К тому времени, как я торопливо миновала главные входные двери и вышла во двор, Гуи уже ждал меня в паланкине, забинтованный с головы до ног, как мумия. Я забралась внутрь и села рядом с ним, он тотчас приказал двигаться, потом перегнулся через меня, чтобы задернуть шторки, как он всегда делал.

— О, пожалуйста, Мастер! — взмолилась я, когда наш транспорт поднялся на плечи носильщиков. — Нельзя ли оставить их открытыми? Я почти два года не видела ничего за пределами твоего поместья!

Он заколебался, потом что-то проворчал и согласился. Я откинулась на подушки, глядя на садовые кустарники, проплывавшие мимо. Нас сопровождали четверо стражников из поместья, я слышала их твердую поступь впереди и позади носилок. Тень от пилона у входа скользнула но нам и осталась позади.

Мы повернули направо, и там, сразу за причалом Гуи, открылось озеро Резиденции, в этот сезон вола в нем стояла низко, лениво поблескивая в ярких солнечных лучах. Мимо проходило небольшое суденышко с одиноким гребцом, за ним маячил величественный корпус груженой баржи. На другой стороне озера лежали вытащенные на берег три скифа, их белые треугольные паруса обвисли и теперь бесполезно полоскались под порывами горячего ветра. Над ними беспорядочно толпились крыши, и дальше, ввысь, простиралась дерзкая синева летнего неба Внезапно мне заслонила обзор группа из четырех или пяти слуг, они спешили по дороге навстречу нам. Из-под их босых ног поднимались клубы пыли. Слуги оживленно болтали между собой и, проходя мимо, едва взглянули на носилки. Мерным шагом прошел мимо отряд солдат. Они были заросшие густыми бородами, в рогатых бронзовых шлемах и в грубых юбках, поверх которых были надеты кожаные передники. Они тоже не обратили на нас внимания.

— Это наемники, шаарданцы, — бросил Гуи.

Звуки большого города теперь слышались более отчетливо: крики, скрип тележек, рев ослов и другие неопределимые шумы, которые сливались в гул бурной городской жизни; он то становился громче, то затихал, уносимый порывами ветра, создавая неровный рельеф на фоне спокойного плеска воды у причалов домов знати, мимо которых мы медленно двигались. Здесь дорога сворачивала в город, справа от нас возвышались массивные стены, за ними щетки пальм. Ветви деревьев свешивались через край, укрывая нас в своей тени. Причалы охраняли стражники, внимательно следившие за движением, несмотря на то что на ату дорогу не разрешалось ступать никому, кроме тех, кто жил или работал во дворце или в привилегированных домах, что выходили фасадами к озеру.

Я смотрела на воду, и так же, как много месяцев назад, когда я впервые попала сюда, передо мной возникли ладьи фараона, покачиваясь на якорях у ослепительно белого мраморного причала. Их борта сверкали золотом и серебром. В вышине развевались царские сине-белые флаги. Рядом, торжественно и неподвижно, стояли стражники. Хотя я не была больше той очарованной деревенской девчонкой, которая когда-то разглядывала это диво с раскрытым ртом, они по-прежнему вызывали во мне изумление.

Мы снова повернули направо. Причалы остались позади, и перед нами открылась огромная, вымощенная мрамором площадка, окруженная солдатами. Наши носилки медленно опустились, и мы вышли.

— Отсюда нужно идти пешком, — сказал Гуи.

Он наклонился к носилкам за своей дощечкой и сундучком с лекарствами, а я огляделась.

Площадку с обеих сторон обступали аккуратно подстриженные деревья, окруженные сочной травой, но ширина ее была такой, что тень не дотягивалась до нас, и мы оказались на самом солнцепеке. Впереди возвышался гранитный пилон. По обе стороны от него на высоких флагштоках возносились в небеса сине-белые флаг, и в просвете между ними виднелась зажатая между деревьями мощеная дорожка, уходящая вдаль за пилоном. Сейчас я войду во дворец, подумала я, задохнувшись от восторга. Где-то за этим пилоном находится самый могущественный бог на земле, и я буду дышать с ним одним воздухом, ступать по плитам, которых касались его ноги. Каждые глаза здесь видели его лицо. Каждые уши слышали его голос.

— Идем, — уверенно сказал Гуи.

Собравшись с мыслями, я прошла рядом с ним под пилоном, где стражники внимательно оглядели нас и затем поклонились.

Вскоре дорожка, виденная мною мельком издали, разделилась на три: одна по-прежнему бежала вперед, две другие уводили влево и вправо. Гуи жестом указал налево.

— Эта ведет к гарему, — пояснил он, — а направо банкетный зал, царский кабинет и сады. Нам туда не надо.

Пока он говорил, из придорожных деревьев возник человек и приблизился к нам. Он поклонился.

— Приветствую тебя, благородный Гуи, — сказал он. — Я вестник Менна. Тебя ждут.

Гуи приветствовал его легким наклоном головы, и мы отправились в сопровождении своих четверых стражников.

Колонны зала для аудиенций хорошо просматривались издали: выкрашенные в безупречно белый цвет четыре высоких столпа, увенчанные нераскрывшимися бутонами лотосов. У подножия каждой колонны стоял солдат, внимательно глядя перед собой, не обращая внимания на людей, что проходили мимо. Менна шагал впереди. За колоннами прохлада окутала меня, как объятия глубин самого Нила, мои шаги эхом отдавались от плит под ногами, отливавших темно-синим, с вкраплениями таинственно поблескивавшего золота.

— Что это? — шепотом спросила я Гуи.

Он быстро повернул голову, и из-под капюшона изумленно блеснули его красные глаза. Очевидно, он совсем не испытывал трепета при виде этой красоты.

— Плиты из лазурита, — пояснил он. — Золотые вкрапления — на самом деле пирит. Только фараон и особы царской крови могут носить или использовать лазурит, потому что в нем волосы богов. Это священный камень.

Волосы богов! Я робко ступала, восхищенная как ребенок, в которого я на время превратилась, но вскоре я забыла о своем изумлении, потому что мы пробрались сквозь толпу и из зала аудиенций пошли в тронный зал.

Здесь атмосфера власти и поклонения была почти осязаемой, и, хотя в этот похожий на пещеру зал входило и выходило много людей, они ступали тихо и говорили приглушенными голосами. Здесь пол и стены были тоже из лазурита. Я будто попала в небесное пространство, усеянное золотыми блестками. На высоких золоченых постаментах вровень с моей головой ярко горели алебастровые лампы. Подвесные курильницы дымились, наполняя воздух ароматом фимиама. Вдоль стен, через равные промежутки, стояли слуги в юбках с золотой каймой и украшенных драгоценными камнями сандалиях, наблюдавшие за присутствующими; глаза у них были подведены черной краской, а волосы стянуты золотыми лентами. Стоило кому-нибудь щелкнуть пальцами, слуга тут же срывался с места и летел выполнять то или иное поручение.

В дальнем конце, мне показалось, что шагать туда час, во всю ширину тронного зала возвышался помост. На нем под алым балдахином стояли два трона. Оба они были золотые, с львиными лапами и спинками, изображавшими Атона с его животворящими лучами, с ладонями на концах; эти расходящиеся по все стороны лучи охватывали тех, кто восседает на троне, и несли им животворную силу. Один из них был, конечно, Престол Гора. Тогда я не разглядела из-за толпы. Мы продвигались все ближе к помосту. Вестник прошел три шага вперед и поклонился в сторону тронов, прежде чем скользнуть в маленькую дверцу позади них, мы с Гуи последовали за ним. Ошеломленная окружающей роскошью и величием, я рядом со всем этим великолепием вдруг ощутила себя полным ничтожеством, маленькой испуганной букашкой, ползущей но полу храма.

Комната за тронным залом была маленькой, тесно заставленной сундуками и увешанной полками. Я решила, что это, возможно, гардеробная или туалетная комната. Миновав ее, мы попали в большое помещение, тоже внушительное, но уже не таких гигантских размеров, как тронный зал, и обставленное довольно уютно. Повсюду стояли изысканные низкие столики и кресла, на полу лежали звериные шкуры. Одной стены в помещении не было, в открывшемся пространстве зеленел пышный кустарник, оттуда доносились шелест и птичий свист. Конечно, помещение охранял стражник, он стоял, повернувшись к нам своей широкой спиной, наклонив копье; сразу за ним я успела мельком увидеть маленькую, немыслимо прекрасную женщину в прозрачном желтом одеянии, она наклонилась, чтобы сорвать цветок. Мы проследовали дальше и оказались в скромном коридоре с покрытыми глазурью стенами и высокими дверями из кедра по обе стороны. Из-под правой двери струились влажные ароматы, по вестник открыл дверь слева от нас, произнес имя Гуи и с поклоном удалился.

Эта комната, казалось, была такой же огромной, как тронный зал; из ряда окон, прорезанных высоко под потолком, бил солнечный свет, яркими снопами пронизывая полумрак. Краем глаза в дальнем конце комнаты, слева, я заметила дверь, она была закрыта и охранялась: рядом с ней неподвижно, как деревянные статуи, стояли трое или четверо слуг в сине-белых одеждах. Убранство комнаты составляли изящные, роскошные кресла с ножками из блестящего электрума и высокими серебряными спинками, а также несколько инкрустированных золотом столиков, по поверхности которых скользил неяркий свет. Посредине всего этого великолепия возвышалось огромное ложе, с низкой скамеечки рядом с ним поднялся мужчина удивительной красоты, каких я еще не встречала, и быстро двинулся нам навстречу.

Он нес себя с такой естественной фацией и достоинством, что на мгновение я была очарована абсолютной гармонией его движении и тут же смутилась при виде такого совершенства. На нем был жесткий льняной шлем с белыми и красными полосками, край которого спускался на широкий лоб, а крылья слегка задевали прямые плечи. Лицо у него было широкое, с крепкой челюстью, тонким носом и подвижным, красиво очерченным ртом, голова сидела на короткой, но гибкой шее. Нагрудное украшение, легко постукивавшее о мускулистую грудь, было очень простое: ряды золотых и серебряных звеньев, на которых в центре крепилось черно-белое эмалированное Око Гора, под ним висел скарабей из яшмы; длинная серьга с подвеской в форме лотоса тихо позвякивала при ходьбе. Его юбку, длиной до середины икры, поддерживал тонкий пояс, украшенный драгоценными камнями, конец которого загибался вверх над узкими бедрами, а затем спереди уходил внутрь юбки, к паху. Дисенк во время одной из наших бесконечных бесед говорила мне, что такова последняя мода у мужчин, но такие пояса не годятся для тех, чьи животы начали обвисать. Приближавшийся ко мне живот в шелесте гофрированного одеяния был такой подтянутый, что на нем волнующе обозначились косые мышцы. Широкие серебряные обручи плотно охватывали крепкие мускулы его плеч. Он стремительно приближался, проходя сквозь столпы белого света, будто видение из тревожного сна или само воплощение бога, то светящийся, то лишь смутно видимый, то обретая форму, то теряясь в полумраке, пока наконец не подошел и не остановился перед нами, весь озаренный ослепительным светом, с улыбкой на губах. Приподнятые уголки его рта, окрашенного хной, не рассеивали ощущения беспечной властности, что исходила от него, и темные глаза оставались учтиво внимательны. От его здоровой смуглой кожи исходил запах мирры. Так вот он какой, фараон, сын солнца, Могучий Бык Маат, покоритель либу, владыка Обеих Земель. Колени у меня задрожали, я хотела ухватиться за Гуи, чтобы не упасть. Он должен был предупредить меня, думала я в ярости, не в силах оторвать глаз от самого славного бога. «Соберись, моя девочка, или ты обесчестишь себя навсегда!»

Мастер положил свою дощечку и сундучок на пол и, подняв руки, почтительно поклонился в пояс.

— Итак, Гуи, — сказал фараон, — твой подопечный готов. Я не думаю, что заболевание серьезное, но со столь прославленным телом нельзя рисковать.

Его вопросительный взгляд упал на меня, и на миг наши глаза встретились. Я старалась повторять движения Гуи, держа в уме наставление Дисенк: «Поклон членам царской семьи следует делать быстро, с потупленным взором и воздетыми руками. Кланяясь самому фараону, нужно опуститься на колени, лоб и ладони должны коснуться пола. Вставать нельзя, пока не прикажут». Но Гуи только поклонился в пояс и уже выпрямлялся. Озадаченная, я убавила почтительности.

— Мой царевич, это моя помощница и младшая врачевательница Ту, — сказал Гуи. — Сегодня она имеет честь осмотреть великого. Она в высшей степени компетентна, поскольку пребывает под моим покровительством в течение двух последних лет. Я, конечно, буду внимательно наблюдать за ее работой. — Он повернулся ко мне, и я прочла в его кроваво-красных глазах откровенную насмешку. — Ту, это царевич Рамзес, старший сын фараона и военачальник пехотинцев.

— Мой царевич, я твоя преданная служанка. — Я задохнулась, чувствуя, как кровь медленно приливает к щекам.

«Бестолковая идиотка!» — яростно бранила я себя, опустив глаза и глядя на крепкие, гармонично развитые царственные ноги, даже в своем смущении и замешательстве чувствуя его обаяние и покоряясь ему. Царевич взял меня за подбородок. Кожа его ладони была загрубевшей, по-видимому, он умел обращаться с луком и копьем и с равной легкостью чувствовал себя на официальных приемах и в солдатских казармах. Я чувствовала холодок металла его колец.

— Вчера на площадке для парадов я видел Банемуса, и он рассказывал о синеглазой чаровнице, что обитает в доме Гуи, — сказал он. — Ты выглядишь слишком нежной и прекрасной для врачевательницы. Откуда ты? Из Пи-Рамзеса?

Я наблюдала за движениями этого очень мужественного, но бесконечно обольстительного рта.

— Нет, мой царевич, — ответила я. — Я с юга.

Его глаза засветились.

— Возможно, из Фив? Твоя семья из мелкопоместных землевладельцев этого святого города?

Я была спасена от ответа голосом, донесшимся из полумрака.

— Рамзес! — позвал он, и голос разнесся эхом под высокими сводами. — Почему ты задерживаешь Гуи, когда я здесь изнемогаю от боли и мучений?

В словах чувствовалось нетерпение, но голос звучал весело и словно бы поддразнивал. Рамзес уронил руку и рассмеялся.

— Могучий Бык грызет удила в своем загоне! — громко сказал он. — Отец, у меня дела, которые требуют моего внимания. Увидимся вечером.

Он пронесся мимо меня. Его шаги отдавались эхом, пока он шел к двери, распахнувшейся при его приближении. После его ухода комната, казалось, стала еще более сумрачной, чем прежде.

— Молодец, — прошептал мне Гуи, пока мы приближались к ложу. — Я ощутил, как ты дрожишь, но ты отлично справилась. Теперь слушай себя, моя маленькая Ту. Это твой шанс.

Он взял дощечку и вручил мне сундучок с лекарствами. Ложе и его обитатель были теперь очень близко. Мы с Гуи опустились на колени и прижали лица к холодным плитам пола. Это наконец оказался фараон.

— Встаньте, — приказал тот же веселый голос, и мы поднялись.

Собрав всю свою смелость, я шагнула вперед. Гуи остановился чуть позади меня и откупорил чернильницу. Я взглянула в лицо правителя Египта.

Маленькие, настороженные глазки блеснули на меня из-под матерчатой шапочки, предписанной законом, потому что со времен рождения черного фараона ни одному из них не позволялось показываться с непокрытой головой. Лицо у него было полное, щеки отвислые, губы по форме были похожи на губы сына, но полнее, более чувственные. Он поднял неухоженные брови и довольно бесцеремонно обратился к Гуи:

— Ну?

Гуи представил меня. Царственный взгляд вернулся ко мне, и мне было позволено начать осмотр. Я очень боялась, но твердо решила не опозорить себя и Гуи. Я начала с нескольких простых вопросов:

— Что беспокоит моего повелителя?

— У меня боли и урчание в кишках, — ответил он с готовностью. — Меня слегка лихорадит и бросает в пот. В моих испражнениях ухеду.

Я наклонилась и принюхалась к его дыханию, когда он говорил. Оно было жарким и зловонным.

— Что ел в последние два дня мой повелитель?

Его взгляд блудливо скользнул по моей обнаженной груди; когда я выпрямилась, он высунул язык.

— Сегодня утром ел фрукты, хлеб и пил пиво, — сказал он торжественно, взгляд его продвигался вверх, по моей шее к губам. — Вчера вечером ужинал со своим визирем и его свитой и даже думаю, что чрезмерно отведал халвы из кунжутных семян. Также я пил в обильных количествах божественное вино с западного берега. Может быть, оно было испорченное?

— Может быть. — Я пыталась не обращать внимания на эти похотливые глаза, которые теперь добрались до моих собственных. Я видела, как они округлились в удивлении. — Мой повелитель испытывал подобные недомогания прежде?

Он вздохнул:

— Иногда, моя прелесть. У тебя синие глаза, самые синие, которые мне доводилось когда-нибудь видеть, они цвета Нила под зимним солнцем. Несомненно, ты слишком молода, чтобы играть с суровым ремеслом врачевания!

— Мой повелитель, — возразила я с притворной строгостью, — я пришла сюда именно как врачеватель, для того чтобы осмотреть тебя и прописать лечение. Если владыка пожелает, он может польстить мне позже.

На мгновение мне показалось, что я зашла слишком далеко. На лице фараона появилось озадаченное выражение, потом на нем отразилась та же властность, которую я заметила в лице его сына. Потом, расслабившись, он рассмеялся противным визгливым смехом.

— Маленький скорпион! — веселился он, — Я не видел твоего хвоста, но в твоем язычке определенно есть жало! Ты мне нравишься! Продолжай осмотр!

Затаив дыхание, я осторожно стянула с него простыню до самых бедер и начала ощупывать его живот. Пальцы утопали в изобильном рыхлой плоти. Кожа у него была сухая и горячая, нижняя часть живота слегка вздута. Пока я осматривала его, он не сводил глаз с моего лица и свободно колышущейся груди. Я не хотела показывать, как я разочарована. Этот крупный, прожорливый, толстый человек, с бесстыдным взглядом и глупыми речами, никак не мог быть владыкой всего живого. Бог, достойный сидеть на троне Египта, должен быть высоким и величавым, немногословным и учтивым, его загадочное присутствие должно излучать огромную силу божественной природы. Молодой человек, который вышел на этой комнаты, красивый и уверенный, обаятельный и благородный, — вот кто был настоящим фараоном! Они сыграли со мной злую шутку, Гуи и этот толстяк, чей пенис зашевелился под простыней, когда я закончила ощупывать его живот. Этого не может быть!

Исследуя пальцами толстую шею, я старалась сохранять невозмутимость, потом наконец отступила.

— У владыки легкая ухеда в кишечнике, вызванная, но всей вероятности, прогорклым маслом, что добавляли в кунжутную халву. Сердце у моего повелителя крепкое и железы не опухшие. Я рекомендую трехдневный пост на одной воде, в течение которого владыке нужно будет принимать слабительное и укрепляющий эликсир, что я приготовлю.

Я поклонилась и услышала шуршание папируса за спиной — Гуи записывал мои слова. Фараон долго смотрел на меня, потом его лицо озарила широкая улыбка. Я не могла не ответить тем же.

— И вина не пить, маленький скорпион?

Я решительно покачала головой:

— Сколько тебе лет? — Вопрос был неожиданным.

— Через две мелели исполнится пятнадцать, мой повелитель.

— Хм… — Он схватил простыню обеими руками, натянул до подбородка, уставившись на меня, как шаловливый ребенок. — И ты ученица Гуи?

— Я помощница Мастера, мой повелитель.

— А ты хороша! — Он закрыл глаза. — Теперь я буду спать. Пришли мне свое лекарство. Но если от него мне станет хуже, я брошу тебя в тюрьму.

Я понимала, что он шутит, но тем не менее закусила губу.

— Паибекаман! — крикнул он.

Я не сразу поняла, что это имя мне знакомо, но потом обернулась. Из сумрака вышел главный управляющий, он подошел к ложу и поклонился. Я улыбнулась ему, но он лишь взглянул искоса, никак не отреагировав на меня, как, впрочем, и на Мастера. Как все слуги во дворце, он был одет в платье с золотой каймой, но широкая сине-белая лента на груди свидетельствовала о его высоком положении.

— Приготовь вино и медовые лепешки для прорицателя и его помощницы в моем зале для частных приемов, — продолжал фараон. Паибекаман поклонился снова к удалился, а из-под простыни высунулась царственная рука и схватила край моего платья. — Скажи мне, Ту, — с придыханием зашептал фараон, притянув меня к себе, — ты еще девственница?

Я услышала, как Гуи нервно дернулся рядом со мной.

— Разумеется, мой повелитель, — ответила я. — Мой Мастер правит очень благопристойным домом.

Меня снова окутало зловонное облако его дыхания.

— За тобой ухаживают? Неужели нет юноши, который бы сгорал от нетерпения, дожидаясь, пока ты достигнешь возраста помолвки?

Мне хотелось выдернуть свое платье из его пальцев, но я не осмелилась. Вместо этого я склонилась еще ближе к нему, пока наши носы не соприкоснулись. Не знаю, зачем я это сделала. Возможно, дремавший во мне дар кокетства отозвался на его откровенные выспрашивания или это была беспощадная женская потребность дразнить мужчину.

— Конечно же нет, Могучий Бык, — так же тихо ответила я. — Я всецело посвятила себя Мастеру и своей работе.

Он отпустил меня, и я выпрямилась.

— Необычная работа для женщины, — насмешливо сказал он, вытянувшись на ложе.

Гуи дернул меня за руку. Беседа была окончена.

Мы снова вошли в комнату с такими уютно человеческими размерами, с шелестом колышущихся на ветру листьев, с проникающим солнечным светом, что расплескался по полу. Я рухнула в кресло. Наступила реакция — я вся дрожала и очень злилась. Гуи тоже сел и смотрел на меня не отрываясь. Мы молчали. Вскоре появился слуга, поклонился, поставил между нами серебряный поднос с бокалами и блюдо с засахаренными фруктами и удалился. Паибекаман не вернулся. Есть я не хотела, но прилив тепла в желудке помог мне немного успокоиться.

— Ты знал, кто будет моим пациентом, и не предупредил меня! — наконец взорвалась я.

Гуи поднес палец к губам.

— Я не хотел напугать тебя, — объяснил он. — Если бы ты все знала заранее, разве ты вела бы себя так? Не думаю.

— А как я себя вела? — спросила я раздраженно.

Прежде чем ответить, Гуи взял лепешку и отломил кусочек. Казалось, мое явное негодование ничуть не трогает

— Как хороший врачеватель, как любознательный ребенок, как обольстительная женщина, — сказал он. — Короче, дорогая Ту, ты была безупречна. И диагноз твой тоже, и Рамзес этого не забудет. Пойдем домой.

За дверью нас ждал все тот же вестник. Без слов он проводил нас обратно через переднюю, тронный зал, через необъятный простор зала для аудиенций и дальше, на площадку, в ослепительный жар полуденного солнца. Наши носильщики вынырнули из тени. Стражники, остававшиеся у входа в тронный зал, теперь снова встали позади и впереди нас.

— Я не знал, что царевич Рамзес будет там, — единственное, что добавил Гуи, когда мы откинулись на подушки.

Я не ответила. Царевич Рамзес. Когда мы шли обратно по дворцу, я вглядывалась в толпу, надеясь хоть мельком увидеть его, у меня выпрыгивало сердце от одной мысли о такой возможности, но его нигде не было видно.

— Паибекаман очень надменный, — осмелилась я заметить позже, когда мы свернули к дому.

Гуи кашлянул.

— Паибекаман хорошо знает этикет и ведет себя соответственно своему положению, — возразил он, — Не тебе об этом судить.

Мы уже двигались по дорожке к внешнему двору. Харшира ждал нас, он протянул мне мясистую руку, и, хватаясь за нее, я подумала, что при одинаковом с фараоном объеме насколько же более царственной выглядит фигура управляющего Гуи.

— Благодарю тебя, Харшира, — сказала я, и он улыбнулся.

— Рад служить тебе, Ту, — ответил он.

Под орлиным взором Гуи я приготовила лекарство для фараона сначала микстуру из шафрана и чеснока, чтобы успокоить его кишечные спазмы и чтобы убить ухеду, а потом тонизирующую смесь из корней кессо, корицы и перца. Это хороший подарок на именины, размышляла я, молотя пестиком но травам. Я общалась с привилегированными особами, я действительно прикасалась к самому фараону, я была во дворце.

— Это неправда, что фараон беден, — заметила я Мастеру, наблюдавшему за мной. — Никогда в жизни я еще не вплела такого богатства.

Он мрачно рассмеялся.

— Казна фараона наполняется по капризу жрецов, — сказал он, — Думаешь, ты видела богатство, Ту? Конечно, по сравнению с твоей семьей, живущей в глиняном домишке в Асвате, наш правитель несметно богат. Но храмы еще богаче. Разве ты ничего не усвоила из уроков истории с Кахой? Было время, когда царский дворец в Фивах был вымощен золотом, а его двери окованы серебром. Не надо растирать кессо в пыль, глупышка.

После его замечания я отложила пестик и сосредоточилась на работе. Когда я заполнила две бутылочки для царя и Ани унес их, мы с Гуи разделили простую послеполуденную трапезу, и потом, когда жара немного спала, я отправилась поплавать.

Минуло две недели. Я сполна попотчевала сгоравшую от зависти Дисенк весьма красочным отчетом о своем коротком визите в коридоры власти, описав царевича Рамзеса и, конечно, опустив подробности касательно моего отношения к нему. Это я берегла для себя. Вечерами, перед тем как уснуть, или когда руки были заняты работой, а голова отдыхала, или, что было приятнее всего, когда я лежала на массажной скамье, а руки юноши-массажиста двигались но моему телу, я грезила о царевиче. Я снова девочка-служанка, на этот раз в гареме, прислуживаю наложницам фараона. Царевич входит, выполняя какое-то поручение отца. Внезапно боль настигает его, он падает прямо у меня на глазах. Моя сумка с лекарствами наготове, я оказываю ему помощь, мои пальцы скользят но его телу, пытаясь определить причину недуга (о, какая волнующая фантазия!). Он весь во власти боли и моих прикосновений. Пока я осматриваю ею, он разглядывает меня вблизи. «Мы встречались раньше, — удивленно говорит он. — Я теперь вспомнил твои синие глаза. Ты из семьи мелких землевладельцев, с юга? Почему же ты здесь, в служанках?» И он возьмет меня в свои покои. И все закончится заключением брака. Я буду царевной Ту, мне будет завидовать и кланяться весь двор, вся страна.

Дисенк выслушала мою взволнованную историю, одобрительно кивая, будто сама ответственна за мой успех. Конечно, во многих отношениях так и было.

— Может быть, ты снова пойдешь туда с Мастером, — сказала она с легкой завистью, но Гуи больше не упоминал о моем маленьком приключении, и дни снова обрели прежнюю предсказуемость.

Однако на следующий день после моих именин меня вызвали к Гуи в кабинет. Он сидел за столом, перед ним лежал тонкий свиток. Он взломал печать, и кусочки голубого воска рассыпались по столу. Сначала я подумала, что это, должно быть, письмо ему от моего отца, и забеспокоилась; я поклонилась и присела на краешек кресла, на которое кивнул мне Мастер. Мое беспокойство усиливалось, поскольку он ничего не говорил. Его задумчивый взгляд медленно скользил но мне, от аккуратно убранных лентами полос до скрытых под складками платья коленей, а я не сводила глаз с его лица. Я думала о том, что действительно люблю его. Люблю не так жарко, как я полагала, а как-то более рассудочно. Он будто прочел мои мысли, вдруг поднял голову и тепло улыбнулся.

— Мы с тобой стали ближе друг к другу, правда, Ту? — спросил он. Я с готовностью кивнула. — Когда ты забралась на борт моей ладьи той ночью в Асвате, ты была угрюмым, импульсивным, упрямым ребенком, но это было так давно. Когда я впервые увидел тебя, я понял, что ты будешь много значить для меня, но не знал, как сильно привяжусь к тебе. — Он вздохнул, — Есть извращенное удовольствие в том, чтобы заниматься воспитанием другого человека. Можно вскоре почувствовать себя хозяином и превратить его в раба. Думаю, твой природный ум уберег меня от этой участи. Тебе удалось сделаться хорошим врачевателем и перестать быть моей забавой. Однако ты еще очень молода. — Он подвинул ко мне свиток. — Это было неизбежно. Я хочу знать, что ты об этом думаешь.

Я взяла папирус и осторожно развернула его. Почерк был не Паари, и я с облегчением улыбнулась, но усмешка скоро сошла с моих губ. Послание было написано очень правильными иероглифами, а не стремительным иератическим шрифтом поспешного или неаккуратного письма, и оно было пронзительно красивым. Этот писец достиг совершенства в своем ремесле.

— «Самому благородному прорицателю и врачевателю Гуи приветствие, — начала я громко. — В день празднования великого бога войны Монту мы были счастливы принимать у себя и лечиться у твоей очаровательной помощницы Ту. Ее врачевание оказалось невероятно действенным, и, позволив ей оказать нам помощь, мы были обезоружены ее красотой». — Я в удивлении подняла глаза. — Это от фараона! — выпалила я. Гуи жестом велел мне продолжать. — «Пережив несколько бессонных ночей, губительных для нашего здоровья и, следовательно, для здоровья священного Египта, мы решили, что всему виной глубина ее синих глаз и дерзость ее речей. Мы возымели желание смягчить наше недомогание, встретившись вновь с этой особой. Поэтому мы обращаемся к тебе, как к ее попечителю, с прошением содействовать ее переезду в наш гарем так скоро, как скоро может быть получено согласие от ее отца, если он жив. Мы заверяем, что все ее разумные нужды будут удовлетворены и что она будет содержаться с заботой и уважением, согласно тому, как содержится каждая женщина, которой посчастливилось принадлежать Престолу Гора. Написано рукой моего главного писца Техути, я, Рамзес Хек-Он, владыка Таниса, Могучий Бык, величайший из царей…» — Я не могла продолжать. Свиток с шелестом свернулся, и я двумя руками с чрезмерной осторожностью положила его на стол. — Гуи, что это? — воскликнула я. — Что это?

— Фараон воспылал страстью к тебе, — мягко сказал Гуи, — Он хочет, чтобы ты стала его наложницей. Не надо так переживать, моя Ту. Это великая честь, любая дочь из семьи аристократов пошла бы ради этого на убийство. Что ты об этом думаешь?

Перед глазами у меня беспорядочно плыли видения: мы с Паари у кромки воды в Асвате, я смотрю, затаив дыхание, как он чертит на песке мой первый урок письма; мы с Паари сидим вместе в пустыне, а Ра опускается к горизонту, и мое беспокойное ка с пронзительным воплем отчаяния находит дорогу через пустыню к ногам самих богов; моя мать с подружками потягивают вино и болтают, а я лежу, растянувшись рядом с ними, и мечтаю о богатом торговце, который прибудет в Асват, и ему потребуется помощь писца… Вереница видений замедлилась. Я увидела себя на ладье Гуи, мокрую, испуганную и отчаянную. Я слышала его насмешливый, надменный голос. Загадочный Гуи, прорицатель Гуи. Прорицатель…

Я оставила свиток и сжала руки. Тело мое напряглось, я поднялась с кресла и встала неподвижно.

— Ты знал, что все этим закончится, — сказала я тихо. — Ты знал, правда, Гуи? Потому что ты все это придумал заранее. Как я была глупа! Ты привез меня сюда, ты держал меня в своем доме вдали от людей, ты то запугивал, то убеждал меня, пока я не стала бесконечно доверять тебе. Ты баловал и тренировал меня, как атлета для борьбы, да, для борьбы! — От сильного волнения мне стало трудно дышать. Я изо всех сил стукнула кулаком по столу. — Для какой борьбы, мой Мастер? Для сладчайшей из всех? Ты сознательно привел меня осматривать фараона, зная, что он имеет склонность к молоденьким девушкам, будучи уверенным, что в нем немедленно пробудится интерес. Все это время ты использовал меня! Но почему? — Я разрыдалась, не в силах продолжать.

Гуи поднялся, обошел вокруг стола и, взяв меня на руки, опустился в мое кресло, он стал баюкать и качать меня, как маленькую. Я попыталась высвободиться, но тщетно. Он держал меня крепко, пока я не прекратила рыдать и не свернулась у него на груди. Тогда он начал ласково поглаживать

— Нет, Ту, — сказал он спокойно. — Я не использовал тебя все это время. Я говорил тебе — я на самом деле видел твое лицо в гадальной чаше, до того как ты появилась в Асвате в темноте моей каюты. Я тотчас узнал тебя и понял, что ты займешь важное место в моей жизни. В моей собственной жизни! Ты слушаешь?

Я не отвечала, и его пальцы, не останавливаясь, продолжали нежно гладить меня по голове.

— Я не знал, что именно нас с тобой свяжет, — продолжал он. — Только позже я начал понимать возможности, скрытые в этой ситуации. Я заботился о тебе. Я и сейчас забочусь о тебе. Ты веришь мне?

— Нет, — сказала я угрюмо, уткнувшись лицом в его шею, и почувствовала, как дрогнули его мышцы, когда он засмеялся.

— Уже лучше. Твои слезы всегда иссякают быстро, моя Ту, даже когда льются от жалости к себе. Когда я понял, как ты можешь быть полезна, я начал соответственно систематизировать твое обучение. Не сердись больше. Ну-ка… — он приподнял край своей юбки, — вытри глаза, сядь и послушай меня.

Пришлось повиноваться. Неохотно я повернулась и посмотрела на бледные, прекрасные черты, лицо, которое я любила и которого страшилась.

— Ты в самом деле вполне во вкусе фараона, — сказал он, — Ты молода и прекрасна, твое тело стройное и крепкое. Но одно это ничего бы не значило. Таких девушек множество, и за долгие годы дюжины их перебывали на ложе фараона. Но у тебя необычные для египтянки, ум, что сделал тебя такой способной ученицей, и твой характер. По своей натуре ты — беспощадная, коварная, себялюбивая маленькая дрянь, способная вонзить свои зубки в любого, кто тебе понадобится, и держать до тех пор, пока он не станет полностью твоим. Не ерзай! Я говорю только о твоих наименее выигрышных качествах. Я такой же, дорогая Ту, и те люди, которых ты видела однажды ночью, что собирались здесь посмотреть на тебя, все тоже беспощадны и коварны. Но мы, прежде всего и в первую очередь, преданные и обеспокоенные сыны этой великой страны.

Он снова завладел моим вниманием. Я слезла с его колен, и, спотыкаясь, пошла и села в его кресло за столом, чтобы лучше видеть его. Я еще всхлипывала, но слезы литься перестали.

— Объясни мне. — Я икнула.

— Мы хотим, чтобы ты заняла место наложницы фараона, — сказал он прямо. — Мы верим, что тебе удастся удержаться у него в фаворе намного дольше большинства молодых наложниц. Ты можешь увлечь его, занять его и, со временем заставить отвлечься от пагубной стратегии, которую он сейчас поддерживает.

— Это смешно, — резко оборвала я его. — Как я смогу заставить великого фараона делать что-нибудь еще, кроме как предаваться любви со мной? Вам лучше подкупить одного из его советников.

Я все еще испытывала жгучую боль оттого, что он только что сказал, и от сознания, что я была всего лишь фишкой в их игре. И все же я была польщена. Он определенно знал, что я способна на многое.

— Его советники знают, что их будущее зависит от того, чтобы представить жрецов в более выгодном свете, — сказал мне Гуи. — Но его женщинам нечего терять. Те, что утратили его благосклонность, просто возвращаются в роскошь гарема. Рамзес не может устоять перед женскими капризами. Он похотлив по своей природе. Он добрый, по-своему честный человек, но он напуган. Ты сильная, Ту, и коварная. Ты изучишь его и научишься управлять им. — Он наклонился вперед и, отбросив уловки, настойчиво произнес: — Ты нужна Египту, Ту. Сделай фараона своим орудием для его собственного блага и во благо Египта. Помоги нам разжать мертвую хватку, которой храмы вцепились в Престол Гора, и восстановить истинную Маат в этой святой стране!

— Ты ведь уверен, что я поступлю так, как ты скажешь, правда? — печально отозвалась я. — Что, если я откажусь?

— Как ты сможешь отказаться? — возразил он. — Это ли не венец всех твоих желаний? Более того, разве это не превосходит все твои мечты. Ты не из тех, кто откажется от такой сложной задачи, и, кроме того, я помогу тебе. Так же как и Паибекаман, и Панаук, и другие. — Он встал и протянул руку. — Обсуди это с Дисенк, если хочешь. Можешь взять ее с собой, если решишься. Подумай и дай мне ответ завтра. Потом мы совершим короткое путешествие в Асват, чтобы посоветоваться с твоим отцом.

Я подошла к нему, но не прикоснулась к его руке.

— Ты снова говоришь так, будто я сделаю все, что ты пожелаешь, — сказала я, голос у меня был еще глухим от слез. — Но мне кажется, что ты меня использовал и предал, независимо от того, как ты оправдываешь свои действия, и мне больно и грустно. Зачем мне что-то делать для тебя, Гуи?

— Потому что это будет твоя помощь Египту, а не мне, — ответил он, не задумываясь, — и, несмотря на то, о чем ты думаешь, разве я не вытащил тебя из рабской зависимости и не дал тебе новую жизнь? Разве это не стоит маленькой благодарности?

— Нет, если ты сделал это, преследуя свои цели.

— Я уже говорил тебе, что это не так.

— Ты это сделал.

— Тогда проглоти свою гордость и знай, что я люблю тебя, хоть я тебя и использовал. И еще, Ту…

Я уже направлялась к двери, но остановилась.

— Что?

— Несмотря ни на что, не следовало убивать Кенну. Его ненависть к тебе была мне безразлична. Ты всегда была для меня намного важнее, чем он.

Что крылось за этими словами — утешение, угроза или предупреждение? Не знаю, но с меня было достаточно. Не взглянув на него, я пошла, ничего не видя, обратно к себе в комнату; но по дороге мне в голову пришла одна мысль. Я встретила фараона в лень праздника Монту, великого фиванского бога войны. Моим божеством был Вепвавет, тоже бог войны. А я верила, что родилась для борьбы.