Я приехал поздно вечером, в полной темноте. Свет горел только в центральном вестибюле и в ординаторской. В раме окна, как на картине, я увидел Лоуренса. Он сидел за столом, сцепив руки перед собой. Прямой, как палка. Бдительный. В белом халате.

Из-за ветра он не услышал, как подъехала моя машина. Я не торопился вылезать. Долго смотрел на него. Нас разделяли заросли травы и стекло. Он не шевелился. Я тоже. Он, вероятно, был поглощен размышлениями о своих проблемах. У меня в голове не было никаких мыслей, мне просто было любопытно, что Лоуренс делает наедине с собой. Но он просто сидел. Бездействовал.

Я не стал заходить к нему в ординаторскую. Отправился прямо в комнату. Лег. Во сне я продолжал вести машину — наклонившись вперед, проваливался сквозь пейзаж, струящийся мимо меня и прямо через меня. Все проваливался и проваливался и никак не мог достичь дна.

Когда я наконец проснулся, было уже светло. Лоуренс сидел на своей кровати и глядел на меня. Вид у него был усталый, но глаза как-то особенно светились.

— Что? — встрепенулся я. Смотреть на его лицо почему-то было жутко. — Что случилось?

— Ничего, — улыбнулся он, продолжая смотреть на меня все тем же непривычным взглядом. — Ох, Фрэнк, — произнес Лоуренс, помедлив. — Чего только не случилось после вашего отъезда!

— Прошло только два дня.

— Да. Но все уже не так, как прежде.

В его голосе, несмотря на изнеможение, звучала радость. Честно говоря, это обстоятельство меня, скорее, встревожило. Но история, которую он мне поведал после того, как я встал с постели и ополоснул лицо водой, была отнюдь не радостной.

По его словам, он много думал над тем, что я ему сообщил. О Техого, о кражах. Нехорошо это — сидеть сложа руки, когда такое происходит. Наконец он решился кое-что предпринять.

— И что же вы предприняли?

Он пошел к доктору Нгеме. Заявился к ней в кабинет после моего отъезда, в тот же вечер. Пересказал ей мои наблюдения от собственного лица. Описал все так, словно самолично стучался в незапертую дверь, вошел в комнату, увидел разбросанные железки.

Все это он рассказал мне сухо, с невозмутимым видом, как рассказывал, наверно, и доктору Нгеме. Но, договорив, внезапно залился румянцем.

— А она что сказала? — спросил я.

— Спросила: «Вы уверены? Может быть, эти железки были принесены откуда-то еще?» Я сказал, что уверен. Она спросила: «Зачем вы зашли в комнату Техого, если его там не было?»

— Она так спросила?

— И что-то еще добавила — мол, я не имел права.

— Я туда не вламывался, — заявил я. — Если бы я открыл замок отмычкой, другое дело. Ну и ну! — У меня тоже запылали щеки.

Но его лицо уже не рдело. Он снова радостно заулыбался:

— Фрэнк, это было ужасно. Она вызвала Техого.

— Вызвала Техого?

— Прямо водевиль какой-то, ей-богу. Я с ней разговариваю, вдруг в дверь стучат — Техого. Что-то ему понадобилось. Тогда она ему говорит: «Зайдите-ка ко мне, раз вы здесь. Нужно обсудить один серьезный вопрос».

— И?

— Мы сидели и смотрели друг на друга совсем так, как вы сейчас на меня смотрите. Она заставила меня рассказать всю историю с самого начала. А он только мотал головой, словно знал, что я лгу. Но я действительно лгал, Фрэнк, вот в чем была вся загвоздка. Это же произошло не со мной. Я рассказывал с чужих слов. Я чувствовал: они оба знают. Они слушали меня, кивали, ждали, а сами все знали.

— Лоуренс, ничего они не знают. О господи! И что потом?

— Потом он сказал: «Давайте пойдем и посмотрим». Спокойно встал, и мы пошли с ним в его комнату.

— И?

— И там ничего не было.

Я вытаращил глаза.

— Ничего, — печально повторил он все с той же странной улыбочкой. — В комнате был страшный беспорядок, совсем как вы сказали, но никаких предосудительных железок не было. Ничего даже отдаленно похожего. Я везде посмотрел.

— Они все вывезли, — сказал я. — Техого и этот его друг. Как там его… Рэймонд. Перепрятали.

— Возможно. Фрэнк, это было ужасно. Я стоял посреди комнаты и твердил: «Но оно здесь лежало, клянусь, лежало». А они все поглядывали на меня. Я лгал, Фрэнк, разве вы не понимаете? Я сам знал, что лгу, вот они и догадались.

— И что дальше? — спросил я.

— Ну, на том все и кончилось. Что толку доказывать, знаете ли. Был еще один разговор…

— Что за разговор?

— Мы вернулись в кабинет доктора Нгемы. Поговорили о том о сем, а потом Техого спросил меня, зачем я к нему заходил. Зачем он мне понадобился. Тут-то я и замялся. Мне было нечего ответить. Зачем вы туда заходили, Фрэнк?

— Из-за кассет.

— Из-за кассет?

— Неважно, — сказал я. — Забудьте об этом. Продолжайте.

— Что ж, прикидываться дальше было бессмысленно. Мы просто молча уставились друг на друга. Пытка безмолвием. Меня уличили, понимаете? — Он умолк. Потряс головой. Затем вновь заговорил уже иным, беспечным тоном: — И я им сказал. Ломать комедию больше не стоило. Они меня насквозь видели.

— Вы им сказали? Что вы им сказали?

— Что в комнату заходил не я. Что это были вы. Вы видели железки, сообщили мне об этом… В общем, все как было. Иного выхода не было. — И он заулыбался до ушей. — Фрэнк, мне моментально полегчало. Когда я все рассказал начистоту. Я не создан, чтобы лгать, вот в чем дело. Вся моя натура восстает. Фрэнк, что с вами? Я сказал что-то не то?

Улыбка погасла: он увидел, что я вскочил и надвигаюсь на него. Полагаю, подсознательно я намеревался на него наброситься, но, подойдя, отвернулся и уставился в окно. Все тот же вид: заросший двор, растрепанные деревья, облупленная стена в подтеках. Я постоял. Поглазел наружу. Вернулся к своей кровати и снова уселся. Меня трясло.

— Фрэнк, но все уже улажено, — твердил он. — Вам незачем беспокоиться. Я им все объяснил.

— А именно? Что вы объяснили?

— Что это я все затеял, в одиночку. Сам решил пойти к доктору Нгеме, наврать, что видел это собственными глазами. Я им сказал. Сказал, что вы не собирались ничего разглашать, что вам жаль Техого. И что именно я… Нет-нет, все уже улажено, не переживайте. Мы даже пожали друг другу руки.

— Кто?

— Техого и я. Я извинился, и мы помирились. Все уладилось, Фрэнк. У вас не будет никаких неприятностей.

Невероятно, но растерянное выражение на его лице вновь сменилось улыбкой.

— Почему вы улыбаетесь? — спросил я.

— Хорошие новости, Фрэнк. Все закончилось так хорошо, что и выдумать нельзя. Что ни случается, все к лучшему.

Этих слов я не понял. Размышлять над ними не стал — и так голова забита. Я даже не стал гадать, что еще могло случиться за время моего отсутствия. С меня и так хватало новостей. Но мне еще предстояло узнать, почему Лоуренс улыбался.

— Надо бы вам к ней сходить, — поспешно добавил он. — Она все-таки хотела с вами поговорить.

— Кто?

— Доктор Нгема. Да не тревожьтесь вы, Фрэнк, это просто формальность.

Я пошел к ней в кабинет. Она работала за столом, но, едва увидев меня, поманила рукой, вскочила, с заговорщическим видом прикрыла за мной дверь. Мы уселись в низкие кресла, почти соприкасаясь коленями.

— Фрэнк, ситуация была непростая, — начала она. — Но теперь, думаю, все уладилось.

Она выражалась практически его словами. А я ума приложить не мог, что означает слово «уладилось» в подобных обстоятельствах.

— Рут, мне очень стыдно. Моя роль в этом деле… Но я и не подозревал…

— Бросьте, я же понимаю. Это все он. Он сам признался. Но его фортель чуть было не навлек на нас кучу неприятностей. И еще может навлечь в будущем. Этот молодой человек слишком импульсивен.

— Чем я могу помочь?

— Прошу вас, присматривайте за ним. Я заключила с ним соглашение. Но я должна быть уверена, что он выполнит свои обязательства.

— Что за соглашение?

— Насчет выездов мобильной поликлиники. Ну, знаете, то, что он вчера провел…

Мой разум пытался думать о стольких вещах одновременно, что лишь теперь, впервые после отъезда, я вспомнил о начинании Лоуренса.

— Ах, да!

— По всей видимости, прошло успешно. Сантандеры сказали… Они очень довольны.

— И что теперь?

— Я разрешила ему организовать еще один выезд мобильной поликлиники. И, честно говоря, дала ему понять, что выезды станут регулярными. Естественно, я не думаю, что до такого дойдет. Но надо же было мне как-то его унять.

Она сияла — необычное для нее неприкрытое проявление чувств, — упиваясь собственной изворотливостью.

— Следующий выезд через месяц, — продолжала она. — В… (Она произнесла название совершенно неизвестной мне деревни). Вы только послушайте, Фрэнк. Все к одному, как по заказу. В тот день местные власти проводят там свое мероприятие. Крупное торжество. В деревне впервые появится электричество. Вот я и договорилась, что в тот же день там будет работать наша поликлиника. Много журналистов, много речей, внимание политиков… Все мы останемся в выигрыше.

— Блестяще, — сказал я. Это прозвучало как-то сухо. — И он согласился на этот… этот?..

— Обмен? Да. По-моему, да. Конечно, ему я не так объяснила. Сказала, что он должен выбирать. Если он станет обвинять Техого, мне придется обвинить его самого. Во лжи. Начнется целое расследование, Техого могут уволить, Лоуренса — отстранить… В таких условиях, сказала я, нам поневоле придется забыть о мобильной поликлинике. С другой стороны, сказала я, нам вскоре представится счастливый случай…

— И он согласился, — повторил я, не веря своим ушам.

— Ему ничего больше не оставалось. В любом случае он же не может давать показания против Техого. Никто не может, кроме вас.

После недолгой паузы — слышался только скрип веток за окном кабинета — я спросил:

— А если я это сделаю?

Она остолбенела. Разинула рот. От упоения не осталось и следа. Глаза у нее стали круглые-круглые:

— Простите?

— Что, если я сообщу о поступках Техого куда следует? Я же действительно видел эти самые железки. Они лежали у него в комнате.

На сей раз пауза затянулась. Потом доктор Нгема сказала:

— Не понимаю. Я думала, вы не хотите…

— Я и сам не знаю, чего хочу. А вы? Хотите так все и оставить? Он же вас обкрадывает.

— Ну… да, конечно. Но его припугнули. Он больше не будет. В конце концов, это просто металлолом. Вещи, которыми никто не пользовался. Невелика беда.

— Невелика беда? — Я покачал головой. — Рут, речь идет о вашей больнице. Этот металлолом — имущество вашей больницы.

— Знаю, Фрэнк, — проговорила она, сурово поджав губы. — Задумайтесь на минутку об альтернативном варианте. Вы уже долгое время дожидаетесь, пока вас назначат главврачом. Теперь наконец-то дело сдвинулось. По всей видимости, ваши надежды скоро осуществятся. Вы хотите ими пожертвовать? Если вы подадите рапорт в министерство, расследование затянется на много месяцев. Из нас всю душу вынут. Люди будут обливать друг друга грязью. Об этом вы задумывались, Фрэнк? Исход абсолютно непредсказуем. И все из-за каких-то железок. Вы меня понимаете?

— Нет, дело не в железках. Поставлен под сомнение сам принцип…

— Какой принцип?

Я потерял дар речи. Какой принцип я отстаиваю? Для меня он был настолько самоочевиден, что не имел названия. Но я рисковал увязнуть в чересчур запутанной, неясной мне ситуации. Я решил пойти на попятный.

— Впрочем, — сказал я, — я только теоретизирую. Я не собираюсь давать ход делу.

— Рада слышать, Фрэнк. Тут слишком многое поставлено на кон. Для всех нас.

— Да. Вполне осознаю. Так что же вы мне порекомендуете сделать? — поинтересовался я беспечной скороговоркой, точно мы и не обсуждали никаких скользких тем.

Доктор Нгема подхватила мой тон:

— Просто по возможности позаботьтесь, чтобы Лоуренс не передумал. Фрэнк, вы на него положительно влияете. Вас он послушается.

— Конечно, конечно, я за ним присмотрю.

— Спасибо. Это ведь и в ваших интересах.

— Да, да, понимаю.

Я все понимал, но вышел из ее кабинета в смятении. Меня раздирали противоречивые чувства. Даже голова заныла. Поскольку в комнате спал Лоуренс, я решил посидеть в уголке отдыха. Обычно это место было тихим убежищем, но сегодня мне показалось, что народу там слишком много. Слишком светло, слишком шумно. Орал магнитофон, Сантандеры играли в пинг-понг, Темба и Джулиус беседовали за чашкой кофе.

— Фрэнк, хотите присоединиться? — окликнул меня Хорхе.

Я помотал головой. Игра продолжалась без меня. Я был в полном ступоре, и меня совершенно не удивляло, что Сантандеры весело перебрасываются шариком; я бы и сам развлекался, не будь у меня так худо на душе. Через некоторое время Клаудия отшвырнула ракетку и плюхнулась рядом со мной, потная, хохочущая, доброжелательная.

— Вы сегодня приехал? — спросила она.

— Вчера вечером. Поздно.

— Вы пропускал вчера поликлинику. Очень хорошо. Ай, очень хорошо провели время.

— Да, — подтвердил Хорхе, подойдя к нам. — Мы вас вспоминали. Было здорово.

— Ай, очень здорово, — подхватила Клаудия. — Много людей! Много говорили! Ай, слишком много.

— Это хорошо, — сказал я.

Других слов у меня не было.

Только в этот момент до меня дошло, что светлая, праздничная атмосфера в уголке отдыха — что-то новенькое. Всего лишь несколько дней назад Клаудия не развалилась бы рядом со мной на диване, не завела бы этот непринужденный разговор таким тоном, словно не возненавидела меня после нашего романа. Свежий заряд оптимизма и молодости ей дало то, что произошло вчера, в мое отсутствие.

Я припомнил улыбку на лице Лоуренса, которая так не сочеталась с его рассказом. Эту же улыбку мне предстояло увидеть спустя несколько дней на собрании. Вопрос о мобильной поликлинике был единственным пунктом повестки дня. Доктор Нгема высказалась без своей обычной осторожности.

— Это многообещающий успех, — заявила она. — Если кто-то сомневается, пусть обратит внимание на изменившийся настрой коллектива. Несмотря на скудость наших материальных ресурсов, мы достигли важного результата: обратились к населению и были услышаны, дали людям знать, что мы готовы прийти на помощь. Бесспорно, — заявила она, — теперь к нашим дверям протопчут дорожку те, кто раньше вообще не слышал о нашей больнице.

Лоуренс слушал эти речи и улыбался своим ботинкам.

— Разумеется, — продолжала доктор Нгема, — это был лишь эксперимент. Мы предполагали, что будем и впредь организовывать выезды мобильной поликлиники, если первый увенчается успехом. И теперь я рада вам сообщить, что в ближайшем будущем состоится еще один.

Она приосанилась. Но я был не в силах внимательно выслушивать все те вещи, о которых она мне уже рассказала в приватной беседе: крупное официальное торжество, первое знакомство нищих крестьян с электричеством. Мероприятие развернулось перед моим мысленным взором, точно оно уже произошло: людские полчища, сияющее лицо Лоуренса в окружении восторженных слушателей; лекция, длинная и бессмысленная, по большей части оставшаяся непонятой; но это не есть важно. Главное, что лекция состоялась. Она — чисто символический акт. Главное — настрой коллектива.

Я уставился на мишень, из которой торчал единственный дротик, и этот дротик стал для меня чем-то вроде откровения. Я опомнился лишь на фразе доктора Нгемы:

— Мне не нужно объяснять вам значимость всего этого. Работа с населением, просвещение… все, чем прежний режим пренебрегал… Мы все, как один, должны отдаться новым формам работы…

И овация. Спонтанная. К аплодисментам присоединилась даже доктор Нгема. Единственными сторонними наблюдателями были Техого и я. Тихо сидели по разным углам комнаты.

Техого всегда был молчалив, но теперь он молчал по-другому. В его безмолвии отчетливо слышались обида и возмущение. Как мне казалось, его агрессия была направлена на меня.

После возвращения я с ним уже однажды столкнулся. Но еще раньше, не видя его, осознал: теперь между нами все иначе. Что меня ожидает, стало ясно после одной случайной встречи, по одному-единственному, почти незаметному жесту.

Немного посидев в уголке отдыха среди сияющих сослуживцев, я пошел прогуляться по территории больницы. Во мне бурлили мысли и порывы. Я не находил себе места. Мерил шагами тропки. Постоял, вцепившись в железные прутья ворот, глядя на внешний мир. Вечером я решил выбраться в город. Выйдя наружу, заметил неподалеку Рэймонда, смазливого друга Техого, того самого парня, которого я обвинил в соучастии. Он сидел на низком, полуразрушенном заборе автостоянки и качал ногой. Кого-то дожидался, наверно. В последний раз я видел его на вечеринке Лоуренса. Теперь, как и тогда, он был опрятен и элегантен; несмотря на сумерки, его глаза были скрыты под темными очками. Я приветливо кивнул Рэймонду, однако, когда я с ним поравнялся, он приподнял руку, которой держался за забор, и, улыбаясь, чиркнул себя пальцем по горлу.

И все. Один-единственный жест. Но всю дорогу до города меня трясло. Не от страха — или не только от страха. Этот жест был посланием, которое адресовал мне Техого. Он сообщал то, о чем доктор Нгема постаралась умолчать во время нашего утреннего разговора в ее кабинете. В скучающем жесте этого незнакомца выразилась невысказанная лютая злоба.

Вернувшись, я не застал Рэймонда на прежнем месте. На низком, покосившемся заборе никого уже не было.

Я пошел искать Техого. Было время ужина, и я отыскал его в столовой, где он одиноко сидел в самом конце длинного стола. В глубине комнаты находились Клаудия Сантандер и Лоуренс. Оба лучились от восторга — их все еще не оставляло утреннее воодушевление. Техого, напротив, источал негодование. С едой он давно покончил — просто сидел, уставившись в стену. Перед ним стояла пустая тарелка. Увидев меня, он невольно попытался на что-нибудь отвлечься. Взял со стола солонку, начал катать по ладони.

Я сел рядом с ним. Лоуренс и Клаудия, покосившись на нас, вернулись к своей увлеченной беседе. «… Гавана, — донеслось до меня, — …государственная программа охраны здоровья…»

Техого принялся перебрасывать солонку с ладони на ладонь. Вправо-влево, вправо-влево.

— Техого.

Ни звука в ответ. Солонка совершала свои перелеты. Я пододвинулся к нему поближе, переставив стул.

— Мы можем поговорить? — сказал я. — Я хочу объяснить, как все вышло.

Вправо-влево. Вправо-влево…

— Я знаю, вы сильно обиделись. Вам очень неприятно. Но, Техого, я вам ничего не сделал. Просто выслушайте меня.

Он со всей силы опустил солонку на стол и, скрестив руки на груди, уставился прямо перед собой.

— Техого, я не вас считаю своим врагом.

Он повернул голову. Взглянул на меня. Всего на миг. Потом отодвинул свой стул и встал. Кажется, я буквально схватил его за рукав, чтобы задержать, но он уже удалялся широкими шагами. Вышел за дверь, не оглянувшись.

Ненадолго воцарилась тишина. Я почувствовал на себе взгляды Лоуренса и Клаудии. Потом их разговор — тихий, взволнованный — возобновился. Я сидел, уронив лицо в ладони, пытаясь переварить все слова и зрительные впечатления. «Техого, я не вас считаю своим врагом». Кто же в таком случае мой враг?

Я начал осознавать, что имел в виду Лоуренс, говоря: «Все уже не так, как прежде». За те два дня, пока я отсутствовал, мое место в больничной иерархии изменилось. Кого ни возьми, все говорили со мной не совсем тем тоном, каким раньше.

Перемена была небольшая, но разительная. Ее нельзя было измерить, нельзя было объяснить логически, но меня она тревожила и нервировала так, как может нервировать лишь конкретное, вполне реальное событие.

Лишь несколькими днями позже я обнаружил: за стенами больницы тоже кое-что переменилось. И этой перемене предстояло повлиять на мою жизнь еще глубже, чем всем другим, вместе взятым.

О ней Лоуренс известил меня не сразу. Предпочел оттянуть разговор. Я побеседовал с доктором Нгемой, попытался объясниться с Техого, отсидел в понедельник утром собрание… И лишь в середине недели Лоуренс завел речь об этой новости — небрежно, между делом, словно только что вспомнил. Однако, едва он раскрыл рот, стало очевидно: подходящего момента он дожидался долго.

— Ах, да… Фрэнк… Можно вас на минутку?

Мы находились у себя в комнате. Был тот неопределенный час, когда через пыльные стекла сочится серый, отфильтрованный, негреющий свет.

Лоуренс опустился на свою кровать и окинул меня задумчивым взглядом. Затем встал, подошел ко мне.

— Ничего, если я здесь присяду?

— Валяйте.

Он сел рядом со мной на мою кровать. Некоторое время слышалось только его прерывистое дыхание.

— Как поживаете? — спросил он наконец.

— Хорошо.

— Вид у вас не очень. Трудно вам пришлось в Претории?

— Лоуренс, в самом деле, если имеете что-то сказать, так прямо и скажите, — раздраженно рявкнул я.

Страдальчески засопев, он наконец сказал:

— Это касается поликлиники. Ну, точнее, нет. Я имею в виду, не поликлиники как таковой. То есть связано с поликлиникой. В каком-то смысле. Но сама поликлиника ни при чем.

— Никак не возьму в толк, о чем речь.

Он набрал в грудь воздуха.

— Ну, хорошо. Та женщина…

— Какая женщина?

— Та. Ну, знаете. Ваша приятельница.

Я наконец понял:

— Вы имеете в виду Марию.

— Да. Она. Из сувенирного магазина…

Он смотрел на меня, но, когда я вскинул голову, опустил глаза. Отвел взгляд.

— И что она?

— После приема. Когда меня все обступили. Она подошла ко мне. Сказала, что у нее большая проблема, спросила, могу ли я ей помочь.

И он умолк, но я обо всем догадался сам. Слово повисло в воздухе. Оставалось лишь его произнести:

— Беременна.

Он кивнул. Сглотнул — громко, отчетливо.

— Она попросила вас сделать операцию.

Он снова кивнул.

Меня обуяло спокойствие. Неестественное спокойствие, абсолютная бесстрастность. Я сказал ему:

— А мне вы зачем об этом рассказываете?

Он попытался что-то сказать, но лишь беззвучно разинул рот; я осознал, что правдивый ответ — выше его сил. Он лишь прошептал:

— Мне нужно… нужен ваш совет.

— Лоуренс, аборты больше не считаются преступлением. Вы вправе ей помочь.

— Она… она не хочет, чтобы это было сделано здесь.

— Тогда где же?

— Там. В домике.

— Это же безумие.

— Я знаю. Но она панически боится чего-то. Или кого-то. Хочет, чтобы я приехал туда поздно ночью. Тайно.

— Почему?

Он передернул плечами; в этом жесте выразилось все его отчаяние. От гордости и уверенности в себе, как на давешнем собрании, не осталось и следа; передо мной был растерянный юнец, нуждающийся в помощи.

Я спросил:

— И как вы собираетесь поступить?

— Не знаю.

— Но когда ей нужно?..

— Скоро. В точном сроке я не уверен, но скоро. Фрэнк. А что, если…

— Что?

— Не могли бы вы… не возьметесь ли?.. — Он снова передернул плечами.

— Вы что же, хотите попросить, чтобы я это сделал?

Он вымученно улыбнулся:

— Даже не знаю. Мне тут пришло в голову… Вы… мне показалось, вы с ней знакомы.

— Но, Лоуренс, — возразил я, — она же именно к вам обратилась.

Это была правда. Если бы он не осуществил свою затею с поликлиникой, если бы он не отправился именно в ту деревню, он больше никогда в жизни не увиделся бы с Марией. Некая часть моей натуры — черствая, загрубевшая, сокрытая на самом дне моей души — испытала определенное удовлетворение. Лоуренс грезил о том, как придет к людям, как будет делать широкие символические жесты перед восторженной публикой, но, едва столкнувшись с реальностью, растерянно развел руками.

Конечно, я не собирался оставаться в стороне. Конечно, я решил выяснить, что произошло. Конечно, я сознавал, что должен вмешаться. Но покамест испытывал невеселую радость от того, что Лоуренс сам себе выкопал яму.

Той же ночью я поехал к ней. Ехал, не зная наперед, что ей скажу. В последний раз я был у нее незадолго до поездки в город. Тогда я обещал ей вернуться на следующую ночь, но так и не выбрался.

Дорогу опять преграждал кордон. На вопрос: «Куда едете?» — я ответил: «Просто катаюсь». Эта фраза заметно озадачила молодого солдата, приказавшего мне съехать на обочину. Он заставил меня выйти из машины и распахнуть все дверцы, чтобы он мог провести доскональный обыск: под сиденьями, между сиденьями, в бардачке, в багажнике, под капотом. Ничего не обнаружив, он был вынужден меня отпустить. Но дальше я отправился с чувством вины. Точно и впрямь вез сверхсекретную контрабанду.

Перед хибаркой стояла белая машина. Та или не та, которую я видел у дома Бригадного Генерала? Я проехал мимо, не останавливаясь. Ждать было бессмысленно, но я решил сдержать слово — просто покататься. Я ехал во тьме, преодолевая милю за милей. Наконец, немного не доехав до эскарпа, я свернул на обочину и остановился. Ночь была теплая, небо кишело звездами. Со всех сторон посвистывала на ветру трава. Я присел на горячий капот машины и уставился во мрак.

Мне было хорошо вдали от всех и вся, в одиночестве. На какое-то время даже показалось, что моя жизнь существует отдельно от меня, точно шляпа или рубашка, которую я уронил на пол и могу задумчиво отпихнуть ногой. И тут меня посетило странное видение.

Я увидел со стороны, как вхожу в хибарку Марии. Мария выглядит как обычно, но платье на ней совсем незнакомое — желтое, блестящее. Я подошел к ней и взял ее руки в свои — так, как никогда не делал раньше. Чувство, нахлынувшее на нас теплой волной, требовало не слов, а действий.

Я сказал ей:

«Мария, поедем со мной».

Она растерялась. Не поняла, что я хочу этим сказать.

«Нет ничего невозможного, — сказал я ей. — Поедем со мной».

«Но я должна стеречь магазин».

«Нет. Ты меня неправильно поняла. Ты думаешь, мы поедем ненадолго? Нет, мы поедем навсегда. Уедем отсюда. Все бросим. Твою работу, мою работу. Твой дом, мой дом. Мы поедем в большой город, поженимся и будем жить вместе, начнем все заново. С самого начала».

Она покачала головой.

«Поедем, — твердил я. — Я тебе не лгу. Нет ничего невозможного».

И я осознал, что так и есть. Осознал, как легко перевернуть мир.

Но вдруг что-то изменилось. Мария покачала головой. Платье на ней было уже другого цвета. Будущее, ускользнув от меня в теплом сумраке, истаяло. Не те чувства. Не тот возраст. Поздно! Силы оставили меня. Я слез с капота, сел за руль и поехал обратно.

Белая машина все еще стояла у хибарки.

Я вернулся в больницу. Мой мир дожидался меня на своем обычном месте. Темные здания, внутри лишь разруха да пустота. Комната с моим скудным имуществом. Лоуренс Уотерс, спящий с запрокинутой головой.

Я долго стоял рядом. Рассматривал его. В полумраке его лицо казалось еще моложе, чем на самом деле. Оно выглядело недостаточно юным для детской невинности, но все равно слишком мягким и бледным, беззащитным перед грубой силой. Эту грубую силу воплощал в себе я. Меня осенила невесть откуда взявшаяся мысль: «Как легко размозжить голову спящего! Один сильный, резкий удар подходящим орудием — и готово дело».

Потому что теперь я понимал: это он — мой враг. Враг не снаружи, не во внешнем мире, не за оградой больницы. Враг проник внутрь. Пока я спал.

Мало ли что ночью взбредет в голову. Но раньше у меня никогда не бывало таких мыслей. Ужасно, каким будничным, каким непроизвольным может быть помышление об убийстве. Я шуганул эту мысль, а заодно и себя самого со всей моей озлобленностью — и лег спать.