Карлос посмотрел на золу, в которую превратились резиновые перчатки, старая рубашка, пластиковый пакет и облегченно вздохнул. Огонь почти угас, скоро ничего не останется и от углей: он положил дубовые поленья – они схватываются в момент и быстро прогорают. Чтобы заглушить запах бензина, которым он предварительно сбрызнул рубашку, Карлос подбрасывал в огонь ветки эвкалипта, но запах все равно стоял в воздухе, поэтому пришлось устроить сквозняк. Карлос поднялся сегодня рано и, умывшись, сразу принялся разбирать на части опасную бритву. Только после этого он выпил кофе и съел два куска хлеба, макая их в оливковое масло. Карлос решил уехать подальше от Сан-Педро и там выбросить бритву, причем по частям, в разных местах: что-то кинуть в заброшенный колодец, что-то – в мусорный бак. Когда он вернулся, скрупулезно выполнив задуманное, солнце уже стояло в зените. Камин совсем прогорел, и, собрав золу в ведро, Карлос по своему обыкновению выбросил ее в яму, засыпав сверху землей. Хуанита предпочитала высыпать золу во дворе или на клумбе за домом: она слышала, что земля от этого становится более рыхлой. Девушка должна была прийти только после обеда, но день выдался жаркий, не хуже, чем вчера, – в такую погоду зола в камине обязательно бросилась бы в глаза. Оставались старые кроссовки; их Карлос собирался тщательно вымыть, содрать ярлыки и выбросить еще дальше, в Сантандере, куда он хотел поехать завтра. Он был убежден, что все эти предосторожности излишни, но как человек предусмотрительный, предпочитал перестраховаться.

Карлос подошел к двери и, выглянув, посмотрел на старые кроссовки, сохнувшие на солнце. Может быть, у него начинается невроз на почве предусмотрительности? Ведь, в конечном счете, выполнить задуманное он смог только благодаря случаю. Конечно, решающую роль в этой истории сыграли дерзость и смелость, но все-таки об осторожности забывать нельзя, лучше перестраховаться. Да, он человек предусмотрительный, но не может же он измениться только потому, что убил это ничтожество! На самом деле у него не было времени, чтобы как следует подготовиться: прошло только трое суток, а все уже позади; немало способствовала этому и прекрасная погода, стоявшая вчера. Конечно, эти трое суток он не спал и мучился неопределенностью, и Карлос поражался собственному самообладанию в решительную минуту. «На самом деле все произошло как во сне, – подумал он, – и я только что проснулся». Но это не было сном, поэтому-то теперь Карлос уничтожал и разбрасывал по округе предметы, связанные с преступлением.

Преступление… Карлос признался себе, что сейчас это слово для него – пустой звук. Был ли он преступником? Да, безусловно. Но воспринимал это как формальное определение, не более. Карлос задумался, пытаясь оправдать свой поступок или найти в душе следы раскаяния – так выздоровевший человек напрягает часть своего тела, еще недавно пораженную болезнью: он хочет убедиться, что здоров, боли нет, и тело послушно ему. Но тщетно Карлос копался в себе. Преступление… Ну и пусть. Он сделал то, что хотел. У него не было выбора. Поэтому что-что, а чувство вины его не выдаст. Но все в груди его то и дело сжималось: напряжение отпускало не сразу, а волнами. Конечно, ему пришлось собрать все свои силы, и он еще не пришел в себя. Он совершенно не привык зависеть от случайностей, возможно, этим и объяснялись спазмы в груди: ведь чтобы осуществить задуманное, ему пришлось резко и грубо переломить себя. Жестоко и безжалостно. Пришлось, в буквальном смысле слова, пожертвовать своим «я». И теперь приходится терпеть последствия – нервные спазмы. «Но все-таки я сделал это», – с гордостью подумал Карлос.

Он взглянул на циферблат: уже час. Пора подумать о старых кроссовках. Лучше всего сразу же сунуть их в багажник, а то, привыкнув, что они вечно валяются где попало, он забудет, и они попадутся на глаза Хуаните. Кстати, заметит ли девушка исчезновение кроссовок? Об этом Карлос не подумал. Пожалуй, не заметит. Впрочем, в любом случае, от кроссовок надо избавляться.

Сан-Педро-дель-Мар, небольшой рыбацкий городок на побережье Бискайского залива, прославился как курортное местечко. Городок примостился в широкой лощине, спускавшейся к морю; по ней протекала река. Чем ближе к морю, тем шире становилась лощина, вольготнее текла река; в устье ее находилась старая часть города. Сейчас здесь, на левом берегу реки, старые дома стояли вперемежку с недавно возведенными. За ними, вдоль берега моря, тянулась набережная; она заканчивалась у небольшого порта, привольно раскинувшегося в защищенной от ветров бухте. На правом берегу реки, отделенные от центра города водной гладью и потому словно обособившиеся в отдельный, особенно любимый отдыхающими квартал, высились три многоквартирных дома; за ними – ряд домиков на одну семью, позади которых карабкались по склону горы три улицы коттеджных построек, сгруппированных в блоки. Внизу, за дюнами, меж которых тут и там виднелись заросли тростника и чертополоха, раскинулся большой пляж. Чем дальше от безликих скоплений лепящихся к горе коттеджей, тем больше пляж терял свой цивилизованный вид, постепенно превращаясь в песчаную полоску, тянущуюся вдоль берега у подножия зеленых холмов, на которых кое-где попадались одиноко стоящие дома. Левый и правый берега реки соединял большой мост. В окрестностях Сан-Педро, подальше от моря, в поселке Холмистое жили те, кто уже давно облюбовал эти места для летнего отдыха; старожилами считались и обитатели роскошных современных вилл, образовавших поселок Каштановая долина. Такое расположение подчеркивало разницу между отдыхающими, обосновавшимися в этих местах давно и теми, кто появился тут в последние годы и жил в недавно построенных домах около моря. Но и те и другие, то и дело приезжали за чем-нибудь в Сан-Педро-дель-Mар.

Конечно, туристический бум наложил отпечаток на городок, как и на все побережье; к счастью, уже остались позади времена бесконтрольного строительства, когда в соседних поселках вдоль пляжа, как грибы, вырастали огромные здания. Строившиеся без всякого плана, только ради выгоды – они изуродовали все побережье, и отдыхать там стало просто невозможно. Кроме того, из-за короткого в этих местах лета и переменчивого климата отдыхающие съезжались сюда всего на полтора месяца. В остальное время года целые кварталы, появившиеся в период строительного бума, словно вымирали: как по мановению волшебной палочки из них уходила жизнь, закрывались магазины и бары. Даже на выходные никто не приезжал сюда, потому что влажный воздух и запустение заполоняли их, как поднимавшийся с моря туман. Не избежал общей судьбы и Сан-Педро-дель-Мар: с наступлением темноты призрачные кварталы пустели, но днем в центре текла обычная жизнь и царило оживление, отчего городок принимал домашний и уютный вид. Зато дома вдоль пляжа большую часть года были закрыты; и только изредка, по праздникам, особенно если выпадало несколько выходных подряд, съезжался сюда народ из окрестных мест. Мало кто жил в этих коттеджах в течение всего года; но в начале-середине сентября помимо их постоянных обитателей тут еще можно было увидеть отдыхающих, любивших полупустые осенние пляжи и затянувшееся прощание природы слетом, когда дни заметно короче, а темнота, не наполненная праздничным августовским гамом и оживлением, опускается беззвучно.

Как ждала судья де Марко эти две-три сентябрьские недели! В прошлом году они совпали с концом ее недолгого отпуска и началом работы в Сан-Педро-дель-Мар, и тому состоянию внутренней собранности, с которым она приехала сюда, как нельзя лучше отвечала разлитая в воздухе грусть от прощания с летом, – все это было настоящим подарком для души. Конечно, в этом году Мариана не надеялась на такое везение, но когда Эндрю сказал, что не сможет взять отпуск раньше начала сентября, она искренне обрадовалась. И надо же, чтобы теперь, в середине августа, случилось невероятное – убили судью Медину! Теперь уж ей не уйти в отпуск: за все время ее работы в Сан-Педро-дель-Мар это самое серьезное происшествие.

– Тут так не убивают, – не терпящим возражений тоном заявила судья де Марко.

Ее подруга Сонсолес только улыбнулась в ответ. Они сидели на террасе в квартире судьи де Марко; стоял теплый день, и с моря долетал легкий ветерок. На побережье и во всей провинции уже давно установилась редкая в эту пору солнечная погода; отдыхающие – те, кто приехал на все лето, и те, кто выбрался только на несколько дней, – сначала отнеслись к этому недоверчиво, а потом стали вовсю наслаждаться выпавшим им подарком судьбы.

Сонсолес Абос и судья де Марко дружили, если можно так сказать, только летом. Сонсолес и ее сестра Марта были тут старожилами, но познакомились подруги несколько лет назад, еще до того, как ее назначили судьей в Сан-Педро-дель-Мар. Тогда Мариана работала адвокатом, а Сонсолес хотела проконсультироваться в связи с одной неприятной историей, которая косвенно ее затрагивала; посоветоваться с кем-то, кому можно довериться, и тогда по рекомендации общей знакомой, она и обратилась к Мариане. К этому времени обе женщины успели развестись, жизненные взгляды их совпадали, поэтому они сразу нашли общий язык. Немалую роль в этом сыграл вопрос, который привел Сонсолес к адвокату, а также увлеченность обеих женщин романами XIX века, считала Сонсолес. Она жила в роскошной квартире на окраине поселка Каштановая долина, где за виллами высились четыре многоквартирных дома; они прекрасно вписывались в общий пейзаж, а окаймлявшие их каштаны тянулись до самого дома судьи Медины, около которого ровная линия деревьев изгибалась, словно обходя стороной сад судьи; потом, за домом, каштаны вновь выстраивались в ряд и терялись вдали, в высокой части долины. Мариана пригласила Сонсолес пообедать, и сейчас они пили кофе.

– Прямо название романа, – заметила Сонсолес.

– Правда, мне и в голову не пришло, – отозвалась Мариана.

– И ты среди действующих лиц.

– Да уж, – вздохнула Мариана. – Но я запретила разглашать данные расследования, чтобы не было утечки информации. Поэтому, хотя я и веду дело, ты ничего не узнаешь даже в том случае, если я попрошу тебя о какой-нибудь конкретной помощи. Мне кажется, это прекрасно объяснит твое молчание: ведь никто не поверит, что я тебе не рассказываю всего. Ты же знаешь мою точку зрения: люди не очень понимают, что такое судья; вернее, если судья – мужчина, то еще куда ни шло, но если судья – женщина… – с видом заговорщицы прибавила Мариана. – Это не просто обычное провинциальное убийство: тут есть что-то еще. И признаюсь, это меня и беспокоит. Кроме того, во мне проснулось любопытство. Случай такой странный, он так не вяжется со всем, что я вижу вокруг…

– Ты не представляешь, как ко мне пристают в Холмистом и в Каштановой долине: требуют, чтобы я им что-нибудь рассказала.

– А они знают, что ты сегодня обедаешь у меня?

– Знает Ана Мария Аррьяса – значит знают все. Представляю, что меня ждет, когда я вернусь! Лучше бы мне остаться у тебя на ночь.

– Прекрасно, ну и оставайся, – улыбнулась Мариана.

– Да, а завтра? – обреченно вздохнула Сонсолес. – Нет, мне никуда от них не деться. А потом, Марту же не бросишь без присмотра, она совсем удержу не знает.

– Ну, в общем, ты предупреждена: я не имею права ничего рассказывать. Я занята только работой, и мы не увидимся и даже разговаривать не будем, пока идет расследование, – засмеялась Мариана. – Еще кофе?

– Пожалуй. Знаешь, это гениальная отговорка.

Помолчав, Мариана придвинулась к Сонсолес и спросила:

– Могу я попросить тебя об одолжении?

– Конечно, о любом.

– Я хочу, чтобы ты потихоньку, очень осторожно выяснила, знал ли кто-нибудь из обитателей Холмистого или Каштановой долины судью Медину близко или дружил с ним.

– Вряд ли. Насколько я знаю, никто. Он был своеобразным человеком. Прекрасно ладил со всеми, но близко ни с кем не сходился. Может быть, с Фернандо Аррьясой или с Аной Марией, своими ближайшими соседями… Но никак не с Карлосом Састре и не с семейством Сонседа, это уж точно.

– Карлос?… – Судья де Марко на минуту задумалась. – Это тот Карлос, который появился в доме судьи Медины в день убийства? Он еще пришел вместе с врачом, с Фернандо Аррьясой.

– Наверное, тот. Средних лет, интересный, чуть лысоват, но лицо красивое, с глубоко посаженными живыми глазами, да?

– Он, что, был твоим любовником?

– С чего ты взяла? – удивилась Сонсолес.

Мариана засмеялась:

– Ну, знаешь, ты так точно его описала…

– Неужели? – озадаченно ответила Сонсолес. – Нет, что ты! Карлос привлекателен, такие обычно пользуются успехом у женщин, но я просто старалась описать его поточнее. Знаешь, на самом деле он какой-то странный: то держится особняком, а то – душа общества. Я не люблю такие неровные характеры. И потом в нем есть что-то жесткое…

– Да, он, – сказала Мариана. – Нет, те, кто приехал в последние годы, мне не годятся. Меня интересуют старожилы, люди вроде вас или семейства Аррьяса. Не обращай на меня внимания – это так, интуитивная догадка. Иногда они помогают, особенно в начале, когда еще тычешься вслепую. Ладно, будем искать. Запасемся терпением, – вздохнула Мариана. – И ни о чем меня не спрашивай, – поспешила добавить она, заметив заинтересованность на лице подруги.

– Хорошо, – сказала Сонсолес. – Я уже поняла: ты рта не раскроешь. – И, помолчав, добавила: – Знаешь, мне кажется, сил у тебя на это расследование уйдет больше, чем положено. Ведь со вчерашнего дня твоя незаурядная голова только им и занята.

– Спасибо на добром слове. Но понимаешь, в этом убийстве есть что-то странное, – сказала судья де Марко, откидываясь на спинку кресла и глядя на усыпанное звездами небо. – Поэтому я ни о чем больше думать не могу. Скажу тебе больше: судья обязан – и это его главная задача – найти все доказательства и на них построить обвинение. И все, понимаешь? Судья – совсем не сыщик. Но если расследование проведено плохо, то потом, когда дело дальше идет в работу, первоначальные ошибки тянут за собой другие, и положение все усугубляется и усугубляется. А сейчас получается так, что мне приходится быть скорее сыщиком, чем судьей. И все потому, что убийство это ни на что не похоже.

– Тут так не убивают, – подытожила ее подруга, задумчиво расправляя складку на юбке.

– Точно, – ответила Мариана. – Как твоя сестра?

– Ой, не спрашивай! – отозвалась Сонсолес. – Она устроила нам такое лето… Хоть бы Адриан скорей приезжал…

«Типичный выскочка, – думал Лопес Мансур, наблюдая, как Карлос Састре помогает Ане Марии расставлять бутылки на столе. – Начинал с нуля, а теперь, пожалуйста, выбился в люди, стал опытным управляющим».

Вообще-то Лопес Мансур с презрением относился к представителям делового мира, но нельзя не признать, что Карлос привлек его внимание: было в нем что-то особенное. Голова на плечах, – более того, хорошая голова, – хотя он и входил в руководство одной из ведущих испанских фирм, занимающихся продуктами питания, и, насколько знал Лопес Мансур, сумел остаться на своем посту, когда крупная международная компания поглотила эту фирму. «Да, голова на плечах у него есть, к тому же, он достаточно ловок и умеет держаться на плаву», – продолжал размышлять Лопес Мансур. Мнение это сложилось у него после недолгого разговора с Карлосом до обеда; когда Лопес Мансур и Кари пришли, из гостей был только Карлос – он наслаждался сухим мартини с видом человека, который чувствует себя здесь как дома. Кари тут же исчезла, сославшись на необходимость помочь Ане Марии, но было очевидно – немножко посплетничать, – и двум мужчинам ничего не оставалось, кроме как занимать друг друга беседой. И этот выскочка, который не говорил никаких глупостей – отнюдь! – заинтересовал Лопеса Мансура. С каждым разом Мансуру все больше и больше нравилось чувствовать себя новым человеком в этом кругу. Конечно, в этот круг ввела его Кари, но Мансур принял такое положение вещей с той же естественностью, с какой она выходила за него, зная, что он – несостоявшийся поэт без всяких средств к существованию. Лопес Мансур сумел даже облечь эту несостоятельность в некое подобие элегантности, и теперь чувствовал себя вполне удобно, а главное, спокойно.

Супруги Муньос Сантос пришли чуть позднее, и с ними – женщина, сразу же завладевшая вниманием Мансура. Он не раз убежденно заявлял, что женщина становится интересной только после тридцати пяти, но уверенность эта стала непоколебимой, когда он увидел Кармен Валье. Воплощение женского начала, Кармен затмевала всех. Рядом с ней броская Елена Муньос Сантос казалась слишком лощеной, хотя, была в ней, как говорят в таких случаях, изюминка. Но если двоюродные сестры стояли рядом, все взгляды тут же устремлялись на Кармен. Во всяком случае, Карлос Састре смотрел на нее, не отрываясь, и в его взгляде отчетливо читались изумление и восхищение, – в чем Лопес Мансур убедился, когда смог, наконец, отвести глаза от двух только что пришедших женщин.

Кармен Валье, как прикинул Лопес Мансур, было чуть больше тридцати пяти, – этот возраст он считал той гранью, за которой красота из дара, посланного свыше, и превращается в собственную заслугу. Превращается, как любил говорить Лопес Мансур, в привлекательность: она-то и была в его глазах вершиной женской красоты, и уж во всяком случае, он ставил ее много выше красоты, дарованной женщине от рождения. Конечно, Мансур ценил и такую красоту, но гораздо меньше. Безусловно, Кармен Валье была именно привлекательной женщиной: в ее броской внешности таилось нечто, что способен оценить только человек с большим жизненным опытом и развитым вкусом. К таким людям относился он сам и – неохотно признал Мансур – Карлос Састре: тот уже уселся рядом с Кармен, опередив Мансура. Поэтому Майсуру пришлось занимать беседой Елену Муньос Сантос, поката, заметив отсутствие Кари и Аны Марии, привычно не отправилась искать женщин.

Хуанито Муньос Сантос показался Мансуру одним из тех адвокатов, которые, превратившись в никому не нужных финансистов, просиживают целый день во внушительных кабинетах, расположенных в не менее внушительных зданиях. При этом Муньос Сантос отнюдь не был дураком – Мансур знал, что синекуру ему обеспечили не семейные связи, – просто внутренне он уже мало интересовался делами. Теперь Муньос Сантос время от времени не без удовольствия рассказывал знакомым о былых подвигах, сохраняя при этом важный вид крупного предпринимателя, продолжающего держать руку на пульсе. Мансур не переставал удивляться – он всегда этому удивлялся – сквозившей в каждом жесте этого человека уверенности в прочности своего положения, которое ничто не способно поколебать. Как только жена отошла, Муньос Сантос с видом заговорщика принялся обсуждать с мужчинами Кармен Валье, и скоро всех троих охватило радостное возбуждение, как это и бывает в таких случаях.

С трудом взяв тяжелый поднос с разлитым по бокалам сухим мартини, Кари направилась к портику. Елена посмотрела ей вслед: женщина ступала так осторожно, словно несла бесценное собрание хрусталя из сокровищницы королевского музея; потом она повернулась к Ане Марии, заправлявшей в огромной деревянной миске салат:

– Карлос меня раздражает, честное слово, – сказала Елена, как только Кари де ла Рива отошла на достаточное расстояние. – А откуда взялся этот Лопес Мансур? Еще один чокнутый.

– Муж Кари? Не говори ерунды! – отозвалась Ана Мария, перемешивая салат. – Временами он, пожалуй, странноватый, – согласилась она, – но, безусловно, очень приятный. И Кари его обожает.

– Сейчас все обожают только мою двоюродную сестру Кармен Валье, особенно, Карлос.

– Что за глупости! – возмутилась Ана Мария. – Просто Кармен притягивает всех, как магнит, и тут, дорогая, ничего не поделаешь. От этого никому ни холодно, ни жарко. Что до меня, то пусть они находят себе предмет для обожания здесь, в моем доме, а не на стороне, где можно нарваться на какую-нибудь хваткую вульгарную особу. А Кармен просто прелесть.

– Какое хладнокровие!

– А ты что сегодня такая раздраженная? Что-нибудь случилось?

Елена Муньос Сантос пожала плечами и, помолчав, сказала:

– К тому же, этот Лопес Мансур только и сумел, что окрутить богатую бабенку…

– Помолчи, Елена, я не хуже тебя это знаю, – тут же оборвала ее Ана Мария.

– Да мне-то что… Плевать я на них хотела.

Ана Мария взглянула через ее плечо сквозь стеклянную дверь и выразительно посмотрела на подругу:

– Что уж он там сумел – их дело… Теперь он муж Кари, а значит, надо помалкивать. И потом, если Кармен так тебя раздражает, зачем ты ее пригласила?

– Да не раздражает она меня! И потом она же моя двоюродная сестра. Но почему она строит глазки всем и каждому?

– Вот об этом я и спрашиваю – зачем ты ее пригласила? – С видом человека, уверенного в своей правоте, Ана Мария ткнула салат деревянной ложкой и попробовала его. – Все, порядок. Никогда не доверяю прислуге заправлять салат: она льет столько уксуса, словно всю жизнь проработала у французов.

Тут Ана Мария вспомнила, что пригласить Кармен Валье к обеду – ее мысль, и взмолилась про себя, чтобы о том же не подумала и Елена.

Вернулась Кари, радостно помахивая пустым подносом.

– Слушай, этот твой приятель Карлос такой забавный! Где у тебя пепельницы?

Елена пристально посмотрела на Ану Марию, которая в ответ только выразительно подняла брови. Когда Кари ушла, она взглянула на Елену и заметила:

– Душка Карлос пустил в ход все свое обаяние. Может, твоя сестра им увлечется?

– Этой крошке нужно, чтобы какой-нибудь мужчина всегда был рядом.

Ана Мария отставила в сторону салатницу и внимательно посмотрела на подругу.

– А вот тут ты ошибаешься, – сказала она. – Ей нужно, чтобы рядом всегда было несколько мужчин. А это значит, Елена, что она очень дальновидная женщина, просто очень.

* * *

Карлос Састре сидел на конце стола между Лопесом Мансуром и Еленой Муньос Сантос; на другом конце разместились Хуанито Муньос Сантос, Кармен Валье и Кари де ла Рива, а в середине, по разные стороны стола, – Ана Мария и Фернандо, друг против друга. Рассаживая гостей, Ана Мария приложила немало усилий, чтобы соблюсти правила вежливости. Поэтому Елена сидела довольно далеко от Кармен, но Лопеса Мансура, к сожалению, пришлось посадить напротив Елены, и избежать этого не удалось. К тому же Кармен и Карлос, единственные из гостей, не составлявшие супружеской пары, оказались в разных концах. «Надо было устроить фуршет», – думала Ана Мария, опасаясь напряженности за столом. Если Кармен и Карлос начнут переглядываться, то отвлекать Елену от неприятных мыслей придется или Лопесу Мансуру, которого Елена презирает, или сидящему по левую руку от нее Фернандо – а на него в трудную минуту всегда можно положиться. Ана Мария посмотрела на мужа с благодарностью. Они были женаты уже двадцать лет; когда он приехал в Бильбао, в больницу Басурто, ей только-только исполнился двадцать один год. За прошедшие годы молодой человек, у которого добродушие и твердость характера, отличавшие его от всех остальных знакомых Аны Марии, были написаны на лице, превратился в известного и уважаемого терапевта. Имея огромную частную практику, он наотрез отказывался уйти из бесплатной больницы, потому что считал своим долгом работать там. Как и большинство ее подруг Ана Мария перебралась вслед за мужем из Бильбао в Мадрид, за что, – учитывая нынешний национализм в Стране басков – она была благодарна судьбе, хотя сильно тосковала по городу своего детства и юности и часто приезжала в Бильбао одна или с детьми, а на Рождество и всей семьей. Но с выбором Фернандо, предложившего купить дом на побережье Бискайского залива, согласилась безропотно: ведь если она тосковала по Бильбао, то муж – по местам, куда его в детстве возили отдыхать, а детство, как и семья, было свято для Фернандо. Поэтому они обосновались в Холмистом – в общем, недалеко от Бильбао, – прекрасно решив проблему. Они купили здесь дом в ту пору, когда места эти только начинали входить в моду; но скоро у них появились соседи, главным образом, из Бургоса, Бильбао и Барселоны. Попадались и мадридцы – Муньос Сантосы, Карлос, которого она любила больше других, хотя Карлос – Ана Мария только сейчас это сообразила – не был коренным мадридцем, но жил там давно… С самого начала их знакомства Ана Мария испытывала к Карлосу особую и неизменную нежность: она оценила его сначала инстинктивно, и только потом узнала о его прошлом. Они часто виделись и в Мадриде, и Ана Мария опекала его, как старшая сестра, потому что, предоставленный самому себе, он быстро переставал следить за собой. Что ж, это вполне естественно: ведь Карлос столько пережил. Поэтому и теперь, когда у него все наладилось, Ана Мария продолжала за ним присматривать, чтобы он опять не покатился по наклонной плоскости. «Да ведь я и на самом деле, – подумала Ана Мария, – все равно что его старшая сестра».

Тут она неожиданно заметила, что сегодня за столом одни мадридцы – коренные или давно туда перебравшиеся, – в том числе и она сама. Ана Мария не знала, случайно это вышло или тут была преднамеренность, бессознательная, конечно, ведь сознательно она хотела только одного: найти Карлосу пару за столом, чтобы он не остался один, как незаконченная строфа.

После сухого мартини все заметно повеселели и оживились. Ана Мария облегченно вздохнула. В ней жила потребность при любых обстоятельствах неукоснительно соблюдать приличия. И дело не только в полученном воспитании – это была ее глубинная потребность: иначе Ана Мария чувствовала себя неуютно. Она могла быть счастлива, только если счастье разлито вокруг, но никак не в одиночку, под стеклянным колпаком, – ей были необходимы спокойная доброта и сердечность вокруг, как у бабушки с дедушкой, где ребенком она проводила лето. Доброта их дома простиралась и за его стены; в любую погоду, шел ли дождь, светило ли солнце, она обволакивала поля, холмы, – все, что мог охватить глаз вплоть до горизонта, – с той неспешностью, с какой течет время, и с тем спокойствием, с каким стоят впряженные в телегу волы, терпеливо дожидаясь, пока телегу нагрузят свежескошенной травой…

«Опять я в облаках витаю», – очнулась Ана Мария, включаясь в оживленную болтовню своих гостей.

Лопес Мансур не спускал внимательных глаз с Карлоса Састре. Этот человек, безусловно, интересовал его больше, чем другие гости. Все шло своим чередом: обычный званый обед, такой же заурядный, как заурядны сидевшие за столом люди. И даже бесспорная красота Кармен Валье к концу обеда уже не впечатляла Мансура – может быть потому, что, будучи несколькими годами старше остальных, он, видавший виды, за время обеда утратил к ней интерес или разочаровался. Но Карлос Састре… Тут была какая-то тайна, Мансур это чувствовал. Его первое впечатление постепенно менялось: он по-прежнему считал Карлоса выскочкой. «Ну, а я? Я-то сам кто? Да попросту нахал», – подумал Мансур, пытаясь стать на одну доску с Карлосом. Но за время обеда он все больше и больше убеждался, что Карлос не просто выскочка из тех, кто готов заплатить любую цену, лишь бы пробиться наверх, занять высокое положение, а для чего – и сам порой не понимает: такими людьми движет неизгладимое воспоминание о бедности, зависти, унижении… Нет, Карлос не таков. Мансур угадывал что-то более изощренное и продуманное в его взлете, и начало ему положил, безусловно, какой-то внутренний толчок, никак не связанный с положением или деньгами, которые оно сулило. Нет, деньги Мансур не презирал, но он был уверен, что для Карлоса они стали средством, а не целью. Он отметил и то, что человек, слывший закоренелым холостяком, сразу обратил внимание на Кармен Ва-лье, и какое внимание! Безусловно, Карлоса тянуло к этой женщине, а та, умея никого не выделять, не воспользовалась этим умением и открыто отдавала предпочтение Карлосу, что в глазах Мансура, умевшего совершать ошибки и ценить удачи других, означало: Кармен Валье тоже заинтересовалась этим выскочкой. Успеет ли он увидеть их сближение? В том, что оно произойдет, Мансур не сомневался, и свои симпатии заранее отдал ему, а не ей. Мансуру вообще никогда не нравились женщины, окружающие себя толпой поклонников, лишь бы избежать необходимости выбрать кого-то одного. Вернее сказать, признавался себе Мансур, он на собственной шкуре узнал, какую боль те способны причинить, и не желал этому выскочке подобной участи. С другой стороны, было очевидно: все только и ждут, когда же между этими двумя что-то произойдет, отчего положение их становилось сложнее. Мансур не знал, понимают ли это Карлос и Кармен? Поразительно, но им, казалось, не было до этого дела; другими словами, сложность ситуации их не страшила – они не собирались отступать, и было в их поведении что-то беззастенчивое, производившее впечатление на Мансура.

И тут Карлос Састре объявил во всеуслышание:

– Мы с Кармен не хотим обманывать ожидания дорогих гостей, поэтому мы вас покидаем.

У Аны Марии все внутри опустилось. Светская условность грозила обернуться неловкостью. Возможно, неловкость не то слово. Но надо же, и все это она устроила своими руками! И вот, к концу обеда, простая условность, приглашение Кармен в пару Карлосу за столом, уже не только становилась поводом для разговоров, а превращалась в нечто более серьезное. Под покровом условности в завязавшийся между ними легкий флирт неожиданно что-то вползло, и если остальные видели тут просто забавную игру, которая с уходом Карлоса и Кармен стала явной, то Ана Мария чувствовала: добром это не кончится.

Она взглянула на Фернандо, и ей показалось, что тот отвел глаза. Ана Мария не очень полагалась на свои ощущения и предчувствия, и поэтому боялась их: временами они выходили из-под ее контроля, как в тот день, когда сносили старую пристройку около дедушкиного дома. Она пустовала давно, лет двадцать, и в тот день Ана Мария увидела, как из пристройки выскочили двое рабочих, занимавшихся сносом, и тут же, следом за ними выползли несколько гадюк: наверное, они давным-давно жили там. У нее тогда замерло сердце – от страха и от завораживающего вида бесшумно и торопливо проскользнувших тварей: те спешили скрыться в зарослях кустарника у реки, откуда они, наверное, и наползли. Страх ее чуть отступил, только когда она услышала голос дедушки: он громко удивлялся, что в пристройке были змеи – ведь известно, что гадюки не переносят шума и суеты человеческого жилья. А эти, наверняка, обитали тут давно, и даже полевые работы их не спугнули.

– Это все потому, что река близко, – сказал один рабочий. – Они приползли оттуда, пока вас дома не было, и затаились, а сегодня мы их спугнули.

– Может, у них там потомство, – предположил дедушка.

– Что вы, – возразил другой рабочий, – будь там потомство, они бы бросились на нас.

Точно так же Ана Мария чувствовала себя и сейчас. Она не была готова к тому, что неожиданно обрушилось на нее: там, где другие видели просто забавный поворот событий, за которым ничего не должно последовать – или должно? – она видела знак беды. Нет, не беды, но чего-то неправильного. Что-то пойдет не так, как должно. И мысль, что лето будет омрачено мрачными предчувствиями, как небо темными тучами, угнетала Ану Марию.

И тут она заметила, что Лопес Мансур не участвует в общей оживленной беседе, а смотрит вслед Карлосу и Кармен. На минуту Ане Марии показалось, что его тоже одолевают странные предчувствия.

– Преступление загадочное, а значит, тут есть о чем беспокоиться, – говорил в эту минуту Фернандо.

Опять это преступление.

Елена смотрела, как Кармен и Карлос отделились от остальных, пересекли площадку перед портиком и медленно пошли вниз по аллее, вдоль которой росли грабы. Гости уже пили кофе, перебравшись от большого стола в уголок, где плетеные кресла в привольном беспорядке расположились около такого же дивана. Рядом на столике стояли кофейные чашечки и пирожные. Елена в сотый раз спрашивала себя, о чем, интересно, думает ее сестра, вокруг которой вечно вьются мужчины, и почему, собственно, она не выходит замуж. Елена не собиралась вмешиваться ни в жизнь Кармен, ни в ее отношения с окружающими, но шестое чувство подсказывало ей. что дело тут не столько в неразборчивости, сколько в нерешительности. Елена была убеждена, что ее сексуальный опыт значительно превосходит опыт сестры, и эта уверенность приятно щекотала нервы. Кармен вела странный образ жизни, который Елена ни в коем случае не одобряла. Сегодня ни один из присутствующих мужчин не годился на роль пажа: возможно, поэтому Карлосу удалось полностью завладеть вниманием Кармен, и, стоя в двух шагах от остальных, они чувствовали себя наедине.

Посмотрев на Карлоса, Елена раздраженно пробурчала: «Ну и манеры!» Глядя, как он машет руками, как пускает в ход все свое обаяние, ухаживая за Кармен, она все больше и больше распалялась. Елена подумала, что надо было под благовидным предлогом отказаться от этого приглашения. И если она этого не сделала, то только из-за Аны Марии, – такая милая, ну как ей откажешь. Но Елена считала, что сегодня ей пришлось проявить больше выдержки, чем можно требовать от человека на отдыхе: за столом она терпела этого зануду Мансура, а теперь еще этот Карлос, который совершенно покорил ее сестру, отойдя с ней в сторону и не обращая ни малейшего внимания на остальных. «Почему я ее пригласила? – спрашивала себя Елена, и ответ напрашивался сам собой: Потому что я делаю это каждый год, и в этом году Кармен согласилась».

И все-таки у Карлоса, как у всякого холостяка, были отвратительные манеры. Конечно, встречаются исключения, но к Карл осу это не относилось: он был невоспитанным холостяком, который привык считаться только с собственными желаниями: в любую минуту мог повернуться и уйти, не затрудняя себя соблюдением элементарных приличий, если кто-то или что-то его не интересовало. Конфликты, мелкие неудобства, да просто скука, зачастую неотделимые от человеческих отношений, – все это было неведомо Карлосу. Он ускользал, и все тут. Под любым предлогом. А подчас и без него. Кто дал ему право чувствовать себя на особом положении? «Мы, – думала Елена, – мы все, и, в первую очередь, Ана Мария, которая носится с ним, будто он ее брат». Если Карлос начинал скучать, он просто отключался и с головой погружался в свои мысли. И никто его не упрекал. Сегодня ему вздумалось быть оживленным – и он был оживленным. Завтра ему вздумается молчать – и он слова не проронит. «А на других наплевать, – думала Елена, – хорошо устроился!» И вот теперь он говорит и говорит, не давая Кармен и рта раскрыть, завораживая ее, словно заклинатель змей. Это он-то, такой молчаливый, когда ему хочется! Елена легко раздражалась, но время и опыт сделали свое: обуревавшие женщину мысли и чувства не отражались на ее лице. И только Хуанито, благодаря прожитым бок о бок годам, часто угадывал, что мучает жену.

– Елена, дорогая, посмотри в другую сторону, у тебя же все на лице написано, – прошептал он.

Она думала: ну и пусть, пусть замечают, пусть все знают, каково ей, может, тогда оставят ее в покое, как Карлоса, и она будет делать, что вздумается. Но нет, такой удаче не бывать. А ведь она только и хочет, чтобы все вели себя вежливо, другими словами, – как положено. Кому нужны представления, вроде того, что устроили Кармен и Карлос? Это как с дурными манерами. Почему люди прилагают столько усилий, чтобы выглядеть невоспитанными? Почему многие не умеют себя вести? Елене виделось в этом какое-то извращение. Каждый год она встречает в Сан-Педро людей, выставляющих напоказ свои дурные манеры, словно весь год они старательно соблюдают приличия, а на отдыхе, наконец, позволяют себе расслабиться и больше не прятать хамство, которое им приходится – по мере возможностей – скрывать в течение остальных одиннадцати месяцев. И таких с каждым годом все больше и больше. Если и дальше так пойдет, то скоро от них некуда будет деться.

Не умолкая ни на минуту, Карлос как бы случайно взял Кармен под руку, и уже не отпускал. Кармен от души смеялась, в восторге от него. Елена хорошо знала сестру: восторг ее объяснялся тем, что за ней ухаживали на глазах у всех. «Этот чертов Карлос, – думала Елена, – строит из себя покорителя женских сердец». И тут же вспомнила, как тот обычно держался с ней: или смотрел сквозь нее, или воспринимал ее исключительно как часть пейзажа. Неизменно вежливый, Карлос совершенно равнодушно произносил пару-другую фраз – и все. Нет, конечно, дело не в том, что он мог бы заинтересовать ее, или она – его. Нет, дело в воспитании. В разнице между хорошим и плохим воспитанием. Если для Карлоса она – пустое место, то, надо, по крайней мере, соблюдать приличия и не подчеркивать этого; а если он так не считает, то, по крайней, мере должен давать это понять всякий раз, когда они встречаются, а встречаются они довольно часто.

С видом знатока Хуанито Муньос Сантос отпил глоточек орухо, которым угостил их Фернандо, взглянул на кончик гаванской сигары и, с удовлетворением отметив, что тот горит ровно, затянулся. Смешанный вкус спиртного и табака приятно разошелся по всему телу, и Хуанито благодушно вздохнул, но в его вздохе отчетливо прозвучало нетерпение. Из-под портика подул и тут же стих легкий ветерок.

Трое мужчин – Хуанито Муньос Сантос, Лопес Мансур и Фернандо – сидели чуть поодаль от жен; те разговаривали, устроившись в принесенных из сада полотняных гамаках, которые они повесили прямо под открытым небом, на площадке перед портиком.

– Я считаю, – начал Хуанито Муньос Сантос, – что это убийство – просто сведение счетов. Других вариантов нет, и быть не может. Разве не так?

Фернандо достал из кармана пачку сигарет и, закурив, ответил:

– Этого мы не знаем, Хуанито. Понимаешь, не знаем.

– Ну, посмотри, – не допускающим возражений тоном сказал Хуанито. – Вспомни все наши разговоры с судьей. Когда мы его видели в последний раз? На прошлой неделе? Он же вечно рассказывал какие-то кровавые истории, от которых мороз по коже, про свои безжалостные приговоры, словно он был самым суровым судьей в Испании. И честно говоря, не думаю я, что он был таким хорошим человеком, как говорят. Одержимым он был, это да. Я спокойно отношусь к таким людям, хотя сам трезво смотрю на окружающий мир и понимаю, что есть определенные правила игры… Но судья Медина был одержимым, пусть мы и слушали его всегда с удовольствием. Человек другой эпохи, на мой взгляд, слишком непреклонный, если уж честно. Поэтому я тебе и говорю: кто-то вполне мог свести с ним счеты, наверняка найдется немало людей, которым он насолил. Во всяком случае, даже не зная его, я не хотел бы, чтобы он рассматривал мое дело. А уж зная, и подавно, – добавил Хуанито.

Тут молчавший до сих пор Лопес Мансур заметил:

– Почему другой эпохи? Этой тоже. Может, он был в ТОП.

Бросая подобное обвинение, Лопес Мансур прекрасно понимал, что оно может оказаться правдой, а может и ложью; но, слушая Хуанито, он уже начал создавать в своем воображении образ судьи, и занятие это развлекало его гораздо больше, чем доводы Хуанито.

– Серьезно? – заинтересовался Фернандо. – Ты точно знаешь?

– Где-где? – спросил Хуанито.

– В Трибунале общественного порядка, – пояснил Фернандо. – Они рассматривали политические дела.

– Ну, так тем более я прав, – подытожил Хуанито, внимательно разглядывая обволакивавшее его облачко сигарного дыма.

– Я не слышал, чтобы он был в ТОП, но голову на отсечение не дам, хотя очень странно, что судья ни разу не упомянул об этом, когда рассказывал про свои подвиги. Эти Трибуналы рассматривали обвинения против антифранкистов, – повернулся Фернандо к Хуанито и Добавил: – и, как ты понимаешь, выносили приговоры, которые совершенно не соответствовали принципу справедливости наказания. Однако между этим и убийством судьи – целая пропасть.

– Возможно, – кивнул Хуанито, – к тому же теперь нет ни левых, ни правых.

– Неужели? – тут же отозвался Лопес Мансур. – А я-то и не знал.

Фернандо и Хуанито посмотрели на него, но взгляды их выражали совсем разное.

– Как бы то ни было, – Мансур вступил в разговор, чтобы отрезать своим собеседникам путь к отступлению, – я пока не вижу поблизости ни одного… красного, – он подчеркнул это слово – который готов убить судью, приговорившего его бог знает сколько лет назад к тюремному заключению за то, что у него дома была копировальная машина, и он печатал на ней листовки. Я говорю это так, к примеру, – добавил Мансур, увидев, какие лица стали у его собеседников, и тут же предостерегающе поднял руку: – Ничего подобного! Я никогда не держал дома копировальной машины, и судья Медина никогда не выносил мне приговора за участие в политической борьбе!

Фернандо расхохотался:

– Ого, какой ты красный!

– А, так ты был с ними? – заинтересовался Хуанито.

– Нет, – ответил Мансур, – я убивал только по заказу, и мне было плевать, кто платит.

Приоткрыв рот и удивленно подняв брови, Хуанито недоверчиво смотрел на Мансура.

– Ну, ты шутник, – только и сказал он.

Фернандо вмешался в разговор:

– Версия сведения счетов совсем не плоха, но уж очень неправдоподобна. Ну кто поедет сюда, чтобы перерезать горло судье, которого он ненавидит по каким-то своим, неизвестным нам причинам – предположительно из-за того, что судья сильно подпортил ему жизнь?

– Бывали случаи, когда люди стреляли в своих врачей или членов конкурсной комиссии, рассматривавшей их заявку, – заметил Хуанито.

– Ты говоришь «стреляли», – ответил Фернандо. – В этом-то и дело, на мой взгляд: тут никто не стрелял.

Хуанито уставился на него, раскрыв рот. Лопес Мансур улыбнулся и сказал:

– Да, в этом убийстве есть что-то такое…

– Утонченное? – неуверенно подсказал Фернандо.

– Пожалуй; что-то в этом роде.

– Я с самого начала так считал, – заметно оживился Фернандо. – Вот почему оно меня сильно беспокоит.

– Беспокоит? Тебя? – Хуанито смотрел на них, как человек, впервые в жизни попавший на теннисный матч.

– Да, его беспокоит, – ответил Мансур. – Мне не приходило в голову посмотреть на случившееся под этим углом зрения, но я согласен, что тут, действительно, есть из-за чего беспокоиться.

– Послушайте, – запротестовал Хуанито, – может, вы перестанете говорить загадками? А то я ничего не понимаю.

– Фернандо считает, – начал терпеливо объяснять Мансур, – что это преступление «авторское», что оно – необычное и, наконец, не исключено, что… убийца – не человек со стороны, а живет где-то поблизости.

– То есть как?! – воскликнул Хуанито, от возбуждения забыв про сигару. – Ты что, думаешь, мы можем знать этого человека?!

– Да, не исключено, – ответил Фернандо. – И это даже не мое мнение. Мне кажется, именно так с самого начала считает судья де Марко, а у нее гораздо больше фактов.

– Ну нет! – запротестовал Хуанито. – Этого не может быть! Кому мог помешать судья Медина? Кому-нибудь из Сан-Педро?

– О чем вы тут разговариваете? – послышался за его спиной голос Елены.

– Да так, ни о чем, – рассеянно ответил Хуанито. – Наш милый Фернандо думает, что убийцей может оказаться кто-нибудь из здешних, из Сан-Педро…

– Что?! – хором воскликнули три женщины, сразу повернувшись к ним.

– Да вовсе нет, – попытался исправить положение Фернандо. – Это просто одна из версий, и только. Мы тут сидим, болтаем, перебираем все варианты. Так что не принимайте это всерьез.

– Ничего себе варианты! – сердито сказала Елена. А когда женщины успокоились, Фернандо процедил:

– Хуанито, неужели нельзя попридержать язык? Ты думаешь, что говоришь и кому?

– Ну уж такой я, что с этим поделаешь, – уныло отозвался Хуанито.

Лопес Мансур подумал, что надо бы, наконец, немножко размяться. На него нашла дремота; более того, он заснул. И понял это, только открыв глаза и обнаружив, что остался под портиком в одиночестве, и даже кофейные чашечки уже убраны со стола. Мансур осторожно посмотрел по сторонам, затем на площадку перед домом – никого. Он с опаской взглянул на часы – пять, вряд ли он проспал более получаса. Неужели все разошлись? Мансур неуверенно вошел в дом и увидел Фернандо; тот читал газету. Услышав шаги, Фернандо взглянул поверх очков – у него была дальнозоркость – и улыбнулся:

– Я смотрю, орухо подействовало на тебя прекрасно, – заметил Фернандо, откладывая газету в сторону.

Лопес Мансур кивнул:

– Прекрасно и не без пользы: расслабился, вздремнул – и никакого тебе похмелья. Но мне очень неудобно, что я заснул.

– Какие пустяки! Верный признак, что ты хорошо пообедал.

– Или первый признак старости.

– Ах-ах-ах! Кокетничать можешь с дамами, со мной эти штучки не проходят.

– Да нет, я серьезно, – сказал Мансур. – Ничего себе – заснуть у всех на виду. Представляю, что мне устроит Кари.

– Они с Аной Марией пошли пройтись, и она не казалась сердитой. Они отправились погулять, чтобы еда улеглась. Лично я думаю, – Фернандо доверительно улыбнулся, – они тебе завидовали.

– Все?

– Все без исключения.

– А… – Мансур на секунду запнулся – новая парочка тоже?

– Парочка? Ах, Кармен и Карлос? Ну, такие смелые догадки строить еще рано. Моя жена обожает устраивать счастье других. Но, пожалуй, ты прав: не все тебе завидовали. Во всяком случае, Кармен и Карлос вряд ли. По-моему, они пошли прогуляться по поселку.

– М-м-м… есть что-то странное, почти чудовищное в этой парочке.

– Что?! Ну знаешь! Я считаю, что их еще рано называть парочкой… И как ты сказал, «чудовищное»?

Странно! Мне бы такая мысль никогда не пришла в голову.

– Говоря «чудовищное», я имел в виду отвратительное или жестокое, – уточнил Мансур.

– Послушай! Что за глупости!

– Ты прав. Конечно, просто глупости. Пожалуйста, забудь мои слова.

Фернандо еще что-то говорил, а Лопес Мансур уже повернулся и направился к двери; медленно пройдя под портиком, он оказался на площадке перед домом.

Мансур удивлялся самому себе: заговорить об этом с Фернандо Аррьясой, которого он едва знал! Но вырвавшиеся слова так точно отражали его ощущение, и он так ясно чувствовал свою правоту, что теперь хотел понять, в чем же причина этой уверенности.

Итак, он сказал «чудовищное». Именно это слово. А ведь мог сказать «вызывающее» или «неподходящее». Но нет. Мансур ни минуты не сомневался: Кармен Валье была из тех женщин, которые заставляют тебя страдать просто потому, что они так устроены. Но это никогда не останавливает мужчин, ведь мы, непонятно, почему, уверены в себе, размышлял Мансур, а, значит, причину жестокости надо искать не здесь. Безусловно, этот Карлос Састре, такой уравновешенный и решительный, что-то скрывает. Но что, спрашивал себя Мансур. Тайну? Нет. Свой характер, вот что он скрывает. Было в характере Карлоса что-то потаенное, а с Кармен Валье он вел себя открыто: возможно, поэтому союз этих двух людей и казался чудовищным, – так у закраины сумрачного колодца ощущаешь тревожные испарения, которые поднимаются из глубины… Но значит… значит, если кто-то бросит камень в колодезную воду, то скрытое от посторонних глаз придет в движение, всплывет на поверхность. Пока все пили кофе, Кармен и Карлос прогуливались там, где сейчас шел он. Мансур с удовольствием глубоко вдохнул воздух. Его чувства по отношению к этой паре лишены каких-либо оснований.

– Дорогой!

Голос Кари вернул его к действительности. Она приветливо махала ему рукой, стоя вместе с Аной Марией около увитой диким виноградом перголы; расположенная поодаль от дома, пергола находилась в середине сада, и от нее лучами разбегались во все стороны дорожки, вдоль которых росли цветы. Небольшой, ухоженный сад во французском стиле – Мансуру казалось, что он плохо вписывается в окрестный пейзаж, – с двух сторон окаймляли посаженные вдоль стены ровные ряды деревьев, в основном, каштанов и фейхоа.

Увидев радостно машущую ему Кари, которая вовсе не сердилась за то, что он так некстати заснул на виду у всех, Мансур заторопился вниз, к женщинам.

Карлос смотрел на раскинувшееся перед ним море и чувствовал, что доволен собой. Проводив Кармен до дома Муньос Сантосов, он решил отправиться в Сан-Педро-дель-Мар. Там он долго прохаживался взад-вперед по молу, заканчивавшемуся небольшим маяком. Карлос очень любил тут гулять. Обычно он шел низом, по той части мола, что была развернута к порту, а о высокую стену, защищавшую мол от морской стихии, бились волны. Они ударялись о валуны, громоздившиеся в его основании и игравшие роль волнореза, потом рассыпались, превращались в мириады брызг, и иногда, перелетая через стену, мелким дождичком падали к ногам Карлоса. Ближе к маяку стена Резко обрывалась, оставляя эту часть мола без прикрытия, и, если не поберечься, то вымокнуть здесь можно было как следует.

На самой оконечности мола, где вода обступала его с трех сторон, Карлоса всегда охватывало радостное возбуждение. Он сел, прислонившись спиной к маяку, подобрал колени и облокотился о них; перед ним простиралось бескрайнее море. Время здесь переставало существовать, дул бодрящий северо-западный ветер. Вдали, по почти безоблачному небу изредка проплывали тучки, и солнце уже не палило вовсю.

По правде говоря, Карлос был доволен, что пошел на обед к Ане Марии и Фернандо. Прошлую ночь он спал плохо, то и дело просыпался от страха: его мучили кошмары. Потом он весь день избавлялся от опасных улик. Было совершенно очевидно, что напряжение еще не спало; не помогла и часовая прогулка быстрым шагом вдоль берега моря. Позже, когда он принимал душ, собираясь идти к супругам Аррьяса, Карлос решил было остаться дома – ни думать, ни разговаривать не хотелось. Возможно, если он выспится дома как следует, бодрость вернется к нему. Но представив себе огорчение Аны Марии, которая уже не успеет найти Кармен пару за обеденным столом, Карлос понял, что пойдет, несмотря ни на что. Но быть сегодня на высоте он не надеялся. Зато как он радовался теперь! Если что-то и могло влить в него силы, так это встреча с Кармен Валье. Она приехала в Сан-Педро как раз накануне того дня… Лучше не думать об этом, Карлос даже покрутил головой: это было одно из тех удивительных совпадений, которые он не признавал, хотя не переставал восхищаться ими. Как же ему повезло!

В Кармен было что-то простодушное, и это его притягивало. Без сомнения, она была не просто красивой, но по-настоящему привлекательной женщиной, знала об этом и в большей или меньшей степени этим пользовалась, но в глубине ее души таилось простодушие, и Карлос не сразу разглядел его. Устоять перед сочетанием броской красоты и простодушия казалось невозможным. Никогда раньше Карлос не встречал такой женщины. И потом, эти огромные глаза, серые с зеленоватым отливом, – он сразу обратил на них внимание. Но глаза ее не были бы так прекрасны, если бы не то особое выражение лица, в котором сквозь блистательную красоту проглядывало простодушие. Самое удивительное, что Кармен Валье была еще не замужем в свои… Сколько ей лет, интересно? Ему показалось неудобным спрашивать об этом у Аны Марии… Пожалуй, лет тридцать пять, может, немножко больше. Сорок? Мысли Карлоса текли беспорядочно, как всегда в минуты почти физического наслаждения, которое он испытывал, сидя на этом месте в своей любимой позе. Одиночество Кармен казалось странным. Возможно, ей трудно понравиться, угодить? Впрочем, он ведь и сам такой, а то и почище. Но его-то жизнь никогда щадила, и ласки он видел немного, а Кармен казалась избалованной. Какой она окажется – ласковой, а может, кокетливой? Внимательный взгляд Карлоса разглядел ее простодушие, когда они прохаживались по площадке перед домом Аррьясы, и он говорил и говорил без умолку, не давая ей вставить ни слова. И вот тут она и выдала себя: в том, как она его слушала и как смотрела на него, в выражении ее лица и глаз, в манере Держаться проступило что-то от робкой девочки-подростка – тридцатилетняя женщина так себя не ведет. Ее глаза говорили ему: «Ты мне нравишься», и та ерунда, которую он нес, стараясь развлечь, увлечь, заворожить, нисколько не интересовала Кармен – ее интересовал он сам. В этом Карлос был уверен, и внимание, с которым женщина его слушала, относилось не к тому, что он говорил, – просто это был ее способ принимать его ухаживание. Поэтому они простились сдержанно – отношения их уже начались, были неотвратимы, но никто, кроме них двоих, об этом не знал. Карлос проводил Кармен до дверей дома Муньос Сантосов и отправился один в Сан-Педро. Он решил не нарушать очарование: хотелось продлить его. По сути, Карлос открыл дверь и тут же прикрыл ее. И дело не в страхе или нерешительности – он словно говорил: «Все уже началось, мы оба это знаем и в любую минуту можем вернуться – дорога известна обоим».

Какая-то парочка подошла к маяку и смутилась, увидев Карлоса. Они растерялись, и он почувствовал прилив великодушия. Одним ловким движением – он сохранил еще завидную ловкость – Карлос вскочил на ноги и отряхнул брюки. Улыбнувшись влюбленным, он оставил их наедине друг с другом и, повернувшись к ним спиной, зашагал по молу к берегу, возвращаясь тем же путем. На неровном цементном покрытии стояли лужицы, которые приходилось обходить. И тут неожиданно на него обрушился сноп брызг.

Судья де Марко валилась с ног от усталости. Весь день с раннего утра она работала с капитаном следственной группы, приехавшей из Сантандера. Прокурору пришлось вернуться в Сантандер: случилось что-то из ряда вон выходящее, и его срочно отозвали. Теперь дело вела только Мариана, поэтому у нее не было ни минуты передыха. И даже за едой – бутерброд и кофе в ближайшем баре – она думала о ходе расследования. Имеющаяся информация позволяла восстановить картину преступления, но в ней не было и намека на то, кто его совершил. Да, они знали, что убийца прошел через дверцу в стене сада, обошел дом кругом и только потом вошел внутрь через главную дверь, которая днем всегда отперта, за исключением тех случаев, когда никого нет дома. Полиция пришла к выводу, что возвращался убийца тем же путем. Предполагалось, что скрылся он в роще, но больше они ничего не знали. Куда преступник делся потом? Следы его терялись среди деревьев. Впрочем, около дома отчетливых следов тоже не было, но все же они могли предположить, что до или после преступления убийца прошел мимо окна, перед которым сидел судья Медина – спал или уже был мертв? Действовал преступник быстро и точно; когда он пришел, судья, без сомнения, спал и, вероятнее всего, так и не успел проснуться, хотя застывшее на его лице выражение можно было расценивать как изумление; впрочем, не исключено, что это результат посмертного искажения черт. В любом случае, они считали: убийца ушел не сразу – он хотел убедиться, что казнь свершилась.

«Казнь?» – тут же поймала себя на слове судья де Марко. Оно пришло ей в голову бессознательно, неожиданно для нее самой. Почему смерть судьи Медины навела ее на такую мысль?

Убийца действовал с леденящим душу хладнокровием. В этом не сомневались ни судья де Марко, ни капитан Лопес, начальник следственной группы из Сантандера. Версию о забравшемся в дом грабителе они сразу решительно отклонили. Без сомнения, тот, кто совершил это преступление, пришел с единственной целью – убить судью Медину, но почему, они пока не знали. С трудом верилось и в версию о том, что убийство – дело рук кого-то из приезжих, поспешивших тут же убраться восвояси. Конечно, эту версию нельзя было совсем сбрасывать со счетов, но всерьез они ее в расчет не принимали. Главный вопрос – как и откуда появился убийца? Как и куда он скрылся потом? Они прочесали все окрестности, но поблизости от дома не удалось обнаружить свежих следов протекторов; не было их и на выходе из рощи, в которой, как они предполагали, он скрылся, а значит убийца не оставлял там машину. Свидетелей, по крайней мере, пока, тоже не было. Версия хорошо продуманной и спланированной мести была бы вполне правдоподобной, обнаружь они хоть намек на причину этой мести, – но его не было. Поэтому выбора у судьи де Марко не оставалось: она могла опереться только на появившееся у нее в самом начале предположение – убийца жил не просто в Сан-Педро-дель-Мар, а по соседству с судьей Мединой, в одном из двух поселков отдыхающих. Предположение это еще больше запутывало дело, потому что мысль, будто кто-то из владельцев этих домов был способен на подобное преступление, казалась невероятной. Следствие отрабатывало и версию о том, что убийство совершено кем-то из отдыхающих, не имевших тут своего дома и снимавших жилье только на лето. Мариана надеялась, что эта версия поможет напасть на след преступника и убийцей окажется человек, снявший квартиру или виллу – впрочем, последнее представлялось сомнительным, – чтобы держать жертву в поле зрения, пока не появится возможность привести свой план в исполнение. Судья де Марко вспомнила, как Сонсолес повторила ее же слова: «Тут так не убивают». В общем, они почти ничего не знали, даже о мотивах преступления. В таком же положении находилась и следственная группа Судебной полиции. На какой версии остановиться? Несмотря ни на что, Мариана склонялась к версии убийства из мести: она казалась ей наиболее правдоподобной. Кроме того, судья де Марко была убеждена: убийство продумано заранее, а значит, о случайном стечении обстоятельств или о неожиданном порыве речь идти не может.

Таковы факты, и они подтверждают версию убийства из мести. В этом случае ей придется досконально разбираться в прошлом судьи Медины, а следственной группе – заняться его личными и профессиональными связями, чтобы найти зацепку, которая поможет понять, кто из многочисленных отдыхающих, в первую очередь, приехавших ненадолго, имел отношение к убитому. Может, отсюда мысль о казни? Судья де Марко верила в предчувствия, потому что она доверяла профессиональному опыту; а это означало, что мысль о казни, окольным путем проскользнувшая в ее сознание, была связана с чем-то, в чем она пока не отдавала себе отчета. С чем?

Терпение, со временем все прояснится. Может быть, с тревожным беспокойством, возникшим у нее с самого начала из-за обстоятельств убийства? А может, и нет. Предчувствия, как любила говорить судья де Марко, обычно на чем-то основаны.

– Я все сделала, сеньора.

Ана Мария взглянула на стоявшую перед ней прислугу поверх очков, которые она надевала для чтения. Девушка уже переоделась и собралась уходить.

– Прекрасно, Дора. Вы уходите? – И когда та кивнула, добавила: – Хочу напомнить, что вы должны вернуться не позже полуночи. Желаю вам хорошо отдохнуть.

– Спасибо, сеньора, – сказав это, девушка чуть присела, после чего вышла.

«Где она выучилась этим дурацким приседаниям?» – подумала Ана Мария.

– Сеньора…

– Что такое? – удивилась Ана Мария. – Разве вы еще не ушли?

– Нет, сеньора, сейчас ухожу. Я хотела только сказать, что суп в холодильнике, потому что сегодня очень жарко. И котлеты тоже.

Ана Мария снова взглянула на девушку поверх очков.

– Дора…

– Да, сеньора?

– Что говорят в Сан-Педро о смерти судьи Медины?

– Не знаю, сеньора, но я могу спросить у Хуаниты.

– Я хочу сказать, что думают люди?

– Да я и говорю, что не знаю. Что залезли воры и убили судью. И еще, что, может, это связано с политикой.

– С политикой?

– Ну да, только я не знаю: я в этом ничего не понимаю. Говорят, тут не обошлось без ЭТА.

– А вы сами что думаете?

– Я думаю, в ЭТА идут только очень плохие люди.

– Нет, я хочу спросить: что вы думаете о смерти судьи Медины?

– Ну… я думаю, кто-то заплатил ему долг смертью.

– Да? А с чего вы это взяли?

– Не знаю. Просто я так думаю.

– И вы думаете, убийца живет где-то поблизости?

– В Сан-Педро? Нет, что вы!

– Нет? А почему вы так в этом уверены?

– Да кому ж могло понадобиться убивать сеньора судью, он ведь и сам тут жил?

– Не знаю, всякое бывает…

– Хуанита говорит, убийца знал дом как свои пять пальцев, как оттуда выбраться, и все-все. И она говорит, он скрылся в роще.

– В таком случае… он живет неподалеку.

– Я не знаю, сеньора.

– Кстати, как себя чувствует тетя Хуаниты?

– Да что ей сделается, как ни в чем не бывало. После этого припадка она как второй раз родилась.

Дора запнулась, словно хотела что-то добавить.

– А Хуанита? Наверное, на нее все это тоже произвело большое впечатление?

– Ну, она-то не растерялась. Если бы не Хуанита, тетя прямо там померла бы. Но, по правде говоря, какая-то она будто рассеянная стала.

– Ну, вы же знаете: иногда люди сначала ведут себя обычно, как будто все ничего, а когда худшее позади, что-то у них внутри ломается. Может быть, и с Хуанитой так.

– Да я разве спорю, – поддакнула Дора.

– Прекрасно. Можете идти. До вечера, и желаю вам хорошо провести время.

– Большое спасибо, сеньора. Хорошего вам вечера, сеньора.

Ана Мария задумалась с раскрытой книгой в руках, потом взяла закладку и захлопнула книгу.

– Фернандо…

Фернандо снова зажег свет под портиком.

– Извини, я не заметил тебя и потушил, – сказал он. – Ты хорошо себя чувствуешь?

– Да нет, честно говоря, не очень, – отозвалась Ана Мария.

Фернандо с обеспокоенным видом присел на корточки перед женой.

– Нет-нет, к здоровью это отношения не имеет, – ласково улыбнулась она. – Как-то мне тревожно, и чем дальше, тем больше.

– Что такое?

– Да все тоже… Ты сам вчера говорил об этом, когда вернулся из дома судьи, но тогда я не придала твоим словам значения. Зато сегодня ни о чем другом и думать не могу, и мне так тревожно…

– А самое плохое еще впереди.

– Самое плохое? – встрепенулась Ана Мария.

– Ну, сама посуди. Дело ведь не ограничится только подозрением, что убийца может жить где-то здесь, в Сан-Педро, и дай бог, чтобы им не оказался кто-то из знакомых. Просто… – он поколебался, – ну, в общем, ты должна привыкнуть к мысли, что судья де Марко будет всех нас допрашивать; во всяком случае, многих.

– Боже мой, Фернандо, это ужасно!

– Это неприятно, я согласен. Скажи, кто из наших хорошо знал судью Медину?

– Не знаю. Мы встречали его время от времени в гостях, на вечеринках, какие обычно устраивают летом; но хорошо, действительно хорошо, по-моему, его никто из наших не знал, во всяком случае, из тех, с кем мы общаемся постоянно.

– Так. Но мы его видели совсем недавно, помнишь? Как раз за три дня до… его смерти. Это было в доме Района Сонседы, в «Дозорном».

– Ой, а я и забыла. Да, ты прав.

Красно-оранжевый солнечный диск, выпуклый до осязаемости и одновременно недоступный, медленно опускался за горизонт. Он напоминал яичный желток – такие яйца раз в неделю приносила ему Хуанита: они с тетей держали кур. Карлоса эти красные желтки завораживали, он не видел их нигде, кроме Сан-Педро. Заходящее солнце окрашивало редкие белые облачка в розовый, тоже с красноватым отливом цвет. В морской дали четко выделялась линия горизонта. Ничто – ни парус, ни морская зыбь – не нарушало безмятежного спокойствия. Карлос дорожил этими минутами, когда мир кажется особенно прекрасным: небо безоблачно, воздух прозрачен, а жаркое марево от палившего весь день солнца рассеивается как по волшебству, и все вокруг принимает непривычно четкие очертания, а краски, переливаясь в предвечернем свете, проступают во всей их утонченной прелести и первозданности.

Карлос подумал о Кармен и тут же пожалел, что не взял ее с собою: показать это великолепное зрелище. Карлос был уверен – ей бы понравилось. Он следил за еле заметными перемещениями солнца по небосклону, за тем, как постепенно блекнет его красно-оранжевый цвет, все больше и больше погружаясь в море, как тает окружающий солнце белый ореол. Его сменил сероватый свет, он заполнил собой мир вокруг, но сразу же начал угасать: все вокруг посерело, а потом померк, потемнел и этот свет, превратившись просто в предвестие темноты.

И тут вдруг Карлосу стало не по себе, словно он покрылся испариной. Какое-то смутное и холодное ощущение проскользнуло внутрь и спазмом свело все его существо – он увидел, как море помрачнело и окрасилось в стальной цвет. Времени до встречи с Кармен оставалось совсем немного, и пора было возвращаться домой, в Хижину, чтобы одеться потеплее: носки и какой-нибудь свитерок.

Карлос больше не думал о судье. О том, что он сделал – да, но никак не о судье, словно свершившееся навсегда вычеркнуло судью из его жизни. Угрызений совести он не чувствовал, скорее наоборот: «Жизнь сурова, приходится все время держать себя в руках, – сказал он себе. – На подносе никто ничего не подаст, и это в лучшем случае». Да, он больше не думал о судье, но еще чувствовал неожиданное удовлетворение от того что, наконец-то, сбросил груз с плеч, причем сбросил дерзко и быстро, не раздумывая. Жизнь сурова, и ты тоже становишься суровым. Дело было сделано, а это означало, что теперь начнется вся эта чертовщина. И вот об этом-то Карлос ни разу не подумал: у него просто не было времени – все произошло так быстро… Но время шло, и он начинал понимать, что расследование может принести много неприятностей и что судья де Марко так просто не успокоится. И снова: держать себя в руках, сопротивляться – все та же привычная борьба. Ни одной уступки, и в первую очередь самому себе: это его главное оружие.

Итак, судья де Марко. Они были едва знакомы, встречались на какой-то летней вечеринке, да еще пару раз где-то сталкивались, поэтому вчера их, можно сказать, познакомили на месте происшествия, как выразился бы репортер. Летние праздники, где не протолкнешься, где разговор ни о чем, улавливаешь только обрывки фраз… И вот теперь оказывается, что женщина, которую он видел мельком на одном из таких сборищ и на которую, как ему помнилось, не обратил особого внимания, на самом деле произвела на него глубокое впечатление, а почему, Карлос не понимал. Часы бежали за часами, напряжение отступало, а образ судьи де Марко все прочнее завладевал его сознанием, чего раньше Карлос не мог и предположить. Крылась ли причина этого в ее власти, власти судьи? Ведь на вечеринках она казалась привлекательной женщиной, яркой личностью, но никак не выделялась в той веселой, непринужденной обстановке, которая обычно царит на таких сборищах. Зато сейчас, по мере того, как смерть судьи Медины и работа на месте происшествия отступали дальше и дальше, образ судьи де Марко становился все более выпуклым, жестким и… вызывал больше опасений, признавался себе Карлос. Нет, страха он не испытывал, но беспокойство – безусловно. Так же он почувствовал себя, когда зашло солнце и повсюду разлился сероватый, сумеречный свет; этот меркнущий свет, хотя и позволял еще различать очертания окружающего мира, уже грозил тенями, мраком, грозил все спутать, а, кроме того, нес с собой холод и неуверенность.

Но сейчас не время предаваться подобным размышлениям. Надо переодеться и ехать за Кармен, он и так опаздывал. Карлос, наконец, повернулся и зашагал по молу обратно, к площадке наверху, где оставил машину.

Уже у самого дома, перед поворотом в «Дозорное», он увидел Хуаниту: она быстро шла по дороге. Карлос удивился и, поравнявшись с ней, затормозил; девушка вскрикнула и посмотрела на него – в глазах ее застыл испуг. Карлос опустил стекло и крикнул:

– Хуанита! Это я!

Девушка перевела дух и прижала руки к груди, словно прикрываясь после пережитого испуга.

– Ой, дон Карлос, как вы меня напугали!

– Почему вы уходите так поздно? – спросил Карлос довольно сухо.

Девушка взглянула на него с беспокойством.

– Я… я завозилась, сеньор, и не заметила, сколько времени. Но у вас все убрано. Моя тетя…

– Хорошо, хорошо, – Карлос небрежно махнул рукой и поднял стекло перед самым носом Хуаниты.

Он отъехал, а девушка, застыв, смотрела ему вслед, не отнимая рук от груди.

– Какого черта ей понадобилось в доме в это время? – раздраженно пробурчал Карлос.

Увидев, что машина въехала в «Дозорное», Хуанита отняла, наконец, руки от груди и быстро пошла по дороге в Сан-Педро, все прибавляя и прибавляя шагу, почти бегом.

Карлос остановился перед своим домом и, не выходя из машины, задумался: вдруг в Хижине еще осталось что-то из пляжной сумки, но тут же прогнал эту мысль – он уничтожил все. Но тогда откуда этот неожиданный страх, эта подозрительность? Одеваясь, Карлос продолжал думать о Хуаните. Скорее всего, она пришла слишком поздно и не успела все сделать вовремя. Но нельзя расслабляться. Он же прекрасно знает, что предосторожность никогда не бывает излишней. Его единственный настоящий враг – он сам, поэтому надо быть особенно внимательным и осторожным. Карлос знал: если он сам себя не выдаст, никто не заподозрит, что он имеет какое-то отношение к этому преступлению.