Через две недели, в конце месяца эпифи, мы отплыли в Асват. Вода в реке была на самом низком уровне, едва заметное встречное течение почти не замедляло наш ход, и господствовавший в это время года северный ветер неумолимо тал нас на юг. Мы с Дисенк путешествовали на ладье Гуи, расположившись на подушках под балдахином, что соорудили для нас рядом с его каютой, которую он делил со своим личным слугой Неферхотепом. За нами следовала ладья с припасами и многочисленной прислугой. Среди них был и Ани со своей дощечкой, на которой он должен был записать согласие моего отца на то, чтобы его дочь стала наложницей в гареме Рамзеса.

Я ступила на причал Гуи с чувством гордости, памятуя о том, насколько иным было мое предыдущее путешествие на этой ладье. Среди слуг как-то разнеслась молва, что я переезжаю во дворец, и все стали относиться ко мне с особым почтением. На ладье для слуг ехали юный массажист, Неферхотеп, там размещались запасы еды и мои любимые платья. Пока Гуи, заложник своей белой кожи, проводил долгие жаркие часы на походном ложе в каюте, мы с Дисенк валялись под балдахином, потягивая воду или пиво и любуясь проплывающими мимо пейзажами.

Даже в разгар мертвого сезона Египет был прекрасен. Выжженный и иссушенный, буро-коричневый и пыльный, он хранил свою вечную гармонию в зубчатом абрисе пальмовых рощ и поникших деревьев, в скоплениях побеленных домишек, уступавших место потрескавшимся в ожидании влаги полям, и за этим всем разливался бежевый отсвет пустыни, с редкими скалами, острыми, как лезвие ножа, на фоне безжалостно синего неба.

Воздух становился чище и суше, и я вдыхала его, как лекарство. «Однажды я смогу стать царицей всего этого, — думала я, глядя на проплывающие за бортом картины Египта. — Я покорю фараона. Я сделаю так, что он не сможет обходиться бел меня ни в чем. Из наложницы я превращусь в царицу. Возможно, даже стану Старшей царской женой, потому что я намного моложе и Аст, и Аст-Амасарет, его главных жен, и с ними что-нибудь может случиться. Однажды я взойду на трон рядом с ним, и предо мной будут склоняться самые знатные головы Египта». Приятно было так мечтать, пока горячий ветер поднимал волосы с липкой шеи и обдувал струйки пота со спины.

Я не думала о темных таинствах спальни, равно как старалась не вспоминать ощущение дряблой царской плоти под своими руками и запах его лихорадочного дыхания. Если я и представляла себе все эти неизбежные интимные сцены, в моих мечтах они происходили с царевичем Рамзесом, которому я дарила свои ласки, а он прижимался губами к моим губам. Я знала, что придет время, когда придется преодолеть свое отвращение к телу фараона, но до этого было еще далеко. Я решила жить настоящим.

Несколько раз за эти спокойные долгие дни мы с Гуи садились рядом в насыщенной испарениями тесноте его каюты и разговаривали, пока Неферхотеп омывал его и давал ему подкрепиться. В темные часы, когда мы останавливались в какой-нибудь спокойной бухте, слуги разжигали костер на берегу, его искры взлетали в черное небо, и над медленной водой ветер доносил до нас их смех и обрывки разговоров; мы плавали вместе обнаженными, молча упиваясь теплыми шелковистыми объятиями нашего отца Нила, а потом я сидела, закутавшись в халат Дисенк и подтянув колени к под-бородку, и смотрела, как мой Мастер безмолвно общается со своей сестрой луной. Это должно было сблизить нас, но только послужило мне напоминанием о том, что наше время с Гуи истекает, что его эра в моей жизни подходит к концу и другие теперь займут его место.

Думаю, ему было грустно. Если бы я была меньше увлечена собой и могла понимать чувства других, а эта способность приходит с возрастом, я, наверное, поговорила бы с ним о его чувствах, но я не хотела с этим считаться. Когда они начинали вторгаться в мои честолюбивые мечты, я вспоминала, как он управлял мной, использовал меня, планировал дни, не заботясь о моих желаниях, и так отвоевывала расстояние, что постепенно увеличивалось между нами. Мне казалось, что я больше не нуждаюсь в нем, что моя сторона в наших отношениях теперь перевешивает, ведь это он захотел, чтобы я добилась успеха с Рамзесом, но я ошибалась. Все преимущества пока еще были у Гуи. И всегда будут.

В раскаленный полдень ладьи пришвартовались в канале у храма Вепвавета, и мы с Дисенк, окруженные стражей, сошли по сходням, миновав толпу возбужденных селян, чтобы выслушать приветствия верховного жреца моего божества. Гуи остался в каюте, но я прежде всего хотела совершить поклонение и возблагодарить бога, который вел меня по жизненному пути.

Они все были здесь, мои добрые соседи, в своих грубых юбках и платьях, с любопытными глазами, в которых затеплилось робкое восхищение при виде балдахина с золотыми кистями, что укрывал меня от солнца, серебряных лент, вплетенных в мои сияющие черные волосы, струящейся прозрачности моего гофрированного длинного одеяния над белыми кожаными сандалиями, на ремешках которых поблескивали красно-оранжевые маленькие сердолики. Я улыбнулась им, узнавая в толпе тех девчонок, которые когда-то боялись и избегали меня, и мне вдруг стало жаль их; безжалостное солнце уже сделало их кожу слишком темной и грубой, последние следы юной свежести были тронуты увяданием. Я могла бы выглядеть так же, если бы осталась здесь, подумала я с внутренним содроганием. Мои подошвы навсегда сделались бы грубыми, от привычки щуриться на солнце на лице появились бы маленькие морщинки, руки бы стерлись и покрылись мозолями от домашней работы. Бедняжки, они больше не были моими врагами.

Стражники аккуратно прилагали путь сквозь толпу, и наконец я оказалась перед верховным жрецом. Маленький застенчивый мальчик держал курильницу рядом с ним. Я поклонилась жрецу, и он поклонился мне в ответ.

— А я помню тебя, — сказала я, удивившись такому совпадению. — Ты учил грамоте Паари, но отказался учить меня, но теперь, вижу, ты достиг намного более высокого положения!

Он оказался моложе, чем тот безликий взрослый человек, которого я запомнила, у него было живое моложавое лицо и внимательные карие глаза.

— Мне не следовало быть таким глупым, Ту, — ответил он весело. — Мы слышали, ты теперь стала искусным писцом и, более того, врачевательницей! Добро пожаловать домой! Твой бог ждет тебя!

Я улыбнулась ему в ответ и последовала за ним, когда он повернулся и пошел в храмовый двор.

Храм Вепвавета был почему-то меньше того, что остался в моих детских воспоминаниях, он будто стал занимать меньше места и уже не казался мне таким роскошным. В храмовом дворе Дисенк склонилась, чтобы снять с меня сандалии. Я протянула свой дар Вепвавету: нагрудное украшение, усыпанное драгоценными камнями, которое мне подарил Гуи после праздника с его друзьями. Мне было очень жаль расставаться с ним, но я была обязана Вепвавету много большим, чем могла когда-нибудь отплатить, и это ощущение возросло в тысячу раз, когда я увидела девчонок из своего селения. Если бы не милость моего бога, я была бы одной из них, стояла бы сейчас, тараща глаза на какую-нибудь накрашенную и благоухающую знатную даму, которая приехала выразить свое надменное почтение этому младшему божеству. «Младшему, но только не для меня, — думала я, входя во внутренний двор. — Я твоя преданная рабыня, великий Вепвавет».

Внутренний двор был песчаный, и горячий песок обжигал мои нежные босые ноги. Верховный жрец и его помощник шли впереди меня, направляясь к закрытым дверям святилища, а я остановилась на крошечном островке тени от внутреннего пилона, и тут из-за камня появилась чья-то фигура и выступила вперед.

— Паари! — крикнула я и через мгновение уже была в его объятиях.

Мы надолго приникли друг к другу, потом он отстранился и оглядел меня с ног до головы.

— О боги! Какая ты красотка! — сказал он. — И как ты замечательно пахнешь! Мне разрешили, заметь — разрешили, принять твой подарок и положить его у дверей. Несомненно, это великая честь. Ради такого важного случая вызвали храмовых певцов и танцовщиц. Одна из них помолвлена со мной. Не каждый день наложницы фараона удостаивают Асват своим посещением.

Он широко улыбался, но я не могла читать в его глазах. Он превратился в красивого юношу, с прямой спиной и широкой грудью, но его губы были те же, в любой момент готовые искривиться в усмешке, и его жесты живо напомнили мне все наши радости и огорчения. Я отчаянно любила его.

— Я еще не наложница! — прошептала я в ответ, когда двор позади него начал наполняться певцами и танцовщицами, о которых он говорил. — Пока отец не даст своего согласия! А теперь оставь меня и позволь выполнить обряд почитания Вепвавета!

Зазвучала музыка, и одинокий голос певца вознесся в хвалебной песне. Танцовщицы подняли систры. Полился сладкий аромат благовоний, он окутал меня, и я, опустившись на колени, распростерлась перед святилищем с покорностью, которой не выказывала никому больше. В это момент я принадлежала Вепвавету, не себе.

Позднее в большом храмовом дворе Дисенк почистила мое платье и быстро втерла масло в мои исцарапанные колени и ладони. Когда она закончила, вернулся Паари, покровительственно обнимая темнокожую худую девчонку с недоверчивыми, колючими глазами молодой самки.

— Ту, это Изис, — просто сказал он.

Я наклонилась, чтобы формально поцеловать ее в щеку, вдруг ощутив себя на тысячу лет старше, чем она, житейски мудрой и слегка утомленной. Я испытала укол ревности. У Изис было стройное тело танцовщицы, и, но моим соображениям, она не станет полной и рыхлой, пока будет танцевать для бога. Я выпрямилась и заставила себя улыбнуться. Мне трудно было представить брата рядом с плотной приземистой селянкой.

— Ты очаровательна, Изис, — сказала я. — Я рада познакомиться с тобой. Наверное, ты совершенно особенная, если мой брат полюбил тебя.

Паари просиял, а девушка ответила мне лучезарной улыбкой.

— Он ужасно дразнит меня, — пожаловалась она. — Он думает, что я жду не дождусь, когда мы поженимся, чтобы начать бесконечно рожать детей и работать по дому не покладая рук.

— Нет, — возразила я. — Ты будешь царицей этого селения. Можно, я украду его у тебя ненадолго?

Она, сжав его руку, тотчас оставила нас. Я хотела сказать Паари что-нибудь лестное о ней, что-нибудь вежливое, но слова застревали у меня в горле. Я все еще хотела, чтобы он был только моим. Ничего не изменилось. Он лукаво посмотрел на меня, когда тень от балдахина накрыла нас обоих; мы вышли из храма и направились к ладье. Толпа поредела. Конечно, цинично подумала я, когда мы взошли по сходням и устроились под навесом, они побежали по домам, чтобы рассказать друзьям и соседям о том, что видели.

Дисенк, деловитая и ненавязчивая, вручила нам метелки от мух и чаши с вином. Она поставила перед нами закуски, чашу с водой и полотенца, чтобы мы могли освежиться, если захотим. Потом села в тени под мачтой, так чтобы не слышать нас, но немедленно прийти на помощь, если нам что-нибудь понадобится. Из каюты не доносилось ни звука.

— Отец сегодня готовится принимать у себя прорицателя, — сказал Паари, с удовольствием прихлебывая вино. — После встречи с тобой, конечно. Он не говорил этого — ты же знаешь, какой он, — но, думаю, ему будет приятно, если этот знатный человек сам придет к нему, вместо того чтобы властно призвать его к себе, как в прошлый раз. Он не очень изменился, — продолжал Паари, будто отвечая на не заданный мною вопрос, — и мама совсем такая же. Когда прорицатель прислан свиток с прошением от фараона, она стала закатывать истерики одну за другой, ты же знаешь, какие предрассудки у жителей нашего селения, но втайне она довольна. Она никогда не могла понять тебя, Ту.

— Знаю, — проговорила я тихо, не в силах отвести глаз от родного лица, от тонких, искусных пальцев, сжимавших ножку чаши, темных волос, разметавшихся по бронзовой шее. — Тебе нравится здесь, Паари? Ты доволен своей работой в храме?

Он медленно кивнул.

— Я лучший писец жрецов, — просто ответил он, — и горжусь тем, чего достиг. Отец смирился с тем, что я никогда не буду работать на земле, но у него теперь есть раб, которого пристал твой покровитель. И скандал вокруг его прибытия, и передача отцу хато-ароур давно забыты. Я собираюсь жениться. — Он обеспокоенно повернулся ко мне. — Я знаю, что это значит для тебя, Ту, но ты тоже должна понять, что ничто и никогда не разорвет тех уз, что связывают нас, даже моя Изис. Наши с тобой общие воспоминания начались задолго до того, как я был ослеплен ее танцем! — Он рассмеялся. — Теперь у тебя будут общие воспоминания с фараоном, но наши с тобой детские тайны навсегда останутся с нами.

Его слова пролились драгоценным бальзамом на мое ка, и я притянула его к себе и обняла.

— Я сам строю дом для нас с Изис, — гордо сказал он. — Это за храмом, по дорожке вдоль реки. А как у тебя, сестричка? Ты счастлива? Ты уверена, что хочешь стать игрушкой фараона, а не какой-нибудь достойной купеческой женой? — Его тон был шутливым, но за ним читалось настоящее беспокойство.

«О, Гуи, — подумала я про себя, вздрогнув от проницательности Паари, — как искусно ты создал свой шедевр!»

— Когда-то я была бы довольна участью купеческой жены, — ответила я, тщательно взвешивая слова, — но ты читаешь в моем сердце, Паари. От тебя ничего не скроешь. Неизменный круг жизни хозяйки дома быстро наскучит мне, и моя неугомонная натура потребует новых приключений. Я намерена сама сделать игрушку из фараона, а не наоборот!

Паари радостно ухнул:

— Кроме того, моя царевна, ты ужасно ленива, и тебе совершенно незнакомо суровое чувство долга. Я люблю тебя, Ту!

Я хотела тогда рассказать ему все. Мне было обидно, что приходилось быть осторожной с ним, я боялась ему довериться, боялась рассказать о непреднамеренном убийстве Кенны, о своей преступной страсти к царевичу Рамзесу, о миссии, которую возлагали на меня Гуи и его друзья. Но влюбленные способны на опрометчивые поступки, а я не хотела посвящать в свои тайны малышку Изис. Может быть, я была несправедлива к брату, но я не могла рисковать. Поэтому я лишь рассмеялась в ответ и перевела разговор на более невинные темы.

В кроваво-красном зареве пустынного заката мы с Гуи покинули ладью и отправились но тропе, что вела от храмовых мостков к селению. Впереди шагали двое наших стражников. За ними под балдахином следовала я, за мной — Ани, тоже пеший, а за нами — Гуи в своих зашторенных носилках. Замыкали шествие стражники. Для меня это было путешествие в прошлое. Я узнала место, где поджидала возвращения Паари из школы в тот день, когда он рассказал мне о прибытии прорицателя. Казалось, что я вот-вот увижу следы своих босых ног на сухой трапе. И сезон был тот же — шему. А вон там, укрывшись за кустами, у реки, мы с Паари сидели под сикомором и он учил меня писать на песке имена богов. Но вслед за этими грустными и сладостными воспоминаниями, от которых у меня перехватило горло, пришло другое, более яркое: о том, как я шла ночью по этой дороге, залитой холодным лунным светом, под похожими на привидения пальмами, в тени которых толпились ка забытых умерших, я вспомнила ужас и решимость, переполнявшие мое сердце. Неуклюжая маленькая крестьянская девочка бежала тогда навстречу своей судьбе, теперь по ее следам, ликуя, шла наложница фараона. Это был пьянящий миг.

В селении я попросила стражников остановиться на краю площади Кусок вытоптанной земли показался мне теперь досадно маленьким. Он больше не простирался в зовущую бесконечность, обещая освобождение. Несколько оборванных ребятишек стояли поодаль, сбившись в стайку, и молча разглядывали меня. Молодежь, несколько юношей и девушек, и группа их родителей сделали несколько робких шагов мне навстречу, потом остановились и замахали руками в знак приветствия. Я помахала им в ответ, но тут в дверях нашего дома увидела светлые, взъерошенные волосы отца и его крепкую фигуру и, забыв о своем величии, бросилась в его объятия. Он поднял меня, потом осторожно поставил на землю и отстранился. Его серьезные, задумчивые глаза улыбались. Паари был прав. Морщины у него на лице, возможно, стали чуть глубже, на висках появилась чуть заметная седина, но это был он, мой по-прежнему горячо любимый отец.

— Да, Ту, — сказал он, — ты теперь выглядишь в Асвате так же нелепо, как драгоценный камень в навозной куче. Но ты очень напоминаешь сейчас свою мать, когда я впервые увидел ее. Ты превзошла все ожидания, моя дорогая. Пойдем. — Он перекинулся несколькими словами со стражниками и, тяжелой рукой обняв меня за плечи, повел в дом. Он не обратил никакого внимания ни на Ани, ни на носилки Гуи, что опустились на истоптанный грунт площади.

Едва я появилась в нашей тесной и темной общей комнате, мать бросилась ко мне и прижала к своей груди:

— Ту! Моя маленькая царевна! Ты здесь, ты жива! Я уже не надеялась когда-нибудь увидеть тебя! С тобой там хорошо обращались? Ты хорошо себя вела? Не забывала ли ты постоянно молиться?

От нее пахло потом, и травами, и кухней. Я с трудом высвободилась и поцеловала ее в смуглую щеку.

— Все замечательно, мама, — ответила я с улыбкой. — Как видишь, со мной обращались более чем хорошо. Как здорово снова видеть тебя.

Она поднесла руки к губам.

— Но это правда, что великий пригласил тебя переехать во дворец? Тебе бы лучше вернуться домой и продолжить работать со мной, Ту. Гарем — неприличное место, по крайней мере я так слышала, и неопытная деревенская девочка вроде тебя может попасть там в беду. А здесь отец подыщет для тебя приличного мужа! Но как же ты смогла привлечь внимание фараона? — подозрительно спросила она, и я громко рассмеялась.

— О мама, я ходила с Мастером во дворец осматривать фараона, когда он был немного нездоров. Что касается гарема, я уверена, что Дом женщин — это совершенно безопасное и морально безупречное место! — сказал я. — И потом, это очень серьезно — быть женой самого бога!

— Женой — может быть, — хмуро ответила она, — а наложницей?

— Хватит! — резко оборвал ее отец. — Ступай принеси вина и лепешек!

Она скривилась, что-то проворчала, потом наградила меня сияющей улыбкой и исчезла. Я опустилась на циновку, и отец сел напротив меня, скрестив ноги и пристально вглядываясь в мое лицо.

— Все здесь не так, как я помню, — сказала я, оглядывая комнату, чтобы избавиться от мимолетной неловкости. Я не добавила, что опрятная нищета этой комнаты, так же как и ее размер, ужаснула меня. Неужели я в самом деле жила в такой обстановке и не осознавала ее убожества?

Отец поднял брови.

— Это потому, что ты теперь стала намного старше, — мягко пошутил он. — Я скучал по тебе, Ту, и часто вспоминал тот день, когда ты прибежала, спотыкаясь, через поле и прилипла к моей ноге, умоляя, чтоб я позволил тебе ходить в школу. Я не мог тогда позволить себе отправить тебя в школу, это так, но я допустил ошибку, думая, что это пустяк. Я недооценил твой ум и твою неудовлетворенность. Если бы у меня было чем платить за обучение, возможно, ты осталась бы с нами в Асвате. — Потом он покачал головой. — Нет, не осталась бы!

— Не упрекай себя, — ответила я. — Ты понял меня, отец, и поэтому ты отпустил меня на север с Мастером. Я очень люблю вас, но я была бы отчаянно несчастной, если бы оста-

— А теперь ты счастлива? И будешь ли ты счастлива в объятиях фараона? Ты хочешь стать его наложницей, Ту? Решение за тобой, не за мной, и, что бы ты ни решила, я всегда буду на твоей стороне.

Я посмотрела в его спокойное, обветренное лицо и поняла, как искренне он любит меня.

— Да, я счастлива, — медленно ответила я, — а что до счастья в объятиях фараона, кто знает? Может быть, он будет так счастлив в моих, что сделает меня одной из своих жен.

— Этого не может быть, — отрывисто проговорил отец. — Очень редко царь берет в жены дочь простолюдина, не говоря уже о крестьянке, и только по страстной любви. Кроме того, что ты знаешь о том, как доставить удовольствие мужчине, Ту? В гареме столько женщин, которые посвящают этому целую жизнь и все равно остаются отвергнутыми. Не смешивай мечты с реальностью!

Он вдруг рассердился, и я не могла понять почему. Я тоже рассердилась, потому что его слова затронули самую суть моих тайных фантазий.

— Не знаю, куда ведет моя дорога, — сказала я, — но я должна пройти ее до конца. Я не могу останавливаться в одном месте, каким бы оно ни было восхитительным. Мне нужно знать, что ждет меня за следующим поворотом, отец!

Он вздохнул:

— Тогда решено. Ты спрашивала своего Мастера, станет ли он дальше держать тебя в своем доме, если ты передумаешь? Может, он найдет тебе подходящего мужа?

Я не смогла скрыть легкой дрожи, что пронзила меня при этих словах.

— Мне не нужен обычный муж. Принадлежать живому богу — что может быть прекраснее!

Вернулась мать, бесшумно расставила чаши с вином и принесла большое блюдо своих замечательных засахаренных фруктов. Несколько раз она набирала воздуха, собираясь вклиниться в наш разговор, но так и не решилась. Она быстро переводила взгляд с него на меня и обратно. Я видела, что ее распирает от невысказанных слов, но она села рядом со мной и стала пить вино в молчании, которое, должно быть, стоило ей огромных усилий.

Все важное было уже сказано. Вино было крепким и терпким, я пила его с удовольствием. Мы немного поговорили о том о сем, потом мать оживилась, когда стала пересказывать последние сплетни о наглых дочерях многострадального главы селения, но, несмотря на это, мы чувствовали все возрастающую неловкость. Я пыталась отвечать на их вопросы о том, как жила в доме Гуи, но вдруг обнаружила, что мне трудно подобрать слова, чтобы не дать им почувствовать, какая пропасть лежит между миром Гуи и тем миром, в котором жили они; а они, конечно же, поняли, что местные сплетни меня больше не интересуют. Нас связывали кровные и семейные узы, но уже не так сильно. В мучительно-неловком молчании мы пили свое вино и жевали лепешки, так старательно приготовленные матерью. Через некоторое время отец поднялся, показывая, что мне тоже нужно встать.

— Сейчас я приму прорицателя, — сказал он. — Ты можешь подождать за дверью, Ту.

Улыбка смягчила его повелительный тон, я повиновалась и вышла в густеющую красноту заката. Отец что-то сказал стражнику, и тот направился к носилкам. Шторки раздернулись, и появился Гуи, закутанный в свой плащ. Мы посмотрели друг на друга. Потом он кивком головы приказал Анн сопровождать его и приблизился к отцу, который снова остановился на пороге дома.

Я побрела к реке, но дорожке, по которой так часто бегала в детстве. Жители селения все еще толпились на площади, таращась на меня, как глупые овцы. Я была непостижимым образом утомлена напряжением этого возвращения домой, которое вовсе не было возвращением. Я догадалась, что стражник двинулся за мной. В сандалии набился песок, я остановилась вытряхнуть его, а когда выпрямилась, рядом со мной был Паари. Он запыхался, юбка его была завернута вокруг бедер.

— Я бежал от самого храма, — поравнявшись со мной, объяснил он, расправляя свое одеяние, и взял у меня сандалии. — У меня была срочная диктовка, прости. Ну, что сказал отец? Он подпишет согласие? И куда ты идешь?

Он все понял по моему голосу, схватил меня за руку, и вскоре мы оказались на берегу Нила. Мутные воды текли прямо у наших ног. Ра уже коснулся губами горизонта, и чахлые деревья, под которыми мы укрылись, отбрасывали на воду длинные тени. Стражник остановился на некотором расстоянии от нас, но мы тут же забыли о его присутствии. Мы вспоминали детство и говорили о годах, проведенных вдали друг от друга. Паари рассказал свою историю любви с Изис. Я описывала Дисенк, и Гуи, и Харширу, и генерала Паиса, только о царевиче Рамзесе и о самом фараоне не сказала ни слова. Паари хотел услышать, как выглядит Дельта и великий город Пи-Рамзес, и я живописала ему свои впечатления так ярко, как только смогла.

Сумерки плавно перешли в вечер, и мои стражник стал тактично покашливать, тогда я повернулась к нему и сказала:

— Я проведу ночь с семьей и вернусь на ладью на рассвете, к отплытию. Пожалуйста, передай это Мастеру и попроси его прислать другого солдата для охраны.

Он поклонился и ушел, а Паари тихо засмеялся.

— Ты отдаешь приказания очень уверенно, моя царевна либу, — поддразнил он меня, и я рассмеялась тоже.

Темнота на том берегу становилась все гуще, и яркие краски закатного неба постепенно выцветали. Глубокий покой южной ночи постепенно охватывал нашу тихую заводь, и так же постепенно из моего тела уходило напряжение. Я прислонилась спиной к дереву.

— Только здесь у меня появляется чувство, что я сознаю значение вечности, — едва слышно прошептала я. — Оно такое ясное и полное, Паари, и мне очень не хватает его.

Он не ответил, только сильнее сжал мои пальцы, и я знала, что он понял меня.

К тому времени, как мы вернулись на площадь, за нами шел уже другой стражник, наступила полная темнота, и из-под двери нашего дома пробивался тусклый желтый свет лампы. Гуи со своей свитой удалился. Едва я переступила порог, меня встретил аппетитный запах чечевицы, лукового супа и аромат свежеиспеченного хлеба. Еда была разложена на безупречно чистой льняной скатерти на полу в общей комнате, и я, как прежде, опустилась на циновку рядом со своей тарелкой. Отец прочел вечернюю молитву перед жертвенником; его обнаженная согбенная спина, звук его низкого голоса и довольно неприятный запах масла из лампы — все это будто вернуло меня назад, в те дни, что давно миновали. Впечатление было непонятным. Будто вся моя жизнь здесь была только сном, будто я всегда жила в доме Гуи и мне только снилось, что я была крестьянской девочкой в маленьком южном селении, мой отек был солдатом, мать повитухой, а брат учился на писца.

Когда мы стали крошить в суп хлеб, в комнату вошел человек, буркнул невнятное приветствие, уселся рядом со мной и потянулся за своей миской. Отец не представил нас. Я предположила, что это был тот самый раб из макси, потому что он был весь заросший, с густой бородой, густыми черными волосами и такой же растительностью на груди. Он быстро поел, поднялся, пробормотал «Доброй ночи», налил в кувшин пива из фляги, что стояла рядом с суповым горшком, и ушел в ночь. Никто не сказал ни слова но этому поводу.

После трапезы я помогла матери собрать и вымыть посуду, потом мы все вместе сидели в комнате и разговаривали. Беседа текла легко. Мы смеялись, любовно подшучивали друг над другом, как в старые времена, но была в нас какая-то скованность, она тяготила, и сломать ее было невозможно. Прежде чем иссякло масло в единственной глиняной лампе, мы разом, не сговариваясь, поднялись, я попрощалась с родителями, крепко обняла их, вложив в объятия всю свою любовь и остро чувствуя свою вину перед ними. Я пообещала регулярно посылать им свитки из гарема, а отец накатал мне всегда поступать честно и достойно. Когда родители пошли спать, мы с Паари отправились в свою комнату, которую счастливо делили на двоих в детстве.

Мать застелила мой тюфяк чистым полотном, но его грубая ткань царапала кожу, когда я ворочалась. Сам тюфяк показался мне очень жестким. Я ощущала под ним бугристый глиняный пол, и эти бугры врезались в мое тело. Из спальни родителей слабо доносились голоса, шепот утешения, потом шепот стал прерываться, потом затих совсем. В непроглядной темноте мне было не видно брата, но я всегда чувствовала его присутствие, я протянула руку и коснулась его руки. Мы лежали так некоторое время, в молчаливом единении, потом он сказал:

— Теперь, чтобы увидеть тебя, Ту, мне, наверное, придется ехать в Пи-Рамзес. Как жалко! И потребуется ли мне получать разрешение у каждого мелкого чиновника в гареме, прежде чем мне позволят наконец пасть ниц перед тобой, мои царевна?

Я засмеялась, и сразу же скованность пропала, ночь стала близкой, и теплой, и таинственной, такой же, как была тогда, когда мы открывали друг другу наши сердца. Слова полились легко, возможно, потому, что мы не видели друг друга, а по шепоту возраст не угадаешь. Часы пролетели незаметно, и невидимые узы, что всегда связывали нас, стали снова тугими и крепкими. И все же я не рассказала ему о причинах смерти Кенны, хотя потребность выговориться была почти необоримой. Я не хотела, чтобы брат думал обо мне плохо, и была уверена, что этого он не поймет.

Перед самым рассветом он уснул; услышав его ровное дыхание, я поднялась, поцеловала его и тихо вышла из дому. В воздухе еще стояла ночная духота, обещая наступление такою же знойного утра. Над пустынной площадью и неподвижными косматыми кустами вдоль реки постепенно разливался нежный бледный свет. Взяв свои сандалии в руки, я быстро пошла прочь; мой страж тут же выступил из сереющей тени стены у дома и двинулся вслед за мной. Я не оглядывалась. Скоро они проснутся, зевая, и сонно встретят новый день, наполненный простыми делами и заботами, трудом и отдыхом, молитвами и сплетнями, сельскими праздниками и соседскими распрями. А к тому времени, как мать соберет белье и пойдет к реке, чтобы стоять там по колено в воде и хлопать полотно о камни, я буду беззаботно лежать под навесом на ладье, наблюдая, как проплывает мимо Египет, а Дисенк будет готовить фрукты для утренней трапезы.

Дисенк сидела на сходнях и ждала; когда я показалась из-за поворота и она увидела меня от причала, она поднялась и поспешила мне навстречу, ее бесподобное личико засияло от радости. Но, увидев мое грязное и измятое платье, мои спутанные волосы и ноги все в пыли, она резко остановилась, и ее пальчики затрепетали в отчаянии.

— Дисенк! — закричала я, мне вдруг захотелось обнять ее от радости, что ладья все еще стоит у причала. — Я не опоздала?

Кормчий уже поднимался к своему огромному рулевому веслу, и у сходней началась суета с веревками, что держали нашу ладью пришвартованной к столбам причала

— Твои ноги! — запричитала она. — Только посмотри на них! И грязь уже так засохла, она может испортить твою кожу, а ты вся покрыта грязью! О Ту!

— Но ты же волшебница, Дисенк, — возразила и радостно, взбегая по сходням. — Ты немного поколдуешь, и все будет в порядке!

Пока она суетилась, торопливо посылая за водой, я проскользнула в каюту. В этот момент я услышала, как капитан отдал короткую команду, его голос прокатился эхом под пилонами храма впереди, и ладья накренилась. Мы отчаливали.

В каюте стоял аромат жасмина, густой и сладкий аромат Гуи; занавеси сомкнулись за моей спиной, и я шагнула к походному дивану. Неферхотеп был уже на ногах. Он кивнул мне и отвернулся, занятый приготовлениями к утреннему омовению. Я наклонилась над простынями. Гуи еще не совсем проснулся. Я быстро запечатлела поцелуй на его губах, он сонно посмотрел на меня, потом медленно улыбнулся.

— Ну и?.. — спросил он.

— Я люблю тебя, Гуи, — ответила я. — Я готова отправляться домой,