Шеритра проворно выпрыгнула на берег, глубоко вздохнула и ступила на извилистую дорожку, окаймленную пальмовыми деревьями. День выдался душный, обычный для конца лета, когда после полудня жара сводит с ума и не доносится ни единого дуновения ветерка, чтобы развеять зной. Шеритра, однако, не обращала внимания на погоду. Только что, не далее как сегодня утром, отец наконец дал согласие на ее обручение. Все это время она не оставляла его в покое, при всяком удобном случае затевала один и тот же разговор, и ее настойчивость в конце концов одержала победу. Странно, но отец поддался на ее уговоры в ту самую минуту, когда она сообщила ему, куда подевался Гори. По поводу исчезновения сына Хаэмуас, как показалось Шеритре, не выказывал особого волнения. Строго запретив Гори появляться на семейных трапезах, он в течение нескольких дней словно вообще не замечал его отсутствия. Все же на четвертый день он принялся задавать вопросы, а Шеритра молчала, вся во власти волнения и испуга, не забывая, однако, о том, что она обещала Гори выждать не меньше недели, прежде чем раскрывать родителям тайну его местонахождения. Личные слуги Гори не могли пролить свет по поводу его внезапного исчезновения. Как-то раз во время обеда Хаэмуас даже обратился с этим вопросом к Табубе, но она, конечно же, ответила отрицательно.

И так все семь дней на свои расспросы Хаэмуас не получал никакого ответа, пока наконец Шеритра, вся во власти волнения и робости, не призналась ему, что Гори отправился в Коптос на поиски правды.

– Ему просто не терпится во что бы то ни стало очернить ее имя, – прорычал Хаэмуас. – Сначала он попытался подкупить Птах-Сеанка, но у него ничего не вышло, теперь он вынашивает какой-то новый коварный замысел. Я прекрасно понимаю, что неразделенная любовь может оставить непоправимый след даже в самой благородной душе, однако же такая ярая злоба… – Усилием воли он заставил себя усмирить гнев, и через несколько минут, когда он заговорил вновь, его голос звучал уже спокойнее: – Такая злоба совершенно несвойственна Гори, а мне казалось, я хорошо знаю своего сына.

– Возможно, это вовсе не злоба, – рискнула возразить Шеритра. – Возможно, наш Гори – по-прежнему все тот же Гори, просто он отчаянно старается заставить тебя увидеть то, чего сам ты, отец, изо всех сил стараешься не замечать.

– И ты теперь против меня, Солнышко? – с печалью в голосе спросил он, а она с жаром принялась отрицать обвинения:

– Нет, отец! Дело не в этом! И Гори тоже не настроен против тебя! Прошу, выслушай его, когда он вернется. Он любит тебя, ему тяжело причинять тебе страдания, и он ужасно мучается оттого, что ты решил от нас отказаться.

– Вот как, и это тебе известно? – нахмурился Хаэмуас – Мое решение – просто необходимая мера предосторожности на случай моей преждевременной смерти, не более того. Выходи замуж, пока я жив, и ты получишь причитающееся тебе наследство.

«Но Гори теперь никогда не получит того, что принадлежит ему по праву, – подумала Шеритра. – Никогда в жизни. И все же теперь не самый подходящий момент поворачивать разговор в это русло». И она воспользовалась последним замечанием отца, чтобы повернуть беседу в нужную для себя сторону.

– Я хочу выйти замуж задолго до того, как это случится, – быстро ответила она. – Прислушайся к моим мольбам, отец, и благослови нашу с Хармином помолвку. Я – царевна и поэтому должна сама предлагать ему брак, а не наоборот, и если ты не дашь своего согласия, нам придется ждать вечно.

На этот раз Хаэмуас не стал уходить от прямого ответа. Некоторое время он задумчиво смотрел на дочь, потом, к ее великому удивлению и восторгу, коротко кивнул:

– Отлично. Отправляйся к Хармину и сообщи ему, что хочешь за него выйти. Я потерял сына, а о Хармине я уже давно думаю как о человеке, который займет в этом доме его место. Мне нравится этот юноша, и уж во всяком случае к членам своей семьи он относится с подобающим почтением. – Он слабо улыбнулся. – В твоих глазах, Шеритра, я читаю недоверие, но не волнуйся. Я отвечаю за свои слова. Отправляйся к Хармину.

«А чувство, охватившее меня тогда, вовсе не было недоверием, – размышляла Шеритра, приближаясь по дорожке к дому. Она не смогла скрыть ошеломление, ужас, объявший ее, когда она услышала, какими словами отец говорит о Гори. – Теперь никому не под силу поправить то, что уже свершилось. И я сама мучаюсь чувством вины – я наслаждаюсь счастьем, в то время как Гори да и матушка тоже так страдают».

Ей не пришлось долго разыскивать Хармина. Он лежал, растянувшись под деревом в саду, рядом валялась пустая фляга из-под пива, чуть поодаль, в тени пальмы, неподвижно стоял чернокожий молчаливый слуга. Шеритра сделала знак Бакмут ждать ее здесь, а сама быстро пошла к нему по колючей стриженой траве. На губах у нее играла улыбка радостного предвкушения. «Как же он привлекателен, – думала она, приближаясь. – Как восхитительно выглядит, когда лежит вот так, раскинувшись на спине, его черные волосы разметались по подушке, рука покоится на широкой груди, а сильные ноги разбросаны в стороны!»

При виде ее он чуть приподнялся, а она опустилась рядом с ним на колени, наклонилась к нему и прижалась поцелуем к его рту. Его тело было горячим от жары, губы пересохли. Он сел, и их губы разомкнулись.

– О, Хармин, как же я скучаю без тебя! – воскликнула Шеритра. – Да, мы виделись вчера, когда ты приезжал навестить матушку, но у нас было так мало времени, и ты был так занят другими делами! А для меня и те несколько минут, что нам удается провести вместе, – огромное счастье!

– Ну вот, я рядом с тобой, – сказал он, не отвечая улыбкой на ее слова. – Жаль, что ты не отложила свой визит до вечера, Шеритра. Я плохо спал прошлой ночью и пытаюсь теперь восполнить нехватку отдыха.

«Вид у него действительно утомленный», – подумала Шеритра. Разочарование, которое она явно различила в его словах, вызвало в ее душе тревогу. Глаза его словно затуманились, нежные веки чуть припухли. Она едва коснулась пальцами его лица.

– Я не хотела сообщать об этом так прямо, – начала она, – но дело в том, Хармин, что я привезла отличные новости. Отец дал наконец свое согласие на нашу помолвку.

И тогда он улыбнулся, но в его улыбке не светилась безоглядная радость и долгожданное счастье.

– Если бы ты принесла мне эти вести неделю назад, я был бы вне себя от восторга, – мрачно заметил он, нащупывая стоявшую рядом чашу, – теперь же я вовсе не уверен, что жажду обручиться с женщиной, которая не испытывает ко мне ни любви, ни доверия. – Избегая встречаться с ней глазами, Хармин поднес к губам чашу и осушил ее до последней капли. Шеритра, охваченная изумлением и недоумением, лишь молча смотрела на него.

– Хармин! – воскликнула она некоторое время спустя. – Что ты говоришь! Ты сам научил меня тебе верить, ты сам показал мне, что значит любить! Я всем сердцем люблю, я обожаю тебя! О чем ты?

Он забросил чашу далеко в кусты и начал говорить. В его голосе звучали ледяной холод и презрение.

– Ты не будешь отрицать, что вступила в тайный заговор с Гори и цель вашего заговора – очернить меня и мою мать?

– Но это вовсе не заговор, Хармин! Я…

Он фыркнул.

– На лице у тебя ясно написана вина, царевна. Матушка сообщила мне, что Гори отправился в Коптос, намереваясь отыскать там какие-нибудь порочащие ее сведения. Как ужасно, как унизительно мне было, что рассказала мне об этом она, а не ты! Тебе и в голову не пришло, что этим можно было поделиться со мной, не так ли? Разумеется нет! Я для тебя значу меньше, чем твой братец!

Шеритре казалось, будто он только что ее ударил.

– А откуда ей известно о том, куда поехал Гори?

– Она повстречала его у реки, когда он уже собирался отплывать. Он сообщил ей о своих планах, и она молила его в слезах.. Слезно молила! Молила, чтобы он прекратил свое мстительное преследование, столь незаслуженное, несправедливое и бесплодное, но он отказался. А ты! – Он резко отвернулся. – Ты знала о том, что он собирается предпринять, знала, чем продиктованы его намерения, и молчала!

А почему ты думаешь, что Гори доверился мне? – попыталась она защититься, прекрасно понимая, что в его обвинении есть доля истины. Ее словам не хватило твердости и уверенности. Бесполезно объяснять ему сейчас, что, вздумай она во всем ему признаться, ей непременно пришлось бы высказать истинное мнение о Табубе, а она не хотела причинять ему боль. «И это не единственная причина», – думала она, охваченная горем и разочарованием. Гори просил ее не торопиться с помолвкой, дождаться его возвращения. Гори не знал, замешан ли и Хармин в коварных планах его матери, цель которых – обмануть Хаэмуаса, а значит, обмануть и Шеритру.

– Он без утайки рассказывает тебе обо всем, – раздраженным тоном продолжал Хармин. – И ты открываешь ему гораздо больше, нежели мне. Ты причиняешь мне боль, Шеритра, во-первых, тем, что отказываешь мне в доверии, а еще и тем, что спокойно допускаешь саму мысль о том, будто я или матушка способны пойти на ложь и обман по отношению ко всей вашей семье.

«Но твоя матушка уже совершила обман, – в отчаянии думала Шеритра, глядя в его мрачное, угрюмое лицо. – Я безоговорочно поверила Гори, когда он рассказал мне историю Птах-Сеанка. О, Хармин, я всей душой молюсь о том, чтобы твой гнев и отчаяние объяснялись лишь незнанием, тем, что тебе ничего не известно об истинных действиях твоей матушки, а не испугом быть разоблаченным. – Внезапно в ее мыслях ярко высветился весь ужас подобных сомнений и рассуждений. – Как я могу в нем усомниться? – вопрошала она себя, охваченная приливом бурной нежности. – Он такая же жертва происков Табубы, что и наш отец. Бедняжка Гори».

– Милый брат мой, – нежно проговорила она, придвигаясь ближе к Хармину и обнимая его за шею. – Я утаила от тебя эти события лишь по одной причине – я не хотела причинять тебе боль. Я, как и Гори, твердо уверена в том, что твоя мать обманула Хаэмуаса. Для всякого сына узнать подобную правду очень тяжело. Прошу тебя, Хармин, ты должен мне верить, я просто не хотела, чтобы ты страдал!

Он долго сидел не шевелясь. Он не ответил на ее объятие, но и не высвободился из рук Шеритры. Он сидел, чуть отвернувшись в сторону, поэтому она не могла видеть его лица, но постепенно ей стало казаться, что, хотя Хармин по-прежнему сидел неподвижно, он мало-помалу отдаляется от нее.

– Тебе, царевна, сейчас лучше уйти, – произнес он безжизненным голосом. – Должен честно признаться, что не могу вот так сидеть рядом с тобой и слушать, как ты оговариваешь мою матушку. Прошу меня простить.

Рука Шеритры безвольно упала.

– Но, Хармин… – начала она, однако он не дал ей закончить. Резко обернувшись, он закричал во весь голос.

– Нет! – воскликнул он с такой яростью, что Шеритра едва удержала равновесие. И тогда она неловко поднялась и пошла прочь. Столь недавно обретенная уверенность в себе быстро покидала Шеритру, ее плечи вновь опустились, а руки застенчиво сжались, обхватив локти. Кликнув Бакмут, она почти бегом бросилась к реке, все еще надеясь, что он вот-вот позовет ее. Но вокруг стояла полная тишина. «У него это пройдет, – уговаривала себя Шеритра, охваченная тревогой. – Он вспомнит, что я приехала сообщить ему о помолвке, что в гневе он просто упустил из виду, зачем вообще я к нему приехала, и тогда он сам поспешит следом за мной и все будет хорошо, как прежде. Я не буду плакать».

И все же, садясь в лодку, она почувствовала, что взгляд ее затуманился. Шеритре казалось, что она малое неразумное дитя. В один ослепительный миг она словно бы увидела все происходящее в истинном свете, она поняла, какое важное признание только что сделала, – ведь она ясно дала ему понять, что, несмотря на все грехи и пороки матери, она все равно любит его всей душой. Она говорила ему о возможной помолвке, о которой они вместе так долго мечтали. Но он с самого начала взял верх в их разговоре, возможно даже, он сознательно старался сделать ей больно, а теперь она повержена, она оставила свои позиции, и ей некуда отступать. Она боится навлечь на себя еще большее неудовольствие и раздражение с его стороны. «Но ведь он меня любит, любит! – с жаром убеждала себя Шеритра, пока лодка тихо скользила по волнам. Девушка чувствовала вопросительный взгляд Бакмут. – Я умру, если он меня оставит!» И вдруг ее мысли замерли, и девушка задрожала.

Слухи о том, что Гори тайком от отца отправился в Коптос, вскоре распространились по дому, но ушей Нубнофрет они достигли лишь тогда, когда она послала служанку пригласить его к себе в комнату. Хаэмуас сообщил ей, что запретил Гори появляться за общим столом по той причине, что сын проявил недопустимую грубость по отношению к Табубе. Тогда Нубнофрет лишь молча поджала губы и продолжала хранить молчание. Жене лучше не вмешиваться в подобные вопросы воспитания, в особенности если дело касается Второй жены, а для Нубнофрет соблюдение правил и приличий значило очень много. Но судьба сына тревожила ее. Снедаемая чувством вины, она вынуждена была признаться себе, что, глубоко погрузившись в собственные переживания, вовсе позабыла о сыне. Тогда она решила немедля исправить положение. И когда слуга сообщил ей, что Гори нет дома, потому что он отправился в Коптос, Нубнофрет пришла в смятение. Совладав с желанием тотчас же разузнать у прислуги причину его поспешного отъезда, она отправилась на поиски мужа.

Хаэмуас только что вышел из купальни и направлялся к себе в покои. Нубнофрет, поджидая его в коридоре, успела заметить, как капли воды стекают по его стареющей шее, как блестит влага на животе. При виде жены он остановился.

– Что привело тебя ко мне, Нубнофрет? – спросил он, и внутри у нее почему-то все сжалось. «Желание, чтобы ты стиснул меня в объятиях, – вдруг блеснула у нее мысль. – Чтобы ты запрокинул мне голову, прижался ко мне своим прохладным телом и стал бы меня целовать, как это бывало прежде».

– Я хочу серьезно поговорить с тобой, царевич, – сказала она вслух.

– Проходи. Мы поговорим, пока мне делают массаж. Каса! Она покорно последовала за ним и за его слугой внутрь покоев, где Хаэмуас улегся на ложе, подав ей знак сесть в изголовье, так, чтобы он мог ее видеть. Каса капнул немного масла ему между лопаток и принялся разминать его все еще крепкую плоть. Нубнофрет же отвернулась в сторону, чуть закашлявшись.

– Хаэмуас, где Гори? – спросила она напрямик. Он закрыл глаза.

– Гори уехал в Коптос.

– А зачем Гори уехал в Коптос?

Хаэмуас вздохнул, потерся щекой о свою руку. Глаз он так и не открыл.

– Он считает, что Птах-Сеанк подделал свое донесение о родословной Табубы, подготовленное в Коптосе, которое я поручил ему составить, прежде чем принять окончательное решение о заключении нашего брака, и Гори поехал, как он считает, выяснять истинное положение дел.

– Он испросил твоего разрешения на эту поездку?

– Он даже не сообщил мне о своих намерениях. – Хаэмуас открыл глаза. Он смотрел на Нубнофрет напряженно и выжидательно. – Он стал в последнее время недопустимо дерзким, вышел из повиновения и абсолютно утратил контроль над собой. Один раз я уже наказал его за то, что он позволил себе обвинить Табубу в двуличности, теперь же я вижу, что, когда он вернется, мне придется наказать его еще раз.

Веки его вновь опустились, но причиной тому, как поняла Нубнофрет, были вовсе не усталость или нежелание смотреть на нее. Массаж оказывал на него возбуждающее действие. «Как ты переменился, муж мой, – думала она, охваченная жарким ужасом. – Ты превратился в совершенно незнакомого, непредсказуемого человека, и никто из нас не в состоянии узнать в тебе прежнего Хаэмуаса. Словно какой-то демон тайком пробрался к тебе темной ночью и выкрал твою душу – ка, вложив на ее место нечто страшное и непонятное. Если бы ты сейчас меня обнял, мне кажется, я обмерла бы от испуга».

– Я уезжаю, Хаэмуас, – произнесла она спокойным голосом.

Стоило ей сказать эти слова, как мышцы у него на спине напряглись, он резко вскинул голову, в глазах его вновь светилась мысль.

– Что ты хочешь этим сказать?

– То, что я уезжаю в Пи-Рамзес и не спрашиваю на свой отъезд твоего разрешения. На моих глазах наша семья распалась, домашние устои подорваны, мой авторитет медленно, но неумолимо принижается, а эта история с Гори стала последней каплей. О его отсутствии даже прислуга узнала раньше меня, что мне совершенно не по нраву. Что же касается Гори, ему вовсе не свойственно по всяким пустякам терять контроль над собой, и тебе это отлично известно. Какая бы причина ни подтолкнула его на столь отчаянные действия, уж будь уверен, она достойна твоего внимания, а его душевное состояние должно интересовать тебя не в последнюю очередь. Тогда как ты думаешь лишь о наказании. Он твой единственный сын, твой наследник, ты же отрекаешься от него.

Хаэмуас пристально смотрел на нее, и теперь – она могла в этом поклясться – в его взгляде читалась неприкрытая враждебность.

– Я запрещаю тебе покидать этот дом, – сказал он. – Что начнут говорить в Мемфисе, если ты уедешь? Что мое слово ничего не значит для собственной жены. Нет, Нубнофрет, об этом не может быть и речи. Нубнофрет поднялась.

– Управлять слугами, распоряжаться на пирах и развлекать твоих гостей вполне сможет Табуба. – Она произнесла эту фразу ровным и спокойным тоном, тогда как на самом деле ей хотелось кричать, наброситься на него с кулаками, расцарапать ногтями его покрасневшее лицо. – А я вернусь лишь в том случае, если ты сам пошлешь за мной, лишь в том случае, если по-настоящему почувствуешь, что нуждаешься во мне. Я прошу тебя только об одном, царевич, – не разрешай Табубе занимать мои покои.

– Но ты не можешь просто так уехать! – вскричал он, поднимаясь с ложа. – Я не даю тебе своего разрешения!

В ответ она холодно поклонилась.

– У тебя есть войско, Хаэмуас, – сказала она. – Прикажи стражникам задержать меня, если у тебя хватит на это смелости. Ни при каких иных обстоятельствах я не останусь под крышей этого дома.

Руки у него сами собой сжались в кулаки, грудь вздымалась от гнева, но более он не произнес ни слова. А она уже повернулась и медленно выходила из комнаты. На пороге она не оглянулась.

Вскочив на ноги, Хаэмуас стоял посреди комнаты, не зная, что предпринять. Его первым движением было послать за Амеком и приказать ему задержать Нубнофрет, однако он понимал, что, единожды отдав столь жесткий приказ, впоследствии он уже не сможет его отменить.

– Одеваться! – приказал он Касе, который тотчас бросился исполнять волю своего господина. От волнения руки его дрожали и непослушные пальцы плохо справлялись с застежками. Хаэмуас без жалоб выносил медлительность своего слуги, и когда все было готово, не говоря ни слова, вышел.

Табуба у себя в комнате диктовала письмо, которое записывал один из младших писцов, состоявших в услужении у Хаэмуаса. Он усердно выводил символы и знаки, сидя на полу у ее ног. Табуба встретила царевича радостной улыбкой, на которую он не ответил. Вместо этого он рявкнул писцу:

– Убирайся!

Тот живо собрал свои вещи, торопливо поклонился, и вскоре его уже и след простыл. Хаэмуас захлопнул дверь и стоял, прислонившись спиной к стене. Он тяжело дышал. Табуба подбежала к нему.

– Хаэмуас, чем ты расстроен? – спросила она, и, как всегда, при одном лишь звуке ее голоса, при первом же прикосновении ее пальцев напряжение спало.

– Все дело в Нубнофрет, – признался он. – Она решила покинуть меня и уехать в Пи-Рамзес. Слуги уже собирают ее вещи. Видимо, она не нашла в моем доме достаточной поддержки. – Он в задумчивости поглаживал Табубу по волосам. – Табуба, я стану посмешищем для всего Египта.

– Нет, дорогой мой, – успокаивала она мужа. – Твоя репутация безупречна. Люди будут говорить, что это я околдовала тебя и тем самым оттолкнула Нубнофрет. Они станут винить меня, а мне все равно. Возможно, это правда. Возможно, я сделала не все, что было в моих силах, чтобы быть добрее к Нубнофрет.

– Табуба, я не хочу, чтобы сейчас ты проявляла свое добронравие! – воскликнул он. – Я не хочу твоей доброты и всепрощения! Ты должна обвинять Нубнофрет, ведь она была с тобой так высокомерна, так неприветлива и заносчива! Ты должна винить Гори – ведь он отправился в Коптос, чтобы уничтожить тебя! Ну почему ты все время так невыносимо добра ко всем?

– Он хочет меня уничтожить? – переспросила она, расхаживая взад и вперед по комнате, а потом остановившись перед мужем и устремив на него взгляд, полный сомнений и подозрений. – Мне известно, куда он уехал, до меня дошли обрывки болтовни, что ведут между собой слуги, но оказывается, у него столь черные намерения?

Хаэмуас с трудом отлепился от двери и, покачиваясь, шагнул вглубь комнаты. Он смог добраться только до ее туалетного столика и тяжело опустился на сиденье, стоявшее перед ним.

– Он уехал в Коптос, – безжизненным тоном повторил он. – Его терзает какая-то навязчивая идея, что именно там он сумеет разузнать о тебе всю правду, и это – его главная цель. – Она так долго молчала, что Хаэмуас засомневался, слышала ли она вообще его слова. – Табуба, – позвал он.

Она медленно повернулась, словно бы опасаясь увидеть за своей спиной нечто ужасное, и он заметил, как сильно она побледнела. Она ломала пальцы, не обращая внимания на тяжелые кольца, глубоко вонзающиеся в кожу.

– Он привезет не более чем подтасованные факты, – произнесла она едва слышно. – Он твердо решил очернить меня в твоих глазах.

– Я совершенно перестал их понимать, – раздраженно сказал Хаэмуас. – Нубнофрет, которая так четко знает свои обязанности, без тени сомнения покидает меня. Гори превратился в безумца. И даже Шеритра проявляет такую заносчивость, такое дерзкое упрямство. Боги карают меня, а я даже не знаю, за какую провинность!

На лице ее мелькнула тень загадочной улыбки.

– Ты всегда слишком им потакал, Хаэмуас, – сказала она. – Они избаловались, привыкнув считать себя центром твоей жизни. Тогда как для прочих мужчин на первом месте прежде всего интересы государства, а не семьи, для тебя главной радостью жизни было утоление их желаний и прихотей, вот они и вышли из повиновения. Гори, в сущности… – Она замолчала, и он заметил, что в глазах ее светится страдание.

– Тебе известно нечто такое, о чем ты умалчиваешь, – сказал Хаэмуас. – Никогда эти твои прекрасные губы, Табуба, не произносили ни единого слова осуждения против моего семейства, разве что когда я сам силой вытягивал у тебя признание. Так что тебе известно о Гори?

Медленными шагами она подошла к нему, ее бедра покачивались в невольном призыве. Она остановилась на таком расстоянии, чтобы он не мог коснуться ее рукой.

– Да, мне и в самом деле известно нечто ужасное про твоего сына, – произнесла она тихим голосом. – Сейчас я все расскажу тебе, но по той лишь причине, что с каждым днем возрастает мой страх за собственную безопасность и за участь нашего нерожденного дитя. О, прошу тебя, Хаэмуас, обещай мне, что потом не станешь возлагать вину на мои плечи!

– Табуба, – произнес он раздраженно, – я люблю тебя одну. Мне дорого в тебе все, даже твои мелкие ошибки и промахи. Говори. Что тебя тревожит?

– Ты ведь не станешь верить тому, что он расскажет тебе, вернувшись из Коптоса?

– Нет, – заверил ее Хаэмуас. – Ни единому слову.

Он настолько непримирим в своей ненависти, – начала она тихим голосом, так что ему пришлось наклониться к ней ближе, чтобы хорошо слышать, – что не остановится даже перед убийством. – Она взглянула ему прямо в лицо, ее глаза были полны отчаяния, а губы дрожали. – Он взял меня силой, Хаэмуас. Это произошло тогда, когда он узнал, что мы собираемся пожениться. Он приехал ко мне, чтобы побеседовать, как он сам сказал, и стал меня домогаться. Когда я отказала ему, объявив, что люблю тебя и что мы скоро поженимся, он совсем потерял голову. «Разве тебе не придется больше по вкусу юная плоть, Табуба, а не какой-то старик, сражающийся с подступающим возрастом?» Так он мне сказал, а потом… потом… – И она закрыла лицо руками. – Мне так стыдно! – воскликнула она и разразилась слезами. – Поверь, Хаэмуас, я ничего не могла сделать! Я хотела позвать на помощь слуг, но он зажал мне рот рукой. «Только крикни, и я убью тебя!» – пригрозил он, и я ему поверила. Он был вне себя, совсем одичал, мне даже кажется…

– Что? – простонал Хаэмуас. Он в полном отчаянии озирался вокруг, его взгляд замирал то на одном, то на другом предмете, но он не мог побороть в себе крепнущего чувства предательства, как не мог побороть и стремительно нарастающую ярость.

Табуба упала на пол, спрятав лицо в распущенных волосах, потом пальцами она словно бы принялась рыть землю, которой и посыпала себе голову – традиционный жест горя и отчаяния.

– И теперь я даже не знаю, от кого жду ребенка! – выпалила она. – Я молю, чтобы его отцом был ты, Хаэмуас, я молюсь об этом каждую минуту!

Хаэмуас медленно поднялся на ноги.

– Тебе не о чем тревожиться, Табуба, – сказал он глухим голосом. – Будь спокойна и за себя, и за наше нерожденное дитя. Гори преступил все возможные границы, оскорбил любые чувства, которые я мог питать к нему как отец, и он понесет достойное наказание.

Она подняла к нему глаза. Ее лицо было мокро от слез.

– Ты должен его убить, Хаэмуас, – еле слышно выдавила она. – Он не успокоится, пока не совершит надо мной справедливое, как он считает, возмездие. А я так его боюсь! Убей его!

В душе у Хаэмуаса какая-то слабая частичка его существа, последний остаток разума возопил: «Нет! Нет! Это все обман! Вспомни, каким он был хорошим и добрым, как улыбался, как всегда был готов прийти тебе на помощь! Как вы вместе работали, как подолгу беседовали, как проводили вечера за чашей вина, какая была между вами близость, какие гордость и любовь светились в его глазах…» Но возобладала не эта, а более сильная часть его души, покорившаяся власти Табубы.

Он подошел к ней и притянул ее разгоряченную голову себе на грудь.

– Мне ужасно жаль, что моя семья причинила тебе такие страдания, – проговорил он, зарывшись лицом в ее волосы и закрыв глаза. – Гори не заслуживает того, чтобы жить. Я об этом позабочусь.

– Мне ужасно жаль, Хаэмуас, – проговорила она сдавленным голосом, не поднимая головы от его груди, и он почувствовал, как ее рука пробирается к нему между ног.

Шеритре снился сон. Словно бы над ней склонялся Хармин, его волосы были перевязаны алой лентой, а исходящий от его кожи мускусный теплый аромат будил томное желание. «Откинь простыни и впусти меня, – шептал он. – Это я, Шеритра, это же я. Я здесь». Она смотрела на его лицо, тускло освещенное ночной лампой, она медленно поднимала к нему глаза, в которых светились нежность и любовь. Однако что-то не так. На глазах его улыбка менялась, в лице Хармина проступали какие-то хищные, кошачьи черты. Его зубы вдруг вытянулись, заострились, лицо сделалось серым, и она, охваченная приступом ужаса, вдруг поняла, что над ней склоняется шакал. Вскрикнув, она проснулась и сразу поняла, что еще ночь, что весь дом погружен в глубокий предрассветный сон и вокруг все спокойно, а Бакмут тихонько трясет ее за плечо.

– Царевна, приехал твой брат. Он здесь, – говорила девушка, и Шеритра провела дрожащей рукой по лицу.

– Гори? – переспросила она, осознавая, что вся в поту. – Он вернулся? Впусти его, Бакмут, да принеси какой-нибудь еды и чего-нибудь выпить. Поспеши.

Девушка кивнула и быстро скрылась в темноте.

Шеритра бросила взгляд на ночник. Бакмут, похоже, только что подрезала фитиль, и аккуратный маленький язычок желтого пламени – само воплощение разума и света – рассеивал ночную тьму, сгустившуюся вокруг ее ложа. Шеритра, теперь уже окончательно проснувшись, села поудобнее на постели и в тот же миг заметила позади лампы какое-то движение. Из темноты вышел Гори. Он тяжело опустился рядом с ней на постель. Шеритра подавила испуганный крик, готовый сорваться с ее губ. Он стал таким тощим, что ребра выпирали наружу, а голова у него все время тряслась. Волосы, когда-то густые, яркие и пышущие здоровьем, спадали теперь ему на плечи рваными прядями, а глаза, обращенные к ней, глубоко запали, они были тусклыми, как у древнего старика.

– О боги, Гори, – воскликнула она, – что с тобой приключилось?!

– А мне уж казалось, я никогда больше тебя не увижу, – прохрипел он, и она заметила, как на глаза ему навернулись слезы усталости. – Я умираю, Шеритра, умираю от смертельного проклятия, наложенного на меня Табубой. Точно таким же способом она погубила беднягу Пенбу. Ты ведь помнишь?

Одно мгновение она не вполне понимала, о чем он говорит. Его слова скорее были похожи на бред. Однако, словно при свете яркой вспышки, мысленным взором она опять увидела мусорную кучу, что-то блестящее, оказавшееся обломками пенала, восковую куклу. Вспомнила свое недоумение.

– Пенбу! – воскликнула она. – Ну конечно! Как же я могла быть такой слепой! Это был его пенал. У него их было несколько, и я, наверное, в разное время видела их все, но, конечно же, не обращала внимания, так, краем глаза, мельком… Пенбу…

– Она наложила на него заклятие, чтобы он не смог привезти из Коптоса известий, – прошептал Гори. – Шеритра, возьми это и прочти. Прямо сейчас.

Он протянул сестре несколько свитков. Рука его дрожала так сильно, что дрожь передалась и Шеритре, когда она брала у него папирусы. Она почувствовала, коснувшись его пальцами, что кожа у Гори горячая и сухая. Ей хотелось отбросить прочь эти свитки, позвать сюда отца, ведь он опытный лекарь, поднять на ноги слуг, чтобы они уложили Гори в постель. Но она уловила за его словами черное отчаяние и, из уважения к его в просьбе, обратила все свое внимание на свитки.

Она едва начала читать, когда вернулась Бакмут и принесла вина, ломти холодного жареного гуся и дыню.

– Зажги еще свет, – машинально распорядилась Шеритра, но, когда девушка установила на подставках несколько больших светильников, Шеритра уже ничего не замечала вокруг себя, она вся погрузилась в чтение. Гори молча сидел, тихо покачиваясь из стороны в сторону и время от времени поднося к губам флягу.

– Что у тебя там? – спросила она, не прерывая чтения, не выпуская из рук очередного свитка.

– Маковая настойка, Солнышко, – ответил он, а она кивнула и принялась читать дальше.

Наконец последний свиток тихо шелестел у нее в руке. Гори повернулся к ней, и они некоторое время смотрели друг на друга в молчании.

– Это невозможно, – прошептала она. – Просто невозможно. – В ее голосе слышались нотки холодного гнева.

– Но подумай, – настаивал он, – подумай, Шеритра. Давай рассмотрим все доказательства с точки зрения рассудка.

– То, о чем ты говоришь, Гори, к рассудку не имеет никакого отношения, – сказала она, и при этих словах он резко отпрянул. От этого движения его стала бить крупная дрожь.

– Да, я знаю, – сказал он. – Но я сам был в той гробнице, Шеритра. Тела там нет. Хранитель библиотеки был ошарашен и смертельно напуган. На стенах повсюду изображена вода… – Он с явным усилием заставил себя продолжать. – Ты позволишь мне попытаться доказать тебе свою правоту?

Шеритре вдруг вспомнился ее недавний сон, такой странный и пугающий.

– Давай. Но, мне кажется, тебе нельзя много разговаривать. У тебя очень больной вид. Она, должно быть, тебя отравила, и если это так, надо обратиться к отцу, чтоб он дал тебе противоядие.

Он тихо, превозмогая боль, рассмеялся:

– Он не в силах мне помочь. Она уже убила Пенбу своим колдовством, теперь она убивает и меня. Неужели это так трудно понять?

– Прости меня, Гори, продолжай. – Тайком она окинула взглядом комнату, стараясь найти глазами Бакмут. Если бы удалось послать ее к отцу, Гори еще можно было спасти, но ей не хотелось, чтобы брат тратил силы на препирательства. – Может, все-таки поешь чего-нибудь, Гори? – предложила она, и при этих словах он повернулся к ней, оскалив зубы в нечеловеческой усмешке.

Антеф кормил меня супом, пока весь этот суп не пошел у меня обратным ходом, – сказал он, и Шеритра, охваченная теперь неподдельным страхом, различила в его словах нотки ужаса. – Пойми же, глупышка, у меня просто не осталось времени на еду. Да проснись же! Я умираю! Я должен убедить тебя в своей правоте!

Она отпрянула, потом взяла его за руку.

– Хорошо, – еле выговорила она.

– Сможешь ли ты прежде всего поверить, что причина всех несчастий – отец, что это он, произнеся заклинания древнего свитка, сам не ведая, что творит, выпустил на волю некую чудовищную, нечеловеческую силу?

– Я попробую.

– Хорошо. Шеритра, мне надо лечь. Дай мне подушку. Спасибо. Теперь ты должна согласиться с тем, что Пенбу погубила Табуба, а теперь по ее воле то же самое происходит и со мной. Она убила Пенбу из страха – ведь отец непременно прислушался бы к его донесениям, к результатам его изысканий в Коптосе. Его все уважали, и отец отдавал должное его уму. И даже если бы рассказ Пенбу показался всем полным безумием, он все же заронил бы в душу отца семя сомнения. Что же до меня… – И он едва заметно шевельнул плечом. – В глазах отца я и так пал ниже некуда. Мне кажется, ей просто приятно испытывать на мне свои способности и власть. Она получает от этого удовольствие. Ей отлично известно, что вреда от меня ей не будет, и ей вовсе незачем от меня избавляться, но дело в том, что она сама этого хочет. Если есть еще какая-то причина, то мне она не известна.

Он замолчал. Шеритра видела, как по его лбу стекает струйка пота. Она поняла, что его молчание – попытка перевести дух и набраться сил. Он отер пот с лица ее смятой простыней. То, что он сказал после, сильно удивило Шеритру.

– Скажи, Шеритра, – начал он, – кого тебе напоминают слуги Табубы? Подумай хорошенько.

Какое-то время она сидела молча, подчиняясь его воле, напряженно думая. Потом в недоумении покачала головой.

– Они такие странные, – ответила она, – но не могу сказать, что они кого-то мне напоминают.

– Возможно, ты не видела столько гробниц, сколько видел я за свою жизнь, когда мы с отцом занимались раскопками, – мрачно заметил Гори. – Тебе не кажется, Шеритра, что они похожи на ушебти?

«Ушебти…» – повторила она про себя. Деревянные фигурки рабов, которых хоронили в гробнице вместе со знатными господами. В иной жизни они оживают и превращаются в людей, повинуясь загробному волшебству. Немые прислужники, подносящие господам вино и пищу, послушные исполнители всякого приказа: они ткут полотно, месят тесто, пекут хлеб, их темные проворные пальцы мгновенно застегнут ожерелье на шее, наложат сурьму вокруг запавших, утомленных глаз, точными размеренными движениями, аккуратно окуная тонкую кисточку в горшочек с хной, покроют ладони краской. И все это – с лицами пустыми, лишенными всякого выражения, безжизненными, как и то дерево, из которого вырезаны их фигурки.

– Ушебти? – произнесла она вслух. – Но это же просто смешно, Гори!

– Да разве? Ну ладно. А что ты скажешь вот про это? – Он дрожащими пальцами снял с пояса маленький мешочек и раскрыл его. На его потной ладони лежала сережка, она тускло светилась в полумраке комнаты. – Вот, возьми. Рассмотри хорошенько. Ощупай. Вспомни ту, что ты случайно обнаружила в ларце у Табубы. Тебя ведь тоже терзали сомнения, правда, Шеритра? Если за дело возьмется опытный мастер, конечно, можно создать искусную копию столь древней вещицы, как эта, и все же сходство останется неполным – всегда можно обнаружить мельчайшие детали, подсказки, свидетельствующие об истинном возрасте подделки: чуть иные пурпурные прожилки, испещряющие металл, возможно, само золото недостаточно истерто, или камень предательски выдает, что оправлен совсем недавно, или застежка не затерта от долгого соприкосновения с человеческой кожей. И в самую первую секунду ты испытала страх оттого, что решила, будто бы перед тобой – настоящее, древнее украшение, не подделка. Что же, ты не ошиблась! Одна из пары сережек осталась у Табубы. А вторую она обронила, когда выбиралась через потайной лаз из гробницы наружу.

Шеритра крутила в пальцах сережку. Когда он замолчал, она швырнула украшение Гори.

– Да прекрати же, Гори! – воскликнула она. – Ты меня пугаешь!

– Отлично! – быстро проговорил он. – Но это еще не все страхи, о которых я собираюсь тебе рассказать. Я постараюсь быть последовательным и изложить все по порядку. У тебя здесь есть вода?

Не говоря ни слова, она налила брату воды. Он быстро выпил, затем дрожащей рукой поднес к губам свою флягу и отхлебнул макового питья.

– Этим питьем ты себя медленно убиваешь, – упрекнула она брата, тотчас же осознав, что именно она сказала. Он вытер губы тыльной стороной ладони и посмотрел на нее долгим взглядом.

– У меня уже началось привыкание к маку, – сказал он. – Теперь мне требуется все больше и больше, чтобы боль не была невыносимой. Но терпеть осталось уже совсем недолго. – Она открыла было рот, чтобы возразить, но он опередил сестру: – Не стоит обманывать себя, Солнышко. Позволь, я продолжу рассказ. Мне необходимо еще о многом тебе поведать, а силы мои на исходе.

Она послушно замолчала и не отрываясь смотрела на него. Сердце у нее разрывалось от боли. Его лицо наполовину закрывали тени, придавая ему особенно грустное выражение. «А ведь он прав, – внезапно подумала Шеритра. – Он умрет». Ее охватила паника, но голосом девушка постаралась не выдать своих чувств.

– Прошу тебя, продолжай, дорогой.

– Отец выкрал принадлежавший им свиток из могилы, прочел заклинание и тем самым вернул их всех к жизни, – начал Гори. – Помнишь, в погребальном зале мы видели, что гробы стоят без крышек? Могу поспорить, они сами приказали похоронить себя в открытых гробах, втайне надеясь, что придет время и какой-нибудь простофиля вскроет гробницу, увидит свиток, пришитый к руке мертвого слуги, ему станет любопытно и он произнесет записанные в этом свитке заклинания. Ему, конечно, не придет в голову, что в той же гробнице за фальшивой стеной лежат в своих гробах Ненефер-ка-Птах и царевна Агура – это их настоящие имена. Потом они пробрались в Мемфис и нашли себе место, где бы можно было укрыться, прийти в себя. Что скажешь, Шеритра?

На его встревоженный вопрос она ответила слабым подобием вымученной улыбки. Какая-то часть ее существа с готовностью откликалась на его аргументы, хотя от рассказа Гори вся ее душа была объята ужасом, и все же оставался еще Хармин, ее единственный, ее возлюбленный, и до конца поверить Гори она никак не могла, страшась того, что тогда ее любовь, вся ее жизнь окажется повергнутой в прах. Ей показалось, что в комнате стало прохладнее, и она движением плеча подтянула простыню повыше. Она старалась внимательно слушать то, о чем говорит Гори, но слушать бесстрастно, не давая воли своему воображению. Ей не хотелось думать о том, как в кромешной тьме гробницы, спрятанные за фальшивой стеной, поднимаются из своих гробов и ходят древние, рассохшиеся, вскрытые ножами бальзамировщиков тела, как они постепенно обретают силу, обрастают фальшивой плотью, как протаскивают через лаз свои древние, засохшие кости наружу, на дневной свет.

– Восхитительная страшная сказка, – твердо заявила она. – И ничего более. Ты говоришь, они отправились в Мемфис, выбравшись из гробницы через подземный ход. Но ведь вход в этот лаз был завален огромным камнем, к тому же за многие сотни лет его занесло песком. Как же они выбрались на поверхность? Тоже чудом?

Может быть. Или с помощью черной магии. Я уверен, они прежде всего позаботились о том, чтобы прорыть такой лаз, по которому они смогли бы выбраться наружу, если кто-нибудь прочтет свиток. Вполне возможно, что они оставили у входа и все необходимые инструменты. Откуда мне знать! – Он поерзал, удобнее устраиваясь на подушке. – Как бы то ни было, им удалось отыскать пустующее поместье, весьма напоминающее их собственное жилище, в котором они жили много веков назад в Коптосе. Одиноко стоящий, тихий, простой в убранстве, этот дом, возможно, помогает им справиться с тоской по настоящему дому и с превратностями новой жизни. Вспомни, какой у них дом, Шеритра. Эта странная тишина, какие-то шорохи и вздохи в пальмовой роще, а когда приезжаешь к ним, когда идешь по мягкой, извилистой дорожке среди пальм, начинает казаться, словно весь живой и привычный мир остался у тебя за спиной. А что внутри? Сплошная история. Мебель непритязательная, совсем простая, да и ее негусто, все предметы – словно выходцы из древних, давно минувших веков… – Голос вдруг изменил ему, и Гори замолчал, собираясь с силами. Потом продолжил: – И вот они, произнеся заклинания, вселяют жизнь в фигурки ушебти, которые, должно быть, были захоронены вместе с ними в этой потайной комнате, после чего приступают к ремонту дома. Потом они выясняют, кто именно выкрал из гробницы их Свиток. Гробница вскрыта. Вокруг кишмя кишат землекопы. Несколько правильно поставленных вопросов – и они получают необходимые сведения. После чего принимаются разрабатывать план мести.

– Но почему мести? – перебила его Шеритра, так глубоко захваченная его рассказом, что вовсе позабыла, что речь идет о Табубе и Сисенете. – Все, что им надо было сделать, – это попытаться выкрасть свой свиток, а потом продолжать жить дальше, никому не мешая. Зачем специально связываться с… – Она замолчала.

– С нашим семейством? – закончил за нее Гори. – Не знаю. Но я чувствую, что причина есть и для нас в ней мало хорошего. Но я не могу долго об этом рассуждать, Шеритра. Меня так мучают боли. – Его голос звучал теперь на высокой ноте. Шеритра чувствовала, что он из последних сил старается скрыть истерическое волнение. Она сочувственно погладила брата по руке. Его кожа горела огнем. – Мне удалось выяснить, что и царевич, и его супруга, а через несколько дней и их сын погибли, утонув в реке, – продолжал он. – Помнишь, как Табуба испугалась, когда чуть не упала в воду у нас на причале? А разве Хармин хотя бы раз, хотя бы в самые жаркие дни купался в реке вместе с тобой?

– Нет, – прошептала она, и ее голос прозвучал едва слышным вздохом. – Но почему, Гори, ты вовлекаешь в эту историю еще и Хармина? Ведь в гробнице было только два саркофага. Это никак не может быть одна и та же семья.

– Ты, похоже, меня не слышишь! – отчаянно воскликнул Гори. – Ты ведь читала свитки. Шеритра, мы столкнулись с самой страшной черной магией. Мы оказались вне пределов разумного, привычного и упорядоченного мира. Логика здесь бессильна! Твой Хармин, то есть Мерху, утонул в Коптосе, там его и похоронили. Я был в его гробнице. Там тоже саркофаг стоял без крышки, а его обитатель скрылся, выбравшись из подземелья наружу и взломав печать на входной двери. Отец разбудил и его, и сын вернулся к своим родителям в Мемфис.

– Нет, нет, – перебила его Шеритра, исступленно качая головой. – Сисенет – дядя Хармина, так говорила Табуба.

Гори беспомощно уставился на нее. Уголки рта у него почернели от маковой настойки, а зрачки расширились так сильно, что радужной оболочки было совсем не видно.

– Табуба и Сисенет – муж и жена, – медленно произнес он, старательно выговаривая каждое слово, будто обращаясь к несмышленому дитя. – А Хармин – их сын. Их сын, Шеритра. Я знаю, как ужасно это слушать, но все же постарайся взглянуть правде в глаза. Шеритра отпрянула.

– Нет, прошу тебя, Гори, не надо! – умоляла она брата. – Хармин здесь ни при чем, он невиновен, я знаю! Он так расстроился, так рассердился на меня, когда я сделала попытку поговорить с ним о его матери. Он…

– Он великолепный актер, который ни перед чем не остановится, равно как и эта мерзкая тварь, что называет себя его матерью. – Гори старался выкрикнуть эти слова в полный голос, но изо рта у него вырвался лишь слабый свист. – Их плоть – холодна, они – мумии. Разве не помнишь, как прохладна во всякое время его кожа, разве не казалось тебе это удивительным? Сейчас, возможно, все меняется, ведь они с каждым днем все больше и больше приспосабливаются к своей второй жизни. Вспомни, как любит жару Табуба. А в гробнице… Поверь, Солнышко, Свиток – создание бога Тота, а в гробнице повсюду свидетельства того, что это семейство его почитало. Бабуины – это животные Тота, полумесяцы – его символ.

– Гори, – твердым голосом прервала его Шеритра, – я не верю ни единому твоему слову. Мне только что пришло в голову, что Табуба прокляла тебя по той же самой причине, почему она заставила отца вычеркнуть нас из завещания. Она убеждена, что если ты останешься в живых, то судьбе да и самой жизни ее нерожденного ребенка будет угрожать смертельная опасность. Когда он родится, тебе надо будет просто убить его, и ты снова сделаешься законным наследником своего отца.

Гори стал смеяться, но тотчас же согнулся пополам, схватившись руками за живот.

– У нее в утробе нет никакого ребенка, – прохрипел он. – Она мертва – ты что, забыла? Мертвым не дано давать новую жизнь, но они вполне в силах отнимать ее у живых. Возможно, она выдумала этого ребенка с какой-то целью, чтобы добиться от отца чего-нибудь еще. Мне теперь кажется, что отец медленно, но неотвратимо отступает в какой-то угол, откуда ему уже не будет спасения, и это она толкает его к погибели, используя для этого ложь и обман, соблазняя его своей красотой, методично разрушая его душу расшатывая все его жизненные устои, пятная и марая его понятия о чести и долге. И скоро его душа, вся его личность распадется. Мне представляется, что она поставила себе целью окончательно уничтожить его духовно и морально. Но почему? Чтобы наказать его за кражу свитка? Это недостаточно веская причина.

Шеритра резко поднялась, схватила полотняную салфетку и окунула ее в кувшин с водой. Она аккуратно обтерла водой лицо, руки и шею брата. От этих действий она почувствовала себя лучше. Пока руки заняты делом, можно не предаваться размышлениям.

– Мы должны отыскать восковую куклу, которую изготовила Табуба, чтобы наслать на тебя эти невыносимые страдания, – убежденно говорила она. – И тогда мы вытащим иголки. Затем надо будет проникнуть в кабинет отца и найти текст заклинания, которое сможет тебя защитить. Когда мы вытащим булавки, твоей жизни больше не будет угрожать опасность, но здоровье придется восстанавливать.

Пока она отирала его лицо и рассказывала об этих планах, Гори послушно сидел. А она понимала, что он теперь не способен ни на какие активные действия, что обыскивать покои Табубы придется ей самой. Быстро набросав на постель еще подушек, она нежно, но настойчиво уговорила Гори прилечь.

– Поспи, – сказала она. – Я подумаю, что можно сделать. Тебе не страшно остаться здесь одному?

А он уже закрыл глаза.

– За дверью стоит Антеф, – пробормотал он. – Пришли его ко мне. И спасибо тебе, Солнышко.

Она поцеловала его во влажный лоб. В его дыхании она почуяла маковую настойку и что-то еще, некую сладковатую горечь, от которой Шеритра в тревоге закусила губу. Когда она неслышно выходила из комнаты, Гори уже погрузился в беспокойную дремоту.