Глава 15

27 июня 1862 года, Ливерпуль

Я ничего не понимаю. Это какая-то бессмыслица.

– Ты о чем, любовь моя?

Анна стиснула зубы, но не повернула головы: ее взгляд был по-прежнему устремлен через окно кареты вдаль, на воды Мерси, превращенные закатным солнцем в сверкающую и переливающуюся золотом ленту. За весь день Броуди не упустил ни единого случая назвать ее «любовь моя»: это продолжалось с тех самых пор, как они простились с О’Данном в Саутгемптоне.

– Я не понимаю, – повторила она четко и раздельно, – почему никто не встретил нас на вокзале.

– Ну, мало ли… вдруг они не получили телеграммы? А может, не захотели ждать? Поезд опоздал на два часа, любовь моя.

Анна раздраженно пожала плечами. Обратная поездка ее сильно утомила, море было очень неспокойным, когда они пересекали Ла-Манш, она провела бессонную ночь, а потом им пришлось целый день трястись в душном, шумном, переполненном поезде. Она была не в настроении давать какие бы то ни было разумные объяснения ни по какому поводу. Да нет, ей вообще не хотелось разговаривать. Она чувствовала себя издерганной и взвинченной до предела, поэтому благодушие Броуди и его неизменная бодрость действовали ей на нервы.

– Возможно, – нехотя согласилась она.

– «Возможно», – словно эхо повторил Броуди. – Я всегда говорю «мне сдается» или «Похоже на то». А как говорил Ник?

Анна задумалась.

– Он говорил «возможно» или «может быть». И то и другое.

– «Возможно», – повторил Джон, как будто заучивая слово наизусть.

– Вот на этой улице я живу.

Она начала поправлять свою шляпку, украшенную цветами, и зачесанные наверх волосы.

Броуди присвистнул и вытянул шею, стараясь разглядеть крыши четырехэтажных особняков, тянувшихся по обе стороны широкой, обсаженной деревьями улицы.

– А вы девушка везучая, миссис Бальфур. Я много раз бывал в Ливерпуле, но никогда не забирался так далеко на сушу.

«Так далеко на сушу?» – удивилась про себя Анна. Она жила всего в миле вверх по холму от устья реки. Вероятно, для матроса это означает чуть ли не центр материка. Внезапно она напряженно выпрямилась.

– Матерь божья!

– В чем дело?

– Смотрите.

– Что случилось?

– Все эти кареты… возле моего дома! Тетя Шарлотта устроила вечеринку! В нашу честь!

Броуди цветисто выругался. Под его дурным влиянием Анна тоже начала находить облегчение в ругани.

– Проклятие! – воскликнула она.

Они оба чувствовали себя усталыми, голодными, вымотанными и были явно не в лучшей форме; Анна от души надеялась, что им удастся проскользнуть в дом, привлекая к себе как можно меньше внимания, хорошенько отдохнуть и продолжить опасный спектакль с перевоплощением на свежую голову – завтра с утра пораньше. О, ей хотелось надавать тете Шарлотте тумаков за этот сюрприз! «Несомненно, тетушкой двигала страсть к устройству великосветских приемов», – с горечью подумала Анна. Она бы ничуть не удивилась, узнав, что вечеринка приурочена к визиту какой-нибудь титулованной знаменитости, остановившейся в городе проездом.

– Ну, милая, теперь уже слишком поздно поворачивать оглобли и искать ночлег на постоялом дворе, так что придется нам…

Тут глаза Броуди прищурились, он еще дальше высунул голову из окна кареты и забыл, о чем говорил.

– Это действительно твой дом?

– Да. Теперь послушайте…

Он перебил ее смехом.

– Нет, серьезно. Это ведь публичная библиотека, правда?

Анна растерянно уставилась на громадный особняк красного кирпича, в котором прожила последние три года, словно впервые увидела арочный портал, острые декоративные коньки на крыше, помпезные полуколонны фронтона. Никогда раньше это не приходило ей в голову, но теперь, услыхав его замечание, она в глубине души была вынуждена признать (хотя ни за что на свете не доставила бы такого удовольствия мистеру Броуди) неоспоримое сходство родного дома с общественным зданием.

– Да вам-то откуда знать, как выглядит публичная библиотека? – угрюмо огрызнулась она. – А теперь слушайте меня внимательно. Не знаю, кого именно моя тетя могла пригласить, но не сомневаюсь, что многие из гостей знакомы с Ником. О большинстве из них я вам рассказывала, но не о всех. Держитесь ко мне поближе: я буду называть каждого по имени, а уж потом вы с ними поздороваетесь. И ради всего святого, старайтесь говорить как можно меньше! Сделайте вид, что вы смертельно устали с дороги.

Сама того не замечая, она начала нервно стискивать пальцы. Ей стало жарко в перчатках, ладони взмокли. Анна напомнила себе, что Миддоузы приняли мистера Броуди за Николаса, не усомнившись ни на минуту. Эта мысль должна была бы ее подбодрить, но она с ужасом представила себе, как через несколько минут ему придется столкнуться с десятками людей, знавших Николаса гораздо лучше, чем Миддоузы! Чем больше она об этом думала, тем тревожнее становилось у нее на душе.

– Постарайтесь запомнить: очень многое зависит от достоверности вашего поведения сегодня вечером, – сказала Анна.

Слишком многое. Мистер Броуди даже представить себе не мог, сколь высоки ставки в этой игре. И хорошо, что не мог: это давало ей хоть слабую, но все-таки надежду.

Карета остановилась перед особняком под названием «Роузвуд». Броуди понял, что это «Роузвуд», потому что название было высечено на одной из огромных колонн, высившихся по бокам от выложенной каменными плитами дорожки, ведущей к подъезду.

– Не беспокойся, Энни, я от тебя не отойду ни на шаг, – жизнерадостно заверил он Анну, помогая ей выбраться из кареты и стараясь задержать ее в объятиях гораздо дольше, чем было необходимо.

Она внутренне содрогнулась, хотя сумела сохранить на лице невозмутимое выражение. Он впервые прикоснулся к ней с того памятного утра на вилле в Риме три недели назад, и – подумать только! – от простого прикосновения его рук у нее перехватило дух. Ужасное подозрение, которое втайне преследовало ее в течение двадцати одного дня, подтвердилось с фатальной неизбежностью. Но Анна решила, что не станет забивать себе голову всем этим вздором прямо сейчас.

– В тысячный раз повторяю, – проговорила она тихо, опасаясь, что чьи-то глаза уже следят за ними, – Николас никогда не называл меня так.

– Он приобрел такую привычку во время медового месяца. И вообще за это время многое изменилось. Слушай, Энни, может, мне стоит перенести тебя через порог?

– Может, мне стоит дать тебе хорошего пинка? – Анна с ужасом сообразила, что чуть было не сказала вслух, в какое место собирается его пнуть. Она стряхнула его руки со своих плеч и направилась по дорожке к дому одна, не дожидаясь его. Ей уже было все равно, смотрит на них кто-то или нет. Нет, с этим человеком просто невозможно иметь дело!

Парадная дверь распахнулась, и внушительная квадратная фигура тети Шарлотты появилась на пороге.

– Вы опоздали! Мы ждали вас два часа назад!

– Поезд опоздал, тетя Шарлотта, – торопливо объяснила Анна и поцеловала ее. – Я вижу, вы пригласили нескольких друзей…

Она заглянула через плечо тетушки и увидела толпы гостей, заполнивших холл и парадную гостиную, двери которой были открыты.

– Чтобы приветствовать тебя по возвращении домой, дорогая. Это сюрприз. А ваш багаж остался на вокзале? Николас! – воскликнула она, позволяя ему запечатлеть целомудренный поцелуй на своей багровой щеке. – Что вы сотворили со своим лицом? Я вас едва узнала! Входите, ступайте прямиком в гостиную. Я думала, что вы сами будете приветствовать гостей у входа, только вы двое, но сейчас уже так поздно…

– О нет, прошу вас, не нужно, – взмолилась Анна. Взяв Броуди под руку, она последовала за тетушкой по просторному холлу. Друзья тотчас же окружили их со всех сторон, замедляя продвижение вперед.

– Эдвард, как поживаете? Миссис Гриффин, рада Вас видеть! Эстер Перкинс, привет!

Она неустанно называла всех по именам, чувствуя себя законченной дурой, а Броуди послушно вторил ей. Все удивлялись тому, что он сбрил бороду, интересовались происхождением его шрама и уверяли, что женитьба явно пошла ему на пользу.

Наконец мнимые супруги достигли гостиной, где на них обрушился новый шквал приветствий. Более неудачного сюрприза, чем свадебный прием, при всем желании нельзя было придумать, но у Анны не хватило духу упрекнуть в этом тетю Шарлотту. В конце концов, она сама виновата: сбежала с женихом и тем самым лишила тетушку возможности устроить грандиозное празднество в более подходящее время, то есть сразу же по окончании брачной церемонии.

И все-таки– до чего же скверно все получилось! Анна искоса бросила взгляд на Броуди, и у нее на душе немного полегчало. Ей до смерти не хотелось в этом признаваться, но оказалось, что он может, когда захочет, быть не менее обаятельным, чем его брат. И все же ее поражало, с какой легкостью окружающие принимают его за Николаса: ведь она сама больше не находила между братьями почти никакого сходства!

Гости отмечали его загар и предполагали, что большую часть путешествия по Италии он провел на свежем воздухе. Чуть ли не все уверяли, что, сбрив бороду, он сильно изменился. Уловка сработала! Анне хотелось смеяться и плакать одновременно.

Броуди почувствовал, как она стискивает его руку, и подавил внутреннее волнение. Боже милостивый, у него все получается! Во всяком случае сейчас, пока все, что от него требуется – это скалиться в идиотской улыбочке и пожимать руки гостям. Какое необыкновенное чувство: сознавать, что все принимают его за Ника. Но, видит бог, он бы сейчас все на свете отдал за папироску!

– Дженни! – воскликнула Анна.

Броуди не нуждался в представлении, чтобы узнать девицу с огненно-рыжими волосами, которая бросилась на шею Анне. У него возникло такое ощущение, будто она его собственная кузина. Наградив его родственным поцелуем в щеку, Дженни сказала то же самое, что и все остальные:

– О господи, Николас! Я тебя едва узнала! – Бойкая, говорливая и очень хорошенькая, она оставила свои блестящие, довольно коротко подстриженные рыжие локоны свободно распущенными по плечам. Такая прическа, хотя и не отвечала последней моде, очень шла ей. Ее палевое атласное платье отличалось весьма смелым декольте. Ей нравилось кокетливо встряхивать головой, привлекая внимание к своим висячим сережкам. Броуди наблюдал за ней, пока она увлеченно болтала с Анной, и вскоре пришел к любопытному заключению: он готов был побиться об заклад, что такая девушка, как Дженни, позволит джентльмену разглядывать свою брошку, не снимая.

Она отступила на шаг и взяла под руку молодого человека, стоявшего позади нее.

– Добро пожаловать домой, молодожены! – скучающим тоном произнес этот незнакомец и протянул руку Броуди.

Высокий, тощий, он выглядел потасканным, и от него несло спиртным.

– Привет, Нил, – торопливо представила его Анна. «Это Нил Воган, – вспомнил Броуди, – новый друг Ника». Анне он не нравился, хотя она никогда не признавалась в этом открыто. Его светлые глаза производили странное впечатление: возможно, когда-то они были голубыми, но теперь, вероятно от злоупотребления алкоголем, стали холодными, безжизненно серыми.

«Неужели Дженни теперь встречается с Нилом? – удивилась Анна, разглядывая их соединенные руки. – Если так, то это очень странно. Дженни такая живая, веселая, а Нил…» Она не знала, что в действительности представляет собой Нил Воган. Интересно, как на него смотрит тетя Шарлотта. Анна слыхала, что Нил богат, но, чтобы добиться благосклонности ее тетушки, этого было мало. Тете Шарлотте требовался такой зять, который мог бы похвастаться солидными семейными связями, а не только тугим кошельком. О семье Нила Вогана никто ничего не знал.

– Итак, вы наконец вернулись домой.

Анна вздрогнула, заслышав этот знакомый строгий голос, и, как всегда, спросила себя, является ли звучащая в нем суровость притворной или нет.

– Папа! – воскликнула она и бросилась к отцу. Ссутулившись и бессильно уронив руки на укутанные пледом колени, сэр Томас Журден сидел в инвалидном кресле. Анна нежно обняла его за плечи и прижала к себе, но он почти тотчас же высвободился с обычным выражением добродушной досады и начал вглядываться, близоруко щурясь, в своего новоиспеченного зятя.

– Надоело любоваться статуями? – ворчливо и немного насмешливо спросил сэр Томас.

Броуди заметил, что левая сторона его лица не двигается во время речи.

– Да, сэр, – ответил он, осторожно пожимая хрупкую старческую руку со вздувшимися голубыми венами.

Анна предупреждала, что ее отец болен, но к такому зрелищу Броуди оказался не готов. Он вопросительно оглянулся на нее. Она тоже выглядела встревоженной.

– Так приятно вернуться домой, сэр.

– Теперь он весь в вашем распоряжении, мальчик мой, – загадочно заметил сэр Томас, – включая мою комнату. Меня переселили на первый этаж: превратили мой кабинет в спальню, чтоб их черти взяли.

– Папа! – воскликнула потрясенная Анна. Он опять отмахнулся от нее:

– Теперь вы с Анной будете всем тут заправлять. Все верно – молодые приходят на смену старикам.

Его хриплый смех вскоре перешел в мучительный приступ кашля. Вытащив из рукава платок, сэр Томас прижал его ко рту. Анна склонилась над ним, слегка похлопывая по плечу и по спине. Броуди беспомощно стоял рядом, ощущая в душе бесконечное сочувствие к этому сварливому и несчастному старику. Но даже в такую минуту в дальнем уголке его души шевельнулось злорадное предвкушение при мысли о том, что сегодня же ночью, как только эта чертова вечеринка закончится, они с Анной останутся одни в старой спальне сэра Томаса.

– Вы смогли бы завтра приступить к работе, как вам кажется? – обратился к Броуди еще один незнакомец, которого он раньше не заметил.

Этот человек выглядел как помолодевший сэр Томас: те же карие глаза, тот же упрямый подбородок. Не хватало только нависающего над нижней частью лица массивного лба, который даже в теперешнем немощном состоянии придавал Журдену властный и задиристый вид.

Анна торопливо пробормотала «Стивен», хотя в этом не было нужды: Броуди и сам догадался, кто перед ним. Он проследил, как она обнимает двоюродного брата, и отметил про себя, что они, видимо, не слишком дружны.

– Я думаю, мы с Анной завтра устроим себе день отдыха. Дайте нам прийти в себя с дороги, – невозмутимо ответил Броуди, пожимая ему руку. – Эйдин завтра возвращается из Шотландии, я не ошибаюсь? Я приду в среду, Стивен. С утра пораньше.

Стивен Мередит сухо кивнул, поджав губы, и Броуди ощутил исходящий от него слабый, но явственный холодок.

Сэр Томас снова закашлялся. Грузная коренастая женщина средних лет с неулыбчивым лицом, стоявшая за спинкой его кресла, поднесла чистый носовой платок к его посиневшим губам.

– Сэру Томасу лучше удалиться к себе, – объявила она, бросив на всех вызывающий взгляд.

Ее звали мисс Фитч, припомнил Броуди. Анна ее терпеть не могла.

Анна еще раз обняла отца на прощание, и мисс Фитч, ловко маневрируя креслом, выкатила его из комнаты.

Целая стайка молодых леди окружила Анну. Все они щебетали разом, забрасывая ее вопросами. Им хотелось услышать рассказ о свадебном путешествии во всех подробностях. Броуди изо всех сил прислушивался к ее тихим ответам, но кузен Стивен подошел ближе и надежно отгородил от него дам своей широкой спиной.

– Ну, раз уж вы не собираетесь заниматься делами завтра, возможно, у вас найдется свободная минутка прямо сейчас, чтобы разрешить один небольшой вопрос?

– К вашим услугам, – самонадеянно брякнул Броуди.

– Завтра начинается закладка киля на глубоководном бриге, который мы строим для норвежцев. Какой разброс по стреле вы бы допустили?

Броуди взглянул на Стивена, сильно прищурившись, чтобы не выдать своего замешательства. «Разброс по стреле»? Он потер переносицу и уставился на потолок. – М-м-м… дайте подумать… Ну, скажем… «Разброс по стреле»? Что еще за разброс, черт бы его побрал? Его «допускают», стало быть, речь идет о некой дополнительной или запасной величине. Кажется, он слыхал от Анны что-то такое о «стреле прогиба». Может быть, речь идет о естественном прогибе киля перед спуском корабля на воду? А вдруг нет? Броуди почувствовал, как шее становится тесно в воротничке рубашки.

За спиной у Стивена раздался взрыв женского смеха. Броуди сделал вид, что это его отвлекло, заглянул Стивену через плечо и поймал взгляд Анны. Она, должно быть, различила панику в его глазах: мило извинилась перед подругами и подошла к нему. Удивление, отразившееся на ее прелестном личике, когда он взял за обе руки, показалось ему чрезвычайно забавным. Броуди порывисто обнял ее и привлек к себе.

В соответствии со своими склонностями гости разбились на две неравные группы: одни уставились на молодых во все глаза, другие отвернулись, когда жених уткнулся носом в волосы невесте и – как всем показалось – начал покусывать мочку ее уха. Все, кто знал прежнюю Анну Журден, были поражены, увидев, что она не только принимает все эти необычные проявления нежности на публике, но и отвечает на них в том же духе, ничем не выдавая своего смущения, кроме разве что ярко-розового румянца на щеках. Было слышно, как ее тетка на другом конце гостиной возмущенно прищелкивает языком.

– Я… полагаю, немного пунша мне не повредит, – слегка задыхаясь, проговорила Анна, когда амурный эпизод был закончен, и даже помахала мужу рукой на прощание, отступая к буфету.

Броуди ужасно не хотелось ее отпускать. С вымученной улыбкой он проводил ее взглядом и не сразу отозвался на нетерпеливый голос Стивена, который смотрел на них с едва скрываемым неодобрением.

– Так я дождусь ответа. Ник? Если вас это не слишком затруднит, я хотел бы услышать его прямо сейчас, чтобы дать людям возможность приступить к работе завтра с утра.

Броуди заткнул большие пальцы за проймы жилета. Анна ему заблаговременно объяснила, что так поступал Ник.

– О, извините, я немного отвлекся. Так о чем мы говорили? Разброс по стреле, верно? Ну что ж, посмотрим… Длина у этой крошки сто семьдесят пять футов, если не ошибаюсь?

– Сто семьдесят восемь, – язвительно поправил его Стивен.

– Ага. В таком случае дадим ей два дюйма с четвертью. Так пойдет?

Стивен удовлетворенно кивнул. Броуди чуть не рассмеялся вслух от облегчения.

После этого дело пошло легче. Гости задавали ему обычные вопросы: где они жили в Италии и какая была погода, как ему понравилась страна, видел ли он античные руины. Ответы давались ему без труда. По дороге домой О’Данн потратил немало времени, подготавливая их с Анной к вопросам подобного рода, чтобы по возвращении они не противоречили друг другу в деталях и рассказывали одну и ту же историю.

Броуди легко и непринужденно болтал с друзьями Ника, попутно замечая, что в отношении мужчин к нему сквозит скорее уважение, нежели подлинная теплота. Они вели себя сдержанно, как будто опасались или не желали излишней откровенности. С женщинами все было наоборот: они охотно выказывали свои теплые чувства, причем с каждой минутой их поведение становилось все более вольным.

Он поискал глазами Анну. Ее окружила плотная толпа гостей, но между ней и Броуди словно бы установилась невидимая связь. Она подняла голову, и их глаза встретились. Они мгновенно обменялись красноречивыми взглядами, говорившими, что пока все идет хорошо.

Небольшой оркестр настраивал инструменты в соседней комнате, в точности похожей на эту, как показалось Броуди, только там были убраны все ковры, мебель, украшения и безделушки, так загромождавшие парадную гостиную. К нему, шелестя юбками, подплыла Дженни и дружеским жестом взяла его под руку.

– Потанцуй со мной, Ник! Мы целый день ждали вашего приезда!

Она игриво потянула его за собой. Броуди не знал, что предусматривает в данном случае великосветский этикет, но простой здравый смысл подсказывал ему, что на первый танец молодожен обязан пригласить свою новобрачную. Он сказал об этом вслух.

– Да ну тебя! Ты же прекрасно знаешь: Анна почти никогда не танцует.

Дженни еще сильнее дернула его за руку и послала ему обворожительную улыбку избалованного ребенка, привыкшего стоять на своем.

– Ну же, Ник, не будь таким букой! Если мы начнем, все последуют нашему примеру. Ну пожалуйста!

Продолжать отказываться было бы невежливо. Растерянно улыбаясь, Броуди позволил увлечь себя под арочный проем в соседнюю залу. Там они с Дженни начали танцевать вальс.

– О, – удивленно заметила Милли Поллинакс, лучшая подруга Анны, – Дженни и Ник танцуют!

Она подняла тонко выщипанную черную бровь и бросила взгляд через плечо Анны.

Анна медленно повернулась кругом, в последний момент растянув губы в вежливой улыбке.

– Верно, – согласилась она столь же удивленным тоном.

Она видела, что Дженни находится в самом приподнятом настроении. Синие глаза ее прелестной кузины возбужденно блестели, лицо разрумянилось, она говорила и говорила, не закрывая рта. Броуди дружески и чуть ли не любовно, как показалось Анне, улыбался ей. Внезапный холодок проник ей в грудь, когда рука Дженни, покинув плечо Броуди, ласкающим движением прошлась по его гладко выбритому подбородку.

При этом Дженни отпустила какую-то шутку, заставившую его запрокинуть голову и расхохотаться. Анне вдруг пришло в голову, что он никогда не смеялся тому, что говорила она сама. Вернее, он частенько насмехался над ней, но не находил забавными ее собственные шутки. Анна опять повернулась к Милли.

– Как поживает Джордж? – спросила она, с трудом возвращаясь к прерванному разговору.

Милли долго не отвечала, и ее молчаливость наконец вынудила Анну устремить на подругу все свое внимание. Ответ Милли едва не сбил ее с ног.

– Я его оставила.

У Анны от изумления открылся рот.

– Что?

Она взяла Милли за руку, впервые за весь вечер заметив боль в прекрасных темных глазах подруги и страдальчески запавшие уголки ее рта.

– Никто еще пока не знает. Нечего и говорить, если бы твоя тетушка знала, она ни за что пригласила бы меня сюда сегодня.

– Милли, мне так жаль!

– А мне нет. Впервые за много лет я чувствую себя счастливой. Я жалею лишь об одном: надо было сделать это раньше.

По мнению Анны, Милли вовсе не выглядела счастливой. Но тут она заметила, как кто-то подает ей знаки с другого конца бального зала.

– Нам здесь не дадут спокойно поговорить. Где ты остановилась? Я могла бы заехать с визитом прямо завтра…

– Нет, – решительно прервала ее Милли, пожимая ей руку. – Ты не можешь ко мне приехать. Можешь написать, если…

– Что ты хочешь этим сказать? Разумеется, я заеду к тебе.

– Нет, Анна. Ну задумайся хоть на минутку. Я собираюсь развестись с Джорджем. Очень скоро я стану падшей женщиной, – пояснила она с угрюмым смешком. – Приличное общество захлопнет передо мной двери.

– Не говори глупости!

– Твоя тетя позаботится о том, чтобы положить конец нашей дружбе. И будет права, потому что знакомство со мной может только повредить тебе. Твое положение в обществе…

– Я не верю своим ушам! Ты не можешь так рассуждать, – яростно прошипела Анна, готовая встряхнуть подругу хорошенько, чтобы та пришла в. себя. – Скажи мне, где ты живешь.

– На Лорд-стрит, но…

– Я приеду завтра же.

Не успела она это сказать, как ощутила прикосновение слишком хорошо знакомой руки к своему плечу и, обернувшись, увидела ухмыляющуюся физиономию Броуди.

– Хочешь потанцевать, Энни?

Анна заметила удивленно округленные глаза Милли. «Может быть, стоит ему отказать?» – подумала она, все еще ощущая обиду на него за то, что на первый танец он пригласил Дженни, но сразу поняла, что это было бы безумием.

– Да, с удовольствием, – хмуро ответила Анна. Она в последний раз пожала руку Милли, шепотом повторила «до завтра» и вышла вместе с Броуди на середину зала.

Теперь уже в вальсе кружилось множество пар. Анна чопорно позволила себя обнять, стараясь держаться на расстоянии безопасных шести дюймов от партнера, но он силой притянул ее ближе, так близко, что их тела соприкоснулись и ей пришлось откинуть голову набок, чтобы заглянуть ему в лицо.

– Николас так не танцевал! – воскликнула она свистящим шепотом.

Губы Броуди искривились в торжествующей усмешке, он иронически вскинул бровь.

– Николас стал другим человеком, – шепнул он. – Теперь он минуты прожить не может, не обняв свою дорогую женушку.

– Или ее кузину, – сгоряча выпалила Анна, но тут же прикусила язык. – Только не думай, будто для меня это имеет какое-то значение, – пояснила она поспешно.

Опять он одарил ее одной из своих нахальных улыбочек, выводивших ее из себя. Потом внезапно наклонил голову и чмокнул ее в кончик носа.

– Что ты делаешь? – возмутилась Анна.

– Веду себя как молодожен. Перестань на меня дуться, Энни, а то люди подумают, что мы друг друга совсем не любим.

– Так оно и есть. О, мне следовало догадаться, что ты попытаешься воспользоваться ситуацией, – кипела она, безуспешно стараясь сохранить на лице любезную улыбку. – Только не надейся, ничего хорошего это тебе не принесет.

Броуди опять наклонился ближе:

– Это уже приносит мне много хорошего. – И опять он самодовольно усмехнулся ей прямо в лицо, когда она ахнула, осознав, что он имеет в виду. Окружающие провожали их умиленными и растроганными взглядами; никто, кроме них самих, не слыхал обмена колкостями, заглушаемого звуками музыки.

– Почему Стивен не любил Ника? – огорошил ее Броуди внезапным вопросом.

– Стивен? Он любил Ника.

– Нет, не любил.

Анна нахмурилась и глубоко задумалась.

– Может, они и не были друзьями, но вполне хорошо ладили. Почему ты считаешь, что он не любил Ника?

– Просто ощущение. Но очень стойкое.

И что за бес тянул ее за язык?

– Ну… Возможно, Стивен ревнует.

– Ревнует? Кого к кому?

– Меня к Николасу. Он тоже однажды просил меня выйти за него замуж.

– Твой кузен просил тебя выйти за него замуж? – Броуди бросил на нее полный недоверия взгляд, разозливший ее сверх всякой меры.

– Тебе так трудно в это поверить?

– Просто невозможно.

– Ну что ж, большое тебе спасибо.

Она была так зла, что едва не вырвалась из его объятий.

– Эй, на лодке, держать нос по курсу, – тихо скомандовал Броуди, еще крепче притягивая ее к себе. – Мне нетрудно поверить, что любой мужчина почел бы за счастье взять тебя в жены, милая моя Энни, но я просто не представляю тебя замужем за твоим кузеном, вот и все. Он тебе не пара.

Анна немного смягчилась, хотя ей ужасно не хотелось в чем бы то ни было соглашаться с Броуди.

– Я тоже так решила, – сквозь зубы призналась она, не глядя ему в лицо.

Ей вспомнилось, как удивило ее в свое время предложение, сделанное Стивеном. Это случилось вскоре (пожалуй, даже слишком скоро) после смерти ее брата. Анна отказала кузену со всей возможной деликатностью, чувствуя себя польщенной, но в глубине души была поражена тем, что Стивен может смотреть на нее как на свою будущую жену. Сама она привыкла видеть в нем только двоюродного брата, который был много старше ее годами и всегда держался строго и отчужденно.

Анна отыскала его взглядом среди гостей. Стивен не танцевал; он стоял у стены бального зала возле кресла тети Шарлотты. У матери и сына были одинаково седеющие рыжеватые волосы, одна и та же угрожающе прямая осанка, от обоих веяло чопорностью и скукой.

Танец закончился. Вместо того чтобы ее отпустить, Броуди сцепил руки за спиной у Анны, держа ее в свободном, но неразрывно крепком кольце.

– Мне понравился твой отец.

Анне пришлось откинуться назад в его объятиях, чтобы заглянуть ему в лицо. Неподобающая вольность позы не давала ей спокойно стоять на месте; она болезненно остро ощущала на себе любопытные взгляды гостей.

– Отпусти меня, пожалуйста, – шепнула Анна, почти не двигая губами.

– Больше всего меня восхищает его щедрость, – как ни в чем не бывало продолжал Броуди. – И когда же все эти люди оставят нас в покое, Энни, чтобы мы могли отправиться в старую спальню твоего отца? Как это мило с его стороны уступить ее нам, правда?

Анна перестала хмуриться и чуть было не улыбнулась.

– Да, это правда. Мой отец очень щедрый человек.

Теперь настал черед Броуди насупиться. Тут что-то было не так. Она вовсе не выглядела ни смущенной, ни обеспокоенной.

Кто-то крепко схватил Анну за локоть: она не глядя догадалась, что это тетя Шарлотта, и обернулась к ней.

– Хорошо проводишь время, дорогая? – И тетушка с фальшиво извиняющейся улыбкой отвела Анну в сторону от Броуди.

– Да, спасибо. Это было… очень любезно с вашей стороны, устроить прием в честь нашего возвращения домой.

Анна упорно не желала называть происходящее «свадебным приемом», чтобы не вызвать на свою бедную голову град несвоевременных упреков. Тетя Шарлотта простила ее в письме за бегство с женихом, но все равно Анна считала, что эту щекотливую тему лучше не затрагивать.

– Я рада доставить тебе удовольствие. Такая удача – Стьюбены из Бата как раз остановились в городе проездом на этой неделе! Но… мне кажется, ты с ними еще не поздоровалась?

Итак, загадка разрешилась: этот прием был устроен отнюдь не по случаю их с Николасом возвращения, а в честь каких-то там Стьюбенов из Бата.

– Нет, я их не видела. Где…

– Насколько я могу судить, ты была слишком поглощена другими вещами.

Пальцы тети Шарлотты больно, словно тисками, впились в руку Анны. Они очутились в пустом переходе между гостиной и бальной залой, где никто из гостей не мог их слышать. Голос тетушки изменился: она оставила всякие попытки казаться любезной.

– Твои поступки отныне не в моей власти – ты замужняя женщина, а я всего лишь гостья в твоем доме…

– О, тетя…

– Но я все-таки выскажу то, что думаю, из чувства долга и для твоего же собственного блага.

Внушительный бюст тети Шарлотты бурно колыхался от негодования. Анна затаила дыхание, заранее опасаясь того, что должно было последовать.

– Ваше с Николасом поведение, свидетельницей которого мне сегодня довелось стать, шокировало меня до глубины души. То, что еще могло считаться терпимым в варварской стране, откуда вы только что вернулись, здесь является совершенно неприемлемым.

– Но… мы же женаты!

– Ну и что же из этого?

Анна растерялась, не зная, что ответить.

– Неужели ты думаешь, что если вы женаты, то этот факт сам по себе освобождает тебя от обязанности вести себя прилично?

– Нет, разумеется, нет, но…

– Напротив, после возвращения тебе следовало бы следить за всеми нюансами своего поведения еще более тщательно, чем раньше.

– Но почему? – жалобно воскликнула Анна. Ей казалось, что невозможно вести себя более осмотрительно, более строго соблюдать правила этикета, чем она их блюла всю свою жизнь до свадьбы с Николасом. При одной лишь мысли о еще более суровых запретах ее охватило безысходное отчаяние.

– Потому что ты сбежала с любовником!

Тетя Шарлотта больно тряхнула руку племянницы; на мгновение в ее глазах вспыхнула неприкрытая злоба.

– За три недели до свадьбы! Ты хоть понимаешь, как это выглядит со стороны? Ты можешь себе представить, что подумали люди? О чем они скорее всего шушукаются у тебя за спиной?

Мучительно покраснев, Анна перевела дух. Нет, она могла бы совершенно искренне признаться, что ей и в голову не приходило взглянуть на дело подобным образом.

– Пусть люди думают и говорят, что им угодно, это не в моей власти. Я не сделала ничего такого, чего следовало бы стыдиться, и не позволю вам винить меня в том, что я люблю своего мужа.

Голос у нее задрожал, пришлось сделать глубокий вздох, чтобы он звучал ровно.

– Я уже извинилась перед вами за свою поспешную свадьбу; мне казалось, что вы меня простили. Еще раз приношу свои извинения, если я сегодня чем-то невольно обидела вас или ваших друзей, и обещаю вам принять меры, чтобы это больше не повторилось.

На лице тети Шарлотты появилось удовлетворенное выражение, но это лишь подлило масла в огонь: вместо того чтобы успокоиться, Анна ощутила в душе вспышку неистового гнева, в котором ее смущение в миг сгорело и испарилось без остатка. Что-то нашептывало ей, что тетю Шарлотту надо бы задобрить, сказать ей: «Вы правы, тетя, мне так стыдно», зато другая часть души – незнакомая, мятежная, безрассудная – хотела крикнуть:

«Не суй свой нос в мои дела, самодовольная, мелочная старая ханжа!»

– Отлично, – промурлыкала тетя Шарлотта, внезапно расплывшись в улыбке, полной доброжелательства.

Она уже мягче взяла Анну под руку и вывела ее из коридорчика обратно в залу.

– В таком случае нам больше нет нужды затрагивать эту тему, не так ли? В столовой накрыт холодный ужин, дорогая. Не пора ли нам пригласить туда гостей?

– Да, пожалуй, – с тяжелым вздохом согласилась Анна, – иначе они проведут здесь всю ночь.

* * *

Броуди украдкой следил за ними, пока они проходили мимо.

– Ну что ж, Ник, – лениво протянул Нил Воган, осклабившись в своей циничной ухмылочке.

Он стоял, подпирая плечом стену, от него еще явственнее, чем раньше, разило спиртным, хотя Броуди было достоверно известно, что на вечеринке у тети Шарлотты ничего, кроме смородинового пунша, не подавали.

– Ну что ж, Нил, – глубокомысленно протянул он, подлаживаясь к тону собеседника.

Анна почти ничего не смогла ему рассказать о Ниле Вогане: он познакомился с Николасом всего несколько месяцев назад, и прошлое у него было сомнительное. Главный интерес в жизни для него составляла игра в карты и – если Броуди правильно понял весьма расплывчатый намек Анны – охота за юбками.

– Я встречаюсь с Дженни, – как бы между прочим сообщил Нил. – Ты ведь не станешь возражать?

– Нет, с какой стати я стал бы возражать? – Но про себя Броуди подумал, что знает, с какой стати. Нил пожал плечами, давая понять, что все это пустяки, и отхлебнул из своего бокала с пуншем.

– Что скажешь? Медовый месяц оказался скучным, как ты и предполагал?

Пальцы Броуди крепче сжались вокруг ножки его собственного бокала.

– Напротив, выяснилось, что у него есть свои достоинства.

Нил с шумом выдохнул. Очевидно, это заменяло у него смех.

– Неужели? Поздравляю, друг мой. Говорят, в тихом омуте черти водятся.

Броуди попытался изобразить на лице подобие улыбки.

– Но, я надеюсь, это не помешает тебе наведываться вместе со мной в заведение миссис Шпраг?

Улыбка разладилась окончательно. У Броуди не было ни малейших сомнений в том, что заведение миссис Шпраг являлось борделем.

– Разумеется, нет, – выдавил он из себя с фальшивым смешком, – но только не в самом ближайшем будущем.

Нил снова рассмеялся:

– Можешь сам назначить день, мой дорогой друг. Как только прелести узаконенного спаривания начнут приедаться, сразу дай мне знать.

Проследив за ленивым и в то же время цепким, как будто оценивающим, взглядом Нила, устремленным на другой конец зала, Броуди увидел Анну. Она бережно помогала какой-то пожилой леди подняться с кресла и, добродушно улыбаясь, кивала в ответ на то, что говорила ей старушка. Он почувствовал, как в душе закипает еле сдерживаемое бешенство, и даже сам себе удивился. Им владело сильнейшее желание съездить кулаком по нагло ухмыляющейся, отмеченной пороками физиономии Нила Вогана.

– Давай выпьем где-нибудь вместе, когда вся эта канитель закончится, Ник.

– Только не сегодня: я на ногах не держусь. Как-нибудь в другой раз. В скором времени.

При этом Броуди предпринял героическую попытку сделать вид, будто ему страшно жаль. На самом деле, приглашение совсем не показалось ему заманчивым. Не то чтобы ему не хотелось выпить, но только вот компания Вогана его не устраивала. Он никак не мог попасть в нужный тон, не мог представить себе, что за отношения связывали этого человека с Ником. И на сей раз Анна ничем не могла ему помочь.

Что-то заставило его поднять голову. Анна стояла в арочном проеме, сложив руки на поясе, и задумчиво смотрела на него через весь почти уже пустой зал. Терпеливая, серьезная, сдержанная. Очаровательная. Такая миниатюрная, аккуратная и трогательная в платье цвета спелой сливы со строгим белым воротничком. На мгновение, равное биению сердца, Броуди позволил себе вообразить, каково бы это было, если бы она на самом деле стала его женой. Сердце у него учащенно забилось от страха, потому что не было ничего на свете проще, чем принадлежать ей. Легче легкого.

– Прошу меня извинить, – сказал он Нилу и направился к ней.

 

Глава 16

– Я приготовил на завтра ваш серый утренний сюртук с черными брюками, сэр. А ваши повседневные костюмы и макинтош, я, с вашего позволения, возьму почистить.

– Кого? Ах да, этот плащ в клеточку! Да, курс правильный, Перлман. Вас зовут Перлман, верно?

– Совершенно верно, сэр. Перлман.

– Это имя или фамилия?

– Фамилия, сэр.

– А звать вас как?

– Эндрю, сэр.

– Значит, до сих пор вы прислуживали сэру Томасу? Я правильно понял?

– Вы все правильно поняли, сэр. Я был его «человеком», пока он не заболел так тяжело.

– Понятно. А теперь его «человеком» стала мисс Фитч, да?

Маленький лысеющий камердинер едва не улыбнулся, но вовремя спохватился.

Ник, вспомнил Броуди рассказ Анны, имел всего одного слугу, по фамилии Уинслоу, мастера на все руки. Он был и поваром, и официантом, и дворецким, и камердинером. Ник расстался с ним перед самой свадьбой, явно рассчитывая на то, что при переезде в дом Журденов у него появится свой «человек» и будет полно всякой другой прислуги.

– Ну что ж, Перлман, – признался Броуди, – у меня никогда раньше не было своего «человека». Что именно входит в ваши обязанности? Что вы делаете?

– Я, сэр? Как же… я… я вам служу!

– Верно, но что именно вы делаете? Чего я могу от вас ожидать?

– Ну… – Казалось, Перлману доставляет удовольствие перечисление своих служебных обязанностей. – Я забочусь о вашей одежде, сэр, она должна быть чистой и отглаженной. Я содержу в порядке вашу гардеробную, каждое утро проверяю, чисто ли убрала ее горничная, хорошо ли затоплен камин в вашей спальне и так далее.

– Вот это да!

– Да, сэр. Я развешиваю ваши рубашки и нательное белье на подставке перед камином, чтобы хорошенько их проветрить.

– Прекрасно, Перлман.

– Я вешаю ваши вычищенные и отглаженные брюки на спинку стула, а сверху – сюртук, жилет и непременно чистый воротничок. Я слежу за тем, чтобы ваши бритвенные лезвия были чистыми и хорошо наточенными, а вода для бритья – горячей.

– Уж не хотите ли вы сказать, что будете меня брить? – поинтересовался Броуди.

– Если вам так будет угодно, сэр.

Броуди задумался:

– Я предпочитаю бриться сам. Надеюсь, вас это не задевает.

– Никоим образом.

– Что-нибудь еще?

– Примерно раз в две недели я подстригаю вам волосы.

– Превосходно. Это все?

– Я… подбираю одежду, подходящую для каждого отдельного случая. Разумеется, если вы сами равнодушны к подобного рода вещам.

– Вот это просто здорово, Перлман, вы меня чертовски обрадовали. Это лучшая новость для меня. Подбирайте, друг мой, я вам полностью доверяю.

– Очень хорошо, сэр, – отозвался камердинер, покашливая и тактично прикрывая рот рукой. – И кроме того, перед выходом из дома я подаю вам вашу трость, перчатки и шляпу и провожаю вас до дверей.

– Надо же! Ну что ж, меня это устраивает. Характер у меня довольно легкий, по утрам я обычно не слишком капризен. Думаю, мы с вами поладим.

– Я в этом не сомневаюсь, сэр. – Они обменялись улыбками, хотя Перлман выглядел при этом несколько смущенным.

– Ну что ж, сэр, – застенчиво продолжал он, – если вам больше ничего не требуется, я пожелаю вам спокойной ночи. У вас достаточный запас свечей?

– Думаю, да. А как это погасить? – спросил Броуди, указывая на лампу под потолком над кроватью.

– Газовый свет? Вот здесь, сэр, выключатель прямо у двери.

– Боже милостивый! Разве это не поразительно, Перлман? Воистину мы живем в век чудес.

– Совершенно с вами согласен. Спокойной ночи, мистер Бальфур.

Улыбка Броуди угасла.

– Спокойной ночи, Перлман, – сказал он и проследил, как за его новым «человеком» закрывается дверь.

Заложив руки за голову, Броуди уставился на деревянную конструкцию над изголовьем кровати – какое-то опорное устройство для балдахина, предположил он. Если потянуть вот за этот шнурок с кисточкой, свисающий с изголовья, можно опустить занавески, закрывающие сверху и с боков верхнюю часть туловища, пока вы лежите в постели. Весь вопрос в том, на кой черт вам это нужно? Вот если бы речь шла о нижней части туловища, тогда другое дело: он видел интересную возможность в том случае, если…

Внезапно за стеной слева от него послышался звук закрываемой двери. Броуди приподнялся на локте и сел. Сквозь стену позади гардеробной, которую им с Анной предстояло делить на двоих, до него доносились приглушенные женские голоса. Какой коварный, какой подлый трюк! Теперь он понял, почему разговор о спальне сэра Томаса не испугал Анну.

Спальня старого сумасброда представляла собой настоящие апартаменты: одна комната для него, другая – для его давным-давно умершей жены, никогда не жившей в этом доме. И просторная гардеробная посредине. Гардеробная длиной в милю, по расчетам Броуди.

Он сидел, угрюмо разглядывая свои колени под ночной рубахой. Неужели мужчины действительно надевают такие балахоны? Ему казалось, что его голые волосатые ноги, торчащие из-под подола, выглядят просто комично. Как у злой ведьмы из сказки.

Голоса то усиливались, то затихали за стеной, мелодичные и женственные. Взгляд Броуди все больше мрачнел, пока он изучал обстановку своего нового жилища. У него было такое ощущение, будто он очутился внутри стеклянного пресс-папье с искусственным снегом. Никогда в жизни ему не приходилось видеть столько… барахла. Куда ни повернешься, всюду мебель: столы, стулья, комоды, гардероб в восемь футов высотой. Умывальник, шкафчики, зеркало в человеческий рост, трехногие столики, резные сундуки, скамеечки для ног, этажерки для горшков с цветами, диван!

Камин с бронзовой отделкой был снабжен мраморной полкой и решеткой кованого железа, а над ним висело огромное, уходящее под потолок зеркало. Каждая плоская поверхность служила подставкой для каких-то финтифлюшек. Тут были картинки и фотографии в рамочках, вазы с цветами, подсвечники, кувшины и керамические горшочки, какие-то шкатулки, флаконы и статуэтки. Хвала господу за газовый свет, без него в комнате было бы слишком темно – ногу сломать можно! И почему все деревянные панели непременно должны быть темно-коричневыми? Кто выбирал эти безобразные красно-зеленые обои? Почему все окна наглухо задраены и затянуты многослойными шторами с цветочным узором? Господи Иисусе, да тут нечем дышать!

Броуди встал с кровати (она была такой высокой, что ему пришлось воспользоваться дурацкой скамеечкой, чтобы спуститься с нее), подошел к окну, пробрался сквозь бесконечную путаницу занавесок к оконному переплету и распахнул створки.

Свежий воздух! Какое блаженство! Окно выходило в сад позади дома. Ажурная решетка кованого железа отделяла просторный двор от переулка, где еще один газовый фонарь на столбе распространял неяркий свет, достаточный для того, чтобы отпугнуть грабителей. Внезапно Броуди весь напрягся и прищурил глаза; секунду спустя невеселая улыбка появилась у него на губах. Под фонарем, прислонившись к столбу, стоял человек, совсем не похожий на грабителя. Это был один из соглядатаев Дитца, приставленный следить за ним: Броуди знал это так же точно, как и то, что сегодня вторник.

Ну а чего, собственно, он ждал? Дитц отнюдь не дурак. Доверяет ему настолько, чтобы впустить его в дом Журденов, но не настолько, чтобы оставить его без присмотра. Броуди был моряком, а Ливерпуль – один из крупнейших портов в мире. Предоставить его самому себе в таком городе… С равным успехом можно было бы вручить ему пару сотен, распахнуть двери камеры настежь и пожелать удачи.

Вдыхая полной грудью свежий ночной воздух, Броуди обреченно покачал головой, а когда повернулся, увидел свое отражение в зеркале на другом конце комнаты и решил, что вид у него донельзя нелепый. Он вернулся к постели. Перлман аккуратно вывесил на спинке кровати его халат, похоже, шелковый, с пейслийским узором <Ткани со сложным «восточным» узором, получившим в просторечии название «огурцы», выпускались в шотландском городе Пейсли. >, голубым по черному полю. Броуди надел его. Вроде немного лучше. Теперь он уже не так сильно напоминал мужчину, переодетого женщиной.

Нежный негромкий голос Анны снова донесся до него через две разделявшие их стены. Уставившись на закрытую дверь гардеробной, половина которой принадлежала ей, а вторая – ему, Броуди попытался представить себе, что она делает в своей комнате. Может быть, снимает драгоценности и складывает их на туалетный столик? Вытаскивает шпильки из своих чудесных волос и расчесывает их щеткой. Облегченно вздыхает, расстегивая крючки глупейшего и совершенно бесполезного корсета. Выбирается из всех этих кринолинов и нижних юбок. Снимает чулки, скатывая их трубочкой. Стягивает через голову сорочку и стоит посреди комнаты, обнаженная и прелестная, встряхивая волосами…

Две с половиной секунды потребовались Броуди, чтобы пройти в дверь, пересечь гардеробную и без стука открыть вторую дверь, ведущую в спальню Анны.

Две женщины оторвались от изучения пятна на подоле красновато-коричневого платья и повернулись к нему с одинаково удивленными лицами. Одной из них была Анна – увы, в полном облачении (ночная рубашка, халат в оборочку и домашние туфельки). Другой оказалась ее горничная; Броуди уже знал, что ее зовут Джудит, но Анна забыла упомянуть, что у нее глаза филина и оскал тигровой акулы. За своей хозяйкой она надзирала на манер испанской дуэньи. Это подзадорило Броуди.

– Дамы, – произнес он, отвесив фатовской поклон. Анна подняла брови, а горничная сделала весьма небрежный реверанс. Он прошел дальше в ее спальню.

– Это что?

Протянув руку между ними, Броуди пощупал юбку, которую они изучали, и, судя по тому, как обе они одеревенели, словно пики для копчения рыбы, сразу же догадался, что допустил некое непростительное нарушение правил хорошего тона. Он поднес атласную ткань к носу и протянул «М-м-м…». Горничная возмущенно ахнула. Броуди обнял Анну за талию и фамильярным жестом положил ладонь ей на бедро.

– Можете идти, Джудит, – сказал он негромко, не сводя глаз с белой шеи Анны в том месте, где она исчезала в воротнике ночной рубашки.

– Нет!

Анна опустила глаза, чтобы скрыть свой испуг, и добавила с наигранным спокойствием:

– Нет, останьтесь, Джудит, мы еще не закончили.

– О, прошу прощенья, – жизнерадостно продолжил Броуди, заходя ей за спину, – в таком случае я подожду.

Он обнял ее обеими руками, сплел пальцы у нее под грудью и опустил подбородок ей на макушку. С минуту все молчали. Потом Броуди кое-что припомнил.

– «По классическим меркам цветная обувь считается несовместимой с хорошим вкусом, – процитировал он из своей заветной книжки. – Тем не менее у нежно-розового и светло-голубого оттенков имеются горячие сторонники».

Анна дернула его за запястья, что было силы, старательно сохраняя на лице спокойствие ради Джудит.

– Так что вы говорили, Джудит? – Всякий раз, как она прекращала свои отчаянные усилия, его руки продвигались на долю дюйма выше.

– …кремового шелка? Да, я… я ее порвала. В Риме, насколько мне помнится, в омнибусе. Нам придется…

Броуди прижался к ней еще теснее – она ощущала его тело всей спиной, ягодицами и бедрами.

– Нам придется взять лоскут сзади… с внутренней стороны и сделать…

Он просунул большой палец в вырез капота и начал поглаживать снизу ее левую грудь. Колени у нее задрожали. Круглая совиная физиономия Джудит побагровела, она старательно отводила глаза от лица хозяйки.

– …заплатку, – сумела выговорить Анна и вновь умолкла.

Броуди прижался губами к впадинке между ее шеей и плечом, а потом пустил в ход и язык. На одну секунду Анна закрыла глаза. Та часть мозга, что еще сохранила способность рассуждать, подсказывала ей: Джудит ее не защитит, Броуди ни перед чем не остановится, пока горничная находится в комнате, и ей, как ни странно это может показаться на первый взгляд, легче будет с ним справиться, когда служанка уйдет.

– Ну теперь с делами покончено, любовь моя? – прошептал Броуди прямо ей в ухо, отчего у нее мурашки побежали по коже.

Анна заставила себя открыть глаза, с трудом перевела дух и ответила:

– Да, я… вы… мы поговорим утром, Джудит. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Джудит, – эхом отозвался Броуди, обезоруживающей улыбкой встречая полный враждебности взгляд, брошенный на него горничной перед тем, как она повернулась и без поклона удалилась с возмущенным топотом. – Сдается мне, что я ей не нравлюсь, Энни. Может, я что-то не так сделал?

– Отпусти меня. Пусти!

Но он не желал ее отпускать. Языком он прослеживал линию ее скулы, а рукой вычерчивал расходящиеся круги у нее на животе. Анна стиснула руки замком и с силой ударила его локтем под ребра. Броуди вскрикнул и отпустил ее.

Он рухнул поперек кровати, хватаясь за ребра, как провинциальный трагик на сцене, и тихонько посмеиваясь про себя, а она поправила одежду и отступила, меряя его негодующим взглядом. Анна уже открыла было рот, чтобы выложить ему все, что думает, а главное, объяснить, что она сделает, если он еще раз позволит себе подобную выходку, но закрыла его, так и не сказав ни слова.

Броуди не раз говорил, что воспринимает ее угрозы как вызов, и она побоялась, что он опять поймает ее на слове. Такому человеку нельзя было угрожать впустую, а что она могла ему противопоставить? Ей оставалось только смотреть в бессильном негодовании, как он с видом знатока поглаживает атласное покрывало на ее кровати и пробует мягкость пуховой перины.

– Твоя кровать мне больше нравится, – решил он. – Но знаешь, Энни, должен тебе признаться, что такого жуткого дома я в жизни своей не видел. Как ты можешь жить в этой комнате? Да тут двух шагов нельзя пройти по прямой, чтобы не напороться на какую-нибудь дурацкую дребедень!

– Я могла бы принять такое замечание всерьез – вспыхнула Анна, – если бы оно исходило от кого угодно, но только не от человека, привыкшего спать в гамаке на палубе и есть из общего котла в кубрике. Ты понятия не имеешь о том, как выглядит удобное и респектабельное жилище, Джон Броуди! Ты не распознал бы его, даже если бы оно свалилось тебе на голову! И не смей критиковать мой дом!

Глубоко-глубоко у нее в душе тихий голос твердил, что он прав. Она сама это знала и нередко думала о своем доме точно так же, но вынужденное признание лишь разозлило ее еще больше.

– А теперь не мог бы ты оставить меня одну? Я устала, и мне нужен покой.

– Тебе нужен покой? Знаешь, что, Энни, давай заключим уговор. Я уйду, как только ты скажешь, что хочешь лечь в постель. Ну давай, скажи это. У тебя получится.

Анна стиснула зубы. Она не боялась сказать, что хочет лечь, но заранее опасалась услышать то, что он скажет в ответ. Наверняка что-нибудь гадкое и грязное.

– Что это? – вдруг спросил Броуди, указывая на что-то у нее за спиной.

Анна оглянулась через плечо и вновь повернулась к нему.

– Это моя скрипка.

– Ты играешь на скрипке?

У него был такой недоверчиво насмешливый вид, что ей стало обидно.

– Я учусь. Ты находишь в этом что-то смешное?

– Ровным счетом ничего, – запротестовал Броуди, хотя его заразительная усмешка явно говорила об обратном. – Не терпится послушать, как ты будешь упражняться. Да, кстати, как, по-твоему, все прошло сегодня? – безо всякого перехода спросил он, сбив ее с толку. – Я тут подумал, что вечеринка твоей тетушки – это не такая уж плохая мысль. Худшее позади, а главное, все одним махом.

Анна прислонилась бедром к туалетному столику и начала вертеть в руках флакончик с духами, то вытаскивая, то вновь вставляя пробку.

– Да, – согласилась она, – я думаю, в этом ты прав.

Кажется, он пришел в чувство и решил вести себя прилично, хотя ей все равно было ужасно не по себе: ведь они остались наедине, да к тому же оба почти раздетые. Но ей предстояло сказать ему нечто важное, притом не откладывая. Другого выхода не было.

– По правде говоря, я думаю, все прошло весьма успешно. Я следила за гостями и не увидела ничего такого, что могло бы внушить тревогу. Все без труда поверили, что ты Николас.

Ее тон ясно подразумевал, что ей хотелось бы добавить: «Хотя это представляется совершенно невероятным».

– Тем не менее есть несколько моментов, которые нам следует обговорить особо.

Броуди выжидательно скрестил руки на груди. Ему нравилось ее слушать, даже когда она говорила обидные для него вещи. Он упивался звуками ее голоса, интонациями, изысканным произношением, свойственным образованной женщине высшего сословия, даже словами, которые она подбирала.

Между тем Анна никак не могла подобрать нужные слова. Ей не хотелось хвалить его, признавая вслух то, что бросилось ей в глаза уже давно, но особенно заметно проявилось прошедшим вечером. Он обладал уравновешенностью, спокойствием, внутренней цельностью, которую она находила привлекательной, хотя и считала, что ему вовсе не обязательно об этом знать. Николас был лишен подобных качеств. Ему вечно чего-то не хватало, его снедало нетерпение, он был суетлив, беспокоен, непоседлив, всегда чем-то недоволен. Ему так много было нужно… Мистер Броуди, напротив, никогда не суетился и был готов довольствоваться тем, что есть.

– У Николаса был большой запас нервной энергии, – осторожно начала она. – Он никогда не знал покоя. Сидя, он обычно барабанил кончиками пальцев, покачивал ногой в воздухе или выбивал дробь по полу. А когда стоял – бренчал мелочью в карманах или беспокойно оглядывал комнату даже во время разговора.

Тут Анна смутилась и, оставив в покое пробку флакона, спрятала руки в карманах капота.

– И еще он… он не так охотно смеялся шуткам и анекдотам, как ты. Он не был… душой общества, если можно так сказать. Возможно, он…

– Не понимал шуток?

– Я хотела сказать, что он был человеком более основательным и серьезным, чем ты.

А может, Броуди прав? Может быть, Николас действительно не понимал шуток? Анна уже ничего не могла утверждать наверняка. У нее лишь сложилось стойкое впечатление, что Николас не так быстро сходился с людьми, не оказывал им доверия и не дарил своей симпатии с той же готовностью и легкостью, что его брат. А в этот вечер она сделала еще одно открытие: люди раскрывали душу навстречу мистеру Броуди гораздо охотнее, чем Николасу.

Броуди встал с кровати.

– Ладно, – согласился он, засовывая руки в карманы и шевеля пальцами, –попробую копировать привычки своего братца. И постараюсь меньше смеяться, но тебе придется мне помочь.

– Помочь? Каким образом?

– Воздержись от своих убийственных шуточек, Энни. Тебя послушать – это же можно животик надорвать.

Она раздраженно поджала губы.

– Очень смешно.

Он направился к ней, и Анна боком отошла в сторону, поближе к письменному столу.

– Вот книга, которую тебе необходимо прочесть. Спрячь ее у себя в комнате – тут говорится о строительных материалах и деталях в кораблестроении, а это такой предмет, о котором Николас знал все.

– А я сегодня услышал о тебе кое-что такое, чего раньше знать не знал, – вдруг заявил ей Броуди, сунув книгу в карман халата. – Почему ты мне раньше не сказала, что ты у нас, оказывается, ангел милосердия? Мне пришлось сделать вид, будто я в курсе дела.

– О чем ты?

– Дженни называет это «Анна – покровительница нищих». Она говорит, что ты много месяцев в одиночку кормила чуть ли не половину Ланкашира во время, как она выразилась, «хлопкового голода».

Анна с досадой покачала головой:

– Что за вздор! Я посвятила какое-то время благотворительному обществу, помогающему текстильщикам прокормиться, вот и все.

– А почему они не могут прокормить себя сами?

– Потому что текстильные фабрики закрыты. Американский Север не выпускает суда, груженные хлопком, из портов Юга, а без хлопка в Ланкашире вся жизнь замерла. Восемьдесят тысяч человек разом лишилось работы.

Лицо Броуди смягчилось.

– Это замечательно, что ты им помогаешь!

– Ничего особенного в этом нет, я просто выполняю свой долг. Если хочешь знать, что на самом деле замечательно, так это отношение самих рабочих. Логично было бы предположить, что они встанут на сторону Юга и потребуют от английского правительства помощи в прорыве блокады, но они этого не делают. Они страдают больше всех и тем не менее поддерживают Север.

– Это из-за рабов, – догадался Броуди.

– Да. Для этих людей война сводится к одному: к борьбе за отмену рабства. Мне кажется, одна мысль об этом помогает им стойко сносить все трудности и лишения.

Анна с удивлением заметила, как лицо Броуди внезапно стало замкнутым, лишенным всякого выражения. Он отвернулся и отошел от нее. Она растерянно смотрела на его широкую спину, пока он, остановившись у одного из столбиков кровати, ощупывал пальцами замысловатые завитушки резного дерева.

– В чем дело?

Прошло много томительных секунд. Ей показалось, что Броуди вообще не собирается отвечать. А когда он все-таки заговорил, она не узнала его голоса.

– Однажды я видел невольничий корабль. Капитан был датчанином, судно шло под испанским флагом команда – жуткий сброд со всех концов земли. Я служил на английском торговом судне, мы держали курс на мыс Горн, а потом в Сан-Франциско. Не знаю и теперь уже никогда не узнаю, почему этот испанский бриг принял нас за патрульный корабль королевского военно-морского флота, но, как бы то ни было, не успели мы подойти ближе, как они сбросили весь свой груз за борт.

Анна побелела.

– Что ты хочешь сказать?

– Мы видели, как это началось, когда были на расстоянии полумили. Сначала мы даже не поняли, что это такое, подумали – какие-то тюки с контрабандой. А потом подошли поближе. Их были сотни… Их перебрасывали через планшир с обоих бортов. Дети. Женщины, мужчины. Мы не подоспели вовремя, и все они утонули. Все до единого…

Пытаясь вообразить себе весь этот ужас, Анна прижала ко рту стиснутые кулаки и закрыла глаза.

– Господи, – вздохнула она.

Боль и бессильная ярость захлестнули ее с головой. Не в силах с ними совладать, Анна попыталась хоть как-то отвлечься и стала думать о Броуди, о жизни, которую он вел раньше. Сколько еще жестокостей ему довелось повидать за последние четырнадцать лет, с какими гнусными и низменными чертами человеческой натуры пришлось столкнуться? И на что теперь способен он сам, пройдя такую школу? Анна содрогнулась от безрассудного страха, заглянув в глубину разделявшей их пропасти.

Ей вдруг стало ясно, как легко и просто было бы перенести свое отвращение к зверствам, которые ему пришлось пережить, на него самого. Он был совершенно не похож на людей, населявших ее крошечный великосветский мирок, его жизненный опыт был ей абсолютно чужд. Она ровным счетом ничего не знала о его жизни, и это пугало ее.

– Не надо меня бояться. Я этого не вынесу.

Подняв голову, Анна увидела, что Броуди смотрит на нее. Неужели лицо выдало ее, неужели он сумел прочитать ее мысли? Когда он подошел к ней, она усилием воли заставила себя устоять на месте.

– Я не боюсь, – прошептала она, отрицательно качая головой.

Но Броуди ей не поверил.

– Я не чудовище, Энни, я всего лишь человек. Я ни разу в жизни не поднял руки на женщину. И никогда, ни за что на свете я не причинил бы вреда тебе.

– Я это знаю.

Она сказала правду. Значит, он ошибся, решив, что все дело в страхе, мелькнувшем на мгновение в ее глазах. Нет, не страх разверз пролегшую между ними пропасть. Их разделяло нечто более сильное, грозное – поистине непреодолимая преграда, настоящий провал в милю глубиной. Броуди помедлил, взвешивая риск, а потом порывисто обнял ее, не давая ускользнуть.

Анна затаила дыхание, пораженная не тем, что он сделал, а тем, что его сильные руки заметно дрожат. Она опустила ладони ему на плечи и позволила себя обнять, хотя сама не понимала, как это могло случиться и почему она ничего не предпринимает, чтобы положить этому конец.

Он прижался щекой к ее щеке. Его руки были неподвижны; он даже не сделал попытки ее поцеловать. Анна ощутила щекочущее прикосновение ресниц к своему виску, услыхала его прерывистый вздох, и ее вдруг охватило страстное желание. Теперь уже она сама начала дрожать. Ей надо было защитить себя и в то же время хотелось отдать ему все.

– Прошу тебя, уходи, – глухо прошептала она ему в плечо.

Броуди не двинулся с места.

– Пожалуйста.

Он попытался приглушить прорывавшееся в голосе нетерпеливое желание.

– Я хочу поцеловать тебя на ночь.

– Зачем? – в отчаянии воскликнула Анна.

Тут она почувствовала, как задвигались его губы, не отрываясь от ее щеки, и догадалась, что он улыбается.

– Ну раз ты это спрашиваешь, значит, тебе не слишком часто приходилось целоваться.

Броуди знал, что она не станет сопротивляться, но никакие силы в мире не заставят ее сказать «да». Поэтому он перестал спрашивать и откинулся назад, чтобы взглянуть на нее. Метавшаяся в ее глазах тревога напомнила ему, что надо взять себя в руки. С трепетной нежностью он провел указательным пальцем по ее верхней губе.

– Вот эта, – сказал Броуди. – Это моя любимая. – Он наклонился и бережно прикоснулся обеими губами к ее верхней губке. Анна тихонько вздохнула. Тогда он кончиком языка заставил ее раскрыть губы и затянул верхнюю к себе в рот, ласково покусывая и посасывая. Вообще-то он не собирался предпринимать какие-то далеко идущие шаги, но раз уж все так получилось само собой, просунул руку между их телами и прижал ладонь к ее бурно бьющемуся сердцу.

Анна попыталась открыть глаза, но веки отяжелели и не слушались ее, она как будто опьянела. Тихое дыхание Броуди согрело ей щеку. Потом его рот целиком накрыл ее губы. Поцелуй становился все глубже и глубже, пока оба они не задохнулись. Но их губы расставались лишь на секунду, чтобы глотнуть воздуха, и поцелуй тут же расцвел снова, потом еще и еще раз. Когда они наконец отстранились друг от друга, дыхание у обоих стало прерывистым, а глаза потемнели от страсти.

Анна опомнилась первая. Она отступила на несколько шагов, пока не почувствовала за спиной надежную прочность письменного стола, и обхватила себя руками. Только придя в себя настолько, чтобы голос не дрожал, она решилась проговорить:

– Спокойной ночи.

Броуди потребовалось больше времени. Не было в его теле ни единой жилочки, ни косточки, ни мышцы, ни капельки крови, которые не противились бы мысли о том, что надо ее оставить. Он собирался всего лишь пожелать ей спокойной ночи и сам удивился не меньше чем она, когда вместо этого сказал:

– Клянусь тебе, во второй раз бывает гораздо лучше.

По лицу было видно: она прекрасно поняла, что он имеет в виду.

– Знаю, тебе страшно. Ты поверишь, если я скажу, что мне тоже страшно? Но это случится. Это непременно будет, Энни.

Угроза, вызов, похвальба, обещание? Анна уже не знала, как это назвать.

Но вот Броуди направился к двери в гардеробную, и пока она провожала его взглядом, ее охватило безнадежное, пугающее и в то же время волнующее предчувствие: он просто сказал правду.

 

Глава 17

Броуди замер на подножке кареты, впервые оглядывая судостроительный завод Журдена – пугающе огромный, кишащий суетой, как гигантский муравейник. Однако у него возникло ощущение, будто он уже много раз видел все это раньше: рассказы Анны оказались на редкость образными и в то же время точными.

Слева от него вздымался над береговой линией лабиринт мачт, грузовых стрел и брусьев, при виде которого что-то дрогнуло внутри у Броуди. Он опять очутился среди кораблей и как будто обрел почву под ногами, внутреннее равновесие. Словно поправил картину, висевшую криво и бессознательно раздражавшую его.

Соскочив с подножки, Броуди повернулся, чтобы помочь Анне, а сам незаметно провел носовым платком по волосам.

– Что это за дрянь, черт бы ее побрал? – раздраженно спросил он, хмурясь на масляное пятно, проступившее на тонкой льняной ткани. – Перлман меня всего обмазал сегодня с утра.

– Это макассар, масло для волос. Джентльмены используют его, чтобы волосы лежали аккуратно. Николас им пользовался, – решительно добавила Анна.

– Ясно. Ну так вот, с завтрашнего дня он перестанет им пользоваться. Оно пахнет гнилым яблоком.

– Вовсе нет. И выглядит очень мило.

Броуди уставился на нее недоверчивым взглядом.

– А по-моему, я похож на выдру. И после меня всюду остаются масляные пятна.

– Вот почему был изобретен антимакассар, – невольной улыбкой пояснила Анна.

– Анти… ага, понял! – засмеялся Броуди. – Ну да конечно. Сначала изобретают какую-нибудь гадость, а потом нечто еще более дурацкое, чтобы исправить положение. Мы живем в век чудес, Энни.

Анна взяла его под руку, и они вместе направились к кирпичному строению посреди верфи. Она объяснила, что это административный корпус, где Николас работал вместе со Стивеном, Эйдином О’Данном и другими служащими компании.

– Ты займешь старый кабинет отца: так было решено еще до нашего с Николасом побега.

Она прервала себя на полуслове и помахала кому-то через весь широкий двор.

– Это Джозеф Уолл, начальник столярного цеха. Он стесняется: ни за что не подойдет ближе.

– А Ник всех знал по именам? – забеспокоился Броуди, чувствуя, что ему становится жарко в сюртуке табачного цвета.

– Нет, конечно, нет. Главным образом начальников цехов, а про них я тебе уже рассказывала.

Он недовольно хмыкнул:

– Сегодня не отходи от меня ни на секунду. Ты меня слышишь, Энни? Придется тебе за мной приглядывать, а то я таких дров наломаю – небу жарко станет!

Вот теперь она улыбнулась по-настоящему и сама себя спросила, почему ей совсем не страшно. Броуди заметно нервничал, а на нее его волнение оказало необъяснимо успокаивающее воздействие. Анна радостно предвкушала возвращение к работе, пусть даже при таких необычных обстоятельствах.

– А у тебя есть свой кабинет? Надеюсь, он рядом с моим? – Броуди наклонился ближе к ней и ухмыльнулся. – А может, их разделяет гардеробная?

Улыбка Анны угасла.

– Нет, у меня нет кабинета.

Броуди остановился:

– Почему?

– Ну – Она решила дать самый очевидный ответ. – Потому что я не вхожу в число служащих компании. Строго говоря.

– «Строго говоря»? Энни, строго говоря, ты гробишь свою задницу ради этой компании!

Анна вспыхнула и продолжила путь вперед.

– Это «Желудь», – пояснила она на ходу, – наш местный кабачок. Все служащие обедают здесь. «Желудь» стоит тут с незапамятных времен: когда доков еще не было и в помине…

– Минутку, не так скоро. Объясни мне, почему ты…

– Молчи! К нам подходит Мартин Доуэрти, и уж он-то непременно с нами заговорит. Знаешь, кто он такой?

– Работает по связям с заказчиками. Помогает с заключением контрактов. Холостяк, живет с матерью.

– С сестрой.

– Ну, с сестрой, какая разница? Привет, Мартин! – приветливо сказал Броуди, помахав рукой.

– Сдерживай себя! – прошипела Анна. Броуди сразу заметил, что Мартин Доуэрти щедро пользуется маслом макассар – это было первое, что бросилось ему в глаза. У Мартина была очень белая кожа, блестящие черные волосы, разделенные пробором посредине, гладко облепляли голову с обеих сторон и как будто составляли одно целое с черепом. Броуди решил, что он напоминает фортепьяно.

– Как поживаете, миссис Бальфур? – чинно осведомился Доуэрти. – С возвращением вас.

– Здравствуйте, мистер Доуэрти. Мы были рады вернуться домой.

Светский разговор давался Броуди без труда, но это продолжалось минуту или две, а потом Доуэрти задал ему профессиональный вопрос:

– Олафсен все-таки не соглашается на ноябрь и требует восемь процентов вперед с депозитного счета. Что мне ему сказать?

Броуди скорее почувствовал, чем увидел, как Анна напряглась и тяжело повисла у него на руке. Олафсен. Олафсен… Он сунул большие пальцы за проймы жилета и стал внимательно изучать носки своих башмаков. Верфи Журдена строили для него три грузовые шхуны. Очевидно, сроки исполнения одного из заказов срывались, и Олафсен был недоволен задержкой.

– Скажите ему, что он получит четыре процента, а его баркентина будет готова к первому октября. Я поговорю с Харди и все устрою.

Майкл Харди был десятником.

– Отлично. Разговор с Олафсеном я беру на себя. Рад, что вы вернулись, Ник.

– Спасибо, Мартин.

– Удачи вам обоим.

Доуэрти откланялся и ушел. Броуди бессознательно сжал руку Анну, хмурясь и покусывая нижнюю губу.

– Ну как? Все прошло хорошо? Я забыл, что надо бренчать мелочью. Но я правильно ему ответил? – Оказалось, что она в восторге.

– Джон, ты был великолепен! Ты вел себя в точности как Николас. Теперь послушай: когда будешь говорить с мистером Харди, старайся держаться решительно и не позволяй ему возражать. Скажи, что ты дал слово, и ему придется закончить постройку корабля к октябрю, нравится ему это или нет. Не беспокойся, он все сделает. А теперь нам надо спешить: Николас всегда и везде появлялся вовремя.

И она потянула его за руку, увлекая за собой. Он пошел за ней следом, улыбаясь во весь рот. Видит бог, у него получается! Но главное было даже не в этом. Лучше всего то, что она наконец назвала его Джоном.

* * *

– В жизни ты гораздо лучше, Энни.

Стояло послеобеденное время. Утро прошло в суете, но, к счастью, без особых потрясений, завтрак в «Желуде» тоже не принес никаких неприятных сюрпризов. И вот теперь Анна отложила в сторону отчет начальника литейного цеха, чтобы взглянуть на Броуди. Он с улыбкой рассматривал ее фотографию в рамочке, стоявшую на столе у Николаса.

– Вот как? А мне говорили, что этот портрет мне льстит.

– Кто говорил?

– Все: тетя Шарлотта, Дженни, Милли. Впрочем, нет, только не Милли. Милли сказала, что у меня такой вид, будто я сижу на муравейнике.

Анна покраснела, как только эти слова вырвались у нее изо рта, запоздало сообразив, что они не вполне приличны.

Броуди, конечно, рассмеялся от души – ничего другого она от него и не ожидала.

– Мне нравится твоя подруга Милли. Жаль, что мне так и не удалось с ней толком поговорить.

– Угу, – рассеянно кивнула Анна.

Она сама жалела, что ей так и не пришлось поговорить с Милли, когда она отправилась навестить подругу вчера днем в ее убогих апартаментах на Лорд-стрит. Лакей сказал ей, что миссис Поллинакс нет дома. И сейчас Анна в который раз спросила себя, правда ли это. А может быть, всего лишь неумелая попытка сбитой с толку Милли ее защитить? Анна оставила ей записку, а про себя подумала, что, если Милли не ответит в самом скором времени, ей придется предпринять более решительные шаги, чтобы повидаться с подругой.

– Дай сюда, – потребовала она, протянув руку к Броуди. – Я заберу ее домой.

Он ревнивым жестом прижал фотографию к груди, словно любимого ребенка, и откинулся на спинку кресла Николаса, притворяясь перепуганным насмерть.

– О нет, я с ней ни за что не расстанусь! – Лицо у Анны вытянулось, и Броуди рассмеялся. – Я серьезно.

– Но ты же только что сказал, что она безобразна!

– Ничего подобного! Я только сказал, что в жизни ты выглядишь много лучше. На фотографии не видно, какая ты хорошенькая.

Смущенно краснея, Анна поднялась с уголка стола, на котором примостилась, и протянула ему отчет начальника литейного цеха.

– Охота тебе болтать глупости! Вот прочти это: мистер Кетчум придет с утра, чтобы…

Раздался легкий стук в дверь, она отворилась, и в кабинет заглянул Эйдин О’Данн.

– Анна, Ник, добро пожаловать домой! – громко проговорил он с порога, потом вошел в кабинет и плотно закрыл за собой дверь.

Анна обняла его, Броуди вышел из-за стола, улыбаясь и протягивая руку для приветствия. Последовали сдержанные выражения радости и дружеские хлопки по спине. Все трое чувствовали себя заговорщиками, встретившимися вновь после успешного завершения опасной авантюры. О’Данн рассказал о ничем не примечательной встрече с Дитцем и еще тремя чиновниками из министерства в Саутгемптоне, потом спросил, как идут дела здесь, в Ливерпуле.

– Ну, я пока еще не провалил игру, – криво усмехнулся Броуди. – По-моему, весь фокус в том, чтобы идти вперед, не останавливаясь.

– Он отлично справился, Эйдин, – горячо подтвердила Анна. – Никто ничего не заподозрил, я уверена. Вы даже представить себе не можете, как легко все прошло.

– Хорошо, отлично. Но будьте все время настороже, пусть успех не вскружит вам голову. В этом деле много подвохов: стоит одному человеку что-то заподозрить…

Опять раздался стук в дверь. Все трое нервно вздрогнули и переглянулись.

– Войдите! – крикнул Броуди после минутного замешательства.

Выяснилось, что это Стивен. На приеме в честь их возвращения домой Броуди счел его надутым и чопорным господином, накрахмаленным и застегнутым на все пуговицы, но по сравнению с тем, как Стивен вел себя на работе, можно было смело утверждать, что в тот первый вечер он резвился, точно полугодовалый щенок. Казалось, его темно-серый костюм отлит из гипса, а вздернутые кверху плечи, похоже, держались на невидимых нитях, спускающихся с потолка. Они с Эйдином пожали друг другу руки с холодной учтивостью. Стивен справился о здоровье его отца, и О’Данн ответил, что отцу гораздо лучше. Покончив с дежурными любезностями, Стивен перешел к делу.

– Тут какая-то ошибка, Ник, – сказал он, протягивая Броуди листок бумаги. Тот пробежал глазами письмо.

– Нет, я так не думаю, – вежливо ответил он и, заметив скрытую тревогу в глазах Анны, протянул листок ей, а потом сел в кресло за своим письменным столом.

– В чем дело? – спросил О’Данн. Стивен пустился в объяснения.

– Это копия письма, написанного Ником Хорасу Арчеру.

– Кому?

– Одному американскому дельцу. Пока вас не было, Арчер написал нам с просьбой о встрече. Разумеется, я не ответил.

– «Разумеется»?

– Он пишет, что хочет образовать партнерство с компанией Журдена для создания серии роскошных пассажирских лайнеров.

Стивен повернулся к Броуди:

– Я положил его письмо в папку с вашей почтой просто для сведения. Вы же не собираетесь действительно встречаться с ним?

Броуди удивленно поднял брови:

– Почему бы и нет?

– Потому, – назидательно ответил Стивен, – что мы не занимаемся строительством пассажирских судов. Сколько бы Анна ни мечтала об обратном, – добавил он с язвительным смешком.

Броуди откинулся на спинку кресла и скрестил руки на животе, потом вспомнил наставления Анны, вскочил и начал расхаживать взад-вперед от стола к окну и обратно, бренча мелочью в карманах.

– Еще несколько лет назад мы не строили судов с паровыми двигателями, – деловито заметил он. – Надеюсь, это не означает, что мы должны навеки похоронить саму мысль о пассажирских судах лишь по той причине, что она нова.

– Но какой смысл встречаться с этим американцем? Мы же не собираемся вступать с ним в партнерство! – не уступал Стивен. – Это пустая трата времени.

– Вы так думаете? Хорошо, в таком случае я сам его приму, и вам не придется терять время.

– Но зачем? – в полном замешательстве воскликнул Стивен.

И вдруг он бросил испепеляющий взгляд на Анну, а потом сделал еще одну отчаянную попытку обратить все в шутку.

– Это нелепость. Последние полгода мы вели переговоры с королевским флотом и как раз сейчас наконец подготовились к подписанию грандиозного контракта на строительство военных кораблей. Нам совершенно нечего делать…

– Значит, сейчас самое время пересмотреть наши задачи на будущее, не так ли? Пока еще не поздно.

Стивен как будто окаменел, только жила, вздувшаяся у него на лбу, начала пульсировать.

– Пересмотреть? Я не верю, что вы говорите серьезно. Пассажирские суда? – Он едва не выплюнул ненавистное слово. – Это неверное направление для нас, о чем вам отлично известно. Дядя Томас согласен со мной. Вы тоже прежде так считали, Ник. Это все Анна со своими…

– Согласие отца Анны уже не так много значит, как когда-то.

Жила на лбу у Стивена забилась еще чаще.

– Что это должно означать?

– Только то, что он слаб здоровьем. По правде говоря, я был потрясен, когда увидел его по возвращении. Вы видите его каждый день и не замечаете, как сильно он сдал.

– Он по-прежнему владелец компании.

– Безусловно. Никто с этим не спорит. – Броуди знал, что Анна смотрит на него, пытаясь скрыть свое изумление. Он перестал расхаживать взад-вперед и присел на край стола, потом спохватился и начал болтать ногой в воздухе.

– Все, что я пытаюсь сказать, сводится к одному: никакого вреда не будет, если мы выслушаем предложение этого американца. В конце концов, задача нашей компании состоит в том, чтобы приносить прибыль. И если мы можем заработать ту же сумму, вступив в партнерство с частным лицом, это гораздо предпочтительнее, чем иметь дело с правительством, будь оно неладно.

«Ник наверняка выразился бы как-то иначе», – подумал Броуди, но без подготовки ничего лучшего придумать не сумел.

– Хорас Арчер пишет, что ему хотелось бы встретиться с нами через пару недель, когда он прибудет в Англию, и я ответил ему, что мы согласны на встречу. Мне жаль, если вас это огорчает, Стивен, но я принял решение и на попятный не пойду. Надеюсь, вы будете вместе с нами, когда мы – Анна и я – будем знакомиться с этим человеком.

Руки Стивена невольно сжались в кулаки. С полминуты он простоял, оцепенев от возмущения, потом решительным шагом направился к двери. Уже взявшись за ручку, он обернулся.

– Я знаю, что вы задумали, – проговорил Стивен побелевшими от гнева губами, – но у вас ничего не выйдет! Дядя Томас будет поставлен в известность, это я вам обещаю. Сегодня же.

Казалось, он хотел еще что-то добавить, но тут дверная ручка сама повернулась в его руке, дверь открылась, и в кабинет впорхнула его сестра.

– Бог ты мой! – со смехом прощебетала Дженни, едва успев отдышаться. – Что здесь происходит? Почему вы все такие мрачные?

 

Глава 18

– Стивен, – окликнул Броуди кузена Анны, пока дверь за ним не закрылась.

– Да?

– Кто собирается занять старый кабинет Шортера у меня за стеной?

– Макграт переезжает туда в конце недели.

– Пусть остается в своем прежнем кабинете, а этот займет Анна.

Стивен так и замер на месте.

– Что?

Все участники этой сцены так или иначе пытались скрыть свое удивление.

– Вас что-то затрудняет? – спокойно осведомился Броуди.

– В атмосфере сгустилась такая враждебность, что всем показалось, еще минута – и молния сверкнет, как из грозовой тучи, а следом раздастся удар грома. Лицо Стивена приобрело свекольный оттенок, плохо сочетавшийся с рыжим цветом его волос, вздувшаяся у него на лбу жила грозила вот-вот лопнуть.

– Нет, – проговорил он придушенным голосом, – никаких затруднений. Я все устрою.

– Благодарю вас.

Броуди кивнул, давая понять, что беседа окончена и все свободны. Он даже не подозревал, как этот бессознательно высокомерный жест делает его похожим на брата.

Анна стояла, стиснув руки и не сводя широко раскрытых глаз с лица Броуди. Она не знала, что сказать, но отчаянно желала остаться с ним наедине: ей хотелось поговорить. Взгляд его светлых глаз был прикован к ее лицу; весь мир сузился до размеров маленького островка, где они остались вдвоем. Эйдин извинился и вышел, но Анна этого даже не заметила. Наконец голос Дженни – пронзительный и настойчивый, прорезал напряженное молчание, и Анне пришлось вернуться к действительности.

– …вот я и говорю: почему бы вам с Николасом не присоединиться к нам с Нилом сегодня вечером, Анна? Наверняка у вас еще ничего не намечено. Нас пригласили к Свенсонам на карточный вечер, а потом будет петь эта ужасная певичка из Болтона. Помнишь ее, Ник, мы слышали ее прошлым летом в Клайд-Парке – такое жуткое сопрано? Боже, как мы тогда хохотали!

Дженни и сейчас засмеялась, вспоминая прошлогодние увеселения и кокетливо положив руку на рукав Броуди. Одетая по последнему слову моды, она являла собой воплощение изящества и шика – короткая черная накидка поверх прогулочного платья нефритово-зеленого шелка и черная бархатная шляпа с залихватским зеленым пером.

Все повторилось, как бывало всегда: рядом с ней Анна сразу же почувствовала себя старой, выцветшей, поблекшей и никому не интересной. В отличие от нее, кузина Дженни была неизменно оживленной, хорошенькой, неутомимо жизнерадостной и притом отчаянной кокеткой. Правда, в этот день ее веселье показалось Анне что-то уж подозрительно бурным, почти истеричным.

– Думаю, сегодня мы вряд ли сможем, Джен, – мягко возразила Анна. – У нас накопилось столько работы, к тому времени, как мы все закончим, будет уже…

– Какие пустяки! Вечер начнется не раньше десяти, вы запросто успеете, стоит только захотеть. Ну давай, Анна, там будут люди, которые два месяца тебя не видели! Ник, заставь ее сказать «да».

Джон не знал, что ему предпринять. Как поступил бы в этой ситуации Ник?

– Ну что ж, – начал он, стараясь выиграть время, – я полагаю, если вечер начинается не раньше десяти, мы могли бы…

– Я только что вспомнила, – прервала его Анна, – сегодня вечером в Крейтон-Холле назначена лекция, на которую мы хотели пойти. Об этом… м-м-м… говорилось в утренней газете. Было объявление.

– Да ну тебя, Анна, – в крайнем раздражении воскликнула Дженни и опять повернулась к Броуди: – Что за лекция? О чем?

Он не имел ни малейшего представления.

– Э-э-э…

– Это профессор из Эдинбургского университета – опять вступилась Анна. – Доктор Роберт Комсток.

– Ну допустим. А лекция-то о чем?

Анна почувствовала, что краснеет.

– О физиографическом исследовании геологии Ланкашира.

Броуди наклонил голову пониже, чтобы спрятать улыбку, зато Дженни рассмеялась прямо в лицо кузине.

– Ты не можешь говорить всерьез! Это слишком скучно даже для тебя.

– По правде говоря, это была моя идея, – заговорил Броуди, овладев собой. – Мне даже пришлось ее упрашивать. Почему бы вам с Нилом не пойти вместе с нами? Начало в восемь, не так ли, Анна? Мы могли бы встретиться прямо там.

Анна ощутила нелепейшее желание заплакать, и еще одно – куда более сильное – подойти и броситься ему на шею, К ее величайшему изумлению, Дженни согласилась пойти с ними в Крейтон-Холл.

– Ну хорошо, – сказала она с деланным смехом, – хотя мне нелегко будет затащить туда Нила. И не вините меня, если он проспит всю лекцию. Так ты говоришь, в восемь?

– Разве не в семь тридцать, Николас?

– Ты, как всегда, права, любовь моя, я забыл.

Анна снова покраснела, как девочка, сообразив, что слова нежности, так раздражавшие ее еще позавчера, теперь кажутся ей безумно волнующими.

– Ну ладно, договорились, – согласилась Дженни. – Увидимся вечером.

С этими словами она величественно удалилась, помахивая наимоднейшим зеленым зонтом.

Анна прислонилась спиной к закрытой двери. Долгое время она смотрела на Броуди в молчании, потом тихо сказала:

– Спасибо.

Все еще сидя на краю стола, он принялся старательно выравнивать отутюженные Перлманом складки на брюках.

– За что?

– Ты же знаешь.

Броуди отмахнулся и, скорчив гримаску, покачал головой.

«Что ж, придется уточнить», – подумала Анна.

– За то, что дал мне кабинет.

– Давно пора было это сделать. Я просто…

– И за то, что спас меня от насмешек Дженни. Такого никогда не было… Понимаешь, сколько себя помню… я всегда была для моей кузины чем-то вроде ходячей мишени для шуток.

Его лицо смягчилось, и Анна заторопилась, опасаясь, что он начнет ее жалеть.

– А больше всего за то, что написал этому человеку, Хорасу Арчеру. Это был очень великодушный поступок.

Броуди хотел что-то возразить, но Анна решила во что бы то ни стало объяснить ему, что она ценит все, что он для нее сделал, и понимает, какие побуждения им двигали.

– Для тебя это ничего не значит, но ты знал, как много это будет значить для меня. Я тебе рассказывала, как всю жизнь мечтала, чтобы на верфях Журдена строились пассажирские корабли вместо военных крейсеров. Конечно, я понимаю: из этого ничего не выйдет, сейчас уже слишком поздно что-то менять в политике компании. Все этому воспротивятся – и мой отец, и многие служащие, а не один только Стивен. Но все равно, Джон, я так благодарна тебе за попытку.

Выждав паузу, Броуди встал и подошел к ней.

– Ник сделал бы на моем месте то же самое, – спокойно возразил он.

Ей не пришлось долго размышлять над его словами, чтобы признать, что это неправда. И она поняла, что обязана поделиться своим признанием с Джоном.

– Нет, не сделал бы. Ему бы и в голову не пришло. И я ни за что не стала бы его просить.

Броуди пришлось побороть в себе желание прикоснуться к ней. Ее кроткие карие глаза сияли теплым золотистым светом, обычно строгие губы смягчились в нежной улыбке благодарности. «Мужчина не должен использовать в своих целях благодарность женщины» – напомнил себе Броуди. Он поднес руку к ее щеке и тихонько погладил прохладную шелковистую кожу. Потом наклонил голову ниже.

В дверь постучали. Броуди и Анна отпрянули друг от друга с величайшей поспешностью. В кабинет вошел Мартин Доуэрти, так и распираемый неотложными новостями, они слушали его, но не понимали ни слова из того, что он сказал.

* * *

– Основываясь на изучении стратиграфических данных земной коры, мы можем установить, что значительная часть суши образована отложениями океанских пород. Отсюда, разумеется, следует вывод о том, что нынешняя суша не является, по сути дела, исконной частью земной поверхности: когда-то она была затоплена морскими водами, благодаря которым и возникли покрывающие ее сейчас скалы.

Искоса поглядывая на Анну, Броуди заметил, как скулы у нее дрогнули от еле сдерживаемого зевка, и усмехнулся в темноте. С другой стороны от него кузина Дженни ерзала на месте, не зная, куда деваться от невыносимой скуки, а расположившийся справа от Дженни Нил Воган явственно похрапывал, как, впрочем, и дама, сидевшая позади Анны. Слева от нее была только стена. Итак, мизансцена выстроена. Броуди сделал свой первый ход.

Сперва ей показалось, что он просто потягивается, засидевшись в неподвижности, и что длинная рука, обвившая ее плечи, – это только на минутку. Так, всего лишь случайность. К тому времени, как его истинные намерения стали ей ясны, она уже привыкла к ощущению согревающей тяжести у себя на плечах. Прикосновение его пальцев было легким, поглаживание началось постепенно и незаметно. Он действовал как будто даже рассеянно, и Анна поначалу ничуть не встревожилась.

Напротив, его маневры помогли ей развеять скуку. Когда пальцы Броуди вдруг замерли, она заметила, что ждет, чтобы они снова задвигались, вместо того чтобы следить за ходом рассуждений профессора Комстока, перечислявшего миоценовые, плиоценовые и плейстоценовые пласты земной коры.

Время шло. Смутная тревога охватила Анну, когда она поняла, что больше не замечает присутствия дородного господина на сцене. Все ее чувства были сосредоточены на увлекательных манипуляциях пальцев Броуди, двигающихся взад-вперед вдоль ее ключицы. Ее губы медленно раскрылись, а веки отяжелели и опустились. Ощущение было такое, будто ее опоили сонным зельем.

Может, это всего лишь ее воображение, или его рука действительно спустилась чуть ниже? Ее собственные руки, стиснутые на коленях, разжались. Нет, воображение тут ни при чем. На ней было вишневое муслиновое платье с квадратным кружевным воротником: легкая, ласкающая игра пальцев началась над кружевом воротника, а теперь, несомненно, проникла внутрь.

– Определенный тип горных пород, возникший непосредственно в результате гипогенных процессов, наблюдается в вулканах, – продолжал профессор, указывая на висевшую у него за спиной карту.

Анна не могла решить: как же ей поступить? Она могла бы вскочить с места и стукнуть Броуди по голове зонтиком, но… чтобы это сделать, надо было привести собственное тело в действие, а оно в настоящий момент отказывалось ей служить.

Женщина, сидевшая сзади, громко всхрапнула, закашлялась и проснулась. Рука Броуди замерла, а Анна совершенно перестала дышать. Минуту спустя тихое похрапывание возобновилось. И не осталось никаких сомнений, ни малейшей возможности описать происходящее каким-то иным образом: все пять пальцев Броуди завладели ее левой грудью и с томительной неспешностью двинулись вниз, к маленькому тугому бутону, который давно уже набух и изнывал от желания.

Ощущение было такое, будто все ее жизненные соки устремились вниз и скопились где-то… в самом низу живота. Неужели живой человек действительно способен растаять? Сама мысль о необходимости следить за словами профессора показалась Анне до смешного нелепой. Она попыталась вызвать у себя в душе возмущение, чтобы избавиться от предательской слабости, лишившей ее способности двигаться.

Подумать только: она позволяет мистеру Броуди проделывать с собой подобные фокусы, и не где-нибудь, а в Крейтон-Холле, в публичном лекционном зале. Да если их хоть кто-нибудь заметит, она будет опозорена на веки вечные! Не помогло. Она по-прежнему чувствовала себя парализованной, а в уме у нее все еще мелькали непристойные и соблазнительные образы того, что последует, если она его не остановит, и что случится потом, и что будет дальше, и еще, и еще…

Титаническим усилием Анна заставила себя повернуть голову и тихо порадовалась тому, что хоть шейные мускулы у нее до сих пор сохранили способность двигаться, но четкий профиль Броуди ее ничуть не успокоил. В отличие от нее самой, он, казалось, был целиком поглощен разграничением между гнейсами и сланцами, которое проводил в эту минуту профессор Комсток.

Рука Броуди между тем почти добралась до цели. Очень медленно он повернул голову и посмотрел на нее, после чего она напрочь позабыла, что собиралась сказать или сделать. Его глаза горели жарким синим светом, в их ясной глубине Анна, как в зеркале, увидела отражение своих собственных желаний. Воля покинула ее окончательно.

Она опустила взгляд и посмотрела на его рот, представила себе, как она его целует. Не по принуждению, а потому что ей так хочется. Как это просто – наклониться к нему прямо сейчас и прижаться губами к его губам. И поцеловать. Но что это? Неужели ее голова действительно потихоньку склоняется к нему? Неужели она это сделает? В ту же минуту пальцы Броуди сомкнулись у нее на соске, и началась медленная беспощадная пытка.

Ресницы у нее затрепетали, во рту пересохло. Никогда раньше она не подозревала, что между грудью и другими женскими органами существует такая тесная связь. Искры высекались там, где продолжали ласку его пальцы, а пламя разгоралось внизу живота, усиливаясь с каждой минутой. Только чудом ей удалось не застонать и не вскрикнуть.

Как будто догадавшись, что с ней происходит, Броуди передвинул ставшую горячей руку ей на шею. Его пальцы запутались у нее в волосах. Анна закрыла глаза. Ей хотелось опять ощутить его руку у себя на груди… И тут раздались аплодисменты.

Когда Броуди убрал руку, все ее тело вдруг стало холодным, легким и пустым. Броуди аплодировал оратору. Ей почудилось, что она слышит, как тяжело и неохотно, с угрюмым ворчаньем ее кровь вновь пускается в путь по жилам. Ее охватила дрожь, и она не знала, как справиться с ней.

В зале вспыхнул свет, все задвигались, заговорили.

– Ну все, Анна, в последний раз – слышишь? – в самый последний раз я позволила уговорить себя прийти на идиотскую лекцию, – клокоча от негодования, прошептала Дженни.

Анна разжала трясущиеся руки и низко наклонилась, сделав вид, будто что-то ищет в сумочке. Она не сомневалась, что любой, кто увидит сейчас ее лицо, моментально догадается, в чем дело. В голове у нее царила сумятица – ощущение вины, смущение, замешательство, стыд, – а кожа между тем так и горела от неутоленного желания. Броуди помог ей встать, подхватив под локоть. Она не смела поднять на него глаз, даже пока он набрасывал шаль ей на плечи и завязывал концы узлом на груди. Потом он предложил ей опереться на его руку, но она притворилась, что ничего не замечает, и не иначе как по воле провидения сумела выбраться из Крейтон-Холла без посторонней помощи.

* * *

– Хлебнуть не хочешь?

– Спасибо, – поблагодарил Броуди, взяв фляжку в кожаном футляре, которую протягивал ему Нил Воган.

Он запрокинул фляжку и сделал щедрый глоток, продолжая одним глазом настороженно коситься на двух женщин, идущих впереди. Вечер был туманный, но теплый; они решили отослать карету и прогуляться до дому пешком. Анна была очень молчалива и, казалось даже не слушала многословных излияний своей болтливой кузины.

Отхлебнув виски, Броуди ощутил его бодрящее действие – как раз то, что требовалось, чтобы встряхнуться и прийти в себя, но ему полегчало совсем ненадолго. Как только согревающее тепло разлилось по телу, он опять начал думать о ней. Вспоминать, каково это было – прикасаться к ней и волновать ее, а самому страдать от мучительной смеси возбуждения и угрызений совести.

Наверное, ему бы следовало просить у нее прощения, и не только за свое сегодняшнее поведение, а за все сразу. В конце концов, последние два месяца он только и делал, что пытался ее соблазнить – это стало для него навязчивой идеей, единственной целью в жизни. Однако, хотя Броуди числил за собой множество грехов, лицемерие в их число не входило. Он не смог бы сказать, что сожалеет. Это было бы неправдой, лживые слова застряли бы у него в горле. Если уж быть честным, пришлось бы признать, что хотя ему очень стыдно, будь у него еще один шанс, он опять сделал бы то же самое.

Да, похоже, он был просто не способен держать руки от нее подальше. Отчасти, вероятно, его поведение объяснялось ее благовоспитанностью, строгостью манер, свойственных настоящей благородной даме. Броуди получал истинное наслаждение всякий раз, когда ему удавалось заставить ее позабыть о своих аристократических замашках. Но дело было не только в этом, хотя ему страшно нравилось ощущать свою власть над ней. Подлинная причина – как ни странно было это признавать – заключалась в обратном: в ее власти над ним. Он нуждался в ней. Ему хотелось смягчить ее, добиться ее одобрения, завоевать ее привязанность, заставить ее полюбить. Без нее он чувствовал себя неуравновешенным, выбитым из колеи. Ему нужна была ее сила.

– Послушай, Ник, ты не одолжишь мне двадцатку?

– Что? О да, разумеется.

Броуди вытащил бумажник и передал Нилу две ассигнации по десять фунтов. Ему до сих пор было в диковинку видеть столько денег сразу.

– Этого довольно?

– Вполне. Большое спасибо, это только до конца месяца. Первого числа я верну.

– Можешь не спешить, все в порядке. – Просьба показалась Броуди странной: Анна говорила, что Нил не нуждается в деньгах. Он был родом откуда-то из Норфолка, из богатой семьи, и больше о нем никто ничего не знал. Он не работал, в Ливерпуле появился в конце прошлого года, завел несколько знакомств, да так и остался жить здесь за неимением других занятий. Время от времени Нил куда-то пропадал, но всегда возвращался с целым ворохом историй о жизни большого света в Лондоне, Брайтоне или Аскоте.

Мужчины заметили, что Дженни остановилась, поджидая, пока они ее нагонят. Когда они поравнялись с ней, она взяла их обоих под руки и пошла посередке между Броуди и Нилом, весело смеясь, кокетливо потряхивая локонами и увлеченно рассказывая какую-то смешную историю, которую Броуди целиком пропустил мимо ушей. Взмахивая зонтиком, как косой, Анна шла впереди одна – маленькая, решительная и одинокая. «Интересно, о чем она думает?» – спросил себя Броуди. И какими словами ему теперь оправдываться, чтобы снова сделать ее своим другом?

Несмотря ни на что, они все-таки стали друзьями. Вернее, время от времени становились единомышленниками. Невероятное приключение, в которое они оказались вовлечены, сделало их своего рода союзниками, но этим дело не ограничивалось. У Броуди не раз возникала твердая уверенность, что Анна выручает его из неловкого положения, оберегает от ошибок и ложных шагов не только ради осуществления планов Дитца, а просто потому, что она слишком добра и великодушна, чтобы желать унижения и позора кому бы то ни было даже такому, как он. Хотя он поступает с ней по-скотски.

Он заметил, что Анна, опередившая их на полквартала, остановилась под огромным тенистым платаном рядом с газовым фонарем. Она прислонилась к дереву, поджидая их.

– Это место мы называем «бивак Анны», – в ту же минуту сообщила Дженни, все еще держа обоих мужчин под руки.

– Как-как? – переспросил Нил.

– Бивак. Ну, значит, привал. Объясни ему, Ник.

– Лучше ты, – быстро сказал Броуди.

– Анна всегда тут останавливается, чтобы отдышаться, – услужливо пояснила Дженни. – У нее слабые легкие. Она провела в постели практически все свое детство. Доктора говорят, что теперь ей лучше, но никто не знает наверняка, здорова она или нет. Ник? В чем дело?

Броуди и сам не заметил, как остановился. Когда Дженни потянула его за руку, с любопытством заглядывая в лицо, он покорно двинулся вперед, но так и не произнес ни слова, пока они не добрались до «бивака Анны». Он взял ее под руку и сказал остальным, чтобы шли вперед. Они повиновались, хотя Анна начала возражать. Броуди схватил ее вторую руку и склонился над ней, не давая прохода.

– Почему ты мне ничего не сказала? – прошептал он, привлекая ее к себе.

– О чем?

– О том, что у тебя слабое здоровье!

Анна уставилась на него в недоумении.

– Я вполне здорова.

Гнев душил Броуди: ему хотелось свернуть ей шею, но он немного поостыл, сообразив, что сердится не на нее, а на себя самого. Наконец он ослабил захват, но так и не отпустил ее.

– Дженни мне только что рассказала.

– Что она рассказала?

– О твоей болезни. Она сказала, что обычно ты отдыхаешь под этим деревом по пути…

– Ах вот в чем дело! – Анна покачала головой, давая понять, что говорить не о чем. – Все это пустяки. Я вполне здорова.

Светлые глаза Броуди так яростно сверкали в тусклом желтом свете уличного фонаря, его красивое лицо показалось Анне таким разгневанным и встревоженным, что ей захотелось его успокоить.

– Что с тобой произошло? – с нежностью и тревогой посмотрел он на нее.

Анна никогда об этом не рассказывала и теперь постаралась изложить все как можно короче.

– Когда мне было четыре года, в нашем доме случился пожар. Моя мать погибла и двое слуг тоже. Я наглоталась дыма, мои легкие пострадали. Я… у меня не было обычного детства, как у всех. Но я поправилась, и теперь со мной все в порядке. Честное слово.

Броуди вспомнил, что сказала Дженни: никто не знает наверняка, здорова Анна или нет. «Вполне возможно, – подумал он, – что сама она просто искренне заблуждается, считая себя здоровой». Когда она попыталась высвободиться, он не стал ее удерживать. Анна опять прислонилась к стволу дерева, глядя на него своим вечно серьезным, немного печальным взглядом. В груди у него поселилась невыносимая тяжесть, как будто его собственные легкие заболели из солидарности.

– Энни, – прошептал Броуди, – прости меня.

– За что?

– За все. Главным образом за то, что случилось во Флоренции, когда я…

Он осекся, но Анна прекрасно поняла, что он имеет в виду, и рассердилась. Уж чего ей совсем не требовалось от мистера Броуди, так это жалости.

– Ты хочешь сказать, что если бы знал о моей болезни заранее, то не набросился бы на меня тогда в парке? А если бы я в детстве не была инвалидом, тогда ты считал бы, что все в порядке?

Броуди скрипнул зубами.

– Нет, я не то хотел сказать.

– Тогда что же еще? Может, ты думаешь, что если я сегодня сидела молча, пока ты меня тискал, это освобождает тебя от вины?

Она гневно отвернулась, боясь, что он увидит ее слезы. Лицемерие не было свойственно не только Броуди но и самой Анне тоже: она не могла искренне негодовать на него за то, что доставило ей такое острое наслаждение.

– За это я тоже прошу прощения.

Анна яростно повернулась к нему.

– Тогда зачем ты это делаешь? – воскликнула она в полном отчаянии.

Броуди оставалось только развести руками: до него не сразу дошло, что она спрашивает совершенно серьезно.

– Только не из-за Ника, – ответил он внезапно охрипшим голосом. – На этот счет ты ошибаешься. Мне нужна ты, а не жена моего брата. Только ты.

Их взгляды скрестились, но лишь на секунду. То, что Анна разглядела в светлой глубине его глаз, показалось ей слишком пугающим, могучим, неодолимым. Она не могла этого вынести. Опустив глаза, она проскользнула мимо него и начала подниматься вверх по холму чуть ли не бегом. Броуди нагнал ее в два шага, схватил за руку и силой заставил замедлить шаг.

Сообразив наконец, что он больше ничего не собирается говорить, Анна перестала вырываться и пошла с ним в ногу, хотя прекрасно понимала, что он нарочно старается идти не спеша ради ее слабых легких. Остаток пути они проделали во враждебном молчании.

Дженни и Нил уже расположились на веранде перед домом, попивая лимонад. Анна и Броуди торопливо попрощались и оставили их одних, а сами вошли в дом. Никогда раньше Анне не приходилось присматривать за незамужними девицами, и сейчас она впервые задумалась о том, прилично ли оставлять кузину наедине с Нилом Воганом. «Не будь ханжой, – тут же одернула себя Анна, – они практически уже дома! Что может случиться на веранде…» Ей пришлось прервать ход своих рассуждений на полдороге: она вдруг вспомнила с убийственной точностью, что произошло в лекционном заде меньше часа назад.

– Наконец-то вы вернулись, – приветствовал их знакомый голос из гостиной.

– Добрый вечер, тетя Шарлотта. Да, мы решили пройтись, вечер такой теплый. Лекция была… – Анна замялась в поисках подходящего слова.

– Захватывающей, – вставил Броуди. «Чтоб тебе!» – мысленно выругал он самого себя.

Опять он ее поддразнивает, хотя всего минуту назад твердо решил, что больше не будет. Анна отвернулась и увидела отца.

– О, папа, вы ждали, пока мы вернемся! – воскликнула она, подбегая к нему.

Он ссутулился в своем инвалидном кресле, а рядом с ним на диване восседала мисс Фитч. Анна обняла его и поцеловала в щеку.

Сэр Томас Журден рассеянно похлопал свою дочь по руке и пробормотал:

– Привет, привет, привет.

– Папа, Стивен говорил с вами сегодня о Хорасе Арчере?

– Стивен? Стивен?

Светло-карие глаза старика светились недоумением.

Анна бросила встревоженный взгляд на сиделку.

– Он сегодня чувствует себя усталым, – с явной укоризной в голосе объяснила мисс Фитч, поднимаясь с дивана. – Мы ждали вас домой еще час назад.

– Мне очень жаль, мы…

– Ник! – внезапно властным голосом окликнул его сэр Томас.

Броуди подошел к нему:

– Да, сэр.

Он наклонился вперед, чтобы его лицо оказалось на одном уровне с лицом старика.

– Ник, – улыбаясь, повторил сэр Томас. Он протянул трясущуюся руку и шутливо похлопал Броуди по щеке.

– Все сбрил, да? Ха-ха-ха! Все сбрил дочиста!

Рука упала ему на колени, глаза закрылись. Он крепко уснул.

Анна обхватила себя руками, провожая взглядом отца, пока сиделка выкатывала его кресло из комнаты. Голос тетушки оторвал ее от грустных размышлений.

– Сегодня вечером тебе прислали записку, Анна. Вот она здесь, рядом со мной.

Пальцы тети Шарлотты были заняты вышиванием и она кивком головы указала на рабочий столик, стоявший возле ее кресла.

Анна взяла письмо, лежавшее поверх последнего номера «Домашнего журнала английской дамы», и сразу узнала торопливые каракули на сложенном вдвое листке бумаги. Броуди подошел за ней следом, сделав вид, будто его интересует надпись, которую тетя Шарлотта вышивала розовым шелком на квадратике белого льна.

– «Подобно бриллианту чистой воды, – прочитал он вслух, – добродетель не нуждается в дорогой оправе». Да-да, очень верно подмечено.

– Это Бэкон <Фрэнсис Бэкон (1561-1626) – английский философ.>, – с самодовольной улыбкой пояснила тетя Шарлотта.

«Бекон? – удивился про себя Броуди. – При чем тут бекон?»

– Где вы собираетесь ее поместить? – спросил он вслух, оглядываясь вокруг. – Эта комната кажется мне… полностью укомплектованной.

И в самом деле, сколько ни старался, он не сумел обнаружить ни единого квадратного дюйма свободного пространства. Куда ни плюнь – всюду мебель, украшения, безделушки и пестрые покрывала из индийского набивного коленкора.

– Я думаю, под глобусом, у окна.

У окна. Нечего и говорить, что окно, о котором шла речь, было навеки закрыто и занавешено наглухо, а перед ним помещался чудовищных размеров фикус, призванный надежно преградить путь любому заблудшему лучику света, который мог бы случайно проникнуть внутрь и обесцветить проклятую обивку.

Утешением Броуди служила только одна мысль: это не Анна, а тетя Шарлотта забила дом бесчисленными образцами своего рукоделия, совершенно бесполезными и чудовищно безобразными. Не дом, а настоящий мавзолей! Как ему удалось выяснить, по ночам слугам приходилось накрывать всю мебель холщовыми чехлами, а по утрам снова их снимать. Зачем? Он не стал даже пытаться угадать сам. Надо будет спросить у Анны.

– Тетя Шарлотта.

И Броуди, и тетя Шарлотта подняли головы одновременно, удивленные внезапно задрожавшим голосом Анны.

– Это письмо от Милли. Она пишет, что заходила меня навестить сегодня вечером, и вы отослали ее прочь. Это правда?

– Отослала ее прочь? Это не совсем так. Я лишь посоветовала ей не дожидаться тебя, поскольку не знала точно, когда ты вернешься.

– Но вы также посоветовали ей больше не появляется здесь?

Тетя Шарлотта отложила вышивание и с оскорбленным видом выпрямилась в кресле.

– Я… Разумеется, нет. Я считаю, что нам с тобой следует поговорить о миссис Поллинакс.

Броуди сделал движение, чтобы подняться с кресла, однако она его остановила.

– Нет-нет, Николас, я прошу вас остаться. Не сомневаюсь, вас это тоже заинтересует.

Тетя Шарлотта послала ему снисходительную улыбку, словно заранее зачислив его к себе в союзники.

– Сегодня до меня дошли весьма неприятные слухи относительно твоей подруги, Анна, – продолжала она. – Поверь, я очень сожалею. От души надеюсь, что это всего лишь слухи, но пока они не будут подтверждены или опровергнуты, боюсь, что данное знакомство придется приостановить.

– «Приостановить»? – повторила Анна.

– Совершенно верно. Знаю, это тебя расстроит, моя дорогая, но я слыхала, что миссис Поллинакс оставила своего мужа и поселилась в дешевой квартире на Лорд-стрит. Поговаривают даже, что она собирается с ним разводиться. Когда я спросила ее об этом напрямую, она не стала этого отрицать.

– Все это мне известно. Она сама мне сказала.

У бедной тети Шарлотты отвисла челюсть.

– Ты… – Она задохнулась от возмущения. – Как ты могла оставить меня в неведении? Если бы я знала – ни за что не пригласила бы ее на прием по случаю твоего возвращения!

– Почему? Что она такое сделала? Что за преступление совершила? Она просто оставила холодного, бесчувственного человека, которого больше не любит!

Волнообразным движением ее тетка подняла с кресла все свои многочисленные жировые складки.

– Ты действительно так тупа или просто не желаешь понимать? Неужели ты не представляешь, какой разразится скандал?

– Нет, почему же, я представляю. Но только мне все равно. Милли Поллинакс много лет была моей лучшей подругой. Неужели вы думаете, что я «приостановлю» знакомство с ней в тот самый момент, когда она больше всего нуждается в моей поддержке?

– Ты обязана это сделать! Подумай, Анна. Что, если будет судебное разбирательство? Публичные слушания? Поддерживать знакомство с подобной особой при таких обстоятельствах…

– А что, если человек, за которого она вышла замуж, оказался негодяем? Чудовищем? Неужели она должна прожить с ним всю свою жизнь только потому, что расставание вызовет скандал?

– Да!

– Нет! Это абсурд!

– Это не абсурд, просто ты наивная дурочка. В обществе действуют определенные правила, нравится тебе это или нет. Твоя подруга собирается нарушить один из непреложных запретов, и твоя репутация тоже пострадает, если ты не порвешь с ней немедленно.

Анна с достоинством выпрямилась во весь рост. До сих пор она ни разу в жизни не осмеливалась открыто перечить своей тете. Она нервно стиснула руки, но ее голос, когда она заговорила, не дрогнул.

– Я отказываюсь, – твердо заявила она, – «приостанавливать» знакомство с моей подругой только из-за того, что она попала в беду. Мне жаль, если это вам не по душе, тетя Шарлотта, но Милли всегда была желанной гостьей в моем доме и останется ею впредь. Я намерена пригласить ее завтра на чай и надеюсь, что вы к нам присоединитесь. Конечно, если вы не желаете – воля ваша, но я настаиваю, чтобы вы по крайней мере обращались с ней вежливо и уважительно, пока она находится здесь.

– Ты? Ты настаиваешь? – взвизгнула тетя Шарлота, и ее лицо пошло пятнами от гнева. – Ты хочешь сказать, что этот дом принадлежит тебе и Николасу, а моя семья и я здесь всего лишь гости?

Вот уже во второй раз она назвала себя гостьей. Анна знала, что это пустая угроза, обыкновенный демагогический трюк, чтобы настоять на своем. Задыхаясь от собственной дерзости, она решила поймать тетушку на слове.

– Вот именно.

Увы, решимость тут же изменила ей.

– Вы прекрасно знаете, что этот дом всегда будет родным для вас, – заторопилась она. – И для вас, и для Дженни, и для Стивена, но… теперь я замужняя женщина, тетя Шарлотта, и я вправе сама принимать решения. Разумеется, с согласия… моего мужа.

Тут Анна рискнула скосить глаза на Броуди, но это ей не помогло. Его лицо было совершенно непроницаемым.

– Я уверена, что вы этого не одобряете, Николас, – сказала тетя Шарлотта, резко повернувшись к нему. – Уж кому, как не вам, следует понимать, насколько важно соблюдение приличий в обществе.

– Что вы хотите этим сказать? – спросила Анна, повысив голос и делая шаг вперед.

Тетя Шарлотта упрямо стояла на своем.

– Только одно: Николас стал членом семьи Журденов, если не по роду, то по духу, а необходимость соблюдения приличий особенно очевидна людям, сумевшим подняться по социальной лестнице из низов.

От негодования Анна лишилась дара речи. Почти, но не совсем.

– Это самое возмутительное… – успела выговорить она, прежде чем Броуди поднялся со своего кресла и подошел к ней.

– Я женился на женщине, которая выше меня во всех отношениях, – мягко согласился он. – Я проведу остаток жизни, стараясь стать достойным вашей племянницы, миссис Мередит.

Броуди обвил рукой талию Анны и притянул ее к себе.

– Что меня в ней особенно восхищает, так это ее преданность и верность. Милли может считать, что ей крупно повезло в жизни, раз у нее есть такая подруга, как Анна. Она вольна приходить сюда, когда захочет. Я готов предложить ей пристанище у нас, хотя она, наверное, откажется. Видит бог, места здесь достаточно.

Он нежно коснулся губами виска Анны.

– Энни, я очень устал. Давай… – Тут он умолк и заглянул в ее широко открытые встревоженные глаза. – Давай удалимся наверх, – тихо закончил Броуди.

– Спокойной ночи, – добавил он через плечо, обращаясь к онемевшей тете Шарлотте, и повел Анну из гостиной в холл, к лестнице на второй этаж.

По пути они прошли мимо Дженни, такой же застывшей и безмолвной, как и ее мать. Анна подумала мельком, давно ли Дженни вот так стоит в дверях. Преодолев вместе с Броуди первый лестничный марш, она оглянулась на площадке, всматриваясь в полутемный холл.

Дженни все еще стояла на месте, не сводя с них глаз. И вид у нее был ошеломленный до крайности.

 

Глава 19

Клячи, тащившие наемный экипаж вверх по холму к «Роузвуду», совсем выбились из сил, достигнув наконец вершины. Кабриолет остановился, и Анна начала собирать свои вещи: ридикюль, перчатки, зонтик и шаль.

– Давай зайдем в дом и перекусим, – предложила на сидевшей рядом Милли. – Я потом прикажу Ризу заложить карету, и он отвезет тебя домой.

Она все никак не могла успокоиться из-за того, что тетя Шарлотта, не одобрявшая ее общения с Милли, чуть ли не открыто запретила ей воспользоваться семейным экипажем Журденов, и Анне, чтобы не спорить, пришлось нанять эту разбитую пролетку. Но она решила, что хватит ворчать по такому пустяковому поводу, тем более вслух, и мысленно поклялась выбросить досадный эпизод из головы. Она посмотрела на Милли, которая так и не двинулась с места.

– Ты идешь?

– Нет, лучше не стоит. Я немного устала. Пожалуй, мне лучше просто вернуться домой.

Откинувшись на пахнущие плесенью подушки сиденья, Анна с грустью посмотрела на подругу:

– Но мне бы хотелось, чтобы ты зашла.

Милли улыбнулась:

– Нет, я не могу.

– Почему?

– Я же сказала, я…

– «…немного устала». В таком случае, ты можешь отдохнуть в моей комнате. Я велю подать туда чаю. Ты можешь остаться на обед.

– А потом и переночевать?

– Ну да, если захочешь.

Все еще улыбаясь, Милли повернула голову и выглянула в окно наемной кареты.

– Это такая красивая улица, – рассеянно заметила она.

Сбитая с толку, Анна вдруг спросила:

– Как ты думаешь, «Роузвуд» похож на публичную библиотеку?

Милли засмеялась, а потом задумчиво прищурилась, окидывая взглядом гигантский особняк красного кирпича, выложенный по фасаду гранитом. Увидев, что она медлит с ответом, Анна поняла, что ее догадка верна.

– Похож, верно?

– Ну, может быть, чуть-чуть. Я раньше как-то не замечала, но теперь, когда ты сказала…

Анна с досадой покачала головой. Тут не было предмета для спора, и она вернулась к прежней теме.

– Итак? Ты собираешься войти в дом и нанести мне визит или нет?

Милли ласково улыбнулась:

– Спасибо за приглашение. И за твою доброту, и за дружбу.

– Но?

– Но я, к сожалению, должна отклонить приглашение.

Анна открыла рот, приготовившись возражать, но Милли взяла ее руку и крепко сжала.

– Прошу тебя, не сердись. Постарайся меня понять. Я знаю, что делаю.

– Я не сержусь, я…

– Ну, тогда не обижайся. Прости меня.

– Милли, – воскликнула Анна, потеряв терпение, – ты пытаешься меня защитить, хотя я в защите не нуждаюсь! Ты заботишься о соблюдении приличий, которые меня давным-давно уже не волнуют.

– А надо бы, чтобы волновали. – Милли опустила глаза. – Прости, я знаю, что рассуждаю сейчас в точности как твоя тетушка.

– Вот именно.

– Но, поверь, она права.

– О, нет!

Милли вздохнула и отпустила ее руку.

– Давай не будем ссориться. Позволь мне вернуться домой, Анна. Я дам извозчику лишний шиллинг, чтобы довез меня до Лорд-стрит.

Она принялась рыться в сумочке, но, увидев лицо Анны, замерла, слегка покраснела и снова спрятала разменные деньги в кошелек.

– Большое спасибо, – обиженно процедила Анна. Наступила неловкая пауза. Потом обе женщины одновременно бросились на шею друг дружке. – Ох, Милли, – прошептала Анна, едва сдерживая слезы, – когда захочешь поговорить, ты же знаешь, я всегда готова тебя выслушать.

Обе они старались не расплакаться и в утешение похлопывали друг друга по плечу.

– Да, я знаю.

– Как бы я хотела хоть чем-то тебе помочь!

– Знаю.

Они поцеловались. Анна опять собрала свои вещи и вышла из наемной кареты. Она расплатилась с кучером и долго махала вслед подруге, улыбаясь сквозь слезы, пока карета не скрылась из виду. Потом повернулась и, не вытирая слез, вошла в дом.

– Анна? – послышался голос тети Шарлотты едва ли не прежде, чем она успела закрыть за собой дверь. – Пойди сюда, пожалуйста.

Голос раздавался из столовой – не более сварливый, чем обычно, поэтому Анна позволила себе, не торопясь, снять шляпку и повесить шаль в стенной шкаф в прихожей.

Выяснилось, что ее тетушка наблюдает за приготовлениями к званому ужину, назначенному на нынешний вечер. Она оторвалась от осмотра начищенной до блеска сервировочной серебряной вилки, чтобы спросить:

– Ну? Как обстоят дела в твоем благотворительном обществе?

В устах тети Шарлотты это прозвучало как «в преисподней» или «в дебрях Африки», и Анна вдруг подумала, что для нее, в сущности, так оно и есть.

– Хорошо.

Потом, в отместку тетушке, она решила развить свою мысль поподробнее:

– Мы теперь готовим до трехсот галлонов <Мера жидкости, равная примерно 4,5 литра.> супа в день и продаем его по пенсу за кварту <Мера жидкости, равная примерно 1,1 литра.>. Сегодня у нас был суп с говядиной, картофелем и капустой.

Тетя Шарлотта бросила на племянницу полный брезгливого ужаса взгляд, доставивший Анне несказанное удовольствие. Она умолчала о том, что приобрела в этот день тысячу пенсовых талонов на обед и собиралась купить еще столько же на следующей неделе: благотворительное общество, в котором она работала, должно было распространить их бесплатно среди безработных и неимущих.

– Я тебя просто не понимаю. Тебя воспитывали для других целей! Где ты этого нахваталась?

– Прошу вас, тетя, давайте не будем опять вдаваться в обсуждение этой темы. Скажите, где вы собираетесь разместить Уэбберов? Он такой закоренелый консерватор, его следует посадить как можно дальше от миссис Батт-Смит, вам так не кажется?

К ответу она даже прислушиваться не стала, размышляя о том, почему ее слабые попытки помочь голодающим наталкиваются на столь яростное неодобрение со стороны тетушки. По мнению тети Шарлотты и ее друзей, сочувствие обездоленным могло считаться похвальным только в том случае, если оно сводилось к благотворительным балам и салонным лотереям. Непосредственное личное общение с бедными находилось под категорическим запретом и рассматривалось как непростительное нарушение светских приличий, следствие наивности или дурного воспитания.

И такому предосудительному занятию ее племянница предавалась в обществе Милли Поллинакс, женщины, вокруг которой разворачивался самый громкий скандал летнего сезона. Для тети Шарлотты это стало последней каплей, переполнившей чашу ее терпения.

Шум, донесшийся из-за закрытых дверей зимнего сада, привлек ее внимание. Ей послышался голос отца. И не просто голос – его смех! Анна бросила вопросительный взгляд на тетю Шарлотту.

– Он там с Николасом, – кратко пояснила та. Анна бросила на стол так и, не сложенную салфетку.

– Вы не могли бы обойтись без моей помощи? Я хочу пойти поздороваться с отцом.

– Ну что ж, иди.

– Я вернусь через минуту и помогу вам.

– Не утруждай себя, Дженни мне поможет.

– Хорошо, – согласилась Анна с тяжким вздохом. – У Дженни это лучше получается, чем у меня.

– Гораздо лучше.

Они обменялись ничего не выражающими взглядами. Анна направилась в зимний сад, не сказав больше ни слова.

Влага туманной дымкой скопилась на стекле: ей ничего не удалось разглядеть. Она открыла одну из дверей и бесшумно проскользнула внутрь. Мужчины находились в западном крыле оранжереи, скрытые зарослями скеффлеры. Заходящее солнце бросало последние лучи сквозь стекла с бронзовыми переплетами, тени удлинялись, влажный воздух был напоен приятным горьковато-сладким запахом земли.

Анна подошла поближе, привлеченная низким волнующим звуком голоса Броуди. Он читал вслух. Оба сидели к ней спиной: ее отец, как всегда, в своем инвалидном кресле, а Броуди – на одной из деревянных скамеек. Они не слыхали ее приближения, а она не стала окликать их. Пока Анна стояла молча, наблюдая за ними, клетчатый плед, лежавший на коленях отца, соскользнул на пол. Увидев это, Броуди поднялся, подобрал плед и вновь укутал ноги старика, тщательно подтыкая фланелевую ткань по бокам. Сэр Томас рассеянным жестом провел ладонью по его склоненной голове, и тут же оба они улыбнулись друг другу. Потом Броуди опять занял свое место и возобновил прерванное чтение.

– Добрый день, – тихо сказала Анна, обогнув кресло отца, и поцеловала его в щеку.

Он потрепал ее по щеке и близоруко всмотрелся ей в лицо.

– Здравствуй, милая. Ходила за покупками?

Анна кивнула и выпрямилась, повернувшись к Броуди. Он смотрел на нее с любопытством. Ему хотелось знать – не меньше, чем ей, – как она будет здороваться с ним в присутствии отца.

– Добрый день, Николас.

Она протянула ему руку. Было время – еще совсем недавно! – когда задорный огонек в его глазах заставил бы ее рассердиться; теперь он согрел ее, и она улыбнулась в ответ. А когда Броуди поднес ее руку к губам и прижался к костяшкам пальцев в долгом поцелуе, ей и в голову не пришло отдернуть руку. Только сообразив, что поцелуй затянулся до неприличия, Анна все-таки высвободила пальцы, отошла в сторону и опустилась на свободную скамейку неподалеку от них.

– Прошу вас, продолжайте, я вовсе не хотела вас прерывать.

Броуди бросил взгляд на сэра Томаса: глаза старика уже были полузакрыты, руки бессильно упали на колени. Тем не менее он открыл книгу и начал читать с того места, на котором остановился.

Через несколько минут Анна узнала знакомый текст: Броуди читал «Сердце Мидлотиана». Вальтер Скотт являлся любимым автором сэра Томаса, чему Анна не переставала поражаться: ведь ее отец был напрочь лишен сентиментальности. А может, она заблуждалась на его счет? Несколько месяцев тяжелой болезни сильно изменили его: он стал мягче. Может быть, теперь, когда ему не за что стало сражаться и больше не было нужды поддерживать свою профессиональную репутацию, проявилась чувствительная сторона его натуры, ранее скрытая?

Его физическое состояние не претерпело заметных изменений с тех пор, как она вернулась из Италии, но разум слабел с каждой неделей. Сэр Томас проводил свои дни на воздухе, дремал на летнем солнце или молча наблюдал, как течет река. Анна часто сидела рядом с ним, как Броуди сейчас, иногда читала ему или просто молчала. Как ни странно, теперь отец стал близок ей, как никогда прежде. Она знала, что жить ему осталось недолго, и время, проведенное рядом с ним, стало для нее драгоценным. Какое значение это имело для него самого? Может быть, вообще никакого? У нее не было на это ответа.

Глубокий звучный голос Броуди оказал на нее такое же успокаивающее воздействие, как и на отца. Еще совсем недавно ей казалось, что у него в точности такой же голос, как у Николаса; это сходство расстраивало и мучило ее. Но все осталось в прошлом – теперь Анна твердо знала, что его голос принадлежит только ему одному. И в такой момент, как сейчас, ей не приходилось сомневаться по поводу своих чувств к нему. Она была благодарна за то, что он проявил доброту и участие умирающему старику. Хотя если подумать хорошенько что в этом такого странного?

Однако бывали и такие моменты, когда ясность мыслей и ощущений покидала ее. Рана, нанесенная предательством Николаса, затянулась настолько, что Анна уже была в состоянии думать о случившемся без особых страданий. Но, пережив боль измены и оправившись от потрясения, она по-новому взглянула на Броуди и сделала тревожное открытие. Ее чувства были глубоко и безнадежно запутаны. Само собой напрашивающееся сравнение между братьями преследовало ее подобно року. Казалось, что расставание с одним неизбежно толкает ее к другому. Какое легкомыслие, какая неосторожность – нет, какое безумие – предаваться подобным мыслям!

Но она не предавалась им, возразила сама себе Анна, она гнала от себя эти мысли, боролась с ними изо всех сил… и тем не менее мистер Броуди неизменно господствовал во всех ее размышлениях наяву и был героем всех ее снов. Отчасти причина заключалась в том, что она сама не могла понять, чем он ее так привлекает. Они принадлежали к разным мирам, помимо любви к кораблям, их ничто не связывало. Что между ними могло быть общего? Ровным счетом ничего.

Однако при мысли о том, что она испытывает к нему одно лишь плотское влечение, ее охватывал жгучий стыд. Она же не такая, как некоторые женщины! Поэтому Анна так ценила подобные минуты, когда он ухаживал за ее отцом, то есть проявлял свои лучшие человеческие качества – доброту и порядочность. Такого мужчину любая уважающая себя женщина могла счесть привлекательным. И все равно ей было страшно. Вопреки рассудку она порой сама едва ли не желала, чтобы все свелось к простому физическому влечению, потому что мысль о более глубоком чувстве приводила ее в трепет.

Анна оперлась локтями о садовый стол, переплела руки и опустила на них подбородок, глядя на Броуди. В оранжерее было душно: он сбросил сюртук и жилет, а рукава рубашки закатал выше локтя. Позднее солнце золотило его бронзовые волосы и загорелую кожу. В тысячный раз Анна спросила себя о том, что произошло между ними три недели назад в Крейтон-Холле. После того случая он в течение нескольких дней старался избегать ее, и она ценила его сдержанность.

Броуди не был настолько груб или прямолинеен, чтобы напомнить ей о постыдном эпизоде, хотя, наверное лишь потому, что в этом не было необходимости: неприятные воспоминания преследовали ее неотступно. Его хватило на четыре дня. После этого он возобновил свои домогательства и не упускал ни единого случая прикоснуться к ней. А когда не было случая прикоснуться, смотрел на нее так, словно хотел проглотить ее целиком, и от этого ей было ничуть не легче. И что страшнее всего – она начала замечать за собой, что дает ему отпор не по убеждению, а скорее по привычке. И, уж конечно, не потому, что он ей противен.

Но и это было еще не все. Оглядываясь назад, Анна впервые начала испытывать сомнения по поводу целомудренных ухаживаний Николаса. Его обращение теперь стало казаться ей не уважительным, а скорее холодным. Почему он ни разу не предпринял по отношению к ней ни одной из тех вольностей, которые на каждом шагу позволял себе мистер Броуди? Что это было – галантность или равнодушие?

– Энни?

Она виновато вздрогнула и подняла голову.

– Мне кажется, твой кузен хочет с тобой поговорить.

Анна обернулась и увидела Стивена. Он стоял в дверях, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Она не слыхала, как он вошел: ее мысли витали за тысячу миль отсюда. Когда она встала, Броуди протянул руку, схватил ее за запястье и притянул к себе.

– Увидимся за обедом, любовь моя.

– Непременно.

Анне хотелось, чтобы ее голос звучал сухо, но пальцы Броуди, проникшие ей в рукав, начали ласкать чувствительную кожу на сгибе локтя с такой искусной нежностью, что она ощутила хорошо знакомую слабость в коленях. Сердце забилось болезненно и сладко.

– За обедом, – пролепетала Анна, сама не зная, что говорит, и поспешила вон.

Стивен первым вышел из зимнего сада, направляясь в холл, а затем в гостиную. Очевидно, ей предлагалось последовать за ним, догадалась Анна, обреченно вздыхая. В последнее время ее отношения с кузеном стали не менее напряженными, чем с его матерью. С тяжелым сердцем она шла за ним следом, тщетно пытаясь угадать, что за неприятный разговор ей предстоит на этот раз.

Когда она наконец нагнала его в гостиной, он хмуро протянул ей письмо в уже распечатанном конверте.

– Оно пришло в контору сегодня утром, – неохотно, как всегда, цедя слова сквозь зубы, объяснил Стивен. – Я взял на себя смелость просмотреть его.

Анна увидела, что письмо адресовано Николасу Бальфуру. День был субботний, но Стивен часто засиживался в конторе даже в выходные, иначе ни она, ни Броуди не увидели бы этого письма до понедельника. Анна вынула письмо из конверта и с любопытством развернула его.

Письмо было от Хораса Арчера. Оказалось, что он проводит медовый месяц в Европе со своей второй женой и в настоящий момент находится в Лондоне. Если в ближайшие три дня ничего из ряда вон выходящего не случится, он намерен посетить Ливерпуль и судостроительный завод Журдена в ближайший вторник, в два часа дня.

Она подняла глаза.

– Значит, он все-таки приедет. Я не была уверена… Судя по первому письму, трудно было понять, действительно ли он собирается…

Стивен прервал ее каким-то невнятным восклицанием. Неужели выругался? Если так, это случилось впервые за все время, что она его знала.

– Я этого не допущу! Не знаю, что ты сказала Нику, не знаю, что ты с ним сделала, но предупреждаю – у тебя ничего не выйдет!

– Стивен, ради всего святого… Что ты имеешь против него? – в недоумении спросила Анна. – Почему ты не хочешь хотя бы выслушать его? Он просит всего лишь о встрече. Я не понимаю, почему ты так враждебно настроен.

– А меня не волнует, что ты понимаешь и чего не понимаешь. Ты стала для нас обузой. Сущим наказанием и для меня, и для всей семьи.

– Но почему? – растерянно вскричала Анна. – Чем я вам всем так не угодила?

– Ник сошел с ума – это единственное объяснение, которое приходит мне в голову. Но компанией, слава богу, по-прежнему владеет сэр Томас Журден. Я хорошо его знаю и не думаю, что он станет просто сидеть, сложа руки, и смотреть, как женщина хозяйничает в его компании и разрушает дело его жизни. Я тоже буду присутствовать на вашей чертовой встрече во вторник, можешь не сомневаться. И тогда мы посмотрим, кто заправляет верфями Журдена.

Он резко повернулся на каблуках и вышел из комнаты.

Уставившись в одну точку, Анна приложила ладони к пылающим щекам. Слова-Стивена эхом отдавались у нее в мозгу. Почему он так зол на нее? За что? Может, сама мысль о подчинении женщине – пусть даже формальном – для него невыносима? Неужели все дело только в этом? Ее руководство было действительно чистой формальностью: все распоряжения в компании Журдена в последние дни отдавал Броуди после всестороннего и утомительного обсуждения с ней и с Эйдином, о котором Стивен, разумеется, не знал. А может, он боится, что партнерство с мистером Арчером потеснит его с занимаемых позиций? Не хочет делиться собственной властью? Если бы только он согласился ее выслушать, она успокоила бы его на этот счет.

Увы, все последние недели Стивен держался холодно и отчужденно – не только с ней, но и с Броуди, и даже с Эйдином. Он прятался за стеной глухого недовольства, и к нему невозможно было подступиться. В его последних словах содержалась угроза, но Анна представить себе не могла, что он собирается предпринять. Надо будет посоветоваться с Эйдином: его адвокатский ум поможет ей разобраться в путанице взаимных претензий и обид, найти приемлемое решение. Послезавтра, решила Анна. Она поговорит с Эйдином прямо с утра в понедельник.

Легкий шум шагов донесся с лестницы, и секунду спустя в дверях гостиной появилась ее кузина.

– Как ты смеешь, – с порога закричала Дженни, гневно сверкая глазами, – вмешиваться в мои дела, которые тебя совершенно не касаются?

Анна совсем опешила.

– Дженни, если речь идет о Ниле…

– Да, речь идет о Ниле! Как ты посмела сказать маме, что считаешь его неподходящей компанией для меня? Что ты себе позволяешь? Думаешь, если ты теперь замужем, так у тебя есть право совать нос в мою жизнь?

– О, Дженни, ради бога, послушай. Я только сказала тете Шарлотте, что, на мой взгляд, он староват для тебя и что…

– Он моложе Николаса! – взвизгнула Дженни.

– Так оно и есть, но это не имеет отношения к делу. Я старше тебя, а Николас…

– Ты сказала ей, что он пьет, – перебила ее Дженни.

– Это правда.

Сама Анна узнала об этом от Броуди, но он лишь подтвердил ее собственные подозрения.

– Ну и что? Все пьют. Я хочу сказать, все мужчины.

– Но мистер Воган пьет слишком много, насколько мне известно, – возразила Анна.

– А мне все равно! И в любом случае это не дает тебе права вмешиваться в мои личные дела.

– Прости, я только хотела…

– И вообще, – опять прервала ее Дженни, брезгливо скривив рот, – мне казалось, что в последние дни ты так увлечена кораблестроением, что на вмешательство в чужие дела у тебя просто времени не останется.

Анна рассердилась не на шутку и выпалила первое, что пришло в голову:

– Возможно, если бы ты занялась чем-то более дельным, чем сплетни и бесконечная смена нарядов, то обрела бы толику здравого смысла и сумела бы выбирать знакомства, не вызывая нареканий.

У Дженни от неожиданности открылся рот. Несколько секунд она смотрела на кузину, не зная, что сказать потом повернулась на каблуках – в точности так же как это только что проделал ее брат, – и вышла из комнаты, кипя от негодования.

Анна устало опустилась на валик дивана. Безнадежность давящей тяжестью навалилась ей на плечи. Она подумала о том, что говорила ей Милли по дороге домой: «Вам с Николасом следует куда-нибудь уехать вместе». Анна тогда только посмеялась в ответ: «Но мы же только что вернулись после свадебного путешествия!» Милли стояла на своем: «Все равно вам надо бы уехать. Пусть хоть на несколько дней».

И вот теперь Анна представила себе, как это было бы чудесно. Ее ничуть не шокировало и даже не очень удивило, что ей хочется уехать куда-нибудь вместе с Броуди. Если не считать ее отца, он был единственным человеком в доме, не питавшим к ней ненависти.

 

Глава 20

Свет июльского солнца просачивался сквозь располосованное дождевыми потеками окно кареты. Анна невидящим взглядом смотрела на далекую, утыканную мачтами береговую линию, к которой направлялся экипаж, не замечая высыхающих после дождя луж на ливерпульских улицах. Она опаздывала на встречу с Эйдином и мистером Броуди. Они решили собраться пораньше, чтобы хорошенько подготовиться к визиту Хораса Арчера, намеченному на послеобеденное время. Ее мысли были заняты тем, что она собиралась сказать американскому предпринимателю и о чем следовало умолчать. Анна знала, что эта встреча скорее всего не даст никаких конкретных результатов, но ей все-таки хотелось быть хорошо подготовленной.

Карета въехала на северный двор судостроительного завода Журдена. Спрыгнув прямо на рельсы железнодорожной ветки, Анна прошла мимо разбросанных по двору хозяйственных строений к административному корпусу, озабоченно поглядывая на приколотые к груди часики, усыпанные бриллиантами. Час дня. Она ускорила шаг. Работники верфи здоровались с ней приветливо – одни кивали, другие почтительно снимали шапки: они давно, уже перестали удивляться ее частым появлениям здесь и вообще восприняли ее участие в делах компании гораздо легче и проще, чем родные и близкие.

К счастью, рабочие хорошо отнеслись и к Броуди. Уж если говорить начистоту, он завоевал их подлинное, расположение – то, чего так и не удалось добиться его брату за восемь лет работы. Николас пользовался уважением, Броуди они полюбили. Он легко сходился с людьми, умел с ними ладить, выдвигал предложения вместо того, чтобы отдавать приказы, всех называл по именам, охотно подхватывал любую шутку.

Анна знала, что все удивляются произошедшей с ним перемене. Ей было известно и другое: это чудесное превращение многие приписывали ее благотворному влиянию. Она, конечно, понимала, что на самом деле ее заслуги тут нет, но втайне чувствовала себя польщенной. На прошлой неделе рабочие оказали Броуди высшую честь: пригласили его участвовать в своей крикетной команде. Это означало, что они окончательно признали его своим. Он так обрадовался, словно получил медаль за доблесть, и его простодушная гордость глубоко тронула Анну.

Подходя к своему кабинету на втором этаже, Анна услыхала мужские голоса. Как странно, подумала она, кивая на ходу старому Джиму Уилкинсу, конторскому сторожу: обычно они с Эйдином ради соблюдения конспирации встречались в кабинете Броуди (вернее, в кабинете Николаса). Анна толкнула дверь и вошла.

Пятеро мужчин повернулись и поднялись ей навстречу. Четверых она знала: Броуди, Эйдина, Стивена и Мартина Доуэрти, поэтому пятый не мог быть никем иным, как Хорасом Арчером. Броуди представил его, подтвердив тем самым ее молчаливое предположение.

Мистер Арчер оказался крупным мужчиной с кустистыми седыми бакенбардами и большущими зубами, квадратными и белыми, как могильные камни. Он протянул здоровенную лапищу размером с окорок и энергично тряхнул ее маленькую ручку.

– Как поживаете? – сказала Анна. – Простите что я опоздала…

– Вы не опоздали, это я приехал слишком рано! Знаете, у нас, американцев, есть поговорка про ранних пташек, которым бог подает.

Арчер улыбнулся, по-детски радуясь тому, что его сюрприз удался. На нем был деловой коричневый костюм в желтую и серую полоску, но в петлице красовалась желтая хризантема.

– У англичан тоже есть такая поговорка, – улыбнулась в ответ Анна, быстро оправившись от неожиданности. – Надеюсь, вы привезли с собой жену?

Она сняла шляпку, убрала ее на полку над вешалкой и провела рукой по тугому узлу волос на затылке, проверяя, не растрепалась ли прическа.

– Нет-нет, я оставил ее в Лондоне любоваться видами. Мы с ней остановились в какой-то гостинице под названием «Корона». Шикарная ночлежка, доложу я вам, входов-выходов полно, как на вокзале. Вот я и ускользнул от нее потихоньку: решил приехать сюда пораньше и застать вас врасплох.

Веселые искорки в глазах делали его похожим на мальчишку – озорного и безобидного.

– Да я уж вижу, – кивнула Анна. – Почему бы нам всем не присесть?

Арчер, О’Данн и Мартин Доуэрти взяли себе по стулу, Стивен отступил в оконную, нишу, а для Анны Броуди отодвинул кресло позади ее стола, и она направилась к нему с замирающим сердцем. Очевидно, Броуди решил предоставить роль председателя собрания ей. Догадавшись об этом, Анна бросила на него быстрый пытливый взгляд, пока он помогал ей усесться. Броуди ободряюще сжал ее плечо и скромно отошел к дальней стене кабинета.

Арчера такая расстановка сил тоже, по-видимому, удивила, но он быстро овладел собой. После секундного замешательства он опять направил взгляд на Анну и перешел прямо к делу.

– Я кое-что разузнал о вас, миссис Бальфур. У вас тут первоклассное заведение!

Анна сложила руки на крышке стола и кивнула с вежливой улыбкой.

– Похоже, у вас безупречная репутация: до меня даже слухов никаких не доходило, ни одного худого слова! Поверьте, меня это не удивило, но нам, деловым людям, приходится держать ухо востро.

Арчер сунул большие пальцы за подтяжки и вздернул их повыше.

– Я собираюсь подцепить вас на крючок, – продолжал он с простодушным нахальством. – Предлагаю равное партнерство в создании самой крупной, самой быстроходной, самой роскошной линии пассажирских пароходов по обе стороны океана.

Анна подавила охватившую ее дрожь волнения и попыталась придать лицу невозмутимое выражение.

– Мы с вами не в равном положении, сэр, – заметила она не вполне правдиво. – Вы нас проверили и убедились, что имеете дело с респектабельной, авторитетной и платежеспособной фирмой, а вот нам о вас почти ничего не известно. Объясните, какие выгоды сулит нам сотрудничество с вами?

Это была вполне невинная ложь, даже скорее полуправда: на самом деле они собирали сведения о Хорасе Арчере в течение многих недель, но ей хотелось послушать, что он скажет о себе сам.

Американец бросил взгляд на Броуди, словно ожидая от него чего-то: то ли подтверждения, то ли разъяснения, а может быть, и одобрения слов его жены. Убедившись, что мистер Бальфур молчит, сохраняя полную невозмутимость, Арчер наконец справился с удивлением и вновь устремил все свое внимание на Анну.

– Ну что ж, это справедливое требование. Перевозками грузов того или иного рода я занимаюсь вот уже лет тридцать – с тех пор, как мне исполнилось семнадцать. Когда мне стукнуло двадцать, я выкупил баржу, на которой плавал, а к двадцати пяти у меня их было ухе четырнадцать. Нет, простите, вместе с той первой – пятнадцать.

С тех пор все мои интересы связаны с судоходством. У меня есть торговые корабли, которые возят из Вест-Индии черную патоку, рыбачьи шхуны, промышляющие у берегов Новой Шотландии, китобойные суда в Род-Айленде… Мои грузовые пароходы таскают пиленый лес, уголь и кирпичи по всему свету.

Арчер уперся локтями в свои массивные ляжки и наклонился через стол. Его простое грубоватое лицо порозовело от волнения.

– Единственное, чем я пока не занимаюсь, это пассажирские перевозки, и я твердо намерен восполнить этот пробел. Вместе с вами, миссис Бальфур, вместе с вашим мужем и с помощью судостроительных верфей вашего папаши. Я хочу создать самое большое пароходство на свете между двумя континентами. Мы живем в благодатное время. Ваша страна – богатейшая в мире, но как только наш Север одержит победу в войне, мы начнем наступать вам на пятки. В скором времени настанет эпоха, когда печи будут топить ассигнациями, и я не вижу причин, почему бы нам с вами не прибрать к рукам немного золотой золы.

Анна улыбнулась, наслаждаясь его грубоватой прямотой (его вульгарностью, сказала бы тетя Шарлотта).

– И каким вам видится это пароходство, мистер Арчер? Чем оно будет отличаться от существующих судоходных компаний? От мистера Коллинза или мистера Кьюнарда, например?

Арчер откинулся на спинку стула и улыбнулся ей, потом опять бросил взгляд на, Броуди, явно радуясь, что нашел таких отличных деловых партнеров.

– Я вам скажу, чем оно будет отличаться. Оно заткнет за пояс и Кьюнарда и Коллинза, вот чем! «Пароходство Арчера» будет первоклассным во всех…

– Простите, чье пароходство?

Американец разразился громовым хохотом и шлепнул себя по колену.

– Извините, сорвалось! – воскликнул он, задыхаясь от смеха. – Просто оговорился, больше ничего. Я все время только о нем и думаю и в мыслях называю его так вот и все. Можем назвать его «Пароходством Журдена», если хотите, но такое мудреное название никто не выговорит правильно.

Его виноватая ухмылка разоружила бы кого угодно.

– Ну хорошо, название не самое главное, – заметила Анна, не удержавшись от ответной улыбки. – Итак, вы говорили…

– Я говорил, что мы с вами отлично сработаемся. Вы потрясающая женщина, миссис Бальфур, в вас чувствуется настоящий шик. Высший сорт, экстра-класс, литер «А», лига чемпионов! И я знал это с первой минуты, как вас увидел.

Броуди и О’Данн переглянулись, посмеиваясь над смущением Анны, после чего Броуди заметил:

– А у вас глаз наметан, мистер Арчер, уж это точно.

– Спасибо, – скромно ответил Арчер и опять повернулся к Анне: – По моему убеждению, наши пароходы должны представлять собой гигантские плавучие отели класса суперлюкс, миссис Бальфур. У нас будет паровое отопление в каждой каюте, водопровод с пресной водой, ковры, зеркала, витражные стекла повсюду. Я хочу устроить парикмахерские с подъемными креслами, и чтобы у нас были бронзовые плевательницы в форме морских раковин. Огромные хрустальные люстры в обеденных залах и меню лучше, чем у Дельмонико <Сеть роскошных отелей и ресторанов в США>. У нас будет громадный ледник, и в каждый рейс мы будем загружать по сорок тонн льда, чтобы фрукты никогда не портились. И пусть в каютах каждый день ставят свежие цветы. Эстрадные и симфонические оркестры будут сменять друг друга каждый вечер. У нас будет бальный зал величиной с площадь. Множество прислуги и…

– Мы уже представили себе всю картину, – внезапно вмешался Стивен.

Неприкрытая враждебность, прозвучавшая в его голосе, сразу обратила на себя всеобщее внимание. Стивен невидящим взглядом смотрел в окно, но вздувшаяся и пульсирующая голубая вена у него на лбу яснее всяких слов говорила о том, что он вне себя.

– Почему бы вам не перейти к сути дела?

– К сути? – ничуть не смутившись, переспросил Арчер. – Я думал, только американцам вечно не терпится перейти прямо к сути. – Он опять повернулся к Анне: – У американцев есть еще одна особенность мэм: мы помешаны на скорости. Вся Америка чуть с ума не посходила два года назад, когда «Персия» впервые отчалила из Нью-Йорка и пристала в Ливерпуле через девять дней. Она шла со средней скоростью двенадцать с половиной узлов. Пароходство «Арчер-Журден» может превзойти этот рекорд, потому что компания Журдена уже сейчас способна спустить на воду один из моих плавучих отелей, который разовьет среднюю скорость в четырнадцать узлов. Через два года…

Холодный издевательский смешок Стивена не дал ему договорить.

– О, это превосходно! Нам есть за что бороться: пассажирам придется проторчать всего восемь дней вместо девяти в одном из ваших вульгарных плавучих борделей!

– Стивен! – одернула его Анна.

– Ничего страшного, – успокоил ее Арчер, откинувшись на спинку стула и сложив руки на могучей бочкообразной груди. – Я хочу послушать, что скажет мистер Мередит.

– То, что я хочу сказать, много времени не займет. Хочу лишь напомнить вам, что четыре года назад пароходство Коллинза обанкротилось, и сейчас два из его «роскошных лайнеров» используются как армейские транспортные суда в Гражданской войне, а остальные распроданы с молотка практически за бесценок. Вот к чему привела ваша американская тяга к скорости и роскоши!

Арчер ответил не сразу, поэтому заговорила Анна:

– Мне придется кое в чем согласиться с моим кузеном, – примирительно заметила она. – Эта одержимость скоростью сжигает чересчур много угля, портит двигатели и сильно изнашивает деревянную обшивку.

Между рейсами приходится производить поспешный ремонт, часто слишком поверхностный и недостаточный. На «Арктике» погибло сто тридцать человек, на «Пасифике» – сто восемьдесят…

– И в одном из этих крушений Коллинз потерял свою жену и двух дочерей, – с горечью закончил за нее Арчер. – Да, я знаю. Мне известно, что за последние два десятка лет затонули тринадцать трансатлантических кораблей и две тысячи человек погибли. В моей стране пассажирам советуют перед отплытием непременно привести в порядок все свои дела и составить завещание. Но именно поэтому я и обратился к вам.

Тут Арчер со всего размаху обрушил мясистый кулак себе на колено.

– Пароходы нашей линии – «Арчер-Журден» или «Журден-Арчер», называйте, как хотите, мне все равно – будут построены таким образом, чтобы отвечать всем вашим требованиям, но также и моим. Другими словами, они будут сочетать в себе надежность и экономичность (это то, чего вы хотите) со скоростными качествами и роскошью (это то, чего добиваюсь я). Но всякий раз, когда придется выбирать между скоростью и безопасностью, я готов оставить решающее слово за вами. Если хотите, я подпишу обязательство на этот счет. На самом деле все очень просто: мы с вами хотим добиться одной и той же цели. У вас есть технические возможности, чтобы ее осуществить, а у меня – деньги, чтобы за нее заплатить. – Он развел руками. – Говорю вам, миссис Бальфур, мы с вами отличная парочка!

– Но дело в том, что мы кораблестроители, – осторожно заметил Броуди. – Мы понятия не имеем о том, как управлять судоходной линией.

– Научитесь, – беззаботно возразил Арчер. – Но пока опыта еще нет, вы будете их строить, а я – отправлять в плавание. Не хочу хвастать, но мне это удается лучше всего, и вот уже много лет я этим занимаюсь не без успеха.

Наступило молчание. Анна вопросительно взглянула на Броуди. Внешне она казалась спокойной, но его не так-то легко было провести: за ее сдержанным взглядом угадывалось скрытое волнение. Он украдкой послал ей ободряющую улыбку и увидел, как уголки губ у нее вздрагивают в попытке удержаться от ответа.

Стивен опять повернулся ко всем спиной, безучастно уставившись во двор; его тело казалось таким же одеревенелым и неподвижным, как стоявшая рядом вешалка. Мартин Доуэрти выглядел озабоченным. Эйдин О’Данн откашлялся, прежде чем вступить в разговор.

– Вы захватили с собой какие-нибудь документы мистер Арчер? Проект договора или…

– Нет, сэр, ничего такого у меня пока нет. Не обижайтесь, но мне кажется, что еще не пришло время вступать в дело адвокатам. Для начала мне хотелось просто встретиться и посмотреть, понравимся ли мы друг другу.

– Совершенно верно, – неожиданно для себя поддержала его Анна. – Вы надолго пожаловали к нам в Ливерпуль, мистер Арчер?

– Уезжаю сегодня же вечерним поездом, мэм. Дора меня убьет, если я задержусь еще хоть на день. Она и без того уже зла на меня: ведь у нас как-никак медовый месяц, а я взял да и удрал. Но мы пробудем в Лондоне до середины августа. Если вы заинтересованы в совместном предприятии, думаю, мы могли бы встретиться снова и все обсудить недельки через две. – Он подмигнул О’Данну. – Может, даже адвокатов позовем, если дела пойдут на лад.

Анна снова взглянула на Стивена. Он так и не шевельнулся. Она перевела взгляд на Броуди. Он поправлял галстук, его светлые глаза, устремленные прямо на нее, смотрели испытующе и выжидательно.

– Полагаю, что выражу общее мнение, если скажу, что ваше предложение нас заинтересовало, мистер Арчер. Разумеется, нам потребуется время, чтобы его рассмотреть, и когда настанет пора для письменных заявлений, они будут должным образом изучены.

– Что ж, рад это слышать, – просиял Арчер, поднимаясь на ноги вслед за Анной. – Мне раньше никогда не приходилось вести дела с дамой, – признался он, пожимая ей руку через стол, – и знаете, что я вам скажу: это совсем не так плохо, как я ожидал.

Анна засмеялась:

– Я уверена, что в ваших устах это звучит как комплимент, мистер Арчер.

– Нет-нет, называйте меня Хорасом. Нутром чую, нам с вами суждено стать партнерами, так что уж будьте добры, называйте меня по имени.

Броуди отделился от стены и подошел к ним, протягивая руку.

– Что скажете насчет прогулки по верфям, Хорас? У вас еще полно времени до отхода поезда.

– Отлично, просто отлично! А вы не хотите присоединиться к нам, мистер Мередит? – добавил он, проявляя неожиданную склонность к дипломатии,

Стивен медленно повернулся кругом. Выражение его лица заставило всех, включая Мартина Доуэрти, вздрогнуть от неожиданности.

– Знаю, как тебе не терпится поскорее похоронить Томаса Журдена, Анна, – заговорил он низким, вибрирующим от ненависти голосом, – но хочу напомнить, что твой отец еще не умер.

Анна вскинула голову и ахнула.

– Это означает, – продолжал Стивен, – что не ты управляешь компанией, а стало быть, не тебе принимать решения.

В зловещем молчании, наступившем после этих слов, голос Броуди прозвучал с угрожающим спокойствием:

– Это верно, Стивен, моя жена не управляет компанией. Но то же самое относится и к вам. Дело в том, что компанией управляю я.

Все, кроме О’Данна, уставились на него как на привидение.

– Сэр Томас передал мне доверенность на ведение дел сегодня утром. Покажите ему, Эйдин.

Пока О’Данн передавал доверенность Стивену, взгляд Броуди скрестился со взглядом Анны. Как неловко все получилось… Он совсем не так собирался преподнести ей эту новость. Интересно, что она думает? По ее строгому, замкнутому взгляду судить было невозможно.

Броуди услыхал, как у него за спиной открылась и с силой захлопнулась дверь. Повернувшись, он убедился, что Стивен покинул кабинет. О’Данн, не зная, что сказать, преувеличенно суетливо складывал бумаги в портфель. Броуди опять нарушил молчание:

– Ну что ж, в таком случае нам лучше отправиться поскорее, пока рабочие еще не разошлись. Анна, хочешь пойти вместе с нами?

Она отрицательно покачала головой. Броуди по-прежнему не мог догадаться, как она реагирует на происшедшее. Ему пришлось усилием воли подавить в себе желание подойти к ней, прикоснуться, заставить ее заговорить.

– Ну ладно, в таком случае увидимся через час. – Пропустив вперед Арчера, О’Данна и Мартина Доуэрти, Броуди задержался на пороге и бросил на нее вопросительный взгляд.

– Все хорошо, Джон, – прошептала она так тихо, что он едва расслышал. – Со мной все в порядке. Я рада, что так вышло.

Но она не выглядела обрадованной. Напротив, казалось, она вот-вот заплачет. Броуди был вынужден напрячь всю свою волю, чтобы отвести взгляд от бледного, расстроенного лица Анны и закрыть за собой дверь, оставив ее одну.

 

Глава 21

Большую часть дня небо было затянуто тучами, но перед заходом солнца свежий ветер разогнал облака, и взору Анны открылся прекрасный закат. Окно ее кабинета выходило на верфи и на тянувшуюся позади них реку. Она наблюдала, как полосы яркого света, постепенно смягчаясь, тают и исчезают за горизонтом на западе, а воздух над головой окрашивается в нежные коралловые и золотистые тона. Ей никогда не надоедало следить за проплывающими по реке кораблями. Медленные и величественные, как облака, одни из них двигались к морю, готовясь к новому путешествию, другие возвращались домой, в родной порт.

Анна отвернулась от красочного великолепия заката и вновь заняла место за письменным столом. Ей следовало заняться неотложными делами, но все ее мысли были захвачены Хорасом Арчером и его предложением. Неожиданно раздавшийся стук в дверь вывел ее из задумчивости и заставил вздрогнуть.

– Войдите!

Оказалось, что пришел Нил Воган.

– Ник здесь? – спросил он.

– Нет, он ушел; боюсь, что вы с ним разминулись.

– Жаль, жаль. Теперь, надо полагать, до завтра он не вернется. – И Нил вопросительно поднял бровь, кося одним глазом на последние оранжевые сполохи за окном.

– Нет, это не совсем так. Он показывает верфи одному гостю, а потом, я полагаю, отправится в ремонтный док, – пояснила она.

Нил машинально кивнул, словно заводная игрушка. «И что Николас находил в этом человеке?» – в тысячный раз удивилась про себя Анна.

– А Ник стал совсем деловым парнем, как я погляжу, – протянул он своим обычным брюзгливо-скучающим тоном. – Я его толком и не видел с тех пор, как вы вернулись из Италии.

Анна насторожилась и ничего не ответила. В его голосе ей почудился намек. Нил как будто обвинял ее в том, что она загрузила мужа работой и не дает ему встречаться с друзьями.

– Передайте ему от меня вот это, будьте добры.

Он подошел к ней, вынул что-то из кармана и положил на стол. Анна увидела, что это деньги.

– Хорошо, я ему передам.

Пауза затянулась. Анна ждала, что он уйдет. Вместо этого Нил присел на край ее стола и скрестил руки на груди. Он заметно отощал с тех пор, как она видела его в последний раз: скулы выпирали, просвечивая сквозь туго натянутую кожу, а под ними зияли темные провалы вместо щек. Неужели Дженни находит такую худобу привлекательной? Может быть, романтичной?

Анне трудно было поверить, что он на несколько лет моложе Броуди. Зубы у него пожелтели, изо рта шел неприятный запах. Нил оперся костлявым локтем о колено, положил подбородок на подставленную ладонь и наклонился ближе, бесцеремонно разглядывая ее почти бесцветными, как будто вылинявшими глазами, словно видел впервые.

– А вы изменились, – заметил он вслух. – Я думаю, брак пошел вам на пользу, миссис Бальфур.

Анна опять уловила намек в его словах, но твердо решила не обращать на него внимания. Нил имел в виду не брак, а плотские утехи, и хотел дать ей это понять. Он заигрывал с ней. Некоторые знакомые мужчины уже пытались флиртовать с ней в прошлом, но никто не делал этого так нахально и грубо, как Нил Воган.

Нет, неправда. Не было на свете более бесцеремонного мужчины, чем Джон Броуди. Так в чем же разница между ним и мистером Воганом? Во всем, внезапно поняла Анна. Но все-таки в чем это выражается? Она задумалась, пока Нил Воган продолжал рассматривать ее так, словно она вообще была не человеком, а каким-то предметом – вещью, которую он мог использовать для собственного удовольствия. Да, в его глазах она принадлежала к категории предметов, именуемых женщинами, и в этом качестве была неотличима от других подобных предметов, используемых по известному назначению.

С Броуди все было иначе. Он желал ее, ему нужна была именно она – Анна Журден-Бальфур. И когда он смотрел на нее, то видел только ее одну, такую как есть, а не просто некую особу женского пола. Она была для него одной-единственной. При мысли об этом Анна ощутила легкую дрожь в груди, сдержанный восторг и одновременно досаду на себя.

Она подняла глаза на Нила:

– У меня еще много работы, – тихо сказала Анна, ожидая, что теперь он уйдет.

Прошло довольно много времени, прежде чем он наконец сдвинул обтянутую черным сукном ляжку с ее стола и встал.

– Да-да, конечно. Не смею мешать работе деловой женщины, – ухмыльнулся Нил, опять придавая своим словам какой-то непристойный смысл.

Потом он наклонился ниже и добавил:

– Доброй ночи, Карие Глазки.

Он отвесил ей шутовской поклон и вышел из кабинета.

Анна уставилась на закрытую дверь, размышляя о том, как сильно ей не нравится Нил Воган. Через минуту она вздохнула и покачала головой, стараясь выбросить его из своих мыслей. Надо просмотреть бумаги, которые вручил ей вчера Броуди. Она вспомнила, как нарочито небрежно он держался, когда просил на них взглянуть, и ее сразу же одолело любопытство.

Она разложила их на столе перед собой – четыре страницы убористого текста и непонятных рисунков. Анна долго разглядывала их в недоумении: какие-то наброски со стрелками, указателями и неразборчивыми пояснениями на полях. Изучив бумаги внимательнее, она увидела, что это набор примитивных, неумело выполненных чертежей грузового судна. Однако такого грузового судна ей никогда в жизни видеть не приходилось.

Броуди перенес ходовой мостик и машинное отделение на корму, оставив посредине нерасчлененное пространство для хранения груза. Корабль представлял собой вытянутый в длину стальной ящик с баковой надстройкой, возвышающейся на носу, и ютовой – на корме. В общем и целом рисунок напоминал гигантскую гладкошерстную таксу с торчащим кверху хвостом.

Анна покачала головой, рассматривая его и улыбаясь, постукивая карандашом по зубам. Постепенно улыбка сошла с ее лица, озадаченность сменилась напряженным интересом. «Да, – подумала она, – теперь я понимаю, что ты имел в виду». Ее глаза критически сощурились. Будет ли эта штука работать?

Хитроумие и вместе с тем простота проекта заслуживали одобрения. Разумеется, все чертежи придется переделать: Броуди даже не воспользовался чертежной бумагой и не сумел выдержать масштаб. Но в самой идее, несомненно, имелось рациональное зерно. Нет, не просто рациональное зерно, ее смело можно было назвать революционной. Перегруппировка трех основных компонентов судна позволила ему увеличить емкость грузового отсека на… Анна нахмурилась, подсчитывая в уме… На двадцать пять процентов. Она подняла голову и уставилась в пространство невидящим взглядом. Боже милосердный!

Анна бросила взгляд на часы. Восьмой час: заводская сирена прозвучала уже больше часа назад. Ей надо было столько всего сказать мистеру Броуди! Должно быть, он уже давным-давно закончил обход верфей с Хорасом Арчером. Хотя рабочий день уже подошел к концу, Броуди наверняка отправился в ремонтный док, чтобы проверить, как продвигаются работы на «Александре». У него все-таки было кое-что общее с Николасом: они оба любили задерживаться на работе допоздна.

Встав из-за стола, Анна аккуратно сложила бумаги, подхватила шаль со спинки стула и в последний раз оглядела свой кабинет в угасающем свете дня. У нее есть свой кабинет! Она любовно охватила взглядом все детали обстановки: теплую окраску деревянных панелей, новый яркий ковер, цветы на письменном столе и на маленьком столике под окном. Анне кабинет казался прекрасным. Для нее это было нечто большее, чем просто рабочее место. Это был символ свободы, неограниченных возможностей.

Она на секунду приложила ладони к щекам, стараясь осмыслить поразительный, но бесспорный факт: владелицей собственного кабинета ее сделал Джон Броуди. Потом она стремительно повернулась кругом, открыла дверь и вышла. Ей хотелось найти его поскорее.

* * *

«Александра» представляла собой трехмачтовое паровое грузовое судно. Обнесенный строительными лесами корабль помещался в неглубоком, слегка наклонном эллинге.

Сумерки сгущались; казалось, в доке не было ни души. Анна огляделась по сторонам. Неужели она каким-то образом разминулась с Броуди, пока он возвращался в административный корпус? Но тут ей показалось, что на палубе «Александры» раздался какой-то шум.

– Мистер…

Анна вовремя спохватилась и закричала:

– Николас! Ты там? Николас? – Никакого ответа.

– Мистер Броуди! – окликнула она его заговорщическим шепотом.

«Разумеется, он не мог меня слышать!» – сразу же сообразила Анна и снова громко крикнула: «Николас!», но никто не ответил.

Примерно в середине корпуса «Александры» была прислонена крепкая наклонная лестница, достигавшая самого фальшборта. Анна не боялась высоты. Подхватив подол левой рукой, она пробралась сквозь лабиринт строительных лесов и начала подниматься.

Перебираться через планшир в пышном кринолине – нет, такие фокусы лучше проделывать без свидетелей. Анна справилась с задачей довольно успешно и остановилась на краю того, что осталось от палубного настила над одним из зияющих внизу грузовых отсеков. Три тысячи тонн воды из Мерси были закачаны в трюм, чтобы проверить его герметичность.

– Мистер Броуди! – опять позвала она. На шканцах послышался какой-то шум.

– Мистер Броуди!

Опять ничего.

Через черную пропасть, разверстую у ее ног, вела на корму толстая и крепкая доска. Анна колебалась не больше секунды: приподняв юбки, она решительно двинулась вперед, к кормовой рубке.

Не дойдя одного шага до середины «чертова мостика», она заметила примерно дюжину просверленных дырочек, пересекавших доску аккуратной цепочкой. Анна замерла. Вперед дороги не было, отступать стало слишком страшно. Вот раздался треск ломающейся древесины, и она с ужасом увидела острые белые щепки, вылезающие торчком вверх вдоль линии отверстий.

Уже падая, Анна сумела повернуться боком и отклониться в сторону, чтобы ее не ударило переломившейся надвое доской. Собственного крика она так и не услыхала.

Удар о воду оглушил ее, воздух со свистом вырвался из легких. Отчаянно взмахивая руками и отталкиваясь ногами, Анна вынырнула на поверхность и всей грудью вдохнула воздух. Она оказалась всего в пятнадцати футах от деревянной лестницы, встроенной в переборку, но тяжелые юбки тянули ее вниз. Анна погрузилась в воду, изо всех сил дергая завязки нижних юбок, срывая под платьем обручи кринолина, потом, задыхаясь и теряя силы, брыкаясь, чтобы освободиться от бесполезных тряпок, снова всплыла и стала продвигаться к лестнице.

Вдруг ей послышалось, что кто-то зовет ее по имени, и, вскинув голову, увидела, как Броуди, неуклюже раскинув руки, «ласточкой» прыгает с палубы. Когда он плюхнулся в воду, поднявшаяся волна накрыла ее с головой.

Анна выплюнула воду изо рта, дожидаясь его. Прошло несколько секунд. Голова Броуди показалась над поверхностью в семи футах от нее. Она заметила, как судорожно он глотнул воздух перед тем, как вновь погрузиться в воду. Догадка обрушилась на нее подобно удару по голове: мистер Броуди не умел плавать.

Охваченная ужасом, Анна нырнула. Ей удалось различить в темной воде еще более темный силуэт Броуди. Она протянула руку, схватила за одежду и потянула кверху, перебирая ногами, прорываясь сквозь стену воды к воздуху.

Руки Броуди подхватили ее снизу за бедра и толкнули вверх. Боже, этот дурак пытается ее спасать! Ей хотелось заорать от злости, но вместо этого она опять нырнула. На сей раз ее пальцы лихорадочно нащупали его волосы: она потянула вверх и назад что было сил. Голова Броуди показалась над водой вслед за ее собственной.

Каким-то чудом ей удалось обхватить его поперек груди. Она тянула его, как куль, упорно двигаясь к спасительной лестнице.

Броуди дергался, мешал ей, его тяжелое тело увлекало ее под воду.

Анне снова удалось подняться к поверхности, и она долго отплевывалась, судорожно ловя открытым ртом воздух. Ей было слышно, как он захлебывается, ее собственное дыхание вырывалось изо рта прерывистыми всхлипами. Когда лестница была уже на расстоянии вытянутой руки, силы оставили Анну, она почувствовала, что уходит под воду. Броуди схватил ее за плечо и толкнул изо всех сил вперед. Увы, тем же самым толчком его самого отбросило в противоположную сторону.

Пальцы Анны нащупали твердое дерево. Вцепившись мертвой хваткой в нижнюю ступеньку лестницы, она повернулась и протянула ему свободную руку, но Броуди оказался слишком далеко и не смог до нее дотянуться. Она увидела, как он исчезает под водой, и ее охватило бездонное отчаяние.

Рыдая, выкрикивая его имя, Анна зацепилась ногами за нижнюю перекладину лестницы, скрытую под водой, и подалась к нему всем телом. Натянутые, как струны, руки и ноги стало сводить судорогой от перенапряжения. Вот его голова показалась на поверхности… Слишком далеко, не достать. Но нет, она что-то нащупала и схватила под водой. Запястье. Дернула к себе. Бултыхаясь в воде, едва не потопив ее снова, он двинулся к ней.

Они ухватились за лестницу в одну и ту же секунду, навалились друг на друга, тяжело дыша и откашливаясь, цепляясь так крепко, словно опасность еще не миновала. Оба попытались заговорить, но дыхания не хватало. Тесно прижавшись друг к другу, они умолкли и долго оставались в неподвижности, даже когда способность дышать и двигаться наконец-то вернулась. Вода вокруг них успокоилась, застыла.

Анна уверяла себя, что все еще держится за Броуди только потому, что смертельная усталость не дает ей шевельнуться, хотя это была явная неправда: сильными, широкими движениями она раз за разом проводила ладонью по его спине. Его пальцы запутались в ее мокрых волосах, он крепко прижимался щекой к ее щеке.

Так прошло несколько минут, и в конце концов Анне показалось, что молчание становится нестерпимым.

– Какого дьявола? – спросила она. – О чем ты только думал?

Броуди лукаво улыбнулся. Ему никогда раньше не приходилось слышать от нее выражения вроде: «Какого дьявола?»

– Я, конечно, выставил себя последним остолопом, но ты же не станешь меня этим попрекать?

Закрыв глаза, Анна припомнила, как отчаянно он выталкивал ее из воды обеими руками.

– Нет, – прошептала она, – попрекать тебя я не стану.

Они замерли, прижавшись друг к другу, пока объединившая их близость не стала слишком опасной. Анна знала, как ее прервать, но ей пришлось преодолеть огромное внутреннее сопротивление, чтобы заговорить.

– Это произошло не случайно. Кто-то надпилил доску, проделал в ней дырки. Она сломалась, когда я подошла к середине.

Броуди отстранился от нее и заглянул ей в лицо. Его глаза сощурились и потемнели от ярости, рука, лежавшая у нее на затылке, сжалась так, что ей стало больно. Но гнев улетучился почти мгновенно, как только он понял, в чем дело.

– Нет, не случайно, но только ты тут ни при чем. Кто-то хотел убить меня.

Множество вопросов вертелось на языке, но Анна задала один, самый главный:

– За что?

Он лишь пожал плечами.

– Кто знал, что ты собираешься сюда прийти?

– Каждый второй на верфях.

Анна напряженно задумалась:

– Кто знал, что ты не умеешь плавать?

Броуди ответил не сразу. В сумерках было плохо видно, но она все равно догадалась, что он краснеет.

– Каждый второй, а может, и все вообще, – проговорил он сквозь зубы, отвернувшись от нее. – Я как-то раз упомянул об этом в разговоре с Доуэрти, а он рассказал всем, кому не лень было слушать. Это была самая смешная шутка на верфях: судостроитель, не умеющий плавать. Между прочим. Ник тоже не умел, – криво усмехнувшись, добавил он себе в оправдание.

Анна ничего не сказала, хотя мысль о том, что моряк, не умеющий плавать, – это еще более смешная шутка, пришла ей в голову сама собой.

– А как это получилось, что ты умеешь плавать? – ревниво, как ей показалось, спросил Броуди.

– Много лет назад у меня был доктор, считавший, что плавание может укрепить мое здоровье. Он называл это «терапевтическим воздействием».

Броуди обрадовался, когда Анна об этом заговорила. С того самого вечера, после лекции профессора Комстока, она ни разу не упоминала о перенесенной в детстве болезни, и он уважал ее упорное нежелание обсуждать свой недуг, но сейчас ему необходимо было задать вопрос.

– Как ты себя чувствуешь, Энни?

– Теперь уже хорошо.

– Я хочу спросить, как твои…

Он замялся: ему вдруг стало неловко выговаривать слово «легкие».

Анна догадалась, что он имеет в виду, и помедлила, пытаясь определить свое собственное состояние. Потом она рассмеялась.

– Мне холодно, я промокла до нитки и устала, но в остальном со мной все в порядке. Легкие у меня такие же здоровые, как у тебя. Между прочим, именно об этом я твердила всем вокруг на протяжении последних пяти лет.

Ему хотелось ее поцеловать. Захлестнувшее его облегчение было столь велико, что он не сумел этого скрыть. Броуди мягко притянул ее к себе и нежно обнял, наслаждаясь ее хрупкостью и теплом.

– Давай вернемся домой, – предложил он, прижимаясь лицом к ее шее.

Она отстранилась со слезами на глазах.

– Но… должны же мы рассказать Эйдину, что случилось. Он считает, что тот, кто убил Николаса и напал на тебя в Неаполе… что и в том и в другом случае это были федеральные агенты Соединенных Штатов, пытавшиеся сорвать сделку с «Утренней звездой». Но теперь-то мы точно знаем, что это не так! Это один из работников компании, Джон, иначе и быть не может! Надо срочно известить мистера Дитца…

– Успеется. Расскажем обо всем и Дитцу, и Эйдину завтра. А сейчас надо отвезти тебя домой и хорошенько высушить.

– Но нас все увидят, начнутся расспросы! Тетя Шарлотта никогда…

– А мы проскользнем через черный ход. Приведем себя в порядок, согреемся, а потом поговорим.

 

Глава 22

Броуди пытался читать, но никак не мог сосредоточиться. То и дело в глубокой тишине уснувшего дома ему чудился какой-нибудь звук, и он поднимал голову, надеясь увидеть Анну. Вдруг она все-таки решится прийти?

Промокшие и продрогшие, но никем не замеченные, они пробрались в дом больше часа назад. Она предложила ему первым воспользоваться ванной, потому что у него это заняло бы меньше времени, а он пригласил ее зайти потом к нему в комнату, чтобы спокойно все обсудить. Анна слегка нахмурилась и сказала, что предпочитает встретиться в библиотеке.

Броуди сделал несколько глотательных движений. Горло больше не саднило, и боль в легких прошла. Ему даже стало казаться, что в трюме «Александры» топили не его, а кого-то другого. Броуди уже готов был поверить, что все это происшествие ему привиделось, если бы не отчетливое воспоминание о том, какой смертный страх он испытал, услыхав панический крик Анны и увидев, как она барахтается в черной глубине трюма у него под ногами. А когда затхлая вода едва не поглотила их обоих, он с жуткой безнадежностью осознал, что его жизнь кончена, если Анна погибнет.

Он откинулся головой на спинку дивана и закрыл глаза. Кто пытался его убить? Убить Ника, мысленно уточнил Броуди. Кем был таинственный незнакомец в маске, зарезавший Ника в первую брачную ночь? Теперь этот человек, очевидно, полагает, что Нику каким-то чудом удалось выжить. Анна была права: второе покушение – нет, третье, если считать Неаполь, – бесспорно, доказывало, что теория Эйдина насчет федеральных агентов США яйца выеденного не стоит.

Судьба «Утренней звезды» была решена много недель назад: либо она стала крейсером под названием «Атланта» и принимала участие в Гражданской войне под флагом конфедератов, либо уже покоилась на дне морском благодаря усилиям Дитца и его начальников, взявших это дело «на рассмотрение». Что именно с ней произошло, Броуди не знал, и его это не слишком волновало. Куда важнее было установить, кто убил Ника. Грили сказал, что в компании Журдёна у него есть сообщник. А что, если он и есть убийца? Может быть, они не поделили деньги или сообщник боялся разоблачения и заколол Ника, чтобы обеспечить себе безопасность?

Броуди услыхал какой-то тихий звук позади себя и обернулся. Анна неподвижно застыла в дверях библиотеки, не решаясь войти. «Интересно, давно она там стоит?» – спросил он себя. Она облачилась в какое-то одеяние свободного покроя, кажется, оно называлось «пеньюар» – шелковое, цвета слоновой кости. Броуди был очарован. В мягком свете стоявшей рядом с ним лампы Анна казалась удивительно женственной и соблазнительной, но в то же время почти бестелесной, волшебной феей – прекрасной, но готовой вот-вот исчезнуть.

Она сложила руки на груди и прижалась виском к дверному косяку. Никогда раньше ей не приходилось видеть на нем эту домашнюю бархатную куртку терракотового цвета. Как ему идет! Цвет куртки удивительно гармонировал с темной бронзой его волос, отливающей медными сполохами в свете лампы. Заметив на ногах Броуди ковровые тапочки, она улыбнулась. Газета на коленях, бокал бренди на столе рядом с ним… Вид у него был удивительно… домашний. Как будто они женаты уже лет двадцать.

– Подойди поближе, Энни, – попросил он. После минутного колебания она вошла в комнату, сложив руки за спиной. Двигаться приходилось осторожно, чтобы не наступить на разобранную миниатюрную модель парового двигателя, который Броуди строил всю последнюю неделю. Спирт из него вытекал на ковер, а вчера один из опытных образцов загорелся, приведя в бешенство тетю Шарлотту.

– Что ты читаешь? – спросила Анна, чтобы прервать затянувшееся молчание.

– «Дейли пост».

– А Николас всегда читал «Курьер».

Броуди улыбнулся и наморщил нос.

– Как можно!

Анна тоже улыбнулась и подошла ближе.

– Полагаю, у него были отсталые вкусы. – Оба замерли в ошеломленном молчании. Не было нужды признавать вслух то, о чем каждый из них подумал в эту минуту: впервые за все время Анна критически отозвалась о Николасе.

Она первая отвернулась, и провела пальцем по переплету толстого тома, лежавшего перед ним на столе.

– А вот это ты тоже читаешь? Что это за книга?

– Фрэнсис Бэкон. «Новая Атлантида».

Анна повернула голову и заглянула ему в лицо долгим пытливым взглядом. Броуди невозмутимо посмотрел на нее в ответ.

– Помнится, совсем недавно я тебя спрашивала, умеешь ли ты читать. – Ее голос звучал ровно, но очень тихо. – Мне кажется, я вас совсем не знаю, мистер Броуди.

Он ничего не ответил, только провел несколько раз пальцем по нижней губе и еще более пристально посмотрел на нее чуть прищуренными, пронзительно-голубыми глазами. Она не смогла долго выдержать его взгляд. Повернувшись к нему спиной, Анна сделала то, на что никогда в жизни не решилась бы раньше: подошла к столику с напитками и налила себе бренди.

Броуди встал и медленно подошел к ней.

– Ты сегодня замечательно проявила себя, Энни. Арчер говорил о тебе весь вечер, не умолкая. По-моему, он в тебя влюблен.

Анна обернулась и вздрогнула, увидев, что он стоит совсем рядом. Она отхлебнула глоточек бренди и закрыла глаза, ощущая жжение в горле, в груди, в животе, а когда открыла их, убедилась, что Броуди смотрит, не отрываясь на нее, и почувствовала себя совсем беззащитной, словно голой.

– Это ты вел себя замечательно! Я знаю, зачем ты все это делаешь.

Он склонил голову набок.

– И чего же я такого особенного сделал?

– Надо говорить не «чего», а «что». Ты все время даешь мне первую роль. Заставляешь меня… брать на себя ответственность. Ты хочешь, чтобы Стивен к этому привык. На будущее, когда… – Ее голос замер на полуслове.

– Когда меня не будет.

Анна протянула руку назад и сумела поставить бокал, каким-то чудом не расплескав бренди, потом опять сцепила руки, чтобы он не заметил, как они дрожат.

– Так ты считаешь, что с мистером Арчером все прошло хорошо?

– Очень хорошо, – уверенно ответил Броуди. – Я думаю, это дело с партнерством выгорит. Арчер – человек честный. И первоклассный бизнесмен.

– Да, он мне тоже понравился.

Броуди сунул руки в карманы куртки. Шестое чувство подсказывало ему, что разговор о делах интересует ее не больше, чем его самого. Однако – хотя они именно с этой целью спустились в библиотеку – ни ему, ни ей не хотелось обсуждать то, что произошло несколькими часами ранее на «Александре».

– Энни.

– Да?

Броуди сделал глубокий вдох, задержал воздух и шумно выдохнул.

– Мне очень жаль, что так получилось с твоим отцом.

Анне показалось, что он вовсе не это собирался сказать.

– Не надо ни о чем сожалеть.

– Я хотел заранее рассказать тебе про доверенность. Эйдин намекнул, что неплохо было бы ее получить перед встречей с Арчером, но я не мог предположить…

– Честное слово, все в порядке. Так даже лучше. Рано или поздно это должно было случиться.

Он облегченно вздохнул:

– Я боялся, что ты меня заподозришь… Подумаешь, что это я нарочно подстроил, чтобы выкачать из твоего отца деньги или…

– Я никогда ничего подобного не думала. Мне даже в голову не приходило.

Их глаза встретились, и обоим показалось, будто воздух между ними наэлектризован, как во время грозы. В библиотеке стояла напряженная тишина, в которой явственно слышалось их возбужденное дыхание. Анна опять протянула руку назад, но на этот раз, чтобы ухватиться за столик и не покачнуться. С чувством безнадежности Броуди следил, как кровь отливает от ее щек. Желание прикоснуться к ней превратилось в навязчивую идею.

Вытащив руку из кармана куртки, он потянулся к шелковой розочке, украшавшей пеньюар у нее на груди. Лицо Анны дрогнуло, но она не отшатнулась. Броуди начал осторожно перебирать пальцами тонкие лепестки, а потом с силой стиснул их в кулаке. Губы у нее раскрылись от неожиданности, но она не вскрикнула. Господи, как хорошо он помнил ее рот! Втянув воздух сквозь зубы, Броуди хриплым шепотом проговорил:

– Иди спать, Энни.

Она не шелохнулась, и он неимоверным усилием заставил себя отступить на шаг.

– Уходи. Сейчас же!

Кровь снова прихлынула к лицу Анны обжигающей волной стыда. Она бросила на него страдальческий взгляд, проскользнула мимо и выбежала из комнаты.

Несколько долгих минут Броуди стоял неподвижно, тупо глядя на то место, где она только что стояла, и спрашивая себя, что он натворил.

Но вот в холле зазвучали легкие торопливые шаги. Броуди повернулся кругом. Да, вот оно – истинно верное завершение, все его прежнее поведение было глупейшей ошибкой. Он не должен был ее прогонять. А вот теперь…

В библиотеку вошла Дженни, и одного взгляда на ее лицо оказалось довольно, чтобы подтвердить давно уже мучившее его подозрение, которое ему очень хотелось считать ошибочным и недостойным ее. Ее и Ника.

Напряженная, взвинченная, она остановилась на пороге и неуверенно обвела глазами комнату, но, заметив его в полутьме, сразу поспешила к нему. Волосы у нее были растрепаны, одевалась она явно впопыхах; Броуди подумал, что она, должно быть, уже легла, но снова встала. Когда она заговорила, речь ее полились беспорядочным потоком, нетерпеливая и бессвязная:

– Нам надо поговорить. Я так больше не могу. Я не хочу ждать…

Броуди отступил на шаг, но Дженни проворно схватила его за руку и сжала ее в своих ладонях.

– Знаю, знаю, я обещала подождать, но это слишком тяжело. Прошу тебя. Ник, не прогоняй меня.

– Дженни…

– У меня больше нет сил терпеть. Жить в этом доме рядом с тобой, видеть тебя каждый день… О боже! Иногда мне кажется, что я взорвусь, если не дотронусь до тебя!

По лицу у нее потекли слезы, пальцы еще крепче стиснули его руку, голос перешел в сдавленный, срывающийся шепот:

– За что ты меня мучаешь? Я же знаю: ты все еще меня хочешь! Зачем ты притворяешься, что это не так?

Прикрыв глаза, Броуди покачал головой. Ему было жаль ее.

– Не надо, Дженни. Нет, послушай, не надо, это не…

– Ну пожалуйста!

Она обвила руками его шею, страстно прижалась к нему всем телом, притянула его голову и поцеловала.

Броуди машинально подчинялся ей. Безнадежная тяжесть сдавила ему сердце. Понимая, что объяснения не избежать, он положил руки ей на плечи, немного отстранился, чтобы заговорить, и увидел в дверях Анну.

Она сделала шаг вперед, потом второй. Ее глаза казались огромными и слепыми от боли. «Беги, Энни, беги!» – безмолвно и отчаянно воззвал к ней Броуди, но она, конечно же, не услышала. Его тело как будто оледенело. Дженни наконец тоже заметила, что что-то не так, и оглянулась. Увидев кузину, она разрыдалась еще сильнее;

– Что смотришь? – истерически закричала она Анне. – Он мой! Он всегда был моим! Ты не посмеешь отнять его у меня, он меня любит! Пусть говорит, что хочет, но он любит меня!

Увидев, что Броуди отошел от Дженни и двинулся к ней, Анна вскинула вперед обе руки, словно защищаясь. Прочитав жалость в его глазах, она преодолела судорогу, перехватившую горло, и прошептала:

– Скажи ей.

Потом повернулась и бросилась бежать. Пальцы Дженни вцепились ему в плечи, словно когти, она всем телом преградила ему путь к дверям.

– Нет! – рыдала Дженни, цепляясь за него. – Не ходи за ней, останься!

Она все говорила и говорила, но Броуди больше не слушал: мысленно он следовал за удаляющимся звуком шагов и наконец различил приглушенный стук хлопнувшей на втором этаже двери. Силы покинули его.

Минуту спустя он заметил, что Дженни перестала говорить, а подняв глаза, увидел, что она смотрит на него так, будто видит впервые: «Скажи ей», – прозвучал голос у него в мозгу. Нет, он не мог так поступить. Сказать Дженни правду – значит подвергнуть опасности Анну. Он обязан ее защитить. Пусть даже ценой страдания, которое придется причинить ее кузине.

– Дженни…

Смягчить такой удар невозможно.

– Мне очень жаль, что приходится так поступать с тобой. Клянусь тебе, я не хотел, и, видит бог, ты этого не заслуживаешь. Виноват только я один.

Она упрямо качала головой, не желая слушать. «Будь ты проклят, Ник!» – подумал Броуди.

– Забудь, что между нами было, теперь все изменилось. Надо положить этому конец. Постарайся…

– Нет!

– Послушай меня. Я женат, Анна моя…

– Лжец! Ты говорил, что это ничего не значит, ты же обещал, что мы по-прежнему будем вместе!

«Чтоб тебе гореть в аду веки вечные», – мысленно пожелал брату Джон.

– Мне очень жаль, но это больше не может продолжаться. Мы…

– Почему? Что изменилось? Объясни мне, почему?

Броуди испустил тяжелый долгий вздох и сказал ей правду:

– Дженни, милая, я полюбил свою жену. Она всем телом отшатнулась от него назад, словно он ее ударил. Хуже и придумать ничего было нельзя.

– О господи, Дженни…

Он потянулся за ней, но она отпрянула и кинулась к дверям.

– Подожди, прошу тебя! – крикнул Броуди ей вслед.

– Убирайся к дьяволу! – бросила она через плечо.

Лицо Дженни было искажено болью. Она подхватила юбки и убежала. Броуди слышал, как она пересекла холл и поднялась по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Во всем доме вновь наступила тишина. Он долго стоял в темном коридоре, прислушиваясь к молчанию, потом поднялся наверх, к Анне.

Ее дверь была заперта, и она не пожелала ответить, когда он заговорил с ней. Броуди отошел от двери в коридоре и прошел через свою комнату в их общую гардеробную.

– Энни, пожалуйста, впусти меня, – попросил он сквозь дверь гардеробной, тоже запертую.

Молчание. Он не знал, на что решиться. Можно стоять тут всю ночь и говорить с ней через дверь. А можно поступить по-другому: дождаться, пока она сама не будет готова с ним заговорить. Это было нелегко, все его существо восставало против этого, но он в конце концов перестал стучать, перестал звать ее и вернулся к себе в спальню.

* * *

Анна знала, что он ушел: последние пять минут она напряженно прислушивалась ко всему, что происходило за дверью. Ей давно уже не приходилось плакать, но теперь она спрятала лицо в подушку, и первое рыдание разорвало ей грудь – такое мучительно глубокое, что она сама испугалась. Увы, чем более отчаянные усилия она прилагала, чтобы успокоиться, тем горше становились слезы. Анна закусила зубами подушку и перестала сдерживаться.

Она всегда знала, что не слишком хороша собой, не так привлекательна для мужчин, как другие женщины, но никогда раньше не испытывала столь полного и сокрушительного унижения. О предательстве Николаса ей впервые осторожно намекнул Эйдин. Кое о чем сказал ей взгляд, однажды брошенный на нее Джоном Броуди, но самым бесспорным доказательством служило ощущение неуверенности в себе, ставшее ее постоянным спутником. Напрасно она в свое время не прислушалась к этому свидетельству. Ее ослепило то, что она сочла чудом, – любовь Николаса. Вернее, то, что она приняла за любовь. На самом деле это было еще одно проявление ее греховной гордыни.

Но вот занавес опустился, в зале вспыхнул свет, чудо на поверку оказалось всего лишь театральным эффектом, и теперь ей тоже захотелось скрыться, исчезнуть, стать невидимой. Николас обокрал и опозорил компанию ее отца, но даже это предательство ранило ее не так больно, как измена ей, Анне Журден, бессовестный обман ее доверия. Но она сама виновата – не надо было питать иллюзий.

Как ни странно, вероломство Дженни она пережила гораздо легче. Анна не знала и не хотела знать, что именно связывало Николаса с ее кузиной, но отчетливо сознавала, что Дженни стала такой же жертвой обмана, как и она сама. Более того, Анна не сомневалась, что сейчас их обеих одинаково терзает боль. Ей представилось, как они с Дженни рыдают друг у друга на плече, и это помогло остановить жгучий поток слез. Она раз и навсегда освободилась от власти Николаса.

Ей вдруг показалось отвратительным свое поведение. Он не стоит того, чтобы рыдать из-за него в подушку. Анна встала, несколько раз плеснула водой в зареванное, опухшее от слез лицо, потом зажгла свечу и принялась ходить от камина к окну и обратно. Ну что еще не так? Если Николас для нее больше не существует, что означает эта тупая, ноющая боль, сдавившая ей сердце?

Смутные догадки мелькали у нее в сознании, но поначалу Анна не сделала попытки их удержать. Ей не хотелось ни о чем думать. Только не сейчас. Она была измучена до предела и мечтала о покое. Увы, никогда прежде она не чувствовала себя такой уязвимой. У нее не было сил бороться, и очень скоро ей пришлось признать правду.

Да, было еще кое-что, ранившее ее гораздо больнее, чем известие об измене Николаса. Она прижала ладони к вискам, принялась тереть глаза, стараясь прогнать видение, но оно не желало уходить. Нет, дело не в Дженни и Николасе. Другая мысль показалась Анне еще более страшной. Другая мысль терзала ее еще сильнее, рвала душу и отравляла мозг. Это была мысль о Дженни и Джоне Броуди.

* * *

Узор из роз, похожих на капустные кочаны, повторялся на обоях полосами, чередуясь в шахматном порядке – цветок красный, цветок зеленый, цветок красный, цветок зеленый, и опять красный, и опять зеленый. Цветочно-кочанные полосы перемежались более узкими полосками с другим рисунком. Не то серпантин, не то ленты – красные, зеленые, белые. Красные, зеленые, белые… Двадцать две колонны из роз по торцовой стене комнаты и двадцать восемь по продольной. Нет, двадцать три по продольной, если вычесть две с половиной, съеденные дверью в гардеробную; и еще две с половиной – дверью, выходящей в коридор…

Броуди вскочил с кровати, проклиная осточертевшие ему обои, и бросился к двери, чтобы выключить газовый свет. Пробираясь на ощупь, он нашел окно и, едва не сорвав, сумел сдвинуть в сторону треклятые шторы. Теплый, напоенный ароматами летний воздух хлынул в комнату вместе с ярким лунным светом. Броуди оперся ладонями на подоконник и вдохнул полной грудью, закрыв глаза и чувствуя, как лицо омывается серебром. Потом расстегнул рубашку и вытащил ее из брюк. Приятно было ощутить разгоряченной кожей тихую ночную прохладу.

Через минуту Броуди повернулся спиной к подоконнику и прислонился к нему, скрестив лодыжки и сплетя руки на груди. Он не часто прибегал к молитвам, но сейчас возблагодарил Бога от всей души, потому что Анна наконец перестала плакать. Еще одной минуты он бы не выдержал. Перед тем, как она затихла, он уже начал отыскивать взглядом сброшенные башмаки, чтобы надеть их и вышибить дверь ногой.

Но оказалось, что тишина еще хуже. В голову ему полезли скверные мысли. Он воображал, как она лежит в постели, уставившись в потолок, слишком измученная, чтобы пролить еще хоть одну слезу. В сотый раз Броуди проклял Николаса на вечные муки. Небо он тоже проклинал за то, что Господь так распорядился судьбой Энни.

Хотя все его чувства были предельно обострены, Броуди не услышал, как медленно растворилась дверь гардеробной. Анна стояла, не двигаясь, в луче лунного света. Он ощутил ее тревогу: она искала его глазами на постели и не могла найти. Потом обнаружила его у окна и сделала еще один робкий шаг вперед.

– Мистер Броуди, – сказала она тихо.

– Да, Энни?

– Я пришла, чтобы… Я пришла, потому что… Я хочу заниматься любовью.

 

Глава 23

Броуди ничего не сказал, только опустил руки и заложил их за спину, опираясь на подоконник. Ну почему он молчит? Время шло. Она судорожно вздохнула и заставила себя выговорить:

– Вы меня слышали?

Какой-то неясный звук вырвался у него изо рта: не то смешок, не то проклятие.

– Я тебя слышал. Возвращайся к себе, Энни. Ложись в постель.

Анна вздрогнула, словно от удара. Броуди услышал, как она тихонько ахнула.

– Думаешь, я тебя не хочу? Силы небесные, Энни, да я умираю от желания!

Она улыбнулась грустной и нежной улыбкой:

– Но тогда…

– Тебе не следовало сюда приходить. Я хочу, чтобы ты ушла.

Анна упрямо покачала головой:

– Я не хочу уходить. И я тебе не верю.

Броуди посмотрел на потолок в поисках озарения, но на него так ничего и не снизошло. Анне показалось, что он скрипнул зубами.

– Послушай, милая, – начал он с величайшей осторожностью, – когда меня не будет, у тебя по-прежнему сохранится твое честное имя, твоя репутация. Я не хочу отнять у тебя еще и это. Неужели ты не понимаешь, Энни? Я не хочу тебе навредить.

Анна едва не рассмеялась.

– Я не верю своим ушам! – воскликнула она. – Ты скомпрометировал меня при первой же встрече на корабле. Ты чуть было не изнасиловал меня в парке во Флоренции. В Риме ты хладнокровно и расчетливо соблазнил меня в моей собственной постели. Ты… ты… проделывал со мной бог знает что в общественном зале, – ей почему-то до сих пор казалось, что это было постыднее всего, – а вот теперь… теперь… – Анна начала заикаться от возмущения, – ты не желаешь ко мне прикоснуться, потому что тебя заботит моя репутация? – Она в ярости топнула ногой. – Это моя репутация, и я сама буду о ней заботиться. А кроме того, – добавила Анна, видимо, послав логику ко всем чертям, – никто ничего не узнает. И вообще, в любом случае все будут думать, что мы были близки, и не важно, правда это или нет. Уж если все равно пропадать, так хоть не зазря!

Броуди наконец отошел от подоконника и направился к ней, но остановился на полпути, разглядев в ярком лунном свете, что кремового пеньюара на ней уже нет, одна только ночная рубашка.

– Боже милостивый, сжалься надо мной, – беззвучно пробормотал он, застыв в четырех шагах от нее. – Энни, милая, меньше всего на свете мне хотелось оскорбить твои чувства, – с трудом проговорил он, – но пойми, все должно быть не так, как сейчас. Тебе больно из-за Дженни, но неужели ты думаешь, что тебе станет легче? Станет только хуже.

Она поняла, что Броуди говорит серьезно, и едва сумела прошептать:

– Николас тут ни при чем.

«Мне нужен ты!» Но этого она не могла сказан» вслух: слова не шли с языка.

Она выждала еще десять секунд, потом наклонилась, подхватила ночную рубашку у колен, стянула ее через голову и швырнула на пол ему под ноги.

И сразу же ее охватила дрожь. Ей хотелось выглядеть соблазнительной, но невозможно было удержаться и не обхватить себя обеими руками поперек груди. Надо было прикрыться и в то же время не дать ему увидеть, как ее трясет. Анна заставила себя поднять на него глаза, хотя его неистово-жадный взгляд прожигал ее насквозь. Если он сейчас ее отвергнет, она умрет.

Броуди хотел отвернуться, но это было выше его сил. Бог ему свидетель, он всего лишь мужчина, а Энни так прекрасна! Однажды он уже видел ее обнаженной, но был в тот раз слишком возбужден, чтобы оценить ее по достоинству. Миниатюрная и безупречная, точеная, как статуэтка, она была восхитительна. В лунном свете ее кожа отливала жемчугом. Волосы еще не вполне просохли после ванны: она заколола их на макушке, но отдельные мягкие пряди выбились из узла и свисали на плечи, завиваясь и щекоча ей шею. Нежные полушария грудей соблазнительно вздымались над скрещенными руками.

И все-таки Броуди, может быть, нашел бы в себе силы противостоять искушению, но как раз в эту минуту она повернула голову, и в свете луны у нее на щеках блеснули две серебристые дорожки, оставленные слезами. Это добило его окончательно. В два шага он преодолел разделявшее их пространство и оказался рядом с ней.

Анна инстинктивно отшатнулась. Броуди застыл на месте. Она улыбнулась, хотя в глазах у нее явственно читался испуг. Он не стал просить ее о доверии, не стал убеждать, что все будет хорошо. Все его тело было охвачено огнем, но обманывать ее он не хотел. Мгновение растянулось до бесконечности. В последнюю секунду, когда Броуди уже открыл рот, чтобы ее успокоить, солгать, сказать, что все это не имеет значения, она перестала прикрывать грудь и протянула к нему одну руку.

Ее маленькая теплая ладошка коснулась его рубахи и замерла – робкая и нерешительная. Наконец Анна собралась с духом и передвинула руку ему на шею. С быстрым вздохом она прижалась к нему, ее грудь коснулась его широкой груди, покрытой жесткими волосами. Броуди притянул ее к себе порывисто и страстно, потом опомнился и смягчил объятия, вспомнив, что нельзя ее пугать, и призывая себя к сдержанности. Но ее соски – две твердые горячие точки – прожигали ему грудь словно каленым железом, вскоре он уже и сам не смог бы сказать, кто из них двоих дрожит сильнее.

Они поцеловались. Неясный стон сорвался с ее губ, когда он проник языком ей в рот. Ее собственный язычок сначала был робок, потом стал любопытным и, наконец, осмелел: заскользил по его губам все настойчивее. Ее пальцы зарылись ему в волосы и притянули его голову ближе. Глаза у нее были крепко зажмурены, но все тело чутко отзывалось на каждое его прикосновение.

– Энни, – прошептал Броуди, – помедленнее. Энни, не торопись…

Ему пришло в голову, что она хочет поскорее со всем покончить, потому что ей страшно. Он заставил ее попятиться к кровати, покрывая ее закрытые глаза и щеки частыми поцелуями, словно пил ее кожу мелкими глотками.

– Вот так-то лучше, – продолжал Броуди, прижимая ее бедрами к высокому матрацу, – главное, не надо спешить.

«Если можешь», – добавил он мысленно.

Колени у Анны подогнулись, она опрокинулась на спину поперек кровати, а Броуди склонился и навис над ней сверху. Он развел ей ноги и опустился на колени между ними. Анна ахнула. В один миг все ее страхи вернулись и охватили ее вновь. Ей вспомнилось, как он делал это раньше, как целовал ее и ласкал ртом ее грудь, а потом сделал больно. Она вся напряглась, хотя в глубине души ей пришлось признать, что некая потаенная часть ее естества все еще хочет его, жаждет встречи с ним в точности, как и раньше, даже если ей будет больно.

Оказалось, что у Броуди другие планы. Он успокоил ее нежными поцелуями, неторопливыми и изучающими. Анна попыталась сесть, но Броуди решительно, почти что грубо прижал ее к постели и опять опустился на колени у нее между ног. Она пыталась бороться, отталкивала его руки, заставляющие ее раскрыться, но первое же прикосновение его рта просто доконало ее. Она вскрикнула от испуга, потом от наслаждения и, услыхав свой собственный, неприлично громкий вопль, зажала себе рот ладонью, смущенно бормоча:

– Прости, прости…

Броуди оторвался от своего занятия и склонился над ней.

– Ты просишь прощения? – недоверчиво переспросил он. – За что, Энни?

Опьяняющий смех вскипел у нее в груди, но так и не вырвался наружу, превратившись в затяжной стон, потому что Броуди снова прижался к ней ртом. Не может быть, чтобы это было нормально, наверное, это некое ужасное извращение, которому он научился в какой-нибудь дикой, варварской, нецивилизованной… Анна забыла, какое слово должно за этим последовать, вообще утеряла способность мыслить. Она таяла, ее плоть плавилась и кипела в огне, она превратилась в очаг не передаваемого словами желания, и грань была, все ближе, ближе…

Броуди в точности угадал этот момент и поднялся с пола, рывком увлекая ее за собой и крепко прижимая к себе.

Потрясенная до потери рассудка, Анна ухватилась за него, вся дрожа, что-то бессвязно бормоча и ничего не понимая. Он отпустил ее и принялся расстегивать брюки. Она ощутила холодок в животе и отвернулась, но уголком глаза продолжала следить, как он стягивает их и отбрасывает в сторону. Но вот он опять повернулся к ней и остановился неподвижно. Анна не была трусихой. Она посмотрела на него:

– О, Джон…

Должно быть, она сказала это вслух, хотя сама не заметила. В комнате не было другого освещения, кроме лунного света, но даже в этом неярком серебристом сиянии Анна увидела куда больше, чем хотела: нечто смутно белеющее в полутьме, огромное, устрашающее, вскинутое, как копье. Броуди взял ее дрожащие руки и поднес их к губам. Она заподозрила, что будет дальше, и ее догадка оказалась верна, но не успела она хоть что-то предпринять, как Броуди ее опередил: сжал ее пальцы вокруг своей мужской плоти и удержал их, когда она попыталась отдернуть руки. На миг оба они затаили дыхание.

Очень скоро Анна убедилась, что он ей совсем не противен: она держала в руках нечто упругое, теплое и бархатистое на ощупь. Когда Броуди взял ее за плечи, она начала осторожно и бережно исследовать неожиданный подарок. А потом она увидела его лицо – такое открытое, беззащитное, взволнованное, – и последние остатки страха улетучились. Расстановка сил переменилась в мгновение ока. Они были равны.

– Давай ляжем в постель, – предложил Броуди. Они вытянулись на кровати бок о бок, целуясь и обнимаясь, тихонько вздыхая и переговариваясь шепотом.

– Я хочу целовать тебя везде, – жарко признавался Броуди, заставляя ее дрожать от нетерпения. – Тебе это нравится, Энни?

Его пальцы забрались в мягкое гнездышко волос у нее между ног; он нажал коленом, еще шире раздвигая ее ляжки.

– Да, да, нравится… ах! Да, да!

Его пальцы скользнули внутрь, и он принялся ласкать ее, пока она не застонала сквозь зубы, вцепившись ногтями ему в плечо.

И вот он уже оказался сверху и осторожно проник в нее, не сводя внимательного взгляда с ее лица. Она была подобна шелку, смазанному маслом.

– Энни, Энни, – повторял он снова и снова, стараясь двигаться как можно осторожнее. – Тебе не больно?

Анна лишь улыбнулась в ответ. Больно ли ей? Она обхватила его руками и ногами, упиваясь блаженством близости, чувствуя, как облегчение и радость окутывают их обоих волшебным плащом.

– Почему ты пришла? – спросил Броуди, не отрываясь от ее губ. – Зачем ты вернулась?

– Я хотела тебя увидеть… Просто увидеть тебя… – Они опять страстно поцеловались, а потом перестали, чтобы не отвлекаться. Броуди позабыл, что надо сдерживаться, быть терпеливым и делать все вовремя, позабыл об осторожности, когда почувствовал, как нежно пульсирует ее плоть, как она сжимается и распускается вокруг него подобно цветку. Они достигли вершины вместе – легко и просто, безо всяких усилий, и для Анны это стало ответом на все вопросы, самым чудесным решением, о каком она только могла мечтать.

* * *

– Мою мать звали Элизабет Броуди. Она была родом из Ирландии. Когда я был маленьким, она казалась мне очень красивой. Волосы у нее были почти такого же цвета, как у тебя, Энни. Но очень скоро она превратилась в старуху. Ей было тридцать шесть, когда она умерла.

– Отчего она умерла?

Пальцы Броуди поглаживали волосы Анны, рассыпавшиеся у него по груди, но, услыхав вопрос, он захватил полную горсть и сжал в кулаке.

– Она надорвалась на работе. Чтобы мы с Ником не умерли с голоду.

Анне стало зябко, она натянула одеяло, укрывая и себя, и Джона. Она лежала на сгибе его локтя, положив голову ему на плечо, а руку – на грудь.

– Расскажи мне о ней.

Броуди прижался губами к ее лбу.

– Я никогда раньше никому о ней не рассказывал. Но тебе я хочу рассказать.

Анна закрыла глаза и стала ждать.

– Ее семья была небогата, но родители дали ей хорошее образование. Она покинула родной дом, когда ей исполнилось восемнадцать, и отправилась в Уэльс, чтобы занять место гувернантки. Ее нанял Риджис Ганн, граф Бэттиском. Он жил в старинном особняке в долине Глеморган. Его жена умерла, оставив ему маленькую дочь. Моя мать полюбила Ганна, и стала его любовницей.

Анна тихонько гладила его по груди, но теперь ее рука замерла.

– Он был твоим отцом?

– Да. Его дочь умерла от лихорадки, а через какое-то время моя мать родила двойню – Николаса и меня. Мы жили в большом особняке, похожем на дворец, как одна семья, пока нам с Ником не исполнилось шесть лет. Граф по полгода проводил в Лондоне, у него там были деловые интересы. Нашу с Ником мать он выдавал за экономку. Поблизости не было других поместных дворян, так что сплетничать про них было некому, кроме слуг. Матушка пользовалась всеми привилегиями законной супруги, да и по сути была ему настоящей женой. Нам с Ником она дала надлежащее воспитание.

– А потом? – спросила Анна, когда он умолк.

– А потом… потом все изменилось. Всю правду я узнал лишь много лет спустя, когда она уже умирала. Она рассказала все мне, но утаила от Ника.

Анна приподнялась на локте, чтобы видеть его лицо.

– Однажды мама получила письмо от графа из Лондона, где сообщалось, что он возвращается домой через две недели с новой женой. Он распорядился, чтобы мы переехали из господского дома в один из принадлежавших ему коттеджей в деревне. Ничего не изменится, писал он, она по-прежнему останется его любовницей, у нас будет все, что нам нужно. Он будет часто навещать нас.

Анна отвернулась, щадя его чувства.

– Как поступила твоя мать?

– Она уехала. В тот же день собрала все наши вещи и покинула дом. Ради нас она старалась сделать вид, что это такая игра. Приключение. Нам было всего по шесть лет, но мы видели, как ей тяжело. Она никогда не плакала при нас, но мы все знали.

– Куда же вы поехали?

– В Лланучлин. Это небольшое селение в дальнем конце озера Бала. Мама нашла работу прядильщицы, и мы поселились втроем в полуразвалившейся лачуге.

Броуди рассеянно погладил ее по затылку, проводя пальцами, как гребешком, по шелковистым волосам.

– Это была безрадостная жизнь, – признался он после минутного молчания.

– Почему она не вернулась в Ирландию?

– Потому что семья не приняла бы ее обратно.

– О господи, Джон! А граф? Он вас так и не нашел, не приехал…

– Один раз приезжал. Сам я этого не помню, об этом потом рассказала мать. Он приказал ей вернуться назад. Она отказалась наотрез. Произошла страшная ссора. Он уехал, и больше они друг с другом не встречались. Всякий раз, как он посылал ей деньги, она возвращала их обратно. А потом у него появился законный наследник, сын от его второй жены, и тогда деньги и письма перестали приходить.

Анна опять положила голову на плечо Броуди и обняла его, стараясь не заплакать, хотя слезы то и дело наворачивались ей на глаза.

– Должно быть, вам пришлось очень нелегко.

– «Нелегко» – это не то слово. Эта жизнь убила ее, С тех самых пор я возненавидел отца.

Анна вздрогнула, словно ощутив ледяное прикосновение, и крепче притянула его к себе, чтобы согреть.

– Почему твоя мать не говорила Николасу то, что рассказала тебе? – спросила она, прижимаясь губами к ямочке у основания его горла.

Теперь уже ему пришлось щадить ее чувства, и он продолжил, тщательно подбирая слова:

– Когда отец нас бросил, для Ника это стало страшным ударом, Энни. Он все переживал тяжелее, чем я. Катастрофа разразилась так внезапно: только что мы жили безбедно и вдруг лишились всего. Наша мать не желала об этом говорить, никогда не объясняла, что случилось, хотя он ей покоя не давал – все время приставал с расспросами. Наша новая жизнь была ему ненавистна, он ужасно страдал и никак не мог смириться. Ему так много было нужно! Он хотел, чтобы у нас опять было все.

Броуди сделал паузу.

– Я думаю, она так и не сказала Нику, кто его отец, потому что боялась, что он отправится к графу и будет требовать у него денег. А она была очень горда: она бы этого не потерпела.

Глаза у Анны затуманились от слез. Она знала, что Броуди прав. Николас потребовал бы у отца денег, не считаясь ни с чем. Она спрятала лицо, чтобы скрыть боль, и ни о чем больше не спросила.

Молчание затягивалось.

– Тебе жаль его? – спросил наконец Броуди. – Ты на него все еще сердишься?

– Да, – ответила она глухо, не отрывая лица от его груди. – Я сержусь, и мне жаль его.

– Но, несмотря ни на что, он сумел получить образование и стать джентльменом, Энни, а я…

Анна вскинула голову, прервав его на полуслове. Ее глаза метали искры.

– Ты куда больше достоин звания джентльмена, Джон, чем «Николас Бальфур». Он не смог бы с тобой сравняться, даже если бы прожил до ста лет!

– Но он…

– Он был жуликом и вором. Вся его жизнь была ложью. Моя любовь к нему была каким-то наваждением, а он меня вообще никогда не любил.

– Я не могу его судить. Мне жаль, что он причинил тебе боль. – Броуди тяжело вздохнул и признался: – Я тоскую по нему.

Анна притихла, ощущая стук его сердца под своей ладонью. Когда она опять подняла голову, в ее лице больше не было гнева.

– Ну, тогда я его прощаю от всей души. Ради тебя.

Броуди притянул ее к себе и с благодарностью поцеловал.

– Когда я с тобой, я не чувствую боли, Энни. Ты делаешь меня счастливым.

– Я хочу сделать тебя счастливым.

Она сказала это шепотом и крепко зажмурила глаза, чтобы он не догадался, что она плачет. Она заставила его опуститься ниже на подушке и принялась целовать, пока огонь не охватил их обоих. Броуди ласкал ее с нежностью, а она его с отчаянным неистовством. Потом их поглотила страсть, они позабыли и о прошлом, и о будущем. Время перестало существовать, они превратились в единое целое.

Когда они разжали объятия, Джон смиренно попросил только об одном: чтобы она была рядом, когда он проснется утром. Анна обещала.

 

Глава 24

Но Анна не сдержала свое обещание. Она проснулась в холодном поту, очнувшись от кошмара. Ей приснилось, что она появляется в гостиной тети Шарлотты совершенно голая, чтобы угостить семейство Миддоузов чаем с пирожными. Все они в шоке, Гортензия вопит: «Мне дурно, я умираю!» и зажимает глаза ладонями, но Анна ничего не может с собой поделать: она в ловушке, ей некуда бежать, она таинственным и непостижимым образом обречена до конца своих дней сервировать чай, в чем мать родила.

Проснувшись и испуганно раскрыв глаза, Анна почувствовала руку Броуди у себя на груди. Обманчивого лунного света больше не было, и страшная правда обрушилась на нее всей своей немилосердной тяжестью: она провела ночь в постели с мужчиной, который не был ее мужем. Но даже сейчас, когда его пальцы непроизвольно сжались во сне, она ощутила зов своей мгновенно проснувшейся женской плоти.

В коридоре послышался звук шагов, звон посуды на подносе. Анна стремительно выскочила из постели, скинув с себя руку Броуди.

– Погоди! – сонно пробормотал он ей вслед. Голая, даже не обернувшись, она пулей проскочила по комнате и скрылась за дверью гардеробной в тот самый миг, когда Перлман с негромким почтительным стуком открыл дверь из коридора и вошел в спальню.

…Забравшись в горячую ванну, Анна лежала в мыльной воде, несчастная и подавленная. У нее самым неописуемым образом ныли мускулы, о существовании которых она раньше даже не подозревала. Но вместо того чтобы осмыслить причину, вызвавшую эту боль, Анна думала о другом. Она влюбилась.

Ей и без того уже было невыносимо больно при мысли о неизбежном расставании с Броуди: она даже подумать об этом не могла. Но если она его любит, рассудила Анна, ей будет во сто крат хуже, хотя куда уж тут хуже – вообразить невозможно. Она закрыла лицо руками, вспоминая события прошлой ночи. Она старалась утешить себя простым и логичным объяснением: ее подтолкнула к нему в объятия отчаянная ревность из-за Дженни. Но никакого облегчения Анна не ощутила, прекрасно понимая, что пытается обмануть себя. Она пошла к нему, потому что сама этого хотела.

У нее был только один разумный выход: пока еще не поздно, надо положить конец этой слабости, этой… плотской зависимости от мистера Броуди. Если она не сделает этого сейчас, то потом, после неизбежного расставания с ним, ей будет только хуже. «Что это – мужество или трусость? – с горечью спросила себя Анна. – Наверное, ни то ни другое, просто стремление выжить».

Рассердится ли Джон? Она постарается все ему растолковать так, чтобы он понял. Если она ему действительно небезразлична, он поймет, что ей необходимо защитить себя. Анне не хотелось заставлять его страдать, она с большей готовностью страдала бы сама, однако такой выход представлялся ей не только наиболее приемлемым, но и наилучшим. И если они оба приложат усилия, то безусловно смогут…

Внезапно дверь распахнулась настежь, и в комнату ворвался Броуди. Анна не заперла ее по привычке, твердо зная, что никто в доме Журденов ни за что не посмеет вторгнуться за закрытую дверь ванной. Она взвизгнула и свернулась клубочком, а потом густо покраснела, понимая, что выглядит нелепо.

– Чувствуешь себя грязной, да, Энни? Тебе не терпится поскорее отмыться?

Его внезапное вторжение ошеломило ее.

– Ничего по…

Анна запнулась и от неожиданности вздрогнула, когда он яростным пинком захлопнул дверь.

– Что ты здесь делаешь? Будь добр, оставь меня одну, чтобы я могла…

– Ну уж нет. – Броуди подошел ближе и опустился на колени рядом с ванной. – Лучше скажи, какого черта ты здесь делаешь?

– Я… Что ты имеешь в виду?

– Что ты там прячешь?

Она опять покраснела, но еще сильнее скрючилась в ванне, как ощетинившийся ежик.

Броуди схватил ее правую руку, обнимавшую левое плечо, и начал по одному отгибать пальцы. Анна пронзительно закричала и шлепнула его по руке, разбрызгивая мыльную воду по всей комнате.

Тут послышался деликатный стук в дверь, и на пороге появилась Джудит со стопкой глаженого белья в руках. Увидев Броуди, она остановилась как вкопанная, с разинутым ртом.

– Убирайся! – рявкнул он, поднимаясь на ноги.

– Останьтесь, Джудит, – попросила Анна.

– Я сказал: вон отсюда!

– Останьтесь!

Броуди схватил Джудит за плечо, развернул ее кругом и силой вытолкал за дверь. Анна вспыхнула от возмущения:

– Будь ты проклят!

Это потрясло их обоих. Голубые глаза Броуди грозно прищурились, губы вытянулись в угрюмую тонкую линию. Он высунул голову за дверь и крикнул в коридор:

– Ты уволена! Жалованье за две недели и паршивую рекомендацию – вот все, что ты получишь!

Дверь захлопнулась во второй раз, да так, что в окнах задребезжали стекла.

От негодования у Анны руки сами собой сжались в кулаки. Она издала сдавленный вопль, когда Броуди наклонился и, подхватив ее под мышки, заставил подняться на ноги. Его одежда промокла насквозь, но ему было все равно. Одной ногой, обутой в сапог, он вступил прямо в ванну, полную воды, и всем телом прижал Анну спиной к стене. Гневную тираду, которую она готовилась на него обрушить, его губы прервали в самом начале; его руки – жадные, нетерпеливые – скользили повсюду, возбуждая ее с легкостью, показавшейся ей прямо-таки унизительной. Спиной и ягодицами она ощущала холодное и неприятное прикосновение изразцовой стены, а грудью и животом – его горячее тело. Постепенно его жаркий поцелуй стал непереносимо нежным, он прошептал ее имя, растаявшее, как сахар, у нее на губах, и она смягчилась. Ее мокрые руки обвились вокруг его шеи.

– Ты от меня никуда не денешься, – проворчал Броуди, не отрываясь от нее. – Так нечестно: нельзя показать человеку дорогу в рай, а потом захлопнуть ворота у него перед носом.

– Пожалуйста, – проговорила Анна, чуть не плача, – отпусти меня. Ты не понимаешь.

– Я все понимаю. Но у тебя этот номер не пройдет, так и знай. Я тебе не позволю. Знаю, ты напугана, но мне плевать. Черт побери, Энни, я взял бы тебя прямо сейчас, и ты бы мне не отказала. Нет, не отказала бы, и нам обоим это известно. Но у меня назначена встреча с Доуэрти, и я не могу опаздывать, а не то, клянусь богом, я бы плюхнулся прямо в эту дурацкую ванну, уложил бы тебя сверху, а потом заставил бы тебя кончать снова и снова…

– Прекрати! Замолчи! О боже… – Она зажала уши ладонями, но он заставил ее опустить руки.

– Ты проведешь в моей постели и эту ночь, и все остальные ночи, пока за мной не придут и не уволокут меня отсюда.

– Нет!

Броуди опять схватил ее за руки и завел их ей за спину.

– Нравится тебе это или нет, но, пока время не вышло, ты моя!

Наградив ее напоследок еще одним неистовым поцелуем, он вытащил из ванны ногу и, хлюпая промокшим насквозь сапогом, вышел из комнаты.

* * *

– А вот и ты, Анна. Где ты пропадала все утро?

–О… я была в своей комнате.

Тетя Шарлотта окинула ее недоверчивым взглядом и вернулась к прерванному занятию: наведению завершающих и совершенно бесполезных штрихов в сервировке стола.

С минуту Анна нерешительно повозилась с льняной салфеткой, потом спросила как будто между прочим:

– А где Дженни?

– Разве ты не знаешь? Она уехала рано утром.

– Уехала? Куда?

– Она отправилась в гости к Хелен Терри в Манчестер, – пояснила тетя Шарлотта.

– К Хелен?

– Это ее одноклассница. Хелен звала ее к себе с тех самых пор, как они закончили школу в позапрошлом году. Дженни просто устала уклоняться от приглашений и решила съездить, чтобы покончить с этим раз и навсегда.

– Вот как. А она… ничего вам не говорила… не просила передать… – Анна совершенно смешалась и замолчала.

– Ты о чем?

– Да так, ни о чем.

Тетушка подозрительно уставилась на племянницу сквозь высокий фужер, который проверяла на предмет чистоты в свете солнечных лучей.

– Надеюсь, ты не собираешься явиться на полдник в таком виде?

Анна оглядела свое зеленое платье.

– В таком… А почему нет?

– Ты что, забыла, что викарий придет с визитом?

– Викарий? О…

– Анна, проснись! Да что с тобой сегодня происходит?

Со смущенным смешком Анна пожала плечами.

– Не знаю, – ответила она правдиво. – Что-то я никак не соберусь с мыслями. Сейчас поднимусь наверх и переоденусь.

Грустная и подавленная, Анна прошла по коридору к центральному холлу, машинально проводя пальцами по дубовой обшивке и еле переставляя ноги. У подножия лестницы она услыхала шум открывающейся парадной двери и обернулась.

Дверь открылась, Броуди вошел в холл и остановился, увидев ее. В ярком солнечном свете, струившемся сквозь цветные стекла, его лицо окрасилось в розовый цвет, а каштановые волосы вспыхнули пожаром. Высокая, стройная фигура, любимое лицо… Он был необычайно хорош, но настоящей погибелью для нее стала робкая, выжидательная надежда, светившаяся в его глазах.

Ни о чем не думая, Анна бросилась ему навстречу с сияющим лицом и раскрытыми объятьями. Она прервала его смех звонким и щедрым поцелуем, повисла у него на шее, а он подхватил ее и закружил по воздуху.

Они долго стояли, обнявшись, глядя в глаза друг другу, пока Анна наконец не спохватилась и не спросила:

– Что случилось? Почему ты так рано вернулся?

– Нет, ничего не случилось. Эйдин рассказал мне, что ты сделала, и мне до смерти захотелось тебя увидеть.

– А… что я такое сделала?

– Ты наняла детектива, чтобы расследовать убийство Мэри.

– Ах вот ты о чем!

Она сделала движение, собираясь отвернуться, но Броуди схватил ее за плечи и удержал.

– Эйдин не должен был тебе говорить, – краснея и пряча лицо, сказала Анна.

Джон бережно заставил ее поднять голову.

– Да, я знаю. Он нечаянно проболтался, у него просто вырвалось. Никто никогда для меня ничего подобного не делал. Спасибо тебе.

– Не за что, – застенчиво прошептала она.

– Почему ты не хотела, чтоб я знал?

Анна принялась лихорадочно подыскивать правдоподобное объяснение.

– Потому что… Я подумала: вдруг ничего не будет найдено в твое оправдание? Не хотелось разочаровывать тебя понапрасну.

Броуди улыбнулся и покачал головой:

– Я тебе не верю, милая Энни. Ты мне не сказала, потому что боялась – вдруг я подумаю, что ты ко мне неравнодушна? Ведь так оно и есть, верно?

Не успела она ответить, как он снова ее поцеловал, и тогда уж ей стало не до разговоров. Но в конце концов, продолжая прижиматься к нему всем телом, она оторвалась от его губ и сказала:

– Я тебе не говорила, потому что боялась, что ты не упустишь случая воспользоваться таким преимуществом. Как видишь, я была права.

Ему удалось возобновить и продолжить свой поцелуй, затянувшийся до бесконечности, и это ощущение показалось ей таким прекрасным, правильным, гармоничным и цельным, что последние сомнения развеялись у нее в душе. Она отдалась ему телом и душой без сожаления.

Они вместе вздрогнули и обернулись, когда раздался громкий стук в дверь. За цветным стеклом виднелся солидный черный силуэт викария.

– Преподобный Бьюри! – шепотом простонала Анна, высвобождаясь из объятий. Броуди выругался.

– Мы еще не закончили.

Они стояли прямо напротив двери стенного шкафа. Не успела Анна даже рот раскрыть, как Броуди распахнул эту дверь и затащил ее внутрь.

– Что ты делаешь?

– Ш-ш-ш…

Через секунду они услыхали голос горничной, приветствующей викария, а затем звук ее шагов: оставив гостя в холле, она отправилась доложить хозяйке о его приходе. Анна стояла молча, затаив дыхание и боясь шевельнуться.

– О, преподобный Бьюри, вот и вы, – заворковала тетя Шарлотта.

Между тем Броуди принялся медленно и неторопливо расстегивать платье Анны. Она тихо ахнула, пораженная таким черным коварством, и вцепилась ногтями ему в запястья.

– Моя племянница спустится через минуту. Разве Делия не взяла у вас шляпу?

Анна похолодела от страха. Броуди уже расстегнул все платье сверху донизу и теперь принялся за крючки корсета. А что, если тетя Шарлотта захочет положить шляпу викария в стенной шкаф?

– Мы надеялись, что сэр Томас сможет к нам присоединиться, но он не вполне…

Броуди в нетерпении разорвал на ней сорочку, заглушив ее испуганный крик поцелуем, обжигая ласками ее обнаженную грудь. Шаги удалились в малую гостиную – в ту самую комнату, к стене которой с обратной стороны была прижата спина Анны.

– Повернись кругом.

Колени у нее дрожали и вовсе не из страха быть обнаруженной.

– Что?

– Повернись, – скомандовал он громче.

Сквозь стену ей был явственно слышен суховатый смешок викария и голос тетушки, предлагающий ему шерри. Броуди повернул ее спиной к себе и прежде, чем она успела хоть что-то сообразить, запустил обе руки ей под юбки, задирая их кверху до самой талии.

– О мой бог, – простонала Анна, хватаясь обеими руками за крючки для одежды у себя над головой.

– Я знал, что ты меня хочешь, Энни, – пробормотал Броуди, осыпая поцелуями ее шею.

Было слышно, как викарий рассуждает о намеченной на следующую неделю благотворительной распродаже.

– Зачем ты это делаешь? – отчаянным шепотом спросила Анна.

Шорох нижних юбок и обручей кринолина, с которыми он продолжал возиться, казался ей ужасающе громким.

– Потому что ты сводишь меня с ума. Я все время только о тебе и думаю, не могу не распускать руки, когда ты рядом. Раздвинь ноги.

– Выродок! – прошипела Анна прямо в стену, но покорно сделала то, что он просил. – О… о!

– Тихо, – предупредил. Броуди, тяжело дыша и с трудом удерживаясь от смеха. – Нехорошо получится, если они услышат нас сейчас.

Сквозь стену было слышно, как тетя Шарлотта предлагает использовать свой сад на заднем дворе для августовского чаепития членов женского церковного хора.

– Я тебя ненавижу, Джон Броуди! – чуть не плача, сказала Анна.

– Нет, неправда, я тебе нравлюсь. И тебе нравится вот это, признайся.

– Я тебя терпеть не могу и не выношу того, что ты… Ай!

– Анна! Анна?

Анна опять застыла, услыхав зов тетушки, а вот Броуди и не подумал останавливаться.

– Делия, поднимитесь наверх и посмотрите, где моя племянница.

– Да, мэм.

– Повернись и поцелуй меня, Энни.

– Так вот зачем ты вернулся домой! – проговорила она, задыхаясь. – Совсем не для того, чтобы меня поблагодарить, а просто…

– Поцелуй меня.

Анна выполнила и эту его просьбу.

Словно в тумане, они расслышали шаги горничной.

– Перестань упираться, Энни, дай себе волю, – сказал Броуди, хотя связная речь давалась ему с трудом. – Я могу продержаться гораздо дольше, чем ты.

Никогда раньше ему не приходилось так бессовестно лгать, но Анна об этом не догадывалась.

– Ну давай же, – уговаривал он, настойчиво и нежно лаская ее ладонью, а потом одним пальцем, – не сопротивляйся, милая моя.

Она решила последовать его совету, но тело уже не подчинялось ей. Анна оцепенела, беспомощно всхлипывая, а когда из ее груди вырвался крик, Броуди едва успел зажать ей рот рукой. Сама не понимая, что делает, она вцепилась зубами ему в ладонь, и эта внезапная боль подстегнула его. Он заглушил свой собственный крик, зарывшись лицом ей в волосы и тесно прижимая ее к себе.

– …в спальне ее нет, мэм, и Джудит тоже ее не видела.

Броуди повернул Анну лицом к себе и крепко обнял, тяжело дыша и целуя ее.

– Разве ты не прогнала Джудит? – спросил он с упреком, когда смог заговорить.

Ее нежная, атласная кожа покрылась влагой, волосы рассыпались по плечам. Она молчала.

– Ты что, обиделась? Я сделал тебе больно?

Анна ничего не ответила, но, как ему показалось, покачала головой.

– Не злись на меня, Энни, я ничего не мог с собой поделать. Я больше так не буду, честное слово.

Оба прекрасно знали, что это неправда. Броуди помог ей натянуть платье, общими усилиями они нащупали и застегнули пуговицы. Снаружи больше не было слышно голосов. Очевидно, тетя Шарлотта повела викария в столовую.

В темноте Анна не видела его лица, лишь ощутила его дыхание, а потом и шепот у себя на губах, легкий, как поцелуй.

– Я понимаю, почему ты напугана, и ни в чем тебя не виню. На твоем месте я бы тоже не захотел иметь ничего общего с типом вроде меня. Как ты вообще можешь испытывать ко мне какие-то теплые чувства – не понимаю. Но тебе это удается.

Он помолчал, опустив руки ей на шею и тихонько поглаживая большими пальцами горло. Его низкий голос зазвучал еще более взволнованно и страстно.

– Не отказывайся от того, что у нас есть, Энни. Прошу тебя, позволь мне любить тебя, пока есть возможность. Разве так уж важно, что это не навсегда?

Горячие слезы покатились по ее щекам, обжигая ему пальцы, он услышал, как она судорожно вздыхает.

– Ради бога, прошу тебя, не плачь. Не надо грустить, все хорошо. Пусть у нас все будет хорошо, пока есть время. Я люблю тебя, Энни. Я люблю тебя.

Она прерывисто вздохнула и сказала ему правду:

– Я тоже люблю тебя.

Броуди закрыл глаза, его беспокойные руки замерли. Анна обняла его; несколько бесконечных минут они стояли, упиваясь грустью и сладкой болью своей любви. Потом она высвободилась и отерла слезы.

– Вот уж не думала, что буду признаваться тебе в любви, – прошептала она, всхлипывая, – в стенном шкафу.

Долго сдерживаемый счастливый смех вырвался из его груди. Анна тоже не удержалась, и очень скоро они смеялись, зажимая друг другу рты, чтобы не привлечь к себе внимания.

– Скажи еще раз, – шепотом попросил Броуди.

– Я люблю тебя.

– Я люблю тебя, Энни. Когда это началось?

Анна попыталась вспомнить.

– Я не уверена. Прошлой ночью? Нет, гораздо раньше. Когда ты сказал моей тете, что Милли может жить у нас в доме. Нет-нет, еще раньше! Когда ты пожалел несчастного мистера Траута. Нет, погоди… Я не знаю! Мне кажется, я люблю тебя уже очень давно.

Ей хотелось спросить, когда он сам ее полюбил, но она постеснялась. Вместо этого Анна его поцеловала с отчаянной, неведомой ей раньше нежностью, надорвавшей ему сердце.

– О господи, Энни, как я смогу расстаться с тобой?

Она вздрогнула, как от удара, и Броуди понял, что она неверно истолковала его слова.

– Мне придется вернуться на работу, – поспешно объяснил он.

Говорить и даже думать об окончательном расставании ему было не под силу. Так же, как и ей.

– А-а, – с облегчением вздохнула Анна, – жаль, что я не могу тебя проводить.

Броуди усмехнулся. Анна услыхала, как он возится с дверью, и вот она распахнулась, впустив свет и прохладный воздух в их тесное укромное убежище.

Оба они растерянно заморгали, привыкая к солнечному свету.

– Что ты скажешь своей тете?

Анна начала приводить в порядок волосы.

– Понятия не имею.

– Как ты хороша, – сказал Броуди, любуясь ею… – Ты просто бесподобна.

– Почему ты говоришь мне комплименты? – Ей уже давным-давно хотелось задать ему этот вопрос. – На самом деле я вовсе не хороша, но почему ты думаешь иначе?

– Потому что так оно и есть. Сейчас у меня просто нет времени перечислять тебе все доводы.

Она смущенно вспыхнула и отвернулась.

– Может, скажешь мне сегодня вечером?

Броуди с улыбкой обнял ее.

– Непременно, – пообещал он. – Я тебе все объясню, даже покажу. А теперь беги, Энни, пока нас не застукали. Я уйду сразу после тебя.

Анна не двинулась с места, и он только после этого заметил, что по-прежнему держит ее за плечи.

– Иди, – повторил Броуди, разжав руки, и проводил ее взглядом, пока она торопливо пересекала холл.

Уже на ступенях лестницы Анна обернулась и с улыбкой послала ему воздушный поцелуй. Она улыбалась, но на ее лице все еще блестели слезы.

 

Глава 25

Все сошлись на том, что такой прекрасной погоды, как в этот день, не было за весь год. На небе ни облачка, воздух сладок, как свежие цветы. На Хэдли-Хилл не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка. Ясное послеполуденное небо особенно порадовало всех еще и потому, что традиционные пикники для служащих судостроительной компании Журдена два раза подряд за последние годы срывались из-за дождя.

– Взгляните вон туда, – сэр Томас указал направление дрожащей рукой. – Видите таможенную контору вон там, внизу, за деревьями?

– Да, сэр, я ее вижу, – ответил Эйдин.

– Вас еще на свете не было, когда они снесли старый док, чтобы ее построить. А потом рядом поставили почту и акцизное управление. Все изменилось, мальчик мой. Город разросся втрое с тех пор, как я был в вашем возрасте.

– Да, сэр, вы совершенно правы.

Эйдин заговорщицки улыбнулся Анне. Она улыбнулась в ответ, молча выражая ему свою признательность. На самом деле Эйдину О’Данну было уже лет восемь или девять, когда снесла старый док, но никому из них не хотелось спорить в этот день с сэром Томасом. Сидя в своем кресле на колесах, закутанный в халат с меховой опушкой, он оказался в центре всеобщего внимания. Рабочие и служащие окружили его со всех сторон, почтительно выслушивая его воспоминания.

– Когда я был мальчишкой, Чайлдуолл и Аллертон были просто голыми холмами, – продолжал он, указывая вдаль. – Там ничего не было, кроме полей и пастбищ. То же самое было на Эвертон-Хилл, хотя на Токстет уже успели выстроить пару особняков, насколько я припоминаю. Помню, как начали разбивать на участки поля Мосслейк…

Анна издалека заметила Милли. Та медленно преодолевала крутой подъем к вершине холма, и приветственно помахала ей рукой. Милли помахала в ответ, шутливо закатив глаза в знак того, что совсем выбилась из сил, и направилась к женщинам, которые уже хлопотали вокруг длинных столов, расставляя принесенное на пикник угощение.

Приход Милли обрадовал Анну: та поначалу отнекивалась и всячески давала понять, что ждать ее не стоит. «Нет, без тебя никакого праздника не получится, – возражала Анна. – Ты никогда раньше не отлынивала». Милли пыталась объяснить, что теперь все изменилось, но Анна не желала слушать и обрадовалась вдвойне, убедившись, что ее доводы возымели действие.

Она почувствовала легкое прикосновение к своему локтю и обернулась. Сердце учащенно забилось у нее в груди, как всегда в последнее время, когда Броуди оказывался рядом. Его пальцы легкой, незаметной лаской скользнули вверх от ее локтя к плечу.

– Привет, – сказала Анна, хотя они разговаривали друг с другом всего десять минут назад.

Ей нестерпимо хотелось провести рукой по его взъерошенным каштановым волосам, в которых солнце высветило отдельные золотистые пряди, а еще больше – спрятать лицо у него на груди, там, где ворот рубашки был расстегнут, и вдохнуть опьяняющий мужской запах, свойственный только ему одному. Она не сделала ни того ни другого, но заметила, как раздуваются и чутко вздрагивают его тонко вырезанные ноздри, а в голубых глазах загорается тайный, ей одной знакомый огонек.

Анна поняла, что он знает.

– Если собираешься капитулировать, тебе следует сдать оружие.

– Что? Ах, это…

Она улыбнулась и протянула ему крокетный молоток, который продолжала машинально сжимать в руке, сама того не замечая.

– Как продвигаются дела у нашей команды?

– Успешно с тех пор, как ты ушла, – засмеялся Броуди, обнажив ровные белые зубы.

Анна вздернула подбородок с преувеличенно оскорбленным видом.

– Я перестала играть, – призналась она, понизив голос, – потому что мне хотелось смотреть на тебя.

«На твои красивые длинные ноги, на широкие плечи, такие сильные и мускулистые, на ловкость твоих движений…» – добавила она мысленно.

Его смех затих. Несколько долгих секунд они стояли, глядя друг на друга и не слыша, не замечая ничего вокруг. Казалось, прошли века, а не полдня с тех пор, как они в последний раз занимались любовью. Его чувственный, щедрый рот манил ее. Анна задрожала от слабости, словно умирала от голода.

– Ник! – раздался чей-то оклик у него за спиной, и ей пришлось опустить глаза. – Скорей, Ник, сейчас твоя очередь!

– Тебе лучше уйти, – тихо сказала Анна.

– Я предпочел бы поцеловать тебя.

– Я тоже.

Броуди испустил страдальческий вздох, повернулся и пошел прочь.

Старательно избегая изумленного взгляда Эйдина, Анна принялась отыскивать глазами Милли. Ее не было видно среди дам, которые накрывали столы для пикника, она не присоединилась к мамашам, водившим хоровод с детьми в тени раскидистых дубов, не пошла смотреть на игроков в крокет, не села в шезлонг под парусиновым навесом рядом с почтенными матронами.

Наконец Анна заметила знакомую темную головку. Держа спину прямо, вытянув руки по швам, Милли спускалась по тропинке, ведущей вниз с холма. Покинув гостей, окружавших сэра Томаса, Анна поспешила вслед за подругой.

– Милли! – позвала она.

Ее подруга замедлила шаг, но не обернулась.

– Мне не следовало приходить, – вздохнула она, когда Анна, запыхавшись, догнала ее. – Я так и знала.

– Что случилось? Тебя кто-то обидел? Кто-то что-то сказал?

На лице у Милли промелькнуло горестное выражение, но она так ничего и не ответила.

– Идем со мной, Милли. Вот сюда, я расстелила одеяло…

Она просунула руку под локоть подруги и ласково потянула ее за собой, стараясь по лицу Милли догадаться, что с ней случилось.

– Ты ведешь себя неразумно, Анна. Нельзя так поступать на глазах у всех этих людей. Тебе вообще не следует появляться в обществе вместе со мной.

– Это ты ведешь себя глупо! Как ты можешь так рассуждать? – горячо возразила Анна. – Мы сядем вот здесь, под деревом, и никто нас не потревожит. Кто с тобой говорил? Что случилось?

– Ничего. Это не имеет значения.

Подруги опустились на расстеленный Анной плед, причем Милли повернулась спиной ко всей компании. Анна поняла, что ей не хочется обсуждать неприятный эпизод, и не стала расспрашивать Милли. Некоторое время они сидели молча. Анна ела вишни и, чувствуя себя ужасно распущенной, бросала косточки в траву.

С того места, где они расположились, виднелось устье реки и смутно темнеющие вдалеке холмы Уэльса. Позади них расстилалась вересковая пустошь Грейт-Хит, а с южной стороны вздымались Пеннинские горы. Анна машинально отметила про себя, что листья на деревьях налились глубоким, темно-зеленым цветом, как будто устали и готовы вот-вот облететь. Птенцы тоже выросли и оперились. Ей стало грустно. Она частенько грустила в последнее время, но гнала от себя печальные мысли, не позволяя им разрушить свое хрупкое счастье. Ей не хотелось грустить. Особенно сейчас.

– Я наняла адвоката, – внезапно сказала Милли. – Я тебе еще не говорила?

– Ты говорила, что собираешься его нанять.

– Его зовут Мэйсон.

– Мистер Мэйсон хороший адвокат? – поинтересовалась Анна.

– Дело в том, что его фамилия Мактавиш. Мэйсон Мактавиш.

– Вот как?

– Да, он очень хороший адвокат.

Анна не смогла удержаться от вопроса:

– Ты рассказала ему, почему оставила Джорджа?

Милли со вздохом опустила глаза и уставилась на свои руки.

– Да, пришлось рассказать. Он утверждает, что иначе нельзя.

– Наверное, он прав.

Анна умолкла, борясь с чувством обиды и разочарования, потому что Милли нашла возможным довериться постороннему человеку, мужчине, а не ей, своей лучшей подруге.

– Жаль, что я живу не здесь, – вздохнула Милли, опираясь на руки и откидывая голову, чтобы полюбоваться голубым небом сквозь зеленые ветви дуба. – Вдали от городской толпы. Я так устала… Если бы я жила в деревне, то могла бы вновь начать писать. Джордж мне не разрешал. Я тебе не говорила? Это было… одно из тех занятий, которых он не одобрял.

Почувствовав, как открывается брешь в стене замкнутости, окружавшей Милли, Анна решила рискнуть.

– Почему ты так несчастна? Расскажи мне, что было у тебя с Джорджем.

Одного взгляда на лицо подруги – отчужденное, несчастное, пристыженное – оказалось довольно, чтобы заставить ее пожалеть о своем опрометчивом порыве.

– Прости, мне не следовало спрашивать, но ты мне так дорога, что я бы хотела…

– О, это все моя вина! Я не могу… Прости меня, Анна, но я… все еще не могу заставить себя рассказать об этом. Пока еще нет.

– Ну так не будем об этом говорить. – Анна принялась торопливо подыскивать новую тему. – Мне кажется, моему отцу сегодня гораздо лучше. Посмотри на него, он так энергичен и оживлен.

– А как его здоровье?

– Не очень хорошо. По правде говоря, с каждым днем ему становится хуже. Он все путает, принимает Джо… принимает Николаса за моего брата. А меня… – Она безрадостно рассмеялась. – Иногда мне кажется, что он вообще не помнит, кто я такая.

Примерно так же отец относился к ней и раньше, когда был совершенно здоров, но ей не хотелось в этом признаваться.

– А когда возвращается Дженни? – спросила Милли, чтобы отвлечь подругу от горьких мыслей.

– Я точно не знаю, – пожала плечами Анна.

– Визит довольно сильно затянулся, тебе не кажется?

– Да.

«И пожалуй, грозит затянуться еще бог знает насколько», – подумала Анна. Ей следовало бы отправить Дженни письмо, написать, что все прощено и забыто; она подозревала, что кузина только этого и ждет. Однако Анне требовалось время. Ее рана все еще кровоточила, а ей хотелось, чтобы прощение было искренним и шло от сердца.

Дженни поступила глупо и бесчестно, но теперь сама страдала от собственного вероломства. Больше всего Анну огорчала одна мысль: что бы ни случилось, прежних отношений им уже не вернуть. Они могут простить друг друга, но то, что между ними произошло, никогда не будет забыто.

– Ого! Ты только посмотри!

Анна обернулась и прислушалась. Около дюжины мужчин без сюртуков и воротничков (и среди них Джон) образовали полукруг на берегу реки и дружно затянули «Когда в долине цвели фиалки». У них вышел прекрасный хор на четыре голоса.

– Я и представить себе не могла, что Николас так хорошо поет! – воскликнула Милли.

Анна думала в точности то же самое. Голос Джона отчетливо доносился до нее, перекрывая все остальные голоса, – сильный, звучный баритон, отлично поставленный, без единой фальшивой ноты. Звуки этого прекрасного, теплого, богатого обертонами голоса едва не заставили ее расплакаться. Сделав над собой усилие, Анна улыбнулась.

Мужчины стояли, положив руки на плечи друг другу, не стесняясь своего приподнятого настроения и не пытаясь его сдерживать. Пожалуй, они вкладывали в пение чуточку больше усердия, чем требовалось. Анна заподозрила, что где-то по рукам гуляет бутылка, но никто не был пьян: они были просто в отличном настроении. «Вот и хорошо, – подумала она, чувствуя, как ощущение счастья пополам с горечью разрастается в ее собственной груди, и закрыла глаза, чтобы его удержать. – О, Джон, – шептала она про себя, – о, мой дорогой…»

– Ты его очень любишь, правда?

Анна заглянула в доброе, мудрое и печальное лицо Милли. Все, что она могла, это кивнуть в ответ. Броуди подошел к ним несколько минут спустя.

– Это что такое? – спросил он, поднимая с одеяла сделанный ею эскиз.

Анна отняла у него листок:

– Еще одно жестокое разочарование.

Это был набросок акварелью: его портрет. До сих пор все ее живописные опыты сводились к натюрмортам с цветами и фруктами да к нескольким робким попыткам изобразить пейзаж. Старательно не замечая его вопросительно выгнутую бровь, она спрятала рисунок в ридикюль.

– Надеюсь, это не означает, что ты собираешься снова взяться за скрипку?

Он сел на расстеленный плед и звонко чмокнул ее в щеку, от души смеясь над ее надутыми губками. Анна покраснела, ничуть не обидевшись. Ей нравилось, когда он над ней подшучивал, но она сделала вид, будто оскорблена до глубины души.

– Да надо бы. Чтоб тебя как следует проучить.

– Как вы себя чувствуете, мисс Милли?

– Очень хорошо, благодарю вас. А вы сегодня в голосе, как я заметила.

– Правда? Мне тоже так показалось, – без ложной скромности ответил Джон.

Анна сидела и слушала, как они перебрасываются шутками, радуясь их дружеским отношениям и в то же время ужасаясь тому, что даже ее лучшая подруга принимает Джона Броуди за ее мужа. Сама она уже стала понемногу привыкать к невероятному положению, в котором оказалась, но сейчас абсурдность сложившейся ситуации вдруг поразила ее с новой силой.

– Э-э-э… Ник, не могли бы вы… могу я переговорить с вами?

Застенчивый голос принадлежал Максу Бейтсли, главному инженеру компании Журдена. Анна приветственно улыбнулась ему, а он смутился и густо покраснел, на тощей шее у него задергался кадык. В проектировании компактных корпусов и трехлопастных гребных винтов Макс не знал себе равных, но вот общаться с людьми, особенно с женщинами, совершенно не умел.

Броуди поднялся и отошел вместе с ним на несколько шагов.

– Мне пора идти, – заторопилась Милли. – Спасибо тебе за приглашение.

– Но ты же только что пришла! – с досадой возразила Анна. – Прошу тебя, не уходи, ты даже не поела и…

– Мне действительно пора. – Подруги взялись за руки.

– Я жалею, что заставила тебя прийти, – призналась Анна. – Что бы я ни делала, тебе становится только хуже. Я поступила эгоистично: мне просто хотелось тебя видеть.

– Глупости! Я тоже хотела тебя видеть.

– Ты придешь меня навестить?

– Нет.

У Анны вытянулась лицо.

– Но зато ты могла бы прийти и навестить меня, – поспешно добавила Милли.

– Я так и сделаю! Завтра же.

– Только не завтра, глупенькая. Как-нибудь на будущей неделе. Я пришлю тебе записку.

– Черт бы тебя побрал, Милли! – с досадой воскликнула Анна.

Милли раскрыла рот от изумления. Анна покраснела от смущения и начала оправдываться:

– Николас иногда так говорит. Это я у него подцепила.

– Вот и прекрасно, – с неожиданной для Анны страстностью одобрила ее Милли.

Они расцеловались, а потом Анна с грустью проводила подругу взглядом. Милли шла с высоко поднятой головой, словно бросая всем вызов.

– Представляешь, Энни, на этот раз я почти понял, что он мне говорил, – сказал Джон, вновь присаживаясь рядом с ней на одеяло и удивленно качая головой.

Она улыбнулась:

– Тебе следовало бы стать инженером.

– Ты так думаешь?

Анна заметила отблеск своей собственной грусти, промелькнувший в его ясных голубых глазах, и нежно провела пальцами по его щеке.

– Где Милли? – спросил он уже более спокойным тоном.

– Она… решила уйти. Я чувствую себя такой… – Анна беспомощно всплеснула руками. – Она страдает, а я ничем не могу ей помочь.

– Ты поддерживаешь ее своей дружбой.

– Но люди так жестоки, Джон! Люди, которых она считала своими друзьями, отказываются ее принимать. Как будто она… прокаженная.

Броуди взял ее за руку, сгибая и разгибая пальцы, перебирая их по одному.

– Милая моя… Если бы я с самого начала знал, каким адом все это обернется для тебя… если бы я мог хоть в отдаленной степени представить себе, как ты живешь, какие правила действуют в твоем мире и чем ты рискуешь, связавшись со мной…

– Только не говори, что ты не ввязался бы в это дело.

– Нет, не ввязался бы. Мне невыносима мысль о том, что люди будут обращаться с тобой, как с Милли. Даже хуже. Если они узнают правду о нас, тебе будет гораздо хуже, чем ей.

Этого Анна отрицать не могла.

– Но я ни о чем не жалею. Я не стала бы ничего менять в нашем прошлом. Хотя нет, кое-что я бы изменила. Я пришла бы к тебе раньше.

Броуди заглянул в ее золотисто-карие глаза – серьезные, правдивые, сияющие любовью.

– Хотел бы я… – Он стиснул ее руку. – Хотел бы я быть благородным джентльменом, – прошептал он. – Ради тебя.

Анна закрыла глаза:

– Разве я тебе не говорила, что ты…

Она умолкла, услыхав шелест травы у себя за спиной. Кто-то опять вознамерился нарушить их уединение. Это был Эйдин.

– Привет, – нерешительно начал он.

Броуди торопливо отпустил ее руку – виноватым жестом, как ей показалось. Она заметила его отчужденность и взглянула на него с удивлением, а потом с пониманием. Он пытался ее защитить. Защитить то, что сам однажды в гневе назвал «белоснежной чистотой ее репутации». Теперь он больше заботился о ее добром имени, чем она сама. Анна растрогалась до слез.

Она сама взяла его за руку и крепко сжала ее.

– Представляете, – выпалила она, обращаясь к О’Данну и решительно сжигая за собой мосты, – Джон не считает себя джентльменом! Вам когда-нибудь приходилось слышать нечто более нелепое?

Броуди принялся перебирать бахрому пледа, чтобы скрыть свое замешательство. Зачем она говорит подобные вещи Эйдину?

О’Данн спрятал руки в карманы и окинул их обоих задумчивым взглядом.

– Я адвокат, мне приходится выслушивать множество нелепостей в силу моей профессии. Но в данном случае я не стал бы называть высказанное мнение «нелепостью». Я скорее счел бы его следствием неосведомленности.

И Анна, и Броуди растерянно моргали, ожидая дальнейших разъяснений.

– Что такое джентльмен? – задал О’Данн риторический вопрос. – Богатый господин с дворянским титулом? По моим наблюдениям, это не так. Я полагаю, что джентльмен должен обладать традиционными добродетелями, такими, как верность и преданность, мужество и честность, порядочность и справедливость. Некоторые предпочитают называть это «спортивным поведением», умением играть по правилам. Все эти качества человек может унаследовать (что, конечно, проще, но отнюдь не всегда происходит само собой), либо воспитать в себе. Второе труднее, зато и заслуга больше. В последнем случае человек может сделаться джентльменом, используя все, чем располагает, в том числе свои собственные знания, труд и находчивость.

Он улыбнулся, покачиваясь с пятки на носок.

– Если вы следили за моей мыслью, Джон, полагаю, вы согласитесь со мной в том, что у вас не меньше прав на звание джентльмена, чем у кого бы то ни было на этом холме.

Несколько секунд прошли в молчании, потом Анна с тихой страстностью в голосе воскликнула:

– Слушайте, слушайте! <Возглас, принятый в английском парламенте, когда члены какой-либо партии хотят поддержать своего оратора.>

Броуди почувствовал, как краска заливает ему щеки, и поборол в душе трусливое желание опустить голову, чтобы скрыть смущение.

– Спасибо вам, Эйдин, – сказал он просто. – Я этого не забуду. Вы стали мне настоящим другом.

О’Данн пожал плечами, давая понять, что все это пустяки, причем его собственные щеки подозрительно порозовели. Они обменялись еще несколькими словами – ни к чему не обязывающими, но полными скрытого смысла, понятного только им троим, – и вскоре адвокат оставил их наедине друг с другом.

Анна улыбнулась довольной улыбкой.

– Можешь положить голову мне на колени и вздремнуть, – предложила она.

«Никогда не говорите „вздремнуть“, если имеете в виду послеобеденный отдых», – припомнил Джон. Он изумленно вздернул бровь:

– Что?

– Мне всегда хотелось, чтобы во время пикника любимый мужчина уснул, положив голову мне на колени.

– А как насчет твоей тетушки? – усмехнулся Броуди. – Наверняка она скажет, что это неприлично.

Анна усмехнулась в ответ:

– Я знаю.

Джон растянулся на земле и опустил голову ей на колени. Его длинные ноги не помещались на пледе, и он вытянул их на траву. Она положила одну руку ему на грудь, а пальцами другой принялась перебирать волосы. Он закрыл глаза. На губах у обоих играли совершенно одинаковые счастливые улыбки. Анна ощущала острое, почти нестерпимое желание поцеловать его в губы, и лишь волнующая мысль о том, что она непременно сделает это позднее, когда они действительно останутся наедине, удержала ее от неразумного порыва.

Она заметила кузена Стивена на другом конце поляны, у облупленного каменного парапета, ограждавшего берег реки. Он был занят разговором с Мартином Доуэрти. Унылые, как вороны на погосте, оба они чувствовали себя не в своей тарелке, оба явно страдали от жары в своих строгих повседневных костюмах, в которых ходили на работу.

Неподалеку от них, в середине кружка, образованного женами и дочерьми служащих компании Журдена, восседала ее тетушка. Большинство дам выбрали для себя шезлонги или садовые стулья, но некоторые – утерявшие всякое представление о приличиях, как, например, Анна, – отдали предпочтение расстеленным на траве пледам. «Какой выговор устроит мне завтра тетя Шарлотта по этому поводу?» – спросила себя Анна без особого любопытства.

Кроме того, она заметила, что почти все женщины захватили с собой шитье или вязанье; одна из них читала вслух из какой-то нравоучительной книги. «Зачем в таком случае вообще ходить на пикники? – удивилась Анна. – Неужели только для того, чтобы продолжать то же скучное занятие, которому они каждый день предавались дома?»

В последнее время они с Джоном часто проводили вечера вне дома, и Анна была в восторге от новой возможности развлечься. Как это чудесно – посещать разные места в городе, да притом в любое время! Концерты, балы, вечеринки, даже несколько фривольные спектакли в мюзик-холле. И не под бдительным надзором тетушки, а в сопровождении человека, в которого она влюблена! Никогда раньше она не знала такой свободы – внутренней и внешней. Это было подлинное освобождение духа.

Они идеально подходили друг другу – и не только в постели. Анна удивлялась себе, она совершенно не ощущала вины. Вот и сейчас она смотрела на свою тетушку и на окружающих ее дам, силясь представить себе, как бы они стали заниматься (не говоря уж о том, чтобы наслаждаться!) всем тем, что они с Джоном вытворяли в постели, но у нее ничего не получалось. И при этом ей даже не приходило в голову спросить себя: «Что со мной не так?» Подобные соображения перестали ее волновать. Если с ней что-то не так, решила Анна, ей все равно. Для нее это больше не имело значения.

В глубине души она твердо знала, что в страсти, толкавшей их друг к другу, нет ничего постыдного или противоестественного. Наоборот, она была уверена, что именно те женщины, которые переносят близость с мужьями как пытку – в полуобморочном состоянии, стиснув зубы, в темноте, в одежде – являются жертвами обмана, более вредного, чем любое извращение, какое только можно вообразить. Тут уж точно речь шла о заговоре!

«Только вот… с какой целью составлен этот заговор? – удивлялась про себя Анна, покусывая травинку и с трудом удерживаясь от искушения пощекотать ею Джону нос. – Почему все остальные мужчины не похожи на него? Почему они не хотят, чтобы их жены получали удовольствие? Бессмыслица какая-то».

Броуди со знанием дела рассказал ей (откуда у него такая уверенность, ей даже спрашивать не хотелось), что почтенные, солидные мужья – те самые, что вместе со своими женами устанавливают правила поведения в обществе и бдительно следят за их соблюдением – не брезгуют услугами проституток. Все выглядело так, будто мужчины решили разделить женщин на две взаимоисключающие категории: жены и шлюхи. Как странно! И как грустно.

А то, что было у нее с Броуди, называлось прелюбодеянием, незаконной связью, адюльтером. Ужасное, позорное слово. Еще несколько месяцев назад Анна заливалась краской, услыхав его, а сейчас не находила в своей душе ни капли раскаяния. Только об одном приходилось сожалеть: это не могло продолжаться вечно. Однако Анна не желала думать о будущем. Она твердо решила жить сегодняшним днем.

Все, что у нее было, – это прекрасное «сейчас», счастье, о котором она даже мечтать не смела с Николасом в самые первые, полные восторженного ожидания дни помолвки, когда она поверила, что каким-то чудом он ее полюбил и все ее заветные чаяния сбылись. То, что она получила сейчас, оказалось совсем иным – великолепным, неизмеримо превосходящим все ее наивные представления о счастье. Любовь к Николасу была фантазией девочки, воспитанной в уединении и ничего не знающей о жизни. Любовь к его брату стала воплощением желаний женщины.

– О чем ты думаешь?

О чем бы она ни думала, ее мысли всегда возвращались к нему, вращались вокруг него.

– О тебе. Между прочим, я думала, ты спишь.

Он лениво усмехнулся:

– Я не смог уснуть. На такой подушке не очень-то и заснешь: она не дает забыться.

– Тебе неудобно?

– Я этого не говорил.

Они обменялись понимающими взглядами.

– А не пора ли нам собираться домой? – предложил Джон.

– Мы еще даже не поели.

– А какую еду ты для нас захватила?

– Холодный ростбиф, салат, несколько пирожков. Имбирное пиво.

– М-м-м… – задумчиво протянул Броуди. – Мы могли бы унести все это домой и съесть прямо в постели.

Анне понравилась такая перспектива.

– Возможно, – согласилась она.

– Но мы подадим людям повод для сплетен.

– Несомненно.

– Они догадаются, что у нас на уме.

– Безусловно.

– Должно ли это нас беспокоить?

– Ни в малейшей степени.

Они дружно поднялись с земли и начали с неприличной поспешностью складывать плед.

 

Глава 26

– И боже упаси, чтобы в наших глупых женских головках завелась хоть одна серьезная мысль, – объясняла Милли, глядя, как Анна поливает папоротники в оранжерее. – Мужчины хотят видеть нас кроткими, пугливыми и покорными. Целиком и полностью зависящими от них. Ничего не смыслящими в том, что требует умственной деятельности, – и прежде всего в политике. А потом, положив столько трудов, чтобы обзавестись в доме безмозглым, абсолютно невежественным существом женского пола, они удирают от нас в свои мужские клубы! Стоит ли этому удивляться?

– Прошу прощения, – неожиданно раздался мужской голос у них за спиной.

Милли прекратила свое взволнованное хождение взад-вперед, а Анна выглянула сквозь пышную бахрому листьев папоротника. В дверях стоял ее кузен.

– Привет, Стивен, – любезно кивнула она. – Что-то ты рано вернулся домой. Я сама сегодня ушла пораньше, потому что…

– Мне надо с тобой поговорить.

Анна выпрямилась:

– А нельзя ли подождать? Мы с Милли как раз собирались…

– Это неотложный разговор.

– Понятно.

Она бросила на Милли взгляд, полный замешательства. Ее подруга ответила мгновенной понимающей улыбкой.

– Все в порядке, я не заметила, как время пролетело. Уже очень поздно, мне пора, а то «Патнем» <Крупное английское издательство.> закроется прежде, чем я туда доберусь. Не надо меня провожать, я просто…

– Не говори глупости. – Анна обошла длинный стол, вытирая руки о фартук. – Будь так добр, Стивен, подожди меня здесь.

Стивен сухо кивнул и посторонился в дверях, чтобы пропустить дам.

– Миссис Поллинакс, – еле двигая губами, проговорил он в виде приветствия.

– Мистер Мередит, – ответила Милли почтительным тоном, в котором только Анна уловила насмешливые нотки.

– Не обращай внимания на Стивена, – шепнула Анна, проводив Милли до входных дверей, – в последнее время он зол на весь мир. – Она пожала руку Милли:

– Я так рада, что ты пришла меня навестить. Мне бы хотелось, чтобы ты заходила почаще.

– Я постараюсь: ты вселяешь в меня бодрость. Ты счастлива, это сразу видно. Ты расцвела как роза. Настоящая красавица – другого слова не подберу. Я не шучу, – настойчиво повторила она и улыбнулась, когда Анна скорчила ей рожицу. – Ты просто сияешь. Если бы я не любила тебя так сильно, честное слово, я бы позавидовала.

– Нет, это я тебя люблю. Хотела бы я сделать хоть что-нибудь, чтобы помочь тебе стать счастливой.

– Но ты и так мне помогаешь! Не представляю, что бы я делала без тебя все эти последние недели.

Подруги обнялись. В глазах у обеих стояли слезы.

– А теперь беги обратно, пока твой кузен окончательно не вышел из себя.

Милли завязала под подбородком пышный бант шляпки с опущенными полями и направилась по дорожке к воротам.

Стивен расхаживал взад-вперед мимо длинного стола, Взглянув на его нахмуренное лицо, Анна сразу поняла, что он не столько рассержен, сколько расстроен.

– Не пройти ли нам в гостиную? – нерешительно предложила она, зная, что Стивен при любых обстоятельствах предпочитает официальную обстановку.

Однако, к ее удивлению, он подошел к стеклянным дверям зимнего сада и закрыл их.

– Нет, я не хочу, чтобы нас кто-то услышал.

Анна инстинктивно отступила на шаг. Ей почему-то заранее не хотелось слышать новость, которую он собирался сообщить.

– Случилось что-то плохое?

– Можно сказать и так.

Стивен опять умолк, и у Анны тревожно сжалось сердце.

– Я должна сама угадать, или ты все-таки…

– Речь идет о Николасе.

Она обеими руками ухватилась за ажурный садовый стол, но постаралась сохранить на лице выражение вежливого интереса и больше ничего.

– А в чем дело?

– Я пытался рассказать дяде Томасу, но это все равно что разговаривать со стенкой. Поэтому я пришел к тебе. Возможно, мне следовало поговорить с Эйдином, но больше всего на свете мне хотелось бы избежать скандала.

– Скандала? Стивен, о чем ты говоришь?

Стивен подошел ближе. Анна увидела, что он что-то держит в руке. Листок бумаги.

– Это тебя расстроит, – заметил он с тяжелым вздохом, – но я не знаю, как сказать об этом деликатно.

– О чем сказать?

Никогда в жизни она не видела своего кузена таким подавленным. Ей стало не просто страшно, она пришла в ужас.

– Николас… – Стивен неуверенно замялся, не глядя ей в глаза. Анна прижала ладони к щекам. «Господи боже, – подумала она, – ему все известно».

– Боюсь, что Николас растрачивает деньги компании.

Ей захотелось рассмеяться: чувство облегчения было так велико, что ей трудно было скрыть его.

– Ох, Стивен, – воскликнула она, схватившись за сердце, – как ты меня напугал.

Он окинул ее холодным удивленным взглядом.

– Я говорю серьезно, Анна, это уголовное дело.

– Да нет же, тут какая-то ошибка! Ты что-то неправильно понял, вот и все. Расскажи мне толком, в чем дело.

Анна сложила руки на груди, скрывая облегчение за снисходительной улыбкой.

Стивен оскорбленно поджал тонкие губы:

– Я все понял правильно; единственное, что я недооценил, так это степень твоей ослепленности. Прошу прощения, – добавил он, подняв руку, – это не вполне справедливое замечание. Естественно, ты ему предана.

– Естественно. А теперь расскажи мне, что, по твоему мнению, он сделал?

– Он украл пятьдесят тысяч фунтов.

– Это несусветная чушь.

Стивен ничего не ответил; с полминуты они смотрели друг на друга молча. Анне было очень досадно, но ей пришлось отвернуться первой. На один страшный миг она представила себе, что все это правда. У нее в уме развернулась целая картина во всех деталях: как он это сделал, почему, что будет дальше. Потом занавес опустился, и сцена померкла. Она отказывалась верить.

– Я случайно узнал об этом вчера. Мистер Кэннон из банка упомянул об этом в разговоре. Он сообщил мне, что Ник снял значительную сумму наличными с одного из корпоративных счетов, и намекнул, что столь крупную финансовую операцию было бы разумно обсудить с его коллегами из отдела капиталовложений. Я сделал вид, будто знаю, о чем идет речь.

– И что потом?

– Я пошел к Нику и потребовал объяснений.

– И что же?

– Он все отрицал.

Анна облегченно вздохнула. – Ну вот, видишь, – не слишком уверенно сказала она, – значит, это ошибка.

Стивен нетерпеливо откашлялся:

– Деньги пропали, Анна. Они не переведены на другой счет, они никуда не вложены и не использованы для каких-то капитальных закупок. Они исчезли. А Ник твердит только одно: ему ничего об этом не известно.

– Раз он так говорит, значит, ему ничего об этом не известно. Стивен, это ошибка! Почему ты думаешь, что он лжет?

– Вот почему.

Он протянул листок бумаги, который она уже видела у него в руке. Анна спрятала обе руки за спину: все ее страхи вернулись вместе с сильнейшим сердцебиением. Преодолев минутную слабость, она предприняла жалкую попытку придать голосу невозмутимость:

– Что это?

– Банковский чек. Его подписал Ник. Ты же не станешь отрицать, что это его почерк?

Надежда вернулась – абсурдная, нелепая, совершенно безумная и смехотворная. Это Николас подписал банковский чек, Николас, а не Джон!

Анна с опаской протянула руку, словно собираясь погладить свернувшуюся на солнце змею, и с величайшей осторожностью развернула листок. Слова расплывались у нее перед глазами, она не сразу разобрала их. Она прочитала дату: 20 июля. Неделю назад. Почерк Николаса, который Броуди так старательно и долго учился подделывать. Ей вспомнились те дни в Италии, когда она помогала ему овладеть этим искусством.

Анна нащупала позади себя стул и опустилась на него. Воздух жарко натопленной оранжереи показался ей удушающим. Пот выступил по всему телу и потек струйками, щекоча кожу.

– Должно быть какое-то объяснение. Он что-то предпринял по собственной инициативе. Он мне расскажет.

– Я так не думаю.

– Почему?

– Когда я предъявил ему этот чек, он попросил ничего не рассказывать тебе.

Руки у нее ослабели. Надо было что-то сказать, как-то оправдаться, может быть, накричать на Стивена, но слова не шли у нее с языка, душа рвалась на части, боль казалась непереносимой. Предательство Николаса ранило ее в самое сердце, но то, что произошло сейчас, было еще страшнее. Это было хуже смерти.

– Это ошибка! – беспомощно повторила Анна, не в силах сосредоточиться ни на чем другом. – Он по какой-то причине скрывает от нас правду. Этому должно быть разумное объяснение.

Однако единственное объяснение, пришедшее в голову ей самой, повергло ее в ужас. Анна встряхнулась, усилием воли освобождаясь из лап кошмара.

– Тебе уже что-то известно об этом, не так ли? Мне показалось, что для тебя эта новость не стала полной неожиданностью.

Высказанное Стивеном подозрение насторожило ее и заставило лихорадочно задуматься. Анна встала.

– Мне об этом ничего не известно. Ты правильно сделал, обратившись ко мне, – сказала она с уверенностью, которой на самом деле отнюдь не ощущала. – Какое-то объяснение непременно есть, но пока не стоит говорить об этом никому, даже Эйдину.

«Особенно Эйдину», – добавила она мысленно.

– Предоставь все мне, Стивен. Я сама этим займусь. – Но когда она попыталась пройти мимо него, он заступил ей дорогу.

– Ладно, я дам тебе несколько дней, поскольку это семейное дело.

– Что? – изумилась Анна.

– Потом я выступлю против тебя открыто. Я хочу получить у дяди Томаса доверенность на управление компанией и теперь могу кое-что для этого использовать.

Кровь отхлынула от щек Анны: она поняла, что если не покинет помещение сию же минуту, то лишится чувств.

– Ты никогда ее не получишь, и тебе нечего использовать!

Она проскользнула мимо него и стремительным шагом направилась к двери.

– Поберегись, Анна.

Уже держась за ручку двери, она обернулась назад:

– Мне нечего опасаться. Мой муж ничего плохого не сделал!

Стивен медленно и грозно покачал головой:

– Твой отец сделал глупость. Компания Журдена должна принадлежать Журденам.

Несмотря на все, что на нее обрушилось, Анна вздернула подбородок. Дымка горя, застилавшая ей глаза, на миг рассеялась, в ее взгляде сверкнул вызов. Фальшивая бравада сменилась подлинной решимостью.

– Я – Журден! – сказала она с гордостью.

* * *

Броуди вскинул ноги на крышку стола и откинулся на спинку кожаного кресла, поигрывая золотой цепочкой от часов. По привычке он отыскал глазами на столе фотографию Анны в овальной рамке. Ему казалось, что ее лицо, смотревшее на него с фотокарточки, придает видимость порядка заваленному бумагами, чертежами и письмами столу. На фотографии у нее было лицо классной дамы – строгое, серьезное, с решительным подбородком и плотно сжатыми губами. Но всякий раз при взгляде на это лицо его охватывала волна нежности, сердце у него начинало таять, а губы невольно растягивались в улыбке.

Рядом с фотографией лежало стеклянное пресс-папье, которое она ему подарила несколько дней назад. Большое, тяжелое, оно занимало много места на столе, но Броуди и мысли не допускал о том, чтобы его убрать.

Увеличенная толстым стеклом фигурка внутри шара представляла собой матроса в полной походной форме – резиновые сапоги, штормовая клеенчатая роба, капюшон, – сжимавшего в руках колесо штурвала. Если перевернуть пресс-папье вверх дном, в стеклянной сфере начинал кружиться густой снег. У матроса было свирепое, словно высеченное из камня лицо, черные волосы прилипли ко лбу, в сильных зубах зажата трубка. И, кроме того, у него были синие глаза. Анна сказала, что это делает его похожим на самого Броуди.

Джон улыбнулся, слегка стукнул по стеклянному шару башмаком и закрыл глаза. Она обрадуется, когда узнает, что произошло в этот день, обрадуется, пожалуй, не меньше, чем он сам, хотя объяснить ей истинную причину его торжества будет затруднительно. Гарри Старк и Уилл Рэндом, начальники соответственно формовочного и такелажного цехов, только что предложили ему свою рекомендацию для вступления в мужской клуб и в ливерпульское хоровое общество. Если бы они прислали целый гражданский комитет, чтобы презентовать ему мешок золота, он и тогда не был бы так горд и счастлив, как сейчас.

Глубина удовлетворения, которое он испытывал, поразила его и кое-что приоткрыла ему в себе самом. Джон был простым матросом, без дома, без семьи; ему и в голову не приходило, что он может стать уважаемым членом общества. Цель была настолько далека и недостижима, что он о ней даже не мечтал. До того, как кто-то убил Мэри, а его самого взяли под арест, Броуди считал себя человеком, довольным жизнью. Ему нравилось плавать на кораблях. Теперь он готов был признать, что его тяготило одиночество.

Моряк легко заводит друзей, но и теряет их столь же легко; по окончании очередного путешествия он нанимается на новый корабль, а там уже новый капитан, новая команда. Броуди чувствовал себя не вполне своим даже среди тех немногих настоящих друзей, которых ему удалось сохранить. Теперь он ясно видел то, в чем до сих пор себе не признавался: тот образ жизни, который он для себя избрал, на самом деле его не устраивал.

Зато нынешняя жизнь устраивала его вполне. Много раз за последнее время Броуди забывал, что должен играть роль, и оставался просто самим собой. Новая работа оказалась захватывающе интересной. И сейчас, когда уважаемые представители среднего сословия, столпы ливерпульского общества, предложили ему присоединиться к их тесному и замкнутому мужскому кружку, он мог смело сказать, что у него есть все. За исключением разве что стабильного положения.

Увы, ни о какой стабильности даже мечтать не приходилось. За неимением будущего Броуди довольствовался настоящим, потому у него не было выбора: день сегодняшний – вот все, что дала ему судьба. Он не питал иллюзий и заранее не сомневался, что нанятые Анной детективы ничего не найдут. Скоро, очень скоро ему придется уехать. За два месяца он ни на шаг не приблизился к разоблачению таинственного, сообщника Николаса в компании Журдена, и если бы две недели назад кто-то не предпринял попытки его утопить, Дитц наверняка уже упрятал бы его обратно в тюрьму.

Но Джон уже знал, что в тюрьму не вернется. Ни за что на свете, чего бы ему это ни стоило. Ему потребовалось время, чтобы основательно изучить самого себя, однако теперь он понял, что скорее предпочтет болтаться в петле, чем просидеть под замком до конца своих дней. Кроме того, он больше не считал себя обязанным держать слово, данное перед выходом из тюрьмы. Дитц и другие чиновники, вынудившие его взять на себя обещание, что он не попытается бежать, полагали, что имеют дело с убийцей. Но Броуди не совершал убийства: обещание вырвали у него под давлением. Он не собирался покорно следовать, куда пошлют.

Нечего и говорить, жизнь в изгнании его тоже не прельщала. Разве это не то же самое, что своего рода тюрьма? Особенно теперь, когда ему было что терять, помимо свободы: дом, друзей, любимую работу. Анну.

Ах, Энни, Энни! Ему бы следовало прийти в отчаяние, но он не мог. Он был слишком счастлив.

Броуди не расслышал, как открылась дверь. Прошла минута, и что-то неуловимое в воздухе заставило его открыть глаза и поднять голову.

– Вид у тебя… довольный.

Он улыбнулся ленивой, довольной улыбкой.

– Мне есть чему радоваться. Особенно сейчас. – С этими словами он протянул ей руку, но Анна, должно быть, не заметила. Она очень тщательно закрыла за собой дверь и прошла через всю комнату к окну, выходившему во двор. Джон следил за ней молча, очарованный игрой света, косыми лучами проникавшего сквозь жалюзи, на ее лице. Однако затянувшееся молчание постепенно стало казаться ему все более напряженным и неестественным.

– Что-нибудь не так?

Анна медленно повернулась к нему:

– Я вижу, ты надел часы своего брата. Он удивленно взглянул на красивую цепочку у себя на поясе. Эти часы ему дал О’Данн. Броуди носил их и раньше; неужели она до сих пор не замечала?

– Что случилось, Энни?

Она не ответила.

Джон встал и пошел к ней навстречу; с каждым его шагом ее глаза раскрывались все шире. Анна всегда казалась ему красавицей, у него сердце радовалось при виде ее, но сейчас он вдруг заметил, как она бледна. Подойдя вплотную, он взял ее за руку. Ее пальцы были холодны как лед, но стиснули его собственную руку с поразившей его неистовой силой. А потом Анна вырвалась и отошла от него.

Джон, нахмурившись, проводил глазами ее прямую спину. Она остановилась у стола и нервными, угловатыми движениями начала перебирать разбросанные по крышке бумаги.

– Я обсудил с Доуэрти трудности, возникшие у нас с балластом, о которых ты мне говорила, – начал он, лишь бы что-нибудь сказать. – Они использовали гальку, поднятую со дна залива у Кальяо <Город-порт в Перу.>, а она такая острая, что при качке выламывается из самых крепких ящиков и раскатывается по всему кораблю. Доуэрти говорит…

– Я бы сама их тебе дала, если бы ты попросил. – Звук ее голоса – тихий, полный отчаяния и холодной отчужденности – поразил его в самое сердце даже прежде, чем он уловил смысл слов. Броуди вспыхнул, руки в карманах сами собой стиснулись в кулаки.

Анна это заметила. Губы у нее задрожали, она попыталась улыбнуться, но улыбка вышла жалкой. Голос тоже дрогнул, когда Анна продолжила:

– Да, я говорила с моим кузеном. Неужели ты думал, что он мне не скажет?

Джон прислонился к подоконнику и скрестил ноги в лодыжках, по-прежнему держа руки в карманах.

– И что же именно он тебе сказал? – Как ей была ненавистна деланная небрежность в его голосе, наигранная непринужденность позы! Неужели он собирается солгать? Какой же дурой он ее считает в таком случае!

– Все! – вскричала она. – Мне все известно. Кроме одного: на что ты рассчитывал? Неужели ты думал, что тебе это сойдет с рук?

– Что именно не должно сойти мне с рук? – тихо спросил Броуди. – Что тебе известно, Энни?

– Прекрати. Прошу тебя, ради бога, прекрати. Мне известно, что ты вор и лжец, обманщик и лицемер… У меня слов нет, чтобы сказать, что ты такое!

Ему показалось, будто что-то тонкое, непрочное, как бумага, рвется у него внутри – медленно, беспощадно и безвозвратно. Но вслух он сказал:

– Слова ты найдешь. Не стоит себя недооценивать.

Анна сделала несколько шагов к окну и остановилась посреди комнаты, глядя ему в глаза.

– И это все, что ты можешь мне сказать?

– Нет, не все. Я мог бы сказать тебе, что ты ошибаешься. Будет ли из этого толк…

– Я видела чек, Джон. Заполненный твоей рукой! Деньги исчезли!

Броуди скрестил руки на груди. Сколько он ни старался сохранить неподвижность, на щеке у него дергался мускул.

– Ах вот в чем дело, – насмешливо протянул он. – Ну, тогда говорить больше не о чем.

«Скажи ей правду», – подсказывал ему внутренний голос. Увы, гнев и обида заглушили его. Ему захотелось причинить ей ту же боль, которую испытывал он сам по ее вине.

В отличие от него Анна в эту минуту готова была поступиться собственной гордостью.

– Скажи мне все, что угодно, – умоляюще, едва слышно попросила она. – Заставь меня поверить…

Броуди оттолкнулся от подоконника и подошел к ней.

– «Заставь меня поверить», – повторил он с ледяным спокойствием. – Ты хочешь, чтобы я заставил тебя себе поверить?

По спине у нее пробежал холодок. Впервые за все время она по-настоящему испугалась его. Он стоял так близко, что она ощущала его дыхание у себя на лице. В его вопросе ей явственно почудилась угроза. Гнев исходил от него обжигающими волнами; ей даже показалось, что в воздухе между ними дрожит марево. Анна облизнула пересохшие губы и с трудом заставила себя заговорить.

– Пожалуйста, скажи мне, зачем ты это сделал?

– А если нет? Если я не стану ничего объяснять и попрошу тебя просто довериться мне, что тогда?

– Не поступай так со мной. Не превращай это в испытание.

– Испытание закончилось еще до того, как ты пришла сюда. Что скажешь, Энни?

– Это несправедливо.

– Я жду.

Она стиснула руки и прошептала:

– Ты взял деньги?

Его взгляд как будто приморозил ее к месту. Потом он ответил:

–Да.

Анна едва устояла от внезапно охватившей ее слабости. Как сквозь туман она увидела, что он опять отходит к окну.

– Почему? Почему ты не хочешь мне сказать… – Но тут она догадалась. – Ты собираешься сбежать!

Джон стоял к ней спиной, вцепившись руками в подоконник. Он обернулся и посмотрел на нее через плечо:

– А ты догадливая.

– Ублюдок!

Его ухмылка показалась ей донельзя оскорбительной.

– Вот и отлично, Энни. У тебя здорово получается. Погоди, а может, ты вовсе не хотела меня обидеть? Может, ты просто научилась называть вещи своими именами?

Слезы навернулись ей на глаза, но она в ярости стиснула зубы.

– Тебе это с рук не сойдет, я тебя разоблачу. – Но уже в следующую минуту Анна в отчаянии закричала:

– Чего ты ждешь? Почему не прячешься, не убегаешь? Думаешь, что сумеешь выжать еще больше денег из моего отца, если останешься здесь? Вы с Николасом на пару сколько награбили… Неужели вам мало? От меня ты уже получил, что хотел, так зачем же… почему бы тебе…

Ее голос наконец пресекся, слезы хлынули по щекам. Ей пришлось отвернуться, стараясь овладеть собой.

– Я тебя не предавал.

Анна резко обернулась. Ее охватила отчаянная, полубезумная надежда.

– Скажи мне, – проговорила она, давясь слезами. – Просто скажи.

– Раньше я, может быть, и сказал бы, но теперь уже поздно. Делай, что считаешь нужным, но только вытри слезы и уйди отсюда. Я их видеть не могу. И тебя тоже.

Его взгляд угас, побледневшее лицо показалось ей лишенным жизни. На один мучительный миг Анна почувствовала, что его горе не менее глубоко, чем ее собственное, но это было лишь мимолетное ощущение. А может быть, она сама похоронила его под тяжким бременем душившей ее обиды? Надо было сказать ему еще что-то важное, но она никак не могла вспомнить, что именно.

Что же произошло? Неужели все кончено? Она как будто ослепла. Ей хотелось увидеть его всего целиком, охватить его глазами с головы до ног, бросить хоть один взгляд напоследок, но что-то еще, что-то помимо слез, застилавших глаза, мешало ей. Анна попыталась сказать «Прощай», и тут выяснилось, что она не только слепа, но и нема: язык не слушался ее, она так и не сумела выговорить роковое слово. В сердце полыхала неистовая ненависть к нему и любовь – столь же сильная. Значит, это конец.

Она повернулась и вышла.

 

Глава 27

– Ник опять сегодня не пришел?

Анна оторвалась от расписания поставок, на котором безуспешно пыталась сосредоточиться, и увидела в дверях О’Данна.

– Добрый день, Эйдин. Нет, он не пришел. Он… не совсем здоров.

Машинально сжимая в пальцах перо, она ощутила холодное презрение к себе за только что произнесенную ложь.

О’Данн вошел в кабинет и закрыл за собой дверь.

– С Броуди все в порядке? – спросил он, понизив голос. – Он что, серьезно заболел? Вот уже третий день его нет на работе!

– Нет-нет, ничего серьезного, он просто… неважно себя чувствует. Возможно, он появится уже завтра.

«Очень возможно, что завтра он будет уже далеко отсюда, – подумала она с горечью. – Может, он сейчас уже в пути, откуда ей знать?»

– Анна? Прошу прощения, но вы тоже выглядите неважно. Почему бы вам самой не взять полдня отдыха? Вы слишком много работаете.

– Не беспокойтесь обо мне, Эйдин, я прекрасно себя чувствую.

Но он был прав: на самом деле она чувствовала себя ужасно. К тому же у нее было зеркало, она знала, как выглядит. Даже временное расставание с Джоном дало ей представление о том, что за жизнь у нее будет, когда он уйдет навсегда. Тяжкая, изнурительная, безысходная. Бесконечно одинокая. С пустотой в сердце.

Она откашлялась и наконец задала вопрос, мучивший ее все последнее время:

– Есть какие-нибудь новости от мистера Дитца?

– Нет, но думаю, ждать осталось не долго. Я удивляюсь, почему они тянут до сих пор. Если бы не тот случай на «Александре», полагаю, они забрали бы его уже давным-давно. Он так ничего и не выяснил.

Анна сидела неподвижно, уставившись прямо перед собой.

– Насколько я понимаю, человек, которого вы послали расследовать убийство Мэри Слоун, так ничего и не обнаружил?

О’Данн положил руку поверх ее холодной руки.

– Нет. Но, по правде говоря, я и не ожидал положительных результатов. Поверьте, Анна, мне очень жаль. Клянусь вам, если бы я только мог предвидеть, как далеко все это зайдет, я никогда не дал бы своего согласия.

– Я тоже, – сказала она.

– Надеюсь, вы не влюблены в него?

Анна отдернула руку.

– Что вы, конечно, нет!

О’Данн ласково улыбнулся. Она не могла бы сказать с уверенностью, поверил он или нет.

– Все скоро кончится, моя дорогая.

Эта мысль не принесла ей ни малейшего утешения. Анна поднялась, чувствуя, что больше не в состоянии продолжать этот разговор.

– Да, скоро… А знаете, Эйдин, вы, пожалуй, правы. Я действительно пойду домой. Видит бог, толку от меня здесь никакого.

– Вот и хорошо, отдых вам необходим. Передайте от меня привет Джону.

– Да, непременно.

Еще одна ложь: за три дня они с Броуди не сказали друг другу ни слова, и она не собиралась начинать разговор сейчас, хотя ощущение недоговоренности преследовало ее, усугубляя боль, нанесенную его предательством. Им надо было поговорить: то, что случилось, не могло оборваться просто так. И в то же время ее ужасала мысль о новом столкновении, о той боли, которую оно неизбежно должно было причинить.

К тому же сам Броуди не желал с ней разговаривать. Он старался не оставаться в одной комнате с ней, не появлялся на работе, чтобы избежать встречи, и уходил из дому, когда Анна обедала или ужинала с семьей. Если тетя Шарлотта и обратила внимание на его нарочитое отсутствие, то вслух ничего не сказала. Точно так же вел себя и Стивен: наблюдал, выжидал и ничего не говорил.

Хуже всего было по ночам. Измученная, разбитая, Анна лежала без сна, прислушиваясь к звукам за стеной, стараясь услышать хоть что-нибудь: кашель, скрип мебели, все, что угодно, лишь бы удостовериться, что он все еще там.

Каждое утро она ожидала, что не найдет его на месте, и всякий раз, убедившись, что он еще не сбежал, ощущала такой прилив облегчения, что ей становилось дурно. А следом за облегчением приходила злость на саму себя, потому что это безумие, поселившееся у нее в душе, не давало ей убить, изгнать, уничтожить свою глупую любовь к нему.

В его глазах она тоже видела гнев – сумрачно тлеющий, грозный – и пугалась, потому что не находила для него причин. Уж ему-то за что сердиться? Разве она не предоставила ему полную возможность объяснить все, что он пожелает? Просто объяснять было нечего: он оказался вором – в точности как и его брат. Пятьдесят тысяч фунтов представляли собой громадную сумму денег, но компания ее отца – ее компания! – могла выдержать такую потерю и не разориться. Анну смущало другое. Он похитил не только деньги, но и ее сердце. Она не знала, сможет ли пережить эту утрату.

Ей страстно хотелось с кем-нибудь поделиться. Эйдин был единственным другом, посвященным в их тайну, но к нему Анна обратиться не могла. Ей требовалось женское участие и понимание. Короче, ей нужна была Милли. Однако она чувствовала себя не готовой, несмотря ни на что, довериться своей ближайшей подруге, рассказать ей, что живет во лжи со дня венчания… нет, гораздо дольше, если учесть, как долго она пребывала в состоянии самообмана.

Когда-нибудь, решила Анна, она расскажет Милли все, но не сейчас. Потом, когда Броуди уже не будет. Означает ли это, что она по-прежнему защищает его? А может быть, себя? Ответа Анна не знала: в голове у нее царила сумятица, к тому же она была слишком истерзана, чтобы разбираться в подобных тонкостях.

Вернувшись домой, Анна обнаружила, что дверь в гардеробную полуоткрыта: верный признак того, что Броуди нет в его комнате. Через раскрытую дверь она увидела Перлмана за работой. Он прилежно наводил порядок на письменном столе хозяина.

– Где мистер Бальфур? – спросила Анна с порога.

– В саду, мэм, вместе с сэром Томасом. Они там с самого полудня, мэм.

– Спасибо, Перлман.

Она переоделась, хотя и сама себе не смогла бы объяснить, с какой целью. Джудит нигде не было видно. Ничего удивительного: она не ожидала возвращения своей хозяйки в столь ранний час. Анну это устраивало; ее горничная нравилась ей не больше, чем самому Броуди. Ей вспомнилось то утро, когда он ворвался в ванную и уволил Джудит, но она поспешила прогнать это воспоминание, повлекшее за собой множество других.

Анна надела свое любимое платье с зеленым и желтым цветочным узором: оно прекрасно сидело и подчеркивало тонкость талии. Около зеркала она задержалась, разглядывая свое бледное лицо, темные круги под глазами, оставленные тревогой и бессонницей. Потом покусала губы и несколько раз ущипнула себя за щеки, но вызванный такими ухищрениями румянец показался ей неестественным.

Анна с отвращением отвернулась от зеркала. Какая разница, что он о ней подумает? Что ей за дело? Она отправилась его искать. Нет, искать отца, напомнила она себе.

* * *

Броуди откатил кресло сэра Томаса под дерево, чтобы избежать лучей послеполуденного солнца. Старый джентльмен задумчиво моргал, но не произнес ни слова. В этом не было ничего необычного: им частенько случалось проводить предвечерние часы в дружеском молчании, слушая пение птиц и жужжание пчел в кустах. У Броуди почти прошла головная боль, во рту пропало ощущение, будто он набит ватой, смоченной в уксусе. О прошлой ночи у него сохранились довольно отрывочные воспоминания, но он не забыл основное: вчера вечером он ушел из дома и напился вдрызг в компании Нила Вогана.

Все началось достаточно невинно. Они отправились на Роу-стрит в заведение под названием «Королевский тир», где мишенями служили портреты королевы Виктории, принца Альберта и других коронованных особ. Но потом они посетили несколько пивных и танцевальных залов; ему смутно вспоминалось какое-то кабаре с раздеванием и непристойные «живые картины» в некоем безымянном клубе на берегу реки.

После этого в память запало только одно: как они остановились в переулке позади Лайм-стрит, чтобы справить нужду у ближайшей стенки, и Воган предложил ему затянуться из своей трубки. Это была не табачная трубка, а Броуди был, конечно, пьян, но не настолько пьян. Он исколесил весь мир и знал, какое воздействие оказывает на человека жевание или курение измельченных листьев коки <Листья тропического кустарника, содержащие алкалоид кокаина.>. Поэтому он отказался от предложенной трубки, спрашивая себя, как поступил бы Ник на его месте. Этого он угадать не мог, зато сразу получил ответы на множество вопросов относительно Нила Вогана.

И все-таки Броуди по-прежнему не понимал главного: на чем основывалась дружба Нила с его братом. Николас был – по крайней мере внешне старался казаться – респектабельным господином, деловым человеком, преуспевшим только благодаря собственным заслугам, выгодно женившимся на хозяйской дочке, водившим дружбу с такими твердолобыми ретроградами, «столпами общественной морали», как Эдвин Миддоуз. Что у него могло быть общего с Нилом Воганом, который – если уж называть вещи своими именами – был подонком и отщепенцем?

Было уже очень поздно, когда они отправились в публичный дом, причем у Броуди не сохранилось никаких воспоминаний о том, как он туда добрался. Он помнил только, как последовал за одной из девиц наверх. Ах да, у нее были длинные черные волосы. И еще он помнил, как растянулся рядом с ней на постели прямо в одежде, а она была уже голая и возилась с пряжкой ремня у него на брюках. Потом он впал в забытье.

Если бы нечто подобное случилось с Джоном Броуди, они обобрали бы его до нитки, а после вышвырнули бы на улицу. Но Николас Бальфур был джентльменом. Ему дали проспаться в постели шлюхи до рассвета, а потом деликатно посоветовали отправляться домой к жене. И даже угостили на прощание чашкой кофе.

– Добрый день, папа.

Броуди вскинул голову. Смотреть на нее – маленькую и пленительную, похожую на сказочного эльфа, – всегда было упоением, но в последнее время при виде ее затравленных горем, обведенных темными кругами глаз у него все переворачивалось внутри, поэтому он старался ее избегать. Только на этот раз она застала его врасплох. Он попытался отвернуться, но не смог.

Солнце пронизало золотыми стрелами ее рыжевато-русые волосы, уложенные в строгую прическу. Эффект получился драматический, хотя, наверное, не совсем тот, какого она добивалась. Броуди знал, что для него Анна навсегда останется прекраснейшей из женщин и никакой другой никогда уже не будет. При одном взгляде на нее ему стало невыносимо больно.

Она наклонилась к отцу, поцеловала его в щеку и что-то тихо сказала ему на ухо. Старик рассеянно улыбнулся и кивнул, глядя в пространство. Потом она выпрямила спину и перевела вечно серьезный, а с недавних пор трагический взгляд на Броуди. Он поднялся на ноги и, еле волоча ноги, ни разу не оглянувшись, поплелся к дому.

Анна ощутила приближение истерики. Ну почему бы ему просто не взять нож и не всадить его ей в сердце? Она тихонько попрощалась с отцом, хотя он вряд ли обратил внимание на ее присутствие. Решительным шагом, размахивая руками, как солдат на марше, Анна направилась к дому. Зайдя в комнату мисс Фитч, она обнаружила сиделку за чтением книги и отправила ее в сад к отцу. Джона она нашла в библиотеке.

Опять она чуть не упала, наткнувшись на модель парового двигателя, все еще валявшуюся на полу и успевшую покрыться изрядным слоем пыли: Броуди забросил ее, как и все остальные свои занятия, с того самого дня, когда Анна обвинила его в краже. Он сидел в кресле у открытого окна и делал вид, будто читает газету, даже не замечая ее присутствия. Это стало последней каплей: Анна потеряла терпение.

– Чего ты ждешь? – потребовала она, воинственно подбоченившись и сверкая глазами. – Почему ты все еще здесь? Почему бы тебе просто не исчезнуть?

Броуди опустил газету на колени. Его взгляд оказался под стать улыбке: такой же ледяной. Он решил сказать ей правду.

– Я жду четвертого августа.

Это заставило ее замолчать. Смятение и тревога промелькнули у нее на лице. Он ощутил злобное удовлетворение: ему нравилось ставить ее в тупик.

– Почему? – спросила она наконец.

«Потому что, прежде чем уйти, я хочу посмотреть, какое выражение будет у тебя на лице, Энни». Вслух он сказал:

– Почему бы и нет?

Анна гневно отвернулась и отошла к книжным полкам на дальней стене библиотеки. Четвертое августа наступало через два дня. Неужели он нарочно выбрал именно этот день, двадцать пятый день ее рождения, чтобы ее бросить? Если так, значит, в нем есть изощренная жестокость, о существовании которой она не подозревала. Анна заставила себя повернуться к нему лицом.

– Я знаю: меня ты и в грош не ставишь. Но ты подумал о том, как твое внезапное исчезновение отразится на моей семье, на репутации компании моего отца? Неужели ты ненавидишь нас так сильно, что тебе будет приятно погубить всю семью?

Такая постановка вопроса его взбесила, и в то же время ему захотелось ее успокоить. Джон поднялся с кресла и подошел к ней. Чем ближе он подходил, тем сильнее Анна прижималась спиной к полкам книжного шкафа, словно хотела пройти насквозь. Это доставило ему удовольствие. Подойдя к ней вплотную, он произнес тихо и холодно:

– Не тревожься о своей драгоценной репутации. Я позабочусь, чтобы она не пострадала.

Анна провела языком по губам, испуганная и взволнованная его близостью.

– Каким образом?

Броуди пропустил вопрос мимо ушей. Ему самому не терпелось спросить ее кое о чем.

– Почему ты никому не рассказала про деньги? Почему Дитц до сих пор не арестовал меня?

Она смутилась и покраснела, попыталась обойти его стороной, но он уперся руками в книжную полку по обе стороны от нее, не давая ей уйти.

– Ну? Что скажешь, Энни? Почему ты меня не выдала? Ты ведь даже Эйдину не сказала, не так ли?

Анну охватила дрожь. Она не ожидала, что он задаст ей такой вопрос. Вот ублюдок! Почему он не может просто взять то, что она ему дала, и оставить ее в покое? Неужели он хочет еще и помучить ее напоследок?

– Стивен всем расскажет. Он сказал, что подождет несколько дней, а потом объявит об этом во всеуслышание.

– Но почему не ты сама? – упорствовал Джон, наклоняясь ближе к ней. – Почему не сейчас?

Он прекрасно знал, почему! Анна чувствовала себя беспомощной, она не в силах была солгать или вообще хоть что-нибудь сделать, просто стояла, не глядя ему в глаза, и ждала, что вот-вот он ее поцелует. Ей так хотелось, чтобы он ее поцеловал! Она мечтала об этом! Может, ей только почудилось, или она сама действительно наклонилась вперед, тихонько поднимая лицо к нему навстречу? Если бы он коснулся ее сейчас, она бы исцелилась, пусть хоть на минуту. Дело стоило бы того.

Ее глаза закрылись.

Она ничего не услышала, но что-то подсказало ей, что его нет рядом. Когда Анна открыла глаза, Броуди удалялся быстрым шагом и был уже на полпути к двери.

– Джон! – тихо окликнула она, надеясь, что он не услышит, и втайне молясь, чтобы услышал. Он не остановился.

* * *

– Но ведь когда-то ты его любила, Милли? Хоть в самом начале, когда вы поженились!

– Ну разумеется, я была в него влюблена. Он мне казался божеством, я любила его безумно! И я искренне верила, что он спасет меня от одуряющей скуки, царившей у меня дома.

– Неужели тебе так плохо жилось дома?

– Ты же знаешь, как это было: гораздо хуже, чем у тебя до свадьбы с Николасом. Визиты, ответные визиты, прием визитеров, оставление карточек. Написание писем и чтение писем вслух. Прогулки. Рукоделие! Шкатулки из ракушек, гербарии с водорослями, восковые цветы…

Анна прервала подругу горьким смехом, вспоминая, как все это было.

– Но работать по-настоящему, – продолжала Милли, – делать что-то полезное, привнести какой-то смысл в свою жизнь – боже сохрани! Не ровен час, люди подумают, что ты нуждаешься в деньгах!

– Ужас!

– Поэтому вся суть жизни высшего сословия заключается в абсолютной праздности.

Подруги обменялись понимающими взглядами.

– Разве твою тетку не возмущает, что ты чуть ли не каждый день отправляешься на верфи вместе с Николасом, а теперь у тебя есть даже собственный кабинет?

– Да, она просто в шоке. Даже говорить об этом не может, – кивнула Анна.

– Видит бог, Анна, я тебе завидую. У тебя есть все: замечательный муж, не мешающий тебе делать любимую работу, а когда-нибудь будут и дети…

Анна попыталась улыбнуться, но безуспешно. Ей хотелось сказать Милли, что завидовать нечему, тогда подруга могла бы ее утешить. Никогда у нее не будет детей. Мужа у нее тоже нет. А снисходительное отношение Николаса к ее работе объяснялось не добротой, а равнодушием.

Она опустила чашку на блюдце и поставила на столик. Гостиная на Лорд-стрит была скудно обставлена старой, разнокалиберной мебелью, но тем не менее казалась тесной. Здесь всегда было сыро и почти всегда полутемно. От полного убожества обстановку спасали только мелочи, отвечавшие тонкому, хотя несколько эксцентричному вкусу самой Милли: забавные картинки, вырезанные из журналов и приклеенные к обшарпанным стенам, индийский ковер с экзотическим орнаментом, в основном скрывающий обивку старого дивана, коллекция свечей всех цветов и размеров на каминной полке, самодельная этажерка для книг.

Постоянной прислуги не было, только одна молоденькая служанка приходила после полудня на час с небольшим, чтобы прибраться и принести Милли обед из соседнего ресторанчика. Но несмотря на все неудобства и разительную перемену, наступившую в условиях жизни подруги по сравнению с прежними временами, в этот день Анна подметила в Милли некую оживленность – и это было не просто нервное возбуждение, а настоящая радость жизни, которой она не видела уже долгое время.

– А как у тебя все складывалось с Джорджем в первое время? – робко спросила Анна, старательно расправляя складки платья на коленях. – Каково это было – чувствовать себя влюбленной?

– Ну это уж тебе лучше знать, – усмехнулась Милли. – Ты восемь лет была влюблена в Николаса.

Анна на секунду прервала свое занятие.

– А как ты… У тебя было…

Господи, что за нелепость – она не могла связать двух слов в разговоре со своей лучшей подругой!

– Ты когда-нибудь испытывала плотское наслаждение? – спросила она напрямую, слегка краснея, но радуясь, что вопрос наконец-то прозвучал.

Вместо ответа Милли встала и подошла к накрытому салфеткой трехногому столику у окна. Она открыла шкатулку и что-то вынула. У Анны рот открылся от изумления, когда она увидела, что это пахитоска <Дамская папироса.>.

– Хочешь попробовать?

Не переставая удивляться, Анна отрицательно покачала головой.

Милли чиркнула спичкой по кирпичной стенке камина, зажгла пахитоску, затянулась и выдохнула облачко дыма.

– Вообще-то это манерность. На самом деле мне вовсе не нравится курение.

Она повернулась спиной к камину, скрестив руки на груди и держа пахитоску поверх левого плеча.

– Когда я вышла замуж за Джорджа, мне было меньше лет, чем тебе сейчас, а главное, я была гораздо более невежественной.

– Разве такое возможно?

– Это невероятно, правда? – воскликнула Милли. – Просто не верится, насколько женщины невежественны во всем, что касается вопросов пола! Но я твердо убеждена, что именно такими мужчины и хотят нас видеть. Это дает им еще большую власть над нами. Извини, мы отклонились от темы.

Она взмахнула пахитоской в воздухе, словно давая понять, что больше не оседлает своего любимого конька, потом снова глубоко затянулась, но на этот раз не выдохнула сразу. Анна следила зачарованным взглядом, как дым короткими, как будто рублеными, порциями выходит у нее изо рта и из ноздрей при каждом слове.

– Когда мы впервые занимались любовью после свадьбы, мне это не понравилось.

Анна сочувственно кивнула, вспоминая свой собственный опыт. Потом она улыбнулась, предвкушая продолжение истории.

– А во второй раз? Что было потом?

Милли швырнула пахитоску в камин и отвернулась.

– Потом… Потом стало неизмеримо хуже. Стало просто невыносимо.

Улыбка Анны угасла.

– О, Милли…

Она встала, не зная, что делать дальше. Не по этой ли причине Милли оставила Джорджа? Анна подошла к подруге, взяла ее за руку, отбросила темный локон со щеки, чтобы заглянуть ей в лицо.

– Он делал тебе больно? Да, Милли?

Милли рассмеялась коротким горестным смешком:

– Да. Иногда. Нарочно. Я была так наивна, что даже не знала… поверишь ли, в течение многих лет я не подозревала, что с ним не все в порядке. Я думала, все мужчины такие.

Губы у нее задрожали, но глаза остались сухими. Она опять отвернулась.

– Возможно, они действительно все такие, откуда мне знать?

Анна подумала о Джоне. Даже в худшие свои минуты, когда он бывал груб и жесток, он все-таки заботился о том, чтобы доставить удовольствие ей, а не только себе самому.

– Нет, не все, – тихо, но решительно сказала она вслух.

– Я рада, что поделилась с тобой, – заявила Милли, стряхивая пепел с юбки и вновь возвращаясь в обычное бодрое состояние. – Я хотела рассказать раньше, много раз пыталась начать, но мне было стыдно. – Она горделиво вздернула подбородок. – Это совершенно нелепо: ведь я же не делала ничего дурного!

– Конечно, нет. И ты молодец, что оставила его. Он чудовище – надо было бросить его раньше.

– Надо было. Это единственное, о чем я жалею: я слишком долго терпела.

– А что говорит мистер Мактавиш? У тебя будут какие-нибудь затруднения с разводом? – спросила Анна после небольшой паузы, чтобы переменить тему.

У нее сложилось впечатление, что Милли еще не готова делиться с ней подробностями своего замужества. По крайней мере не сейчас.

Милли направилась к дивану, села, закинув одну руку на спинку, и заговорила небрежным тоном, но не глядя в глаза подруге:

– Об этом я тоже хотела с тобой поговорить.

Анна вопросительно посмотрела на нее:

– Мистер Мактавиш больше не является моим адвокатом.

– Нет? А мне казалось, он тебе нравится…

– Я… Он мне действительно нравится. И даже очень. Очень сильно нравится.

Анна заморгала. Через минуту она опустилась на диван рядом с подругой.

– Насколько сильно? – спросила она, понизив голос.

Лицо Милли как будто окаменело. Анна угадывала в нем отражение внутренней борьбы, столкновение тревоги и радостного волнения, надежды и отчаяния.

– Мистер Мактавиш и я… – Милли рассеянно провела ногтем по ковру, следуя за извивами прихотливого орнамента, – мы с ним стали друзьями.

– Друзьями?

– Да.

– Близкими друзьями?

– Да.

Она наконец заставила себя встретиться глазами с Анной.

– Мне кажется, я в него влюбилась. Он говорит, что тоже влюблен в меня. При… подобных обстоятельствах он больше не мог оставаться моим адвокатом.

– Нет, конечно, не мог, я это понимаю. – Анна вдруг радостно засмеялась и схватила Милли за руку. – Но это же замечательная новость! Я так рада за тебя! Его зовут Мэйсон, я не ошибаюсь? Каков он из себя? Расскажи мне все.

Милли осторожно высвободила пальцы из ее восторженного пожатия и снова встала, словно намереваясь держаться подальше от подруги.

– В чем дело? – спросила наконец Анна, удивленно нахмурившись.

Милли прислонилась к каминной полке и воинственным жестом, как показалось Анне, скрестила руки на груди.

– Возможно, ты не станешь так бурно радоваться за меня, когда узнаешь, что я сделала. По правде говоря, я не исключаю, что ты… будешь меня презирать.

Сбитая с толку Анна едва не рассмеялась снова.

– Мне это представляется маловероятным. И что же ты такое сделала?

– Я… мы с ним… были близки. И я… не жалею об этом. У меня нет желания снова выходить замуж, хотя он и сделал мне предложение. Но и расставаться с ним я тоже не хочу. Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Думаю, да, – тихо ответила Анна, встретив пристальный и серьезный взгляд Милли с полным пониманием и сочувствием. – Ты собираешься сделать мистера Мактавиша своим любовником. На неопределенное время.

– Совершенно верно. Итак, – голос Милли дрогнул, – я вижу, ты не знаешь, что на это ответить. Зато теперь ты понимаешь, почему я пыталась тебя защитить. Ведь ты не рассчитывала услышать подобное признание? Если о моих отношениях с Мэйсоном станет известно в обществе, твоя репутация пострадает почти так же сильно, как и моя, просто потому, что ты была моей подругой. Я не вправе требовать такой жертвы, а ты не готова ее принести. Полагаю, что теперь ты…

– Милли, прекрати немедленно, а не то я рассержусь. Подойди сюда и сядь.

Помедлив несколько секунд, Милли повиновалась. Анна закрыла глаза и откинула голову на спинку дивана.

– Насколько я поняла, ты ждешь, что я буду осуждать тебя за это? Сейчас вскочу и уйду, никогда больше не буду с тобой встречаться и разговаривать, так? Ты этого от меня ждала?

– У тебя есть все основания так поступить. Ты всегда придавала больше значения условностям, чем я. Ты всю свою жизнь прожила, строго следуя правилам. Твой муж – воплощенная респектабельность, а твоя тетя…

Она умолкла, удивленная грустной усмешкой подруги. Анна посмотрела ей прямо в глаза, не пытаясь скрыть свою печаль.

– У меня нет ни малейшего желания осуждать тебя за то, что ты любишь этого человека, за все, что с ним связано. Я хочу только одного: чтобы ты была счастлива. И если Мэйсон Мактавиш может дать тебе счастье, вот тебе мой совет – бери его, не раздумывая. Бери свое счастье, пользуйся им, пока можешь, сколько можешь, любым доступным тебе способом.

Глаза Милли наполнились слезами.

– О, Анна, – прошептала она, всхлипывая и нащупывая в кармане носовой платок. – Спасибо. Прости, я не знала, как ты к этому отнесешься, не знала, чего ждать. Мне следовало догадаться, что ты поступишь именно так. Что бы я без тебя делала?

Часы на камине пробили два раза. Анна встала, смахивая слезы со своих собственных глаз.

– Полагаю, ты бы справилась сама, без моей помощи. Мне очень не хочется уходить, нам столько всего нужно обсудить… например, почему ты не хочешь выходить замуж за любимого человека, хотя он просит твоей руки? Но у нас будут гости к чаю, и я уже опаздываю, а тетя и без того на меня сердита за многое, и если я не появлюсь вовремя…

– Ничего страшного, я прекрасно понимаю, что тебе пора уходить. Мы еще успеем наговориться всласть.

Милли встала, а Анна порывисто и крепко обняла ее. – Как мне не хочется оставлять тебя здесь! Если бы ты могла переехать ко мне жить насовсем!

– Твоя тетя была бы без ума от радости.

– А меня уже не волнует, что она подумает. Честное слово, Милли, я больше не принимаю такие вещи близко к сердцу.

– Да, я вижу: ты говоришь серьезно. В последнее время я тебя просто не узнаю, Анна. И я благодарна тебе за приглашение, но предпочитаю остаться здесь. Сказать по правде, мне здесь даже нравится. Я все больше и больше привязываюсь к этому месту. Раньше я даже представить себе не могла, как это чудесно – жить одной. Если ты будешь навещать меня время от времени, мне больше нечего будет желать.

Они вместе дошли до двери, держась за руки.

– Я тоже должна рассказать тебе кое-что, – тихо призналась Анна. – Не сегодня, но в скором времени.

– Я знаю.

Анна удивленно вскинула взгляд:

– Знаешь?

– Знаю, что тебя что-то тревожит. Это Николас?

Не зная, смеяться ей или плакать, Анна прислонилась к дверному косяку. Она закрыла глаза и кивнула:

– То, что я должна рассказать, займет много времени. Это очень долгая история.

– Он плохо с тобой обращается? Мне казалось… – Милли помедлила. – Во время пикника он показался мне таким милым… В тот день он мне понравился гораздо больше, чем когда-либо раньше. Признаться, я… удивлена.

Анна судорожно втянула в себя воздух. Похоже, спор между смехом и плачем должен был решиться в пользу последнего.

– Ох, Милли… Мне лучше уйти.

Милли удержала ее за руку.

– Послушай меня. Я не знаю, в чем дело, но заклинаю тебя: не совершай той же ошибки, какую сделала я.

– А что ты сделала?

– Мне было страшно взглянуть в глаза правде, поэтому я годами внушала себе, что между мной и Джорджем ничего особенного не происходит. Я оттягивала решительный момент, сколько могла.

– По-моему, я ничего подобного не делаю.

– Слушай, что говорит тебе сердце, а не рассудок, – настойчиво продолжала Милли, не обратив внимания на слова подруги. – Сердце знает, оно мудрее. И оно не лжет.

Она до боли сжимала руку Анны, ее темные глаза исступленно горели.

– Ты понимаешь, о чем я говорю? Борись за себя. Верь своим чувствам и поступай, как они велят.

Анна отвернулась.

– Если бы я могла поступить, как велят мне чувства… – начала она с вымученным смешком.

– Что бы ты сделала? – нетерпеливо спросила Милли.-

– Я пошла бы к нему прямо сейчас, – вздохнула Анна.

Только теперь, когда слова были сказаны, она поняла, что в этом и состоит ее желание. «Я пошла бы к нему, сказала бы, что деньги не имеют значения, потому что я люблю его, я его прощаю, я почему-то до сих пор верю, что он хороший человек. О боже, но зачем, зачем он взял эти деньги?»

– Ну так ступай к нему, – решительно сказала Милли и тут же осведомилась: – Он все еще дома, по-прежнему плохо себя чувствует?

– Нет, он… кажется, собирался после полудня пойти на работу.

Она бы так и не узнала, что он собирается на работу, если бы утром случайно не услышала, как он говорит об этом Стивену. Анна тогда еще удивилась, зачем он решил вернуться: может быть, захотел повидаться с друзьями в последний раз? Четвертое августа наступало завтра.

– Ну так пойди и перехвати его, пока он на работе.

– Я даже не знаю…

– Иди, – настойчиво проговорила Милли. – Верь себе. Не повторяй моих ошибок: не теряй времени. А потом придешь ко мне, когда захочешь, и расскажешь что случилось.

* * *

Анна вышла из кареты, как обычно, на северном дворе. Ее часы показывали два сорок пять. Где он – у себя в кабинете или где-то в доках? И что она ему скажет, когда найдет его? Анна направилась к административному зданию, решив, что найдет нужные слова, когда время придет.

По кирпичным ступеням крыльца навстречу ей спускался какой-то человек. Анна заморгала, не веря своим глазам, и чуть не споткнулась. Неужели это Хорас Арчер? Но что он здесь делает?

– Привет! – закричал он, увидев ее издалека. Они подошли друг к другу. Анна заметила, что он уже успел взмокнуть на жарком августовском солнце.

– Как поживаете? – сердечно спросил Арчер, встряхивая ее руку в своей здоровенной ручище. – Не ожидал увидеть вас сегодня, – добавил он, опередив ее, когда она открыла рот, чтобы сказать ему то же самое.

Он промокнул лицо колоссальных размеров носовым платком, взял ее под руку и отвел в тень, отбрасываемую зданием.

– Наши дела идут на лад, Анна, прямо как по маслу.

– Правда?

– Уверяю вас. А теперь, когда вы сделали ваш взнос, они пойдут еще быстрее. Должен вам признаться, юная леди, мне нравится ваш стиль.

– Наш… простите, как вы сказали? Какой взнос?

– Как это – какой взнос? Ваши пятьдесят тысяч фунтов! Кстати, сколько это будет в долларах? Заметьте, я не сказал «в настоящих деньгах». Ха-ха! Дора наконец-то отучила меня от этого.

– О чем…

– Теперь плюс наши пятьдесят, и фундамент будет заложен – основательный и прочный. Я не предвижу никаких затруднений. У вашего мужа отличная деловая хватка и голова варит не хуже, чем у вас. Поверьте, такая похвала многого стоит. – Арчер простодушно ухмыльнулся: – К тому же мне нравится, как рычит этот новый двигатель, с которым он колупается вместе со своими инженерами. Не вижу, почему бы…

Тут американец остановился, наконец-то заметив выражение ее лица, повернулся боком, покраснел как рак и негромко выругался себе под нос. Потом он дважды стукнул себя по лбу ребром ладони с такой силой, словно намеревался раскроить себе череп.

– Черт бы меня побрал, какой же я болван! Совсем забыл, что это должен быть сюрприз! Надо же, взял и все испортил. Ник собирался сказать вам завтра, я только что это вспомнил! Послушайте, – Арчер заговорщически понизил голос, наклоняясь к ней, – он мне шею свернет, если узнает, что я проболтался. Вы не могли бы завтра сделать вид, что вы удивлены? Что для вас это полная неожиданность?

Когда Анна заговорила, голос ее предательски дрожал.

– В чем именно состоит сюрприз?

Арчер обнажил все свои крупные зубы в широкой и щедрой улыбке.

– Сюрприз состоит в том, – он опять протянул ей руку, – что мы с вами компаньоны.

– Компаньоны, – слабым голосом повторила она.

– В пароходстве «Арчер-Журден». Мы решили поставить мою фамилию вперед, потому что она идет первой по алфавиту, – он добродушно подмигнул, – но первый же лайнер, который сойдет со стапелей, будет называться «Анна» – мы это особо оговорили в контракте. Это была идея Ника. Эй, послушайте, что вы делаете?

– Я плачу.

Анна нащупала в кармане носовой платок и вытерла глаза. Ей хотелось кричать во весь голос и смеяться от радости.

– Так вы не могли бы постараться?

– Постараться?

– Сделать вид, что вы удивлены.

Она покачала головой:

– О, Хорас, боюсь, что у меня ничего не выйдет. Пожалуй, будет лучше, если я поговорю с ним прямо сейчас.

Она обвила руками толстую шею Арчера и крепко обняла его. Его изумленный взгляд так ее рассмешил, что Анна звонко чмокнула Хораса в щеку.

– Простите, но мне надо идти.

И Анна бросилась вверх по ступеням крыльца, оставив своего американского компаньона в самом мучительном недоумении.

– Мистер Бальфур у себя, Джим, или он уже ушел? – спросила она сторожа.

– Я не видел, чтобы он выходил, мэм, стало быть, он у себя. Хорошо, что он вернулся, мэм! – крикнул старик ей вслед, пока она поднималась по лестнице.

Анна готова была шагать через две ступеньки, да только узкая юбка не позволяла этого. Добравшись до вершины лестницы, она совсем запыхалась. Хоть бы только он оказался на месте! «Господи, пожалуйста!» – молила Анна, нетерпеливо вглядываясь сквозь матовое стекло в дверях его кабинета в конце коридора. Она не стала стучать, распахнула двери и вошла в комнату.

И остановилась, оцепенев от ужаса. Броуди сидел на корточках посреди кабинета. Он медленно поднялся, увидев ее. Косой луч солнца отражался от стеклянного пресс-папье, которое он держал в правой руке. Капля крови сорвалась со стеклянного шара – а может быть, с его пальцев? – на тело, неподвижно распростертое на полу. Череп Мартина Доуэрти был расколот, кровь растеклась по всему ковру.

 

Глава 28

Броуди уронил пресс-папье и направился к ней. Анна отступила на шаг назад. Он увидел страх в ее глазах.

– Ты думаешь, это я его убил? – спросил он.

Она не сразу смогла заговорить, однако, справившись с собой, ответила:

– Нет.

Но Джон заметил лишь ее нерешительность. Он протиснулся мимо нее и выскочил в коридор. Она слышала, как он окликает сторожа внизу и велит ему немедленно идти за констеблем.

В течение нескольких секунд, пока комната не наполнилась людьми, Анна стояла как в столбняке, глядя сквозь прижатые к глазам окостеневшие пальцы на неподвижное тело на полу, напоминавшее сломанную куклу.

При виде свинцового, жуткого, неестественного окоченения, уже хорошо знакомого ей, разорвался спасительный занавес забвения, который она опустила несколько месяцев назад между собой и страшной правдой об убийстве Николаса. А сейчас, сквозь дымку слез, страшное воспоминание обрушилось на нее с беспощадной, обжигающей отчетливостью, приковав ее к месту.

Люди толкались, протискиваясь мимо нее, она как сквозь вату слышала вокруг себя их реплики. Но вот чей-то неотступный взгляд заставил ее очнуться. Она подняла голову. Джон смотрел на нее с другого конца комнаты. В его глазах Анна прочитала озлобленность, горечь разочарования и зарождающуюся глубокую безнадежность. Она сделала шаг к нему навстречу, увлекаемая желанием его поддержать, но остановилась, когда он резко отодвинулся, буквально отшатнувшись от нее в сторону.

В этот момент Эйдин О’Данн тронул ее за локоть и заставил обернуться. За его плечом Анна увидела побелевшее лицо Стивена, стоявшего в дверях. Он явно не желал подходить ближе.

– Вам дурно? – спросил Эйдин.

– Я… нет, со мной все в порядке, я только что вошла. Н-Николас его обнаружил.

О’Данн повернул голову к Броуди, который в эту минуту стирал кровь с рук носовым платком. Анна заметила, как мужчины обменялись многозначительными взглядами.

– Давайте выйдем, – настойчиво предложил О’Данн. – Вид у вас такой, будто вы вот-вот потеряете сознание.

Анна могла бы сказать то же самое о нем. Она бросила последний взгляд на Броуди. Повернувшись к ней спиной, он говорил о чем-то с Томом Шортером и Найджелом Макгратом. Ее охватила паника, но она позволила О’Данну вывести себя из комнаты и прошла вместе с ним в свой собственный кабинет за соседней дверью.

Он что-то говорил тихим, успокаивающим тоном, но она не слыхала ни слова. Лицо Броуди запечатлелось в ее памяти, словно выжженное раскаленным тавром. На какое-то время Анна как будто ослепла, позабыла обо всем. Даже о том, что за стеной лежит мертвый человек и что кто-то убил его.

– Это надо доставить немедленно, – услыхала она приказ О’Данна, обращенный к мальчишке-рассыльному, работавшему в конторе.

Он передал мальчику запечатанный конверт, и только после этого до Анны дошло, что минуту назад Эйдин что-то нацарапал на листке бумаги у нее на столе.

– Куин-стрит, дом девятнадцать. Запомнил?

– Да, сэр, – ответил мальчик и бросился со всех ног исполнять поручение.

– Что это? Кому вы пишете, Эйдин? О’Данн помедлил секунду и сказал:

– Дитцу.

– Но почему? Сейчас здесь будет полиция. Какое отношение все это имеет к Дитцу?

– Оставайтесь здесь.

Он направился к двери. Анна преградила ему дорогу.

– Скажите мне! Вы хотите сообщить ему о Джоне, так ведь?

– Да, но вы не волнуйтесь, все будет в порядке. Дитца необходимо поставить в известность.

Она схватила его за руку:

– Но почему? Эйдин, вы же не думаете, что он это сделал!

– Я точно не знаю.

– Он не убивал! Он не мог! С какой стати ему это делать?

– Оставайтесь здесь, – коротко бросил он и оставил ее одну.

Пять минут Анна оставалась на месте, потом поняла, что больше не выдержит, и вышла в коридор на поиски Броуди. Она увидела его в открытых дверях кабинета Стивена и направилась к нему в тот самый момент, когда позади нее на лестнице раздался тяжелый топот ног, возвещавший о приходе полиции.

* * *

Следующие два часа прошли в невероятной сумятице. Люди продолжали толкаться на месте преступления. Сперва все разговаривали приглушенными голосами, потом, когда первый шок миновал и наступило возбуждение, заговорили громче. Двое полицейских допрашивали ее. Анна рассказала им о том, что видела, и ей стало дурно, когда она поняла, какой вывод могут сделать посторонние на основании ее слов. Где же Броуди? Порой ей удавалось увидеть его мельком, окруженного толпой, каждый раз вдалеке. Он так и не взглянул в ее сторону. Однажды она увидела его одного: он стоял, держась за перила, на площадке второго этажа и смотрел вниз, в черный лестничный пролет. Анна быстро подошла к нему.

– Нам надо поговорить, – сказала она с мольбой в голосе.

На сей раз его глаза были пусты, в них не осталось даже сожаления.

– Нет, – ответил он.

Его голос прозвучал негромко. Вежливо. А потом Джон повернулся к ней спиной и ушел в комнату, полную людей.

Дитц явился вместе с каким-то мужчиной, которого она никогда раньше не видела. Видимо, обязанности незнакомца состояли в том, чтобы делать пометки в блокноте и помалкивать. Анна провела их в свой кабинет, и там Дитц задал ей все те же вопросы, что раньше задавала полиция. Добравшись до конца, он начал все сначала.

– И вы не слыхали никаких голосов или звуков борьбы, пока подходили к двери?

– Нет, я же вам говорила. Мистер Доуэрти был мертв, Джон нашел его тело.

– Гм, – сказал Дитц.

Анне уже стало тошно от этого бесконечного хмыканья. Его слова и манеры были уклончивы, но такая сдержанность сама по себе приводила ее в ужас. Он перекинул ногу на ногу и пригладил седеющие на висках волосы.

– Как же вы можете утверждать это наверняка, мэм?

– Потому что я знаю!

Анна сцепила руки на столе и приказала себе не нервничать. Надо сохранять спокойствие: в такую минуту она не могла себе позволить предаваться эмоциям. Но ей хотелось закричать.

– А Броуди держал пресс-папье в правой руке, когда вы вошли?

Она медленно перевела дух.

– Да.

– И вам известно, что пресс-папье принадлежит Броуди, потому что это был ваш подарок.

Опасаясь, что голос ее выдаст, Анна лишь кивнула в ответ.

Дитц поднялся на ноги:

– Хорошо.

Анна тоже вскочила и последовала за ним к дверям. Что означает это «хорошо»? Ей казалось, что она сейчас сойдет с ума.

– Что теперь будет? Что вы намерены делать?

Дитц посмотрел на нее почти сочувственно:

– Вам не о чем беспокоиться, миссис Бальфур.

Не успела она облегченно перевести дух, как он добавил:

– Что бы ни случилось, правда о том, что представляет собой мистер Броуди, останется тайной для всех, и ваша репутация не пострадает. Если он виновен, обещаю вам, что его повесят как Николаса Бальфура.

В лице у Анны не осталось ни кровинки.

– Он невиновен! – прокричала она, пока Дитц открывал дверь в коридор. – Где он? Я должна его видеть!

Она попыталась обогнать его в дверях. Сильным и властным движением Дитц удержал ее за руку, но его голос, когда он заговорил, прозвучал неожиданно мягко.

– Прошу вас, только не сейчас. Сперва нам надо задать ему еще несколько вопросов, а потом вы с ним увидитесь. Это много времени не займет.

Но полчаса спустя, когда она распахнула дверь кабинета и бросилась на поиски, констебль, стоявший на часах в коридоре, сказал ей, что мистера Бальфура увели в полицейский участок.

* * *

– Перлман, вы хотите сказать, что мистер Бальфур все еще не вернулся?

– Нет, мэм, пока еще нет.

– Но ведь уже больше десяти часов!

– Да, мэм.

Анна сбросила с плеч легкую кружевную мантилью и оставила ее на стуле в гардеробной. Перлмана она увидела в комнате хозяина: он расстилал постель на ночь. Камердинер осторожно заглянул ей в лицо, но ничего не сказал. Он скорее дал бы себя повесить, чем осмелился бы спросить у миссис Бальфур, что, черт побери, происходит с ее мужем. К тому же Анна все равно не смогла бы ему ответить. У дурных вестей длинные ноги: вероятно, Перлману уже было известно не меньше, чем ей самой, а может быть, даже больше. Ее бы это не удивило.

– Ну что ж, на сегодня довольно, вам нет нужды дожидаться хозяина, Перлман.

– Слушаюсь, мэм.

Камердинер вежливо поклонился и вышел. Вместо того, чтобы вернуться себе, Анна прошла в спальню Броуди. Стараясь не заглядывать в зеркало на стенке платяного шкафа, она неторопливо обошла кругом всю комнату, легко проводя пальцами по столам шторам, комоду. На ночном столике лежала книга, которую он читал, – «Большие ожидания» Чарлза Диккенса – и номер «Беллз», его любимой спортивной газеты. Аккуратно сложенный шелковый халат был вывешен на спинке кровати.

Гребешок и щетка для волос на туалетном столике содержались в безупречной чистоте, пузырек с маслом макассар был накрепко завинчен: Броуди им больше не пользовался. Зато другой флакон был наполовину пуст. Анна взяла его в руки и открыла. Вырвавшийся из склянки запах вызвал у нее в памяти целый рой воспоминаний. Это был одеколон, которым он иногда пользовался, – очень скупо, но в последнее время несколько чаще. С тех пор, как она сказала, что ей нравится запах.

Не испытывая ни малейших угрызений совести, Анна открыла верхний ящик. Носовые платки, чистые воротнички, несколько драгоценных безделушек, оставшихся еще от Николаса. В самом дальнем углу лежала маленькая коробочка. Теперь Анне стало немного неловко, но она все-таки подтянула коробочку к себе и открыла ее.

И улыбнулась. Броуди говорил ей, что бросил курить, но, по-видимому, ему так и не удалось избавиться от вредной привычки окончательно. Анна вынула одну папироску, зажала ее между средним и указательным пальцами, повертела рукой в ту и в другую сторону, проверяя, эффектно ли это выглядит, потом поднесла к носу и понюхала. Странный запах. Не то чтобы приятный, но и не сказать, что неприятный. Она поднесла папироску к губам и вдохнула, пуская воображаемый дым вверх, как это делала Милли всего несколькими часами ранее. В самом деле, манерность.

«Ступай к нему. Верь себе». Она последовала совету Милли, но оказалось, что уже слишком поздно. И теперь ей до конца своих дней придется расплачиваться за свою ошибку.

Она спрятала папиросу в коробочку и закрыла ящик, потом, не находя себе места, подошла к кровати. Где же он? Не может быть, чтобы его до сих пор держали в полицейском участке! А если да, что они там с ним делают?

Последние два часа перед возвращением домой Анна провела в доме Доуэрти на Сент-Джордж-стрит, выражая соболезнования от имени своей семьи незамужней сестре Мартина. Известие о его смерти, слава богу, опередило Анну: по крайней мере она оказалась избавленной от необходимости первой сообщать Викторине Доуэрти о гибели брата. Викторина была легкомысленной и глуповатой женщиной, но при виде ее горя – неподдельного и тяжкого – Анна почувствовала себя беспомощной. Она только теперь с болью и смятением поняла, как мало в действительности знала Мартина. Он работал в компании Журдена с тех пор, как Анна себя помнила, а ведь его никак нельзя было назвать стариком: скорее он был человеком средних лет.

Вместе с друзьями и соседями, пришедшими утешить его обездоленную сестру, она попыталась ради Викторины припомнить что-нибудь доброе или забавное, связанное с ним, но у нее ничего не вышло. Броуди шепнул ей как-то раз, что Мартин Доуэрти напоминает ему фортепьяно; она согласилась, что сходство есть, и посмеялась шутке, но упоминать об этом сегодня было бы бестактно.

Анна вообще нечасто думала о Мартине Доуэрти, он казался ей суховатым, даже несколько угрюмым и мрачным человеком, который добросовестно выполнял свою работу, но был замкнут и нелюдим. Однако Викторине будет без него одиноко: кроме него, у нее никого не было на всем белом свете. И хотя нужда ей не грозила – Анна заверила ее в этом, – финансовое благополучие, разумеется, не могло восполнить ее утраты.

Кто мог его убить? У кого хватило причин, хватило злости, чтобы столь жестоко расправиться с таким безобидным, беззлобным и, по всей видимости, лишенным страстей человеком?

Только не у Броуди. Анна протянула руку и дотронулась до его халата. Не в силах больше сдерживаться, она схватила мягкую ткань, прижала ее к груди, вдыхая запах его тела. «О, мой дорогой… Моя любовь, я тебя потеряла…»

Не сдерживая рыданий, она легла поперек кровати, свернувшись калачиком. Всего неделю назад они лежали здесь вместе. Анна помнила ту ночь, когда впервые пришла к нему сюда, в эту комнату, и попросила, чтобы он любил ее. Больше он никогда не будет ее любить. Воспоминания – вот все, что у нее осталось. Больше ничего нет и уже никогда не будет.

Она закрыла глаза и уснула. Ей приснился он.

Бледный утренний свет скупо пробился сквозь шторы. Анна приподнялась на локтях прищурилась, глядя в окно. Она по-прежнему была одна, лежала одетая на расстеленной кровати. Может, он приходил, увидел ее, повернулся и ушел? Это была горькая мысль, однако какой-то таинственный инстинкт подсказывал ей, что этого не было. Но тогда где же он?

Свой утренний туалет Анна совершила в бездумной спешке. Джудит показалась ей еще более молчаливой и мрачной, чем обычно. «Надо было позволить Джону рассчитать тебя», – мстительно подумала Анна, пока горничная застегивала на ней белую кружевную шемизетку и помогала надеть темно-бордовое шелковое платье. Час был слишком ранний для завтрака, к тому же ей все равно не хотелось есть.

Надо бы заглянуть к отцу. Вспомнит ли он Доуэрти? Будет ли горевать о нем? А потом она тихонько уйдет из дома на работу. Если Броуди там не окажется… Разум отказывался следовать по этому пути. С болью отчаяния Анна поняла, что не может заглянуть в будущее дальше чем на ближайший час.

Оказалось, что Стивен уже в холле. Неужели он дожидался ее?

– Он арестован.

Анна ухватилась за перила, пристально вглядываясь в него и всей силой воли приказывая себе не закричать, не удариться в слезы.

– О чем ты говоришь?

Стивен выглядел так, будто вовсе не ложился спать: на нем была та же одежда, что и вчера.

– Ник в тюрьме. Говорят, что это он убил Доуэрти.

– Это ложь, – возразила Анна.

Она уже была готова бессильно опуститься на предпоследнюю ступеньку лестницы, когда увидела свою тетушку, выходящую из гостиной.

Тетя Шарлотта была в коричневом атласном капоте поверх ночной рубашки. Дряблые складки на ее лице все еще блестели от ночного крема, волосы были заплетены в длинную седую косу, переброшенную через плечо. Анна успела подумать, что с такой прической ее тетя кажется помолодевшей и миловидной, но тут она заговорила, и при первых же пронзительных звуках ее голоса все мысли в голове у Анны разлетелись в прах.

– Вот что бывает, когда вступаешь в неравный брак! Я предупреждала Томаса, но он не желал слушать. А теперь нам всем придется расхлебывать этот ужасный скандал.

Джон? Анна мечтала, жаждала произнести его имя вслух, но не могла.

– Николас?

– Он арестован!

Двигаясь автоматически, Анна спустилась по оставшимся ступенькам в холл.

– Где Риз? – спросила она. – Мне нужна карета.

– Да ты с ума сошла! – взвизгнула тетя Шарлотта, протягивая к ней руку. – Куда ты собралась? – Тетя Шарлотта вцепилась в нее, как клещами.

– Ты не можешь туда ехать! – в гневе вопила тетушка.

Анна отшатнулась:

– Прошу вас, пожалуйста, не вмешивайтесь.

– Анна! Опомнись! Он сидит в тюрьме за убийство. Ты не можешь пойти туда. Тебе пора взяться за ум и отдалиться от него. Никто не подумает о тебе дурно: ты была замужем всего три месяца. Брак можно признать недействительным. Ни один…

– Дайте мне пройти!

– Пусть идет, – эхом откликнулся Стивен.

Анна бросила на него благодарный взгляд, но, увидев выражение его лица, застыла, словно оледенев.

– Теперь у меня будет все, – злорадно ухмыльнулся он. – Доверенность на управление и все остальное! И ты не сможешь мне помешать. Иди к нему, это уже никакой роли не играет. Вы с ним друг друга стоите.

Анне потребовалось все ее самообладание, чтобы его не ударить.

Лоснящиеся щеки тети Шарлотты побагровели, вся ее тучная фигура затряслась от негодования.

– Если ты сейчас выйдешь за порог, я покину этот дом навсегда. Я не шучу!

Анна тоже была в бешенстве, но ярость оказала на нее противоположное воздействие. Она ощутила ледяное спокойствие.

– Вам не придется покидать этот дом. Я сама его покину. А теперь уйдите с дороги.

Тетя Шарлотта как будто приросла к месту, ее невозможно было сдвинуть. В конце концов Анна протиснулась мимо нее, внутренне даже радуясь столкновению, все-таки заставившему тетушку отступить.

До полицейского участка она дошла пешком. В душе у нее царил хаос – смесь тревоги, решимости и неутихающего гнева. Поднимавшееся на востоке солнце било ей в глаза, к тому времени, как она добралась до места, все ее тело подернулось испариной.

– Его здесь нет, – ответил ей полисмен, когда она потребовала свидания с мужем.

Анна не помнила, что она ему сказала после этого. Ей пришлось ждать, пока другой человек, теперь уже в штатском, не пришел, чтобы с ней поговорить.

– Мистер Бальфур был отпущен под ответственность мистера Дитца, мэм.

Он стал что-то бормотать про министерство, про другую юрисдикцию, но Анна перестала слушать. Где же он?

– Должно быть, сейчас мистер Бальфур уже в доках, мэм; он собирался пойти туда утром. Он сам нас предупредил. На случай, если он нам понадобится.

В доках! Анна наняла проезжавший кабриолет и велела кучеру ехать на судоверфь.

Она сидела, оцепенев от горя, скользя невидящим взглядом по плывущим навстречу экипажу улицам, комкая юбку на коленях. Почему Джон не вернулся домой? Она ничего не понимала. Потребность его увидеть снедала ее, становясь прямо-таки болезненной.

Когда кабриолет въехал на северный двор, Анна спрыгнула на землю и бегом бросилась к кирпичному зданию в центре, не замечая рабочих, которые провожали ее удивленными взглядами и почтительно снимали шапки.

Точно так же она бежала вчера, мелькнула и пропала мысль. Но она пришла слишком поздно – Мартин Доуэрти был убит. На этот раз она не должна опоздать. Пока Анна взбегала по лестнице, ее глаза каким-то непостижимым образом подмечали всякий вздор: пыль, скопившуюся по углам, разводы древесных волокон на ступенях. Рука у нее тряслась, когда она повернула ручку двери кабинета Броуди и распахнула ее настежь.

 

Глава 29

– Катись отсюда ко всем чертям! Живо!

Анна замерла на месте, не сводя глаз с двух мужчин, занявших оборонительные позиции по обе стороны от письменного стола Броуди. Одним из них был сам Броуди, другим – Эйдин О’Данн. Их разделял не только письменный стол, но и враждебность, казавшаяся почти осязаемой. На секунду у нее даже возникла мысль подчиниться грубому окрику Джона, но Анна тут же отвергла ее. Она закрыла дверь и прислонилась к ней спиной, переводя встревоженный взгляд с одного на другого.

– Нет, я не уйду, пока не поговорю с тобой. – Анна вздрогнула от неожиданности, когда Броуди с грохотом стукнул кулаком по столу и испустил гнусное ругательство, но не покинула свой пост. Никогда раньше ей не приходилось видеть его таким разгневанным.

– Нет, Джон, я не уйду. В чем дело? Что случилось?

Броуди бросил на нее испепеляющий взгляд. Ей показалось, что она различает в его глазах еще что-то, кроме вражды: страх.

– Эйдин? Может быть, вы мне объясните, что происходит? Я не уйду, пока не узнаю, в чем дело.

Разгадать что-либо по лицу адвоката было еще труднее. В нем тоже угадывался страх, но гораздо яснее проступали возмущение и оскорбленная гордость. Его волосы, обычно аккуратно причесанные, были всклокочены, кожа на щеках, покрытых суточной щетиной, посерела, как оконная замазка.

– Джон выдвигает довольно любопытные обвинения, моя дорогая.

О’Данн старался, чтобы его слова звучали пренебрежительно, но попытка явно не удалась.

– Убирайся вон! – прорычал Броуди.

– Какие обвинения?

Эйдин рассмеялся деланным смешком:

– Джон вбил себе в голову, что это я убил несчастного Мартина, и предложил мне явиться с повинной. Очевидно, я должен быть по гроб жизни ему обязан за столь неслыханное великодушие, но я почему-то не чувствую благодарности. Весьма нелюбезно с моей стороны, я понимаю, но…

– Убирайся к чертовой матери! – угрожающе повторил Броуди, обходя стол и двигаясь по направлению к ней.

– Может быть, ты прекратишь твердить одно и то же? Я никуда не уйду!

Анна встала, пошире расставив ноги, и воинственно скрестила руки на груди. Броуди остановился на полпути, бросив на нее взгляд, который обратил бы в бегство менее решительного противника.

– Но вы еще не слышали самого главного, – продолжал Эйдин, не дав ему раскрыть рот. – Джон также считает, что это я убил Николаса.

Он опять рассмеялся фальшивым смехом и покачал головой, глядя на Анну, которая сделалась бледной, как полотно.

– Разумеется, он не может мне толком объяснить, зачем мне понадобилось убивать одного из моих лучших друзей, человека, которого я знал с тех пор…

Броуди стремительно повернулся к нему:

– Возможно, по той же причине, по которой вы убили Доуэрти: он слишком много знал о вас.

Полностью сбитая с толку, Анна наконец сумела преодолеть первоначальный шок.

– Пожалуйста, объясни мне, что все это значит, Джон, – попросила она слабым голосом. – О чем ты говоришь?

– С какой стати? Ты же все равно не поверишь ни единому моему слову! Лучшее, что вы можете сделать, миссис Бальфур, это убраться отсюда к чертям собачьим! Иди домой!

Она старалась сохранить хладнокровие, но его гнев был слишком силен. Судорожно сглотнув, усилием воли сдерживая дрожь в голосе, Анна повторила:

– Пожалуйста, объясни мне. Я никуда не уйду.

На протяжении бесконечно долгой и напряженной минуты Броуди смотрел на нее, стараясь вложить всю свою ненависть и ожесточение в один долгий взгляд, но успеха не добился: она не желала уходить. Ему пришлось бы выставить ее силой, буквально выкинуть за дверь. Чертовски соблазнительная мысль, но… пожалуй, сейчас ей действительно лучше послушать, что он скажет. В конце концов, это касалось ее не в меньшей степени, чем его самого.

– Ну хорошо, – коротко буркнул Броуди. Он вернулся к столу и присел на край: из такого положения можно было следить за ними обоими.

– Вчера у меня состоялся разговор с Доуэрти. Примерно за час до его смерти. Он пришел ко мне, чтобы узнать, куда девалась его доля денег. «Каких денег?» – спросил я. Это его разозлило. «Бьюсь об заклад, О’Данн уже давным-давно получил, что ему причиталось! – сказал он. – Где мои деньги? Вы говорили, через месяц после Неаполя». Как вы думаете, Эйдин, что он имел в виду?

О’Данн презрительно пожал плечами, но Анна заметила выступивший у него на лбу пот.

– После этого разговора Доуэрти, наверное, отправился прямо к вам, – продолжал Броуди, не дожидаясь ответа на свой вопрос. – Вы, небось, до той самой минуты не подозревали, что он был замешан в деле вместе с Ником, верно? Должно быть, вас здорово тряхнуло. Ник, ясное дело, старался держать своих сообщников в неведении, чтобы они ничего не знали друг о друге. Понятия не имею, откуда Доуэрти узнал про вас, но сейчас интересно другое: как вам удалось заманить его в мой кабинет, пока меня там не было? Это был удачный ход. Все поверили, будто это я его убил. Верно, Энни?

– Нет, никогда… – прошептала Анна, качая головой и не сводя с него пристального взгляда. – Я никогда в это не верила.

Она еще больше побледнела, увидев, как презрительно и злобно скривились его губы.

– Это чистейший вздор, – отмахнулся О’Данн.

– Вот чего я никак не могу понять, так это зачем вы убили моего брата, – вновь заговорил Броуди несколько секунд спустя.

– О, ради бога…

– Он был вам нужен. Вы оба нуждались друг в друге.

– Я его не убивал!

– Неужели вам просто захотелось прикарманить все деньги? А может, вы решили заткнуть ему рот, чтобы он не смог вас выдать? Ведь именно поэтому вы убили Доуэрти. Только было уже слишком поздно. Вы опоздали ровно на час.

Теперь уже пот катился градом со лба Эйдина. Он промокнул лицо, потом спрятал платок обратно в карман.

– Вы глубоко заблуждаетесь. – Он оглянулся на Анну. – Вы же не верите во всю эту чушь?

Она промолчала.

– Это вы наняли двух головорезов в неапольском порту, разве не так? – безжалостно гнул свое Броуди. – И что они должны были сделать? Не дать мне попасть на «Утреннюю звезду»? Это дело они провалили. Вы наняли пару недоумков, друг мой. Они убили Билли вместо меня и чуть было не прикончили вас самого.

– Это ложь, я никого не нанимал! Анна…

– А что покажут записи мистера Доуэрти, Эйдин? – внезапно спросила она с опаской. – Как насчет той голландской компании, которая якобы купила «Утреннюю звезду»? Мартин ездил туда в апреле. Он действительно туда ездил, или компания существовала только на бумаге?

– И как Доуэрти сумел объяснить отсутствие денег за эту сделку на нашем счету? – поинтересовался Броуди. – Похоже, у него была довольно-таки хитрая бухгалтерия. Дитц наверняка захочет взглянуть на записи в конторских книгах, вы так не думаете? До сих пор он довольствовался только вашим словом, что там все чисто.

– Это смехотворно!

И тут Анна вспомнила кое-что еще. Словно кусочки мозаики складывались в узор.

– Телеграмма, Эйдин! Та, что я послала после вашей… Я сообщила Дитцу, что Джон вернул все вырученные деньги и спас вам жизнь. А что говорилось в вашей телеграмме?

О’Данн, по-видимому, лишился дара речи: Броуди пришлось отвечать за него.

– В его телеграмме говорилось, что я пытался бежать и он меня поймал. Он посоветовал им немедленно отправить меня обратно в Бристоль.

Анна чуть не соскользнула на пол по дверному косяку.

– О, Эйдин…

– С тех самых пор Дитцу была известна правда о вас. Он ее утаил, надеясь, что если не я, то вы рано или поздно приведете его ко второму сообщнику Николаса, только вот не рассчитывал, что вы его убьете.

О’Данн переводил затравленный взгляд с Броуди на Анну и обратно. У обоих были одинаково мрачные лица, в их глазах читался приговор. Он опять потянулся за носовым платком, но вместо этого вытащил пистолет.

Броуди мгновенно вскочил и встал между О'Данном и Анной.

– Сукин сын!

– Значит, все это правда, – безнадежно вздохнула Анна. Она была в отчаянии, но не испытывала страха. – О господи, Эйдин, зачем вы это сделали? Как вы могли?

Адвокат прицелился прямо в грудь Броуди, хотя рука у него тряслась, как у пьяного.

– Послушайте меня. У меня не было выбора, клянусь вам. Это началось год назад, когда Ник продал конфедератам «Ариэля».

Анна закрыла лицо руками.

– «Ариэля», – безнадежно повторила она. Ей так хотелось верить, что Николас не замешан хотя бы в этом.

– Я узнал о сделке, а он предложил мне денег, чтобы я молчал.

– Сколько? – рявкнул Броуди. На пепельно-серых щеках О’Данна пятнами проступила краска.

– Двадцать тысяч фунтов. Я… я их взял. Конфедератам требовались новые корабли, много кораблей, но Ник решил, что «Утренняя звезда» будет последней.

Он взглянул на Анну, и в его обычно кротких, но сейчас бегающих от страха темных глазах засветилось сочувствие.

– Понимаете, когда брат Анны погиб и Ник понял, что все наследство достанется вам, он решил, что это наилучший способ разбогатеть. Мне очень жаль, Анна, но…

Его слова даже не вызвали боли в ее душе, только печаль.

– Я это знаю. Я знала уже давным-давно.

– Но вы не подозревали, что Доуэрти тоже участвует в деле? – спросил Броуди.

Он не сводил глаз с направленного на него дула пистолета. Пока оружие было направлено на него, а не на Анну, он мог справиться с подступающей паникой.

– Нет, я подозревал, но не был точно уверен. До вчерашнего дня.

– И тогда вы его убили.

На долю секунды Эйдин закрыл глаза, потом кивнул:

– Я этого не хотел, но у меня не было выбора. Надо было заткнуть ему рот. В какой-то момент Доуэрти повернулся ко мне спиной. Пресс-папье лежало на столе. Я схватил его и…

У него не хватило духу закончить фразу.

– …размозжил ему голову, – договорил за него Броуди без малейшего сочувствия. – И что теперь? Убьете и нас тоже? А потом?

Адвокат покачал головой, словно стараясь прояснить свои мысли.

– Нет, я не собираюсь никого убивать. Уйдите с дороги!

Броуди схватил Анну за руку и оттащил ее от двери.

Продолжая держать их обоих под прицелом, О’Данн подошел к двери и распахнул ее. Пятясь задом, он шагнул через порог. Броуди шел за ним шаг в шаг.

– Остановитесь, Джон. Я говорю серьезно. Останьтесь здесь, и вы не пострадаете.

Броуди продолжал идти вперед. Они очутились в коридоре: О’Данн отступал к лестнице, поддерживая левой рукой прыгающий в правой пистолет.

– Я вас предупреждаю! Оставайтесь на месте!

– Вам придется убить меня, чтобы выбраться отсюда, – совершенно спокойно предупредил Броуди.

Анна вскрикнула и попыталась схватить его за руку; он яростно оттолкнул ее, даже не оглянувшись.

– Я выстрелю! – крикнул О’Данн.

– Ну давайте, стреляйте! Думаете, мне не все равно?

Стали распахиваться двери. Служащие выглядывали из своих кабинетов и ошеломленно замирали на месте, глядя на невиданное зрелище.

О’Данн почти добрался до лестницы, но и Броуди был уже в трех футах от него. С каждым шагом он сокращал расстояние.

– Черт побери, я убью вас!

– Остановитесь! – в отчаянии умоляла обезумевшая от ужаса Анна.

Она еще раз попыталась поймать Броуди за рукав, но он опять оттолкнул ее, да с такой силой, что она ударилась о стену.

– Стреляйте, – подзуживал он Эйдина, протягивая руку за пистолетом.

Эйдин О’Данн сделал еще один шаг назад: его нога ступила в пустоту. Не издав ни звука, так и не выстрелив, он рухнул вниз и пролетел шесть ступенек, пока не стукнулся затылком о седьмую. Тело по инерции проехало по оставшимся восьми ступенькам, но убила его седьмая: он сломал себе шею.

 

Глава 30

Анна подгребала землю к корешкам побега бамбука, который она разделила пополам и теперь пересаживала. Она медленно поворачивала горшок, осторожно приминая почву большими пальцами. Упругие веточки с тремя листиками выглядели несколько поблекшими, желтоватыми, а не ярко-зелеными. «Надо будет не забыть в будущем увеличить время между поливами», – подумала Анна. Закончив работу, она выставила этот горшок рядом с другим, в который уже была пересажена вторая половина бамбукового ростка, на широкий подоконник и вытерла вспотевший лоб тыльной стороной ладони.

В доме было тихо; до нее не доносилось ни звука, кроме беспокойного перепархивания зябликов в клетке, висевшей в углу оранжереи. Она направилась к стеклянным дверям зимнего сада, ведущим в столовую, и распахнула их шире. По-прежнему тишина. Никаких голосов в отдалении, никакой домашней суеты. Ничего странного в этом не было: кроме нее самой, Джона и горстки слуг, в доме никого не осталось.

Прошло три дня со смерти Эйдина. На второй день, чтобы избежать неприятных последствий скандала, тетя Шарлотта предприняла поспешную поездку в Брайтон, взяв с собой сэра Томаса и его сиделку. Стивен в последнюю минуту решил поехать вместе с ними.

Анна обрадовалась отъезду кузена. Ему лучше на время уехать подальше от верфей Журдена, чтобы поразмыслить над тем, что он собирается делать дальше. Но если он решит по-прежнему работать в компании, предупредила Анна, она потребует от него полной поддержки партнерства с Хорасом Арчером. Стивен держался холодно и отчужденно, но согласился подумать над ее словами.

Все это произошло вчера, а на следующий день, словно в насмешку, выяснилось, что худшее позади: репортеры сняли осаду дома и больше не требовали интервью, соседи и друзья перестали заглядывать поминутно, чтобы выразить свои соболезнования или просто поглазеть, даже полицейские и чиновники из министерства внутренних дел покинули гостиную, где в течение двух дней проводили свои бесконечные допросы. И теперь в сонной атмосфере дома не осталось никаких – по крайней мере видимых – напоминаний о разразившейся катастрофе, которая потрясла ее семью, компанию и весь судостроительный бизнес в городе.

Заходящее солнце бросало золотистые отблески на стекла оранжереи. Анна вернулась к длинному столу с цветочными горшками и начала срезать засохшие листья пальмы в терракотовой жардиньерке на ножках в виде звериных лап. За спиной у нее послышалось робкое «мяу»; оглянувшись, Анна увидела котенка Дженни, точившего коготки о подол ее юбки, обшитый рюшами.

Только теперь она разглядела, что Эмброуз уже не тот маленький котенок, что был прежде. Наверное, ему тоже одиноко: хозяйка уехала, никто не обращает на него внимания. Анна наклонилась, подхватила его под грудь и посадила к себе на колени. Он свернулся клубочком и начал мурлыкать, а она впервые за долгие месяцы с улыбкой вспомнила Доменико, толстого кота, ходившего за ней следом по вилле «Каза ди Фиори». Доменико решительно предпочитал женское общество: не обращал внимания на Броуди, едва терпел неуклюжие, но добрые ласки Билли Флауэрса, а Эйдина даже близко к себе не подпускал.

Анна рассеянно погладила спящего котенка, а ее мысли между тем побежали по привычной дорожке, много раз исхоженной за последние три дня. Она знала Эйдина О’Данна с тех пор, как ей исполнилось десять. Четырнадцать лет… Нет, уже пятнадцать. Ему было столько же лет, сколько ей сейчас – двадцать пять, – когда они познакомились. Ей нравилась его спокойная сдержанность, неизменная доброта, а прежде всего то, что он всегда принимал ее всерьез.

Как же ей примирить в уме воспоминание о своем благоразумном, великодушном друге, которого она знала всю жизнь, с образом человека, убившего Николаса, Билли и Мартина Доуэрти? Человека в маске, который чуть было не убил ее тоже?

Нет, она не могла в это поверить. Тем не менее это было правдой. Но если так, значит, чужая душа и вправду потемки. Значит, нет никакой надежды, что два человеческих существа когда-либо поймут друг друга. И все-таки… если Эйдин – убийца, почему она до сих пор оплакивает его гибель?

Анна подняла голову, прислушиваясь. Не почудилось ли ей? Какой-то звук в отдалении, в глубине дома… Эмброуз продолжал крепко спать. Значит, игра воображения. Она спустила котенка с колен на каменные плиты пола и вернулась к работе, но минуту спустя ей опять пришлось остановиться и прислушаться.

Какая же она дурочка! Броуди был где-то в доме, но старательно избегал ее. О нет, ему не требовалось запираться! Это было бы слишком примитивно. Да и нужды никакой. Он прекрасно знал, что закрытая дверь защитит его не менее надежно, чем запертая.

Сама Анна пребывала в каком-то странном состоянии, напоминающем летаргический сон. Она как будто ожидала, что вот-вот произойдет некое чудо: кто-то придет и разбудит ее. Она страдала от мучительного и неотступного ощущения, что ее наказывают. Наказывают по заслугам. И все же… безупречная вежливость Броуди была хуже любого наказания и скорее напоминала пытку. Он открывал рот, только когда к нему обращались с вопросами, отвечал вполне любезно, избегал споров и ссор. Держался отчужденно, вежливо, почти церемонно.

Поначалу Анна покорно принимала такое обращение, смиренно полагая, что получает то, что заслужила. Но ей было так больно, она чувствовала себя такой несчастной! Когда же он наконец перестанет ее терзать? Когда решит, что долг уже заплачен? А в последнее время ей в душу стала закрадываться мятежная мысль: в том, что их разделила пропасть, есть (хотя бы отчасти!) и его вина. В конце концов, он мог бы в любое время сказать ей правду о деньгах и прекратить ссору. Но нет, он был слишком горд. Вот только времени у них не осталось на его гордость!

Она была к нему несправедлива – да, она даже не пыталась это отрицать. Он был порядочным человеком. Гибель Мэри Слоун поставила его порядочность под сомнение: Анне всегда казалось, что обвинение в убийстве само по себе стало для него страшнее смертного приговора.

Ей вспомнился разговор, состоявшийся между ними много недель назад в Риме. Она сказала ему, что не сомневается в его невиновности. «Энни, вы даже не представляете, как много это значит для меня», – ответил он тогда. Но потом она обвинила его в краже. Назвала его вором, соблазнителем, лицемером. Таким же, как его брат. И теперь Анна расплачивалась за свои слова.

У них почти не осталось времени. Мистер Дитц намеревался отправить Джона обратно в бристольскую тюрьму сразу же после смерти Эйдина, заявив, что дело сделано и на этом их договоренность заканчивается. Прибегнув к тому, что на языке юристов называется «запугиванием», Анна вырвала у него согласие позволить Броуди остаться в доме по крайней мере до тех пор, пока детектив, нанятый расследовать убийство Мэри Слоун, не пришлет ей свой последний отчет.

Он написал, что ему нужна еще неделя, чтобы попытаться отыскать того самого мальчика, который, как предполагалось, передал Броуди и Мэри бутылку отравленного вина. Его письмо было деловым и недвусмысленным, но Анне почудилось между строк явственное отсутствие оптимизма. Ей показалось, что он просто хочет с чистой совестью заявить: «Я сделал все что мог».

Оставшееся время – день? неделя? – все равно было иллюзорным. Анна твердо знала, что Джон не позволит покорно водворить себя обратно в тюремную камеру до конца своих дней за преступление, которого не совершал. Он попытается бежать. Но когда? Джон не хотел ей ничего объяснять; когда она задала прямой вопрос, он вообще не пожелал признаваться, что у него есть подобные замыслы. Но уж если на то пошло, почему он вообще еще здесь?

* * *

Броуди столько раз задавал себе тот же самый вопрос, что теперь решил: с него хватит. Хватит тянуть, метаться из стороны в сторону, выдумывать для себя глупейшие и все равно неубедительные отговорки, чтобы остаться еще на один день, еще на одну ночь. Громко выругавшись, он отвернулся от окна своей спальни, у которого простоял бог знает сколько времени, глядя на желтые листья, опадающие с лип у ворот сада, и решительно направился к гардеробу – грандиозному сооружению из красного дерева в полтора человеческих роста высотой.

Наверху, за декоративным карнизом, он обнаружил дорожную сумку. Броуди подставил стул, снял ее со шкафа и бросил на кровать. Много он с собой не возьмет, да моряку много и не нужно. Неприятно было сознавать, что вообще придется что-то брать из этого дома, но что ему оставалась делать? Своего у него все равно ничего не было. Ладно, он возьмет кое-какие вещи Ника, но – боже его упаси! – ничего такого, за что заплачено деньгами Журденов.

Ему следовало уехать раньше, несколько дней назад, как только Дитц перестал задавать вопросы. Задерживаться здесь было чистейшим безумием: за ним могли прийти в любое время, нагрянуть без предупреждения и утащить его обратно в тюрьму. По крайней мере, он хорошо подготовился: обзавелся документами, рекомендовавшими его, разумеется, под вымышленным именем, как годного к службе матроса (он решил, что подделывать удостоверение помощника капитана слишком рискованно), и разузнал в ливерпульском порту расписание океанских кораблей, отправляющихся в ближайшие несколько дней в Австралию, Южную Америку, Вест-Индию. Теперь оставалось только уйти. Николасу Бальфуру пришла пора умереть, а Джону Броуди – навсегда сойти со сцены.

Какая роковая случайность унесет жизнь «Николаса Бальфура»? Возможно, его сразит внезапная болезнь во время неожиданно предпринятой деловой поездки. А может, несчастный случай на охоте? Или – еще лучше – в этом мрачном, огромном доме, где не осталось никого, кроме нескольких слуг. Ну, к примеру, падение с лестницы. Нет, не годится. Это могло бы навести на мысль, что Ник был пьян, а они ради Анны захотят сохранить его безукоризненную репутацию в сверкающей чистоте. Броуди еще раз выругался и швырнул в сумку смену белья. Не все ли ему равно, какую легенду они придумают?

Он подошел к высокому комоду и принялся шарить в верхнем ящике в поисках табака. Ему хотелось что-нибудь оставить на память Перлману: если не деньги, то хоть какую-нибудь безделушку, что-то такое, что могло бы выразить его благодарность. Перлман оказался хорошим и надежным «человеком». Но у Броуди ничего не было, ровно ничего. Что ж, придется оставить ему записку.

Броуди случайно увидел свое отражение в зеркале, и, как всегда, оно его остановило, заставило задуматься. Кто он такой, черт побери, этот респектабельный господин в стоячем воротничке и шелковом галстуке? Господи Иисусе, он уже не узнавал самого себя! И дело было не только в одежде, или в модной стрижке, или в том, что он был чисто выбрит. Тут все имело значение – каждая маленькая деталь. Надо было признать, что заслуга целиком принадлежала Анне: бог ему свидетель, он выглядел как настоящий джентльмен. Но он и внутренне изменился, вот что ужаснее всего.

Возможно, основа его существа и сохранилась нетронутой, но очень многое все-таки стало иным. У него появились запросы, ожидания, представления о том как ему следует прожить свою единственную, ненадолго одолженную Богом земную жизнь. Подобные вещи могут подвигнуть человека к размышлениям и окончательно лишить его душевного покоя. Пора ему снова стать прежним Джоном Броуди. Увы, он больше не знал, кто это такой. Он потерял себя.

У него за спиной медленно открылась дверь, ведущая в коридор, и в спальню вошла Анна. С минуту они настороженно глядели друг на друга, потом ее беспокойный взгляд заметался по комнате. Вот ее лицо дрогнуло и побледнело, и он понял, что она заметила дорожную сумку на кровати. Броуди с грохотом задвинул ящик комода и отошел в сторону, стараясь держаться как можно дальше от нее.

– Что ты тут забыла?

Ее волосы мягким золотистым облачком обрамляли прелестное и несчастное лицо. Он различал напряженность в ее осанке, в развороте хрупких плеч и решительность в крепко сжатых нежных губах.

– Я вижу, ты укладываешь вещи, – заметила она, кивнув на кровать.

Броуди проследил за ее взглядом и отозвался лишь вежливой улыбкой, настолько нестерпимо фальшивой, что у него самого заныли зубы.

Анна заставляла себя сдерживаться. Самообладание давалось ей с таким трудом, что больше ни на что сил уже не было, в лице не осталось ни кровинки. Она подняла взгляд и встретилась с голубыми глазами Броуди.

– Не уезжай, Джон. «Позволь мне любить тебя, пока есть возможность», – вот что ты сказал мне однажды. Вот о чем я прошу тебя сейчас.

Голос у нее предательски задрожал, но она все-таки не заплакала.

– Не уезжай. Я больше никогда никого не полюблю… ты единственный… Я тебя умоляю, не покидай меня так скоро. Останься, пока еще есть время. Мистер Дитц обещал подождать неделю…

Броуди яростно взмахнул рукой, словно разрубая воздух ребром ладони, и это заставило ее замолчать. На мгновение он повернулся к ней спиной, а когда оглянулся назад, челюсти у него были стиснуты, а глаза неистово горели.

– Анна, – произнес он с наигранным спокойствием. Она содрогнулась, словно от холода – раньше он никогда ее так не называл – и прислонилась к двери в поисках опоры.

– Настало время сказать тебе всю правду. Я лгал, когда говорил, что люблю тебя. На самом деле я тебя не люблю.

Анна негодующе вздернула подбородок, но ее голос прозвучал не громче шепота:

– Это неправда.

Броуди заставил себя смотреть на какую-то точку над ее левым плечом.

– Это правда. Я все равно тебе не пара и в мужья не гожусь. Тебе нужен кто-то другой, кто-нибудь получше меня. Для такой женщины, как ты…

– Замолчи! Мне нужен только ты! Я поеду с тобой! – Она сглотнула и сделала героическую попытку говорить спокойно. – Ты все еще зол на меня за то, что я тебе не поверила, подумала о тебе дурно. Я тебя не виню…

– Нет, – возразил он, на этот раз правдиво, – может, раньше я и злился, но все давно прошло.

– Нет, ты все еще зол, – стояла на своем Анна, – и ты совершенно прав, тебе есть на что обижаться. Я была не права, но клянусь тебе, я искуплю свою вину. Возьми меня с собой! Мне все равно куда – в Америку, в Канаду. Ты уже выбрал место, я же знаю. Я поеду с тобой!

У него на лице застыла напряженная улыбка, но глаза по-прежнему горели, прожигая ее насквозь.

– Но я тебя не люблю. Ты мне больше не нужна; Я все наврал, просто чтобы затащить тебя в постель.

Голос ее прозвучал хрипло и глухо, когда она заговорила:

– Если ты хочешь сделать мне больно, считай, что ты преуспел.

– Нет, у меня и в мыслях не было сделать тебе больно. Я просто хочу, чтобы ты знала правду. – Его правда убивала ее.

– Но… я… тебя… люблю…

Слова давались ей с трудом, но Анна все-таки выговорила их, а потом подступили слезы и безудержно потекли по щекам, поэтому она не заметила, как Броуди изменился в лице.

Анна нащупала ручку двери у себя за спиной. У нее хватило бы силы духа, чтобы встать перед ним на колени, если бы это могло хоть что-то изменить, но она видела, что все бесполезно. Собрав остатки гордости, она заставила себя открыть дверь и выскользнуть в нее, прежде чем плач перешел в истерические рыдания.

Броуди застыл на месте, прислушиваясь к ее торопливо удаляющимся шагам и ничего не замечая вокруг. Он ждал, что вот-вот в коридоре хлопнет дверь ее спальни рядом с его собственной, но этого не случилось. Должно быть, она спустилась вниз. Еле переставляя ноги, он добрался до кровати и сел, ухватившись за столбик.

В обрушившейся на него тишине растворились все звуки, лишь за окном в саду раздавалась заунывная песня черного дрозда. И еще он слышал свое собственное тяжелое дыхание. Кожа как будто истончилась и стала слишком хрупкой, чтобы удержать распирающую его изнутри пустоту. Мысленным взором Броуди ясно видел, как вскакивает с кровати и бросается следом за Анной. Он пытался прогнать фантазию, но она возвращалась снова и снова с мучительной настойчивостью, и все, что он мог сделать, – это стиснуть зубы и сплести пальцы вокруг отполированного кроватного столбика, чтобы удержаться.

Он поступил правильно. Конечно, сейчас ей больно, но это скоро пройдет. Гораздо скорее, чем она думает. Совсем скоро, если она будет считать, что он ее использовал. Да, так будет гораздо лучше. Энни запомнит этот день и все те обидные слова, что он ей сказал. Постепенно его вранье изгонит из ее памяти все остальное, вытеснит всю нежность, всю любовь, которая их связывала. Вскоре она его возненавидит, а потом вообще перестанет о нем вспоминать.

Какое-то движение заставило его оторваться от своих горьких мыслей. Броуди поднял голову, увидел ее. Она вернулась совершенно беззвучно. Значит, ей еще мало, она собирается и дальше его мучить. И все же у него стало легче на душе просто оттого, что она здесь.

Анна не сделала ни единой попытки как-то замаскировать последствия приступа отчаяния: лицо у нее вспухло и покраснело, голос охрип и срывался от плача. Она остановилась посреди комнаты, глядя на него со страхом и надеждой.

– Ты лжешь. Ты меня любишь.

Броуди поднялся на ноги:

– Нет.

– Нет, любишь. – Анна двинулась прямо вперед, подошла к нему вплотную и обняла его обеими руками. – Не уходи. Не уходи.

Если бы только он мог ее обнять! Ну хоть на минутку… Броуди осторожно обхватил ладонями ее хрупкие плечи.

– Не делай этого, Энни, я тебя не стою.

– Я больше ничего не могу поделать. Будь честен. Я знаю, это трудно. Труднее, чем просто сбежать. Останься со мной.

Броуди не мог шевельнуться. Решимость оставить ее покинула его окончательно.

– Я люблю тебя, – обреченно вздохнул он, погрузив лицо в душистый шелк ее волос.

 

Глава 31

Анна ощущала у него на шее соленый вкус своих слез.

– Люби меня прямо сейчас, – прошептала она, обнимая его.

Потом она отступила на шаг и принялась возиться с застежками на платье. Пальцы плохо слушались ее: мешала торопливость и остатки стеснительности. Онемевший от неожиданности Броуди оставался неподвижен, пока Анна не спросила:

– Ты мне не поможешь?

Это заставило его выйти из транса. Его пальцы тоже оказались не слишком ловкими, но он старался действовать не торопясь: Броуди бережно освобождал от мягкой ткани еще более нежную и шелковистую кожу, завороженный видом своих смуглых рук на фоне ее белых плеч, шеи, груди. Закрыв глаза, Анна поцеловала его широкую ладонь и прижала ее к своей щеке, расстегивая пуговицы его рубашки.

Слой за слоем они освобождали друг друга от одежды, сдержанности и осторожности, а оставшись обнаженными, почувствовали, что им хочется снять с себя и все остальное – кожу, плоть, кости, – чтобы их сердца бились совсем рядом.

Как ни странно, поначалу ни он, ни она не ощущали страсти – только нежность. Они прикасались друг к другу, даря и получая наслаждение, шепотом обменивались отрывочными извинениями и словами прощения. Теперь они оба знали, что у них есть, и понимали, что это бесценно. Тихие вздохи и шепот помогали им отдохнуть от треволнений и насладиться покоем. Хотя бы ненадолго.

Но ее кожа была такой теплой, а его дыхание – таким жарким… Его беспокойно ищущие руки воспламенили ее в мгновение ока, а ее страстный шепот зажег и его самого. Они опустились на постель, свернувшись и любовным узлом. Анна слышала, как неровно и часто он дышит, подмечала, как его охватывает дрожь, упивалась его объятиями и чувствовала, что ее сердце наполняется ликованием.

Она больше не была девственницей и не жалела об этом: ведь свою невинность она отдала ему. Зато теперь ей были известны способы заставить его стонать и сострогаться, она могла проделывать с ним то же самое, что и он с ней. Его тело – худощавое, смуглое, мускулистое – сильно отличалось от ее собственного, но это не мешало им ощущать одно и то же.

Вот она прикоснулась к его щекам, провела большими пальцами по губам и увидела, как с них исчезает улыбка, а ясные голубые глаза темнеют и затуманиваются. Он овладел ею со страстным, опьяняющим поцелуем и повлек за собой глубоко-глубоко. Ей показалось, что она сейчас утонет. С бессвязным шепотом Анна погрузила пальцы ему в волосы и сама потянула его вглубь, рассудив, что погибать лучше вместе.

– А-а-а… – простонала она с долгим вздохом, когда он наполнил ее.

Они заглянули в глаза друг другу и застыли как околдованные: каждый, словно в зеркале, увидел отражение своего собственного острого и неизбывного наслаждения. Желание было знакомо им и раньше, но такого, как сейчас, с ними не случалось никогда. Их охватила слепая жажда, все сметающая на своем пути, – неосознанная, но неодолимая, пульсирующая в крови потребность все отдать друг другу.

Анна слилась со своим возлюбленным, позабыла, кто она такая. Боли она не ощущала, только страх чего-то неизведанного, грозившего погубить, затопить, растворить ее без остатка. Но вот удивительное дело: ей хотелось этого. Хотелось погибнуть. А Броуди казался ей тем морем, в котором она тонула, и одновременно якорем спасения. Под конец своего бурного и опасного плавания она уже знала, что он непременно спасет ее.

Броуди хотел сказать ей, как она прекрасна, как сильно он ее любит, но слова были бессильны. В какой-то отчаянный миг он вспомнил, что должен ее оставить, и эта страшная мысль вынудила его стиснуть ее до боли. Но Анна все поняла и успокоила его поцелуями, легкими прикосновениями пальцев. Мыслей не осталось, только чувственные ощущения – горячие, утонченные, нарастающие стремительно и нетерпеливо. Их движения стали беспорядочными, они неудержимо взмывали вверх на гребне таинственной гигантской волны. Ему казалось, что он сейчас взорвется, она точно знала, что сейчас умрет. Они лихорадочно сплели пальцы и поцеловались. Однако решающий момент, когда он наступил, не стал ни смертью, ни взрывом. Он оказался даром свыше, непостижимым сочетанием бури и покоя, уничтожившим границы между их телами. Они слились друг с другом воедино, на этот момент и навсегда.

Потом они долго лежали в темноте, тесно прижавшись друг к другу и перешептываясь, обмениваясь нежными словами. Броуди нащупал смятое покрывало, которое они сгоряча сбросили на пол, и укрыл их обоих. Мысли о прошлом постепенно просочились сквозь окутавший их защитный кокон: обоих охватила потребность просить прощения. Анна заговорила первая:

– Прости, что я тебе не поверила. Я так виновата… Я себя ненавижу за свои слова, сказанные тогда. Если бы я могла взять их назад…

– Это все моя вина, Энни, ты ни в чем не виновата. Сам не понимаю, что на меня тогда нашло, с чего я так взбеленился. Ты сделала вполне обоснованное предположение, и мне надо было просто сказать тебе, что ты ошиблась.

Она крепко стиснула его руку и встряхнула ее.

– Обоснованное? Я бы сказала – глупое, нелепое, идиотское. А главное, ты именно так и поступил: сказал мне, что я ошиблась, но я тебе не поверила. И вообще, я прекрасно понимаю, почему ты на меня рассердился.

– И почему же?

Анна начала плакать и нетерпеливым жестом вытерла слезы.

– Потому что ты мне доверял, ты положился на меня, а я растоптала твое доверие. Я предала тебя. Говорила, что люблю тебя, а потом назвала вором безо всяких оснований.

– У тебя был на руках заполненный банковский чек с датой и подписью. Я бы сказал, что это довольно-таки веское основание, – возразил Броуди, прижимаясь губами к ее виску. – Ты просто поверила собственным глазам.

– Но я не должна была верить! Мне бы следовало знать.

– Откуда ты могла…

– Это все моя гордость.

– Твоя гордость?

– Я решила, что ты меня использовал. Я разозлилась, мне было так больно и обидно, что я просто перестала соображать. Это я во всем ви…

– Энни, это моя гордость чуть не погубила нас, а не твоя. Это я обозлился – не мог стерпеть, что ты подумала, будто я украл у тебя деньги. Это я хотел сделать тебе больно…

Еще несколько минут они провели в споре о том, кто из них больше виноват. Они устроили целую оргию самобичевания, соревнуясь друг с другом в великодушии и всепрощении, после чего им обоим стало намного легче.

Броуди зажег свечи на столике у кровати. Язычки золотистого света заплясали на балдахине, на покрывале, на нежной коже Анны. И вдруг, неожиданно для себя, они заговорили об Эйдине. Обоих удивило признание в том, что они, как оказалось, скорбят о нем. Теперь они могли оплакивать его вместе и обрадовались этому: они и не подозревали, как сильно нуждались во взаимной поддержке.

– Не могу заставить себя поверить, что он убил Николаса, – призналась Анна, положив голову на плечо Броуди. – Ведь они были друзьями! Возможно, каждый в критическую минуту способен на насилие, но Николас был убит не в драке. Тем человеком в маске двигал не страх и не гнев, он не пытался спасти себя, как в случае с Мартином Доуэрти. Это было убийство, Джон, хладнокровное и расчетливое. – Она заглянула в его лицо, погруженное в тень. – Ты знаешь, что это произошло прямо у меня на глазах?

Броуди кивнул и крепче притянул ее к себе, стараясь прогнать страшное воспоминание.

– Я тоже не нахожу в себе сил его ненавидеть, – признался он. – Как странно… Я знал, что они используют меня как наживку, чтобы выманить из норы убийцу Ника, но мне было все равно. Мне самому хотелось знать, кто это сделал. Я хотел увидеть, как его накажут, я… сам готов был его убить. Но Эйдин… – Броуди смотрел, не отрываясь, на длинный локон золотистых волос, лежавший у него на ладони. – Нет, я не желал ему смерти. Я даже не хотел, чтобы он страдал. По правде говоря, я ничего не понимаю.

Надеясь найти ответ, он заглянул в ее серьезные золотисто-карие глаза – в эти волшебные глаза, напоминавшие одновременно и бархат, и парчу. Но она ничем не могла ему помочь.

– Мне будет его не хватать, – призналась Анна, удивленная не меньше, чем он сам.

Ветер свистел в ветвях раскидистой старой липы за открытым окном, шурша сухой листвой. Анна содрогнулась. Броуди накрыл ладонью ее руку и погладил прохладную гладкую кожу, стараясь ее согреть. Лето было на исходе. Анна подумала о долгих осенних вечерах, когда начнет рано темнеть, о серой холодной зиме, о свинцовых водах Мерси, раздраженно шлепающих о настил доков.

– Куда ты отправишься? – спросила она, зябко ежась и теснее прижимаясь к нему.

– Куда-нибудь, где тепло, – сказал он, зарывшись носом ей в волосы и пытаясь улыбнуться. – Возможно, в тропики. Буду сидеть под баньяновым деревом, питаться финиками, кокосами и инжиром. Мне будут прислуживать красивые женщины, почти обнаженные. Никаких забот, ничего, кроме… О, милая, я же шучу! – ласково усмехнулся он, увидев выражение ее лица.

– Я знаю. Дело не в этом, – она тоже попыталась улыбнуться.

– А в чем?

Анна пожала плечами:

– У нас совсем не осталось времени, а я так много должна тебе сказать… Я ничего не успею. Скажу только одно: я люблю тебя.

Какое-то время они молчали, прислушиваясь к только что прозвучавшему признанию, как будто повисшему в воздухе.

– Я люблю тебя, – эхом отозвался Броуди.

Они поцеловались. Так легко было поддаться грусти…

– Чего тебе больше всего будет не хватать? – спросила она и, увидев его недоверчиво вытянувшееся лицо, с улыбкой пояснила: – Если не считать меня.

Его ответная улыбка медленно растаяла.

– Я был счастлив здесь. Мне нравилась эта жизнь, хотя я понимал, что она одолжена мне на время. Мне жаль, что, когда я исчезну, в скором времени никто меня не вспомнит.

– Это неправда…

– Вспоминать будут Ника. Всем будет казаться, что они знали его таким. Никто не вспомнит Джона Броуди.

У нее болезненно сжалось горло, ей пришлось проглотить ком, чтобы заговорить.

– Я буду помнить Джона Броуди. Я его никогда не забуду.

– Нет, я не хочу, чтобы ты вспоминала обо мне, – прошептал он, не раскрывая крепко зажмуренных глаз. – Забудь меня поскорее, Энни. Забудь обо всем, что с нами было. Считай, что это сон.

– О нет…

– Послушай меня. Я хочу, чтобы ты снова вышла замуж. Нет, не спорь. Хочу, чтобы у тебя были дети, много детей. Я хочу этого ради тебя, любовь моя. Представляешь, как это будет чудесно: детишки бегают по верфи и путаются под ногами, пока ты пытаешься объяснить клепальщикам, где проходят швы по обшивке. Я хочу, чтобы у тебя было все самое лучшее. Не плачь. Ну, пожалуйста, постарайся не плакать.

Но Анна не могла совладать со слезами.

– Возьми меня с собой, – безнадежно умоляла она, прижимаясь к нему.

Она почувствовала, как он качает головой, и пришла в отчаяние.

– Тогда люби меня прямо сейчас, – прошептала Анна, поднося его руку к губам. – Подари мне своего ребенка.

Потрясенный Броуди отодвинулся от нее.

– О господи, Энни, ты соображаешь, что говоришь?

– А ты думаешь, что это невозможно? – спросила Анна, тихо улыбаясь сквозь слезы.

Он вообще об этом не думал. Откинувшись на подушку и уставившись в темный потолок, Броуди ошеломленно потер себе лоб.

– Это… мы не можем… – В голове у него царил кавардак. – Я не хочу… Если ты…

Он умолк и попытался собрать разбредающиеся мысли воедино.

Анна склонилась над ним, снова взяла за руку, поцеловала костяшки пальцев, потом прижала его ладонь к своей груди.

– Люби меня, – повторила она страстно. – Позволь мне любить тебя.

– Нет, погоди… – Броуди попытался, хотя и не слишком энергично, отнять у нее руку, но Анна ее удержала. – Погоди, Энни. Мы не можем… гм… нам бы надо было…

Ее свободная рука сползла вниз по его груди и животу. Нежная кожа на внутренней стороне запястья потерлась о жесткие завитки волос у него на бедре.

– А как поживает Лорд Высокий Канцлер? <Звание спикера палаты лордов в английском парламенте.> – осведомилась она вежливым шепотом. – Он сегодня на высоте?

Две недели назад Броуди поделился с нею всеми известными ему названиями мужского органа, какие только знал. Их было больше двух десятков. Вообще-то «Лорд Высокий Канцлер» был у нее на втором месте, ей больше понравился «Член Палаты от Петушьего Округа», но Анна все никак не могла заставить себя выговорить этот титул вслух. Броуди усмехнулся, но его смешок превратился в протяжный стон, когда Анна принялась ласкать Лорда Высокого Канцлера своей маленькой изящной ручкой. Очень приятно было следить за лицом Броуди: красноречивее всяких слов оно говорило о том, что ему больше всего нравится.

Тут ей в голову пришла неожиданная идея. Приподнявшись на локте, она прижалась губами к бархатистой вершине в тихом и нежном поцелуе. Мысль оказалась на редкость удачной, Анна сразу это поняла. Как интересно: тела у них такие разные, но у обоих имеются чувствительные точки в одних и тех же местах! Она решила усовершенствовать свое первоначальное открытие и взялась за дело, лаская его сперва кончиком, а потом и всей поверхностью языка. Эффект вышел такой, словно в него ударила молния.

– Тебе больно? – в тревоге спросила Анна, прекратив свои манипуляции.

Все это время Броуди удерживал дыхание, но теперь воздух вырвался из его легких взрывом смеха. Когда он подхватил Анну и подтянул выше, уложив поверх себя, она ощутила смесь неудовлетворенного любопытства и нервного облегчения. Но когда он заставил ее раскрыться и осторожно проник в сердцевину ее женского естества, она уже не смогла бы выразить свои чувства словами. Анна приняла его глубоко-глубоко и начала поторапливать с безыскусной, дарованной от природы ловкостью, сама не зная, как у нее это получается. Никогда раньше их близость не казалась обоим такой проникновенной.

Ее длинные волосы упали на подушку и образовали занавес, скрывавший их лица. Анна страстно поцеловала Броуди. Ей хотелось получить последний подарок: его семя, его ребенка. Она сдерживалась из последних сил, оттягивая решающий момент, но в конце концов не выдержала, содрогнулась, прижимаясь к нему и плача от избытка чувств. А Броуди позабыл обо всех своих сомнениях, колебаниях и осторожности – он отдал ей все, что она хотела.

Ночь промелькнула совершенно незаметно. Уже глубоко за полночь они на цыпочках спустились вниз в поисках еды: их души были переполнены, но бренная плоть умирала с голоду. Усевшись за широкий дубовый стол в кухне, они при свете фонаря съели холодный картофельный суп и салат с омаром, который кухарка убрала обратно в кладовую, когда хозяева не появились к обеду.

Они сидели, прислонившись друг к другу: так им было немного спокойнее. Ощущение близости, возможность прикоснуться стали для обоих насущной потребностью. Каждая минута казалась волшебной, каждое слово ценилось на вес золота. Любые попытки сделать вид, будто у них есть надежда, что все уладится само собой, разрешится каким-нибудь чудесным образом, были отброшены. Они честно признались, какую смертную тоску наводит на них мысль о разлуке, и поделились друг с другом своими заветными мечтами, а потом чуть не заплакали, убедившись, что мечтают об одном и том же: жить вместе в своем собственном доме, завести детей, смотреть, как растет и процветает их кораблестроительный завод.

А еще у Броуди была мечта стать настоящим джентльменом, уважаемым членом общества. Анна разрыдалась когда он ей в этом признался. Они жались друг к другу, не говоря больше ни слова, пока не послышалось чириканье птиц за окном. Небо начало предательски светлеть. Тогда они поспешили обратно в свою комнату, в свою постель, на свой остров, чтобы снова обняться.

Сон стал самым коварным врагом; они боролись с ним яростно и настойчиво, отвоевывая минуту за минутой, прекрасно понимая, что он у них похитит, если они позволят себе сдаться. Оба были истощены любовью, их губы опухли от поцелуев, у обоих кружилась голова от переутомления, но они все-таки упорно держались. Пока наконец сон не сморил их.

Анна проснулась вскоре после полудня. Убедившись, что в постели она одна, Анна помертвела от страха. В минуту она была уже одета. Дом как будто вымер, в гулкой тишине ее торопливые шаги на лестнице прозвучали слишком громко. В холле никого. Она метнулась в столовую. Пусто.

– Джон? – тихо позвала Анна.

Громко звать его по имени было опасно, к тому же в душе у нее нарастала паника; если бы она окликнула его, повысив голос, и не получила ответа, ей стало бы ясно, что случилось самое худшее.

В зимнем саду тоже никого не было. Анна вернулась в холл, пересекла его и заглянула в гостиную. Ни души. Боже милостивый! Она услыхала легкий шум за скользящими дверями библиотеки.

Это был Броуди. Он стоял, склонившись над большим письменным столом ее отца, и что-то торопливо писал на листке бумаги. Услыхав ее шаги, он выпрямился. Они сошлись посреди комнаты и обнялись, как будто после многомесячной разлуки.

– Я думала, тебя уже нет, – тихонько воскликнула Анна, обнимая его и поглаживая по спине.

– Нет, нет…

– Слава богу. Прошу тебя, не надо…

Анна в ужасе осеклась на полуслове: ее руки сомкнулись у него на спине под сюртуком, и пальцы невольно нащупали на пояснице рукоятку пистолета, заткнутого за пояс брюк. Не успел он ее остановить, как она вытащила пистолет. Тяжелый черный предмет показался ей отвратительным, она позволила Броуди забрать оружие. Он положил пистолет на стол у них за спиной. Только теперь Анна заметила, во что он одет: в самый старый, поношенный костюм Николаса, без галстука, без жилета. Она отступила на шаг назад, не веря своим глазам.

– Ты собирался уйти, ничего мне не сказав? Ты хотел просто написать мне записку и исчезнуть? Даже не попрощавшись?

Броуди обнял ее. Его рот был сжат в суровую линию.

– Нет. Мне бы следовало именно так и поступить, но я не смог.

– Но тогда…

– Я хотел написать записку Перлману. Всего несколько слов на прощание, просто в знак благодарности. Я не мог уйти, не повидав тебя.

– Ладно, – вздохнула Анна, снова обнимая его и мысленно дав себе зарок продержаться до конца без слез, чего бы ей это ни стоило.

Глядя в сад поверх ее головы, Броуди принялся тихонько гладить ее по волосам. За окном сеял мелкий, уже вполне осенний дождь.

– Ты во мне разочарована из-за того, что я убегаю?

Анна посмотрела на него в недоумении.

– Я же дал им слово, что вернусь обратно в Бристоль, когда все закончится. А теперь…

– Чтобы тебя опять упрятали в тюрьму? Нет-нет, я даже думать об этом не хочу!

– Но я же обещал!

– Но ведь ты невиновен! Где же справедливость? Сделка с самого начала была нечестной. Они не имеют никакого права тебя принуждать. Им даже упрекнуть тебя не в чем! Они сами совершили ошибку, и ты не обязан за нее расплачиваться.

Броуди облегченно вздохнул и крепко обнял ее: он боялся, что она сочтет его нечестным. Но он не желал отправляться в тюрьму за то, чего не совершал, и даже подумать не мог о том, чтобы всю жизнь просидеть в камере, зная, что где-то совсем неподалеку живет Анна. Это была бы слишком большая жертва, о каких бы высоких принципах ни шла речь.

Он сжал ее холодные руки.

– А теперь послушай меня внимательно. Как только я уеду, ты должна немедленно известить Дитца. Немедленно, поняла?

– Нет, Джон, тебе понадобится время. Мне бы следовало выждать хоть один день…

– Мне не понадобится время. Извести его сразу же, тогда он поверит, что ты ничего не знала заранее. Не спорь! – воскликнул он, крепко сжимая ее руки. – Между прочим, это ему понадобится время, чтобы придумать, как объяснить мою смерть. Вернее, смерть Ника. Наверняка он предпочтет сказать, что это случилось вне дома, без свидетелей, не у тебя на глазах. Поэтому…

– Куда ты поедешь?

Броуди ласково погладил ее по щеке:

– Тебе лучше не знать.

Анна закрыла глаза:

– О господи!

– Дитц забросает тебя вопросами: тебе придется убедить его, что ты ничего не знаешь. Так будет лучше…

– Ты мне не скажешь?

Беспомощные слезы потекли по ее лицу, у нее не было даже сил их утирать.

– Ты мне напишешь?

Броуди покачал головой, и ее сердце наполнилось отчаянием.

– Я не могу, – прошептал он. – Это слишком опасно для тебя…

Анна зримо представила себе, как связывающая их нить натягивается и рвется, оставив их одинокими до скончания дней. Это было похоже на смерть. Его или ее. Их обоих.

– Не плачь, – умолял ее Броуди.

– Возьми меня с собой, – с безнадежным отчаянием шепнула Анна.

Он опять отрицательно покачал головой:

– Ну пожалуйста!

– Нет.

Анна отвернулась, но Броуди снова притянул ее к себе.

– Твое место здесь. Мне будет не так тяжело: у меня никогда не было своего дома. А у тебя здесь семья, работа, все твои друзья.

– Мне все это без…

– Если бы ты уехала со мной, та жизнь, которую я веду, пришлась бы тебе не по душе. Ты бы ее возненавидела, а…

– Неправда!

– …а в скором времени и меня тоже.

– Никогда!

– Послушай меня. Ты даже не представляешь, что такое бедность, потеря респектабельности…

– Респектабельности? – возмутилась Анна, как будто он упомянул нечто неприличное. – Плевать я хотела на респектабельность!

Его горькая усмешка разозлила ее еще больше.

– Да, плевать! Условности, правила приличия… Для меня они стали тюрьмой – страшнее той, из которой ты хочешь бежать. Прошу тебя, Джон, прошу тебя…

Ей были ненавистны униженные нотки в собственном голосе, но она ничего не могла с собой поделать.

– Нет, – твердо повторил он.

Анна с ненавистью толкнула его в грудь стиснутыми кулаками, потом обошла его кругом в бессильной ярости и обняла обеими руками.

Теперь слезы Броуди тоже вырвались наружу. Он крепко держал ее, ощущал ее живое тепло, биение ее сердца.

– Не важно, куда я поеду, потому что, где бы я ни был, я всегда буду с тобой, ты всегда будешь в моем сердце. Будь счастлива, Энни, проживи хорошую жизнь. Но будь осторожна: никому не позволяй себя обидеть.

Анна задыхалась от слез.

– Я всегда, всегда буду любить только тебя.

– Ты меня всему научила.

– Нет, это ты меня научил.

Все это было слишком тяжело. Они отступили друг от друга в один и тот же миг и повернулись на шум в дверях. Оказалось, что это горничная. Анна отвернулась, Броуди провел по лицу рукавом.

– К вам посетитель, сэр.

Он бессвязно выругался.

– Скорее всего это Нил: в очередной раз пришел просить денег в долг. Я уже дважды ему отказывал. Ничего, я с ним быстро разберусь и отправлю восвояси.

Однако горничная протянула ему тисненую визитную карточку, и, вместо того чтобы пройти мимо нее, Броуди побелел как полотно и замер на месте.

– Кто это? – спросила Анна, стискивая руки. Она опасалась худшего. Неужели пришел Дитц?

– Это мой отец.

 

Глава 32

Этот характерный звук они услыхали одновременно – тяжелое и медленное постукивание трости по деревянным половицам. На ковре оно стало глуше, потом вновь зазвучало на паркете. Все ближе и ближе. Анна подошла к Броуди и взяла его за руку. Заглянув ему в лицо, она ужаснулась.

– С тобой все в порядке?

Броуди даже не услышал вопроса. Все его чувства были сосредоточены на этом зловещем, неумолимо приближающемся звуке: тук… тук… тук… Вот он различил и походку: старческое шарканье ног. Скопившееся за всю жизнь ожесточение поднялось к горлу Броуди подобно желчи, но что-то еще более сильное, чем ненависть, застучало в потайную, наглухо запертую дверь у него в душе.

Гардины в гостиной были задернуты, стоял полумрак. Они лишь смутно различали сгорбленную фигуру, пока посетитель не пересек порог и не остановился на пятне от послеполуденного света, падавшего на пол библиотеки. Но даже после этого кружившие в воздухе пылинки не позволили им толком разглядеть силуэт и черты вошедшего. Анна бросила беспокойный взгляд на Броуди, потом оставила его и двинулась навстречу гостю с неуверенной улыбкой на губах.

– Милорд, – негромко произнесла она в виде приветствия.

Риджис Ганн, граф Бэттиском, оказался глубоким стариком – худым как щепка, с белоснежными волосами и тонкими, хрупкими костями. Он весь был согнут, сгорблен, скрючен ревматизмом. На острых скулах кожа была туго натянута, сквозь нее просвечивали кости, но дальше она спускалась вниз бесчисленными морщинками, образуя складки под подбородком на тощей птичьей шее. Узловатые, обезображенные болезнью пальцы сжимали черную трость, искривленные ноги вместе с тростью образовали шаткий треножник. Анна не решилась протягивать ему руку. Вместо этого она сделала реверанс и сразу поняла, что поступила правильно.

– Здравствуйте, – сказал граф. – Прошу меня простить за столь внезапное вторжение. Знаю, это непростительная грубость – явиться без предупреждения, но я…

Его голос пресекся: оставив всякие попытки поддерживать вежливый светский разговор с Анной, он устремил пронзительный взгляд на Броуди. Его тонкие, почти невидимые губы дважды раскрылись и закрылись без звука, прежде чем он сумел выговорить следующие слова.

– Николас? Это ты?

Броуди стиснул руки за спиной. С каменным лицом, не двинувшись с места, он ответил:

– Нет, я Джон. Ник умер.

Граф покачнулся, как от удара. Анна подхватила его под локоть, чтобы он устоял на месте. Бережно, медленно, шаг за шагом, она отвела его к кожаной кушетке и помогла сесть. Он зажал свою черную трость между колен и закрыл глаза. Его бескровное лицо цветом напоминало пчелиный воск. Тонкие, как пергамент, ноздри трепетали при каждом вздохе.

Анна бросила тревожный взгляд на Броуди. Его гранитная выдержка рушилась, он нерешительно направился к отцу. Его влекло чувство более сильное, чем озлобленность или обида двадцатилетней давности. Он опустился на кушетку рядом со старым графом. Анна смотрела на них, стараясь найти фамильное сходство. Вот оно: в глазах, хотя глаза отца выцвели от старости, в очертаниях высокого гордого лба. Тот же нос, те же скулы.

Наступило долгое молчание. Риджис Ганн поднял трясущуюся, почти невесомую руку и положил ее на рукав Броуди.

– Джон? – переспросил он дрожащим голосом. Тело у него было, как у воробья, но глаза в эту минуту горели орлиным блеском.

– Джон, – повторил он, уставившись на неподвижную руку Броуди. – Мой сын.

Обиженный ребенок, все еще живший в душе Броуди, хотел отпрянуть, заорать во весь голос, обрушить на этого старика всю скопившуюся внутри мстительную злобу и заставить его съежиться от ужаса. Вместо этого он с трепетной бережностью взял руку отца, похожую на тонкую птичью лапку, поднес ее к губам и поцеловал.

– Отец, – прошептал он.

Старческая рука поднялась и обвила его шею. Они обнялись.

Анна смотрела в пол, чтобы их не смущать. Она сама не знала, что плачет, и лишь с удивлением заметила, как капли слез падают на ковер и на носки ее туфель.

Граф разомкнул объятия и отстранился, желая взглянуть на своего сына: казалось, он не может оторвать глаз от Броуди.

– Я так долго пытался тебя разыскать… тебя и Николаса. Больше года прошло, Джон. Джентльмен, которого я нанял, сказал мне, что ты сидишь в тюрьме… за убийство. Но когда я отправился туда, меня не впустили. Сказали, что встречи с тобой запрещены.

– Я никогда никого не убивал.

Риджис Ганн вскинул костлявую руку, словно давая понять этим жестом, что отбрасывает это предположение как совершенно несостоятельное.

– Разумеется, ты никого не убивал, – сказал он с чувством, и на этом дело было закрыто.

Теперь уже сам Броуди опустил голову, стараясь скрыть недостойные мужчины слезы, невольно навернувшиеся на глаза, но ему пришлось признать, что безоговорочная, не знающая ни минуты колебаний вера отца в его невиновность растрогала его до глубины души. Он ощутил легкое, как перышко, прикосновение к своему плечу и снова поднял голову.

– Значит, Николас умер?

– Да, сэр. Четыре месяца назад.

– Он был болен?

– Нет, он… – Броуди умолк в замешательстве, не зная, что сказать. – Это произошло внезапно. Он не мучился.

Он оглянулся на Анну. Она тихонько присела подальше от них, стараясь их не стеснять, и теперь бросила на него взгляд, полный сочувствия. Ему хотелось спросить, что именно он может рассказать отцу о Нике и каким образом объяснить свое собственное присутствие в доме Журденов. Ум старика был совершенно ясен, но Броуди понимал, что причинит отцу слишком большую боль, если выложит ему всю неприглядную правду.

– Слава богу, что он не страдал, – проговорил старый граф. – У меня есть еще один сын, – продолжал он, – от моей покойной жены. Твой сводный брат.

Броуди кивнул, а Риджис Ганн с горечью покачал головой:

– Он стал жестоким разочарованием для меня, Джон.

Я не могу оставить ему свое состояние: он пропил бы все, промотал бы или еще что похуже. Гораздо хуже. Вот почему я так настойчиво разыскивал тебя и Ника. Я разослал сыщиков по всей стране, но поиски так затянулись, что я почти потерял надежду. И сейчас… для меня это настоящее чудо.

Они держались за руки. Собрав воедино все свое мужество, Броуди задал вопрос, мучивший его на протяжении долгих лет. Он заговорил мягко, стараясь, чтобы в голосе не прозвучал упрек:

– Почему вы отослали нас из дома?

Граф Бэттиском поднял подбородок и уставился в пространство. Кадык дергался на его тонкой шее, беспокойные пальцы выравнивали складку брюк на остром колене.

– Потому что… – ему пришлось откашляться, – потому что я был горд и глуп.

После этого Риджис Ганн опять умолк, и Броуди внезапно осознал, что слова, которые он только что услышал, его отец никогда никому не говорил раньше, возможно, даже себе самому.

Какое-то движение в дверях привлекло его внимание. Опять горничная. Он покачал головой, давая понять, что им нельзя мешать.

– К вам пришел мистер Воган, сэр.

Анна встала.

– Я с ним поговорю, Джон, – тихо сказала она. Пора было оставить их наедине, и она обрадовалась предлогу, дающему ей возможность уйти.

– Я прикажу подать вам чаю. Располагайтесь поудобнее, будьте как дома, – с улыбкой сказала она графу. – Прошу меня извинить.

Броуди проводил ее взглядом и ощутил в груди почти непереносимую боль. Мысль о расставании с Анной стала казаться ему не просто невозможной, но прямо-таки непристойной – каким-то кощунственным посягательством на все святое, во что он когда-либо верил. Слова отца вновь привлекли его внимание, но не смогли снять свинцовую тяжесть с души.

– Я всей душой любил Элизабет, Джон, но не мог на ней жениться. Вернее, в то время я так думал. Сегодня – видит бог! – я поступил бы иначе.

Его тонкие губы растянулись в печальной улыбке.

– Она была настолько ниже меня по происхождению… по моим тогдашним представлениям, это делало брак невозможным. Поэтому вы, мои мальчики, стали незаконнорожденными. Я боялся скандала.

Риджис Ганн опустил глаза, стыдясь самого себя.

– Но мне и в голову не приходило, что она может меня бросить! Я думал, она останется со мной, позволит мне себя содержать, примет мою помощь… Я надеялся, что все пойдет, как прежде. Я проявил… – старик опять сглотнул и сделал глубокий вздох, – самонадеянность.

Потом он взглянул прямо в глаза Броуди:

– Я поступил как высокомерный и невежественный сукин сын.

Губы Броуди сочувственно дрогнули, и это придало его отцу решимости продолжить рассказ.

– Элизабет тоже оказалась страшно упрямой, вот в чем вся беда. Она не пожелала взять у меня ни пенса, все мои письма отсылала назад нераспечатанными. Когда я наконец узнал, куда она вас увезла, я сам поехал туда и попытался ее вразумить. Ха! Уж лучше бы я не ездил. В тот день мы с ней страшно поругались, Джон. Мы наговорили друг другу много ужасных вещей. Об этих словах я буду сожалеть до самой смерти. И с тех пор я больше никогда ее не видел.

Его пальцы, стискивающие руку Броуди, сжались еще крепче, горькая печаль затуманила старческий взор. В эту самую минуту Броуди простил ему все.

– А потом Эдвина – это моя жена – забеременела и родила ребенка, а я попытался заставить себя все забыть. Я был страшно рад, что у меня родился сын, законный наследник, о котором я так долго мечтал. И еще, скажу тебе честно, я был возмущен тем, что Элизабет меня отвергла. Но я никогда не любил Эдвину, а Нил, как я уже говорил, стал для меня жестоким разочарованием едва ли не с первого часа своего появления на свет.

– Нил?

– Твой сводный брат. Эдвина его избаловала, не это было еще не все.

Старый граф устало откинулся на спинку кушетки и заговорил, полузакрыв глаза:

– Он рос жестоким, совершенно необузданным ребенком, в нем было что-то… противоестественное. Я мог бы порассказать тебе о жутких зверствах, учиняемых им. И он не избавился от своих привычек, став взрослым, наоборот, с годами он все больше превращался в чудовище. Я все испробовал: урезал его денежное содержание, даже пригрозил, что лишу его наследства, как только найду моих первенцев, моих близнецов…

– Но у вас остался всего один из первенцев, дорогой папаша. А через минуту не останется ни одного. Никого, кроме меня.

Нил Воган… нет, Нил Ганн стоял в дверях, обнажив в гнусной ухмылке пожелтевшие зубы. Одной рукой он держал Анну за плечи, другой – прижимал к ее виску пистолет. Сам не зная как, Броуди сумел подняться на ноги. Его тело было как будто парализовано: кровь не бежала по жилам, мускулы превратились в желе. В побелевшем лице Анны он увидел отражение своего собственного страха.

– Отпусти ее, – произнес он срывающимся голосом.

Нил рассмеялся:

– О, нет, вряд ли это возможно.

Он медленно сдвинул пистолет ниже, проводя стволом по ее шее, по плечу, пока дуло не уперлось прямо в ложбинку между грудей.

– Нет, Джон, вряд ли это возможно, – повторил он и захохотал, словно услышал ему одному понятную шутку.

Анна содрогнулась. Ее мутило от его скверного дыхания.

– Ты не понимаешь, откуда мне известно твое имя? Я с самого начала знал, что ты не Ник. В конце концов, это же я воткнул нож ему в сердце.

Короткое рыдание вырвалось из груди Анны, она чуть не осела на пол в отчаянии, но Нил схватил ее за волосы и заставил вскинуть голову.

– Я думал, что и с тобой тоже покончил раз и навсегда, когда перерезал горло твоей шлюхе, но ты опять встал мне поперек дороги, словно какой-то чертов феникс. Только учти, во второй раз у тебя этот номер не пройдет. Теперь я все возьму в свои руки – это единственно верный путь.

Опять его губы раздвинулись в хищном оскале.

– В тот раз я разработал чересчур хитроумный план, это меня и подвело. Но я не повторяю своих ошибок. Если хочешь, чтобы работа была сделана на совесть, выполняй ее сам, не передоверяй никому, даже палачу. А ну-ка отойди от моего отца!

Броуди загородил собой лорда Риджиса, встав между ним и пистолетом Нила.

– Это ты нанял тех придурков, что пытались убить меня в Неаполе? – прохрипел он сквозь зубы, не тронувшись с места.

Ему казалось, что его голова набита ватой; все, что он мог сделать, это тянуть время в ожидании благоприятного момента, какого-то шанса, лазейки, хоть малейшей возможности.

Нил кивнул.

– Тупые, никчемные итальянские свиньи. Все, что они сумели, это пристрелить твоего охранника.

– Три человека умерли по твоей вине.

– Через минуту их станет пятеро.

У Броуди зазвенело в ушах.

– Четыре. Это все, что тебе нужно. Отпусти Анну.

– Мне чертовски жаль, но это невозможно.

Помогая себе тростью, граф Бэттиском поднялся с кушетки.

– Нил, – проговорил он таким голосом, словно в его легких совсем не осталось воздуха. – Во имя всего святого…

– Стоять! Не подходите ко мне, отец, а не то мне придется пристрелить и вас тоже. Так нельзя, это все испортит. Ваша смерть наступит несколько позже. Дома она будет выглядеть естественной…

Броуди не сомневался, что Нил говорит всерьез и отправит на тот свет родного отца, не задумываясь.

– Отпусти Анну, – повторил он, двигаясь влево, в сторону от отца.

Нил повернулся за ним следом, таща Анну перед собой, как сноп, и ни на минуту не спуская глаз с Броуди. Остановившись и по-прежнему держа ее одной рукой за волосы, он передвинул пистолет кверху и приставил дуло к ее щеке. Она на мгновение закрыла глаза. Ею овладела опасная слабость, покорность судьбе, ужаснувшая ее саму. Но ведь руки у нее свободны! Открыв глаза, она бросила обезумевший, умоляющий взгляд на Броуди. Господи боже, только бы он понял, только бы не замешкался! Стиснув руки, Анна сделала глубокий медленный вдох и что было сил ударила Нила локтем в бок.

Оглушительный выстрел прогремел прямо у нее над ухом, и она поняла, что мертва.

Но тогда… откуда же она может видеть, как Джон одним прыжком преодолевает шесть футов разделявшего их пространства и падает на пол, сцепившись с Нилом в рукопашную? Она завизжала, хватаясь за волосы и глядя, как они перекатываются по полу, опрокидывая мебель и круша все вокруг. Вот раздался еще один выстрел: на этот раз приглушенный, куда страшнее первого. Мужчины на полу замерли. Анна снова вскрикнула, увидев, что Нил поднимается на колени, а затем и на ноги. Броуди остался лежать неподвижно в луже крови.

Она бросилась к нему, опустилась на колени, обхватила руками его голову и принялась укачивать его в слепом и бездумном горе.

– Ты этого не сделаешь, старик.

Анна обернулась. Нил злорадно улыбался своему отцу. Двумя трясущимися руками Риджис Ганн сжимал пистолет – пистолет Броуди, забытый на столе и упавший на пол во время драки. Не переставая зловеще улыбаться, Нил прицелился в Анну. Она услыхала щелчок взведенного курка.

– Прощай, любовь моя, – сказала Анна – а может, только подумала? – глядя в безжизненное лицо Броуди.

Раздался выстрел. Нил рухнул на пол, как срубленное дерево. Казалось, даже массивные стены дома задрожали. Риджис Ганн застывшим взглядом смотрел вниз, на распростертые тела своих сыновей.

 

Глава 33

– Мы глубоко сочувствуем вашей тяжелой утрате, дорогая.

– Бедное дитя, если мы хоть что-нибудь можем сделать для вас…

– Какая ужасная трагедия. Он был так молод, у него вся жизнь была впереди…

Пришедшие отдать последний долг покойному медленной цепочкой шествовали мимо закрытого гроба, а затем, наклонившись, шепотом выражали соболезнования затянутой в траур и закутанной в черную вуаль вдове, сидевшей в окружении членов семьи. Она благодарила, наклоняя голову, пожимая руки, изредка обмениваясь с кем-нибудь из посетителей негромким словом. Друзьям и знакомым казалось, что они различают слезы за густой вуалью.

Кузен Стивен, выглядевший необычайно солидно в черном костюме, приветствовал визитеров у входа и усаживал их на стулья в Парадной гостиной Журденов. Тетушка несчастной вдовы, внушительная и несгибаемая, сидела рядом с племянницей, время от времени приободряющим жестом похлопывая ее по руке. С другой стороны от нее сидела кузина Дженни и тихо лила слезы в кружевной платочек.

Позади них заняла место лучшая подруга вдовы Милли Поллинакс, сопровождаемая мистером Мактавишем. Время от времени она тоже прикладывала платочек к глазам, только, как ни странно, он оставался совершенно сухим. Еще более удивительным казалось то, что под завесой опущенных ресниц прекрасные темные глаза миссис Поллинакс задорно блестели, как будто в предвкушении чего-то приятного.

Одно из окон было открыто, штора на нем надувалась парусом, и легкий ветерок заносил в гостиную запах осени. В кустах за окном еще стрекотали запоздалые сверчки, птицы затянули свой вечерний концерт в ветвях старых лип. Солнце садилось: по натертому до блеска паркетному полу, по полированной крышке гроба протянулись унылые вечерние тени. Слуги начали зажигать свечи. Гости спрашивали себя, предусматривает ли траурная церемония закуску и выпивку.

В дальнем конце гостиной вдруг послышался взволнованный ропот. Посетители, шедшие впереди, были слишком хорошо воспитаны, чтобы поворачиваться или оглядываться, однако искушение оказалось чрезвычайно велико, тем более что беспокойный шум за спиной становился все громче.

Какой-то мужчина, нарушая торжественность скорбной церемонии, пробирался между сидящими на стульях и стоящими визитерами, продвигаясь ближе к гробу. Добравшись до цели, он остановился, склонив голову и положив руку на крышку красного дерева. Другая рука у него висела в черной повязке, переброшенной через плечо. Всеобщее возбуждение достигло предела: все шепотом задавали один и тот же вопрос. Вдова, не отрываясь, смотрела сквозь вуаль на спину незнакомца. Но вот он повернулся лицом к собравшимся.

Все дружно ахнули от изумления. Кузен Стивен плавно приблизился к вновь прибывшему, пожал ему руку и что-то негромко сказал. И опять все гостиная загудела, как потревоженный улей, только на этот раз припевом повторялось одно слово:

– Брат!

– Это его брат, они были близнецами!

– Я слыхала, его зовут Броуди.

– Какая плебейская фамилия!

– Он же побочный сын, разве вы не знали?

– Да, но его отец граф! Он унаследует и титул, и все состояние.

– Ш-ш-ш…

Все взгляды, открыто или исподтишка, были прикованы к незаконнорожденному сыну богатого графа, пока Стивен подводил его к вдове. Последовала церемония представления, но, сколько гости ни напрягали слух, сколько ни вытягивали шеи, никто не смог разобрать ни слова. Затем мужчины помогли миссис Бальфур подняться и вывели ее из комнаты. Когда она проходила мимо миссис Поллинакс, та как будто подмигнула. Но такого быть не могло! Скорее всего ей что-то попало в глаз. Вдова скрылась за дверью, и шепот в гостиной перерос в негромкий, но явственный гул.

В дверях библиотеки Броуди наклонился и доверительно проговорил на ухо Стивену:

– Я хотел бы сказать вдове моего брата несколько слов наедине, если не возражаете.

– О, разумеется, у меня нет никаких возражений. – Стивен выглядел несколько удивленным, но, отвесив сухой, полный достоинства поклон, удалился.

Броуди повернулся к Анне. Ее вид несколько отрезвил его, умерил эйфорию, которую он едва сдерживал последние несколько минут. Вся затянутая в черное, она казалась маленькой и печальной, как будто потерянной. Плотное черное кружево вуали полностью скрывало ее лицо. Но вот она стремительным грациозным движением откинула вуаль, и он на мгновение успел увидеть ее лицо – смеющееся и счастливое, – прежде чем она бросилась ему на шею.

– Мне так тебя не хватало, Джон, я чуть не умерла с тоски! Я думала, ты никогда не вернешься. Где Дитц тебя прятал? Как твое плечо, как поживает твой отец? Почему тебя так долго не было? С тобой все в порядке, ты поправился? Мне кажется, сто лет прошло!

– Прошло всего несколько дней, – возразил Броуди, смеясь и целуя ее.

Он обнимал ее так крепко, что она получила ответ по крайней мере на один из своих вопросов: рана почти зажила.

– Мой отец здоров, – сказал Броуди. – Он приедет завтра на похороны. Он хочет перевезти тело Ника в Денбишир и похоронить его рядом с домом.

– Значит, ты все ему рассказал?

– Да, все.

Несколько минут они стояли молча, нежно обнявшись и проникнувшись скорбью старика.

– А потом он собирается съездить в Лондон, – заговорил Броуди, прервав молчание. – Я должен буду сопровождать его.

– В Лондон? Зачем?

– Повидаться со своими адвокатами. Энни, он хочет меня усыновить.

– О, Джон, я так рада за тебя. – Она заплакала, прижимаясь лицом к его рубашке, и он едва не последовал ее примеру. Раздался негромкий стук в дверь.

– Извини, Анна, но некоторые из гостей собираются уходить, – послышался тихий голос Стивена. – Не хотели бы вы с мистером Броуди попрощаться с ними?

– Мы бы хотели? – шепотом спросила Анна.

– Лично я предпочел бы остаться здесь и утешить вдову.

Не успела она и глазом моргнуть, как Броуди уже расстегнул три пуговицы на лифе ее вдовьего одеяния.

– И думать не смей, – строго одернула его Анна, отталкивая его руку, уже занявшуюся четвертой пуговицей. – Я в трауре на целый год.

Броуди расхохотался – громко и от души. Они оба одновременно зажали рты ладонями, шикая друг на друга и хихикая, как пара расшалившихся детишек. Потом он снова крепко обнял ее, чтобы можно было разговаривать самым тихим шепотом.

– Не меньше года, Джон, это непременное условие. Если я хотя бы заикнусь о сокращении срока траура, тетя Шарлотта упадет в обморок.

– В таком случае рекомендую, заранее запастись нюхательными солями, – посоветовал Броуди, легонько покусывая ее губы. – Я не могу дожидаться целый год, чтобы заполучить эту соблазнительную вдову.

Она казалась ему упоительно сладкой на вкус – как долгожданный пир после сорокадневного поста.

– И вообще, – продолжал Броуди, – я уверен, что тетя Шарлотта сможет очнуться от обморока гораздо раньше, чем ты думаешь. Особенно когда узнает, что твой новый поклонник скоро станет маркизом, а со временем унаследует и графский титул.

– Маркизом? Боже милосердный! – Анна склонила голову набок, словно пытаясь увидеть его в новом свете.

– Да, пожалуй, – согласилась она. – Я бы сказала, что такая новость сама по себе скостит половину с траурного срока, назначенного тетей Шарлоттой.

Броуди недовольно заворчал, прижимая ее спиной к дверям библиотеки.

– Я не могу ждать и полгода.

Он просунул обе руки ей за корсаж и прильнул губами к нежному изгибу шеи. Голова Анны откинулась назад, пульс зачастил как безумный. Как она любила запах его волос, ощущение его худощавого сильного тела, прижимающегося к ней! Она пыталась стоять тихо, не произнося ни звука, но он что-то такое выделывал подушечками больших пальцев, а может быть, ладонями – в тесноте было не разобрать, – что сохранять молчание стало невозможно.

– А сколько же ты можешь ждать? – с крепко закрытыми глазами простонала Анна в воздух над его плечом.

– Больше не могу ждать ни секунды.

Резким, почти грубым движением Броуди раздвинул ей ноги коленом и одновременно поцеловал с такой силой, что у нее пропало всякое желание задавать вопросы.

– Вы закончили свою беседу? – нетерпеливо спросил Стивен за дверью. – Анна? Вы кончили?

Броуди едва расслышал, как она с досадой пробормотала сквозь зубы:

– Почти.

Он отодвинулся и уставился на нее с изумлением и восторгом. Анна выглядела не менее удивленной, чем он сам.

– Энни, ты хоть понимаешь, что ты сейчас сказала? Ты отпустила шутку! – воскликнул Броуди. – Ты отпустила неприличную шутку.

Она радостно улыбнулась:

– У меня здорово получилось, правда?

– Анна?

– Мы идем, Стивен!

Отойдя от двери, Анна торопливо навела порядок в своем туалете и заново приколола к волосам вуаль.

– В другой раз мы обсудим эту тему подробнее, мистер Броуди, – сказала она официальным тоном, но все еще прерывисто дыша.

– О, мы непременно обсудим ее во всех подробностях, миссис Бальфур, – заверил он ее, поправляя галстук и одергивая жилет. – Вы готовы?

– Безусловно.

Анна бросила на него лукавый и многозначительный взгляд. Броуди недоуменно покачал головой.

Они одновременно откашлялись, попытались придать лицам приличествующее случаю скорбное выражение. Броуди открыл дверь и пропустил Анну вперед. Медленным церемонным шагом они проследовали в холл, где собралась кучка посетителей, желавших проститься. Хорошо, что позади них никого не было! Любой, кто оказался бы у них за спиной на протяжении первых шести шагов, мог бы с ужасом убедиться, что будущий граф Бэттиском не совсем почтительно поддерживает вдову Бальфур ладонью ниже спины.