Когда люди уходят, после них остаются вещи. Вещи безмолвно свидетельствуют о самой древней истине — о том, что они долговечнее людей. Вез вещей Пушкина, без природы пушкинских мест трудно понять до конца его жизнь и творчество. Это хорошо знали еще современники поэта, и лучше всех — Александр Иванович Тургенев, писавший о доме Пушкина, о соснах, сирени, гульбище и многом другом в Михайловском. Сегодня вещи Пушкина — в заповедниках и музеях. Здесь они живут особой, таинственной жизнью, и хранители читают скрытые в них письмена.

…Пушкин любил трости и палки. Они были у него разные. В кабинете поэта, в его квартире-музее на набережной реки Мойки в Ленинграде стоят три трости: деревянная с набалдашником из слоновой кости, на кости вырезана надпись «А. Пушкин», ее изобразил художник П. Ге на своей картине «Пушкин и Пущин в Михайловском». Вторая деревянная (камышовая) с ручкой, в которую вделана бронзовая золоченая пуговица с мундира Петра Великого. Эта пуговица была подарена Петром своему крестнику арапу Ибрагиму Ганнибалу. Как трость попала к Пушкину, неизвестно. Может быть, здесь, в Петровском, он получил ее в подарок от деда? Третьи трость орехового дерева с набалдашником из аметиста.

Нужно думать, что, кроме этих тростей, у Пушкина были и другие палки-трости. Одну из них он изобразил на своем михайловском рисунке. Другую изобразил на портрете Пушкина его современник художник П. Чернецов в 1830 году.

Были у Пушкина и две трости железные. Одна из них находится в михайловском кабинете поэта. Она кованная из круглого железа, с Т-образной ручкой, с четырехгранным наконечником-острием. Трость поступила в Михайловское из Пушкинского Дома Академии наук СССР в канун торжественного открытия восстановленного дома-музея, в 150-летнюю годовщину со дня рождения Пушкина. В фонды Пушкинского Дома она была передана Одесским художественным музеем в 1938 году. Эту палку завел себе Пушкин, когда жил в Кишиневе. О ней рассказывают в своих мемуарах М. де Рибас и И. Липранди.

Уезжая из Кишинева в Одессу, Пушкин захватил с собой и свой железный посох. Пушкин любил гулять по улицам города, фигуристо размахивая своей палкой. Об этом рассказывают современники поэта — одесситы. Уезжая в Михайловское, Пушкин оставил трость своему приятелю А. Мерзлякову, от него она перешла к поэту А. Подолинскому, затем к сыну адъютанта графа М. Воронцова — Ягницкому, который, в свою очередь, подарил ее своему знакомому И. Донцову. В 1880-х годах Донцов подарил ее одесситу И. Тройницкому.

В своей книге «Прошлое и настоящее» народный артист СССР А. Леонидов, живший в 80-х годах в Одессе, рассказывает, что эту палку Н. Тройницкий пожертвовал в Одесский музей история и древности. Выло это в 1887 году. В 1899 году трость экспонировалась на пушкинской юбилейной выставке в Одессе среди других пушкинских реликвий.

Вспоминая свой железный кишиневско-одесский посох, Пушкин завел себе в Михайловском новый, тоже железный. Это было изделие местного кузнеца. При Пушкине хорошие кузнецы были здесь повсюду — на Ворониче, в Святогорском монастыре, у Ганнибалов в Петровском, да и в самом Михайловском, хоть и полузаброшенная, кузница тоже была. На Псковщине исстари железные предметы сельского обихода, такие, как лошадиная подкова, удила, топор, лопата, посох, кочерга, изготавливались на том месте, где жил их владелец. Они отличались особенностями, которые были характерны для местности.

Одесская палка Пушкина имеет размеры: длина 88,5 сантиметра, ручка 10,5 сантиметра, вес 2 килограмма 400 граммов (6 фунтов).

Каков же был Михайловский посох Пушкина? Вот что говорится об этом в народных рассказах, опубликованных в дореволюционной печати в разное время.

Рассказ кучера Пушкина Петра Парфенова: «Палка у него завсегда железная в руках, девяти фунтов весу, уйдет в поле, палку кверху бросает, ловит ее на лету, словно тамбур-мажор» (запись 1859 года).

Еще запись крестьянина из деревни Гайки, что рядом с Михайловским: «Бывало, идет Александр Сергеевич, возьмет свою палку и кинет вперед, дойдет до нее, поднимет и опять бросит вперед, продолжая Другой раз кидать ее до тех пор, пока приходит домой».

Не забыл про нее записать в своем доносе 1826 года и шпион А. Бошняк, когда описывал сельскую жизнь Пушкина: «На ярмарке Святогорского Успенского монастыря Пушкин был в рубашке, подпоясанной розовою ленточкою, в соломенной широкополой шляпе и с железною палкою в руке».

Вспоминает эту деревенскую трость в своей книге и первый биограф Пушкина П. Анненков: «Михайловский посох пригодился Пушкину, когда он упал с лошадью на льду и сильно ушибся, о чем писал П. Вяземскому 28 января 1825 года. Когда врачи освидетельствовали в Пскове здоровье Пушкина, они установили, что больной имел в нижних конечностях, особенно на правой голени, повсеместное расширение кровевозвратных жил, отчего коллежский секретарь Пушкин затруднен в движении вообще, и посох был объявлен для него необходимой вещью».

В 1826 году Пушкин нарисовал свой автопортрет на странице рукописи романа «Евгений Онегин». Он изобразил себя во весь рост, с палкой в правой руке. У этой палки ручка в виде буквы «Т», она очень похожа на ту железную трость, о которой повествуется в рассказах местных крестьян. Нужно заметить, что Пушкин рисовал обычно лишь то, что ему правилось и что ему хотелось поведать не только самому себе, но и людям. Он был очень точен в своих изображениях.

Предание сохранило нам рассказ и о конце железного посоха Пушкина. Вот как это будто бы произошло.

Когда Пушкин в конце жизни (в 1835 году) «вновь посетил» свои родные места, он решил навестить подругу юности своей Евпраксию Николаевну Вульф из Тригорского, вышедшую в 1831 году замуж за псковского помещика барона Б. Вревского и жившую в его имении Голубово, находящемся неподалеку от Михайловского.

Здесь он провел несколько дней. Покидая радушный дом, Пушкин бросил свой заветный посох в голубовский пруд на память о свидании, разлуке, как клятву вновь посетить это место…

Эту трость мы вскоре после войны пытались найти в голубовском пруду, ездили туда с потомком Вревских, но, увы, пруд почти совсем заглох и зарос, и наши поиски ни к чему не привели…

В феврале 1937 года, в канун 100-летия со дня смерти великого поэта, в Пушкинских Горах состоялось торжественное памятное собрание. На него пришли жители окрестных сел, деревень, учителя и учащиеся местных школ. Пришли и самые старые люди пушкинского Святогорья. Самым молодым из них было не менее 70–75 лет, а старым по 100 и больше. Их собрали, чтобы они поведали о том, что они слышали о Пушкине от своих дедов, когда были малыми ребятами. И старики рассказали о многом, о том, как Пушкин любил теребить лен, как помогал рыбакам на Сороти сети к берегу тянуть, как залезал он на церковную колокольню и весело бил в колокола…

А некий старец Иван Гаврилович Гаврилов рассказал о том, как Пушкин захаживал в кузницу и бил сплеча большим молотом по наковальне. А Иван Павлов, житель деревни, что у озера Белогули, имевший возраст больше ста лет, рассказал, как «много лет тому назад приехавшие из Питера в Михайловское ученые-знатоки нашли в нянином домике тростку и вызвали всех здешних стариков для опознания сей трости — мол, пушкинская ли она, а когда уверились, то увезли ее в Питер».

Обо всем этом было напечатано на страницах газеты «Пушкинский колхозник» в номере от 18 феврали 1937 года. Есть ли истина в этих рассказах, сколько правды в том, что нам кажется плодом фантазии, — этот вопрос предстоит еще решить исследователям и хранителям пушкинских реликвий. Историческая наука утверждает, что народные воспоминания не случайно называются выражением народной мудрости.

Есть вещи и события, которые парод не хочет запомнить, а есть, наоборот, вощи, которые народ цепко хранит в памяти своей и передает из поколения в поколение, в вечность.

Таков в памяти парода Михайловский железный посох Пушкина, с которым он прошел странником по многим деревням и селам Псковщины, бывшей для него и «животворящей родиной», и «страной родной».

После смерти поэта почти все вещи Михайловского разлетелись по всему миру, многие из них погибли от нерадения дореволюционных их хранителей, многие погубили фашисты. Розыск пушкинских реликвий и меморий продолжается. Лишь за последние два-три года нам удалось найти книги из знаменитых библиотек Тригорского и Петровского, подлинный рисунок сестры поэта Ольги Сергеевны, очень редкие предметы быта…

Войдя в жизнь Пушкина, эти вещи приняли своего рода новые индивидуальные черты и служили ему друзьями и веселые и печальные часы бытия.

Вот старый-старый дедовский «корельчистый» бильярд, как все величали его в доме. Это он, Пушкин, нашел его в каретном сарае. Узнав, что вещь сия очень старинная и будто бы ее привез с собой в имение еще знаменитый прадед Абрам Петрович Ганнибал, он приказал бильярд подремонтировать, заштопать сукно и поставить в зальце. С тех пор бильярд стал спутником жизни поэта. Этот бильярд видел И. Пущим, когда посетил опальный дом в январе 1825 года. «В зальце был бильярд, это могло служить ему развлечением», — подчеркнул он в своих «Воспоминаниях». О бильярде рассказывают Л. Вульф и брат поэта Лев Сергеевич. Вспоминает и сам Пушкин в той знаменитой четвертой главе «Евгения Онегина», в которой он изобразил свою жизнь в Михайловском, когда

Один, в расчеты погруженный. Тупым кием вооруженный, Он на бильярде в два шара Играрт с самого утра. Настанет вечер деревенский: Бильярд оставлен, кий забыт…

После смерти Пушкина бильярд, ставший совсем ветхим, был отправлен вновь в сарай, где его попортили крысы и он совсем превратился в рухлядь. Сын Пушкина Григорий Александрович, поселившийся в 60-х годах в Михайловском, был заядлый бильярдист, он завел в своем доме новый большой бильярд, а старый велел отправить из сарая в домик няни, но вскоре бильярд был вновь отправлен в сарай, где и сгорел при пожаре усадьбы.

Восстанавливая в 1911 году дом Пушкина, устроители в нем музея не попытались реставрировать пушкинский бильярд, а сделали новый, обыкновенный, типичный для провинциальных трактиров и заезжих домов бильярд. Журналистка Гаррис в своей заметке о Михайловском, опубликованной в журнале «Баян» (№ 7–8 за 1914 г.), так описывает этот предмет: в Дом-музей неудачная имитация старины. В бильярдной комнате — безобразный громоздкий бильярд, покрытый ярко-зеленым канцелярским сукном».

Восстанавливая дом поэта и его вещественный мир, я много думал о бильярде Пушкина. Каков он был по форме, размерам, отделке? Я побывал во многих памятных местах и музеях, где сохранились старинные бильярды: в Москве, Ломоносове, — изучал и скопировал бильярд в «домике Нащокина» во Всесоюзном музее Пушкина в Ленинграде. В известном рисунке Пушкина, сделанном им в Одессе весною 1824 года, изображена часть бильярда, весьма схожего с бильярдом Нащокина. Мне казалось, что все это не то, что нужно для Михайловского, и я продолжал свой поиск. Я рассудил так: коль скоро бильярд мог поместиться в домике няни, значит, он был небольшой, разборный. Это во-первых. Во-вторых, и Пушкин, и Пущин, и все другие, видевшие этот бильярд, говорят, что на нем играли в два шара и не простым кием, а тупым.

Бильярд — старинная игра. В своем «Лексиконе прописных истин» Г. Флобер пишет: «Бильярд благороднейшая игра. Он незаменим во время жизни в деревне…» Им увлекались уже в XVIII веке во Франции, Англии, Италии, Германии, Америке. При Петре Первом появляется бильярд и в России.

Самый старый бильярд это французский. Он без луз, небольшого размера, на нем играли в два шара тупым, изогнутым, с костяным наконечником кием, на поле его стоял металлический штырь, который назывался «пасс».

Более новые — это большие бильярды с лузами и прямым кием. На них играли в пять и пятнадцать шаров (пирамида). Такие бильярды существуют и в наше время в клубах и Домах культуры.

По всему видно, что у Пушкина был тип бильярда французский.

По моей просьбе бывшая сотрудница Государственного Эрмитажа А. Вильм разыскала гравюры XVIII века с изображением таких бильярдов.

Осталось немногое: составить чертежи, найти нужный материал — карельскую березу, старинный золотой басон, сукно… Все это было найдено.

Столяр реставратор-краснодеревщик нашего музея П. Федоров приступил к воссозданию бильярда, и вскоре он был готов.

Сегодня, как и в 1825 году, в зальце Михайловского дома вновь стоит пушкинский бильярд. Каждый входящий в комнату, рассматривая его, не может не вспомнить чудесные строки из «Евгения Онегина».

«А кий и четыре шара, которые еще вчера лежали в этой зале в горке красного дерева, где они сейчас?» спросит читатель. На это отвечаем: эти вещи не пещи поэта, а найденные сыном его Григорием Александровичем в окрестностях Михайловского, о чем он свидетельствует в своем письме к редактору петербургской газеты накануне юбилея 1899 года.

Сейчас они находятся в комнате рядом с зальцем (столовой), в которой сосредоточены различные фамильные реликвии членов семьи поэта, собранные нами в последние годы.

Весною 1826 года Пушкин с нетерпением ждал приезда в Тригорское поэта Николая Михайловича Языкова, о котором много слышал от его товарища по Дерптскому университету Алексея Николаевича Вульфа — сына Прасковьи Александровны Осиновой. Наконец, к величайшей радости Пушкина, Н. Языков и А. Вульф приехали в деревню. Это были лучшие дни в жизни ссыльного поэта. Языкову все правилось в Тригорском и Михайловском — и здешняя природа, и хозяева Тригорского, и молодые «девы тригорских гор», и особенно Пушкин, перед которым он благоговел. Николай Михайлович был также без ума от Арины Родионовны. Она привлекала его своей душевной привязанностью к поэту, материнской заботой о ном, своей замечательной народ ной речью, «пленительными рассказами» про старину, про бывальщину. И свою очередь, и старушке стал дорог друг «ее Саши»; Арина Родионовна всегда сердечно к нему относилась, стараясь всячески угодить. О проведенных «легких часах» у Арины Родионовны и ее «святом хлебосольстве» Языков вспоминает в двух своих стихотворениях, ей посвященных. Одно из них было написано еще при жизни няни.

Перед отъездом Языкова из Михайловского Арина Родионовна подарила ему на добрую память шкатулку, которую специально для Языкова заказала деревенскому умельцу.

Узнав о смерти няни, Языков посвящает ее памяти еще одно стихотворение «На смерть няни А. С. Пушкина», которое заканчивается так:

Я отыщу тот крест смиренный, Под коим, меж чужих гробов, Твой прах улегся, изнуренный Трудом и бременем годов. Пред ним печальной головою Склонюся: много вспомню я — И умиленною мечтою Душа разнежится моя!

Прошло много лет. В 1938 году, вскоре после 100-летия со дня смерти А. С. Пушкина, потомок Н. Языкова — Анна Дмитриевна Языкова передала рукописи и письма Языкова и Пушкина, хранившиеся в заветной шкатулке, Государственному литературному музею в Москве, а шкатулку завещала передать после своей смерти домику няни в Михайловском.

Умерла Анна Дмитриевна в поселке Муромцево Владимирской области, куда она эвакуировалась в 1944 году из Новгорода, в возрасте 96 лет.

Завещательное распоряжение ее о передаче шкатулки Михайловскому было выполнено близкой знакомой Анны Дмитриевны, учительницей Е. Пискуновой, в 1951 году.

Однажды маленький Саша Пушкин написал стихотворную шутку на французском языке и дал прочесть ее своему гувернеру французу Русло.

Гувернер осмеял стихи и их автора. Мальчик крепко обиделся и обиду свою сохранил надолго.

Спустя несколько лет Пушкин подарил своему отцу собачку. На вопрос Сергея Львовича, как же звать песика, озорник ответил: «Русло!..»

Таково семейное предание, хранившееся у потомков сестры поэта Ольги Сергеевны Павлищевой.

В семье пса стали звать не Русло, а Руслан, в честь героя поэмы «Руслан и Людмила», которой вся фамилия Пушкиных гордилась.

Пес был добр, его любили все домашние и слуги. Сам Сергей Львович был от него без ума. Куда бы он ни направился, куда бы он ни поехал, Руслан был всегда с ним. Был он, по-видимому, из ирландских сеттеров, чистой ли породы, теперь никто не знает.

В Михайловском все и всегда любили собак. Здесь была своя большая псарня, или, как в народе до сих пор говорят, «собарня». Тригорские друзья Пушкиных в своих воспоминаниях рассказывают, что Александр Сергеевич часто приходил к ним со своими огромными собаками-волкодавами.

Любила собак и сестра поэта Ольга Сергеевна. В одном из писем к ней с юга поэт писал: «Какие у тебя любимые собаки? Забыла ли ты трагическую смерть Омфалы и Биззаро?» (Ее любимых собак. — С. Г.)

В знаменательный для Михайловского 1824 год, когда вся семья Пушкиных была здесь в полном сборе, Сергей Львович заказал художнику К. Гампельну свой портрет, на котором он изображен в рединготе; дорожном летнем пальто. У своих ног он попросил художника изобразить его верного друга Руслана.

Сегодня этот портрет висит в спальне родителей Пушкина в михайловском доме.

Прошли годы, и старый пес издох. Это случилось летом 1833 года в Михайловском. Вот как писал об этой утрате Ольге Сергеевне ее батюшка: «Как изобразить тебе, моя бесценная Ольга, постигшее меня горе? Лишился я друга, и друга такого, какого едва ли найду! Бедный, бедный мой Руслан! Не ходит более по земле, которая, как говорится по-латыни, да будет над ним легка!

Да, незаменимый мой Руслан! Хотя и был он лишь безответным четвероногим, но в моих глазах стал гораздо выше многих и многих двуногих: мой Руслан не воровал, не разбойничал, не сплетничал, взяток не брал, интриг по службе не устраивал, сплетен и ссор не заводил. Я его похоронил в саду под большой березой, пусть себе лежит спокойно.

Хочу этому другу воздвигнуть мавзолей, побоюсь: сейчас мои бессмысленные мужланы — вот кто настоящие животные — напишут меня в язычники…»

Для задуманного мавзолея он сочинил и эпитафию (по-французски и по-русски):

Лежит здесь мой Руслан, мой друг, мой верный пес! Был честности для всех разительным примером, Жил только для меня, со смертью же унес Все чувства добрые: он не был лицемером, Ни вором, пьяницей, развратным тож гулякой: И что ж мудреного? Был только он собакой!

Сообщение это расстроило Ольгу Сергеевну чрезвычайно. Будучи художницей, она отозвалась на смерть Руслана акварельным рисунком. На рисунке изображены две собаки. Справа схематически показана стопа, а на ней письмена с заголовком «Памяти Руслана».

Как медлит путника вниманье На хладных камнях гробовых» Так привлечет друзей моих Руки знакомой начертанье! Чрез много, много лет оно Напомнит им о прежнем друге: «Его нет боле в вашем круге, По сердце здесь погребено».

Под рисунком слева дата: «VII 1833», Справа подпись художницы «O. Pouschkine».

Рисунок этот был приобретен мною в 1975 году в Ленинграде в семье кинооператора Ф. Овсянникова. Сейчас он находится в доме поэта рядом с портретом, на котором изображен Сергей Львович и его добрый друг Руслан.

Приехав в августе 1824 года из Одессы в Михайловское налегке, Пушкин во многом нуждался. Глухомань, какой в то время была Опочецкая округа, плотно изолировала его от цивилизации. В своих письмах к друзьям и брату Льву Сергеевичу он то я дело просит прислать из Петербурга разные предметы первой необходимости: бумагу простую и почтовую, перья, чернильницу, книги разные, калоши, сыр, горчицу, курильницу и т. д.

Просит он прислать и спички (письмо брату, посланное в начале ноября 1824 года). О каких же спичках идет речь?

Как известно, первые в мире спички (фосфорные) были изобретены во Франции в 1831 году. За неимением средств изобретатель их Шарль Сорин не смог взять патента, и через два года его изобретение вновь открыл немецкий химик Камерер, которому в 1833 году удалось составить химическую массу, легко воспламеняющуюся при трении о шероховатую поверхность. Это изобретение было приобретено венскими фабрикантами Ремером и Прешелем; они впервые стали изготовлять спички фабричным путем и распространять в Европе.

Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона сообщает, что «спички в Россию первоначально привозились из-за границы (Гамбург), а с 1837 года стали выделываться в России, причем производство их было сосредоточено исключительно в Петербурге».

Первоначально фосфорные спички продавались в России по баснословной цене — 1 рубль серебром за коробку (100 штук). Простому народу они были не по карману, и их употребляли только состоятельные люди.

Итак, спички были изобретены за границей в 1833 году, а в России появились в 1837 году. О каких же спичках пишет Пушкин своему брату в 1824 году? А вот о каких.

Спичкой в России издавна вообще называлась маленькая лучинка. Чтобы она лучше горела, конец ее смазывали смолой или серой. В конце XVIII века появились и России своеобразные зажигалки (аллюметт), нечто вроде закрытых металлических или стеклянных лампад, в которых теплился огонек и куда через специальные отверстия просовывались спички-серянки, посредством которых можно было достать огня. Были эти «зажигалки» о нескольких спичках, футляры их были в виде вазочек с художественной отделкой. Были такие спичечницы в богатых домах. Одну из таких зажигалок-спичек мне довелось видеть на столе в петергофском кабинете Николая I, другую — в фонде Всесоюзного музея Пушкина в Ленинграде.

Были зажигалки-спички и другого характера. В одном из старинных печатных руководств начала XIX века, в параграфе «О домашнем огне», рассказывается следующее: «Лучшее средство иметь в своем доме постоянный огонь — горящая лампада. Но легко может случиться, что лампада погаснет, тогда необходимо иметь под рукой огниво. При обыкновенном высекании кремнем из стали не всегда можно достать огня, и посему можно делать спички. Кусок платиновой проволоки в виде спицы обернуть пиитом около светильни из бумаги. Оную светильню опускают в баночку со спиртом и зажигают, коль скоро сия спичка накалится докрасна, светильню затушить, ибо конец спички будет удерживать жар до тех пор, пока в лампаде находится хоть капля спирта. Двух ложек достаточно для поддержания такой температуры в продолжение шестнадцати часов. Сии приборы имеют те важные удобства, что при их употреблении нет никакой опасности от огня или запаха от лампады, в коей горит масло. Иногда сей прибор можно употреблять вместо курильниц, и тогда на место винного спирта вливают амбре или другие духи» («Энциклопедия русской опытной городской и сельской хозяйки, ключницы, экономки, поварихи, кухарки, содержащая в себе руководство городского и сельского хозяйства, извлеченное из 40, 50 и 60-летних опытов русских хозяек. Сочиненное Борисом Волжиным в Петербурге»).

О таких вот спичках, наверное, и писал Пушкин своему брату в 1824 году.

Осень 1835 года Пушкин живет в душной атмосфере императорского Петербурга. Он рвется вон, в деревню, в Михайловское, где всегда находил утешение, покой и мир. Наконец 10 сентября приезжает, чувствуя сердцем, что здесь он, вероятно, в последний раз.

В эти грустные дни он написал элегию «Вновь я посетил…» — глубокое раздумье о своей участи, о покорности общему закону бытия, о таинственном будущем. Он видит в Михайловском знакомые места, которые любил с детства, видит старое, на смену которому неудержимо идет новое. Он беседует с собой, со своим читателем, протягивает руку племени младому, незнакомому…

Поэт напоминает нам, что в жизни каждого человека некоторые истины постигаются дважды: первый раз — когда он молод и вторично — когда накопил мудрость и жизненный опыт. «Вновь я посетил…» — стихотворение неоконченное. Быть может, Пушкиным сделано это сознательно, чтобы мысль читателя работала дальше. Он хочет, чтобы грядущее поколение помянуло его добрым словом. А чтобы его помнили, нужно оставить по себе добрую память. Ибо дорого человеку лишь то, что он сделал доброго, и любо особенно то, что далось ему нелегко. И каждый человек должен стремиться оставить после себя хороший след своими делами, своим трудом, своим творчеством… Таков высокий смысл элегии.

Есть в Михайловском доме-музее два сувенира, связанные с судьбой «трех сосен», воспетых Пушкиным в элегии. Это куски дерева. Один большой, округлой формы, напоминающей нарост, какие бывают на стволах очень старых сосен. Он весь ощипан паломниками, отдиравшими щепотки древесины себе на память еще в те годы, когда эта реликвия была чуть не единственным экспонатом музея. Другой — небольшой прямоугольный брусок, с лицевой стороны которого прикреплены две серебряные пластинки. На верхней пластинке выгравированы строки:

На границе Владений дедовских, на месте том, Где в гору подымается дорога, Изрытая дождями, три сосны Стоят — одна поодаль, две другие Друг к дружке близко…

На нижней пластинке надпись: «Часть последней сосны, сломанной бурей 5-го июли 1895 года. Михайловское».

Первый паломник, совершивший после смерти Пушкина прогулку но Михайловскому в феврале 1837 года, был А. Тургенев. Он прошел по следам Пушкина. Поклонился и «трем соснам», но увидел их не три, а только две, третьей уже не было.

Двадцать два года спусти другой паломник, литератор К. Тимофеев, тоже совершил прогулку по Михайловскому и тоже нашел только две сосны: «Третья уже давно срублена, как объяснил мне настоятель Святогорского монастыря. Дерево понадобилось для монастырской мельницы…»

А еще через пятнадцать лет, в год установки памятника Пушкину в Москве, газета «Новое время» сообщила, что «в Михайловском в живых осталась только одна пушкинская сосна, но и эта смотрит настоящим инвалидом, сучья все уничтожены, зелени — ни веточки, только один большой ствол, дряхлый-предряхлый, покрытый толстой корой…».

«Эту последнюю сосну я особенно хорошо помню толстая, слегка наклоненная, со сломанной верхушкой. Она жила в таком виде, пока в июле 1895 года ее не сломала окончательно буря» — так рассказывал Юлий Михайлович Шокальский — внук А. Керн, ученый-географ, проведший свои молодые годы в Михайловском у Григория Александровича Пушкина.

Летом 1898 года в гостях у Григория Александровича побывал поэт С. Скиталец (Петров). Хозяин поведал ему о судьбе последней сосны: «Когда буря сломала ствол последней сосны и остался только ее высокий остряк, и увидел, что она сделалась опасной для людей, и с болью в сердце приказал срубить ее, а ствол сохранить у себя в кабинете. Перед тем как все это проделать, я пригласил фотографа и заказал ему сделать снимок».

Было несколько отпечатков снимка: один остался в Михайловском, другой подарен Осиновым в Тригорское, третий послан в Академию наук, а четвертый в 1899 году, в день празднования 100-летия со дня рождения Александра Сергеевича, был подарен Пскову.

По просьбе своих родственников и друзей Григорий Александрович сделал из сосны несколько маленьких брусочков-сувениров с серебряной надписью и послал их своему брату Александру, сестре Наталье — графине Меренберг, жившей в Германии, своему племяннику — сыну сестры жены И. Волоцкому, Ю. Шокальскому, М. Философовой — сестре жены Григория Александровича, а также Академии наук, Лицею и поэту К. Случевскому.

Уезжая из Михайловского в Литву, где он поселился в Маркучае, имении своей жены В. Мельниковой, Григорий Александрович увез с собой и ствол сосны, отрезав от него большой кусок и передав на вечное хранение новому хозяину Михайловского — Псковскому пушкинскому комитету. Вот этот-то кусок сосны и один из брусков с надписью и видят все приходящие в дом поэта. Эти реликвии выставлены по соседству с рукописями элегии «Вновь я посетил…».

Сегодня сувенир, принадлежавший Александру Александровичу Пушкину, находится далеко, в Бельгии, у наследников умершего в 1968 году правнука поэта А. С. Пушкина, живущих в Брюсселе; экземпляры К. Случевского и Ю. Шокальского в фондах Всесоюзного музея Пушкина. В Михайловском же хранится экземпляр М. Философовой.

А живые «три сосны» вновь стоят на своем мосте — «на границе владений дедовских». Они восстановлены нами в 1947 году. Сажали их в возрасте двенадцати лет. Теперь они разрослись, стали высокими. Им скоро уже по сорок лет будет. Две из них стоят «друг к дружке близко…». Около корней их «младая роща разрослась», а «кусты теснятся под сенью их как дети»… А третья сосна, посаженная вдали, — это «старый холостяк». С каждым годом становится он угрюмей и угрюмей, как и положено ему быть…

Когда вы проходите мимо «трех сосен», вы всегда слышите приветный «шум дерев» и не можете не вспомнить светлое имя поэта и его бессмертное «Вновь я посетил…».

Несколько лет тому назад я получил из Канады письмо от некой К. Чипман — заведующей русским отделом канадского радио. В этом письме автор сообщает, что их радио записало в Монреале интервью с канадским ученым-литературоведом Р. Плетневым о недавно обнаруженном стихотворении, приписываемом Пушкину. Краткая история этого стихотворения такова.

Недалеко от Михайловского некогда находилось старинное имение помещиков Философовых Богдановское, где поэт нередко бывал в гостях, играл с хозяином в карты и… ухаживал за его женой. Семейное предание Философовых рассказывает, что однажды Пушкин, открыв ящик карточного столика, быстро написал на дне его следующие шутливые строки:

Она таинственно молчала, И он таинственно молчал, Она ни слова не сказала, Он ничего не отвечал. И наконец, с мольбой во взоре, Она промолвила ему: «Мой друг, об этом разговоре Не говорите никому».

Столик со стихотворением Пушкина хранился в Богдановском до революции. Он сгорел в годы гражданской войны вместе с домом, когда горели многие помещичьи имения на Псковщине. Но стихотворение это имело списки, которые хранились у членов рода Философовых, живших в Петербурге и Москве. Один из таких списков оказался после революции в Париже. Об этом узнала родственница Философовых — Н. Трубецкая, она и привезла список в Канаду, где постоянно живет и работает. Список был передан для изучения профессору Р. Плетневу — известному на Западе специалисту по русской литературе и пушкиноведению.

В своем интервью канадскому радио Р. Плетней заявил, что стихотворение это могло быть написано Пушкиным, но только вполне доказать это будет, вероятно, невозможно. Р. Плетнев подчеркнул, что стихотворение относится к категории пушкинских шуток и большой художественной ценности не имеет.

В Богдановском нередко бывали в гостях, не только Александр Пушкин, по и его отец, Сергей Львович, и брат Лев. Оба любили писать стихи в альбомы своих друзей и знакомых. По поэтическому складу, общей гармонии, словарному составу и своеобразной «альбомности» это шутливое стихотворение более похоже на творение Льва Сергеевича Пушкина, чем его великого брата. Так мне думается, когда я вновь и вновь перечитываю эти стихи.

Маленький рисунок пушкинского времени, наклеенный на тонкий старинный картон. Вверху одна под другой две узенькие бумажные наклейки в виде полосок с текстом на французском языке. Текст составлен из слов, вырезанных из какой-то книги или журнала начала XIX века. На рисунке текст.

В переводе это читается так: «Автор в роли своего героя, или Новые Земфира и Алеко».

Этот текст должен объяснять сюжет акварели. Что же изображено на ней?

На рисунке мы видим почти пустую комнату. На переднем плане большой диван округлой формы с полумягкой спинкой. На стене слева видно зеркало в узкой деревянной рамке и почти рядом с ним широкая рама, вероятно, с картиной. На диване двое влюбленных молодых людей, она и он, в довольно интимной позе, — он, как малое дитя, сидит у нее на коленях, обняв любимую правой рукой за плечо и прильнув своим лицом к ее лицу… Глаза его блаженно закрыты, уста что-то шепчут… Она, склоняясь к нему, смотрит на зрителя широко открытыми глазами, которые как бы говорят: «Смотрите, пожалуйста, сколько вам угодно. Я спокойна, он меня любит… Я с ним как «Земфира, покинувшая Алеко…» На ней малиновое платье, на плечах коричневая цыганская шаль с красными полосами. На нем коричневый сюртук, шея повязана черным галстуком.

Тишина, семейность, домашность, уют — такова общая атмосфера комнаты. А за диваном, справа, открыв двери в комнату, высовывается чья-то голова с всклокоченными волосами, с вытаращенными глазами. В ней мы узнаем черты автора «Цыган» — А. С. Пушкина.

Лица изображенных носят несомненный портретный характер. И если выглядывающий из дверей Пушкин, то кто же сидит на диване? Внимательно рассматривая миниатюру, справа, по вертикали, можно прочитать в лупу надпись «1829. К. Г.». Где же был в этом году Пушкин? Где жил, с кем особенно часто встречался, дружил?.. Кто же изображен на этой карикатуре?

1829 год. Пушкин «кружится» в свете. До середины мая он живет в Москве. Мечтает о браке. Сватался к Софье Федоровне Пушкиной, Екатерине Николаевне Ушаковой… Сватовство к С. Пушкиной не имело успеха. Эта девушка была официально объявлена невестой другого — Н. Панина.

Образ С. Пушкиной никак не отразился ни в дальнейшей жизни, ни в поэзии Пушкина…

Ее преемницей стала другая дева — Екатерина Николаевна Ушакова. Современники рассказывают, что любовь Пушкина к Ушаковой была безмерна и взаимна. Но молва обманулась в своих предсказаниях.

Уехав в Петербург, Пушкин долго не показывался в Москве на Пресне, где жили Ушаковы. Новое девичье сердце завладело его фантазией, он увлекся Анной Алексеевной Олениной — дочерью директора Петербургской публичной библиотеки, президента Академии художеств А. Оленина, двоюродной сестрой Анны Петровны Керн. Получив отказ от родителей Олениной, Пушкин вновь вернулся в Москву с намерением возобновить свои ухаживания за Екатериной Николаевной Ушаковой. Но здесь ожидала его новая неудача. Он узнал, что его «Земфира» Е. Н. помолвлена с другим.

— С кем же я-то остался? — воскликнул Пушкин.

— С оленьими рогами, — отвечала ему невеста… (Намек на увлечение Пушкина в Петербурге А. Олениной.)

Несмотря на размолвку, поэт продолжал бывать в доме Ушаковых. Современники рассказывают, что вначале муж (Наумов) сильно ревновал жену к ее девичьему прошлому, к Пушкину… Но что потом в доме всегда царили любовь и согласие мужа и жены к вящей, но доброй зависти Пушкина.

До наших дней сохранился альбом сестры Екатерины Николаевны, Елизаветы Николаевны, в котором среди многочисленных карикатур есть и карикатура на Пушкина.

Все это позволяет нам утверждать, что акварель-миниатюра, хранящаяся в музейном фонде заповедника, изображает в шутливой форме молодых супругов Ушаковых и Пушкина, оставшегося «с носом», как с подносом, как «Алеко, которому Земфира оказалась неверна». К сказанному нужно добавить, что в старину, в пушкинское время, любили делать надписи к рисункам-карикатурам не от руки, не пером, а наклеивая вырезанные буквы и слова из книг и журналов. Их делали в альбомах и на отдельных листках. Таковы надписи на рисунке, сделанном кем-то из близких к дому Ушаковых.

Кто художник, автор акварели, выяснить не удалось. Рисунок поступил в музей-заповедник из фондов Государственного литературного музея в 1905 году, куда, в свою очередь, он поступил из Государственного театрального музея имени А. А. Бахрушина в 1938 году. Этот же музей приобрел нашу акварель у потомков Ушаковых. Было это почти пятьдесят лет тому назад.

Новыми экспонатами недавно пополнилась пушкинская поварня в Михайловском. Нам удалось разыскать у собирателей старинной кухонной посуды кастрюли и сковородки красной меди, ступки, чайники, банки, латки (глиняные миски с крутыми боками), тазы для варки варенья, форму для приготовления воспетого Пушкиным сладкого кушанья — бланманже и многое другое. Часть предметов мы приобрели в Пскове у Натальи Осиповны Соколовой, мать которой, О. Двилевская-Маркевич, была знакома с Марией Николаевной Пущиной — женой друга Пушкина И. Пущина.

Кстати, у Натальи Осиповны заповедник приобрел и старинный оригинальный портрет Марии Николаевны.

В ту пору почти в каждом доме бытовали книги о приготовлении пищи, в том числе «Энциклопедия русской сельской ключницы, экономки, поварихи и кухарки»; последняя не раз переиздавалась. Во многих домах были редкостные рецепты, передаваемые из поколения в поколение. По родительский дом Пушкиных был неважной школой гастрономии и поварского искусства. По словам А. Керн, их друзья не любили обедать у стариков Пушкиных. По случаю обеда у них однажды А. Дельвиг сочинил Пушкину иронические стихи:

Друг Пушкин, хочешь ли отведать Дурного масла и яиц гнилых? Так приходи со мной обедать Сегодня у своих родных.

В Лицее стол Пушкина был спартански прост. Ежедневные супы, да каши, да компоты… вызвали к жизни его экспромт:

Блажен муж, иже сидит к каше ближе…

Лицейскими блюдами Пушкин скорее развивал свой аппетит, чем его удовлетворял. Школьный режим позволял ему больше мечтать, чем пировать.

В это время он воспевает «чашу пунша круговую». Но эта чаша, вероятно, не так часто пилась, как воспевалась. В мечтах юного поэта рисовались роскошные обеды и пиры:

…В светлой зале Весельем круглый стоп накрыт; Хлеб-соль на чистом покрывале, Дымятся щи, вино в бокале И щука в скатерте лежит…

По окончании Лицея юный поэт втянулся в светский водоворот. В этой суетной, по заманчивой для молодого человека школе жизни он узнал толк во многом, ему прежде недоступном. Он научился «дружно жить с Венерой, с кортиком, с книгой и бокалом». Он отдает дань разным модным в то время заморским винам — шатоикему, бургонскому, шампанскому… Но скоро пришло время, когда «врожденный рок» бросил его в ссылку на юг, где он принужден был забыть «столицы дальней и блеск, и шумные пиры»…

В Кишиневе, где Пушкин жил довольно бедно, ему пришлось познакомиться с произведениями местной молдавской кулинарии. В Одессе он знакомится с новинками европейской кухни на обедах у местных богатых негоциантов и у генерал-губернатора.

Сосланный из Одессы в Псковскую губернию, Пушкин попал в скромную деревенскую обстановку и зажил просто и скромно. Родители не встретили опального сына пирами и пирогами. А покидая вскорости Михайловской, они и вовсе увезли с собой своих поваров. Обязанности хозяйки, экономки и поварихи взяла на себя старая няня Арина Родионовна — мастерица на все руки. Ее брашна и пития, ее настойки, пастила и варенье, как известно, поразили Н. Языкова, и он даже воспел в своих стихах гастрономическое искусство Арины Родионовны.

Брату Льву Пушкин время от времени поручает прислать то вина, то горчицы, то дюжину рому, то лимбургского сыру. В деревне было не до гурманства, но и здесь Пушкину случалось пировать с редкими гостями — И. Пущиным, А. Дельвигом, Н. Языковым, и дли них в доме поэта имелись хорошие припасы. Вот его заказ в стихах, данный брату:

Знаешь ли, какого рода? У меня закон один; Жажды полная свобода И терпимость всяких вин! Погреб мой гостеприимный…

Вряд ли в этом погребе были редкие вина. А вот квасу, настоек, наливок было вдоволь, и до всего этого Арина Родионовна была большая мастерица.

Провиантские запасы Михайловского были велики и разнообразны. В хозяйстве было много кур, уток, гусей, индюшек, овец, телят, коров. Молока — море; сметаны, сливок, творогу — преизрядно. Река, озера и пруды Михайловского изобиловали рыбой — карасями, лещами, язями, сомами и раками. А что может быть лучше жареного карася в сметане или заливного сома? О лесных грибах и ягодах — морошке, малине, чернике, смородине — и говорить нечего. Народные предания рассказывают, что Пушкин любил сам ходить по грибы. А дедовский яблоневый сад с его антоновкой, боровинкой, грушовкой, а очаковские вишни, сливы, груши?.. Ведь из всего этого варилось, настаивалось, пеклось многое, разное роскошество к столу.

С прекрасной барской кухней псковской деревни Пушкин познакомился в доме своих друзей Осиновых-Вульф. Здесь свято соблюдали старинные трапезные традиции. На масленицу пекли жирные блины, на рождество тушили гуся. На святое воскресенье готовили куличи и пасхи, на именины — разные торты, бланманже и пироги. Особенно славился этот дом яблочными пирогами. В своих письмах к Осиновым Пушкин даже подписывался: «Ваш яблочный пирог».

Пушкин не был привередлив. Он любил изысканное, но охотно ел и простое. Часто предпочитал второе. Любил печеный картофель, клюкву с сахаром, моченые яблоки, бруснику, варенье, домашний суп и кашу.

«Он вовсе не был лакомка, — рассказывает П. Вяземский. — Он даже, думаю, не ценил и не хорошо постигал тайн поваренного искусства; но на иные вещи был он ужасный прожора. Помню, как в дороге съел он почти одним духом двадцать персиков, купленных в Торжке. Моченым яблокам также доставалось от него нередко». О. Смирнова в своих записках рассказывает, что самым любимым деревенским вареньем Пушкина было крыжовенное. «У него на столе часто можно было видеть… банку с крыжовенным вареньем». Да и как Пушкин, мог не любить такого варенья, коль скоро оно было сварено по всем тем старинным правилам, которые были рекомендованы специальным печатным рецептом!

Сварить крыжовенное варенье было сложным и хитрым делом. Вот как об этом говорит рецепт тогдашней «сельской энциклопедии»: «Очищенный от семечек, сполосканный, зеленый, неспелый крыжовник, собранный между 10 и 15 июня, сложить в муравленый горшок, перекладывая рядами вишневыми листьями и немного щавелем и шпинатом. Залить крепкою водкою, закрыть крышкою, обмазать оную тестом, вставить на несколько часов в печь, столь жаркую, как она бывает после вынутия из нее хлеба. На другой день вынуть крыжовник, всыпать в холодную воду со льдом прямо из погреба, через час перемешать воду и один раз с ней вскипятить, потом второй раз, потом третий, потом положить ягоды опять в холодную воду со льдом, которую перемешать несколько раз, каждый раз держав в ней ягоды по четверти часа, потом откинуть ягоды на решето, а когда ягода стечет — разложить ее на скатерть льняную, а когда обсохнет, свесить на безмене, на каждый фунт ягод взять 2 фунта сахару и один стакан воды. Сварить сироп из трех четвертей сахару, прокипятить, снять пену и в сей горячий сироп всыпать ягоды и поставить кипятиться, а как станет кипеть, осыпать остальным сахаром и разов три вскипятить ключом, а потом держать на легком огне, пробуя на вкус. После всего сего сложить варенье в фунтовые банки и завернуть их вощеной бумагою, а сверху пузырем и обвязать. Варенье сие почитает отличным и самым наилучшим из деревенских припасов».

Обладая образцовым здоровьем, Пушкин, по свидетельству современников, любил поесть. В «Онегине» есть строка — «желудок верный наш брегет…».

В конце жизни, измученный заботами и расходами городской столичной жизни, Пушкин мечтал о деревне, о михайловской поварне. Теперь у него были самые скромные, но несбыточные желания: «Покой, да щей горшок, да сам большой». Но, увы, это счастье ему не было суждено…

Есть у нас во Пскове, в Государственном архиве, «Ревизские сказки» Михайловского 1825, 1836 и 1838 годов. И благодаря им мы знаем имена людей «мужеска и женска полу», живших в Михайловском, когда там жил и Пушкин. Знаем не только имена людей, но и чем они занимались, в каком были возрасте. В год ссылки поэта их было семнадцать душ, а в год гибели — только девять. Остальные по воле родительской или были переведены в Болдино, или взяты в услужение в Петербург.

В «Описи Михайловского, учиненной во исполнение указа Опочецкой дворянской опеки над семьей и имуществом А. С. Пушкина 18 мая 1838 года земским исправником Иасюковым и стряпчим Пастуховским при двух благородных свидетелях» перечислено все движимое имущество сельца Пушкиных, в том числе и дворовые люди. Вот их имена: Еремей Сидоров, 75 лет, пастух, Авдотья Сергеева, его жена, 61 год, скотница, ее зять Павел Курочкин, 51 год, кучер, конюх и кузнец, жена его Авдотья, 36 лет, скотница, птичница Авдотья Архпова, 37 лет, Дмитрий Васильев, 31 год, полесовник, сторож и садовник, Прасковьи, племянница Ульяны старой, живущей в Петербурге у А. С. Пушкина няней, 18 лет, по общему хозяйству дворовая, Настасья, Василия Михайлова дочь, 23 лет, в услужении при господском доме и флигелях и дочка Андреевой Дарьи, что в Петербурге у Ольги Сергеевны Пушкиной, малолеток 7 лет.

А как они выглядели, сохранились ли их изображения? Считается, что нет. Только утверждение это неверно. Изображения есть.

Весной 1837 года по просьбе А. Тургенева, М. Виельгорского, Г. Строганова, Натальи Николаевны Пушкиной, при содействии псковского губернатора А. Пещурова псковский землемер Илья Степанович Иванов приехал в Михайловское, чтобы запечатлеть вид места, где жил и творил Пушкин. С рисунка Иванова известный художник П. Александров сделал литографию. Ее теперь все знают. Она воспроизводилась тысячи раз. На ней изображены двор, усадьба Михайловского, дом поэта, флигеля, куртины, сад, дорожки, Пушкин на коне верхом, Осиповы, едущие в карете, на ветхом крыльце дома няня — Арина Родионовна. Но не только это изобразил Иванов.

Что это за старик с клюкой, идущий мимо усадьбы? Не это ли Еремей? А кто эти семеро, возвращающиеся с граблями и косами с сенокоса?

Может, это и есть дворовые: Прасковья — племянница Ульяны, Настасья Михайлова, Дмитрий Васильев и другие? А что это за маленькая девочка, идущая рядом со взрослыми? Да это, конечно же, дочка Андреевой Дарьи.

Вот и выходит, что «Сельцо Михайловское» Иванова — это не только изображение усадьбы Пушкина, но и портреты близких к нему людей, начиная от Арины Родионовны до девочки-малолетки, дочки Дарьи Андреевой.

Илья Степанович Иванов не был художником. Он был всего лить землемером-топографом, чертежником. Он, конечно, старался быть точным в своем рисунке. На литографии словно ожившая опись Михайловского. Других изображений исторического сельца у нас нет. Поэтому ивановский рисунок бесценен.

Вот что нам открыли некоторые таинственные письмена. Другие же, еще блуждающие по белу свету, ждут своего часа…

Пушкиногорье давно стало своеобразным местом культурной жизни нашей Родины. Здесь в июне каждого года проходит Всесоюзный Пушкинский праздник поэзии, в августе — Всесоюзная Пушкинская научная конференция, в феврале — и годовщину гибели А. С. Пушкина — Дни светлой печали.

Здесь бывали писатели К. Паустовский, Ю. Тынянов, С. Михалков, К. Федин, Л. Леонов, Ю. Нагибин, М. Дудин; художники и скульпторы: С. Коненков, П. Орешников, П. Оесовский, Л. Мыльников, Е. Белашова, А. Лактионов, М. Аникушин, П. Фомин и многие другие. Здесь родились пушкинские темы их произведений, известные всему миру.

Пушкинский заповедник это не только литературный памятник истории и культуры. Это своеобразный Народный Пушкинский Университет. Здесь человек знакомится с Пушкиным в прошлом и настоящем. Типичная русская природа, воспетая Пушкиным в его многих творениях, вдохновляет людей всех возрастов.

Почему именно к Пушкину обращены взоры молодых и зрелых художников? Пушкин народен. В нем отразились все проявления бытия. Душа поэта проникла повсюду. В нем есть все, что составляет понятия гармонии, красоты, совершенства, простоты. Он реалистичен во всем, понятен всем, доходчивей всех. Нет ни одного художника, который в своем творчестве молча прошел бы мимо него, будь-то Ф. Достоевский и Л. Толстой, В. Маяковский и С. Есенин, М. Шолохов и Л. Твардовский. Всем он помогал найти свой путь. Он изображал мир во всех его ипостасях — эстетической, эпической, социальной, исторической…

Я вспоминаю зиму и весну 1949 года, когда в комнатах восстанавливаемого дома Пушкина работал известный советский художник Александр Иванович Лактионов. Он приехал к нам в пору всенародного признания его картины «Письмо с фронта».

Лактионов много дней посвятил изучению жизни и творчества поэта. Кропотливо рылся в книгах пушкинской библиотеки, въедливо выспрашивал у научных работников-пушкинистов нужные ему сведения о жизни Пушкина в Михайловском. Для него яснее становился образ великого русского поэта, тесная связь его с Псковским краем, псковской деревней. И когда сюжет картины был Лактионовым окончательно определен, он начал большое полотно, которому дал название «Вновь я посетил…».

До Л. Лактионова многие советские художники, в том числе В. Бялыницкий-Бируля, П. Кончаловский, Л. Хижинский, Ю. Непринцев, И. Шабанов и другие, работали в Пушкинском заповеднике. Работы этих художников неоднократно издавались массовым тиражом в виде репродукций и хорошо известны нашему народу. Но никто из них не создал большого полотна, а большая картина Ю. Непринцева погибла.

«Почему-то до сих пор никто не сделал с этого очаровательного куска родины живой и значительный портрет», — писал еще в 1926 году А. Луначарский в одном из своих восторженных писем о Михайловском, опубликованных им вскоре после поездки в Пушкинский заповедник.

Лактионов поставил перед собой задачу написать «портрет» природы Псковского края, с которой связано светлое, жизнеутверждающее начало пушкинской лирики, пронизанной великим оптимизмом. Художник замыслил показать Пушкина на фоне природы «страны родной», с которой поэт чувствовал свое глубокое, кровное и духовное, родство и которой навсегда составил свое сердце», увековечил ее в бессмертных стихах.

На картине А. Лактионова Пушкин изображен во время его предпоследнего приезда в Михайловское (в сентябре 1835 года), когда поэт, измученный преследованиями правительства, нападками цензуры, травлей «светской черни», испытывавший тяжелую материальную нужду, стремился вырваться из душившего его Петербурга в родную деревню, к простому народу, в тот уголок земли, где он провел «два года незаметных»…

Октябрь. Осень. Ярким багрецом горят клены и липы Тригорского парка. Опавшие листья как ковер покрывают влажный песок площадки. На диване под сенью дуба сидит поэт в спокойной, сосредоточенной позе. Его взгляд устремлен вдаль, на грустную простоту родного уголка земли.

Далеко, на многие версты, открывается величественный ландшафт. На переднем плане «тихая голубая Сороть», омывающая пожелтевшие, съеденные солнцем берега тригорского луга, далее сами луга со стогами свежевыкошенного сена, «холмы и нивы полосаты», «вдали рассыпанные хаты» и голубая дымка на горизонте.

Художник запечатлел Пушкина в тот миг, когда он, вдохновленный красотой родных мест, облекает свои мысли и переживания в поэтические строфы элегии «Вновь я посетил тот уголок земли…» — строфы, обращенные к «племени младому, незнакомому».

Тогда же Лактионов написал в доме Пушкина портрет поэта. Гравюры и офорты ленинградского художника-графика Василия Михайловича Звонцова стали крылатыми символами самого пушкинского духа — так метко увидел он и точно отобразил реальное и возвышенное этих лесов и перелесков, полей и всхолмий.

В. Звонцов с детства увлекался рисованием, в юношеские годы учился в художественном училище в Ленинграде. И Великую Отечественную войну бил фашистов на Псковщине и под Берлином, кавалер многих боевых орденов и медалей, ныне подполковник запаса.

По окончании войны В. Звонцов — секретарь Василеостровского райкома партии в Ленинграде. И вот наконец давняя его мечта осуществилась, он — студент Института живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Е. Репина Академии художеств СССР. Закончив институт профессиональным художником, он остается на преподавательской работе.

С 1953 года Василия Михайловича можно встретить в заповеднике во всякое время года. Он отлично добрый человек и товарищ. Ежегодно к каждой пушкинской годовщине — дню рождения, смерти, ссылки поэта в псковскую деревню — Василий Михайлович приносит в Михайловское свои дары — офорты-миниатюры на пушкинские темы, дабы мы, работники музея-заповедника, могли их поднести на добрую память нашим дорогим гостям — писателям, поэтам, артистам, музыкантам, деятелям науки и культуры, принимающим участие в Пушкинских чтениях, конференциях, литературных вечерах и Всесоюзном Пушкинском празднике поэзии в Михайловском.

Художник Алексей Константинович Соколов также добрый друг Пушкинского заповедника. В его картинах отразились многие памятные пушкинские места. С 1947 года, когда он был еще студентом Института имени И. Е. Репина Академии художеств СССР, и все последующие годы, когда Соколов стал маститым художником, преподавателем живописи этого института, он почти всегда в заповеднике: то летом, то весной, то осенью или зимой. Он непременный участник памятных пушкинских собраний, конференций и народных празднеств в Михайловском. Он советчик и помощник реставраторов и хранителей заповедника. Ученик крупнейших советских живописцев академиков И. Грабаря, В. Орешникова, А. Мыльникова, он много и удачно работал над художественным убранством Ленинградского метро, Ленинградского театра юного зрители, Московского театра на Таганке, Дворца культуры в городе Череповце и т. д. А. Соколов — мастер портретного искусства и пейзажной живописи.

Ему ведомы многие сокровенные тайны пушкинской природы. Она его учитель и наставник, его пейзажи вводят нас в мир неизведанной красоты цвета и света, радости и счастья.

Пушкинские Горы для Соколова — это райские кущи, куда художник всегда стремится для новой встречи с Пушкиным и откуда уезжает, исполненный высокой любви к Отчизне и духовно обновленный.

Неисчерпаемые творческие возможности в заповедных пушкинских местах открываются перед начинающими художниками, учащимися средних художественных школ и высших учебных заведении Откуда только они сюда не приезжают! Из Москвы, Ленинграда, Минска, Киева… Начиная с 1957 года здесь проходят летнюю творческую практику студенты Института живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Е. Репина Академии художеств СССР. Ежегодно два летних месяца под руководством преподавателей института и при помощи научных сотрудников и хранителей Пушкинского заповедника студенты-репинцы проходят не только живописную и графическую практику, но и своеобразный курс пушкиноведения.

Здесь они совершенствуют свое мастерство, избирая для композиций и образ поэта, и природу, им воспетую, и памятные места пушкинского Святогорья Михайловского, Тригорского, Петровского, Воронича, и портреты живых людей сегодняшнего села — потомков земляков поэта. Иные берутся за иллюстрирование произведений Пушкина. Ведь нигде так ясно, так выпукло, так ощутимо образно не воспринимаются пушкинские произведения, как в том месте, где они были написаны.

Встречи молодых художников с Пушкиным благотворно влияют на развитие реалистического начала их творчества, на поиск своих средств выражения. Каждый год молодые художники, заканчивая у нас свою практику и покидая пушкинское Лукоморье, совместно с музеем-заповедником устраивают в Пушкинских Горах отчетную выставку своих работ. Знакомясь с экспонатами-этюдами, эскизами, набросками, ясно ощущаешь горячее сердце молодых художников, их любовь к Пушкину, к нашей великой Отчизне, ощущаешь творческую активность, растущее мастерство.

А в последние годы все чаще вместе с художниками приезжают в заповедник мастера отечественной фотографии Е. Кассин, П. Кривцов, В. Ахломов, живут неделями, месяцами, снимают интересно, неожиданно, и все запечатленное здесь мы видим в их альбомах как бы новыми глазами. Это новая, современная сторона художественной жизни Пушкиногорья.

Все знают, какую роль в становлении людей, их нравственности, в воспитании «чувств добрых» играет поэзия. Она радует, успокаивает, потрясает, окрыляет. Она раскрывает такие понятия, как вечность, время, любовь, вера. Она главный источник нравственной силы. Она доступна всем. Пушкинский заповедник — страна поэзии. Тот, кто сюда приходит, сам делается поэтом…

Михаил Александрович Дудин в Михайловском с 1949 года. Он приезжал на юбилейные торжества 150-летия со дня рождения А. С. Пушкина.

Этот народный праздник произвел на поэта неизгладимое впечатление. Он увидел и понял, что праздник в Михайловском — это всенародный праздник, потому что Пушкин — создание народа, лучший его сын, лучшее выражение гения русского народа. Тогда Дудин написал стихотворение «Встреча на юбилее Пушкина 12 июня 1949 года в селе Михайловском».

С тех пор из года в год гостит в пушкинской деревне М. Дудин, у него здесь свое «царство», свой терем-флигелек, свои тропинки и рощи. Поэт близко познакомился с пушкинской землей, жизнью и бытом сегодняшней деревни, с сельскими жителями — потомками великого Пушкина. Он побывал во многих сельских библиотеках, клубах, Домах культуры, и не только в Пушкинских Горах, но и в окрестных городах и селах. Он воспел в своих стихах пушкинские места и их реликвии, труд простых людей, написал частушки для местных колхозов, стихи для мемориальных камней на могилах неизвестных солдат, павших за освобождение пушкинской земли от фашистских захватчиков. Вместе с рабочими заповедника он благоустраивал его сады и парки, древнее городище в Савкино. В знак благодарности поэту за его любовь и заботу к пушкинской земле и ее народу ему присвоено звание «Почетный гражданин п. Пушкинские Горы».

В 1007 году появился на свет большой цикл стихов Дудина «Святогорское лето». В нем поэт пишет о природе, через познание которой Пушкин пришел к пониманию величия «русского духа». Размышления поэта о сегодняшних судьбах земли и человечества пронизаны вечным присутствием Пушкина. Завершает сборник стихотворение «Сей зерно».

Ты на Земле рожден. Заветом Далеких предков суждено Тебе всегда зимой и летом Душою слышать: сей зерно! Что из того, что мир расколот Тоскою распрей. Все равно Пройдут война, чума и голод, Любовь и песня. Сей зерно!

М. Дудин и его товарищи поэты-фронтовики А. Смердов, В. Азаров, Ю. Мельников, И. Виноградов, С. Смирнов, Я. Хелемский и многие другие, приезжая в возрожденное Михайловское, не могут не вспомнить о том, что было в этом святом месте в страшные годы войны… Их стихи и песни, монументальная поэма Александра Смердов» «Пушкинские годы» — это реквием героям-солдатам и офицерам, отдавшим жизнь за Родину, за Пушкина, за его священную могилу. В поэме А. Смердова Пушкин предстает не только певцом воинской славы нашего Отечества в прошлом — он соратник в битвах наших бойцов. Эта мысль раскрывается в поэме Смердова во всей торжественности и силе.

Поэты-фронтовики в своих стихах говорят о могучей окрыленности, которую обрели они на земле Пушкина.

В своем стихотворении «Саперы» поэт Глеб Семенов воспевает великий подвиг освобождения от гитлеровских мин дороги к пушкинскому некрополю. Эти стихи сегодня звучат в Пушкинских Горах как трагическая симфония. Стихи поэтов-фронтовиков повторяются в Пушкинских Горах: в устах экскурсоводов, на вечерах, посвященных встречам паломников с ветеранами Великой Отечественной войны.

Воин-фронтовик из Ленинграда поэт Всеволод Азаров впервые приехал сюда, в Пушкиногорье, зимою 1936 года — в канун 100-летия со дня гибели А. С. Пушкина. «С тех пор я привязан к этим благословенным местам», — пишет он в предисловии к одному из своих поэтических сборников. В. Азаров — один из первых поэтов, побывавших в Пушкинском заповеднике после его освобождения в июле 1944 года. На многих Пушкинских праздниках побывал он здесь. «Путь в Михайловское» написан им в послевоенные годы. Сегодня его поэтический пушкинский цикл пополнился стихами-воспомипаниями о страшных годах войны, о заботливых хранителях пушкинских мест, о радости Жизни людей, создающих новый мир.

Для ленинградского поэта Владислава Шошина Михайловское всегда было я есть «край родной». Все в нем близко и задушевно ему: и древний град Воронич, и троны в Михайловское, и земля, и небо его.

Борис Шмидт бывал в Пушкиногорье в 30-е годы. После войны вышли в свет его четыре поэтические книги, целиком посвященные встречам с Пушкиным, с Михайловским: «Три дерева» (1962), «И жизнь, и слезы, и любовь» (1970), «Письмо в Михайловское» (1975), «Стихи о моих сокровищах» (1979). Особенно задушевны стихи, посвященные деревьям — современникам Пушкина, пострадавшим от гитлеровских снарядов.

В разное время большие циклы стихов о Михайловском и Тригорском были созданы поэтами — Леонидом Вышеславским (Киев), Ларисой Романеттко (Рига), Георгием Некрасовым (Ленинград).

Иван Васильевич Виноградов псковский поэт, бывший партизан. Он заботливый друг Пушкинского музея-заповедника. Он в нем бывает очень часто. Его можно видеть и слышать на всех пушкинских праздниках и собраниях. «Пушкин с нами», «Здравствуй, Пушкин», «Живой Пушкин», «Голос Пушкина» — стихи, с которыми поэт выступал на первых послевоенных Пушкинских праздниках. Поэтическое слово Виноградова всегда теплое, задушевное, доброе. Наш Виноградов не только поэт, но и доброхот — верный помощник хранителям заповедной пушкинской земли в их трудах на благо нашего народа.

В современной Михайловской поэтической Пушкиниане звучат стихи и песни и других поэтов-псковичей: Владимира Боровикова, Александра Бологова, Игоря Григорьева, Евгения Изюмопа, Михаила Скородумова, Олега Тиммермана, Владимира Половникова.

Не счесть всего написанного нашими поэтами о пушкинском заповедном Святогорье. Но, говоря о заповеднике как стране поэзии, нельзя не назвать имена тех поэтов, которые украсили своими прекрасными стихами венок Пушкину, — это имена Самуила Маршака, Павла Антокольского, Максима Рыльского, Всеволода Рождественского, Андрея Вознесенского, Евгения Евтушенко, Беллы Ахмадуллиной, Ларисы Васильевой, Сильвы Капутикян, Максима Геттуева, Давида Самойлова, Сергея Острового, Сергея Смирнова, Ярослава Смелякова, Давида Кугультинова, Кайсына Кулиева, Якова Шведова, Виктора Бокова, Надежды Поляковой, Ильи Фонякова…

Стихи мы читаем на больших панно вдоль дороги, по которой паломники идут в Михайловское.

КАЙСЫН КУЛИЕВ

Хранят его походку и следы Дороги каменистые Кавказа. Он видел наши белые хребты. И наших звезд ярчайшие алмазы. За это благодарен я сейчас Судьбе, что оба имени связала, Что показала Пушкину Кавказ И Пушкина Кавказу показала.

М. ДУДИН

Мы знаем это иль не знаем, Хотим того иль не хотим, Но он никем не заменяем И навсегда необходим.

А. ВЕНЦЛОВА

Он говорил когда-то: «Здравствуй, племя Младое, незнакомое…» И вот Пришло тобой предсказанное время, Твой вещий голос правнуков зовет, И с каждым днем вольней и полновесней Душа народа отвечает песней.

МИРДЗА КЕМНЕ

Тебе несут грузинки розы, Литвинки — руту, свой привет. Дарят узбекские колхозы Благоуханной джиды цвет. И васильковый синий пламень, Как русских глаз огонь живой, Народы пышными цветами Венчают холм могильный твой.

МАКСИМ РЫЛЬСКИЙ

Ты памятник воздвиг себе нерукотворный, Никто не посягнет на вековой гранит. И плуг вокруг него тропы не тронет торной, Которую народ хранит. Ты рядом с теми был, кто в сумрачные годы Великие пути прокладывал вперед,— И в нынешние дни любовь всего народа В твоем Михайловском живет.

Очень хочется назвать имена всех поэтов, положивших на алтарь Михайловского свое сердце. Но я не могу этого сделать, ибо для этого нужна особая книга. Все поэты любят Пушкина и все пушкинское. Когда болгары спросили Е. Евтушенко, какое свое стихотворение он считает самым лучшим, он ответил: «Стихи о Михайловском». Когда П. Антокольского в 1967 году в Михайловском спросили, какой день он считает самым радостным днем своей жизни, он ответил: «Пушкинский день поэзии в Михайловском». Величайшее из русских искусств — поэзия!

Пушкинский праздник поэзии на Псковщине — это своеобразный форум благодарных потомков в честь «великого поэта всех народов, всех веков».

Пушкинский праздник есть и будет всенародным, дающим наглядное представление о вечно живом поэтическом слове.

Пускай же обычай этого Пушкинского праздника навсегда останется на нашей земле как праздник поэзии и поэтов. Ведь и поэты тоже никогда не переведутся на пашей земле — дай нам всем бог здоровья и счастья!

Много, много написано стихов о Пушкине поэтами всех наших республик. Но стихи пишут не только поэты, но и все, для кого поэзия — главная суть их жизни. Пушкинские места притягивают к себе всех. И все поют славу великому поэту. Природа Михайловского совершенна, и пейзажи его поэтичны. В своих завещательных стихах, обращенных к грядущим поколениям, Пушкин пишет:

Люби зеленый скат холмов, Луга, измятые моей бродящей ленью, Прохладу лип и кленов шумный кров — Они знакомы вдохновенью.

Природа печная сияет своей вечной красотой. Здесь все божественно. Все диво, и люди, приходящие на поклон к Пушкину, выражают свою благодарность ему самыми красивыми словами, своими стихами. Они записывают их в книгах впечатлений посетителей музеев Михайловского, Петровского, Тригорского, Святогорского монастыря, присылают их по почте.

Для всех поэтов стихи о Пушкине и его земле — это осмысление своего места в поэтическом строи», проверка самого себя. Поездка в Михайловское для них своеобразное очищение, пробуждение лучших сторон души. Поэты снова и снова приходят сюда, чтобы открыть новую, доныне неведомую дли них грань пушкинской поэзии, пушкинского духа, а через него острее почувствовать свою связь с миром, с нашей непростой современностью.

Когда стоишь у подножия Михайловского холма, на котором высится обращенный к небу дом поэта, кажется, что ты в Афинах и стоишь перед Олимпом и пред тобой вот-вот явятся музы Поэзии, Музыки, Зрелищ…

Когда стоишь у подошвы Синичьей горы в Святогорье и смотришь на древний Успенский храм, кажется, что ты в Большом театре в Москве и сейчас вот загудят колокола и начнется выход пушкинского царя Бориса…

Когда стоишь перед одной из трех гор древнего Воронина и смотришь на портик дома тригорских друзей Пушкина, вспоминаешь дом Лариных в опере «Евгений Онегин».

Когда проходишь мимо поэтической поляны Михайловского, всегда слышишь эхо Пушкинского народного праздника поэзии, который здесь ежегодно проходит в день рождения Александра Сергеевича.

И всюду-всюду слышен голос Ивана Семеновича Козловского. Нет, Иван Семенович не участвует в наших юбилеях и праздниках Пушкина — он создает их, вкладывая всю свою душу певца, гражданина, подвижника. Сколько раз он пел на усадьбе Михайловского, где сценой ему было простое крыльцо дома-музея! Сколько раз он пел в саду, мимо которого проходили тысячи гостей Пушкина. Сколько раз пел на поэтической поляне стотысячной толпе «Славу» Пушкину, славу советскому народу — труженику, победителю, славу нашей великой Отчизне. Ему вторили и «лес и долы» и все присутствующие на поле. Сколько раз он пел на Синичьей горе реквием Пушкину — старинные печальные русские песни, песни, написанные нашими современными советскими поэтами и музыкантами и посвященные памяти Пушкина!

К 175-й годовщине со дня рождения поэта им было приготовлено и впервые исполнено с детским хором Псковского культпросвет училища на месте погребения Пушкина, в Святогорском монастыре, замечательное произведение великого русского композитора С. Рахманинова «Монолог Пимена».

Какое надо иметь сердце, какую любовь к Отечеству, к родной культуре, к своему народу, чтобы так вдохновенно пропеть это величание Пушкину! Голос Козловского звучит в Успенском соборе во всех регистрах, во всех инструментах. Древние «голосники» вделанные в стены и «паруса» здания, пятьсот лет тому назад, поднимают пение артиста до неописуемой высоты! Все слушают затаив дыхание. У многих слезы на глазах. А сколько народу стоит за монастырской стеной, на всех дорогах, ведущих к пушкинскому некрополю. Всяк ловит каждый звук, несущийся с вершины горы.

Только такой художник, как Иван Семенович Козловский, смог заставить запеть древние «голосники» и богатырские стены монастыря-крепости. Только он смог раскрыть до конца шедевр Рахманинова, его «Пимена»…

Проходят годы… А голос Козловского и его искусство продолжают жить в наших сердцах, по-прежнему несут к нам свое очарование, берут в плен души наши.

Искусство Ивана Семеновича проверено временем. Оно бессмертно! Ивану Семеновичу исполнилось 85 лет! А он по-прежнему молод. Он не просто замечательный певец нашей великой эпохи — он легендарный песнетворец.

Обращаясь к нему со словами поздравлении, мы говорим ему и себе: искусство ваше, дорогой Иван Семенович, будет жить в памяти нашей всегда, ибо оно истинно народное, укрепляющее в сердцах людей — строителей нового общества высокие нравственные начала морали, этики, красоты.