Глава 24

ОБРЕТЕНИЯ И ПОТЕРИ

Суматоха по случаю нашего внезапного возвращения и объявления о нашей женитьбе улеглась почти мгновенно из-за события гораздо большей важности.

На следующий день после приезда мы сидели в Большом Холле за ужином и принимали тосты в нашу честь и поздравления.

Джейми с поклоном поблагодарил того, кто произнес последний тост, и сел на место под возникшие случайно, но все более шумные рукоплескания. Деревянная скамейка пошатнулась от тяжести; на секунду Джейми прикрыл глаза.

— Многовато для тебя? — шепнула ему я.

Он принял на себя весь ураган тостов, прикладываясь к каждой чаре, осушаемой за наше благополучие, я же ограничивалась тем, что слегка пригубливала вино и отвечала сияющей улыбкой на непонятные для меня тосты по-гэльски.

Джейми открыл глаза и взглянул на меня, улыбаясь.

— Ты думаешь, я пьян? Нет, ничего подобного, я могу пить хоть целый вечер.

— Ты так и делаешь, — ответила я, поглядев на множество пустых винных бутылок и каменных кувшинов из-под эля, выстроившихся перед нами в ряд на столе. — Уже очень поздно.

Свечи на столе у Колама догорели почти до самых подсвечников, оплывший воск отливал золотом, на лицах братьев Макензи тени мешались с пятнами света, когда они наклонялись друг к другу, о чем-то негромко переговариваясь. Их лица удачно вписывались в цепочку вырезанных на камне вокруг огромного камина гномических физиономий, и мне подумалось, что многие из этих карикатурных изображений копировали высокомерные черты прежних лэрдов Макензи — быть может, резчик наделен был чувством юмора… или прочными семейными связями.

Джейми выпрямился на скамейке и поморщился:

— С другой стороны, у меня мочевой пузырь вот-вот лопнет. Я скоро вернусь.

Опершись обеими руками на скамейку, он ловко перескочил через нее и вышел из зала через арку в нижнем конце.

Я повернулась к своей соседке с другой стороны, Джейлис Дункан, которая потихоньку потягивала эль из серебряной кружки. Ее муж Артур сидел за соседним столом вместе с Коламом, как и доложено столь значительному лицу, как помощник прокурора, но Джейлис настояла на том, что она сядет рядом со мной — нет, мол, у нее желания скучать целый вечер, слушая разговоры мужчин.

Под глубоко посаженными, да еще полузакрытыми глазами Артура набрякли от усталости и выпитого вина синие мешки. Он тяжело опирался на кисти рук, лицо дряблое; на разговор сидящих рядом Макензи он не обращал внимания. Свет четко обрисовывал твердые черты лэрда и его брата, но в этом же свете Артур Дункан выглядел особенно обрюзгшим и больным.

— Твой муж неважно выглядит, — заметила я. — Его желудочная болезнь усилилась?

Симптомы болезни бросались в глаза; на язву не похоже, на рак тоже — для этого слишком много плоти сохранялось на костях. Может, и в самом деле хронический гастрит, как утверждала Джейлис.

Она бросила мимолетный взгляд на своего супруга и тотчас повернулась ко мне, передернув плечами.

— Он чувствует себя терпимо, — сказала она. — Во всяком случае, не хуже. А как твой муж?

— В каком смысле? — предусмотрительно поинтересовалась я.

Джейлис фамильярно ткнула меня острым локтем под ребро, и тут я заметила, что перед ней на столе выстроилась тоже порядочная батарея бутылок.

— Ну, как он тебе? Такой же красавчик без одежды, как и в ней?

Я не сразу сообразила, что ответить, но Джейлис тем временем повернула голову по направлению к дверям.

— Делаешь вид, что тебе до него нет дела? — продолжала она, — До такого молодца? Половина девушек в замке готова выдрать тебе все волосы с корнем, я бы на твоем месте с осторожностью принималась за еду.

— За еду? — Я была сбита с толку и посмотрела на деревянное блюдо перед собой — на нем оставалось только пятно жира да лежала несчастная вареная луковица.

— Яд! — драматически прошипела она мне в ухо, обдав меня при этом парами бренди.

— Чепуха, — ответила я холодно и отодвинулась от нее. — Никто не захочет отравить меня только потому, что я… потому что… — Я несколько путалась в словах, и мне пришло в голову, что пригубливала я вино в больших количествах, чем мне самой представлялось.

— Нет, право, Джейли. Этот брак… Я его не намечала, ты же знаешь. Я его не хотела! Это просто… нечто вроде… необходимого делового соглашения, — сказала я, надеясь, что при свете свечей не видно, как я покраснела.

— Ха! — отозвалась она с циничной усмешкой. — Я знаю, как выглядит женщина, с которой спят по-настоящему. — Она взглянула в сторону арки, за которой исчез Джейми. — И черт меня побери, если у парня на шее укусы комара. — Она подняла серебристую бровь. — Но если это было деловое соглашение, я бы сказала, что ты хорошо вложила свои денежки. — Она снова наклонилась ко мне. — А это правда? — прошептала она. — Насчет больших пальцев?

— Больших пальцев? Джейли, во имя Господа, о чем ты болтаешь?

Она вскинула свой небольшой пряменький носик и посмотрела на меня, сдвинув брови и стараясь сосредоточиться. Красивые серые глаза слегка косили, и я опасалась, как бы Джейли не упала.

— Но ты же знаешь! Все это знают! Большие пальцы у мужчины такой же длины, как его член. Большие пальцы на ногах, конечно, тоже, но по ним судить труднее, они обычно в обуви и все такое. Ах ты хитрая лисичка. — Она кивнула в сторону арки, в которой как раз появился Джейми. — В таких ручищах он может удержать самую большую грудь. Или зад, верно? — добавила она, наградив меня еще одним тычком.

— Джейлис Дункан… сию минуту… заткнись! — прошипела я. — Кто-нибудь услышит, что ты несешь!

— Да ну, никто… — начала она, но тут же замолчала, широко открыв глаза.

Джейми прошел мимо нашего стола, словно и не заметив нас. Лицо у него было бледное, губы сжаты, словно ему предстояло выполнить какую-то неприятную обязанность.

— Что его беспокоит? — спросила Джейлис. — Выглядит, как Артур, когда поест сырой брюквы.

— Не знаю. — Я отодвинула от стола скамейку, но медлила вставать.

Джейми направился прямо к столу Колама. Надо ли мне следовать за ним? Явно что-то случилось.

Джейли, окинув взглядом Холл, неожиданно дернула меня за рукав, и показала на что-то там, откуда пришел Джейми.

Прямо под аркой стоял человек — в нерешительности, как и я. Одежда в грязи и пыли — значит, он был в пути. Посланец. Он, очевидно, передал Джейми свое сообщение, и теперь Джейми, наклонившись, начал что-то шептать Коламу.

Нет, не Коламу. Дугалу. Рыжеволосая голова склонилась между двумя темноволосыми, крупные красивые черты трех лиц поражали сверхъестественным сходством в свете догорающих свечей. Я глядела на них и все больше осознавала, что сходство это — не столько в наследственном подобии строения, сколько в общем сейчас для всех троих выражении глубокого горя.

Рука Джейли крепко вцепилась в мою.

— Плохие вести, — произнесла она — уже без необходимости.

— Двадцать четыре года, — негромко выговорила я. — Для брака долгое время.

— Да, долгое, — согласился Джейми. — Дольше, чем я прожил на свете.

Теплый ветер шелестел листвой деревьев над нашими головами, сдувал волосы у меня с плеч, и они щекотали лицо.

Джейми стоял, прислонившись к забору паддока, длинноногий; по-своему грациозный, с крепкими костями. Я как-то склонна была забывать, насколько он еще молод, — так он был уверен в себе и умел.

— Однако, — заговорил Джейми, бросив соломинку на истоптанную грязь паддока, — я сомневаюсь, что Дугал провел вместе с ней больше трех лет из всего этого срока. Ты же знаешь, что он в основном находился здесь, в замке, или разъезжал по землям клана, занимаясь делами Колама.

Жена Дугала Мора скончалась в их имении Беаннахде. Скоротечная лихорадка. Дугал на рассвете уехал туда вместе с Недом Гоуэном и посланным, который накануне вечером привез известие, — надо было уладить дела с похоронами и распорядиться собственностью Моры.

— Не слишком тесное супружество? — спросила я.

— Я полагаю, близкое, насколько это было возможно. — Джейми пожал плечами. — У них были дети, и она вела дом и все хозяйство. Не думаю, что ей его очень не хватало, но она всегда радовалась, когда он приезжал домой.

— Да, ведь ты некоторое время жил у них, так что знаешь.

Я замолчала и задумалась. Возможно, у Джейми именно такое представление о браке: жить раздельно, соединяясь лишь для того, чтобы зачинать детей. Но из того, что он рассказывал, ясно: брак его родителей был браком близких и любящих людей.

В очередной раз продемонстрировав свое сверхъестественное умение читать мои мысли, Джейми сказал:

— У моих родителей это было по-другому, как ты знаешь. Дугал вступил в брак по расчету, как и Колам, в основе лежали соображения земельные и деловые, а не влечение друг к другу. А мои родители, они женились по любви, вопреки желаниям обеих семей, и мы оказались… не то чтобы изгоями в полном смысле слова, но сами по себе в Лаллиброхе. Мои родители навещали родственников нечасто, да и по делам выезжали из имения редко, и я думаю, их взаимная привязанность была сильнее, чем обычно в браке.

Он положил руку мне на спину и привлек меня поближе к себе. Наклонил голову и прижался губами к Моему уху.

— Между нами тоже было соглашение, — сказал он тихо. — Но все-таки я хотел бы надеяться… может, в один прекрасный день…

Он вдруг неловко отшатнулся от меня с кривой улыбкой и жестом отстранения.

Не желая поощрять его, я тоже улыбнулась по возможности равнодушно и повернулась лицом к паддоку. Джейми был близко от меня, он стоял, ухватившись руками за перекладину забора. Я тоже взялась за эту перекладину, чтобы удержаться и не взять за руку Джейми. Больше всего мне хотелось повернуться к нему, успокоить его, заверить прикосновением и словами, что между нами не просто деловое соглашение, а нечто гораздо большее. Но эта правда и остановила меня.

«То, что есть между нами», — говорил он. И еще: «Когда я лежу с тобой, когда ты прикасаешься ко мне…» Нет, это не так уж обычно. И это не только увлечение, как я думала вначале. То есть самое обычное дело.

Дело в том, что я была связана обетом и преданностью и законными узами с другим человеком. И любовью тоже.

Я не могла, не могла сказать Джейми, что я испытываю к нему. Поступить так, а потом исчезнуть, как я и должна, было бы верхом жестокости. И солгать ему я тоже не вправе.

— Клэр.

Я чувствовала, я знала, что он повернулся ко мне и смотрит на меня с высоты своего роста. Я ничего не сказала, просто подняла к нему лицо, когда он нагнулся поцеловать меня. В этом я тоже не могла ему лгать — и не солгала. В конце концов, туманно пронеслось у меня в голове, я же обещала ему честность.

Поцелуй наш был прерван громким «хмм!», раздавшимся из-за забора. Удивленный Джейми обернулся на звук, инстинктивно загородив меня собой. Но тут же заулыбался, увидев старика Алека Макмагона, который стоял в паддоке в своих клетчатых штанах и сардонически усмехался, глядя на нас своим единственным голубым глазом. В руке он держал устрашающего вида ножницы для кастрации и поднял их торчком, отдавая издевательское приветствие.

— Я собирался с ними к Магомету, — объявил он, — но, может, они и здесь пригодились бы. — Он щелкнул ножницами. — Тогда бы ты, паренек, думал о работе, а не о своем петушке.

— Ты даже и не шути на этот счет, — сказал Джейми. — Ты что, ждал меня? Я тебе нужен?

Алек поднял одну бровь, похожую на мохнатую гусеницу.

— Никоим образом, с чего это ты взял? Я предпочитаю кастрировать проклятого двухлетку сам, ради удовольствия. — Он засмеялся собственной шутке и махнул ножницами в сторону замка. — Удалитесь, милочка. Вы его получите назад к ужину — в целости и сохранности.

Сделав вид, что не доверяет последним словам старика, Джейми протянул длинную руку и аккуратно отобрал у Алека ножницы.

— Я буду чувствовать себя спокойнее, если они останутся у меня, — сказал он и подмигнул Алеку. — Иди, Саксоночка. Как только я переделаю за Алека всю его работу, я приду и найду тебя. — Он нагнулся поцеловать меня в щеку и шепнул: — В конюшне. В полдень.

Конюшни в замке Леох были выстроены куда лучше, чем многие из коттеджей, которые я повидала во время нашей поездки с Дугалом. Каменные полы и стены каменные, единственными отверстиями в них были узкие окна в одном конце конюшни и дверь в другом, а также узкие щели между стенами и толстой соломенной крышей, устроенные для удобства сов, прилетавших ловить мышей в сене. Воздуха было много, да и света достаточно для того, чтобы конюшня казалась приятно сумрачной, но не мрачной.

Вверху на сеновале, под самой крышей, было еще светлее, солнечные лучи желтыми полосами лежали на грудах сена, и в каждом столбе света золотым роем плясали пылинки. Воздух проникал сюда сквозь щели, нагретый солнцем, благоухающий левкоем, турецкой гвоздикой, чесноком с расположенного неподалеку огорода, а снизу доносился приятный запах лошадей.

Джейми задвигался под моей рукой и сел; голова его горящей свечкой засияла в солнечном столбе.

— Что там такое? — спросила я сонно, поворачивая голову в ту сторону, куда он смотрел.

— Маленький Хэмиш, — негромко ответил он, заглянув с сеновала вниз в конюшню. — Наверное, пришел за своим пони.

Я неуклюже подползла на животе поближе к нему, опустив подол юбки во имя скромности, что было неразумно, поскольку снизу тому, кто смотрит вверх на сеновал, видна будет только моя голова.

Сын Колама Хэмиш медленно шел по проходу конюшни от стойла к стойлу. Он задерживался около некоторых стойл, но не обращал внимания на любопытствующие карие и гнедые головы, которые тянулись на него поглядеть. Он определенно что-то искал, но явно не своего откормленного шоколадного пони, мирно жующего солому в своем стойле у самых дверей конюшни.

— Боже милостивый, да ведь он направляется к Донасу! — воскликнул Джейми, поспешно нашаривая свой килт и оборачивая его вокруг бедер, прежде чем соскочить с сеновала. Он не воспользовался лестницей, а просто повис на руках с краю и потом спрыгнул на пол конюшни. Он удачно приземлился на постланную на камень солому, но глухой удар оказался достаточным для того, чтобы Хэмиш обернулся, ловя ртом воздух.

Маленькое веснушчатое лицо утратило испуганное выражение, когда мальчик увидел, кто перед ним, но голубые глаза оставались настороженными.

— Тебе нужна помощь, братишка? — доброжелательно спросил Джейми.

Он двинулся к стойлам и, опершись об одну из подпорок, остановился так, чтобы преградить Хэмишу путь к тому стойлу, к которому тот направлялся.

Хэмиш было запнулся, но тут же приободрился и выставил подбородок вперед.

— Я собираюсь ездить на Донасе, — заявил он как мог решительно, хотя голос у него прерывался.

Донас — это имя означало «дьявол» и дано было отнюдь не из лести — находился в особом стойле в конце конюшни и был ради безопасности соседних лошадей отделен от них пустым стойлом. На огромном и злом гнедом жеребце никто не ездил, и только Алек и Джейми осмеливались к нему подходить, Из затененного стойла донесся бешеный визг, над дверцей показалась большущая медно-рыжая голова, крупные желтые зубы клацнули в тщетной попытке укусить обнаженное плечо, заманчиво выставленное напоказ.

Джейми не сдвинулся с места, зная, что жеребцу до него не дотянуться. Хэмиш отскочил с тоненьким вскриком, он явно лишился дара речи при виде неожиданно возникшей перед ним чудовищной лоснящейся головы с выкаченными, налитыми кровью глазищами и раздутыми ноздрями.

— Я так не думаю, — сказал Джейми мягко.

Он наклонился, взял своего маленького двоюродного брата за руку и отвел подальше от коня, который в знак протеста лягал стенки стойла. Хэмиш вздрагивал так же, как стенки стойла, когда в них с грохотом впечатывались смертельно опасные копыта.

Джейми повернул мальчика лицом к себе и смотрел на него сверху, уперев руки в бедра, обернутые килтом.

— Ну а теперь, — начал он твердо, — расскажи мне, в чем дело. Зачем тебе непременно понадобился Донас?

Челюсти Хэмиша были упрямо сжаты, но Джейми смотрел на него одновременно ободряюще и строго. Он легонько толкнул мальчугана и получил в ответ едва заметную улыбку.

— Ну, рыжик, начинай же, — ласково предложил Джейми. — Ты ведь знаешь, что я никому не расскажу. Ты сделал какую-нибудь глупость?

Светлая кожа мальчика слегка порозовела.

— Нет. Но только… нет. Ладно, может, и сделал небольшую.

После дополнительного ободрения история была рассказана, вначале неохотно, потом хлынула потоком, как на исповеди.

Накануне Хэмиш выехал на своем пони и катался вместе с другими ребятами. Несколько мальчиков постарше затеяли соревнование — чья лошадь перепрыгнет через более высокое препятствие. Хэмиш ревниво восхищался ими, в результате бравада в нем одержала верх над рассудительностью, и он попытался на своем маленьком толстеньком пони преодолеть каменную ограду. Не обладая соответствующими возможностями и не имея к этому ровно никакого интереса, пони как вкопанный остановился перед забором и предательски сбросил с себя Хэмиша через голову за ограду, прямо в заросли крапивы. Рассердившись и на крапиву, и на пренебрежительные выкрики приятелей, Хэмиш решил, что сегодня он выедет на «настоящей лошади», как он выразился.

— Они не будут смеяться, если я приеду верхом на Донасе, — заявил мальчик, рисовавший в своем воображении эту приятную картину.

— Нет, смеяться они не станут, — согласился Джейми. — Будут слишком для этого заняты, подбирая то, что от тебя останется. — Он посмотрел на двоюродного брата и медленно покачал головой. — Вот что я тебе скажу, парень. Чтобы стать хорошим наездником, нужны смелость и разум. Смелости у тебя достаточно, а вот разума пока что явно не хватает.

В виде утешения он обнял Хэмиша за плечи и повел его на другой конец конюшни.

— Идем, дружище. Поможешь мне сгрести вилами сено, а я тебя познакомлю с Кобхаром. Ты прав, тебе нужна лошадь получше, но нет никакой нужды убивать себя, чтобы доказать это.

Проходя мимо сеновала, Джейми поднял брови и беспомощно пожал плечами. Я улыбнулась ему и махнула рукой: идите, все в порядке. Я видела, как Джейми взял одно яблоко из корзины с паданцами, что стояла возле двери. Прихватив также вилы из угла, он повел Хэмиша назад, к одному из центральных стойл.

— Вот здесь, братишка, — сказал он.

Тихонько свистнул сквозь зубы, и широколобая гнедая лошадь высунула голову, мягко выдохнув воздух через ноздри. Темные глаза были большие и добрые, а слегка торчащие вперед уши придавали конской морде выражение дружественной настороженности.

— Ну что, Кобхар, как ты тут? — Джейми крепко потрепал лоснящуюся шею и почесал настороженные уши коня. — Подойди, — позвал Джейми племянника. — Сюда, ко мне. Поближе, чтобы он мог обнюхать тебя. Лошади это любят.

— Я знаю, — заносчиво сказал Хэмиш.

Он с трудом мог дотянуться до носа коня, но дотянулся и похлопал его по щеке. И остался на месте, когда большая голова опустилась и конь обнюхал с любопытством ухо мальчика, раздув ему волосы.

— Дай мне яблоко, — сказал Хэмиш Джейми, и тот дал ему паданец.

Мягкие бархатистые губы осторожно взяли плод с ладони Хэмиша и передвинули его на крупные коренные зубы; сочный хруст — и яблоко исчезло. Джейми наблюдал за этим одобрительно.

— Ты хорошо начал, — сказал он. — Продолжай в том же духе, подружись с ним, я пока что задам корм другим, а потом ты выведешь его и проедешься.

— Сам? — нетерпеливо спросил Хэмиш. Кобхар — его имя означало «пена» — был добронравный, но сильный и горячий мерин четырнадцати вершков в холке, шоколадному пони до него далеко.

— Два круга по паддоку под моим наблюдением, и если ты не свалишься и не будешь дергать удила, можешь ездить сам. Но никаких прыжков, пока я не разрешу.

Длинная спина согнулась, белея в теплом сумраке конюшни, когда Джейми подхватил на вилы сено из груды, сваленной в углу, и понес его к одному из стойл.

Потом он выпрямился и улыбнулся двоюродному брату:

— Принеси-ка и мне яблоко, ладно?

Он прислонил вилы к стойлу и впился зубами в протянутое Хэмишем яблоко. Вдвоем с Хэмишем они стояли и жевали, опершись спинами о стену конюшни. Доев, Джейми отдал сердцевину яблока высунувшему нос гнедому и снова взялся за вилы. Хэмиш двинулся за ним по проходу, медленно жуя.

— Я слышал, что мой отец хорошо ездил верхом, — заговорил Хэмиш после недолгого молчания. — До того… ну, до того, как больше не смог этого делать.

Джейми ласково взглянул на брата, но ответил ему уже после того, как задал сена гнедому. И отозвался скорее на мысль, чем на слова:

— Я не видел его верхом, паренек, но скажу тебе так; я надеюсь, что мне никогда не понадобится столько смелости, сколько есть у твоего отца.

Я видела, как глаза Хэмиша с любопытством остановились на покрытой рубцами спине Джейми, но не сказал он ни слова. Съев второе яблоко, он переключился на другую тему.

— Руперт говорил, что ты должен был жениться, — заявил он.

— Я хотел жениться, — твердо сказал Джейми, отставляя вилы к стене.

— О, ну… хорошо. — Хэмиш произнес это не совсем уверенно, вроде бы смущенный таким ответом. — Я просто подумал, может, тебе неприятно…

— Что именно мне неприятно? — Джейми, как видно, сообразив, что разговор затянется, уселся на кипу сена.

На кипу взобрался и Хэмиш. Ноги его не доставали до пола, он мог бы их подобрать. Вместо этого он принялся постукивать каблуками о плотно увязанное сено.

— Неприятно быть женатым, — объяснил он. — Каждую ночь ложиться в одну постель с леди.

— Нет, — сказал Джейми. — На самом деле это очень приятно.

Но Хэмиш явно в этом сомневался.

— Не думаю, чтобы мне это понравилось. Все девочки, которых я знаю, тощие, как палки, и пахнут ячменной водой. Леди Клэр — твоя леди, я имею в виду, — поспешно добавил он, чтобы избежать недоразумения, — ну, она выглядит так, что вроде с ней спать приятнее. Я имею в виду, что она мягкая.

Джейми кивнул.

— Да, это правда. И пахнет она хорошо.

Даже при слабом свете мне было видно, как в уголке рта у него подрагивает мускул, и была уверена, что у него не хватит смелости посмотреть в сторону сеновала.

Наступило продолжительное молчание.

— А как ты узнал? — спросил Хэмиш.

— Узнал что?

— Что это та самая леди, на которой тебе нужно жениться, — нетерпеливо пояснил мальчик.

— Ах это! — Джейми откинулся назад и оперся спиной о стену, закинув руки за голову. — Видишь ли, я когда-то спросил об этом моего отца. Он мне ответил: ты ее сразу узнаешь. А если не узнаешь, значит, это не та девушка.

— Мм-ф-м…

Судя по выражению маленького веснушчатого личика, такое объяснение показалось Хэмишу менее чем удовлетворительным. Хэмиш, откровенно подражая Джейми, тоже откинулся к стене. Йоги в чулках торчали над краем кипы. Он был еще мал, но его крепкое сложение обещало, что со временем он станет похожим на своего старшего двоюродного брата. Посадка квадратных плеч и лепка крупного, но изящного черепа были почти одинаковы у обоих.

— А где же твои башмаки? — спросил Джейми. — Опять оставил на лугу? Мать надерет тебе уши, если ты их потеряешь.

Хэмиш только передернул плечами в ответ на эту угрозу. Ясно было, что его сейчас занимает нечто куда более важное.

— Джон… — начал он, в задумчивости сдвинув светлые брови, — Джон говорит…

— Джон-конюх, Джон-поваренок или Джон Камерон? — перебил его Джейми.

— Конюх. — Хэмиш махнул рукой, отстраняя от себя досадную помеху. — Он говорил насчет того, как женятся…

— Ну? — подбодрил его Джейми, тактично отвернувшись. Он поднял глаза вверх, и наши взгляды встретились, так как я в это время выглянула. Я улыбнулась ему, и он был вынужден прикусить губу, чтобы не ответить мне улыбкой.

Хэмиш набрал в грудь побольше воздуха и затараторил, скорее даже застрекотал, как сорока:

— Он-сказал-вы-должны-обращаться-с-девуш-кой-как-жеребец-обращается-с-кобылой-а-я-ему-не-поверил-но-это-правда-или-нет?

Я крепко прикусила палец, чтобы не расхохотаться. Не столь удачно расположенный в пространстве Джейми вцепился пальцами себе в ляжку и побагровел не хуже Хэмиша. Они были похожи на два помидора, уложенных рядышком на кипу сена на деревенской выставке овощей.

— Э-э, да… в каком-то смысле… — заговорил Джейми задушенным голосом, но тут же взял себя в руки и произнес уже твердо: — Да, это так.

Хэмиш почти с ужасом заглянул в ближайшее стойло: у отдыхавшего там жеребчика на добрый фут вылез наружу его производительный орган. Потом он обратил полный недоверия взор на свои колени, а я поспешно засунула в рот платок как можно глубже.

— Но есть и некоторая разница, понимаешь ли, — продолжал Джейми, с лица которого уже сбежала краска, хотя губы еще подозрительно подергивались. — Во-первых, это…более нежно.

— И не надо кусать их за шею? — У Хэмиша было серьезное и напряженное выражение лица, как у человека, который делает важные заметки. — Чтобы они вели себя смирно?

— Э-э… нет. Во всяком случае, это не в обычае. Есть и еще одно важное различие, — продолжал Джейми, из осторожности избегая смотреть вверх. — Можно делать это лицом к лицу, а не сзади. Как предпочитает леди.

— Леди? — Сомнения не покидали Хэмиша. — Я предпочел бы делать сзади. Не думаю, что мне бы понравилось, чтобы кто-то смотрел мне в лицо, когда я этим занимаюсь. А что, — поинтересовался он, — очень трудно удержаться от смеха?

Собираясь в этот вечер ложиться в постель, я все еще думала о Джейми и Хэмише. Улыбаясь про себя, я откинула толстое одеяло. Из окна тянуло холодом, и мне хотелось поскорее влезть под одеяло и устроиться поближе к теплому Джейми. Нечувствительный к холоду, он словно бы заключал внутри себя маленькую печку, и кожа у него всегда была теплая, иногда почти горячая, и казалось, он загорается сильней от моих холодных прикосновений.

Я по-прежнему оставалась незнакомкой и чужестранкой, но уже не была гостьей в замке. Замужние женщины держались по отношению ко мне дружелюбнее, потому что я стала одной из них, зато девушки ко мне не благоволили, поскольку я изъяла из обращения вполне подходящего молодого холостяка. Обратив внимание на количество холодных взглядов и замечаний за спиной, я просто диву далась, сколь многие из девушек в замке нашли дорожку в уединенный альков с Джейми Мактевишем за время его краткого проживания здесь.

Правда, больше не Мактевишем. Большинство обитателей замка всегда знали, кто он на самом деле, а я, независимо от того, являюсь ли английской шпионкой, теперь уже тоже знала это в силу необходимости. Он официально стал Фрэзером — и я тоже приняла это имя. Ко мне обращались как к мистрисс Фрэзер в комнате над кухнями, где замужние женщины занимались шитьем и баюкали своих ребятишек, обмениваясь материнским опытом и поглядывая на мою талию с откровенным интересом.

Поскольку у меня раньше были трудности с зачатием, я, давая согласие на брак с Джейми, как-то не подумала о возможной беременности, но теперь испытывала некоторые опасения, пока месячные не пришли в свой срок. В прежнее время я очень огорчалась по этому поводу, но на этот раз почувствовала немалое облегчение. Моя теперешняя жизнь и без того была весьма сложной, не хватало еще и ребенка! Мне казалось, что Джейми воспринял это с некоторым сожалением, хоть и заявил об обратном. Отцовство было роскошью, которую человек в его положении вряд ли мог себе позволить.

Дверь отворилась и он вошел, вытирая голову льняным полотенцем, капли воды оставили темные следы на его рубашке.

— Где ты был? — удивилась я.

По сравнению с деревенскими домами и фермами замок Леох казался роскошным обиталищем, однако удобствами для мытья похвалиться не мог, если не считать медной лохани, которую Колам использовал в качестве ванны для больных ног, да еще одной, побольше, предназначенной для нескольких избранных дам. Все прочие мылись, так сказать, по частям, пользуясь тазиком и кувшином, либо купались в озере. Можно было воспользоваться и особым помещением за огородами. Пол там был каменный, и молодые женщины, раздевшись донага, поливали друг дружку из ведра.

— На озере, — ответил Джейми, аккуратно повесив влажное полотенце над подоконником. — Кто-то, — с мрачным ударением на этом слове произнес он, — оставил открытой дверь стойла и дверь конюшни тоже, а Кобхар решил немножечко поплавать в сумерках.

— Так вот почему ты не пришел ужинать! Но ведь лошади, кажется, не любят плавать? — спросила я.

Он помотал головой и запустил пальцы в волосы, расправляя их, чтобы поскорее высохли.

— Не любят. Но они, понимаешь ли, как и люди, все разные. Кобхар, например, большой любитель молодых водорослей. Он спустился к самой воде и пощипывал себе их, но тут из деревни набежала целая свора собак и загнала его в озеро. Пришлось прогонять псов, а потом лезть за конем в воду. Ну, попадись теперь Хэмиш мне в руки, — пригрозил он, — я ему покажу, как оставлять ворота нараспашку.

— Ты собираешься рассказать об этом Коламу? — спросила я, испытывая сочувствие к преступнику.

Джейми отрицательно покачал головой и начал рыться в спорране. Вытащил булочку и кусок сыра — явно стянул их на кухне по дороге сюда.

— Нет, — сказал он, — Колам очень строг с пареньком. Если бы он узнал о том, что Хэмиш проявил такую беспечность, он бы на целый месяц запретил ему ездить верхом, да Хэмиш и не смог бы ездить после той трепки, которую получил бы. Господи, я просто умираю с голоду!

Он яростно впился зубами в булочку, рассыпая крошки.

— Только не лезь в постель с хлебом, — сказала я, сама забираясь под одеяло. — А что ты думаешь сделать с Хэмишем?

Он проглотил остаток булки и улыбнулся.

— Не волнуйся. Я собираюсь покататься с ним на лодке по озеру как раз перед ужином и кину его в воду. К тому времени, как он доберется до берега, а потом высохнет, ужин уже кончится. — Он в три укуса покончил с сыром и, не стесняясь, облизал пальцы, — Пусть-ка он отправится в постель промокший и голодный, будет знать, как это приятно!

Он с надеждой заглянул в ящик стола, где я иной раз оставляла яблоко или что-нибудь еще съедобное. Но сегодня вечером там ничего не нашлось, и Джейми со вздохом задвинул ящик.

— Ладно, как-нибудь доживу до завтрака, — философически заключил он.

Быстро разделся и заполз в постель поближе ко мне, весь дрожа. Хотя руки и ноги у него настыли после плавания в холодном озере, тело было блаженно теплое.

— М-м, как славно с тобой пообжиматься, — пробормотал он, занимаясь тем, что следовало понимать как «обжимание». — Ты как-то по-другому пахнешь сегодня, наверное, выкапывала растения?

— Да нет, — удивилась я, — мне показалось, что это ты — я имею в виду запах.

Пахло чем-то острым, явно от растения и не то чтобы неприятно, но незнакомо.

— От меня пахнет как от рыбы, — заметил Джейми, понюхав тыльную сторону ладони. — И как от мокрой лошади. Нет, — принюхался ко мне, — это и не от тебя. Но откуда-то поблизости.

Он выскользнул из постели, перевернул Одеяло в поисках источника запаха. Мы обнаружили его у меня под подушкой.

— С какой стати?.. — Я подняла это и тут же бросила. — Ой, на нем шипы!

Это был небольшой пучок растений, вырванных с корнем и связанных черной ниткой. Растения завяли, но острый запах исходил от опустившихся листьев. В букете был и один цветок — измятый цветок шиповника, о колючий стебель которого я наколола большой палец.

Я пососала пораненный палец, осторожно поворачивая пучок другой рукой. Джейми некоторое время, не двигаясь, смотрел на него. Потом он вдруг схватил его и, подойдя к открытому окну, вышвырнул наружу. Вернулся к кровати, быстрыми, энергичными движениями собрал в ладонь осыпавшуюся с корней землю и тоже выкинул в окно следом за пучком. Со стуком закрыл окно и отошел от него, отряхивая ладони.

— Выбросил, — без нужды пояснил он, забираясь на кровать. — Ложись в постель, Саксоночка.

— Что это было? — спросила я, укладываясь рядом с ним.

— Я думаю, шутка, — ответил он. — Скверная, но всего лишь шутка. — Приподнялся на локте и задул свечу. — Иди ко мне, mo duinne. Я замерз.

Несмотря на неприятный подарок, я спала крепко под двойной защитой запертой двери и рук Джейми. Перед рассветом я увидела во сне зеленый луг и множество бабочек над ним. Желтые, коричневые, белые, они кружились вокруг меня, словно осенние листья, садились мне на голову и плечи, дождем сыпались вниз по телу, крохотные лапки щекотали кожу, бархатные крылышки трепетали в такт ударам моего сердца.

Я медленно выплывала из сна к реальности и обнаружила, что лапки бабочек, щекотавшие мне живот, на самом деле — кончики мягких рыжих волос Джейми, а бабочка, забравшаяся мне между ног, — его язык.

— Ммм, — промычала я чуть позже, — все это очень хорошо для меня, ну а ты как же?

— Всего три четверти минуты побудь так, — отвечал он, отводя в сторону мою руку. — Но я предпочел отложить для себя еще время про запас. По натуре я человек медлительный и предусмотрительный. Могу ли я просить вас, мистрисс, составить мне компанию нынче вечером?

— Можете, — сказала я и, заложив руки за голову, вызывающе поглядела на него из-под полуприкрытых век, — если вы хотите этим сказать, что с вашей дряхлостью вас хватает всего на один раз в сутки.

Он пристально посмотрел на меня со своего места на краю постели. Внезапно вспыхнувшим белым вихрем бросился на меня и крепко втиснул в перину.

— Ну вот, — пробормотал он куда-то в мои спутанные волосы, — не говори потом, что я тебя не предупреждал.

Через три минуты он застонал и открыл глаза. Обеими руками крепко растер себе лицо и голову, так что волосы встали дыбом. С невнятным гэльским проклятием неохотно вылез из-под простыни и начал одеваться, вздрагивая от холодного утреннего воздуха.

— Ты не мог бы сказать Алеку, что нездоров, и вернуться в постель? — с надеждой спросила я.

Он засмеялся и нагнулся поцеловать меня, прежде чем полез под кровать за своими чулками.

— Мне бы очень этого хотелось, Саксоночка. Но я сомневаюсь, чтобы даже оспа, чума или тяжкое телесное повреждение были приняты как отговорка. Если бы я лежал при смерти, но не истекал кровью, Алек в одну минуту явился бы сюда и поднял меня со смертного ложа.

Я глядела на его красивые длинные икры, пока он натягивал чулок и подворачивал его верхний край.

— Тяжкое телесное повреждение, говоришь? Я могла бы причинить тебе нечто подобное, — с мрачным видом сообщила я.

Джейми, крякнув, потянулся за вторым чулком.

— Ладно, только хорошенько смотри, куда пускаешь свои волшебные стрелы, Саксоночка. — Он пытался лихо подмигнуть, но, занятый своим чулком, только покосился на меня. — Мишень чересчур высокая, как бы не угодить так, что я стану тебе бесполезен.

— Не волнуйся. Обещаю не выше колена, — сказала я и нырнула под одеяло.

Он шлепнул меня по одной из выпуклостей и ушел в конюшню, очень громко распевая песню «Наверху среди вереска». Припев донесся до меня уже с лестницы. Джейми был прав: в смысле музыкального слуха ему медведь на ухо наступил.

Я полежала еще немного в состоянии приятной сонливости и отправилась завтракать. Большинство обитателей замка уже успели поесть и ушли работать. Те, кто еще оставался в зале, поздоровались со мной приветливо. Ни косых взглядов; ни выражения скрытой враждебности или интереса к тому, насколько удалась злая шутка. Но я тем не менее внимательно присматривалась к лицам.

Утро я провела в одиночестве на огороде и в поле со своей корзинкой и лопаткой. Искала самые употребимые травы. Как правило, люди из деревни обращались за помощью к Джейлис Дункан, но в последнее время часть пациентов стала приходить ко мне в аптеку, и торговля целебными средствами шла бойко. Возможно, болезнь мужа отнимала у Джейлис много времени и ей некогда было заботиться о своих постоянных больных.

Большую часть второй половины дня я провела в своей амбулатории. Пациентов пришло немного: человек с хронической экземой, потом явился еще один, с вывихнутым большим пальцем, потом поваренок, опрокинувший себе на ногу горшок с кипящим супом. Наложив на обожженное место мазь из тысячелистника и синего ириса и вправив вывихнутый палец, я уселась толочь весьма удачно названный каменный корень в одной из маленьких ступок покойного Битона.

Занятие было нудное, но вполне подходящее для лениво текущего послеполуденного времени. Погода ясная, под вязами протянулись синеватые тени — я смотрела на них, встав на стол, чтобы выглянуть из окна.

А в аптеке мерцали расставленные по порядку бутылки, лежали на полках аккуратные свитки бинтов и компрессов. Помещение тщательно вымыто и продезинфицировано, запасы сухих листьев, корней, грибов заботливо уложены в матерчатые мешочки. Я с чувством удовлетворения вдохнула острые, пряные запахи своего святилища.

Но вдруг я перестала толочь корень и положила пестик. Меня поразило, что я и в самом деле была довольна. Вопреки мириадам сложностей моей здешней жизни и несмотря на неприятное чувство, вызванное «скверной шуткой», вопреки постоянной боли из-за разлуки с Фрэнком, я не была несчастной. Совсем наоборот.

Мне стало стыдно, я ощутила себя предательницей. Как я смею быть счастливой в то время, как Фрэнк сходит с ума от тревоги? Ведь там, без меня, время продолжало идти своим чередом — иначе и быть не могло, — и я, таким образом, пропадала уже около четырех месяцев. Я представила себе, как он ведет поиски по всей Шотландии, звонит в полицию, ждет хоть какого-то знака, хоть одного слова обо мне. Теперь он, должно быть, почти совсем утратил надежду И ждет уже известия о том, что обнаружен мой труп.

Я поставила ступку на место и принялась мерить шагами узкую комнату, то и дело вытирая о передник руки в приступе виноватой горести и раскаяния. Я должна была поспешить. Я должна была приложить большее старание, чтобы вернуться. Но ведь я и старалась, напомнила я себе. Я сделала не одну попытку. И что из этого вышло?

Вот именно, что вышло? Меня выдали замуж за шотландца вне закона, за нами обоими охотится злобный садист, капитан драгунов, мы живем в окружении варваров, которые готовы убить Джейми, если им покажется, что он представляет угрозу их бесценным правам преемственности в клане. А самое худшее из всего этого — что я счастлива.

Я села, беспомощно глядя на ряды кувшинов и бутылок. После нашего возвращения в Леох я жила день за днем, сознательно подавляя воспоминания о моей прежней жизни. В глубине души я понимала, что в скором времени мне необходимо принять какое-то решение, но я откладывала эту необходимость со дня на день и с часу на час, я хоронила свои сомнения, радуясь общению с Джейми — и его объятиям.

Неожиданно из коридора донесся какой-то грохот и громкие проклятия, я вскочила и поспешила к дверям — как раз вовремя, чтобы наткнуться на ввалившегося в комнату Джейми, опиравшегося с одной стороны на пригнувшегося под его тяжестью Алека Макмагона, а с другой — на делавшего серьезные, но безуспешные усилия длинного и тощего молодого конюха. Джейми опустился на мой стул, вытянул левую ногу и поглядел на нее с недовольной гримасой, которая скорее выражала обиду, нежели боль. Я опустилась на колени, чтобы осмотреть пострадавшую конечность, но особой тревоги не испытывала.

— Растяжение связок, — поставила я диагноз после беглого осмотра. — Как это произошло?

— Я упал, — прозвучал лаконичный ответ.

— Свалился с ограды? — поддразнила я. Джейми рассердился.

— Нет. С Донаса.

— Ты ездил на нем верхом? — недоверчиво спросила я. — В таком случае ты счастливо отделался поврежденной лодыжкой.

Я взяла бинт и начала накладывать тугую повязку.

— В общем, это выглядело не так уж скверно, — беспристрастно заявил Алек. — Ты, парень, неплохо держался на нем некоторое время.

— Я знаю, — буркнул Джейми, скрипя зубами, когда я натягивала бинт посильнее. — Его ужалила пчела.

Мохнатые брови взлетели вверх.

— Так вот в чем дело. Зверюга вел себя так, словно в него попала заколдованная стрела, — доверительно обратился он ко мне. — Взвился вверх всеми четырьмя, потом опустился на землю и начал как бешеный носиться по всему загону, ни дать ни взять шмель в кувшине. Но наш парень все-таки держался на нем. — Алек кивнул на Джейми, а тот скорчил в ответ еще одну малоприятную гримасу. — Держался до тех пор, пока этот здоровенный рыжий дьявол не перескочил через ограду.

— Через ограду? А где он сейчас? — спросила я, вставая и отряхивая руки.

— Надеюсь, на полдороге в ад, — ответил Джейми, опустив ногу и попытавшись на нее опереться. — Пусть бы там и остался, — добавил он и, поморщившись, снова сел.

— Не думаю, чтобы дьяволу было много проку от этого жеребца, — заметил Алек. — Тем более что он сам может обернуться конем, когда ему надо.

— Возможно, он и обернулся Донасом, — пошутила я.

— Я бы в этом не сомневался, — сказал Джейми, который все еще страдал от боли, но уже начинал обретать обычное для него хорошее настроение. — Но, кажется, дьявол оборачивается черным жеребцом, верно?

— Да, — подтвердил Алек, — огромным вороным жеребцом, который мчится так же быстро, как мысль от мужчины к девице.

Он добросердечно улыбнулся Джейми и собрался уходить.

— Короче говоря, — добавил он, подмигнув мне, — я тебя не жду завтра в конюшне, парень. Лежи себе в постели и… э-э… отдыхай.

— Почему это, — поинтересовалась я, глядя вслед старому ворчуну, — почему всем кажется, что мы с тобой только и мечтаем забраться вместе в постель?

Джейми еще раз попробовал наступить на ногу, опираясь о стойку.

— Во-первых, потому, что мы женаты меньше месяца, — ответил он, — а во-вторых… — тут он поднял голову и ухмыльнулся, качая головой, — во-вторых, я тебе уже говорил, Саксоночка: у тебя что на уме, то и на мордочке.

— Пошел к черту! — сказала я.

Если не считать короткого промежутка времени, который я провела в амбулатории с пациентами, все следующее утро я выполняла требования моего единственного больного.

— Тебе ведь положено отдыхать, — упрекнула я его в конце концов.

— Я так и делаю. Во всяком случае, лодыжка моя отдыхает.

Длинная голая нога поднялась вверх, Джейми помахал было ступней, но тут же приглушенно охнул. Опустил ногу и принялся осторожно массировать все еще опухшую лодыжку.

— Это тебе урок, — сказала я, выпрастывая из-под простыни собственные ноги. — Давай-ка собирайся. Достаточно ты бездельничал в постели. Ты нуждаешься в свежем воздухе.

Он уселся, и волосы упали ему на глаза.

— Ты же сама говорила, что мне нужен отдых.

— Можешь отдыхать на воздухе. Вставай. Я уберу постель.

Он оделся, осыпая меня упреками в бесчувственности и отсутствии сострадания к тяжело раненному человеку; потом долго сидел, пока я перебинтовывала ногу, но наконец врожденное здоровье одержало верх.

— На дворе малость сыровато, — сказал он, выглянув в окно, за которым мелкая изморось как раз в это время решила превратиться в сильный дождь. — Давай подымемся на крышу.

— На крышу? В самом деле! Самое верное предписание для подвернутой лодыжки — карабкаться шесть пролетов по лестнице. Право, лучше не придумаешь!

— Пять. Кроме того, у меня есть палка.

С торжествующим видом он достал эту палку — толстый сук боярышника, потемневший от времени, — из угла за дверью.

— Где ты ее взял? — спросила я, разглядывая палку.

Она, как видно, долго была в употреблении. Кусок обструганного крепкого дерева длиной фута в три, от времени затвердевший, как алмаз.

— Алек одолжил ее мне. Он ею пользуется, когда имеет дело с мулами: бьет их этой палкой между глаз, чтобы они обратили на него внимание.

— Весьма действенный прием, — заметила я, созерцая обшарпанное дерево. — Испытаю его когда-нибудь. На тебе.

Мы оказались в конце концов в небольшом укромном местечке как раз под скатом шиферной крыши. Низкий парапет огораживал по наружному краю этот наблюдательный пункт.

— Как красиво!

Несмотря на дождь с ветром, вид с крыши открывался восхитительный; перед нами раскинулась широкая серебряная гладь озера, а за нею громоздились башни скал, устремленных к темно-серому небу, словно черные кулаки.

Джейми оперся на парапет, чтобы снять тяжесть с больной ноги.

— Да, ты права. Я иногда приходил сюда, когда раньше жил в замке. — Он указал мне на какое-то место по ту сторону озера, покрытого рябью от дождя: — Ты видишь вон там, между двумя холмами, проход?

— В горах? Да.

— Это дорога в Лаллиброх. Когда меня одолевала тоска по дому, я приходил сюда и смотрел на эту дорогу. Я представлял себе, что лечу, как ворон, над этим проходом и вижу холмы и поля, раскинувшиеся по ту сторону гор, и помещичий дом в конце долины.

Я дотронулась до его руки.

— Ты хочешь вернуться туда, Джейми? Он повернул голову и улыбнулся мне.

— Я уже думал об этом. Не знаю, хочу ли я этого на самом деле, но думаю, что мы должны вернуться. Не могу сказать, что мы там найдем, Саксоночка. Но… да. Я теперь женат. Ты хозяйка Брох ТуаРаха. Вне закона я или нет, но мне надо туда вернуться, чтобы все поставить на свое место.

Я испытала странное чувство, смесь облегчения и страха, при мысли о том, что покину Леох с его разнообразными интригами.

— Когда мы поедем?

Он нахмурился, постукивая пальцами по парапету. Камень был темный и гладкий от дождя.

— Мне кажется, мы должны подождать до приезда герцога. Быть может, из любезности по отношению к Коламу он согласится заняться моим делом. Если он не сумеет добиться оправдания, то хотя бы попросит о помиловании. Тогда значительно безопаснее станет вернуться в Лаллиброх, ты согласна?

— Да, но…

Я запнулась, и он бросил на меня быстрый и пристальный взгляд.

— Что, Саксоночка?

Я сделала глубокий вдох.

— Джейми… если я скажу тебе одну вещь, обещаешь ли ты не спрашивать меня, откуда я знаю?

Он взял меня за обе руки, глядя сверху вниз на мое лицо. Дождь намочил ему волосы, и маленькие капли стекали у него по щекам. Он улыбнулся.

— Я ведь говорил тебе, что не стану спрашивать о том, чего ты не захочешь мне сказать. Да, я обещаю.

— Давай присядем. Не надо так долго стоять на больной ноге.

Мы отошли к стене, где под нависающим скатом крыши сохранилось сухое местечко, и уселись вполне удобно, опершись спинами о стену.

— Ну хорошо, Саксоночка. Так что же это?

— Герцог Сандрингэм, — сказала я и прикусила губу. — Джейми, не доверяй ему. Я не все знаю о нем сама, но знаю одно: что-то с ним не так. Что-то скверное.

— Ты знаешь об этом? — Он очень удивился. Настал мой черед удивляться.

— Ты хочешь сказать, что ты уже знаешь о нем? Ты встречался с ним?

Мне стало легче на душе. Может быть, загадочная связь между Сандрингэмом и делом якобитов была гораздо лучше известна, чем считали Фрэнк и викарий?

— Да. Он приезжал сюда с визитом, когда мне было шестнадцать. Когда я… уехал.

— А почему ты уехал?

Я задала этот вопрос, потому что внезапно вспомнила о том, что говорила Джейлис Дункан, когда мы в первый раз встретились с ней в лесу. Нелепый слух о том, что будто бы Джейми и есть настоящий отец Хэмиша. Я точно знала, что это не так, что он не мог им быть, но, возможно, я была единственным человеком в замке, который знал точно. Подозрение подобного рода легко могло привести к покушению Дугала на жизнь Джейми — если так оно и произошло во время сражения в Кэрриарике.

— Это не из-за… леди Летиции?

— Из-за Летиции?

Его изумление было совершенно искренним, и внутри у меня словно развязался какой-то узелок.

Я действительно не думала, что в предположении Джейлис есть нечто реальное, но тем не менее….

— Чего это ради ты приплела сюда Летицию? — с любопытством спросил Джейми. — Я прожил в замке целый год и за это время, насколько помню, разговаривал с ней всего один раз, когда она вызвала меня к себе в комнату и отчитала за то, что я затеял шумную игру в ее розовом саду.

Я сказала ему о том, что говорила Джейлис, и он от души расхохотался.

— Господи, — выговорил он сквозь смех, — да если бы я смелости набрался!

— А ты не думаешь, что у Колама были на этот счет подозрения?

Он решительно замотал головой.

— Нет, Саксоночка, не думаю. Если бы у него появились даже намеки на подозрение, я бы не дожил до семнадцати, не говоря уже о зрелом возрасте в двадцать три года.

Он, таким образом, более или менее подтвердил мое собственное впечатление о Коламе, и тем не менее я почувствовала себя спокойней. У Джейми сделалось задумчивое лицо, и глаза словно обратились к чему-то далекому.

— Если хорошенько подумать, то мне ведь неизвестно, знал ли тогда Колам, почему я покинул замок так внезапно. А если Джейлис Дункан разносит подобные слухи — она ведь любит мутить воду, Саксоночка. Сплетница, любит ссориться, к тому же в деревне поговаривают, что она колдунья…

Он посмотрел вверх на потоки воды, низвергавшиеся со свеса крыши.

— Может, нам пора спускаться, Саксоночка? Становится сыровато.

Вниз мы спустились другим путем: прошли по крыше к наружной лестнице, которая вела в огород возле кухни. Я хотела набрать немного огуречника, если бы ливень мне позволил. Устроились у стены замка, где выступающий наружу подоконник защищал от потоков дождя.

— Что ты делаешь с огуречником, Саксоночка? — с интересом спросил Джейми, поглядывая из укрытия на разметавшиеся в беспорядке виноградные лозы и прибитые дождем к земле растения.

— Когда он зеленый, то ничего. Сначала надо его высушить, а потом…

Ужасающий гвалт не дал мне закончить фразу: послышался яростный лай и чьи-то крики за забором. Я бросилась под дождем к забору, Джейми — за мной, но медленно, так как сильно хромал.

Деревенский священник отец Бэйн бежал по дорожке, лужи так и взрывались у него под ногами, за ним неслась ревущая свора собак. Запутавшись в своей обширной сутане, священник споткнулся и упал, подняв фонтаны жидкой грязи. В следующее мгновение свора сомкнулась над ним, рыча и клацая зубами.

Рядом со мной над забором взметнулось полотнище пледа, и Джейми приземлился по ту сторону, размахивая палкой и вопя что-то по-гэльски; его голос присоединился к общему хору. Крики и проклятия особого действия не возымели, зато палка имела успех. Каждый раз, как она опускалась на мохнатую плоть, раздавался оглушительный визг, и мало-помалу свора отступала, а вскоре, круто развернувшись, умчалась к деревне.

Джейми, задыхаясь, откинул упавшие на глаза волосы.

— Настоящие волки, — сказал он. — Я уже говорил Коламу об этой своре, это они два дня назад загнали Кобхара в озеро. Велел бы он их перестрелять, пока они никого не загрызли.

Он стоял и наблюдал, как я, стоя на коленях, осматриваю лежащего на земле священника. Вода стекала с концов моих волос, а шаль моя начинала промокать.

— Пока им это не удалось, — сказала я. — Оставили несколько отметин зубами, а так он более или менее в порядке.

Сутана отца Бэйна с одного бока порвалась, на безволосой белой ляжке виден был безобразный разрыв и несколько ямок от зубов, из которых начинала сочиться кровь. Священник, совершенно белый от пережитого потрясения, попытался встать на ноги; очевидно, он пострадал не слишком сильно.

— Если вы пойдете со мной ко мне в лечебный кабинет, отец, я промою вам раны, — предложила я, стараясь удержаться от улыбки при виде толстого маленького священника в обвисшей сутане и спущенных чулках, открывшихся для обозрения.

Даже в лучшие времена лицо отца Бэйна напоминало сжатый кулак. Теперь это подобие усиливалось благодаря красным пятнам, испещрившим его толстые щеки и двойной подбородок, и углубившимся вертикальным морщинам по обеим сторонам рта. Он уставился на меня с таким выражением, словно я предложила ему совершить публичную непристойность.

Видимо, так оно и было, потому что из его уст раздались в ответ следующие слова:

— Как, вы предлагаете служителю Бога обнажить перед женщиной интимные части тела! Я скажу вам, мадам, что не имею понятия, какие безнравственные деяния приняты в кругу, где вы привыкли вращаться, но хочу довести до вашего сведения, что здесь их терпеть и поощрять не станут — по крайней мере пока я несу ответственность за души в этом приходе!

С этим он повернулся и заковылял прочь, сильно хромая и безуспешно стараясь приладить на место порванную полу своего облачения.

— Делайте как вам нравится, — крикнула я ему вдогонку, — но имейте в виду, что если я не промою раны, они могут загноиться!

Священник не ответил; сгорбив свои круглые плечи, он начал подниматься по лестнице, застревая на каждой ступеньке и напоминая пингвина, который хочет вскарабкаться на плавучую льдину.

— Этот человек не слишком жалует женщин, правда? — обратилась я к Джейми.

— Полагаю, что в полном соответствии с его занятием дело обстоит именно так, — согласился он. — Пойдем поедим.

После ленча я отправила своего пациента снова в постель — на сей раз одного, невзирая на его протесты, — и спустилась в свою амбулаторию. Из-за сильного дождя работы возле замка шли вяло, люди предпочитали сидеть дома, никому не хотелось поранить ногу лемехом или свалиться с крыши.

Я провела время вполне приятно, внося записи в регистрационную книгу, унаследованную от Битона. Едва я закончила, как дверь кабинета загородил посетитель.

Он загородил ее в буквальном смысле, заняв проем от косяка до косяка. Щурясь в полутьме, я распознала-таки в этой фигуре Алека Макмагона, закутанного во множество одежек, платки и даже в обрывки попоны.

Он передвигался с медлительностью, которая напоминала мне о первом посещении Коламом этого кабинета, и, вместе с тем дала ключ к задаче.

— Ревматизм? — сочувственно спросила я, а он тем временем с приглушенным стоном почти свалился в мое единственное кресло.

— Да. Сырость пробрала меня, до костей, — ответил он. — Можно чем-нибудь помочь?

Он положил на стол большие узловатые руки и распрямил пальцы. Они расправлялись медленно, словно ночной цветок, открыв мозолистые ладони. Я взяла в руки одну из пораженных ревматизмом конечностей и начала осторожно поворачивать ее из стороны в сторону, выпрямляя пальцы и массируя ороговевшую ладонь. Морщинистая физиономия старика скривилась было, но почти тотчас расправилась, едва первые вспышки боли улеглись.

— Как дерево, — сказала я. — Самое лучшее, что я могу, посоветовать, это добрый глоток виски и глубокий массаж. Помогает и чай из пижмы.

Он засмеялся, платки сползли у него с плеч.

— Виски, да? У меня были на ваш счет сомнения, барышня, но теперь я вижу, что вы лекарь из самых лучших.

Я потянулась в дальний угол моего медицинского шкафа и достала темную бутылку без этикетки, в которой хранился мой запас из винокурни Леоха. Поставила бутылку на стол перед Алеком, достала роговой стаканчик.

— Выпейте, — предложила я. — А потом разденьтесь, насколько считаете приличным, и укладывайтесь на стол. Я разожгу огонь, и здесь будет достаточно тепло.

Голубые глаза поглядели на бутылку с явным одобрением, и скрюченные пальцы ухватились за горлышко.

— Вы бы тоже сделали глоточек, барышня, — посоветовал он, — работенка предстоит тяжелая.

Он постанывал со смешанным выражением боли и удовлетворения, пока я помогала ему раздеться и обнажить всю верхнюю половину тела.

— Моя жена гладила мне спину утюгом, — заговорил он, когда я начала массаж. — От прострела. Но это даже лучше. У вас пара крепких рук, барышня. Могли бы стать хорошим конюхом.

— Принимаю это как комплимент, — сухо откликнулась я и, налив себе на ладонь маслянистой смеси, размазала ее по широкой белой спине. В том месте, до которого обычно были закатаны рукава его рубахи, резкая граница отделяла обветренную, покрытую царапинами и загорелую кожу рук от молочно-белой кожи плеч и спины.

— В свое время вы, наверное, были недурным пареньком. Кожа на спине такая же белая, как у меня.

Плоть под моими руками затряслась от смеха.

— Теперь этого не скажешь, верно? Да, Элен Макензи один раз увидела меня полуголого, когда я принимал жеребенка, и говорит, мол, добрый Господь Бог приделал не ту голову на мое туловище, на плечи пошел мешок молочного пудинга, а рожа как у черта из алтаря.

Я сообразила, что он имеет в виду перегородку, отделяющую алтарь в церкви от остального помещения: на этой перегородке изображено было множество невероятно безобразных чертей, которые мучили грешников.

— Судя по всему, Элен Макензи весьма свободно выражала свои мнения, — заметила я.

Мать Джейми очень интересовала меня. По его рассказам и коротким упоминаниям я составила себе представление о его отце Брайане, но о матери он никогда не говорил, и я почти ничего о ней не знала, кроме того, что она умерла молодой во время родов.

— Да, язычок у нее был дай Боже, и ума достаточно, чтобы высказаться.

Я распустила завязки его клетчатых штанов и закатала брючины вверх — пора было помассировать мускулистые икры.

— Но говорила-то она так мило, что никто особо не возражал, кроме ее братьев. А на Колама и Дугала она внимания не обращала.

— Ммм, я что-то об этом слышала. Кажется, она убежала с возлюбленным, да? — спросила я, надавив большими пальцами на подколенное сухожилие, отчего Алек издал звук, который у человека с меньшим чувством собственного достоинства можно было бы назвать писком.

— Да, — ответил он. — Элен была самая старшая из шести детей Макензи, на год или на два старше Колама, зеница ока старого Джейкоба. Поэтому она и замуж так долго не выходила. Не желала идти ни за Джона Камерона, ни за Малкольма Гранта, ни за других, кто к ней сватался, а отец не выдавал ее против воли.

Как рассказал дальше Алек, после смерти отца Колам не захотел считаться с причудами сестры. Он отчаянно боролся за укрепление непрочной власти над кланом, искал союза с Мунро на севере и с Грантами на юге. В обоих кланах были молодые вожди, полезно было заиметь таких зятьев. Юная Джокаста покорно приняла предложение Джона Камерона и уехала на север, ей было всего пятнадцать. Но Элен, в двадцать два года считавшаяся уже старой девой, подчиняться не желала.

— Как видно, предложение Малкольма Гранта было отклонено достаточно резко, судя по его поведению две недели назад, — вставила я свое слово.

Старый Алек рассмеялся, и смех перешел в удовлетворенное покряхтыванье, когда я нажала посильней.

— Да. Я не слышал, что она ему точно сказала, но думаю, что ужалила больно. Это, знаете ли, было во время Большого Собрания, когда они встретились. Пошли вечерком в розовый сад, и все в замке ждали, даст она согласие или нет. Стемнело, а они все ждали. Стемнело еще сильней, зажгли фонари, начали петь песни, а об Элен и Малкольме Гранте ни слуху ни духу.

— Бог ты мой, как же затянулся их разговор! — Я налила еще одну порцию смеси Алеку между острых лопаток, и он снова закряхтел от приятного тепла.

— Всем так и казалось. Но время шло, и Колам начал опасаться, что Грант увез ее силой, против воли. Было похоже на то, поскольку в розовом саду никого не обнаружили. Тогда Колам послал в конюшню за мной, ну а я сказал ему, что люди Гранта приходили за своими лошадьми и вся компания ускакала, даже не попрощавшись.

Восемнадцатилетний в ту пору Дугал сел на своего коня и помчался следом за Грантом, никого не дожидаясь и не посоветовавшись с Коламом.

— Когда Колам услышал, что Дугал погнался за Грантом, — продолжал старик, — он послал меня и других сорвиголов следом за ним. Норов Дугала Колам знал отлично и вовсе не хотел, чтобы будущий зять был убит на дороге до церковного оглашения. Он так и считал, что Малкольм Грант не уговорил Элен выйти за него по доброму согласию и увез ее, чтобы жениться насильно.

Алек помолчал, раздумывая.

— Дугал, ясное дело, видел в этом только оскорбление, — продолжал он. — Но я думаю, что Колам, если говорить по правде, не слишком беспокоился, оскорбили его или нет. Он решал свою задачу, а Грант получал Элен в жены без выделения вдовьей части, да еще и выплатил бы Коламу выкуп. — Алек цинично хмыкнул и продолжал: — Колам не такой человек, чтобы упустить выгоду. Хитрый он и жестокий, Колам-то. — Единственный голубой глаз глянул на меня поверх сгорбленного плеча. — Вы, барышня, поступили бы мудро, если бы помнили об этом.

— Я и не собираюсь забывать об этом, — заверила его я.

Я вспомнила рассказ Джейми о наказании по приказу Колама и подумала, сколько там шло от желания отомстить за бунт матери Джейми.

Тем не менее Коламу не удалось выдать сестру за лэрда клана Грантов. Близко к рассвету Дугал обнаружил, что Грант и его люди расположились лагерем при дороге и что Малкольм спит, завернувшись в свой плед, под кустом утесника.

Когда Алек и другие примчались сюда позже, они так и замерли, увидев, как Дугал Макензи и Малкольм Грант, голые до пояса и со следами ударов на теле, мечутся и вертятся взад-вперед по дороге, нанося друг другу удары наугад. Спутники Гранта расположились вдоль дороги рядком, точно совы, поворачивая головы то в одну, то в другую сторону соответственно перипетиям идущего на убыль поединка на рассвете дождливого дня.

— Они оба дышали как запаленные лошади, на холоде от их тел подымался пар. У Гранта нос распух вдвое против обычного размера, а Дугал едва видел одним глазом, у обоих кровь капала и высыхала на груди.

При появлении людей Колама арендаторы Гранта повскакали на ноги и ухватились за рукоятки сабель, и встреча могла бы окончиться кровавым побоищем, если бы один из востроглазых парнишек клана Макензи не обратил внимание на тот немаловажный факт, что Элен Макензи нет среди Грантов.

— Ну, после того, как Малкольма Гранта облили водой и привели в чувство, он сумел объяснить им то, чего Дугал не нашел времени выслушать: что Элен провела с ним в розовом саду всего четверть часа. Он не пожелал рассказать, что именно между ними произошло, но, что бы это ни было, он настолько разобиделся, что захотел уехать немедленно, даже не заглянув на прощанье в Холл. Он оставил ее в саду и больше ее не видел, он не желал больше слышать ее имени. Высказав все это, он сел верхом на своего коня, малость неуверенно, и уехал прочь. И с тех пор не имел дела и не водил дружбу ни с кем из клана Макензи.

Я слушала в полном восторге.

— Но где же находилась Элен все это время?

Старый Алек снова рассмеялся — ни дать ни взять повернулась на скрипучих петлях дверь конюшни.

— Далеко-далеко за холмами. Но наши этого еще некоторое время не знали. Мы повернулись и поскакали домой, но Элен так и не было, и Колам весь бледный стоял во дворе, опираясь на Энгуса Мора.

Тут началась полная неразбериха, потому что в замке полно было гостей, заняты не только все жилые комнаты, но все мало-мальски подходящие углы, все сеновалы, кухни и чуланы. Казалось, нет никакой надежды выяснить, кто из всего этого множества гостей отсутствует, но Колам созвал всех слуг, кропотливо просмотрел все списки приглашенных, спрашивая о каждом, кого из них видели вечером, где и когда. И в конце концов одна кухонная девушка припомнила, что видела какого-то мужчину в заднем коридоре как раз перед ужином.

Она обратила на него внимание, потому что он был очень красивый: высокий и сильный, сказала она, с волосами блестящими, как у черного тюленя, и с глазами как у кошки. Она любовалась им, когда он шел по коридору, и видела, что он встретил кое-кого у входной двери — женщину, одетую в черное с головы до ног и закутанную в плащ с капюшоном.

— А что это за черный тюлень? — спросила я.

Алек снова покосился на меня чуть прищуренным единственным глазом.

— Англичане их как-то по-другому называют. Немного погодя после всего этого и даже после того, как правда выплыла наружу, в деревне начали рассказывать сказки насчет того, что Элен Макензи завлекли в море, чтобы она жила среди тюленей. Вы не слыхали байку, что черные тюлени сбрасывают с себя шкуру, выходя на берег? И ходят при этом как люди. Если вы найдете шкуру черного тюленя и спрячете, то он — или она, — добавил он для ясности, — уже не может вернуться в море и должен остаться с вами на земле. Говорят, очень неплохо обзавестись таким способом тюленихой-женой, потому как они отлично готовят и очень заботливые матери. Однако, — продолжал он рассудительно, — Колам не собирался верить тому, что его сестра убежала с черным тюленем, прямо так и заявил. Он вызывал к себе гостей одного за другим и расспрашивал каждого, не может ли он узнать человека по описанию. Выяснилось, что звали этого человека Брайаном, только никто не знал, из какого он клана и какая у него фамилия. Он участвовал в играх, но там все его называли просто Черным Брайаном.

Так оно и оставалось некоторое время, потому что никто не знал, в каком направлении вести поиски. Но даже самые лучшие охотники должны время от времени останавливаться возле какого-нибудь коттеджа, чтобы попросить горсточку соли или кружку молока. В конце концов известие о парочке достигло Леоха — ведь Элен Макензи была девушкой далеко не заурядной внешности.

— Волосы как огонь, — мечтательно произнес Алек, разнежившийся от теплого растирания. — А глаза — как у Колама, серые и ресницы черные. Очень хороша, такая поразит тебя что молния. Высокая, даже выше вас. И такая белолицая — глазам больно на нее смотреть. Я слыхал потом, что они с Брайаном встретились на Собрании, глянули разок и сразу решили, что жить друг без друга не могут. Придумали план и улизнули из-под носа у Колама Макензи и трех сотен гостей. — Алек снова засмеялся, о чем-то вспомнив. — Дугал наконец, отыскал их, они жили в коттедже у одного фермера на границе земель Фрэзеров. Они решили, что единственный способ уладить дело — это скрываться, пока Элен не забеременеет и пока это не станет хорошо заметно, чтобы никто не сомневался, от кого ребенок. Тогда Колам волей-неволей благословит их брак, нравится ему это или нет, — а ему, конечно, не нравилось… Скажите, пока вы с Дугалом ездили, не довелось вам увидеть шрам у него на груди?

Мне довелось его увидеть — тонкую белую линию, которая шла от плеча, до ребер, пересекая область сердца.

— Это сделал Брайан? — спросила я.

— Нет, Элен, — ответил Алек. — Чтобы не дать Дугалу перерезать глотку Брайану, как он собирался. На вашем месте я бы не упоминал об этом в разговоре с Дугалом.

— Я не собираюсь.

К счастью, план удался, и Элен к тому времени, как их нашел Дугал, была уже пять месяцев беременна.

— Суеты со всеми этими делами было много, — говорил Алек, — одних только ругательных писем отправлено в обе стороны невесть сколько, но наконец они договорились, и Элен с Брайаном получили во владение дом в Лаллиброхе за неделю до того, как родился ребенок. Они обвенчались накануне, — прибавил он, — и после этого он перенес ее через порог уже как жену. Говорил потом, что чуть не надорвался, когда поднял ее.

— Вы рассказываете так, словно хорошо знали их, — заметила я, закончив процедуру и вытирая полотенцем липкие от мази руки.

— А я и знал, — совсем уже сонно откликнулся Алек, разомлевший от тепла.

Веко опустилось на его единственный глаз, и с лица исчезло выражение недовольства, из-за которого Алек казался таким сердитым.

— Элен я знал хорошо, ясное дело. Брайана узнал много лет спустя, когда он привез сына в Леох. Мы с ним сошлись. С лошадьми управлялся отлично. — Голос смолк, глаз закрылся плотно.

Я прикрыла простыней распростертое тело старика и на цыпочках удалилась, оставив его дремать у огня.

Покинув Алека спящим, я поднялась к себе в комнату, где нашла Джейми в том же состоянии, что и Алек. В пасмурный, дождливый день количество способных занять тебя домашних дел не так уж велико; мне не хотелось ни будить Джейми, ни разделять с ним сонное забвение, значит, оставались либо чтение, либо вязание. Что касается последнего, то тут мои способности можно оценить при помощи выражения «ниже среднего уровня», поэтому я решила позаимствовать книжку из библиотеки Колама.

В соответствии со специфическими архитектурными принципами, положенными в основу конструкции замка Леох, — то есть полным отвращением к прямым линиям — лестница, ведущая в апартаменты Колама, делала два правых поворота, каждый из них начинался после небольшой площадки. На второй площадке обычно стоял слуга, готовый сбегать по какому-нибудь поручению или же оказать помощь лэрду, но сегодня слуги там не оказалось. Сверху до меня доносились голоса: возможно, слуга находился у Колама. Я помедлила у двери, не зная, удобно ли войти.

— Я всегда знал, что ты глуп, Дугал, но я не думал, что ты полный идиот.

С юных лет привыкший к обществу домашних наставников и не употреблявший тех выражений, какими пользовался его младший брат во время вооруженных стычек и в разговорах с простыми людьми.

Колам обычно говорил без того резкого шотландского акцента, который был свойствен речи Дугала. Но сейчас его тон утратил свой культурный оттенок, и оба голоса казались почти неразличимыми, оба звучали на низких, гневных нотах.

— Можно было ожидать от тебя подобного поведения в двадцать лет, но ведь тебе, слава Богу, уже сорок пять!

— Ну, тебе-то вряд ли приходится судить о подобных вещах со знанием дела, верно? — ответил Дугал с наглой издевкой.

— Вот именно, — резко отозвался Колам. — Мне не так уж часто случалось благодарить Бога, но, возможно, он поступил со мной лучше, нежели я считал. Я достаточно много раз слышал, что мозги у мужчины перестают работать, когда у него член торчит торчком, и теперь я готов этому поверить.

Раздался громкий шум от ножек кресла, передвигаемого по каменному полу.

— Если братьям Макензи, — продолжал Колам, — достался на двоих один член, но и одни мозги, то я своей долей имущества доволен!

Я поняла, что третий участник в этом сугубо личном разговоре решительно нежелателен, и потихоньку отошла от двери, чтобы спуститься вниз.

Шелест чьих-то юбок на первой лестничной площадке вынудил меня остановиться. Я не хотела, чтобы кто-то обнаружил, что я подслушиваю у дверей кабинета лэрда. Верхняя площадка была широкой, а одну из стен почти от пола до потолка закрывал гобелен. Ноги мои будут видны, но тут уж ничего не поделаешь.

Притаившись, словно крыса, за гобеленом, я слушала шаги, медленно подымающиеся по ступенькам, потом невидимый посетитель подошел к двери и остановился на дальнем конце площадки, поняв, как и я, что разговор братьев носит сугубо частный характер.

— Нет, — говорил теперь уже гораздо спокойнее Колам. — Конечно же, нет. Эта женщина — ведьма, колдунья или что-то вроде.

— Да, но… — Ответ Дугала был нетерпеливо прерван братом:

— Я ведь сказал, что займусь этим. Не беспокойся, младший брат, я прослежу, чтобы с ней все было как надо. — В голосе Колама проскользнула нота раздраженного недовольства. — Я тебе вот что скажу. Я написал герцогу, что он может приехать и поохотиться в угодьях над Эрликом, пострелять там оленей. Я собираюсь отправить с ним Джейми. Может, если герцог сохранил к нему доброе отношение…

Дугал перебил его каким-то замечанием на гэльском, очевидно, грубоватым, потому что Колам рассмеялся и ответил:

— Нет, я полагаю, Джейми достаточно взрослый и сумеет постоять за себя. Но если герцог захочет вступиться за него перед его величеством, это даст парню наилучший шанс на помилование. Если хочешь, я сообщу его светлости, что ты тоже поедешь. Можешь помочь Джейми, если у тебя есть такое желание, и тебя не будет здесь, пока я улажу дело.

Глухой звук падения чего-то послышался с дальнего конца площадки, и я рискнула выглянуть. Я увидела Лаогеру, бледную, как стена позади нее. Она держала поднос с графином; оловянная кружка упала с подноса на покрытый ковром пол — этот звук я и услыхала.

— Что там такое? — раздался из кабинета неожиданно громкий голос Колама.

Лаогера опустила поднос на столик возле двери, в спешке едва не уронив графин, повернулась и стремительно убежала.

Я услышала за дверью приближающиеся шаги Дугала и поняла, что незаметно спуститься по лестнице мне не удастся. Я еле успела выбраться из своего укрытия, поднять с ковра кружку и поставить ее на поднос.

— А, это вы? — Дугал несколько удивился. — Мистрисс Фиц прислала с вами лекарство для Колама? У него болит горло.

— Да, — ответила я. — Она надеется, что ему от этого скоро станет лучше.

— Я не сомневаюсь. — Колам медленно подошел к двери и улыбнулся мне. — Поблагодарите мистрисс Фиц от моего имени. И спасибо вам, моя дорогая, что вы это принесли. Не присядете ли вы на минутку, пока я его выпью?

Разговор, который я подслушала, заставил меня забыть о первоначальной причине моего прихода, но теперь я вспомнила о своем намерении попросить книгу. Дугал извинился и ушел, а я последовала за Коламом в его библиотеку, где он любезно указал мне на книжные полки.

Цвет лица у Колама был еще яркий, ссора с братом свежа в памяти, но он отвечал на мои вопросы о книгах с достаточной степенью его обычной уравновешенности. Только блеск глаз да некоторая напряженность осанки выдавали его мысли.

Я нашла парочку травников, показавшихся мне интересными, и отложила их в сторону, пока перелистывала роман.

Колам отошел к клетке с птицами — без сомнения, чтобы успокоить себя по своей привычке, наблюдая за прекрасными маленькими и так влекущими к себе созданиями, прыгающими среди ветвей; каждая из них — целый мир в себе.

Мое внимание привлекли крики, донесшиеся снаружи. Отсюда, с высоты, поля позади замка были видны до самого озера. Небольшая группа всадников мчалась вокруг озера, испуская радостные крики, в то время как дождь поливал их вовсю.

Когда они приблизились, я увидела, что это не взрослые мужчины, а ребятишки, большей частью подростки, но среди них там и сям видны были мальчики поменьше, верхом на пони. Они изо всех сил старались не отставать от старших. Я пригляделась, нет ли с ними Хэмиша, и скоро заметила пятно рыжих волос, полыхающих над спиной Кобхара, в самом центре группы.

Буйная компания скакала прямиком к замку, точнее — к одной из бесчисленных каменных оград, отделяющих одно поле от другого. Раз, два, три, четыре — старшие мальчики на своих конях один за другим перескочили через стену с легкостью, которая дается долгим опытом.

Мне, конечно, только показалось, что гнедой на мгновение замешкался, потому что Кобхар последовал за другими лошадьми с явным рвением: доскакал до ограды, подобрался — прыгнул.

Казалось, он проделал это точно так же, как другие, и все-таки что-то случилось. Может быть, всадник слишком крепко натянул поводья или посадка у него была недостаточно крепкой. Передние копыта ударились на несколько дюймов ниже, чем нужно, лошадь вместе с всадником перелетела через препятствие по весьма необычной и смертельно опасной дуге.

— Ох! — не удержалась я от восклицания.

Колам обернулся к окну как раз в то мгновение, когда Кобхар тяжело завалился набок, придавив собой маленького Хэмиша. Хромая как всегда, Колам тем не менее очень быстро подошел к окну. Он уже стоял рядом со мной, высунувшись наружу, когда Кобхар попытался встать.

Ветер и дождь ворвались в комнату, бархатный кафтан Колама намок. Осторожно выглянув из-за его плеча, я увидела, что ребята сбились в тесный круг, отталкивали и пихали друг друга, стремясь помочь.

Кажется, очень много времени прошло, прежде чем толпа расступилась и мы разглядели маленькую, но крепкую фигурку, которая ковыляет в сторону, держась за живот. Хэмиш отрицательно мотал головой — видимо, на многочисленные предложения помочь; он направился прямиком к ограде, наклонился, и его сильно вырвало. Потом он сполз по стене, сел на траву, раскинув ноги и задрав голову вверх, так что дождь падал ему на лицо. Когда я увидела, как он ловит языком дождевые капли, то положила руку Коламу на плечо и сказала:

— С ним все в порядке. Он только испугался. Колам прикрыл глаза и выдохнул воздух, тело его обмякло, освободившись от напряжения. Я смотрела на него с сочувствием.

— Вы беспокоитесь о нем как о своем собственном ребенке, не так ли? — спросила я.

Серые глаза внезапно глянули в мои с выражением тревоги. Несколько мгновений в кабинете не было слышно ни звука, только тикали часы на полке. Потом по носу Колама скатилась капля и повисла на кончике. Я невольно протянула руку с носовым платком и стерла эту каплю — а вместе с ней и тревогу с лица Колама.

— Да, — ответил он просто.

В конце концов я рассказала Джейми лишь о плане Колама послать его охотиться вместе с герцогом. Я была теперь уверена, что его отношение к Лаогере не более чем рыцарственная дружба, но я не знала, что он может выкинуть, узнав о поступке Дугала, соблазнившего девушку да еще сделавшего ей ребенка. Колам явно не собирался прибегнуть к услугам Джейли Дункан, чтобы избавить Лаогеру от беременности. Выйдет ли девушка за Дугала? Или Колам найдет ей другого мужа еще до тех пор, как беременность станет явной? Во всяком случае, если Джейми и Дугал оба отправятся на какое-то время на охоту, будет лучше, чтобы тень Лаогеры не присутствовала там, так сказать, в качестве третьего лица.

— Хмм, — в задумчивости протянул Джейми, выслушав меня. — Попытаться стоит. Волей-неволей становишься близким приятелем тому, с кем охотишься весь день, а потом садишься пить виски у костра.

Он кончил застегивать мне платье сзади и быстро поцеловал меня в плечо.

— Мне грустно покидать тебя, Саксоночка, но так, наверное, будет лучше.

— Не думай обо мне, — сказала я.

До сих пор я не сознавала, что с его отъездом я останусь в замке в одиночестве, а теперь эта мысль больно резанула меня. Но надо справиться с собой, если я хочу ему помочь.

— Ты готов идти на ужин? — спросила я.

Он обнял меня за талию, и я повернулась к нему.

— Ммм, — произнес он минутой позже. — Я готов остаться голодным.

— Ну а я нет, — ответила я. — Тебе нужно просто подождать.

Я поглядела вдоль обеденного стола, потом окинула глазами всю комнату. Теперь я знала большинство из этих людей, некоторых даже близко знала. Какая же это пестрая компания, подумалось мне. Фрэнк был бы в восторге, от такого сборища — множества разных типов лиц.

Думать о Фрэнке было все равно что трогать больной зуб; мое намерение бежать все отодвигалось. Но ведь настанет время, когда откладывать еще и еще будет уже невозможно.

Я мысленно обратилась назад, пытаясь восстановить его облик, как бы провела пальцами по длинным, ровным аркам его бровей — так я однажды сделала в действительности. Не имеет значения, что пальцы мои при этом начало покалывать при воспоминании о более шероховатых и густых бровях и о темно-голубых глазах под ними.

Я поспешно повернулась к своему соседу — как к противоядию от беспокойных размышлений. Соседом оказался Мурта. Вот уж кто ни в малой мере не напоминал мне мужчин, тревожащих мое воображение!

Невысокий, щуплого сложения, но мускулистый, как гиббон, с несоразмерно длинными руками, которые усиливали сходство с обезьяной; у него был низкий лоб и узкие челюсти, они мне почему-то напомнили о пещерных жителях и об изображениях первобытных людей в какой-то из книг Фрэнка. Нет, отнюдь не неандерталец. Пикт, вот он кто. В маленьком клансмене было нечто особенно стойкое, что-то роднящее его с потемневшими от непогоды, покрытыми надписями камнями, древними даже в этом времени, которые стоят неколебимыми стражами на перекрестках и на кладбищах.

Увлеченная такими мыслями, я начала присматриваться к другим своим сотрапезникам, чтобы определить их этническое происхождение. Вот, например, сидит человек возле камина, его зовут Джон Камерон, он типичный норманн, если я верно их себе представляю: высокие скулы, высокий и широкий лоб, длинная нижняя губа и смуглая кожа галла.

На удивление светловолосые саксы… совершенный образец — Лаогера. Светлокожая, голубоглазая, хоть и очень миниатюрная, но уже пухленькая… но тут я прекратила свое немилосердное наблюдение. Лаогера тщательно избегала смотреть на меня и на Джейми; теперь она дружески болтала со своими подружками за одним из нижних столов.

Я стала смотреть в противоположную сторону, на соседний стол, где сидел Дугал, на этот раз отдельно от Колама. Кровожадный викинг, точно! Внушительный рост, широкие, плоские скулы… легко представить его себе на палубе корабля-дракона, глубоко запавшие глаза горят алчностью и вожделением, когда он завидит сквозь туман деревню на скалистом берегу.

Крупная рука, слегка поросшая на запястье рыжими волосками, протянулась мимо меня, чтобы взять небольшой ломтик овсяного хлеба с подноса. Еще один древний скандинав, Джейми. Он напомнил мне легенды миссис Бэйрд о племени великанов, которые некогда пришли в Шотландию, а после сложили свои длинные кости в северном краю.

Разговор был общий, как обычно, маленькие группки переговаривались в промежутках между заглатыванием еды. Неожиданно до меня донеслось знакомое имя, его произнесли за соседним столом. Сандрингэм. Я думала сначала, что голос принадлежал Мурте, и повернулась к нему. Он сидел рядом с Недом Гоуэном и жевал, как машина.

— Сандрингэм? А, старый Уилли-жопочник, — раздумчиво проговорил Нед.

— Как?! — вскинулся один из молодых воинов, поперхнувшись элем.

— Наш почтенный герцог имеет вкус к мальчикам, вот как, — пояснил Нед. — Во всяком случае, я так понимаю.

— М-да, — согласился Руперт с набитым ртом. Прожевав, он добавил: — Ему тогда очень пришелся по вкусу молодой Джейми. В последний раз, когда он сюда приезжал, если я правильно запомнил. Когда это было, Дугал? В тридцать восьмом? Или в тридцать девятом?

— В тридцать седьмом, — отозвался Дугал из-за своего стола и прищурился на своего племянника. — Ты был хорошеньким пареньком в шестнадцать лет, Джейми.

Джейми кивнул, жуя.

— Да. И бегал быстро, — сказал он.

Когда улегся смех, Дугал принялся дразнить Джейми:

— Я и не знал, что ты был фаворитом, Джейми. Кое-кто из них продал несчастную задницу за земли и должности.

— Как видишь, я не получил ни того, ни другого, — с усмешкой ответил Джейми под новый взрыв хохота.

— Ты что, ни разу не подпустил его близко к себе? — громко чавкая, задал вопрос Руперт.

— Сказать по правде, случилось подпустить ближе, чем мне самому хотелось бы.

— А насколько близко тебе пришлось бы по душе, парень? — выкрикнул сидевший за Рупертом высокий мужчина с каштановой бородой — я его не знала.

Его реплика была встречена смехом и весьма вольными замечаниями. Джейми все это ничуть не беспокоило, он с улыбкой потянулся за следующим куском хлеба.

— Ты из-за этого сбежал из замка и вернулся к отцу? — задал Руперт новый вопрос.

— Да.

— Джейми, дружище, тебе только стоило рассказать мне об этих неприятностях, — с притворным участием произнес Дугал, на что Джейми вначале отозвался типично шотландским гортанным звуком, а потом сказал:

— Если бы я рассказал тебе об этом, старый ты плут, ты бы в один прекрасный вечер подлил мне в эль макового настоя и уложил в постель к его светлости в качестве маленького подарка.

Стол взревел, а Джейми увернулся от луковицы, которой запустил в него Дугал.

Руперт полуобернулся к Джейми через стол:

— Сдается мне, парень, что я видел, как ты входил в комнату к герцогу как раз перед сном, и было это незадолго перед твоим отъездом. Ты уверен, что ничего не скрыл от нас?

Джейми схватил другую луковицу и швырнул в Руперта. Не попал, и луковица куда-то закатилась.

— Нет, — смеясь, отвечал Джейми. — В этом самом смысле я и до сих пор девственник. Но если ты хочешь узнать об этих делах в подробностях, Руперт, прежде чем уйдешь спать, я могу рассказать и тебе и всем остальным.

Под общие крики: «Рассказывай! Рассказывай!» — Джейми налил себе кружку эля и откинулся назад в классической позе повествователя. Я увидела, что Колам за главным столом подался вперед, приготовившись слушать с не меньшим вниманием, чем конюхи и воины за нашим столом.

— Ну, — начал Джейми, — Руперт говорит правду, его светлость положил на меня глаз, а я в свои шестнадцать был совсем невинный…

Тут посыпались замечания одно другого непристойней, но Джейми только возвысил голос и продолжал:

— Был, говорю, совсем невинный в таких делах и не понимал, что оно значит. Но мне казалось странным, чего это он все норовит погладить меня, как маленькую собачку, и почему интересуется, что лежит у меня в спорране.

— Или под ним! — выкрикнул чей-то пьяный голос.

— Удивлялся я до тех пор, — рассказывал дальше Джейми, — пока он однажды не увидел, как я моюсь в реке, и не предложил мне потереть спину. Помыл он спину, но не отпускал меня, и я начал беспокоиться, а как он сунул руку мне под килт, тут я уловил общую мысль. Был я невинный, но, понимаете ли, не совсем дурак. Выпутался я из этого неприятного положения таким способом, что прямо в килте и во всем остальном бросился в реку и переплыл на ту сторону. Его светлость не рискнул полезть в грязь и в воду в своем дорогом платье. После этого я старался не оставаться с ним наедине. Он подловил меня разок-другой в саду и во дворе, но там было где увернуться, и я отделался тем, что он поцеловал меня в ухо. Хуже было, когда он застал меня одного в конюшне.

— В моей конюшне? — Старый Алек был беспредельно возмущен. Привстал и крикнул через комнату в сторону главного стола: — Колам, смотри, чтобы этот человек и близко не подходил к моим сараям! Герцог он или нет, я не позволю ему пугать моих лошадей! И приставать к моим ребятам, — спохватившись, добавил он.

Джейми продолжал свой рассказ, нисколько не смущаясь тем, что его перебивают. Две дочери-подростка Дугала слушали увлеченно, чуть приоткрыв рты.

— Я находился в стойле, а там, как вы знаете, не очень-то много места для маневра. Я наклонился над яслями (новый взрыв непристойных замечаний в зале), да, так, значит, наклонился над яслями, вычищая сор со дна, как вдруг услышал позади себя шорох, и не успел выпрямиться, а уж мой килт задрали мне на талию, а к заду прижалось что-то твердое.

Он помахал рукой, чтобы унять поднявшийся общий гвалт, прежде чем продолжать:

— Не очень-то мне хотелось, чтобы меня изнасиловали в стойле, но и выхода я не видел. Заскрежетал зубами и только надеялся, что не будет очень уж больно, но тут конь — это был тот самый вороной мерин, Нед, которого ты получил в Броклбери, Колам потом продал его Бредалбину, — ну так вот, конь обратил внимание на шум, поднятый его светлостью. Лошади вообще любят, когда с ними разговаривают, и этот тоже любил, но питал отвращение к очень высоким голосам, из-за этого я не выводил его во двор, когда там играли маленькие ребятишки — он сразу начинал беспокоиться, бил копытами и лягался почем зря. У его светлости, если вы помните, голос очень высокий, а по случаю такой оказии сделался еще выше от возбуждения. Ну, значит, коню это не понравилось, да и мне тоже, и конь затопотал, завертелся и прижал его светлость, можно сказать, распластал его по стенке стойла. Как только герцог от меня отцепился, я вскочил на ясли, обошел коня с другого бока и удрал, предоставив его светлости выпутываться, как он сумеет.

Джейми перевел дух и отхлебнул эля. К этому времени к нему было приковано внимание всех присутствующих в зале, все лица, на которых лежали отсветы горящих торшеров, обращены были к нему. Кое-кто хмурился, недовольный обличениями в адрес наиболее влиятельного и весьма знатного представителя английской короны, но большинству скандальная история доставила нескрываемое удовольствие. Я пришла к заключению, что герцог не был особенно популярной фигурой в замке Леох.

— Подобравшись, как вы могли бы сказать, настолько близко, его светлость придумал еще кое-что с целью заполучить меня. На следующий день он обращается к Макензи с просьбой, чтобы я пришел и помог ему умыться и переодеться, так как его личный слуга заболел.

Колам, к вящему удовольствию собравшихся, закрыл лицо рукой в комическом ужасе. Джейми кивнул Руперту:

— Вот почему ты видел, как я входил вечером в комнату его светлости. По приказу, так сказать.

— Ты мог обратиться ко мне, Джейми, и я бы не позволил тебе идти, — с упреком сказал Колам.

Джейми пожал плечами и усмехнулся.

— Меня удерживала естественная скромность, дядя. Кроме того, я знал, что у вас дела с этим человеком. Я считал, что вашим переговорам будет нанесен ущерб, если вы будете вынуждены попросить его светлость убрать руки от задницы вашего племянника.

— Весьма предусмотрительно с твоей стороны, Джейми, — сухо заметил Колам. — Таким образом, ты принес себя в жертву моим интересам?

Джейми приподнял свою кружку с шутливой торжественностью.

— Ваши интересы, дядя, у меня всегда на первом месте, — произнес он, и мне подумалось, что, несмотря на легкомысленный тон, подтекст в его словах вполне искренний и Колам понимает это так же хорошо, как и я.

Джейми осушил кружку и поставил ее на стол.

— Однако, — продолжал он, вытерев рот, — в данном случае я не считал, что семейный долг требует от меня столь многого. Я пошел в апартаменты герцога, как вы мне велели, но это было все.

— И ты вышел оттуда с нетронутым задним проходом? — скептически вопросил Руперт.

— Вот именно. Видишь ли, как только я об этом услышал, я прямиком направился к мистрисс Фиц и сказал ей, что мне просто необходимо принять порцию сиропа из винных ягод. Она мне налила; а я подсмотрел, куда она ставит бутылку, потихоньку пробрался туда попозже и выпил сколько мог.

Все разразились хохотом, включая и мистрисс Фиц, которая так при этом побагровела, что я подумала, не хватил бы ее удар. Но она церемонно встала с места, прошествовала вокруг стола и добродушно потрепала Джейми за ухо.

— Так вот куда девалось мое замечательное лекарство, негодник ты этакий! — Уперев руки в бока, она укоризненно покачала головой. — Самое лучшее слабительное из всех, какие я делала.

— Оно оказалось очень действенным, — заверил ее Джейми.

— Еще бы! Страшно подумать, что произошло с твоими внутренностями после такого приема! Тебе, наверное, было плохо еще не один день после этого.

— Ничего со мной не случилось, но в тот день я никак не соответствовал намерениям его светлости. Он и не думал возражать, когда я попросил позволения покинуть его. Но я знал, что повторить такое мне не удастся, и, как только спазмы уменьшились, взял в конюшне лошадь и был таков. Дорога домой отняла много времени, потому что я вынужден был останавливаться примерно через каждые десять минут, но к ужину на следующий день я туда добрался.

Дугал знаком велел слуге принести еще кувшин эля и переправил его по столу поближе к Джейми.

— Да, твой отец сообщил, что, по его мнению, ты уже многому научился в замке и с тебя достаточно, — произнес он, сочувственно улыбаясь. — Был, однако, в его письме оттенок, в котором я тогда не разобрался.

— Я надеюсь, вы заготовили новую бутыль вашего лекарства, мистрисс Фиц, — перебил Дугала Руперт и фамильярно ткнул величественную даму под ребро. — Похоже, что его светлость прибудет сюда через день или два. Или же на этот раз тебя выручит молодая жена, а, Джейми? — Руперт кинул на меня масленый взгляд. — Впрочем, по всей видимости, тебе придется ее оберегать. Я слышал, что слуга герцога не разделяет пристрастий его светлости, хотя почти такой же предприимчивый.

Джейми отодвинул скамью и встал из-за стола, подняв и меня за руку. Обнял меня за плечи и улыбнулся Руперту:

— Я думаю, мы сумеем за себя постоять, сражаясь спина к спине.

Руперт с ужасом вытаращил глаза.

— Спина к спине?! — воскликнул он. — Выходит, мы забыли объяснить тебе кое-что перед свадьбой. Неудивительно, что ты до сих пор не сделал ей ребенка!

Джейми крепче сжал руку и повернул меня к выходу. Мы удалились, сопровождаемые взрывами смеха и нескромными советами.

В темном коридоре Джейми прислонился к стене, согнувшись от смеха чуть не пополам. Не в силах держаться на ногах, я опустилась прямо на пол у его ног и беспомощно захихикала.

— Ты ему ничего не говорила? — выдохнул наконец Джейми.

Я замотала головой:

— Нет, конечно же, нет.

Все еще посмеиваясь, я ухватила его за руку, он потянул меня вверх. Я припала к его груди.

— Дай-ка мне проверить, правильно ли я понял.

Он взял мое лицо в свои ладони и прижал свой лоб к моему, так что вместо двух глаз я видела перед собой большой голубой круг, а его теплое дыхание согревало мне подбородок.

— Лицом к лицу. Вот так?

Легкие пузырьки смеха растворились у меня в крови, их сменило нечто совсем иное. Я дотронулась языком до губ Джейми, между тем как руки занимались кое-чем пониже.

— Лицо не столь существенно. Но ты понял правильно.

На следующий день я находилась у себя в амбулатории и терпеливо выслушивала пожилую леди из деревни, родственницу нашей кухарки; она многословно описывала мне приступы болей в горле у своей невестки, которые теоретически имели отношение к ее собственным жалобам, на хронический тонзиллит, но я пока что этой связи не улавливала. Тень загородила вход, оборвав излагаемый старой леди перечень симптомов.

В помещение ввалился Джейми, а следом за ним Алек, оба крайне обеспокоенные и возбужденные. Джейми бесцеремонно отшвырнул самодельную пластинку, которую я использовала, чтобы прижимать во время осмотра язык пациента, и теперь как раз держала в руке, ухватил кисти моих рук в свои и поднял меня на ноги.

— Какого… — начала было я, но меня перебил Алек, уставившийся через плечо Джейми на мои руки, которые тот ему продемонстрировал.

— Да, все хорошо, парень, но как насчет длины? Достаточно ли они длинные, а?

— Гляди. — Джейми вытянул мою руку во всю длину и сравнил со своей.

— Ладно, — произнес Алек с некоторым сомнением. — Может, и подойдет. Да, подойдет.

— Вы мне скажете, черт побери, что вы собираетесь делать? — спросила я, но не успела договорить, как двое мужчин, подхватив меня с обеих сторон, потащили вниз по лестнице, оставив мою пожилую пациентку с недоуменно разинутым ртом.

Несколькими минутами позже я с опаской разглядывала большой, блестящий темно-рыжий круп лошади на расстоянии примерно шести дюймов от моей физиономии. Проблема прояснилась по дороге в конюшню: Джейми объяснял, Алек сопровождал его слова отдельными замечаниями, проклятиями и междометиями.

Лосганн, гордость конюшни Колама, кобыла, обычно легко производившая на свет жеребят, не могла разродиться. В этом я убедилась и сама: кобыла лежала на боку, время от времени блестящий от пота живот тяжело раздувался, огромное тело сотрясала дрожь. Стоя на четвереньках возле крупа лошади, я видела края влагалища, слегка расходящиеся при каждом сокращении матки, но ничего более существенного не происходило: в отверстии не показывалось ни крошечное копытце, ни влажный нос. Поздний жеребенок, видимо, имел боковое или заднее предлежание. Алек считал, что боковое, Джейми — что заднее, и они на минуту прекратили свой спор, когда я нетерпеливо призвала митингующих к порядку, чтобы спросить, чего же, собственно, они хотят от меня.

Джейми посмотрел на меня как на дурочку.

— Хотим, чтобы ты повернула жеребенка, разумеется, — сказал он терпеливо. — Поверни передние ножки, и он сможет выйти.

— Ах, только-то и всего? — Я взглянула на лошадь.

Лосганн — это элегантное имя в переводе означало «лягушка» — обладала достаточно деликатным сложением для лошади, но тем не менее была весьма крупна.

— Значит, я должна засунуть в нее руку? — Я украдкой глянула на свою руку. Пройти-то она пройдет, отверстие достаточное, но что дальше?

Конечности обоих мужчин были явно слишком велики для такого дела. Конюх Родерик, которому обычно поручались подобные сложные операции, на этот раз участвовать в ней не мог из-за лубка и перевязи моего собственного изобретения на правой руке, которую он сломал два дня назад. Тем не менее Уилли, другой конюх, был отправлен за Родериком — для консультации и моральной поддержки. Он вскоре явился, одетый в одни лишь драные штаны; узкая голая грудь белела в сумраке конюшни.

— Работа трудная, — сказал он применительно и к ситуации, и к тому, что именно я должна его заменить. — Мудреная, понимаете ли. Тут нужна привычка, но и сила требуется немалая.

— Не беспокойся, — доверительно сообщил Джейми. — Клэр гораздо сильнее тебя, малыш. Ты только объясни ей, что искать и как действовать, и она мигом справится.

Я оценила сей глас доверия, но сама была настроена отнюдь не радужно. Твердя себе, что это не сложнее, чем ассистировать при полостной операции, я удалилась, в стойло, чтобы сменить платье на брюки и грубую блузу из мешковины, потом намылила жирным дегтярным мылом всю руку — от кисти до плеча.

— Ну что ж, приступим, — буркнула я себе под нос и погрузила руку внутрь.

Места для маневрирования было мало, и я вначале не могла разобрать, что у меня под рукой. Закрыв глаза, чтобы получше сосредоточиться, я начала искать более тщательно и осторожно. Там были мягкие участки и более твердые выступы. Мягкое — это, должно быть, тельце, а твердое — головка или ножки. Мне нужны были ножки, причем именно передние. Постепенно я начала различать, что где, и поняла необходимость не двигать ни одним пальцем во время очередной схватки; необыкновенно сильные мышцы матки сжимали всю мою руку, словно тисками, причиняя сильную боль костям, пока напряжение не ослабевало — тогда я могла продолжать поиски.

Наконец мои пальцы нащупали нечто вполне определенное.

— У меня под пальцами нос! — торжествующе выкрикнула я. — Нашла голову.

— Умница, барышня, умница! Не упусти ее! — похвалил меня Алек, который, скрючившись, суетился возле лошади, поглаживая ее при каждой схватке.

Я скрипнула зубами и уткнулась лбом в лошадиный круп — так сильно мне стиснуло запястье. Отпустило, и я продолжала обследование. Осторожно продвигаясь вверх, нащупала обвод глазницы, лоб, крохотное свернутое ухо. Переждав еще одну схватку, продвинулась по изгибу шеи к плечу.

— Головка прижата к плечу, — сообщила я. — Положение головки правильное.

— Хорошо, — отозвался Джейми, который стоял возле головы лошади и, успокаивая, гладил ее по мокрой от пота шее. — Похоже, что ножки подогнуты под грудь. Попробуй нащупать колено.

Так они и продолжались, эти поиски, это нащупывание в теплой и темной глубине лошадиного тела, рука в этой глубине по самое плечо, она то испытывает чудовищное давление родовых спазмов, то милосердное расслабление и ведет борьбу за достижение цели. Мне казалось, что рожаю я сама — и чертовски тяжелое это было дело.

В конце концов я нащупала копыто, почувствовала его округлую поверхность и очень острый край, еще не касавшийся земли. Изо всех сил стараясь следовать взволнованным, а порою и противоречивым инструкциям моих наставников, я попеременно тянула и толкала, облегчая поворот инертной массе тела жеребенка, подвигая одну ножку вперед, толкая другую назад, обливаясь потом и стоная вместе с лошадью.

А потом вдруг все и получилось. Во время расслабления тельце мягко скользнуло в нужное положение. Не двигаясь, я ждала следующей схватки. Она наступила, и маленький мокрый носик высунулся наружу и вытолкнул мою руку. Крошечные ноздри дернулись, как бы интересуясь новым ощущением, а потом нос исчез.

— В следующий раз он выскочит! — Алек почти танцевал в экстазе, его изуродованная ревматизмом фигура выделывала на сене фантастические антраша. — Давай, Лосганн! Давай, моя милая маленькая лягушечка!

И как бы в ответ на его слова кобыла издала судорожный храп, круп ее резко выгнулся, и жеребенок с мокрыми шишковатыми ножками и огромными ушами мягко соскользнул на чистую солому.

Я откинулась на солому тоже, ухмыляясь совершенно по-идиотски. Покрытая мылом, слизью и кровью, измученная и крепко пахнущая отнюдь не самыми благоуханными частями лошадиного тела. Я была в состоянии эйфории.

Сидела и смотрела, как Уилли и владеющий только одной рукой Родерик ухаживают за новорожденным, обтирая его пучками соломы. И радовалась вместе со всеми остальными, когда Лосганн повернулась и лизнула жеребенка, потом осторожно подтолкнула его носом, побуждая подняться на длинные, разъезжающиеся ноги.

— Чертовски хорошая работа, милочка! Просто чертовски! — Алек так и сыпал словами, тряс мою испачканную слизью руку, поздравляя.

Внезапно разглядев, что меня качает из стороны в сторону, что вид у меня весьма непрезентабельный, он приказал одному из конюхов принести воды. Потом обошел меня сзади и положил мне на плечи свои старые мозолистые ладони. Удивительно ловкими и нежными движениями он нажимал на плечи, гладил их, ослабляя напряжение, расправляя зажатые мышцы шеи.

— Ну что, милая? — сказал он под конец. — Тяжелая работа, верно? — Улыбнулся мне, потом с явным обожанием обратил взгляд на новорожденного. — Красивый паренек, — промурлыкал он. — Кто у нас такой славный парень?

Джейми помог мне умыться и переодеться. Пальцы мои чересчур наболели, чтобы я могла застегнуть пуговицы на лифе, и я знала, что к завтра одна моя рука вся покроется синяками, но чувствовала я себя умиротворенной и довольной.

Дождь, казалось, шел целую вечность, так что, когда настало наконец ясное солнечное утро, я щурилась от дневного света, словно только что выбравшийся из-под земли крот.

— У тебя кожа такая тонкая, что мне видно, как под ней движется кровь, — говорил Джейми, следя за движениями солнечного луча по моему обнаженному животу. — Я могу показать, как проходит вена по твоей руке к сердцу. — Он провел пальцем по моей руке от запястья по локтевому сгибу, потом по внутренней стороне к плечу и спустился к ключице.

— Это подключичная вена, — заметила я, глядя поверх носа на его путешествующий палец.

— Правда? А и верно, ведь она проходит у тебя под ключицей. Ну скажи еще что-нибудь. — Палец медленно двинулся вниз. — Мне нравится узнавать названия разных вещей по-латыни. В жизни не думал, что так приятно заниматься любовью с врачом.

— Это ареола, — пояснила я подчеркнуто докторальным голосом, — ты это знаешь, я тебе говорила на прошлой неделе.

— Правильно, говорила, — пробормотал он. — А вот еще кое-что очень занимательное.

Светловолосая голова опустилась, и язык заменил палец.

— Умбиликус, — слегка задохнувшись, выговорила я.

— Умм, — произнес он, прижав улыбающийся рот к моей отсвечивающей солнцем коже. — Ну а это что?

— Скажи сам, — ответила я, обхватив его за голову, но он уже не мог говорить.

Немного позднее я расположилась в своем амбулаторном кресле, мечтательно разнежившись при воспоминании о пробуждении в постели, залитой солнечным светом, когда слепящие белые блики перемещаются по простыням, словно по песку на пляже. Одну руку я положила себе на грудь и лениво потрагивала сосок, с приятностью ощущая, как он твердеет от моих прикосновений под тонким коленкором лифа.

— Наслаждаешься?

Полный иронии возглас у дверей заставил меня выпрямиться так стремительно, что я стукнулась головой о полку.

— О, — заговорила я несколько сварливо, — Джейли. Кому же еще быть! Что ты здесь делаешь?

Она проскользнула в комнату, передвигаясь будто на колесах. Я знала, что у нее есть ноги, я их видела. Чего я не могла себе представить, так это каким образом она их переставляет во время ходьбы.

— Принесла мистрисс Фиц немного испанского шафрана, он ей понадобился к приезду герцога.

— Еще пряности? — удивилась я, начиная вновь обретать хорошее настроение. — Если он съест хотя бы половину того, что она для него припасла, придется домой его катить, как шар.

— Его и сейчас можно было бы катить. Я слышала, он и в самом деле шарообразный.

Покончив на этом с герцогом и его наружностью, Джейли спросила, не хочу ли я прогуляться с ней до ближайшего предгорья.

— Мне понадобилось немножко мха, — пояснила она и грациозно помахала своими очень гибкими длинными руками. — Из него получается дивный лосьон для рук, если прокипятить его с молоком и небольшим количеством овечьей шерсти.

Я бросила взгляд на свое узкое окно, возле которого неистово плясали пылинки в золотом солнечном луче. Ветерок доносил запах спелых плодов и свежескошенного сена.

— А почему бы и нет?

Дожидаясь, пока я соберу свои корзинки и бутылочки, Джейли крутилась по амбулатории, то и дело хватая что-нибудь и оставляя где попало. Остановилась возле маленького, столика и, нахмурив брови, взяла то, что на нем лежало.

— Что это такое?

Я оставила свое занятие и подошла к ней. Она держала маленький пучок высохших растений, перевязанный тремя нитками, свитыми вместе, — красной, белой и черной.

— Джейми уверяет, что это некий фетиш. Чья-то, как он сказал, скверная шутка.

— Он прав. Где ты это нашла?

Я рассказала ей, как обнаружила пучок у себя в постели.

— Джейми вышвырнул его за окно, а я на другой день пошла и подобрала. Хотела отнести его к тебе домой и спросить, не знаешь ли ты что-нибудь об этом, но позабыла.

Джейли стояла, задумчиво покачивая головой и постукивая ногтем по передним зубам.

— Нет, не могу сказать, что знаю. Но есть способ угадать, кто тебе его подложил.

— Правда?

— Правда. Приходи завтра утром ко мне, и я тебе скажу.

Отказавшись дальше говорить на эту тему, она крутанулась в вихре зеленых юбок и предоставила мне следовать за ней.

Она повела меня прямиком в предгорье — бегом, когда дорога позволяла, или шагом, когда бежать становилось затруднительно. Примерно через час пути от деревни она остановилась возле ручейка, над которым склонялись ивы.

Мы перешли ручеек вброд и стали подниматься вверх по предгорью, собирая еще не отцветшие растения позднего лета вместе со спелыми ягодами ранней осени, а также плотные желтые трутовики на пнях в затененных маленьких лощинах.

Джейли скрылась в зарослях папоротников выше по склону, а я остановилась содрать немного осиновой коры. Шарики высохшего сока на бледной коре напоминали застывшие капельки крови, отливая темно-малиновым цветом в проникающем сюда солнечном свете.

Какой-то звук отвлек меня от созерцания, я подняла голову и посмотрела в ту сторону, откуда он донесся.

Я снова услышала тот же звук — тонкий мяукающий крик. Он доносился откуда-то сверху, как мне показалось — из каменистой теснины почти у самой вершины холма. Я поставила корзину на землю и начала подниматься…

— Джейли! — окликнула я. — Иди сюда! Кто-то оставил ребенка.

Треск веток под ногами и приглушенные ругательства предшествовали ее появлению на холме, пока она прокладывала себе путь сквозь колючий кустарник на склоне. Лицо у нее было красное и злое, в волосах запутались мелкие веточки.

— Чего ради, во имя Господа… — начала она, но тут же бросилась ко мне. — Кровь Христова! Положи его!

Она выхватила ребенка у меня из рук и положила его туда, где я его обнаружила, — в небольшое углубление в камнях. Оно было гладкое, чашеобразное, меньше ярда в поперечнике. Сбоку от углубления стояла небольшая деревянная чашка, наполовину наполненная свежим молоком, а в ногах у ребенка лежал букет полевых цветов, перевязанных красным шнурком.

— Но ведь он болен! — запротестовала я, вновь наклоняясь к ребенку. — Кто мог бросить здесь больное дитя?

Ребенок и в самом деле был очень болен: маленькое сморщенное личико позеленело, под глазами легли темные тени, маленькие кулачки слабо двигались под пеленкой. Дитя вяло обвисло у меня на руках, когда я его подняла. Удивительно, что у него хватало сил кричать.

— Его родители, — коротко ответила Джейли на мой вопрос, отстраняя меня движением руки. — Оставь его. Идем отсюда.

— Родители? — возмутилась я. — Но…

— Это оборотень, — объяснила Джейли нетерпеливо. — Оставь его, и пойдем. Быстрее!

Увлекая меня за собой, она снова нырнула в подлесок. Громко протестуя, я спускалась вместе с ней до конца склона; обе мы раскраснелись и тяжело дышали, но только в самом низу я смогла ее остановить.

— В чем дело? — спросила я. — Мы же не можем бросить больного ребенка вот так, прямо под открытым небом. И что ты имеешь в виду, называя его оборотнем?

— Оборотень, — все с тем же нетерпением повторила она. — Ты же знаешь, что такое оборотень? Когда эльфы украдут человеческое дитя, они оставляют свое взамен. Такого подмененного ребенка можно узнать по тому, что он все время беспокоится и кричит, не становится румяным и не растет.

— Я, конечно, знаю об этом, — сказала я. — Но ты же не веришь в подобную чепуху, Джейли?

Она вдруг бросила на меня странный взгляд, полный настороженной подозрительности, но почти в ту же секунду черты ее лица расслабились и приняли обычное выражение слегка циничной насмешки.

— Нет, не верю, — согласилась она. — Но здешний народ верит. — Она с беспокойством посмотрела вверх, но со стороны каменной расселины больше не доносилось ни звука. — Родители должны быть где-то поблизости. Давай уйдем.

Я неохотно позволила ей увести себя по направлению к деревне.

— Почему они положили его туда? — спросила я, сидя на камне и снимая чулки, прежде чем переходить ручеек. — Они надеются, что придут эльфы и вылечат его?

Я по-прежнему беспокоилась о ребенке: он был отчаянно болен. Я не знала чем, но, возможно, могла бы помочь.

Что, если распрощаться с Джейли в деревне, а после вернуться? Только надо поторопиться. Я поглядела на восточный край неба, где светло-серые дождевые облака мягко темнели на фоне окрашенных пурпуром сумерек. Розовый свет еще сиял на западе, но сиять ему оставалось не более получаса.

Джейли перекинула витую из ивовых прутьев ручку своей корзины через голову на шею, приподняла юбку и, вздрагивая от холодной воды, вступила в ручей.

— Нет, — ответила она. — Или, вернее, да. Это один из заколдованных холмов, там опасно спать. Если ты оставишь оборотня в том месте на всю ночь, эльфы придут и заберут его назад, а настоящего ребенка вернут.

— Они так не сделают, потому что никакой он не оборотень, — сказала я, задохнувшись от прикосновения к талой ледяной воде. — Просто больной ребенок. Вряд ли он переживет ночь под открытым небом.

— Он не переживет, — коротко ответила Джейли. — К утру он будет мертв. И я молю Бога, чтобы никто не видел нас там.

Я перестала обуваться.

— Мертв! Джейли, я возвращаюсь. Я не могу оставить его там. — И я пошла назад через ручей.

Она схватила меня сзади и опрокинула лицом вниз на мелководье. Барахтаясь и задыхаясь, я пыталась встать на колени, разбрызгивая воду во все стороны. Джейли — вода доходила ей до половины икр — стояла и смотрела на меня, вся промокшая.

— Слушай, ты, чертова безголовая английская ослица! Ты ничем не можешь помочь! Ты меня слышишь? Я не могу остаться здесь и допустить, чтобы ты рисковала своей жизнью и моей из-за твоих идиотских бредней!

Сопя и что-то ворча себе под нос, она наклонилась, взяла меня за руки и помогла встать.

— Клэр, — заговорила она настойчиво, встряхивая мои руки, — выслушай меня. Если ты подойдешь к этому ребенку и он умрет — а он непременно умрет, поверь мне, я на таких, как он, уже насмотрелась, — так вот, родители тогда обвинят тебя. Неужели ты не понимаешь, насколько это опасно? Знаешь ли ты, что говорят о тебе в деревне?

Я стояла, дрожа на холодном вечернем ветру, раздираемая между ее очевидным страхом за мою безопасность и мыслью о беспомощном ребенке, медленно умирающем в темноте, с полевыми цветами у ног.

— Нет, — ответила я, убирая мокрые волосы с лица. — Нет, Джейли, я не могу, Обещаю, что буду осторожна, но я должна пойти.

Я вырвалась от нее и, спотыкаясь и оступаясь в, воде, на которую уже легли обманчивые вечерние тени, двинулась на другой берег.

Вслед мне донесся приглушенный вопль отчаяния, а затем — бешеный плеск в противоположном направлении. Ну что ж, она по крайней мере не будет мне мешать.

Быстро темнело, и я продиралась сквозь кусты и траву как только могла скорее. Я не была уверена, что найду нужный холм, если не успею добраться туда до наступления полной темноты: поблизости одна от другой было несколько почти одинаковых возвышенностей. Заколдованы они или нет, но блуждать одной в темноте мне совсем не хотелось. К тому же я с немалым беспокойством думала о том, как доплетусь до замка с больным ребенком на руках.

В конце концов я холм нашла — у его подножия росло несколько молодых лиственниц, которые мне помнились. К этому времени сделалось совсем темно, ночь была безлунная, так что я спотыкалась на каждом шагу и часто падала. Лиственницы росли тесно; они негромко переговаривались на вечернем ветру, поскрипывая и шелестя ветвями.

Это проклятое место и в самом деле заколдовано, думала я, вслушиваясь в этот таинственный разговор, пока прокладывала себе дорогу среди тонких стволов. Ничуть не удивлюсь, если за следующим деревом встречу привидение.

Но тем не менее мне пришлось удивиться. Я чуть рассудка не лишилась, когда появилась темная фигура и обхватила меня руками. Я испустила пронзительный крик и замерла на месте.

— Господи Иисусе, — проговорила я, — что ты здесь делаешь?

И я прижалась к груди Джейми, обрадовавшись ему, хоть он меня и напугал.

Он взял меня за руку и повел прочь из леса.

— Я пошел за тобой, — тихо сказал он. — Я должен был отыскать тебя, ведь уже ночь наступила. Я встретил Джейлис Дункан возле ручья Святого Джона, она сказала мне, где ты.

— Но ребенок… — начала я, обернувшись лицом к холму.

— Ребенок умер, — сказал он, поворачивая меня обратно. — Я сначала побывал там и видел.

Я последовала за ним без возражений, подавленная смертью ребенка, но испытывая облегчение оттого, что мне не придется карабкаться на заколдованный холм, а после тащиться долгой дорогой в одиночестве. Темнота и шепчущие деревья угнетали меня, поэтому я шла молча, пока мы не перешли ручей. Все еще мокрая после недавнего погружения в воду, я не стала снимать чулки и зашлепала по воде прямо так.

Джейми, пока что сухой, перепрыгнул с берега на лежащий в воде валун, а оттуда перелетел широким прыжком на другой берег.

— Ты не подумала, насколько опасно бродить одной в такую ночь, Саксоночка? — поинтересовался он — без гнева, просто с любопытством.

— Нет… то есть да. Мне жаль, что я причинила тебе беспокойство, но я не могла оставить там ребенка, я просто не могла!

— Да, я понимаю. — Он на секунду крепко прижал меня к себе. — У тебя доброе сердце, Саксоночка, но ты не имеешь представления, с кем бы тебе пришлось иметь дело.

— С эльфами, да? — Я устала и была взбудоражена происшедшим, но попыталась скрыть свое состояние и говорила легкомысленным тоном. — Я не боюсь суеверий. — Внезапная мысль поразила меня. — А ты… неужели ты веришь в эльфов, оборотней и тому подобное?

Джейми помолчал, прежде чем ответить мне:

— Нет. Нет, я не верю в такие вещи, но будь я проклят, если бы решился лечь спать на всю ночь на таком вот заколдованном холме. Но я ведь образованный человек, Саксоночка. В доме у Дугала у меня был немецкий учитель, очень хороший, который учил меня латыни и греческому, а позже, когда я в восемнадцать лет уехал во Францию, я изучал историю и философию, понял, что мир неизмеримо обширнее наших теснин и болот и наших озер с их водяными конями. Но здешние люди… — Он махнул рукой в сторону темноты, оставшейся позади нас. — Они никогда не отходили дальше чем на день пути от того места, где родились, разве что ради столь великого события, как Собрание клана, да и это не более двух раз в жизни. Они живут среди ущелий и озер, и они слышали об окружающем мире не больше того, что рассказывает отец Бэйн в церкви по воскресеньям. Только это да еще старые сказки.

Он отвел в сторону ольховую ветку, и я пригнулась под ней. Мы находились на оленьей тропе, по которой раньше прошли мы с Джейли, и я была обрадована этим новым свидетельством того, что он может найти дорогу даже в темноте. Удалившись от заколдованного холма, он говорил нормальным голосом, порою умолкая для того, чтобы отклонить с дороги какую-нибудь колючую ветку.

— Эти сказки звучат страшно, но и увлекательно в устах Гуиллина, когда ты сидишь в Холле, потягивая ренское вино…

Джейми шел по тропе впереди меня, и его голос возвращался ко мне, мягкий и выразительный в прохладном ночном воздухе.

— Но за стенами замка, и особенно в деревне, все это совсем по-другому. Люди живут такими сказками. Думаю, в некоторых из них таится правда.

Я вспомнила о янтарных глазах водяного коня. И подумала, в скольких же еще сказках есть эта правда.

— А в других… ну… — Джейми заговорил тише, и мне пришлось напрягать слух. — Родителям этого ребенка легче поверить, что умер именно оборотень, а их собственное дитя, здоровое и счастливое, живет вечной жизнью у эльфов.

Мы дошли до того места, где были оставлены лошади, и через полчаса огни замка Леох приветливо засияли перед нами в темноте. Я никогда не думала, что буду воспринимать это мрачное здание как аванпост истинной цивилизации, но сейчас огни показались мне символом просвещения.

Только когда мы подъехали поближе, я поняла, что своей яркостью свет обязан цепочке фонарей, зажженных вдоль парапета моста.

— Что-то случилось, — сказала я, поворачиваясь к Джейми.

Взглянув на него впервые за этот вечер при свете, я заметила, что он одет не в обычную свою драную рубашку и поношенный килт. Белоснежная полотняная сорочка прямо-таки сияла в свете фонарей, а его лучший — и единственный — бархатный кафтан был перекинут поперек седла.

— Да, — сказал он. — Поэтому-то я и начал разыскивать тебя. Герцог наконец приехал.

Герцог представлял собой нечто достойное удивления. Я не знаю, кого, собственно, я ожидала встретить, но, во всяком случае, не грубовато-добродушного, крепкого, краснолицего спортсмена, которого я увидела в зале Леоха. Лицо у него было веселое, грубое, обветренное, светло-голубые глаза постоянно смотрели немного вбок, словно он пытался уследить за полетом фазана, глядя против солнца.

На минуту я подумала, что недавнее несколько театрализованное описание герцога отчасти преувеличено. Однако присмотревшись к собравшимся, я заметила, что все юноши моложе восемнадцати лет со слегка настороженными лицами наблюдают за тем, как герцог смеется и дружески болтает с Коламом и Дугалом. Значит, дело не в театральном искусстве: молодых людей предостерегли.

Я с трудом сохраняла серьезное выражение лица, когда меня представляли герцогу. Он был рослый мужчина, полный достоинства и солидный, очень похожий на тех громогласных ораторов в пабах, которые подавляют оппозицию громкостью и повторениями. Я, конечно, тоже была предупреждена рассказом Джейми, но физическое впечатление было столь подавляющим, что, когда герцог, склонившись над моей рукой, произнес: «Очаровательно встретить соотечественницу в столь отдаленном месте» — голосом, похожим на писк взволнованной мыши, я была вынуждена прикусить щеку изнутри, чтобы не осрамиться публично.

Утомленные путешествием, герцог и сопровождающие лица рано улеглись спать. Но на следующий вечер после ужина была музыка и велись салонные разговоры, в которых приняли участие и мы с Джейми в компании с Коламом, Дугалом и герцогом. Сандрингэм воздавал хвалу ренскому вину Колама и был весьма многоречив, повествуя об ужасах путешествия, с одной стороны, и о природных красотах Шотландии — с другой. Мы слушали вежливо, но я старалась не встречаться с Джейми глазами, когда герцог на самых высоких тонах излагал историю своих дорожных мучений.

— Только мы выехали из Стирлинга, как сломалась ось, и мы застряли на три дня, да еще под проливным дождем, пока мой лакей отыскал и привел кузнеца, который исправил поломку. И не далее как через полдня мы наткнулись на какой-то ужасающий ухаб, и проклятая штуковина сломалась снова! Потом одна из лошадей потеряла подкову, и мы вынуждены были оставить карету и шагать по грязи рядом с ней, ведя в поводу охромевшую животину. А потом…

Повествование продолжалось, несчастье следовало за несчастьем, а мне все сильнее хотелось расхохотаться, и я попыталась залить жар вином — явная ошибка суждения.

— Но дичь, Макензи, что за дичь! — воскликнул герцог, выкатив глаза в полном восторге. — Я просто не мог поверить! Неудивительно, что у вас такой стол. — Он ласково погладил солидное брюшко. — Клянусь, я отдал бы глазной зуб, чтобы иметь возможность поохотиться на оленя, которого мы видели два дня назад. Великолепное животное, просто великолепное! Выскочил из кустов на дорогу прямо перед каретой, моя дорогая, — доверительно сообщил он мне. — Так напугал лошадей, что они едва не опрокинули карету — еще раз!

Колам поднял графин и вопросительно изогнул темную бровь. Наполнил подставленные стаканы и сказал:

— Возможно, мы сумеем устроить охоту для вашей светлости. Мой племянник очень хороший охотник.

Он бросил из-под опущенных бровей быстрый взгляд на Джейми, тот ответил едва заметным кивком. Колам откинулся на спинку кресла и продолжал непринужденно:

— Да, это будет отлично. Может быть, в начале следующей недели. Для фазанов еще рано, однако охота на оленя удастся прекрасно. — Он повернулся к Дугалу, наклонившись в его сторону. — Мой брат также может принять участие. Если вы намерены отправиться на север, он, кстати, покажет вам земли, о которых у нас уже шла речь.

— Превосходно, превосходно! — Герцог был восхищен.

Он потрепал Джейми по ноге; я видела, как напряглись мускулы, но Джейми не пошевелился. Он улыбнулся спокойно, и герцог задержал руку несколько дольше, чем следовало бы. Но тут его светлость перехватил мой взгляд и улыбнулся мне весьма игриво с выражением: «А не стоит ли попытаться?» Я невольно улыбнулась в ответ. К моему немалому удивлению, этот человек мне понравился.

В суете по случаю приезда герцога я совсем позабыла предложение Джейли помочь мне узнать, кто подложил зловещий подарок. А после неприятной сцены с ребенком-оборотнем на заколдованном холме мне как-то не слишком хотелось еще раз обращаться к ней.

Однако любопытство одержало верх над подозрительностью, и когда Колам попросил Джейми съездить в деревню и привезти Дунканов на банкет в честь герцога, который состоялся через два дня, я отправилась вместе с Джейми.

Таким образом мы в четверг оказались в гостиной Дунканов, где нас с неуклюжей любезностью принимал хозяин, пока его супруга переодевалась у себя наверху. В основном поправившись от последствий недавнего обострения гастрита, выглядел Артур не слишком здоровым. Как у многих толстых людей, сильная и внезапная потеря веса заметна была главным образом по лицу. Живот по-прежнему выпирал под зеленым шелком его жилета, в то время как кожа на лице обвисла дряблыми складками.

— Может, мне подняться наверх и помочь Джейли с прической или еще с чем-нибудь? — предложила я. — Я принесла ей новую ленту.

Я предвидела возможную необходимость найти предлог для того, чтобы поговорить с Джейли наедине, и принесла с собой маленький сверток. Предъявив его в качестве оправдания, я вышла из гостиной и начала подниматься по лестнице, прежде чем Артур мог возразить.

Джейли была готова к встрече со мной.

— Проходи, — пригласила она. — Мы сейчас поднимемся в мою особую комнату наверху. Придется спешить, времени у нас мало.

Я последовала за ней по узкой винтовой лестнице. Ступеньки были разной высоты, перед некоторыми, особенно высокими, мне приходилось приподнимать юбку, чтобы не оступиться. Я пришла к заключению, что плотники восемнадцатого столетия либо пользовались неточными способами измерения, либо обладали богатым чувством юмора.

Святилище Джейли располагалось под самой крышей, в уединенной мансарде над комнатами слуг. Оно оберегалось запертой дверью, которую можно было открыть при помощи чудовищного ключа, вынутого Джейли из кармана передника. Ключ имел в длину не меньше шести дюймов, широкая резная головка украшена цветочным орнаментом. Весил он по меньшей мере около фунта и при случае, наверное, мог бы служить недурным оружием. Замочная скважина и петли были отлично смазаны, и тяжелая дверь открылась бесшумно.

Мансарда оказалась маленькой, с островерхими окошками, прорезанными по фронтону дома. Каждый дюйм стен занимали полки, уставленные кувшинами, бутылками, фляжками, пузырьками и мензурками. Пучки сухих трав, тщательно перевязанные нитками разного цвета, тесными рядами свисали со стропил; на голову мне, когда мы проходили по комнате, тихо осыпался душистый порошок.

Ничего общего с опрятностью и деловым порядком комнаты для трав, расположенной внизу. Здесь было тесно, порядка почти никакого и темно, несмотря на окна.

На одной из полок стояли книги, в большинстве своем старые и потрепанные, без надписей на корешках. Я повела любопытствующим пальцем по ряду кожаных корешков. Большинство книг было переплетено в телячью кожу, но два или три тома — в какой-то другой материал, очень мягкий, но неприятно маслянистый на ощупь. Одна книга, судя по всему, одета в рыбью кожу. Я сняла с полки этот том и осторожно его раскрыла. Это оказался манускрипт, написанный на смеси старофранцузского языка и еще более старой латыни, но название я разобрала: «L'Grimoir die Comte St. Germain».

Я закрыла книгу и поставила ее обратно на полку, чувствуя некоторое потрясение. Grimoir. Книга о магии. Я просто физически ощущала, что Джейли сверлит глазами мою спину, и, обернувшись, увидела на ее лице выражение злобы и настороженного размышления. Как мне вести себя теперь, когда я узнала?

— Так это не просто слухи? — с улыбкой произнесла я. — Ты и в самом деле колдунья.

Мне было любопытно, насколько далеко это зашло: говорила ли она сама или просто утверждала себя таким образом, чтобы восполнить пустоту душевную от брака с Артуром. Мне было также интересно, какой магией она пользовалась — или думала, что пользуется.

— О, конечно, белой, — сказала она. — Исключительно белая магия.

Я с огорчением подумала, что Джейми был прав, говоря о моем лице: кажется, и в самом деле любой может прочитать мои мысли.

— Это очень хорошо, — сказала я. — Мне бы, например, было не по силам плясать вокруг костров в полночь, летать на метле и целовать дьявола в зад.

Джейли отбросила назад волосы и весело рассмеялась.

— Как я понимаю, ты вообще ничей не целуешь, — сказала она. — И я тоже. Хотя, если бы со мной в постели лежал такой красивый и горячий дьяволенок, как с тобой, я, может, и подумала бы об этом.

— Мне это напоминает… — начала я, но Джейли уже отвернулась от меня и, что-то бормоча себе под нос, занялась приготовлениями.

Прежде всего она проверила, заперта ли дверь, потом подошла к окну и начала рыться в пристроенном на подоконнике ящике. Вытащила большой, но неглубокий сосуд и белую свечу в глиняном подсвечнике. Вслед за ними был извлечен изношенный плед, который она расстелила на полу, чтобы уберечься от пыли и сора.

— Что же ты собираешься делать, Джейли? — спросила я, не без опаски наблюдая за ее приготовлениями. Собственно говоря, я не замечала ничего особенно зловещего в плоском сосуде, свече и пледе, но ведь в искусстве колдовать я была полным профаном.

— Вызывать, — ответила она, растягивая плед таким образом, чтобы он лежал вровень с краями досок пола.

— Вызывать кого? — спросила я. — Или что?

Она встала и начала зачесывать назад свои волосы. Что-то приговаривая, освободила их от заколок и распустила сияющей завесой темно-кремового цвета.

— О, призраков, духов, видения. Все, что потребуется тебе, — сказала она. — Начинается всегда одинаково, но травы и заговоры для каждого случая свои. Нам сейчас нужно видение, чтобы узнать, кто тебе желает зла. Тогда мы сможем обратить это зло против них же.

— Ну, знаешь ли… — Я вовсе не хотела мстить, но было очень любопытно, что значит «вызывать» и кто же, в конце концов, желает мне зла.

Поместив сосуд на середине пледа, Джейли начала наливать в него воду из кувшина, попутно объясняя:

— Ты можешь использовать любой сосуд, достаточно большой, чтобы получить хорошее отражение, но магическая книга предписывает употреблять серебряный таз. Можно делать это даже на пруду или просто в луже, но они должны находиться в уединенном месте. Для таких действий нужны покой и тишина.

Она быстро сновала от окна к окну, задергивая тяжелые черные занавески, до тех пор пока в комнате не стало совсем темно. Я с трудом различала в темноте стройный силуэт Джейли, но вскоре она зажгла свечу. Колеблющееся пламя освещало ее лицо, острая клинообразная тень лежала под носом и на точеном подбородке.

Она поставила свечу возле сосуда, дальше от меня. Воду в сосуд наливала очень осторожно и так полно, что жидкость, казалось, выступает над краем, не выливаясь только благодаря поверхностному натяжению. Наклонившись, я увидела, что вода дает отличное отображение, гораздо более четкое, чем зеркала в замке. И опять, словно читая мои мысли, Джейлис объяснила, что отражающий сосуд годится не только для того, чтобы вызывать духов, но и как зеркало, когда причесываешься.

— Не толкни его, не то промокнешь, — предупредила она, сосредоточенно нахмурившись.

Нечто сугубо практическое в тоне этого замечания, такого прозаического в самый разгар сверхъестественных приготовлений, напомнило мне еще кого-то. Глядя на изящную мертвенно-белую фигуру, наклонившуюся над трутницей, я вначале не сообразила, кого именно она мне напоминает… Ах, ну конечно же! Внешне ничуть не похожая на старомодно одетую женщину возле чайника в кабинете у достопочтенного Уэйкфилда, Джейли точно повторяла интонации миссис Грэхем.

Возможно, это шло от свойственного обеим отношения, от прагматизма, с которым обе рассматривали оккультное как некий набор явлений вроде погоды. К нему следовало относиться с осторожностью — как, например, к употреблению очень острого ножа, — но избегать или бояться ни к чему.

А возможно, их сближал запах лавандовой воды. Свободно ниспадающие платья Джейли обычно пахли эссенциями, которые она перегоняла из растений: календулой, ромашкой, лавровым листом, нардом, мятой, майораном. А сегодня складки ее белого платья были насыщены запахом лаванды, тем самым, который пропитывал повседневное голубое хлопчатобумажное платье миссис Грэхем и шел от ее морщинистой костлявой груди.

Если грудь Джейли и держалась на таком же костяке, внешне это никак не проявлялось, хотя платье у нее было очень открытое. Впервые я видела Джейли Дункан в дезабилье; обычно она носила строгие и массивные платья с высокой застежкой на шее, как и подобало супруге такого лица. И вот теперь открылось на удивление пышное богатство, кремовое изобилие почти того же оттенка, как и ее платье; мне стало понятно, почему такой человек, как Артур Дункан, женился на бесприданнице неизвестного происхождения.

Джейли сняла с полки один за другим три кувшина, отливая из каждого понемногу в резервуар маленькой металлической жаровни. Зажгла слой древесного угля под резервуаром от пламени свечи и подула на слабенький огонек, чтобы он разгорелся. Из жаровни начал куриться ароматный дымок.

Воздух в мансарде был так неподвижен, что этот сероватый дымок поднимался прямо вверх, не рассеиваясь, образуя столбик, похожий по форме на стоящую возле сосуда с водой свечу. Джейли уселась между двумя этими маленькими колоннами, словно жрица в храме, красиво сложив ноги.

— Ну вот, я думаю, что все у нас получится славно. — Она быстрым движением стряхнула с пальцев частички розмарина и окинула всю сцену довольным взглядом.

Черные занавески с мистическими символами преграждали путь солнечным лучам, и единственным источником прямого света в комнате оставалась свеча. Ее пламя отражалось и рассеивалось от поверхности воды, совершенно неподвижной и мерцающей, словно и она излучала свет, а не просто отражала его.

— Что же дальше? — спросила я.

Огромные серые глаза мерцали, как вода, и были полны предвкушения. Джейли провела руками над поверхностью воды и спрятала их между колен.

— Ты просто посиди немного спокойно, — сказала она. — Прислушайся к биению собственного сердца. Ты его слышишь? Дыши свободно, медленно и глубоко.

Несмотря на оживленное лицо, голос ее звучал спокойно и размеренно, в полном контрасте с ее обычной быстрой речью.

Я послушно следовала ее указаниям, чувствуя, как замедляется биение сердца по мере того, как выравнивается дыхание. Я распознала в дыме запах розмарина, но в том, что угадала две другие травы, не была уверена. Наперстянка или лапчатка? Сначала я думала, что пурпурные цветки — это паслен, но нет, это не так. Однако чем бы они ни были, замедленность моего дыхания вызвана не только силой внушения Джейли. Я чувствовала себя так, словно какая-то тяжесть надавила мне на грудь и замедляет дыхание против моей воли.

Сама Джейли сидела совершенно спокойно и смотрела на меня немигающими глазами. Но вот она кивнула, и 'я послушно опустила глаза на неподвижную поверхность воды.

Она заговорила ровным, обыкновенным голосом, снова напомнив мне миссис Грэхем, взывающую к солнцу в кругу каменных столбов.

Слова были не английские и в то же время не совсем не английские. То был чужой язык, но такой, который я должна была бы знать, а слова выговаривались как-то помимо уровня моего слуха.

Руки мои начали неметь; я хотела расправить их и поднять с колен, на которых они лежали, но они не двигались: А голос Джейли все звучал, ровный, мягкий, убедительный. Теперь я знала, что понимаю слова, но до моего сознания они не доходили.

Смутно я соображала, что либо меня гипнотизируют, либо я нахожусь под воздействием какого-то лекарства, мой разум, ощущал некую последнюю опору на границе сознания, противился обаянию сладкого дыма. Я видела свое отражение в воде, зрачки сужены до точечных размеров, глаза широко раскрыты, как у ослепленной солнечным светом совы. Слово «опиум» промелькнуло в угасающем сознании.

— Кто ты?

Я не могла бы сказать, кто из нас задал этот вопрос, но почувствовала, как шевельнулось мое горло, когда я произнесла:

— Клэр.

— Кто послал тебя сюда?

— Я пришла сама.

— Почему ты пришла?

— Я не могу сказать.

— Почему ты не можешь сказать?

— Потому что никто мне не поверит.

Голос у меня в голове сделался еще более теплым, дружеским, влекущим.

— Я тебе поверю. Верь мне. Кто ты?

— Клэр.

Внезапный громкий шум прервал разговор. Джейли вздрогнула и толкнула сосуд коленом.

— Джейли? Дорогая моя? — взывал голос из-за двери, вопрошающий, но повелительный. — Мы должны ехать, моя милая. Лошади уже готовы, а ты еще не одета.

Бормоча себе под нос нечто весьма нелюбезное, Джейли встала и рывком отворила окно; свежий воздух ударил мне в лицо, заставив меня заморгать и немного разогнав туман у меня в голове.

Джейли стояла и выжидательно смотрела на меня сверху вниз, потом протянула руку и помогла мне встать.

— Пойдем, — предложила она. — Ты чувствуешь, что немного не в себе? Это бывает. Полежишь у меня на кровати, пока я буду одеваться.

Я лежала на покрывале у нее в спальне с закрытыми глазами и, прислушиваясь к мелким шумам, которые производила Джейли у себя в гардеробной, думала, какого черта все это значит. Оно совершенно не имеет отношения ни к фетишу, ни к тому, кто его прислал. Явная попытка установить мою личность. Острота восприятия постепенно возвращалась ко мне, и я подумала, не шпионит ли Джейли для Колама. Положение ее таково, что она в курсе всех дел и секретов округа. А кто, кроме Колама, заинтересован здесь в том, чтобы установить мое происхождение?

Что произошло бы, если бы Артур не нарушил нашего уединения? Не прервал наше «общение с духами»? Услышала бы я где-то в душистом тумане стандартное заклинание гипнотизеров: «Когда вы проснетесь, то ничего не будете помнить»? Но я-то помнила, и я думала.

Расспросить Джейли мне, однако, не представилось возможности. Дверь спальни отворилась, и вошел Артур Дункан. Он направился к двери в гардеробную, постучался и вошел.

Послышался негромкий испуганный вскрик, затем наступило мертвое молчание.

Артур Дункан снова появился в дверях, глаза выпученные и застывшие, лицо такое бледное, что я подумала, не приступ ли с ним какой. Я вскочила на ноги и поспешила к нему, а он тяжело привалился к дверному косяку. Но, прежде чем я подошла к нему, он оттолкнулся от двери и, спотыкаясь, выскочил из комнаты, даже не заметив меня.

Я в свою очередь постучала в дверь. — Джейли! С тобой все в порядке?

Секундное молчание, потом совершенно уравновешенный голос произнес:

— Да, конечно. Через минуту выхожу.

Когда мы немного погодя спустились по лестнице, мы нашли Артура полностью оправившимся, он сидел и потягивал бренди вместе с Джейми. Казался немного рассеянным, словно думал о чем-то своем, но встретил жену милым комплиментом ее наружности и отправил грума за лошадьми.

Когда мы приехали в замок, банкет только еще начался; заместителю прокурора и его супруге указали их почетные места за главным столом. Мы с Джейми, не обладая столь высоким статусом, сели за один стол с Рупертом и Недом Гоуэном.

Мистрисс Фиц превзошла самое себя и сияла от удовольствия, слушая комплименты по поводу блюд, напитков и всего прочего.

Все было и в самом деле великолепно. Я никогда не пробовала жареных фазанов, нафаршированных сладкими каштанами, и уже потянулась было за третьим куском, когда Нед Гоуэн, не без веселого удовольствия взиравший на мой аппетит, спросил, пробовала ли я молочного поросенка.

Мой ответ был заглушен шумом в дальнем конце Холла. Колам встал с места и направлялся ко мне в сопровождении Алека Макмагона.

— Я вижу, что вашим талантам, мистрисс Фрэзер, просто нет конца, — заявил Колам с легким поклоном и широко улыбнулся. — От перевязывания ран и лечения болящих до спасения жеребят. Надеюсь, мы можем теперь рассчитывать и на воскресение мертвых.

Последние слова вызвали общий смех, однако я заметила, как кое-кто из мужчин с опаской поглядел на Отца Бэйна, который методично набивал себе живот жареной бараниной, сидя в уголке.

— Во всяком случае, — продолжал Колам, опустив руку в карман своего кафтана, — вы должны позволить мне преподнести вам маленький подарок в знак моей благодарности.

Он вручил мне маленькую деревянную шкатулку с гербом Макензи на крышке. Я не представляла, насколько ценной лошадью была Лосганн, и мысленно поблагодарила покровительствующих подобным событиям милосердных духов — кем бы они ни были — за то, что ничего дурного не произошло.

— Чепуха, — сказала я, пытаясь вернуть подарок, — я не сделала ничего особенного. Просто, к счастью, у меня маленькие руки.

— И все же. — Колам был тверд. — Если вам так больше нравится, примите это как маленький свадебный дар, но я хочу, чтобы он остался у вас.

Увидев, как Джейми мне кивнул, я неохотно взяла шкатулочку и открыла ее. В ней лежали красивейшие четки из черного янтаря, каждая бусина покрыта сложной резьбой, а распятие инкрустировано серебром.

— Это очень красиво, — совершенно искренне сказала я.

В самом деле прелестно, однако я не имела ни малейшего представления, зачем эти четки мне. Номинально я принадлежала к католической вере, но, воспитываясь у дяди Лэма, полного агностика, я весьма смутно понимала, для чего они служат, в чем их значение. Тем не менее я тепло поблагодарила Колама и отдала четки Джейми, чтобы он спрятал их в спорран.

Я сделала Коламу реверанс, радуясь тому, что освоила это искусство и теперь не боюсь упасть на пол лицом вниз. Он уже открыл рот для прощальной любезности, но внезапный шум позади меня помешал ему говорить. Обернувшись, я не увидела ничего, кроме спин и голов, так как все повскакали с мест и сгрудились вокруг источника шума. Колам не без труда обошел вокруг стола и нетерпеливым мановением руки потребовал, чтобы люди посторонились. Они отступили из почтения перед ним, и тут я разглядела лежащее на полу округлое тело Артура Дункана; конечности его конвульсивно подергивались, отталкивая добровольных помощников. Его жена проложила себе дорогу сквозь гудящую толпу, опустилась на пол рядом с ним и делала тщетные попытки положить его голову себе на колени. Пораженный припадком человек упирался каблуками в пол, спина его выгнулась дугой, он издавал булькающие, сдавленные звуки.

Поднятые вверх зеленые глаза Джейли, казалось, кого-то искали в толпе. Придя к заключению, что искать она могла только меня, я избрала путь наименьшего сопротивления: нырнула под стол и перебралась на четвереньках на другую сторону.

Добравшись до Джейли, я взяла лицо Артура в свои ладони и попыталась разжать челюсти. Я подумала, судя по звукам, какие он издавал, что он, быть может, подавился куском мяса и кусок этот все еще находится у него в дыхательном горле.

Однако его челюсти были судорожно сжаты, губы посинели и были в пене слюны, что не согласовалось с удушьем. Но тем не менее он задыхался: грудь подымалась с трудом, мучительно содрогаясь в борьбе за глоток воздуха.

— Скорее переверните его на бок, — попросила я. Сразу несколько рук протянулось на помощь, и тяжелое тело было проворно повернуто ко мне спиной, туго обтянутой черной тканью костюма. Ребром ладони я начала постукивать между лопаток, еще и еще раз, с тупым и глухим звуком. Массивная спина вздрагивала от ударов, но никаких признаков того, что гортань освобождается от застрявшего куска, не было.

Я ухватилась за мясистое плечо и снова повернула тело набок. Джейли низко склонилась над застывшим лицом, называя мужа по имени, растирая ему горло. Глаза у Артура закатились, и каблуки перестали выбивать дробь на полу. Руки, скрюченные агонией, внезапно широко раскинулись в стороны, одна из них ткнула в лицо кого-то из низко пригнувшихся зрителей.

Булькающие звуки прекратились, полное тело безвольно распростерлось на каменных плитах пола, напоминая мешок с ячменем. Я лихорадочно искала пульс на запястье, краем глаза заметив, что Джейли делает то же самое, приподняв округлый выбритый подбородок и крепко прижимая пальцы к тому месту под челюстью, где можно нащупать сонную артерию.

Но эти поиски были бесполезны. Сердце Артура Дункана, долгие годы с большой нагрузкой перегонявшее необходимое количество крови в его тучном теле, прекратило борьбу.

Я применила все доступные мне приемы реанимационной техники: поднимала и опускала ему руки, делала массаж грудной клетки, даже дышала изо рта в рот, что было крайне неприятно из-за дурного привкуса, но все было безрезультатно. Артур Дункан был мертв.

Я с усилием выпрямилась и встала, в то время как отец Бэйн, бросив на меня негодующий взгляд, опустился рядом с телом на колени и принялся поспешно совершать последний обряд. У меня болели спина и руки, а лицо как-то странно онемело. Шум вокруг как будто отдалился за некий невидимый занавес, отделивший меня от переполненного зала. Я прикрыла глаза и крепко вытерла липкие губы, стараясь удалить с них вкус смерти.

Несмотря на смерть Дункана и последовавшие за нею необходимые погребальные формальности, охота герцога на оленя была отложена всего на неделю.

Сознание близкого отъезда Джейми угнетало меня. Я вдруг подумала о том, как дожидаюсь встречи с ним за обеденным столом после рабочего дня, как вздрагивает сердце, если я неожиданно натолкнусь на него где-нибудь в течение дня, как я привыкла рассчитывать на его общество и на его уверенную поддержку среди сложностей жизни в замке. И если быть уж совершенно честной, как была мне мила его ласковая, теплая сила каждую ночь в постели, мило просыпаться от его будоражащих поцелуев по утрам. При одной мысли о его отсутствии делалось холодно.

Он притянул меня к себе, голова моя умостилась у него под подбородком.

— Я буду скучать по тебе, Джейми, — тихонько проговорила я.

Он прижал меня крепче и засмеялся немного грустно.

— Я тоже, Саксоночка. Сказать по правде, я даже не ожидал, что мне так трудно будет покинуть тебя.

Он ласково погладил меня по спине; перебирая пальцами позвонки.

— Джейми… ты будешь осторожен?

Я почувствовала, как его грудь подрагивает от тихого смеха, когда он отвечал мне:

— С герцогом или с конем?

Он собирался, невзирая на мои опасения, ехать на оленью охоту верхом на Донасе. Мне то и дело представлялось, как этот огромный гнедой зверь прыгает через скалу из чистого упрямства или топчет Джейми своими смертельно опасными копытами.

— С тем и с другим, — сухо ответила я. — Если конь сбросит тебя и ты сломаешь ногу, ты окажешься во власти герцога.

— Верно. Но там будет еще и Дугал. Я фыркнула:

— Он сломает другую ногу.

Он засмеялся и нагнулся меня поцеловать.

— Я буду осторожен, mo duinne. Обещаешь ли ты мне то же самое?

— Да, — с готовностью обещала я. — Как ты думаешь, кто оставил под подушкой зловещий букет? Ты этого опасаешься?

Веселья как не бывало.

— Возможно. Я не считаю, что ты в опасности, иначе я не оставил бы тебя одну. Но все-таки… и держись, пожалуйста, подальше от Джейлис Дункан.

— Что такое? Почему?

Я откинулась назад, чтобы посмотреть на него. Ночь была темная, лица не видно, однако тон голоса был серьезный.

— Эту женщину считают колдуньей, и рассказы о ней… после смерти ее мужа дело пошло еще хуже. Я не хочу, чтобы ты встречалась с ней, Саксоночка.

— Ты и в самом деле думаешь, что она колдунья? Он обхватил меня сильными руками за ягодицы и притянул близко к себе. Я обняла его, радуясь прикосновению к гладкому, крепкому торсу.

— Нет, — ответил он наконец. — И это не то, что я считаю опасным для тебя. Обещаешь?

— Хорошо.

По правде говоря, я была не слишком-то против такого обещания. После случая с оборотнем и сцены в мансарде мне не хотелось бывать у Джейли. Я взяла в губы сосок Джейми и лизнула его. Он склонился к моему уху и шепнул:

— Раздвинь ноги. Я хочу быть уверенным, что ты будешь помнить обо мне, пока меня тут нет.

Немного позже я проснулась от холода. Сонно потянувшись за одеялом, я его не нащупала. И вдруг оно само собой накрыло меня. Я удивилась и приподнялась на локте посмотреть, в чем дело.

— Прости, — сказал Джейми. — Я не хотел будить тебя, милая.

— А что ты делаешь? Почему не спишь?

Я покосилась на него через плечо. Было еще темно, но глаза у меня привыкли к темноте, и я, разглядела немного смущенное выражение на лице у Джейми. Он сидел на стуле возле кровати, сна ни в одном глазу, на плечи для тепла наброшен плед.

— Просто… я видел во сне, что ты исчезла, что я не могу тебя найти. Это меня разбудило… Я захотел взглянуть на тебя. Запечатлеть тебя в уме, чтобы помнить, пока меня здесь не будет. Я отвернул одеяло. Мне жаль, что ты замерзла, прости.

— Все в порядке.

Ночь была холодная и такая тихая, словно мы остались только вдвоем во всем мире.

— Иди в постель. Ты, должно быть, тоже замерз. Он быстро нырнул под одеяло и прижался к моей спине. Провел ладонью по моей шее и плечам, потом по талии и бедрам — по всем линиям и изгибам моего тела.

— Mo duinne, — тихо проговорил он. — Нет, сегодня я хочу назвать тебя mo airgeadach. Моя серебряная. Твои волосы золотисто-серебряные, а твоя кожа как белый бархат. Caiman geal. Белая голубка.

Я подалась назад и прижалась к нему бедрами, приглашая. С глубоким вздохом приняла в себя его твердую плоть. Он притянул меня к груди и двигался вместе со мной, медленно, глубоко. Я немного задохнулась, и он ослабил объятия.

— Прости, — пробормотал он. — Я не хотел причинить тебе боль. Я хочу быть в тебе, оставаться в тебе вот так глубоко. Я хочу оставить память обо мне в тебе вместе с моим семенем. Я хочу удержать тебя так до рассвета и покинуть тебя спящей, уйти с твоим теплом в руках.

После отъезда Джейми мне было тоскливо в замке. Я принимала пациентов в амбулатории, сколько могла работала в саду и огороде, брала книги в библиотеке Колама, чтобы отвлечь себя, но время все равно тянулось очень медленно.

Прошло уже две недели, как я осталась одна, когда я встретила Лаогеру в коридоре за кухней. Вообще-то я исподтишка присматривалась к ней после того, как увидела ее на лестничной площадке возле кабинета Колама. Вид у нее был вполне цветущий, но вместе с тем во всем ее существе легко можно было заметить некоторую напряженность. Рассеянность, уныние и даже удивленность… бедная девочка, сочувственно думалось мне.

Сегодня она, однако, выглядела более оживленной.

— Мистрисс Фрэзер! — обратилась она ко мне. — Меня просили кое-что передать вам. Вдова Дункан заболела и просит вас прийти и полечить ее.

Я было засомневалась, вспомнив наставления Джейми, но двойного влияния сочувствия и скуки оказалось достаточно, чтобы я уже через час ехала по дороге в деревню с медицинским ящичком, притороченным к седлу лошади.

Дом Дунканов, когда я к нему подъехала, являл собою вид полной заброшенности и запустения. На мой стук никто не отозвался, я толкнула незапертую дверь и, войдя, обнаружила, что в передней повсюду разбросаны книги, стоят грязные стаканы, половики сдвинуты, а на мебели лежит густой слой пыли. На мои оклики не появилась ни одна из служанок, и кухня оказалась столь же пустынной и неприбранной, как и весь дом.

С возрастающим удивлением я поднялась наверх. Спальня окнами на улицу была пуста, но из расположенной через площадку буфетной до меня донесся какой-то шорох.

Отворив дверь, я увидела Джейли; она сидела в удобном кресле, положив ноги на стойку. Она выпивала: на стойке помещались стакан и графин, а комната крепко пропахла бренди.

Она удивилась моему появлению, но встала на ноги и улыбнулась. Глаза у нее немного косили, но выглядела она вполне здоровой.

— Что случилось? — спросила я. — Ты не больна?

Она уставилась на меня в изумлении.

— Больна? Я? Нет. Слуги сбежали, и в доме нет никакой еды, зато много бренди. Хочешь капельку?

Она потянулась за графином. Я схватила ее за рукав.

— Ты не посылала за мной?

— Нет. — Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами.

— Тогда почему…

Мой вопрос был прерван шумом, донесшимся снаружи. Отдаленным, рокочущим, невнятным шумом. Я уже слышала такой шум прежде — и как раз из этой самой комнаты; у меня вспотели ладони при одной мысли о толпе, которая производит этот шум.

Я вытерла руки о платье. Рокот приближался, и уже не было нужды и не оставалось времени задавать вопросы.

 

Глава 25

НЕ ОСТАВЛЯЙ ВЕДЬМУ В ЖИВЫХ

Обтянутые коричневой тканью плечи отодвинулись в сторону, и передо мной возникла тьма. Грубым толчком меня вынудили переступить нечто вроде порога, я больно ударилась локтем о дерево, отчего у меня сразу онемела рука, и во весь рост упала в черное зловоние, в котором кишели, извиваясь, невидимые существа. Я вскрикнула и заметалась, пытаясь избавиться от царапающих прикосновений крошечных лапок и от какой-то более крупной твари, которая, визжа, сильно стукнулась о мое бедро.

Мне это удалось, когда я откатилась в сторону, но через фут или два я уткнулась в земляную стену, с которой мне на голову каскадом посыпались комья грязи. Я прижалась к стене как можно теснее и постаралась успокоить бурное дыхание, почувствовав, что кроме меня в вонючей яме находится кто-то еще — большой, дышащий хрипло, но безмолвный. Может, свинья?

— Кто здесь? — раздался в адской тьме испуганный, но вызывающе громкий голос. — Клэр, это ты?

— Джейли? — выдохнула я и устремилась на голос, почти сразу нащупав ее руки, протянутые ко мне.

Мы крепко ухватились друг за друга и некоторое время раскачивались из стороны в сторону в темноте.

— Есть тут кто-нибудь кроме нас? — спросила я, оглядываясь.

Но, даже привыкнув к тьме, почти ничего нельзя было разглядеть. Слабые полоски света пробивались откуда-то сверху, но внизу царил мрак; я почти не различала лица Джейли, хотя оно находилось на одном уровне с моим и на расстоянии всего в несколько дюймов. Она неуверенно засмеялась.

— Мыши, по-моему, и еще какие-то гады. И вонь, от которой даже хорек задохнется.

— Вонь я заметила. Где, во имя Господа, мы находимся?

— В яме для воров. Посторонись!

Сверху донесся скрежет, в яму ворвался поток света. Я прижалась к стене как раз вовремя, чтобы уклониться от посыпавшейся из небольшого отверстия в крыше нашей тюрьмы мокрой грязи. Вслед за этим дождем послышался какой-то шлепок. Джейли наклонилась и подняла с земли то, что упало. Верхнее отверстие оставалось открытым, и я увидела, что она держит небольшой ломоть хлеба, черствый и перепачканный. Джейли обтерла его подолом платья.

— Обед, — сказала она. — Ты голодна?

Отверстие не закрывалось; бывало, что кто-то из проходящих мимо швырял в него чем-нибудь. В него проникали дождь и пронизывающий ветер. В яме было сыро, холодно, мерзко. Вполне подходящее обиталище для преступников. Воров, богоотступников, бродяг; прелюбодеев… и подозреваемых в колдовстве.

Джейли и я жались друг к другу у стены, не слишком много разговаривая. Мало о чем было говорить, и ничем нельзя себе помочь, разве только набраться терпения.

Верхнее отверстие постепенно темнело; наконец наступила ночь, и все погрузилось во мрак.

— Как ты полагаешь, долго они намерены держать нас здесь?

Джейли подвинулась, вытянула ноги, и продолговатое пятно утреннего света упало на подол ее полосатого платья. Первоначально ярко-розовое с белым, теперь оно стало явно непригодным для носки.

— Не слишком долго, — ответила она. — Они ждут членов церковного суда. Артур в прошлом месяце получил письмо, извещавшее об их приезде. Там говорилось о второй неделе октября. Значит, вот-вот явятся.

Она потерла руки, чтобы согреть их, потом положила на колени, на маленький квадратик солнечного света.

— Расскажи мне об этих судьях, — попросила я. — Расскажи в точности, как все будет происходить.

— В точности я не знаю. Никогда не видела суда над ведьмами, хотя, конечно, слышала о таких судах. — Она немного подумала. — Ждали-то их не для суда над ведьмами, они должны были уладить один земельный спор. Поэтому с ними не будет палача, который колет ведьм.

— Кого?

— Палача. Ведьмы не чувствуют боли, — объяснила Джейли. — И у них не течет кровь, когда им наносят уколы.

Ах вот что! Укалыватель, вооруженный разными булавками, ланцетами и другими острыми инструментами, должен был производить подобные испытания. Мне смутно помнилось, что я читала об этом в книгах Фрэнка, но, кажется, такое практиковалось не позже семнадцатого столетия. С другой стороны, с горечью подумала я, Крэйнсмуир уж точно не был рассадником цивилизации.

— В таком случае очень жаль, что его с ними не будет, — сказала я, вздрогнув от ужаса при мысли о том, что кто-то будет наносить мне укол за уколом. — Мы без труда прошли бы через это испытание. По крайней мере я, — добавила я едко. — Мне кажется, они увидят ледяную воду вместо крови, если уколют тебя.

— Я не была бы столь уверена, — раздумчиво ответила Джейли, пропустив шпильку мимо ушей. — Я слыхала, что у этих палачей иглы особые, они складываются, когда их прижимают к коже.

— Но для чего это? Зачем возводить на кого-то ложное обвинение в колдовстве такими способами?

Солнце уже клонилось к закату, но послеполуденного света было еще достаточно, чтобы заполнить нашу нору его тусклым отблеском. Изящный овал лица Джейли ясно выражал только сожаление о моей наивности.

— Ты до сих пор не поняла? — спросила она. — Они хотят убить нас. Неважно, в чем нас обвиняют, не имеют значения и доказательства. Нас сожгут, так или так сожгут.

Прошедшей ночью я была слишком потрясена нападением толпы и ужасающими условиями, в которые я попала; единственное, на что я была способна, это прижаться к Джейли и ждать рассвета. Но вместе со светом дня во мне начали пробуждаться остатки присутствия духа.

— Но почему, Джейли? — с трудом переводя дыхание, спросила я. — Ты знаешь?

Атмосфера в норе была густая от вони, гниения, от грязи и сырости, и мне казалось, что непроницаемые земляные стены готовы обрушиться на меня, словно стены плохо вырытой могилы.

Я скорее почувствовала, чем увидела, как Джейли пожала плечами. Луч света передвигался вместе с солнцем, и теперь он перешел на верхнюю часть стены, оставив нас в темноте.

— Если тебе от этого легче, — сухо заговорила Джейли, — то я сомневаюсь, что предполагалось схватить тебя. Это стычка между мной и Коламом. Тебе просто не повезло, что ты оказалась со мной, когда ворвалась толпа. Останься ты при Коламе, тебе, пожалуй ничего бы не угрожало. Неважно, саксонка ты или нет.

Слово «саксонка», употребленное в его обычном уничижительном смысле, внезапно отозвалось во мне приступом отчаянной тоски по человеку, который называл меня так ласкательно. Я обхватила себя руками, чтобы сдержаться, чтобы не дать ужасу одиночества завладеть мною.

— Почему ты пришла ко мне домой? — спросила Джейли.

— Я думала, что ты посылала за мной. Одна из наших девушек передала мне просьбу от тебя, так она сказала.

— А-а, — протянула Джейли. — Лаогера, да?

Я села и прислонилась спиной к стене, несмотря на отвращение к грязной и вонючей поверхности. Почувствовав мое движение, Джейли переместилась ближе ко мне. Друзья или враги, но мы были друг для друга единственным источником тепла в этой норе, мы жались друг к другу поневоле.

— Откуда тебе известно, что это была Лаогера? — дрожа от холода, спросила я.

— Ведь она-то и подложила тот букетик тебе под подушку, — сообщила Джейли. — Я тебе говорила с самого начала, как отнеслись многие девушки к тому, что ты захватила рыжего парня. Как видно, Лаогера думала, что, если тебя убрать с дороги, она сумеет им завладеть.

Я на некоторое время онемела, голос вернулся ко мне не сразу.

— Но она не смогла бы!

Смех Джейли прозвучал хрипло от холода и от жажды, но в нем еще оставались серебряные нотки.

— Любой, кто приглядится, к тому, как парень смотрит на тебя, это поймет. Но Лаогера слишком мало знает жизнь, чтобы разбираться в таких вещах. Вот переспит с мужчиной разок-другой, тогда научится, а пока нет.

— Я совсем не это имею в виду! — вспылила я. — Она вовсе не Джейми добивается, она беременна от Дугала Макензи.

— Что?! — Джейли была просто потрясена и стиснула мою руку изо всех сил. — Почему ты так думаешь?

Я рассказала ей, как увидела Лаогеру на лестнице возле кабинета Колама и к каким заключениям пришла в результате.

Джейли фыркнула.

— Фу! Она подслушала, что Колам и Дугал говорят обо мне. Потому она и побледнела — думала, Колам узнал, что она обращалась ко мне за магическим букетом. Он бы приказал выпороть ее за это до крови. Таких штучек он не позволяет ни под каким видом.

— Это ты дала ей букет? — Я была поражена. Джейли ответила резко:

— Не дала, а продала.

Я попыталась взглянуть ей в глаза в сгущающейся тьме.

— Разве есть разница?

— Конечно, есть, — пояснила она нетерпеливым тоном. — Это была всего лишь сделка, не более. И я не выдаю секретов своих клиенток. Кроме того, она мне не сказала, для кого букет предназначен. И если ты помнишь, я пыталась тебя предостеречь.

— Спасибо, — насмешливо поблагодарила я. — Но…

В голове у меня все перемешалось от старания привести мысли в новую систему в свете только что полученных сведений.

— Но, — продолжала я, — если это она подложила мне в постель магический букет, значит, ей нужен именно Джейми. Тогда понятно, почему она отправила меня к тебе домой. Но как же Дугал?

Джейли немного подумала, потом, кажется, пришла к некоему выводу.

— Она не больше беременна от Дугала, чем, к примеру, ты.

— Почему ты так в этом уверена?

Она поискала мою руку в темноте. Нашла и приложила к своему животу, сильно выступающему под платьем.

— Потому что я от него беременна, — просто сказала она.

— Значит, не Лаогера, — проговорила я, — а ты.

— Я. — Она говорила спокойно, без обычной для нее эмоциональности. — Стало быть, Колам сказал, что сам все уладит? Выходит, именно он придумал способ решить проблему.

Я долго молчала, размышляя о происшедшем.

— Джейли, — заговорила я наконец, — эта желудочная болезнь твоего мужа…

— Белый мышьяк, — со вздохом ответила она. — Я думала, он умрет до того, как беременность станет заметной, но он протянул куда дольше, чем я считала возможным.

Я вспомнила смесь ужаса и прозрения на лице Артура Дункана, когда он выскочил из гардеробной жены в последний день своей жизни.

— Понимаю, — сказала я. — Он не знал, что ты беременна, пока не увидел тебя полуодетой в день банкета в честь герцога. И когда он это обнаружил… полагаю, у него были все основания не считать себя отцом ребенка?

Слабый смешок донесся до меня из угла. Я вздрогнула и плотнее вжалась в стену.

— Именно поэтому ты рискнула убить его на людях, во время банкета. Он изобличил бы тебя как прелюбодейку… и отравительницу. Он догадывался о мышьяке?

— О, Артур знал. Он бы не мог утверждать это с уверенностью, по крайней мере по отношению к самому себе, но он знал. Когда мы усаживались ужинать за стол друг против друга и я спрашивала: «Тебе положить кусочек, мой милый?» или: «Глоточек эля, мой родной?», — Он смотрел на меня выпучив глаза и отказывался — у него, мол, нет аппетита. Отодвигал от себя тарелку, а потом я слышала, как он на кухне, стоя возле ларя, заглатывает свою еду и воображает, что он в безопасности, потому что не принимает ничего из моих рук.

Голос у нее был легкий и веселый, как будто она рассказывала вкусную сплетню. Я снова вздрогнула и отодвинулась от существа, делившего со мною тьму.

— Он и не догадывался, что это было в укрепляющем лекарстве, которое он принимал. Он не пользовался лекарствами, приготовленными мной, выписывал укрепляющее из Лондона — и за большие деньги. — В голосе у нее прозвучало нечто вроде обиды по поводу подобной расточительности. — Лекарство содержало мышьяк в малом количестве, как и полагалось, но он не заметил разницы во вкусе, когда я добавила еще.

Я часто слышала, что тщеславие — распространенная слабость убийц; как видно, это было справедливое утверждение, потому что она, забыв о нашем положении, продолжала рассказ, явно гордясь своими достижениями, своей ловкостью.

— Конечно, было рискованно убивать его вот так, при всей честной компании, но мне приходилось действовать быстро…

Чтобы убить мгновенно, нужен был уже не мышьяк. Я вспомнила синие губы Артура, вспомнила, как онемели мои губы, прикоснувшиеся к его рту. Быстродействующий и смертельный яд.

Я тогда подумала о Дугале, что он сознался в грехе с Лаогерой. Но в таком случае, если бы Колам и был недоволен, ничто не препятствовало бы Дугалу жениться на девушке. Он овдовел и был свободен.

Но грех прелюбодеяния, да еще с женой важного чиновника? Как говорится, совсем другой коленкор. Мне помнилось, что наказания в таких случаях были очень суровы. Колам никак не смог бы замять дело такой важности, но и представить себе, что он приговорит брата к публичному бичеванию плетьми или к изгнанию, я тоже не могла. А Джейли сочла убийство резонной альтернативой клеймению лица раскаленным железом и пребыванию в течение нескольких лет в тюрьме, где ей пришлось бы по двенадцать часов в сутки трепать коноплю.

Итак, она приняла свои предупредительные меры, а Колам — свои. И я угодила между ними, попросту вляпалась.

— Ну а ребенок? — спросила я. — Наверное…

Меня перебил новый смешок из темноты.

— Бывают же несчастные случайности, друг мой. Даже с лучшими из нас. И поскольку так вышло…

Я почувствовала, что она снова передернула плечами.

— Я хотела избавиться от него, но потом подумала, что таким путем смогу заставить его жениться на мне, поскольку Артур мертв.

У меня возникло ужасное подозрение.

— Но жена Дугала была еще жива, когда… Джейлис, ты?..

Ее платье зашелестело, когда она замотала головой, слабо блеснули волосы.

— Я собиралась, — сказала она, — но Господь уберег меня от этой заботы. Я приняла это как некий знак. И все могло устроиться прекрасно, если бы не Колам Макензи.

Я обхватила себя за локти, чтобы меньше мерзнуть. Теперь я уже продолжала разговор лишь ради отвлечения.

— Тебе нужен был Дугал или только его положение и деньги?

— Ну, денег у меня было много, — удовлетворенно сказала она. — Я знала, где Артур держал ключ ко всем своим бумагам и записям. И надо отдать ему должное, почерк у него был прекрасный, подделать его подпись ничего не стоило. Я сумела заполучить около десяти тысяч фунтов за последние два года.

— Но для чего? — спросила я, полностью сраженная.

— Для Шотландии.

— Что? — На мгновение мне показалось, что я ослышалась, потом подумала, что одна из нас малость спятила — и, скорее всего, не я. — Как это для Шотландии? — осторожно спросила я и немного отодвинулась — кто ее знает, насколько она неуравновешенна, может, беременность повлияла на рассудок.

— Тебе нечего бояться, я не сумасшедшая.

Циничное удовольствие в ее голосе заставило меня покраснеть, слава Богу, хоть было темно.

— В самом деле? — сказала я. — По твоему собственному признанию, ты совершила мошенничество, кражу и убийство. Было бы милосерднее считать, что ты сошла с ума, потому что, если это не так…

— Не сумасшедшая и не преступница, — решительно заявила она. — Я патриотка.

Наконец-то забрезжил свет! Я перевела дыхание, которое задерживала в ожидании внезапного нападения.

— Якобитка, — сказала я. — Иисусе Христе, ты проклятая якобитка!

Она ею была. И это кое-что проясняло. Например, почему Дугал, в общем зеркало суждений своего брата, проявлял такое усердие, собирая деньги для дома Стюартов. И почему Джейлис Дункан, способная повести к алтарю любого мужчину, который бы ей пришелся по вкусу, выбрала двоих столь несхожих между собой, как Артур Дункан и Дугал Макензи. Одного — за его деньги и положение, другого — за его возможность влиять на общественное мнение.

— Колам был бы лучше, — продолжала она — Жаль. Я воспринимаю его несчастье как свое собственное. Им, и только им я хотела бы завладеть, это единственный мужчина, которого я считаю себе под пару. Объединившись, мы могли бы… Но тут ничем не поможешь. Единственный мужчина, которого я хотела, и единственный, которого я не могла бы завоевать своим оружием.

— И вместо него ты выбрала Дугала.

— О да, — ответила она рассеянно, думая о чем-то своем. — Сильный мужчина и даже влиятельный. Достаточно богат. Народ его любит. Но на деле он всего лишь ноги и член, — она коротко посмеялась, — Колама Макензи. Сила у Колама. Почти такая же, как у меня.

Меня задел ее хвастливый тон.

— У Колама есть такие качества, какими ты, насколько я могу судить, не обладаешь. Например, чувство сострадания.

— Да. Он сосуд милосердия и сострадания, не так ли? — с иронией сказала она. — Ну и много ему от этого проку? Смерть у него за плечами, это видно сразу. После нынешнего Нового года он проживет еще не больше двух лет, нет, не больше.

— А как долго ты еще проживешь? — спросила я. Насмешка достигла цели, но серебристый голос оставался твердым.

— Полагаю, что гораздо меньше. Но это ничего не значит. За отпущенное мне время я успела многое. Десять тысяч фунтов переправлены во Францию, и округ стоит за принца Чарли. Начнется восстание, и я буду знать, что помогла. Если доживу.

Она стояла почти под самым отверстием в крыше. Мои глаза достаточно свыклись с темнотой, и Джейли виделась мне бледной тенью, преждевременным и неприкаянным призраком. Неожиданно она повернулась ко мне.

— Что бы ни произошло на церковном суде, я не раскаиваюсь, Клэр.

— Жалею лишь о том, что могу отдать всего одну жизнь за мою страну?

— Прекрасно сказано, — отозвалась она, не замечая моей иронии.

Мы замолчали. Чернота в отверстии казалась мне осязаемой силой, она холодной тяжестью давила мне на грудь, наполняла легкие дыханием смерти. В конце концов я сжалась в комок, опустила голову на колени и погрузилась в тяжелую дремоту, которая не избавила меня ни от холода, ни от страха.

— Так ты его любишь? — вдруг послышался вопрос Джейли.

Я подняла голову с колен. Я не имела представления о том, который теперь час. Вверху виднелась слабенькая звездочка, но свет ее не проникал в узилище.

— Кого, Джейми?

— Кого же еще? — сухо сказала она. — Это его имя ты произносишь во сне.

— Я этого не знала.

— Ну так любишь или нет?

От холода я впала в отупляющую сонливость, однако резкий голос Джейли вывел меня из ступора. Я обняла колени, раскачиваясь из стороны в сторону. Церковные судьи придут завтра или днем позже. Времени прикидываться и увиливать перед самой собой или кем-то еще не оставалось. Трудно это признавать, но я, возможно, находилась на волосок от смерти, и мне сделалось понятным желание осужденных на смерть узников исповедаться накануне казни.

— Я имею в виду, любишь по-настоящему, — настаивала Джейли, — а не просто хочешь с ним спать. Я знаю, что этого ты хочешь, и он тоже. Они все хотят. Но любишь ли ты его?

Любила ли я его? Испытывала нечто большее, чем плотское вожделение? Холодная нора обладала темной анонимностью исповедальни, а на грани смерти не стоит лгать.

— Да, — коротко ответила я и снова опустила голову на колени.

Некоторое время в норе было тихо, и я уже снова погружалась в сон, когда услыхала еще одну фразу Джейли, произнесенную как бы про себя:

— Значит, это возможно.

Судьи прибыли днем позже. Из промозглой ямы для преступников мы слышали вызванные их приездом крики жителей деревни, слышали топот конских копыт по булыжной мостовой Хай-стрит. Шум мало-помалу стихал: процессия двигалась вниз по улице к площади.

— Они приехали, — произнесла Джейли, прислушавшись к шумам наверху.

Инстинктивно мы схватились за руки, вражда отступила перед страхом.

— Очень хорошо, — сильно бравируя, заявила я. — Лучше сгореть на костре, чем замерзнуть до смерти.

Между тем мы продолжали мерзнуть. Только в полдень дверь нашей тюрьмы внезапно была откинута, и нас вытащили наружу, чтобы вести на суд.

Заседание суда проводили прямо на площади перед домом Дунканов — несомненно ради того, чтобы собрать как можно больше зрителей. Я заметила, как Джейли бросила быстрый взгляд на шестигранные окна своей гостиной и тут же отвернулась с безразличным выражением.

Церковных судей было двое, они восседали на мягких стульях за столом, установленным на площади. Один из судей был очень высокий и тощий, второй маленький и толстый. Они напоминали мне рисунки в американской юмористической газете, которая как-то попала мне в руки; не зная имен судей, я мысленно окрестила высокого Маттом, а низенького Джеффом.

Почти вся деревня собралась на площади. Приглядевшись, я узнала лица многих моих бывших пациентов, но обитатели замка примечательно отсутствовали.

Джон Макри, деревенский стражник, зачитал обвинительное заключение против Джейлис Дункан и Клэр Фрэзер, обвиняемых каждая перед судом церкви в преступном колдовстве.

— Установлено на основании свидетельских показаний, что обвиняемые умертвили Артура Дункана посредством колдовства, — читал Макри ровным, твердым голосом, — а также убили нерожденное дитя Дженет Робинсон, а также потопили лодку Томаса Макензи, а также наслали на деревню Крэйнсмуир повальную желудочную болезнь…

Это тянулось долго. Колам очень тщательно все подготовил.

После того как было зачитано обвинение, начали вызывать свидетелей. Большинство из них — незнакомые мне жители деревни; ни одного из моих пациентов среди них не оказалось, и мне это было приятно.

Показания многих свидетелей были совершенной чепухой, другим явно заплатили за их услуги, но были и такие, кто рассказывал о действительных событиях. Дженет Робинсон, например, которую приволок в суд ее отец, бледная и дрожащая, со свежим синяком на щеке, показала, что забеременела от женатого человека и что избавилась от плода при помощи Джейлис Дункан.

— Она дала мне зелье, чтобы выпить, и заклинание, которое надо было произнести три раза при восходе луны, — мямлила девушка, в страхе переводя глаза с отца на Джейлис и не зная, кто из них более грозен. — Она сказала, что от этого у меня снова будут месячные.

— Так и случилось? — с любопытством спросил Джефф.

— Не сразу, ваша честь, — ответила девушка, нервно подергивая головой. — Но я выпила зелье еще раз, когда месяц был на ущербе, и они пришли.

— Пришли?! Девчонка чуть не истекла кровью! — вмешалась пожилая женщина, мать девушки. — Она только тогда и сказала мне всю правду, когда совсем уж помирать стала.

Мистрисс Робинсон жаждала изложить суду все кровавые подробности, и ее с трудом утихомирили, чтобы дать возможность выступить другим свидетелям.

Казалось, нет никого, кто мог бы выступить лично против меня, если не считать туманного обвинения, что, если я присутствовала при смерти Артура Дункана и даже дотрагивалась до него, значит, я причастна к его гибели. Я начинала думать, что Джейли права: я не являюсь целью Колама. Если это и в самом деле так, то, может быть, мне удастся спастись. Так я думала вплоть до той минуты, как появилась женщина с холма.

Едва она выступила вперед, худая, сутулая женщина в желтой шали, как я поняла, что мы находимся в серьезной опасности. Она была не из жительниц деревни, я ее раньше никогда не встречала. Ноги у нее были босые, покрытые грязью дороги, по которой она пришла сюда.

— Есть ли у вас обвинения против двух этих женщин? — задал вопрос тощий судья.

Женщина была в страхе и не смела поднять глаза. Но она коротко кивнула, и толпа затихла, обратившись в слух. Женщина говорила очень тихо, и Матт должен был попросить ее повторить сказанное.

У них с мужем, говорила женщина, был больной ребенок. То есть он родился здоровым, но потом начал слабеть и хиреть. Наконец они решили, что ребенка подменили эльфы и положили его на Ложе эльфов на холме Кройч Горм. Они остались там, чтобы забрать собственного ребенка, когда эльфы вернут его, но вдруг увидели, как две леди, которые стоят здесь, подошли к Ложу эльфов, взяли ребенка и начали произносить над ним какие-то непонятные слова.

Женщина держала сложенные худые руки под передником и все время двигала ими.

— Мы с мужем пробыли там всю ночь. Когда стало темно, там появился огромный демон, он был совсем черный и подошел без единого звука и наклонился над тем местом, куда мы положили ребенка.

Ропот ужаса пронесся по толпе, а я почувствовала, как приподнялись волосы у меня на затылке, хоть я и знала, что «огромным демоном» был Джейми, подошедший посмотреть, живо ли еще дитя. Я подбадривала себя, зная, что последует дальше.

— Когда взошло солнце, мы с мужем подошли туда и нашли оборотня мертвым, а нашего собственного дитятки не было и признака. — С этими словами женщина закрыла лицо передником, чтобы скрыть слезы.

И как будто мать оборотня подала некий знак, толпа разделилась и пропустила погонщика Питера. Я внутренне застонала, увидев его. Я чувствовала, что после рассказа женщины настроение толпы обернулось против меня: не хватало теперь только этого дурня с историей о водяном коне.

Упиваясь мгновениями собственной славы, погонщик напыжился и театральным жестом указал на меня.

— Это правильно, что вы называете ее колдуньей, уважаемые лорды! Я своими собственными глазами видел, как эта женщина вызвала из вод озера Дьявола водяного коня, чтобы он выполнял ее повеления. Огромное страшное чудовище, ростом с большую сосну, а шея точь-в-точь громадная синяя змея. Глазищи с яблоко, как глянет — душу вынет из человека!

Судей, как видно, чем-то поразило это показание, они несколько минут перешептывались, в то время как Питер глазел на меня с угрожающим видом: я, мол, тебе покажу!

Наконец толстый судья прервал разбирательство и повелительным жестом поманил к себе Джона Макри, который стоял в стороне, готовый действовать.

— Стражник! — обратился к нему судья, указывая на погонщика. — Заберите этого человека и привяжите его к позорному столбу за публичное появление в пьяном виде. Идет важное судебное заседание. Судьи не могут тратить время, выслушивая нелепые обвинения пьяницы, которому чудятся водяные кони, когда он выпьет слишком много виски!

Погонщик Питер был так изумлен, что даже не противился стражнику, когда тот подошел твердым шагом к нему и взял за руку. Питер, разинув рот, все оглядывался на меня, пока его уводили. Я не удержалась и слегка помахала пальцами ему вслед в качестве прощального приветствия.

Однако после этого незначительного нарушения судебного процесса дела пошли гораздо хуже. Целая череда девиц и женщин показала под присягой, что они покупали у Джейлис Дункан амулеты и приворотное зелье с целью навлечь на кого-то болезнь, избавиться от нежеланного ребенка или приворожить мужчину. Все без исключения клялись, что средства подействовали — завидный рекорд для практикующего врача, цинично подумала я. Обо мне в этом смысле никто не говорил, но несколько человек сообщили — вполне правдиво, — что много раз видели меня у мистрисс Дункан в комнате для трав, где я смешивала лекарства и толкла травы.

Все это было не столь уж фатально, тем более что выступило примерно такое же количество людей, сообщивших, что я лечила их, давая самые обычные лекарства, без всяких заговоров, амулетов и прочих штучек. Зная силу общественного мнения, надо было отдать должное силе духа людей, решившихся дать показания в мою пользу; я была им благодарна.

Ноги у меня ныли оттого, что я долго стояла. Судей усадили с относительными удобствами, но для подсудимых стулья не были предусмотрены. Но когда появился следующий свидетель, я начисто забыла о своих ногах.

С подлинным драматизмом, с которым мог бы соперничать разве что Колам, отец Бэйн широко распахнул двери церкви и вступил на площадь, тяжело опираясь на дубовую палку. Медленно проследовал он к центру площади, наклоном головы приветствовал судей, затем повернулся и смотрел на толпу до тех пор, пока под его стальным взглядом шум не перешел в негромкое встревоженное бормотание. Когда он заговорил, голос его звучал, как удары бича.

— Божья кара постигла тебя, о народ Крэйнсмуира! Ибо чума шла впереди него, и угль пылающий был у него под ногами. Воистину допустил ты, чтобы увели тебя с пути праведного! Ты посеял ветер и теперь пожинаешь бурю.

Я смотрела на него, пораженная даром красноречия, который никак нельзя было в нем заподозрить. Возможно, к подобным взлетам он делался способен в критических обстоятельствах. Напыщенный голос положительно гремел:

— Чума обрушится на вас и погибнете от грехов своих, если не очиститесь! Ибо приняли вы к себе блудницу вавилонскую. — Судя по обращенному ко мне испепеляющему взору, этой блудницей была я. — Вы продали ваши души врагам вашим, вы пригрели английскую змею у себя на груди, и вот возмездие Господа Всемогущего настигло вас. Ибо сказано в Писании: «выйди от нее, народ мой, чтобы не участвовать вам в грехах ее и не подвергнуться язвам ее». Покайтесь, люди, пока еще не поздно! Говорю вам: падите на колени и молите о прощении. Выгоните от себя английскую блудницу и не имейте дела с отродьем Сатаны!

Он сорвал с пояса четки и простер большое деревянное распятие в мою сторону.

Все это меня немного позабавило, но я видела, что Матту эта сцена не по душе. Быть может, в нем заговорила профессиональная ревность?

— Ваше преподобие, — заговорил судья, слегка поклонившись отцу Бэйну, — имеете ли вы свидетельства того, в чем обвиняются эти женщины?

— Имею, — отвечал священник; приступ красноречия закончился, и он был спокоен.

Я едва не отступила на шаг назад, когда он уставил на меня грозящий перст.

— В полдень во вторник две недели назад я встретил эту женщину в садах замка Леох. С помощью сверхъестественных сил она наслала на меня свору псов, и я упал перед ними и находился в смертельной опасности. Будучи тяжко раненным в ногу, я пожелал покинуть ведунью, но она соблазняла меня своей греховностью и звала уединиться с ней, а когда я не поддался на ее уловки, она наслала на меня проклятие.

— Что за идиотская чепуха! — возмутилась я. — Впервые в жизни сталкиваюсь с подобным нелепым преувеличением.

Черные, горящие, как в лихорадке, глаза отца Бэйна обратились ко мне.

— Ты посмеешь отрицать, женщина, что произносила следующие слова: «Идемте со мной, отец, иначе ваша нога воспалится и загноится»?

— Не совсем такими словами, но примерно в этом, смысле я высказалась, — признала я.

С откровенным торжеством выпятив подбородок, священник сдвинул в сторону полу своей сутаны. Повязка, испятнанная засохшей кровью и свежим желтым гноем, стягивала бедро. Бледная плоть выше и ниже повязки вспухла и была покрыта зловещими красными полосами.

— Господи Иисусе! — воскликнула я, устрашенная этой картиной. — Да ведь у вас заражение крови. Вам нужно лечиться, немедленно, иначе вы умрете.

Ропот ужаса пронесся над толпой. Даже Матт и Джефф казались ошеломленными. Отец Бэйн медленно покачал головой.

— Вы слышите? — спросил он. — Наглость этой женщины не ведает пределов. Она угрожает мне смертью, мне, служителю Бога, в присутствии членов церковного суда!

Возбужденный говор толпы сделался громче. Отец Бэйн заговорил снова, возвысив голос, чтобы его было слышно:

— Я предоставляю вам, джентльмены, судить на основании свидетельств ваших собственных чувств, а также повеления Господа — не оставляй ведьму в живых!

Драматическое явление отца Бэйна завершило допрос свидетелей. Судьи объявили короткий перерыв, из гостиницы им принесли чем подкрепиться. Для обвиняемых подобные любезности опять-таки не были предусмотрены.

Я собралась с силами и попробовала ослабить свои путы. Кожаные ремни поскрипывали, но не подались ни на дюйм. Пытаясь подавить страх, я с известной долей иронии подумала, что именно теперь появиться бы стремительному молодому герою, который, силой проложив себе путь через толпу перепугавшихся сограждан, подхватил бы упавшую в обморок героиню к себе на седло.

Но мой стремительный молодой герой находился где-то в лесах, потягивая эль с пожилым эпикурейцем благородных кровей и выслеживая ни в чем не повинного оленя. Непохоже, думала я, стиснув зубы, что Джейми успеет вернуться хотя бы к тому времени, чтобы успеть собрать мой прах, прежде чем его, развеет ветром на все четыре стороны.

Подавленная все возрастающим страхом, я даже не сразу расслышала топот конских копыт. Но в толпе заговорили, головы начали поворачиваться, только тогда и я обратила внимание на доносящийся с мощенной булыжником Хайстрит ритмичный цокот подков.

Возгласы удивления сделались громче, и толпа начала отступать, пропуская всадника, который мне еще не был виден. Несмотря на мое отчаяние, я испытала еле заметный прилив ни на чем не основанной надежды. Что, если Джейми вернулся раньше? Может, домогательства герцога сделались не в меру настойчивыми или оленей мало… Я даже приподнялась на цыпочки, чтобы разглядеть лицо всадника.

Передние ряды зрителей неохотно раздвинулись, когда рослый гнедой конь просунул длинную морду между тесно сдвинутыми плечами. Под удивленными взглядами всех присутствующих — включая и меня — тощая фигурка Неда Гоуэна проворно спрыгнула с седла.

Джефф в немалом недоумении разглядывал аккуратного худощавого человечка.

— Кто вы такой, сэр? — Такое вынужденно вежливое обращение явно было внушено серебряными пряжками на башмаках и бархатным кафтаном прибывшего: служба при лэрде клана Макензи имела свои выгодные стороны.

— Мое имя Эдвард Гоуэн, ваше лордство, — четко и ясно выговорил Нед. — Я адвокат.

Матт сгорбился и слегка покрутился на стуле, у которого не было спинки, и оттого долговязому туловищу судьи приходилось сильно напрягаться. Я от души пожелала, чтобы ему защемило позвоночный диск в пояснице, — уж если меня собираются сжечь за то, что у меня дурной глаз, пускай он причинит хотя бы это зло и отчасти рассчитается за меня.

— Адвокат? — переспросил судья. — Что же привело вас сюда? Седой парик Неда Гоуэна склонился в самом изысканном из официальных поклонов.

— Я прибыл предложить мои скромные услуги в поддержку мистрисс Фрэзер, ваше лордство, — ответил юрист. — В поддержку очаровательной леди, которую я лично знаю как добрую и отзывчивую при проведении целительных действий и осведомленную в том, как эти действия проводить.

Очень хорошо, одобрительно подумала я. Наконец-то удар в нашу пользу. Я увидела на губах у Джейли полувосторженную-полунасмешливую улыбку. Вряд ли кто-то проголосовал бы за Неда Гоуэна как за короля красоты, но в данный момент я не склонна была придираться к внешности.

Поклонившись судьям, а также всем прочим, в том числе — с полной официальностью — и мне самой, мистер Гоуэн выпрямился еще сильнее, чем это было ему свойственно обычно, уперся большими пальцами в бока и со всем романтизмом своего пожившего, но галантного сердца приготовился к сражению, избрав любимое законом оружие изощренной скуки.

Он был до крайности зануден. С упорством автоматической мясорубки он проверял каждый пункт обвинения на оселке своего опыта и безжалостно кромсал его на куски клинком законодательных актов и топором прецедентов.

То был подвиг благородства. Он говорил. И говорил. И говорил снова, делая по временам паузы якобы затем, чтобы почтительно обратиться за указаниями к суду, а на самом деле — для того, чтобы перевести дух и собраться с силами для нового неистового нападения оружием слова.

Поскольку жизнь моя висела на волоске и мое будущее определенно зависело от красноречия маленького иссушенного человека, я, казалось бы, должна была внимать каждому его слову с увлечением. Вместо этого я самым постыдным образом зевала, не в состоянии даже прикрыть рот рукой, потому что руки у меня были связаны, и переминалась с одной наболевшей ноги на другую, горячо желая, чтобы меня, сожгли немедленно и прекратили эту пытку.

Толпа, по-видимому, испытывала те же ощущения, но, по мере того как утреннее возбуждение переходило в полную апатию, негромкий и ровный голос мистера Гоуэна звучал неутомимо. Люди начали мало-помалу расходиться: кто вдруг вспоминал, что пора подоить корову, кто спохватывался, что не полил цветы, и у всех созрело убеждение, что, пока жужжит этот неумолимый голос, ничего интересного произойти не может.

К тому времени, как Нед. Гоуэн кончил свою первоначальную защиту, наступил вечер; толстый судья, которого я про себя называла Джеффом, объявил, что суд возобновит работу завтра утром.

После короткого, вполголоса, совещания между Недом Гоуэном, Джеффом и стражником Джоном Макри два дюжих гражданина отвели меня к гостинице. Бросив взгляд через плечо, я увидела, что Джейли уводят в противоположном направлении: она шла, выпрямившись, подчеркнуто не спеша и гордо не замечая сопровождающих.

В темной задней комнате гостиницы мои путы были наконец сняты. Принесли свечу. Потом явился Нед Гоуэн с бутылкой эля и тарелкой хлеба и мяса.

— Я могу побыть с вами всего несколько минут, дорогая, да и этого удалось добиться с трудом, так что выслушайте меня без промедления.

Маленький юрист близко наклонился ко мне, неровный свет свечи придавал его облику особую таинственность. Глаза у него блестели, и, кроме небольшой разлохмаченности парика, в нем не было заметно, никаких признаков напряжения или усталости.

— Мистер Гоуэн, я очень рада видеть вас, — искренне сказала я.

— Да, да, дорогая, — ответил он, — но теперь не время для таких разговоров. — Он погладил мою руку — ласково, но небрежно.

— Мне удалось уговорить их выделить ваше дело, решать его самостоятельно, а не вместе с делом мистрисс Дункан. Это может нам помочь. Мне кажется, что первоначально не было намерения арестовывать вас и вы были схвачены только потому, что находились вместе с ней… то есть с мистрисс Дункан. Однако, — продолжал он быстро, — вам угрожает опасность, и я не стану скрывать это от вас. В настоящее время настроение в деревне складывается не в вашу пользу. Что заставило вас взять на руки этого ребенка? — спросил он с несвойственной ему горячностью.

Я открыла рот, чтобы ответить, но он нетерпеливо отмахнулся от собственного вопроса.

— Ладно, теперь это уже не имеет значения. Мы должны попробовать сыграть на том, что вы англичанка и отсюда ваше неведение, именно на него надо упирать, а не на то, что вы чужестранка. Надо тянуть как только можно. Время работает на нас. Худшие из этих судов происходят в атмосфере истерии, когда весомость доказательств приносится в жертву жажде крови.

Жажда крови. Это полностью определяло те эмоции, которые написаны были на обращенных ко мне лицах людей в толпе. Там и сям я замечала выражения сочувствия и сомнения, но мало кто решился бы противопоставить себя толпе, а в Крэйнсмуире явно ощущалась нехватка подобных характеров, даже, скорее, полное их отсутствие. Впрочем, нет, поправила я себя. Один есть — сухой маленький юрист из Эдинбурга, крепкий, как старый башмак, на который он был так похож.

— Чем дольше мы будем тянуть, — продолжал констатировать мистер Гоуэн, — тем меньше возможность поспешных действий. Итак, — заключил он, положив руки на колени, — завтра ваше дело — молчать. Говорить буду я, и дай Бог, чтобы это принесло победу.

— Звучит достаточно логично, — сказала я со слабой улыбкой.

Из-за двери в переднюю часть гостиницы донеслись громкие голоса; я взглянула в ту сторону, и мистер Гоуэн, перехватив мой взгляд, кивнул.

— Да, я очень скоро оставлю вас, но я договорился, что ночь вы проведете здесь.

Он окинул помещение критическим взглядом. Небольшая пристройка к гостинице — ее использовали для хранения ненужного хлама и каких-то запасов. Была она холодная и темная, но все же здесь было намного лучше, чем в яме для воров.

Дверь в пристройку отворилась, и в ней появился силуэт хозяина гостиницы, который всматривался в темноту поверх бледного пламени свечи. Мистер Гоуэн поднялся уходить, но я взяла его за рукав. Я должна была узнать одну вещь.

— Мистер Гоуэн, это Колам послал вас помочь мне? Он помедлил с ответом, но в пределах границ своей профессии он был безукоризненно честным человеком.

— Нет, — сказал он прямо, и по его увядшему лицу скользнуло некое смущение. — Я пришел… по своей воле.

Он надел шляпу и исчез в свете и суете гостиницы, бросив на прощание: «Доброй ночи».

В моем убежище кое-что было приготовлено для меня: принесли кувшинчик вина и кусок хлеба — на сей раз чистого — и поместили все это на большой бочке, возле которой прямо на земле лежало свернутое одеяло.

Я завернулась в это старое одеяло и присела на один из маленьких бочонков, чтобы поесть; сидела, пережевывала скудную пищу и размышляла.

Итак, Колам не посылал юриста. Знал ли он, однако, что мистер Гоуэн собирается быть на суде? Вероятно, Колам запретил всем обитателям замка спускаться в деревню: любого из них могли схватить во время охоты на ведьм. Волны страха и истерии, затопившие деревню, были реально ощутимы, я просто чувствовала, как они бьются о стены моего непрочного убежища.

Шум из расположенной неподалеку пивной отвлек меня от моих размышлений. Возможно, там находится страж при обреченном на смерть плюс еще кто-то. Но на грани гибели даже один лишний час стоит благодарности. Я завернулась в одеяло, накинула его себе на голову, чтобы заглушить шум из гостиницы, и постаралась изо всех сил не испытывать ничего, кроме благодарности.

После тяжелой, совершенно без отдыха ночи меня подняли вскоре после рассвета и отвели обратно на площадь, хотя судьи не появлялись еще целый час.

Худой и толстый, оба только что от сытного завтрака, сразу принялись за работу. Джефф обратился к Джону Макри, занимавшему свое прежнее место позади обвиняемых:

— Мы сочли невозможным для себя определить вину только лишь на основании свидетельских показаний.

Взрыв негодования вновь собравшейся толпы, у которой были свои способы определения вины. Матт, однако, мигом утихомирил негодующих: его пронзительный взгляд подействовал на завывающих молодых батраков в первых рядах толпы, словно ушат ледяной воды на тявкающих псов. Порядок был восстановлен, и Матт обратил костлявую физиономию к стражнику.

— Пожалуйста, отведите заключенных на берег озера.

Радостные возгласы одобрения, раздавшиеся в этот раз, пробудили во мне самые худшие подозрения. Джон Макри взял меня одной рукой, а Джейли — другой и повел нас, но у него при этом нашлось много помощников. У какого-то идиота оказался в руках барабан, и он выбивал на нем бешеную дробь. Меня злобно дергали за платье, щипали и толкали. Толпа запела под стук барабана, я не понимала, что такое они поют, из-за множества беспорядочных выкриков, которые я и вовсе не хотела понимать.

Процессия спустилась по лугу на берег озера, где маленькая деревянная пристань нависла над водой. Нас препроводили на самый ее край; на пристани находились и оба судьи, по одному на каждом конце. Джефф обратился к толпе, оставшейся ждать на берегу:

— Принесите веревки!

Начались общие переговоры и переглядывания, пока кто-то не прибежал с мотком тонкой веревки. Макри взял веревку и неуверенно двинулся ко мне. Взгляд, брошенный на судей, однако, укрепил его решимость.

— Будьте так добры, снимите обувь, мадам, — распорядился он.

— Какого дья… то есть зачем? — спросила я, скрестив руки.

Он заморгал, явно не подготовленный к сопротивлению, но один из судей предвосхитил его ответ:

— Это предварительная процедура для суда водой. Большой палец правой руки привязывают пеньковой веревкой к большому пальцу левой ноги женщины, подозреваемой в колдовстве. Точно таким же образом большой палец левой руки привязывают к большому пальцу правой ноги. А затем… — Тут он бросил красноречивый взгляд на воды озера.

Два рыбака стояли босиком в прибрежной грязи, штаны закатаны выше колен и подвязаны бечевкой. Один из них, нагло ухмыляясь, поднял небольшой камешек и пустил его по серо-стальной поверхности озера. Камешек подпрыгнул один раз и утонул.

— Попав в воду, — нудным голосом бубнил малорослый судья, — виновная в колдовстве будет плыть, ибо чистая вода не приемлет нечистое существо. Невинная женщина утонет.

— Стало быть, передо мной выбор: либо меня осудят как ведьму, либо оправдают, но утопят? — с негодованием спросила я. — Нет, благодарю вас!

Я как можно крепче обхватила ладонями локти, чтобы унять дрожь, которая, кажется, становилась перманентным состоянием моей плоти.

Низенький судья надулся, словно разгневанная жаба.

— Не обращайся к суду без должного уважения, женщина. Ты смеешь отказываться от предписанного законом испытания?

— Смею ли я отказываться от того, чтобы меня утопили? Само собой разумеется, что я отказываюсь!

Я слишком поздно заметила, что Джейли неистово качает головой, светлые волосы вихрем метались по лицу.

Судья, повернулся к Макри:

— Обнажите ее и бичуйте.

Потрясенная этими словами, я услыхала общий вздох. Ужаса? Нет, предвкушения удовольствия. И тут я поняла, что такое настоящая ненависть. Не их. Моя.

Они даже не повели меня обратно на деревенскую площадь. Теперь я была обречена, терять мне было нечего, и я сопротивлялась яростно. Грубые руки тянули меня вперед, хватали за одежду.

— Руки прочь, вонючая деревенщина! — взревела я и пнула какого-то мужика в самое чувствительное место.

Он скрючился со стоном, но его сложенное пополам туловище исчезло в кипящем водовороте орущих, плюющихся, злобных рож. В меня вцепились мертвой хваткой и толкали куда-то вперед, волоком волокли через тех, кто в толчее свалился на землю, пробивали моим телом дорогу сквозь тесно сбившуюся толпу.

Кто-то ударил меня под ложечку, и я задохнулась. Лиф мой и блуза к этому времени были сильно изорваны, так что не составило труда сорвать с меня оставшиеся лохмотья. Я никогда не отличалась преувеличенной стыдливостью, но, оказавшись полуголой перед глумливой толпой, ощущая прикосновение потных лап к обнаженной груди, я преисполнилась такой ненавистью и таким унижением, каких и вообразить себе прежде не могла.

Джон Макри связал мне руки впереди, захлестнув веревку петлей вокруг запястий, оставив свободный конец длиной в несколько футов. Проделывая все это, он выглядел пристыженным, но глаз на меня не поднимал, и было ясно, что ожидать от него помощи и снисходительности нечего: он находился во власти той же толпы, что и я.

Джейли была тут же, и с ней, конечно, обращались подобным образом. Я заметила, как взметнулись на ветру ее платиновые волосы. Руки мои поднялись над головой, когда конец веревки перекинули через сук большого дуба и подтянули его. Я скрежетала зубами, дав волю своей ярости: только так я могла бороться со страхом. Толпа замерла в ожидании; изредка раздавались возбужденные возгласы и выкрики.

— Задай ей, Джон! — проорал кто-то. — Принимайся за дело!

Джон Макри, чувствительный к чисто театральной стороне своего занятия, поднял плеть на уровень пояса и окинул взглядом толпу. Потом подошел ко мне и осторожным движением повернул меня лицом к стволу дерева, так что я почти касалась грубой коры. Отступил шага на два, размахнулся — и опустил плеть.

Потрясение оказалось сильнее боли. Только после нескольких ударов я поняла, что стражник по мере возможности старался щадить меня. Один или два удара были настолько сильными, что содрали кожу; эти места очень жгло.

Я крепко зажмурилась и прижалась щекой к дереву, стараясь всем напряжением сил отвлечься от происходящего — быть где-то еще… И вдруг я услышала нечто, немедленно вернувшее меня в реальность.

— Клэр!

Веревка, которой были обмотаны мои запястья, имела достаточную слабину, чтобы я могла повернуться лицом к толпе. Мой неожиданный рывок привел к тому, что стражник полоснул плетью по воздуху, потерял равновесие и ударился головой о сук. Это произвело сильное воздействие на толпу, которая разразилась руганью и насмешками по адресу Джона.

Волосы упали мне на глаза и прилипли к лицу, мокрому от пота и слез. Я замотала головой, и в конце концов, хоть и глядя искоса, глаза мои подтвердили то, что услыхали уши.

Джейми пробивал себе дорогу сквозь плотно сбитую толпу, безудержно используя преимущество своего роста и силы.

Я почувствовала себя как генерал Макалиф в Бастони при виде третьей армии Паттона. Несмотря на страшную опасность, угрожавшую Джейли, мне и самому Джейми, я никогда не была еще так счастлива при виде кого-либо.

— Это муж ведьмы! Это ее муж! Вонючий Фрэзер! Преступник! — Эти и им подобные возгласы раздавались в толпе вместе с проклятиями и оскорблениями, относившимися ко мне и Джейли. — Хватайте его тоже! Сжечь их! Сжечь их всех!

Массовая истерия, на время ослабленная происшествием со стражником, вспыхнула с новой силой.

Помощники стражника кинулись к Джейми, стараясь удержать его, и он вынужден был остановиться. На каждой руке у него повисло по человеку, но он все же тянулся одной рукой к поясу. Полагая, видимо, что он тянется за ножом, один из стражей закона сильно ударил его в живот.

Джейми слегка пригнулся, потом выпрямился и въехал локтем в нос тому, кто его ударил. Временно освободив одну конечность, он не обращал внимания на то, что в другую вцепился второй противник. Джейми сунул руку в спорран, потом поднял ее и что-то бросил, но, прежде чем это что-то взлетело в воздух, до меня донесся крик:

— Клэр! Стой неподвижно!

Не слишком у меня много возможностей двигаться, успела в изумлении подумать я. Темный предмет летел прямо мне в лицо, и я чуть было не попятилась, но вовремя остановилась. Предмет ударился о мою голову — и темные бусины четок упали мне на плечи, аккуратно обмотавшись вокруг шеи, словно болас. Впрочем, не совсем аккуратно: нитка зацепилась за правое ухо. Глаза у меня заслезились от резкого удара, я встряхнула головой, и четки легли на место, а распятие повисло между обнаженными грудями.

На лицах тех, кто стоял в первом ряду, выразилось испуганное удивление. Их внезапное молчание подействовало на остальных, и возбужденный рев прекратился. Голос Джейми, обычно мягкий даже в гневе, зазвенел в тишине, на этот раз в нем мягкости не осталось и следа:

— Разрежьте веревку!

Помощники стражника уже слиняли, и толпа расступилась перед Джейми, когда он двинулся вперед. Макри, разинув рот, глядел, как он приближается.

— Я сказал, разрежь веревку! Ну!

Стражник, выведенный из оцепенения надвигающимся на него апокалиптическим видением огненно-волосой смерти, задвигался и поспешно извлек свой кинжал. Перерезанная веревка, дернувшись, упала, и руки мои повисли, словно две палки, и заныли от боли. Я пошатнулась и упала бы, но крепкая и такая знакомая рука подхватила меня под локоть и помогла выпрямиться. Я прижалась лицом к груди Джейми, и теперь мне ничего не было страшно.

Должно быть, я на несколько мгновений потеряла сознание или так мне показалось от переполнившего меня чувства вызволения. Когда я опомнилась, Джейми держал меня, обняв за талию, а его плед был наброшен мне на плечи, укрывая от таращившихся глаз жителей деревни. Кругом по-прежнему гудели голоса, но в них уже не слышалось буйной и радостной жажды крови.

Голос Матта — а может, то был Джефф? — прорезался сквозь общий гул:

— Кто вы такой? Как вы посмели вмешаться в расследование суда?

Я скорее почувствовала, чем увидела, как толпа подалась вперед.

Джейми был большой и сильный, он был вооружен, но тем не менее он был один. Я теснее прильнула к нему, он прижал меня крепче правой рукой, но левая скользнула к ножнам на бедре. Серебристо-голубоватое лезвие со зловещим присвистом наполовину показалось из ножен, и передняя линия толпы замерла.

Однако судьи были сделаны из более стойкого материала. Выглянув из своего укрытия, я увидела, что Джефф уставился на Джейми. Матт казался скорее ошеломленным, нежели возмущенным.

— Вы осмеливаетесь восставать против Божьего суда? — провещал во гневе толстый маленький судья.

Джейми выхватил палаш полностью из ножен и воткнул его в землю, так что рукоятка задрожала от силы удара.

— Я восстал на защиту этой женщины и на защиту правды, — ответил Джейми. — Если кто-либо здесь выступает против них обеих, пусть ответит мне, а потом уже Богу.

Судья заморгал, словно бы не в состоянии поверить в возможность подобного поведения, затем снова перешел в нападение:

— Вы не имеете права нарушать работу этого суда, сэр! Я требую, чтобы вы немедленно отпустили обвиняемую. А ваш поступок будет рассмотрен немедленно.

Джейми смотрел на судей с величайшим спокойствием. Я слышала тяжелое биение его сердца, но его руки были тверды, словно камень, одна оставалась на рукоятке палаша, вторая — на кинжале у пояса.

— Что касается этого, сэр, то я принес обет у алтаря Господа защищать эту женщину. И если вы утверждаете, что ваша власть превыше власти Всемогущего Бога, то я должен сообщить вам, что не разделяю подобное мнение.

Последовавшее за его словами молчание было прервано негромким смешком, который эхом повторился там и сям в толпе. Если симпатии собравшихся и не перешли, на нашу сторону, то все же та сила, которая несла нас к гибели, была сломлена.

Джейми взял меня за плечо и повернул. Было невыносимо тяжело повернуться лицом к толпе, но я знала, что должна это сделать. Я подняла голову как можно выше и видела теперь не лица людей, а то, что находилось далеко за ними, — маленькую лодку на самой середине озера. И я смотрела на нее, пока у меня не заслезились глаза.

Джейми, придерживая плед, в который я была закутана, приспустил его так, чтобы открылись мои плечи и шея. Он взялся за темные четки и подвигал их из стороны в сторону.

— Янтарь обжигает кожу ведьмы, не так ли? — обратился он к судьям. — И, как мне думается, еще сильнее обжигает ее крест Господа Нашего. Но смотрите. — Он поддел пальцем четки и приподнял распятие. Кожа моя была совершенно белой, без отметин, если не считать той грязи, которая попала на нее в тюремной норе. Толпа отозвалась общим вздохом и невнятным ропотом.

Смелость, холодное присутствие духа и врожденное умение произвести эффект. Колам Макензи по-своему не зря опасался честолюбивых притязаний Джейми. Боялся он, разумеется, и того, что я могу разоблачить происхождение Хэмиша, и его поступок со мной был вполне объясним в этом свете. Объясним, но непростителен.

Настроение толпы колебалось то в одну, то в другую сторону. Жажда крови, которая владела ею раньше, теперь вроде бы улетучилась, но она могла и вернуться новой, еще более высокой волной и сокрушить нас. Матт и Джефф переглядывались в нерешительности; застигнутые врасплох неожиданным поворотом событий, они явно потеряли контроль над ситуацией.

И Джейлис Дункан воспользовалась замешательством. Не знаю, был ли какой-то обнадеживающий смысл в этом для нее самой. Во всяком случае, она вызывающе перекинула через плечо свои сияющие волосы и ринулась в прорыв очертя голову.

— Эта женщина — не колдунья, — заявила она напрямик. — А я колдунья.

Представление, которое устроил Джейми, померкло по сравнению с этим выпадом. В реве толпы потонули голоса судей, вопросы и восклицания.

Нельзя было найти объяснение тому, что она думала и чувствовала — не более, чем всегда. Ее высокий белый лоб был чист, большие зеленые глаза горели своего рода весельем. Она стояла, выпрямившись, в своем изорванном платье, перемазанная грязью, и смотрела на своих обвинителей сверху вниз. Едва суета немного улеглась, она заговорила, не снизойдя до того, чтобы возвысить голос, но заставив всех прислушаться к себе:

— Я, Джейлис Дункан, признаю, что я ведьма и возлюбленная Сатаны…

Это признание вызвало новую бурю выкриков, и она с полнейшим терпением дожидалась, пока наступит тишина.

— Я признаю, что, повинуясь своему господину, я умертвила своего мужа Артура Дункана посредством колдовства. — При этих словах она искоса взглянула на меня и, поймав мой взгляд, еле заметно улыбнулась. Ее глаза остановились на женщине в желтой шали, но не смягчились. — По злому умыслу я произнесла заклинание над ребенком-оборотнем, и он умер, а похищенное человеческое дитя осталось у эльфов. — Она повернулась и указала на меня. — Я воспользовалась неведением Клэр Фрэзер в своих целях. Но она не принимала участия в моих делах и не разбиралась в них, и она не служит моему хозяину и господину.

Толпа снова загудела, люди толкались, чтобы лучше видеть, и старались подойти поближе. Она протянула вперед обе руки ладонями вперед.

— Остановитесь! — Ясный голос прозвучал резко, как удар бича, и имел такое же действие. Она откинула голову к небесам и застыла, будто бы прислушиваясь. — Слушайте! — произнесла она. — Слушайте ветер его явления. Берегись, народ Крэйнсмуира! Мой Господин прилетает на крыльях ветра!

Она опустила голову и издала высокий, нечеловеческой силы вопль торжества. Огромные зеленые глаза застыли, словно в трансе.

А ветер поднимался. Я видела, как клубятся штормовые облака на противоположном берегу озера. Люди оглядывались в тревоге; кое-кто предпочел из передних рядов ретироваться назад.

Джейли начала кружиться, волосы ее развевались на ветру, одна рука грациозно поднята вверх, как у тех, кто танцует вокруг майского шеста. Я наблюдала за ней в оцепенении.

Она все кружилась, и волосы скрывали ее лицо. Но вот при очередном повороте она резким движением головы отбросила в сторону светлую гриву, и я увидела ее лицо, обращенное ко мне. Маска одержимости мгновенно исчезла, и губы произнесли одно-единственное слово. В ту же секунду Джейли снова повернулась к толпе и закричала тем же нечеловеческим криком.

Слово, произнесенное ею, было: «Бегите!»

Внезапно она перестала кружиться и с выражением безумного торжества ухватилась обеими руками за остатки лифа своего платья и разорвала его так, что всей толпе сделалась явной тайна, которую я узнала, сидя рядом с Джейли в холодной грязи узилища для воров. Тайна, которую узнал Артур Дункан за час до своей смерти, — она и послужила причиной этой смерти. Лохмотья обвисли, обнажив округлившийся живот женщины, беременной не меньше шести месяцев.

Я все еще стояла, будто каменная, и смотрела. Но Джейми не терял времени. Схватив меня одной рукой, а свой палаш — другой, он ринулся в толпу, отталкивая людей локтями, коленями и рукояткой палаша и пробивая себе дорогу к озеру. Он испустил сквозь зубы пронзительный свист.

Завороженные сценой под дубом, люди не сразу сообразили, что происходит. Когда кое-кто из них, спохватившись, поднял крик и попытался нас удержать, послышался топот конских копыт по засохшей твердой грязи на берегу.

Донас по-прежнему не слишком жаловал людей и был полон желания показать это на деле. Он хватил зубами первую же руку, потянувшуюся к его поводьям, и обладатель руки отскочил, вопя и разбрызгивая кровь. Жеребец поднялся на дыбы, пронзительно заржал и забил передними копытами, рассекая воздух, после чего немногие храбрецы, намеревавшиеся его остановить, вдруг утратили к этому всякий интерес.

Джейми перекинул меня через седло, словно куль с мукой, и одним прыжком взлетел на спину коню. Расчищая дорогу мощными взмахами палаша, он направил Донаса прямо в гущу толпы. Люди отступали в страхе перед конскими зубами и копытами и перед взмахами стали, а мы набирали скорость, оставляя озеро, деревню и Леох позади. Дыхание вылетало у меня из груди толчками, я все пыталась заговорить с Джейми, докричаться до него.

Я, разумеется, отнюдь не была на этот раз потрясена беременностью Джейли. Было нечто другое, отчего меня пробрало холодом до мозга костей. Когда Джейли кружилась, раскинув белые руки, я увидела то, что должна была заметить и она, когда с меня сорвали одежду: метку на одной руке, такую же, как у меня. Здесь, в этом времени, то был признак чар и волшебства. Маленькое, скромное пятнышко от прививки оспы.

Дождь падал на воду, охлаждая мое распухшее лицо и натертые веревкой запястья. Я зачерпнула ладонью воды из ручья и медленными глотками выпила ее, с благодарностью чувствуя, как холодная жидкость смачивает пересохшую гортань.

Джейми куда-то исчез на несколько минут. Вернулся он с полной горстью темно-зеленых округлых листьев и при этом что-то жевал. Потом он выплюнул комок пережеванной зелени на ладонь, отправил новую партию листьев в рот и повернул меня спиной к себе. Налепил пережеванные листья осторожно мне на спину, и жжение сразу же уменьшилось.

— Что это такое? — спросила я, всячески стараясь овладеть собой — я еще дрожала и всхлипывала, но безудержный поток слез начал ослабевать.

— Водяной кресс, — ответил Джейми приглушенным голосом — он продолжал пережевывать листья. — Не только ты знаешь кое-что о лечении травами, Саксоночка.

— А какой он на вкус? — глотая слезы, снова спросила я.

— Весьма противный, — лаконично сообщил он, приложив к моей спине еще одну порцию жвачки и накрывая мне плечи пледом. — Они не… — начал он и запнулся. — Я хочу сказать, что рубцы неглубокие, и я думаю, у тебя не останется отметин.

Говорил он с нарочитой грубоватостью, но прикасался ко мне так ласково, что у меня это вызвало новый поток слез.

— Извини, — забормотала я, уткнувшись носом в конец пледа, — я просто не могу понять, что это со мной. Не знаю, почему я все время плачу.

Джейми пожал плечами.

— Не думаю, чтобы до сих пор кто-то старался намеренно причинить тебе боль, Саксоночка, — сказал он. — И это потрясло тебя не меньше, чем боль. — Он помолчал и поправил конец пледа. — Я испытал примерно то же самое, — продолжал он буднично. — Меня тошнило, потом я плакал, когда мне промывали рубцы, а потом меня начало трясти.

Он вытер мне пледом лицо и приподнял за подбородок.

— А когда я перестал дрожать, Саксоночка, — негромко продолжал он, — я возблагодарил Бога за боль, ведь она означала, что я жив. Когда ты дойдешь до такого состояния, милая, скажи мне об этом, потому что мне надо кое о чем с тобой поговорить.

Он встал и спустился к ручью, чтобы выстирать испачканный кровью платок.

— Что заставило тебя возвратиться? — спросила я, когда он снова подошел ко мне.

Слезы мои унялись, но я еще дрожала и куталась поплотнее в плед.

— Это все Алек Макмагон, — улыбаясь, ответил он. — Я попросил его присматривать за тобой, пока буду в отъезде. Когда деревенские схватили тебя и мистрисс Дункан, Алек скакал всю ночь и весь следующий день, разыскивая меня. А потом я и сам несся как дьявол, только бы успеть. Бог мой, какой же это великолепный конь! — Он с одобрением поглядел на Донаса, который был привязан к дереву на самом верху спуска к ручью; влажная шерсть коня отливала медью. — Надо бы его увести отсюда, — раздумчиво произнес Джейми. — Вряд ли кто-то будет нас преследовать, но все-таки Крэйнсмуир недалеко. Ты можешь идти?

Я не без труда последовала за ним по крутому склону, мелкие камешки катились из-под ног, папоротник и колючая ежевика цеплялись за подол. Поблизости от вершины склона росли молодые ольховые деревья; они стояли так тесно одно к другому, что их нижние ветви смыкались, образуя зеленую крышу над зарослями папоротника под ними. Джейми приподнял ветки так, чтобы я могла пролезть в узкий промежуток, потом старательно расправил примятые папоротники у входа. Отступил и окинул убежище критическим взглядом. Удовлетворенно кивнул.

— Все отлично. Никто тебя здесь не найдет. — Он собрался уходить, но тотчас вернулся. — Постарайся уснуть, если можешь, и не беспокойся, если я не очень скоро вернусь. У нас нет с собой еды, а я не хочу привлекать внимание, останавливаясь на ферме. Придется поохотиться. Натяни тартан на голову и посмотри, чтобы он закрывал твою юбку: белое видно издалека.

Еда казалась чем-то несущественным; я считала, что больше никогда не захочу есть. Сон — другое дело. Спина и руки у меня еще ныли, болели и совсем свежие ссадины от веревок на запястьях, и вообще все тело у меня болело, однако, измученная страхом, болью и общим истощением, я уснула почти мгновенно, и острый запах папоротников поднимался вокруг меня, как фимиам.

Я проснулась оттого, что меня схватили за ногу. Испуганная, я села и выпрямилась, наткнувшись на пружинистые ветки над головой. Листья и тоненькие прутики посыпались на меня дождем, и я нелепо замахала руками, стряхивая мусор с волос. Исцарапанная, взъерошенная и обеспокоенная, выбралась я из своего убежища и обнаружила Джейми, который сидел неподалеку на корточках и весело наблюдал за моим появлением. Время близилось к закату, солнце освещало верхнюю часть обрыва, но расщелина, по дну которой бежал ручей, была уже в тени. Запах жареного мяса поднимался от небольшого костра, разведенного среди камней у ручья, — два кролика поджаривались на импровизированных вертелах из очищенных от коры веток.

Джейми подал мне руку — помочь спуститься по склону. Я гордо отказалась и сошла сама, споткнувшись только раз, когда наступила на свисающий конец пледа. Отвращение к пище исчезло, и я жадно набросилась на мясо.

— После ужина мы поднимемся в лес, Саксоночка, — сказал Джейми, отламывая кроличью ногу. — Не хотелось бы ночевать у ручья, из-за шума воды не услышишь, если кто подойдет.

За едой мы почти не разговаривали. Ужас минувшего утра, мысли о том, чту мы оставили позади, угнетали нас обоих. А у меня была и еще одна причина для глубокой печали. Я не только утратила возможность узнать побольше о том, как и почему я оказалась здесь, но потеряла друга. Единственного. Нередко я сомневалась в мотивах поступков Джейли, но никакого сомнения не могло быть в том, что утром она спасла мне жизнь. Зная, что приговорена, Джейли сделала все от нее зависящее, чтобы дать мне возможность бежать… Огонь костра, почти невидимый при дневном свете, делался все ярче с наступлением сумерек. Я смотрела на языки пламени, на поджаристое мясо и коричневатые косточки кроликов на вертелах. Капля крови из сломанной косточки капнула в огонь и, зашипев, испарилась. Мясо застряло у меня в горле. Я поспешно бросила недоеденный кусок и отвернулась: меня тошнило.

По-прежнему неразговорчивые, мы покинули берег ручья и нашли удобное местечко у края прогалины в лесу. Плавные волны холмов окружали нас, но Джейми выбрал место повыше, откуда видна была дорога из деревни. Сумерки ненадолго усилили все краски пейзажа, и кругом засверкали драгоценные камни; мерцающий изумруд в ложбинах, чудесно затуманенный аметист в зарослях вереска и пылающий рубин на усыпанных красными ягодами деревьях рябины на вершине холма. Ягоды рябины — средство против колдовства. Вдали еще виднелись очертания Леоха у подножия Бен Адена, но они все больше расплывались по мере того, как сгущался сумрак.

Джейми развел костер в укрытии и уселся возле огня. Дождь превратился в мельчайшую изморось, и капли влаги, повисшие у меня на ресницах, сияли радугой, когда я смотрела на пламя.

Джейми долго сидел, уставившись в костер. Наконец он повернулся ко мне, обхватив руками колени.

— Я говорил тебе раньше, что не стану спрашивать тебя о том, чего ты не захочешь мне сказать. Я не спрашиваю и теперь, но я должен знать — ради безопасности твоей и моей. — Он немного помолчал. — Клэр, если ты не была со мной честной до сих пор, будь хотя бы сейчас, потому что я должен знать правду. Клэр, ты колдунья?

Я широко раскрыла глаза.

— Колдунья? И ты… ты всерьез спрашиваешь об этом?

Мне казалось, он шутит. Но он не шутил. Крепко взяв меня за плечи, он пристально смотрел мне в глаза, словно надеясь таким образом вынудить меня к ответу.

— Я должен спросить, Клэр! И ты должна мне ответить!

— А если это так? — выговорила я пересохшими губами. — Если бы ты считал меня колдуньей? Стал бы ты бороться за меня?

— Я пошел бы за тобой на костер! — произнес он с неистовой силой. — А потом и в ад, если бы пришлось. Но во имя милосердия к нам обоим Господа Иисуса, скажи мне правду!

Сила напряжения одолела меня. Я вырвалась из рук Джейми и бросилась бежать через полянку — недалеко, к первым деревьям, Оставаться на открытом месте я почему-то больше не могла. Я наткнулась на дерево и, обхватив его, вцепилась пальцами в кору, прижалась к стволу лицом и разразилась громким истерическим смехом.

Лицо Джейми, белое и потрясенное, появилось по другую сторону ствола. Смутно, однако все же осознав, что мое поведение выглядит по меньшей мере безумным, я сделала невероятное усилие и овладела собой. Задыхаясь, посмотрела на Джейми.

— Да, — сказала я, все еще одолеваемая приступами рвущегося наружу смеха. — Да, я колдунья. Ведьма. Тебе я и должна ею казаться. Я не болела черной оспой, но могу пройти по комнате, полной умирающих, и не заражусь. Могу ухаживать за такими больными, дышать одним воздухом с ними, дотрагиваться до них и не заболею. Я не заражусь холерой, столбняком, дифтеритом. Ты должен считать это волшебством, потому что никогда не слышал о прививках и можешь объяснить это лишь одним способом. То, что мне известно… — Здесь я немного отступила назад и остановилась, стараясь успокоиться. — Я знаю о Джонатане Рэндолле, потому что мне о нем рассказали. Мне известно, когда он родился и когда умрет. Я знаю, чем он занимался и чем еще будет заниматься. Я знаю о Сандрингэме, потому что… Фрэнк рассказывал мне. Он знал и о Рэндолле, потому что… он… о Боже!

Я почувствовала, что вот-вот упаду в обморок, и закрыла глаза, чтобы не видеть, как кружатся звезды у меня над головой.

— И Колам… он считает меня ведьмой, потому что я знаю, что Хэмиш не его сын. Я знаю, что у него не может быть детей. Но он решил, будто мне известно, кто отец Хэмиша. Я вначале думала, что это ты, но потом поняла, что такого не могло быть, и я… — Я говорила все быстрей и быстрей, пытаясь унять головокружение самим звуком своего голоса. — Все, что я рассказывала тебе о себе, было правдой, — продолжала я, яростно кивая головой, словно уверяя в этом самое себя. — Все! У меня нет своего народа, нет истории, потому что и меня еще нет на свете. Знаешь, когда я родилась? — спросила я, подняв глаза. Я знала, что волосы у меня в полном беспорядке, а взгляд дикий, но мне было все равно. — Двадцатого октября в год от Рождества Господа нашего тысяча девятьсот восемнадцатый. Ты слышишь? — обратилась я к нему, потому что он, не двигаясь, глядел на меня так, будто слова мои до него не доходили. — Я сказала: тысяча девятьсот восемнадцатый! Через двести с лишним лет! Ты слышишь?

Я уже кричала, и Джейми медленно кивнул.

— Я слышу, — ответил он тихо.

— Да, ты слышишь! — все так же бурно продолжала я. — И считаешь меня помешанной, верно? Ну признай, что именно это ты думаешь! Не можешь думать иначе, только так ты в состоянии объяснить себе… Ты не можешь поверить мне, ты не осмеливаешься… О Джейми…

Я чувствовала, как гримаса боли исказила мое лицо. Мне так долго пришлось скрывать правду, я понимала, что никому нельзя открыться, но вот теперь осознала, что могу открыться Джейми, моему любимому мужу, единственному человеку, которому я доверяла… и он мне не поверит, не может поверить.

— Там были каменные столбы — на заколдованном месте. Столбы Мерлина. Я прошла через них. — Я говорила, задыхаясь и всхлипывая и все менее связно. — Давным-давно, а на самом деле двести лет. Так всегда бывает в сказках… двести лет. Но в сказках люди всегда возвращаются, а я не могла вернуться.

Меня шатало, я оглянулась, ища опоры. Села на камень, опустила плечи и положила голову на руки. Долгое молчание наступило в лесу, такое долгое, что птицы осмелели и, перекликаясь одна с другой тоненьким писком, принялись носиться над поляной за последними насекомыми лета.

Наконец я решилась поднять голову. Может, Джейми попросту ушел, ошеломленный моими признаниями? Но он был тут и все так же сидел, обхватив руками колени, голова задумчиво опущена. При свете костра волосы у него на руках сияли, словно медная проволока, но при этом встали дыбом, как шерсть на собаке. Он испугался меня.

— Джейми, — произнесла я, и сердце мое разрывалось от чувства полного одиночества. — О Джейми…

Я снова опустила голову и сжалась в комок, вся сосредоточившись на внутренней боли. Ничего не происходило, слезы душили меня.

Руки Джейми легли мне на плечи и отвели их назад, так что я увидела его лицо. Сквозь пелену слез я разглядела выражение, какое было у него во время сражения: напряжение покинуло его, сменившись спокойной уверенностью.

— Я верю тебе, — сказал он твердо. — Я не совсем понимаю — пока, — но я верю. Клэр, я верю тебе! Выслушай меня! Между нами правда, между тобой и мной, и я буду верить тебе. — Он легонько встряхнул меня. — Не важно, что это такое. Но ты мне рассказала. Пока этого довольно. Успокойся, mo duinne. Положи сюда голову и отдохни. Остальное ты расскажешь мне потом. И я поверю тебе.

Я все еще всхлипывала, не в состоянии уяснить себе его слова. Сопротивлялась, вырывалась, но он обхватил меня и крепко прижал к себе, накрыв мне голову краем своего пледа и повторяя снова и снова: «Я тебе верю».

Наконец, в полном изнеможении, я успокоилась настолько, чтобы взглянуть на него и сказать:

— Но ты не можешь поверить мне.

Он улыбнулся. Губы у него дрожали, но он улыбался.

— Не стоит, Саксоночка, заявлять мне, чего я не могу. — Он помолчал и спросил с любопытством: — Сколько же тебе лет? Мне не приходило в голову узнать у тебя раньше.

Вопрос казался настолько абсурдным, что мне понадобилась минута на размышление.

— Двадцать семь… возможно, двадцать восемь.

Ответ, кажется, немного смутил его. Женщина двадцати восьми лет, по меркам их времени, приближалась к среднему возрасту.

— О, — произнес он и глубоко вздохнул, — Я-то считал, что ты в моем возрасте… или моложе.

Некоторое время он сидел неподвижно, потом наклонился ко мне со слабой улыбкой:

— С днем рождения, Саксоночка. Меня эти слова очень удивили.

— Что? — спросила я с достаточно глупым видом.

— Я сказал, что поздравляю тебя с днем рождения. Сегодня двадцатое октября.

— Правда? Я потеряла счет дням…

Я снова начала дрожать от холода, волнения, от потери сил, затраченных на мою пламенную тираду. Джейми притянул меня поближе, легкими движениями больших ладоней гладил меня по голове, убаюкивая у себя на груди. Я опять заплакала, но то были слезы облегчения. В состоянии полного душевного переворота мне казалось теперь вполне логичным, что если Джейми, узнав мой настоящий возраст, продолжает желать меня, значит, все обойдется.

Он поднял меня и, осторожно придерживая у плеча, отнес к костру, где лежало на земле седло. Сел и оперся на седло, продолжая держать меня на руках. Заговорил он спустя долгое время:

— Ну, хорошо. Теперь рассказывай.

И я рассказала. Поведала ему все, хоть и запинаясь, но вполне последовательно. Оцепенелая от усталости, я все же была довольна… как кролик, которому удалось обмануть лису и найти пусть временное, но все же укрытие под каким-нибудь бревном. Хоть и не слишком надежное убежище, но какая-никакая передышка. Рассказала я и о Фрэнке.

— Фрэнк, — тихонько выговорил он. — Стало быть, он не умер.

— Он еще не родился. — Я почувствовала, как во мне вновь поднимается волна истерии, но справилась с ней. — И я тоже.

Он молча погладил и похлопал меня по спине, потом пробормотал некие невразумительные гэльские междометия и вдруг сказал:

— Когда я увез тебя от Рэндолла из Форт-Уильяма, ты пробовала вернуться. К каменным столбам. И… к Фрэнку. Поэтому ты и убежала из рощи.

— Да, — ответила я.

— А я тебя побил за это, — виновато произнес он.

— Ты же не знал. И я не могла тебе сказать. Меня начало и в самом деле клонить в сон.

— Не думаю, что могла, — согласился он, получше укутывая меня в плед. — Поспи, mo duinne. Никто тебя не потревожит. Я с тобой.

Я уткнулась лицом в теплую впадину на его плече, и утомленный мой рассудок погрузился в волны забвения. Я заставила себя подняться на поверхность лишь для того, чтобы спросить:

— Ты и вправду веришь мне, Джейми? Он вздохнул и грустно улыбнулся:

— Да, я тебе верю, Саксоночка. Но было бы куда проще, если бы ты просто оказалась колдуньей.

Спала я как мертвая, но проснулась с чудовищной головной болью и напряжением в каждом мускуле. У Джейми в спорране хранилось в маленьком мешочке несколько горстей овсянки, и он заставил меня принять как лекарство смесь овсяной крупы с холодной водой. Лекарство застревало у меня в глотке, но я его все-таки проглотила.

Джейми был ласков и нежен со мной, но говорил мало. После завтрака он быстро свернул наш маленький лагерь и оседлал Донаса.

Совершенно отупевшая в результате недавних событий, я даже не спросила его, куда мы направляемся. Взгромоздилась на коня позади него, с полным удовольствием уткнулась лицом в широкую спину и от размеренного хода лошади впала в бездумный транс.

Мы спустились с холма возле озера Лох-Мэдох и попали из холодной рассветной измороси под серое покрывало тумана. Дикие утки поднимались беспорядочными стайками из камышей и кружились над болотами, кряканьем своим побуждая взлететь тех, кто еще не пробудился. В отличие от них дисциплинированные клинья гусей строем пролетали над нами с криками тоски и одиночества.

Серый туман рассеялся только к полудню на второй день, и неяркое солнце осветило луга, поросшие там и сям пожелтелым утесником и ракитами. Отъехав на несколько миль от озера, мы свернули на узкую дорогу, которая вела на северо-запад. Путь снова шел на подъем, к невысоким округлым холмам, за которыми виднелись скалистые вершины и утесы. На дороге мы почти никого не встречали, но, заслышав издали топот конских копыт, из предосторожности сворачивали в кусты на обочине.

Лиственные деревья и кустарники сменились сосновым лесом; я с наслаждением вдыхала острый смолистый запах, хотя к сумеркам сделалось очень прохладно. Мы расположились на ночлег поодаль от тропы на небольшой поляне. Устроились в устланном сосновыми иголками небольшом углублении, подстелив одеяло и накрывшись пледом и вторым одеялом; прижались потеснее друг к другу, чтобы согреться, и уснули.

Он разбудил меня в полной темноте и ласкал, овладевая мною, медленно и нежно, не произнося ни слова. Я смотрела на звезды сквозь сетку темных ветвей и снова уснула, ощущая уютную и теплую тяжесть его тела.

Наутро Джейми выглядел более бодрым или, скорее, умиротворенным, словно принял наконец какое-то трудное решение. Совсем сонная, я последовала за ним на тропу, стряхивая с себя сосновые иголки и каких-то крохотных паучков. Узкая тропа за утро превратилась в еле заметную тропку по зарослям овсяницы, кое-где огибавшую особенно острые камни.

Я почти не обращала внимания на то, что меня окружало, лишь радовалась в полудреме тому, что солнце сильнее пригревает, но вдруг перед глазами у меня выросло знакомое нагромождение камней, и я вышла из оцепенения. Я узнала, где мы находимся. И почему.

— Джейми!

Он обернулся на мое восклицание.

— Ты что, не знала?

— Что мы едем именно сюда? Конечно, нет! Мне стало нехорошо. Крэг-на-Дун находился не более чем в миле от нас, я различала его горб сквозь последние клочья утренней дымки.

Я с трудом сглотнула. Почти полгода я стремилась попасть в это место. Но теперь, когда я оказалась здесь, мне хотелось бежать отсюда куда угодно. Каменные столбы на вершине холма нельзя было разглядеть снизу, но мне чудилось, что от них на меня нисходит едва уловимая эманация ужаса.

Еще задолго до вершины тропа сделалась непроходимой для Донаса. Мы спешились и привязали коня к низкорослой сосне, а сами пошли дальше пешком.

Я совсем задохнулась и взмокла от пота, пока мы добрались до гранитного уступа; Джейми не проявлял ни малейших признаков утомления, разве что шея и лицо у него покраснели. Здесь, над соснами, было тихо, только крепкий ветерок пел свои песни в расселинах. Ласточки носились над уступом, внезапно взмывая в потоках воздуха в погоне за насекомыми либо, раскинув узкие крылья, устремляясь вниз, словно пикирующие бомбардировщики.

Джейми взял меня за руку и помог преодолеть последнюю ступеньку к площадке перед расколотым столбом. Он притянул меня поближе к себе и смотрел так, будто бы хотел запечатлеть в памяти мои черты.

— Зачем… — начала было я, задыхаясь, но он не дал мне договорить.

— Это ведь то самое место? — отрывисто сказал он.

— Да. — Я как загипнотизированная уставилась на круг столбов. — Похоже на то.

Джейми ввел меня внутрь круга. Держа за руку, подвел к расколотому столбу.

— Этот? — спросил он.

— Да. — Я отступила. — Осторожнее! Не подходи к нему слишком близко!

С откровенным недоверием он переводил взгляд с меня на камень. Возможно, он был прав. Я вдруг усомнилась в правдивости моей истории.

— Я… я ведь ничего об этом толком не знаю. Возможно… оно… закрылось после случая со мной. Или действует только в определенное время года. Это произошло незадолго до майского праздника костров Белтейна.

Джейми взглянул через плечо на солнце, плоским диском повисшее посреди неба под прикрытием тонкого просвечивающего облака.

— А теперь уж скоро Самхейн, — сказал он. — День всех святых. Подходит или как? — Он невольно вздрогнул, несмотря на шутливый тон. — Когда ты проходила… что ты тогда сделала?

Я попыталась вспомнить. Мне было ужасно холодно, я спрятала руки под мышки.

— Я обошла столбы, искала надписи. Обошла безрезультатно, никаких надписей не было. Потом я подошла близко к расколотому камню и услышала жужжание, словно там были пчелы…

Так оно было и теперь — словно пчелы жужжали. Я отпрянула, как от змеи.

— Оно еще там! — закричала я в полной панике и обхватила руками Джейми, но он твердо отстранил меня, весь побелевший, и снова повернул лицом к камню.

— А потом что?

Стонущий ветер врывался мне в уши, но голос Джейми звучал резче ветра.

— Я дотронулась до камня рукой.

— Сделай это.

Он подтолкнул меня, и так как я не двигалась, схватил меня за запястье и прижал мою ладонь к пятнистой поверхности камня.

Хаос разверзся и вобрал меня в себя.

Но вдруг солнце прекратило свое бешеное вращенье в глубине моих глаз, утихнул пронзительный крик, остался только другой настойчивый звук — голос Джейми, повторяющий мое имя.

Я была слишком слаба, чтобы сесть и открыть глаза, но я слабо шевельнула рукой, чтобы показать ему, что я еще жива.

— Я в порядке, — произнесла я.

— Это правда? Господи, Клэр! — Он прижал меня к груди и держал крепко. — Боже, Клэр, я думал, что ты умерла, честное слово. Ты… ты начала куда-то уходить. У тебя сделалось такое лицо, как будто ты насмерть перепугана. Я… я оттащил тебя от этого камня. Я остановил тебя. Я не должен был этого делать, прости меня, милая.

Глаза мои открылись настолько, что мне было видно его лицо надо мной — потрясенное и испуганное.

— Ничего страшного. — Говорить мне было еще трудно, я чувствовала себя подавленной и растерянной, но сознание прояснялось. Я попробовала улыбнуться, но губы свело судорогой. — По крайней мере… мы знаем… что оно действует.

— О Боже, конечно, действует.

Джейми бросил в сторону камня взгляд, в котором страх смешался с отвращением.

Он оставил меня, чтобы намочить платок в дождевой воде, скопившейся в каменной выбоине. Обтер мне платком лицо, все еще бормоча извинения и уверения. Наконец мне стало лучше, и я села.

— Ты так и не поверил мне до конца? — Толком не очнувшись, я, однако, чувствовала себя реабилитированной. — Но это правда.

— Да, правда. — Джейми сел рядом со мной и несколько минут смотрел на камень.

Я прикрыла влажным платком лицо — дурнота еще не совсем прошла. Джейми вдруг вскочил, подошел к камню и шлепнул по нему рукой. Ничего не произошло, и через минуту он, опустив плечи, вернулся ко мне.

— Может, оно действует только по отношению к женщинам, — неуверенно сказала я. — В легендах всегда говорится о женщинах. Или это я такая.

— Я, во всяком случае, не такой, — ответил он. — Но лучше убедиться.

— Джейми, осторожнее! — крикнула я — совершенно попусту, потому что он зашагал к камню, снова шлепнул его ладонью, прислонился к нему, прошел расщелину в одну сторону, потом в обратную — камень оставался неподвижным тяжелым монолитом, не более того. Что касается меня, то я вздрагивала при одной мысли о приближении к этой двери в безумие.

И все же. Все же, когда я на этот раз начала входить в царство хаоса, я думала о Фрэнке. Я была уверена, что чувствую его. Где-то там в пустоте засиял крошечный, чуть не с булавочную головку ореол света — и Фрэнк был в нем. Я это знала. И знала также, что рядом со мной есть еще одна светлая точка — обращенное к камню лицо, мокрое от пота, несмотря на холодный день.

Джейми вернулся и взял меня за обе руки. Поднес их одну за другой к губам и торжественно поцеловал.

— Моя леди, — произнес он негромко. — Моя… Клэр. Нет смысла ждать. Я должен расстаться с тобой сейчас.

Я не могла выговорить ни слова сквозь стиснутые губы, но выражение моего лица было так же легко прочитать, как и всегда.

— Клэр, — продолжал Джейми настойчиво, — там, по другую сторону этого… этой вещи — твое время. Там твой дом, твоя страна. Все, к чему ты привыкла. И… Фрэнк.

— Да, — сказала я, — Фрэнк там.

Джейми взял меня за плечи, поставил на ноги и проговорил почти с мольбой:

— На этой стороне для тебя ничего нет, милая! Ничего, кроме насилия и опасности. Иди!

Он повернул меня к камню и слегка подтолкнул. Но я снова повернулась к нему и схватила его за руки.

— Разве для меня и в самом деле ничего нет по эту сторону, Джейми? — Я упорно смотрела ему прямо в глаза.

Он мягко высвободился и, не ответив, отступил назад, внезапно обернувшись изображением из других времен на фоне затянутых дымкой холмов; жизнь на его лице была лишь игрой теней на плоских слоях краски — напоминание некоего художника о забытых краях и о страстях, давно угасших.

Но я посмотрела в глаза, полные боли и томления, и он снова сделался плотью, реальной и живой, — возлюбленным, мужем, человеком.

Мука моя, вероятно, очень ясно отражалась на лице, потому что Джейми, помедлив, повернулся к востоку и указал на что-то внизу на склоне.

— Тебе видно, что находится вон там, за дубами? Примерно на полдороге?

Я увидела и дубы, и то, на что он указывал, — полуразрушенный и заброшенный фермерский коттедж.

— Я спущусь к этому дому и останусь там до вечера, чтобы убедиться… быть уверенным, что ты в безопасности.

Он смотрел на меня, но не прикасался ко мне — и вдруг закрыл глаза, словно ему стало невыносимо дольше смотреть.

— Прощай, — сказал он и повернулся уходить.

Я глядела ему вслед, оцепенев, но вдруг вспомнила: я непременно должна ему что-то сказать. Я окликнула его. Он остановился и некоторое время не двигался, стараясь справиться со своим лицом. Оно было бледное, неподвижное, с бескровными губами, когда он повернулся ко мне.

— Да?

— Есть одна вещь… я имею в виду, что мне нужно кое-что тебе сказать, прежде чем… я уйду.

Он на мгновение прикрыл глаза, и мне показалось, что он пошатнулся, но, должно быть, это просто ветер шевельнул складки его плаща.

— Не надо, — попросил он. — Не надо. Иди, милая. Не мешкай. Иди.

Он двинулся прочь, но я схватила его за рукав.

— Джейми, выслушай меня! Ты должен!

Он беспомощно покачал головой и поднял руку, как если бы хотел оттолкнуть меня.

— Клэр… нет. Я не могу.

Ветер выжал слезы у него из глаз.

— Это касается восстания, — поспешно заговорила я, тряся его руку. — Джейми, выслушай. Принц Чарли, его армия… Колам прав! Ты слышишь, Джейми? Прав Колам, а не Дугал!

— Что? О чем ты говоришь, милая?

Теперь я завладела его вниманием. Он провел по лицу рукавом, и после этого глаза его, обращенные ко мне, сделались ясными и серьезными. Ветер пел у меня в ушах.

— Принц Чарли. Восстание начнется, в этом Дугал прав, но оно не будет иметь успеха. Вначале армия будет продвигаться, но кончится это разгромом и избиением. В Каллодене, вот где это произойдет. А кланы…

Перед моими глазами возникла эта картина — разбросанные по полю серые камни, и на каждом только название клана — одно на всех убитых, погребенных под этим камнем. Я перевела дух и взяла Джейми за руку, чтобы поддержать себя. Рука была холодная, как у мертвеца. Я вздрогнула и закрыла глаза — мне нужно было сосредоточиться на том, что еще оставалось сказать.

— Горцы, все кланы, которые последуют за Чарли, будут истреблены. Сотни и сотни клансменов погибнут в Каллодене. За теми, кто уцелеет, будут охотиться и убивать их. Кланы будут уничтожены и не, возродятся ни в ваше время, ни даже в мое.

Я открыла глаза и увидела, что он смотрит на меня без всякого выражения.

— Джейми, не ввязывайся в это! — умоляла я. — Если можешь, удержи и своих людей, но во имя спасения души… Джейми, если ты… — Я остановилась; я собиралась сказать: «Если ты любишь меня», но не могла — ведь я собиралась покинуть его навсегда, и если до сих пор не заговаривала с ним о любви, то сейчас тем более не имела на это права.

— Не уезжай во Францию, — продолжала я. — Езжай в Америку, в Испанию, в Италию. Но во имя тех, кто любит тебя, не вступай на поле Каллодена.

Он продолжал смотреть на меня. Слышал ли он мои слова?

— Джейми! Ты слышал меня? Ты понял?

Чуть погодя он кивнул и ответил так тихо, что я с трудом расслышала его сквозь вой ветра.

— Да. Да, я слышал. — Он высвободился от моей руки. — Ступай с Богом, mo duinne.

Он спустился с уступа и пошел вниз по склону, упираясь ногами в кочки травы и хватаясь за ветки, чтобы сохранить равновесие. Он не оглядывался. Я следила за ним, пока он не исчез в дубняке. Шел он медленно, как раненый, который знает, что ему необходимо двигаться, но чувствует, что жизнь мало-помалу выходит из него сквозь пальцы, прижатые к ране.

Колени у меня дрожали. Я осторожно опустилась на гранитную плиту и села, скрестив ноги и наблюдая за ласточками, продолжавшими свою охоту. Внизу я видела крышу коттеджа, в котором находилось теперь мое прошлое. А за спиной у меня высился расколотый камень. Мое будущее.

Я просидела неподвижно всю вторую половину дня. Я пыталась подавить все эмоции и руководствоваться лишь доводами разума. Джейми, убеждая меня вернуться в мое время, рассуждал логично. Дом, безопасность, Фрэнк, мелкие житейские удобства, которых мне порой ужасно не хватало, — горячая ванна, водопровод в доме… не говоря уже о таких вполне значительных вещах, как медицинское обслуживание и удобные путешествия.

И все же, признавая неудобства и прямые опасности здешнего существования, я должна признать и то, что многое мне нравилось. Поездки сопряжены с неудобствами, это так, но зато отсутствуют многомильные бетонированные дороги, изрезавшие всю страну, а также шумные и вонючие машины — изобретения весьма опасные, напомнила я себе. Жизнь гораздо проще, да и люди тоже. Они не то чтобы менее разумные, но как-то более прямые и открытые… за некоторыми малоприятными исключениями, как, например, Колам бан Кэмпбелл Макензи.

Благодаря работе дяди Лэма мне пришлось жить во многих местах, причем некоторые из них обладали даже меньшими удобствами, чем здешние. Я легко свыкалась с простыми условиями и не так уж страдала из-за отсутствия «цивилизации», хотя с той же легкостью привыкала и к присутствию таких прелестей, как электроплита или горячий душ… Я посмотрела на камень и, вздрогнув от порыва холодного ветра, обхватила себя руками.

Рационализм не слишком помогал мне. Тогда я обратилась к эмоциям и начала решать задачу, восстанавливая подробности моих замужних существований — сначала с Фрэнком, потом с Джейми. Единственным результатом было полное расстройство чувств и горькие слезы, проложившие холодные, как лед, дорожки по моим щекам.

Ну хорошо, если не разум и не эмоции, то, может быть, долг? Я дала Фрэнку обет у алтаря, и дала его от всего сердца. Джейми я дала тот же обет, собираясь нарушить его как можно скорее. Какой же из них я нарушу теперь? Я все сидела и сидела, солнце опускалось тем временем все ниже, и ласточки попрятались в своих гнездах.

Когда вечерние звезды замигали среди темных сосновых ветвей, я пришла к заключению, что в данной ситуации благоразумие не поможет. Придется положиться на что-нибудь еще, только вот на что? Я повернулась лицом к расколотому камню и сделала шаг, потом еще и еще. Постояла, развернулась кругом и сделала попытку в противоположном направлении. Шаг, еще шаг и еще… и прежде чем я осознала, на что решилась, я была уже на полдороге по склону вниз, отчаянно цепляясь за траву, оскальзываясь и падая на гранитных осыпях.

Когда я добралась до коттеджа, я еле дышала от страха, что он уже уехал, но тут же увидела стреноженного Донаса, который топтался поблизости. Конь поднял голову и поглядел на меня с неудовольствием. Тихонько ступая, я отворила дверь.

Джейми был в передней комнате — спал на узкой дубовой скамье. Лежал, как обычно, на спине, руки сложены на животе, рот слегка приоткрыт. Последние лучи дневного света из окна позади меня высветили его лицо, словно маску из металла; серебристые линии от высохших слез блестели на загорелой коже, и тускло отливала медью отросшая щетина на подбородке.

Я постояла и посмотрела на него, охваченная невыразимой нежностью. Двигаясь как можно осторожнее, прилегла рядом с ним на скамью и прижалась поближе. Он повернулся ко мне во сне, как делал это часто, уложил мою голову себе на грудь и прильнул щекой к моим волосам. Еще полусонный, потянулся и отодвинул прядь моих волос со своего носа; я почувствовала внезапный резкий толчок — он пробудился, понял, что я с ним, — и тут мы оба, потеряв равновесие, скатились на пол, причем Джейми свалился на меня.

Не оставалось ни малейшего сомнения, что это плоть — и весьма тяжелая. Я пихнула его коленом в живот и завопила:

— Слезай! Я не могу дышать!

Вместо этого он ухудшил мое положение, исступленно целуя. Я временно примирилась с недостатком кислорода, чтобы сосредоточиться на более важных вещах.

Мы долго молча сжимали друг друга в объятиях. Наконец он пробормотал:

— Почему?

Я поцеловала его в щеку, влажную и соленую. Его сердце билось рядом с моим, и я хотела только одного: оставаться вот так вечно, не двигаться, не заниматься любовью, просто дышать тем же воздухом.

— Не могла иначе, — ответила я и засмеялась немного нервно. — Ты не представляешь, как близко оно было. Горячие ванны почти победили.

А потом я плакала и немного дрожала, потому что выбор был сделан так недавно и потому что радость обнимать этого человека была смешана с раздирающей тоской о человеке, которого я уже никогда не увижу.

Джейми держал меня крепко, придавив своей тяжестью и как бы защищая, спасая меня от ревущей мощи каменного круга. Слезы мои наконец иссякли, и я лежала в изнеможении у него на груди. Уже совсем стемнело, но он все держал меня, что-то тихонько приговаривая, словно я была ребенком, который боится ночи. Мы льнули друг к другу и не хотели встать даже для того, чтобы развести огонь или зажечь свечу.

В конце концов Джейми все-таки поднялся и отнес меня к скамейке, сел и начал покачивать меня на коленях. Дверь коттеджа оставалась открытой, и нам было видно, как загораются над долиной звезды.

— Ты знаешь, — сонно заговорила я, — что нужно тысячи и тысячи лет, чтобы свет этих звезд долетел до нас? Ведь некоторые из них, возможно, уже погасли, но нам это неведомо, потому что мы все еще видим их свет.

— Правда? — спросил он, поглаживая меня по спине. — Я об этом понятия не имел.

Должно быть, я уснула, опустив голову ему на плечо, но ненадолго проснулась, когда он укладывал меня на пол, на ложе, устроенное из одеял, притороченных к седлу. Улегся рядом и снова притянул меня к себе.

— Положи сюда голову, милая, — шепнул он. — Завтра я отвезу тебя домой.

Мы поднялись до рассвета и с восходом солнца уже спускались по тропе, чтобы поскорее покинуть Крэг-на-Дун.

— Куда мы едем, Джейми? — спросила я, радуясь тому, что могу смотреть в будущее вместе с ним, хоть и утратила последнюю возможность вернуться к человеку, который любил — или продолжает любить? — меня.

Джейми придержал поводья и остановил лошадь, чтобы оглянуться через плечо. Угрожающий круг каменных столбов был отсюда не виден, но каменистый склон возвышался позади неприступной крепостью, ощетинившись скалистыми выступами и кустами утесника; полуразрушенный коттедж казался еще одним выступом, костлявым суставом, торчащим из гранитного кулака холма.

— Мне хотелось бы побороться с ним за тебя, — вдруг сказал Джейми, обернувшись ко мне.

Голубые глаза потемнели и смотрели серьезно. Я улыбнулась ему, тронутая.

— Это была не твоя борьба, а моя. Но ты, во всяком случае, выиграл сражение. — Я протянула руку, и он ее пожал.

— Да, но это не то, что я имел в виду. Если бы я боролся с ним как мужчина с мужчиной и победил, тебе не пришлось бы испытывать раскаяние. — Он помолчал. — И если когда-нибудь…

— Больше нет никаких «если», — твердо сказала я. — Вчера я подумала о них обо всех, и вот я здесь.

— Слава Богу, — улыбаясь, проговорил он. — И да поможет тебе Бог. — И добавил: — Но я никогда не пойму почему.

Я обхватила его руками за пояс и держалась так, пока Донас спускался по крутому склону — последнему.

— Потому, — заговорила я, — что я просто не могу жить без тебя, Джейми Фрэзер, и довольно об этом.

Итак, куда ты меня везешь?

Джейми повернулся в седле и посмотрел на оставшийся позади склон.

— Вчера я все время молился на этом холме, — тихо сказал он. — Не о том, чтобы ты осталась, я не считал это правильным. Я молился, чтобы мне дана была сила отпустить тебя. — Он покачал головой, продолжая смотреть на склон рассеянным, отсутствующим взглядом. — Я просил: Господи, если мне не хватало мужества прежде, пошли мне его сейчас. Не дай мне упасть перед ней на колени и умолять, чтобы она осталась. — Он отвел взгляд от коттеджа и коротко улыбнулся мне. — Это было самым трудным моим испытанием, Саксоночка.

Он повернул лошадь на восток. Стояло на редкость ясное утро, и раннее солнце позолотило все вокруг, провело тонкую линию огня по ремням поводьев, по изогнутой шее коня, окружило сияющим ореолом голову и плечи Джейми.

Джейми глубоко вздохнул и кивком указал через болото на далекий отсюда перевал между двумя скалистыми вершинами.

— Теперь я думаю, что смогу сделать и другое труднейшее дело. — Он легонько подтолкнул коня, и прицокнул языком. — Мы едем домой, Саксоночка. В Лаллиброх.