1

Джозеф Найт все еще оставался в Голливуде.

Но он уже не был просто туристом или дилетантом в кинопроизводстве. Он был человеком, имеющим определенную цель. Не обращая внимания на город вокруг него, Найт всецело сосредоточился на изучении механизма киноиндустрии, стараясь как можно точнее понять его законы.

Он изучал финансовое состояние каждой студии. Он интересовался карьерами Майера, Талберга, Уорнеров, Сэма Голдвина – начиная от их стартовых точек, с которых эти сыновья иммигрантов-торговцев начали свое восхождение к вершинам богатства и влияния.

И еще он ходил в кинотеатры.

Он не только посмотрел все фильмы, отснятые крупнейшими киностудиями, – что занимало у него почти все его время, так как эти студии производили от пятидесяти до ста кинолент в год, – он также интересовался голливудскими архивами и получал наслаждение, смотря первоклассные картины, снятые Д. В. Гриффитом, Эрихом фон Штрогеймом, Кингом Видором и другими.

Он приобщался к традициям немого кино от самых ранних коротких роликов до великих мелодрам Гриффита «Нетерпимость» и «Рождение нации». Он наблюдал полный катаклизмов переход от немого к звуковому кино – каким образом это отразилось не только на звездах, но и на сценаристах и продюсерах, создававших фильмы. Он видел, как тяжелые экономические условия эпохи Депрессии влияли на кинематограф и как порожденное этими условиями всеобщее настроение отчаяния и безнадежности из-за обнищания большей части населения диктует вкусы публике.

Чем больше он углублялся в свои исследования, тем яснее видел, что в Голливуде, несмотря на его жесткую монополистическую структуру, найдется место и для него – Джозефа Найта.

Чем больше он накапливал знаний о шоу-бизнесе, тем больше убеждался, что крупнейшие студии вовсе не являются такими самодостаточными гигантами, какими они себя провозглашали. В действительности они были всего лишь средством производства продукции для крупных корпораций, обосновавшихся в Нью-Йорке, корпораций, которые получали доходы посредством владения целой сетью кинотеатров. «Парамаунт» с ее тысячью двумястами кинотеатрами, «Уорнер» – с четырьмястами двадцатью пятью, «Континентал» – с шестьюстами пятидесятью, «Фокс» – с пятьюстами и более мелкая «Монарх» – с четырьмястами – эти корпорации делали деньги, привлекая максимально большее количество публики. Они производили фильмы на своих собственных студиях и показывали их в своих собственных кинотеатрах – начиная от наиболее доходных, с участием крупных кинозвезд, и более скромных фильмов разряда «Б» с «безымянными» актерами, кончая роликами новостей и небольшими мультфильмами.

Такие маститые главы студий Голливуда, как Майер, Джек Уорнер, Гарри Коэн, благодаря баснословным доходам и общественному положению, были у всех на виду. Но они были лишь марионетками в руках «денежных мешков» Нью-Йорка – теневых фигур с малоизвестными именами, таких, как Катц, Мазур, Нагель, Шнек, – которые субсидировали кинопроизводство для того, чтобы иметь регулярный приток зрителей в свои кинотеатры. Эти безликие фигуры и были истинными воротилами шоу-бизнеса.

Власть большинства кинокорпораций меньше основывалась на фильмах, которые они производили – в основном она держалась на кинотеатрах, которыми они владели. Эти кинотеатры держали под контролем кинорынок не только в Соединенных Штатах, но и в Великобритании и континентальной Европе. Кинотеатры, которые были абсолютно недоступны для продукции таких ненавидимых Голливудом фигур, как независимые продюсеры.

Таков был первый и наиболее важный вывод, который сделал Джозеф Найт, занимаясь анализом деятельности Голливуда. Если он собирался делать деньги в рамках шоу-бизнеса, он должен осуществить это в одной из самых крупных киностудий.

Другой важный вывод гласил, что в Голливуде времена меняются – независимо от того, нравится это большим студиям или нет.

Эскейпизм, желание убежать от действительности – такова была основная тональность кинопродукции эпохи Депрессии середины тридцатых годов. Ширли Темпл становилась одной из наиболее высокооплачиваемых звезд Голливуда – бесчисленные мюзиклы давали огромный кассовый сбор. Благодаря этим мюзиклам и быстро сляпанным историческим костюмированным драмам крупнейшим студиям удавалось держаться на плаву даже в наиболее скверные моменты «тяжелых времен».

Но положение дел менялось. Популярность Ширли Темпл ослабевала по мере того, как она становилась взрослее. Сработанные по накатанной схеме фильмы, которыми насильственно кормили публику в течение всего периода эпохи Депрессии, уже не приносили прежнего дохода. Блеск большинства звезд этого десятилетия заметно померк. Зрители начали уставать от этих эскейпистских мелодрам с их шаблонными героями и слащавым концом.

Но студийные патриархи и их штат сценаристов до сих пор еще не знали, как реагировать на перемены, произошедшие в сознании публики. Текущие голливудские фильмы, за редкими исключениями, были по-прежнему стереотипными. В них не ощущалось человеческой трагедии. Они избегали реальных характеров и концовок, как чумы. И поэтому громом среди ясного неба явился успех таких фильмов, как «На западном фронте без перемен» и «Ярость». Он показал, что зрители не боятся правдивых историй, что психологическая достоверность этих лент не является препятствием для их показа аудитории.

Джозеф Найт собирал все эти факты по крупицам во время своих уединенных прогулок по Голливуду и напряженной домашней работы. Он пришел к заключению, что Голливуд стоит на пороге новой эпохи. Хотят они того или нет, но крупнейшие киностудии нуждаются в новых талантах, чтобы перешагнуть в новое десятилетие и выжить. Это означало, что придут новые звезды, новые сценаристы, новые продюсеры. Меняются не только времена – придется измениться и кинематографу.

В это время и вышел на сцену Джозеф Найт.

Джозеф Найт никогда не был фанатиком кино. Он был слишком беден до того и слишком занят впоследствии, чтобы потратить два или более часов, наблюдая тени, мелькающие на экране в темном зале кинотеатра. Но теперь эти тени поглощали все его внимание, так как он видел, что они воплощаются в доллары и дают большую власть человеку, знающему, как манипулировать ими в сознании публики.

И пока он наблюдал и учился, случилось нечто удивительное. Он стал сам придумывать истории.

Фильмы, которые он видел, сделали для него многое понятным из того, что касалось сознания публики, ее надежд, страхов и грез. И теперь, словно окунувшись в интеллектуальную игру, которая быстро становилась серьезной, он старался изобретать характеры, ситуации, конфликты и драматические коллизии, которые по своему уровню были бы не хуже тех, которые он наблюдал на экране.

Так же как раньше он выстраивал в своем мозгу основные факты, касающиеся рынка, чтобы произвести наиболее выгодный продукт, так теперь он сфокусировал весь свой ум для создания персонажей, которые отвечали бы чаяниям зрителей. Точнее говоря, зрителей, какими они будут через год или два. Потому что Джозеф Найт смотрел вперед.

Проводя в отеле много часов в одиночестве, он вынашивал эту идею. Шло время – он даже не замечал этого. Через шесть недель напряженной умственной работы у него созрел в голове набросок внушительного голливудского фильма. Имея мало опыта в этом новом бизнесе, он медлил довериться своим собственным силам. Он понимал, что этот замысел, грамотно осуществленный, может принести ему миллионы долларов кассовых сборов.

Оставалось только преобразовать этот замысел в сценарий.

Найт тщательно навел справки обо всех ведущих сценаристах, работавших в Голливуде. И вскоре понял, что действительно одаренные авторы давно уже ангажированы крупнейшими киностудиями. Оставшиеся не у дел писатели, в соответствии с их посредственным талантом, могут помочь ему произвести лишь ляп, подобный «Теплым морям» Джерри Меркадо, но не нечто, способное конкурировать с продукцией Голливуда.

Несколько дней после этого серьезного открытия Джозеф Найт был в подавленном состоянии духа. Он не видел для себя иного пути, как только продать идею за жалкие гроши и, возможно, увидеть ее преобразованной в первоклассный фильм, всю прибыль от которого получат другие.

Но затем чутье, которое долгое время направляло его в нужную сторону, в сочетании с большим опытом анализа рынков натолкнуло его на неожиданную мысль.

Что ж, он напишет сценарий сам.

Это важнейшее решение было принято так же хладнокровно, как и сотни деловых решений прежде. Это потребовало бы такого напряжения физических и интеллектуальных сил, что обычный человек в подобной ситуации смущенно ретировался, потерпев провал.

Но Джозеф Найт был привычен к огромному риску и верил в свои силы. Он не был обычным человеком.

Он приступил к работе, воплощая набор основных идей, характеров и сюжетных линий в драматические сцены, имевшие видимую структуру. Работа оказалась куда более трудной, чем ему казалось первоначально. Того совершенства, которым он восхищался в наиболее удачных пьесах и фильмах – естественного и непринужденного, в особенности если за дело брались первоклассные актеры и продюсеры, было удивительно трудно достичь самому начиная с нуля.

Но Джозеф Найт был упорным. Он переписывал сцены множество раз, ругая свою неопытность, переосмысливая и оттачивая, пока действие не приобретало такую же убедительность и стройность, какую он видел на экране в лучших фильмах.

В течение долгих дней и ночей молчаливой работы многочисленные способности Найта и его опыт слились воедино. Он имел в руках грозное оружие. Его знание основных, наиболее популярных кинолент и их структуры позволило ему создать динамичные, полнокровные сцены, которые хорошо легли бы на пленку. Его знакомство с мировой драматургией, Шекспиром, Ибсеном, О'Нилом, помогло ему углубить психологический уровень сценария и тем попытаться увлечь зрителя. Его новоприобретенные знания о Голливуде помогли ему визуализировать неясный в начале проект, избежав потенциальных проблем. Знание «звездной» системы и сути актерского мастерства, возможностей многих голливудских исполнителей подсказало ему некоторые умные идеи насчет распределения ролей.

Даже теперь, пожиная плоды долгого творческого труда, он не думал о себе как о художнике, осуществляющем замысел, который имеет какое-либо эстетическое значение. «Я просто бизнесмен, производящий продукт, – думал он, – чтобы продать его на наиболее выгодном рынке в наиболее подходящий момент». И поэтому Найт не осознавал, что, не будь он просто человеком дела, бизнесменом но своему собственному выбору, он мог бы без труда получить Пулитцеровскую премию как драматург или наиболее талантливый сценарист Голливуда. Он был рожден и для этого. Но он не понимал истинной сути своей индивидуальности, которая были не чем иным, как одаренностью, и лишь благодаря ей он смог так продвинуться в бизнесе. В напряженной деловой жизни он не делал передышки, чтобы остановиться и понять, что его ум с самого начала шел рука об руку с силой воображения.

После двух месяцев напряженной работы Джозеф Найт закончил сценарий, который содержал в себе все компоненты, необходимые для коммерческого успеха. Все его сомнения относительно своего таланта были забыты. В глубине сердца он знал – то, что он создал, отвечает потребностям публики. Проект был хитом, ждавшим осуществления.

Но теперь он видел и слабые места своего замысла.

Хотя он и создал нечто несравненно более качественное и нужное, чем злосчастные «Моря» Джерри Меркадо, он стоял лицом перед той же проблемой, которая оказалась не под силу Джерри. Как независимый творец, он находился вне закрытой, олигархической системы голливудских студий. Эти студии имели монополию из звезд, продюсеров и на те технические возможности, без которых его замысел не воплотится в качественный фильм.

Жестокая альтернатива оставалась прежней – продать свой сценарий за гроши или увидеть его канувшим в Лету. Несмотря ни на какие творческие и финансовые кризисы, с которыми сталкивался Голливуд, его позиция по отношению к аутсайдерам сохранялась неизменной. Пока, конечно, не удастся обнаружить дырку в броне, которой окружили себя студии, чтобы совместно получать как можно больше прибыли.

Столкнувшись нос к носу с этой проблемой, Найт принял, однако, одно важнейшее решение. Это было дьявольски умное решение, самое умное, какое только такой незаурядный человек, как Найт, мог принять. Даже он осознал этот выход только сейчас.

К сожалению, это отбросит его назад еще на три месяца и потребует рывка, работы такой же напряженной, какую он только что проделал. Он не знал, сможет ли выдержать это, хватит ли у него сил и энергии продержаться долго. Но если его план сработает, в руках у Найта окажется ключ, отпирающий ворота сказочной пещеры Голливуда – ворота, которые всегда накрепко закрыты для всякого независимого таланта, пытающегося поменять фигуры на шахматной доске шоу-бизнеса, расставленные на поколение вперед.

Итак, Джозеф Найт вернулся к работе.

Прошло еще три месяца. Найт работал так напряженно, что частенько забывал есть или спать по тридцать шесть часов кряду. Когда задача была выполнена, он почувствовал себя постаревшим и выжатым более, чем когда бы то ни было в своей жизни.

Но он сделал то, что хотел.

Вооруженный плодами шестимесячной работы, он бросил самый важный и смелый вызов, какой когда-либо осмеливался осуществить в своей деловой жизни. Этот вызов основывался на его способности видеть человеческие слабости и использовать их в своих интересах там, где это можно, чтобы добиться успеха.

На этот раз, впрочем, ему придется столкнуться со слабостью не одного человека, а целой системы. Имя ей – Голливуд.

Но Джозеф Найт был готов. Он спланировал каждую фазу своей атаки так же тщательно, как до того оттачивал мельчайшие детали продукта, который он собирался продать.

Пришла пора действовать.

Двадцать шестого января 1940 года Джозеф Найт имел встречу, которая оказалась самой важной из тех, которые имели значение для его карьеры в Голливуде.

Он использовал одно свое деловое знакомство с востока, человека, которому он оказал очень большую услугу несколько лет назад, чтобы добиться встречи с Оуэном Эссером, одним из самых известных продюсеров в Голливуде и, похоже, самым высокооплачиваемым на «Континентал пикчерз» – самой престижной студии в этой системе.

Он увиделся с Эссером в его бунгало на съемочной площадке фильма, который он в тот момент делал. Эссер был крупной фигурой. Он получил уже двух «Оскаров», и вскоре ожидались еще шесть. Он не только сам снимал фильмы, но имел важный голос, когда дело касалось ассигнований проектов других продюсеров, работавших по контракту со студией. Он был очень близок к Брайану Хэйсу, главе студии, – был женат на племяннице Хэйса.

– У вас есть десять минут, мистер Найт, – сказал Эссер, уверенный в себе и своей значимости тип. Он был занят мячом для гольфа и делал вид, что не смотрит на Найта.

– Я благодарен вам за аудиенцию, – ответил Найт. – У меня есть сценарий, который, как мне кажется, может заинтересовать студию. Позвольте мне вкратце рассказать о нем и просить вас быть его судьей.

Эссер покровительственно улыбнулся. В свое время он наверняка выслушал уже с тысячу предложений от любителей. Когда, о Господи, люди поймут, что это дело профессионалов – угождать вкусам публики и делать фильмы, которые приносят деньги?

Подавив зевок, он посмотрел на часы.

– Я вас слушаю, – молвил он.

Через тридцать секунд его зевота исчезла и он был весь внимание. Эссер отложил мяч и смотрел на посетителя.

Незнакомец предлагал ему один из наиболее хитро заверченных сценариев, какой он только слышал. В нем было все, что только владельцы «Континентал пикчерз» могли пожелать. Романтика, приключения, удачнейшие роли для ведущих актеров и актрис. Подобно фильмам, принесшим «Континентал» наибольшую прибыль, это была костюмированная драма, действие которой разворачивалось на фоне бурных исторических событий, – на этот раз темой была русская революция. Психологическое взаимодействие героев было настолько тонким и в то же время настолько в духе жанра, что обойти вниманием это предложение Эссер просто не мог.

Ему пришлось скрыть свое восхищение. Принесенный незнакомцем сценарий был подобен динамиту. Словно лучшие мозги департамента сценариев «Континентал» работали целый год, чтобы произвести продукцию экстра-класса. Было просто невозможно устоять.

– Героя будет играть Гай Лэйвери, – сказал Найт. – А героиню – конечно, Мойра Талбот.

Оуэн Эссер кивнул. Незнакомец попал в точку. Гай Лэйвери – красивый и элегантный ведущий актер. Мойра Тал-бот была крупнейшей звездой «Континентал», кассовые сборы которой были максимальны в течение последних шести лет. Более совершенного выбора незнакомец сделать не мог. Это будет «Оскар» для нее, если она хорошо сыграет эту роль.

Джозеф Найт остановился. Оуэн Эссер приподнял брови. Это было еще не все.

– Ну? – сказал Эссер. – Это звучит действительно интересно. Доскажите мне остальное. Как кончается история?

Джозеф Найт улыбнулся.

– Вы сказали, что располагаете всего десятью минутами, – ответил он, глядя на часы. – Десять минут истекли. Я не буду больше злоупотреблять вашим временем.

– Не обращайте внимания на то, что я сказал раньше, – возразил Эссер нетерпеливо. – Ради Бога, расскажите конец.

Найт покачал головой.

– Мне не хотелось бы утомлять вас, мистер Эссер, – сказал он. – Я благодарен вам, что вы согласились принять меня. Но я предпочел бы обсудить финал непосредственно с мистером Хэйсом.

Наступило долгое молчание. Эссер рассматривал Найта со смесью ненависти и изумления. Он не мог поверить своим ушам. С ним обращаются как с нижним чином, не удостаивая чести узнать решающий момент фильма – конец. Да за такие штуки он мог стереть в порошок любого на «Континентал»! И во всем Голливуде.

С другой стороны, он не мог не восхищаться наглостью незнакомца. Этот Джозеф Найт не только имел блестящие идеи, он также знал, что с ними делать. Интересно, почему он никогда не слышал об этом парне раньше? Найт обладал талантом и ловкостью крупнейших голливудских тузов. На нем это было просто написано.

Но Оуэн Эссер не собирался так просто сдаваться.

– Мистер Хэйс никогда не рассматривает идеи прежде, чем они будут обсуждены его ближайшим окружением, – заметил Эссер, пожав плечами. – Я боюсь, что то, о чем вы просите, – невозможно.

Джозеф Найт улыбнулся.

– Спасибо вам за внимание, – сказал он, вставая.

– Почему вы так уверены, что не будете?.. – взорвался Эссер.

Найт протянул карточку.

– Я остановился в «Беверли-Уилтшир-отеле», – сказал он. – Дайте мне знать, если вы передумаете. Было приятно побеседовать с вами.

И, не сказав больше ни слова, он ушел.

 

2

Брайан Хэйс, урожденный Соломон Вельфехэйм, был главой одной из самых преуспевающих студий Голливуда.

Он начинал с немых фильмов, в паре с неким финансовым авантюристом по имени Адольф Герман. Имея небольшой капитал, в 1922 году они основали «Континентал пикчерз» и стали производить немые комедии и приключенческие фильмы.

Еще неоперившаяся студия была вынуждена бороться, чтобы конкурировать с другими агрессивными продюсерами немых фильмов. Наконец, в 1927 году Хэйс, у которого было безошибочное чутье на таланты, раскопал Кристину Гэнт, девушку-подростка довольно неопределенного вида, из Айовы. Вначале она играла маленькую роль в одном из его вестернов. Но затем Хэйс разглядел в ее лице признаки большого будущего и дал ей роль инженю в двух костюмированных мелодрамах, где она была тотчас замечена и выделена публикой.

Годом позже Кристина Гэнт стала звездой международного класса. Брайан Хэйс бросил все ресурсы студии «Континентал» на то, чтобы обеспечить рост ее карьеры и найти талант, достойный играть в паре с ней. Благодаря ей, серии немых мелодрам имели такой успех, что «Континентал» сравнялась в финансовом отношении со своими конкурентами и даже вырвалась вперед, обскакав многих соперников.

Но карьера Кристины Гэнт закончилась неожиданно – с появлением в 1929 году звука в кино. Голос, который услышала публика, был носовой, неприятно гнусавый, ее средневосточный выговор не мог исправить ни один специалист по фонетике. Понятно, что она уже не отвечала требованиям звукового кино.

Брайан Хэйс с досадой аннулировал контракт с Кристиной Гэнт и стал искать новую звезду, которая могла бы заменить Гэнт. Но не успел он этим заняться, как случился крах на фондовой бирже, заставивший «Континентал» продать часть принадлежавших ей кинотеатров. Дела пошли еще хуже.

В этот период Брайан Хэйс ловко избавился от своего партнера, который был слишком потрясен случившимся, чтобы продолжать суровую борьбу за выживание в джунглях шоу-бизнеса. Хэйс стал единоличным владельцем студии. Он лавировал нахрапом сквозь смутные годы —1931-й, 1932-й и 1933-й, производя серии скромных приключенческих фильмов и вестернов, и сумел привлечь достаточно инвесторов из Нью-Йорка, чтобы выкупить потерянную половину своих кинотеатров.

Затем ему улыбнулась удача.

Напрягши всю свою ловкость и поставив на карту все свои средства, он сумел переманить Мойру Талбот из «Парамаунт». Мойра была молодой, свеженькой звездой – обаятельная, элегантная. «Парамаунт» была слишком занята другими звездами, чтобы разглядеть ее потенциальные возможности и развивать их. Так Мойра оказалась на «Континентал».

Хэйс немедленно сконцентрировал всю свою энергию на карьере Мойры. Он занял ее в романтических комедиях, костюмированных драмах и фильмах для семейного просмотра. Вскоре публика заметила ее изысканную красоту и блестящие актерские способности и полюбила ее. Фильмы с ее участием стали приносить большие кассовые сборы, и Хэйс стал подбирать ей соответствующую оправу. Он использовал все свои финансовые возможности, чтобы привлечь на «Континентал» прекрасных продюсеров и сценаристов. Вскоре студия стала известной как одна из лучших в Голливуде.

К 1936 году студия отыграла все, что потеряла в «тяжелые времена». Ее доход сравнялся с доходами самых известных из ее конкурентов. По количеству принадлежащих ей кинотеатров (650) она уступала лишь «Парамаунт».

Благодаря своей хватке Брайан Хэйс стал главой патриархов шоу-бизнеса во всей Америке. Теперь его капитал стал больше, чем у кого-либо из владельцев других могущественных студий. Его физиономия стала известной каждому поклоннику кино, так же как и его экстравагантный особняк в Бель-Эйр. Он стал признанным филантропом и столпом калифорнийского общества. Никто уже не вспоминал о его прошлом: всего несколько лет назад он был молодым человеком, лбом пробивавшим себе дорогу в дебрях шоу-бизнеса, выходцем с шумных улиц нью-йоркского Ист-Сайда.

Брайан Хэйс достиг вершин славы и богатства.

В настоящий момент «Континентал» была известна высоким уровнем производимых ею фильмов и огромным кассовым сбором, получаемым от этой продукции. Хотя эта продукция и не отличалась оригинальностью – это были вполне предсказуемые поделки, доходы говорили сами за себя. Публика обожала нарядные костюмы героев, роскошные интерьеры, на фоне которых разворачивалось действие, и счастливые бездумные концовки. Это была халтура, но очень умело и красиво сделанная.

Звезды студии стали известны в каждом доме Америки. Возглавляли это созвездие Мойра Талбот и Гай Лэйвери, который снялся в четырех, имевших оглушительный успех, фильмах вместе с Мойрой. Колонки слухов были заполнены сообщениями о «заэкранном» романе двух кинозвезд, который в один прекрасный момент может перерасти в счастливый брак. Мойра и Гай были любимцами всей Америки. Департамент рекламы «Континентал» был на седьмом небе от счастья.

В реальной жизни Брайан Хэйс был безжалостным и снедаемым огромным честолюбием человеком – таким же, как пятнадцать лет назад. Он прибегал к самым крайним мерам, чтобы выбить из седла своих конкурентов и саботировать их самые лучшие и талантливые проекты. Он держал голливудский кончик цепи «Континентал» железной рукой. Единственной угрозой его власти был глава корпорации в Нью-Йорке, опасный финансист по имени Арнольд Шпек. Шпек занял свое место в корпорации, скупив большую часть акций. Благодаря обостренному чутью инвестора, последние пять лет Шпек контролировал дела студии. Неважно, какую роскошную жизнь вел Брайан Хэйс в Бель-Эйр, – ему приходилось держать ответ перед Шпеком, когда дела по цепочке доходили до ее руководства. Эти два человека никогда не чувствовали симпатии друг к другу. Хэйс считал Шпека обыкновенной уоллстритской «акулой», Шпек видел в Хэйсе голливудскую выскочку.

Хэйс подозревал, что в один прекрасный день Шпек намерен свалить его. Ловкий «денежный мешок» просто ждал удобного случая, чтобы разрушить его империю. Он готовился нанести Хэйсу удар. Но шквал финансового успеха делал Хэйса неуязвимым для коварных замыслов Шпека. Хэйс был признанной величиной. Его позиция на «Континентал» была прочной. Его знала вся Америка.

Хэйс царил на своем Олимпе, недосягаемый для вторжения вездесущей публики и даже собственных звезд, огражденный от них броней ассистентов и помощников. Его называли самым большим затворником, которого редко можно было увидеть в Голливуде. Работал он, как правило, дома, в Бель-Эйр, появляясь в своем офисе лишь на официальных церемониях.

Но сегодня Брайан Хэйс готовился принять посетителя.

Джозеф Найт приехал ровно в одиннадцать. Его провели в одну из гостиных особняка, где он ожидал около получаса, пока появился Хэйс, одетый в купальный костюм и халат.

– Почему вы не прошли прямо к пруду? – спросил Хэйс. – Хотите поплавать?

– Благодарю вас, я просто посмотрю—ответил Найт.

Небольшого роста, довольно непрезентабельный дворецкий возник ниоткуда. Это был мужчина лет шестидесяти, видимо бурно поживший. Его глаза имели комично-меланхолическое выражение.

– Карл, – сказал Хэйс коротко, – принесите нам бутылку виски и немного содовой к пруду, хорошо?

Дворецкий, запачканная ливрея которого была под стать его небрежно выбритому лицу и неловким манерам, скользнул из комнаты, не сказав ни слова.

Хэйс улыбнулся Джозефу Найту.

– Вы, наверно, не узнали моего домашнего парня, не так ли? – спросил он.

Найт покачал головой.

– Конечно. Вы слишком молоды, чтобы знавать его в его лучшие дни, – говорил Хэйс, проводя Найта через дом в парк. – Его настоящее имя – Карл Хэйнц Рёхер. Он был хорошим режиссером немых фильмов – точнее сказать, одним из лучших. Но появление звука положило конец его карьере. Он просто не знал, как приспособиться к новым требованиям. Затем Депрессия добила его, потому что он вложил все свои деньги в фондовую биржу. Он был на грани самоубийства. Я нашел ему мелкую работу на студии – специальные эффекты, дизайн по свету и так далее. Но к тому времени у него, похоже, что-то уже случилось с головой – на него нельзя было положиться. В конце концов я взял его к себе в дом в качестве дворецкого и камердинера – просто чтобы выручить из беды. Ведь альтернативой было решение – либо я, либо государственная больница. Не удивляйтесь его наружности или поведению. Он для меня как член семьи. У меня просто рука не поднимается призвать его к порядку.

Джозеф Найт кивнул. Если эта небольшая история и звучала чуть фальшиво, он не подал вида, что заметил это.

Двое мужчин подошли к роскошному плавательному бассейну, который начинался внутри солярия и глубоко вдавался в лужайку за особняком. Найт наблюдал, как Хэйс томно погрузился в воду. Через некоторое время он выбрался наружу и выпил немного виски, которое принес лакей. Главе студии, видимо, было около шестидесяти лет. Он привык к сидячей работе, и его тело было не в лучшей форме. Но плавал он превосходно—сильными, уверенными гребками. Он наслаждался купанием и, казалось, вовсе не спешил разговаривать с посетителем.

Наконец он вылез наружу.

– Ну что ж, – начал он, вытираясь полотенцем. – Давайте послушаем, по какому поводу вся эта суета. Оуэн Эссер сказал, что у вас есть что-то сногсшибательное за пазухой.

Джозеф Найт подробно изложил свой сценарий. Он видел, как серые глаза Хэйса впились ему в лицо. Но сам глава студии был непроницаем. Он спокойно потягивал виски.

Когда Найт окончил, Хэйс поставил стакан.

– Ну а теперь, – сказал он, – могу я услышать этот таинственный конец? Чем заканчивается вся эта кутерьма?

Джозеф Найт пересказал ему последние эпизоды сценария в нескольких хорошо взвешенных и подобранных словах. Это была блестящая концовка, слишком совершенная, чтобы поверить, что такое возможно. Хотя она логически вытекала из сущности характеров и основного конфликта истории, при этом была совершенно неожиданной. Хэйс заинтересованно слушал. Даже самые лучшие умы его студии не смогли бы придумать такого финала. Зрители будут потрясены.

Конец действительно был трагическим. Герой умирал, героиня продолжала его дело и жила памятью о нем. Подобное завершение костюмированной драмы казалось просто неслыханным. Но, благодаря ему, героиня поднималась до невиданных высот психологического воздействия на зрителя. Актрисе, которой предложат эту роль, подобный шанс может выпасть лишь раз в жизни.

Найт улыбнулся.

– Я говорю вам все это тет-а-тет, – сказал он. – Потому что я уважаю вас и знаю, что вам можно доверять. Как видите, я вложил в эту идею много труда и не хочу, чтобы он пропал даром. Вот почему я пошел прямо к вам. Предлагаю свою идею «Континентал пикчерз» и вам лично.

Хэйс мысленно взвешивал лесть незнакомца и его несомненную искренность. Он рассматривал красивое, загорелое лицо Джозефа Найта, когда слушал его рассказ. Было трудно заставить его обнаружить свои истинные чувства. Его глаза полны тайны. Он был молодым человеком, но выглядел старше своих лет. Ясно, что это – незаурядная личность.

– Почему я раньше не слышал о вас? – спросил Хэйс, улыбнувшись. – Это блестящий замысел. Снимаю перед вами шляпу. Где вас носило до сих пор?

– Я занимался бизнесом, – сказал Джозеф Найт. – Но меня вдруг потянуло в кинематограф, и я решил попробовать.

Хэйс кивнул в раздумье. Он смотрел на копию сценария, которую Найт положил перед ним на столик около бассейна.

– Ну что ж, я скажу вам как мужчина мужчине, – начал Хэйс. – Я не вижу путей, какими можно было бы осуществить проект, подобный вашему, в ближайшие шесть месяцев. Возможно, даже и в следующем году это не будет реально. Все наши звезды заняты. Подходящие продюсеры – тоже. Такова уж жизнь на преуспевающих киностудиях, – добавил он с оттенком снисхождения к аутсайдеру. – Но я согласен обсудить ваш сценарий со своими людьми. Если мы сойдемся на том, что он звучит многообещающе, вам будет сделано соответствующее предложение. Я уверен, что вам будет предложена значительная сумма за авторские права…

Джозеф Найт улыбнулся, покачав головой.

– Я не заинтересован в продаже прав, мистер Хэйс, – сказал он. – Я намерен получить некую сумму как автор сценария и сопродюсер, а также процент с проката.

Хэйс кивнул, уже не удивившись уму своего гостя. Найт был бы законченным дураком, если бы согласился продать свой сценарий. Студия заплатила бы ему гроши, а всю прибыль от фильма взяла себе.

– Ну хорошо, – сказал Хэйс. – Я расскажу о вашем предложении моим людям, и мы дадим вам знать, когда придем к какому-либо соглашению. Что вы скажете на это?

Найт чуть наклонился вперед.

– Не сочтите, что я вам не доверяю, – сказал он. – Но мне хотелось бы иметь какие-нибудь гарантии…

Он взглянул на копию сценария на столе. Хэйс улыбнулся.

– Это вполне естественно, – сказал он. – Мои официальные представители свяжутся с вами до конца этой недели. Вы будете надежно защищены, уверяю вас.

Джозеф Найт встал.

– Я благодарен, что вы нашли время встретиться со мной, – сказал он. – Вы очень занятой человек, но тем не менее потратили свое время на нашу беседу. Я этого не забуду.

– Не стоит… – Хэйс улыбнулся. – Это моя работа. Я всегда готов откликаться на интересные идеи. Мы не всегда получаем их от наших сотрудников. Это я должен благодарить вас за посещение.

Было время обменяться рукопожатиями и распрощаться. Джозеф Найт знал, что не упустил свой шанс. Как продавец он сделал все. Аудиенция была окончена.

Неожиданно их прервали.

Почти неправдоподобно красивая девушка, не старше двадцати двух – двадцати трех лет, вбежала на лужайку, одетая в более чем откровенный купальник, и бросилась в бассейн.

Когда она вышла из него, она столкнулась с двумя мужчинами.

– Я вас и не заметила, – сказала она. Вода ручьями сбегала с ее волос на худощавые плечи. – Простите, что прервала вашу беседу.

– Пустяки, – улыбнулся Хэйс. – Дария Кейн, позволь тебе представить мистера Найта. Мы тут обсуждали кое-какие деловые вопросы.

Девушка смотрела на Джозефа Найта, не протягивая ему руки. В ней ощущался какой-то холодный нарциссизм. Не удивительно, подумал Найт. У нее было изумительное тело. Прекрасные руки, грудь, тонкая талия, и точеные бедра, и самые красивые ноги, какие он когда-либо видел.

Она посмотрела на Джозефа Найта так, словно ожидала, что он упадет в обморок при виде ее. Но поскольку он этого не сделал, она повернулась к Хэйсу.

– Я не буду больше отрывать вас от дел, – сказала она. – Мне просто хотелось быстренько окунуться, прежде чем я выйду из дома.

Она протянула руку перед собой, и в то же мгновение усталый маленький дворецкий, словно по невидимому сигналу, появился у бассейна и дал ей в руку махровое полотенце. Она стала вытираться, ее тело изгибалось с плохо скрываемой чувственностью. Капли воды струились по ее атласной коже.

Внезапно она остановилась, пристально глядя на полотенце.

– Карл, – сказала девушка. – Оно – грязное. Посмотри. С патрицианским презрением она протянула ему полотенце.

Дворецкий покорно взял его.

– Извините, мисс. Я принесу другое.

Дворецкий выглядел таким опустившимся, что возникало ощущение, что полотенце, которое он принес, испачкалось оттого, что он коснулся его. Джозеф Найт почувствовал, что маленький человечек не благоухает свежестью.

– Куда ты направляешься? – спросил Хэйс Дарию, которая стояла фактически обнаженной перед ними. Вода стекала у нее по плечам и груди. В этот момент Джозеф Найт понял, что она все это сделала нарочно – придумала, чтобы он мог получше рассмотреть ее роскошное тело, пока дворецкий ходит за другим полотенцем. В купальнике она действительно выглядела потрясающе.

– Я собираюсь сделать некоторые покупки, – ответила она Хэйсу. – Салли поедет со мной.

В вопросе Хэйса, хотя он старался это скрыть, слышался едва уловимый оттенок ревности. А в голосе девушки было послушание, обычное для тех, которые знают, что их мужчины ревнуют.

В эту минуту Джозеф Найт вспоминал все, что он узнал об этой красавице, интересуясь биографией Брайана Хэйса.

«Континентал пикчерз» заключила с ней контракт два года назад, после того как Хэйс сам обнаружил ее, когда она работала на маленькую независимую студию. С тех самых пор «Континентал» готовила ей большую карьеру. Но прошел слушок, что дело застряло из-за того, что барышня была бездарной и не могла даже внятно прочесть роль.

За это время Хэйс успел уже полностью попасть под сексуальное очарование Дарии. Она жила с ним и обводила его вокруг своего пальчика. Он покупал ей баснословно дорогие наряды и брал всюду с собой. Он смертельно ревновал ее, хотя был уже стариком, а она все еще молодой женщиной. Ситуация требовала эквилибристики. Она могла разрешиться либо так, либо эдак, а именно: девушка могла сделать рывок в карьере и стать звездой или сделаться женой Хэйса. В любом случае это был верный выигрыш, и она об этом знала. Ей приходилось считаться с Хэйсом. Если посмотреть, что она получала взамен, возможно, для нее это был сильный вариант. Бездарная начинающая актриса, она была протеже самого могущественного человека в Голливуде.

Возможно, поэтому она смотрела на Джозефа Найта надменно и самовлюбленно.

– Это займет только пару часов, – говорила она Хэйсу с той же нотой послушания в голосе. – Увидимся за обедом.

Наконец вернулся маленький дворецкий, покорно предлагая второе полотенце. Она взяла его, даже не взглянув, какое оно, и продолжила вытираться. Наступил неловкий момент, когда Хэйс и Найт смотрели на ее красивое тело и каждый из них понимал, что другой тоже смотрит на нее и что она хочет заставить их обоих восхищаться собой.

– В самом деле, Брайан, – попросила она, окончив вытираться и швырнув полотенце на ближайший стул. – Можешь ты наконец велеть Карлу помыться? Он пахнет, как парижское метро, и никогда не бреется.

Хэйс улыбнулся.

– Карл – свой парень, – сказал он, заметно повеселев оттого, что его отвлекли от опасных мыслей. – Я перекинусь с ним словечком. Удачных покупок!

Девушка стояла, загорелая и хорошенькая, слишком чувственная, чтобы быть реальной. Джозеф Найт отметил про себя, что только в Голливуде красивая девушка может обладать специфическим ореолом нереальности.

Дария Кейн переводила взгляд с Хэйса на посетителя и обратно. Лицо Хэйса постепенно темнело. Джозеф Найт знал почему. Она мысленно сравнивала узкую грудную клетку Хэйса и его обычные мускулы с мужской привлекательностью Найта.

Наконец она ушла.

– Что ж, – сказал Хэйс. – Как я уже сказал, я займусь этим. Я дам вам знать так или иначе. Если мы не сможем сделать этот фильм, возможно, сможет другая киностудия. Но я не забуду, что вы пришли ко мне первому. Я – ваш должник, мистер Найт.

– Что вы, это я – ваш должник, мистер Хэйс. Еще раз благодарю, что вы нашли время побеседовать со мной.

Они обменялись рукопожатием, и Найт ушел, сопровождаемый меланхолическим маленьким дворецким, который вывел его наружу без единого слова или улыбки.

Брайан Хэйс смотрел на прохладную воду бассейна. Он провел долгое время в молчании, думая о Джозефе Найте.

В нем было какое-то спокойствие и самообладание, которые сначала направили Хэйса по ложному пути. Некий вид внутреннего баланса, сила, которая маскировала агрессивность. Джозеф Найт был зародышем самого могущественного хозяина Голливуда – Майер, Талберг в перспективе. Все, в чем этот человек нуждается – это чуть-чуть помощи, и в два года он станет силой, с которой нужно будет считаться. У него есть талант и, что несравненно более важно – инстинкт убийцы, что было видно по его глазам.

Это будет враг номер один.

Хэйс надел купальный халат, взял со стола сценарий, зашел в свой кабинет и поднял трубку.

– Найдите мне мистера Делвина, – сказал он. – У меня есть для него срочная и важная работа. И найдите Эссера. Скажите, чтобы он был здесь через пятнадцать минут. Я хочу, чтобы весь высший совет студии был в сборе сегодня в два.

Он стал думать опять о Джозефе Найте, его карих, умных глазах, его мощном стройном теле и о том, как на него смотрела Дария.

Да, надо уничтожить зло в зародыше.

 

3

В течение суток после своего поединка с Джозефом Найтом Брайан Хэйс сконцентрировал все коллективные усилия мозгового центра «Континентал» на то, чтобы принять решение о предложении незнакомца.

В первую очередь он поручил юридическому департаменту выяснить, защитил ли Джозеф Найт рукопись своего сценария в соответствии с законом об охране авторского права.

Во-вторых, он нанял специальных агентов, чтобы они поподробнее разузнали о Найте и его прошлом.

В-третьих, собрал всех своих авторов и велел им срочно приступить к работе над сценарием, который принес ему Джо. Он хотел, чтобы в течение месяца диалоги были переработаны, если необходимо – кое-что добавлено, чтобы «Континентал» могла использовать его при создании большого фильма с участием Мойры Талбот и Гаем Лэйвери в этом году.

Короче говоря, Брайан Хэйс намеревался украсть идею Джозефа Найта, чтобы сделать собственную картину, не заплатив автору ни гроша.

Реализуя этот план, Брайан Хэйс не руководствовался какими-то злыми чувствами лично к Джозефу Найту, желанием завязать вокруг него узлы каких-то интриг. Напротив. Он следовал своему инстинкту, который помог ему заниматься этим бизнесом в течение двадцати лет, который привел его туда, где он был сейчас.

Джозеф Найт был потенциальным соперником с блестящей идеей. Естественной реакцией для Хэйса было украсть идею и нейтрализовать угрозу со стороны Найта.

Через сорок восемь часов юридический департамент имел ответ. Джозеф Найт не защитил своих авторских прав. Сценарий был легкой добычей.

Теперь Хэйс снова усадил за работу штат своих сценаристов, велев на этот раз сделать такую черновую переделку сценария, где идея была бы перемолота до основания. Под этим новым сценарием была поставлена дата восьмимесячной давности. В считанные дни дело было сделано. Хэйсу вручили массивную папку, свидетельствовавшую об огромной работе, проделанной «Континентал» над разработкой идеи. Эта папка была способна убедить любой суд, что замысел родился на «Континентал», и всякий, кто утверждает противное – лжец.

Несколькими днями позже пришли известия о Джозефе Найте. Согласно донесениям агентов, Найт был ловкий и агрессивный бизнесмен с широким кругом деловых интересов в разных штатах. Его собственность была гораздо внушительнее его довольно скромного образа жизни. Он был из тех людей, к кому следовало относиться серьезно.

Но Найт, пускай даже и безжалостная и блистательная «акула» в бизнесе, был новичком в том, что касалось шоу-бизнеса. Его единственным опытом в этом отношении было вложение двадцати тысяч долларов в провалившуюся картину, которая никогда не была показана в Соединенных Штатах.

Найт был начинающим. Дилетантом.

Слыша все эти сообщения, Брайан Хэйс довольно улыбался. Он знал, что был надежно защищен. Он мог преспокойненько делать фильм в свое удовольствие, зная, что у Найта теперь руки коротки помешать ему. Если Джо попытается судиться с «Континентал» по поводу того, что она украла у него идею, у Хэйса было достаточно аргументов, чтобы сокрушить его перед судом.

Позиция Хэйса была неуязвимой. Красивый молодой человек, которого он принимал в своем особняке, оказался лопоухим простаком, наивно решившимся переплыть бурное море Голливуда со своим блестящим фильмом. Хэйс сорвет большой куш, сделав этот фильм самостоятельно.

Когда через год Найт обнаружит, что «Континентал» сняла новый сногсшибательный фильм с Мойрой Талбот в главной роли на основе его идеи, он, конечно, будет в ярости. Но он будет уже измотан. Вся мощная система Голливуда – финансовая и юридическая – будет против него. Одиночка не может ей противостоять. В этом Хэйс был уверен на все сто.

Это будет конец замысла Найта в Голливуде. Возможно, он попытается проявить свой талант где-нибудь еще, пожимая плечами по поводу своей неудачи проникнуть в замкнутый оазис кинематографа. И если он сделает еще попытку штурмовать эту крепость, он столкнется с той же проблемой: двери большинства студий, так же как и двери кинотеатров, будут на амбарном замке для аутсайдеров.

Именно так Голливуд защищает себя от вторжения чужаков и получает баснословную прибыль, монополизировав шоу-бизнес по всей Америке. Хэйс действовал не под влиянием приступа гнева – он вершил привычное дело, которое должен был делать как представитель монополии в борьбе против аутсайдеров. И ни на секунду не сомневался в своей правоте.

Теперь его главной задачей было создать фильм. По всем параметрам он будет классическим голливудским боевиком, который приносит кучу денег.

Конечно, с небольшими отступлениями от заимствованной идеи – так, чтобы угодить вкусам публики.

После встречи со сценаристами Брайан Хэйс вернулся домой в Бель-Эйр.

Он сел в шезлонг, оглядывая парк – прекрасный пейзаж с великолепным видом на холмы, потом подошел к телефону и набрал номер дворецкого, Карла Рёхера.

– Карл, принеси мне виски и содовой. И захватите стакан для себя.

– Хорошо, сэр.

Через несколько минут появился Карл с подносом, на котором стояли виски, содовая и два бокала.

– Спасибо, Карл, – сказал Хэйс, наблюдая, как дворецкий смешивает напиток так, как любил это босс – не очень крепкий и чтобы немножко горчил. – И налей себе.

Он смотрел, как Карл наливал себе виски. На лице пожилого дворецкого было какое-то напряжение, когда виски появилось на дне бокала.

– Ну, ну… – сказал Хэйс бодро. – Не тушуйся. Налей себе как следует.

Поколебавшись, немец наполнил бокал больше пальца на три. Хэйс мог угадать по выражению его лица, что Карлу хотелось бы еще больше. Но хозяин дал понять ему пожатием плеч, что с него хватит.

– Садись, Карл, садись, – сказал Хэйс.

Маленький человечек неловко сел на краешек кушетки, держа бокал обеими руками. Он выглядел таким же послушным и меланхоличным, как и раньше, – словно домашняя собака. Было очевидно, что Хэйс полностью подавил его.

– Мне нужно посоветоваться с тобой по поводу одной вещи, Карл, – сказал Хэйс. – С твоим опытом и знанием Голливуда ты можешь мне помочь.

– Да, сэр. Все что угодно, сэр. – В сильном немецком акценте немца была какая-то малодушная нотка. Человечек отпил небольшой глоток из бокала, руки его слегка тряслись.

– Карл, вот если бы ты делал фильм о русской революции, каков был бы у тебя финал? Как бы тебе удалось сделать его счастливым? – спросил Хэйс. – Ты ведь европеец. Предположим, герои – русские белые. Революция встает у них на пути, разлучает их.

Маленький человечек сидел с тупым выражением лица. Хэйс покровительственно улыбнулся.

– Ну же, Карл! – сказал он. – Наверняка у тебя есть идея.

Наступила пауза. Хэйс терпеливо ждал. Его штат сценаристов выдал ему обычные идеи-полуфабрикаты. Он нуждался в независимом мнении со стороны – кого-то, кому бы он доверял.

– Костюмированная драма, сэр? – спросил Карл.

– Да, – ответил Хэйс. – Костюмированная драма, Карл. Со счастливым концом.

В нескольких словах он передал суть сценария Джозефа Найта. Он не сообщил трагического конца, который сделал Найт, оставил белое пятно, которое Карл должен был заполнить.

Пока он говорил, Карл смотрел на свой бокал, осмелившись сделать один-два глотка. Было видно, что такой малюсенький глоточек, для кого-то более чем достаточный, был сущим мучением для алкоголика Карла, чья жажда только распалялась от такой малости.

Хэйс видел это и наслаждался зрелищем.

– Ну? – спросил он, окончив рассказ. – Каково твое мнение, Карл?

Он наблюдал, как Карл пытается переключить свое внимание с напитка на вопрос, который был ему задан.

– Быть может, они эмигрируют, сэр, – ответил Карл после паузы.

На какое-то мгновение Хэйс казался погруженным в собственные мысли, обдумывая услышанное. Затем он улыбнулся.

– Конечно, они сделают это, Карл, – сказал он. – Именно так. Они эмигрируют вместе.

– Или встретятся в другой стране после того, как эмигрируют по отдельности, – продолжил Карл. – Женщина спасется первой, за ней – мужчина. – Проблеск вдохновения забрезжил в его налитых кровью глазах.

– Может быть, она будет считать его мертвым, – добавил он. – Его приезд в эту страну будет для нее сюрпризом.

– Это еще лучше, – улыбнулся Хэйс. – Спасибо, Карл. Большое спасибо. Я ценю твои советы. Ты это знаешь.

Карл смотрел на виски. Он едва пригубил напиток. В бокале было еще на три пальца спиртного.

– Достаточно, Карл, – сказал вдруг Хэйс с неожиданно злой нотой в голосе.

Слуга понял, что ему не позволят допить бокал виски, которое босс позволил ему налить в таком количестве. Его обманули. Его руки слегка затряслись, он поставил бокал на поднос и скользнул вон.

Брайан Хэйс остался в одиночестве, думая о блестящем фильме, который он собирался сделать.

Он уже забыл о той небольшой шутке, которую сыграл только что с Карлом. Это было лишь минутное развлечение. Более важные проблемы занимали сейчас его мысли.

Хэйс часто использовал Карла как источник новых идей или только делал вид, что советовался с ним. Это не было проявлением симпатии к маленькому немцу, как могло показаться. Это был утонченный способ унижать его.

Много лет назад Брайан Хэйс и «Континентал» заплатили внушительную сумму, чтобы импортировать Карла Хэйнца Рёхера из Берлина, где тот, после недолгой паузы в качестве фотографа, близкого к экспрессионистам, делал такие прекрасные немые фильмы, что они до сих пор вызывают восхищение критиков.

Как фотограф Рёхер обладал очень острым глазом. Он применил свои блестящие способности и в кинематографе, стал известен как один из самых одаренных немецких режиссеров, таких, как фон Штернберг, Любич, Эрих фон Штрогейм и молодой Фриц Ланг. Рёхер обладал несомненным вкусом, оригинальностью стиля и неисчерпаемым вдохновением, которые обещали ему великое будущее в Америке.

Но, на беду, он попал в поле зрения Хэйса.

Впервые они встретились, когда Хэйс ангажировал Рёхера для «Континентал пикчерз». Во время их первой беседы Хэйс заметил оттенок тевтонского высокомерия и независимости в небольших глазах немца. Он понял, что Рёхер считает его американским обывателем, который занимается искусством ради денег. Он не мог не увидеть мощного интеллекта Рёхера, как и того, что немец считает себя интеллектуально выше своего американского босса. Это запало в душу Хэйсу, потому что, будучи бизнесменом необычайно ловким, он не обладал эстетическим чувством талантов, которые он использовал. Он не мог отличить Пикассо от Матисса, Пруста от Томаса Манна. Он был заурядным голливудским владыкой, чьи мозги – в его записной книжке.

Хэйс решил нанести пробный удар.

После первых шагов Рёхера в Голливуде – удачных психологических триллеров, которые принесли доход, Хэйс предложил маленькому режиссеру сляпать глупую костюмную драму с музыкальными номерами. Не удивительно, что Рёхер отказался. Он сообщил Хэйсу через одного из самых влиятельных студийных продюсеров – того самого Оуэна Эссера, с которым позднее Джозеф Найт вступит в единоборство, – что его пригласили не для того, чтобы штамповать костюмированные мюзиклы, что на «Континентал» есть другие режиссеры, которым привычно делать подобную работу, и что его отказ – окончательный. Хэйс должен принять его, или они расстанутся, сказал Рёхер.

Поначалу казалось, что Хэйс уступил. Он взял назад свое требование, и Карл Хэйнц Рёхер считал, что выиграл битву и может высоко держать голову.

Но наступила мертвая тишина. Телефон Рёхера не звонил. Никаких предложений ему не делалось. Казалось, студия забыла о его существовании. Для него не было работы.

Другие иностранные режиссеры продолжали строить фундамент своей карьеры в Америке, Рёхер же сидел сложа руки. Разъяренный, он попросил своего поверенного найти ему работу на других киностудиях. Но тот сообщил ему, что это невозможно. Согласно контракту, он может работать на других студиях только с согласия «Континентал пикчерз». Без позволения Брайана Хэйса он нигде не сможет найти работу.

Доведенный до бешенства, Карл Рёхер организовал встречу с главами крупнейших студий. Он попросил их выкупить его контракт с «Континентал» и позволить ему начать работать. Но никто не согласился. Хотя Рёхер этого не знал, Брайан Хэйс лично забаллотировал его. Теперь он не сможет найти работы нигде.

Рёхер подумывал о том, чтобы вернуться в Германию. Но политическая ситуация в стране была напряженной, царил хаос, инфляция расшатывала экономику, а к власти рвались нацисты. Рёхер, по национальности еврей, при таком положении вещей не рискнул вернуться на родину.

Карл Рёхер попал под железную лапу Брайана Хэйса. Молчание главы студии продолжалось.

К тому времени все деньги Рёхера растаяли из-за довольно дорогого образа жизни, который он вел в Голливуде. Он был вынужден продать свой брентвудский дом и переехать в бунгало недалеко от студии. Он яростно сетовал своему поверенному, друзьям и коллегам на несправедливость, которой его подвергают. Конечно, все ему симпатизировали. Но никто не мог дать дельного совета, кроме одного, очевидного: Карл Рёхер должен на коленях признать превосходство Брайана Хэйса и выразить готовность выполнить любой проект, который тот вздумает ему поручить, – и таким образом вернуть себе расположение могущественного босса.

Этого Карл Рёхер сделать не мог. Его тевтонская гордость не вынесла бы такого удара. За время его краткого общения с Брайаном Хэйсом успело возникнуть яростное противоборство воль, подогреваемое инстинктивной неприязнью и потребностью каждой из сторон интеллектуально ощущать себя выше другого.

Карл Рёхер пытался забыться при помощи вина. Дни напролет он проводил в алкогольном угаре в бунгало, кляня судьбу. Его банковский счет сошел на нет. Друзья испарились, как это всегда случалось в Голливуде, когда к кому-нибудь приходила беда.

Противостояние длилось два года. К концу этого периода Карл Рёхер стал тенью самого себя. Он был измучен, его кожа стала землистой, глаза потухли. Безвольный человек существовал на те несколько долларов, которые оставшиеся друзья давали ему как подачку. Да и эти деньги он пропивал.

В конце концов Карл Рёхер сломался.

Однажды он пришел со шляпой в руках просить Брайана Хэйса дать ему работу. Он сделает любой фильм, какой Хэйс пожелает.

Встреча состоялась в офисе Хэйса. Присутствовало несколько человек, известных продюсеров и студийных чиновников. Они пили коктейли вместе с Хэйсом. Здесь также была красивая молодая актриса, в то время восходящая звезда студии.

Хэйс сделал вид, что не замечает присутствия посторонних. Он смотрел на Карла с плохо скрываемым торжеством.

– Ты хочешь сказать, Карл, что готов помочь студии, взявшись за этот сценарий? – Он протянул ему сценарий комедии, глупой поделки из серии второразрядных фильмов, на который два года назад Карл не захотел даже взглянуть.

Несчастный кивнул.

– Да, сэр, – ответил он. – Я сделаю любую картину, какую вы пожелаете.

Улыбаясь, Хэйс потряс у него перед носом сценарием. Присутствующие замерли, увидев зловещий отблеск в глазах босса.

– Что ты сделаешь за шанс сделать этот фильм, Карл? – спросил Хэйс, подняв брови с садистским любопытством.

– Все. Все, что пожелаете.

– Ты будешь ползти? – спросил Хэйс.

Маленький немец слегка напрягся при этих словах, но устоял.

Он смотрел Хэйсу в глаза.

– Сэр, пожалуйста… – начал он.

– Так ты будешь ползти? – настаивал Хэйс. – Будешь?

Молчание в комнате стало напряженным. Студийные чиновники озадаченно смотрели на Карла. Молодая звезда уставилась на Рёхера с нескрываемым наслаждением. Она видела и прежде, как Хэйс глумился над людьми, но происходящее становилось апофеозом жестокости, неслыханным и волнующим для нее, – тем более что Брайан взял ее под свое крыло недавно и она чувствовала себя в безопасности в тени его могущества.

– Дай мне увидеть это, – сказал Хэйс. – Дай мне увидеть, как ты ползешь, Карл.

Сильная дрожь прошла по всему телу маленького немца, словно мощный электрический разряд потряс все его существо. Медленно он опустился на ковер и по-пластунски пополз к Хэйсу, в то время как другие молча наблюдали это.

Как игрушечный щенок полз Карл Рёхер к ногам Хэйса, его искаженное лицо было поднято.

Хэйс разразился коротким смешком. Затем он положил сценарий на голову Карла.

– Ты начнешь с понедельника, Карл, – сказал он. – А теперь убирайся отсюда.

На глазах у потрясенных свидетелей Карл Рёхер взял сценарий и покинул офис.

Но фактически месть Хэйса только началась. После этого мюзикла он давал Карлу только самые низкосортные «Б»-фильмы, с безымянными актерами, посредственными сценаристами. Он безжалостно крушил карьеру Карла, заставляя его делать бесчисленные низкопробные поделки, вместо того чтобы предоставить ему возможность снять такой фильм, которого заслуживал его талант.

В итоге Карл сломался окончательно и пил так сильно, что не смог выполнять работу режиссера. Хэйс изгнал его в департамент специальных эффектов, где Карл хорошо справлялся со своими обязанностями благодаря своей прежней профессии фотографа. Но лишь теперь Рёхер помогал монтировать образы на готовую пленку и работал с инвентарем, необходимым для фильма.

Когда его семилетний контракт с «Континентал» истек, он предложил свои услуги другим студиям. Но ни одна из них не заинтересовалась им. Его рекомендация из «Континентал» гласила, что он пьяница и опустившаяся личность, потерявшая режиссерские навыки и изгнанная по этой причине в департамент специальных эффектов. Но за всем этим стояло персональное соглашение Брайана Хэйса с главами других киностудий, фактически закрывшие дорогу Карлу на все оставшиеся времена.

Чтобы довершить задуманное, Хэйс отказался возобновить контракт Рёхера с «Континентал». К этому времени маленький немец был жалкой развалиной некогда великого режиссера Карла Рёхера. Он проводил ночи в голливудских забегаловках, а однажды с помутнением рассудка был доставлен в городскую больницу.

Тогда Хэйс решил «проявить милосердие». Он предложил Рёхеру должность персонального лакея и домашнего боя. Карл, безработный «бывший человек», согласился. Его дух был сломлен, интеллект разрушен алкоголем и унижениями, он стал послушной собакой Хэйса. Он одевал Хэйса, убирал его дом, приносил ему спиртные напитки – и опускался все ниже.

Хэйсу удалось поддерживать Карла в постоянном состоянии алкогольной интоксикации, никогда не давая ей перейти в настоящее опьянение. Он позволял ему пить и приказал другим слугам следить, чтобы доза была строго определенной: так, поддерживая никогда не утоляемую жажду спиртного, Хэйс наблюдал, как Карл умирал и морально, и физически. Он обращался с Рёхером со снисходительностью хозяина к рабу. Иногда он потешался над ним. Иногда он приказывал слугам вымыть его. Но обычно он спускал Карлу его неряшливый вид и улыбался, когда гости обращали внимание на странного маленького человечка, на его непрезентабельный вид.

– Я забочусь о нем, – говорил он тогда точно так же, как сказал Джозефу Найту. – Без меня он давно попал бы в городскую больницу или спился. Я– это все, что у него есть.

Иногда, как сегодня, он даже спрашивал совета у Карла Рёхера. Двое мужчин могли пить вместе, и Хэйс использовал мозг Карла, так как знал, что некогда мощный интеллект все еще теплился в потухающих глазах маленького немца. Иногда совет Карла был очень хорош. В другое время, когда его расшатанный рассудок был слишком помутнен, он мог бормотать лишь бесполезные комментарии.

Но Хэйс держал его при себе и продолжал играть с ним, как кошка с умирающей мышью, чтобы напоминать себе и Карлу, что ни один человек в Голливуде не осмелится тягаться с Брайаном Хэйсом, а уж тем более претендовать на интеллектуальное превосходство. Бывало, как, например, сегодня, он предлагал Рёхеру выпить и обманывал его, прежде чем тот мог глотнуть больше из своего бокала. Он посыпал солью раны, глумился над маленьким немцем.

Фактически Хэйс ждал, что Карл Рёхер однажды лишится рассудка окончательно или покончит жизнь самоубийством. С нетерпением тюремщика Хэйс выжидал конца истории. Он упивался своей, длящейся уже десятилетие, местью, потому что помнил, какой блестящей, незаурядной личностью был Карл Хэйнц Рёхер. Хэйс находил неизъяснимое наслаждение в том, чтобы поставить гордого и одаренного профессионала, каким был когда-то Карл, на колени, сжечь его дотла на медленном огне.

Десять лет назад Карл Рёхер дерзнул взбунтоваться. Кара будет длиться до тех пор, пока в нем не останется ничего человеческого. Хэйс будет держать его при себе как домашнее животное, методично разрушая алкоголем и подталкивая к ранней смерти – для собственного развлечения и ублажая гордыню.

Безусловно Брайан Хэйс показал Карлу Рёхеру, кто из них чего стоил.

Сегодня Хэйс оценил совет Рёхера. Он решил, что Карл прав. Из истории русской революции, если постараться, можно выжать счастливый конец. Это будет не тот финал, который задумал Джозеф Найт в своем сценарии, но зато его можно будет выгодно продать публике. В тяжелые времена зрители жаждут увидеть хэппи-энд.

Через год, если фильм будет иметь успех, Мойра Талбот встанет на вершине голливудской славы в ряд с Бэтт Дэвис и Кэтрин Хёпберн. «Континентал пикчерз» завоюет себе прочное положение самой мощной голливудской студии, оставив позади «МГМ» и «Парамаунт».

И Брайан Хэйс последними штрихами завершит свой имидж величайшего продюсера в Голливуде.

Когда в конце недели телефон Джозефа Найта не зазвонил, он не удивился.

Но не стал гадать о причинах молчания Брайана Хэйса. Это предстояло выяснить.

Он никогда не ожидал, что Хэйс примет фильм на условиях Найта. Он слишком хорошо понял голливудскую систему. Студия купит собственность за гроши, но никогда не позволит аутсайдеру втереться в свои ряды. Хэйс обещал позвонить, просто-напросто желая избавиться от Найта. Он не собирался видеть его еще раз.

Но суть не в этом. Суть была в том, касался ли отказ Хэйса самого фильма или только Джозефа как автора фильма и владельца.

Одно из двух имело место – это Найт знал наверняка. Или его фильм был отвергнут лично Хэйсом и забыт в тот самый момент, когда Найт покинул его особняк, или, что более вероятно, Хэйс собрался украсть идею, чтобы сделать фильм самому и оттеснить Найта от этого проекта.

Последний результат Найт запрограммировал. Весь его план основывался на этом. Он намеренно оставил свою собственность юридически незащищенной от кражи. Он предложил эту приманку Хэйсу в надежде, что тот заглотит ее, загоревшись идеей фильма.

Заглотил ли Хэйс наживку? Вот в чем вопрос.

 

4

Неделей позже Дария Кейн направлялась в сторону Уилтшир-бульвара в ресторан, чтобы встретиться с Хэйсом, когда она увидела в толпе знакомое лицо.

Это был незнакомец, который сидел около пруда в особняке Хэйса на прошлой неделе.

Джозеф Найт задумчиво взглянул на нее, потом оттенок узнавания мелькнул в его красивых глазах.

В ту же секунду, к своему удивлению, Дария поняла, что после их короткой встречи она не переставала думать о нем. Его образ подспудно занимал ее мысли всю неделю.

Дария рассердилась. Более того, ей показалось, что она заметила тень самодовольства в его взгляде.

Она обдала его холодом, проходя мимо него в ресторан. Она не поздоровалась с ним, дав понять, что не замечает его присутствия. Она держала себя так, словно была недоступной и яркой звездой, а он – заурядным голливудским туристом, недостойным ее внимания.

Больше она о нем не думала. Дария была занята покупкой нового платья для очень важного приема, который устраивался в честь Брайана Хэйса Академией киноискусств. На нем будут присутствовать главы всех крупнейших киностудий и множество звезд. Очень важно, чтобы она выглядела сегодня великолепно – не только чтобы произвести впечатление на Хэйса, но и повысить свои шансы на взлет карьеры. Дария хотела стать звездой.

Она купила потрясающее платье из блестящего голубого атласа с большими разрезами на бедрах и сильно открытым лифом. Она также приобрела ошеломляющее сапфировое ожерелье от Рене Жирара. Она сама поразилась собственной красоте, когда надела все это дома. В ней было одновременно что-то скульптурное и кошачье-чувственное, отчего мужчины теряли голову.

Она показалась в этом наряде Хэйсу. Он был поражен, сказав, что она поступила правильно. Не удивительно, что ее облик в платье с глубоким декольте и контуры ее прекрасных бедер и ног под тканью воспламенили его и он повел ее в спальню.

Как обычно, она ничего не чувствовала, когда он ласкал ее. Когда подошло время ему войти в нее, она подумала привычно: «Я буду сухая». Она пыталась представить себе что-нибудь соблазнительное. К ее удивлению, сегодня это было нетрудно. Образ незнакомца, Джозефа Найта, занимал ее воображение безраздельно. Она видела его глаза, таинственно мерцавшие из-под темных бровей на загорелом лице, таком мужественном, что ни одна женщина не могла сохранить при взгляде на него душевное равновесие. Джозеф Найт был самым чувственным мужчиной из всех, кого она когда-либо видела.

Почти мгновенно она ощутила жар между ног. Брайан Хэйс получил свое удовольствие, приятно удивленный ее страстностью, а Дария поняла, что покорена незнакомцем, его темными глазами и крепким, стройным телом.

Ею опять овладела ярость, которую она ощутила, когда встретила его на улице. Но теперь это чувство было смешано с чувственной дрожью, которая пронизала все ее тело. Выгнув хорошенькую спину, отдав грудь восхищенному взгляду Брайана Хэйса, она неожиданно почувствовала почти болезненное наслаждение. Ее возбуждение было так заразительно, что Брайан сильно извергся внутрь ее.

Хэйс поцеловал ее и погладил по щеке, улыбаясь своей мощи. Затем он перекатился на бок и заснул.

Но Дария не могла уснуть от гнева и непрошеного возбуждения, которое будоражило ее нервы.

Улыбка Найта стояла у нее перед глазами. Она удивлялась, как ему удалось так прочно завладеть ее мыслями всего лишь за одно мимолетное знакомство.

Она решила изгнать его из памяти, чего бы это ни стоило. Дария встала, пошла в ванную и выпила снотворное. Она бы прокляла себя, если бы позволила этому мужчине помешать ей уснуть.

Но Дарии еще предстояло провести бессонные ночи из-за Джозефа Найта. Много ночей.

На том же самом месте их пути пересеклись опять.

Конечно, это не могло быть не чем иным, кроме случайности. Но тем не менее он выходил из лимузина около здания офиса, когда она намеревалась пообедать со своим другом. На этот раз он не улыбался. Он вообще не подал вида, что узнал ее. Видимо, он почувствовал в прошлый раз, что Дария не хочет иметь с ним никакого дела. Он только взглянул на нее с любопытством, говорившим, что он понимает – он не забыт.

«Ты не хочешь меня знать, – говорили его глаза. – О'кей, я не подойду к тебе».

И было что-то еще в его взгляде.

Это «что-то» не давало Дарии уснуть по ночам и вынуждало принимать двойную дозу снотворного. Ее нервы были на пределе от невольного возбуждения при мысли о Джозефе Найте и только что не бешенства от сознания этого возбуждения. Она не подозревала в себе подобной впечатлительности. Она гордилась своим абсолютным самоконтролем. Именно это позволяло Дарии иметь любовником Брайана Хэйса. Именно на этот самоконтроль она делала ставку, собираясь стать недосягаемой для соперниц звездой Голливуда.

Ее борьба с мыслями о Джозефе Найте продолжалась до четырех часов утра. Но даже когда ей удалось уснуть, он занял место в ее снах. Дария проснулась измученной и разбитой.

Но этим дело не кончилось.

В конце недели она провожала Брайана Хэйса в аэропорт. Он летел в Нью-Йорк к самым важным представителям «Континентал». Это была самая важная финансовая встреча года. За истекший квартал студия потеряла много денег. Хэйс собирался порадовать высокое собрание новой блестящей идеей, украденной у Джозефа Найта. Он хотел сообщить, что будущий фильм, по его мнению, будет самым успешным в финансовом отношении за последние пять лет.

Хэйс решил не брать Дарию с собой. Ему нужно было собрать всю свою волю в кулак во время этой поездки, и он не хотел быть возбужденным или, наоборот, расслабленным. Ему предстояло продать свою новую собственность. Совет контролировал Арнольд Шпек, человек, который ненавидел Брайана Хэйса и все его начинания и все эти годы вынашивал коварный замысел свергнуть Хэйса с его трона.

Только благодаря ловкости Шпека и его постоянным инвестициям студия пережила тяжелые времена Депрессии. Каждый член совета знал, каким нужным человеком для корпорации был Шпек. Его власть никогда не была более сильной.

Но Шпеку, человеку со сверхраздутым эго, не улыбалась мысль, что его соперник Брайан Хэйс снимет все сливки с успеха деятельности корпорации. Тем более что фильмы, сделанные Хэйсом в последнее время, приносили очень скромную, по его мнению, прибыль.

И Шпек лелеял намерение в один прекрасный день взять в свои руки творческую часть деятельности корпорации. Он никак не выказывал своих замыслов, но Хэйс, изучивший за это время натуру противника, знал это наверняка.

Поэтому Хэйсу было жизненно важно как можно скорее получить максимальный кассовый сбор от реализации своего проекта, навсегда утвердить свой статус творческого главы «Континентал пикчерз» и вынудить Шпека смирно сидеть в Нью-Йорке, где ему и положено быть.

Мойра Талбот, предложенная Джозефом Найтом на главную роль, была краеугольным камнем стратегического плана Хэйса. Это будет потрясающий зрелищный фильм, который, если его грамотно поставить и распространить, конечно же, принесет миллионы. Но это будет также дорогостоящий фильм, потребующий огромных инвестиций. Хэйсу понадобится вся его хитрость, чтобы продать эту заманчивую идею совету, потому что риск был тоже немалым.

Ему совсем не нравилось оставлять Дарию одну, он ее бешено ревновал. Роскошная молодая женщина была почти на сорок лет моложе своего покровителя. Его частенько мучили мысли о соблазнах, окружающих ее, и о том, сможет ли она противостоять им. По этой причине он велел зорко наблюдать за Дарией в свое отсутствие.

Но дела диктовали его решение. Шпек был могущественнее Хэйса, когда речь шла о влиянии на финансистов и держателей акций «Континентал». Хэйс просто алкал унизить человека, которого ненавидел. Но в этой поездке ему предстояло льстить Шпеку, втянуть его в новые инвестиции для корпорации, чтобы иметь средства для производства нового фильма. Это будет нелегкое испытание, но Хэйс надеялся выдержать его. По этой причине он и не хотел брать Дарию с собой. Он не мог смешивать удовольствие с самой черной работой.

Итак, он сказал ей нежное «До свидания» в аэропорту Лос-Анджелеса.

– Я вернусь через три дня, – уточнил он. – Присматривай за делами, пока меня не будет.

– Я буду скучать по тебе, – томно прошептала она, ее большие глаза блестели. – Звони мне каждый вечер.

Тронутый такой преданностью, Хэйс поцеловал ее. Ощущение ее языка во рту возбудило его – ему захотелось остаться и спать рядом с ней этой ночью. Но дела превыше всего.

Целуя Хэйса, Дария взглянула через его плечо и увидела нечто такое, что выбило ее из колеи.

В зале ожидания, в нескольких ярдах от нее, одетый в синий костюм, который так шел к загорелому лицу, сидел Джозеф Найт. Его глаза спокойно смотрели на нее.

Дария в отчаянии закрыла глаза. Ей пришлось заставить себя непринужденно закончить поцелуй с Хэйсом, как будто ничего не произошло.

– Что-нибудь не так? – спросил Хэйс, вглядываясь ей в лицо.

– Нет, нет, – успокоила она. – Мне просто жаль, что ты уезжаешь. Возвращайся скорее. И позвони мне сегодня вечером.

– Обязательно, – пообещал он. – Позаботься о себе. И будь хорошей девочкой.

Дария знала: таким образом он давал ей понять, что за ней будут присматривать.

Она знала его ревность – как и то, что будет с нею, если она ослушается.

Эти слова слегка отрезвили ее, потому что Джозеф Найт успел завладеть ее мыслями, пока она прощалась с Хэйсом.

Минутой позже они расстались. Хэйс, уходя, посылал ей воздушные поцелуи.

Она не осмеливалась обернуться и посмотреть на Джозефа Найта.

Она смотрела, как Хэйс приближался к выходу на летное поле. Ее нервы были на пределе. Она почти физически ощущала на себе пронзительный взгляд карих глаз Найта, когда прощалась с Хэйсом. Она слала поцелуй за поцелуем, отчаянно надеясь, что он примет смятенное выражение ее лица за изъявления любви.

Наконец, он скрылся из вида.

Дария резко обернулась. Джозеф Найт исчез. Зал ожидания был полон пассажирами, готовящимися к посадке в самолет. Найта нигде не было видно.

Потрясенная, Дария покинула аэропорт, чувствуя, как за ней следят сотни глаз, восхищенных ее красотой. Дария села в лимузин.

– Домой, – сказала она шоферу.

Она едва могла дышать. Ей хотелось поскорее вернуться в свою спальню, выпить чего-нибудь покрепче и забыть о безумии, которое нашло на нее сегодня.

Но это было не так просто.

Она выпила виски, потом транквилизатор в придачу, но ничто не могло изгнать из ее мыслей образ Джозефа Найта. В аэропорту она видела его взгляд так ясно, как будто он сам стоял перед нею. Это был тот самый спокойный, оценивающий взгляд, которым он каждый раз смотрел на нее. Но на этот раз в нем мелькал оттенок, словно он слегка забавлялся тем, что сумел проникнуть ей в душу, несмотря на все предпринятые ею меры защиты.

Эффект от выпитого спиртного и принятого транквилизатора не мог побороть бурю, бушевавшую внутри. Она провела весь день, рассматривая стены спальни и пытаясь совладать с собой. Хотя умом она ненавидела Джозефа Найта за его спокойное высокомерие и понимающие взгляды, ее тело рвалось принадлежать ему. Ее кожа горела. Кончики груди были напряжены и болезненно чувствительны даже к легким прикосновениям ночной сорочки. И между ног у нее был пожар, которого она раньше никогда не ощущала.

Не только физическое присутствие Джозефа Найта распаляло ее. На нее действовал его взгляд, его загадочное самообладание. В отличие от других мужчин он не стремился приблизиться к ней ни на шаг или сказать, что желает ее. Все его тело говорило об этом, но так искусно, так проникновенно, что, несмотря на свою неимоверную гордость, Дария чувствовала, что готова упасть к его ногам, как раба.

Опять и опять она воображала, как он входит молча в ее комнату в ночной тишине – когда-нибудь, когда Дария будет одна, Хэйс будет в отъезде, как сейчас, – и касается ее своими сильными, теплыми руками. Она ясно ощущала его поцелуи, крепкое и упругое тело, которое прижималось к ней, и свой сладкий трепет, когда он овладевал ею. Она представляла себе все это на сотни ладов, каждый раз все более упоенно. Все ее мысли были заняты этой невозможной, но такой волнующей встречей, которая принесла бы ей неизведанные чувственные удовольствия, какие он мог ей дать.

Она ворочалась с боку на бок в постели весь день, не в силах избавиться от фантазий и волн желания, пронизывающих ее тело. Потом Дария встала, приняла холодный душ и стала готовиться к обеду. Она позвонила своему приятелю, молодому человеку по имени Джон Дайфенбек, работавшему у Хэйса в департаменте рекламы. Его дружбой она могла наслаждаться безо всякого опасения, потому что Джон был гомосексуалистом. Дария знала, что он расскажет Хэйсу об их вечере, и Хэйс будет доволен, зная, что Дария была в надежной компании во время его отсутствия. Таким образом, одним ударом она убьет двух зайцев.

Вечер прошел довольно приятно. Джон развлекал ее шутками на тему голливудской жизни. Они с интересом поболтали о новой затее Брайана Хэйса, с которой он так носился. Дария выразила надежду, что и для нее найдется хотя бы небольшая роль. Джон с ней согласился.

В конце вечера Джон простился с нею, улыбаясь, и Дария осталась одна. Чувствуя себя разбитой, она сказала «Доброй ночи!» экономке и пошла спать. Она знала, что слуги получили указание следить за ней. Это было одно из неудобств, которые ей приходилось терпеть, будучи любовницей Хэйса. Но они никогда не осмелились бы просунуть и кончик носа в ее спальню и даже постучать после десяти.

Так что она будет наедине со своими мыслями и фантазиями.

Дария сняла платье и натянула шелковую ночную рубашку. Прикосновение материи к обнаженной коже заставило ее задрожать. Все ее тело пронизывали невидимые токи.

Она почитала с полчаса. Вдруг чудовищная усталость навалилась на нее. Она решила отказаться от борьбы со своими чувствами, и это принесло ей подобие облегчения. Виновато сняла ночную сорочку. Она будет спать сегодня обнаженной. Наверно, единственный способ избавиться от своих фантазий– это уступить им.

Даже сейчас, когда она лежала обнаженной под простыней, ее гордость заставляла ее ненавидеть Джозефа Найта за то, что он вверг ее в такое состояние. Более того, если судить по его безразличному взгляду, сам он, наверно, не потратил и минуты на мысли о ней.

Ей хотелось хотя бы на сегодняшнюю ночь ускользнуть из дорогой темницы Хэйса и найти мужчину, любого мужчину, который доставил бы ей огромное удовольствие и дал почувствовать, что она – женщина. Тогда, возможно, она позабыла бы о Джозефе Найте и получила небольшой отдых.

Но другой мужчина был бы лишь жалкой тенью того единственного, которого она желала. Нравится ей это или нет, но Дарии пришлось сознаться себе в этом.

С этой сводящей с ума мыслью, обуздав свои нервы с помощью транквилизаторов, она провалилась в тяжелый сон, в котором царил образ Джозефа Найта.

Ночью она проснулась от легкого, как птичье перо, прикосновения губ к ее губам.

Сначала она не могла понять, где она находится. Ее мечты были так навязчивы, что, казалось, породили живого Джозефа Найта. Она чувствовала его обнаженное тело рядом со своим, его таинственную, странную улыбку.

Теперь ее щеки ощущали поцелуй, потом брови, затем веки и снова губы, пронизывающее наслаждение заставило ее задрожать. Она уже начала было пробуждаться, но упоительность ее сна уносила ее все глубже в забытье. Тело ее напряглось, принимая ласки своего воображаемого возлюбленного. Стон сорвался с ее губ.

Опять губы Дарии ощутили поцелуй, на этот раз более долгий. Нежный язык мужчины проник ей в рот. Озадаченная своим сном, она обвила руками сильные плечи.

Внутренний голос говорил ей, что это Брайан Хэйс держит ее в своих объятиях. Он здесь, в ее постели – как обычно. Это его поцелуи она ощущала.

Но это не было похоже на его поцелуи. Это только ускорило ее погружение обратно в сновидения. Она стала забывать Хэйса. Ей не было нужды думать о нем. Она может отдаться безраздельно своей фантазии, ощущая, как желание, с которым она так долго боролась, пронизывает все ее существо.

По мере того как поцелуй становился более глубоким, более уверенным, другой внутренний голос стал говорить ей, что это – не сон. Это происходит в реальности. И поцелуй исходил не от пожилого Брайана Хэйса, а от молодого и сильного мужчины. И этот мужчина был в ее спальне.

Только часть Дарии приблизилась к границам сна и яви, ее оставшееся «я» всецело отдалось волнующим ощущениям. Она теснее прижалась к возлюбленному, вытянув ноги. Ее грудь касалась волос на его груди, ее бедра любовно прильнули к его. Ее сон становился явью – более волшебной, чем самые яркие фантазии, залетавшие к ней в голову. Наслаждение, которое давало ей прикосновение его крепких, нежных рук, невозможно было даже себе представить. Внутри ее мозга, ее тела был Джозеф Найт, самый желанный из всех мужчин.

Она проснулась от собственного стона наслаждения.

Она была не одна. Здесь, в спальне, без сомнения, был мужчина. В ее кровати.

Ее глаза широко раскрылись. В темноте Дария не могла разглядеть его. Ей хотелось закричать от страха.

Но нежный поцелуй все еще теплился у нее на губах, и большие руки по-прежнему держали ее в объятиях. Все внутри Дари уже раскрылось навстречу ему. Она не может так быстро потушить жар желания. Она должна справиться с собой.

Постепенно Дария вернулась из мира сновидений. Комната была залита лунным светом, но темная фигура мужчины, которого она держала в объятиях, заслоняла окно. Она уперлась руками в его грудь, но не оттолкнула, не приказала уйти.

Она перестала ощущать себя. Ее собственное желание сломило способность защиты, в которой она так нуждалась сейчас. В глубине души она уже сдалась, несмотря на то что ее мозг продолжал отчаянно сопротивляться.

Собрав всю свою волю, Дария пересилила наслаждение, от которого дрожало все ее тело, и отстранила от себя любовника из мира снов на расстояние, достаточное для того, чтобы увидеть его лицо.

Удивленный вскрик застрял в ее горле. Это был Джозеф Найт.

Все ее тело содрогнулось, как от разряда тока. Она еще сильнее уперлась ему в грудь.

– Вы! – зашипела она. – Что это, по-вашему, вы делаете?

Но, хотя эти слова и сорвались с ее губ, произнесены они были слабым, дрогнувшим голосом, почти шепотом. Потому что желание было все еще могущественнее, чем шок или ярость.

Она представляла собой забавное зрелище – обнаженная, отчаянно упиравшаяся руками ему в грудь, в то время как ноги ее были обвиты вокруг его талии. Ее руками владел гнев, заставляя царапаться, нижняя же часть тела была охвачена желанием, словно и не помышляла о ее намерении бороться.

И даже в движениях рук, когда они разрывали его плоть, не было уверенности, так как страсть владела ими вместе с бешенством, страсть, которая не могла идти только от желания оттолкнуть его. И он, казалось, почувствовал, что Дария борется не только с ним, но и с самой собой. В ее сне он завоевал слишком много, чтобы сейчас так просто сдать позиции.

– Ш-ш-ш, – прошептал он. Его руки ласкали ее трепещущее тело с нежностью, немного странной, потому что его плоть уже оказалась у нее между ног.

В течение показавшегося вечностью момента Дария балансировала на краю пропасти. Ее гордость была уязвлена, ее душил гнев – больше всего на свете ей хотелось вышвырнуть самозванца вон, позвать слуг, позвонить Брайану Хэйсу в Нью-Йорк и дать ему излить всю мощь его ярости на этого наглеца.

Но ощущение его тела – так упоительно было прижаться к нему, – смешанное с чувственными соблазнами ее сна и флюидами, будоражившими Дарию всю эту неделю, сломили ее способность сопротивляться. Ее руки, бунтуя против ее воли, начали ласкать его плечи. Крик гнева прозвучал как чувственный вздох. Ее кожа горела.

В это мгновение Найт почувствовал свое преимущество. Он взял ее лицо в свои ладони и крепко поцеловал. Сильные руки обвились вокруг ее спины, прижав Дарию к упругому мужскому телу, жаждавшему ее. Ее ноги раскинулись шире, и вся ее женская трепещущая плоть прильнула к ненавистному завоевателю.

В этот момент Дария проиграла сражение. Ее тело больше не принадлежало ей. Ее руки обнимали его спину, грудь мягко касалась его груди. Ее язык жадно встретил его язык. Против ее воли она всем своим телом прижалась к нему, и жаркое место между ног жаждало, чтобы он нашел путь внутрь ее.

– Ублюдок! – стонала она. – Грязный ублюдок!

Но было слишком поздно. Мужская плоть, словно чувствуя ее приглашение, отворила двери, приоткрытые в ожидании, и в одно мгновение вошла в нее. Дария вскрикнула. Она не ожидала, что он такой большой и так яростно рвется проникнуть как можно глубже в нее.

С этой минуты ее гнев утих, но не совсем, – как и ее гордость не могла до конца смириться с ударом, который был нанесен ей. Но все это заставило Дарию только крепче сжимать его тело руками, замирая от наслаждения, сжигавшего ее изнутри. Она отдавала себя ему, не переставая бороться, и это сопротивление делало ее поражение еще более сладким и неизбежным.

Ее руки скользнули по спине к его интимным местам. Тело Найта было крепким, каждый мускул был упругим, как сталь. Его руки лежали у нее на плечах. Колени Дарии были высоко подняты, помогая ему войти как можно глубже. Его толчки были медленными, уверенными. Дария знала много мужчин за свою недолгую еще жизнь, но ни один из них не имел понятия, как обладать женщиной. Его движения находили пламенеющие точки экстаза внутри ее, о которых она и не подозревала.

Ее спина выгибалась, руки упирались в шелковистую простыню. У нее наступил момент наивысшего наслаждения, потом, почти сразу же – другой. Он чувствовал, как маленькие спазмы ласкают его мужскую плоть, но он не прекращал толчки, казалось, он знал, что это – лишь увертюра ее страсти.

Сильные руки скользили вниз по ее спине. Он держал маленькие мягкие полушария в ладонях – Дария была словно хорошенькая кукла в его объятиях. Его лицо было по-прежнему невидимым во мраке, словно он был огромной мощной тенью, которая пала на нее этой колдовской ночью.

Молчание ночи, знакомые стены были словно аккомпанемент к безмолвному дуэту. Голова Дарии запрокинулась, ее глаза стали невидящими от экстаза.

Он входил все глубже и глубже, его большие руки обнимали ее, крепкие, как сталь, пальцы зажигали пламя в каждой клеточке ее тела. Восторг заставлял ее стонать, когда мощная мужская плоть внутри ее двигалась, приводя в содрогание каждый нерв тела.

– Ублюдок!.. – Это слово больше не звучало как оскорбление, это был гимн, чувственный гимн ее упоительного поражения.

Но теперь это слово было произнесено еле слышно, потому что он прижимал ее к себе все крепче, уверенней. Вот она уже почувствовала его первое содрогание, более восхитительное, чем что-либо ею пережитое до того, грозное и пронизывающее насквозь все ее тело. Потом опять и опять, как шквал. И когда она поднялась до таких высот наслаждения, что, казалось, душа ее была готова покинуть тело, он извергся в нее с такою мощью, какую она не могла себе представить.

Казалось, это будет длиться вечно – завершающий аккорд волшебной сказки, которая стала явью. Ее собственное «я» исчезло. Дария существовала только как раба его тела.

Он сам был неподвижен, каждый мускул его тела был напряжен, как сталь, в последнем объятии, тогда как она содрогалась, извивалась, тысячи волн наслаждения прокатывались по всему ее телу. Дария забыла, кто она, где она. Ее гордость была положена на алтарь экстаза, который Найт подарил так щедро.

Когда все было кончено и Дария стала приходить в себя, медленно, словно шаг за шагом возвращаясь на землю, она поняла, что ее воля была сожжена дотла тем, что он дал ей пережить. Бунт, который, казалось, ничто на свете не могло подавить, гнев, который она испытывала совсем недавно, ушел в прошлое безвозвратно. Осталась только покорность и память о наслаждении, которое было более упоительным, чем ее самые сладкие мечты – наслаждение на грани смерти.

Его плоть была по-прежнему твердой внутри ее, но теперь он ласкал ее нежно, заботливо. Он прижимал ее к своей груди и целовал ее брови мягкими теплыми губами. Тело Дарии до сих пор дрожало от экстаза. Она отдала себя без остатка и могла возвращаться к жизни лишь постепенно. Казалось, этому не будет конца.

Она попыталась что-то сказать. Но сначала слова не шли к ней. Речь словно покинула ее.

– Как ты… – проговорила она с усилием. – Как ты вошел сюда?

Он не ответил. Он только еще крепче прижал Дарию к своему телу. Она любовно прильнула к его груди. Его плоть внутри ее не ослабевала. Конечно, он не был обыкновенным человеком. Ни один человек не мог быть таким сильным, ловким и уверенным в себе. Она подозревала это, когда смотрела на него в аэропорту, но теперь она знала это каждой клеточкой своего тела.

– Пустяки, – сказала Дария. – Главное, что ты здесь.

В это мгновение Дария Кейн вступила в новый, волшебный мир.

 

5

Через три недели после короткого, но такого важного визита Брайана Хэйса в Нью-Йорк – визита, во время которого ему удалось убедить совет в непременном финансовом успехе своего нового проекта, – глава конкурирующей киностудии «Монак пикчерз» принимал у себя Джозефа Найта.

Это был самый странный посетитель из всех, кого он когда-либо видел.

Главу студии звали Оскар Фройнд. В течение пятнадцати лет его студия была лидирующей среди более мелких киностудий. Он владел четырьмястами кинотеатрами. Они не были роскошными – их посещал в основном рабочий люд. Он снимал скромные, но тем не менее приносившие неплохой доход фильмы, приглашая обычно звезд с других киностудий. Ему удалось добиться стабильности в получении прибыли – в основном за счет вполне сносных второразрядных кинолент, эксцентричных кинокомедий и вестернов. Фройнд был известен тем, что делал также «серьезные» картины, получавшие «Оскаров» и принесшие ему признание критиков.

По иронии судьбы во время тяжелых 1931 и 1932 годов, когда «Юнивёрсал» и «РКО» терпели убытки и даже могучая «Парамаунт» оказалась на грани банкротства, маленькая «Монак пикчерз» ухитрялась не снижать уровень своих доходов. В этом была заслуга Оскара Фройнда – он тонко чувствовал рынок и умел сокращать производственные расходы фильма без ущерба его качеству. Фройнд имел репутацию человека, приветствовавшего все новые, свежие начинания, использовавшего в своих фильмах неизбитые идеи и странные сочетания звезд. Иногда его затеи кончались провалом, но чаще всего они приносили неплохой результат.

Фройнд был «боец» в лучшем смысле этого слова. Он мог снять фильм с меньшими затратами, чем его конкуренты, и сделать его высокозрелищным. Ему удавалось добиться того, чтобы его актеры, операторы и технический персонал работали с полной отдачей. Киноленты, снятые студией Фройнда, всегда казались сделанными на одном дыхании – так все было соразмерно и гармонично. Благодаря своему уму и таланту, Фройнд превратил немало начинающих актеров в кинозвезд – звезд, которых он не мог позволить содержать своей студии из-за ограниченных финансовых возможностей, и они заключали контракты с более крупными кинокомпаниями, которые в дальнейшем делали им карьеру.

Фройнд был творческим началом в Голливуде. Он получил не одного «Оскара», часто уводя награды из-под носа более могущественных боссов шоу-бизнеса с их более дорогостоящей продукцией. Фройнд радовался полученным «Оскарам» потому, что они означали признание высокого уровня его кинолент и творческих возможностей его коллектива. Гораздо меньше он думал о том, что эти награды прославляли его имя. В творчеством отношении его киностудия была престижнее более влиятельных студий, и знатоки стремились увидеть каждый новый фильм, снятый «Монак пикчерз».

Но был еще один момент, касавшийся личности Фройнда, который побудил Джозефа Найта воспользоваться его услугами.

Оскар Фройнд ненавидел Брайана Хэйса.

Эта вражда началась пятнадцать лет назад, в те времена, когда они были энергичными молодыми руководителями киностудий, боровшимися за выживание в эпоху немого кино. Наибольшее значение в этой битве имело противостояние между Фройндом и одной могущественной теневой фигурой в Нью-Йорке, крупным финансистом, владевшим более чем тремястами кинотеатрами на Восточном побережье. Фройнд такими возможностями не обладал, и потому он встретился с Хэйсом и спросил, согласен ли он стать его партнером. Если дело выгорит, объединенные усилия могли бы сделать их владельцами крупнейшей киностудии в Голливуде.

Хэйс медлил с ответом, говоря, что ему необходимо время, чтобы убедить своего партнера, Адольфа Германа, согласиться с идеей альянса с Фройндом и его «Монак пикчерз». Фройнд решил позволить себе небольшой отдых и улетел в Мехико.

Но когда он возвратился в Голливуд, его ожидали невеселые новости. Хэйс заключил сепаратную сделку с нью-йоркским финансистом. Хотя Фройнд не получил никаких реальных, а тем более официальных подтверждений своей догадки, но было очевидно, что Хэйсу удалось тайными и, возможно, нелегальными путями добиться желаемого – убрать Фройнда со своего пути.

Под руководством Хэйса «Континентал пикчерз» стала одной из крупнейших киностудий Голливуда. Оскар Фройнд так никогда и не сумел наверстать упущенную возможность. Он молча наблюдал, как Хэйс мало-помалу становился патриархом шоу-бизнеса и столпом общества, тогда как он сам был вынужден бороться изо всех сил, чтобы выбраться из мрака неизвестности. К концу эпохи немого кино «Континентал пикчерз» утвердила свой статус «главы киностудий», тогда как «Монак пикчерз» оставалась своего рода неудачливой «подружкой невесты», которую уважали за ее творческий уровень, но никогда не принимали всерьез в финансовом отношении.

Ненависть Оскара Фройнда к Брайану Хэйсу с годами только усиливалась.

Оскар Фройнд любил кинематограф. Он любил все, что связано с его работой, и не боялся запачкать рук самыми черновыми ее моментами. Его можно было увидеть на съемочной площадке, среди сценаристов – когда работа у них стопорилась, он даже мог помогать в монтаже фильма, когда ему казалось, что там нуждаются в его советах. Он часто подшучивал над своим вторжением в компетенцию других, но все, находившиеся под его началом на «Монак», очень ценили его мнение. Его слово во всем, что касалось процесса создания фильма, было веским и неоспоримым – не один раз он, обладая безошибочным чутьем, спасал киноленты от рутины и серости. Результат проявлялся в билетной кассе.

Но ни незаурядный талант Фройнда, ни его трудолюбие не могли поднять «Монак пикчерз» вровень с «Континентал» в табели о рангах. Он не мог тягаться с финансовой мощью империи Хэйса. Он мог только надеяться смутить своего соперника высоким уровнем своей продукции и отдельными финансовыми успехами фильмов его студии. Это все, что Фройнд мог противопоставить могучему и влиятельному конкуренту.

Но теперь возможность мести постучалась в его двери. Она пришла в лице совершенно незнакомого человека.

Найт обнаружил, что увидеться с Фройндом гораздо легче, чем с Хэйсом. Фройнд разительно отличался от всесильного главы «Континентал пикчерз». Он радушно встретил Джо в своем офисе на студии, непрезентабельной комнатушке, заваленной рукописями и носившей отпечаток его офиса на Тин Пэн Элли, где он работал двадцать пять лет назад в фирме грамзаписи в атмосфере непрекращавшейся спешки. Фройнд был известен своим непритязательным образом жизни, который он приветствовал и у своих подчиненных, особенно у звезд.

– Что я могу сделать для вас, мистер Найт? – спросил Фройнд. Он говорил немного нетерпеливо и не без сознания собственной значимости. – Боюсь, что я ограничен во времени.

– Я не отниму у вас его много, – сказал Джозеф Найт. – И надеюсь, что смогу предложить вам то, что вас заинтересует.

Он принялся излагать Фройнду сценарий, кардинально отличающийся от предложенного Хэйсу. Новый замысел был не менее блистательным, чем предыдущий.

Это была правдивая история, повествовавшая о тяжелых временах Депрессии и их влиянии на судьбы двух влюбленных. Героиня была молоденькой девушкой из богатой семьи, безумно любившей молодого, красивого человека из другого сословия. Когда семья девушки вмешалась и разлучила их, юноша отправился на поиски удачи. Пока юноша постепенно становился миллионером, Депрессия окончательно расстроила финансовые дела семьи его возлюбленной. По жестокой иронии судьбы герой возвратился с триумфом просить руки героини и обнаружил, что в его отсутствие она вышла замуж за бедного поклонника, которому ее обнищавшая теперь семья не отказала. Таким образом, юноша пожертвовал свою судьбу золотому идолу, которого собирался использовать как средство в борьбе за свою любовь.

Оскар Фройнд слушал Найта, куря сигарету за сигаретой. Его живой ум оценивал сценарий. Это был символ всей трагедии Депрессии, меткая характеристика самой Америки – «страны многочисленных возможностей», где часто деньги или их отсутствие вставали между людьми. Основная мысль фильма, который предстояло снять, заключалась в том, что материальные блага не могут соединить людей друг с другом. Только любовь.

Когда Джозеф Найт закончил, Оскар Фройнд кивнул головой.

– Это поистине блестящий замысел, – сказал он. – Я не боюсь называть вещи своими именами. Я имею достаточно опыта в своем деле, чтобы увидеть подлинные ценности. Это достойная идея. Она может принести кому-то много денег.

Фройнд глубоко вздохнул.

– Но только не мне, – добавил он. – И не сейчас. Наступила пауза. Они смотрели друг на друга, не отводя взгляда.

– Отчего же не вам? – спросил Найт.

– Потому что я занят, – ответил Фройнд. – Я занят по уши своими собственными фильмами, каждый из них более многообещающий, чем предыдущий. Если бы вы только знали, как я завален работой… Я просто не в состоянии сделать то, о чем вы просите. У меня нет ни свободных средств, ни возможностей. По крайней мере, сейчас. Может быть, через год или два…

Джозеф Найт с улыбкой покачал головой.

– Это нужно сделать сейчас, – сказал он. – Я не прошу вас вкладывать в это дело ни цента. Я прошу лишь показать фильм в своих кинотеатрах. Весь финансовый риск я беру на себя. Я сам найду актеров. Я найду инвесторов. Я буду ответствен за любые потери. Все, в чем я нуждаюсь – это ваши возможности для съемки и четыре сотни кинотеатров для проката.

Фройнд казался заинтригованным.

– И что вы будете от этого иметь? – спросил он.

– Я буду продюсером, – ответил Найт. – Я беру на себя художественный уровень. Я распределяю роли. Это будет мой фильм.

Фройнд взглянул скептически.

– И у вас есть опыт в подобных делах? – спросил он.

– Достаточно, – сказал Найт. Его собственная бравада изумила его, но он не подал и вида.

На лице Фройнда появилось озадаченное выражение.

– А что будет, если фильм провалится? – проговорил он. – Я не привык получать плевок в лицо.

Найт улыбнулся.

– Вы слышали сценарий, – заметил он. – Может это провалиться?

Фройнд ничего не ответил. Он был уверен, что у будущей картины был шанс стать хитом. Публика была готова увидеть на экране суровую правду о Депрессии, которая довела большинство людей до нищеты.

– Позвольте мне облегчить для вас дело так, как это только возможно, – продолжал Найт. – Вам нет необходимости связывать с фильмом ни ваше имя, ни название вашей студии до тех пор, пока он не будет окончен. Вы сами решите, стоит ли он того. Весь риск я беру на себя.

Фройнд более внимательно посмотрел на посетителя.

– И какова будет моя доля, если фильм будет иметь успех? – спросил он.

– Вы сами назовете ее, – улыбнулся Найт.

Фройнд назвал процент. Найт ответил половиной. Оскар Фройнд улыбнулся. Это было как раз то, что он хотел получить за использование названия студии, ее ресурсов и проката готовой продукции.

Фройнд услышал теперь достаточно, чтобы понять: то, что было ему предложено – слишком хорошо для того, чтобы это было правдой. Но, на удивление, он теперь казался менее заинтересованным, чем прежде. Его лицо приняло какое-то отрешенное выражение.

Джозеф Найт понимал, что означал этот взгляд. Фройнд готовился отказать ему. Не имело значения, как сильно отличался он от глав других голливудских киностудий. Он не осмеливался нарушить неписаный закон, связывавший воедино представителей шоу-бизнеса. Он не имел права позволить независимому продюсеру, в данном случае Джозефу Найту, проникнуть в свою студию. Он мог купить у Найта права и делать фильм сам – но не доверить ему возможность «Монак», дабы Найт стал новой крупной фигурой на голливудском небосклоне.

– Я впечатлен тем, что вы мне предложили, – начал Фройнд осторожно. – Но я не убежден, что бомба сработает.

– Быть может, вы перемените свое мнение, когда узнаете последнее звено головоломки, – парировал Найт.

Фройнд поднял брови.

– Что там еще у вас за пазухой? – спросил он. Джозеф Найт откинулся в кресле.

– Новый грандиозный замысел Брайана Хэйса, – сказал он. – Это самая дорогостоящая затея его студии за семь последних лет. Костюмированная драма из времен русской революции. Она появится в прокате на будущее Рождество. В ней будут сниматься Мойра Талбот и Гай Лэйвери. Рекламная шумиха будет не сравнима ни с чем до того. Я знаю каждое слово сценария фильма.

– Как это может быть? – спросил Фройнд.

– Потому что я сам написал его, – улыбнулся Найт. Оскар Фройнд напрягся.

– Быть может, вы расскажете мне поподробнее обо всем этом, – предложил он.

В нескольких хорошо взвешенных словах Джозеф Найт рассказал Фройнду об идее, которую он принес Брайану Хэйсу. Он описал внушительную костюмную драму и в особенности ее неожиданный трагический финал. Без тени возмущения Найт рассказал также о том, что Хэйс присвоил его собственность, не заплатив ни гроша.

Он сказал даже больше. Он поведал Фройнду о том, что эта собственность была представлена боссам Хэйса на сверхсекретном совещании в Нью-Йорке, была одобрена, что фильм выйдет, ориентировочно, к следующему Рождеству. Он ознакомил Фройнда с составом актеров, предположительными местами съемок, именами режиссеров и продюсера. Короче, он описал Фройнду сверхсекретное, лелеемое детище Хэйса в мельчайших деталях и красках.

– Но как вы узнали обо всем этом? – спросил Фройнд.

– Пустяки, – сказал Найт с еле уловимой улыбкой. – Главное – это то, что лента Хэйса будет вашим главным конкурентом на следующее Рождество. А между тем я знаю кое-что… Это по-новому освещает всю проблему.

– Что же это? – спросил Фройнд нетерпеливо.

– Три недели назад на встрече со своими консультантами в вопросах сценария Хэйс согласился изгнать трагический конец истории и заменить его любимым голливудским – «мальчик не расстается с девочкой» – финалом.

Фройнд, сидя на кончике стула, неотрывно смотрел Найту в глаза.

– Но ведь весь сюжет держится на этом конце! – воскликнул он. – Без него характеры – мыльные пузыри. О чем эти ослы думают, хотел бы я знать?

– Они делают то, что подсказывает им их инстинкт, – усмехнулся Найт. – Они топят свой шанс, вместо того чтобы им воспользоваться. Они собираются сунуть публике то, что она, по их мнению, хочет.

Неожиданно маленькие живые глазки Фройнда сверкнули из-под бровей. Интересно, откуда этот Найт знает, что Хэйс и его люди собираются избавиться от концовки его сценария? Не он ли сам нарочно подсунул им эту историю, зная, что они с ней сделают? Может ли он быть настолько умным?

Но Оскар Фройнд не задал по этому поводу ни одного вопроса.

– Итак, вы собираетесь предложить публике кое-что получше, чем «Континентал», – сказал он. – Вы собираетесь принять бой и оставить Хэйса с носом.

Найт улыбнулся.

– Мне говорили, что вы умный человек, мистер Фройнд, – сказал он. – Я думаю, что вы меня правильно поняли.

Оскар Фройнд напряженно думал. Шанс, который был у него сейчас в руках, выпадает только раз в жизни. И без какого-либо риска для него лично. Если он поддержит фильм Найта и обскачет костюмированную драму, это будет для главы «Континентал» большим конфузом. И добавит еще одно яркое перо в его собственную шляпу.

– Вы сами – умный человек, – сказал он Найту. – Вы – никто в кинематографе. В этом городе никогда не слышали о вас. Между тем вы приходите ко мне и говорите, что оба самых грандиозных фильма, которые могут появиться к следующему Рождеству – ваши. Один – украденный Хэйсом, и другой – тот, который я должен пустить в прокат.

Найт ничего не ответил. Выражение лица его было спокойным, словно двое мужчин говорили о погоде.

В этот момент давняя ненависть к Брайану Хэйсу пересилила в душе Фройнда приверженность негласному закону голливудских судей относительно независимых продюсеров.

– Хорошо, – сказал он. – Я помогу вам. При условии, что вы вкладываете деньги и подписываете документы, гласящие, что берете на себя ответственность за любые убытки, которые может понести моя студия. Взамен вы получаете мои возможности, прокат и любую помощь, которая потребуется от меня.

– Есть еще одно важное условие, – добавил Найт. – Замысел должен содержаться в строжайшей тайне. Мне нужна максимальная секретность. Никто не должен знать ничего о съемках. До тех пор, пока мы сами не дадим им знать. Неожиданность – ключ к успеху.

Фройнд кивнул. Коварный план вынашивал его гость.

– Хорошо, – сказал он. – Никто, кроме нас, не будет знать ни о самом замысле, ни о его деталях. Если хотя бы слово просочится, вы будете знать, что это я проболтался.

Найт улыбнулся. Ему понравилась честность Фройнда. Ему говорили, что Фройнд был струей свежего воздуха в затхлой атмосфере Голливуда. Сегодня он убедился в этом собственными глазами. Этот человек собирался воспользоваться шансом, держа все в полном секрете.

Они обменялись рукопожатием.

– Мне бы, конечно, хотелось знать, откуда вы получили информацию о делах Хэйса, – вернулся к прежнему вопросу Оскар Фройнд.

Найт улыбнулся.

– Почему вы не хотите, чтобы это было только моей головной болью? – спросил он.

– Конечно – если только это надежная информация, – проговорил он. – Не забывайте, ведь это – ваши деньги.

Найт опять улыбнулся. Выражение его глаз произвело впечатление на Фройнда. Только теперь он понял, что видит перед собой человека, который однажды может стать одной из наиболее ярких и сильных фигур в Голливуде. Незаурядный талант в сочетании с умом и ловкостью был как раз той силой, которая подняла ввысь Талберга и Майера.

При обычных обстоятельствах Оскар Фройнд, подобно любому другому главе голливудской киностудии, сделал бы все, что в его власти, чтобы встать на пути подобного новичка. Но в лице Джозефа Найта явился самый крупный шанс Фройнда – и, возможно, последний – отомстить Брайану Хэйсу за грязные дела прошлого, которые испортили всю его дальнейшую карьеру. И он собирался не упустить свой шанс.

– Партнеры? – спросил Найт, протягивая руку.

– Партнеры, – согласился Оскар Фройнд, горячо пожимая эту руку. В этом рукопожатии он ощутил всю силу личности Найта. Ему пришло в голову, что он знавал и ловких предпринимателей, и блестящих художников в Голливуде за свою долгую творческую жизнь. Но никогда еще эти два качества – ловкость и вдохновение – не соединялись в одном лице – до сих пор, до Джозефа Найта.

Он проводил посетителя до ворот студии и попрощался с ним. Затем поспешил в офис набрасывать план работы. За последние годы давно он не был так радостно возбужден.

Когда Джозеф Найт возвращался в отель, он чувствовал удовлетворение, смешанное с приливом непривычной в последнее время бодрости. Он был на пороге самого грандиозного скачка, финансового триумфа своей карьеры. С другой стороны, неприступная крепость Голливуда была готова вот-вот сдаться, отворив ему свои наглухо замурованные ворота. Он шел на этот штурм, обладая великолепной идеей и заключив необычайно важный альянс. Два альянса.

Первый – с Оскаром Фройндом, его студией, ее возможностями и его ненавистью к Брайану Хэйсу. Второй – с Дарией Кейн.

 

6

Голливуд, каким его увидели по приезде Кейт Гамильтон и Мелани, разительно отличался от Голливуда, который наблюдал Джозеф Найт из окна «Беверли-Уилтшир-отеля», – не говоря уже о роскошном Голливуде Брайана Хэйса.

Это был Голливуд дешевых квартир и меблирашек, огромный спрут с длинными грязными щупальцами улиц, чьи здания знавали лучшие времена, а обитатели этих халуп уже имели билет в одну сторону – в никуда.

Это был Голливуд погибающих талантов и звездных надежд, талантов, доверчиво принесших свои мечты о славе на алтарь прожорливого чудовища по имени шоу-бизнес. Сюда стекалась молодежь, подгоняемая мечтами о том, чтобы стать «кем-то», вооруженная хорошенькой внешностью и, иногда, подлинным дарованием, опытом игры в школьных или в самодеятельных театрах. Но за благообразным обликом чудовища скрывалась его порочная, продажная сущность. Черная ирония судьбы многих состояла в том, что казавшийся усыпанным розами путь оказывался верной и быстрой дорожкой к смерти – моральной или физической. Редко кто из переживших крах своих надежд мог целым и невредимым возвратиться домой.

Это был Голливуд бездарных режиссеров, невежественных постановщиков и назойливых мелких рекламных агентов, которые раскатывали с дешевым шиком в подержанных «мерседесах», чтобы поразить своих подружек. Это был Голливуд жидких талантов и слетавшихся на огонь низкосортных независимых продюсеров, эксплуатировавших зараженных звездной болезнью «деток» (распространенное голливудское название для жаждущих славы простаков), заключавших с ними кабальные контракты, обещая взамен крошечные роли, состоявшие из двух-трех реплик или вовсе бессловесных статистов.

Это был мир холодного, расчетливого шоу-бизнеса. Он также включал в себя несколько тысяч профессионалов на крупных киностудиях, некоторые из которых были действительно богаты. Но эта кучка счастливчиков, окруженная толпой рекламных и прочих агентов, представляла собой исключение из общего жесткого правила.

Большинство же голливудских актеров работало по контракту с крупными киностудиями, с жалованьем, достаточным, чтобы находиться на уровне жизни средних слоев общества, и не имело никаких гарантий постоянной занятости. Многие из этих, иногда действительно одаренных, людей были рады получить роль во второразрядных фильмах (даже в одном или двух), прежде чем их карьера рушилась, подточенная не пользующимся спросом амплуа, сменой распределяющего роли или неумолимым бегом времени. И за каждым актером, работающим по контракту, стояли тысячи неудачников, которые не смогли найти работы вовсе.

Голливуд, «мир неисчислимых возможностей», в действительности был местом, настолько заполненным хорошенькими лицами, точеными фигурками и необработанными талантами, что только один из миллиона исполнителей мог реально построить здесь успешную карьеру.

Но «детки» не думали о реальности. Их привела сюда мечта. И эта мечта не вяла даже после того, как жесткая реальность со всей очевидностью показывала им, что сказка не имеет никаких шансов стать явью. В этом была самая большая ирония Голливуда, «фабрики грез». Огромное море надеющихся было буквально пожрано этой мечтой, – так что даже тысячи унижений и оскорблений не могли развеять ее или умалить их надежды на успех, реальная возможность которого таяла день ото дня.

Таков был Голливуд, чья продажность и коррумпированность стали уже притчей во языцех, – обратная сторона луны, изнанка «фабрики грез». Это было место, смертельно опасное для юности и чистоты, где лишь жалкая тень надежды на звездный успех была умело подброшенной приманкой для тысяч доверчивых «деток», слетавшихся сюда как мухи на мед. Их эксплуатировали самым безжалостным образом. Эта эксплуатация была моральной, профессиональной и почти всегда– сексуальной.

Город был, в сущности, гигантской ловушкой, зыбучими песками, выдаваемыми за царство нирваны. Хотя его чары могли завлекать лишь один тип жертвы – «деток», эти жертвы существовали в бесчисленном количестве среди нации, искалеченной Депрессией. Голливуд процветал, тогда как его послушные рабы агонизировали в грязных, жалких углах.

В отличие от большинства вновь прибывших Кейт была неприятно поражена тем, что ей пришлось увидеть. Она была уже опытной молодой женщиной двадцати лет, совершенно равнодушной к его соблазнам, потому что ее больше не привлекали воздушные замки фата-морганы.

Кейт вошла в эту оранжерею окруженная невидимой броней, делавшей ее невосприимчивой к разъедавшей искусственный мирок коррупции. Эта броня образовалась на ее живой коже из-за одинокого детства, внезапной потери «родного» дома, несчастного брака с Квентином и мучительной муки за то, что она сделала с Крисом Хеттингером.

Прошло то время, когда ее можно было приманить призраком обещаний, как кролика приманивают морковкой. Потому что у Кейт не осталось иллюзий. Не осталось вовсе. Она давно рассталась с девичеством и вместе с ним – со способностью мечтать о Прекрасном принце, о подвигах любви или о ее суррогате – Успехе.

И потому грязная изнанка Голливуда, коренастые домишки у подножий легендарных холмов произвели на нее эффект не более шокирующий, чем сотни других местечек, где она жила, – с тех пор как начались ее странствия. Нарядный фасад Голливуда, навязываемый туристам, смотрящим из окон туристических автобусов, которые петляли по Бель-Эйр и Брентвуду, мимо китайских ресторанчиков Громана, ворот киностудии и надписи «Голливуд» среди холмов, производил на Кейт так же мало впечатления, как Лувр или Нотр-Дам на парижан, – они проходили мимо них тысячи раз без какого-либо желания зайти внутрь, чтобы сфотографироваться или купить открытки.

Для Кейт Голливуд был таким же местом, как любое другое. И она вела себя там так же, как и везде. Она быстро нашла работу официантки в популярном ресторане «Уилтшир-бульвар» и с удовольствием обнаружила, что ее доход превосходен – голливудская студийная публика приходила сюда на ленч и обед, разгоряченные разговорами о «собственности», «таланте» и «идеях». Они обожали производить впечатление на своих приятелей, давая ей большие чаевые.

На красоту Кейт клиенты не обращали никакого внимания– красивых девушек было в Голливуде навалом. Но то уважение и радушие, которое она проявляла к клиентам, внушали симпатию. Им нравились ее хорошие манеры – хотелось прийти еще. Все это укрепляло ее репутацию отличной официантки.

Кейт была единственной, кто был равнодушен к ловушкам Голливуда. Ее подруга Мелани с головой ушла в бурную деятельность – тусовалась среди невольничьего рынка жаждущих работы «деток», искала агентов, пыталась записаться в класс актерского мастерства, постоянно читала «Всякую всячину» и «Голливудский репортер», – и конечно же, часами могла обсуждать голливудские слухи. И незримо для себя оказывалась перед мучительной проблемой – каждый день уносил по крупицам ее честь, достоинство, самоуважение. В жертву желанию «казаться милой» распределяющему роли, ассистентам режиссеров и рекламным агентам приносилось все.

Довольно странно, но Кейт, которая одна не разделяла лихорадочных надежд и проводила свои дни за работой так же спокойно и однообразно, как она это делала в Северной Дакоте и Иллинойсе, сделалась своего рода матерью для Мелани и ее друзей. Частенько вечерами, приходя с работы, она обнаруживала их ждущими ее возвращения, чтобы излить ей свои печали. Они рассказывали ей о своем детстве, своих родителях (Кейт начинала понимать, что притягательность Голливуда была особенно сильна для тех молодых людей, которых в детстве не любили и унижали), о своих мечтах и крушениях этих надежд, разбивавшихся о ежедневные мелкие разочарования.

Кейт была хорошей слушательницей, ее выдержанность и надежность вызывали желание довериться ей. Видимо, ее неуязвимость для голливудского дурмана побуждала многих поверять ей свои самые сокровенные мысли и мечты. В ней была независимость ума, которой они сами хотели бы обладать.

Кейт внимательно выслушивала их жалобы на ассистентов режиссеров, агентов и распределяющих роли, чьи обещания никогда не выполнялись, – мужчин, которые спали с ними и больше не напоминали о себе. Она слушала и жалела их. Но она быстро научилась не позволять себе разрушать и тени их надежд, которые толкали к новым, еще большим унижениям. Если хотя бы раз она отважилась намекнуть, что такой-то распределяющий роли вовсе не собирался помогать такой-то девушке, что ей лучше найти кого-нибудь другого или вовсе покинуть Голливуд, та посмотрела бы на Кейт со смесью отчаянной душевной муки и тайного недоверия. И еще она поняла, что ее попытки обрисовать реальное положение вещей принесут этим девушкам только страдания, но ни на йоту не приблизят их к осознанию жестокой правды. Иллюзии были их плотью и кровью. Ничто не могло уничтожить их мечты – только, быть может, время.

Со слов Мелани и ее друзей Кейт узнала многое. И о «рабстве», и о грезах. Но ничто словно не коснулось ее. В Голливуде, как и везде, она жила вне того, что ее окружало. Иллюзия, смертельно опасная для других, была для Кейт не более заразна, чем грубые нравы мелких городишек Айовы, миазмы Чикаго или Детройта. Везде было одно и то же: мир жестоких хищников и их покорных жертв, мир, который ее совершенно не касался.

Ее единственная уступка Голливуду заключалась в том, что однажды, устав от бесконечных приставаний Мелани, она позволила уговорить себя сфотографироваться.

– Послушай, – убеждала ее Мелани. – Ты очень красива. Ну что тебе стоит сходить к фотографу? Не можешь же ты уехать из этого города, не испытав счастья!..

Кейт истратила немного денег на фотографии и улыбнулась, глядя на глянцевые снимки собственной персоны в нескольких позах, каждая из которых была настолько тривиальна и скучна, что делала ее практически невыделяемой из целого моря претенденток на милость фортуны.

Фотографии позабавили Кейт. Но они же оставили в душе неприятный осадок. С них на Кейт глядело существо, такое же чуждое, как инопланетянин. Это была она. И лицо, которое она видела каждый день в зеркале, было для нее таким же далеким, как и пойманное фотокамерой, – настолько это было непохоже на ее собственное «я». Она не любила, когда что-либо напоминало ей о полной погруженности в себя. Кейт отложила снимки и больше не смотрела на них.

Вскоре после появления фотографий Мелани вернулась со своей обычной «охоты» за ролью и возбужденно поведала Кейт, что нашла ей работу.

– Я взяла с собой твою фотографию, – ликовала Мелани. – Показала ее ассистенту режиссера. Он сказал: «Пойдет». Это, правда, эпизод в массовке, но платят пять долларов. Кейт! Ну, рискни! К черту сомнения!

Кейт, у которой был в тот день выходной, не имела никаких конкретных дел. Она решила уступить Мелани. Девушки пришли на студию «Парамаунт», где их отправили в комнату ожидания. В конце концов к ним вышел ассистент режиссера, с виду очень занятый. Он по-дружески поздоровался с Мелани и взглянул на Кейт.

– Вот та девушка, о которой я вам говорила, – сказала Мелани. – Я знаю, что она будет очень стараться, если вы дадите ей шанс.

Молодой человек пожал руку Кейт. Он окинул ее быстрым взглядом. От его внимания не ускользнули ее загорелая кожа, прекрасные формы и то неуловимое очарование, которое исходило от всего ее облика, – даже здесь, в этом городе, полном хорошеньких девушек. Затем он взглянул ей в глаза. То, что он увидел, казалось, произвело на него впечатление.

– Порядок, – сказал он. – Слушайся Мелани, Кейт. Она объяснит тебе, что к чему. Вы, девочки, счастливицы. Эта сцена чуть больше, чем массовка. Вы будете на экране средним планом в полный рост.

Он улыбнулся Мелани на прощание. Кейт стало совершенно ясно, что он спит с ней.

Девушки отправились в костюмерную, где им подобрали костюмы. Затем их отослали в гримерную.

Наконец, их отвели на съемочную площадку, где они ждали около часа, когда начнутся съемки. Это была короткая сцена во второразрядной картине. Один из второстепенных персонажей выходит из лифта, минуя кучку секретарей, и скрывается из виду. В общей сложности эпизод занимал около трех секунд. Кейт и Мелани были в числе этих секретарей.

Наступило время съемки.

– Отлично, – сказал режиссер. – Девочки, по местам. Джинджер, обернись и посмотри на Томми, когда он выйдет из лифта. Остальные – просто смотрите вперед. Перед собой. Я хочу, чтобы вы выглядели занятыми. Вы – деловые девушки, занятые работой. Когда я скажу: «Мотор!» – сделайте два шага от того места, где сейчас стоите.

Спустя мгновение прибыл актер. Кейт узнала его лицо – она видела его в многочисленных второсортных фильмах, которые смотрела несколько лет назад. Обычно он играл роли бесчестных типов или бандитов.

Актер приготовился в декорациях лифта. Ассистент режиссера расставил массовку.

– Тишина на площадке! – прогремел он. – Все по местам. На площадку вышел помощник режиссера.

– «Веселенькое лето», – сказал он. – Сцена сорок третья, дубль первый.

Он щелкнул хлопушкой и ушел.

– Приготовились, камера… звук… – заорал режиссер. – И… мотор!

Актер вынырнул из лифта, посмотрел на девушек, слонявшихся по холлу, и скрылся из вида.

– Стоп! – выкрикнул режиссер. – Рой, побольше света! Осветитель пододвинул ближе один из юпитеров, и съемки начались по новой.

– Стоп! – опять рявкнул режиссер. – Золотко… как там тебя?

– Мелани, – еле слышно ответила девушка, залившись краской.

– Послушай, детка, убери волосы с глаз. Готовы, остальные? Дубль третий! Давайте, девочки! Время – деньги.

Наконец, эпизод был отснят. Массовку отпустили. По пути домой, в автобусе, Мелани спросила, как понравился Кейт ее первый опыт.

– Было забавно, – ответила она уклончиво. – Спасибо тебе.

– Посмотрим, пригласят ли нас еще, – стрекотала Мелани. – И оставят ли эту сцену. Почти девяносто процентов моей работы идет под ножницы. Обычно они вдруг решают вырезать сцену или переснять ее, поменяв декорации и массовку. Но, слава Богу, нам заплатили. Уж этого они у нас не отнимут.

Мелани как в воду глядела, сама того не подозревая.

Спустя три дня после съемки, в которой участвовали Мелани и Кейт, крохотный кусочек фильма обсуждался ассистентом режиссера и режиссером по монтажу в его кабинете на «Парамаунт». Режиссер по монтажу, который работал в общей сложности над пятьюстами фильмами за эти годы, пристально рассматривал эпизод.

Внезапно он нахмурился.

– Эй! – позвал он ассистента режиссера. – Взгляни-ка сюда.

Ассистент подошел и посмотрел сквозь рамку, вытянув шею.

– Здесь что-то не то, – заключил он.

– Еще бы! Черт подери! – ругнулся его коллега. – Смотри на эту блондинку из массовки около лифтера. Господи, кто притащил ее сюда?!

Другой кивнул.

– Она не вписывается, правда? – начал он осторожно.

– Господи, о чем ты говоришь! Да она испоганила всю сцену.

Ассистент режиссера вздохнул.

– Надо сказать Барри, – сказал он. – Похоже, придется переснимать или вырезать.

Оба сидели и просматривали кадры. Все девушки, взятые в массовку, прекрасно вписывались в свою роль. Они выглядели как безликие секретари, спешащие по делу, в то время как актер выплывал из лифта.

Но Кейт здесь была чужой. Почему именно, оба они затруднялись сказать. Было что-то такое в ее глазах, теле, в ее манере поведения, что, несмотря на мастерство оператора, приковывало к себе внимание. Что-то особенное и даже мощное, что нарушало гладкую композицию сцены. Более того, Кейт совершенно не выглядела секретаршей. Ей не удалось раствориться в своей роли.

– Она твоя приятельница? – спросил наконец режиссер по монтажу, подняв брови.

– Моя? Черт подери, с чего ты взял? – всплеснул руками ассистент режиссера. – Я никогда ее раньше не видел.

– Поздравляю тебя, она запорола нам сцену. Кто-нибудь должен сказать ей, чтобы она отправлялась назад в свой Канзас. Я в жизни не видел, чтобы девица так задавила камеру. Как бревно в глазу.

Режиссер по монтажу, человек, привыкший принимать окончательное решение, в итоге швырнул весь эпизод в корзину. Качая головой он постарался забыть о бесполезной трате времени и денег на неизвестную блондинку из массовки.

Таким образом, короткое появление Кейт в эпизоде второразрядного фильма, который благополучно канет в Лету, отправилось в отбросы. Только в финансовых ведомостях студии осталась запись, что Кэтрин Гамильтон снималась в массовке картины под названием «Веселенькое лето».

В будущем историки кино будут обшаривать подвалы студий всего мира в поисках крошечного кусочка ленты, запечатлевшей первое появление Кейт Гамильтон перед камерой.

Но они так ничего и не найдут.

 

7

Фильм, идея которого была украдена у Джозефа Найта, на совете «мозгового центра» студии Брайана Хэйса решено было назвать «Зима их судьбы». Светлые головы «Континентал» сошлись во мнении, что это название очень подходит к суровому русскому пейзажу и одновременно отлично отражает романтическую окраску истории.

Это будет грандиозный фильм, и, естественно, он нуждается в соответствующем названии. «Континентал пикчерз» поставила многое на карту. Теперь, когда сценарий обсудили Шпек и другие «денежные мешки» Нью-Йорка, Брайан Хэйс приложит максимум усилий, чтобы этот фильм стал хитом.

Он начал с рекламы.

В начале мая в голливудскую прессу «просочился слух», что на «Континентал» снимается новый потрясающий фильм с Мойрой Талбот и Гаем Лэйвери в главных ролях. Вездесущие голливудские журналисты, давно уже купленные Хэйсом, начали на все голоса предрекать, что будущий фильм станет триумфом карьеры Мойры Талбот, который наверняка принесет ведущей актрисе «Континентал» долгожданного «Оскара».

Вдобавок пресса начала муссировать разговоры о том, что волнующая романтическая история содержит в себе эпизоды, где Мойра и Гай играют так трогательно, так откровенно, что создается впечатление: давно ожидаемый брак двух любимых звезд уже не за горами – вероятнее всего, сразу же после выхода фильма на экраны.

Запустив механизм рекламной машины, продав публике фильм «Зима их судьбы» как гениальный проект, завершающийся мажорным аккордом роман обожаемых звезд, Брайан Хэйс довольно потирал руки. Теперь он спокойно мог начать первый этап съемок фильма.

Хэйс не считался ни с какими расходами. Он освободил главного режиссера Корбетта от его текущих обязанностей и бросил его только на работу над «Зимой их судьбы». Он собрал вместе авторов, лучших на «Континентал», для того, чтобы сделать безукоризненный сценарий. Он держал их в бунгало от зари до зари, не уставая твердить, что только полная самоотдача требуется для такого фильма, который можно снять лишь раз в жизни. Он сулил им огромные гонорары, если фильм будет иметь кассовый успех, гонорары, которые могут еще больше возрасти, если удастся заполучить «Оскара» за лучший сценарий или лучшую картину. О тех ужасных последствиях, которые произойдут, если лента провалится, он говорил кратко, но убедительно.

Брайан Хэйс сам стал продюсером фильма. Исполнительным продюсером он назначил Оуэна Эссера. Они просиживали вместе неделями, распределяя роли, задействовали все лучшие таланты, которые нашлись на «Континентал», ни секунды не колеблясь, тратя большие суммы на то, чтобы приманить лучших характерных актеров из конкурирующих студий, когда им казалось, что те могут лучше справиться с работой и придать фильму больший блеск.

Все лучшие силы «Континентал» были брошены на прорыв. Никакие траты не считались чрезмерными, когда речь шла о том, чтобы сделать «Зиму» сенсацией. Нюхом опытного зверя Брайан Хэйс чуял удачу. Он поверил в нее в тот самый момент, когда впервые услышал замысел от Джозефа Найта. Это будет фильм его жизни, его судьбы – квинтэссенция всей продукции «Континентал», исключительно зрелищный, романтический, динамичный. И, что не менее важно, очень своевременный и для карьеры Мойры Талбот, и для его студии, и, конечно же, для самого Брайана Хэйса.

Ничто не должно стоять на его пути. Фильм будет ключом к беспрецедентному финансовому успеху и престижу студии в будущем году. И если все выйдет так, как задумано, он, Брайан Хэйс, стоя во главе самой могущественной киностудии Голливуда, займет наконец подобающее ему место в союзе «Континентал» и «денежных мешков» Нью-Йорка. Он победит Арнольда Шпека.

Подготовительный этап закончился к восьмому июня. Чтобы отметить начало съемок, было устроено грандиозное шоу. Мойра Талбот и Гай Лэйвери были представлены прессе с такой помпезностью, что один из журналистов сравнил торжества со спуском линкора. «Если «Зима их судьбы» является «Титаником», – писала «Дейли вэрайэтиз», – то нельзя было устроить ему лучшие проводы».

Сравнение звучало откровенно двусмысленно, но в пылу общего ажиотажа никто не заметил этого.

Съемки начались тридцатого июня. Доступ на съемочную площадку для посторонних был закрыт, но репортеры, по мере развития событий, получали регулярную порцию информации. Они с нетерпением поджидали ее в специальной комнате для прессы в административном здании «Континентал». Каждый из этих брифингов становился событием.

Вскоре каждый на «Континентал» понял, что расходы на будущий фильм превысили самые смелые ожидания.

Только костюмы стоили сотни тысяч долларов. Был приглашен самый лучший дизайнер Голливуда, чтобы создать туалеты для Мойры Талбот. Между тем второстепенных актеров, не говоря уже о массовке, тоже необходимо было соответствующе одеть. И Брайан Хэйс не стоял за ценой – лишь бы костюмы были безукоризненными. Он нанял многочисленный штат консультантов, чтобы соблюсти историческую достоверность.

Съемки происходили в Париже, Лондоне, Нью-Йорке, для некоторых сцен выбирались Итальянские Альпы и побережье Средиземного моря. В сущности, снимали в любом месте, которое казалось подходящим, за исключением России, – по политическим причинам она была вне досягаемости, натурные съемки съели больше денег, чем когда-либо в истории «Континентал».

Хэйс не скупился и на оборудование съемочных площадок, многочисленные киноэффекты, на воссоздание подлинной обстановки той эпохи – мебели, тканей, драпировок. Хэйс лез вон из кожи, чтобы как можно достовернее показать Россию 1917 года. Чтобы не было накладок, были срочно найдены специалисты по русской истории, одним из консультантов стал профессор кафедры славистики известного университета. Лучшие фонетисты следили за правильностью произношения и ударения. Были завезены русские борзые, обученные специалистом из Европы. Абсолютно все – от саней до экипажей, от фонарей до самоваров – было подлинным или достоверным.

Шли недели, съемки затягивались, так как необъятный размах замысла, поощрявшийся неуемным честолюбием Хэйса, утяжелял работу. Многие сцены, которые в других фильмах снимались в течение одного или двух часов, в «Зиме их судьбы» прорабатывались сутками: слишком сложными были проблемы постановки, освещения, специальных эффектов.

Естественно, затраты возрастали с увеличением периода съемок. Творческий коллектив и актеры, работавшие над созданием фильма, были измождены повседневной реальностью. Страсти накалялись, так как для получения нужного эффекта ключевые сцены переснимались по двадцать, тридцать, пятьдесят раз.

Мойра Талбот, совершенно выбившаяся из сил из-за своей трудной роли, которая предписывала изображать перед камерой молоденькую семнадцатилетнюю девушку, вырастающую в зрелую двадцатилетнюю женщину, молила Бога, чтобы он помог ей скрыть нечеловеческую усталость. По настоянию врачей она была освобождена от съемок на десять дней. В ее отсутствие занимались подробным разбором ранее отснятых сцен с ее участием. Брайан Хэйс и режиссер Корбетт Фишер были серьезно обеспокоены. Мойра не выглядела такой молодой, как в начале съемок. Эпизоды, где она должна была появляться в качестве героини-подростка со свежим личиком, выглядели неубедительно. После ее выздоровления решено было переснять их.

Гай Лэйвери, на чью профессиональную стабильность всегда можно было положиться, казалось, был в лучшем положении. Но ему нужно было сыграть мужественный, твердый характер – роль, совершенно чуждую ему, потому что образ, который он создавал перед камерой в течение восьми лет, был совершенно иного свойства. Будучи гомосексуалистом, он чувствовал себя на месте, когда играл утонченных, даже женственных героев, и был слаб в сценах, где требовалась решительность и напор. Но в «Зиме их судьбы» ему предназначалось обладать большой физической силой, стойкостью, быть способным на решительные поступки и, когда необходимо, даже на жестокость. Все эти качества были вне его актерской и личностной индивидуальности, так что Гаю приходилось изо всех сил выходить за рамки своего имиджа и своих возможностей.

Но творческое самочувствие актеров было не единственной проблемой, которая вставала при съемках «Зимы их судьбы».

По мере того как шло время и трезвые головы «Континентал» наблюдали ухудшение ситуации, стали раздаваться робкие голоса по поводу сюжета фильма. Ему не хватало внутренней энергии, динамики и даже романтики, считали они.

Никто не решался высказать мнения о причинах, породивших все это. Наиболее талантливые сценаристы Брайана Хэйса подозревали, что неудача связана с изменением концовки ленты. Без трагического финала, который был в первоначальном сценарии, сюжет и герои теряли свое величие. Казалось, фильм медленно и неуклонно катится к провалу.

Но эти сценаристы не осмеливались высказать свои догадки Брайану Хэйсу. Годами приученные не высовываться, они делали то, что он приказывал, и никогда не говорили ему слова поперек – им за это платили. Они держали рты на замке.

Сам же Брайан Хэйс принял решение, которое намеревался воплотить в жизнь. Счастливые концовки составляли самую суть голливудской эстетики фильма и фильмов «Континентал» в частности – тем более, если лента являлась романтической костюмированной драмой.

– Публике в жизни хватает своих повседневных проблем, – рассуждал он, – чтобы еще наблюдать их с экрана. Она просто не пойдет в кинотеатры. Зритель жаждет надежды, даже если эта надежда замешана на гигантской порции вымысла и иллюзии.

Лучшие специалисты по диалогам месяцами работали над достойной концовкой. После всех приложенных усилий Хэйс не собирался отступать. Было слишком поздно. Наоборот, он потребовал переписать наиболее слабые сцены. Он хотел, чтобы писатели «Континентал» выкладывались до предела – сюжет должен получить внутренний заряд.

– Больше драматизма, – бушевал он. – Больше, как можно больше – или полетят ваши головы.

Сценаристы работали не разгибая спины. Эпизоды прибавлялись или выбрасывались в соответствии с желаниями Хэйса и его режиссера – они все еще надеялись победить вялость и аморфность истории, которые уже стали очевидны. Усталость актеров дошла до предела – им приходилось снова и снова играть в сценах, которые были уже отсняты и даже пересняты. Весь творческий коллектив фильма работал уже за пределами возможного – все чувствовали себя совершенно выжатыми.

Когда время съемок перевалило за третий месяц, Мойра Талбот заметно постарела. Гай Лэйвери выглядел опухшим, лицо его было болезненно-желтого цвета. Все знали, что раньше он страдал от алкоголизма. И теперь прошел слух, что именно стресс от сверхнапряженных и затянувшихся съемок побудил его снова взяться за бутылку.

В припадке ярости Брайан Хэйс вызвал звезд на ковер и пригрозил им, если они не придут в надлежащую форму, он вышвырнет их из картины и предоставит им возможность заботиться о своей карьере самостоятельно. Он дает им невероятный шанс получить «Оскара» за престижный фильм. Если они не настолько профессиональны, чтобы не упустить свой шанс, он найдет других, более достойных этого счастливого случая.

Так мало-помалу, по мере того как медленно тащился вперед процесс съемок, фильм «Зима их судьбы» превращался в источник всеобщего измождения и деморализации. Казалось, никто не был способен отогнать мрачные мысли о судьбе проекта или сделать что-либо реальное, чтобы противостоять неудачам, которые просто по пятам преследовали фильм.

Брайан Хэйс избавился от Корбетта Фишера, заменив его другим ведущим режиссером «Континентал», человеком, который имел свой собственный взгляд на фильм и собирался этот фильм отстаивать. Были привлечены новые сценаристы – чтобы заменить кое-кого из тех, кто уже давно работал над фильмом и творчески иссяк. Хэйс продолжал неистово сражаться за свое детище, но ничто, казалось, не могло победить всеобщее уныние.

«Зима их судьбы», по-прежнему подаваемый послушной прессой как величайший фильм десятилетия, потихоньку превращался в Троянского коня. Но Хэйс и его люди, несмотря на закравшиеся сомнения, неотступно двигались вперед, убеждая себя, что лента будет самой удачной за всю историю существования их студии.

Брайан Хэйс не подозревал, что неудачи «Зимы их судьбы», тщательно скрываемые от постороннего взгляда, не были секретом для Джозефа Найта. И уж конечно, он не мог и подумать, что львиная доля этих проблем с дьявольской изобретательностью создавалась именно Джозефом Найтом.

Из-за своей невероятной погруженности в дела фильма он не был в состоянии так же тщательно, как это бывало прежде, следить за очаровательной Дарией Кейн. Иногда он не видел ее по тридцать шесть или даже сорок восемь часов кряду.

Во время его отлучек Дария проявляла всю свою изобретательность, чтобы встретиться с Джозефом Найтом.

Эти свидания, организованные с максимальным соблюдением предосторожностей, были теперь смыслом существования Дарии.

Они всегда начинались с интимных отношений. Найт словно играл на скрипке прекрасного тела Дарии, умело дирижируя волнами восторга, которые прокатывались по всему ее существу. Когда он, наконец, входил в нее, его мужская сила была несравнима ни с чем. Он поднимал ее до таких высот наслаждения, что Дария никогда не думала, что такое возможно, пока не узнала Джо. Она была на седьмом небе.

Будь Дария более невинной и неопытной, она, без сомнения, влюбилась бы в Найта. Однако мысль о возможности всю жизнь быть рядом с таким мужчиной – все равно что сказка, которая может стать явью. Но весь голливудский опыт Дарии был против нее. Он лишил ее всяческих иллюзий. Она была достаточно здравомыслящей, чтобы понять – Найт не любит ее и не полюбит никогда. Он соблазнил ее с определенной целью. Но она была согласна на его правила игры, она даст ему все, что он захочет, – лишь бы и дальше купаться в этом море наслаждения.

И вскоре после небольшого отдыха Дария рассказывала Найту, как обстоят дела с «Зимой их судьбы».

Она была в курсе всех проблем фильма из многочисленных разговоров с Хэйсом, во время которых она тысячами уловок заставляла его делиться с нею своими надеждами и разочарованиями. Хэйс, до изнеможения доведенный людьми, с которыми он работал на съемочной площадке, был счастлив довериться юной любовнице. Поэтому Дария знала все о трудностях Хэйса, связанных с Мойрой Талбот и Гаем Лэйвери, его режиссерами, о бесконечных вариантах финала фильма.

Все, что Дария узнавала от Хэйса, вскоре становилось известным Джозефу Найту.

Найт посмеивался, думая о неприятностях Хэйса, так как сам заложил в сценарий подводные камни, расставил ловушки, в которые, он был уверен, Хэйс непременно попадется – из-за своего образа мыслей, своей индивидуальности и особенностей его студии.

Самым опасным капканом был, конечно, конец сценария. Найт завершил его подобным образом, чтобы придать фильму неповторимость и психологическую глубину и еще – чтобы закинуть удочку, зная, что Хэйс не сможет удержаться и клюнет. Но он также был уверен, что глава «Континентал», когда дело дойдет до долларов и центов, потеряет чувство реальности и выкинет трагическую концовку, заменив ее стереотипным, привычным для Голливуда финалом.

Сознавая все это, Найт специально выстроил композицию так, что без печального конца фильм утрачивал внутреннюю динамику, повисал в воздухе. Теперь эта мина замедленного действия сработала. Все высокооплачиваемые сценаристы Хэйса не в состоянии вернуть фильму утраченную мощь, потому что их босс сделал непоправимую ошибку, заменив финал.

Но это были еще не все подарки, которые Джозеф Найт приготовил Брайану Хэйсу.

Найт намеренно написал ключевые сцены так, что в них участвует героиня-подросток, зная, что Мойре Талбот, более старшей по возрасту, будет непросто с ними справиться. И он умело поместил героя в такие обстоятельства, когда женоподобный Гай Лэйвери будет вынужден вылезать из кожи, чтобы отразить в своем персонаже мужское, энергичное начало. Вряд ли обоим удастся соответствовать своим ролям.

Когда Хэйс и его люди попались в ловушки, Найт первым узнал об этом. От Дарии Кейн.

И наконец, было еще одно важное обстоятельство, связанное с Дарией. Один из самых тонких моментов изощренной мести Джозефа Найта.

Найт знал, что Дария была доверенным лицом Хэйса. И он стал подкармливать Хэйса своими собственными идеями – теми, которые якобы помогут исправить положение вещей, ставшее уже откровенно критическим. Он высказывал их Дарии, которая, в свою очередь, предлагала их Хэйсу как свои собственные во время их интимных встреч.

Хэйс был изумлен остротой ума своей возлюбленной. Он отдавал ей должное как любовнице, но никогда не думал, что у нее есть что-либо в голове. Теперь он переменил свое мнение.

Ее советы были подчас просто гениальны. Она подсказывала, как сделать, чтобы Мойра смотрелась моложе и непосредственнее. Она говорила, как помочь Гаю Лэйвери выглядеть более мужественным, более привлекательным. Она читала вместе с Хэйсом сценарий, указывая на недостающие моменты, могущие придать действию необходимую живость и мощь.

Хэйс внимательно слушал все, что она говорила. Все больше и больше он полагался на ее советы. Он даже пригласил ее на съемочную площадку как консультанта, но она благоразумно отказалась, говоря, что более мудро будет избавить ее от сутолоки съемок, иначе у нее просто разболится голова, которая должна быть ясной. Настоящей причиной отказа было то, что Дария хотела иметь возможность для встреч с Джозефом Найтом.

Чем больше проходило времени, тем в большую зависимость от мнения Дарии попадал Хэйс. Хотя она не была впрямую связана со съемками фильма и никогда не посещала съемочной площадки, девушка оказалась более значимой фигурой, чем все люди «Континентал».

Но Хэйсу никогда не приходило в голову, что Дария ведет двойную игру, цель которой – не уменьшить их трудности, а, наоборот, сделать их непреодолимыми.

На первый взгляд советы Дарии помогали развязать гордиев узел. Но в итоге они вели лишь к большим пересъемкам, изнурительным для звезд и операторов. Часто ей удавалось подсказать решение, которое было самым дорогостоящим и трудновыполнимым. Хэйс, не способный противостоять ее своеобразной логике, если Дарии не нравился какой-то отдельный момент, требовал пересъемки всей сцены. Результатом являлись задержка намеченного расписания съемок и тысячи долларов, летевшие в трубу. Усовершенствования, привнесенные в эпизод, никогда не стоили затрат и измождения съемочной группы.

Многие из предложений Дарии по изменению сценария казались дельными, на йоту улучшали эпизод в отдельности, ослабляя фильм в целом таким образом, что это становилось заметным только недели или месяцы спустя. Потому что ее советы разжижали психологическое и романтическое напряжение, динамику сюжета, который первоначально содержался в сценарии. Отдельные сцены как будто становились ярче, одновременно все больше нарушая общую гармонию фильма, создавая эклектику. В сущности, эпизоды становились поверхностными. Это было как раз то, что нужно Джозефу Найту.

Таким образом, фильм стал подобен причудливому узору, общий замысел которого был известен лишь его создателю. Потому что сверхзадачей умных советов Дарии было не улучшить уровень ленты, а, наоборот, как можно больше затянуть время съемок и окончательно измотать и деморализовать исполнителей и съемочную группу.

И за каждым сказанным Дарией словом, каждой неожиданной идеей стоял Джозеф Найт.

Шло время. Каждая задержка в съемках, каждый конфликт со звездами, каждая замена в съемочной группе становились немедленно известными Найту. Он продолжал свою сложную шахматную партию, подкармливая Хэйса идеями, которые на первый взгляд спасали положение, но в итоге приближали дело к неминуемому краху. Так как Джозеф Найт породил этот замысел, он лучше, чем кто-либо другой, знал, как обескровить свое бывшее детище.

Итак, с помощью Дарии Найт делал все возможное, чтобы добавить Хэйсу головной боли.

Между тем на «Монак пикчерз» фильм, содержащийся в строжайшем секрете Джозефом Найтом и Оскаром Фройндом, медленно миновал подготовительный этап и вступил в период съемок. Все в этом замысле было противоположно монстру, создаваемому с грандиозной помпой на «Континентал».

Картина пока не имела названия. На студии «Монак» считали, что это будет очередная лента второго разряда, не имеющая какого-либо важного значения, делавшаяся нахрапом при минимальных затратах. Ожидалось, что это будет просто трейлер, довесок к какому-нибудь детективу или музыкальной комедии, которыми славилась студия.

Только Джозеф Найт и Оскар Фройнд знали, что собираются создать на самом деле.

Самые блестящие таланты Голливуда были привлечены Найтом к участию над его сверхсекретным проектом. Среди них были сценаристы, дизайнеры по костюмам, выдающийся композитор и один из лучших продюсеров в Голливуде.

Режиссером после тщательных поисков был назначен Серж Лавицкий, польский эмигрант, который начал свою карьеру в качестве дизайнера съемочной площадки и стал к этому времени одним из самых талантливых режиссеров в Голливуде после целого ряда конфликтов из-за оригинальности его взглядов на искусство и своеобразия дарования, конфликтов, которые самым плачевным образом отражались на его статусе. Лавицкий был необузданным, взрывчатым, но совершенно блистательным режиссером, с необычным пространственным видением – в ранние годы он был художником в Париже.

Джозеф Найт, с его безошибочным чутьем на людей, сумел найти Лавицкого и заинтересовать его художественными и драматическими перипетиями фильма, который он задумал. История развивалась в эпоху Депрессии, и многие сцены должны были сниматься в Нью-Йорке. Для Лавицкого это было прекрасной возможностью поднять ленту на уровень символа агонии нации, вызванной страданиями прошедшего десятилетия.

Лавицкий был в восторге. Он с головой окунулся в работу, чувствуя невероятный прилив творческих сил.

В течение первых недель подготовительного этапа съемок фильма Найт принял несколько неординарных решений при распределении ролей, изумивших его коллег.

На роль героини, которую трагическая судьба разлучает с возлюбленным, он выбрал Ребекку Шервуд, красивую, но малоизвестную актрису из «Коламбии», которую пригласили по контракту на время съемок фильма. Это была молодая исполнительница с замечательным, своеобразным лицом, одновременно невинным и чувственным, с прекрасными актерскими возможностями. Единственной причиной, из-за которой она до сих пор не стала звездой, была необычная двойственность образов, создаваемых ею перед камерой, сложность ее индивидуальности, делавшей ее неподходящей на роли стереотипных героинь и «плохих девчонок», милых сердцам продюсеров тридцатых годов.

Джозеф Найт не мог не заметить полифоничной глубины ее голоса и скрытую печаль в глазах. Другие режиссеры просто не знали, что можно с нею сделать. Но Джозеф Найт видел, каким образом можно превратить Ребекку в героиню, которая была ему необходима.

Самое неординарное, связанное с главным героем, решение, о котором долго еще будут вспоминать как о событии десятилетия, было принято Джозефом Найтом буквально под носом у Оскара Фройнда.

Актера звали Сэмуэль Рейнз. Стаж его работы в Голливуде исчислялся двадцатью годами. Он играл частных детективов, плутов, полицейских, летчиков, солдат – характер этих ролей требовал от него мужественности. Его контракт с «Монак» постоянно возобновлялся. Одновременно он снимался на других студиях в бесконечных сериях второразрядных лент. Его внешность была немного зловеща, но классически красива. Голос его был низок – качество, используемое во многих незаметных характерных ролях. Он выглядел нестандартно, было что-то неуютное, тревожащее воображение в мужском начале его персонажа, и операторы инстинктивно не любили иметь с ним дело.

Но Джозеф Найт усмотрел в его мужественном облике и гипнотизирующих темных глазах качества, которые его вполне устраивали. Прослушав в его исполнении отрывок из текста роли героя, он обнаружил, что в голосе Рейнза присутствует неуловимый оттенок нежности, который никто не замечал до того.

На этот раз Оскар Фройнд был недоволен выбором Найта.

– Этот парень – ничто, – сетовал он. – Второстепенный характерный актер, и ничего больше. Если вы сделаете его героем фильма, обречете ленту на верный провал, еще не начав.

– Давайте попробуем его снять вместе с Ребеккой, – возразил Найт. – Посмотрим, правы ли вы.

Кинопроба была сделана неделей позже. Игра Сэмуэля Рейнза в паре с Ребеккой Шервуд не оставляла никаких сомнений в правоте начинающего продюсера. Подобно молодому Хэмфри Богарту, Рейнз прекрасно справлялся с ролями злодеев и негодяев. Но настоящее чудо произошло тогда, когда его пугающая мужественная внешность появилась в качестве атрибута положительного героя. От него исходила внутренняя энергия и мощь, соединенная с впечатляющей чувственностью.

Дуэт Сэмуэля Рейнза и Ребекки Шервуд был необычным. Мисс Шервуд безотчетно проявляла изысканность манер на фоне пугающей инфернальности Рейнза. Странное обаяние ее красивого лица, казалось, лишь возрастало в его присутствии. И Сэмуэль Рейнз, несмотря на все свои скромные предыдущие роли, неожиданно умный и интеллигентный актер, вносил пронзительную трагическую ноту в свою сексуальность, становился просто неотразимым, достойным большой любви героини.

Хотя скепсис Оскара Фройнда по поводу выбора главных героев сохранялся, но он все же положился на чутье Джозефа Найта. «В конце концов, – думал глава студии, – это его картина. Если затея провалится, плевок в лицо получать Найту».

Оскар Фройнд достиг вершин благодаря тому, что использовал каждый шанс, даже необычный. Ему было любопытно, сможет ли Сэмуэль Рейнз быть на высоте своей трудной задачи.

Режиссер Серж Лавицкий загорелся идеей превратить Ребекку Шервуд и Сэмуэля Рейнза в романтический дуэт исторического значения для кинематографа. Он снимал их самым неожиданным образом, под странным углом и на фоне необычных декораций. Эти два лица стали изобразительным стержнем фильма.

Когда были найдены два главных исполнителя, уверенность в успехе будущего фильма возросла. Второстепенные персонажи разыскивались по всему Голливуду. Каждый из актеров выбирался по свойствам, о которых он в себе и не подозревал, играя стереотипные роли. Все они теперь получили неожиданные роли. В результате сцены были сыграны с блеском, выразительностью, невиданной доселе в голливудских фильмах.

Джозеф Найт знал, что его фильму предстоит соперничать с глянцевой поделкой «Континентал», полной волшебных пейзажей, красивых интерьеров и тысячной массовкой. Он должен противопоставить этому подлинно глубокий, профессиональный фильм. Он постоянно встречался с Лавицким и Фройндом, высказывая свои соображения по поводу ленты. Они снимали виды Нью-Йорка новым, оригинальным образом. Статуя Свободы, здание компании «Крайслер» и даже Ист-Ривер и Бруклинский мост в сумерках приобретали новое, символическое значение.

Они использовали костюмы, освещение и место съемок, чтобы создать разительный контраст между холодной безличностью города и внутренней жизнью героев. Они находили тему для этого повсюду. Режиссер по свету Фред Сокол проводил много часов с Лавицким и дизайнерами съемочных площадок, стремясь создать зрительный образ, который действовал бы на зрителя, не будучи навязчивым или некорректным.

Лавицкий изучил лица своих героев до мельчайших подробностей. Камера фиксировала малейшие изменения их душевного состояния. Руководимый Джозефом Найтом, Лавицкий сумел отразить такую сложную и многообразную гамму эмоций двух любящих людей, которая не снилась Хэйсу.

Джозеф Найт был мастером диалога. Он мог заставить публику затаить дыхание на кончике стула во время самой обычной сцены, так как за ничем не примечательными на первый взгляд словами чувствовалась огромная психологическая глубина и напряженность. Этим даром он был обязан чтению пьес великих драматургов и своему собственному, долго скрываемому таланту, который, как оказалось, только и ждал своего часа.

У него был хороший вкус и особое, безукоризненное чувство романтики. Он помог Ребекке Шервуд и Сэмуэлю Рейнзу играть таким образом, который усиливал чувственность эпизодов и одновременно их романтическую окраску. С каждым днем фильм приобретал все большую психологическую интимность, пронзительность, далеко превосходя по глубине помпезные, стереотипные сцены, создаваемые для своих героев Брайаном Хэйсом в его хите «Зима их судьбы».

Актеры смотрели на Найта со смесью благоговения и любви. Несмотря на то что он часто был занят административными делами, вникая в каждый аспект производства фильма, он находил время помочь каждому. Более того, он стремился побудить его к самостоятельности, желанию самому творчески относиться к создаваемому образу. Членов съемочной группы Найт знал в лицо, обходясь с ними с той же теплотой, с какой он общался со сценаристами, режиссерами. Он сумел всем внушить, что, если они будут работать в полную силу, фильм станет таким, что они смогут гордиться, видя свои имена в титрах.

На его заботы откликались все. Коллективное творчество было традицией Голливуда, даже если абсурдность личностей звезд и режиссеров и внезапная смена замыслов со стороны глав студий и продюсеров приводили фильм к провалу. Совместная работа профессионально сплачивала съемочную группу даже при самых тяжелых обстоятельствах. И вот появился продюсер, который знал, как привить людям гордость своим трудом, показав им, что от их вклада в общее дело зависит судьба будущего фильма.

В то же время Оскар Фройнд на сотни ладов использовал свой опыт и талант, чтобы помочь фильму. Он учил Найта, как безболезненно сэкономить время в период вынужденных простоев, как эффективнее организовать труд коллектива людей, как «сэкономить на камере», чтобы создать больший запас времени на монтаж фильма, давал ему мириады маленьких советов, как облегчить и сделать приятным процесс съемок и сократить их время.

Благодаря союзу блестящей интуиции Найта и практических советов Фройнда, фильм медленно, но неуклонно двигался вперед, воодушевляя каждого, кто имел к нему отношение. Он мог стать величайшей сенсацией десятилетия, если бы не хранился в таком строжайшем секрете. При настоящем положении вещей это была самая большая тайна за всю историю существования «Монак пикчерз». Элемент романтической таинственности лишь увеличивал восторги съемочной группы.

Ребекка Шервуд предложила название фильма, которое было одобрено Джозефом Найтом и Оскаром Фройндом – «Конец радуги». Вдохновение Ребекки, рожденное ее глубокой погруженностью в происходящее в ленте, сумело горьким образом соединить мечты двадцатых и их конец в период Депрессии.

Идея Ребекки была последним штрихом к творению, которое уже само по себе было самым выдающимся фильмом за долгую память Оскара Фройнда. «Конец радуги» был лучшим проектом, над которым он когда-либо работал. И Джозеф Найт – дилетант, новичок – был самым блестящим талантом, который он когда-либо встречал в Голливуде.

Итак, спустя одиннадцать трудных месяцев оба наиболее значительных фильма Голливуда прошли через муки рождения. Каждый из них был своего рода событием. «Зима их судьбы» была сверхдорогой, сверхнасыщенной костюмированной эпической драмой, в которой играли две любимые публикой звезды, чуть поднявшиеся над границами своего таланта. Фильм был снят на основе сценария, откорректированного студийными продюсерами. Создание его с самого начала было сопряжено с проблемами. Но все же это была продукция самой преуспевающей и престижной студии Голливуда.

«Конец радуги» – детище никому не известного продюсера, который до того не снял ни единого фильма. На главные роли он пригласил малоизвестных актеров. Режиссером был импульсивный неудачник, которого в предыдущие годы увольняли изо всех известных студий Голливуда.

Его создатели пошли на риск – фильм осмелился расстаться с традицией голливудского кинопроизводства последних десяти лет и оставил публику наедине с трагическим финалом. Пренебрегая незыблемым правилом сладенькой сказки, фильм отражал чувства печали, поражения и тоски, порожденные Депрессией, и использовал их, чтобы расшевелить сердца публики. Даже разрывать.

Примет ли американский зритель подобный фильм – было для его создателей величайшей загадкой.

Оскар Фройнд начал испытывать муки сомнения по мере того, как фильм приближался к завершению. Он боялся, что Брайан Хэйс со своим «бестселлером» одолеет их экспериментальный фильм и получит множество «Оскаров».

Когда он поделился своими невеселыми мыслями с Джозефом Найтом, тот ободрил его улыбкой.

– Позвольте мне отвечать за это, – спокойно сказал Найт. – Смотрите на мир философски: мы славно поработали. Чего нам еще желать?

Оскар Фройнд улыбнулся. Джозеф Найт был прав. Выиграют или проиграют – в обоих случаях они получили нечто большее – их труд, самозабвенное вдохновенное творчество, содружество. Кинокартины должны делаться и смотреться легко и приятно, думал он раньше. Теперь он понял, что создание фильма может быть серьезной работой, полной глубокого смысла.

Брайан Хэйс работал по восемнадцать часов в сутки над украденной собственностью, как будто это было его детище. По мере того как фильм мучительно приближался к концу, он удвоил, утроил свои усилия. Он вложил в них все, что знал о кинопроизводстве. Вероятно, в фильме были и слабые места, но он достаточно изучил публику, чтобы знать, что блеск ее любимых звезд и чары сюжета затмят все недостатки. Он работал так, как будто успех был уже в шляпе. И когда он чувствовал себя изможденным работой, он искал отдохновения в объятиях Дарии Кейн.

Между тем Джозеф Найт проявил спокойный профессионализм, когда окончились съемки «Конца радуги» и начался период доводки фильма. Хотя он и не позволял ни себе, ни своим коллегам ни малейших поблажек в том, что касалось работы, он никогда не выказывал и тени раздражения или негодования. Его личное спокойствие, казалось, передавалось другим, давая им смелость выходить за пределы своих возможностей. Если неизвестность, связанная с будущим «Конца радуги» и будоражила его нервы, он никогда не показывал этого окружающим.

Люди на студии «Монак» не могли понять, как Найт, новичок в голливудском бедламе, мог успешно и хладнокровно работать над замыслом подобного размаха и значения.

Или он был гений, решили они, или он знал нечто, чего не знали они.

И лишь некоторые, включая Оскара Фройнда, поняли, что правда и то и другое.

 

8

Ив Синклер проснулась в своем доме в Малибу.

Негромкий звук прибоя был ее единственным гостем, хотя неулегшееся возбуждение напоминало ей о мужчине, который провел ночь в ее постели.

Бывший ведущий актер был известным «жеребцом» в Голливуде.

Он был чрезвычайно популярен среди дам-звезд и жен чиновников и, получая от них многочисленные подарки, загребал больше благ, чем давал его жалкий контракт.

Он помог Ив прекрасно провести время и исчез рано утром в неизвестном направлении – быть может, отправился в объятия другой женщины, как равнодушно предположила Ив.

Было десять часов утра. Ив редко поднималась раньше этого времени, когда у нее не было съемок. Она почти всегда просыпалась в одиночестве, потому что ее многочисленные любовники были ранними птичками и разлетались по своим утренним делам задолго до того, когда она расставалась с царством сна, переходя в суровую реальность Голливуда.

Потянувшись как сонная кошечка, она поплелась на кухню, где решила сварить кофе. Пока он готовился, приняла горячий душ, который на две минуты сменился ледяным, прежде чем она стала вытираться полотенцем.

Она возвратилась на кухню, надев шелковый халат. Голову Ив обернула полотенцем. Затем налила себе кофе и стала просматривать газеты Нью-Йорка и Голливуда, не говоря уже об «Уолл-стрит джорнел», чтобы знать, как обстоят дела с ее инвестициями.

На третьей странице «Голливудского репортера» она наткнулась на упоминание ее собственного имени в колонке слухов.

«Стройная и элегантная Ив Синклер была замечена в «Трокадеро» во вторник вечером об руку с сердцеедом «Коламбиа» Дирком Чемберленом. Неужели на горизонте роман между этими потрясающими звездами? Наш безошибочный глаз говорит: да! Взгляд красивых глаз Ив не оставляет сомнений: что-то связывает ее с Дирком… Горячо! Горячо! Горячо!»

Ив улыбнулась. В болтовне журналиста не было ни капли правды. Она никогда не бывала с Чемберленом в «Трокадеро». Заметка была состряпана на основании слушка, пущенного агентом Чемберлена и ее собственным с подачи департамента рекламы на студии. За прошедшие годы имя Ив не раз было связано в прессе с именами известных актеров, имевших огромный успех у женщин, без указания кого-либо, кому Ив отдавала предпочтение всерьез и надолго. Все это были выдумки. Никто, конечно, не считал те мимолетные, чисто сексуальные связи, вроде сегодняшнего гостя. Ив ненавидела актеров. Ненавидела их слабую натуру, которую лихорадило от славы и честолюбия, их раздутое самомнение. Все это делало их совершенно невыносимыми в качестве друзей, тем более – партнеров по браку.

Но тем не менее она была замужем за одним из них. Ее первый муж был звездой, чья карьера шла вверх в те времена. Это был «студийный» брак, организованный мастерами рекламы, и Ив была рада такому повороту в весьма деликатный момент ее собственной карьеры.

Ее замужество кончилось так же внезапно, как и началось, – когда дела в билетной кассе пошли из рук вон плохо. Ив никогда не тосковала по своему мужу, так как едва замечала его во время своего брака.

Ее второй брак с одним из ведущих продюсеров «МГМ» длился дольше. Но однажды один из шпионов мужа застал ее при весьма сомнительных обстоятельствах с одним из самых красивых любовников, конгрессменом из Нью-Йорка, который баллотировался в Сенат.

Возник скандал. Ив взвешивала «за» и «против». Политик искренно хотел жениться на ней. Но он настаивал на том, чтобы Ив бросила профессию актрисы и стала просто его женой. Это не входило в ее планы. В результате продюсер дал ей великодушный развод. Она бросила своего политика и с тех пор больше не выходила замуж. Ни один мужчина с возможностями, которые могли повлиять на восхождение ее карьеры, ей не встречался.

Так что Ив была совсем одна в этом мире. У нее не было близких или верных друзей – это было роскошью в суровых джунглях Голливуда – и не было собственной семьи.

Судьба ее матери была ей неизвестна. Ей казалось, что мать где-то порхает от замужества к замужеству в поисках самого богатого мужчины, которого она сможет подцепить. Ив никогда больше не видела ее.

В случае болезни Ив или несчастного случая людьми, которым следовало известить о несчастье, могли быть ее поверенный, финансовый советник и ее агент. Не было ни одной живой души, которая любила бы ее или была привязана настолько, что захотела бы узнать о случившемся с нею. Конечно, руководство студии хотело бы знать, чтобы поменять свои планы в случае…

У Ив не было никого. Странно, но она не ощущала это как трагедию. Она воспринимала этот факт как вполне удобную внутреннюю пустоту, вполне гармонировавшую с ясностью в голове, которую требовала ее профессия. Другие люди были ненужным раздражителем. Ее карьера была единственной ценностью, которая действительно волновала Ив.

Жизнь ребенка-звезды и актрисы-подростка уничтожили в Ив естественную потребность в любви. Ева была женщиной действия. Она не тратила времени попусту, размышляя о своих духовных потребностях. Она жила чем-то вне себя.

Когда она заключала выгодную сделку, уводила роль из-под носа у другой актрисы, обходила остальных звезд по рейтингу в билетной кассе, обводила вокруг пальца продюсера или режиссера, заставляя их делать то, что ей хотелось, она ощущала, что ее жизнь обретала полноту. Если же наступала, по ее понятиям, пустота, она все равно находилась в состоянии боевой готовности. Ни одно чувственное наслаждение не могло сравниться для нее с теми радостями, которые давало ей удовлетворенное честолюбие.

Этот красивый дом, который, как и все остальное, Ив купила на свои огромные доходы, был милой гаванью, но, казалось, не был для нее реален. Она не могла радоваться ему, как радовался бы человек, добившийся достатка нелегким трудом. Это была лишь отправная точка, передышка на пути куда-то. Все в жизни Ив обстояло подобным образом. Все было преходящим, неполным, ирреальным, всего лишь шагом в пути к чему-то большому, конечному триумфу, который увенчает ее усилия.

Каков именно должен быть этот триумф, Ив не могла себе представить.

Если и была неудовлетворенность в ее внутренней пустоте, ее неспособности почувствовать что-либо ценное, волнующее в себе и в мире, выходящее за рамки того, чего она добивалась, – если и была в этом трагедия, Ив ее не ощущала. Она была рада тому, что ей удалось достичь, и жаждала большего. Ее пустота вполне устраивала ее. Чувство душевной полноты, любовь, счастье были чужды ей. Они не имели отношения к Успеху.

Ив сидела с закрытыми глазами, слегка задремав за кофе. Она уже просмотрела газеты. Телефонный звонок вывел ее из полусонного состояния. Она встала со вздохом и сняла трубку.

– Алло!

– Ив, это Фредди. У меня прекрасные новости. Это был ее агент.

– Что такое? – Ее глаза были полузакрыты.

– Твоя роль в «Козероге» завоевала приз лондонских критиков, – сказал Фредди. – Мои поздравления, Ив!

Ив молчала.

– Что ж, это прекрасные новости, – сказала она наконец задумчиво.

– Больше, чем прекрасные. Ты знаешь, что это означает, не так ли?

Она знала, что это означает. Она наверняка войдет в число претендентов на «Оскара» теперь, когда лондонские критики дали ей свое «добро!».

Это не явилось для нее неожиданностью. Ив снялась в «Козероге»– ничего не стоящей романтической мелодраме, в которой, однако, была прекрасная женская роль. В ней Ив была на высоте. За шесть недель съемок она не допустила ни одного промаха, ни одного кадра, который пошел бы в корзину. Сценарий был удачен во всем, что касалось ее героини. Режиссер, умный профессионал по имени Отто Рёйек, беседовал с Ив с глазу на глаз по поводу ее роли. Главный герой, красивый и очень талантливый актер, приглашенный из «РКО», справился со своей задачей хорошо. Но только безупречный профессионализм и превосходная игра Ив вытащили ленту. Об этом знали все.

Картина имела кассовый успех – опять же благодаря Ив, которая была ведущей актрисой Голливуда, самой выгодной в смысле ожидаемой прибыли. Она не только постоянно находилась в десятке самых популярных актрис по кассовому сбору. Ей удавалось при помощи шантажа, различных манипуляций и откровенного «крика» заполучать только лучших актеров в пару и лучших продюсеров в свои фильмы.

Ранее Ив была включена в число претендентов на двух «Оскаров». Масло кто в шоу-бизнесе не считал, что Ив была одной из лучших актрис Голливуда, возможно, лучшей после Греты Гарбо. Она не только схватывала на лету то, чему ее учили и была настоящим профессионалом перед камерой. Она могла трансформировать свою внешность и индивидуальность сверхъестественным образом, чтобы спасти самые безнадежные из ролей. И она использовала свое немалое влияние крупной звезды, свою власть, чтобы быть уверенной, что операторы показывают ее только в лучшем свете, сценаристы дают ей самые лучшие реплики, костюмеры и гримеры делают все для ее блага, и что очень важно, чтобы ее режиссеры сознавали, что работают над картиной с участием Ив Синклер, и должны посвятить все свое дарование тому, чтобы подать ее максимально выгодно.

Когда дело касалось профессионалов шоу-бизнеса, Ив была для них одной из избранных.

Но для публики, по большому счету, она была по-прежнему одной из малых светил Голливуда, которая так и не стала в ряду выдающихся взрослых актрис, несмотря на блестящую карьеру детской и подростковой звезды.

Причина этого была хорошо известна Ив. Хотя она была красивой и элегантной, с умом, отражавшимся на ее лице, – таким могли бы похвастаться немногие актеры, – но ей не хватало сексапильности, которая позволяла более слабым исполнительницам завоевывать внимание продюсеров и режиссеров– так же как и публики.

Более того, ей не хватало того неуловимого «нечто», что позже будет названо в Голливуде «звездным качеством». У нее не было бесстыжей чувственности Харлоу, сучьих качеств Бэтт Дэвис, манерной элегантности Кэтрин Хёпберн. Она попросту не выделялась чем-либо характерным. Это свойство позволяло ей сыграть множество разнообразных ролей с почти невероятной легкостью и убедительностью. Но оно же и не пускало ее в центр общего внимания, не позволяло ей создать уникальный образ. Не существовало «внешности Ив Синклер», которой стремились бы подражать другие актрисы, не было «стиля Ив Синклер», который мог бы соперничать с брюками Хёпберн, глазами Бэтт Дэвис или чувственностью груди Харлоу.

Это отсутствие хорошо различимого индивидуального стиля всегда было слабым местом Ив как актрисы. У нее было все: талант, техника, интуиция, мастерство самого высокого порядка. Но ей не хватало того неосязаемого «нечто», что приносило больший успех менее сильным актрисам, тогда как Ив оставалась на более низких ступеньках иерархической лестницы Голливуда.

«Денежные мешки» Голливуда ждали десять лет, когда талант Евы сделает из нее суперзвезду. Они ждали напрасно. Ив была звездой, приманкой для зрителей в билетной кассе. Но она не была великой звездой. Не стала «голливудскими сливками». Все еще нет. И до тех пор пока она не сделает этот последний рывок, не станет центром внимания раз и навсегда, каждый аспект ее карьеры будет под угрозой – начиная от билетной кассы и кончая ее доходами, сценариями и рекламой. В конце концов – она не любила допускать к себе в голову эту мысль – руководство студии поставит на ней крест и займется поисками кого-либо, кто сможет ее заменить.

Но новости этого утра изгнали мрачные мысли из ее головы.

«Оскар» мог стать последним штрихом к ее имиджу, позволившим ей называться одной из величайших леди киноэкрана. И в этом году она может реально выиграть приз. Соперники были не слишком серьезными. Ее же игра в «Козероге» была безукоризненной.

Ив привыкла к номинациям на «Оскара». Она также привыкла не получать самого «Оскара». Она знала, что всегда будет в числе обойденных, потому что до тех пор, пока в число претендентов будет входить более известная актриса, пользующая большей любовью публики, награда будет уплывать у нее из-под носа.

Но в этом году все может быть иначе. В этом году она может выиграть.

С этой мыслью она поблагодарила своего агента и повесила трубку. Ив повернулась к небольшому окошку, за которым перекатывались волны, и постучала пальцами по руке.

Ее утренняя расслабленность исчезла. Нервы были напряжены.

Великий шанс постучался наконец в ее дверь – шанс, ради которого она работала всю жизнь, отшлифовывая свое мастерство до совершенства, которое редко встретишь в Голливуде, используя всю свою смекалку, расточая милости тем, кто мог ей помочь, и сокрушая вставших у нее на пути. Она играла жесточайшую в мире игру с искусностью и инстинктом убийцы. И она приблизилась наконец к тому, чего желала.

Это был ее «Оскар». Должен стать ее!

Ив стояла, глядя на необозримый океан – образ вечности, недосягаемой для ее ума. Ничто в ее голове не могло откликнуться на тихий ритмический накат волн, совершавшийся в мире и покое. Она постоянно прокручивала в мозгу «за» и «против» – ее манила маленькая фигурка приза, которая день ото дня становилась все нереальнее, вне пределов досягаемости.

Но теперь-то она получит ее. Она схватит ее наконец. Теперь она была почти в ее руках.

 

9

Первого декабря в кинотеатре «Громанз Чайниз» должен был состояться премьерный показ фильма «Зима их судьбы».

Одновременно планировался беспрецедентный рекламный бум. Во всех ведущих газетах должны были появиться объявления на целую страницу. Обложка «Таймса» была оставлена для фотографии Хэйса – предполагалось опубликовать его интервью по поводу лучшего фильма, созданного на студии «Континентал». Каждый киножурнал страны готовился разразиться дифирамбами «Зиме их судьбы». Неслыханное давление оказывалось на Академию киноискусств, чтобы добиться возможно большего числа представлений на «Оскара».

Мойра Талбот и Гай Лэйвери были освобождены от всех текущих обязанностей, чтобы в любую минуту отправиться в рекламное турне. После поездки по Америке они, вероятно, отправятся в Европу. Ходили слухи, что они смогут посетить и Россию, чтобы сняться вместе с российскими властями на фоне подлинных пейзажей на родине героев фильма. Это было бы рукопожатием России и Америки, которое могло помочь ослаблению напряженности в отношениях двух великих держав.

По крайней мере, тысяча кинотеатров по всей Америке пожелали иметь «Зиму их судьбы» в прокате. Воздействие рекламной кампании было так велико, что владельцы кинотеатров готовы были поглотить увесистую порцию продукции «Континентал» в обмен на право первого показа «Зимы их судьбы». Брайан Хэйс уже потирал руки, подсчитывая будущую прибыль. Ни один фильм, со времен «Унесенных ветром», не вызывал такого ажиотажа.

Но случилось неожиданное.

Пятнадцатого ноября в кинотеатре Инглвуда, спонсируемом умными критиками и истинными поклонниками кинематографа, появилась никому не известная романтическая драма, снятая на студии «Монак пикчерз» под названием «Конец радуги».

Ко всеобщему изумлению, первый показ вылился в сенсацию.

Фильм «Конец радуги» был серьезной реалистической драмой, отразившей, как Депрессия ломает судьбы людей, разрушает их надежды и мечты. Его герои словно вели прямой диалог с сердцем каждого зрителя, их судьбы и проблемы затрагивали самые больные точки суровой американской действительности – мужчина, со своими напрасными попытками использовать финансовый успех для спасения своей любви, и женщина, трагически разлученная со своим возлюбленным, когда ее богатая семья встает у них на пути, – казалось, были выхвачены из повседневной, реальной жизни, так же безжалостной к тем, кто сидел в зале. Хотя история кончалась трагически, это был гимн любви, пытающейся бороться за свое существование даже в таких безнадежных условиях.

Новый фильм сумел сказать нечто важное не только об эпохе Депрессии – о десятилетии жесточайших страданий, но и о предшествующей ей эре процветания, о том, как эта эра ложного оптимизма и младенческой веры в нерушимость человеческих грез привела в конечном счете к страшному духовному кризису 1929-го.

Благодаря выдающемуся сценарию и блестящей постановке фильм поднялся до необычайных высот драматизма и психологической напряженности. Публика была потрясена. Слухи о новой незаурядной ленте за один день облетели всю Калифорнию, а за неделю – и всю страну. «Конец радуги» не был безликой второразрядной картиной. Это был фильм высочайшего уровня – фильм, который, вероятно, откроет новую эпоху в кинематографе.

После бурного отклика на премьерный просмотр «Монак пикчез» начала рекламную кампанию.

Но оказалось, что специальной рекламы и не требовалось. Люди выстраивались в длинные очереди у билетных касс и были готовы заплатить любую цену, лишь бы увидеть фильм. Очереди растягивались на целый квартал. Еще вчера никому не известная голливудская картина заявила о себе во весь голос.

В первые же две недели восторги достигли Европы. Специалисты на «Монак» работали не покладая рук по двадцать четыре часа в сутки, делая копии и иностранные версии «Радуги», чтобы вовремя выполнить заказы.

Депрессия поразила Европу тяжелее, чем Соединенные Штаты, и рассказ о человеческой трагедии на фоне экономического краха точно так же трогал сердца европейцев, как и американцев. Сэмуэль Рейнз, исполнявший главную мужскую роль фильма, в одну ночь стал суперзвездой. Мощь его игры заставляла публику затаить дыхание. Благодаря сценарию Джозефа Найта и камере Сержа Лавицкого границы его актерской индивидуальности расширились до пределов, которые невозможно было вообразить, видя его в предыдущих ролях. Он предстал героической, чувственной и глубоко романтической личностью. Буквально в одночасье его фотографии заполонили все обложки киножурналов. С этого момента он мог соперничать с Колманом, Гейблом и Кэри Грантом как один из самых элитарных актеров Голливуда.

Игра Ребекки Шервуд заставляла зрителей плакать. Ее утонченность и трагическая глубина исполнения являлись стержнем «Радуги» и не остались незамеченными критиками и зрителями. Ее включение в число претендентов на премию «Оскара» за лучшую женскую роль было очевидно. Перед ней открывалось блестящее будущее.

Каждый, кто был связан с фильмом, оказался в центре внимания. Статьи об Оскаре Фройнде и его мужественной поддержке неординарного замысла Джозефа Найта заполнили страницы газет и журналов. Благодаря блестящему успеху фильма карьера Сержа Лавицкого пошла вверх. Он приобрел репутацию одного из самых выдающихся режиссеров Голливуда. Фильм был представлен на премию «Оскара» по многим номинациям – за лучшую мужскую роль, за лучшую женскую роль, за лучший оригинальный сценарий и, конечно же, как лучший фильм года.

Но никто не превозносился больше, чем «таинственный человек», творческий гений, написавший сценарий и бывший продюсером фильма, – Джозеф Найт. Его фотографии появились во всех киножурналах и газетах. Его мужественная внешность в сочетании с его молодостью вызывала любопытство и желание узнать поподробнее о его личной жизни и предыдущей карьере. Все это поддерживало огонь триумфа. Всеобщее мнение было единодушным – необычайно одаренный молодой человек станет величайшим продюсером Голливуда.

К концу ноября «Конец радуги» побил все рекорды в истории кассового сбора. Доход превысил двадцать миллионов долларов – сумма, которую не собирал ни один фильм за столь короткий период времени. Такой успех ленты, расходы на которую составили меньше полумиллиона долларов, поверг наблюдателей в шок.

И никто среди этих наблюдателей не был поражен больше, чем Брайан Хэйс.

Хэйс был в ярости. Его фильм «Зима их судьбы» был повергнут в прах «Концом радуги», еще не появившись. Без сомнения, последний станет главным событием сезона.

При других обстоятельствах Хэйс, конечно же, придержал бы свой фильм и пустил бы его в прокат позже. Но он слишком устал. Он был связан обязательствами по рукам и ногам и отдал ленту в тысячу кинотеатров по всей стране.

У него не было в запасе другого фильма, который мог бы заменить «Зиму их судьбы». Механизм рекламной машины нельзя было остановить одним взмахом волшебной палочки.

Отступать было поздно. Не было иного выхода, кроме как идти вперед. И Хэйс, боец по натуре, бросил вызов. Он решил показать фильм в «Громанз Чайниз» первого декабря – как и было намечено.

Провал оказался сокрушительным.

Публика, потрясенная глубокой, эмоционально насыщенной драмой «Конца радуги», не приняла помпезной, сверхдорогой голливудской поделки.

Любители кино не попались на удочку рекламных сказок о двух звездах и их долгожданном браке. Всем стали безразличны любовные отношения Мойры и Тая. Они мелькали вместе в бесчисленном количестве кинолент, и публика пресытилась ими. Забавно, но именно попытка создать незабываемые образы посредством дорогих костюмов и надуманных ролей положила конец их карьерам. Роль русской героини лишь ярче подчеркнула несоответствующий сценарию возраст и отсутствие подлинного актерского дарования Мойры Талбот. И женоподобность Гая Лэйвери, плохо скрытая манерность его игры сквозили сквозь его отчаянные попытки воссоздать героический характер.

По сравнению с разрывающей сердце игрой Ребекки Шервуд и драматической мощью Сэмуэля Рейнза – ее достойного партнера, Гай и Мойра выглядели марионетками, безликими актерами по контракту. Никто из них не появлялся больше на экране в каком-либо крупном фильме – ни Гай, ни Мойра.

Но неудачи фильма «Зима их судьбы» не исчерпывались только этим. Публика посмеивалась, глядя на глянцевые, трафаретные картинки. Русская история, такая далекая и чужая, бледнела перед злободневной, подлинно американской драмой эпохи Депрессии, с пониманием воспринимаемой публикой, чьи души были изранены бедствиями прошедшего десятилетия.

«Мастерство Джозефа Найта в «Конце радуги» вскрыло гноящиеся раны американской нации, – писал влиятельный критик. – Фильм помог нам оплакать наши разбитые надежды и научил ценить в себе мужество перед лицом суровых обстоятельств. Это не развлекательный фильм – это эпитафия нации. Плач по ней. И благодарная американская публика, стоя под дождем и снегом в бесконечных очередях, приняла его. Оскар Фройнд и его «Монак пикчерз» выбрали самый безошибочный момент, чтобы представить нам двух выдающихся исполнителей и фильм необычайного эмоционального накала. Все мы в течение десятилетия страдали от последствий Депрессии и заглотили уже достаточную дозу фильмов, уводящих от действительности, и слащавых поделок Голливуда, классический пример которых – «Зима их судьбы», снятая на «Континентал». Этой зимой фильм нашей судьбы – «Конец радуги» и человек года – это Джозеф Найт».

На фоне беспрецедентного триумфа «Конца радуги» фильм, в который Брайан Хэйс вложил миллионы долларов студии и поставил на карту свою репутацию, казался еще более грандиозным провалом. Он шел в полупустых кинотеатрах в течение трех недель и вскоре был снят с проката. Многие из кинотеатров, принадлежавших «Континентал», были вынуждены показывать «Конец радуги», чтобы хоть как-то восполнить потери, нанесенные прокатом фильма «Зима их судьбы».

Газеты были безжалостны.

«ХОЛОДНАЯ ЗИМА НА «КОНТИНЕНТАЛ» – гласил один заголовок. «ЗИМА БЕЗДАРНОСТИ!» – восклицал «Голливудский репортер». Из-за провала «Зимы их судьбы» студия «Континентал пикчерз» потерпела самые большие финансовые убытки со времен тридцатых годов. Брайан Хэйс был вынужден давать объяснение Арнольду Шпеку и его «денежным мешкам», как могло случиться подобное. Крах фильма был самой большой пощечиной его престижу и власти за всю историю существования «Континентал». Даже сам Хэйс сомневался, сможет ли он когда-нибудь оправиться от этого удара.

Волна восторгов вокруг «Конца радуги» не спадала. Финансовый успех фильма мог сравниться только с его признанием критикой.

Пятнадцатого февраля произошло то, чего ожидали все. Был оглашен список претендентов, выдвинутых Академией на получение наград. «Конец радуги» был объявлен претендентом на неслыханное количество «Оскаров» – четырнадцать. Все были уверены, что на апрельской церемонии съемочной группе этого самого необыкновенного фильма будут вручены призы.

Фильм «Зима их судьбы» боролся за три награды: за лучшие специальные эффекты, лучшую сценографию и – под личным нажимом Хэйса – как лучший фильм.

Никого не обманули эти жалкие притязания. «Зима их судьбы» была бесспорным провалом, и иссякший денежный ручеек в билетных кассах бросал зловещую тень на его продюсера. Никогда больше Хэйс не будет преуспевающим голливудским патроном. Теперь эта роль перешла к одаренному Джозефу Найту. Найт воплощал в себе образ работающего продюсера: молодой, романтичный, серьезный, гений кинематографа, художник по натуре, имевший что сказать миру своим соотечественникам, тогда как Хэйс был не кем иным, как попыхивающим сигарой индюком из особняка в Бель-Эйр, с офисом, наводненным бессловесными угодниками. Он стал анахронизмом, бесчувственным «денежным мешком», норовящим подсунуть публике замшелые остатки надоевшего всем эскапизма.

Поражение было для Хэйса тяжелейшим ударом. Даже более болезненным, чем мысль, что своим унижением он обязан не кому иному, как Джозефу Найту. Брайан Хэйс всегда ревниво следил за состоянием своего имиджа. Теперь этот имидж получил смертельный удар.

Конечно же, в пылу ярости Брайану Хэйсу никогда не приходило в голову, что фильм, над которым он так долго бился, был не чем иным, как чужой собственностью. Он украл идею фильма и сценарий у Джозефа Найта.

Хэйс вряд ли вспоминал о давнем визите Джозефа Найта в его особняк и их разговор по поводу идеи, которую Найт хотел воплотить в жизнь на «Континентал». Кража чужих замыслов была для Хэйса делом обычным. Ему попросту не приходило на ум, что он сделал что-то дурное.

Так что Хэйс не мог оценить иронии судьбы. Если бы он сумел это понять, то пришел бы к мысли, что Найт что-то предпринял для того, чтобы дела пошли подобным образом. Он мог бы догадаться и о роли Дарии Кейн в провале «Зимы их судьбы».

Но Брайан Хэйс никогда не мыслил в подобном направлении. Он был слишком ослеплен яростью, чтобы вдаваться в детали. Он только осознавал, что Джозеф Найт, украв у него симпатии публики, обскакал его. Найт заставил всех думать, поднял представление об одаренности создателей фильмов и голливудской продукции на новый уровень. Как провозглашала пресса, в кинематографе наступила новая эпоха – эпоха надежд, вдохновения и новых больших свершений. В этом новом царстве станет править Джозеф Найт.

С этого момента Брайан Хэйс будет бессильно «любоваться» на физиономию Найта во всех киножурналах, чертовски красивую и притягательную, и слушать восторги по поводу его триумфа по всему миру, тогда как дело всей жизни Хэйса – результат двадцати лет борьбы за место под солнцем – закончилось крахом. Его имидж будет пылиться на задворках короткой памяти публики.

Это был удар, который Брайан Хэйс никогда не забудет.

И когда настанет день расплаты, Хэйс припомнит и отомстит Найту за все!..

Но пока Хэйсу ничего не оставалось, как топить свою ярость в спиртном.

В ночь после оглашения списков претендентов на премию «Оскар» Брайан Хэйс велел своему дворецкому Карлу Рёхеру принести бутылку выдержанного коллекционного виски. Хэйс был настолько погружен в свой бессильный гнев, что не обратил на Карла никакого внимания, когда тот принес ему спиртное на подносе.

Карл Рёхер тихо прикрыл дверь и, вернувшись в свою комнату, улыбался про себя.

Никто не знал Хэйса лучше, чем Карл Рёхер.

Карл знал все о Дарии и Найте буквально с первого дня. Хорошо изучив привычки Дарии, он напряг незаурядный ум и вскоре понял, что между Дарией и Джозефом Найтом существуют интимные отношения. Благодаря своему положению тени, на которую никто не обращает внимание, Карл наблюдал, как развиваются события. И будучи кинематографистом, он быстро разгадал связь между романом Дарии и бесчисленными неурядицами, преследовавшими создателей фильма «Зима их судьбы», что привело к закономерному краху.

Хотя Рёхер, будучи надломленным человеком, не мог воздать Брайану Хэйсу по заслугам, он вполне оценил утонченное правосудие, которое свершилось по воле Джозефа Найта. В глубине души он аплодировал Найту и получал невыразимое удовольствие, наблюдая мучения Хэйса.

И он решил хранить тайну. Ни Дария, никто другой никогда не заподозрят, как много знает Карл Хэйнц Рёхер об истинной причине провала фильма «Зима их судьбы».

 

10

10 апреля 1941 года

Кейт забросила ходить на пробы.

Ей до смерти надоели нерегулярные звонки, бесконечное ожидание, брань распределяющих роли и ассистентов режиссеров, роли в массовке, за которые платили гроши. Все это никуда не вело.

Но казалось, Мелани была настроена решительно – она не позволит Кейт забросить это дело. Дважды в неделю она тащила Кейт с собой на актерский невольничий рынок. Кейт неодобрительно наблюдала все это. Ее гордость была уязвлена, когда она попадала в толпу отчаявшихся «деток», демонстрирующих актерские трюки перед агентом или преподавателем актерского мастерства, неудачника по жизни. Сцена была одновременно и смешной и грустной.

Работа, которую Кейт и Мелани изредка получали на студии, казалось, не имела ни малейшего отношения к творчеству актера, к тому, что делали Бэтт Дэвис, Кэри Грант или Спенсер Трейси. Эти люди были подлинными мастерами, а Кейт и Мелани – моделями, позировавшими перед безразличной камерой в течение двух секунд, затем их просто прогоняли со съемочной площадки, как скот.

Единственное, что косвенно напоминало Кейт настоящую игру, была, как ни странно, ее работа официантки. В ресторане она научилась так использовать свой голос и тело, чтобы создать образ, необходимый каждому посетителю в отдельности. Те, в свою очередь, давали ей большие чаевые. Кейт стала в этом докой. Она могла в считанные секунды разгадать ожидания своих клиентов – пока приближалась к их столикам – и трансформировала свой имидж за этот ничтожный промежуток времени так, что они ее просто обожали.

Но Кейт никогда не называла это актерской игрой. Для нее это была просто работа. Она была слишком здравомыслящей и рациональной, чтобы усмотреть связь между тем, что делает она, и творчеством голливудских звезд.

Кейт погружалась в повседневные заботы. Но, как всегда, мыслями она была далеко от того, что ее окружало. Вскоре ее тело захочет действия, перемен, она опять сожжет все мосты и отправится дальше. Америка – большая страна. Голливуд был, как ни смотри, абсурдным местом, более продажным и омерзительным, чем многие другие. Бесконечные изощрения Мелани и ее друзей ради того, чтобы получить роль, казались Кейт глупыми и трагическими. Несмотря на все усилия предстать перед камерой, эти девушки никогда не станут настоящими актрисами, как никогда они ни на йоту не приблизятся к самим себе. Они будут использованы, выжаты и вышвырнуты Голливудом и закончат свою жизнь секретаршами или продавщицами с захватанными телами и разбитыми душами.

Внутри себя Кейт уже ощущала потребность сняться с места. Она решила, что скоро уедет.

Но прежде чем она сделала это, случилось нечто, изменившее ее планы.

Приближалась ночь присуждения «Оскара». Церемония награждения будет проходить в банкетном зале отеля «Амбассадор». Мелани загорелась идеей посмотреть на звезд. Ей удалось уговорить Кейт пойти вместе с ней. По крайней мере, это будет любопытно.

В торжественный вечер обе они, надев лучшие платья, отправились к отелю. В небе взрывался фейерверк. В лимузинах прибывали звезды – Кларк Гейбл, Рональд Колман, Бэтт Дэвис, Джеймс Кегни, Джоан Кроуфорд, разодетые с головы до ног в шедевры лучших голливудских дизайнеров. Мелани и Кейт, затерянные в толпе кричащих поклонников за полицейским кордоном, наблюдали их издалека. Кейт поражалась почти истерическому восторгу Мелани.

Даже когда все звезды прибыли, толпа не расходилась. Поклонники будут стоять здесь весь вечер, слушая церемонию награждения, транслируемую через громкоговорители, и будут рукоплескать победителям, когда те станут покидать отель.

Мысль простоять здесь столько времени не улыбалась Кейт.

– Я не хочу оставаться, – сказала она Мелани. – Если хочешь, я уйду одна. Встретимся дома.

К удивлению, Мелани пошла с ней. Новые туфли жали – ей необходимо было присесть.

Они зашли в кафе отдохнуть и поболтать о том, что видели.

Они сели за стойку и заказали кофе. Кафе было почти пустым. Только две девушки и мужчина у стойки, бормотавший клички лошадей, принимавших участие в бегах. В его пальцах дымилась сигарета. Мелани была полна обычной смеси восторга и уныния.

– Ты видела Гейбла? – спрашивала она Кейт. – Как мужчина может быть таким красивым? Эти зубы! Он неотразим! А платье Бэтт Дэвис! Если бы мне хоть раз в жизни надеть такое платье!.. А ты видела, какую прическу сделала себе Джоан Кроуфорд?

Кейт слушала вполуха. Хотя она и находила энтузиазм Мелани трогательным, сама, казалось, нисколько не разделяла ее восхищения звездами, выходившими из своих лимузинов. В экстравагантных, потрясающих туалетах и с прическами, макияжем и улыбками толпе, они казались Кейт скорее цирковыми артистами, чем гениями, которых предстоит чествовать. Было что-то неестественное, нереальное во всем этом – слишком, чтобы вызвать в Кейт восхищение.

Кейт вовсе не была интеллектуалкой. Но у нее были собственные отношения с миром грез, так же как и с самыми разнообразными сторонами реальности. На ее взгляд, голливудские звезды, позирующие толпам кричащих поклонников, вовсе не были достойны такой неистовой любви. Они были марионетками, задрапированными в мечты своих обожателей. Они не были хозяевами собственной судьбы, потому что их профессиональное существование целиком зависело от того, насколько они угодят другим людям. Ей казалось, что их личная жизнь была не такой уж сладкой. У них просто не оставалось времени для себя, для покоя и мира в собственной душе. Слишком дорогой ценой далась Кейт ее независимость, чтобы стремиться в подобный плен.

Но она улыбалась, слушая восклицания Мелани.

– Джон Гарфилд! – не умолкала Мелани. – Боже мой, я видела Джона Гарфилда! А Ив Синклер! Я стояла недалеко от Ив Синклер! Я обожала ее с пеленок.

– Я обожала ее тоже, – сказала Кейт еле слышно, вспомнив свои детские мечты.

– Что бы я только не отдала за то, чтобы быть на церемонии! – возбужденно говорила Мелани. Глаза ее засияли. – Только представь себе, Кейт! Все сидят и слушают речи, а сами ждут великого момента, когда вскроют конверт… Господи, если бы мы только были там! Там, а не здесь!..

– Но это еще не конец света, – улыбнулась Кейт.

В этот момент их прервал низкий, выразительный голос:

– Прошу прощения. Я невольно подслушивал вас.

Кейт обернулась. Это был человек, изучавший результаты бегов, через несколько мест от них за стойкой. Он придвинулся ближе и смотрел на них с улыбкой. Средних лет, довольно элегантный, напоминавший Уильяма Пауэлла. Одет в темный пиджак с жилетом. В руках держал старенькое пальто. Он выглядел чуть-чуть опустившимся, но вполне воспитанным. Тип, который нередко встретишь в Голливуде, подумала Кейт. Может, бывший характерный актер на мели.

– Я знаю, как вам попасть в «Амбассадор», – сказал он. – Это правда очень просто. Если это то, что вам не хватает для счастья, пожалуйста…

Кейт смотрела на него подозрительно. Мелани молчала. Человек заколебался, видя их лица.

– Что ж, простите мое вторжение в ваш разговор, – сказал он. – Я совершенно не хотел вас обидеть.

И пошел прочь.

– Подождите! – неожиданно закричала Мелани. Он вернулся, улыбаясь.

– Вы действительно знаете, как туда пройти? – спросила Мелани.

Он кивнул.

– Пройдите отсюда полквартала и сверните в аллею, – сказал он. – Вы увидите дверь без вывески. Она не охраняется. Это запасной выход. Я сам часто проникал таким путем, когда не хотел быть замеченным – по разным причинам. Вы просто зайдете в лифт и подниметесь в фойе или мезонин – и вы там.

У него было довольно тоскливое выражение лица. Кейт заметила круги под глазами, редкие, но ухоженные усы, которые делали его похожим на Уильяма Пауэлла, красивые темные волосы и смуглая кожа. В нем было одновременно что-то элегантное и легкомысленное. Кейт подумала, что он, возможно, был пьяницей, но слишком хорошо владел собой для этого.

На какое-то мгновение он задержал свой взгляд на Кейт, и она увидела странное выражение его усталых глаз. В них была какая-то отрешенность и одновременно мечтательность– словно он думал, что Кейт могла бы очень его заинтересовать, но только много лет тому назад.

– Что ж, – сказал он. – Не буду вас больше беспокоить. Всего доброго. Желаю удачи.

Он повернулся прочь, положил монетку в пять центов на стойку рядом со своей кофейной чашкой и вышел из кафе, перекинув через руку пальто.

Кейт заметила, что у него была необычайно элегантная походка, как у настоящего джентльмена, в этом было что-то слегка ироничное, словно он хотел одновременно продемонстрировать свою эксцентричность и рафинированность.

Мелани посмотрела на нее.

– Ты думаешь, что он когда-то знавал лучшие времена? – спросила она. – Ты хочешь рискнуть?

Кейт посмотрела Мелани в глаза. Они были восхищенными, как у ребенка. Кейт засмеялась.

– Хуже нам от этого не будет, – сказала она. – В крайнем случае – нас выставят оттуда.

Пятью минутами позже обе девушки осторожно двигались по аллее, о которой говорил незнакомец. Они могли слышать гул толпы у центрального входа и обменивавшегося шутками с залом усиленный громкоговорителем голос Боба Хоупа.

Дверь была там, где сказал незнакомец. Железная и выкрашенная коричневой краской. Дверь в мусорную камеру.

Сгорая от любопытства, Мелани открыла ее. Внутри не было никого – только корзины и контейнеры. Это действительно был запасной выход и дверь для доставки необходимых отелю вещей.

Мелани и Кейт прокрались через небольшой холл к лифту. Они открыли массивную дверь и скользнули внутрь. Кейт нажала кнопку верхнего этажа. Лифт тронулся вверх.

Мгновение спустя лифт остановился. Они выглянули наружу. Тщательно осмотревшись по сторонам, выскользнули из лифта. Этаж был обставлен в классическом стиле, с туалетными столиками на низких ножках из красного дерева, зеркалами в резных рамах и креслами а-ля Людовик XVI.

Только теперь Кейт сообразила, что они забыли спросить незнакомца, куда идти дальше. Вряд ли церемония могла состояться на верхнем этаже.

– В конце концов, мы можем поискать и сами, – сказала Кейт. – Все равно уже проникли сюда. Не будем отступать.

Они внимательно осмотрели верхний этаж, взглянув на свое отражение в одном из многочисленных зеркал. Они выглядели достаточно представительно для клиентов отеля, но явно не тянули на приглашенных на торжество.

Они нашли лестницу и пошли вниз. Наконец услышали гул голосов. Кейт украдкой выглянула из-за угла и увидела у дверей охрану.

– Пошли назад, – сказала она Мелани. – Может, нам удастся проникнуть через боковые помещения.

Они двинулись в обход банкетного зала, ища другую дверь. Коридор изобиловал одинаковыми дверями, ведущими в служебные комнаты отеля. Они выбрали ближайшую к банкетному залу и открыли дверь.

Мелани скользнула внутрь. Кейт уже была готова последовать за ней. Тут они обе услышали голос из зала, где происходила церемония.

– Награда за лучшую женскую роль присуждается… Обе они застыли на месте, затаив дыхание.

– Мисс Ребекке Шервуд, «Конец радуги».

Раздался гром аплодисментов. Кейт видела, как при этих словах глаза Мелани широко раскрылись. Мелани смотрела «Конец радуги» семь раз и отождествляла себя с Ребеккой Шервуд, вырвавшейся из неизвестности сразу к шумной славе.

– Ох, Кейт!.. – воскликнула Мелани.

В эту минуту мужской голос из коридора прервал ее. Кейт обернулась и увидела охранника отеля, который приближался к ним.

– Мисс, – говорил он.

Кейт быстро закрыла дверь в комнату, где была Мелани, и направилась к охраннику. Он смотрел на нее подозрительно.

– Чем я могу помочь вам, мисс? – спросил он. Наученная читать мужские взгляды, Кейт в одно мгновение поняла: он пока не понял, что она не принадлежит к числу приглашенных. Он просто пытался оценить ее туалет и манеру поведения.

Кейт немедленно взяла уверенный, даже царственный тон.

– Да, конечно, если можно… – сказала она. – Где здесь комната для дам?

Он посмотрел на нее внимательнее.

– Разве вы не заметили туалетную комнату внутри, мисс? – спросил он.

Кейт поняла, что он имеет в виду туалетную комнату для приглашенных внутри банкетного зала.

– Боюсь, что она еще переполнена, – ответила Кейт. – Мне не хотелось бы ждать полночи.

В течение долгой минуты в его глазах было сомнение. Кейт одарила его уверенной очаровательной улыбкой, которая рассеяла его подозрения.

– Идите за мной, мисс, – сказал он.

Он провел ее через холл на территорию, прилегающую к банкетному залу. Там была туалетная комната – едва заметная.

– Ею не часто пользуются, – сказал охранник. – Только в такие вечера, как сегодняшний.

– Большое спасибо, – сказала Кейт. – Вы очень добры.

– Не стоит об этом, мисс, пустяки, – сказал он. – В такие дни в отеле много работы.

На одном дыхании Кейт опустила руку в карман, нашла доллар и дала его охраннику в качестве чаевых.

– Что вы, мисс, благодарю вас!

Охранник покинул ее, явно обрадованный. Кейт, в свою очередь, грустно размышляла, что с этим уходящим долларом ушел и ее ленч – завтра или послезавтра.

Она вошла в туалетную комнату и посмотрела на себя в зеркало. Выражение патрицианской снисходительности все еще было написано у нее на лице. В тысячный раз она думала о разнице между ее внешней оболочкой, которая так легко трансформировалась, и темной бездной ее истинного «я» – того «я», о котором она до сих пор не знала почти ничего.

Она услышала перестук туфель на высоких каблуках около туалетной комнаты. В одно мгновение Кейт нырнула в одну из кабинок, не желая вступать в разговор с гостями отеля.

Она присела на сиденье в то время, когда кто-то зашел в комнату. Она дождется здесь, когда вошедшая уйдет, а потом отправится искать Мелани.

Но ее мысли были внезапно прерваны словом, вырвавшимся с шипением со стороны кресла, стоящего у зеркала.

– Паршивая маленькая сучка…

Омерзительные слова были произнесены красивым голосом с присвистом, который казался знакомым. За ними последовал целый залп площадной брани на низких и яростных тонах, поразившей непристойностью далеко не нежные уши Кейт. Кейт затаила дыхание, заинтригованная голосом. В нем была нота одиночества, тоски на дне ярости, которая затронула какую-то струну в душе Кейт.

Более того, голос становился еще более узнаваемым.

Кейт приоткрыла дверь и стала внимательно вглядываться в образовавшуюся щель. Женщина была спиной к Кейт, но она могла видеть ее отражение. Женщина неотрывно смотрела на себя в зеркало.

Лицо было молодое – и красивое. Глаза – голубые, кожа бела и свежа. Волосы женщины были темными, уложенными красивыми волнами, сбегавшими на прекрасные плечи. Подбородок, брови, щеки и нос были нежны и прекрасны. Фигура была так же совершенна, как ее кожа.

Но лицо было искажено ненавистью и отчаянием, целый поток бранных слов лился с ее губ.

– Поганая, поганая сука… – повторяла она. – Поганая, бездарная сука…

Кейт пришлось глубоко вздохнуть, чтобы восстановить дыхание. Она узнала Ив Синклер.

Ив разглядывала себя со смесью бешенства и презрения. Словно этот гнев был направлен на что-то вне ее, но где-то в глубине души – на самою себя.

Сейчас, при виде этой выплеснувшейся через край эмоции, Кейт припомнила то, что она и Мелани только что слышали: Ребекке Шервуд присудили «Оскара» за лучшую женскую роль. Кейт также вспомнила, что Ив тоже была в числе кандидатов на эту награду за игру в фильме, который Кейт видела, но не могла восстановить в памяти его название (посредственная лента, в которой Ив, как всегда, была великолепна).

И вот Ребекка Шервуд, неизвестная, но эмоционально богатая молодая звезда, своей игрой в триумфальном фильме Джозефа Найта «Конец радуги» получила «Оскара» – награду, которую Ив, без сомнения, хотела получить сама.

Эти мысли промелькнули в голове Кейт, когда она стала невольной свидетельницей, возможно, одного из самых неприятных моментов в жизни Ив Синклер. Все в Голливуде знали, что как актриса Ив сделала все, чтобы достичь вершин профессии. Ив была знаменитой звездой, но, несмотря на ее усилия, ее затмевали менее яркие, менее талантливые актрисы. И это вопреки тому, что ее актерское мастерство было известно во всем мире.

– Ребекка…

Это слово в устах Ив Синклер, произнесенное теперь мягко, задумчиво, убедило Кейт, что она прочла мысли Ив. Кейт чувствовала себя почти растерянной оттого, что была так близко к этой женщине, видела ее, сама не будучи увиденной, и знала, что у нее на сердце.

В эти мгновения Кейт пришло в голову, что она наблюдает нечто большее, чем просто актрису. Девушка смотрела на красивую, элегантную Ив Синклер, воплощение совершенства, которую она не только идеализировала всю свою юность, но и считала символом лучшего, более чистого и светлого мира, где маленьких девочек любят и заботятся о них, – мира счастливого разрешения всех людских несчастий.

Но теперь Кейт видела, что это ангельское личико изменилось не только от времени и суровой борьбы за выживание в беспощадных условиях Голливуда, оно было также искажено, очевидно, многолетней тоской и растерянностью, которые в этот вечер достигли своего апогея.

В мыслях об Ив Синклер Кейт никогда не представляла ее неудачницей. Но то, что Кейт наблюдала сейчас, было болезненным проявлением крушения гордого и блестящего профессионала, который отдал все, что мог, своей карьере и которого лишили награды, которую он заслужил, отдав ее новичку – молодой актрисе, которая никогда бы не получила «Оскара», если бы не участвовала в грандиозном шоу Джозефа Найта.

Лицо Ив менялось подобно калейдоскопу. На нем мелькали разнообразные чувства. Самым очевидным был, конечно, гнев. Но сразу под ним, как зияющая темная бездна океана, были ненависть, отвращение. Ненависть к своей неудаче? К прихоти Академии, отдавшей высочайшую награду неопытной Ребекке Шервуд? Отвращение ко всему, что воплощал Голливуд? Или, возможно, отвращение к самой себе и той жизни, которую она провела в тщетной погоне за тем, чего не получит никогда?

Этого Кейт не знала, так как Ив Синклер – такой хорошо знакомый образ на экране – в реальной жизни была для нее незнакомкой. Но сила ненависти и отвращение Ив помогут переступить и через это, и еще через многое другое. Зрелище было достойно жалости и в то же время пугающе.

Пока Кейт глядела на нее, на лице Ив стали появляться волны новых эмоций. Это была невероятная скорбь, что-то похожее на бесконечное, бездонное сожаление или раскаяние. Кейт увидела, как слеза появилась в глазах Ив и покатилась вниз по щеке. В этот момент Ив выглядела как маленькая девочка, одинокая, испуганная и всеми покинутая. Это длилось всего какую-то секунду – пока слеза катилась по щеке – и исчезло, уступив место более зрелым эмоциям взрослой женщины – так же, как горстка песка смывается набежавшей волной.

Кейт почувствовала себя очень неуютно. Она не осмеливалась выйти из кабинки. Она просто боялась пошевелиться. Ей не хотелось огорчать Ив тем, что ее видят и слышат. Кейт останется здесь до тех пор, пока актриса не уйдет.

В этот момент раздался стук в дверь.

– Ив? – позвал мужской голос. – Ты здесь?

Лицо в зеркале мгновенно вернуло себе обычное выражение, – личная драма не должна быть заметна постороннему взгляду. Красивые черты лица стали вновь безмятежными с такой быстротой, что Кейт изумилась. Рука смахивала тропинку слезы.

– Да, – ответила Ив низким голосом. – В чем дело?

– Пресса, Ив, – произнес голос. – Извини…

На какое-то мгновение Ив колебалась. На ее лице опять появилось выражение почти непереносимого страдания. Это было самое отчаянное одиночество, какое Кейт когда-либо видела. Затем, словно по внутренней команде, оно изменилось. Бурные эмоции, которые раздирали Ив, исчезли. Им на смену пришло выражение спокойствия, светской любезности, затмив все остальное.

Ив готовила себя к встрече с репортерами.

Это стирание эмоций было самым впечатляющим сценическим действом, какое Кейт доводилось видеть с участием Ив Синклер. Ее внутренние страдания были очевидно непереносимы, горечь сжигала ее сердце. И она прятала это под иронической маской самообладания, всегдашней элегантности, отработанного благородства кинозвезды.

Ив быстро осушила оставшиеся следы слезинки на щеке и подправила макияж. Она решительно встала с кресла и в последний раз взглянула на себя в зеркало.

И в этом взгляде Кейт увидела – то ли потому, что это действительно было так, то ли Кейт просто не могла забыть своего впечатления – одинокую и испуганную, растерянную маленькую девочку, выглянувшую из потаенного угла тщательно созданного ею имиджа. Кейт знала, что она будет видеть эту девочку всякий раз, когда будет смотреть на Ив Синклер. Потому что, казалось, этот образ распростерся над всем ее прошлым, по-новому окрасив не только детские воспоминания об Ив, которую Кейт тогда обожала, – это был символ и ее собственного девичества, ее собственного одиночества в этом суровом мире.

Ив снова бросила быстрый оценивающий взгляд в зеркало. В ее глазах была усталая обреченность потерпевшего поражение солдата, который все же намерен бороться до конца.

– Сто пятьдесят процентов, – услышала Кейт слова, понять которые не могла.

Затем Ив повернулась и быстро вышла из комнаты. Голос в коридоре приветствовал ее.

Мгновение спустя Кейт отправилась искать Мелани. Она не рассказала девушке о том, что видела в туалетной комнате, – просто осталась с ней в их укрытии до окончательного оглашения имен получивших награды.

Кейт была меньше знакома с победителями, чем Мелани, – та, казалось, знала о каждом дизайнере сцены, композиторе, кинематографисте или режиссере в Голливуде. Но ее не удивил кульминационный момент вечера, действительно историческое событие: присуждение девяти наград Академии фильму «Конец радуги» Джозефа Найта. Кейт видела этот фильм, она восхищалась им. Количество наград не изумило ее. Но ее поразил шквал аплодисментов, словно мощный электрический разряд проник из банкетного зала, – Голливуд выражал свое удивление и преклонение перед самым одаренным из победителей, новым великим продюсером.

Пожалуй, самым запоминающимся моментом вечера было награждение Сэмуэля Рейнза «Оскаром» за лучшую мужскую роль в фильме «Конец радуги». Рейнз, такой впечатляющий и даже пугающий на экране, держался очень скромно, но с достоинством, без претензий, когда получал награду.

– Я был бы счастлив сказать, что обязан этим самому себе, – говорил он. – Но это будет неправдой. Я снимаюсь в фильмах вот уже пятнадцать лет. У меня были удачи, были и поражения – как у всех нас. Но то, что вы видите, глядя на мою игру в «Конце радуги», – это не моя заслуга. Это то, что блестящий создатель этого фильма сотворил из меня своим видением. Видит Бог, я люблю Сержа Лавицкого, и все мы знаем, что он был у камеры в течение всех съемок ленты, давая нам приобщаться к своему гению. Но даже Серж преобразился, работая над «Радугой», – я уверен, он подтвердит мое мнение. Нет – человек, который поднял нас всех над самими собой в этом фильме, человек, который заставил нас поверить, что мы можем быть лучше, чем были до того, который поднял нас на уровень, о котором мы даже и не осмеливались мечтать, этот человек – Джозеф Найт. Мое сердечное спасибо в первую очередь ему и потом всем вам за то, что дали мне возможность пережить этот самый великий и счастливый вечер в моей жизни.

Благодарственная речь Сэмуэля Рейнза широко цитировалась и показывалась во всех выпусках новостей – это был эмоциональный пик церемонии. Его слова все еще звучали в ушах Кейт, когда она и Мелани покидали свое укрытие, чтобы выйти наружу и смешаться с толпой, ожидавшей выхода звезд из отеля.

Давка перед отелем была даже большей, чем до начала церемонии, потому что восхищенные поклонники сознавали историческое значение «Конца радуги» и его оглушительный триумф. Кейт и Мелани были буквально смяты сотнями кричавших, протягивавших руки людей, теснимых полицейским кордоном. Некоторые из полицейских были верхом на лошадях. Сцена была дикая – на грани безумия, и Кейт еле могла заставить себя дождаться, когда все это кончится. Пробраться сквозь толпу не было никакой возможности. Больше всего на свете ей хотелось оказаться дома в собственной постели.

Звезды выходили наружу, пара за парой. Их лица были теперь иными – они знали, кто получил награды. Кейт увидела Бэтт Дэвис, Кларка Гейбла, Джоан Кроуфорд, Роналда Колмана, Уолтера Хьюстона, Мирну Лой и многих других. Они казались немного уставшими в свете огней. Кейт представляла, как им хочется домой – избавиться от своих сногсшибательных туалетов, выпить глоток спиртного на ночь и отправиться спать.

Но когда она увидела Ив Синклер, выходящую из отеля, внутри ее что-то дрогнуло. Помня это лицо всю свою жизнь, Кейт теперь узнала его по-новому. Поэтому Кейт была рада, что пришла сюда сегодня. Она узнала Ив Синклер лучше, чем прежде, и каким-то необъяснимым образом она познала теперь глубже самою себя.

Она все еще размышляла над этим, и когда кучка поклонников прорвала полицейский кордон и бросилась по направлению к звездам, линия полицейских смешалась. Кейт и Мелани были увлечены этой волной. Это был жуткий момент. Одна из лошадей взвилась на дыбы, глаза ее были полны ужаса, наездник тщетно пытался справиться с испуганным животным.

В одно мгновение толпа смешалась с виновниками торжества, выходившими наружу. Полиция не могла восстановить порядок. Это был дикий, бурлящий водоворот, в котором слились воедино две стороны, которые должны были быть отделены друг от друга – логикой и пространством: блистательные звезды и темная толпа, которая обожала их до потери рассудка.

Прежде чем Кейт осознала, что происходит, она была отброшена от Мелани к ступенькам отеля. Полицейские были повсюду. Они угрожающе размахивали дубинками и кричали на толпу, их лица были искажены яростью.

Неожиданно Кейт почувствовала, что ее грубо схватили за руку. Разгоряченный изнуряющей борьбой с неуправляемым морем обезумевших поклонников, полицейский вымещал свое бешенство на Кейт, свирепо волоча ее в сторону, – так, что она упала на тротуар у его ног.

– Назад! – орал он ей и остальным. – Назад!

В следующее мгновение сильные руки подхватили Кейт и помогли ей подняться на ноги. Их прикосновение было энергичным, но бережным. Она подумала, что это, должно быть, другой полицейский, более человечный, чем другие.

Но когда она обернулась, чтобы поблагодарить своего заступника, она увидела красивого мужчину в смокинге, – очевидно, одного из участников церемонии. Он смотрел на нее карими глазами, полными сострадания.

– С вами все в порядке? – спросил он.

Прежде чем она могла ответить, он бросил гневный и осуждающий взгляд на полицейского, который тащил Кейт по тротуару.

– Будьте осторожней, офицер! – сказал он низким голосом, от которого полицейский застыл на месте. – Они ведь тоже люди!

Полицейский в смущении ушел прочь. Кейт опять взглянула на мужчину. Он казался знакомым, но Кейт никак не могла сосредоточиться. Она видела, как силен он был, как мужествен. Он все еще смотрел на нее, его глаза были полны гнева на полицейского и сочувствия ее страданию.

– Со мной… со мной все в порядке, – сказала Кейт. – Благодарю вас. Спасибо. Извините…

Она говорила с трудом, потому что руки, поддерживавшие ее, излучали сильную мужскую энергию, от которой у нее перехватило дыхание.

– Вот и хорошо, – он отпустил Кейт. Уже уходя, он вдруг обернулся и посмотрел на нее – в его глазах зажглось что-то, словно он хотел запечатлеть ее образ в памяти, прежде чем уйти окончательно. Она гадала, знает ли он ее или это было характерной его чертой – быстрое и пристальное изучение человека, который оказывался перед ним.

Кейт не поняла, потому что в следующее мгновение он уже исчез. Ее снова затянуло в толпу, где она безуспешно искала Мелани, все время ощущая прикосновение руки незнакомца и странную сладкую дрожь, не похожую ни на одно из чувств, которые она до сих пор испытывала.

После долгого поиска она нашла Мелани, и они стали потихоньку выбираться из толпы. Оказалось, Мелани избежала неприятностей, произошедших с Кейт, – она по-прежнему была полна детского восхищения всеми звездами, которых видела.

– Девять наград Академии! – восклицала она. – Какой мужчина! Смотри, смотри, Кейт, вот он!

Кейт посмотрела в направлении, указанном ей Мелани, и увидела своего спасителя, садившегося в лимузин. Он был окружен кольцом полицейских.

– Это он?.. – сказала Кейт, ее глаза блестели. Мелани схватила ее за руку.

– Это он! – кричала Мелани. – Это Джозеф Найт! Разве он – не чудо?

Кейт ничего не ответила. Минуту спустя обе девушки уже шли домой. Когда они добрались туда, Мелани хотелось болтать всю ночь о том, что она видела в «Амбассадоре», но Кейт нужно было завтра на работу. Зевнув, она посоветовала Мелани ложиться спать.

Сколько Кейт себя помнила, ей требовалось не больше тридцати секунд, чтобы заснуть. Но сегодня она лежала без сна, как ей показалось, в течение долгого времени, думая о странной и незабываемой сцене, которую она наблюдала в туалетной комнате отеля. Ив Синклер, ее детский кумир, сидела совсем недалеко от нее и, ни о чем не подозревая, выплескивала то, что было у нее на душе, глядя на свое отражение в зеркале.

Но вот что-то всплыло в памяти Кейт, отвлекло ее от мысли об Ив. Это было лицо Джозефа Найта, красивого незнакомца, который помог ей подняться на ноги. Мечты носились в ее голове легкой стаей, медленно подводя ее ко сну, но все они, казалось, кружились вокруг Джозефа Найта, сквозь их магический кристалл Кейт видела взгляд его карих глаз.

Когда сон наконец принял ее в свои объятия, это были объятия Джозефа Найта, бережно поддерживавшего ее, в то время как земля уходила у нее из-под ног, – так, что душа ее покидала тело и стремилась к нему.

Для Кейт это был просто сон, только более приятный, чем все остальные. Ей потребовалось много времени для того, чтобы понять, что в этот день она переступила невидимую черту, отделявшую ее от прошлого, которое она воспринимала как данность. Кейт оказалась лицом к лицу с судьбой, которая ждала ее всю жизнь.

 

11

Неделю спустя после церемонии в «Амбассадоре» Кейт отправилась на поиски театрального агента.

Она никому не сказала о том, что собиралась делать. Меньше всего ей хотелось сообщать об этом Мелани. Она стеснялась своей затеи и даже чувствовала себя почему-то виноватой. И ей было неуютно вдвойне, потому что она не могла понять, почему она делает это. А в привычки Кейт не входило предпринимать какие-либо действия, не зная, что побуждает ее к ним.

Что-то изменилось в Кейт. До того вечера она была совершенно равнодушна к лицедейству и презирала Голливуд. Но теперь в ее душе завелся какой-то очаг беспокойства, как песчинка в раковине, из которой вырастает жемчужина. Это было желание попробовать себя в качестве актрисы перед тем, как выбросить эту идею из головы окончательно.

Почему она внутренне изменилась, Кейт не знала. Она не была склонна к рефлексии и самоанализу, чтобы задавать себе вопросы – связано ли это с эпизодом, подсмотренным в туалетной комнате, или же церемония награждения так затронула ее. Она только знала, что переменилась.

Конечно, она никогда не сможет изгнать из памяти трагический образ Ив Синклер, прекрасные черты которого были искажены мучительным чувством, когда Ив думала об «Оскаре», который был отдан Ребекке Шервуд, новой звезде, засиявшей в великолепном фильме Джозефа Найта.

И она никогда не забудет самообладания Ив, когда она в мгновение собрала свое лицо из обломков перед тем же зеркалом, спрятав свою муку одним усилием воли.

Для Кейт вечер церемонии присуждения «Оскара» был особенным моментом, вырванным из окружающей ее жизни, – это была колдовская сказка, как ночь Золушки на балу у принца. Ей не хватало реальности, но именно благодаря этому она до сих пор очаровывала Кейт и напоминала ей о ее детских грезах, об Ив Синклер и волшебном мире, в котором она жила.

Но эти мысли не вели Кейт к ответу на загадку ее нового поведения. Она не задавала себе никаких вопросов. Наоборот, она двинулась вперед решительно, так же как она поступила бы, ища работу официантки. Она разослала копии своих фотографий, сделала ряд телефонных звонков и получила долгожданный ответ.

Ее первое интервью было с агентом по имени Барнетт Ливингстон. Кейт как-то слышала от Мелани, что он дает молодым исполнителям шанс – дальше все зависит от них. И кроме того, что-то в этом имени возбуждало любопытство Кейт. У нее было детское желание быть принятой человеком с таким элегантным именем и фамилией.

Она была удивлена и даже немного разочарована, когда пришла в офис в деловой части Голливуда, который оказался маленьким, захламленным, с промерзшей стеклянной дверью. Там был стол секретаря, но сам секретарь отсутствовал. Плешивый человек в рубашке с короткими рукавами, с толстым животом и сигарой приветствовал ее.

– Барни Ливингстон, – представился он, не обратив никакого внимания на ее изумленное лицо. – А вы…

– Кэтрин Гамильтон, – сказала Кейт, заставив себя улыбнуться.

– Присядьте, – предложил он. – Я говорю по телефону. И сейчас приду.

Он вышел в соседнюю комнату, не прикрыв дверь. Он взял трубку и продолжил прерванный разговор, пуская клубы дыма.

– О'кей, порядок, – говорил он невидимому собеседнику. – Я знаю, что она может сделать. Но будет ли она это делать, вот в чем вопрос, Фрэнки. Ты не можешь рассчитывать на нее сегодня так же, как год или два назад. Она теперь совсем не та актриса, как прежде. И все это знают. Вот почему я тебе говорю – дай шанс другой девушке. Просто сделай пробу. Необязательно, чтобы кто-нибудь об этом знал. Господи, да это займет десять минут. Ну, тогда сделай это для меня. Большие звезды отыскиваются именно таким путем. И ты это знаешь.

Наступило долгое молчание. Спина агента была повернута к Кейт. Она могла видеть, как он кивал во время разговора. Он откинулся в кресле, его ноги были на столе.

Наконец, разговор был окончен.

– О'кей, – сказал он. – Звучит неплохо. Я знал, что ты мне друг, Фрэнки.

Он повесил трубку и встал. Затем он подошел к двери.

– Заходи, золотко, – сказал он Кейт. – Твое фото у меня с собой.

Она зашла в кабинет. Он оставался в соседней комнате какое-то время, ища что-то на столе секретаря, затем вошел в кабинет, прикрыв за собой дверь.

– Извини, что заставил тебя ждать, – сказал он. – Это – один из наших лучших продюсеров. Мне удалось уговорить его избавиться от одного из наших клиентов. Веришь ли, это было – словно зуб вырвать.

Он сел и закурил сигару. Он переводил взгляд с Кейт на фотографию, лежавшую на столе. Его глаза сузились, когда он рассматривал ее.

– Ты очень привлекательна, – заключил он. – Я имею в виду – не похожа на других. Я видел тебя где-нибудь?

Кейт покачала головой.

– Я снималась только в массовке и роли прохожих, – ответила она. – Но мне кажется, они это вырезали.

Он кивнул, оценивающе смотря на нее.

– Очень своеобразна, – проговорил он. – Да, твоя внешность должна озадачивать тех, кто монтирует фильм. Они любят, когда девушки все одинаковые. Надеюсь, ты не струсила от этих неудач. В тебе есть что-то необычное.

Он посмотрел на ее фото и покачал головой.

– Фотограф попытался скрыть это качество, – сказал агент. – Мы не можем его винить за это – он думает, что именно за это ему платят. Его работа – сделать так, чтобы ты и все остальные выглядели как Марлен Дитрих. Тогда как в тебе есть что-то своеобразное, индивидуальное…

Он опять посмотрел на нее.

– Ты не могла бы встать? – спросил он.

Кейт встала, опустив сумку на пол рядом со стулом.

– Отлично, – сказал он. – Теперь пройдись взад-вперед по комнате. Та-ак… Отлично. Теперь положи руки на бедра. Улыбнись. Улыбнись! Прекрасно… О'кей! Теперь сядь.

Кейт села и посмотрела на него.

– Хорошо, это кое-что… – сказал он со вздохом. – Я не знаю, как это назвать, но что-то специфическое. Скажи, ты умеешь произносить слова роли? Ты брала уроки актерского мастерства?

Кейт покачала головой.

– Пару раз сходила на какие-то занятия, – сказала она. – По правде говоря, я не относилась к этому серьезно до тех пор, пока… До недавнего времени. Я надеюсь, что смогу научиться.

Он улыбнулся. Ее искренность произвела на него впечатление.

– Держи, – сказал он, протягивая Кейт листок печатного текста. – Прочти мне первую строчку.

Кейт прочла.

– Половина одиннадцатого, мэм. Ваша мать уже здесь.

Агент улыбнулся.

– Золотко, мы же не в морге, – сказал он. – Побольше живости. Пусть это звучит естественно.

Кейт прочла строчку снова. Он смотрел на нее без какого-то либо выражения на лице.

– Теперь попробуй восемнадцатую, – проговорил он. Она скользнула взглядом по странице и нашла нужную строчку.

– Я не собираюсь принимать это от тебя, – прочитала она.

– Теперь – гнев, – сказал он. – Вложи сюда побольше чувства. Думай о ком-нибудь, кого ты ненавидишь больше всего в жизни. Представь себе его лицо и мысленно обращайся к нему, когда читаешь эту строчку. Давай!

Кейт стала думать о Рее – своем отчиме.

– Я не собираюсь принимать это от тебя, – проговорила она.

Долгое мгновение агент внимательно смотрел на Кейт. Потом улыбнулся.

– Отлично, – сказал он, вставая. – Ты будешь сниматься. Подожди минутку.

Он вышел в соседнюю комнату и вернулся с голубой папкой, внутри которой были какие-то бумаги.

– Распишись три раза на десятой странице и один – на одиннадцатой, – велел он, давая Кейт ручку. – Это стандартный контракт. Пять лет, пятнадцать процентов.

Кейт посмотрела на него, глаза ее сияли. Он согласен!

– Вы действительно?.. – спросила она.

– Я не могу давать никаких обещаний, ты ведь понимаешь, – сказал он. – Ты кажешься умной девочкой. Ты знаешь, какой у нас жесткий бизнес. Но я постараюсь сделать для тебя все от меня зависящее. Это я тебе обещаю.

Кейт быстро подписала контракт. Текст его ничего не значил для Кейт. Она поставила свою подпись там, где ей сказали, и положила бумагу на стол.

– Умница, – сказал он. – А теперь встань. Кейт встала.

– Снимай их, – сказал агент. Его слова застали Кейт врасплох.

– Что вы сказали? – спросила она.

– Я сказал – снимай их, – ответил он. – Снимай свои трусы. Иди сюда, детка. У меня не так много времени. А дел невпроворот.

Кейт нахмурилась.

– Я не понимаю, что вы имеете в виду, – сказала она.

Он встал, обошел стол и дотронулся до ее груди пожелтевшим от табака пальцем. От него пахло сигарами и дешевым алкоголем.

Его взгляд был одновременно похотливым и заискивающим.

– Ты можешь далеко пойти, – проговорил он. – Ты и впрямь красивая, по-своему.

Его рука скользнула от груди к бедрам. Он стал притягивать Кейт к себе.

– Если ты будешь… – начал он.

Прежде чем он смог докончить, Кейт оттолкнула его обеими руками.

Он взглянул удивленно и злобно.

– Золотко, в чем дело? – спросил он. – С какой планеты ты свалилась? Это же Голливуд, США. Тебе понятно? Очнись!

Кейт ничего не ответила. Она взглянула на него – в ее глазах было что-то опасное, в чем она не отдавала себе отчета. Но он не заметил этот взгляд. Он был слишком поглощен очертаниями ее груди под блузкой.

Он был по-настоящему возбужден теперь. Он видел, что Кейт и впрямь нечто необыкновенное.

– Не будь тупицей, золотко, – проговорил он. – У меня мало времени. Снимай трусы и раздвигай их, иначе ты не получишь ничего! Ты хочешь получить работу или нет?!

Он схватил ее за плечи и попытался поцеловать.

Мгновенно колено Кейт вынырнуло из пустоты и сильно ударило его между ног. Его глаза широко раскрылись. Он задыхался.

Прежде чем он смог разразиться бранью, Кейт ударила его в нос. Кровь хлынула мгновенно. От сильного удара агент отлетел назад.

– Бешеная сука! – сказал он. – Поганая дрянь! Внезапно боль между ног заставила его согнуться. Он упал на пол, хрипя.

С хладнокровием, которое удивило ее саму, Кейт наступила высоким каблуком ему на грудь, прижав его к полу, и потянулась к столу.

– Вонючая сука… – хрипел он, захлебываясь собственной кровью.

Кейт нашла свой контракт. Сняв ногу с груди агента, она отошла в сторону и старательно разорвала его. Она положила обрывки в сумку. Кейт стояла и смотрела на него сверху. Кровь струилась по его губам и подбородку. Он глядел на нее со смесью ненависти и изумления. Он не мог поверить в то, что она сделала.

Кейт повернулась на каблуках и не спеша покинула офис. Странное спокойствие было внутри ее, образ Рея всплывал и исчезал в ее сознании вместе с лицом Барни Ливингстона.

К тому времени, как она вышла на улицу, Кейт уже не ощущала ничего – кроме внезапного голода.

Она прошла несколько кварталов. Солнце светило по-утреннему неярко. Воздух был более свежим, чем обычно. Ей было приятно идти на высоких каблуках по освещенной солнцем улице. Странное отсутствие эмоций бодрило Кейт. Она чувствовала себя молодой и сильной.

Через некоторое время Кейт оказалась перед кафе, которое показалось ей знакомым. Она огляделась, пытаясь понять, на какой улице она находится. Вдалеке Кейт разглядела отель «Амбассадор».

Она повернулась к кафе. Это было то самое заведение, в котором они сидели с Мелани в день церемонии присуждения «Оскара».

Она зашла внутрь и села у стойки. Когда подошла официантка, Кейт заказала чашечку кофе и сандвич. Она была голодна, но в приподнятом настроении. Улыбка то и дело мелькала у нее на губах.

Глубокий, приятный голос внезапно прозвучал у ее уха, заставив ее очнуться от мыслей:

– Рад встретить вас здесь.

Кейт подняла голову и увидела лицо, которое мгновенно вспомнила. Это был щегольски одетый мужчина средних лет, что был здесь, когда они зашли с Мелани, – который объяснял им, как пробраться в «Амбассадор» через запасной вход.

– Хелло, – сказала она с улыбкой. – Мир тесен, не правда ли?

– Вы правы, моя дорогая. В Голливуде нельзя избежать одной вещи – столкнуться с человеком, с которым ты уже встречался. Это может быть скверным сюрпризом, а иногда – наоборот.

Он стоял, перекинув пальто через руку, одновременно элегантный и потрепанный – такой же, как и в тот вечер. На лице его была заразительная улыбка. У него были великолепные зубы – белые и блестящие, его усы были прекрасно ухожены. Его непринужденный юмор очаровал Кейт.

– Я как раз оттуда, где меня встретят не по-дружески, если я еще раз там появлюсь, – заявила она, удивившись своей открытости.

Он иронически приподнял брови.

– Можете не говорить, – догадался он. – Ассистент режиссера? Распределяющий роли?

– Агент, – уточнила Кейт.

– А-а… – улыбнулся он понимающе. – Эти – из худших. Я надеюсь, вы оставили ему что-нибудь на память о себе?

Кейт кивнула, развеселившись, как маленькая девочка.

– Так ему и надо, – добавил он. – Не каждая молодая актриса может преподнести ему такой подарочек. Эти типы думают, что у них все в шляпе.

Кейт открыла сумку и вынула разорванный контракт. Она держала его, как трофей.

– Я подписала его, – сказала она, – прежде чем он стал вести себя неподобающим образом.

– Вы разорвали контракт или он? – спросил незнакомец. Кейт указала на себя.

Он зааплодировал ей – мягко, руками, одетыми в перчатки. Звук был тихим и успокаивающим.

– Браво, – воскликнул он. В его глазах был отеческий блеск. – Голливуд мог бы проглотить и не такую, как вы. Скажите, вы попали в «Амбассадор» тем вечером так, как я сказал?

Кейт кивнула:

– Благодаря вам, спасибо.

– И было интересно?

Опять Кейт кивнула. Она не могла начать рассказывать ему, как важен был для нее тот вечер. Но в то же время она поняла, что ее неожиданное решение серьезно заняться актерским мастерством привело ее сюда, в это кафе, с обрывками контракта, – это было все, к чему свелись ее усилия. Круг замкнулся таким сумасшедшим образом. Это ее позабавило. Кейт громко рассмеялась.

– Должен вам сказать, я восхищаюсь тем, как вы восприняли это, – заметил незнакомец. – Сдается мне, что в вас есть что-то особенное. Разрешите представиться. Норман Вэбб. Когда-то – драматург, а в настоящий момент – м-м, – в настоящий момент я в поисках судьбы.

Кейт положила порванный контракт обратно в сумку и протянула руку.

– Кейт Гамильтон, – ответила она. – Официантка. Улыбка на его лице стала шире.

– Вы нравитесь мне все больше и больше, – уточнил он.

– Вы не возражаете против того, чтобы присоединиться ко мне? – пригласила Кейт.

Он сделал вид, что колеблется, дотрагиваясь до своего потертого шелкового галстука.

– Вообще-то у меня назначена встреча на бегах, – сказал он. – Но я думаю, что мои пони подождут. Благодарю вас.

Он присел к стойке. Кейт еще раз про себя отметила, что у него были приятные манеры настоящего джентльмена. Он положил свое пальто сбоку, вынул золотой портсигар, открыл его и предложил Кейт сигарету. Она отрицательно покачала головой.

– Вы не возражаете, если я… – спросил он.

– Конечно, нет, – ответила Кейт.

Он взял сигарету, постучал ею о портсигар и зажег ее при помощи золотой зажигалки, которая, как и портсигар, казалось, знавала лучшие времена. Кейт улыбнулась. Каждая черточка в нем словно объединяла блеск и нужду, светскость и легкомыслие. Казалось, он гордился этим.

– Прекрасно, – продолжал он. – Что ж, теперь, когда лед разбит, почему бы вам не поведать мне все о себе? Какая судьба привела вас в эту маленькую Мекку?

Кейт рассказала ему сокращенную версию своей жизни, пока ждала свой сандвич. Она вспоминала о своем детстве, не затрагивая причин, побудивших ее уйти из дома. Она также опустила историю своего замужества. Она давно уже отнесла Квентина ко временам древней истории и никогда не рассказывала о нем даже Мелани.

Она поведала о своих странствиях по стране в одном предложении и рассказала, как случайно оказалась с Мелани в Голливуде. Она как раз закончила описание вечера, когда состоялась церемония вручения «Оскаров» и свое неожиданное решение попробовать себя в качестве актрисы, когда появился ее сандвич.

– Вы – женщина нескольких слов, – резюмировал Норман Вэбб. – Как писатель, я имею в виду, своего рода писатель, могу поучиться у вас краткости.

Пока Кейт ела, он рассказал ей о себе. Он вырос за границей и приехал в Соединенные Штаты, чтобы закончить свое образование в Йельском университете, подобно своему отцу и дедушке. В колледже он начал писать, мечтая стать причастным к «потерянному» поколению писателей – Хемингуэю, Фолкнеру, Скотту Фицджеральду.

Но когда он понял, что его талант гораздо скромнее, чем у его любимых авторов, он отправился в Голливуд и примкнул к растущему поголовью «людей идей», которые кропали сценарии для немых фильмов.

Тогдашние руководители недавно образовавшихся студий обращались с ними, как с животными, не видя ничего общего между их ремеслом и трудом серьезного писателя. Но с появлением звука возникла необходимость в авторах, умеющих писать диалоги. В этом Норман Вэбб был настоящий ас. Не обладая глубиной, его диалоги были изящны, непринужденны. Вскоре он с удивлением обнаружил, что стал преуспевающим сценаристом стильных комедий начала тридцатых годов, так же как и зубодробительных триллеров и мистерий. Он жил прекрасно, хотя, подобно другим голливудским авторам (большинство из которых были вынуждены работать коллективно– кредит, отпущенный на писание сценария, целиком зависел от прихоти продюсера), не пользовался большим уважением у своих боссов.

Затем с течением времени постоянные компромиссы и поверхность, требуемые Голливудом, презрение студийных шишек и высокомерная претензия кинематографической столицы стали задевать Нормана за живое. Он стал сравнивать абсурдность того, что он делает, с яркостью и свежестью своих детских мечтаний и надежд. Этого он не мог вынести.

Он развелся со своей первой женой и женился на женщине, которая была значительно моложе его, с которой тоже развелся. Выплата алиментов сочеталась с его растущими карточными долгами, которые съедали все его доходы. Он начал опаздывать на работу в студии, предпочитая бега. Он ссорился с продюсерами, режиссерами и другими сценаристами, убеждая их в фальшивости сюжета и диалогов. Он пал духом.

Его уволили. Другая студия дала ему шанс, который он погубил независимостью своего поведения. Тогда его включили в черный список. Никто не хотел брать его к себе на работу, потому что у него теперь была репутация неудачника.

В настоящее время он жил в нужде, изредка пописывая приключенческие истории для расхожих журналов. Он жил в одиночестве в ветхом домишке, пил дешевое виски и почти каждый день ходил на ипподром, покупая двухдолларовые билеты, увлекался лошадьми, а не женщинами.

Подобно многим голливудским отверженным, Норман Вэбб был элегантен, прекрасно держался, – «бывший человек», который, впрочем, никогда не был «кем-то», потому что все его потенциальные возможности вместе с его самоуважением и надеждой реализовать себя как мужчину были съедены «фабрикой грез».

Ко всему этому Норман относился с веселым цинизмом, который произвел определенное впечатление на Кейт. Казалось, он забавляется своей разбитой жизнью, словно это случилось с кем-то другим. Он ничего не скрывал, в красках описывая детали своего бедственного положения, будто это вовсе его не касалось. Кейт ощущала, что внутри Нормана жила сильная боль и разочарование. Но она также чувствовала теплоту, заботливую нежность, исходящую от него, – качества, которые она ценила в человеке превыше всего. Она была рада, что предложила ему присесть рядом с ней. Она чувствовала себя теперь не так одиноко.

– Да-а, – сказала она. – Мне кажется, что мы с вами похожи. Но в конце концов вы знавали лучшие времена. Тогда как мои никогда не наступят. После того, что случилось сегодня. Но это и хорошо. Мне нравится работа официантки.

– Это – достойная профессия, – уточнил Норман Вэбб. – Это – своего рода актерское мастерство, кроме всего прочего.

Скажите мне, Кейт, – могу я называть вас Кейт? – что побудило вас прибегнуть к услугам агента? Я имею в виду – стать профессиональной актрисой?

Кейт задумчиво нахмурила брови.

– Я, право, не знаю, – смутилась она. Она вспомнила лицо Ив Синклер в зеркале, но решила, что не стоит рассказывать об этом Норману Вэббу. Она честно не знала, почему ей захотелось стать актрисой.

Он улыбнулся.

– Знаете, никто по-настоящему не знает причин многих своих поступков, – продолжал он. – Боюсь, что эта тема начала вам надоедать. Как вы себя чувствуете сейчас – после того, как произошла первая перестрелка?

Кейт опять нахмурилась, задумавшись.

– Там, – начала Кейт, – там, в его офисе, я чувствовала, что могу убить его. Это было что-то странное. Как будто во мне поднялась какая-то сила. Я не думала о последствиях. Я просто не хотела ему позволить добиться своего. Потом, на улице, я чувствовала себя замечательно. Свободной, как птица. Затем я поняла, что голодна, и зашла сюда.

Она передернула плечами и улыбнулась:

– Звучит не очень хорошо?

– Наоборот, – ответил он. – Лучше не бывает. Вы видите, юная леди, Голливуд попытался закинуть свой первый крючок. И будет еще много других. Каждый из этих крючков высасывает капельку крови и вливает немножко яда. Как укус пиявки. Позволь им проникнуть тебе в душу, и ничего в ней не останется. Это – тайное оружие данного города. Но вы оказались сильнее, чем, наверное, сами о себе думаете. Вы прекратили это раньше, чем оно началось.

Кейт ничего не сказала. Она не была уверена в правильности того, что говорил Норман Вэбб. Но она ощущала его искреннюю теплоту и приветливость.

Внезапно он, казалось, погрузился в себя. И очень серьезно посмотрел ей в лицо.

– Я знавал одного писателя, – сказал он. – Очень талантливого человека. Очень незаурядного и честолюбивого. Он позволил крючку попасть внутрь. Он позабыл, кто он, почему стал писателем. Он видел только деньги, серость, жадность. Он деморализовался – от этого начала страдать его работа и личная жизнь – тоже. Пиявки в конце концов добрались до его таланта и терпеливо пожирали его. Он был на грани того, что его вышвырнут из студии. Однажды босс вызвал его в свой офис.

Норман остановился, чтобы затянуться сигаретой.

– Итак, глава студии начал с шутливого пятиминутного разговора. Затем он рассказал о замысле нового большого фильма, дорогостоящего, в котором будут сниматься крупные звезды. Лишь один этот фильм может спасти карьеру писателя. Все знали, в каком он был бедственном положении – и в финансовом, и в творческом.

Глава студии внезапно прекратил расписывать прелести нового прожекта и подвел его к «капкану». В обмен на право участвовать в новой ленте он должен был предать одного из своих лучших друзей. Я не буду вдаваться в подробности, скажу только, что его друг был тоже писателем, гораздо более талантливым, и босс его не любил. У лучшего друга было прошлое – у кого из нас его нет? – и бедствующий писатель был ему достаточно близок, чтобы быть в курсе его дел. Продюсер хотел, чтобы тот помог ему внести друга в черный список. Босс вел себя по-отечески, как доктор с манерами доброй сиделки, – только помоги мне в этом, и твоим бедам – конец.

Конечно, писатель понимал, о чем его просят. Он раздумывал долго—долго, поверьте мне, дорогая, – и потом, взвесив на весах совести свою дружбу и свою карьеру, выбрал последнюю. Он сделал то, о чем его просили. Ему дали работу, он получил много денег. А его друга вышвырнули из Голливуда. Больше они не виделись.

Норман стряхнул пепел с конца сигареты своим маленьким пальцем. Вздохнул.

К своему удивлению, мой друг обнаружил, что его новый успех не пошел ему на пользу. Казалось, он не мог радоваться деньгам, которые зарабатывал. Лицо изгнанного друга стояло у него перед глазами. Он купил новый дом в Брентвуде, добыл новую жену – все в Голливуде добывают новых жен, когда настает время праздновать тот или иной успех, – и завел ребенка. Он лучше начал писать сценарии. Судьба ему немного улыбалась. Но ничего не помогало. Внезапно – как раз в то время, когда парень, которого он предал, возвращал себе имя, подвизаясь в Нью-Йорке новеллистом, – мой друг повесился в своей комнате в Брентвуде.

Он посмотрел на девушку.

– Таков Голливуд, Кейт, – сказал он. – Улыбающееся лицо, которое просит тебя предать своего лучшего друга и предлагает контракт в качестве наживки. «Помни, – говорит это улыбающееся лицо, – это – твоя карьера». Всегда одни и те же три слова. Это – твоя карьера. Три самых роковых слова в Голливуде. Если ты позволишь им пробраться тебе в душу, с тобой покончено.

Он улыбнулся Кейт.

– Дорогая, – наставлял он, – сегодня ты сделала первый отчаянный шаг к предотвращению того, что могло бы с тобой случиться. Запомни: важна не карьера. Важна душа. Когда они заставят тебя покупать первое место ценой второго, тут нечего думать. Скажи твердо – нет, или ты конченый человек.

Кейт стала серьезной, потрясенная трагической историей, которую она услышала.

– Разумеется, – задумчиво произнесла она. – Но, похоже, меня не поджидают опасности на пути к славе. Мне не грозит ее достигнуть, – заметила Кейт. – Потому что никто в этом городе не собирается меня искушать.

– Не делайте быстрых выводов, – предостерег Норман Вэбб. – Один агент не делает и не ломает карьеры.

Кейт не могла знать, что изучавшие ее серые глаза много чего перевидали за пятнадцать лет работы в шоу-бизнесе. Норман Вэбб был очарован ею. В ней была свежесть юности и вместе с тем чувственность. Но при этом что-то вневременное, женственное, в глубоком, земном и опасном смысле этого слова.

Он улыбнулся, подумав о том, что девушка сделала с бедным Барни Ливингстоном, которого он смутно знал во время своего пребывания в Голливуде. Должно быть, она напала на него, как дикая кошка. Она была гордой и честной. В ней не было ничего от «звездочки». Но в потенциале, как глубины скрываются под залитой лунным светом поверхностью озера, у нее было многое. Здесь были задатки настоящей актрисы. Годы опыта в Голливуде подсказывали ему это.

– Вы только начали, – говорил он. – Барни Ливингстон – это капля в могучей реке Голливуда. И если хотите прислушаться к мнению человека, который неплохо знает это место, Барни был прав в одном. В вас действительно есть что-то особенное. Настоящее. Я заметил это тем вечером, когда вы были здесь с подругой. И я вижу это сейчас.

Кейт пожала плечами. Ее скептицизм был очевиден.

– Я догадываюсь, – сказал он, – что я не первый, кто говорит вам об этом.

– О чем? – спросила она.

– Что вы – особенная. У вас есть настоящие качества. Кейт засмеялась:

– А вы правы. Не первый. Но большинство людей, которые говорили это, указывали мне на дверь. Каким бы ни было это качество, оно им не нравилось.

– Увидим, – сказал Норман Вэбб. – Сегодняшнее «нет» – это завтрашнее «да», как сказал некто, знающий Голливуд. И голливудские эксперты сильны только в запоминании того, что продавалось вчера. Они не видят успехов будущего дня.

Кейт посмотрела на него с сомнением. Казалось, это его забавляло.

– Вот что я вам скажу, – произнес он с внезапной твердостью. – Сейчас я вынужден вас покинуть, потому что не могу совсем отменить мою встречу с дамами и господами на бегах. Но мне было бы очень приятно отобедать с вами на будущей неделе. И я хотел бы попросить вас об одолжении: не ищите никаких новых агентов, пока не поговорите со мной. Я хочу вам дать кое-какие советы, они помогут вам избежать подводные камни, которых полно в нашем мутном маленьком ручье. Вы согласны?

Кейт улыбнулась. У нее не было причин отказываться, хотя его предложение вряд ли могло изменить что-либо.

В одном она была уверена: Норман Вэбб не был еще одним Барни Ливингстоном. У него не было никаких тайных мотивов, когда он предлагал ей пообедать с ним. За изящными манерами она видела его искренность. Что-то в нем вызывало доверие к нему – так же как детское желание, чтобы он защитил ее.

Может быть, она нашла друга, которого ей не хватало всю жизнь. Она не задумывалась над тем, действительно ли он может помочь ей начать карьеру в Голливуде. Но ей просто хотелось увидеть его еще раз. За эти полчаса она почувствовала, впервые за пять лет, что она по-настоящему общается с другим человеческим существом. Было ли это из-за грусти в глазах Нормана Вэбба, которая тронула ее? Его одиночества? Его пестрого прошлого? Кейт не знала.

– Хорошо, – сказала она. – Я согласна.

Норман Вэбб улыбнулся. Кейт написала номер своего телефона, протянула его Вэббу и тоже улыбнулась.

– Это платный телефон внизу, – заметила она. – Надеюсь, это вас не смутит?

Он засмеялся, стуча пальцами по листку.

– Вы, кажется, уже успели познакомиться с обычаями Голливуда, – проговорил он. – Ваш телефон зазвонит еще до конца этой недели. Каковы бы ни были результаты. Рассчитывайте на них, юная леди.

Он встал, перекинул пальто через руку и взял в руки шляпу.

– Рад был провести с вами время, – откланялся он.

– Я – тоже, – улыбнулась Кейт.

И той же самой изящной походкой, которую Кейт отметила в их первую встречу, он вышел из кафе.

Кейт вздохнула и позвала официантку, чтобы та принесла ей счет. Было время возвращаться домой и одевать униформу.

Но она не могла вернуться домой той же, какою вышла оттуда. Она изменилась сегодня утром. Из-за Барни Ливингстона, конечно. Но, возможно, гораздо больше, благодаря Норману Вэббу.

Будь что будет, думала Кейт, но это был особенный день.

 

12

Норман Вэбб сдержал свое слово.

Он позвонил Кейт на следующей неделе и пригласил ее пообедать в недорогой, но респектабельный ресторан. За обедом они говорили о Голливуде. Его знакомство с разнообразными сторонами шоу-бизнеса, от азов актерского мастерства и съемки до махинаций могущественных продюсеров и студийных чиновников, было для Кейт неожиданностью. Она сделала массу открытий. Слушая Вэбба, Кейт поняла, в каком выдуманном мире живут все время Мелани и ее друзья. Эти надеющиеся девушки видели Голливуд в образе Сезама, открывшего двери, которые ведут к славе и счастливой судьбе, – нужно только нажать верную кнопку. Норман Вэбб открыл ей глаза на то, что шоу-бизнес – это жестокое, основанное на беспощадной конкуренции дело, которое требовало выносливости, изящества под прессом и вообще тысячи трюков, которые соответствовали специфике этого рода деятельности, – даже от тех, кто уже вошел в открытую дверь.

К концу обеда Норман Вэбб спросил Кейт, могла ли она встретиться с ним на следующее утро на углу Ла-Брэа и Санта-Моники.

– Пора заняться настоящим образованием, – сказал он. Рано утром Кейт была на месте. Она сидела на скамейке и ждала Нормана Вэбба. Он появился из-за угла, с тросточкой и свежим цветком в петлице.

– Ранней птичке Бог подает, – проговорил он, глядя на нее. – Закатали рукава? Готовы к работе?

Кейт встала.

– Пойдемте, – продолжил он, взяв ее под руку. – Я хочу вам кое-что показать.

Они подошли к воротам студии «Вёлдвайд пикчерз», он низким голосом сказал пару слов охраннику и провел ее на территорию студии.

– Но как вам?.. – начала Кейт. Норман засмеялся, помахивая тросточкой.

– Норман Вэбб – человек, который открывает все двери, – усмехнулся он. – Разве я не провел вас и вашу подругу в «Амбассадор»? Достаточно одного прикосновения моей руки – и вы попадете куда надо!

Он огляделся по сторонам.

– Я работал здесь, – проговорил он. – Приходил сюда каждое утро и трудился в одном из бунгало, которые вы видите у южного забора. По большей части полупьяным. Но я пришел в себя, слава Богу. Какое-то время они не могли без меня обойтись.

Рассматривая территорию студии, Кейт пришла в изумление. Здесь были здания и декорации на любой вкус. Западные улицы, старые особняки Бостона, французские селения, итальянские палаццо, постройки эпохи Ренессанса. Их делало похожими одно – все они были небольшого размера, наверное, раза в три меньше натуральной величины, и выглядели абсолютной подделкой.

Когда она сказала об этом Норману Вэббу, он рассмеялся.

– Ну вот, вы узнали кое-что еще о Голливуде, дорогая, – сказал он. – Видите ли, камера не видит деталей или перспективу так, как видит это человеческий глаз. Но в то же время камера достаточно слепа, чтобы принять эти подделки за реальные постройки. Актеров снимают на переднем плане, а глубокая фокусировка линз берет на себя все остальное. Они выглядят абсолютно правдоподобно на экране. Это – Голливуд, Кейт. Победившая иллюзия. Триумф иллюзии. Никто не видит подвоха, все выглядит натурально.

– Куда мы идем? – спросила Кейт.

– Нам с вами надо заняться кое-какими делами, – ответил Норман Вэбб. – Я решил не приводить вас к себе домой – ну, соседи, понимаете, будут разговоры…

Он подмигнул ей с милой иронией:

– Вот я и подумал, что мы можем воспользоваться одним из старых здешних офисов. Я здесь больше не работаю, и они не смогут запустить в мой сценарий свой десятифутовый багор, но у меня остались старые друзья – такие, как этот парень у ворот. Итак, мы собираемся использовать возможности «Вёлдвайд» для наших небольших занятий.

– Занятий? – спросила Кейт.

– Скоро узнаете, – сказал он загадочно.

Он провел ее в один из офисов и показал ей старую, но презентабельную комнату. В ней была софа, стул и большой стол. На двух стенах висели большие зеркала.

– Ею никогда не пользуются, – уточнил он. – Мы будем одни – что нам и нужно.

Кейт повесила свое пальто на вешалку и посмотрела на него.

– Тут есть человек, с которым мне хотелось бы вас познакомить, – сказал Норман. – Не на этой неделе и не на следующей, но скоро. Его зовут Альфред Дозайер. Он – агент, и очень уважаемый. Он поддержал несколько новичков. Большинство из его клиентов – стабильные характерные герои и актеры музыкальных комедий. Они работают постоянно и всегда пользуются его услугами. На новичка он даже и не взглянет без персональной рекомендации человека, которому он доверяет.

– Тогда на меня он тоже не посмотрит, – приуныла Кейт.

Норман покачал головой.

– Я – надежное для него лицо, – сказал он, указывая на себя. – В прежние времена, когда я что-то значил в Голливуде, я оказал Альфреду ряд услуг. Важных услуг. Он знает, что теперь я – конченый человек, но всегда помнит хорошее. Он примет вас. И выслушает.

Кейт посмотрела на него без всякого выражения.

– Это все, что я могу для вас сделать, – заключил Норман. – Я могу открыть для вас дверь. Остальное вам придется делать самой. Вы должны помнить, что Альфред ненавидит новичков. Он не любит рисковать. Он ставит только наверняка. Поэтому, Кейт, мы должны сделать одно важное дело, прежде чем вы войдете к нему в офис.

Кейт улыбнулась:

– Не слишком обнадеживающее предисловие.

Норман сел к столу, порылся в папках и нашел листок бумаги. Он достал большую черную авторучку и написал одну строчку.

– Вот, – сказал он. – Прочтите это.

Кейт посмотрела на листок. Почерк Нормана был своеобразным и эксцентричным, но вполне можно было разобрать.

– Миссис Пембрук, там кто-то пришел, – прочла она. Норман улыбнулся.

– Подождите немного, – сказал он. – Посмотрите на меня.

Он встал и обошел стол. Кейт села на стул у двери стала смотреть на него.

Он встал в полный рост и выбросил руку в сторону.

– Миссис Пембрук, там кто-то пришел, – произнес он замогильным голосом.

Кейт улыбнулась. Это был великолепный образчик английского дворецкого, хотя в его голосе не было и тени акцента.

Потом он расстегнул свой пиджак, положил одну руку в карман, слегка оперся о стол и подмигнул.

– Миссис Пембрук, – сказал он со значением, – там кто-то пришел.

Кейт рассмеялась от изумления. Норман изменился до неузнаваемости. Теперь это был не дворецкий. Совсем наоборот. Это был гость, возможно, любовник, во всяком случае, лицо, хорошо знавшее миссис Пембрук, слишком хорошо. Было достаточно понимающей иронии в том, как он сказал «миссис Пембрук», чтобы предположить, что этот человек полностью в курсе некоторых сомнительных секретов мнимой леди и не остановится перед вероломством, предательством, чтобы получить от нее то, что ему нужно. Появление кого-то у дверей, очевидно, прервало тайный и двусмысленный диалог между ним и миссис Пембрук.

– Как у вас это получается? – спросила Кейт.

– Смотрите.

Он сложил руки перед собой, наклонился немного вперед, напустил на лицо трагическое выражение, полное ужаса.

– Миссис Пембрук, там… кто-то пришел.

На этот раз у Кейт было полное впечатление, что этот «кто-то» принес плохие новости, ужасные. И Норман, без сомнения, играл роль верной горничной, или экономки, или доверенного лица – в любом случае женщину. Одним неуловимым изменением своего поведения и походки он создал атмосферу ужаса, растерянности и надвигающейся трагедии.

Глаза Кейт широко раскрылись.

– Это потрясающе! – воскликнула она. – Норман, вы были актером?

Он покачал головой.

– Нет, дорогая, но я знаю все их штуки. В конце концов, я писал для них пятнадцать лет. Особенно это важно в немых фильмах, где язык тела – это все и ты вместо диалога должна выразить все своим лицом. Я знаю все их приемы от корки до корки. Я съел на этом собаку – так же как и в моем собственном деле. А сейчас позвольте показать вам кое-что еще.

Он произнес эту строчку шесть-семь раз, и каждый раз, меняя выражение лица, голос, манеры, он не только совершенно менял смысл слов, но также создавал сценическую атмосферу, контекст. Воображаемая миссис Пембрук трансформировалась по его прихоти, и всякий раз сцена выглядела убедительно.

Это была великолепная демонстрация актерского ноу-хау, и, когда она закончилась, Кейт тихо зааплодировала.

– Это невероятно, – воскликнула она опять. Норман покачал головой:

– Пустяки, дорогая. Это – азы. Это – оружие каждого профессионального актера – хорошего, по крайней мере. Этому можно научиться. Но это – палка о двух концах. Один ее конец – твой талант. Другой помогает выглядеть хорошо на экране – или на сцене, в зависимости от роли. Не нужно быть гением, чтобы научиться этому. Но без таких навыков вы никогда не сможете сделать первый шаг в этом городе.

Кейт нахмурилась:

– Я не думаю, что смогу научиться. У меня ничего не получится.

Норман улыбнулся:

– Но вы же были прекрасной официанткой все эти годы, не так ли?

Кейт кивнула:

– Это ведь разные вещи.

– Да, разные, – согласился он. – Но это – вариации на одну и ту же тему. Ваша задача – пробиться к вашему таланту, который у вас есть, и заставить его заблестеть на новой арене. Я здесь, чтобы помочь этой трансформации.

Кейт посмотрела на него скептически.

– Что ж… – проговорила она.

– Что ж – ничего, – Норман улыбнулся, закуривая сигарету. – Закатайте рукава, юная леди. Давайте работать.

Последующие четыре недели для Кейт были трудными. Она встречалась с Норманом Вэббом на «Вёлдвайд пикчерз», забиралась с ним в тот же самый офис и заставляла себя учиться одному из самых важных актерских приемов – как отождествлять себя с вымышленным героем, которого не существует на самом деле.

Используя зеркала на стене офиса, чтобы видеть эффект своих усилий, Кейт читала строчку за строчкой, пробуя сотни интонаций и перевоплощений. Побуждаемая Норманом Вэббом полностью забыть о себе, она училась владеть своим лицом, голосом и телом как инструментом иллюзии. Одна перед зеркалом, Кейт творила ситуации, характеры, переживала надежды и печали, триумфы и поражения. Все это было ненастоящим, но это было делом Кейт – сделать их убедительными. Чем упорнее она работала, тем нереальнее казалась она себе самой.

Это было самое трудное из того, что Кейт когда-либо делала, потому что это было для нее неестественно. Всю свою жизнь она боролась против ловушек и посягательств окружающего мира, уходя в себя, оберегая свою независимость и держа реальный мир на расстоянии вытянутой руки. Норман Вэбб просил ее отказаться от этой драгоценной отрешенности и окунуться в вымышленный мир других людей и ситуаций.

Снова и снова Кейт хотела отказаться от этой затеи. Она была убеждена, что у нее нет того нерва, который мог бы сделать ее актрисой. А Норман Вэбб был убежден в обратном. Он не слушал ее жалоб, но работал с ней, как надсмотрщик, пока она не была готова упасть с ног от усталости.

Когда Кейт была уже в отчаянии и полном упадке духа и собиралась прекратить бороться, Норман неожиданно удивил ее, заявив:

– Хватит. Вы готовы.

Кейт смотрела на него остолбенело.

– Вы шутите? – спросила она.

– Никогда еще я не был так серьезен, – ответил Норман. Его непривычно торжественный вид удивил Кейт.

– Я договорился о встрече с Альфредом. – Завтра утром. В десять часов.

Кейт смотрела на него умоляюще.

– Я не готова, – говорила она. – Совсем не готова. Норман улыбнулся.

– Позвольте мне судить об этом, – сказал он. – Просто наденьте самое красивое платье и будьте в десять часов на Сансет-бульвар, восемьдесят пять.

Вздохнув, Кейт послушно кивнула. Ради Нормана она пройдет через это.

Но ей было страшно подумать, какое будет у него лицо, если она провалится.

Фабрика талантов Альфреда Дозайера отличалась от офиса Барни Ливингстона, как небо и земля. Его офис был очень респектабельным. Стены комнаты секретаря были увешаны английскими пейзажами, изображавшими сцены псовой охоты – красивые охотники на лошадях с породистыми собаками среди вековых дубов. Мебель была обита прекрасной кожей, на полу – дорогой ковер. Секретарь, женщина средних лет, в очках с двухфокусными линзами, сидела за полированным столом из орехового дерева. Несколько клиентов ожидали мистера Дозайера. Но, как обещал Норман, Кейт не придется ждать. Ей было назначено ровно в десять. Альфред Дозайер отличался пунктуальностью.

Мистер Дозайер поприветствовал Кейт и пригласил ее в свой кабинет. Это был маленький круглолиций человек в очках в металлической оправе, одетый в костюм-тройку. Он был больше похож на банковского служащего, чем на голливудского агента. Мистер Дозайер был вежлив, но не сердечен. Он чинно пододвинул ей стул для посетителей, а сам отправился за большой стол, на обширной, обитой кожей поверхности которого лежала только авторучка и папка с подшитыми бумагами. В офисе не было пепельниц. Альфред Дозайер не одобрял курения.

– Итак, мисс Гамильтон, – сказал маленький человек, – как я понимаю, вы хотите стать актрисой.

Кейт улыбнулась.

– Я – уже актриса, сэр, – уточнила она. – Но мне хотелось бы быть актрисой, которую рекомендует Альфред Дозайер.

Он улыбнулся, давая понять, что видит разницу.

– Я думаю, вы знаете, какова статистика безработицы по вашей профессии? – произнес он.

– Да, сэр, – ответила Кейт просто.

– Ну что ж, – проговорил он. – Давайте посмотрим, на что вы способны.

Он достал листок бумаги, не похожий на захватанный множеством пальцев лист Барни Ливингстона. На нем был напечатан текст диалога.

– Не могли бы вы встать и прочесть мне третью строчку от конца? – попросил он.

Кейт встала и вышла на середину комнаты, чтобы он мог видеть ее. Кейт надела облегающее платье, которое выгодно подчеркивало фигуру, и сделала красивую прическу. Она знала, что выглядит привлекательно. Но, глядя в его лицо, Кейт подумала, что с таким же успехом он мог смотреть в окно. У нее закралось подозрение, что агент просто хочет избавиться от нее как можно быстрее. Испытание, видимо, было чистой формальностью.

Она взглянула на третью строчку от конца.

– Не раньше, чем ты уснешь, – было написано там. Кейт улыбнулась агенту.

– В какой ситуации это говорится? Он покачал головой.

– На ваше усмотрение, – ответил он.

Кейт кивнула. Некоторое время она смотрела в текст.

Затем она немного наклонилась вперед и опустила глаза. Мягкая улыбка появилась у нее на лице. Она плавно повела рукой, словно лаская.

– Не раньше, чем ты уснешь, – сказала она, показав голосом, что она – мать, желающая своему ребенку спокойной ночи. И словно возник этот ребенок, согретый материнской теплотой.

– Очень хорошо, – похвалил агент, поднимая брови. – Вы можете прочесть это как-нибудь иначе?

– Конечно, – ответила Кейт.

Она отступила назад, взглянула на него из-под бровей. Затем чуть выставила одну ногу вперед крест-накрест и медленно сделала движение коленом взад-вперед. Она расправила плечи, чтобы показать свою красивую грудь. Кончик языка коснулся верхней губы.

– Не раньше, чем ты уснешь, – сказала она. Каждая клеточка ее тела дышала чувственностью, когда слова слетали у нее с губ.

На этот раз смысл был совсем другой. Она играла девушку, которая разговаривала с мужчиной на своем рабочем месте. Он, должно быть, спросил ее, когда она пойдет домой с работы. И она отвечает с подковыркой, насмешливо. Это была женщина, сознающая свою привлекательность.

Все это произвело впечатление на агента. Он посмотрел на Кейт внимательно.

– Очень хорошо, – проговорил он. – В самом деле хорошо. Скажите, мисс Гамильтон… Мог ли я вас видеть где-нибудь? Вы мне кажетесь чем-то знакомой.

– Только несколько крохотных ролей прохожих, – ответила Кейт. – Ни одной роли со словами.

• Наступило долгое молчание. Альфред Дозайер пристально смотрел на нее. Его глаза были как маленькие круглые льдинки. Маленькие красивые руки были сложены на столе. Потом он улыбнулся.

– Ну что ж, я думаю, нам следует попробовать, – решил он. – Сядьте, пожалуйста, мисс Гамильтон. Я хочу показать вам один из наших стандартных контактов. Быть может, вы хотите, чтобы ваш поверенный взглянул на него?..

Кейт покачала головой:

– В этом нет необходимости, мистер Дозайер. Я знаю, что вам можно доверять.

Он улыбнулся:

– Доверие – хорошее начало.

Он нажал на столе кнопку внутренней селекторной связи и поговорил с секретарем. Минутой позже Кейт подписывала свой второй контракт с голливудским агентом. Когда она закончила, она обменялась рукопожатием с Альфредом Дозайером, который проводил ее до выхода из офиса с той же холодной любезностью, с какою он встретил девушку всего несколько минут назад.

Кейт глубоко вдохнула воздух, стоя на пыльном Сансет-бульваре. Ей казалось, что она теряет чувство реальности. Ноги у нее подкашивались – она не знала, как прийти в себя. Все, что случилось с ней с тех пор, как она встретила Нормана Вэбба и начала заниматься с ним актерским мастерством, казалось сном. Не было никакой связи между этим миром и жизнью, которой она до сих пор жила.

Наверное, подумала она, в этом состоит суть профессии актера – добровольно отказаться от реального мира и дышать странным воздухом иллюзий. Похоже, она наконец по-настоящему приехала в Голливуд.

Через неделю после своей беседы с Альфредом Дозайером Кейт пробовалась на роль со словами в вестерне, который снимала «Парамаунт».

Вооруженная контрактом, своим новым статусом клиентки Альфреда Дозайера и всем тем, чему научил ее Норман Вэбб, не говоря уже о ее собственной железной решимости идти вперед, она получила роль.

Роль состояла из одной строчки. Съемки ее сцены заняли двадцать минут. Ей заплатили восемнадцать долларов – стандартная плата за подобные эпизоды, от которых осталось четырнадцать с половиной после вычета процентов для мистера Дозайера и уплаты налогов.

Две недели спустя она получила роль официантки в мюзикле. На этот раз у ней были две строчки, и она получила двадцать два доллара.

Еще через неделю позвонил мистер Дозайер и предложил роль в костюмированной драме, где Кейт должна была изображать горничную одной леди. Она улыбнулась, когда увидела, что одна из ее трех реплик гласит: «Миссис Эбернези, ваш племянник – внизу».

Кейт вспомнила свои занятия с Норманом.

– Миссис Пембрук, там кто-то пришел, – сказала она сама себе.

Получив деньги за эту роль и за три последующие, Кейт подсчитала свой доход. В Голливуде она заработала больше, чем в ресторане в прошлом месяце.

Кейт посмотрела на себя в зеркало. Сейчас, только сейчас она смогла допустить мысль, что Норман Вэбб был прав.

 

13

Хотя Ив Синклер и не знала этого, ей еще предстояло встретиться с Джозефом Найтом.

Первый раз он попался ей на пути, когда увел из-под носа «Оскара» и использовал его для того, чтобы сделать звезду из блестящей молодой актрисы Ребекки Шервуд, главной героини его фильма «Конец радуги». Это был один из самых тяжелых ударов, поразивших Ив за всю ее жизнь – личную и профессиональную. Она смаковала мысль: если ей выпадет шанс отомстить Найту за то, что он сделал, она сделает это с наслаждением.

Но теперь ее мнение изменилось.

Двадцать третьего июня ее агент позвонил и сообщил поразительные новости.

– Послушай, Иви, – сказал он. – Ты никогда ни угадаешь, кто хочет, чтобы ты снялась в главной роли в его фильме.

– Я не играю в угадайки, – ответила Ив холодно.

Ее агент нервно кашлянул. С Ив было трудно иметь дело даже в самые лучшие ее времена. Слава Богу, у него есть для нее хорошие вести.

– Джо Найт, – сказал он, используя фамильярное уменьшительное имя, несмотря на то что он никогда не видел Джозефа Найта.

На другом конце трубки наступило молчание. Она думала. Без сомнения, новость произвела на нее впечатление.

– Что за фильм? – спросила она сдержанно.

– У него пока нет названия, – ответил Фредди. – Но сегодня я получил сценарий с курьером. Найт написал его сам. Поверь мне, это – бомба. В нем есть все, что в «Радуге» – и даже больше. – Ив ничего не ответила. Она знала, что Фредди, как и все голливудские агенты, любит преувеличивать. Она никогда не верила его восторгам, пока не убеждалась сама.

Но она знала, даже не видя сценария, что, если его написал Джозеф Найт, это нечто, к чему следует отнестись серьезно. Даже в своей ненависти к Найту за то, что он невольно похитил ее «Оскара» за лучшую женскую роль для юной Ребекки Шервуд, она не могла не видеть, что в «Радуге» не было проколов. Это было творение кинематографического гения, человека, чей недостаток опыта в этой области не только не ограничил его возможности, но, наоборот, позволил ему снять фильм неподражаемо искренний, непосредственный и оригинальный.

Со дня вручения «Оскара» Ив ненавидела Джозефа Найта. Но в самом сокровенном уголке души она ощущала нечто иное. Она была готова отдать все, чтобы работать с ним. Он был не только самым заметным и красивым продюсером в Голливуде. Без сомнения, Джозеф Найт был самым одаренным.

И потому Ив вежливо ответила агенту.

– Когда я смогу взглянуть на сценарий? – спросила она.

– Я собираюсь послать его с курьером прямо сейчас, – обрадовался Фредди. – В среду Найт пригласил нас на ленч в «Чейзенз». У тебя будет время, чтобы прочесть сценарий и обдумать предложение. Как ты смотришь на это?

– Отлично, – сказала Ив. – Буду ждать курьера. Она повесила трубку.

Ив уже думала о том, какое платье она наденет на ленч с Джозефом Найтом. Она поспешила в спальню и открыла шкаф. Тут она заметила свое лицо в зеркале, и мысли ее перекинулись на макияж, прическу.

Неожиданно она передернула плечами и нахмурилась, глядя на себя в зеркало.

– Возьми себя в руки, ради Бога, – прошипела она. – Он – всего-навсего продюсер. Ты ведешь себя, будто впервые собираешься сниматься в кино.

Она вернулась обратно в кухню и в ожидании курьера сварила себе кофе. Ее нервы были на пределе. Она не могла отрицать, что была взволнована. Главная роль в ленте Джозефа Найта открывает ей путь к тому, чтобы стать суперзвездой – о чем она безуспешно мечтала всю свою жизнь актрисы.

Найт сделал это для Ребекки Шервуд. Может быть, теперь он сделает то же самое и для нее.

С этими мыслями Ив готовилась быть во всеоружии, когда встретится с Джозефом Найтом. Она очень постарается.

В среду Ив и ее агент приехали в «Чейзенз» ровно в назначенное время. Ив выглядела элегантной и уверенной в бледно-розовом костюме, выполненном Говардом Гри. Его фасон каким-то образом казался и деловым, и очаровательно-праздничным, и чувственным, и непринужденно-легкомысленным. Несмотря на внутреннее сопротивление, Ив перепробовала множество туалетов, аксессуаров, прежде чем остановилась на этом наряде. Тщательно причесалась утром. Она дивно выглядела – и знала об этом.

Андрэ, знаменитый метрдотель «Чейзенз», встретил Ив у дверей и проводил ее с Фредди к уединенному столику, где уже сидели трое мужчин. Джозеф Найт встал, чтобы пожать ей руку. Он оказался выше, чем она ожидала, около шести футов, но хорошо развитое тело заставляло его казаться ниже. Он был сложен как настоящий мужчина – не мальчик. Он выглядел старше своих лет. Его лицо было смуглым и красивым.

Ив была не единственной кинозвездой, которая никогда прежде не встречала Джозефа Найта так близко. Он избегал различных голливудских торжеств и вечеринок, предпочитая им уединение в своем «Беверли-Уилтшир-отеле». Обычно он осуществлял деловые контакты на свой собственный манер, без светской шумихи.

Найт представил Ив своим коллегам. Среди них она узнала Сэмуэля Рейнза, исполнителя главной мужской роли в «Конце радуги» – теперь ведущего актера в Голливуде. Другой был Лоуренс Уолш, продюсер нового фильма.

У Ив было достаточно времени, чтобы прочесть сценарий. Она была в полном восторге. Это была незаурядная история, полная мистики и интриг, как нельзя лучше подходившая для мужественного Сэмуэля Рейнза, и с уникальной ролью героини.

Сэмуэль Рейнз должен был играть детектива, который в ходе опасного расследования встречается с «загадочной женщиной», очаровавшей его и увлекающей все глубже и глубже в паутину обмана и опасностей. Общаясь с ней больше и больше, детектив влюбляется в нее. Вопреки ее мучительным опасениям – она знает об угрозе со стороны окружающих ее людей, – героиня влюбляется в него тоже. Несмотря на все ее усилия защитить своего возлюбленного и вырваться из сетей тех, с кем она оказалась связанной, героиня терпит поражение.

В финальной сцене детектив – жертва ее любви и темных сил, которые ее окружают, – умирает у нее на руках.

Это был классический «чернушный» фильм, с интересным психологическим контекстом и серьезными подспудными темами. Он давал Ив как героине неисчислимые возможности. Она была страстной, таинственной и роковой для себя и других людей. Роль явно тянула на «Оскара», если Ив сумеет вложить в нее все свое мастерство.

Ив подняла бокал с водкой «Гибсон», которую заказал для нее Найт, и задала логичный вопрос.

– Что заставило вас подумать обо мне, выбирая актрису на главную роль, мистер Найт? – очаровательно улыбнулась она.

– Пожалуйста, зовите меня Джо, – Найт внимательно посмотрел на нее карими глазами. – Как вы уже могли понять из сценария, мы нуждаемся в актрисе, уверенно держащейся на сцене, одаренной, но в то же время обладающей необходимой профессиональной гибкостью и изобретательностью. Смена эмоционального тона от сцены к сцене очень серьезна и довольно трудна. Мне нужна выдающаяся актриса, мисс Синклер. Вы – первая, о ком я подумал.

– Зовите меня Ив, пожалуйста.

Ив не произнесла этих слов. Она сохраняла дистанцию. Ей бы не хотелось, чтобы этот молодой продюсер подумал: она будет целовать ему ноги за то, что он предложил ей эту роль.

Тот факт, что она считала этот шанс самым важным в ее жизни, никак не влиял на это решение. У нее была твердая репутация. Она должна была блюсти свою гордость.

Между тем где-то на задворках своего сознания Ив подозревала, что не подходит идеально для этой роли. Героиня, которую придумал Найт, была очень незаурядной, загадочной, чувственно-тревожащей и трагической. Этой самой мощной чувственности как раз и недоставало.

Ив думала с улыбкой, что Найт, перебрав в уме много кандидатур кинозвезд, остановился на ней, решив, что она, хотя и не является секс-символом, все же обладает огромными актерскими возможностями, чтобы справиться с этой ролью. Она была как бы компромиссом между его идеальным представлением о героине и тем, чего он мог ожидать от голливудских звезд.

Конечно, Ив хранила эти мысли при себе. Она хотела выглядеть не сомневающимся просителем, а уверенной, что справится с порученным ей делом. Она хотела, чтобы Найт чувствовал себя осчастливленным, а не наоборот.

Это был странный ленч. Атмосфера была чисто профессиональной – слишком профессиональной для Голливуда. Здесь не было голливудских объятий и поцелуев, которыми всегда сопровождались подобные мероприятия. Не было также пресыщенной лести и преувеличенных восторгов по поводу нового замысла, которые были «хорошим тоном» на голливудском ленче. Джозеф Найт и его продюсер были вежливы, объясняли доходчиво и относились серьезно к своему проекту. Чем больше длился разговор, тем яснее становилось, что Найт привносил атмосферу спокойной, явной сосредоточенности в свою работу, которая заражала других.

Найт решил сам быть режиссером и продюсером нового фильма. А так как он сам написал и сценарий, то он сможет всецело взять на себя художественный аспект этой ленты.

Это произвело на Ив большое впечатление. Она уже знала, что сценарий был блестящий. Она ни секунды не сомневалась, что Найт будет великолепным режиссером. Он был уверен в своем таланте и хорошо знал все нюансы голливудской финансовой машины и кинопроизводство. Было очевидно, что этого человека всегда надо принимать всерьез.

Инстинкт подсказывал Ив, что ей нужно быть неотразимой. Было очень важно произвести на него впечатление с самой первой встречи. Он делал ей одолжение и, наверно, знал об этом, потому что хорошо изучил Голливуд и возможности его звезд. Она хотела попасть в струю, чтобы твердо стоять на ногах.

Но между тем, с течением времени, Ив обнаружила, что он волнует ее. Что-то в нем задело ее за живое.

Она немного сердилась на Найта за его холодный профессионализм. Он только увеличивал притягательную мужественность, которой дышало его тело. Опять и опять ее взгляд был прикован к его великолепной коже, мощной челюсти и проницательным черным глазам. Глазам, которые были слишком деликатны, чтобы оценивать ее впрямую или попытаться ловить ее взгляд. Эти глаза держали дистанцию, даже когда он смотрел на нее. В них было уважение к Ив как к профессионалу, но он упорно отказывался воспринимать ее как женщину.

Такое поведение ее изумляло и досаждало. Ив привыкла сама производить впечатление. Она привыкла к раболепству – в любых обстоятельствах. В конце концов, она была кинозвездой. Где бы она ни оказывалась в Голливуде, все изощрялись в лести перед ней – даже ее враги. Больше всего – ее враги.

Но Джозеф Найт, думала она, нуждается в ней не только из-за ее таланта. Не столько из-за него. Имя Ив Синклер означало марку высшего качества, оно привлекало публику в кинотеатры. Видимо, это тоже входило в его расчеты. Он нуждался в заметной, очаровательной, уважаемой ведущей актрисе для своего фильма. Поэтому он приглашает Ив.

Но, несмотря на все это, он не обращался с нею как с кинозвездой. И если проанализировать до конца его поведение, он не обращался с нею и как с женщиной. Посмотреть на него, так она для Найта вроде адвоката, которому он диктует последнюю волю, или банкира, которого он просит принять его закладную. Так отчужденно он держался.

В течение нескольких минут Ив приняла его правила игры. Она слушала описание нового фильма и делала в уме различные выкладки. Потом, повинуясь внезапному порыву, Ив решила бросить ему вызов и посмотреть, удастся ли ей пробить его броню. Она привыкла пускать в ход различные приемы в обращении с мужчинами в Голливуде. Почему Джозеф Найт должен быть исключением? Неужто он так погружен в себя, что может держать себя с великолепной звездой столь прохладно?

Она старалась перехватить его взгляд. Она применяла всю свою женскую изобретательность и очарование. Она играла своим телом мастерски, чтобы привлечь его внимание. Ее удар должен попасть в цель! Она вкладывала маленькие изящные намеки в то, что говорила ему, намеки, которые должны были дать ему понять, что она знает, где вместилище мужских инстинктов, а также, что нужно ему делать, чтобы она осталась довольна.

На этом ленче Ив разыграла блистательное и изощренное действо – еще более неотразимое, чем перед камерой. Сейчас ее вдохновляла иная цель. Ни на мгновение не отступая от своего холодного профессионального имиджа, она ухитрялась посылать этому красивому Джозефу Найту сигналы, которые звучали, как зов в джунглях.

Это был шедевр. Но он пропал зря.

Найт не подавал ни малейших признаков интереса. Он не замечал ее ухищрений. Он оставался таким же уважительным, отстраненным и чертовски красивым – таким же, как в первое мгновение, когда Ив увидела его. Он оставался для нее все тем же незнакомцем.

Они условились работать вместе, все говорило о том, что их отношения останутся на уровне профессиональной дружбы, которая много даст им обоим. Джозеф Найт не пытался вступить с ней ни в какие личные контакты. Он не воспринимал ее косвенные предложения и оставался, к ее досаде, невыносимо спокойным.

К тому времени, как Ив добралась до дома, она была на таком взводе, что ей пришлось выпить крепкий напиток и принять горячий душ. Она лежала обнаженной в мыльной пене и чувствовала, что ее тело дрожит от возбуждения. Опять и опять она видела перед глазами лицо Джозефа Найта, и ее гордая натура пылала ненавистью.

Она спрашивала себя, почему он произвел на нее такое впечатление, почему она позволила ему расстроить себя. Опасность таилась в ее собственной восприимчивости. Она сделала себе карьеру, хорошо зная, как надо действовать, когда дело касается мужчин. Голливуд был джунглями, где правили мужчины, и преуспевающей актрисе нужно было обладать абсолютным самоконтролем, чтобы выжить. Ив потратила всю свою жизнь на то, чтобы отточить свое женское оружие и способности в постели, которые позволили бы ей манипулировать мужчинами, с которыми она входила в контакт.

Но совершенно очевидно, что ей не удалось приручить Джозефа Найта. Хуже того, у нее возникло небезосновательное подозрение, что он знал заранее, как он будет вести себя в «Чейзенз», с того момента, как он увидел ее, и до их прощания.

Конечно, она не могла проверить свои догадки. Более того, ее нервы были так напряжены, что она подозревала, что ее собственные впечатления были ложными и субъективными. Но проклятый факт оставался фактом: Джозеф Найт проник сквозь все ее защитные сооружения.

Она решила не позволять ему оставить их отношения на таком уровне. Ни один мужчина еще не обращался с ней так равнодушно. Она непременно заставит его поддаться мужским инстинктам и покажет ему, кто хозяин положения.

Удовлетворенная своим намерением, Ив закрыла глаза и легла поудобнее, чтобы наслаждаться ванной.

Она даже и не подозревала, что только что приняла самое опасное решение в своей жизни.

 

14

Начались репетиции, обсуждения сценария, встречи по поводу распределения ролей и общих проблем съемок.

Это был очень важный фильм, он носил отпечаток того, что позднее назовут «маркой Джозефа Найта» – тщательное обсуждение, планирование и подготовка. Джозеф Найт вникал во все мельчайшие детали, связанные с будущей картиной. Он не хотел неприятных неожиданностей на съемочной площадке и готовился тщательно. Он проявлял личный интерес ко всему – от грима звезд и их гардероба до здоровья менее именитых исполнителей и членов съемочной группы.

Его талант распространялся и на человеческие отношения. Он беседовал с каждым, старался поддержать или возбудить в нем уверенность в собственных силах, объяснял, чего именно он ожидает от них, и очень заботился о создании духовной атмосферы и взаимного уважения между людьми. Он считал, что успех фильма возможен только в результате общих усилий, и не верил, что тот будет иметь шанс стать удачным, пока каждый, кто имеет к нему отношение, не почувствует себя нужным, самым необходимым на своем месте и не будет работать с абсолютной самоотдачей.

Джозеф Найт вдохновлял исполнителей и съемочную группу своим собственным примером. Он работал часами напролет над каждым нюансом подготовительного этапа съемок. Каждый день он созывал совещания с различными специалистами съемочной группы – советником по сценарию, художником сценической площадки, второстепенными актерами и, конечно, со звездами – чтобы быть абсолютно уверенным, что они в курсе дел и знают, когда придет их черед принять участие в создании чуда. Голливудский фильм – это гигантское мероприятие, обычно привлекающее к участию так много людей, что часто каждый ощущает себя крохотной спицей в необозримом колесе, путь движения которого ему абсолютно неведом. Джозеф Найт избавил своих людей от этого ощущения, привлек и заинтересовал каждого, как только мог.

Найт гордился тем, что выявлял проблемы и разрешал их прежде, чем они становились серьезной помехой всему замыслу.

Но в данной ситуации его чутье не сработало, и это стало самой неразрешимой проблемой, с которой он когда-либо сталкивался как кинематографист.

Во время подготовительного этапа съемок фильма Ив Синклер была вежлива с Джозефом Найтом и не пыталась приблизиться к нему. Ее поведение было корректным. Она не выходила за рамки профессиональных отношений. Но она держалась на расстоянии.

Джозеф Найт не мог знать, что под ее внешней холодностью скрывался бурлящий котел чувств, который она еле держала под контролем.

Ив заметила, что со дня ленча в «Чейзенз» Джозеф Найт не изменил своего отношения к ней. Он был вежлив, внимателен, но всегда погружен в себя, не позволяя никому заглядывать к нему в душу. Шли дни, и росла его загадочность. Он оставался непроницаемым, недоступным, но тело его все больше влекло к себе Ив.

Являясь на совещания в темном костюме, часто снимал пиджак и ослаблял галстук. Ив была поражена его мускулистыми плечами, вырисовывавшимися под рубашкой, сильной шеей и квадратной челюстью. Когда он закатывал рукава рубашки, Ив видела крепкие, мощные запястья. Его руки казались достаточно сильными, чтобы разодрать телефонную книгу пополам. Или без усилия поднять женщину и унести ее в своих объятиях…

Было какое-то чувство меры, контроль во всем, что он делал. Никаких резких движений, проявлений гнева или каких-либо других эмоций. Он всегда был впечатляюще спокойным, особенно когда выслушивал чей-либо совет или мнение. Лаконичность движений подчеркивала силу духа настоящего мужчины.

Голливуд был местом, где люди кичились своим успехом, криком вырывали свои требования, преувеличивали комплименты и угрозы. Истоки этой субкультуры были в демонстративности, претенциозности их «эго», любившего манерную мелодраматичность и вычурность жестов. На этом экзальтированном фоне Джозеф Найт был словно гость с другой планеты. Он обладал самоконтролем – его отстраненность сочеталась с огромной, почти пугающей уверенностью в себе, которая вызывала уважение у всех, кто с ним сталкивался.

Кроме того, Джозеф Найт обладал честностью и цельностью. Эти качества были свойственны ему не только как человеку, но и как профессионалу. На них основывалось все его поведение. В Голливуде это было редкостью.

Ив находила эти качества неотразимо привлекательными, доводившими ее до безумия, потому что они охраняли его от ее женских ухищрений, не позволяли ей приблизиться к нему или найти повод для лести, вернее, найти способ выразить эту лесть. Найт ничем не выделял ее, не отличал от второстепенных исполнителей, массовки или просто рабочих сцен.

Гордая натура Ив не могла стерпеть такого отношения. И она решилась действовать по плану, отступать от которого не собиралась ни на йоту.

Был вечер перед началом съемок.

Ив присоединилась к совещанию в звуковой студии № 7 на «Монак пикчерз», на котором был Джозеф Найт, некоторые основные исполнители и члены съемочной группы. Они хотели взглянуть на съемочную площадку, которую собирались использовать в первые дни съемок. Юпитеры не были включены, и камера бездействовала, но актеры высказывали планы по поводу своих ролей. Каждому показали расписание съемок. Оно было плотным. Чтобы сэкономить деньги, Оскар Фройнд всегда работал по плотному графику. Джозеф Найт был согласен с ним.

Ларри Уолш показал Ив прицеп, который подогнали к съемочной площадке в качестве костюмерной. Когда в половине десятого совещание окончилось, она сказала Ларри Уолшу, что хотела бы поговорить с Джозефом Найтом в своем прицепе наедине.

Когда все ушли, раздался тихий стук в дверь.

– Войдите, – откликнулась Ив.

Дверь открылась. В проеме показалось красивое лицо Джозефа Найта. Он не заходил внутрь.

– Вы хотели видеть меня, мисс Синклер? – спросил он.

– Да, – ответила она. – Если, конечно, вы не заняты. Входите.

Он вошел и сел на полотняный стул у двери. Его мощное тело заставило комнату казаться просто карликовой. В неярком свете лампы его смуглое лицо выглядело непроницаемым.

Ив повернулась к нему. Ее грудь выгодно подчеркивалась шелковой блузкой. На губах играла тень улыбки.

Он был поразительно красив, когда сидел и смотрел на нее вопросительно.

– Какие у вас проблемы? – спросил он. Взгляд его глаз выражал вежливый интерес, не более.

– Это по поводу моей героини, загадочной женщины, – ответила она. – Я давно собиралась поговорить с вами, но все время вокруг люди…

Он улыбнулся, ободряя продолжать дальше.

– Итак, я думала о ней, – начала Ив. – И мне пришло в голову, что, странным образом, она по-настоящему не осознает своей сексуальности. Это и делает ее такой сложной. Она все время подавлена, даже когда она использует мужчину, чтобы получить то, что хочет.

Джозеф Найт кивнул.

– Я думаю, это можно допустить, – сказал он нейтральным тоном.

– Хорошо, – продолжала она. Едва заметное оживление появилось в ее голосе. – Мне кажется, с точки зрения техники исполнения, что мне следует чуть подчеркнуть ее чувственность. Я имею в виду внутренне. Не так, чтобы стало очень заметно, а намеком… Между строк.

Он кивнул.

– Я не удивлюсь, если ваше предложение сработает, – произнес он. – Мы поподробнее обсудим это на съемочной площадке. Но я думаю, что вы на верном пути.

Он сидел спокойно, его руки были сложены на коленях. Найт смотрел ей в глаза. Она видела загадочную глубину его глаз, которые скрывали огромную душевную силу. Казалось, он приглашает ее воспользоваться шансом.

Ив встала и сделала шаг к нему, будучи уверенной, что он видит контур ее бедер под свободными брюками. От нее исходил аромат ее самых чувственных духов.

– Я имею в виду, – заговорила она снова приглушенным голосом, – что некоторые женщины не подозревают о собственной сексуальности. Они живут так, как будто ее вовсе нет. Между тем существует другой тип женщин – те знают, чего хотят. Они идут и получают, что им нужно. Я не имею в виду распущенных женщин, я говорю о женщинах с сильными потребностями, которые знают, как их удовлетворить. Вы понимаете, о чем я говорю?

Найт все еще сидел перед ней, его руки были по-прежнему сложены на коленях. Теперь его взгляд стал более неоднозначным. Но Ив решила добиться преимущества. Она хорошо изучила каждый сигнал мужского желания – этот радар был ей необходим в течение многих лет, он часто помогал в самых безнадежных положениях.

– Она знает, когда мужчина желает ее, – не умолкала Ив, приблизившись к нему еще на шаг. – И она знает, когда нужно заставить ждать, а когда снимать оборону.

Она стояла теперь прямо перед Найтом, ее интимная часть тела была прямо перед его глазами. Джозеф Найт молчал.

– В конце концов, – проговорила она, – какой смысл ходить вокруг да около? Мы все знаем, чего мы хотим. Мы должны быть великодушны и щедры друг к другу… я, например, знаю, чего я хочу…

Теперь ее интимное место было в дюйме от его лица.

Неожиданно Ив опустилась на колени и прильнула к его губам. Она медленно поцеловала его. Она обняла Найта и притиснула свою грудь к его груди. Он не двигался, но его близость просто сводила ее с ума. В своих самых смелых фантазиях Ив не ошибалась насчет него. Огромная чувственность ощущалась за его спокойствием. Она бурлила внутри его, словно в жерле горячего вулкана.

Она начала вздыхать, стонать.

– Ну же… – прошептала Ив. – Не мучь меня. Ты знаешь, что нас влекло друг к другу с самой первой встречи. Не будь упрямым. Не в моих привычках умолять об этом…

Горячие волны разливались по ее ногам, заставляя их дрожать. Она вдыхала аромат его кожи, словно чувственный эликсир. Ив почувствовала, что Найт взял ее за запястья. Она была уверена, что он собирается опрокинуть ее на пол и взять прямо здесь. Так сильно было в нем мужское начало. Она еле могла дождаться, когда он войдет в нее.

То, что случилось потом, было для Ив полнейшей неожиданностью. Самой большой неожиданностью в ее жизни.

Держа ее за оба запястья, Джозеф Найт отсунул ее от себя. Затем встал, все еще держа ее руки железной хваткой, и вытянул ее на ноги.

– Это очень мило с вашей стороны, – сказал он, тон его голоса был вежлив и спокоен, как всегда. – Но я не могу вам ответить тем же. Мне пора уходить. Увидимся на съемочной площадке.

Она была все еще рядом с ним. Найт отпустил ее руки. Она не знала, ударить ли его по лицу или изо всех сил обнять его стройную талию. Желание бушевало в ней. Ив дрожала от возбуждения.

Она решилась попробовать еще раз.

– Ну, пожалуйста, Джо… – прошептала она. – Пусть тебя не отпугивает, что я такая знаменитая. Под внешностью кинозвезды скрывается обычная девушка, которая хочет, чтобы ее любили.

Ее руки обвили его талию. Пока Ив говорила, они скользнули по его бедрам. Ее пальцы подбирались все ближе к паху.

Она почти нашла то, что хотела, когда он опять остановил ее.

– Благодарю вас, я сказал – нет, – произнес он твердо. – Увидимся завтра.

Была ли в его голосе нотка презрения? Ив не знала, как ответить на этот вопрос. Она не была уверена.

Но одного только подозрения было достаточно, чтобы взбесить ее. Ни один мужчина еще не позволял себе обращаться с ней подобным образом!

Она внезапно залепила ему пощечину, со всего размаху. Следы ее пальцев оставили белую бороздку на его смуглой коже.

– Никто еще не говорил «нет» Ив Синклер в этом городе! – воскликнула она.

Взгляд его глаз не изменился. Она ощущала его броню – в десять футов толщиной, которая делала его абсолютно неуязвимым для любого ее самого изощренного оружия. В его равнодушии ей почудилось оскорбление.

– Мне жаль, если я обидел вас, – произнес он, не двигаясь. – Вы возражаете против нашей совместной работы?

Она окинула его взглядом, горящим ненавистью.

– Нет, мистер Найт, – ответила она очень медленно. – Я не возражаю. Вовсе не возражаю.

– Хорошо, – сказал он, его безличная улыбка была дежурной. – Увидимся завтра на съемочной площадке.

Он вышел, прикрыв за собой дверь. Ив осталась одна, дрожа от оскорбления и незатухающего желания. Затем она повернулась к стене и взглянула на себя.

В зеркале она увидала лицо, которое никогда не наблюдала прежде.

Это было лицо отвергнутой женщины.

 

15

Жарким августовским летом Кейт Гамильтон пробовалась на «Монак пикчерз» на роль в фильме, название и содержание которого были ей неизвестны.

Эту роль нашел для нее Альфред Дозайер. Он дал Кейт короткий текст для диалога, присланный ему с пометкой: «Девушка, которая помогает герою».

Это была вся информация, на основе которой Кейт должна была строить образ. Такой порядок вещей был совершенно в духе Голливуда, когда актер знал о будущем замысле только то, что он или она должны прибыть на студию на пробу в определенный день. Это была вся информация о фильме, которую Кейт имела на сегодняшний день. Кроме одной вещи. Новую ленту будет снимать Джозеф Найт. Для Кейт стало бы большой удачей, если она сможет получить эту роль. Ни один фильм еще не ожидался с таким нетерпением, как этот. Несмотря на желание быть спокойной, Кейт была в восторге.

Распределявший роли Том Джианос был приветливым и толковым человеком, которого Кейт, мало знакомая с Голливудом, никогда не видела прежде. Он повел ее в свой офис и немного рассказал ей о роли.

– Это – остросюжетная история, – говорил он. – Вы должны играть хорошенькую девушку, с которой детектив сталкивается на улице. Вы будете заняты в короткой сцене, в начале которой он улыбнется вам, а вы – ему. У вас будет реплика в диалоге. Затем герой пустится в бега, преследуемый как мошенниками, так и полицией. Он стучится в случайную дверь, которую открываете вы. Вы впускаете его, прячете его от врагов, затем он уходит. У вас будет еще четыре или пять строчек в диалоге в этом эпизоде. Это – маленькая роль, но, ей-Богу, вас в ней заметят. Вы должны быть очень чувственной – и одновременно нежной. Как, вы думаете, справитесь?

– Конечно, – ответила Кейт, помня наставления Нормана Вэбба по поводу того, как общаться с распределяющими роли. – Никаких проблем.

Кейт попросили подождать, пока все будет готово для пробы на съемочной площадке. Девушка изучала свои реплики очень старательно. Они были написаны хорошим языком. Она должна была продемонстрировать в этом диалоге чувство юмора и некоторую искушенность. Кейт должна была изображать привлекательную, чувственную девушку, которая имеет виды на героя, но ее судьба растворяется в причудливых сюжетах, так как герой увлекается таинственной женщиной, которая приводит его к гибели.

Это был круто замешанный, сложный по сюжету и психологическому контексту триллер, в который Кейт должна была внести струю юмора и света. Она переплела пальцы. Это будет ее самая большая роль с тех пор, как она начала сниматься. Она постарается справиться с нею как можно лучше.

Том вернулся через полчаса и повел ее в гримерную. Она должна выглядеть чувственной и загадочной. Ее волосы уложили так, что они падали красивыми волнами на плечи.

Еще через полчаса ожидания Кейт позвал ассистент режиссера, который повел ее на съемочную площадку. Юпитеры были включены.

– Отлично, – сказал молодой человек. – Я буду читать вместе с вами. Но помните – героя будет играть Сэмуэль Рейнз. Представьте себе, что он перед вами. Будьте заинтересованной, очарованной, но и немного загадочной – по-своему. О'кей?

– О'кей, – ответила Кейт.

Ассистент режиссера поставил ее в полупрофиль перед камерой и пошел посоветоваться с оператором. Затем включились остальные юпитеры, гример в последний раз коснулся лица Кейт, и проба началась.

В свою игру Кейт вложила все, чему научил ее Норман Вэбб – и даже больше. Она знала, что камера направлена на ее лицо, словно наблюдает за ней с интересом, – обстоятельство, которое никогда прежде не случалось в маленьких ролях, исполняемых ею в других фильмах. Она должна была произвести сильное впечатление – но и не переиграть.

Кейт выложилась в эти мгновения полностью. Микрофон был близко, так что ей не пришлось говорить громко. В ее мелодичном голосе звучало чуть кокетливое приглашение. Она подала свою собственную чувственность в очень естественной и привлекательной манере. Но Кейт не хватало многозначности, которая делала характер интересным.

Ее попросили повторить, так как камера снимала ее под разными углами. Затем ее отвели на другую съемочную площадку, изображавшую улицу города, – там она должна была встретиться с героем – в первой половине фильма.

Кейт попросили пройтись по улице. Ее снимали несколько раз.

Затем ассистент режиссера поблагодарил девушку и сказал, что она свободна.

Ассистент режиссера решил не давать ей эту роль. Хотя Кейт и не могла понять этого по приветливому выражению его лица.

Из восьми актрис, которые пробовались на эту роль, Кейт была первой, чья кандидатура была отвергнута.

Сообщая плохие новости Альфреду Дозайеру, распределяющий роли объяснил, что Кейт была слишком колоритной для этого эпизода. Конечно, характер персонажа требовал актрисы своеобразной, но не в такой степени, как Кейт.

Том Джианос не сказал, что действительно было у него на уме. Он ощущал, что чувственность Кейт была слишком велика даже для такой роли, в которой это как раз и требовалось. Но не в таком же количестве! Он боялся, что девушка затмит Ив Синклер, которая, наоборот, не была чувственной актрисой. Лучше всего, конечно, будет поискать кого-нибудь другого, попроще. В конце концов, это всего лишь маленькая роль.

Альфред Дозайер передал Кейт неутешительные вести.

– Мне очень жаль, дорогая, – он сказал осторожно. – Вы просто немножко не то, что им нужно. Но Том заверил меня, что вы были великолепны перед камерой. Постарайтесь не думать об этой неудаче.

Кейт, скрыв свое разочарование, поблагодарила его за то, что он дал ей возможность попробоваться. Она знала, что карьера не создается и не рушится от одной роли. Она действительно не должна об этом думать.

Кейт уже почти забыла об этом эпизоде, когда тем же вечером в десять часов зазвонил телефон.

– Мисс Гамильтон? Это Джозеф Найт. Мне неловко беспокоить вас дома. Надеюсь, я не очень вам помешал?

– Я… Вовсе нет, – пробормотала Кейт. – Чем я могу вам помочь?

– Я просматривал на «Монак» кинопробы к новому фильму и обратил внимание на вас. Вы играли впечатляюще. Просто превосходно.

– О-о! Спасибо. Я очень рада, что вам понравилось, – изумилась Кейт. Она не знала, что еще сказать. Ведь ей уже отказали в роли.

Внезапно она вспомнила, что Мелани и ее подруги рассказывали ей о цене их мелких удач, чем они платили голливудским продюсерам, ассистентам режиссеров и распределяющим роли. Быть может, Джозефу Найту понравилась ее внешность и он хочет договориться о встрече. Вдруг он начнет предлагать ей новые пробы, обещать более крупную роль, чтобы соблазнить ее? Вероятно, он попытается использовать чары своей репутации в Голливуде, чтобы вскружить ей голову?

Итак, Кейт подозрительно выжидала, пока он скажет ей что-нибудь еще.

– Произошло недоразумение. Я должен извиниться перед вами за беспокойство. Мы твердо решили дать вам роль.

Этим утром я уже послал контракт Альфреду Дозайеру. Надеюсь, вы еще хотите работать с нами?

– Я… да, конечно, – проговорила Кейт.

– Надеюсь, я сообщил вам хорошие новости, – сказал Найт. – Если ваша игра будет такой, как на пробе, это будет великолепно.

– Благодарю вас, – ответила Кейт. – Я буду очень стараться.

– Скажите, – спросил Джозеф Найт, – ваше лицо кажется мне очень знакомым. Мог ли я вас видеть раньше?

Кейт улыбнулась. Эту фразу она слышала всякий раз, когда кто-нибудь из Голливуда говорил с ней.

– Да, я снималась в нескольких эпизодах, – ответила Кейт. – Но это были роли в массовке. Вы просто могли видеть меня и не заметить.

– Я понимаю. Что ж, в этой роли вас заметят. Я думаю, что могу вам это обещать. Люди из моей съемочной группы сообщат Альфреду Дозайеру расписание съемок. Поздравляю вас и благодарю еще раз за желание работать с нами. Очень жаль, что случилось недоразумение.

– Ничего страшного, мистер Найт. Я рада, что буду работать с вами. До встречи.

– До встречи, мисс Гамильтон. И спасибо еще раз.

С поднятыми от удивления бровями Кейт повесила трубку. Это было приятное удивление. Она уже поставила крест на роли, и вдруг все обернулось таким образом…

Пока она привыкала к неожиданным благоприятным новостям, внезапная дрожь волной прокатилась по ее телу – она вспомнила, что разговаривает с Найтом не в первый раз. Голос в телефоне принадлежал тому же человеку, который помог ей встать на ноги в ночь присуждения «Оскаров» у отеля «Амбассадор», человеку, чье красивое лицо и спокойная, уверенная манера держать себя запомнились ей. Его образ не покидал ее снов с того самого дня, когда она впервые увидела его.

Кейт не могла избавиться от мысли, что было что-то символичное в том, что их пути пересеклись снова. Ей потребовался весь ее здравый смысл и самообладание, чтобы справиться со своими чувствами и лечь спать, как будто ничего не произошло.

На следующее утро, как и обещал Джозеф Найт, контракт был в офисе Альфреда Дозайера.

Неделей позже Кейт приехала на «Монак» для предварительной примерки костюмов и репетиции с первым ассистентом режиссера.

Они уже почти прогнали первую сцену (Кейт была одета в дождевик, в котором должна была сниматься перед камерой), когда появился Джозеф Найт.

Он зашел на съемочную площадку и представился.

Джо Найт, – сказал он. – Мы говорили с вами по телефону. Я очень рад, что вы работаете с нами. Ваша проба была великолепной.

Он протянул ей руку. Кейт была удивлена его внешностью. Его образ стерся в ее памяти, поглощенный сотнями фотографий, которые она видела в прессе. Теперь он казался ей незнакомцем. Этот двуликий Янус, который жил в ее воображении, теперь словно явился перед ней в своем новом обличье. Она была удивлена, насколько красив был этот человек. Она еще никогда не видела такого привлекательного мужчину. В нем ощущалась огромная сила, которая странным образом сочеталась со спокойной, полной достоинства манерой поведения. На первый взгляд он казался слишком молодым для своей выдающейся славы и силы. Но в нем было что-то надежное, что делало его старше своих лет и вызывало ощущение гармонии и хорошего вкуса.

Затем случилось нечто неожиданное.

Пожимая его руку, Кейт почувствовала, что у нее перехватило дыхание. Ее рука похолодела в его теплой ладони. Странная, почти болезненная дрожь охватила все ее тело. Колени Кейт ослабели.

В замешательстве она встретила его взгляд. К своему удивлению, он тоже казался взволнованным ее прикосновением. Внезапно что-то зажглось в глубине его глаз. Кейт увидела, что он спрятал это за дружеской улыбкой, но присутствие этого она ощущала в его рукопожатии, которое сделало ее ближе к нему.

«Позвольте мне уйти», – подумала она внезапно. Безотчетный страх пронзил ее – гораздо более глубокий, чем она позволяла себе чувствовать многие годы. Ей казалось, что она теряет сознание.

Увидел ли Джозеф Найт ее встревоженный взгляд или он почувствовал, что ее ладонь напряглась в его руке, но он отпустил ее руку.

– Забавно, – произнес он, внимательно глядя на Кейт. – Я могу поклясться, что мы встречались раньше. У меня хорошая память на лица. Но я никак не могу вспомнить…

– Я уверена, что я бы не забыла…

Произнося эти слова, Кейт удивилась, почему она лжет. По некоторым причинам она не хотела, чтобы он вспомнил. Это казалось странным на первый взгляд. Но для Кейт их первая встреча случилась словно много лет назад, так далеко она отстояла от настоящего момента. Девушка ощущала себя перед раскрытой ловушкой, на пороге удушья, когда она видела, как он ищет ее образ в своей памяти. Как будто он пытался разглядеть ее во мраке, который объединил их. Кейт не хотела, чтобы он нашел ее там.

Найт первым нарушил паузу.

– Что ж, – произнес он задумчиво. – Возможно, я видел вас в эпизодах, в которых вы снимались. Ну, как бы там ни было, давайте работать, не так ли?

Он попросил Кейт присесть и стал обсуждать с ней ее роль. Найт был внимательным, но довольно отстраненным, когда объяснял свое видение ее персонажа.

Потом он повернулся к режиссеру-осветителю, который стоял рядом.

– Тони, – сказал он. – Сделай небольшое затемнение позади нее. Мне нужно, чтобы внимание было сосредоточено на этих глазах. И замените шарф на более темный. Переговорите со мной, прежде чем начнете снимать следующую сцену.

Он повернулся к Кейт:

– Я буду приходить и уходить. У меня несколько сцен, на съемки которых я должен взглянуть. Желаю удачи. Я рад, что вы с нами.

Кейт почувствовала, что он начал протягивать руку, но удержался. Она была рада, что ей не нужно пожимать ее снова. Ей не понравился эффект, который произвело его прикосновение. Несомненно, сам того не желая, он заставил ее почувствовать себя обнаженной и виноватой. Будто она совершила преступление, быть может, очень давно, и теперь призрак его явился перед нею.

Она смотрела, как Найт покидает площадку. Она была рада, что он уходит, и все же она ждала того момента, когда он вернется. Это было странное и смущавшее ее ощущение.

Кейт с облегчением вернулась к работе.

На пути в свой офис Джозеф Найт думал о Кейт Гамильтон.

Он переубедил своих подчиненных на прошлой неделе, когда увидел ее кинопробу. Ему потребовалось одно мгновение, чтобы принять решение. Один взгляд на эти выразительные глаза и земную чувственность ее тела заставили его запомнить ее. Звук ее голоса, одновременно мелодичного и немного хрипловатого, довершил остальное. Она была актрисой с большим будущим.

Найт понял, почему его люди забраковали ее. Они испугались ее чувственности, испугались, что она переиграет их звезду, Ив Синклер. Но Джозефа Найта это не беспокоило. Он поможет Кейт органично влиться в общее русло сюжета, раскрыть ее лучшие способности, не повредив фильму.

По опыту «Конца радуги» Джозеф Найт знал, что консерватизм ни к чему хорошему не приводит, в распределении ролей нужно рисковать, не упускать возможность привлекать к работе талантливых людей. Он не может себе позволить отбросить такую актрису, как Кейт Гамильтон, в угоду людям, решившим защитить Ив Синклер. Наоборот, он добьется от обеих наилучших результатов.

Когда он позвонил Кейт Гамильтон по телефону, чтобы сообщить о своем решении дать ей эту роль, ее голос показался ему абсолютно незнакомым. Но сегодня, на съемочной площадке, у него опять возникло ощущение, что он видел ее раньше. Но он никак не мог вспомнить где.

Джо быстро пошел на съемочную площадку. Сегодня утром у него было много работы. Актеры и члены съемочной группы приветствовали его, когда встречались с ним.

Но образ Кейт Гамильтон упрямо витал у него перед глазами. Было что-то тревожащее в том чувстве, которое он вызывал – странное ощущение, что он помнил ее, но не мог узнать. Он силился отыскать ее образ в памяти, но безуспешно. Это вызывало чувство тоски или, возможно, одиночества. До сих пор он ощущал ее маленькую руку в своей, такую мягкую и холодную, но излучавшую странную энергию.

Что же было такое в ней, думал он, что вывело его из равновесия? Великолепная земная фигура, красивая смуглая кожа, нежный голос? Женственное обаяние, странная глубина, бездна, которая ощущалась в ее взгляде? Или это была скорбь, которую он прочел в ее золотистых глазах, такая осязаемая, что комок подступал к горлу при одном только взгляде на нее?

Он не знал. Но он понимал, что должен снимать этот фильм. У него нет времени медлить, чтобы разбираться в своих чувствах, гадать о своей восприимчивости. Он должен сосредоточиться на работе.

С этой твердой решимостью он выбросил Кейт Гамильтон из головы.

 

16

Ив Синклер потеряла самообладание.

Впервые за долгие годы работы в Голливуде эмоции пробили брешь в ее железной воле.

Съемки нового фильма Джозефа Найта, условно названного «Бархатная паутина», превратились в тяжелейшее испытание.

Каждое утро Ив приезжала на съемочную площадку с красными глазами и измученным сердцем. Пока гримеры работали над ее лицом, она отчаянно боролась со своими чувствами.

Ночи напролет она проводила в своей постели, ворочаясь с боку на бок и думая о Джозефе Найте.

Что-то такое было в безличном взгляде его красивых глаз и той холодной решимости, с которой он отверг ее, что заставляло ее сходить с ума от ненависти и бессильного желания.

Каждый вечер она возвращалась домой с решимостью учить реплики, чтобы подготовиться к завтрашней съемке. Но вместо этого, вместо тех строчек, которые она должна произносить в фильме, Ив мысленно обращалась к нему с теми словами, которые хотела сказать Найту на самом деле.

Это были уничтожающие, презрительные слова. Она хотела оскорбить Джозефа Найта, его достоинство, дать ему понять в недвусмысленных выражениях, что он – мелкая сошка, лопоухий новичок в Голливуде, наглый мальчишка, попавший в мир взрослых. Он попал туда, где был сейчас лишь благодаря слепой удаче и крохам таланта. Тогда как она, Ив Синклер, была звездой, получающей то, что ей причитается – шумную известность, деньги, карьеру, всеобщую любовь, профессионализм, выжившей в самых чудовищных джунглях на земле и поднявшей свое мастерство на уровень, достигнуть которого или просто оценить он не сможет никогда.

В своих мечтах она оскорбляла Найта тысячи раз. Она стирала его в порошок. Сметала его с лица земли.

Однако конец этих фантазий, более могущественный, чем ее ненависть, жажда нанести ему оскорбление и отомстить, был всегда один – красивое лицо Джозефа Найта приближалось к ее лицу, странные карие глаза ласкали ее взглядом, теплые губы касались ее губ, когда он заключал ее в объятия.

Ив кляла свои мечты. Она была шокирована собой. Она не могла понять, почему этот мужчина, этот Джозеф Найт, имел на нее такое влияние. Она имела массу красивых влиятельных голливудских мужчин, большинство из которых заполучила без единой неудачи. Других же, слишком опасных для того, чтобы их соблазнять, она избегала инстинктивно или манипулировала ими другими хитроумными способами.

Но никогда ни один из них не проникал за прочную броню ее честолюбия в ее сердце. До недавних пор.

Ив боролась с тем, что происходило внутри ее со всем ожесточением сильного характера. Она решила, что это будет лучшая роль в ее жизни, – просто чтобы показать Найту, на что она способна. Она вытянет весь фильм на себе – как многие ленты до него. Она добудет Найту «Оскара» своими усилиями. Она швырнет ему награду в лицо и отвернется от него навсегда.

Но произошло иначе.

«Бархатная паутина» был фильм, который в первые недели съемок преследовали неудачи – из-за Ив.

На съемочной площадке Ив была взрывчатой и нервной. Она ссорилась со всеми. Она жаловалась, что ее неправильно освещали. Она глумилась над гримерами и костюмерами, говоря, что в основных сценах выглядит однообразно и не элегантно. Она упрекала актеров, включая смущенного Сэмуэля Рейнза, будто они плохо произносят свои реплики, не понимают своих собственных ролей или крадут идеи у нее.

Она критиковала сценарий. Она ругала реплики, которые ей нужно было играть, называя их слабыми, нединамичными, психологически фальшивыми. Время от времени она внезапно останавливалась посреди съемки – грех, непростительный для профессионала, – и со вздохом провозглашала, что не может читать эти нелепые строчки, что их нужно переписать.

Окружающие Ив люди нервно отводили глаза. Они знали, что сценарий написал Джозеф Найт. Критикуя сценарий, она наносила Найту самый подлый удар, так как это была его кинопьеса и весь фильм был всецело его замыслом.

Суть всех обвинений, которые Ив швыряла в лицо членам съемочной группы, сводилась к тому, что, по ее мнению, «Бархатная паутина» делалась дилетантами, новичками, которые не обладали достаточным опытом, чтобы понять все тонкости кинопроизводства. Тогда как она, Ив, будучи искушенным профессионалом, демонстрировала великолепное мастерство на фоне общей беспомощности фильма.

Конечно, никто не разделял подобную точку зрения и не поддерживал Ив в ее нападках. Но это не мешало ей выражать недовольство всеми возможными способами, со все возрастающей резкостью.

К концу второй недели съемок Ив стала совершенно невыносима. Она оскорбляла абсолютно всех, кто был занят в производстве фильма, и провалила, по крайней мере, сотню дублей. Актеры и съемочная группа были подавлены. Многие из них работали с Ив раньше и знали, что она всегда была корректна, никогда не создавала проблем, неизменно вежлива и вела себя как настоящий профессионал. С ней всегда было легко работать. Теперь она изменилась до неузнаваемости.

Единственный человек, с которым она не осмеливалась открыто вступать в конфликт на съемочной площадке, был Джозеф Найт. Она молча выслушивала его указания к каждой сцене, кивала, выражая согласие, и затем игнорировала их полностью, читая свои реплики так, как хотелось ей, – если она вообще их произносила.

Джозеф Найт не попадался в ловушки, которые она ему так упорно расставляла. Он делал дубль за дублем, спокойно, вежливо, предлагая Ив «играть так, как видится ему», по крайней мере попытаться, и никогда не взрывался и не распекал ее в присутствии съемочной группы, когда она игнорировала его пожелания. Было очевидно, что Джозеф Найт пытается спасти ситуацию и найти выход из сложившегося положения, спасти свой фильм. Съемочное время было очень дорогим. Две сотни людей работали над лентой. Ив была их звездой. Он не мог допустить конфронтации, которая окончательно могла провалить фильм.

Стараясь вести себя с Ив дипломатично, Джозеф Найт неизбежно оказывался рядом с нею на съемочной площадке. Но именно его физическое присутствие было истинной причиной ее невообразимого поведения.

Он стоял у камеры на каждой съемке или приближался к ней, чтобы обсудить ее реплики, когда наступала пауза между эпизодами. Ее руки рвались прикоснуться к его красивому телу, причинить боль, приласкать. Но после каждой беседы он уходил прочь – так же как ушел той роковой ночью из ее прицепа, уходил в холодный профессионализм, а Ив должна была таить от вездесущей камеры свои израненные чувства.

Но Ив не могла скрыть отчаяния, так как ее душевное состояние фиксировалось крупным планом, – в окончательном варианте фильма она должна появиться размером в пятнадцать футов на экранах кинотеатров всего мира. Ее статус кинозвезды обернулся против нее. Ее способность держаться профессионально перед камерой была подточена силой эмоций, которые разрывали ее.

Отснятые кадры говорили об этом однозначно. Ив все больше удалялась от своей героини. Она должна была играть чувственную, загадочную женщину, которая несла в себе темное и роковое проклятие, опасное как для нее, так и для человека, которого любила. Роль – на грани романтики и трагедии. Она требовала проявления самых чувственных нюансов со стороны актрисы.

Ив играла эту роль совершенно иначе. Во всех эпизодах она выглядела разъяренной женщиной, жаждущей мести. Иногда – раздраженной школьницей, иногда она была похожа на рассерженную женщину, которую обругали. Она выглядела кем угодно, но только не своей героиней.

Но между абсурдным поведением Ив перед камерой и героиней, которую она играла, было лишь одно общее – при желании это мог бы заметить Джозеф Найт, удрученно качавший головой при виде отснятых кадров: обе они были влюблены.

Каждый видел состояние, в котором находилась Ив, но лишь одна она знала настоящую причину этого. Как она может допустить, что ее мастерство страдало оттого, что ее режиссер не спал с нею? Это было невозможно, роняло ее достоинство. Это было невыносимо.

Через десять дней после начала съемок Джозеф Найт вместе со своим ассистентом отвел Ив в сторону, чтобы сказать ей, что возникает ряд проблем, касающихся ее исполнения. Ему бы хотелось, чтобы Ив рассказала ему о своих трудностях, которые мешают ей нормально работать. Пора выложить все начистоту.

Ив поджала губы, глядя на обоих мужчин. Она видела, что Джозеф Найт не хочет остаться с ней наедине. Он взял с собой ассистента в качестве щита. Ив вежливо заверила их, что все в порядке. Она сделает все, о чем ее попросят, если они объяснят это доходчиво. В конце концов, это их фильм, а не ее, добавила Ив с ноткой презрения.

Актриса бросала в сторону Найта гневные взгляды, когда встречалась с ним вне съемочной площадки.

После этого разговора атмосфера на съемочной площадке не улучшилась – наоборот, она стала значительно хуже. Страсти стали накаляться. Своим непредсказуемым и по-детски взрывным поведением Ив вносила хаос. Все видели, что фильм начинает идти ко дну. Их общие усилия и вдохновение разбиваются об упорное сопротивление Ив.

Но Ив не допускала, чтобы что-то было не по ней. Тех, кто осторожно пытался образумить ее, она обрывала бесцеремонно и холодно.

Почему все вмешиваются в ее дела? Почему бы им не оставить ее в покое? Она сама хорошо знает, как надо работать.

Возвращаясь после съемок в свой прицеп, Ив ощущала свирепое удовлетворение. Она поставила Джозефа Найта на место – как он того заслуживал. Она знала, что он не может заменить ее другой актрисой. Это было бы слишком дорогостоящим шагом. С другой стороны, постоянный кассовый успех Ив был ключом к будущему фильму. По этой причине Джозеф Найт дал ей главную роль. И он не может обойтись без нее теперь. Было слишком поздно. Он у нее в руках.

И Ив решила наказывать его до тех пор, пока он не будет вести себя с нею должным образом.

Между тем, несмотря на хаос, творившийся в студии, короткая сценка, где Кейт Гамильтон встречается с Сэмуэлем Рейнзом, была отснята – так же как и эпизод, в котором она открывает ему дверь и спасает его от преследователей.

Джозеф Найт сам снимал эти сцены. В его лице Кейт нашла доброжелательного и внимательного режиссера. Он любил во всем добиваться совершенства и, чтобы получить желаемый эффект, не боялся переснимать эпизод по многу раз. И он относился к своим актерам с уважением и интересовался их судьбой так же, как и их талантом.

– Хорошо, теперь смотрите на него загадочно, – говорил он Кейт, когда они снимали сцену у дверей, повернув ее голову под правильным углом едва уловимым прикосновением к ее подбородку. – Помните: вы – загадочная женщина. Ваше прошлое нам неизвестно, мы никогда не слышали о нем. Вас тянет к нему, он вам нравится. Вы видите, что он попал в беду, и хотите ему помочь.

Кейт сыграла сцену так, как ее просили, и терпеливо повторила ее в нескольких дублях – нужно было изменить некоторые нюансы в ее исполнении. Найт подошел близко к ней, и когда он объяснял ей, что от нее требуется, глаза их встретились. Кейт ощутила тот же странный дискомфорт от его близости, как и в тот момент, когда он впервые пожал ее руку. Ей удалось скрыть свои чувства. Найт был доволен.

– Хорошая работа, – сказал он, когда последний дубль был отснят. – Мне кажется, это будет сильная сцена. Благодарю вас, мисс Гамильтон.

– Зовите меня просто Кейт. И спасибо вам.

На следующее утро Джозеф Найт просмотрел отснятые кадры с участием Кейт Гамильтон. Он был поражен. Странная, едва уловимая скорбь была в ее взгляде – взгляде, который он помнил с тех пор, как впервые увидел ее на съемочной площадке. Образ, созданный ею перед камерой, нес в себе огромный заряд внутренней энергии. Он спросил ассистентов, видят ли они это. Ответы были уклончивыми.

– Она – очень колоритна, но вписывается в роль, – сказал Ларри Уолш.

– Камера ее очень любит, – ответил первый ассистент режиссера. – Даже слишком. Она выбивается из своего окружения. Но, быть может, этого вам и нужно…

– Вам виднее, Джо… – говорили другие.

Найт опять смотрел на экран. Он казался погруженным в свои мысли.

– Ларри, – произнес он наконец. – Мне хотелось бы, чтобы вы прогнали с этой девушкой финальную сцену фильма. Сцену смерти. В полный рост, в дождевике, крупным планом.

Мне кажется, что она – как раз то, чего не хватает этому эпизоду. Давайте позвоним ее агенту завтра и вызовем ее на студию.

– Хорошо, – ответил Ларри Уолш.

Они перешли к другой сцене. Джозеф Найт чувствовал, что лицо Кейт Гамильтон не выходит у него из головы. Он гадал: вызвано ли его решение использовать ее в финальной сцене впечатлением, которое произвела на него ее игра, или же тем, какое влияние она имела на него самого. С одной стороны, она казалась тем штрихом, в котором нуждался фильм. Или же, наоборот, Кейт будет тем излишеством, которое нарушит общую гармонию фильма – излишеством, которое он собирается добавить в финальную сцену по причинам, которых он не понимал?

Джозеф Найт не знал этого.

Озадаченный, он опять выкинул Кейт Гамильтон из головы.

На этот раз это было труднее.

Двадцать первого сентября вулкан взорвался.

В присутствии всех актеров и съемочной группы снималась наиболее важная сцена – в которой герой, раненный введенной в заблуждение полицией на многолюдной улице, последний раз говорит с загадочной героиней. Это был кульминационный момент картины, кадр, над которым Джозеф Найт мысленно работал многие месяцы.

Героиня фильма, до сих пор бывшая таинственной и обольстительной, теперь становится доброй, прощаясь с возлюбленным, причиной смерти которого невольно стала она сама. Ив должна была передать ее ощущения – скорбь и чувство трагической вины за то, что произошло.

Сэмуэль Рейнз, играя умирающего героя, выглядел очень мужественным, но одновременно и уязвимым, когда лежал на коленях героини. Ив должна была его нежно поддерживать, в то время как камера останавливается на их лицах крупным планом, прежде чем появится изображение толпы, в которой будут находиться несколько второстепенных персонажей из ранних сцен фильма. Затем камера взмывает вверх на кране, – вот уже видна вся улица, а потом и город, холодный, равнодушный, безликий. Медленно выплывают буквы: КОНЕЦ.

Это была очень дорогостоящая съемка, в ней было задействовано много высокооплачиваемых актеров и многолюдная массовка, не говоря уже об операторе крана, рабочих сцены и специалистах по освещению.

Именно во время этой сцены Ив зашла в своих претензиях слишком далеко.

Она совершенно неверно провела этот эпизод. Она игнорировала чувства своей героини, которые должна была выразить, и держала себя грубо, напористо и довольно ребячливо – так что съемка провалилась. Великолепная игра Сэмуэля Рейнза пропала зря.

Эпизод переснимался опять и опять. С каждым дублем разрушительный эффект игры Ив становился все очевиднее. В те мгновения, когда для раскрытия характера героини требовалось все ее мастерство, она намеренно искажала не только свою роль, но и весь эпизод в целом.

Джозеф Найт из-за камеры внимательно наблюдал происходящее. Он хотел остановить съемку и отснять сцену завтра. Но расписание было плотным, бюджет – ограниченным. Дело надо было сделать сегодня.

Но работа Ив перед камерой была безнадежно загубленной. Из-за нее ни один отснятый кадр не мог быть использован в фильме.

Между дублями Джозеф Найт подошел к ней и терпеливо объяснил, что от нее требуется, говоря с нею, как с ребенком. Сдерживая гневные слова, которые ему так хотелось бросить ей в лицо, он сумел быть вежливым и логичным.

Ив слушала его со скучающим, упрямым выражением лица и в следующем дубле была абсолютно прежней. Казалось, она воспроизвела свое абсурдное исполнение в мельчайших деталях намеренно – чтобы провалить сцену.

В конце концов Джозеф Найт остановил съемку и разрешил съемочной группе отдохнуть. Он отвел Ив в сторону для серьезного разговора. Он объяснил ей, сколько сил и средств уходит на этот эпизод. Он втолковывал, как много зависит от ее игры – на карту поставлен успех всего фильма, – как он полагается на ее профессионализм. Он надеется, что Ив его не подведет.

Она слушала молча. После этой беседы Найт созвал группу снова, и съемка опять началась. Но вновь игра Ив была из рук вон плоха. Триумф в ее глазах стал почти неприкрытым. Она наслаждалась оцепенением, в которое погрузились все.

– Стоп! – скомандовал Джозеф Найт. – Все оставайтесь на своих местах. Все.

Над съемочной площадкой повисла пауза. Собирались тучи. Всем было совершенно ясно, что Ив сознательно старается провалить фильм Джозефа Найта. В течение трех недель они гадали, как долго намерен он терпеть подобное поведение.

Ответ они получили сейчас.

Джозеф Найт медленно вышел из-за камеры на съемочную площадку. Ив все еще была в позе, в которой ее застала команда Найта, держа Сэмуэля Рейнза в своих объятиях.

– Сэм, сойдите на минутку с площадки, хорошо? – сказал Найт.

Бледный от волнения, Сэмуэль Рейнз покинул съемочную площадку. Джозеф Найт стоял и смотрел на Ив сверху вниз. Она взирала на него вызывающе.

Его взгляд не был рассерженным. Но в нем было что-то столь опасное, что вся съемочная группа затаила дыхание.

– Вы уволены, – сказал он Ив. – Покиньте съемочную площадку.

Он не сделал ни малейшей попытки говорить тише. Его слова, сказанные громким голосом, услышали все.

Ив смотрела на него широко раскрытыми глазами. Она была в шоке.

– Что… что вы сказали? – спросила она. Выражение его лица было спокойным.

– Я сказал – вы уволены, – повторил он. – Вы не будете участвовать в съемках фильма.

Ив рассмеялась коротким, нервным смехом.

– Я не верю этому, – сказала она. – Вы увольняете меня? Джозеф Найт ничего не говорил.

Когда она наконец осознала происходящее, черты ее лица начали искажаться ненавистью.

– Ты… Ты… ничтожная скотина, – еле смогла выговорить она. – Ты думаешь, что можешь прогнать Ив Синклер? Да кто ты такой? Как ты думаешь, кто ты такой?! Да я могу купить и продать тебя в любой момент! Когда захочу! Ты! Маленький надутый х..! Я могу купить и продать тебя с потрохами! Ты не можешь вышвырнуть Ив. Синклер! Ты… Ты…

От злости она не могла найти слов. Она все еще сидела на полу, глядя на него неотрывно снизу.

Неожиданно Найт подошел и, схватив Ив, поставил ее на ноги. Он держал ее за оба запястья и отдавал распоряжения первому ассистенту режиссера.

– Позовите охрану, – говорил он. – Я хочу, чтобы ее держали подальше от съемочной площадки, пока она не упакует свои вещи. Удалите ее из студии в течение получаса.

Ив начала брыкаться. Пока не прибыла охрана, Найт держал ее на расстоянии вытянутой руки, затем передал ее им в руки. Под охраной ее отвели в прицеп. На ходу Ив выкрикивала проклятия, которые эхом отдавались на притихшей съемочной площадке. Когда дверь прицепа захлопнулась за ней, оттуда все еще доносился ее голос. Это было нечто среднее между криком и стоном.

Джозеф Найт стоял посредине съемочной площадки. Казалось, он полностью ушел в свои мысли. Оцепеневшая съемочная группа и актеры смотрели на него, напуганные мощным потоком внутренней энергии, которая, исходила от него. «Можно было услышать даже звук падающей булавки», – говорили позже очевидцы этой сцены. Никто не решался пошевелиться.

Джозеф Найт молча окинул взглядом застывших в тишине актеров и съемочную группу. Он задумчиво потирал подбородок. Присутствующие почти физически ощущали, как он мысленно оценивает урон, нанесенный его фильму Ив Синклер и судорожно ищет выход, как спасти медленно катящийся к провалу замысел. Он был настоящим профессионалом. Он увел девять «Оскаров» из-под носа у Хэйса. Даже теперь его цепкий ум не мог смириться с наступившим кризисом.

Молча он прошелся по площадке, оглядел актеров, взволнованную съемочную группу, оператора на кране, ждавшего его указаний.

Неожиданно Джозеф Найт увидел Кейт Гамильтон. Она стояла на своем, назначенном ей, месте, в дождевике – так, как он распорядился одеть ее для участия в финальной сцене. Она смотрела на него. Белокурые волосы падали ей на плечи. Кейт, единственная изо всех присутствующих, не отводила взгляда. Найт увидел на ее лице то же выражение, которое произвело на него такое сильное впечатление во время съемок ее эпизода с Сэмуэлем Рейнзом – скорбный и очень женственный взгляд, который никогда не исчезал из его памяти с тех самых пор, как он впервые увидел ее.

Казалось, он мгновенно что-то решил. Найт подошел к Кейт Гамильтон и внимательно посмотрел на нее.

– Пойдемте со мной, – сказал он. – Я нуждаюсь в вашей помощи.

Кейт удивленно указала на себя.

– Я? – еле слышно произнесла она.

Он взял ее за руку и вывел на середину площадки.

– Вы знаете, в чем суть этой сцены? – спросил он ее низким голосом.

Кейт кивнула.

– Я наблюдала ее последние сорок пять минут, – ответила она.

– Я хочу, чтобы вы сыграли в ней для меня, – сказал он. Ее глаза широко раскрылись. Она не могла поверить в то, что услышала.

– Теперь запомните, – продолжал он. – Она – причина его смерти. Она не хотела этого, но все время подозревала, что к этому все и идет. Она любит его, но никогда не могла решиться об этом сказать. Она должна сказать ему это сейчас – своими глазами. Вашими глазами. Вы поняли меня?

Кейт все еще неотрывно смотрела на него, находясь почти в шоковом состоянии. Но сила его воли вывела девушку из оцепенения.

– Вы убили его, – повторил Найт. – Убили потому, что любили. Слишком поздно для вас обоих. Скажите это своими глазами.

Она смотрела на него с сомнением.

– Вы поможете мне? – спросил Найт.

Кейт медленно кивнула. Она чувствовала, что он просит ее о том, что выходит далеко за пределы ее возможностей. Но Кейт знала, что ради него она будет продираться даже сквозь непроходимые заросли, вскарабкается на самую высокую гору.

Он жестом подозвал Сэмуэля Рейнза, который вышел вперед и занял свое место. Кейт опустилась на колени и взяла его голову в свои руки. По сигналу Найта камера двинулась вперед.

– «Бархатная паутина», – сказал он. – Сцена шестьдесят третья, дубль шестнадцатый.

Он щелкнул хлопушкой и исчез.

Сэмуэль Рейнз был настоящим профессионалом. Он смотрел в глаза Кейт. Он уже вошел в свою роль. Никто бы не сказал по выражению его лица, что Рейнз только что поменял партнершу.

– Мне кажется, мы еще встретимся, – произнес он реплику.

Кейт ничего не говорила. Она думала о Джозефе Найте и том чувстве, которое возникло у нее, когда она впервые увидела его здесь четыре недели назад. В глазах ее что-то ожило, свет заструился из них, чуть окрашенный меланхолией и нежностью.

– Я увижу тебя, – говорил Сэмуэль Рейнз, на губах его умирала улыбка. – Говорят, все возвращается на круги своя. Ты веришь в это?

Кейт отвечала без слов. Ее лицо выражало отчаяние и любовь. Камера чуть приблизилась.

– Поцелуй меня, – сказал Сэмуэль Рейнз.

Когда она наклонилась, чтобы прижаться губами к его лбу, глаза его закрылись. Камера стала медленно удаляться, кран поднимал ее все выше и выше. Кейт не двигалась. Как и все остальные, она знала, что фильм кончается этим образом.

Общий вздох облегчения раздался на съемочной площадке. Все были в состоянии шока – не только из-за сцены между Джозефом Найтом и Ив Синклер. Они были потрясены тем, свидетелями чего только что были.

Джозеф Найт стоял за камерой, неотрывно глядя в лицо Кейт Гамильтон. Его взгляд был задумчивый, оценивающий.

– Стоп, – скомандовал он. Он подошел к Сэмуэлю Рейнзу.

– Отличная работа, Сэм, – сказал он, помогая актеру встать.

Потом он посмотрел на Кейт, протянул ей руку. Она взяла ее. Встала. Найт не отпускал ее руки. Он окинул взглядом актеров и съемочную группу, которые, казалось, были уже на пределе от усталости.

– Все можете идти домой, – улыбнулся он. – Увидимся завтра утром.

Площадка медленно опустела. Молчание было по-прежнему напряженным. Никто не знал, что случится завтра.

Только Джозеф Найт мог ответить на этот вопрос.

Кейт не понимала и не ощущала ничего, кроме теплой руки, которая держала ее собственную. Это было пожатие, нежное, но крепкое – словно он не собирался позволить ей уйти.

– Сегодня ночью я нуждаюсь в вашей помощи, – произнес он. – У вас есть свободное время?

Кейт кивнула:

– Конечно, мистер Найт.

Почти всю ночь Кейт провела с Джозефом Найтом, Ларри Уолшем и оператором на опустевшей съемочной площадке, бегло опробовав ключевые сцены «Бархатной паутины». Она освободилась лишь в четыре утра. Ее отправили спать домой на лимузине студии.

В шесть часов утра Джозеф Найт созвал совещание, на котором присутствовали Оскар Фройнд, несколько чиновников из «Монак пикчерз» и глава юридического департамента студии.

– Джентльмены, – начал Джозеф Найт. – Кейт Гамильтон будет новой исполнительницей главной роли.

Он бесстрастно смотрел, как за столом совещания все затаили дыхание.

– Дэн, – обратился он к адвокату студии. – Я хочу сегодня же расторгнуть контракт с Ив Синклер. Подготовьте контракт на имя Кейт Гамильтон и пошлите его Альфреду Дозайеру как можно скорее.

Затем он повернулся к Ларри Уолшу.

– Ларри, – сказал он. – Я хочу, чтобы мисс Гамильтон этим утром отвели в костюмерную. Нужно заняться подгонкой на нее костюмов Ив Синклер. Скажите гримерам, что в полдень я хочу с ними поговорить. Самое позднее, к началу следующей недели нужно начать пересъемки эпизодов Сэма – теперь уже с мисс Гамильтон. Все остальные – работать. У нас мало времени.

Он закрыл совещание и вернулся на площадку, чтобы снимать сцены, которые можно сделать сейчас – пока Кейт готовится к тому, чтобы влиться в фильм в качестве новой героини.

Он ушел, оставив студию в шоке.

На следующее утро газеты пестрели пересказами истории, случившейся с Ив Синклер.

«НАЙТ УВОЛЬНЯЕТ ИВ СИНКЛЕР НА СЪЕМОЧНОЙ ПЛОЩАДКЕ» – провозглашала «Дейли вэрайэтиз».

«БУРЯ НА СЪЕМОЧНОЙ ПЛОЩАДКЕ НАЙТА» – вторил ей «Голливудский репортер».

«СИНКЛЕР ПОЛУЧАЕТ ОПЛЕУХУ ОТ НАЙТА» – говорила «Лос-Анджелес таймс».

Это было самое шумное происшествие в шоу-бизнесе за последние десять лет. Джозеф Найт, уже будучи самым неординарным продюсером в Голливуде, сокрушившим Брайана Хэйса и получившим девять «Оскаров», снова потряс кинематографический мир. Ив Синклер, которая имела репутацию одной из самых престижных звезд – фильмы с ее участием приносили огромный доход, – была изгнана со съемочной площадки в присутствии всех актеров, занятых в ленте, и съемочной группы. Ее место заняла неизвестная начинающая актриса, которая теперь будет главной героиней – новой звездой Джозефа Найта.

Таков был конец этой беспрецедентной истории. Пресса гудела как потревоженный улей.

Но с изгнанием Ив Синклер не кончились сюрпризы, которые потрясли Голливуд до самого основания.

Через десять дней после того, как Джозеф Найт избавился от Ив Синклер, он женился на Кейт Гамильтон.

 

17

«Голливудский репортер», 10 октября 1941 года

«НАЙТ ЖЕНИТСЯ НА СВОЕЙ НОВОЙ ЗВЕЗДЕ

Джозеф Найт, самый выдающийся новый продюсер и режиссер, опять ошеломил кинематографический мир, женившись на неизвестной актрисе Кэтрин Гамильтон, после того как он дал ей главную роль в своем новом фильме «Бархатная паутина».

Всего лишь несколько дней назад Найт потряс Голливуд, неожиданно прогнав Ив Синклер во время съемок одной из ключевых сцен фильма. Как утверждают очевидцы, причиной этого шага послужили творческие разногласия, но тем не менее просочились слухи, что мисс Синклер совершенно потеряла контроль над собой на съемочной площадке из-за антипатии к Джозефу Найту.

В этой напряженной ситуации Найт неожиданно лишил Ив Синклер права участия в его ленте и полностью переснял кульминационную сцену фильма, заняв в ней Кейт Гамильтон, второстепенную исполнительницу. Она совершенно неизвестна в Голливуде, так как исполняла только роли прохожих и участвовала в массовках. Через двадцать четыре часа после описываемых событий Найт объявил, что Гамильтон утверждена на роль героини его картины.

Десять дней спустя произошло невероятное, то, во что просто невозможно поверить – Джозеф Найт и Кэтрин Гамильтон поженились. Бракосочетание совершилось в присутствии мирового судьи в деловой части Лос-Анджелеса – всего в нескольких милях от студии «Монак», где снимается новый фильм Найта.

Найт и его новобрачная – первый брак у обоих – отказались от роскоши провести медовый месяц вне пределов Голливуда ради напряженного труда над завершением фильма, съевшего уже сотни тысяч долларов и требующего новых вложений средств для пересъемки эпизодов с Ив Синклер. Новобрачные будут ближе знакомиться друг с другом при помощи камеры Джозефа Найта.

Голливудские обозреватели все еще находятся под впечатлением от непредсказуемых действий Джозефа Найта. Но он никак не комментировал ни смену звезд, ни свою женитьбу. Он только сказал, что работа над «Бархатной паутиной» идет полным ходом».

Брайан Хэйс разразился коротким смешком, когда отложил газету.

«Итак, Джо Найт – тоже человек, он не чужд человеческих слабостей, – подумал он. – Найт, ледяной человек, кремень, хладнокровный профессионал, выдающийся талант и организатор, имеет свою ахиллесову пяту, как и все в Голливуде».

И это слабое место находится как раз между ног Найта.

Найт выгнал Ив Синклер, одну из самых надежных актрис в Голливуде, и заменил ее никем. Случись это с любым другим продюсером, такая грубая ошибка сама по себе вызвала бы многочисленные кривотолки. Но слышать подобное о Джозефе Найте, обладающем репутацией серьезного и здравомыслящего человека, – просто уму непостижимо.

Но как бы там ни было, забавлялся Хэйс, видимо, шумный мгновенный успех ударил ему в голову и ослепил его. Найт потерял чувство реальности. Наверно, он вообразил себя неуязвимым, суперменом, непревзойденным талантом, если выкидывает такие фортели и надеется выйти сухим из воды.

Отшвырнуть Ив Синклер, с ее именем, ее успехом в билетных кассах и огромным мастерством ради бездарной «звездочки»! Ради актрисы, о которой никто и не слышал, ради кота в мешке.

Брайан Хэйс радостно потирал руки. Теперь нужно хорошо все обдумать. В течение последних месяцев он строил все свои планы с учетом того, что будущий фильм Найта будет иметь триумф. С участием Ив Синклер и Сэмуэля Рейнза шансы поднимались почти до ста процентов. Хэйс так организовал будущий прокат в кинотеатрах двух своих новых крупных фильмов, чтобы они не столкнулись с «Бархатной паутиной» Найта. Со времени провала фильма «Зима их судьбы» Хэйс не любил рисковать. Пока он решил уступить пальму первенства Найту. Пока. До того времени, когда он, Хэйс, соберется с силами.

Но теперь ситуация изменилась. Теперь Хэйс совершит рывок, имея довольно драгоценные камни за пазухой, и, если понадобится, поразит публику своими новыми фильмами, наступая на пятки «Бархатной паутине».

Конечно, при условии, если Найт вообще завершит свою злосчастную ленту. Теперь, когда нет Ив Синклер, а ее место заняла заурядная неопытная актриса, такой поворот событий кажется очень вероятным. Владельцы студии «Монак», уже, наверное, раздраженные многочисленными задержками в съемках, могут совсем прикрыть эту лавочку. «Бархатная паутина» благополучно пойдет на дно под тяжестью амбиций и нелепого поведения ее создателя.

Для «Континентал» это будет как нельзя лучше. Это станет подарком и для самого Брайана Хэйса, расчистит поле для его продукции и позволит его студии взять реванш. «Континентал» опять займет подобающее ей место на голливудском Олимпе.

Грядущий успех Брайана Хэйса, без сомнения, будет тяжким ударом для Арнольда Шпека в Нью-Йорке. Интриги ненавистного «денежного мешка», направленные на то, чтобы поссорить Хэйса с советом, ни к чему не приведут, если в этом году Хэйсу удастся взорвать парочку сенсационных бомб на кинематографическом небосклоне.

Да, поистине Брайан Хэйс был на седьмом небе от счастья. Джозеф Найт повис на волоске. Новый идол оказался колоссом на глиняных ногах.

 

18

В первые дни после назначения Кейт Гамильтон на роль героини «Бархатной паутины» она словно пережила второе рождение. Прошлое осталось за чертой. Она окунулась в мир, законы которого были дня нее новыми.

Годами Кейт полностью контролировала свою жизнь. Она твердо стояла на земле обеими ногами и давала отпор каждому, кто пытался использовать ее, обидеть или играть ею. Ценой внутренней тьмы, которая застилала от нее ее собственное «я», Кейт держала свою судьбу в собственных руках. Если Кейт и не понимала, кто же она на самом деле, по крайней мере, она знала, кем она не была. Все ее решения основывались на этом. Но теперь перед ней разверзлась неизвестность. Профессия актрисы, которую она до сих пор не воспринимала всерьез, неожиданно резко изменила ее судьбу. Она получила главную роль в большом фильме, создаваемом самым блестящим продюсером и режиссером в Голливуде. Она не знала, как ей теперь быть. Кейт все еще не могла поверить в случившееся и пребывала в состоянии, близком к шоку.

Ее первой реакцией на такой поворот событий было решение просто делать то, что ей скажут. С самого первого мгновения, когда она увидела на студии Джозефа Найта, Кейт почувствовала в своей душе потребность быть преданной ему, сделать все, о чем он ее попросит. Она полностью подчинилась этому чувству.

Прежде чем начать снимать сцены с участием Кейт в качестве героини фильма, Джозеф Найт решил посвятить всю неделю напряженным репетициям. Когда он беседовал с ней о сценарии и помогал ей в эпизодах с Сэмуэлем Рейнзом, взгляд его темных глаз был предельно выразительным. Казалось, что он говорит об уважении и дружелюбии, но в нем ощущалась какая-то пугающая решимость. Найт уже видел, как Ив Синклер изо всех сил пыталась погубить его фильм. Решительно избавившись от нее, он будет продолжать работу над своим замыслом. Ничто не может его остановить.

Однажды увидев этот взгляд, Кейт даже и помыслить не могла, чтобы навредить Найту. Она будет делать все, что он попросит, или умрет, стараясь.

Она пыталась не замечать находящейся вокруг них съемочной группы – она чувствовала, что все недостаточно уважают и верят в нее. Казалось, они ждут, когда Джозеф Найт опомнится и удалит эту начинающую, которую он выбрал на роль героини, поддавшись минутному порыву, и попытается найти настоящую, талантливую актрису, кинозвезду.

Итак, Кейт решилась не замечать ничего, не смотреть никуда, кроме того места, где стоял Джозеф Найт, – только в его глаза. Она будет в его руках податливой как воск. Слушаясь его советов, она сможет избежать множества ошибок.

Но очень скоро Кейт поняла, что это совсем не то, чего ждал от нее Джозеф Найт.

– Нет, – улыбался он, подойдя к ней во время первой репетиции очень важного эпизода. – Вы выдаете мне то, что, как вам кажется, я от вас жду. Не нужно так делать, мисс Гамильтон. Вы должны играть по-своему. Как вам подсказывает ваша интуиция. Хорошо?

Смутившись оттого, что он так верно прочел ее мысли, Кейт кивнула и попробовала сыграть эту сцену иначе. Техника актерского мастерства, которой научил ее Норман Вэбб, была подобна игре ума, упражнениям в стратегии – чистой стратегии, без участия сердца. Но Джозеф Найт просил ее обнажить перед камерой всю свою душу – так, как она не могла себе даже вообразить. В определенном смысле он вторгался на запретную территорию, покушался на ее собственность, которую она много лет ревниво охраняла от постороннего взгляда всей силой своей воли.

Кейт пробовала и ошибалась. Опять и опять она пыталась сделать то, о чем он ее просил, но словно натыкалась на подводные камни внутри себя. Кейт повторила сцену опять, и снова – неудача. Как она сможет объяснить, что дверь, которую он предлагал открыть для него, была дверью к ее душе. Эту дверь Кейт никогда не открывала.

Он не давил на Кейт. Его отношение к ней становилось с каждым днем все более серьезным. Девушка была убеждена, что она не сможет сделать то, что ему было нужно от нее. Она никогда не думала, что ей придется принести такую жертву. Да и потом, быть может, внутри ее нет того, что так необходимо ему.

Но однажды утром все переменилось. Кейт произносила одну из своих самых важных реплик под внимательным взглядом Джозефа Найта. Они пробовали уже шесть раз. Она чувствовала себя совершенно выжатой, просто на грани срыва. Ей было все труднее сосредоточиться. Она чувствовала слабость. Вдруг неожиданный спазм, что-то вроде бунта и одновременно поражения, потряс все ее чувства. Строчка сорвалась с ее губ с неожиданной свежестью, словно мощный электрический разряд пронзил ее душу. Кейт вдруг умолкла и подумала, за какую черту переступила она?

– Вот, – сказал Джозеф Найт. Он смотрел на нее с улыбкой:

– Именно этого я и хотел. Я знал, что у вас получится. Кейт слабо улыбнулась ему в ответ:

– Я рада, что вы так думали.

– Теперь давайте попробуем это повторить, – предложил Джозеф Найт.

С этого момента действительно началась их совместная работа.

Наступили напряженные дни. Кейт разрывалась между страхом оказаться несостоятельной актрисой и радостью победы, добиться которой помог ей Джозеф Найт. Она стала видеть ситуацию иначе. Полностью отдавая себя роли загадочной женщины, она отдавала себя полностью и Джозефу Найту. Его воле она подчинялась, она сдавалась, ощущая мощь и незаурядность его индивидуальности. Тот потаенный островок ее эмоциональной жизни, который она годами даже не ощущала, всплыл на поверхность и засиял всеми красками – для него, в той роли, которую он дал ей в своем фильме.

Более того, ей показалось, что она видит, как Джозеф Найт откликается на ее жертву. Конечно, она не была уверена – он был самый скрытный человек из всех, кого Кейт знала, но она видела проблеск узнавания в его глазах, словно мысленно он жмет ей руку и поздравляет с удачей. В ее попытках обрести себя он будет рядом с ней.

Кейт разрывали противоречивые чувства. С одной стороны, его сильное мужское начало вызывало в ней желание спрятаться от него, уйти – она почувствовала это уже в момент их первой встречи. С другой стороны, она прибегала к их все растущей близости как к оружию против своих собственных сомнений.

Вскоре она начала подозревать, что эта ее потребность в нем гораздо опаснее, чем она думала. Защитная оболочка спокойного профессионализма, которой окружила себя Кейт, давала трещины. Под ней пробуждалось к новой жизни так долго спавшее уязвимое женское сердце.

Будучи здравомыслящей женщиной, Кейт изо всех сил боролась со своими чувствами, стараясь сосредоточиться только на своей роли и забыть о том, что творится в ее душе. Она знала, что Джозеф Найт – не для нее. Он был избранным. Выдающимся человеком. Они жили в разных мирах.

Но даже приняв такое решение, Кейт не могла справиться с собой, ее сердце таяло всякий раз, когда Найт оказывался возле нее. С каждым часом она становилась все менее уверенной в себе, ее привязанность к нему росла. По ночам она лежала без сна, думая о Джозефе в то время, когда она должна была отдыхать и набираться сил для предстоящего нелегкого дня.

Она начала ощущать ужасный дискомфорт на репетициях, когда Найт был рядом, давая Кейт советы, подбадривая ее, требуя все большей самоотдачи. Теперь она начала понимать, что чувствовала Ив Синклер, играя ту же роль, которую теперь играет Кейт. Звезда попала под обаяние Джозефа Найта и потеряла над собою контроль как актриса и как женщина. Одно дело было наблюдать за Ив издалека и думать о ее антипатии к Найту. Но теперь, рядом с ним, с его красивым лицом и сильным телом, видя его блестящий ум, Кейт поняла, что Ив была влюблена в него. Ее собственное измученное сердце не сомневалось в этом.

Ее одержимость Найтом росла и росла. Кейт начала бояться, что ее душевные терзания станут губительными для роли, которую она играла. Более того, она думала, что Джозеф Найт чувствует ее состояние. Казалось, он тяготился ее присутствием, не чувствовал себя по-прежнему непринужденным. Кейт была уверена, что у него возникли сомнения в ее способности справиться с главной ролью, но он колеблется, боясь поставить ее перед печальным фактом. В его взгляде таилась боль, словно он боролся с собой. Без сомнения, он дает Кейт возможность побыть еще несколько дней на съемочной площадке, прежде чем отстранить ее от дальнейшего участия в фильме и поискать актрису получше.

Состояние Кейт было невыносимым. Все, что она могла сделать – это постараться вложить в работу над ролью всю свою душу и ждать, пока опустится топор правосудия. Она считала себя недостойной доверия и не могла справиться со своими чувствами.

Все это закончилось через семь дней после того, как началось…

В пятницу, перед тем как возобновиться съемкам, Джозеф Найт постучался в дверь прицепа Кейт.

– Мисс Гамильтон? Могу я поговорить с вами? Это не займет много времени.

Кейт быстро посмотрела на себя в зеркало. Она выглядела ужасно. После дневной репетиции она была бледной и уставшей. На ней были надеты просторные брюки и спортивный свитер. Макияжа не было, волосы в беспорядке падали на ее плечи волнами.

– Войдите, – улыбнулась она, прилепив на лицо маску дружеской приветливости, пока он входил внутрь. Он был одет в рубашку с короткими рукавами, и его сильные мускулы очерчивались под одеждой, которую он носил. Он выглядел свежим, подтянутым и невероятно красивым – как всегда.

Он сел и долго смотрел на нее. Казалось, он был смущен.

– Что случилось, мистер Найт? – спросила Кейт. – С вами все в порядке?

– Как вы меня называете? – удивился он. – Разве я не говорил вам, чтобы вы называли меня Джо?

Кейт улыбнулась.

– Да, вы говорили, – ответила она. – Но у меня не хватало смелости.

Казалось, он не слышал ее. Он медленно окинул невидящим взглядом прицеп. Она еще никогда не видела его таким серьезным.

Потом он посмотрел ей в глаза. В первый раз за все время, пока она его знала, самообладание покинуло его.

– Кейт, – сказал он. – Могу я называть вас Кейт?

Она улыбнулась:

– Конечно.

Он стиснул руки и глубоко вздохнул:

– Кейт, вы не согласитесь выйти за меня замуж?

Кейт посмотрела на него ошеломленно. Она ничего не могла произнести.

Долгое время они смотрели друг на друга, словно не могли поверить в то, что только что произошло между ними.

Он стиснул руки еще сильнее, их суставы побелели.

– Кейт, – сказал он мягко, – я вас люблю.

Она все еще молчала. Потом на мгновение отвела взгляд и увидела его в зеркале – высокий сильный мужчина присел на кончике стула, его руки крепко сжаты, он с мольбой смотрит на женщину, которой была она сама.

Кейт содрогнулась, посмотрела на него. Глаза ее были полны слез.

– Вы?!.

Она пыталась что-нибудь сказать, но не могла. Она почувствовала, как глубоко заблуждалась. Почти неделю она была на грани безумия. Она, наверно, грезит и сейчас.

Но ее руки потянулись к нему, он встал со стула, подошел и опустился на колени около нее. Он коснулся ее спутанных волос, потом щеки. Он смотрел на нее с таким выражением, которого она еще никогда не видела на человеческом лице.

– Я люблю вас, – повторил он. – Пожалуйста, не говорите «нет».

Ее руки коснулись его щек. Она прижала его к своей груди, чувствовала его дыхание у своего сердца. В ее голове не было ни единой мысли.

Она попыталась прийти в себя. То, что она держит его так заботливо, словно мать, в то время как его сильная фигура склонилась перед ней, прильнув к ее груди, наполнило ее благоговением и трепетом.

Но губы ее уже выговаривали слова, новые и неожиданные для нее самой.

– Я люблю тебя, – сказала она. – Я люблю тебя, Джо.

Он поднял на нее глаза. Он выглядел так, будто неимоверная тяжесть свалилась с его плеч. И бесконечно восхищенным. Ребячливое выражение, которое Кейт никогда раньше не видела, появилось у него на лице.

– Я даже еще не поцеловал тебя, – улыбнулся он.

Она ничего не ответила. Ее взгляд сказал то, что она хотела сказать.

Он обнял ее. Лишь только его прекрасное лицо приблизилось к ее лицу, все волнения и тревоги покинули Кейт, улетели, как тонкая паутинка. Теплые губы коснулись ее губ.

На какое-то мгновение она мысленно металась между ним и собой, вспоминая ту Кейт Гамильтон, которой она была долгие годы. Но она отрешилась от прошлого и прижала его к себе нежными руками.

– Ты целуешь меня сейчас, – прошептала она.

Часом позже они были в его постели, их обнаженные тела воспарили в акте любви.

Грудь Кейт, пылавшая от его поцелуев, была прижата к его груди. Ее волосы разметались по подушке, как золотой нимб. Ее пальцы нежно гладили его щеки, когда он глубоко вошел в нее. Его толчки были медленными и страстными. Ее спина выгнулась на простыне, ее длинные ноги были прижаты к его ногам и слегка вздрагивали от наслаждения.

Она чувствовала, что ее женственность придает ему силы, и ощущала, как его мужская плоть внутри ее была близка к наивысшей точке наслаждения. Но революция в ее сердце была глубже, чем ликование ее тела. Она ощущала, что принадлежит ему. Прежняя Кейт Гамильтон перестала существовать и была забыта, как предыдущее воплощение. В этот день она вновь родилась на свет, чтобы быть женщиной Джозефа Найта.

Ее руки скользнули вниз по его спине с мягкой настойчивостью, желая, чтобы он глубже вошел в нее. Его губы прикоснулись к ее губам, и Кейт поцеловала его опять. Она ощущала его загадочность, тьму внутри его, которая соединилась с ее собственной. На какое-то мгновение Кейт почудился сигнал опасности – опасности, которая угрожала все еще живому ее прежнему «я», перемены пугали ее, но она храбро взглянула в лицо своему будущему. Она благодарит счастливые звезды за возможность потерять себя ради такой замечательной судьбы.

Кейт казалось, что всю свою жизнь она шла к этому моменту. И то одиночество, которое она испытала, было ценой, которую она заплатила, чтобы встретить Джозефа Найта. Ее шаги вели к нему, прежде чем она стала женщиной, – во времена девичества, ее обожания Ив Синклер и, может быть, еще раньше.

Но мысль была поглощена страстью, и она больше не думала о своем чудесном перевоплощении. Волна наивысшего наслаждения затопила ее. Когда ее тело кричало, ликовало от экстаза, она попыталась в последний раз заглянуть внутрь себя, чтобы понять, кто же она есть на самом деле. Но во тьме души она видела только глаза Джозефа Найта, глядевшие на нее с выражением восхищения и тайного знания.

 

19

Это был самый сумасшедший медовый месяц, какой только доводилось переживать кому-либо.

Они проводили его на съемках, которые уже на шесть недель вышли за пределы отпущенного бюджета – из-за урона, нанесенного поведением Ив Синклер. Джозеф Найт проводил короткие ночи дома, держа недавно обретенную жену в объятиях, но именно на съемочной площадке, во время восемнадцатичасовой совместной работы, они действительно по-настоящему узнали друг друга.

Много лет спустя, когда фильмы с участием Кейт Гамильтон станут изучаться искусствоведами, их мнение будет единодушным– именно в эти судьбоносные шесть недель выдающийся талант Кейт как актрисы переживал муки своего рождения, камера Джозефа Найта проникала все дальше и дальше, в глубь ее загадки. И в то же самое время он все больше и больше влюблялся в нее.

Каждое утро, паря душой от страсти, обретенной молодоженами ночью, Кейт появлялась перед камерой. И та интимность, духовная и телесная близость, которая все теснее соединяла их, давала ей смелость пробовать новые и неожиданные приемы в своем исполнении. Она ничего не скрывала от камеры Джо – ни те качества, которыми, Кейт знала, она обладала, ни те неизвестные способности, о которых она до настоящего момента даже и не подозревала.

Благодаря выдающейся игре, Кейт стала сенсацией для обитателей кинематографического Голливуда задолго до выхода на экран «Бархатной паутины». Странный внутренний свет, который позже назовут «загадкой Кейт Гамильтон», родился перед камерой Найта. Он был бесхитростным, почти сверхъестественным в своей притягательности. Казалось, он выражал самую сущность женственности – не только в своей чувственности, но и в трагической серьезности. В последующие годы множество актрис попытаются имитировать его, но никто не добьется в этом успеха.

Потому что Кейт сама была загадочной женщиной, внутренняя жизнь которой была сложной – невидимой для нее самой и притягательной для окружающих. Словно она знала многое, не отдавая себе в этом отчета, вторгалась в закрытые миры без малейшего намерения делать это. Океан загадок был в ее чувственных глазах – мир, полный духовных радостей и горестей, может быть, даже греха, который очаровывал зрителей.

Утренние просмотры отснятых кадров каждый раз становились событием неординарным, и зачастую хозяева студии присоединялись к создателям фильма, чтобы сопереживать вместе с ними. Ощущение было однозначным: на их глазах рождалась великая звезда.

Образ, создаваемый на экране Кейт, был таким проникновенным, что лишь редкие зрители вспоминали об участии Ив Синклер в съемках «Бархатной паутины». Ив, с ее отточенным талантом, ее вспышками гнева и раздражения и ее ненавистью к Джозефу Найту. Все это осталось в прошлом. Даже в моменты своего взлета она не смогла бы добиться той глубины и выразительности, которую Кейт Гамильтон привнесла в новый фильм.

Это было словно невидимое прикосновение одного актерского поколения к другому, неотвратимый водораздел между прошлым и будущим.

И Кейт Гамильтон была этим будущим.

 

20

Джозеф Найт едва сдерживал чувство огромной радости, которое наполняло его душу, когда каждое утро он приводил Кейт на съемочную площадку и ставил ее перед камерами – так же, как он не мог сдержать свое восхищение, когда приходил вечером домой и, держа ее в своих объятиях, любил ее.

Кейт вживалась в образ героини «Бархатной паутины» так быстро, что всем было ясно: ее талант еще не раскрыл себя до конца. С огромной внутренней энергией она поднимала недавно обретенную актерскую технику до неожиданных высот. Воистину у нее было великолепное, выразительное тело и красивое лицо с лучистыми золотистыми глазами – таких не было ни у кого. Но источник ее чувственности и изумляющей глубины брал свое начало в чем-то таком неведомом, чего Джо не мог постигнуть умом, хотя с каждым днем приближался к этому все больше.

Он понял, что всю свою жизнь Кейт жила, храня в душе неистовую гордость. Напряженность ее существования, ее жизненный опыт были такими, которые другим людям – мужчинам или женщинам – даже не снились. Под обличием белокурой красавицы скрывалась женщина с независимой волей, которая защищала свою нежную, хрупкую душу.

Она была совершенно свободна от стереотипных надежд, убеждений и предрассудков, мелких интересов, поверхностных страстишек, которыми жило большинство известных Найту людей. Несмотря на свою скромность, она полностью жила по своим внутренним правилам, презирая обычаи и установки других. Она обладала внутренней смелостью, которая основывалась на безрассудстве, быть может, даже на грехе.

В Кейт было какое-то внутреннее благородство, которое наполняло Джозефа Найта обожанием. Она существовала независимо от него, даже когда он ласкал ее в своих объятиях; он держал в руках ее свободу, как дикого зверя, укрощенного только ради любви к нему. И в этом порыве он отдавал часть своей души, а не просто обладал ею, как обладал множеством женщин до нее.

Это было новым для него чувством – потеря самого себя ради женщины. Впервые в жизни он ощущал себя свободным от тягучих мыслей о своем будущем, собственном успехе – от того, что отнимало у него так много времени, с тех пор как он мальчишкой убежал из дома. В своей всепоглощающей любви к Кейт он перестал думать о себе. Это было огромным освобождением, более могущественным, чем то, о чем он когда-либо мог мечтать за годы тяжкого труда, потраченного на достижение задуманного. Он сиял, как ребенок, и восторг светился в его карих глазах каждый раз, когда он смотрел на Кейт.

Когда они занимались любовью, Джо казалось, что он пребывает в райских садах и узнает женщину в первый раз. И еще ему казалось, что его мужское начало, растраченное в погонях за химерами, только теперь заново рождалось на свет.

Он не знал, что Кейт чувствовала то же самое, она создавалась любовью Джозефа Найта сейчас заново. Прожив всю свою жизнь без смысла и чувства реальности происходящего, она была призраком, бродившим по земле до того, как встретила Джо; теперь, став его женой, она обрела смысл жизни.

 

21

Во время съемок они с Джо жили в его апартаментах в «Беверли-Уилтшир-отеле». Оба они поговаривали о покупке дома среди Голливудских холмов после окончания работы над фильмом. Но по-настоящему они могли пока думать только о работе.

То время, которое они проводили вдвоем, было настолько заполнено страстью, что они едва находили время, чтобы рассказать друг другу о своем прошлом, о том, как они жили до того момента, когда встретились. Кейт рассказывала о своем умершем отце, равнодушной матери, своих странствиях. Она не вспоминала Квентина. Ее первое замужество казалось незначительным, попросту несущественным в сопоставлении с тем, что было у нее сейчас с Джо, оно словно было кощунством, которое могло оскорбить ее любовь к Джо, если она упомянет имя Квентина. Он существовал до ее возрождения. Он был нереален сейчас.

Она слушала такую же лаконичную историю Джо – о его потерянной матери, его одиноких путешествиях, деловой жизни, которая в конце концов привела его в Голливуд. Он не скрыл от нее тот факт, что его многочисленные достижения оставляли в душе лишь пустоту и чувство своей ненужности как мужчины. Кейт могла догадаться, что в жизни у него было много приключений, но она не настаивала на подробностях – она чувствовала, так же как и он, что ничто в его прошлом несопоставимо с тем удивительным, невероятным фактом, что они встретились. Прошлое было стерто, и только будущее расстилалось перед ними.

Лишь на один украденный у работы уик-энд Джо удалось увезти Кейт из Голливуда – на восемнадцать драгоценных часов. Он привез ее в Сьерры, чтобы показать ей «хижину», которую купил год назад. Это было уединенное место на берегу очень глубокого горного озера– двести футов глубиной, – возникшего в ледниковый период, миллионы лет тому назад. Ныряя в воду на глазах у Кейт, Джо шутил, говоря, какая в нем ледяная вода и как легко к ней привыкнуть.

«Хижина» была прелестной деревенской постройкой, сделанной из массивных дубовых бревен, с простой мебелью, толстым ковром на полу и картинами и гобеленами на стенах. Джо объяснил, что других хижин на озере нет – он хотел уединения. Он купил всю землю в округе и принял меры предосторожности, чтобы избавиться от любопытных. Он знал, как важно ему обрести уединение теперь, когда голливудская рекламная братия избрала его героем нынешнего дня. Ситуация может еще более осложниться, так как слава Кейт тоже росла – факт, который он уже отметил.

– Когда мы не будем заняты съемкой, – говорил он, – сможем приезжать сюда каждый уик-энд. В этом озере водится форель. Хочешь, я научу тебя удить рыбу?

Ты можешь учить меня всему, чему захочешь. Лицо Кейт засияло от радости, когда она подумала о том, что проживет всю жизнь с Джозефом Найтом. Это было бы слишком хорошо, чтобы стать правдой.

Но мысли о будущем могли и подождать, потому что съемки постепенно приближались к концу. Казалось, работа, в которой были заняты все актеры и съемочная группа, стала более напряженной и тяжелой, чем когда-либо. Они выкладывались без остатка, так как видели, что казавшийся неминуемый провал, вызванный нелепым поведением Ив Синклер, начал оборачиваться успехом – рождался новый фильм, который имел шанс стать великим.

Все работали на одном дыхании, на грани измождения и восхищения – пока однажды, в середине ноября, все это не окончилось. Съемки были полностью завершены. Между фильмом и зрителями стоял только последний этап – монтаж и тиражирование.

Джозеф Найт и его жена были совершенно выжаты съемками, но в полном восторге от достигнутого. Им не терпелось увидеть завершенный вариант фильма и узнать, как оценит его публика.

После небольшого поиска Джо и Кейт купили скромный маленький домик, и Кейт занялась тем, что оформляла и обставляла его, пока Джо завершал работу на студии с Ларри Уолшем и Оскаром Фройндом. Каждый день она ждала, когда он вернется домой, и перед тем как начать думать об обеде и наступающем вечере, они занимались любовью в тиши спальни.

Никогда они еще не чувствовали себя такими близкими, никогда еще не были так полны друг другом. Но все же, в эти минуты душевного спокойствия и счастья, Джо и Кейт начали испытывать новые, неожиданные ощущения. Хотя они еще сильнее были влюблены друг в друга и полностью поглощены мыслями друг о друге, странное чувство неполноты счастья нависло над их совместной жизнью.

Джо первый обозначил словами это подспудное желание.

Однажды ночью, в начале декабря, он взял Кейт в свои объятья.

– Я хочу ребенка, – сказал он.

Лицо Кейт осветилось.

– Ты правда хочешь этого, Джо? – спросила она робко.

Его взгляд был тем единственным ответом, в котором она нуждалась. Она прочла в нем страстное желание. Он уже подарил ей свое сердце. Теперь он хотел сделать завершающий шаг, который сделает их любовь всеобъемлюще полной.

Они занимались любовью, как будто хотели скрепить свое решение печатью своего сердца. Их желание знало мириады форм – многочисленные вариации страсти. Кейт почувствовала: ее прошлое окончательно стерлось тем согласием, к которому они пришли, последним шагом к вечности, сделанным ею и ее мужем.

Это может случиться не сразу – такое бывает, но она обязательно забеременеет. У них с Джо еще очень много времени впереди.

…Но следующим утром это время истекло.

 

22

7 декабря 1941 года

Кейт проснулась первой. Когда варила на кухне кофе, она включила радио, чтобы узнать свежие новости. В последние месяцы международная обстановка становилась все более напряженной. И как все американцы, Кейт с тревогой думала о том, что может случиться завтра.

Ее страхи подтвердились.

– Сегодня, рано утром, – говорил диктор, – японские военно-воздушные силы атаковали американскую военную базу в Пёрл-Харборе.

У Кейт перехватило дыхание. Она бросила свои занятия и уставилась на радио, ее руки дрожали.

– …Согласно последним сообщениям, – продолжал диктор, – атаковавшие войска состояли из трех сотен или более японских военных самолетов. Согласно оценкам американских военных специалистов, по крайней мере, восемь боевых кораблей Соединенных Штатов, включая «Аризону», а также четырнадцать мелких судов, были потоплены или получили серьезные повреждения. Не менее двухсот американских самолетов были уничтожены, и две-три тысячи военнослужащих и гражданского персонала на земле были убиты или ранены. Представители правительства Соединенных Штатов едины во мнении, что это было самое разрушительное единичное вторжение на территорию страны за всю историю нации. Ожидается, что Америка объявит войну Японии в ближайшие часы.

Кейт оглянулась. Джо стоял в дверях и смотрел на нее.

– Ты понимаешь, что это означает? – сказал он.

Кейт отчаянно замотала головой. Она не хотела об этом слышать.

– Я должен пойти, – проговорил он. – Я запишусь добровольцем, как только смогу.

Сердце Кейт упало. Ее прекрасный муж никогда не выглядел еще таким молодым, таким сильным и таким уязвимым, как в этот момент, когда он решил сражаться за свою страну. Никогда она еще не испытывала такой гордости за него – и такого страха за его жизнь.

Она ощутила тайный укол вины. Он был для Кейт словно прекрасный принц для Золушки – его появление в ее жизни было волшебным, нереальным. Она не совершила ничего героического или выдающегося, чтобы заслужить это. Наверное, все случившееся с ней было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Может быть, их любовь была слишком прекрасной, чтобы быть реальностью. Вероятно, отсутствие у нее особых достоинств побудило судьбу отнять его у нее. За всю свою жизнь никогда она еще не была так напугана.

– Ты обязательно должен идти? – спросила она слабо. – Мы ведь только недавно…

– Я должен идти, – ответил он. Кейт быстро кивнула.

Когда он посмотрел на нее, свет, зажегшийся в его глазах, стал ярче. Казалось, он почувствовал, что впервые мир стал между ними, чтобы разлучить их. Она попыталась изо всех сил улыбнуться, потому что хотела: пусть он знает – что бы ни случилось, она всецело принадлежит ему. И будет принадлежать всегда.

– Ничего не может стать между нами, – сказал он. – Ты ведь знаешь это, правда?

Вместо ответа Кейт бросилась к нему и крепко обняла его.

Пока они стояли в молчании, обнявшись, голос диктора зазвучал опять, возвещая о конце мира – такого, какой он был, и о наступлении другой жизни.