Глава седьмая

Я был еще молод, когда поступил на работу в этот дом, а Камену было всего три; это был строгий, умный ребенок с правильными чертами лица, пристальным взглядом и страстным желанием вникать во все, что происходило вокруг него. Я мог бы стать для него хорошим учителем, поскольку всегда бережно относился к скрытым талантам детей, боясь, что им не дадут развиться, однако в данном случае я мог не беспокоиться. Отец Камена прилагал все усилия, чтобы дать ему хорошее образование, и воспитывал его строго, но с такой любовью, о которой можно было только мечтать.

В мальчике было что-то притягательное. Так бывает: увидишь мельком в толпе чье-то лицо и забываешь, но потом вдруг начинаешь видеть его повсюду. Иногда отец позволял Камену играть в конторе, где мы работали. Камен сидел под столом, тихо возился со своими игрушками и иногда поглядывал на меня, поскольку я тоже сидел на полу, и тогда мне хотелось прикоснуться к нему — потрогать не его нежную детскую кожу, а то непонятное, незнакомое, что так меня притягивало.

В доме Мена всем жилось спокойно и счастливо, а сам Мен был хорошим хозяином. Я же был превосходным писцом. Я прошел обучение грамоте и школе жизни при храме Амона в Карнаке, где я увидел, что священное поклонение богу превратилось в череду сложных, но пустых ритуалов, проводимых жрецами, которые больше верили в свою тугую мошну и возможность покрасоваться, чем в могущество божества или просьбы молящихся. Тем не менее я получил отличное образование и по окончании учебы смог поступить на службу в дом знатного сановника.

Меня всегда интересовала история Египта, поэтому я решил выбрать себе хозяина, который интересовался тем же. Он, так же как и я, считал, что культ богини Маат извращен, что прошлая славная история страны, когда боги, восседавшие на Престоле Гора, поддерживали гармонию отношений между жрецами и правительством, потускнела. Наш фараон правил по указке жрецов, давно забывших, что Египет существует вовсе не для того, чтобы набивать их кошельки и выполнять прихоти их сыновей. Хрупкое равновесие, установленное Маат, космическая музыка, которая сплетала воедино власть мирскую и божественную, чтобы звучала та величественная песнь, что зовется могуществом Египта, искажались под тяжестью коррупции и жадности, и теперь песня Египта звучала тихо и фальшиво.

В дни своей молодости фараон провел несколько военных походов против восточных племен, которые хотели прибрать к рукам плодородные земли Дельты, однако его гения не хватило, чтобы понять, что войну лучше всего вести на своей территории. В те дни, когда на Престол Гора претендовал иноземный узурпатор, отец нынешнего фараона заключил сделку со жрецами, и те согласились помочь ему вернуть себе трон в обмен на определенные привилегии. Молодой фараон на долгие годы предал эту сделку забвению, в результате чего жрецы только толстели и чванились, армия голодала, а высшие чиновники попали под власть высокопоставленных иноземцев, чья верность интересам государства заканчивается в тот момент, когда им перестают платить.

Мой первый хозяин мечтал увидеть Маат возрожденной. Он нанимал на работу лишь тех, кто разделял его любовь к прошлому Египта, и я был счастлив поступить в его дом. Кроме того, я с юности ненавидел рутинную, однообразную работу, поэтому мысль о том, чтобы проводить дни за посланиями, которые будут диктовать богатые, но недалекие сановники, приводила меня в ужас. Свою карьеру я начал в качестве младшего писца под начальством Ани, старшего писца в этом странном доме. Мне тогда было девятнадцать. Четыре года я провел в полном уединении в доме загадочного и очень скрытного человека, где, впрочем, был вполне счастлив. Он быстро заметил и признал мою способность запоминать и в нужный момент подсказывать дату или подробности любого исторического события. Разумеется, хороший писец обязан запоминать все слова, которые ему диктуют, и, когда нужно, находить то место, на котором прервалась фраза, однако мои способности выходили далеко за рамки умения обычных писцов, и хозяин это отметил.

Он дал мне одно задание, для которого я отлично подходил, а именно научить грамоте некую молодую девушку, которую предназначил для служения Египту и Маат. Свое дело я знал прекрасно и быстро согласился. Мы приступили к учебе, и с каждым уроком возрастала моя привязанность к этой девушке. Она была очень красива и от природы наделена живым и острым умом. Училась она легко и, как и я, любила и почитала тот священный язык, который дал нам Тот, бог мудрости и письма, в дни зарождения Египта. Когда я узнал, что ее забирают из дома, то очень огорчился.

Впрочем, сам я тоже покинул дом, как только начал подозревать, что хозяин и его знакомые находятся под пристальным вниманием дворца. В конце концов я узнал, что мою ученицу готовили к убийству фараона, что повлекло бы за собой, как мы все надеялись, возвращение культа Маат. Но фараон избежал смерти, а девушка была арестована и приговорена к смерти. Впоследствии по неизвестным причинам казнь была заменена ссылкой, и это меня встревожило. Мой хозяин высказал предположение, что фараон, видимо, поддался чарам девушки и просто не смог отправить ее на смерть, но я не был в этом уверен. Ибо, несмотря на все свои недостатки, Рамзес Третий не был столь сильно подвержен эмоциям. Скорее всего, он узнал от девушки некую информацию, которой оказалось недостаточно, чтобы схватить нас как заговорщиков, но вполне достаточно, чтобы дать ему повод насторожиться. Хозяин со мной не согласился, но все же дал мне прекрасную рекомендацию, когда я сообщил ему, что собираюсь покинуть его дом. Кроме того, ему хватило ума понять, что я не стану ни на кого доносить.

Это было семнадцать лет назад. Проведя два года на службе в других усадьбах и чувствуя, как с возрастом ослабевает моя непоседливость, я обратился с просьбой о приеме на службу в дом Мена. Я всегда усердно трудился на благо своего первого хозяина, поэтому столь же честно работал и у остальных. Я даже чуть не женился на дочери управляющего одного из моих хозяев и начал забывать о том, что когда-то принадлежал к заговорщикам, намеревавшимся убить царя.

Дом Мена стал и моим домом. Его слуги стали моими друзьями, его семья стала и моей семьей. Я видел, как Камен растет и превращается в уверенного в себе, способного юношу, наделенного, правда, некоторым упрямством, что изредка приводило к спорам с отцом. Когда Камен заявил, что хочет стать военным, шумной перепалки и криков не было, и все же последнее слово осталось за ним. Мне почему-то всегда казалось, что раньше мы с Каменом были знакомы, поэтому я сразу полюбил его от всей души. Когда ему нашли невесту, я понял, что пройдет совсем немного времени, он построит себе дом и уйдет от нас, и тогда я решил, что, возможно, попрошу его взять меня к себе в качестве писца. А пока моя верность распространялась лишь на его отца.

И даже после того, что случилось в конторе, я не мог долго сердиться на Камена. Он грубо схватил меня за шею, но я знал, что ничего он мне не сделает. Он сам был измучен и рассержен. Что-то сильно угнетало его; он куда-то уходил, много пил, ночью бродил по дому и часто кричал во сне. Я слышал это из своей комнаты. Я чувствовал, что с ним что-то происходит, но спрашивать об этом все же не имел права. Его поступок явился следствием многих недель тревоги и расстройства, и, когда Камен рассказал мне о документе, который искал, я начал понимать, в чем дело. Мы все знали, что он приемный ребенок, и, как и он, никогда не спрашивали, кто его родители. Зачем нам было это нужно? Или ему? Его обожали мать и сестры, обожал отец, его уважали слуги, на чьих глазах он вырос. Он рос в достатке, любимый всеми, но сейчас все изменилось.

Когда Камен бросился вон из конторы, Па-Баст позвал служанку и велел ей прибраться в комнате, я не уходил до тех пор, пока она не навела порядок. Оставаясь в конторе, я продолжал размышлять над случившимся. Камен говорил, что сам все расскажет отцу. Мена я не боялся. Он человек справедливый. Но мне было ясно, что Камен очень не хотел, чтобы отец узнал о его поступке, иначе мальчик не стал бы дожидаться отъезда отца, чтобы забраться в его контору. Я мог понять его горячее желание узнать, кем были его родители. Наверное, хороший сын покорился бы отцовскому приказу никогда о них не спрашивать, и все же мои симпатии были на стороне Камена. Почему Мен ведет себя так неразумно? Что плохого в желании Камена?

Когда в конторе было прибрано и дверь снова закрыта и опечатана, я пошел к Па-Басту. Он сидел на кухне за домом, болтая с поваром, у которого из-за отсутствия хозяев было мало работы. Когда разговор закончился, я вытащил Па-Баста во двор.

— Я все думаю о той сцене в конторе, — сказал я. — Вообще-то, это был всего лишь порыв ветра в пустыне — налетел и тут же стих. Камен чем-то расстроен, и я не хочу усугублять его состояние еще и тяжелым разговором с отцом. Поэтому, Па-Баст, пусть этот случай останется между нами. В конторе наведен порядок. Если я попрошу Камена отдать мне тот документ, а потом верну его обратно в ларец, ты согласен молчать о том, что видел?

Па-Баст улыбнулся.

— А почему бы и нет?! — сказал он. — Камен впервые выкинул подобную штуку, да и вреда от нее, как ты меня уверяешь, не было. Мне что-то тоже не хочется пережить еще один скандал, когда Мен вернется и узнает, что его сын в приступе умопомешательства чуть не разгромил контору. Если Камена и гложет какая-то мысль, то уж явно не пустяковая. Мы с тобой его хорошо знаем.

— Его мучит мысль о собственном происхождении, — сказал я. — Мен почему-то скрывает от него, кто были его родители. А сказал бы, тогда Камен сразу бы успокоился и в доме снова наступили бы мир и покой, а его нервозность приписали бы просто периоду взросления. А ты не знаешь, кто были его настоящие родители, Па-Баст?

Управляющий покачал головой.

— Нет, да и тот папирус, который Камен выхватил из ларца, я тоже никогда не видел. Когда мальчика принесли к нам, с ним в тряпки была завернута только статуэтка Вепвавета. Папирус, должно быть, был передан Мену человеком, который принес ребенка. Но ты прав, Мен ведет себя страшно глупо, позволяя песчаной дюне превращаться в гору.

— Так, значит, мы договорились?

— Да.

Я не считал, что предаю своего хозяина; мне просто не хотелось, чтобы между отцом и сыном пролегла трещина. Хотя они любили и уважали друг друга, между ними было мало общего. Я решил, что поговорю с Каменом, как только он вернется, заберу у него документ, верну его на место, и все будет забыто.

Но Камен в тот день не вернулся. Я поплавал, поужинал, написал письмо поставщикам папируса с просьбой прислать новые листы и чернила. Вечер сменился ночью, а Камен все не возвращался. На следующее утро, едва проснувшись, я встал и сразу направился в его комнату, но Сету, которого я встретил в коридоре, сообщил мне, что Камена там нет. Он не ночевал дома. Сначала я не придал этому значения. Все эти мелкие проступки Камена были всего лишь следствием юности, и я подумал, что он, скорее всего, прокутив всю ночь с приятелями, сейчас отсыпается в доме одного из них. Впереди у него оставался еще один день отпуска, поэтому я не стал бить тревогу.

В полдень принесли письма, и я принялся их разбирать, проработав в конторе в течение нескольких часов, затем поел вместе с Па-Бастом, немного поспал и, как обычно, искупался в озере. Наступила ночь, но Камен не вернулся.

На следующий день, через два часа после восхода солнца, я был в передней, когда ко мне подошел какой-то солдат и отдал честь.

— Генерал Паис прислал меня узнать, где находится офицер его личной гвардии, — без всякого вступления начал он. — Сегодня утром офицер Камен не явился на службу. Если он болен, генерала следует об этом известить.

Я начал быстро соображать. Появление солдата меня встревожило, и моим первым порывом было защитить Камена. Он всегда был ответственным юношей… Какая бы дикая история с ним ни приключилась, он никогда бы просто так не бросил дежурство, а с ним и своих подчиненных. Может быть, мне что-нибудь сочинить? Например, сказать, что отец срочно вызвал его в Фаюм? А что если как раз сейчас Камен входит в дом генерала? Нет. Его вещи так и лежат на кровати, где их оставил Сету. Тогда где же он? У Тахуру? Уже две ночи подряд? Несиамун никогда бы этого не позволил. Или он напился, упал в реку и утонул? Такая возможность есть. Или на него напали в городе, избили и ограбили? Тоже вполне возможно. В мою душу начал закрадываться страх. Каким-то образом я понял, что он не спал у своего приятеля, что он не придет домой и что происходит что-то ужасное и мне нужно его выгораживать.

— Скажи генералу, что прошлой ночью отец Камена прислал из Фаюма послание, — сказал я. — У них там что-то случилось, и Камен срочно выехал к семье. Разве генерал не получал его послания?

— Нет. Когда он вернется?

— Не знаю. Но как только из Фаюма появятся новости, я немедленно сообщу об этом генералу.

Солдат развернулся и пошел к выходу, а я увидел, что рядом со мной стоит Па-Баст.

— Случилось что-то серьезное, — тихо сказал он. — Что будем делать? Я пошлю Сету в дом Ахебсета, пусть спросит, нет ли у них Камена, потом он зайдет в дом Несиамуна, может быть, Камен сидит у госпожи Тахуру, но если его и там не окажется, придется известить об этом Мена.

Я кивнул. «Скорее всего это связано с тем документом», — подумал я про себя и сказал:

— Пусть Сету идет. Больше мы ничего не можем сделать. Если он ничего не выяснит, будем думать.

В то утро дел у меня было немного. Забрав свои папирусы, я отправился в сад и сел недалеко от входа, а когда увидел, что Сету ушел, вернулся в дом. Дверь в комнату Камена была распахнута. В коридоре никого не было. Я быстро подошел к сундуку, открыл его и на стопке свежего белья увидел папирус, который Сету положил туда, когда прибирал комнату. Взяв папирус, я закрыл сундук, быстро вышел из комнаты и вернулся на свое место.

Конечно, я намеревался рассказать Камену, что мы с Па-Бастом решили сделать, а заодно и попросить его вернуть папирус на место, но Камен находился одним богам известно где, а Мен и женщины должны были скоро вернуться. Если бы я был писцом, который всегда соблюдает букву закона, то, несомненно, вернул бы папирус в тот ларец, где он и лежал; но нет, я развернул его, хотя и чувствовал при этом некоторые угрызения совести. Я беспокоился за Камена. Мне хотелось помочь ему, поэтому я решил, что если узнаю, что написано в папирусе, то, может быть, смогу действовать в нужном направлении.

Сначала содержание документа не произвело на меня никакого впечатления; хотя нет, не так: оно произвело на меня такое впечатление, что я стоял как громом пораженный, силясь осознать, что происходит. Затем я аккуратно свернул папирус и сунул его в кучу других свитков. Сидя в густой тени дерева и сцепив руки на колене, я уставился на залитый солнцем сад. В голове была пустота, но постепенно мысли прояснялись.

Теперь я понял, почему ребенок, сидевший под столом в конторе отца, вызывал во мне какую-то странную привязанность, почему его взгляд, жесты, даже смех казались мне знакомыми. Мне все стало ясно, и я только удивлялся тому, как медленно, но неотвратимо божественные персты выставляют счет за каждое наше деяние. По крайней мере, мне так показалось, когда жестокая правда встала передо мной. Значит, матерью Камена был не кто иной, как та самая девушка, которую я учил в доме своего хозяина Гуи, та девушка, в чей чистый, невинный разум, следуя приказу прорицателя, я заронил зерна сомнения в безупречности божественного фараона. Я любил ее как брат, а когда она покинула дом и стала царской наложницей, очень тосковал по ней. Заговор провалился, ее отправили в ссылку, а я вырвался из дома своего хозяина, повинуясь чувству самосохранения. Теперь все мои страхи вернулись, ибо я понял, куда отправился Камен. Я сделал бы то же самое. Он уехал на юг, чтобы разыскать свою мать; конечно, она ему все расскажет, и мы вновь окажемся в опасности, все мы — я, Гуи, Паис, Банемус, Гунро, Паибекаман и даже Дисенк, которая была служанкой Ту и готовила ее к ночным встречам с царем.

Я был всего лишь писцом. Я не участвовал в заговоре, но ведь я и не сообщил о нем властям, а кроме того, именно я внушил юной и впечатлительной Ту мысль о том, что былая слава Египта померкла в глубинах горя и негодования, куда ее ввергло невежественное правление Рамзеса Третьего. Со своей задачей мы справились блестяще. Юная крестьянка доверилась нам полностью; неопытная, простодушная и полная радужных надежд, она смело забралась в постель фараона, как скорпион — прекрасное, непредсказуемое и смертельно опасное животное. И, как скорпион, она вонзила в царя жало, но он выжил. А Ту? Ее отправили на юг, где она и исчезла, и Гуи решил, что у нашего скорпиона вырвали жало. Но он ошибся. Ребенок, которого она родила и который прорицателя вовсе не интересовал, со временем может стать нашей погибелью, если не будут приняты надлежащие меры.

Стряхнув с себя тяжелые мысли о фатальности, я взял палетку и принялся писать послание Гуи. Ждать Сету не имело смысла. Я уже знал, что в Пи-Рамзесе Камена не найдут. «Благородному господину, достопочтенному прорицателю Гуи от бывшего помощника писца, Кахи, привет, — написал я. — Позвольте выразить вам мое глубочайшее признание за честь быть приглашенным на обед вместе с вашим братом, генералом Паисом, главным управляющим фараона Паибекаманом, госпожой Гунро, а также теми слугами, что работали в вашем доме семнадцать лет назад, чтобы отпраздновать годовщину открытия вашего дара прорицания. Желаю вам долгой жизни и процветания». Я поставил свою подпись, понимая, что послание составлено очень неумело, но на другое у меня просто не было сил. Я написал Гуи, и если он меня поймет, то должен немедленно созвать остальных.

Я вызвал слугу и велел ему отнести послание, затем вернулся в дом и осторожно положил папирус в ларец с личными бумагами Мена. Я должен всех предупредить. Завтра я так и поступлю, а дальше пусть сами решают, что им делать. Больше от меня ничего не требовалось, во всяком случае, я на это надеялся. И все же я мучился от страха и не мог есть.

Как я и предполагал, Сету вернулся ни с чем. Друзья ничего не знали о Камене. Управляющий Несиамуна также его не видел.

— Подождем еще день, а потом сообщим в полицию, — сказал Па-Баст. — В конце концов, мы же не тюремщики. Может быть, ему вдруг захотелось поохотиться, и он не счел нужным нам об этом сообщить.

Но в голосе Па-Баста не было уверенности, и я не ответил. Камен действительно отправился на охоту, и если он найдет свою добычу, жизнь обитателей домов Мена и Гуи может измениться навсегда.

На мое послание Гуи не ответил. Тем не менее на следующий вечер, когда все вокруг утопало в красном зареве великолепного заката, я сказал Па-Басту, что пошел навестить своих друзей, а сам направился к дому прорицателя. Был третий день месяца хоак. Ежегодный праздник Хатхор закончился. Скоро река начнет отступать, и феллахи будут вспахивать плодородный ил, который оставила вода, чтобы бросить в него семена будущего урожая. И только озеро останется таким, как было. Фруктовые деревья в садах сбросят лепестки, и они густым ковром покроют землю, потом появятся плоды, а жизнь города будет идти своим чередом, и его жителям не будет никакого дела до той горячей поры, которая каждый год наступает в жизни землепашцев.

Я родился и вырос в Пи-Рамзесе, поэтому не слишком обращал внимание на вечную переменчивость всего остального Египта, вызванную несметным скоплением народов. Стану я частью этого огромного водоворота или нет — это мое дело, но мне нужно твердо знать, что вот он, здесь, вокруг меня, а я в самом его сердце. Годы, проведенные в школе при храме в Карнаке, были всецело посвящены учению. У меня не было ни времени, ни желания изучать город, который когда-то был центром могущества Египта, а сейчас существовал только для того, чтобы возносить молитвы Амону да совершать обряды похорон, которые регулярно проводились на западном берегу реки; этот город стал городом мертвых. Однако, когда я подошел к пилонам перед домом Гуи, мои мысли обратились на юг, сердце забилось. Наверное, Камен сейчас спешит туда, в засушливую пустыню, где находится селение Асват?

Старый привратник выбрался из своей норы, прихрамывая, подошел ко мне и принялся внимательно рассматривать.

— Каха, — угрюмо сказал он, — давно я тебя не видел. Тебя ждут.

— Спасибо, — ответил я, проходя мимо него. — Я тоже рад тебя видеть, Минмос. Скажи, ты когда-нибудь жил, как подобает человеку с твоим именем?

Старик хрипло рассмеялся и зашаркал обратно на свое место. Дело в том, что его имя означало «сын Мина», а Мин — это одно из воплощений Амона, когда один раз в год этот бог превращается в большого любителя зеленого салата и покровителя всех толстяков в Фивах.

Несмотря на всю важность моего визита, должен признать, что, оказавшись в изысканном саду прорицателя, я старался ступать потише. Здесь я когда-то был счастлив. Большая часть моей юности прошла среди фонтанов, разбрасывающих розовые капли воды, и высоких деревьев с их густой тенью. Здесь я сидел с юной Ту, когда читал ей о битвах фараона Осириса Тутмоса Третьего, требуя, чтобы она все запоминала наизусть, а она напряженно слушала, боясь упустить хоть одно слово. Она дулась на меня, потому что хотела пить, а я не разрешал ей прикасаться к кувшину с пивом, пока она не выучит урок. Вот здесь я как-то раз остановился, засмотревшись, как она делает утреннюю разминку под руководством Небнефера, учителя гимнастики; я смотрел, как изгибается ее тело, покрытое потом, когда Небнефер яростно выкрикивал слова команды. Наивной и нетерпеливой была она в те годы. Когда мои уроки закончились и с ней начал заниматься сам прорицатель, я заскучал, и хотя мы с ней продолжали видеться каждый день, это было все равно не то.

Я часто думал о том, что случилось с той коллекцией глиняных скарабеев, которую она собирала. Однажды я дал ей одну такую фигурку в виде награды за старание, и с тех пор она приходила в невероятный восторг каждый раз, когда я ставил на ее маленькую ладонь глиняного скарабея. «Маленькая ливийская царевна» — вот как я ее называл, поддразнивая за высокомерие, а она усмехалась, и ее глаза при этом загорались. Прошло много лет, я уже давно забыл о ней, но теперь, когда я оказался в знакомом саду, голоса прошлого ожили вновь. Она была левшой, то есть дочерью Сета, и по-крестьянски суеверно относилась к этой своей особенности, невероятно ее стыдясь, но я объяснил ей, что Сет не всегда был богом зла и что город Пи-Рамзес был воздвигнут в его честь.

— Подумай, Ту, — добавил я, когда увидел на ее лице недоверие, что случалось с ней весьма редко. — Если тебя любит Сет, ты будешь непобедима.

Но она не была непобедима. Она воспарила к самому солнцу, как всемогущий Гор, а потом упала на землю, в страдания и презрение. Я вздохнул, двигаясь мимо расписных колонн и входя в приемный зал, где меня встретил слуга.

— Можете пройти в обеденный зал, — сказал он, и я, звучно хлопая сандалиями по глазурованным плиткам, направился к знакомой двойной двери.

Меня встретил огонь светильников, смешанный со слабеющим блеском заходящего солнца, который проникал в комнату через маленькие оконца под потолком. В лицо ударил аромат цветов, расставленных на небольших столиках, и благовонных масел, курящихся в лампах. Сильнее всего пахло жасмином, любимым растением моего господина, и тогда воспоминания вспыхнули во мне с такой силой, что я замер на пороге комнаты. Сзади ко мне тихо подплыл управляющий Харшира, похожий на груженую баржу под всеми парусами, сверкая обведенными черной краской глазами, и крепко сжал мою руку в своих огромных ладонях.

— Каха, — прогудел он, — счастлив тебя видеть! Ну, как тебе живется в доме Мена? Я время от времени вижусь с Па-Бастом, и мы обмениваемся новостями, но как же приятно увидеть тебя самого!

Я столь же тепло поприветствовал его, поскольку любил и уважал своего друга, и все же мое внимание привлекли другие люди.

Там были все. Паис в короткой алой с золотом юбке, из-под которой виднелись его стройные ноги, с золотыми цепочками на груди и золотой серьгой в ухе. Его черные волосы были смазаны маслом, а губы накрашены красной хной. Управитель царскими слугами Паибекаман слегка постарел. Он начал сутулиться, на лице резче выступили скулы, но его взгляд был по-прежнему пристальным и презрительным. Я не любил его, и Ту, кажется, тоже. Это был холодный, расчетливый человек. Паис откинулся назад, держа в руке чашу с вином, но Паибекаман сидел прямо, насколько, разумеется, позволял его старческий позвоночник. При виде меня он не улыбнулся.

Улыбнулась Гунро. С накрашенными глазами, губами и ладонями, обвешанная драгоценностями, с седыми прядями в косах и складками платья, провисающими под тяжестью сердоликовых украшений, она была бы сказочной красавицей, если бы не морщинки в уголках презрительно кривящихся губ, придававших ее лицу угрюмое выражение. Я хорошо помнил ее — это была гибкая женщина с быстрыми и резкими движениями, прошедшая обучение в школе танцев; она обладала подвижным телом и острым мужским умом, однако за последнее время как-то сдала и располнела. Она и Ту жили в одной каморке в гареме. Представительница древнего рода, сестра генерала Банемуса, Гунро тем не менее выбрала удел наложницы, предпочтя его замужеству с человеком, которого ей прочил отец. В гареме она провела свою молодость, и, глядя на ее вечно недовольное лицо, я подумал, что она, верно, не раз пожалела о своем решении.

В комнате находился и Гуи, и при взгляде на него все во мне сжалось. Он стоял и смотрел на меня — колонна сплошной белизны, прерываемой лишь тонкой полоской серебряной оторочки на юбке и серебряными застежками на перчатках. Он по-прежнему носил широкое серебряное кольцо в виде змеи, которая обвивалась вокруг его пальца. Он не слишком изменился. Ему было где-то около пятидесяти, а непереносимость солнечного света помогла ему неплохо сохранить лицо. Ни один солнечный луч ни разу не коснулся бледной кожи и длинных роскошных волос, рассыпавшихся по обнаженным плечам прорицателя; вся его жизнь сосредоточилась в красных сверкающих глазах, которые, казалось, впитывали любой свет, проникающий в комнату. Из-за своей странной болезни прорицатель всегда ходил завернутым в белую ткань, как труп. Он сбрасывал ее только в присутствии своих друзей или слуг; и все же Гуи обладал какой-то экзотической, неотразимой красотой, о силе воздействия которой я успел позабыть. Я подошел к прорицателю и поклонился.

— Каха, — произнес он, — сколько времени прошло. И почему это старые друзья вспоминают друг о друге только в минуты опасности? Подойди ко мне. Сядь. Ты ведь больше не мой замечательный юный писец, не правда ли?

Он щелкнул пальцами. Харшира тут же вышел, чтобы проверить, как идет подготовка к обеду, а мне был поднесен кувшин с вином и чаша, которую я взял в руки и держал, пока слуга ее не наполнил, но прежде я выразил свое почтение всему благородному собранию. Затем по приглашению моего бывшего господина я опустился на подушки. Гуи вернулся на свое место.

— Итак, — сказал он, — мы не будем обсуждать наше дело, пока не отведаем кушаний и не обменяемся другими, более мирными новостями. Здесь нас собрала одна короткая записка, но это вовсе не означает, что нам достаточно переброситься парой слов. Выпей вина, Каха!

В углу в мягком свете светильников заиграла арфа. Разговоры то затихали, то возобновлялись. Вокруг стола сновали слуги с дымящимися подносами, принося и унося кушанья, чаши с вином наполнялись несколько раз, и все же за видимостью непринужденной беседы сквозила тревога. Я старался не думать о ней и веселился от всей души. Во рту стоял привкус кушаний Гуи. Кровь разгорячилась от его вина. Все в этом доме нашептывало мне о прошлом, и если бы я закрыл глаза, позволив себе мысленно перенестись в прошлое, то дом Мена превратился бы в мечту о будущем, а над моей головой, в своей изысканной комнатке, стояла бы на коленях возле окошка молодая девушка, ожидая, когда разъедутся гости.

Но вот наступила глубокая ночь, все насытились, и тогда слуги внесли новый кувшин вина, поставили его перед прорицателем и удалились. Музыкант встал, забрал свой инструмент, поклонился в ответ на наши слабые аплодисменты и тоже вышел. Когда дверь за ним закрылась, Харшира встал возле нее, скрестив на груди руки.

— А теперь, — обратился к нам Гуи, — Каха расскажет, зачем он велел нам собраться в такой немыслимой спешке. Что случилось?

Я посмотрел в его лицо, чувствуя, что все взгляды обращены на меня, но по выражению красных глаз прорицателя понял, что он-то в объяснениях не нуждается.

— Я думаю, что вы, мой господин, равно как и генерал Паис, догадываетесь, зачем я попросил вас собраться, — сказал я. — Семнадцать лет назад мы часто собирались по вечерам. Хотя я и не был одним из зачинщиков, я был вашим добровольным помощником, горячо поддерживающим заговор, и когда он провалился, я понял, что являюсь более уязвимым, чем вы. У меня нет благородного происхождения. У меня нет связей среди высокопоставленных сановников, кроме вас. Если бы обо мне узнали, я был бы немедленно казнен, чего нельзя сказать о вас. Я рисковал больше всех, поэтому я и покинул этот дом и отдалился от всего, что случилось потом. И все же я остался вам верен. Как остаюсь и сейчас. Я пришел сюда, потому что нагрянула новая беда. Когда Ту отправили в ссылку, никто из вас ни разу не поинтересовался, что случилось с сыном, которого она родила от фараона. Возможно, вы решили, что подобные расспросы могут вызвать подозрения. А возможно, вам просто не было до него дела.

— Верно, — сказала Гунро. — Кому он нужен? И с какой это стати нам о нем узнавать? Она была грубой крестьянской девчонкой ниоткуда, без капли благодарности или скромности, а грязную кровь в жилах ее отродья ничем не отмыть, даже смешав ее с кровью царя.

— Ну и что, все равно она была на редкость красива, — буркнул Паис. — Я бы многое отдал, чтобы смешать мою кровь с ее, и ручаюсь, что уж я бы доставил ей куда больше наслаждения, чем этот тупица. Девчонка по-прежнему стоит передо мной, словно полузабытая мечта.

— Не стоит так говорить о том, кто когда-то был твоим другом, — мягко сказал Гуи, глядя на Гунро, и та усмехнулась.

— Эта выскочка? Я тоже была молода и полна радужных надежд. Я постаралась стать ее подругой, как велел мне ты, Гуи, но это оказалось трудной задачей. Ее надменность не знала границ, и вот вам результат — она провалила все дело и сама получила по заслугам.

— Если бы она в самом деле получила по заслугам, то была бы уже мертва и не беспокоила нас снова, — раздался из угла пронзительный голос Паибекамана. — Я понимаю твое крайнее беспокойство, госпожа. В конце концов, ты ведь знала, что находилось в том масле, которое Ту отдала бедной маленькой Хентнире для умащивания фараона. Ту отдала ей масло в твоем присутствии. И кто знает, чьи голоса раздались бы из гарема, чтобы свидетельствовать против вас?

— Вот как? А что ты скажешь о себе, управитель? — выпалила Гунро. — Это ведь ты забрал пустой горшок со следами мышьяка, смешанного с маслом! И ты отдал его потом принцу, как приказал тебе Гуи, хотя сказал Ту, что уничтожишь его. На тебя не упало и тени подозрения, потому что все мы дружно лгали против Ту, против нее одной!

— Тихо! — сказал Гуи. — Мы все лгали. Любой из нас мог выдать своих товарищей, если бы захотел. Ту была принесена в жертву во имя нашего спасения. Я очень жалел об этой потере, хотя ты, Гунро, вряд ли мне поверишь. Я вытащил ее из этой грязной дыры — Асвата. Я учил ее, воспитывал, оттачивая каждую мелочь. Я создал ее. Она принадлежала мне. Такое дело нельзя забыть так просто, оно оставляет шрамы. Я не бросал ее на съедение шакалам.

— Конечно же, нет, брат мой, — тихо сказал Паис. — И твое тело тосковало о ней сильнее, чем твое сердце, не правда ли?

Не удостоив его ответом, Гуи скомандовал:

— Пусть Каха продолжает.

Я встал и поставил чашу на стол.

— Ту, очевидно, записала историю, которая с ней приключилась при дворе фараона, — сказал я, — и, как вам известно, в течение многих лет пыталась вручить свои записки сановникам, которые волей случая попадали в Асват, с просьбой передать их фараону. Глупо, конечно, поскольку все, чего она добилась, это репутации сумасшедшей. Но опасность пришла к нам с другой стороны. Ее сын узнал, кто он на самом деле. Шестнадцать лет он жил в доме моего хозяина, торговца Мена. Три дня назад он прочитал папирус, в котором говорится, что его отец — фараон, а мать — некая Ту из Асвата. После этого он исчез. Я полагаю, что сейчас он направляется в Асват, чтобы встретиться со своей матерью. Кто знает, что они вместе придумают? Он ведь наверняка убедит мать покинуть селение и попытаться увидеться с фараоном.

— Ну и что? — медленно произнес Паис. — Что из того? У них и вдвоем не больше доказательств, чем у нее одной. Когда ты прочитал записи, которые находились в этом дурацком ящике, Гуи, ты их сжег? Значит, остается ее слово против нашего.

— Возможно, — задумчиво ответил прорицатель. — Но ты послал мальчишку на юг, не будучи твердо уверенным, что он не знаком с содержимым ящика. Ты не пожелал лишний раз позаботиться о нашей безопасности. Впрочем, не думаю, чтобы он открывал ящик. Узлы на нем не были развязаны, а если и были, то завязать их снова мог только тот, кого учил я сам. Нет. Я считаю, что Ту отдала мальчишке не единственный экземпляр своих записей. Есть еще один.

— Который Камен и прочел, — сказал Паис. — Четыре дня назад он солгал мне, сказав, что наемник и женщина куда-то исчезли. Я усомнился в его словах и стал спрашивать членов команды ладьи. От них я узнал, что Камен привел Ту на ладью, а потом сказал, что отвезет ее в тюрьму Пи-Рамзеса. Видимо, он все-таки догадался, что за человек плывет с ним, и каким-то образом от него избавился. Предприимчивый малый, этот юный офицер Камен. — Паис лениво повернулся ко мне. — Так что ты ошибаешься, Каха. Камен вовсе не спешит в Асват. Он прячется где-то в городе, а с ним и Ту. Если бы он, как обычно, явился на дежурство в мой дом, я приказал бы его немедленно арестовать, однако он оказался хитрее. Думаю, что это временное везение.

— Значит, вы знали, кто он! — воскликнул я. — Откуда?

— Я сказал, — спокойно ответил Гуи. — Камен как-то приходил ко мне за советом. Его мучил один сон, который он никак не мог истолковать. Я согласился погадать ему на масле, поскольку у меня с Меном есть некоторые общие интересы. Камен считал, что во сне к нему приходит его родная мать, я думал так же. Когда на поверхности масла начало появляться изображение, я увидел лицо Ту. — Прорицатель замолчал, встряхнул чашу с вином, которую держал в руке, и сделал большой глоток. Взгляд его красных глаз встретился с моим, и Гуи криво улыбнулся. — Это был шок, но мой дар никогда меня не обманывал. Этот сдержанный молодой человек с квадратными плечами был не кем иным, как сыном Рамзеса, которого царь некогда вышвырнул из дворца. Разумеется, как только мне открылась правда, я увидел, до чего они похожи. У него глаза Рамзеса и такое же сложение, какое было у молодого царя в ту пору, когда он участвовал в походах. А вот чувственный рот — это у него от Ту, и прямой нос, и линия подбородка. Я тогда посмеялся над юношей. В этом была моя ошибка.

— Но почему вы ничего не сказали мне? — резко спросил я. — Вы же знали, что я живу под крышей его отца!

— Зачем? — спросил Паис. — Ты же сам сбежал из дома моего брата, потому что испугался, а следовательно, и знать тебе было не о чем. Тебе же лучше.

Мне его тон не понравился.

— Я ушел из этого дома потому, что не верил, как и сейчас не верю в то, что Рамзес отменил смертную казнь Ту из-за каких-то глупых сантиментов! — с жаром возразил я. — Он что-то про нас знает, и раньше знал, только недостаточно, чтобы отдать нас под суд. И мне не хотелось стать объектом тайной слежки дворца.

— В таком случае извини, — сказал Паис, хотя в его голосе не чувствовалось и нотки раскаяния. — Но я во все это что-то не верю. Семнадцать лет прошло, а мы по-прежнему свободны. Гуи все так же лечит членов царской семьи. Я по-прежнему генерал. Гунро может свободно заходить в гарем, а Паибекаман все так же служит фараону. Ты стал жертвой собственных фантазий, Каха.

— Паис считал, что Ту и Камена следует уничтожить, — сказал Гуи. — Встреча матери и сына была лишь делом времени, и, как ты сам верно заметил, Каха, вместе они опасны вдвойне. Но Камену удалось спастись самому и спасти мать, так что теперь нам снова придется решать, что делать.

В голосе прорицателя звучала гордость, словно он говорил о своем собственном сыне, и я с любопытством взглянул на него. Ночь была теплая, к тому же Гуи немало выпил, и его тело покрылось капельками пота. Он лежал, откинувшись на подушки, полуприкрыв глаза тяжелыми веками, вокруг его бедер обвивалась гирлянда увядших цветов, и тогда я вдруг подумал, что прорицатель был влюблен в свою жертву, что когда-то в прошлом его тайна, его страсть к уединению отступили перед притягательной силой красоты, которой ему внезапно захотелось полностью обладать. Это страстное желание не сделало его слабым. Я не уверен, что он страдал, когда посылал Ту на смерть. Но оно было.

Об этом знал и генерал. Он спокойно наблюдал за братом, слегка улыбаясь.

— У нас два пути, — сказал он. — Можно попытаться еще раз убить Ту и ее сына. Найти их будет нетрудно. Либо убить самого фараона, хотя делать это в конце его жизни было бы глупо. Царь уже назначил своим официальным наследником принца Рамзеса, а он разбирается в нуждах армии куда лучше, чем отец.

— Я считаю так: нужно убить их всех, — с пьяной угрозой заявила Гунро. — Рамзеса за то, что он постарел и только мешает работе нового правления, Ту с ее выродком, чтобы не смогли донести правду до божественных ушей умирающего Гора или, что еще хуже, до ушей его царственного приемника Рамзеса.

Паибекаман наклонился вперед. Его голый череп отсвечивал в темноте, а длинные узловатые пальцы шевелились, словно пауки.

— Это безумие, — сказал он. — Против нас нет ничего. Что если Ту и ее сыну все-таки удастся пробраться во дворец и предстать перед Единственным? Ту нечего рассказать и нечего показать. Рамзес болен и слаб. Он может помиловать ее, но только из-за воспоминаний о былой страсти, а не потому, что Ту сможет доказать свою невиновность.

Странно было слышать эти слова от царского управителя, который так же, как и Гунро, относился к Ту с явным пренебрежением. Гунро кичилась своим благородным происхождением, которым Паибекаман похвастаться не мог и, как все амбициозные выскочки, демонстрировал свое низкое происхождение, обливая грязью тех, кто стоял ниже него.

— Кроме того, — продолжал Паибекаман, — Банемус имеет право узнать о наших планах, прежде чем мы начнем действовать.

— В последнее время мой брат что-то сильно раскис, как ты, Паис, должен знать, — презрительно бросила Гунро. — Всю свою жизнь он провел в штабе фараона в Нубии и потому предпочитает расходовать свой военный талант на то, что поближе. Когда наш заговор провалился, он полностью потерял к нему интерес. Теперь я с ним редко вижусь. На вашем совещании, Паибекаман, он сказал бы, что все следует оставить как есть.

— А ты что скажешь, Каха? — спросил Гуи, насмешливо поднимая чашу в мою честь. — Ты мог сохранить свою новость в тайне, но вместо этого решил созвать нас. Как считаешь ты? Всех убить?

«Ты страшный человек, — подумал я, глядя в его белое, как соль, лицо. — Твои губы редко произносят то, что читается в твоих глазах. Ты уже знаешь, что я чувствую, какие слова сорвутся с моих губ, и ты уже осудил меня».

— Я согласен с Паибекаманом, — ответил я. — Убийство фараона нам ничего не даст. Рамзес и так умирает. Что бы ни обнаружил Камен за время своих поисков, для нас это не имеет никакого значения, разве что теперь в семье Мена начнется полный разлад. Ту и так достаточно настрадалась. Пусть себе вымаливает прощение. Камен же виновен лишь в том, что в его жилах течет кровь фараона. Оставьте его в покое!

Гуи поднял белую бровь.

— Беспристрастное и справедливое заключение, — с сарказмом заметил он. — Итак, нам следует сделать выбор, мои бесчестные друзья. Помилование или смертный приговор. Все это как-то возбуждает, вы не находите? Вам нравится вкус власти? Кто из вас решится поверить в то, что на суде никто не станет прислушиваться к крикам Ту? А она будет кричать, можете мне поверить, я знаю ее лучше, чем вы. Если ей дадут говорить, она будет проклинать, разражаться длинными тирадами и потрясать кулаками до тех пор, пока кто-нибудь не обратит на нее внимание. Ибо, хотим мы того или нет, она одна из нас, такая же упрямая, коварная, хитрая и беспринципная. Все это делает ее очень сильной в борьбе за свою жизнь и честь, а Ту, мои дорогие партнеры-цареубийцы, будет бороться до конца. И если мы не уберем ее с дороги, она уж точно найдет способ разделаться с нами.

В комнате наступила полная тишина. Все уставились в пол, но я чувствовал, как нарастает напряжение. Гунро оперлась подбородком на руку, неподвижно глядя в одну точку. Паис распростерся на ложе, закрыв глаза и поставив себе на грудь чашу с вином, которую он поддерживал унизанной кольцами рукой. Паибекаман отодвинулся в тень.

Гуи также сидел очень тихо, обхватив колено руками, но, взглянув на него, я заметил, что он пристально наблюдает за мной. «Ты уже принял решение, — подумал я. — Ты собираешься принести их в жертву на алтарь собственной безопасности. Ты любишь ее и все же будешь спокойно смотреть, как она умирает. Такое самообладание поистине выше человеческих сил. Да человек ли ты, Великий Прорицатель? О чем ты думаешь, когда вступаешь в мир пустоты между сном и пробуждением? Можешь ли ты быть уязвимым, или твоя воля простирается даже в это таинственное царство? Ты будешь смотреть, как она умирает».

Прорицатель, все так же глядя мне в лицо, склонил голову.

— Да, — прошептал он. — Да, Каха. Я уже играл один раз. И слишком стар, чтобы проиграть в этой игре в кости, второго случая у меня не будет. — Он выпрямился и хлопнул в ладоши. Все, кроме Паиса, зашевелились. — Она умрет, — громко объявил прорицатель. — Мне очень жаль, но у нас нет иного выбора. Вы согласны?

— Зачем вам нужно наше согласие, господин? — спросил я. — Вы с генералом ее давно приговорили.

— И Камен, — добавила Гунро. — Как хороший сын, он должен разделить судьбу матери. Он уйдет вместе с ней.

— Я по-прежнему считаю, что в этом нет крайней необходимости, — сказал Паибекаман, — а мы рискуем навлечь на себя беду, если Ту и Камен снова избегут смерти.

— То есть ты хочешь сказать, если я снова провалю все дело, — сказал Паис, садясь на ложе и приглаживая волосы. — Разумеется, если нас схватят, то на суде нам припомнят многое, но это произойдет только в том случае, если мы будем бездействовать. Нет, все решено. Я пошлю на поиски Ту и Камена своих солдат, а ты, Гуи, попробуй что-нибудь узнать через своих высокопоставленных пациентов. — Он кивнул в мою сторону. — Если Камен по глупости вернется домой, немедленно сообщи мне. Я знаю, как ты привязан к Камену, Каха, но подумай, что будет, если твои сантименты встанут у нас на пути. Нужно действовать, и побыстрее. — Генерал встал. — Если Ту сейчас находится в Пи-Рамзесе, значит, она сбежала из ссылки, и власти Асвата должны прислать запрос правителю нома. Мы будем не единственными, кто станет ее преследовать. Харшира, вели подать мой паланкин.

Все встали и начали собираться. Харшира пошел распорядиться насчет паланкинов, слуги стали вносить господские плащи. Пройдя темный зал, мы вышли из дома. Глядя на ночное небо, я всей грудью вдыхал свежий воздух. Луна превратилась в тонкую серую щепку, и широкий двор перед домом прорицателя был освещен только светом звезд, который терялся во тьме деревьев, растущих за небольшими воротами.

Паис отбыл первым, пожелав всем спокойной ночи и что-то резко бросив своим носильщикам. За ним уехал Паибекаман. Гунро взяла Гуи за обе руки и поцеловала в губы.

— Ты наш повелитель, — прошептала она. — Мы боготворим тебя.

Харшира помог ей сесть в паланкин, и скоро мерная поступь ее носильщиков затихла вдали. Гуи вытер рот.

— Ядовитая гадина, — сказал он. — Семнадцать лет назад она была полна огня и энергии, танцевала в гареме, очаровывая фараона своей гибкостью и пылом. Стать подругой Ту для нее было всего лишь игрой, и она прекрасно справилась со своей ролью, но когда Ту не удалось отравить Рамзеса, притворяться уже не было смысла. Живость Гунро стала проявляться лишь время от времени, и то в виде судорожных вспышек. Оптимизм юности сменился вечным чувством обиды. Мне бы хотелось, чтобы это ее преследовали, а не Ту. — Прорицатель устало улыбнулся. — Мы с тобой знали Ту лучше, чем остальные. Для них она всего лишь опасность, от которой нужно поскорее избавиться, но для нас она словно память об ушедших днях, когда мы еще были полны надежд.

В голосе прорицателя не было привычного цинизма. Он звучал грустно и устало.

— Тогда оставьте все как есть, — сказал я. — Зачем вам нужна смерть фараона, Гуи? Кто бы ни занимал Престол Гора, вы всегда останетесь прорицателем, целителем. Ваш брат ввязался в заговор ради интересов армии и своей собственной карьеры. А Маат? Разве боги не заговорили с вами, когда Ту схватили? Камен достойный юноша. Он должен жить!

— Вот как? — спросил прорицатель, и в его голосе вновь зазвучала усталость, но теперь к ней примешивались насмешливые нотки. — А кто из нас сидит и раздумывает о том, что ценнее — жизнь царского выродка или уникальный дар прорицателя, не говоря уже о всесильном генерале? Ты все такой же идеалист, Каха. Только раньше твой идеализм выражался в яростном порицании плачевного состояния Египта, а теперь он распространяется на судьбу одной-единственной женщины и ее ребенка. Маат тут больше ни при чем. Теперь вопрос в том, как нам сохранить свою жизнь. И твою, между прочим.

Я поклонился.

— В таком случае, доброй ночи, господин, — сказал я. — И тебе, Харшира, — добавил я, поскольку слуга молча стоял за спиной своего хозяина.

Я так устал, что дорога от дома прорицателя до берега озера показалась мне бесконечной. Мне не хотелось уходить из дома Гуи. Может быть, броситься назад и умолять его снова взять меня к себе? Но я понимал, что это желание вызвано лишь стремлением вернуться в то чрево, где когда-то мне было так хорошо. Прежний Каха ушел навсегда, растворился в кислоте самопознания и зрелости, которые разрушают миражи юности. В темноте надо мной возвышались огромные, как башни, пилоны. За ними в свете звезд переливалась поверхность воды. Я свернул направо и по пустынной дорожке направился к дому Мена.

 

Глава восьмая

Никем не замеченный, я зашел в свою комнату, разделся и повалился на постель, но уснуть так и не смог, несмотря на усталость. Снова и снова я прокручивал в голове события сегодняшнего вечера, вспоминая людей, взгляды, которые они бросали друг на друга, слова, которыми они обменивались, свое волнение. После нашей встречи у меня осталось одно чувство: это конец. Все эти годы история нашего заговора оставалась словно без завершения. Теперь настало время взяться за перо и совершить последнее действие, как делает ткач, когда отрезает от готового полотна лишние нити. Только вместо нитей у меня двое людей, а последние иероглифы моей записи будут написаны кровью. «А чего же еще ты ожидал, когда обращался к Гуи? — спрашивал я себя, глядя в темный потолок. — Неужели ты думал, что он не отреагирует? Ты же не слишком удивился, когда узнал, что они уже начали действовать и без твоих предупреждений, что генерал Паис уже пытался убить Ту и Камена, а Гуи знал, кто такой Камен. Ты был прав, когда надеялся, что от тебя ничего не потребуется. Ну разве что самая малость — совершить предательство. Если Камен вернется домой, на папирусе останется лишь несколько кратких слов». Предательство? Это слово неумолчно звучало в моих ушах. Кто ты, Каха? Что ты должен и кому?

Я повернулся на бок и закрыл глаза, почувствовав внезапный приступ тошноты, который был вызван вовсе не количеством съеденной пищи и выпитого вина. Все эти годы я старался отрезать себя от того, что сделал, вот только нож оказался грязным и в мой ка попала инфекция. Я не знал, что мне делать.

Наступило сияющее утро. Я встал и позавтракал; Камен так и не вернулся. Это меня ничуть не удивило. Я ел и пил без всякого аппетита, но тут, допивая козье молоко, я увидел, что ко мне идет Па-Баст. В руке он держал распечатанный свиток папируса, выражение его лица было серьезным.

— Доброе утро, Каха, — сказал он. — Из Фаюма пришло послание. Семья выезжает домой. Они намереваются приехать завтра, если только не решат заехать в Он, в чем я сомневаюсь, — Па-Баст присел рядом со мной. — Я не стал посылать им ответ. Что я могу сказать? Слуги готовят хозяйские спальни, но что будем делать с Каменом? — Он заглянул мне в глаза. — Я сообщил о его исчезновении начальнику городской полиции, он организует тщательные поиски. Как ты думаешь, мы сделали все, что было в наших силах?

Городская полиция — до чего же это на руку генералу Паису! Теперь он легко сможет разделаться и с Ту, и с ее сыном, сделав так, что их тела с ножевыми ранами будут обнаружены в озере или каком-нибудь переулке, и тогда все подумают, что они стали жертвами грабителей. Мен захочет узнать, каким образом Ту оказалась в городе в компании с его сыном. То же будет интересовать и семью Ту из Асвата.

Внезапно меня словно что-то кольнуло — я вспомнил о подарке, который сделал Ту отец в День получения имени. Она тогда жила в доме Гуи. Отец прислал ей статуэтку Вепвавета, которую сам вырезал; статуэтка была сделана просто, но с большой любовью, а потому смотрелась очень красиво. Ну конечно, конечно же! Я глубоко вздохнул от волнения. Теперь эта статуэтка стоит возле ложа Камена. «Ну и дурак же ты, Каха! — обругал я себя. — Ну как ты сразу не догадался? Он любил ее. И ее брат, Паари, тоже ее любил и часто писал ей. А ты, трусливый писец, разве ты не был к ней нежно привязан? Считал, что любишь ее, а сам будешь стоять и смотреть, как ее арестуют и поведут на казнь, испытывая лишь праведное сожаление?»

— Да, думаю, что все, — наконец ответил я на вопрос Па-Баст. — Когда вернется Мен, я ему все расскажу. Нам все равно этого не скрыть, Па-Баст. Я думаю, что Камен сбежал из-за того папируса. Сообщи мне, когда придет начальник полиции.

Па-Баста поднялся и ушел, а я еще некоторое время сидел в саду, на прохладной траве.

Пустые блюда, стоявшие передо мной, начали привлекать голодных мух. Одни, покружившись над остатками еды, уселись на кружку; их жирные черные туловища поблескивали на солнце. Другие опустились на хлебные крошки и кожуру от фруктов и принялись жадно насыщаться. Глядя на них, я вдруг понял, что мне надо делать. Мы просто высосали из Ту все жизненные соки. Я лопался от гордости, видя, какой я замечательный учитель и знаток истории. Для Паиса она была просто женщиной, которую он с удовольствием затащил бы к себе в постель. Гунро всегда считала ее презренным существом и в этой ненависти возвышалась в собственных глазах. А Гуи? Гуи поглотил ее. Он опустошил ее. Сломил ее, подчинил себе, сделал своим вторым «я». Он прожевал ее ка и выплюнул его, но уже в другом виде. И в довершение всего влюбился в нее, но не в саму Ту, какой она была на самом деле, а в ту девушку, что вылепил по своему образу и подобию, в Ту-двойника.

Мух становилось все больше. Кружась над столом и друг над другом, они сосали пищу у себя под лапками. Внезапно мне стало противно, я схватил салфетку и принялся размахивать ею, отгоняя мух, но они только сердито жужжали и улетать не собирались. Я прикрыл блюдо салфеткой. Куда же отправился Камен? Где он спрячет мать? Он человек общительный и имеет массу знакомых, но доверять столь важную тайну не станет никому. Есть Ахебсет, но я решил, что к нему Камен тоже не станет обращаться. Он мог бы поместить мать среди слуг в своей казарме, но это все равно что бросить ее прямо в жадную пасть Паиса. Мог бы отправить ее в Фаюм, но там сейчас находится его семья. Значит, остается Тахуру, его невеста. Его давняя подруга. Да. Он пойдет к ней. Там удобнее всего спрятать Ту, поскольку дом Тахуру совсем недалеко от его собственного, а кроме того, есть возможность проверить, насколько верна ему девушка, хотя, если бы Камен ей не доверял, он вряд ли привел бы к ней Ту.

Оставив тарелки на столе, я ушел в контору, где у меня еще оставались кое-какие дела. Я как раз закончил работу, когда в передней послышались голоса. Выйдя в переднюю, я увидел начальника городской полиции, к которому по влажному после уборки полу спешил Па-Баст. Я стоял молча, пока Па-Баст объяснял, зачем он вызвал полицию.

— Дело не должно получить огласку, — предупредил он. — Достопочтенному Мену не понравится, если об исчезновении его сына начнут судачить по всему Пи-Рамзесу.

— Разумеется, — ответил начальник полиции. — Я крайне расстроен твоим известием, Па-Баст, и мы сделаем все, чтобы найти Камена. Пусть тебя утешает мысль, что этот юноша — солдат, а стало быть, может о себе позаботиться. Будем надеяться, что он просто хватил лишнего и с кем-то подрался. Полагаю, он не брал с собой одежду или другие вещи?

Па-Баст ответил еще на несколько вопросов, после чего проводил начальника и, подойдя ко мне, вздохнул.

— Происходит что-то странное, — сказал он. — Тут какая-то тайна, Каха. Ну ладно, что бы там ни было, жизнь продолжается, и мне надо сходить на рынок закупить продуктов для кухни, иначе получу нагоняй от госпожи Шесиры.

— Я хочу сегодня поговорить с Тахуру, — сказал я. — Будь любезен, найми на рынке писца для записи счетов за товары. Извини, Па-Баст, но так нужно.

Управляющий бросил на меня внимательный взгляд.

— Ты знаешь о Камене больше, чем говоришь, да, Каха? — сказал он. — Ты ведь печешься о благополучии этой семьи, правда? — Это был вопрос, а не утверждение, и я молча кивнул в ответ. — Тогда иди, — сказал он. — Но учти, Сету уже был у Несиамуна, Камена там нет.

— Возможно. Спасибо, Па-Баст.

Управляющий что-то буркнул и отправился по делам, а я зашел в комнату, чтобы надеть свои лучшие сандалии и чистую юбку. В глубине души я боялся, что при встрече с Несиамуном поведу себя как его слуга, но потом решил, что пора бы уже исцелиться от былых привычек. Завязав сандалии и надев на запястье золотое кольцо, указывающее на мое положение, я вышел из дома.

Красота утра ослепила меня, я молча пробирался мимо людей, которые покинули свои дома, чтобы прогуляться и поболтать со знакомыми. Кое-кто меня окликал, я коротко отвечал на приветствие, продолжая думать о своем и боясь, что если сейчас я остановлюсь, то мои ноги сами поведут меня обратно к дому. Наконец я добрался до дома Несиамуна, где навстречу мне вышел привратник и, узнав мое имя, отправился докладывать обо мне.

Я ждал. Вскоре явился слуга и сообщил, что хозяин просит его не беспокоить. Он принимает генерала Паиса. Но если я желаю, то могу поговорить с управляющим. Писец, разумеется, тоже занят и выйти ко мне не может. Как только хозяин освободится, он меня примет. Я стал быстро соображать. Того, что здесь окажется Паис, я предвидеть не мог. Остается надеяться, что он меня ни в чем не заподозрит.

— Управляющий моего господина просил меня зайти к госпоже Тахуру и спросить ее, не слышала ли она что-нибудь о господине Камене, — объяснил я. — Мой господин завтра возвращается из Фаюма, и мы все очень встревожены исчезновением его сына.

Слуга сочувственно поцокал языком.

— Пойду спрошу у нее, не согласится ли она тебя принять, — сказал он и ушел.

Я снова стал ждать, разглядывая бесчисленные расписные статуи, заполнявшие сад Несиамуна. Вдруг я заметил, как в его дальнем конце, возле жилища слуг, появились солдаты. Итак, пока Паис беседует со своим приятелем, его солдаты прочесывают усадьбу. У меня перехватило дыхание. Я оглянулся на привратника, но он уже вернулся на свое место. Мой отчаянный страх немного улегся, когда я увидел еще один отряд вооруженных людей. Интересно, что скажут слуги управляющему по поводу этого вторжения? Что сказал им командир отряда? Что они ищут преступника? Паиса эти вопросы явно не волнуют. Он действует очень уверенно, всегда и везде. На меня упала чья-то тень, и я обернулся.

— Госпожа Тахуру согласна тебя принять, — сообщил слуга. — Следуй за мной.

Он провел меня через первый этаж к маленькой комнатке в задней части дома. В комнате находилось большое окно, выходящее в сад.

— Писец Каха, — объявил слуга и, поклонившись, вышел.

Она сидела в кресле из эбенового дерева и смотрела в окно. Унизанные кольцами пальцы сжимали подлокотники кресла, ноги в золотых сандалиях покоились на низкой подставке. Простое белое платье из дорогой ткани спадало с ее узких плеч, лоб перехватывала золотая цепочка, к которой крепилась золотая сетка, удерживающая ее великолепные пышные волосы. Она была юна и очаровательна, но даже густой слой черной краски и оранжевой хны, которыми были накрашены ее глаза и губы, не могли скрыть ее бледности. Я низко поклонился. Пальцы Тахуру нервно сжимали головы львов, вырезанные на деревянных ручках кресла. Наконец, сделав над собой усилие, она заговорила.

— Писец Каха, — хрипло произнесла она, — я полагаю, ты пришел сюда, чтобы задать мне вопросы о моем женихе. Я уже рассказала его слуге, Сету, все, что знала. Прости.

Я внимательно посмотрел на нее. Она сидела, стиснув зубы, но взгляд ее был направлен не на меня. Она не отрываясь смотрела в сад. «Я прав, — вдруг с восторгом подумал я. — Она все знает».

— Благодарю, что согласились принять меня, госпожа, — сказал я. — Мне известно, что генерал Паис сейчас беседует с вашим отцом, в то время как усадьбу обыскивают солдаты. Камен в безопасности?

Ее взгляд пронзил меня насквозь.

— О чем ты говоришь? — спросила она, и ее пальцы впились в подлокотники. — Откуда мне знать, в безопасности он или нет? Я молюсь за него день и ночь. Из-за переживаний я совсем потеряла сон.

— Я тоже переживаю, — сказал я, — и в данную минуту больше всего опасаюсь, что его найдут у вас. Думаю, вы разделяете мой страх.

Она еще держалась, но я заметил, как в ее глазах мелькнул ужас. Над верхней губой девушки выступили бисеринки пота, на высокой шее забилась жилка.

— Я больше не могу говорить с тобой, Каха, — сказала она, изо всех сил стараясь придать себе надменный вид. — Пожалуйста, уходи.

— Госпожа, — не отступал я, — я пришел к вам не с генералом. Мне не нужна смерть ни Камена, ни его матери, она нужна генералу. Я пришел сюда, чтобы предупредить их. Ведь вы знаете, где они находятся, не так ли?

Она почти без чувств откинулась на спинку кресла.

— Я по-прежнему не понимаю, о чем ты говоришь, — упрямо повторила она, — но если ты считаешь, что Камен в опасности, и хочешь ему помочь, я тебя выслушаю.

Мое сердце разрывалось от боли, и все же я с трудом сдержал улыбку. Бедняжка тряслась, как загнанная газель, но отступать было уже поздно.

Подавив в себе последние сомнения, я начал свой рассказ. Я понимал, что если я неправильно понял эту девушку, то сейчас рискую головой. Но ведь я писец, человек, который умеет понимать не только слова, а в Тахуру я не мог ошибиться. Слушая меня, она не сводила с моего лица своих расширенных глаз.

Рассказ занял много времени. Я рассказывал о своей жизни в доме Гуи, о юной Ту, которая жадно тянулась к знаниям и признанию и отчаянно хотела вырваться за пределы своего крестьянского мирка. Я рассказывал, как ее учили медицине, а заодно отравляли ей душу темными помыслами, которые, как подземная река, текли под чистым потоком наших с Ту отношений. Я рассказал, как ее забрали из нашего дома и отвели во дворец фараона, где ее поместили в гарем, ее, живой и послушный инструмент в опытных руках Гуи. Я спокойно говорил о том, как Ту родила сына, а потом впала в немилость, и как она в отчаянии пришла к Гуи, и тот дал ей мышьяк, как Ту смешала яд с маслом и передала его Хентмире, тогдашней фаворитке Рамзеса, как девушка сделала царю массаж, и как она умерла, а фараон выжил и приговорил Ту к смерти, когда царевичем было проведено расследование и тайна раскрылась. Затем казнь заменили ссылкой.

До этого момента Тахуру слушала не перебивая. Затем она подняла руку.

— Так, значит, Каха, — тихо сказала она, — ты жил в доме прорицателя и учил Ту. Более того, ты знал о заговоре против Рамзеса. Когда Ту арестовали, ты мог свидетельствовать в ее пользу и спасти ее, но ты этого не сделал. Так зачем же ты пришел ко мне сейчас?

Потрясающее самообладание. Она не собирается никого выдавать. Теперь ее руки лежат на коленях, только вот одна нога поставлена на другую, что говорит о том, что Тахуру очень страшно.

Я понимал ее, понимал, что она намерена спасти Камена во что бы то ни стало, но время шло, и мне нужна была ее помощь. Подойдя к Тахуру, я тронул ее за плечо.

— Я знал любовь только на словах, — сказал я. — В молодости я слишком часто разбрасывался этим словом — любовь к Египту, любовь к Маат, любовь к священным иероглифам, данным нам Тотом, любовь к уму и сообразительности Ту. Но, госпожа Тахуру, когда пришла пора доказать свою любовь делом, я сбежал. Любовь к себе пересилила все остальное. Только вчера я понял, что все эти годы жил со стыдом в душе.

— А что случилось вчера?

— Вчера я ходил в дом прорицателя, где встретился с генералом Паисом и госпожой Гунро. Во время нашей встречи было решено убить Камена и Ту, прежде чем они успеют попасть во дворец и рассказать фараону истинную историю Ту. Ничто не изменило этих людей. Они все такие же — алчные и жестокие. Но за годы службы в доме Мена я полюбил Камена, а Ту была для меня словно сестра. Я не позволю им погибнуть. Я должен искупить свою трусость.

— Генерал быстро приступил к делу, — заметила девушка уже более уверенно.

— Да. И он не глупец. Он понял, что единственное место, где могут спрятаться Камен и Ту, это ваш дом. Если сегодня он их не найдет, то завтра подошлет к вам своих людей, чтобы ночью они тайно обыскали усадьбу. Вы не сможете скрывать их долго.

— Генерал уже пытался их убить. В Асвате.

— Вот именно. И он не отступит.

Она некоторое время смотрела на меня, покусывая губы, затем встала и отодвинула кресло.

— Я читала записки Ту, — сказала она. — Твой рассказ совпадает с тем, что я уже знаю. Следуй за мной.

Она повела меня по коридору, через переднюю и вверх по лестнице в заднюю часть дома. Там был еще один коридор, и вскоре мы подошли к высокой двойной двери. Тахуру прошла вперед, я за ней и закрыл за собой дверь. Мы находились в ее комнате. Навстречу нам вышла служанка, поклонилась и тихо ушла. Двери вновь открылись и закрылись.

Подойдя к дальней стене, Тахуру открыла еще одну дверь. За ней оказалась маленькая комнатка, в которой стояли сундуки и полки с разнообразными париками, свитками папирусов, шкатулками с драгоценностями и стопками белья. В дальнем углу комнатки в темноте виднелась узкая лестница.

— Как и многие, летом я сплю на крыше, — сказала Тахуру. — Ту прячется в жилище слуг. Нам повезло, что она находилась у меня, когда к нам неожиданно приехал Паис. Отец позвал меня, чтобы я ответила на несколько вопросов. Например, не нанимали ли мы в последнее время новых служанок. Боюсь, что, хоть и я сказала, что нет, управляющий меня выдал. Камен также был здесь. Днем он ходил по городу, а вечером потихоньку пробирался в дом. — Внезапно Тахуру рассмеялась, и на ее щеках заиграл румянец. — Честно говоря, Каха, мне еще никогда раньше не было так весело. У меня им нечего бояться. Никто не имеет права заходить в мою комнату, пока я сама этого не разрешу.

— Не думаю, — ответил я. — Опытный убийца легко поднимется по стене, спустится по этой лестнице и сделает свое дело.

Ничего не ответив, Тахуру заглянула в маленькую комнатку и позвала:

— Выходи, Камен.

Послышался шорох, и в свете, падающем из окна, передо мной появился Камен. Увидев меня, он замер на месте, словно приготовившись к прыжку. Но я не смотрел на него. За спиной Камена стояла женщина в желтом платье служанки. Сначала я ее не узнал. Я помнил Ту с нежным овалом лица и нежной кожей, а передо мной стояла загорелая женщина с грубыми, неухоженными руками и стоптанными ногами, морщинками на лице и жесткими волосами. Но ее сияющие голубые глаза были все такими же, ясными и неотразимыми, а губы все такими же чувственными. У меня пересохло в горле.

— Ту, — прошептал я.

Быстро подойдя ко мне, она изо всей силы влепила мне пощечину.

— Каха, — процедила она, — я бы тебя везде узнала, тебя и всех остальных. Ваши лица преследовали меня по ночам и отравляли мою жизнь днем все эти семнадцать лет. Я же верила тебе! Ты был моим любимым учителем, моим другом! Но ты предал меня, предал и бросил, и теперь я тебя ненавижу и желаю тебе смерти!

Ту задыхалась от бешенства. Ее била дрожь, глаза горели. Камен обнял ее за плечи, но она отбросила его руку.

— Я хочу видеть, как ты страдаешь! — крикнула она. — Я хочу, чтобы ты узнал, каково это — остаться без друзей, быть всеми презираемой, всего лишенной!

От ее пощечины у меня слезились глаза, горела щека.

— Прости меня, Ту, — сказал я. — Пожалуйста, прости.

— Простить? — выпалила она. — Простить тебя? А вернет мне прощение мои ушедшие годы? Покажет мне это прощение, как рос мой сын? Будь ты проклят, писаришка! Будьте вы все прокляты!

Ту разрыдалась, и эти слезы потрясли нас больше, чем ее ярость. Затем она подошла ко мне и положила голову мне на грудь. Я обнял ее.

— Я любила тебя, Каха, — всхлипывала она, — я верила всему, что ты мне говорил. В доме Гуи ты был мне братом, и я верила тебе.

Что я мог ответить? Камен и Тахуру молча наблюдали за этой сценой; наконец Ту успокоилась, вытерла слезы — и буря понемногу улеглась. Отодвинувшись от меня и вытерев глаза краем платья, Ту бросила на меня внимательный взгляд и взяла Камена за руку.

— Ну, — сказала она, — я полагаю, ты пришел сюда вместе с Паисом, чтобы забрать меня. Попробуй, но так просто я не дамся. Мне больше нечего терять.

Камен внимательно наблюдал за мной, и только сейчас я заметил на его поясе короткий боевой меч. Рука юноши лежала на рукояти меча.

— Нет, Камен, — сказал я. — Я пришел не затем, чтобы отдать вас в руки Паиса. Для этого я ему не нужен. Я пришел, чтобы предупредить: за вами охотятся. Вам больше нельзя здесь оставаться. Генерал уже просчитал все возможные места и пришел к выводу, что искать вас следует именно здесь. Сегодня, быть может, он вас и не найдет, но завтра он пошлет по вашему следу своих секретных агентов. Теперь в опасности и госпожа Тахуру. Она слишком много знает.

— Я об этом не подумал, — нахмурился Камен. — Как глупо. В таком случае нам с матерью все равно куда идти. Но если Паис нас не найдет, он ведь не станет подозревать Тахуру?

— Нет, станет, — возразила девушка. — Он наверняка догадается, что ты мне все рассказал, и поэтому постарается сделать так, чтобы я не разболтала этого кому-нибудь еще.

Тахуру казалась совершенно спокойной, и я не мог понять, что это — беспечность или полное неведение относительно всей серьезности ситуации, в которой она оказалась. Я решил, что второе. За всю свою жизнь, проведенную в комфорте и безопасности, Тахуру ни разу не подвергалась настоящему риску, поэтому она просто не понимала, что ей угрожает.

— За вами охотится еще и городская полиция, — сказал я. — Па-Баст вызвал их сегодня утром, Камен. Он страшно обеспокоен твоим исчезновением, тем более что завтра приезжает твоя семья.

Камен задумался.

— Может быть, нам лучше сдаться? — медленно произнес он. — Если мы окажемся в руках полиции, генералу до нас будет уже не добраться.

— Не думаю, — сказала Ту. Она совсем успокоилась, теперь ее голос звучал твердо, взгляд стал холодным. — Городские тюрьмы посещает много народу, к тому же армия и полиция тесно связаны между собой, и устроить в тюрьме несчастный случай для Паиса было бы детской игрушкой. Думаю, что в Асвате уже известно о моем исчезновении и я объявлена беглой преступницей. Интересно, сообщат об этом Рамзесу или нет?

— Сомневаюсь, — сказал я. — Если в твоем деле не обнаружат ничего важного, то тебя поймают, высекут и отправят обратно в Асват, не беспокоя фараона никакими сообщениями.

— Ты мог бы просить о пересмотре моего дела, Каха, — сказала она. — Ты мог бы выступить свидетелем в мою пользу. В свое время я назвала царю все имена, и он сказал, что хорошо их запомнит, хотя это было всего лишь мое слово. — Ту поморщилась. — Слово убийцы. И если ты и в самом деле хочешь мне помочь, отведи меня во дворец и выступи перед фараоном в мою защиту!

Я так и знал, что это когда-нибудь случится. Вот почему я оставил Гуи и оказался прав, поскольку потом жил тихо и мирно.

Подойдя к столу, Тахуру налила в чаши вина и подала нам, затем присела на край кровати. Камен сел рядом с ней. Однако Ту, не прикасаясь к вину, продолжала стоять и смотреть мне в лицо. В ее глазах читался вызов. Мне очень хотелось пить, я мог бы выпить свою чашу одним глотком.

— Этого недостаточно, — сказал я. — Мое слово — это слово какого-то писца против двух самых влиятельных людей Египта и благородной дамы из стариннейшего и знатнейшего рода. Мне будет нечем доказать свою правоту.

— Это мог бы сделать Паибекаман, — резко произнесла Ту. — Он многое знал и рассказал все царевичу, ничего не утаив. Однако его доказательства были против меня. Боги знают, что я была виновна, но только не в убийстве. Совращение юной девушки — гораздо худшее преступление. А впрочем, хватит судить да рядить. Ты прав, Каха. Наверное, мне нужно самой вершить суд. Я убью их всех, одного за другим. — Она весело рассмеялась. — Может быть, ты хотя бы согласишься отдать в руки фараона мои записи?

— На это нет времени! — возразил Камен. — Нам нужно побыстрее найти новое место, где мы могли бы скрыться. Но как быть с Тахуру? Если исчезнет дочь столь знатного человека, как Несиамун, весь Египет начнет ходить ходуном!

— А что, это было бы неплохо, — задумчиво сказала Тахуру. — Чем больше вокруг нас шума, тем труднее генералу от нас избавиться. Ситуация и так уже выходит из-под его контроля. Сначала он планирует тихое убийство двух неизвестных личностей где-то вдали от столицы. У него ничего не выходит, а эти два человека оказываются в центре огромного города, в котором день и ночь кипит жизнь. И что еще хуже, теперь к ним присоединяется девушка из весьма знатной семьи, которую нельзя убить потихоньку, ибо после этого на ноги будет поднята вся полиция. Возможно, генерал решит отказаться от своих планов.

— Гуи не позволит убить Тахуру, — сказала Ту. — Я знаю его лучше вас всех. Он человек хладнокровный и изворотливый, но не бессмысленно жестокий.

Все замолчали, обдумывая ее слова, а я почувствовал, как в комнату начинает проникать приятная полуденная теплынь и как начинает просыпаться дом и слуги берутся за свою обычную работу. Упреки Ту жгли мою душу, и, отпивая из чаши вино, я думал, что мне теперь делать. В какой-то степени я уже смазал целительной мазью раны на своей совести, предупредив Ту и Камена об опасности, но этого недостаточно. Я должен полностью забыть о самом себе, отречься от Гуи, от всего, что когда-то так притягивало меня к нему. При мысли об этом я почувствовал, как глухая тоска начинает сжимать мое сердце, но тут я подумал, что все это — часть той ловкой игры, которую вел со мной прорицатель, пытаясь накрепко привязать к себе. Вино на моих губах имело привкус засохшей крови; с трудом заставив себя сделать последний глоток, я поставил чашу на стол.

— Дело обстоит так, — сказал я. — Госпожа Тахуру, вам следует собрать свои вещи и на время переехать в дом Камена. Я хотел предложить вам спрятаться в поместье Мена в Фаюме, но не думаю, что Камен захочет оставить вас без присмотра и своей защиты.

Приподняв бровь, Камен кивнул.

— Продолжай, Каха, — сказал он.

— Мы, то есть ты и я, расскажем обо всем твоему отцу, Камен, и будем умолять его добиться аудиенции у царевича. Обращаться к фараону бесполезно. Он болен, и дела государства сейчас почти полностью в руках наследника. Если Мен согласится нам помочь, мы сообщим Несиамуну, где находится его дочь и почему она живет у Камена. Царевич может отказаться принять Мена, но он не сможет отказать в аудиенции одной из знатнейших особ страны.

— А как ты объяснишь свое желание срочно увидеть царевича? — резко спросила Ту, и я улыбнулся.

— Произошло похищение дочери главного управителя фаянсовыми мастерскими, — ответил я. — Тахуру права. Это событие поднимет на ноги всю городскую полицию, в дело вмешается и дворец. — Я повернулся к Ту. — Тебе негде скрыться, — сказал я. — Единственное место — это забраться в самые кишки города. Камен, ты доверяешь Ахебсету?

— Да, но мне не нравится ход твоих мыслей, Каха, — ответил он. — Я не брошу мать на произвол судьбы на улицах Пи-Рамзеса.

Ту мягко потрепала его по щеке.

— Не будем тратить время на пустые переживания, — тихонько одернула она сына. — Не беспокойся обо мне, Камен. Не забывай, я прошла через лабиринт опасностей гарема. После него переулки Пи-Рамзеса мне не страшны.

Она посмотрела на меня, и в этот момент наша прошлая привязанность и взаимное уважение, которые крепко связывали нас когда-то, ожили вновь. У нас с Ту была своя история.

— То есть ты намереваешься отпустить меня в город, а в качестве посредника использовать друга Камена, — высказала мою мысль Ту. — Хорошо, Каха. Очень хорошо. Раньше у меня не было возможности изучить бордели и пивные Пи-Рамзеса. — Движением руки она заставила замолчать возмутившегося было Камена. — Так мне будет легче скрыться от ищеек генерала. Не беспокойся обо мне, Камен. Лучше позаботься о своей невесте.

Вскочив со своего ложа, Тахуру, сверкая глазами, подбежала к Ту.

— Я хочу уйти с вами, Ту, — сказала она. — У меня тоже не было возможности изучить город.

Этого Камен уже не выдержал.

— Ты никуда не пойдешь! — крикнул он. — Я говорил тебе, Тахуру, мы здесь не в игрушки играем! Делай, что я тебе говорю! Сложи свои вещи, и мы уйдем.

Тахуру покраснела. Вздернув подбородок, она упрямо взглянула ему в лицо и все же опустила глаза первой.

— Я не умею складывать вещи, — хмуро сообщила она, и тогда вперед вышла Ту.

— Я умею, госпожа, — мягко сказала она, стараясь скрыть смех.

Когда женщины вышли в соседнюю комнату, мы с Каменом переглянулись.

— Может быть, у нас и получится, Каха, — тихо сказал Камен, словно говорил сам с собой. — А если нет, придется бороться против Паиса и Гуи в одиночку.

В глазах Камена горел холодный огонь, который, казалось, зажгла в нем Ту.

— Нужно спешить, — громко сказал я. — Мы должны покинуть дом, пока все спят после обеда.

Больше мне было нечего сказать, и мы стали терпеливо дожидаться женщин.

Ту постаралась тщательно скрыть свою принадлежность к дому Несиамуна. Исчезли сандалии, желтое платье и лента, исчез и медный браслет. Она была босой, в коротком платье из грубого полотна. Тахуру, вот кто всем своим видом демонстрировал, откуда она. За собой девушка тащила большой, туго набитый кожаный мешок, который Камен подхватил и взвалил на плечо.

— Мы выйдем через дверь для слуг, — сказал он. — Мама, на улице Корзинщиков есть пивная «Золотой скорпион». Мы там часто бываем с Ахебсетом. Приходи туда каждую третью ночь, он будет передавать тебе от меня весточки.

Мы стояли, готовые к выходу, но уходить почему-то не хотелось. Ту смотрела в окно. Тахуру нервно теребила подол платья, а Камен, сжав губы, смотрел на дверь. Мне тоже не хотелось оставлять эту комнату с ее атмосферой безмятежности, но вместе с тем каждый понимал, что эти стены не смогут нас защитить, когда нагрянет беда. Наконец Камен уже собрался было что-то сказать, как вдруг в дверь постучали.

— Кто там? — тревожно спросила Тахуру.

— Простите, госпожа, — послышался тихий голос. — Гость вашего отца ушел, и ваша матушка просила вам сообщить, что обед готов.

— Скажи ей, что я сегодня завтракала поздно и приду к ней после дневного сна, — ответила Тахуру, и в коридоре послышались удаляющиеся шаги. Девушка слабо улыбнулась. — Не хочется расстраивать маму, — сказала она, и Камен нежно погладил ее по волосам.

— Тебя не будет дома всего одну ночь, — по-мужски нетерпеливо сказал он. — Или ты предпочитаешь остаться и быть зарезанной в собственной постели?

Тахуру сверкнула глазами.

— Я не дура и не хочу, чтобы мои любимые из-за меня страдали! — заявила она и направилась к двери. Камен пробормотал извинение, и мы двинулись вслед за ними.

Мы осторожно вышли из дома. Несиамун с женой обедали в зале. Тихо спускаясь по лестнице, мы слышали их голоса и голоса слуг, прислуживающих за столом. Дом, казалось, был пуст. Те из слуг, которые не были заняты работой, ушли в свои помещения. В саду также никого не было, лишь возле дорожки валялись садовые инструменты. Тахуру повела нас вдоль стены, окружающей усадьбу, и, далеко обойдя главные ворота, мы вышли к боковому входу. Его охранял стражник, который только сонно махнул нам рукой, едва склонив голову в знак приветствия.

Мы оказались на тропинке у воды и молча двинулись дальше. Вокруг стояла тишина, все обитатели усадеб отдыхали после обеда. Никого не встретив по дороге, мы подошли к воротам усадьбы Мена. Здесь мы остановились, и Ту крепко обняла Камена.

— Стражники у озера не смотрят, кто выходит, им важнее, кто входит, — сказала она. — Я легко выйду отсюда. Через три дня я приду в «Золотой скорпион». Да пошлет Вепвавет нам удачу.

После этого Ту повернулась и, не оглядываясь, ушла.

Камен вздохнул.

— Вот такой я встретил ее впервые, — сказал он. — В грубом платье и босой. Я молю богов, чтобы она не осталась в моей памяти именно такой. Ну что ж, пошли.

Как и в доме Несиамуна, мы старались двигаться как можно тише, чтобы нас не заметил ни один из слуг, весьма преданных своему хозяину. Одно нечаянно брошенное слово могло погубить нас. К счастью, никто в этот час не работал. Камен провел Тахуру через сонный дом в комнаты матери, а я прямиком отправился к Па-Басту.

Управляющий лежал на своем ложе, совершенно голый. Опустив тростниковую занавеску, чтобы в комнату не проникал горячий воздух, он мирно похрапывал. Я тихо потряс его за плечо. Он мгновенно проснулся и сел на постели, потирая смятую подушкой щеку.

— Каха, — хрипло сказал он. — Что случилось?

— Ничего, — ответил я. — Камен вернулся, а с ним Тахуру. Он поместил ее в покоях Шесиры. Скрыть от слуг нам это не удастся, так что пойди и скажи им, чтобы держали рот на замке. От этого зависит наша жизнь, Па-Баст.

Па-Баст уже окончательно проснулся и теперь смотрел на меня тем пристальным взглядом, который появляется у всех управляющих, когда они разговаривают со своими подчиненными. Но я не был слугой в этом доме. Я был таким же служащим, как и он.

— Слава богам, что Камен жив, — сказал Па-Баст. — Расскажи-ка мне все по порядку. Я подозреваю, что ты с самого начала знал больше, чем говорил, так что теперь я тоже хочу все знать, если уж мне нельзя немедленно послать за Несиамуном. Скорее всего, он не знает, где сейчас Тахуру.

— Не знает. Не думаю, что он уже обнаружил, что ее нет, но это вопрос лишь нескольких часов. Это длинная история, Па-Баст. Ты можешь поклясться, что выслушаешь ее без гнева?

Па-Баст кивнул.

— Я всегда уважал тебя, Каха, — сказал он. — Я слушаю.

И я все ему рассказал, а когда мой рассказ подошел к концу, послеобеденный отдых уже закончился. Па-Баст слушал молча, лишь изредка задавая короткие вопросы и тщательно скрывая свои чувства, как и подобало хорошему управляющему. Наконец я умолк. Па-Баст встал и начал собирать свои вещи: длинную и свободную рубаху, браслет и красную ленту — знаки принадлежности к дому Мена. Эту ленту Па-Баст всегда повязывал на свой голый череп. Ни слова не говоря, он быстро оделся, думая о чем-то своем. Затем сказал:

— Я хорошо знаю Харширу, управляющего прорицателя, и управляющего генерала тоже. Я не слышал от них ни единого слова о том, что ты мне сейчас рассказал.

— Разумеется, — ответил я. — Они верные слуги и не любят сплетничать, как и ты, Па-Баст. А Харширу я знаю даже лучше, чем ты. Мы прожили в одном доме много лет. Ради Гуи он мог пойти на все, я тоже. Прошу тебя, оставь свои сомнения и не осуждай меня, пока не приедет наш хозяин.

Па-Баст, который в это время завязывал сандалии, выпрямился и посмотрел на алтарь Аписа, своего покровителя.

— Клянусь Тотом, богом, который управляет моей жизнью, — сказал я, — что весь мой рассказ — чистая правда. Спроси Камена, если не веришь.

— Спрошу, — мрачно ответил он. — И я буду молчать, но только до тех пор, пока не вернется хозяин. Разумеется, госпоже Тахуру нужно будет выделить служанку. Жаль, что все они сейчас в Фаюме. Придется поискать среди домашней прислуги. — Он нахмурился. — Ужасная история, Каха. В ней много зла, если только все это правда.

Я вздохнул с облегчением. Итак, Па-Баст мой.

— Спасибо тебе, Па-Баст, — сказал я.

После этого мы расстались — он пошел повидаться с Каменом и предупредить слуг, а я направился в свою комнату. Особых дел у меня не было, разве что привести в порядок утреннюю корреспонденцию, пришедшую на имя Мена. Я ликовал. Сбросив одежду, я без сил повалился на постель. Я думал о Ту, которая сейчас пробиралась через толпы людей на городском рынке. Некоторое время на нее не будут обращать внимания. Интересно, объявлен ли ее официальный розыск? Если да, то теперь ее ищут не только солдаты Паиса. Где она будет спать? Что есть? А вдруг из нашей затеи ничего не выйдет? Что если боги так и не даровали ей прощения, несмотря на столько лет изгнания? Говорят, когда боги тобой не интересуются, все твои деяния остаются без последствий. В таком случае Ту им далеко не безразлична, поскольку она-то за свои деяния заплатила сполна. Неужели она им не безразлична до такой степени, что они дадут ей погибнуть от руки убийцы в каком-нибудь темном переулке? «Каха, ты глупый выдумщик», — одернул я себя и, прочитав короткую молитву Тоту, в которой просил о помощи всем нам, уснул.

Вечер я провел к комнате Камена вместе с Тахуру, томясь ожиданием и тревогой. Па-Баст нашел для девушки робкую служанку, непривычную к подобной работе, а потому неловкую и нервную, но, к чести Тахуру, она отнеслась к этому с юмором. Управляющий велел служанке опекать дочь господина Несиамуна денно и нощно, так что теперь мы не могли свободно разговаривать.

В комнату Камена подали ужин. Меня пригласили присоединиться. Служанка прислуживала своей новой госпоже; закончив работу, она, как велел ей управляющий, отошла в уголок, откуда наблюдала за нами широко раскрытыми глазами. За едой мы болтали о том о сем, хотя всех нас одолевали тяжелые мысли, и в комнате часто повисало угрюмое молчание, когда я и Камен молча смотрели в свои чаши с вином, а Тахуру бесцельно переставляла фигурки настольной игры, которую Па-Баст предоставил в ее распоряжение. Камен выглядел очень усталым, с черными кругами вокруг глаз и побледневшей у рта кожей. Я знал, что он все время думает о матери.

Я спускался по лестнице, направляясь в свою комнату, когда увидел, что Па-Баст разговаривает с человеком в форме дома Несиамуна. Сердце у меня замерло. Спустившись с лестницы, я быстро подошел к ним. Рядом стоял слуга, держа в руках светильник. Все повернулись ко мне.

— Достопочтенный Несиамун хочет знать, не у нас ли находится его дочь, — быстро объяснил мне Па-Баст, сохраняя на лице вежливо-равнодушную мину. — Ее хватились после полудня. Зная, что из нашего дома тоже пропал сын, господин Несиамун желает узнать, во-первых, нет ли о нем известий, и, во-вторых, просит господина Мена заехать к нему сразу по возвращении.

Рука нашего слуги, державшего светильник, дрожала. Я бросил на него предостерегающий взгляд.

— Мы все крайне встревожены исчезновением господина Камена, — сказал я. — Ваше известие ужасно. Господин Несиамун уже известил о случившемся городские власти?

— Да, сразу, — ответил человек. — Он также послал записку своему другу, генералу Паису, и тот обещал задействовать всех своих солдат на поиски госпожи Тахуру.

Я с трудом сдерживал желание переглянуться с Па-Бастом.

— В таком случае нам остается только ждать, — ответил тот. — Передайте своему господину, что достопочтенный господин Мен даст о себе знать сразу, как только вернется.

Поклонившись, человек исчез в темноте. Па-Баст обернулся ко мне.

— Молись, чтобы Мен поскорее вернулся, — мрачно сказал он. — Иначе мы пропали.

В ту ночь я почти не спал и утром, когда солнце коснулось устами горизонта, приступил к своим обязанностям с тяжелой головой и дурными предчувствиями. Наверху было очень тихо. Либо Камен и Тахуру еще спали, либо они решили вести себя как можно тише.

Наступил и прошел полдень. Я съел несколько штук инжира и немного козьего сыра и выпил полную чашу вина в надежде, что оно поможет мне снять пульсирующую головную боль. Затем вышел в сад и попытался заговорить со старшим садовником, но тот, вежливо отвечая на мои вопросы, все же дал мне понять, что очень занят. Тогда я пошел в ванную комнату и, встав на каменную плиту, стал лить на себя холодную воду, но даже это не помогло мне ни избавиться от боли, ни успокоить мой Ка.

Незадолго до наступления вечера к нам явились четверо солдат Паиса. Стоя в ванной комнате, мокрый и завернутый в покрывало, я слышал, как они о чем-то спорят с Па-Бастом. Подойдя к двери, я прислушался.

— Придете завтра, когда вернется мой господин, — решительно говорил Па-Баст. — Я не могу этого позволить.

— У нас приказ генерала и самого царевича, — ответил офицер. — Нам приказано обыскать все дома от дворца до озера. Если ты откажешься повиноваться, то будешь наказан. Уйди с дороги, управляющий.

Па-Баст не двинулся с места.

— Если вы получили приказ от самого царевича, тогда покажите мне папирус с его печатью, — сказал он. — Генерал должен был дать вам письменный приказ, подписанный царевичем. Никто не позволит вам обыскивать свою усадьбу лишь по вашему слову.

Лицо офицера потемнело.

— Мне кажется, ты не понимаешь, — сказал он. — Эти люди — опасные и умные преступники. Возможно, они прячутся в вашем доме, а ты об этом даже не догадываешься.

— Нет, это невозможно, — возразил Па-Баст. — Это скромный дом, и у нас мало слуг. Я управляющий и проверяю помещения слуг каждый день. Чужаку у нас не спрятаться.

Я закрыл глаза. «Только не позволяй поймать себя на слове, — мысленно молил я своего друга. — Требуй письменного распоряжения».

— Мы должны проверить, — настаивал офицер. — Мы уже осмотрели три усадьбы соседей достопочтенного Мена. Никто нам не отказывал, наоборот, хозяева были рады и считали своим долгом помочь нам.

— Господина нет дома! — повысил голос Па-Баст. — Поэтому я не имею права пустить вас без письменного приказа из дворца. Покажите мне приказ и тогда можете заходить. В противном случае — уходите.

Выпрямившись, Па-Баст повернулся к офицеру спиной и пошел в дом, всем своим видом демонстрируя собственную правоту и власть. Его лицо горело, вот только предательски дрожала закушенная нижняя губа. Он знал, так же как и я, что, если солдаты сейчас применят силу, мы не сможем их остановить. В доме Мена не было вооруженных стражников. Однако, немного поразмыслив, офицер отдал резкую команду, и отряд покинул дом. В передней снова стало светло. Я судорожно вздохнул и принялся одеваться.

Примерно через час в нашем доме появился еще один солдат, на этот раз в сопровождении слуги из дома Несиамуна, который спрашивал, не получили ли мы известий о местонахождении госпожи Тахуру. И снова Па-Баст был вынужден лгать. Он был ужасно рассержен, но не потому, что гневался на несчастного слугу, который был встревожен не меньше, чем его господин, а потому, что попал в историю, унизительную для любого честного управляющего. Я понимал, что еще немного, и в поисках женщины из Асвата, сбежавшей из ссылки, будет перевернут вверх дном весь город, и мне оставалось только молиться, чтобы до нашей усадьбы добрались после того, как вернется Мен. Что будет, если господин решит задержаться в Фаюме, чтобы встретить свой караван и вернуться с ним? При одной мысли об этом меня бросало в дрожь.

Но я волновался напрасно. Через час после захода солнца мирную тишину нашего дома внезапно нарушил невероятный шум и гам, поднялись топот и суетня.

— Па-Баст! Каха! Камен! Где вы? Выходите! Мы вернулись!

Пробегая мимо комнаты Камена, я услышал спокойный голос Шесиры:

— Не кричи так, Мен! Они уже знают, что мы приехали. Тамит, немедленно отнеси кошку на кухню и умойся. Мутемхеб, прикажи забрать сундуки с одеждой и ларцы с косметикой и отнести их наверх. Остальное может подождать, пусть слуги сначала поедят. Камен! Дорогой мой! О боги, неужели ты всегда был таким высоким?

Я знал, что, прежде чем отдохнуть и поесть, Мен пойдет в свою контору проверять, как идут дела, но, едва он крикнул, чтобы я шел к нему, а я спустился с лестницы и на минуту остановился, чтобы полюбоваться на веселую беготню, в передней появился Камен и, подойдя к старшей сестре, взял ее за руку и что-то прошептал на ухо. Видимо, он предупредил ее, что комната матери занята. Я очень надеялся, что у него хватило ума не прятать Тахуру в своей комнате. Сестра кивнула, улыбнулась, поцеловала его и обернулась к слугам, разбирающим кучу сундуков и коробок.

Шесира распростерла объятия.

— Мой прекрасный сын! — пропела она. — Подойди, обними меня! Паис заставляет тебя слишком много работать. Или ты слишком много времени проводишь в пивной. Ты выглядишь совершенно изможденным. Как поживает Тахуру?

Увидев, что Камен замялся, я сразу понял, что происходит в его душе. Сейчас он сравнивает стоящую перед ним ласковую, милую женщину, уверенную в себе, ибо она занимает высокое положение, и ту, другую, почти чужую, с темным, хотя и незаурядным прошлым, которая вобрала в себя все его чувства и перевернула все его представления о добре и зле. Он подошел к приемной матери, позволил ей заключить себя в жаркие объятия, затем мягко отстранился и коснулся губами ее седеющего виска.

— Я выгляжу усталым, мама, только и всего, — сказал он. — Скажи мне, вы хорошо отдохнули? Как дела в Фаюме? Что будет сажать отец в этом году?

— Понятия не имею, — ответила она. — Они с управляющим все ходили, хмурились и что-то обсуждали. Я хочу попросить его расширить наш дом в Фаюме. Скоро он станет мал для нашей семьи, учитывая, что вы с Тахуру подарите мне внуков. Фонтан во дворе почти сломался, а твой отец все не может найти времени, чтобы вызвать каменщика. И все равно, — тут она улыбнулась, блеснув ровными зубами, — это благословенное место, и я ужасно люблю туда ездить. Правда, от постоянного безделья Мутемхеб стала совсем раздражительной, а Тамит приходилось чуть не силой усаживать за уроки.

— Из Тамит выйдет хорошая жена, тихая и спокойная, — заметил Камен. — Она добрый и милый ребенок, и совсем не амбициозна. Не дави на нее слишком сильно, мама.

Обведенные черной краской глаза Шесиры скользнули по лицу сына.

— Тебя что-то беспокоит, Камен, — тихо сказала она. — Теперь я ясно вижу, что с тобой что-то происходит. Я устала, голодна и очень хочу помыться, но вечером, прошу тебя, зайди ко мне. Каха! Вот ты где! Завтра я хочу услышать полный отчет о состоянии хозяйства, это касается тебя и Па-Баста. Приближается тиби, а с ним и праздник Коронации Гора. — Она вздохнула от счастья. — Как хорошо быть дома!

Я поклонился, и в это время из-за спин слуг, все еще таскавших вещи, показался Мен, который резко приказал мне следовать за ним. Зажав под мышкой свою палетку, я быстро подошел к нему, и вскоре мы оказались в тишине конторы. Следом за мной туда вошел Камен.

Мен, как обычно, острым взглядом окинул свою святыню. Затем, чуть улыбнувшись, предложил нам сесть. Камен занял один из стульев, а я, как всегда, уселся на полу, скрестив ноги.

— Ну? — спросил Мен, с видимым удовольствием садясь за свой письменный стол. — Как идут дела, Каха? Есть что-нибудь важное? О караване что-нибудь слышно? Камен, как ты себя чувствуешь? Надеюсь, лучше, чем перед моим отъездом.

Камен взглянул на меня, и я быстро рассказал хозяину, как идут дела в доме. Мен слушал внимательно, только иногда хмыкая или покашливая.

— Я привез отчет управляющего из поместья в Фаюме, — сказал он, — относительно видов на урожай с учетом разлива реки в будущем году. Завтра включи его в общий отчет. Шесира меня совсем доконала со своим фонтаном. Будь любезен, Каха, найди хорошего каменщика и отошли его на юг. Честно говоря, я бы на месте этого фонтана построил пруд с рыбками. В Фаюме тучи мух. Напиши также прорицателю и сообщи, что травы, которые он заказывал, прибудут вместе с караваном. Пусть подождет. Что-нибудь еще?

Я взглянул на Камена. Он сидел, сложив руки, и постоянно сглатывал слюну, словно пытался проглотить кость, застрявшую в горле.

— Да, отец, еще, — сказал он, — но я думаю, что тебе нужно сначала поесть и вымыться, прежде чем ты об этом узнаешь.

— Что-то серьезное? — поднял брови Мен. — Лучше я сначала узнаю, в чем дело, а уж потом пойду есть. Тебя что, уволил Паис?

— Нет, — нерешительно ответил Камен. Затем встал и, подойдя к полке, взял маленький резной ларец, в котором Мен хранил свои личные бумаги, и поставил его на стол.

— Речь пойдет об одном папирусе, который лежит вот здесь, — сказал он, — только я не знаю, с чего начать. В нашем доме находится Тахуру, отец.

— Что? В нашем доме? Почему же она не вышла поздороваться с нами, Камен? Она будет у нас ужинать?

— Нет, эту ночь она провела в комнате матери. Ее жизнь в опасности. Моя тоже. Нас ищет Паис. Мы…

Мен жестом остановил его.

— Сядь, — приказал он. — Каха, приведи сюда Тахуру и скажи Па-Басту, чтобы на стол не накрывали, пока я не скажу. И принеси нам кувшин вина.

— Каха должен остаться здесь, — сказал Камен. — Он тоже замешан в этом деле.

Мен уставился на сына.

— Мой писец? Мой слуга? Что здесь происходит? Вы что, сошли с ума, пока я отсутствовал? Каха, иди и делай, что тебе велят.

Поклонившись, я вышел из комнаты.

Тахуру молча сидела в комнате Камена, и я повел ее с собой. К счастью, нам никто не встретился. Из ванной комнаты раздавался плеск воды и женские голоса. Постучав в дверь конторы и впустив туда девушку, я пошел разыскивать Па-Баста, после чего вернулся, прихватив с собой кувшин вина.

Камен твердым голосом рассказывал историю, которую я знал слишком хорошо. Тахуру, выпрямившись, с бледным лицом, молча сидела на стуле. Я налил всем вина и занял свое место на полу. Мен, не сводя глаз с лица Камена, залпом выпил свою чашу и велел наполнить ее снова. Когда Камен закончил свой рассказ, кувшин с вином был уже пуст.

Долгое время Мен не произносил ни слова. Он сидел, сжав руки, но я знал, что сейчас он напряженно думает. Через некоторое время он провел ладонью по лысой голове и тяжело вздохнул.

— Если бы я не знал, кто твои родители, я сказал бы, что вся эта история — самая большая глупость, которую я слышал в своей жизни, — мрачно заметил он. — Генерал Паис — знатный и уважаемый человек, на его репутации нет ни единого пятнышка. Более того, он близкий друг твоего отца, Тахуру. Прорицатель лечит членов царской семьи, а кроме того, он величайший провидец Египта. Ты говоришь о двух самых влиятельных людях страны. У тебя есть доказательства, что вся эта история — не выдумки сумасшедшей из Асвата?

Камен показал на меня.

— Каха провел несколько лет в доме прорицателя. Он знал о заговоре против фараона, решающую роль в котором должна была сыграть моя мать. Скажи им, Каха.

С разрешения хозяина я поведал им все, что знал.

— Я долго молчал, — сказал я под конец, — и до сегодняшнего дня не выдавал тайну моего господина.

Это было неуклюжей попыткой напомнить Мену, что мне можно верить, однако не думаю, что он меня слушал. Он сидел, нахмурившись, барабаня пальцами по пустой чаше.

— Все равно идти к принцу еще рано, — проговорил он. — Ты ведь этого хочешь от меня, верно? Чтобы я пошел во дворец? Но даже если Рамзес согласится меня выслушать, что я донесу до его ушей? Какую-то несусветную историю.

Камен оперся грудью о стол, и за его спиной я увидел напряженное лицо Тахуру.

— У меня есть доказательства! — горячо сказал юноша. — Одно из них лежит в земле в хижине моей матери в Асвате. Это тело наемника, которого я убил.

Мен упал на стул. Его губы плотно сжались, превратившись в тонкую линию.

— Надеюсь, все вы понимаете, что если мы представим еще одно подобное доказательство, то заработаем очень крупные неприятности, — сказал он. — Госпожа моя Тахуру, вы можете что-то добавить?

Девушка шевельнулась.

— Нет, — прошептала она. — Но я верю Камену, и я слышала рассказ его матери. Сегодня в наш дом приходили солдаты Паиса. Потом он присылал их еще раз. Молю, помогите нам, достопочтенный Мен.

Мен взглянул на Тахуру и вдруг улыбнулся и легонько толкнул меня ногой.

— Иди позови сюда Па-Баста, — приказал он. — Ты записывал наш разговор, Каха?

Я встал и положил палетку на стол.

— Нет, — ответил я.

— Хорошо. Поторопись.

Па-Баст находился в обеденном зале, он разговаривал со слугами. Увидев меня, он подошел, вопросительно глядя мне в глаза, но вдаваться в объяснения у меня времени не было. Когда мы вошли в контору, Мен встал из-за стола.

— Я вижу, тебя тоже завлекли в эту невероятную историю, Па-Баст, — сказал он. — Похоже, мир изменился, пока я был в отъезде. Немедленно ступай в дом Несиамуна и попроси его приехать ко мне. Иди сам, никого другого не посылай. Скажи ему, что я вернулся и срочно хочу его видеть и что это связано с исчезновением его дочери. А мы пока поедим.

Он хлопнул в ладоши. Управляющий поклонился, и, когда мы сели за стол, его уже не было.

Обычно старшие слуги, такие как я, Па-Баст, Сету и другие, обедали вместе с хозяевами. Обед должен был проходить в атмосфере общего веселья, но хотя Тахуру и пыталась поддерживать оживленную беседу с Мутемхеб, а также делать вид, что внимательно слушает безыскусную болтовню Тамит, ее глаза неотрывно смотрели на дверь и еда на тарелке осталась нетронутой. Шесира все время поглядывала на Тахуру, а Мен не сводил глаз с Камена. Вскоре атмосфера стала совсем гнетущей — все замолчали, даже Тамит, и в зале раздавались лишь тихие шаги слуг и звяканье посуды.

Все оживились, когда в передней послышались голоса и торопливые шаги. Тахуру вскочила из-за стола и выбежала из зала. Вскрикнув, Шесира рванулась было за ней, но Мен удержал ее.

— Потом, — сказал он. — Камен, Каха, идите за мной.

Мы вышли из обеденного зала. В передней, обнимая дочь, стоял Несиамун; при виде Камена он ужасно удивился.

— Что это значит, Мен? — спросил он.

Вместо ответа Мен поклонился и распахнул дверь конторы.

— Мы поговорим здесь, — сказал он. — Па-Баст, теперь можешь идти поесть.

Рассказывать мою историю Несиамуну оказалось гораздо труднее, чем хозяину. Управитель фаянсовыми мастерскими не был благодушным торговцем. Аристократ, отпрыск старинного рода, человек острого, холодного ума, он неоднократно прерывал мой рассказ вопросами или обескураживал меня возражениями. Конечно, он не мог сбить меня с толку, поскольку я говорил чистую правду, но и жалеть меня он явно не собирался. Когда он обращался к Камену, его лицо ничего не выражало, но юноша отвечал ему как равный.

Наконец Несиамун произнес:

— Мы с Паисом дружим уже много лет. Я хорошо его знаю и иллюзий на его счет не питаю. Он гениальный полководец или стал бы им, попади он на войну, но вместе с тем он человек жадный и неискренний. Неужели он еще и предатель и убийца? Вы говорите мне, что это так. Ты честный человек, Камен, поэтому я вынужден заключить, что либо ты говоришь правду, либо введен в заблуждение наложницей, родившей тебя. Можешь ты поклясться своим божественным покровителем, что убил и похоронил в Асвате наемного убийцу, чтобы спасти себя и Ту?

— Да, могу, — твердо ответил Камен. — А вы можете получить аудиенцию у принца? Вы знатный человек, господин Несиамун. Он не станет вам отказывать. Чем дольше мы ждем, тем меньше у моей матери шансов спастись. Если вы скажете, что хотите видеть царевича в связи с похищением своей дочери, он примет вас немедленно. Городская полиция ее по-прежнему ищет, верно? — Несиамун кивнул. — Значит, весть об ее исчезновении уже достигла ушей царевича.

— Похоже, ты все продумал, — заметил Несиамун. — Для того ты и привел ее к себе? Чтобы заручиться моим согласием?

— Нет, отец, — возразила Тахуру. — Не для того. И если ты откажешься нам помочь, я пойду к Рамзесу сама. Только он может нас защитить.

Несиамун удивленно уставился на дочь.

— Не смей разговаривать со мной таким тоном, — сказал он. — Ты еще не замужем. — Он повернулся к Мену. — Я думаю, что нам следует пойти к Паису и его брату и поговорить с ними. Прежде чем мы обратимся к царевичу, нужно дать им шанс оправдаться.

Тахуру схватила отца за руку.

— Нет! — крикнула она. — Отец, я боюсь. У тебя не было времени все хорошенько обдумать, иначе ты бы нас понял. Разве я не разумная девушка? Разве Камен не искренний и честный человек? Как ты мог подумать, что мы окажемся столь доверчивы, чтобы поверить пустым россказням? Но ведь есть еще и Каха. Никто не нанял бы писца, имеющего репутацию лжеца. Напиши послание Рамзесу, напиши прямо сейчас! Пожалуйста!

Несиамун встал.

— Тахуру, ты немедленно вернешься со мной домой, — сказал он. — Мне нужно подумать, ответ я дам утром. Мои стражники смогут тебя защитить, если тебе потребуется защита.

Быстро поднявшись, Камен встал между отцом и дочерью.

— Либо Тахуру останется здесь, либо я ее действительно украду, — заявил он. — Она права. Вы не понимаете, насколько мы все уязвимы. Моя мать бродит сейчас по городу, спит в каком-нибудь грязном переулке или в лодке или жмется к чьему-нибудь порогу вместе с нищими. И вы считаете, что, проведя в ссылке семнадцать лет, она сбежала просто так, из своей прихоти? Вы поможете нам или нет?

Они в упор смотрели друг другу в глаза. Несиамун не отвел взора, но все же было видно, что он не сердится.

— Твоя искренняя решимость действует обезоруживающе, — примирительно сказал он. — Хорошо. Я немедленно напишу послание во дворец с просьбой об аудиенции по той причине, которую ты мне подсказал. Если же ты лжешь или сам введен в заблуждение, отвечать за последствия я не стану. Сегодня ночью, Тахуру, когда ляжешь спать, думай о том, как страдает твоя мать, ибо я не могу ей сказать, где ты находишься. Доброй ночи, Мен.

Не дожидаясь ответного поклона Мена, Несиамун быстро вышел из комнаты. Мы переглянулись.

— Не беспокойтесь, — дрожащим голосом сказала Тахуру. — Он рассержен и озадачен, но если бы действительно нам не верил, то сразу отказался бы помочь, а меня вытащил бы отсюда силой. Отец сдержит свое слово.

Не думаю, что кто-то из нас спал в эту ночь. Камен лежал на тюфяке в коридоре возле комнаты Шесиры, которая не задала ни единого вопроса, когда Мен сообщил ей, что сегодня Тахуру будет ночевать в ее комнате. Мутемхеб удивленно подняла бровь и насмешливо взглянула на брата, прежде чем удалиться в свои покои, а Тамит, уставшая после долгого путешествия по реке, отправилась спать без всяких уговоров. Мен приказал Па-Басту отправить двух садовников охранять главные ворота и не пускать в усадьбу никого, кроме посланника из дома Несиамуна. Сам хозяин улегся спать прямо в передней, возле входной двери. Я видел, как он теперь сожалеет, что не держал в доме вооруженной охраны. Я вернулся в свою комнату, где провел всю ночь, ворочаясь с боку на бок и думая о Ту.

Утром от Несиамуна не пришло никаких известий. С возвращением всех домочадцев наш дом стряхнул с себя дремоту. Едва взошло солнце, Мен отправился в свою контору, а я занял свое обычное место на полу возле его письменного стола. Сквозь закрытую дверь, перекрывая голос хозяина, который диктовал мне очередное послание, слышались умиротворяющие звуки кипучей жизни большого дома. Звонкий голосок Тамит, отчаянно спорящей с матерью, и спокойный, ласковый голос Шесиры, уговаривающей дочь. Музыкальные упражнения Мутемхеб и тихое шарканье сандалий в зале — старшая сестра Камена явно не теряла времени даром и пригласила подружек, чтобы обменяться последними новостями. Голос Па-Баста, распекающего слугу. Звон разбитой посуды где-то в дальнем конце дома и приглушенные проклятия. Дом снова ожил, став таким, как прежде, но как хрупок был установившийся в нем мир и покой! Никто не знал, что ждет нас впереди.

Мне было трудно сосредоточиться на письме, а моему хозяину — на своих обычных делах. Как-то он прервал диктовку прямо на середине фразы и взглянул на меня.

— Он называл ту женщину матерью, — сказал он. — Ты заметил? Чем бы теперь ни закончилась эта история, наш Камен будет уже другим. Нужно чем-то утешить Шесиру. Камен и Тахуру сидят наверху, забились в угол, как загнанные зверьки. Почему Несиамун молчит?

Я положил перо и палетку.

— Она его мать, господин, — ответил я. — Вам следовало все ему рассказать до того, как он узнал об этом сам. Он беспокоится за нее и разгневан на вас, поскольку все это время вы ему лгали. Но придет день, и его любовь к Шесире вернется. Она живет в его памяти, а не Ту.

Мен задумчиво провел рукой по своим седеющим волосам.

— Думаю, ты прав, — сказал он. — Я хотел, чтобы он рос не на глупых фантазиях, но, кажется, ошибся. Я больше не могу выносить это ожидание! Так на чем я остановился?

Мы попытались продолжить работу, но хозяин постоянно сбивался с мысли, так что в конце концов он отпустил меня, а сам скрылся в глубине дома.

В тот день я не обедал. Я вышел в сад, растянулся на траве и принялся смотреть, как над моей головой в ярко-синем небе порхают птицы. У меня тоже больше не было сил ждать. Мне хотелось броситься во дворец, растолкать стражников, прорваться к царевичу и выложить ему всю нашу историю. Я понимал, что сейчас рискую своей карьерой писца гораздо больше, чем Камен рискует карьерой военного, после всего того, что произошло в Асвате. Если мы проиграем, его накажут, впрочем, не слишком сурово, поскольку принц все же приходится ему сводным братом; карьера же писца всегда строилась на его верности своему господину, а я предал прорицателя. Кому какое дело, почему я так поступил? Не выгонит ли меня из дома Мен? А если выгонит, возьмет ли меня к себе Камен? От всех этих мыслей мне стало казаться, что даже трава стала колкой, а от мелькания листьев зарябило в глазах. У меня не было семьи, которая могла бы меня принять, не было жены, которая утешила бы меня. Я целиком и полностью зависел от милостей своего господина, а потому был совершенно одинок.

Вечером пришел посланник от Несиамуна. Царевич согласился принять его, и завтра утром Несиамун должен явиться во дворец. Когда посланник покидал наш дом, я потихоньку отозвал его в сторону.

— Кто-нибудь еще знает об этой аудиенции? — спросил я.

Посланник удивленно взглянул на меня.

— Только писец моего господина и помощник управляющего, — ответил он. — Они находились в доме, когда из дворца прибыл царский посланник. Ах да, и еще генерал Паис. Он последнее время часто бывает в нашем доме и очень беспокоится за семью моего господина.

— Он что-нибудь говорил по поводу послания?

— Только то, что очень рад, что наш господин не стал тратить время на заявление в суд. Он старый друг моего господина. Он послал много солдат на поиски госпожи Тахуру.

Поблагодарив слугу, я отпустил его. Только бы не спугнуть удачу! Нужно молиться, чтобы Несиамун после долгих размышлений не счел наш рассказ выдумкой и не позволил Паису увлечь себя беседой, в которой рассказал бы ему больше, чем следует. Несиамун — человек прямой, не склонный к уверткам, зато Паис очень наблюдателен. Даже если Несиамун ему ничего не рассказал, генерал вполне мог почувствовать, что его старый друг что-то скрывает. И если так, что станет делать Паис?

Ответ на мой вопрос был скорым и печальным. Семья заканчивала ужинать, когда в передней послышался шум. Бросившись туда, мы увидели отряд солдат, заполнивших всю переднюю. За их спинами был виден один из садовников Мена, который сидел на земле, держась за кровоточащую рану на виске. Мен обернулся к женщинам.

— Тамит, Мутемхеб, немедленно идите к себе! — приказал он.

Те повиновались, бросая через плечо испуганные взгляды.

— Простите меня, господин, — с трудом проговорил садовник. — Я попытался их остановить.

По его виску струилась кровь, стекая на шею.

— Ты все сделал правильно, — спокойно ответил Мен. — Спасибо. Шесира, уведи его и вели промыть ему рану.

Жена шагнула к нему.

— Но, Мен… — начала она.

Он не дал ей договорить.

— Иди, Шесира, пожалуйста, — повторил он тихим и ясным голосом, по которому все домочадцы сразу узнавали, что их господин сильно разгневан. Шесира замолчала и послушно увела садовника. Я и Па-Баст остались на месте.

— Какое у вас ко мне дело? — спросил Мен офицера. Тот шагнул вперед и протянул ему свиток папируса. Мен бросил на меня холодный взгляд, и я взял папирус.

— Я пришел, чтобы арестовать вашего сына Камена по обвинению в похищении, — не слишком уверенно произнес офицер. — Сразу хочу сказать, что этот приказ получен мною от самого царевича Рамзеса.

— Это невозможно! — воскликнул Мен, но я уже читал приказ. На нем стояла царская печать.

— Он говорит правду, господин, — сказал я, передавая Мену папирус.

Он пробежал его глазами. Его руки дрожали.

— Кто выдвинул это обвинение? — спросил Мен. — Это же смешно! О чем думает этот Несиамун?

— Обвинение поступило не от достопочтенного Несиамуна, — ответил офицер. — Вернувшись из его дома, генерал Паис попросил повелителя принять его и имел с ним беседу. У генерала есть веские основания предполагать, что госпожу Тахуру держат в этом доме.

— Какие у вас доказательства? — прервал его Мен. — Вы не можете арестовать человека по одному лишь обвинению!

— Нам не требуется предоставлять доказательства, чтобы обыскать ваш дом, — упрямо сказал офицер. — Если вы немедленно не приведете к нам сына, мы найдем его сами.

— Нет, вы этого не сделаете! — рявкнул Мен. — Да знаете ли вы, что Несиамун уже получил разрешение на аудиенцию у самого царевича и завтра предстанет перед ним? Ему не пришло в голову подозревать в похищении своего будущего зятя. Кроме того, я не знаю, где сейчас находится Камен. Я приехал, и мне сообщили, что Камен пропал и весь дом в смятении. Разве генерал Паис не присылал сюда своего солдата, когда Камен не вышел на очередное дежурство, Па-Баст? — Крепко сжав губы, управляющий кивнул. — Вы видите? Не понимаю, что заставило царевича принять столь непонятное решение, но это не важно. Камена здесь нет. Убирайтесь из моего дома!

Ничего не ответив, офицер сделал знак солдатам, и те мгновенно рассыпались по дому. Один взялся за ручку двери конторы, двое направились к лестнице. Мен с криком бросился к ним, Па-Баст загородил им дорогу. Офицер вытащил меч.

И в этот момент раздался голос Камена, который стоял на верху лестницы.

— Нет, отец, нет! Не сопротивляйся! Это безумие! — Сбежав по лестнице, он встал перед офицером. — Ты знаешь меня, Амонмос, — сказал он. — Это я, Камен, твой старый приятель. Ты в самом деле считаешь, что я похитил женщину, которую люблю?

Офицер покраснел.

— Прости, Камен, — пробормотал он. — Я всего лишь выполняю приказ. Генералу я бы мог что-нибудь наплести, но сейчас у меня приказ из дворца. Я не смею ослушаться. Где ты был? Где Тахуру?

— Я здесь. — Девушка, держась спокойно и с достоинством, как подобает знатной даме, спускалась по лестнице. — Кто здесь говорит о похищении? Я гощу в этом доме, и мой отец это прекрасно знает. А знает он о том, что вам велено вытащить Камена из собственного дома? Предлагаю вам вернуться к генералу и объяснить ему эту ошибку. Надеюсь, царевич его как следует отчитает.

Смелая попытка, и на какое-то мгновение у меня мелькнула надежда, что она сработает. Амонмос явно пребывал в нерешительности, но вот он расправил плечи.

— Не понимаю, что тут у вас происходит, — сказал он, — пусть лучше во дворце разбираются. Ты пойдешь со мной, Камен, и, если это ошибка, все быстро прояснится. У меня четкий приказ.

— Нет! — крикнула Тахуру. — Если вы заберете его с собой, его убьют! Он не дойдет до дворца! Куда вы с ним пойдете?

Офицер бросил на нее насмешливый взгляд.

— Послушайте, госпожа, — попытался убедить он Тахуру, — его же посадят под арест, а не отдадут палачу. Просто генерал хочет задать Камену несколько вопросов и имеет на это разрешение царевича. А если вы, — закончил он, — находитесь в этом доме в качестве гостьи, то почему из-за вас прочесывают весь город? Идите домой, к отцу.

Он отдал короткую команду, и Камена окружили солдаты. Еще одна команда — и его повели к выходу.

— Отец, немедленно иди к Несиамуну и отправляйтесь во дворец, — громко сказал Камен. — Не ждите до утра! Каха, рукопись!

Его увели. Мы стояли, оцепенев от ужаса. Тахуру заплакала.

— О боги, какой я дурак! — воскликнул Мен. — Па-Баст, оставляю Тахуру на твое попечение. Не отдавай ее никому, даже слугам отца. Каха, одевайся. Поплывем к дому Несиамуна в лодке.

Взлетев по лестнице, я бросился в свою комнату, на ходу забежав в комнату Камена. Там сидел Сету.

— Мне нужен кожаный мешок, который Камен привез из Асвата, — торопливо сказал я. — Достань его, Сету. Он велел отвезти его царевичу, и я сделаю это сегодня, а не завтра.

— Камен ничего мне об этом не говорил, Каха, — ответил Сету, но все же достал мешок из сундука.

— Он сам бы его взял, если бы его не арестовали, — сказал я, забирая мешок. — Пожалуйста, верь мне. И помоги Па-Басту присматривать за Тахуру.

Заскочив к себе, я схватил плащ и бережно завернул в него рукопись Ту. Затем сбежал вниз по лестнице.

 

Глава девятая

Мен ждал меня у дверей, завернувшись в плащ.

— Я уже предупредил Шесиру, — сказал он, когда мы пошли по дорожке, ведущей к реке. — Если за Тахуру придут, она спрячет ее в амбаре, а там пусть солдаты обыскивают дом. Ну и проклятое же дело!

Догнав хозяина, я схватил его за руку.

— Господин, я думаю, нам нельзя брать лодку, — сказал я, — Паис наверняка продумал, каким будет наш следующий ход, и расставил своих людей у ваших ворот и ворот Несиамуна, а может, и возле входа во дворец. Давайте выйдем через заднюю калитку и пойдем в обход усадеб. Прикажите паре слуг закрыть лица и вести лодку к дому Несиамуна, только медленно. И конечно, запретите им разговаривать.

— Хорошо. Жди меня здесь, — ответил Мен и скрылся. Вскоре он вернулся в сопровождении Сету и еще одного слуги. Оба были закутаны в длинные накидки.

— Старайтесь не показывать своего лица, пока не отплывете подальше, — велел им Мен. — Когда подплывете к причалу Несиамуна, привяжите лодку и никуда от нее не отходите. Сделайте вид, что о чем-то спорите. Нам с Кахой нужно выиграть время. Скорее всего, люди Паиса следят за нашими усадьбами.

Хлопнув слугу по плечу, Мен двинулся по дорожке. Я последовал за ним. В глубине сада, возле окружающей его стены, находился колодец, выступ которого мы когда-то использовали, чтобы перебраться через стену и попасть на грязную улочку, которая, делая крутой поворот, одним своим концом упиралась в узкий проход, ведущий к озеру, а другим выходила к солдатским казармам. На эту улочку выходили задние дворы многих усадеб, но никто по ней никогда не ездил, поскольку земля утопала в грязи и отбросах, которые сюда сбрасывали ленивые кухарки из многих домов, а кроме того, все окрестные кошки использовали ее в качестве отхожего места. Мы свернули налево, поскольку Несиамун жил недалеко от устья озера и своих фаянсовых мастерских.

По дороге мы никого не встретили. Пробираясь в темноте вдоль стен поместий, спотыкаясь чуть не на каждом шагу, мы медленно продвигались вперед. Каждая стена, освещенная холодным лунным светом, казалось, не имела конца, уходя куда-то в черную пустоту, и, чтобы сделать шаг, нам приходилось осторожно нащупывать землю сандалией. Наконец Мен остановился.

— Кажется, пришли, — прошептал он. — Я где-то сбился. Нет, вот, кажется, ветка большой акации, которую Несиамун запретил рубить. Каха, залезай мне на плечи. Спускайся в сад и иди искать Несиамуна. Я уже слишком стар, чтобы лазать по стенам.

Положив мою драгоценную ношу у стены, я снял сандалии. Мен пригнулся, и я, встав на него и опершись рукой о кирпичную кладку, взобрался на стену. Я посмотрел вниз. В саду было тихо. В тени кустов и деревьев виднелись серые ленты причудливо изгибающихся дорожек. Нужно было торопиться. Поднатужившись, я закинул одно колено на стену, затем, удерживая равновесие, подтянул вторую ногу и спрыгнул на траву по ту сторону стены.

Мне хотелось хоть немного полежать, чтобы перевести дух, но времени не было. Поднявшись на ноги, я, прячась за кустами, побежал к дому. Первого солдата я увидел сразу. Он стоял у дорожки, прислонившись к дереву, и наблюдал за домом. Обойти его было нетрудно, но я умирал от страха, представив себе, что могу наткнуться на второго. Я подождал, следя за входом в дом и уже не сомневаясь, что его также охраняют солдаты, как и причал на озере, и главные ворота усадьбы. Никто не прошел бы незамеченным через главный вход.

Наконец я добрался до самого дома, подойдя к нему с задней стороны. Как мне попасть внутрь? Тренированный человек легко взобрался бы по стене, оттуда на крышу, а с нее, возможно, протиснулся бы через верхнее окошко и попал в дом, но мои физические упражнения ограничивались лишь азартным плаванием один раз в день, так что выполнить подобную задачу мне было не под силу. С крыши в комнату Тахуру вела лестница, но до нее нужно было еще добраться. Закрыв глаза, я попытался унять приступ отчаяния. Если я ничего не придумаю, мне придется вернуться назад, к своему господину, и мы пойдем во дворец, не имея мощной поддержки в лице Несиамуна.

Но когда я завернул за угол, то неожиданно увидел слабый свет, льющийся из окошка на первом этаже. Хотя оно было завешено тростниковой занавеской, свет проникал через ее планки. Я подождал; стояла тишина, в саду не мелькала ни одна тень. Собравшись с духом, я подкрался к окошку и приник глазом к неплотной занавеске. Я смотрел в контору Несиамуна, большую комнату, углы которой терялись в темноте. Перед окном стоял письменный стол, а за ним, лицом ко мне, сидел сам Несиамун. Перед ним лежал развернутый свиток папируса, но Несиамун, словно не видя его, глядел куда-то перед собой. Я внимательно осмотрел комнату. Похоже, Несиамун был один. Откуда-то издалека доносились приглушенные голоса. Я тихо постучал в окно.

— Господин! — позвал я. — Господин, это я, Каха! Вы слышите меня?

К чести Несиамуна, он не подпрыгнул от неожиданности и не опешил, а, быстро поднявшись, подошел к окну.

— Каха? — сказал он. — Что ты здесь делаешь? Иди сюда, заходи через главный вход.

— Не могу, — быстро заговорил я. — За вашим домом следят люди генерала, отсюда не выйти незамеченным. Камен арестован, его обвиняют в похищении вашей дочери. Это генерал убедил царевича, что Камена нужно немедленно арестовать. Нам нужно скорее идти во дворец, иначе Паис убьет Камена, а потом легко доберется и до его матери. Нельзя ждать до утра.

Несиамун сразу сообразил, в чем дело.

— Где Мен? — быстро спросил он.

— Ждет за стеной. За его домом тоже следят. Он умоляет вас идти немедленно.

Не ответив, Несиамун начал быстро завязывать сандалии. Через минуту он уже стоял рядом со мной.

Ни слова не говоря, я повел его через сад, сделав знак ступать как можно тише, когда мы обходили солдата у дорожки. Вскоре мы подошли к акации. Взглянув на стену, Несиамун покачал головой.

— Мне сюда не забраться, — сказал он. — Подожди.

Он скрылся во тьме, а я присел на корточки возле стены, волнуясь и отчаянно желая оказаться где-нибудь подальше отсюда. Вскоре Несиамун вернулся, волоча за собой лестницу. Мы приставили ее к стене и забрались наверх, после чего я спустил лестницу с другой стороны, и мы благополучно перебрались через стену. Навстречу нам из темноты вышел Мен, и мужчины сдержанно поздоровались. Я поднял с земли свой плащ и сумку.

— Нужно торопиться, — сказал Мен. — Рано или поздно наше отсутствие обнаружат.

От этих слов у меня по спине пополз холодок.

Словно призраки, мы проскользнули мимо усадьбы Мена и побежали дальше. Из некоторых усадеб доносились звуки музыки и смех, но вскоре они затихли вдали, и в ночном воздухе был слышен лишь шелест листьев да тихие шаги кошек, которые во множестве населяли эту пустынную часть города. Наконец позади осталась последняя усадьба; впереди был только дворец и стражники. Мы повернули к центру города.

Не сговариваясь, мы выбрали дорогу, которая вела мимо храма Ра и выходила к самым оживленным кварталам. Из распахнутых окон пивных и торговых лавок, поджидающих покупателей, лился яркий свет. По улицам прогуливались веселые горожане, наслаждаясь благоуханным ночным воздухом. Но на дороге, ведущей к храму Птаха, Несиамун остановился.

— Идти дальше не имеет смысла, — сказал он. — Мы все равно не сможем попасть во дворец. Любой подход ко дворцу строго охраняется, и даже если мы каким-то чудом минуем посты наемников, нас будут окликать снова и снова, пока не остановят. К тому же, кто знает, где сейчас находится царевич? Дворец — это настоящий лабиринт, и пока мы будем по нему бродить, потеряем много времени. Я думаю, нам следует идти к главному входу. Там я потребую, чтобы нас пропустили и отвели к царевичу. Если там дежурят солдаты Паиса, им придется объяснять стражникам, почему они меня не пропускают. Я захватил с собой вот это. — И Несиамун достал из складок своей туники свиток. — Это мое разрешение на аудиенцию у царевича. Оно поможет нам пройти через главные ворота.

— Пусть будет так, — кивнул Мен. — Я очень боюсь за своего сына, Несиамун. Каждую минуту мне кажется, что его убивают. Если Паис выиграет, я никогда не прощу себе, что поступил с моим мальчиком как трус.

Несиамун холодно улыбнулся.

— Тахуру мне этого тоже никогда не простит, — добавил он. — Идем. Нужно спуститься к воде.

Еще целый час мы петляли по запутанным улицам и переулкам города, пока не вышли к большой зеленой лужайке, усаженной редкими пальмами. За лужайкой, мерцая в ночном свете, раскинулось озеро Резиденции. Слева от нас возвышалась мощная стена, окружающая весь комплекс зданий дворца, а впереди в трех местах ее прорезали каналы, где стояли царские ладьи. По этим каналам во дворец бога провозили представителей дипломатических делегаций и крупнейших торговцев. Каждый канал заканчивался широкими мраморными ступеньками, ведущими в просторный, вымощенный плитами двор, за которым стоял огромный пилон и находился вход в саму священную обитель.

В напряженном молчании мы ступили на плиты двора. Посреди него стоял пышно украшенный паланкин, переливающийся в свете факелов, которые держали рабы. Паланкин был пуст, его шелковые занавески были задернуты, а рабы, собравшись в одну группу, о чем-то лениво болтали и едва взглянули на нас. У ступеней канала стояло несколько ладей, к причалу подходила еще одна, из нее раздавались веселые голоса и смех. Высадившись на берег, компания окружила нас, я почувствовал запах благовонных масел и услышал нежный звон драгоценностей. Люди узнавали Несиамуна, окликали его, здоровались, весело спрашивали, почему на нем нет праздничной одежды и где его жена. Внимательно посмотрев на приглашенных, стражи дворца пропустили их внутрь.

Мен крепко сжал мою руку и придвинулся ближе к Несиамуну, который, поравнявшись с одним из гостей, завел с ним серьезный разговор. Шумная компания влекла нас за собой. Вот над нами проплыл пилон, и мы оказались в помещениях дворца.

— Если во дворце сегодня праздник, царевича не будет в его апартаментах, — торопливо сказал Мен. — И ему не понравится, что его побеспокоили.

— Еще рано, — ответил Несиамун. — Ему рано идти в пиршественный зал. Попробуем попасть к нему, пока он не вышел из своих комнат.

Двор закончился, и мы увидели три обсаженные травой дорожки, расходящиеся в трех разных направлениях. Средняя вела к ряду высоких колонн. У их основания, словно четыре огненных языка, плясало пламя четырех факелов.

— Приемный зал, — объяснил Несиамун.

Вместе с веселой толпой приглашенных мы подошли к колоннам, здесь Несиамун свернул налево и остановился перед новой дорожкой.

— Она ведет к гарему, — сказал он. — Нам нужно пройти между гаремом и дворцовой стеной.

Он подвел нас к небольшим воротам, возле которых, внимательно глядя на нас, стояли два стражника в бело-голубой форме царской охраны. Один из них поднял руку в кожаном налокотнике, и мы остановились.

— Если вы идете на праздник, то выбрали не тот путь, — сказал он. — Вернитесь к главному входу.

Несиамун, ничуть не смутившись, вытащил свой папирус.

— Я управитель фаянсовыми мастерскими, — сообщил он. — Царевич Рамзес всемилостиво согласился дать мне аудиенцию.

Развернув свиток, страж быстро пробежал его глазами.

— Ваша аудиенция назначена на завтрашнее утро, — возразил он. — Сегодня царевич желает веселиться. Приходите завтра, в свое время.

Несиамун забрал свиток.

— Дело, которое мне нужно обсудить с царевичем, не терпит отлагательств, — твердо заявил он. — Мне нужно немедленно видеть повелителя.

— Все хотят немедленно видеть повелителя, — резко ответил солдат. — Будь вы генерал или министр, я бы вас пропустил, но что за срочное дело у управителя фаянсовыми мастерскими?

Несиамун подошел к стражнику вплотную.

— Ты хорошо выполняешь свою работу, — сказал он, — и царевич должен быть тебе благодарен. Но если ты нас сейчас не пропустишь, то очень об этом пожалеешь. Послушай, вызови хотя бы царского вестника. Если не хочешь, я его сам могу позвать.

Продолжая загораживать нам дорогу, солдат что-то тихо сказал своему товарищу.

— Иди найди вестника, — ответил тот.

Солдат повернулся, скрипнув кожаными ремнями, и скрылся во тьме ночи, уйдя за ворота. Мы стояли не шевелясь, но я чувствовал, как напряжен мой господин. Он тяжело дышал, вцепившись руками в ремень, и то и дело бросал взгляды назад, на главные ворота, к которым одна за другой прибывали оживленные группы гостей. Несиамун держался спокойно, но, как я думаю, исключительно для того, чтобы произвести впечатление на стражника, так как понимал: хотя бы один признак нерешительности — и нас никуда не пустят.

Долго ждать не пришлось. Вскоре вернулся стражник и занял свой пост у ворот. За ним появился царский вестник.

— Достопочтенный Несиамун, неужели это вы? — приветливо сказал он. — Как я понимаю, вы хотите срочно видеть повелителя. Согласно списку, ваша аудиенция назначена на завтра.

— Я знаю, но у нас срочное дело, — ответил Несиамун. — Пойдите к царевичу и скажите ему, что речь идет уже не только о судьбе моей дочери. В опасности жизнь царского отпрыска. Мой компаньон, торговец Мен, и его писец по имени Каха — свидетели по этому делу. Мы умоляем царевича уделить нам хотя бы несколько минут.

Вестник был опытным царедворцем. Не выказав ни любопытства, ни сомнения, он важно поклонился.

— Я поговорю с повелителем, — ответил он. — Он в своих апартаментах, готовится к празднику.

С этими словами вестник ушел, а мы остались стоять у ворот. Стражники увлеклись разговором и перестали обращать на нас внимание. Двор за нами опустел, и только время от времени по нему проплывал огонек факела, когда чей-нибудь слуга бежал с поручением. Я почувствовал, что очень устал, лицо хозяина тоже выглядело изможденным. Жив ли еще Камен? Мне отчаянно не хотелось верить в обратное, но от усталости начало казаться, что мы уже проиграли.

Наконец вестник вернулся и кивнул солдатам у ворот.

— Я отведу вас к царевичу, — сказал он нам, — но мне приказано вас предупредить. Если вы решитесь обмануть повелителя, подтасовав факты, то испытаете на себе весь ужас его немилости.

Эта угроза должна была напугать нас, но вместо этого я пришел в такой восторг, что пропустил слова глашатая мимо ушей.

Мы поднялись по узенькой лестнице, которая располагалась позади тронного зала, прошли вдоль дворцовой стены и завернули за угол. Здесь начиналась широкая лестница, ведущая в личные покои царевича. У ее подножия стояли два стражника. Не обращая на них внимания, вестник проследовал дальше, вверх по лестнице. Мы шли за ним. Лестница закончилась площадкой, на которую выходила высокая двойная дверь. Вестник постучал. Дверь распахнулась, и за нею мелькнул тусклый свет. Мы оказались в темном коридоре, который сворачивал влево. Прямо передо мной находились новые двери. Вестник постучал снова, и из-за двери послышался резкий, властный голос, велевший нам войти. Мы перешагнули через порог и зажмурились, ослепленные ярким пламенем светильников.

— Достопочтенный Несиамун, — объявил вестник и, пропустив нас вперед, вышел, закрыв за собой дверь.

Мы склонились в почтительном поклоне, я же потихоньку оглядывал комнату. Она была просторной и изысканно обставленной. Стены отсвечивали синим и нежно-бежевым, цветами египетской пустыни, переданными художником поистине великолепно; я вспомнил разговоры о том, что наш царевич обожал бескрайние горизонты пустыни и часто бродил в одиночестве среди песков, чтобы побыть одному, или поразмышлять, или поохотиться. Это пристрастие несколько отдалило его и от его более светских братьев, и от вельмож, которые пытались перетащить его на свою сторону в те дни, когда фараон еще не объявил о назначении наследника и все министры и политиканы метались от одного царского сына к другому.

Этот Рамзес держал себя мудро и спокойно, открыто выражая любовь лишь к своему отцу и своей стране, в то время как его братья едва не дрались за трон. Гуи как-то сказал мне, что нарочитое самоустранение царевича и его доброта скрывали амбиции не менее яростные, чем у его братьев, просто он был более умен и терпелив в своем стремлении к цели, завоевывая сторонников силой своей личности. И если Гуи прав, то царевич достиг своей цели, ибо теперь он был наследником фараона, его правой рукой, уже правящей страной, поскольку старый фараон был болен и немощен и готовился оставить Египет, уплыв на Небесной Ладье. Свои мысли относительно будущего страны царевич по-прежнему держал при себе, но ходили слухи, что он начинает проявлять осторожный интерес к армии, заброшенной в годы правления отца, и что после смерти фараона армия возродится вновь.

Мебель в комнате была простой, но очень изящной и дорогой; позолоченные стулья из кедра, жаровни из полированной бронзы, тройной алтарь богов Амона, Нут и Хонсу, отделанный золотом и выложенный изнутри плитками из фаянса, сердолика и ляпис-лазури. Повсюду стояли светильники — на заваленном свитками письменном столе, маленьких столиках, в углах комнаты. Возле стола фараона сидел писец с палеткой на коленях, который бросил на нас равнодушный взгляд.

Но я не смотрел на него и не смотрел даже на царевича, ибо в комнате находился еще один человек, который сидел, лениво развалившись на золоченом стуле. При виде нас он медленно поднялся с той грацией, от которой меня всегда пробирала дрожь. Я услышал, как что-то хрипло пробормотал про себя Мен. Сердце у меня бешено колотилось, когда мы стояли, ожидая, что скажет Паис.

Он смотрел на нас, улыбаясь своими накрашенными губами.

— Приветствую тебя, Несиамун, — мягко сказал царевич. — Я думал, что буду иметь удовольствие видеть тебя завтра, но глашатай понес какую-то чепуху о царском сыне, которому якобы угрожает смертельная опасность, и о том, что ты стоишь у дворцовых ворот и не желаешь уходить. По совету генерала Паиса я уже отдал приказ об аресте твоего сына, Мен, по обвинению в похищении твоей дочери, Несиамун, так что теперь остается дождаться, когда люди Паиса разыщут его и тем самым спасут твою дочь. Что же, в таком случае, привело вас ко мне? Говорите, ибо я голоден.

— В деле о похищении, мой повелитель, — начал Несиамун, — генерал действовал слишком поспешно. Моя дочь отправилась погостить в дом Мена, не спрося на то моего разрешения, и я молю вас отменить приказ об аресте. Произошло недоразумение.

— Вот как? — произнес царевич. — В таком случае почему твою дочь ищет вся полиция Пи-Рамзеса?

— Я вызвал полицию, когда узнал, что Тахуру пропала, — спокойно ответил Несиамун. — Я понятия не имел, что она пошла к своему жениху. Она ушла, не сказав никому ни слова. Я сердит на нее.

— Не сомневаюсь. — Царевич поднял тонкие брови. — Значит, твоего сына, Мен, можно обвинить лишь в слишком горячей любви? — Он повернулся к Паису, который стоял, скрестив на груди украшенные браслетами руки. — Молодой человек ведь тоже исчез, разве нет? Он не явился на дежурство в твой дом?

— Да, повелитель, — ответил Паис. — Он оказался совершенно ненадежным человеком, и мне пришлось отправить его обратно, в дом его отца, где он прятал госпожу Тахуру. Мен не знал, что она находится в его доме.

— Негодяй! — закричал Мен. — Это ложь! Все ложь! Где мой сын? Он жив?

— Почему, во имя богов, ты об этом спрашиваешь? — раздраженно спросил царевич. — А ты? — обратился он ко мне. — Я тебя не знаю. Что ты здесь делаешь?

Внезапно наступила тишина. Паис улыбался, не отрывая от меня глаз, но его взгляд был холоден.

Пришло мое время. Глубоко вздохнув, я порвал со своим прошлым окончательно и бесповоротно.

— Я пришел, чтобы молить вас о снисхождении, мой повелитель, — сказал я. — Я Каха, писец господина Мена. Я думаю, что должен рассказать вам одну очень длинную историю, но, прежде чем я начну, хочу спросить вас: вы когда-нибудь слышали, чтобы кто-нибудь называл вам следующие имена: прорицатель Гуи, генералы Паис и Банемус, управитель царскими слугами Паибекаман, госпожа Гунро?

Царевич попытался вспомнить, но затем лишь покачал головой. Его лицо ничего не выражало, но взгляд стал настороженным.

— Да, — резко ответил он. — Продолжай.

И я продолжил. Держа в руках рукопись Ту, я рассказал все. Я говорил долго; слуги тихо входили и выходили из комнаты, подливая масла в светильники, внося подносы с вином и медовым печеньем. Никто не притронулся к яствам. Рамзес слушал молча, ничем не выдавая своего волнения, в комнате раздавался только мой голос. Несиамун и Мен, погрузившись в свои мысли, стояли, опустив голову. Паис, сжав губы, сверлил меня взглядом, и я знал, что, если сейчас не сумею убедить царевича в правдивости всей этой истории, меня ждет жестокая и неминуемая расплата. Мне было страшно, но я не отступал.

Кто-то подошел к двери, вошел в комнату и начал что-то говорить, но царевич остановил его одним движением руки. «Потом», — сказал он, продолжая внимательно слушать меня. Дверь тихо закрылась. Когда я закончил свой рассказ, царский писец незаметно разминал онемевшие пальцы, а в светильниках догорали остатки масла.

Рамзес внимательно смотрел на меня, сжав выкрашенные хной губы. Затем повернулся к генералу.

— Очень интересная история, — небрежно заметил он. — Длиннее и запутаннее, чем сказки, которые мне рассказывала нянька, но столь же захватывающая. Паис, что ты об этом думаешь?

Генерал пожал широкими плечами.

— Чудо выдумки, смешанное с крупицами правды, чтобы вонзить смертоносное жало, мой повелитель, — ответил он. — Я знал этого человека, когда он служил у моего брата. Даже тогда он был болтлив и непостоянен. Вы, конечно, знаете, что женщина, которая много лет назад пыталась убить Единственного, сбежала из ссылки и сейчас находится в городе. Я полагаю, что она сговорилась с Кахой, чтобы очернить тех, кто некогда проявил к ней доброту, и с помощью лжи заслужить себе прощение. Они и придумали эту дикую историю.

— А зачем писцу все это нужно? — спросил царевич, сложив руки на груди. Теперь он смотрел не на Паиса, а в дальний угол ярко освещенной комнаты.

— Потому что он был влюблен в эту женщину, — с готовностью ответил Паис. — Она умела ловко пускать в ход свои чары и завлекать мужчин, она и сейчас не потеряла этой способности.

Лицо царевича исказилось, словно от боли.

— Я ее хорошо помню, — кашлянув, сказал он. — Мне было поручено вести расследование ее дела. Тогда была доказана только ее вина, никто другой не был причастен. — Царевич взглянул на меня. — Почему же так получилось, если все, что ты рассказал, правда?

Этот вопрос можно было назвать наивным, но я знал, что царевич далеко не глуп. Он хотел, чтобы я что-то сказал.

— Потому что, вместо того чтобы выбросить горшок с отравленным маслом, управитель Паибекаман передал его вам, мой повелитель, в качестве доказательства вины Ту.

— Ту, — повторил царевич. — Да. Боги, как она была прекрасна! А в чем заключалась твоя ложь, Каха?

Я осмелился взглянуть на генерала. Он стоял, заложив руки за спину и широко расставив ноги, словно присутствовал на военном параде.

— Продолжай, Каха, — сказал он. — Лги, изворачивайся ради любви, которую поглотило время. Лги, чтобы выгородить крестьянскую девку из Асвата.

От ярости я забыл о своем страхе.

— Я лгал всего один раз в жизни — из преданности вам и Великому Прорицателю, — горячо ответил я. — Из преданности, генерал! Но я писец и уважаю истину! Вы думаете, это легко — чувствовать себя маленькой рыбешкой, плавающей в реке, кишащей акулами? Рыбешкой, которую любая акула может съесть, а потом даже не вспомнит о ней, наслаждаясь своей силой и свободой? Вы получите больше снисхождения, даже совершив самое гнусное преступление!

— Успокойся, Каха, — тихо сказал царевич. — Египетское правосудие одинаково для всех — и аристократов, и простолюдинов. Тебе не следует бояться правосудия больше, чем Паису.

Я опустился на одно колено.

— В таком случае докажите это, мой повелитель! — воскликнул я. — Моя ложь состояла вот в чем: мой господин Гуи сказал во время следствия, что Ту просила его дать ей мышьяк для изгнания червей из организма больного, и ему и в голову не пришло, что она намеревалась использовать этот яд против вашего отца. На самом деле Гуи признался мне, что прекрасно об этом знал и радовался, что Египет наконец-то избавится от паразита царской крови. — Я запнулся. — Простите меня, повелитель, но таковы были его слова. Я приучен точно запоминать фразы. Когда меня спросили, что я могу сказать по этому делу, я повторил ложь моего господина. Я также лгал, когда говорил, что мне не было известно, где находился мой господин в ту ночь, когда ваш отец едва не умер. Гуи велел нам говорить, что он ездил в Абидос, чтобы встретиться там со жрецами Осириса, и вернулся через два дня после попытки убийства. Это была ложь. Все это время он находился в своем доме, и именно он дал Ту яд, чтобы отравить Великого Бога.

Я встал.

— Нет, одного твоего слова мне недостаточно, — сказал Рамзес. — Пока я не могу принять решение.

Он что-то шепнул своему писцу. Тот встал, поклонился и вышел из комнаты. Царевич повернулся к Мену.

— А ты, — сказал он, — какое отношение к тебе имеет вся эта история?

Мен выпрямился.

— Все очень просто, повелитель, — ответил он. — Мой сын, Камен, мне не родной, а приемный. Его родная мать — та самая Ту, а отец — это ваш отец. Камен — ваш сводный брат. Судьба свела его с матерью в Асвате. Ту рассказала ему свою историю, и с тех пор генерал Паис пытается убить их обоих из боязни, что их признание он уже не сможет опровергнуть.

Паис делано расхохотался, и царевич остановил его яростным и властным жестом.

— Так вот что случилось с ребенком Ту, — сказал он. — Я как-то спрашивал об этом отца, но он предпочел не отвечать. А теперь я обращаюсь к тебе: какие у тебя есть доказательства в поддержку столь чудовищного обвинения?

— Если бы Камен был здесь, а он обязательно был бы, если бы генерал не приказал его арестовать, — ответил Мен, — то он все рассказал бы сам, и лучше, чем я. Генерал послал вашего брата на юг вместе с человеком, которому было приказано убить его. Камен начал что-то подозревать, но не был уверен в своих подозрениях до тех пор, пока тот человек не напал на Ту. Тогда Камен его убил и закопал тело в хижине Ту в Асвате. Если повелитель прикажет послать туда людей, они найдут труп убийцы.

— Паис, — обратился царевич к генералу, — что ты можешь ответить этому торговцу?

— Не слушайте его глупые выдумки, мой повелитель, — ответил Паис, и я впервые заметил, как с его лица начала сползать маска самоуверенности. Над верхней губой генерала выступили капли пота, он нервно поглядывал на дверь. — Все это пустые выдумки.

— Это не ответ, — сказал царевич и кивнул на кожаный мешок, висевший у меня на плече. — А что это ты принес, Каха?

Мне очень не хотелось расставаться со своей ношей, ведь я еще не знал, чем закончится спор с генералом, но выхода не было. Неохотно сняв мешок с плеча, я поставил его на пол и открыл.

— Все эти семнадцать лет Ту подробно описывала свою жизнь, начиная с того момента, когда прорицатель увез ее из Асвата, — сказал я. — Она отдала свои записи Камену, умоляя передать их фараону, как умоляла очень многих проезжающих по реке сановников. Она не знала, что говорит со своим сыном. Камен взял записи и, как честный офицер, передал их своему начальнику, то бишь генералу Паису. После этого они исчезли. Но Ту была умной женщиной и сделала со своих записей копию. — Я протянул царевичу рукопись. — Храните ее хорошенько, мой повелитель. Это очень ценный документ.

Улыбнувшись, царевич взял рукопись. От его улыбки я похолодел, ибо в ней отразилась вся мощь его божественной власти, вся его острая проницательность.

— Можете сесть, все, — сказал царевич. — Отведайте кушаний, пока мы ждем. Похоже, сегодня у меня праздника не будет.

Он щелкнул пальцами, и по его знаку вперед выступил слуга. Мне не хотелось садиться. Я был слишком взволнован. И все же я послушно опустился на стул, как и мои спутники. Никто не посмел спросить, чего мы ждем.

— Ты тоже, Паис, — отрывисто бросил царевич. — Сядь сюда.

Он показал на стул, который, как я радостно заметил, находился далеко от двери. Паис все понял. Чуть помедлив, он сел и положил ногу на ногу.

Наступило молчание, которое царевича вовсе не смущало. Он сел за стол, взял один из множества свитков и углубился в чтение. Мы с тревогой за ним наблюдали. Слуга разлил в серебряные кубки вино и подал его нам вместе с медовым печеньем. Мы сделали по глотку. Внезапно царевич спросил, не отрываясь от чтения:

— Мой брат еще жив, Паис?

— Ну конечно, мой повелитель! — ответил Паис с легким возмущением, которое никого не могло обмануть.

— Хорошо, — буркнул царевич. Комната вновь погрузилась в тишину.

Прошел еще час, и вот дверь открылась и в комнату торопливо вошел писец. В руке он сжимал свиток. Поклонившись, писец подошел к столу царевича. Тот не пошевелился.

— Простите, мой повелитель, — сказал писец, — но в архивах никого не было, и мне пришлось разыскивать архивариуса. Он находился в пиршественном зале, и я с трудом нашел его в толпе. Потом потребовалось время на поиски нужного вам папируса. Вот он.

Рамзес кивнул.

— Читай, — сказал он, и писец развернул свиток.

— «Владыке Жизни, Божественному Рамзесу, привет, — начал он. — Дражайший мой господин, пять человек, включая вашего прекрасного сына, царевича Рамзеса, сейчас решают мою судьбу. Меня обвиняют в ужасном преступлении. Согласно закону, я не имею права защищать себя в суде, но я могу обратиться с прошением к вам, опоре Маат и высшему и самому справедливому судие Египта, выслушать меня лично по поводу всего, в чем меня обвиняют. Умоляю вас, ради той любви, которую вы некогда питали ко мне, и всего, что нас связывало, дать мне последнюю возможность предстать перед вами. Есть некоторые обстоятельства, о которых я хотела бы сообщить только вам. Каждый преступник имеет право попытаться спасти свою жизнь. Уверяю вас, мой царь, меня использовали, я ни в чем перед вами не виновата. Зная вашу великую проницательность, прошу вас подумать о следующих именах…»

Писец остановился. Догадавшись, что я сейчас услышу, я затаил дыхание. Значит, я оказался прав, когда смутно догадывался, что фараон знал имена заговорщиков, помнил их все эти годы, потому что эти имена ему назвала Ту. Умирая от ужаса перед тем, что ее ожидало, она прошептала эти имена писцу, а тот передал их царю.

Вот почему ей оставили жизнь. Прямых доказательств не было, однако Рамзес, будучи милосердным богом, начал сомневаться в ее вине, а потому помиловал Ту. Она так умело и красиво выразила свою последнюю мольбу, что я почувствовал гордость. Значит, я был хорошим учителем. Наверное, я издал какой-то звук, потому что царевич посмотрел на меня.

Краем глаза я видел Паиса. Он больше не сидел, вальяжно развалившись на стуле. Он сидел прямо, вцепившись руками в колени, с бледным лицом. Писец продолжил чтение, назвав имена тех, кто некогда разжигал во мне юношеский пыл и совратил любознательную девчушку из Асвата. Гуи, прорицатель. Паибекаман, главный управляющий. Мерсура, первый министр. Панаук, писец царского гарема. Пенту, писец Обители Жизни. Генерал Банемус и его сестра, госпожа Гунро. Генерал Паис. Ту не внесла в этот список ни меня, ни свою служанку Дисенк, хотя вполне вероятно, что догадывалась о нашей роли в этой истории. Возможно, она просто пожалела нас, решив, что нами, как и ею, воспользовались, поскольку мы были простолюдины, а значит, люди без связей, в отличие от наших высокородных покровителей.

— «…Умоляю вас, мой повелитель, поверить, что эти вельможи, одни из самых могущественных людей Египта, не любят вас и с моей помощью пытались вас убить. И попытаются сделать это снова».

Царевич подал знак писцу замолчать.

— Достаточно, — сказал он и, обойдя вокруг стола, сел на его краешек. — Это письмо было продиктовано Ту из Асвата почти семнадцать лет назад, за три дня до того, как ее приговорили к смерти. Мой отец прочитал его и, вместо того чтобы отправить Ту в Подземный мир, отправил ее в ссылку, тем самым смягчив наказание гораздо больше, чем она того заслуживала. Но он всего лишь царь и не хотел, чтобы преступник понес наказание, если в доказательстве его вины была хоть капля сомнения. Потом он показывал мне это письмо. Мы стали ждать, но больше покушений на жизнь Единственного не было, и тогда отец вновь засомневался — а правильно ли он поступил, когда поверил этой женщине и отменил ее казнь.

Царственная нога начала раскачиваться туда-сюда; зернышки яшмы и зеленой бирюзы на сандалиях вспыхивали и мерцали, когда на них попадал свет. Царевич широко раскинул руки, ладонями вверх. Должно быть, он вспомнил какой-нибудь эпизод из своих государственных дел или охотничий прием, этот красивый мужчина с темными глазами и совершенным телом, но нас он не мог обмануть. Он был Соколом-в-гнезде, и каждая его поза, каждый жест подчеркивали его неукротимость. Он был вершителем наших судеб и знал это.

— Итак, — сказал Рамзес, — если бы я столкнулся с менее тяжелым преступлением, совершенным много лет назад, я, возможно, закрыл бы дело, посчитав, что время сделало бессмысленным всякое наказание. Но измена и попытка цареубийства — это уже совсем другое.

— Повелитель, в этом письме не представлено ни одного доказательства вины перечисленных в нем людей! — сказал Паис. — Там нет ничего, кроме зависти и обиды!

Рамзес обернулся к нему.

— Зависти и обиды! — повторил он. — Возможно. Но может ли человек лгать, глядя в лицо смерти? Не думаю, ибо он или она знает, что от Великого Суда его отделяет всего несколько ударов сердца. — Царевич встал и скрестил на груди руки. — А если Ту сказала правду? И Каха? Что если заговорщики не отказались от своих планов и только ждут, когда трон займет новый фараон? Что если они сочтут, что новое Воплощение Бога их также не устраивает, генерал Паис? Что если цареубийство войдет у них в привычку? Нет. Я не должен закрывать на это глаза.

Царевич выпрямился, расправил плечи и показал пальцем на одного из слуг.

— Приведи сюда одного из моих старших офицеров, — сказал он. — А ты, — обратился он к другому слуге, — ступай в пиршественный зал и скажи моей жене, что сегодня я не буду присутствовать на пире. Потом пойди к моему отцу и, если он не спит, скажи ему, что мне нужно с ним посоветоваться.

Слуги вышли исполнять поручения. Паис сполз на краешек стула.

— Повелитель, — сказал он, — я являюсь самым высокопоставленным военачальником Пи-Рамзеса. Вам не следует посылать за кем-то еще. Приказывайте мне.

Царевич улыбнулся и поднял чашу с вином.

— О, я так не думаю, генерал Паис, — мягко сказал он. — На этот раз — нет. — Затем выпил вина и облизнул губы, наслаждаясь букетом. — Прости, если мне придется на время лишить тебя моего доверия.

— Вы делаете мне выговор?

— Молись своим богам, чтобы дело ограничилось только выговором! — крикнул царевич.

Казалось, генерал нисколько не испугался. Поведя бровью, он хлопнул себя по бокам и сел. Я невольно залюбовался его самообладанием.

Вскоре появился офицер. Подойдя к царевичу и поклонившись, он ждал распоряжений. Я заметил, как он бросил быстрый взгляд в сторону Паиса, затем взглянул Рамзесу в лицо.

— Возьми двадцать человек из моей дивизии Гора, — приказал царевич, — и отведите генерала Паиса в его усадьбу. Он будет находиться там под домашним арестом. — Лицо офицера осталось спокойным, но я видел, как сжались пальцы, лежащие на рукояти меча. — Если тебе понадобится больше людей, бери. Генералу запрещается покидать территорию усадьбы. Ты лично будешь находиться возле генерала все время, пока будут обыскивать его дом и пока не будет найден сын торговца Камен, которого тебе надлежит немедленно и с почестями доставить ко мне. Второму отряду окружить дом прорицателя Гуи. Он также будет находиться под домашним арестом. Передай стражникам, а также Хранителю дверей, чтобы ни при каких условиях не выпускали госпожу Гунро из гарема. То же относится к министру Мерсуре и писцу Панауку. Писца Пенту, который трудится в Обители Жизни, отвести в городскую тюрьму и допросить.

Приказывая отправить в тюрьму писца Пенту, Рамзес брался за самое слабое звено в цепи заговора и понимал это. Пенту, как и я, не имел поддержки высокопоставленных сановников и, следовательно, легко мог сломаться под нажимом. Он был всего лишь рядовым посланником Гуи и всех остальных; он редко входил в их дома и все поручения получал в основном через управляющих. Когда я жил в доме прорицателя, то видел Пенту всего пару раз, а Ту, как я думаю, не видела его вообще. Он был виновен лишь в том, что скрывал тайну заговора, но знал он при этом довольно много. Царевич действительно оказался весьма проницательным человеком, а значит, мы выиграли первый бой — Камен, Ту и я. Мы выиграли!

— Пошли какого-нибудь надежного капитана в Нубию, — хрипло продолжал Рамзес. — Пусть сообщит генералу Банемусу, что он арестован и будет находиться на своем посту до тех пор, пока ему не пришлют замену. После этого пусть доставит генерала под охраной в Пи-Рамзес. Приказываю своей дивизии присоединиться к маджаи и обыскивать город в поисках той женщины, Ту из Асвата. У маджаи наверняка имеется ее описание. Или ты уже и ее схватил, Паис? — спросил царевич, не глядя на генерала.

— Нет, — только и ответил Паис.

— Женщину отвести в гарем и охранять. Тебе все ясно? Повтори. И вот еще что. Пошли несколько солдат в Асват. Пусть привезут в Пи-Рамзес тело, которое они, вероятно, откопают в хижине этой женщины, Ту. Я продиктую приказы относительно генерала Банемуса и прорицателя Гуи.

Повторив приказ царевича, офицер отдал честь и ушел, но вскоре вернулся, приведя с собой солдат, сразу наполнивших комнату. Паис не стал дожидаться, пока его выведут силой.

— Вы совершаете серьезную ошибку, мой повелитель, — холодно сказал он, вставая, и его глаза, взирающие на владыку, были в этот миг как черное стекло.

Рамзес впервые взглянул ему в лицо.

— Возможно, — сказал он, — и если это так, ты будешь прощен и восстановлен во всех правах, а также вновь вернешь мое доверие. Если твоя совесть чиста, думай о том, что за тебя отомстит Маат. Но я в этом не уверен, генерал, — шепотом добавил царевич. — Нет, не уверен.

На мгновение в глазах генерала сверкнула такая ненависть, что я впервые понял, какие зависть, честолюбие и мелкая заносчивость сжигали его все эти годы и привели к столь печальному концу. Ему было недостаточно принадлежать к одному из древнейших и наиболее уважаемых семейств Египта. Паис жаждал власти. Паис хотел занять трон и править при поддержке армии.

Царевич и генерал посмотрели друг другу в глаза. Рамзес отвернулся.

— Уведите, — сказал он.

Солдаты окружили Паиса и вывели его из комнаты. Я ожидал хотя бы одного слова прощания или какой-нибудь колкости, но генерал хранил молчание. Комната опустела. Царевич взглянул на нас.

— А вы, Несиамун, Мен, Каха, ступайте домой, — сказал он внезапно уставшим голосом. — Я отнесу рукопись Ту моему отцу, и мы вместе ее прочитаем. Когда я побеседую со своим братом, я отошлю его домой, к его невесте. А теперь идите.

— Благодарю вас, мой повелитель, — сказал Мен. — Благодарю от всего сердца.

Мы поклонились и вышли из комнаты. Вскоре мы были уже во дворе. Несиамун глубоко вдохнул душистый ночной воздух.

— Как хорошо, — сказал он. — Мне кажется, что за эти часы я постарел на десять лет. А тебя даже не арестовали, Каха. Возможно, ты будешь прощен.

— Возможно, — ответил я и последовал за своим господином, уходившим в ночной мрак.