Утопия у власти

Геллер Михаил Яковлевич

Некрич Александр Моисеевич

«Утопия у власти», систематизированное, исчерпывающее и фундаментальное исследование новой и новейшей истории России. Настоящая книга — первое московское издание, история СССР, написанная свободно, без всякой цензуры.

 

Новому читателю

«Утопия у власти» имела три русских издания, но публиковало «историю Советского Союза с 1917 г. до наших дней» лондонское издательство. В 1992—1993 гг. «Утопия у власти» была напечатана в приложении к парижской газете «Русская мысль». В 1982 г., когда книга была закончена, о московском издании речи, конечно, быть не могло. «Утопия у власти» доходила на родину авторов, но одиночными экземплярами, которые не рекомендовалось держать открыто на полках.

Первое московское издание приходит к новому читателю. Он новый, ибо может читать историю Советского Союза, написанную свободно, без всякой цензуры, в России, которая перестала — или почти перестала — бояться своего прошлого. Читатель новый и потому, что он не живет в Советском Союзе. «Утопия у власти» заканчивалась констатацией факта: в результате неудержимой, как тогда казалось, экспансии над советской империей никогда не заходило солнце. СССР был супердержавой. Одной из двух, и шли споры: какая — первая. Экспансия остановилась. Империя рухнула. Сегодня книгу держит в руках новый читатель, гражданин России.

Александр Некрич, один из авторов «Утопии», был согласен с тем, что история Советского Союза, доведенная двумя авторами до 1985 г. (третье издание), будет дополнена «Седьмым секретарем», книгой о «блеске и нищете Михаила Горбачева», написанной Михаилом Геллером. Таким образом читатель получает историю самого значительного феномена XX в. — историю СССР со дня захвата власти большевиками в октябре 1917г., до роспуска Советского Союза бывшими коммунистами в декабре 1991 г.

Авторам казалось важным продемонстрировать, что советский феномен не был только главой русской истории. Он был явлением универсальным.

Николай Бердяев, бывший свидетелем революции в России, изгнанный Лениным из строившегося земного рая, писал, что человечество всегда мечтало об идеальном государственном и общественном строе и боялось только, что реализовать утопию невозможно. В 1922 г. русский философ предупреждал: утопию можно построить. И это его очень пугало. Николай Бердяев надеялся, что наступит век, когда будут найдены средства избежать утопии и вернуться к обществу менее идеальному, но более свободному.

Возможно, мы стоим перед этим новым веком. «Утопия у власти» — история строительства «идеального» мира, стоившего непересчитанных поныне жертв. Одновременно — это история трансформации человека в ходе строительства. Все знают сегодня, что история ничему не учит. Но всем знакомо предупреждение мудреца: те, кто не знают своего прошлого, осуждены вновь его пережить.

 

Об авторах

Михаил Геллер (1922, Могилев, БССР — 3 января 1997, Париж, Франция) — историк, публицист, писатель, критик, диссидент. По образованию историк, доктор исторических наук. Окончив исторический факультет Московского университета, работал преподавателем высшей школы. В 1950 г. был арестован и приговорен к 15 годам лагерей. Отсидел 7 (по другим данным 6) лет. В 1957 г. освобожден из тюрьмы.В конце 60-х г. вынужден был уехать из СССР. С 1969 года жил и работал в Париже. Профессор Сорбонны. В течение ряда лет вел регулярную хронику в парижской газете «Русская мысль», подборка которой была выпущена в России в виде книги «Глазами историка. Россия на распутье. 1990—1995». Под псевдонимом Адам Кручек (Adam Kruczek) вел постоянную рубрику «Русские заметки» в польском литературно-политическом журнала «Культура», выпускающемся в Париже. Автор ряда книг, исследующих различные аспекты русской литературы и истории, в том числе. «Концентрационный мир и советская литература», «Андрей Платонов в поисках счастья», «Под взглядом Москвы», «Машина и винтики. История формирования советского человека». Работы М. Геллера публиковались в Англии, Франции, Польше и других странах.

* * *

Александр Некрич (3 марта 1920, Баку — 31 августа 1993, Бостон) — историк по образованию, доктор исторических наук. С 1950 по 1976 год — старший научный сотрудник Института Всеобщей Истории Академии Наук СССР. Событием не только для ученых, но и широких кругов интеллигенции стала публикация в Москве в 1965 году его книги «1941, 22 июня». После ее выхода в свет А. Некрич был выдворен вначале из института, а затем и из страны. С 1976 года — научный сотрудник Русского Исследовательского Центра Гарвардского университета в США. Автор многих работ по истории Великобритании, СССР, международных отношений, второй мировой войны, в том числе: «Внешняя политика Англии. 1939—1941 гг.», «1941, 22 июня», «Наказанные народы», «Отрешись от страха. Воспоминания историка». Труды А. Некрича публиковались в СССР, США, Англии и других странах.

 

Введение

Человек будущего — это тот, у кого окажется самая долгая память.
Фридрих Ницше

«Горе побежденным», — говорили еще древние римляне. Горе побежденным означало, и означает, не только истребление побежденных или превращение их в рабов. Оно означало, и означает, что победитель пишет историю победоносной» войны, овладевает прошлым, овладевает памятью. Джордж Орвелл, единственный, быть может, западный писатель, понявший глубинную суть советского мира, создал формулу четкую и беспощадную: тот, кто контролирует прошлое, тот контролирует будущее. Но английский писатель не был первым. До него первый русский историк-марксист М. Н. Покровский утверждал: история есть политика, опрокинутая в прошлое.

С древнейших времен историю писали победители. История Советского Союза не просто еще один пример, подтверждающий правило. Здесь в наивысшей степени история сознательно и последовательно была поставлена на службу власти. После Октябрьского переворота происходит не только национализация средств производства, национализируются все области жизни. И прежде всего — память, история.

Память делает человека человеком. Лишенный памяти, человек превращается в бесформенную массу, из которой те, кто контролирует прошлое, могут лепить все, что им угодно. Граф Бенкендорф писал: «Прошедшее России было удивительно, ее настоящее более, чем великолепно, что же касается ее будущего, то оно выше всего, что может нарисовать себе самое смелое воображение». Именно с этой точки зрения, полагал он, «русская история должна быть рассматриваема и писана».

Первый шеф корпуса жандармов был твердо убежден в справедливости этой точки зрения. А. М. Горький, учивший: «Нам необходимо знать все, что было в прошлом, но не так, как об этом уже рассказано, а так, как все это освещается учением Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина» — был твердо убежден в необходимости этой точки зрения. Фундаментальное учение Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина, как бы опираясь на благие пожелания графа Бенкендорфа, сумело лишить народ памяти. На протяжении нескольких послереволюционных лет была разработана техника манипулирования прошлым, контроля над историей, неизвестная ранее человечеству. Манипулируется и контролируется, как российское прошлое — история России и входивших в состав империи народов, так и советское прошлое — история СССР. Впрочем, история СССР, государственного объединения, возникшего в 1922 г., начинается в советских учебниках с истории государства Урарту. Таким образом, судя по этим учебникам, триумфальное шествие к сияющим вершинам зрелого социализма началось у подножья озера Ван в 9-м веке до нашей эры.

Многие западные историки, на словах отвергающие официальную точку зрения советской историографии, в действительности принимают ее. Истоки 1917 г. они ищут в неурядицах киевских князей, в татарском иге, в жестокости Ивана IV и беспощадности Петра I, в разорванных Анной Иоановной в 1730 г. «кондициях», ограничивающих монархическую власть, или в подписании Петром III в 1761 г. манифеста о дворянской вольности. Уход в далекое прошлое позволяет советским историкам доказывать, что мечту о социализме лелеяли еще смерды Юрия Долгорукого, а московский князь Иван Калита готовил будущий расцвет столицы первой в мире страны победившего социализма. Уход в далекое прошлое позволяет западным историкам тянуть прямую линию от Ивана Васильевича к Иосифу Виссарионовичу, от Малюты Скуратова к Юрию Андропову, легко доказывая таким образом, что Россия — со скифских времен — неудержимо шла к Октябрьской революции и советской власти. Ибо — таков национальный характер русского народа. Нигде больше, по мысли этих ученых, подобное невозможно.

Не подлежит сомнению, что исторические события сказываются на жизни народов не только непосредственно, но и много, иногда столетия спустя. Совершенно очевидно, что при изучении истории необходимо учитывать географию, климатические условия, характер почв, национальные черты жителей, формы правления. Сходны для всех современных обществ такие постоянные факторы, как индустриализация, урбанизация, демографические циклы.

Учет всех этих факторов оказывается недостаточным при изучении истории советского государства. Специфическая особенность — тотальное воздействие правящей партии на все области жизни в размерах никогда в прошлом неизвестных — определило характер всех советских институтов и характер Гомо Советикус, советского человека. Это тотальное воздействие исказило ход нормальных процессов, присущих современным обществам, и привело к возникновению небывалого в истории общества и государства.

Переход от дооктябрьской России к СССР был, как выразился А. Солженицын, «не продолжением, но смертельным изломом хребта, который едва не окончился полной национальной гибелью». История Советского Союза это — история превращения России, страны не лучше и не хуже других, со своими особенностями, но сравнимой во всех отношениях с другими европейскими государствами, в СССР — явление неизвестное ранее человечеству.

25 октября 1917 г. начинается новая эпоха. История России кончилась. Ее место заняла история СССР. Новая эпоха начинается для всего человечества, ибо последствия Октябрьского переворота ощутил — и ощущает — весь мир. «История Гомо Сапиенс, — напишет Артур Кестлер, — началась с нуля». И, можно добавить: отсюда же началась и история Гомо Советикус.

 

Книга первая. Социализм в одной стране

 

Глава первая. Кануны

 

Первая мировая война

Октябрьская революция — детище первой мировой войны. Десятилетие, предшествовавшее войне, было временем бурного экономического развития России. Развитие это, начавшееся после освобождения крестьян, приобретает особый размах после поражения в войне с Японией. Необходимость постройки нового флота, вместо погибшего, необходимость перевооружения армии, вынуждают правительство ассигновать значительные суммы, идущие прежде всего в индустрию.

Французский экономист Эдмонд Тэри, выпустивший книгу «Экономическое преобразование России» за полгода до начала войны, приводит красноречивые цифры: в пятилетие 1908—1912 гг., по сравнению с предыдущим пятилетием, производство угля возросло на 79,3%, чугуна — на 24,8%, железа и железных изделий — на 45,9%. Прирост продукции крупной промышленности составил за 13 лет — 1900—1913 — с поправкой на рост цен — 74,1%. В 1890 г. в стране было 26,6 тысяч верст железных дорог, в 1915г. — 64,5 тысяч верст. Успехи русской промышленности вели к значительному сокращению зависимости от иностранного капитала. Правда, в «Истории СССР», учебнике для студентов исторических факультетов государственных университетов и педагогических институтов, утверждается, что к 1914 г. удельный вес иностранных капиталов составлял 47%, но советский же историк Л. М. Спирин полагает, что удельный вес иностранных вложений составлял «около одной трети». Английский историк Норман Стоун отмечает сокращение доли иностранных вложений с 50% в 1904—5 гг. до 12,5% накануне мировой войны.

Эдмонд Тэри подчеркивает, что сельское хозяйство в России не отстает от промышленности: в пятилетие 1908—1912 по сравнению с предыдущим пятилетием производство пшеницы возросло на 37,5%, ржи — на 2,4%, ячменя — на 62,2%, овса — на 20,9%, кукурузы — на 44,8%. Французский экономист комментирует: «Нет нужды добавлять, что ни один народ в Европе не может похвастаться подобными результатами. Этот рост сельскохозяйственного производства... не только позволяет удовлетворить новые потребности населения, численность которого возрастает ежегодно на 2,7% и которое питается лучше, чем раньше, но и значительно увеличить экспорт...» В годы хорошего урожая (например, в 1909—10) русский экспорт пшеницы составлял 40% мирового экспорта, в годы плохого урожая (например, в 1908 и 1912) он сокращался до 11,5% мирового экспорта.

Население Российской Империи, составлявшее в 1900 году 135 600 тысяч человек, насчитывало в 1912 году — 171 100. Исходя из этого роста, Э. Тэрри составил демографический прогноз и предположил, что в 1948 году население России достигнет 343900 тысяч человек.

Бурное экономическое развитие страны сопровождалось коренными социальными изменениями. Население городов за последние полвека существования империи выросло с 7 до 20 миллионов. Разрушалась иерархическая структура государства. Крошились и падали преграды, отделявшие сословия. Теряло свое значение дворянство — бывшая основа российского государства. В. Шульгин, со свойственной ему лаконичностью и выразительностью, вынес приговор: «... класс, поставлявший властителей /.../ их больше не поставляет... Был класс, да съездился». Значительных успехов достигло народное просвещение. В 1908 году был принят закон о введении обязательного начального обучения. Его осуществление прервала революция. (Заметим, что советской властью он был реализован лишь в 1930 году.) Об усилиях государства свидетельствовал рост ассигнований на просвещение: с 1902 до 1912 года они увеличились на 216,2%. В 1915 году 51% всех детей в возрасте 8— 11 лет получил начальное образование, а 68% рекрутов, призванных на военную службу умели читать и писать. По сравнению с передовыми западными странами Россия еще отставала. Но цифры роста числа школ, увеличения ассигнований на просвещение свидетельствовали о значительных усилиях государства и немалых успехах. Английский наблюдатель отмечает важную особенность русской школы — высокие моральные и профессиональные качества учителя: «Наиболее распространенный тип среди русских преподавателей — тип идеалиста. Преданный своему делу и неутомимый, когда нужно помочь ученикам, это подлинный учитель молодежи. И хотя его жалованье ниже, чем в большинстве других стран, энтузиазмом своим он значительно превосходит преподавателей в передовых странах».

Первое десятилетие 20-го века — время замечательного расцвета русской культуры, ее Серебряный век.

Государственная структура России менялась несравненно медленнее, чем структуры экономические, социальные, культурные. Революция 1905 года, результат неудачной войны с Японией, вынудили царя согласиться на проведение целого ряда государственных реформ, на введение конституции. Россия стала конституционной монархией с представительным собранием — Государственной Думой, с гарантированными свободами печати, собраний, союзов. Эти права, как и права Думы, были более ограниченными, чем в европейских демократических странах, но они существовали. В Думе были представлены самые разные политические течения — от сторонников неограниченного самодержавия до большевиков, но выборы в нее были многоступенчатыми и цензовыми. В 1906 году председатель Совета министров П. А. Столыпин проводит закон, предоставлявший каждому крестьянину (главе каждой крестьянской семьи) право закреплять в собственность приходящуюся на его долю часть общинной земли. Значение этой реформы кратко и ясно выразил Троцкий: если бы она была завершена, «русский пролетариат не смог бы прийти к власти в 1917 году».

За короткий период между революцией 1905 года и кануном мировой войны Россия переживает политическую эволюцию, подобной которой она не знала в своей истории. Но все слои населения недовольны. Крестьяне, несмотря на значительное улучшение их положения, не перестают мечтать о земле, твердо веря, что ликвидация помещичьего землевладения решит все их проблемы. Рабочие, положение которых постепенно улучшается, которые получили право (с некоторыми оговорками) на экономические забастовки, и — с 1912 года — страхование на случай болезни и несчастных случаев, добиваются сокращения рабочего дня и повышения жизненного уровня. Расширения политических прав добивается молодая русская буржуазия, требующая для себя участия в политическом аппарате страны. Русская интеллигенция мечтает о революции, которая принесет свободу, и составляет ядро многочисленных революционных партий. В оппозиции к власти находились все нерусские народы, входившие в империю. Особенно остро проявляли свое недовольство поляки, финны и евреи.

В России накануне первой мировой войны подтвердилось наблюдение, сделанное великим французским историком Алексисом де Токвилем, анализировавшим причины Французской революции: самый опасный момент для плохого правительства — это время, когда оно приступает к реформам. «Очень часто, — заметил историк, — народ, который безропотно выносит наиболее суровые законы, силой сбрасывает их, когда они легчают... Феодализм в период своего расцвета никогда не вызывал у французов такой ненависти, как накануне своего исчезновения. Мельчайшее проявление самовластия Людовиком XVI казалось гораздо невыносимее абсолютного деспотизма Людовика XIV».

Дело Бейлиса, еврея, обвиненного в ритуальном убийстве христианского мальчика, отразило как в капле воды положение в стране накануне войны. Несмотря на открыто выраженное желание царского правительства и суда добиться осуждения обвиняемого, присяжные заседатели — малограмотные украинские крестьяне — оправдали Бейлиса. Процесс Бейлиса стал как бы подсчетом сил, — антиправительственных и проправительственных. Оправдательный приговор Бейлису верно отражал слабость последних.

17 января 1906 года министр сельского хозяйства А. С. Ермолов, встревоженный революционными событиями и прежде всего расстрелом петербургских рабочих 9 января, имел очень откровенный разговор с Николаем II. «Необходимо думать о фундаменте, на который должно опираться самодержавие. Оно не может опираться только на вооруженную силу, только на армию...», — сказал министр. «Я понимаю, что это невозможное положение», — ответил царь. «Несколько лет назад, — добавил министр, — основой правительства было дворянство. Но теперь положение существенно изменилось».

Россия вступила в мировую войну в эпоху бурного, необычайно быстрого развития, в эпоху ломки и строительства, в условиях всеобщего недовольства и всеобщих надежд, вступила со слабым правительством, не умевшим обеспечить себе поддержку народа. Предупреждений об опасности войны для династии и страны было достаточно. Граф Коковцев, способный и энергичный государственный деятель, уволенный царем с поста председателя Совета министров в январе 1914 года, после поездки в Германию осенью 1913 года, предупреждал Николая II о том, что война окончится катастрофой для династии. «Все в воле Божьей», — ответил император.

Петр Дурново, министр внутренних дел в правительстве Витте, а затем член Государственного совета, направил Николаю II знаменитый меморандум, в котором пророчески предсказывал: «Всеобщая европейская война смертельно опасна для России и Германии независимо от того, кто ее выиграет... В случае поражения, возможности которого с таким врагом, как Германия нельзя исключить, социальная революция в ее наиболее крайней форме неизбежна...» Меморандум Дурново был обнаружен в царских бумагах после революции. Никаких отметок на нем нет. Возможно, что он не был прочитан. Предупреждал об опасности войны и Григорий Распутин, злой гений царской семьи, влияние которого на судьбы страны росло, начиная с 1906 года.

О причинах и виновниках первой мировой войны историки спорят и сегодня. Сегодня, однако, забывается то, что летом 1914 года было в Европе самым распространенным чувством: убежденностью в невозможности войны между цивилизованными странами. Вторая мировая война, вспыхнувшая через 20 лет после окончания первой, ожидалась европейскими народами как нечто естественное, в качестве неизбежного результата первой.

В первую же мировую войну Европа вступила после 45 лет мира, если считать франко-прусскую войну последней войной «белых людей». Война казалась немыслимой, но она пришла. К ней готовились, но все страны были захвачены врасплох. Для России война стала испытанием, проверкой на прочность всех частей ее гигантского государственного, экономического и социального организма.

Первое сражение и первое поражение русской армии в августе 1914 года отразило в себе состояние русского государства, позволило увидеть причины гибели царской России весной 1917 года. Мемуаристы-участники сражения в Восточной Пруссии, историки первой мировой войны, русские и советские, объясняли поражение русской армии преждевременным ее выступлением для спасения Франции и ее неподготовленностью в результате преждевременности выступления.

В действительности, еще в августе 1911 года тогдашний начальник Генерального штаба генерал Жилинский дал обещание союзникам-французам бросить против Германии 800 тысячную армию «на пятнадцатый день после мобилизации». После начала войны французская армия сразу же перешла в наступление и несла тяжелые потери. Русский военный атташе в Париже граф Игнатьев сообщал, что в некоторых французских полках потери составляют 50% и добавлял: «Стало ясно, что исход войны будет зависеть от того, что мы сможем сделать для того, чтобы оттянуть немецкие войска на нас». Совершенно очевидно, что поражение Франции неминуемо влекло бы за собой поражение России. Материальное оснащение русской армии было недостаточным, но стало это очевидно лишь позднее. На 12-й день мобилизации 1-я армия ген. Рененкампфа имела по 785 снарядов на орудие, а 2-я армия ген. Самсонова — по 737 снарядов. Это было ничтожно мало, но масштабов первой мировой войны еще никто в го время не представлял. 1-я маньчжурская армия израсходовала за год русско-японской войны — по 1 тысяче снарядов на орудие, а другие две армии — по 708 и 944. Все воюющие армии в 1914 году исходили в первые дни мировой войны, из опыта русско-японской войны. Причиной поражения русских армий в Восточной Пруссии было прежде всего плохое командование армиями, в особенности на уровне генерального штаба и ставки верховного командования.

Начало мировой войны все воюющие страны встретили с твердым убеждением, что продлится она каких-нибудь 5-6 недель, и к тому времени «когда опадут листья» солдаты вернутся домой. Надежды эти развеялись быстро. Воюющие страны начинают перестраиваться — технически и психологически — для ведения длительной, позиционной войны.

После первых же боев русская армия начинает испытывать нехватку снарядов, патронов, винтовок. Как и в других странах это объяснялось прежде всего убеждением в краткосрочности будущей войны. В большой программе развития русской военной промышленности и армии прямо говорилось, что политическое и экономическое положение в Европе исключает возможность длительной войны.

Когда нехватка снарядов стала одной из причин сокрушительного поражения русских войск в 1915 году, поражения, потрясшего страну огромными жертвами, необходимостью отступить из Польши, техническая проблема — снабжение армии, становится государственной проблемой. Необходимость перестройки экономики страны для удовлетворения военных нужд порождает множество экономических и политических вопросов, затрагивающих самую суть царской России.

Нехватка снарядов не была единственной (как пыталась представить Ставка), не была даже основной причиной поражения 1915 года. Советские историки утверждают, что Россия была неспособна на ее стадии промышленного развития удовлетворить нужду современной войны. Но подлинные события 1916 года опровергают и алиби Ставки, и подобного рода мнение: несмотря на изобилие снарядов, поставляемых в необходимом количестве русской промышленностью, сумевшей перестроиться на военный лад, русская армия добивается успеха лишь однажды — в Брусиловском наступлении. «Нехватка» снарядов была внешним проявлением глубокой болезни государственного организма.

Едва прошел патриотический энтузиазм первых недель войны, как начинает нарастать «кризис власти» в армии. Ее численность возрастает до такой степени, что административная машина оказывается не в состоянии с ней сладить. К июлю 1915 года было призвано 9 миллионов человек. Численность офицеров, недостаточная даже для двухмиллионной армии мирного времени, резко упала в связи с тяжелыми жертвами первого года войны. За год войны офицерские потери составили 60 тысяч человек. Это значит, что из 40 тысяч довоенных офицеров не осталось почти никого. Офицерские школы выпускали в год 35 тысяч человек. К сентябрю 1915 года редкие фронтовые полки — 3 тысячи солдат — имели более 12 офицеров. Только в конце 1915 — начале 1916 годов стало практиковаться в значительных масштабах производство в офицеры отличившихся солдат. Еще больше, чем нехватка офицеров ощущалась нехватка унтер-офицеров, которые служили связующим звеном между офицерами и солдатами.

«Кризис власти» в армии был самым ярким симптомом кризиса власти в государстве. Убежденный монархист В.В Шульгин, один из талантливейших хроникеров революции, выразил свои претензии к верховной власти: «Не может же, в самом деле, совершенно крамольный Горемыкин быть главою правительства во время мировой войны... Не может, потому что он органически, и по старости своей, и по заскорузлости не может стать в уровень с необходимыми требованиями...» На место Горемыкина Николай II в январе 1916 года назначает премьером — Штюрмера. О нем тот же Шульгин пишет: «Дело в том, что Штюрмер маленький, ничтожный человек, а Россия ведет мировую войну. Дело в том, что все державы мобилизовали свои лучшие силы, а у нас «святочный дед» премьером. Вот где ужас... И вот отчего страна в бешенстве.»

Страна была в бешенстве ибо русские армии терпели поражения, отступали. Росли цены. В городах начались перебои с доставкой продовольствия, хотя продовольствия в стране было достаточно Страна была в бешенстве ибо устала от войны, а причиной несчастий в сознании народа, всех слоев населения, становится царь, царица и Распутин

Можно составить библиотеку из книг, посвященных Григорию Распутину, его неизъяснимому влиянию на императрицу, а через нее на Николая И. Переписка императорской четы дает обильный материал для самых разных предположений, гипотез, объяснений: мистицизм царицы, чудотворные способности старца Григория, трехкратно спасавшего от смерти наследника престола, страдавшего гемофилией, гипнотизм, колдовство и т. д. Важно, однако, другое. Как пишет Шульгин: «Кто не знает этой фразы: «Лучше один Распутин, чем десять истерик в день». Хроникер революции совершенно справедливо добавляет: «Не знаю, была ли произнесена эта фраза в действительности, но в конце концов это безразлично, потому что ее произносит вся Россия».

Миф о Распутине — темном сибирском мужике, околдовавшем царскую семью и бесстыдно властвующем в Петрограде, — несмотря на отсутствие современных средств связи распространился по всей России. И нанес смертельный удар престижу императора.

Разрыв между властью и обществом становится физическим, когда Николай II в августе 1915 года принимает на себя верховное главнокомандование. Пребывание в Ставке — в Могилеве — удаляет его из столицы: последствия этого станут очевидными в феврале 1917 года, когда царь, оказавшись как бы в западне, не сможет даже доехать до Петрограда. В то же время возрастает влияние царицы на политическую жизнь в стране. А следовательно — для всей России — влияние Распутина.

Став Верховным главнокомандующим, Николай II взял на себя полную, безраздельную ответственность за все, что происходит в стране. И вина за все поражения, беды, несчастья падает теперь только на него — и его окружение.

Страна живет сама по себе, а власть сама по себе — в безвоздушном пространстве. Несмотря на войну, можно бы сказать — в связи с войной — продолжается быстрое экономическое развитие России. В 1914 году русская экономика составила — по сравнению с 1913 годом — 101,2%, в 1915 — 113,7%, в 1916 — 121,5%. Добыча угля возросла за это время на 30%, возросла добыча нефти, значительно увеличился выпуск машиностроительной и химической промышленности. Резкое сокращение импорта заставило русских промышленников начать производство отечественных машин. По данным на 1 января 1917 года русские заводы выпускали больше снарядов, чем французские в августе 1916 года и вдвое больше, чем английские. Россия производила в 1916 году 20 тысяч легких орудий и импортировала 5625. Производство гаубиц было на 100% отечественное, а тяжелых орудий — на 75%. Запасов царской России хватило на три с лишним года гражданской войны.

Для обуздания бурного стихийного процесса развития экономики, для ликвидации возникающих в его ходе узких горл, необходимы структурные изменения, реформы. Николай II хочет лишь одного: сохранить страну в том виде, в каком он застал ее, вступив на престол после смерти отца. Все действия царя, а в еще большей степени его бездействие были направлены на эту цель. Шульгин дает краткую и красноречивую характеристику состояния, в каком оказалась Россия в разгар тяжелейшей войны: «самодержавие без Самодержца». «Власть, — писал Александр Блок, — раздираемая различными влияниями и лишенная воли, сама пришла к бездействию; в ней/.../ не было уже ни одного «боевого атома», и весь «дух борьбы» выражался лишь в том, чтобы «ставить заслоны».

Даже советский историк вынужден отметить: «В 1917 году в России почти все классы имели партии». К этому следовало бы добавить, что возникли эти партии задолго до 1917 года и что большинство из них действовало легально, имело своих представителей в Думе. Только в ноябре 1914 года представители партии большевиков в Думе, открыто выступившие за поражение России в войне, были арестованы и после суда сосланы.

К середине 1915 года все партии, представленные в Думе, оказались в оппозиции к царю. Ядром парламентской оппозиции стал Прогрессивный блок, созданный в августе 1915 года. В него вошли конституционно-демократическая партия (кадеты), «Союз 17 октября», прогрессисты и националисты. Главной силой этого объединения, включавшего либералов, центр и правых (кроме крайне правых), была единственная в истории России либеральная партия — кадеты. В ее программе подчеркивался внеклассовый и всенародный характер партии. Высшей ценностью партия объявила Россию, сильное русское государство. Свою оппозицию царской власти она объясняла желанием укрепить русское государство. Прогресс определялся для кадетов в значительной степени способностью России защищать свое международное положение. Они провозглашали необходимость подчинения «всех без исключения» закону, обеспечения «основных гражданских свобод» для всех граждан страны, введения 8-часового рабочего дня, свободы профсоюзной деятельности, обязательного государственного страхования по болезни и старости, распределения среди крестьян монастырской и государственной земли и выкупа помещичьей. Кадеты были категорически против федерализма или других изменений государственной структуры, которые могли бы ослабить империю. Они считали своей задачей подготовку России к «парламентской системе и власти закона». Главной базой конституционно-демократической партии было земское движение, земские учреждения, созданные в России после реформ шестидесятых годов 19-го века. Возникшие в начале войны всероссийские союзы — земский и городской, — ставившие задачей привлечение широкой общественности к совместной с правительством деятельности по укреплению обороны государства, значительно расширили сферу влияния партии кадетов.

«Октябристы» и «прогрессисты», вошедшие в Прогрессивный блок, выражали либерально-монархические взгляды. Они надеялись, примкнув к парламентской оппозиции, с одной стороны, канализировать недовольство, а с другой, побудить Николая II прислушаться к предостерегающим голосам, изменить состав правительства, дать «министерство общественного доверия».

Революционные партии — социалисты-революционеры, социал-демократы (большевики и меньшевики) — старались сочетать революционную деятельность с легальной оппозицией в парламенте. В первые годы войны революционная агитация находит слабый отклик в народе. Особенно непопулярны пораженческие лозунги большевиков. Арест участников большевистской конференции, собравшейся в ноябре 1914 года в Финляндии под председательством Каменева с участием депутатов Думы, лишил большевистские организации в стране руководства.

Руководство из-за границы осуществлялось с большим трудом, на виду охраны, пронизавшей партию провокаторами. С. Гусев-Драпкин вспоминал, что в 1908—9 годах петербургская организация большевиков почти полностью развалилась: «К этому времени относится чрезвычайное развитие провокации. Свердлов был в ленинградском комитете еще с четырьмя членами комитета, и он тогда подозревал, что один из них провокатор. А после февральской революции, когда открыли архивы Департамента полиции, оказалось, что все четверо были провокаторами, а Свердлов был единственным большевиком в этом комитете. Примерно так же обстояло дело и в других городах: «По части провокаторов Москва в 1912—14 годах можно сказать побила рекорд... все, бравшие на себя инициативу восстановить Московский Комитет нашей партии, неизменно запутывались в трех основных, чисто московских провокаторах, как в трех соснах: Романов, Поскребухин, Маракушев, не говоря уже о Малиновском». Малиновский, руководитель большевистской фракции в Думе, фактически руководитель партии в России, любимец Ленина — был ценнейшим агентом охраны.

Провокаторство, внедрение своих агентов в ряды революционных партий, было излюбленным оружием охранного отделения. С помощью Азефа охранке удалось нанести тяжелейший удар партии эсеров. Но отношение тайной полиции к партии большевиков было особенным. Главной ее заботой было недопущение объединения социал-демократов в единую организацию. Такое объединение представлялось ей серьезнейшей угрозой режиму. Поэтому фракция Ленина, ставшая с 1912 года партией, делавшая все, чтобы объединения не допустить, высоко ценилась Департаментом полиции. Политика хронического раскола, которую вел Ленин, полностью совпадала с планами охраны. В особом циркуляре предлагалось начальникам всех «розыскных учреждений безотлагательно внушить подведомственным им секретным сотрудникам, чтобы они, участвуя в разного рода партийных совещаниях, неуклонно и настойчиво проводили и убедительно отстаивали идею полной невозможности какого бы то ни было органического слияния этих течений (в РСДРП), и в особенности объединения большевиков с меньшевиками». На этой позиции, начиная с 1903 года, стоял Ленин.

Особое отношение к большевистской партии выражается даже в словесном портрете Ленина в Департаменте полиции, заканчивавшемся словами: «наружностью производит впечатление приятное». Полиция настолько проникается духом революционной борьбы, что начинает широко использовать партийный жаргон. Об одном из течений РСДРП Департамент полиции неодобрительно замечает: «склонно к оппортунизму». Недовольство вызывают у полиции и нарушения партийной дисциплины. 24 июня 1909 года Департамент полиции сообщает начальнику московского охранного отделения: «Члены Большевистского центра Богданов, Марат и Никитич (Красин) перешли к критике Большевистского центра, склонились к отзовизму и ультиматизму и, захватив крупную часть похищенных в Тифлисе денег, начали заниматься тайной агитацией против Большевистского центра вообще и отдельных его членов в частности. Так, они открыли школу на острове Капри, у Горького». Создается впечатление, что похищение в Тифлисе денег волнует Департамент полиции гораздо меньше, чем «отзовизм и ультиматизм», а также «критика Большевистского центра», т.е. Ленина. Жандармский генерал А. Спиридович, отмечая пользу, которую приносили полиции секретные агенты, признавал, однако, что их работа «нередко служила на пользу партии и шла во вред правительству». Ленин, давая 26 мая 1917 года показания по делу Малиновского следователю Чрезвычайной комиссии, утверждал что польза, принесенная провокатором партии, была больше причиненного им вреда. Ленин был несомненно прав. Малиновский произносил в Думе антиправительственные речи, написанные Лениным и отредактированные вице-директором Департамента полиции Виссарионовым. Редактор Виссарионов не мог изменить смысла текста автора Ленина.

 

Весна 1917

В конце 1916 года всеобщее недовольство, вызванное усталостью от войны, неудачами на фронте, ростом цен, усиливается в связи с сокращением поставок продовольствия в Петроград и Москву. 19 января 1917 года «Отделение по охранению общественной безопасности и порядка в столице» доносило в «совершенно секретном докладе»: «Рост дороговизны и повторные неудачи правительственных мероприятий по борьбе с исчезновением продуктов вызвали еще перед Рождеством резкую волну недовольства...»

Продовольственные трудности, которые начинают испытывать города в 1916 году, были вызваны прежде всего неумением правительства организовать закупку сельскохозяйственных продуктов и их транспортировку. В годы войны собиралось даже больше зерна, чем до войны (если вычесть занятую немцами территорию): в 1914 году — 4304 миллионов пудов, в 1915 — 4659 миллионов, в 1916 — 3916 миллионов пудов. Армия брала больше чем до войны: 85 миллионов пудов в 1913—14 годах, 485 в 1916—17 годах. Но в это же время экспорт зерна, составлявший в 1913—14 годах 640 миллионов пудов, упал в 1916—17 годах до 3 миллионов. Причиной продовольственных трудностей в городах было нежелание крестьян продавать зерно по ценам, которые не переставали падать по мере роста инфляции.

Правительство не понимало причин трудностей: попытки контролировать цены сводились нередко к мерам, применяемым ташкентским генерал-губернатором, который по субботам ходил по базару и приказывал пороть торговцев, превышавших «нормальные» с его точки зрения цены; попытки организовать заготовки с помощью уполномоченных провалились. Правительство не знало, что предпринять, меняло политику, колебалось. Не понимали причин трудностей и общественные деятели, — правые объясняли их происками евреев и немцев: Союз русского народа открыл свои «русские хлебные лавки», левые объясняли происками помещиков и кулаков. Все сходились на том, что виноваты железные дороги, не успевающие перевозить хлеб. В действительности же трудность состояла не в отсутствии железнодорожного транспорта — в 1918 году в стране имелось 18757 паровозов и 444 тысячи вагонов по сравнению с 17036 паровозов и 402 тысячами вагонов в 1914 году — а в отсутствии зерна: поезда гонялись за зерном, а не зерно за поездами.

Доклад охранного отделения о положении в столице от 19 января 1917 года кончался выводом: общество жаждет «найти выход из создавшегося политически ненормального положения, которое с каждым днем становится все ненормальнее и напряженнее».

Парламентская оппозиция все более проникается убеждением, что необходимо добиться от царя «ответственного министерства», в котором ключевые посты должны занять представители Прогрессивного блока. Группа депутатов Думы во главе с А. И. Гучковым, убежденным монархистом, лидером умеренных либералов, начинает готовить заговор с целью свержения Николая II для сохранения династии.

Революционные партии, антивоенные и антицарские, лозунги которых находят все более широкий отклик в стране, оценивают тем не менее ситуацию, как еще не созревшую для переворота. Член Думы, один из лидеров меньшевиков Николай Чхеидзе, сторонник Циммервальда и Кинталя, утверждает в начале января 1917 года: «В настоящее время нет никаких надежд на удачную революцию. Я знаю, что полиция пытается инсценировать революционные вспышки и вызвать рабочих на улицу, чтобы с ними расправиться». Полностью оторванный от России Ленин, до которого в Цюрих доходят редкие и неясные сведения, говорит в январе тоже самое, что и Чхеидзе: «Мы, старое поколение, не увидим будущей революции». Представитель Ленина в Петрограде, руководитель русского Бюро ЦК Александр Шляпников констатирует: «Все политические группы и организации подполья были против выступления в ближайшие месяцы 1917 года».

Все в стране ждут неминуемых перемен, кроме революционеров. Как скажет В. Шульгин: революционеры еще не готовы, но революция готова.

19 февраля председатель Думы М. В. Родзянко приезжает в Царское Село с докладом о положении в стране и предупреждением, что в случае роспуска Думы, который намечал Николай II, вспыхнет революция. Революция эта, предупреждал Родзянко царя, «сметет вас, и вы уже не будете царствовать». «Ну, Бог даст», — ответил последний русский самодержец. И услышал в ответ: «Бог ничего не даст, вы и ваше правительство все испортили, революция неминуема».

Волнения в Петрограде начались даже раньше, чем предвидел их председатель Государственной Думы — через две недели после его доклада. 23 февраля в разных районах Петрограда стали собираться группы людей и требовать хлеба. Рабочие бросают работу и присоединяются к демонстрантам. 26 февраля 4-ая рота Павловского полка открыла огонь по конной полиции. Солдаты начали переходить на сторону демонстрантов.

Парламентская оппозиция надеется, что создание «ответственного министерства» может спасти положение, «В столице анархия, — телеграфирует Родзянко царю. — Правительство парализовано. Транспорт продовольствия и топлива пришел в полное расстройство. Растет общественное недовольство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца». Николай II, ознакомившись с телеграммой, сказал министру двора Фредериксу: «Опять этот толстяк Родзянко мне написал разный вздор, на который я ему не буду даже отвечать». Единственным ответом царя на предупреждения парламентской оппозиции о грозящей стране и династии революционной опасности было решение о роспуске на два месяца Думы.

Революционная оппозиция, захваченная врасплох нараставшим стихийным движением, не знает, что следует предпринять и ограничивается разговорами. На квартире Керенского, где собрались представители всех революционных партий — меньшевики всех тенденций, эсеры, трудовики, большевики (большевиков представлял Александр Шляпников) — энтузиазм присутствующих погасил близкий к большевикам К. Юренев. Революции нет и не будет, — заявил он. — Реакция нарастает. У рабочих и солдат разные цели. Следует приготовиться к длительному периоду реакции. Мы должны занять позицию наблюдателя и выждать. Для всех присутствующих было очевидно, что Юренев выражает точку зрения партии большевиков. Воспоминания петроградского рабочего В. Каюрова, члена городского комитета партии, свидетельствуют о неожиданности событий для партии. Никаких указаний из партийного центра не было, — вспоминает Каюров. — Петроградский комитет был арестован и представитель ЦК Шляпников оказался не в состоянии давать директивы на следующий день. Вечером 26 февраля для Каюрова не было сомнений: революция ликвидируется. Демонстранты разоружены, никто не может больше ответить правительству, принявшему решительные меры. Большевики оставались в позиции наблюдателей не только потому, что были захвачены врасплох демонстрациями в Петербурге, не только потому, что был арестован Петроградский комитет, но и потому, что Ленин еще осенью 1916 года строго-настрого запретил Шляпникову какое бы то ни было сотрудничество с другими социалистическими партиями.

Революционное движение в столице Российской Империи нарастало без руководства не потому, что оно было так сильно — профессиональным революционерам движение это казалось слабым, обреченным на провал, — а потому, что противник, царский строй, был так слаб. «Дело было в том, — объясняет В. Шульгин, — что во всем этом огромном городе нельзя было найти несколько сотен людей, которые бы сочувствовали власти...»

К полудню 27 февраля на сторону демонстрантов перешло около 25 тысяч солдат. Это составляло немногим более 5% войск и полиции, сконцентрированных в Петрограде и его окрестностях. Но этого оказалось достаточно для превращения бунта в революцию. Правда, победители еще не знают, что они — победители, как не знают побежденные, что они побеждены. Вечером 27 февраля около 30 тысяч солдат приходят в Думу в поисках власти, в поисках правительства. Дума, которая так мечтала о власти, с трудом нашла в себе мужество создать Временный комитет Думы, заявивший (28 февраля манифест этот был расклеен по городу), что берет на себя «восстановление правительственного и общественного порядка».

За несколько часов до создания Комитета Думы организуется первый Совет. Он обращается к рабочим Петрограда с предложением прислать к вечеру депутатов — по одному на тысячу рабочих. Вечером Совет избирает председателем меньшевика Н. Чхеидзе, заместителями — левых депутатов Думы, А. Керенского и М. Скобелева. Большевиков в Совете так мало, что они не в состоянии организовать фракцию. Избранный в Исполком А. Шляпников, рассказывает, что на первом заседании Совета было сделано сообщение о продовольственном состоянии в Петрограде. Выяснилось, что оно «отнюдь не было катастрофическим». Повод, вызвавший волнения в столице, приведший к свержению царя, оказался несуществовавшим.

В то время когда в Петрограде возникли две власти — Комитет Думы и Исполком Совета — российский император ехал из ставки в Могилеве к столице. Задержанный на станции Дно восставшими солдатами, Николай II подписывает 2 марта отречение от престола. Он принимает это решение после того, как генерал Алексеев, поддержанный командующими всех пяти фронтов, заявляет царю, что отречение является единственной возможностью продолжать войну с Германией. Только два командира корпусов — граф Келлер и Хан Нахичеванский — заявили о своей поддержке Николая II. Комитет Думы направил на станцию Дно двух монархистов, А. Гучкова и В. Шульгина, — принять отречение.

Так, при общем согласии революционеров, либералов, монархистов, пала в России монархия. Россия стала демократической республикой. Произошло это быстро, малопонятным для участников образом, с небольшим — по позднейшим масштабам — числом жертв. Всего в феврале было убито 169 человек и ранено около 1000.

Начиная с 1916 года в России, в особенности в столице, не переставали говорить о различного рода заговорах — революционных, либеральных, монархических, — которые должны были выправить положение. Единственным удачным заговором оказалось убийство Распутина в декабре 1916 года. Причем удачным заговор против Распутина можно назвать лишь потому, что, хотя и с трудом, старец Григорий был убит. Последствия этого убийства для монархии оказались катастрофическими. Убийство близкого к царской семье Распутина показало стране, что все дозволено.

Когда революция передала власть в стране тем, кого называли «заговорщиками» и кто в действительности, сознательно или бессознательно, разрушал царский строй, оказалось, что программы у них не было.

Созданное Комитетом Думы Временное правительство во главе с князем Г. Е. Львовым, бывшим председателем Земского союза, включавшее представителей бывшей парламентской оппозиции, объявило своей целью продолжение войны и созыв Учредительного собрания для решения будущего устройства России. Революционные партии, твердо знавшие, что по учению Маркса, в России на очереди была буржуазно-демократическая революция, не претендовали на власть: буржуазия должна была выполнить предназначенную ей историей задачу, а потом только наступала очередь социалистов. Не поверил в Февральскую революцию и Ленин, увидевший из Цюриха, что события в Петрограде — результат «заговора англо-французских империалистов». Первая его директива звучала знакомо: никакого сближения с другими партиями.

Слабость Временного правительства, проявившаяся с первых же дней его существования, отсутствие ясной программы, неуверенность в себе, позволили Совету стать второй властью в стране. Но и Совет не имел ясной линии поведения. 1 марта Совет подписал знаменитый «приказ №1», вводивший в частях петроградского гарнизона выборные комитеты, в распоряжении которых находилось оружие, не выдаваемое офицерам, отменявший традиционные армейские формы дисциплины. Приказ этот был немедленно распространен на всю русскую армию, несмотря на разъяснения Совета, что касается он лишь тыловых частей. Приказ №1 стал важнейшим фактором разложения армии, на которую Совет рассчитывал для продолжения войны с Германией, не ответившей на предложение заключить «мир без аннексий и контрибуций». Колебались и большевики. 12 марта прибыли из ссылки в Петроград бывший депутат Думы М. Муранов, член старой редакции «Правды» Л. Каменев и член ЦК И. Сталин. Они немедленно захватили руководство «Правдой», в которой 15 марта была опубликована статья Каменева, гласившая, в частности: «Когда армия стоит против армии, самой нелепой политикой была та, которая предложила бы одной из них сложить оружие и разойтись по домам... Свободный народ будет стойко стоять на своем посту, на пулю отвечать пулей...»

3 апреля в Россию приезжает Ленин. Значения этого приезда для судеб страны и мира никто еще не подозревает. Вождь большевистской партии удивлен, что его, вернувшегося на родину с помощью германских властей, не арестовывают, а торжественно встречают, в том числе и представители новой власти. Всех, в том числе и членов большевистской партии, несказанно удивляет речь Ленина, объявившего о необходимости начать борьбу за власть.

Спор об отношениях Ленина с Германией в годы войны и революции продолжается и сегодня. Начался он в апреле 1917 года. «Тогда, — писал близкий сотрудник Ленина В. Бонч-Бруевич, — этот способ путешествия (в так называемом пломбированном вагоне) вызвал бешеный вой со стороны злобствующей буржуазии и ее подпевал-эсеров и меньшевиков. Очень многие даже в нашей партии находили этот способ неудобным, некорректным». Сила Ленина заключалась в том, что он считал любой способ, приближавший победу революции, которой он руководил, удобным и корректным. Нужно, учил он большевиков, уметь идти на «всяческие уловки, хитрости, нелегальные приемы, умолчания, сокрытие правды». Ленин прекрасно понимал, что Германия заинтересована в помощи русским революционерам, борющимся за поражение своей страны. Людендорф напишет после войны, что русская революция была с давних пор его страстным желанием: «Сколько раз мечтал я об его осуществлении... Вечная химера». Химера совершенно неожиданно становится действительностью, спасительным чудом: «В апреле и мае 1917 года, — пишет немецкий генерал, — несмотря на наши победы на Эн и в Шампании, нас спасла только русская революция». Спасение кайзеровской Германии не было целью ленинской деятельности, но тот факт, что революция в России спасла Германию от поражения в 1917 году нисколько не смущал вождя большевистской партии, стремившегося любой ценой прийти к власти.

«Апрельские тезисы» — программа, с которой Ленин выступил 4 апреля на заседании Петроградского совета, поразила своей неожиданностью всех, в том числе и большевиков. Быть может, члены партии были бы менее изумлены, если бы они могли прочитать высылаемые Лениным из Швейцарии «Письма издалека». Однако, «Правда» опубликовала первое письмо с купюрами, а следующие три не напечатала вообще. Руководители «Правды», Л. Каменев и И. Сталин, имели свой план; объединение с меньшевиками и, в определенных формах, сотрудничество с Временным правительством. Плеханов, на которого выступление Ленина произвело впечатление бреда, полагал, что «тезисы эти написаны как раз при той обстановке, при которой набросал одну свою страницу Авксентий Иванович Поприщин.

«Числа не помню. Месяца тоже не было. Было черт знает, что такое». «Правда», опубликовавшая тезисы 7 апреля, 8 апреля напечатала редакционный комментарий, который, если не считать формы, совпадал с оценкой Плеханова: «Что же касается общей схемы т. Ленина, то она представляется нам неприемлемой, поскольку она исходит из признания буржуазно-демократической революции законченной и рассчитывает на немедленное перерождение этой революции в революцию социалистическую».

Трудно лучше выразить разницу между редакторами «Правды», которые были руководителями партии в отсутствие вождя, и Лениным: для Каменева, Сталина и других большевиков марксизм был учением, от которого нельзя отступать, для Ленина не существовало доктринальных истин, — он был одержим одной идеей — идеей власти. На заседании в Таврическом дворце 4 апреля Ленин, по свидетельству Бонч-Бруевича, вызвал «ядовитые усмешки» и «заметный смешок» у слушателей, когда «откровенно заявил, что имел и очень мало времени и очень мало материала для наблюдения». Если не считать нескольких недель в 1905 году, Ленин с 1900 года не был в России. В апреле 1917 года, по дороге в Петроград «всего один рабочий попался мне в поезде», — признался вождь большевистской партии. Но этого было для него достаточно. «Мои рассуждения, — заявил он, — будут несколько теоретичными, но полагаю в общем и целом правильными, соответствующими всей политической обстановке страны».

Ленину могло и не посчастливиться, ему мог и не «попасться в поезде» рабочий. И без этого рабочего он понял главное в политической обстановке России: страна стала, по признанию самого Ленина, самой свободной в мире; власть в стране — слабая и нерешительная.

«Апрельские тезисы» были программой, одновременно, конкретной и утопической. Конкретные требования — прекращение империалистической войны, а для этого — братанье с противником; конфискация помещичьей земли и национализация всех земель в стране с передачей ее в распоряженье местных советов — направлялись в адрес Временного правительства, которое, как знал Ленин, не могло их выполнить, следовательно необходимо было свержение правительства. Утопическая часть программы — устранение полиции, армии, чиновничества, плата всем чиновникам, при выборности и сменяемости всех их в любое время, не выше платы хорошего рабочего — была обещаниями со стороны будущей власти, Н. Суханов называет программу Ленина «разудалой левизной, бесшабашным радикализмом, примитивной демагогией, не сдерживаемой ни наукой, ни здравым смыслом...». Ленинская программа была «бесшабашным радикализмом» и «примитивной демагогией», но она учитывала два главных требования основной массы населения — крестьян — мир и земля.

После Февральской революции в Петроградский совет стали приходить «наказы» — жалобы и пожелания, прежде всего крестьян и рабочих. Анализ первых ста крестьянских наказов показывает, что они требуют прежде всего конфискации помещичьих, государственных и других земель и раздачи их крестьянам, а затем — быстрого заключения «справедливого мира». Первые сто рабочих «наказов» свидетельствуют, что рабочие были настроены менее революционно, чем крестьяне. Их требования касаются прежде всего улучшения положения (8-часовой рабочий день, повышение зарплаты и т. п.), но не его радикального изменения. Характерно, что требование мира есть в 23 из 100 крестьянских наказов и всего в 2 из 100 рабочих наказов.

Требования крестьян заключить мир частично совпадали с пораженческими лозунгами Ленина, их требования земли противоречили программе партии большевиков. Вождь партии мгновенно забывает длившиеся годами схоластические споры по аграрному вопросу, раздиравшие социал-демократов, — «муниципализация», «социализация», «национализация» — и присваивает программу партии эсеров: земля — крестьянам.

Апрель 1917 года можно считать месяцем рождения советской идеологии. Впервые в государственном масштабе была продемонстрирована важнейшая черта этой идеологии, которая вскоре станет господствующей в стране: гибкость, несвязанность ее ничем, способность мгновенно принять то, что вчера осуждалось и осудить то, что вчера принималось. Важнейшими элементами этой идеологии было: во-первых то, что решение о радикальном и неожиданном повороте на 180% принимается вождем партии; во-вторых, то, что партия, с некоторыми колебаниями, правда, сразу же соглашается с вождем.

Ленину, не связанному ничем, одержимому стремлением к власти, располагающему партией, насчитывавшей в апреле 1917 года 77 тысяч членов, противостоит Временное правительство, связанное со всех сторон. Оно связано прежде всего тем, что является лишь половиной власти; вторая половина — Совет. Оно связано отсутствием аппарата власти: старый государственный аппарат был разрушен и отвергнут, как пережиток царизма, создание нового задерживается, ибо сверху донизу возникает двоевластие, местные советы успешно конкурируют с рождающейся администрацией Временного правительства. Временное правительство, наконец, связано нормами и чувствами, которые вскоре начнут называть пережитками капитализма: верность слову, верность союзникам, вера в демократию, вера в народ. Представители социалистических партий, эсеров и социал-демократов-меньшевиков, играющие, начиная с первой коалиции (май 1917), все большую роль во Временном правительстве, связаны теоретическими воззрениями на революцию и историю, теоретическими представлениями о «движущих силах», о том, что классы по очереди, в порядке исторической закономерности, приходят к власти. Власть как бы жжет руки членов Временного правительства, они как бы только ждут момента, чтобы от нее освободиться. «20 апреля, — рассказывает Александр Шляпников, — на заседании Исполкома Совета Л. Каменев, критикуя Временное правительство, добавляет: «выход — в переходе власти в руки другого класса...» С мест министров раздаются голоса: «Тогда возьмите власть». В июне на съезде советов И. Церетелли с некоторой тоской восклицает: в настоящее время нет такой политической партии, которая готова сказать: дайте нам власть. Такой партии в России нет. В ответ Церетелли слышит знаменитый ответ Ленина: есть такая партия. И Ленин добавляет: ни одна партия не имеет права отказываться от власти и наша партия не отказывается.

Временное правительство было уверено, что желающих взять власть в России нет. Слова Ленина всерьез не принимались. Политических деятелей обычно упрекают в том, что они лгут, скрывают свои планы. История демонстрирует, однако, что когда политические деятели — Ленин, Сталин, Гитлер — говорят правду о своих планах, им никто не верит.

Слабость власти в стране сняла все преграды на пути революционной волны, заливавшей Россию. Революция превращается в бунт, дающий выход многовековой ненависти, скопившейся в народе. И чем очевиднее становится слабость власти, тем сильнее становится бунт. С недоумением смотрит на страну русская интеллигенция, десятилетиями ее готовившая. «Мы как влюбленные романтики, — записывает в свой дневник слова интеллигента М. Горький, — обожали ее, но пришел некто дерзкий и буйно изнасиловал нашу возлюбленную». Временное правительств, правительство русской интеллигенции, неуклонно идет налево, желая поспеть за бунтующим народом, но всегда отстает, ибо народ, подстрекаемый архикрайними лозунгами Ленина, мечтает о полном безвластии. В соревновании революционных лозунгов нельзя было опередить Ленина, проповедовавшего экспроприацию экспроприаторов, что в переводе с иностранного звучало неотразимо заманчиво: грабь награбленное.

В июне военному министру Керенскому удается убедить армию в возможности наступления. 18 июня русские войска начинают наступление и добиваются значительных успехов. Слухи об укреплении дисциплины в армии вызывают тревогу у солдат Петербургского гарнизона, опасающихся, что их могут отправить на фронт. Лозунги свержения Временного правительства находят благодарную почву прежде всего в первом пулеметном полку, находившимся под влиянием большевиков и анархо-коммунистов.

На время подготовки вооруженного выступления солдат и рабочих Петрограда, к которым присоединятся 4 июля 10 тысяч кронштадских моряков, Ленин уезжает из столицы отдыхать на дачу Бонч-Бруевича в Финляндию. Вождь революции возвращается 4 июля, выступает с балкона дворца Кшесинской перед демонстрантами, но без воодушевления. Ему ясно, что власть захватить на этот раз не удастся.

Историки спорят по сей день: было ли июльское выступление заговором большевиков или стихийным выступлением солдат, рабочих и матросов. Не могут прийти к окончательному решению даже официальные историки КПСС. В сталинском «Кратком курсе» говорилось, что «большевистская партия была против вооруженного выступления в этот момент, так как она считала, что революционный кризис еще не назрел, что армия и провинции еще не готовы для поддержания восстания в столице, а послесталинский «Краткий курс» полагает, что «у рабочих и солдат Петрограда хватило бы сил свергнуть Временное правительство и взять государственную власть в свои руки», но что брать власть было еще рано, ибо «большинство народа в стране еще шло за эсерами и меньшевиками».

Ленин не возражал против июльского выступления и не настаивал на его продолжении, когда верные правительству и Совету войска пришли в Петроград. Для Ленина июльское выступление было репетицией, пробой сил, проверкой готовности противника сопротивляться. Г. Зиновьев вспоминает, что «в июльские дни весь наш ЦК был против немедленного захвата власти. Так же думал и Ленин. Но когда 3 июля высоко поднялась волна народного возмущения, товарищ Ленин встрепенулся. И здесь, наверху, в буфете Таврического дворца, состоялось маленькое совещание, на котором были Троцкий, Ленин и я. И Ленин, смеясь, говорил нам: а не попробовать ли нам сейчас? Но он тут же прибавлял: нет, сейчас брать власть нельзя; сейчас не выйдет, потому что фронтовики еще не все наши.

Зиновьев чуть-чуть путает, ибо 3 июля Ленина в Петрограде не было, но смысл отношения Ленина к событиям передан верно; удастся — «смеясь» возьмем власть, не удастся — повторим попытку.

Июльская репетиция окончилась неудачей большевиков прежде всего потому, что Петроградский совет поддержал Временное правительство. «Что же дальше? — спросил я у Владимира Ильича, — пишет Бонч-Бруевич о разговоре, происходившем после июльской неудачи. — Вооруженное восстание, другого выхода нет. — Когда? — Когда покажут обстоятельства, но не позднее осени». Возможно, что Бонч-Бруевич, писавший свои воспоминания уже после победы партии Ленина, несколько преувеличивает оптимизм своего собеседника. 5 июля, когда Троцкий встретился с вождем партии, тот был в панике: «Они теперь нас перестреляют, — говорил Ленин, — самый подходящий момент для них». «Но, — добавляет Троцкий, — Ленин переоценил противника... — не его злобу, а его решимость и способность к действию.

У Ленина были основания для опасений. Важным аргументом, убедившим верные Временному правительству и Совету войска, выступить против демонстрантов, были документы, доказывавшие, что Ленин и большевики — немецкие шпионы. Троцкий назовет в своей «Истории русской революции» июль 1917 года «месяцем величайшей клеветы в мировой истории». Обвинение в получении денег от немцев служит основанием Временному правительству для решения об аресте руководителей большевистской партии. Ленин, хорошо зная, что, будучи он на месте министров Временного правительства, арестованные по обвинению в подготовке заговора против власти, да еще на деньги иностранцев, не дождались бы суда, бежит в Финляндию. Арестованные большевистские лидеры: Каменев, А. Коллонтай, А. Луначарский, Л. Троцкий были вскоре выпущены.

Спор о «немецких деньгах» продолжается и сегодня. Спор этот можно разделить на две части: был ли Ленин немецким агентом и получали ли большевики немецкие деньги?

Вождей всех революций побежденные объявляли агентами иностранных держав, давая наиболее примитивное объяснение своего поражения, объяснение, которое мало что объясняет. Понятие «агент иностранной державы» — подразумевает человека, выполняющего чужую волю. Нет сомнения, что у Ленина была собственная воля и собственные цели, которые на определенном этапе совпадали с целями Германии. Пройдет год и многие из тех, кто обвинял Ленина в сотрудничестве с кайзеровской Германией, станет пользоваться ее помощью в борьбе с властью Ленина.

Вождей всех революций обвиняли в том, что они получали деньги от иностранных держав. И в большинстве случаев это было правдой. В июле 1917 года были опубликованы документы, свидетельствовавшие о связях большевиков Ганецкого и Козловского с Парвусом, немецким социал-демократом, своих связей с германским министерством иностранных дел не скрывавшим. Ленин ожесточенно отрицал обвинения. Но отрицал странно и малоубедительно. Он писал, например, что Ганецкий, всего-навсего, вел торговые дела, как служащий фирмы, которой управлял Парвус. Партия, утверждал Ленин, не могла иметь дела с Парвусом, ибо еще в 1915 году Ленин назвал его «немецким Плехановым» и «ренегатом, лижущим сапоги Гинденбурга». Наконец Ленин категорически заявлял: «Гнусная ложь, что я состоял в сношениях с Парвусом». Ленин, действительно, в сношениях с Парвусом не состоял, состояли его посланники. Несмотря на все отрицания Ленина, Троцкого и других вождей партии, никто из них не объяснил каким образом в апреле 1917 года партия могла издавать, по официальным данным, 17 ежедневных газет тиражом в 320 тысяч. Их еженедельный тираж составлял 1415 тысяч.

Марк Алданов вспоминал, что маленькая политическая партия, которая агитацией почти не занималась, издавала в 1917 году небольшую газету и израсходовала за год около 300 тысяч рублей, полученных от нескольких богатых членов партии. А. Шляпников, в добросовестности которого нет оснований сомневаться, сообщает, что с 1 декабря 1916 по 1 февраля 1917 года в большевистскую кассу поступило 1 117 рублей 50 копеек. В марте расщедрился Максим Горький и дал 3 тысячи рублей. Троцкий, разоблачая «величайшую клевету в мировой истории», утверждает, что деньги на большевистскую печать давали рабочие. Трудно, однако, себе представить, чтобы в условиях жестокой инфляции, когда деньги теряли свою ценность, а стоимость типографских расходов росла, рабочие могли собирать еженедельно десятки и сотни тысяч рублей для партии, которая отнюдь не была единственной рабочей партией, да и не была главной социалистической партией. Марк Алданов, свидетель революции, талантливый исторический романист и проницательный историк, мечтал в 1935 году: «Гроссбухи Вильгельмштрассе могли бы оказаться ценным документом по истории октябрьской революции, но до них история доберется не скоро. К тому же и записи гроссбухов, вероятно имеют характер односторонних документов, — расписки в подобных случаях не выдаются». Алданов ошибся: история добралась до «гроссбухов» германского министерства иностранных дел очень скоро — через 10 лет. Но Алданов оказался прав — расписок Ленина там не было, там были лишь немецкие документы о передаче денег большевикам. Марк Алданов, написавший первым в 1919 году биографию Ленина, приводит наиболее убедительный, психологический аргумент: «Не стеснялся Ленин дела Таратуты, не стеснялся фальшивых ассигнаций, не стеснялся тифлисского мокрого дела, — незачем ему было стыдливо относиться и к немецким деньгам, весьма удачно им использованным в интересах большевистской партии». Проблема немецких денег, которая так волнует историков — проблема этическая. Для Ленина, буржуазной морали не признававшего, вопроса: брать или не брать? — не было.

Немецкие деньги не объясняют, однако, причин успеха большевистской пропаганды. Немецкие деньги дали возможность вести эту пропаганду в широких масштабах, но правительство располагало не менее серьезными средствами. Важно было уметь эти средства использовать.

Июльская неудача большевиков и повсеместное убеждение, что они — немецкие агенты останавливает на короткое время динамику ленинского бега к власти. Но положение в стране становится с каждым днем все более критическим: неудачи на фронте — немецкие войска угрожают Риге и Нарве, на юге под угрозой оказываются Молдавия и Бессарабия; инфляция; растущая безработица; продовольственные трудности. Образованное в июле, второе коалиционное правительство, возглавляемое Керенским, по-прежнему откладывает решение важнейших вопросов до окончания войны, до созыва Учредительного собрания. 26 августа Верховный главнокомандующий генерал Корнилов решает вмешаться в события. Он направляет 3-й корпус генерала Крымова на Петроград. Намерения Корнилова неясны: он хочет остановить развал страны, навести порядок, нанести удар по большевикам — главной причине беспорядков, по мнению генерала, но эффект его действий приведет к обратным результатам. Храбрейший солдат, прославленный в годы мировой войны, человек демократических убеждений, генерал Корнилов был совершенно несведущ в политике. То, что называют «заговором Корнилова» было недоразумением. Не имея достаточных сил, не имея союзников, верховный главнокомандующий бросил вызов Петроградскому совету, который, увидев угрозу своей власти, обращается за помощью к большевикам. Серьезной опасности Корнилов не представлял. Комиссар Северного фронта В. Войтинский заверил руководителей Совета: «Ни один полк, ни одна рота Северного фронта не будут выполнять приказов Корнилова, если их не подтвердит армейский комитет или я. Части не подчинятся Корнилову, если он прикажет выступить против Совета или правительства. Корниловские войска — призрак. Они исчезнут до того, как раздастся первый выстрел».

Корниловские войска развеялись как призрак, не дойдя до Петрограда. Но большевистская партия была очищена от всех обвинений, предъявленных ей всего несколько недель назад тем же Советом и тем же правительством, которые теперь дали ей патент на революционность и преданность свободе. В созданный Советом Комитет народной борьбы с контрреволюцией был включен руководитель большевистской военной организации, «военки», В. Невский. В это время «военка» насчитывала 26 тысяч членов, действовавших в 43 фронтовых и 17 тыловых группах.

Узнав о выступлении Корнилова, Ленин немедленно дает директиву: бороться с Корниловым, но не поддерживать Керенского; воспользоваться положением и вырвать у Керенского как можно больше уступок, прежде всего оружия для рабочих. «Развитие событий, — пишет Ленин, — может на этот раз привести нас к власти, но об этом следует в нашей пропаганде говорить, как можно меньше». В беге к власти партия вышла на завершающую прямую.

 

Осень 1917

Свержение царского самодержавия если и изменило положение в стране, то — к худшему. Экономика страны разваливалась: останавливались заводы, подвоз продовольствия не переставал сокращаться, стоимость денег падала. Война продолжалась. Единственным реальным завоеванием революции была полная свобода слова. Опьяняющая эта свобода превращается в могучее оружие большевиков. В то время, как они обещают все и немедленно (мир, землю, хлеб), все другие партии призывают ждать (победы, Учредительного собрания, прекращения хаоса). В ночь с 1 на 2 сентября большевики получают большинство в Петроградском совете. Троцкий избирается председателем Совета. Вернувшийся в мае 1917 года из США, Троцкий сразу же поддерживает Ленина. В июле он вступает в партию большевиков, где немедленно занимает место среди вождей. Арестованный после июльских событий, освобожденный из «Крестов» под залог после краха корниловского выступления, Троцкий становится, в качестве председателя Петроградского совета, не только первым тенором революции (его речи набивают битком цирк Модерн), но и практическим руководителем готовящегося переворота. 5 сентября большевики получают большинство в Московском совете. Для Ленина это — сигнал; он убежден: власть на расстоянии протянутой руки, — сейчас или никогда. В середине сентября Ленин шлет из своего финляндского убежища два письма, в которых настаивает на необходимости брать власть. Брать власть немедленно. Но ЦК заставляет себя просить. Руководители партии — Каменев, Зиновьев, Сталин — занимают гораздо более умеренную позицию, чем Ленин. Они убеждены, что Всероссийский съезд советов, назначенный на 25 октября, передаст большевикам власть мирным путем. Ленин не выдерживает и возвращается в Петроград. Партийные историки до сих пор не могут прийти к соглашению когда вождь партии вернулся из Финляндии. В сталинском «Кратком курсе» говорится, что Ленин вернулся 7 октября, Маргарита Фофанова, в квартире которой Ленин поселился, приехав в Петроград, утверждала, что он вернулся 22 сентября. Во всяком случае известно, что, вернувшийся между 22 сентябрем и 7 октябрем в Петроград, Ленин участвовал в заседании ЦК 10 октября. Кроме Ленина присутствовали А. Бубнов, Ф. Дзержинский, Г. Зиновьев, Л. Каменев, А. Коллонтай, А. Ломов, Г. Сокольников, Я. Свердлов, И. Сталин, Л. Троцкий, М. Урицкий. Ленину стоит немалого труда убедить своих соратников в необходимости организации восстания. Но у него есть козырь: еще 29 сентября Ленин послал письмо-ультиматум, в котором угрожал уйти из ЦК, оставив за собой «свободу агитации в низах партии и на съезде партии». Вождь партии угрожал, что обратится к «низам» и разгонит ЦК. Н.Бухарин вспоминал в 1921 году, еще при жизни Ленина, что «письмо было составлено чрезвычайно решительно и угрожало нам всякого рода штрафами. Мы все были ошарашены... ЦК единогласно постановил сжечь письмо Ленина». Письмо можно было сжечь. Но когда сам Ленин потребовал голосовать за восстание, только два члена ЦК нашли в себе решимость голосовать против — Зиновьев и Каменев.

Аргументы Ленина сводились к пяти пунктам: 1) во всей Европе нарастает революционное движение; 2) империалисты (немцы и союзники) готовы заключить мир, чтобы совместно удушить революцию в России; 3) налицо «несомненное решение Керенского и компании сдать Питер немцам»; 4) близится крестьянское восстание и большевики уже обладают народным доверием; 5) идет «явное подготовление второй корниловщины». Зиновьев возражал; , Говорят: 1) за нас уже большинство народа в России и 2) за нас большинство международного пролетариата. Увы! — ни то, ни другое неверно, и в этом все дело».

Дело, однако, было не в этом. Все аргументы Ленина оказались неверными: он ошибся в расчетах на мировую революцию; еще год будут воевать немцы и союзники; Керенский не собирался сдавать Питера; крестьяне начали делить землю, но до восстания было еще Далеко; ни о какой «второй корниловщине» никто не помышлял. Прав был он лишь в одном: власть можно было захватить, ибо никто не хотел ее защищать. Керенский и его министры продолжали верить, что враг — только справа и, естественно, не могли ждать поддержки со стороны «правых». Слабость и нерешительность Временного правительства раздражали «умеренных» и «центр». Н. Бухарин с гордостью вспоминал: «У меня на квартире было написано: «Бухарин, большевик». Но никто пальца не решался поднять. Конечно, это было величайшей глупостью со стороны буржуазии, что она тогда с нами не покончила». Говоря о глупости, Бухарин был, конечно, прав, с той лишь поправкой, что власть осенью 1917 года не была в руках буржуазии. Власть лежала на улице. За исключением большевиков все хотели изменений, все были согласны: пусть хуже, но иначе. Член французской военной миссии Пьер Паскаль записывал в свой дневник в сентябре: «Пажеский корпус голосовал за большевиков», в октябре: «Вчера г-н Путилов мне сказал, что он голосовал за большевиков».

Наиболее серьезное сопротивление Ленин встречает в ЦК партии: соратники опасаются неудачи, они спрашивают, что мы будем делать после захвата власти. Ленин отвечает: захват власти — цель восстания. Политические задачи мы выясним, когда власть будет в наших руках. Ленин охотно цитирует Наполеона: «On s'engage et puit on voit» — вступим в бой, а потом... посмотрим.

Упорно культивируемая советской историографией вот уже более 60 лет легенда об Октябрьском перевороте, как операции, осуществленной по точному, строго разработанному плану, об Октябрьском перевороте, как высшем образце «искусства восстания», отказывается считаться с фактами. Меняются — в легенде — вожди восстания: то это были Ленин и Троцкий. Сталин в первую годовщину революции назвал «ЦК партии во главе с т. Лениным» — вдохновителем переворота, подчеркнув, что «вся работа по практической организации восстания проходила под непосредственным руководством председателя Петроградского Совета Троцкого». Сам Троцкий немало способствовал распространению легенды о великолепной организации восстания и своем руководстве. Затем вождем восстания Сталин определил себя, признавая, что некоторую помощь ему оказывал Ленин. С середины 50-х годов вождем утвержден Ленин.

Легенда вызывала сомнения издавна. «Если для постороннего нашему движению кажется, что Октябрьская революция, или, как у нас нередко принято называть Октябрьский переворот, была совершена так, как совершались все ранее бывшие «перевороты», почти без предварительной тщательной организации, а лишь в силу случайно благополучно сложившихся обстоятельств, то это глубоко неверно», — спорил Бонч-Бруевич. Сомнения в легенде как нельзя более обоснованы. Достаточно сказать, что советские историки до сегодняшнего дня не достигли договоренности о дате переворота, о том, когда же началась Октябрьская революция. Одни полагают, что утром 24 октября, другие настаивают на вечере того же дня, третьи защищают 22 октября.

10 октября двенадцать загримированных членов ЦК решают начать восстание. Но на следующем заседании ЦК — 16 октября, — все настаивают на необходимости ждать, ибо докладчики от районов говорят об отсутствии «боевого духа» на Выборгской стороне, на Васильевском острове, в Нарвском районе. Представитель Военной организации Крыленко докладывает об индифферентности солдат. И только Ленин продолжает настаивать, уговаривать, тянуть членов ЦК к власти.

Троцкий двоится и троится, выступая на многочисленных митингах, подогревая революционными лозунгами солдат и рабочих. Не перестают произносить речи популярнейшие ораторы большевиков — Луначарский, Коллонтай, Володарский. Члены ЦК ждут, что власть сама упадет им в руки. Ленин настаивает на ее захвате. Не позже 20 октября.

Власть разваливается. Петроградский гарнизон хочет лишь одного: разойтись по домам и принять участие в разделе земли. Правительство не знает, чего оно хочет. Не знает, какими силами оно располагает. И главное — не знает, кто его враг. Слухи о готовящемся большевиками заговоре не перестают циркулировать по Петрограду. Они набирают силу в октябре. 17 октября горьковская газета «Новая жизнь», расходившаяся десятитысячным тиражом среди столичных рабочих и очень близкая к большевикам, публикует передовую, в которой предупреждает, что если партия большевиков готовит переворот, то это приведет к гибели партии, рабочего класса и революции. 18 октября в «Новой жизни» появляется знаменитое письмо Каменева и Зиновьева, в котором ближайшие соратники Ленина заявляют, что вооруженное восстание независимо от съезда советов и за несколько дней до его созыва является недопустимым шагом, грозящим катастрофой пролетариату и революции. Хорошо известно негодование с каким встретил это письмо Ленин, обозвавший своих товарищей изменниками, предателями и т, п., раскрывшими буржуазии тайну восстания. В действительности, тайны никакой давно уже не было. Раскрыл ее прежде всего сам Ленин в своих письмах, статьях, воззваниях, печатавшихся в большевистской печати.

Характернейшей чертой времени, красноречивым признаком полного разложения правительственного аппарата было не то, что вопрос о вооруженном восстании открыто дебатировался в легальной печати, а то, что власть не придавала этому никакого значения. Керенский заявлял: «у нас больше силы, чем нам нужно». Он отказывался затребовать в Петроград подкреплений с фронта. Когда городской чиновник из любопытства позвонил на квартиру Марии Ульяновой и узнал, что Ленин в Петрограде, никто не попытался арестовать руководителя готовящегося переворота.

Настроение власти в октябре 1917 года с отчаянной откровенностью выразил министр иностранных дел Терещенко в беседе с американским послом Дэвидом Френсисом. Беседа происходила 24 октября. «Я ожидаю большевистское выступление сегодня ночью, — сообщил Терещенко. — Если вы сможете его подавить, — ответил посол, — то я надеюсь, что оно произойдет. — Я думаю, что мы сможем его подавить, — сказал Терещенко, — но я надеюсь, что оно произойдет независимо от того, подавим мы его или нет. Я устал от неуверенности и напряжения».

Несмотря на отсутствие уверенности в успехе, большевики, как бы увлекаемые инерцией разваливающегося государственного аппарата, шли к власти, хотя и не так быстро, как этого желал Ленин. Военно-революционный комитет, созданный Петроградским советом, становится главным руководящим органом восстания. Захват власти производится, таким образом, не от имени партии большевиков, а якобы от имени Совета, несмотря на то, что в Бюро ВРК входят только большевики и поддерживающие их левые эсеры. Фактически власть переходит в руки Бюро ВРК 21 октября, когда принимается приказ о том, что оружие не выдается никому без приказа ВРК и в воинские части посылаются комиссары для контролирования приказа. Утром 22 октября гарнизон по телефону извещается об этом решении, в котором указывается так же, что никакие приказы не являются действительными без подписи ВРК. В городе организуются митинги и демонстрации. Троцкий выступает с пламенной речью в Народном доме на Петроградской стороне, обещая золотые горы: Советское правительство даст беднякам и тем, кто находится в окопах все, чем богата страна. Он вызвал бурные аплодисменты, восхваляя Петроградский совет, взявший на себя тяжелую задачу доведения революции до победного конца, революции, которая даст народу хлеб, землю и мир.

Революция уже произошла, но никто этого пока не видит. Не видят жители Петрограда, заполняющие театры: Шаляпин поет в «Доне Карлосе», в роли, в которой он редко выступал в России, Тамара Карсавина впервые танцует в оперетте «Куколка». Привлекают многочисленных слушателей всевозможные лекции: философские, литературные, социально-политические. Не видят, что власть уже выскользнула у них из рук, члены Временного правительства. Не отдают себе отчета, что власть уже у них в руках, большевики.

Одна из неразрешенных загадок Октябрьского переворота — поведение Ленина в решающие дни. С 20 октября он как бы исчезает из обращения: продолжает прятаться, но до вечера 24 о нем нет никаких сведений, нет его писем, записок, указаний. Прославленное заседание ЦК 21 октября, на котором Ленин произносит свои знаменитые слова: «вчера было рано, а послезавтра будет поздно» — легенда, сочиненная Джоном Ридом и не подтверждаемая ни одним документом, ни одним свидетелем. Впрочем, легенда показалась вождю революции настолько хорошо придуманной, что он, расхваливая книгу Джона Рида, ее не опроверг.

Ленин продолжает находиться в подполье весь день 24 октября, когда ВРК начал рассылать своих комиссаров и небольшие вооруженные отряды для захвата правительственных зданий. Два невооруженных комиссара приходят на Центральный телеграф и договариваются, что телеграф будет считаться под большевистским контролем. Отряд Измайловского полка является па Балтийский вокзал и остается там для «охраны порядка». Отряды Красной гвардии занимают некоторые мосты, оставляя другие в руках правительственных войск, если те не соглашаются уходить. Никто не хочет стрелять, но постепенно, ползучим путем, в городе меняется власть. И в это время, около 6 часов вечера 24 октября, Ленин все еще ни о чем не подозревает. Он пишет письмо: положение крайне критическое, промедление смерти подобно, мы не имеем права ждать, мы можем все потерять, необходимо во что бы то ни стало нанести смертельный удар правительству... В 4-м и 5-м изданиях сочинений Ленина письмо это озаглавлено: письмо членам Центрального комитета. В действительности заголовок этот был добавлен советскими историками, а письмо адресовано в райкомы: через них хотел Ленин давить на ЦК. Вождь революции еще вечером 24 октября, вдали от Смольного, не переставал бояться Временного правительства, уже не имевшего власти, не переставал понукать ЦК начать восстание, которое фактически уже закончилось.

Загадка отсутствия Ленина среди руководителей переворота с 20 по 24 октября, усугубляется загадкой поведения руководителей восстания, не приглашающих весь день 24 октября Ленина в Смольный, и поведения Ленина — ждущего приглашения. 6 ноября 1918 года в юбилейной статье Сталин писал: «24 октября, вечером он /то есть Ленин/ был вызван в Смольный для общего руководства движением». К тому времени, однако, когда ЦК счел возможным вызвать вождя «для общего руководства», Ленин не выдержал и сам отправился — на трамвае — с Выборгской стороны в Смольный.

Троцкий утверждает в своей «Истории русской революции», что Ленин, прибыв в Смольный, одобрил действия председателя Петроградского совета: «Ленин был в восторге, выражавшемся в восклицаниях, смехе, потирании рук, потом он стал молчаливее, подумал и сказал: „Что ж, можно и так, лишь бы взять власть“». Н. Подвойский, вместе с В. Антоновым-Овееенко и Г. Чудновским, непосредственно руководивший захватом города, вспоминает, что, прибыв в Смольный, Ленин начал забрасывать его записочками: взяты ли центральный телеграф, телефон? Взяты ли мосты? Поторапливание Ленина оказывает небольшое влияние на ход событий: город медленно, но неуклонно переходит в руки восставших, не встречающих сопротивления. Борьба за город, еще никто не сознает, что это борьба за страну, происходит между 6-7 тысячью сторонников большевиков: 2500 солдат — павловцев и кексгольмцев, 2500 кронштадских моряков и около 2000 красногвардейцев, — и 1500 — 2000 защитниками Временного правительства. Огромный петроградский гарнизон объявил себя нейтральным и не вмешивался. В 3.30 утра «Аврора» бросила якорь у Николаевского моста и отряд моряков, прогнав патруль Временного правительства, занял мост. Зимний дворец, в котором заседало Временное правительство, оказался изолированным от города.

Утром министры еще не знали о том, что они потеряли власть. Они не могли узнать об этом из газет, которые вышли с безнадежно запоздавшими статьями: «Известия» предупреждали большевиков не ввязываться в «бессмысленную авантюру»; «Новая жизнь» советовала большевикам «не стрелять первыми»; меньшевистская «Рабочая газета» выражала надежду на возможность компромисса.

Ленин к этому времени знал, что победил. В 10 утра он обращается «к гражданам России», извещая их: «Временное правительство низложено. Дело, за которое боролся народ, — немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание советского правительства, — это дело обеспечено». Ленин знал, что власть, за которую он так долго боролся, у него в руках. Троцкий вспоминает, как, написав воззвание, Ленин обернулся «с усталой улыбкой и сказал: переход от подполья и режима Переверзева к власти... Es Schwindelt». Ленин поднял руку, чтобы показать как кружится у него голова от доставшейся, наконец, власти. Еще не был, правда, взят Зимний дворец, но вождь революции обязательно хотел объявить о победе на первом заседании съезда советов. И Ленин шлет снова записки членам ВРК, требуя немедленного штурма. Но тон уже меняется. В случае невыполнения приказа Ленин грозит членам ВРК — расстрелом. Начинается новая эра. Угроза расстрела, а потом и расстрелы станут важнейшим элементом политики.

Взятие Зимнего задерживается: у красногвардейцев и солдат, составляющих армию восставших, нет особого желания штурмовать дворец, тем более, что число его защитников тает с каждым часом. Восставшие по одному, по два проникают в Зимний дворец через незащищенный «черный ход». «Аврора» холостым выстрелом дает сигнал Петропавловской крепости открыть артиллерийский огонь по Зимнему: выпустив около 30 снарядов, артиллеристы ухитряются попасть в цель всего два или три раза. Защитники Временного правительства вначале брали проникавших во дворец красногвардейцев в плен. Когда пленных набралось много, они в свою очередь взяли в плен и разоружили юнкеров. Ворвавшийся во дворец Антонов-Овсеенко арестовал членов Временного правительства и отправил телеграмму Ленину: «в 2.04 дня Зимний взят».

Съезд советов, который после ухода правых эсеров и меньшевиков, отказавшихся признать большевистский переворот, состоит из большевиков и левых эсеров, утверждает «временное рабочее и крестьянское правительство» — Совет народных комиссаров. Оно должно управлять страной «впредь до созыва Учредительного собрания». В состав правительства входят только большевики. Председателем СНК утверждается Ленин, наркоминделом — Троцкий, внутренние дела поручаются Рыкову, земледелие — Милютину, юстиция — Ломову, торговля и промышленность — Ногину, труд — Шляпникову, продовольствие — Теодоровичу, просвещение — Луначарскому, национальности — Сталину.

Октябрьский переворот был завершен. «Революция, — писал Ленин об Октябре, — в известных случаях означает собою чудо... Вышло чудо...» Дважды на протяжении 1917 года власть в России, пораженная бессилием, падала от толчка. Как в феврале, так и в октябре в критический момент правительство обнаруживало, что не имеет никакой поддержки, не имеет защитников. Разница между двумя революциями заключалась в том, что в феврале царская власть была сметена стихийным взрывом недовольства, а в октябре Временное правительство было свергнуто партией, возглавляемой человеком, знавшим чего он хочет, непоколебимо убежденным, что он воплощает законы истории, верившим, что он единственный понимает, что надо делать и куда идти, ибо он единственный полностью овладел учением Маркса-Энгельса.

Ленин достигает цели: партия большевиков приходит на съезд советов, захватив власть. На пути к этой цели вождю партии пришлось преодолеть сопротивление своих соратников, которое было гораздо более серьезным, чем сопротивление Временного правительства. Противники Временного правительства «справа» — генералитет и офицерство — были убеждены, что если большевики и придут к власти, то удержатся не более нескольких недель, но по дороге к власти опрокинут Керенского. Глава Временного правительства говорил впоследствии о свержении его руками большевиков».

Ленин достигает цели. На первом заседании съезда советов принимаются, по его предложению, два декрета: о мире и о земле. В первый и последний раз вождь партии большевиков держит слово, дает стране мир и землю. Очень скоро начнется новая война — гражданская, которая будет продолжаться еще три с лишним года; земля окажется мифом, ибо окажется, что было ее у помещиков меньше, чем ожидалось; выяснится, что все выращенное на земле потребует государство. Но 25 октября Ленин зачитывает декрет о мире, приглашающий все народы и правительства воюющих стран заключить демократический мир без аннексий и контрибуций, а для переговоров о мире предлагающий немедленно заключить перемирие на 3 месяца; он зачитывает декрет о земле, объявлявший: «земля без всякого (явного или скрытого) выкупа отныне переходит в пользование всею трудового народа».

Н. Крупская вспоминает, что Ленин взял декрет о земле из лево-эсеровских «Крестьянских известий». Вождь Октябрьской революции никогда не скрывал, что он позаимствовал декрет о земле у эсеров. Еще в августе он писал: «крестьяне хотят сохранить свою мелкую собственность... Ни один благоразумный социалист не порвет из-за этого с беднейшим крестьянством». Добавляя: «а после перехода политической власти к пролетариату дальнейшее покажет практика». Ленин мог спокойно выслушать то, что кричали на съезде, разгневанные «дневным грабежом», кражей их программы, эсеры: «Хорош марксист, травивший нас 15 лет за нашу мелкобуржуазность и ненаучность с высоты своего величия и осуществивший нашу программу, едва захватив власть». Он мог спокойно отвечать им: «Хороша партия, которую надо было прогнать от власти, чтобы осуществить ее программу». Ленин был спокоен, ибо он единственный понимал без поддержки крестьянства власть в России удержать нельзя. И он единственный знал, что имея власть, можно легко отобрать назад и все данное, и все обещанное.

Вялые, некоординированные попытки оказать сопротивление новой власти, закончились полной неудачей. В первую неделю после Октябрьского переворота, Керенский, покинувший утром 25 октября Зимний дворец, отправился за помощью в Псков, ставку Северного фронта. Защищать Временное правительство соглашается лишь генерал Краснов, командир Третьего конного корпуса, того самого, который в августе, под командованием генерала Крымова, шел на Петроград, чтобы свергнуть правительство Керенского. Краснову удается собрать не более 700 всадников, «меньше полка нормального штата». Но и с этими силами ему удается занять Гатчину, потом Царское село. 30 октября под Пулковскими высотами отряды Красной гвардии, усиленные моряками, останавливают продвижение казаков. Троцкий вспоминал, что красногвардейцы были обязаны победой полковнику Вальдену. Полковник согласился командовать красногвардейцами «не потому, что он симпатизировал нам... По-видимому он ненавидел Керенского так сильно, что эта ненависть породила в нем некоторую симпатию к нам». Краснов приказал отходить в Гатчину. Там он был арестован; Керенский успел скрыться, завершив тем самым свое краткое пребывание в русской истории.

В то время, когда генерал Краснов в странном союзе с социалистом Керенским ведет несколько сот казаков на Петроград, командующий Северным фронтом генерал Черемисов полагает, что главную опасность для страны представляют «берлинские немцы», против которых нужно держать фронт, большевики же, т.е. «петроградские немцы» и так власть не удержат. В это самое время в столице представители «революционной демократии»— меньшевики и правые эсеры образуют Союз спасения родины и революции. Но их борьба с большевиками ограничивается словами: социалисты все еще не могут себе представить, что большевики всерьез решили управлять сами. И для этого у них есть основания.

Наиболее серьезное сопротивление Ленин встречает в первую неделю после прихода к власти в рядах ближайших товарищей: в ЦК и правительстве. Когда Всероссийский исполком профсоюза железнодорожников (Викжель) потребовал 29 октября создания «однородного социалистического правительства» из всех советских партий, пригрозив всеобщей железнодорожной забастовкой, в ЦК большевистской партии и в правительстве произошел раскол. Зинаида Гиппиус, написавшая — «уже развел руками черными Викжель пути», — ошиблась. «Руки» у исполкома профсоюза железнодорожников не были «черными», т.е. цвета реакции, — они были розовыми. В дни Октябрьского переворота нейтралитет Викжеля, не пропускавшего эшелоны с фронта в Петроград, способствовал победе большевиков. И когда он предъявил свой ультиматум, ЦК, в отсутствие Ленина руководившего подавлением безнадежной попытки юнкеров поднять восстание в городе, и Троцкого, занятого мобилизацией сил против Краснова, согласился с «необходимостью расширения правительственной базы и возможностью изменения состава правительства». Делегация ЦК, явившаяся на совещание, созванное Викжелем, согласилась на создание коалиционного правительства из 18 членов, включающего 5 большевиков, но без Ленина и Троцкого. Делегация путиловских рабочих, прибывшая на совещание, заявила: мы не допустим кровопролития между революционными партиями, не допустим гражданской войны. Один из рабочих подытожил мнение питерского пролетариата: к черту Ленина и Чернова. Повесить обоих!

Ленин, поддержанный Троцким, отверг саму мысль о коалиции: Если у вас большинство, — заявил он сторонникам многопартийного правительства, — берите власть в ЦК. Но мы пойдем к морякам! В ответ на это Каменев, Рыков, Милюгин, Зиновьев и Ногин вышли из ЦК; Рыков, Теодорович, Милютин и Ногин вышли из Совнаркома. В своем заявлении они подчеркивали, что есть только один путь сохранения чисто большевистского правительства — «средствами политического террора».

Как всегда Ленину удается, шантажом отставки, угрозой обратиться к «низам», подавить бунт в собственных рядах. Каменев и его сторонники приносят повинную и возвращаются в лоно ЦК и СНК. Л. Б. Каменев, непризнанный отец будущего «еврокоммунизма», неоднократно при жизни Ленина предлагал меры по смягчению характера большевистской власти. И каждый раз быстро от своих предложений отказывался. Историки упрекают — и справедливо — соратника Ленина в слабости и нерешительности. Но отсутствие упорства в защите своих взглядов объясняется прежде всего тем, что Каменев при каждом споре с Лениным быстро убеждался: смягчение характера большевистской власти угрожает основам партии. На изменение характера партии старый большевик Каменев согласиться не хотел.

Отвергнув все попытки заключить компромисс, все притязания хотя бы на частицу власти со стороны других социалистических партий, Ленин еще раз подтвердил то, что было совершенно недвусмысленно сказано в «Правде» на следующий день после взятия Зимнего дворца: «Мы берем власть одни, опираясь на голос страны и рассчитывая на дружескую помощь европейского пролетариата. Но, взяв власть, мы будем расправляться железной рукой с врагами революции и саботажниками... Они мечтали о диктатуре Корнилова... Мы дадим им диктатуру пролетариата…». Для Ленина «диктатура пролетариата» означала диктатуру партии большевиков, его партии.

Советская власть, как стала называть свою власть партия большевиков, распространялась по стране, не встречая серьезного сопротивления. Лишь в Москве, о которой Ленин говорил, что «победа там обеспечена и драться некому», сопротивление продолжалось 8 дней. Как правило, местные гарнизоны и вооруженные рабочие отряды легко справлялись со всеми попытками помешать захвату власти большевиками. Убийство верховного главнокомандующего генерала Духонина в Могилеве красногвардейцами из отряда нового главковерха прапорщика Крыленко завершило уничтожение старой армии. Выражение «в штаб к Духонину» стало первой из бесчисленного ряда метонимий, заменявших слово «убийство», ставшее самым распространенным в русском языке. Максимилиан Волошин в стихотворении «Терминология» назвал лишь несколько: «Брали на мушку», «ставили к стенке», «списывали в расход», «хлопнуть», «угробить», «отправить на шлепку», «к Духонину в штаб», «разменять»... Консолидация советской власти не могла считаться завершенной до решения проблемы Учредительною собрания. Решение о созыве Учредительного собрания, свободно выбранного всеми гражданами страны для определения будущего политического строя России, было принято Временным правительством. «Лучшие русские люди, — писал М. Горький, — почти сто лет жили идеей Учредительного собрания». Свою кампанию против Временного правительства большевики вели, в частности, под лозунгом зашиты Учредительного собрания, обвиняя правительство в том, что оно «мешает хозяину русской земли сказать свое властное слово». 4 апреля, едва приехав в Россию, Ленин с возмущением заявлял: «Мне приписывают взгляд, будто я против скорейшего созыва Учредительного собрания!!! Я бы назвал это бредовыми выражениями, если бы десятилетия политической борьбы не приучили меня смотреть на добросовестность оппонентов, как на редкое исключение.

Выборы в Учредительное собрание — самые свободные в истории России — состоялись уже после Октябрьского переворота. Состав Учредительного собрания: социалистические партии — 59,6% (в том числе эсеры 40,4%, меньшевики 2,7%), большевики — 24%, буржуазные партии — 16,4% определил отношение к нему правящей партии. Отношение резко отрицательное. Тем не менее, 5 января 1918 года Учредительное собрание было созвано. Управляющий делами СНК, друг Ленина и руководитель так называемой 75 комнаты (зародыша советских карательных органов), Владислав Бонч-Бруевич рассказывает о «веселом разговоре» в «заранее приготовленных для Владимира Ильича» комнатах Таврического дворца накануне первого заседания Учредительного собрания: «Если мы сделали такую глупость, что пообещали всем собрать эту говорильню, мы должны ее открыть сегодня, но когда закроем, об этом история пока помалкивает», — смеясь ответил Владимир Ильич одному из товарищей, который настойчиво вопрошал, когда же, когда будет открыто Учредительное собрание». Для того, чтобы депутаты русского парламента знали, кому принадлежит власть, Бонч-Бруевич ввел в Таврический дворец «надежнейший отряд матросов» — 200 моряков. Выходило, примерно, по одному моряку на двух депутатов, что полностью компенсировало отсутствие у большевиков большинства. «Я заметил, — рассказывает Бонч-Бруевич, стоявший вместе со своими моряками в зале, — что двое из них, окруженные своими товарищами, брали Чернова на мушку, прицеливаясь из винтовки». Бонч-Бруевич посоветовал не убивать председателя Учредительного собрания, добавив, что Ленин этого не разрешает. «Ну что же? Раз папаша говорит, что нельзя, так нельзя, — заявил мне за всех один из матросов». «Папаша», как ласково называли матросы Ленина, считал в этот момент достаточным Учредительное собрание разогнать; Ленин собрал — членов правительства, «быстро обменявшись мнениями, все пришли к единогласному мнению, что эта говорильня решительно никому не нужна... Решили — собрание не прерывать, дать возможность всем вволю наболтаться, но на другой день не возобновлять заседания, объявить Учредительное собрание распущенным, а депутатам предложить вернуться к себе по домам».

Ленин окончательно потерял всякий интерес к Учредительному собранию, после того, как оно отказалось передать все свои полномочия большевистскому правительству. Исторические слова командира отряда моряков Железнякова — «караул устал» — завершили краткую историю свободного русского парламента. Воля караула становится высшим законом.

Огромную помощь в разгоне Учредительного собрания и в упрочении власти большевиков сыграли левые эсеры, фракция, отколовшаяся от партии социалистов-революционеров. После Октябрьского переворота левые эсеры, руководимые М. Спиридоновой, Б. Камковым, В. Карелиным, короткое время придерживаются благожелательного нейтралитета по отношению к новой власти, затем входят в правительство, получая три министерских поста, позволяя таким образом представить правительство Ленина как многопартийное. В Учредительном собрании левые эсеры составляют единый блок с большевиками.

Накануне созыва Учредительного собрания Ленин впервые выступает в роли следователя, судьи и исполнителя приговора. Бонч-Бруевич, доставляет ему «первые сведения о саботаже», собранные в 75-ой комнате; Ленин «тщательно проверив и прочтя все, исследовав происхождение документов, сличив почерки и пр.», приходит к выводу, что «действительно движение саботажа существует, что оно руководится по преимуществу из одного центра, и что этим центром является в большинстве случаев партия к.-д.», решает объявить партию «вне закона», а ее членов — врагами народа.

Через несколько дней, как председатель СНК, Ленин подписывает соответствующий декрет. Выбросив из Учредительного собрания партию кадетов, при поддержке левых эсеров, Ленин мог без всякого труда разогнать парламент. Побочным действием декрета об объявлении партии кадетов «вне закона» было убийство в больнице двух руководителей этой партии, депутатов Учредительного собрания А. И. Шингарева и Ф.Ф. Кокошкина.

Демонстрация, состоявшаяся в Петрограде после разгона Учредительного собрания, была расстреляна Красной гвардией. «В манифестации принимали участие рабочие Обуховского, Патронного и других заводов; под красными знаменами Российской с.-д. партии к Таврическому дворцу шли рабочие Василеостровского, Выборгского и других районов. Именно этих рабочих и расстреливали, и «сколько бы ни лгала „Правда“, она не скроет этого позорного факта» — так писал Максим Горький в статье «9 января — 5 января», ставя в один ряд расстрел рабочих царскими солдатами в 1905 году и расстрел рабочих красногвардейцами в 1918 году.

 

Глава вторая. Из царства необходимости в царство свободы (1918—1920)

 

«Похабный мир»

Н. Бердяев ошибался, полагая, что большевизм «оказался наименее утопическим и наиболее реалистическим, наиболее соответствующим всей ситуации, как она сложилась в России в 1917 году». Большевизм победил легко, почти без сопротивления ибо предлагал утопию всего, всем и сразу. «Облик правды — грозен, — писал испанский философ Мигуэль де Унамуно, — народ нуждается в мифах, в иллюзиях, в том, чтобы его обманывали. Правда — нечто страшное, невыносимое, смертельное». Большевики дали иллюзию мира, земли, хлеба. Реальностью стала новая война, конфискация зерна, голод и невиданный террор.

Незадолго до Октябрьского переворота Ленин в финляндской тиши составляет проект переустройства России, сочиняет свою утопию — «Государство и революция». Он придавал своему труду такое значение, что написал Каменеву письмо-завещание обязательно опубликовать брошюру, если автор будет убит. Исходя из «учения Маркса-Энгельса» и взяв в качестве практического образца Парижскую коммуну, Ленин рисует коммунистическое государство, которое возникнет после пролетарской революции. В этом государстве не будет армии, не будет полиции, все чиновники будут выборными, причем функции управления государством станут такими простыми, что управлять сможет каждый, в том числе — каждая кухарка. Чиновники, для Ленина это важно, будут зарабатывать не больше квалифицированных рабочих. Автор «Государства и революции» признает, что победа пролетариата не будет означать немедленного создания коммунистического общества: необходим будет некоторый переходный период. В этот период место буржуазного государства займет диктатура пролетариата. Она необходима, подчеркивает Ленин «не в интересах свободы, а в интересах сокрушения врагов». Но у диктатуры пролетариата две функции: «подавление сопротивления эксплуататоров и руководство массами населения». Первая функция казалась Ленину очень простой, ибо подавление ничтожного меньшинства эксплуататоров производиться будет огромным большинством населения — трудовым народом. Легкой была и вторая: трудовой народ должен «подчиниться вооруженному авангарду... пока не приучится соблюдать элементарные условия социального существования без насилия и подчинения».

Сразу же после прихода к власти Ленин сталкивается с действительностью. Реальность подвергает утопию испытанию. Прежде всего, новой власти предстояло разрешить проблему войны, оказавшуюся роковой для Временного правительства. В декабре начались в Брест-Литовске переговоры с Германией. Впервые за дипломатический стол сели представители двух цивилизаций — старой и новой. Принц Макс Баденский пишет в своих мемуарах, — для него это символ грядущих времен, — что его кузен принц Эрнст Гогенлоэ, член германской делегации, был посажен за обедом рядом с мадам Биценко: «она это заслужила, убив министра». Анастасия Биценко действительно убила в 1905 году министра и как заслуженная террористка представляла партию левых эсеров в делегации. Встреча за обеденным столом принца Гогенлоэ и мадам Биценко, за дипломатическим — Льва Троцкого и генерала Гоффмана, — была встречей и столкновением утопии и реальности. Большинство в ЦК партии считало, что достаточно заявить о прекращении войны и можно спокойно заняться строительством коммунизма. Немцы потребовали реальность: территории Польши, Литвы, часть Латвии и Белоруссии. Н. Бухарин, выражая взгляды «левых коммунистов», составляющих значительную группировку в ЦК, принципиально отрицает допустимость компромисса с империалистами и настаивает на «революционной войне» с Германией, убеждая, что она зажжет «мировой пожар». Троцкий выдвигает знаменитую формулу: войны не ведем, мира не подписываем, собравшую большинство в ЦК. Ленин, оказавшись в меньшинстве, аргументирует реалиями: у нас нет армии, мы бессильны, необходимо заключить мир. Его соратники, его ученики ослеплены утопией. Они не понимают того, что очевидно для Ленина: осуществить утопию можно, лишь имея власть. Этот аргумент он использует как важнейший, решающий, самый убедительный. Когда немцы, воспользовавшись заявлением Троцкого: войны мы не ведем, двинулись в глубь страны, и предъявили затем ультиматум, Ленин настаивает на немедленном его принятии. Он объясняет: «Если бы немцы сказали, что требуют свержения большевистской власти, тогда, конечно, надо воевать». Только в том случае, если бы немцы посягнули на власть большевиков, только тогда нужно было с ними драться. Только за власть. Ни в коем случае за территорию или другие «устаревшие» понятия. В. Бонч-Бруевич, рассказывая об отказе Троцкого подписать мирный договор, спрашивает: «Чем объяснить было такую нелепость?» И отвечает: «Более всего говорили, что здесь сыграли злую шутку ложно-патриотические и национальное предрассудки: никто из комиссии, и в том числе Л. Д. Троцкий, не хотели брать на себя печальную ответственность приложить свою руку под унизительным миром, который мог истолковываться глупенькими болтунами, как «предательство отечества», как нанесение прямого и непосредственного вреда России, как государству».

Фанатическая убежденность Ленина в своей правоте, вера в свою утопию позволяла ему пренебрегать всякого рода «ложно-патриотическими и национальными предрассудками».

3 марта 1918 года советская делегация подписала в Брест-Литовске мирный договор, «похабный» по выражению Ленина, соглашаясь на немецкую оккупацию Прибалтики, части Белоруссии, всей Украины. Советская республика обязалась уплатить немцам огромную контрибуцию: продовольствием, сырьем, золотом. Но Ленин сохранил власть. «Брестский мир, — заключает „Малая советская энциклопедия“, — выполнил свою основную задачу — сохранил диктатуру пролетариата».

Сопротивление своей политике мира с Германией Ленин встретил снова прежде всего среди соратников. Но сопротивление это длилось не долго. В знак протеста вышли из правительства левые эсеры, но продолжали поддерживать большевиков. Отказалась признать сепаратный мир часть офицеров и генералов. Но солдаты были против войны. Против войны были и крестьяне. Их поддержка политики Ленина позволяет ему сохранить власть. Заключение «похабного» мира не разрешило ни одной внутренней проблемы страны, более того — все конфликты обострились. Действительность не хотела быть похожей на утопию.

8 апреля Ленин, беседуя с наркомпросом Луначарским, излагает идею, которая «давно носилась перед ним». В «Государстве Солнца» Кампанеллы на фасадах домов нарисованы фрески, которые учат, воспитывают граждан утопического города. Ленин предлагает Луначарскому подобрать лозунги для «монументальной пропаганды».

Председатель Совнаркома выбирает те из предложенных лозунгов, которые ему больше всего по душе. Прежде всего: «Наступит золотой век, люди будут жить без законов, без наказаний, совершенно добровольно совершая то, что хорошо и справедливо». Эти слова Овидия, возможно, стояли перед глазами Ленина, когда он писал «Государство и революция». После Октябрьского переворота золотой век не наступил. Люди начали жить без законов, но добровольно они не совершали ничего хорошего и справедливого.

 

Дух разрушающий...

Первой задачей, которую ставил перед пролетарской революцией Ленин, было разрушение государства, слом государственной машины, как выражались марксисты. «Слом» этот начался еще до переворота — к октябрю 1917 года была полностью разрушена армия. Сразу же после Октября были ликвидированы суд и вся система правосудия. Их заменяют революционные трибуналы, которые судят на основании «пролетарской совести и революционного самосознания», и самосуд. Грабежи, разбитые винные подвалы, убийства, ставшие бытом столицы революционной России, нашли взволнованного и возмущенного хроникера. Максим Горький в «Несвоевременных мыслях» — до закрытия в июле 1918 года журнала «Новая жизнь» — не перестает приводить факты, негодовать и разоблачать «народных комиссаров», которые стремятся показать свою «преданность народу», не стесняясь «расстрелами, убийствами и арестами несогласных с ними, не стесняясь никакой клеветой и ложью на врага». М. Горький цитирует «матроса Железнякова», который «переводя свирепые речи своих вождей на простецкий язык человека массы, сказал, что для благополучия русского народа можно убить и миллион людей». В. Бонч-Бруевич, ведавший после Октября безопасностью в Петрограде, вспоминает, что «для поддержания порядка в городе, с конца октября по февраль при разгаре пьяно-погромной агитации, можно было вполне всегда рассчитывать всего лишь на латышский смольный свободный отряд, на некоторую часть егерей, преображенцев, семеновцев, несших караул в Государственном банке, на некоторые части 2 Флотского и Георгиевского экипажей». И несколькими страницами ниже управляющий делами Совнаркома рассказывает о визите во 2-м Флотском экипаже, у «верных моряков». Командуют ими «сознательные анархисты». Анатолий Железняков, о котором вспоминает Горький, тот самый, что разогнал Учредительное собрание и готов был убить миллион человек и его брат — алкоголик и убийца. С некоторым страхом, но и с видимым удовольствием от сознания, что это «его люди», рассказывает Бонч-Бруевич о чудовищных подвигах «красы и гордости русской революции». Один из собеседников описал, как он расстрелял 43 офицера, а потом «самому, знаете, приятно, тепло делается, и на душе спокойно, радостно, тихо, словно ангелы поют...». Когда «сознательные анархисты» братьев Железняковых начали грабить и убивать в размерах, невиданных даже в революционном Петрограде, их разоружили и отправили на фронт защищать советскую власть. Для разоружений был выделен «сильный дежурный отряд латышей-партийцев», и «на всякий случай мы подготовили Волынский и Егерский полки, отличавшиеся в то время трезвостью, или, лучше сказать, терпимым пьянством».

Очистка города от «сознательных» и «стихийных», «чистых» анархистов не означала прекращения самосудов. Расправа с врагами революции становится более организованной. «75-ая комната» (зародыш политической полиции), которую заводит в Смольном Бонч-Бруевич, оказывается слишком слабым органом защиты власти. Хотя она делает все, что может. На заседании Петроградского совета Бонч-Бруевич рассказывает, как он добивается показаний от арестованных, угрожая им расстрелом, несмотря на то, что всего несколько дней назад был принят декрет об отмене смертной казни «75-ую комнату» заменяет 7 декабря, через 5 недель после Октября, новый орган, который станет Органом советской власти, — Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем (ВЧК). Мысль о таком органе родилась у Ленина сразу же после переворота, он искал подходящего человека: «Неужели у нас не найдется своего Фукье-Тенвилля, который привел бы в порядок расходившуюся контрреволюцию?» В начале декабря «свой Фукье-Тенвилль» — большевик, напоминавший кровожадного обвинителя при революционном трибунале в период Французской революции, знавшего только один приговор — гильотину, был найден. Выступая в Совнаркоме Феликс Дзержинский, в молодости хотевший стать ксендзом и ставший революционером, изложил свое кредо «Не думайте, что я ищу форм революционной юстиции; юстиция сейчас нам не нужна. Теперь борьба — грудь с грудью, борьба не на жизнь, а на смерть — чья возьмет! Я предлагаю, я требую организации революционной расправы над деятелями контрреволюции».

Новый орган «революционной расправы», подчиненный непосредственно Совнаркому, то есть председателю СНК В. Ульянову (Ленину), прежде всего занялся борьбой с «саботажем».

С первых же дней новая власть продемонстрировала великолепное владение словарем. Рождается новое искусство — искусство пропаганды, искусство изменения смысла вещей путем изменения их наименования. Поскольку после пролетарской революции забастовки — оружие пролетариата — стали неуместными, они получили новые имена. Всеобщая забастовка служащих была названа — «саботажем», зловещим словом, таившим в себе необходимость сурового наказания.

Среди мыслей Энгельса, сохраняющих свое значение и по сей день, пророчески звучит высказывание о революции: «Народы, которые хвастаются, что совершили революцию, всегда обнаруживали на другой день, что они не имели понятия о происшедшем, что совершившаяся революция ни в чем не похожа на ту, которую они хотели сделать». Первыми — на другой день — обнаружили это русские интеллигенты. Более ста лет ждали они революции, стремились к ней, работали на нее. И чем слабее становилась монархия, тем активнее они действовали. В начале века, уже ощущая подземные толчки близящейся катастрофы, они приветствуют «грядущих гуннов», зовут «огневую стихию», соглашаясь быть растоптанными, соглашаясь на собственную гибель ради обновления России. Февральская революция, подарившая свободы, давшая голос «великому немому» — русскому народу, показалась сначала осуществленной мечтой. Но и народ оказался мало схожим с тем иконописным образом, которому полагалось поклоняться, и Временное правительство, оказавшееся в руках интеллигентов, неясно себе представляло, что делать с властью, М. Горький записал в дневник сетования безымянного интеллигента, отражавшие чувства большинства русской интеллигенции. «Мне плохо. Как будто Колумб достиг, наконец, берегов Америки, но Америка противна ему...»

Потрясенная тем, что революция оказалась непохожей на сон, который виделся сто лет, русская интеллигенция тем не менее находит силы выступить против дерзкого и буйного насильника». Забастовка служащих государственных учреждений и муниципальных органов в Петрограде, потом в Москве, распространяется и на другие города. Останавливается городской транспорт, электростанции. К служащим присоединяются учителя Москвы (они будут бастовать три месяца), Петрограда, Уфы, Екатеринбурга, Астрахани. Резко осуждает захват власти большевиками Пироговское общество врачей. Бастуют врачи, фельдшеры, сестры милосердия, фармацевты. Отказалась признать новую власть профессура высших учебных заведений. Сопротивление оказывает значительная часть технической интеллигенции — ее взгляды выражает прежде всего Всероссийский союз инженеров. Через неделю после Октябрьского переворота ВЦИК пригласил в Смольный творческую интеллигенцию Петрограда. В 7 часов вечера все явившиеся смогли усесться на одном диване: кроме членов партии Рюрика Ивнева и Ларисы Рейснер, на встречу с новой властью пришли Владимир Маяковский, Всеволод Мейерхольд и Александр Блок. Маяковский, в марте 1917 года заявлявший «да здравствует искусство, свободное от политики», и Мейерхольд, поставивший в императорском Александрийском театре роскошнейший спектакль — «Маскарад», премьера которого состоялась 25 февраля 1917 года, представляли новое, революционное искусство. О надеждах новаторов в искусстве скажет позднее А. Таиров: «Как мы рассуждали? Революция разрушает старые формы жизни. А мы разрушаем старые формы искусства. Следовательно, мы — революционеры и можем идти в ногу с революцией». Революционеры в искусстве жестоко ошиблись, рассчитывая на длительное сочувствие революционеров в политике. Однако на первых порах новая власть использует «разрушителей», тех, кого Евгений Замятин назовет «юркой школой», «юркими авторами», знающими, «когда надеть красный колпак и когда его скинуть, когда петь сретение царя и когда молот и серп». Е. Замятин констатирует, выделив подлинного поэта — В. Маяковского, что «наиюрчайшими оказались футуристы: не медля ни минуты — они объявили, что придворная школа — это, конечно, они».

Чужим казался на диване в Смольном Александр Блок. Видевший в революции очищающий Россию огонь, Блок, закрыв глаза, слушал «музыку революции». Закрыв глаза, пишет он «Двенадцать» и «Скифы». Прозрение пришло очень скоро и было страшным: «А когда начались Красная армия и социалистическое строительство... я больше не мог», — занесет он в дневник.

Разочарование подавляющего большинства русской интеллигенции революцией не было неожиданностью для Ленина: вождь партии большевиков, учивший, что только интеллигенция может внести «революционное сознание» в рабочий класс, всегда относился к ней недоверчиво и недоброжелательно. Неожиданным было разочарование революцией рабочего класса, от имени которого и для которого была совершена пролетарская революция.

Из трех лозунгов, позволивших большевикам захватить власть, два — мир и земля — выражали прежде всего интересы крестьянства. Третий, выражавший интересы пролетариата, был гораздо менее четок и менее понятен. Что значило — рабочий контроль над производством — было не очень ясно. Характерно, что декрет о контроле над производством был принят не в ночь с 25 на 26 октября, как два первых, а двадцать дней спустя — 14 ноября 1917 года.

Декрет предусматривал: «Рабочий контроль над производством, куплей, продажей продуктов и сырых материалов, хранением их, а также над финансовой стороной предприятия». Казалось: что может быть проще и легче? Рабочие, производители сами все контролируют, и все экономические проблемы решаются сами собой. В январе 1918 года Ленин поощрял пролетариат: «Вы — власть, делайте, что вы хотите делать, берите все, что вам нужно, мы вас поддержим... Вы будете делать ошибки, но вы научитесь». Гигантский — в масштабах всей русской экономики эксперимент — дает немедленный результат. Что такое «рабочий контроль над производством», было неясно. Рабочие часто понимали его просто: «Я явился на завод и начал осуществлять контроль, — рассказывал рабочий-коммунист. — Я вскрыл несгораемый шкаф, чтобы взять на учет деньги. Но денег там не было...» «Вестник труда» — орган ВЦСПС — жаловался, что пролетарии рассматривают «переданную им в руки промышленность», как «неосушимое море, из которого можно без ущерба выкачивать бесчисленное количество благ».

Правительственные меры совершенно дезорганизуют работу промышленности. В мае 1918 года председатель ВЦСПС М. Томский констатирует: «Падение производительности труда в настоящий момент дошло до той роковой черты, за которой (вернее, на которой) грозит полнейшее разложение и крах». Снижение производительности труда было одним из проявлений нараставшего недовольства рабочих. А. Вольский (Ян Вацлав Махайский) в журнале Рабочая революция, единственный номер которого вышел в июне-июле 1918 года, сравнивая Февральскую и Октябрьскую революции с точки зрения интересов пролетариата, замечает: «после Февральского буржуазного переворота рабочая плата сильно повысилась и завоеван восьмичасовой рабочий день, после Октябрьской пролетарской революции рабочие не получили ничего». Было еще одно различие между двумя революциями: после пролетарской — рабочий класс теряет возможность бороться за свои права. «Контроль над производством» оказывается фикцией: разрушение существовавшей системы управления промышленностью резко ухудшает положение рабочих.

В марте 1918 года в Петрограде собирается Чрезвычайное собрание Уполномоченных фабрик и заводов города. Оно констатирует: «Профессиональные союзы утратили самостоятельность и независимость и уже не организуют борьбы в защиту прав рабочих. Советы Рабочих и Солдатских Депутатов точно боятся рабочих: не допускают перевыборов, забронировали себя: они превратились только в правительственные организации и не выражают больше мнений рабочей массы». Декларация, принятая уполномоченными крупнейших петроградских заводов и фабрик — Путиловского, Семяниковского. Обуховского, Балтийского и других, железнодорожных мастерских, электростанций, типографий, обращалась к Всероссийскому съезду советов и подводила итог первым послереволюционным месяцам. «25 октября 1917 г. большевистская партия в союзе с партией левых эсеров и опираясь на вооруженных солдат и матросов, свергла Временное правительство и захватила власть в свои руки. Мы, петроградские рабочие, в большинстве своем приняли этот переворот, совершенный от нашего имени и без нашего ведома и участия... Более того. Рабочие оказали поддержку новой власти, объявившей себя правительством рабочих и крестьян, обещавшей творить нашу волю и блюсти наши интересы. На службу ей стали все наши организации, за нее пролита была кровь наших сыновей и братьев, мы терпеливо переносили нужду и голод; нашим именем сурово расправлялись со всеми, на кого новая власть указывала, как на своих врагов; и мы мирились с урезыванием нашей свободы и наших прав, во имя надежды на данные ею обещания. Но прошло уже четыре месяца, и мы видим нашу веру жестоко посрамленной, наши надежды грубо растоптанными».

Движение Уполномоченных, выражавшее разочарование рабочего класса, стало распространяться и на другие города. В Москве возник организационный комитет по созыву Всероссийской конференции уполномоченных от фабрик и заводов Движение это было объявлено меньшевистским, право-эсеровским, контрреволюционным и разгромлено.

Рабочие голосуют против «пролетарской власти» и руками, — резко снижая производительность, и ногами, — бросая разрушенные, разоренные заводы и фабрики. В мае 1918 года, выступая на первом съезде совнархозов Алексей Гастев говорит о нежелании рабочих работать: «По существу, мы сейчас имеем дело с громадным миллионным саботажем — Мне смешно, когда говорят о буржуазном саботаже, когда на испуганного буржуа указывают как на саботажник? Мы имеем саботаж национальный, народный, пролетарский».

Развал промышленности отозвался очень быстро в сельском хозяйстве. Партия большевиков, «позаимствовав» эсеровскую аграрную программу, получила поддержку крестьян. Ленин не скрывал этого: «Не менее чем до лета 1918 г. …мы держались, как власть, потому что опирались на все крестьянство в целом». Крестьянство поддержало большевиков в октябре 1917 года, но разочарование приходит быстро. Популярная в первые послереволюционные годы песня обещала: «Наш паровоз летит вперед, в коммуне остановка». Русское крестьянство не хотело «лететь» так далеко, оно решило сойти на остановке «раздел помещичьих земель».

Радикальная аграрная реформа, о которой сотни лет мечтали крестьяне, и сто лет — интеллигенция, прошедшая пожаром по стране, дала результаты неожиданные: на долю исконных земледельцев пришлось в среднем, в подавляющем большинстве губерний, — не более полудесятины прирезанной земли (бросившие города заводские рабочие, ремесленники, прислуга и так далее потребовали себе наделов и — получили их). Основной причиной разочарования крестьянства было, однако, не это: сколько-то земли каждый получил, было окончательно ликвидировано помещичье землевладение. Недовольство новой властью началось с того момента, когда она потребовала от крестьян сельскохозяйственные продукты, не давая ничего взамен, — инфляция совершенно обесценила деньги, промышленность перестала производить товары, нужные деревне. К «саботажу» интеллигенции, к «саботажу» пролетарскому присоединяется «саботаж» крестьянский. В ноябре 1917 года было заготовлено 641 тысяч тонн зерна, в декабре — 136, в январе 1918 — 46, в апреле — 38, в мае — 3, в июне — 2 тысячи тонн. Город голодает, голодные рабочие сокращают и без того низкую производительность или просто бегут в деревню.

Властью партии большевиков недовольны не только противники советской власти, контрреволюционеры — это вполне естественно, ею недовольны те, кто ее поддерживал, те, от чьего имени была совершена революция. Но не менее сильным было и разочарование Ленина в русском пролетариате (крестьянством он всегда был недоволен). Русский рабочий класс, «политическую зрелость» которого Ленин — после Октябрьского переворота — оценивал необычайно высоко, оказывается через несколько месяцев «незрелым», «недостаточно подготовленным» для управления страной, недостаточно «пролетарским».

Утопические мечты, изложенные накануне Октябрьского переворота в «Государстве и революции», развеялись при соприкосновении с действительностью. В конце апреля — начале мая Ленин пишет новую утопическую программу, статью «Очередные задачи советской власти». В ней определены важнейшие черты «коммунизма», который, после того, как станет очевидной его неудача, будет назван «военным коммунизмом». Первая задача революции, говорит ее вождь, выполнена: «Задача преодоления и подавления сопротивления эксплуататоров в России окончена в своих главных чертах». И он назначает следующую: «На очередь ставится теперь задача управления государством». И вторая задача казалась такой же легко выполнимой, как и первая. Она состояла, по мнению автора утопии, из учета и контроля за двумя простыми операциями: взять и распределить.

Наиболее полно изложил свою программу Ленин в октябре 1921 года, признавая, что «мы сделали ошибку», и тем самым отпуская себе грехи за три с лишним года строительства коммунизма: «В начале 1918 г. мы ...решили произвести непосредственный переход к коммунистическому производству и распределению. Мы решили, что крестьяне по разверстке дадут нужное нам количество хлеба, а мы разверстаем его по заводам и фабрикам и выйдет у нас коммунистическое производство и распределение». Приблизительно, признавался Ленин, «в этом духе мы и действовали».

Именно в это время, в начале 1918 года Ленин, по свидетельству ближайшего тогда его соратника Троцкого, не переставал повторять на заседаниях Совнаркома: через 6 месяцев мы построим социализм. Десять лет спустя Андрей Платонов напишет роман «Чевенгур» о революционных мечтателях, решивших построить коммунизм «враз», в «боевом порядке революционной совести и трудгужповинности».

В отличие от персонажей Платонова Ленин имеет широчайшие возможности для реализации коммунистической утопии. В промышленности начинается переход от «контроля над производством» к национализации. Запрещается частная торговля — основа капиталистического строя. Вводится трудовая повинность. Начать ее, указывает Ленин, «мы должны с богатых». А затем «от трудовой повинности в применении к богатым советская власть должна будет перейти, а вернее, одновременно должна будет поставить на очередь задачу применения соответственных принципов к большинству трудящихся, рабочих и крестьян».

Германия эпохи первой мировой войны кажется Ленину подтверждением правильности его схемы: «Германский империализм, представляющий в настоящее время наибольший прогресс не только в военной мощи и военной технике, но и крупной промышленной организации в рамках капитализма, ознаменовал, между прочим, свою экономическую прогрессивность тем, что раньше других государств осуществил переход к трудовой повинности». План Ленина гениально прост: кайзеровская экономика плюс советская власть. Итог: коммунизм.

Трудовая повинность по отношению к крестьянам выражается в правительственных декретах, принятых в мае и июне 1918 года, о «хлебной повинности» — обязанности сдавать государству «все излишки» по твердым ценам. Вводится продразверстка, о которой председатель Совнаркома говорит: «Разверстка хлеба должна лечь в основу нашей деятельности... Разверстка должна быть доведена до конца. И только тогда, когда мы решим эту задачу, и у нас будет социалистический фундамент, мы сможем строить на этом социалистическом фундаменте... роскошное здание социализма...»

Запрещение частной торговли, отсутствие государственного торгового аппарата вызывают голод в городах, о каком не имело представления население, совершившее революцию из-за перебоев с доставкой хлеба. Ленин формулирует свою политику строительства «роскошного здания социализма»: «Есть два способа борьбы с голодом: капиталистический и социалистический. Первый состоит в том, чтобы допускалась свобода торговли... Наш путь, путь хлебной монополии». Открывается «хлебный фронт», начинается «борьба за хлеб». Для конфискации хлеба мобилизуется продовольственная армия — продотряды, которые Ленин назовет «первым и величайшим шагом социалистической революции в деревне». Комитеты бедноты, созданные декретом от 11 июня 1918 года, должны «ввести революцию в деревне». Часть найденного и конфискованного с помощью комбедов хлеба шла в их пользу, что должно было «материально заинтересовать» бедноту. В. Бонч-Бруевич вспоминает об эпохе «коммунизма»: «Ход революционных событий… так двигал наши общественные отношения, что считалось за наилучшее благо решительно все национализировать, начиная от крупных фабрик и заводов, до цирюлен с одним цирюльником, одной машинкой и двумя бритвами — включительно, и до последней морковки в магазине. Всюду стояли заставы, чтобы никто не мог ни пройти, ни проехать с какими-либо продуктами, — все были посажены на паек...» Управляющий делами Совнаркома не пишет ни о том, что паек был не только очень разный, но что некоторым категориям населения он вообще не полагался, ни о том, что только «мешочничество», только провоз продуктов через заставы спас население городов советской республики от голодной смерти. 60% продовольствия в 1918—19 годах население приобрело на «черном рынке». «Хлебная монополия», советская продовольственная политика в значительной степени способствовала деморализации советских граждан, возникновению убеждения в необходимости обходить закон, рождению массовой преступности, появлению всемогущего «черного рынка». «Хлебная монополия» и запрещение торговли внедрили убеждение в «контрреволюционности» торговли, как таковой, в недостойности этого занятия.

«Хлебная монополия», как и все другие декреты советского правительства, имели не только конкретную цель, но и несли «пропагандную», «воспитательную» нагрузку. Они разрушали старое общество — каждый в своей области. Разрушали не только административные устои свергнутого общества, но и его моральные устои.

13 января 1918 года декрет об отделении церкви от государства лишил церковь всего ее имущества и юридических прав, поставив фактически вне закона. В сентябре 1918 года почти одновременно были приняты декрет о семье и браке и декрет о школе. Революционизировалась семья: брак признавался лишь гражданский (церковный отменялся), становился свободным, свободным становилось и вступление в брак и развод. «Семья, — провозглашала А. Коллонтай, — перестала быть необходимой. Не нужна государству, ибо отвлекает женщин от полезного обществу труда, не нужна членам семьи, ибо воспитание детей постепенно берет на себя государство». Государство еще не могло — сразу же после революции — взять на себя воспитание детей, но могло включить — и включило — в кодекс статья, позволявшие сделать это впоследствии. Намерения государства были изложены на съезде по народному образованию З. Лилиной, требовавшей изъять детей из-под грубого влияния семьи, для того, чтобы создать из молодого поколения поколение коммунистов. З. Лилина, руководившая народным образованием в Петрограде, настаивала на «национализации» детей, ибо они «подобно воску поддаются влиянию» и из них можно «сделать настоящих, хороших коммунистов».

Декрет о школе революционизировал школу: она стала совместной, отменена была плата за обучение, отменены были все экзамены, задавание уроков на дом. Поддерживая принцип реформы школы, Всероссийский учительский союз выступил против подчинения школы государству.

Разрушительные удары во все стороны, разрушение всех устоев дореволюционного общества — армии, суда, администрации, семьи, церкви, школы, политических партий, экономики — не пугали Ленина, верившего, что у него есть универсальное средство для сооружения на голом, очистившимся месте нового мира, утопии. Средством этим была диктатура пролетариата.

 

Рождение диктатуры

Диктатура пролетариата была вписана в программу социал-демократической партии со дня ее рождения. Образцом такой диктатуры, упоминания о которой имеются у Маркса, была для Ленина Парижская коммуна. Но опыт Парижской коммуны, существовавшей всего несколько недель, не мог дать вождю Октябрьской революции необходимых указаний — как и что делать, после того, как власть переходит в руки пролетариата. И он разрабатывает теорию диктатуры сам. Практика власти очищает теорию от всего случайного, нанесенного 19-м веком. И если в «Государстве и революции» утверждается, что только безнадежный невежда и буржуазный мошенник может говорить, что рабочие не в состоянии непосредственно, как класс, управлять государством, то очень скоро оказывается, что только безнадежный невежда и буржуазный мошенник может говорить, что рабочие в состоянии управлять промышленностью, государством.

Жорж Клемансо говорил, что война слишком серьезное дело, чтобы его можно было доверить генералам. Ленин, сразу же после захвата власти, приходит к выводу, что пролетарская диктатура слишком серьезное дело, чтобы его можно было доверить пролетариату.

Диктатура пролетариата определяется Лениным прежде всего, как система, отвергающая парламентаризм, предусматривающий отделение законодательной и исполнительной властей. Диктатура пролетариата — слияние воедино управления и законодательства. Это значит, что власть имущие принимают законы, по которым осуществляют свою власть, не подвергаясь никакому контролю. Впрочем, Ленин, чтобы не было никаких кривотолков, объяснил слово «диктатура»: «Научное понятие диктатуры означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть».

Поскольку пролетариат оказывается неспособным осуществлять эту диктатуру, дело это берет на себя авангард рабочего класса — партия. Ленин этого не скрывает: «Когда нас упрекают в диктатуре одной партии... мы говорим: Да, диктатура одной партии! Мы на ней стоим и с этой почвы сойти не можем». Еще до прихода к власти вождь партии большевиков пренебрежительно отверг буржуазное понятие — «воля большинства». Важно, писал он, в решающий момент, в решающем месте быть сильнее, победить.

Первое же соприкосновение с властью, с практикой рождает в Ленине убеждение в необходимости диктатуры партии, а в ней — и это было вкладом в марксизм — диктатуры отдельной личности. В марте 1918 года Ленин объясняет необходимость личной диктатуры с точки зрения нужд современной экономики: «... Всякая крупная машинная индустрия — т. е. именно материальный, производственный источник и фундамент социализма — требует безусловного и строжайшего единства воли... Но как может быть обеспечено строжайшее единство воли? Подчинением воли тысяч воле одного. Это подчинение может, при идеальной сознательности и дисциплинированности участников общей работы, напоминать больше мягкое руководство дирижера. Оно может принимать резкие формы диктаторства... Но, так или иначе, беспрекословное подчинение единой воле... необходимо». В марте 1918 года, через четыре месяца после революции, Ленин говорят о необходимости — «так или иначе» — личной диктатуры. По причинам экономическим. В марте 1919 года, в речи, посвященной памяти Я. Свердлова, он настаивает на необходимости личной диктатуры по причинам политическим: «В эпоху резкой борьбы, осуществляя рабочую диктатуру, надо выдвигать принцип личного авторитета, морального авторитета отдельного человека, решениям которого все подчиняются без долгих обсуждений». Мечта о сильной власти живет в Ленине с давних пор. Троцкий в брошюре «Второй съезд российской социал-демократической рабочей партии. Отчет сибирской делегации», выпущенной в 1903 году в Женеве, писал о планах Ленина: «Осадное положение, на котором с такой энергией настаивал Ленин, требует твердой власти. Практика организованного недоверия требует железной руки, Ленин делает мысленную перекличку партийному персоналу и приходит к выводу, что железная рука это он сам — только он». Ленин отнюдь не скрывал своих намерений. Троцкому не нужно было их разгадывать. В стенографическом отчете второго съезда, изданном в Женеве, на стр. 241 занесено в протокол, что во время выступления делегата Попова, говорившего о вездесущем и всюду проникающем духе Центрального комитета, Ленин поднял высоко кулак и воскликнул: «Кулак!»

Власть кулака, которую Ленин утверждал в партии, распространяется на страну.

Рождается «философия власти» 20-го века. Обнаружив, что реальность не похожа на его представление о ней, Ленин решает силой изменить реальность, изменяя прежде всего представление о реальности. Не случайно первым декретом Совета народных комиссаров был «декрет о печати», вводивший цензуру, закрывавший газеты и журналы, критически относившиеся к новой власти. Признавая, что кое-кому «даже из старых большевиков» трудно было примириться с тем, что до революции «наша старая программа» требовала «свободы печати», а после прихода к власти эта свобода была немедленно ликвидирована, Бонч-Бруевич формулирует «новые требования Октябрьской жизни» так: «Во время революции должна существовать только одна революционная печать…»

Гитлер, прилежный ученик Ленина и Сталина, отмечал, что слабость буржуазного мира по сравнению с марксизмом заключается в принципиальном отделении духа и силы, идеологии и террора. В марксизме, — говорил фюрер, — «дух и грубая сила гармонично совмещены». И добавлял: «Национал-социализм — это то, чем марксизм мог бы быть, если бы он разорвал абсурдные узы, связывающие его с демократическим порядком».

Ленин первым открывает секрет сочетания «духа и грубой силы», практического использования силы для осуществления утопической программы, прикрытия силы утопической программой.

Важнейшим элементом ленинской политики, направленной на удержание власти меньшинства, одной партии, был раскол большинства, дробление, атомизация общества. Одним из первых своих актов — 11 ноября 1917 года — советское правительство уничтожает сословия и гражданские чины, существовавшие в дореволюционной России. Но в отличие от «буржуазных революций», которые устанавливали «равенство всех граждан перед законом, в действительности являвшееся равенством формальным», пролетарская революция устанавливает в стране принципиальное неравенство. Оно закрепляется в первой советской конституции — в Конституции РСФСР, принятой в июле 1918 года. Часть населения полностью лишается прав, русский язык обогащается словом — «лишенец». В число лишенцев были включены лица, живущие на нетрудовые доходы, частные торговцы, служители культа, бывшие сотрудники полиции, члены бывшего царствующего дома, но так же «лица, прибегающие к наемному труду с целью извлечения прибыли». Это касалось прежде всего крестьян, нанимавших хотя бы одного работника весной или осенью для помощи в полевых работах. Таких крестьян насчитывалось не менее 5 миллионов человек. Лишение прав распространялось на всех членов семьи. Для детей это означало, в частности, лишение права учиться в вузах и ограничение — в связи с нехваткой мест — права учиться в школах. Все остальные крестьяне ограничивались в избирательных правах — при выборах в советы один голос рабочего равнялся пяти голосам крестьян.

Все крестьянство разбивается на множество категорий: деревенский пролетариат, бедняки, маломощные середняки, середняки, кулаки. Поскольку определенных, точных критериев принадлежности к той или иной категории не было, законом становится произвол. Рождается система, в которой наличие одной или двух коров, одной или двух лошадей, определяет положение человека в обществе и определяет будущее его детей. «Социальное положение» становится клеймом. До революции продвижение по службе или деньги позволяли перейти из одного сословия в другое. Революция ликвидирует социальную мобильность для лиц с «неподходящим» социальным происхождением, изменить которое человек был не в состоянии, как нельзя изменить расовое происхождение.

Иллюстрацией конкретного осуществления «лишения прав» было решение петроградского комиссариата продовольствия ввести в июне 1918 года «классовый паек для различных групп трудового и нетрудового населения». Были созданы на первых порах 4 категории: 1 — для рабочих тяжелого физического труда, 2 — для остальных рабочих и служащих по найму, 3 — для лиц свободных профессий, 4 — для нетрудовых элементов. Решение это было выполнением требования Ленина, выраженного еще в декабре 1917 года, о «необходимости проведения классового принципа при распределении продовольственных пайков». 27 сентября 1918 года «Правда» опубликовала сообщение о том, что «Наркомсобес подтверждает необходимость лишения пайков все кулацкие и буржуазные элементы деревни и города. Полученные таким образом излишки будут использованы для увеличения пайка деревенской и городской бедноты». Раздробив общество, правительство присваивает себе право обрекать часть населения — низшие касты — на голодную смерть, ради спасения высших каст.

Важнейшим инструментом ленинской политики становится ВЧК, представлявшая собой чрезвычайный орган большевистской партии, подчиненный непосредственно Ленину. С первых же дней после прихода к власти Ленин, по свидетельству Н. Крупской, опасался больше всего мягкости своих товарищей. Он был несказанно возмущен решением второго съезда Советов, отменившего, по предложению Каменева, 25 октября 1917 года смертную казнь. Февральская революция отменила в России смертную казнь и когда Керенский попытался ввести ее для дезертиров, больше всех негодовали большевики. Теперь Ленин в гневе повторял: «Глупость, глупость... Что же они думают, что можно совершить революцию без расстрелов». Это, — говорил он, по свидетельству Троцкого, — «ошибка, недопустимая слабость, пацифистская иллюзия». После принятия декрета об отмене смертной казни большевистское правительство, под давлением Ленина, решило — несмотря на декрет — «прибегать к смертной казни, когда станет очевидным, что другого выхода нет».

Сеть чрезвычайных комиссий покрывает всю советскую республику: их создают в городах — губернских и уездных, на железных дорогах, в морских и речных портах, в армии. Очень быстро ВЧК приобретает неограниченные права. Это, — пишет один из его руководителей, — «орган..., пользующийся в своей борьбе приемами и следственных комиссий, и судов, и трибуналов, и военных сил». Чрезвычайные комиссии сами арестовывали, сами вели следствие, судили и приводили приговор в исполнение.

30 августа 1918 года в Петрограде студент Леонид Канегиссер убивает председателя петроградской ЧК Урицкого, в Москве эсерка Фанни Каплан ранит Ленина. Это поворотный день в истории ВЧК. Ей поручается осуществление «беспощадного массового террора». СНК издает 5 сентября постановление о «красном терроре». В этот же день Каплан была расстреляна без суда, по постановлению ВЧК. Начинается волна массовых расстрелов. «Количество расстрелянных, — утверждает заместитель председателя ВЧК Петере, — чрезвычайно преувеличено. В общем и целом цифра расстрелянных ни в коем случае не превышает 600 человек». По мнению Петерса, эту цифру нельзя считать чрезмерной за ранение Вождя. Народный комиссар внутренних дел Петровский издает специальный приказ, в котором, негодуя по поводу «чрезвычайно ничтожного количества серьезных репрессий и массовых расстрелов белогвардейцев и буржуазии», дает указание: «взять значительные количества заложников». Председатель ВЧК Дзержинский в циркулярном письме разъяснял «что такое заложник». Заложниками, — указывал он, — «следует брать только тех людей, которые имеют вес в глазах контрреволюционеров... Они чем дорожат? Высокопоставленными сановными лицами, крупными помещиками, фабрикантами, выдающимися работниками, учеными, знатными родственниками находящихся при власти у них лиц и тому подобными». В то же время, — поучал председатель ВЧК, — «никто не заступится и ничего не даст» за «какого-нибудь сельского учителя, лесника, мельника или мелкого лавочника».

Система заложников, неизвестная дореволюционной России, дополнялась другим, ранее неизвестным инструментом репрессии — концентрационными лагерями. Кошмарная слава, какую приобрели гитлеровские концлагеря, не должна заслонять приоритета советского государства. Честь первого использования этого термина принадлежит Троцкому. В приказе от 4 июня 1918 года наркомвоенмор требует заключения в концентрационные лагеря чехословаков, не желающих сдать оружие. 26 июня Троцкий направляет в Совет народных комиссаров меморандум, в котором предлагает причислить к буржуазии бывших офицеров, не желающих вступать в Красную армию и заключить их в «концентрационные лагеря».

8 августа Троцкий, значительно расширяя состав клиентуры концентрационных лагерей, распоряжается об их создании в Мурому, Арзамасе и Свияжске и заключении «темных агитаторов, контрреволюционных офицеров, саботажников, паразитов, спекулянтов».

9 августа Ленин, озабоченный размахом крестьянского восстания в Пензенской губернии, телеграфирует в губисполком, требуя: «Провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города».

Концентрационный лагерь становится универсальным средством террора против всех «сомнительных». 5 сентября 1918 года, после того, как эта мера репрессий уже широко применяется, она узаконивается постановлением Совета народных комиссаров: «необходимо обезопасить Советскую Республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях». В следующем пункте Постановления говорилось. «Подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам».

Концентрационный лагерь — мера наказания, непосредственно следующая по суровости за расстрелом. Смертная казнь, об отмене которой так сожалел Ленин, была восстановлена декретом СНК от 21 февраля 1918 года. Этот декрет предоставлял ВЧК «право непосредственной расправы с активными контрреволюционерами» Критерий «активные контрреволюционеры» был достаточно широк. Декрет считал ими: «неприятельских агентов, спекулянтов, громил, хулиганов, контрреволюционных агитаторов, германских шпионов» Все они «расстреливались на месте», то есть без суда и следствия Но ВЧК расширила этот список, включив в него — в «Объявлении» от 22 февраля — саботажников и прочих паразитов. 16 июня народный комиссариат юстиции РСФСР известил революционные трибуналы, что и они «не связаны никакими ограничениями» в «выборе мер борьбы с контрреволюцией, саботажем и проч.»

Число расстрелянных в первый год революции точно неизвестно. Лацис утверждает, что за первую половину 1918 года было расстреляно чрезвычайными комиссиями «всего 22 человека», но «за второе полугодие 1918 г. уже расстреляно свыше 6 тысяч человек». Неизвестно, однако, сколько было расстреляно по приговору революционных трибуналов, местных советов и так далее. Не говоря о том, что цифры, приводимые Лацисом, вызывают сильное сомнение. Достаточно сказать, что сообщение «О расстреле бывшего царя Николая Романова» говорило о «приведении в исполнение 16 июля 1918 г.» приговора президиума уральского областного совета, добавляя: «Жена и сын Николая Романова отправлены в надежное место». В Ипатьевском доме были убиты царь, царица, наследник, четыре княжны, доктор, повар, лакей и прислуга. Если Лацис, первый историк ВЧК, всегда считал расстрелянным одного человека, когда убито было одиннадцать, статистика его вряд ли может считаться достоверной.

С первых же дней после прихода к власти Ленин видит в диктатуре, в никакими законами не связанной силе, ключ к решению всех проблем — политических, экономических, социальных В 1902 году в замечаниях на проект партийной программы, составленной Плехановым, Ленин писал, что если крестьянин не примет пролетарской точки зрения, то «мы при диктатуре скажем нечего слов тратить по-пустому, где надо власть употребить». Вера Засулич, читая эти замечания, написала на полях: «Над миллионами-то! Попробуй-ка!» Для террористки, готовой выстрелить в одного слугу самодержавия, казалась невероятной диктатура над миллионами. Для противника индивидуального террора Ленина массовый террор представлялся совершенно необходимым методом строительства социалистического общества. Массовый террор: против крестьян (постановление Совета рабоче-крестьянской обороны от 15 февраля 1919 года гласит: «...взять заложников из крестьян с тем, что если расчистка снега не будет произведена, они будут расстреляны»); против рабочих (все недовольные новой властью рабочие объявлялись «нерабочими», «не чистыми» пролетариями, зараженными мелкобуржуазной психологией, концлагеря были объявлены «школой труда»); против всех других классов.

Орудие террора — «орган непосредственной расправы» — ВЧК находилась под непосредственным руководством Ленина и не подчинялась никому. В сентябре 1918 года все губернские ЧК получили директиву Дзержинского: «В своей деятельности ВЧК совершенно самостоятельна, производя обыски, аресты, расстрелы, давая после отчет Совнаркому и ВЦИК». В дополнение к своим неограниченным правам ВЧК была признана «непогрешимой», была запрещена критика органа, «работа которого протекает в особо тяжелых условиях». В первые месяцы после революции — в осуществление идей Ленина и под его непосредственным руководством — складывается государство нового типа, государство тоталитарное. Одной из главных его черт является не суровость закона, но полная его произвольность. Конституция лишила прав, выбросила за рамки общества значительную категорию граждан страны. Но это, однако, было особенностью советского государства. В дореволюционной России были категории населения, права которых ограничивались. Значительно ограничены были права крестьян даже после 1861 года, многих гражданских прав были лишены евреи. Но все эти ограничения были определены законом, который к тому же определял возможности перехода в другие сословия, пользовавшиеся всеми правами. После революции даже те категории граждан, которые имели по конституции все права, были лишены всех прав. Ликвидировано было понятие вины. Государство определяло — кто виноват. Виноватыми перед государством были рабочие, не желавшие работать за голодную зарплату, виноваты крестьяне, не желавшие отдавать бесплатно сельскохозяйственные продукты, виновата интеллигенция, представлявшая себе революцию иначе; виноваты представители бывших правящих классов, ибо они и их предки эксплуатировали народ. Лацис писал: «Феликс Эдмундович не в состоянии примириться с тесными рамками буквально понимаемой контрреволюции. Разве контрреволюционер только тот, кто работает в направлении свержения Советской власти с оружием в руках? А тот, кто преднамеренно или непреднамеренно разрушает транспорт или товарообмен, кто мешает хотя бы своим попустительством развитию производственных сил страны... Разве до них нет ВЧК никакого дела? Нет, все это вредно, подлежит искоренению, и ВЧК должна всем этим заниматься».

ВЧК должна заниматься теми кто «преднамеренно или непреднамеренно» действует во вред советской власти, кто мешает ей хотя бы «попустительством». В 1922 году Ленин потребует включить в Уголовный кодекс статью, предусматривающую суровое наказание для тех, кто «объективно помогает или может помочь» мировой буржуазии. «Объективная» помощь, «непреднамеренная помощь» — означало, что государство в лице его руководителей — выбирало врагов, определяло кто враг. ВЧК затем ведала практическим воплощением директивы в жизнь, или, лучше сказать, в смерть.

Бывшие офицеры царской армии были включены после революции в категорию активных или потенциальных врагов. Когда военспецы понадобились для строительства Красной армии, их перевели в разряд «полезных граждан». Летом 1918 года, когда в деревню была — путем создания комбедов — внесена гражданская война, единственным полезным крестьянином стал бедняк и деревенский пролетарий. Когда оказалось, что политика эта сплачивает деревню против советской власти, в категорию «полезных» был включен «середняк»

Когда Герману Герингу заметили, что один из его близких сотрудников — еврей, он возразил: «кто еврей — определяю я». Задолго до Геринга в советском государстве утверждается принцип: кто враг советской власти — определяет советская власть — совершенно произвольно, учитывая нужды данного момента.

В предисловии к «Красной книге ВЧК» положение, сложившееся в России после революции, определялось красочно и точно: «Новый диктатор, явившийся на смену помещикам и буржуазии, принявшись за новое строительство, в первый момент оказался в блестящем одиночестве». Но это «блестящее одиночество» новый диктатор выбрал сам. Одиночество стало полным после ухода левых эсеров из правительства в марте 1918 года. «Своим выходом из правительства, — констатирует обвинительное заключение о так называемом левоэсеровском мятеже, — партия левых эсеров избавила Правительство от лишнего балласта, тормозившего его деятельность, но, однако, еще не перешла все же открыто в лагерь его врагов». Левые эсеры ушли из правительства, протестуя против подписания Брестского мира, но остались во ВЦИКе и в других советских учреждениях, прежде всего в ВЧК. Убийство 6 июля германского посла Мирбаха сотрудниками ВЧК, левыми эсерами Блюмкиным и Андреевым, представляется советскими историками, как сигнал к мятежу. В постановлении ЦК левых эсеров выступление названо актом «борьбы против настоящей политики Совета Народных Комиссаров и, ни в коем случае, как борьба против большевиков».

Демонстрация недовольства политикой большевиков, организованная левыми эсерами, засвидетельствовала необыкновенную хрупкость власти Ленина. Горсть черноморских моряков, входивших в отряд ВЧК под командованием Попова, покачнула эту власть. Иоаким Вацетис, бывший полковник царской армии, перешедший на сторону советов и командовавший латышской стрелковой дивизией, оказался в положении человека, от которого зависела судьба ленинской власти. 6 июля выяснилось, что положение в Москве чрезвычайно напоминает положение в прежней столице — в Петрограде — 25 октября 1917 года. Судьба правительства зависела от нескольких военных отрядов. В июле 1918 года, как и в октябре 1917, гарнизон оставался нейтральным. Вызванный к комиссару Московского военного округа Муралову, Вацетис услышал, что «все московские войска делятся на три категории». Первая категория, войска, собранные в Ходынском лагере (так называемая народно-социалистическая армия для эвентуальной войны с Германией), — объявили нейтралитет; вторая категория: «различные отряды, они ни туда, ни сюда»; третья категория: «латышские стрелки и одна школа курсантов — 80 человек». Латышские стрелки (2750 бойцов) и 80 курсантов были единственной силой, которая защищала власть Ленина от левых эсеров, которые власти брать не хотели. Мятежный отряд Попова насчитывал не более 600 человек при двух батареях. Вацетису поручается ликвидация «мятежа», вожди которого отправились на съезд советов произносить речи. Для «руководства» Вацетисом, в чьих руках находится единственная боеспособная часть, выделяются четыре комиссара. Приехав в Кремль за инструкциями, командир латышской дивизии видит встревоженного, напуганного Ленина: «Он подошел ко мне быстрыми шагами и спросил вполголоса: Товарищ, выдержим до утра?» Ленин хорошо понимал, что выступление направлено только против него лично.

Несколько орудийных выстрелов по зданию ВЧК в Трехсвятительском переулке, где размещался отряд Попова, разогнали левых эсеров, недовольных миром с Германией и Лениным, на мире настоявшем, а во всем остальном согласных с большевиками. Блюмкин, явившись с повинной в Украинское ЧК, подчеркивает в своих показаниях: восстания не было, перестрелка была лишь «самообороной революционеров». Приговор Революционного трибунала подтверждает слова Блюмкина. Были расстреляны 12 рядовых солдат отряда Попова и заместитель Дзержинского Александрович, левый эсер, попытавшийся использовать ВЧК в интересах своей партии. Руководители партии левых эсеров — Мария Спиридонова, Борис Камков, Владимир Карелин, Юрий Саблин — были приговорены к символическому тюремному заключению и позднее помилованы. Амнистирован был Я. Блюмкин и взят на работу в ВЧК.

Июльские события 1918 года позволили большевикам избавиться от «балласта» — левых эсеров в правительстве, и еще раз показали, что ВЧК и верные воинские части достаточны для сохранения власти. Вчерашним друзьям и соратникам был немедленно наклеен ярлык, который станет с тех пор стандартным обвинением. Левые эсеры были объявлены «агентами русской буржуазии и англо-французского империализма».

 

...вплоть до отделения

«Что есть Русская Империя наша?» — спрашивает Андрей Белый на первой странице романа «Петербург». И отвечает: «Русская Империя наша есть географическое единство, что значит: часть известной планеты. И Русская Империя заключает: во-первых — великую, малую, белую и червонную Русь; во-вторых — грузинское, польское, казанское и астраханское царство; в-третьих, она заключает... — Но — прочая, прочая, прочая». По переписи 1897 года, первой систематической переписи, проведенной в России, в империи проживало 122666500 человек, причем русские составляли 44,32%. Русская империя была многонациональным государством.

С Петра I до вступления на престол Александра III русская национальная политика носила имперский характер: она отличалась относительной терпимостью по отношению к национальным особенностям народов, населявших страну. Только поляки, государство которых было ликвидировано, а территория страны разделена между захватчиками — Пруссией, Австрией и Россией, не переставали бороться за национальную независимость. Александр III начинает новую политику — националистическую, русификаторскую, вызывающую резкое недовольство нерусских народов. Политику эту продолжает Николай II.

Конституция 1905 года позволяет национальностям, входящим в состав империи, представить свои требования, изложить свои претензии. Они свидетельствовали, прежде всего, о том, что накануне 1917 года в стране не было сепаратистских тенденций. Жители Российской империи хотели реформ, демократизации, равных прав всем гражданам, но не разрушения государства. Одним из первых актов Временного правительства была отмена царских законов, ограничивавших права национальных меньшинств, и провозглашение полного равенства всех граждан Российской Республики, независимо от религии, расового или национального происхождения. Было положено также начало местному самоуправлению: место генерал-губернатора в Закавказье и Туркестане заняли особые комитеты, составленные в основном из депутатов Думы местных уроженцев. Украинцам было передано управление юго-западными провинциями, а летом 1917 года Украина была признана особой административной единицей.

Национальное движение в России нарастает в 1917 году с неожиданной быстротой. Его питают те же причины, что и революционное движение» требования земли и мира, отсутствие авторитетной государственной власти. С той разницей, что недовольство крестьян, вызванное задержкой аграрной реформы, направляется не против помещиков, а против русских переселенцев, принимает национальный, антирусский характер.

Октябрьский переворот еще больше ускоряет процесс распада империи: даже те народы, которые еще недавно не мечтали об автономии, начинают требовать независимость. Советское правительство признает полную независимость Польши — сделать это было чрезвычайно легко, поскольку Польшу оккупировали немцы и независимость ей обещало уже Временное правительство. Независимость была дана и Финляндии. Но, выступая 14 ноября 1917 года на съезде финляндской социал-демократической партии, нарком по делам национальностей Сталин недвусмысленно призвал финских большевиков к захвату власти, добавив: «И, если вам понадобится наша помощь, мы дадим вам ее, братски протягивая вам руку. В этом вы можете быть уверены». Когда в январе 1918 года была сделана попытка захвата власти местными большевиками, советские войска, еще стоявшие в Финляндии, оказали восставшим помощь.

До прихода к власти Ленин часто говорил одновременно о Польше, Финляндии и Украине, как нациях, право которых на независимость ущемляет Временное правительство. В июне 1917 года он возмущается нежеланием Временного правительства выполнить «элементарный демократический долг», объявив о полном праве Украины на автономию и полное отделение. После Октябрьского переворота отношение к независимости Украины меняется. Украинское национальное движение приобретает после Февральской революции широкий размах. Один из его руководителей проф. Грушевский, автор Истории Украины, давшей движению историческую и литературную базу, заявляет в марте 1917 года: «Украинской проблемы больше нет. Есть свободный, великий украинский народ, который строит свою судьбу в новых условиях свободы». Михаил Грушевский избирается председателем Центральной Рады, представляющей революционные партии и национальные меньшинства.

Постепенно Центральная Рада становится высшим политическим органом украинского народа 13 июня она публикует первый Универсал Украинской Центральной Рады. «Отныне, — говорится в нем, — Украина будет Украинской Народной Республикой. Не отделяясь от республики российской и сохраняя единство ее, мы твердо станем на нашей земле, чтобы всеми силами нашими оказать помощь всей России, чтобы вся Российская Республика стала федерацией равных и вольных народов. В Универсале намечены были и границы новой республики: «К территории Украинской Народной Республики принадлежат земли, заселенные в большинстве украинцами. Киевщина, Подолия, Волынь, Черниговщина, Полтавщина, Харьковщина, Екатеринославщина, Херсонщина, Таврия (без Крыма). Окончательное установление границ Украинской Народной Республики, как относительно присоединения населенных в большинстве украинцами частей Курщины, Воронежчины, Холмщины, так и других смежных областей, должно последовать в соглашении с организованной волею народов».

Большевики, критиковавшие Временное правительство за медлительность в удовлетворении украинских требований, были против независимости Украины. Юрий Пятаков, вождь украинских большевиков, после опубликования Универсала говорил: «... поддерживать украинцев нам не приходится, ибо это движение неблагоприятно для пролетариата. Россия не может существовать без украинской сахарной промышленности, то же самое можно сказать об угле (Донбасс), хлебе и т. д.» Но слабость большевистской партии на Украине — в августе 1917 года она насчитывала 22303 члена, причем 15818 приходилось на Донбасс, Харьков и Екатеринослав — побудила ее пойти на союз с Центральной Радой против Временного правительства. Накануне Октябрьского переворота Рада поддержала большевиков, считая, что они слабее Временного правительства. Совместными усилиями 29 октября в Киеве была свергнута власть Временного правительства. Сразу после победы начинается борьба между временными союзниками. Рада отказывается признать большевистский Совнарком законным правительством России и требует его замены более представительным социалистическим органом. 4 декабря советское правительство направляет Раде ультиматум: признавая принцип независимости Украины, СНК требует признания советов и советской власти на Украине, угрожая в противном случае войной.

За два дня до отправки ультиматума Центральной Раде советское правительство провозгласило Декларацию прав народов России. В этой Декларации торжественно провозглашалось 1) равенство и суверенитет народов, 2) право наций на свободное самоопределение вплоть до отделения и создания национальных государств; 3) ликвидация всех национальных и национально-религиозных привилегий и ограничений; 4) свободное развитие национальных меньшинств и этнографических групп, населяющих территорию России.

Созванный в Киеве съезд советов дал большинство сторонникам Рады. Большевики покинули съезд и созвали собственный — в Харькове. Избранный в Харькове ЦИК объявил себя единственным легальным правительством Украины и отправил в Петроград телеграмму, заявлявшую о полном подчинении советскому правительству. 12 декабря харьковские большевики изгнали все социалистические партии из ЦИКа, став единственной правящей партией. Началась война с Центральной Радой. В январе 1918 года красногвардейские отряды занимают Киев.

Национальное движение в Белоруссии находилось в 1917 году в зачаточном состоянии. Белорусские крестьяне не проявляли чувства этнической самостоятельности по отношению к русским. Политическая жизнь в Белоруссии развивалась в русских и еврейских социалистических организациях. В марте был создан Белорусский национальный комитет, составленный из представителей всех этнических групп и социальных классов. Комитет потребовал автономии для Белоруссии и установления федеральных отношений с Россией. Постепенно доминирующей силой Комитета стала белорусская социалистическая партия — Громада. В июле под влиянием Украины создается Белорусская Рада. Одновременно нарастает влияние большевистской партии, прежде всего среди солдат, которые не могут дождаться мира. Не признавая Октябрьского переворота, Громада созывает в декабре Белорусский национальный съезд, который провозглашает в ночь с 17 на 18 декабря независимость Белоруссии.

1 мая 1917 года в Москве открылся I всероссийский съезд мусульман. Около тысячи делегатов представляли 16 миллионов мусульман, живших на территории бывшей российской империи. Съезд принял резолюцию о предоставлении женщинам равных прав с мужчинами, сломав вековые традиции исламского общества; взял себе право религиозного самоуправления, назначения муфтия — духовного главы мусульман (это право ранее принадлежало императору). Горячий спор вызвал третий вопрос — национальный. Группа депутатов, возглавляемая волжскими татарами, выступала за сохранение административного единства Российской империи и за национально-культурную автономию. Азербайджанская делегация, поддержанная башкирами и крымскими татарами, требовала федерации и территориального самоуправления для всех народов. Большинство, съезда голосовало за федералистскую резолюцию. 21 июля в Казани собрался второй съезд, решивший, учитывая ослабление центральной власти, немедленно приступить к созданию мусульманских автономных культурных органов. 20 ноября в Уфе было созвано Национальное собрание, выбравшее трех министров: религии, образования, финансов. Они должны были взять на себя конкретное осуществление национально-культурной автономии мусульман России.

Таким образом к октябрю 1917 года мусульмане России создали зачатки религиозной и культурной администрации. Однако, события последующих месяцев разорвали связь между областями, населенными мусульманами, каждая из них пошла своим путем, в поисках выхода из начавшейся гражданской войны.

Созданная летом 1917 года на съезде в Оренбурге казахо-киргизская политическая партия — Алаш-Орда — ставила своей целью объединение всех степных орд в автономное «киргизское» государство. Требование автономии выдвинули и башкирские делегаты, присутствовавшие на всероссийском съезде мусульман в Москве. После того, как съезд отклонил их требования о создании Великой Башкирии, объединяющей всех татар и башкир Волго-Уральского района, и даже проект Малой Башкирии, включающей лишь территорию, на которой проживают только башкиры, они покинули съезд Собравшись в Оренбурге, башкиры решили добиваться территориальной автономии совместно с тюркскими племенами степных, районов и Туркестана. Весной и осенью 1917 года учащаются столкновения между мусульманами и русскими переселенцами В сентябре Временное правительство объявляет на военном положении все Семиречье, стремясь прекратить междоусобицу.

В декабре башкиры и казачо-киргизы провозглашают в Оренбург свою автономию. Они устанавливают связь с оренбургскими казахами. Возникает антибольшевистское движение, возглавляемое атаманом оренбургских казаков Дутовым, поддерживаемое мусульманскими политическими лидерами.

Силы большевиков в киргизо-казахских степях были ничтожны. В Ашхабаде в октябре 1917 г. насчитывалось менее 30 большевиков , а в Казахстане около 100. В Верном до Октябрьской революции большевистской организации вообще не было. В Киргизии до середины 1918 г. лишь в отдельных городах действовали разрозненные инициативные группы большевистски настроенных рабочих и солдат. Большевистские лозунги находили сторонников среди солдат, среди железнодорожных служащих и переселенцев. Лозунг «пролетарская диктатура» понимался ими, как русская диктатура. Поскольку большевики провозглашали власть советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, а среди казахов и киргизов не было ни рабочих, ни солдат, ни крестьян, власть большевиков воспринималась, как власть русская.

Местное политическое движение в Туркестане складывалось из религиозно-консервативного течения и либерального, прозападного. Враждовавшие между собой, эти течения сближаются в конце 1917 г. добиваясь автономии, которую отказывается дать русское правительство. Значительно менее влиятельным было мусульманское социалистическое движение, близкое левым эсерам, но именно оно сыграло решающую роль в октябрьские дни. Как и в других районах Средней Азии большевики насчитывались в Туркестане единицами. 25 октября 1917 года железнодорожные рабочие обстреляли казачий клуб в Ташкенте. Через два дня Совет, в котором господствовали большевики, поддерживаемые левыми эсерами, захватил власть в юроде. 15 ноября был созван третий областной съезд советов, провозгласивший победу советской власти во всем Туркестане. Съезд отверг все притязания мусульман на самоуправление, которое могло бы ослабить авторитет России, и высказался против участия мусульман в руководящих органах советской власти в Средней Азии. Ибо, говорилось в резолюции съезда, отношение местного населения к советской власти неопределенное, а к тому же отсутствует местная пролетарская организация, которую большевики могли бы пригласить в органы областной власти.

Национальная партия крымских татар, основанная летом 1917 года, вступила в конфликт с Временным правительством, отказавшимся передать татарам мусульманские школы и разрешить создание татарской воинской части. Основные силы крымской большевистской организации, созданной в июне 1917 года, были сосредоточены в Севастополе. В городском совете большинство было в руках эсеров и меньшевиков. Севастопольский совет осудил свержение большевиками Временного правительства, но осудила октябрьский переворот и первая крымская конференция большевиков. Делегация балтийских моряков, присланная в Севастополь ЦК большевистской партии, быстро исправила положение. Верные Ленину большевики вышли из совета и организовали Ревком. Ревком организовал массовое убийство черноморских офицеров, разогнал совет и расстрелял его эсеровских и меньшевистских лидеров. Татарские националисты созвали в Бахчисарае Учредительное собрание (Курултай), которое объявило себя законной администрацией в вопросах, касающихся крымских татар. Курултай принял конституцию, написанную по западным демократическим образцам и создал Национальную Директорию. Фактически это было татарское правительство в Крыму, отказывавшееся признать законность большевистской власти.

В 1916 году на Кавказе жило около 12 миллионов человек, в том числе 4 миллиона русских, украинцев и белорусов, примерно 2,5 миллиона азербайджанцев и других мусульман, менее 2 миллионов армян, примерно столько же грузин, полтора миллиона горцев. Победоносная кавказская армия, стоявшая на турецкой территории, в течение всего 1917 года оставалась дисциплинированной. Гражданская власть принадлежала советам, прежде всего бакинскому и тифлисскому, в которых большинство составляли меньшевики и эсеры.

Три главные политические партии Кавказа — азербайджанская Мусульманская демократическая партия (Мусават), армянская Дашнакцутюн (Федерация), грузинская Социал-демократическая, возникшие до мировой войны, после Февральской революции признают Временное правительство. Партии эти пользуются широкой массовой поддержкой и ставят своей целью автономию в рамках федеративной России.

Октябрьский переворот, начавшееся разложение кавказской армии, продвижение турок на Закавказье меняет положение. 11 ноября крупнейшие политические партии региона создают временное правительство — Закавказский комиссариат с заданием сохранить порядок в Закавказье до того времени, когда всероссийское Учредительное собрание изберет новое правительство для всего русского государства. После разгона Учредительного собрания большевиками депутаты от Закавказья, вернувшись домой, создают местное законодательное учреждение — Закавказский сейм. Большевики, не имеющие влияния в массах, направляют свою пропаганду на солдат. На выборах в Учредительное собрание большевики получили в Закавказском округе 4,6% голосов. И даже в Баку, главной их цитадели, около 80% поданных за большевиков голосов были голосами солдатскими. Опираясь на солдат, большевики пытаются захватить власть в Тифлисе, но грузинские рабочие предотвращают в ноябре 1917 года переворот.

В апреле 1918 года турки, захватившие Батум, затем Карс, поставили перед Закавказьем ультиматум: объявить о своей независимости или быть оккупированным. 22 апреля Закавказская федерация, состоявшая из Грузии, где у власти находились меньшевики, Армении, где у власти были дашнаки, и мусаватистского Азербайджана, объявила себя независимой Закавказской Федеративной Республикой. «Народы Закавказья стоят перед следующей трагической ситуацией, — говорил на заседании Сейма представитель Грузии, — или объявить себя сейчас нераздельной частью России и таким образом повторить все ужасы русской гражданской войны и стать полем иностранного вторжения, в данном случае турецкого, либо провозгласить независимость и своими силами защищать физическое существование всей страны». Закавказье сделало выбор.

На западных рубежах бывшей Российской империи независимые государства образуются без всякого труда, ибо территория эта находится в немецких руках. В декабре 1917 года после Финляндии провозглашают независимость Литва и Латвия, в феврале 1918 года — Эстония.

В начале 1918 года российское государство распалось. Начавшаяся гражданская война будет вестись между сторонниками разных политических и социальных режимов, но так же и между сторонниками разных национальных концепций будущего государства. Гражданская война будет вестись и красными, и белыми за объединение русского государства. Но каждая из сторон излагает свою программу по-разному.

Программа большевистской партии по национальному вопросу была подлинно марксистской, в том смысле, что заключала в себе два взаимоисключающих принципа: самоопределения народов и централизованного государства

Сторонник централизма в партии — Ленин — был сторонником централизма, как государственного принципа. Проблема национальная была для него, прежде всего, проблемой политической власти. Национальности, населявшие Российскую империю, рассматривались вождем партии большевиков, как союзники в борьбе за власть. В 1915 году Ленин восхваляет измену «... кто пишет против государственной измены, против распада России... тот стоит на буржуазной, а не на пролетарской точке зрения». С 25 октября 1917 года он объявляет себя оборонцем и выступает за централизованное крупное государство, видя в нем «громадный исторический шаг вперед, к будущему социалистическому единству всего мира...».

Стремление к сильному централизованному государству объясняется не патриотизмом Ленина, а его желанием иметь могучее орудие в борьбе за мировую революцию, которую он считал главным смыслом Октябрьской революции. Поэтому политика Ленина носит «диалектический» характер. В телеграмме ташкентскому съезду советов говорится: «Совет народных комиссаров будет поддерживать автономию вашего края на советских началах». Автономия, но — только на советских началах. В докладе на восьмой партийной конференции в декабре 1918 года Ленин выражается о независимости еще более четко: большевики «не упрекали боротьбистов в самостийности в смысле национальном, в смысле независимости Украины. Мы упрекали в самостийности в смысле нежелания считаться с московскими взглядами, взглядами Центрального Комитета, находящегося в Москве». Ленин за независимость, но — подчиненную «московским взглядам, взглядам ЦК».

Ленину приходилось вести борьбу с большевиками, не понимавшими тонкостей национальной политики партии. Ю. Пятаков, Ф. Дзержинский, Н. Бухарин утверждали, что пролетарская революция, уничтожив классы, уничтожит само понятие — нация, и требовали отказа от разговоров о «самостоятельности», «независимости», как категориях буржуазных. Народный комиссар по делам национальностей Сталин был таким же горячим сторонником централизованной власти, как Ленин. В мае 1918 года он сформулировал политику своего наркомата, разъяснив, что советская власть признает автономию лишь в том случае, если она находится под руководством и контролем Москвы. Автономию получает не нация, а рабочий класс и трудовое крестьянство и только в том случае, если они поддерживают советскую власть.

Ленин возражал против «национального нигилизма» некоторых своих товарищей по соображениям тактическим, понимая лучше, чем все другие, притягательность лозунга «самоопределения».

Когда Конфуция спросили, как он стал бы управлять государством, мудрец ответил: я начал бы с возвращения словам их смысла. Ленин, начав управлять государством, прежде всего лишил слова их смысла. Слова приобретали тот смысл, какой в данный момент был нужен Ленину. Значение их менялось и в зависимости от аудитории.

Партия большевиков вступает в гражданскую войну с программой по национальному вопросу, которая одновременно провозглашает право народов на самоопределение вплоть до отделения и утверждает, что «принцип самоопределения должен быть средством для борьбы за социализм и должен быть подчинен принципам социализма» .

 

Красные и белые

«Ну, а как, сынок, русскому русского бить-то не страшно? — спрашивают солдаты Кавказского фронта, возвращающиеся домой, молодого большевика, уговаривающего их вступить в Красную гвардию. — Сперва оно, действительно, вроде неловко, — ответил красногвардеец, — а потом, ежели распалится сердце, нет ништо...» Октябрьский переворот, который должен был дать стране мир, ввергает ее в самую страшную из войн — гражданскую. Первые выстрелы раздаются на юге России, в казачьих областях. В феврале 1917 года казаки отказались поддержать царский строй, верной опорой которого они считались. Не поддержали они и Временное правительство, объявив о своем нейтральном отношении к большевикам.

Из двух главных большевистских лозунгов — мир и земля — казаки приняли первый: устав от войны, они хотели вернуться домой. Их отношение ко второму лозунгу радикально отличалось от отношения всех других русских крестьян: казаки не хотели новой земли, они хотели сохранить имевшуюся. Важнейшей из казачьих привилегий — за военную службу до 36-летнего возраста — был надел земли в 30 десятин. На территории самой большой из одиннадцати казачьих областей, расположенных на границах России, в области войска донского жило в начале века 1022036 казаков и 1200669 не-казаков, иногородних. Я. Свердлов назвал серьезнейшей задачей советской политики раскол деревни, создание в ней двух враждебных лагерей, направление беднейших слоев населения против «кулацких элементов». «Только если мы сможем расколоть деревню на два лагеря, — говорил председатель ВЦИК, — возбудить такую же классовую борьбу как в городе, только тогда мы достигнем в деревне того, чего достигли в городе». Попытка раскола деревни не удается и советское правительство вынуждено после нескольких месяцев деятельности комитетов бедноты — орудия классовой борьбы — отказаться от них, комбеды ликвидируются. В казачьих областях расслоение населения на казаков и иногородних определяло наличие неистовой вражды между двумя группами, двумя непримиримыми лагерями.

На Дон, в надежде на казачью помощь, съезжаются противники революции. Марина Цветаева напишет в «Лебедином стане»: «Старого мира последний сон: Молодость — Доблесть — Вандея — Дон». Но Дон можно назвать Вандеей лишь в том смысле, что он стал центром борьбы с большевистской властью. Ничего похожего на движение Французских крестьян, возглавляемых духовенством и дворянами, мечтавших о восстановлении монархии, на Дону не было. Казачество возвращения монархии не хотело, революцию оно рассчитывало использовать для приобретения широкой автономии при сохранении всех привилегий. Генерал Алексеев, последний начальник штаба царской армии, не встречает на Дону ни помощи, ни поддержки, на которые он рассчитывал. В конце ноября 1917 года Добровольческая армия, которую начинает формировать генерал Алексеев для борьбы с советской властью, насчитывает 300 человек. В середине января 1918 года в ней около 3000 тысяч человек — офицеров, юнкеров, кадетов, гимназистов. Надежды генерала Алексеева и, фактически возглавившего Добровольческую армию, генерала Корнилова на приток добровольцев, прежде всего офицеров (в мае 1917 года русская армия насчитывала 133 тысячи офицеров) не оправдались. Офицеры, как и солдаты, не хотят воевать, верят, что война кончилась. Атаман Донского войска генерал Каледин заявляет 29 января 1918 года: «Положение наше безнадежно. Население не только нас не поддерживает, но настроено к нам враждебно» и в тот же день кончает самоубийством. Десятитысячная Красная армия Рудольфа Сиверса вступает в середине января на территорию Дона. 23 января советские войска берут Ростов. Добровольческая армия, отягощенная обозом, в котором едут политические деятели, журналисты, профессора, жены офицеров и солдат, уходит в степи. Начинается знаменитый Ледяной поход. У добровольцев — по несколько сот патронов на бойца, для каждой из 8 пушек имеется по 600-700 снарядов. В тяжелейших условиях, окруженная со всех сторон противником, Добровольческая армия идет на Кубань, рассчитывая получить там то, чего не дал Дон. 17 апреля в бою под Екатеринодаром случайный снаряд убивает генерала Корнилова. Смерть Корнилова оказалась непоправимой потерей для Белой армии. Командование принял генерал Деникин, снявший осаду Екатеринодара и уведший армию в район Ставрополя — между Доном и Кубанью, туда, откуда она отправилась в Ледяной поход. За 80 дней похода и непрерывных боев положение на юге России коренным образом изменилось: на Украину и Дон пришли немцы, казачество отказалось от нейтралитета. Установление советской власти знаменуется массовыми расстрелами; Сивере приказывает расстреливать всех «добровольцев»; расстреливают и по другим поводам, генерала Рененкампфа, например, казнят за отказ служить в Красной армии; преследуется церковь; вводится жесточайшая система продразверстки. 10 апреля 1918 года казаки восстают. Генерал Краснов избирается атаманом Всевеликого войска Донского и формирует Донскую армию.

Вторым очагом борьбы с советской властью становится восток России. 17 мая 1918 года чехословаки, двигавшиеся в эшелонах на Владивосток, захватывают Челябинск. Москва поручает всем советам — от Пензы до Омска — разоружить чехословацких легионеров, но те отвечают отказом. 25 мая они занимают Мариинск, а затем — до 8 июня — Новониколаевск (ныне Новосибирск), Пензу, Сызрань, Петропавловск, Курган, Омск, Самару.

Во время мировой войны чехи и словаки, не желая воевать за австро-венгерскую монархию, сдавались в плен взводами, ротами, даже полками. В конце войны в русском плену находилось около 200 тысяч чехов и словаков. Из военнопленных был сформирован чехословацкий легион, насчитывавший около 50 тысяч солдат и офицеров. По Брестскому договору советское правительство обязалось разоружить легион. Чехословаки часть оружия сдали, остальное прятали. По их настоянию и по требованию союзников чехословаки вытесненные с Украины немцами, направлялись эшелонами во Владивосток, откуда морским путем они рассчитывали попасть во Францию и на фронт.

6 августа пала Казань. Чехословакам оставалось форсировать Волгу и перед ними открывался путь на Москву. Впервые после Октябрьского переворота возникла серьезная опасность для советской власти. И стала очевидной необходимость создания регулярной армии. Разрозненные выступления малочисленных, разрозненных противников большевистского правительства на рубежах бывшей российской империи подавлялись отрядами Красной гвардии, красноармейскими соединениями, еще жившими революционным энтузиазмом и не признававшими дисциплины. Силами ВЧК беспощадно подавлялись хлебные бунты: советская печать весной 1918 года полна сообщений о них» и восстаниях. О масштабах репрессий свидетельствуют документы о расстрелах, последовавших после подавления восстания в Ярославле (июль 1918): после занятия города «57 человек было расстреляно на месте», затем «особо-следственная комиссия» «тщательно допросила» сотни арестованные и «выяснила», что 350 человек «стояли во главе заговора и имели связь с чехословаками. Вся эта банда в количестве 350 человек, по постановлению Комиссии, расстреляна». В результате дополнительного следствия, проведенного уже ярославской ЧК было расстреляно еще 10 человек. В «Красной книге ВЧК» сохранился откровенный рассказ о подавлении ярославского восстания, которое длилось с 6 по 21 июля. Лацис (Судрабс) подробно излагает, как 106 заговорщиков и перешедший на их сторону бронедивизион, располагавший двумя броневиками, долго отбивали атаки 1-го Советского полка Интернационального отряда и лево-эсеровской дружины (неудача в Москве не мешала левым эсерам поддерживать советские войска). В результате артиллерийского обстрела, в котором принял участие прибывший из Москвы бронепоезд, «большая часть города оказалась охваченной морем огня». Затем последовала воздушная бомбардировка, с применением «наиболее разрушительной силы бомб». Окруженному плотным кольцом городу был предъявлен ультиматум: жители должны выйти из города, в случае неподчинения «по городу будет открыт самый беспощадный, ураганный артиллерийский огонь из тяжелых орудии, а также химическими снарядами». Эти формы борьбы с противниками были несостоятельными в случае столкновения с дисциплинированным, обученным чехословацким легионом.

ВЦИК объявляет республику в опасности. Наркомвоенмор Троцкий приступает к созданию регулярной армии. Раньше других вождей, в том числе и Ленина, Троцкий понял иллюзорность утопических мечтаний о «вооруженном народе», милиции, заменяющей армию. Два основных принципа кладет он в основу новой армии: использование военных специалистов и страх. Невозможность создать армию без профессионалов была очевидной, как очевидным было нежелание офицеров бывшей царской армии идти на службу к большевикам, сделавшим все, что было в их силах для разложения старой армии. Троцкий объявляет мобилизацию всех бывших офицеров и унтер-офицеров: уклонение от мобилизации влекло за собой заключение в концлагерь, семьи брались в заложники. Использование страха было важным элементом теоретических взглядов Троцкого. «Устрашение, — писал он, — есть могущественное средство политики, и международной и внутренней. Война, как и революция, основана на устрашении. Победоносная война истребляет по общему правилу лишь незначительную часть побежденной армии, устрашая остальных, сламывая их волю. Так же действует революция: она убивает единицы, устрашает тысячи». Если принять как логическую фигуру разговор о «единицах» и «тысячах», в действительности речь шла о миллионах в одном случае и десятках миллионов в другом, Троцкий отлично сформулировал идею террора, лежавшую в основе советской политики: убивать для того, чтобы сломить волю оставленных в живых.

Отправляясь на фронт после падения Казани, Троцкий подписывает приказ, в котором предупреждает: никакой пощады врагам народа, агентам иностранного империализма, наемникам буржуазии Он предупреждает: в поезде народного комиссара по военным делам, в котором пишется приказ, работает военно-революционный трибунал с неограниченными полномочиями, в Муроме, Арзамасе, Свияжске создаются концентрационные лагеря. Прибыв в Свияжск, расположенный на западном берегу Волги, напротив Казани, Троцкий приводит в порядок 5 армию. Демонстрируя свою железную руку, наркомвоенмор приказывает расстрелять командира отступившего без приказа полка и полкового комиссара, Пантелеева. Расстрел командира полка не вызвал никаких комментариев, расстрел комиссара (подлинное кощунство в глазах коммунистов — убийство своего) дебатировался на протяжении всей Гражданской войны и позднее был одним из главных доводов «бонапартистских» стремлений Троцкого.

Беспощадные действия Троцкого дают результат. 10 сентября Казань была отбита. К началу октября весь район Волги был в руках Красной армии. К этому времени она насчитывает более полумиллиона человек, в конце года ее численность достигнет миллиона. Меняется характер армии. Командиры больше не выбираются, а назначаются. Все бойцы и командиры принимают сочиненную Троцким присягу. Она начинается словами: Я, сын трудового народа... и кончается ...если нарушу эту присягу пусть покарает меня неумолимая рука революционного закона. Создание массовой профессиональной армии идет под лозунгами мира во всем мире: «Цель социализма, — пишет Троцкий в преамбуле к плану строительства армии, — всеобщее разоружение, вечный мир, братское сотрудничество всех народов, населяющих землю».

Массовая профессиональная армия не могла существовать и воевать без военных специалистов. Троцкий строит революционную армию, используя офицерство, объявленное врагом революции. Незначительная часть офицерского корпуса и генералитета идет добровольно служить советской власти. В числе первых идет в Красную армию генерал М. Д. Бонч-Бруевич, командовавший северным фронтом, брат управляющего делами Совнаркома. Троцкий поручает ему создание Генерального штаба. Переходит на сторону большевиков — еще при Временном правительстве — генерал Н.М. Потапов, помощник начальника Главного штаба и генерал квартирмейстер. Часть профессиональных военных рассматривает службу в Красной армии, как возможность осуществить на практике свои стратегические и тактические идеи, неосуществленные по разным причинам в годы мировой войны. Английский историк отмечает, что ядро командования Красной армии в 1918—19 годах составили офицеры брусиловского штаба времен знаменитого наступления в 1916 году. Генерал Клембовский, главный инженер фронта Величко, главный инженер восьмой армии Карбышев, начальник артиллерии девятой армии Кирей, многие дивизионные командиры пошли служить в Красную армию, выражая свое неудовольствие командованием царской Ставки. Подавляющая часть офицеров была мобилизована и вынуждена служить советской власти. Политика Троцкого, основанная на широком использовании военных специалистов, встречала резкое сопротивление среди большевистских руководителей. Против Троцкого объединились руководитель военного отдела ЦК Лашевич, председатель Северной коммуны, хозяин Петрограда Зиновьев, представитель ЦК на южном фронте Сталин. Противники Троцкого не возражали против самого принципа использования военных специалистов, они утверждали только, что их следует использовать в «роли наших денщиков», а когда в них минет необходимость, они будут выброшены, как «выжатый и ненужный больше лимон». Генерал Новицкий добровольно пошедший служить в Красную армию, в открытом письме Троцкому заявлял, что он не хочет сотрудничать с властью, которая намерена «выжать его как лимон», а потом выбросить. Троцкий ответил заверениями в уважении к офицерам «добросовестно работающим в трудных условиях». Ленин склонялся на сторону противников Троцкого и в марте 1919 года посоветовал наркомвоенмору очистить армию от бывших офицеров и назначить Лашевича главнокомандующим. Ленин был несказанно удивлен, услышав, что в Красной армии служит более 30 тысяч офицеров, без которых армия существовать не может. Реалист Ленин немедленно признает правоту Троцкого и публично выражает свое восхищение оригинальным методом строительства коммунизма из кирпичей старого режима. Ловкость советской власти, сумевшей использовать русских генералов и офицеров, хвалит и генерал Деникин.

Метод Троцкого заключался в массовом использовании военных специалистов, поставленных под постоянный надзор комиссаров. «Комиссар впервые выплыл на сцену в качестве советского контролера». Каждый приказ должен был быть подписан комиссаром. Комиссары имели право отстранить командира, военрука по номенклатуре 1918 года, или арестовать его. Троцкий, с присушим ему пафосом, назвал комиссаров «новым коммунистическим орденом самураев, члены которого не пользуясь никакими привилегиями касты, умеют умирать и учат других умирать за дело рабочего класса». Комиссары умирали и учили умирать, но главной их задачей было, оставаясь «пролетарским оком» и контролируя военных специалистов, укрощать «стихию», вводить революцию в рамки. От комиссара, как от самурая, требуется прежде всего — верность. Образцом деятельности комиссара, человека, который ничего не умеет, но все может, ибо располагает неограниченными полномочиями, является история укрощения вольнолюбивого крестьянского вожака, ставшего командиром, история Чапаева, рассказанная Д. Фурмановым.

Оккупация Украины немцами дает возможность белым генералам сформировать значительные воинские соединения. В середине 1918 года крупнейшей антибольшевистской силой является Донская армия генерала Краснова. Взяв Новочеркасск казаки перестают интересоваться Москвой и Россией. Их основная забота — обуздание иногородних. Добровольческая армия насчитывает летом 1918 года — 8-9 тысяч бойцов. Между двумя антибольшевистскими армиями идут постоянные споры политического и стратегического характера. В то время, когда Краснов предпринимает наступление на Царицын, Деникин начинает вторую кубанскую кампанию. Две антисоветские армии не могут согласовать ни своей стратегии, ни даже тактики. Они одерживают победы в разных направлениях и в разное время. И позволяют себя бить порознь. Деникин разбивает осенью 1918 года северо-кавказскую одиннадцатую армию, к этому времени Красная армия побеждает на Восточном фронте. В январе 1919 года донские казаки снимают осаду Царицына. Деникин объявляет мобилизацию всех офицеров моложе 40 лет, проживающих на территории, занятой Добровольческой армией. Белая армия увеличивается, но перестает быть Добровольческой, теряет однородность своего состава. 8 января 1919 года, по соглашению с атаманами Донского и Кубанского войск, генерал Деникин становится главнокомандующим вооруженными силами Юга России. Впервые возникает армия, имеющая общенациональную цель: освобождение страны от большевистской власти.

Излюбленная советскими историками поэтическая метафора — »огненное кольцо контрреволюции» — не передает характера гражданской войны. В огне, который вспыхивает почти сразу же после Октябрьского переворота, была вся страна. Повсеместное недовольство политикой правительства Ленина вспыхивало кострами восстаний на юге, севере, востоке и западе. Но костры эти не могут превратиться в пожар всеобщего антибольшевистского движения, ибо нет ни признанного лидера, ни признанной положительной общей идеи,

Основные центры контрреволюции возникают на периферии. Это дает советскому правительству значительные стратегические преимущества. «Преимущество нашего положения, — пишет Троцкий, — заключалось в том, что мы занимали центральное положение и действовали по внутренним линиям. Как только противник обозначал направление своего удара, мы имели возможность подготовить контрудар. Мы могли концентрировать наши силы для наступления в наиболее важных направлениях и в необходимый момент».

Ход военных действий в 1919 году убедительно продемонстрировал преимущества центрального положения советского правительства, державшего в своих руках главные железнодорожные линии и узлы.

Летом 1918 года на востоке России возникает несколько антибольшевистских центров: в Поволжье устанавливается власть Комитета членов Учредительного собрания (Комуч). Движущей силой Комуча являются эсеры. После взятия чехословаками Екатеринбурга возникает Уральское областное правительство. Омск становится столицей Сибирского правительства. Оренбургская губерния управлялась казачьим атаманом Дутовым, формально подчинявшимся Комучу, но фактически чувствовавшим себя совершенно независимым. Трения и конфликты между всеми этими правительствами вызывались различными, часто прямо противоположными взглядами на все важнейшие проблемы: на революцию, на отношение к крестьянству и рабочим, на будущее устройство государства. Брюс Локарт, английский представитель в России, вспоминает о письме, полученном им летом 1918 года от генерала Алексеева. Генерал писал, что предпочитает сотрудничать с Лениным и Троцким, чем с Савинковым и Керенским. Такие же чувства испытывали многие члены Сибирского правительства, вынужденные сотрудничать с эсерами из Комуча. В сентябре на совещании в Уфе создается Директория, которая должна дать общее руководство всем антибольшевистским силам на востоке России. Был создан Совет министров, в котором пост военного и морского министра принял адмирал Колчак 18 ноября 1918 года эсеры — члены Директории арестовываются. Адмирал Колчак назначается Верховным Правителем. Он объявляет себя «Верховным командующим всеми сухопутными и морскими вооруженными силами России»

В марте 1919 года Колчак начинает наступление на широком фронте в направлении Волги. Красная армия, ослабленная в результате отправки лучших частей на юг, не выдерживает удара. Но в конце апреля командующий Восточным фронтом, бывший полковник Генерального штаба С. Каменев наносит поражение колчаковской армии, отбрасывает ее к Уралу, а затем преследует в Сибири. Едва лишь началось отступление армии Колчака, перешла в наступление армия Деникина. Захватив Украину, деникинские войска взяли Курск, Воронеж, Орел, создав непосредственную угрозу Москве. Независимо от Деникина начал наступление на Петроград генерал Юденич. Посланный в Петроград Троцкий в несколько дней организует оборону, в конце октября армия Юденича в беспорядке отступает. Наркомвоенмор предупреждает прибалтийские республики, что если они не разоружат армию Юденича, то Красная армия вступит их территорию, финнам он пригрозил башкирскими дивизиями, пообещав бросить их на Хельсинки. В это же время Красная армия, нанеся поражение деникинской армии под Орлом, перешла в наступление. Ожесточенные споры в Политбюро о направлении антиденикинского наступления завершились принятием плана Троцкого, предлагавшего наступать не через казачьи области, а через Донбасс. После ожесточенного сопротивления этому плану, его поддерживает Сталин, немедленно присваивающий себе авторство.

Осенью 1919 года победа Красной армии на всех фронтах не оставляет сомнений. В Очерках русской смуты генерал Деникин с беспощадной откровенностью говорит о причинах поражения Белой армии, как он их понимал. Деникин пишет о моральном разложении армии, о грабежах, о еврейских погромах, которые развращали солдат и офицеров, подрывали дисциплину. Но не это было главным. Генерал Деникин с недоумением констатирует: после освобождения нашими войсками огромной территории, мы ожидали восстания всех элементов враждебных советской власти. Такого восстания не произошло. Командующий Белой армией совершенно правильно сводит проблему гражданской войны к вопросу, он говорит — к «одному вопросу» надоел ли народным массам большевизм, пойдет ли народ с нами? В этом вопросе было два вопроса, ответ на которые давался разный на первый — да, на второй — нет.

Основная причина поражения русской контрреволюции заключалась в непонимании ее руководителями того, что гражданская война была войной политической. Первым выражением различного отношения к гражданской войне был тот факт, что революцией руководили политические деятели, контрреволюцией — военные. В белых правительствах, при штабах белых армий было немало политических деятелей, представителей различных партий, но роль их в лучшем случае сводилась к составлению проектов, изложению взглядов. Политику определяли и делали военные, никогда раньше с политическими и социальными проблемами не сталкивавшиеся.

В середине мая 1918 года Деникин в сотрудничестве с Алексеевым составляют программный документ: «Цели армии». Добровольческая армия, говорится в нем, сражается, чтобы спасти Россию: 1) создав сильную, дисциплинированную и патриотическую армию, 2) ведя беспощадную войну против большевиков, 3) восстанавливая единство и законный порядок в стране. 4 декабря публикуется Конституция Добровольческой армии: она признает законы, действовавшие на территории русского государства до 25 октября 1917 года, то есть признает Февральскую революцию. Конституция гарантировала свободу религии, печати, собраний, неприкосновенность собственности.

18 ноября 1918 года адмирал Колчак, в первом воззвании к населению, заявлял: «Главной своей целью ставлю создание боеспособной армии, победу над большевизмом и установление законности и правопорядка, дабы народ мог беспрепятственно избрать себе образ правления, который он пожелает, и осуществить великие идеи свободы, ныне провозглашенные по всему миру».

И генерал Деникин, и адмирал Колчак считают главной целью создание «боеспособной армии», о других целях говорится туманно, неясно. Отсутствие четкой программы у белых позволяло красным пропагандистам придумывать программу за Деникина и Колчака.

Объектом гражданской войны в России, как и каждой гражданской войны, был народ. Большевики пришли к власти, ибо обещали ему мир и землю. Первое обещание не было сдержано, но вина была возложена на контрреволюцию. Продразверстка означала конфискацию всего, что крестьяне производили на своей земле, но земля оставалась у них. Жизнь, прежде всего в городах, стала после прихода большевиков к власти гораздо труднее, чем раньше: воцарились голод, холод, террор. Одно обещание, однако, новая власть сдержала: бывшие имущие классы потеряли все свои привилегии, «бывшие» стали жить не просто хуже, чем они жили раньше, они стали жить хуже, чем пролетарии. Трудящиеся, не получив материального, получили психологическое удовлетворение. Обещание Интернационала: кто был ничем, тот будет всем — осуществилось в форме: кто был всем, тот стал ничем. Это был бесспорный, реальный результат Октябрьского переворота.

Объектом гражданской войны был народ. Отношение народа к власти определялось в то время отношением власти к двум важнейшим проблемам: будущее национальностей, составлявших российскую империю; будущее земли, захваченной крестьянами.

Белое движение ставило своей целью восстановление «единой и неделимой» России. Русский национализм белых совпал с неудержимо нараставшим местным национализмом на окраинах русского государства, где оказался центр борьбы с властью большевиков. Партия большевиков прикрывала свою централистскую программу восстановления единства России лозунгами самоопределения.

В программах белых правительств о земле говорилось туманно и двусмысленно. Параграф о «неприкосновенности собственности» в Конституции Добровольческой армии мог рассматриваться, как объявление недействительной аграрной реформы. На территориях, занятых белыми армиями, нередки были случаи возвращения крестьянской земли помещикам. Крестьянство было недовольно политикой советского правительства: недовольно продразверсткой, недовольно созданием совхозов и коммун. Волна крестьянских восстаний на Украине в 1919 году была непосредственным результатом декретов, передававших «все крупные и культурные хозяйства, принадлежавшие раньше помещикам», государству для организации совхозов. Эти декреты выражали государственную политику, утопической целью которой являлось создание «фабрик хлеба, мяса, молока, фуража и т. п., которые эмансипировали бы социалистический строй экономически от мелкого собственника». Но при сравнении с политикой возвращения земли помещикам политика большевистского правительства представлялась меньшим злом.

В программе контрреволюции народ видел возвращение к прошлому, к старому. Программа революции казалась программой надежды. Неизвестное новое казалось большинству населения бывшей российской империи лучше скомпрометированного старого.

Революция, и это был один из важнейших ее козырей, имела вождя, авторитет которого признавался всеми революционерами. Руководители советского государства ссорились между собой не меньше руководителей белого движения, командующие красными армиями, члены Реввоенсовета республики враждовали между собой не меньше, чем белые генералы. К обычной для всех войн и всех армий борьбе честолюбий добавлялось в Красной армии соперничество между партийными и военными руководителями. «...Большой вред наносят нам постоянные нескончаемые споры и раздоры среди партийных деятелей о так называемом командном вопросе, — писал в январе 1919 года Ленину главком Вацетис. — Некоторые партийные люди, одержимые честолюбием, стремятся стать на высокие командные должности, не имея никакой боевой подготовки для этого и будучи совершенно неспособными действовать с успехом в роли командующих». Ленин, будучи председателем Совнаркома, председателем Совета труда и обороны, вождем партии, обладал неограниченной властью и непререкаемым авторитетом, позволявшими ему выступать арбитром, иметь решающий голос во всех спорах. Для сохранения равновесия Ленин нередко поддерживал одну враждующую сторону против другой, а затем поддерживал другую против первой. В июле 1919 года, например, утвердив, вопреки настояниям Троцкого, снятие с поста главнокомандующего И. Вацетиса и назначение на его место С. Каменева, Ленин утешил народного комиссара по военным и морским делам, вручив ему мандат, заранее одобряющий все приказы, которые мог издать Троцкий.

Белое движение не имело вождя, авторитет которого признавался бы всеми, не имело руководителя, который понимал политический характер гражданской войны. Который умел бы маневрировать, как это делал Ленин, сохраняя в виду главную цель. В январе 1919 года Ленин, преувеличивая опасность так и не состоявшегося соединения армий Колчака, Деникина и Краснова, готов согласиться на перемирие, предложенное президентом Вильсоном. Можно не сомневаться, что Ленин соблюдал бы перемирие с белыми армиями до тех пор, пока не счел бы возможным его нарушить.

Террор был одним из решающих факторов победы большевиков. Множество свидетельств рисуют страшные эпизоды белого террора. Но террор на территориях, занятых белыми армиями, был всегда делом отдельных лиц, отдельных генералов, садистов и изуверов, таких, как Май-Маевский или Слащов, носил, если так можно выразиться, кустарный характер. Красный террор носил государственный характер. Он был направлен не против отдельных лиц, даже не против отдельных партий. Его объектом были целые социальные группы, целые классы, а на некоторых этапах гражданской войны — большинство населения страны. «Устрашение», которое Троцкий считал могущественным средством и международной и внутренней политики, применялось в масштабах, о которых не имели понятия белые. В гражданскую войну проявляет впервые свои способности Сталин. «Будьте уверены, что у нас не дрогнет рука», обещает он Ленину, пославшему чрезвычайному уполномоченному в Царицын телеграмму с настоятельным требованием: «будьте беспощадны». И Сталин немедленно передает слово Ленина дальше. Он пишет С. Шаумяну: «По отношению к дагестанским и прочим бандам, мешающим продвижению поездов с Северного Кавказа, нужно быть особенно беспощадным: нужно предать огню ряд аулов, выжечь дотла, чтобы впредь им было неповадно делать набеги на поезда».

24 января 1919 года Организационное бюро ЦК РКП (б), «учитывая опыт гражданской войны с казачеством», признает «единственно правильной самую беспощадную войну со всеми верхами казачества путем поголовного их истребления». Постановление требовало «поголовного истребления» богатых казаков, «беспощадного массового террора по отношению ко всем казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью». Подавление восстания донских казаков, вспыхнувшею весной-летом 1919 года, принимает формы геноцида. По подсчетам историка, было физически уничтожено примерно 70% донского казачества.

Планомерный, целеустремленный террор, охватывавший все население, распространялся и на армию. Разрушив армию, а затем начав строить вооруженные силы на «новых основах», большевики скоро вернулись к концепции регулярной армии с дисциплиной значительно более строгой, чем в армии царской. «Дисциплина в Красной армии, — писал главком Вацетис Ленину, — основана на жестоких наказаниях, в особенности на расстрелах... Беспощадными наказаниями и расстрелами мы навели террор на всех, на красноармейцев, на командиров, на комиссаров. Смертная казнь... у нас на фронтах практикуется настолько часто и по всевозможным поводам и случаям, что наша дисциплина в Красной армии может быть названа, в полном смысле этого слова, кровавой дисциплиной». Вацетис ошибался, полагая, что Ленин не знает о характере дисциплины в Красной армии. «В Красной армии... применялись строгие, суровые меры, доходящие до расстрелов, меры, которых не видело даже прежнее правительство, объяснял председатель Совнаркома 17 октября 1921 года. — Мещане писали и вопили: «Вот большевики ввели расстрелы». Мы должны сказать, «Да, ввели, и ввели вполне сознательно».

Террор и обещание утопии. «Ну, я простой человек, — исповедовался председатель полтавской ЧК Долгополов писателю Владимиру Короленко. — Признаться, я ничего не читал о коммунизме. Но знаю, что дело идет о том, чтобы не было денег. В России уже денег и нет... Всякий трудящийся получает карточку: работал столько-то часов... Ему нужно платье. Идет в магазин, дает свою карточку. Ему дают платье, которое стоит столько-то часов работы... Теперь, — признает председатель ЧК, а разговор происходит 10 июля 1919 года, — приходится делать много жестокостей... Но когда мы победим...»

Сочетание утопических обещаний и беспощадного массового террора было гремучей смесью, позволившей партии большевиков одержать победу в гражданской войне. Важнейшее значение имело наличие вождя, умевшего дозировать, в зависимости от обстоятельств, составные части смеси.

 

Интервенция

Вмешательство иностранных держав в гражданскую войну в России не изменило соотношения сил. В советской историографии блистательную карьеру сделала «крылатая фраза» Черчилля о «походе четырнадцати держав». Черчилль, один из немногих западных деятелей, защищавших идею интервенции, принимал желаемое за действительность.

В 1918—1920 годах в России не было интервенции; было мною интервенций, не связанных между собой, имевших разные цели, нередко не имевших определенной цели. Интересы России всегда занимали в планах интервентов место подчиненное. Впрочем, мало кто из них понимал, что из себя представляет послереволюционная Россия.

Первая фаза интервенции (лето 1918 — ноябрь 1918) представлялась союзникам частью войны с Германией. После Февральской революции страны Антанты жили в страхе перед призраком сепаратного мира, заключенного Россией с Германией. Страх этот был оправдан; если бы Временное правительство вывело Россию из войны, ее исход мог быть иным. Германские войска, переброшенные на западный фронт до прибытия американцев, могли бы, возможно, взять реванш за Марну. Временное правительство удержало Россию в войне, обрекши себя на гибель, открыв дорогу к власти партии большевиков.

Союзники начали планировать интервенцию в России сразу же после октябрьского переворота. Для них не было сомнений, что большевистский переворот был делом Германии, ибо его польза для Германии казалась несомненной. Борьба с большевиками представлялась таким образом продолжением борьбы с немцами.

До заключения мирного договора с Германией советское правительство сохраняло связи с союзниками. Когда зимой 1917—18 годов возникла опасность для Мурманского порта, оказавшегося в пределах германо-финского наступления, Троцкий, только что ставший наркомвоенмором, приказал мурманскому совету сотрудничать с союзными войсками. В марте англичане высадили десант численностью в 2 тысячи человек. После подписания Брестского мира немцы потребовали от советского правительства удаления из Мурманска союзников, присутствие которых Германия объявила казус белли. Отказ союзников эвакуировать Мурманск и высадка дополнительного десанта — с согласия местного совета — дали советскому правительству повод начать военные действия против «интервентов». 28 июня начинаются боевые действия. Зона, контролируемая союзниками на севере России, остается неизменной до осени 1919 года, когда они эвакуируют занятую территорию и возвращаются восвояси.

Успешное наступление германских войск на Западном фронте в марте 1918 года усиливает тревогу союзников, начинающих опасаться появления немецких солдат на Урале. Военный совет в Лондоне принимает 16 марта 1918 года, по предложению Клемансо, решение о высадке японских войск на Дальнем Востоке. Первые японские части высаживаются во Владивостоке 5 апреля. В августе высаживаются американцы. В конце сентября 1918 года союзный экспедиционный корпус насчитывает 44 тысячи человек: 28 тысяч японцев, 7500 американцев, 4 тысячи канадцев, 2 тысячи итальянцев, 1500 англичан, 1 тысячу французов. Японцы увеличат затем свой состав до 75 тысяч человек и захватят некоторые железнодорожные узлы до озера Байкал и берег Амура вдоль русско-китайской границы. Остальные союзные войска не двинутся из Владивостока.

Чехословацкий корпус, формально подчинявшийся союзному командованию, был единственной иностранной воинской частью, принимавшей активное участие в боевых действиях против Красной армии. После переворота Колчака в ноябре 1918 года чехословаки военные действия прекратили, стремясь лишь к одному: как можно быстрее покинуть Россию. 15 января 1920 года они, облегчая свое положение, передали Колчака в руки иркутского Политического центра, состоявшего из эсеров и меньшевиков. Через неделю Центр передал власть Военно-революционному комитету. 7 февраля 1920 года адмирал Колчак был расстрелян.

Основным объектом английской интервенции были Кавказ и Закаспий. В августе 1918 года по призыву закавказского правительства англичане вступают в Баку, но вскоре вынуждены отступить под напором турок. 13 июля 1918 года ашхабадские железнодорожники, возмущенные кровавым террором комиссара Фролова, свергают большевиков. Машинист Фунтиков формирует единственное подлинно рабочее правительство в революционной России: лишь один министр имел высшее образование — учитель Зимин. Он занял пост министра иностранных дел. Правительство Фунтикова просит помощи у англичан. Генерал Моллесон отправляет из Белуджистана 2 тысячи солдат, которые занимают линию Ашхабад-Мерв-Красноводск.

Капитуляция Турции, Австро-Венгрии, Германии в октябре-ноябре 1918 года меняет положение: союзные войска в России объявляют своей целью борьбу с большевиками. Но, как и раньше, они не могут выработать единой политики. Нередко в разных районах страны союзники ведут взаимоисключающую политику. Франция и Англия выражают желание помочь Деникину и одновременно поддерживают национальные движения на Украине, на Кавказе. Союзный Верховный совет обещает в мае 1919 года помощь адмиралу Колчаку при условии, «что союзные правительства будут иметь доказательства того, что они действительно помогают русскому правительству добиться свободы, самоуправления и мира». Союзные правительства требовали от Колчака обязательства созвать Учредительное собрание, восстановить республиканский режим, предоставить независимость Финляндии, Польше, автономию — Эстонии, Латвии, Литве, Кавказу и Закаспийской территории. Но «союзное государство» Япония помогать Колчаку отказалась, помогая атаманам Семенову и Калмыкову, своим ставленникам.

В то время как военный министр Черчилль поддерживал интервенцию, премьер-министр Великобритании Ллойд-Джордж не переставал искать путей к соглашению с советским правительством. Английские министры вели политику, с которой не были согласны английские представители в России. В свою очередь, деятельность последних осуждалась в Великобритании. Подобный двойственный, колеблющийся характер носила и политика Франции. К тому же, разделив Россию на зоны влияния, союзные страны соперничали между собой, защищая свои интересы в ущерб общему делу.

Боеспособность союзных войск, посланных в Россию, была равна нулю. Солдаты, пережившие страшные битвы мировой войны, не хотели умирать в чужой стране. Антивоенные настроения охватывают всю Европу. Недовольство войной, особенно сильно выражающееся в побежденных странах, ведет к революционным взрывам в Германии, Австрии, Венгрии. Большевистские лозунги находят почву во Франции, Великобритании, США. Нежелание воевать в России особенно остро ощущается во французских экспедиционных войсках. На французских кораблях вспыхивают попытки мятежа — в апреле 1918 года на миноносце «Протей», в апреле 1919 года — на крейсерах «Франс», «Вальдек-Руссо». «Мятежники Черного моря» — Андре Марти, Шарль Тийон — стали частью легенды «пролетарского интернационализма» и истории КПФ.

Союзники начинают эвакуировать свои войска из России, опасаясь их разложения. 27 сентября 1919 года они покидают Архангельск, затем Мурманск. Оккупация Украины германскими войсками позволила белым армиям на юге России организоваться, но все действия немцев были направлены лишь на удовлетворение собственных интересов. Их грабительская политика не могла не вызвать ненависти населения и по отношению к оккупантам и по отношению к их «объективным союзникам» — белым. Примерно в это же время начинается эвакуация из Сибири. Остаются лишь японцы, надеющиеся сохранить на Дальнем Востоке свои базы. В августе 1919 года заканчивается вывод английских войск из Средней Азии. В это же время англичане оставляют Кавказ. В их руках — до марта 1921 — остается Батум, который по Брестскому договору был передан Турции. Из Батума будут они взирать на вступление Красной армии в Грузию, Азербайджан, Армению, из которых ушли под предлогом «стабилизации положения в кавказских республиках». 17 и 18 декабря 1918 года французская эскадра высаживает части французской Восточной армии в Одессе. Под командованием генерала Д'Анзельма находится 40-45 тысяч человек. Они занимают район Тирасполь-Николаев-Херсон. После 4 месяцев бездействия союзные войска поспешно эвакуируются 5 и 6 апреля 1919 года.

Страны Антанты оказывали белым армиям реальную помощь деньгами, оружием, обмундированием. Помощь и присутствие на территории бывшей российской империи иностранных войск, приглашенных теми, кто воевал под знаменами Единой и Неделимой России, давали советской пропаганде замечательный материал. Позволяли большевикам представлять себя защитниками национальных интересов страны.

Численность иностранцев в Красной армии далеко превышала число интервентов. До осени 1918 года интернационалисты — латыши, поляки, китайцы, чехи, финны и другие, как правило, хорошо обученные солдаты — составляли главную боевую силу формировавшейся Красной армии. Осенью 1918 года их общая численность превышала 50 тысяч. К лету 1920 года интернациональные соединения насчитывали около 250 тысяч бойцов.

Интернациональные части принадлежали к числу наиболее самоотверженных в Красной армии: бойцов воодушевляла идея, а их единственным отечеством была советская власть. Иностранцы, сражавшиеся в рядах Красной армии, назывались не интервентами, но интернационалистами. Это должно было значить, что они выражают прогрессивную идею и, следовательно, имеют данное им Историей право воевать на стороне большевиков. Интервенция приобретала название «братской помощи в строительстве нового мира».

 

«Даешь Варшаву!»

Советско-польская война занимает в истории гражданской войны особое место. С легкой руки Сталина она именуется в советской историографии «третьим походом Антанты».

Мицкевич, в поэтическом и пророческом видении, предсказал возрождение Польши после того, как падут три империи, разделившие между собой польское государство. В 1917, а затем в 1918 году — пророчество сбылось. Возрожденная Польша столкнулась на восточной границе со своим извечным противником. С зимы 1919 года начинаются столкновения между польскими войсками и войсками советских республик — Украины и Белорусско-литовской. Пользуясь слабостью советских армий, занятых на других фронтах, гражданской войны, польская армия к концу августа 1919 года продвигается до линии Вильно-Минск-Львов. Начинаются секретные переговоры между правительством Пилсудского и правительством Ленина. Встреча представителя Москвы, польского коммуниста Юлиана Мархлевского, с представителями Варшавы происходит 11 октября, в день, когда армия Деникина стоит под Орлом (взят 13 октября). Личный посланник Пилсудского сообщает Мархлевскому, что помощь Деникину не в польских интересах. Поэтому польские войска воздерживаются от удара на Мозырь, который, совпадая с наступлением деникинской армии на Орел, уничтожил бы весь советский Южный фронт. Условия перемирия, предложенные Пилсудским, содержали: сохранение предварительной линии границы, требование прекратить коммунистическую пропаганду в польской армии, требование прекратить военные действия против Петлюры. Ленин соглашается на условия Пилсудского, за исключением последнего. 14 декабря Ю. Мархлевский возвращается в Москву. Переговоры были прерваны. Но к этому времени Орел был взят Красной армией, опасность Москве миновала. Деникин начал отступление.

Юзеф Пилсудский, возглавивший в ноябре 1918 года польское государство, был долгие годы социалистом, который, по его словам, вышел из социалистического трамвая на остановке «независимость». Руководители Белого движения не делали ничего, чтобы развеять опасения поляков относительно их будущего после победы сторонников Единой и Неделимой России. В июне 1919 года Колчак глубоко обидел польские чувства, заявив, что восточная граница Польши будет после победы передана на рассмотрение русского Учредительного собрания. Таких же взглядов придерживался и генерал Деникин. Пилсудский рассчитывал, что советская Россия будет слабее России республиканской. Политический план, который он лелеял, состоял в создании федерации, включающей Польшу, Белоруссию, Литву и Украину, и поддержке центростремительных тенденций окраинных республик, от Финляндии до Кавказа, которые стали бы барьером между Россией и Польшей. Важнейшая роль в федерации отводилась — по причинам географическим, экономическим и демографическим — Украине.

Ленин, веривший, что Октябрьская революция — искра, которая зажжет пожар мировой революции, знал, что столкновение с Польшей — «красным мостом» на Запад — неизбежно. Необходимость форсирования «польского моста» никем из большевиков не оспаривалась, обсуждался лишь вопрос, как и когда Троцкий, который говорил о том, что «путь в Лондон и Париж лежит через Калькутту», объявил в конце 1919 года: «когда мы покончим с Деникиным, мы перебросим на польский фронт всю силу наших резервов». Польша интересовала советское правительство не только сама по себе, но как возможность выйти в Европу, прежде всего в Германию.

Пилсудский решает ударить первым. 17 апреля 1920 года он отдает приказ о наступлении на Киев, а 21 апреля подписывает договор с атаманом Петлюрой. Польша признавала возглавляемую Петлюрой Директорию верховной властью Украинской народной республики, признавала полную независимость Украины.

7 мая Киев был взят. Победа досталась необычайно легко, ибо советские войска, обнаружив свою слабость, отошли без серьезного сопротивления. Но завоевать Украину оказалось легче, чем ею управлять. Поляки, желавшие быть освободителями, были приняты, как оккупанты. Пилсудский ошибся, рассчитывая на то, что провозглашение независимости заставит забыть о национальных чувствах. Украинцы не захотели принимать независимость от поляков. Петлюра оказался неспособным выполнить политические задачи, возложенные на него Пилсудским, не смог создать структуры политической власти.

12 июня советские войска, усиленные подоспевшими резервами, занимают Киев. Быстрота одержанной победы могла равняться лишь с быстротой понесенного поражения. Польские армии поспешно откатываются к границе.

Вторжение поляков порождает новый в послереволюционной советской республике феномен: взрыв патриотизма, разрешенного властью. Патриотизм, объявленный Лениным еще во время мировой войны, понятием буржуазным, после революции высмеиваемый и преследуемый, весной 1920 года берется на вооружение коммунистической партией. 29 апреля ЦК РКП (б) обращается с призывом защищать Советскую Республику не только к «рабочим и крестьянам», но и к «уважаемым гражданам России». Воскрешается понятие — Россия, которое революция объявила уничтоженным. ЦК напоминает в Обращении о вековой польско-русской вражде, о других вторжениях — 1612, 1812, 1914 годов. ЦК выражает уверенность, что «уважаемые граждане» не позволят польским панам навязать свою волю русскому народу. Украинские коммунисты, которые в течение трех лет вели беспощадную борьбу с украинским национализмом, звали теперь весь украинский народ на защиту «родины». Призыв к патриотическим чувствам русского народа дал немедленный результат. Генерал Брусилов обратился через «Правду» к генералам и офицерам бывшей царской армии с призывом забыть все обиды и выполнить свой долг: защитить любимую Россию, даже ценой жизни, от чужеземного ига.

Марк Алданов, с присущей ему иронией, отметил парадоксальность положения, возникшего в результате нападения поляков: «Директор банка Грабский дал Аннибалову клятву освободить единокровный Киев от векового московского ига. Радек и Дзержинский, как один человек, поднялись на защиту святой Руси от ляхов. Генерал Брусилов не стерпел обиды, нанесенной коммунистическому идеалу».

Взрыв патриотических чувств обеспокоил советских вождей. Принимаются меры для обуздания патриотизма, грозившего вырваться из подготовленных ему рамок. В газетах появляются многочисленные статьи, настаивающие на классовом характере советско-польской войны. Наркомвоенмор Троцкий временно закрывает журнал «Военное дело», напечатавший статью, в которой «врожденный иезуитизм ляхов» противопоставлялся «честной и открытой душе великороссов».

Карл Радек находит формулу, демонстрирующую как диалектика позволяет совмещать несовместимое. Он пишет: «Поскольку Россия — единственная страна, в которой рабочий класс взял власть, рабочие всего мира должны отныне стать русскими патриотами».

Конкретным результатом использования патриотических лозунгов была успешная мобилизация офицеров и унтер-офицеров в Красную армию. К 15 августа 1920 года их насчитывалось в армии 314180. Все командующие армиями, подчиненными М. Тухачевскому, — Корк, Лазаревич, Сологуб, Сергеев, — были бывшими полковниками царской армии.

«Мы бегом бежали к Киеву, — вспоминает польский участник кампании, — а потом мы бегом бежали из Киева». 12 июня город был занят Красной армией. Польское командование, не сумевшее во время стремительного броска на Киев, выполнить свою стратегическую задачу — уничтожить живую силу противника, недооценившее боевые качества Красной армии, вынуждено было поспешно отводить свои войска к границе. В июле 1920 года советская республика впервые сосредоточила основную часть вооруженных сил на одном фронте и была готова — впервые в своей истории — пересечь границу. Командование наступлением было вручено бывшему царскому офицеру Михаилу Тухачевскому. Ему исполнилось 27 лет, столько же, сколько Наполеону, которому он поклонялся, во время итальянской кампании.

Вопрос — переходить польскую границу или нет — обсуждался в Политбюро. Высказывались различные мнения. Мнения экспертов, польских коммунистов, разделились. Карл Радек предупреждал об опасности вторжения в Польшу, о том, что вторжение Красной армии будет воспринято поляками, как вторжение русской армии. Большинство руководителей польской компартии горячо поддерживали планы коммунизации Польши с помощью Красной армии. Главное было в том, что горячим сторонником вторжения был Ленин.

Политбюро по настоянию Ленина отвергает предложение английского министра Керзона о заключении перемирия, которое поддержал Троцкий, и решает вторгнуться в Польшу. Всеобщая забастовка в Германии, сорвавшая в марте 1920 года попытку правых — «путч Каппа» — захватить власть, была для Ленина неоспоримым доказательством готовности германского рабочего класса к пролетарской революции. Красная армия, пройдя Польшу, должна была подать руку братской помощи германскому пролетариату. Чудо Октябрьской революции должно было повториться в чуде мировой революции. М. Тухачевский в приказе Западному фронту, подписанном 2 июля, провозглашает: «На наших штыках мы принесем трудящемуся человечеству счастье и мир. На Запад!»

23 июля в Москве создается Временный польский революционный комитет (Польревком) во главе с Мархлевским. Подлинным руководителем Польревкома становится Феликс Дзержинский. Польревком был первой пробой использования проживающих в Москве иностранных коммунистов для установления советской власти за рубежами советской республики. Опыта еще не было, и деятельность Польревкома импровизировалась по образцу и подобию Москвы. Сталин, однако, предвидя повторение польского опыта, 16 июня адресовал Ленину письмо, в котором теоретически обосновывал необходимость разработать планы широкой конфедерации советских государств, таких как Польша, Германия, Венгрия. Ибо, полагал Сталин, их нельзя трактовать как башкиров или украинцев и просто включить в федерацию советских республик.

28 июля был взят первый крупный город на польской территории, Белосток. Наступление Красной армии продолжалось. Его не могли задержать ни затягивавшиеся переговоры между польскими и советскими представителями, ни боевые действия армии Врангеля, последней белой армии, пытавшейся вырваться из крымской мышеловки. Ленин отмел все опасения членов ЦК, предлагавших остановить наступление на польском фронте, чтобы заняться Врангелем. Председатель СНК знал, что белые и поляки своих действий координировать не будут. Во время переговоров с Мархлевским личный представитель главы польского государства передал представителю Ленина, что основой политики Пилсудского по отношению к России является нежелание «допустить, чтобы русская реакция восторжествовала в России». Сам по себе Врангель серьезной опасности не представлял.

6 августа Тухачевский назначается командующим всем польским фронтом, объединяющим Западный и Юго-Восточный фронты. 14 августа наркомвоенмор Троцкий подписывает приказ, заканчивающийся словами: «Красные армии вперед! Герои, на Варшаву!». Вступление в Варшаву намечается на 16 августа. Но боевой клич «Даешь Варшаву!» начинает сопровождаться кличем «Даешь Берлин!» Кавалерийский корпус Гая находится в начале августа в десяти днях марша от столицы Германии. Собравшиеся в Москве делегаты Второго Конгресса Коминтерна могли по карте, вывешенной в холле, следить за тем, как Красная армия несет на штыках и саблях мировую революцию в Европу. В беседе с французскими делегатами Ленин был категоричен: «Да, советские войска в Варшаве. Скоро нашей будет Германия. Мы снова завоюем Венгрию, Балканы поднимутся против капитализма. Задрожит Италия. Буржуазная Европа трещит по всем швам в бурю». Когда 7 августа конгресс закрылся, красные флажки на карте окружали Варшаву.

Советские войска были остановлены у стен Варшавы. Потерпев поражение в битве на Висле, которую английский дипломат Д'Абернон назвал одной из «восемнадцати решающих битв мировой истории», Красная армия начала быстро откатываться назад.

Участники польско-советской войны с обеих сторон и военные историки тщательно проанализировали ход военных действий, причины успехов и поражений Красной армии. Троцкий и Тухачевский объясняли неудачу поведением члена Реввоенсовета Юго-Восточного фронта Сталина, не подчинявшегося приказам. Сталин обвинил в поражении предателей Троцкого и Тухачевского.

Военные причины поражения очевидны: недостаточное согласование действий фронтов, «недооценка сил противника и переоценка успехов наших войск». Еще более очевидна политическая причина: Ленин совершил ту же ошибку, что и Пилсудский. Если Пилсудский считал, что можно принести другому народу независимость на иностранных штыках, Ленин был уверен, что можно на иностранных штыках принести коммунизм. Но, как выразится советский историк, «польской буржуазии и католическому духовенству удалось отравить сознание польских крестьян, ремесленников и части рабочих ядом буржуазного национализма...» Главком С. Каменев выразился еще более красочно: «Красная армия протянула руку польскому пролетариату, но протянутой руки пролетариата не оказалось. Вероятно, более мощные руки польской буржуазии эту руку куда-то глубоко-глубоко запрятали».

Англия и Франция сделали все возможное, чтобы воспрепятствовать нападению Польши на советскую республику, а затем, оказывая умеренную помощь Польше оружием и финансовыми средствами, делают все, чтобы добиться заключения перемирия. С января 1920 года в основу политики Антанты по отношению к советской России были положены взгляды Ллойд-Джорджа. Отвергавший, как и все другие союзные политические деятели, советскую систему, Ллойд-Джордж резко отрицательно относился к вмешательству в русские дела, считая интервенцию напрасной тратой времени и денег. Выступая 16 апреля 1919 года, он заявил, что предпочитает видеть Россию большевистской, чем Великобританию обанкротившейся.

Ллойд-Джордж формулирует политику, которая, в принципе, станет политикой запада по отношению к Советскому Союзу: задушить большевизм добротой. Премьер-министр Великобритании утверждал, что торговля с советской республикой позволит восстановить экономику России, ликвидировать хаос, устранить трудности, породившие большевизм. Когда 4 августа 1920 года Лев Каменев приехал в Лондон, чтобы вести переговоры, «он был так любезно принят Ллойд-Джорджем, как будто он являлся посланником кровожадного царя, а не пролетарской демократии России». Ллойд-Джордж надеялся, что ему удастся убедить представителя советского правительства заключить мир, согласившись на линию Керзона. Не добившись ничего от Москвы, которая ждала с минуты на минуту весть о падении Варшавы, Ллойд-Джордж направляет свои усилия на обуздание поляков. В Польшу отправляется межсоюзная миссия, возглавляемая английским дипломатом Д'Аберконом. Францию представляли посол Жоссеран и генерал Вейган. Выехавший, после 6-дневного пребывания в Варшаве, член миссии английский дипломат сэр Морис Ханки сообщал в своем рапорте, что спасти Польшу не удастся. Он предлагал добиться для нее «приличных условий» по мирному договору, а сосредоточить усилия на улучшении отношений с Германией, а через нее с Россией. Когда Ллойд-Джордж, желая выведать подлинные намерения французского правительства, заявил маршалу Фошу, что Англия готова послать своих солдат в Польшу, если Франция пошлет своих, маршал резко ответил: «Нет солдат».

Генерал Вейган, опровергая легенду, представлявшую его «отцом победы» на Висле, писал в своих воспоминаниях: «победа была польской, план — польский, армия — польская».

Мир, заключенный в Риге 12 октября 1920 года, временно удовлетворял обе стороны: поляки, одержавшие победу под Варшавой, получили границу, идущую значительно далее на восток, чем линия, предложенная еще в июле Керзоном, советское правительство вынуждено было согласиться, опасаясь еще более тяжелых условий.

Довольны были и союзники, с помощью Польши, малой ценой, не допустившие большевиков в Европу. Лорд Д'Абернон процитировав в своих дневниках Гиббона, писавшего, что если бы Карл Мартел в битве под Туром не остановил мавров, в Оксфорде изучали бы Коран, комментировал: «возможно, что битва под Варшавой спасла Центральную и часть Западной Европы от более коварной опасности: фанатической тирании Советов». Историки могут сказать, что победа польских войск на Висле отложила на одно поколение проблему обязательного изучения в школах Восточной и Центральной Европы марксизма-ленинизма.

Заключение мира с Польшей позволило советскому командованию сосредоточить все силы для борьбы с Врангелем. В середине октября было даже заключено «Военно-политическое соглашение» между советским правительством Украины и революционной повстанческой армией Украины (махновцев), подписанное с советской стороны командующим южным фронтом Фрунзе и членами Реввоенсовета Бела Куном и С. Гусевым. К этому времени советские войска превосходили врангелевскую армию «по пехоте более чем в четыре раза, а по коннице почти в три раза». Некоторые военные успехи достигнутые белыми летом 1920 года не могли повлиять на исход борьбы. Как не могли повлиять и некоторые политические меры, задуманные врангелевским правительством. Консерватор Врангель соглашался на принятие законов, которые не решался рассматривать либерал Деникин. Но было уже поздно. В первой половине ноября советские войска заняли Крым. Остатки врангелевской армии эвакуировались за границу Белое движение потерпело поражение.

 

Крестьянская война

Война «красных и белых», регулярной Красной армии и регулярных белых армий была лишь частью гражданской войны. Второй ее частью была война крестьянская. История России знает большие крестьянские войны, в 17-м веке — восстание Степана Разина, и в 18-м — восстание Емельяна Пугачева. Крестьянская война 20-го века значительно превосходила их по географическому размаху, по числу участников. Декрет о земле, принятый 25 октября 1917 года, дал крестьянам то, чего они хотели. Земли оказалось гораздо меньше, чем мечталось. Но помещичье землевладение было ликвидировано и для крестьян революция кончилась, едва начавшись. То, что для большевиков было началом, для крестьян было завершением.

Конфликт стал неизбежным: захватившая власть в стране партия пролетариата требовала от крестьян хлеба и солдат для революции, в которой они больше не нуждались.

Летом 1918 года вспыхивают восстания во многих городах. Против большевиков выступают не только представители «бывших», но и рабочие — наиболее сознательные отряды рабочего класса: железнодорожники, типографы, металлурги. Широкий размах принимают, в частности, антибольшевистские выступления в одном из крупнейших промышленных центров России — на Урале. «Левые эсеры, — признает советский историк, — подняли против нас отсталую часть рабочих Кушвинского, Рудянского, Шайтанского, Юговского, Сеткинского, Каслинского и других заводов». В Ижевске в конце мая 1918 года во время выборов в советы большевики получили лишь 22 мандата из 170. Как обычно в таких случаях, они «в знак протеста» вышли из совета и объявили его «антисоветским». В августе в Ижевске вспыхивает восстание «Непосредственным поводом восстания явилось ухудшение продовольственного положения в городе и некоторые (здесь и далее в цитатах курсив авт.) неправильные действия отдельных руководителей советских и партийных органов». Главная, однако, причина, по мнению советского историка, — социальная. «Большая часть ижевских рабочих, как известно, была заражена мелкобуржуазной психологией». К восставшим ижевским рабочим присоединились и рабочие соседнего Боткинского завода. Восставшие рабочие создали «Ижевскую народную армию», насчитывавшую более 30 тысяч человек. Разбитые в стодневных боях под Ижевском и Боткинском, народноармейцы ушли вместе с семьями на восток и стали одной из наиболее боеспособных частей армии Колчака.

«Мелкобуржуазная психология», которой были «заражены» восставшие против большевиков рабочие, выражалась в том, что они не хотели голодать, не хотели терпеть самоуправства «отдельных руководителей», не соглашались на лишение прав, которыми они пользовались до революции, не соглашались жить после революции хуже, чем до прихода к власти пролетарской партии.

«Мелкобуржуазная психология» крестьян выражалась в их желании свободно обрабатывать землю, свободно пользоваться ее плодами, в нежелании идти вновь на войну. «...Землю отдали, а хлеб до последнего зерна отбираете, да подавись ты сам такой землей! Мужику от земли один горизонт остается», — заявляет коммунисту Дванову мужик в завоеванной деревне. А в ответ на объяснение, что отбираемый хлеб нужен революции, крестьянин резонно возражает. «Дурень ты, народ ведь умирает — кому ж твоя революция останется».

Объектом кровавого спора крестьян с большевиками была не только продразверстка. Крестьяне верили, что революция принесла им свободу. Идея свободы, воспринятой, как воля-вольная, всколыхнула крестьянскую Россию. Советы воспринимались, как форма самоуправления, как ликвидация тяжкой, городской власти. Деревня хочет существовать без города. Город объявляет ей войну. Для сбора продразверстки создается продармия. Применяются жесточайшие меры для подавления недовольства. «Чтобы сломить сопротивление кулачества, диктатура пролетариата применила чрезвычайные средства борьбы — отдачу под суд, ревтрибуналы, тюремное заключение, конфискацию имущества, заложничество и даже расстрел на месте в случае вооруженного сопротивления» — так характеризует советский историк положение в советской республике после введения в 1918 году продразверстки.

Каждое выступление против советской власти, каждое выражение недовольства политикой большевиков объявляется делом «кулаков», «сопротивлением кулачества». Понятие «кулак» никогда не было определено точно. Предполагаемое количество «кулаков» в русской деревне на период революции и гражданской войны варьируется в зависимости от времени написания исторического исследования, от времени произнесения речи. В 1924 году историк констатирует: «В наших условиях только с натяжкой можно признать наличие кулацких хозяйств в количестве 2-3 на 100, да и эти хозяйства еще недостаточно определили свои функции кулацких хозяйств». В 1964 году историк заявляет, что «кулаки составляли 15% всех крестьянских дворов». В августе 1918 года Ленин определил число «кулацких хозяйств» в 2 миллиона, а в апреле 1920 года, на Девятом съезде, он говорил уже о «миллионе» хозяйств, занимающихся в деревне «эксплуатацией чужого труда». Цифра эта была ничтожной в стране с населением (1920 год) в 130,5 миллиона человек, из которых в деревне жило 110,8 миллиона.

Поскольку формула «кулак — это враг» смысла не имела, ибо понятие оставалось неопределенным и даже официальная численность ничтожной, формула переворачивалась и звучала: «враг — это кулак».

Первая волна крестьянских восстаний заливает страну в 1918 году. По официальным данным ВЧК с июля по ноябрь 1918 года в советской республике вспыхнуло 108 «кулацких мятежей». За весь 1918 год «только в 20 губерниях Центральной России вспыхнуло 245 крупных антисоветских мятежей».

М. И. Калинин, председатель ВЦИК, выполнявший роль представителя крестьянства в лоне пролетарской партии, утверждал в мае 1919 года: «Я считаю, что крестьяне могут волноваться только по недоразумению, потому что лучшей власти, чем Советская власть, для крестьян не придумать». Крестьяне, однако, без особого труда придумывали для себя власть гораздо лучше. Власть лучше была для них, прежде всего — власть без коммунистов. Крестьянские восстания редко имели политические программы, если не считать требований ликвидации продразверстки, изгнания коммунистов из советов, прекращения коммунистического террора. В одном из самых волнующих документов эпохи, в письме командующего казачьим корпусом Красной армии Филиппа Миронова Ленину, датированном 31 июля 1919 года, изложены главные претензии в первую очередь казачества, но и русского крестьянства вообще. Филипп Миронов прежде всего возражает — от имени крестьянства — против немедленного прыжка в коммунизм, против насильственного объединения в коммуны. «Я думаю, — пишет он, — что коммунистический режим — длинный и терпеливый процесс, дело сердца, а не насилия». Миронов резко протестует против чудовищной жестокости, сопровождавшей установление советской власти: «... мне не хватает ни времени, ни бумаги, чтобы рассказать Вам, Владимир Ильич, об ужасах «строительства коммунизма» в Донской области. В других сельских местностях не лучше». Филипп Миронов протестует против того, что он называет «дьявольским планом истребления казаков, после которых, конечно, придет очередь среднего крестьянства». Командующий казачьим корпусом выражает надежду, что при всей своей кровожадности коммунисты все же не смогут расстрелять всей России, но предупреждает Ленина, что, если политика коммунистической партии не изменится, придется перестать воевать с Красновым и начать драться с коммунистами. Филипп Миронов, подполковник царской армии, перешедший на сторону большевиков сразу же после Октябрьского переворота, один из прославленных красных командиров, был убит в Бутырской тюрьме в 1921 году.

Особенно большое число крестьянских восстаний в Центральной России объясняется тем, что эти районы были «под рукой» и очень интенсивно эксплуатировались продотрядами. Положение в этих районах обострялось тем, что они были наименее урожайными в стране. По мере распространения продразверстки на другие области крестьяне восстают и там.

На борьбу с коммунистами поднимаются казачьи области. Восстает Украина. «На Украине, — отмечает советский историк, — к середине 1919 г. все крестьянство целиком во всех своих слоях было против советской власти». Партийный работник признает: «В махновском движении трудно отличить, где начинается бедняк, где начинается кулак. Это было массовое крестьянское движение...»

В марте 1919 года восстает бригада Красной армии, направленная в Белоруссию. Восставшие захватывают Гомель и Речицу. Тульские крестьяне, из которых в основном состояла бригада, объединяются с «Полесским повстанческим комитетом», представлявшим белорусское крестьянство. В обращении к крестьянам «командующий 1-ой армией Народной Республики Стрекопытов» объявляет о «строительстве новой народной власти», о ликвидации продразверстки и чрезвычайных налогов, о прекращении войны. Лозунги восстания гласили: 1) вся власть — Учредительному собранию, 2) сочетание частной и государственной инициативы в области торговли и промышленности, 3) железные законы об охране труда, 4) проведение в жизнь гражданских свобод, 5) земля — народу, 6) вступление русской республики в Лигу Народов.

В начале 1919 года вспыхивает восстание крестьян средней Волги — «чапанное восстание». Усиленная продразверстка сочеталась в Поволжье с «рядом дополнительных обязательств: поставка подвод для армии, поставки дров для города и на железнодорожный транспорт, перевалочная грузовая повинность, мобилизация лошадей... И в то же время расстроенный транспорт и военные перевозки мешали подвозить в село мануфактуру и другие товары взамен ссыпаемого хлеба». Повстанцам удалось захватить даже несколько городов и подойти к Сызрани.

Летом 1919 года «Крестьянская армия», организованная в Фергане для защиты русского населения от вооруженных отрядов мусульманского крестьянства, заключает соглашение с «Мусульманской белой гвардией». «Крестьянская армия» русских крестьян, под командованием К. И. Монстрова, и «гвардия» мусульманских крестьян Мадамин-бека, договорились о совместных действиях. Толчком к восстанию, как и в других областях, было введение продразверстки и «хлебной монополии», докатившихся до Туркестана летом 1919 года.

Бурлит, сопротивляется вся крестьянская Россия. Наряду с крупными восстаниями, вспыхивает бесчисленное количество мелких; наряду с «крестьянскими армиями», действуют сотни мелких отрядов. За лозунгами — от «за советскую власть, долой коммунистов» до «догорай моя лучина» — скрывается чувство обманутой надежды на свободу.

Гражданская война, война красных с белыми, маскирует в 1918—1920 годах подлинный характер крестьянской войны. Крестьяне ведут борьбу на два фронта. Они поют: «Эх, яблочко, цвету спелого, слева красного бьем, справа — белого». В 1920 году гражданская война фактически завершается. Красная армия победила. Советская власть завершает свое «триумфальное шествие», начатое в октябре 1917 года и прерванное войной. Исчезает опасность возвращения помещиков. Крестьяне считают, что теперь земля навсегда их. Сопротивление продразверстке, политике партии в деревне, усиливается. Одновременно усиливается, еще больше ожесточается борьба советской власти с сопротивлением крестьянства. Партия объявляет войну «кулакам» и «бандитам», «кулацким бандам», «кулацко-бандитским мятежам». Поволжский мужик, рассказывая односельчанам, как не пустили его не только в вагон (один был — делегатский, второй — штабной, третий — литерный), но даже прогнали с буфера, да еще в загривок сунули, подытоживает: «ладно, машина твоя, земля моя». Мужик ошибался — земля только формально была его.

В 1920—21 годах гражданская война становится крестьянской войной. В 1921 году, писал М. Н. Покровский, «центр РСФСР был охвачен почти сплошным кольцом крестьянских восстаний от приднепровского Махно до приволжского Антонова». Размах крестьянской войны был значительно шире, чем признавал первый русский историк-марксист. Красная армия ведет войну с крестьянами также в Белоруссии, в Юго-восточном крае, в Восточной и Западной Сибири, в Карелии, в Средней Азии.

Расширяется не только география крестьянского движения. Оно принимает массовый характер. Возникают подлинные крестьянские армии: в конце 1920 года армия Махно на Украине насчитывает 40-50 тысяч бойцов; «крестьянская армия» Антонова в Тамбовско-Bopoнежском районе достигает в январе 1921 года 50 тысяч человек; в информационном отчете Кубано-Черноморского обкома РКП (б) указывалось, что весной 1921 года в области «формировались целые повстанческие армии»; только в Ишимском уезде (Западная Сибирь) повстанческая армия исчислялась в 60 тысяч бойцов, а кроме того, крестьяне вели бои в Тюменской губернии, в Челябинской, Екатеринбургской, Тобольской и других. «Первая армия правды» Сапожкова, действовавшая в Поволжье, насчитывала 1 800 штыков, 900 сабель, 10 пулеметов, 4 оружия.

Тактика крестьянских армий и отрядов менялась в зависимости от условий местности, материальных возможностей, способностей командиров. Махно и Антонов предпочитали партизанскую войну, внезапные нападения и молниеносный отход. Прекрасное знание местности, а, главное, поддержка крестьянской массы, позволявшей повстанцам чувствовать себя, как «рыба в воде», обеспечивали успех этой тактики. Ею был очень недоволен противник, упрекавший партизан в том, что борьба ведется «не в открытом бою, не лицом к лицу, а из-за угла, по-воровски, по-разбойничьи...». В других губерниях крестьянские армии вступали в открытый бой, осаждали и брали города. В феврале 1921 года крестьянские отряды берут Камышин, в марте — Хвалынск. В это же время в Сибири крестьянские армии захватили Тобольск, Кокчетав, заняли все семь уездов Тюменской губернии, четыре уезда Омской, Курганский уезд Челябинской губернии. Осадили Ишим, Ялуторовск, Курган, подошли к Акмолинску, Агбасару.

Военными действиями против крестьян руководят все крупнейшие полководцы Красной армии, начиная с главкома С. С. Каменева, командующих фронтами М. Тухачевского, М.Фрунзе, командующих армиями С. Буденного, П. Якира, И. Федько, И. Тюленева, И. Уборевича и других. Как во времена Екатерины II знаменитые русские полководцы охотились за Пугачевым, так во времена новой крестьянской войны прославленные в боях с белыми армиями красные командиры охотятся за Антоновым, Махно, Сапожковым и другими крестьянскими вождями.

М. Тухачевский, который совсем еще недавно стучался в ворота Западной Европы, возглавил войну с «Антоновщиной». В мае 1921 года в его распоряжении находилось 35 тысяч штыков, 10 тысяч сабель, несколько сот пулеметов, 60 орудий. Используется новейшая техника: автоброневики, самолеты. В числе командиров — группа слушателей Академии Генерального штаба Рабоче-Крестьянской Красной армии. В инструкции Тухачевскому указывается: «На задачу искоренения банд следует смотреть не как на какую-нибудь более или менее длительную операцию, а как на более серьезную военную задачу — кампанию или даже воину».

«Антоновщина» не оставила после себя истории, написанной с точки зрения повстанцев: все руководители движения были уничтожены. Историю написали победители. Все, что известно о восстании, о его руководителях, известно из официальных советских источников.

В первый раз А. С. Антонов, социалист-революционер, до революции долгие годы проведший в заключении, выступает против политики большевиков в августе 1918 года. С весны 1919 года он ведет систематическую борьбу с местными органами власти в Тамбовщине. В 1920 году тамбовское крестьянство не выдерживает политики конфискации продовольственных продуктов, проводимой жесточайшими методами. «Являясь тяжелой государственной повинностью, продразверстки проводятся путем убеждения и принуждения. Но имеется много фактов применения принуждения в недопустимых и незаконных формах», — указывается в циркулярном письме президиума ВЦИК всем губернским продовольственным комитетам от 23 февраля 1921 года. К этому времени «нарушения революционной законности» вошли «в систему продработы». Крестьяне уходят к Антонову. «В Тамбовском уезде в банды вступило: в селе Александровка — 25%, в селе Афанасьевка — 30%, в селах Хитрово и Павлодарово — по 40% всего населения... В некоторых селах Кирсановского уезда в бандах состояло свыше 80% мужского населения».

Ни один из советских историков не говорит о том, что в Тамбовской губернии было не только 80, но даже 25% кулаков. Против крестьянской армии была брошена вся военная мощь республики. Была создана Центральная междуведомственная комиссия по борьбе с бандитизмом, в которую вошли представители ЦК, СТО, ВЧК, НКПС и т. д. Возглавил Комиссию заместитель председателя Реввоенсовета Республики Э. Склянский.

В войне с крестьянами используются регулярные воинские части, широко используются методы провокации. Не менее важную роль играют административные меры. Прежде всего, берутся заложники, которые расстреливаются в случае появления крестьянских отрядов в данной местности. Расстреливаются те, кто дают приют «бандитам». «Большое впечатление на крестьян произвели приказы Полномочной комиссии ВЦИК №№ 130 и 171 о заложниках. Лица, предоставляющие приют семьям бандитов, этими приказами были приравнены к укрывателям банд со всеми вытекающими отсюда последствиями». Приказ этот не мог не произвести «большого впечатления»; расстрел полагался за помощь женщинам и детям — родственникам «бандитов». Широко применяется высылка. С марта 1921 года началось выселение семей «бандитов» из Тамбовской губернии. В июне Центральная комиссия по борьбе с бандитизмом сочла необходимым, «хотя большинство банд в Тамбовской губернии разгромлено и кулачество убедилось в мощи советской власти», выселить из губернии «всех лиц, замешанных в бандитизме, в том числе некоторых железнодорожников». В 1929 году, вспоминая об «антоновщине», М. Калинин говорил о «необходимости» высылки «на север наиболее пораженных бандитизмом деревень». Крестьяне, следовательно, высылались целыми деревнями. А «в борьбе между советской властью и старым миром, — вспоминал М. Калинин, — Участвовало много крестьян Тамбовской и Воронежской губерний». Председатель ВЦИК вспоминал о массовых репрессиях в 1929 году не случайно — начиналась новая фаза борьбы «советской власти со старым миром».

Командующий карательными войсками суммирует опыт пацификации мятежных губерний: «Советизация районов мятежа в Тамбовской губернии осуществлялась в определенной последовательности по волостям. Введя войска в ту или иную волость, сосредотачивали в ней максимальную силу — военную, чекистскую, партийно-советскую. Воинские части занимались уничтожением банд, происходивших из данной волости, и созданием ревкомов, а Чека вылавливала остатки бандитов. После упрочения Советской власти в данной волости все силы перебрасывались в следующую волость».

Опыт борьбы с тамбовским крестьянством был использован и в других районах. Важнейшим элементом пацификации «тамбовского типа» было не уничтожение вооруженных крестьянских отрядов, а ликвидация «мятежного духа» после ликвидации вооруженного сопротивления. Дело это было поручено ЧК, которая сотрудничала теснейшим образом с партийными комитетами. ЦК РКП (б) направил 4 апреля 1921 года письмо губернским комитетам партии с предписанием: «Губкомы и губчека должны составлять одно целое в деле своевременного предупреждения и пресечения контрреволюционных выступлений в обслуживаемом районе». Само выражение «обслуживаемый район» свидетельствовало о том, что ЦК считал «зараженные» губернии оккупированной страной, в которой власть осуществляли партия и ЧК. Можно полагать, что письмо ЦК о слиянии в «одно целое» губкомов и губчека было развитием мысли Ленина о том, что «хороший коммунист в то же время есть и хороший чекист».

Причины крестьянской войны объяснялись очень просто: происками белогвардейцев и англо-французского империализма. 8 сентября 1921 года «Правда» сообщила, что Антонов получал «директивы из-за границы от ЦК партии кадетов». ВЧК докладывала Совнаркому: «В Рязанской, Тульской, Калужской, Смоленской, Тамбовской, Тверской губерниях, как теперь выяснилось, были организованы мятежи по общему плану при содействии англо-французского капитала». Знакомство с программами и лозунгами восставших крестьян позволяет немедленно отбросить мысль о «кадетском» или «англо-французском» заговоре. В мае 1920 года тамбовский губернский съезд трудового крестьянства принял программу восстания: свержение советской власти и уничтожение коммунистической партии; созыв Учредительного собрания на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования; установление временной власти из представителей партий и союзов, участвовавших в борьбе с большевиками вплоть до созыва Учредительного собрания; передача земли тем, кто на ней работает; допущение русского и иностранного капитала для восстановления экономической жизни страны. Крестьянские отряды Поволжья выдвигали лозунги замены советской власти Учредительным собранием, свободы выборов для всех, денационализации земли, отмены продразверстки, свободы торговли, отмены колхозов, передачи власти на местах «советам трех» или «советам пяти», избираемым на общих собраниях; признавались все партии кроме черносотенцев-монархистов, распускались как «вредные для трудового народа» все учреждения РКП (б). В Западной Сибири крестьяне требовали установления «истинного народовластия» — крестьянской диктатуры, созыва Учредительного собрания, денационализации промышленности, ибо «национализация фабрик и заводов в корне разрушает хозяйственную жизнь страны», уравнительного землепользования. Воззвание Тобольского главного штаба от 6 марта 1921 года гласило; «Коммунисты говорят, что советская власть не может быть без коммунистов. Почему? Разве мы не можем выбрать в Советы беспартийных? Да здравствует народная Советская власть? Долой коммунистов! Да здравствует полная свобода народа!».

Наиболее разработанной и наиболее известной была программа махновского движения. Многие участники «махновщины» и ее вождь написали воспоминания. П. Аршинов написал Историю махновского движения. Украинское крестьянство, пишет исследователь махновщины, «так рассуждало: «Советская власть та, которая дала крестьянам землю, бросила лозунг «грабь награбленное». Это сделали большевики. А та власть, которая проводит продразверстку, не отдает всю помещичью землю крестьянам, а строит совхозы, коммуны, — это власть «коммуны», власть не большевиков, а коммунистов». Это крестьянское настроение выражалось в политической формуле: «Мы за большевиков, но против коммунистов». В июне 1918 года Н. И. Махно долго беседовал с Лениным и пытался объяснить ему отношение украинских крестьян к революции. Крестьянская масса, объяснял Махно, видит в революции «средство избавления себя от гнета помещика и богатея-кулака, но и от слуги этих последних — власти политического и административного чиновника сверху...». Махно пишет в своих воспоминаниях: «Ленин переспрашивал меня три раза и все три раза удивлялся» тому, что лозунг «власть советов на местах» воспринят крестьянами не так, как имел в виду вождь Октября. Крестьяне полагали — власть советов на местах — это «значит, что вся власть и во всем должна отождествляться непосредственно с сознанием и волей самих трудящихся». Ленин возразил на это: «крестьянство из ваших местностей заражено анархизмом».

Политический ярлык не объяснял главного: крестьянство шло за социалистом-революционером Антоновым, крестьянство шло за «анархистом-коммунистом». Махно, крестьянство шло за беспартийными вожаками в надежде найти землю и свободу. Крестьянство поддержало и большевиков, когда они дали землю и заявили «грабь награбленное». Едва лишь большевики стали властью — крестьяне выступили против них.

Крестьянство приняло революцию, поняв ее по-своему, и отказалось принять большевистский режим.

Море крестьянских восстаний, заливавшее страну, не казалось Ленину достаточным основанием для изменения политики, для отказа от немедленного строительства коммунизма Крестьянская война, не угрожавшая городам, складывавшаяся из отдельные очагов, уничтожаемых по одиночке, не представляла серьезной опасности для власти. Как молния, по выражению Ленина, осветил действительность мятеж кронштадтских моряков.

 

Кронштадт

В конце 1920 года недовольство начинают все громче выражать рабочие, положение которых не перестает ухудшаться. Вспыхивают забастовки в Москве и других рабочих центрах, но особый размах принимают они в «колыбели революции», в Петрограде. Поскольку рабочие не могут бастовать в «рабочем государстве», они объявляются не рабочими. «Да разве это рабочие бастуют — заявляет член Петроградского о исполкома. — Настоящих рабочих в Петербурге нет они ушли на фронт, на продовольственную работу и т д. А это все — сволочь, шкурники, лавочники, затесавшиеся во время войны на фабрики...» И «забастовка» вычеркивается из словаря: «шкурники», работающие на петроградских заводах устраивают «волынки», «бузу».

Декрет от 22 января 1921 года о сокращении хлебного пайка для рабочих на одну треть становится искрой, взрывающей недовольство. Бастующие рабочие разгоняются курсантами, ибо регулярные части перестают быть надежными. Положение в Петрограде в феврале 1921 года удивительно напоминает положение в феврале 1917 года. Забастовки и демонстрации рабочих бастуют и демонстрируют рабочие Трубочного, Патронного, Балтийского, Путиловского и других заводов и фабрик. 24 февраля Петроградский комитет партии создает Совет обороны города. В городе объявляется осадное положение и красноармейцам не выдают сапог, опасаясь, что они присоединятся к демонстрантам. Производятся массовые аресты, одновременно рабочим и солдатам раздается дополнительный паек: по банке консервов и фунту хлеба в день.

Волнения в Петрограде перебрасываются в Кронштадт. Наибольшую активность проявляют моряки линейных кораблей «Петропавловск» и «Севастополь», которые вместе с командой линкора Республика» были главной опорой большевиков в 1917 году. 1 марта на митинге гарнизона и жителей города принимается резолюция, составленная моряками «Петропавловска». Резолюция требовала произвести тайным голосованием перевыборы советов, ибо советы не выражают волю рабочих и крестьян», свободы и печати «для рабочих и крестьян, анархистов и левых социалистических партий», освобождения «политических заключенных социалистических партий», пересмотра дел заключенных в тюрьмах и концлагерях, снятия заградительных отрядов, права крестьян свободно обрабатывать землю и иметь скот. Делегация кронштадтцев, высланная в Петроград, для ознакомления с этой резолюцией рабочих города, была арестована. Кронштадт ответил на это созданием Временного революционного комитета. Председателем был избран старший писарь «Петропавловска» Степан Петриченко, членами — моряки, рабочие. 2 марта Ленин и Троцкий подписывают приказ, объявляющий кронштадтское движение мятежом, организованным руками «французской контрразведки», «мятежом бывшего генерала Козловского», а резолюцию — «черносотенно-эсеровской» В связи с этим Совет труда и обороны объявил «бывшего генерала Козловского и его сподвижников вне закона, город Петроград и Петроградскую губернию на осадном положении».

А. Н. Козловский, командующий артиллерией Кронштадта, был одним из десятков тысяч военспецов, служивших в Красной армии. Никакого отношения к восстанию в Кронштадте он не имел. Но он был единственным бывшим генералом в крепости, что позволяло легко превратить движение в «белогвардейскую авантюру». Семья Козловского, как и семьи всех других кронштадтцев, была арестована.

5 марта наркомвоенмор Троцкий, прибыв в Петроград, приказал мятежникам сдаться: только тот, кто сдался, сможет рассчитывать на милосердие Советской республики. Троцкий, который в 1917 году назвал кронштадтских моряков «красой и гордостью русской революции», приступает к подготовке штурма Кронштадта.

Восстание в Кронштадте, заявляет Ленин на Десятом съезде партии, собравшемся в марте 1921 года, опаснее для большевистской власти, чем Деникин, Юденич и Колчак, вместе взятые. Опасность эта была связана с непосредственной близостью Кронштадта к Петрограду, с тем, что восставшие — профессиональные военные, располагали значительной военной силой. Опасность, наконец, была связана с тем, что моряки Кронштадта выступали с антибольшевистскими революционными лозунгами: «Вся власть советам, а не партиям», «Долой контрреволюцию слева и справа», «Власть советов освободит трудовое крестьянство от ига коммунистов» — призывы эти отражали настроения не только крестьянства, но и рабочего класса. «Здесь, в Кронштадте, — говорилось в обращении восставших, — заложен первый камень третьей революции... Эта новая революция всколыхнет и трудовые массы Востока и Запада, являя пример нового социалистического построения, противопоставленного казенному коммунистическому «творчеству», убеждая воочию зарубежные трудовые массы, что все творившееся у нас до сего времени волею рабочих и крестьян, не было социализмом».

Лозунг «третьей революции», направленной против «комиссародержавия», не мог не напугать Ленина. 7 марта начинается артиллерийский обстрел Кронштадта и фортов.

Для руководства операцией в Петроград прибывают главком С. Каменев и командующий Западным фронтом М. Тухачевский. Ему вручается непосредственное командование силами, сосредоточенными для подавления восстания. Ленина, Троцкого и других советских руководителей, не перестающих разоблачать «белого генерала» Козловского, не смущает тот факт, что боевыми действиями против Кронштадта руководили «бывшие» офицеры, полковники, генералы. Для подавления кронштадтского мятежа применяется разработанная уже карательная тактика: сосредотачивается преобладающая военная сила, давящая мятежников. Против 3—5,5 тыс. моряков, отражавших штурм Кронштадта, было собрано около 50 тысяч бойцов, разделенных на две группы. Первой командовал бывший офицер Е. Казанский, второй — бывший офицер А. Седякин. Красные части ворвались в Кронштадт в ночь с 17 на 18 марта. 18 марта все советские газеты вышли со статьями на первой странице, посвященными 50-летию Парижской коммуны, клеймящими «кровавых палачей Тьера и Галифе». Но, как писал знаменитый орган киевских чекистов Красный меч: «Нам все дозволено, ибо мы первые в мире подняли меч не ради крепощения и подавления, но во имя всеобщей свободы и освобождения от рабства».

Восставшие моряки ограничились арестом городских коммунистов, не пожелавших присоединиться к восстанию. Сразу же после захвата Кронштадта была расстреляна первая группа моряков— 13 человек. Казни продолжались потом в петроградских тюрьмах, кронштадтские моряки были отправлены в Пертоминский концентрационный лагерь на Белом море. Значительная их часть там погибла. Степан Петриченко, бежавший по льду в Финляндию, прожил там до 1945 года, когда финляндские власти передали его советским органам; он умер в лагере. Новейшая советская историография, не ограничиваясь повторением обвинений в адрес «белого генерала Козловского» и «французской контрразведки», называет в числе виновников восстания — Троцкого и троцкистов.

Кронштадтское восстание убедило Ленина, что политика немедленного строительства коммунизма, потерпела поражение.

 

Глава третья. Поиски генеральной линии

 

Шаг назад

М. Покровский писал М. Горькому о предполагаемой «Истории гражданской войны»: «Хронологические рамки изложения мы ставим так: Февральская революция — Кронштадт и Антоновщина». Ликвидация Кронштадтского мятежа и подавление крестьянского движения в Тамбовской губернии были в «хронологической рамке» лидера советских историков — заключительными главами гражданской войны. В 1920 году советская власть устанавливается в Сибири, Туркестане, на Украине. Там, где по разным обстоятельствам установление советской власти прямо невозможно, создаются ее промежуточные формы: Дальневосточная республика, которая просуществует с апреля 1920 года до осени 1922 года, когда японцы окончательно покидают Дальний Восток, Хорезмская народная республика (февраль 1920 года), Бухарская народная республика (сентябрь 1920 года). Созданию Бухарской народной республики предшествовало создание в рядах младо-бухарской партии левого прокоммунистического крыла. Затем младо-бухарцы подняли восстание в Чарджуе и попросили помощи Красной армии, находившейся неподалеку. Части Красной армии, под командованием М. Фрунзе, немедленно протянули руку братской помощи. Несмотря на упорное сопротивление верных эмиру войск, Бухара была взята. Эмир бежал, была провозглашена Народная республика. По схожему сценарию разыграна была советизация Кавказа.

В апреле 1920 года ЦК РКП (б) сформировал специальное Кавказское бюро (Кавбюро), придав его штабу Одиннадцатой армии, действовавшей на Северном Кавказе. Кавбюро формулировало идею, Одиннадцатая армия осуществляла ее. В конце января наркоминдел Чичерин направляет ноту азербайджанскому правительству, требуя сотрудничества в борьбе с Деникиным и обещая взамен признание независимости. Но уже 17 апреля Ленин секретным постановлением назначает своего представителя директором будущей советской бакинской нефтяной промышленности. Кавбюро предлагает бакинским коммунистам поднять 27 апреля восстание. Азербайджанские коммунисты, которые формально находились в подполье, но с которыми мусаватисты вели переговоры, ставят правительству ультиматум: передать власть советам. Еще до истечения 12-часового срока ультиматума, 28 апреля в Баку на бронепоезде въезжают Орджоникидзе и Киров. На бронепоезде въезжает в Азербайджан советская власть. Председатель Кавбюро Орджоникидзе руководит массовыми репрессиями, направленными в первую очередь против деятелей национального движения. Азербайджанская коммунистическая партия первой объявляет о появлении новой звезды на горизонте мировой революции. Бакинский Коммунист приветствует в ноябре 1920 года приезд гостя словами: «С визитом в Баку приехал тов. Сталин — рабочий руководитель исключительной самоотверженности, энергии и твердости, единственный признанный авторитет по вопросам революционной тактики и вождь пролетарской революции на Востоке и Кавказе».

Отсутствие коммунистических организаций на территории Армении, вызванное протурецкой политикой коммунистической партии, задержало советизацию республики. Попытка армянских коммунистов, живших за пределами Армении, организовать переворот не удалась. Начавшаяся в сентябре 1920 года война с Турцией быстро закончилась поражением армянской армии.

27 ноября Сталин, прибывший в Баку, приказывает Орджоникидзе начать операцию против Армении. В этот же день Орджоникидзе получает инструкцию от Ленина, в соответствии с которой армянскому правительству высылается ультиматум: передать власть «Революционному комитету Советской Социалистической Республики», находящемуся в ожидании где-то в Азербайджане. Не дожидаясь истечения срока ультиматума, Одиннадцатая армия вступила на территорию Армении. 6 декабря Ревком прибыл в Ереван. Было создано коалиционное правительство, в которое вошли коммунисты и дашнаки. 21 декабря 1920 года все законы РСФСР были объявлены обязательными для Армении. Начались репрессии против дашнаков, выброшенных из правительства.

Грузия, самая крупная из закавказских республик, с правительством, пользовавшимся поддержкой населения, с достаточно сильной армией, казалась Ленину серьезным противником. Когда, опьяненный бакинским успехом Орджоникидзе, попросил разрешения вторгнуться в Грузию, он получил отказ. Началась война с Польшей и Москва не хотела иметь войны на два фронта. 7 мая 1920 года в Москве был подписан договор с представителем Грузии, в первом параграфе которого РСФСР признавала независимость и суверенитет грузинского государства и отказывалась от всех суверенных прав, которыми обладала Россия в Грузии. В секретной статье Грузия обязалась легализировать коммунистическую партию и разрешить ей свободную деятельность. Советским послом в Тифлис был назначен Киров — заместитель председателя Кавбюро. «Не было ни для кого секретом, — вспоминал руководитель грузинских коммунистов Ф. Махарадзе, — что деятельность коммунистической партии при тогдашних обстоятельствах (1920 год) состояла исключительно в подготовке вооруженного восстания против существующего правительства».

После установления советской власти в Азербайджане и Армении Грузия была окружена с трех сторон. Но Ленин по-прежнему считал захват Грузии преждевременным: главком С. Каменев трижды докладывал Ленину о том, что наступление на Грузию может привести к длительной войне на Кавказе; захват Грузии мог, казалось, сорвать переговоры с Великобританией. Сообщение советского представителя в Лондоне Л. Б. Красина о том, что Ллойд-Джордж заявил о признании Англией Кавказа входящим в советскую сферу влияния, не рассеяло опасений Ленина. Глава грузинского правительства Ной Жордания писал в 1939 году в своих воспоминаниях, что в Москве «обрисовались две тенденции. Одна — политическая, соседская; вторая — империалистическая. Последнюю тенденцию возглавляли Троцкий — военный министр и Сталин — министр национальностей. Первую же тенденцию возглавлял Ленин». Тенденция, на самом деле, была одна — советизация Кавказа, необходимая по экономическим и стратегическим соображениям. Разногласия же носили чисто тактический характер. В январе 1921 года Политбюро принимает решение о свержении грузинского правительства, но Ленин требует, чтобы оно имело вид восстания, которому приходит на помощь Красная армия. Грузинские коммунисты получили директиву: организовать восстание. 16 февраля Одиннадцатая армия переходит границу, чтобы помочь созданному двумя днями раньше в деревушке Шулавери Военно-революционному комитету, попросившему братскую руку помощи. Грузинская армия нуждалась в оружии. «Самое главное было достать ружья и патроны. Послали всюду телеграммы — никто нам не обещал. Только из Лондона получился категорический отказ».

18 марта грузинское правительство капитулировало. Ленин, опасаясь народного сопротивления в случае повторения в Грузии методов, применявшихся в Азербайджане, требовал от Орджоникидзе тактической мягкости. Он предупреждал об опасности повторения русской модели и настаивал на разработке особой тактики, основанной на значительных уступках мелкобуржуазным элементам. Ленин утверждал, что на Кавказе необходим более медленный, более осторожный, более систематический переход к социализму — в отличие от РСФСР.

Орджоникидзе пренебрег рекомендациями Ленина и приступил к советизации Грузии методами, испытанными в других кавказских республиках Методами, проверенными в течение трех лет в РСФСР.

Восстание в Кронштадте вынуждает, наконец, Ленина пересмотреть свою политику по отношению к крестьянству. Еще в начале 1921 года он отвергает все предложения о смягчении продразверстки, об изменении ее характера. Кронштадт убеждает Ленина в том, что положение оккупанта в завоеванной стране, население которой в подавляющем своем большинстве выступает против политики власти, удержать дольше нельзя.

Ленин признает, что он ошибся. В разговоре с Кларой Цеткин в конце 1920 года он признался, что ошибся в расчете, настояв на вторжении в Польшу, которое должно было стать началом революции. Когда Ленин говорил, вспоминала немецкая коммунистка, на его лице было выражение невыразимого страдания. Любительнице искусства Кларе Цеткин вспомнился при виде страдавшего вождя Октября распятый Христос с картины Грюнвальда. Никто не нарисовал лица Ленина, признававшегося, что он ошибся в расчете на немедленное строительство коммунизма в России: «Мы решили, что крестьяне по разверстке дадут нужное нам количество хлеба, а мы разверстаем его по заводам и фабрикам, — и выйдет у нас коммунистическое производство и распределение». Не совсем искренне Ленин добавляет: «Не весьма длинный опыт привел нас к убеждению в ошибочности этого построения».

Опыт этот длился 4 года, с 25 октября 1917 г. по 17 октября 1921 г., когда Ленин покаялся в «ошибке». Опыт был длинный и обошелся очень дорого в человеческих жизнях. Ленин, однако, своим «признанием ошибки» делает важный вклад в науку политического руководства страной: признание вождем ошибки делает эту ошибку как бы небывшей, зачеркивает ее, вождь остается непогрешимым.

15 марта 1921 года Ленин на Десятом съезде партии предлагает программу новой экономической политики. Съезд принимает ее. Начинается эпоха НЭПа.

Новая экономическая политика была, прежде всего, политикой аграрной. «Крестьянство формой отношений, которые у нас с ними установились, — объяснял Ленин на Десятом съезде, — недовольно, оно этой формы отношений не хочет и дальше так существовать не будет. Эта воля его выразилась определенно. Это — воля громадной массы трудового населения». Съезд, по предложению Ленина, меняет форму отношений, которые установились «у нас с ними». Продразверстка заменяется продналогом.

На 1921/22 год продналог был установлен в размере 240 миллионов пудов, что было почти в два раза меньше, чем намеченная на этот год ранее продразверстка. Можно было бы говорить о значительном облегчении подати, если бы не тот факт, что в 1920/21 году было фактически собрано по продразверстке около 240 миллионов пудов. О размерах «облегченного» — по сравнению с продразверсткой — продналога можно судить по тому, что он составлял 339% довоенного прямого налога. Значение замены разверстки налогом было не в облегчении подати, а в ограничении государственного произвола. 8 марта 1921 года крестьяне Панфиловской волости, Грязевецкого уезда Вологодской области в письме «нашему уважаемому вождю и великому гению тов. Ленину» сообщали: «В настоящее время у крестьян нашей волости взято почти все: хлеб, скот, сено, сырье... В 1920 г. ввиду засухи урожай был только местами сам-4. Но агенты продкома брали из расчета сам-6...» Вологодские крестьяне, прося «не считать нас зловредными элементами для советской власти, а наоборот желающими плодотворной работы, дабы укрепить свободу за рабочими и крестьянами», предлагали ввести вместо разверстки продналог, чтобы крестьянин «знал свою норму налога и время его сдачи». Декрет устанавливал норму и время сдачи налога.

Новая аграрная политика не могла ограничиться только заменой разверстки налогом. Такая замена подразумевала, что крестьяне смогут, не опасаясь конфискации, увеличить производство сельскохозяйственных продуктов. Увеличение это могло, однако, иметь смысл лишь в том случае, если излишки можно законно продавать. Ленин до последней минуты не хотел расставаться со своей мечтой о немедленном прыжке в коммунизм. Троцкий вспомнил на Десятом съезде, что он еще год назад, в феврале 1920 года, предложил ввести налог вместо разверстки. На Восьмом съезде советов в декабре 1920 года, в последний раз выступая свободно, меньшевики и эсеры требовали отмены продразверстки. Ленин отметал все эти предложения, как «возвращение к капитализму». Капитализм — это торговля, следовательно «свобода торговли, значит назад к капитализму». В конце 1920 года был издан декрет о бесплатности всех отпускаемых государством продуктов. Продуктов почти не было, но коммунизм казался за углом. Отказавшись от продразверстки, Ленин судорожно держится за надежду не допустить торговлю, не позволить рынку замутить чистоту коммунистических отношений. По его проекту обмен между крестьянскими хозяйствами должен был носить лишь местный характер (при условии перевозки продуктов лошадьми, а не железной дорогой), нося скорее характер даже не купли-продажи, а натурального обмена. Утопия умирала тяжко, реальность оказалась сильнее. Осенью 1921 года вождь революции должен был признать: «Товарооборот сорвался... С товарообменом ничего не вышло, частный рынок оказался сильнее нас, и вместо товарооборота, получилась обыкновенная купля-продажа, торговля».

Новая экономическая политика означала поворот на 180° и в промышленности. Были разрешены мелкие частные предприятия, частные лица получили право брать в аренду крупные предприятия, иностранцам предоставлялось право брать в концессию предприятия, добычу полезных ископаемых. Еще более важным было изменение отношения к труду. Рабочие принимали участие во всех выступлениях против коммунистической власти, но главной формой, в которой выражалось их недовольство результатами революции, было резкое снижение производительности труда. «В 1919—20 гг. средняя выработка одного рабочего за год составляла только 45% того количества всяких предметов, какие являлись результатом его работы до войны». Программа «большого прыжка» в коммунизм исходила из необходимости заставить рабочего работать. Дзержинский объявил концентрационные лагеря «школой труда». Троцкий выдвинул программу «милитаризации труда», создания «трудовых армий». Наркомвоенмор подверг сомнению представление о непродуктивности рабского труда: «Верно ли, что принудительный труд всегда непродуктивен? Мой ответ: это наиболее жалкий и наиболее вульгарный предрассудок либерализма». Человек не хочет работать, — рассуждал Троцкий. — Но социальная организация заставляет и подхлестывает его в этом направлении. Вывод — необходимо заставлять и подхлестывать рабочего. Если же окажется, что принудительный труд непроизводителен, то «все социалистическое хозяйство обречено на слом, ибо других путей к социализму, кроме властного распределения хозяйственным центром всей рабочей силы соответственно потребностям общегосударственного плана, быть не может...».

НЭП был признанием непроизводительности принудительного труда и попыткой найти другой «путь к социализму». Реабилитируется понятие «материального стимула», требование равной заработной платы для всех рабочих объявляется мелкобуржуазным предрассудком, вводится принцип концентрации, объединения пред. приятии в «тресты» и принцип «хозрасчета», требующий самоокупаемости предприятия. С 1 января 1922 года были переведены на «принцип самоокупаемости» даже «лагеря принудительного труда». Как писала «Правда»: «Опыт первых месяцев существования лагерей принудительного труда на хозрасчете дал положительные результаты...»

Так быстро новая экономическая политика сказалась положительно лишь на лагерях. После мировой войны, революции, гражданской войны на страну обрушилось новое тяжелейшее испытание: голод, какого она еще не знала в своей истории.

Прежде всего, правительство хочет преуменьшить размеры бедствия. Опасность голода стала очевидной в начале лета. 6 августа в обращении к мировому пролетариату Ленин говорит о том, что «несколько губерний» России поражены голодом не менее страшным, чем голод 1891 года. Число голодающего населения в Поволжье в 1891 году было определено в 964627 человек. В 1921 году счет велся уже на миллионы: голодало не менее 20% населения страны и более 25% сельского населения. Голод был смертным. Писатель Михаил Осоргин, редактор бюллетеня «Помощь», органа Всероссийского комитета помощи голодающим, знавший по сотням писем положение в голодающих областях, пишет о том, что людоедство стало «обыденным явлением»: «Или преимущественно родных в порядке умирания, кормя детей постарше, но не жалея грудных младенцев, жизни еще не знавших, хотя в них проку было мало. Ели по отдельности, не за общим столом, и разговоров об этом не было».

Голод был испытанием возможностей новою строя: впервые перед ним была задача, которую нельзя было решить силой. Успех Октябрьского переворота, победа в гражданской войне выработали у большевиков менталитет победителей, убеждение, что все решается винтовкой солдата или наганом чекиста. Екатерина Кускова вспоминала рассказ Бонча-Бруевича о визите Горького в Кремль в 1919 году: «Мы вошли в кабинет, где сосредоточенно сидел Ленин за какими-то документами. — Что вы делаете? — спросил его Горький. — Думаю над тем, как бы получше перерезать кулаков, не дающих хлеб народу. — Вот это оригинальное занятие! — воскликнул Горький. — Да, мы вплотную подходим к борьбе за хлеб, за самое простое человеческое существование».

Борьба за человеческое существование одних была для Ленина неразрывно связана с истреблением других и лучшим способом получить хлеб для народа казалась ему «резня кулаков». В 1921 году никакая резня помочь не могла: запасов у крестьян не осталось. Был конфискован даже семенной хлеб. «Правильный расчет крестьянина этих местностей /Поволжья/, подверженных столь ужасным засухам, — иметь хлеб на прокорм и засев не менее как на два, а то и на три года, — нарушен беспощадным нашим временем», — меланхолически отмечал Бонч-Бруевич. Вину за голод он, как и все другие руководители государства, сваливал на засуху. «В 1891 г. Владимир Ильич утверждал только одно... правительство — единственный виновник голода и „всероссийского разорения“». В 1921 году голод был результатом засухи, был результатом гражданской воины. На Девятом съезде партии Троцкий коротко подытожил итоги войны. «Мы разорили страну, чтобы разбить белых». Главной, однако, причиной голода была политика продразверстки, политика немедленного прыжка в коммунизм.

Отсутствие резервов, голод и в городах (в отличие от 1891 года), разрушенный транспорт, крестьянские восстания, недовольство рабочих создавали критическое положение. Непосредственную помощь могли оказать капиталистические страны, по существу только США, ибо истощенная войной Западная Европа была едва в состоянии прокормить себя. Но советское правительство не решалось обратиться за помощью к капиталистам, опасаясь получить решительный отказ. Отказ капиталистических стран помочь государству, которое открыто ставило своей целью мировую революцию, казался Ленину впервой половине 1921 года поведением как нельзя более естественным. Безвыходное положение вынуждает Ленина, после долгих колебаний, согласиться на создание общественного Всероссийского комитета помощи голодающим. 21 июля 1921 года М. Калинин подписывает декрет ВЦИК о создании Комитета. В него входят виднейшие представители русской науки, литературы, культуры, дореволюционные общественные и политические деятели. Многие из них долго колебались прежде чем пойти на сотрудничество с советской властью. Желание помочь умирающим с голоду побороло сомнения.

Ленин точно определяет границы не повторившегося больше никогда равноправного сотрудничества советской власти и интеллигенции: «Директива сегодня в Политбюро строго обезвредить Кускову. Вы в «ячейке коммунистов» не зевайте, блюдите строго /подчеркнуто Лениным/. От Кусковой возьмем имя, подпись, пару вагонов от тех, кто ей (и этаким) сочувствует. Больше ни-че-го».

Екатерина Кускова, публицистка, общественная деятельница, придерживавшаяся социал-демократических, а потом либеральных взглядов, была одним из инициаторов создания Комитета. Она объясняла Каменеву: «Помочь может только заграница. Помощь не притечет: будут думать, что помогают вам, Красной армии, но не голодающим». Необходима была гарантия. Такую гарантию дает Всероссийский комитет помощи голодающим. М. Горький, член Комитета, обращается к мировой общественности за помощью. Обращается Комитет.

Главная забота Ленина в этот период обеспечить продовольствие рабочим центрам, прежде всего Москве и Петрограду. Ежедневно рассылает он телеграммы на юг и на восток, требуя хлеба. «Ввиду крайне тяжелого положения центра полагаю, — телеграфирует Ленин председателю Совнаркома Украины Раковскому, — три четверти взять сюда, четверть оставить городам и рабочим Украины... Помните, что у нас продкризис отчаянный и опасный». От Сибревкома он требует: в течение мая отправить в центр три миллиона пудов хлеба. Телеграмма в Туркестан: «В порядке боевой срочности, имеющей политическое значение, немедленно погрузить маршруты и отправить в Москву... 250 тыс. пудов хлеба». Уроки Февраля были еще свежи в памяти. Для предотвращения голодных бунтов в рабочих центрах хлеб конфискуется всюду, где это только возможно. Заключается «похабный» мир с интеллигенцией. Ленин ждет результатов новой экономической политики. Прежде, однако, чем эти результаты дали о себе знать, на помощь приходят империалисты.

21 августа 1921 года представитель советского правительства М. Литвинов подписывает в Риге соглашение с представителем филантропической Американской организации помощи (АРА), возглавляемой Гербертом Гувером. Узнав о подписании соглашения, член Комитета помощи голодающим Н. Кутлер резюмировал: «Ну, а нам теперь надо по домам... Свое дело сделали. Теперь погибнет 35% населения голодающих районов, а не все 50 или 70...» Кутлер был прав лишь частично: действительно помощь из-за границы помогла спасти миллионы людей, но члены Комитета «по домам» не разошлись. Они были арестованы сразу же после заключения соглашения с АРА, сразу же как миновала в них потребность.

31 августа «Правда» сообщала об экстренном заседании пленума Моссовета, на котором председатель Каменев «с удовлетворением констатировал заключение договора между Советским правительством и организацией Гувера. Этот договор имеет уже реальные последствия». Л. Каменев сообщал о прибытии «уже сегодня» в Петроград первого парохода с продовольствием для детей, а затем о дальнейших регулярных поставках продовольствия.

Итоги деятельности АРА и других организаций, помогавших голодающим, подвел А. Эйдук, старый чекист, представлявший советское правительство при АРА. В мае 1922 года АРА кормила 6 099 574 человек, американское общество квакеров — 265 тысяч. Международный союз помощи детям — 259 751 человек, Нансеновский комитет — 138 тысяч, шведский Красный крест — 87 тысяч, германский Красный крест — 7 тысяч, английские профсоюзы — 92 тысячи, Международная рабочая помощь — 78011 человек. Статья «АРА» в «Большой советской энциклопедии» (1926) дает дополнительные сведения: АРА работала в РСФСР в голодные годы с 1.10.1921 по 1.6.1923 г. В период максимального развития своей деятельности она кормила приблизительно 10 миллионов человек. За время своей деятельности израсходовала около 137 миллионов золотых рублей. Советское правительство израсходовало на обслуживание АРА приблизительно 15 миллионов золотых рублей. «Малая советская энциклопедия» (1930) меняет тон: «под видом благотворительности» АРА «имела возможность содействовать ослаблению в Америке кризиса сбыта товаров». В 1950 году «Большая советская энциклопедия» (второе издание) информирует: «Предоставленную ей возможность создания своего аппарата в Советской России АРА использовала для шпионско-подрывной деятельности и поддержки контрреволюционных элементов. Контрреволюционные действия АРА вызвали решительный протест широких масс трудящихся». Энциклопедия не объясняет почему АРА появилась в Советской России и не сообщает, что она там, кроме «шпионско-подрывной деятельности» делала. Очередное издание «БСЭ» (1970) признает, что АРА «оказала определенную помощь в борьбе с голодом», но «в то же время правящие круги США пытались использовать ее для поддержки контрреволюционных элементов и шпионско-подрывной деятельности, для борьбы с революционным движением и укреплением позиции американского империализма в европейских странах».

По данным Центрального статистического управления в результате голода 1921—22 годов страна потеряла 5 053 000 человек. Потери от голода следует прибавить к потерям гражданской войны. В 1918—1920 годах страна потеряла 10,180,000 человек. Следовательно за период гражданской войны 1918 — 1922 потери составили более 15 миллионов человек. Это примерно 10% населения. Советский демограф Б.Ц. Урланис подсчитал, что потери в гражданских войнах в отношении к численности населения составили: в Испании 1936—39 годов — 1.8%, в США (война Севера с Югом) — 1.6% Эти цифры позволяют понять чудовищность гражданской войны. Сюда следует добавить около 2 миллионов человек, погибших на фронтах первой мировой войны и не менее миллиона эмигрантов, для того, чтобы составить представление о потерях страны в 1914— 1922 годы.

Голод был великим испытанием молодой советской власти. Она продемонстрировала все свои особенности: жестокость, мстительность, устойчивость. Ленин готов был пожертвовать значительной частью крестьянства, лишь бы прокормить рабочие центры. М. Горький, вынужденный под давлением Ленина, покинуть советскую республику, выразил свое отношение к крестьянству в интервью зарубежным журналистам. Точка зрения Горького в этом отношении, несомненно, отражала взгляды Ленина и других большевиков. «Я полагаю, — заявил Горький в Берлине, — что из 35 миллионов голодных большинство умрет». Великий гуманист смотрел на будущее оптимистически: «... вымрут полудикие, глупые, тяжелые люди русских сел и деревень... и место их займет новое племя — грамотных, разумных, бодрых людей». Мечта, во всяком случае, первая ее половина, осуществилась десять лет спустя. Те, кто помешал ее немедленной реализации, прежде всего деятели Всероссийского Комитета помощи голодающим, заплатили за это арестами, ссылкой, многие из них в 1922 году были изгнаны из Советской республики. В истории Комитета, в истории отношения к АРА выработалась модель поведения советской власти по отношению к тем, кто приходил ей на помощь, стремясь при этом сохранить некоторую самостоятельность: 1) уступки, если нет иного выхода, 2) отказ от уступок, едва необходимость миновала, 3) месть.

Голод засвидетельствовал устойчивость новой власти. Эта устойчивость определялась наличием партии, сплоченной сознанием изолированности в стране, сознанием своей элитарности и чувством абсолютного всемогущества. Если партия была скелетом государственной машины, то ее мускулами были чрезвычайные комиссии. Партия давала Идею: все дозволено, ибо мы работаем на Историю; ЧК давали руки, практически осуществлявшие вседозволенность. Максим Горький, категорически заявивший: «Жестокость форм революции я объясняю исключительной жестокостью русского народа» и назвавший «ложью и клеветой» обвинения в «зверстве» вождей революции, выражал непонимание многими современниками революции характера рождавшейся системы, в которой карательные органы играют жизненно-важную роль. Их вездесущность и всемогущество создавали в обществе парализующую атмосферу страха. Наряду со страхом важнейшим элементом устойчивости советской власти был соблазн надеждой. Новая экономическая политика обещала улучшение положения. С этого времени и впредь советские граждане — в самые страшные годы своей истории — будут считать, что поскольку хуже быть не может, следует надеяться, что будет лучше. Наконец, элементом устойчивости было отсутствие альтернативы: Белая Идея была побеждена, социалисты — противники большевиков лишились аргументов после введения НЭПа.

Обескровленному войнами, умиравшему от голода народу оставалось надеяться на будущее. Или — на «индейского царя». «А индейский-то царь наших накормит? — спрашивала Танька Ваньку. — Знамо накормит, ежели наши в его веру перейдут. — А наши перейдут? — Знамо перейдут. Потому им: либо с голоду дохни, либо переходи...»

«Индейский царь» был далеко. «Кремлевский» — рядом. И требовал он в это время примирения с его существованием. Еще не требовалось даже «переходить в его веру», нужно было подчиниться ему.

Л. Красин, приглашенный Ллойд-Джорджем в Лондон, для ведения переговоров о нормализации советско-британских отношений, дает журналу «Обсервер» интервью, озаглавленное «Как голод помогает советской власти». Отношение Запада к голодающей России как бы открыло Ленину глаза: он увидел, что капиталистический мир не понимает целей революции, не видит ее опасности, и уже, во всяком случае, предпочитает получить прибыль сегодня, не думая о завтрашнем дне.

Снятие союзниками в январе 1920 года блокады, означало прекращение с их стороны войны с советской Россией. За этим актом последовало заключение мирных договоров с соседними странами: Эстонией, Литвой, Латвией. Прибывший в Лондон Красин начал в мае 1920 года переговоры о заключении торгового договора. В июле советское правительство приняло три английских условия — прекращение враждебных действий и враждебной пропаганды, возвращение военнопленных, признание, в принципе, долгов частным лицам. В разгар советско-польской войны договор был подписан. Л. Б. Красин рассказывал, вернувшись на родину, коммунистам Петрограда о том, как он давил на правительство Великобритании: «Мы всеми силами стремились заинтересовать английский деловой мир. Когда уклонялось добросовестное купечество, мы обращались к полуспекулятивным элементам. С пушечным заводом Армстронга мы заключили соглашение о ремонте 1500 паровозов. Армстронг подвинчивал своих рабочих, те давили на Ллойд-Джоржа, указывая, что русские заказы сокращают число безработных. Английская буржуазия испугалась конкуренции Германии, и договор был заключен». Красин сообщил далее о предстоящем подписании договора с Норвегией, с Италией. Швеция к этому времени — первой — согласилась принять советское золото. «В настоящее время, — продолжал нарком внешней торговли, — мы очень недалеки от большого денежного займа, и этот большой заем даст нам никто иной, как Франция». Когда летом 1921 года Ленина предупреждали противники его резкого курса по отношению к Комитету помощи голодающим, аресту его членов, считая, что это может отразиться на отношениях с Францией, бывшей в годы гражданской войны опорой белого движения, он, уже уверенный в себе, отвечал: «Наша политика не сорвет сношений /торговых/ с Францией, а ускорит их... Пути к торговым переговорам с Францией есть». Соглашение с АРА окончательно убеждает Ленина в возможности установить нормальные — торговые и дипломатические — отношения с капиталистическим миром, используя при этом корыстные интересы промышленников и торговцев против дипломатов, а интересы дипломатов против промышленников и торговцев. Главное же, советские политические деятели убеждаются, что возможно установить нормальные отношения с капиталистическим миром, не отказываясь от второй внешнеполитической линии — разжигания мировой революции. Закладываются основы двухэтажной внешней политики.

 

Двухэтажная политика

Весной 1919 года в Москву прибыла неофициальная миссия, посланная Ллойд-Джорджем и Вильсоном, возглавляемая американцем Вильямом Буллитом. Буллит, выяснявший отношение большевиков к возможности заключения перемирия между красными и белыми армиями, в своих подробных рапортах из Москвы даже не упомянул об открытии в столице советской республики Первого конгресса Третьего Интернационала, о создании Третьего Интернационала. «Правда» много писала об этом, но представителю союзников новость эта показалась лишенной интереса.

Из 34 «делегатов» Первого конгресса Коминтерна — 30 жили в Москве, работая в наркоминделе, 2 были случайными гостями (из Норвегии и Швеции, где коммунистических партий не было) и лишь двое — имели мандаты. Но один из них — представитель созданной два месяца назад Коммунистической партии Германии — прибыл в Москву, чтобы выразить несогласие своей партии на создание Коминтерна. Роза Люксембург, создательница КПГ, была против создания Третьего Интернационала до тех пор, пока «отсталость западных революционных партий отдает инициативу большевикам». Несмотря на возражения делегата КПГ Гуго Эберлейна, Ленин настоял на провозглашении в марте 1919 года рождения Третьего Интернационала.

Новая международная организация, с центром в Москве, созданная на средства партии большевиков, овеянной славой победоносной революции, не скрывала своих целей. В первом номере журнала «Коммунистический Интернационал» Г. Зиновьев в статье «Перспективы пролетарской революции» пророчествовал: «Гражданская война зажглась во всей Европе; победа коммунизма в Германии абсолютно неизбежна; через год в Европе забудут о борьбе за коммунизм, ибо вся Европа будет коммунистической; потом начнется борьба за коммунизм в Америке, возможно в Азии и на других континентах». На Втором конгрессе летом 1920 года принимается «21 условие», обязательное для каждой партии, которая хочет стать членом Коминтерна, секцией Третьего Интернационала. Создается модель компартии — отряда международной армии, ведущей борьбу за захват власти. Среди условий: обязательство помогать советской республике в ее борьбе с контрреволюцией, используя при этом все легальные и нелегальные методы (13 условие); обязательство сочетать легальные и нелегальные методы для борьбы с правительствами своих стран, создавать подпольные организации (условия 3 и 4).

Образцом двухэтажной внешней политики: явной — через наркоминдел, и секретной — через Коминтерн, была политика по отношению к Германии. Надежда на неминуемую революцию в Германии была одним из главных аргументов Ленина в дни подготовки Октябрьского переворота. Ноябрь 1918 года, когда Германия могла стать, но не стала коммунистической, несколько разочаровал большевиков, но не лишил их надежды. Налаживается сотрудничество с Веймарской республикой и одновременно не прекращается деятельность по советизации Германии. Деятельность эта резко усиливается после создания Коминтерна. «Специалисты» от революции — Радек, Зиновьев, Бела Кун, Ракоши — готовят в Германии захват власти коммунистической партией. В апреле 1922 года Советская республика и Германия заключают договор в итальянском городе Рапалло. Договор предусматривал установление дипломатических отношений, взаимный отказ от военных претензий, создание экономического фронта, включающего смешанные торгово-промышленные компании. Рапальский договор разрывал единство капиталистических стран, выводил Советскую Россию и Германию из дипломатической изоляции. Очевидные преимущества советско-германского договора, инициатором которого было советское правительство, не мешают советскому правительству, используя Коминтерн и Коммунистическую партию Германии, готовить революцию в Германии.

Осенью 1923 года казалось, что на этот раз ничто не может задержать могучей поступи истории.

«В начале сентября 1923 г., — вспоминал советский дипломат, — через Москву я выехал в Варшаву. В Москве все были как на угольях. Революционное движение в Германии развивалось все быстрее и быстрее... В Коминтерне работа шла полным ходом. Намечались будущие члены правительства советской Германии. Из числа русских советских деятелей отбиралась крепкая группа, которая должна была служить ядром будущего германского Совета народных комиссаров. Здесь были хозяйственники..., военные..., деятели Коминтерна..., и несколько ответственных работников ГПУ...»

В эти же дни «Правда» публикует стихи о пылающей Германии, слушающей: «В ветрах клич: пора! В вьюгах лозунг: пли!» Отношения между советским и германским правительством в этот период были отличными.

В 1920 году Англия начинает искать соглашения с Советской Россией — ведутся переговоры о торговых сношениях, ведется торговля «через посредство различных нейтральных стран, которые со своей стороны также вступили в торговые сношения с Советской Россией». Карл Радек констатирует, что благодаря этому положение страны окрепло. Но тот же Радек, на созванном в сентябре 1920 года в Баку конгрессе народов Востока, призывает рабочих и крестьян Персии, Турции и Индии подняться на борьбу с английским империализмом, обещая от имени Советской России оружие для «совместных побед». Председатель Коминтерна Г. Зиновьев призывает на этом конгрессе мусульманские народы к «джихаду», священной войне с Великобританией. Зиновьев был в это время членом Политбюро, правящего органа советского государства. «Не есть тайна ни для кого, — признавал другой член Политбюро, Л. Каменев, что ЦК и Политбюро нашей партии руководят Коминтерном».

Молодая внешняя политика молодого советского государства исходила из принципа, сформулированного Лениным в декабре 1920 года: пока существуют капитализм и социализм они не могут жить в мире. В разгар споров о Бресте Ленин предложил Седьмому съезду партии резолюцию, гласившую: съезд уполномочивает ЦК партии разрывать все мирные договора и объявить войну каждому империалистическому государству и всему миру, если ЦК партии сочтет момент подходящим. Резолюция эта должна была успокоить противников Брестского договора, но она выражала суть ленинской внешнеполитической доктрины: пролетарское государство, воплощающее прогресс, всегда право в своих отношениях с капиталистическими государствами, воплощающими реакцию; все, что оно ни делает, соответствует законам Истории. И поэтому целиком и полностью оправдано.

 

Рыжий цвет времени

«Шаг назад», сделанный Лениным в марте 1921 года, введение новой экономической политики, было маневром. Маневром вынужденным, который заключался в отходе назад, в отступлении. Маневр был произведен мгновенно, неожиданно для рядовых большевистской партии. Сталин полагал даже, что маневр был произведен с опозданием: «Разве мы не опоздали с отменой разверстки? Разве не понадобились такие факты, как Кронштадт и Тамбов, для того, чтобы мы поняли, что жить дальше в условиях военного коммунизма невозможно?» Сознание невозможности жить «в условиях военного коммунизма» вынудило изменить политику, временно отказаться от утопии, вернуться к реальности. Но утопия не была отвергнута, надежда на чудо мировой революции сохранялась. Необходимо было наладить сосуществование между реальностью и фикцией, порожденной убеждением, что завтра-послезавтра можно будет сделать два-три и больше шагов вперед к Цели. Сосуществование реальности и фикции порождает особую атмосферу первой половины двадцатых годов. Поэт назовет это время — рыжим: «... крашено — рыжим цветом, а не красным, — время...»

Второй раз на протяжении нескольких лет происходит резкая переоценка ценностей. Революционные идеи, безраздельно господствовавшие в советской республике с октября 1917 года, начисто отметавшие всякий компромисс, любое отклонение от коммунистического идеала, оказываются устаревшими, не совсем уместными. Возвращается право на существование людям и понятиям, которые до марта 1921 года считались ликвидированными и подлежащими ликвидации.

Новая экономическая политика снимает путы, которыми туго-натуго были перетянуты кровеносные сосуды государства. Денационализация мелкой и части средней промышленности, разрешение частной торговли, начавшаяся торговля с заграницей восстанавливают кровообращение в стране. Современники отмечали показавшееся чудом открытие магазинов, появление в них продуктов, даже вида которых они уже не помнили. Герой романа «Чевенгур» возвращается в родной город: «Сначала он подумал, что в городе белые. На вокзале был буфет, в котором без очереди и без карточек продавали серые булки. Около вокзала... висела серая вывеска с отекшими от недоброкачественной краски буквами. На вывеске кратко и кустарно написано: «Продажа всего всем гражданам. Довоенный хлеб, довоенная рыба, свежее мясо, собственные соления».» Приказчик в лавке очень толково и очень коротко объяснил зашедшей старушке смысл перемен: «Дождались: Ленин взял, Ленин и дал».

Новая экономическая политика открывает двери для капиталистических форм экономики. Они соседствуют с социалистическими. Появляется возможность сравнения, возможность выбора. Возникает конкуренция. Перепись 1923 года показала, что если оптовая торговля находится на 77% в руках государства, на 8% — у кооперации, на 15% — в частных руках, то розничная на 83% в частных руках и лишь на 7% у государства. Покупатель получает возможность выбора: покупать у частника или у государства. Возвращаются деньги, которые в годы революции и гражданской войны потеряли цену, им полагалось совершенно отмереть. Впрочем, их выпускали все: советская власть, белые генералы, города, заводы. В нумизматическом каталоге, выпущенном в 1927 году, перечислен 2181 дензнак, имевший хождение во время гражданской войны. Михаил Булгаков рассказал, что в конце 1921 года появляются в Москве «триллионеры», люди, имевшие триллионы рублей. Но астрономические цифры на дензнаках, до марта 1921 года забавлявшие советских граждан, стали реальностью, когда появилась возможность покупать на них товары. 15 февраля 1924 года денежная реформа завершается введением новой советской денежной единицы, твердого рубля. Новая денежная единица, червонец, равнялась 10 довоенным золотым рублям и обеспечивалась золотом, а также исторической традицией. Червонец существовал при Петре I.

Время становится «рыжим», ибо наряду с новой иерархией ценностей, созданной революцией, восстанавливается старая иерархия. «Нэпманы» (капиталисты с разрешения советской власти) не участвуют в управлении государством, живут как на вулкане, неуверенные в завтрашнем дне, но сегодня — имеющие деньги и возможность приобрести на них все то, чего может пожелать нэпманская душа. В советских городах открываются игорные дома и кабаре появляются лихачи и роскошные автомобили, меха и драгоценности.

Новая экономическая политика не могла не вызывать недовольства в рядах правящей коммунистической партии, ибо казалась полной изменой идеалам революции. В это время рождается обиженный вопрос: за что боролись? До Октября и после революции споры в партийном руководстве сводились к вопросу как захватить и удержать власть. После победы в гражданской войне возникает вопрос: что делать с властью? Вопрос этот немедленно влек за собой другой: кто власть? Самый простой ответ звучал; пролетариат. Это был официальный ответ. Ленин давал другой ответ: диктатура одной партии, ибо она является авангардом пролетариата. К тому же пролетариат после победы в гражданской войне все настойчивее выражал недовольство своим положением. К. Радек с негодованием цитирует коммунистического агитатора: «Нет, не свободы для капиталистов и помещиков мы добиваемся, а свободы для нас — рабочих и крестьян, свободы купить, что нужно, свободы переехать из одного города в другой, перейти с фабрики в деревню — вот какой свободы нам нужно». Для Ленина смысл этих требований был очевиден: провозглашение лозунга «больше веры в силы рабочего класса» в действительности способствует усилению меньшевистских и анархических влияний. Это убедительно показал, — добавляет Ленин, — Кронштадт весной 1921 года.

Властью, хозяином в стране была партия. Партия большевиков была задумана и построена, как армия профессиональных революционеров. После достижения цели, после захвата власти партия не желает ограничиться частью власти, оставив другую государственному аппарату. Она хочет быть государством. «Тот, — заявил Лев Каменев, — кто говорит против партии, кто требует разделения функций советского аппарата и партии, хочет нам навязать такое же разделение властей, какое есть и в других государствах... Пускай-де советский государственный аппарат государствует, а партия пускай занимается агитацией, пропагандой, углублением коммунистического сознания и пр. Нет, товарищи, это было бы слишком большой радостью для наших врагов». Л. Каменев поставил точку над i. Партия не хотела, чтобы советское государство было как «другие государства», она хотела иметь всю полноту власти в своих руках.

И партия власть эту имела. «Политической власти совершенно достаточно... — говорит Ленин на Одиннадцатом съезде. — Экономической силы в руках пролетарского государства совершенно достаточно для того, чтобы обеспечить переход к коммунизму, Чего же не хватает?» К Одиннадцатому съезду партия пришла «вычищенной»: в результате «чистки», решенной на Десятом съезде, было исключено 23,3% персонального состава. Но и эта «вычищенная» партия не удовлетворяет её вождя. Ленин упрекает коммунистов, «которые управляют», в «некультурности». Он утверждает, что «не они ведут, а их ведут». Ленин обращается к истории: «Если народ, который завоевал, культурнее народа побежденного, он навязывает ему свою культуру, а если наоборот, то бывает так, что побежденный свою культуру навязывает завоевателю». Ленин опасается, что, как варвары, завоевав цивилизованную страну, становились цивилизованными, так и коммунисты, завоевав Россию, воспримут культуру побежденных. И в то же время Ленин обрушивается на «некультурность» коммунистов. Противоречие лишь кажущееся. Вождь партии и глава правительства, говоря о «культуре», имеет в виду технику управления государством, управления хозяйством. Причину плохого хозяйствования, подтвержденного опытом работы за год, то есть между Десятым и Одиннадцатым съездами, Ленин видит в «коммунистическом чванстве». Комчванство, как начинают называть очередной порок, это — гордость победителей, уверенных в том, что все, что они делают — правильно, уверенных в том, что сила решает все проблемы. Комчванство было в глазах Ленина пороком прежде всего потому, что гордость победителей расшатывала партийную дисциплину: герои гражданской войны ждали наград, вели себя, как удельные князья, объединялись кланами фронтовых друзей, бросавших вызов ЦК. Тактика Ленина заключается в использовании одного клана против другого, имея в виду ослабление каждого из них и укрепление ЦК. Когда в ноябре 1920 года Троцкий выступил на Всероссийской конференции профсоюзов с требованием распространить военные методы на руководство экономикой и «военизировать» профсоюзы, Ленин поддержал позицию Зиновьева, выступавшего с лозунгами демократизации внутрипартийной жизни и свободы внутрипартийной критики. Троцкий, возглавлявший в это время, кроме народного комиссариата войны, железнодорожный и водный транспорт, сосредоточил в своих руках слишком большую власть. Сохранив главное («партия безусловно направляет» всю работу профсоюзов), Ленин смягчил наиболее острые формулировки Троцкого и значительно ослабил его влияние. Но когда в январе 1921 года руководители крупнейших профсоюзов — Александр Шляпников, Юрий Лутовинов, Алексей Киселев опубликовали тезисы, в которых выдвигали чудовищную, по мнению Ленина, идею о передаче управления всем народным хозяйством «всероссийскому съезду производителей», глава советского государства немедленно возобновил союз с Троцким.

А Рыков рассказывал С. Либерману, одному из крупнейших специалистов русского лесного хозяйства, приглашенному руководить национализированной лесной промышленностью: «Вот я сижу у руля социалистического строительства, в ВСНХ. Мне Ильич верит — и как все же трудно с ним! Никак нельзя на него положиться на все 100%. Придешь, обсудишь, договоришься, и он тебе скажет: «Выступи, и я тебя поддержу». А как только он почувствует, что настроение большинства против этого предложения, он тут же тебя предаст... Владимир Ильич все предаст, от всего откажется, но все это во имя революции и социализма, оставаясь верным лишь основной идее — социализму, коммунизму...»

Революция и «основная идея» воплощались для Ленина в Партии. Ей он всегда верен. Борьбу с «Рабочей оппозицией», которая выступает против политики Ленина на Десятом съезде, он ведет под лозунгом укрепления единства партии. Главный, смертный грех Рабочей оппозиции» заключался в том, что она возражала против отождествления партии с рабочим классом, отвергала притязания партии на диктатуру от имени «авангарда пролетариата». «Рабочая оппозиция», констатируя, что в РСФСР «рабочий класс является единственным классом, который влачит каторжное, позорно-жалкое существование...», требовала передать профсоюзам защиту интересов рабочих, как и управление экономикой. Это было посягательство на «основную идею», на монополию партии.

Монополия партии не означала, однако, монополии членов партии. Ленин был недоволен членами партии. Свою речь на Одиннадцатом съезде он заканчивает словами: «Надо сознать и не бояться сознать, что ответственные коммунисты в 99 случаях из 100 не на то приставлены, к чему они сейчас пригодны, не умеют вести свое дело и должны учиться».

Троцкий говорил в 1919 году, что в лице наших комиссаров «мы имеем новый орден самураев». В 1921 году Сталин, как обычно, заимствует идею у Троцкого, но, снижая пафос, уточняет, детализирует. Сталин видит «компартию как своего рода орден меченосцев внутри государства Советского, направляющий органы последнего и одухотворяющий их деятельность». Если и Троцкий, и Сталин видят партию (комиссары Троцкого были лучшей частью партии), как орден избранных, одухотворяемых некой идеей, то образцы для подражания каждый из соратников Ленина выбирает по своему вкусу. Принципиальное различие между самураями и ливонцами заключалось в том, что «псы-рыцари», как называл меченосцев Маркс, обращали в истинную веру население покоренной страны, а самураи жили у себя на родине.

Развивая параллель «орден меченосцев — компартия», Сталин подчеркивает «значение старой гвардии внутри этого могучего ордена. Пополнение старой гвардии новыми закалившимися за последние три-четыре года работниками». Менее чем за год до своего избрания генеральным секретарем ЦК, Сталин представляет себе партию, как орден завоевателей в оккупированной стране, построенной по строго иерархическому принципу.

Правящая партия — иерархический орден должна была завершить иерархическую пирамиду советского государства: внизу — крестьянство, чуть выше — полезная интеллигенция, еще выше — рабочим класс, наверху — Хозяин-партия. В одном из самых первых советских романов, в «Неделе» писателя-коммуниста Юрия Либединского, чекист Климин рассказывает о своем споре с неким интеллигентом «по поводу столовой ответственных работников». Он /интеллигент/ доказывал, что столовую нужно закрыть. И, как доказательство, ход мыслей у него был такой: революция от нас требует, чтобы мы не выходили из общепайковой нормы, хотя бы квалифицированного рабочего. Я же рассуждал так: мы; это революция, то есть то, что мы на митингах называем — передовой авангард. Если каждый из нас, несущих боль, работу, будет голодать и слабеть и надрываться, то, конечно, нашему авангарду скоро придет конец; ведь это же так просто! Для них, для революционеров, революция — что-то постороннее, божок, требующий жертв, а для меня... Я могу сказать, вроде как какой-то король говорил: „...государство — это я...“» Этот же чекист-философ убеждает молодую коммунистку, предлагающую вместо силы использовать слово, разъяснить крестьянам смысл политики партии: «Рассказать... Не поймут они. Мало разве у нас агитаторов и политработников убили эти трудовые крестьяне только за то, что те слишком уж откровенно проповедовали коммунизм? Наши книги они не читают, наши газеты они раскуривают. Нет, Анюта, все это много сложнее. Нам нужно жизнь их перестроить. Ведь они дикари, они рядом с нами, но в средневековье, они верят в колдунов, и для них мы только особый вид колдунов, в лучшем случае добрых».

Молодая, еще не «закалившаяся» коммунистка нуждается в идеологической обработке, ибо она побывала в Москве и увидела там лестницу: «На одном вокзале, большая такая лестница есть, и вся она от верху до низу устлана людьми. Мужчины, женщины, дети лежат на ступенях вперемежку со своим жалким и грязным скарбом... И по этой же ужасной лестнице, ступая брезгливо и осторожно, скорее брезгливо, сходит вниз какой-нибудь щеголеватый комиссар, и комиссарская звезда блестит на его груди, а он так осторожно, между измученных грязных тел ставит свои лакированные сапожки, спускается вниз...»

Эта лестница, реалистически изображенная пролетарским писателем, еще не подозревавшим, что нужно и можно писать иначе, могла служить символом молодого советского государства.

Партия — орден меченосцев в завоеванной стране, колдуны среди дикарей, могла выполнять свою функцию Хозяина жизни лишь в том случае, если она была едина, сплочена, если она была послушным инструментом в руках вождей. Необходимость единства стала для Ленина очевиднее, чем когда-либо было в период перехода к НЭПу. Дисциплина нужна армии в период отступления в особенности. Десятый съезд принимает резолюцию «О синдикалистском и анархическом уклоне», направленную против «Рабочей оппозиции», и резолюцию «О единстве партии», запрещающую фракционную деятельность под угрозой исключения.

Резолюция «О единстве партии» открывает новую главу в ее истории. Знаменательно, что, принятая съездом в отсутствии около 200 делегатов, выехавших на подавление восстания в Кронштадте и Антоновщины, эта резолюция в течение нескольких лет оставалась секретной. Авторы резолюции и все те, кто голосовал за нее, подсознательно чувствовали, что характер партии меняется. Лишь Радек, что-то предчувствуя, предупреждал о том, что все голосующие за резолюцию могут испытать ее действие на своей шкуре, но так же проголосовал «за». Резолюция «О единстве партии» устраняла последние «пережитки» традиционных социал-демократических и социалистических партий. ВКП (б) становилась партией тоталитарной, в которой недопустимой была верность идеям, требовалась только верность Высшей Инстанции, принимающей решение. Резкий поворот НЭПа стал проверкой на верность вождям: кто продолжал верить в Идею, в идейность, кто не принимал «рыжего времени», из партии выбрасывался или уходил сам, кончал самоубийством. «Правда» опубликовала 20 мая 1922 года некролог по случаю самоубийства 17-летнего комсомольца: «Часто приходилось от него слышать, что, прежде всего, надо быть коммунистом, а потом уже человеком». Юноша, видимо, не выдержал: коммунист в его душе не смог победить человека и убил его. Но очень многим победа над человеком давалась легко.

М. Горький через две недели после Октябрьского переворота писал: «Ленин, Троцкий и сопутствующие им уже отравились гнилым ядом власти, о чем свидетельствует их позорное отношение к свободе слова, личности и ко всей сумме тех прав, за торжество которых боролась демократия». В начале 1921 года, через два с половиной года после захвата власти, А. Сольц, которого называли «совестью партии», констатирует: «... долгое пребывание у власти в эпоху Диктатуры пролетариата возымело свое разлагающее влияние и на значительную часть старых партийных работников. Отсюда бюрократия, отсюда крайне высокомерное отношение к рядовым членам партии и к беспартийным рабочим массам, отсюда чрезвычайное злоупотребление своим привилегированным положением в деле самоснабжения. Выработалась и создалась коммунистическая иерархическая каста...» Для партийного чиновника Сольца «коммунистическая иерархическая каста», «орден меченосцев» по выражению Сталина, как бы сама собой «выработалась», «создалась» в результате «долгого пребывания у власти». Крупнейший теоретик партии Н. Бухарин видел более глубокие причины: «Известная часть коммунистических кадров может вырождаться на базе своего единовластия... Наша форма власти есть форма диктаторской власти, наша партия есть господствующая партия в стране...»

С гордостью, не имея возможности заглянуть в будущее, Г. Зиновьев провозглашал на Одиннадцатом съезде: «... Мы имеем монополию легальности, мы отказали в политической свободе нашим противникам. Мы не даем легально существовать тем, кто претендует на соперничество с нами... Диктатура пролетариата, как говорит товарищ Ленин, есть очень жестокая вещь. Для того, чтобы обеспечить победу диктатуры пролетариата, нельзя обойтись без того, чтобы не переломать хребет всем противникам этой диктатуры... Никто не может указать то время, когда мы сможем пересмотреть наши взгляды в этом вопросе».

Монополия партии, обладающей неограниченной диктаторской властью, была главной причиной ее разложения: превращения революционеров в вельмож, наплыва карьеристов и проходимцев. Ленин в бессильном гневе требовал «суда на месте и расстрела безоговорочно» «примазавшихся коммунистов», но именно они — люди без идей, без убеждений — становились идеальными членами монополистической диктаторской партии.

Полностью сбылось предсказание Розы Люксембург, которая через несколько месяцев после Октябрьского переворота писала: «С подавлением свободной политической жизни во всей стране жизнь и в Советах неизбежно все более и более замирает. Без свободных выборов, без неограниченной свободы печати и собраний, без свободной борьбы мнений, жизнь отмирает во всех общественных учреждениях, становится только подобием жизни, при котором только бюрократия остается действующим элементом... Господствует и управляет несколько десятков энергичных и опытных партийных руководителей. Среди них действительно руководит только дюжина наиболее выдающихся людей и только отборная часть рабочего класса время от времени собирается на собрания для того, чтобы аплодировать речам вождей и единогласно одобрять предлагаемые резолюции. Таким образом — это диктатура клики, несомненная диктатура, но не пролетариата, а кучки политиканов».

Через год после принятия НЭПа, на Одиннадцатом съезде, Ленин делает удивительное признание. Сравнив страну с автомобилем, вождь революции с недоумением замечает: «Машина отказывается подчиняться руке, которая ею управляет. Как если бы автомобиль двигался не в том направлении, в каком хочет человек, им управляющий, а в направлении, намеченном кем-то другим, как если бы им управляла какая-то тайная, незаконная рука. Бог знает какая... Во всяком случае, машина не идет в том направлении, в какое хотел ее направить человек, сидящий за рулем...» Есть в этих словах трагизм человека, верившего, что он постиг законы, по которым движется машина, знающего цель, к которой она идет, и обнаружившего вдруг, что машиной управляет «тайная, незаконная рука». Как в легенде о големе, создатель искусственного человека внезапно обнаружил, что чудовище вырвалось из его власти, так Ленин вдруг увидел, что построенная им «машина» идет не туда, куда он ее направлял. Создатель голема уничтожил свое творение, Ленин решил укрепить руку шофера.

Собравшийся после Одиннадцатого съезда Центральный комитет, по предложению Ленина, на новую должность Генерального секретаря избирает И. В. Сталина. В его качествах «шофера» Ленин был уверен, они были проверены в годы гражданской войны. Летом 1918 года Сталин шлет телеграмму председателю Совнаркома, излагая свое кредо: «Будьте уверены, что не пощадим никого... Будьте уверены, что у нас не дрогнет рука...» Именно в такой руке, по мнению Ленина, нуждалась партия, в таком «человеке, сидящим за рулем» советского государства.

В 1920 году, в брошюре «Детская болезнь „левизны“ в коммунизме», Ленин иронизирует над спорами о характере диктатуры в советском государстве. Для него это «смешная, детская ерунда» спорить о том является ли диктатура — диктатурой партии или класса, диктатурой вождей или масс, для него это нечто вроде спора, что человеку нужнее: левая нога или правая рука? Ленин лицемерил: он великолепно знал, что правая рука важнее, ибо, как он признавал: «Возражать против необходимости центральной власти, диктатуры и единства воли... становится невозможным».

Необходимость в железной руке ощущается по окончании гражданской войны особенно остро, ибо борьба с многочисленными врагами продолжается с новой силой. Либерализация экономики сочетается с новой волной террора: это тоже примета «рыжего времени». В стране НЭПа и ЧК — назвал свои воспоминания Борис Цедергольм, один из первых свидетелей, вырвавшихся на Запад из Соловецкого лагеря. НЭП и ЧК — две стороны советской медали первой половины 20-х годов.

Первыми результатами новой экономической политики было ухудшение положения рабочего класса, класса-гегемона, как любили называть его агитаторы. Рабочие, по еще не изжитой дореволюционной привычке, бастуют, добиваясь улучшения положения. Сталин, выступая 2 декабря 1923 года перед московскими коммунистами, говорит о «волне брожения и забастовок, прокатившейся по некоторым районам республики в августе этого года». Но рабочие бастовали и в 1921, и в 1922 году. В «Смоленском архиве» приводятся многочисленные донесения агентов ГПУ о недовольстве рабочих мизерной зарплатой, задержкой ее выдачи, нехваткой продуктов и их дороговизной, о забастовках на заводах, мастерских, железных дорогах. Смоленские чекисты объясняли забастовки происками анархистов. В Москве виновниками объявили меньшевиков. Заметка о забастовках в типографии Высшего военного редакционного совета, опубликованная «Правдой», была озаглавлена: «Необходимо дать бой меньшевикам». Рабочие, — говорилось в заметке, — «плетутся за меньшевиками. «Забастовки» в «меньшевистской крепости» вспыхивают очень часто. Чуть что: несвоевременная выплата жалованья или другая какая-либо ненормальность (а их, к сожалению, в 27 типографии немало) и меньшевикам открывается широкое поле «деятельности». Автор заметки, подписавшийся «Алеша Упрямый», не предлагает устранить «ненормальности», он настаивает на необходимости покончить с «гнусной работой меньшевиков». А. Шляпников рассказал на Одиннадцатом съезде, что забастовки рабочих Златоуста и Брянска объявили делом рук монархистов». В забастовках виноваты были все: анархисты, меньшевики, монархисты, но, прежде всего — рабочие. На Одиннадцатом съезде Ленин теоретически обосновал вину российского пролетариата, заявив, что поскольку в Советской республике «разрушена крупная капиталистическая промышленность, поскольку фабрики и заводы стали, пролетариат исчез». Ленин не останавливается перед ревизией Маркса. Маркс, правда, писал, что на фабрики и заводы идет настоящий пролетариат, и это было правильно на протяжении 500 лет для «капитализма в целом», но, заявляет Ленин, «для России теперешней это неверно». Ленину вторит на том же съезде Зиновьев, утверждающий: «Рабочий класс в силу перипетий революции, деклассирован». Александр Шляпников говорит, обращаясь к Ленину: «Разрешите поздравить вас, что вы являетесь авангардом несуществующего класса...» Шляпников предлагал «раз навсегда запомнить, что другого и «лучшего» рабочего класса мы иметь не будем и нужно удовлетворяться тем, что есть».

Шляпников, конечно, ошибался. Ленин, а за ним Сталин никак не хотели удовлетвориться тем рабочим классом, который у них был, и которому отказывалось в имени рабочего класса. Они хотели создать и создали другой, лучший рабочий класс, который никогда бы не бастовал, который был бы всегда доволен условиями своей жизни и работы. В июне 1953 года, когда рабочие Восточного Берлина забастовали и вышли на улицу, протестуя против низкой зарплаты и высоких цен, партия заявила, что народ не оправдал ее доверия. Бертольд Брехт написал тогда стихотворение, в котором советовал партии распустить народ и выбрать себе другой. Советские вожди воспользовались этим рецептом задолго до Брехта. Партия, совершив революцию от имени класса, которого не было, приступила к формированию класса, который ей был нужен. Пренебрежение к интересам «ненастоящих пролетариев», оправданное «теоретически», становится коммунистической добродетелью. Во время дискуссии о положении в партии, разрешенной ненадолго в 1923 году, немало участников жаловались на то, что «ячейки и отдельные партийцы в глазах рабочих всегда выступают, как защитники администрации, увеличения норм выработки, всякого рода отчислений. Каждый коммунист считает своей обязанностью во что бы то ни стало оправдать в глазах рабочего всякую, даже явную несправедливость». Если же отдельные коммунисты вместе с рабочими протестуют против администрации «то наши партийные органы считают таких коммунистов невыдержанными».

Популярнейшим словом времени НЭПа, синонимом НЭПа была «смычка» — союз рабочих и крестьян. Ведущую роль в этом союзе играли рабочие, пролетариат, носитель диктатуры и прогресса, — его положение в этот период резко ухудшается; ведомую роль играет крестьянство, выражающее мелкобуржуазные стихии, — его положение начинает улучшаться, ибо сельскохозяйственные продукты становятся базой восстановления экономики страны. «1922 год, — вспоминает А. Микоян, — стал первым годом после революции, когда не только были удовлетворены внутренние потребности в хлебе, но и начался экспорт его в значительных количествах». А. Микоян не вспоминает, что экспорт зерна начался в тот период, когда АРА продолжала кормить миллионы голодающих, но бесспорно, что вывоз хлеба (и леса) был в начале 20-х годов единственным источником валюты, необходимой для торговли с заграницей. Крестьянство, важнейшая экономическая сила страны, ущемлено в правах политических. Крестьяне, которых начинают уговаривать плакатами: «Отдай свои сбережения на золотой заем и со временем ты разбогатеешь», являются гражданами второго сорта. И они великолепно это понимают. Донесения агентов ГПУ, хранящиеся в «Смоленском архиве», регистрируют настроения крестьян. В донесении, касающемся периода с 15 по 31 мая 1922 года, говорится: «Недовольство крестьян по отношению к советскому правительству и коммунистам не знает больше границ. В разговорах бедных крестьян, середняков, не говоря уже о кулаках, слышатся утверждения такого рода: «Нам готовят не свободу, а крепостное право. Мы теперь живем как при Годунове, когда помещики закабалили крестьян»

 

На штурм духа

Недовольство крестьян советской властью, политикой коммунистической партии обострялось в результате преследований ею церкви. «Как это ни странно, — пишет историк, — но церковь была лучше государства подготовлена к революции». Процесс подготовки к реформам, шедший с 1905 года, завершается созывом в 1917 году Синода, который 5 ноября избирает митрополита Московского Тихона патриархом. Конфликт между церковью и советским государством был неизбежен, ибо коммунистическая партия, пришедшая к власти в России, ставила своей задачей не только экономическое, политическое и социальное преображение страны. Она ставила своей задачей создание нового человека, она претендовала на духовную власть. Декрет от 23 января 1918 года прокламировал отделение церкви от государства, лишение ее имущества, юридических прав. Фактически церковь ставилась вне закона. Патриарх Тихон отвечает анафемой против явных и тайных врагов церкви, ее преследующих, призывом к верным защищать церковь. В марте 1918 года патриарх резко осуждает подписание брестского мирного договора, как измену слову, данному русскому народу и союзникам. По случаю первой годовщины революции патриарх обращается с письмом в Совнарком, в котором, перечисляя преступления новой власти, призывает прекратить кровопролитие, насилия, преследования веры, освободить узников. Трудное положение советской власти вынуждает ее смягчить свою антицерковную политику. Циркуляр народного комиссара юстиции от декабря 1918 года перечисляет то, чего больше не следует делать, но что было повсеместной практикой: запрещается самовольное закрытие церквей, конфискация для революционных нужд объектов культа, арест священнослужителей, обыски во время службы, посылка священников на трудработы и так далее. Местным советам предлагается не оскорблять религиозных чувств верующих.

Смягчение борьбы с церковью было очень кратковременным В марте 1919 года наркомюст предлагает местным властям «развернуть борьбу с суевериями»: открыть святыни и, проведя инвентаризацию, подвергнуть мощи экспертизе. Популярнейший «разоблачитель религии» Мих. Горев описал вскрытие мощей Сергия Радонежского в Троице-Сергиевской лавре в 1919 году: «Верующие» уже не плачут, не делают истерических выкриков и даже не злобятся на Советскую власть. Они понимают, что никакого кощунства, ни тем более «посягательства на святыню» не совершено».

Патриарх Тихон в период гражданской войны воздерживается от поддержки одной из сторон: он предоставляет автономию епископам, епархии которых оказались под властью белых, но отказывается поддержать авторитетом церкви белых.

Голод 1921 года используется для нанесения жестокого удара по церкви. В августе патриарх Тихон обращается к главам христианских церквей с призывом помочь голодающим. Создается Церковный комитет помощи голодающим и в церквах ведется сбор даяний. Правительство не признает церковного комитета и распускает его. Е. Кускова, вспоминая «могучую энергию» патриарха, «поднявшего на дело спасения всю верующую Россиию и заграницу», считает, что эта энергия очень напугала большевиков, в глазах которых «проявление его и нашей энергии было лишь организацией контрреволюции».

19 февраля 1922 года патриарх предложил епархиальным советам передать в фонд помощи голодающим церковные ценности, за исключением священных предметов. 26 февраля правительственным декретом конфисковались все церковные ценности, включая священные предметы. Верующие пытаются воспрепятствовать конфискации. В течение первых трех месяцев выполнения декрета было зарегистрировано 1414 кровавых инцидентов — столкновений верующих с войсками. Сопротивление верующих Шуи, во время которого было убито 4 и ранено 10 человек, немедленно используется Лениным для составления строго секретного инструктивного письма, адресованного членам Политбюро. «Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать». Ленин дает указания: арестовать как можно больше «представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства», провести показательный процесс, расстрелять «очень большое число». Во время процесса, организованного в Москве в апреле-мае 1922 года, 11 обвиняемых были приговорены к смертной казни. В отношении пятерых приговор был приведен в исполнение. В качестве свидетеля, а затем и обвиняемого, был привлечен патриарх Тихон. Он был помещен под домашний арест и лишен возможности исполнять свои функции. На процессе в Петрограде (июль 1922 года) судили 86 человек. К смерти было приговорено 10 обвиняемых, казнено четверо, в том числе митрополит Вениамин. В общей сложности в 1922 году было казнено 8 100 священников, монахов и монашенок.

Не перестает вестись и «антирелигиозная работа», в частности продолжается разоблачение суеверия. В газетах появляются сообщения «разоблачительного» характера: «Петроград. 2 августа следователем по важным делам, в присутствии духовенства и экспертов, профессоров Петроградского медицинского института, было произведено вскрытие мощей Александра Невского. Вместо мощей в раке оказались кусочки костей, перемешанных с мусором».

Борьбу с церковью значительно облегчил происшедший в ней раскол. Группа петроградских священников во главе с Александром Введенским, явившись к арестованному патриарху, потребовала передачи им патриархальной канцелярии, чтобы церковь «не осталась без всякого управления». Патриарх передал свою власть митрополиту Агафангелу, находившемуся в Ярославле, а до его приезда поручил канцелярию А. Введенскому и его приверженцам. 18 мая 1922 года они совершают переворот, ликвидируют патриархат и объявляют о создании Высшего церковного управления. Рождается «Живая церковь», которой «советская власть оказывает свою моральную, материальную и, в особенности, полицейскую, поддержку». На «Живую церковь» возлагаются большие надежды. Мне кажется, говорил Г. Зиновьев А. Введенскому, что «ваша группа могла быть зачинателем большого движения в международном масштабе». Быть может, руководитель Коминтерна, участвовавший в 1921 году в учреждении Профинтерна, видел в будущем возможность создания церковного интернационала под руководством партии большевиков Оказывая «Живой церкви» помощь, развертывая перед ее руководителями радужные перспективы, советская власть напоминала им и о другой стороне медали. Утверждение смертного приговора по отношению к 5 осужденным в московском процессе, — писал Мих. Горев, — «должно не только отрезвить горячие контрреволюционные поповские головы, но и преподать урок и элементарной политической азбуки новому Высшему церковному управлению». Л. Каменев, после петроградского процесса, подчеркивая «наивысшую снисходительность» ВЦИК, заменившего 6 обвиняемым «высшую меру долгосрочным заключением», напомнил: «Нет, не может быть и не будет милости в отношении тех князей церкви, а также мирян, выходцев из архибуржуазной среды, которые ныне, прикрываясь организацией церкви, поднимают наиболее темные и развращенные элементы населения против рабоче-крестьянской власти».

С первого дня революции Ленин видит в интеллигенции главного врага, ту силу, которая не хочет «подчиняться без долгих обсуждений личному авторитету одного человека» и одной партии. Борьба с той частью интеллигенции, которая была враждебна советской власти, в объяснениях не нуждалась. Преследования, которым подвергается нейтральная часть интеллигенции, объяснялись присущей ей гуманностью, добротой, рождавшей сочувствие к преследуемым. В ответ на письмо Горького по поводу массовых арестов в Петрограде Ленин излагает 15 ноября 1919 года свое кредо: «...В общем мера ареста кадетской (и околокадетской) публики была необходима и правильна... Неверные сердитые слова говорите Вы по какому поводу? По поводу того, что несколько десятков (или хотя бы даже сотен) кадетских и околокадетских господчиков посидит несколько дней в тюрьме для предупреждения заговоров...» Три дня спустя Ленин почти дословно повторяет свою аргументацию — она была хорошо придумана — в письме М. Андреевой: «... Нельзя не арестовывать для предупреждения заговоров, всей кадетской и околокадетской публики. Она способна вся помогать заговорщикам. Преступно не арестовывать ее». Обращаясь к терминологии славянофилов, отличавших «народ» и «публику», то есть интеллигенцию, Ленин обогащает словарь выражением «околокадетская». Слово это позволяло не заботиться о партийной принадлежности арестованных, в ряды обвиняемых зачисляется вся русская интеллигенция. Как таковая. Отягощает вину многих арестованных интеллигентов то, что они до революции помогали большевикам: раз они такие добрые и помогали преследуемым раньше, кто может гарантировать, что они не будут этого делать теперь? Важнейшее открытие Ленина заключается в том, что он считает необходимым арестовывать — он подчеркивает: «нельзя не арестовывать», «преступно не арестовывать» людей, которые «способны» помогать заговорщикам. Открытие вождя революции: необходимо арестовывать потенциально опасных людей.

Очередной удар по интеллигенции наносится в августе 1922 года. 28 августа 1922 года «Известия» публикует одновременно постановление ВЦИК о роспуске Всероссийского комитета помощи голодающим и сенсационные материалы о раскрытии так называемой Петроградской боевой организации. По делу ПБО было арестовано «свыше 200 человек». ВЧК соединила вместе группу кронштадтских моряков, группу морских офицеров и профессорскую группу. Есть все основания утверждать, что все «дело ПБО» является сфабрикованным от начала до конца. Даже советские историки не могут договориться в чем же была вина арестованных. Один говорит ясно и точно: «Петроградская боевая организация Таганцева подготовляла кровавый переворот к концу августа — началу сентября 1921 года», другой ограничивается заявлением: «ПВО готовила заговор против Советской власти в 1921», третий перечисляет подробно «преступления»: разрабатывали «проекты государственного и хозяйственного переустройства России, полагая, что свержение Советского правительства — вопрос лишь времени», «кадет Таганцев вынашивал идею создания «массовой базы»..., вошел в контакт с группой так называемых «уполномоченных собрания представителей фабрик и заводов г. Петрограда». В то время как профессора «идейно» направляли организацию, кронштадтские моряки совершили «террористический акт»: «разбойничья группа взорвала в Петрограде памятник В. Володарскому».

Подготовка процесса и сам процесс проходили под личным руководством Ленина. После ареста значительной группы крупных русских ученых, деятелей культуры — географа проф. В. Н. Таганцева, химика проф. М. М. Тихвинского, профессоров Д. И. Шаховского, Н. И. Лазаревского, С. А. Ухтомского, В. М. Козловского, поэта Николая Гумилева и многих других — перед Лениным ходатайствуют об их освобождении геологи, Русское физико-химическое общество. В числе расстрелянных, вместе с теми, кого называли «наиболее опасными», «руководителями заговора», были профессор Тихвинский и поэт Николай Гумилев. За них особенно ходатайствовали перед Лениным. За М. Тихвинского — ибо он был выдающимся химиком и старым большевиком, отошедшим от партии до революции, за Н. Гумилева — ибо он был одним из самых больших поэтов России.

После казней родились легенды о вмешательстве Ленина в пользу Тихвинского и Гумилева, о недошедших вовремя распоряжениях, о самоволии чекистов. С. Либерман рассказывает, что Л. Красин ужаснулся, узнав о расстреле проф. Тихвинского: «Они его убили вопреки обещанию Ленина, — воскликнул Красин. — Но ведь это невозможно! А, может быть, он все знал... и революция имеет свои непреложные законы? В таком случае, куда все это нас заведет? Ведь Владимир Ильич очень любил Тихвинского, был с ним на ты...». Красин, хорошо зная Ленина, подозревал, что тот «все знал». В опубликованной переписке Ленина есть его «резолюция» по делу М. Тихвинского: «Тихвинский не «случайно» арестован: химия и контрреволюция не исключают друг друга». На вопрос человека, пришедшего к Дзержинскому просить пощадить Гумилева: «Можно ли расстрелять одного из двух-трех лучших поэтов России?» председатель ВЧК ответил: «Можно ли делать исключение для поэта, расстреливая других?»

Химия не исключала контрреволюции, поэзия не исключала контрреволюции. Более того, они казались — и химия, и поэзия — контрреволюционными сами по себе. Наука, поэзия, интеллигенция — были контрреволюцией.

Процесс «Петроградской боевой организации» был последним большим процессом, организованным ВЧК. Декретом ВЦИК от 6 февраля 1922 года ВЧК и ее местные органы были «упразднены», то есть их функции были переданы Государственному политическому управлению (ГПУ), созданному в составе народного комиссариата внутренних дел РСФСР. После создания СССР ГПУ превращается в объединенное государственное политическое управление (ОГПУ) . Два слога, страшные и патетичные для любого гражданина, пережившего годы революции, два слога, предшествовавшие «маме», ибо ими пугали в колыбели, как некогда «букой», и сопровождавшие несчастливцев даже после смерти, вплоть до выгребной ямы, два простейшие слога, которые запамятовать не дано никому», эти два слога — ЧЕ-КА, были заменены тремя: ГЕ-ПЕ-У. Вскоре и эти три слога станут вызывать не меньший страх, чем прежние два. Назначение председателя ВЧК Ф. Дзержинского председателем ГПУ, потом ОГПУ, подчеркивало неизменность роли и характера Органов.

Процесс эсеров, начавшийся в июне 1922 года, был первым большим показательным процессом, организованным ГПУ. Для Горького, находившегося на Западе, процесс социалистов-революционеров представлялся актом борьбы с интеллигенцией. В письме Рыкову (Ленин скажет: «поганое письмо Горького») М. Горький ставит процесс в ряд действий, направленных на «истребление интеллигенции в нашей безграмотной стране». В дни, когда начался процесс эсеров, был утвержден приговор по делу «о сокрытии церковных ценностей». Из обвиняемых по делу эсеров (все обвинения были связаны с их деятельностью до 1919 года, амнистированной 27 февраля 1919) к смертной казни было приговорено 12 человек, но «исполнение приговора» суд «приостановил».

Политические процессы были лишь частью войны против интеллигенции, ожесточившейся в связи с тем, что, как констатировал ЦК: «...Выявилось в первые месяцы 1922 г. оживление деятельности остатков старой буржуазной интеллигенции». Это «оживление буржуазной идеологии» проявлялось в открытии — разрешенных законом — частных издательств, в возобновлении выпуска журналов «Былое», «Голос минувшего», «Экономист», «Право и жизнь».

«Вредные тенденции» обнаруживаются на съезде агрономов (март 1922 года): профессора-аграрники и экономисты выступают за абстрактную надклассовую законность»; на съезде врачей: наркомздрав Семашко доносит Ленину, что врачи «восхваляли земскую медицину», требовали демократию и право издавать собственный печатный орган. «Антисоветские партии, — говорит об этом периоде историк ВЧК-ГПУ, — действуя через интеллигенцию (профессуру, специалистов, литераторов), вели работу среди учащейся молодежи, мелкобуржуазных и обывательских элементов, создавали опорные пункты в высшей школе, в печати, литературных кругах, кооперации...»

В марте 1922 года Ленин пишет статью «О воинствующем материализме», в которой «первенствующей обязанностью коммуниста» объявляет «систематическую, наступательную борьбу с буржуазной идеологией, с философской реакцией, со всеми видами идеализма и мистики». В письме к председателю ГПУ Дзержинскому от 19 мая Ленин переводит философские термины на «разговорный» язык, он называет интеллигентов, «профессоров и писателей»: «явными контрреволюционерами, пособниками Антанты, шпионами, растлителями молодежи».

«Профессоров и писателей» арестовывали, судили, расстреливали. Они умирали с голоду. «В истории Академии наук, — замечает исследователь, — было, кажется, три главных моровых полосы 1918—1923; 1929—1931; 1936—1938». Особенность первой из них в том, что крупнейшие русские ученые умирали от голода и холода. Историк цитирует некрологи, публиковавшиеся в «Известиях Российской Академии Наук». В некрологе по поводу смерти историка A. С. Лаппо-Данилевского, наступившей 7 февраля 1919 года, отмечается, что «с конца мая 1918 г. это уже седьмая жертва, вырванная смертью из среды действительных членов Академии». Если учесть, что в это время Академия Наук насчитывала чуть больше 40 академиков, размеры катастрофы будут очевидны. Тем более, что ученые продолжали гибнуть. Умирает основатель гидро– и аэродинамики B. А. Жуковский, крупнейший востоковед Б. А. Тураев, выдающийся математик А. М. Ляпунов, замечательный языковед А. А. Шахматов, виднейший богослов И. С. Пальмов и многие другие. Подписанный Лениным в 1921 году декрет «о создании благоприятных условий для научной работы» академику Павлову имел целью спасти единственного русского лауреата Нобелевской премии, и еще больше подчеркивал трагическое положение русской науки.

19 мая в письме Дзержинскому Ленин предлагает «тщательно подготовить» новую репрессивную меру, направленную против интеллигенции: «высылку за границу писателей и профессоров, помогающих контрреволюции».

В мае 1922 года Ленин знакомится с проектами первого советского уголовного кодекса — УК РСФСР. Он настаивает на необходимости «открыто выставить принципиальное и политически правдивое (а не только юридически-узкое) положение, мотивирующее суть и оправдание террора, его необходимость, его пределы. Суд должен не устранить террор; обещать это было бы самообманом или обманом, а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши». Он настаивает на «расширении применения расстрела», по отношению «ко всем видам деятельности меньшевиков, с.-р. и т. п.». Но главный вклад вождя революции заключался в формулировке статьи о «пропаганде или агитации». Ленин предлагает неизвестную ранее юридический науке формулу: «Пропаганда или агитация, объективно содействующая той части международной буржуазии, которая не признает равноправия приходящей на смену капитализма коммунистической системы собственности и стремится к насильственному ее свержению, путем или интервенции, или блокады, или шпионажа, или финансирования прессы и т. под. средствами, караются высшей мерой наказания, с заменой, в случае смягчающих вину обстоятельств, лишением свободы или высылкой за границу».

Ленин вводит понятие «объективной помощи» международной буржуазии. Тем самым, пишет польский философ Лешек Колаковский, Ленин «заложил основы законодательства присущего тоталитарной системе, отличающегося от законодательства деспотической системы». Характерная черта деспотизма — суровость законодательства, характерная черта тоталитаризма — фиктивность законодательства. Ленин включает в уголовный кодекс статью, наказывающую смертью (при отсутствии смягчающих обстоятельств) за высказывание взглядов, которые могут «объективно помогать» буржуазии. Это значит, что власть может убивать, кого захочет, кто ей не нравится (или, применяя смягчающие обстоятельства ограничиваться тюрьмой, лагерем, высылкой). Следовательно — закон не существует, уголовный кодекс не существует.

Первым опытом применения новой формулы на практике была высылка из Советской республики большой группы ученых, литераторов, врачей, агрономов. 31 августа 1922 года «Правда» публикует сообщение, озаглавленное «Первое предостережение». Констатируя, что «определенные слои буржуазной интеллигенции не примирились с советской властью», орган ЦК перечисляет «опорные пункты» антисоветской деятельности: высшая школа, публицистика, художественная литература, философия, медицина, сельскохозяйственная наука, кооперация, а затем сообщает, что «по постановлению ГПУ» наиболее «активные контрреволюционные элементы» из среды интеллигенции высылаются «в северные губернии, часть за границу». Обозвав тех, кто «будет выброшен с территории РСФСР» «идеологическими врангелевцами и колчаковцами», «Правда» подчеркивала, что высылка «является первым предостережением советской власти» по отношению к интеллигенции.

Профессиональный состав высланных («160 наиболее активных буржуазных идеологов») очень широк. В числе высланных — ректор Московского университета проф. Новиков (зоолог), ректор Петербургского университета проф. Карсавин (философ), значительная группа математиков во главе с деканом математического факультета МГУ проф. Стратоновым, экономисты — профессора Бруцкус, Зворыкин, Лодыженский, Прокопович, кооператоры — А. Изюмов, В. Кудрявцев, А. Булатов, историки — А. Кизеветтер, А. Флоровский, В. Мякотин, А. Боголепов, социолог Питирим Сорокин, члены Комитета помощи голодающим — Е. Кускова, М. Осоргин, В. Булгаков, профессора — Велихов, Ясинский, Угримов. В сообщении ГПУ подчеркивалось: «среди высылаемых почти нет крупных имен». В дополнение к перечисленным достаточно назвать высланных философов, чтобы убедиться в лживости утверждения: были высланы Н. Бердяев, С. Франк, Н. Лосский, С. Булгаков, Ф. Степун, Б. Вышеславцев, И. Лапшин, И. Ильин, А. Изгоев.

На основании небольшого количества имеющихся документов и воспоминаний можно предположить, что Политбюро по инициативе Ленина приняло решение нанести удар по интеллигенции, наметило основные центры независимой мысли, которые предполагалось парализовать. Были названы некоторые имена (список философов был почти целиком составлен лично Лениным), а в остальном инициатива оставлялась ГПУ, влиятельным партийным деятелям и их приближенным, сводившим личные счеты. Проскрипционный список составлялся с учетом главной задачи: «предостеречь» интеллигенцию, изгнать главных смутьянов и напугать остальных. В связи с этим в список попадали те, за кем еще не было ничего замечено, и не попадали те, кого, казалось бы, следовало обязательно изгнать.

 

Смена вех

Высылка за границу была решением радикальным, но, по сравнению со смертными приговорами, выносимыми на публичных процессах, мерой «гуманной». К тому же советское правительство не могло рискнуть в 1922 году расстрелять сто или двести виднейших представителей русской интеллигенции. Это могло произвести за границей неблагоприятное впечатление. Малочисленность научных и культурных кадров, в которых государство нуждалось, казалась препятствием к резкому их сокращению путем массовых расстрелов. В июле 1921 года происходит событие, которое открывает коммунистической партии новые возможности в борьбе на идеологическом фронте. В Праге выходит сборник «Смена вех», оформляющий «сменовеховство», движение, начавшееся в Советском Союзе и активно поддержанное партией, а затем перекинувшееся в эмиграцию. После Октябрьской революции Россию покинуло более миллиона ее граждан. Точная цифра эмигрантов неизвестна. Ленин говорил об эмиграции, насчитывающей, вероятно, от 1,5 до 2 млн. человек. Зарубежный историк говорит примерно о миллионе эмигрантов. Советский историк называет цифру — 860 тысяч эмигрантов. По данным Лиги Наций, опубликованным в 1926 году, из России после революции выехало 1 600 000 человек. Примерно четверть, покинувших родину, составляли офицеры и солдаты белых армий, в том числе около ста тысяч солдат и офицеров армии Врангеля, эвакуировавшихся из Крыма в Константинополь. Среди гражданских лиц были представители всех сословий и профессий, но преимущественно, что легко понять, те, кто считал советскую власть врагом, и те, кого она считала врагом. Значительный процент эмигрантов составляли представители интеллигенции. В эмиграции были представлены все русские партии: от крайне правых до крайне левых, от монархистов до социалистов-революционеров и анархистов. Политический состав эмиграции был убедительнейшим свидетельством ликвидации политической жизни в советской России. Все партии — за исключением РКП (б) — оказались в лагере противников советской власти, уйдя в этот лагерь добровольно, или будучи выброшенными партией-диктатором. Значительная часть эмиграции, рассеявшейся по всему свету (Чехословакия, Югославия, Болгария, Польша, Германия, Латвия, Франция, Китай), убеждена, что возвращение на родину дело короткого времени, что большевики вот-вот падут. Ее отношение к советской власти резко враждебное. Одновременно среди эмигрантов появляются пораженческие настроения, раздаются одинокие, робкие голоса: мы побеждены. Эти идеи находят поддержку в советской России. «Сменовеховство как течение среди старой интеллигенции возникло в Советской России примерно с 1918 года», — отмечает советский историк. Есть немало сходного в политике советской власти по отношению к священникам, искавшим путей соглашения с государством и шедшим на раскол в церкви, и к интеллигенции, искавшей дорог к примирению с победителями.

Весной 1920 года после нападения Польши на советскую республику, реабилитируется патриотизм. Именно он становится базой, на которой начинает строиться концепция «сменовеховства». Летом 1920 года известный юрист проф. Гредескул, один из бывших руководителей кадетской партии, отправляется в турне по стране. Он читает лекции, затем публикует цикл статей в Известиях. Он действует не только с полного согласия властей, но при их поддержке, Главный тезис Гредескула: «С каждым днем становится все виднее, что перед нами не тупик истории и не случайный ее эпизод, а большая, тарная, светлая дорога, по которой идет исторический процесс, и на этот раз направляемый сознательными усилиями прозорливых деятелей, ведет нас к величайшему перелому во всей человеческой истории».

Идея «сменовеховства» самопроизвольно и под влиянием Гредескула и его сторонников рождается в эмиграции. Редактор выпускаемой в Праге газеты «Славянская заря» Е. А. Ефимовский начинает весной 1920 года доказывать, что именно большевики защищают национальные и государственные русские интересы. Говоря в одной из своих статей о неизбежном, по его мнению, споре Европы с Советской Россией, он пишет: «В этом споре мы будем на стороне Советской России. Не потому, что она советская, а потому что она — Россия». В Париже Ю.В. Ключников читает пьесу «Единый куст». Среди приглашенных «Бунин, Куприн, Толстой, Алданов, Илья Эренбург, недавно бежавший из Крыма, Ветлугин и автор настоящей хроники». Присутствующие согласны в оценке пьесы: скучна, как солдатское сукно — мнение Куприна, бездарна, как ржавый гвоздь — мнение А. Толстого. Но, утверждает Толстой, дело в идее, в руководящей мысли. Мысль пьесы заключалась в том, что «родина есть Единый куст, и все ветви его, даже те, которые растут вбок или в сторону, питаются одними и теми же живыми соками...». А.Толстой делает вывод: «Там в России веет суровым духом отказа, а здесь на Западе, одна гниль, безнадежный, узколобый материализм и полное разложение...»

Осенью 1920 года в Харбине выходит сборник статей Н.Устрялова В борьбе за Россию. В этой книге содержится вся идеология «сменовеховства» и когда в июле 1921 года в Праге выйдет сборник «Смена вех», который даст имя движению, в нем ничего существенно нового по сравнению со статьями из сборника Устрялова не будет.

Главный идеолог сменовеховского движения, талантливый публицист Николай Устрялов посвящает свою книгу «генералу А. А. Брусилову, мужественному и верному служителю Великой России в годину ее славы и в тяжкие дни страданий и несчастья». Поведение генерала Брусилова, призвавшего в дни польского наступления забыть «эгоистическое чувство классовой борьбы», но помнить о «своем родном русском народе» и «своей Матушке-России», кажется Устрялову образцом подлинного патриотизма. В борьбе за Россию прежде всего — предложение признать поражение белых армий, пойти в Каноссу. Более того, Н. Устрялов призывает Врангеля, который еще сопротивляется в Крыму, добровольно обратиться», то есть принять «иную веру» и приветствовать Брусилова. Русская интеллигенция, — объясняет Устрялов свой призыв, — боролась против большевизма по многим основаниям, «но главным и центральным был в ее глазах мотив национальный». Интеллигенция стала врагом революции потому, что она разрушала государство, разлагала армию, унижала отечество. По мнению Устрялова, борьба против большевиков не имела бы никакого смысла, ее бы и не было, если бы не национальные мотивы.

Поражения белых армий позволили Устрялову прозреть. Он признает, что ошибался — вместе с большей частью русской интеллигенции — в оценке большевизма. Новый взгляд Н. Устрялова на большевизм можно свести к трем пунктам. Первый — революция в России была национальной, ее корни уходят в славянофильство, чаадаевский пессимизм, герценовский революционный романтизм, писаревский утилитаризм; среди ее предков — Чернышевский, якобинизм Ткачева, достоевщина — от Петруши Верховенского до Алеши Карамазова, русский марксизм 90-х годов, «руководимый теми, кого мы считаем теперь носителями подлинной русской идеи — Булгаковым, Бердяевым, Струве», М. Горький, «соловьевцы» Андрей Белый и Александр Блок. Русская революция была революцией национальной и «развивалась через типичнейший русский бунт „бессмысленный и беспощадный“». Устрялов видит в ней некую «правду», но полагает, что она свое сделала и пора ее «остановить»: только большевизм «при всех пороках своего тяжелого и мрачного быта» смог «подморозить», по словам К. Леонтьева, «загнивающие воды революционного разлива».

«Подморозив» революцию, советская власть приступила, по Убеждению Устрялова, к выполнению национальных задач страны. И это второй пункт концепции Устрялова: большевики оказались не анархистами, как все боялись, а — государственниками, сторонниками и строителями сильного государства. Именно большевики, — утверждает Устрялов (и это третий пункт его программы), — «способны восстановить русское великодержавие». Восстановить русскую империю. Безоговорочный сторонник «Единой и Неделимой», Устрялов убежден что «большевистский централизм» лишь «внешне окрашен демагогией «свободного самоопределения народов». Именно в интересах русской империи необходимо, по мнению Устрялова, прекратить борьбу с большевизмом. Во имя империи осуждает он крестьянское движение, крестьянские мятежи, «погромную анархическую волну», которая, в случае победы, может, по его словам, превратить «Великую Россию в месиво «освободившихся народностей с «независимой Сибирью» на востоке, «самостийной Украиной» и «свободным Кавказом» на юге, «Великой Польшей» и десятком «меньших» народностей на Западе».

Национальная функция русской революции настолько для Устрялова очевидна, что он категорически отвергает ее «инородческий» характер: «И если даже окажется математически доказанным, что девяносто процентов русских революционеров — инородцы, главным образом евреи, то это отнюдь не опровергнет чисто русского характера движения. Если к нему и прикладываются «чужие» руки, — душа у него, «нутро» его, худо-ли, хорошо-ли, все же истинно русское, — интеллигентское, преломленное сквозь психику народа».

Проницательность Н. Устрялова, увидевшего в ленинском государстве многие черты сталинского Советского Союза, увидевшего то, чего не видели многие из руководителей большевистской партии, объясняется убеждением идеолога сменовеховства в сходстве между русской и французской революциями. «Переход от состояния революции к нормальному государственному состоянию произойдет, — пишет он, — не вопреки и против революции, а через нее». В России, по мысли Устрялова, повторится неизбежное: летом 1920 года ему видится приближение консулата, сражения с Польшей кажутся «Аркольским Мостом и Маренго». А потом — Наполеон станет императором.

Метод исторических аналогий позволяет Н. Устрялову предвидеть некоторые черты рождающегося советского государства и одновременно приводит его к жесточайшим ошибкам. В революции он видит «обновляющую» животворную силу и глубоко верит, что, «гениально оживив традиции Белинского, она /революция/ заставит Россию с потрясающей силой пережить и правду Тютчева, Достоевского, Соловьева...»

В. Шульгин, заканчивая свою книгу о поражении белого движения, об исходе, утешает себя предположением, во многом совпадающим с мыслями Устрялова: «Наши идеи, — пишет В. Шульгин, — перебежав через фронт, покорили их /красных/ сознание... Допустим, что им, красным, только кажется, что они сражаются во славу Интернационала... На самом же деле хотя и бессознательно они льют кровь только для того, чтобы восстановить „Богохранимую Державу Российскую“... Если это так, то это значит, что Белая мысль, пробравшись через фронт, покорила их подсознанье... Мы заставили их красными руками делать белое дело... Мы победили... Белая мысль победила...»

Сменовеховство рождается среди консервативной, правой части русской интеллигенции. Монархист Е. Ефимовский, сторонники Колчака Ю. Ключников и Н. Устрялов, монархист В. Шульгин, правый кадет Гредескул «меняют вехи», придя к убеждению, что «красными руками» делается «русское дело». Идеологи сменовеховства, люди правых убеждений, сторонники — как Н. Устрялов — Константина Леонтьева и Жозефа де Местра, принимают большевизм, ибо идеи свободы, волнующие левую интеллигенцию, кажутся им второстепенными.

Решение Десятого съезда перейти к новой экономической политике представляется сменовеховцам подтверждением их предвидений: «На наших глазах, — пишет Устрялов в ноябре 1921 года, — происходит то тактическое „перерождение большевизма“, которое нами упорно предсказывалось вот уже более полутора лет». Для Устрялова и его сторонников нет сомнения: большевизм перерождается. В статье «Редиска» Устрялов утверждает, что Советская Россия — «извне — красная, внутри — белая». Эту «редисочность» советского строя символизирует, по мнению идеолога сменовеховства, «красное знамя на Зимнем дворце и звуки Интернационала на кремлевской башне». Сменовеховцы берут на вооружение термин — «национал-большевизм», появившийся в 1919 году в Германии. Национал-большевизм предлагается как идеология для русской интеллигенции после «ликвидации белого движения в его единственной серьезной и государственно-многообещающей форме (Колчак — Деникин)». Вешающей ошибкой П. Б. Струве, возражавшего сторонникам национал-большевизма, является, по мнению Н. Устрялова, «смешивание большевизма с коммунизмом». Большевизм, — считает он, — явление русское, коммунизм — интернациональное, России чуждое. Юрист и политический публицист Н. Устрялов рассуждает примерно так же, как рассуждал знахарь Егорка в романе Пильняка Голый год: «Говорю на собрании: нет никакого интернациенала, а есть народная русская революция, бунт — и больше ничего. По образцу Степана Тимофеевича. — А Карла Марксов?» — спрашивают. — Немец, говорю, а стало быть дурак. — «А Ленин?» — Ленин, говорю, из мужиков, большевик, а вы должно комунесты». Программа знахаря Егорки: коммунистов вон, большевики сами обойдутся — выражала надежды сменовеховцев.

Сменовеховцы надеялись — события, как им казалось, подтверждали эти надежды, — что революция приспособится к национальным интересам страны, сделает то, чего не смог сделать слабый царский режим.

«Идеология примиренчества, — утверждал Н. Устрялов, — прочно входит в историю русской революции». В начале 20-х годов «идеология примиренчества», идеология сменовеховства была встречена в эмиграции резкой критикой, нередко негодованием, осуждением, как предательство. Идеология эта будет — в различных формах — разъедать эмиграцию. Несмотря на критику и осуждение она дает практические результаты. По официальным данным за 10 лет (1921—1931) репатриировалось, вернулось из эмиграции на родину 181432 человек, то есть 10—12% эмигрантов. Причем в 1921 году вернулось 121 843 человек. То есть в первый год НЭПа и в первый год сменовеховства вернулось подавляющее большинство репатриантов. Но главное практическое значение сменовеховства для советской власти заключалось в другом: была расколота интеллигенция, та большая ее часть, которая либо активно выступала против Октябрьского переворота, либо пассивно его не принимала. Сменовеховство было «живой церковью» интеллигенции. В обоих случаях наряду с прямыми агентами государства действовали убежденные люди, верившие, что они действуют в интересах России, что кремлевские башни переварят и выплюнут красный флаг, на них развевающийся. «Красное знамя, — скажет Устрялов, — зацветает национальными цветами».

Сборник «Смена вех» был восторженно встречен советской печатью. «Сущность всех статей сборника, — говорилось в статье «Психологический перелом», помещенной в «Известиях», — сводится к приятию Октябрьской революции и к отречению от всякой борьбы против ее результатов». Известия поражаются, «до чего людям, еще вчера с оружием в руках боровшимся с трудовой Россией, удалось понять ее дух и историческое призвание». «Правда», приветствуя сменовеховцев, посвящает сборнику передовую статью «Знамение времени». Сборник перепечатывается советскими типографиями. О нем говорит Ленин. Троцкий в октябре 1921 года на Втором съезде политпросветов настаивает: «Нужно, чтобы в каждой губернии был хоть один экземпляр этой книжки „Смена вех“». Сменовеховство обсуждается на Одиннадцатом съезде партии, на Двенадцатом съезде партии.

Сменовеховство используется прежде всего для разложения эмиграции: существование организованной и враждебной эмиграции советская власть будет долгие годы рассматривать как серьезную опасность. Борьба с эмиграцией будет вестись с помощью ГПУ и с помощью идеологии. Создав провокационную «монархическую организацию Трест», ГПУ с 1921 до 1927 года будет вести успешную игру, взрывая изнутри, прежде всего, монархические эмигрантские организации, и водя за нос иностранные разведки. Сменовеховские идеи проникали в широкие слои эмиграции, они станут потом важной частью идеологии «возвращенчества», войдут составным элементом в «евразийство».

Н. Устрялов был несколько сконфужен комплиментами «Правды» и в ответ на передовую «Знамение времени» писал, что авторы «Смены вех» отнюдь не являются «без пяти минут коммунистами». Логика примирения с властью вынуждала, однако, сменовеховцев, веривших, что они смогут стать «оппозицией Его Величества», партнерами в диалоге с большевиками, одобрять террор, одобрять высылку «людей мысли» из страны, приветствовать рождение ГПУ. ГПУ приветствовалось, ибо оно пришло на смену «знаменитой Чрезвычайки». Террор приветствовался, ибо «нужно было страхом заморозить сердца, сковать волю врагов, воссоздать дисциплину в армии и в разнуздавшихся массах. Для этого все средства хороши и любые руки приемлемы». Высылка оправдывалась, ибо «в настоящее время в России происходит чисто животный процесс восстановления органических государственных тканей. «Мозг страны» в этот период (по необходимости непродолжительный) не должен ни в какой мере мешать этому процессу».

Быть может наиболее важным практическим результатом сменовеховства было создание идеологии для интеллигенции, остававшейся в стране, для бюрократического аппарата, разраставшегося с чудовищной быстротой. Вернувшись в 1922 году после болезни на работу, Ленин с ужасом обнаружил, что Совнарком, председателем которого он был, создал в его отсутствие 120 комиссий — по расчетам руководителя государства было достаточно 16 комиссий. Национализация промышленности, система разверстки (конфискации и распределения) вели к увеличению числа чиновников. Полная неподготовленность большинства из них вынуждала ставить на одно место по несколько человек: аппарат снова разбухал. В 1917 году в учреждениях работало около 1 миллиона чиновников, в 1921 году — 2,5 миллиона. На транспорте в 1913 году было занято 815 тысяч работников, в 1921 — 1229 тысяч, хотя перевозки сократились в 5 раз. В 1913 году чиновники составляли 6,4% общего числа работающих, в 1920 году — 13,5%. В большинстве эти люди пошли работать в советские учреждения по необходимости, ради пайка. Сменовеховство дало им идеологические аргументы.

В сентябре 1922 года «Правда» опубликовала результаты «статистического обследования». Было опрошено 230 инженеров, работников советских учреждений и трестов. На вопрос: как вы относитесь к советской власти, 12 ответили: враждебно, 46: безразлично, 34 не дали ответа, 28 ответили: сочувственно, 110 назвали себя «сменовеховцами». Если можно предположить, что среди не давших ответа были люди, враждебно относившиеся к советской власти, подавляющее большинство «сменовеховцев» не оставляет сомнения. Ответ на второй вопрос позволяет понять причины успеха сменовеховских идей. На вопрос о перспективах советской республики не составили определенного мнения — 34; не ответили — 34; 68 ответили, что укрепление государственного капитализма приведет к победе коммунизма; 94 видели в будущем крах государственного капитализма и возвращение к прежним капиталистическим отношениям. Именно так поняли они «послание» сменовеховцев: большевистское правительство восстановит сильную власть и самоустранится или трансформируется.

Приветствовав появление сменовеховства, используя его, Ленин не перестает твердить об опасности сменовеховской идеологии. Опасность проникновения «буржуазных» идей в марксизм (который через год станет ленинизмом), несомненно, существовала.

Сменовеховство давало новую легитимность большевикам, захватившим власть, объявляя их подлинными наследниками русской истории. Сменовеховство оправдывало все методы управления, используемые новой властью. Отмечая седьмую годовщину Октября, Н. Устрялов не без одобрения отмечал: «Привольно гуляет по бескрайним русским равнинам доселе дремавший лозунг Константина Леонтьева: Нужно властвовать беззастенчиво»

Сменовеховство, наконец, легитимизировало национальную политику большевиков. Однако, делало это слишком открыто, слишком «беззастенчиво». Когда в «Смене вех» Устрялов писал: «Советское правительство естественно добивается скорейшего присоединения к „пролетарской революции“ тех мелких государств, что подобно сыпи высыпали ныне на теле „бывшей Российской Империи“». Это не могло не вызывать негодования коммунистов — представителей национальных меньшинств. На Одиннадцатом съезде партии украинец Н. Скрыпник требовал дать отпор сторонникам сменовеховцев в государственном аппарате: «Единая и неделимая Россия — бывший лозунг деникинцев и врангелевцев является в настоящее время лозунгом всех этих сменовеховцев. И профессор Устрялов является защитником этого лозунга». На Двенадцатом съезде Сталин жаловался, что «великодержавные идеи сменовеховства просачиваются в партию», подпадающую под гипноз «великорусского шовинизма». Проникновение «великодержавных идей сменовеховства в госаппарат и в партию было в этот период — прежде всего с точки зрения Ленина — вредным. В 1921—22 году в партийном руководстве идут споры о форме будущего государственного устройства.

 

Союз нерушимый

После победы в гражданской войне возникает необходимость конституционного урегулирования отношений между советскими республиками. РСФСР занимала 92% территории, на которой жило 70% населения будущего союза советских республик. Остальную территорию занимали советские республики: Украина, Белоруссия, Азербайджан, Грузия, Армения, Дальневосточная Республика со столицей в Чите и две среднеазиатские «народные республики» — Хорезмская и Бухарская.

20 сентября 1920 года РСФСР и Азербайджан подписали договор, который стал примерной моделью для договоров между РСФСР и другими советскими республиками: стороны соглашались на тесный военный и финансово-экономический союз. В кратчайший срок подлежали объединению: военные силы и командование, органы, контролирующие экономику и внешнюю торговлю, органы снабжения, железнодорожный и водный транспорт, почта и телеграф, финансы. Азербайджан был наиболее слабой и бедной из советских республик. Украина самой сильной и самой настойчивой в отстаивании своих суверенных прав. Договор, заключенный с ней в декабре 1920 года, оставлял Украине значительно больше прав. Передав в ведение центрального правительства наркоматы по военно-морским делам, внешней торговли, финансов, труда, почты и телеграфа, и Высший совет народного хозяйства, Украинская советская республика сохранила ряд республиканских наркоматов. Она сохранила наркомат по иностранным делам и право вступать в дипломатические отношения с другими государствами.

Договора между советскими республиками и РСФСР создавали парадоксальную ситуацию: республики имели формальное право руководить своей внешней политикой и фактически лишены были права вести самостоятельно свою внутреннюю политику. Москва постоянно нарушала договора, бесцеремонно вмешиваясь во внутреннюю жизнь республик. Против этого вмешательства резко протестуют коммунисты Украины и Грузии. Непрерывные конфликты Москвы с Киевом и Тифлисом убедительно демонстрируют недостаточность системы двусторонних договоров между советскими республиками. Выход советской России весной 1922 года на международную арену также требовал окончательного урегулирования отношений между центром и окраинами.

В августе 1922 года ЦК создает комиссию по выработке проекта новой советской конституции.

Единственным антисоветским национальным движением, не разбитым к концу гражданской войны, оставалось среднеазиатское басмачество. Оно оживилось после завоевания Красной армией Бухары в сентябре 1920 года, когда после короткого сотрудничества с коммунистами против них выступила партия младо-бухарцев. Осенью 1921 года в Туркестане появляется Энвер-паша, бывший лидер младотурецкого движения, бывший военный министр «кровавого султана» Абдул-Гамида. Как и другие лидеры младотурок Энвер, после прихода к власти в Турции Мустафы Кемаля, объявляет себя сторонником коммунизма. Он готовит для конгресса народов Востока, собравшегося в сентябре 1920 года в Баку, меморандум, в котором предлагает свои услуги для борьбы с «западным империализмом». Осенью 1921 году Энвер-паша направляется советскими властями в Среднюю Азию: используя свою популярность среди мусульман, он должен был помочь в борьбе с басмачами. Прибыв в Бухару, Энвер решает объединить под своим командованием все силы басмачей и выступить против советской власти. Одержав несколько побед над отрядами Красной армии, он посылает «ультиматум» Москве, требуя вывода советских войск из Туркестана, обещая «взамен» поддержку коммунистической деятельности на Ближнем Востоке. Смерть Энвера в бою в августе 1922 года, вражда между басмачами, политика реформ, которую проводит в 1922 году Туркестанское бюро ЦК (возвращение мусульманам вакуфных земель, разрешение открыть религиозные школы, признание шариата) способствовали в значительной степени ликвидации басмаческого движения.

Национальные движения в Советской России принимают после гражданской войны новую форму — коммунистического национализма.

Организационная структура коммунистической партии, ее принципиальный централизм требовали централизованного государству. В ответ на сетования украинца Н. Скрыпника о «сменовеховцах в партии, мечтающих о „Единой и Неделимой России“», один из делегатов Одиннадцатого съезда крикнул: «Единая и Неделимая Партия».

Единая и Неделимая Партия — так можно определить цель ее создателя Ленина. Партия, по мысли Ленина, должна выражать классовые интересы, но никак не национальные. Однако, после прихода к власти, Российская коммунистическая партия неминуемо начала выражать прежде всего государственные интересы России. Ленин полагал, что Россия будет факелом, который зажжет мировой пожар. Но он хотел, чтобы факел этот был как можно больше и мощнее, чтобы гореть ярче.

Российская коммунистическая партия была партией многонациональной. Но ее национальный состав не отражал национального состава страны. В 1922 году в РКП (б) было всего 375 901 человек, в том числе русских 270 409, они составляли 72% членов партии. Украинцев было 22 078, евреев 19 564, латышей 9512, грузин 7378, татар 6534, поляков 5649, белоруссов 5534, киргизов 4964, армян 3828, немцев 2217, узбеков 2043, эстонцев 1964, осетин 1699, других 12528. В этой таблице бросается прежде всего абсолютное преобладание в партии русских, а затем значительное число евреев. Уравнение евреев в правах со всеми гражданами российской республики в феврале 1917 года, а затем их активное участие в революции и гражданской войне, как на стороне красных, так и на стороне белых, вызвало взрыв антисемитизма. Еврейские погромы были неотъемлемым элементом гражданской войны. Не менее 100 тысяч человек было убито во время погромов.

По национальному вопросу коммунисты — евреи, а также латыши, поляки, эстонцы — занимали позиции крайне нейтралистские, были в числе наиболее активных защитников «Единой и Неделимой России». Ленин отметит это, заявив, что «обрусевшие инородцы» (он имел в виду грузинов Сталина и Орджоникидзе и поляка Дзержинского), «всегда пересаливают по части истинно русского настроения».

Противниками «великорусского шовинизма» в РКП становятся коммунисты советских республик. Причем сопротивление это тем сильнее, чем сильнее компартия республики. Украинская или грузинская коммунистическая партия вели себя как коммунистические партии, то есть требовали для себя полной власти.

Особенно резко выражал взгляды национал-коммунистов Николай Скрыпник, украинец по национальности, связанный с марксистским движением с 1897 года, в 1903 году присоединившийся к Ленину, с 1900 года живший в Петербурге и Сибири. В 1918 году Ленин настаивает на отъезде Скрыпника на Украину: «нам нужен не только украинец, а именно Скрыпник», — заявляет он. Ленин убежден, что старый большевик будет защищать взгляды Москвы, как против националистов, так и против нигилистов, вообще отрицавших существование национальностей. Н. Скрыпник оправдывает доверие Ленина: он работает в ЧК, потом в 1920 году занимает пост наркома внутренних дел. В 1922 и 1923 годах он становится одним из наиболее острых критиков национальной политики партии, а в 1923 году выступает с критикой взглядов Сталина по национальному вопросу. На «Четвертом совещании ЦК РКП с ответственными работниками национальных республик и областей» Н. Скрыпник говорит о провале национальной программы коммунистической партии, отмечая прежде всего неспособность или нежелание помешать росту великорусского шовинизма в партийном и государственном аппарате.

«Султан-галиевщина», которая обсуждалась на Четвертом совещании, была первым «национальным уклоном», «разгромленным» партией. Татарин по национальности, Султан-Галиев еще до Октябрьской революции примыкает к большевикам. В 1918 году он входит в состав коллегии народного комиссариата по делам национальностей, занимаясь в нем вопросами мусульманских народов, руководит Центральной мусульманской военной коллегией. Султан Галиев играет важную роль в осуществлении политики большевистской партии, искавшей пути привлечения на свою сторону мусульман. Он занимается подготовкой создания «Мусульманской Социалистической армии», под «красные знамена» которой зовут вступать мусульман Ленин и Троцкий.

Султан-Галиев видит в Октябрьской революции возможность осуществления татарских национальных чаяний, он мечтает о создании Башкиро-Татарской республики, об объединении мусульманских народов России в могучее государство. Осенью 1919 года он публикует серию статей в Жизни национальностей, в которой излагает свой взгляд на мировую революцию: слабое звено капитализма не Запад, а Восток, именно на Восток должны направить свои усилия коммунисты; но восточные народы не имеют промышленного пролетариата, поэтому необходимо применять для пробуждения их революционного энтузиазма иные методы, чем на Западе; прежде всего следует использовать мусульманских коммунистов — с их помощью распространение коммунизма в странах Востока будет легко осуществлено.

Переход к НЭПу, распространение «сменовеховских» идей были для Султан-Галиева свидетельством краха его надежд. Он приходит к выводу, что «немецкая модель» марксистов непригодна для колониальных народов. В ряде статей татарский коммунист излагав мысли, которые долгие годы спустя найдут свое завершение в идеологии «мусульманского социализма». Он выдвигает идею создания «колониального интернационала», независимого от Коминтерна, основанного на базе союза рабочих и крестьян с мелкой национальной буржуазией, с использованием даже прогрессивных элементов крупной буржуазии. Султан-Галиев наметил 5 этапов осуществления своих идей, создание коммунистического мусульманского государства на средней Волге; включение в него сначала всех тюркских, а потом всех мусульманских народов России; создание сначала Азиатского, потом Колониального интернационала; установление политической гегемонии колониальных и полуколониальных стран над промышленными метрополиями.

Весной 1923 года Султан-Галиев был арестован. Впервые в спор между коммунистами включаются Органы, впервые видный партийный работник был арестован за свои взгляды. В июне 1923 года на совещании с работниками национальных республик и областей Сталин, объясняя причины ареста бывшего своего помощника по наркомнацу, говорил о перехваченных ГПУ секретных письмах Султан-Галиева. Освобожденный после первого ареста, снова арестованный в 1928 году Султан-Галиев погибает в 30-е годы, не оставив ни даты, ни места гибели. Термин «султан-галиевщина» берется на вооружение борцами с националистической опасностью и используется в качестве одного из пунктов обвинения в московских процессах 1936—38 годов. Формула обвинения была готова еще с 1923 года. В 1934 году на Первом съезде советских писателей ее не забыл вспомнить Кави Наджми: «Султан-галиевцы, пытавшиеся использовать советскую систему в контрреволюционных буржуазных целях... защищали идею объединения всех тюркских и татарских народностей в одну большую мусульманскую империю, которая опиралась бы на штыки империалистов...» Тот факт, что Султан-Галиев хотел использовать «мусульманскую империю» для борьбы с империализмом, обвинителей не смущал.

Арест Султан-Галиева и осуждение «султан-галиевщины» были своего рода реваншем Сталина за поражение, которое он потерпел в борьбе вокруг проекта конституции. Подготовленный комиссией под председательством Сталина «Проект резолюции о взаимоотношениях РСФСР с независимыми республиками» в первом пункте гласил: «Признать целесообразным заключение договора между советскими республиками Украины, Белоруссии, Азербайджана, Грузии, Армении и РСФСР о формальном вступлении первых в состав РСФСР, оставив вопрос о Бухаре, Хорезме и ДРВ открытым...» Этот проект, известный как проект «автономизации», предлагал советским республикам стать частью РСФСР.

Ленин категорически воспротивился проекту «автономизации». Он видел в грубом, неприкрытом нарушении национальной политики партии, ее главного принципа — права наций на самоопределение, источник серьезных конфликтов, которые могли лишь ослабить советскую республику. 6 октября 1922 года ЦК утверждает переработанный по указаниям Ленина проект резолюции «О взаимоотношениях суверенных союзных республик». Ее первый пункт гласил: «Признать необходимым заключение договора между Украиной, Белоруссией, Федерацией Закавказских Республик и РСФСР об объединении их в «Союз Социалистических Советских Республик» с оставлением за каждой из них права свободного выхода из состава Союза...»

Ленинский план «федерализации» одержал победу над сталинской «автономизацией». Правда, Сталину удалось нейтрализовать кавказские республики, прежде всего Грузию, создав Закавказскую Федерацию, во главе которой было поставлено Закбюро партии, а его секретарем назначен С. Орджоникидзе — завоеватель Грузии и близкий друг Сталина.

Обсуждение решений пленума ЦК в республиках показало, что и план «федерализации» не всюду встречает поддержку, как не обеспечивающий подлинного суверенитета. При разработке конституции СССР резолюция ЦК подверглась критике. Как пишет советский юрист: «... против ленинских принципов советской федерации повели бешеную атаку подлые враги социализма: троцкисты, бухаринцы, буржуазные националисты и их агенты. Пробравшись в руководящие органы республик, они в составленных им и буржуазно-националистических „проектах“ союзной Конституции, так называемых „украинском“ и „белорусском“ пытались ликвидировать сложившееся прочное федеративное государство... Подло прикрываясь флагом борьбы за государственный суверенитет союзных республик, авторы „украинского“ проекта домогались сохранения за союзными республиками чрезвычайно широких полномочий: права внешних сношений, ратификации международных договоров республик, самостоятельного руководства вооруженными силами. внешней торговли». Поскольку в 1922—1923 годах «подлые враги социализма» Бухарин, Троцкий и руководители республиканских компартий, которые лишь через десять лет будут объявлены «буржуазными националистами и их агентами», входили в число вождей РКП (б), гневная тирада советского юриста свидетельствует о том, что принятие Конституции СССР было сопряжено для ее авторов с трудностями.

В апреле 1923 года на Двенадцатом съезде партии в последний раз свободно обсуждался национальный вопрос. Больной Ленин готовился к выступлению на съезде и к резкому осуждению действий Сталина и его подручных. Поведение Орджоникидзе в Грузии, где посланник ЦК РКП (б), не найдя убедительных аргументов, избил члена ЦК грузинской компартии, было для Ленина свидетельством партийного кризиса в национальном вопросе. Не желая понять подлинной причины неудачи национальной политики коммунистической партии — характера государства, в котором самодержавная власть принадлежит партии, построенной по принципу диктаторского централизма, Ленин объясняет конфликты «происками классового врага», засорением государственного аппарата «буржуазным элементом». Меры, которые Ленин собирался предложить на Двенадцатом съезде, заключались в усилении партийного контроля над аппаратом (хотя бушевавший в Грузии Орджоникидзе был как раз представителем «партконтроля»), введения «правил поведения» для коммунистов, работавших в национальных районах и т. п. Все эти меры были направлены непосредственно против Сталина. Болезнь Ленина помешала ему выступить на съезде. Все материалы по национальному вопросу он передал Троцкому, предложив ему выступить против Сталина в защиту грузинских коммунистов, с изложением взглядов Ленина.

Троцкий выступить на съезде не решился. Национальную политику Сталина серьезной критике подверг X. Раковский, один из ближайших друзей Троцкого. Национальный вопрос, — предупреждал Раковский, — в случае непринятия необходимых мер, грозит гражданской войной. Сталину ничего не стоило опровергнуть аргументы всех тех, кто критиковал его политику: и тех, кто выступал на съезде, и отсутствовавшего Ленина. Как всегда, Сталин выступал с позиций марксиста — он защищал сильное, централизованное государство, ведущую роль партии во всех областях жизни, он указывал, что политической базой пролетарской диктатуры должны быть, прежде всего, центральные промышленные районы, а не окраины с их крестьянским населением, то есть РСФСР, а не национальные республики. Все свои аргументы Сталин подкрепил многочисленными цитатами из Ленина. Оспаривая утверждение Ленина, что лучше пересолить в поблажках национальным меньшинствам, чем недосолить, Сталин справедливо указывал, что пересаливать — нехорошо.

6 июля 1923 года ВЦИК формально одобрил Конституцию СССР, а 31 января 1924 года, через 10 дней после смерти Ленина, она была утверждена Вторым съездом Советов.

В сентябре 1924 года Хорезмская Народная Советская Республика и Бухарская Народная Советская Республика «самоликвидировались» и «вошли» в состав Узбекской, Туркменской и Таджикской Республик. А еще раньше в ноябре 1922 года «самоликвидировалась» Дальневосточная Республика, вошедшая в РСФСР.

Конституция СССР начала действовать. Еще в 1919 году Зиновьев коротко и точно сформулировал принципы советской национальной политики, принципы советского государства: «Мы не можем обойтись без азербайджанской нефти, без туркестанского хлопка. Мы берем эти продукты, которые нам необходимы, но не так как брали старые эксплуататоры, а как старшие братья, несущие факел цивилизации».

«Мы не можем обойтись», «мы берем», «нам необходимы» — местоимение обозначало Коммунистическую партию, которая, как старший брат, заменила старых эксплуататоров. Чтобы нести «факел цивилизации». Советской цивилизации.

 

«Кафтан Ленина»

25 мая 1922 года Ленин тяжело заболевает: паралич правой половины тела, потеря речи. Только 2 октября он начинает постепенно возвращаться к делам. Ленин еще не подозревает, что это — первый звонок. В декабре 1922 года новый приступ болезни окончательно выводит его из строя. До 9 марта 1923 года, когда третий удар превратит вождя революции в живой труп, который будет умирать еще 11 месяцев, Ленин может лишь думать, диктовать по несколько минут в день свои мысли и надеяться, что его советы будут приняты учениками и соратниками.

Последние 80 сознательных дней в жизни Ленина проходят в отчаянной попытке создателя партии и государства найти рецепты на излечение тяжелых болезней партии и государства, которые он видит, лишь заболев сам. А когда неизбежность приближающейся смерти станет для него очевидной, Ленин дает свой последний совет — как заменить его во главе партии и государства.

Борьба за «кафтан Ленина», по ходячему в то время выражению, началась сразу же после заболевания вождя. Структура руководящих органов партии ограничивала число претендентов. Формально верховным органом партии был съезд, созывавшийся в первые послереволюционные годы (до 1927 года) ежегодно, в промежутках между съездами партией руководил ЦК, в 1919 году впервые было избрано Политбюро, которое сосредотачивает в своих руках власть в партии. Одновременно существует секретариат, ведающий текущими делами в Оргбюро, занимающемся организационными вопросами 3 апреля, 1922 года, после Одиннадцатого съезда, членами Политбюро были избраны Ленин, Каменев, Троцкий, Сталин, Зиновьев Рыков, Томский. Кандидатами: Бухарин, Молотов, Калинин. Самому молодому из них Н. Бухарину было тогда 34 года, Сталину и Троцкому по 43 года. Умиравшему Ленину исполнилось 52 года. Н. Асеев приветствовал Октябрь стихами: «Да здравствует революция, свергшая власть стариков». «Свергнутые старики» вовсе не были стариками — молод был еще век, руководители же РКП (б) были людьми среднего возраста, верившими в свою долгую жизнь.

Круг лиц, претендующих на «кафтан» или часть его, определяет сам Ленин в «Письме к съезду», которое он диктует с 23 по 25 декабря 1922 года. «Я советовал бы очень, — пишет Ленин в письме, которое называют его «завещанием», — предпринять на этом съезде /то есть на Двенадцатом съезде, М.Г./ ряд перемен в нашем политическом строе». Переменой «политического строя» в партии Ленин считает («в первую голову я ставлю») «увеличение числа членов ЦК до нескольких десятков или даже до сотни...» Центральный комитет, избранный на Одиннадцатом съезде, состоял из 27 членов и 19 кандидатов, если к ним добавить Комиссию контроля, состоявшую из 5 членов и 2 кандидатов, в общей сложности это составляло 53 человека — то есть «несколько десятков». Увеличение до «сотни членов» увеличило бы состав ЦК вдвое. Увеличение ЦК должно было — по совету Ленина — произойти за счет рабочих-коммунистов. О них Ленин писал несколько раньше: «Разве знает каждый рабочий, как управлять государством? Практические люди знают, что это сказки».

Расширение ЦК должно было «поднять авторитет ЦК», «улучшить наш аппарат». Если учесть, что Ленин рекомендовал избрать в ЦК «рабочих от станка», то есть людей совершенно незнакомых с практикой руководящей работы, становится очевидной бессмысленность совета, который виделся, возможно, его автору как некое чудесное средство.

Чудо должно было изменить «политический строй» партии. Ленин хорошо знал, что он является фактическим руководителем партии. Он старался руководить «как дирижер» и избегал применять жестокие репрессивные меры против товарищей по партии. В случае необходимости, во время возникавших споров, он использовал в качестве оружия свой авторитет создателя партии, вождя, совершившего революцию вопреки мнению соратников, подтвердившего свою прозорливость подписанием Брестского договора. На Девятом съезде (март — апрель 1920 года) группа старых большевиков выступила с требованием расширения демократии в партии. «Демократические централисты», децисты, упрекали Ленина в том, что «всем распоряжается маленькая кучка партолигархии», что ЦК установил «бюрократический централизм». Ленин возражает, теоретически обосновывая необходимость единоличной диктатуры: «Советский социалистический централизм единоличию и диктатуре нисколько не противоречит, волю класса иногда осуществляет диктатор, который иногда один более сделает и часто более необходим». Ленин говорит на Девятом съезде о будущем, о социалистическом централизме. Отчаяние, в котором он пребывал в последние недели своей сознательной жизни, заключалось в том, что он видит несколько кандидатов в диктаторы. Борьба между ними чревата расколом в партии. А этого Ленин, который сам всегда решительно шел на раскол, если не все беспрекословно следовали за ним, очень боялся, он опасался губительных последствий раскола после своей смерти.

В «завещании» Ленин дает характеристики шести членов ЦК. Собакевич, знакомя Чичикова с жителями губернского города, охарактеризовал их коротко: «один в городе порядочный человек, прокурор, да и тот свинья». По этому бессмертному образцу оценивает Ленин «выдающихся членов ЦК».

Прежде всего, Ленин говорит о «двух выдающихся вождях современного ЦК», о Сталине и Троцком. В столкновении этих потенциальных диктаторов видит он «большую половину опасности раскола».

Товарищ Сталин, — пишет Ленин, — «сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью» С другой стороны «тов. Троцкий... отличается не только выдающимися способностями. Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК, но и чрезвычайно хватающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела». Затем следуют ближайшие товарищи Ленина по эмиграции: Зиновьев и Каменев. И тут он многозначительно замечает, что «октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева, конечно, не является случайностью, но что он также мало может быть ставим им в вину лично, как не большевизм Троцкого». Дальше «несколько слов» говорит автор «завещания» — «Письма съезду» о двух молодых членах ЦК Бухарине и Пятакове, называя их «самыми выдающимися силами (из самых молодых сил)». Бухарин «не только ценнейший и крупнейший теоретик партии, он также законно считается любимцем всей партии, но ею теоретические воззрения с очень большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским...» Пятаков «человек несомненно выдающейся воли и выдающихся способностей, но слишком увлекающийся администраторством и администраторской стороной дела, чтобы на него можно было положиться в серьезном политическом вопросе».

Через десять дней Ленин диктует добавление к «Письму»: «Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно более терпим: более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризен и т. д.»

Мысль Ленина очевидна, ни один из «выдающихся членов ЦК» недостоин, ибо неспособен быть «диктатором», единолично управлять партией. Двух «выдающихся вождей» — Сталина и Троцкого — Ленин дисквалифицирует, пугая членов ЦК тем, что один уже «сосредоточил в своих руках необъятную власть» и вряд ли сумеет «достаточно осторожно ею пользоваться», другой — самоуверен и чрезмерно увлекается «административной стороной дела»: память о расстреле комиссара Пантелеева жила среди старых большевиков. К тому же, не забывает припомнить автор «Письма» у Троцкого небольшевистское прошлое. Впрочем, добавляет он, не нужно этого ставить «ему в вину лично», как и «октябрьский эпизод» Зиновьева и Каменева, то есть их сопротивление Октябрьскому перевороту. Неизвестно, что имел в виду Ленин, говоря, что не нужно этого «ставить им в вину», но вождь Октябрьской революции никому ничего не забывал. Объявив Бухарина «крупнейшим теоретиком партии», Ленин немедленно добавляет, что его взгляды «не вполне марксистские», что, несомненно, является недостатком для крупнейшего теоретика марксистской партии. Несмотря на «выдающиеся способности» Пятакова, «в серьезном политическом вопросе» на него нельзя положиться — опять противоречие, которого Ленин не решает.

«Письмо к съезду» не было прочитано на Двенадцатом съезде, хотя руководители делегаций с ним познакомились. Потом возникла легенда, что Сталин скрыл «письмо», не допустил его оглашения. Ленинское «завещание» стало, действительно, довольно скоро криминальным документом, хранение которого каралось тюрьмой и лагерем. Нет, однако, сомнения, что никто из «выдающихся членов ЦК» в нем упомянутых, его публикации не желал. До 1926 года, когда «Письмо съезду» было опубликовано в США Максом Истменом, а во Франции Борисом Сувариным, Троцкий отрицал его существование.

Содержание «завещания» не оставляет сомнения: Ленин настоятельно рекомендует заменить себя коллегиальным руководством. Только в этом случае пороки каждого из членов руководства смогут компенсироваться имеющимися у них достоинствами. Впрочем, достоинств не так уж много. Но никого кроме себя вождь партии винить не мог: он вырастил и воспитал тех, кто шел ему на смену, отбрасывая по дороге всех тех, кто проявлял хотя бы минимальную самостоятельность.

В 1920 году, на Девятом съезде, Осинский, говоря о грозящей партии диктатуре, называет трех потенциальных кандидатов в диктаторы: Ленина, Троцкого, Сталина. В годы революции и гражданской войны советская власть в глазах ее сторонников и противников определялась двумя именами — Ленина и Троцкого. Председатель Петроградского совета, руководитель Октябрьского переворота, нарком иностранных дел, подписывавший пламенные радиовоззвания «Всем, всем, всем» с призывом к мировой революции, первый представитель Нового Мира, ведший переговоры с империалистами в Брест-Литовске, организатор Красной армии, блестящий оратор Лев Троцкий считался многими естественным кандидатом в наследники Ленина. Считал себя таковым и он сам. Эта убежденность была одной из главных причин его поражения в начавшейся схватке за кафтан Ленина. В пассиве Троцкого были: его позднее вступление в большевистскую партию (июль 1917 года), его многолетние споры с Лениным, его еврейское происхождение, его твердая убежденность в законном праве наследовать Ленину.

Генеральный секретарь ЦК, член Политбюро, член Оргбюро, нарком по делам национальностей, нарком Рабоче-Крестьянской инспекции Иосиф Сталин был знаком лишь узкому кругу партийных руководителей и военных работников, он редко выступал на собраниях и митингах, его статьи не отличались блеском, свойственным профессионалам пера, его не вспоминает Джон Рид в своей хронике октябрьских дней. Но когда в начале 1918 года Ленин, которому надоели бесконечные дискуссии в ЦК, добивается создания Бюро ЦК «для решения экстренных вопросов», в Бюро входят — Ленин, Троцкий, Сталин, Свердлов. Сталин входит и в редколлегию «Правды» — вместе с Троцким, Бухариным, Сокольниковым. Ему полностью доверяет Ленин и снисходительно терпит все капризы Сталина, который, не стесняясь, и сознавая свое значение, ведет себя как примадонна. И когда на Одиннадцатом съезде партии Преображенский, перечислив обязанности Сталина, усомнится в том, чтобы один человек мог успешно справляться с необъятной работой в Политбюро, Оргбюро, наркоматах, комиссиях ЦК, Ленин немедленно выступает в защиту Сталина. Ленин говорит о незаменимости Сталина в наркомнаце. И в Рабкрине: «Дело гигантское. Но дня того, чтобы уметь обращаться с проверкой, нужно, чтобы во главе стоял человек с авторитетом...» После этого съезда Ленин предлагает Сталина на пост генерального секретаря ЦК, чтобы через 8 месяцев, как бы забыв обо всем, сетовать на «необъятную власть», которую сосредоточил в своих руках Сталин, «сделавшись» генсеком. Вдруг председатель Совнаркома обнаруживает пороки в деятельности Рабкрина, а в Сталине видит главный источник чудовищно разрастающейся бюрократии.

Сталин не «сделался» генсеком. Им его сделал Ленин — его постоянный покровитель, учитель и образец. Борис Суварин рассказывает, что когда Виктор Адлер, подшучивая над Плехановым, упрекнул его: «Ленин ваш сын», Плеханов немедленно возразил: «Если он мой сын, то — незаконный». Суварин добавляет: «Ленин мог бы сказать то же самое о Сталине». Если вопрос: был ли Ленин законным или незаконным сыном Плеханова и Маркса — продолжает вызывать споры среди философов, историков и специалистов по брачному праву, вопрос: был ли Сталин сыном Ленина — вызывает все меньше и меньше споров. Вряд ли можно сегодня сомневаться и в законности сына-Сталина. Он был не только законным, но и единственным сыном Ленина. То, что в конце жизни отец обиделся на сына и даже попробовал лишить его наследства — случай нередкий.

Называют множество причин, объясняющих приход Сталина к власти. Главная среди этих причин — Сталин был законным наследником Ленина. Таким воспринимало его большинство партии. Это, как говорят логики, было необходимо, но этого было еще недостаточно. В книге Джона Макдональда «Стратегия в покере, бизнесе и войне» в качестве примера блестящей стратегии приводятся действия Сталина в годы борьбы за власть. Автор книги замечает: «Этим людям /то есть участникам борьбы, М.Г./ больше всего на свете была нужна хотя бы примитивная информация о теории игр, но обладал ею только один человек». Вряд ли можно подозревать товарища Сталина в том, что он знал теорию игр. Но в борьбе с Троцким он вел себя, как человек, желающий завоевать власть, а его противник, как человек, ожидающий, что ему преподнесут власть, ибо он больше других ее заслужил.

Сталин прежде всего подчеркивал, что он власти не хочет и заключив союз с двумя другими претендентами — Зиновьевым и Каменевым — предоставил им роль старших партнеров в триумвирате. Троцкий делает все, чтобы восстановить против себя всех, кто не был его верным союзником. В борьбе Цезаря с Помпеем первый действовал по принципу: кто не против меня, тот за меня, второй по принципу: кто не за меня, тот против меня. Сталин подражает Цезарю, Троцкий — Помпею. Большевики, глядевшие в зеркало Французской революции, в надежде угадать будущее, видели в наркомвоенморе и председателе Реввоенсовета Троцком естественного кандидата в Бонапарты. Зная об этом, Троцкий пишет в брошюре «Уроки Октября», которую он издает после смерти Ленина: «Робеспьер не успел ознакомиться с плехановской идеей, нарушал все законы социологии, и, вместо того, чтобы обмениваться с жирондистами рукопожатиями, рубил им головы». Троцкий не только совершал непоправимую ошибку, угрожая эшафотом, не имея возможности им воспользоваться, он напал на Зиновьева и Каменева, напомнив об их октябрьских грехах. Пословица гласит: в доме повешенного не говорят о веревке. Станислав Ежи Лец добавлял: «А в доме палача?» Заговорив о поведении Зиновьева и Каменева в октябре 1917 года, Троцкий как бы вынудил триумвиров начать «разоблачение» антибольшевистского прошлого героя Октября.

8 октября 1923 года Троцкий обращается с письмом в ЦК. Письмо это Троцкий подписал только сам — он боялся обвинений в организации фракции. Через неделю, однако, в ЦК поступает «Заявление 46», в котором развиваются тезисы Троцкого. В числе «подписантов» были Преображенский, Пятаков, Антонов-Овсеенко, В. Косиор, Осинский и другие. В обоих письмах резко критикуется политика «большинства Политбюро».

Первая часть «Заявления 46» констатировала острый экономический кризис в стране: забастовки, растущую безработицу, остановку многих предприятий, нерентабельность большинства заводов тяжелой промышленности. Вину за катастрофическое положение экономики «подписанты» возлагали на «фракцию большинства в Политбюро». Вторая часть констатировала кризис в партии: «Мы наблюдаем все более прогрессирующее, уже ничем не прикрытое разделение партии на секретарскую иерархию и «мирян», на профессиональных партийных функционеров, выбираемых сверху, и на партийную массу, не участвующую в партийной жизни». «Заявление 46» развивало аргументацию письма Троцкого, называвшего причиной кризиса в партии практику назначения секретарей в местные организации — «назначенство».

Троцкий и его товарищи были совершенно правы. Система «назначенства» стала важнейшим инструментом завоевания Сталиным власти. Но не он ее придумал. Он ее усовершенствовал и сумел ею воспользоваться. Автор «Сталина» Борис Суварин, анализируя структуру партийного аппарата, называет двумя главными инструментами центральной власти: секретариат ЦК, действовавший совместно с Оргбюро, и комиссии центрального и местного контроля, созданные в 1920 году для регистрации «жалоб» на аппарат, и очень быстро превратившиеся в орудие борьбы с критикой и поддерживания строгой дисциплины. Значение секретариата было связано с тем, что в его ведении находились вопросы кадров и контроль за деятельностью местных организаций. В 1920 году при секретариате был создан Учетно-Распределительный отдел (Учраспред), первоначально занимавшийся организацией партийных мобилизаций: он назначал местным организациям квоту при объявлении партийных мобилизаций. После окончания гражданской войны практика мобилизаций прекратилась, Учраспред взял в свои руки распределение партийных постов. Член партии находился в полном распоряжении ЦК, после гражданской войны это стало значить — в распоряжении Учраспреда. К началу 1923 года в его ведении находились все партийные посты, включая уездные. На Двенадцатом съезде, в 1923 году, в докладе о деятельности Учраспреда говорилось, что в 1922 году он направил на работу более 10 тысяч человек, в том числе около половины составляли «ответственные работники». Съезд партии выбирал ЦК, который выбирал Политбюро, Оргбюро и Секретариат. Секретариат, один из его отделов — Учраспред, подбирал губернских и уездных секретарей партийных комитетов, которые подбирали делегатов на съезд, выбиравший секретариат. В 1923 году эта система — секретариат сам себя выбирает — действовала безотказно: Сталин держал партийную машину в своих руках.

Троцкий и его соратники справедливо критиковали «назначенство», как орудие в руках «большинства Политбюро» (они не называли членов этого большинства), но таким образом они критиковали систему, созданную при Ленине, нарушая заветы Ленина. А главное — критиковали систему, созданную с их согласия, при их соучастии. Они выступили против этой системы, против режима, развившегося, по их словам, после Десятого съезда, тогда, когда она стала действовать против них. Ведя ожесточенные споры по многим вопросам, троцкисты и их противники сходились в одном, решающем. Согласие по этому вопросу не оставляет сомнения в том, что борьба между Сталиным и Троцким, в конечном счете, сводилась к борьбе за власть.

Все соглашались с тем, что вся жизнь в стране находится в руках партии. Речь шла именно о всей жизни в стране: конечно, политической, но также социальной, культурной, и, разумеется, экономической. Когда в 1918 году «спец» С. Либерман обнаружил безобразия в руководстве лесной промышленностью и обратился к Ленину с жалобами, председатель Совнаркома выслушал, согласился, но предупредил: «Исправление наших ошибок должно идти только сверху, а не от спецов. Поэтому, если у вас будут какие-либо соображения, звоните мне, я сам буду вносить необходимые изменения». В конце своей жизни Ленин скажет: «Мы должны знать и помнить, что вся юридическая и фактическая конституция Советской Республики строится на том, что партия все исправляет, назначает и строит по одному принципу». Принципом этим было — самодержавие партии. В первой половине 20-х годов лишь Г. Мясников и «Рабочая группа», которую он создал из петроградских и уральских рабочих, выступали с необычными для коммунистов лозунгами. После Десятого съезда Г. Мясников отправил в ЦК письмо, в котором предлагал. «После того, как мы подавили сопротивление эксплуататоров и конституировались как единственная власть в стране, мы должны: провозгласить свободу слова и печати, которой не имел в мире еще никто — от монархистов до анархистов включительно». Исключенный из партии и арестованный Г. Мясников, бежавший в 1928 году из Советского Союза, признавал, что остался в живых лишь потому, что в его «героическом прошлом» было убийство великого князя Михаила Романова.

16 января 1924 года, за 5 дней до смерти Ленина, начала работать Тринадцатая партконференция, решившая предать гласности полностью резолюцию «О единстве партии», проведенную Лениным на Десятом съезде. Конференция напоминала всем, кто критиковал «большинство Политбюро», что они воюют с ленинскими идеями. В мае 1924 года на Тринадцатом съезде, первом после смерти Ленина, Троцкий еще раз подтверждает, что вся его прошлая и будущая оппозиция Сталину, была борьбой за власть. «Я никогда, — говорит он, — не признавал и не признаю свободы партийных группировок, ибо группировка есть в данных исторических условиях только другое наименование фракции». Троцкий произносит слова, ставшие смертным приговором всем тем, кто критиковал Сталина с позиции «истинных ленинцев»: «Партия в последнем счете всегда права, потому что партия есть единственный исторический инструмент, данный пролетариату... Я знаю, что быть правым против партии нельзя. Правым можно быть только с партией и через партию, ибо других путей для реализации правоты история не создала».

Если партия всегда права, если нельзя против нее выступать, если нет сомнений в том, что только она осуществляет миссию, возложенную на нее историей — остается одно: попытаться захватить в этой партии власть. Югославский режиссер Душан Макавеев, поставивший пьесу об убийстве Троцкого, заставляет героя Октября произносить зловещие слова: «Партия в последнем счете всегда права» — с ледорубом в голове, уже будучи убитым агентом Вождя, олицетворявшего Партию. Трудно лучше представить трагическую слепоту человека верившего, что он познал законы истории.

21 января 1924 года Ленин умирает. Траурные торжества Сталин организует по своему. Несмотря на протесты многих старых большевиков и вдовы Ленина, тело его бальзамируют и помещают в стеклянный гроб в деревянный мавзолей, установленный на Красной площади. 30 января Крупская просит в «Правде» не выражать траур по Ленину в форме «внешнего поклонения его личности», просит не ставить ему памятников, не называть его именем городов, не устраивать траурных митингов. «Если вы хотите почтить имя Владимира Ильича, стройте ясли, детские сады, дома, школы и так далее», — просила вдова. Поступают наоборот: организуются митинги, паломничества в мавзолей, Петроград переименовывается в Ленинград, кроме того появляются Ленине, Ленинск, Ульяновск и т. п. Обожествление Ленина необходимо прежде всего наследникам: каждый из них старается урвать себе кусочек нимба Вождя. Наследники чувствуют себя младшими богами, наряду с Ленинградом и многочисленными Ленине появляются Зиновьевск, Троцк, Сталинград. Впрочем, Сталин действует, главным образом, за кулисами, выдвинув вперед, не скрывающего своей жажды власти, Зиновьева. 26 января в Колонном зале дома союзов Сталин выступает скромно, четвертым, а его речь, которую десятки лет будут заучивать школьники под названием «Клятва», «Правда» публикует лишь небольшими отрывками

Похороны Ленина убедительно подтвердили, что Сталин является выдающимся учеником Вождя революции: Политбюро, поместив тело Ленина в мавзолей, превратив его в мощи, передало, одновременно, мозг Учителя для научного анализа. Изучение мозга Ленина было поручено немецкому профессору Фогту, который вскоре обнаружил там «важные особенности в строении так называемых пирамидальных клеток третьего слоя». Популярная литература того времени сообщала, что в этих особенностях мозга Ленина «находят объяснение те гениальные мысли, та гениальная тактика, которые проявлялись Лениным на самых трудных этапах революции, когда многие теряли и почву под ногами, и перспективу». Обожествление Вождя происходило в полном соответствии с учением Маркса: Мавзолей был духовной надстройкой, а пирамидальные клетки третьего слоя в мозгу Ленина — материальным базисом.

 

Годы ожидания

Салтыков-Щедрин рассказывает, что при одном из губернаторов жители города Глупова весной отмечали праздник по случаю бедствий минувших, осенью они праздновали в предчувствии бедствий грядущих. Для граждан советской республики годы с 1923 по 1926 были временем надежд и ожиданий, это была — несмотря на многочисленные проявления недовольства в разных районах страны — одна из самых спокойных эпох в советской истории. Страна выздоравливала, приходила в себя, с ужасом вспоминая минувшие годы бедствий, оплакивая миллионы смертей, надеясь на будущее.

В одном из редких дневников, сохранившихся с 20-х годов, 17 декабря 1923 года была сделана запись: «У нас изменилась политика: разрешена свободная торговля; театры, трамваи, печать и т. д. стали платными. Но Ленин сохранил в России оазис социализма — учреждения и их служащие, предоставив другим жить капиталистически. Насколько можно предугадать, вторая стадия нашей революции пройдет в соревновании и борьбе двух начал: социалистического и капиталистического».

«Капиталистически» начала жить прежде всего деревня. Возвращение к нормальной жизни шло не без труда: в 1923 году промышленные предприятия, охваченные жаждой прибыли резко поднимают цены на свои товары. Возникают, по выражению Троцкого, «ножницы» между ценами на промышленные и сельскохозяйственные товары. В 1924 году эти «ножницы» закрываются: партия бросает лозунг «лицом к деревне»; смычка рабочих и крестьян объявляется основой государственной политики. Посевная площадь достигает 80% довоенной. Бухарин призывает крестьян: «Обогащайтесь, развивайте свои участки, не бойтесь рестрикций». Сталин в праздничный день 7 ноября 1925 года объявляет: «Теперь задача состоит в том, чтобы установить прочный союз со средним крестьянством...»

Восстанавливается и промышленность, хотя это, естественно, происходит медленнее, чем восстановление сельского хозяйства. Принцип материальной заинтересованности, введенный в промышленности, создание производственных объединений, получавших капиталистическое название — «тресты», и ведущих работу на началах хозрасчета с целью извлечения прибыли, способствуют быстрому восстановлению предприятий. Особенно быстро развивается мелкая промышленность, обслуживающая крестьян — она не нуждается в крупных капиталовложениях, быстро возвращает вложения. Развивается фабрично-заводская промышленность, удовлетворяющая нужды потребителей, выпуская предметы ширпотреба. Расширение рынка способствует быстрому восстановлению и развитию этой промышленной группы. Медленно восстанавливаются предприятия тяжелой промышленности.

Оборотной стороной восстановления промышленности на основе принципа прибыли была безработица. В октябре 1921 года было 150 тысяч безработных, а в начале 1924 года — 1 240 тысяч. Рост безработицы был связан не только с увольнением лишних рабочих предприятиями, заботившимися о повышении прибыли, но и с миграцией крестьян в города. Одновременно с безработицей ощущалась острая нехватка квалифицированной рабочей силы.

Требования повышения производительности труда, которая «добивалась путем интенсификации труда рабочего и лишь в малой степени путем улучшения техники организации производства или улучшения технического оборудования предприятия», вызывали активное недовольство рабочих. Тем более, что повышение производительности труда не сопровождалось повышением зарплаты. Весной 1925 года в крупных промышленных центрах, в том числе в Москве и Иваново, проходит волна рабочих забастовок с требованием повышения заработной платы. В 1925 году нарком финансов Сокольников признает, что «на восьмом году советской власти» заработная плата в металлургии, на шахтах и железных дорогах достигла довоенного уровня.

Средняя заработная плата в 1925 г. составляла 40 червонцев. М. Ларсонс сообщает, что в 1923 г. нарком получал (кроме квартиры) 210 червонцев. М. Шагинян приводит бюджет работницы ткачихи с ленинградской фабрики «Красный ткач». Ее заработок составлял 43 червонца. За месяц она израсходовала: пудра — 1 руб., гребенка — 2 руб., пиво, папиросы, журналы, газета, починка обуви— 3 руб., два раза была в бане, один раз в театре — 1 руб., пять раз в кино — 2 руб. 80 коп.; обед: щи или суп, макароны, завтрак: чай, ситный. Куплено на 85 руб.: пальто, шуба, сапоги, ботинки, 6 смен белья, платки, косынки. Обследователь бюджетов тульских рабочих дает такие примеры: семья чернорабочего оружейного завода, заработок по низкому 3 разряду, семья состоит из 5 человек — двое взрослых, трое детей. «Вследствие плохого питания дети бледны, вид у них нездоровый. В течение месяца только отец, который часто болеет, и младший сын, получали белый хлеб и в небольшом количестве молоко, вообще же питание семьи плохое: мяса за три месяца потреблено 6 фунтов, сахару 2 фунта, да и черный хлеб потреблялся в весьма недостаточном количестве: менее 5 фунтов в день на пять человек. За весь год ничего не приобреталось из хозяйственных вещей, а также из одежды и обуви, за исключением 1,5 м. ситца на рубашку учащемуся мальчику». Соседняя семья рабочего, получающего по высокому 7 разряду, «состоит из 6 человек — 2 взрослых и 4 детей. Тяжелое положение и скудность питания объясняются не столько недостаточным заработком главы семьи, сколько многосемейностью и полнейшим отсутствием одежды и обуви».

Введение НЭПа вызвало к жизни— нэпманов, «новую буржуазию» социальную группу, лежавшую как бы за пределами советского общества: они не имели права голоса, не могли быть членами проф. союза, их дети не могли учиться в вузах. Их существование было результатом поворота в советской политике, и они хорошо понимали, что завтра или послезавтра другой поворот подпишет им смертный приговор. Новая экономическая политика нуждалась в нэпманах, но питала к ним отвращение. Частных дельцов не оставляет чувство временности, чувство жизни на вулкане. Поэтому в частную деятельность бросаются прежде всего авантюристы, спекулянты, надеющиеся как можно быстрее сорвать куш, израсходовать его и — скрыться от недремлющего ока ГПУ. Враждебность советской системы частной инициативе, но также и нежелание частников вкладывать капиталы в промышленность (предприятие долговременное), вела к тому, что на протяжении всего периода НЭПа доля частной промышленности в валовой продукции всей промышленности была незначительной. В 1925 году она составляла 3,8%. Значительно более важную роль играли частники в торговле. Перепись 1923 года показала, что оптовая торговля находилась на 77% у государства, на 8% у кооперативов, на 14% в частных руках, а розничная: у государства 7%, у кооперации 10%, у частников 83%.

Присутствие в советском общественном организме чужеродного капиталистического тела создает особую атмосферу НЭПа: с громкими процессами взяточников, соблазняющих коммунистических аскетов роскошной жизнью, с шикарными ресторанами и игорными домами, доход от которых идет на помощь беспризорным детям, с легендами о благородном налетчике Леньке Пантелееве, бывшем моряке-революционере, грабящем нэпманов. Нэпманов делают виновными в деморализации коммунистов, в массовом распространении алкоголизма. Вопрос: разрешить или не разрешить производство алкоголя в стране светлого будущего вызвал долгие споры среди большевиков. До революции они беспощадно критиковали «пьяный бюджет» царского правительства. Теперь предстояло либо оставить, введенный Николаем II в начале первой мировой войны «сухой закон», либо отменить его. Аргументом сторонников водочной монополии было широкое распространение самогонки и невозможность иным образом получить крупные средства. А. Микоян, приехавший в 1920 году в Нижний, слышит от Молотова, что в губернии «среди партийцев немало случаев морального разложения, злоупотребляют спиртными напитками». Микоян замечает: «Тогда в стране были полностью запрещены производство и продажа алкогольных напитков». В 1922 году «Правда» публикует громогласное заявление: «Это не пройдет». Старый большевик А. Яковлев безжалостно критикует проф. И. Озерова, который предложил восстановить казенную продажу водки, обещая 250 млн. золотых рублей в год в казну. Цену проф. Озеров назначил в 15 рублей ведро, двойную против дореволюционной. «Советская власть, — заверяет А. Яковлев, — которая существует для народа и его хозяйства, не говоря о прочем, не может становиться на этот губительный путь уже по одному тому, что в погоне за вилами писанными или даже верными 250 миллионами, народное хозяйство понесет такие убытки, такие разрушения, которые никакими миллиардами не оплатятся. Это не пройдет». Рядовые члены партии и ЦК были против восстановления спиртовой монополии, но Политбюро настаивает на ее введении. Споры продолжались еще в 1924 году. Сталин прекратил их, внеся в пленум ЦК заявление (подписанное еще шестью членами ЦК), в котором торжественно заявлял, что Ленин ему (и шести другим подписантам) говорил о необходимости ввести водочную монополию летом и осенью 1922 года. Тем самым Сталин аннулировал «более ранние заявления Ленина по этому вопросу», имевшиеся в его сочинениях. В 1927 году Сталин вспоминал минувшие споры: «Что лучше: кабала заграничного капитала, или введение водки, — так стоял вопрос перед нами. Ясно, что мы остановились на водке, ибо считали и продолжаем считать, что, если нам, ради победы пролетариата и крестьянства, предстоит чуточку выпачкаться в грязи, — мы пойдем и на это крайнее средство ради интересов нашего дела». Монополия, введенная в январе 1923 г. была компромиссом: выпущенная водка имела половину своей «нормальной» крепости — 20°. Ее немедленно стали называть «рыковкой», чествуя таким образом имя заместителя председателя Совнаркома Рыкова, подписавшего указ и не чуравшегося рюмки.

А. Сольц, «совесть партии», объяснял: «Когда окружающая жизнь тяжела, когда нет сил и надежды ее изменить, то является желание вообразить ее, представить ее себе иной; для этого надо усыпить разум, утихомирить силу критики. Это и достигается алкоголем. Выпьешь — все горести забудешь, все трудности исчезнут, все неприятности улетучатся». Не исключено, что в этом объяснении действия алкоголя, звучащем, как великолепная реклама, была вторая причина, кроме желания получить доход, неустанного увеличения производства водки. По первоначальному плану на 1929—30 г., предполагалось выпустить 41 миллион ведер, но план был увеличен ещё на 5 миллионов ведер. К этому времени «горести, трудности и неприятности» возросли тысячекратно.

«В 1927 году, — подводил прокурор И. Кондурушкин итоги НЭПа, — мы имеем: 1) восстановленную промышленность с довоенным размером производства; 2) восстановленный транспорт, работающий без перебоя; 3) твердую валюту; восстановленный и организованный рабочий класс (на 300 тысяч больше, чем в 1922 году). 5) восстановленную посевную площадь и сельское хозяйство».

Экономические успехи политики, начатой в марте 1921 года, были несомненными. Она позволила восстановить народное хозяйство страны, вернуть его — в основном — к довоенному состоянию. Но не возвращение к довоенному состоянию было целью большевистской партии, взявшей власть в России. Партия совершила революцию, ибо хотела строить новое общество, нового человека.

«Годы ожидания», период между концом гражданской войны и началом сталинской революции, были временем штурма старого общества, которое подвергается атакам со всех сторон.

Первым советским кодексом был кодекс о семье и браке, принятый 18 сентября 1918 года. Его задачей было «революционизирование» семьи. Четыре главных положения делали кодекс — для своего времени — революционным: признавался только гражданский брак (церковный отменялся); для заключения брака не требовалось ничье согласие; развод становился свободным: если его требует одна сторона — разводит суд, если две — ЗАГС; ликвидируется категория незаконнорожденных детей. «Революционизирование» семьи выражалось прежде всего в разрушении «старой», «буржуазной морали». Широкое распространение — как революционные и передовые — приобретают взгляды, излагаемые А. Коллонтай, видной деятельницей партии, наркомом социального обеспечения. Клара Цеткин рассказывает в своих воспоминаниях о том, как Ленин излагал ей взгляды А. Коллонтай: «Вы, конечно, знаете знаменитую теорию о том, что будто бы в коммунистическом обществе удовлетворить половые стремления и любовную потребность так же просто и незначительно, как выпить стакан воды». Наша молодежь, — констатировал Ленин, — «от этой теории „стакана воды“ взбесилась»

Теория «стакана воды» распространялась в обществе, в котором семья понесла тяжелые уроны в течение непрерывных 7 лет воин и революций. По переписи 1897 года в России было 49,7% мужчин и 50,3% женщин — почти равное число. По переписи 1926 года в советской республике было на 5 млн. меньше мужчин, чем женщин. В этих условиях партия вела борьбу с «буржуазной» семьей. Ленин возмущался теориями «свободной любви» в разговорах с Кларой Цеткин, в письмах Инессе Арманд, стороннице этих теорий, но никогда не говорил об этом публично. Публично он провозглашал новую революционную мораль. Герой популярного в 20-е годы романа о свободной любви твердо заявляет, почти дословно цитируя Ленина: «Комсомольская мораль существует, комсомольская мораль есть... Наша нравственность вполне подчинена интересам классовой борьбы пролетариата! Комсомольская нравственность это система, которая служит борьбе трудящегося против всякой эксплуатации. Что революции полезно, то нравственно, а что ей вредно, то безнравственно и нетерпимо».

Мораль — оружие в классовой борьбе — твердят партийные теоретики. Е. Преображенский посвящает свою книгу о «моральных и классовых нормах большевизма» образцу большевистской морали — Ф. Дзержинскому. В 1926 г. в Ленинграде состоялся один из самых знаменитых уголовных процессов 20-х годов. Судили 15 молодых рабочих изнасиловавших в Чубаровском переулке девушку. Главный редактор «Ленинградской правды» Рафаил, председательствовавший во время суда, упрекал «чубаровцев» в пренебрежении «новой советской моралью». Вам, наверное, — обвинял он молодого подсудимого, — больше нравится заграничная буржуазная мораль? — Я никогда не был заграницей, — справедливо возражал насильник. — Вы можете ее знать по заграничным газетам, — настаивал председатель. — Я и советских-то не читаю, — отрезал «чубаровец». Все благородные качества «нового советского человека» объясняются уже в 1926 году советской моралью, все отрицательные — пережитками проклятого прошлого и «растленным влиянием Запада».

Разложению семьи способствовала политика партии по отношению к детям. Азбука коммунизма Н. Бухарина — популярнейший учебник «нового человека» в 20-е годы — гласила. «Ребенок принадлежит обществу, в котором он родился, а не своим родителям». Видный юрист, один из создателей кодекса о семье и браке, выражался еще более четко: «Необходимо заменить семью коммунистической партией».

30 сентября 1918 года, почти одновременно с кодексом о семье — ВЦИК утверждает «Положение об единой трудовой школе РСФСР». Школа революционизируется, из нее изгоняется все «устаревшее» — парты, уроки, задания на дом, учебники, отметки, экзамены. Отменяется плата за обучение, обучение становится совместным. При разработке модели новой советской школы используются наиболее передовые педагогические идеи русских педагогов, прежде всего Константина Венцеля, и западных, прежде всего американского Философа Дьюи.

Новая советская школа — свободна и самоуправляема. Управление передается «школьному коллективу», в состав которого входят ученики и все школьные работники — от учителей до сторожа. Впрочем, само слово «учитель» было отброшено. Его заменяет «школьный работник» — «шкраб».

В период гражданской войны государство не имело возможностей осуществить утопические планы построения новой школы. В конце 1923 года утверждается новая схема организации школы, которая теперь ориентируется на подготовку квалифицированных специалистов, имеющих классовое марксистское мировоззрение. В первый утопический период было достигнуто одно: сломлено сопротивление учителей против политизации школы. «Мы говорим, — заявил Ленин, — наше дело в области школьной есть также борьба за свержение буржуазии, мы открыто заявляем, что школа вне жизни, вне политики, есть ложь». Главный лозунг второго периода в истории советской школы: без коммунизма нам не нужна грамотность. Поэтому «коммунизм» вводился даже в арифметику. В качестве примера на вычитание ученикам давали задачу: восстание парижского пролетариата с захватом власти произошло 18 марта 1871 года, а пала Парижская коммуна 22 мая того же года. Как долго она существовала? Политизации обучения помогало использование новых методов — комплексного, проектного. «В СССР, — говорится в Малой советской энциклопедии, — впервые в истории школа ставит одной из своих задач борьбу с религией, становится школой антирелигиозной».

Новая школа открыто заявила, что обучение является классовой привилегией. В статье 26 «Устава единой трудовой школы», утвержденного в в 1923 году, говорилось: «Доступ в единую трудовую школу 1 и 2 ступени открыт для всех детей школьного возраста от 8 до 17 лет. В случае, когда развитие школьной сети не позволяет принять в школу всех детей, преимущество при приеме отдается детям трудящихся». Дети при поступлении в школу должны знать свое социальное происхождение, и с первых дней обучения узнают, что люди делятся на высшую категорию — трудящихся, и низшую — нетрудящихся.

Классовая школа ставила своей задачей воспитание интернационалистов. В. Н. Шульгин, один из влиятельнейших педагогов-марксистов, формулировал цели школы: «Мы не призваны воспитывать русского ребенка, ребенка русского государства, а гражданина мира, интернационалиста, ребенка, который полностью понимает интересы рабочего класса и способен драться за мировую революцию... Мы воспитываем нашего ребенка не для защиты родины, а для всемирных идеалов». Воспитание в духе «всемирных идеалов» выражалось прежде всего в борьбе с национальными корнями. «Мы поняли чуть-чуть поздно, — самокритически признавался М. Н. Покровский на 1 конференции историков-марксистов, — что термин русская история» есть термин контрреволюционный». В школе преподается история революционного движения, гражданская история отменяется: начинается манипуляция памятью. Ведется, одновременно, борьба и с русской классической литературой. «Термины «русская литература», «история русской литературы» не лишены еще прав гражданства в обиходе школьных программ, методических пособии и учебников , — возмущается пролетарский критик.

Многие классические писатели изымаются из программ совершенно, другие изучаются в специальном соусе. Так, например, произведения Пушкина, Грибоедова и Лермонтова анализировались, как образец «литературною стиля русской аристократии эпохи нарастания торгово-промышленного капитализма». Театральный цензор и театральный критик в одном лице О. Литовский одобрительно отзывался о постановке в МХАТ-1 инсценировки романа Л. Толстого «Воскресенье»: «Ф. Раскольников сделал все, чтобы выхолостить из пьесы всю реакционность толстовских философских концепций. И если, несмотря на остроту социальных ударений, найденную автором переделки, ему все же не удалось полностью вытравить толстовский дух, — то причина в «порочности» самого материала». Раскольников, со своей стороны, сделал все, что мог, улучшая Толстого.

Одним из наиболее трагических последствий военных и революционных лет была беспризорность. Сотни тысяч беспризорных детей, потерявших родителей во время бегства из фронтовых зон (в гражданскую войну фронтом была вся страна), в результате военных действий, становятся миллионами беспризорных во время голода 1921 года. По официальным данным в 1922 году в советской республике насчитывалось 7 миллионов беспризорных детей. Разрушение семьи вело к увеличению числа бездомных детей. Н. Крупская признавала в 1925 году: «Я сама раньше писала о том, что беспризорность — наследие войны и разрухи, но, понаблюдав беспризорных, вижу, что надо перестать так говорить, что надо сказать, что корни беспризорности не только в прошлом, но и в настоящем».

В 1921 году, в разгар голода, ликвидируется, работавшая с 1918 года, общественная организация «Лига спасения детей». В нее входили беспартийные общественные деятели, бывшие члены кадетской партии, эсеры и меньшевики. Народный комиссариат просвещения требует ликвидации Лиги спасения детей, ибо не может позволить спасать и воспитывать пролетарских детей «представителям буржуазии». Организуется Комиссия по улучшению жизни детей, руководство которой вручается председателю ВЧК Дзержинскому. Забота о детях переходит в надежные руки «органов».

Через два месяца после революции принимается закон, по которому все дела по обвинению детей и подростков до 17 лет передаются из ведения общих судов «на рассмотрение спецкомиссий по делам о несовершеннолетних, ставящих себе чисто педагогические и медицинские цели». Несовершеннолетних запрещается называть преступниками, они — правонарушители. В 1920 году новый декрет разрешает спецкомиссиям передавать дела о несовершеннолетних старше 14 лет в суд.

Острая карательная политика становится одной из форм борьбы с беспризорностью: беспризорников сажают в тюрьмы, помещают в концлагеря. Вторая форма — помещение беспризорников в детские дома, или в один из его видов — трудовую ремесленно-земледельческую колонию. Среди педагогов-коммунистов широкое распространение получает теория, гласящая, что именно беспризорники, дети без родителей, без семьи, могут стать великолепным материалом для выращивания нового советского человека. Многие из детских домов и колоний переходят в ведение ГПУ. Наконец, третья форма борьбы с беспризорностью — оставление их судьбе: нарушителей порядка судили, для кого находилось место в детских домах — помещали туда на перевоспитание, остальных оставляли на улице.

К концу 20-х годов восстановление экономики страны, улучшение материального положения граждан ведет к сокращению числа беспризорных. Сталинская революция выбросит в 1930 году на улицу новые миллионы детей, потерявших родителей.

В числе главных задач, которые ставит себе советское правительство, была ликвидация безграмотности. В 1855 году в России было 93% неграмотных, в 1897 — примерно 77%. Американский ученый Дэниел Лернер доказал, на материалах 22 стран, наличие тесной связи между уровнем грамотности и урбанизацией. В середине 19-го века в России было только два города с населением более 100 тысяч. В начале 20-го века, когда Россия выходит по темпам промышленного развития на одно из первых мест в Европе, процент грамотных начинает быстро расти. В 1908 году правительство принимает закон об обязательном всеобщем начальном обучении. Рост уровня грамотности не ставится, однако, в заслугу царскому правительству.

Сразу же после Октябрьской революции, наряду с военным фронтом — против врагов, экономическим фронтом — против разрухи, открывается фронт борьбы с безграмотностью. Выдвигается лозунг ликвидация безграмотности! Используется слово решительное, жестокое — из военного или полицейского словаря.

Задача состояла не столько в том, чтобы научить неграмотных читать и писать, сколько в том, чтобы научить их, через грамотность, правильно думать. «Неграмотный человек, — четко излагает проблему Ленин, — стоит вне политики и поэтому должен выучить алфавит. Без этого не может быть политики». Не менее ясно выражался педагог-коммунист В. Шульгин: Нужно ли бороться с безграмотностью? — Да, — отвечал, — но в первую очередь с политической безграмотностью. В букваре, выпущенном в годы гражданской войны, для обучения неграмотных, первые 13 страниц знакомили с буквами, на 14-ой шел рассказ о кулаках, буржуях и проклятом царском режиме.

Идеолог пролетарской культуры А. Богданов считал, что ликвидация безграмотности и образование народа будет происходить стихийным путем, внутренне саморегулируясь. Прямо противоположных взглядов придерживался Ленин. Декрет СНК «О ликвидации безграмотности среди населения РСФСР», подписанный 26 декабря 1919 г. Лениным, гласил в преамбуле: «В целях предоставления всему населению Республики возможности сознательного участия в политической жизни страны СНК постановил: Все население Республики в возрасте от 8 до 50 лет, не умеющее читать или писать, обязано обучаться грамоте...» Для неграмотных рабочий день сокращался на два часа, с сохранением зарплаты. Но, указывалось в §8: «уклоняющиеся от установленных этим декретом повинностей ... привлекаются к уголовной ответственности». Обучение грамоте становилось обязанностью, долгом, налогом, который требовало государство. Отказ от выполнения этой обязанности становился преступлением.

В 1926 году, когда была проведена первая при советской власти перепись населения, выяснилось, что «ликвидировали безграмотность» 5 миллионов человек. Это значило, что темпы обучения населения страны грамоте после революции, несмотря на пропагандистский шум и грозный декрет, оставались примерно такими же, как и до революции. Темпы эти значительно ускорятся в начале 30-х годов, но это будет связано с интенсивной индустриализацией и урбанизацией.

Пять миллионов научившихся читать и писать не были главным достижением шумной кампании по борьбе с безграмотностью. Важно было то, что внедрялось убеждение, во всех областях жизни лучшее средство — сила, внедрялось убеждение, что без принуждения государства граждане — даже для себя — ничего не сделают. И следовательно — за все нужно быть благодарным государству.

Полосу революционных преобразований в области семейного права завершает новый кодекс о семье и браке, принятый в 1926 году. Одинаково законным считается по новому кодексу и зарегистрированный и незарегистрированный брак. Заявление о прекращении брака мог делать один из членов семьи — муж или жена, даже не уведомляя другого. Заявления о разводе можно было делать в письменном виде: достаточно было послать открытку в ЗАГС. «Три рубля стоит сейчас развод, — писал в «Правде» М. Кольцов. — И больше никаких ни формальностей, ни бумаг, ни вызова, ни даже предварительного осведомления человека, с которым разводишься. Иногда даже на журнал подписаться труднее... За три рубля — почему не баловаться!»

Новый кодекс должен был окончательно разрушить семью, нанести ей смертельный удар, разорвать общественные связи, которые начали восстанавливаться в условиях НЭПа. Борьба с интеллигенцией, разрушение семьи, разрушение морали должны были очистить место для строительства нового общества. Государство, не чувствуя себя еще достаточно сильным, стремится порвать все связи между людьми, чтобы человек оставался один на один с государством. «Родительский авторитет? — Нет его, — констатирует старый большевик П. Лепешинский. — Авторитет религии? — Нет его. — Традиции? — Нет их. — Моральное чувство? — Но старая мораль умерла, а новая еще не народилась».

Утверждения Лепешинского в середине 20-х годов выражали пожелания большевика и не отражали всю действительность. Деревня, а подавляющая часть населения жила в деревне, оставалась оплотом старых авторитетов, старой морали. Литература этого времени показывает, что «новая мораль», прежде всего в форме «свободной любви», проникает в деревню через комсомольские ячейки. Их влияние, однако, остается в этот период незначительным.

Не умирала религия, хотя идет ожесточенная борьба с ней. Разрушаются церкви, арестовываются священники, нарастает антирелигиозная пропаганда. С 1922 года работает издательство «Атеист». С 1923 г. публикуется, выходящая раз в 5 дней, газета «Атеист» и ежемесячный журнал «Безбожник у станка», публикующий карикатуры, напоминающие своей грубостью антисемитские карикатуры гитлеровских изданий. 7 февраля 1925 года Емельян Ярославский, руководитель антирелигиозной пропаганды в стране, основывает Союз воинствующих безбожников. Союз выпускает массовый журнал «Безбожник», рассчитанный на пропагандистов.

Борьба с православной церковью облегчалась благодаря сохранившемуся в ней расколу и неурядицам в верхах патриаршей церкви. В декабре 1926 года был арестован Заместитель Патриаршего Местоблюстителя митрополит Сергий, сосланы другие епископы. Освобожденный в марте 1927 года митрополит Сергий получает разрешение на продолжение деятельности и в июле публикует «Декларацию», которая, по словам историка «превращает церковь в активного союзника советского правительства». Большинство клириков и верных, — продолжает историк, — «поняли, что этот грех был необходим для спасения церкви от смерти». Епископы, сосланные на Соловки, не одобряя принцип «Декларации», призвали сохранять единство церкви. Несмотря на «духовно-нравственную катастрофу» Русской церкви, религия продолжает оставаться преградой на пути к разрушению общества, к созданию «нового человека». Религия продолжает оставаться традиционной моделью, существование которой рядом с новой моделью человека позволяет делать сравнения, выбирать. Но партия не складывает оружия. «Подавили ли мы реакционное духовенство? — спрашивает товарищ Сталин в 1927 году. И отвечает: — Да, подавили. Беда только в том, что оно не вполне еще ликвидировано. Антирелигиозная пропаганда является тем средством, которое должно довести до конца дело ликвидации реакционного духовенства». Сталин объясняет положение американской рабочей делегации, но не добавляет, что кроме пропаганды, «дело ликвидации» ускорялось активным вмешательством органов.

 

Эмиграция

В «годы ожидания» существует еще одна возможность сравнения: продолжает оставаться открытой форточка на Запад. С конца 1922 г. выезд заграницу на определенный срок становится явлением распространенным: выезжают по делам инженеры, советские торговцы и нэпманы, но выезжают и писатели, артисты, ссылка за границу становится наказанием для опальных партийных деятелей. Запад был всегда для русских местом привлекательным и враждебным; в эти годы, однако, он становится значительно более свойским: там существует огромная колония эмигрантов. Поощрение советскими властями сменовеховских тенденций выражается в создании газеты «Накануне», редакция которой находилась в Москве и Берлине, в разрешении советским писателям публиковать свои книги в Москве, Берлине, Праге, Риге. Встречи с эмигрантами прямо не запрещались и не карались после возвращения советских граждан на родину. Кинопрокатные организации, в поисках прибыли, охотно покупали заграничные боевики. И «Правда», помещавшая на последней странице рекламные объявления о новых фильмах, тоже в поисках прибыли, не стеснялась печатать портреты Асты Нильсен и Мэри Пикфорд. Непременным аттракционом советских фильмов становятся сцены буржуазного разложения на Западе, преимущественно в «эмигрантских кабаках». И в театрах зрители с удовольствием созерцают, как живет «разлагающаяся, но все еще прекрасная заграница». Партийные деятели ведут оживленную полемику с эмигрантскими политиками, литературные критики пишут о книгах эмигрантских писателей. Тон полемики и критики грубый, злой, насмешливый, победители издеваются над побежденными. Но эмиграция остается в определенном смысле частью жизни советской республики: ее ругают, над ней издеваются, но ее побаиваются. В свою очередь, эмиграция жадно прислушиваясь ко всему, что происходит на родине, менялась под влиянием советских идей, но и влияла на советскую идеологию

Эмиграция была верным отображением русской дореволюционной жизни с ее многочисленными политическими партиями, группировками, религиозными, философскими, литературными течениями. Революция и гражданская война, поражение и необходимость покинуть родину ожесточили взгляды, усилили непримиримость к противникам, укрепили догматизм. Один из важнейших уроков гражданской войны — поражение антибольшевистского лагеря в результате отсутствия внутри него единства — не был учтен. Оказавшись в эмиграции, политические деятели ведут борьбу прежде всего между собой, одна партия с другой.

Пример подает церковь. Осенью 1921 года в югославском городке Карловцы собирается Собор зарубежной церкви. Группа монархистов добивается провозглашения от лица собора «законного царя из Дома Романовых». Часть присутствующих протестует, считая это «вмешательством в политику, не допустимым на церковном собрании».

Патриарх Тихон в 1922 году осудил Карловацкий собор за политическую деятельность и передал власть в зарубежной церкви митрополиту Евлогию. Большинство эмигрантов считало, что церковь в изгнании должна быть связана с московской патриархией. В 1926—1927 годах происходит раскол, большинство епархий Западной Европы признает юрисдикцию митрополита Евлогия, епархии на Балканах, Ближнем Востоке, на Дальнем Востоке переходят в юрисдикцию митрополита Антония, сторонника решений Карловацкого собора.

Распри раздирают монархическое движение: ведут борьбу две тенденции — абсолютистская и конституционная, и два претендента Николай Николаевич — дядя Николая II и Кирилл Владимирович — внук Александра II, двоюродный брат последнего царя.

В августе 1922 года Кирилл Владимирович объявляет себя законным претендентом, большинство монархистов выбирают вождем Николая Николаевича, оставляя решение вопроса о троне на будущее, после возвращения в Россию. Программа монархистов сводилась к необходимости вторжения в Россию новой добровольческой армии. Залогом успеха они считали финансовую и может быть военную помощь заграницы.

П. Н. Милюков, организатор и идеолог Республиканско-Демократического союза, категорически отвергал использование иностранной помощи: «Я не знаю, как мы вернемся в Россию, — говорил он в 1925 году, — но я знаю, как мы не вернемся», имея в виду: не вернемся в обозе иностранной армии. В период НЭПа Милюков приходит к выводу, что в России эволюция произойдет в результате дальновидной политики советского правительства, вынужденного перейти от разрушения к реконструкции производственных сил страны. Лидер Республиканско-Демократического союза не предлагал программы действия, возлагая надежды на исторический процесс, который приведет к тому, что сам русский народ свергнет гнетущий его режим.

П. Б. Струве излагал идеи консервативного либерализма и подвергался нападкам слева и справа: для левых он был монархистом, который хотел реабилитировать царизм, для правых — либералом, да к тому же с марксистским прошлым. Его программа состояла в требовании сильного правительства, которое восстановит порядок в России и поставит своей главной задачей защиту собственности, соблюдая законные свободы народа.

Многочисленные левые партии (народные социалисты, социалисты-революционеры, социал-демократы, меньшевики, левые эсеры, анархисты) вели споры о пользе или вреде диктатуры партии или класса, о том, являются большевики социалистами, или нет. С 1921 года меньшевики издавали в Берлине газету «Социалистический вестник», дававшую обильную информацию о Советском Союзе. Значение газеты было отмечено «Малой советской энциклопедией», назвавшей «Социалистический Вестник» «усердным поставщиком клеветнических измышлений для буржуазной печати всего мира» (Москва, 1930).

Наряду с традиционными русскими партиями в эмиграции рождаются новые партии и движения.

В 1921 году в Софии выходит сборник статей «Исход к Востоку», с подзаголовком «Предчувствия и свершения. Утверждение евразийцев». В статьях Петра Савицкого, Г. Сувчинского, Н. С. Трубецкого, Георгия Флоровского были изложены основные пункты евразийства. «Мы чтим прошлое и настоящее западно-европейской культуры, но не ее мы видим в будущем», — говорится в предисловии «Исхода к Востоку». Авторы «вместе с Герценом» чувствуют, что «ныне история толкается именно в наши ворота». В статье «Поворот к Востоку» проф. Савицкий констатировал: «Много ли найдется на Руси людей в чьих жилах не течет хозарской или половецкой, татарской или башкирской крови?» Россия «есть не только «Запад», но и «Восток», не только «Европа», но и «Азия» и даже вовсе не Европа но «Евразия». Россия своей революцией, — пишут евразийцы, — раскрыла правду: «Эта правда есть: отвержение социализма и утверждение церкви». В качестве главной «мирской» идеи «Исход к Востоку» предлагает национализм. Они предупреждают, что не хотят заключать его «в узкие рамки национального шовинизма». Идя дальше славянофилов, говоривших не только о русском народе но о «славянстве», евразийцы обращают свой национализм «к целому кругу народов «евразийского» мира, между которыми народ российский занимает срединное положение». В статье «Об истинном и ложном национализме» проф. Трубецкой доказывает, что «истинного национализма в послепетровской России еще не было». Те, кто называли себя «русскими националистами», в действительности раболепно пытались подражать западным образцам: «так-де поступают немцы, а немцы — народ культурный». Князь Трубецкой считает необходимым создать в России «истинный национализм, всецело построенный на самопознании и требующий во имя самопознания перестройки русской культуры в духе самобытности».

Евразийство, пережившее в 1929 году раскол, который станет началом заката движения, оплодотворило своими идеями целый ряд политических группировок русской эмиграции (не говоря о многих научных открытиях в истории, лингвистике, географии, были положены основы новой науке — кочевниковедению) . Политические взгляды евразийцев, считавших, что, в силу своего национального духа и геополитического положения, Россия никогда не сможет стать демократией, привели часть из них в 30-е годы к сотрудничеству с советской властью.

В 1923 году в Мюнхене собрался «Всеобщий съезд национально мыслящей русской молодежи». Съезд учредил союз «Молодая Россия», председателем которого был избран А. Л. Казем-Бек. «Младороссы» (Союз впоследствии был преобразован в Младоросскую партию) считали необходимым восстановление в России монархии и возведение на престол «законного царя из дома Романовых». В декларации, принятой съездом, указывалось, в частности, что «развитие антинациональных либеральных и демократических течений, подточив государственность, расчистило дорогу наступательному социализму и его логическому завершению — современному коммунизму». Наиболее «сильными отрицательными факторам современной жизни назывались в декларации «масонство и интернациональный капитал, в большей части сосредоточенный в руках еврейства».

Движение «младороссов» пыталось сочетать монархизм с «молодыми национальными идеями», нараставшими «во всех государствах, т.е. прежде всего с идеями итальянского фашизма, позднее придет увлечение нацизмом — в частности, его декоративной стороной» («младороссы» одевают голубые рубашки и приветствуют своего вождя — Казем-Бека криками: «Глава! Глава!»). Историк эмигрантской молодежи «незамеченного поколения» отмечает, что пафос социальности у «младороссов» и других молодежных национальных объединений, выражавшийся в их программе: «надклассовая монархия, монархия трудящихся», был связан не только с влиянием фашизма и национал-социализма, но и с их личным жизненным опытом. Нелегкая эмигрантская жизнь усиливала сомнения в демократии. Фашизм давал, казалось, программу, сочетавшую национальное и социальное возрождение.

Парадоксальным явлением в эмиграции была революционная активность правых партий и движений, в России консервативных, и пассивность программ партий, которые в России вели революционную борьбу.

Активность правых партий — подготовка ими кадров для будущей армии, засылка в страну агитаторов или террористов, делала их легкой добычей ГПУ. Советские агенты и провокаторы действовали во всех эмигрантских организациях, особенно податливыми на их уловки оказывались все те движения, которые искали связей со страной.

Эволюция всех партий и движений, положивших в основу своей программы восстановление сильной русской государственности, национализм, антидемократизм, была одинаковой — сменовеховцы, евразийцы, младороссы находили в советской системе все больше и больше привлекательных сторон, приходили к выводу, что «не следует преувеличивать расхождения между „идеологическими“ мерами коммунистов и народными нуждами». И в итоге соглашались сотрудничать с коммунистической властью. «Лукавая диалектика революции» позволяла закрывать глаза на все невнятное.

Политические партии объединяли незначительную часть эмигрантов, зато большинство из них было членами воинских, земляческих, профессиональных, литературных союзов, обществ и объединений. Примерно до середины 20-х годов центром русской эмиграции была Германия, прежде всего — Берлин. В столице Веймарской республики насчитывалось 40 русских издательств, каждое из которых выпустило более тысячи названий, выходили три ежедневные газеты, журналы, отражавшие взгляды — от монархических до анархических, работали театры. В середине 20-х годов в Париже, который в это время стал центром русской эмиграции, насчитывалось до 300 организаций Только в Париже выходило 7 газет: монархические — «Двуглавый орел» и «Русское время», «Россия», издаваемая П. Струве, «Возрождение», представлявшая умеренный центр, «Дни», редактируемая А. Керенским, «Борьба за Россию», издаваемая Национальным комитетом (коалиция центра), наконец, лучшая из газет — «Последние новости» орган Республиканско-Демократического союза, возглавляемого П. Милюковым.

Публиковалось множество журналов, в том числе «Современные записки», выходившие с 1920 по 1940 год и остающиеся до сих пор ценнейшим документом русской культуры.

Трагедия отрыва от родной земли, трудности и невзгоды жизни в изгнании, мелочи повседневности, вечное недовольство Западом, мешали русским эмигрантам увидеть огромное дело, которое они делали, огромный их вклад в русскую культуру и жизнь. Творчество крупнейших русских писателей (в том числе И. Бунина и А. Ремизова), поэтов (в том числе В. Ходасевича и М. Цветаевой), историков, философов, богословов, ученых-естественников, инженеров, артистов художников, представляет собой составную неотъемлемую часть русского наследства. Но до сих пор не написана история русской эмиграции. Редкие понимали, что трагедия эмиграции имеет оборотную сторону. Лучше всего выразил это Владимир Набоков, в эмиграции ставший великим русским писателем. В годовщину Октябрьской революции он писал: «Прежде всего, мы должны праздновать десять лет свободы. Свободы, которой мы пользуемся, не знает, пожалуй, ни одна страна в мире. В этой особенной России, которая невидимо окружает нас, оживляет и поддерживает, питает наши души, украшает наши сны, нет ни одного закона, кроме закона любви к ней, и никакой силы, кроме нашей совести... Когда-нибудь мы будем благодарны слепой Клио за то, что она позволила нам вкусить эту свободу и в эмиграции понять и развить глубокое чувство к родной стране. Не будем проклинать изгнание. Будем повторять в эти дни слова античного воина, о котором писал Плутарх: «Ночью в пустынной земле, вдалеке от Рима, я разбивал палатку, и палатка была моим Римом».

В. Набоков писал этот гимн внутренней, духовной свободе в то самое время, когда в Советском Союзе кончались годы ожидания.

 

Кто кого

Тринадцатый съезд партии засвидетельствовал победу триумвирата, решившего владеть «кафтаном» Ленина коллегиально: председательствовал Каменев, доклад ЦК читал Зиновьев, подготовил съезд Сталин. Троцкий признал свое поражение. Но едва съезд закончился, Сталин начинает подкапывать позиции своих товарищей по триумвирату. Начинается неудержимое восхождение Иосифа Сталина.

Спор, который историки ведут уже полвека, продолжается: создал ли Сталин аппарат или аппарат создал Сталина? Стремление изобразить Сталина творцом «аппарата», «бюрократической машины», «бюрократической системы» — понятно: эта концепция позволяет делить советскую историю на досталинский, сталинский и послесталинский периоды. Нет сомнения, что аппарат существовал до Сталина. Как нет сомнения, что он его усовершенствовал и использовал для утверждения своей власти, так как хотели, но не смогли, другие претенденты. «Быть вождем-организатором, — писал Сталин в 1924 году, — это значит, во-первых — знать работников, уметь схватывать их достоинства и недостатки..., во-вторых, — уметь расставить работников...» Техника несложная, но эффективная: знать достоинства и недостатки (Сталин очень любил знать недостатки своих сотрудников), уметь их расставить, т. е. одних наградить, других — наказать. «Сейчас живется сытно, — признавал на Четырнадцатом съезде один из делегатов, — а не всякий подымет руку против, чтобы за это попасть в Мурманск или Туркестан».

Партийный аппарат — орудие Сталина, был эманацией партии, характер которой формировался, прежде всего, Лениным. В 1927 году объединившиеся противники Сталина — Троцкий, Зиновьев, Каменев, Крупская, Пятаков и другие — пишут письмо июльскому пленуму ЦК и ЦКК. Они клеймят господствующие в партии порядки, при которых «только на верху говорят, а внизу прислушиваются и про себя думают нечто другое. Недовольные, несогласные или сомневающиеся боятся поднять свой голос в партийных собраниях... Члены партии запуганы». Оппозиционеры хотят представить это положение, как результат политики Сталина. Однако, во время дискуссии, которая велась на страницах «Правды» в 1923 году, когда оппозиционеры еще не были оппозиционерами, а находились у власти, положение было таким же: «Партийные разучиваются сами думать, боятся, что-либо «ляпнуть» до указания сверху, ждут готовых решений и даже готовых мотивировок к этим решениям»; «шкурничество, прислуживание, боязнь высказать собственное мнение... все довольно сильно заняты вопросами назначений и перемещений»; «при команде сверху до низу масса партийной жизнью не живет. Выпирает казенщина, официальный дух с циркулярами... Развиваете наушничество, подхалимство и на этой почве — карьеризм»; «некоторые работники употребляют слово «товарищ» только тогда, когда обращаются к низшему по рангу человеку. Всякого высшего обязательно зовут по имени и отчеству». Все это излагалось в письмах в «Правду», в «юрьев день» для членов партии, по случаю дискуссии. И рассказывалось о партии Ленина. Когда на Четырнадцатом съезде партии член ленинградской делегации выступил с жалобой на доносительство, которое «принимает такие формы, такой характер, когда друг своему другу задушевной мысли сказать не может», его справедливо отчитал С. Гусев: «Фальшивишь ты, Бакаич, фальшивишь, поверь мне. Ленин нас учил когда-то, что каждый член партии должен быть агентом ЧК, т. е. смотреть и доносить... Я думаю, что каждый член партии должен доносить. Если мы от чего-либо страдаем, то это не от доносительства, а от недоносительства». Через десять лет оппоненты смогут вернуться к проблеме доносов, сидя — и тот, и другой, — в Лубянской тюрьме. Но С. Гусев был совершенно прав, обвиняя «Бакаича», И. Бакаева, в фальши: вряд ли председателю Петроградского ЧК пристало жаловаться на доносы и был сто раз прав С. Гусев, напомнив, что доносы стали нормой партийной жизни при Ленине.

Не изобретя партии, получив ее в наследство от Ленина, Сталин партию улучшает, прикраивает по-своему, отбрасывая все то, что было в ней случайного, наносного. Он расширяет состав ЦК (в 1925 году 63 члена и 43 кандидата), выполняя рекомендацию Лени на, который полагал, что таким образом будет предотвращена борьба между Сталиным и Троцким. Он проводит «ленинский призыв»: с февраля до августа 1924 года в партию было принято 203 тыс. человек, что увеличило ее состав (члены и кандидаты) в полтора раза. В конце 1923 года обсуждался вопрос о проведении «партийной недели» и привлечении в партию 100 тысяч новых членов. Победило мнение, что «наши кадры не приспособлены к тому, чтобы принять столько новобранцев. Наши прокалочные печи — наши ячейки не обладают такой большой пропускной способностью, чтобы прокалить и закалить этот партийный молодняк...» Несколько месяцев спустя было принято 200 тысяч человек. Партия резко обновилась, новые ее члены уже не знали тех «случайных», «наносных» традиций, которые истреблял Сталин. Цель «ленинского призыва» заключалась в привлечении в партию пролетариев, «рабочих от станка». Но поток новобранцев» состоял в подавляющем большинстве из тех, кто искал привилегий. «Многие, — жаловался деревенский коммунист из Спасо-Деменского уезда Калужской губернии, — смотрят на партию, как на пирог с начинкой». Вступавшие искали должностей и получали их: рабочие от станка становились рабочими у портфеля», «выдвигались» и деревенские коммунисты. Но за привилегии нужно было платить: члены партии становились крепостными, они лишались даже минимума свобод, которыми в те годы пользовались советские граждане.

Обновленной в 1924 году партией руководит так называемая старая гвардия, старые члены партии. В начале 1925 года «старая гвардия», то есть члены партии, вступившие в нее до 1917 г., «члены партии с подпольным стажем», состояла из 8 249 человек. Всего в партии насчитывалось 401 481 человек. 56,6% членов партии вступили в нее между 1920 и 1924 годами.

Борьба за власть идет в численно ничтожной группе подпольщиков, из которой вышли все вожди-претенденты. В этой группе составляются политические комбинации, коалиции, блоки. Здесь Сталин проявляет свои качества замечательного политического комбинатора, умеющего всегда доставать каштаны из огня чужими руками. Главную тяжесть борьбы с Троцким охотно берут на себя Зиновьев и Каменев. В борьбе с ними Сталин использует Бухарина и благожелательный нейтралитет Троцкого. В отличие от Робеспьера-Троцкого, вспоминающего о гильотине, в отличие от экстремиста Зиновьева, требующего ареста Троцкого за опубликование статьи, Сталин настаивает на одном: на умеренности. Рассказывая о том, как товарищи его по триумвирату требовали ареста и исключения Троцкого, Сталин произносит замечательные слова: «Мы не согласились с Зиновьевым и Каменевым, потому что знали, что политика отсечения чревата большими опасностями для партии, что метод отсечения, метод пускания крови — а они требовали крови — опасен, заразителен: сегодня одного отсекли, завтра другого, послезавтра третьего, — что же у нас останется в партии».

Сталин борется с противниками делом. Много позже станет популярным выражение, «тактика салями». Сталин, тоненькими кусочками отрезая, как салями, лишает конкурентов власти: Троцкий в 1924 году снимается с поста наркомвоенмора, а затем он лишается поддержки армейского аппарата; должность начальника Политуправления Красной армии теряет троцкист Антонов-Овсеенко; вытесняется из московской парторганизации в 1925 году ее руководитель Каменев.

Сталин борется с противниками словом. Ему не стоит ничего доказать, что они безыдейные политиканы, вчера защищавшие Сталина, а сегодня заявлявшие, как Каменев на Четырнадцатом съезде: «Мы против того, чтобы создавать теорию „вождя“... Я полагаю, что наш генеральный секретарь не является той фигурой которая может объединить вокруг себя старый большевистский штаб...» Достаточно было напомнить как всего несколько месяцев назад Каменев и Зиновьев защищали Сталина, чтобы показать их «непринципиальность». В ответ на требования «демократии в партии» Микоян, обороняя Сталина, ядовито заметил, что когда оппозиционеры находились у власти, они были против демократии, когда они перешли в оппозицию — они вдруг стали за демократию. Сталин же не постеснялся напомнить о прошлом тех, кто требовал «демократии»: «В рядах оппозиции имеются такие, как Белобородов, „демократизм“ которого до сих пор остался в памяти у ростовских рабочих; Розенгольц, от „демократизма“ которого не поздоровилось нашим водникам и железнодорожникам; Пятаков, от „демократизма“ которого не кричал, а выл Донбасс; ...Бык, от „демократизма“ которого до сих пор воет Хорезм...»

В ходе борьбы вырабатывается особая система полемики, в которой Сталин проявляет себя выдающимся мастером. Эта система, которую можно назвать семантической, сыграла чрезвычайно важную роль в разгроме Сталиным противника. Отцом «семантической системы» следует считать Ленина, еще в 1903 году назвавшего свою группу «большевиками», хотя они были по всем, кроме одного, вопросам, дебатировавшимся на Втором съезде, в меньшинстве. В партийных спорах, которые шли непрерывно с 1903 до 1917 года (и позже), Ленин старался наклеить своим противникам ярлык, который бы их дискредитировал, не требуя аргументов.

В спорах 1923—1928 годов противники жонглируют ярлыками «правый», «левый» (который с легкой руки Ленина принимает ранее ему несвойственный отрицательный смысл), «центр», «генеральная линия». Сталин достигает виртуозности в «семантической игре»: противники генеральной линии», которая непрестанно меняется, могут обвиняться в левых взглядах с правым уклоном или в правом уклоне с левыми тенденциями. Рождаются два новых понятия: «ленинизм» — система всегда правильных, ибо научных, и научных, ибо всегда правильных, взглядов, и «троцкизм» — система взглядов всегда враждебных «ленинизму». Не к месту произнесенное слово, сказанное по оплошности или случайно, превращается в преступление. Первым выстрелом Сталина в начинавшейся кампании против товарищей по триумвирату — через месяц после Тринадцатого съезда, подтвердившего их власть — была атака на Каменева, заменившего слово «нэповская» словом «нэпмановская». «Понимает ли эту принципиальную разницу Каменев? — вопрошал по-товарищески Сталин. — Конечно, понимает. Почему же он выпалил тогда этот странный лозунг? По обычной беззаботности насчет вопросов теории, насчет точных теоретических определений». Каждая строка ставилась в лыко. Каждое слово противника интерпретировалось, искажалось, фальсифицировалось.

Лучшим образцом сталинской «семантической игры» было сведение борьбы с Троцким к столкновению двух лозунгов: «социализм в одной стране» против «перманентной революции». Ленин и все другие вожди революции верили, что ее искры зажгут мировой пожар. И тогда начнется строительство светлого будущего. 12 марта 1919 года Ленин так и говорит: «Дело строительства целиком зависит от того, как скоро победит революция в важнейших странах Европы. Только после такой победы мы сможем серьезно приняться за дело строительства». 6 ноября 1920 года вождь революции был еще более решителен: «В одной стране совершить такое дело, как социалистическая революция нельзя».

После неудач революции в Европе, после провала попыток зажечь революционный пожар в Германии в 1923 году, все большевики понимали, что надо что-то строить в России. В конце 1924 года Сталин, опираясь на одну фразу, обнаруженную в статье, написанной Лениным в 1915 году, объявляет о возможности и необходимости «строительства социализма в одной, отдельно взятой стране», в Советском Союзе. Не ограничиваясь формулированием «положительной программы» — строительство социализма в одной стране, Сталин формулирует отрицательную программу, назвав ее «троцкистской теорией перманентной революции». Еще до революции Троцкий сформулировал теорию «перманентной революции», утверждая, что революция в России из буржуазно-демократической «перерастет» в социалистическую, но судьбы ее будут зависеть от мировой революции, которая также неизбежно произойдет. В полном согласии с Лениным, Троцкий считал, что только помощь победившего мирового пролетариата позволит упрочить победу русского пролетариата.

В 1924 году вопрос о «перерастании революции буржуазно-демократической в социалистическую» приобрел для России характер чисто исторический. Сталин, однако, на основании формулы «перманентная революция», конструирует троцкизм, как теорию, отрицающую возможность построения в Советском Союзе социализма.

Спор между Сталиным и Троцким ведется в двух разных измерениях. Троцкий ведет спор теоретический, в традиционном стиле марксистской схоластики. Он пытается доказать, что он согласен возможностью строить социализм в Советском Союзе, он считает лишь, что в одной стране его нельзя построить. Совершенно очевидно, что спор о форме глагола «строить» имел такое же практическое значение, как и спор о числе ангелов, помещающихся на кончике иглы. Сталин ведет спор практический: он защищает «ленинизм» против «троцкизма», он защищает честь русского пролетариата от неверящего в его силы Троцкого, он показывает, что «строительство социализма в одной стране» обещает мирную трудовую жизнь, а «перманентная революция» — новые революции и войны.

Поражение Троцкого в этом споре было неминуемо. Обескровленная, измученная страна жаждала спокойствия.

Спор о том можно ли «строить» или «построить» социализм в одной стране — пример споров, которые велись в партии в 1923—28 годах. Принципиальных разногласий между противниками не было: об этом свидетельствует как содержание споров, так и легкость, с какой противники меняли свои взгляды, переходя из лагеря в лагерь. Разница была в способах ведения полемики, в отношении к догме. Разница между Сталиным и всеми его противниками — подлинными и потенциальными — была огромной. Множество факторов способствовали победе Сталина. Важнейшим является внутренняя слабость его противников, неспособных до конца освободиться от связывавших их догм. Противники Сталина, в первую очередь Троцкий — самый выдающийся из них, — не смогли изжить всех предрассудков старомодного марксизма. Сталин — лучший из учеников Ленина — был марксистом нового типа, марксистом 20-го, быть может, даже 21-го века.

Троцкий и Сталин во многом близнецы. Одинаково их отношение к демократии в партии. Троцкий пишет: «Под восстановлением партийной демократии мы понимаем то, что подлинное, революционное, пролетарское ядро партии должно получить право обуздания бюрократии и проведения в партии реальной чистки». И дальше перечисляет всех тех, кого, дойдя до власти, он вычистит: длинный список. Одинаково их отношение к демократии в обществе. Троцкий пишет: «Диктатура пролетариата не может и не хочет отказываться от нарушения принципов и формальных правил демократии... Демократический же строй должен рассматриваться с точки зрения степени, в какой он позволяет развиваться классовой борьбе в рамках демократии». Диктатура пролетариата, следовательно, не связана никакими «формальными правилами», а демократический строй обязан позволять вести борьбу против него. Принципиально одинаково их отношение к культуре: в июле 1932 г., в изгнании, Троцкий вторит сталинской культурной политике, утверждая, что необходимо дать искусству и философии свободу, «безжалостно уничтожая все то, что направлено против революционных задач пролетариата». Наконец, одинаково их отношение к морали: «Средство, — утверждает Троцкий, — может быть оправдано только целью. Но и цель требует оправдания. С точки зрения марксизма, который выражает исторические интересы пролетариата, цель оправдывается, если ведет к росту власти человека над природой и к уничтожению власти человека над человеком». С точки зрения этой морали (если ее можно так назвать), Троцкий, как замечает Лешек Колаковский, оправдывал убийство царских детей, как политически оправданный акт, но осуждал убийство своих детей Сталиным, ибо Сталин не был подлинным представителем пролетариата.

Троцкий безнадежно отставал от Сталина, ибо продолжал верить в несколько незыблемых истин: в пролетариат — класс, несущий историческую миссию, в непреклонность исторических законов, которые, в частности, должны дать победу Троцкому, представляющему истинные интересы пролетариата, в Партию — «единственный инструмент», данный Историей Пролетариату. Вера в эти незыблемые истины связывала Троцкого — и всю оппозицию — по рукам и ногам, не позволяла ей использовать имевшиеся у них средства для борьбы со Сталиным, который — по их убеждению — в конечном счете представлял Партию, следовательно — Пролетариат, следовательно — Законы Истории. У Сталина никаких комплексов этого рода не было. Он знал, что он прав, ибо у него в руках сила. И значит ему — все дозволено.

Важнейшим предметом споров была новая экономическая политика. Шли поиски ответа на вопрос: какие экономические рычаги может использовать государство для получения средств, необходимых на развитие промышленности, в условиях, когда сельское хозяйство почти целиком находится в руках частных собственников? До 1925 года все вожди партии были согласны с политикой «смычки», союза с деревней. Английский историк замечает: «Если бы в январе 1925 г. нашелся такой прозорливый человек, что мог бы угадать грядущий разрыв между Зиновьевым и Сталиным, он почти наверняка увидел бы в Зиновьеве защитника тогдашней крестьянской политики, а в Сталине ее противника». Даже Троцкий осенью 1925 года признавал, что ничего угрожающего в экономическом процессе в деревне нет и осуждал раскулачивание.

Главным идеологом НЭПа, его защитником против нападок Троцкого, а затем Зиновьева и Каменева, был Н. Бухарин, еще в 1920 году выступавший за огосударствление всех экономических функций, милитаризацию труда и карточную систему для всех, то есть за универсальное использование силы в регулировании экономических процессов.

Наподобие того, как была «сконструирована» политическая программа Троцкого, сведенная до лозунга «перманентная революция» в который был вложен необходимый Сталину смысл, была сконструирована и экономическая программа оппозиции. В ее основу был положен доклад Е. Преображенского «Основной закон социалистического накопления». Преображенский констатировал, что Октябрьская революция произошла «преждевременно»: в России еще не был достигнут необходимый уровень капиталистического развития, не было осуществлено «первоначальное капиталистическое накопление», т. е. не создана промышленная база, позволяющая распределять «каждому по потребностям». Капиталисты осуществляли «первоначальное накопление» за счет колоний. «Первоначальное социалистическое накопление», необходимое для создания социалистической индустрии, необходимо получить, — писал Преображенский, — за счет низших форм хозяйства, за счет внутренней колонии — крестьянства».

Связь Преображенского с Троцким сделала его теорию замечательным материалом для «конструирования» программы оппозиции. И к этим крайним взглядам все больше начинают склоняться оппозиционеры, которые — как Зиновьев и Каменев — опирались на Петроград и Москву, где рабочие высказывали недовольство новым неравенством, порожденным НЭПом. Склоняла их к крайним взглядам и позиция Сталина и его сторонников, выступавших с программой «гражданского мира», и отрицания необходимости разжигания классовой борьбы. Есть ли необходимость в классовой борьбе, — вопрошал Сталин, — «теперь, когда мы имеем диктатуру пролетариата и когда партийные и профессиональные организации действуют у нас совершенно свободно»? — «Конечно нет», — отвечал сам себе генеральный секретарь.

Программа Бухарина, поддерживаемого Сталиным, гласила, что война с крестьянством чревата для советского государства пагубными, как экономическими, так и политическими последствиями. Поэтому развитие экономики страны необходимо базировать на союзе с крестьянством, обеспечивая крестьянам возможность повышения производительности, организуя кооперацию, развивая формы рыночного обмена. 17 апреля 1925 года Бухарин произносит знаменитые слова: «Крестьянам, всем крестьянам, надо сказать — обогащайтесь, развивайте свое хозяйство и не беспокойтесь, что вас прижмут». Когда Сталин начнет «конструировать» «правый уклон», он положит в основу его «программы» эти слова Бухарина.

Обращение Бухарина вызывает возмущение оппозиции. Оно вызывает надежды у крестьян. С восторгом встречает его внимательный наблюдатель, полагавший себя неофициальной «оппозицией его величества» — Н. Устрялов. В каком-то смысле он имел на это право, трижды названный Сталиным в декабре 1926 г. на Седьмом пленуме ИККИ «представителем буржуазных специалистов в стране».

Статья, комментирующая обращение Бухарина, начинается словами: «Наконец-то!», а эпиграфом публицист ставит слова из Священного писания: «Ныне отпущаеши». Для Устрялова нет сомнения: начался новый период в истории советской России, обозначающий очередной шаг в ее освобождении от наносных интернационалистских идей. И для Устрялова нет сомнений, что новый этот период связан с именем Сталина, которого он воспринимает, как «подлинного ученика Ленина», воспринимающего учение Ленина «динамически», как и следует воспринимать учение «выдающегося учителя диалектики». Идеолог сменовеховства, провозглашая «сумерки старой ленинской гвардии», констатирует: развенчаны «мастера и баловни революции, гвардия Октября, столпы железной когорты, краса и гордость пролетарского авангарда». В октябре 1926 года Устрялов заявляет: «мы сейчас не только „против Зиновьева“, но и определенно „за Сталина“». Он не обманывается относительно своего героя, он лишь цитирует «мудрые слова Леонтьева»: «Хорошие люди нередко бывают хуже худых. Это иногда случается. Личная честность может лично же и нравиться, и внушать уважение, но в этих непрочных вещах нет ничего политического, организующего. Очень хорошие люди иногда ужасно вредят государству...» В своем спокойном 19-ом веке Леонтьев не мог, конечно, представить себе, как могут навредить «нехорошие люди».

Н. Устрялов приветствует победу Сталина в борьбе за ленинский «кафтан», ибо видит в нем подлинного ученика Ленина. В Ленине и Муссолини видит он еще в 1923 году «две фигуры», которые «при всей их политической полярности, одинаково знаменательны, они фиксируют новейшую ступень эволюции современной Европы». В 1926 г. «новейшую ступень эволюции современной Европы» фиксирует Сталин, неудержимо идущий к единоличной власти в партии, а следовательно и в государстве.

Четырнадцатый съезд (декабрь 1925) отметил конец «междуцарствия», конец эры «коллективного руководства». Номером 1 стал очевидно для всех Сталин. Три года назад, когда Ленин появился на конгрессе Коминтерна, его встречают: «Аплодисменты. Бурно радостно аплодируют, ибо ожидание казалось очень долгим... „Интернационал“. Весь зал поет. Ибо аплодисменты, овация казались недостаточными для выражения бесконечной любви к вождю и безграничной веры в него». В декабре 1925 года, после речи Сталина, на съезде «раздаются бурные аплодисменты, переходящие в овацию».

Делегаты встают и поют «Интернационал». Сталин приступает к консолидации власти. В апреле 1926 года Зиновьев выводится из Политбюро. В Ленинград отправляется «наводить порядок» Киров. В октябре перестает быть членом Политбюро Троцкий, кандидатом в члены — Каменев. Используется в целях консолидации медицина. В октябре 1925 года по приказу Политбюро ложится на операционный стол наркомвоенмор Фрунзе, лишь недавно заменивший Троцкого. Вскрыв 40-летнего Фрунзе, врачи обнаружили, что язва, которую было приказано вырезать, зажила, но наркомвоенмор с операционного стола не встал. Его заменил близкий друг Сталина — Ворошилов. А на похоронах Фрунзе Сталин произнес таинственные слова: «... Может быть, это так именно и нужно, чтобы старые товарищи так легко и так просто спускались в могилу».

Вытесняемые со всех позиций Зиновьев и Каменев предложили союз своему вчерашнему злейшему врагу — Троцкому. «Объединенная оппозиция» критикует Сталина за уступки кулаку, за нежелание индустриализировать страну, за бюрократизацию государственного аппарата. Но даже справедливая критика сталинской политики не могла спасти оппозицию, страдавшую врожденным бессилием.

На Пятнадцатом, уже целиком сталинском, съезде, собравшимся после двухлетнего перерыва (такой перерыв случился впервые со времени прихода партии к власти), Каменев, выступая с покаянной речью, говорит о двух путях. Один путь — создание второй партии: «Этот путь, в условиях пролетарской диктатуры, — гибельный для революции... Этот путь для нас заказан, запрещен, исключен всей системой наших взглядов, всем учением Ленина о диктатуре пролетариата...» Другой путь: «Целиком и полностью подчиниться партии. Мы избираем этот путь, ибо глубоко уверены, что правильная ленинская политика может восторжествовать только в нашей партии и только через нее, а не вне партии, вопреки ей». На этих же позициях неизменно стоял Троцкий, утверждавший и после изгнания: «Советское государство все еще является историческим инструментом рабочего класса».

Капитуляция не спасла оппозиционеров: Пятнадцатый съезд исключает из партии Каменева и 121 видного оппозиционера. Кое-кто из оппозиционеров уже арестован, а А. Рыков заключает свою речь на съезде: «Я думаю, что нельзя ручаться за то, что население тюрем не придется в ближайшее время несколько увеличить». Возможно, что через десять лет, сидя в тюрьме, Рыков размышлял об этих словах.

На упреки оппозиционеров, обижавшихся, что Сталин использует методы террора против коммунистов, генеральный секретарь возражал: «Да, мы их арестовываем и будем арестовывать... Говорят, что история нашей партии не знает таких примеров. Это неправда. А группа Мясникова? А группа «рабочей правды»? Кому не известно, что члены этих групп арестовывались при прямой поддержке со стороны Зиновьева, Троцкого и Каменева?»

Пятнадцатый съезд означал завершение спора о наследстве Ленина, окончательное решение вопроса «кто кого». Сталин осуществляет, по выражению Б. Суварина, в течение пяти лет «молекулярный переворот» и одевает кафтан Вождя.

 

Что делать с культурой?

В апреле 1918 года на квартире Горького представители недавно организованного «Союза деятелей искусства» встретились с народным комиссаром просвещения А. Луначарским, драматургом и литературным критиком в свободное время. Деятели искусства предложили привлечь исполком их Союза в качестве исполнительного органа по искусству вместо существующей коллегии наркомпроса, то есть они предложили передать руководство искусством в руки деятелей искусства. Нарком ответил: «Мы были против политического Учредительного собрания, тем более мы против Учредительного собрания в области искусства».

Партия заявляет о своем решении руководить искусством, руководить культурой. Руководство культурой складывается из двух элементов: руководитель указывает чего нельзя писать, рисовать, ваять и так далее, руководитель указывает, что нужно писать, рисовать, ваять и так далее. Первая часть программы осуществлялась легко: была введена еще в 1917 году цензура печати. 8 июня 1922 г. «СНК решил учредить Главный комитет по делам печати в целях объединения всех родов цензуры, существующих в России». Был издан декрет об основании Главного управления по делам литературы и искусства (Главлит). В обязанности Главлита, говорится в декрете, входят «предварительный просмотр всех предназначаемых для печатания и распространения литературных произведений, периодических и непериодических изданий, карт и т. д. Кроме того Главлит выдает разрешение на издание всех родов печатных произведений, составляет списки запрещенных книг, вырабатывает постановления касательно типографий, библиотек, книжной торговли». Запрещать было нетрудно, хотя приходилось возвращаться к традициям, исчезавшим в России после 1905 года. Нетрудно было составить и первые — за ними последовали другие — списки запрещенных книг. Труднее было руководить «положительной» стороной программы еще не было опыта в практике принуждения людей искусства делать то, что требует партия.

Прежде всего, однако, партия должна была утвердить свое неотъемлемое право быть единственным руководителем культуры. Конкурентом выступил «пролеткульт». Еще до революции была создана — прежде всего, А. А. Богдановым — теория самостоятельной пролетарской культуры. Организационное начало буржуазии — индивидуализм. Индивидуалистический характер носит и буржуазная культура. Организационное начало пролетариата — коллективизм. И с этой точки зрения пролетариат должен пересмотреть всю предшествующую культуру, переоценить и овладеть ею. Затем, полагал Богданов, пролетариат перестроит всю старую науку и создаст новую «всеобщую организационную науку», которая позволит ему «стройно и целостно организовать всю жизнь человечества». После Февральской революции «пролеткультовцы» провозглашают свою организацию «независимой рабочей организацией», независимой от Министерства просвещения. После Октября создаются многочисленные кружки, студии, лаборатории Пролеткульта для рабочих, пишущих стихи, рисующих, желающих выступать на сцене. Пролеткульт издает книги и брошюры, открывает Пролетарский университет в Москве, созывает конференции. Идет работа по «созданию пролетарской культуры».

Ленин объявляет войну Пролеткульту. Мало того, что им руководил бывший его друг, а потом противник А. Богданов, философские труды которого Ленин не переставал опровергать, Пролеткульт пытался «отгородиться от партийного руководства».

А. Богданов утверждал, что «Пролеткульт — это культурно-творческая классовая организация пролетариата, как рабочая партия — его политическая организация, профессиональные союзы — организация экономическая». Ленин утверждал, что у пролетариата есть только одна организация — партия, которая «руководит не только политикой, но также экономикой и культурой». В 1919 году в Москве закрывается Пролетарский университет, в частности за то, что в нем читался курс «организационной науки» Богданова, а на его месте создается Коммунистический университет. В октябре 1920 года Политбюро трижды разбирает вопрос о Пролеткульте. На заседании 9 октября Ленин выступает 9 раз, столько же выступает другой знаток культуры — Сталин. 1 декабря 1920 года «Правда» публикует письмо ЦК РКП (б) «О Пролеткультах». Это первое — в бесконечном ряду — письмо ЦК по вопросам культуры. ЦК ликвидировал автономию Пролеткульта; члены партии, входившие в его руководство, выводят из ЦК организации Богданова, признают руководящую роль партии. Письмо ЦК выразило свой взгляд и по вопросам искусства, указав, что футуризм — это «нелепые извращенные вкусы». Немедленно после письма ЦК, Пролеткульт, близко связанный с футуризмом, поспешил от него отречься и принял резолюцию, гласившую, что «футуризм и комфутуризм являются идеологическими течениями последнего периода буржуазной культуры времени империализма», а потому признаются «враждебными пролетариату, как классу».

Смерть Александра Блока была символом гибели эпохи, крушения веры в революцию русской интеллигенции, гибели надежд. «Жизнь изменилась, — заносит в дневник 17 апреля 1921 года автор „Двенадцати“, поэмы, в которой революционеров ведет в будущее Христос, — вошь победила весь свет, и все теперь будет меняться в другую сторону, а не в ту, которой жили мы, которую любили мы». Выступая последний раз публично на собрании в 84-ю годовщину смерти Пушкина, А. Блок говорит о назначении поэта: «Но покой и волю тоже отнимают... Не внешний покой, а творческий. Не ребяческую волю... а творческую волю, — тайную свободу. И поэт умирает, потому что дышать ему уже нечем; жизнь потеряла смысл». А. Блок умрет через несколько месяцев. И смерть его символична. 29 мая 1921 года Горький обращается с письмом к наркомпросу Луначарскому. «Не можете ли Вы похлопотать в спешном порядке для Блока выезд в Финляндию». Через 12 дней Луначарский обращается в ЦК: передает просьбу тяжело больного Блока. На следующий день вопрос о выезде Блока в Финляндию рассматривает Политбюро и принимает решение об «улучшении продовольственного положения А. А. Блока». Блоку становится хуже. 23 июля Политбюро соглашается на выезд поэта, но жене разрешения не дает. Тяжело больной поэт сам выехать не в состоянии. 29 июля Горький шлет Луначарскому в Кремль телеграмму. «Срочно: положение крайне опасно. Необходим спешный выезд в Финляндию». Луначарский 1 августа снова обращается в ЦК. Разрешение — дано. 7 августа А. А. Блок умирает. Ему было 40 лет. От первого письма Горького прошло 10 недель. Известно, что вопросы о выезде за границу видных представителей науки и культуры решал Ленин.

Протест значительной части интеллигенции против Октябрьской революции, уход в изгнание многих деятелей культуры не остановил развития искусства, толчок которому был дан в начале века. Его не останавливает даже отсутствие материальных средств: красок, полотна и мрамора для художников и скульпторов, бумаги для писателей. А. Белый пишет, что «в самые тяжкие дни России она стала похожа на соловьиный сад, — поэтов народилось, как никогда раньше: жить сил не хватает, а все запели». Но, как объяснял В. И. Ленин Кларе Цеткин, работа над созданием нового искусства и культуры в Советском Союзе «это — хорошо, очень хорошо» задача партии состоит, однако, в том, чтобы направить этот стихийный поток в русло государственного строительства, поставить под контроль партийных органов. Виктор Шкловский напишет в это время: «Искусство должно двигаться органически, как сердце в груди, а его регулируют, как поезд».

Регулирование искусства берут на себя коммунисты, занимающиеся искусством. Партийный билет в кармане давал право говорить от имени партии, от имени пролетариата и истории. Пролетарские писатели, пролетарские художники превращаются в руководителей культуры. Журнал пролетарских писателей так и называется — «На посту». В 1923 году Троцкий дает название непролетарским деятелям культуры, которые хотят жить и работать в советской республике, но еще недостаточно подготовлены для этого; он называет их — попутчики. Попутчики это все те, кого не зачисляют во враги. Но граница тонкая: в попутчики зачисляется выехавший из страны Максим Горький, «бывший Главсокол, а ныне Центроуж», по язвительному определению «напостовцев». В попутчики отнесен В. Маяковский. Ведущий журналист «Правды» Л. Сосновский беспощадно отхлестал Маяковского, осмелившегося подать в суд на «старейшего нашего товарища И. И. Скворцова-Степанова» только за то, что «старейший товарищ», руководивший Госиздатом «отказался уплатить гонорар за какую-то футуристическую чепуху, напечатанную в театральном журнале». «Довольно „маяковщины“» — называет свою статью Сосновский, и сравнивает дерзкого поэта, желающего, чтобы ему платили за «чепуху», с подпольным адвокатом у Глеба Успенского, который не переставал требовать: «Кладите об это место». Л. Сосновский заканчивает статью без всяких экивоков: «Шутить изволите, господа футуристы. Мы постараемся прекратить ваши неуместные и слишком дорогие для республики шутки».

Это не было первым предупреждением в адрес «попутчиков» — их предупреждали расстрелом Гумилева, смертью Блока, высылкой за границу «людей мысли», прямо грозили в газетных и журнальных статьях «хлыстом диктатуры». 27 февраля 1922 года Оргбюро ЦK принимает резолюцию по докладу «О борьбе с мелкобуржуазной идеологией в области литературно-издательской». В этой — второй уже — резолюции ЦК по вопросам культуры указывалось, что следует печатать, чего не следует. В частности, разрешалось печатать произведения молодых писателей, входивших в первое послереволюционное литературное объединение «Серапионовы братья», при условии «неучастия последних в реакционных изданиях». Какие издания были реакционными — тоже решала партия.

Об опасности, грозящей культуре, свободному творчеству, предупреждает Е. Замятин, первым обнаруживший подлинную суть Октябрьской революции, увидевший в ней начало новой эпохи: «Мы пережили эпоху подавления масс, — замечает он в 1920 году, — мы переживаем эпоху подавления личности во имя масс». В гениальном предвидении он пишет роман «Мы», рисуя Единое государство, государство будущего, в котором есть только одна личность — Благодетель, а все граждане — номера. Судьба литературы, искусства, культуры в Едином государстве, где у граждан вырезается фантазия, чтобы они стали совершенно машиноподобны, предрешена: «Как могло случиться, — спрашивает герой романа, — что древним не бросалась в глаза вся нелепость их литературы и поэзии. Огромнейшая великолепная сила художественного слова — тратилась совершенно зря. Просто смешно — всякий писал — о чем ему вздумается». В Едином государстве литература — государственная служба. И лучшие произведения полезной государственной литературы: «Ежедневные оды Благодетелю», красные «Цветы судебных приговоров», бессмертная трагедия «Опоздавший на работу». Прошло 10 — 15 лет и страшное пророчество Замятина оказалось реальностью. Сегодня оно кажется банальностью, но в 1920 году «государственная литература» была понятием совершенно новым. Замятин был наиболее последовательным и бесстрашным защитником свободного творчества. Уже не в романе, который был запрещен к публикации, а в статье «Я боюсь», он предостерегал: «Настоящая литература может быть только там, где ее делают не исполнительные и благонадежные чиновники, а безумцы, отшельники, еретики, мечтатели, бунтари, скептики. А если писатель должен быть благоразумным.., тогда нет литературы бронзовой, а есть только бумажная, которую читают сегодня и в которую завтра завертывают глиняное мыло». Замятин не был один. Независимость искусства провозглашал К. Малевич: «Все социальные и экономические взаимоотношения насилуют искусство... Написать портрет какого-нибудь социалиста или какого-нибудь императора; построить ли замок для купца или избенку для рабочего, — исходная точка искусства не меняется от этой разницы... Давно пора, наконец, понять, — добавлял художник-новатор, — что проблемы искусства и проблемы желудка чрезвычайно далеки один от других». Жаловался старый писатель Вересаев: «Общий стон стоит почти по всему фронту современной русской литературы. Мы не можем быть сами собой. Нашу художественную совесть все время насилуют. Наше творчество все больше становится двухэтажным — одно мы пишем для себя, другое — для печати». И даже как нельзя более преданный партии комсомольский бард А. Жаров печально замечает: «Грозя отметкой в партбилете, петь грустных песен не дают».

К середине 20-х годов голосов протеста становится все меньше, звучат они все тише, проникают в печать все реже. Все громче, победительнее звучат голоса, восхваляющие политику партии, закабаление литературы. В последнем своем выступлении А. Блок, еще колеблясь, еще неуверенный отмечает поразительное явление: «Над смертным одром Пушкина раздавался младенческий лепет Белинского. Этот лепет казался нам совершенно противоположным, совершенно враждебным вежливому голосу графа Бенкендорфа. Он кажется нам таковым и до сих пор. Было бы слишком больно всем нам, если бы оказалось, что это — не так». Блок не ошибся: советские «Белинские» превратились в советских «Бенкендорфов», утеряв «вежливый голос» шефа жандармов при Николае I, и, конечно, далеко опередив его в области техники и репрессий

Ведущий литературный критик первой половины 20-х годов П. С. Коган провозглашает: «Революции надолго приходится забывать о цели для средства, изгнать мечты о свободе для того, чтобы не ослаблять дисциплины. Прекрасное иго, не золоченое, но железное, солидное и организованное — вот, что пока принесла революция нового: вместо золоченого — железное ярмо. Кто не понимает, что это единственный путь к освобождению, тот вообще ничего не понимает в совершающихся событиях». П. Коган воспевает «железное иго» совершенно серьезно, не зная о том, что Замятин в романе «Мы» все уже предвидел. Единое государство отправляет в космос межпланетный корабль с заданием: «Вам предстоит благодетельному игу разума подчинить неведомые существа, обитающие на иных планетах, — быть может, еще в диком состоянии свободы. Если они не поймут, что мы несем им математически-безошибочное счастье, наш долг заставить их быть счастливыми». П. Коган с одобрением отмечает «исключительный интерес, который проявляет современная беллетристика к чека и чекистам. Чекист — символ почти нечеловеческой решимости, существо, не имеющее права ни на какие человеческие чувства, вроде жалости, любви, сомнений. Это — стальное орудие в руках истории». С помощью этого «стального орудия» можно выполнить свой долг перед ней: «заставить быть счастливым» народ.

1925 год, ознаменованный очередной смертью писателя — самоубийством Сергея Есенина, был высшей точкой НЭПа в политике, экономике и культуре. В искусстве продолжалось инерционное действие могучей волны, родившейся в начале века; катаклизмы всегда давали плодотворную почву для литературы — было трудно вообразить себе больший катаклизм, чем войны и революции 1917—1922 годов. Наконец, благоприятным фактором были внутрипартийные споры, занимавшие внимание партийных вождей, мешавшие выработать единую, точную линию обуздания культуры. В результате действия всех этих факторов изобразительное искусство, театр, кино, литература имеют возможности развития, каких они не будут иметь больше никогда. Формальные поиски, языковые и сюжетные эксперименты А. Белого, В. Хлебникова, обновление языка А. Ремизовым и Е. Замятиным в сочетании с новыми темами дает в литературе прозу В. Пильняка, И. Бабеля, В. Иванова, поэзию О. Мандельштама, A. Ахматовой, Б. Пастернака, М. Цветаевой. В театре это эпоха B. Мейерхольда — глашатая театрального октября; сторонника камерного театра — А. Таирова, приверженца экспериментов — Н. Форрегера и его ученика С. Эйзенштейна. Лев Кулешов и Дзига Вертов создают новую поэтику нового искусства — кино.

В 1925 году позиция Сталина, как Первого Вождя партии, не вызывает сомнений. Партия обращает более пристальное внимание на культуру. Она прокламирует генеральную линию в области культуры. Московский комитет партии собирает совещание, посвященное судьбам интеллигенции. Это была последняя встреча, на которой представители интеллигенции могли публично высказать свои взгляды и услышать точку зрения партии, адресованную непосредственно им. Партию представляли А. Луначарский и Н. Бухарин, интеллигенцию академик П. Сакулин и сменовеховец Ю. Ключников. Дискуссия шла о судьбе интеллигенции, то есть о свободе мышления. Луначарский, который делал «основной доклад», напомнил прежде всего, что «никаких определенных бесспорных, отштампованных взглядов на судьбы интеллигенции у нас нет». Есть цель: завоевание интеллигенции, то есть «убеждение или принуждение» интеллигенции работать с пролетариатом. Наркомпрос Луначарский сослался на Ленина, говорившего, что «если убеждение не действует, то надо принуждение». Академик Сакулин напомнил, во-первых, что революция не могла быть чужда лучшей части русской интеллигенции, ибо «она самая лелеяла мечту о политическом освобождении и о социальном равенстве». Он напомнил, во-вторых, что «в то время, когда у нас господствовал военный коммунизм, теперь ходом событий отмененный, положение интеллигенции было очень тяжелым». П. Сакулин имеет в виду не материальное положение, а «известное обращение к ученым», обращение ЦК РКП (б), провозглашавшее идеологическую и методологическую диктатуру, отменявшую свободу научного преподавания и исследования.Обращаясь к представителям партии и государства, академик Сакулин изложил главное пожелание той интеллигенции, которая хотела работать с новой властью: «Нельзя брать монополию на истину... Ее существо требует свободы преподавания, исследования и научного соревнования». Другую точку зрения высказал представитель сменовеховцев. «Поскольку советская власть, — заявил он, — борется в колоссальном вражеском окружении за свои идеалы и только через их победу может превратить развалившуюся Россию в мощный союз», беспартийному интеллигенту «остается признать, что его судьба — подчиниться». Ю. Ключников полагал, что интеллигент, «чтобы он мог творить», должен быть помещен «в соответствующую среду, обеспечивающую возможность творчества», но политической свободы для этой среды не нужно: «Нам, беспартийным интеллигентам, даже и тем, которые твердым шагом идут нога в ногу с советской властью, давать сейчас полную политическую свободу опасно — разболтаемся». (Стенограмма отмечает в этом месте: аплодисменты.) Собравшиеся в Большом зале консерватории интеллигенты соглашались с тем, что они «разболтаются», если дать им политическую свободу. Выступление Н. Бухарина свидетельствовало о том, что советская власть давать ничего не думает. Любимец партии, идеолог — в этот период — сталинского большинства был прям и откровенен: «свобода преподавания — это софизм», такие категории, как «народ», «благо», «свобода» это «словесные значки — шелуха». Партия пришла к власти, «шагая через трупы, для этого надо было иметь не только закаленные нервы, но основанное на марксистском анализе знание путей, которые нам отвела история». Победа подтверждает правильность и правоту марксистской идеологии. Партия от «гегемонии марксизма» не откажется, потому что «это есть величайшее орудие в наших руках, которое позволяет нам строить то, что мы желаем». И, в частности, заявил Н. Бухарин, «нам необходимо, чтобы кадры интеллигенции были натренированы идеологически на определенный манер. Да, мы будем штамповать интеллигентов, будем вырабатывать их, как на фабрике». Повторив, что «мы руля не выпустим», «позиций не сдадим», Н. Бухарин предложил интеллигенции «идти под знамена рабочей диктатуры и марксистской идеологии».

Через несколько месяцев после совещания о судьбах интеллигенции, отдел печати ЦК собирает совещание по вопросам политики партии в области художественной литературы. От общих определений партийной линии ЦК переходит к определению конкретной политики по отношению к важнейшему отряду интеллигенции — писателям.

Единого взгляда не было. Пролетарские писатели, объединенные в группу «Октябрь» и выпускавшие с 1923 г. журнал «На посту», требуют проведения политики «большой дубинки» по отношению к попутчикам. Попутчики публикуются, прежде всего, в журнале «Красная новь», первом советском «толстом» журнале, руководимом старым большевиком А. Воронским. «В 1921 г. тов. Воронскому, — рассказывал партийный деятель и „напостовец“ И. Вардин, — были даны определенные директивы и определенные средства для того, чтобы удержать в Советской России известную группу писателей... Тогда нужно было заботиться о том, чтобы „Пильняки“ не убежали к белым».

А. Веронский считал, что поскольку пролетарской литературы пока нет, необходимо «морально поработить», по выражению Ленина, попутчиков. Эту линию поддерживал и Троцкий, считавший, что пролетарская литература не успеет сформироваться, ибо период диктатуры пролетариата будет слишком короток для этого. Напротив Бухарин, поддерживавший теорию «социализма в одной стране», был за развитие пролетарской литературы. Попутчиков, он считал, необходимо частично переработать, частично изгнать. На совещании в ЦК предлагаются два варианта политики партии. Воронский предлагает: партия не становится на точку зрения того или иного направления, а оказывает содействие всем революционным группам, осторожно направляя их линию; Вардин предлагает: партия устанавливает диктатуру партии и в литературе, орудием диктатуры становится ассоциация пролетарских писателей, в отношении попутчиков учреждается «литературное Чека». На совещании было зачитано письмо, подписанное 37 писателями: А. Толстым, Бабелем, Зощенко, Есениным, Кавериным, Вс. Ивановым и другими. Писатели говорили о своей связи с «советской пооктябрьской Россией», признавались в ошибках и жаловались на нападки «напостовцев», которые выдают свое мнение «за мнение РКП в целом». Письмо это — явление совершенно новое: писатели просят защиты у партии. К партии обращаются они как к высшему арбитру.

Резолюция ЦК сочетает обе точки зрения на формы руководства литературой, ибо по сути дела все были согласны в главном: партия, которая распознает «безошибочно общественно-классовое содержание литературных течений» (§13), должна ими руководить. Спор шел о соусе, под которым следовало жарить попутчиков. Большинство советских писателей, страдавших от опеки «напостовцев», приняли Резолюцию ЦК, как «Хартию писательских свобод». Лишь немногие поняли ее смысл: Пастернак заявил, что страна переживает не культурную революцию, а «культурную реакцию», О. Мандельштам, как свидетельствует в «Воспоминаниях», понял, что петля на шее литературы будет затягиваться все туже. Нашлись и такие, которым пришлась по душе идея «напостовцев» о «литературном Чека». Выступая 2 октября 1926 года на диспуте о «театральной политике советской власти», Владимир Маяковский призвал к расправе с Михаилом Булгаковым, автором пьесы Дни Турбиных, поставленной МХАТом: «Мы случайно дали возможность под руку буржуазии Булгакову пискнуть — и пискнул. А дальше не дадим». Маяковский полностью отождествляет себя с теми, кто «дает» или «не дает» писателям «пищать». Бывший бунтарь становится гонителем «ереси».

После Резолюции ЦК власть в литературе, искусстве, театре постепенно переходит в руки «напостовцев», «неистовых ревнителей», как их называли.

 

Глава четвертая. Поиски конфликтов (1926—1928)

 

Смерть НЭПа

Историки спорят о дате смерти новой экономической политики. Умирать она начала в конце 1926 года. Заготовительные кризисы 1927, а потом 1928 годов, выразившиеся в значительном сокращении закупок государством зерна, были зримыми проявлениями кризиса НЭПа. Но НЭП, так или иначе, рано или поздно, был обречен. Советская система не была приспособлена, она не была создана, для решения важнейших государственных проблем в обстановке «гражданского мира» традиционными «нормальными» путями.

Система, рожденная революцией для осуществления «большого прыжка» в утопию, выработала в годы гражданской войны, под руководством Ленина, примитивные, но эффективные — в условиях кризиса — формы управления: устрашение, прямой террор, приказ. Только кризис позволял требовать — и брать! — от граждан полного подчинения и жертв. Система требовала жертв — для Цели, для Блага Будущих Поколений — и таким образом перебрасывала мост из мира фикции, утопии в мир реальности. Без кризиса мир фикции — утопическая программа, был отделен стеной от мира реальной жизни.

Во второй половине 1926 года НЭП начинает задыхаться: восстановление экономики в главном завершено. Необходимо решить, в каком направлении идти дальше, как развивать экономику, как развивать — прежде всего — промышленность. Программа Бухарина, сконцентрированная в лозунге «обогащайтесь», означала развитие мирное, традиционное. Н. В. Валентинов (Вольский), до 1905 года большевик, затем меньшевик, хорошо знавший Ленина и других большевистских руководителей, в годы НЭПа редактировавший Торгово-промышленную газету, орган ВСНХ, полагает, что «правые коммунисты шли параллельно со Столыпиным», что программа Бухарина, поддерживаемая в 1925 году Сталиным, была сходна с реформой Столыпина. С той, правда, разницей, что премьер-министр Николая II верил в вечность результатов своей реформы, а «программа 1925 г.» утверждала частное хозяйство на национализированной земле временно. В 1925 году, однако, эта разница носила теоретический характер, хотя чувство неуверенности у крестьян было, программа Бухарина оказывала благоприятное воздействие на развитие сельского хозяйства. «1925 год и первая половина 1926 г. были, — пишет Н. Валентинов, — поистине наиболее счастливым периодом в жизни деревни». Счастливым можно назвать этот период относительно: он был лучше предыдущего, и неизмеримо лучше того, который наступал. Но и в этот «счастливый период» крестьяне не были уверены в будущем, их «жали» налогами: на 250 рублей дохода крестьянин платил столько же налога, сколько мелкий коммерсант с 1200 рублей, а рабочий — с 3800. За пуд ржи крестьянин мог купить в 1913 году 5,48 метра текстиля, в 1927 году (июнь—июль) — 2,55 метра, соли — соответственно — 103 фунта и 61,9 фунта, сахара — 8,24 и 3,93 фунта.

Однако положение крестьян было значительно лучше положения рабочих, класса-гегемона, от чьего имени была сделана революция. Росла безработица. «Девять лет после Октябрьской революции рабочие основных отраслей нашей промышленности не смеют даже мечтать о довоенной зарплате». Недовольство рабочих политикой, позволявшей крестьянам жить лучше пролетариев, было совершенно естественным. В рядах партии, у рядовых членов и в среднем партаппарате, все сильнее ощущается тоска по утраченному раю военного коммунизма: «Были такие братья Райты, — вспоминает герой Красного дерева, сидя в подземелье, где собираются последние настоящие коммунисты, — они решили полететь в небо, и они погибли, разбившись о землю, упав с неба... Товарищ Ленин погиб, как братья Райты... Какие были идеи — теперь уже никто не помнит этого, товарищи, кроме нас. Мы — как братья Райты». Так тоскует «коммунист призыва военного коммунизма и роспуска 1921 года».

В 1928 году Артем Веселый публикует «полурассказ» «Босая правда». Кубанцы-коммунисты, герои гражданской войны, жалуются своему бывшему командиру «Михаилу Васильевичу»: «Надо открыто сказать правду — в жизни нашей больше плохого, чем хорошего». Они жалуются на бедность, на пренебрежительное отношение к ним советских властей — бюрократического аппарата. «Не мимо говорит пословица, — пишут старые бойцы, с гордостью вспоминающие свои подвиги в боях с белыми, — «лаял Серко — нужен был, а стар стал — со двора вон». Герои гражданской войны задают главный вопрос: «За что мы, Михаил Васильевич, воевали — за кабинеты или за комитеты?» Свидетельством того, что вопрос этот, жалобы эти повторялись не только героями «полурассказа» А. Веселого, было специальное постановление ЦК ВКП (б) от 8 мая 1929 года — первое такого рода — объявлявшее «строгий выговор редакции «Молодой гвардии» за публикацию «полурассказа» Артема Веселого «Босая правда», представляющего однобокое, тенденциозное и в основном карикатурное изображение советской действительности, объективно выгодное лишь нашим классовым врагам».

Герои «Босой правды» видят главное несчастье, гибель революции в том, что «кабинеты заменили комитеты», в бюрократизме, в «аппарате».

Советский государственный, экономический, партийный аппарат не переставал расти. В 1928 году он насчитывал 4 миллиона чиновников. Но этот гигантский аппарат, управляемый из центра, не был в состоянии справиться с управлением страной в нормальных условиях. «Шумят об „аппарате“! — писал в его защиту главный пролетарский поэт Демьян Бедный. — Ему нужно дьявольское напряжение, чтоб приводить пролетарский пароход в движение». А к тому же «пароход еще тянет за собой громадную баржу, крестьянскую баржу, неохотливую, неподатливую, неповоротливую». Аппарат был непригоден для выполнения стоявших перед ним задач в условиях «гражданского мира»: он был неповоротлив, неспособен к самостоятельным действиям, он складывался из двух враждебных элементов — из неквалифицированных, нередко неграмотных коммунистов-руководителей, и чиновников, дрожавших от страха. Страх этот культивировался систематически и непрестанно. Единственный орган советской власти, который знали все советские граждане (он приобрел широкую известность и за пределами страны) — ЧК-ОГПУ — стал синонимом хорошей работы. И каждый раз, когда необходимо было сделать что-то быстро, создавалось учреждение, которое называлось Чрезвычайная комиссия. Словосочетание это должно было само по себе подстегивать. А. Микоян рассказывает, например, что в декабре 1922 года, когда понадобилось заготовить обувь и теплые вещи, Совет труда и обороны создал Чрезвычайную комиссию по заготовке валенок, лаптей и полушубков, сокращенно Чеквалап. Когда же необходимо было приложить особые усилия — создавалась чрезвычайная комиссия, а ее председателем назначался Ф. Дзержинский. Он руководит Главным комитетом труда, железнодорожным транспортом, оказывает помощь беспризорным детям возглавляет Чрезвычайную комиссию по борьбе со снежными заносами, продолжая, конечно, руководить ВЧК, а потом — ГПУ. Когда организуется массовое общество друзей советского кино — председателем избирается Ф. Э. Дзержинский. Когда, наконец, создается в 1924 году «Общество изучения межпланетных сообщений», и здесь не забыт председатель ГПУ. Неуклонно выполнялась воля Ленина, провозгласившего: «ЧК должны стать орудием проведения центральной воли пролетариата, орудием создания такой дисциплины, которую мы сумели создать в Красной Армии».

31 января 1924 года Дзержинский назначается председателем ВСНХ — высшего органа, руководившего советской экономикой. «Дзержинский, — констатирует его биограф, — еще более приближает аппарат ОГПУ к задачам хозяйственного строительства». Н. Валентинов в своих мемуарах о работе в ВСНХ рисует Дзержинского спокойным, рассудительным руководителем. Главное качество, которое ценит Н. Валентинов в председателе ОГПУ во время его службы председателем ВСНХ, в том, что он старался не пугать своих сотрудников. А после его смерти работники ВСНХ искренно горевали: «Жаль, умер Дзержинский! С ним было хорошо работать. Нас, специалистов, он ценил и защищал. При нем мы могли спокойно спать. Не боялись, что приедет „черный ворон“». Сетования эти отлично передают климат «спокойных лет» НЭПа — только под крылом всемогущего Дзержинского ни в чем неповинные «спецы» могут спокойно спать. Рассудительность Дзержинского была сродни рассудительности умного рабовладельца, знающего, что рабы представляют собой материальную ценность. Но председатель ОГПУ не забывает напоминать: «Меня назначили в ВСНХ... и буду проводить плановое начало железной рукой. Кое-кому хорошо известно, что рука у меня тяжелая, может наносить крепкие удары. Я не позволю вести работу так, как ее до сих пор вели, то есть анархически».

Важнейшая особенность системы управления, созданной коммунистической партией, заключалась в том, что все проблемы решались только с точки зрения политических выгод. Экономика, народнохозяйственные проблемы также рассматривались исключительно с точки зрения политики.

Решение народнохозяйственных проблем в последний период НЭПа, как и выработка «генеральной линии» наталкивались на трудности, которых не было в годы «военного коммунизма», когда авторитет Ленина сметал все возражения, и которых не будет после 1929 г., когда сметать возражения будет власть Сталина. Трудности 1925—1927 годов заключались в существовании оппозиции. Троцкий был разбит легко, но его лозунги, его критика «защитников кулачества» Бухарина и Сталина находили отклик в партии — среди тех, кто спрашивал: «за что боролись», среди тех, кто вспоминал «идеи коммунизма», среди рабочих, недовольных своим положением, среди почти двух миллионов безработных. Присоединение к Троцкому его бывших противников — Зиновьева и Каменева — привело к усилению критики. Вытесняемые из ключевых позиций в партийном аппарате, оппозиционеры имели еще возможность излагать свои взгляды в «Дискуссионных листках», публикуемых изредка «Правдой» (перед съездами), распространять их, как скажут позднее, в «самиздате». В партийных кругах известны были не только похвалы политике Сталина—Бухарина со стороны Устрялова, но и резкая критика этой политики марксистами-меньшевиками за то, что страна идет не к коммунизму, «а от старого помещичье-капиталистического к новому крестьянско-капиталистическому хозяйству».

На протяжении всего периода внутрипартийной борьбы лишь один раз была выдвинута идея совершенно новая: рабочий, коммунист с 1918 года, Яков Оссовский предложил создать в Советском Союзе вторую партию, установить двухпартийную систему. Как ортодоксальный марксист, он считал, что наличие двух секторов — государственного и частного — в экономике страны — делает необходимым существование двух партий: «Придерживаясь принципа абсолютного единства и единственности нашей партии, — писал Я. Оссовский, — в организациях и партийной печати не допускается свободный обмен мнениями, несмотря на то, что в самой партии, в связи с разнообразием экономики страны, различие мнений фактически существует». Оссовский был осужден ЦКК и исключен из партии. Он был осужден Бухариным: «Дискуссия недопустима потому, что она расшатывает самую основу диктатуры пролетариата, единство нашей партии и ее господствующее положение в стране, что она льет воду на мельницу групп и группировочек, жаждущих политической демократии». Осудили предложение Я. Оссовского и оппозиционеры. Двух партий в Советском Союзе никогда не было. Но в 1925—28 годах взгляды оппозиции оказывали влияние на «генеральную линию».

В 1927 году крестьяне резко сокращают продажу зерна и других продуктов государству. Югославский коммунист А. Чилига, приехавший в 1926 году в Москву представлять свою партию в Коминтерне, отмечает в воспоминаниях: «Московская осень 1927 года былa отмечена новым для меня явлением: в магазинах не было масла, сыра, молока. Потом начались перебои в продаже хлеба».

Продовольственные трудности, заготовительный кризис дают Сталину случай нанести очередной удар по оппозиции: в октябре 1927 года Зиновьев и Троцкий исключаются из ЦК. После их попытки организовать контр-демонстрацию по случаю Октябрьской годовщины Троцкий и Зиновьев исключаются из партии.

Выгнав лидеров оппозиции из партии, Сталин начинает принимать их советы, их программу. Для ликвидации кризиса принимаются чрезвычайные меры: в деревню направляется 30 тыс. членов партии — для выколачивания хлеба. Выезжают «на места» партийные вожди: 15 января 1928 года Сталин покидает Москву и направляется в Сибирь — в последний раз совершает он такого рода поездку по стране. Он дает местным работникам директиву применять к тем крестьянам, которые не сдают хлеб статью 107 «Уголовного кодекса» включенную в «Кодекс» в 1927 году. Статья предусматривала за умышленное повышение цен и укрывательство товаров тюремное заключение сроком на один год с конфискацией имущества или без оного. На поиски запрятанного зерна приглашаются «бедняки», которым — за низкую плату или в кредит — выдается 25% конфискованного хлеба. Сталинский, его называют «урало-сибирский», метод сбора хлеба распространяется на всю страну. Крестьяне говорят: «Вернулся 19 год». За недоимки срывают крыши с хат. В деревни вводятся воинские части для поисков хлеба, виноватым во всем объявляется кулак. Еще совсем недавно Калинин писал, что «кулак это жупел, это призрак старого мира. Это не общественный слой, даже не группа, даже не кучка, это вымирающие единицы». Рыков жаловался: «Мы черт знает, что делаем! Ведь в угоду Троцкому, Пятакову, Зиновьеву мы называем кулаком подлинного середняка, совершенно законно желающего быть зажиточным». В июле 1928 г. на пленуме ЦК Сталин гордо заявляет: «Мы давим и тесним постепенно капиталистические элементы деревни, доводя их иногда до разорения».

Положение в русской деревне этого времени сжато представил Борис Пильняк: «Мужики в те годы недоумевали по поводу нижеследующей, непонятной им, проблематической дилеммы... Пятьдесят процентов мужиков вставали в три часа утра и ложились спать в одиннадцать вечера, и работали у них все, от мала до велика, не покладая рук... избы у них были исправны, как телеги, скотина сыта и в холе, как сами сыты и в труде по уши; продналоги и прочие повинности они платили государству аккуратно, власти боялись и считались они врагами революции, ни более, ни менее того. Другие же проценты мужиков имели по избе, подбитой ветром, по тощей корове и по паршивой овце, — больше ничего не имели... государство снимало с них продналог и семссуду, — и они считались друзьями революции. Мужики из «врагов» по поводу «друзей» утверждали, что процентов тридцать пять друзей — пьяницы.., процентов пять — не везет.., а шестьдесят процентов — бездельники, говоруны, философы, лентяи, недотепы. „Врагов“ по деревням всемерно жали, чтобы превратить их в „друзей“, а тем самым лишая их возможности платить продналог, избы их превращали в состояние, подбитое ветром».

Ни мужики, ни Борис Пильняк еще не представляли себе в конце периода НЭПа, что будет сделано с деревней и крестьянством.

11 июля происходит тайная встреча представителя «объединенной» троцкистско-зиновьевской оппозиции Л. Каменева с главой «правых» Н. Бухариным. После нескольких лет тесного сотрудничества, после помощи оказанной Сталину, Бухарин вдруг признается, что «мы рассматриваем линию Сталина, как смертельную опасность для революции... Наши расхождения со Сталиным гораздо более серьезны, чем между нами и вами». Бухарин вдруг обнаруживает, что «Сталин это беспринципный интриган, который подчиняет все своей жажде власти. Он меняет взгляды только для того, чтобы освободиться от кого-либо в данный момент». Троцкисты, к которым попадает запись беседы Бухарин — Каменев, злорадно ее публикуют. Для Сталина это еще один материал в борьбе, которую он начинает против «правых». В этой борьбе он принимает поддержку «левых»: многие «левые» оппозиционеры, сидящие в политизоляторах, находящиеся в ссылке, шлют заявления о своей «капитуляции», о согласии с новой политикой Сталина, которая по сути дела является (как они убеждены) их политикой. Переиздается книга Е. Преображенского о «первоначальном социалистическом накоплении» — Сталин и его привлекает на свою сторону. В ответ на сомнения Преображенского в связи с тем, что Центральный комитет все еще стоит на «правых» позициях, Генеральный секретарь, — как передает разговор А. Чилига, — ответил: «Если надо, я арестую весь ЦК, но пятилетний план выполню». Арест ЦК придет позже, но 16 января 1928 года Троцкий высылается в Алма-Ата, через год он будет выслан в Турцию.

Сталин объявит о конце НЭПа в декабре 1929 года, но «гражданский мир» он объявит расторгнутым уже в апреле 1928 года: «Мы имеем врагов внутренних, мы имеем врагов внешних. Об этом нельзя забывать, товарищи, ни на минуту». Сигналом, возвестившим начало войны против общества, был Шахтинский процесс, состоявшийся в Москве летом 1928 года. 53 инженера и техника — руководители угольной промышленности Донбасса, обвиняются во вредительстве и шпионаже. Слово «вредитель» становится одним из самых распространенных в русском языке. После процесса эсеров в 1922 году прошло 6 лет. Шахтинский процесс был первым публичным показательным судом после цезуры НЭПа. Роберт Конквест автор наиболее полной (за исключением, конечно, «Архипелага ГУЛаг» Александра Солженицына) истории «большого террора», полагает что Шахтинское дело возникло по личной инициативе Е. Г. Евдокимова, уполномоченного ОГПУ на Кавказе. Не исключая личной чекистской инициативы Евдокимова, бывшего уголовника, сделавшего в годы гражданской войны блестящую карьеру в «органах» (он имел, прежде всего за свою карательную деятельность, наград больше, чем все другие сотрудники ОГПУ), ставшего собутыльником Сталина, можно, однако, думать, что Шахты не были выбраны случайно.

Среди обвиняемых было 3 немецких инженера. Шахтинский процесс был, таким образом, задуман для решения как внутренних, так и внешних задач. Он стал проверкой модели показательных процессов: обвинение во вредительстве и шпионаже в пользу той иностранной державы, с которой в данный момент были испорчены отношения; признание обвиняемых (в ходе шахтинского процесса двое из обвиняемых не предстали перед судом, видимо погибнув во время допросов, несколько человек не во всем соглашались с обвинителем — прокурором Крыленко); гнев народа. Двадцать лет спустя, Джордж Орвелл расскажет в романе «1984» о государстве будущего, в котором ежедневно проводятся «двухминутки ненависти» — граждане собираются перед телевизорами, на экране которых появляется изображение врага народа Гольдштейна и все его ненавидят. В Советском Союзе в 20-е годы еще не было телевизоров. Используются газеты. Первый опыт организации «ненависти» был проведен по указаниям Ленина летом 1922 года во время процесса эсеров. Во время Шахтинского процесса ненависть организуется в значительно более широких масштабах

Летом 1920 года в Екатеринбурге разбиралось дело об убийстве группы «спецов» — техников, работавших в егоршинских копях. Техников убили «местные партийные товарищи», счевшие «спецов» контрреволюционерами. Свидетели, допрошенные судом, показали что «о контрреволюционной работе убитых техников они ничего не знают». Защищал убийц адвокат Н. В. Коммодов: «…В их жилах течет здоровая кровь, — говорил он. — Они познали всю тяжесть социальною неравенства и научились ненавидеть своих классовых врагов. Это чувство и руководило ими». Восемь лет спустя «Правда» в передовой статье «Классовый процесс» писала: «Сегодня в Колонном зале Дома Союзов перед лицом Верховного суда СССР предстанет плеяда «героев» Шахтинского дела... Им твердо гарантирована смертельная классовая ненависть рабочих и трудящихся всего мира...» Адвокат Н. В. Коммодов, представлявший одного из обвиняемых, не нашел убедительных аргументов для защиты человека, в жилах которого текла «больная кровь» «спеца». В ходе газетной кампании ненависти было опубликовано заявление 12-летнего сына одного из обвиняемых: сын просил расстрелять отца. Начиналась новая эпоха.

 

Внешняя политика

Раппальский договор открывает период нормальных дипломатических отношений с капиталистическим миром. 1924 — год «признания» советской республики: начала Великобритания в феврале, затем последовали Италия, Норвегия, Австрия, Греция, Швеция, Китай, Дания, в октябре — Франция. Но советская внешняя политика носит двухэтажный характер: традиционные дипломатические отношения — лишь один из ее этажей. Второй этаж — в 20-е годы не менее важный, чем первый — деятельность Коминтерна: после краха надежд на революцию в Германии главной задачей коммунистических партий становится выполнение внешнеполитических задач советской республики. В конце 1924 года представители «рабочей оппозиции» С. Медведев и А. Шляпников в открытом письме Бакинскому рабочему писали, что вся деятельность Коминтерна свелась «к насаждению материально-немощных «коммунистических» секций и к содержанию их за счет того достояния российских рабочих масс, за которое они платили своей кровью и жертвами, но которые они для себя использовать не могут при современных условиях; на деле создаются оравы мелкобуржуазной челяди, поддерживаемые русским золотом...» Если можно согласиться с тем, что «коммунистические секции» жили за счет «русского золота», трудно согласиться с тем, что к получению «русского золота» сводилась вся их деятельность. «Коммунистические секции» слепо выполняют все приказы, приходящие из Москвы, в случае недовольства малопослушными руководителями, они немедленно заменяются послушными. Кроме того, иностранные компартии создают вокруг себя облако прокоммунистических, тайно или явно сочувствующих массовых организаций, обществ, клубов. Организующих, мобилизующих мировое общественное мнение на защиту Советского Союза. Немецкий коммунист Вилли Мюнценберг — организатор и руководитель МОПРа, Лиги борьбы с империализмом, прокоммунистического, то есть просоветского журнально-газетного концерна в Германии, всемирных кампаний в защиту жертв капитализма (немецкого анархиста Макса Гельца, венгерского коммуниста Матиаса Ракоши, американских анархистов Сакко и Ванцети) — станет учителем новых методов пропаганды.

Нередко оба «этажа» советской внешней политики работали вместе и трудно разделить, где кончается один и где начинается другой. Вальтер Кривицкий, руководитель советской военно-разведывательной сети в Западной Европе, отказавшийся в 1937 году вернуться в Москву, где, как он твердо знал, его ждал расстрел, вспоминает в своих мемуарах: в 1923 году, когда французы оккупировали Рур, советское правительство ждало с минуты на минуту революции. Кривицкий и пять других офицеров направляются в Германию для создания в коммунистической партии ядра будущей германской Красной армии, ядра будущей германской ЧК, специальных отрядов по разложению — их задачей была подрывная деятельность в рядах армии и рейхсвера. Осенью 1924 года положение в Германии стабилизировалось, но председатель Коминтерна Зиновьев заявляет, что революционная ситуация возникла в Эстонии. Начальник Разведовательного управления Красной армии Берзин получает приказ от Зиновьева поддержать революцию в Эстонии: 60 офицеров немедленно направляется в Эстонию. 1 декабря 1924 года в Ревеле вспыхивает «революция». Советские агенты и местные коммунисты не получают никакой поддержки от населения — путч заканчивается кровавой баней.

Осенью 1927 года Сталин, который к этому времени сам руководил Коминтерном, обидевшись на упреки троцкистов, обвинявших его в предательстве мировой революции, решил, что революционная ситуация возникла в Китае. Сталин посылает в Кантон немецкого коммуниста Гейнца Неймана и советского коммуниста Бессо Ломинадзе. Агенты Сталина поднимают в декабре 1927 года восстание в Кантоне, которое немедленно подавляется. В Ревеле было расстреляно более 150 человек. В Кантоне было казнено более 5 тысяч человек.

Нераздельность традиционной дипломатической и новаторской коминтерновской деятельности выражалась даже в том, что нередко советские дипломатические представительства за границей были одновременно центрами Коминтерна. Г. С. Агабеков, видный сотрудник ОГПУ, резидент на Ближнем Востоке, рассказывал, что «в 1926 г. советское консульство в Мешеде /Персия/ являлось одновременно представителем Третьего Интернационала, точно так же, как в 1924—25 гг. полномочный представитель СССР в Афганистане Старк одновременно являлся тайным представителем Коминтерна в Афганистане и северных провинциях Индии».

В 20-е годы Советский Союз сосредотачивал свое внимание на трех странах. Они главные объекты советской внешней политики: Германия, Англия, Китай.

Отличные отношения с Германией развивались в области традиционной дипломатии, одновременно поддерживалась Коммунистическая партия Германии, и не переставали развиваться и крепнуть отношения «третьего этажа» — экономические. Экономические отношения не ограничивались торговлей, они охватывали также всестороннюю техническую и технологическую помощь Германии советской республике. Более 2 тысяч немецких инженеров и техников прибывают в Советский Союз после подписания Раппальского договора. Они активно содействуют восстановлению советской промышленности. Особую главу составляло германо-советское сотрудничество. Версальский договор запретил 100-тысячному германскому рейхсверу иметь современное вооружение, в частности, авиацию, танки. В середине 1923 года «Юнкере» получает возможность строить самолеты в Филях, под Москвой. В 1924 году в Липецке открывается тренировочный центр для немецких летчиков. Русские и немецкие химики совместно испытывают отравляющие вещества. Крупп строит артиллерийские заводы в советской Средней Азии. Проникавшие в свое время в печать сведения о германо-советском сотрудничестве в военной области, опровергаемые и советской, и германской сторонами, были полностью подтверждены документами, найденными в германских архивах после Второй мировой войны. Снова возникает вопрос: какая сторона выиграла в процессе советско-германского военного сотрудничества? Генерал фон Сект мог создавать рейхсвер, обходя Версальский договор, мог вооружать его новейшим оружием, которое строилось и испытывалось на советской территории. Красная армия также, несомненно, получала пользу: военные проходили стажировку в Германии, промышленность получала новую технологию. Поскольку, однако, Сталин истребил всех офицеров и генералов, побывавших в Германии или встречавшихся с немецкими офицерами, можно сказать, что пользу получила только немецкая сторона.

Американский историк высказывает вполне обоснованное предположение, что включение немецких инженеров в число обвиняемых во время Шахтинского процесса, было связано с тем, что к концу 1927 года немецкая техническая помощь приобрела доминирующий характер, что число немецких инженеров и техников выросло слишком сильно. Решено было дать им урок. По Шахтинскому делу было привлечено к ответственности 3 немецких инженера, но арестовано было в этот момент — 32. Само число арестованных дает представление об их значительной численности. После Шахтинского процесса советское правительство обращается за технической помощью к американцам: в середине 1929 года Советский Союз имел технические соглашения с 27 германскими фирмами и с 15 американскими. В конце 1929 года уже 40 американских фирм сотрудничало с СССР.

После признания Советского Союза Великобританией англо-советские отношения нормализируются, но Москва рассматривает Англию, как основного противника прежде всего в Азии (Афганистан, Китай). Советский Союз пытается использовать приход к власти лейбористов — впервые в истории Англии лейбористы побеждают на выборах и признают Советский Союз — для того, чтобы превратить коммунистическую партию в массовую организацию, чтобы проникнуть в профсоюзы. В том же 1924 году лейбористы терпят поражение на выборах. Одной из главных причин поражения Рабочей партии было так называемое «Письмо Зиновьева». Английская печать опубликовала «тайное письмо Зиновьева» — директиву английским коммунистам. Спор о том, было ли письмо подлинным или фальшивкой, идет до сих пор. Но даже если письмо было фальшивкой, в нем нет ничего, чего бы Зиновьев не мог написать. Директива особенно возмутившая английское общественное мнение — вести подрывную работу в армии — входила в число 21 условия, принятие которых было обязательно для всех коммунистических партий. Во время всеобщей забастовки 1926 года в Советском Союзе проводится сбор средств в пользу английских забастовщиков. Создается Англо-русский профсоюзный комитет.

Договор, подписанный в 1924 году с Китаем, предусматривал сохранение за Советским Союзом прав на КВЖД и фактический протекторат над Внешней Монголией, которая объявляет себя Народной Республикой. Одновременно Советский Союз оказывает активную помощь национальной партии Гоминдан, руководимой Сун Ятсеном. В Китае работают советские военные советники, возглавляемые Галеном — В. Блюхером. Небольшая коммунистическая партия, действуя по указаниям Москвы, становится частью Гоминдана. Политика в Китае становится одной из главных тем спора между Сталиным и Троцким. Троцкий настаивает на необходимости разжигания революционной борьбы в Китае, опираясь на компартию. Сталин выступает за политику поддержки Гоминдана и, возглавившего партию после смерти Сун Ятсена, Чан Кай-ши. Сталин и Бухарин считают, что Гоминдан играет «объективно прогрессивную роль». Чан Кай-ши сотрудничает с Москвой, но не хочет иметь в своей партии коммунистов. В 1926 году их исключают из Гоминдана, арестовывают. В апреле 1927 года Чан Кай-ши организует резню коммунистов в Шанхае. Вскоре после этого Сталин, желая себя реабилитировать, посылает Неймана и Ломинадзе в Кантон. Неудачу кантонского восстания он назовет «победоносным арьергардным боем».

Внешняя политика Советского Союза в этот период определяется тремя главными принципами: Советский Союз — важнейший фактор мировой революции, его укрепление равнозначно с укреплением мирового революционного движения, ради интересов Советского Союза можно жертвовать революциями, коммунистическими партиями в других странах; конфликт между Советским Союзом и капиталистическими странами неизбежен рано или поздно, революционное движение в капиталистических странах — резервная сила, которая поможет Москве; характер капиталистических стран таков, что ведение против них подрывной революционной деятельности не исключает возможности вести с ними нормальные дипломатические и торговые отношения.

Полный объем западной экономической и технической помощи Советскому Союзу не будет известен, пока не откроются советские архивы. Западные фирмы, сотрудничавшие с Москвой, скрывали информацию почти так же тщательно, как и их советские партнеры. Тем не менее, на основании немецких и американских архивов американский историк Сеттон пришел к выводу, что 95% советских промышленных предприятий получали западную помощь в форме машин, технологии, прямой технической помощи. Советский Союз умело использовал конкуренцию между капиталистическими фирмами. «В области технической помощи, — писала Экономическая жизнь, — мы не придерживаемся ни английской, ни немецкой, ни американской ориентации. Мы придерживаемся советской ориентации... Когда нам нужно модернизировать нефтяную, автомобильную и тракторную промышленность, мы обращаемся к Америке, ибо США — ведущая страна в этих отраслях. Когда речь идет о химии, мы обращаемся к Германии...» Экономическая жизнь пишет об одинаковых возможностях обращения за помощью к Германии, Англии и США, хотя Германия и Англия «признали» СССР и имели дипломатические отношения, а «признание» США пришло лишь в 1933 году. Капиталистические фирмы, ожесточенно конкурируя друг с другом, спешили предложить свои услуги: приобретали концессии, поставляли новейшее оборудование, новейшую технологию, посылали инженеров и техников, принимали советских стажеров (320 советских инженеров проходило стаж на западных предприятиях в 1925—26 годах, более 400 — в 1927—28, более 500 — в 1928—29).

Миф о «блокаде», «экономической изоляции», «враждебном отношении» капиталистических «акул» к «родине социализма» разлетается вдребезги при знакомстве с фактами. Только помощь Запада позволила советской власти осуществить быстрое восстановление экономики страны в 20-е годы: транспорта, всех видов промышленности, добычи полезных ископаемых. Помощь эта давалась, несмотря на политику советского государства, чинившего всевозможные препятствия капиталистическим фирмам, ликвидировавшего концессии, едва лишь западное оборудование и технология осваивались советскими специалистами. Никогда еще не сталкивавшиеся с таким могучим партнером, как государство, обладающее монополией на жизнь в стране, и гонимые жаждой прибыли, капиталистические фирмы всегда были в позиции слабости. Наряду с Коминтерном и прокоммунистическими организациями, жаждущие прибыли капиталисты были организаторами общественного мнения в пользу Советского Союза. Когда одна из крупнейших в мире нефтяных компаний «Стандарт ойл» решила построить по советскому заказу в Батуми нефтеперегонный завод, в Советский Союз был послан виднейший специалист по рекламе: «Стандарт ойл» хотела убедить американскую общественность в том, что страна социализма — государство как все другие. «Я слышал, — начинает свой рассказ о короткой прогулке по Советскому Союзу специалист по рекламе, — что русское правительство, коммунистическая партия и Коммунистический интернационал организовали заговор против человечества, прежде всего капиталистического человечества. Мне было очень интересно увидеть самому как выглядит этот заговор и как он функционирует». Не зная ни слова по-русски, через несколько дней представитель Рокфеллера все понял: русские (он говорит все время о русских, не о советских) — о'кей! Поэтому США должны признать Советский Союз и дать ему кредиты.

Важную роль в развитии советско-капиталистических отношений сыграла деятельность иностранцев, игравших роль «живца». В первую очередь, следует назвать Арманда Гаммера. Сын доктора Юлиуса Гаммера, одного из основателей американской коммунистической партии, молодой доктор Арманд Гаммер приезжает в 1921 году в Москву с рекомендацией неофициального советского торгового представителя в США Мартенса. А. Гаммер привозит с собой вагон медикаментов в подарок советскому правительству. Он встречается с Лениным. Ленин проникается симпатией к молодому предприимчивому американцу, сыну коммуниста: свидетельствует об этом фотография, которую вождь мирового пролетариата дарит ему с надписью: «Товарищу Арманду Гаммеру от Вл. Ульянова (Ленина). 10.11.1921» (надпись по-английски). Но кроме фотографии Ленин дает американцу совет: взять в концессию Алапаевские асбестовые рудники — и лично организует немедленное оформление этой концессии (обычно это могло тянуться месяцами). А. Гаммер не ограничивается первым миллионом, который дает ему асбестовая концессия. До 1930 года он живет — вместе с многочисленной семьей: жена, мать, братья, дядя — в Москве. О московском жилищном кризисе написаны сотни страниц, лучшие из них принадлежат Михаилу Булгакову. А. Гаммер снимает в Москве дом в 24 комнаты и превращает его в неофициальное представительство США. Он берет в концессию производство карандашей и перьев: в 1926 году его фабрика выпускает 100 млн. карандашей и приносит фабриканту огромные доходы. Он их использует для скупки русских произведений искусства. В отличие от всех других концессионеров А. Гаммер имеет возможность обращать свои доходы в доллары. Пример его действует заразительно. А. Гаммер посредничает при заключении договора между советским правительством и ярым врагом коммунистов — Генри Фордом. «Американская объединенная компания» — 50% капитала А. Гаммера и 50% советского правительства — ведет дела «трех дюжин американских фирм», торгующих с Советским Союзом. Феноменальные успехи д-ра Арманда Гаммера, заработавшего в СССР миллионы, не могли не соблазнять капиталистов.

Убедительным свидетельством отсутствия «агрессивных капиталистических планов» был тот факт, что Красная армия, насчитывавшая в 1929 году 1,2 млн. человек, была оснащена русским довоенным и иностранным оружием. Советская промышленность не была еще в состоянии производить необходимое вооружение, его поставляют немцы, англичане, американцы, французы: тяжелые пулеметы — «Максим» и «Кольт», легкие — «Браунинг» и «Льюис»; артиллерию — наряду с русской 76-дюймовкой, английская гаубица; танки — «Рено», сооружаемые в Филях с немецкой помощью и т. д.

Первый пятилетний план стал реальностью, начал выполняться лишь после того, как были подписаны контракты на строительство и техническую помощь с западными фирмами.

Успехи внешней политики на «третьем этаже» — экономическом, впрочем, успехи скрываемые, отрицаемые, не мешают «поискам конфликтов» на первых двух этажах. Кризис в англо-советских отношениях, вызванный вмешательством советских профсоюзов, «независимых от государства», как говорилось в ноте наркоминдела, в английские дела во время всеобщей забастовки 1926 года, привел, после налета лондонской полиции на советское торговое представительство, к разрыву дипломатических отношений. С 1927 до 1929 г. Англия и Советский Союз не имели дипломатических отношений. В том же 1927 году Франция потребовала отзыва советского посла X. Раковского. Троцкист Раковский «капитулировал» и написал в ЦК покаянное письмо, в котором, в частности, обещал в случае войны с империалистами призывать солдат империалистических армий к дезертирству. Французы сочли такие обещания несовместимыми с дипломатическим статусом. Эмигрант Борис Коверда убил советского посла в Варшаве Войкова, принимавшего в 1918 году участие в убийстве царской семьи. Неудачу потерпел задуманный Сталиным путч в Кантоне.

Все эти разрозненные события советское руководство представляет, как звенья единого заговора, который должен завершиться неминуемой — в ближайшее время — войной, нападением империалистических держав. В историю этот эпизод вошел под названием «военная тревога 1927 года». Историки спорят: верили ли сами советские руководители, прежде всего Сталин в неминуемость военного нападения на СССР. 1927 год был самым спокойным годом в мире после окончания войны. Экономические отношения с Западом развивались. Но «военная тревога» давала Сталину дополнительный аргумент в пользу быстрейшей ликвидации оппозиции, которая «подрывает единство» перед лицом империалистической интервенции. В 1929 году Чичерин, занимавший еще пост наркома по иностранным делам, но фактически давно уже отстраненный отдел, рассказывал в Висбадене, где он лечился, американскому журналисту Луи Фишеру: «В июне 1927 г. я вернулся из Западной Европы. Все в Москве говорили о войне. Я старался разубедить их: „никто не планирует нападение на нас“. Я настаивал. Тогда коллега меня просветил. Он сказал: „Шш. Мы это знаем. Но нам это нужно для борьбы с Троцким“».

Шестой конгресс Коминтерна, собравшийся в июле 1928 года в Москве, определил новую политическую линию «второго этажа» советской внешней политики. Предпоследний конгресс Коминтерна (последний соберется в 1934 году, а в 1943 Третий Интернационал будет разогнан одним росчерком пера) собрался уже не в Кремле, как предыдущие, а в Доме союзов. Он подчеркнул необходимость укрепления дисциплины в компартиях и подчинения местных интересов интересам международного коммунистического движения, то есть интересам Москвы, и безоговорочного выполнения всех решений Коминтерна. По старой большевистской традиции новую линию представлял ее противник: «правый» Бухарин защищал крайне левую троцкистскую линию, поддерживаемую теперь Сталиным. Коммунистические партии получили директиву считать главным врагом социалистические партии, объявленные «социал-фашистскими». Марксистский научный анализ позволил Сталину прийти к выводу, что Запад вступил в полосу мирной стабилизации, поэтому задача коммунистов должна состоять в том, чтобы вырвать рабочий класс из-под влияния «социал-фашистов». Затем, когда придет время кризисов и войн, неизбежных в связи с нарастающими противоречиями между главными капиталистическими странами, прежде всего между Англией и США, коммунисты смогут попытаться захватить власть.

В январе 1928 года Троцкий и его товарищи направляют письмо в Коминтерн с жалобой на репрессии. В письме признавалось, что репрессии могут играть чрезвычайно положительную роль — если они поддерживают правильную линию и способствуют ликвидации реакционных групп. Троцкисты подчеркивали, что, как большевики, они хорошо знают пользу репрессий и сами многократно пользовались репрессивными средствами против буржуазии, против меньшевиков. Они заявляли, что и в будущем не собираются, не думают даже, отказываться от репрессий против врагов пролетариата. Они считают только, что использование репрессий против них — несправедливо. Впрочем, — напоминали Троцкий и его товарищи, — репрессии против большевиков всегда оказывались неэффективными. Ибо, в конечном счете, все решает правильность политической линии. Тот, кто поддерживает правильную политическую линию — победит, кто поддерживает неправильную — потерпит поражение.

Неопровержимым доказательством справедливости троцкистско-марксистской логики была победа Сталина по всем линиям и поражение Троцкого. Впрочем, Троцкий утешал себя тем, что фактически Сталин следует его линии.

 

Заря новой цивилизации

В 1928 году походил конец «рыжему времени». С лета, с Шахтинского процесса, закончившегося 5 расстрелами, оно все больше червенеет.

За годы НЭПа страна залечила самые страшные военные раны: была восстановлена экономика, несмотря на многочисленные трудности, особенно остро ощущаемые рабочими и трудовой интеллигенцией — учителями, врачами; жизнь принимала нормальный облик. Это были достижения. Но велика была их цена. Население жило в неуверенности, в страхе за завтрашний день, в страхе нарушить закон. Парадокс жизни в эту пору состоял в том, что те, кто считал себя победителями и кто мог не бояться — рабочие — жили плохо; те же, кто знал, что они побежденные — крестьяне-середняки нэпманы, интеллигенция — были обеспечены в материальном отношении, но жили в страхе.

Страна существовала в разных измерениях. Партия знала Цель, но ее вожди вели ожесточенную междоусобную войну за право вести к этой Цели единственно правильным, своим путем. Соединенные Штаты Америки — американская техника, Форд, Тейлор — становятся моделью, предметом поклонения. Сталин говорит о сочетании «русского революционного размаха и американской деловитости»; пролетарский поэт и создатель Лиги времени Алексей Гастев призывает: «Возьмем буран революции — СССР. Вложим пульс Америки и сделаем работу, выверенную как хронометр». Л. Сосновский объявляет, что он будет искать «русских американцев», людей, которые «умеют работать таким темпом и с таким напором и нажимом, каких не знала старая Русь». Крестьянский поэт Петр Орешин восклицает: «И снится каждой полевой лачуге чудесный край — железный Нью-Йорк». Писатель Н. Смирнов пишет роман «Джек Восьмеркин — американец», о русском человеке, жившем в США и вернувшемся на родину, чтобы перенести американский опыт в советскую Россию. Крестьяне деревни, в которой поселяется Джек Восьмеркин, встречают его недружелюбно. И не только потому, что крестьяне — косный народ, но и потому, что едва лишь крестьянин начинал применять передовые — хотя бы американские — методы, он начинал богатеть. И немедленно становился врагом власти.

Жизнь, казалось, возвращалась в норму, но борьба с религией и нараставшая антирелигиозная кампания, рождали тревогу: устраивались красные пасхи, крещения, молебны. В моде была замена имен и новые имена для новорожденных: в загсах вывешивались инструктивно-рекомендательные списки с именами. Предлагались — для девочек: Атлантида, Брунгильда, Индустрия, Октябрина, Февралина, Идея, Коммуна, Майна, для мальчиков — Червонец, Спартак, Текстиль, Стяг, Пламенный, Владилен. На 4-ой странице «Известий» Демьян Касьянович Миронов извещал, что он меняет свое имя на Декамирон. Но в деревне 75% браков заключались в церкви и детям давали имена по христианскому календарю. Ожидалось отмирание не только семьи, но и школы. Ликвидировалась неграмотность. Но, как заметил немецкий историк, посетивший советскую страну, «большевики организовали народное образование так, чтобы никто не мог выйти за пределы официально разрешенного уровня знаний и образования, дабы не возникла для пролетарского государства опасность приобретения гражданами излишнего объема знаний, что превратило бы их в «подрывной» элемент. Американский писатель Теодор Драйзер, проведший в 1927 году 77 дней в Советском Союзе, говорил Бухарину то же самое: «Вы берете ребенка и вдалбливаете ему определенные понятия. Кроме того, чему вы его обучаете, он ничего не знает — и не будет знать, вы постараетесь об этом. Успех вашей революции, таким образом, зависит от воспитания детей, не так ли? — Отчасти так, — согласился Бухарин...»

С 1921 по 1928 год советская литература переживает время расцвета. Но начинает складываться особый, неизвестный ранее тип писателя. «Не расстреливал несчастных по темницам», — пишет Сергей Есенин, ставя себе в заслугу то, что всего десяток лет назад было естественным не только для писателя. Казалось, что слова Бухарина: «мы будем штамповать интеллигентов, будем вырабатывать их, как на фабрике» были метафорой, поэтическим образом. Но все чаще писатели, чувствуя несоответствие традиционного русского писательского призвания, состоявшего в предстательстве за малых и сирых, с новой действительностью, сами просят, как Илья Сельвинский: «Товарищ! ... обдумай нас, включи наши нервы и наладь в ход, как любой завод...» Маяковский констатирует свершившийся факт: «Я себя советским чувствую заводом...» Комсомольский поэт И. Уткин идет дальше всех: «Мы сами готовы горючим лечь в плавильную печь». Сталин — для населения страны — еще вождь, как и многие другие, гораздо менее известный, чем, например, Троцкий. Но, давно прибрав к рукам партийный аппарат, все больше вникая в экономику, внешнюю политику, Сталин начинает выражать свои взгляды и на литературу. Пока еще в письмах, которые, однако, распространяясь в писательско-издательско-главлитовских кругах, приобретают директивный характер. Шолохов, которого некоторые пролетарские писатели обвиняют в плагиате и апологии белого казачества, объявляется Сталиным «знаменитым писателем нашего времени», поэма А. Безыменского «Выстрел» объявляется «образцом революционного пролетарского искусства для нашего времени», пьеса «Бег» М. Булгакова — «попыткой оправдать или полуоправдать белогвардейское дело»...

Живы еще революционные лозунги, надежды на мировую революцию, на пришествие бесклассового общества и отмирание государства, после окончательной победы над враждебными классами. В газетах много пишут о поисках отважным путешественником Куликом таинственного Тунгусского метеорита. Всеобщее внимание привлекают герои Арктики — бесстрашный норвежец Амундсен и итальянский генерал Нобиле. И, конечно, первые не связанные с войнами и революцией советские герои — моряки ледокола «Красин» и полярные летчики, спасающие в Арктике гибнущих героев полюса. Советская юстиция рождается как юстиция революционная и классовая. Она не стыдится террора — ибо он очищает землю для лучшего будущего. В московском Музее революции в отдельном зале собраны реликвии царской каторги: орудия пыток, макеты камер. «Тюрьмы были и есть, — объясняет Бухарин, — система принуждения есть, — только они направлены на другие цели». «Мы, — добавляет он, — только перевернули понятие „свобода“». То есть раньше была свобода для помещиков и капиталистов, а теперь — для рабочих и крестьян. Но число заключенных в тюрьмах (не менее 40% из них — по официальным данным были рабочие и крестьяне) не переставало расти. Простое сопоставление цифр показывает, что на десятом году революции число заключенных в советских тюрьмах превышало самое большое число заключенных, когда-либо отбывавших наказание в царских тюрьмах. В 1925 году в советских тюрьмах отбывало срок 144 тысячи, в 1926 — 149, в 1927 — 185 тыс. человек». В 1912 г. население царских тюрем составляло 183 864 человека, а потом неуклонно падало, дойдя в 1916 году до 142 399 человек. Население советских тюрем и лагерей будет расти темпами, которых никто вообразить себе не мог. Сбудутся слова Ленина, с возмущением писавшего: «Вряд ли когда-нибудь в прошлом бывали до такой степени переполнены арестованными крепости, замки, тюрьмы, особые помещения при полицейских частях и даже временно превращенные в тюрьмы частные дома и квартиры. Нет места, чтобы поместить всех хватаемых, нет возможности, без снаряжения экстраординарных «экспедиций», пересылать в Сибирь с обычными «транспортами» всех ссылаемых». Когда Ленин негодовал по поводу бесчеловечности царского режима — в 1902 году — в тюрьмах находилось 89 889 человек.

После Октябрьской революции были ликвидированы тюрьмы. Они стали называться — дома заключения (домзак). Была ликвидирована — до 1943 года — каторга, она стала называться концентрационный лагерь. Вычеркнуто было из юридического словаря и слово «наказание». Его заменило выражение: мера социальной защиты. Не было и наказания: лиц, нарушивших революционный закон, следовало либо уничтожить, либо изолировать, либо — социально близких, рабочих и крестьян, действовавших под влиянием пережитков проклятого прошлого — перевоспитать. По отношению к подлежащим «перевоспитанию» применяются западные, передовые методы. Политические заключенные — члены социалистических партий, а потом оппозиционеры — пользуются почти теми же правами, какие они имели в царское время. Юристы-марксисты говорят о «близком отмирании» права, что приведет к ликвидации системы принуждения, тюрем и т. п.

С 1926 году прерогативы ОГПУ начинают расширяться. Немало надежд было связано с исчезновением ВЧК. ГПУ, констатирует немецкий путешественник, «работает более изысканно и элегантно, чем ВЧК. Сотрудники чрезвычайно вежливы, обаятельны и услужливы, желая стереть память о ЧK». Иного мнения были иностранцы, имевшие возможность познакомиться с «работой ГПУ» в качестве его клиентов. Одно из первых иностранных свидетельств о Соловецком концлагере, книга финна Бориса Цедергольма называлась «В стране НЭПа и ЧК». Формально это было неверно: следовало бы сказать — в стране НЭПа и ГПУ, но Б. Цедергольм различия не видит. Как не видит его и американский журналист Джорж Попов, озаглавивший свои воспоминания о пребывании в 1924 году «на Лубянке, 2» коротко: «ЧК». ГПУ получило в наследство от ЧК главную резиденцию — Лубянка, 2, имя, наводившее ужас: «Ночью растолкать кого-нибудь и брякнуть: „Лубянка“ — взглянет на босые ноги, со всеми простится, молодой, здоровый — бык — заплачет, как мальчонок». Получило в наследство председателя — Дзержинского. Навыки работы. В первые годы НЭПа были сделаны нерешительные попытки «закрепить очень важное демократическое начало, согласно которому право назначать наказание принадлежало только судебным органам». Но попытки эти очень быстро прекратились. В октябре 1922 года ГПУ получает право применять внесудебные репрессии, включая расстрел, по отношению к бандитам. Круг клиентов быстро расширяется. 6 мая 1926 года центральные газеты поместили, например, сообщение о расстреле — по решению ОГПУ — трех работников наркомфина «за спекуляцию золотом, валютой и государственными облигациями». В наследство от ЧК получило ОГПУ «собственные» места заключения, в том числе Соловки. До появления гитлеровских лагерей «Соловки» будут символом произвола, жестокости, тиранической власти. «Здесь власть не советская, а соловецкая», — приветствовал заключенных на острове начальник лагеря. «Власть соловецкая» была властью ОГПУ, но это — квинтэссенция советской власти. С 1923 года ГПУ все активнее включается в партийную борьбу. В десятилетие «органов» «Правда» приветствует их достижения и провозглашает необходимость ГПУ для борьбы с классовым врагом, для охраны закона и порядка. Весь 1927 год полномочия ГПУ не перестают расширяться: после убийства Войкова в июле «органам» предписывается принять решительные меры для защиты страны от иностранных шпионов, провокаторов и убийц, и их монархических и белогвардейских союзников. После взрыва партийного клуба в Ленинграде — возможно провокационного — ГПУ объявляет о расстреле 10 бывших монархистов по обвинению в шпионаже. Репрессии расширяются и усиливаются. Гуманитарная пенитенциарная система подвергается критике, как проявление буржуазной гуманности, как антимарксистский уклон.

В 1928 году Бухарин, уже зная, что из себя представляет Сталин, заявляет: «Мы создаем и мы создадим такую цивилизацию, перед которой капиталистическая цивилизация будет выглядеть так же, как выглядит «собачий вальс» перед героическими симфониями Бетховена».

Не вдаваясь в оценку создаваемой цивилизации (есть, как известно, ценители Бетховена и любители «собачьего вальса»), можно согласиться с Н. Бухариным: рождалась цивилизация новая. Ее необычность почувствовал один из редких иностранцев, посетивших Советский Союз в 1927 году. Альфред Фабр-Люс понял, что он побывал «в будущем или в невозможном». «Я себя чувствую«, — пишет он в заключение своих дорожных заметок, — «как герой Эйнштейна, который возвращается на родную планету, поседевший, после десятиминутного путешествия».

Осип Мандельштам определил рождавшуюся цивилизацию менее поэтически и гораздо точнее: «они думают», — сказал он своей жене, глядя на спешивших по своим делам москвичей, — «они думают, что все нормально, ибо ходят трамваи».

 

Глава пятая. Великий перелом (1929—1934)

 

Пять в четыре

Мечта о плане, о плановой экономике, по образцу военной экономики Германии, томила Ленина уже в 1918 году. В 1920 был разработан первый перспективный план — ГОЭЛРО. План этот первоначально предусматривал строительство 100 электростанций. Ленин, провозгласил электрификацию — ключом к коммунизму. В январе 1921 года Зиновьев говорил о 27 электростанциях. В конечном счете, план остался на бумаге.

В 1927 году советские экономисты приступили к разработке первого пятилетнего плана: комплексного плана, предусматривающего развитие всех районов, использование всех ресурсов для индустриализации страны. Выполнение первого пятилетнего плана должно было начаться в октябре 1928 года, но только в апреле 1929 он был предложен на утверждение Шестнадцатой партконференции.

Как опытный боксер, который, готовя противника к нокауту, «размягчает» его ударами по печени, желудку, почкам, в сердце, так и Сталин «размягчал» страну, накануне «великого перелома». Окончательно «размягчалась» партия. Добиваются «правые», в феврале 1929 года на объединенном заседании Политбюро и ЦКК осуждается Бухарин «за беспринципность», выразившуюся в секретных переговорах с Каменевым, а также Рыков и руководитель профсоюзов Томский. В апреле 1929 года ЦК снимает Бухарина с поста редактора «Правды» и председателя Коминтерна, Томского — с поста председателя ВЦСПС. Сторонник Бухарина Угланов перестает быть секретарем МК, секретарем ЦК и кандидатом в члены Политбюро. В ноябре 1929 Бухарин изгоняется из Политбюро. «Правый уклон» становится преступлением. В апреле Шестнадцатая партконференция принимает решение о проведении второй генеральной чистки (первая была в 1921 году): будут «вычищены» все, кто когда-либо (в 1923—29) голосовал против Сталина, поддерживал — безразлично какую — оппозиционную платформу. Чистка распространяется — по решению партконференции — на беспартийных работников советских учреждений. Проходят чистку — можно бы сказать «чистилище» — все советские служащие. К участию в проверке биографий, послужных списков, поведения, благонадежности привлекается «широкий актив трудящихся». Создаются специальные отряды «легкой кавалерии» из комсомольцев, в роли судей выступают профсоюзные работники, ударники. Партия вовлекает в репрессивную деятельность широкие слои населения.

Инструкция наркомата рабоче-крестьянской инспекции делила всех «вычищенных» из советского аппарата на три категории. Вычищенные «по первой категории» лишались всех прав на пособие, пенсию, работу, выселялись из квартир. «Вторая категория» давала возможность получить работу в учреждениях другого типа или в другой местности. «Третью категорию» снижали в должности, делали отметку в биографии. Обвинения, достаточные для «чистки» по той или другой категории, были настолько широки (чистили «от элементов разложившихся, извращающих советские законы, сращивающихся с кулаком и нэпманом... от растратчиков, взяточников, саботажников, вредителей, лентяев...»), настолько двусмысленны, что, учитывая сотни тысяч глаз «народных чистильщиков», в страхе держалось все население страны. К тому же свеж в памяти был Шахтинский процесс.

Одним из результатов новой политики было бегство из Советского Союза ответственных чиновников и невозвращение на родину сотрудников советских дипломатических, торговых, разведывательных миссий, где также проводилась чистка. В начале 1928 года в Персию бежал Б. Бажанов, с 1923 года работавший помощником Сталина. Немедленно Г. Агабеков, начальник Восточного сектора иностранного отдела ОГПУ, получает приказ убить Бажанова. Пока он готовит убийство «из Москвы пришла телеграмма, отменявшая приказ о „ликвидации“... Выяснилось, что Бажанов по своей работе в Москве никаких особенных тайн не знал...» Через несколько месяцев бежал и сам Агабеков. Остаются на Западе советские дипломаты Г. Беседовский, А. Бармин, С. Дмитриевский и многие другие.

Важное место в серии «размягчающих» ударов отводится очередному наступлению на церковь. 8 апреля 1929 года принимается закон, усиливающий контроль государства над приходами. 22 мая утверждается поправка к статье 13 Конституции, разрешающая свободу религиозных культов и одновременно антирелигиозной пропаганды. Религиозная пропаганда становится фактически государственным преступлением. Служители культа и их семьи лишаются гражданских прав. Как «лишенцы» они не имеют права на продовольственные карточки, медицинскую помощь, коммунальные квартиры. Их дети не могут поступить в школы и высшие учебные заведения. Дети священников вынуждены отрекаться от отцов, чтобы иметь возможность учиться, просто жить. Разрушаются сотнями церкви, в том числе исторические памятники. В сохранившихся церквах снимаются колокола, якобы для того, чтобы использовать металл для нужд промышленности, и чтобы колокольный звон «не мешал трудящимся». 27 августа вводится «непрерывка»: была ликвидирована семидневная неделя, вместо нее введена пятидневка — четыре дня работы, пятый выходной. «Утопия стала реальным делом, — восторгался писатель. — Непрерывная производственная неделя выбила наше время из календарного седла. С уничтожением сонного провала, которым был седьмой, воскресный день, страна пребывает в постоянном бодрствовании». Промышленность не была готова к «непрерывке», к непрерывной рабочей неделе, но система эта ликвидировала воскресенье. «Непрерывка» держалась до 1940 года, когда советское правительство по собственной воле подарило трудящимся воскресенье, как день отдыха.

Особое место среди факторов, создававших специфическую «атмосферу пятилетки», создававших новое советское сознание, занимают «контрольные цифры пятилетнего плана».

Составление детального плана развития народного хозяйства СССР на пять лет требовало «такой информации о межотраслевых связях, которой в то время не было». Тем не менее, план был составлен, причем в двух вариантах — отправном и оптимальном. Даже исходный вариант был очень оптимистическим. «Чудеса, — пишет английский историк, — редко происходят в экономической жизни, а без вмешательства Божественного Провидения, трудно было себе представить единовременный рост капиталовложений и потребления, не говоря о потрясающем росте выпуска промышленных и сельскохозяйственных товаров, производительности труда». Но едва были приняты оптимальные цифры, Сталин поднял их на новую, невиданную высоту. Сравнительно недавно, в 1926 году, Сталин высмеивал «фантастические» проекты Троцкого, его планы «сверхиндустриализации», его идею строительства электростанции на Днепре. Днепрострой, утверждал в это время генеральный секретарь, потребует огромных средств, несколько сот миллионов рублей. «А это, — со свойственным ему юмором делал он сравнение, — все равно, как если бы мужик, скопивший несколько копеек, вместо того, чтобы починить плуг, купил себе граммофон». В начале 1930 г. цифры Троцкого представляются уже Сталину «плюгавыми». Из статистических, экономических, научно-исследовательских институтов выбрасываются, «вычищаются» меньшевики, правые, беспартийные — как «вредители», а те, кто приходит им на смену, дают цифры, которых от них требуют — астрономические.

Кажется, что все можно: достаточно написать на бумаге. Оптимальный план предусматривал удвоение добычи угля: 35 млн. тонн в 1927—28 году, 75 млн. тонн в 1932, сталинская цифра — 105 млн. тонн. То же было с нефтью: 11,7, 21,7 и 55 млн. тонн; с чугуном — 3,2, 10 и 16 млн. тонн. То же самое происходило со всеми другими цифрами пятилетнего плана. Но и это кажется недостаточным. В декабре 1929 съезд ударников призывает выполнить пятилетку в четыре года. Лозунгом дня становится: «Пять в четыре». Но и этого мало — Сталин заявляет: «темпы решают все». 4 февраля 1931 он говорит о возможности — следовательно, необходимости — выполнения пятилетки в основных, решающих отраслях промышленности в три года.

Цифры опьяняют составителей планов, но они опьяняют и строителей — граждан страны. Кажется: еще одно усилие, еще один построенный завод, еще одна построенная плотина — и вот оно счастье, за углом. Еще один шаг и удастся «догнать и перегнать» капиталистические страны. Маяковский подгоняет: «Время, вперед!» Сталин утверждает: если мы за десять лет не пробежим путь, на который другие страны затратили 50—100 лет, нас сомнут! В популярнейшей пьесе начала 30-х годов — «Страх» А. Афиногенова — старый, реакционный, но перевоспитывающийся под влиянием ГПУ профессор Бородин заявляет, что «общим стимулом поведения 80% всех обследованных /советских граждан, М.Г./ является страх». Остальные 20%, — объясняет профессор, — это рабочие, выдвиженцы. «Им нечего бояться, они хозяева страны». Но, — добавляет ученый, — «за них боится их мозг... Мозг людей физического труда пугается непосильной нагрузки, развивается мания преследования. Они все время стараются догнать и перегнать. И, задыхаясь в непрерывной гонке, мозг сходит с ума или медленно деградирует».

Вся страна уходит из мира реальности и начинает жить в мире фантазии, в мираже. Цифры перестают что-либо значить, они становятся лишь символом желания бежать вперед, как воздушный шар они уносят страну в несуществующий мир.

Но страна не могла уйти из реальности. На выполнение безумных планов бросается армия рабочих и техников. Возрождаются, казалось бы, отвергнутые идеи Троцкого и Бухарина начала 20-х годов о милитаризации труда. Единственный показатель, который перевыполнялся быстрее, чем предусматривали самые фантастические цифры, — показатель занятости. В народном хозяйстве предполагалось занять 14,7 млн. человек, в 1932 году было занято 22,9 млн. человек. Нехватку квалифицированных рабочих покрывали количеством. Как на фронте шлют в бой массы солдат, если отсутствует достаточная огневая подготовка, так на выполнение пятилетки были брошены миллионы бывших крестьян, не умевших обращаться с инструментами, станками, недисциплинированных.

Бурный рост городского населения ведет к катастрофическому ухудшению жилищного положения. Резко ухудшается продовольственное положение в городах. С. Струмилин, ставший позднее академиком, один из составителей сталинского варианта пятилетнего плана, писал в 1927 году в «Очерках советской экономики»: темп накопления, «при сложившихся у нас издавна навыках потребительского аскетизма, может превзойти все известные нам рекорды». Все рекорды «потребительского аскетизма» будут превзойдены в эти годы в советской деревне, умиравшей с голоду. Но и в городе положение было очень тяжелым. В апреле 1929 года вводятся карточки на хлеб. К концу года карточная система была распространена почти на все продовольственные товары, а потом и на промышленные. В 1931 году вводятся дополнительные «ордера», ибо даже по карточкам нельзя было получить положенного пайка.

О действительном положении рабочих в этот период можно судить по рапортам сотрудников ГПУ, хранившимся в Смоленске. В 1929 г. (а положение затем только ухудшалось), рабочий получал 600 грамм хлеба в день, члены семьи — по 300, жиров — от 200 грамм до литра растительного масла в месяц, 1 килограмм сахара в месяц; рабочий получал в год 30-36 метров ситца. Значительная часть рабочих питалась в заводских столовых. В романе Ф. Гладкова рассказывается о столовой на строительстве Днепровской плотины: «Я бываю на фабрике-кухне и меня тошнит от одного вида гнусного ядева. Я бываю на участках работ, туда пища привозится в термосах. Эта синяя болтушка смердит трупом и выгребной ямой. Рабочие предпочитают только хлеб с водой». Агент ГПУ доносит о жалобе рабочих, питающихся в столовой №7: «В том, что они называют щами, с трудом что-нибудь найдешь. Это не щи, а кипяченая вода из-под овощей; без жира, мясо часто плохо вымытое... Однажды в продуктах были обнаружены черви».

Летом 1931 года Сталин объявляет войну «уравниловке». «Равенство» объявляется мелкобуржуазным понятием, само слово приобретает пренебрежительно-презрительную форму: «уравниловка». Неравенство становится официально — социалистической добродетелью. Вводится новая тарифная сетка — оплата труда производится в зависимости от выработки, и от разряда. Материальные стимулы должны поощрять трудящихся. И нематериальные — ордена, почетные звания. Эти нематериальные стимулы всегда оборачиваются материальными: орденоносцы получают повышение по службе, особые пайки и так далее. В стране действует, по меньшей мере, 6 разных цен на товары. 1) государственные цены на пайковые товары, выдаваемые по карточкам; 2) коммерческие цены — значительно более высокие — на товары без карточек; 3) «среднеповышенные цены» на товары, продаваемые в рабочих районах, — ниже коммерческих, выше государственных; 4) цены «образцовых магазинов» — универмагов, в которых цены выше коммерческих; 5) «торгсины» — магазины, в которых все товары продаются только за золото или валюту; 6) рыночные цены.

Все цены не перестают расти, зарплата повышается лишь номинально, нормы постоянно увеличиваются. Для увеличения темпа работы используется ударное движение, социалистическое соревнование.

Возникают специальные магазины, специальные столовые для различных категорий руководителей. Причем иерархия соблюдается строжайшим образом. Жена члена Политбюро Коммунистической партии Германии, находившаяся в 1931 году в Москве, вспоминает, как в один прекрасный день столовую в коминтерновской гостинице «Люкс» перегородили, выделив угол для высокопоставленных функционеров. И еду им стали давать лучше, чем функционерам второго или третьего разряда.

Как относились рабочие к новым порядкам, доносят агенты ГПУ в Смоленское управление. Ткачи ярцевской фабрики — доносят агенты — кричали на собрании, созванном в связи с повышением норм: «Банда негодяев, довольно вы сосали нашу кровь! 12 лет вы нас агитируете и мутите в голове! Раньше вы все кричали, что фабриканты нас эксплуатируют, но фабриканты не заставляли работать за четверых, а потом тогда магазины были полны...» Рабочие Каменской бумажной фабрики — доносили агенты — говорят между собой: «Соревнование выдумали, чтобы рабочие надрывались», «социалистическое соревнование — это рабство для рабочих и хорошая жизнь для дирекции»; «На заводе „Красный гигант“ старый член партии накинулся на рабочего Пирульникова: „Предатель, подхалим, социалистическое соревнование — это рабство для рабочих, партия жмет нас как лимон!...“» В это же самое время старый ленинградский рабочий говорил А. Чилиге: «Мы живем сейчас хуже, чем при капитализме. Если бы тогда мы так страдали от голода, если бы при старых хозяевах мы получали такую низкую зарплату, мы бы тысячу раз уже бастовали». Тем не менее, рабочие бастовали: об этом есть донесения агентов ГПУ в Смоленском архиве. Но бастовать было очень трудно по многим причинам: рабочих увольняли, что влекло за собой лишение карточек, выселение с заводской жилплощади, даже арест; профсоюзы «работали рука об руку с дирекцией»; не прекращалась пропаганда, убеждавшая рабочих, что советская власть — их власть, что еще один шаг и наступит счастливое завтра — коммунизм. Мешают этому вредители, именно они виноваты во всех трудностях.

В апреле 1929 года, когда только еще начинались работы по выполнению пятилетнего плана, Сталин подготовил козла отпущения: «Шахтинцы» «сидят теперь во всех отраслях нашей промышленности». Сталин заверял, что вредительство «имело и продолжает иметь место». И — если не подлинные факты, то как нельзя более реальные — аресты и процессы подтверждали слова генерального секретаря. Годы первой пятилетки — время процессов: в августе 1930 года по обвинению в организации конского падежа закрытым судом судят группу бактериологов во главе с проф. Каратыгиным. Как раз в это время путешествовавший по Советскому Союзу индийский писатель Рабиндранат Тагор очень одобрительно отзывается — в многочисленных интервью — обо всем увиденном на родине победившего пролетариата. В сентябре 1930 года сообщается о расстреле 48 руководителей пищевой промышленности, в том числе проф. Рязанова, по обвинению в организации продовольственных трудностей. В ноябре-декабре 1930 в Москве организуется второй — после Шахтинского дела — показательный процесс-спектакль: процесс Промпартии. В обвинительном заключении указывалось, что в подпольной «Промышленной партии» насчитывалось не менее 2 тысяч членов, перед судом предстало 8 человек. Шахтинский процесс показал, что слишком большое количество обвиняемых снижает зрелищность представления. Опыт был учтен. Подсудимых обвиняли в том, что они занимались вредительской деятельностью по указанию Раймонда Пуанкаре, Лоуренса Аравийского, Генри Детердинга. Кроме арестованных, никаких свидетелей не было, не было и вещественных доказательств. Арестованные — прежде всего «глава» Промпартии профессор Л. Рамзин — признали обвинения. Большевик в 1905—7 годах, отошедший затем от партии, посвятивший себя технике, проф. Рамзин добросовестно сотрудничал с советской властью после революции. Затем он внезапно возглавил антисоветскую «подпольную организацию». Подсудимые признавались во всем: в том, что они были связаны с эмигрантом-капиталистом Рябушинским и получали от него инструкции, в том, что на пост министра финансов после свержения советской власти прочили бывшего царского министра Вышеградского. В ходе процесса выяснилось, что и Рябушинский и Вышеградский умерли, но на исход дела это, конечно, повлиять не могло. Пятеро из числа подсудимых были приговорены к расстрелу, но помилованы. Рамзин был очень скоро освобожден. Использование провокаторов было обязательным для всех процессов, организованных «органами», начиная, по-видимому, с так называемого Таганцевского заговора в 1921 году.

Репрессии продолжались и после процесса «Промпартии». Шла подготовка к организации процесса так называемой Трудовой крестьянской партии. Судя по массовым арестам экономистов-аграрников, агрономов, других сельскохозяйственных специалистов, кооператоров, «органы» хотели создать «подпольную» организацию, насчитывавшую десятки тысяч членов. Это было логично: в крестьянской стране «крестьянская партия» должна была быть соответственно больше «промышленной партии». В вожди «Трудовой крестьянской партии» «органы» выбрали проф. Кондратьева. В качестве «программы» называли «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии» — фантастический роман проф. Чаянова (опубликованный им в 1920 году под псевдонимом Кремнев), в котором предсказывалось, что в 1984 году (А. Чаянов первым выбрал эту дату, задолго до Орвелла) Россия будет свободной крестьянской страной. «Теперь, — писал Е. Ярославский в досье следователю, — после раскрытия этой подпольной организации буржуазных реставраторов, этот кулацкий манифест приобрел особое значение». В газетах указывалось на прямую связь «кулацких заговорщиков» с правыми: «„Кондратьевцы“ всеми своими симпатиями были на стороне правых в борьбе с партийным руководством. Правые разбиты. Верхушка кондратьевцев бдительностью диктатуры пролетариата посажена на паек ОГПУ». Процесс «Трудовой крестьянской партии» по неизвестным причинам не состоялся. Арестованные — в том числе Кондратьев и Чаянов — погибли в тюрьмах или лагерях.

В марте 1931 года состоялся в Москве процесс меньшевиков. Большинство обвиняемых работало в плановых организациях и обвинялось во вредительстве «в плановой области» — в занижении или завышении планов, что мешало их выполнению. Процесс этот представляет особый интерес для историков в связи с тем, что один из обвиняемых — М. П. Якубович, отсидевший 22 года в тюрьмах и лагерях, выжил и в 1967 году в письме на имя Генерального прокурора СССР рассказал, как был фальсифицирован процесс.

Процессы «вредителей», массовые аресты «вредителей» продолжаются и далее. Круг арестованных не ограничивается технической интеллигенцией — инженерами, техниками, плановиками, руководителями предприятий. Он включает и рядовых рабочих. Классовый враг, — говорится в статье о причинах плохой работы железнодорожного транспорта, — белогвардейцы, кулаки все еще имеют возможность пробираться на железных дорогах на «скромные», незаметные посты, такие, как смазчик...» Смазчики, стрелочники, рабочие железнодорожных мастерских, не говоря о машинистах и кочегарах, а также фрезеровщики, слесаря и т.д. отвечали за поломки на производстве, за невыполнение невыполнимых планов и — шли в тюрьмы и лагеря. Пополняя чудовищно разраставшуюся армию заключенных, которые занимали все более важное место в программе строительства коммунизма. Значительное число крупнейших объектов первой пятилетки строится с участием заключенных. Канал между Белым и Балтийским морем, будущий Беломорканал им. Сталина, сооружается исключительно заключенными: около 500 тысяч заключенных в течение 20 месяцев пробили голыми руками, без механизмов, в карельском граните канал, который оказался ненужным.

Но гонка продолжалась и, по словам Сталина, «партия как бы подхлестывала страну, ускоряя ее бег вперед».

В 1932 году началось подведение итогов. Жонглирование цифрами — исчисление в процентах, в рублях, стоимость которых определяют по своему желанию планирующие органы, сравнивая с 1913 годом, — позволяет утверждать, что план — «по основным показателям» — выполнен. Там же, где он не был выполнен — виноваты вредители. Были, правда, показатели, которые поддавались проверке. Пятилетний план предусматривал повышение покупательной силы рубля на 15-20%. Инфляция была очевидна для всех советских граждан. План обещал «к концу пятилетки ликвидацию товарного голода», увеличение реальной заработной платы на 69%, а «по ряду важнейших потребительских товаров удвоение норм потребления». Карточки, многочасовые очереди за товарами, которые полагались на карточки, в том числе за хлебом — не оставляли сомнения в невыполнении этих обещаний. Тем не менее, в необычайно короткие сроки были сооружены гигантские предприятия тяжелой промышленности — на Урале, в Кузбассе, на Волге, на Украине, были построены заводы в Москве и Ленинграде, текстильные фабрики в Средней Азии и так далее. Была продлена Туркестано-Сибирская дорога, построенная до революции, проложена линия на Караганду. В общей сложности было проложено 5 500 километров железнодорожных путей (план предусматривал 16 тысяч).

Было сделано много. И Сталин имел право спросить на Семнадцатом съезде: «Не чудо ли это?» Большевики не теряли надежду на чудо. Но достижения первой пятилетки не были чудом. Главным источником средств, пошедших на осуществление пятилетнего плана, были «внутренние накопления». Они были получены, прежде всего, за счет того «потребительского аскетизма», о котором писал Струмилин, то есть за счет безжалостной эксплуатации населения. Из страны вывозится сырье, в том числе продовольствие — хлеб, масло, сахар, в которых ощущается острая нужда. Вместе с тем прекращается ввоз совершенно необходимых товаров: шерсти, хлопка, риса, кожи. Экономическая газета требует: «перевести московскую мыловаренную промышленность на глину из Гжеля, а мыловаренную промышленность Ленинграда, Казани и Нижнего Новгорода на местную глину». На экспорт — по демпинговым ценам — идет лес: «Мы вынуждены рубить не только то количество леса, которое ежегодно прирастает, но гораздо больше; в сущности не использовать лес, а уничтожать его». Вывозится нефть и золото, добыча которого увеличивается. Расширение добычи золота и леса идет за счет широкого употребления труда заключенных. Распродаются сокровища русских музеев. Золото выжимается всеми средствами из граждан. И даже — по свидетельству Вальтера Кривицкого — Сталин решает тряхнуть стариной и прибегнуть к самому простому способу приобретения валюты: изготовлению долларов в подвалах ГПУ. В 1908 году Сталин руководил «отъемом» денег у государственного казначейства в Тифлисе (в революционных кругах это называлось «экспроприация»), четверть века спустя он дал приказ начать изготовление 100-долларовых бумажек в Москве, на Лубянке.

Пятилетний план не мог бы быть осуществлен без иностранной помощи. В 1928 году группа советских инженеров явилась в Детройт и предложила самой известной в США фирме промышленных архитекторов «Альберт Кан и Ко» составить проекты производственных зданий стоимостью в два миллиарда долларов. Около дюжины проектов должны были делаться в Детройте, остальные — в СССР. По договору с ВСНХ, подписанному в начале 1930 года американская фирма обязалась запроектировать всю советскую тяжелую и легкую промышленность. Иностранные проектировщики, конструкторы, инженеры и техники, квалифицированные рабочие сооружали предприятия первого пятилетнего плана. Прежде всего, это были американцы, после 1928 года вытеснившие с первого места немцев, затем немцы, англичане, итальянцы, французы и другие. Фирма известного американского гидростроителя — полковника Купера строила Днепрогэс, английская компания Метрополитен-Викерс снабдила оборудованием большинство крупнейших советских электростанций; западные фирмы конструировали, строили, снабжали оборудованием Магнитогорск и Кузнецк, Уралмашзавод и 1-ый Шарикоподшипниковый завод в Москве (им. Кагановича), автозавод в Нижнем и завод грузовых машин в Ярославле и так далее и тому подобное. Народный комиссар тяжелой промышленности Орджоникидзе мог с полным основанием заявить: «Наши заводы, наши шахты, наши фабрики теперь вооружены такой прекрасной техникой, которой ни одна страна не имеет... Откуда же мы ее взяли? Мы покупали у американцев, у немцев, у французов, у англичан самые усовершенствованные машины, самые последние достижения мировой техники, и этим вооружили свои предприятия». И наркомтяжпром ехидно добавил: «А у них многие заводы и шахты вооружены еще машинами 19-го и начала 20-го века». За 40 лет до выступления С. Орджоникидзе граф Витте писал Николаю II: «Действительно, какой смысл иностранным государствам давать нам капиталы?.. Зачем создавать своими руками еще более страшного конкурента? Для меня очевидно, что, давая нам капиталы, иностранные государства совершают политическую ошибку, и мое единственное желание, чтобы их слепота длилась как можно дольше». Желание С. Ю. Витте исполнилось в такой мере, в какой он, конечно, не ожидал.

Чтобы иностранные участники социалистического строительства не чувствовали себя излишне независимыми, чтобы советские граждане не забывали о враге, некоторых иностранцев время от времени арестовывали. В апреле 1933 года состоялся очередной процесс вредителей, произведший некоторую сенсацию: в числе 18 обвиняемых было 6 английский инженеров, работников «Метрополитен-Викерс». Тот факт, что английская фирма, с 1923 года ставившая электрооборудование для советских электростанций, заняла как бы монопольное положение, послужил, видимо, поводом для привлечения английских инженеров к ответственности «за вредительство». Англичане, несмотря на многочасовые допросы, не пожелавшие подтвердить обвинительное заключение, отделались легкими приговорами: руководитель группы — Торнтон — был приговорен к трем годам, Кушни — к двум, двое были высланы, третий — оправдан. Советские граждане получили сроки от 18 месяцев до 10 лет.

Итоги пятилетнего плана нельзя подвести, ограничиваясь результатами его выполнения (или невыполнения) в промышленности. В 1928—1932 годах был сделан значительный шаг в области индустриализации страны. Но главным направлением «великого перелома», «великого перешиба», как скажет А. Солженицын, было сельское хозяйство. Главным объектом решительного наступления и главной его жертвой, стало крестьянство, то есть подавляющее большинство населения страны.

 

«На всех парах через болото»

Статья Сталина «Год великого перелома» появляется в «Правде» 7 ноября 1929 года. Речь идет, — говорится в статье, — «о коренном переломе в развитии нашего земледелия от мелкого и отсталого индивидуального хозяйства к крупному и передовому коллективному земледелию». Сталин закончил свою статью словами: «Мы идем на всех парах по пути индустриализации». Могло показаться, что это — поэтическая метафора.

Метафора стала реальностью через семь недель. О начавшейся революции Сталин объявляет 27 декабря 1929 года на конференции аграрников-марксистов. Неделю назад, 21 декабря Советский Союз отметил 50-летие Сталина. Впервые страна узнала, что у нее есть Великий Вождь — организатор Октябрьской революции, создатель Красной армии и выдающийся полководец, разгромивший армии белых и интервентов, хранитель ленинской «генеральной линии», разгромивший всех оппозиционеров, нападавших на «линию», вождь мирового пролетариата и великий стратег пятилетки. В невероятных количествах издаются портреты Вождя, его бюст, появляется во всех красных уголках. Массовым тиражом выходит брошюра, содержащая «юбилейные материалы». Самую восторженную статью, намечавшую главные линии, по которым будет создаваться культ Сталина, написал Карл Радек. Образцом для него служила кампания по созданию культа Гитлера, начавшаяся в Германии в 1921 году. Национал-социалисты накопили к этому времени значительный опыт, который использует Радек. Сталин отвечает на приветствия обещанием отдать «если понадобится, всю свою кровь, каплю за каплей», и все поздравления относит «на счет великой партии рабочего класса, родившей и воспитавшей меня по образу своему и подобию». С удивительной точностью, воспользовавшись образом из незабытой Библии, определил Сталин свое происхождение. Партия породила Сталина, а потом, как это нередко бывало, сын убил отца, и в свою очередь породил партию — по своему образу и подобию.

27 декабря Вождь объявляет о конце НЭПа, о начале новой эры. Вопрос стоит так, — заявляет он: «либо назад — к капитализму, либо вперед — к социализму». В точном соответствии с большевистской традицией вопрос ставится в форме, дозволяющей дать только один ответ. Ответ был очевиден — вперед, в наступление. «Что это значит? — спрашивает Сталин. И отвечает: Это значит, что от политики ограничения эксплуататорских тенденций кулачества мы перешли к политике ликвидации кулачества, как класса». Путь вперед — это путь «сплошной коллективизации», это путь «раскулачивания». «Смешной вопрос!» — отвечает Сталин тем, кто спрашивал: необходимо ли «раскулачивание в районах сплошной коллективизации». И, большой любитель русских пословиц, он вспоминает одну из них: «Снявши голову, по волосам не плачут». Два года назад, в ноябре 1927 года Сталин обещал: «Мы думаем осуществить коллективизм в сельском хозяйстве постепенно, мерами экономического, финансового и культурно-политического порядка... К этому дело идет, но к этому дело еще не пришло и не скоро придет. Почему? Потому, между прочим, что на это нужны громадные финансы, которых нет еще у нашего государства...» В декабре 1929 года государство по-прежнему «громадных финансов» не имело, но Сталин объявляет «теперь у нас имеется достаточная материальная база...»

Следующие 65 дней потрясают страну гораздо больше, чем те 10 дней в октябре 1917 года, «которые потрясли мир». За эти 9 недель были сломлены основы жизни более 130 миллионов крестьян Советского Союза, был изменен — окончательно сломан — характер экономики государства, был изменен характер самого государства.

Идет одновременно два процесса: создание колхозов и ликвидация «кулака». Процессы эти были взаимосвязаны многими нитями. Прежде всего «раскулачивание» должно было дать «материальную базу». С конца 1929 года до середины 1930 «было раскулачено свыше 320 тысяч кулацких хозяйств. Их имущество (стоимостью более 175 млн. рублей) было передано в неделимые фонды колхозов в качестве вступительных взносов батраков и бедноты. Это имущество составило более 34% общей стоимости колхозного неделимого имущества». Ликвидация «кулаков», лишая деревню наиболее предприимчивых, наиболее независимых крестьян, подрывала дух сопротивления. Кроме того, судьба «раскулаченных», выселяемых, вывозимых на Север, должна была служить примером того, как поступает советская власть с теми, кто не идет в колхоз. Идти в колхоз нужно было немедленно. Созданная 8 декабря 1929 г. при Политбюро комиссия, возглавляемая наркомземом Яковлевым, предложила провести «сплошную коллективизацию» районов Нижней Волги к осени 1930 года, Центральной черноземной области и степной Украины — к осени 1931, левобережной Украины — к весне 1932, Севера и Сибири — к 1933 году. Сталин и ближайший его в это время соратник Молотов настаивали на еще большем убыстрении темпов. Вступление в колхоз означало передачу коллективу всего имущества. 10 декабря созданный в это время Колхозцентр направил директивную телеграмму «всем местным организациям в районах сплошной коллективизации»: «осуществить 100% коллективизации тяглового скота и коров, 80% — свиней, 60% овец и птиц, 25% коллективных хозяйств должны быть коммунами».

В деревню направляются коммунисты — двадцать пять тысяч — для того, чтобы загнать крестьян в колхоз. Крестьянам заявляют: кто не идет в колхоз, тот враг советской власти. На 1 июля 1928 года в колхозах было 1,7% крестьян, в ноябре 1929 — 7,6%, в марте 1930 года — 58%.

Еще не было решено, какой должна быть форма коллективного хозяйства — коммуна, товарищество по совместной обработке земли (ТОЗ), артель (колхоз); еще не было людей, умеющих руководить коллективным хозяйством, еще не было техники — тракторов и т. п. Ленин, не переставая надеяться на чудо, утверждал: «Если бы мы могли дать завтра 100 тысяч первоклассных тракторов... то средний крестьянин сказал бы: „я за коммунию» (т. е. за коммунизм)“». Сталин полностью разделяет непоколебимую веру Ленина в неразрывную прямую связь между материальным базисом и духовной надстройкой: 100 тысяч тракторов — я за коммунию. Но он признается, что нет у него 100 тысяч тракторов. Он обещает к весне 1930 года 60 тысяч, а к следующему году — магические 100 тысяч. В 1928 году имелось всего — по официальным данным — 26,7 тысяч тракторов.

Не смущаясь ничем, Сталин не перестает «подхлестывать» партийных работников на местах, а они в свою очередь — рядовых членов партии, «двадцатипятитысячников». Растет число колхозников, сокращается число «кулаков». Определения понятия «кулак» не было. Кулаками считали тех, кто использует наемный труд, в кулаки могли зачислить тех, у кого было две коровы, или две лошади, или хороший дом. Поскольку не было ясного представления, что такое «кулак», каждый район получал норму коллективизации и раскулачивания. Норма коллективизации была всюду одинаковой — 100%. Норма раскулачивания — разной, в среднем 5-7%. Но «многие из крестьян, которые ранее относились к середнякам или зажиточным середнякам, теперь были записаны в кулаки и подвергнуты «раскулачиванию». Впрочем, выселению подверглись и многие маломощные середняки, бедняки и даже некоторые бедняки, которые... для удобства репрессий были обозначены нелепым термином «подкулачник»... В отдельных районах выселялось по 15-20% крестьян, на каждого выселенного кулака приходилось по 3—4 арестованных середняка или бедняка». Так описывает положение в деревне, через 30 лет после событий, История КПСС. В приступе необъяснимого откровения называет она «нелепым» термин «подкулачник», который был одним из самых страшных средств борьбы с крестьянством. Но создан был этот термин по образцу термина «околокадетский», изобретенного Лениным. Создаваемые по этой модели термины прочно вошли в советский язык.

На основании постановлений ЦК, ЦИК и СНК от 30 января и 1 февраля 1930 года, и специальной инструкции от 4 февраля всех кулаков (и подкулачников) делили на три категории. «Инициаторов и исполнителей террористических актов, проводивших активную антисоветскую работу, изолировали и направляли в концлагеря. Кулаков, оказывавших менее активное сопротивление, высылали в отдаленные районы страны, где они трудились на лесоразработках, в сельском хозяйстве и т. п. Остальные кулаки оставались на прежних местах, но землю им выделяли за пределами колхозного массива». Впрочем, «в течение осени и зимы 1930—31 г. было проведено дополнительное выселение экспроприированных кулацких хозяйств».

«Кулаков» и «подкулачников» выселяли с семьями, грудными детьми, стариками. В холодных нетопленных вагонах везли сотни тысяч высланных за тысячи километров — в отдаленные местности Урала, Сибири, Казахстана. Многие гибли в пути, многие гибли по прибытии на место, ибо, как правило, высланных высаживали на голом месте: в лесу, в горах, в степи. Вальтер Кривицкий в 1937 году вспоминал о том, что привелось ему видеть зимой 1934 г. на вокзале в Курске: «Того, что я увидел, я никогда не забуду. В зале ожидания набилось около шестисот крестьян — мужчин, женщин, детей — их как скот перегоняли из одного лагеря в другой... Многие лежали почти голые на холодном полу. Другие явно умирали от тифозной горячки. На каждом лице видны были голод, мука, отчаяние... Четверть века спустя — в короткий период «оттепели» — несколько советских писателей робко подтвердили то, что писал „невозвращенец“».

Еще не написана история этого первого социалистического геноцида 20-го века. Хронологически первым (в 20-м веке) следует считать геноцид, совершенный турками над армянами. В годы гражданской войны, по подсчетам М. Бернштама («Вестник русского христианского движения», №128), было истреблено около одного миллиона казаков — 50% населения Донщины. Турки истребляли иноверцев, коммунисты истребляли казаков в разгар войны. Особенность геноцида крестьян в Советском Союзе заключается не только в его чудовищных размерах, но и в том, что истребление коренного населения производилось в мирное время собственным правительством.

В 1945 году, после разгрома гитлеровской Германии и раскрытия ее преступлений, юристы, социологи, психологи, историки, публицисты затеяли бесконечный спор: знал или нет немецкий народ о преступлениях нацистов? Нет никакого сомнения, что советский народ — жители городов — знали об истреблении кулаков. Впрочем, никто этого не скрывал: Сталин сказал «ликвидация, как класса», все его подручные ему вторили. Жители городов видели тысячи умиравших от голода женщин и детей, бежавших из деревень, видели на вокзалах... Владимир Тендряков в повести «Кончина» пишет: «По стране шел голодный год — тысяча девятьсот тридцать третий. В районном городе Вохрово, на пристанционном скверике, умирали высланные из Украины раскулаченные...» Умирали кулаки, «раскулаченные», «подкулачники». Они не считались людьми, они были выплюнуты обществом, как выплюнуты были — после Октября — «лишенцы», «бывшие», потом — белогвардейцы, «вредители». Как в гитлеровской Германии были выплюнуты, не считались людьми, евреи. Великий пролетарский гуманист Максим Горький создал формулу, отпускавшую геноцид: «Если враг не сдается — его уничтожают». Статья М. Горького была опубликована 15 ноября 1930 года одновременно в «Правде» и «Известиях», распространялась в речах, докладах, газетах, журналах, повторялась по радио. «Против нас все, что отжило свои сроки, отведенные ему историей, и это дает нам право считать себя все еще в состоянии гражданской войны. Отсюда следует естественный вывод: если враг не сдается, — его истребляют».

Официальные источники отмечают 45 выступлений против коллективизации, в которых участвовало 17 400 человек в начале марта 1930 года в Средней Азии, «мятежи и волнения в других местах».

Это смехотворное преуменьшение сопротивления крестьянства колхозам, против коллективизации выступали крестьяне Украины. Сибири, Средней Азии, Кавказа, Кубани, Дона. Документы остаются в архивах КГБ. Редкие свидетельства позволяют все же представить размах сопротивления. На северном Кавказе и в ряде районов Украины против крестьян были брошены регулярные части Красной армии, использовавшие даже авиацию. Командующий пограничными войсками НКВД Фриновский, руководивший подавлением крестьянских восстаний, докладывал на заседании Политбюро, что реки северного Кавказа сносят в море тысячи трупов. В некоторых районах красноармейцы отказывались стрелять в крестьян и немедленно расстреливались, в других — мелкие воинские части переходили на сторону восставших.

Объявив войну крестьянству, советская пропаганда с возмущением отмечает факты сопротивления, случаи убийства «двадцатипятитысячников» — «активистов», загонявших крестьян в колхозы.

С подобной же яростью преследуется и пассивное сопротивление. Летом 1930 года в Воронеже был проведен «показательный процесс» 16 руководителей секты «федоровцев». Секта, возглавляемая крестьянином Федоровым, возникает на территории бывшей Воронежской губернии в первые годы НЭПа. Основой веры «федоровцев» было «непротивление злу», сочетавшееся со стремлением всячески, но пассивно, избегать соблазна «зла» и участия в «злом деле». В годы НЭПа «федоровцы», как и другие секты — духоборы, молокане, баптисты — не преследовались советскими властями, надеявшимися использовать сектантов в борьбе с канонической церковью. «Федоровцы» отказались пойти в колхозы и немедленно превратились во «врагов», «заговорщиков», «кулаков». По приговору суда 15 руководителей секты были присуждены к расстрелу и немедленно казнены, один — присужден к пожизненному заключению в психиатрическую больницу. Около двух тысяч рядовых «федоровцев» были высланы в тайгу и тундру на медленную верную смерть. Три месяца «прочесывались» районы, зараженные идеей «непротивления злу». Крестьяне, не сопротивляясь, с молитвами-призывами давали себя арестовать.

Пассивное сопротивление становится всеобщей формой сопротивления: крестьяне не идут в колхозы, пока хватает сил не поддаваться угрозам и насилию, а затем уничтожают — в виде протеста — скот. Гибнет и скот, переданный колхозам, из-за отсутствия подготовленных помещений, кормов, ухода. О размерах животноводческой катастрофы свидетельствуют цифры: в 1928 году в стране было 33,5 млн. голов лошадей, в 1932 — 19,6; коров — 70,5 и 40,7; свиней — 26 и 11,6; овец и коз — 146 млн. голов и 52,1. В Казахстане от 19,2 млн. голов овец и коз осталось в 1935 году 2,6 млн.

1929—1934 гг. в общей сложности погибло 149,4 млн. голов скота. Ценность погибшего скота и погибшей продукции животноводства (шерсть, молоко, масло и т. д.) намного превышает ценность выстроенных заводов-гигантов. Гибель лошадей привела к потере 8800 тысяч лошадиных сил. В 1935 году, когда имелось уже 379500 тракторов, еще не хватало 2200 тыс. лошадиных сил по сравнению с 1928 годом с его 26,7 тыс. тракторов.

Пассивное сопротивление крестьян, истребление скота, полная дезорганизация работы в колхозах, разорение деревни непрекращавшимся раскулачиванием и выселением, привели в 1932—33 годах к голоду, который по своим размерам и количеству жертв оставил за собой даже голод 1921—22 года. Особенностью нового голода было то, что государство не только не боролось с ним, но способствовало его распространению. Использовало голод как оружие в «гражданской войне» с крестьянством.

Отличие голода начала 30-х годов от голода начала 20-х не только в том, что голод, вызванный коллективизацией, был значительно больше по размерам, но и в том, что власти отрицали его: упоминание о голоде считалось государственным преступлением. В 1921 году советское правительство разрешило общественным деятелям обратиться за помощью к Западу; Ленин обратился к мировому пролетариату. В 30-е годы хлеб вывозится за границу: в 1928 году экспорт зерна составлял 1 млн. центнеров, в 1929 — 13 миллионов, в 1930 — 48,3 млн., в 1931 — 51,8 млн., в 1932 — 18,1 миллиона. Когда секретарь ЦК компартии Украины Терехов на совещании в Москве просил помочь зерном умиравшим от голода колхозникам Харьковской области, Сталин резко его оборвал: «... Оказывается, вы хороший рассказчик — сочинили такую сказку о голоде, думали нас запугать, но не выйдет!». Сталина нельзя было запугать «сказками о голоде»: он не хотел спасать голодающих от смерти не потому, что не было хлеба (экспорт зерна свидетельствует об имевшихся возможностях), а потому, что голод, смерть крестьян ослабляли крестьянство как политическую силу, ломали остатки его сопротивления. Речь шла о крестьянстве вообще, не только о «кулаках», о единоличниках, но и о тех, кто вошел в колхозы. Необходимо было им также показать, на чьей стороне сила, в чьих руках власть. «В глазах Сталина, — рассказывает в своих „Мемуарах“ Хрущев, — крестьяне были вроде отбросов. У него не было никакого уважения к крестьянству и его труду. Он считал, что крестьян можно заставить работать только путем нажима. Жми, дави и силой забирай, чтобы кормить города».

В городах не умирали с голоду, рабочие жили впроголодь, но руководство ни в чем себе не отказывало. Советский дипломат С. Дмитриевский, рассказывает, как он питался в санатории «для начальства» в Крыму. Крестьяне умирают с голоду, но в санатории «нормальный стол, обильный и вкусный — из всего, чем только богата Россия. В 8 утра завтрак: яйца, ветчина, сыр, чай, какао, молоко. В 11 часов простокваша. Затем обед из четырех блюд: суп, рыбное, мясное, сладкое и фрукты. В промежутке чай с пирожным. Вечером ужин — из двух блюд». Вальтер Кривицкий, отдыхавший в подобных условиях — в годы голода — в бывшем имении князей Барятинских под Курском, передает взгляды отдыхающих — советской элиты: «Мы идем трудным путем к социализму. Многие падут на этом пути. Мы должны хорошо питаться и отдыхать после работы, пользуясь в течение нескольких недель в году комфортом, еще недоступным другим, ибо мы строим Радостную Жизнь в будущем».

Завершение первой пятилетки дает Сталину случай выступить в роли Благодетеля. С первых дней Октябрьской революции партия обманывает рабочих и беднейшее крестьянство, тех, от чьего имени она совершила революцию. Обманывает надеждой на мир, на землю, на управление государством, на Социализм — земной рай за углом. В конце 20-х годов обман — бессознательный и сознательный — превращается в ложь, которая в годы первой пятилетки становится Большой Ложью. Большому террору предшествует, неизменно сопровождает его — Большая ложь. Некий английский остроумец говорил, что есть три вида лжи: ложь, наглая ложь и статистика. Он не знал четвертого вида — сталинской статистики, и пятого вида — Сталинской Лжи. Подводя итоги первой пятилетки, Сталин, не стесняясь, заявляет, что зарплата рабочих выросла с 1928 года на 67%, что материальное положение рабочих и крестьян улучшается из года в год. В популярном московском анекдоте этого времени экскурсовод в зоопарке, показывая недавно привезенного в столицу крокодила, объясняет: от хвоста до головы в нем пять метров, а от головы до хвоста — шесть. Почему такая разница? — спрашивает один из посетителей. — Пойди, проверь, — отвечает экскурсовод. — Он тебе проверит. Примерно так же предупреждает Сталин тех, кто мог бы пожелать проверить его цифры: «только заклятые враги советской власти могут иметь сомнения относительно улучшения положения рабочих и крестьян в СССР», — заявляет он. На 15-м году после революции «Правда» провозглашает: пора усвоить, что «нет для коммуниста задачи более почетной, чем улучшение положения рабочих». Осень 1932 года, когда орган ЦК ВКП (б) пишет это, — разгар голода, разгар коллективизации. На 17-м году после революции Сталин заявляет: «Незачем было свергать капитализм в ноябре 1917 г. и строить социализм на протяжении ряда лет, если мы не добьемся того, чтобы люди жили у нас в довольстве. Социализм означает не нищету и лишения...»

В конце февраля 1930 года даже Сталину становится очевидным, что безумная гонка в колхоз, начатая по его приказу в конце 1929 г., грозит катастрофой. Недовольство начинает проникать в армию, состоявшую из крестьянских детей. И Сталин делает шаг назад, делает вид, что отступает. 2 марта 1930 года «Правда» публикует его статью «Головокружение от успехов». Всю вину за создавшееся положение он возлагает на исполнителей, на местных работников. Сотни статей восхвалявших Сталина, не сделали столько для превращения его — в глазах советских граждан — в Вождя, Хозяина, сколько сделала статья «Головокружение от успехов». Колхозники, крестьяне, загнанные в колхозы, прочли ее как конец коллективизации. Разве не писал Сталин: «Нельзя насаждать колхозы силой. Это было бы глупо и реакционно». Разве не писал он: «Кому нужны эти искривления, это чиновничье декретирование колхозного движения, эти недостойные угрозы по отношению к крестьянам? Никому, кроме наших врагов». Колхозы разваливаются после статьи, как карточные домики. В ЦЧО, где к марту было коллективизировано 82% хозяйств, к маю осталось в колхозах 18%. Сталин становится в представлении крестьян Верховной Доброй Справедливой Властью. Вся же беда — от исполнителей.

Шаг назад был сделан лишь для того, чтобы сделать десяток шагов вперед. В сентябре 1931 года коллективизировано было снова около 60% хозяйств. В 1934 году — 75%. Однако, вступление в колхоз, создание колхозов не означало еще прекращения антикрестьянских репрессий. Коллективизация имела целью «решение зерновой проблемы», колхозы были организованы для удобства государства. Не сразу была найдена форма контроля. Вводится система обязательных поставок («первая заповедь колхозника»), обязательство колхозов отдавать государству по «твердой цене», установленной государством, 25-33% продукции. Колхозы лишаются сельскохозяйственных машин, лишаются тех самых тракторов, обладание которыми должно было побудить крестьян сказать: «Я за коммунию». Колхозы располагали землей и рабочей силой. Машины давали государственные машинно-тракторые станции (МТС) созданные декретом от 5 июня 1929 года. За свою работу МТС брали натурой — еще 20% урожая. От МТС, которые обрабатывали поля, нельзя было укрыть урожай. Они контролировали производственную часть колхозов. В январе 1933 года при МТС были созданы Политотделы для контроля колхозников. При каждом начальнике Политотдела имелся представитель ГПУ, который немедленно превращал «слово» в «дело» — в арест. Когда Сталин в январе 1933 года, иронизируя над теми, кто считает, будто после ликвидации кулаков нет врагов, указал, что врагами являются кладовщики, счетоводы, завхозы. Были немедленно арестованы по обвинению во вредительстве 34,4% всех кладовщиков, 25% всех бухгалтеров и так далее.

В числе наиболее красноречивых документов периода коллективизации — «Инструкция всем партийно-советским работникам и всем органам ОГПУ, Суда и Прокуратуры». Эта «секретная, не для печати» Инструкция, хранящаяся в Смоленском архиве, подводит итоги коллективизации и дает представление о формах и методах ее проведения. Инструкция, подписанная 8 мая 1933 года предсовнаркома Молотовым и секретарем ЦК Сталиным, состоит из двух пунктов: «Упорядочение производства арестов» и «О разгрузке мест заключения». В пункте первом говорится: «Воспретить производство арестов лицами на то не уполномоченными по закону — председателями РИК, районными и краевыми уполномоченными, председателями сельсоветов, председателями колхозов и колхозных объединений, секретарями и пр.» Особенно выразительно в этом документе: «пр.» Оно означает, что крестьян могли арестовывать все. Инструкция отменяет этот порядок, но «для ДВК, Средней Азии и Казахстана» оставляет его еще на 6 месяцев. К чему привели массовые аресты, показывает второй пункт. Инструкция устанавливает, что содержать под стражей в местах заключения — «кроме лагерей и колоний» — следует не более 400 тысяч человек. На 8 мая 1933 года их было вдвое больше, ибо Инструкция предлагает ОГПУ, наркомюстам республик и прокуратуре СССР «немедленно приступить к разгрузке мест заключения и в двухмесячный срок сократить общее число заключенных с 800 тыс. до 400 тысяч».

«Разгрузка» не означала освобождения, она означала быстрейшее направление в лагеря: освобождалось место в тюрьмах, увеличивалось число рабочих рук в лагерях. Американский журналист В. Чемберлин, бывший в 30-е годы корреспондентом в Москве, писал в книге «Железный век России»: «Я был осведомлен из надежного источника, что в одной только Сибири в концентрационных лагерях было около 300 тысяч заключенных. Число советских граждан, которые в течение железного периода пятилетки были лишены свободы без всякого намека на суд, едва ли может быть исчислено менее, чем в 2 миллиона человек». Официальная цифра в 800 тысяч заключенных, содержавшихся в тюрьмах на 8 мая 1933 года, свидетельствует о том, что общее число заключенных далеко превосходило 2 миллиона человек.

Экономические итоги коллективизации были плачевными: за четыре года первой пятилетки валовые сборы зерна снизились — по официальным подсчетам — с 733,3 млн. ц. в 1928 г. до 696,7 млн. ц. в 1931—32. Урожайность зерна в 1932 году составляла 5,7 ц/га против 8,2 ц/га в 1913. Валовая сельскохозяйственная продукция составляла в 1928 году 124% по сравнению с 1913 годом, в 1929 — 121%, в 1930 — 117%, в 1931 — 114%, в 1932 — 107%, в 1933 — 101% Животноводческая продукция составляла в 1933 году 65% уровня 1913 года. Но Сталин, подводя 7 января 1933 года итоги коллективизации, был доволен: «Партия добилась того, что вместо 500—600 миллионов пудов хлеба, заготовлявшегося в период преобладания индивидуального крестьянского хозяйства, она имеет теперь возможность заготовлять 1200-1400 миллионов пудов зерна ежегодно».

Этот успех был оплачен, прежде всего, миллионами человеческих жертв. Демографические итоги коллективизации были трагическими. Число жертв коллективизации никогда не было — и теперь уже не будет — точно подсчитано (зато, как мы отметили выше, до последней овцы подсчитаны потери поголовья скота). Данные о рождаемости, смертности, численности населения после 1932 года перестали публиковаться. Статистикой стал ведать лично товарищ Сталин. В январе 1934 года на Семнадцатом съезде, съезде победителей, он отметил «рост населения со 160 млн. чел. в конце 1930 г. до 168 млн. в конце 1933 г.» Десять лет спустя Сталин скажет Черчиллю, что в годы коллективизации «бедняки» расправились с «десятью миллионами» «кулаков», причем «громадное большинство» было «уничтожено», остальные отправлены в Сибирь. Молотов в 1935 г. сообщил, что в 1928 насчитывалось «кулаков, зажиточных и старательных» крестьян 5 618 000 душ. На 1 января осталось — после «раскулачивания» — 149 000. Другой официальный источник насчитывает в стране накануне коллективизации 6,8 млн. человек — представителей класса, который нужно было уничтожить. Александр Орлов сообщает, что иностранные журналисты, даже те, кто похвально отзывались о политике Сталина, оценивали число жертв голода в 5-7 млн. человек. ОГПУ, в информации передаваемой Сталину, называло цифру 3300-3500 тысяч. Советский демограф Б. Урланис отмечает сокращение населения на 7,5 млн. человек с конца 1932 до конца 1933 года. Сопоставляя все возможные подсчеты, Роберт Конквест приходит к осторожной цифре жертв голода и болезней в 1929—1933 годах — 5-6 миллионов. Н. Валентинов, писавший для «Современных записок» экономические обзоры под псевдонимом Е. Юрьевский, подсчитал, что за годы «сталинской аграрной реформы» страна «потеряла по меньшей мере 14,8 млн. человек по сравнению с нормальным движением населения в дореволюционное время», включая понижение рождаемости. И. Г. Дядькин в «самиздатовской» статье, написанной в 1976—78 гг., оценил потери населения в 1929—1936 гг. в 15,2 млн. человек. Точность цифры была оценена властями, арестовавшими ученого.

Размеры этого чудовищного кровопускания, которое следовало после очень короткого перерыва вслед за кровопусканием периода войны и революции, становятся очевиднее, если мы вспомним гневное обвинение, брошенное Бакуниным самодержавию: «Система Царская истребила в продолжении каких-нибудь двухсот лет далеко более миллиона человеческих жертв, вследствие какого-то скотского пренебрежения к человеческому праву и к человеческой жизни». Сравнение двух эпох: двухсотлетнего правления царской власти и четырехлетнего — сталинской, сравнение числа жертв убедительно демонстрирует разницу между самодержавием и тоталитаризмом, между неспешным существованием в истории и безумным бегством вперед к прогрессу. К тому же Бакунин относил на счет «царской системы» жертвы войн, эпидемий и других стихийных бедствий, случившихся на протяжении двух сотен лет.

В 1919 г. Иван Бунин с удивительной проницательностью открыл «адский секрет большевиков» — убить восприимчивость. «Люди живут мерой, — записывал писатель себе в дневник, — отмерена им и восприимчивость, воображение, — перешагни же меру. Это — как цены на хлеб, на говядину. „Что? Три целковых фунт!?“ А назначь тысячу — и конец изумлению, крику, столбняк, бесчувственность. „Как? Семь?!“ — „Нет, милый, не семь, а семьсот!“» И уж тут непременно столбняк — семерых-то висящих еще можно представить себе, а попробуй-ка семьсот, даже семьдесят».

Ивану Бунину, мерившему восприимчивость категориями 19-го века, не могло, конечно, прийти в голову, что число повешенных, расстрелянных, замученных будет измеряться миллионами.

Среди важнейших итогов коллективизации — социологический шок. Всколыхнувший страну послеоктябрьский шок не задел глубинные слои общества. Шок коллективизации разрушил деревню до самых корней, ликвидировал крестьянство, породил новый социальный слой — колхозников, людей очень быстро потерявших любовь к земле, интерес к труду на земле. Во второй половине 20-х годов писатели — К. Федин, Вс. Иванов, Л. Леонов — пишут книги о русской пореволюционной деревне, утверждая, что революция никак на ней не отразилась, что она продолжает жить в 16-м веке, в лучшем случае — в 17-м. Они рисуют страну, напоминающую допотопного зверя — бронтозавра или ихтиозавра с огромным неподвижным телом — деревней, и маленьким мозгом — городом. Коллективизация убила бронтозавра. Андрей Платонов, оставивший лучшие книги о коллективизации — никогда не напечатанные в Советском Союзе «Котлован» и опубликованную в 1931 году повесть «Впрок», немедленно вызвавшую гнев критики и Сталина самим названием — задает вопрос: нужна ли была стране эта безумная попытка «достать социализм бумажкой»? Сергей Залыгин, опубликовавший в 1964 году лучшую после Платонова повесть о коллективизации «На Иртыше», как войне против крестьян, заканчивает ее повторением вопроса Платонова: «кому такая цена нужна, кому она впрок? Вся дальнейшая история Советского Союза показала, что коллективизация нанесла экономике страны глубокую, незаживающую рану». Борис Пастернак писал в «Докторе Живаго»: «Я думаю, коллективизация была ложной неудавшейся мерой, и в ошибке нельзя было признаться. Чтобы скрыть неудачу, надо было всеми средствами устрашения отучить людей судить и думать, и принудить их видеть несуществующее и доказывать обратное очевидности». Пастернак очень точно говорит о последствиях коллективизации: устрашая, людей отучают думать, создают иллюзорный мир, который требуют считать реальным. Но писатель не прав, полагая, что «боялись признаться» в ошибке. Для Сталина коллективизация не была ошибкой. Она была его великой победой.

В политическом отношении коллективизация была замечательным успехом. С точки зрения Сталина, она была необходимостью. Советский дипломат С. Дмитриевский, отказавшийся вернуться в Москву из Стокгольма в 1930 году, опубликовал в 1931 первую биографию Сталина, которую можно считать первой апологией Вождя, вышедшей на Западе, и выражением идей, которые вождь открыто на родине не выражал. «Здание сталинской диктатуры, — пишет С. Дмитриевский, — может держаться и осуществлять свои планы, только полностью монополизировав в своих руках и политическую и экономическую власть в стране. Политическая власть давно уже в руках Сталина. Но полной экономической власти в его руках до сих пор еще нет. Она возможна только на базе охватывающего всю без исключения экономическую жизнь страны монополистического государственного капитализма». С. Дмитриевский отмечает угрозу зданию сталинской диктатуры со стороны крестьянства: «Победа крестьянства внутри страны была бы победой Запада: его основной идеи — индивидуализма и либерализма в политической жизни». Первый биограф Сталина писал свою книгу в разгар коллективизации. После завершения коллективизации вся экономическая жизнь страны оказалась полностью в руках Сталина, все граждане были целиком зависимы от государства и в политическом, и в экономическом отношении. Одновременно была завершена и монополизация духовной жизни.

 

Неудержимое восхождение Иосифа Сталина

С. Дмитриевский описывает заседание Политбюро в 1930 году: «Председательствует обычно Рудзутак — твердо, бесстрастно. Но центром, решающим даже своим обычным безмолвием, является Сталин. Все глаза направлены на него Его многие в этом собрании не любят, даже ненавидят, — но пока что он — никто иной самодержец российского государства». Американский журналист Луи Фишер закончил свою корреспонденцию о ходе Шестнадцатого съезда партии (июнь-июль 1930) словами: «Добрый товарищ мог бы посоветовать Сталину прекратить оргию личного восхваления Сталина, которой позволено залить страну... Ежедневно сотни тысяч телеграмм, переполненных супер-восточными комплиментами: „Ты величайший Вождь“, „вернейший ученик Ленина“ и т. п. , направляются на его адрес. Его именем названы три города, бесчисленное количество деревень, колхозов, школ, заводов и учреждений... Если Сталин и не ответственен за это, он, во всяком случае, это терпит. Он мог бы это прекратить одним нажатием кнопки». Когда Сталину перевели эту корреспонденцию, как узнал впоследствии Луи Фишер, вождь ответил коротко и ясно: «Сволочь». Американский биограф Сталина Роберт С. Таккер полагает, что «культ Сталина», его обожествление, начинается только в конце 1931 года, после того, как он объявляет себя единственным интерпретатором Маркса в статье, опубликованной в журнале «Пролетарская революция». Нет, однако, сомнения, что хотя в 1929 году Сталин еще не присвоил себе все атрибуты Вождя и Учителя, каждое слово которого становилось законом для всего прогрессивного человечества, он не только обладал громадной властью, но и — как, впрочем, подтверждает Луи Фишер — был объектом культа. Тем не менее, верно и то, что культ этот еще не был обожествлением, которое придет очень скоро. Об этом свидетельствуют две попытки — в годы первой пятилетки — посягнуть на авторитет Сталина. Обе эти попытки были совершены не старыми оппозиционерами, но представителями молодого поколения большевиков.

В ноябре 1930 года был раскрыт «заговор» Сырцова, по выражению С. Дмитриевского, или «право-левацкий блок», по официальной номенклатуре, полагающей возможным такое сочетание двух взаимоисключающихся слов. Всего несколько месяцев назад С. Сырцов сделал молниеносную карьеру, став председателем Совнаркома РСФСР, кандидатом в члены Политбюро. Падение его было таким же внезапным, как и возвышение. С. Дмитриевский, приводящий наиболее подробные сведения о «заговоре», говорит о том, что Сырцов, «фаворит Сталина», и «группа ответственнейших работников партии и государства пришли к сознанию необходимости самых решительных мер для изменения политики власти, к которой сами они принадлежали». С. Дмитриевский подчеркивает, что в своих статьях, во всех своих выступлениях Сырцов «остается тем, чем был — преданнейшим сторонником системы идей Сталина». Недоволен он был системой управления, невероятным бюрократизмом советской государственной машины. К этой «не идеологической, но чисто практической платформе» присоединились Бессо Ломинадзе, в свое время отправленный Сталиным в Кантон делать революцию, и комсомольский вождь Шацкин. Более того, как утверждает автор «Советских портретов», были слухи, что Сталин сам был как-то замешан в этот «заговор», желая воспользоваться им для «ряда коренных реформ». Зная Сталина, нельзя отвергать даже этого фантастического слуха: почему бы и не выступить ему лично в роли провокатора? «Заговорщики» были арестованы, сняты с должностей, но подвергнуты лишь мягким санкциям. В последний раз критика линии партии рассматривается в качестве политической оппозиции.

Летом 1932 года бывший сторонник Бухарина, в свое время секретарь МК Рютин составил программу на 160 страницах, содержание которой сводилось к трем важнейшим пунктам: 1) экономическое отступление (замедление ритма индустриализации, отказ от насильственной коллективизации), 2) внутрипартийная демократия, 3) удаление Сталина. Целая глава в программе была посвящена Сталину, которого Рютин называл «злым гением партии и революции», «могильщиком революции», «провокатором».

Рютин, бывший секретарь МК Угланов, бывшие члены ЦК и наркомы Толмачев и Эйсмонт были обвинены в попытке создать «контрреволюционную буржуазно-кулацкую организацию» с целью «реставрировать в СССР капитализм». Поскольку Рютин одно время был редактором «Красной звезды», его обвинили в попытке создать террористскую группу среди курсантов Военной школы ВЦИК для убийства Сталина. Впервые членов партии за высказывание оппозиционных взглядов обвинили в терроризме. Впервые Сталин потребовал казни «заговорщиков», но Политбюро отказалось санкционировать казнь Рютина. По утверждению В. Кривицкого, Киров выступил против смертной казни и объединил вокруг себя большинство. Сталин вспомнит «рютинскую платформу» через 4 года, а поведение Кирова — через полтора года.

Рютин выступает со своей программой в разгар голода, в разгар коллективизации, в сумасшедшие месяцы гонки для выполнения «пятилетки в четыре года». В это самое время молчат правые оппозиционеры, в том числе Бухарин и Рыков. Поддерживает Сталина левая оппозиция, то есть Троцкий.

Троцкисты встретили решение о коллективизации положительно, хотя Троцкий, изгнанный в 1929 году из Советского Союза, упрекал Сталина — в «Бюллетене оппозиции», который он начал издавать в Париже в июле того же года — в теоретической неграмотности, в том, что Сталин не учитывает, осуществляя коллективизацию, второй том «Капитала». Иногда можно встретить в «Бюллетене оппозиции» корреспонденции из Советского Союза («Бюллетень» очень хорошо информировался местными корреспондентами), в которых коллективизацию упрекали за ее недостаточно радикальный характер. «...На смену раскулаченным и высланным, — сетует, например, А. Т. в письме от 12 июня 1930 года, — на унавоженной центристскими иллюзиями земле пробиваются новые капиталистические побеги». В 1931 году Троцкий пишет «Проблемы развития СССР» и называет в этой работе коллективизацию «новой эпохой в истории человечества, началом ликвидации идиотизма деревенской жизни». А. Чилига, сидевший с 1930 года в тюрьме и в лагере, рассказывает, в каком незавидном положении оказывались заключенные троцкисты, получавшие от своего вождя инструкции, из которых следовало, что Советский Союз является «пролетарским государством». Троцкий, правда, отвергал утверждение «сталинской фракции у власти», что СССР вступил в фазу социализма, — на самом деле, учил вождь «левых»; он вступил лишь «в первую фазу эволюции к социализму». В 1932 году Троцкий пишет своему сыну, что не следует «в данный момент» выступать с лозунгом «долой Сталина», ибо «Милюков, меньшевики и термидорианцы» будут охотно вторить крику «снять Сталина». Возможно, продолжает великий стратег революции, через несколько месяцев Сталину придется защищаться против нажима термидорианцев и тогда нам придется временно поддержать его. С такими врагами Сталин мог себе позволить не иметь друзей. Годы первой пятилетки были годами неудержимого восхождения Сталина: он сосредотачивает в своих руках власть во всех областях жизни, власть материальную и духовную. Его объявляют творцом — рядом с Лениным — Октябрьской революции, создателем — рядом с Лениным — партии, создателем Красной армии и победителем в гражданской войне, корифеем всех наук, великим марксистом, великим мыслителем и великим практиком. Одно его слово приводит в движение или останавливает страну. Он бросает короткие лозунги и политика меняется: Техника решает все, Темпы решают все, даже — Кадры решают все. Он разоряет деревню и убивает миллионы крестьян, а потом — винит исполнителей, он вводит для рабочих рабский режим, но он же заявляет: «Из всех ценных капиталов имеющихся в мире, самым ценным и самым решающим являются люди, кадры». Он объявляет: «Жить стало лучше, жить стало веселей». И обливающаяся кровью и слезами страна, обязана начать радоваться.

Сотни книг написаны о Сталине. Сотни авторов пытаются разгадать тайну Сталина, его культа, его успехов, тайну его неудержимого восхождения и безграничной власти, какой, возможно, не знал никто в истории. Он сам раскрыл секрет своих успехов в простой формуле: «Ты отстал, ты слаб — значит, ты неправ, стало быть, тебя можно бить и порабощать. Ты могуч — значит ты прав, стало быть, тебя надо остерегаться». Сталин имел в виду государственную силу, мощь государства, которое, став сильным, всегда право, как в своих внешних сношениях, так и во внутренней политике — в отношениях с гражданами. Наконец, он имел в виду и политическую борьбу.

Взгляды Троцкого на десятилетия определили отношение к Сталину большинства биографов «несменяемого генерального секретаря», как назвал его Б. Суварин. Сталин изображался посредственностью, «серым пятном», по выражению Суханова, лжецом, подлецом, негодяем, случайно занявшим место, которое по праву принадлежало Троцкому — блестящему организатору и публицисту, теоретику и практику. После смерти Сталина появилось у многих биографов желание изображать его дьяволом, чуть ли не с детства задумавшим захват власти в партии и государстве. И действовавшим соответственно. Черты зрелого Сталина, обезумевшего от чудовищной власти, переносились на Сталина, боровшегося за власть, и победившего потому, что лучше всех своих конкурентов он понимал характер партии большевиков и слабости своих конкурентов.

Планы будущего государства, будущего общества кристаллизуются у Сталина, можно полагать в конце 20-х годов, когда победа его над другими претендентами — Троцким, Зиновьевым, Бухариным — не вызывала уже сомнения: был выброшен за границу Троцкий, исключены из партии Зиновьев и Каменев, готовился к закланию Бухарин, которого совсем еще недавно Сталин прикрывал своей грудью. «Они требуют крови Бухарина, — защищал он „любимца партии“ от Зиновьева и Каменева, — не дадим вам его крови, так и знайте...»

Представление о планах Сталина, о его идеях и мечтах, можно получить, знакомясь с книгами С. Дмитриевского, которых биографы Сталина знать не желают.

С. Дмитриевский, несомненный последователь главных идей Устрялова, развивает дальше идеологию «сменовеховства», изображая Сталина человеком, воплотившим в России национал-коммунизм. «Сталин», а затем «Советские портреты», рассчитанные в свое время на привлечение русской эмиграции на сторону Сталина, представляют особый интерес сегодня. То, что казалось в 1931, в 1932 году странным и невероятным, вскоре начало осуществляться Сталиным.

С. Дмитриевский констатирует: в России идет процесс — «люди, которые вначале искренне считали себя только коммунистами, стали сейчас национал-коммунистами, а многие из них стоят уже на пороге чистого русского национализма». Автор «Сталина» видит будущее России, как «народную империю», а генерального секретаря, как человека, ведущего страну к этому. «Может быть, — задает он вопрос, зная ответ, — только такой тупой таран, как Сталин, и сможет пробить для России дверь в будущее?» Диктатура Сталина для него «во многих отношениях народная диктатура». Во всяком случае, по Дмитриевскому, это власть, «гораздо более связанная с народными массами, чем любая так называемая демократия». В «народности» диктатуры, а «не только в штыках — сила сталинского строя».

Программу Сталина его биограф и апологет излагает в нескольких пунктах. Прежде всего: провести «политику максимального зажима, как в партии, так и в государственном аппарате, так чтобы все скрипело вокруг...» Затем наступает очередь осуществления идеи «красного», «пролетарского», русско-азиатского империализма. Мир раскололся на два лагеря: на лагерь империализма и на лагерь борьбы против империализма. Во главе недовольных и борющихся на смерть с империализмом становится наша страна, Советский Союз. Так, по словам Дмитриевского, формулирует совокупность своих идей Сталин. Но борьба с империализмом это борьба с Западом: «Надо догнать и перегнать ненавистный Запад — раздавить его, сломить его надменную мощь. Ради этого он готов принести в жертву не один только маленький народ, среди которого родился, но все ныне живущие поколения».

Враг демократии, враг Запада, беспощадный деспот, у «которого нет сомнений, которому никого и ничего не жаль», строит национальную народную империю. Россия, — пишет С. Дмитриевский в своей второй книге, — «постепенно все основательнее стряхивает с себя назойливую муху марксизма — и все дальше идет по пути к национальному строю. Победа Сталина была первой ступенью на этом пути, поскольку она сломала хребет основным силам боевого марксизма в нашей стране».

Для Троцкого в 1932 году, когда Дмитриевский пишет эти слова, Сталин был еще марксистом — недостаточно подготовленным теоретически, нарушавшим букву учения, но марксистом; для биографа Сталина — он был борцом с марксизмом. Правы оба: Сталин был марксистом, когда марксизм помогал ему, он был против него, когда марксизм ему мешал своими догмами. Но это верно и по отношению к сталинскому национализму. Национализм для Сталина так же страдал догмами, как и марксизм. Главным было, как верно замечает С. Дмитриевский: «Отечество у нас есть только когда и пока в нем „наша“ власть, „рабочая“, сталинская».

Национализм, марксизм все шло как строительный материал для укрепления власти Сталина, полученной им в наследство от Ленина С. Дмитриевский видел в Сталине предшественника будущего русского Цезаря, строителя будущей национальной России. Сталин был сам себе Цезарем и построил сталинское государство.

Апофеоз Сталина, его триумф празднуется в январе 1934 года на Семнадцатом съезде партии. Подведены итоги индустриализации, завершена коллективизация, окончательно прибрана к рукам духовная жизнь общества, приняты новые законы, полностью лишившие граждан свободы. За пять лет страна изменилась неузнаваемо. И больше никто не осмеливается оспаривать право Сталина на единоличную власть.

Киров, которому остается жить меньше года, назовет съезд «съездом победителей». В сентябре того же 1934 года Гитлер объявляет национал-социалистам, собравшимся в Нюрнберге, что они это — «съезд победителей».

Выступая на съезде, Сталин обещает мир и спокойствие: «Если на Пятнадцатом съезде приходилось еще доказывать правильность линии партии и вести борьбу с известными антиленинскими группировками, а на Шестнадцатом съезде добивать последних приверженцев этих группировок, то на этом съезде — и доказывать нечего, да, пожалуй, и бить некого». Съезд встречает эти слова овацией. Из 1966 делегатов Семнадцатого съезда только 59 приняли участие в следующем — Восемнадцатом съезде. Около 2/3 делегатов «съезда победителей» были арестованы в последующие пять лет и лишь очень немногие выжили.

На множестве иностранных языков — и на русском — выходит первая официальная биография Вождя. Сталин не перестает надеяться, что биографию напишет М. Горький. Но отец пролетарской литературы не торопится, и «социальный заказ» вручается французскому писателю Анри Барбюсу. Поговаривают, правда, что книгу написал немецкий писатель-коммунист Альфред Курелла, а знаменитый автор «Огня» лишь ее подписал. Сталин Барбюса будет очень скоро в Советском Союзе запрещен, ибо почти все упомянутые в нем друзья и соратники Вождя окажутся врагами революции и народа. Но он даст несколько отличных формул для пропагандистов культа. И начертает портрет: «Вы, кто не знаете его, он давно знает вас и заботится о вас. Кем бы вы ни были, вы нуждаетесь в этом благодетеле. Кем бы вы ни были, лучшая часть вашей судьбы находится в руках этого человека, который заботится обо всем и трудится». Был уже портрет Дмитриевского: «... спокойный, неподвижный сидит Сталин — с каменным лицом допотопной ящерицы, на котором живут только глаза. Все мысли, желания, планы стекаются к нему. Он читает, слушает, напряженно думает. Уверенно, не спеша, отдает приказания. Плетет сеть интриг. Возвышает своих людей, растаптывает других. Покупает, продает тела и души». Барбюс дает более лестный внешний облик Благодетеля — это «человек с головой ученого, с лицом рабочего, в одежде простого солдата».

В феврале 1934 года, на Семнадцатом съезде партии, Киров подводит итог, он называет Сталина «самым великим человеком всех времен и народов». Сталин достиг высшей власти. Следующий ее этап начнется убийством Кирова.

 

Спокойствие на всех границах

Спокойствие на границах было необходимым условием успеха «революции сверху», начатой Сталиным. И советская дипломатия — «первый этаж» советской внешней политики — стремится в годы первой пятилетки это спокойствие обеспечить.

Лишь один инцидент серьезно нарушает спокойствие, но, впервые после гражданской войны, дает возможность Красной армии проявить себя. С 1928 года межу Китаем и Москвой не было дипломатических отношений. Летом 1929 правительство Чан Кай-ши провоцирует Советский Союз: подвергаются аресту консульские работники в Манчжурии и Северном Китае (консулаты в Харбине и Мукдене действовали несмотря на отсутствие дипломатических отношений), советские граждане — работники КВЖД, затем захватывается КВЖД. После отказа Китая освободить советских граждан и вернуть КВЖД, советские войска в нескольких боях наносят поражение китайской армии. Особой Дальневосточной Красной армией командует В. Блюхер — в 1924—27 годах военный советник при армии Гоминдана. В декабре 1929 на советско-китайской границе восстанавливается статус-кво. Чан Кай-ши просчитался, недооценив силу и решительность советского правительства. Советское правительство, в свою очередь, опасаясь серьезных международных осложнений, тем не менее пользуется случаем, когда он представляется. В конце 20-х годов Москва вмешивается в гражданскую войну в Афганистане, поддерживая свергнутого хана Аммануллу. Г. Агабеков, рассказывая об этом эпизоде, сообщает, что было решено поддержать Аммануллу, опирающегося на южные племена, «естественно» враждебные Англии, а не его противника Бача-Саккау, который опирался на население Северного Афганистана и, следовательно, мог стараться «распространить влияние на советский Туркестан». Для поддержки Аммануллы была направлена в Афганистан «ударная группа» под командованием героя гражданской войны, бывшего советского военного атташе в Кабуле Примакова. Одержав ряд побед в стычках с отрядами Бача-Саккау, советская военная часть была отозвана, ибо Амманулла отказался от борьбы с восстанием. Отношения с Германией были в центре интересов советской внешней политики в годы первой пятилетки. Лишь в конце этого периода советская дипломатия осуществляет свой давнишний план, подписывая договор о ненападении с Францией (парафирован в 1931 г.) и, несмотря на возражения Германии, — с Польшей (1932). В 1926 и в 1931 годах Германия и Советский Союз пролонгируют Раппальский договор. Их привилегированные отношения двух противников «Версальской системы» распространяются на дипломатию, экономику, и — в особенности — на военное сотрудничество. Германская внешнеполитическая линия вырабатывалась в борьбе между «западниками» и «восточниками», между сторонниками тесных связей с Советским Союзом и сторонниками западной ориентации. Представителями восточной ориентации были: рейхсвер, консервативные политики, часть промышленников, «западниками» были, прежде всего, социал-демократы. Легко понять, почему нелюбовь Сталина к социал-демократам, к социалистам вообще, была особенно острой по отношению к германским социал-демократам. Склонность Сталина к «восточникам», к консерваторам объяснялась не только тем, что они были сторонниками просоветской ориентации, но и пристрастием генерального секретаря к сторонникам сильной власти. Отношения Советского Союза с фашистской Италией были отличными с момента прихода Муссолини к власти. А. Бармин рассказывает, что в 1924 году советский посол в Италии Юренев пригласил на обед Муссолини. Накануне обеда лидер оппозиции социалист Маттеотти был похищен фашистами, а затем убит. Итальянские коммунисты и либералы потребовали от Юренева взять назад приглашение Муссолини. Советский посол отказался это сделать и торжественно принял Дуче. В годы первой пятилетки Италия получила от Советского Союза огромные заказы на промышленное оборудование, итальянские промышленники в свою очередь предоставили СССР долгосрочные кредиты, гарантированные государством.

На «втором этаже» советской внешней политики с лета 1928 года осуществляются решения Шестого конгресса Коминтерна, объявившего, что «враг слева», что главный враг — «социал-фашисты». Выражение это, пущенное в обиход Зиновьевым в 1922 соду, означало не только, что социал-демократы, социалисты, были главным врагом рабочего класса, но и то, что фашисты и национал-социалисты, получившие в 1930 году 6,5 млн. голосов, не были серьезным врагом. Рост нацизма рассматривался Москвой скорее, как феномен положительный. Он свидетельствовал по мнению лидеров Коминтерна, о том, что массы теряют свои парламентские и демократические иллюзии. С другой стороны нацисты были врагами западных демократии и не могли — по мнению Сталина — придерживаться прозападной ориентации. В 1931 году Сталин спросит члена Политбюро КПГ Гейнца Неймана: «Не думаете ли вы, что если в Германии придут к власти националисты, они будут заниматься только Западом, так, что мы сможем свободно строить социализм?» Коммунистическая партия Германии получает директиву вести беспощадную борьбу с социал-демократами, в особенности с ее левым крылом. Коммунисты, подчиняясь приказу Москвы, нередко объединяют силы с нацистами для борьбы с социалистами. Причем немецкие коммунисты меняют свою тактику мгновенно — еще вчера линией партии был лозунг Неймана: бей фашиста всюду, где его встретишь. Сталин, решив изменить политику, вызывает в Москву трех членов Политбюро — Тельмана, Неймана, Реммеле. Вернувшись они дают приказ: враг — социал-демократы.

Среди историков распространена версия, что Сталин, прокладывая путь к победе Гитлера, исходил из убеждения, выраженного в формуле: победа Гитлера сегодня — победа коммунистов завтра. Лозунг такой имел распространение в коммунистических кругах в Германии в начале 30-х годов. Политика Сталина в отношению Германии складывалась из трех элементов. Прежде всего из ненависти к социал-демократии. Но чувство это не было личной фобией Сталина. Его разделяли все большевики, в том числе и Троцкий. Он был, правда, против использования термина «социал-фашист», но одновременно выступал против союза с партиями и организациями, которые не порвали с реформизмом и хотят возрождения социал-демократии. Отношение Сталина и Троцкого к социал-демократии и нацизму в 30-е годы убедительно демонстрирует разницу между двумя наследниками Ленина и не менее убедительно показывает, что подлинным ленинцем был Сталин. С 1931 по 1941 годы Сталин, не стесняясь ничем, не останавливаясь ни перед чем, руководствуясь только своими интересами, по крайней мере четырежды меняет свою политику на 180°. В июне 1933 года, уже после прихода Гитлера к власти журнал «Коммунистический интернационал» высмеивал предложение «австро-марксистов» заключить союз с демократиями»: «Австро-марксизм предлагает СССР заключить союз с „великими демократиями“ в международном масштабе для борьбы с фашизмом... Социал-фашизм советует пролетариату СССР заключить союз с „демократической“ Францией и ее вассалами против немецкого и итальянского фашизма. Социал-фашисты делают вид, что забывают о существовании французского, британского и американского империализма». Менее чем через год «пролетариат СССР» поступил именно так, как советовали ему «австро-марксисты». Но Троцкий и в 1938 году продолжал утверждать: «И действительно, что бы мог означать блок империалистических демократий против Гитлера? Новое издание версальских кандалов, даже еще более тяжелые, еще более кровавые, еще более невыносимые... Бороться против фашизма в союзе с империализмом это тоже самое, что бороться в союзе с дьяволом против его рогов и когтей». В 1938 году Сталин — союзник демократии, и Троцкий беспощадно его критикует за измену делу пролетариата и мировой революции. Но в июне 1940-го Троцкий остается на своей позиции: «Социалист, который выступает сегодня в защиту «отечества» играет такую же реакционную роль, как вандейские крестьяне, которые пошли защищать феодальный строй, то есть свои собственные узы». И в этот момент Троцкий оказался в одном лагере со Сталиным, который успел дважды переменить лагерь и был с 1939 года в союзе с Гитлером. Троцкий оставляет впечатление часов, остановившихся в 1917 году, а Сталин — часов, которые движутся туда, куда хочет их хозяин. Причем и Троцкий, и Сталин утверждают, что их часы показывают верное время, ибо идут по законам Истории.

Вражда к социал-демократии — первый из элементов политики Сталина по отношению к Германии. Второй элемент — убеждение, что нацисты — это националисты, для которых главный враг — Версальская система. Карл Радек пытался в 1923 году использовать рождавшуюся нацистскую партию, как силу, разрушавшую Веймарскую республику, и тем самым способствовавшую коммунистической революции. Радек дал нацистам их первого героя — расстрелянного французами в оккупированном Руре Шлагетера, — произнеся в его честь знаменитую траурную речь, одобренную Сталиным и Зиновьевым. Радек высказывал убеждение лидеров Коминтерна, что «огромное большинство национально-мыслящих масс принадлежат не к лагерю капиталистов, а к лагерю рабочих», что «сотни Шлагетеров» придут в лагерь революции. Гитлер, в свою очередь высказывал своим товарищам убеждение, что из коммуниста всегда может получиться хороший нацист, а из социал-демократа — никогда. Наконец, третий элемент — страх перед приходом коммунистов к власти в Германии. На Четвертом конгрессе Коминтерна Зиновьев говорил: «Мы хорошо знаем, что всего через несколько лет многие промышленные страны нас перегонят и займут первое место в Коминтерне и тогда мы, как говорил товарищ Ленин, станем отсталой советской страной среди развитых советских стран». Зиновьев как будто против такой перспективы ничего не имел. Категорически против был Сталин. Первого места в Коминтерне он уступать никому не намеревался.

В 30-е годы появляется новый важный фактор на внешнеполитической сцене: просоветское мировое общественное мнение. Обработка общественного мнения Запада начинается сразу же после Октябрьской революции. О ее результатах пишет американский журналист Джордж Попов в книге ЧК, в которой рассказывает о своем аресте в 1922 году: «Один из величайших политических успехов московских деспотов — это такая обработка мировой общественности, что каждый, кто осмеливается говорить о недостатках, причем неоспоримых, советского государства, объявляется „антибольшевиком“ и обвиняется в отсутствии объективности». В глазах западной интеллигенции, мировой экономический кризис превращает Советский Союз — страну пятилетки — в рай на земле. Артур Кестлер, посетивший Советский Союз в 1932—33 гг. и писавший о нем так же восторженно, как и все другие западные писатели, журналисты, бизнесмены, гораздо позднее, сводя в автобиографии счеты с прошлым, заметил: «Если бы сама История была сторонницей коммунизма, она не смогла бы так ловко синхронизировать самый тяжелый кризис западного мира и первую фазу русской промышленной революции. Контраст был так силен, что неминуемо вел к выводу: они — будущее, мы — прошлое». Хаосу западной экономики противопоставлялось советское планирование, миллионам западных безработных — отсутствие безработицы в Советском Союзе. Термин «железный занавес» вошел в общее употребление после выступления Черчилля в Фултоне в 1946 году. До него употреблял это выражение Геббельс. Впервые использовал его Василий Розанов в 1917 году: «С лязгом, скрипом, визгом опускается над Русскою Историею железный занавес. — Представление окончилось. Публика встала. — Пора одевать шубы и возвращаться домой. Оглянулись. Но ни шуб, ни домов не оказалось». Для Розанова железным занавесом была революция, прервавшая Русскую историю. В этом же смысле употребляет термин эмигрантский публицист С. Поляков в 1921 году. В 1930 статья «Железный занавес» появляется в «Литературной газете». Лев Никулин начинает ее словами: «Когда на сцене пожар, сцену отделяют от зрительного зала железным занавесом. С точки зрения буржуазии, в Советской России 12 лет кряду длится пожар. Изо всех сил нажимая на рычаги там стараются постепенно опустить железный занавес, чтобы огонь не перекинулся в партер». В Советском Союзе бушевал пожар. В 1930 г. он пожирал миллионы людей — Запад ничего не знал об этом, ибо не хотел знать. Конец НЭПа и «великий перелом» означали, в частности, прекращение всех не полностью контролируемых связей с остальным миром, которые были еще возможны во второй половине 20-х годов. Но отделение Советского Союза от остального мира железным занавесом было возможно лишь при соучастии Запада. Было несложно изолировать советский народ: строжайшая цензура, запрещение частных выездов, переписки с заграницей, бесед с иностранцами, непрекращающаяся пропаганда. Кестлер был несколько удивлен, когда ему — немецкому коммунисту, советские граждане задавали вопросы о положении на Западе: Когда вы ушли с работы в буржуазном журнале, забрали ли у вас продуктовые карточки и выгнали ли вас с квартиры? Какова средняя цифра французских рабочих, ежедневно умирающих с голоду? Каким образом западные коммунисты смогли предотвратить интервенцию против СССР, которую готовит монополистический капитал с помощью социал-фашистских изменников? Кестлер добавляет, что вопросы ему задавали (одни и те же во всех городах, которые он посетил) на неорусском, джугашвилиевском языке. Невежество советских граждан было результатом совместных усилий «органов» и пропаганды. Но десятки книг, сотни и сотни статей, написанных о Советском Союзе французскими, немецкими, английскими, американскими демократами, либералами, консерваторами, получившими разрешение совершить прогулку по стране, строящей социализм, укрепляли железный занавес с западной стороны: не позволяли Западу узнать правды об СССР. В обмане участвовали и журналисты, подолгу жившие в Советском Союзе, такие, например, как многолетний корреспондент Нью-Йорк Тайме в Москве Уолтер Дюранти. По самым разным соображениям: нежелание обидеть советские власти, нежелание прослыть «необъективным», желание следовать политике своего правительства — западные корреспонденты скрывали факты, искажали их, фальшиво их интерпретировали. Именно с их помощью от мира был скрыт голод 1931—33 годов, его чудовищные размеры.

Западная интеллигенция, увидевшая в Октябрьской революции зарю новой эры, увидевшая в кризисе 30-х годов знак гибели западной цивилизации, поверила, что Советский Союз это — радостное завтра человечества. «Я видел будущее и оно действует», — заявил влиятельнейший американский журналист, верный друг Советского Союза Линкольн Стеффенс. «Советский коммунизм — новая цивилизация?» — спрашивают почтенные фабианцы Сидней и Беатрис Вебб, и категорически утверждают: да, новая цивилизация. «Никогда я так хорошо не ел, как во время поездки по Советскому Союзу», — заявляет знаменитый мастер парадокса Бернард Шоу, посетивший страну будущего в разгар голода. Выезжая, он вписывает в «золотую книгу» гостиницы «Метрополь»: «Завтра я покидаю эту землю надежды и возвращаюсь на Запад, где царит безнадежность». Американка Элла Винтер, побывавшая в СССР в 1932 году говорит о преходящих трудностях, как о родовых схватках: «Счастлива ли женщина, рожающая долгожданного ребенка? Они рожают новый мир с новым мировоззрением и в ходе этого процесса вопросы личного удовлетворения становятся второстепенными». Лейборист Гарольд Ласки заявляет после прогулки по СССР в 1934 году. «Никогда в истории человек не достиг такого совершенства, как при советском режиме».

Артур Кестлер рассказывает, как он рассуждал во время поездки по СССР, готовя восторженную книгу о стране социализма: он рассуждал диалектически. Жизненный уровень низок, но в царское время он был ниже. В капиталистических странах рабочие живут лучше, но у них положение ухудшается, а в СССР — улучшается.

Главным, однако, для всех зарубежных поклонников нового общества был аргумент: у нас будет иначе. Так рассуждали французы, англичане, американцы. Эдмунд Вильсон, влиятельнейший литературный критик США, предложил даже в знаменитом «Обращении к прогрессистам» «забрать коммунизм у коммунистов», чтобы построить его своими руками. В Советском Союзе, — писал он, — »я себя чувствовал, как в святыне морали, где не перестает светить свет».

Восторженная просоветская кампания оказывала стране Сталина огромные услуги. Обрабатывала общественное мнение. И выполняла конкретные практические услуги. Нью-Йоркское бюро путешествий набирало рабочих для Советского Союза с помощью рекламы: «Иди в Советскую Россию. Интеллигенты, работники разных специальностей, мужчины и женщины сердечно приглашаются в Советскую Россию... где осуществляется величайший в мире социальный эксперимент — среди мириада красочных национальностей, чудесных пейзажей, великолепной архитектуры и экзотических цивилизаций». В значительной степени под влиянием общественного мнения США признают в 1933 году Советский Союз, с которым уже установлены тесные экономические и культурные связи.

Характернейшей чертой мировой просоветской кампании был ее язык. Все книги, написанные в это время о Советском Союзе, безразлично на немецком, французском или английском языках, профессиональными ли борзописцами вроде Анны Луизы Стронг, или изысканными эстетами вроде Эдмунда Вильсона, кажутся написанными на одном «джугашвилиевском», советском языке. Ложь, сознательно или бессознательно распространяемая ими, окрашивает всю эту продукцию в один цвет. Зараза лжи и инструмент ее распространения — советский язык — расходятся по всему миру. И казалось нормальным, что после поджога рейхстага, когда гестапо начинает охотиться за политическими противниками, руководство КПГ заявляет: «Пролетариат не проиграл битвы, он не потерпел поражения... Происходит лишь временное отступление».

Те немногие представители западной интеллигенции, которые пытаются прорвать железный занавес, разоблачить заговор лжи о Советском Союзе, написать о нем правду, подвергаются остракизму, безжалостно изгоняются из лагеря прогрессивного человечества. Так случилось, например, в начале 30-х годов с румынским писателем Панаитом Истрати, в конце 20-х годов — с американцем Максом Истменом.

Апологеты Советского Союза покорно принимали все повороты сталинской внешней политики, объясняя их в первую половину 30-х годов необходимостью срывать происки империалистов и социал-фашистов, а во вторую половину 30-х годов и позднее — мудростью Сталина. Его гений прославлялся ими с еще большей, если это возможно, беззастенчивостью, чем даже в Советском Союзе. Выдающийся английский биолог с умилением приводит рассказ о том, как Сталин лично приходит по ночам на товарные вокзалы в Москве, чтобы подсобить грузчикам». Генрих Манн утверждал, что Сталин ставит Geist (дух) гораздо выше Macht (силы). И так далее, и так далее...

 

«Жить стало веселее...»

Когда Панаит Истрати пробовал во время своего пребывания в СССР говорить о том, что не все соответствует тому, как он представлял себе страну социализма, ему отвечали: нельзя сделать омлета, не разбив яиц. Румынский писатель возражал: я вижу разбитые яйца, но не вижу омлета.

Яйца разбиваются беспощадно, но после того, как строительно-разрушительная машина коллективизации и индустриализации была пущена в ход, начинает появляться абрис «омлета». 13 декабря 1931 года Сталин дает интервью немецкому писателю Эмилю Людвигу, автору биографий великих людей: «Задачей, которой я посвящаю свою жизнь... является... укрепление государства социалистического, и значит — интернационального». Слово было сказано: укрепление государства. Слово это ревизовало все обязывавшие в то время теории, которые считались ортодоксально марксистскими. На основании этих теорий, а на их подкрепление шла армия цитат из Маркса, государство должно было очень скоро отмереть. Сталин еще употребляет прилагательное «интернациональное», но главным является существительное — «государство». И глагол — «укреплять». Цементом этого государства должен был быть страх. Эмиль Людвиг спросил Сталина: «Мне кажется, что значительная часть населения Советского Союза испытывает чувство страха, боязни перед советской властью и что на этом чувстве страха в определенной мере покоится устойчивость Советской власти». Эмиль Людвиг формулирует свой вопрос, как если бы он был знаком с результатом исследований проф. Бородина, героя пьесы А. Афиногенова «Страх». «80% всех обследованных, — говорил проф. Бородин, — живут под вечным страхом окрика или потери социальной опоры. Молочница боится конфискации коровы, крестьяне — насильственной коллективизации, советский работник — непрерывных чисток, партийный работник боится обвинений в уклоне, научный работник боится обвинения в идеализме, работник техники — обвинения во вредительстве. Мы живем в эпоху великого страха». Нет в Советском Союзе ни одной профессии, ни одной социальной группы, которая бы не боялась. Сталин, отлично пьесу Афиногенова знавший, отвечает Э. Людвигу: «Вы ошибаетесь... Неужели вы думаете, что можно было бы в течение 14 лет удерживать власть и иметь поддержку миллионных масс благодаря методу запугивания, устрашения? Нет, это невозможно». Но, Сталин добавляет: «конечно имеется некоторая небольшая часть населения, которая действительно боится Советской власти и борется с ней... Но тут речь идет не только о политике устрашения этих групп, которая действительно существует. Всем известно, что мы, большевики, не ограничиваемся здесь устрашением и идем дальше, ведя дело к ликвидации этой буржуазной прослойки». Сталин поправляет немецкого писателя: не устрашение, а ликвидация «части населения» — «буржуазной прослойки». Вряд ли эта поправка могла подействовать успокаивающим образом на те части населения, которые полагали себя вне «групп», предназначенных к ликвидации.

В годы первой пятилетки принимается серия законов, направленных на укрепление государства. Принимаются законы, укрепляющие «трудовую дисциплину»: сотни тысяч крестьян пришедших в город, на заводы и фабрики «перевоспитываются», превращаются в пролетариев с помощью административных принудительных мер.

Хозяином предприятия, единоличным начальником, по постановлению ЦК от сентября 1929 года, становится директор. До сих пор предприятием руководил «треугольник»: директор, секретарь парткома, председатель профкома. Директор получает право решать все вопросы самостоятельно, увольнять рабочих, без уведомления профсоюзов, которые в 1933 году ликвидируются даже формально — сливаются с наркомтрудом (постановление говорило, что профсоюзы ликвидируются по просьбе самих профсоюзов). За прогул — самовольный невыход на работу (даже в течение одного дня) — рабочий отдавался под суд. Но директор, получивший широкие права, также жил под угрозой: если предприятие не выполняло план или выпускало плохую продукцию, под суд отдавался директор. «Трудовой кодекс не только не продвинулся дальше норм и декретов первых лет диктатуры пролетариата, но в ряде положений пошел назад».

В августе 1932 года принимается самый жестокий из серии законов, направленных на «укрепление» государственной дисциплины, постановление «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной социалистической собственности». Поскольку в Советском Союзе все было «общественной собственностью» — закон этот распространялся на всех служащих государства. К ним были причислены и колхозники, которые представляли один из главных его объектов. Особенностью закона было «применение в качестве судебной репрессии» одного лишь наказания: «высшей меры социальной защиты — расстрела с конфискацией всего имущества». При «смягчающих обстоятельствах» расстрел заменялся , лишением свободы на срок не ниже 10 лет с конфискацией всего имущества». Закон этот вскоре был распространен — «по аналогии» — на «обширный круг преступлений.. в том числе спекуляцию, саботаж сельскохозяйственных работ, кражу семян и так далее».

Ныне советские историки отмечают: «... Закон от 7 августа был излишне суров и юридически— недостаточно отработан. Наряду со злостными расхитителями, под его действие подпадали лица, совершившие незначительные проступки». Но именно в этом и состояла роль закона от 7.8.1932: универсальность и предельная жестокость делали его одним из важнейших инструментов «укрепления государства».

Не менее важен был и, принятый в конце 1932 года, закон о введении в стране системы внутренних паспортов. Паспорта, которые всего два года назад назывались «важнейшим орудием полицейского воздействия и податной политики в т. н. полицейском государстве», становятся очередным достижением на пути к социализму. Паспорта ограничивали свободу передвижения граждан, облегчали контроль за ними. Главное же, поскольку паспорта выдавались только городским жителям, колхозники, паспортов не получившие, оказались прикрепленными к земле. «Юрьев день» кончился. Запрещение самовольно покидать предприятия и право наркомтруда переводить квалифицированных рабочих и специалистов на работу в другую местность, в другие отрасли промышленности — прикрепляли «к земле» жителей городов. Все граждане страны становились слугами государства, которое определяло им место службы и запрещало его покидать под угрозой сурового наказания.

Закон от 8 июня 1934 г. завершал систему закабаления граждан: «измена Родине» наказывалась смертной казнью. Закон этот окончательно реабилитировал понятие «Родина», понимая под ним советское государство, которое — по решению партии и правительства — возвращалось в историю России. Закон реабилитировал термин «наказание», который с 1924 года не употреблялся. Тем самым государство отказывалось от идеи «перевоспитания» нарушителей и объявляло о намерении строго наказывать преступников. В послереволюционное десятилетие господствовало — с убывающей силой — убеждение, по Марксу, что бытие определяет сознание. Следовательно, изменив бытие, экономические условия, окружающую среду, государство изменит сознание. Следовательно, за исключением тех, кого следовало истребить, как неисправимых, остальных можно было исправить, перевоспитать. Но к 1934 году было объявлено, что это вина не общества, а индивида. Он виноват, что не смог избавиться «от родимых пятен капитализма», от «пережитков прошлого». И его следует наказать. Ибо, хотя бытие изменилось, его сознание осталось неизменным.

Наконец, закон от 8 июня 1934 г. реабилитировал семью: закон вводил коллективную ответственность для членов семьи за вину, допущенную одним из них. Для членов семьи, которые знали о намерениях «изменника Родине», предусматривалось заключение в лагерь на срок от 2 до 5 лет, а для тех, кто не знал, полагалась ссылка на 5 лет (эта последняя мера была исключена из закона в 1960 году). Введение круговой поруки отражало возродившуюся заинтересованность государства в крепкой семье. Новый кодекс о семье и браке будет принят в 1936 году, но уже в 1934 изменение отношения к семье становится очевидным. Началось восстановление разрушенной семьи, но на новой основе. Каждая советская семья должна была принять нового члена — советское государство. Закон об измене Родине предупреждал советских граждан о солидности «железного занавеса».

Над каждым советским гражданином в конце первой пятилетки висит свой дамоклов меч. все равны, ибо все на краю пропасти, все боятся. Сталин очень хорошо объяснил Эмилю Людвигу, как система страха действует: если есть группа населения, предназначенная для ликвидации, совершенно естественно возникает иерархия страха. Боятся все, но в разной степени и разного наказания. При этом все помнят о существовании тех, кто предназначен для ликвидации и больше всего боятся попасть в эту категорию. Юрий Ларин на той самой конференции марксистов-аграрников в декабре 1929 года, на которой Сталин дал сигнал к «ликвидации кулака как класса», объяснял, что эта ликвидация не означает немедленного расстрела всех кулаков. Достаточно было о приговоре объявить часть осужденных расстрелять, и оставить остальных ждать. Ждать пришлось не очень долго.

В годы первой пятилетки окончательно вырабатываются специфические черты сталинской политики: он натягивает струну до отказа и в последнюю минуту, когда она должна лопнуть, отпускает ее, чтобы затем натянуть еще сильней. Нередко он ее натягивает и отпускает почти одновременно. Он бросает страну то в жар, то в холод. Некоторые американские историки называют завершающие годы первой пятилетки «Большим отступлением». Именно такое представление о своих действиях Сталин и хотел вызвать: после безумных цифр сталинского пятилетнего плана, даже шаг назад к цифрам по-прежнему невыполнимым, но сократившимся, казался победой здравого смысла. Колхозникам разрешили обрабатывать приусадебные участки, но в том же самом 1932 году принят вышеупомянутый закон от 7 августа. Осенью 1932 г. советская печать забила тревогу на заводах-гигантах, в цехах, в совхозах, в столовых «забыли о человеке». «Правда» возмущалась: «Пора положить конец бюрократическому, барскому пренебрежению к вопросам общественного питания и наконец усвоить, что нет для коммуниста задачи более почетной, чем улучшение положения рабочих». Такой призыв — на 15-м году пролетарской революции — мог бы показаться странным, если бы не раздался он в то самое время, когда положение рабочего класса было хуже, чем когда-либо после гражданской войны. В 1928 году ЦК принимает особую резолюцию, клеймящую техническую интеллигенцию как классового врага. В 1931 г. секретная инструкция предлагает улучшить отношение к технической интеллигенции и улучшить ее материальное положение, но в 1933 году очередное постановление требует усилить борьбу с «вредительством». Это не была просто политика кнута и пряника. Выдаваемый «пряник» становился новым источником страха, страха его лишиться. В годы первой пятилетки складывается сложная иерархическая система привилегий. В годы военного коммунизма привилегиями пользовался узкий слой руководителей. В годы НЭПа часть привилегий — материального порядка — ускользнула из ведения партии. Деньги открывали возможности жить припеваючи, будучи независимым от партии и государства (если не учитывать, конечно, чувства перманентного страха, которое грызло нэпманов). В годы пятилетки, значительно расширившей слой руководителей, распорядителем всех без исключения привилегий становится партия, то есть Сталин. Но он дает привилегии не только руководителям, он их дает всем гражданам. Его статья «Головокружение от успехов» была освобождением (пусть всего на несколько месяцев) от колхозов, его заявление: жить стало лучше, жить стало веселей — в острейший период голода — было разрешением на «веселье». Комсомольский вождь А. Косарев, получив это разрешение, убеждает молодежь: напрасно думают, что мы против личного благополучия, против комнат, уютно обставленных, против опрятности, против модного костюма, ботинок, что мы давим стремления отдельной личности... мы не против музыки, мы не против любви, не против цветов...»

Цветы нужны, в частности, и для того, чтобы подносить их стоящему на мавзолее Сталину. Ибо все, что запрещается, запрещается по просьбе трудящихся, все, что разрешается, разрешается по указаниям партии, то есть Сталина. Борьба, объявленная с 1932 года аскетизму, становится очередным орудием укрепления государства: аскетам нечего терять, кроме их идей. Те, кого облагодетельствовал Сталин, могут потерять квартиру, положение, специальный паек, с ним связанный. В 1932 году Исаак Бабель, находясь в Париже, беседовал с Борисом Сувариным. Автор «Конармии» нарисовал красочный портрет Сталина начала 30-х годов, как его видели современники, люди близкие ко «двору». Характеризуя отношение «гениального секретаря» к людям, Бабель рассказал, как Сталин вызвал к себе ответственного работника наркомнаца, которого Политбюро решило наказать за какой-то проступок. Сталин объявил о наказании, отобрал поочередно удостоверения всех учреждений, где наказанный прежде работал, партбилет, а когда разжалованный уходил, Сталин вернул его от дверей: «Отдайте пропуск в кремлевскую столовую».

В годы первой пятилетки сооружается государство, фундаментом которого становится сложнейшая система привилегий и страх их потерять. Система эта прочна, ибо в государстве царит голод и нищета; поэтому все является привилегией. С другой стороны система эта напоминает шерстяной чулок: все зависят от вышестоящего благодетеля, как в феодальной системе вассалы зависели от сюзерена. Достаточно было «потянуть» одного «благодетеля», чтобы за ним потянулся бесконечный ряд облагодетельствованных.

Сталинское государство нуждается в сталинском обществе. Революция разрушила старое общество, в годы НЭПа живет гибрид: неумершие остатки старого и зачатки нового послереволюционного общества; в годы пятилетки общество эпохи НЭПа разрушается. Из осколков дореволюционного и нэповского общества складывается по указанию Великого Архитектора, как назвал Сталина Радек, общество, которое ему нужно. Это общество не нуждается в аскетах и идеалистах, оно не нуждается в последователях каких-либо идеи, в том числе и марксистских, оно нуждается в исполнителях.

В 1931 году ЦК принимает решение о школе. В школу воз вращаются старые — осужденные после революции — методы, возвращаются уроки, предметы. Нарком просвещения Луначарский, бывший символом революционной школы, заменяется А. Бубновым, служившим долгие годы начальником ПУР Красной армии В школу перегруженную «чуждым элементом», как говорится в решении ЦК, направляется 350 «опытных партработников» и 100 комсомольских работников. В 1932 году все эксперименты в области программ обучения объявляются «левацким уклоном» и «скрытым троцкизмом» В школе вводится «твердое расписание», «твердая дисциплина» и целая гамма наказаний, вплоть до исключения.

Роль «школы», как «воспитательного», «цивилизационного» фактора отводится системе тюрем и концентрационных лагерей, начавшей свое бурное развитие в годы первой пятилетки. Труд заключенных включается в пятилетний план. В 1928 году уголовное законодательство начинает пересматриваться, приспосабливается к расширению системы лагерей, которые становятся необходимыми в результате резкого увеличения числа заключенных. В 1930 г. задача охраны общества от «особо социально опасных правонарушителей путем изоляции, соединенной с общественно полезным трудом, и приспособления их к условиям трудовою общежития» возлагается на «исправительно-трудовые лагеря». Все лагеря еще в 1929 г. были переданы в ведение ОГПУ, которое уже долгие годы ведало лагерем-моделью — Соловками. ОГПУ становится крупнейшей строительной организацией страны. Располагая практически неограниченным источником неквалифицированной рабочей силы, ОГПУ производит массовые аресты инженеров и техников для руководства работами. Возникает новый — чисто советский институт — «шарашка»: инженеры, ученые, исследователи работают по специальности, находясь в заключении. На крупнейших стройках, на «заводах-гигантах» появлялись инженеры и техники, руководившие работами и сопровождаемые часовыми. Крупнейшую стройку пятилетки, канал Белое море — Балтика, строят заключенные под руководством «инженеров-вредителей». Мечта Троцкого о «милитаризации труда» осуществляется Сталиным в форме «пенализации труда». Ворота лагерей украсят слова Сталина: «Труд в СССР есть дело чести, дело доблести и геройства».

Дно советского общества составляли заключенные, вершину, пик — Вождь. В 1933 году А. Афиногенов, после успеха «Страха», пишет новую пьесу — «Ложь». Понимая взрывчатость темы, он посылает текст «лично товарищу Сталину». Сталин долго работает над текстом, поправляет, вычеркивает, дописывает. Потом — за неимением времени — отсылает рукопись неотделанной. Мнение свое выражает Сталин так: «Тов. Афиногенов! Идея пьесы богатая, но оформление вышло небогатое». Не исключено, что идея пьесы была — для Сталина — выражена в словах одного из персонажей: «Думать должны вожди». Несколько лет спустя, на Всесоюзном совещании жен командного и начальственного состава РККА, одна из жен рассказала о своей беседе на Дальнем востоке с представителем местного населения — гольдом. Гольд ехал в лодке, гребла его жена. — Ты почему не гребешь? — спросила его приезжая. — Думаю, — ответил он. Когда она ехала с ним второй раз — греб гольд, а жена сидела сзади. — Теперь, — объяснил он, — Сталин думает, как мне жить, а я могу работать.

Перестройка материальной базы общества шла одновременно с полной переделкой надстройки.

Духовная жизнь общества впрягается в колесницу государства в размерах, которые еще недавно казались невозможными. Нарком юстиции, прославленный обвинитель и любитель шахматной игры Крыленко заявляет в 1932 году: «Мы должны раз и навсегда покончить с нейтралитетом шахмат. Мы должны раз и навсегда осудить формулу «шахматы для шахмат», как формулу «искусство для искусства». Мы должны организовать ударные бригады шахматистов и начать немедленно выполнять пятилетний план по шахматам». «Пятилетний план по шахматам» был невинной игрой в сравнении с «антирелигиозной пятилеткой», объявленной 15 мая 1932 года.

Согласно плану, к «1 мая 1937 года на всей территории СССР но должно было больше остаться ни одного молитвенного дома, и само понятие Бога должно было быть изгнано, как пережиток средневековья, как орудие угнетения рабочих масс». Атаке подвергаются все науки: «Философские, естественные и математические науки, — заявляет журнал „Естествознание и марксизм“, — носят такой же политический характер, как экономика и исторические науки». В 1929 году удваивается число академиков. При выборе трех марксистов — философа Деборина, историка Лукина и литературного критика Фриче — 9 академиков, в том числе И. Павлов — в последнем бунте в защиту свободы науки голосуют против. После перебаллотировки марксисты избираются в академию. «Плюнь, батюшка, поцелуй у злодея ручку», увещевал бунтарей математик и кораблестроитель А. Крылов. Укрощение Академии наук не ограничилось выбором марксистов. В 1930 году она получает новый устав. Задача Академии наук формулируется в нем, как «содействие выработке единого научного метода на основе материалистического мировоззрения, планомерное направление всей системы научного знания к удовлетворению нужд социалистической реконструкции страны и дальнейшего роста социалистического общественного строя».

В декабре 1930 года Сталин дает интервью группе философов Института красной профессуры. Выдвигая задачу борьбы с «меньшевиствующим идеализмом» Деборина и с меньшевистскими взглядами Плеханова, Сталин призывал не обращать внимания на скромность Ленина, не считавшего себя профессиональным философом, и отвести вождю Октябрьской революции должное ему место — главы русского марксизма, крупнейшего русского философа-марксиста, одного из корифеев марксизма, вместе с Марксом и Энгельсом. Намек был понят. В сентябре 1931 года орган ЦК Большевик публикует статью, в которой разоблачался «меньшевиствующий идеализм» Деборина и его школы, и указывалось, что «необходимо разработать материалистическую диалектику», но разработать «на основе трудов Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина...» Сталин объявляется классиком марксистской философии, равным среди четырех. В 50-ю годовщину смерти Маркса «Правда» говорит о необходимости изучать Маркса по трудам Сталина. Представленные в январе 1934 года Семнадцатому съезду партии цифры издания «классиков» красноречиво свидетельствовали о том, что все «классики» были равны, но один из них был равнее других: Маркс и Энгельс были изданы тиражом в 7 млн., Ленин — 14 млн., Сталин — 60 с половиной миллионов. Американский корреспондент Юджин Лайонс, прогуливаясь по Москве 7 ноября 1933 года, подсчитал количество портретов Ленина и Сталина в витринах домов на улице Горького. Счет был 103:58 в пользу Сталина. Большую популярность приобретает четырехголовый портрет: четыре профиля — Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, — глядящих в будущее. Геббельс счел этот портрет великолепной пропагандистской находкой и немедленно изготовил подобный немецкий, правда, лишь с тремя профилями — Фридриха II, Бисмарка, Гитлера. Эта троица тоже уверенно смотрела в будущее.

Философия была — и есть — непременным атрибутом Вождя коммунистической партии, Верховного жреца Учения. Но, быть может, еще более важное значение придает Сталин истории. Овладение историей было несколько труднее, чем провозглашение себя корифеем марксизма. В истории, кроме теории, имеются факты. В октябре 1931 года журналы «Пролетарская революция» и «Большевик» публикуют статью (в форме письма в редакцию) Сталина «О некоторых вопросах истории большевизма». В качестве предлога Сталин использует статью А. Слуцкого о взглядах Ленина на внутрипартийную борьбу среди германских социал-демократов накануне войны 1914 г. Вряд ли можно сказать, что проблема эта в конце 1931 года была жгуче актуальной. Но нельзя отрицать важнейшего исторического значения этой статьи: она знаменует установление идеологического самодержавия Сталина.

Сталин диктует в своем письме, что следует делать историкам, и как следует им работать. Первая задача — переделка истории партии, затем пересмотр русской истории. Стержнем новой истории партии должны быть: непогрешимость Ленина, который никогда не ошибался, наличие двух вождей партии, двух ее руководителей. Роберт Такер отмечает, что в определенном смысле Ленин «вырос» — ибо стал всегда прав, но «привязанный как сиамский близнец к своему преемнику, он во многом неизбежно стал меньше. Крупномасштабной идеализации подвергались лишь те грани его жизни и деятельности, которые были связаны со Сталиным». Что же касается методологии, то Сталин заявляет, что только «архивные крысы», «безнадежные бюрократы» могут заниматься поисками документов, фактов. Главное это — правильная установка. Интерпретируя слова Сталина в речи в Институте красной профессуры, Л. Каганович подчеркивал, что при создании истории партии необходимо использовать в качестве ключа «гибкую ленинскую тактику»: неважно, что сделал или не сделал «подлинный большевик» в свое время, — факты и документы необходимо интерпретировать с точки зрения текущего момента. Сталин «с точки зрения текущего момента» «интерпретировал» Троцкого: «троцкизм есть передовой отряд контрреволюционной буржуазии», следовательно — Троцкий всегда был, есть и будет агентом контрреволюции.

Утверждается доктрина, отличающаяся одновременно гибкостью и жесткостью: она может меняться мгновенно, переходить в свою противоположность, но в промежутке между переменами — она абсолютно неподвижна. И выразить ее можно лишь словами вождя, не меняя даже запятой. Сталинское письмо в «Пролетарскую революцию» находит — впервые — немедленный отклик во всех областях советской жизни. Журнал «Пролетарская музыка» (январь 1932) посвящает ему передовую под заголовком: «Наши задачи на музыкальном фронте», а передовая журнала «За советское счетоводство» (февраль 1932) называется: «За большевистскую бдительность на бухгалтерском фронте», «Журнал невропатологии и психиатрии» (февраль 1932) публикует статью «За большевистское наступление на фронте психоневрологии». Сталинское письмо изучают историки и философы, но также экономисты, естественники и техники. Максим Горький присоединяет свой голос к общему хору, заявляя: «Нам необходимо знать все, что было в прошлом, но не так, как об этом уже рассказано, а так, как все это освещается учением Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина». От Горького до работников «бухгалтерского фронта» все реагируют — публично — одинаково и все говорят об этом — одинаково. Причем говорят одинаково не только на территории Советского Союза, где власть Сталина становится абсолютной, но и всюду там, где действуют коммунистические партии — секции Коминтерна. Артур Кестлер рассказывает о том, что в январе 1935 года, когда в Сааре готовился референдум, который должен был решить, останется ли Саар под французской администрацией или войдет в состав германского рейха, компартия дала указание голосовать «3а Красный Саар в Советской Германии». «3а кого же мне голосовать? — спрашивал в отчаянии саарский горняк руководителя коммунистической ячейки. Ясно, — отвечал тот, — за Красный Саар в Советской Германии. — Но Советской Германии нет, значит мне нужно голосовать за Гитлера? — Центральный комитет, — возражал секретарь ячейки, — вам такого указания не давал. — Значит голосовать за статус-кво? — Голосуя за статус-кво, — пояснял секретарь, — вы голосуете за социал-фашистских агентов французского империализма. — Так за кого же мне, черт побери, голосовать? — кричал горняк. — Вы ставите вопрос механически, — упрекал его секретарь. — Правильная революционная политика: голосовать за Красный Саар в Советской Германии». После выборов, на которых Гитлер получил более 90% голосов, орган саарских коммунистов вышел с заголовком на первой странице: «Поражение Гитлера в Сааре». По законам марксистско-сталинской диалектики, гитлеровцы, ожидавшие 98% голосов, потерпели поражение, набрав всего лишь 90%.

Письмо в «Пролетарскую революцию» начинает поворот в отношении к русской истории. Сталин указывает, что историю европейского марксизма следует писать с точки зрения русских большевиков. Они были — как и предсказал Ленин в 1902 году — авангардом международного пролетарского движения. Русская революция стала началом мировой революции. И не западным марксистам давать уроки русским товарищам, а наоборот. В письме Сталин говорит об истории русского большевизма. В 1930 году Сталин — и ЦК в особом решении — упрекают Демьяна Бедного в том, что он в своих фельетонах, прежде всего в «Слезай с печки», клевещет на русский революционный пролетариат, и на «прошлое России». В личном письме Демьяну Бедному Сталин обвиняет поэта в том, что тот представляет «лень», «сидение на печке», «национальными чертами русских вообще» и таким образом «клевещет на народ, развенчивает СССР, пролетариат СССР, русский пролетариат». 4 февраля 1931 года Сталин излагает свой взгляд на гражданскую русскую историю: «История старой России состояла, между прочим, в том, что ее непрерывно били за отсталость. Били монгольские ханы. Били турецкие беки. Били шведские феодалы. Били польско-литовские паны. Били англо-французские капиталисты. Били японские бароны. Били все — за отсталость». Это еще интерпретация русской истории в соответствии со взглядами Покровского. 15 мая 1934 года постановление «О преподавании гражданской истории в школах СССР» ознаменует разрыв со старой политикой в отношении к истории России, начало новой политики. В 1936 году советская печать опубликует письмо Сталина, Жданова, Кирова (рецензию на учебники по истории СССР) — инструкцию, как преподавать русскую историю. В 1934 году Сталин — победитель, творец коллективизации и индустриализации, строитель государства и Верховный Идеолог открыто берет на вооружение русский национализм. В определенном смысле сбылись предсказания Устрялова и Дмитриевского. Но лишь в определенном, специфическом смысле. Сталин использует русский национализм, как он использовал множество других самых различных кирпичей для строительства своей империи. Русский национализм необходим Сталину для легитимизации своей власти. Он не может — возможно и не хочет — быть наследником революции, разрушающей стихии, в то время, когда он — строит. Он выбирает себе поэтому новую линию предков — русских князей и царей — собирателей и строителей могучего государства. После 1934 года Сталин, а за ним все советские историки, перестают говорить о том, что Россию «все били».

Начинают говорить о том, что она всех била. Дается сигнал к разгрому исторической школы Покровского. История России, которая после 1917 года пересматривалась с точки зрения классовой борьбы, начинает пересматриваться с точки зрения борьбы за создание сильного государства. В центре остается народ: но у Покровского он хотел освобождения, у Сталина он хочет сильной власти.

Одним из наиболее важных участков «идеологического фронта» была литература. Положение в ней в первый год пятилетки запоздало отражает сложные извивы внутрипартийной борьбы. В литературных журналах, в литературных объединениях и союзах еще остались представители левых взглядов, сторонники Троцкого, еще занимают видное место сторонники «правых», Бухарина, который был специалистом в деле руководства интеллигенцией, но который подвергается все более ожесточенным атакам; все чаще начинает высказывать свои взгляды по вопросам литературы Сталин. Все активнее прибирает к своим рукам руководство всей литературной жизнью Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП). Летом 1928 г. ЦК публикует очередную резолюцию по вопросам культуры. В первой фразе цитируется резолюция 1925 г., наиболее успокаивающий ее пассаж, но далее объявлялась война «скатыванию с классовых позиций, эклектизму или благожелательному отношению к чуждой идеологии». Резолюция объявляла, что литература, театр, кино, живопись, музыка и радио должны принять участие «в борьбе /.../ против буржуазной и мелкобуржуазной идеологии, против водки, филистерства», а также «против возрождения буржуазной идеологии под новыми ярлыкам и рабского подражания буржуазной культуре». Начинается культурная революция: объявляются «литературные промфинпланы», организуется призыв ударников в литературу. Литература объявляется делом слишком важным, чтобы его можно было поручить писателям. «Необходимо пересмотреть список наших корифеев, — писала «Литературная газета». — Необходимо и среди них произвести чистку. В связи с лозунгом культурной революции актуальнейшее значение приобрела задача создания массовой литературы». И «Литературная газета» поясняла: хорошие писатели, корифеи, массам непонятны — они пишут слишком сложно. Проще пишут писатели-середняки. Поэтому: «Больше внимания писателям-середнякам». Писатели ищут путей ликвидации литературы. РАПП объявляет, что искусство это «могучее оружие в классовой борьбе». Маяковский требует, чтобы писателю дали «социальный заказ». Лефовец С. Третьяков заявляет: «Мы не можем ждать вечно, пока профессиональный писатель будет метаться в кровати, чтобы родить что-нибудь известное и полезное ему одному». Третьяков предлагает создать мастерские, в которых будет производиться сборка литературных произведений: одни будут приносить материалы (путевые дневники, биографии и т. д.), другие монтировать их, третьи — формулировать на доступном читателю языке. Литературовед-марксист В. Переверзев считает и это недостаточным: «Творец /класс, М.Г./ сам делает свое дело, он не заказывает его другим... он приказывает, а не заказывает... Мы вовсе не обращаемся с заказом ни к лефовцам, ни к вапповцам, мы просто, как власть имущие, приказываем петь, кто умеет петь нужные нам песни, и молчать тем, кто не умеет их петь».

В январе 1929 года был арестован («за троцкизм») А. Воронский, главный сторонник использования «попутчиков» в советской литературе. Осенью 1929 года начинается погромная кампания против Бориса Пильняка и Евгения Замятина. Их обвиняют в публикации заграницей своих книг: «Красного дерева» Пильняком, «Мы» Замятиным. Обвинение было предлогом: советские писатели до этого времени регулярно публиковали свои книги за границей. Пильняк объяснил, что «Красное дерево» собиралась публиковать «Красная новь», Замятин объяснил, что «Мы» вышел на Западе в 1926 году. Председатель московского отделения Союза писателей (профессиональной беспартийной организации) Б. Пильняк и председатель ленинградского отделения Е. Замятин были выбраны в качестве показательных жертв. Выбор не был случаен — за Пильняком был серьезный грех — «Повесть непогашенной луны», в которой рассказывалось о странной смерти на операционном столе командарма Гаврилова, легшего на операцию по приказу «Номера первого» (в командарме Гаврилове легко распознавался М. Фрунзе); за Замятиным был роман «Мы», статья «Я боюсь», в которой предупреждалось, что если нетерпимое отношение к литературе со стороны власти будет продолжаться, у русской литературы останется лишь одно будущее — ее прошлое. Непростительным грехом Замятина была его непримиримая честность, которую он считал необходимым условием подлинной литературы. «Литературная газета», посвятившая всю первую страницу опальным писателям, предупреждала: «Концепция советского писателя — не географическая, а социальная. Только тот, кто связывает себя и свою работу с социалистическим строем в нынешний период реконструкции, период, когда пролетариат атакует остатки капитализма, период бешеного сопротивления классового врага, только тот может называть себя советским писателем». Значительная часть газетной полосы была заполнена возмущенными телеграммами-резолюциями, осуждавшими «постыдное поведение» Замятина и Пильняка. Такая кампания была организована впервые, по образцам кампаний против «вредителей» и т. п. Никогда не читавшие осуждаемых книг, организации и многочисленные представители культуры писали: «Предатели революции», «Братание с белогвардейцами» «Литературный саботаж», «Предательство на фронте». Б. Пильняк сдается, выпрашивает разрешение переделать книгу и пишет — под художественным руководством секретаря ЦК Н. Ежова, прославившегося впоследствии вне литературы, роман «Волга впадает в Каспийское море». Замятин обращается к Сталину с письмом, в котором заявляет о невозможности ему быть писателем в Советском Союзе, просит — и получает по протекции Горького — разрешение на выезд за границу.

Резолюция ЦК объявляет в конце 1929 года РАПП организацией, литературная политика которой близка партии, и призывает к объединению литературных сил вокруг РАППа. Маяковский вступает в РАПП. В апреле 1930 г. он кончает самоубийством. В 1929 г. Маяковский в «Бане» влагает в уста Победоносикову кредо советской литературы на новом этапе: «А я вас попрошу от имени всех рабочих и крестьян меня не будоражить. Подумаешь, будильник! Вы должны мне ласкать ухо, а не будоражить, ваше дело ласкать глаз, а не будоражить... Мы хотим отдохнуть после государственной и общественной деятельности. Назад к классикам! Учитесь у величайших гениев проклятого прошлого...» Даже «наступая на горло собственной песне», Маяковский «будоражил», и был не нужен, вреден. Если даже Демьян Бедный говорил о себе: «Но я, однако, не шарманщик, чтоб сразу дать другой мотив», тем более трудно было сразу «дать другой мотив» Маяковскому. А менять мотивы приходилось — ежедневно. Троцкий, комментируя опалу Демьяна Бедного, заметил, что Бедный продавался оптом, но трудно ему было продаваться в розницу, следить за меняющимися инструкциями, следовать каждому зигзагу. Еще труднее было продаваться в розницу Маяковскому. Зато самоубийство позволило Маяковскому войти в «пантеон». Сталин убил его второй раз, назначив (в резолюции тов. Ежову) «лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи». Подчеркнув, что он им «был и остается». Исполнилось то, чего, в страшном провидении, боялся А. Блок: Бенкендорф стал Белинским, а Белинский охотно занял пост Бенкендорфа.

В 1932 году очередное постановление ЦК ликвидирует все литературные школы, течения, объединения, в том числе и РАПП. Решение это своей неожиданностью было как гром с ясного неба: еще вчера Авербах и его подручные — руководители РАППа держали в страхе всю советскую литературу, сегодня, одним росчерком пера, они были свергнуты с пьедестала. В ответ на вопрос Б. Суварина, кто же повлиял на Сталина, принявшего решение распустить РАПП, Бабель ответил: никто. «Сталин все решает сам, по собственной инициативе. В течение двух недель он принимал у себя и слушал Авербахов, Безыменских и им подобных. Потом решил: с этими толку не будет. На Политбюро он внезапно предложил свою резолюцию. Никто глазом не моргнул». Можно полагать, что Бабель слегка упрощает. Можно думать, что определенную роль сыграло желание Сталина купить Горького, очень не любившего рапповцев. В 1932 г. Сталин часто посещал Горького, где встречался с писателями. Во время одной из таких встреч он подарил писателям гордое звание: «инженеры человеческих душ». В то же время несомненно, что после своего письма в «Пролетарскую революцию» Сталин решил лично руководить литературой, как он уже руководил философией и историей. В качестве «приводных ремней» ему нужны были исполнители, а не «марксистские идеологи» типа Авербаха. Они слишком «будоражили». Вместо пролетарских писателей Сталин принимает решение опереться на попутчиков, но таких, которые готовы, как говорил Переверзев, «петь нужные нам песни», когда им прикажут. Сталин твердо рассчитывал на помощь Горького в осуществлении плана окончательного подчинения литературы (как, впрочем, и всей культуры) партии, то есть ее вождю. В 1928 году Горький, живший на Капри, начинает получать письма и телеграммы от советских учреждений и частных лиц, от писателей, рабочих и пионеров, с просьбой вернуться на Родину. Поток просьб, регулируемый председателем ОГПУ Ягодой, достигает таких размеров, что Горький не может не удовлетворить просьбы трудящихся. Действовали, безусловно, и другие факторы: тоска по родине, соблазн занять место главы русской культуры, уговоры секретаря Крючкова, агента ГПУ. В конце 1928 года Горький возвращается в Москву. Нет сомнения, что Горького действительно ожидали в Советском Союзе: его авторитет великого писателя, великого гуманиста, защитника угнетенных был велик. К тому же Горький не был членом партии. До 1933 года Горький наезжает в Советский Союз, где в его распоряжение предоставляется роскошный дом в Москве, две роскошные виллы — одна под Москвой, другая в Крыму, его именем называют город, заводы, школы, исправительно-трудовые колонии. В 1933 году ему отказывают в визе на выезд в Италию, и он живет в Стране Советов до своей смерти в июле 1936 года. В 1932 г. Бабель, на вопрос Б. Суварина о Горьком, заявляет, что во время отъездов Сталина из Москвы на дачи, его замещает Каганович, но «в более общем плане — вторая фигура в государстве — Горький».

Государственная ответственность меняет писателя. Он по-прежнему клеймит несправедливость, голод, нищету, пороки правосудия — но на Западе. На родине он все только хвалит и одобряет. В первый же день процесса «Промпартии» он обращается «к рабочим и крестьянам» со статьей, которая начинается словами: «В Москве Верховный суд рабочих и крестьян Союза Социалистических Советов судит людей, которые организовали контрреволюционный заговор против рабоче-крестьянской власти». Мог бы, казалось, подождать великий писатель с приговором до конца суда, но нет, он уже знает: «организовали контрреволюционный заговор». Проходит только две недели и «Правда» и «Известия» печатают очередную статью Горького — «Гуманистам». Пролетарский гуманист обрушивается на буржуазных гуманистов, в особенности на «профессора Альберта Эйнштейна и господина Томаса Манна» за то, что те подписали протест немецкой «Лиги защиты прав человека» против «казни сорока восьми преступников, организаторов пищевого голода в Союзе Советов». Исчез Горький, метавший громы и молнии по поводу угрозы смертной казни, нависшей над эсерами во время процесса 1922 года. И исчез Горький, не перестававший возмущаться чудовищной жестокостью буржуазной юстиции. 48 руководителей пищевой промышленности расстреляли после закрытого суда — или вовсе без суда. Но Горький заявляет: «Неописуемая гнусность действий сорока восьми мне хорошо известна...»

Ответственный чекист А. Орлов пишет, что, узнав о расстреле 48, Горький впал в истерику и упрекал Ягоду в убийстве невиновных людей, чтобы свалить на них вину за голод. Даже если это и верно, облик Горького становится еще более гнусным. Тем более, что в 1931 году он выезжал отдыхать от строительства социализма на Капри и мог оттуда осудить казни. Но отъезд не мешает ему выступить с новым осуждением новой группы обвиняемых по поводу нового процесса. На этот раз это процесс меньшевиков, состоявшийся 1—8 марта 1931 года. Горький не только согласен с судом, что «все преступники» «на протяжении нескольких лет» занимались вредительством, но и — что не все еще выловлены. И следует продолжать — ловить. Особенность процесса меньшевиков и статьи Горького о нем — в том, что среди осужденных были его хорошие знакомые и близкий друг — Н. Суханов. Горький не упускает случая поиздеваться над осужденным Сухановым, называя автора семитомной истории русской революции «самовлюбленным ученым».

Утверждая необходимость утешительной лжи, прекрасного обмана, как лучшего средства воспитания людей, Горький проявляет такую ретивость, что заслуживает даже нежного упрека со стороны Сталина. В одном из самых трагикомических эпизодов истории советской культуры Горький требует запрещения в Советском Союзе самокритики, а Сталин уговаривает его. «Мы не можем без самокритики. Никак не можем, Алексей Максимович».

В своих выступлениях, статьях, письмах иностранным друзьям А. М. Горький разоблачает «легенду» о принудительном труде в СССР и о терроре, он разоблачает «пошленькую сказку о том, что в Союзе Советов единоличная диктатура», он разоблачает «ложь» о насильственной коллективизации, о голоде. На Первом съезде советских писателей — лето 1934 года — Горький, назначенный Сталиным в вожди советской культуры, великолепно справляется со своей задачей. Обязательным методом советской литературы — а затем и всей культуры — становится «социалистический реализм», метод «утешительной лжи», необходимый — по Горькому — для создания «новой действительности». Съезд восторженно принимает новую этику «инженеров человеческих душ», участников строительства «новой действительности». С трибуны съезда Виктор Шкловский доносит на Достоевского: «... если бы сюда пришел Федор Михайлович, то мы могли бы его судить как наследники человечества, как люди, которые судят изменника. Ф. М. Достоевского нельзя понять вне революции и нельзя понять иначе как изменника». Шкловский хорошо знал, о чем он говорит: в 1932 году по его сценарию был сделан фильм «Мертвый дом», в котором Достоевский обвинялся в «психологическом сотрудничестве» с жандармами. Федор Михайлович в свое время уже отсидел и мог не бояться за будущее. Но с трибуны съезда писатели доносят друг на друга: А. Безыменский заявляет, что Н. Заболоцкий — «опасный враг, надевший маску юродства»; писатели с удовлетворением рассказывают, как «на наших колхозных полях... дети-пионеры ловят своих отцов — пособников классового врага на хищении социалистической собственности и приводят их перед революционные трибуналы»; писатели с гордостью повествуют о поездке на Беломорканал, откуда была привезена самая позорная в истории литературы книга: восхваление концлагеря. В финале съезд воспел Сталина. Говорили о нем все — по мере своего литературного дарования: «Товарищ Сталин — мощный гений рабочего класса» или: «вождь, самый любимый из вождей всех эпох и народов».

Запевалой и здесь был Горький. В начале своей съездовской речи он говорил: «Вождизм — это болезнь века... Внутренне „вождизм“ — результат изжитости, бессилия и нищеты индивидуализма, внешне он выражается в формах таких гнойных нарывов, каковы, например, Эберт, Носке, Гитлер и подобные герои капиталистической действительности. У нас, где создается действительность социалистическая, такие нарывы, конечно, невозможны». А заканчивал словами: «Да здравствует партия Ленина — вождь пролетариата, да здравствует вождь партии — Иосиф Сталин!»

Первый съезд советских писателей завершает процесс национализации литературы, начавшийся после Октябрьской революции. Съезд утверждает принятое ЦК решение о создании единого писательского союза — Союза советских писателей, фактическое руководство которого поручается представителю ЦК Александру Щербакову. На пальцах одной руки можно пересчитать писателей, которые не выступали на съезде с присягой верности партии: М. Булгаков, А. Платонов, О. Мандельштам, А. Ахматова. Все другие — присягнули. По образцу съезда писателей собираются съезды представителей других видов культуры. Они также создают свои единые союзы, и также приносят присягу. В январе 1935 года к присяге приводятся кинематографисты. Кинематографии, которую еще Ленин назвал самым важным из искусств, Сталин уделяет особое личное внимание. Еще в 1928 году «группа режиссеров» — Эйзенштейн, Пудовкин, Козинцев, Трауберг и другие — обратилась с просьбой «проводить твердую идеологическую диктатуру... на участке кино». В январе 1935 г. они приветствуют идеологическую диктатуру. А. Довженко заявляет: художники СССР создают искусство, которое «основывается на „да“», на утверждении: «поднимаю, вдохновляю, учу».

К 1934 году была не только завершена коллективизация и начата индустриализация страны, была национализирована — надстройка. Духовная жизнь страны, при активной помощи «творческой интеллигенции», «властителей дум», была целиком поставлена на службу государству, на службу Сталину

Максим Горький клеймил позором «предателя Дмитриевского», который писал: «мы — рабы; нам нужны учителя, вожди, пророки». Это верно, — ораторствовал Горький — «они охотно ползут за любым вождем, ожидая от каждого из них всегда одного и того же: может быть, вождь расширит пределы «мещанского счастья» в условиях капиталистического строя». Он требовал идти не «за любым вождем», но только за тем, который строит «новую, социалистическую действительность» в «стране, освещенной гением В. И Ленина, в стране, где неутомимо и чудодейственно работает железная воля Иосифа Сталина».

Еще не оценена по достоинству поистине гигантская деятельность М. Горького в последнее десятилетие его жизни. С его прежде всего помощью было осуществлено духовное закабаление страны. Горький требует следовать за «руководящей единой идеей, которой нет нигде в мире, идеей, крепко сформулированной в шести условиях Сталина». Горький не перестает вдалбливать в головы советских граждан, опираясь на свой престиж великого писателя и великого человеколюба, что «органы» являются важнейшей культурной силой в стране. Он утверждает: «Работой чекистов в лагерях наглядно демонстрируется гуманизм пролетариата», он мечтает в январе 1936 года: «лет этак через пятьдесят, когда жизнь несколько остынет и людям конца 20-го столетия первая половина его покажется великолепной трагедией, эпосом пролетариата, — вероятно, тогда будет достойно освещена искусством, а также историей, удивительная культурная работа рядовых чекистов в лагерях». Мечта Горького исполнилась чуть раньше, через каких-нибудь 40 лет: Александр Солженицын «осветил», как художник и историк, «культурную работу чекистов» в «Архипелаге ГУЛаг». Среди самых позорных страниц горьковской прозы почетное место занимает его послание «Ударницам на стройке канала Москва — Волга». Защитник женщин, десятилетиями плакавший над их судьбой в царской России, М. Горький, обращаясь к женщинам-заключенным, умиравшим от непосильной работы, пишет: «Ваша работа еще раз показывает миру, как прекрасно действует на человека труд, осмысленный великой правдой большевизма, как чудесно организует женщин дело Ленина-Сталина».

Благодаря «духовным учителям», Сталин смог к 1934 году утвердить свою безраздельную власть над страной и населением. Сталин был прав, когда говорил Эмилю Людвигу, что одним страхом нельзя было бы удержать власть. Она была удержана и ложью. «Духовные учителя» создавали мираж, в который заставляли верить, утверждая, что мираж — реальнее действительности. Что он и есть действительность.

Завершив строительство базиса и сооружение надстройки, Сталин переходит к решению следующей задачи, к завершающему рывку на пути в социализм. 1 декабря 1934 года в Ленинграде, в Смольном, был убит Сергей Киров.

 

Глава шестая. Социализм завоеван (1935—1938)

 

Убийство Кирова

В 1956 году Хрущев в так называемом тайном докладе на Двадцатом съезде подтвердил то, что говорили уже за границей давно: убийство Кирова имело «истинных организаторов». Сомнений относительно имени главного организатора у делегатов съезда не было. Об этом писал в 1934 году Вальтер Кривицкий, руководитель советской разведки в Западной Европе, об этом писал в 1954 г. Александр Орлов, чекист, представлявший Сталина в Испании. Об этом писала Елизавета Лермоло, возможно, единственный свидетель событий, которому удалось попасть на Запад. Жена бывшего офицера, осужденного на 10 лет, Лермоло случайно встречается в ссылке с будущим убийцей Кирова Леонидом Николаевым, приезжавшим в гости к тетке. Ее имя находят в записной книжке Николаева, она попадает в центр «дела Кирова» и допрашивается лично Сталиным. В течение шестилетнего пребывания в тюрьмах, она встречалась и говорила с членами семьи Николаева, в том числе с его женой Мильдой, которая также удостоилась чести быть допрошенной Сталиным. Иностранные коммунисты-оппозиционеры, сидевшие во время убийства Кирова в заключении — А. Чилига и Виктор Серж — рассказывают, что заключенные оппозиционеры считали выстрел Николаева началом борьбы за новую линию в партии. Сегодня ход событий, приведших к убийству секретаря ЦК и Ленинградского комитета, члена Политбюро Кирова, реконструирован: обиженный за что-то на Кирова, молодой коммунист Николаев попадает в руки заместителя начальника Ленинградского управления НКВД Запорожца, который создает ему возможность застрелить Кирова. Восстановленная ныне история убийства была рассказана во время процесса в 1938 году одним из участников заговора — наркомом внутренних дел Ягодой, опустившим только имя «истинного организатора». Спор продолжается вокруг вопроса: почему Сталин убил Кирова? Проницательный историк Б. Николаевский, бывший меньшевик, хорошо знавший многих большевиков, беседовавший в Париже в феврале 1936 года с Бухариным, полагал, что Киров представлял некую новую линию, особую политику, отличную от политики Сталина. Эту точку зрения, изложенную Б. Николаевским в «Социалистическом вестнике» в 1956 г., подхватили советские историки в 1964 г. в угаре «борьбы с культом», недолго длившейся после Двадцатого съезда. Советские историки пробовали доказать, что Семнадцатый съезд выражал недовольство Сталиным, его политикой и думал даже о замене его Кировым. Советских историков можно понять: съезд, идущий без слова протеста на заклание, партия, идущая без слова протеста на заклание, вызывают недоуменные вопросы: почему, как? Миф о «сопротивлении» Сталину со стороны «лучших» коммунистов, подлинных ленинцев, позволяет таких вопросов избежать. Рождаются, однако, другие вопросы: почему даже оппозиционеры не могли составить солидной альтернативной программы, а верный сталинец Киров таковую составил? И когда? После того, как Сталин победил на всех фронтах? Действия Кирова в Ленинграде и области были, быть может, не хуже, но и не лучше, действий других наместников Сталина; следов какой-либо особой программы, изложенной им, в его выступлениях найти нельзя. Как всегда, когда историки, останавливаясь перед очередным преступлением Сталина, задают вопрос, почему? — они не могут дать убедительного ответа. Вполне вероятно, что Сталин видел в Кирове соперника. Молодой, энергичный, твердый, непримиримый враг всех оппозиционеров, русский по национальности, Киров мог выглядеть конкурентом. К тому же Ленинград, колыбель революции, казался вторым центром партии, который мог посягнуть на права Москвы. Эти предположения не дают, однако, ответа на вопрос: почему Сталин решил убить Кирова. Правильнее ставить вопрос: зачем? Зачем был убит Киров?

Вальтер Кривицкий летом 1934 года находился в Москве. Ночью 30 июня он готовил материалы о положении в Германии для чрезвычайного заседания Политбюро. Рассматривался вопрос о «ночи длинных ножей» в Германии, о ликвидации Гитлером его бывших соратников — руководителей СА. На заседание Политбюро был приглашен, среди нескольких других специалистов, начальник разведонательного управления Красной армии Берзин. С его слов и рассказывает Кривицкий: отвергая мнение тех, кто видел в убийстве Гитлером Рема и других бывших соратников ослабление власти Гитлера, Сталин резюмировал: «События в Германии отнюдь не свидетельствуют о близком крахе нацизма. Наоборот, они должны привести к консолидации режима и укреплению власти самого Гитлера».

«Консолидация» власти Сталина начинается в день убийства Кирова. 1 декабря подписывается закон, предусматривающий рассмотрение политических дел ускоренным порядком и немедленное приведение в исполнение «приговоров о высшей мере наказания». Роберт Конквест пишет, что убийство Кирова «можно с полным правом назвать преступлением века». В последующие годы будут уничтожены миллионы советских граждан, обвиняемых в самых различных преступлениях. , Дело Кирова» дает толчок, который приведет к страшному землетрясению «большого террора». Немедленно после убийства, к смертной казни приговаривается 37 «белогвардейцев» в Ленинграде, потом 33 — в Москве. Потом — 28 в Киеве. Елизавета Лермоло рассказывает, что в Ленинградском управлении НКВД расстреливали целыми ночами: по утрам в подвале скапливалось 200 трупов. ЦК рассылает закрытое письмо всем партийным организациям: «Уроки событий, связанных со злодейским убийством тов. Кирова». Ищут — и находят — по всей стране троцкистов. В Ленинграде арестовывается 30 — 40 тысяч человек. А. Чилига встречает их в ссылке на Севере. 22 декабря «Правда» опубликовала сообщение, что найден подлинный виновник убийства Кирова — «ленинградский центр», зиновьевцы. А.Чилига вспоминает, что в Верхне-Уральский изолятор вскоре после процесса прибыли Зиновьев, Каменев, другие «зиновьевцы», затем лидеры бывшей «Рабочей оппозиции» Шляпников и Медведев, потом лидер «Демократического централизма» Тимофей Сапронов и т. д. Как пишет Чилига, половина обитателей Кремля в 1917—27 гг. переселилась в Верхне-Уральск. Чистка партии, начатая в 1933 году, должна была закончиться в 1935, но немедленно ЦК постановил проверить у членов и кандидатов партии партийные документы, а с 1 февраля начался обмен партийных документов. Начиная с 1933 года партия была под психологическим прессом: каждый член партии чувствовал себя под микроскопом. Из его биографии, из его души не вылезали «чистильщики». Этот пресс был школой партийного характера. С 1924 по 1933 партия колоссально разрослась: с 472 тысяч до 3 555 338 членов. С января 1931 по январь 1933 года было «вычищено более миллиона членов. Молодые члены партии учились, как нужно себя вести, чтобы не попасть в число исключенных, учились льстить начальству, быть сверхосторожными в высказываниях, быть бдительными по отношению к товарищам, быть чрезвычайно разборчивыми в выборе знакомых. Партийный билет давал обладателю право входа в элиту, в правящий слой общества. Но потеря билета отбрасывала его в положение парии, которое было хуже положения беспартийного. Каждый исключенный немедленно становился объектом внимания «органов». В июле 1934 года — это становилось уже традиционным знаком победы — «органы» были переименованы: вместо ОГПУ появился народный комиссариат внутренних дел — НКВД, председатель стал именоваться народным комиссаром. Как и в 1922 г., после переименования ВЧК в ГПУ, так и в 1934, переименование ОГПУ в НКВД пробудило надежды, которые, как и 12 лет назад, поощрялись обещаниями сократить прерогативы «органов».

Убийство Кирова используется Сталиным для создания в стране напряжения, конфликтной ситуации, позволявшей решать все вопросы с помощью силы, широко используя «органы». В 1935 году главный удар направляется против партии. Партия объявляется в опасности. Оппозиция, обожествлявшая партию, охотно соглашалась на жесточайший террор против всех слоев населения, против всех социальных групп, но не могла себе представить террора против партии. Сталин не имел никаких предрассудков. Он действовал, как если бы знал слова Макиавелли: никто не закрепляет своей власти с товарищами, которые помогли ему эту власть завоевать. В 1935 г. Сталин закрывает две организации, которые были символом революционного прошлого: Общество старых большевиков и Общество политкаторжан. Их распускают, ибо они напоминают о революции. К тому же в Обществе политкаторжан были террористы — последние народовольцы. Терроризм же стал главным государственным преступлением. Изменяется даже экспозиция в Музее революции, террористы — убийцы Александра II — перестают напоминать о возможностях изменения формы правления с помощью бомб: их портреты убираются в подвал. Общества распускаются еще и потому, что они были обществами, организациями. Вскоре будут ликвидированы все организации: от филателистических до эсперанто.

В августе 1929 года в «Правде» появилась статья «Каким будет СССР через 15 лет». Автор статьи Ю. Ларин заключал ее словами: «Наше поколение сможет увидеть социализм своими глазами». Предсказание сбылось значительно раньше, чем предвидел Ларин. В августе 1935 года представитель Сталина в Коминтерне Д. Мануильский объявил на Седьмом конгрессе: «Между Шестым и Седьмым конгрессами Коммунистического интернационала произошло крупнейшее событие в жизни народа — окончательная и бесповоротная победа социализма в СССР». Так граждане Советского Союза узнали, что они прибыли к Цели. Правда, Сталин, год спустя докладывая о проекте новой конституции съезду советов, предупредил, что хотя «наше общество осуществило в основном социализм», это пока еще «то, что у марксистов называется иначе первой или низшей стадией коммунизма». Это значило, что нужно было идти дальше, причем в трудных условиях, ибо, подчеркивал Сталин, чем ближе будет конечная цель, тем упорнее будут сопротивляться враги: чем будет лучше, тем будет хуже. Но главное — социализм был уже построен. Американский газетный магнат Рой Говард, интервьюировавший Сталина в марте 1936 года, спросил, не было бы правильнее назвать существующий в СССР строй «государственным социализмом», Сталин категорически отверг такое определение: наше общество является социалистическим, подлинно социалистическим, «потому что частная собственность на фабрики, заводы, землю, банки, транспортные средства у нас отменена и заменена собственностью общественной».

1935 год, год решительного наступления на партию, был годом «поворота к человеку». «Человек самый ценный капитал», «кадры решают все» — лозунги дня. Это подлинный «социализм с человеческим лицом». Но это лицо — Сталина. В связи с «поворотом» Сталин «очеловечивается». К стандартным эпитетам, сопровождающим его имя: мудрый, гениальный, стальной, железный, прибавляются: «дорогой», «родной», «обожаемый», «добрый», «отзывчивый», «великий человеколюбец». Во время майского шествия 1935 года демонстранты несли «тысячи портретов Сталина, и были еще барельефы и статуи вождя, и имя его, повторенное в это утро миллионнократно, то было вылито из металла, то написано на нежных и прозрачных газовых тканях, то было обвито хризантемами, розами, астрами». Реабилитированы цветы, фокстрот и танго, открываются парки культуры и отдыха. В 1935 году в московском Центральном парке культуры и отдыха организуется для жителей столицы социалистического государства карнавал. В июле 1935 года Сталин организует в Москве на Красной площади гигантское зрелище — физкультурный парад. Образцом служат гигантские зрелища, организуемые в гитлеровской Германии. Но там — военные марши, под которые шагают штурмовики и эсесовцы. Здесь — спорт, улыбка, дети. Это они открывают парад. 5 тысяч пионеров несут вытканный из живых цветов лозунг: «Привет лучшему другу пионеров товарищу Сталину». «Спасибо товарищу Сталину за счастливую жизнь» — реет лозунг над колонной пионеров Дзержинского района. Откликается на парад физкультурников и неизменный М. Горький: «Да здравствует, — пишет он, — Иосиф Сталин, человек огромного сердца и ума, человек, которого вчера так трогательно поблагодарила молодежь за то, что он дал ей „радостную юность“!» С 1935 года Сталин — лучший друг детей: газеты публикуют фотографию самого человечного из людей с дочкой Светланой, затем с другими девочками, дарящими ему цветы. Особой популярностью (плакат распространен в миллионах экземпляров) пользуется фотография Сталина с черноглазой скуластенькой девочкой Гели Маркизовой, сделанная 27 января 1936 года в Кремле на «приеме трудящихся Бурят-Монгольской АССР». Плакат еще долго продолжал радовать советских граждан, хотя отец Гели был расстрелян, как «враг народа», а мать арестована и потом покончила самоубийством.

С 1 января 1935 года отменяются карточки на продовольственные товары, а цифры выполнения второго пятилетнего плана, который начался в 1933 году, пробуждают надежды на улучшение жизни 30 августа 1935 года рядовой беспартийный советский горняк Алексей Стаханов вырубает за смену 102 тонны угля, вместо 7 по норме. «Стихийный почин» Стаханова «подхватывают» другие шахтеры, он распространяется на другие отрасли промышленности. В декабре ЦК одобряет «инициативу трудящихся». Нормы в промышленности повышаются на 15-50%. В советской печати начинается злобная кампания против «псевдо-специалистов», которые мешают стахановскому движению, аргументируя наличием так называемых научных норм. Карикатуристы рисуют гигантских рабочих, сметающих ползающих у их ног «специалистов». Рабочие, для которых очевидна фальсификация «рекордов», подготовляемых целыми бригадами, и очевидна цель — повышение норм, отвечают избиениями, даже убийствами «стахановцев». Эти действия рассматриваются и преследуются, как террористические акты. Бернард Шоу, рассказывая о своей беседе со стахановцем (через переводчика, разумеется) с восторгом отмечает, что стахановец чрезвычайно популярен среди своих товарищей. Это вызывает некоторое недоумение у знаменитого сатирика, ибо в Англии, добавляет он, за такие действия — перевыполнение нормы — английские рабочие бьют по голове кирпичом. Но Шоу соглашается, что в СССР все иначе; например, в тюрьмах так хорошо, что главная забота тюремных властей: «убедить заключенных, отбывших срок, выйти из тюрьмы».

В 1935 году, на восемнадцатом году после революции подавляющее большинство населения страны живет хуже, чем до революции. Академик Струмилин подсчитал, что в 1935 году потребление важнейших сельскохозяйственных продуктов составляло в среднем в месяц: хлеба и круп — 21,8 кг, картофеля — 15,9, молока и молочных продуктов — 4,07 кг. Струмилин доволен результатами и подчеркивает, что трудящийся в СССР потребляет в день такое количество хлеба, которому «позавидовали бы, вероятно, многие рабочие в странах фашизма». Сравнение с «рабочими в странах фашизма» было для рабочих страны социализма делом нелегким: где взять цифры? Зато они могли сравнить свое положение с положением наемного сельского батрака в Саратовской губернии в 1892 году. Как подсчитал Ленин, батрак потреблял в среднем в год 419,3 кг зерновых продуктов. По Струмилину, советский гражданин потреблял в среднем в год 261,6 кг. Ленин еще говорит о том, что батрак съедал 13,3 кг сала. Струмилин о сале ничего не говорит.

Анкета, проведенная в конце 1934 года в 83 200 колхозах РСФСР, Украины и Белоруссии, показала, что по трудодням выдавалось. в 1932 году — 1,30 центнера за год, в 1933 — 2,33, в 1934 — 2,59. Минимальной продовольственной нормой в дореволюционной России считалось 2,5 ц на человека. Нужно учесть, что из полученного зерна крестьяне должны уделять какую-то долю скоту. Положение крестьян с февраля 1935 года, когда они получили разрешение иметь приусадебный участок, а колхозный устав разрешал иметь каждому двору корову, двух телят, свинью с поросятами и десять овец, стало улучшаться. Одновременно индивидуальные хозяйства стали поставлять на рынок продукты.

Отмена карточек на продтовары не улучшила положения рабочих. Были ликвидированы коммерческие цены и введены единые, которые, однако, были значительно выше прежних «нормированных» цен, по которым рабочие платили за продукты по карточкам. Например, нормированная цена на хлеб была в 1933 году 60 коп. за килограмм, коммерческая — 3 руб., единая цена составила 1 рубль, цена сахара была 2 рубля и 10 рублей, стала — 4 рубля. Русский экономист Н. А. Базилли подсчитал, что средняя месячная зарплата рабочего позволяла купить в 1913 году 333 кг черного хлеба, в 1936 — 241 кг, масла — 21 кг и 13 кг, мяса — 53 кг и 19 кг, сахара — 83 кг и 56 кг. В годы НЭПа рабочий тратил на питание около 50% своей заработной платы, а в 1935 — 67,3%.

В конце 1936 года Советский Союз посетил в составе французской рабочей делегации, шахтер Клебер Леге. Решив, еще до выезда из Франции, не дать себя обмануть, от тщательно записывал все факты и цифры, стараясь проверить их. Он приводит цены на продовольственные и промышленные товары: белый хлеб — 1 р. 20 коп., мясо — от 5 до 9 руб., картошка — 40 коп., сало — 18 рублей; мужские туфли — 290 руб., мужские сапоги — 315 руб., дамские туфли — 280 руб., мужское пальто — 350 руб., детский костюм — 288 руб., мужская рубашка — от 39 до 60 рублей.

Средняя заработная плата рабочего равнялась 150—200 рублям, пенсия 25—50 рублям. Бесплатный отпуск составлял 12 дней. Рабочие должны были подписываться на заем в размере двух-четырехнедельного заработка. Рабочие платили очень низкую квартирную плату, но в 1929—1932 годах население городов увеличилось с 28 до 40 миллионов За это же время жилищная площадь увеличилась на 22 млн. кв. метров. На душу, следовательно, прибавилось в городах менее двух квадратных метров. Рабочие живут, как правило, в коммунальных квартирах без удобств, или с минимальными удобствами.

Значительными привилегиями пользовались стахановцы. Особое постановление ВЦСПС предписывало давать стахановцам в первую очередь путевки в дома отдыха, санатории, курорты. Их заработки в 1935 году составляли от 700 до 2000 рублей в месяц. В 1936 году они еще больше повысились, доходя до 4000 рублей в месяц. Их награждают орденами. «Орденоносец» в 1935 году равнозначно вхождению в элиту общества. Впрочем, возвращается из дореволюционного словаря слово «знатный». Стахановцы объявляются новой знатью, новыми знатными людьми. В сентябре 1935 года советский словарь обогащается «враждебными» словами: лейтенант, капитан, майор, полковник, маршал. Новые звания, пишет «Правда», вводятся для того, чтобы «еще выше поднять роль, значение и авторитет начальствующего состава Красной Армии». Устанавливается иерархия и среди артистов: вводится звание «Народный артист СССР». Троцкий в Бюллетене оппозиции пишет: «Никогда еще Советский Союз не знал такого неравенства, как теперь, почти два десятка лет после ноябрьской революции: заработная плата в 100 рублей и заработная плата в 8-10 тысяч рублей. Одни живут в бараках и ходят в рваной обуви, другие ездят в роскошных автомобилях и живут в великолепных квартирах. Одни бьются, чтобы прокормить себя и семью, другие, помимо автомобиля, имеют прислугу, дачу под Москвой, виллу на Кавказе и т д.». Правильная эта оценка не мешала Троцкому продолжать утверждать, что, поскольку заводы, фабрики и земля в СССР национализированы, рабочий класс по-прежнему осуществляет диктатуру, хотя не имеет никаких прав и ведет жалкое, нищенское существование. Совершенно не соглашался с марксистом Троцким марксист Бухарин. Он утверждает, что советская власть, диктатура пролетариата, новый тип государства «вступает теперь в стадию быстрейшего развития пролетарской демократии. Расширяются бесчисленные формы массовой самодеятельности, с самыми разнообразными системами отбора лучших, вожаков, ударников, стахановцев, героев советской страны, падают ограничения, вытекающие из другого сочетания общественных сил Это — закономерное развитие самой советской демократии». Величайшими достижениями «настоящей демократии, а не ее буржуазного фальсификата» считал Бухарин приглашение стахановцев на совещания в Кремль: всесоюзное совещание, съезд колхозников-ударников. Примерно то же писала в «Правде» рядовая колхозница Евдокия Федотова, председательствовавшая на одном из заседаний съезда колхозников-ударников и удостоенная внимания Сталина: «По лестнице я сбежала, как молода-молодешенька: и радость во мне, и гордость, что он видел, как я хозяйствовала, и ему понравилось».

Некоторые ограничения действительно, как писал Бухарин, падали. В 1935 году дети «лишенцев» получили право беспрепятственно поступать в школу, в мае 1936 было даже запрещено отказывать в приеме на работу в связи с буржуазным происхождением. Появлялись, однако, новые ограничения. 8 апреля 1935 особый закон распространяет на детей, начиная с 12-летнего возраста, все санкции Уголовного кодекса, в том числе и расстрел. Примерно в это время Сталин начал фотографироваться с детьми на руках. «Закон о детях» преследовал несколько целей. Прежде всего, он входил в число мер, принимаемых с целью укрепления семьи, родительской власти. Глава семьи становился представителем государства в семье. Затем этот закон как бы дополнял закон 1934 года об измене родине: 12-летние дети также становились ответственными за недоносительство, включались в цепь круговой поруки. Закон этот казался настолько типично советским, что когда десять лет спустя, в 1944 году, гитлеровцы ввели подобный, Гиммлер оправдывался: «Мы вводим абсолютную ответственность всех членов клана... И пусть никто не говорит, что это большевизм... Это возвращение к древним традициям наших предков». «Закон о детях» преследовал и практические цели: он давал возможность приступить к окончательному решению проблемы беспризорности, он дал в руки следователей великолепный инструмент нажима на обвиняемых.

Процесс превращения советской семьи в семью социалистическую, частью которого был «закон о детях», идет в двух, казалось бы, противоположных направлениях. С одной стороны, все прежние теории о семье объявляются буржуазными предрассудками, вылазкой врага. С другой стороны, «Правда» утверждает: «Семья — это самая серьезная вещь в жизни...» В 1936 году принимается новый кодекс о семье и браке. Значительно утрудняется развод. Это было логично: в стране, где граждане лишились всех прав, полная свобода развода казалась кощунством. Запрещается аборт. 18 ноября 1920 г. аборты были разрешены в интересах женщины. 27 июня 1936 года аборты были запрещены, ибо, говорилось в законе, «только в условиях социализма, где отсутствует эксплуатация человека человеком и где женщина является полноправным членом общества... можно серьезно поставить борьбу с абортами...» Аборты будут разрешены 23 ноября 1955 г. в результате «непрерывного роста сознательности и культурности женщин...». Апостолом социалистической семьи становится А. Макаренко, талантливый педагог, долгие годы работавший в исправительных колониях ГПУ и НКВД. Макаренко предлагает сделать свой опыт воспитания малолетних преступников, беспризорных универсальным методом советской педагогики. Он предлагает две модели коллектива, в котором следует воспитывать ребенка: исправительная колония и армия. Теория Макаренко становится государственной теорией воспитания.

Она сводится к трем главным пунктам: коллектив, военизация, авторитет. Ребенка необходимо воспитывать коллективистом, воспитывать в коллективе полувоенного типа, воспитывать в уважении авторитета коллектива и того, кому коллектив поручает руководящий пост. Послереволюционная педагогика утверждала теоретический принцип: наказание воспитывает раба. Макаренко протестует: «наказание может воспитывать раба, а иногда может воспитывать и очень хорошего человека, и очень свободного и гордого человека». Теория Макаренко оказывается как нельзя более подходящей в период, когда за «недисциплинированность» будет подвергаться наказанию все общество. В 1937 году А. Макаренко пишет «Книгу для родителей», в которой распространяет свои взгляды и на семью. Семья — это также коллектив, и главное в ней — интересы коллектива, выражаемые тем, кто их авторитетно представляет. Создавалась, таким образом, законченная система воспитания: ребенок воспитывался в авторитарной семье, затем в авторитарной школе, так же как и семья представлявшей государство в миниатюре, и входил в жизнь — в авторитарное государство.

Вторым направлением процесса формирования социалистической семьи было утверждение государства, как высшего сверхавторитета. Литература, кино и другие виды искусства пропагандируют предательство семьи в интересах государства. Семья была коллективом, но государство — значительно большим коллективом, несравненно важнейшим. Поэтому в фильме «Партбилет» (1936) жена разоблачает мужа и передает его органам. Поэтому героем советских детей становится 12-летний Павлик Морозов, предавший отца. Горький требует от писателей восхвалять «Павла Морозова», который «не считаясь с родством по крови, обнаружил родство по духу»; писатель Леонид Леонов пишет роман «Скутаревский», в котором старый интеллигент, великий ученый предает своего сына. Призыв предавать родственников относился в равной степени ко всем членам семьи, — и здесь царило полное равенство.

 

Сталинская демократическая

1936 год был отмечен двумя событиями: принятием конституции и публикацией «Замечаний» Сталина, Кирова, Жданова на учебник истории СССР. События эти, казавшиеся современникам неравными по значению, представляются историку в одинаковой мере важными в процессе формирования социалистического государства.

Конституция формально закрепляла характер нового общества; «Замечания» Сталина и других провозглашали национализацию гражданской истории, национализацию памяти.

Решение об изменении советской конституции было принято «по инициативе товарища Сталина» Седьмым съездом советов 6 февраля 1935 года, всего через несколько недель после убийства Кирова. По словам Н. Бухарина, автором конституции был он. «Внимательно осмотрите это вечное перо, — говорил Бухарин Б. Николаевскому в Париже в 1936 году, — им написана вся новая советская конституция от первого до последнего слова. Я ее написал, лишь Карлуша /Радек/ немного мне помог». Бухарин очень гордился новой конституцией, которая — по его словам — не только вводила всеобщее и равное избирательное право, но и равенство всех граждан перед законом. Он полагал, что конституция создает необходимые условия для перехода от диктатуры одной партии к подлинной народной демократии.

Конституция 1936 года, «Сталинская конституция», как она будет немедленно названа, действительно предоставила советским гражданам демократические права: слова, собраний, свободу печати, шествий и демонстраций, отправления религиозного культа и антирелигиозной пропаганды, неприкосновенность жилища и тайну переписки. Права свободного передвижения не было, но зато все граждане получили избирательные права — ликвидировалась категория «лишенцев», а выборы вводились тайные, прямые, равные. Сталинская конституция была немедленно объявлена в Советском Союзе и друзьями его за границей «самой демократической в мире».

А. Солженицын скажет, что конституция эта не выполнялась ни одного дня. Действительно, Сталин делает доклад о проекте конституции в 1936 году, когда террор набирает силы каждый день. Первое голосование в Верховный Совет СССР происходит в 1937 г., когда террор достигает высшей точки. Нельзя, однако, сказать, что невыполнение конституции было полной неожиданностью. В предыдущих советских конституциях также предоставлялись права: шествий, печати, собраний, но они ограничивались «интересами трудящихся». В конституции 1936 года все права гарантировались «в соответствии с интересами трудящихся и в целях укрепления социалистического строя». И говорилось совершенно ясно: «Тот, кто ставит своей задачей расшатать социалистический строй, — тот враг народа».

Подлинным новшеством конституции было предоставление всем гражданам одинаковых прав. Это был важный шаг в процессе формирования сталинского государства. До сих пор существовала официально категория париев — «лишенцев»: по сравнению с ними все другие категории имели больше прав. Новая конституция устанавливает общее равенство — все неравны одинаково. Ибо в конституции 1936 г. неизменным остается главное: «Проект новой конституции, — не скрывает Сталин, — действительно оставляет в силе режим диктатуры рабочего класса, как оставляет без изменения нынешнее руководящее положение коммунистической партии». Конституция в этом отношении делала шаг вперед: в предыдущих конституциях руководящая роль коммунистической партии подразумевалась, в конституции 1936 года об этом ясно, четко, недвусмысленно сказано в тексте.

Уравнение всех граждан и утверждение права партии представлять всех, руководить всем, решать обо всем оформляли завершение в первую половину 30-х годов строительства тоталитарного государства. В это время существовало и другое тоталитарное государство — гитлеровская Германия. Бухарин, как свидетельствует Николаевский, много думал о нацизме, видел в нем «ускоренное разложение социалистической системы» и говорил о необходимости предотвратить подобное разложение в Советском Союзе, и о необходимости бороться с гитлеризмом, организовать международное движение для борьбы с ним. Но, прежде всего, для борьбы с нацизмом необходимо выдвинуть идею против их идеи. Идея нацизма, как понимал ее Бухарин, это — насилие. Мы, говорил он, должны вести борьбу с насилием под знаменем нашего нового гуманизма, пролетарского гуманизма.

Разговоры, которые Бухарин вел с Николаевским в Париже, носят патетический и жалкий характер. Один из руководителей Октябрьской революции, один из тех, кто больше других способствовал восхождению Сталина, мечтает — туманно и колеблясь — о некой «второй партии» интеллигентов, которая давала бы добрые советы «первой партии»; он ищет в бумагах Карла Маркса незамеченного исследователями указания, как жить дальше. И не найдя, вздыхает: «Ох, Карлуша, Карлуша, почему ты не закончил /статьи о классовой борьбе, М.Г./? Это, конечно, было трудно, но как бы нам это помогло!»

Бухарин, несмотря на свое марксистское образование, а быть может, из-за него, не понимал, что он написал конституцию тоталитарного государства. Которое, правда, в одном отношении отличалось от гитлеровской Германии. Два лозунга могут служить иллюстрацией этого различия. Гитлер говорил: «Если нужно, будем бесчеловечны». Сталин говорил: люди — самый ценный капитал. Советское тоталитарное государство опиралось на тотальный террор, как гитлеровское, и кроме того, на тотальную ложь. Создание этого государства было завершено, когда Сталин провозгласил «демократическую» конституцию. При Ленине террор назывался еще террором, бюрократия — бюрократией, восстания против большевиков — восстаниями против большевиков. И это были годы рождения тоталитарного государства. При Сталине, пишет Лешек Колаковский, давший великолепный анализ характера советского государства, «партия подвергается атакам врагов, но не совершает уже ни одной ошибки, советское государство — безупречно, а любовь народа к власти — безгранична». Государство, ликвидировав все без исключения инструменты общественного контроля над властью, оправдывает свою власть тем, что оно «принципиально» воплощает интересы, нужды и желания трудящихся. Легитимизация, — говорит Лешек Колаковский, — носит идеологический характер. И добавляет: всевластие лжи возникло не в результате плохого характера Сталина, оно было установлено, как единственная форма легитимизации власти, основанной на ленинских принципах.

Всевластие лжи позволяло Сталину утверждать, что конституция 1936 года — «документ, свидетельствующий о том, что то, о чем мечтали и продолжают мечтать миллионы честных людей в капиталистических странах, — уже осуществлено в СССР». И, как ни парадоксально это звучит, в данном случае Сталин говорил правду — миллионы людей в капиталистических странах верили, что в СССР осуществлены «мечты человечества». Подлинный характер советского государства остается непонятым еще долгие-долгие годы.

Многие — неспособны увидеть правду. Многие — согласны быть обманутыми. Ю. Пятаков, исключенный на Пятнадцатом съезде из партии, «высланный» в торгпредство в Париж, капитулировавший перед Сталиным, работавший на него и убитый им в 1938 году, объяснял в 1928 г. Н. Валентинову: «Так как, по вашим словам, изменить убеждения в кратчайший срок как будто нельзя, вы заключаете, что наши заявления, в том числе мои, неискренни, лживы... Я согласен, что не большевики, и вообще категория обыкновенных людей не могут сделать мгновенного изменения, переворота, ампутации своих убеждений... Мы ни на кого не похожи. Мы партия, состоящая из людей, делающих невозможное возможным... и если партия этого требует, если для нее нужно и важно, актом воли сумеем в 24 часа выкинуть из мозга идеи, с которыми носились годами... Да, я буду считать черным то, что считал и что могло мне казаться белым, так как для меня нет жизни вне партии, вне согласия с ней». Пятаков, настоящий большевик, готов на все, ибо «в революции, подбирающейся к миру, неужели вы думаете, что я не буду участвовать? Неужели вы думаете, что в великом мировом перевороте, в котором решающим фактором будет наша партия, я буду вне ее?» И через восемь лет, снова в Париже (заставлял, видимо, этот город задумываться), Бухарин говорит Николаевскому: «Жизнь для нас тяжела... Что нас спасает это вера в то, что прогресс продолжается. Это как поток, который рвется к берегу. Выйдя из потока, вы будете отброшены в сторону».

Коммунисты, закрывавшие глаза на действия Сталина, соглашавшиеся принимать белое за черное, ради того, чтобы не выпасть из «исторического потока», рассуждали примерно так же, как автор негритянского гимна, прославленного Луисом Армстронгом: «Когда святые маршируют в рай, я хочу быть в их числе».

Часть западной интеллигенции, несомненно, хотела быть в «числе тех», кто маршировал в рай. Другая часть не хотела видеть особенностей советской тоталитарной системы, ибо находила ее естественной для России. Сталин изображался прямым наследником Ивана Грозного и Николая I. Марксисты утешали себя таким образом, что социализм Сталина не имеет ничего общего с подлинным социализмом, немарксисты утешали себя, что в странах без русского «проклятого прошлого» ничего подобного случиться не может. Блестящая и очень поверхностная книга маркиза де Кюстина «Россия в 1839 году» становится убедительнейшим доказательством специфически русского характера сталинского государства. Следует признать, что броские формулы маркиза не нуждались в комментариях: «Политический режим России можно определить одной фразой: это страна, в которой правительство говорит то, что хочет, ибо только оно имеет право говорить... В России страх заменяет, лучше сказать, парализует мысль... Путешественник не может ничего видеть без гида... Въезжая в Россию, вы должны на границе, вместе с паспортом, сдать ваши взгляды... В России мысль не только преступление, она — несчастье...» Судьба путевых записок Кюстина поучительна: после их публикации, они имеют во Франции колоссальный успех, — Николай I считает даже необходимым организацию ответа. Книга продолжает иметь успех в канун Крымской войны. А затем ее постепенно забывают. Путешественники, посещавшие Россию в конце 19-го — начале 20-го века, Кюстина не вспоминают: нарисованный им образ мало схож с реальностью. Вспоминают его в Москве после революции. В начале 30-х годов выходит несколько забытых книг: их публикация носит несомненно оппозиционный антисталинский характер. Во время процесса 1936 года прокурор А. Вышинский обвинял Каменева, в числе других преступлений, в публикации «Князя» Макиавелли и в написании предисловия к нему. Публикуются «Замогильные записки» В. С. Печерина — трагические мемуары одного из первых русских «невозвращенцев», профессора Петербургского университета, не вернувшегося из заграничной командировки в 30-е годы прошлого века. «Я бежал из России, — писал он, — как бегут из зачумленного города. Тут нечего рассуждать — чума никого не щадит — особенно людей слабого сложения. А я предчувствовал, предвидел, я был уверен, что если б я остался в России, то с моим слабым и мягким характером, я бы непременно сделался подлейшим верноподданным чиновником или попал бы в Сибирь ни за что ни про что. Я бежал не оглядываясь, чтобы сохранить в себе человеческое достоинство». Общество бывших политзаключенных переиздает вышедшее в 1910 году сокращенное издание путевых записок Кюстина: «Николаевская эпоха. Воспоминания французского путешественника маркиза де Кюстина». Путешественник пробыл в России десять недель, он не знал ни слова по-русски, но, острый и внимательный наблюдатель, он подметил немало черточек николаевского режима, характерных для каждого деспотического строя. Кюстин поехал в Россию отлично подготовленный друзьями — польскими эмигрантами. Поляки, бежавшие из растерзанной страны, после несчастного восстания 1830 года, оплакивавшие гибель родины, разорванной тремя захватчиками, имели все основания представлять одного из захватчиков, Россию, как воплощение зла. К тому же деспотический характер николаевского режима не вызывал сомнений.

Удивительным было то, что через сто лет после путешествия Кюстина, его книга оказывалась путеводителем по сталинскому Советскому Союзу: то, что у французского путешественника было предвидением, угадыванием заложенных возможностей, преувеличением, карикатурой — стало осуществленной реальностью, умноженной в тысячу раз. Но умножение в тысячу раз недостатков и пороков деспотии было средством создания государства особого типа, основанного на идеологии особого типа: тоталитарного государства с тоталитарной идеологией. Русские черты вошли в ту новую идеологию, но не они были определяющими. В последней четверти 20-го века есть возможность проверить результаты опыта, проделанного историей. В лаборатории одним кроликам прививают болезнь, а других оставляют здоровыми, чтобы выяснить характер заболевания, его симптомы. История 20-го века показала, что нет иммунитета против тоталитарной идеологии советского типа. От Кубы до Албании, от Вьетнама до Германии (восточной) привитая идеология вызывает абсолютно идентичные симптомы: специфические черты каждой из этих стран — национальные, исторические, религиозные — оказывают меньшее влияние на характер государства, чем идеология. Во всех этих странах Кюстин — не только полезное руководство для путешествующих, но и запрещенная книга для местных жителей. И еще более удивительным по точности описанием советской действительности и действительности всех ее близнецов оказывается иронический учебник обмана и лицемерия, написанный французским республиканцем Морисом Жоли, изгнанным из страны Наполеоном III. Морис Жоли пишет сатирический портрет Франции времен Второй империи и ее императора, политическая линия которого состоит в том, чтобы отделить мораль от политики, заменить право силой и хитростью, парализовать дух индивидуализма, обманывать народ видимостью, льстить национальным предрассудкам, не позволять стране знать то, что происходит за границей, а столице — то, что происходит в провинции, превратить инструменты мысли в инструменты власти, применять без угрызения совести казни без суда и ссылку, требовать непрерывного восхваления своих действий, самому обучать истории своего царства, создать полицию, которая служит опорой режима, превратить культ узурпатора в своего рода религию, эксплуатировать легкость, с какой люди становятся доносчиками, овладеть обществом, используя его пороки, говорить как можно меньше и прямо противоположное тому, что думаешь, переменить смысл слов... Борис Суварин цитирует удивительный «Диалог в аду между Макиавелли и Монтескье» Мориса Жоли, комментируя: «Кажется, что это написано для Сталина». В 1935 году Борис Суварин добавлял, что к «основателю советского государства» это не относится. В начале 80-х годов оговорка эта представляется излишней. Сегодня можно сказать, что сатира на французское государство середины 19-го века оказалась реализованной сначала в СССР, а затем в самых разных уголках земного шара. «Диалог в аду между Макиавелли и Монтескье» послужил материалом для самой знаменитой подделки 20-го века — «Протоколов сионских мудрецов». Но «всемирный еврейский заговор» — подпольная организация, действующая по учению Макиавелли в аду — реализована лишь в фантазии антисемитов.

1936 год — год сталинской конституции — был ознаменован очередным сокрушительным ударом по «надстройке», по духовным и умственным силам общества. «Правда» устанавливала непосредственную связь: «В проекте Сталинской конституции отразился факт исключительного значения, факт полноправия интеллигенции...» Но «Правда» тут же напоминала интеллигенции слова, с которыми Иван Павлов обращался к молодым ученым: «Никогда не думайте, что вы уже все знаете». Призыв великого физиолога все проверять и во всем сомневаться превратился в «Правде» в грозное предупреждение, все знает только партия и ее Вождь. Виктор Шкловский со свойственным ему в молодости афористическим талантом утверждал: нет правды о цветах, есть наука ботаника. С конца 20-х годов советская власть начинает настойчиво проводить идею: есть правда о цветах, о животных, о людях! О мироздании! И правду эту знает партия и Вождь. Цель этой политики сделать «ученую публику управляемой», науку — управляемой. Ученых пугают: их подвергают аресту по одиночке, а потом группами: в 1929 году группу историков — С. Платонова, С. Бахрушина, Е. Тарле и других, в 1930 — группу микробиологов, потом агрономов, физиологов, авиаконструкторов и так далее. Исследователь советской науки Марк Поповский приводит факты о том, как убивали ученых и как их ломали морально: в 1934 году арестованного профессора В. Писарева заставляют писать донос на друга — академика Вавилова, ему грозят: «убьем детей, замучаем жену, убьем тебя самого». Академика Ухтомского заставляли отречься от брата — арестованного епископа, от арестованных студентов. Великий ботаник академик Н. Вавилов, заморенный голодом в саратовской тюрьме, говорил, что происходит отбор в науку людей «без гена порядочности». Но тот же самый Николай Вавилов ради своей науки, «для пользы дела», соглашался в 1924 г., за разрешение поехать в Афганистан на поиски родины пшеницы, «сфотографировать крепость на индо-афганской границе»; в страшные годы голода, 1931—33, выезжая за границу, «прославлять успехи советского сельского хозяйства и советской власти», а потом он согласился ввести за руку в науку Т. Лысенко, который и отправил его на мученическую смерть. В 1924 году, споря с И. Павловым, Бухарин заявил, что он руководствуется «не категорическим императивом Канта и не заповедями христианской морали, а революционной целесообразностью». В 1936 году Бухарин в разговоре с Николаевским много говорил о «гуманизации» коммунистических теорий. Николаевский ответил: «Николай Иванович, то о чем вы сейчас говорите не что иное, как возвращение к Десяти заповедям». На что Бухарин возразил: «Вы думаете, что Десять заповедей устарели?». Возможно, что Бухарин вспомнил о Десяти заповедях потому, что встретил дьявола. Разговаривая в Париже с лидером меньшевиков Федором Даномон утверждал: «Нет, нет, Федор Ильич, это маленький, злобный человек, не человек, а дьявол!» Речь шла о Сталине.

К 1936 году дьявол и все его многочисленные помощники, в том числе и те, которые раскаивались про себя или шепотом, сделали свое дело: наука стала управляемой. Академия наук постановила: «Мы решим стоящие перед нами задачи единственным научным методом — методом Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина».

4 июля 1936 года ЦК ВКП (б) производит вполне удавшийся опыт ликвидации целой науки одним росчерком пера, одним «Постановлением» ликвидируется «так называемая педология», ибо она «базируется на ложнонаучных, антимарксистских положениях». Всего несколько лет назад эта же самая педология была «наукой о развитии нового социалистического человека», «единой самостоятельной наукой, строящейся на основе диалектического материализма». За упразднением педологии последовало закрытие других наук: генетики, социологии, психоанализа, кибернетики и так далее. Педология была первой в длинном ряду.

Беда педологии заключалась в том, что она хотела быть точной наукой, изучающей ребенка с помощью, как говорилось в постановлении, «бессмысленных и вредных анкет, тестов и т. п.» До тех пор, пока официальная идеология исходила из того, что бытие определяет сознание, педология была полезна, ибо доказывала, что плохие условия, плохая среда влияют на ребенка отрицательно, задерживают его развитие. В 1936 году было объявлено, что социализм построен, а «бессмысленные и вредные анкеты, тесты и т. п.» показывали, что дети продолжают жить в плохих условиях. Когда педолог, обследовав чувашских детей, пришел к выводу, что они плохо учатся из-за плохих условий, журнал «Педология», ликвидированный вместе с наукой и педологами, немедленно откликнулся: какие это плохие условия обнаружил исследователь? Условия, созданные советским государством и коммунистической партией? В 1928 году на первом педологическом съезде — он же был и последним — А. Залкинд в главном докладе определил задачи педологии так: «Педология должна была внятно, недвусмысленно ответить, годится ли, с педологической точки зрения, новая социалистическая среда для создания нового массового человека». Через два года этот вопрос звучал подозрительно, а в 1936 году — контрреволюционно.

В области культуры 1936 год открывается статьей в «Правде»: «Сумбур вместо музыки». Центральный орган ЦК ВКП (б) подверг безжалостной, сокрушительной критике оперу Д. Шостаковича «Катерина Измайлова». Выступление «Правды» по вопросам музыки было свидетельством того, что «укрощение искусства» завершается. Еще недавно партийные указания передавались по профессиональным каналам: так в профессиональном журнале указывалось, что «вместо того, чтобы призывать композиторов к овладению методом диалектического материализма, мы на страницах „Пролетарского музыканта“ до сих пор читаем призывы к овладению бетховенским творческим методом...». Теперь ЦК, не передоверяя руководства никому, вмешивается в творческие вопросы сам. Статья «Сумбур вместо музыки» — без подписи, это означало выражение официального взгляда — носила общий характер, касалась советской культуры в целом: «Левацкое уродство в опере растет из того же источника, что и левацкое уродство в живописи, в поэзии, в педагогике, в науке». Статья предупреждала: «Эта игра в заумные вещи может закончиться плохо».

6 февраля «Правда» публикует вторую статью против Шостаковича, — на этот раз мишенью выбран его балет «Светлый ручей». 20 февраля достается архитекторам: статья «Какофония в архитектуре», 1 марта — живописцам: «О художниках-пачкунах», 9 марта — театру и драматургии: «Внешний блеск и фальшивое содержание» (громится спектакль по пьесе М. Булгакова Мольер, показанный МХАТом).

Писатели, художники, музыканты, артисты организуют собрания, митинги, на которых одобряют статьи «Правды», разоблачают друг друга, каются. Аркадий Белинков, книги которого о Юрии Тынянове и Юрии Олеше могут считаться первым опытом подлинной истории советской культуры, писал: «Силомером гнусности тиранического режима служит искусство. По быстроте обращения его в прах можно судить о гнусности этого режима».

И нельзя объяснить случайностью, что в то самое время, когда «Правда» беспощадно судила советскую культуру, выбирая то, что нужно социалистическому государству, «Фелькишер Беобахтер» устанавливал те же самые критерии для национал-социалистической культуры: «Только национал-социалистическая концепция культуры может иметь силу закона при оценке произведения искусства в национал-социалистическом государстве. Только Партия и Государство в состоянии, исходя из этой национал-социалистической концепции культуры, определять ее ценность».

Как нельзя объяснить случайностью то, что в основу своей концепции культуры нацисты кладут ленинскую «партийность» называя ее «тенденциозностью». Определяя это понятие, Геббельс почти дословно цитирует Ленина: «Нет искусства без тенденциозности, а наиболее тенденциозно то искусство, творцы которого претендуют быть от него свободными».

Как мы уже отметили, вторым важнейшим событием 1936 года была публикация «Замечаний» Сталина, Жданова, Кирова «по поводу конспекта учебника по Истории СССР» и «о конспекте учебника Новой истории». Написанные в июле 1934 года «Замечания» были опубликованы лишь полтора года спустя, и завершали процесс национализации духовной жизни общества. Значение этой публикации было огромным: огосударствлению подверглась память.

История занимает в советской идеологии центральное место. Телеологичность идеологии делает историю фактором легитимности: история узаконивает руку, ведущую к Цели. «При каждом большом историческом зигзаге приходится переделывать историю заново. Таких больших переделок было три», — Троцкий писал это, имея в виду период с 1923 по 1929 год. Знаменательно, что «переделки», о которых пишет Троцкий (он имеет в виду историю партии и революции), происходят всего через несколько лет после событий, на виду живых свидетелей: факты вычеркиваются, переделываются, фальсифицируются. И члены партии это принимают: история дает легитимность партии и вождям.

Публикуя в 1936 году «Замечания», Сталин берет в свои руки изучение истории (как СССР, так и всеобщей), узурпирует память. Карл Радек не преминул немедленно подчеркнуть целевую установку «Замечаний»: «Не историки «специалисты», а партийное руководство, в лице тов. Сталина, поставило эти вопросы...»

«Замечания» объявляли Сталина Главным Историком и тем самым свергали с пьедестала Покровского — главу советской школы историков-марксистов. В передовой «Правды», посвященной публикации «Замечаний», говорится без обиняков: схема Покровского «упрощенная, он не видел переходов и передвижений в рамках одной формулы». Он сам признал ненаучность своей схемы, из чего следовал вывод: «ненаучная не может не быть антиленинской». В официальном документе «На фронте исторической науки» — имевшем подзаголовок: «В Совнаркоме Союза СССР и ЦК ВКП (б)», — подчеркивалось, что «ошибочные исторические взгляды, свойственные так называемой «исторической школе Покровского», привели к укоренению среди историков, «особенно историков СССР», «антимарксистских, антиленинских, по сути дела ликвидаторских, антинаучных взглядов на историческую науку».

В 1936 году французский писатель Андре Жид, верный друг Советского Союза, посетил по высочайшему приглашению страну социализма. Его путевые заметки «Возвращение из СССР», содержавшие немало критических замечаний, хотя в целом впечатление путешественника было благоприятным, вызвали скандал среди «прогрессивных» деятелей мировой культуры, прежде всего в Советском Союзе. Андре Жид был заклеймен навсегда, как враг социализма. Французский писатель отметил совершенно справедливо, что «в СССР каждый знает наперед, раз и навсегда, что по каждому вопросу может быть только одно мнение... Каждое утро «Правда» учит советских людей, что они должны знать, думать, во что должны верить».

Главное, однако, было не это. А. Жид не понял того, что у «Правды» была еще и другая, гораздо более важная задача — заставлять советского гражданина каждый день думать иначе, помнить другое и забыть то, что ему велели помнить и знать вчера.

В 1934 году, когда Сталин и товарищи писали «Замечания», намечается курс на изменение отношения к истории России. «Замечания» прежде всего, указывают на необходимость написания «истории СССР», то есть истории Руси вместе с историей народов, которые вошли в состав СССР. «Замечания» меняют формулу: вместо «Россия — тюрьма народов», они вводят: «царизм — тюрьма народов». В 1936 году среди статей в «Правде», посвященных вопросам культуры, появляется специальное решение ЦК о постановке оперы-фарса Бородина «Богатыри» с новым текстом Демьяна Бедного. В 1932 году фарс «Крещение Руси» был встречен очень одобрительно: «Спектакль имеет ряд смелых проекций в современность, что повышает политическую действенность пьесы. Былинные богатыри выступают в роли жандармской охранки, Соловей-разбойник становится олицетворением именитого купечества, Византия перекликается с фашистским Западом. Сам князь Владимир... к концу спектакля принимает образ предпоследнего царя-держиморды». В 1936 году все переменилось: «Спектакль ... а) является попыткой возвеличения разбойников Киевской Руси как положительный революционный элемент, что противоречит истории и насквозь фальшиво по своей политической тенденции; б) огульно чернит богатырей русского былинного эпоса, в то время как главнейшие из богатырей являются в народном представлении носителями героических черт русского народа; в) дает антиисторическое и издевательское изображение крещения Руси, являвшегося в действительности положительным этапом в истории русского народа...»

Вместе с «Замечаниями» было опубликовано постановление ЦК и СНК о создании комиссии «для просмотра и улучшения, а в необходимых случаях и для переделки написанных уже учебников по истории».

3 марта 1936 года был объявлен конкурс на «лучший учебник для начальной школы по элементарному курсу истории СССР с краткими сведениями по всеобщей истории». Результаты были объявлены в августе 1937 года. В Постановлении жюри Правительственной Комиссии был назван «лучший учебник», но, прежде всего, подверглись жесточайшей критике все указания, данные в «Замечаниях» Сталиным, Ждановым, Кировым. Критиковались, конечно, не авторы «Замечаний», а «работники исторической науки». О том, что критика не носила чисто академического характера, свидетельствует факт: из 10 членов жюри 9 были в 1937—38 годах арестованы. Остался на свободе лишь председатель жюри — А. Жданов.

В 1934—1936 годах история национализируется и релятивизируется. Исторические факты, исторические события существуют лишь постольку, поскольку о них говорит Сталин и лишь в той интерпретации, какую он им дает. И если Сталин заявляет: «варвары и рабы с грохотом повалили Римскую империю», то профессор, позволяющий себе заметить студентам, что после восстания Спартака Римская империя существовала еще 550 лет, идет в тюрьму. И если Сталин случайно роняет, что «азербайджанский народ, видимо, происходит от мидян», лингвисты будут 15 лет искать в азербайджанском языке мидийские слова, хотя мидийский язык является мифическим.

«Прошлое, все прошлое, — описывает Д. Орвелл общество без памяти, — начиная со вчерашнего дня, уничтожено... Каждый документ подделан или уничтожен, каждая книга переписана, каждая картина перерисована, каждая статуя, улица и здание переименованы, каждая дата изменена. И процесс этот идет изо дня в день, минута за минутой. История остановилась. Ничего не существует, кроме бесконечного настоящего. А в настоящем Партия всегда права».

«Марксистско-ленинская история» объявляется «научной правдой о прошлом». Если первой ее функцией является легитимизация власти Сталина, как человека, воплощающего партию, которая воплощает революционный пролетариат, который воплощает идею прогресса, то вторая ее функция — воспитание нового советского человека. «История, — указывает „Правда“, — в руках большевиков должна быть конкретной наукой, объективной правдой и тем самым великим оружием в боях за социализм». И снова: «Партия большевиков придает огромное значение истории в политическом воспитании советского гражданина, борца за свою родину, строителя социализма». Это понимание истории, как «конкретной науки», как «объективной правды», то есть простого инструмента, используемого — с полным пренебрежением фактами, истиной — для целей воспитательных, полностью разделял другой творец «нового человека» — Адольф Гитлер: «... Историю изучают не для того, чтобы знать что произошло в прошлом; ее изучают для того, чтобы она научила поведению, которое необходимо в будущем для борьбы за существование своего народа».

Сталин занимает положение Великого Историка, громя школу Покровского — это было одной из причин, по которым он реабилитировал русский патриотизм, русский национализм. Покровский был ярым разоблачителем русского империализма, русского колониализма, русского самодержавия. Для Покровского «московский империализм» существует уже в 16-м веке, когда «был захвачен южный конец великого речного пути из Европы в Азию, от Казани до Астрахани и началась попытка захватить северный конец, выход на Балтийское море...». Для Покровского завоевания Кавказа и Средней Азии были преступными колониальными войнами: «Трепет азиатов перед русским именем был достигнут нелегко и стоил недешево... Целые кишлаки выжигались дотла за какое-нибудь одно тело убитого русского, найденное по соседству». Покровский разоблачает пороки русских царей: сифилитика Петра I, изверга Ивана Грозного, который «уверенно заявлял, что он не русский, а немец, и подражая своему царю, все знатные бояре сего времени выводили свой род от какого-нибудь именитого иностранца».

Завершив создание своего государства, Сталин нуждается в цементирующей идее, которую не мог дать ортодоксальный марксизм с его обещанием «отмирания государства». Цементирующей идеей становится патриотизм, который называют советским, но который все чаще звучит, как русский. Для Сталина важно было, что русский патриотизм имел подлинные корни в русском народе, кроме того русская история давала материал для воспитания в советских людях некоторых нужных Вождю качеств: верности государству, верности самодержцу, воинской отваги. Сталин выбирает из русского прошлого то, что ему нужно: героев, черты характера, врагов, которых следует ненавидеть, друзей, которых нужно любить. Он выдает народу его прошлое как подарок от себя лично, он выдает его по каплям: сегодня, одно имя, завтра другое, послезавтра запрещенный ранее факт.

Советская история, препарированная Сталиным, приобретает вид чудовищного гибрида: национализма и марксизма. В учебнике по истории разрешается упоминание введения христианства, ибо оно было «прогрессом по сравнению с языческим варварством», разрешается говорить о «прогрессивной роли монастырей в первые века после крещения Руси», поскольку они насаждали грамоту и были «колонизационными базами». Прогрессивным объявляется строительство могучего государства, стремление к морю. В связи с этим появляются «прогрессивные» князья и цари — те, кто отражал прогрессивные законы истории, и реакционные народные выступления — если они мешали «прогрессивным» действиям князя или царя. Народ «прогрессивен», когда он поддерживает царя. Впрочем, как правило, он поддерживает царя и выступает вместе с ним против феодалов-реакционеров. Схема ортодоксального марксизма о борьбе классов хитроумно увязывается со схемой ортодоксального национализма.

Воплощением прогрессивных сил истории становятся герои, вожди — князья и цари. В 1930 году Алексей Толстой пишет первую часть романа «Петр I», в 1934 выходит вторая часть романа. Алексей Толстой как бы предвидит меняющееся отношение партии — Сталина— к истории. Рапповская критика встретит роман резко отрицательно, обзовет его «идеологически чуждым». В 1931 году в беседе с Эмилем Людвигом Сталин ответит на вопрос «Считаете ли Вы себя продолжателем дела Петра Великого?» категорически: «Ни в каком роде. Исторические параллели всегда рискованны. Данная — бессмысленна». В 1937 году «Правда» негодует: «С нелегкой руки М. Н. Покровского у многих наших историков устанавливается этакое пренебрежительное отношение к личности Петра I». Орган ЦК такое отношение к Петру резко осуждает: «Петр — великий политик и реформатор своего времени, личность яркая, колоритная, красочная». Историческая справка, публикуемая газетой, объясняет: «Эпоха Петра I — одна из наиболее прогрессивных эпох в русской истории 17—18 веков». В 1937 году рождается новый великий прогрессивный деятель — князь Александр Невский. Воскрешение Святого Александра, прах которого в свое время выкидывался из Лавры, понадобилось по соображениям внешнеполитическим. Оказался нужным враг немцев, победитель немцев.

Малая советская энциклопедия в первом томе — это был первый том первой советской энциклопедии — отзывалась об Александре Невском неодобрительно: «княжил в Новгороде, оказал ценные услуги новгородскому капиталу, победоносно отстоял для него побережье Финского залива. В 1252 году достает себе в Орде ярлык на великое княжение. Александр умело улаживал столкновения русских феодалов с ханом и подавлял волнения русского населения, протестовавшего против тяжелой дани татарам». В 1937 г. Александр Невский объявляется великим патриотом русского народа, великим воином, остановившим «Дранг нах Остен» Германии, великим государственным деятелем, стремившимся к централизации, к объединению русских княжеств под «одной рукой». По заданию Сталина Сергей Эйзенштейн ставит фильм, доказывающий, что основной враг — немец. «С монголом подождать можно, Опасней татарина враг есть... ближе, злей, от него данью не откупишься — немец». В 1937 году, когда С. Эйзенштейн и П. Павленко писали сценарий, в 1938, когда вышел фильм, слова эти звучали, как внешнеполитический обзор в «Правде»: с одной стороны «монгол» — Япония, с другой «немец» — Гитлер. Слова эти перестали звучать актуально через 9 месяцев после выхода фильма, в августе 1939 он был снят с экрана: немец перестал быть врагом, от него удалось откупиться.

Александр Невский нес и внутриполитическую идею: он показывал вред вече и пользу единоличной власти, которую безгранично любит народ. Сталин лично правил сценарий и вычеркнул сцену смерти Александра, заявив: «Сценарий кончается здесь /триумфальным въездом в Псков, М.Г./. Не может умирать такой хороший князь!» Хороший царь Петр объяснял подданным в сценарии А. Толстого: «Суров я был с вами, дети мои. Не для себя я был суров, но дорога мне была Россия».

Александр Довженко, выступая в 1940 году на совещании об историческом фильме, отмечал одну его особенность: «... И в Петре, и в Александре Невском, и в Минине и Пожарском, и в Богдане Хмельницком... есть какое-то угодливое желание притянуть историю поближе к нам и даже реплики героев перемешать чуть ли не с речами вождей. Получается так, что Александра Невского можно, право, назначить секретарем Псковского обкома, а Петра и Минина и Богдана тоже чем-то в этом роде...» Смелость слов А. Довженко удивительна: он прекрасно знал, что Петра и Александра Невского можно было назначать генеральными секретарями ЦК ВКП (б), и что Генеральный секретарь ЦК ВКП (б) назначал себя Петром, Александром Невским, потом — Иваном Грозным. Любимый киносценарист Сталина Петр Павленко в романе о будущей войне «На Востоке», который он пишет одновременно со сценарием «Александра Невского», изображает, как Сталин идет по Москве в ночь начала войны — изображает теми же словами, какими описывал въезд триумфатора Александра в Псков: «Толпа кричала и звала: „Сталин! Сталин! Сталин!“ — и это был клич силы и чести, он звучал, как „Вперед“. В минуту народной ярости толпа звала своего вождя, и в два часа ночи он пришел из Кремля в Большой театр, чтобы быть вместе в Москвой... Его спокойная фигура, в наглухо застегнутой простой шинели, в фуражке с мягким козырьком, была проста до слез. В ней не было ничего лишнего и случайного. Лицо Сталина было строго. Он шел, торопясь и часто оборачиваясь к окружающим его членам Политбюро и правительства, что-то им говорил и показывал рукой на людские толпы». Через четыре года, когда война действительно началась, Сталин не вышел к народу, он спрятался на даче.

«Исторические» фильмы, «исторические» романы, иллюстрировавшие сталинскую концепцию истории, воспитывали советских граждан, приводили их, как скажет историк гитлеровского кино, «в необходимое психологическое состояние». Поражает сходство в отношении к истории в советском и нацистском кино 30-х годов. Столкновение между отцом — прусским королем Фридрихом-Вильгельмом I и его сыном — будущим Фридрихом II, когда король требует от сына абсолютного повиновения отцу, главнокомандующему и главе государства («Старый и молодой король», 1935), было почти дословно повторено в конфликте между Петром I и царевичем Алексеем (Петр I, 1937). С той лишь разницей, что Петру не удалось сделать из сына великого царя и, убедившись в этом, он его убил. «Все действия Гитлера, — пишет историк нацистского кино, — становились приемлемыми, ибо уже во времена Фридриха-Вильгельма I говорилось: «Страна рухнет, если ее не будет возглавлять воля».

Ликвидировав память, Сталин использует историю в своих личных целях. Освальд Шпенглер использует в своих размышлениях минералогический термин: псевдоморфоз. Вода вымывает из камня вкрапленные в него кристаллы минерала. В ходе геологического процесса, в ходе вулканических движений, разрушающих горы, вытекает лава, которая застывает и кристаллизуется. Но она заполняет пустые места, некогда заполненные кристаллами. И таким образом возникают фальсифицированные формы, кристаллы, внутренняя структура которых противоречит их внешней структуре, один вид камня в форме другого. Минералоги называют это — псевдоморфоз.

Сталин использует пустые места, где когда-то находились вымытые революцией кристаллы любви к отечеству, религии, морали и заполняет их советским патриотизмом, советской моралью. Один вид камня приобретает форму другого, но его внешняя структура противоречит его внутренней структуре, отрицает ее.

Ликвидация «школы историков-марксистов», окончательно развязала Сталину руки. В схеме Покровского существовало несколько незыблемых точек опоры: классы, роль пролетариата и т. п. Покровский, в соответствии с ортодоксальным марксизмом, утверждал, например, что полуфеодальная Россия не могла быть прогрессивнее капиталистической Англии. Сталин отметает все эти «талмудистские тонкости». Отметает их, используя марксистскую фразеологию и неограниченные возможности, какие дает марксизм для опровержения самого себя. Теперь Сталин определяет, что такое «марксизм», он объявляет лишним чтение Маркса: Сталин читает его за всех!

Поворот на «историческом фронте» имел важные практические последствия прежде всего по отношению к национальностям, составлявшим Советский Союз.

Первый период истории национальных республик — от принятия конституции СССР до начала первой пятилетки — проходит под знаком «коренизации». Термин этот, впервые появившийся в решениях Десятого съезда означал «выращивание» местных кадров, опору на коренное население республики. Советская власть не могла в этот период обойтись без местной интеллигенции и вынуждена была привлечь ее на свою сторону. Республики пользуются сравнительно широкими правами во внутренних делах, в том числе экономических. Особенно широки эти права в области культуры. Каждая республика не только может, она обязана иметь свой язык. Белоруссия была вынуждена объявить белорусский — официальным языком, хотя население республики говорило на многих языках. Каждый, даже самый маленький народ, получает свой язык и свою письменность. В данном случае играет роль не только желание способствовать развитию национальной культуры, но и стремление помешать объединению народов Кавказа, Средней Азии, других районов вокруг одного большого языка. Этой цели служит также и административное дробление, прежде всего Средней Азии.

Политика «коренизации» дает определенные результаты, в частности в области культуры. На Украине это годы замечательного культурного расцвета, годы культурного Возрождения.

Эти успехи имели, однако, оборотную сторону. «Коренные» кадры проявляют тенденцию к независимости от центра, к национально-культурной автономии, к «национал-коммунизму». Национал-коммунизм в союзных республиках подобен русскому национал-большевизму: это стремление сочетать идеи коммунизма с национальными традициями. Особенность национал-коммунизма в советских республиках заключалась в том, что он содержит в себе, как важный элемент, недовольство «централистско-советским колониализмом». Об этой опасности Сталин сигнализирует уже в 1926 году. В письме Кагановичу и другим членам Политбюро украинской компартии он предупреждает, что движение «на Украине за украинскую культуру и общественность... возглавляемое сплошь и рядом некоммунистической интеллигенцией, может принять местами характер борьбы... против „Москвы“ вообще, против русских вообще, против русской культуры и ее высшего движения — ленинизма». Когда в 1930 году состоится сфабрикованный процесс группы украинских интеллигентов во главе с академиком С. Ефремовым, по обвинению в создании никогда не существовавшей организации СВУ (Спiлка визволения Украiни), начало ее деятельности отнесли к 1926 году: недаром товарищ Сталин предупреждал.

С конца 20-х годов до середины 30-х, — признает советский историк, — «произошли существенные изменения в области взаимоотношений между союзными органами власти и республиками. Были значительно расширены права союзных органов власти, усилилась централизация союзного государства». Это второй период в истории взаимоотношений между республиками и центральной властью. Москва отбирает у республик все права: «хозяйственная самостоятельность республик все больше сужалась», «в ряде случаев централизация стала осуществляться с нарушением ленинских принципов, что находило свое выражение в умалении суверенных прав союзных республик».

Во всех республиках идут аресты; чистка, которая начинается в 1929 году, а затем будет продолжаться без перерыва десять лет, нанесет особо тяжелый удар по национальным кадрам. На Украину посылается со специальным заданием Павел Постышев. Выступая в Харькове, тогдашней столице Украины, он заявит, что «большое искусство руководить» заключается в том, чтобы «больно стукнуть кого следует в пример и науку другим». Кого следует «стукнуть», решает он сам по согласованию с Москвой. Главным объектом нападок Постышева становится нарком просвещения, старый большевик Микола Скрыпник, горячий сторонник «украинизации». В 1928 году Скрыпник утвердил новое украинское правописание, в 1933 году его обвиняют, в частности, в том, что он стремился «оторвать украинский язык от русского» и «продать его» польскому, немецкому и другим западным языкам. 7 июля 1933 года Скрыпник кончает самоубийством. Через полгода Сталин будет говорить о «грехопадении Скрыпника». В Таджикистане исключают из партии председателя Совнаркома Ходжибаева, председателя ЦИК Максума и других руководителей. «Чистится» руководство Белоруссии, Киргизии и так далее. Резолюция ЦК ВКП (б) от 1932 года о ликвидации литературных течений, групп и объединений, ставит национальную культуру под прямое руководство Москвы.

Сталинская интерпретация истории дает центральной власти новое могучее орудие в борьбе со всеми проявлениями национальной независимости, в какой бы форме они ни проявлялись. В «Замечаниях» Сталина, Жданова, Кирова указывалось на необходимость давать не русскую историю, а историю СССР. Премированный в 1937 учебник — «Краткий курс истории СССР» под редакцией проф. Шестакова — начинался с истории государства Урарту. История Союза Советских Социалистических Республик начиналась, таким образом, возле озера Ван в 9 веке до нашей эры. «Постановление» жюри конкурса на лучший учебник по истории СССР шло дальше и пересматривало главный тезис концепции Покровского, рассматривавшего присоединение к Российской империи других народов, как абсолютное зло. Предлагалось рассматривать присоединение, как «наименьшее зло». Пройдет несколько лет и историкам будет предложено рассматривать присоединение к Российской империи, как абсолютное благо. Отношение к Богдану Хмельницкому, единственному положительному герою, обнаруженному в национальных республиках, иллюстрирует, что из себя представляет «история СССР». В 1928 году украинский историк писал о присоединении Украины к России. «Украинцы не знали, что в будущем ждет их в руках московских дворян и их самодержца „белого царя“ судьба страшнее, чем под властью шляхты». В 1931 году «Малая советская энциклопедия» информировала: «... Хмельницкий показал блестящие военные и дипломатические способности, которые применил в конце концов в деле предательства революции... Предал крестьянскую революцию, обратившись к крепостнической Москве...» В 1940 г. все то же самое историческое событие, о котором имеется достаточное количество документов, описывалось иначе. «Включение Украины в русское государство было для нее меньшим злом, чем захват панской Польшей или султанской Турцией». Затем и по нынешний день о присоединении Украины к России будут (историки) говорить не иначе, как об «объединении двух великих братских народов».

Новая концепция, смысл которой заключался в том, что она была абсолютно внеисторичной и позволяла распоряжаться историей — фактами, событиями, датами, персонажами — в соответствии с очередными решениями очередных пленумов ЦК, открывала широчайшие практические возможности. В 1940 году, например, когда Молотов объяснял причины присоединения прибалтийских республик (это называется в послесталинское время «победа социалистической революции в Прибалтике»), он сослался на то, что эти народы уже входили ранее в состав СССР. До 1930 года полагалось считать, что революция открыла народам СССР путь к дружбе. После 1934—36 годов, дружба народов СССР объявляется «вечной» — они дружили всегда, со времен Киевской Руси и московских князей, и будут дружить всегда. Даже сомнение в этом становится преступлением. Последующие годы — период бурной вспышки террора пройдут под знаком укрепления вечной дружбы народов СССР и массовых репрессий в союзных республиках. Сложившееся тоталитарное государство, добившееся унификации во всех областях жизни, стремится к превращению всех советских народов в один социалистический народ — с единым прошлым, без памяти.

 

Обыкновенный террор

Убийство Кирова начинает эпоху, которую историки, по названию книги Роберта Конквеста, называют «большим террором». Период этот привлекает внимание историков именами жертв — руководителей партии, государства, экономики, армии, — тем, что партия самоистреблялась. По своим размерам, однако, репрессии 1935—38 уступают размерам жертв крестьянского геноцида 1930—34. «Большой террор», если оставить за ним это название, был завершением политики «чистки» страны в процессе строительства социализма. Нельзя считать случайным то, что начинается этот период одновременно: началом новой волны репрессий и началом подготовки новой конституции, которая «законодательно закрепила факт построения, в основном, социалистического общества».

Особенностью «большого террора» была прежде всего его универсальность. Если предыдущие волны имели своей целью определенные социальные группы, слои, то, начиная с 1935 года, объектом террора было все общество.

Загадка «большого террора» не переставала интересовать историков, социологов, психологов. Английский дипломат Фицрой Маклин, в течение 10 дней следивший за процессом Бухарина, Рыкова, Ягоды и других в московском Доме Союзов, рассказывает, как пытался он с американским дипломатом, будущим послом в Москве, Боленом, понять, что происходит, найти теорию, объясняющую происходившее. Но ищет ответа и человек, стоявший рядом с механизмом террора — Никита Хрущев спрашивает в своих воспоминаниях: «Почему Сталин совершил эти преступления? Может быть, он был обманут? Но если он был обманут, то кем? И сколькими жертвами мы заплатили за этот обман?»

На вопрос о причинах «большого террора» дается множество разнообразных ответов: от — необходимости сменить старое поколение руководителей новым, построить вместо старой партии новую, до — сумасшествия Сталина. Все ответы — за исключением сумасшествия Сталина — могут быть частями разгадки. Если есть серьезные симптомы, позволяющие говорить о том, что Сталин после войны был психически больным, нет оснований считать его больным в 1935—38 годах. Хотя, конечно, проявляемое им видимое удовольствие, с каким он мучил людей, вряд ли может быть признаком совершенно здорового человека. В 1937 году Сталин предложил всем руководящим работникам подготовить «по два заместителя», четырежды он назначал на пост народного комиссара почты и телеграфа людей, которые потом уничтожались. Это было проявлением сталинского «юмора», который очень ценил Черчилль. С большим одобрением отзывался Сталин о Фуше: «всех обманул, всех оставил в дураках». Борис Суварин отмечает «любопытное сходство психологии и темперамента» между Сталиным и Фуше, отмечая и то, что оба были в юности семинаристами». Но Сталин не был Фуше, по той простой причине, что Фуше так и не стал императором. Прочитав книгу Стефана Цвейга «Жозеф Фуше», имевшую в 30-е годы огромный успех в Москве, Сталин мог побаиваться Фуше. И Ежов, придя в НКВД, обвинял Ягоду в том, что тот «вел политику Фуше». Политика Сталина была иной: строя социалистическое, то есть тоталитарное государево (быть может, теоретически социалистическое не является синонимом тоталитарного, но практика показала, что понятия эти тождественны), он должен был иметь монолитную партию, послушную ему, по известному немецкому выражению, как труп. Но в 1935 году партия уже так пронизала все клетки государственного организма, что удар по партии не мог не отразиться на всем организме. И в этом объяснение тотального террора. Потянутая нитка потащила за собой весь клубок: государственный аппарат, хозяйственный, армейский, культуру. Безумие овладевает страной. Враг — всюду. 3 и 5 марта 1937 года Сталин выступает с наиболее откровенной из своих речей на знаменитом «февральско-мартовском» пленуме ЦК, посвященном вопросам террора. Сталин предупреждает: враги проникли всюду, он предупреждает: человек с партийным билетом — главная опасность. «Для выполнения шпионских задач, — разъясняет мысль Сталина один из многочисленных авторов брошюр под единым названием: О некоторых коварных приемах вербовочной работы иностранных разведок, — все средства хороши: и „активность“ в общественной жизни, и „стахановская работа“... и, наконец, неоднократные „женитьбы и разводы“ с целью подыскания более подходящей партии». Всюду враг. Врагами были «бывшие». Потом «вредители». Потом «кулаки». Теперь враги «шпионы». Верить никому нельзя. Об этом твердят газеты. В этом убеждают фильмы. В романе Павленко «На Востоке» истерзанный пытками китайский коммунист бежит, когда его ведут расстреливать. В фильме, сделанном по роману, истерзанный пытками коммунист оказывается шпионом. А. Довженко ставит фильм «Аэроград», в котором положительный герой убивает своего друга, оказавшегося шпионом. Положительный герой и шпион похожи друг на друга внешне, как братья. Режиссер подчеркивает: врагом, шпионом может быть каждый, можешь быть ты. Страшный анекдот этого времени: человек смотрит в зеркало и говорит «или ты или я...»

Сюзеренно-вассальная система, лежащая в основе партии, ведет к тому, что арест видного партийного деятеля влечет за собой аресты в геометрической прогрессии. 5 марта 1937 г. Сталин говорит: назначенный в Казахстан секретарем ЦК Мирзоян забирает с собой из Азербайджана и Урала, где он прежде работал, «тридцать-сорок своих людей и доверяет им ответственные посты». Мирзоян, — говорит Сталин, — имеет «свою артель». Как и все другие партруководители. Совершенно очевидно, что такая «артель» погибала после ареста «старосты». Но этого мало: Сталин говорит, что имеются товарищи, которые всегда «боролись с троцкизмом, но, тем не менее, сохраняют личные отношения с некоторыми троцкистами». Личные отношения с врагами народа также становятся достаточным основанием для ареста. Хрущев рассказывает, как Берия, после своего назначения на пост наркома НКВД предупреждал: у тебя были слишком дружественные отношения с бывшим наркомом НКВД Ежовым. Хрущев говорит, что «в этот период партия начала терять авторитет и была подчинена НКВД». И действительно все аресты и казни проводил НКВД, в его ведении находилась и система лагерей. НКВД не ограничивался арестами знакомых и друзей арестованных. Террор носил плановый характер: областные и районные управления получали план арестов. Владимир Петров, работавший в шифровальном отделе НКВД в Москве, вспоминает тексты отправляемых телеграмм: «Фрунзе. НКВД. Уничтожить десять тысяч врагов народа. Об исполнении доложить. Ежов». В Свердловск была послана телеграмма с приказом уничтожить 15 тысяч «врагов народа».

Но НКВД, ставший хозяином страны, был, одновременно, так же беззащитен, как и все другие учреждения Советского Союза, работники НКВД — так же беззащитны, как и все другие граждане социалистического государства. 25 сентября 1937 года Сталин посылает из Сочи в Москву телеграмму Кагановичу, Молотову и другим членам Политбюро» (подписывает ее и Жданов): «Мы считаем абсолютно необходимым и спешным, чтобы тов. Ежов был назначен на пост Народного комиссара внутренних дел. Ягода определенно показал себя явно неспособным разоблачить троцкистско-зиновьевский блок. ОГПУ отстает на четыре года в этом деле. Это замечено всеми партийными работниками и большинством представителей НКВД». И этого достаточно для того, чтобы всесильный Ягода, который с 1933 года был вернейшим подручным Сталина, в руках которого был могучий аппарат, пошел на смерть, как овца, как миллионы советских граждан, которых он убивал. Когда Ежов 18 марта 1937 года в клубе НКВД на Лубянке объявил собравшимся высшим офицерам НКВД, что их недавний руководитель был с 1907 года агентом Охранки (Ягоде было в 1907 г. 10 лет), что он был немецким шпионом, а вместе с ним шпионами были его ближайшие сотрудники — никто не моргнул глазом. И чекисты «ягодовского призыва» покорно, как овцы, пошли на смерть. В июле 1938 года Сталин повторяет операцию: назначает заместителем Ежова Берию, а в декабре Берия становится наркомвнутделом и ликвидирует без малейшего сопротивления «ежовский призыв».

Безумная волна террора как бы еще больше подгоняется кровавыми зрелищами — показательными московскими процессами. Это как бы поплавки-отметки в разбушевавшейся стихии. В августе 1936 года судят Зиновьева, Каменева и 14 «соучастников». Полтора года назад их осудили за признанную ими «моральную ответственность» в убийстве Кирова. Теперь их судят за убийство Кирова, а кроме того за подготовку убийства Сталина, за шпионаж в пользу иностранных разведок и т. п. В январе 1937 году судят Л. Пятакова, К. Радека и 15 сообщников, ассортимент обвинений остается в основном тем же. 13 июня 1937 г. «Правда» опубликовала приказ наркома обороны Ворошилова, в котором говорилось об аресте группы высших советских военачальников, о том, что они признались в «предательстве, вредительстве и шпионаже». В органе ЦК сообщалось, что все арестованные расстреляны по приговору военного суда. В числе расстрелянных были заместитель наркома обороны Тухачевский, командующий Киевским военным округом Якир, Белорусским — Уборевич, заместитель командующего Ленинградским военным округом Примаков, военный атташе СССР в Лондоне — Путна, комкоры Эйдеман и Фельдман, командарм Корк. В числе предателей назвали и заместителя наркома обороны, начальника ПУРа Гамарника, о котором было сказано, что он застрелился.

«Чулок» потянулся и в армии. Красная армия была обезглавлена. Были уничтожены лучшие высшие командиры. В 1932 году Суварин спросил Бабеля: Есть ли возможности каких-либо изменений в Советском Союзе? Бабель ответил одним словом: Война. — А в случае войны, кто возглавил бы армию? И Бабель, отлично знавший высший командный состав, ответил без колебания: Путна. Витовт Путна, служивший до революции вместе с Тухачевским в гвардейском Семеновском полку, был уничтожен в первую очередь. «С мая 1937 по сентябрь 1938 г. подверглись репрессиям около половины командиров полков, почти все командиры бригад, все командиры корпусов и командующие военными округами, члены военных советов и начальники политических управлений округов, большинство политработников корпусов, дивизий и бригад, около трети комиссаров полков, многие преподаватели военных учебных заведений». Потери армии были, в действительности, значительно больше; в войну она вступила неподготовленной, без обученного командного состава.

Побочным эффектом террора была новая волна «невозвращенцев». Один из них, Вальтер Кривицкий, успел до того, как его убили советские агенты, рассказать о некоторых сталинских секретах. В том числе он сообщил, как по заданию Сталина НКВД в сотрудничестве с гестапо подделал документы, ставшие «основанием» для ареста и казни Тухачевского с товарищами. После войны сотрудник гестапо Альфред Науекс, непосредственно руководивший подделкой документов, подтвердил точность сведений Кривицкого. С тем лишь, что Науекс полагал, будто идея подделки документов родилась в голове у шефа гестаповской службы безопасности (СД) Гейдриха, верившего, что «если дело удастся, это будет для России величайшая катастрофа после революции». Ни Гейдрих, ни Гитлер, разрешивший операцию, не знали, что задумал ее Сталин. Сталин, лично руководивший всеми деталями «чистки». На Двадцать втором съезде КПСС было раскрыто, что никакого суда над руководителями Красной армии не было. Решение об их казни было принято Политбюро. А потом газеты напечатали состав военного суда и приговор.

Руководство Сталина состояло в подписывании списков на арест и казни десятков тысяч ответственных партийных, советских, хозяйственных работников. Он непосредственно руководил допросами, вписывая или вычеркивая показания, какие обвиняемый должен был давать, вписывая или вычеркивая имена, какие он должен был упоминать. «Невозвращенец» Александр Орлов, руководивший деятельностью НКВД в Испании, а во время подготовки первого московского процесса занимавший ответственный пост в наркомате, свидетельствует, что Сталин собственноручно вычеркнул имя Молотова из списка «любимых вождей нашей партии», против которых обвиняемые «подняли оружие». В число «любимых вождей» входили: Сталин, Орджоникидзе, Ворошилов, Каганович, Косиор, Постышев и Жданов. И не было Молотова. «Шесть недель Сталин держал Молотова между жизнью и смертью и, наконец, помиловал». То есть, в показания арестованных, подготавливаемых к очередному процессу велел включить «любимого вождя» Молотова. Сталин лично настаивал на применении пыток. Александр Орлов вспоминает о своем разговоре с чекистом Мироновым, ближайшим помощником Ягоды, руководившим подготовкой первого московского процесса. Когда Миронов, явившись к Сталину, доложил, что Каменев не хочет признаваться в несодеянных преступлениях, Вождь спросил чекиста: сколько весит наше государство, вместе с заводами, фабриками, станками, армией и флотом? Недоумевающий Миронов ответил, что не знает. Сталин настаивал. Миронов ответил, что вес государства выражается, наверное, в астрономических цифрах. «Так вот, — подытожил Вождь, — может ли Каменев или кто-либо другой выдержать такую астрономическую тяжесть? Не являйтесь ко мне без признания Каменева в портфеле».

Точное число жертв периода «большого террора» вряд ли будет когда-либо известно. Роберт Конквест, проанализировав все доступные на 1971 год (год второго издания книги) данные, приходит к «в высшей степени осторожной оценке». Английский историк полагает, что на январь 1937 года в тюрьмах и лагерях находилось около 5 миллионов человек. Между январем 1937 года и декабрем 1938 было арестовано около 7 миллионов. В это число Конквест не включает «обычных уголовников», считая, что их «нельзя рассматривать как жертв сталинского террора». Я думаю, что это неверно: среди уголовников было большое число детей «жертв сталинского террора». Историк подсчитал, что в период «ежовщины» (январь 1937 — декабрь 1938) было расстреляно около 1 миллиона, умерло в заключении около 2 миллионов человек. Александр Солженицын приводит и другую цифру: 170 000 расстрелянных к 1 января 1939 года. Роберт Конквест в «Большом терроре» пишет о том, что только на Колыме до 1950 года погибло не менее 2 миллионов заключенных. В своей новой книге «Колыма» он использует бесстрастный и объективный источник — «Регистр» Ллойда, в котором застрахованы были все корабли, возившие заключенных на Колыму, и приходит к выводу, что на Колыме погибло не менее 3 миллионов заключенных. Английский историк добавляет, что с 1938 года на Колыме всегда было, по крайней мере, вдвое больше заключенных, чем во всех тюрьмах в царской России в 1912 году (самая высокая цифра в истории России — 183 949 человек), а в одном только лагере на Серпантинке было в 1938 году расстреляно больше заключенных, чем за последние сто лет царского строя. А. Солженицын писал о чудовищной невообразимости размеров социалистической лагерной империи: зэки преувеличивали число заключенных, называя цифры в 20-30 миллионов, «когда на самом деле сидело всего лишь 12-15 миллионов человек».

Первое социалистическое тоталитарное государство построено. В этом государстве создана лагерная империя, какой не знала история человечества. Гитлер обижался, что его упрекают за концентрационные лагеря: «Если бы у меня была необъятная Сибирь, я не нуждался бы в концлагерях...» Сталин использует для своих лагерей всю территорию Советского Союза и по числу заключенных оставляет Гитлера позади. Лагерная империя, «архипелаг ГУЛаг», как назовет ее Солженицын, выполняет важную экономическую и психологическую воспитательную роль. Население страны, в которой число заключенных исчисляется миллионами, не может не ощущать ежедневного, ежеминутного давления, ломящего психику людей.

Чудовищный террор «ежовщины» был очередным шоком, который потряс страну, завершил ликвидацию всех тех, кто мог проявить инициативу, кто сохранял еще веру в моральные ценности, кто еще верил в революцию, кто верил во что либо, кроме Сталина. Террор нанес неисчислимый урон стране. Но Сталин построил социализм и построил партию, о которой он мечтал: партию — «орден меченосцев». Партия эта была осуществлением мечты Ленина о партии-армии, партии нового типа. 3 марта 1937 года Сталин говорит о «руководящих кадрах нашей партии»: 3-4 тысячи — высший командный состав, 30-40 тысяч — офицерский состав, 100-150 тысяч — унтерофицерский состав. Все остальные — рядовой состав, серая скотина.

Верховный главнокомандующий и Верховный жрец — Сталин. Власть его безгранична. Когда в 1937 году польский поэт Антони Слонимский, любитель пошутить, опубликовал в варшавской литературной газете «корреспонденцию из Москвы» о короновании Сталина, нашлось немало читателей, поверивших в это сообщение. И можно не сомневаться, что если бы Сталин захотел короноваться, он мог бы это без труда сделать, став первым социалистическим монархом. Партия была готова принять от него все. Хрущев, входивший в 1937 году в число партийных генералов, рассказывает, что, когда Сталин показал ему (и другим руководителям) показания Тухачевского, Якира и других, он не усомнился даже в показаниях своего близкого друга, который «признавался», что убил во время гражданской войны своего командира — Николая Щорса, чтобы занять его место. За несколько часов до самоубийства А. Фадеев, не перестававший верить в Сталина, горевал: сколько писателей «было уничтожено вражескими руками Ежова и Берии...». О людях, которых Сталин подбирал в руководство коммунистической партии, а тем самым страны, можно бы сказать словами А. Кестлера: «они верили во все, что могли доказать и могли доказать все, во что они верили». Кестлер не добавил лишь, что для «доказательства» им достаточно и фальшивки.

Сталин твердо держит в руках машину террора. Антони Иден, большой поклонник Сталина, рассказывал, что в декабре 1941 года Сталин, во время разговора, вдруг заметил, что Гитлер проявил себя исключительным гением. Он сумел в невероятно короткий срок превратить разоренный и разделенный народ в мировую державу. Он сумел привести немецкий народ в такое состояние, что тот беспрекословно подчиняется его воле. Но, — добавил Сталин, — «Гитлер показал, что у него есть фатальный недостаток. Он не знает, когда нужно остановиться». Иден рассказывает, что в этот момент он не мог удержаться от улыбки. Сталин, который говорил очень серьезно, сначала как бы обиделся и спросил, что в его словах смешного. Но прежде чем Иден ответил, Сталин сам ответил на свой вопрос: «Я понял, почему вы улыбнулись, мистер Иден. Вы спрашиваете себя, а я сам могу ли остановиться. Ну, что ж, могу вас заверить, что я всегда смогу остановиться».

В 1938 году Сталин показал, что он может остановиться и может остановить машину, которая, казалось, летела в пропасть. В июле Ежов был назначен наркомом водного транспорта (шутка Сталина!), а в декабре Берия взял в свои руки НКВД. Приход Берии должен был означать «отступление», очередную «либерализацию». Но даже Н. Хрущев признает, что «террор отнюдь не прекратился — он стал тоньше и разборчивей».

Наиболее характерной чертой социалистического тоталитарного государства было отрицание существования террора. В 1918 году молодая советская власть провозгласила миру и стране красный террор. Крестьянский геноцид шел под слегка уже завуалированным, но достаточно ясным лозунгом: ликвидация кулака как класса. Массовый террор второй половины 30-х годов шел под лозунгом расширения демократии. Газеты сообщали о процессах, о наличии врагов, которых то и дело раскрывали. Сталин на Восемнадцатом съезде даже обнаружил прямую связь между казнями врагов и расширением демократии, за которую народ не перестает благодарить советскую власть: «В 1937 г. были приговорены к расстрелу Тухачевский, Якир, Уборевич и другие изверги. После этого состоялись выборы в Верховный Совет СССР. Выборы дали советской власти 98,6% всех участвовавших в голосовании. В начале 1938 г. были приговорены к расстрелу Розенгольц, Рыков, Бухарин и другие изверги... Выборы дали советской власти 99,4% всех участвовавших в голосовании...» Но все эти казни врагов, аресты врагов, не касались (по мысли Сталина) народа, жившего уже при социализме, счастливого, довольного советской властью.

Завершение строительства социализма было завершением строительства общества, которое принимало слова Вождя за реальность и отвергало реальность, живя в ней.

Широкую популярность приобретает в 1937 году французская песенка «Все хорошо, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо...» Написанная во Франции в 1935 году, она с невиданной быстротой попадает в Советский Союз. Власти полагают, видимо, что она неплохо отражает положение в стране социализма. Вторым советским гимном становится «Песня о Родине», в которой особенно актуально звучали слова: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек».

 

На путях к войне

Международное положение во второй половине 30-х годов определялось появлением государств, не скрывавших агрессивных намерений по отношению к соседям. Фашистская Италия нападает в 1935 году на Абиссинию, Германия в 1936 захватывает демилитаризованную Рейнскую область, формально похоронив Версальский договор, Япония захватывает Манчжурию, создает там марионеточное государство Манчжоу-го, начинает войну с Китаем.

Сталин руководит советской внешней политикой, оставаясь в тени, очень редко давая интервью иностранным журналистам, не встречаясь с иностранными дипломатами. Вкус к таким встречам он приобретет через несколько лет. «Сталин не занимает никаких правительственных постов, — объяснял, посмеиваясь, наркоминдел Литвинов английскому послу, желавшему встретиться с генеральным секретарем, — он встречаться с иностранцами не любит, поручает это мне». Генеральный секретарь делает исключения лишь для первого американского посла Уильяма Буллита и для сменившего его Джозефа Девиса. Сталинские идеи в области внешней политики не были сложными. Советская печать в 1941 году необычайно возмущалась словами сенатора Гарри Трумэна, заявившего, что следует подождать, кто будет побеждать в войне — Германия или Англия с Францией, а потом поддержать победителя. Гарри Трумэн, не подозревая об этом, повторил мысль Сталина, высказанную им еще в 1925 году, но опубликованную впервые в 1947 г.: «... Если война начнется, то нам не придется сидеть сложа руки, — нам придется выступить, но выступить последними. И мы выступим для того, чтобы бросить решающую гирю на чашку весов, гирю, которая могла бы перевесить».

Два важнейших объекта советской внешней политики: Германия и Япония. В отношениях с Японией Советский Союз стремится с одной стороны разрешить спорные проблемы мирным путем — в 1935 году КВЖД, предмет конфликтов, была продана Манчжоу-го, с другой стороны — втянуть Японию в войну с Китаем. Сталин надеялся, что новый президент США Рузвельт поведет более активную политику против японской агрессии в Китае, но быстро разочаровался.

Отношения с Германией Сталин хотел строить на основах сотрудничества, как это было до прихода Гитлера к власти. Идеологические разногласия не казались ему препятствием. «Если он не принимает всерьез большевизма, — писал Борис Суварин 7 мая 1939, предупреждая, единственный в мировой печати, о возможности соглашения Сталин-Гитлер, — то почему он должен принимать всерьез нацизм или фашизм». Главное сегодня — сила. Германия — самая сильная страна в мире, — говорил в 1936 году Ежов Кривицкому, передавая слова Сталина «мы должны прийти к соглашению с могучей державой, какой является нацистская Германия».

Политика по отношению к Германии ведется по двум каналам. Открытый канал: вступление 19 сентября 1934 года в Лигу наций, презренное еще совсем недавно «сборище разбойников», подписание 2 мая 1935 советско-французского договора, политика «народного фронта», проводимая коммунистическими партиями. Сталин, однако, не любит демократий, не верит в их силу. Седьмой (и последний) конгресс Коминтерна, собравшийся в августе 1935 года в Москве, принял резолюцию, в которой утверждалось, что «главным противоречием в империалистическом лагере является англо-американский антагонизм». Демократические страны представлялись раздираемыми внутренними противоречиями, которые предлагалось компартиям разжигать. Компартии всех капиталистических стран получили директиву бороться против военных расходов, против «милитаризации молодежи». Исключение делалось для Франции, ставшей союзницей СССР.

О разном отношении к двум главным объектам советской политики свидетельствуют две разные директивы: китайским коммунистам было предложено вести борьбу с японским агрессором всеми средствами, германским коммунистам было предложено вступать в нацистские организации, например в Рабочий фронт, и бороться за повышение зарплаты, улучшение положения трудящихся.

Открытый канал советской внешней политики представлял наркоминдел Литвинов, звавший к «коллективной безопасности», к сопротивлению агрессорам. Председатель Совнаркома Молотов, близкий сотрудник Сталина, выступая в 1935 году с речью, посвященной внешней политике, главное внимание уделил советско-германским отношениям. Документы германского министерства иностранных дел, опубликованные в 50-е годы в Лондоне, позволяют утверждать, что секретные переговоры между представителями Сталина и гитлеровским правительством начались в 1933 году. Евгений Гнедин, бывший советник советского посольства в Берлине, затем журналист-международник и заведующий отделом печати НКИД, считает, что представителем Сталина, которого немецкий посол в Москве фон Твардовкий называет в своих донесениях «наш советский друг», был Карл Радек. Немецкий дипломат Густав Хильгер, работавший в Москве со времен Октябрьской революции, говоря о 1934—35 годах, пишет: «Мы замечали у многих советских лидеров глубокую и неизменную ностальгию о былых днях германо-советского сотрудничества». Летом 1935 года советский торгпред в Берлине Канделаки начал по поручению Сталина зондировать почву о возможностях советско-германского сотрудничества в ходе переговоров с германским министром экономики Шахтом. В мае 1936 г. Канделаки беседует с Герингом. В сентябре 1936 года Германия и Япония подписывают Антикоминтерновский пакт. Сталин снова поручает Давиду Канделаки выяснить возможности достижения соглашения с Германией. Кривицкий сообщает, что Сталин заявляет в это время в Политбюро: «В ближайшем будущем соглашение с Германией будет подписано». Кривицкий получает приказ свернуть разведывательную работу в Германии. Слова Сталина сбылись лишь через два с половиной года.

18 июля 1936 генерал Франко поднял мятеж в Испании. Только 4 октября Сталин в телеграмме испанским коммунистам выражает поддержку испанской республике. Советский Союз ведет в Испании политику, рассчитанную на умеренную поддержку республиканцев, на умеренное сотрудничество с демократическими странами. Чрезвычайно строго соблюдается «двухэтажность» советской внешней политики: вся помощь Испании идет через Коминтерн, официальная советская дипломатия ведет себя сдержанно. Несмотря на то, что Италия и Германия посылают на помощь Франко регулярные воинские части, Советский Союз ограничивается посылкой советников. Набор добровольцев в Интернациональные бригады производится среди коммунистов и антифашистов во всем мире, но не в Советском Союзе. Чрезвычайно активную деятельность развивают в Испании работники НКВД. Террор распространяется на иностранных коммунистов-интербригадовцев, на испанских коммунистов, троцкистов, анархистов. Начиная с 1937 года основным врагом Сталина в Испании являются «троцкисты» и их «пособники». Ликвидация иностранных коммунистов, живущих в Советском Союзе, продолжается в Испании. Тот, кто думал уйти от московского террора, отправившись добровольцем в Интернациональные бригады, находил своих палачей в Испании. Сталину не нужна была любая революция, его не интересовало «освобождение рабочего класса» и тому подобные вещи, ему была нужна его революция, такая, которая приводила к власти людей, послушных ему «как трупы».

Террор, «мясорубка», по выражению Хрущева, наносит серьезный ущерб советской внешней политике. Мир, глядя с изумлением на процессы, в которых осуждаются на смерть крупнейшие руководители государства, делает логический вывод о неизлечимой внутренней слабости этого государства. Уничтожение командного состава Красной армии подрывает доверие к ее боеспособности. В числе причин, объясняющих англо-французскую политику «умиротворения», было неверие в боевые возможности Красной армии.

Изменения, происходившие в Советском Союзе в тридцатые годы, успехи фашистских стран, находят свое отражение среди русских эмигрантов, в русской диаспоре. Прежде всего эмиграция вынуждена признать непреложный факт: надежды на гибель большевистского режима рухнули. На Западе не оказалось охотников на интервенцию, внутри страны сил для свержения режима не оказалось, не погиб он и от внутрипартийных свар и экономической разрухи. Признание этого факта логически влекло за собой у части эмиграции признание Советского Союза — Россией. Идеи сменовеховцев, евразийцев принимают форму движения за «возвращение на родину». И. Бунаков-Фондаминский, один из основателей и редакторов «Современных записок» и — вместе с Г. Федотовым — редактор «Нового града», так излагал аргументы «возвращенцев»: иностранная политика национализируется, то есть защищает национальные интересы, армия дисциплинируется, земельные владения укрепляются и в части становятся индивидуальными (эмигранты имели здесь в виду разрешение иметь приусадебный участок), школа реорганизуется и молодежь ставит вопросы о любви к семье и родине. И. Бунаков так резюмировал эти взгляды: «Под красным флагом СССР становится национальной Россией — надо возвращаться на Родину». Сам Бунаков утверждал: возвращаться не надо, ибо «обинтеллигентивая народ, большевистская власть неотвратимо готовит себе гибель». Созрев, развившись, молодежь начнет ставить «еще более важные вопросы — о личности, свободе и Боге. И тогда конфликт с большевистской идеократией станет неизбежным». И. Бунаков считал, что нет смысла возвращаться на родину, ибо скоро оттуда начнется новая эмиграция тех, кто захочет, додумать недодуманное, оформить осознанное и на чужой территории поставить центральную радиостанцию для посылки волн свободной мысли на родину».

Успехи фашистских держав вызывают противоречивую реакцию среди эмигрантов. Появляется тяга к национал-социалистским или фашистским идеям: корпоративное государство, сильная личность, вражда к демократии, шовинизм, антисемитизм. Но сознание, что гитлеровская Германия представляет собой угрозу России раскалывает эмигрантов на «оборонцев» — тех, кто считает, что в случае войны следует поддерживать Сталина, и на «пораженцев» — тех, кто считает, что свержение советского строя даже с помощью Гитлера является благом.

Зловещую роль играет в политической жизни эмиграции НКВД, достойный наследник ВЧК и ОГПУ. Вальтер Кривицкий вспоминает о разговоре с «Фурмановым, заведующим отделом контрразведки, занимающимся белой эмиграцией». В будущей истории эмиграции необходимо отвести немало места Фурманову, его предшественникам и преемникам. Операция «Трест» нанесла жесточайший удар по монархическому крылу эмиграции, по объединению офицеров — Российскому общевоинскому союзу (РОВС). Пронизав все эмигрантские организации, «органы» направляют особое внимание на те из них, которые ведут так называемую «активную» работу, засылая в Советский Союз диверсантов. «Активизм», который Георгий Федотов называет «безумным геройством слепцов», приводит к фактическому разгрому РОВСа, к тяжелым потерям, которые несет, созданный на съезде молодежных и студенческих эмигрантских организаций в 1930 году Национальный союз русской молодежи, позднее Национально-трудовой союз русских солидаристов (НТС). В 1930 году в Париже агенты ОГПУ похищают председателя РОВС генерала Кутепова. 35 лет спустя в «Красной звезде» была опубликована статья, припоминавшая заслуги «воспитанника Дзержинского» чекиста С. В. Пузицкого, который «блестяще провел операцию по аресту Кутепова...». В 1937 году в Париже был похищен заменивший Кутепова на посту председателя РОВСа генерал Миллер. Только тогда стало очевидным, что заместитель Кутепова и Миллера прославленный белый генерал Скоблин является агентом НКВД. Скоблин сумел скрыться, но была арестована его жена знаменитая исполнительница русских народных песен Надежда Плевицкая, умершая во французской тюрьме. Много позднее стало известно, что и она служила «органам». Московский театральный деятель вспоминает, что в середине 20-х годов певица стала проситься через своего старого антрепренера домой, но когда антрепренер явился Дзержинскому, тот не разрешил Плевицкой покинуть поста: «Дзержинский знал-то, — пишет мемуарист, — чего не знал антрепренер...» И Плевицкая продолжала терзать измученные тоской эмигрантские души своей песней «Занесло тебя снегом, Россия...».

«Мясорубка» второй половины 30-х годов заставила эмигрантов еще раз «уточнить» свое отношение к родине. Углубляется раскол между теми, кто вопрос о Родине, о России рассматривает в плане моральном, и теми, кто его рассматривает в плане политическом. Г. Федотов пишет: «... Никогда нельзя простить того глубокого и страшного искажения народной души, какое ведет за собой /большевистский/ режим. В большей степени, чем проповедь материализма и безбожия, чем сознательное разрушение семьи, эта деморализация связана с необходимостью общей лжи и предательства, с проникновением политического сыска в самые недра народной жизни. Нужно лгать, чтобы жить, соучаствовать в предательстве, чтобы сохранить кусок хлеба». Среди тех, кто «мыслит политически», есть группировки, прежде всего правые, которые одобрительно относятся к сталинскому террору, избавляющему страну от коммунистов и евреев. «Возвращенцы» видят в успехах советского строительства свидетельство возрождения России, в терроре — необходимую борьбу с врагом. «Союз возвращения», действующий под высоким покровительством советского посольства в Париже, привлекает немало эмигрантской молодежи. Железный занавес отгородил эмиграцию от Советского Союза в 1929—30 гг. наглухо. Почти совсем прекратились выезды за границу из СССР, то есть и встречи с эмигрантами, газеты и журналы перестали публиковать, как было раньше, критические статьи об эмигрантских писателях. В 20-е годы такие статьи печатались, и хотя в них эмигрировавшие писатели «разоблачались», как реакционеры, и доказывалось, что, покинув родину, они потеряли талант, читатели могли хотя бы почерпнуть информацию о существовании литературы на чужбине. С начала 30-х годов эмиграции как бы не существовало. Так, лишь после смерти Сталина стали доходить в Советский Союз слухи о писателе Набокове. В 1929 году Вера Инбер, прощаясь с Парижем перед отъездом домой, писала другу: «Через год ли, два ли, или через век свидимся едва ли, милый человек. По различным тропкам нас судьба ведет: ты — продукт Европы, я — наоборот». Молодые эмигранты стремившиеся в «Союз возвращения» хотели быть «наоборот». Но их сразу же предупреждали: возвращение на родину необходимо заслужить. Одним предлагали поехать сражаться в Испанию, другим давали иные задания. Активный деятель «возвращенческого движения» Сергей Эфрон, муж Марины Цветаевой, направляет своего знакомого в Испанию «к товарищу Орлову», который оказывается главным представителем НКВД в Испании. Когда Игнатий Раис, видный советский разведчик, порывает в 1937 году «со Сталиным и сталинизмом» («Назад к Ленину, его учению и делу», пишет он в письме генеральному секретарю), в Париж приходит приказ ликвидировать предателя. Сергей Эфрон и несколько кандидатов на «возвращенцев» выполняют приказ: изрешеченное пулями тело Раиса находят возле Лозанны. Эфрон «возвращается» на родину, где его ждут тюрьма и смерть.

В 1938—39 годах эмиграция выбирает между Сталиным и Гитлером. Большая ее часть выбирает Сталина: и потому, что он воплощает Россию, и потому, что Гитлер кажется хуже. Но те, кто выбирают Гитлера, после его поражения в войне обнаруживают родство двух тоталитаризмов и перебегают из гитлеровского в коммунистический лагерь без колебания. Часть из них возвращается в Москву, где находят теплый прием. Фюрер Российской фашистской партии Константин Родзаевский, сдавшийся в 1945 году советским властям в Харбине, с безграничной наивностью покаялся в письме Сталину: «Ложный принцип „освобождения Родины от еврейского коммунизма любой ценой“ предопределил мою роковую ошибку — неправильную генеральную линию РФП во время германо-советской войны... Я выпустил обращение к Неизвестному Вождю, в котором призывал сильные элементы внутри СССР для спасения миллионов русских жизней выдвинуть какого-нибудь командира X, „Неизвестного Вождя“, способного свергнуть „еврейскую власть“ и создать Новую Россию. Я не замечал, что таким Неизвестным Вождем волею судьбы, своего гения и миллионов трудящихся масс становится вождь народов, товарищ И. В. Сталин».

Историки не перестанут гадать, чьей «волей» стал Сталин «вождем народов». Но все согласны с тем, что в конце 30-х годов строительство социализма в Советском Союзе было завершено.

В феврале 1938 года в Москве состоялся третий и последний «большой процесс», завершавший период «ежовщины». Это был самый знаменитый из процессов, ибо судили «любимца партии» Бухарина, последнего из ленинских соратников, судили и Ягоду, верного сталинского палача, знавшего слишком много секретов. Третий московский процесс завершал период строительства социализма. Публикация в сентябре 1938 года «Истории всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Краткий курс» начинала новую эпоху.

Социалистическое тоталитарное государство получило свою библию. Было завершено создание общества, в котором человек целиком — тотально — зависел от государства: государство давало ему пищу телесную и пищу духовную. И нигде больше не смел он получать ни телесной, ни духовной пищи. Даже память была отобрана у него. История стала важнейшим орудием обесчеловечения человека.

В декабре 1938 года Берия заменил на посту наркома внутренних дел Ежова. Это был сигнал: очередной шок подходил к концу. «Либерал» пришел на смену кровавому палачу. Начиналась спокойная жизнь. Страна на всех парах шла к войне.

 

Глава седьмая. На рубеже

 

Готовы к отпору?

Советский Союз — очень богатая страна. В его недрах запрятаны несметные запасы руд, нефти, угля, благородных металлов. Многочисленные реки и моря служат важным источником энергетических ресурсов. Разнообразие почв, климата, земной поверхности открывают замечательные возможности для производства зерна, развития животноводства, выращивания овощей и фруктов, расширения рыбного хозяйства, создания лесных массивов. Природных богатств на территории Советского Союза хватило бы на многие поколения, если бы этими богатствами разумно распоряжались.

Форсированная индустриализация была осуществлена в СССР в короткий срок главным образом за счет разорения сельского хозяйства, значительного снижения производства сельскохозяйственных продуктов и сырья и непропорционально слабого развития промышленности широкого потребления. С эпохой индустриализации и коллективизации было связано (как выше уже было показано) массовое уничтожение наиболее продуктивных слоев аграрного населения СССР — зажиточных крестьян, так называемых кулаков и середняков, превращение значительной части крестьянского населения страны в несвободных полурабочих-полупауперов, прикрепленных к определенной местности. Непомерные обязательные поставки государству сельскохозяйственных продуктов по крайне низким ценам обесценивали труд колхозников, не давая большинству колхозов выбиться из тисков постоянной нужды и фактически крепостной зависимости от государства. Миллионы людей, изгнанные из сельского хозяйства по классовому признаку, убежавшие в город еще до введения паспортной системы в 1932 году, сотни тысяч людей по оргнабору влились в промышленное производство.

Трудом рабочих, инженеров и ученых в 30-е годы была создана тяжелая индустрия — основа военной промышленности.

СССР занимал накануне Второй мировой войны первое место в мире по добыче марганцевой руды, производству синтетического каучука, первое место в Европе и второе в мире по производству нефти, валовой продукции машиностроения и тракторостроению; второе место в Европе и третье в мире по выработке электроэнергии, выплавке чугуна и стали и производству алюминия; третье место в Европе и четвертое в мире — по добыче угля и производству цемента.

В целом же доля СССР в мировом промышленном производстве составляла 10%.

Однако объем производства не дает достаточно правильного представления о состоянии самого производства. Инвестиции, производительность труда, качество продукции, состояние производственных отношений являются необходимыми компонентами для оценки производства в целом.

Возьмем для примера черную металлургию, решающую и наиболее мощную отрасль советской промышленности. 99 доменных печей, 391 мартеновский аппарат, 207 электропечей, 227 прокатных станов, 139 коксовых батарей и многое другое достаточно впечатляющие данные. Но в то же время, начиная с 1937 года — разгара массового террора и до первой половины 1940 года черная металлургия систематически не выполняла плана. При запланированных, даже вызывающих сомнение официальных данных процента роста производства, выплавка чугуна и стали увеличилась в 1938—1941 гг. лишь на 3%, а проката — на 1,1%. Среднесуточный съем стали с 1 кв. м площади пода мартеновских печей уменьшился в 1940 г. по сравнению с 1937 годом.

В 1940 г. по сравнению с 1937 г., снизилось производство в автомобильной, транспортной, электротехнической, тракторной, дорожной промышленности, в производстве бумаги и в строительном машиностроении.

Причинами этого были экономически необоснованные задания по третьей пятилетке (1938—1942). Другой, не менее важной причиной, был проводившийся по указанию Сталина массовый террор. Репрессии не только лишили промышленность ее руководителей: директоров предприятий, главных инженеров, научного и технического персонала, — но создали атмосферу неуверенности и страха. Обстановка шпиономании, искусственно созданная партийной верхушкой, усиливала всеобщую подозрительность. В этих условиях открывался еще больший простор для карьеристов, честолюбцев, доносчиков и бездельников, шкурников и клеветников — цвета нового правящего класса. Вновь назначенные директора предприятий зачастую предпочитали отказываться от улучшения технологии, выгоды которой сказывались не сразу, чтобы не быть обвиненными во вредительстве.

Вплоть до начала войны черная металлургия, основа обрабатывающей и машиностроительной промышленности, продолжала быть одним из самых слабых звеньев советской экономики. Особенное значение это имело для оборонной промышленности.

Расходы на вооружение возросли в СССР за десять предвоенных лет лишь по официально утвержденному бюджету в 5 раз: 5,4% в годы первой пятилетки и 26,4% в среднем в первые три года третьей пятилетки.

На 1941 г. предполагалось потратить на оборону 43,4% от всего бюджета.

СССР сильно запаздывал с введением в серийное производство новых видов вооружения, особенно боевых самолетов, танков и артиллерийских систем. В 1940 г., когда война в Европе уже была в полном разгаре, было выпущено всего 20 истребителей типа МИГ-3, 2 пикирующих бомбардировщика ПЕ-2, 64 истребителя ЯК-1. В том же году было выпущено всего 115 танков новой конструкции Т-34 и 243 танка КВ.

В первой половине 1941 г. производство новых видов самолетов и новых типов танков резко возросло: истребителей было произведено — 1946, пикирующих бомбардировщиков ПЕ-2 — 458, штурмовиков ИЛ-2 — 249, танков Т-34 — 1110 и KB — 396. Еще к началу войны оборонная промышленность продолжала перестраиваться, хотя ее производственная база значительно расширилась.

Как и во всей советской экономике решающее значение имели не экономические или технологические подсчеты, а некомпетентное часто мнение партийного руководства в лице Сталина, секретаря ЦК ВКП (б) Жданова, ответственного за армию и оборонную промышленность, и других партийных руководителей. Их представления о войне, военной технике, методах ведения войны застряли на уровне гражданской войны. Например, Сталин предлагал вооружить танки, выпускаемые ленинградским заводом, 107 мм пушками, так как они, эти пушки, очень хорошо показали себя во время гражданской войны. Сталин не имел понятия, что полевые пушки и пушки для танков — абсолютно различные системы. В результате такого рода невежественных представлений были сняты с производства накануне войны самые нужные противотанковые пушки 45 и 76 мм. Возражения народного комиссара вооружений Б. Л Ванникова, заявившего на заседании комиссии ЦК Жданову. «Вы перед войной допускаете разоружение армии», не только не были приняты во внимание, но сам Ванников был в начале июня 1941 года арестован. В затягивании выпуска минометов был обвинен их конструктор Б. И. Шавырин, хотя он никакого отношения к процессу производства не имел. Вообще, поиски виноватых в срыве военных приготовлений шли повсюду, но лишь не среди руководства партии и государства. Неблагополучно было с производством зенитных и противотанковых средств, с выпуском пулеметов. Жертвой репрессий пал талантливый конструктор танков проф. В. И. Заславский.

Если все же новые типы оружия были сконструированы и была создана база для их серийного производства, то в том была, прежде всего, заслуга ученых, сотрудников конструкторских бюро, инженеров и рабочих. Многие из ведущих ученых работали в конструкторских бюро и лабораториях-тюрьмах, находились на положении арестованных, и только острая военная ситуация привела к их освобождению в разгар войны с Германией. Такова была судьба одного из лучших конструкторов самолетов Алексея Николаевича Туполева. Будущий конструктор космических кораблей Сергей Королев отсидел в лагерях и тюрьмах 16 лет. Таких случаев было очень много.

Эти ученые работали под контролем НКВД, а затем НКГБ. Так Коммунистическая партия организовывала энтузиазм ученых в самый критический момент истории Советского Союза. К началу 1939 г. волна массового террора спала. Кровавого карлика Ежова сменил на посту наркомвнудел Берия, прибывший из Грузии. Теперь репрессии приняли обычную рутинную форму. Берия использовал аппарат НКВД не только для усиления своего влияния в руководстве партии, но и для более целеустремленной эксплуатации заключенных, ссыльных поселенцев и вольнонаемных рабочих и служащих.

Поскольку правительство СССР не публикует официальных данных о количестве заключенных, приходится пользоваться данными приблизительными. Наиболее осторожные и консервативные в своих оценках исследователи на Западе полагают, что к началу советско-германской войны население лагерей уменьшилось с 8 млн. (1939) до 6,6 млн. (1940). Уменьшение произошло за счет смертности. Большинство из арестованных в 1937—1938 гг. не выдерживали лагерного режима более 2-3 лет. Правда, в советских концентрационных лагерях не было «душегубок», газовых камер, крематориев, как в гитлеровских лагерях массового уничтожения. Конвейер смерти был более примитивным из-за отсталой технологии. Здесь просто расстреливали, замаривали голодом, болезнями, непосильной работой и унижениями.

ГУЛаг, описанный А. И. Солженицыным и другими отечественными и зарубежными авторами был, хотя и важнейшей, но лишь частью чудовищного государства в государстве — НКВД. В систему народного комиссариата внутренних дел входили, помимо лагерей, лаборатории-тюрьмы, промышленные предприятия, управления по строительству каналов, туннелей, шоссейных и железных дорог и пр.

НКВД занимал важное место в экономике Советского Союза. Располагая самой дешевой в мире рабочей силой — заключенными, НКВД был одним из краеугольных камней советской экономической системы. Подтверждение тому мы находим в официальных советских документах. Согласно государственному плану развития народного хозяйства СССР на 1941 год, НКВД обеспечивал 50% заготовок и вывоза леса на Дальнем Востоке, в Карело-Финской АССР и в Коми АССР, более трети в Архангельской и Мурманской областях, от одной пятой до одной четвертой в Ярославской, Горьковской, Молотовской, Свердловской областях и в Краснодарском крае. НКВД занимался также заготовкой и вывозкой леса еще в 32 областях, автономных и союзных республиках.

Предприятия НКВД производили кирпич в Хабаровском крае, на Ухте добывали нефть (план 1941 г. — 250 тыс. т.) Заключенные выдавали 40% общесоюзной добычи хромитовой руды (150 тыс. из 370 тыс. т.)

В системе НКВД производился также цемент, заготавливалась и сплавлялась деловая древесина, строились буксирные винтовые пароходы и металлические морские катера, баржи, автотракторные прицепы, скреперы, тяжелые грейдеры, катки, а также производились сельскохозяйственные орудия, мебель, бельевой трикотаж, чулочно-носочные изделия, обувь и пр. Из других источников мы знаем об использовании заключенных на урановых и угольных шахтах и на золотых приисках.

Но наиболее полное представление о месте НКВД в советской экономике можно получить из плана капитальных работ на 1941 год. Их общий объем выражался в сумме 37 650 млн. рублей (без наркомата обороны, военно-морского флота и путей сообщения). На долю Наркомвнудела приходилось 6 810 млн. рублей или 18%, значительно больше, чем на долю любого другого наркомата. Из предназначенных к вводу в действие в 1941 г. объектов общей стоимостью в 31 165 млн. рублей на долю НКВД приходилось 3860 млн. рублей или более 12%.

Учитывая, что капиталовооруженность (орудия труда, механизмы) заключенных была несопоставимо ниже по сравнению со свободными рабочими, можно уверенно сказать, что процент принудительного труда, применявшегося в Советском Союзе накануне войны с Германией, был выше 20%. Даже из скудных сведений о заработной плате в одном из управлений НКВД, а именно, в Главном управлении по строительству шоссейных дорог (Гушоссдор), видно, что средняя годовая заработная плата рабочих этого управления была в два раза ниже зарплаты рабочих промышленных предприятий других наркоматов (2 424 рубля против 4 700 рублей).

По далеко не полным данным распределение рабской силы в 1941 году было следующим:

на горношахтных работах — 1,0 млн.

поставка зэков по договорам предприятиям — 1,0 млн.

строительные работы — 3,5 млн.

сооружение и обслуживание лагерей, изготовление лагерного инвентаря — 0,6 млн.

лесоповал — 0,4 млн.

сельское хозяйство — 0,2 млн.

Но, повторяем, сведения эти далеко не полные.

Таким образом, в руках НКВД сконцентрировалась невиданная экономическая, административная и политическая власть. Даже партийный аппарат, не говоря уже о государственном, оказался в той или иной степени под контролем.

На «свободных» предприятиях дело шло своим чередом. Процветала штурмовщина, т. е. план, не выполненный в первые две декады месяца, старались выполнить при помощи «штурма» в последнюю декаду. Впрочем, такой стиль работы сохранился на многих советских предприятиях и поныне.

Часто из-за не вовремя поданного сырья или полуфабрикатов предприятия останавливались. Например, в Ленинграде в 1940 г. на заводах тяжелого машиностроения простои составили около полутора миллиона человеко-часов.

Поиски виноватых были практически бесплодными, ибо виноватыми были не Икс, Игрек, Зет, а порочная система планирования и партийного руководства в общенациональном масштабе.

Не будучи в состоянии нормальными методами справиться с бесхозяйственностью, штурмовщиной, прогулами и пьянством, государство декретировало в июне и июле 1940 г. ряд антирабочих законов. Еще в 1938 году были введены трудовые книжки, которые фактически прикрепляли рабочих к определенному предприятию. Книжки хранились в отделе кадров, и без их предъявления нельзя было поступить на работу. 26 июня 1940 г. был издан указ об увеличении продолжительности рабочего дня с 6—7 часов до 8, шестидневная неделя была заменена семидневной. Переход рабочих с одного предприятия на другое без разрешения был запрещен. За прогулы и опоздания угрожали наказания, начиная от штрафа и кончая тюремным заключением. В июле 1940 года был издан указ о запрещении самовольного ухода с работы комбайнерам и трактористам.

В октябре 1940 г. была образована система государственных трудовых резервов, куда вовлекалась молодежь начиная с 14 лет. За побег из фабрично-заводского училища детям грозило наказание до полугода тюремного заключения.

В 1936 году Сталин возвестил миру, что строительство социализма в СССР в основном завершено. Затем партия объявила, что в ходе строительства возник новый тип человека — Советский Человек. В то же время партия и государство декретировали возвращение к самым архаичным социальным отношениям на производстве, давным-давно отошедшим в прошлое во всех развитых странах — прикреплению к производству. Впрочем, в этом не было ничего удивительного, ибо подавляющая часть населения страны — крестьянство — оставалась прикрепленной к своему производству — колхозу — со времени коллективизации и к своей деревне со времени введения в стране паспортной системы в начале 30-х годов.

Теперь и рабочие, и крестьяне как бы уравнивались в своих социальных правах по отношению к производству: обе категории были абсолютно порабощены государством, единственным работодателем. Такие меры напоминали о временах военного коммунизма с трудовой повинностью, трудовыми книжками и т. п.

* * *

Один из главных аргументов в пользу введения драконовских законов на производстве заключался в необходимости железной дисциплины в связи с угрозой войны. Этот аргумент применялся во все времена советской истории: в 1927 г. в связи с ухудшением советско-английских отношений, в 1931 г. в связи с нападением Японии на Китай и уже затем непрерывно.

На самом же деле война не угрожала Советскому Союзу ни в 1927 году, ни в 1931 году, ни в 1935 году. Но создание представления у населения СССР, будто Советскому Союзу постоянно угрожает опасность интервенции империалистических государств, привитие народу «осадной» психологии, позволяло партийному руководству держать страну в состоянии близком к чрезвычайному положению, оправдывало беззакония и репрессии утверждениями, что они направлены против вражеской агентуры.

В те годы ни одно государство в мире не было в состоянии развязать «большую войну», даже если бы оно того желало. Хорошо известно, что даже гитлеровской Германии потребовалось шесть лет, чтобы подготовиться к нападению на Польшу, несмотря на значительный военно-промышленный потенциал, благоприятную шовинистическую атмосферу внутри Германии и не менее благоприятные внешнеполитические условия. Реальная угроза войны возникла в связи с начавшейся агрессией гитлеровской Германии в Европе.

 

На пути к оси Москва — Берлин

События быстро развивались в направлении новой мировой войны. Вся вторая половина 30-х годов проходила под знаком нарастающих военно-политических конфликтов. В 1935 году Германия разорвала военные установления Версальского мира и ввела всеобщую воинскую повинность. Сталин воспринимает этот серьезный шаг на пути к всемирной войне с пониманием и даже с одобрением. В конце марта 1935 г. он говорит английскому министру Антони Идену, с которым ведет беседу в Кремле: «Рано или поздно германский народ должен был освободиться от Версальских цепей... Повторяю, такой великий народ, как германцы, должен был вырваться из цепей Версаля». Сталин повторяет несколько раз: «Германцы — великий и храбрый народ. Мы этого никогда не забываем». Он говорит не немцы, а германцы, т. е. так, как называли воинственные племена на рубежах Римской империи и так, как называли немцев русские во время Первой мировой войны. Сталину импонируют не культурные достижения немцев, а то, что они «великие» и «храбрые». Его ничуть не заботит, что в данном случае речь идет не о Германии вообще, а о национал-социалистической Германии.

В этом есть своя неумолимая логика. Сталин давно мечтает о союзе с Германией. Вся история советской политики в отношении Германии после договора в Рапалло подтверждает это. Этот договор, как выше это уже было показано, открыл дверь Советской России для установления нормальных дипломатических отношений с главными капиталистическими государствами после окончания гражданской войны.

Сталин как образованный марксист считал, что революция в Германии, в случае ее успеха, означала бы конец капитализма в Европе. Успешной революции в Германии не произошло — была Германия, побежденная в мировой войне.

Советское руководство и Коминтерн, подчиненный советским политическим целям, рассматривали Германию при определенных условиях как естественного союзника СССР против победителей в мировой войне — Великобритании и Франции. В 20-х и 30-х годах Советский Союз получал существенную экономическую помощь и кредиты от немецких промышленников. Между рейхсвером и Красной армией существовало военное сотрудничество. В Липецке была создана секретная школа для подготовки немецких военных пилотов, около Казани — танковая школа. В Филях, близ Москвы, на авиазаводе собирали немецкие «Юнкерсы». Все это делалось в явное нарушение военных установлений Версальского мирного договора, запрещавшего Германии иметь военную авиацию и танки. В Москве специальная германская военная миссия (Zentrale Moskau) осуществляла координацию немецких военных связей с СССР. Советская промышленность снабжала снарядами рейхсвер, обсуждались возможности совместных испытаний производимых в СССР ядовитых газов.

Сталин знал, что часть немецких консерваторов, промышленников и высокопоставленных офицеров придерживаются восточной ориентации. Именно они, полагал Сталин, и являются реальными хозяевами Германии. Сталин питал большое уважение к реальным хозяевам. Он и сам был Хозяином.

Сталин не сомневался также и в том, что германские националисты, включая национал-социалистов, выступают против сохранения Версальской системы и соответственно имеют общие интересы с Советским Союзом. Таким образом, победа национал-социалистов в Германии была бы победой антизападных сил к выгоде СССР. Ненависть Сталина к социал-демократам и особенно к немецким была как бы продолжением политики Ленина в отношении меньшевиков и других социалистических партий. Ленин всегда рассматривал социал-демократов как соперников в борьбе за идеологическое господство над рабочим классом. Немецкие социал-демократы придерживались прозападной ориентации. Сталин же рассматривал Запад — Англию и Францию — как главных врагов.

В начале 30-х годов в Москве все еще надеялись, что рост нацизма в Германии приведет к потере парламентских иллюзий и симпатий к демократии народными массами. Но кто был наиболее беспощадным врагом демократии как не сам Сталин? Уже в 1931 году Сталин спрашивает члена Политбюро Коммунистической партии Германии Гейнца Ноймана: «Если к власти в Германии придут национал-социалисты, будут ли они поглощены всецело только Западом, чтобы мы могли свободно строить социализм?» Итогом этого разговора и оценки положения Сталиным, была директива Коминтерна Коммунистической партии Германии, требующая усиления борьбы против социал-демократов — врага № 1.

История, однако, не подтвердила правильность этого взгляда. В ходе борьбы против социал-демократической партии, немецкие коммунисты повернули часть рабочего класса в сторону национал-социализма. Раскол в рядах немецкого рабочего класса облегчил переход власти в Германии в руки Гитлера. В результате всеобщих выборов национал-социалисты получили 11,7 млн. голосов, социал-демократы — 7,2 млн. и коммунисты около 6 млн. После прихода к власти Гитлера германо-советские отношения начали ухудшаться. Нацистская программа экспансии в восточном направлении, антисоветские наскоки ослабили попытки Сталина прийти к широкому политическому пониманию с Германией в это время.

Такое намерение у него действительно было. Это утверждал, например, во время доверительной беседы с английским дипломатом Н. Батлером, сбежавший в США советник посольства СССР в Риме Гельфанд. Имеются и другие подтверждения. В этой связи упомянем о визите в Москву по приглашению советского генерального штаба группы высших офицеров рейхсвера во главе с генералом фон Бокельсбергом. Немецкие офицеры прибыли в Москву в начале мая 1933 г., т. е. спустя три месяца после прихода к власти Гитлера. Нарком обороны Ворошилов в своей речи на приеме в честь немецкой военной делегации специально подчеркнул желание Красной армии сохранить прежние дружественные отношения с рейхсвером. Примерно в это же время Сталин прочел русский перевод «Майн Кампф». Если он и не был окончательно убежден в антисоветских планах Гитлера, полагая, вероятно, что изрядная доля высказываний Гитлера является не более чем пропагандой, то во всяком случае должен был как-то реагировать. Сношения с рейхсвером были прекращены, а его сооружения на советской территории закрыты.

Однако вся проблема будущих отношений между Германией и СССР оставалась неопределенной. Советское руководство продолжало надеяться, что после того, как острый период в установлении власти национал-социалистов пройдет, будет возможным восстановление прежней гармонии. Об этом откровенно говорил секретарь ЦИК СССР А. Енукидзе своему гостю германскому послу в Москве фон Дирксену 16 августа 1933 года. «Национал-социалистическая перестройка, — утверждал Енукидзе, — может иметь положительные последствия для германо-советских отношений». Енукидзе явно искал и находил общие линии развития, схожие черты между германским национал-социализмом и советским коммунизмом.

В конце 1933 и в начале 1934 года, т. е. как раз в то время, когда советское руководство обсуждало и решало направление советской внешней политики по руслу системы коллективной безопасности, обращения к Германии с призывом возобновить дружеские отношения настойчиво следуют один за другим.

6 ноября 1933 г. заместитель наркома обороны М. Н. Тухачевский говорит советнику германского посольства Ф. Твардовскому, что «в Советском Союзе политика Рапалло остается наиболее популярной». Никогда не будет забыто, что рейхсвер был учителем Красной армии в трудный период. Возобновление старого сотрудничества приветствовалось бы в Красной армии особенно сердечно. Надо лишь рассеять опасения, что новое германское правительство ведет против СССР враждебную политику.

Примерно в том же духе высказывается и наркоминдел М.М. Литвинов в разговоре с Муссолини 4 декабря 1933 года: «С Германией мы желаем иметь наилучшие отношения. Однако СССР опасается союза Германии с Францией и пытается парировать его собственным сближением с Францией». 13 декабря Литвинов повторяет германскому послу в Москве Надельному. «Мы ничего против Германии не затеваем... Мы не намерены участвовать ни в каких интригах против Германии...» Эта же мысль была затем развита Председателем Совнаркома Молотовым и Литвиновым в их выступлениях на Четвертой сессии ЦИК СССР — 6-го созыва 29 декабря 1933 года, вскоре после решения ЦК ВКП (б) о развертывании курса на создание в Европе системы коллективной безопасности. Советский Союз вступает в 1934 году в Лигу Наций и становится ее активным участником. Однако, несмотря на официальный поворот во внешней политике, Сталин решает проводить и старую ориентацию на Германию, но не прямо, а исподволь.

Народный комиссар Ворошилов, начальник генерального штаба Егоров снова и снова повторяют своим немецким собеседникам о желании СССР иметь с Германией наилучшие отношения.

Такова же и линия Сталина в его докладе на Семнадцатом съезде ВКП (б) в феврале 1934 года. Сталин довольно осторожен в оценке ситуации с Германией. Он обращает внимание на то, что фашизм германского типа «неправильно называется национал-социализмом, ибо при самом тщательном рассмотрении невозможно обнаружить в нем даже атома социализма». Но как быть с первой частью — с национализмом? Сталин оставляет этот вопрос пока открытым. Он только начинает пересматривать традиционно отрицательное отношение партии к национализму вообще, в том числе и к русскому. Вскоре появятся известные «Замечания» Сталина, Кирова и Жданова на макет учебника по истории СССР. Меняется отношение к историческому прошлому СССР, и вместе с тем начинается пересмотр и отношения к фашизму, к германскому фашизму, в частности.

Сталин рассматривал НСДАП как орудие монополий и рейхсвера. Он не понимал относительно самостоятельного характера нацистского движения. Полагая рейхсвер хозяином положения и имея в виду давнее военное сотрудничество Красной армии с рейхсвером, Сталин не мог оценить всей опасности германского фашизма.

«Мы далеки от того, — говорил Сталин на Семнадцатом съезде ВКП(б), — чтобы восторгаться фашистским режимом в Германии. Но дело здесь не в фашизме, хотя бы потому, что фашизм, например в Италии, не помешал СССР установить наилучшие отношения с этой страной».

Сталин повторяет: «...У нас не было ориентации на Германию, так же как у нас нет ориентации на Польшу и Францию». Дверь к соглашению с Германией остается открытой.

Четыре месяца спустя после Семнадцатого съезда ВКП (б) 30 июня 1934 года Гитлер учинил кровавую расправу над своими старыми соратниками.

Эти события были, вероятно, поворотным пунктом не только для оценки Сталиным германской ситуации, но и его собственных отношений со старой большевистской гвардией, которые давно уже тяготили его, так же как Гитлера тяготили и раздражали претензии «старых товарищей» из командования штурмовыми отрядами.

Интерес Сталина к событиям 30 июня в Германии растет, так как летом и осенью 1934 г. Сталин подготавливает ликвидацию своих собственных соратников. 1 декабря 1934 года в Ленинграде застрелен член Политбюро, секретарь ЦК и Ленинградского комитета ВКП (б) С. М. Киров, вероятно по приказу Сталина. Немедленно массовые репрессии обрушиваются на открытых и скрытых оппозиционеров, заодно расстреливают бывших монархистов, белых офицеров и др. Волна пропаганды против т. н. «врагов народа» затопляет страну, так же как в Германии после убийства Рема и других.

Сталин усмотрел в массовых избиениях в Германии окончание «партийного» периода в истории немецкого национал-социализма и начало «государственного» периода. (О неизбежности этого говорил Енукидзе послу Дирксену еще в 1933 году). После обсуждения событий 30 июня на заседании Политбюро, Сталин, по словам руководителя советской военной разведки в Европе Вальтера Кривицкого, пришел к выводу, что эти события не только не привели к крушению нацистского режима, а наоборот, к консолидации власти Гитлера. Согласно Кривицкому, Политбюро принимает решение «побудить Гитлера любой ценой вступить в соглашение с Советским Союзом».

Хотя в советской печати идет кампания в пользу коллективной безопасности и против агрессивных поползновений нацизма, руководитель этой кампании, Радек, объясняет с циничной откровенностью Кривицкому: «Только дураки могут вообразить, что мы когда-нибудь порвем с Германией. То, что я пишу — это одно, в действительности дело обстоит совсем иначе. Никто не может дать нам того, что дает нам Германия. Для нас порвать с Германией просто невозможно».

Радек, вероятно, имел в виду не только военное сотрудничество, но и большую техническую и экономическую помощь, полученную из Германии в годы первой пятилетки. Можно с уверенностью сказать, что иностранная экономическая помощь, и немецкая в том числе, сыграла важнейшую роль в строительстве советской промышленности.

Одно за другим появляются предложения СССР Германии: дать совместную гарантию прибалтийским государствам, участвовать в «Восточном пакте», который должен гарантировать любому из его участников безопасность. Оба предложения Гитлером отвергаются.

Курс на организацию коллективной безопасности, т. е. на сближение и союз с Францией и Англией, усиливается. Теперь у Сталина возникает новая надежда, что боязнь окружения побудит Германию улучшить отношения с СССР.

Председатель ЦИК СССР М.И. Калинин говорит вновь назначенному послу в Москве ф. Шуленбургу: «Не следует придавать слишком большого значения выкрикам прессы. Народы Германии и Советского Союза связаны между собой многими различными линиями и во многом зависят один от другого».

Это впечатление Сталин старается создать и у Идена, он пытается запугать его перспективой советско-германского союза, чтобы отвратить Англию от попыток сговориться с Германией за счет Советского Союза. Например, он сообщает Идену, что переговоры с Германией о кредитах включают «такие продукты, о которых даже неловко открыто говорить: вооружение, химию и т. д.

Иден (с волнением): Как? Неужели германское правительство согласилось поставлять оружие для Вашей Красной армии?

Сталин: Да, согласилось, и мы, вероятно, в ближайшие дни подпишем договор о займе».

Игра идет по крупной. Если удастся внушить англичанам, что Гитлеру верить нельзя, то опасность англо-германского сговора против СССР будет устранена, и Гитлеру ничего не останется другого, как добиваться соглашения с СССР.

Спустя три с половиной месяца после визита Идена в Москву, в июле 1935 года Сталин приказывает своему доверенному лицу торгпреду в Берлине Давиду Канделаки начать переговоры об улучшении советско-германских политических отношений. В это время Канделаки возглавлял переговоры о советско-германских экономических отношениях с Хьялмаром Шахтом — президентом Рейхсбанка, тесно связанным с германскими финансовыми и промышленными кругами. А, по мнению Сталина, монополии суть хозяева Гитлера. Обращаясь к Шахту, он таким образом обращался как бы непосредственно к хозяину. Другим лицом, с которым вел переговоры Канделаки, был Герман Геринг. Его в Москве полагали как бы связующим звеном между германскими монополиями и правительством. Оба, Шахт и Геринг, могли бы оказать решающее воздействие на изменение курса германской политики.

Параллельно разговорам Канделаки с Шахтом и Герингом и как бы в ответ на заявление Шахта, что политические переговоры должны вестись через германский МИД, Тухачевский и Литвинов в Москве, посол Суриц и советник советского посольства в Берлине Бессонов подкрепляют «инициативу Канделаки» собственными настойчивыми призывами к улучшению отношений между Германией и СССР. 21 декабря 1935 года Бессонов прямо говорит в германском МИДе о желательности дополнить Берлинский договор 1926 года о нейтралитете «двусторонним пактом о ненападении между Германией и Советской Россией».

Тот факт, что в Москве происходил усиленный пересмотр отношения к германскому национал-социализму, находит подтверждение в книге известного публициста Е. Гнедина.

«Я вспоминаю, — пишет Гнедин, — как мы, дипломатические работники посольства в Берлине, были несколько озадачены, когда, проезжая через Берлин (кажется, в 1936 году), Элиава, заместитель наркома внешней торговли, в силу старых связей имевший доступ к Сталину, дал понять, что «наверху» оценивают гитлеризм «по-иному», — иначе, чем в прессе и чем работники посольства СССР в Берлине».

Шахт предложил Канделаки обсудить проблему улучшения советско-германских отношений через дипломатические каналы. Шахт обещал также, со своей стороны, информировать германское министерство иностранных дел о советском запросе.

В течение 1935 и 1936 гг. Сталин продолжал рассчитывать на сговор с Гитлером, хотя иностранный отдел НКВД предупреждал, что «все попытки СССР умиротворить Гитлера провалились. Главным препятствием для достижения понимания с Москвой являлся сам Гитлер».

Получение крупного кредитного займа от Германии Сталин расценил как выражение намерения Германии прийти к соглашению с СССР. На заседании Политбюро Сталин возразил на сообщение НКВД следующим образом: «Как Гитлер может воевать против нас, если он предоставляет нам такие займы? Это невозможно. Деловые круги в Германии достаточно могущественны и именно они управляют».

Ни конфронтация в Испании, ни заключение германо-японского «антикоминтерновского» пакта в 1936 году не пошатнули уверенности Сталина в возможности соглашения с Германией.

В конце мая 1936 г. Канделаки и Фридрихсон (заместитель Канделаки) встретились с Герингом, который не только живо интересовался перспективами развития отношений с СССР, но и обещал прояснить ситуацию с Гитлером. В июле того же года советник советского посольства Бессонов в беседе с высокопоставленным чиновником германского министерства иностранных дел Хенке обсуждал конкретные обстоятельства заключения советско-германского пакта о ненападении.

Хенке объяснил, что по мнению германского правительства пакты о ненападении имеют смысл между государствами, имеющими общую границу. Между СССР и Германией таковой не существует. Это заявление имело кардинальное значение для будущего развития советско-нацистских отношений. В декабре 1936 и в феврале 1937 года Шахт снова встретился с Канделаки и Фридрихсоном. Он сообщает им, что торговые отношения могут развиваться успешно лишь при условии, если советское правительство откажется от коммунистической агитации за пределами России. Канделаки, согласно записи Шахта, выразил «симпатию и понимание». Канделаки по поручению Сталина и Молотова огласил их мнение, сформулированное в письменном виде. Оно заключалось в следующем: советское правительство никогда не препятствовало политическим переговорам с Германией. Его политика не направлена против немецких интересов, и оно готово вступить в переговоры относительно улучшения взаимных отношений.

Шахт предложил Канделаки, чтобы это сообщение было передано официально через советского посла в Берлине.

После подписания советско-германского экономического соглашения Сталин был убежден, что переговоры с Германией идут к благополучному завершению: «Очень скоро мы достигнем соглашения с Германией», — сказал он наркомвнуделу Ежову.

Руководителю советской шпионской сети в Западной Европе Кривицкому был дан приказ в декабре 1936 г. ослабить шпионскую работу в Германии.

Но 11 февраля 1937 г. министр иностранных дел Германии ф. Нейрат сообщил Шахту, что предложения советского правительства Гитлером отклонены. Причинами являются советско-французский договор с взаимной помощи и деятельность Комитерна. Но в то же время Нейрат разъяснил, что, если события будут развиваться в сторону установления в России абсолютного деспотизма, поддерживаемого военными, то в этом случае можно будет вновь обсудить германскую политику по отношению к СССР.

Гитлер руководствовался не только соображениями неустойчивости положения в СССР и враждебной Германии политикой коллективной безопасности, но и тем, что слабая реакция Англии и Франции на ремилитаризацию Рейнской области и денонсацию Локарнского пакта, проведенные в одностороннем порядке Германией, подтверждает, что Германии не следует бояться активного сопротивления ее экспансии со стороны западных держав. Гитлер решил, что пока выгоднее разыгрывать антисоветскую карту.

Запросы со стороны Советского Союза Гитлер использовал для запугивания Англии перспективой советско-германского сближения. В начале 1936 г. такая возможность расценивалась в военных и дипломатических кругах Англии как весьма реальная Германский военный атташе в Лондоне барон Гейер говорил начальнику имперского генерального штаба Диллу о довольно сильных прорусских тенденциях в германской армии и о том, что германо-советское соглашение может стать скоро свершившимся фактом, если оно не будет предотвращено взаимным пониманием между Англией и Германией.

В Лондоне полагали, что курс на сближение с СССР пользуется поддержкой рейхсвера, Шахта и группы промышленников, заинтересованных в развитии германо-советских экономических отношений, и даже частью нацистской партии, но сам Гитлер решительно выступает против улучшения всяких отношений с СССР, за исключением коммерческих. В английских политических кругах ошибочно полагали, что инициативу в сближении проявляют немцы. В Форин Оффисе опасались, что если система коллективной безопасности рухнет, следует ожидать полного изменения советско-германских отношений в сторону сближения. Предотвратить советско-германское соглашение может только политика коллективной безопасности.

Между тем положение в Советском Союзе начало быстро меняться к худшему. Шли повальные аресты, развертывался в небывалых масштабах террор. В январе 1937 г. на открытом судебном процессе в Москве Карл Радек, выполнявший роль и обвиняемого и главного свидетеля обвинения, признался в совершенной, якобы, измене и в шпионаже в пользу Германии. Оболгав себя и других Радек ненадолго спас свою жизнь.

Слухи о предстоящем советско-германском соглашении широко циркулировали весной 1937 года в европейских дипломатических кругах и в печати. Формальное опровержение советского правительства последовало лишь в апреле 1937 года, два месяца спустя после решительного отклонения Гитлером советских предложений.

В марте 1938 Германия присоединила Австрию 30 сентября 1938 г. Германия добилась согласия Англии и Франции на отторжение от Чехословакии Судетских районов. Но заключенное в Мюнхене соглашение было направлено не только против Чехословакии, жертвы сговора Англии, Франции, Италии и Германии, но и против интересов Советского Союза.

Неблагоприятно для СССР развивались и события в Испании.

После Мюнхенского соглашения и англо-германской декларации о ненападении последовала аналогичная франко-германская декларация.

Нервозность в Москве вызвало создание на территории, отторгнутой от Чехословакии Закарпатской Руси, марионеточного правительства Закарпатской Украины. Поползли слухи об оживлении немецкого проекта образования вассального от Германии, но формально независимого украинского государства.

В этих условиях Сталин решил прибегнуть вновь к излюбленной двойственной тактике. В докладе на Восемнадцатом партийном съезде 10 марта 1939 года Сталин предупредил о провале, который ожидает сторонников политики «невмешательства», т. е. Англию и Францию, и намекнул на возможный пересмотр советской внешней политики.

...Вечером 23 августа 1939 г., во время приема в Кремле по случаю подписания советско-германского пакта о ненападении, Молотов «поднял свой бокал в честь Сталина, заметив, что именно Сталин своей речью в марте 1939 г., которая была правильно понята в Германии, совершил поворот в политических отношениях (между СССР и Германией)». Спустя неделю после празднования, Молотов, обращаясь к депутатам Верховного Совета СССР, заявил, что это был Сталин, кто предсказал на XVIII съезде партии соглашение между СССР и Германией. «Теперь видно, — добавил Молотов, — что в Германии в общем правильно поняли это заявление т. Сталина и сделали из этого практические выводы (смех)... Историческое предвидение т. Сталина блестяще оправдалось. (Бурная овация в честь тов. Сталина)».

15 марта Германия оккупировала Чехословакию и создала на ее территории протекторат Богемии и Моравии и «независимую» Словакию под покровительством Германской империи.

События 15 марта 1939 года решительно изменили настроение влиятельных политических кругов в Англии. Антипольская кампания за отторжение от Польши Данцига и Коридора, начатая Германией, немедленно привела к объявлению в марте-мае 1939 года «политики гарантий» Англией, т. е. обязательств оказания прямой военной помощи Польше, Румынии, Греции и Турции в случае не спровоцированной агрессии против них. В Англии впервые после мировой войны была введена всеобщая воинская повинность. Правительство Невилля Чемберлена обратилось к советскому правительству с запросом о его позиции в случае угрозы нападения на Польшу и Румынию. Но одновременно англичане начали выяснять возможность соглашения с немцами, которое обеспечило бы безопасность Англии.

Советский Союз, со своей стороны, также повел двойную игру. В середине апреля 1939 г. он начал открытые переговоры с Англией и Францией о заключении военного союза, а с другой стороны — энергичный зондаж в Берлине о возможности заключения широкого политического соглашения между СССР и Германией против интересов Англии и Франции.

15 апреля правительство Великобритании обратилось к СССР с призывом сделать публичное заявление, что в случае нападения на какого-либо европейского соседа СССР, который бы сам оказал сопротивление агрессору, можно было бы рассчитывать на помощь СССР, если она будет желательна. 17 апреля 1939 г. СССР предложил Англии и Франции заключить соглашение на 5-10 лет о взаимной помощи и о помощи восточноевропейским государствам, расположенным между Балтийским и Черным морями и граничащим с СССР, в случае агрессии против этих государств. Предложения СССР предусматривали заключение военной конвенции.

Но еще за 10 дней до этого Петер Клейст, сотрудник германского Министерства иностранных дел, услышал от советского поверенного в делах в Берлине Георгия Астахова, что нет никакого смысла для Германии и СССР продолжать идеологическую борьбу, в то время как они могли бы проводить согласованную политику. В день, когда советские предложения были переданы Англии, советский посол в Берлине А. Мерекалов заявил статс-секретарю германского МИД'а фон Вейцзекеру, что Советский Союз желал бы установить с Германией нормальные отношения, которые бы «могли стать лучше и лучше», идеологические разногласия не должны служить препятствием.

3 мая 1939 года был отставлен со своего поста народный комиссар иностранных дел СССР М. М. Литвинов, символизировавший в 30-е годы политику коллективной безопасности. Отставка еврея Литвинова, который был часто мишенью нацистской пропаганды и занятие поста наркома иностранных дел Председателем Совнаркома СССР В. М. Молотовым произвели в Берлине весьма благоприятное впечатление. Назначение Молотова, подчеркивалось в немецком дипломатическом донесении из Москвы, «по-видимому, гарантирует, что внешняя политика СССР будет проводиться в строгом соответствии с идеями Сталина».

5 мая Астахову было сообщено, что заказанное Советским Союзом вооружение на чехословацких заводах Шкода будет доставлено в СССР.

В течение мая между СССР, с одной стороны, и Англией и Францией, с другой, продолжался обмен предложениями и обсуждение их по дипломатическим каналам. С точки зрения СССР важнейшим вопросом была гарантия, что Прибалтийские государства (Латвия, Эстония и Литва) не попали бы тем или иным путем в руки Германии и, чтобы в случае войны против Германии советские войска могли бы пройти беспрепятственно через территории Польши и Румынии, поскольку между СССР и Германией не было общей границы. Советский Союз фактически добивался согласия Англии и Франции на аннексию Прибалтики. Правительства Польши и Румынии не соглашались дать разрешение на проход советских войск в случае войны против Германии, так как не без основания опасались, что присутствие советских войск на их территории приведет к необратимым социально-политическим изменениям.

В разгар англо-франко-советских переговоров 20 мая Молотов принял германского посла в Москве ф. Шуленбурга. Одно замечание Молотова поразило Шуленбурга: оба правительства должны поразмыслить над тем, как создать лучшую политическую основу для их отношений. В Берлине восприняли заявление Молотова как многообещающее начало, но решили ждать, пока Молотов не заговорит более откровенно. Нацисты опасались, не использует ли Советское правительство готовность Германии к улучшению отношений. чтобы выторговать уступки для себя в переговорах с Англией и Францией. В одном из меморандумов, адресованных Гитлеру, германский министр иностранных дел отмечал, что СССР больше не придерживается политики агрессивного продвижения мировой революции и возможна постепенная нормализация германо-советских отношений. В германском министерстве иностранных дел началось глубокое изучение перспектив германо-советского сближения и возможных последствий его для союза Германии с Японией и Италией. В июне и в июле Сталин и Гитлер воздерживались от решающих шагов. В то же время продолжались интенсивные советско-германские торговые переговоры.

В конце мая 1939 г. на Дальнем Востоке произошли кровопролитные столкновения между советскими и монгольскими войсками, с одной стороны, и японскими с другой. Обострение японо-советских отношений еще больше усилило нервозность советского руководства и его страх перед возможной перспективой вовлечения СССР в войну на два фронта — на западе и на Дальнем Востоке.

Но те же самые сомнения одолевали и Гитлера. Его генералитет определенно высказывался против одновременной войны на два фронта. Вся стратегия гитлеровской Германии была рассчитана на разгром ее противников поодиночке, не допуская их военно-политического объединения. Обострение германо-польских отношений и относительная военная слабость Англии и Франции подталкивали Гитлера в сторону сближения с СССР.

В середине июня Сталин решил заговорить снова с немцами, но более определенно. Астахов встретился 15 июня с болгарским посланником в Берлине Драгановым и объяснил ему, что Советский Союз должен выбирать между тремя возможностями: заключением пакта с Францией и Англией, дальнейшим затягиванием переговоров о пакте, и соглашением с Германией. Последняя возможность отвечала бы ближе всего желаниям СССР. Далее Астахов фактически развернул перед Драгановым проект германо-советского соглашения. Он указал, в частности, на то, что Советский Союз не признает Бессарабию в качестве владения Румынии, т. е. дал понять, что одним из условий будущего соглашения должно быть возвращение Бессарабии Советскому Союзу. Далее он указал, что препятствием к германо-советскому соглашению является страх перед германским нападением на СССР через Прибалтику или Румынию. Если бы Германия заявила, что она не нападет на СССР или заключит с ним пакт о ненападении, то Советский Союз вероятно воздержался бы от заключения договора с Англией. Однако Советский Союз, продолжал Астахов, не знает действительных намерений Германии и поэтому многое говорит за то, чтобы продолжать затягивать переговоры с Англией, оставляя руки СССР несвязанными. Драганов, как и рассчитывал Астахов, немедленно поставил в известность о разговоре германское министерство иностранных дел.

15 июня, когда Астахов разговаривал с Драгановым, правительства Англии и Франции препроводили советскому правительству свои замечания по поводу советских предложений. Соглашаясь на заключение пакта о взаимной помощи, они отказывались заключить одновременно военную конвенцию из-за слишком короткого срока и предлагали пока ограничиться консультациями между генеральными штабами.

Английское правительство старалось затянуть переговоры, так как начало в это время глубокий зондаж германских намерений. Английский посол в Берлине Гендерсон посетил Геринга и заявил ему 9 июня, что «если бы Германия пожелала вступить с Англией в переговоры, то получила бы не недружественный ответ».

В июне-августе 1939 г. англо-германские переговоры через неофициальных лиц начались и прерывались несколько раз. Однако требования Германии, особенно требование рассматривать Ближний Восток как «естественную экономическую сферу» Германии было абсолютно неприемлемо для Англии Между Англией и Германией существовала фундаментальная непримиримость: нацисты стремились к неограниченному господству на европейском континенте.

Но этот благоприятный для Советского Союза момент был не понят Сталиным, несмотря на то, что он постоянно твердил, опираясь на ленинскую теорию империализма, о невозможности примирения противоречий между соперничающими великими (империалистическими) державами.

Таким образом, летом 1939 г. как Англия, так и Советский Союз оказывались заинтересованными в затягивании переговоров о заключении пакта о взаимной помощи. Тем самым они передавали решение о судьбе мира в руки гитлеровской Германии, которая стремилась к скорейшему развязыванию воины.

28 июня Молотов еще раз подчеркнул послу Шуленбургу, что нормализация политических отношений с Германией возможна и желательна.

Шуленбург ответил, что Германия приветствовала бы нормализацию отношений с Советским Союзом. Молотов выразил удовлетворение, особенно тем, что Германия рассматривает Берлинский договор о нейтралитете между обеими странами от 1926 года, сохраняющим свою силу.

22 июля возобновились германо-советские торговые переговоры.

На следующий день советское правительство предложило Англии и Франции начать переговоры в Москве между представителями вооруженных сил трех государств. 25 июля Англия и Франция ответили согласием. Однако английское правительство Невилля Чемберлена также старалось затягивать переговоры. Английская военная миссия отправилась на тихоходном корабле и прибыла в Москву только 11 августа, имея инструкцию не принимать определенных обязательств, которые могли бы связать руки английскому правительству при всех обстоятельствах Делегации предписывалось, в частности, не обсуждать вопросов о балтийских государствах и позиции Польши и Румынии. Инструкции английского правительства своей военной миссии в Москве были настолько обескураживающими, что английский посол в Москве Сидс 13 августа отправил письмо министру иностранных дел Галифаксу с запросом действительно ли английское правительство желает прогресса в переговорах.

Подозрительность и недоверие Сталина к целям и намерениям Англии усилились. К тому времени советская агентурная разведка, вероятно, уже располагала сведениями, что Германия назначила день нападения на Польшу — 26 августа

Гитлер, со своей стороны, был озабочен московскими военными переговорами Озабочено было и германское верховное командование, стратегическая идея которого заключалась в ведении против Польши молниеносной войны на одном фронте

27 июля Шнурре вполне определенно заявил Астахову и главе советской делегации на торговых переговорах Бабарину, что возможна и желательна постепенная нормализация политических отношений между СССР и Германией. Однако постадийное улучшение отношений, предложенное Шнурре, встретило возражение со стороны Астахова, который подчеркнул, что время не терпит и что Советский Союз явственно ощущает угрозу со стороны Германии, начиная с Балтики и кончая Румынией. Астахова интересовало, имеет ли Германия далеко идущие политические цели в отношении Прибалтийских государств, он подчеркнул также серьезность румынского вопроса. Советский дипломат впервые прямо заявил, что Данциг должен быть возвращен Германии и вопрос о Коридоре также должен получить благоприятное для Германии решение. В этой беседе проступали основные черты будущего советско-германского соглашения. Инициатива соглашения явно была взята в руки советской стороной.

29 июля Шуленбург получил указание из Берлина встретиться с Молотовым для получения подтверждения заявлениям Астахова и Бабарина. В телеграмме особенно подчеркивалось, что при любом развитии польского вопроса, мирным или другим путем, Германия была бы готова обеспечить советские интересы и достигнуть соглашения с советским правительством.

3 августа Риббентроп встретился с Астаховым в Берлине, а Молотов с Шуленбургом в Москве. Обе стороны старались уточнить взаимные обязательства по намечаемому соглашению. Шуленбург заявил Молотову, что от Балтики и до Черного моря не существует столкновения немецких и советских интересов, что антикоминтерновский пакт не направлен против СССР, равно как и договор Германии о ненападении с прибалтийскими государствами, требования к Польше также не затрагивают советские интересы. Молотов повторил советские претензии к Германии, высказал недоверие к немецким намерениям, но, и это было самое главное, не оставил сомнении в том, что советское правительство готово пойти на улучшение советско-германских отношений.

Таким образом, в начале августа, накануне открытия переговоров между военными миссиями СССР, Англии и Франции, сложилась ситуация, когда советское правительство могло выбирать между тремя возможностями, идти ли с Англией и Францией против фашистского агрессора — гитлеровской Германии, приготовившейся к нападению на Польшу, обеспечить ли свои интересы соглашением с Германией и открыть дорогу войне, нападению Германии на Польшу, или не ввязываться ни в какие соглашения и оставаться в стороне от войны.

Позднейшие утверждения советского правительства, что у него не было иного выбора, как пойти на соглашение с Германией, не соответствуют историческим фактам. На самом деле Сталин склонялся к соглашению с Германией по многим причинам. Прежде всего, он рассчитывал получить от Германии Прибалтику, Восточную Польшу и Бессарабию. Как неограниченный деспот, Сталин относился резко отрицательно к любым формам демократии. Ему была близка и понятна психология другого диктатора — Гитлера. Оба они во многом учились друг у друга: оба применяли аналогичные методы в борьбе против своих действительных и мнимых политических противников; гитлеровская и советская пропаганда были разительно схожи между собой.

За день до приезда английской военной делегации в Москву, 10 августа 1939 года Астахов встретился со Шнурре еще раз и сообщил ему, что в инструкции, полученной из Москвы, подчеркивается желание советского правительства улучшить отношения с Германией. Астахов объяснил Шнурре, что переговоры, которые Советский Союз ведет с Англией и Францией были начаты СССР без особого энтузиазма, просто потому, что он должен был предохранить себя от германской угрозы и был обязан принять помощь, откуда бы она ни последовала. С тех пор как начались беседы с Германией ситуация изменилась. Исход англо-франко-советских переговоров неопределенен, и весьма вероятно, что советское правительство рассматривает этот вопрос как полностью открытый. Беседа, которую он, Астахов, ведет со Шнурре, несомненно, идет в этом направлении. В центре беседы был вопрос о Польше, но собеседники избегали откровенничать на сей счет, пытаясь лишь определить позицию.

На следующий день начались военные переговоры в Москве. В разгар переговоров, 14 августа, Астахов сообщил Шнурре по телефону, что он получил инструкции от Молотова заявить, что СССР заинтересован в обсуждении помимо экономических проблем также вопроса о прессе, сотрудничестве в области культуры, польского вопроса, вопроса о прежних советско-германских политических отношениях. Эти дискуссии могли бы быть проведены постадийно. В качестве места для переговоров предлагалась Москва.

Таким образом, к середине августа Советский Союз пришел к принципиальному решению желательности широкого урегулирования советско-германских отношений. Советские условия фактически уже были сформулированы Молотовым и доведены до сведения германского правительства Прибалтика, включая Литву, Бессарабия должны быть включены в сферу советских интересов, польская проблема решится в интересах Германии.

Теперь советское руководство ожидало ответа от германского правительства.

Астахов покинул Шнурре около 2 часов 14 августа пополудни. Спустя 7 часов Шуленбургу была направлена телеграмма за подписью Риббентропа. В телеграмме предписывалось сообщить Молотову:

1. Период, когда Национал-Социалистская Германия и Советский Союз находились во враждебных лагерях, окончился. Теперь открыт путь для нового будущего для обоих государств.

2. Между Германией и СССР нет реального конфликта интересов. Германия не питает агрессивных намерений по отношению к СССР. Нет проблем в пространстве между Балтийским и Черным морями, которые не могли бы быть решены к полному взаимному удовлетворению. Среди них район Прибалтики и Балтийского моря, Польша, проблемы юго-востока и т. д.

Риббентроп заявлял также, что в германо-советских отношениях наступил поворотный пункт. Для прояснения германо-советских отношений он готов немедленно отправиться в Москву для встречи со Сталиным, чтобы передать ему точку зрения Гитлера, не исключено, что затем будут заложены основы для определенного улучшения германо-советских отношений.

Шуленбург передал Молотову это сообщение 16 августа. Реакция Молотова была весьма благоприятной. Советское правительство, — сказал Молотов, — тепло приветствует желание немцев улучшить отношения с СССР и он верит в искренность немецких намерений. Молотов тут же высказал мысль о возможности заключения пакта о ненападении во время пребывания Риббентропа в Москве. Он снова повторил советские требования: пакт о ненападении, оказание Германией воздействия на Японию для улучшения советско-японских отношений и ликвидации пограничных конфликтов; общая гарантия балтийским государствам. Теперь советское и германское правительства торопятся. Ведь они знают, что в ближайшие 10 дней Германия нападет на Польшу, а Гитлеру необходима поддержка СССР, имеющего общую границу с Польшей. Сталин спешит, чтобы еще до немецкого нападения на Польшу получить от Германии то, что он желает.

В то время как маршал Шапошников объяснял английской и французской военным делегациям, что СССР готов в случае конфликта с Германией выставить 120 пехотных дивизий, 9-10 тыс. танков и 5,5 тыс. бомбардировщиков и истребителей, в Кремле готовится проект советско-германского договора о ненападении.

16 августа Риббентроп посылает новую телеграмму Шуленбургу для передачи Молотову. В ней говорится, что Германия готова подписать с СССР пакт о ненападении сроком на 25 лет и гарантировать совместно прибалтийские государства. Германия готова также использовать свое влияние для урегулирования советско-японских отношений. Так как в любой момент может произойти серьезный инцидент с Польшей, то желательно фундаментальное и быстрое прояснение германо-советских отношений. Германский министр иностранных дел готов прибыть в Москву в любой день после 18 августа.

17 августа Молотов сообщает Шуленбургу о готовности правительства СССР поставить крест на прошлом и улучшить советско-германские отношения. Но сначала должны быть подписаны экономические и кредитные соглашения, а затем, спустя короткое время, пакт о ненападении, альтернативой является подтверждение пакта о нейтралитете 1926 года. Но в любом случае, это и была важнейшая часть ответа Молотова, должен быть подписан протокол, в который среди прочих вещей должны быть включены германские заявления от 15 августа. Соглашаясь в принципе с приездом Риббентропа, Молотов сказал, что требуется некоторое время для подготовки его приезда.

Это время было необходимо, чтобы найти подходящий повод для прекращения переговоров с военными делегациями Англии и Франции. Такой повод дали англичане, которые, во-первых, не имели формальных полномочий для подписания конвенции, а во-вторых, не могли добиться от правительств Польши и Румынии согласия на проход советских войск через их территорию в случае войны против Германии. Поводы эти могли быть использованы для разрыва переговоров, но, если бы советское правительство искренне желало в тот момент добиться подписания военного союза с Англией и Францией, то оно могло бы повременить несколько дней и дождаться результатов демарша, предпринятого Англией и Францией в Варшаве.

Но именно это и не входило в планы Сталина. Он уже решился на союз с гитлеровской Германией. Идею германо-советского союза он вынашивал давно и, наконец, момент настал.

...Празднование по случаю подписания пакта уже шло к концу и немецкие гости собрались откланяться, когда Сталин обратился к Риббентропу: «Советское правительство рассматривает новый пакт очень серьезно. Он может гарантировать своим честным словом, что Советский Союз не подведет своего товарища». Обычно Сталин был очень осторожен в выборе слов. Когда он назвал Гитлера «товарищем», он употребил именно то слово, какое хотел. Сталин также предостерег немцев от опасности недооценки сил противников — Англии и Франции. Отвечая на замечания Риббентропа о слабости Англии и Франции, Сталин заметил: «Англия, несмотря на ее слабость, вела бы войну умело и упорно», французская армия, по его мнению, заслуживает внимания. Сталин надеялся на затяжную войну в Европе и хотел, чтобы его партнер был бы к этому подготовлен. Можно предположить, что в комбинации СССР-Германия Сталин рассчитывал стать в результате затяжной войны на Западе более сильным партнером.

Германия обещала воздействовать на своего союзника Японию и убедить ее нормализовать отношения с Советским Союзом. СССР согласился снабжать Германию стратегическим сырьем и продовольствием.

Секретный протокол никогда не был опубликован в Советском Союзе и о самом его существовании стало известно только во время Нюрнбергского процесса над главными немецкими военными преступниками. По сей день советское правительство продолжает скрывать правду от своего народа относительно сути сделки Гитлер-Сталин.

Этот секретный протокол был первым, но не единственным тайным соглашением, заключенным между Германией и СССР в 1939—1941 годы.

Заключение соглашений с гитлеровской Германией как бы увенчивало усилия Сталина по созданию советско-германского союза, к которому он стремился на протяжении многих лет. Молотов, сообщая 31 августа 1939 года депутатам Верховного Совета СССР о причинах заключения договора о ненападении, начал с того, что Германия и Россия были двумя наиболее пострадавшими в Первой мировой войне государствами (при этих словах в зале заседания раздался чей-то возглас «Правильно!»), подчеркнул давнее стремление правительства СССР углубить политические отношения с Германией Напомнив, что Берлинский договор о нейтралитете 1926 г. был продлен правительством Гитлера в 1933 году, он сказал буквально следующее: «Советское правительство и ранее считало желательным сделать дальнейший шаг вперед в улучшении политических отношений с Германией, но обстоятельства сложились так, что это стало возможным только теперь». В этих словах председателя Совнаркома сквозило явное сожаление, что соглашение с Германией достигнуто только теперь, а не раньше (вспомним о переговорах Канделаки...). Сожалел Молотов и о том, что советско-германское соглашение ограничено пактом о ненападении. Вот, что он сказал: «Дело, правда, идет в данном случае не о пакте взаимопомощи, как это было в англо-франко-советских переговорах, а только о договоре ненападения. Тем не менее, в современных условиях трудно переоценить международное значение советско-германского пакта... Договор о ненападении между СССР и Германией является поворотным пунктом в истории Европы, да и не только Европы».

Это было верно. В истории Европы и мира в целом действительно наступил поворотный пункт: Советский Союз, подписав договор с Германией, открыл дорогу войне. Не случайно, что на этой же самой сессии Верховного Совета СССР был принят закон о всеобщей воинской повинности, который заменил прежний закон об обязательной военной службе. Само название нового закона свидетельствовало о глубоком качественном изменении подхода советского руководства к проблеме войны и мира. Наступил момент, когда война в Европе должна была послужить интересам советского режима, как прежде его интересам служила политика коллективной безопасности, подкрепленная тактикой Народного Фронта Коминтерна.

После подписания с СССР секретного соглашения о сферах влияния в Восточной и Юго-восточной Европе, Германия получила обеспеченный тыл на востоке. Дорога к нападению на Польшу была открыта.

«Правда» назвала советско-германский пакт «инструментом мира» и «мирным актом», который несомненно будет способствовать «облегчению напряжения в международной обстановке...»

Спустя неделю, 1 сентября Германия напала на Польшу. В этот день началась Вторая мировая война. 3 сентября Риббентроп запросил Молотова, не считает ли Советский Союз желательным выступить против польской армии и оккупировать советскую зону интересов (имелись в виду Западная Украина и Западная Белоруссия). Риббентроп подчеркнул, что это было бы облегчением для германской армии и послужило бы советским интересам. Однако Сталин не хотел, чтобы Советский Союз отождествляли с германской агрессией. Он предпочитал выждать некоторое время, чтобы затем представить советскому народу и всему миру вступление Красной армии в Польшу как акт избавления украинского и белорусского населения от Германии. Поэтому ответ Молотова гласил: СССР согласен с Германией, что подходящее время будет абсолютно необходимо для конкретных действий. Но это время еще не наступило. Поспешность может только «повредить нам» и способствовать объединению «наших противников».

Текст этого документа очень важен, ибо в нем впервые Советский Союз признавал, что у него и у Германии одни и те же противники и одни и те же цели. «Наши противники», «Наше дело», говорилось в ответе Молотова.

В середине сентября в Москве сочли, что время для ввода советских войск в Польшу наступило.

Были призваны резервисты в возрасте до 45 лет, прежде всего техники и медицинский персонал. В помещениях школ начали развертывать госпитали. Многие товары исчезли с магазинных полок. Поползли слухи о предстоящем введении карточной системы. Население СССР и особенно его западных районов внезапно ощутило дыхание войны.

Быстрое продвижение немецких войск по польской территории захватило врасплох советское руководство. Оно рассчитывало, что военные действия в Польше будут развиваться медленнее. Это был важный урок современной стратегии. Будущие события показали, что этот урок не пошел впрок советскому руководству.

В Берлине затягивание вступления советских войск на территорию Польши было воспринято весьма нервозно. Ведь только таким путем можно было проверить практическую ценность германо-советского пакта. Германское информационное агентство распространило заявление главнокомандующего германскими сухопутными силами генерала Браухича, из которого вытекало, что германо-польское перемирие вот-вот будет подписано и поэтому нет необходимости в военных действиях на польской восточной границе. Это заявление должно было активизировать действия СССР. Советское правительство искало подходящего объяснения для ввода войск в Польшу, чтобы оправдать советскую агрессию в глазах народа. Молотов с нескрываемым цинизмом объяснил 10 сентября германскому послу Шуленбургу, что «советское правительство собирается использовать дальнейшее продвижение германских войск, чтобы объяснить, что Польша пала, и вследствие этого для Советского Союза возникла необходимость прийти на помощь украинцам и белорусам, которым „угрожает Германия“». Этот аргумент и сделает его благопристойным в глазах масс. В го же время этот аргумент устранит впечатление, что Советский Союз является агрессором. Естественно, что такое истолкование событий пришлось германскому правительству не по вкусу. В качестве альтернативы им было предложено совместное коммюнике, в котором военные действия против Польши оправдывались бы необходимостью восстановления мира и порядка на бывшей польской территории. Предложение это было отклонено: Сталин опасался быть идентифицированным с Гитлером. Приемлемая формула для оправдания советского вторжения была вскоре найдена. В ней не содержалось упоминания об угрозе со стороны Германии, а говорилось туманно о третьих державах, которые могут пытаться извлечь выгоду из создавшегося хаоса на польской территории. Молотов просил нацистов понять, что советское правительство не видит иной возможности для оправдания своего вмешательства в глазах народных масс.

17 сентября Красная армия пересекла границу Польши. Это был удар в спину польской армии, которая продолжала отчаянно сопротивляться. Даже после вступления Красной армии в Польшу сопротивление продолжалось еще две недели.

Под нажимом Германии Сталин вынужден был в конце концов согласиться на совместное германо-советское коммюнике. Первоначальный текст, предложенный немцами был сочтен Сталиным чересчур откровенным, в конце концов, был принят советский проект. Но и этот проект был достаточно ясен: пребывание германских и советских войск в Польше не имеет целей, находящихся в противоречии с интересами Германии и Советского Союза, определенными советско-германским пактом.

Для населения же Советского Союза и для внешнего мира советская интервенция в Польшу была представлена советской пропагандой, как освободительный поход. Все факты, связанные со сговором Сталин-Гитлер, были тщательно скрыты от советского народа.

Заключительным актом германской и советской агрессии против Польши был совместный парад немецких и советских войск в Бресте. О нем, разумеется, в советской печати не сообщалось.

27 сентября 1939 года гитлеровский министр иностранных дел Риббентроп вторично прибыл в Москву. На следующий день был подписан Договор о дружбе и границе. Договор определял границы интересов Германии и СССР. Граница проходила по польской территории. Одновременно был подписан конфиденциальный протокол о выезде лиц немецкой национальности с территории, отошедшей к СССР, а украинцев и белорусов с территории, оккупированной Германией. Специальный секретный дополнительный протокол определял, что Литва отходит в сферу интересов СССР, а Люблин и часть Варшавской провинции — в сферу интересов Германии. Другим секретным дополнительным протоколом Германия и СССР объявляли, что они не потерпят на своей территории «польской агитации», направленной против другой стороны, и что они подавят на своих территориях зародыши такой агитации и будут информировать друг друга, чтобы принять соответствующие меры. То было соглашение о совместной борьбе фашистской Германии и социалистического Советского Союза против польского движения Сопротивления.

В совместной декларации по случаю подписания договора о дружбе правительства Германии и СССР заявляли, что подписание договора означает урегулирование проблем, вытекающих из крушения польского государства и создания основы для длительного мира в Восточной Европе. Они заявляли также о своем желании положить конец войне между Германией, с одной стороны, и Англией и Францией, с другой. Если Англия и Франция откажутся прекратить войну, то Германия и СССР будут консультироваться о мерах, которые следует предпринять. «...Не только бессмысленно, но и преступно, — утверждал Молотов, — вести такую войну, как война за «уничтожение гитлеризма», прикрываемая фальшивым флагом борьбы за демократию». Спустя всего лишь полтора года Сталин заговорит о необходимости уничтожить гитлеризм и выступит под флагом... защиты демократии.

Раздел Польши между Германией и Советским Союзом и секретные договора, заключенные между ними, коренным образом меняли положение в Европе.

Советскому правительству казалось чрезвычайно важным показать, что Красная армия принимала такое же участие в войне против Польши, как и вермахт. Германия должна была помнить, что СССР помог ей в польском деле не только политическими мерами, но и военными. О военном партнерстве Германии и СССР Молотов похвастался на заседании Верховного Совета СССР 31 октября 1939 г.: «Однако оказалось достаточным короткого удара по Польше со стороны германской армии, а затем Красной армии, чтобы ничего не осталось от этого уродливого детища Версальского договора...»

Отвечая на поздравительную телеграмму Риббентропа в связи с 60-летием Сталина, юбиляр подчеркнул: «Благодарю Вас, господин Министр, за поздравление. Дружба народов Германии и Советского Союза, скрепленная кровью имеет все основания быть длительной и прочной». В Москве цинично шутили: эта дружба действительно скреплена кровью, но только польской.

Как выше уже говорилось, для советского руководства было чрезвычайно важным представить удар в спину, нанесенный Красной армией Польше, как акт вызволения украинского и белорусского населения из несчастья, в которое они попали из-за неразумной политики бывшего польского правительства. Характерно, что ни в одном документе того времени не говорится о польском населении — его как будто бы и не существовало. На территориях, аннексированных СССР, проживало 3 млн. поляков. В спешном порядке в Восточную Польшу были переброшены специальные войска НКВД, которые, под руководством генерала НКВД И. А. Серова начали выявлять, арестовывать и депортировать «классово чуждые» элементы. Вместе с войсками НКВД прибыли партийные работники для подготовки «свободного волеизъявления» двенадцатимиллионного населения Восточной Польши в пользу объединения с Украинской и Белорусской ССР. В начале октября в Западной Украине и Западной Белоруссии были образованы комитеты для выборов в т. н. Народные собрания этих областей, а 31 октября Верховный Совет СССР уже принял законы о включении этих областей в состав СССР и о «воссоединении» их с Украинской и Белорусской ССР.

Советско-германский секретный протокол предусматривал занятие Советским Союзом территории независимых прибалтийских государств: Латвии, Литвы и Эстонии Осенью 1939 года под сильным давлением со стороны СССР правительства этих государств вынуждены были подписать пакты о взаимопомощи с СССР. Вслед за тем в июне 1940 года, под обычным предлогом якобы развернувшейся антисоветской деятельности на территории Прибалтики, туда были введены советские войска. Затем было организовано очередное «свободное волеизъявление» населения Латвии, Литвы и Эстонии, по строго утвержденному в Москве расписанию. Согласно расписанию, в этих странах были созданы Народные правительства, 17—21 июня 1940 г. были проведены выборы в Народные сеймы Литвы и Латвии, 14—15 июля — в Государственную думу Эстонии, 21 июля 1940 года в один и тот же день во всех трех странах была провозглашена Советская власть. Спустя еще две недели все три прибалтийские республики были приняты Верховным Советом СССР в состав СССР.

Территории этих республик были немедленно наводнены войсками НКВД, началась подготовка к массовой депортации ненадежных и враждебных советской власти элементов в Сибирь. Операция происходила под руководством того же генерала И. А. Серова.

Бессарабия была занята румынскими войсками и присоединена к Румынии в 1918 году. Советское правительство никогда не признавало законности этой аннексии. Заручившись предварительно поддержкой гитлеровской Германии, советское правительство в июле 1940 г. потребовало от Румынии немедленного возвращения Бессарабии. Румыния была вынуждена принять советский ультиматум. В августе 1940 г. Бессарабия была объединена с Молдавской Автономной ССР, ранее входившей в состав Украинской ССР, и была создана Молдавская ССР.

Если на Бессарабию у СССР были определенные юридические права, то занятие Северной Буковины, являвшейся в прошлом интегральной частью Австро-Венгерской монархии, было типичной аннексией. Включение Северной Буковины в состав СССР не было предусмотрено даже германо-советским секретным протоколом 1939 года. Отвечая на запрос германского посла в Москве по этому поводу, Молотов аргументировал захват Буковины тем, что Буковина «является последней отсутствующей частью объединенной Украины».

К подобной же аргументации прибегал и Гитлер при захвате Австрии, Клайпеды (Мемеля), Судетской области и пр., утверждая, что он присоединяет к германскому рейху земли с населением, говорящем на немецком языке. Сталин симпатизировал такой точке зрения.

Советско-германский секретный протокол от 23 августа 1939 г. включил Финляндию в сферу интересов Советского Союза. Когда 2 октября 1939 г. финский посланник Вуоримаа попытался прояснить намерения Германии и СССР в отношении Финляндии, статс-секретарь германского Министерства иностранных дел Вейцзекер дал ему понять, что Германия не собирается вмешиваться в советско-финские отношения.

Первоначально в планы Советского Союза аннексия не входила. СССР рассчитывал добиться включения Финляндии в орбиту своей политики путем политического нажима, не прибегая к силе. Сталин не собирался ввязываться в вооруженный конфликт с Финляндией, которая пользовалась поддержкой не только Англии, Германии и скандинавских стран, но и Соединенных Штатов Америки. Главная идея Сталина заключалась в том, чтобы, во-первых, отодвинуть границу от Ленинграда, которая проходила по Карельскому перешейку, в 32 км от Ленинграда: город был в пределах досягаемости тяжелой артиллерии. Во-вторых, Сталин надеялся закрыть доступ к Ленинграду со стороны моря, и, в-третьих, обезопасить Мурманскую железную дорогу. На самом деле Финляндия никак Советскому Союзу не угрожала.

5 октября Финляндии были переданы советские требования. СССР предлагал обменять принадлежавшую финнам территорию на Карельском перешейке на большую территорию, примыкавшую к Финляндии со стороны Карельской АССР. Территория, предложенная СССР, была малонаселенной и неосвоенной. Советский Союз потребовал также права на аренду финского полуострова Ханко, расположенного у входа в Финский залив, и незамерзающего порта Петсамо на полуострове Рыбачий для сооружения советских военно-морских и военно-воздушных баз. Непреодолимым препятствием было естественное нежелание Финляндии передать в аренду Ханко, так как это означало бы поставить судьбу Финляндии в зависимость от воли могущественного соседа. 13 ноября переговоры были прерваны. Обе стороны начали мобилизацию войск и укрепление оборонительных сооружений. Финская армия располагала на Карельском перешейке хорошо оборудованной, хотя и не вполне отвечавшей современной военной технике, 125-километровой полосой укреплений, т. н. линией Маннергейма. Стремясь поскорее вырвать у Финляндии уступки, Сталин пошел на провокацию, приказав командованию Ленинградского военного округа обстрелять собственную территорию в районе селения Майнила, расположенного в 800 метрах от финской границы, и обвинив в обстреле финнов. Тут же появились и призывы в советской печати: «Уничтожить гнусную банду».

Но надежды Сталина на то, что Финляндия перепугается и примет условия СССР, дабы избежать вооруженного конфликта, не оправдались. Финляндия не пожелала уступить свою территорию и поступиться своей независимостью. Финны полностью поддержали правительство, возглавляемое социал-демократом Вайно Танкером.

Сталин негодовал. Он приказал объявить Финляндии ультиматум, а в случае отказа принять его, начать бомбардировку финской границы советской артиллерией. 28 ноября Советский Союз порвал договор о ненападении с Финляндией. Сталин не сомневался, что после артиллерийского налета Финляндия немедленно капитулирует и примет советские условия. На всякий случай он приказал подготовить для Финляндии марионеточное правительство во главе с одним из лидеров Коминтерна Куусиненом, бывшим руководителем компартии Финляндии. План предусматривал создание Карело-Финской союзной республики путем объединения Карельской АССР с Финляндией.

Однако дело обернулось совсем не так, как Сталин рассчитывал. Финны не испугались ультиматума. Двинутые в бой советские дивизии сразу же натолкнулись на ожесточенное сопротивление. Выяснилось, что советские войска абсолютно не подготовлены к войне в зимних условиях. Переброшенные с Украины дивизии не имели зимнего обмундирования, начались массовые случаи обморожения. Не было в достаточном количестве автоматического оружия. Красноармейцы не умели вести огонь на бегу, на лыжах. Внезапно появлявшиеся финские снайперы наносили советским войскам чувствительные потери. Неумение красноармейцев ходить на лыжах пытались компенсировать мобилизацией в действующую армию профессиональных лыжников-спортсменов, многие из которых бесславно погибли. Советские транспортные средства также не были приспособлены к боевым действиям в условиях суровой зимы. Попытки опрокинуть финскую армию лобовым ударом по укреплениям «линии Маннергейма» кончались кровавыми потерями. Высшие командиры Красной армии оказались некомпетентными. Пришлось вызвать с Дальнего Востока генерала Штерна и заменить генерала Мерецкова, командующего Ленинградским военным округом, маршалом Тимошенко. Для поднятия духа советских войск на фронт были отправлены добровольцы: комсомольцы Ленинграда и Москвы. Многие из них прошли лишь краткосрочную, длившуюся всего несколько недель, военную подготовку. Брошенные в бой, добровольцы несли огромные потери. В центральных городах страны — в Москве и Ленинграде — скоро начала ощущаться нехватка продовольствия. Необычайно суровые морозы в зиму 1939—1940 года привели к транспортным перебоям. Война против маленькой Финляндии неожиданно обернулась для советского народа серьезной бойней. Только в начале февраля 1940 года, сосредоточив 27 дивизий, тысячи орудий и танков, советским войскам под командованием маршала Тимошенко удалось прорвать «линию Маннергейма». Советские танки вышли на оперативный простор, и Финляндии ничего не оставалось, как обратиться к СССР с просьбой о перемирии.

В ходе этой бесславной для Советского Союза четырехмесячной войны выявилась его военная слабость. Советское правительство до сего времени не сказало своему народу правду о потерях во время финской войны.

Согласно новейшим финским данным, советская армия потеряла 100 тысяч убитыми, финны же — 20 тысяч.

Но не только тяжкими физическими потерями измерялся результат финской войны для СССР. В декабре 1939 г. Лига Наций формально осудила СССР за агрессию и изгнала его из состава Лиги. Только три государства были заклеймены Лигой Наций как агрессоры — милитаристская Япония, фашистская Италия и нацистская Германия. Теперь к этому списку прибавился социалистический Советский Союз.

СССР предстал перед миром как агрессор. Негодование общественного мнения чуть не было использовано правительствами Англии и Франции для переноса центра военной активности из Западной Европы в Северо-Восточную. Началось спешное приготовление к отправке в Финляндию 50 тысячного экспедиционного корпуса. Однако финское правительство не желало превратить Финляндию в опытный полигон для пробы сил великих держав, как то было в Испании в 1936—1939 годы. Оно решило, после некоторых колебаний, заключить с СССР мирный договор.

12 марта в Москве был подписан мирный договор. Советский Союз получил Карельский перешеек, включая г. Выборг (Виппури) и Выборгский залив с островами, западное и северное побережье Ладожского озера с городами Кексгольм, Сортавала, Суоярви, ряд островов в Финском заливе, территорию восточнее Меркярви с городом Куолоярви, западные части полуострова Рыбачьего и Среднего. Кроме того, Советский Союз получил в аренду полуостров Ханко с примыкающими островами и с правом создания здесь военно-морских и военно-воздушных баз и наземных гарнизонов.

Так называемое Народное правительство не получило никакой поддержки со стороны финского народа и исчезло так же внезапно, как и появилось. Глава же этого призрачного правительства стал вскоре председателем Президиума Верховного Совета Карело-Финской ССР, новой союзной республики, созданной путем объединения с Карельской АССР районов Финляндии, отторгнутых от нее по мирному договору 1940 года. Новая союзная республика как бы постоянно напоминала свободолюбивым финнам, что Финляндия может быть в любой момент включена в эту республику. Только в 1956 году, когда советское правительство прочно убедилось в том, что оно крепко держит Финляндию в руках, Карело-Финская ССР была вновь преобразована в Карельскую АССР Российской Федерации.

Одним из главных негативных результатов советско-финской войны была усилившаяся уверенность Германии, что в военном отношении Советский Союз представляет собою колосса на глиняных ногах и что Германия легко опрокинет его. Такое представление о Советском Союзе побуждало Гитлера к нападению на СССР.

Финская война выявила серьезные изъяны в организации обороны и, прежде всего, в системе самого наркомата обороны. Выяснилось, например, что данные военной разведки о расположении огневых точек на «линии Маннергейма» даже не были нанесены на оперативные карты, и красноармейцы бессмысленно гибли под огнем финских дотов.

«В нашей войне против финнов, — свидетельствует Хрущев, — мы имели возможность выбрать время и место /начала войны. — А.Н./. Мы численно превосходили врага, и мы располагали достаточным временем, чтобы подготовиться к нашей операции. Но даже при таких, наиболее благоприятных условиях, мы смогли, в конечном счете, одержать победу только после огромных трудностей и невероятных потерь. Победа такой ценой была на самом деле моральным поражением. Наш народ, конечно, никогда не узнал, что мы потерпели моральное поражение, потому что ему никогда не сказали правды».

Руководство государством и партией в лице Сталина, Молотова и других членов Политбюро не могло не отдавать себе отчета в том, что финская война является суровым предостережением на будущее. И это будущее было не за горами. Хотя нарком обороны К. Е. Ворошилов был отстранен, он остался членом Политбюро, в то время как его следовало отдать под суд военного трибунала. Для высшего руководства давно уже не было секретом, что Ворошилов пренебрегает своими прямыми обязанностями военного руководителя в течение многих лет. Пока были живы его заместители — Тухачевский и др., они фактически вели все административные дела. Ворошилов и понятия не имел о подлинном состоянии Красной армии.

Ворошилова сменил на посту народного комиссара обороны маршал С. К. Тимошенко, командовавший до того Киевским Военным округом. Были произведены и другие замены и перемещения, но все это не могло радикально изменить плачевную ситуацию с высшим командным составом: лучшие командиры были уничтожены либо продолжали томиться в лагерях и тюрьмах. В 1941 году был расстрелян генерал Штерн, один из способнейших советских военачальников. На высшие командные должности выдвигались командиры, не имевшие опыта вождения крупных соединений войск. Средний и младший командный состав оставлял желать много лучшего. В пехотных частях на 1 мая 1940 года не хватало 1/5 начальствующего состава. Качество подготовки командиров в военных училищах было крайне низким. 68% командного состава в звене взвод-рота имели лишь краткосрочную 5-месячную подготовку курсов младшего лейтенанта.

Высшее военное образование к началу войны с Германией имели лишь 7% офицеров, 37% не имели полного среднего образования. Примерно 75% командиров и 70% политработников работали в своих должностях не свыше одного года.

К середине 1940 года советское руководство было достаточно осведомлено о серьезных упущениях в военной подготовке страны, несмотря на то, что военные расходы в СССР были фактически неограниченными (в 1941 году лишь бюджетные ассигнования на оборону составляли 43,4% от государственного бюджета).

Советская оборонная промышленность не обеспечивала армию современным оружием в необходимом количестве. Серийное производство современных боевых самолетов только начало налаживаться. Советское Правительство в своей политике в 30-е годы исходило из предпосылки, что СССР рано или поздно будет вовлечен в мировую войну. Советская военная доктрина, а вслед за ней и советская пропаганда, внушали населению, что будущая война будет вестись малой кровью и на территории врага. Но война на территории врага является войной наступательной, а не оборонительной. Вот почему во время англо-франко-советских военных переговоров летом 1939 года советская сторона добивалась беспрепятственного прохода Красной армии в случае войны с Германией через территорию Польши и Румынии. Ведь Советский Союз не имел до сентября 1939 г. общей границы с Германией. Отсутствие общей границы с таким потенциально опасным противником, как нацистская Германия было главным положительным геополитическим фактором, исключающим возможность внезапного нападения на СССР с запада. Между Советским Союзом и Германией находились пограничные государства: Финляндия, Эстония, Литва, Латвия, Польша, Румыния. Советский Союз утверждал, что эти государства являются «санитарным кордоном Запада против СССР». В этом утверждении, несомненно, была доля истины. Но в то же время те же самые государства служили и «санитарным кордоном» СССР против Запада. В конкретных условиях 20-х и 30-х годов, когда для организации нападения на любое государство требовалось известное время, было абсолютно невозможно, даже используя территорию пограничных государств, внезапно атаковать Советский Союз. При непосредственной угрозе войны Советский Союз имел бы в своем распоряжении время, достаточное для приведения в боевую готовность не только вооруженных сил, прикрывающих границу, но и главных сил, и резервов, дислоцированных в глубине.

Заключением пакта Сталин как будто осуществил цель, к которой он так долго и упорно стремился. Однако ситуация к этому времени изменилась. Мгновенные выгоды пакта никак не уравновешивали его негативные для Советского Союза последствия.

Невозможность для гитлеровской Германии войти в непосредственное соприкосновение с вооруженными силами СССР было одним из главных стратегических преимуществ СССР накануне Второй мировой войны. Приняв участие в разделе Польши, захватив Прибалтийские государства, Сталин собственными руками установил общую границу с возможным агрессором, границу протяженностью свыше 3000 км, где в каждом пункте Советский Союз был открыт для вторжения. То был роковой просчет сталинской политики. Отныне Советский Союз неизбежно становился объектом нападения гитлеровской Германии.

Об этом просчете советская официальная историография, конечно, умалчивает. Для этого есть веские основания. Признание этой ошибки неизбежно привело бы и к некоторым другим признаниям. Ведь официальная советская версия даже в настоящее время все еще гласит, что из-за нежелания Англии и Франции подписать договор о взаимной помощи с СССР, он оказался перед выбором либо немедленно подписать пакт о ненападении с Германией и остаться вне войны, либо быть вовлеченным в войну на два фронта: с Германией на западе и с Японией на Дальнем Востоке.

Попытаемся разобрать эту аргументацию.

Англо-франко-советские переговоры лета 1939 года сильно затянулись по вине Англии и Франции. Одной из главных причин колебаний Англии и Франции было сомнение в боеспособности советских вооруженных сил, ослабленных массовым уничтожением военных кадров в 30-е годы.

Правительство Великобритании во главе с премьером Невиллем Чемберленом, инициатором Мюнхенского соглашения, не внушало большого доверия советскому правительству. Но разве Гитлер, порвавший Мюнхенское соглашение и оккупировавший немецкими войсками Чехословакию, должен был внушать Сталину больше доверия как политический партнер?

Советская историография утверждает, что если бы Советский Союз не подписал с Германией пакт о ненападении, то германская армия, заняв территорию Польши, с ходу начала бы вторжение в Советский Союз с одобрения, а может быть даже при поддержке Англии и Франции. Но это просто не соответствует действительности. Во-первых, если бы СССР не подписал договор с Германией, то весьма вероятно, что Германия не осмелилась бы напасть на Польшу, так как риск оказаться перед лицом антигерманской коалиции Англии, Франции и Советского Союза был слишком велик. Ведь даже такой запоздалый шаг со стороны английского правительства, как подписание союзного договора с Польшей 25 августа 1939 г., вызвал растерянность среди гитлеровского руководства и заставил Гитлера перенести начало вторжения в Польшу с 26 августа на 1 сентября. Следовательно, даже в первые дни после подписания советско-германского пакта, Гитлер все еще сомневался в своих исходных расчетах.

Проблема единственной альтернативы, перед которой якобы оказалось советское правительство в августе 1939 года, является мифом. Не кто иной, как Астахов, поверенный в делах СССР в Берлине, в беседе с болгарским посланником Драгановым говорил, что у советского правительства есть три возможности: соглашение с Англией и Францией, соглашение с Германией и вообще никаких соглашений с кем бы то ни было, политика выжидания, оттяжки, нейтралитета. Следовательно, и этот путь также обсуждался советским руководством. То был наилучший для СССР вариант — не втягиваться в европейский конфликт, оставаться в стороне от него.

Допустим, однако, что авантюрист Гитлер, не считаясь ни с чем, решился бы свести счеты с Польшей, рассчитывая, что, как и в марте 1939 г., Англия и Франция не шелохнутся. Рискнул ли бы он также затеять войну против СССР? Ответ на этот вопрос безусловно отрицательный: не мог он рисковать. Не было в тот момент у Германии ни достаточно вооруженных сил, ни достаточных ресурсов для ведения войны против такой большой страны, как СССР. Простое сравнение сил Германии в 1939 и в 1941 г. говорит об этом.

Начиная войну против Польши, Германия могла выставить 57 дивизий (Польша — 47 дивизий и бригад), 2000 танков (Польша — 166), самолетов — 1800 (Польша — 771). Кроме того, Германия держала на западе против возможных действий англо-французских союзников Польши — 33 дивизии неполного состава. Добавим к этому, что военная промышленность Германии едва начала развиваться. Германия ощущала огромную нехватку в стратегическом сырье и нефти.

Согласно заявлению начальника советского генштаба маршала Б. М. Шапошникова на военных переговорах с представителями Англии и Франции в Москве в августе 1939 г., Советский Союз мог выставить против Германии 120 пехотных и 16 кавалерийских дивизий, 5 тысяч средних и тяжелых орудий, 9—10 тысяч танков и 5—5,5 тысяч бомбардировщиков и истребителей.

Могла ли Германия при таком неблагоприятном для нее соотношении сил пойти на войну против СССР? Разумеется, нет. Следовательно, тезис советской историографии об опасности нападения Германии на СССР после разгрома Польши не выдерживает критики.

Правилен, однако, другой официальный советский тезис, что Германия могла начать войну против СССР только после захвата почти всей континентальной Европы и приспособления ее экономики к военным нуждам германского рейха. Но этим утверждением как раз и опровергается тезис об угрозе германского нападения на СССР в 1939 году. В сентябре 1939 года, даже если бы Германия решила начать войну против Польши в условиях политической изоляции, опасность последующего нападения Германии на Советский Союз была абсолютно исключена.

Далее. Действительно ли угрожала Советскому Союзу в это время также и опасность войны с Японией? Летом 1939 года в Монголии происходили бои крупного масштаба. Однако Япония, получив серьезный отпор со стороны советских вооруженных сил, начала пересматривать свою «большую стратегию», нацеливаясь на захват колоний Англии и Франции в Азии и в районе Южных морей. Даже в острой, угрожающей для Советского Союза ситуации второй половины 1941 года, Япония предпочла повернуть на юг, а Советский Союз снял целые дивизии с Дальнего Востока и перебросил их на советско-германский фронт.

Тезис советского руководства об опасности вовлечения СССР в войну на два фронта, если бы он не подписал договора с гитлеровской Германией объясняется главным образом тем, что советское руководство находилось чуть ли не десять лет под гипнозом возможной войны на Дальнем Востоке.

Следует добавить, что объяснения решения Сталина заключить договор с Гитлером были придуманы задним числом для оправдания политики СССР и обеления советского военно-политического руководства.

На самом же деле, заключение пакта с Германией диктовалось в том числе и расчетом открыть дорогу войне между главными капиталистическими государствами Ленинское учение об использовании противоречий между капиталистическими государствами в интересах социализма оправдывало любую политику, которая вызвала бы войну в капиталистическом стане.

Сталин отдавал себе отчет в том, что Германия, наученная горьким опытом Первой мировой войны, когда она вынуждена была сражаться на два фронта, вряд ли рискнет выступить против Франции и Англии, не имея гарантированного тыла на востоке, т. е. со стороны СССР. Заключая соглашение с Германией, Сталин обретал уверенность, что война в Европе будет. Молотов в докладе на заседании Верховного Совета СССР 1 августа 1940 года говорил с удовлетворением: «Это соглашение, которого строго придерживается наше Правительство, устранило возможность трений в советско-германских отношениях при проведении советских мероприятий вдоль нашей западной границы и, вместе с тем, обеспечило Германии спокойную уверенность на Востоке». Ему вторила советская официальная пресса: «Наличие этого и последовавших за ним практических и экономических соглашений между СССР и Германией обеспечило Германии спокойную уверенность на Востоке. Оно обеспечило ей также существенную помощь в разрешении стоящих перед ней хозяйственных задач». Под этим несомненно подразумевались поставки Советским Союзом Германии стратегического сырья и продовольствия.

Война в Европе была нужна Сталину также и потому, что, несмотря на хвастливые заявления о мощи Красной армии, ситуация была очень тяжелой, ибо лучшие военные кадры были истреблены, военная промышленность еще не развернула выпуск современного оружия, в сельском хозяйстве царил упадок, промышленность работала с перебоями, Советскому Союзу нужно было время для подготовки к большой войне. Пакт с Германией даст этот выигрыш во времени. Германия увязнет в позиционной войне на западном фронте, как это было во время Первой мировой войны, новые кровопролитные битвы, подобные Марне и Вердену, обескровят не только Францию и Англию, но и Германию, и тогда пробьет час и для Советского Союза. Отсюда вытекала и политика Советского Союза в первый период Второй мировой войны в 1939—1941 годах. Советские военно-производственные задания, гарантирующие готовность СССР к войне, должны были быть завершены в 1942 году.

Вопреки предсказаниям гитлеровских стратегов, война в Польше растянулась на шесть недель, а не на две. Польская армия, несмотря на плохую вооруженность, недостаток военной техники, фактическую изоляцию, бездействие союзников Польши Англии и Франции — сражалась против гитлеровской армии с необычайным мужеством. Гитлеровские армии сумели взять столицу Польши — Варшаву только 28 сентября. Даже после того, как Красная армия ударила с тыла, польская армия защищалась еще две недели. На помощь армии пришли батальоны рабочих. Лишь в начале октября последние очаги польского сопротивления на полуострове Хель были задавлены. В Польше воцарился режим террора.

Вскоре после оккупации Польши Гитлер открыл «мирное наступление». Молотов и Сталин в своих заявлениях утверждали, будто Англия и Франция являются агрессорами, а Германия обороняющейся стороной. Советская печать развернула также кампанию, убеждая Соединенные Штаты Америки не вмешиваться в войну в Европе и не оказывать поддержки Англии и Франции.

В апреле германская армия оккупировала Данию и вторглась в Норвегию. 10 мая 1940 года Германия начала наступление на Западном фронте. В этот день Молотов заявил германскому послу, что не сомневается в успехе Германии.

Кампания в Западной Европе завершилась спустя полтора месяца капитуляцией Франции, эвакуацией английского экспедиционного корпуса на Британские острова, оккупацией немецкими войсками территории Бельгии, Люксембурга. Вся западная часть европейского континента оказалась в руках Германии. Только Англия продолжала вести войну против Германии, но ее положение оставалось необычайно тяжелым.

Быстрый разгром Франции оказался полной неожиданностью для всех государственных деятелей мира. Среди них был и Сталин. Его расчет на длительную позиционную войну на западе оказался неверным, а его представление о Второй мировой войне, как о некоем варианте первой «империалистической» войны, безнадежно устаревшим.

Хотя Молотов и выразил германскому послу самые теплые поздравления советского правительства в связи с блестящими успехами германских вооруженных сил во Франции, настроение в Кремле было самое мрачное. Было решено без промедления включить прибалтийские государства, в которых с октября 1939 года находились советские войска, и Бессарабию в состав Советского Союза. Сталин спешил, так как не был уверен в следующем шаге Германии. Баланс сил в Европе решительно изменился. Внешнеполитическое положение Советского Союза значительно ухудшилось. Советско-германские договора уже не были достаточной гарантией от германского нападения.

В конце июня и в начале июля 1940 года новое английское правительство Уинстона Черчилля предприняло несколько попыток проложить дорогу к улучшению отношений с СССР, однако эти попытки не встретили положительного отношения советского правительства, находившегося под гипнозом германских побед на Западе.

27 сентября 1940 между Германией, Италией и Японией был заключен военный союз, т. н. Тройственный пакт. Хотя этот пакт и содержал оговорку, что он не затрагивает отношений его участников Советским Союзом, последний правильно расценил его как пакт расширения сферы войны.

Были другие события, которые свидетельствовали об активизации политики «оси». В их числе выступление Германии в качестве арбитра в споре между Румынией и Венгрией из-за Трансильвании и посылка германской военной миссии в Румынию, усиление немецкого влияния в Болгарии, нападение Италии на Грецию в конце октября 1940 года.

В это сложное время, среди всех неурядиц и осложнений, посетила Сталина одна радость — 20 августа 1940 года советские агенты наконец-то настигли сталинского смертного врага — Троцкого. Советская госбезопасность много лет охотилась за Троцким. Сначала они убили его секретаря Эдвина Вольфа, затем его сына Льва Седова. И вот, наконец, и Троцкий убит. Убийца Троцкого Рамон Меркадер наносит удар ледорубом. Сталин доволен и не только тем, что Троцкий убит, но и как он убит — железной палкой по голове, как бешеная собака. «Правда» печатает на радостях редакционную статью «Смерть международного шпиона», а Меркадер приговорен к 20 годам заключения, но он не назвал тех, кто направил его руку, тех, кто сделал из него убийцу. Меркадеру присваивают звание Героя Советского Союза. И он получит свою награду, приехав в Москву спустя 20 лет. Не из рук Сталина, не из рук Берия. Некто, с одобрения Политбюро, вручит ему Золотую Звезду Героя. Меркадер изменит фамилию. Теперь его зовут Лопесом. Лопес подает заявление с просьбой принять его в члены КПСС. Разве он не заслужил этого? Но просьба Лопеса отклоняется по формальным мотивам. Истинная причина другая: послесталинское руководство не хочет быть идентифицированным с убийством Троцкого. Партийные руководители все-таки иногда думают о том, что скажет про них История. Они напоминают человека, отрицающего Бога, но при этом время от времени боязливо поглядывающего на небо... А вдруг?

В бешенстве сорвет с себя Меркадер-Лопес Золотую Звезду Героя. Но так и останется до конца своих дней всего-навсего членом братской коммунистической партии Испании.

...Ухудшение положения в южной и юго-восточной Европе угрожало интересам как Великобритании, так и Советского Союза. Поздней осенью 1940 года английское правительство еще раз попыталось вовлечь советское правительство в политические переговоры, но снова неудачно. Однако общее настроение в Москве в отношении Англии и США начало меняться. Было очевидно, что, во-первых, Англия не только не собирается капитулировать перед Германией, но ее сопротивление становится все более упорным, во-вторых, расширение сферы господства Германии и ее союзников таит прямую угрозу безопасности СССР. Советское правительство начало и само вести более активную политику, опасаясь оказаться в состоянии политической изоляции. Глупая кампания советской печати против вмешательства США в европейскую войну была прекращена. 6 августа 1940 г. было возобновлено советско-американское торговое соглашение. В конце января 1941 года правительство США сделало примирительный жест в сторону СССР, отменив т. н. «моральное эмбарго», т. е. рекомендацию американским фирмам воздержаться от торговли с СССР, наложенное на СССР в декабре 1939 г. в связи с нападением СССР на Финляндию. В марте 1941 г. в конгрессе США была отклонена поправка, предлагающая исключить СССР из программы помощи, предусмотренной законопроектом о лендлизе. Однако до сближения с Англией и США дело тогда не дошло, так как СССР продолжал скрупулезно придерживаться соглашений с Германией и старался не давать ей поводов для нарушения этих соглашений. Сознание, что СССР не готов к военному столкновению, страх спровоцировать Германию на военное выступление против СССР лежал в основе внешней политики СССР в это время.

СССР в 1940—1941 гг. снабжал Германию стратегическим сырьем, нефтью и продовольствием, фактически помогая в ее военных приготовлениях против... самого себя. Советско-германские экономические отношения определялись торговыми кредитными соглашениями от 19 августа 1939 и 10 февраля 1940 года.

Германия для ведения войны нуждалась в стратегических материалах. Немецкая экономика в начале Второй мировой войны находилась в тесной зависимости от ввоза. Особенно острой была зависимость по олову — 90%, по каучуку — свыше 85%, по текстильному сырью — около 70%, по бокситам — 99% и т. д. Германия нуждалась в ввозе продовольствия.

В течение 17 месяцев после подписания советско-германского пакта и до нападения Германии на СССР Германия получила от Советского Союза 865 тыс. тонн нефти, 140 тыс. тонн марганцевой руды, 14 тыс. тонн меди, 3 тыс. тонн никеля, 101 тыс. тонн хлопка-сырца, более 1 млн. тонн лесоматериалов, 11 тыс. тонн льна, 26 тыс. тонн хромовой руды, 15 тыс. тонн асбеста, 184 тыс. тонн фосфата, 2736 килограммов платины и 1462 тыс. тонн зерна.

Поставки выполнялись советской стороной с исключительной точностью и пунктуальностью. Последний поезд с сырьем пересек советскую границу в сторону Германии за несколько часов до начала германского нападения ночью 22 июня 1941 года.

Для наращивания германской военно-промышленной мощи существенное значение имели не только поставки из СССР, но и поставки из других стран, осуществляемые через советскую территорию. Согласно советско-германскому соглашению через территорию СССР транзитом поступали в Германию стратегические материалы и продовольствие из стран Ближнего и Дальнего Востока, из латино-американских стран и т. д. Советский Союз взял на себя также роль закупщика нежелезных металлов для Германии. Через Транссибирскую железную дорогу Германия получала в больших количествах каучук, закупленный для нее Японией. Германия отчаянно нуждалась в каучуке, ее собственные запасы не превышали двухмесячной потребности. Один раз в 1941 году советские власти даже снарядили для Германии специальный поезд, груженный каучуком. Графит из Мадагаскара, вольфрам и каучук из Французского Индо-Китая, молочные продукты, жиры, нефть, соевые бобы поступали в Германию по железным дорогам Советского Союза. Немцы расценивали экономическую помощь, получаемую от Советского Союза и при его посредстве, как дело «величайшей важности». Весьма вероятно, что без советской помощи в доставке нефти и каучука и других стратегических материалов, было бы, невозможно начать войну против СССР. Надежда Гитлера, высказанная им на совещании высшего командования 22 августа 1939 года, что Германии нечего бояться блокады, так как Восток будет снабжать Германию всем необходимым, в значительной мере оправдалась.

В обмен Советский Союз должен был получить от Германии военно-морское вооружение, включая готовые крейсеры, планы и вооружение. Германия передала СССР крейсер «Лютцев», оборудование для подводных лодок, артиллерийские системы и др. «Лютцев», проданный немцами за 100 млн. рейхсмарок и доставленный в Кронштадт в июне 1940 г. не был полностью закончен и укомплектован. Часть оборудования так и не была доставлена. Германия согласилась послать немецких инструкторов в СССР, чтобы обучить советский экипаж «Лютцева».

Германия не выполнила до конца свои обязательства по поставкам в СССР. К моменту германского вторжения в Советский Союз она задолжала СССР товаров на сумму в 229 млн. рейхсмарок. Нацисты оказались в выигрыше, поскольку они получили от Советского Союза существенную экономическую помощь в период подготовки к наступлению во Франции, на Балканах и затем против самого поставщика стратегических материалов — Советского Союза.

Но этим помощь советского правительства гитлеровскому не ограничивалась. Полтора месяца спустя после подписания советско-германского пакта о ненападении, в начале октября 1939 года советское правительство предложило германскому устроить свою военно-морскую базу в 35 милях северо-западнее Мурманска для заправки и ремонта германских кораблей и подводных лодок. База получила кодовое наименование — «База Норд». Немцы пользовались ею во время кампании в Норвегии и оставили ее лишь в сентябре 1940 года, когда нужда в ней отпала. Командующий военно-морским флотом Германии адмирал Редер направил письмо с благодарностью советскому правительству и получил ответ, в котором говорилось, что советское правительство было радо оказать эту услугу

Советский Союз оказывал помощь германским военно-морским операциям разрешая германским кораблям укрываться в гавани Мурманска. Когда началась война, советские власти задержали в Мурманске суда Англии и их союзников, чтобы дать возможность немецким кораблям благополучно добраться до своих баз в Германии. Позднее, когда немецкий рейдер «Бремен» прорывался сквозь английскую блокаду к берегам рейха, советские власти задержали в Мурманске на три дня все суда Англии и ее союзников и обеспечили тем самым безопасное возвращение «Бремена» в Германию.

В Мурманске происходила также заправка горючим и снабжение продовольствием немецких вспомогательных крейсеров, ведущих военные операции против Англии. Германское правительство и гросс-адмирал Редер выразили благодарность советскому командованию военно-морского флота. Народный комиссар военно-морского флота Кузнецов в чисто советской манере обещал ответить на благодарность «не пустыми словами, а делами», совсем так, как будто он рапортовал родной Партии и Правительству!

Советское правительство оказывало также помощь своими ледоколами для провода через Арктический путь немецких рейдеров, закамуфлированных под торговые суда. 12 августа 1940 года рейдер «Шиф-31» был проведен советским ледоколом через Берингов пролив и 5 сентября 1940 г. вышел в Тихий океан. В результате совместных действий «Шиф-31» и другого немецкого рейдера было пущено ко дну несколько кораблей Англии и ее союзников общим водоизмещением в 64 000 тонн.

Со своей стороны, немцы ограничили движение своих кораблей в Балтийском и Черном морях во время советско-финской войны. Злоупотребляя своим нейтралитетом, СССР специально посылал свои суда в море, чтобы доставлять немцам метеорологические сводки. Эта информация использовалась затем германскими военно-воздушными силами во время бомбежек английских городов

В своем желании умиротворить Гитлера советское правительство пошло так далеко, что выдало германским властям около 800 немецких и австрийских антифашистов, среди них бывших функционеров Коминтерна, находившихся в заключении в советских концентрационных лагерях.

Формальным поводом для этого было советско-германское соглашение об освобождении немецких и австрийских подданных, находившихся в заключении в СССР. Поскольку немецкие антифашисты содержались в советских тюрьмах и лагерях как «немецкие шпионы», то теперь их и возвращали в Германию. Легко представить себе восторг гестаповцев, которым НКВД передавало их самых заклятых врагов. Среди переданных на расправу гестапо был основатель Коммунистической партии Австрии Фриц Коричонер. В этом не было ничего удивительного. Основные кадры Коминтерна были истреблены во время массового террора в СССР в 30-е годы. А оставшихся должно было уничтожить гестапо. Как любил говорить Сталин: «И дешево, и мило».

Сама организация Коммунистического Интернационала была поставлена на службу краткосрочным интересам Советского Союза. В начале войны многие коммунистические партии Запада, повинуясь приказу Москвы, объявили демократические государства — Англию и Францию — агрессорами, а гитлеровскую Германию — обороняющейся стороной.

Вслед за оккупацией Германией Дании, Норвегии, Бельгии, Голландии и других стран советское правительство закрывало их дипломатические представительства в Москве, не оказывало никакой помощи сопротивлению этих народов фашистской агрессии. Так продолжалось до тех пор, пока Советский Союз сам не стал жертвой нападения гитлеровской Германии.

Вскоре после капитуляции Франции Германия развернула при помощи СССР пропагандистское наступление, предлагая Англии и Франции заключить мир. Одновременно начались террористические налеты германской авиации на английские города. Но английский народ продолжал войну и не помышлял о капитуляции. Стремление добиться в кратчайший срок установления германского господства в Европе привело Гитлера к решению напасть на Советский Союз. До тех пор, пока существует Советский Союз, рассуждал Гитлер, Англия не капитулирует. В июле 1940 года Гитлер и высшее командование начали обсуждение перспектив войны против СССР, а 31 июля генеральный штаб получил задание на разработку плана войны против СССР.

Затем Гитлер начал военно-дипломатическую подготовку к войне. Она включала консолидацию сил тоталитарных государств Германии, Италии и Японии, ведущих борьбу за передел мира. 27 сентября 1940 года был подписан Тройственный союз — военно-политическое соглашение трех держав, в котором был зафиксирован план предварительного раздела мира. Германия получала «Евроафриканское пространство», Италия — Средиземноморье, Япония — «Восточноазиатское пространство». Вскоре Германия выступила в роли арбитра в споре между Венгрией и Румынией из-за Трансильвании, подписав с Румынией ряд экономических соглашений и, наконец, послала туда т. н. военную миссию, численность которой была очень близка к дивизии. Задачей миссии была подготовка румынской армии к войне против СССР. В сентябре Германия направила войска в Финляндию, которая рассматривалась, особенно после советско-финской войны, как будущий союзник Германии.

Укрепилась военно-промышленная база Германии. К концу 1940 г. «хозяйственное пространство» Германии составляло 4 млн. кв. км с населением в 333 млн. человек. С лета 1940 года началось систематическое использование экономики оккупированных или подчиненных стран для нужд войны. На производство были посланы иностранные рабочие. Таким образом, высвободилось значительное число немцев для несения военной службы. С конца 1940 г. промышленное производство начало быстро расти.

По мере усиления мощи гитлеровского рейха и расширения пространства, на которое распространялось его господство, международное положение Советского Союза ухудшалось.

Между СССР и Германией все чаще возникали конфликты. Германия не нуждалась теперь в той же степени поддержки СССР, как то было в первые месяцы войны.

Советский Союз стремился использовать период мирных отношений с Германией для расширения территории и укрепления своих позиций повсюду, где было возможно. 9 апреля 1940 года Молотов предупредил Шуленбурга, что Советский Союз заинтересован в сохранении нейтралитета Швеции. Германия вынуждена была прислушаться к этому предупреждению.

Затем возникли некоторые трения в советско-германских отношениях в связи с Литвой. Согласно секретному соглашению 1939 г. часть Литвы (район Мариамполя) оставался в сфере интересов Германии. Советский Союз обязывался не оккупировать своими войсками этой территории. Однако 3 августа 1940 года советские войска были введены и в район Мариамполя.

Еще раньше Советский Союз начал задерживать поставки Германии, опасаясь, по-видимому, что германская акция против Норвегии, может затронуть и входящие в зону советских интересов прибалтийские государства. Убедившись в том, что действия Германии ограничены Норвегией, СССР возобновил поставки. Но это не прошло бесследно для советско-германских отношений. Германия начала ощущать свою зависимость от советского снабжения.

В августе-сентябре 1940 года возникли трения в связи с гарантией, которую Германия предоставила Румынии после присоединения Бессарабии и Северной Буковины к СССР, и Венского арбитража, по которому Трансильвания была отрезана от Румынии и передана Венгрии.

Советский Союз счел это нарушением ст. 3 договора о ненападении, предусматривавшего консультации между двумя государствами. Были также трения на торговых переговорах. Германия поставила в известность СССР о предстоящем подписании Тройственного союза лишь за день до того и т. д.

В начале октября правительство Германии известило советское правительство, что по просьбе Румынии оно направляет туда свою военную миссию, якобы для охраны немецких нефтяных интересов.

Литовская проблема была разрешена 10 января 1941 года, когда обе стороны подписали секретный протокол, согласно которому Советский Союз выплачивал Германии 7,5 млн. долларов, одна восьмая суммы выплачивалась немедленно поставками цветных металлов, а семь восьмых — золотом.

Серьезное обострение советско-германских отношений наметилось на Балканах.

Таким образом, германо-советские отношения начали к осени 1940 года портиться. Оба государства уже извлекли выгоду из своего сотрудничества. Теперь вопрос стоял так. возможно ли и желательно ли дальнейшее сотрудничество, или интересы СССР и Германии уже пришли в непримиримое противоречие?

Такова была ситуация, когда 13 октября 1940 года Риббентроп направил Сталину пространное письмо. Оно начиналось с анализа германо-советских отношений и кончалось предложением СССР примкнуть к Тройственному пакту и принять участие в разделе мира на сферы влияния между четырьмя государствами. Риббентроп приглашал Молотова приехать в Берлин для обсуждения всего комплекса вопросов и выражал готовность приехать затем в Москву с представителями Японии и Италии для обсуждения политики, которая, подчеркивал он, «может быть только к практической выгоде всех нас».

12 ноября Молотов прибыл в Берлин. Молотов молча выслушал рассуждения Риббентропа, а затем Гитлера, что Англия разбита и никогда больше не возвратится на европейский континент.

Молотов согласился с Гитлером, что оба государства извлекли большую выгоду из их сотрудничества. Германии, подчеркнул Молотов, был обеспечен спокойный тыл, что имело огромное значение для побед Германии в ходе первого года войны. Молотов также сказал, что не все еще проблемы прояснены, в частности, проблемы Финляндии, Болгарии, Румынии и Турции. «Молотов, — говорится в официальной немецкой записи беседы его с Гитлером (советская запись не опубликована до сих пор), — выразил свое согласие с заявлениями фюрера о роли Америки и Англии. Участие СССР в Тройственном пакте кажется ему полностью приемлемым в принципе, имея в виду, что Россия должна сотрудничать как партнер, а не просто как объект. В этом случае он не видит трудностей участия Советского Союза в общем усилии». Но Молотов просил дальнейших разъяснений, в частности о «Великом азиатском пространстве». Молотов упрекал немцев в уклонении от ответа на требование Советским Союзом Южной Буковины, настаивал на выводе немецких войск из Финляндии и на прекращении там антисоветской пропаганды. Гитлер обещал все это Молотову, но в то же время предостерегал СССР от втягивания в новую войну с Финляндией. Молотов потребовал согласия Германии на советскую гарантию целостности Болгарии, подобно германо-итальянской гарантии Румынии. Гитлер не возражал, при условии, если Болгария сама попросит СССР об этом. Он также заявил, что разделяет точку зрения СССР на необходимость изменения конвенции о Проливах, разрешив свободный проход советских военных кораблей из/в Черное море.

Перед отъездом в Москву Молотову были вручены проекты соглашений о разделе мира на сферы влияния между четырьмя государствами — Германией, Италией, Японией и СССР. 14 ноября Молотов возвратился в Москву и очень скоро, спустя 12 дней Гитлеру был направлен ответ. СССР соглашался с германским проектом о разделе мира, но с некоторыми поправками: советская сфера влияния должна была распространяться на районы южнее Баку и Батума, то есть включать Восточную Турцию, Северный Иран и Ирак. Советский Союз требовал согласия на устройство своей военно-морской базы в Проливах. Турция приглашалась примкнуть к проектируемому пакту четырех, после чего она получила бы гарантию своей территориальной целостности со стороны Германии, Италии и СССР. В случае отклонения Турцией этого предложения три державы предпримут необходимые дипломатические и военные шаги для обеспечения своих интересов.

Советское правительство настаивало также на немедленном выводе немецких войск из Финляндии, обязываясь уважать немецкие экономические интересы в этом районе; Япония отказывается от своих угольных и нефтяных концессий на Северном Сахалине; Болгария рассматривается как часть советской зоны безопасности, между СССР и Болгарией заключается пакт о взаимной помощи. Таковы были условия участия социалистического Советского Союза в разделе мира, предложенного нацистской Германией.

Позднейшие советские утверждения, будто советское правительство отклонило германское предложение о разделе мира, не соответствуют действительности. Молотов несколько раз запрашивал немцев относительно ответа на советские контрпредложения, но германское правительство больше к своим предложениям не возвращалось. Гитлер склонился к иному решению — начать войну против СССР. 18 декабря 1940 года план ведения войны против СССР — план «Барбаросса» — был окончательно утвержден.

За месяц до того, 18 ноября, болгарский царь Борис прибыл в Берлин для обсуждения вопроса о присоединении Болгарии к Тройственному Союзу (она формально примкнула к нему 2 марта 1941 года). 20 ноября присоединилась к Тройственному пакту Венгрия, 23 ноября — Румыния, 24 ноября — Словакия. Гитлер решил не считаться больше с мнением Советского Союза. Протесты СССР оставались без внимания. Раздражение в Москве против политики гитлеровской Германии выразилось в ряде необдуманных действий. Так, например, советское правительство выступило против сближения Финляндии со Швецией (сближение, которое могло бы обеспечить финский нейтралитет в случае войны с Германией. — Авт.), предупредив Финляндию, что ее соглашение со Швецией привело бы к аннулированию мирного договора с Финляндией от 12 марта 1940 года, то есть пригрозило Финляндии новой войной. В результате этой угрозы сторонники сближения с гитлеровской Германией в Финляндии получили еще больший перевес над умеренными.

Гитлеровская Германия явно готовилась к новой войне, войне против СССР. Но до того Германия решила овладеть Балканами и тем самым добиться изоляции обоих своих врагов — Англии и СССР.

Война на Балканах собственно уже велась Италией, напавшей 28 октября 1940 года на Грецию (без соглашения с Германией). В марте 1941 года, спасая Италию от разгрома, Германия начала войну против Греции. Германия потребовала от Югославии присоединения к Тройственному пакту. Правительство Цветковича, подписавшее соглашение о присоединении к пакту, было свергнуто восставшим народом 27 марта.

В этот последний момент Советский Союз подписал с Югославией договор о дружбе и ненападении, который практически ничего Югославии не давал, но лишь выражал протест СССР против захватнической политики Германии на Балканах. На следующий день, 6 апреля 1941 года Германия напала на Югославию и вскоре разгромила ее. Советский Союз не шелохнулся.

18 июня 1941 года Турция подписала с Германией договор о ненападении.

К этому времени Германия завершила также и приготовления вблизи советской границы в Польше и Румынии.

20 июня германские парашютисты закончили операции на Крите — последние английские солдаты были вынуждены эвакуироваться в Египет.

Урегулирование отношений с Японией было единственным крупным внешнеполитическим успехом Советского Союза в это время. Бои в Монголии закончились в середине сентября 1939 года, вскоре после подписания советско-германского пакта о ненападении. По просьбе Советского Союза Германия оказала давление на Японию, побуждая ее к мирному урегулированию с СССР. Изменение политики Германии, разгром Франции, оккупация Нидерландов, осада Англии — все это усиливало позиции тех японских кругов, которые считали, что экспансия Японии должна быть направлена не на север, то есть против СССР, а на юг — против колониальных владений Франции, Англии и Нидерландов. Японские финансовые и промышленные круги, заинтересованные в развитии экономических отношений с СССР, особенно рыбопромышленники, требовали от своего правительства подписания с СССР новой рыболовной конвенции, так как срок прежней истек в 1939 году. Германия, со своей стороны, также была заинтересована в движении Японии на юг, поскольку это отвлекало внимание Соединенных Штатов от Европы и распыляло силы Британской империи. Рыболовная конвенция была продлена до конца 1942 года. 13 апреля 1941 года во время пребывания японского министра иностранных дел Мацуока в Москве был подписан договор о нейтралитете. Урегулирование отношений между СССР и Японией теперь, в условиях ухудшившихся советско-германских отношений, было для Советского Союза чрезвычайно важным. Договор был подписан Японией, несмотря на нажим, который оказывали на Мацуоку Гитлер и Риббентроп, делая ему прозрачные намеки, что война против СССР не за горами. Но в Японии к этому времени усилилось влияние сторонников экспансии в южном направлении, японское правительство предпочло подписать соглашение с СССР и тем гарантировать безопасность империи на севере.

Договор о нейтралитете 1941 года ослаблял опасность для Советского Союза войны на два фронта, если бы столкновение с Германией стало неизбежным.

 

Самообман и обман

Советское правительство располагало обширной информационной и разведывательной сетью за рубежом. Секретная информация политического и военного характера поступала в Москву по нескольким каналам: по линии наркомата иностранных дел, наркомата внутренних дел (государственной безопасности), наркомата обороны, Коммунистического Интернационала. Советская разведывательная служба в Европе и в Азии была одной из лучших в мире не только потому, что в ее составе были великолепно подготовленные профессионалы, такие, как Р. Зорге, Маневич, Радо, Треппер и другие, но также и потому, что она имела довольно широкую базу среди западноевропейских коммунистов, антифашистов, левых интеллигентов. Эти люди служили советской разведке в силу своих убеждений, преданности коммунистическим идеалам и первой в мире стране социализма. Это делало советскую разведывательную службу необычайно надежной.

Однако в 30-е годы, во время сталинского террора, почти все без исключения советские шпионы, работавшие за границей, находились под подозрением. Многие из тех, кто возвратился в Москву, в конце 30-х годов были арестованы, обвинены в измене и уничтожены. Вместе с ними были арестованы и их семьи. Но даже несмотря на огромный ущерб, который сама советская власть наносила своей разведке, она продолжала располагать надежными кадрами.

Сведения о готовящемся нападении на СССР и о разработке плана «Барбаросса» были получены в Москве еще осенью 1940 года. Эти сведения были получены из Швейцарии, но непосредственным источником информации был офицер германского генерального штаба.

Подробные сведения о плане «Барбаросса» были получены в Москве в начале 1941 года.

Сообщения из Берлина, Берна и Парижа подтверждались сведениями, полученными из Токио от Р. Зорге, шпионская сеть которого получила доступ к совершенно секретным документам японского правительства. Микрофильмы этих документов посылались в Москву. Постоянная передача достоверной шпионской информации в Москву продолжалась 6 лет Зорге предупреждал несколько раз, что несмотря на вооруженные столкновения в Монголии Япония против СССР воевать не будет, а будет воевать против США.

В начале мая 1941 года Зорге передал в Москву содержание беседы Гитлера с японским послом Осимой, в которой Гитлер раскрыл намерение Германии напасть на Советский Союз. 12 мая Зорге сообщил о сосредоточении 150 немецких дивизии вдоль советской границы и указал предполагаемую дату нападения — 20 июня. В следующем сообщении — 15 мая — Зорге уточнил дату нападения — 22 июня и сообщил примерную схему предполагаемых военных действий. В разгар германского наступления на Москву, в октябре 1941 года, Зорге сообщил о намерении японского правительства начать войну против колониальных владений Англии и Нидерландов в Юго-Восточной Азии. 18 октября 1941 года Зорге был арестован и спустя 3 года, 7 ноября 1944 года, повешен в японской тюрьме. Советские власти ничего не предприняли для спасения Зорге: Сталин не желал сохранять живых свидетелей своих ошибок и преступлений. Жена Зорге была арестована советскими властями и послана в концентрационный лагерь. Ничего не было сделано и для вызволения советского разведчика Маневича, арестованного в Италии. Немудрено, что многие сотрудники советской разведки отказывались возвращаться домой и предпочитали стать невозвращенцами; те же, кто возвратился, были либо расстреляны, либо много лет провели в заключении.

О готовящемся нападении на СССР, советское правительство получило официальные предупреждения 1 и 20 марта 1941 года от заместителя государственного секретаря США Семнера Уэллеса.

2 апреля британский премьер-министр Уинстон Черчилль приказал послу Криппсу встретиться со Сталиным и передать ему чрезвычайную информацию о передвижениях германских войск в Польше и предстоящем нападении Германии на Советский Союз. Однако и Сталин, и Молотов уклонялись от встречи с английским послом. Только 19 апреля Криппсу удалось передать это сообщение через НКИД.

Сталин отнесся ко всей этой информации с недоверием. Он подозревал, что поступающая в Москву информация сфрабрикована английской разведкой для того, чтобы спровоцировать войну между СССР и Германией. Начальник Главного Разведывательного Управления Красной Армии, Ф. И. Голиков, в угоду настроению Сталина, в информации, представляемой ему, указывал, что не исключено, что сведения о готовящемся нападении состряпаны английской разведкой. Но сведений, поступавших по различным каналам, было столько, что нетрудно было сделать из них выводы о неотвратимости германского нападения.

Систематически информировала ЦК ВКП (б) и правительство о положении на границе пограничная служба. Число задержанных или уничтоженных пограничниками «вражеских» лазутчиков на западной границе возросло в первом квартале 1941 года по сравнению с первым кварталом 1940 года в 15-20 раз, а во втором квартале 1941 года в 25-30 раз по сравнению с аналогичным временем в 1940 году.

В 1940 году на западной границе произошло 235 конфликтов и инцидентов. Несколько немецких разведывательных групп, переодетых в форму военнослужащих Красной армии, были обнаружены пограничными войсками.

С лета 1940 года участились случаи нарушения границы немецкими самолетами, глубина нарушений увеличилась. С января до июня 1941 года граница была 152 раза нарушена немецкими военными самолетами.

20 апреля 1941 года Украинский пограничный военный округ сообщил об ускоренной подготовке театра военных действий немцами в пограничной полосе Германии и на территории Венгрии.

5 июня Главное управление пограничных войск (ГУПВ) информировало, что в течение апреля-мая немцы сосредоточили вблизи советской границы 80-88 пехотных дивизий, 13-15 моторизованных, 7 танковых, 65 артиллерийских полков и так далее.

6 июня ГУПВ сообщило, что вблизи советской границы сосредоточено около 4 млн. немецких солдат. В тот же день эти сведения были доложены Сталину. 11 июня Сталину было доложено, что с 9 июня в немецком посольстве в Москве жгут бумаги и там получено указание из Берлина подготовиться к эвакуации в течение 7 дней.

10 и 13 июня 1941 года советский посол в Лондоне И. Майский был приглашен в Форин Оффис, где ему были переданы сообщения о предстоящем нападении Германии на СССР. В этом случае, заявил министр иностранных дел Иден, Англия окажет помощь Советскому Союзу.

Аналогичные сообщения поступили в Москву от советских представителей при правительстве Виши.

Информация о концентрации немецких войск в Польше, Румынии, Венгрии, о военно-строительных работах в этих странах, о подготовке театра военных действий была получена в Москве и от антифашистских групп Сопротивления, в том числе и из Германии.

Среди населения западных приграничных районов Советского Союза по обе стороны границы циркулировали слухи о неизбежности войны, и советское командование отлично было об этом осведомлено.

Однако, несмотря на всю эту массу сведений, а также предложений командования пограничных округов принять хотя бы частичные меры на случай военного нападения, из Москвы никаких приказов не последовало. Некоторые командиры решили действовать на свой страх и риск. 18 июня начальник пограничных войск Прибалтийского округа генерал-лейтенант Богданов приказал эвакуировать семьи военнослужащих, а 20 июня отдал дополнительные распоряжения об усилении охраны границы.

Германский посол в Москве Шуленбург, возвратившийся из Берлина в конце апреля после доклада Гитлеру, вынес впечатление, что нападение на СССР — вопрос ближайшего будущего. Он, рискуя быть обвиненным в измене, попытался предупредить об этом советского посла в Берлине Деканозова (Деканозов был также заместителем наркомвнудела и приближенным Берия). Деканозов отнесся к предупреждению Шуленбурга с величайшим подозрением, считая это провокацией. (В 1944 году Шуленбург принял участие в заговоре против Гитлера и был казнен.)

* * *

Сообщение, появившееся 22 и 23 августа 1939 года в советской печати о приезде Риббентропа и одновременно об очередном съезде национал-социалистической партии Германии в Нюрнберге, прозвучали словно удар грома с ясного неба. В течение многих лет немецких национал-социалистов иначе как «фашистами» или «гитлеровцами» советская печать не именовала. Немецкие фашисты были в глазах советского народа самыми злейшими, самыми закоренелыми врагами. И вдруг оказалось, что никакие они не фашисты, а какие-то национал-социалисты. Тоже социалисты, вроде... Риббентроп, которого в советских газетах именовали не иначе как поджигателем войны, был торжественно встречен на аэродроме в Москве, украшенном флагами со свастикой и с серпом и молотом. В газетах появились фотографии улыбающихся Сталина и Риббентропа. Вид у обоих был очень довольный. Народ, конечно, не знал, какие разговоры вел Сталин с Риббентропом, не знал о тостах, провозглашенных за здоровье Гитлера.

Наиболее эмоционально реагировала на советско-германское сближение молодежь. В Московском государственном университете официальные докладчики — преподаватели кафедры марксизма-ленинизма — были атакованы ироническими и возмущенными вопросами. Их путаные объяснения вызывали взрывы смеха. Молодежь никак не хотела примириться с тем, что германские фашисты отныне первые друзья Советского Союза. Тысячи пропагандистов были направлены в учреждения и на предприятия, чтобы разъяснить, что германо-советское сближение не является конъюнктурным маневром, а историческим поворотом. Спешно был подготовлен и издан двухтомник воспоминаний давно умершего германского рейхсканцлера О. Бисмарка, который выступал за германо-русский союз. Предисловие было заказано лучшему специалисту по истории Германии проф. А. С. Ерусалимскому. Сталин лично читал корректуру предисловия и внес свои исправления.

Основная мысль, изложенная во вступительной статье А. С. Ерусалимского, заключалась в словах, которые легко можно было расценить, как обращенные к Гитлеру, «...главную опасность для Германии он видел в столкновении с Россией... В основе политики Бисмарка было заложено понимание силы и непобедимости русского народа».

По указанию правительства Большой театр поставил оперу Рихарда Вагнера, немецкого композитора, который раньше был в СССР далеко не в чести. Постановщиком был приглашен лучший режиссер — Сергей Эйзенштейн. В периодических изданиях появились статьи о традиционной советско-германской дружбе, а заодно и о русско-германской «Псы-рыцари», выведенные тем же Эйзенштейном в кинофильме «Александр Невский», были ненадолго забыты.

Но это было не просто фасадом событий. Из всех учреждений, связанных с внешними сношениями, начали увольнять лиц еврейского происхождения: из народного комиссариата иностранных дел, наркомата внешней торговли, морского флота, из ТАССа, центральных органов печати. Иностранные дипломаты и корреспонденты, аккредитованные в Москве, отмечали исчезновение евреев из всех этих ведомств. Начали убирать евреев из управлений портов, авиалиний, железных дорог. Впервые за все годы существования советской власти антисемитизм, ранее камуфлируемый разговорами об интернационализме, превращался в государственную политику.

Антисемитская политика, проводимая в гитлеровской Германии, встречала иногда откровенное одобрение на местах, особенно среди местного начальства в южных районах СССР — на Украине и в Крыму. Усилился антисемитизм в управлениях кадров Красной армии.

* * *

Анализ событий предвоенного периода начисто опровергает мифы о мудрой внешней и внутренней политике Коммунистической партии и советского правительства. На самом деле советское партийно-политическое руководство проявило растерянность и показало свое неумение правильно оценить события в сложной международной обстановке.

Выше мы уже упоминали о неверной оценке Сталиным перспективы войны на западе между Германией и англо-французскими союзниками. Другая не менее серьезная ошибка произошла в оценке ситуации на Балканах весной 1941 года, выразившаяся, в частности, в переоценке военных возможностей Югославии. Подписывая накануне вторжения гитлеровской Германии в Югославию договор о дружбе и ненападении с Югославией, Сталин вновь повторил прежнюю ошибку: он рассчитывал теперь на затяжные военные действия в Югославии. Согласно советско-югославскому договору: если бы одна из сторон подверглась нападению, то другая обязывалась бы соблюдать «политику дружественных отношений к ней». Однако, Югославия была разгромлена в быстротечной кампании. Советский Союз не оказал ей никакой помощи, да и не мог ее оказать, не только потому, что советское руководство было основательно запугано быстротой развязки в Югославии, но и потому, что отчетливо сознавало неготовность СССР к войне. Политика советского правительства отражала неуверенность и страх перед Германией. Советское правительство прилагало максимум усилий, чтобы не только не раздражать упоенную быстрыми военными победами Германию, но и показать нацистам свою готовность к дальнейшим уступкам, если бы Германия их потребовала.

Однако, к все возрастающему беспокойству советского правительства, Германия не предъявляла Советскому Союзу никаких новых требований. Советский Союз выразил в апреле полную готовность покончить с затяжкой демаркации советской границы на участке от реки Игорка до Балтийского моря и принял немецкие предложения по этому поводу

Советский Союз продолжал скрупулезно поставлять Германии стратегическое сырье и продовольствие, несмотря на огромную задолженность Германии Советскому Союзу в контр-поставках.

Участились разведывательные полеты немецкой авиации над приграничной советской территорией, но «сверху» поступил приказ огня по нарушителям не открывать. Советская сторона ограничивалась протестами. Случалось, что приземлившиеся на советской территории немецкие самолеты немедленно возвращались немцам, несмотря на то, что у пилота находили пленку с заснятой советской территорией.

По свидетельству советских военачальников, Сталин продолжал надеяться на возможность сохранения мира с Гитлером, но опасался провокаций со стороны немецких генералов. Он, как и Гитлер, относился с большой подозрительностью к намерениям генералов.

Все предупреждения, исходившие из англо-американских источников, Сталин продолжал рассматривать как махинации западных держав, которые хотят погреть руки на германо-советской войне.

Сталин воспользовался отъездом из Москвы Мацуока для того, чтобы открыто продемонстрировать свою приверженность германо-советской «дружбе». На проводах Мацуока он неожиданно появился на перроне вокзала и дружески приветствовал германского посла Шуленбурга: «Мы должны оставаться друзьями, и Вы должны для этого сделать все!», а исполняющему обязанности германского военного атташе полковнику Кребсу сказал: «Мы останемся друзьями с вами в любом случае».

5 мая 1941 года Сталин был назначен Председателем Совнаркома СССР. Это назначение могло быть расценено как приглашение главе другого правительства — рейхсканцлеру Гитлеру — вступить со Сталиным в непосредственные переговоры. Такое предположение подкрепляется некоторыми дружелюбными жестами в сторону гитлеровской Германии, сделанными СССР в то время, такими, как закрытие посольств Бельгии, Норвегии и Югославии в Москве (все эти страны, как известно, были оккупированы Германией), установление дипломатических отношений с Ираком, где незадолго до этого был произведен профашистский переворот.

Сталину, который давным-давно (с марта 1939 года) не выступал с публичными речами, было необходимо появиться на публике, чтобы поднять дух среди командиров Красной армии, обескураженных событиями последних лет (арестами офицеров, дружбой с фашистской Германией, неудачами во время финской войны). 5 мая он выступил на выпуске слушателей военных академий. В своей 40-минутной речи он требовал повышения боевого мастерства и способности к отражению агрессии.

Готовность советского правительства к уступкам Германии была понята некоторыми высокопоставленными германскими чиновниками. Глава внешнеторгового департамента Шнурре отмечал в секретном меморандуме от 15 мая 1941 года, что Германия могла бы предъявить СССР новые экономические требования, которые обеспечили бы потребности Германии в сырье и продовольствии.

Однако, Гитлер не реагировал и смятение советского руководства усилилось, особенно в связи с полетом заместителя Гитлера по национал-социалистической партии Рудольфа Гесса в Англию 10 мая 1941 года. Сталин был убежден, что бегство Гесса это всего лишь инсценировка, сделанная с ведома Гитлера, и цель ее заключается в том, чтобы сговориться с Англией против Советского Союза. На самом же деле Гесс полетел без ведома Гитлера. Для Англии неожиданный «визит» Гесса был подтверждением, что Германия решилась на войну против СССР, но опасается войны на два фронта. Гесс предложил поделить Европу на сферы влияния — советская территория до Урала отойдет к Германии. Выяснив намерения Германии, а также и то, что Гесс никого не представляет кроме самого себя, английское правительство решило сообщить советскому о полете Гесса. Для Сталина полет Гесса и сообщение английского правительства послужили лишь подтверждением его подозрений, что между Англией и Германией плетутся антисоветские интриги и что предупреждения Англии о готовящемся немецком нападении являются попыткой английских империалистов спровоцировать войну между Германией и СССР.

Однако совершенно игнорировать реальную ситуацию было невозможно: Германия концентрировала войска близ советской границы и об этом широко писала международная печать и ежедневно сообщали в Москву командующие приграничными военными округами.

Надежда Сталина, что Гитлер предложит новые переговоры, постепенно угасала, а страх перед неготовностью СССР к войне все более возрастал. В этих условиях 14 июня было опубликовано сообщение ТАСС, в котором говорилось о распространяемых за рубежом слухах, что Германия предъявила Советскому Союзу требования и что идут переговоры о заключении между ними «нового, более тесного соглашения» и оба государства сосредотачивают на границе войска. ТАСС заявляло, что Германия требований не предъявляла, ввиду чего и переговоры не могли иметь места. Советский Союз соблюдал и соблюдает договор о ненападении; слухи о подготовке СССР к войне против Германии «являются лживыми и провокационными.

Это коммюнике было как бы приглашением Германии прояснить ее намерения и предложить новые переговоры. Но Германия снова не реагировала. Сообщение ТАСС оказало деморализующее влияние на армию. Оно как бы опровергало сведения о возможности военного конфликта.

18 июня с немецкой стороны появился перебежчик, немецкий фельдфебель, который заявил, что в 4 часа утра 22 июня гитлеровские войска начнут вторжение вдоль всей советско-германской границы. На следующий день, как бы в насмешку над всеми предупреждениями о неизбежной опасности войны, газета «Правда» опубликовала передовую статью под названием «Летний отдых трудящихся».

Сталин все еще надеялся на приглашение из Берлина к столу переговоров. Даже вечером 21 июня, уже после того, как тревожных сообщений становилось все больше, Сталин говорил наркому обороны Тимошенко, прибывшему к нему с докладом: «Зря поднимаем панику».

В 11 часов вечера 21 июня на советскую сторону перебежал немецкий солдат Альфред Лискоф, который сообщил, что в 4 утра немецкая армия перейдет в наступление. Еще одно сообщение получено советской военной разведкой из Берлина: нападение назначено на 22 июня.

По некоторым подсчетам, советское руководство получило 84 предупреждения о предстоящем нападении Германии.

Несмотря на огромные средства, затраченные на строительство укреплений на западных рубежах, к началу войны с Германией строительство не только не было завершено, но находилось в хаотическом состоянии. Сооружение укрепленных районов на старой границе (до 17 сентября 1939 года) началось в 1929 и продолжалось до 1935 года. Это были линии железобетонных сооружений, рассредоточенных в глубину на 1-2 км. Для того, чтобы понять, на какой отсталой военной технике эти сооружения держались, достаточно сказать, что основным типом была огневая пулеметная точка. Сами сооружения не предохраняли гарнизоны на случай попадания 155 мм и 210 мм снарядов. В 1938 году начавшееся было обновление вооружения и оборудования дотов было прекращено, так как было решено изменить всю систему укрепленных районов. Не успели начать строительство новых укрепленных районов, как изменилась государственная граница на западе. Последовал приказ законсервировать строительство на старой границе. Началось сооружение новых укреплений на новой границе. Вскоре выяснилось, что не учтены важнейшие параметры — силы возможного противника и силы советской обороны в укрепленном районе. Снова ушло время на разработку планов и директив к ним. Основные денежные средства выделялись на строительство оборонительных сооружений Прибалтийскому военному округу. Это означало, что советское верховное командование неправильно оценивает возможное направление главного удара противника, считая, что он последует из Восточной Пруссии в сторону Прибалтики. В конце марта 1941 года, когда выяснилось, что южнее Полесья сосредотачивается крупная группировка немецких войск, было решено усилить строительство в Киевском военном округе. Теперь не хватало строительных материалов и оборудования. Из выстроенных на новой границе 2500 дотов были полностью обеспечены орудиями только 1000. Во всех остальных были установлены лишь станковые пулеметы. Начали снимать вооружения с дотов на старой границе, а сами доты превращали в... овощехранилища местных колхозов. Таким образом, старая граница, на которой отступающие советские войска могли бы держать оборону, была разоружена, а новая недовооружена. Между укрепленными районами оказались незащищенные участки шириной от 10 до 80 км. Проверка наркомата обороны, произведенная весной 1941 г., показала, что многие сооружения, построенные в 1940 году, были захламлены или забиты отвалами земли.

Не лучше обстояло дело со строительством полевых аэродромов и дополнительных бетонных полос на стационарных аэродромах, сооружением узлов связи и дорог.

Начальник Главного Политического управления Красной армии А. И. Запорожец сообщал наркому обороны маршалу С. К. Тимошенко: «Укрепленные районы, строящиеся на наших западных границах, в большинстве своем не боеспособные».

Советская историография обычно оправдывает все эти преступные упущения ссылкой на то, что было мало времени для подготовки к войне. Это утверждение не соответствует действительности, ибо на протяжении многих лет официально провозглашенная политика советского правительства в деле военного строительства заключалась в том, чтобы держать страну в состоянии постоянной мобилизационной готовности. Населению СССР годами внушалась мысль, что оно должно идти на всевозможные жертвы ради укрепления обороноспособности страны. И оно на эти жертвы шло. У советского руководства было достаточно средств и достаточно времени, чтобы подготовить страну к возможности войны. Однако по бездарности высшего руководства, его неумению и нежеланию научиться правильному экономически обоснованному хозяйствованию, огромные средства, фактически экспроприированные у населения, разбазаривались, растрачивались впустую, гигантские капиталовложения не давали ожидаемого результата.

В 1940 году и в начале 1941 года правительство приняло ряд постановлений, в которых обращало внимание на недостатки подготовки войск, строительства рубежей, технической оснащенности. Танковые и механизированные соединения были лишь наполовину укомплектованы новой техникой, авиационные части приграничных округов и того хуже — всего на 22%.

Крупные просчеты были совершены высшим командованием при определении группировки противника и вскрытия его намерений и планов.

Как признает в своих мемуарах маршал Г. К. Жуков, назначенный в феврале 1941 года начальником Генерального штаба Красной армии, «наиболее опасным стратегическим направлением считалось юго-западное — Украина, а не западное — Белоруссия, на котором гитлеровское командование в июне 1941 года сосредоточило и ввело в действие самые мощные сухопутные и воздушные группировки».

Верховное командование ошибочно считало, что главный удар последует через Восточную Пруссию на Ригу — Каунас (Полоцк) — Минск и из района Бреста на Барановичи — Минск

На самом же деле германское верховное командование решило нанести главный удар севернее Полесья, в то время как советское командование готовилось к отражению удара к югу от него.

Но как же тогда обстояло дело с анализом разведывательной информации, в которой говорилось о планах немцев довольно точно? Вообще не обращали внимания?

Ошибочным был и план обороны западной границы, который предусматривал немедленный переход в наступление сразу же после отражения первого удара врага. Не принималась в расчет возможность глубокого вклинения сил противника в оборону советских войск и возможного прорыва этой обороны, хотя уязвимость оборонительных полос была хорошо известна не только командованию приграничных округов, но и высшему командованию. Оперативно-стратегическая игра, проведенная в январе 1941 года, показала, например, что при вклинении вражеских войск на белостокском и львовском выступах, советские войска могут оказаться в тяжелом положении.

Инициатива командования приграничных округов была скована строгим указанием не давать немцам никаких поводов для вооруженных провокаций.

 

Глава восьмая. Война (1941—1945)

 

На краю поражения

До последнего часа ожидает Сталин знака со стороны Гитлера. Вечером 21 июня, узнав о перебежчике Лискофе, Сталин реагирует в обычной манере. «А не подбросили ли немецкие генералы этого перебежчика, чтобы спровоцировать конфликт?», — спрашивает он наркома обороны С К. Тимошенко. Сталин, по-видимому, не может себе представить, что Гитлер начнет войну против СССР. Он предпочитает верить, что войну хотят спровоцировать немецкие генералы, упоенные военными успехами вермахта. И, кроме того, он-то хорошо знает, страна к войне еще не готова, все военные планы рассчитаны на 1942 год. Сталину попросту страшно. Он становится нерешительным, по-видимому, ему отчаянно хочется отодвинуть неизбежное. Возможно, что в лот момент он уповает на чудо...

А что же его «боевые соратники», члены Политбюро ЦК ВКП (б)? «Сталин коротко информировал их, — пишет Жуков. — Что будем делать? — спросил И. В. Сталин. Ответа не последовало».

Нарком обороны Тимошенко предлагает дать немедленно директиву о приведении всех войск в полную боевую готовность. Проект директивы зачитан, но Сталин его отклоняет. Он полагает, что, быть может, все еще уладится мирным путем.

Разведывательная информация, которой располагало правительство СССР и советское верховное командование, оказалась точной: в 4 часа утра 22 июня 1941 года гитлеровская Германия вместе со своими союзниками Румынией, Венгрией и Словакией начала наступление вдоль всей советско-германской границы.

Командование приграничных округов, дезориентированное приказами из Москвы, с первых же часов вторжения начало терять управление войсками.

Только в 12.30 в ночь с 21 на 22 июня в войска была направлена директива наркомата обороны, предупреждающая о возможном внезапном нападении немцев 22—23 июня вдоль западной и юго-западной границы. Формулирование задачи войск начиналось со странной и необычной фразы: «Задача наших войск — не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения».

Это означало, что руководство в Кремле все еще уповает на какое-то чудо, которое предотвратит войну. Командующим приграничными округами предписывалось привести войска в полную боевую готовность, чтобы встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников и для этого скрытно занять огневые точки в укрепленных районах на границе, рассредоточить и замаскировать авиацию и войска, привести в боевую готовность противовоздушную оборону, подготовить мероприятия по затемнению городов и объектов.

Последний пункт директивы гласил: «Никаких других мероприятий без особых распоряжений не проводить».

Маршал Малиновский свидетельствует, что на уточняющий вопрос, можно ли открывать огонь, если противник вторгнется на советскую территорию, последовал ответ: на провокации не поддаваться и огня не открывать!

Уже после нападения немцев Тимошенко предупреждает заместителя командующего Западного особого военного округа генерала Болдина: «Ставлю в известность вас и прошу передать Павлову (командующий округом. — А. Н.), что товарищ Сталин не разрешает открывать артиллерийский огонь по немцам». Болдин кричит в телефонную трубку: «Как же так? Ведь наши войска вынуждены отступать. Горят города, гибнут люди». Болдин настаивает на немедленном вводе в дело механизированных, стрелковых частей и артиллерии, особенно зенитной. Ответ Тимошенко: «Никаких мер не предпринимать, кроме разведки в глубь территории противника на 60 км».

Только вечером 22 июня, когда из-за глубокого вклинения немецких танковых групп создалось угрожающее положение, командующие фронтами получили приказ о нанесении «глубоких контрударов с целью разгрома основных сил противника и перенесения действий на его территорию». Фантастичность этого приказа отражала полное непонимание сложившейся обстановки военно-политическим руководством Советского Союза и полное игнорирование фактов или незнание их высшим военным командованием.

А факты были такие:

Группировка немецких войск насчитывала 190 дивизий, в том числе 17 танковых и 13 моторизованных. У нее на вооружении было 50 тысяч орудий и минометов, около 5 тысяч самолетов, более 3700 танков.

Вся группировка, включая все рода вооруженных сил, насчитывала 4 600 тысяч. Среди них было 153 немецких дивизий (свыше 70% всей немецкой армии), составлявшие вместе с частями усиления 3 300 тысяч человек.

Советские вооруженные силы насчитывали к началу войны 5 миллионов человек.

В западных приграничных округах было 170 дивизий и 2 бригады. Это составляло 54% численности всей Красной армии, около 2,9 млн. человек.

Войска первого эшелона составляли 56 дивизий и две бригады, и были рассредоточены на глубину до 50 километров. Войска второго эшелона находились на расстоянии 50-100 километров от границы и резерв — 150-400 километров.

На направлениях главных ударов у немцев был значительный перевес сил, от 1,8 до 2,2 раза. В советской группировке было 1540 самолетов новых конструкций, большое число танков, но устарелых типов.

Таким образом, германская армия имела безусловное превосходство в живой силе и технике. Она имела также большой опыт ведения современной войны и хорошо подготовленный офицерский корпус.

В 4 часа 15 минут утра по всему огромному советско-германскому фронту началось нападение Германии. Германская авиация нанесла сокрушительные бомбовые удары по аэродромам.

В первый же день войны было уничтожено 1200 боевых советских самолетов; большинству из них даже не удалось подняться в воздух. Были выведены из строя узлы и линии связи, уничтожены и захвачены склады вооружения и боеприпасов, которые почему-то были слишком близко пододвинуты к границе. Немецкое командование, изолируя отдельные узлы сопротивления советских войск, развернуло наступление на восток. К исходу первого дня войны немецкие танки продвинулись до 60 км на Брестском направлении и заняли Кобрин.

Вечером 22 июня Тимошенко приказал Северо-Западному, Западному и Юго-Западному фронтам перейти в наступление на главных направлениях, разгромить противника и перенести военные действия на его территорию. Эта директива не только не соответствовала реальному положению, сложившемуся на фронте к исходу первого дня войны, но была прямо преступной, поскольку заставляла командиров гнать вверенные им войска под смертоубойный огонь противника, в маленькие и большие «котлы», в окружение. Такого же рода преступная директива была отдана и войскам Прибалтийского военного округа его командующим генералом Ф. И. Кузнецовым.

Десятки тысяч убитых, сотни тысяч попавших в немецкий плен — такую дорогую цену уплатил народ за растерянность и некомпетентность высшего военно-политического руководства, Политбюро ЦК ВКП (б), правительства и главы партии и государства — Сталина.

Только на четвертый день войны Ставка Главного Командования поняла нереальность попыток организовать контрнаступление. К этому времени немецкие войска продвинулись на разных направлениях от 130 до 250 километров в глубь территории Советского Союза. 28 июня, спустя неделю после начала войны, пала столица Белоруссии — Минск. В руки врага попало 319 тысяч пленных и большое количество вооружения.

На Северо-Западном фронте разрозненные части Красной армии, полностью потеряв управление, поспешно отступали к рубежу Западной Двины. Однако зацепиться за этот рубеж не удалось. Немецкие танковые колонны переправились через Западную Двину, захватили Даугавпилс и 9 июля с ходу взяли Псков.

Только в районе Луцк—Броды—Ровно на стыке Юго-Западного и Южного фронтов советские войска в крупном танковом сражении нанесли тяжелый урон немцам и задержали их продвижение на неделю, но затем были вынуждены отойти на рубеж старой границы в район Коростень — Новоград — Волынский — Проскуров.

На Западном фронте после тяжелых боев советским войскам пришлось отойти к Днепру.

На Юго-Западном фронте враг захватил в начале июля Бердичев и Житомир.

В итоге трехнедельных боев гитлеровские войска продвинулись на 300-600 км в глубину советской территории. Они заняли Латвию, Литву, Белоруссию, правобережную Украину и почти всю Молдавию. Такого ужасного состояния Россия не переживала со времени вторжения Наполеона. Царские генералы времен Первой мировой войны, которых советская историография упрекает в бездарности, никогда не несли столь сокрушительных поражений.

Потери германской армии были значительны. С 22 июня по 13 июля они равнялись 92 тыс. человек или 3,68% общей численности немецких войск на советско-германском фронте. Но немецкие потери были во много раз меньше потерь Красной армии.

В середине июля развернулось ожесточенное сражение между Полесьем и Дунаем, на фронте шириной 1400 км.

8 августа немцы форсировали Днепр между Киевом и Кременчугом. Упорные бои продолжались полтора месяца. Командующий Юго-Западным направлением С. М. Буденный запросил у Ставки разрешения оставить Киев и Киевский укрепленный район и отвести войска с Днепра на р. Псел. Ставка не согласилась. В результате четыре советских армии были окружены немцами, частью уничтожены и частью пленены. По одной из версий командующий Юго-Западным фронтом генерал М. П. Кирпонос покончил самоубийством.

Теперь немецкая группировка «Юг» после овладения Киевом начала наступление на харьковском, донбасском и крымском направлениях. Восточнее Киева немцы начали наступление на Брянск и Орел, имея своей целью захват Москвы.

В конце сентября 1941 г. создалось угрожающее положение.

 

Правительство, народ и война

Спустя 8 часов после вторжения германских вооруженных сил, в 12 часов дня по радио выступил заместитель председателя Совета Народных Комиссаров СССР В. М. Молотов, сообщивший гражданам Советского Союза о вероломном нападении Германии. Сталин предпочел не выступать. У него было для этого достаточно причин. Главная из них заключалась в провале его политики — дружбы и сотрудничества с фашистской Германией и подготовки страны к войне. Сталин, который обычно связывал свое имя с достижениями, с победами, вовсе не хотел, чтобы его имя идентифицировалось с поражениями. Сталин был в шоке. Он заперся на своей даче в Кунцеве и фактически самоустранился от государственных дел. Лишь спустя несколько дней он не без нажима со стороны других членов Политбюро (как о том было официально заявлено на XX съезде КПСС в 1956 году) вернулся к исполнению своих обязанностей.

Понадобилась, однако, неделя, чтобы советское руководство выработало первую директиву, адресованную партийным и советским организациям прифронтовых областей. Спустя еще пять дней, 3 июля 1941 года, эта программа была сообщена Сталиным по радио населению страны. Ему пришлось сказать народу, что враг уже глубоко вторгся в пределы Советского Союза. В этот тяжелый час, он, по приказу которого миллионы были обездолены во время коллективизации, по чьему приказу были созданы лагери рабского труда, уничтожены лучшие военачальники и цвет интеллигенции страны, были расстреляны или сгноены в лагерях миллионы советских граждан, теперь обращался к советским гражданам с умоляющим призывом: «Братья и сестры...»

В тяжелую годину вражеского нашествия всколыхнулись лучшие народные чувства: готовность к самопожертвованию, чувство ответственности, чувство родины, национальный патриотизм.

В угрожаемых районах начали создаваться дивизии народного ополчения, истребительные отряды для борьбы с немецкими парашютными десантами, трудовые отряды для строительства оборонительных рубежей.

В военкоматы потоком шли заявления от граждан, желавших добровольно вступить в армию.

В Ленинграде было сформировано 10 дивизий народного ополчения общей численностью вместе с другими добровольческими формированиями до 159 тыс. человек. В Москве насчитывалось 12 ополченских дивизий — около 120 тыс. человек. В Киеве вступило в ополчение 29 тыс. человек.

Автор специального исследования, посвященного добровольческим формированиям во время Отечественной войны 1941—1945 годов утверждает, что «по неполным данным, в народном ополчении и других добровольческих формированиях во время войны находилось не менее 4 млн. человек. Из них около 2 млн. человек сражалось с врагом на различных участках советско-германского фронта уже летом и осенью 1941 г.». Эти данные представляются значительно завышенными.

В ополчение шли и рабочие, и интеллигенты преподаватели, студенты, художники, музыканты, писатели, ученые. Многие из них вступили в ополчение добровольно. В большинстве своем они не были обучены военному делу, а для обучения не хватало ни времени, ни боеприпасов, ни оружия.

Для того чтобы понять, в каком положении оказалась страна к осени 1941 года, обратимся к свидетельству компетентного очевидца, Н С. Хрущева, в ту пору первого секретаря ЦК КП (б) У.

Вот что он пишет:

«Положение быстро изменилось к худшему, главным образом потому, что очень мало помощи последовало из Москвы. Вскоре после того, как началась война, во время германского наступления на Киев, был большой патриотический подъем среди народа. Рабочие с «Ленинской Кузницы» и других заводов вокруг Киева пришли в Центральный Комитет, требуя винтовки, чтобы они могли отбить атаки захватчиков. Я позвонил в Москву для того, чтобы договориться о доставке оружия для тех граждан, которые желали отправиться на фронт для поддержки Красной Армии Единственным, с кем я мог соединиться, был Маленков. «Скажите мне, — сказал я, — где мы можем достать винтовки? У нас есть заводские рабочие, которые желают присоединиться к Красной Армии, чтобы сражаться против немцев, но у нас нечем их вооружить».

— Лучше оставьте всякую мысль о получении оружия от нас. Все винтовки из гражданской обороны посланы в Ленинград.

— Так чем же, вы полагаете, мы будем воевать?

— Я не знаю — пиками, мечами, самодельным оружием, всем, что вы сумеете изготовить на ваших заводах.

— Вы думаете, что мы можем воевать против танков копьями?

— Делайте все, что вы можете. Вы можете изготовлять бутылки с горючей смесью и бросать их в танки.

Можете представить себе мой стыд и негодование, когда я услышал это от Маленкова. Значит, мы должны отразить вторжение без винтовок и пулеметов, не говоря уже об артиллерии или механизированных системах. Я, конечно, никому не сказал то, что я услышал от Маленкова. Кто знает, какова была бы реакция. Я, конечно, не мог сказать людям, насколько плохо положение. Но народ мог и сам убедиться, как мы плохо вооружены. Но почему мы были так плохо вооружены? Из-за самодовольства наркомата обороны, деморализации и пораженческих настроений в руководстве. Эти факторы сдерживали нас в строительстве нашей промышленности вооружений и в укреплении наших границ. А теперь было слишком поздно».

Хрущев, умолчал, конечно, что на Украине, особенно в западной ее части, было немало случаев, когда население встречало немцев как освободителей

Первоначально мобилизация коснулась военнообязанных рождения 1905—1918 годов, позднее она была распространена на лиц рождения до 1927 года включительно.

В районах, расположенных на запад от линии Ярославль — Рязань — Ростов-на-Дону, было объявлено военное положение и сформированы части народного ополчения, истребительные отряды для борьбы с вражескими десантами.

Указом от 26 декабря 1941 года рабочие и служащие военной промышленности, не подлежавшие призыву, были объявлены мобилизованными. Самовольный уход с предприятий приравнивался к дезертирству. Были введены обязательные сверхурочные работы, все отпуска на время войны отменялись. Рабочий день фактически увеличился до 10-12 часов, а в городах, оказавшихся в чрезвычайном положении, например, в Ленинграде, в Туле, рабочий день не имел предела. Транспортные рабочие и служащие также были объявлены мобилизованными.

Людские ресурсы резко сократились уже в начале войны, так как значительная часть страны была быстро оккупирована врагом. Уже в первые месяцы войны армия потеряла миллионы людей убитыми и пленными.

Значительная часть мужского населения ушла в армию. На производство были призваны женщины в возрасте от 16 до 55 лет. Им пришлось работать на тяжелых мужских профессиях, в качестве кочегаров, кузнецов, штамповщиков и так далее. На заводах и фабриках появилось также много людей нерабочего возраста, старше 65 лет и подростков от 14 лет и выше.

30 июня 1941 года был образован Государственный Комитет Обороны, чрезвычайный орган военного времени, в руках которого была сконцентрирована вся полнота власти. Председателем ГКО стал Сталин, заместителем председателя Молотов, членами Ворошилов и Маленков. Позднее ГКО был дополнен Берия, Булганиным, Вознесенским, Кагановичем и Микояном. На местах были образованы городские комитеты обороны. Они состояли из первых секретарей организаций ВКП (б), председателей местных советов, представителей армии и государственной безопасности.

В угрожаемых районах началась эвакуация заводского оборудования и специалистов на восток. Удалось вывезти более 1500 предприятий, которые были размещены в Поволжье, на Урале, в Сибири, Казахстане и Средней Азии. Считается, что было эвакуировано 10 млн. человек. Но масса населения бежала, не дожидаясь эвакуации, на восток, бросая свои дома и имущество. Многие заводы, фабрики, склады попали в руки врага.

В районах, отстоявших далеко от линии фронта, эвакуация проходила более организованно. Предприятия, вывезенные на восток, сравнительно быстро начали выпускать продукцию для нужд армии. В суровых условиях осени и зимы 1941/1942 годов воздвигались новые фабричные корпуса. Спустя четыре месяца многие заводы уже работали на полную мощность. Рабочий день продолжался по 12-14 часов. Люди жили в условиях неимоверной скученности, часто в землянках и палатках. Не хватало продовольствия. Перестройка экономики на военный лад была в основном закончена в течение года.

Это было очень трудное время. Промышленное производство в стране понизилось в 2,1 раза. Прокат черных металлов уменьшился за полгода войны в 3,1 раза, прокат цветных металлов в 430 раз (!), производство шарикоподшипников в 21 раз.

Резко сократился выпуск самолетов — в 4-м квартале 1941 года более чем в два раза по сравнению с 3-м кварталом. В декабре 1941 года план по выпуску самолетов был выполнен лишь на 35%. В это время 4/5 советской авиационной промышленности перебазировались на восток страны. План выпуска танков во втором полугодии 1941 года был выполнен на 61,7%. Производство боеприпасов составило 50-60 процентов от запланированного.

Экономическое положение городского населения было во время войны плохим. Карточная система рационирования продуктов обеспечивала питание городских жителей лишь в минимальной степени. Продуктов, выдаваемых по карточкам, не хватало, приходилось обращаться к помощи рынка с его фантастическими ценами. Практически вся заработная плата городских жителей уходила на покупку продуктов питания и коммунальные расходы. Многие городские жители отправлялись в деревни, чтобы выменять продукты на одежду и утварь. Рабочие, особенно на тяжелом производстве (добывающая промышленность, литейное дело, нефтяная промышленность, химическое производство) получали снабжение по первой категории: от 800 граммов до 1-1,2 килограмма хлеба в сутки (хлеб был основным продуктом питания). В других отраслях производства рабочие были отнесены ко второй категории — 500 граммов хлеба. Служащие получали от 400 до 450 граммов, члены семей (иждивенцы и дети до 12 лет) — 300-400 граммов. По обычным нормам выдавалось в месяц 1,8 килограмма мяса или рыбы, 400 граммов жиров, 1,3 килограмма круп и макарон, 400 граммов сахара или кондитерских изделий. Были также повышенные и особо повышенные нормы. Многие рабочие и служащие сдавали свои продуктовые карточки в закрытые столовые и получали питание там.

Привилегированная часть общества (руководящие партийные и советские работники, партийный аппарат) имели свою собственную, особую систему снабжения, значительно отличавшуюся в количественном и качественном отношении от общегражданской.

Многим предприятиям и учреждениям были выделены колхозные земли для использования их под подсобные хозяйства и организации на этой базе дополнительного питания своих рабочих. В городах рабочим и служащим выделялись участки под огороды для выращивания для собственных нужд картофеля и овощей. Собственные огороды стали основным источником питания для сотен тысяч семей во время войны. Одежда, обувь, ткани стали во время войны предметами роскоши. Время от времени на предприятиях выдавались ордера на покупку носильных вещей или обуви. Ордера, так же как и вещи, скоро стали предметом спекуляции на черном рынке.

Значительно осложнилась и без того острая жилищная проблема, особенно в местах эвакуации, в Казахстане, Киргизии, Узбекистане и других среднеазиатских республиках. Эвакуированные скапливались в тех городах и местностях, где существовали промышленные и коммунальные предприятия, то есть где можно было найти работу. Гораздо хуже было положение тех, кто не находил работу по специальности и работал в качестве сельскохозяйственного рабочего. Из-за отсутствия сноровки выработка была намного меньше выработки местных колхозников, соответственно и уровень их жизни был довольно низким.

На территории, занятой немецкими войсками, находилось около половины посевных площадей всего Советского Союза. Здесь производилось более половины зерна и продуктов животноводства. В этих районах было много сельскохозяйственной техники. Немцы захватили часть собранного, но еще не вывезенного урожая, а также тракторы, комбайны, сельскохозяйственные машины. В тех местностях, где было время на сборы, удалось вывезти часть урожая, угнать скот, передать армии трактора и немногочисленный колхозный транспорт.

В местностях, куда «немец» еще не дошел, трактора, автомашины, лошади были мобилизованы для нужд армии. Сельское хозяйство осталось без тягловой силы. Почти все трудоспособные мужчины были либо на фронте, либо в плену. В деревнях оставались малолетние дети, старики, женщины и инвалиды. Пахали на коровах, а там где их не было или не хватало, впрягались люди. Многие сельскохозяйственные работы выполнялись вручную. Почти весь собранный урожай сдавался государству в счет обязательных поставок. Уровень поставок часто определялся не реальным урожаем, а предполагаемым, то есть примерно на 25% выше реального. За недоимки взыскивали строго, иногда отправляли в тюрьму, как за саботаж. Часто в деревнях не оставалось зерна для посева. Особенно страшно обстояло дело в центральных областях России, где и до войны едва сводили концы с концами, война и вовсе подорвала экономическое положение колхозников. Все их помыслы сосредотачивались на приусадебном участке — часть выращенных продуктов использовалась для себя, часть выгодно продавалась или обменивалась у городских жителей на нужные товары. Лучше жилось крестьянам в теплых краях: в Закавказье, в Средней Азии, где было больше продуктов животноводства, масляничных культур, овощей и фруктов.

По всей стране проходил сбор пожертвований в помощь Красной армии. Вещи, деньги, ценности, облигации государственных займов — все шло в фонд обороны страны. Собирались средства на строительство танковых колонн и самолетов. Где-то в глубоких тыловых районах отдельными колхозниками вносились в фонд обороны огромные деньги (100-200 тыс. рублей). Откуда брались эти деньги? Во время войны из-за нехватки продовольствия образовался черный рынок, на котором продукты либо обменивались на вещи, либо продавались по баснословным ценам. В глубоком тылу процветала спекуляция продовольствием и товарами первой необходимости. Спекулянты наживали в эти годы целые состояния. Некоторую толику вырученных денег они жертвовали на оборону страны. Таким образом, часть средств, вырученная от ограбления населения на черном рынке, особенно эвакуированных, поступала в распоряжение государства. Жертвователи же зачислялись в патриоты, о них писалось в газетах, передавалось по радио, их ставили в пример другим гражданам.

Едва началась война, как зашаталось здание социалистических национальных отношений. Первые трещины появились в недавно присоединенных областях государства — в западных частях Белоруссии и Украины и в Прибалтике. Политика «чисток» и депортаций коренных жителей, первое мероприятие, проведенное советской властью в 1939—1940 годах, возбудили достаточный страх и ненависть среди местного населения. Естественно, в этих частях страны немцев часто встречали как избавителей.

Но и во внутренних районах дело обстояло далеко не благополучно. И опять в этом было повинно советское государство и его репрессивная политика.

В августе 1941 года была ликвидирована автономная республика немцев Поволжья, коренное население которой, немцы, поселились здесь два столетия тому назад. Их обвинили в сотрудничестве с гитлеровской Германией, хотя на самом деле они были едва ли не самым лояльным населением России. Советские немцы были депортированы на восток и крайний север страны. Таким образом, первые удары, подрывавшие межнациональные отношения, были нанесены не вторгшимся врагом, а самим советским государством.

В конце 1943 и в начале 1944 года по обвинению в сотрудничестве с врагом были выселены народы Кавказа чеченцы, ингуши, балкарцы, карачаевцы, затем калмыки и крымские татары. Заодно удалили и прочих «не-русских» с Черноморского побережья: греков, болгар, крымчаков. Их участь разделили курды, хемшины. Шли приготовления к депортации абхазов. Во всех случаях ликвидировалась автономия народов там, где она существовала. Депортация коснулась более миллиона людей. Их погрузили в вагоны для скота и отправили в Сибирь, на Урал и в Среднюю Азию. Основная цель депортации заключалась в том, чтобы поселить в районах, где ощущалось напряжение, а также вдоль советских границ, русское население. Города и деревни Северного Кавказа, Ставрополщины и Крыма были заселены русскими и украинцами.

Жили депортированные в необычайно скученных условиях, голодали и вымирали. Во время депортации и в первые годы расселения на новых местах десятки тысяч людей умерли от голода и болезней. Для депортированных был установлен режим спецпоселений. Каждый шаг спецпоселенцев тщательно контролировался. Их жизнь находилась под постоянным и неусыпным контролем властей; передвижение было ограничено. Было прекращено печатание литературы, не издавалось ни одной газеты или журнала на языках этих национальностей. Полностью прекратилось обучение на родных языках в школах. Доступ к получению высшего образования был блокирован.

В Закавказье, несмотря на появление немецких войск осенью 1942 года у Главного Кавказского хребта, положение было достаточно устойчивым и не только благодаря сосредоточению значительного количества воинских контингентов и войск НКВД, но также и потому, что закавказские народы не видели иного пути для своей защиты, чем лояльная поддержка советского государства. Серьезную роль сыграли ввод советских войск в Иран в начале войны, союз СССР с Англией и с США и традиционная ненависть к Турции (особенно в Армении).

В советских среднеазиатских республиках положение во время войны значительно усложнилось из-за притока беженцев, эвакуированных и депортированных. Военные усилия требовали создания в Средней Азии новой экономической базы, увеличения производства хлопка и цветных металлов, разведывания и разработки новых источников сырья. Прилив русского, украинского и другого населения во время войны оказал существенное влияние на экономику и культуру Средней Азии, особенно на развитие и рост городов.

Здесь была сосредоточена основная масса русского населения. Узбекский демограф пишет: «До 50-х годов, особенно в предвоенные годы и в годы Великой Отечественной войны, в связи с индустриализацией национальных окраин, в том числе и среднеазиатских республик, и значительной миграции сюда русских (а также украинцев, белорусов и некоторых других народов), доля народов, образующих союзные республики Средней Азии, а также автономных республик и областей, заметно снижалась». Соответственно изменялся удельный вес и влияние русских в местной администрации, и особенно, в промышленности. Приток русских привел к усилению проникновения русского языка и русско-советской культуры в коренную национальную среду, что не могло не сказаться и на изменении политического баланса. Местная элита и «всесоюзная» бюрократия ощутили большую взаимозависимость.

Во время войны население ГУЛага основательно пополнилось за счет депортированных из Прибалтики, Восточной Польши, Молдавии, кавказцев и крымских татар, немцев, «пораженческих элементов», «окруженцев» и другого несчастного люда.

Заключенные строили аэродромы и посадочные площадки, пробивали дороги на Крайнем Севере. Они построили столицу Колымского края Магадан. Они выстроили также подземные аэродромы около Куйбышева, аэродромы и посадочные площадки в Сороке, Каргополе, Онеге, Северодвинске, а также на Северном Урале и на Печоре. Рабский труд заключенных применялся на военных заводах, для расширения портов на Северном море, при прокладке дорог в Сибири и в Закавказье. Зэки мерли тысячами от недоедания, непосильного труда, нечеловеческого обращения с ними охраны и администрации лагерей, от продуманной энкаведистской системы подавления и уничтожения человеческой личности. Убыль заключенных заранее планировалась в лагерях. Те, кого использовали на тяжелых работах, обычно не жили больше трех лет. На место умерших присылали новых зэков, и так без конца.

Лагеря пополнились в 1939—1941 годах в результате «чисток» на вновь присоединенных к СССР землях — в Западной Украине и в Западной Белоруссии, в Литве, Латвии и Эстонии, в Бессарабии и Северной Буковине.

В 1939—1942 годах в Сибирь и на Урал было депортировано 1 080 тысяч поляков, граждан Польши. Их вывезли вскоре после подписания советско-германского пакта о разделе Польши.

Данные о том, сколько поляков было послано в ссылку, а сколько в исправительно-трудовые лагеря (ИТЛ) расходятся. По ранним сведениям в ИТЛ попало 200 тысяч польских граждан. По сведениям, собранным известным английским исследователем Робертом Конквестом в ИТЛ попало 440 тысяч поляков, остальные 620 тысяч были либо в лагерях для военнопленных, либо на поселении.

200 тысяч человек были депортированы из Прибалтики, то есть 4% от всего населения трех прибалтийских государств, составляющего 5 миллионов. Из них попали в ИТЛ от 50 до 60 тысяч. 200 тысяч были вывезены из Бессарабии накануне нападения Германии.

Попали в ИТЛ и немцы — как представители враждебной национальности, а позднее часть кавказцев, калмыков и крымских татар, депортированных в 1943—1944 годах.

Лагеря пополнялись и осужденными по Указу от августа 1932 года за расхищение социалистической собственности, то есть за кражу буханки хлеба, пары обуви или пары белья, но часто за подобранные в поле после уборки урожая колоски или картошку.

Среди тех, кем пополняли лагеря во время войны, были новые категории: так называемые распространители слухов и сеятели паники, граждане, не сдавшие радиоприемники. С конца лета 1941 года в лагерях появились так называемые окруженцы, то есть те, кто из-за ошибок командования и превратностей войны попал в окружение, а потом чудом оттуда выбрался. Как правило, все вышеперечисленные категории получали по 10 лет исправительно-трудовых лагерей. После битвы под Москвой в лагеря были посланы те жители Москвы, которых подозревали в том, что они остались в городе, не бежали и не эвакуировались в организованном порядке, так как, якобы, дожидались прихода немцев.

Позднее появились лица, сотрудничавшие с врагом — бургомистры, старосты, полицаи, члены националистических организаций, власовцы, немецкие и японские военные преступники. По отношению к последним категориям применялся указ 1943 года о смертной казни через повешение или о ссылке на каторгу.

Их посылали на 17-ю шахту в Воркуте, позднее в Норильск и в Джезказган. Они были фактически лагерями уничтожения. Жизнь заключенных была настолько ужасной, что в Норильске, например, были случаи, когда заключенные предпочитали смерть под колесами вагонов, перевозивших руду, своему страшному существованию.

По подсчетам исследователей, только в 1939—1941 годах в лагерях умерло 1,8 миллиона заключенных.

Заинтересованный в создании на Западе представления о Советском Союзе как о гуманном государстве, Сталин разрешил вице-президенту США Генри Уоллесу посетить в 1944 году столицу Колымского края Магадан. Вместе с ним был профессор О. Латтимор, известный специалист по дальневосточным проблемам.

Уоллес, сообщает Конквест в своей книге, пришел в восторг от того, что он увидел. И было от чего прийти в восторг. Ему показали молочные фермы, теплицы для выращивания овощей, рукодельные изделия. По указанию из Москвы начальник Дальстроя Никишев, прославившийся зверской эксплуатацией заключенных, во времена царствования которого заключенные мерли, как мухи, устроил грандиозный прием в честь незадачливого вице-президента США. На время посещения Уоллеса заключенных заперли в бараках, сняли сторожевые вышки. Роль заключенных сыграли сотрудники и сотрудницы ГУЛага, приведшие своим здоровым видом в восторг американских гостей. Уоллес и Латтимор по возвращению в США создали рекламу убийце Никишеву, НКВД и советской общественной системе. Позднее, когда Уоллес выставил свою кандидатуру на президентских выборах против Трумэна, советская печать выражала самые дружественные чувства к Уоллесу. По счастью он не был избран президентом США.

 

Победа под Москвой

24 сентября 1941 года германским верховным командованием был утвержден новый план наступления на Москву, получивший кодовое наименование «Тайфун». Германская стратегическая идея заключалась в том, чтобы вести непрерывное наступление от Смоленска до Москвы и взять столицу СССР с ходу. Операция была поручена армейской группе «Центр», которой командовал генерал фон Бок. В его распоряжении было более 1 млн. солдат: 44 пехотных дивизий, 8 моторизованных пехотных дивизий, 14 танковых дивизий — 1700 танков, свыше 14 тыс. орудий и минометов, 950 боевых самолетов. Советские силы под Москвой насчитывали 95 дивизий, 6800 орудий и минометов, 780 танков и 545 самолетов. Общее немецкое превосходство было: в танках и артиллерии более чем в два раза, в авиации — почти в два раза.

Немецкое наступление началось 30 сентября, а 2 октября советский фронт был прорван в нескольких местах. В результате, главные силы советского Западного и Резервного фронтов оказались окруженными в районе Вязьмы. «К моменту прорыва немецких танковых соединений через вяземский рубеж, на всем пространстве до Можайской линии обороны не было ни промежуточных оборонительных рубежей, ни войск, способных задержать наступление рвавшихся к Москве танковых групп противника», — сообщается в советской официальной истории войны. 14 октября сопротивление советских войск в вяземском «котле» было сломлено. Здесь погибла лучшая часть московской интеллигенции, находившаяся в дивизиях народного ополчения. Многие из них даже не успели научиться стрелять. Для них это была не битва, а мясорубка. Особенно тяжело сложилась судьба пленных ополченцев-евреев. Почти все были уничтожены по расовому признаку. Чудом уцелели лишь единицы. Гибель необученного московского ополчения, посланного командованием для отражения удара кадровой немецкой армии, остается одной из самых трагических страниц истории Отечественной войны 1941—1945 годов.

По немецким данным (советские источники о потерях не сообщают) немецкая армия взяла в плен под Вязьмой 663 тыс. человек, захватила 1242 танка и 5412 орудий.

Слухи о поражении под Вязьмой распространились по Москве утром 15 октября. Были отданы приказы о немедленной эвакуации военных и гражданских учреждений. Считалось возможным, что немцы достигнут Москвы в течение 24 часов. Железнодорожные станции были забиты людьми, которые эвакуировались вместе со своими предприятиями. Но было и много «неорганизованного» люда, который хотел покинуть Москву до прихода немцев. Все дороги в восточном направлении были запружены транспортом и пешеходами. Многие покидали столицу с рюкзаками за плечами. Это был самый настоящий исход. Московские власти оказались парализованными. Кое-где в предместьях Москвы появились мародеры. Паника достигла кульминационного пункта 16 октября. Были случаи, когда военнослужащие спешили переодеться в гражданское платье. Верующие молились. Были люди, считавшие, что все потеряно и человеческая цивилизация обречена. Вынужденные признания о панике, царившей в Москве, были сделаны в официальном издании спустя 25 лет после окончания войны.

19 октября в Москве было объявлено осадное положение. Оборона столицы на дальних подступах к ней была поручена командующему Западным фронтом генералу армии Г. К. Жукову.

В преддверии нового германского удара командование спешно подводило резервные дивизии к столице. Новое немецкое наступление началось 15—16 ноября. Немецкие вооруженные силы сохраняли превосходство над советскими на московском направлении по артиллерии в 2,5 раза, по танкам в 1,5 раза. Но на этот раз советская боевая авиация превосходила немецкую в 1,5 раза: английский и американский союзники прислали значительное число самолетов, танков и другого вооружения.

Начались ожесточенные бои. Несмотря на большие потери, немцы продвигались вперед по направлению к Москве. Советские солдаты дрались отчаянно, отстаивая каждую пядь земли. Было немало примеров героической борьбы советских солдат на подступах к Москве, например, подвиг 33 солдат из дивизии генерала Панфилова, остановивших на разъезде Дубосеково наступающие немецкие танки ценою своей жизни.

Появились признаки потери наступательного темпа немцами. Один из важнейших индустриальных центров России — Тула, расположенная в 180 км от Москвы, была окружена гитлеровскими войсками, но взять Тулу не могли.

В результате второго немецкого наступления под Москвой немецкие танки достигли Яхромы и Красной Поляны и оказались в 27 километрах от Москвы. В последних числах ноября немецкие разведчики появились в западных предместьях Москвы. Здесь они были остановлены. Немцы понесли большие потери: 155 тысяч убитыми, ранеными и обмороженными, они потеряли также около 800 танков и 300 орудий. Германское верховное командование не имело нужных резервов для продолжения наступления. Начавшиеся морозы оказались союзником советских армий.

За полгода войны советские вооруженные силы и их командование обрели некоторый боевой опыт, стали для немцев сильным противником, подобного которому им еще не приходилось встречать. Советские солдаты сражались за свою землю и это было источником их силы.

5—6 декабря советские войска начали контратаку в западном стратегическом секторе, которая переросла затем в контрнаступление. Оно продолжалось в течение месяца, но не было завершено, так как не хватило сил. Советские войска продвинулись на 100-250 километров на запад от Москвы. Непосредственная угроза столице была ликвидирована. 8 декабря Гитлер подписал директиву о переходе к обороне на советско-германском фронте.

Значение битвы под Москвой было весьма велико: немецкие армии, побеждавшие в течение двух лет войны и покорившие Европу, были остановлены и понесли серьезные потери. Их надежда на быструю и легкую победу не оправдалась. Лидеры третьего рейха столкнулись с опасной перспективой затяжной войны на два фронта.

Победа советских войск под Москвой окончательно устранила опасность немецкого вторжения в Англию, дала новый импульс движению Сопротивления в Европе и вызвала кризисные явления в коалиции фашистских держав.

Начало советского наступления под Москвой совпало по времени с другим важным событием в мире — 8 декабря 1941 года Япония напала на США. США вступили во Вторую мировую войну. 11 декабря Германия объявила США войну.

В течение декабря 1941 и января 1942 года Гитлер сместил 35 своих генералов — среди них верховного командующего сухопутными войсками генерал-фельдмаршала фон Браухича, генерал-фельдмаршала Рундштедта, генерала Гудериана. На фронт были посланы дивизии СС.

Сталин при начале советского контрнаступления рассчитывал, что оно разовьется в общее победоносное наступление на всех фронтах, но этого не случилось.

 

Проигранные сражения и солдатские жизни

В результате битвы под Москвой были полностью освобождены Московская, Тульская и Рязанская области. Частично были очищены от врага Ленинградская, Калининская, Смоленская, Орловская, Курская, Харьковская и Сталинградская области. Продолжал героически обороняться Севастополь.

Несмотря на значительные потери под Москвой (около 50 дивизий) , германское верховное командование сумело в короткий срок организовать перегруппировку своих сил и немедленно начать подготовку к новому наступлению.

Советское верховное командование переоценило возможности советских вооруженных сил, втянулось в необеспеченное наступление на разных направлениях и в результате к апрелю 1942 года силы иссякли. С трудом собранные резервы были растрачены. Сложившаяся на фронтах стратегическая ситуация была оценена Сталиным неправильно. В директивном письме военным советам фронтов Сталин утверждал, что можно гнать немцев на запад «без передышки», заставить их израсходовать свои резервы еще до весны (1942 года. — А. Н.) и «обеспечить таким образом полный разгром гитлеровских войск в 1942 году». Эта ошибочная оценка не вызвала возражений среди членов Ставки и Генерального штаба, а предсказанное Сталиным истощение резервов германской армии не оправдалось.

Одной из первых неудач Красной армии в 1942 году был провал операции по деблокированию Ленинграда. Она осуществлялась силами двух фронтов — Ленинградского и Волховского; войска фронтов должны были осуществить прорыв, двигаясь навстречу друг другу. Наступление начиналось несколько раз, но захлебывалось из-за недостаточной подготовки войск, задержки с их сосредоточением и необеспеченности материально-техническими средствами. По просьбе командующего Волховским фронтом К. А. Мерецкова, отдававшего себе отчет в том, что войска к наступлению не готовы, Ставка (Сталин, Василевский) разрешили отсрочку наступления на короткий срок, в то время, как, по словам Мерецкова, «требовалось по меньшей мере еще 15—20 суток». Немецкая разведка вскрыла подготовку к наступлению и довольно точно установила направление удара. Германское командование своевременно подготовилось к отражению наступления. По свидетельству Мерецкова, войска Волховского фронта, которым был отдан приказ наступать, были сильно ослаблены предыдущими боями, полностью не были укомплектованы, в некоторых дивизиях было лишь 2/3 или половина состава. Не хватало артиллерии, минометов и автоматического оружия. Например, 2-я ударная армия равнялась по численности стрелковому корпусу.

«В резерве фронта, — пишет Мерецков, — стояли две сильно ослабленные кавалерийские дивизии и четыре отдельных лыжных батальона. Второго эшелона фронт вообще не имел. Наращивать первоначальный удар с целью развития успеха в глубине обороны противника и наносить завершающий удар было нечем». Надежда командующего фронтом основывалась на обещании Ставки выделить из своего резерва общевойсковую армию к моменту переправы фронта на противоположный берег реки Волхов.

Наступление начиналось несколько раз. 2-я Ударная армия, войдя в прорыв на правом берегу Волхова, завязла в лесах и болотах и не смогла достичь своей цели — Любани. Войска Ленинградского фронта также не смогли выполнить своей задачи по прорыву немецкого кольца изнутри. Эти изматывающие бои продолжались четыре месяца. Здесь погибли без нужды, без пользы десятки тысяч советских солдат. В ходе Операции Ставка принимала необдуманные решения, то ликвидируя Волховский фронт, то восстанавливая его. В результате некомпетентности и плохого руководства со стороны Ставки, требовавшей продолжения бессмысленного наступления, и со стороны командующего Ленинградским фронтом М. С. Хозина 2-я Ударная армия буквально была загнана в мышеловку. Только в середине июня в результате жестоких боев удалось пробить брешь, через которую выбрались лишь отдельные подразделения и отдельные солдаты и офицеры 2-й Ударной армии.

Большие потери были понесены Северо-Западным фронтом, который не только не сумел ликвидировать окруженную немецкую группировку в районе Демянска, но и, в конце концов, потерпел поражение в попытке помешать немцам прорваться сквозь окружение советских войск к Демянскому плацдарму и создать коридор, соединивший 16-ю немецкую армию с главными немецкими силами на этом направлении.

Еще хуже сложилось положение на ржевско-вяземском плацдарме, удерживаемом немцами. Здесь была создана подлинная ловушка для советских войск — они прорывали с боем немецкую оборону, а затем ловушка захлопывалась, и они оказывались в окружении. Советским войскам приходилось вновь прорываться с огромными потерями назад: гибли советские дивизии, корпуса.

Расчет советского верховного командования — и обороняться, и наступать одновременно на нескольких направлениях — был ошибочным. Но именно этот план был предложен генеральным штабом и утвержден Сталиным в марте 1942 года.

В Крыму советское командование несколько раз предпринимало попытки выбить немцев путем десантов в Феодосии и Евпатории, но каждый раз терпело неудачи, сопровождавшиеся большими потерями советских войск, хотя они превосходили немецкие по численности в два раза и по военной технике в 1,5 раза. Но командование (командующий фронтом генерал-лейтенант Д. Т. Козлов и представитель Ставки Л. З. Мехлис) оказалось некомпетентным. Силы и намерения противника не были своевременно вскрыты. Наступление, начатое немецкими войсками против Керчи 8 мая 1942 года, превратилось в побоище. Немецкая артиллерия била прямой наводкой. Каждый снаряд создавал кровавую кашу. Началось беспорядочное отступление советских войск через Керченский пролив на Таманский полуостров. Погибло (по советским данным) 176 тысяч советских солдат. По немецким данным, в Керчи было взято в плен 150 тысяч и захвачены крупные трофеи.

И Козлов, и Мехлис отделались лишь понижением в чинах.

Отсутствие реального представления о возможностях советских вооруженных сил привело Сталина и его генералов к авантюристическому решению вести наступление в районе Харькова силами Юго-Западного и Южного фронтов с целью разгрома немецких войск на южном крыле советско-германского фронта. При обсуждении плана операции Генеральный штаб выставил свои возражения. Операция была опасной, так как немцы нависали с флангов и советские войска рисковали попасть в «мешок». Однако Сталин приказал Генштабу не вмешиваться и утвердил план, предложенный командующим Юго-Западным направлением С. К. Тимошенко.

Наступление началось 12 мая силами Юго-Западного (командующий С. К. Тимошенко) и Южного (командующий Р. Я. Малиновский) фронтов. Советские войска имели превосходство в людях, танках и авиации. Немцы — в артиллерии.

Уже 17 мая стало ясно, что следует немедленно приостановить наступление Юго-Западного фронта и бросить войска для пресечения угрозы со стороны немецких войск из района Краматорска, прорвавших оборону Южного фронта. Однако Сталин решил продолжать наступление. Вечером 18 мая член Военного Совета Юго-Западного фронта Н. С Хрущев, сообщив начальнику Генштаба А. М. Василевскому об ухудшении обстановки на Барвенковском выступе и об отклонении Сталиным просьбы командования Юго-Западным фронтом о немедленном прекращении наступления, просил Василевского еще раз доложить Сталину об этой просьбе. По словам Хрущева, Василевский отказался вмешиваться, опасаясь гнева Сталина. Он посоветовал Хрущеву самому обратиться к Сталину. Однако Сталин говорить с Хрущевым не пожелал и передал через Маленкова, что операция должна продолжаться. Жуков дает иную интерпретацию событиям, утверждая, что Хрущев 18 мая еще поддерживал продолжение операции. Катастрофа стала неизбежной. Немецкие дивизии, наступавшие с севера и с юга, соединились в районе южнее Балаклеи. Советская группировка попала в кольцо окружения. В течение 24—29 мая 1942 года советские силы были разгромлены. По немецким данным, 240 тысяч советских солдат и офицеров были пленены. Десятки тысяч погибли. Советское же Информбюро объявило, что потери равны 5 тыс. убитых и 70 тыс. пропавших без вести. Так советское командование пыталось скрыть от народа правду о Харьковской мясорубке. В первые полгода войны Красная армия понесла ужасающие потери убитыми и пленными. По мере наступления германской армии на восток в ее руки попадало все больше и больше советских пленных. В конце июня и в начале июля 1941 года немцы захватили в плен под Белостоком и Минском 329 тысяч советских солдат. В середине июля под Смоленском они пленили 310 тысяч. В начале августа под Уманью в плену оказалось 103 тысячи советских военнослужащих. Но наибольшее число пленных было взято немецкими войсками в 20-х числах сентября под Киевом — 665 тысяч и в середине октября под Брянском и Вязьмой — 663 тысячи. Всего же в руках врага оказалось к концу первых семи месяцев войны более 3,9 миллиона советских военнослужащих.

Их ожидала печальная участь. Еще за месяц до нападения Германии на СССР верховное командование германских сухопутных сил издало директиву, согласно которой политработники Красной армии, взятые в плен, должны были уничтожаться немедленно, против остальных советских военнопленных разрешалось применять оружие, не придерживаясь «никаких формальностей», за убийство советских военнопленных немецкие военнослужащие ответственности не несли. Советских солдат, взятых в плен, убивали без пощады, иногда просто ради развлечения. Директива германского командования от октября 1941 года предписывала держать пленных и гражданское население оккупированных районов СССР в состоянии голода и не снабжать их продовольствием в ущерб населению рейха.

Вот как описывает положение советских военнопленных осенью 1941 года К. Кромиади, впоследствии один из ближайших сотрудников генерала А. Власова:

«Пленные были полураздетые, грязные, истощенные, с обросшими лицами и, главное, дошедшие до полного отчаяния. Судьбой их никто не интересовался; своим правительством они были поставлены вне закона... Лагерные же условия жизни, созданные немцами, были невообразимы. Пленные погибали. Обхождение администрации с этими полунормальными от сознания своей обреченности людьми было возмутительно. Рукоприкладство и применение оружия были нормальным явлением. Но самым ужасным было то, что довольствие пленных носило чисто „формальный“ характер... люди дошли до полного истощения и едва стояли на ногах... в эту зиму 80 процентов умерло от голода и холода».

Немудрено, что пленные были готовы на все, лишь бы вырваться из лагеря смерти.

Положение советских военнопленных в Германии было тем более трагичным, что советское правительство фактически отказалось от них. Многие из них считались изменниками родины только потому, что они оказались в плену. Хотя советское правительство и протестовало против жестокого обращения с советскими солдатами в немецком плену в ноябре 1941 года, оно отказалось от услуг Международного Красного Креста, предложившего организовать обмен списками военнопленных, находящихся в Германии и в Советском Союзе, что теоретически могло бы дать некоторую гарантию безопасности как советским, так и немецким военнопленным. Красный Крест также намеревался позаботиться об оказании материальной помощи военнопленным. Советское правительство неизменно отклоняло эти предложения. Маловероятно, чтобы Гитлера, санкционировавшего уничтожение советских военнопленных, мог остановить Красный Крест. Но в то же время было преступлением упускать любую возможность для спасения жизней своих граждан.

Практически, советское правительство считало своих военнослужащих, оказавшихся в немецком плену, как бы несуществующими, вычеркнутыми из коллективной памяти народа. Сталин, например, совершенно откровенно говорил Черчиллю во время Тегеранской конференции 1943 года: в Советском Союзе все солдаты оказались героями а те, кто ими не стал, были убиты. Так живые были превращены в мертвых, а честные солдаты, оказавшиеся в плену из-за преступных ошибок командования, предателями родины.

И они гибли, гибли сотнями тысяч в германском плену без надежды на спасение.

Согласно официальным немецким документам (на 1 мая 1944 года), всего было взято в плен с июня 1941 года 5 754 000 советских военнослужащих. Из них погибло минимум 3 220 тысяч. Наиболее крепких, физически выносливых и имеющих высокую квалификацию использовали в немецкой промышленности. В декабре 1944 года на немецких предприятиях насчитывалось свыше 630 тысяч советских военнопленных.

 

Дранг нах Волга

Советское зимнее наступление продолжалось на разных участках фронта до апреля 1942 года.

Еще спустя три месяца немецкие армии начали новое, хорошо подготовленное наступление. Целью его было уничтожение советских вооруженных сил в Центральной России. Нацисты рассчитывали достигнуть Волги, овладеть Кавказом и принудить СССР к капитуляции.

Летом 1942 года Германия имела на советско-германском фронте превосходство в людях (6200 тысяч против 5500 тысяч) и в боевой авиации (3400 против 3160). Советские вооруженные силы имели преимущество в артиллерии (43 640 орудий и минометов плюс 1220 ракетных установок «Катюша» против 43 000 орудий и минометов; и в танках 4065 против 3230 танков и самоходных орудий).

Советское верховное командование полагало, что главный удар будет нанесен немцами на центральном участке советско-германского фронта. Ставка считала наиболее опасным направлением орловско-тульское и поэтому усиливало этот участок. Вторым по степени вероятности немецкого наступления считалось курско-воронежское с той же целью обхода Москвы, но с юго-востока. Германское же верховное командование решило нанести главный удар в южном направлении.

Наступление началось 28 июня 1942 года из районов восточнее Курска. Одновременно наносился удар из Волчанска на Воронеж. В наступлении участвовало пять немецких армий и три армии союзников — Италии, Венгрии и Румынии. Их задача заключалась в окружении и разгроме сил Брянскою фронта (командующий Ф. И. Голиков), затем Юго-Западного и Южного и выход на оперативный простор в направлении Волги и Кавказа. 2 июля немецкие армии прорвали советскую оборону на стыке Брянского и Юго-Западного фронтов на 80 км в глубину. 7 июля начались бои в предместьях Воронежа. Рокоссовский сменил Голикова в командовании Брянским фронтом, а Ватутин был назначен командующим вновь образованного Воронежского фронта. Были брошены войска из резерва Ставки, но все это было сделано со значительным опозданием. Враг продолжал развивать наступление.

15 июля была прорвана советская оборона между Доном и Северным Донцом. Теперь наступление немецких армий велось на фронте шириной в 500-600 км. 24 июля советские войска оставили Ростов-на-Дону и ушли за р. Дон.

17 июля завязались бои на Сталинградском направлении.

Поражения советских армий вызвали резкое падение дисциплины в войсках, участились случаи дезертирства и перехода на сторону немцев. Многие части отступали в беспорядке, бросая оружие, боеприпасы, материальную часть. Увеличилось число «самострелов», особенно среди солдат нерусских национальностей. Случаи недисциплинированности, трусости, паникерства стали настолько угрожающими, что вызвали огромную тревогу верховного командования. Меры были приняты: усилены заградительные отряды, в обязанность которых входило задержание бегущих войск и отдельных солдат. Заградотряды применяли оружие против отступающих без приказа частей и солдат. 28 июля Сталиным был издан приказ № 227, в котором, в частности, говорилось: «...Пора кончить отступление. Ни шагу назад! Таким теперь должен быть наш главный призыв. Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать его до последней возможности». В приказе осуждалось широко распространенное настроение, что Россия, мол, страна больших пространств и еще есть куда отступать.

В приказе говорилось о необходимости восстановить в войсках железную дисциплину, беспощадно карать трусов, паникеров и нарушителей дисциплины. Особая ответственность возлагалась на политработников Красной армии. Их роль усилилась. Были проведены мероприятия и по усилению органов армейской контрразведки СМЕРШ. Командирам и комиссарам отступающих частей угрожало разжалование и военный суд.

19 августа завязались бои на ближних подступах к Сталинграду. В это время, развивая наступление на южном направлении после прорыва 29 июля фронта в районе Цимлянской, немецкие войска стремительно приближались к Кавказу. 5 августа они заняли Ставрополь, 11 августа Краснодар. Немецкие дивизии вышли к Майкопу, заняли Белореченскую, но не смогли прорваться к Туапсе. Южнее Ростова-на-Дону наступающие нацистские войска вышли 8 августа к Моздоку, на следующий день к Пятигорску. Продолжая наступление, немецкие передовые части вышли к Главному Кавказскому хребту и заняли несколько перевалов вплоть до Клухорского. 21 августа 1942 года над Эльбрусом был поднят флаг со свастикой. Там он развевался до 17 февраля 1943 года, когда был сорван советскими солдатами и заменен государственным флагом СССР.

У Грозного немцы были остановлены и перешли к обороне. Не удалось им также выйти в Закавказье.

Таким образом к осени 1942 года германские армии прошли так далеко в глубь России, как ни одна армия завоевателей.

На Кавказе, очень неспокойном со времени коллективизации, немцам удалось создать местные управления из числа коллаборантов, в том числе бывших эмигрантов. Среди них был Али-хан Кантемир, дагестанский генерал Бичерахов. В Берлине при восточном министерстве был создан руководимый Кантемиром, но управляемый немцами, «Северокавказский национальный комитет», провозгласивший своей целью сотрудничество с Германией и отделение Кавказа от России. Комитет проводил вербовку в военные формирования рейха, но главным образом в так называемый «Кавказский легион» советских военнопленных, выходцев с Северного Кавказа. Однако немецкая власть оказалась, в конечном счете, не менее чуждой горским народам, чем советская. Если кавказцы и мечтали о чем-нибудь, то не о замене чуждой им власти другой, а об избавлении от той и от другой. Еще с 30-х годов в горах действовали вооруженные группы, активность которых усилилась в связи с немецким наступлением. Части Красной армии снимались с фронта и бросались против них. В целом, однако, население Кавказа оставалось лояльным Советской власти. Мобилизация чеченцев и ингушей, проведенная летом 1942 и зимой 1943 года, показала (в отличие от мобилизаций 1941 года, когда были массовые случаи дезертирства), что вновь призванные ингуши и чеченцы ведут себя в боях против немцев стойко.

Немецкое наступление летом 1942 года вызвало новую волну поспешного бегства и эвакуации населения.

Центральные области России расположенные по Волге, вновь были осаждены сотнями тысяч эвакуированных, часть из них продолжала путь в Среднюю Азию. Двигались эшелоны со станками, моторами, сырьем и горючим. Много промышленного оборудования попало в руки врага, но часть оборудования удалось вывезти.

В 1942 году появились новые предприятия на востоке страны, а также в Средней Азии и в Сибири, однако в целом промышленное производство во второй половине года сократилось.

В 1941 и 1942 годах во время немецкого наступления многие города и селения были брошены местной властью на произвол судьбы. Были случаи, когда враг приходил лишь через несколько дней после того, как власти — советские и партийные — покидали города. В руки немцев попали не только заводы, фабрики, склады, сельскохозяйственные и промышленные продукты, скот, горючее, но и ценные архивные документы. Например, в Смоленске немцы захватили местный архив. Этот архив попал затем в Соединенные Штаты и послужил бесценным источником по истории СССР в 20-е и 30-е годы.

Бросали предприятия и людей, ценности и документы. Но одного власти не забывали делать — уничтожать до прихода немцев политических заключенных.

Массовые аресты в Прибалтике и в Восточной Польше начались 28 июня, спустя неделю после начала войны. В камерах и дворах Львовской, Ровенской и Таллинской тюрем войска НКВД расстреливали политзаключенных. В тюрьме города Тарту было расстреляно 192 человека, а их трупы были брошены в колодец.

Заключенные были убиты также при эвакуации тюрем в Минске, Смоленске, Киеве, Харькове, Запорожье, Днепропетровске, Орле. На молибденовом комбинате близ Нальчика, на котором работали заключенные, они были расстреляны из пулеметов. Когда немцы продвинулись близко к лагерю в Ольгинской, НКВД отпустил на волю тех, чей срок не превышал пяти лет, все остальные были расстреляны 31 октября 1941 года. Их было много тысяч человек. Это только обрывочные сведения, история расстрелов политзаключенных при отходе советских войск еще ждет своего исследователя.

 

Немецкие оккупанты

В 1941—1942 годах немецкие армии оккупировали огромные советские территории размером в 1926 тыс. кв. км: Прибалтику, Белоруссию, Украину, значительную часть России, включая Крым и Кавказ, Молдавию. В этих наиболее экономически развитых частях СССР проживало перед войной 85 млн. человек, или 40% населения страны. Здесь производилось 63% каменного угля, 68% чугуна, 58% стали, 60% алюминия; выращивалось 38% всей довоенной валовой продукции зерна, производилось 84% сахара. Тут был один из наиболее развитых животноводческих центров страны — 38% всей численности крупного рогатого скота и 60% поголовья свиней.

В районах, попавших под оккупацию, находились сотни предприятий военной промышленности.

Верховное руководство Германии заблаговременно выработало политику в отношении советских граждан. Как явствует из немецких официальных документов, планировалось уничтожение значительной части населения, проживающего на территории Польши и в европейской части СССР. План «Ост», выработанный немцами, предполагал депортировать с этих территорий в течение 30 лет 31 млн. жителей и заселить эти районы немецкими колонистами. При осуществлении этого плана миллионы людей в Польше и России должны были погибнуть голодной смертью. Но это никак не смущало нацистов. В августе 1942 года Герман Геринг, выступая на конференции уполномоченных рейха на оккупированных восточных территориях, говорил с нескрываемым цинизмом: «Раньше это называлось разбоем... Тем не менее я готов грабить, и грабить эффективно.

Альфред Розенберг, один из нацистских теоретиков, а затем имперский министр по делам оккупированных восточных территорий, предсказывал: «Будущее уготовило очень трудные годы для русских.

Нацисты собирались разрушить государственную структуру на оккупированных территориях и поддерживать возможно более низкий культурный уровень среди порабощенного населения. «Наш ведущий принцип, — говорил Гитлер, — заключается в том, что оправданием существования этих людей является их экономическое использование нами».

В преддверии нападения на СССР по приказу Гитлера были сформированы специальные подразделения, т. н. айнзатцтруппен, подчинявшиеся рейхсфюреру СС Гиммлеру, для проведения операций по выявлению и уничтожению евреев, коммунистов и других «асоциальных» элементов. Позднее им были приданы вспомогательные войска, сформированные из украинцев и прибалтов, полевая жандармерия и местная полиция.

Уничтожение еврейского населения на захваченных немцами территориях СССР началось немедленно после вторжения. Более 7000 евреев было убито во Львове сразу же после взятия его немецкими войсками. В охоте на евреев и в их убийствах принимали участие преступные элементы из числа украинских националистов — бандеровцев. Во многих городах Украины и Белоруссии для евреев были созданы гетто. Согнанные в них евреи были затем безжалостно уничтожены. Не щадили никого: ни стариков, ни женщин, ни детей. Их расстреливали, закапывали живыми в землю, умертвляли в газовых камерах и в душегубках, сжигали заживо. Десятки тысяч евреев были ликвидированы нацистами в лагерях уничтожения — Освенциме, Майданеке, Треблинке. По подсчету, произведенному в 1946 г. специальным англо-американским комитетом, немецкие оккупанты уничтожили 1050 тысяч советских евреев.

Оккупированная советская территория была разделена на главные рейхскомиссариаты «Остланд» и «Украина». В рейхскомиссариат «Остланд» входили генеральбецирке — Эстония, Латвия, Литва и Белоруссия. В рейхскомиссариат «Украина» — Волынь и Подолия с центром в Ровно, Житомир, Киев, Николаев, Днепропетровск и Таврия (центр — Мелитополь). Здесь управляла так называемая гражданская администрация. Все остальные оккупированные территории входили в зону военных операций и управлялись военными властями. Вся территория, расположенная на юго-западе между Днестром и Бугом и на север от Одессы, была передана под управление Румынии и получила название Транснистрии. Каждая крупная административная единица на оккупированной территории дробилась на более мелкие (кригсгебите, штадткомиссаре и так далее). В сельскохозяйственных районах были созданы волости. В городах номинальную власть осуществляли назначенные оккупантами бургомистры, а в деревнях старосты. Повсюду была создана местная полиция из людей, перешедших на службу к оккупантам. Население именовало их полицаями, боялось и ненавидело их.

Главная задача нацистов на оккупированной территории во время войны заключалась, во-первых, в экономической эксплуатации оккупированных территорий, во-вторых, в обеспечении коммуникаций и спокойного тыла для германских вооруженных сил, углубившихся в центральную Россию и в предгорье Кавказа.

Вся политика нацистов была подчинена этим задачам. Им соответствовали и методы управления, применявшиеся оккупантами — истребление евреев и других «неполноценных» национальностей, расправа с коммунистами и членами их семей, ограбление захваченных территорий, нещадная экономическая эксплуатация населения, лишение населения даже тех элементарных прав, которыми оно располагало при Советской власти.

Если у части населения, недовольного советским режимом, который достаточно мучил и угнетал их на протяжении более чем двадцати лет, и были какие-то иллюзии на возможность облегчения их жизни, а в некоторых местах на Украине немецкую армию в первые дни встречали с цветами, как освободителей, то очень скоро эти иллюзии рассеялись. Немецкая власть оказалась не менее свирепой, чем советская. Кроме того, советская власть была как-никак своя, а немцы были чужаками, иноземцами, с презрением относились к населению, не только грабили, но и унижали на каждом шагу, при любой возможности. Нацисты не считали побежденных за людей, и это было оскорбительнее всего.

С другой стороны, почти каждая семья на оккупированной территории была связана с Красной армией, в рядах которой находились их дети, отцы, братья. Утраченное или основательно поколебленное чувство патриотизма, земли, приобщенности к общему делу ожило под воздействием жестокости иноземных захватчиков, и это создало почву для сопротивления врагу — активного и пассивного. Немцы вывезли в Германию для работы на предприятиях и в сельском хозяйстве 4258 тыс. советских граждан. С большинством из них обращение было плохое, а эксплуатация нещадная. Они носили специальные отличительные знаки «восточного рабочего» и были изолированы от западных рабочих. Им было категорически запрещено общаться с местным населением.

Некоторые отклонения от обычной немецкой оккупационной политики были допущены в отношении казаков Кубани.

В середине апреля 1942 года Гитлер разрешил создать добровольческие казацкие формирования для использования их в боях против Красной армии и против партизан. Это исключение было сделано потому, что Гитлеру было доложено, что казаки являются отдельной нацией и даже потомками ост-готов! Приказано было считать казаков друзьями рейха. Казакам было разрешено также установить самоуправление. Они пользовались свободой в области религии, культуры и образования. 1 октября 1942 года был создан казацкий дистрикт, состоявший из шести районов. Население дистрикта составляло 160 тысяч. Казакам было обещано возвращение к частной собственности на землю. Но за это казаки должны были платить германскому рейху военной службой. Предусматривалось расширение добровольческих казацких формирований до 25 тысяч человек для военных действий на стороне германской армии. Однако уже в январе 1943 года германская армия вынуждена была уйти из этих районов. Ростов и Новочеркасск были освобождены Красной армией. Более 20 тысяч казаков ушло на Запад с отступающей немецкой армией. Казачьим корпусом командовал немецкий генерал фон Паннвиц.

Особую политику пытались немцы проводить на Северном Кавказе, где им удалось сформировать несколько отрядов из числа местных горцев.

«Особая политика» определялась намерением Германии использовать Кавказ как источник снабжения Германии нефтью. Предполагалось образовать генеральный комиссариат «Кавказ» и включить в него территорию Северного Кавказа и Закавказья.

Оккупированные части Кавказа были переданы под управление военного командования. В отличие от других оккупированных территорий, где колхозы сохранялись как хозяйственная единица для более удобной выкачки продовольствия и сырья для нужд Германии, на Кавказе было разрешено ликвидировать, по желанию горцев, колхозы. Немцы объявили, что будут уважать их культурную автономию. Однако, когда речь шла о нуждах германской армий, то здесь проводилась столь же жестокая политика реквизиций и наказаний, коллективной ответственности за саботаж, как и на других оккупированных территориях.

Политика использования нерусских народов в войне против СССР применялась в Крыму, где немцами были разрешены татарские национальные институты, в Калмыкии, где немцы пытались оживить кочевые инстинкты калмыков. Однако повсюду оккупанты твердо держали власть в своих руках и свирепо подавляли малейшие попытки к обретению подлинной национальной самостоятельности. Национальные организации повсеместно находились под строгим контролем властей. Попытка крымских татар использовать разрешенные немцами «мусульманские комитеты» для создания национального движения были немцами задавлены. Карательные экспедиции в Крыму, предпринятые против партизан, не миновали татарских деревень, многие из которых были сожжены.

Часть населения на Кавказе, в Крыму, в Калмыкии сотрудничала с немцами, некоторые были повинны в зверствах, в военных преступлениях. Число коллаборантов было относительно невелико. Точными данными мы, однако, не располагаем, так как советские источники умалчивают об этом. Западные исследователи называют число активных коллаборантов для Калмыкии — 5 тыс. человек из 134 тыс. калмыков, проживавших на территории СССР в 1939 г. Для крымских татар называется цифра от 12 до 20 тыс. человек при крымско-татарском населении в 250 тыс. человек по оценке 1939 года.

Германское военно-политическое руководство, планируя войну против СССР, ставило три главных задачи: уничтожение большевизма, разрушение государственности на территории СССР, экономическую эксплуатацию населения и превращение захваченных земель в германскую колонию. Базисом для этих целей была фашистская теория о неполноценности славянской расы и о превосходстве нордической, германской расы над всеми остальными. Германская политическая доктрина заранее отвергала равноправное сотрудничество с народами СССР. Она признавала лишь отношения между господами — немцами и рабами — русскими и большинством других народов, населяющих европейскую часть территории СССР.

Эта точка зрения, не раз и не два высказанная Гитлером, служила директивой для практической политики на оккупированных советских землях и для отношения к тем антикоммунистическим силам, которые искали поддержки Германии и были готовы сотрудничать с ней ради ликвидации коммунистической власти.

Среди таких сил были эмигранты из России различных оттенков, националисты из Украины, Белоруссии, Польши, с Кавказа, члены различных антисоветских организаций. Германские власти использовали их в качестве переводчиков, технического персонала, иногда консультантов, но никак не признавали за ними права на политическое представительство. Эмиграция раздиралась внутренней борьбой, стремлением заслужить поддержку Германии в пользу одной из соперничающих группировок, неясностью или абсурдностью их политических программ. До тех пор, пока Германии принадлежала инициатива в ведении войны, нацистские руководители держали руководителей антисоветских организаций, что называется, в «черном теле», пресекая всякие претензии на политическую деятельность на оккупированной территории.

На Украине, например, когда Организация украинских националистов провозгласила 30 июня 1941 года во Львове украинское государство, его руководители Стецко и Бандера были попросту арестованы немецкими властями, так же как и многие их сторонники. Попытка другого лидера ОУН Мельника учредить правительство в Киеве также была пресечена, а сам Мельник арестован. Репрессии привели ОУН к объявлению войны на два фронта: и против немцев, и против Красной армии. Но на самом деле отряды ОУН воздерживались от нападения на немцев. В 1944 году Бандера и Мельник были освобождены германскими властями, чтобы возглавить вооруженную борьбу украинских националистов против наступающей Красной армии. Многие украинские националисты-эмигранты служили в эсэсовской дивизии «Галичина» и в полку «Нахгигаль».

Гауляйтор оккупированной Украины Кох заявил в августе 1942 года: «Позиция немцев на Украине должна руководствоваться фактом, что мы имеем дело с народом, который неполноценен во всех отношениях... Никаких социальных контактов с украинцами... Этот народ должен управляться железной рукой таким образом, чтобы помочь нам выиграть эту войну».

С некоторыми вариациями такая же политика проводилась и в Белоруссии. В середине 1942 года, когда Белоруссия стала страной массового партизанского движения, немцы пытались изменить та тику и использовать эмигрантов из Западной Белоруссии. В октябре 1941 года было разрешено легальное функционирование националистской организации «Самопомощь». Ее глава Иван Ермаченко, эмигрант-врангелевец, был назначен советником по белорусским делам при генеральном комиссаре Белоруссии Кубе. Однако белорусское население отказывалось от сотрудничества с «Самопомощью», видя в ней обыкновенных немецких прислужников. По мере ухудшения дел на фронте Кубе пытался более широко использовать белорусских националистов для противопоставления их белорусским партизанам, опиравшимся на поддержку населения. Численность партизанских соединений и отрядов в Белоруссии достигла к этому времени более 100 тыс. человек. В июне 1943 года немцы объявили о создании «Рады доверия», совещательного органа, с которым германский наместник будто бы собирался консультироваться по местным делам. Однако белорусское население по-прежнему оставалось враждебным. В начале сентября 1943 года партизаны взорвали немецкое учреждение в Минске. СД расстреляло 300 человек, без различия пола и возраста. 24 сентября 1943 года произошел взрыв в доме Кубе и наместник был убит. Снова немцы пытались привлечь националистов к сотрудничеству, образовав так называемую Белорусскую Центральную Раду в конце декабря 1943 года. Главой Рады был назначен Радослав Островский, живший до войны в Польше. Островский занимался главным образом формированием антипартизанских частей. Накануне взятия Минска советскими войсками немцы созвали «конгресс» белорусских националистов, которые объявили себя преемниками Белорусской Рады 1918 года. Но на этом деятельность конгресса закончилась, а его руководители поспешно бежали в Берлин, стремясь не попасть в руки наступающей Красной армии.

Примерно с осени 1941 года в разных местах начали возникать партизанские группы. Их ядром были пробивавшиеся из окружения военнослужащие Красной армии, местные работники партийного и государственного аппарата, а также незначительное число местных жителей. В то время еще не было никакого центрального руководства и многие вооруженные группы действовали на свой страх и риск, стремясь пробиться поближе к линии фронта.

Позднее в тыл врага начали организованно засылаться диверсионные группы, специально обученные партизанским методам борьбы. Они были снабжены вооружением и радиостанциями. Существует легенда, будто партизанские отряды с самого начала действовали под руководством ЦК ВКП (б), республиканских или местных подпольных партийных организаций. Но это не соответствует действительности. Партизанская война была во многом стихийной, ответом на репрессии и жестокости оккупантов. Лишь после первых контрударов Красной армии и стабилизации положения отдельные партизанские группы объединялись в отряды, а те, в свою очередь, в партизанские соединения. При штабах армии были созданы специальные отделы по связи и руководству партизанскими отрядами. В Москве был образован Центральный штаб партизанского движения.

Особенно широко развернулось партизанское движение в Белоруссии, где оккупанты и их местные прислужники вызвали своими репрессиями ненависть значительной части населения. Поголовное истребление евреев вызвало ужас среди белорусского населения. Вскоре начались и репрессии против белорусов, сопровождавшиеся сожжением деревень, арестами и казнями. К середине 1942 года почти вся Белоруссия, включая ее столицу Минск, оказалась в огне партизанского движения. На ее территории насчитывалось к этому времени до 100 тысяч партизан. Партизаны действовали также на Украине, в Ленинградской и Новгородской областях, в Крыму. К концу 1942 года партизанское движение было связано в ряде местностей с подпольными организациями городов. Появились крупные партизанские формирования: соединения Ковпака, Федорова, Козлова.

Немецкое командование вынуждено было для борьбы с советскими партизанами отвлекать до 10% своих сухопутных войск, находившихся на советско-германском фронте. В 1943 году в борьбу против партизан было вовлечено, по советским данным, до 25 дивизий регулярных войск, не считая вспомогательных войск, специальных антипартизанских формирований, полицейских частей и прочего.

Столь широкое партизанское движение могло существовать и действовать только при поддержке, которую ему оказывало местное население.

Партизаны нарушали нормальную работу тыла немецкой армии, наносили удары по его коммуникациям, взрывали немецкие военные объекты и штабы, пускали под откос железнодорожные транспорты с солдатами и вооружением, убивали высокопоставленных немецких офицеров и чиновников оккупационного аппарата. Они расправлялись также с коллаборантами, сужая тем самым возможности использования немецким командованием местного населения. В то же время партизаны творили суд и расправу и над людьми, просто попавшими под подозрение в сотрудничестве с врагом. Было немало случаев, когда убивали людей по наветам, из мести и прочего. В Крыму, например, партизанское командование жгло деревни с татарским населением, грабило местных жителей-татар и писало заведомо ложные доносы в Москву о якобы поголовном сотрудничестве крымских татар с оккупантами. Нечто подобное происходило и в Калмыкии, и на Северном Кавказе.

Согласно советским официальным данным в партизанском движении во время Отечественной войны 1941—1945 годов участвовало около миллиона вооруженных партизан. В 1943—1944 годах партизаны взаимодействовали с наступающими регулярными войсками Красной армии. Считается, что во время наступления 1944 года в операциях принимало участие 250 тысяч партизан.

Эти сведения вероятно значительно преувеличены.

 

Сталинград

17 июня 1942 г. началась битва за Сталинград на дальних к нему подступах. Борьба закончилась советской победой 2 февраля 1943 г. Оборонительный период продолжался для Красной армии до 19 ноября 1942 г.

Советские войска, отступившие в ожесточенных боях к Сталинграду, были основательно потрепаны. К началу оборонительных боев из 38 дивизий Сталинградского фронта только 18 были укомплектованы. 14 дивизий были абсолютно небоеспособными (от 300 до 1000 чел. состава) 6 дивизий имели от 25% до 40% штабного состава.

В течение августа-сентября немецкие силы продолжали продвигаться. Шла борьба за город, за каждую улицу, каждый квартал, каждый дом. Советские солдаты дрались с упорством и ожесточением. Такие эпизоды борьбы за Сталинград, как оборона Тракторного завода, сражения за Мамаев курган, за дом Павлова прочно вошли в историю Отечественной войны 1941—1945 гг.

Значение Сталинграда как кульминационного пункта в вооруженной борьбе между Германией и Советским Союзом было правильно оценено советским верховным командованием. Впрочем, теперь уже не могло быть сомнений в том, что дальше, несмотря на огромные пространства Заволжской России, двигаться некуда. Поражение советских войск под Сталинградом позволило бы Германии занять прочные рубежи вдоль Волги, объявить об окончании войны и, вероятно, создать коллаборационное русское правительство.

В Сталинград для координации и руководства операциями Сталинградского и Донского фронтов был послан Г. К. Жуков, назначенный заместителем Верховного Главнокомандующего.

В ходе боев под Сталинградом еще раз подтвердилось, что некомпетентное вмешательство комиссаров в руководство боевыми операциями часто приводит к грубым ошибкам, создает тяжелое положение для боевых командиров. 9 октября 1942 года институт военных комиссаров был снова упразднен, в армии было введено единоначалие.

В район Сталинграда беспрерывно подбрасывались резервы, боеприпасы, военная техника, спешно формировались в тылу хорошо оснащенные армии.

В середине октября немецкое командование вынуждено было издать приказ о переходе к обороне.

Ситуация стала для Советского Союза более благоприятной. Быстро росло военное производство. Во второй половине 1942 года было произведено 15 800 боевых самолетов (первая половина — 9600), 13 600 танков (11 000), 15 600 (14 000) артиллерийских систем.

К середине ноября в Сталинградском сражении принимали участие около двух миллионов солдат, примерно поровну на каждой стороне. Соотношение техники было в пользу советских вооруженных сил: танки и самоходные орудия — 1.4:1, орудия и минометы — 1.3:1, боевая авиация — 1.1:1.

План советского командования, готовившего контрнаступление, заключался в том, чтобы силами трех фронтов Юго-Западного, Сталинградского и Донского, окружить германские армии в междуречьи Волги и Дона и уничтожить их.

Советское наступление под Сталинградом началось 19 ноября 1942 года. 23 ноября немецкая группировка в районе Сталинграда, насчитывавшая 330 тыс. человек, была окружена. Ее командующий генерал фон Паулюс не получил разрешения Гитлера на организацию прорыва из окружения. Ему было приказано организовать оборону и ожидать спешивших на выручку войск под командованием фельдмаршала Манштейна. Однако навстречу Манштейну вышли свежие советские армии. Его попытка деблокировать окруженную немецкую группировку провалилась. 16 декабря началось советское наступление на внешнем обводе сталинградского «котла», которое очень скоро привело армию Манштейна к поспешному отступлению. Паулюс вначале отверг предложенную ему советским командованием капитуляцию. Она была категорически запрещена Гитлером. Советские войска начали операцию по планомерному уничтожению окруженной группировки противника. 2 февраля 1943 года Паулюс капитулировал. 90 000 немецких солдат, включая 24 немецких генералов и фельдмаршала Паулюса, были захвачены в плен.

Поражение немцев под Сталинградом значительно укрепило мораль советской армии и тыла, подняла престиж советского военно-политического руководства и личный авторитет Сталина. То, что победа была одержана на руинах города, названного в его честь, заставляло людей религиозных и мистически настроенных видеть в этом знак Провидения или Судьбы. Советская пропаганда умела использовать победу, прославляя организационный гений коммунистической партии. О поражениях первых 20 месяцев войны и об ответственности советского руководства за них предпочитали не вспоминать.

Победа над Сталинградом укрепила также международный престиж Советского Союза.

Поражение под Сталинградом потрясло гитлеровский рейх до основания, вызвало брожение и смущение среди союзников Германии и дало новый толчок движению Сопротивления в Европе, укрепило положение нейтральных государств.

Победе, одержанной под Сталинградом, способствовала английская победа в Африке под Эль-Аламейном и высадка американских войск в Алжире осенью 1942 года. Эти операции союзников СССР оттянули с советско-германского фронта значительную часть германских военно-воздушных сил.

Наступление от Сталинграда вскоре превратилось в генеральное советское наступление на огромном фронте от Ленинграда до Кавказа. Был очищен от немцев Кавказ, освобожден Северный Кавказ, Ростов-на-Дону, часть Донецкого бассейна.

В конце января 1943 года был освобожден Воронеж, затем Харьков, Белгород и Курск. Однако, перейдя в наступление в районе юго-западнее Харькова, германское командование 15 марта взяло обратно Харьков и северо-восточную часть Донецкого бассейна. Немецкое контрнаступление было полной неожиданностью для командования как фронтового, так и Ставки. Полагали, что в этом районе немецкие войска уже разбиты и отступают. 18 марта немцы овладели Белгородом. Красная армия вынуждена была перейти к обороне.

В январе 1943 года советские войска прорвали блокаду Ленинграда и восстановили связь с сушей. На Северо-Западе был ликвидирован демянский плацдарм и освобожден Ржев. Советское наступление на Западном фронте остановилось у стен Смоленска. Фронт проходил теперь в 270—300 км от Москвы.

В декабре 1941 года Гитлер приказал вновь назначенному командующему армейской группой «Норд» генерал-полковнику Кюхлеру смести Ленинград с лица земли.

«Фюрер приказал стереть Петербург с лица земли. После поражения Советской России нет смысла в дальнейшем существовании этой густонаселенной местности... предлагается блокировать город постоянным артиллерийским огнем из орудий всех калибров и сравнять его с землей бомбежками с воздуха. Если ситуация вынудит город просить о сдаче, такие предложения будут отвергнуты».

Почти 900 дней этот город с населением в 2,5 млн. жителей подвергался непрерывному обстрелу. Подача электричества и воды была прекращена. Только в течение 1942 года город находился под артиллерийским огнем в течение 254 дней. Хотя население испытывало неимоверные страдания, ленинградские заводы продолжали производить оружие. Рабочие, инженеры, техники не прекращали работы. Многие из них умирали от голода и истощения у своих рабочих мест.

800 тысяч ленинградцев погибли во время осады, но город не капитулировал.

Несколько раз советские войска предпринимали кровопролитные наступления, чтобы деблокировать город, но безуспешно. Единственная дорога, названная «дорогой жизни» проходила по льду Ладожского озера. Она позволяла городу существовать.

Только в январе 1943 года удалось деблокировать город и создать коридор шириной 10 км, соединивший Ленинград с сушей. С этого времени положение уцелевших ленинградцев начало улучшаться. Но окончательно осада Ленинграда была снята только в 1944 году.

 

Курск — перелом в войне

Весной 1943 года весь советско-германский фронт, от Ленинграда до Черного моря, стабилизировался.

По словам немецкого военного историка генерала Типпельскирха советское военное командование показало растущую гибкость в реализации стратегических задач, но в вопросах тактики, ведении боя немецкая армия продолжала сохранять превосходство.

Численный состав действующей Красной армии и флотов возрос с 2.9 миллионов в 1941 до 6 миллионов в 1943 году. Военная промышленность наращивала производство и вместе с американскими поставками вооружения, военных материалов и продовольствия обеспечивала снабжение вооруженных сил.

Несмотря на поражения, германское верховное командование решило летом 1943 года попытаться еще раз захватить стратегическую инициативу, нанести СССР решающее поражение и закончить войну.

5 июля 1943 года началось новое немецкое наступление в районе Курск—Белгород. В этой гигантской битве принимали участие около 2,25 миллионов с обеих сторон, около 6 тыс. танков и более 4500 самолетов. Советские войска значительно превосходили немецкие и по количеству людей (1337 тысяч против 900 тыс.) и по военной технике.

23 июля немецкое наступление было приостановлено по всему фронту. 3 августа началось общее советское наступление на линии Орел — Курск — Белгород. 23 августа Харьков снова был занят (на этот раз окончательно) советскими войсками. Сражение под Курском, продолжавшееся 50 дней, было выиграно Красной армией.

Во время этой битвы мощь германской армии была сломлена.

Курское сражение переросло затем в грандиозное стратегическое наступление от Великих Лук на северо-западе и до Черного моря на юге. Была освобождена вся левобережная Украина, включая ее столицу Киев, на правом берегу Днепра были созданы предмостные укрепления, освобождены многие области в центральной России и часть Белоруссии. На юге от врага был очищен Таманский полуостров, включая Керчь.

В разгар сражения под Курском-Белгородом, 25 июля, началась высадка американских и английских вооруженных сил в Италии. В сентябре был свергнут фашистский режим Муссолини — Италия капитулировала. Однако немцы вторглись в Северную Италию и война там приняла затяжной характер.

 

Катынская трагедия

Победы союзников в Африке, под Сталинградом и Курском, события в Италии способствовали усилению движения Сопротивления в оккупированных Германией странах. Растущее недовольство в Европе было зловещим знамением для Гитлера, предсказавшего «Великой германской империи» тысячелетнее существование.

Советская политика по отношению к Сопротивлению и национально-освободительным движениям в Европе была двойственной. С одной стороны, Советский Союз поддерживал деньгами, оружием, а позднее и людьми, организации Сопротивления, руководимые коммунистами. С другой стороны, он был обязан поддерживать законные правительства в изгнании, с которыми СССР и его союзники Англия и США имели дипломатические отношения. Организации же Сопротивления, руководимые коммунистами, стремились не только к победе над немецкими оккупантами, но и к изменению существовавшего до войны социального порядка, в ряде стран они претендовали на власть после изгнания захватчиков.

Наиболее уязвимыми были советско-польские отношения. После раздела Польши между гитлеровской Германией и Советским Союзом в 1939 году в Лондоне было образовано польское правительство в изгнании. Оно было признано Англией, США и другими государствами. По настоянию Англии Советский Союз и польское правительство восстановили в 1941 году дипломатические отношения. Многие польские граждане, среди них пленные, томившиеся в советских лагерях, были освобождены. На территории СССР начали формироваться польские вооруженные силы.

В СССР находилось в это время около 250 тысяч польских военнопленных. Кроме того, немедленно после присоединения Западной Украины и Западной Белоруссии значительная часть польского населения была депортирована в Сибирь и в Среднюю Азию: всего около 1 100 тысяч человек.

Когда один из пленных генералов Владислав Андерс начал формирование польских войск в СССР, обнаружилась нехватка офицеров, числившихся по списочному составу. Из 14 польских генералов, взятых в плен Красной армией, появилось только двое, остальные исчезли. Из 300 высших офицеров были обнаружены только 6. Начатое польским командованием расследование на основании опроса поляков, бывших советских пленных, показало, что исчезнувшие 15 тысяч были заключены в трех лагерях, а именно: в Козельске, Осташкове и Старобельске и находились там до весны 1940 года. Затем следы их терялись. Советские власти заявили, что они ничего не знают. Польское командование на территории СССР создало специальную службу для расследования обстоятельств исчезновения 15 тысяч польских военнослужащих. Было установлено, что в апреле 1940 года лагеря были эвакуированы, а пленники конвоированы на ближайшие железнодорожные станции и погружены в поезда. Их выгрузили в нескольких километрах западнее Смоленска.

И Андерс, и польские дипломатические представители в Москве тщетно пытались добиться ответа о судьбе военнопленных от советских официальных лиц. Во время встречи польского главнокомандующего генерала Сикорского со Сталиным в Кремле 3 декабря 1941 года Сикорский снова возбудил этот вопрос. Ответ Сталина был неожиданным: «Они сбежали». На уточняющий вопрос, куда могли сбежать 15 тысяч человек, Сталин ответил: «В Маньчжурию». Нелепость этого ответа была очевидной. Польское правительство в изгнании продолжало при помощи Англии и США разыскивать пропавших через советские официальные органы, но безуспешно...

В феврале 1943 года немцы объявили, что они обнаружили в Катынском лесу вблизи Смоленска массовые захоронения тысяч убитых польских офицеров. Каждый был убит пулей в затылок. Пули были немецкого производства.

16 апреля 1943 года Совинформбюро заявило, что преступление в Катынском лесу было совершено гитлеровцами. Руководимая же немцами международная комиссия утверждала, что польские пленные были расстреляны НКВД в апреле 1940 года, то есть за полтора года до оккупирования немцами Смоленска. Немцы разрешили провести независимое расследование польским медикам, проживавшим в оккупированной Польше. Медики пришли к заключению, что убийство в Катыни было совершено в 1940 году. Однако попытки немецких властей заставить польских докторов выступить с антисоветскими заявлениями не увенчались успехом: поляки не желали, чтобы убийство в Катыни, совершенное НКВД, эксплуатировалось их заклятыми врагами — нацистами.

Польское правительство в Лондоне обратилось к Международному Красному Кресту с просьбой расследовать Катынское дело. Советский Союз категорически отказался от сотрудничества с Красным Крестом.

Катынский скандал, разразившийся в апреле 1943 г., совпал по времени с серьезным ухудшением советско-польских отношений. Главная причина заключалась в твердой позиции польского правительства по вопросу границ польского государства, настаивавшего на том, что эти границы были определены Рижским мирным договором 1921 года. Это означало, что включение Западной Украины и Западной Белоруссии, в состав Советского Союза, является незаконным. В декабре 1942 года Сикорский встретился с президентом Рузвельтом, но поддержки, на которую он рассчитывал, не получил. Соединенные Штаты, считая себя связанными обязательствами Атлантической хартии восстановить попранный агрессорами суверенитет народов, не считали, что это может истолковываться как обязательство восстановления специфических границ. Правительство Великобритании в лице Черчилля полагало, что Польша должна согласиться с изменением ее восточной границы и взамен получить приращение территории на западе за счет Германии. Позиция Черчилля была очень близка к советской. Советское правительство настаивало на подтверждении границы СССР 1941 года, к моменту начала германо-советской войны.

Другая причина обострения советско-польских отношений была вызвана выводом сформированных на территории СССР трех польских дивизий на Ближний Восток и подчинением их британскому командованию. Наконец, большое раздражение в Москве вызвал проект центрально-европейской федерации, активным приверженцем которой был Сикорский. Сталин рассматривал проект как попытку возрождения «санитарного кордона» против СССР.

Разоблачение преступления, совершенного в Катынском лесу, привело Сталина к решению 25 апреля 1943 года прервать отношения с правительством Сикорского. Британский премьер Черчилль оказал нажим на Сикорского, чтобы приглушить скандал и не раскалывать антигитлеровскую коалицию. Советское правительство использовало ситуацию для того, чтобы учредить на своей территории так называемый Союз польских патриотов, который Сталин предполагал превратить в будущем в соперничающее польское правительство. Одновременно было начато формирование на территории СССР польской дивизии. Так разоблачение преступления, совершенного в Катыни, послужило неожиданно далеко идущим политическим целям советского руководства.

Как только Смоленск был освобожден советскими войсками, немедленно приступила к работе советская комиссия по расследованию, которая, разумеется, нашла, что преступление в Катыни было совершено немцами, а не НКВД, и не в апреле 1940, а осенью 1941 года.

В заключении советской комиссии не нашли упоминания такие важные детали, как, например, из какого материала были сделаны веревки, которыми были связаны руки жертв перед расстрелом, не объяснено происхождение четырехугольных штыковых ран на телах убитых и характер лесных посадок на могилах и вокруг них.

Зато были указаны лица, непосредственно виновные в расстреле. Среди них был назван полковник Аренс. Этот самый полковник Аренс неожиданно для всех появился перед Международным трибуналом в Нюрнберге, судившим после войны главных немецких военных преступников. Вызывало удивление, что Арене, обвиненный в столь чудовищных злодеяниях, добровольно появился перед судом. По настоянию советской стороны, вопрос о Катыни был включен в обвинительное заключение. Однако, когда выяснилось, что Аренса вообще не было осенью 1941 года в Смоленске и что свидетельства советской стороны очень шатки, было решено не включать Катынское убийство в обвинительный приговор Нюрнбергского трибунала. Черчилль позднее писал в своих мемуарах: «Правительствами победивших государств было решено, что эта проблема должна быть обойдена и преступление в Катыни никогда не было детально исследовано».

В течение многих лет разные организации и отдельные лица кропотливо собирали материалы и свидетельства, которые должны были прояснить, что же случилось в действительности с 15 570 польскими пленниками, находившимися с сентября 1939 года по апрель 1940 года в советских лагерях для военнопленных в Осташкове, Козельске и Старобельске. В 1952 году была учреждена специальная комиссия конгресса Соединенных Штатов по расследованию обстоятельств исчезновения польских офицеров. Все материалы и свидетельства были обобщены. Они не оставили сомнения в том, кто и когда совершил преступление в Катынском лесу.

Среди 15 570 польских военнопленных значительное число не принадлежало к кадровому офицерству Это были запасники, среди них было более 1000 адвокатов, сотни школьных учителей, университетские профессора, журналисты, художники, более 300 докторов медицины и священники. То был цвет польской интеллигенции, ненавидимой в одинаковой мере и нацистами и советскими коммунистами. Кадровых офицеров было 8300-8400.

В Катынском лесу были обнаружены трупы 4443 польских военнопленных. Они были идентифицированы с теми, кто находился в лагере Козельска. Все они были убиты выстрелами в затылок. Некоторые из них, молодые, оказывали сопротивление и были связаны, на телах иных были колотые раны от штыков, употреблявшихся в Красной армии. Пули, которыми они были убиты, были немецкого происхождения, производства до 1939 года. Пули этого образца продавались из Германии в Польшу, Советский Союз и Прибалтийские страны.

Письма, полученные родственниками военнопленных, содержавшихся в лагерях Осташкова, Козельска и Старобельска, датированы не позднее апреля 1940 года. Затем переписка оборвалась. В обнаруженных чудом уцелевших дневниковых записях, последней датой было 9 апреля 1940 года. Были обнаружены также надписи на стенках вагонов, в которых везли поляков. Все надписи одного и того же содержания — везут в северо-западном направлении. Выгрузили на станции Гнездово. Обращение охраны исключительно грубое. От железнодорожных путей до начинающегося леса стоит охрана. Грузят в автобусы, которые скрываются в лесу, затем пустыми возвращаются назад, чтобы принять новую партию...

Те, кто оставался в лагере в Козельске, вели учет тех, кто покидал лагерь. Благодаря этому сохранились, переданные позднее польскому движению Сопротивления, списки этих людей. Всего из Козельска было отправлено 12 партий, каждая из которых была от 50 до 300 человек.

Вот одна из сохранившихся дневниковых записей, автор ее был отправлен из Козельского лагеря в группе 277 человек 8 апреля 1940 года:

«Апрель 8,

Мы погружены на станции в тюремный вагон под усиленной охраной... Мы двигаемся в направлении Смоленска...

Апрель 9, 

Вторник — сегодня зимняя погода... На полях снег... Невозможно определить направление нашего движения... Обращение с нами грубое... Не разрешается ничего... 2.30 пополудни мы прибываем в Смоленск... Вечер, мы прибыли на станцию Гнездово. Кажется, что мы выходим — вокруг солдаты. Начиная со вчерашнего дня мы получили только кусок хлеба и котелок воды».

Из Гнездово автобусы отправлялись в Катынский лес, прямо к месту казни, а затем возвращались за новой партией.

В конце концов, нашлись и живые свидетели того, что произошло. Они показали, что расстрелы производились сотрудниками Смоленского и Минского управлений НКВД.

Расстрел в Катыни произошел в апреле 1940 года, более чем за год до оккупации района Смоленска немцами. Как было установлено независимым расследованием, на могилах, вскрытых в 1943 году, выросли растения трехлетней давности, то есть убийство было совершено в 1940, а не в 1941 году. Что же случилось с остальными 10, 000 польских военнопленных из лагерей в Осташкове и Старобельске? Конечные следы тех, кого вывезли в это же время из Осташково, теряются на станциях Бологое или Вязьма, а пленных из Старобельского лагеря — в районе Харькова. Пленные из этих лагерей никогда не были обнаружены.

Но 448 пленных из лагеря в Козельске остались в живых. Это были те, кого следователи НКВД, которые большими группами работали в лагерях под руководством генерала НКВД Зарубина, сочли подходящими для сотрудничества с советскими властями в будущем. Все они были отправлены с конца апреля до конца мая 1940 года в новый лагерь Павеличев Бор, а в начале июня 1941 года в лагерь Грацовец.

...Председателем советской комиссии по расследованию преступлений в Катыни, созданной немедленно после освобождения Смоленска, был известный советский хирург академик Н. Бурденко. Он подписал заключение, что преступление было совершено немцами осенью 1941 года. После войны, в 1946 году, уже больной, переживший два удара и ушедший в отставку, он признался своему другу доктору Ольшанскому:

«Нет сомнения, что такие „Катыни“ были и будут. Если вы начнете раскапывать нашу матушку Россию, вы наверняка обнаружите достаточно таких раскопок... Мы должны были полностью отвергнуть широко распространившиеся немецкие обвинения. По личному приказу Сталина я поехал на место, где эти могилы были обнаружены. Была проведена проверка, и все тела в могилах были четырехлетней давности. Смерть наступила в 1940... На самом деле для меня как доктора вопрос ясен, здесь нет спора по этому поводу. Наши товарищи из НКВД совершили большую ошибку».

Правду об убийстве в Катыни знал Сталин, план уничтожения был разработан в НКВД и утвержден Берия. К этому преступлению были в той или иной степени причастны заместитель Берии Меркулов (оба расстреляны в 1953 году), генералы НКВД Зарубин и Рейхман.

Уничтожение польских офицеров и интеллигенции в Катыни полностью отвечало политическим целям Сталина — очистить Польшу от польских патриотических элементов, ликвидировать интеллигенцию и тем расчистить почву для создания в Польше преданного СССР режима. Эту политику он последовательно проводил и позднее, во время Варшавского восстания 1944 года и во время пребывания Красной армии на территории Польши в 1944—45 гг.

 

Государство и церковь

Социально-экономические изменения, происшедшие в государстве, и преследования значительно уменьшили влияние православной церкви и сократили число практикующих верующих. Из насчитывавшихся до революции 50 тысяч священнослужителей русской православной церкви осталось несколько сот, из 163 епископов — 7. Было закрыто 1000 монастырей и 60 семинарий. Ответом на преследования было появление и распространение различных сект, общин и прочего, появление так называемой «катакомбной» церкви.

Накануне второй мировой войны политика ВКП (б) и государства по отношению к религии начала меняться. Испытывая нужду в возрождении и эксплуатации патриотических чувств, партия начала смягчать свою антирелигиозную политику. Осенью 1939 года после присоединения западных земель Украины и Белоруссии, а затем летом 1940 года после занятия Прибалтики, московская патриархия послала туда, а позднее в Прибалтику, своих епископов. Советский режим надеялся таким путем добиться полного подчинения новых подданных центральной власти. Московская патриархия охотно выполнила это поручение, поскольку это отвечало и ее собственным интересам.

Нападение Германии не застало православную церковь врасплох. 22 июня 1941 года патриарший местоблюститель митрополит Сергий выступил с обращением к церкви и к народу, призывая защищать страну, и осудил тех священнослужителей, которые не хотели бы последовать его призыву. На противоположном полюсе, в Берлине, митрополит Серафим призывал православных подняться под руководством Гитлера для борьбы с большевизмом. Сергий же за два первые года войны выпустил 23 посланий о даровании победы. По его предложению, были собраны средства на строительство танковой колонны имени Дмитрия Донского. Сталин милостиво согласился принять дар от церкви.

Вражеское вторжение вызвало у населения прилив религиозных чувств. На оккупированных немцами землях возобновились с разрешения немецких оккупационных властей богослужения. Задача церкви на оккупированной территории заключалась, по мнению Гитлера, в том, чтобы помогать оккупационным властям держать население в покорности. Религиозная сторона дела нимало не занимала его: в самой Германии нацисты лишь терпели церковь, но не больше. Одна из задач немецкой политики заключалась в том, чтобы не допустить объединения православной ортодоксальной и украинской автокефальной церквей. Закон о веротерпимости, изданный в Берлине 19 июня 1942 года, на самом деле был законом о регулировании религиозной жизни. Все религиозные организации обязаны были зарегистрироваться в управлении комиссара дистрикта. Комиссар обладал правом удаления любого священника, если появлялись какие-либо сомнения в его политической благонадежности. Религиозные организации, их местные и высшие органы обязывались ограничить свою деятельность религиозными задачами. В противном случае им угрожали штраф и роспуск церковной общины.

Незадолго до издания закона о веротерпимости Гитлер говорил своим приближенным: «В любом случае, создание единой церкви для больших русских территорий должно быть предотвращено. Проще всего для нас было бы, если бы каждая деревня имела бы свою собственную секту, которая развила бы свою собственную концепцию Бога».

Специальные войска, так называемые айнзатцтруппен, на которых была возложена задача ликвидации евреев и прочих «нежелательных народов», были наделены полномочиями контроля над деятельностью церкви на оккупированных территориях вплоть до ареста и ликвидации священнослужителей.

Использование религиозных чувств населения в интересах Германии оставалось главной целью германской церковной политики. В одном из немецких документов говорилось: «Все средства церквей, мистицизма, религии и пропаганды должны быть... использованы под лозунгом: «Гитлер против Сталина!» — или «Бог против Дьявола».

Немецкие армейские командиры иногда способствовали восстановлению церквей на контролируемых ими территориях. Их цель была чисто прагматической: обеспечить германской армии спокойный тыл, безопасные коммуникации и невраждебное отношение местного населения. Однако тем из них, кто помогал возобновлению богослужений, делались строгие внушения Берлином. Например, после богослужения в соборе Смоленска в августе 1941 года последовал приказ Гитлера, запрещавший помощь вермахта церкви на оккупированных территориях.

Отношение духовенства к германской оккупации было различным: от открытой поддержки и до организации сопротивления. Поучительна в этом отношении история митрополита Сергия младшего (Воскресенского). Посланный в Ригу епископом в 1940 году, он отказался возвратиться в Москву после начала войны. Был арестован гестапо, а затем освобожден. Сергий выступал с проповедями в пользу победы Германии. В то же время он возродил религиозную жизнь в Прибалтике. К 1943 году там работало около 200 приходов, проводилось церковное обучение, издавался религиозный журнал. Влияние Сергия на Псковщине было столь велико, что немецкие власти потребовали его перевода в Вильнюс. У Сергия начались столкновения с немцами по различным поводам. 28 апреля 1944 года он был убит по дороге из Вильнюса в Ригу, вероятно немецкой службой безопасности.

Разумеется, масса прихожан понятия не имела о том, что происходит за кулисами немецкой церковной политики. Для них было важно, что они могли открыто выражать свои религиозные чувства, не опасаясь преследования со стороны власти. Они, конечно, не подозревали, что немцы не только санкционируют содержание проповедей, но и цензурируют их текст.

В специальном обращении к священникам на оккупированных землях патриарший местоблюститель Сергий предостерегал их от сотрудничества с врагом, назвав его «изменой церкви и родине». Московская патриархия осудила киевского епископа Поликарпа за сотрудничество с немцами.

4 сентября 1943 года Сталин принял митрополита Сергия и двух других высших сановников церкви. Он высказал одобрение патриотической деятельности духовенства и верующих православной церкви, разрешил избрать Патриарха Московского и всея Руси и образовать Священный Синод. Таким образом состоялось не только официальное примирение государства с православной церковью, но и признание ее де-факто (и по мере надобности) интегральной частью режима. 8 сентября Сергий был избран патриархом, а собор архиереев, избравший его, принял важный документ под названием «Осуждение изменников вере и отечеству». В нем говорилось: «всякий виновный в измене общецерковному делу и перешедший на сторону фашизма как противник Креста Господня, да числится отлученным, а епископ или клирик — лишенным сана». Таким образом, война против гитлеровской Германии была объявлена целью православной церкви.

Вскоре было разрешено открыть в Москве двухгодичный Богословский институт, а в епархиях одногодичные богословско-пастырские курсы.

Во всех церквах возносились молитвы за здоровье Сталина. Митрополит Киевский и Галицкий писал с восторгом в церковном журнале: «В нашем вожде верующие... видят воплощение всего лучшего и светлого, что составляет священное духовное наследие русского народа, завещанное предками...»

Официальное примирение Сталина с церковью означало также, что отныне советский режим будет оказывать патриарху и руководству церкви поддержку в борьбе с отклонениями от ортодоксальной линии, своеобразной «генеральной линии» церкви. Вскоре многие деятели так называемой обновленческой церкви покаялись и были приняты обратно в лоно православной церкви. Государство усилило борьбу с сектантами по всей стране, но повсеместно поддерживало официальную церковь — в Армении, в Грузии и так далее.

Все церковные назначения, как и прежде, согласовывались с государственными органами. Высшее духовенство было приравнено в смысле привилегий к высшему партийно-советскому чиновничеству. При первом послевоенном награждении епископы получили свои правительственные награды.

 

СССР и западные союзники

Уже первые часы советско-германской войны показали, что расчеты Гитлера на политическую изоляцию Советского Союза провалились. Только турецкий министр иностранных дел Сараджоглу, узнав о нападении на СССР, воскликнул: «Это не война, а крестовый поход!». Впрочем, Турция оказалась достаточно предусмотрительной, чтобы не принимать участия в войне, а сохранять нейтралитет.

Иной была реакция правительств Англии и США. В 1940—1941 годах на флангах Британской империи Англия терпела одно поражение за другим: провалилось наступление генерала Уэйвелла на Ближнем Востоке, в связи с этим в Ираке произошел прогерманский переворот. Англичане потерпели поражение в Греции и на Крите. Нападение Испании на Гибралтар казалось неотвратимым. В битве на морских коммуникациях английский торговый флот нес огромные потери, особенно в Атлантике. Снабжение Англии продовольствием и сырьем, от чего в значительной мере зависело ее существование, серьезно осложнилось.

Англия переживала один из самых опасных моментов в войне.

К середине 1941 года Советский Союз и Англия стояли перед неизбежностью выбора. Советский Союз, в связи с угрозой нападения на него гитлеровской Германии, Англия из-за крайне тяжелого положения, в котором она оказалась в результате почти двухлетней войны. Опрос английского общественного мнения, проведенный в апреле 1941 года, показал, что за дружественные отношения между СССР и Англией высказалось 70% опрошенных (март 1939 — 84%). Английское правительство посылкой предупреждений советскому правительству о неминуемом нападении Германии, своим отношением к полету Гесса, договоренностью с правительством США о мерах, благоприятных для СССР, которые необходимо будет принять в случае германо-советской войны, показало, что оно готово быть союзником СССР в войне против Германии.

Сразу же после известия о нападении Германии на СССР 22 июня в 9 часов утра, за 3 часа до официального заявления Советского правительства своему народу о нападении Германии, премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль заявил, что отныне Англия является союзником СССР и окажет ему всевозможную помощь в войне против нацистской Германии. Черчилль также подчеркнул в своей речи, что он был и остается противником коммунизма.

Мнение Черчилля далеко не совпадало с выкладками английских военных специалистов, которые считали, что СССР потерпит поражение в течение 10 дней.

12 июля 1941 года в Москве было подписано соглашение о совместных действиях СССР и Великобритании в войне против Германии — они обязывались не заключать с Германией сепаратного мира. 2 августа было заключено военно-экономическое соглашение с Соединенными Штатами, а в октябре было заключено тройственное соглашение о снабжении СССР оружием, военной техникой и стратегическими материалами. Снабжение началось немедленно и в битве под Москвой танки и самолеты, прибывшие из-за океана, сделали свое дело. Поставки Советскому Союзу военных материалов были весьма ко времени в конце 1941 года и в начале 1942, когда немцы стояли у ворот Москвы и Ленинграда и вели успешное наступление на юго-западе России. Советская военная промышленность, частью захваченная немцами, частью перемещавшаяся в это время на восток, была в значительной степени парализована. Поставки шли в СССР через опасное Арктическое море, где немецкие рейдеры не раз и не два пускали ко дну английские караваны, направлявшиеся в СССР. Английские моряки проявляли огромное мужество, чтобы доставить вовремя грузы в Мурманск. Здесь разместилась английская авиационная часть, которая обеспечивала разведку и прикрытие караванов на подходе к советским берегам.

С октября 1941 года до середины июня 1942 в СССР было отправлено 16 конвоев. Они доставили более 3 тыс. самолетов, 4 тыс. танков, 30 тыс. других машин, 42 тыс. тонн авиационного бензина и масла, 66 тыс. тонн горючего и 800 тыс. тонн разнообразных грузов. В середине июня конвои были прекращены из-за больших потерь, которые несли англичане от действий немецких рейдеров. За все время войны союзники поставили СССР 18,7 тыс. самолетов, 10,8 тыс. танков, 9,6 тыс. артиллерийских орудий, 401,4 тыс. автомашин, 44,6 тыс. металлорежущих станков, 2599 тыс. тонн нефтепродуктов, 517,5 тыс. тонн цветных металлов, 172,1 тыс. тонн кабеля и провода, 1860 паровозов, 11,3 тыс. платформ. Эти поставки составляли до 12% произведенного в СССР и использованного в войне против Германии вооружения. Союзники посылали в СССР также продовольствие, одежду и прочее. Американские автомашины сделали советскую армию мобильной.

В политическом плане военный союз, который был заключен между СССР и Великобританией и СССР и США в 1942 году, концентрировался вокруг проблемы открытия второго фронта в Европе. Под вторым фронтом подразумевался фронт, который союзники должны были открыть во Франции путем высадки своих вооруженных сил. Политическая активность вокруг открытия второго фронта включала не только обмен мнениями, требованиями и обещаниями на высшем уровне руководства стран, но также хорошо организованные и искусно проводимые кампании мобилизации общественного мнения Англии и США с требованиями немедленного открытия второго фронта.

С военной точки зрения открыть второй фронт в Европе в 1941—1942 годах было невозможно: не накоплено ни нужных сил, ни опыта в такого рода десантных операциях гигантского масштаба. Кроме того, и это было очень важно, господствовавшая стратегическая концепция англичан, за которой продолжительное время следовали и американцы, решительно отличалась от советской концепции и исключала ту степень риска, на которую были готовы идти советские стратеги.

Советский Союз настаивал на облегчении его военного бремени, которое и на самом деле значительно превышало военное бремя союзников.

Летом 1941 года на советско-германском фронте было сконцентрировано около 70% всех германских вооруженных сил. В первой половине 1944 года, накануне вторжения союзников во Францию, Германия держала в России 63% своих сил, и даже после открытия второго фронта на советско-германском фронте находилось от 55 до 57% всех германских вооруженных сил.

Отсутствие второго фронта в Европе вело к увеличению военных потерь СССР, и без того колоссальных из-за превратностей войны, преступного небрежения, просчетов и ошибок советского правительства, высшего военного командования и просто неумения воевать. С середины 1943 года потери Красной армии стали значительно меньше.

В 1943 году, вероятно, было возможно открыть второй фронт во Франции вместо высадки в Италии. Но здесь вступили в силу политические соображения. Наиболее важным из них было не допустить СССР на Балканы, которые Англия продолжала рассматривать как жизненно важную зону своих интересов. Высадка в Италии могла развиться в успешное наступление англо-американских союзников на Балканах. Но этого не произошло.

В то же время возникла новая проблема для союзников, не собрал ли СССР уже достаточно сил, чтобы выиграть войну без их помощи с запада? Такая возможность в принципе не исключалась и это было весьма мрачной перспективой для Англии и США.

В ноябре 1943 года была официально объявлена советская программа устройства мира. Главными ее пунктами были: освобождение европейских народов от фашистских захватчиков и оказание помощи в восстановлении их государственной независимости; свобода выбора освобожденными народами формы правления; суровое наказание виновников войны; создание необходимых условий для предотвращения новой агрессии со стороны Германии; обеспечение длительного экономического, политического и культурного сотрудничества европейских народов.

Несомненно, что эта программа была весьма привлекательной. Проблема заключалась в том, как свободный выбор народов будет обеспечен на практике.

С середины 1943 года политика СССР, как внутренняя, так и внешняя, становится более целеустремленной. Внутри страны она была направлена на укрепление предвоенной системы, возвращение утраченных партией в начале войны моральных позиций, усиление пропагандных и репрессивных методов для этой цели.

Во внешней политике СССР искусно использует к своей выгоде подозрительное отношение президента Рузвельта к имперской политике Великобритании. Рузвельт надеялся на прочное и длительное послевоенное сотрудничество со Сталиным. Американские государственные деятели и эксперты жадно ловили малейшие признаки того, что на Западе называли перерождением коммунизма в русский национализм. Эти ожидания значительно усилились после того, как в мае 1943 г. Сталин приказал распустить Коминтерн, усилив тем самым иллюзии в западном мире о перерождении советского коммунизма в русский национализм. В то же время СССР начал укреплять связи с движениями Сопротивления и национально-освободительными армиями в юго-восточной Европе, ловко эксплуатируя естественное желание народов изменить господствующие режимы, превратившие их страны в гитлеровских сателлитов.

Великобритания, а вслед за нею и Соединенные Штаты, часто поддерживали партии и политиков, связанных так или иначе со скомпрометировавшим себя старым порядком или остатками старых клик. Англичане и американцы не позаботились вовремя о том, чтобы найти и консолидировать центристские или либеральные силы в освобождаемых странах. То было следствием непонимания сущности коммунистического режима в СССР и органической неспособности государственных мужей Запада понять образ мышления советского руководства. С другой стороны, западные руководители не увидели неизбежности изменений, вытекающих из характера освободительной войны против нацизма и его системы.

Американские государственные деятели лучше понимали проблемы, связанные с перспективами распада Британской колониальной империи, что должно было, по их расчетам, широко распахнуть ворота бывших английских владений для американского бизнеса.

Наконец, американцы были озабочены войной против Японии и потому переоценили свою нужду в помощи СССР в этой войне.

Европа, в общем, была незнакома американцам, чужда им по духу. Европейские проблемы оказались слишком сложными, опасными, раздражающими.

В итоге США и Великобритания продолжали, как правило, ориентироваться на правые элементы в Восточной и Юго-Восточной Европе, очищая тем самым поле политической активности для успешных действий коммунистических партий, часто контролируемых или направляемых Советским Союзом. Коммунисты сделали то, что не могли сделать Англия и США: выработали программу национального возрождения, которая позволила им выиграть поддержку не только рабочего класса, но и средних городских и сельских слоев.

Уязвимость политики западных союзников заключалась также в отсутствии конкретной позитивной политической программы для освобожденных народов Европы. Коммунистические партии быстро заполняли вакуум своими программами действия.

С 1943 года советское руководство начинает играть ведущую роль в политике антигерманской коалиции. Сталин самолично появился на Тегеранской конференции (28 ноября — 1 декабря 1943 года). Искусно играя на американо-английских противоречиях, он добился твердого обещания открыть второй фронт во Франции не позднее 1 мая 1944 года. План Черчилля об открытии фронта на Балканах был отвергнут.

Второй победой Сталина в Тегеране, подтвержденной и усиленной затем на конференции в Ялте (февраль 1945 года), было официальное признание союзниками так называемой линии Керзона в качестве будущей восточной границы Польши.

Третья победа Сталина в Тегеране заключалась в признании его претензий на Кенигсберг, который никогда исторически России не принадлежал.

Был доволен и Рузвельт, получивший заверение Сталина о готовности СССР принять участие в войне против Японии после окончания войны в Европе.

Вся военно-политическая ситуация в мире радикально изменилась к исходу 1943 года. Главные вопросы стратегии и политики были согласованы между союзниками в Тегеране. Началась интенсивная подготовка к высадке во Франции. В Германии среди высшего офицерства зрел заговор против Гитлера.

На советско-германском фронте стратегическая инициатива была прочно в руках советского командования. Советские вооруженные силы на фронте против Германии превосходили немецкие на 1259 тыс. человек (6165 тысяч против 4906 тысяч), в 2,5 раза по авиации (8500 против 3000), в 1,4 по артиллерийским системам (90 тысяч против 54) и так далее.

В январе 1944 года началось новое советское наступление, в результате которого была окончательно снята блокада с Ленинграда. 27 января 1944 года после 870 дней осады Ленинград был полностью деблокирован. Был освобожден также Новгород. Теперь линия фронта проходила в 150-280 км от Ленинграда.

На юго-западе весной 1944 г. была освобождена вся Украина западнее Днепра, включая Кривой Рог, Никополь, Николаев, Одессу. В апреле-мае был освобожден Крым. На юге советские войска вышли на государственную границу на фронте шириной в 400 км.

6 июня 1944 г. англо-американские войска высадились на севере Франции, в Нормандии. Операция была искусно спланирована и выполнена американцами и англичанами.

Теперь Германия оказалась в тисках войны на два фронта.

10 июня советские войска начали второе наступление на Ленинградском фронте, заняли Выборг и вышли к советско-финской границе. 23 июня началось наступление трех советских фронтов на западном направлении. 3 июля был освобожден Минск и на следующий день советские войска пересекли старую польскую границу. В течение лета 1944 г. от немцев была очищена часть территории Прибалтики.

В июле-августе 1944 г. Красная армия вступила в Польшу и заняла примерно одну четвертую часть ее территории с населением в 5 млн. человек. Вместе с Красной армией пришли польские войска, сформированные в СССР.

В Люблине был создан, в противовес польскому правительству в изгнании, «Польский Комитет Национального Освобождения». Преимущество ПКНО заключалось в том, что он находился на территории Польши и пользовался полной военной и политической поддержкой Советского Союза. Польское же правительство в изгнании находилось вдали от Польши, в Лондоне, но оно пользовалось доверием подавляющего большинства населения страны.

В начале августа 1944 года премьер польского правительства в Лондоне Станислав Миколайчик выехал в Москву для переговоров со Сталиным, но эти переговоры не привели ни к какому соглашению. Сталину в Польше нужно было такое правительство, которое признало бы новую границу и безоговорочно подчинилось бы воле Москвы в ее политических устремлениях. Намерением же «лондонского» правительства было воссоздание независимой Польши с восточной границей к 17 сентября 1939 года, но выгодному для СССР решению польского вопроса способствовали Англия и США.

Предварительным условием советского решения польского вопроса было разоружение и ликвидация всех формирований Армии Крайовой, подчинявшихся польскому правительству в Лондоне.

В августе советские войска заняли предместье Варшавы, Прагу на левом берегу Вислы. На противоположном берегу, всего в нескольких стах метрах, была польская столица. Советское наступление приостановилось, по более поздней официальной советской версии, из-за необходимости подтянуть тылы и перегруппировать войска после стремительного наступления. Теперь «лондонское» правительство решило поднять в Варшаве восстание, чтобы освободить ее и утвердить свое влияние в столице до прихода советских войск.

1 августа 1944 г. части подпольной Армии Крайовой под командованием генерала Бор-Коморовского подняли восстание, к которому немедленно примкнула значительная часть варшавян. Польское командование в Варшаве рассчитывало, что советские войска окажут помощь восставшим. Существует версия, будто советский делегат капитан Калугин, посланный штабом командования фронтом, переправился в Варшаву и установил связь с польским командованием. Однако на его сообщение о возможности высадки десанта на другом берегу Вислы ответа не последовало. Судьба самого Калугина осталась неизвестной.

Английское и американское правительство обратилось к Сталину с просьбой помочь восставшим. Сталин отказал, сославшись на то, что восстание было начато без предварительного согласования с советским командованием и является авантюрой, за которую отвечают лондонские поляки.

Восстание продолжалось два месяца. 2 октября восставшие капитулировали. По приказу Гитлера население Варшавы было эвакуировано, повстанцы разоружены и взяты в плен, а город почти полностью разрушен.

Варшавское восстание сыграло на руку политическим целям Сталина. Неудача восстания основательно подорвала политические позиции лондонского польского правительства. Очередная поездка Миколайчика в Москву в октябре, во время пребывания там Черчилля, снова не дала результатов. Черчилль многократно предостерегал Миколайчика, что не будет поддерживать его правительство, если оно не пойдет навстречу советским требованиям. Президент Рузвельт практически устранился от вмешательства в польские дела, заявив, что признает приоритет английского и советского правительств в решении польского вопроса. Президент информировал Миколайчика, что, если будет достигнуто взаимоприемлемое соглашение, то США возражать не будут.

Между тем польские вооруженные силы, действующие под советским военным руководством, достигли 286 тысяч человек. 31 декабря 1944 года ПКНО был преобразован во Временное правительство Польши, СССР немедленно признал его. 24 ноября в Лондоне Миколайчик подал в отставку, и было создано новое польское правительство с Томашем Арцишевским во главе. Арцишевский, один из лидеров Польской Социалистической Партии, был противником каких-либо уступок Москве.

Такова была ситуация, когда Сталин, Рузвельт и Черчилль встретились вторично. Встреча была на этот раз на советской территории, в Ялте.

 

Ялта — благословение советской империи

После высадки англо-американских союзнических сил в Европу в июне 1944 года и июльских событий в Германии, приближение развязки стало особенно ощутимым, и это делало встречу в верхах неотвратимой.

Летом и осенью 1944 года советские армии заняли территории Болгарии, Румынии, Югославии, значительную часть Венгрии, подошли к Варшаве. Режимы, сотрудничавшие с Германией и Италией, были низвергнуты при помощи советских вооруженных сил. Многие видные государственные и политические деятели, даже находившиеся в оппозиции к прежним режимам, не говоря о тех, кто поддерживал их, были либо физически ликвидированы, либо арестованы, либо бежали.

В октябре 1944 года Черчилль, с согласия Рузвельта, стремясь обезопасить фланги Британской империи, заключил со Сталиным «джентльменское соглашение» о распределении степени влияния Великобритании и СССР в странах Юго-Восточной и Восточной Европы (соглашение, достоверность которого до сих пор отрицается советской стороной).

Великобритания признала, по свидетельству Черчилля, что Румыния и Болгария являются «областями коренных интересов Советской России» и что «Великобритания будет относиться к действиям русских с полным уважением». Влияние СССР было признано и в Венгрии. Позднее, в последние дни войны, Черчилль пытался «отыграть» Чехословакию и уговаривал Эйзенхауэра занять Прагу раньше Красной армии, но натолкнулся на его решительный отказ, одобренный затем президентом Трумэном. Советский Союз отказался лишь от вмешательства в дела Греции, признав преимущество британских интересов в этом районе.

Соединенные Штаты фактически самоустранились от дел Восточной и Центральной Европы, сохранив интерес лишь к судьбе Польши, и, разумеется, к Германии и Австрии. За несколько месяцев до Ялтинской конференции Советский Союз стал вершителем судеб Восточной и Юго-Восточной Европы, а также в значительной степени и ее центральной части. Шесть с половиной миллионов советских солдат, находившихся в Европе, подкрепляли претензии Советского Союза. И это тоже было реальностью. Рузвельт и Черчилль и приняли это как реальность.

К началу 1945 года военное производство в СССР достигло высшей точки и составило 51,3 процента от всего промышленного производства.

К октябрю 1944 года вся территория СССР за исключением части Латвии была освобождена. Советские армии вступили в Европу.

Задолго до вступления Красной армии в Европу советские власти готовили кадры иностранных коммунистов для руководства новыми просоветскими режимами в странах Юго-Восточной Европы. Приход Красной армии делал неизбежным коренные социальные и политические преобразования в этих странах. Многие из будущих руководителей были в прошлом функционерами Коминтерна, другие участвовали в подпольном коммунистическом движении в этих странах во время войны. Советские руководители предпочитали проверенные коминтерновские кадры из тех, кто уцелел во время террора 30-х годов. Их сервильность была вне сомнений и подозрений. Повсюду проводилась одинаковая тактика: сначала объединение всех противников прежнего режима, включая и отдельных представителей старых правящих классов, затем постепенное отстранение от власти противников коммунистических партий, поглощение ими сочувствующих и расправа с колеблющимися. Последний этап — открытый захват власти коммунистами, опираясь на штыки вооруженных сил и тайной полиции. На первом этапе, широкие массы — рабочие, промышленные и сельскохозяйственные, частично крестьяне — поддерживали программу социальных преобразований, предложенную коммунистами, поскольку она сулила избавление от прежней разложившейся власти, ликвидацию эксплуатации капиталистами и помещиками, народовластие. Когда же выяснилось, что новая власть давит посильнее старой и что обещанное народовластие обернулось господством партийной бюрократии, было уже поздно что-то изменить: коммунистические партии прочно удерживали власть.

В Бухаресте, на третий день после начала советского наступления, 23 августа, король Михай в сговоре с румынскими коммунистами арестовал диктатора Антонеску. На следующий день отряды коммунистов заняли все стратегические важные пункты в румынской столице. 31 августа советские танки вступили в Бухарест. Король Михай был награжден высшим советским боевым орденом «Победы». Спустя некоторое время ему пришлось бежать из Бухареста, так как советское руководство решило прекратить этот спектакль и передать власть в руки людей, которым оно доверяло.

В Болгарии дело пошло круто с самого начала, вероятно, потому, что революция была возглавлена коминтерновцами. 9 сентября власть была захвачена Отечественным фронтом, в котором коммунисты играли решающую роль. Несколько сотен старых политических деятелей, депутатов парламента были расстреляны, другие либо бежали, либо заявили о своей лояльности новой власти. В Софию возвратился бывший руководитель Коминтерна Георгий Димитров.

В Югославии власть фактически уже находилась в руках югославских коммунистов во главе с И. Броз Тито. Это была единственная партия, которая с июля 1941 года вела постоянную вооруженную борьбу с оккупантами и создала огромную повстанческую армию. Окончательная победа была одержана при помощи Красной армии, участвовавшей во взятии Белграда.

По-иному сложилось дело в Словакии, где 29 августа 1944 года вспыхнуло всенародное восстание в ответ на вступление немецких войск на ее территорию по приглашению словацкого марионеточного правительства Тито. Восстание продолжалось до конца октября 1944 года и было подавлено. Советская армия не сумела преодолеть карпатские рубежи и помочь восставшим.

В начале октября 1944 года советские войска вступили на венгерскую территорию. Венгерский регент Хорти объявил о разрыве с Германией и просил державы антигитлеровской коалиции прекратить огонь. Однако Хорти был свергнут лидером венгерских фашистов Салаши. Война продолжалась и приняла затяжной характер. Несколько раз советские войска возобновляли наступление, обливались кровью, не достигая желаемого результата. Военные действия на территории Венгрии прекратились только после ухода немецких войск в Германию в марте 1945 года. Власть оказалась в руках коалиционного правительства, утвержденного Москвой. Спустя некоторое время союзники и попутчики коммунистов либо были устранены и вынуждены бежать из страны, либо фактически примкнули к венгерской коммунистической партии. Во главе государства оказался старый коминтерновец Матиас Ракоши, просидевший два десятилетия в венгерских тюрьмах. Его образ мышления застыл на уровне 20-х годов, когда он попал в тюрьму, и это сулило Венгрии большие невзгоды.

20 июля 1944 года давно назревший заговор против Гитлера разразился. Но бомба, взорванная в штабе Гитлера, не убила его. Заговор был беспощадно подавлен, а заговорщики казнены. Надежда офицеров-заговорщиков на то, что удастся договориться с союзниками после свержения Гитлера, была утрачена.

К осени 1944 года немцам удалось стабилизировать свои фронты в Восточной Пруссии, по Висле и в районе Варшавы. Советское наступление было здесь приостановлено до середины сентября.

На Западном фронте англо-американские союзники столкнулись в декабре 1944 года с контрнаступлением Гитлера в Арденнах и вынуждены были обратиться к Сталину с просьбой начать наступление в Восточной Пруссии ранее намеченного срока, чтобы отвлечь силы немцев.

К концу января 1945 года, за неделю до начала Крымской конференции, советские войска вышли на линию Одер-Нейсе, подошли к Франкфурту-на-Одере и Кюстрину и овладели Шнейдемюлем. Красная армия находилась в 65 км от Берлина.

 Выбор места для встречи глав правительств трех государств вовсе не был второстепенной проблемой, как это может показаться на поверхностный взгляд. Пока Рузвельт и Черчилль вели переписку о месте будущей встречи со Сталиным, последний уже принял решение. И сделал он это задолго до того, как Черчилль и Рузвельт встретились на Мальте.

Военные действия в Крыму окончились в середине мая 1944 года и немедленно начался ремонт дворцов в Ливадии, Кореизе и Алупке и очистка территории. Спешно приводились в порядок аэропорт в Сарабузе, дороги, мосты, железнодорожные пути. Одновременно произошла «очистка» Крыма и от коренного населения — татар, поголовно обвиненных в сотрудничестве с немецкими оккупантами.

Знали ли Рузвельт и Черчилль о только что проведенной депортации коренных жителей Крыма или нет, предстоящая встреча, по прихоти судьбы, происходила под знаком советского геноцида.

Черчилль был решительно против предложенного Сталиным места конференции в Ялте, полагая, что это даст Сталину серьезные преимущества. Рузвельт считал, что существует важнейший фактор, с которым следует считаться: все решения в СССР принимаются только одним человеком — Сталиным. От участия его в конференции зависит будущее мира. Президент полагал, что если союзники проявят терпение и понимание, то СССР примет участие в новой международной организации наций (ООН) и станет конструктивной силой в международных делах. Если же союзники по войне против держав «оси» разойдутся и мир распадется на два вооруженных лагеря, СССР может стать разрушительной силой.

У президента были и другие соображения, более прагматические: он был неизлечимо болен. Оставалось несколько незавершенных дел первостепенной важности: доведение до конца разгрома нацистской Германии и определение основ будущего мирового устройства. Рузвельт признавал, что СССР остается решающей силой коалиции на европейском театре. Другой главной задачей было завершение войны на Дальнем Востоке. У Японии все еще была сухопутная армия в 4 млн. чел., значительная и нетронутая ее часть находилась в Маньчжурии (Квантунская армия). Уничтожение ее могло сыграть важнейшую роль на завершающем этапе войны, но сделать это мог только Советский Союз. Военные советники президента мрачно предрекали, что без участия советских вооруженных сил потребуется еще 18 месяцев после окончания войны в Европе, чтобы довести Японию до состояния полного разгрома. Было подсчитано, что при высадке на Японские острова погибнет миллион американских солдат. Этот аргумент был достаточно веским. Ни один президент США не мог бы его игнорировать.

Президенту было известно также, что опытный взрыв атомной бомбы не может быть произведен ранее чем через пять месяцев, то есть в июле 1945 года.

По настоянию президента Рузвельта контрпредложение Сталина провести конференцию в Крыму было принято, скрепя сердце, и британским премьером. С этого момента Сталин почти полностью овладевает психологической ситуацией. Никогда больше — ни до Крымской конференции, ни после нее — его политическое искусство не достигало такой вершины. Впрочем, оно внушительно подкреплялось штыками советских армий, наводнивших Европу.

В Ялте происходит конфронтация двух диаметрально противоположных систем политического мышления, даже, вернее будет сказать, столкновения двух миров — советского и свободного, и происходит это в уникальных условиях военного союза между ними и коалиционной войны. Но в то же время происходит и нечто прямо противоположное и неожиданное: сближение не только точек зрения трех лидеров, но и их ментальности.

На стороне советского мира огромные преимущества: прежде всего — силы солдат, во-вторых, невежественное представление о западном мире, в-третьих, признание западным миром (и не только его лидерами) решающей роли, сыгранной СССР в разгроме германской военной машины; на его стороне также сочувствие к жертвам, понесенным советским народом, и желание компенсировать их. Наконец, на стороне советского мира — нужда США в помощи СССР в войне против Японии и их готовность заплатить за помощь дорогую цену (за счет Японии). Вообще, готовность вознаграждать за «хорошее» поведение и наказывать за «плохое» — характерная особенность американской администрации во все времена: так сказать, наследие пуританизма, не всегда уместное в практической политике.

Для советского руководителя не стоило большого труда сделать приятное американскому президенту. Согласно условиям соглашения об участии СССР в войне против Японии, Советский Союз получал обратно не только территории утраченные Россией в результате поражения в русско-японской войне 1904 года, но также и принадлежащие Японии Курильские острова. Рузвельт был обрадован готовностью Сталина сотрудничать с правительством Чан Кай-ши, а не с китайскими коммунистами. Президент был также ободрен согласием Сталина на вступление СССР в Организацию Объединенных Наций на условиях, предложенных США.

И как было СССР не согласиться, если он получал в ООН сразу три голоса — Украинская ССР и Белорусская ССР становились независимыми членами Организации Объединенных Наций. Никогда еще престиж Советского Союза не достигал таких высот, как на конференции в Ялте (4—11 февраля 1945 года). Что происходит на самой конференции?

Западных руководителей больше всего беспокоит положение в Польше. Она находится под советским контролем. Её будущее в руках Сталина. И президент и премьер-министр стараются отторговать у Сталина все, что возможно. Для Сталина же польский вопрос в основном решен. Во время предварительной встречи министров иностранных дел для обсуждения повестки дня конференции, Молотов замечает Идену: главное состоит в том, чтобы не мешать полякам, поскольку Польша уже освобождена. В этом и есть суть позиции СССР — пусть Запад не вмешивается. Советский Союз даже готов пойти на некоторые уступки, например, согласиться на включение в уже созданное СССР польское правительство нескольких польских политических деятелей, находящихся на Западе и в самой Польше, и обещать проведение свободных выборов (это обещание никогда выполнено не будет). Английские представители просят допустить наблюдателей и обеспечить им свободу передвижения. Сталин великодушен: почему наблюдателей? Пусть Англия и США направят своих послов в Варшаву. Черчилль благодарит. Конечно, он понимает, что судьба Польши в руках Сталина, и старается умилостивить его. Все же остается щекотливая этическая проблема: Англия вступила в войну, защищая своего союзника Польшу, подвергшегося нападению Германии, Польша — «вопрос чести для Англии». Сталин понимает это, но для СССР это не только вопрос чести, но и его безопасности. Черчилль больше не настаивает на возвращении Львова Польше, он также признает «линию Керзона» основой границы между СССР и Польшей. Больше того, Черчилль сам подводит и «правовую» базу: «После той трагедии, которую пережила Россия, когда она защищала себя от германской агрессии, после всех усилий, какие Россия приложила для освобождения Польши, претензии русских на Львов и на границу по линии Керзона основываются не на силе, но на праве». Мы обнаружим отзвуки такого рода аргументации спустя 23 года в «доктрине Брежнева».

Британский премьер был неправ в принципе. Народы не должны были платить территорией или ущемлением своего суверенитета за освобождение от немецкой оккупации. Рузвельт согласился с доводами Черчилля. Для него польский вопрос в значительной степени потерял свою остроту после президентских выборов 1944 года. Заверения Сталина о включении в польское правительство Миколай-чика и др., а также обещание провести свободные выборы вполне Рузвельта удовлетворяют.

Заявление Черчилля о праве СССР на Львов — важнейший поворотный пункт в ходе конференции, он знаменует готовность Великобритании признать законными изменения советско-польской границы, произведенные в результате раздела Польши согласно договорам между нацистской Германией и Советским Союзом от 23 августа и 28 сентября 1939 года.

Все же Черчилль хотел бы связать Сталина обязательством в отношении будущего режима Польши. Самое главное, по его мнению, не территория, но характер власти, которая там будет установлена. Он прав, конечно, в принципе. Но на этой конференции важно все — и власть, и территория. Черчилль предлагает создать польское правительство без промедления, тут же на месте, в Ялте. Сталин негодует: «Меня называют диктатором, а не демократом, но у меня достаточно демократических чувств, чтобы отказаться создавать правительство без участия самих поляков». Даже видавший виды Черчилль ошарашен и не знает, что сказать.

Вообще, использование идеологически уязвимых мест противника, его собственной терминологии либо для смягчения позиции одного из партнеров, либо ради высмеивания его, впрочем, совершенно беззлобно, широко применяется как Сталиным, так и Черчиллем. Рузвельт стоит как бы над схваткой. Жонглирование одними и теми же терминами и понятиями, в то время как каждый из участников конференции вкладывает в них иной смысл, один из способов политической игры в Ялте. Однако всегда существует опасность «заиграться».

Например, Черчилль пускается «во все тяжкие», чтобы добиться от Сталина более приемлемого соглашения о Польше. Косвенным образом он старается продемонстрировать Сталину свое якобы невраждебное отношение к коммунизму. Он вспоминает, например, что, несмотря на свои конфликты в прошлом с коммунистическим членом парламента Галлахером, он, Черчилль, послал ему телеграмму сочувствия в связи с гибелью двух его приемных детей. Черчилль также объясняет Сталину, что оппозиция коммунизму в Англии не основана на споре вокруг принципа собственности: а на старой проблеме отношений между индивидуумом и государством. Но во время войны, — подчеркивает он, — интересы граждан были подчинены правительству. Оставалось лишь добавить — «совсем как в СССР»... Апофеозом демонстрации невраждебного отношения Черчилля к коммунизму послужил его тост «за пролетарские массы мира». Следовало бы, конечно, добавить «и за пролетарский интернационализм»...

...Рассказывают, что летом 1942 года секретарь Загорского райкома партии (близ Москвы), делая сообщение на партийном активе о международном и внутреннем положении и упоминая о визите Черчилля в Москву, оговорился и вместо «господин» сказал «товарищ Черчилль». В зале раздался смешок. Секретарь, однако, не растерялся и произнес со всей убежденностью, на которую был способен: «Да, товарищи, и в самом деле мы сможем скоро сказать „товарищ Черчилль“». Сталин все же дальше «друга», «боевого соратника», а также «старого боевого коня» не пошел. Впрочем, был еще раньше и позднее «поджигатель войны Черчилль»...

В конечном счете на конференции было принято согласованное решение по вопросу о Польше. Но советская точка зрения фактически возобладала: «линия Керзона» была признана восточной границей Польши. Польша должна была получить приращение территории на севере и западе за счет побежденной Германии. Точное определение западной границы откладывалось до мирной конференции. Руководители союзных правительств рекомендовали расширить состав уже существующего, находящегося в Варшаве Временного правительства за счет демократических лидеров как из самой Польши, так и из-за рубежа; после чего Временное правительство преобразуется в правительство национального единства. Это правительство обязано будет провести всеобщие выборы, в которых примут участие на равных основаниях все демократические и антинацистские партии.

В конце марта 1945 г. советские военные власти при помощи обмана арестовали руководителей польской Армии Крайовой, заманив их к себе для переговоров; вывезли их в Москву и устроили над ними показательный процесс (так называемый «процесс шестнадцати», июнь 1945 года). Все, кроме одного обвиняемого, были приговорены к различным срокам заключения в советских лагерях, где трое из них погибли (в том числе главнокомандующий Армией Крайовой генерал Леон Окулицкий), четвертый был впоследствии передан властям Польской Народной Республики и умер в заключении. В июне 1945 года было основано правительство национального единства, в котором прибывший к тому времени в Варшаву С. Миколайчик стал вице-премьером.

Исторический смысл спора вокруг будущих польских границ был правильно понят и раскрыт меньшевиками задолго до конференции в Ялте. В передовой статье заграничного органа партии говорилось, что на примере польских территорий «решается и предрешается участь будущего международного порядка. Будет ли установлен прецедент захватнической аннексии, или демократического мира? Выдержит ли самая крупная страна европейско-азиатского континента, претендующая на руководство международным рабочим движением, этим носителем идеалов будущего, экзамен не только силы — этот экзамен она выдержала, — но права и справедливости, по крайней мере в международных отношениях? Вот проблема огромного значения».

Такого рода экзамена, как история неоднократно это демонстрировала, советская система, экспансионистская по своей натуре, выдержать не могла.

В отношении Германии союзники установили на Ялтинской конференции, что разгром ее будет доведен до конца, а затем она будет оккупирована войсками союзников, и к ней будут применены принципы демилитаризации, денацификации и демократизации. Это означало ликвидацию германских вооруженных сил, разрушение военного потенциала, устранение нацистского влияния на жизнь в Германии и наказание военных преступников. Устанавливалось далее, что Германия будет обязана выплачивать союзникам репарации.

В Ялте было провозглашено, что союзники не собираются уничтожить немецкий народ. Это было важное и своевременное заявление, так как гитлеровцы использовали требование союзников о безоговорочной капитуляции Германии для запугивания немцев угрозой гибели всего народа в случае победы англо-американо-советской коалиции держав.

Война фактически была уже Германией проиграна. Единственная надежда Гитлера основывалась на вероятности столкновения между СССР и его западными союзниками на финальном этапе войны. Не идеологическое, конечно, но сближение ментальности лидеров западного мира и Сталина на Ялтинской конференции, безусловно, происходит. Например, обсуждается вопрос о западных границах Польши: что делать с немцами из Восточной Пруссии, куда их девать? Мнение Черчилля: проблема заключается в насильственном перемещении миллионов людей. Лично он, Черчилль, не очень шокирован такой перспективой, но многие в Англии были бы шокированы. Если Польша получит Восточную Пруссию, это будет означать перемещение шести миллионов немцев. Это возможно, но все-таки есть сильные аргументы и против. Сталин решает этот вопрос очень просто: «Когда наши войска там появятся, то все немцы сбегут — и ни одного немца не останется». Черчилль размышляет — тогда остается проблема, как устроить их в Германии. «Мы уже убили шесть или семь миллионов немцев и, вероятно, убьем еще один миллион до конца войны». Сталин: — Один или два? Черчилль: — О, я не предлагаю какие-либо ограничения в этом смысле. Итак, должно быть достаточно места в Германии для тех, кто будет нуждаться в том, чтобы заполнить освободившееся пространство. Я не боюсь проблемы перемещения населения, если оно пропорционально способности поляков освоить полученные территории и возможности для перемещенных немцев занять место убитых в самой Германии.

Три лидера — за единство между союзниками, они со смехом отвергают даже самое предложение, что кто-нибудь из них в будущем будет стремиться к мировому господству. Все выступают за лучший и прочный мир. Растроганный президент называет отношения, сложившиеся между союзниками, как бы отношениями между членами одной семьи.

Но что думает каждый из них в действительности? Сталин знает, что после войны события пойдут в ином русле. Впрочем, он и не скрывает этого. Поэтому он старается реализовать в Ялте все, пока еще открытые, возможности. Проблема будущего Германии беспокоит его, пожалуй, теперь больше всего, ведь Восточная и Юго-Восточная Европа фактически признана советским доменом. Но решение германский проблемы пока зависит не только от него одного. Хотя Сталин и соглашается в принципе с предложением США и Англии о расчленении Германии, но на самом деле такое решение проблемы находится в полном противоречии с его концепцией советско-германского союза и, более конкретно, с планом использования немецких материальных и людских ресурсов для восстановления и развития советской экономики.

Репарации становятся предметом острой дискуссии. США и Великобритания, памятуя об опыте с репарациями после Первой мировой войны, крайне неохотно идут на обсуждение этого вопроса. Черчилль шутливо предлагает решить вопрос о репарациях согласно принципу: «Каждой стране по потребностям, от Германии по возможности». Но эта аллюзия на принцип коммунистического общества Сталиным отвергается. Его принцип другой: «каждому по заслугам». Англичане не против того, чтобы Советский Союз изъял немецкие заводы: тогда, откровенно объясняет Черчилль, к Англии перейдет немецкий экспорт. Сталин успокоительно заверяет: «Русские, конечно, будут изымать германские заводы, когда они до них доберутся».

Каким Сталин видит будущее Германии на самом деле, станет ясным лишь через четыре года, когда образуется ГДР. В Ялте же Сталин ограничивается лишь многозначительным предсказанием — у Германии есть будущее. Время покажет, что будущее это он видел в советизированной Европе.

При чтении ялтинских документов особенно впечатляет кажущаяся разница точек зрения лидеров западного мира и Сталина на права малых стран и сближение этих точек зрения на практике. Во время обсуждения статуса будущей международной организации наций Сталин сделал абсолютно ясным, что он никогда не согласится, чтобы любое действие любой из великих держав было бы передано на обсуждение малых стран. Он заявил, что считает просто смешным, чтобы такая маленькая страна, как, например, Албания имела бы равный голос с «большой тройкой»: «Югославия, Албания и подобные малые страны вообще не заслуживают того, чтобы быть за этим столом».

В другом месте: «Вы хотите, чтобы у Албании был точно такой же статус, как у Соединенных Штатов? Что сделала такого Албания в этой войне, чтобы заслужить подобный статус? Мы — трое — должны решать, как обеспечить мир на земле, и он не будет сохранен, пока мы не решим сделать это ... Некоторые из освобожденных стран, по-видимому, думают, что если великие державы проливали свою кровь за их освобождение, то теперь они могут себе позволить упрекать эти великие державы за то, что они не принимают в расчет права этих малых стран?» Он готов принять участие вместе с США и Великобританией в обеспечении прав малых держав, но никогда не согласится подвергнуть их обсуждению любую акцию любой великой державы... Не знаю, читал ли Энвер Ходжа, написавший прочувствованную книгу о Сталине, материалы Ялтинской конференции...

Рузвельт согласен с тем, что великие державы несут большую ответственность и мир должен быть начертан тремя державами, находящимися здесь.

Черчилль умиротворяюще замечает: орел должен разрешить маленьким птичкам петь, не заботясь о том, что именно они поют. Но «горный орел», только что отправивший в ссылку целые народы, предпочитает, чтобы «птички» вообще помалкивали. Таким образом, западные лидеры принципиально не расходятся со Сталиным по вопросу о правах малых народов. Разница заключается лишь в том. что каждый лидер высказывает свое мнение согласно манере и лексике, принятой в привычном для него мире.

Абсолютная нетерпимость Сталина к самой возможности обсуждения малыми странами действий великих держав подкрепляется сделанным, вероятно, по его указанию предупреждением Вышинского Чарлзу Болену (переводчик президента Рузвельта в Ялте, впоследствии посол США в Москве): СССР никогда не согласится, чтобы малые страны имели право обсуждать действия великих держав. На замечание Болена, что делегация США на конференции должна постоянно принимать в расчет беспокойство американского народа относительно ограждения прав малых наций, бывший прокурор СССР отвечает строго: «Американский народ должен научиться повиноваться своим руководителям». Болен иронически замечает: если Вышинский посетит Соединенные Штаты, он, Болен, был бы рад увидеть, как Вышинский скажет это американскому народу. Вышинский уверенно говорит: он готов отправиться в Америку и объяснить это американскому народу.

Пройдет немного времени, и «прокурор смерти» прибудет в Нью-Йорк в качестве советского делегата в Совете Безопасности ООН и объяснит все, что нужно и американскому народу, и «птичкам», которые там поют. И американская либеральная пресса будет с умилением писать об уме, напористости и остроумии Вышинского.

На конференции происходит как бы обмен опытом управления государствами — демократическим и советским. Много раз во время конференции Черчилль, ища уступок со стороны Сталина, напоминает, что в скором времени в Англии предстоят всеобщие выборы и не исключено, что — если не удастся достигнуть удовлетворительных результатов в Ялте, — он будет отстранен от власти. А ведь он и Иден лучшие друзья Советского Союза. Сталин утешает своего «боевого товарища»: «Победителей не выгоняют... Народ, — назидательно объясняет Сталин британскому премьеру, — поймет, что ему нужен лидер: а кто мог бы быть лучшим руководителем, чем тот, кто выиграл войну?» Черчилль пытается объяснить, что в Англии две партии, он принадлежит к одной из них: «Насколько легче Сталину — ему приходится иметь дело только с одной партией». Сталин обдумывает ситуацию: «Одна партия гораздо лучше», — с глубоким убеждением говорит он. Ему ли не знать?!

На Крымской конференции США и Великобритания признали де-факто образование советской империи, ее границы простираются в Европе от Балтики до Адриатики с севера на юг и до Эльбы и Верры на Западе. На Дальнем Востоке в обмен на вступление СССР в войну против Японии, границы СССР, после получения Южного Сахалина и Курильских островов, почти упираются в территорию собственно Японии у о-ва Хоккайдо. Лишь небольшая полоска воды отделяет теперь СССР от Японских островов, подписание соглашения об условиях вступления СССР в войну против Японии завершает создание империи. На конференции в Крыму происходят как бы крестины Советской империи. Ее крестными отцами становятся президент Соединенных Штатов и премьер-министр Великобритании.

«Крестные отцы» отнюдь не были альтруистами. Они добились для своих собственных стран того, что, по их мнению, было наиболее существенным к моменту завершения военных действий в Европе, — соглашения об общей политике по отношению к побежденной Германии, признания (со стороны СССР, правда, на словах) распространения демократических принципов на освобожденные страны Европы, одобрения статуса новой международной организации наций, согласия СССР вступить в войну против Японии. При той расстановке политических сил, какая существовала в США и в Великобритании в то время, при превалирующих в западном мире просоветских симпатиях и, наконец, при реальных военных факторах того времени, маловероятно, чтобы США и Великобритания могли добиться лучших результатов.

 

Капитуляция Германии

Новое советское наступление — Висло-Одерская операция — началось 12 января 1945 года. Для этой операции советское командование сосредоточило на двух фронтах, 1-м Белорусском и 1-м Украинском, 45% сил действующей армии, 70% танков, 43% орудий и минометов и всю боевую авиацию. Советские вооруженные силы в целом превосходили к этому времени германские по людям в 2 раза, более чем в 3 раза по артиллерийским системам и танкам и более чем в 7 раз по боевым самолетам.

12—17 января немецкая оборона была прорвана на широком фронте. К началу февраля советские войска захватили Силезский промышленный район, достигли Одера и установили предмостные укрепления на правом берегу реки. Немецкие вооруженные силы понесли значительные потери — 35 дивизий было уничтожено полностью, 25 — потеряли от 60 до 70% наличного состава. По советским данным немцы потеряли полмиллиона солдат убитыми, раненными и захваченными в плен. Было взято также много артиллерии и самолетов.

Советские войска находились теперь в 80-160 километрах от Берлина.

На западе силы советских союзников остановили немецкое наступление и приводили себя в порядок, готовясь к наступлению в направление Эльбы.

16 апреля 1945 года советские войска после тщательной подготовки перешли в наступление на Берлинском направлении. В наступлении принимали участие три фронта — 1-й Белорусский (командующий маршал Советского Союза Г. К. Жуков), 1-й Украинский (командующий маршал Советского Союза И. С. Конев) и 2-й Белорусский (командующий маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский).

Советские войска превосходили немецкие в людях в 2,5 раза, в орудиях и минометах — в 4,2 раза, в танках и самоходных орудиях в 4,1 раза, в самолетах — в 2,3 раза. Советская группировка насчитывала 2500 тысяч солдат и офицеров.

Впервые в истории войны перед началом наступления были одновременно включены 150 мощных зенитных прожекторов, осветивших поле боя. 19 апреля советские войска прорвали одерский оборонительный пояс на глубину в 30 км. 21 апреля армии 1-го Белорусского фронта вышли к окраинам Берлина. К 25 апреля берлинская группировка немецких войск была расчленена и окружена. Началось сражение за столицу Германии. На западе армии союзников под командованием генерала Д. Эйзенхауэра быстро продвигались на восток. 18 апреля союзники взяли в плен в Руре группировку немцев, насчитывавшую до 325 тыс. человек. Армии союзников двигались в трех направлениях — на северо-восток, на восток и юго-восток, занимая немецкие города. Многие немецкие части предпочитали сдаваться американцам и англичанам, но не советским войскам.

25 апреля американские войска встретились с советскими в районе Торгау на Эльбе.

26 апреля начался заключительный этап войны. 30 апреля застрелился Гитлер. 1 мая советские солдаты водрузили знамя Победы над Берлином. На следующий день борьба за германскую столицу окончилась. 7 мая советские войска вышли на широком фронте к Эльбе.

Согласно советским данным, в боях апреля — мая немцы потеряли 250 тыс. человек убитыми, около 480 тысяч попало в плен. Красная армия потеряла убитыми и ранеными около 300 тыс. человек.

8 мая в предместье Берлина Карлсхорсте был подписан Акт о безоговорочной капитуляции Германии. От Советского Союза Акт подписал Г. К. Жуков.

Война в Европе, начавшаяся 1 сентября 1939 года, окончилась.

 

Вызов режиму

Среди наиболее сложных проблем истории СССР периода второй мировой войны, едва ли не самой сложной, к тому же еще запретной для советских историков, является сотрудничество с врагом советских граждан. Обычно в советских исследованиях и книгах повторяется несколько стереотипных фраз о предателе генерале Власове, перебежавшем на сторону немцев, и о возмездии, которое настигло его. Но дело было не только во Власове.

Остается фактом, что в военных формированиях вермахта находилось к концу войны более миллиона советских граждан различных национальностей, в том числе несколько сот тысяч русских. Среди них были люди различных судеб. Они сделали свой выбор по разным причинам. Многие согласились служить немцам, чтобы не погибнуть в немецких лагерях, где они были оставлены на произвол судьбы своим собственным советским правительством и, вероятно, лелеяли надежду перебежать при первой возможности на сторону Красной армии. Другие рассчитывали «отсидеться», пока не кончится война. Но были и такие, кто вступил в союз с нацистами добровольно, по своим политическим убеждениям, или просто из ненависти к советской власти, которая давила и угнетала их. Их союз с немцами был добровольно-вынужденным, так как они рассчитывали оставаться союзниками немцев лишь ради свержения сталинского режима и таким образом завоевать свое право на установление иной, не-советской, власти.

Один из них, участник войны на стороне Германии, писал впоследствии, что эти люди выявили свои антисоветские настроения в условиях оккупации. «Это были условия политической безопасности. Если бы вся Россия была оккупирована, то, по всей вероятности, почти вся страна показала бы себя антисоветской. Но те же люди под советской властью продолжали оставаться законопослушными и ничем не проявляли своей революционности, которая всегда требует большего волевого напряжения. В начале войны уверенность в близком конце советской власти придавала мужество даже вполне пассивному элементу».

У военнопленных были свои идеологи. Среди них Мелетий Александрович Зыков (вероятно псевдоним). Он утверждал, что с 1931 по 1935 год был помощником редактора газеты «Известия», был арестован, затем освобожден в марте 1942 года. Попав в плен, Зыков составил меморандум, в котором предлагал создать русское правительство и русскую армию во главе с пленным советским генералом. Такое правительство заключило бы с Германией оборонительный союз.

Другим идеологом стал бывший секретарь Ростокинского райкома ВКП (б) города Москвы, а затем член Военного Совета 24-й армии Георгий Николаевич Жиленков. Он был назначен немцами осенью 1942 года командиром русской так называемой «Экспериментальной части Центр» или «Осиноторфской бригады», использованной в боях против Красной армии. Вместе с бывшим командиром советской 41-й гвардейской дивизии полковником Владимиром Ильичом Боярским Жиленков написал ряд докладных записок, призывая германское правительство образовать русский Национальный комитет, создать русскую армию в 50-80 тыс. человек и объявить освободительную войну против сталинского режима, обещая русскому народу независимое развитие в рамках «Нового порядка в Европе». Докладные были сдобрены изрядной порцией антисемитизма. С аналогичным меморандумом выступил в середине августа 1942 года бывший командир советского стрелкового корпуса полковник Михаил Шаповалов, попавший в плен под Майкопом. Очевидно, обсуждение будущего Советского Союза шло довольно интенсивно в среде пленных офицеров. Возникали всевозможные направления и проекты, в том числе предлагалось создать «Комитет за претворение в жизнь Конституции 1936 года».

Но Гитлеру идея иметь союзником русских, славян, казалась чудовищной. Он категорически запретил вооружать кого бы то ни было на оккупированной территории. «Только немцам будет позволено носить оружие», — заявил он.

Некоторые немецкие командиры, далекие от нацистских теорий и исходя лишь из военной необходимости, уже с 1942 года явочным порядком использовали советских военнопленных как вспомогательный персонал — переводчики, шоферы, железнодорожные полицейские. Из не-немцев были сформированы даже вспомогательные войска. Затем, в связи с ростом партизанского движения, начали формировать русские антипартизанские части. На Брянщине, в уезде Локоть была сформирована 20-тысячная русская бригада для борьбы с русскими же партизанами. Она приняла название «Российская освободительная национальная армия» (ЮНА), хотя ее функции были чисто полицейскими. Бригаду возглавлял инженер Бронислав Каминский, авантюрист, прославившийся своей жестокостью. Он пользовался абсолютным доверием немецких властей, и был фактически хозяином района Локоть, получившим право на самоуправление. За свои заслуги в антипартизанских действиях Каминский был произведен немцами в бригадные генералы, а его «армия» превращена в эсэсовскую дивизию. Летом 1944 года дивизия была послана на усмирение восставших варшавян. За жестокости, учиненные его солдатами, Каминский был по приказу германского командующего расстрелян.

В июле 1941 года по инициативе начальника оперативного отдела штаба армейской группы «Центр» полковника фон Трескова (в будущем участника заговора против Гитлера в 1944 году) была создана русская бригада под командованием полковника Сахарова. В этой же группе армий была сформирована казачья часть во главе с бывшим майором Красной армии командиром полка Кононовым, членом ВКП (б) с 1927 года. Кононов перешел со своим полком на сторону немцев 22 августа 1941 года.

В конце декабря 1941 года с согласия Гитлера началось формирование военных частей (легионов) из советских военнопленных нерусских национальностей. Были сформированы туркестанский, армяно-грузинский, азербайджанский, северокавказский, а осенью 1942 года легион волжских татар. Численность их была примерно следующей: всех кавказцев — 110 тысяч, туркестанцев (то есть выходцев из Средней Азии и Казахстана) от 110 до 180 тысяч, крымских татар — 20 тысяч, калмыков — 5 тысяч. Немцы составляли в легионах в среднем 15%. Часть офицерского и сержантского состава была из бывших советских военнопленных. Они не имели права отдавать приказы немецким солдатам. Многие легионеры, и это очень важно, были военнопленными, а не перебежчиками. Боеспособность легионов была невысокой. Дезертирство составляло от 2,5 до 10%.

В 1943 году 70-80% легионов было отправлено на запад. Здесь легионы иногда связывались с местным движением Сопротивления и перебегали к ним. Известны случаи открытого выступления против немцев, например, восстание в апреле 1944 года грузинского батальона на острове Тексель (Голландия). Вероятно, если бы советское правительство не отреклось от своих солдат, попавших в плен, если бы они не боялись преследований по возвращению в СССР, случаев открытого выступления против немцев, перебежек на сторону Красной армии, уходов в отряды местного Сопротивления было бы значительно больше. Но легионеры знали на своем собственном опыте, живя в СССР, мстительность советской власти. Все же в декабре 1944 года находившийся в Словакии туркестанский полк СС под командованием Г. Алимова перешел на сторону восставших словаков.

Но были и другие факты. Например, нацисты использовали легионеров и казацкие части для борьбы с партизанами в Западной Европе и на Балканах, при подавлении Варшавского восстания 1944 года. При помощи части националов (население называло их «монголами») был учинен погром в г. Сан-Донат (департамент Дром, Франция).

Важно понять причины, по которым отдельные лица или группы населения шли на сотрудничество с немцами. Этими причинами были, как правило, притеснения советской власти, особенно жестокие при проведении коллективизации, во время которой пострадали миллионы людей; затем массовые репрессии и, наконец, шовинистическая политика советских властей в национальных районах. Не случайно поэтому, что сотрудничество с врагом, включая участие в военных формированиях, было среди нерусских национальностей относительно и абсолютно больше, чем среди русской.

Можно лишь гадать о том, какой оборот приняли бы события, если бы нацисты проводили не политику геноцида, репрессий, подавления национальных и просто человеческих чувств, а более умеренную, приемлемую для большинства населения, как русского, так и нерусского. Но такая политика была абсолютно исключена, ибо нацисты не были бы тогда нацистами, да и мировой войны, вероятно, не было бы. Гитлеровская Германия стремилась к порабощению и частичному истреблению народов Советского Союза, Польши, других восточноевропейских государств. И какие бы разногласия ни происходили среди верхушки нацистских руководителей по чисто конъюнктурным соображениям, цель оставалась одна — превратить славянские народы в рабов германского народа, народа господ, увековечить господство нацистского рейха в Европе.

Поэтому у противников сталинской диктатуры в СССР практически не было иного выбора, как бороться против безжалостного врага, вторгшегося в пределы их страны. И они это делали с тайной надеждой, что после победы жизнь переменится к лучшему.

После поражения немцев под Москвой среди немецких экспертов по советским делам и высокопоставленных немецких чиновников начало укрепляться мнение, что немецкая победа над СССР может быть обеспечена только, если на сторону Германии будут привлечены русские национальные антисталинские силы. Но это полностью противоречило официальной гитлеровской доктрине «расы господ» и «недочеловеков».

Немецкие эксперты, руководившие психологической войной против СССР, считали, что, если удастся найти «русского де Голля», советского генерала, вокруг него сконцентрировались бы антисталинские силы в Красной армии. Начались поиски такого генерала в лагерях для военнопленных. В конце концов он был найден: генерал-лейтенант А. А. Власов, бывший командующий 2-й Ударной армией, попавший в плен на Волховском фронте в июле 1942 года. Власов считался одним из наиболее способных советских генералов. В 1942 году ему исполнилось 42 года. В Красной армии он служил с 1919 года и был членом ВКП (б). И его крестьянское происхождение, и его служба в армии были безупречны. Командир 99-й стрелковой дивизии, признанной перед войной лучшей по боевой подготовке в Киевском Военном округе, командующий 37-й армией, защищавшей Киев, затем командующий 20-й армией в битве под Москвой, заместитель командующего Волховским фронтом, и наконец, командующий 2-й Ударной армией — таков был послужной список Власова. Одно время Сталин даже хотел назначить его командующим Сталинградским фронтом. Власов пользовался высокой репутацией в армии также благодаря тому, что он трижды выводил свои войска из немецкого окружения и отличался личной храбростью.

Что заставило попавшего в плен Власова согласиться на предложение нацистов?

Судя по сохранившимся документам и свидетельствам современников, Власова толкнуло на этот путь глубокое разочарование в сталинском режиме. Власов был не только свидетелем всех предвоенных чисток в армии, он был одним из тех, кому на своих плечах пришлось вынести горечь поражений первого года Отечественной войны. Неспособность, жестокость и безответственность высшего руководства вызвали у него внутренний протест, и этот давно, очевидно, назревавший разрыв со сталинской системой произошел в трагических условиях плена. Власов ввязался в игру с немцами, рассчитывая стать независимым командиром независимой, но союзной Германии национальной русской армии. Его политическая наивность не может не вызвать удивления. С самого начала он совершил роковую ошибку: только гибель ожидала Россию при победе Гитлера. Надежды на помощь Германии против Сталина были ни на чем не основаны: Гитлер вел войну не лично против Сталина и не только против большевизма, а против национального существования России.

В одной коалиции с СССР были западные демократические государства — США и Великобритания, силы Свободной Франции и движения Сопротивления в Европе, так как гитлеровская Германия представляла смертельную опасность для всех.

На стороне Власова были симпатии некоторых офицеров вермахта, которым было поручено использовать его имя и его самого в пропагандистских целях. Эти офицеры прилагали много усилий для того, чтобы поддержать Власова как руководителя самостоятельного антисталинского движения. Хотя Власов, вероятно, серьезно надеялся использовать свой «союз» с немцами для борьбы против Сталина, они никогда не относились к нему как к союзнику. Он был бывшим советским генералом, он был русским и, на свой манер, русским патриотом. Но именно это и внушало нацистам глубокое недоверие к нему. Для них он мог быть лишь орудием для реализации их собственных планов. Только необходимость войны заставила немцев разрешить формирование Русской Освободительной Армии, точно также как и национальных легионов. Нацисты не доверяли ни тем, ни другим. Они использовали отдельные русские формирования для борьбы против партизан на оккупированной территории СССР и против движения Сопротивления на западе, но они, боялись, как правило, использовать эти формирования против Красной армии, опасаясь, что начнется переход на ее сторону.

Читал ли Власов «Майн Кампф» или знал лишь понаслышке, но зверское обращение немцев с советскими военнопленными и с «восточными рабочими» («остовцами») должно было посеять в нем сомнение относительно моральной возможности быть в одной упряжке с расистами-гитлеровцами. Правда, Сталина такого рода соображения не остановили, когда он подписал в 1939 году пакт с Гитлером, а позднее согласился сотрудничать с ним для совместной борьбы против польского движения Сопротивления. Был еще один исторический пример: во время первой мировой войны большевики выступали за поражение России в войне против Германии и за превращение империалистической войны в войну гражданскую. При этом они пользовались финансовой поддержкой германского генерального штаба. Но, коль скоро Власов решился на борьбу против режима Сталина, то выбор союзника для борьбы имел не меньшее значение, чем сама борьба. У Власова же на самом деле не было возможности выбора. Не он выбирал, а его выбрали среди нескольких десятков советских генералов, попавших в плен, немецкие офицеры, озабоченные исходом войны. Делали они это на собственный страх и риск в надежде, что нацистская верхушка поймет целесообразность использования русской армии для сокрушения сталинского режима.

Уже в первой листовке, написанной немецкими специалистами по пропаганде и подписанной Власовым 10 сентября 1942 года в лагере для военнопленных в Виннице, он, обращаясь с призывом к интеллигенции объединиться против сталинской клики, позволил использовать себя в интересах немецкой пропаганды. Вопреки фактам он утверждал, что расстрелы и жестокости, проявленные немцами по отношению к советским военнопленным, это «лживая пропаганда». В своем «Открытом письме» он призывал к союзу с Германией. Но это обращение было введением в заблуждение — Германия и не помышляла о союзе с Власовым. Но и сам Власов был поначалу введен в заблуждение приставленными к нему немецкими офицерами.

В конце декабря 1942 года немцы разрешили и помогли создать так называемый Русский Национальный Комитет. Но немцы скрыли, что им это нужно в чисто пропагандных целях. Из нескольких десятков пленных советских генералов в Комитете согласились участвовать лишь несколько человек. Среди них генерал-майор В. Ф. Малышкин, бывший начальник штаба 19-й армии, взятый в плен под Вязьмой, генерал-майор И. А. Благовещенский, командующий одной из частей береговой артиллерии, генерал-майор Ф. И. Трухин, бывший начальник оперативного отдела штаба Прибалтийского военного округа. Пропагандным отделом ведал М. А. Зыков, а внешними сношениями — Г. Н. Жиленков.

Русский Национальный Комитет опубликовал 27 декабря 1942 года свою программу, так называемый Смоленский манифест, состоявший из 13 пунктов. Наиболее важными из них были: ликвидация колхозов и передача земли крестьянам; восстановление частной торговли и ремесла; ликвидация принудительного труда; свобода религиозного вероисповедания, слова, собраний; освобождение политических заключенных. Манифест призывал солдат и офицеров Красной армии присоединиться к РОА, «которая борется плечом к плечу с немцами». В Манифесте также говорилось о Германии, которая под водительством Адольфа Гитлера стремится к созданию Нового порядка в Европе без большевиков и капиталистов. Хотя манифест назывался «Смоленским», он был составлен в Берлине. Вскоре Власову было разрешено выступить в ряде городов оккупированной территории. В Могилеве Власов потребовал в публичном выступлении, чтобы немцы заявили о своих планах в отношении России. Он сказал также: «Русский народ жил, живет и будет жить. Никогда не удастся превратить его в колониальный народ». Гитлер запретил Власову появляться на оккупированной советской территории. Движение Власова было объявлено директивой Гитлера чисто пропагандистским оружием немцев.

«Восточные войска» в своем подавляющем большинстве были отправлены на запад.

О глубоком разочаровании Власова и его ближайших сотрудников немецкой политикой свидетельствуют их выступления. Генерал В.Ф. Малышкин, выступая в Париже в зале Ваграм перед тысячной аудиторией русских эмигрантов, жаловался: «Немецкому командованию не удалось убедить русских людей, что немецкая армия воюет только против большевизма, а не против русского народа». Малышкин призывал немцев изменить свою политику. «Никогда Россия рабской страной не была, — заявил Малышкин, — она никогда не была колонией и не будет. Россия может быть побеждена только Россией». Эта фраза, заимствованная из пьесы Фридриха Шиллера «Димитрий», стала как бы лейтмотивом всей власовской пропаганды.

Летом 1944 года, незадолго до неудачного заговора против Гитлера, Гиммлер, один из главных врагов РОА в прошлом, заинтересовался возможностью использования власовского движения в интересах терпящей поражение Германии. 16 сентября 1944 года Гиммлер принял Власова. В результате, идея русского политического движения, выступающего рука об руку с немцами против сталинского режима, ожила. Было решено создать Комитет освобождения народов России (КОНР). Власову поручалось объединить вокруг комитета все другие уже существовавшие под эгидой немцев национальные комитеты. Гиммлер обещал Власову, что, как только германская армия вновь отвоюет советские территории, КОНР будет признан в качестве Временного правительства. Гиммлер мог обещать с легкостью все, что угодно. Для него было важно, ввиду ужасающих потерь, понесенных Германией, двинуть на фронт против Красной армии новые военные формирования — русские, тюркские, какие угодно, все равно, лишь бы сражались за рейх. На худой конец КОНР можно было использовать как орудие германской пропаганды. КОНР контролировался аппаратом Гиммлера, то есть германской тайной полицией. Одним из ее актов было похищение в июне 1944 года и ликвидация идеолога власовского движения М. Зыкова.

14 ноября 1944 года КОНР собрался в Праге и принял так называемый Пражский манифест. В нем ставилось целью: «свержение сталинской тирании, освобождение народов России от большевистской системы и возвращение народам России прав, завоеванных ими в народной революции 1917 года». Среди других целей фигурировали прекращение войны и заключение почетного мира с Германией. Будущее устройство представлялось как свободная народная государственность «без большевиков и эксплуататоров».

В программе КОНР странным образом сочеталось признание необходимости и законности революции 1917 года и осуждалась измена большевиков идеалам революции. Такая позиция была привлекательна для многих русских (и советских) интеллигентов, стоящих на позициях социализма, но без крайностей сталинской диктатуры. Будущее социально-политическое устройство России представлялось авторам Пражского манифеста как сильная государственная власть (национально-трудовой строй), которая осуществляет задачи, типичные для государства всеобщего благоденствия — социальная справедливость, равноправие, гарантированный жизненный уровень. Специфическим для Советского Союза было требование ликвидации колхозов и развитие частной инициативы.

Известный русский публицист и один из лидеров меньшевиков Борис Николаевский полагал, что важнейшей особенностью власовского движения было не формирование армии для ведения вооруженной борьбы против диктатуры Сталина, а попытка создания антибольшевистского движения на базе демократической программы, — «и притом программы не узко-националистской и не сепаратистской, а федералистической, общероссийской».

Власовское движение было явлением очень сложным, возникшим в исключительно неблагоприятных исторических обстоятельствах, и это наложило на него неизгладимый отпечаток.

Сложность времени нашла свое выражение в документах движения, в выступлениях его руководителей и прочее. Решившись стать союзниками нацистов, они вынуждены были придерживаться определенных правил, платить политическую дань гитлеризму. Но, вероятно, однако, не только этим объясняются антисемитские высказывания ряда видных власовцев, например, Жиленкова и Малышкина. В программе школ пропагандистов РОА имелся специальный антисемитский раздел, слово в слово повторяющий зады нацистской пропаганды. В то же время при составлении Пражского манифеста Власов и другие оказались достаточно твердыми, чтобы противостоять требованиям немцев включить в документ антисемитские лозунги. Кажется, можно согласиться с тем, что призыв КОНР покончить с «преступной войной», которую ведет СССР и плутократы Англии и США, то есть прекратить войну прошв Германии, был обычным перепевом германской пропаганды. Существует мнение, что без такого упоминания появление Манифеста было бы просто невозможно.

Можно ли считать А. А. Власова руководителем антисталинской оппозиции, главой политического движения? Ответ на этот вопрос не может быть однозначным. Вероятно, сам Власов, плененные немцами советские генералы, примкнувшие к Власову, большинство его ближайших сотрудников были убежденными антисталинистами. В пользу такого толкования говорит тот факт, что находившиеся в немецком плену советские генералы могли сделать свой «свободный» выбор. Генералу М. Ф. Лукину, бывшему командующему 19-й армией, было предложено немцами возглавить будущую «русскую армию». Лукин в ответ предъявил такие контртребования, которые были для нацистов заведомо непригодными, и от него отстали. Он благополучно пережил войну. Но генерал Карбышев, отказавшийся от сотрудничества с немцами, был заживо заморожен в Маутхаузене...

Трудно, однако, отделаться от впечатления, что программа социальных преобразований камуфлирует важнейший факт для времени, когда она была составлена: Власов не имел возможности оторваться от немцев, которые надеялись использовать его, РОА и КОНР исключительно в германских интересах, независимо от намерений Власова и его штаба.

Власов понимал, что время упущено и война Германией проиграна. Но в нем жила наивная надежда, подогреваемая «солидаристами» (НТС), что неизбежно столкновение между СССР и его западными союзниками. Впрочем, эти иллюзии разделялись и поддерживались всей нацистской верхушкой. Власов рассчитывал, что ему удастся договориться с США и Англией. Но и эта надежда не осуществилась.

В конце января 1945 года были сформированы «Вооруженные силы КОНР». Полномочия главнокомандующего этими силами были переданы Гитлером Власову. Ему не удалось собрать под свои знамена все «Восточные войска» и другие формирования, в которых участвовали советские граждане и эмигранты (около 1 млн. человек). Сколько было людей во власовской армии? Мнения на этот счет расходятся, но вероятно не больше 50—60 тысяч человек. Во всяком случае, 1-я дивизия насчитывала к концу апреля 1945 года 20 тыс. человек, а всего было сформировано неполных две дивизии плюс вспомогательные части.

Состав дивизий был довольно разношерстным. В 1-й дивизии было, согласно утверждению американского исследователя (власовцы это отрицают), некоторое число карателей из «бригады Каминского», принимавшей участие в расправе над варшавскими повстанцами, и эсэсовцев из белорусских частей дивизии Зиглинга, прежде воевавших против союзников на западе.

Большинство же военнослужащих составляли солдаты «восточных войск», «остовцы», советские военнопленные и беженцы из Советского Союза. Во 2-й дивизии, которая едва начала формироваться, были «восточные батальоны» из Норвегии, советские военнопленные и «остовцы».

Среди солдат РОА было какое-то количество людей, совершивших военные преступления, но было бы неправильно огулом распространять это на всю власовскую армию.

Власовское командование прилагало много усилий, чтобы пополнить свою армию добровольцами из числа «остовцев». Но это было не так-то просто. Полковник РОА Ю. Корейский, выехавший в г. Сосковцы (Верхняя Силезия) на торжественное собрание, посвященное обнародованию Пражского манифеста, писал позднее: «Мимо нас проходили остовцы — босые, грязные, со слезами на глазах. Полковник Кромиади не выдержал — заплакал. Узники немцев — наши дети и братья — шли молча, с явным отвращением бросая иногда взгляды в нашу сторону. Какая-то девица бросила: „Изменники!“ ... Пленные и остовцы пополняли польские партизанские отряды и организовывали свои, причем дрались как никто. Другого выбора у них не было: победа или смерть».

Мало, кто знал тогда, да и сейчас в Советском Союзе немногие представляют себе масштабы вооруженного сотрудничества с немцами советских граждан.

В 1945 году было не до того. Настроение народа решительно переменилось от отчаяния 1941 года до обретения уверенности в конечной победе на рубеже 1943 года и до гордости от разгрома ненавистного для него врага в конце 1944 и в 1945 годах. Многие семьи потеряли своих близких во время войны, и потому те, кто сотрудничал с немцами, считались изменниками и были прокляты. А если кто и задумывался, откуда власовцы взялись и почему изменили, то предпочитали держать свои мысли при себе. Только после амнистии 1955 года, когда уцелевшие власовцы начали возвращаться домой, взгляд на них как на предателей начал смягчаться, и в литературных произведениях стали вспоминать солдат, имевших несчастье попасть в плен, а среди них и власовцев.

После появления первого тома «Архипелаг ГУЛаг» А. И. Солженицына в кругах советской интеллигенции возникла полемика, как относиться к Власову. Споры продолжаются и по сей день.

Истории все же было угодно, чтобы власовские части приняли участие в войне, но не на стороне нацистов, а против них.

Силой обстоятельств войны 1-я дивизия РОА под командованием генерала Буняченко, с присоединившейся к ней частью полковника Сахарова, всего 20 тысяч человек, покинула Германию и 28 апреля появилась в Чехословакии. Буняченко отказался примкнуть к немецкой группировке Шернера. Он хотел сохранить свою дивизию для какого-то неясного будущего. Дивизия расквартировалась в 50 километрах от Праги. Вместе с дивизией был генерал Власов. В Чехословакию к этому времени уже вступили советские и американские войска, но в Праге стояли части СС. Чешский Национальный Совет, рассчитывая на подход союзников и не имея представления о том, что по соглашению между ними в Прагу должны были войти советские войска, а американские остаться на линии разграничения к западу от Праги, призвал население Праги к вооруженному выступлению. 5 мая эсэсовские части уже во всю громили восставших пражан. Чешский Национальный Совет, не получая ни от кого помощи, обратился к Буняченко. Утром 7 мая дивизия Буняченко разгромила эсэсовцев в жестоких боях. Но затем чехи предложили Буняченко либо дождаться прихода Красной армии и сдаться ей, либо покинуть Прагу. Буняченко предпочел последнее: дивизия начала марш, чтобы сдаться американским войскам. Можно согласиться с мнением американского автора, что, прими участие в борьбе против немцев дивизия Буняченко или нет, Прага все равно была бы освобождена в течение ближайших дней. Но, следует добавить, ценой разрушения города эсэсовцами и гибелью тысяч пражан.

К концу войны Власов и его окружение все более уповали на конфликт, который должен был вот-вот возникнуть между западными союзниками и СССР. Вот почему командир 1-й дивизии РОА Буняченко старался избежать выступления дивизии на стороне немцев, надеясь, что она понадобится союзникам для войны против сталинского режима. 2-я дивизия также находилась в движении и не участвовала в боях на стороне немцев. Восстание в Праге было неожиданным шансом смыть пятно сотрудничества с нацистами, и Буняченко им воспользовался.

Очень скоро американцы вынудили власовские части сложить оружие. Частично они были разоружены американцами, частично советскими войсками. Некоторым частям власовцев удалось, благодаря содействию местных командиров американской армии, рассеяться и скрыться на Западе.

Власов и другие были выданы американцами советскому командованию. 2 августа 1946 года «Правда» сообщила о приговоре коллегии Верховного суда СССР по делу А. А. Власова, В. Ф. Малыкина, Г. Н. Жиленкова, Ф. И. Трухина, Д. Е. Закутного, И. А. Благовещенского, М. А. Меандрова, В. И. Мальцева, С. К. Буняченко, Г. А. Зверева, В. Д. Корбукова и Н. С. Шатова. Обвинение было стереотипным — агенты немецкой разведки, активная шпионско-диверсионная и террористическая деятельность против Советского Союза. В сообщении «Правды» указывалось, что все обвиняемые признали себя виновными в предъявленных им обвинениях. Однако, по слухам, по крайней мере один из обвиняемых, генерал-майор Трухин, себя виновным не признал, заявив, что он был и остается убежденным антисталинистом. Поэтому проверить достоверность сообщения «Правды» невозможно, точно так же, как невозможно установить, был ли действительно суд или обвиняемым после окончания допросов просто зачли приговор. Ведь так бывало, и не раз.

Все обвиняемые были повешены. Не помогло Буняченко избавление Праги от немцев. Скорее даже повредило, ибо он лишил Красную армию лавров освободительницы Праги. Впрочем, эта страница истории была тут же переписана — во всех книгах и учебниках — советских, чешских и др. восточноевропейских стран говорится, что Прага была освобождена советскими войсками 9 мая 1945 г.

 

Потсдам

Через два с половиной месяца после окончания войны в Европе, 17 июля 1945 г., в предместье германской столицы, в Потсдаме, открылась последняя конференция руководителей правительств Великобритании, Советского Союза и Соединенных Штатов Америки. В апреле умер президент Ф. Д. Рузвельт и его сменил вице-президент Г. Трумэн. Во время Потсдамской конференции произошли изменения и в английском правительстве. На всеобщих выборах, происходивших в конце июля во время работ конференции в Потсдаме, победу одержали лейбористы. Черчилля заменил на конференции новый британский премьер, лидер лейбористской партии, К. Эттли. Вместе с ним появился и новый министр иностранных дел Бевин. Таким образом только Сталин представлял теперь «большую тройку» времен войны. Это давало ему определенные моральные и фактические преимущества во время дискуссий. Но решало дело то, что в ходе войны СССР стал главной силой в разгроме нацистской Германии. Советские войска стояли в Европе. Советские вооруженные силы насчитывали к концу войны 11 млн. чел.

Союзники были единодушны в необходимости ликвидировать германские вооруженные силы, нацистскую партию, военный потенциал Германии. Принципы политики по отношению к побежденной Германии гласили: демилитаризация, декартелизация, денацификация, демократизация. Берлин, подобно всей Германии, был также разделен на зоны оккупации.

К моменту конференции Советский Союз уже полностью передал под польское управление так называемые западные земли, ранее являвшиеся частью Германии. После некоторой борьбы восторжествовала советская точка зрения. Англии и США ничего не оставалось как признать свершившийся факт. Отныне западная граница Польши проходила по линии к востоку от Балтийского моря чуть западнее Свинемюнде и вдоль рек Одер и Нейсе вплоть до границы с Чехословакией. Город Кенигсберг и прилегающий к нему район, как то было договорено еще в Тегеране, передавался Советскому Союзу. В Потсдаме было решено подготовить мирные договора с бывшими германскими сателлитами — Финляндией, Болгарией, Румынией, Венгрией и Италией. Для подготовки проектов мирных договоров, в том числе и мирного договора с Германией, был создан Совет министров иностранных дел, действующий на постоянной основе. В СМИД входили министры иностранных дел Великобритании, Китая, Советского Союза, Франции и США.

В Потсдаме Советский Союз подтвердил свое обещание объявить войну Японии. Потсдам был не только итогом войны в Европе, он стал также и началом новой эпохи в истории человечества, началом атомной эры. Накануне открытия Потсдамской конференции были проведены испытания атомной бомбы, изготовленной по американскому проекту. И Черчилль, и Трумэн были в восторге. Британский премьер, по свидетельству английского фельдмаршала Аланбрука, «уже видел себя способным уничтожить все центры русской промышленности и населения... Он немедленно нарисовал чудесную картину самого себя как единственного обладателя этих бомб, сбрасывающего их гам, где он пожелает, и потому всемогущего и диктующего Сталину!» И Трумэн, и Черчилль были удивлены безразличию, с которым Сталин отнесся к сообщению о взрыве атомной бомбы. Казалось, что он или не понял, или недооценил всей важности случившегося.

На самом деле Сталин прекрасно отдавал себе отчет в том, что произошло, но был достаточно умен, чтобы не выдать своих чувств.

...За два года до взрыва атомной бомбы в Нью-Мексико, в Советском Союзе началось научное исследование термоядерной реакции, проводимое группой советских ученых.

В конце 1942 года один из наиболее способных советских физиков Георгий Флеров, сделавший вместе с другим советским физиком Петржаком важное открытие о стихийном распаде плутония, обратился с письмом к «отцу» советской атомной физики академику Абраму Иоффе и к Государственному Комитету Обороны, приглашая их немедленно обратить внимание на проблему получения атомной энергии и создания атомного оружия. Примерно в это же время другой советский физик Курчатов был вызван в Москву для беседы с теми, кто должен был дать рекомендации по атомному проекту ЦК ВКП (б). Такие рекомендации были даны, было создано специальное бюро под руководством Курчатова. Но только после возвращения Сталина из Потсдама атомному проекту было уделено специальное внимание. Ответственным за проект был сделан руководитель госбезопасности Берия, были отпущены грандиозные ассигнования для создания атомной бомбы. Советская разведка за рубежом получила задание работать по овладению атомными секретами. И ей многого удалось достичь.

В декабре 1946 года был построен первый советский атомный реактор.

Очень интересно на этом примере убедиться, как «работает» история, как события в одной области вызывают незамедлительную реакцию в другой. В своей первой послевоенной программной речи перед избирателями 9 февраля 1946 года Сталин подчеркнул, что необходимо стимулировать исследования в области науки. Очень скоро была повышена заработная плата ученым (примерно в 2–3 раза), для них начали строиться жилища, они получили лучшее медицинское обслуживание, чем остальная часть населения. Верхушка научного мира стала в эти годы интегральной частью советской высшей бюрократии.

В апреле 1941 года Советский Союз подписал с Японией договор о нейтралитете, который сослужил Советскому Союзу хорошую службу в первые два тяжелых года войны с Германией. Благодаря этому договору, советское командование могло пойти на риск переброски с Дальнего Востока на запад значительных воинских контингентов. 40 дивизий, дислоцированных на Дальнем Востоке, были на самом деле далеко не полного состава. Из многих дивизий были выведены на запад целые полки, оставались лишь номера полков для камуфляжа, введения в заблуждение командования японской Квантунской армии.

В начале 1942 года Япония окончательно отказалась от планов войны против СССР. После капитуляции Германии японское правительство несколько раз пыталось побудить СССР выступить в качестве посредника для прекращения войны между Японией и США и Англией. Одна из целей этих попыток заключалась в предотвращении военного выступления СССР против Японии. Во время Потсдамской конференции японское правительство предложило послать в Москву принца Коноэ для переговоров.

Сталин, сообщая Трумэну и Черчиллю о японском предложении, разъяснил, что оно не содержит готовности к безоговорочной капитуляции, на чем настаивали союзники. Поэтому советское правительство ответило, что оно не может дать определенный ответ на запрос, сделанный в общей форме и не содержащий конкретных предложений.

В Потсдаме президент Трумэн формально пригласил советское правительство порвать пакт о нейтралитете с Японией и выступить против нее, ссылаясь при этом на обязательства СССР как члена Объединенных Наций. И Трумэн, и Сталин игнорировали тот факт, что Устав ООН к тому времени еще не был ратифицирован. СССР ратифицировал Устав ООН 20 августа 1945 года, через 11 дней после объявления им войны Японии.

Но все это были чисто юридические уловки. Немедленно после окончания войны с Германией началась спешная переброска на Дальний Восток четырех советских армий с запада. На Дальний Восток был направлен представитель Ставки маршал Василевский и для руководства операциями маршалы Малиновский и Мерецков. Для Сталина вопрос о войне против Японии был решен давным-давно. Эта проблема имела несколько аспектов. В военном плане выступление на Дальнем Востоке и разгром квантунской группировки отдавал в руки Советского Союза обширные области Маньчжурии и позволял создать выдвинутые на юго-восток от советских границ опорные пункты. Советский Союз в условиях продолжающейся гражданской войны в Китае становился влиятельной силой на азиатском континенте, способной воздействовать на положение дел в Китае, Индокитае и Корее. Кроме того, для Сталина, несомненно мечтавшего о лаврах собирателя русских имперских земель, разгром японских сил на Дальнем Востоке был как бы реваншем за поражение Царской России в 1904 году. Участие в войне против Японии давало Советскому Союзу юридическое и моральное право участвовать в решении тихоокеанских дел.

Советское командование сосредоточило на Дальнем Востоке к концу июля 1500 тыс. военнослужащих (против 1 040 тысяч), 26 тыс. орудий (против 5360), 5500 танков (против 1155), 3900 самолетов (против 1800). Превосходство в силах было огромным. Советское руководство рассчитывало сломить сопротивление японцев в короткий срок, до капитуляции Японии перед Соединенными Штатами Америки.

6 августа США сбросили первую атомную бомбу над Хиросимой. Япония предложила капитуляцию при условии, что права императора будут уважаться. США, требовавшие безоговорочной капитуляции, сбросили 9 августа вторую атомную бомбу над Нагасаки. Когда ужасающие результаты взрыва первой атомной бомбы стали известны в Москве, советское правительство решило, «чтобы не опоздать к обеду», выступить против Японии. 8 августа было сделано по этому поводу официальное заявление и утром 9 августа наступление советских вооруженных сил в Маньчжурии началось.

14 августа Япония, ошеломленная атомными атаками решила капитулировать. Позднее советская официальная историография утверждала, что капитуляция произошла из-за наступления советских вооруженных сил в Маньчжурии. На самом же деле военные действия в Маньчжурии продолжались до 19 августа, то есть еще пять дней после безоговорочной капитуляции Японии, когда в штаб-квартире маршала Василевского командующий Квантунской армией генерал Ямала подписал акт о капитуляции. Однако советские войска продолжали наступление, стараясь захватить как можно больше территории и овладеть всеми ключевыми пунктами Маньчжурии. Войска 1-го Дальневосточного фронта вступили в Корею и дошли до 38 параллели — договоренной с США линии разграничения советских и американских вооруженных сил.

20 августа войска Забайкальского фронта заняли Порт-Артур, а также вышли к морю между Пекином и Мукденом. Войска 2-го Дальневосточного фронта заняли Южную часть Сахалина и Курильские острова.

23 августа война на Дальнем Востоке окончилась. Согласно советским данным, японские вооруженные силы потеряли около 84 тыс. убитыми (по неофициальным японским данным, потери были в четыре раза меньше — 21 тысяча убитыми). Около 600 тыс. японских военнослужащих было взято в плен, включая 148 японских генералов. Потери Красной армии, по официальным советским данным, были незначительными: 32 тысячи убитыми и раненными.

14 августа, в день капитуляции Японии, но в разгар советского наступления в Маньчжурии, был подписан советско-китайский договор о дружбе и союзе и ряд дополнительных соглашений. Одно из них превращало Порт-Артур в военно-морскую базу СССР, хотя формально гражданская администрация в этом районе оставалась китайской. Порт Дальний (Дайрен) становился свободным портом со специальной зоной для советских пристаней и складов. Было также подписано соглашение о совместной эксплуатации Китайской Чанчуньской железной дороги. Все соглашения были заключены сроком на 30 лег. Китай особым соглашением согласился признать независимость Монгольской Народной республики после плебисцита, который там будет проведен. Таким образом СССР в максимальной степени реализовал свои военно-политические цели на Дальнем Востоке.

2 сентября верховный командующий союзными войсками в юго-западной части Тихого океана генерал Д. Макартур принял формальную капитуляцию Японии на борту американского авианосца «Миссури».

3 сентября было объявлено официальным праздником — днем победы над Японией.

Вторая мировая война окончилась.

 

Итоги

Ситуация в мире изменилась с окончанием войны радикально. Миллионы солдат союзников наводнили Европу. Началась демобилизация, и тысячи солдат возвращались домой. То были счастливые дни воссоединения с семьями: время радости и время печали. Время горя и воспоминаний. Время надежд и время возрождения. Время дать жизнь новым поколениям. В Советском Союзе едва ли не было семьи, не потерявшей кого-нибудь на войне.

Среди всех участников Второй мировой войны наиболее тяжелые потери понес Советский Союз. Существуют различные данные о потерях населения СССР. Считается, по советским данным, что погибло 10 миллионов солдат и столько же мирных жителей, то есть всего 20 миллионов. В 1973 году было внесено уточнение в цифру потерь по РСФСР, УССР, БССР, Карело-Финской ССР. Под рубрикой «убито и замучено» значится мирных граждан — 6 844 531 и военнопленных — 3 932 256. Каковы были потери по другим республикам — Закавказья, Казахстана и Средней Азии — остается неясным.

Данные, приводимые в западной историографии, несколько иные: 13 600 тысяч убитых советских солдат и 7 700 тыс. погибло гражданского населения, то есть в целом потери равны 21 300 тысячам или 11% населения Советского Союза на 1941 год.

Германия потеряла в шестилетней войне (1939—1945) убитыми 3250 тыс. солдат и 3810 тыс. гражданского населения, то есть в три раза меньше, чем Советский Союз.

Великобритания, включая Содружество, потеряла в шестилетней войне (1939—1945) убитыми 452 тыс. солдат и 60 тыс. гражданского населения, то есть в 42 раза меньше, чем Советский Союз.

Соединенные Штаты Америки потеряли убитыми в четырехлетней войне (1941—1945) 295 тысяч солдат, в 72 раза меньше, чем Советский Союз.

Большой урон в населении понесла Польша: 5300 тысяч (большинство из них евреи), уничтоженные в нацистских лагерях смерти, и 120 тыс. солдат. Потери Польши равнялись 20% ее предвоенного населения.

1300 тыс. гражданских лиц и 300 тыс. солдат потеряла Югославия.

Страны антигитлеровской коалиции потеряли в общей сложности убитыми 18 587 тыс. солдат и 25 140 тыс. гражданского населения, а всего 43 997 тысяч.

Страны фашистского блока, затеявшие войну, потеряли в четыре раза меньше людей — военнослужащих 5930 тысяч и гражданских лиц 5087 тысяч, всего 11 017 тыс. человек.

Общие потери человечества во Второй мировой войне составили 55 014 тыс. людей. Это было в 6,4 раза больше, чем во время Первой мировой войны (8634 тысяч).

Многие европейские страны были разорены военными действиями.

Чем объяснить, что потери Советского Союза составляли около 38% от всех потерь во время Второй мировой войны?

Прежде всего тем, что война велась на территории Советского Союза в течение 3,5 лет. Нацисты вели тотальную войну на физическое истребление русского и других народов, населяющих Советский Союз. Многие погибли не только в результате прямых военных действий, но были уничтожены нацистами во время массовых экзекуций населения, в лагерях для военнопленных, в лагерях уничтожения. Неслыханные потери советского народа в 1941—1942 годах были также результатом преступного небрежения советского руководства — Сталина лично, членов высших партийных органов — Политбюро и ЦК ВКП (б), членов правительства — к подготовке отпора гитлеровской Германии. Крайне отрицательную роль сыграла политика сговора с гитлеровской Германией, которую советское руководство проводило в 1939—1941 годах. В результате гибели во время террора 30-х годов почти всех высших офицерских кадров, армия оказалась в руках командиров, чьи знания и военный опыт восходили к временам первой мировой и гражданской войн, либо в руках поспешно выдвинутых малоопытных командиров.

На протяжении всех лет существования советской власти, несмотря на официальные заявления, что самый ценный капитал — это люди, жизнь человеческая в СССР не стоила ни гроша. Еще до войны миллионы людей умерли с голоду во время коллективизации, другие миллионы были обездолены, сосланы в лагеря на принудительные трудовые работы. Они мерли от голода и холода, их расстреливали, а те, кто выживал, превращались в инвалидов.

Военное командование часто думало не о том. как выиграть сражение, не неся при этом ненужных жертв, а как выиграть бой, не считаясь ни с какими жертвами. История войны против Германии в 1941—1945 гг. изобилует многочисленными примерами того, как солдат бросали на убой по приказу вышестоящего командования, как гибли люди из-за торопливости и суеты командиров, как затевали неподготовленные и необеспеченные наступления, а затем отходили, обливаясь кровью. Даже высшие командиры, такие как Г. К. Жуков, А. М. Василевский, М. П. Кирпонос, С. К. Тимошенко, К. А. Мерецков не находили в себе достаточно мужества, чтобы оказывать сопротивление авантюристическим или ошибочным приказам Верховного Главнокомандующего.

На наиболее тяжелых и опасных участках фронта использовали штрафные части. Здесь во время войны отбывали наказание военнослужащие за, согласно официальной версии, уголовные и воинские преступления. Но кроме того в штрафной батальон легко было угодить за неосторожное слово, критику действий командования, за анекдот. Штрафники лишались воинских званий и наград. Мало кто из них выжил. Штрафников было великое множество. Сколько их погибло? Официальная статистика об этом умалчивает, но речь идет о многих тысячах.

Во время войны Сталин с ведома и санкции Политбюро распорядился депортировать в Сибирь, Казахстан и Среднюю Азию десятки тысяч людей из присоединенных в 1939—1940 гг. к СССР Прибалтики, Западной Украины и Западной Белоруссии и Молдавии, многие из них погибли из-за голода и болезней. Более миллиона человек было депортировано с Кавказа и из Крыма в 1943—1944 гг., и здесь погибли десятки тысяч. Никто, кроме официальных органов, конечно, не знает, сколько людей было уничтожено во время войны органами государственной безопасности как «враги народа» и «немецкие шпионы». Вероятно, подавляющее большинство из них не было повинно в такого рода преступлениях. Но оценка работы органов государственной безопасности происходила по количеству обезвреженных «вражеских агентов» и органы госбезопасности старались увеличить их число.

Многие тысячи советских солдат, имевших несчастье попасть в немецкий плен и чудом оставшиеся в живых, потом оказались в советских лагерях как изменники. И здесь их замаривали, превращали в лагерную пыль.

Вот почему справедливо возложить ответственность за огромные жертвы, понесенные советским народом, не только на немецких нацистов, их сателлитов и коллаборантов, не только на превратности войны, на сопутствующие ей несчастья, но и на высшее партийно-политическое руководство страны. Но никто из членов руководства не был судим за эти преступления.

Было много примеров массового героизма советских солдат. В неопубликованных мемуарах полковника Новобранца описан, например, ночной рукопашный бой солдат 6-й советской армии, прорывавшейся из окружения в самом начале войны.

Отчаянно сражались бойцы пограничных отрядов и комендатур, принявших на себя первые удары немецко-фашистских войск.

Героически держался гарнизон Брестской крепости, брошенный на произвол судьбы командованием. Крепость была обложена со всех сторон немцами, но сопротивление продолжалось в течение 28 дней. Немногие уцелевшие защитники, например майор П. М. Гаврилов, после неимоверных страданий в фашистском плену очутились в конце концов как «изменники родины» в советском лагере на Колыме! Они были реабилитированы спустя много-много лет после войны.

Было немало случаев, когда советские летчики, жертвуя своей жизнью, шли на таран, а бойцы грудью закрывали амбразуры дотов врага. Мужественно вели себя партизаны, схваченные немцами. Их обыкновенно казнили после мучительных пыток. Так погибла под Москвой Зоя Космодемьянская. Стойко вели себя многие советские солдаты, попавшие в немецкий плен. Генерал Карбышев, оказавшийся в плену, отказался перейти на сторону немцев и был превращен в ледяной столб: заморожен заживо в лагере Маутхаузен.

Война, как и всякое событие, потрясшее мир, вызвала к жизни мифы и легенды, в которых солдаты наделялись чудодейственной силой, в их уста вкладывались изречения, которые потом прочно входили в историю войны. Появление мифов и легенд о войне неизбежно. Они были и, должно быть, будут неотъемлемой частью истории войны. Например, во всех книгах рассказывается о словах политрука Клочкова, обращенных к горстке солдат дивизии генерала Панфилова на подступах к Москве: «Велика Россия, а отступать некуда, позади Москва». Кто мог донести эти слова до живых, если почти все защитники на этом участке погибли, а единственный уцелевший, но тяжело раненный солдат вскоре умер в беспамятстве? Эту миссию взял на себя журналист А. Кривицкий, первым опубликовавший статью о Клочкове и панфиловцах. Спрошенный по этому поводу начальником Главного Политического управления Красной армии А. С. Щербаковым, так ли действительно сказал Клочков, Кривицкий многозначительно ответил: «Он должен был так сказать...»

* * *

Победа Советского Союза в войне не была следствием мудрого, безошибочного руководства войной Сталиным, Государственным Комитетом обороны и Верховным командованием. Советский Союз победил несмотря на колоссальные ошибки партийно-политического руководства.

Опасная авантюристическая политика советского правительства перед войной привела к созданию общей границы между СССР и сильнейшей военной силой в Европе — нацистской Германией. Это обстоятельство, а также разоружение старой границы (1939 года), незавершенность военных мероприятий дали врагу в начале войны огромные выгоды, колоссальный выигрыш в территории и во времени. Одни только эти ошибки (мы уже не говорим о глупых приказах на наступление, отданных верховным командованием в первые дни войны, приказов, которые привели к окружению и гибели советских армий) стоили нашему народу неисчислимых жертв и бедствий. В первые дни войны СССР потерял территорию, сравнимую с территорией Западной Европы, оккупированной гитлеровской Германией в 1939—1940 г. Уникальные размеры советской территории, наличие глубокого тыла с сырьевой и промышленной базой Урала, Сибири, Закавказья и Дальнего Востока, а также политические и стратегические просчеты Гитлера спасли Советский Союз от поражения летом 1941 года. Советский Союз все еще имел достаточно ресурсов, чтобы в конечном счете превзойти Германию и по количеству дивизий, и по производству военной техники. Будь Советский Союз таких же размеров, как Франция или Германия, ошибки советского партийно-политического руководства привели бы страну к поражению. Достаточно напомнить о том, что германские войска в первые три недели войны продвигались по советской территории быстрее, чем они шли по территории Польши.

Вот что писал, например, главный маршал артиллерии Н. Н. Воронов: «Если бы вероломно напавшие на нас немецко-фашистские захватчики на рассвете 22 июня 1941 года встретили организованный отпор наших войск на подготовленных оборонительных рубежах, если бы по врагу нанесла бы удары наша авиация, заблаговременно перебазированная, рассредоточенная на полевых аэродромах, если бы все системы управления войсками были приведены в соответствие с обстановкой, мы не понесли бы в первые месяцы столь больших потерь в людях и боевой технике. Не были бы отданы врагу огромные территории советской земли, народу не пришлось бы переносить столько страданий и тягот».

Маршал А. Гречко писал: «Приходится с горечью констатировать, что одна из главных причин неудач в начале войны коренилась в ошибках, допущенных высшим военным руководством».

Авантюристичность политики советского партийно-политического руководства перед войной и некомпетентность военного командования были продемонстрированы во время советско-финской войны, когда перед всем миром раскрылась аморальность советской внешней политики и слабость советских вооруженных сил. Советско-финская война показала также ошибочность базовых внешнеполитических предпосылок советского руководства. Финский народ в ответ на призыв «народного правительства» Куусинена выступить против своего правительства ответил массовым патриотическим подъемом и поддержал социал-демократическое правительство Таннера, отвергнувшего советский ультиматум.

Советским армиям было куда отступать в 1941 году, и они отступили до Ленинграда на северо-западе, до Москвы на западе и до Ростова-на-Дону и Крыма на юге. Советским армиям было куда отступать в 1942 году, и они отступили до Сталинграда и до Главного Кавказского хребта.

В знаменитом приказе Сталина № 227, известном как приказ «Ни шагу назад!» как раз и говорилось о неправильном образе мышления, будто возможно отступление все дальше и дальше. Но этот образ мыслей, осуждавшийся в приказе, выражал объективную реальность — огромную территорию СССР.

Почти полтора года советские вооруженные силы отступали, потому что им было куда отступать — французской, бельгийской, голландской, польской армиям некуда было отступать и поэтому у них не было и резерва времени — и они капитулировали. По счастью для советских вооруженных сил и для народа в целом — была территория и, следовательно, было время для подготовки контрудара.

Наличие резервной территории несколько компенсировало просчеты и ошибки партийно-политического и военного руководства.

Советский Союз имел прочный тыл, цементированный, с одной стороны, патриотизмом народа, защищавшегося от вторгшегося на его территорию опасного врага, а с другой, жестокостью немецких захватчиков, не оставлявших населению иного выбора, как борьбу до конца. Советская система оказалась достаточно прочной, чтобы выдержать страшный удар Германии Гитлера. Серьезную роль сыграла помощь, оказанная Советскому Союзу США и Великобританией.

Опыт минувшей войны показал, что тоталитарные режимы, опирающиеся на неограниченное насилие и идеологию морального или расового превосходства, довольно устойчивы. Для того, чтобы сломить нацизм, понадобились объединенные усилия стран антигитлеровской коалиции и взятие столицы рейха после жестоких боев советскими вооруженными силами. Понадобилась также программа войны, объединившая участников антигитлеровской коалиции, и эта программа была основана на принципах демократии и свободы. Нацистский режим отчаянно сопротивлялся до тех пор, пока не был физически сломлен. Советский Союз, а также его союзники — Великобритания и США — проявили огромную волю к победе.

Население СССР жило крайне трудно на протяжении четверти века, с небольшим перерывом-отдыхом от НЭПа до начала коллективизации. Народ привык к лишениям, к тому, чтобы недоедать, недосыпать, иметь плохое жилье. Поэтому он смог перенести такие невзгоды военных лет, которые не перенес бы ни один народ западной культуры.

Советское руководство смогло сравнительно быстро оправиться от первых ударов. Располагая преданными режиму партийными кадрами и мощной организацией органов государственной безопасности, опираясь на многолетний опыт порабощения масс и управления ими, ВКП (б) восстановила свой контроль повсюду, где он был утрачен или ослаблен. Партия сумела идентифицировать свои интересы с интересами народа и возглавить патриотический подъем.

Даже свои преступления, промахи и ошибки советское руководство сумело представить как предвидение, как мудрые мероприятия. Например, террор 30-х годов, когда погибли наиболее способные военные руководители, командиры промышленности и другие, был изображен как своевременное уничтожение «пятой колонны», «немецких шпионов», «врагов народа», как ликвидация потенциальной опоры германских нацистов среди населения СССР. Эта версия была, как известно, с особым усердием подхвачена зарубежными коммунистическими партиями и распространена либеральной антифашистской интеллигенцией Запада. Беспорядочное отступление и поражение 1941 и 1942 годов выдавались за мудрую стратегию «подвижной обороны» и тому подобное.

Победа затмила на короткое время все невзгоды, трудности и лишения. Солдаты возвращались домой с надеждой на лучшую жизнь.

***

...Окончилась война. Но ностальгия о прошлом, о несбывшихся планах господства (Советско-германского блока в Европе долго не давала покоя Сталину.

Еще в разгар войны, меньше чем через полгода после вторжения германских армий, 6 ноября 1941 года Сталин, пытаясь оправдать свою политику в 1939—1941 годах говорил: «Пока гитлеровцы занимались собиранием немецких земель и воссоединением Рейнской области, Австрии и т. п. их можно было с известным основанием считать националистами».

Странно было слышать эти рассуждения в устах человека, претендовавшего на роль главного теоретика идеологии «пролетарского интернационализма». Это звучало как понимание, если не одобрение.

И в самом деле Сталин также занимался (при поддержке Гитлера) «собиранием» бывшей империи Романовых: прибалтийские государства, западные части Украины и Белоруссии, входившие в польское государство, а заодно Закарпатская Украина и Северная Буковина — осколки Габсбургской монархии. Впрочем Сталин не случайно добавил небрежное «и т. п.». Оно могло относиться и к Судетской области, и к Польскому Коридору, судьба которых, как впрочем и всех «т. п.» областей должна была решаться в будущем.

Ностальгические нотки зазвучали у Сталина в совсем иной исторической ситуации. В поздравительной телеграмме Пику и Гротеволю от 13 октября 1949 года по случаю образования Германской Демократической Республики он писал: «Опыт последней войны показал, что наибольшие жертвы в этой войне понесли германский и советский народы, что эти два народа обладают наибольшими потенциями в Европе для свершения больших акций мирового значения».

Бедные другие народы Европы, не обладающие такими потенциями!

Что в действительности имел в виду Сталин, говоря о свершении «больших акций мирового значения», поведала нам его дочь Светлана Аллилуева:

«Он не угадал и не предвидел, что пакт 1939 г., который он считал своей большой хитростью, будет нарушен еще более хитрым противником. Именно поэтому он был в такой депрессии в самом начале войны. „Эх, с немцами мы были бы непобедимы“, повторял он, уже когда война была окончена... Но он никогда не признавал своих ошибок».

Все же Сталин иногда делал выводы из них. Главный практический вывод, который он сделал после войны — был отказ на будущее от общей границы с Германией. В 1941 году общая граница открыла Советский Союз для нападения Германии на широком фронте.

После Второй мировой войны Сталин вернулся к своеобразно исправленной концепции «санитарного кордона», на этот раз кордона из «братских» социалистических государств, отделяющего СССР от Германии. В ее конечном объединении Сталин вряд ли сомневался.

Восторжествовала старинная геополитическая концепция — не иметь на своих границах сильного соседа.

20 миллионов человеческих жизней — такова была цена совершенной Сталиным ошибки.

 

Книга вторая. Мировая империя

 

Глава девятая. Сумерки Сталинской эры (1945—1953)

 

Репатриация

Война окончилась. Потянулись на восток из Германии, Австрии, Чехословакии, Венгрии, Польши, Болгарии эшелоны с демобилизованными советскими воинами. На станциях и полустанках встречали их с цветами, в кое-как сохраненных, а часто латанных праздничных одеждах. Лихо отплясывали на станционных платформах, растягивали меха трофейных аккордеонов и гармоней вчерашние победители Берлина и Будапешта.

И еще шли другие эшелоны, закрытые, с зарешеченными оконцами, и в них тоже возвращались советские солдаты, но из плотно запертых вагонов для скота не доносилось звуков гармони или песен. Никто не встречал этих воинов на станциях, полустанках и городских вокзалах. Тянулись эшелоны день и ночь, пришвартовывались корабли к пустынным пристаням и по сходням под усиленным конвоем сходили на родную землю советские военнослужащие — бывшие узники нацистских концлагерей. Сходили на советскую землю и те, кто вольно или невольно, но оказывал помощь немцам, служил им. Доставили тех, кто вообще в послереволюционной России не жил, но был посчитан английскими, американскими и французскими союзниками СССР за советских граждан и передан советским властям на расправу, не на суд.

К концу войны на территории Германии и других стран Европы находилось более 5 млн. советских граждан, включая оставшихся в живых военнопленных, рабочих и крестьян, вывезенных на работы в рейх, и тех, кто ушел из Советского Союза при отступлении немцев.

Согласно соглашению, подписанному в Ялте, репатриации подлежали те советские граждане, которые желали возвратиться на родину. Но предусматривалась и насильственная репатриация. Она распространялась на всех, кто был взят в плен в немецкой военной форме, кто состоял в советских вооруженных силах после 22 июня 1941 года и соответственно не был уволен из них, кто на основании достоверных свидетельств сотрудничал с врагом.

Практически эта договоренность превратилась в насильственную репатриацию всех без разбора, включая даже несоветских граждан.

Намерение советского правительства получить назад своих подданных, оказавшихся на западе во время войны, независимо от их желания, было предупредительно встречено английским правительством, а затем и правительством США. Советское правительство было озабочено тем, чтобы не только не допустить создания на западе новой политической эмиграции из Советского Союза, но и ликвидировать или разложить старую эмиграцию.

Насильственная репатриация началась вскоре после окончания войны и закончилась в основном в 1947 году. Часть бывших советских пленных, доставленных на английских судах в Мурманск и Одессу, расстреливались войсками НКВД тут же в доках. Среди насильственно репатриируемых было немало попыток самоубийства. Офицеры советских миссий по репатриации не скрывали от своих коллег — английских офицеров, что многим уготована смерть по возвращению в СССР.

Английские власти передали советским белоэмигрантов, никогда не являвшихся гражданами СССР. Даже видавшие виды офицеры НКВД, принимавшие репатриированных, не ожидали такого подарка со стороны англичан. Министр государственной безопасности СССР Меркулов говорил об англичанах: «Они и не знают, что мы их заперли на шахматной доске в угол и теперь заставили их плясать под нашу дудку, как последнюю пешку».

Во французской столице, Париже, НКВД вело почти открытую охоту за советскими гражданами, которые не желали возвратиться в СССР. В лагере Борегар, где держали репатриируемых, советские власти вели себя так же, как в концлагерях на советской территории. Лишь спустя два года после окончания войны, в 1947 году, под воздействием французской общественности, полиция совершила рейд на Борегар и обнаружила там склады оружия. После этого лагерь был закрыт.

Всего было репатриировано в СССР при помощи английских и американских властей 2 272 000 советских и «приравненных» к ним граждан. Какова была их судьба? Подавляющее их число было обвинено в измене. Они не были судимы индивидуально, приговоры выносились «тройками». 20% из числа возвратившихся в СССР получили смертный приговор или 25 лет пребывания в лагерях; 15-20% были осуждены на срок от 5 до 10 лет; 10% были сосланы в отдаленные районы Сибири, где пробыли не менее 6 лет; 15% были посланы на принудительные работы по восстановлению разрушенных войной районов; только 15-20% получили разрешение возвратиться домой. Из оставшихся 15-20% часть была, вероятно, уничтожена или умерла при транспортировке, другая же часть бежала.

Союзные правительства знали, что многие из насильственно репатриируемых обречены на смерть, но это их мало заботило. Они руководствовались прагматическими расчетами, надеясь заручиться сотрудничеством СССР в послевоенном мире.

Насильственная репатриация английскими и американскими властями уроженцев Российской империи, а не только граждан Советского Союза, запугала многих советских граждан, желавших поселиться на Западе.

Уже после окончания войны союзная военная администрация возвращала советским властям военнослужащих Красной армии, бежавших в западные зоны оккупации Германии. Но несмотря на все препоны за первые четыре послевоенных года бежали на запад от 13 до 14 тысяч советских граждан. Только в 1951 году Соединенные Штаты официально изменили свою политику и гарантировали право убежища для беженцев из СССР.

Советские власти никогда не публиковали официальные данные о количестве людей, бежавших из СССР после войны. В отдельных случаях советская пропаганда объявляла бежавших шпионами и наймитами империалистов. Мало кого эти несчастные интересовали. Ужасы гитлеровских лагерей, в которых во время второй мировой войны было уничтожено до 11 млн., человек вызвали такую волну справедливого гнева, что о жертвах другого тоталитарного режима, победителя в войне, никто всерьез и думать не хотел.

Помимо советских военнопленных или приравненных к ним в Европе после окончания войны оказалось еще 3 200 тыс. советских граждан. Почти все они возвратились или были возвращены в Советский Союз. Согласно официальному сообщению Центрального управления по делам репатриации на 1 января 1953 года в Советский Союз возвратилось 5 457 856 советских граждан. К этому же времени из Советского Союза было репатриировано 4 059 736 иностранных граждан, оказавшихся на территории Советского Союза, включая военнопленных побежденных государств.

 

Повстанческое движение

Война окончилась, но не для всех. На территории Западной Украины и в Прибалтике продолжалось повстанческое движение против советской власти. Оно было вызвано стремлением к обретению независимости и советской политикой «чисток» в 1939—1941 годах, коллективизацией и опасностью новой депортации.

В 1939 году после присоединения к Украинской ССР областей Западной Украины была проведена чистка. Все враждебные советской власти, или сочтенные за таковых, были арестованы и депортированы в восточные районы страны. Часть из них была расстреляна. Украинские и польские организации и учреждения были закрыты. В то же время все школы были полностью украинизированы. Легальные украинские партии прекратили свое существование. Греческую католическую (униатскую) церковь в 1939—1941 году власть не трогала, но священникам были выданы паспорта со специальной пометкой, а церкви были обложены большим налогом.

При отступлении Красной армии в 1941 году были произведены массовые аресты среди западно-украинского населения. В большинстве тюрем войска НКВД расстреливали заключенных, чей срок превышал 3 года. В некоторых городах НКВД жгло тюрьмы вместе с заключенными. Согласно украинским источникам было расстреляно около 10 тысяч заключенных во Львове, Золочеве, Ровно, Дубно, Луцке и других городах.

Во время кратковременного советского периода 1939—1941 гг. сохранилась довольно мощная подпольная организация ОУН (Организация украинских националистов). После прихода немцев на Украину лидеры ОУН пытались создать независимые украинские правительства во Львове и в Киеве, но немцы разогнали правительства, а лидеров отправили в тюрьму. Украинские националисты хотели сотрудничать с немцами, вступали в эсэсовские части (дивизия СС «Галичина») и другие, воевали против Красной армии, помогали немецким оккупантам вылавливать коммунистов, охотились на евреев. Убедившись, однако, что немецкие власти меньше всего помышляют о создании независимого украинского государства, ОУН объявило войну на два фронта: «против Сталина и против Гитлера». Однако основные усилия их вооруженной борьбы были по-прежнему направлены против Красной армии.

В июле 1944 г. в связи со вступлением Красной армии в Западную Украину ОУН образовало Украинский Верховный Совет освобождения. Командующим Украинской повстанческой армии (УПА) стал лидер ОУН Роман Шухович под именем генерала Тараса Чупринка (он же «Тур»).

Лидеры ОУН надеялись на взаимное ослабление Германии и СССР и на то, что Англия и особенно Черчилль будут активно противодействовать СССР установить свое господство в Европе. На повестке дня стоял вопрос о всенародном восстании, поддержанном другими народами на занятой Красной армией территории. Но это была чистая фантазия. ОУН вынуждена была ограничиться военными операциями своими собственными силами. Главной задачей была защита западно-украинского населения от угрозы новой волны террора и массовой депортации. Население западных областей Украины поддерживало УПА, что позволило ей вести вооруженную борьбу в течение ряда лет уже после окончания Второй мировой войны.

При вступлении Красной армии на территорию Западной Украины советское командование и правительство УССР призвали повстанцев сложить оружие, обещая им амнистию. Однако обращение не дало видимых результатов. В течение 1944—1947 годов было шесть такого рода обращений с продлением срока амнистии. В 1945 году основные сельскохозяйственные районы Западной Украины, глубинка, контролировались повстанцами. В феврале 1946 года население Западной Украины в большинстве своем бойкотировало первые послевоенные выборы в Верховный Совет, хотя в официальных сообщениях утверждалось, как обычно, что население единодушно голосовало «за».

Программа ОУН претерпела в ходе вооруженной борьбы существенные изменения. В 1950 году ОУН выступило за полную ликвидацию колхозов, но против возвращения помещиков и капиталистов, за свободную передачу земли в собственность крестьянам на основе семейного землевладения. ОУН провозгласила также свободу политических и общественных организаций. По утверждению украинских источников идеология ОУН развилась постепенно в сторону либеральной демократии.

Помимо ведения вооруженной борьбы, повстанцы распространяли листовки, совершали специальные пропагандистские рейды в Словакию и в восточную часть Украины, в Белоруссию и даже в Румынию. Расправляясь беспощадно с попавшими в их руки офицерами и солдатами войск НКВД, с советскими и партийными активистами, повстанцы иногда отпускали на свободу солдат регулярных частей, снабжая их продовольствием и пропагандистской литературой. Но такие случаи были немногочисленны. Жестокость с обеих сторон была обычным явлением.

Район действия УПА распространялся на территорию Украины, Польши (за линией Керзона) и Чехословакию (словацкие горы).

После поражения Германии отряды УПА были разделены на мелкие подразделения, которые действовали также и в восточной части Украины. Советские источники не дают никаких сведений о силах повстанцев. Согласно польским источникам, только на территории Польши, непосредственно прилегающей к советской границе, действовало до 6 тысяч повстанцев.

Украинские источники утверждают, будто силы УПА достигли осенью 1944 года, то есть к моменту вступления советских войск на территорию Западной Украины, 20 тыс. человек. О размахе повстанческого движения свидетельствует помощь местного населения повстанцам и соглашение от мая 1947 года между СССР, Польшей и Чехословакией о совместной борьбе с украинским повстанческим движением. Разумеется, это движение именовалось «бандами».

В июне 1945 года для борьбы с повстанцами были брошены 3 польских дивизии, но без особого успеха.

Для того чтобы лишить повстанцев их естественных баз, польское правительство переселило украинское население в северо-западную часть Польши. Польские источники отмечают, что украинское повстанческое движение было ликвидировано лишь после физического уничтожения повстанцев и переселения украинского населения.

Голод на Украине в 1947—48 годах заставил десятки тысяч крестьян из Восточной Украины уйти в Западную, где они становились резервом повстанческого движения.

Против повстанцев были использованы всевозможные меры борьбы: боевые операции войск, массовая депортация в Сибирь и переселение целых деревень из районов, контролируемых повстанцами, в восточные области Украины, коллективизация, посылка учителей из восточной Украины в западную для перевоспитания населения, запрещение униатской церкви.

Об этом следует сказать отдельно. После смерти западно-украинского митрополита Щептицкого в ноябре 1944 года, униатской церкви было предложено объединиться с православной. Началась интенсивная кампания в печати против униатов. Непокорного нового митрополита Слипого и его епископов арестовали и осудили за сотрудничество с нацистами во время оккупации. Постепенно, используя разнообразные методы, включая убийство епископа Закарпатья Ромши в 1951 году, униатская церковь была фактически ликвидирована и прекратила свое легальное существование.

Это было серьезным ударом для западно-украинских националистов, но не смертельным. О живучести повстанческого движения в Западной Украине свидетельствует приказ украинского министра внутренних дел Рясного за № 312 от 30 декабря 1949 года. Министр вновь объявил амнистию тем, кто добровольно сложит оружие. Для характеристики социального состава повстанцев интересно упоминание в приказе среди прочих категорий «бандитов» молодежи, сбежавшей с заводов, донецких шахт и ремесленных училищ.

Вооруженная борьба в уже незначительных масштабах продолжалась всю первую половину 50-х годов.

В 1946—1950 годах из Западной Украины было депортировано, арестовано и сослано до 300 тыс. человек, включая лиц, сотрудничавших с немцами, бывших эсэсовцев из «Галичины». Среди них были преступники, принимавшие участие в убийствах и массовом уничтожении еврейского населения Украины. Но большинство депортированных были крестьянами, неповинными в преступлениях. В Западной Украине была проведена коллективизация и усиленная индустриализация, что повлекло за собой переселение специалистов из восточной части Украины, русского населения из России. Состав населения изменился, и повстанческое движение угасло. Лидеры ОУН либо погибли во время вооруженной борьбы (Шухевич), либо были схвачены и казнены (Охримович). Для того, чтобы раз и навсегда покончить с ОУН, советскими агентами были убиты в Западной Германии лидеры ОУН Лев Ребет (1957) и Степан Бандера (1959).

Таким образом закончился период вооруженной борьбы украинских националистов. Наступил новый период сопротивления: мирной борьбы украинской интеллигенции за право иметь свою культуру.

 

Холодная война вовне и внутри

В результате войны международное положение Советского Союза коренным образом изменилось. Советские войска находились в Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европе, Северо-Восточном Китае, на Курильских островах и на Сахалине.

Союзники СССР по антигитлеровской коалиции молчаливо согласились с происшедшими изменениями, ибо были бессильны помешать этому. Неготовность к миру привела их к крупнейшему политическому поражению на мировой арене, не имевшему прецедента в прошлом. В орбиту советского влияния вошли теперь Финляндия, Польша, Чехословакия, Румыния, Болгария, Венгрия. Серьезным влиянием Советский Союз пользовался на Балканах — в Югославии и Албании. Советские гарнизоны стояли в Вене и в Берлине.

Повсеместно в Европе наступал коммунизм. Шла гражданская война в Греции. Все большее влияние на внутриполитическое положение Италии и Франции оказывали местные коммунистические партии.

На огромных пространствах Азии — в Китае, Индокитае, Корее, в Бирме, на Филиппинах, в Индонезии, в Индии развернулось мощное движение за независимость. В Китае шла гражданская война с явным перевесом в пользу китайских коммунистов.

Никогда еще в истории Советский Союз не пользовался такой огромной популярностью на Востоке, как немедленно после окончания Второй мировой войны.

Все, казалось, благоприятствовало усилению позиций СССР. Из шести великих держав западного мира сохранили свое положение две: Великобритания, хотя и с изрядно пошатнувшейся мощью, переживавшая распад колониальной империи и вступившая в период кардинального изменения ее мирового положения, и Соединенные Штаты Америки, вышедшие из войны небывало мощными.

США ощутили во время Второй мировой войны в полной мере взаимозависимость с Европой. Желая помочь европейским странам поскорее выбраться из периода послевоенной хозяйственной разрухи и тем предотвратить дрейф в сторону коммунизма, Соединенные Штаты предложили европейским странам свою помощь в реконструкции — план Маршалла. Американские лидеры объявили также о своем намерении противостоять дальнейшему распространению коммунизма (доктрина Трумэна).

Правительство США предложило Советскому Союзу и другим европейским странам принять участие в плане реконструкции и восстановления Европы, однако СССР и под его нажимом другие восточноевропейские государства отказались от американского предложения.

Руководство Советского Союза было озабочено отнюдь не объединением усилий всех пострадавших от войны стран для скорейшего восстановления экономики мира, а созданием своей собственной, независимой от запада политико-экономической сферы, центром которой был бы Советский Союз, окруженный странами-сателлитами. Экономика этих стран в ближайшие послевоенные годы все больше подчинялись советской экономике с тенденцией превращения в ее придаток.

Другим источником восстановления и усиления экономической мощи СССР должны были послужить репарации, выплачиваемые побежденными странами, а также промышленное оборудование, включая целые заводские комплексы, вывезенные Советским Союзом с территории побежденных стран в качестве военной добычи. Однако значительной частью вывезенного оборудования советская промышленность не смогла воспользоваться из-за бесхозяйственности. Ценнейшее оборудование превратилось постепенно в железный лом.

В 1947 году были подписаны мирные договоры с побежденными государствами. Советский Союз пытался получить под свою опеку бывшую итальянскую колонию Ливию, что вызвало большие волнения на Западе. Стремление утвердиться на Ближнем Востоке и в Африке привело СССР к признанию государства Израиль, возникшему в 1948 году. Однако первая политико-дипломатическая попытка Советского Союза утвердиться на Ближнем Востоке и в Африке была отбита западными державами, и Советский Союз сконцентрировал свое внимание на Восточной Европе.

Политика СССР по превращению освободившихся от немецко-фашистской оккупации государств Восточной Европы в своих сателлитов была очень простой, даже примитивной, но действенной. Опираясь на советские дивизии, контролировавшие территорию восточноевропейских государств, коммунистические партии этих стран — на первом этапе участники коалиций демократических антифашистских партий — совершили государственные перевороты и взяли власть в свои руки. Механика захвата власти коммунистическими партиями была с небольшими различиями одной и той же. В течение первых трех-четырех послевоенных лет оформился блок коммунистических государств Восточной и Юго-Восточной Европы. Государства назвали себя народно-демократическими. Возникла мировая социалистическая система. В октябре 1949 года было провозглашено создание Германской Демократической Республики. В том же году китайские коммунисты одержали победу в многолетней гражданской войне и провозгласили создание Китайской Народной Республики. Это событие не было большой радостью для Сталина, как ошибочно полагали на Западе. Государственный секретарь Дин Раек заявил, например, что Китай становится отныне славянским Манчжоу-Го, т. е. советской колонией. Такого рода поверхностные суждения, основанные на оценке политики государств по принципу общей идеологии, были характерны для того времени и для обеих сторон.

Вместо раздираемого гражданской войной разделенного Китая на границах СССР появилось огромное централизованное китайское государство с населением, превосходящим население СССР более чем в три раза. Желая подчеркнуть, что СССР является старшим братом и Сталин «главнее» Мао Цзедуна в международном рабочем движении, Сталин во время визита Мао Цзедуна в Москву в 1950 году заставил его несколько дней ожидать приема. Но, с другой стороны, победа коммунистического Китая была для Сталина доказательством правильности одного из постулатов ленинизма — о постепенном сужении сферы мира капитализма.

Вновь образованные социалистические государства хотели быть независимыми. Некоторые их руководители пытались уклониться от подчинения приказам из Москвы и от действий исключительно в интересах Советского Союза. Взбунтовался популярный лидер югославских коммунистов Иосип Броз Тито, казалось бы, самый надежный союзник Сталина. Он был втайне поддержан бывшим генеральным секретарем Коминтерна Георгием Димитровым. Угроза Сталина уничтожить Тито и даже официальное отлучение еретика и исключение Коммунистической партии Югославии из Коминформа, нового международного объединения коммунистических партий, пришедшего в 1947 году на смену распущенному в 1943 году Коминтерну, не сломили югославов. Распад социалистической системы, начался одновременно с ее возникновением. Это было явлением кардинального исторического значения. Оказалось, что вся система так называемого социалистического лагеря является на деле не добровольным объединением государств однотипного общественного строя и общей идеологии, а принудительным конгломератом тоталитарных государств социалистического типа.

Известное высказывание В. И. Ленина: «Мы хотим добровольного союза наций, — такого союза, который не допускал бы никакого насилия одной нации над другой, — такого союза, который был бы основан на полнейшем доверии, на ясном сознании братского единства, на вполне добровольном согласии», — звучало спустя четверть столетия явной насмешкой.

* * *

5 марта 1946 года бывший глава английского военного кабинета Уинстон Черчилль выступил с речью в американском городе Фултоне в присутствии президента Трумэна. Черчилль констатировал главный непреложный факт — железный занавес опустился от Балтики и до Адриатического моря. Речь Черчилля символизировала начало «холодной войны» между бывшими победителями. В мире началась бешеная гонка вооружений, на первый план выдвинулась опасность атомной войны. Каждая из сторон хотела обеспечить свое военное преимущество, и тем самым проблема ограничения вооружений или запрещения использования атомного оружия была загнана в тупик и заблокирована всевозможными «непреодолимыми» политическими и техническими трудностями.

Советский Союз мобилизовал огромные средства для создания атомной и водородной бомб и очень быстро сравнялся в этом с Соединенными Штатами Америки.

Гонка вооружений, раскол во мнениях почти по каждому серьезному вопросу международных отношений, все усиливающаяся антиамериканская кампания в СССР и соответствующая кампания антисоветской и антикоммунистической истерии в Соединенных Штатах основательно отравили атмосферу международных отношений, создали крайне напряженную и опасную ситуацию, чреватую военными конфликтами.

В апреле 1949 года был создан Североатлантический союз (НАТО) — военно-политический блок, в который вошли США, Англия, Франция, Италия, Канада, Бельгия, Голландия, Португалия, Дания, Норвегия, Исландия, Люксембург. В 1952 году в НАТО вступили Греция и Турция, а в 1955 году ФРГ.

Создание НАТО было в значительной степени результатом военных угроз СССР по отношению к Турции и Ирану.

Вскоре после войны Советский Союз начал кампанию против Турции за пересмотр Конвенции о Проливах, заключенной в Монтре, и за присоединение к Советской Армении и Грузии земель, отошедших к ней в результате первой мировой войны. Началось нагнетание военной истерии в Армении и Грузии.

В Иране Советский Союз отказывался вывести свои войска, введенные в Иранский Азербайджан по соглашению с Англией в августе 1941 года для предотвращения германской угрозы Ирану. Советский Союз поддерживал сепаратистов в северном Иране, поднявших восстание против центрального правительства.

В Европе советское правительство спровоцировало кризис вокруг Берлина, пытаясь, вопреки международным соглашениям, прекратить доступ западных держав в Берлин. Однако США установили «воздушный мост», сорвали блокаду Берлина и принудили Советский Союз к отступлению.

Во всех перечисленных выше случаях дело, однако, не дошло до открытого военного столкновения между СССР и США. Обе стороны были достаточно разумны, чтобы не доводить дела до «горячей войны», хотя по временам казалось, что мир висит на волоске.

Особенно опасное положение создалось во время Берлинского кризиса, а затем во время Корейской войны.

Одним из результатов поражения Японии было освобождение Кореи от японской оккупации, в которой она находилась с 1910 года. Корея чуть было не стала свободной страной. Но по соглашению между США и СССР граница военных действий на Дальнем Востоке проходила по 38-й параллели, делившей Корею на две части — Северную и Южную. Советский Союз отвел в 1945 году свои войска из Кореи, предварительно установив там власть покорного ему правительства корейских коммунистов во главе с Ким Ир Сеном. На севере была образована Корейская Народно-Демократическая республика. На юге образовалось проамериканское правительство Ли Сын Мана и была провозглашена Корейская республика. Как то, так и другое корейские правительства претендовали на право представлять корейский народ в целом.

На 38-й параллели непрестанно происходили вооруженные столкновения, которые вылились в конце концов в войну между Северной и Южной Кореей.

Война была развязана Северной Кореей 25 июня 1950 года.

Советская историография до сего времени продолжает утверждать, будто войну начала Южная Корея. Однако к широко известным в мире фактам начала войны прибавилось несколько лет тому назад свидетельство Н. С. Хрущева. Вот что он рассказал:

Война была начата по инициативе главы северо-корейского правительства Ким Ир Сена и была поддержана Сталиным и Мао Цзедуном. В конце 1949 года Ким Ир Сен прибыл в Москву с предложением начать войну против Южной Кореи. Он утверждал, будто достаточно лишь начать военные действия, как на юге произойдет восстание и будет установлена народная (т. е. коммунистическая. — Авт.) власть. Сталин колебался, так как опасался вмешательства США. В конце концов Сталин предложил Ким Ир Сену еще раз обдумать ситуацию и возвратиться затем в Москву с конкретным планом. «Естественно, — говорит Хрущев, — Сталин не мог быть против этой идеи. Тем более это находило отклик в его убеждениях коммуниста, так как война должна была бы быть внутренним делом самих корейцев. Северные корейцы хотели протянуть руку помощи своим братьям, изнывающим под игом Ли Сын Мана... Сталин, конечно, не пытался разубедить Ким Ир Сена». Дальнейшие высказывания Хрущева чрезвычайно важны для понимания образа мыслей советских руководителей, претендующих на то, что они защищают мир во всем мире. «По моему мнению, — продолжает Хрущев, — ни один подлинный коммунист не стал бы разубеждать Ким Ир Сена от его непреодолимого желания освободить Южную Корею от Ли Сын Мана и от реакционного американского влияния. Сделать это означало бы вступить в противоречие с коммунистическим мировоззрением (курс. — Авт.). Я не осуждаю Сталина за его поощрение Кима. Наоборот, я принял бы то же самое решение, если был бы на его месте».

Сталин запросил мнение Мао Цзедуна. Китайский лидер одобрил предложение Ким Ир Сена. На ближней даче Сталина советские лидеры отпраздновали вместе с Ким Ир Сеном начало предприятия. Советское оружие и военная техника потекли в Северную Корею. Около Пхеньяна разместились части советской военной авиации.

Вот как описывает Хрущев дальнейшие события. Назначенный час настал и война началась. Северокорейские войска быстро продвигались на юг. Но, с печалью отмечает Хрущев, внутреннего восстания на юге, которое обещал Ким Ир Сен, не произошло. Почему? «Не было достаточно внутренних сил для коммунистического восстания в Южной Корее. По-видимому, партия провела недостаточную подготовительную организационную работу (!). Ким был уверен, что Южная Корея охвачена партийными организациями и что народ восстанет, когда партия подаст сигнал. Но этого не произошло». С точки зрения Хрущева нападение Северной Кореи было оправдано, так как «это не было войной одного народа против другого, а классовой войной».

27 июня 1950 года Совет Безопасности собрался для обсуждения положения, создавшегося в результате вторжения северо-корейских войск в Южную Корею. На повестке дня стоял вопрос об осуждении агрессии и о помощи Корейской республике (Южной Корее). Странным образом советский делегат не явился на заседание Совета Безопасности будто бы в знак протеста, что место Китая занимает гоминдановец. Советский Союз пренебрег своим правом наложить «вето» на резолюцию Совета Безопасности и тем самым позволил Совету Безопасности принять рекомендацию всем членам ООН оказать помощь Южной Корее, «какая может быть необходима для того, чтобы отразить вооруженное нападение и восстановить международный мир и безопасность в этом районе». Позднее СССР объявил резолюцию Совета Безопасности незаконной. Сталин был уверен в том, что наступление, предпринятое Северной Кореей в сочетании с коммунистическим восстанием на юге Кореи приведут к полной победе до всякого вооруженного вмешательства. Но здесь он просчитался. ООН послала войска из Японии, и началась кровопролитная трехлетняя война.

Сначала война шла с явным перевесом в пользу Северной Кореи, войска которой достигли к середине сентября Пусана далеко на юге. Наступление северян было приостановлено высадившимся 50-тысячным десантом войск ООН. Китай послал свои дивизии на помощь Северной Корее. В конце ноября 1950 года началось успешное наступление южан и американцев под командованием победителя Японии генерала Д. Макартура. Китайские и северокорейские силы были отброшены к 38-й параллели.

Советский Союз, который санкционировал начало войны Северной Кореей, снабжал ее оружием и всеми видами помощи, оказался в сложном положении. В Корее находились советские военные советники. В северо-восточные провинции Китая было переброшено несколько советских авиадивизий. В советском официальном издании сообщается, что «на случай ухудшения обстановки СССР готовится отправить в Корею пять дивизий для оказания КНДР помощи в отражении американской агрессии». На деле же, когда северокорейские войска оказались отрезанными на юге, Сталин распорядился немедленно отозвать всех советских советников из-за опасения, что они могут попасть в плен и дать тем самым свидетельство военного участия СССР в войне.

Ситуация в Корее была спасена благодаря вмешательству Китая, одобренного Сталиным.

Наступление южнокорейцев и американцев выдохлось. Им пришлось отступить за 38-ю параллель. 30 ноября 1950 года президент Трумэн пригрозил применить атомную бомбу. Возникла реальная опасность военной конфронтации СССР и США, которая вероятно повела бы к третьей мировой войне. Обе стороны почувствовали, что зарвались. В результате линия фронта к середине 1951 года стабилизировалась, однако очаг войны погашен не был.

 

От войны к миру

Сколько было населения в СССР к концу Второй мировой войны? Официальная статистика не сообщает никаких данных на 1945 год. Но имеются сведения на начало 1950 года: 178,5 млн. населения, то есть на 15,6 млн. меньше, чем было до войны. (Конец 1939 г. — 194,1 млн.)

После войны начал снижаться уровень рождаемости. В 50-х годах он составлял 25 (на 1000), а до войны 31. В 60-е же годы произошло еще большее снижение. Падение рождаемости в первые послевоенные годы было связано с гибелью целых возрастных групп мужчин. Но позднее в действие вступили неблагоприятные экономические и социальные факторы; низкая заработная плата, острый жилищный кризис, вовлечение все большего числа женщин в производство и прочее.

В 1971—1972 годах на 1000 женщин в возрасте 15-49 лет приходилось в два раза меньше детей, родившихся за год, чем в 1938—1939 годах. В первые послевоенные годы существенно ниже довоенной была также численность населения СССР в трудоспособном возрасте.

Хозяйство страны, особенно на территории, подвергшейся оккупации, было основательно подорвано. Концентрация усилий на военном производстве, необходимая для достижения победы, привела к значительному оскудению ресурсов населения и к снижению производства товаров народного потребления. Во время войны резко сократилось и до того незначительное строительство жилья, в то время как жилищный фонд страны был частично разрушен.

Переходный период от войны к миру был в СССР довольно кратким. 4 сентября 1945 года был упразднен Государственный Комитет Обороны и его функции были переданы Совнаркому СССР. Произошла реорганизация в ведомствах промышленности вооружений: от выпуска танков и артиллерийских систем переключились на производство тракторов и транспортных средств.

Экономика в местностях, разоренных войной, нуждалась в значительных капиталовложениях. По советским официальным данным, было полностью или частично разрушено 1710 городов и городских поселков, более 70 тысяч сел и деревень, около 32 тысяч промышленных предприятий, 65 тысяч км железнодорожных путей. 25 млн. человек лишились крова. По плану четвертой пятилетки 40% капитальных вложений (115 млрд. рублей) было выделено для восстановления разрушенного или пострадавшего от войны хозяйства.

Восстановление нормальной жизни в стране происходило в сложных условиях обнищания населения, голода на юге страны и повстанческого движения на присоединенных к СССР землях.

Осенью 1947 года были установлены единые цены на продукты вместо существовавших ранее раздельных карточных и коммерческих цен. В результате стоимость основных продуктов питания существенно возросла для большинства городского населения. Цена на 1 кг черного хлеба увеличилась с 1 до 3,40 рублей, на 1 кг. мяса — с 14 до 30 рублей, на 1 кг сахара — с 5.50 до 15 рублей, на сливочное масло — с 28 до 66 рублей, на молоко — с 2.50 до 8 рублей. СССР был одной из первых стран, отменивших введенную во время войны карточную систему.

Для низкооплачиваемых категорий рабочих и служащих одновременно с установлением единых государственных цен была введена «хлебная надбавка» до 110 рублей в месяц (в старом исчислении) в виде увеличения зарплаты для тех, кто зарабатывал меньше 900 рублей в месяц. Минимальная заработная плата в то время составляла 300 рублей. Средняя заработная плата равнялась 475 рублей в месяц в 1946 году и 550 рублей в 1947 году.

В годы войны и в первые послевоенные годы резко усилилась инфляция в связи с обесцениванием рубля, нехваткой товаров и продовольствия, а также из-за нескольких существенно разнившихся уровней цен.

В конце 1947 года была проведена денежная реформа — деноминация. Старые банкноты были обменены на новые в соотношении 10:1. Держатели вкладов в сберегательных кассах получали переоцененные деньги на более льготных условиях, чем те, кто сохранял деньги дома. От реформы пострадали главным образом жители сельскохозяйственных районов и частично спекулянты, не успевшие реализовать огромные суммы, оказавшиеся у них на руках. Денежная реформа, несомненно, оказала на экономику страны оздоровляющее влияние.

Хотя развитие военной экономики во время войны дало толчок отдельным отраслям производства: авиационной и автотракторной (танковой) промышленности, производству специальных сортов стали, созданию новой нефтяной базы на востоке страны, — в целом промышленное производство в стране переживало трудности.

В конце войны производство металла было приблизительно на уровне 1933—1935 годов, производство тракторов на уровне 1930 года. В связи с переводом экономики страны на мирные рельсы объем валовой продукции составлял 92% от довоенного уровня. Но уже в 1948 году промышленное производство было на 18% выше довоенного и продолжало расти.

К исходу Второй мировой войны СССР обладал огромными вооруженными силами — свыше 11 млн. человек. После мобилизации армия сократилась более чем в три раза. Однако уже в 1948 году под ружьем было 2 874 тыс. человек, а еще спустя семь лет армия удвоилась.

Советский Союз спешил изготовить атомную бомбу, чтобы не допустить создания перевеса в мире в пользу единственного обладателя атомного оружия — Соединенных Штатов Америки.

На изготовление атомной бомбы были мобилизованы лучшие советские и сочувствующие коммунизму иностранные ученые. Советская разведка приступила к массовой вербовке агентов для добычи любой информации, касающейся атомной энергии. Появилось несколько специализированных институтов, закрытых городков и полигонов, создано специальное министерство среднего машиностроения, фактически министерство строительства и использования атомной энергии.

В 1949 году было официально объявлено о наличии у СССР атомной бомбы, а в 1953 году — водородной. Сталин мог чувствовать себя вполне удовлетворенным: Советский Союз превратился в атомную державу.

В 1950 году Советский Союз начал первый послевоенный этап гонки вооружений. Прямые военные расходы накануне смерти Сталина составили в 1952 году почти четверть всего годового бюджета.

Восстановление народного хозяйства в области тяжелой промышленности было закончено в целом в конце 1950 года. Значительно возросло, по сравнению с довоенным, производство стали, проката и нефти. Были построены новые металлургические предприятия в Прибалтике, в Закавказье, в Средней Азии и в Казахстане.

Производство товаров народного потребления к концу 4-й пятилетки так и не достигло довоенного уровня. Население по-прежнему страдало от нехватки товаров первой необходимости, острого жилищного кризиса. В то же время огромные средства вкладывались в строительство дворцов-небоскребов в Москве, монументов, призванных увековечить эпоху Сталина. Советское правительство щедрой рукой раздавало подарки своим восточноевропейским сателлитам в виде зданий университетов, институтов, госпиталей и прочего.

Значительные средства были вложены государством в развитие здравоохранения в стране. В городах улучшилось амбулаторное лечение, но в больницах положение было очень плохим — не хватало коек, обслуживающего персонала, необходимых медикаментов. Медицинский персонал: врачи, сестры, не говоря уже о технических работниках, — оставались одной из самых низкооплачиваемых категорий.

Дальнейшее развитие народного хозяйства страны упиралось, как и прежде, в органическую порочность системы советского социализма. Все вопросы экономики, большие и малые, решались в центре. Инициатива местных хозяйственных органов была ограничена до предела. Планы и необходимые материальные фонды для их выполнения «спускались» сверху. В Москве заранее определялся план для каждого предприятия, часто без правильного учета специфических особенностей. Заводы-изготовители находились в постоянной зависимости от своевременной подачи сырья и получения деталей от смежников. Транспорт не справлялся с перевозками. Абсурдность централизованного управления приводила к тому, что коммуникации между поставщиками, производителями и смежниками растягивались на тысячи километров. Нередко с Дальнего Востока везли в центральные районы страны сырье, которое находилось под боком, но принадлежало другому ведомству. Бесхозяйственность и неразбериха порождали простои на производстве, штурмовщину и вели к огромным материальным издержкам.

Сосредоточение всех решений в центре привело к разбуханию центрального бюрократического аппарата. Появилось множество ненужных центральных инспекций. Предприятия изнывали под напором комиссий, обследовании и расследований. Огромная армия «толкачей», то есть специальных уполномоченных предприятий по доставанию сырья, добыче дефицитных материалов, моторов и прочего наводнила заводы, фабрики, министерства. Взяточничество стало обычной формой деловых отношений.

Власть пыталась бороться с коррупцией, но была бессильна справиться с этим злом, ибо коррупция стала неотъемлемой частью системы.

Другой частью системы стала «показуха», то есть заведомое введение в заблуждение вышестоящих инстанций относительно выполнения плана, состояния производства и так далее. Руководители предприятий часто боялись сказать правду о положении на производстве и предпочитали слать победные реляции о выполнении и перевыполнении планов, росте производительности труда, шли на всевозможные ухищрения, лишь бы не попасть в число «отстающих». Поэтому официальные статистические данные следует воспринимать с большой осторожностью, многие из них, как позднее было официально установлено, были просто недостоверными.

Ложь стала образом жизни. Врали все — снизу доверху и сверху донизу. Предприятия обманывали министерства. Райкомы вводили в заблуждение обкомы партии, те, в свою очередь, ЦК, ЦК же, и особенно его лидеры, лгали народу, самим себе, всему прогрессивному и регрессивному человечеству.

В 50-е годы начались работы по сооружению гидроэнергетических узлов по Днепру и Волге. В 1952 году был выстроен руками заключенных Волго-Донской канал, протяженностью в 101 км, соединивший в одну систему Белое, Балтийское, Каспийское, Азовское и Черное моря.

Каналы, предприятия, гидротехнические сооружения, местные «моря» создавались, как правило, без учета влияния искусственного изменения природных условий на окружающую среду. В результате бассейны рек оказались на значительном протяжении отравлены ядовитыми отходами производства. Вымирала речная фауна. Рыбное хозяйство по Волге, ее притокам, которым Россия издавна славилась, захирело. Во многих местах оказались под водой лесные угодья, пашни, произошло заболачивание почвы вокруг. Так случилось, например, в районе «Рыбинского моря», во многих других местах. Попытки ученых, местных властей, населения остановить это беспощадное уничтожение природных ресурсов ни к чему не приводили: планы, утвержденные союзным правительством, не подлежали изменению.

После войны много раз производились внутриведомственные административные реформы, менялись характер и функции планирующих органов, но существенных изменений эти меры в планирование и руководство экономической жизнью страны не внесли. 15 марта 1946 года народные комиссары стали министрами. Этим как бы подчеркивалась возросшая роль государства, давно уже не зависящего от воли народа. По указанию Сталина во многих министерствах была введена форма для служащих. Теперь не только военные, милиция, государственная безопасность и железнодорожные служащие, но и водники, дипломаты, связисты, работники суда и прокуратуры стали носить форму. Повсеместно были введены гражданские звания — разных рангов и классов.

О глубокой реакции, воцарившейся в стране, свидетельствовало принятие в 1947 году закона о запрещении брака советских граждан с иностранцами.

Террор 30-х годов подорвал основную ячейку общества — семью. Идеологический раскол, система доносительства расшатали и без того непрочные после революции семейные устои в городах. В деревне же семья распадалась под влиянием принудительной коллективизации, обнищания и бегства в города.

Гибель значительной части мужского населения страны во время войны создала для миллионов семей тяжелую, часто катастрофическую ситуацию. Появилась многочисленная категория вдовых семей и матерей-одиночек.

Действовавшее до и во время войны законодательство о семье с его несложной процедурой развода, разрешением на аборт в случае медицинской необходимости (закон 1936 года о запрещении абортов содержал эту оговорку), отражавшее марксистскую концепцию равенства полов и свободной любви, также сыграло немалую роль в развитии советского общества на его ранней стадии. Само по себе советское законодательство о семье 20-х и 30-х годов, признававшее в качестве принципиальной основы полное равенство между мужчиной и женщиной, несомненно, имело прогрессивный характер. Но, провозгласив равенство мужчины и женщины во всем, включая производство, и открыв женщине теоретически доступ к любой профессии и любым должностям, государство не обеспечило необходимых экономических и социальных условий, подкрепляющих равенство полов.

На женщину легли двойные обязанности: материальная поддержка семьи и заботы о самой семье и о воспитании детей. Хотя государство и взяло на себя, особенно в крупных промышленных центрах, часть заботы о детях, создав сеть яслей и детских садов, но их было далеко недостаточно. Спасал в некоторой мере институт «бабушек».

В конце войны советское государство возвращается к старой, «буржуазной» концепции: семья — первоначальная ячейка общества. Сталин догадался, что прочная семья значительно облегчает задачу управления народом. Доктрина нерегистрированных браков и свободной любви в корне противоречила задачам и практике советского социалистического государства с его политикой ограничения передвижения и контроля над жизнью граждан посредством паспортной системы.

В 1944 году был издан новый закон о семье. Отныне государство признавало только зарегистрированные браки. Вновь возродилось понятие незаконнорожденных детей. Формально их так не называли, но в свидетельстве о рождении, в графе «отец» ставился прочерк. Процедура разводов значительно усложнилась. Развод перестал быть актом желания лишь одной из сторон. Требовалось согласие обеих сторон. За развод нужно было уплатить государству довольно существенную сумму.

Государство подчеркнуло ответственность семьи за воспитание детей в коммунистическом (т. е. конформистском) духе.

Закон 1944 года имел также своей долговременной целью увеличение народонаселения страны. Аборты были запрещены. Матери-одиночки получили пособия от государства. Были введены специальные правительственные награды для многодетных матерей.

Законодательство о семье 1944 года отражало социальные сдвиги, происходившие в стране. Завершалось формирование современного советского общества с его конформистской моралью и внутренним стремлением к успокоению после многих лет страданий и испытаний. Если первое послереволюционное поколение хотело вырваться из узких рамок «старого быта», то остатки поколений 20-х и 30-х годов мечтали об устойчивой семейной жизни, возможно о возврате к мифическому «старому доброму времени». Но здесь возникло серьезное противоречие между намерением государства и стремлением граждан. Семья — изначальная ячейка государства-общества — могла также и противостоять ему. Для многих семья стала укрытием и защитой от «всевидящего ока» партии и от «всеслышащих» ушей государства.

Продолжало оставаться в силе введенное еще во время войны разделение школ в городах по принципу пола. Раздельное обучение мальчиков и девочек имело глубоко отрицательные психологические последствия. Школьников одели в мундирчики и в фуражки, напоминающие форму, которую носили гимназисты в царское время. Говорят, что был проект введения формы для работников Академии наук, но не успели договориться о количестве звезд на погонах академиков...

Форма, надетая на служащих и школьников, стала как бы обрамлением советского общества позднесталинского времени.

* * *

В 1947 году значительную часть европейской территории страны постиг голод. Он возник после сильной засухи, охватившей основные сельскохозяйственные житницы европейской части СССР: значительную часть Украины, Молдавию, Нижнее Поволжье, центральные районы России, Крым. В предшествующие годы государство подчистую забирало урожай в счет государственных поставок, не оставляя иногда даже семенного фонда. Неурожай случился в ряде областей, подвергшихся немецкой оккупации, то есть многажды ограбленных и чужими и своими. В результате не было никаких запасов продовольствия, чтобы пережить тяжелое время. Советское же государство требовало от дочиста ограбленных крестьян все новые и новые миллионы пудов зерна. Например, в 1946 году, в год сильнейшей засухи, украинские колхозники должны были сдать государству 400 млн. пудов (7,2 млн. тонн) зерна. Эта цифра, как и большинство других плановых заданий, произвольно была установлена и никак не соотносилась с действительными возможностями украинского сельского хозяйства.

Отчаявшиеся крестьяне слали письма украинскому правительству в Киев и союзному в Москву, умоляя прийти им на помощь и спасти от голодной смерти. Хрущев, который был в то время первым секретарем ЦК КП (б) У после долгих и мучительных колебаний (он опасался быть обвиненным в саботаже и потерять свое место) все же послал письмо Сталину, в котором просил разрешить временно ввести карточную систему и сохранить продовольствие для снабжения сельскохозяйственного населения. Сталин в ответной телеграмме грубо отверг просьбу украинского правительства. Теперь украинских крестьян ожидали голод и смерть. Народ начал умирать тысячами. Появились случаи каннибализма. Хрущев приводит в своих мемуарах письмо к нему секретаря Одесского областного комитета партии А. И. Кириченко, посетившего в зиму 1946—1947 года один из колхозов. Вот, что он сообщал: «Я увидел ужасную сцену. Женщина положила трупик своего собственного ребенка на стол и разрезала его на куски. Она безумолчно говорила, когда это делала: «Мы уже съели Манечку. Теперь мы засолим Ваничку. Это поддержит нас некоторое время». Можете Вы себе это представить? Женщина сошла с ума на почве голода и разрубила своих собственных детей на куски!» Голод бушевал на Украине.

Однако Сталин и его ближайшие помощники не желали считаться с фактами. На Украину был послан беспощадный Каганович в качестве первого секретаря ЦК КП (б) У, а Хрущев временно впал в немилость, был перемещен на пост Председателя Совнаркома Украины. Но никакие перемещения не могли спасти положения: голод продолжался, и он унес около миллиона человеческих жизней.

* * *

Вскоре после окончания войны в Прибалтике, в западных областях Украины, Белоруссии и в Молдавии были приняты энергичные меры по унификации всей хозяйственной и политической жизни этих областей наподобие остальных частей Советского Союза. Унификация проводилась путем сочетания различных методов: депортации, аграрной реформы, «раскулачивания» и коллективизации, иммиграции нового населения.

Прежде всего была проведена новая депортация «политически неблагонадежных» и «классово-чуждых» элементов. В деревне происходила конфискация собственности зажиточных владельцев и, на первом этапе, распределение земли между безземельными крестьянами. Но очень скоро, начиная с 1947 года, началась коллективизация, встреченная крестьянским населением враждебно. Например, через два года после начала коллективизации, летом 1949 года, несмотря на меры принуждения и нажима, депортацию и запугивание, 30% крестьянских дворов в Эстонии оставались индивидуальными владениями.

Быстро окончился период аграрной реформы в Латвии. Следуя традиции, партия, как написано в официальной истории Латвийской ССР, «перешла от политики ограничения кулачества к его ликвидации как класса. Создавая колхозы, крестьяне постановляли не принимать в них кулаков». Как полагается, появились и вредители... «Активных вредителей, — читаем мы дальше, — предавали суду, других кулаков высылали за пределы республики (т. е. в Сибирь. — Авт.), а их земельные участки присоединяли к землям колхозов». Массовые аресты в Прибалтике не миновали даже депутатов Верховных Советов. В Литве, когда один из арестованных воскликнул: «Я же депутат!», офицер МВД спокойно ответил: «Ничего, ничего, в Сибири депутаты тоже нужны...»

Авторы учебника «История СССР. Эпоха социализма» (изд. 3-е, Москва, 1974 г.) пишут: «ЦК ВКП (б) постановлением от 21 мая 1947 г. о колхозном строительстве в Прибалтийских республиках предупредил местные органы, что в этом важном деле не следует проявлять никакой торопливости, и рекомендовал создавать колхозы на основе полной добровольности... и на базе современной машинной техники, вокруг хорошо оснащенных МТС. Важную роль в подготовке коллективизации сыграли простейшие формы кооперирования крестьян».

А вот что было написано в «Истории Латвийской ССР», изданной в 1958 году: не было попыток «использовать уже существовавшие формы сельскохозяйственной кооперации... как исходную базу. Широкая сеть сельскохозяйственной кооперации, охватывавшая три четверти крестьянских хозяйств, была ликвидирована... Коллективизация основной массы крестьянства была проведена весной 1949 года форсированными темпами, доходившими в ряде случаев до нарушения принципа добровольности».

Как видим, разница между двумя версиями колоссальная. Первая просто фальсифицирует события, вторая дает понять читателю, что на самом деле произошло. В первом случае даже упоминания нет, что принудительная коллективизация явилась причиной вооруженной борьбы в латвийской деревне, вслед за которой последовали массовые репрессии — «...Советская власть вынуждена была изолировать часть кулаков и другие враждебные элементы».

Вооруженное сопротивление насильственной коллективизации продолжалось, например, в Литве еще не один год. VII съезд компартии Литвы (сентябрь 1952 года) уделил большое внимание борьбе против «бандитского подполья буржуазных националистов», против пережитков буржуазной националистической идеологии и религиозных предрассудков...

Коллективизация встретила вооруженный отпор и на территории западных областей Белоруссии.

В первые пять лет после войны в Прибалтике была проведена широкая индустриализация на базе реконструкции старой и создания новой энергетической системы. Спустя три года после окончания войны уровень индустриального развития в прибалтийских республиках был выше предвоенного. Объем промышленной продукции Эстонии (сланцево-химическая промышленность, машиностроение и прочее) увеличился в 1950 году по сравнению с довоенным уровнем более чем в 3,4 раза. Количество рабочих и служащих в Прибалтике возросло в 1950 году по сравнению с 1940 годом на 40%.

В Латвии довоенный уровень промышленности был превзойден в 1950 году в три раза, в Литве за тот же период в два раза.

Превращение прибалтийских государств в индустриальные разрушало старую социальную структуру. Менялся быстро, особенно в более промышленно развитых Эстонии и Латвии, этнический состав населения. В городах селились русские и украинцы. Их назначали на ответственные должности. В портах Прибалтики появилось много военных моряков. Главная стратегическая цель советского руководства заключалась в изменении соотношения национального состава населения в Прибалтике и создания там прочной опоры из числа не-прибалтов.

Этнические группы в Прибалтике жили обособленно, своими собственными культурными интересами. Антирусские, часто идентифицируемые с антисоветскими, настроения были очень сильны среди местного населения. На протяжении 40-х годов в Прибалтике, особенно в Литве и в Латвии, продолжалась вооруженная борьба против советской власти, носившая и с той, и с другой стороны весьма ожесточенный характер.

Трудности первых послевоенных лет усугублялись огромным ущербом, понесенным во время войны сельским хозяйством. Оккупанты разорили 98 тыс. колхозов и 1876 совхозов, забрали и зарезали многие миллионы голов скота, почти полностью лишили сельские местности оккупированных районов тягловой силы. В аграрных районах количество трудоспособных сократилось почти на одну треть.

Оскудение людских ресурсов в деревне было также результатом естественного процесса роста городов. Деревня теряла за год в среднем до 2 млн. человек. Тяжелые условия жизни в деревнях заставляли молодежь уходить в города. Часть демобилизованных солдат осела после войны в городах и не пожелала возвратиться к сельскому хозяйству.

Во время войны во многих районах страны значительные площади принадлежавших колхозам земель были переданы предприятиям и городам, или незаконно захвачены ими. В других районах земля стала предметом купли-продажи. Еще в 1939 году было издано постановление ЦК ВКП (б) и Совнаркома о мерах борьбы с разбазариванием колхозных земель. С точки зрения только что произведенной «революции сверху» в деревне тенденция к возрождению индивидуального землевладения вскрывала тот тщательно маскируемый властью факт, что, несмотря на драконовские меры по преобразованию деревни, психологического перелома среди крестьянского населения страны не произошло. Революция в деревне была для крестьян скорее актом насилия, чем справедливости, ибо земля, изъятая у прежних владельцев, не была перераспределена по душам, а передана колхозам, иначе говоря, присвоена государством. Теперь же земли захватывались просто более сильными, то есть заводами и городскими властями.

Советское руководство полностью осознало смысл происходящего. В новом постановлении Совета министров СССР и ЦК ВКП (б) по поводу разбазаривания колхозных земель, изданном 19 сентября 1946 года, «извращения» в деревне были названы «глубоко вредными для дела колхозов и крайне опасными для всего социалистического строительства нашей страны».

К началу 1947 года было обнаружено более 2255 тысяч случаев присвоения или использования земли, в целом 4,7 млн. га. Между 1947 и маем 1949 года дополнительно было вскрыто использование 5,9 млн. га колхозных земель. Вышестоящее начальство, начиная от местного и кончая республиканским, нагло грабило колхозы, взимая с них под разными предлогами фактически натуральный оброк.

Задолженность разных организаций колхозам составляла к сентябрю 1946 года 383 млн. рублей.

В Акмолинской области Казахской ССР было взято у колхозов начальством в 1949 году 1500 голов скота, 3 тысячи центнеров зерна и продуктов на сумму около 2 млн. рублей. Расхитители, среди которых были руководящие партийные и советские работники, не были привлечены к ответственности.

Разбазаривание колхозных земель и добра, принадлежащего колхозам, вызвало большое возмущение колхозников. Например, на общих собраниях колхозников в Тюменской области (Сибирь), посвященных постановлению от 19 сентября 1946 года участвовало 90 тысяч колхозников и активность была необычной: выступило 11 тысяч колхозников. В Кемеровской области на собраниях по выборам новых правлений были отведены кандидатуры 367 председателей колхозов, 2250 членов правлений и 502 председателей ревизионных комиссий прежнего состава. Однако и новый состав правлений не мог добиться сколько-нибудь значительного перелома: государственная политика оставалась прежней. Поэтому выхода из тупика не было.

После окончания войны производство тракторов, сельскохозяйственных машин и инвентаря быстро налаживалось. Но несмотря на улучшение снабжения сельского хозяйства машинами, тракторами, укрепления материально-технической базы совхозов и МТС, положение в сельском хозяйстве оставалось катастрофическим. Государство продолжало вкладывать в сельское хозяйство крайне незначительные средства — в послевоенной пятилетке всего 16% от всех ассигнований на народное хозяйство.

В 1946 году было засеяно только 76% посевной площади по сравнению с 1940 годом. Из-за засухи и других неурядиц урожай 1946 года был ниже даже по сравнению с полувоенным 1945 годом. «Фактически по производству зерна страна длительный период находилась на том уровне, который имела дореволюционная Россия», — признавал Н. С. Хрущев. В 1910—1914 годах валовой сбор зерна составлял 4380 млн. пудов, в 1949—1953 годах — 4942 млн. пудов. Урожайность зерновых была ниже урожайности 1913 года, несмотря на механизацию, удобрения и прочее.

Урожайность зерновых

1913 — 8,2 центнера с гектара

1925—1926 — 8,5 центнера с гектара

1926—1932 — 7,5 центнера с гектара

1933—1937 — 7,1 центнера с гектара

1949—1953 — 7,7 центнера с гектара

Соответственно меньше приходилось сельскохозяйственных продуктов и на душу населения. Принимая предколлективизационный период 1928—1929 годов за 100, производство в 1913 году составляло 90,3, в 1930—1932 — 86,8, в 1938—1940 — 90,0, в 1950—1953 — 94,0. Как видно из таблицы, зерновая проблема обострилась, несмотря на снижение экспорта зерна (с 1913 по 1938 год в 4,5 раза), сокращение поголовья скота и, следовательно, расхода зерновых. Поголовье лошадей сократилось с 1928 по 1935 год на 25 млн. голов, что давало экономию более 10 млн. тонн зерновых или 10-15% от валового сбора зерновых того времени.

В 1916 году на территории России (в современных границах) было 58,38 млн. крупного рогатого скота, на 1 января 1941 года его количество сократилось до 54,51 млн., а в 1951 году было 57,09 млн. голов, то есть все еще было ниже уровня 1916 года. Количество коров превысило уровень 1916 года лишь в 1955 году. В целом же, согласно официальным данным, с 1940 по 1952 год валовая продукция сельского хозяйства возросла (в сопоставимых ценах) всего на 10%!

Пленум ЦК ВКП (б) в феврале 1947 года потребовал еще большей централизации сельскохозяйственного производства, фактически лишив колхозы права решать не то что сколько, а что сеять. В машинно-тракторных станциях были восстановлены политотделы — пропаганда должна была заменить пищу вконец изголодавшимся и обнищавшим колхозникам. Колхозы были обязаны помимо выполнения государственных поставок, засыпать семенные фонды, отложить часть урожая в неделимый фонд, а лишь после этого выдавать колхозникам деньги на трудодни. Государственные поставки по-прежнему планировались из центра, перспективы урожая определялись на глазок, а реальный урожай был часто намного ниже запланированного. Первая заповедь колхозников «сначала отдай государству» должна была быть выполнена любым способом. Местные партийные и советские организации часто заставляли более успевающие колхозы расплачиваться зерном и другими продуктами за своих оскудевших соседей, что в конечном счете вело к обнищанию и тех, и других. Колхозники кормились главным образом за счет продуктов, выращенных на их карликовых приусадебных участках. Но для вывоза своих продуктов на рынок они нуждались в специальной справке, удостоверявшей, что они рассчитались с обязательными государственными поставками. В противном случае их считали дезертирами и спекулянтами, подвергали штрафам и даже тюремному заключению. Увеличились налоги на личные приусадебные участки колхозников. От колхозников требовали в виде натуральных поставок продукты, которые они часто не производили. Поэтому они были вынуждены приобретать эти продукты по рыночной цене и сдавать их государству бесплатно. Такого ужасного состояния русская деревня не знала даже во времена татарского ига.

В 1952 году государственные цены на поставки зерна, мяса и свинину были ниже, чем в 1940 году. Цены, уплачиваемые за картофель, были ниже расходов по транспортировке. Колхозам платили в среднем 8 рублей 63 копейки за центнер зерна. Совхозы же получали за центнер 29 рублей 70 копеек.

Для того чтобы купить килограмм масла, колхозник должен был отработать... 60 трудодней, а чтобы приобрести весьма скромный костюм, нужен был годовой заработок.

В большинстве колхозов и совхозов страны в начале 50-х годов собирались крайне низкие урожаи. Даже в таких благодатных областях России, как Центрально-Черноземная область, Поволжье и Казахстан урожаи оставались крайне низкими, ибо центр бесконечно предписывал им, что сеять и как сеять. Дело, однако, заключалось не только в глупых приказах сверху и недостаточной материально-технической базе. На протяжении многих лет из крестьян выколачивали любовь к своей работе, к земле. Когда-то земля вознаграждала их за затраченный труд, за их преданность своему крестьянскому делу иногда щедро, иногда скудно. Теперь этот стимул, получивший официальное название «стимул материальной заинтересованности», исчез. Работа на земле превращалась в бесплатный или малодоходный принудительный труд.

Многие колхозники голодали, другие систематически недоедали. Спасали приусадебные участки. Особенно тяжелое положение было в европейской части СССР. Гораздо лучше обстояло дело в Средней Азии, где были высокие заготовительные цены на хлопок — основную сельскохозяйственную культуру, и на юге, специализировавшемся на овощеводстве, производстве фруктов и виноделии.

В 1950 году началось укрупнение колхозов. Их количество сократилось с 237 тысяч до 93 тысяч в 1953 году. Укрупнение колхозов могло способствовать их экономическому укреплению. Однако недостаточные капиталовложения, обязательные поставки и низкие заготовительные цены, отсутствие достаточного количества подготовленных специалистов и механизаторов и, наконец, ограничения, наложенные государством на личные приусадебные хозяйства колхозников, лишали их стимула к работе, разрушали надежды выбиться из тисков нужды.

Гордиев узел сельского хозяйства Хрущев предложил в 1951 году разрубить путем создания агрогородов, то есть крупных сельскохозяйственных предприятий взамен многочисленных и маломощных колхозов. Хрущев был подвергнут за свое предложение резкой критике в печати. И это понятно, так как предложение Хрущева фактически означало признание провала многолетней аграрной политики партии. Идея Хрущева перекликалась с аграрной реформой, начатой в России Столыпиным незадолго до революции, которая должна была привести к созданию крупного товарного свободного крестьянского хозяйства. Теперь Хрущев предлагал создать крупные рентабельные сельскохозяйственные предприятия, основанные на превращении колхозного крестьянства в сельскохозяйственных рабочих. Однако реальных материальных предпосылок для осуществления плана Хрущева не было.

Руководство государством продолжало трубить об успехах «социалистического» государства. На XIX съезде партии главный докладчик Маленков объявил, не моргнув глазом, что зерновая проблема в СССР решена и собран урожай в 8 млн. пудов зерна. Спустя всего два года, после смерти Сталина, было также официально объявлено, что все данные о сельскохозяйственном производстве в стране являются «липой».

33 миллиона колхозников, кормивших своим тяжелым трудом 200-миллионное население страны, оставалось вслед за зэками самым нищим, самым обиженным слоем советского общества.

Посмотрим теперь, каково было положение рабочего класса и других городских слоев в позднесталинское время.

Как известно, одним из первых актов Временного правительства после Февральской революции было введение 8-часового рабочего дня. До этого рабочие России работали по 10, а иногда и по 12 часов в день. Что касается колхозников, то их рабочий день, как и в дореволюционные годы, оставался ненормированным. В 1940 году возвратились к 8-часовому. Тогда же были введены и антирабочие законы, о которых упоминалось выше. Антирабочее законодательство было окончательно отменено только в 1956 году.

Согласно официальной советской статистике средняя заработная плата советского рабочего возросла более чем в 11 раз в период между началом индустриализации (1928) и концом эры Сталина (1954). Но это не дает представления о реальной заработной плате. Советские источники дают фантастические выкладки, которые ничего общего с реальностью не имеют. Западные исследователи подсчитали, что в указанный период стоимость жизни, по самым консервативным подсчетам, увеличилась в период 1928—1954 годов в 9-10 раз. Однако рабочий в Советском Союзе имеет помимо официальной заработной платы, получаемой на руки, дополнительную, в виде социальных услуг, оказываемых ему государством. Оно возвращает трудящимся в виде бесплатного медицинского обслуживания, образования и прочего часть заработка, отчуждаемого государством.

Согласно подсчетам крупнейшего американского специалиста по советской экономике Жанет Чепмен дополнительные прибавки к заработной плате рабочих и служащих с учетом происшедших изменений в ценах, после 1927 года составляли: в 1928 году — 15,8%; в 1937 — 22,1%; в 1940 — 20,7%; в 1948 — 29,6%; в 1952 — 22,2%; в 1954 — 21,5%. Стоимость жизни в те же годы росла следующим образом, принимая 1928 год за 100:

1937  — 478

1940  — 679

1944  — 952

1948  — 1565

1952  — 1053

1954 — 900

Таким образом, стоимость жизни к концу сталинской эры возросла в 9-10 раз по сравнению с периодом перед коллективизацией.

Реальная заработная плата за то же период, исключая налоги и подписку на заем, но включая прибавку к заработной плате на социальные нужды, была:

1920  — 100

1937  — 86

1940  — 78

1944  — 64

1948  — 59

1952  — 94

1954 — 119

Из этой таблицы видно, что рост заработной платы советских рабочих и служащих был ниже роста стоимости жизни. Например, к 1948 году заработная плата в денежном выражении удвоилась по сравнению с 1937 годом, но стоимость жизни выросла более чем в три раза. Падение реальной заработной платы было связано также с увеличением суммы подписки на заем и налогообложения. Значительное повышение реальной заработной платы к 1952 году все же было ниже уровня 1928 года, хотя и превышало уровень реальной заработной платы предвоенных 1937 и 1940 годов.

Чтобы составить правильное представление о положении советского рабочего по сравнению с его заграничными собратьями, сравним, сколько продуктов можно было купить за 1 час затраченной работы. Приняв исходные данные часовой заработной платы советского рабочего за 100, мы получим такую сравнительную таблицу:

Картина разительная: за одно и то же затраченное время английский рабочий мог приобрести в 1952 году более чем в 3,5 раза больше продуктов, а американский рабочий в 5,6 больше продуктов, чем советский рабочий.

У советских людей, особенно старших поколений, укоренилось мнение, что, мол, при Сталине ежегодно снижали цены, а при Хрущеве и после него цены постоянно росли. Отсюда происходит даже некоторая ностальгия по сталинским временам.

Секрет понижения цен чрезвычайно прост: он основан, во-первых, на огромном взлете цен после начала коллективизации. В самом деле, если принять цены 1937 года за 100, то окажется, что цены на печеный ржаной хлеб возросли с 1928 по 1937 год в 10,5 раза, а к 1952 году почти в 19 раз! Цены на говядину 1 сорта возросли с 1928 по 1937 год в 15,7, а к 1952 году — в 17 раз; на свинину соответственно в 10,5 и в 20,5 раза. Цена на сельдь выросла к 1952 году почти в 15 раз. Стоимость сахара поднялась к 1937 году в 6 раз, а к 1952 году в 15 раз. Цена на подсолнечное масло поднялась с 1928 по 1937 год в 28 раз, а с 1928 до 1952 — в 34 раза. Цены на яйца возросли с 1928 по 1937 в 11,3 раза, а к 1952 году в 19,3 раза. И, наконец, цены на картофель поднялись с 1928 по 1937 год в 5 раз, а в 1952 году были в 11 раз выше уровня цены 1928 года.

Все эти данные почерпнуты из советских ценников за разные годы.

Подняв один раз цены на 1500-2500 процентов, потом было уже довольно несложно устраивать трюк с ежегодным понижением цен. Во-вторых, снижение цен происходило за счет ограбления колхозников, то есть чрезвычайно низких государственных сдаточных и закупочных цен. Еще в 1953 году заготовительные цены на картофель в Московской и Ленинградской областях равнялись... 2,5-3 копейкам за 1 килограмм. Наконец, большинство населения вообще не ощущало разницы в ценах, так как государственное снабжение было очень плохим, во многих областях годами не завозили в магазины мясо, жиры и другие продукты.

Таков «секрет» ежегодного снижения цен в сталинские времена.

Рабочий в СССР спустя 25 лет после революции продолжал питаться хуже, чем западный рабочий.

Обострился жилищный кризис. По сравнению с дореволюционным временем, когда проблема жилья в густонаселенных городах была нелегкой (1913 год — 7 кв. метров на 1 человека), в послереволюционные годы, особенно в период коллективизации, жилищная проблема необычайно обострилась. Массы сельских жителей хлынули в города, ища спасения от голода или в поисках работы.

Гражданское жилищное строительство в сталинские времена было необычайно ограничено. Квартиры в городах получали ответственные работники партийного и государственного аппарата. В Москве, например, в начале 30-х годов был выстроен огромный жилой комплекс на Берсеневской набережной — Дом Правительства с большими комфортабельными квартирами. В нескольких ста метрах от Дома Правительства находится другой большой жилой комплекс — бывшая богадельня, превращенная в коммунальные квартиры, где на 20-30 человек была одна кухня и 1-2 туалета.

До революции большинство рабочих жило неподалеку от предприятий в казармах, после революции казармы назвали общежитиями. Крупные предприятия выстраивали новые общежития для своих рабочих, квартиры для инженерно-технического и административного аппарата, но решить жилищную проблему было все равно невозможно, так как львиная доля ассигнований расходовалась на развитие индустрии, военной промышленности, энергетической системы.

Жилищные условия для подавляющего большинства городского населения ухудшались в годы правления Сталина с каждым годом: темпы роста населения значительно превышали темпы гражданского жилищного строительства.

В 1928 году жилищная площадь на 1 городского жителя составляла 5,8 кв. метров, в 1932 году — 4,9 кв. метров, в 1937 году — 4,6 кв. метров.

План 1-й пятилетки предусматривал строительство новых 62,5 млн. кв. метров жилой площади, выстроено же было лишь 23,5 млн. кв. метров. По 2-му пятилетнему плану планировалось выстроить 72,5 млн. кв. метров, было выстроено в 2,8 раза меньше — 26,8 млн. кв. метров.

В 1940 году жилищная площадь на 1 городского жителя составляла 4,5 кв. метров.

Через два года после смерти Сталина, когда началось массовое жилищное строительство, на 1 городского жителя приходилось 5,1 кв. метров. Для того, чтобы отдать себе отчет, в какой скученности люди жили, следует упомянуть, что даже официальная советская жилищная норма составляет 9 кв. метров на одного человека (в Чехословакии — 17 кв. метров). Многие семьи ютились на площади в 6 кв. метров. Жили не семьями, но кланами — по два-три поколения в одной комнате.

Клан уборщицы крупного московского предприятия в 13 человек А-вой жил в общежитии в комнате площадью в 20 кв. метров. Сама уборщица была вдовой коменданта пограничной заставы, погибшего в начале германо-советской войны. В комнате было всего семь стационарных спальных мест. Остальные шесть человек —взрослые и дети раскладывались на ночь на полу. Сексуальные отношения происходили почти на виду, к этому привыкли и не обращали внимания. В течение 15 лет три семьи, проживавшие в комнате, безуспешно добивались расселения. Лишь в начале 60-х годов их расселили.

В таких условиях жили сотни тысяч, если не миллионы, городских жителей Советского Союза. Это было обыденным явлением. Еще в 1975 году жилищные управления в Москве не брали на учет для улучшения жилищных условий граждан, если на 1 человека приходилось больше 5 кв. метров жилой площади. Таково было наследие сталинской эпохи.

Ахиллесовой пятой советской экономики была и остается проблема повышения производительности труда. Между 1928 годом и началом новой послесталинской эпохи (1955) производительность труда возросла в среднем по всей советской промышленности в два раза. Сложная система поощрений и премий призвана стимулировать рост производительности труда. В денежном выражении эта система означает в случае выполнения и перевыполнения плана прибавку к заработной плате. Премии, как правило, выше у инженерно-технического персонала и значительно ниже у рабочих.

Хотя рабочий класс теоретически считался главной движущей силой советского общества, его реальное политическое значение падало по мере численного роста бюрократической элиты и увеличения ее роли в государстве. Идентификация элитой своих интересов как интересов всего народа нашла свое отражение затем в основных партийных документах — уставе и программе КПСС. На закате сталинской эры определение партии — «организованный отряд рабочего класса» (XVII съезд ВКП (б)) было заменено другой формулой: «добровольный боевой союз единомышленников-коммунистов» (ХIХ съезд КПСС). Изменение определения партии знаменовало не только переход от концепции диктатуры пролетариата к общенародному государству, но также и констатацию реального снижения роли рабочего класса, хотя партийные боссы и продолжали говорить от его имени и называть его ведущей силой советского социалистического общества.

* * *

Мы уже упоминали о том, что благоприятный для Советского Союза поворот в войне после Сталинградской битвы был использован руководством для восстановления моральных позиций, утраченных партией в начале войны. Был взят курс на резкое увеличение численного состава партии в действующей армии и в тылу. Авторитет партии восстанавливался по мере успехов армии. Это наглядно видно из следующих данных о численности партии во время войны и в первые послевоенные годы.

На 1 января 1941 года ВКП (б) насчитывала 3872 тыс. человек. За время войны погибло более 3 млн. членов ВКП(б). Однако на 1 января 1946 года численный состав партии вырос в 1,5 раза и составлял 5511 тысяч. Особенно быстро партия росла со второй половины 1942 года и до окончания войны. Во втором полугодии 1941 года в ВКП (б) вступило (кандидатов и членов) 343,5 тыс. человек, во втором полугодии 1942 года — 1147 тысяч, в 1943 — 2794 тысяч, в 1944 — 2416 тысяч.

Вступление в партию в действующей армии было облегчено специальным постановлением, кандидатский стаж для отличившихся в боях был сокращен с года до 6 месяцев. В военные годы многие вступали в партию по своим убеждениям, видя в ней организатора борьбы против нацистских захватчиков, особенно это относилось к фронтовикам, которым вступление в партию не сулило никаких выгод, разве что умереть раньше других. Лозунг «Коммунисты, вперед!» был не только лозунгом, но повседневностью фронтовой жизни. Разумеется, политработники армии проводили большую предварительную работу по отбору в партию. Бывало немало случаев, когда вступить в партию предлагали и отказаться было в особых условиях фронта просто невозможно. В тылу дело обстояло несколько иначе. Конечно, многие вступали в партию и здесь по патриотическим побуждениям. Но было немало и таких, кто понимал, что членство в партии лучше обеспечит карьеру.

Цифры о социальном составе Коммунистической партии могли бы послужить важным источником, подтверждающим падение значения рабочего класса в СССР. Но в последний раз такие данные были опубликованы на XVII съезде партии в 1934 году. Среди членов партии 60% составляли рабочие, вернее выходцы из рабочих, так как процент непосредственно работавших на производстве был во много раз ниже — 9,3%. Согласно партийной традиции к категории рабочих относили и относят также и работников партийного аппарата. Крестьян было 8% и служащих 32%.

Западные исследователи, пользуясь сведениями об образовании делегатов съездов, данными местных партийных конференций и прочими подсчитали, что к XIX съезду КПСС (1952 год) — последний съезд при жизни Сталина — процент рабочих среди делегатов составлял лишь 7,6, а крестьян — 7,8. Коммунистическая партия Советского Союза, несмотря на усиление притока в партию во время войны выходцев из рабочих и крестьян, фактически превратилась в партию «представительной элиты», в партию партийных и государственных чиновников, профессионалов в разных областях, партийных интеллектуалов. Для большинства из них членство в партии было делом не их убеждений, а необходимым условием успешной карьеры. Политически состав партии также изменился радикально: большинство старых большевиков было уничтожено во время террора 30-х годов, второе поколение коммунистов понесло основательный урон во время войны.

Аналогичные изменения произошли и в социальном составе советов, начиная от местных и кончая Верховными Советами республик и Верховным Советом СССР. Чем выше орган власти, тем меньше становилось в нем рабочих от станка и крестьян все еще связанных с землей. Но и те, кто числились под этими рубриками, представляли на самом деле новую рабочую или колхозную аристократию, коррумпированную и развращенную властью. Среди депутатов Верховного Совета СССР было в 1937 году 42,0% рабочих, 29,5% крестьян и 28,5% интеллигенции. В 1950 году соответствующие цифры — 31,8; 20,4; 47,8.

Партия решительно усиливала свое влияние, не оставляя без внимания ни материальную, ни духовную, ни нравственную сферы жизни «нового советского человека».

От местных партийных организаций потребовали более строгого контроля над моралью и нравственностью подчиненных им членов партии и их семей. Доносительство на «аморальное» поведение стали рутинным делом. Партийные бюро предприятий и учреждений, местные профсоюзные комитеты, а также вышестоящие партийные и государственные органы были завалены заявлениями-доносами и жалобами. Семейные склоки и неурядицы стали предметом общественного обсуждения. Личная и семейная жизнь советских граждан была выставлена на публичное обозрение. Лицемерие и ханжество стали в позднесталинское время едва ли не самой характерной чертой советского общества.

Война ускорила процесс кристаллизации современного советского общества. Но его окончательному оформлению препятствовал все в большей степени режим произвола и террора, который был постоянной угрозой для всех слоев общества, от самых высших и до низших. Во время войны произошли серьезные сдвиги в структуре высшей бюрократии. Численно выросла и окрепла военная бюрократия, которая имела явную тенденцию к кастовому обособлению.

Во время террора 30-х годов был уничтожен почти полностью советский генералитет, а оставшиеся в живых превращены в механических исполнителей воли партийного руководства. Однако события войны, во время которых командирам нужно было принимать самостоятельные решения, несмотря на все ограничения, налагаемые на них Ставкой Верховного командования, вновь возродили чувство ответственности офицерского корпуса и подняли его значение в его собственных глазах, но что не менее важно, в глазах населения. На какое-то короткое время маршалы и генералы стали реальной силой. Правда, за ними было установлено строгое наблюдение со стороны государственной безопасности. Их адъютанты, шоферы, любовницы служили часто информаторами органов безопасности. И не один поплатился за неосторожно сказанное слово. Очень скоро после окончания войны наиболее популярных маршалов начали удалять в провинцию. Маршал Жуков, наиболее выдающийся из всех советских полководцев, был отправлен в Одессу командовать военным округом. Другие были разосланы в оккупационные войска в Германию и в восточноевропейские страны, третьих постепенно отправляли в запас и в отставку, а некоторых в тюрьму.

Для того, чтобы содержать офицерский корпус в полной покорности, государство на первых порах предоставило возвратившимся с фронта значительные льготы. Высшим офицерам выделялись райисполкомами по их месту жительства земельные участки для строительства домов. Генералы получали большие участки земли. Маршалам и высшему генералитету выделили на очень льготных условиях государственные дачи с полным обслуживанием. Для генералитета были восстановлены закрытые магазины, пошивочные мастерские, где они и их семьи могли производить закупки по самым низким ценам.

Во время войны выросла и окрепла другая часть бюрократии — военно-инженерная — руководители крупных предприятий военной промышленности и строительства.

Усилилось значение органов государственной безопасности. Их численность неимоверно выросла. Костяком аппарата госбезопасности стали офицеры военной контрразведки СМЕРШ, а ее начальник — руководителем государственной безопасности страны.

Органы суда, прокуратуры, милиции пополнились демобилизованными офицерами. Бывшие военнослужащие из крестьян, не нашедшие себе после войны применения ни в армии, ни в городе, становились нередко по возвращению домой председателями колхозов, но руководить колхозом было куда труднее, чем командовать батальоном или даже ротой.

Во время войны патриотизм народа сыграл немалую роль в спасении страны от нацистского нашествия. После окончания войны народ рассчитывал на облегчение своего положения. Вместо этого его призвали к новым жертвам. Абстрактная идея построения социализма не могла больше вдохнуть энтузиазм в души измученных людей. Тогда партия прибегла к давно испытанному трюку — запугиванию населения угрозой империалистической агрессии. Газеты зашумели о необходимости противостоять наступлению западных держав, которые, мол, хотят лишить советский народ плодов его победы над гитлеризмом. Но этот враг — западный империализм — все же был какой-то неясный, расплывчатый, не ухватишь его. Поэтому гораздо практичнее было с точки зрения руководства повести борьбу против агентуры этого врага в пределах Советского Союза, агентуры, которую можно было легко персонифицировать. На расправу был вытащен реальный, физически существующий «враг» в образе интеллигента-космополита с нерусской фамилией. Это было доступно пониманию каждого трудового человека. А тем, кто сомневался, суть дела авторитетно разъясняла партийная печать, лекторы и преподаватели университетов марксизма-ленинизма, которые повсеместно насаждались в стране в послевоенные годы.

Нужда партии в эксплуатации патриотических чувств была огромной. Сталин прекрасно понимал, что в ближайшие послевоенные годы патриотизм будет самым сильным идеологическим оружием в руках партии. Его концепция советского патриотизма была, как большинство формул, которыми он манипулировал, предельно простой: советский патриотизм, заявил он в своем докладе по поводу 27-й годовщины Октябрьской революции означает: «глубокую преданность и верность народа своей советской Родине, братское содружество трудящихся всех наций нашей страны».

Понятие советского патриотизма включало также осознание превосходства советского общества над всеми другими обществами и гордость за него. И как последствие всего этого у нового Советского Человека, Хомо Советикус, должен был возникнуть комплекс особой его миссии, особого предназначения. А это есть самый опасный комплекс в человеческом обществе. Ибо отсюда рождается уверенность, что все позволено во имя великой цели. Насколько же цель действительно велика, целиком зависит от истолкования ее лидерами.

Советский патриотизм открывал для власти возможность заставить народ снова примириться с тяжелой жизнью, с новыми «временными затруднениями».

Этот народ был назван Сталиным в другой его речи — «винтиками». А с винтиками известно, какое обращение: их можно ввинчивать и вывинчивать, иногда даже головки летят от неосторожного с ними обращения...

...На следующий день после выступления Сталина в одной из лабораторий Центрального аэродинамического института в Москве (ЦАГИ) сотрудники построились в колонну, голова в голову, и пошли по коридору, распевая: «Мы винтики, мы шпунтики».

* * *

Одним из наиболее острых проявлений кризиса советской системы в период правления Сталина была лысенковщина.

Т. Д. Лысенко, агробиолог, привлек внимание Сталина довольно нехитрым способом. Мечтая занять руководящие позиции в агробиологии, он объявил на Втором съезде колхозников-ударников в феврале 1935 года, что в то время, как в деревне против советской власти боролись кулаки, в городе то же самое делали «кулаки от науки». Сталин зааплодировал первым и воскликнул: «Браво, товарищ Лысенко, браво!» Так началось возвышение Лысенко. Он очень скоро стал президентом Всесоюзной Академии сельскохозяйственных наук имени Ленина (ВАСХНИЛ), изгнал оттуда подлинных ученых-генетиков, своих научных противников, а некоторых даже посадил. В 1940 году был арестован знаменитый русский генетик и растениевод Николай Иванович Вавилов, умерший в тюрьме в 1943 году. Были арестованы и расстреляны другие ведущие ученые в области сельскохозяйственных и биологических наук.

С именем Трофима Лысенко связано социальное явление, получившее наименование лысенковщина, подобно тому, как в царской России был Григорий Распутин и распутинщина. Оба явления были одного и того же характера. Распутин обещал царице спасти православную Русь. Лысенко обещал ЦК ВКП (б) и лично товарищу Сталину создать в короткий срок изобилие сельскохозяйственных продуктов. Оба уповали на чудо. Уповали на чудо царь и царица, уповали на «научно обоснованное» чудо Сталин и ЦК ВКП (б).

Лысенко были предоставлены неограниченные возможности для организации изобилия: все — вплоть до возможности морального и физического истребления своих противников.

Уничтожение агробиологической науки и ученых-генетиков и биологов, начатое накануне войны, было с новой силой возобновлено вскоре после окончания войны.

Летом 1948 года Лысенко призвал своих оппонентов, придерживавшихся теории наследственности в происхождении видов, к открытой дискуссии. Те приняли этот вызов, не подозревая о том, что доклад Лысенко на августовской 1948 года сессии ВАСХНИЛ был предварительно одобрен ЦК ВКП (б). Это и было главным, но до поры до времени скрываемым аргументом Лысенко. После того, как все ведущие генетики откровенно высказались, Лысенко объявил им об одобрении его точки зрения, отрицающей гены и теорию наследственности, ЦК партии. Наступила заключительная часть спектакля, когда генетики, только что отстаивавшие свое право на научное мнение, вновь просили слова, чтобы принести покаяние.

После августовской 1948 года сессии ВАСХНИЛ началась расправа с генетиками, в результате которой научная работа в этой области фактически прекратилась, сотни подлинных научных работников, агрономов-опытников лишились работы. Повсеместно в стране утвердилось лысенковское лжеучение, нанесшее новый, следующий по силе после коллективизации и войны, удар по сельскому хозяйству страны. От этих трех ударов сельское хозяйство и экономика Советского Союза не могут оправиться до сих пор.

Сессия ВАСХНИЛ стала одновременно и отправной акцией коммунистической партии в области идеологии. Ближайшим помощником Лысенко и философским истолкователем его «метода» стал философ Презент.

Сессия ВАСХНИЛ была поставлена в пример другим наукам, как нужно бороться за отстаивание марксизма-ленинизма.

Генетика в стране была фактически запрещена. Один из ближайших подручных Лысенко проф. Нуждин писал после сессии ВАСХНИЛ: «Менделизм-морганизм осужден. Ему нет места в советской науке». Но все же отдельные очаги ее выжили, несмотря на свирепые гонения. Так, директор Института химической физики АН СССР академик Н. Н. Семенов, будущий лауреат Нобелевской премии, предоставил лабораторию известному генетику профессору Раппопорту, не требуя от него строгого отчета о направлении работы возглавленной им лаборатории.

Но дело было не только в захвате науки и административных постов в ней сторонниками Лысенко, которые становятся частью советской элиты. Лысенковщина выражала, в сущности, партийную политику и отношение партии к науке вообще. Подобно раку, лысенковщина начала быстро распространяться, ее метастазы появились повсюду.

Летом 1950 года объединенная сессия Академии наук СССР и Академии медицинских наук СССР объявила единственными истинными последователями физиологического учения И. П. Павлова академика К. М. Быкова и его учеников. Все остальные направления были объявлены враждебными, их деятельность прекращена. Быков был любезен партии своей сервильностью и своими выступлениями за русскую науку и фактически против любых связей с зарубежной наукой. Почти все крупнейшие ученые-биологи и физиологи были объявлены отступниками в 1948—1950 годах: академики И. И. Шмальгаузен, А. Р. Жебрак, П. М. Жуковский, Н. П. Дубинин, Л. А. Орбели и его школа, А. Д. Сперанский и его ученики. Наиболее легкое обвинение было выдвинуто против проф. П. К. Анохина — беспечность относительно методологии.

Главной мишенью во всех этих кампаниях стали ученые-евреи. Удар был обрушен на академика-биолога Лину Штерн и ее учеников, причем подчеркивался путем выдергивания одних еврейских фамилий «злокозненно-сионистский» характер этого научного направления. Доктор медицинских наук Д. Бирюков писал в «Культуре и жизнь»: «Гнилую методологию этой «школы» подпирал махровый космополитизм, процветавшей в ней».

Впрочем, была объявлена идеалистической, «явно враждебной павловскому учению», школа грузинского физиолога академика И. Бериташвили.

Были обруганы и издательства, осуществившие перевод книги знаменитого австрийского ученого Э. Шредингера «Что такое жизнь с точки зрения физики».

Апофеозом борьбы за научные приоритеты и примат русской отечественной науки над зарубежной была сессия Академии наук СССР в Ленинграде (5—10 января 1949 года), посвященная 225-летию со времени основания Российской Императорской Академии наук.

Во вступительном слове президента Академии наук СССР академика С. И. Вавилова (родного брата замученного академика Н. И. Вавилова) подчеркивалась необходимость борьбы за утверждение русских приоритетов в науке. Среди предъявленных во время кампании 1946—1950 годов претензий на приоритет были: радио, электрический свет, трансформатор, электрическая трансмиссия с переменным и постоянным током, суда с дизельными и электрическими двигателями, аэроплан, парашют, стратоплан. Открытие закона сохранения энергии было приписано М. В. Ломоносову. Было предъявлено много других претензий...

Некоторые из них были настолько нелепы, что стали предметом шуток, например: «Советские часы самые быстрые в мире», «Россия — родина слонов».

Сессия Академии наук в Ленинграде была знаменательна провозглашением линии на разрыв с западной наукой. Из состава Академии были исключены почетный член Академии наук СССР английский ученый Дейл и двое иностранных члена-корреспондента: американец Мюллер и норвежец Брок. Впрочем, первые двое сами заявили о своем выходе из Академии в знак протеста против преследования ученых в СССР. Брок был исключен за его статьи о положении науки и ученых в СССР и в восточноевропейских странах.

Во время кампаний по идеологическому «очищению» было немало случаев сведений личных счетов. Активные участники погромов заняли позднее места изгнанных ученых, объявленных «космополитами» или «буржуазными либералами». В академические институты и университеты были направлены выпускники Академии общественных наук при ЦК КПСС, высших партийных школ. В аспирантуру начали принимать не по принципу знаний, а по принципу преданности партии, готовности принять участие в любых идеологических погромах. Уровень научных исследований в области общественных наук и до того невысокий резко снизился в последние годы жизни Сталина. Тому немало способствовало появление новых «теоретических» работ Сталина «Марксизм и вопросы языкознания» и «Экономические проблемы развития СССР» в последние годы жизни главы КПСС. По команде сверху они стали предметом массового изучения. Все общественные науки переключились на комментирование новых «гениальных трудов» вождя. Отрицательная оценка Сталиным учения о языке Н. Я. Марра стала поводом для нового идеологического похода, на этот раз против марризма и его носителей. Волна проскрипций обрушилась на ученых: большинство языковедов, археологов, этнографов в Советском Союзе были приверженцами теории Марра, она долгие годы была официально принятой и поддерживаемой партией теорией происхождения и развития языка. Работы Сталина по экономическим проблемам социализма вконец запутали экономистов и также послужили поводом для новых гонений и шельмования ученых.

Не удалось партийным обскурантам принудить к борьбе с «враждебными проявлениями» физиков. Хотя в журнале «Вопросы философии» и печатались обличительные статьи с обвинениями в философском идеализме и преклонении перед западной физической наукой, «скрутить» физиков было не так-то просто. Желание поскорее создать атомное оружие перевешивало над позывами учинить разгром в области физики. На собрании, созванном для обсуждения вопроса о борьбе с космополитами, взял слово глава советской атомной школы академик А. Ф. Иоффе и, обращаясь к представителям аппарата ЦК КПСС, сидевшим в президиуме собрания, заявил: либо физики будут работать в своих лабораториях, либо тратить свое время на никому не нужные заседания. Пусть тогда те, кто устраивает эти митинги, идут работать в лаборатории вместо ученых. Растерянные партаппаратчики вынуждены были объявить о «переносе» заседания, которое никогда больше не было возобновлено. Партийное руководство побоялось затронуть атомщиков. Незадолго до того ему пришлось столкнуться с решительным отказом одного из крупнейших советских ученых академика П. Капицы принимать участие в создании атомной бомбы. Теперь они рисковали спровоцировать других ученых-физиков. Выступление Иоффе, несомненно, так же, как и отказ Капицы участвовать в создании атомной бомбы, были актами сопротивления власти. В данном случае власть оказалась бессильной. Она могла только мстить. И она мстила Капице на протяжении многих лет и при Сталине, и при Хрущеве, не разрешая этому крупнейшему ученому выезжать за границу и принимать участие в международных конференциях.

* * *

Одна из главных характерных черт советского режима — это постоянная идеологическая борьба, неважно против чего или против кого, важен сам процесс борьбы, в которую можно втянуть массу людей, превратив их таким образом в соучастников.

Основным содержанием идеологической борьбы в период позднего сталинизма было утверждение советско-русского патриотизма. В специфических условиях того времени советско-русский национализм получил антисемитскую окраску. Антисемитская политика советского государства, начало которой относится еще к 20-м годам, получила свое быстрое развитие в годы советско-нацистской дружбы, когда государственный аппарат, особенно в ведомствах внешних сношений и государственной безопасности, был почти полностью очищен от лиц еврейской национальности, а оставшиеся переведены на второстепенные должности.

В 1941 году были расстреляны находившиеся в СССР польские социалисты еврейского происхождения Г. Эрлих и В. Альтер по обвинению в шпионаже. Никакого шпионажа, разумеется, не было. То было очередное проявление государственного антисемитизма в самой его крайней форме. В 1943 году начались массовые перемещения евреев, занимавших высокие должности в политическом аппарате армии, на низшие должности и замена их русскими. После войны такая же политика проводилась и по отношению к евреям, занимавшим командные должности.

Антисемитизм, посеянный и разжигаемый гитлеровцами на оккупированных советских территориях, поощрялся затем и освободителями. В советской армии и в тылу распространялись и муссировались слухи о евреях как о трусах и дезертирах. Евреи, чудом уцелевшие во время массового уничтожения их гитлеровцами, позднее были обвинены советскими властями, что они были немецкими агентами, иначе почему же они остались живы?

После войны советских евреев начали изображать как агентуру «американского империализма».

* * *

Кампания за очищение советского общества от «антипатриотов» была начата спустя несколько месяцев после выступления Сталина на собрании избирателей 9 февраля 1946 года. В своей речи Сталин ни разу не упомянул ни о социализме, ни о коммунизме. Государство, советский общественный строй, величие родины были доминантам в его речи.

28 июня 1946 года вышел в свет новый ежедекадный партийный орган, издаваемый Управлением пропаганды и агитации ЦК ВКП (б), газета «Культура и Жизнь». То, что отдел пропаганды был превращен в управление, свидетельствовало об усилении роли идеологии в партийно-государственной системе. Вскоре развернулось широкое наступление против любых «отклонений» в идеологической области. Под обстрел были взяты все без исключения области творчества, культуры, науки.

В области литературы и истории контроль партии был особенно жестким, ибо и то, и другое оказывают огромное влияние на формирование человеческой личности. Это особенно верно для России, ибо нигде в мире так много не читали и не читают, как здесь. Достаточно взглянуть на тиражи произведений классиков, на очереди, которые выстраиваются для подписки, чтобы убедиться в этом. Вероятно, все поколения, родившиеся до Второй мировой войны, были воспитаны на классической литературе. У большинства был прочно устоявшийся консервативный вкус. Несмотря на попытки внедрить новую, пролетарскую литературу: «Цемент» Ф. Гладкова, «Железный поток» А. Серафимовича, «Бруски» Ф. Панферова, «Виринея» Л. Сейфуллиной и другое, — партийное руководство в конце концов поняло, что его сила заключается в том, чтобы поддерживать консервативный вкус у публики и поощрять произведения тех молодых писателей, которые следуют классическим образцам, но с новым содержанием: произведения, прославляющие революцию, социализм и советский патриотизм. После окончания войны с Германией появилась «Молодая гвардия» А. Фадеева о героях-комсомольцах, подпольщиках шахтерского городка Краснодон, попавшего под немецкую оккупацию. Герои этого произведения могли бы войти в обойму классических героев советской литературы (Павка Корчагин, Тимур), но получилась осечка, так как член ЦК ВКП (б) и глава Союза советских писателей А. А. Фадеев как-то «забыл» выпятить руководящую роль партии в организации подпольного движения против немцев и сам в 1947 году стал объектом партийной критики. Под ее влиянием, как верный сын партии, он переделал свое произведение, значительно ухудшив его.

Война родила новых героев. Они появились в произведениях Василия Гроссмана, Виктора Некрасова, Бориса Полевого, Константина Симонова и других. Это были герои войны. Многие из них отражали реальность только что закончившейся войны. Тема войны определила затем главную линию советской литературы на долгие годы.

Но потребовался новый герой, герой послевоенного восстановительного периода, «маяк», организатор социалистического строительства и социалистического соревнования, вожак, ведущий своих односельчан к счастливой, зажиточной жизни. Такой герой был крайне необходим. И он появился, этот выдуманный хрестоматийный Козьма Крючков социалистической деревни в образе Кавалера Золотой Звезды из произведения Бабаевского. Эта и другие подобные книги начали издаваться миллионными тиражами, критика воскуривала им фимиам, их авторы награждались сталинскими премиями, но читатель почему-то не хотел эти книги покупать и читать. Они были слишком примитивны и уж очень неправдивы.

В то же время появилась опасность со стороны подросшего молодого поколения прозаиков и поэтов, умудренных опытом войны, стремившихся переосмыслить мир, в котором им приходилось жить. А всякое стремление к переосмыслению и есть самая худшая крамола в глазах партии. Новые веяния захватили буквально все духовные сферы общества.

Против этой опасности и выступили партийные идеологи, правильно усмотрев в этом признаки эрозии советской идеологии, а следовательно, и подрыва советского режима. Партия выступила широко по всему фронту, не забывая ни о какой области. А если бы и забыла, то ей бы напомнили. Было кому напоминать. В каждой области творчества имеется значительная категория людей, неспособных к созиданию, но готовых немедленно судить и рядить о произведениях других и, конечно, громить и произведения, и их авторов. Их ненависть ко всему, что выходит за пределы доступного их пониманию, беспредельна. Каждую такую попытку они воспринимают не только как личное оскорбление, но и как угрозу собственному существованию («хотят быть умнее других», «славы ему захотелось»). Эти люди и есть главный резерв партии. Партии нужно было только дать сигнал, а затем вести дело по одному ей понятному руслу, все остальное делалось само собой, подобно селю в горах, когда грязные потоки, скопившиеся в ущельях, обрушиваются на селения, людей и скот, сметая все на своем пути. Иногда даже скалы рушатся от селя.

Идеологический поход возглавляли последовательно в 1946—1948 годах секретарь ЦК А. А. Жданов, а после его смерти секретарь ЦК М. А. Суслов. Но, в отличие от Жданова, который любил выступать перед большими аудиториями и поучать, Суслов предпочитал держаться в тени, действуя через аппарат, и давал возможность другим делать черную работу.

В ряде своих речей 1946—1948 годов Жданов требовал полного и безусловного искоренения влияния западной культуры. Независимо от того, к кому были обращены его речи, к ленинградским ли писателям, к философам или к композиторам, он настаивал на решительном осуждении любых отклонений от марксизма-ленинизма, от линии партии в области культуры и творчества. Жданов умело выбирал мишени для уничтожающей критики. В литературе он выбрал советского сатирика Михаила Зощенко, чьи произведения были популярны среди самых различных слоев населения. В одном из своих рассказов, «Приключения обезьяны», послужившем поводом для выступления Жданова, Зощенко вывел в качестве героя обезьяну, которая, сбежав из зоопарка и пожив немного в обыкновенных советских условиях, решила, что никакой разницы нет, и осталась жить с людьми.

Другой удар был нанесен Ждановым по русской поэтессе Анне Ахматовой, пользовавшейся уважением и любовью русской интеллигенции. В музыке, мишенью Жданова стал Дмитрий Шостакович. Как правило, Жданов отбирал для шельмования самых талантливых представителей искусства, ибо независимый талант был и всегда будет постоянной угрозой любому тоталитарному режиму, в том числе и советскому.

Прежде всего, принялись за писателей. В августе 1946 года по указанию ЦК ВКП (б) было сменено руководство Союзом советских писателей. Вместо Н. С. Тихонова генеральным секретарем был сделан А. Фадеев, а Тихонов был переведен в его заместители. Заместителями стали также В. В. Вишневский, А. Е. Корнейчук, К.М. Симонов. В том же месяце последовали погромные постановления ЦК ВКП (б) «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“», «О репертуарах драматических театров», а в сентябре 1946 года «О кинофильме „Большая жизнь“».

Затем развернулись идеологические кампании в союзных республиках, краях и областях. Руководство творческих союзов, а не только местные партийные органы, были обязаны отныне следить, проверять и вовремя сигнализировать, как обстоит дело в области идеологии у писателей, художников, артистов и даже акынов (сказителей, народных певцов. — Авт.). Специальные пленумы творческих союзов проводились в Москве или на местах.

На одном из таких пленумов (писателей) в декабре 1948 года в Москве секретари местных союзов признавали ошибки, каялись в идеализации прошлого народов, забвении классовой борьбы, в неумении создавать произведения о социалистическом строительстве, и, наконец, в провале попыток взять под контроль работу писателей. Представители руководства ССП Симонов, Горбатов, Сурков вскрывали такие «отрицательные явления» в местных литературах, помимо идеализации прошлого, как формализм и эстетизм, буржуазный либерализм, неумение пользоваться методом социалистического реализма, подпадание под влияние западных писателей. Против казахских писателей было просто выдвинуто политическое обвинение — неумение отличать в их произведениях эксплуататорскую сущность царизма от освободительной роли Советской России. Эти нападки были предвестником кампании против фольклорных эпических произведений среднеазиатских народов и особенно народов монгольского происхождения, похода, достигшего своего апогея в 1951 году.

На пленуме писателей 1948 года партийные чиновники от культуры: заместитель министра культуры Щербина и министр по делам кинематографии Большаков — объясняли писателям, что от них требуется: прославление героического труда рабочих, колхозников и интеллигенции. В соответствии с установками ЦК ВКП (б) о том, кого и за что можно подвергать сатирическому осмеянию — национальным писателям внушалось, что можно осмеивать все, «...что не входит в нашу концепцию морали и советского образа жизни», в особенности же «низкопоклонство перед буржуазной культурой». Специальное внимание присутствующих было обращено на необходимость бороться с американской культурой. В качестве примера Щербина приводил голливудский фильм «Железный занавес» и призывал кинематографистов ответить «ударом на удар». Вскоре таковой последовал со стороны Ильи Эренбурга, опубликовавшего в «Культуре и жизнь» статью об этом фильме, в которой он использовал полный набор уничижительных эпитетов, столь характерных для стиля сталинской эпохи.

Нечто подобное происходило на пленуме Союза композиторов, руководитель которого Тихон Хренников прославился подобно Анастасу Микояну тем, что был любезен всякой власти. На этот раз нападению подвергся Сергей Прокофьев, замечательный русский композитор. Отчаявшийся Прокофьев прислал пленуму покаянное письмо. Поминали недобрым словом Хачатуряна, Мурадели, Мясковского за их «неповоротливость» при перестройке и чуть-чуть похвалили Дмитрия Шостаковича за музыку к кинофильму «Молодая гвардия». Так происходила деперсонификация писателей и артистов. Их пытались выстроить в один ряд и заставить слушаться команды партфельдфебелей от культуры. Но, странное дело, они послушно поднимали руки, голосуя за осуждение своих коллег, за одобрение мракобесных постановлений ЦК ВКП (б), отмечали скорбной минутой молчания кончину своего высокого гонителя А. А. Жданова — поддерживали власть. Но когда они возвращались к себе домой, их руки начинали извлекать те звуки, которые отвечали их подлинному мироощущению и их новые произведения опять оказывались несозвучными «героическим свершениям советского народа». Так они своим особым путем сопротивлялись власти.

В первой половине 1949 года война против так называемых космополитов была в полном зените. Она шла повсеместно: в литературе, в театре, в области изобразительных искусств, в музыковедении, в кинематографии. Масло в огонь подливалось газетой «Правда», опубликовавшей редакционную статью против антипатриотической группы театральных критиков. В отличие от других выступлений в печати против космополитов, эта статья отличалась исключительной грубостью, откровенным хамством, неприкрытым антисемитизмом и, что не менее важно, предъявлением «безродным космополитам» обвинений, которые по советскому закону могли быть истолкованы как умышленное преступление. Вскоре после этого на собрании московских критиков Константин Симонов обличал заговорщический характер антисоветской активности «безродных космополитов». Ему вторили другие обличители. А. Софронов, например, говоря о театральных критиках, утверждал, что они использовали опыт антисоветского подполья. Некоторые из обвиняемых в отчаянии наговаривали на себя Бог знает что, включая желание нанести вред советской драматургии, сознательный заговор и прочее. Псевдонимы писателей были расшифрованы, чтобы ни у кого не осталось сомнения в их еврейском происхождении. Такой метод широко применялся в нацистской Германии.

Одним из важнейших результатов войны с Германией было ужесточение политики партии и государства по отношению к нерусским народам, проживающим в приграничных районах. Массовые депортации кавказских народов и крымских татар в 1943—1944 годах были дополнены после войны возобновившейся депортацией прибалтов, греков, турок, подготовкой депортации абхазов.

Начался пересмотр взглядов на национально-освободительную борьбу нерусских народов в царской России. В 1947 году возникла дискуссия о характере движения кавказских горцев под руководством Шамиля в 1-й половине XIX века. Эта дискуссия происходила в Институте истории Академии наук СССР, но постепенно обсуждение приняло характер идеологического похода против установившейся ортодоксально-марксистской точки зрения на это движение как прогрессивное. В итоге дискуссии, продолжавшейся чуть ли не пять лет, Шамиль был объявлен агентом английской разведки, а его движение реакционным. Переоценка колониальной политики царского самодержавия на Кавказе, а затем в Средней Азии, привела к объявлению почти всех антиколониальных движений на захваченных царской Россией землях реакционными. Заодно были объявлены реакционными и национальные эпосы этих народов. Ряд историков и литературоведов Казахстана, Азербайджана, Киргизии, Якутии, Дагестана были исключены из партии, изгнаны с работы, лишены ученых степеней и званий, а некоторые даже арестованы.

Дискуссия постепенно превратилась в идеологический погром, быстро принявший антисемитскую окраску. Был обвинен в космополитизме и в идеологическом вредительстве академик И. И. Минц и его ученики, хотя вряд ли можно было найти более преданного ВКП (б) историка, чем Минц: на протяжении всей своей научной карьеры он был в первых рядах идеологических борцов партии и вносил свою немалую лепту в фальсификацию истории СССР.

Кампания против космополитизма в исторической науке, против буржуазного объективизма, обеления американского империализма и прочего продолжалась в исторической науке почти все послевоенные годы вплоть до смерти Сталина в марте 1953 года.

Аналогичные кампании проводились у философов, юристов, экономистов, языковедов, литературоведов.

Одним из наиболее ярких случаев того времени было шельмование директора Института мировой экономики Академии наук СССР академика Е. С. Варги. В течение десятилетий Варга был одним из главных авторитетов партии и Коминтерна в области мировой экономики. Ортодоксальный марксист Варга постоянно утверждал, что экономика капитализма загнивает и идет от одного экономического кризиса к другому, еще худшему. В соответствии с теорией Маркса Варга доказывал, что рабочий класс Запада все более нищает и в относительном и в абсолютном плане. Однако ситуация, сложившаяся в мире после Второй мировой войны, заставила Варгу пересмотреть свои позиции. Он опубликовал книгу об изменениях в экономике капитализма после Второй мировой войны, в которой писал о возможности изменений в системе капитализма, которые позволят ему устоять перед новым кризисом. Варга был обвинен в отступлении от марксизма-ленинизма, освобожден от обязанностей директора института. Сам институт был реорганизован, некоторые его сотрудники были изгнаны, несколько человек арестовано. На собрании в Институте экономики Варга был публично обвинен в том, что у него руки «в крови русского народа». Это говорилось про человека, чей единственный сын погиб во время Отечественной войны. Впрочем, Варга был не одинок. В МГУ шельмование ученых в 1947—1949 годах приняло повальный характер. В многомесячных обсуждениях-погромах принимали участие наряду с профессорами также и студенты, ставшие не только свидетелями, но и соучастниками унижения своих учителей.

 

Лагерная империя

В начале 40-х годов большинство арестованных в 30-е годы вымерло, и НКВД столкнулось с нехваткой рабочей силы для реализации производственных планов. Пополнение не заставило себя ждать. В конце войны и после нее появились новые категории заключенных: власовцы, участники национальных формирований на стороне немцев, рабочие, угнанные из СССР на работы в Германию (их называли «остовцы» от немецкого «остарбайтер» — восточный рабочий) , бывшие советские военнопленные, т. н. враждебные элементы из Прибалтики, Польши, Восточной Германии, Румынии, Болгарии, Венгрии (Советский Союз любезно согласился организовать у себя всесоциалистическую каторгу). Среди заключенных было много немецких и японских военнопленных, переведенных в концлагеря из лагерей для военнопленных. Их вина заключалась в «антисоветских высказываниях», т. е. они жаловались на режим, на отсутствие переписки с семьями и пр. В лагеря были посланы также советские граждане, идеалисты, которые питали фантастическую надежду на улучшение жизни, смягчение сталинского режима после победы над германским фашизмом. Усилился приток баптистов, сектантов разного толка. Их вина состояла в том, что они хотели верить в Бога по-своему, а не по догматам признанных государством церквей и церковных общин. В лагеря были посланы участники вновь изобретенных МГБ заговоров против советской власти. Вероятно, если б заговорщиков было столько, сколько их находилось в лагерях, то советская власть неминуемо бы рухнула. Последней постоянной категорией лагерей и тюрем были уголовники.

После них наиболее многочисленной была категория осужденных по Указу 1943 года за сотрудничество с врагом во время оккупации. Арестовывали не только тех, кто активно сотрудничал, но и тех, кто активно не боролся с немцами. Всего их насчитывалось до 3-х млн. Среди них были солдаты немецкой службы безопасности (СД), сотрудники гестапо, повинные в чудовищных преступлениях. Но были и люди невиновные, и их было немало.

Сколько было заключенных после войны? Данные на этот счет противоречивы. Самая низкая цифра, которую называют западные исследователи (в СССР данные не публикуются), 8 млн. постоянного населения лагерей. Высшая цифра — 15 млн. По подсчетам английского правительства, сообщенным на заседании Экономического и Социального Совета ООН 15 августа 1950 года, в Советском Союзе было в то время 10 млн. людей, используемых на принудительных работах.

Сколько было концентрационных лагерей в СССР после войны? Западные источники указывают на существование 165 лагерей и групп лагерей. Правильнее было бы их называть рабовладельческими империями. Среди них:

Абезь-Инта, группа лагерей в Коми АССР. В 1948 году в семи лагерях Инты работало около 14 тысяч заключенных. Половина из них была заключена по политическим мотивам или по провокационно заведенным делам.

Особлаг Вайгач размещался на острове Вайгач. Сюда свозили для работы на свинцовых рудниках приговоренных к смертной казни. Постоянно находилось здесь от 3 до 4 тысяч. Смертность среди них составляла около 50% в год. Ежегодное пополнение — 1200-1300 человек.

Воркута — группа лагерей. В 1953 году здесь было заключено около 130 тысяч. На Воркуте в 1953 году произошло одно из наиболее известных восстаний заключенных.

Потьма (Мордовия). В 1948 году 40 тысяч заключенных.

Тайшет-Братск. 25-30 тысяч заключенных.

Бамлаг (Байкало-Амурская магистраль) занимал огромную территорию, на которой было расположено 30 отделений лагеря. По данным на 1935 год здесь находилось от 350 тысяч до 500 тысяч заключенных.

Севвостлаг. Центр г. Магадан. Территория — 100 км по прямой от центра. Эта группа лагерей была расположена на огромной территории между Якутском, бухтой Нагаева и устьем Колымы. По данным на 1940 год здесь находилось свыше 3 миллионов заключенных. По другим данным — до 5 миллионов.

Карлаг (около Караганды). По данным на 1941 год в Карлаге было до 100 тысяч заключенных. Эта группа лагерей насчитывала в летнее время до 350 точек, в зимнее — 180. Территория Карлага занимала 1,5 млн. га, из них 500 тыс. га было занято под посевы. Империи принадлежало 250 тыс. голов крупного и мелкого скота. Карлаг считался «курортом», так как здесь (в Спасске) находился специальный лагерь для заключенных, ставших инвалидами.

Особенно тяжелое положение в лагерях было в 1946—1948 годах и в 1950 году. Большинство заключенных попало в лагеря после немецкого плена или изнурительной работы на немецких заводах. Их физические силы были подорваны, они выполняли нормы, установленные в советских лагерях не более чем на 40%. Невыполнение же нормы штрафовалось ухудшением питания, а это в свою очередь вело к смерти.

В 1950 году по приказу ГУЛага во всех лагерях были осуществлены массовые расстрелы заключенных, согласно норме 5% должно было быть уничтожено.

Но страна нуждалась в угле, уране, вольфраме, золоте, платине и лесе. Рабочая же сила явно сократилась в результате войны. Тогда и был отдан приказ эксплуатировать заключенных с большей пользой, улучшить их питание и бытовые условия, чтобы не мерли как мухи. С 1950 года в лагерях средний рацион питания составлял для выполняющих норму: хлеба — 0,8 кг, жиров — 20 г, крупы — 120 г, мяса —30 г, или рыбы (морской зверь) — 75 г, сахара — 27 г. Только хлеб выдавался на руки, остальное шло на приготовление горячей пищи (два раза в день, утром и вечером). Для того, чтобы отдать себе отчет в ужасном состоянии этих людей и после улучшения их положения, следует сказать, что их будили в 4 часа утра, а отбой был в 10 часов вечера. Рабочий день продолжался 10-12 часов, не считая времени, затраченного на хождение на работу и оттуда.

Для невыполняющих норму при пониженном питании выдавалось 400 г хлеба и два раза в день жидкий суп. Штрафникам давали всего 200 г хлеба. Для поощрения «ударников» начали выплачивать заработную плату — от 10 рублей и выше, выдавать махорку. На заработанные деньги заключенный мог приобрести дополнительные продукты в лагерном ларьке. Но что в действительности можно было приобрести за 10-20 рублей в месяц? В те годы советская печать много писала о нещадной эксплуатации южноафриканцев белыми, с негодованием указывала, что заработная плата черных в Южной Африке меньше в 4-8 раз зарплаты белых рабочих. Советские же зэки, занятые на тяжелых работах, получали в 20-30 раз меньше советского свободного рабочего. Могут возразить: но это же были преступники, заключенные! Да, среди них были и преступники, уголовники, но не более 25%. Большинство же, помимо «политических», были рабочие и работницы, отбывающие заключение за опоздание на работу более чем на 20 минут, за прогул, за ничтожное расхитительство (например, кража буханки хлеба) или колхозники, получившие «срок» за сбор колосков после уборки урожая. Таких насчитывалось десятки тысяч.

В гитлеровских лагерях уничтожения: в Освенциме, Треблинке, Майданеке — заключенным ставили на руки невытравляемое клеймо — их номер. В советских лагерях также метили заключенных — заставляли носить номера, но только на одежде. Все-таки хоть и лагерь, но не фашистский же, а социалистический!

В 1948 году были созданы лагеря особого режима. Туда отправляли власовцев, других, сотрудничавших с немцами и, конечно, «контрреволюционеров». Условия жизни здесь были намного суровее, чем в обыкновенных исправительно-трудовых лагерях. В лагеря особого режима посылали также баптистов — мучеников веры. В 1948—1950 годах за принадлежность к баптистской общине приговаривали к 20—25 годам.

Моральное положение заключенных было ужасным. Помимо оскорблявших их достоинство номеров на одежде, решеток на окнах, бараков, они часто становились жертвами ярости или плохого настроения охранников, которые без предупреждения стреляли разрывными пулями по заключенным. В Особых лагерях цензорши — сотрудницы МВД, ленясь просматривать письма с воли, адресованные заключенным, попросту сжигали их.

Однако война значительно изменила психологическое состояние населения лагерей. Они пополнились людьми, которые воевали — одни за советскую власть, другие — против нее. Большинство заключенных носило когда-то оружие и умело им пользоваться. Заключенные «послевоенного призыва» могли противостоять напору блатарей, этой гвардии администрации лагерей, которых специально натравливали на «врагов народа». Уголовников официально называли «социально близкими» (советской власти. — А. Н.) в отличие от «социально опасных», т. е. осужденных за «контрреволюционную деятельность».

Новые лагерники обладали иным, по сравнению с «врагами народа» 30-х гг., жизненным опытом. Они не были одурманены пропагандой относительно строительства «социализма в одной стране». «Враги народа» 30-х гг., особенно бывшие ответственные партийные и советские работники, считали свой арест недоразумением, единственной ошибкой советской власти. Те, кто попал в лагерь после войны, меньше всего заботились о строительстве коммунизма. В них был достаточный запас презрения и ненависти к строю, который по их представлению был ничем не лучше, а может быть и хуже фашистского (гитлеровцы хоть не резали «своих», а только «чужих»...). Поэтому для взрыва этой ненависти нужен был лишь толчок.

В послевоенные годы, по далеко не полным данным, произошли бунты, мятежи и восстания в следующих лагерях:

1946 — Колыма

1947 — Усть-Вим (Коми АССР), Джезказган (Караганда)

1948 — Салехард

1950 — Салехард, Тайшет

1951 — Джезказган, Сахалин

1952 — Вожель (Коми АССР), Молотов, Красноярский край

1953 — Воркута, Норильск, Караганда, Колыма

1954 — Ревда (Свердловск), Карабаш (Урал), Тайшет, Решоты, Джезказган, Кенгир, Шерубай Нура, Балхаш, Сахалин

1955 — Воркута, Соликамск, Потьма.

В последние годы жизни Сталина Особые лагеря, учрежденные в 1948 году, превращались в очаги политического сопротивления. Здесь были собраны осужденные по 58 ст. УК, то есть за «антисоветскую» или «контрреволюционную» деятельность. Засилью уголовников скоро пришел конец. Постепенно рождалась мысль о необходимости объединения ради сопротивления и завоевания попранных прав. В скором времени заключенные договорились об уничтожении осведомителей, затем начали вставать на защиту товарищей, которых администрация хотела удалить по причине смутьянства, дальше — больше.

«И мы, освобожденные от скверны, избавленные от присмотра и подслушивания, обернулись и увидели во все глаза, что тысячи нас! Что мы — политические! Что мы уже можем сопротивляться!» — пишет А. И. Солженицын.

Забастовки, протесты, открытые вооруженные выступления прокатились по концентрационным лагерям в конце 40-х и в начале 50-х годов.

В Воркутинских лагерях существовали небольшие группы подпольного движения Сопротивления. «Существование многочисленных подпольных организаций в специальных лагерях Воркуты и работа, которую они делали, — сообщает один из воркутинцев, — пожалуй, самое удивительное явление для всех европейцев...» — пишет немецкий заключенный Шомлер.

Группы сопротивления образовывались по национальному признаку. Руководителем одной из групп был, например, бывший советский офицер, попавший в плен и осужденный после возвращения на 10 лет за то, что попал в плен... Его группа состояла из бывших офицеров. Свое освобождение они связывают с войной между западными странами и СССР. Они готовятся к решающему моменту, когда коменданты лагерей начнут превентивные расстрелы заключенных, как то было в 1941 году (у комендантов хранятся в сейфах запечатанные конверты, которые они должны открыть в случае начала войны). Подавляющее большинство участников русских подпольных групп одобряют экономические и социальные принципы советской системы. Но они против диктатуры и за исправление положения в сельском хозяйстве.

Самыми непримиримыми были украинские националисты — оуновцы с Западной Украины.

Администрация лагерей усердно разжигала национальную рознь, особенно поощряла антисемитизм. Бригадирами, где были заключенные-евреи, назначали осужденных за... убийства евреев во время войны украинцев из немецких охранных батальонов.

Шомлер сообщает о своем разговоре с неким Катченко:

«Когда я спросил его, за что его арестовали, он ответил:

— Я застрелил 84 еврея.

— Всех сам?

— Всех из моего собственного пистолета. И они дали мне за это двадцать пять лет. Несправедливо, неправда ли?»

«Во время войны, — продолжает Шомлер, — эти твари работали либо для зихерхайтсдинст, либо для гестапо. Теперь большинство из них находятся в привилегированном положении и работают для НКВД. Катченко, например, руководил одним из строительств в городе».

Причины забастовок и восстаний заключенных были повсюду одинаковы: уничижение человеческого достоинства, издевательство над заключенными со стороны администрации, безнаказанные убийства конвоирами заключенных. В послевоенные годы выступления постепенно приобретали политический характер.

Восстание в Печорских лагерях в 1948 году происходило под руководством бывшего полковника Советской армии Бориса Мехтеева. План восставших заключался в том, чтобы, освобождая один за другим лагеря, пойти на взятие города Воркуты. Но повстанцы были встречены в 100 километрах от Воркуты боевыми самолетами и рассеяны. Часть из них ушла небольшими группами партизанить в горы Урала. Мехтеев был схвачен, приговорен к 25 годам заключения.

В том же году произошло восстание на стройке 501 на строительстве железной дороги Сивая Маска — Салехард. Восстание возглавили бывший полковник Воронин (Воронов?) и бывший старший лейтенант бронетанковых войск Сакуренко. Второе восстание в Салехарде в 1950 году возглавлял бывший генерал-лейтенант Беляев, осужденный на 25 лет за «контрреволюционную деятельность». Восстанием в Кенгире, продолжавшимся 42 дня (1954 год), руководил бывший полковник Кузнецов. По всей видимости, военные руководили и мятежом в Берлаге (отделение Нижний Атурях).

Выступления заключенных принимают все более целенаправленный характер. Восставшие под руководством полковника Воронина в Салехарде освобождают не только свою бригаду, но и другие. Они открывают ворота зоны, берут приступом соседний лагерный пункт и начинают наступление на Воркуту, до которой всего 50 километров. Какова цель похода на Воркуту? По некоторым данным, восставшие собирались овладеть радиостанцией и обратиться с просьбой о помощи ко всему цивилизованному миру и призвать к восстанию заключенных других лагерей. Власти послали воздушный десант и с помощью штурмовиков рассеяли и расстреляли повстанцев.

В январе 1952 года вспыхнула забастовка, переросшая затем в мятеж в Экибастузе. Впервые в истории советских концентрационных лагерей несколько тысяч заключенных объединились в протесте против беспричинных убийств своих товарищей конвоем. Заключенные не только отказались выйти на работу, но объявили голодовку, которая продолжалась три дня. Забастовка 5 тысяч заключенных устрашила ГУЛаг. Прибыла комиссия, якобы для разбора жалоб. Заключенные бесстрашно излагали свои претензии и требования. Один из них, бригадир Т., говорил, например, комиссии: «Я соглашался раньше... когда другие заключенные говорили, ... что живем мы — как собаки... Но теперь я вижу, что был неправ... Живем мы — гораздо хуже собак!.. У собаки один номер на ошейнике, а у нас четыре. Собаку кормят мясом, а нас рыбьими костями. Собаку в карцер не сажают! Собаку с вышки не стреляют! Собакам не лепят по двадцать пять!»

После отъезда комиссии начались аресты и взятия на этап. Многих отправили в лагерь Кенгир и заставили работать там в наручниках.

Особенно широкий размах волнения в лагерях приняли вскоре после смерти Сталина и устранения Берия, то есть весной-летом 1953 года, а затем в 1954 году. Эти волнения приобрели явно политический характер.

 

Кризис режима

Одним из наиболее ярких проявлений кризисного состояния режима в последние годы жизни Сталина была усилившаяся борьба за власть между его ближайшими сотрудниками. После войны и в немалой степени в связи с болезнью Сталина Политбюро ЦК ВКП (б) фактически атомизировалось, разбилось на соперничающие группы и группировки. Старые соратники Сталина, бывшие его опорой во время борьбы за власть после смерти Ленина, во время коллективизации, постепенно отодвигались в тень. На авансцену выступали более молодые и амбициозные, такие, как А. А. Жданов, Г. М. Маленков, Л. П. Берия, Н. А. Вознесенский. Первые два послевоенных года были отмечены усилением влияния группы Жданова. Эта группа пользовалась влиянием, так как занимала ключевые позиции в области экономики. В нее входили: председатель Госплана, член Политбюро Н. А. Вознесенский, кандидат в члены Политбюро А. Н. Косыгин, секретарь ЦК КПСС А. А. Кузнецов, осуществлявший партийный контроль над армией и органами государственной безопасности, и сам А. А. Жданов, секретарь ЦК в области идеологии и политики. Мотором этой группы был Жданов, которому поручались Сталиным самые ответственные задания. Он был вдохновителем и руководителем кампании по идеологическому «очищению» советского общества, инициатором и вдохновителем борьбы за «приоритеты» советской науки, он возглавлял борьбу против еретиков (Тито) в международном коммунистическом движении. Одно время он пользовался исключительным влиянием на Сталина. Сталин даже рекомендовал своей дочери Светлане выйти замуж за сына Жданова. С именем Жданова были связаны попытки не только возродить, но и усилить роль партии в жизни общества и государства путем широкого привлечения в ее ряды участников войны против Германии и людей интеллектуального труда.

Однако напористость и агрессивность Жданова изжили себя во времени. Смерть Жданова в конце августа 1948 года привела к усилению влияния Г. М. Маленкова, осторожного и умного интригана, фактически руководившего аппаратом ЦК. Маленков был одним из создателей сталинского партийного аппарата. Несколько лет Маленков служил в личном секретариате Сталина, возглавляемом Поскребышевым. Здесь он обучился искусству аппаратной интриги, перед которым макиавеллизм кажется детской забавой. Он поднялся во время террора 30-х годов и, в 1939 году, в возрасте 37 лет стал секретарем ЦК ВКП (б) и членом Оргбюро. Маленков ведал партийными кадрами. Он опирался на поддержку Л. П. Берия, который появился в Москве в 1939 году. Секретарь ЦК Грузии, он был назначен наркомом внутренних дел после того, как убрали Ежова. Маленков и Берия сблокировались и проводили согласованную линию. Оба они были сделаны членами Политбюро в 1946 году.

Сталин умело манипулировал соперничающими группировками, то подталкивая, то осаждая их, но никак не выпуская бразды правления из своих рук. В его резерве находился всегда Н. С. Хрущев, к которому он относился с доверием, так как не видел в нем претендента в преемники.

Но и обе группировки использовали недоверие и подозрительность Сталина для упрочнения своего собственного положения и влияния. Жданов воспользовался конфликтом с Югославией, вызвав патологическую ненависть Сталина к Тито. В 1947 году усиление Жданова привело к временному падению Маленкова, отосланного в Узбекистан. На его место был назначен на недолгий срок бывший секретарь Ленинградского обкома ВКП (б) А. А. Кузнецов. Смерть Жданова привела к возвращению Маленкова в Москву. Вместе с Берия он спровоцировал так называемое Ленинградское дело (обвинение ленинградцев в попытке захватить власть) для того, чтобы раз и навсегда покончить с влиянием группы Жданова. Н. А. Вознесенский, А. А. Кузнецов, председатель Совета Министров РСФСР Н. Н. Родионов и многие другие ответственные государственные и партийные работники, выходцы из Ленинграда, были обвинены в антипартийной и антигосударственной деятельности и уничтожены. В самом Ленинграде была произведена чистка, во время которой пострадали многие сотни людей.

Усиление группы Маленкова-Берия вызвало, по свидетельству Хрущева, тревогу у самого Сталина. В 1947—1949 годах Сталин пережил несколько мозговых ударов, его недоверие и подозрительность усилились. В 1949 году он вызвал из Киева Н. С. Хрущева и сделал его секретарем Московского комитета партии и ЦК, рассчитывая, вероятно, несколько сбалансировать расстановку сил в Политбюро и использовать Хрущева для проведения предстоящей чистки. Старые соратники Сталина: Молотов, Ворошилов, Андреев, Микоян — все более отодвигались на второй план. В 1949 году Молотов был заменен на посту министра иностранных дел Вышинским, хотя и остался заместителем председателя Совета Министров СССР. Члены Политбюро К. Е. Ворошилов, А. А. Андреев давно уже были фигурами номинальными. Остальные члены Политбюро занимались своими участками работы, зорко, однако, наблюдая за тем (А. И. Микоян), чтобы случайно не быть выброшенными из упряжки. В последние годы жизни Сталин считал, или делал вид, что считает, Ворошилова английским агентом, а Молотова — американским. Жена Молотова была арестована и сослана. Но и после этого Молотов продолжал служить Сталину верой и правдой.

Маленков и Берия, расчищая путь к власти, начали избавляться от всех второстепенных, но занимающих важные партийные позиции лиц, на которых нельзя было им рассчитывать. Они пользовались старым оружием разжигания подозрительности Сталина, которому мерещились заговоры против него.

В последние годы жизни Сталина были арестованы министр авиационной промышленности А. И. Шахурин, маршал авиации А. А. Новиков, маршал артиллерии Н. Д. Яковлев, академики Григорьев и И. Майский, бывший посол в Лондоне.

Усиливавшейся подозрительностью Сталина, этой болезнью тиранов, начали пользоваться люди помельче из органов государственной безопасности ради собственного возвышения, такие, например, как министр государственной безопасности в последние годы жизни Сталина С. Д. Игнатьев. Обвинения в контрреволюционной деятельности и в заговорщичестве обнимали все больший круг людей. В стране нагнеталась атмосфера, аналогичная той, которая предшествовала террору 30-х годов.

Мысль о необходимости чистки созревала у Сталина все больше.

Намерение Сталина произвести «смену караула» стало абсолютно ясным во время XIX съезда ВКП (б) 5—15 октября 1952 года. Съезд, так долго откладываемый, был созван, наконец, спустя 13 лет после XVIII съезда.

Вместо Политбюро и Оргбюро ЦК был создан Президиум ЦК из 25 членов и 11 кандидатов. Среди них были десять секретарей ЦК, тринадцать заместителей председателя Совета министров СССР, первые секретари ЦК Белоруссии и Украины, министры государственной безопасности и иностранных дел, руководители профсоюзов, комсомола и партийного контроля. Каждому старому члену Политбюро фактически уже была подыскана замена. Намерение Сталина заменить старых руководителей новыми было более чем ясно. Хотя состав ЦК был значительно расширен, более 60% прежнего состава вошло в новый. Это указывало на то, что процесс образования устойчивой партийно-государственной элиты близок к завершению. Секретари обкомов стали становым хребтом партийно-государственного аппарата. Очень скоро их роль в решении проблем руководства страной возрастет неимоверно.

Съезд подчеркнул национально-советский характер партии. Прежнее ее наименование Всесоюзная Коммунистическая партия (большевиков) было заменено на Коммунистическая партия Советского Союза. И здесь восторжествовала идея государственности. Впрочем, меньшевики, по контрасту с которыми ленинцы называли себя большевиками, были, за исключением тех, кто ушел в эмиграцию, почти все физически уничтожены. Погибли во время террора 30-х годов либо вымерли и большевики. Тем самым исчезло и различие.

Сталин, готовя грандиозную «чистку» внутри Советского Союза, приказал предварительно провести чистку в странах-сателлитах Советского Союза. Повсюду: в Болгарии, Чехословакии, Венгрии, Польше, Румынии — прошли процессы против некоторых лидеров коммунистического движения, которые были, по сведениям, имевшимся в Москве, чересчур самостоятельными или зараженными титоизмом. Арестованные коммунистические лидеры в Болгарии и Чехословакии были подвергнуты пыткам под руководством советников, присланных из Москвы. Все они, за исключением Тройчо Костова, признали себя виновными в связях с сионизмом, американским империализмом, югославской разведкой и еще Бог знает в чем и были либо казнены, либо приговорены к длительным годам заключения.

В Польше и в Восточной Германии произошли аресты, но не было казней лидеров.

Борьба против воображаемых заговорщиков стала главной заботой Сталина. Хрущеву, прибывшему из Киева, Сталин сказал: «Вы нам нужны здесь. Раскрыты заговоры. Вы должны руководить московской партийной организацией таким образом, чтобы Центральный Комитет мог положиться на поддержку членов партийной организации в борьбе против заговорщиков. Пока что мы раскрыли заговор в Ленинграде. Москва тоже засорена антипартийными элементами. Мы должны превратить город в бастион Центрального Комитета».

Вскоре был обнаружен «заговор» на автомобильном заводе им. Сталина (ныне Лихачева) в Москве. Главный конструктор завода талантливый инженер Файнциммер и группа других работников автозавода — евреев — были обвинены во вредительстве по заданию сионистов и США. Маленков послал на автозавод парторгом ЦК бывшего следователя Комитета Партийного Контроля.

* * *

Неудачи в области внешней политики в Корее, в Берлине, в Югославии, внутренние трудности, вызванные неразумной экономической и социальной политикой советского руководства, подсказывали Сталину старый испытанный метод борьбы с растущим недовольством населения: разжигание национальной вражды и розни и, прежде всего, использование антисемитизма. Антисемитские настроения самого Сталина проявлялись не раз еще со времени борьбы за власть. Многие политические противники Сталина были еврейского происхождения. Антисемитизм в стране, и особенно в ее южной части, усилился под влиянием советско-нацистской «дружбы» 1939—1941 годов и особенно во время немецкой оккупации части территории СССР.

Обострение отношений с Соединенными Штатами Америки, которые много сделали для оказания помощи евреям — жертвам нацистского террора и сионистам, создававшим еврейское государство — Израиль, усиливали антисемитизм Сталина

Новое руководство Украины первый секретарь ЦК Л. Г. Мельников и председатель Совета министров УССР Коротченко начали проводить на Украине откровенно антисемитскую политику. Газеты запестрели от еврейских фамилий людей, обвиняемых в разных ошибках, грехах и преступлениях. Евреев арестовывали, выгоняли с работы, на улицах их подвергали оскорблениям. Были случаи погромов в Киеве, Харькове и других украинских городах Были введены негласные ограничения при приеме евреев на работу и в высшие учебные заведения.

Нагнеталась антисемитская атмосфера не только на Украине. В Москве, например, Сталин лично дал приказ Хрущеву устроить антисемитский погром на 30-м авиационном заводе в Москве, где рабочие были недовольны условиями работы. Он предложил раздать рабочим дубинки с тем, чтобы они в конце рабочего дня избили своих евреев.

Хрущев свидетельствует об открытых антисемитских высказываниях Сталина на заседаниях Политбюро. Сталин не гнушался даже передразнивать манеру евреев разговаривать. Сталин позволял себе это делать, так как был уверен, что никто из членов Политбюро не осмелится осудить его или даже рассказать кому-нибудь об его антисемитизме.

Полностью антисемитизм Сталина раскрылся во время дела Антифашистского еврейского комитета. Этот комитет был создан во время войны против нацистской Германии. Его задача заключалась в том, чтобы через еврейские организации в США и в других странах организовывать финансовую и материальную помощь Советскому Союзу, Красной армии и населению и распространять антинацистскую и просоветскую пропаганду. Комитетом руководил член ЦК ВКП (б) и начальник Советского Информбюро С. А. Лозовский. Председателем комитета был С. М. Михоэлс — знаменитый еврейский актер. Членами комитета были выдающиеся деятели советской культуры, евреи по происхождению. В 1943 году Михоэлс и поэт Фефер были посланы в США, в многомесячную поездку для мобилизации общественного мнения и сбора средств. Поездка прошла с огромным успехом для Советского Союза.

В 1944 году антифашистский комитет обратился к Сталину с письмом, в котором просил создать в обезлюдевшем после депортации крымских татар Крыму Еврейскую автономную республику. Сталин позднее представил это как злокозненную попытку сионистов создать очаг американского империализма на территории советского государства. По его приказанию в 1948 году члены комитета были арестованы. Их подвергли пыткам и затем в 1952 году расстреляли, включая самого Лозовского. Еще до их ареста Михоэлс был убит (13 января 1948 года) на улице Минска сотрудниками госбезопасности, по его трупу проехал грузовик, чтобы придать всему делу вид несчастного случая. «Они зверски убили его», —вспоминает Хрущев. Затем тело Михоэлса было доставлено в Москву и устроены торжественные похороны.

Примерно в это же время госбезопасность начала по приказу Сталина готовить покушение на бывшего наркома иностранных дел М. М. Литвинова, которого Сталин подозревал в сотрудничестве с США. Убийство предполагалось осуществить во время очередной поездки Литвинова на свою дачу. Но покушение не состоялось, так Литвинов скончался в 1951 году.

Последней грандиозной антисемитской провокацией, которая не была доведена до конца из-за смерти Сталина, был так называемый заговор врачей.

Это дело возникло по инициативе ответственных сотрудников министерства государственной безопасности, которые были прекрасно осведомлены об антисемитских настроениях Сталина и шли навстречу его пожеланиям. Были арестованы крупнейшие врачи, они обслуживали Кремлевскую больницу, в числе их пациентов был сам Сталин и высшие советские партийные и военные руководители. Среди арестованных был родной брат убитого Михоэлса профессор Вовси, а также начальник лечебно-санитарного управления Кремля проф. Егоров и другие. Предлогом для ареста врачей послужил донос врача-рентгенолога Кремлевской больницы Л. Тимашук, осведомителя госбезопасности. Обвиняемых подвергли зверским пыткам, после чего они признали себя виновными в заговоре, имевшим целью умертвить руководителей партии, государства и армии путем применения заведомо неправильных методов лечения. Обвинение выглядело настолько неправдоподобным, что даже министр госбезопасности, видавший виды Абакумов, и тот усомнился, когда ему принесли «признания», подписанные несчастными врачами. Дело было доложено Сталину, и он приказал не только дать ему ход, но и бить обвиняемых до их полного признания. 13 января 1953 года газеты опубликовали сообщение о раскрытии заговора врачей-евреев и о предстоящем суде над ними. Спустя неделю, в годовщину смерти В. И. Ленина, провокатор Тимашук была награждена орденом Ленина. По всей стране прокатились митинги гнева и осуждения «врачей-убийц». В этой вакханалии антисемитизма приняли посильное участие писатели, ученые и другие представители советской культуры. «Литературная газета», редактором которой был К. Симонов, опубликовала кровожадную статью под названием «Убийцы в белых халатах». На партийном собрании в Президиуме Академии наук СССР почтенные академики требовали смертной казни для врачей.

Простой народ реагировал попроще: оскорблял и избивал при случае евреев. Больные в поликлиниках отказывались лечиться у докторов-евреев, заявляя, что они отравители, иные писали на врачей доносы. Многих врачей-евреев изгоняли из больниц и поликлиник. В учреждениях отделы кадров начали составлять списки на сотрудников-евреев.

Сталин лично занимался «заговором врачей». Разработанный им сценарий состоял из нескольких актов. Акт первый — осуждение врачей судом и их полное признание. Акт второй — смертная казнь через повешение. Утверждают, будто казнь должна была быть произведена как в старину на Лобном месте, т. е. на Красной площади в Москве. Акт третий — еврейские погромы по всей стране. Акт четвертый — обращение известных деятелей культуры еврейского происхождения к Сталину с просьбой защитить евреев от погромов, разрешить им покинуть крупные города и приобщиться к земле. Акт пятый — массовая депортация евреев «по их собственной просьбе» в восточные районы страны. Член Президиума ЦК КПСС философ Д. Чесноков написал книгу, в которой объяснял причины депортации евреев. Первоначально книга была напечатана для высших кругов. Ожидали лишь сигнала для ее распространения. Текст обращения еврейских деятелей культуры был не только написан, но и подписан ими.

* * *

Страна жила в преддверии новой еще невиданной доселе волны террора. Террора, но для чего? С какой целью?

Здесь мы подошли к одному из ключевых моментов биографии Сталина. Удачная реализация задуманного достойным образом увенчала бы его карьеру Вождя...

Оценка мировой ситуации привела Сталина к выводу, что начало 50-х годов будет наиболее благоприятным временем для нанесения окончательного удара по капиталистической Европе и установления там социалистической системы.

Созданный в 1947 г. Коминформ (вместо закрытого в 1943 г. Коминтерна) должен был консолидировать силы мирового коммунистического движения и координировать усилия компартий в борьбе за власть. Министр внутренних дел Франции Жюль Мок свидетельствует в своих мемуарах о намерениях французской компартии захватить власть в 1947 году.

Цели консолидации сил коммунистического движения было подчинено и Движение сторонников мира, управляемое из Москвы. Оно прикрывало подлинные намерения советского режима и помогало вовлечь в число сочувствующих СССР либеральных интеллигентов Запада, выступающих за сохранение мира. Им было трудно понять; что борьба за мир понимается советским руководством совсем иначе, чем западной интеллигенцией. Цели так называемой борьбы за мир были отчетливо выражены в названии органа Коминформа, газеты под названием «За прочный мир, за народную демократию!», начавшей выходить в Белграде. Идея была простой — прочный мир не может быть установлен без установления режима «народной демократии».

На руку Советскому Союзу оказался и разгул антикоммунистической истерии в США — маккартизм. Он отбросил в лагерь Советского Союза многих либеральных американских деятелей и запугал великое множество других, относившихся отрицательно к советской системе интеллигентов, перспективой быть обвиненными в маккартизме и в разжигании «холодной войны».

Еще в 1946 г. началась подготовка к грандиозной «чистке», наподобие массовых репрессий 30-х годов. Конец 40-х и начало 50-х гг. были ознаменованы арестами и судебными процессами в социалистических странах Восточной Европы по обвинению в шпионаже в пользу Запада, в участии в заговорах и пр.

Через полгода после начала корейской войны, в январе 1951 г. в Кремле было созвано совещание руководителей социалистических стран. От Советского Союза в совещании приняли участие Сталин и Молотов. О том, что произошло на этом совещании мы знаем из работ чехословацких историков, имевших доступ к секретному архиву Центрального Комитета Коммунистической партии Чехословакии. В этом архиве имеются записи хода совещания. Центральным моментом было выступление Сталина.

Вождь «прогрессивного человечества» объяснил собравшимся, что созрело время для решительного наступления на капиталистическую Европу. Соединенные Штаты продемонстрировали в Корее слабость своих вооруженных сил. Советский лагерь достиг военного преобладания над Соединенными Штатами. Но это преимущество носит временный характер и будет продолжаться лишь в течение 4-х лет. Поэтому главная задача социалистического лагеря состоит в том, чтобы в течение трех-четырех лет мобилизовать и консолидировать военную, экономическую и политическую силу социалистических государств для нанесения удара по Западной Европе. Этой цели должна быть подчинена вся внутренняя и внешняя политика социалистических стран. Сталин подчеркнул, что представляется уникальная возможность установить социализм по всей Европе.

После январского 1951 г. совещания в Кремле военные расходы в СССР и в социалистических странах Европы значительно возросли, особенно внебюджетные ассигнования. В отдельных случаях они достигали до 40 процентов от всех расходов. В Советском Союзе дело шло к успешному завершению проекта создания водородной бомбы.

Идеологическому обоснованию предстоящего наступления в Западной Европе была посвящена речь Сталина на XIX съезде КПСС 14 октября 1952 г. Это была необычная речь. Сталин обращался исключительно к зарубежным рабочим и коммунистическим партиям, объяснял им ближайшие цели и методы их достижения. Сталин бесконечно повторял слово «мир», но это и показывало, что речь идет вовсе не о защите мира, а о нечто ином. Сталин все же был довольно откровенен. Он похвалил зарубежные коммунистические партии за доверие к КПСС, т. е. за верную службу, подчеркнув при этом, что их доверие означает их «готовность поддержать нашу партию в ее борьбе за светлое будущее народов...» Сталин отождествил политику поддержки СССР со стороны компартий с интересами народов. Мысль была примитивная, но доходчивая: тот, кто поддерживает Советский Союз, тот защищает интересы своего народа. Сталин похвалил также Тореза и Тольятти за заверения, что итальянцы и французы никогда не будут воевать против СССР. Со своей стороны, Сталин обещает зарубежным компартиям помощь КПСС, которая «не может оставаться в долгу у братских партий и она сама должна в свою очередь оказывать им поддержку». Сталин обещает поддержку не только коммунистическим партиям, но и «народам в их борьбе за освобождение». Но от кого должны освобождаться народы? Ведь фашизм разбит. «Новый порядок» в Европе уничтожен.

Ответ на эти вопросы Сталин дает не прямо. Он напоминает о «реальных мерах», предпринятых советской коммунистической партией «по ликвидации капиталистического и помещичьего гнета», что позволило СССР стать «ударной бригадой» мирового революционного и рабочего движения. Теперь «ударных бригад» стало много, — подчеркивает Сталин, — и коммунистам зарубежных стран стало легче работать.

Он предсказывает, что коммунисты капиталистических стран придут к власти. И Сталин формулирует лозунги, под которыми компартии должны идти к захвату власти. Сталин, как и Ленин, большой мастер по заимствованию чужих лозунгов и чужих программ и приспособлению их к нуждам советского режима. На этот раз он заимствует у буржуазии лозунги защиты демократии, национальной независимости и национального суверенитета. Впрочем он и не скрывает заимствования. Все дело в том, объясняет Сталин, что «знамя буржуазно-демократических свобод» выброшено буржуазией «за борт» и некому его поднять и понести кроме как представителям коммунистических и демократических партий, «если хотите собрать вокруг себя большинство народа, ... если хотите стать руководящей силой нации», — многозначительно добавляет Сталин. Он не сомневается, что программа, начертанная им, будет осуществлена и «следовательно есть все основания рассчитывать на успехи и победу братских партий в странах господства капитала», — заключает Вождь.

Сталин хочет видеть Европу советской еще при своей жизни.

Надвигается новая война.

Но здесь вмешивается История.

 

Смерть Сталина

В конце февраля 1953 г. в самый разгар подготовки процесса врачей Сталина внезапно хватил удар. 5 марта Сталин умер.

Ближайшие сотрудники Сталина вздохнули с облегчением. Ведь в последние годы его жизни каждый из них чувствовал себя в опасности. Даже казавшийся всесильным и всемогущим Л. П. Берия, долгие годы отвечавший в Политбюро за министерство внутренних дел и государственной безопасности, опасался за свою жизнь. Он был фактически отстранен от надзора над госбезопасностью. В 1951 году бывшего секретаря Башкирского обкома партии С. Д. Игнатьева назначили министром государственной безопасности. Одни считали его ставленником Маленкова, другие — Хрущева.

Спустя несколько лет после смерти Сталина начали распространяться легенды, особенно на Западе, будто Сталину «помогли» умереть. Особенно напирали на то, что смерть Сталина спасла от неминуемой гибели Берию, которого Сталин боялся и устранение которого подготавливал. Свидетельство Хрущева, что Берия не скрывал своей радости по поводу случившегося, истолковывалось как доказательство его прямого или косвенного участия в смерти Сталина. Версия эта, очень заманчивая для романиста, бездоказательна.

Ни у Берии, ни у других членов Политбюро, верой и правдой служивших диктатору, не хватило бы мужества, чтобы устранить его. Они больше всего, в том числе и Берия, боялись за себя, ничто другое их не интересовало. Берия, ненавидимый другими членами Политбюро, должен был быть еще осмотрительнее, чем другие.

Сталин умер естественной смертью, как умирают обыкновенно старые люди.

Гроб с телом Сталина был установлен в Доме Союзов. Был объявлен четырехдневный траур (на один день меньше, чем траур по Ленину), с 6 по 9 марта. Тысячи людей прошли перед гробом.

И Он оказался всего лишь простым смертным — Вождь и Учитель трудящихся всего мира, Отец народов, Мудрый и прозорливый Вождь советского народа, Величайший Гений всех времен и народов, Величайший Полководец всех времен и народов, Корифей науки, Верный Соратник Ленина, Верный Продолжатель дела Ленина, Ленин сегодня, а также: Горный Орел и Лучший друг всех детей.

Реакция была различной. Те, кто был обязан Сталину своим повышением, теперь со страхом думали о будущем. Другие тихо радовались и надеялись на лучшую жизнь.

Газеты немедленно начали прославлять членов старого Политбюро. В статье «У гроба Сталина» поэт Алексей Сурков писал: «В почетном карауле у гроба Сталина члены ЦК КПСС, члены правительства: товарищи Г. М. Маленков, Л. П. Берия, В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов, Н. С. Хрущев, Н. А. Булганин, Л. М. Каганович, А. И. Микоян. С чувством горделивого уважения смотрят советские люди на славных соратников великого вождя, несущих у гроба своего гениального воспитателя траурную вахту... В их верные, закаленные в богатырских трудах руки передал наш родной вождь боевое знамя, знамя светлых идей Ленина—Сталина. Их мужественным сердцам передал он драгоценное чувство ответственности за судьбу народа, за величественное дело осуществления коммунизма...» Эти слова были далеки от истины. Не было ни «горделивого уважения» народа к соратникам, не было рук, «закаленных в богатырских трудах», а были руки с неотмываемыми пятнами пролитой крови соотечественников, заморенных и убитых в сталинские времена. Не было мужественных сердец, а были сердца претендентов на власть, радующихся смерти своего «воспитателя». В одном лишь Сурков был прав: да, Сталин поистине воспитал их!

Борьба за власть началась еще у постели умирающего Сталина, когда члены Политбюро распределяли дежурства у одра умирающего: Маленков дежурил с Берией, Хрущев с Булганиным, прочие были не в счет.

Н. С. Хрущев открывал траурный митинг на Красной площади на похоронах Сталина 9 марта. Но речи произносили члены первого послесталинского триумвирата: Маленков, Берия и Молотов. Последнего взяли в «упряжку» в качестве соединительного звена — после Сталина Молотов был наиболее известной народу фигурой.

Маленков стал первым секретарем ЦК и председателем Совета Министров, Берия — министром внутренних дел, Молотов — министром иностранных дел. Хрущев остался секретарем ЦК — Он сосредоточил в своих руках всю видимую и невидимую власть партийного аппарата и начал готовиться к быстро назревавшей схватке за власть.

На следующий день после смерти Сталина бывшие его соратники быстро договорились о реорганизации власти, созданной Сталиным на XIX съезде партии, то есть об устранении из руководства новопришельцев. В этом члены старого Политбюро были единодушны. Теперь Президиум ЦК КПСС был сведен к десяти членам и четырем кандидатам.

Соратники Сталина боялись реакции народа. Они были так долго оторваны от него, что теперь не знали, чего ожидать. Вот почему в правительственном коммюнике о реорганизации власти появились слова о недопущении «какого-либо разброда и паники».

Но паника была лишь среди лиц, ответственных за организацию похорон Сталина. Из-за нее на улицах Москвы произошла неслыханная давка в последний день прощания со Сталиным. Более 500 человек было задушено и затоптано обезумевшими людьми. Кровь людская сопровождала «отца народов» до самой могилы, до Мавзолея.

Со смертью Сталина окончился период неограниченной террористической диктатуры в истории советского режима. В то же время это был период роста, созревания и оформления современного советского общества. Его основы и принципы были заложены Лениным в первые годы Советской власти. Революция сверху, проведенная Сталиным в 30-е годы, была логическим развитием Октябрьской революции и стратегии, выработанной Лениным. В этом смысле исторические претензии Сталина, что он был наиболее верным и последовательным учеником Ленина, достаточно оправданны.

Диктатура Сталина воплотила в жизнь мечту тираний всех эпох — абсолютного господства над человеком, над его телом и душой. Система социализма, установившаяся в Советском Союзе, была более совершенной и более прочной, чем германский нацизм или фашизм в любой его разновидности. Она предъявила свое властное право не только на душу человека, но и на переделку ее и даже на создание Нового Советского Человека — Хомо Советикус. Эту грандиозную задачу нельзя было осуществить лишь методами голого террора, хотя террор как изначальное орудие создания нового мира имел огромное значение. Для того, чтобы создать новый тип советского человека, необходимо было произвести несколько последовательных операций по очищению российского общества, и коренным образом изменить не только его социальную структуру, но и его физический состав.

После Октябрьской революции и во время гражданской войны произошло массовое уничтожение представителей господствующих классов России и ее интеллигенции. Но одновременно уничтожались в ходе подавления многочисленных крестьянских восстаний и крестьяне, доведенные до отчаяния поборами и террористической политикой новой власти — человеческий материал, абсолютно непригодный с точки зрения советской власти для строительства нового мира. Речь шла здесь не о тысячах, и даже не о сотнях тысяч, а о миллионах уничтоженных, погибших и вынужденных оставить свою страну в 1917—1922 годах. Период новой экономической политики (1921—1928) был использован властью для собственной консолидации. Именно в это время заканчивает свое формирование диктаторский режим Сталина — ставленника новой элиты — партийной бюрократии. Теперь террор направляется не только против остатков буржуазной интеллигенции, лояльно сотрудничавшей с Советской властью; не только против бывших членов буржуазных партий, но и против тех, кто принадлежал к социалистическим (эсеры) и даже марксистским партиям (меньшевики, бундовцы). Закладывается основа рабовладельческой империи — ГУЛаг.

Революция сверху, проведенная сталинской диктатурой в 30-е годы, отголоски которой были еще в 40-х годах, знаменовала собой новый период в создании современного советского общества и современного советского человека. Коллективизация, приведшая к гибели наиболее производительные слои крестьянского населения, к пауперизации другой его части и созданию огромной и почти бесплатной армии рабочих, вместе с тем была и революцией в физическом смысле — миллионы людей погибли, чтобы другие десятки миллионов стали подходящим материалом, из которого диктатура могла бы лепить Нового Человека.

Важной особенностью режима была его массовость. Новый человек создавался не только путем послойного физического уничтожения наиболее ярких, динамичных и наиболее образованных представителей народа, но и путем его воспитания в соответствующих условиях и с соответствующей идеологией.

Ко времени ухода Сталина коммунистическая партия Советского Союза насчитывала около 7 миллионов членов. На противоположном полюсе — в лагерях ГУЛага — находилось 8 миллионов заключенных. Оба полюса как бы создавали необходимый эквилибриум системы.

Заявление партии в 1939 году, что социализм в СССР в основном построен, абсолютно соответствовало действительности. К этому времени была создана социально-экономическая структура, существующая и по сей день. СССР значительно развился в индустриальном отношении, вышел на широкую арену мировой политики и сделал первые шаги на пути внешней экспансии. К этому же времени была закончена чистка, коснувшаяся на этот раз не только не согласного с линией Сталина и критикуемого партийного меньшинства, но и партийного большинства, согласного во всем со Сталиным. Были уничтожены основные кадры партийных, государственных и военных работников — все те, кто мог бы быть носителем исторической памяти народа, те, кто был, возможно, еще способен проявить собственную инициативу и уже тем самым представлял потенциальную угрозу диктатуре.

Чистка 30-х годов была на самом деле грандиознее всех ее позднейших описаний историками, политологами и социологами. Уничтожение преданных режиму партийно-государственных и военных кадров было в количественном отношении куда меньшим, чем уничтожение обыкновенных колхозников, служащих, рабочих и их семей, производившееся по разверстке из центра. Каждая область должна была выявить и обезвредить определенное количество «врагов народа». Предыдущие чистки времен революции и коллективизации не прошли даром для сознания народа. Во время чисток 30-х годов диктатура получила наконец то, чего она добивалась на протяжении 20 лет, — массовую поддержку террора со стороны либо горевших энтузиазмом, либо запуганных советских граждан. Эти граждане и стали исходным материалом для создания Нового Советского Человека.

Война против гитлеровской Германии чуть было не стала концом диктатуры. Но страна выстояла. Как ни парадоксально, выстояла благодаря тому, что сталинскому режиму не хватило времени, чтобы завершить свою работу по созданию нового типа человека — конформиста Хомо Советикус. В чрезвычайных условиях военного времени вновь ожили лучшие чувства людей и среди них любовь к родине, где жили они, их отцы и предки. Но защищая свою страну, они одновременно защищали и спасали диктатуру. Во время войны процесс формирования современного советского общества был прерван. Но в то же время окончательно расчистился и путь к завершению этого процесса: миллионы людей погибли во время войны. Среди них были остатки тех поколений, которые родились в первые годы Советской власти и сформировались еще до начала Великого Террора 30-х годов. В них причудливым образом уживались мечты о мировой революции — отголоски их смутного детства — и готовность быть верными слугами сталинской диктатуры. Они могли умирать на поле боя с именем Сталина на устах, но могли выжить с великой надеждой на свободу. Мало кто из поколений, родившихся в 20-е годы, возвратились домой целыми и невредимыми. Но те, кто вернулся, уже не годились в качестве материала для лепки из них Нового Советского Человека. Новая чистка стала неизбежной. Она стала неизбежной также и потому, что события войны возродили было утраченную коллективную память народа, подлинную, а не ту, которую усердно начали насаждать, уничтожая, с одной стороны, носителей и хранителей этой памяти, а с другой — создавая искусственную коллективную память посредством «Краткого Курса истории ВКП (б)», «Биографии И. В. Сталина» и многочисленных фальсификаторских поделок историков, литераторов, художников, артистов, поэтов и музыкантов.

В последние годы сталинской диктатуры, иногда называемой периодом зрелого сталинизма, все ее характерные черты необычайно обострились. Так обыкновенно происходит со стареющими людьми, когда заложенные в них хорошие или дурные качества становятся более выпуклыми, заметными, ощутимыми. То же самое происходит и в обществе. Позднесталинистское общество носило все основные черты раннего одряхления. Эти черты — распад идеологии, произвол власти и господство органов государственной безопасности над всеми областями жизни страны, массовая система доносительства, грубое вторжение партии-государства в сферу семейных отношений граждан, обострение межнациональных отношений, усиление экспансионистских тенденций вовне, ксенофобия и разжигание шовинизма и антисемитизма внутри страны. Все это происходило на фоне быстрого роста военного потенциала государства и стремительного ухудшения экономического положения страны и особенно условий жизни крестьянского населения.

Завершение формирования современного советского общества тормозило отсутствие чувства безопасности, столь необходимого для любого общества. Все без исключения слои общества страдали комплексом неполноценности. Партийная бюрократия ощущала этот комплекс еще больше других, ибо даже власть и привилегии, которыми члены этой касты обладали, могли исчезнуть неожиданно, внезапно, так же, как и они сами. Бюрократия устала от единовластной Диктатуры. Она мечтала о новой форме диктатуры — без диктатора. Но в то же время страшилась последствий исчезновения Сталина.

Изучению сталинской эпохи, сталинизма, как принято называть это время в истории Советского Союза, посвящено много исследований, опубликованных главным образом на Западе. Высказаны и обоснованы интересные точки зрения на сталинизм как исторический феномен. Некоторые исследователи попытались оценить советский опыт с точки зрения интересов Человека, Человеческого Общества в целом. И когда они это сделали, то увидели вдруг, что в ходе строительства «светлого будущего человечества» были физически уничтожены, заморены голодом или погибли насильственной смертью десятки миллионов людей. Одни называют эту цифру в 25 миллионов, другие в 40. А. И. Солженицын считает, что за годы советской власти погибло 60 миллионов. Как ни считать, но речь идет, таким образом, о подлинной демографической катастрофе, невиданной в истории России на протяжении ее многовековой истории. Речь идет о глубокой нравственной катастрофе для тех, кто выжил. Как справятся они, живущие, с наследием эпохи?

Таков был вопрос, поставленный Историей в марте 1953 года.

 

Глава десятая. Годы растерянности и надежд (1953 — 1964)

 

Первый «триумвират»

После смерти Сталина Маленков казался его естественным преемником, В последние годы жизни Сталина он стал главной политической фигурой в партии. Маленков прочел вместо Сталина, впервые после XII съезда партии, отчетный доклад ЦК на XIX съезде в 1952 году. Фотография Маленкова вместе со Сталиным и Мао Цзедуном появилась во всех газетах 12 марта 1953 года. Рядом со статьей Мао Цзедуна, в которой было написано: «Мы глубоко верим, что Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза и Советское правительство во главе с товарищем Маленковым безусловно смогут продолжить дело товарища Сталина...» Это было как бы предъявлением законных прав на наследование.

Маленков небрежно отмахнулся от предложения Хрущева собраться, чтобы обсудить, как и кому вести дела дальше. «Поговорим», — бросил он, уезжая с ближней дачи Сталина немедленно после того, как врачи констатировали смерть диктатора.

Хрущев промолчал, но принял свои меры: вывез важные архивы к себе в ЦК КПСС, начал готовиться к решающей схватке за власть.

На совместном заседании правительственных органов и ЦК КПСС 6 марта 1953 года Хрущев одержал первую важную победу — его освободили от обязанностей секретаря МК КПСС и предложили сосредоточиться на работе в секретариате ЦК. Ни Маленков, ни Берия, вступившие в союз еще при подготовке «ленинградского дела», не видели в Хрущеве серьезного соперника в борьбе за власть. Помыслы обоих были направлены на захват контроля над государственной властью. Оба допустили серьезную ошибку, переоценив знание поста главы правительства и государственной безопасности и недооценив обладание контроля над партийным аппаратом. Не сам пост председателя Совета министров СССР важен для удержания власти, а важна личность главы правительства. Сталин на посту председателя Совета министров оставался всевластным диктатором. Таким он был бы и без этого поста. Маленков лишь занимал должность, но не был диктатором. Он был не более чем председателем Совета министров.

Хрущев не стал претендовать на высшую правительственную должность. Вопреки своему характеру, он оказался на этот раз достаточно терпеливым, чтобы ждать. Для него Маленков сам по себе был не опасен. Опасен был Маленков в союзе с Берия или Берия в союзе с Маленковым. Хрущев был плоть от плоти партийного аппарата и великолепно знал настроение его верхушки — секретарей обкомов партии, становившихся теперь истинной властью на местах.

Они хотели быть свободными от страха, от наблюдения за ними местных начальников управлений государственной безопасности. Они были лояльны центру, но хотели большей самостоятельности в решении местных дел и гарантии личной безопасности. Для них, как и для Хрущева, самым опасным человеком был Берия. Он был ненавидим большинством партийно-государственной верхушки и военной бюрократией.

Хрущев добился немедленно после смерти Сталина разделения партийной и государственной власти. 14 марта 1953 года Маленков был по собственной просьбе освобожден от обязанностей секретаря ЦК КПСС, но остался председателем Совета Министров. Хрущев стал фактически первым секретарем ЦК КПСС. Эта должность, исчезнувшая после XIX съезда, была официально восстановлена в сентябре 1953 года.

15 марта 1953 года 4-я сессия Верховного Совета СССР утвердила новое государственное руководство, К. Е. Ворошилов был избран на номинальный, но почетный пост председателя Президиума Верховного Совета СССР. Маленков был назначен председателем Совета министров СССР, Берия, Молотов и Каганович — его первыми заместителями, Булганин и Микоян — заместителями. У власти оказался первый «триумвират» — Маленков, Берия и Молотов. Последний фактически был отодвинут в область внешней политики. Новое правительство нуждалось в поддержке народа, еще неспокойного после ухода Всевидящего и Вездесущего. Правительство обещало позаботиться о благе народа и заявило о своей готовности немедленно улучшить отношения с Соединенными Штатами Америки. Следуя традиции, правительство объявило 1 апреля о новом снижении государственных розничных цен на продукты, одежду, бензин и стройматериалы.

С чего начать? Этот вопрос был и остается главным при любой смене власти. Был он главным и для нового руководства, пришедшего на смену Сталину. Ответ на этот вопрос был довольно сложным и далеко не однозначным. В последние годы жизни Сталина в стране, буквально во всех областях, возникло сильное напряжение. Внешнеполитическая ситуация таила в себе опасную перспективу сползания к третьей мировой войне.

Маленков, как это видно из его первых действий, понял, что необходимо дать народу материальное облегчение, в котором ему так долго отказывали.

Программа триумвирата была суммарно изложена в первом официальном докладе Маленкова на заседании 4-й сессии Верховного Совета СССР 15 марта 1953 года, через неделю после того, как тело Сталина было внесено в Мавзолей и появилась еще одна надпись: «И. В. Сталин».

«Законом для нашего правительства является обязанность неослабно заботиться о благе народа, о максимальном удовлетворении его материальных и культурных потребностей...» Этот лозунг был как бы вывеской нового руководства.

В печати началась кампания за увеличение производства товаров легкой промышленности и продовольственных товаров. Спустя несколько месяцев, на шестой сессии Верховного Совета СССР, Маленков, отметив неблагополучие в сельском хозяйстве, призвал: «... в ближайшие 2-3 года добиться создания в нашей стране обилия продовольствия для населения и сырья для легкой промышленности».

Новый премьер призывал также изменить отношение к личному хозяйству колхозников, расширить жилищное строительство, развивать товарооборот и розничную торговлю. Значительно увеличились капиталовложения на развитие легкой, пищевой, рыбной промышленности.

Уже первые мероприятия нового правительства, понизившего налоги на крестьян, создали ему широкую популярность. Именно Маленков, а не Хрущев, был в первое время наиболее популярной фигурой среди народа.

Одним из особенно плачевных последствий тридцатилетней сталинской диктатуры был упадок сельского хозяйства. Наследникам Сталина предстояло принять важные решения, от которых зависела не только судьба десятков миллионов колхозников, но и экономика страны на многие десятилетия вперед. Никто из новых руководителей не помышлял, конечно, о кардинальном решении вопроса — ликвидации полукрепостной колхозной системы. Но они пытались найти пути некоторого облегчения бремени колхозников, повышения рентабельности колхозного производства.

В течение многих лет колхозники едва сводили концы с концами, особенно в центральной и северо-западной России. Их существование поддерживали не эфемерные доходы колхозов, о которых трубила советская печать, вызывая восторги умиления западной «прогрессивной» интеллигенции, а карликовые приусадебные участки, корова — кормилица семьи испокон веков.

После войны натуральные и денежные налоги с колхозов и колхозников в пользу государства возросли неимоверно. Вместе с голодом 1946 и 1947 года новые поборы привели к гибели сотен тысяч крестьян и к окончательному обнищанию миллионов. Чтобы избежать уплаты налогов, а налоги взимались не в виде общей суммы, а с каждой единицы сельскохозяйственной культуры или с домашнего скота и птицы, колхозники вынуждены были свертывать многостороннее хозяйство и оставлять только те его части, налог на которые был меньше или без которых семье попросту грозила бы голодная смерть.

Одним из первых мероприятий «триумвирата» было сокращение сельскохозяйственного налога с приусадебных участков, отмена натурального налога и замена его денежным и повышение закупочных цен на излишки сельскохозяйственной продукции. Были полностью сняты недоимки по сельскохозяйственному налогу за прошлые годы.

Денежный налог по Закону о сельскохозяйственном налоге от августа 1953 года был фактически снижен с каждого колхозного двора в среднем в два раза.

В передовой статье первого номера за 1953 год центрального теоретического органа КПСС журнала «Коммунист» торжественно объявлялось: «Зерновая проблема, считавшаяся ранее наиболее острой проблемой, решена прочно и окончательно».

В 10 номере того же журнала были опубликованы материалы сентябрьского пленума ЦК КПСС, посвященного положению в сельском хозяйстве. К 13 номеру журнала от мажорного тона не осталось и следа.

Хрущев признал, что все заявления о разрешении зерновой проблемы, были лживыми. Налоги на индивидуальные хозяйства колхозников снова были понижены, владельцы коров получили льготы. Было решено поощрять впредь мелкое хозяйство рабочих и служащих: разведение свиней, домашней птицы, поощрялось даже обзаведение коровами. Фактически это было признанием, что приусадебное хозяйство крестьянина и рабочего в небольших провинциальных городах является главным источников поддержания не только собственного существования, но и источником снабжения сельскохозяйственными продуктами значительной части населения страны. Но в 1953 году четвертая часть из 20 миллионов крестьянских семей не имела коров.

В 1954 году был отменен налог за владение коровой и свиньями. К этому времени налог на приусадебный участок снизился в 2,5 раза по сравнению с 1952 годом.

Эффект новой меры был потрясающим: деревня и близлежащие к сельской местности города перестали испытывать острую нужду в продовольствии, хотя положение все еще оставалось достаточно серьезным. Главное же заключалось в том, что крестьяне еще раз поверили государству, что может быть улучшение в их беспросветной жизни. Легко себе представить, каковы были бы результаты перевода сельского хозяйства на иные рельсы, если относительная свобода использования приусадебного хозяйства, распространившаяся всего на 2% всех обрабатываемых земель в стране, так быстро и в такой короткий срок изменила положение.

Значительным облегчением для населения явилось сокращение в два раза суммы подписки на очередной государственный заем развития народного хозяйства СССР (выпуск 1953 года).

Намерение нового руководства «успокоить нервы народа» проявилось в упорядочении рабочего дня в учреждениях. Практика ночного бдения была осуждена. Отныне работа в учреждениях союзного и республиканского значения начиналась в 9 часов утра и заканчивалась в 6 часов вечера с часовым перерывом на обед.

4 апреля 1953 года было опубликовано безо всяких комментариев сообщение Министерства внутренних дел СССР о том, что дело «врачей-убийц» было провокационно состряпано бывшим руководством бывшего Министерства государственной безопасности и что обвиненные врачи неповинны ни в каких преступлениях. То было удивительное заявление, ибо бывший руководитель бывшего Министерства государственной безопасности С. Д. Игнатьев немедленно после смерти Сталина был сделан секретарем ЦК КПСС.

Игнатьев никак не мог бы быть избран в секретариат ЦК без согласия Хрущева. Но Игнатьев нес прямую ответственность за подготовку «процесса врачей». Имел ли Хрущев какое-либо касательство к этому делу? Вопрос этот тем более закономерен, что Игнатьев никогда позднее не был привлечен к партийной и государственной ответственности, а был после освобождения его от обязанностей секретаря ЦК направлен на партийную работу в качестве первого секретаря Башкирского обкома партии.

Как бы то ни было, но заявление МВД от 4 апреля имело огромное политическое значение, как декларация о разрыве с прежней практикой беззакония и террора. Многие семьи арестованных «врагов народа» увидели в этом возможность для пересмотра обвинений и приговоров по делу их родных. В прокуратуру СССР и в партийные органы посыпались сотни тысяч заявлений с просьбами пересмотреть дела осужденных.

Позднее, после ареста Берия, в партийных кругах утверждали, что коммюнике не было согласовано Берией с секретариатом ЦК, иначе оно было бы опубликовано не от имени Министерства внутренних дел, а от имени правительства и формулировки были бы иными. Вероятно, так и было бы на самом деле. Коммюнике МВД создавало новую огромную и не очень желательную проблему для нового руководства — реабилитации сотен тысяч, а может быть и миллионов людей, исчезнувших в годы террористической диктатуры Сталина. Вероятно, не было ни одного крупного партийного или государственного деятеля, который не был бы прямо или косвенно причастен к массовым преступлениям советского режима, или во всяком случае не извлек бы для себя какой-либо выгоды во время террора 30-х и 40-х годов. Теперь число врагов Берия в руководстве значительно увеличилось, так как многие опасались разоблачений. Пока что Берия распорядился освободить родственников членов руководства, арестованных и посланных в лагеря в последние годы жизни Сталина. Берия лично вручил Молотову его супругу П. С. Жемчужину, попавшую в лагерь в последние годы жизни Сталина. Заодно он распорядился освободить бывшего министра госбезопасности Абакумова, угодившего в тюрьму по случаю дела «врачей-убийц». Выпустили из тюрьмы маршала артиллерии Н. Д. Яковлева и его сына, а также маршала авиации Новикова, арестованного по навету Василия Сталина.

Имя Берия стало довольно популярным среди интеллигенции и городских слоев на короткое время. Его популярность была связана с коммюнике от 4 апреля. Берия, а вместе с ним и «триумвират», сделали очень ловкий ход, соединив Министерство внутренних дел с Министерством государственной безопасности и создав новое под вывеской Министерства внутренних дел. Таким образом пугающие слова «государственная безопасность» исчезли на короткое время, создав иллюзию перемен и вызвав бурю рукоплесканий среди левых интеллектуалов Запада.

Но о преждевременности этих надежд свидетельствовал указ Верховного Совета СССР об амнистии от 27 марта 1953 года. По этому указу, получившему неправильное название «ворошиловского» (по имени нового председателя Президиума Верховного Совета СССР К. Е. Ворошилова, подписавшего этот указ. На самом деле, указ об амнистии был подготовлен при активном участии Берия), освобождались из заключения те, кто был осужден на срок до 5 лет, иногда до 8 лет, некоторые категории инвалидов, несовершеннолетних и женщин. Амнистия не касалась политических заключенных.

Летом 1953 года массы уголовников, освобожденные из лагерей по мартовскому указу об амнистии, наполнили города страны. Даже в Москве стало небезопасным появляться вечерами на улицах из-за риска быть убитым или ограбленным. В Москву были введены части внутренних войск, появились конные патрули. Позднее, после устранения Берии, ему инкриминировалось в числе прочих преступлений намерение использовать выпущенных из тюрем уголовников для захвата власти.

Берия стал популярным в национальных республиках. С его именем связывали поворот в области национальной политики, за предоставление больших прав союзным республикам и против русификаторских тенденций.

В республиках прошли пленумы ЦК местных компартий, на которых осуждалась практика великодержавной политики. На пленуме ЦК компартии Украины говорилось о «серьезных извращениях» ленинско-сталинской национальной политики. Главу украинской партии Л. Мельникова, в частности, упрекали в том, что на руководящую работу в западные области Украины были посланы работники из других областей Украины и что преподавание в высших учебных заведениях Западной Украины было фактически переведено на русский язык. На пленуме ЦК в Литве отмечалось то же самое: слабое выдвижение национальных литовских кадров на руководящую работу. Открытые протесты против русификаторства в той или иной форме можно было услышать в то время на всех без исключения пленумах ЦК национальных компартий.

Берия представил проект в Президиум ЦК относительно этнического состава руководящих органов на Украине. Его мысль заключалась в том, чтобы на местах руководили местные, украинские кадры и чтобы их не передвигали в Москву. Президиум ЦК КПСС освободил русского Л. Мельникова от обязанностей первого секретаре на Украине и назначил на его место украинца Кириченко. Несомненно, что перемены были сделаны с согласия Хрущева, так как Кириченко был его ставленником. Писатель Корнейчук был введен в состав Президиума Украинского ЦК. Подобного же рода перемещения были проведены в прибалтийских республиках и в Белоруссии. Как свидетельствует Хрущев в своих мемуарах, Президиум ЦК КПСС принял решение, что пост первого секретаря в каждой республике должен быть предоставлен местному выходцу, а не русскому, посланному из Москвы. Хрущев признает, что точка зрения Берия о том, что преобладание русских в руководстве республик должно быть изменено, совпадала с точкой зрения ЦК. Обвинение Хрущева, что Берия рассчитывал таким путем обострить отношения внутри руководства в республиках и между центральным руководством в Москве и республиканскими руководителями, не выдерживает критики: если Берия действительно стремился к захвату власти, то это прямо бы противоречило его цели. Была ли у Берия программа по национальному вопросу, хотел ли он действительно усилить национальный элемент в республиках и в каких целях, остается открытым. Но немедленно после ареста Берия во всех национальных республиках снова прошли пленумы и митинги, на которых Берия осуждался за попытки поссорить национальности Советского Союза «под фальшивым предлогом борьбы с нарушениями национальной политики партии». Впрочем, это было в порядке вещей.

Берия, повинный во множестве преступлений против человечности, был ведущей силой первого «триумвирата». Об этом можно судить по обвинениям, выдвинутым против Берия в закрытом письме ЦК после его ареста. Оказывается, что именно Берия выступал за международную разрядку, за объединение Германии и ее нейтрализацию, за примирение с Югославией, за предоставление национальным республикам больших прав, прекращение русификации в области культуры, за выдвижение на руководящие должности выходцев с мест. В письме ЦК КПСС указывалось на необычайную активность Берия, засыпавшего Президиум ЦК всевозможными проектами.

Третий член триумвирата В. М. Молотов был сделан министром иностранных дел. Ему, искушенному в политике «холодной войны», предстояло теперь урегулировать необычайно обострившиеся в связи с корейской войной и германской проблемой отношения с западными странами и особенно с США.

Уже в программе нового правительства, изложенной в речи Маленкова 15 марта 1953 года, помимо обычных заверений в миролюбивости внешней политики СССР, содержалось косвенное обращение США с призывом к пересмотру советско-американских отношений. Американское правительство реагировало, если не очень быстро, то вполне определенно. В выступлении президента Эйзенхауэра от 16 апреля 1953 года, которое, вопреки обычной практике, было полностью опубликовано в СССР спустя 10 дней, говорилось: «Мы приветствуем каждый честный акт мира. Нас не интересует одна лишь риторика». Конкретно президент США предлагал: заключить почетное перемирие в Корее, заключить договор с Австрией, создать широкое европейское сообщество, которое включало бы объединенную Германию. Он настаивал также на полной независимости восточно-европейских государств, ограничении в вооружениях, международном контроле над атомной энергией. Комментарии «Правды» от 25 апреля 1953 года «К выступлению президента Эйзенхауэра» были выдержаны в спокойном тоне. Лондонский «Таймс» назвал статью «Правды» «самым разумным заявлением о советской политике, появившемся за многие долгие месяцы».

Реакция британского правительства также была положительной. Британский премьер-министр Черчилль заявил: «Мы ободрены рядом дружественных жестов со стороны нового советского правительства», и предложил созвать совещание в верхах.

Результаты поворота в советской политике не замедлили сказаться — 27 июля 1953 года было подписано перемирие в Корее и корейская война окончилась.

* * *

Отзвуки на смерть Сталина, на арест Берия, на кампанию в печати в защиту законности прокатились по всей стране и достигли миллионов заключенных, томившихся в концентрационных лагерях. И они начали бастовать и восставать повсюду: в лагерях Коми АССР, Урала, Сибири, Средней Азии и Казахстана. Наиболее важным было восстание в Кенгире весной-летом 1954 г. В восстании приняли участие 9 тысяч заключенных мужчин и 4 тысячи женщин.

Попытка администрации лагеря спровоцировать уголовников на расправу с политическими заключенными обернулась неожиданно всеобщей стачкой и восстанием заключенных. Восстание продолжалось 42 дня. В ходе его заключенные выставили требования политического и социального характера. Среди них: пересмотр приговоров и амнистия, введение 8-часового рабочего дня, превращение лагерей особого режима в обыкновенные, удаление с одежды заключенных номеров, улучшение условий заключения. Восставшие потребовали также приезда из Москвы представителя ЦК КПСС. Восстание проходило под лозунгом: «Да здравствует Советская Конституция!». Через несколько лет под тем же лозунгом уважения к Конституции сформируется правозащитное движение в СССР...

По приказу из Москвы против заключенных Кенгира были пущены танки и 3 тысячи солдат. Неравный бой, начавшийся на рассвете 26 июня 1954 года, продолжался 4 часа. Восставшие оказывали отчаянное сопротивление, забрасывая танки бутылками с горючей смесью... Однако сила взяла верх. Уцелевшие были арестованы, судимы и отправлены на Колыму.

В ходе восстания стачка солидарности с взбунтовавшимся Кенгиром была объявлена 10 июня в лагере Джезказган. После 26 июня каратели появились с танками у Джезказгана. 20 тысяч заключенных здесь не были подготовлены к сражению и капитулировали.

Однако 42 дня восстания в Кенгире не пропали даром. Произошли изменения в жизни заключенных: теперь они начинали работу не в 6 утра, а в 8 и работали до 5. Решетки с окон бараков, снятые во время восстания, не были восстановлены. Номера были удалены с одежды. Инвалиды и малолетние заключенные были частью освобождены, другим был уменьшен срок наказания.

Начальство решило ввести в лагерях «культуру». Начали приезжать театральные труппы и оркестры...

За два года до революции в Венгрии советские заключенные восстали в лагерях. Их подвиг остался тогда незамеченным, но они совершили историческое дело, частично сломив терроризм и эксплуатацию заключенных и их бесправие, процветавшие в лагерях десятилетиями. Знаменитый XX съезд КПСС стал возможным также и благодаря движению Сопротивления заключенных советских концентрационных лагерей.

* * *

Смерть Сталина и первые шаги по либерализации, предпринятые советским руководством, нашли немедленный отзвук в странах-сателлитах СССР Восточной и Юго-Восточной Европы. Повсеместно начались волнения, ожесточилась борьба между старым сталинским руководством и антисталинистами. Только Албания, Румыния и Болгария остались более или менее спокойными. В Албании убежденный сталинист Энвер Ходжа расправился заранее со всеми возможными и невозможными оппозиционерами. В Румынии и Болгарии сталинисты также держали в руках бразды правления. Только позднее, после XX съезда КПСС там активизировались антисталинские силы.

Первые серьезные волнения в социалистическом блоке произошли в Чехословакии в начале июня 1953 года. Непосредственным поводом для волнений послужила денежная реформа 30 мая 1953 года, серьезно ударившая по интересам рабочих. 1 июня начались волнения в Пльзене, одновременно началась всеобщая стачка на угольных шахтах Моравска Остравы. 5000 демонстрантов в Пльзене ворвались в городскую ратушу и порвали портреты Сталина и Готвальда. Вызванные войска отказались стрелять по демонстрантам. Раздавались требования проведения свободных выборов. Имена Массарика, Бенеша и Эйзенхауэра вызывали бурю оваций. Однако не было призывов к свержению власти. Движение было стихийным и никем не возглавлялось. Не было и кровопролития: после отказа войск открыть огонь по демонстрантам, были вызваны специальные полицейские силы, которым не было оказано сопротивления. Волнения в Чехословакии были показателем назревшего недовольства политикой коммунистической партии, захватившей власть в феврале 1948 года.

Возмущение экономической политикой было поводом для восстания в Восточной Германии в июне 1953 года. Форсированная индустриализация и принудительная коллективизация, проводимая восточногерманским правительством, привела к массовому бегству населения из Восточной части Германии в Западную. Ответом правительства было увеличение обязательных поставок продуктов с крестьянских дворов и принудительная уплата задолженности по налогам. В апреле 1953 года было прекращено распределение продовольственных карточек среди «классово-чуждых элементов» и среди восточных берлинцев, работавших в западном секторе Берлина. Одновременно начался нажим на рабочих с требованием поднять производительность труда. В конце мая 1953 года было издано постановление совета министров ГДВ об увеличении производственных норм на 10%.

Отлив населения на Запад усилился. В течение первых пяти месяцев 1953 года в Западную Германию ушло 190 тысяч человек из Восточной, в то время как за весь 1952 год ГДР покинуло 182 тысяч немцев.

В это же время в Москве были получены сведения об ухудшении ситуации в Венгрии.

Новое советское руководство настоятельно посоветовало своим сателлитам немедленно изменить экономическую политику, прекратить нажим на рабочих, крестьян и средние слои, отказаться от дорогостоящих и не оправданных программ по индустриализации (сателлиты СССР старались в сталинские времена во всем копировать своего «старшего брата», абсолютно не считаясь с экономическими возможностями своих стран).

Под нажимом из Москвы Политбюро ЦК СЕПГ приняло резолюцию, в которой осуждалась прежняя экономическая политика, признавались серьезные ошибки и отменялись все непопулярные мероприятия последних месяцев. Однако среди допущенных ошибок и мер по их устранению не упоминалось о повышении рабочих норм Более того, последовало подтверждение о вводе в действие новых норм с 30 июня 1953 года. Рабочие Восточного Берлина ответили немедленным прекращением работы 16 июня и массовыми демонстрациями. Тысячи рабочих пришли к зданию правительства с требованием отмены повышения рабочих норм, снижения цен. Они выставили также и политические требования: отставки главы партии Вальтера Ульбрихта, объединения Германии и проведения после этого свободных выбором. На следующий день, 17 июня, началась всеобщая забастовка в Восточном Берлине и волнения во многих городах ГДР, включая Лейпциг, Дрезден, Магдебург. Рабочие в этих городах нападали на полицейские участки и тюрьмы, освобождали политических заключенных. В движении приняли участие до 100 тысяч человек.

Для подавления начавшегося всеобщего восстания в ГДР советское командование ввело в дело танки. Советским войскам помогала полиция ГДР. По некоторым данным погибло до 500 человек.

Кровавое подавление рабочего восстания в ГДР было представлено правительством СССР как ликвидация попытки мятежа фашистов. Более тридцати лет спустя после этих событий население СССР так и не знает правды о событиях, случившихся в Германии в июне 1953 года.

Новое советское руководство с большим беспокойством наблюдало за развитием событий в Венгрии.

Глава венгерской коммунистической партии Матиас Ракоши был, пожалуй, наиболее преданным Советскому Союзу лидером социалистической страны. Он стремился во всем подражать политике Советского Союза. В результате Венгрия уже в начале 50-х годов оказалась в крайне бедственном положении, экономическом и политическом.

Ракоши и другие венгерские деятели были вызваны весной 1953 года в Москву, где советские руководители потребовали от Ракоши прекращения неоправданного, авантюристического курса на сверх-индустриализацию и прекращения насильственной коллективизации. В Москве настаивали на реорганизации правительства, уходе Ракоши с поста премьера, удалении двух других министров — тяжелой индустрии и обороны и принятии решения ЦК Венгерской компартии, осуждающего сделанные ошибки. На место Ракоши главой правительства был назначен старый коминтерновец Имре Надь, считавшийся умеренным и находившийся фактически в оппозиции к политике Ракоши. Хотя Политбюро Венгерской компартии и приняло требуемую резолюцию, но держало ее содержание в секрете, отделавшись опубликованием туманного коммюнике. Но Имре Надь, встав во главе правительства, начал проводить политику, сходную с политикой НЭПа».

Ракоши продолжал оставаться во главе партии. Очень скоро внутри Венгерского руководства завязалась острая борьба. Имре Надь был обвинен в правом уклоне и смещен с поста премьера в апреле 1955 г.

Но в то же время, в Венгрии так же, как и в СССР, началась реабилитация, возвращение репрессированных режимом Ракоши, восстановление их на партийных постах (чего не было в СССР).

В Венгрии развернулось также широкое движение за либерализацию, охватившее интеллигенцию, от студентов и до писателей.

Появились разного рода общественные организации, кружки. Возникли журналы и альманахи литераторов, художников, артистов либерального направления. Начали печататься произведения, критически оценивающие положение в социалистической Венгрии.

Началась духовная революция.

* * *

10 июля 1953 года в газетах было опубликовано сообщение об аресте Берия. Устранение Берия было подготовлено Хрущевым в сговоре с другими членами Президиума ЦК КПСС. Арест Берия был произведен с помощью военных во главе с маршалом Г.К.Жуковым и с помощью И.А.Серова. Берия был расстрелян после процесса.

Падение Берия было концом первого триумвирата. Престиж и влияние Хрущева, организатора антибериевского заговора, значительно усилились. Маленков утратил свою опору и теперь все более зависел от Хрущева, который очень быстро прибрал к рукам партийный аппарат. Хрущев еще не мог диктовать свои решения, но и Маленков уже не мог действовать без согласия Хрущева. Оба еще нуждались в поддержке друг друга. Но в руках Хрущева был не только партийный аппарат. Армия, которую он использовал для ликвидации Берия, была также за него. В войска для разъяснения случившегося были посланы не только Жуков, Конев, Москаленко, непосредственные технические исполнители ареста Берия, но и Булганин — штатский маршал, всецело преданный Хрущеву, был послан в стратегически и политически наиболее важный — Московский военный округ.

В декабре 1953 года состоялся официальный суд над Берия и его сподручными. Берия был уже мертв, но народ об этом не знал. Среди предъявленных обвинений фигурировало «организация антисоветской заговорщической группы в целях захвата власти и восстановления господства буржуазии». Сомнительно, однако, чтобы Берия стремился к «восстановлению власти буржуазии», а не к собственной диктатуре. Заодно Берия был объявлен агентом «Интеллиндженс сервис» с 1918 года. Вместе с Берия были судимы и приговорены к смертной казни несколько высших чиновников госбезопасности, в том числе бывшие министры и их заместители.

В 1954 году был судим и расстрелян Рюмин — непосредственный руководитель провокационного дела врачей, а затем бывший министр государственной безопасности Абакумов, на счету которого было, помимо других многочисленных преступлений, «ленинградское дело».

После устранения Берия органы государственной безопасности были реорганизованы. Большинство (но не все) высших руководителей были смещены или заменены. Они получили прекрасные пенсии. Вместо Министерства государственной безопасности был образован Комитет Государственной Безопасности при Совете Министров СССР. Тем самым подчеркивалось его снизившееся значение в структуре государственной власти. На местах начальники управлений КГБ отныне подчинялись первым секретарям обкомов, ставшим реальными хозяевами своих областей. Были ликвидированы спецотделы МГБ в различных учреждениях, в том числе и в ЦК КПСС. Всесильные Особые Совещания — тайные трибуналы, выносившие суровые, не подлежащие пересмотру приговоры, главным образом по обвинениям в контрреволюционной деятельности, антисоветской агитации и прочего, были упразднены. Во главе КГБ был поставлен бывший заместитель Берия, сыгравший значительную роль в его устранении, генерал И. А. Серов. Новый глава ведомства КГБ был известен своими «заслугами» по депортации прибалтов, жителей Западной Украины и Западной Белоруссии в 1939—40 годах. Под его руководством проходила депортация народов Кавказа и татар Крыма в 1943—1944 годах. Он возглавлял государственную безопасность в советской зоне оккупации Германии и прочее. Однако его личная преданность Хрущеву, испытанная в годы совместной службы на Украине, и отсутствие политических амбиций у Серова сыграли свою роль. Эти качества нового главы госбезопасности отвечали главной цели реорганизации органов государственной безопасности — низведения их до уровня технических исполнителей. ЦК КПСС снова взял на себя полную ответственность за аппарат террора, уменьшенный, урезанный, но все же сохраненный как необходимый составной элемент советской социалистической общественной системы. Основным резервом кадров КГБ оставался, как и прежде, комсомол. Многие сотрудники государственной безопасности были в прошлом деятелями комсомола на различных уровнях. После Серова председателем КГБ был назначен бывший первый секретарь ЦК ВЛКСМ А. Н. Шелепин. Позднее, когда Шелепин стал членом Политбюро, его сменил на посту председателя КГБ другой секретарь ЦК ВЛКСМ — Семичастный.

Сохранение органов государственной безопасности подтверждало, что основа системы, созданной Лениным и усовершенствованной Сталиным, осталась без изменения. Но в тот момент многим это не было достаточно ясно.

Через неделю после реабилитации «врачей-убийц» ЦК КПСС принял решение «О нарушении законов органами государственной безопасности». Это решение носило не только частный, связанный с «делом врачей», характер, но имело большое принципиальное значение. Оно было первым формальным решением партии, осуждавшим органы государственной безопасности, ставшие над партией и над государством.

После опубликования сообщения о реабилитации врачей, но особенно после устранения Берия, в самых различных слоях населения совершенно стихийно возникло движение против произвола власти, независимо от того, было ли это произволом со стороны государственной безопасности, милиции, руководителя учреждения или домоуправления. Это движение приняло специфическую для советских условий форму. В редакции газет, главным образом центральные, начали поступать тысячи писем с жалобами на произвол местных властей. Всколыхнулись семьи так называемых врагов народа, погибших или еще томившихся в концентрационных лагерях и в тюрьмах. Долгие годы они были как бы париями общества. При каждом удобном случае им напоминали о великодушии партии и государства, которые позволяют им существовать и даже работать, а их детям учиться.

Письма начинались, как правило, со слов благодарности партии, разоблачившей «презренного изменника» Берию. Но дальше в письмах требовали или просили пересмотреть дела отцов, матерей, просто родственников. Органы прокуратуры были в растерянности. Были растеряны и партийные руководители. Они понимали, что подымается волна народного негодования, которая может их смести. То в одном, то в другом лагере на Колыме, в Казахстане, в других местах заключения вспыхивали забастовки и бунты, кончавшиеся кровавой вооруженной расправой. Народ вне лагерей открыто обсуждал совершенные преступления. Руководители на местах вдруг стали вежливыми и доступными для населения. Граждане использовали демагогию газетных статей, осуждавших произвол и нарушения законности, и начали всерьез требовать осуществления их гражданских прав. В конце 1953 и в начале 1954 года это движение, никем не организованное, стало шириться и расти, оказывая психологическое давление на новое руководство.

Верно или нет, что новое руководство не имело понятия о количестве репрессированных, заключенных в лагерях и тюрьмах? Этот вопрос довольно спорный. В государственных планах развития народного хозяйства всегда указывались министерства, ответственные за строительства и сооружения, а также фонды и людские ресурсы, которыми они располагают. Во многих случаях ответственным исполнителем значилось министерство внутренних дел. Поэтому очень легко было представить масштабы этой секретной империи с одновременным рабским населением в 8-9 миллионов. Совершенно невероятно, чтобы высшие руководители не знали об этом довольно точно.

После коммюнике МВД от 4 апреля требование перехода к законности стало всеобщим, и оно касалось не только политических заключенных, но буквально всех сфер жизни советского общества, ибо повсюду не только закон был заменен произволом, но и сам закон также был выражением царившего в стране беззакония.

Все вышестоящие советские и партийные инстанции, а не только суд, прокуратура, органы юстиции и министерства внутренних дел были буквально засыпаны заявлениями-требованиями, просьбами и жалобами. И эти жалобы старались удовлетворить те же самые чиновники, которые были в них повинны.

Однако, когда речь пошла о реабилитации осужденных за так называемые контрреволюционные преступления, то здесь ничего нельзя было сделать без общего решения в государственном масштабе.

В 1953 году было освобождено около 4000 человек, а в лагерях по самым осторожным оценкам специалистов находилось от 8 по 9 млн. заключенных. Хотя в 1953—1955 годах режим был смягчен, проблема оставалась нерешенной. Освобождение продолжалось, но в 1954—1955 годах было реабилитировано и освобождено всего 12 тысяч человек. В 1955 году была объявлена амнистия лицам, сотрудничавшим с немцами во время оккупации в 1941—1944 годах, и освобождены в связи с приездом германского бундесканцлера К. Аденауэра немецкие военнопленные. В 1956 году были освобождены японские военнопленные, судимые как «военные преступники» (подавляющее большинство японских военнопленных было репатриировано в 1947—1948 гг.).

После XX съезда партии реабилитация приняла массовый характер. Были созданы комиссии по реабилитации, наделенные полномочиями освобождения заключенных на местах, прямо в лагерях. Подавляющее большинство выживших политических заключенных было освобождено в том же 1956 году, многие были реабилитированы посмертно, но этот процесс посмертной реабилитации растянулся еще на долгие годы. Особенно трудным был вопрос, как отнестись к осужденным за участие в оппозициях. Ведь лидеры оппозиций так и не были реабилитированы, хотя постепенно многие осужденные по открытым судебным процессам 1936—1938 годов были посмертно реабилитированы, за исключением Бухарина, Рыкова, Зиновьева, Каменева и других, хотя их невиновность в приписываемых им преступлениях, вроде подготовки покушения на Ленина в 1918 году (Бухарин), в шпионаже и организации террористических актов (Зиновьев, Каменев, Бухарин), вредительство (Рыков), была абсолютно ясной.

Реабилитация была необходима не только тем, кого она непосредственно затрагивала и их семьям, но имела огромное моральное значение для всего народа. Совесть, как врожденное и необходимое качество человеческого бытия, была пробуждена. На выборах в партийные комитеты и в профкомы начали рекомендовать кандидатов с точки зрения их моральной оценки.

Живые, восставшие из мертвых, — реабилитированные и возвращенные к жизни, к своим семьям, сыграли большую роль в раскрытии неправового характера советского государства и аморальности его общественной системы.

Но только ли советской системы? События, происходившие в Восточной Европе, показывали, что вопрос стоял значительно шире — о системе социализма и правомерности ее существования.

Осенью 1954 года в Польше были преданы широкой огласке факты пыток, применявшихся польской государственной безопасностью. В это же время был освобожден из заключения один из видных польских коммунистов Владислав Гомулка. В январе 1955 года органы государственной безопасности были в Польше упразднены, а виновные в применении пыток преданы суду.

* * *

Выше мы уже говорили, что «ленинградское дело» было спровоцировано Маленковым и Берия. Хрущев сообщает в своих мемуарах, что даже Сталин колебался в принятии окончательного решения, но в конечном счете решил оставить его в руках Маленкова и Берия.

Характерно, однако, что в перечислении преступлений, совершенных Берия, «ленинградское дело» было обойдено молчанием. Только в декабре 1954 года уже постфактум Берия было инкриминировано также и «ленинградское дело». Но к этому моменту вопрос об уходе Маленкова с поста председателя Совета Министров СССР был решен.

Все это время Хрущев неуклонно шел вверх. На сентябрьском пленуме ЦК 1953 г., где Хрущев сделал основной доклад о положении в сельском хозяйстве, он был формально избран первым секретарем ЦК. Тем самым его ведущее положение в партии было подтверждено. Он немедленно сменил руководство Московским комитетом партии, назначив Капитонова на место Михайлова, протеже Маленкова.

Хрущев был основным докладчиком на всех пленумах ЦК 1953 и 1954 годов. Его предложение о поднятии целинных и залежных земель встретило более чем прохладное отношение со стороны других членов Президиума ЦК. Маленков склонялся к более интенсивной эксплуатации уже культивированных земель.

В июле месяце 1954 г. состоялся суд над Рюминым, бывшим заместителем министра государственной безопасности, который не был, по-видимому, инициатором «дела врачей», но, во всяком случае, руководил следствием. Суд над Рюминым был явным предупреждением Маленкову поспешить с отставкой. Предстоял еще суд над бывшим министром госбезопасности Абакумовым, который был непосредственным руководителем следствия по Ленинградскому делу. Положение Маленкова становилось безвыходным. Хрущев показал себя в этом деле очень искусным интриганом. Но впервые за многие годы советской власти высшему чиновнику государства была дана возможность покинуть свой пост не только добровольно, но и с почетом.

В январе 1955 года на пленуме ЦК Маленков был подвергнут критике за неправильную линию в предоставлении приоритета легкой промышленности, а не тяжелой и за ошибки по руководству сельским хозяйством в начале 50-х годов. В феврале 1955 года Маленков подал формальное заявление об отставке с поста премьера. В этом заявлении он «самокритично» признал свои ошибки и объяснил их недостаточной подготовленностью для роли руководителя правительством. Новым главой Совета министров СССР стал стародавний приятель Хрущева Н. А. Булганин, ничем не примечательная политическая фигура, но, как утверждали в то время, способный администратор. Маленков стал одним из заместителей Булганина, сохранив положение члена Президиума ЦК. В самом правительстве были произведены в течение 1955 года различного рода замены и перемещения, свидетельствовавшие об усилении влияния Хрущева. Некоторые бывшие министры были посланы послами в разные страны. Это было нововведением. Отныне пост посла становился политическим, а не просто дипломатическим. Карьерным дипломатам пришлось потесниться. Роль министра иностранных дел, а им был Молотов, снизилась.

После ухода Маленкова Молотов оставался не только единственным членом первого триумвирата, но и главным связующим звеном с прошлым, с эпохой Сталина, с периодом «холодной войны». Теперь Хрущев начал исподволь атаку на Молотова. Молотов был достаточно уязвим для любого обвинения, начиная от участия в терроре, заключении пактов о ненападении и дружбе с гитлеровской Германией в 1939 году и кончая разрывом с Югославией.

Молотов не был включен в состав делегации во главе с Хрущевым, отправившейся в Белград для примирения с Тито (май 1955 года). Он не участвовал также и в конференции стран Варшавского пакта в это же время. На июльском пленуме ЦК 1955 года Молотов был единственным среди членов Президиума, сохранившим свою прежнюю позицию по отношению к Югославии.

Молотов считался после Сталина главным теоретиком партии. О «теоретических», «философских» и других взглядах Молотова писалось немало кандидатских диссертаций в институтах Академии наук СССР. Он был избран почетным академиком. Хрущев имел в своем образовательном активе церковно-приходскую школу, а затем Промакадемию. Новый удар был нанесен по Молотову в связи с его заявлением в феврале 1955 года, что СССР построил фундамент социалистического общества. Молотов забыл о заявлении партии, что социализм уже был построен... в 1939 году!

Так, избавляясь постепенно от прямых наследников сталинской эпохи, Хрущев шел к XX съезду КПСС, назначенному на февраль 1956 года.

Но борьба против них с неизбежностью заставляла его идти довольно быстро вперед по пути разоблачения преступлений сталинского времени и реабилитации жертв сталинского террора. Использовав против Маленкова «Ленинградское дело», Хрущев, под нажимом требований реабилитации со стороны родственников видных партийных и военных деятелей, пострадавших в 30-е и в 40-е годы, должен был теперь вернуться к судьбе бывших членов Политбюро и ЦК. Это в свою очередь вело к выяснению роли Сталина в уничтожении кадров партии и роли его ближайших соратников — Молотова, Ворошилова, Кагановича. Путь этот был опасным и для самого Хрущева, как бывшего секретаря Московского комитета партии в годы террора, а затем руководителя украинской партии, ответственного за чистки в западных областях Украины и Белоруссии, а также в Прибалтике в 1939—40 годы, за расправу с повстанцами на Западной Украине после Второй мировой войны. И то, что Хрущев вступил на путь разоблачения преступлений сталинского времени, вопреки опасениям за свою личную судьбу, показывает, что он был на голову выше других советских руководителей и как человек, и как политический деятель. Не исключено, что Хрущев пошел по этой дороге, еще полностью не отдавая себе отчета в политических последствиях своего шага и рассчитывая, что сумеет держать будущие события под своим контролем.

Созданная при ЦК специальная комиссия была поставлена под председательство П. Н. Поспелова, главного теоретика партии, подготовившего знаменитую фальсификацию истории ВКП (б) — «Краткий курс», а позднее, на ее основе, «Биографию И. В. Сталина». От этой комиссии трудно было ожидать глубокого и нелицеприятного анализа событий прошлого. Но даже сам факт создания такой комиссии был огромным шагом вперед для все еще сохранявшегося сталинского режима.

«В течение трех лет, — говорил Хрущев, — мы не могли порвать с прошлым, не могли обрести мужества и решимости, чтобы поднять завесу и взглянуть, что было сокрыто от нас относительно арестов, судов, произвола, казней и все другое, что случилось в годы царства Сталина».

 

XX съезд КПСС

Уже находясь в вынужденной отставке, Хрущев, обращаясь к прошлому, говорил: «Сталиным были совершены преступления, преступления, которые были бы наказуемы в любом государстве мира за исключением фашистских государств, как, например, Гитлера и Муссолини».

Это первое открытое заявление ведущего советского политического лидера, дошедшего в своих рассуждениях до параллели между советским социалистическим государством и фашистским. Оно свидетельствует, между прочим, и о незаурядной личности Н. С. Хрущева.

Создание комиссии по расследованию даже под председательством Поспелова было встречено без всякого энтузиазма старой сталинской когортой — Молотовым, Ворошиловым и Кагановичем. Микоян, хотя и не возражал против назначения комиссии, но активно Хрущева не поддерживал.

Отчетный доклад ЦК, сделанный Хрущевым 14 февраля 1956 года на XX съезде, был довольно уклончивым. С одной стороны, Хрущев высказал несколько критических замечаний по поводу Сталина, Молотова, Маленкова, не называя их по именам, с другой, он отметил заслуги Сталина в разгроме «врагов народа». Гораздо более решительно против культа личности выступил на съезде Микоян 16 февраля, назвавший имена Косиора и Антонова-Овсеенко, ложно объявленных врагами народа.

Уже во время съезда Хрущев добился решения Президиума ЦК КПСС огласить на закрытом заседании съезда результаты расследования, произведенного комиссией Поспелова. Это решение было принято после бурного заседания Президиума ЦК, на котором Ворошилов кричал Хрущеву, что он не ведает, что творит, ему, вторили Молотов и Каганович. Ворошилов и Каганович не скрывали, что они боятся персональной ответственности Хрущев откровенно ответил, что у членов Президиума ответственность разная и вытекает из причастности каждого индивидуально к тому, что случилось. Он заявил о своей готовности ответить за то, в чем он был повинен.

Таким образом, Хрущев подорвал одну из основ коммунистического образа правления — систему круговой поруки, насаждавшуюся не только среди партийных руководителей, но повсюду и повсеместно. Ведь совсем еще недавно члены Политбюро скрепляли своей подписью смертные приговоры один за другим, по кругу.

После долгих споров было решено, что Хрущев сделает на закрытом заседании съезда второй доклад — о преступлениях Сталина. Доклад этот был, конечно, подготовлен заранее. Хрущев, несомненно, был уверен, что большинство членов Президиума его поддержит — у них просто не было другого выхода.

Свои разоблачения Хрущев решил ограничить только преступлениями, совершенными по отношению к членам партии, поддерживавшим Сталина и генеральную линию партии, но не по отношению к жертвам так называемых открытых процессов, участникам оппозиции и прочего. Между тем Хрущев накануне произнесения своей закрытой речи уже знал со слов генерального прокурора Р. Руденко, что «с точки зрения юридических норм не было никаких доказательств не только для осуждения, но даже для суда над этими людьми. Все обвинение было построено на их собственных признаниях, вырванных у них путем применения психологических и физических пыток...»

Тем не менее, решено было не говорить о лидерах оппозиции, дабы не вводить в смущение представителей братских коммунистических партий, присутствовавших на съезде. Позднее Хрущев признавал, что это решение было ошибочным. Хрущев не упомянул о главных жертвах режима — миллионах обыкновенных советских граждан.

Но даже то, что Хрущев сказал в своей секретной речи, было огромно. Хрущев показал механизм террора в действии, он разоблачил систему произвола, господствовавшую в стране на протяжении 30 лет. Хотя Хрущев и пытался ограничить по возможности круг разоблаченных преступлений лишь уничтожением партийной элиты и ее наиболее известных представителей, но документы, которые он прочел, например, кандидата в члены Политбюро Р. Эйхе, которому следователь перебил позвоночник, председателя Центральной Контрольной Комиссии Рудзутака, также подвергнутого мучительным пыткам, записку командарма И. Якира Сталину, письмо бывшего члена коллегии ВЧК М. Кедрова (кстати говоря, повинного в многочисленных преступлениях ЧК)... Цифры уничтоженных делегатов XVII съезда партии говорили о массовом характере террора. Наконец, Хрущев дал понять делегатам съезда, что убийство С. М. Кирова было также совершено по приказу Сталина, и обещал, что будет проведено полное расследование.

Важной частью доклада Хрущева был вопрос об ответственности Сталина за неподготовленность к нападению гитлеровской Германии на Советский Союз. Хрущев не рискнул пойти так далеко, чтобы осудить советско-германский пакт от 23 августа 1939 года и раздел Польши, но этот невысказанный вопрос как бы повис в воздухе.

Другой существенной частью выступления Хрущева было признание незаконности массовой депортации народов во время войны с Германией. Но и здесь Хрущев сказал полуправду.

Хрущев назвал и другие ошибки и преступления Сталина: разрыв с Югославией, «мингрельское дело», так называемый «заговор врачей», самоубийство Орджоникидзе. Фактически Хрущев показал, что вся история партии с того времени, как Сталин стал во главе ее, была историей преступлений, беззаконий, массовых убийств, некомпетентности руководства. Хрущев рассказал, хотя и кратко, о систематической фальсификации истории, проводившейся Сталиным самим и по его указанию. Тем не менее, он с одобрением отозвался о борьбе Сталина с оппозицией, это было понятно: что-то ведь должно было остаться в арсенале заслуг Сталина и руководимой им партии, каждый шаг которой был кровавым.

Уже одним своим разоблачением так называемого культа личности (выражение, заимствованное из известного письма Маркса) Хрущев совершил великое историческое дело — он открыл дорогу к пониманию сущности советской социалистической общественной системы, как самой антигуманной системы, которая когда-либо существовала в истории человечества.

* * *

Хотя доклад Хрущева и считался секретным, но вскоре после окончания закрытого заседания съезда содержание его стало широко известно по стране. Доклад, сопровождаемый выступлениями делегатов съезда был полностью зачитан во всех партийных организациях страны и подвергся бурному обсуждению. Разгорелись страстные дискуссии не только по поводу преступлений Сталина, но и советской общественной системы, всего строя и образа жизни советских граждан. Подавляющее большинство участников собраний одобряли разоблачения, сделанные на съезде. Были созваны также собрания сотрудников учреждений и рабочих предприятий, колхозников, которым был зачитан «облегченный» вариант речи Хрущева. Мистический круг, связанный с личностью Сталина и с изощренной системой психологического и физического террора, стал распадаться. Чудо происходило на глазах. Поневоле вспоминалось евангельское: сначала, было Слово. Жизнь неожиданно начала меняться от Слова. И для власти это было нечто новое и очень опасное.

Речь Хрущева была произнесена в тот момент, когда многое в стране находилось в состоянии движения: улучшалась жизнь в сельских местностях, законность начала понемногу теснить многолетнюю практику произвола, люди начали обретать чувство самоуважения и требовать уважения к себе. Но эти всходы были еще очень слабыми, неустойчивыми, они нуждались в постоянной поддержке. Хотя многое зависело от власти, но кое-что зависело теперь и от народа, сумеет ли он, вернее готов ли он поддержать это зарождающееся новое, или оно зачахнет и погибнет от сил, которые хотя и отступили в растерянности, но были еще достаточно мощны и спаяны системой взаимной поддержки, круговой поруки и многолетним опытом террористической диктатуры.

В стране быстро зрел подъем движения за демократизацию. Оно было еще слабым, неорганизованным, часто аморфным, но оно рождалось. И в этом была большая надежда.

За рубежом секретная речь Хрущева распространилась очень скоро и, очевидно, по указанию самого Хрущева. Реакция была, как и в Советском Союзе, разной. Особенная растерянность царила в наиболее консервативных, сталинских коммунистических партиях, таких, как компартии США, Великобритании, Франции.

В восточноевропейских странах, находившихся во время войны либо под фашистским господством, либо под фашистской оккупацией, а затем превращенных в советских сателлитов, реакция также была различной. У руководства партиями стояли в то время стопроцентные сталинисты, проводившие под контролем советских советников ту же самую политику террора, что и в СССР. В 1948—52 годах повсеместно прокатилось несколько волн чисток, сопровождавшихся, как в 30-е годы в СССР, открытыми политическими процессами над бывшими коммунистическими руководителями, признаниями обвиняемых, сделанными под пытками.

Лидеры коммунистических партий, особенно Китая и Албании, были встревожены и оскорблены манерой Хрущева, который не счел нужным предупредить их заранее о секретной речи и поставил их в тяжелое положение перед своими партиями. В восточноевропейских коммунистических партиях усилилось брожение, начавшееся вскоре после смерти Сталина. Долго сдерживаемые антисоветские (или антирусские) чувства вырвались наружу и справиться с ними было нелегко. Начались требования смены своего руководства.

В самом Советском Союзе сталинисты оправились после первого удара довольно скоро и начали наступление против линии Хрущева, настаивая на фактическом пересмотре решений XX съезда, осуждавших культ личности. Для старой сталинской когорты было необходимо, с одной стороны, ослабить впечатление от разоблачений, сделанных на съезде, сузить круг обвинений, а с другой, отмежеваться от возможных обвинений их самих в пособничестве и соучастии в преступлениях Сталина. Объединенными усилиями советских и зарубежных сталинистов дело было сделано. Пленум ЦК КПСС принял 30 июня 1956 года резолюцию «О преодолении культа личности и его последствий». В этом постановлении Сталин был назван «выдающимся теоретиком и организатором», ему ставилась в заслугу борьба против оппозиции, в обеспечении «победы социализма» в СССР и в развитии мирового коммунистического и освободительного движения. Его обвиняли лишь в злоупотреблении властью, что, как сказано в резолюции, было результатом его отрицательных личных качеств. В резолюции подчеркивалось, что хотя культ личности и тормозил развитие советского общества, но не мог изменить характер советского строя. Политика КПСС была правильной, так как выражала интересы народа. Постановление от 30 июня 1956 года фактически подменило решения XX съезда и стало отныне основной идеологической базой послесталинского конформизма.

* * *

Новому советскому руководству достались в наследство от сталинской эпохи значительно осложнившиеся национальные отношения. Впрочем, новые руководители отвечали вместе со Сталиным за эту политику. В ходе войны были насильственно выселены из их исконных мест целые народы и депортированы в Сибирь, на Урал, в центральную Азию и в Казахстан. Высланные во время войны были подвергнуты режиму спецпоселенцев, то есть ограничены в передвижении, получении работы, не говоря уже об образовании. Спецпоселенцы состояли на особом учете, отмечались регулярно в комендатурах, имели специальные пропуска. Комендант был богом и начальником над этими несчастными. От него зависело даже разрешение на брак. Всякие жалобы в вышестоящие инстанции приравнивались к контрреволюционному акту. За обращение с письмом к Сталину в лучшем случае следовало «промывание мозгов», в худшем — тюремное заключение. За побег полагалось 25 лет каторжных работ.

После смерти Сталина среди депортированных народов, потерявших к тому времени значительную свою часть от голода, неприспособленности к новому образу жизни, возникло сильное движение за возвращение на родину и отмену несправедливости, допущенной по отношению к ним. Началось самовольное возвращение чеченцев и ингушей на Кавказ, сопровождаемое нередко кровавыми драмами. В 1954—55 годах Советом министров СССР был издан ряд постановлений, смягчавший режим спецпоселений, отдельные категории были и вовсе сняты со спецучета.

Однако эти паллиативные меры не могли решить проблемы, которая к тому времени еще больше усложнилась. Депортированные народы требовали возвращения на родину и восстановления их во всех правах, включая автономию. Власти же теперь опасались последствий массового отъезда спецпоселенцев для экономики тех республик и областей, куда они были сосланы, а с другой стороны, страшились обострения межнациональных отношений и нарушения хозяйственного уклада в тех местностях, откуда народы были высланы. Однако то были издержки политики произвола и насилия, проводимой властью, за которую она и должна была нести всю полноту ответственности. Следовало эти издержки принять как неизбежные и немедленно вернуть депортированные народы на их родину. В докладе на XX съезде Хрущев, выразив свое возмущение массовой депортацией во время войны карачаевцев, балкарцев и калмыков и назвав это выселение «грубым попранием политики советского государства», ни словом не обмолвился о судьбе наиболее многочисленных из высланных народов — немцев, чечено-ингушей и крымских татар, не упомянул ни о месхах, армянах, депортированных в порядке «классовой борьбы» прибалтах, жителях Западной Украины и Западной Белоруссии, Молдавии и Буковины. И все же, принципиальное осуждение Хрущевым депортации с трибуны съезда трудно переоценить. Последовавшие затем снятие ограничений со спецпоселенцев не решало, однако, главной проблемы — возвращения на родину. Тогда наказанные народы решили взять свою судьбу в собственные руки. Тысячи семей чеченцев и ингушей скопились на железнодорожных магистралях, ведущих в Россию. Им отказывали в продаже железнодорожных билетов, их увещевали и им угрожали. Но вопреки всему уже в 1956 году 25—30 тысяч чеченцев и ингушей возвратились самовольно на родину. Их не пускали в принадлежащие им дома. Они строили рядом землянки и там селились. Чеченцы и ингуши составляли вместе 500 тысяч человек, объединенных отчаянной решимостью возвратиться на родину. И власти дрогнули. Пришлось включить чечено-ингушей в постановление ЦК КПСС от 24 ноября 1956 года о восстановлении национальной автономии. Помимо них в постановление были включены калмыки, карачаевцы и балкарцы. Автономии этих народов были восстановлены в январе 1957 года. Крымские татары, немцы и другие народы остались за бортом. Но они продолжают свою борьбу и по сей день.

Почему Хрущев обошел молчанием крымских татар? Ответ на этот вопрос несложен: в 1954 году по инициативе Хрущева Украинской ССР был сделан подарок по случаю празднования 300-летия воссоединения России и Украины. Подарок был Крым, выведенный теперь из РСФСР и присоединенный к территории Украинской ССР. Хрущев, борясь за власть, нуждался в поддержке украинской группы, а украинские деятели были категорически против возвращения крымских татар. Они начали массовое заселение прибрежного Крыма украинцами. Однако даже теперь места в Крыму вполне достаточно, чтобы расселить там крымских татар.

К несчастью для крымских татар, они не были в 1956 году так хорошо организованы, так сплочены, как чеченцы и ингуши. Если бы они начали массовое самовольное возвращение в Крым, то, вероятно, добились бы своего. В ноябре 1956 года, в связи с событиями в Венгрии и других странах Восточной Европы, советское руководство очень опасалось осложнений в собственной стране и вынуждено было бы пойти крымским татарам на уступки. Но этого не произошло, и крымские татары надолго утратили свой исторический шанс.

Депортированные народы Крыма и Кавказа потеряли значительную часть своего населения в годы депортации. Данные на этот счет разноречивы. Из документов крымско-татарского движения явствует, что в первые полтора года депортации погибло 46,2 процента выселенных татар Крыма и называют цифру в 200 тысяч человек. Однако известно, что накануне Второй мировой войны из общего количества населения Крыма 1 127 тысяч человек татары составляли одну четвертую часть. 17—18 мая 1944 года из Крыма было вывезено 194 тысячи крымских татар. По приблизительным данным, за первые полтора года погибло около 18 процентов от числа прибывших туда. Эта огромная цифра свидетельствует о политике геноцида, проводимой советским правительством.

Геноцид подтверждается также данными о чистых потерях других депортированных народов между двумя всесоюзными переписями 1939 и 1959 года. Чеченцы потеряли 22% населения, ингуши — 9%, калмыки — около 15%, карачаевцы — 30%, балкарцы — 26,5%.

Мы пока не располагаем данными о гибели других народов во время депортации, но можно предположить, что цифры не маленькие.

В первые годы после возвращения депортированных народов Кавказа межрасовые отношения были весьма натянутыми, особенно между русскими и чечено-ингушами. В августе 1958 года произошли расовые столкновения в г. Грозном, которые продолжались три дня. Предлогом послужило убийство ингушом русского на почве ревности. Похороны убитого превратились в погром чечено-ингушского населения. Это было одно из самых серьезных межнациональных столкновений в СССР после Второй мировой войны. Волнения происходили под лозунгами выселения чеченцев и ингушей, образования власти русских. Русская публика, в том числе и коммунисты, нацепили красные банты, чтобы погромщики не приняли их, чего доброго, за чеченцев... Чеченское население Грозного проявило исключительную выдержку и не дало погромщикам спровоцировать себя. Местные власти, конечно, немедленно сбежали и на третий день в Грозном начались грабежи. Стали прибывать войска. Из Москвы прибыл Председатель Президиума Верховного Совета РСФСР М. А. Ясное, секретарь ЦК КПСС Н. Г. Игнатов. Для руководства операциями прибыл командующий Северо-Кавказским военным округом генерал И. Плиев. Характерно, что никто из погромщиков в связи с волнениями в Грозном не был привлечен к ответственности. Спустя год первый секретарь обкома А. И. Яковлев был переведен на работу в аппарат ЦК КПСС на должность инспектора.

Волнения 1958 года дали толчок более мелким столкновениям на национальной почве, которые продолжались в Чечено-Ингушетии еще в начале 70-х годов. Одной из причин столкновений и волнений была проблема Пригородного района, исконной земли ингушей, который был после их депортации передан Северной Осетии.

Враждебно были встречены частью русского населения и калмыки, возвратившиеся на родину.

 

Кровавая осень пятьдесят шестого

Официальное признание преступлений, совершенных режимом Сталина, на XX съезде в Москве вызвало сильную реакцию не только в польских политических и интеллектуальных кругах, но, прежде всего, со стороны польских рабочих, экономическое положение которых оставляло желать много лучшего.

28 июня 1956 года поднялись рабочие автомобильного завода ЦИСПО в Познани. К ним присоединились рабочие других заводов. Движение началось с мирной демонстрации. Но затем произошли столкновения. Полицейские участки были атакованы рабочими и захваченное там оружие распределено между ними. Требования восставших были: «Хлеб!» и «Советские войска, убирайтесь из Польши!»

Солдаты регулярных частей, вызванных для разгона рабочих, не только отказались стрелять в них, но и братались с рабочими. Правительство объявило военное положение, ввело танковые части войск министерства внутренних дел и подавило восстание. Согласно официальным польским данным, было убито 38 человек и 270 ранено.

В ЦК ПОРП развернулась острая борьба. Партийное руководств» вынуждено было, как это было повсюду, реабилитировать репрессированных партийных и государственных деятелей. Один из них, Комар, был назначен командующим внутренними войсками безопасности. Гомулка выдвинул программу облегчения бремени крестьянства, нормализации отношений с СССР. Ее поддерживали широкие массы крестьян, рабочих, интеллектуалы и значительная часть Польской объединенной рабочей партии. Однако часть Политбюро, так называемая натолинская группа, противилась реформам и начала готовить переворот. Он был приурочен к пленуму ЦК ПОРП, который должен был избрать новое Политбюро.

В очень сложной и неясной обстановке в Польшу прилетела внезапно советская правительственная делегация в составе Хрущева, Микояна, Молотова и Кагановича, чтобы участвовать в заседании пленума ЦК ПОРП. В состав делегации был включен также командующий войсками стран Варшавского пакта маршал Конев. Это означало, что советское руководство готово, в случае необходимости, прибегнуть к силе. Такой совет дал, в частности, военный министр Польши маршал Рокоссовский, посланный в Польшу Сталиным после войны (Рокоссовский — поляк по происхождению). Согласно Хрущеву, Рокоссовский сказал, что «антисоветские, националистические и реакционные силы выросли и что если необходимо предотвратить рост этих контрреволюционных элементов силой оружия, то он (Рокоссовский) в нашем распоряжении».

Подавить движение в Польше польскими же руками было заманчиво, но, при более тщательном подсчете, оказалось, что на польскую армию вряд ли можно положиться. Перспектива была иная и достаточно мрачная — использовать советские войска против традиционно антирусской Польши, да еще в момент назревания политического кризиса. Тем не менее советские лидеры были готовы прибегнуть к силе. Коневу был отдан приказ начать движение войск в направлении Варшавы. Гомулка, избранный новым первым секретарем ЦК ПОРП, потребовал от Хрущева немедленно остановить движение советских войск на Варшаву и приказать им возвратиться на свои базы. И здесь разыгралась постыдная сцена: Хрущев начал лгать, утверждая, будто Гомулка получил неправильную информацию о движении советских войск. Гомулка еще раз повторил свое требование и предупредил о возможных серьезных осложнениях, если советские войска будут продолжать движение. Хрущев приказал советским танкам остановиться, но на базы не возвращаться и ждать. Варшавский городской комитет партии распорядился раздать рабочим Варшавы оружие. Они были готовы оказать сопротивление советским войскам, если бы те вошли в Варшаву. Но только после заверений Гомулки, что он не только не будет проводить антисоветскую политику, а наоборот, культивировать дружбу с СССР, Хрущев и компания возвратились в Москву, а советские дивизии на место расквартирования .

Волнения в Польше не превратились во всеобщее восстание по многим причинам. Одна из них заключалась в том, что в сталинское время репрессии в Польше против сторонников более умеренного курса не приняли характера крутой расправы, расстрелов и массовой чистки партийного и государственного аппарата. Когда 21 октября 1956 года Гомулка пришел к власти, то большинство партийного аппарата его поддержало. Из Политбюро были удалены наиболее просоветские элементы — Зенон Новак и маршал Рокоссовский. Последний покинул вскоре Польшу и возвратился в Советский Союз.

* * *

По-иному сложились события в Венгрии, где накал страстей был куда большим, чем в Польше. События развивались по нарастающей в течение трех с половиной лет.

Возвратившись в Будапешт из Москвы после XX съезда КПСС, Ракоши заявил своим друзьям: «Через несколько месяцев Хрущев будет объявлен предателем и все войдет в норму».

Внутриполитическая борьба в Венгрии продолжала обостряться. Ракоши не оставалось ничего другого, как обещать расследование процессов Райка и других казненных им лидеров компартии. На всех уровнях власти и даже в органах государственной безопасности, наиболее ненавидимого народом учреждения в Венгрии, от Ракоши требовали отставки. Его почти открыто называли «убийцей». В середине июля 1956 года в Будапешт, чтобы добиться отставки Ракоши, прилетел Микоян. Ракоши был вынужден подчиниться и уехать в СССР, где он в конце концов и окончил свои дни, проклятый и забытый своим народом и презираемый советскими руководителями.

В Венгрии последовали аресты бывших руководителей государственной безопасности, ответственных за процессы и казни. Перезахоронение 6 октября 1956 года жертв режима — Ласло Райка и других — вылилось в мощную манифестацию, в которой участвовало 200 тысяч жителей венгерской столицы.

В этих условиях советское руководство решило вновь призвать Надя к власти. В Будапешт был послан новый посол СССР Ю. Андропов (будущий член Политбюро ЦК КПСС и председатель Комитета государственной безопасности).

Ненависть народа была обращена против тех, кто был известен своим мучительством: сотрудников госбезопасности. Они как бы олицетворяли все самое отвратительное в режиме Ракоши. Их ловили и убивали. Но не было преследований и убийств коммунистов вообще, как то утверждала советская пропаганда. События в Венгрии приняли характер подлинной народной революции, и именно это обстоятельство и напугало до смерти советских руководителей.

В орбиту событий втянулась не только интеллигенция, но и промышленные рабочие. Крупнейшие предприятия Будапешта, как ЧКД, стали опорой восстания. Участие в движении значительной части молодежи наложило определенный отпечаток на его характер. Политическое руководство оказалось в хвосте движения, а не возглавило его, как то произошло в Польше.

Коренным вопросом было пребывание советских войск на территории восточноевропейских стран, то есть фактическая оккупация их.

Хрущев удалился, хотя и с тревогой в душе, но с миром в Москву, поскольку Гомулке удалось убедить его, что Польша остается в социалистическом лагере и даже не возражает против пребывания советских войск на ее территории, на базах. Новое советское руководство предпочитало избегать кровопролития, но было готово и на него, если бы речь пошла об отпадении сателлитов от СССР даже в форме объявления нейтралитета и неучастия в блоках. Такой пример мог повести к распаду всей социалистической системы. Великое счастье Югославии заключалось в отсутствии общей границы с СССР и в наличии внушительной армии, превосходно зарекомендовавшей себя во время Второй мировой войны. Советские руководители были воспитаны на уважении к силе.

Венгрия была не Польшей, и Имре Надь не был Гомулкой.

Трехлетнее брожение дало себя знать. 22 октября в Будапеште начались демонстрации с требованием образования нового руководства во главе с Имре Надем. 23 октября Имре Надь стал премьером и обратился с призывом сложить оружие. Однако в Будапеште стояли советские танки, и это вызвало возбуждение народа.

Возникла грандиозная демонстрация, участниками которой были студенты, школьники старших классов, молодые рабочие. К ним Присоединились солдаты-дезертиры и просто прохожие. Демонстранты направились к статуе героя революции 1848 года генерала Бема. У здания парламента собралось до 200 тысяч. Демонстранты низвергли статую Сталина. Сформировались вооруженные отряды, назвавшие себя «Борцами за свободу». Они насчитывали до 20 тысяч человек. Среди них были бывшие политические заключенные, освобожденные народом из тюрем. «Борцы за свободу» заняли различные районы столицы, учредили главное командование во главе с Палом Малетером и переименовали себя в Национальную гвардию.

На предприятиях венгерской столицы образовывались ячейки новой власти — рабочие советы. Они выставляли свои социальные и политические требования и среди этих требований было одно, которое вызвало ярость советского руководства: вывести советские войска из Будапешта, убрать их с венгерской территории.

Вторым обстоятельством, напугавшим советское правительство, было восстановление в Венгрии социал-демократической партии, а затем и образование многопартийного правительства.

Хотя Надь и был сделан премьером, но новое, по преимуществу сталинистское, руководство во главе с Гере пыталось изолировать его и тем самым еще больше ухудшило обстановку.

24 октября в Будапешт прибыли Микоян и Суслов. Они рекомендовали немедленно заменить Гере на посту первого секретаря Яношем Кадаром, недавно освобожденным из заключения. Между тем 25 октября у здания парламента произошло вооруженное столкновение с советскими войсками. Надь заявил о своем намерении настаивать на выводе советских войск и приказал прекратить огонь. Но столкновения продолжались. Восставший народ требовал ухода советских войск и образования нового правительства национального единства, в котором были бы представлены и другие партии.

26 октября, после назначения Кадара первым секретарем ЦК и отставки Гере, Микоян и Суслов возвратились в Москву. На аэродром они следовали в танке.

Они возвратились в Москву после длительных и детальных переговоров с новым руководством. Верили ли они в то, что в Венгрии возможно умиротворение на тех же основах, на каких оно было достигнуто за пять дней до того в Польше: сохранение Венгрии в качестве союзника и участника Варшавского пакта, пересмотр торговых соглашений в пользу венгров, либерализация режима с учетом специфических особенностей венгерской жизни и вывода советских войск после того, как положение будет стабилизировано? Вероятно, сомневались.

28 октября, когда бои в Будапеште еще продолжались, венгерское правительство издало приказ о прекращении огня и возвращении вооруженных отрядов в свои кварталы в ожидании инструкций. Имре Надь в обращении по радио объявил, что венгерское правительство пришло к соглашению с советским о немедленном выводе советских войск из Будапешта и включении вооруженных отрядов венгерских рабочих и молодежи в состав регулярной венгерской армии. Сообщение о выводе советских войск было встречено бурей восторгов и расценено как прекращение советской оккупации.

30 октября правительство отменило систему обязательных поставок сельскохозяйственных продуктов. Провинция поддержала столицу. Рабочие бросали работу вплоть до прекращения боев в Будапеште и вывода советских войск. Делегация рабочего совета промышленного района Миклош представила Имре Надю требования вывода советских войск из Венгрии до конца года.

Доклад Микояна и Суслова о положении в Венгрии, сделанный ими немедленно после возвращения из Будапешта 26 октября Президиуму ЦК КПСС, отражал, как то видно из передовой статьи газеты «Правда» от 28 октября, якобы готовность согласиться с программой демократизации при условии, что эта программа сохраняет господство коммунистической партии и удерживает Венгрию в системе Варшавского пакта. На самом деле статья была всего лишь маскировкой. Той же цели служил и приказ советским войскам покинуть Будапешт. Советское правительство стремилось выиграть время для подготовки расправы, которая должна была последовать не только от имени остальных участников Варшавского пакта, но также Югославии и Китая. Советские интервенционистские силы в Венгрии должны были представлять весь социалистический лагерь. Таким образом ответственность распределялась бы между всеми.

Советские войска были выведены из Будапешта, но сосредоточены в районе будапештского аэродрома. Советское посольство, оставшееся в Будапеште, постоянно информировало Кремль о развитии ситуации.

30 октября, когда Микоян и Суслов были в Будапеште, Президиум ЦК КПСС принял, как свидетельствует Хрущев, единодушную резолюцию о вооруженное подавлении венгерской революции, изложенную, конечно, в привычной сталинистской терминологии. Резолюция гласила, что было бы непростительным для СССР оставаться нейтральным и «не оказать помощи рабочему классу Венгрии в его борьбе против контрреволюции». Принятая в тот же День декларация о равенстве коммунистических партий и прочее была на самом деле не больше чем камуфляжем решения об интервенции и беспощадном подавлении венгерской революции. Хрущев откровенно говорит о том, что советские руководители опасались реакции на венгерские события в других социалистических странах Восточной и Юго-Восточной Европы.

По просьбе Президиума ЦК КПСС в Москву для совета прибыла китайская делегация во главе с Лю Шаоци. Сначала, согласно Хрущеву, Лю Шаоци заявил, что советские войска должны уйти из Венгрии и дать рабочему классу Венгрии «самому подавить контрреволюцию». Однако, выдавив из себя согласие, неудовлетворенный китайским ответом Хрущев вновь и вновь предлагал обсудить проблему интервенции. Лю Шаоци после консультации по телефону с Мао Цзедуном подтвердил китайскую позицию. Так как это полностью противоречило решению о вмешательстве, фактически принятому Президиумом ЦК КПСС, Хрущев, сообщив 31 октября Президиуму об ответе китайцев, настаивал на немедленном использовании войск Маршал Конев, вызванный на заседание Президиума, заявил, что его войскам потребуется три дня, чтобы подавить «контрреволюцию» в Венгрии (на самом деле — революцию), и получил приказ привести войска в боевую готовность. Приказ был отдан за спиной Лю Шаоци, который в тот же день возвращался в Пекин в полной уверенности, что советской интервенции не будет. Решено было сообщить Лю Шаоци об интервенции в момент проводов на Внуковском аэродроме. Чтобы произвести большее впечатление на Лю Шаоци, Президиум ЦК КПСС появился во Внукове в полном составе. Снова начались лицемерные разговоры о «благе венгерского народа». В конце концов Лю Шаоци сдался. Так была обеспечена поддержка Китая.

Затем Хрущев, Маленков и Молотов — уполномоченные Президиума ЦК — отправились последовательно в Варшаву и Бухарест, где довольно легко получили согласие на интервенцию. Последним этапом их поездки была Югославия. Они прибыли к Тито, имея в руках согласие остальных социалистических стран на подавление революции в Венгрии. Советские делегаты ожидали серьезных возражений со стороны Тито. Но, как сообщает Хрущев, «мы были приятно удивлены... Тито сказал, что мы абсолютно правы, и мы должны двинуть наших солдат в бой как можно скорее. Мы были готовы к сопротивлению, но вместо этого получили его чистосердечную поддержку. Я бы сказал даже, что Тито пошел даже дальше и убеждал нас как можно скорее решить эту проблему», — заключает Хрущев свой рассказ.

Так была решена судьба венгерской революции.

1 ноября началось массовое вторжение советских войск в Венгрию. На протест Имре Надя советский посол Андропов ответил, что советские дивизии, вступившие в Венгрию, прибыли лишь для замены уже находящихся там войск.

3000 советских танков пересекли венгерскую границу со стороны Закарпатской Украины и Румынии. Вновь вызванный к Надю советский посол был предупрежден, что Венгрия в знак протеста против нарушения Варшавского договора (вступление войск требовало согласия соответствующего правительства) выйдет из пакта. Венгерское правительство объявило вечером того же дня о выходе из Варшавского пакта, объявлении нейтралитета и об обращении в Объединенные нации в знак протеста против советского вторжения.

Но все это не очень беспокоило советское правительство. Англо-франко-израильское вторжение в Египет отвлекло внимание мировой общественности от событий в Венгрии. Американское правительство осудило действия Англии, Франции и Израиля. Тем самым раскол в стане западных союзников был налицо. Не было никаких признаков того, что западные державы придут на помощь Венгрии. Международная обстановка складывалась исключительно благоприятно для интервенции Советского Союза в Венгрии. Советская пропаганда связала в один узел войну на Ближнем Востоке с венгерскими событиями, представив их как заговор империалистов против «лагеря мира и демократии». Эти объяснения, вместе с утверждениями, будто в Венгрии убивают коммунистов и что в Венгрии происходит контрреволюционный мятеж ради восстановления капитализма, имел успех среди населения Советского Союза. Оно встретило подавление революции в Венгрии либо безразлично, либо с чувством облегчения, что неприятности, слава Богу, уже позади...

К вечеру 1 ноября советские войска заняли венгерские аэродромы, а на следующий день Андропов, камуфлируя военные приготовления, предложил венгерскому правительству назначить две делегации, политическую и военную, чтобы обсудить уход советских войск с венгерской территории и политические проблемы, вытекающие из Варшавского пакта. Переговоры должны были начаться на следующий день. Венгерское правительство, не желая осложнений, приняло предложение. Советские же войска продолжали развертывание для операции.

Одновременно Президиум ЦК КПСС начал готовить новое венгерское правительство, которое должно было заменить отныне «контрреволюционное» правительство Имре Надя. Первый секретарь Венгерской коммунистической партии Янош Кадар согласился на роль премьера будущего правительства. Он был доставлен советским военным самолетом в Ужгород. 3 ноября новое правительство было сформировано. О том, что правительство Кадара было образовано на территории СССР стало известно только спустя два года. Официально о новом правительстве было объявлено на рассвете 4 ноября, когда советские танки ворвались в венгерскую столицу. Накануне там было образовано коалиционное правительство во главе с Имре Надем. В него вошли трое представителей коммунистической партии, трое от партии мелких хозяев, трое от социал-демократов и двое от партии Петефи. В правительство вошел также беспартийный генерал Пал Малетер. Все партии согласились, что Венгрия не присоединится ни к какому военному блоку, а останется нейтральной страной.

Между тем в Будапеште 3 ноября официально открылись переговоры между советской и венгерской делегациями. Операция по введению в заблуждение правительства Надя была детально продумана. Советская делегация, которую возглавлял генерал армии Малинин, делала вид, будто торгуется из-за сроков вывода советских войск (венгры предлагали 15 декабря 1956 года, советская делегация —15 января 1957). Продолжение переговоров было назначено на 10 часов вечера. Тем временем Совету Безопасности, собравшемуся в 9 часов утра, было заявлено, что между Венгрией и СССР уже ведутся переговоры о выводе войск. Заседание Совета Безопасности было отложено. Когда же он собрался вновь СССР наложил вето на резолюцию о советской интервенции в Венгрии. После многочисленных резолюций, принятых Генеральной Ассамблеей ООН, в которых Советский Союз призывался немедленно вывести свои войска из Венгрии, Генеральная Ассамблея 12 декабря 1956 года строго осудила СССР за подавление военной силой прав венгерского народа. За эту резолюцию голосовали 55 государств, в том числе многие страны Азии и Африки.

К исходу дня 3 ноября на территории Венгрии уже находилось 11 советских дивизий. Венгерская военная делегация во главе с министром обороны генералом Пал Малетером, явившаяся вечером для продолжения переговоров в штаб-квартиру советских войск, была предательски арестована председателем КГБ генералом Серовым. Только когда Надь не смог соединиться со своей военной делегацией, он понял, что советское руководство обмануло его. Но он все еще отказывался дать приказ об открытии огня.

4 ноября в 5 часов утра советская артиллерия обрушила огонь на венгерскую столицу и полчаса спустя Надь уведомил об этом по радио венгерский народ.

Силы были неравны. Советские вооруженные силы превосходили силы венгерской революции в людях, не говоря уже о вооружении и военной технике. Венгерские защитники свободы сражались героически. Три дня советские танки громили венгерскую столицу. Вооруженное сопротивление в провинции продолжалось до 14 ноября.

Никто не пришел на помощь Венгрии. Венгерская освободительная революция была раздавлена гусеницами советских танков и безразличием западных стран.

После подавления революции советская военная администрация вместе с органами государственной безопасности учинила расправу над венгерскими гражданами: начались массовые аресты и депортации в Советский Союз.

Имре Надь и его ближайшие сотрудники нашли убежище в югославском посольстве. Тито, давший согласие на сокрушение венгерской революции, не хотел все же запятнать себя соучастием в убийстве законных венгерских руководителей. После длительных двухнедельных переговоров новый венгерский премьер Кадар дал письменную гарантию, что Имре Надь и его сотрудники не будут преследоваться за их деятельность. Кадар заявил, что Имре Надь и другие могут покинуть югославское посольство и что они вместе с семьями будут развезены по домам. Однако автобус, в котором ехал Надь в сопровождении двух югославских дипломатов, был перехвачен советскими офицерами, которые арестовали Надя и увезли его затем в Румынию. Советское правительство оставило без внимания югославский протест. Победители не считаются ни с побежденными, ни с попутчиками, а Тито был попутчиком.

Позднее Имре Надь, не пожелавший принести покаяние, был судим закрытым судом и расстрелян. Сообщение об этом было опубликовано 16 июня 1958 года. Та же участь постигла и генерала Пала Малетера.

Хрущев даже спустя 15 лет после венгерских событий не высказал ни малейшего сожаления о случившемся. Ему даже и в голову, очевидно, не приходило, что все это время он сам и советское руководство вели себя предательски. Но такого понятия для него, последовательного ленинца, просто не существовало.

 

Из опыта улучшения советской системы

Новое руководство сначала пыталось поставить экономику страны на более стабильную и реальную основу, сделать ее более современной, а управление ею более гибким. Сентябрьский пленум ЦК КПСС 1953 года начал с сельского хозяйства. Нерентабельность колхозного строя была очевидной. Сказать же об этом не то что во всеуслышанье, а даже шепотом, было бы равносильно признанию крушения самой идеи строительства социализма в СССР. Пошли по пути ослабления давления на сельскохозяйственное население страны — колхозников и население городков и поселков аграрного и полуаграрного типа. В 1953—1954 годах были снижены нормы обязательных поставок государству продуктов животноводства хозяйствами колхозников, рабочих и служащих, появились постоянные кадры механизаторов при МТС, была отменена практика посевов по указанию «сверху». Теперь районы (но все же не колхозы и не колхозники!) сами решали, что сеять.

В то же время политика укрупнения и слияния колхозов проводилась довольно целеустремленно. С 1950 до 1955 года количество колхозов в стране сократилось с 123,7 тысяч до 87,5 тысяч, а к концу «эры Хрущева», в 1964 году, их число сократилось еще больше, до 37,6 тысяч.

Был взят курс на постепенное преобразование колхозов в государственные хозяйства, то есть на превращение колхозников-крестьян в наемных рабочих. Это видно по цифрам роста совхозов. Их число увеличилось с 4857 в 1953 году до 10,078 в 1964 году, то есть более чем в два раза.

Все вновь созданные хозяйства на целинных землях были совхозами.

Был принят и ряд других мер: отменен учет сбора зерна и оценка его по валу, равно как и обязательное применение травопольной системы во всех зонах страны. Инвестиции в сельское хозяйство в 1954—1955 годах составили 34,4 млрд. рублей, на 38% больше чем за всю четвертую пятилетку; были посланы на места специалисты по сельскому хозяйству, осевшие в различного рода учреждениях; в деревню была направлена в значительных количествах сельскохозяйственная техника, тракторы, комбайны, автомашины.

В 1954—55 годах началось освоение целинных и залежных земель в Казахстане, Сибири и на Урале. Первыми поднимали целину заключенные из многочисленных концентрационных лагерей, а вслед за ними прибыли по комсомольским путевкам тысячи молодых людей.

33 миллиона гектаров целинных и залежных земель были распаханы и засеяны к середине 1956 года. Однако бесхозяйственность царила повсюду и она снижала эффективность нового начинания. Не были вовремя выстроены зернохранилища, хлеб гнил в бункерах, развеивался по ветру, мок и гибнул под дождем. Каждый год, когда снимался урожай, приходилось перебрасывать на целину в Казахстан технику и механизаторов из других частей страны, где уборка урожая заканчивалась раньше. Это обходилось втридорога, а результаты не оправдывали вложенных сил и средств. Как всегда не хватало жилья для людей.

Многое здесь зависело от климатических условий, но многое и от организации производства. Целина могла быть прибежищем и служить как бы резервной зерновой кладовой страны лишь при наличии стабильных хлебных резервов. Разнообразие климатических условий страны позволяло при разумной экономической системе избегать сильных колебаний в зерновом балансе даже в годы серьезных неурожаев. Старое тянуло назад. Каждая неудача, будь то с кукурузой, с целиной или с МТС заставляла руководство обращать свои взоры к привычному прошлому.

Увлечение целиной привело к мобилизации всех средств и техники для ее обслуживания. Традиционные зерновые районы страны оказались одно время на положении пасынков, а страна в зависимости от урожаев на целине. Урожаи же здесь зависели от капризов природы, от ветровой эрозии почвы, превращавшей миллионы гектаров распаханной земли в непригодные. Так случалось не раз в 50-е и 60-е годы. Особенно пострадали целинные земли во время песчаных бурь в 1963 году, а затем в 1965 году.

Но освоение целинных земель не было пустой затеей, они служили и поныне служат одним из источников производства зерна в стране.

Производство зерна в районах целинных и залежных земель (в млн. тонн):

Однако было два крупных дефекта в производстве зерна на целинных землях Казахстана: во-первых, урожайность здесь была ниже урожайности по стране, во-вторых, стоимость зерна была в 1954—64 годах на 20% выше, чем в целом по стране.

С 1955 года колхозы планировали сельскохозяйственные работы совместно с МТС. Но и это полезное начинание оказалось незавершенным. Над колхозами, совхозами и МТС возвышался чудовищный партийно-государственный аппарат в лице райкомов партии и райисполкомов, а над ними в свою очередь стояли все новые и высшие бюрократические инстанции, и этот аппарат бесконечно вмешивался, диктовал, требовал отчета, изменений, исправлений. Он наказывал и поощрял, рапортовал и спускал директивы, вторгался в дела колхозов и значительно обесценивал положительный эффект новой системы. Пример показывал сам первый секретарь ЦК КПСС Н. С. Хрущев, требовавший сажать везде и повсюду «королеву полей» кукурузу, сбивая тем самым еще не устоявшуюся систему нового планирования и руководства сельским хозяйством. Хрущев настаивал на принудительном введении кукурузы. «Кукуруза, и только кукуруза способна решить проблему увеличения производства мяса, молока и других продуктов животноводства», — заявлял Н. С. Хрущев. Снова задания на посевы начали спускать «сверху».

В 1955 году неурожай в стране не был компенсирован ни целиной, ни кукурузой. Положение Хрущева как первого секретаря ЦК КПСС значительно пошатнулось. Его оппоненты в Президиуме ЦК: Молотов, Каганович, Маленков, считавшие освоение целины авантюрой, а распространение кукурузы блажью, — открыто критиковали Хрущева на заседаниях Президиума ЦК. Спас Хрущева в то время хороший урожай на целине в 1956 году, составивший половину всего собранного урожая в стране — 63,2 из 127,6 млн. тонн.

В мае 1957 года, окрыленный успехом Хрущев потребовал догнать США по производству мяса, масла и молока в течение 3—4 лет, то есть к 1960—62 году увеличить производство мяса в стране в 3,2 раза. Нереальность предложения Хрущева, особенно в области производства мяса, была очевидной. В 1956 году США произвели 16 млн. тонн мяса. Советский Союз произвел в том же году 7,5. Но дело было не только в таком сильном разрыве. В Советском Союзе не было никаких реальных предпосылок для предложенного Хрущевым скачка: животноводство зависит, прежде всего, от производства зерна, а оно было явно недостаточным. В 1957 году было произведено всего лишь около 103 млн. тонн зерна, из них целина дала только 38,5 млн. тонн. Новое предложение требовало значительных капиталовложений, но их не было. И, наконец, так ли уж было необходимо в действительности превзойти США в уровне производства и потребления? Такого рода лозунги вызывали некоторый энтузиазм в 30-е годы («Догнать и перегнать Америку!»), так как никто толком не понимал, что такое экономика Америки, как она работает, и не знали ее потенциальных возможностей. Те же, кто разбирался, либо были уничтожены, либо помалкивали. «Догнать и перегнать!» был лозунгом для организации энтузиазма масс. Хрущев же выдвинул новую задачу совершенно серьезно, но его представления об Америке были неадекватны действительности.

Нетерпение Хрущева, вызванное жаждой немедленного успеха, вело к авантюризму в политике и порождало как бы цепную реакцию. Местные руководители, стремясь заслужить благоволение первого секретаря, заработать награды, получить повышение или продвижение по иерархической лестнице, создавали видимость успехов и именно там, где хотел Хрущев.

Впрочем, эта система была рождена еще при Сталине. Курс на быструю индустриализацию породил стахановское движение, выродившееся в конце концов в показуху и в соревнование между руководителями предприятий на лучшую организацию рекорда. То же самое происходило и в сельском хозяйстве. В каждой области был свой образцовый колхоз или совхоз. Этот колхоз служил как бы витриной данной области, говорил об ее успехах, а сотни обыкновенных колхозов в той же самой области едва сводили концы с концами.

Резкий подъем животноводства не мог быть обеспечен по разного рода причинам экономического, технического, технологического характера, включая недостаточное производство зерна, отсутствие помещений для скота, механизации и точно скалькулированного экономического расчета. Естественно поэтому, что лозунг «догнать и перегнать» США по производству мяса, молока и масла повис в воздухе. В первый год советского «соревнования» с американским мясомолочным производством в 1958 году производство мяса в СССР увеличилось всего на 301 тысячу тонн; еще через два года, в 1960 году еще на 1007 тысяч тонн.

Снова, как в сталинские времена, в ход пошло заведомое введение в заблуждение, ложь и обман. Инициатором на этот раз выступил Рязанский обком КПСС, принявший обязательство увеличить в 1959 году производство мяса в четыре-пять раз. В 1959 году Рязанская область продала государству 100 тысяч тонн мяса вместо 50 тысяч по плану.

Авантюризм этого обязательства не мог вызывать сомнений. Тем не менее, личная поддержка Хрущевым почина рязанцев и первого секретаря обкома А. Н. Ларионова вызвали цепную реакцию и в других областях, где начали подымать обязательства все выше и выше! Заготовить столько мяса, сколько было обещано в самой Рязанской области, было невозможно, несмотря на принудительную продажу рабочими, колхозниками и служащими личного скота, часто даже не за деньги, а за долговые расписки, обложение «мясным оброком» предприятий области, учреждений и даже школ; за пределы области выехали заготовители, скупавшие скот в соседних областях. Весь скот в области был забит. Но к очередному пленуму ЦК в декабре 1959 года Ларионов рапортовал об увеличении производства мяса в 4 раза, продаже государству 100 тыс. тонн и о новом обязательстве на 1960 год — продать государству 180-200 тысяч тонн. Восхищенный Хрущев, которому этот успех был нужен позарез, сделал Ларионова Героем социалистического труда. Однако слухи о происшедшем и о полном разорении сельского хозяйства Рязанской области дошли, наконец, и до Москвы. Но только в конце 1960 года специальная комиссия ЦК закончила свою работу с неутешительными выводами — рязанское чудо было липой. Ларионову «посоветовали» уйти со сцены, и он застрелился.

Так закончилось соревнование Советского Союза с Америкой в области производства мясо-молочных продуктов. В 1964 году производство мяса в СССР составило всего 8,3 млн. тонн.

Потерпела неудачу и кукурузная программа Хрущева. Принудительное внедрение кукурузы в климатически непригодных для ее выращивания районах страны привело, как и следовало ожидать, к краху. Производство кукурузы для корма скота обходилось в два раза дороже, чем обычная заготовка привычных кормовых трав. В отдельных районах страны: на северо-западе, в Сибири — урожаи кукурузы гибли из-за дождей и холодной погоды. Кукурузная кампания повлекла за собой ухудшение луговодства и гибель сенокосов во многих местах. Кукурузный бум закончился в 1964—1965 годах. Продолжали выращивать кукурузу лишь в традиционных южных и юго-восточных районах страны.

Были и другие неразумные решения в области сельского хозяйства, как, например, ликвидация миллионов гектаров чистых паров, что значительно ухудшило зерновую ситуацию.

Вместо ожидаемого постоянного прироста урожая сельское хозяйство фактически топталось на месте. После значительного увеличения урожайности в 1958 году — 11,1 центнера с гектара (1950 — 7,9), урожайность снижалась: 1960 — 10,9; 1962 — 10,9; 1963 — 8,3 (год неурожая) и только в 1964 году урожайность начала повышаться — 11,4.

Хрущев быстро отыскивал виноватых: менял одного за другим министров сельского хозяйства, ограничивал деятельность министерства сельского хозяйства, перемещал научные агробиологические институты поближе к деревне и прочее. Но существовала одна безусловная реальность — сельское хозяйство отказывалось «работать» по указаниям «сверху».

Намерение Хрущева радикально изменить положение привело в феврале 1958 года к ликвидации машинно-тракторных станций, их техника была продана укрупненным колхозам. Меньше чем за год, последовавший после решения о ликвидации МТС, дело было сделано: многие колхозы оказались в сложном финансовом положении, так как техника, которую они вынуждены были выкупать, продавалась им по новым оптовым ценам, значительно превышающим государственные цены, по которым техника была получена МТС.

Многие рабочие МТС не желали вступать в колхозы, а предпочитали искать себе работу на государственных предприятиях. Сельское хозяйство потеряло половину механизаторов. Заводы сельскохозяйственного машиностроения, утратившие устойчивый внутренний рынок в лице МТС, оказались переполненными продукцией, и вынуждены были сократить производство. Эксплуатация техники колхозами резко ухудшилась из-за недостаточно квалифицированного обслуживания.

Долги колхозов банкам за выкупленную сельскохозяйственную технику достигли в 1961 году суммы более 2 млрд. рублей.

Попытки государства в последующие годы несколько сбалансировать и облегчить тяжелое положение колхозов путем снижения цен на сельскохозяйственные машины и инвентарь, на автомашины, запасные части и бензин, обеспечить своевременный ремонт сельскохозяйственной техники путем создания специализированной организации «Сельхозтехника» и станций технического обслуживания не привели к кардинальному изменению положения.

Сначала, после облегчений 1953 года и особенно после сельскохозяйственных реформ 1954—55 годов положение колхозников, а также рабочих и служащих, имевших свое личное приусадебное хозяйство, значительно улучшилось.

Хотя в личном пользовании колхозников, рабочих и служащих находилось всего около 7 млн. гектаров (1964 год), в то время как земли колхозов составляли 482,7 млн. га, а совхозов и государственныx хозяйств 571,1 млн. га, продуктивность личных хозяйств была довольно высокой. Разрешение иметь корову и определенное количество домашнего скота и птицы значительно улучшали не только материальное положение колхозников и жителей небольших городов и поселков, но и продовольственное положение в крупных индустриальных центрах. В 1959—1965 годах (все данные приводятся на 1 января) количество коров в личном владении составляло в среднем от 55 до 42 процентов от общего поголовья коров в стране, свиней от 31 до 27 процентов, овец от 22 до 20 процентов. Отсюда видно, какую важную роль играли личные хозяйства в общем мясном балансе страны.

Едва сельскохозяйственное население страны начало становиться на ноги, как немедленно были взяты назад льготы. Уже в 1959 году горожанам было запрещено иметь скот в своих хозяйствах, они были вынуждены продать его колхозам и совхозам. Были введены ограничения на продажу и заготовку кормов для личных хозяйств. Началась кампания против «тунеядцев» в колхозах и «спекулянтов» на колхозных рынках. Население страны пытались уверить в том, что все недоразумения и трудности с продовольствием проистекают от нерадивности колхозников и махинаций спекулянтов на рынках. Снова возрождались методы хозяйствования сталинских времен.

Хрущева и других «коллективных руководителей» часто тянуло к привычным методам прошлого. Не желая признать не только открыто, но и для самих себя, что все провалы советской экономики, будь то в сельском хозяйстве или в промышленности, связаны с существом советского режима и являются его неизбежными не столько спутниками, сколько органическими частями советской общественной системы, советские руководители предпочитали объявлять виновными в провалах его жертв и ликвидировать те немногие полезные реформы, которые были проведены в первые годы после смерти Сталина.

Вместо 22 млн. коров в 1958 году в индивидуальном владении у колхозников и рабочих осталось к концу 1962 года всего лишь 10 млн. Колхозы же, получившие скот, не в состоянии были обеспечить его кормами.

Во время неурожайного 1963 года выяснилось, что государство не сумело накопить необходимых резервов хлеба на случай стихийных бедствий. Во многих районах страны не хватало хлеба. Снова, как в 30-е годы и в 1947 году выстраивались многочасовые очереди, продажа хлеба была ограничена. Особенно пострадали южные районы страны: Северный Кавказ, Южная Украина и другие.

Начались массовые закупки зерна за границей за счет наличного золотого запаса. Закупки превысили 13 млн. тонн зерна. Позднее Хрущева упрекали за это. В сталинские времена народу просто предоставили бы возможность пухнуть с голода. Во времена Хрущева предпочитали менять золото на хлеб. И в этом состояла огромная качественная разница между этими двумя периодами советской истории.

Последняя отчаянная попытка Хрущева найти выход из тупика в сельском хозяйстве была связана с засухой и неурожаем 1963 года. Надежды на развитие экстенсивного сельского хозяйства путем ввода в севооборот все новых и новых земельных площадей, особенно в Казахстане и Сибири, не оправдали себя. Можно было, конечно, один или два раза «налетом», путем концентрации средств, людей, техники «сорвать» большой урожай и... убежать! Но дальше этого дело не двигалось.

Вся система хозяйствования нуждалась в изменении. Земля требовала правильного, научно обоснованного обращения с ней. Даже в такой огромной стране как Советский Союз сельское хозяйство должно было быть интенсивным. Опыт Соединенных Штатов Америки, 3,5 процента населения которого производило сельскохозяйственной продукции достаточно, чтобы прокормить не только свою страну, но и продавать продукцию в огромных количествах за границу, был достаточно убедительным. Хрущев пытался перенять американский опыт, но делал это чисто механически, не принимая во внимание разницу в условиях (в том числе и социальных) землевладения в США и в СССР.

Земля нуждалась в удобрениях, в отдыхе и обновлении. Эти нехитрые истины, известные каждому русскому крестьянину от рождения, было довольно трудно применить на практике в государстве, где решения принимаются, исходя из требований момента, из политической целесообразности, без внимания к последствиям принимаемых решений. Под конец своего десятилетнего правления Хрущев понял, что земля прежде всего нуждается в больших капиталовложениях, в удобрениях. Так же поспешно, как он это делал при принятии других решений, Хрущев выдвинул в 1963 году новую, абсолютно нереальную программу химизации земледелия. Программой предусматривалось довести производство минеральных удобрений до 80 млн. тонн к 1970 году и до 150-170 млн. тонн к 1980. Фантастичность этого плана видна из следующих цифр: в 1963 году СССР произвел меньше чем 20 млн. тонн, в 1970 — 53,4 млн. тонн и в 1977 — 96,8 млн. тонн.

Итоги «перетряхивания» сельского хозяйства в послесталинские годы были весьма неутешительными. По контрольным цифрам валовая продукция должна была возрасти в течение семилетки (1959— 1965) на 70%, а фактически возросла на 10%. Средняя урожайность в 1960—64 годах возрастала в среднем на 0,8%. Темп прироста поголовья крупного рогатого скота снизился в два раза по сравнению с предыдущими пятью годами. Удои молока на одну корову снизились в среднем на 370 кг в год. У колхозников образовалась большая задолженность государству. Так охарактеризовал положение в сельском хозяйстве новый глава партии Л. И. Брежнев в марте 1965 года.

Таким образом, в который раз подтвердилось, что советская экономика покоится на нездоровой основе, что никакие полуреформы, перестановки, решения и постановления не выправят положения. До тех пор пока экономика зависит от политических решений, постоянно меняющихся по тому или другому поводу, нет никакой надежды для страны выбраться из хозяйственного тупика.

Подтверждением тому также служат и многочисленные бесплодные попытки улучшить структуру государственного аппарата, наделить министров и начальников главков, директоров предприятий новыми правами или, наоборот, ограничить эти права, разделить старые планирующие органы и создать новые и так далее и тому подобное. Таких «реформ» было в «хрущевскую эру» великое множество. Действительных же улучшений в области экономики так и не произошло. Зыбучие пески советского бюрократизма оказались поистине всепоглощающими.

В феврале 1956 года XX съезд КПСС одобрил шестой пятилетний план. В декабре того же года выяснилось, что план не годится. Был наспех составлен переходной план на 1—2 года, а затем появился новый, но уже не пятилетний, а семилетний план 1959—1965 годов. Чехарда с планами была связана с обострившейся борьбой за власть, которая привела в 1957 году к полному устранению из руководства Маленкова, Молотова и Кагановича и двух ключевых фигур в экономическом планировании: Первухина и Сабурова. Теперь для Хрущева было очень удобным свалить все недостатки в планировании на «оппозицию» и потребовать для себя больше времени (семилетка вместо пятилетки) для исправления якобы совершенных ими ошибки.

Власть на местах должна была стать прочной опорой правления Хрущева. Его личный опыт работы долгие годы на Украине подсказывал, что необходимо дать инициативу местным работникам, директорам предприятий для решения проблем местного или республиканского характера. Были образованы министерства нефтяной промышленности в Азербайджане, министерство цветной металлургии в Казахстане, ряд отраслевых министерств на Украине.

К исходу 1956 года столкновения между Хрущевым и большинством Президиума ЦК обострились. Хотя поводом для обострения были разногласия по поводу управления экономикой страны, в основе столкновения лежали недавние события в Венгрии, где рабочие советы на предприятиях стали как бы зародышем новой власти. Для сталинской когорты курс на децентрализацию и некоторую самостоятельность от центральной власти был как бы отзвуком того, что произошло в Венгрии.

На пленуме ЦК КПСС в декабре 1956 года был подвергнут критике слабый контроль центральных министерств над республиканскими и над отдельными предприятиями. И хотя пленум указал на необходимость расширения прав республик в области промышленности, в то же время он высказался за усиление работы министерств в районах расположения отдельных отраслей национальной экономики. Хрущев, однако, скоро добился реванша — на февральском пленуме ЦК 1957 года была принята резолюция в пользу руководства промышленностью на базе территориального принципа и по определенным районам.

В мае 1957 года был принят закон о создании на местах советов народного хозяйства (совнархозов), которым надлежало ведать экономикой в своем регионе и заботиться также о развитии местных ресурсов и местной промышленности, как то делали совнархозы 20-х годов. Всего по стране было создано 105 совнархозов, из них 70 в РСФСР, 9 в Казахстане, 11 на Украине, 4 в Узбекистане. В остальных республиках было создано по одному совнархозу. В этих республиках председателем совнархоза стал председатель Совета министров. Теперь Госплан СССР отвечал только за общее планирование и координацию планов, за распределение между республиками важнейших фондов. Госэкономкомиссия была упразднена. Центральные министерства, ведавшие производством вооружения, полностью сохранили свои функции.

Организация совнархозов была встречена с явным неодобрением столичной бюрократией, привыкшей не только к власти, но и к удобствам проживания в Москве. Многим предстояло расстаться с насиженными местами и отправиться в провинцию. Бюрократия же на местах организацию совнархозов на первых порах поддержала, хотя и полагала, что может обойтись без посланных из Москвы «начальников».

Престиж Хрущева резко пошатнулся в центре, но поднялся в областях. Это временное изменение баланса сил стало решающим фактором в консолидации власти в руках Хрущева.

Расхождения во мнениях среди партийной верхушки затрагивали ряд существенных вопросов, но главным среди них оставался вопрос о характере власти. Противники Хрущева выступали за сохранение в руках руководства полного контроля и координации работы министерств. Они расходились с Хрущевым и в способах разрешения постоянных продовольственных затруднений, и в ряде проблем внешней политики.

Решение о совнархозах, затронувшее интересы могущественной московской бюрократии, было последним толчком к образованию широкой оппозиции Хрущеву в руководстве партии. Эта оппозиция возникла сразу же после отставки Маленкова с поста председателя Совета Министров и особенно после XX съезда КПСС. События лета-осени 1956 года в Восточной и Юго-Восточной Европе укрепили ряды оппозиции, которая начала упрекать Хрущева в авантюризме. Сигналом для выступления против Хрущева послужила его речь на митинге в Ленинграде, в мае 1957 года, в которой он выдвинул свой фантастический план догнать и перегнать Америку в короткий срок в производстве мяса, молока и шерсти.

В июне 1957 года на пленуме ЦК Хрущев столкнулся с организованной оппозицией. Подавляющее большинство членов Президиума ЦК было против его политики. Против Хрущева открыто выступили Молотов, Маленков, Каганович, Первухин и Сабуров. Их поддержал секретарь ЦК Шепилов. При голосовании за освобождение Хрущева от обязанностей первого секретаря вместе с оппозицией голосовали Булганин и Ворошилов. 7 голосами против 4 это решение было принято.

Однако Хрущев решил бороться. При помощи преданного партаппаратчика Капитонова, сделанного позже секретарем ЦК, министра обороны маршала Г. Жукова и председателя КГБ И. Серова на военных самолетах в Москву срочно были доставлены члены ЦК КПСС с мест. Они потребовали открыть пленум ЦК. Недельная дискуссия на пленуме (22—29 июня 1957 года) принесла победу Хрущеву. Основные противники Хрущева: Маленков, Молотов и Каганович, а также Шепилов — были объявлены антипартийной оппозицией, лишились всех постов.

Как это обычно бывает в истории, победитель спешил избавиться от своего наиболее могущественного союзника. В данном случае им был маршал Г. К. Жуков.

Хотя Жуков в награду за свое участие в разгроме «антипартийной оппозиции» и был сделан полным членом Президиума ЦК КПСС, но популярность Жукова среди народа, считавшего, что он спас Россию от немцев, не давала Хрущеву покоя. Он не мог забыть, что во время перепалки на заседании пленума ЦК Жуков, в ответ на гневную реплику Маленкова: «Может быть, вы танки двинете против нас?!», ответил уверенно: «Танки двинутся только по моему приказу». То были весьма необдуманные слова со стороны защитника Москвы и победителя Берлина. Если бы Жуков был более искушен в политике, то он, несомненно, сказал бы: «Танки двинутся только по приказу ЦК»... Жуков сам дал повод для будущего обвинения его в бонапартизме. Впрочем, если бы не эти злосчастные слова, то был бы найден и другой повод. Многие маршалы завидовали славе Жукова, и Хрущев использовал эту зависть. Карикатура, появившаяся в одной западноевропейской газете, ускорила развязку. На картинке был изображен Хрущев, устремленный вперед, а за ним, на небольшом расстоянии, уверенно шагающий Жуков. Под карикатурой подпись: «Оглянись, Никита, кто шагает за тобой...»

И Никита оглянулся. Разумеется, Хрущев знал, что Жуков далек от мысли стать диктатором. Но Хрущев не мог перенести популярности маршала, она заслоняла его собственную. Жуков, пока он был с Хрущевым в одной упряжке, закрывал возможность напомнить народу о заслугах Хрущева во время войны. Неслучайно поэтому через несколько лет в 1-м томе «Истории Великой Отечественной войны против гитлеровской Германии, 1941—1945», Жуков будет упомянут в негативном плане, как начальник генерального штаба, не принявший своевременных мер к предупреждению внезапного германского нападения, а во всех последующих томах не раз будет воздано «должное» военным талантам Н. С. Хрущева.

В октябре 1957 года, в то время как Жуков находился с визитом за границей, Хрущев собрал заседание Президиума ЦК для обсуждения опасности бонапартизма со стороны маршала Жукова. На резонно высказанное сомнение, не следует ли подождать возвращения Жукова в Москву, Хрущев ответил цинично: «Семеро одного не ждут». Жуков не только был выведен из ЦК КПСС, но смещен с поста министра обороны и уволен в отставку.

Итог борьбы Хрущева за должность Вождя был вскоре подведен: в марте 1958 года Булганин был освобожден от обязанностей председателя Совета Министров СССР. На его место был назначен сам Хрущев, объединивший в своих руках, как до него это сделал Сталин, а затем на короткий период Маленков, два ключевых поста в государстве: первого секретаря ЦК КПСС и председателя Совета Министров СССР.

Удаление бывших членов Президиума ЦК КПСС с их постов впервые в истории СССР не повлекло за собой их ареста. Это было что-то новое в опыте советской жизни и было признаком стабилизации положения высшей бюрократии, ее решимости не допустить возобновления практики сталинских времен и сохранить таким образом преемственность власти.

В конечном итоге традиционная тяга к централизму очень быстро дала себя почувствовать. Оказалось, что совнархозы отдельных областей занимаются главным образом местной промышленностью вместо того, чтобы направлять экономическое развитие региона в целом. Очень скоро, уже в 1959 году, начал происходить процесс, аналогичный укрупнению колхозов и совхозов: «маломощные» совнархозы начали присоединять к более крупным.

Прежняя экономическая иерархия быстро восстановилась, но в еще более уродливом виде, чем то было до учреждения совнархозов.

* * *

В 1953—1964 годах значительно расширилась энергетическая база Советского Союза. Были выстроены Куйбышевская гидроэлектростанция (1958), Сталинградская ГЭС (1960), Братская ГЭС (1961—1964) и ряд гидроэлектростанций и теплоэлектростанций местного значения.

Быстрое развитие получили новые источники энергии: марковская нефть в Сибири (1962), нефть и газ в Тюменском районе (1963). Появились и выросли новые отрасли промышленности: газовая и алмазная.

Производство электроэнергии выросло со 150,6 млрд. квтч в 1954 году до 507,7 млрд. в 1965. За те же годы добыча нефти увеличилась с 52,7 млн. тонн до 347,3 млн. тонн, выплавка стали с 41,4 млн. тонн до 91,0 млн. тонн, добыча угля с 347,1 млн. тонн до 577,7 млн. тонн.

* * *

Одна из серьезнейших проблем 50—60 годов заключалась в том, чтобы перестроить промышленное производство в соответствии с требованиями новой технической революции. Известный советский ученый академик Капица в одном из своих выступлений уподобил советскую промышленность ихтиозавру — доисторическому животному, имевшему длинное туловище и маленькую голову, то есть огромная промышленность и крайне незначительная роль в ней науки.

Научные и технологические достижения капиталистического мира, которые яростно опровергались во времена Сталина и низводились на уровень идеологических диверсий и идеализма, такие, например, как кибернетика, внезапно были признаны советской верхушкой, и, в соответствии с изменившимися настроениями и политикой, наука начала получать огромные государственные ассигнования. Были созданы новые научно-исследовательские институты. Почти угасшие было исследования в области фундаментальных наук и естествознания были возобновлены или расширены. Потребности государства, неизменно связанные с усилением его военного потенциала, требовали более совершенной технологии, более усовершенствованного оружия.

Поскольку советское государство было и остается единственным предпринимателем в стране, единственным бесконтрольным распорядителем доходов и расходов, на наиболее перспективные научные направления были даны крупные субсидии. Это сделало возможным, например, рывок советской науки и технологии в области строительства ракет, а это, в свою очередь, привело к развитию исследований космоса, увенчавшегося созданием первого искусственного спутника земли (1957) и полетом Юрия Гагарина в космос 12 апреля 1961 года.

Однако однобокость развития советской промышленности привела к хроническому недостатку товаров массового потребления и к крайне низкому качеству многих видов товаров и услуг. Сельское хозяйство, несмотря на все усилия и реформы, не могло справиться с одной-единственной проблемой — накормить население собственной страны.

Усиление роли науки в жизни государства, введение более современной технологии в производство и научно-техническая революция в ряде областей выдвинули в 50—60 годах проблему подготовки высококвалифицированных кадров рабочих для промышленности. Проблема состояла в том, что вся система советской жизни постепенно вырабатывала пренебрежительное отношение к труду рабочего. Не только дети потомственных рабочих не желали идти «ишачить» на производство, но и старшее поколение рабочих хотело видеть своих отпрысков инженерами, учителями, видя в этом как бы осуществление своих несбывшихся надежд.

Система школьного обучения ставила своей целью подготовку школьников к поступлению в высшее учебное заведение. Но высшие учебные заведения не могли принять всех желающих. Кроме того, существующая система привилегий открывала доступ в ВУЗы тем юношам и девушкам, чьи родители занимали высокое положение. Конкурсные экзамены при поступлении в институты дополнялись «конкурсами отцов» — кто важнее, кто сильнее. Приемным комиссиям прямо указывали, кого «резать» при вступлении, а к кому отнестись более либерально.

Оказавшиеся за бортом высшего образования молодые люди предпочитали любую работу, лишь бы не идти на производство. На многих предприятиях были созданы ВУЗы без отрыва от производства, вечерние школы и прочее. Завод пытались сделать более привлекательным для окончивших школу. И все же школьники шли на заводы, только принужденные к этому сложными жизненными обстоятельствами. Возникшую проблему пытались разрешить реформой образования. В декабре 1958 года вместо десятилетнего и всеобщего обязательного семилетнего образования было введено всеобщее обязательное 8-летнее, после получения которого школьники обязывались работать на заводах или в сельском хозяйстве в течение трех лет. В школах вводились также 9—11 классы с усиленной производственной практикой. Преимущество при поступлении в ВУЗы оказывалось лицам, имеющим стаж работы, а также обладающим хорошей партийно-производственной характеристикой.

Реформа вызвала недовольство почти во всех слоях общества: в высших слоях, так как высокопоставленные родители уже заранее предначертали путь успешного подъема по лестнице власти или науки для своих детей. В низших, особенно городских, слоях, так как родители, сами не сумевшие получить высшее образование из-за сложностей жизни, добивались его для своих детей. Для молодежи сельскохозяйственных районов, мечтавшей оставить свою деревню и уехать учиться в город, новый закон воздвигал, казалось, непреодолимое препятствие. Правда, можно было завербоваться на стройки коммунизма в Сибирь или в Среднюю Азию, поехать на целину

По всей стране началась систематическая кампания за сочетание «школы с жизнью», «науки с жизнью» и так далее. Комсомол мобилизовывал тысячи молодых людей на целину и на строительство в Братск, Красноярск, на Волгу и прочее.

Как и все массовые кампании, развертывавшиеся в СССР, кампания «за связь с жизнью» была доведена до абсурда. Ученых, врачей заставляли выполнять бесплатную и непроизводительную работу в ущерб их собственной. Например, в Москве сотрудников институтов Академии наук СССР посылали на уборку мусора в строящихся домах, на мытье полов и лестниц. Отказ от работы считался антиобщественным поступком.

Другим массовым мероприятием, отрывавшим от работы тысячи людей и нарушавшим работу транспортной системы и торговой сети, были встречи почетных гостей, приезжавших в столицу СССР. По указанию райкомов партии тысячи людей выстраивались вдоль магистралей, ведущих от аэропортов к центру Москвы, чтобы создать видимость энтузиазма при встрече почетных гостей, как Насер, Тито. В других же случаях, например, при приезде в Москву президента США Никсона, доступ к магистрали, по которой он проезжал, был перекрыт и улицы оставались пустынными.

В 1955—61 годах были изданы законы социального характера, улучшавшие правовое положение городского населения и в первую очередь индустриальных рабочих.

25 апреля 1956 года был отменен антирабочий закон 1940 года о прикреплении к производству и о суровых наказаниях за прогулы и опоздания. Советский рабочий снова стал «свободным» рабочим: право менять место работы было ему возвращено.

Указом от 8 сентября того же года был установлен минимум заработной платы.

Среди других важных законов, затронувших интересы миллионов людей, было введение в июле 1956 года новой системы пенсионного обеспечения, благодаря которой сумма ежемесячной пенсии значительно выросла. Пенсии зависели от стажа и возраста. Их сумма колебалась между 300 и 1200 рублями. Возрастной ценз для получения пенсии был установлен: для мужчин — 60 лет при стаже работы в 25 лет, для женщин — 55 лет при стаже работы в 20 лет. Это было значительно ниже возрастного ценза, существующего на Западе. В июле 1964 года было установлено государственное пенсионное обеспечение для колхозников. Пенсии по старости получали мужчины в возрасте от 65 лет и женщины — от 60 лет, но лишь в том случае, если они продолжали жить в колхозах. Однако закон обошел важнейший вопрос об автоматизме ухода на пенсию при достижении предельного возраста, что открывало широкую возможность для высших чиновников государства находиться на своих должностях иногда пожизненно, независимо от их возраста. Кроме того, в соответствии с интересами верхушки, не только сохранилась, но и расширилась система персональных пенсий, назначаемых за особые заслуги перед государством. Они были значительно выше общегосударственных. С персональными пенсиями были связаны и другие привилегии, в частности, 50-процентная квартирная плата, бесплатный проезд на общественном транспорте, ежегодная бесплатная путевка в дома отдыха и санатории, и другие весьма существенные льготы. Особая система пенсий сохранилась для научных работников, для военных и сотрудников государственной безопасности.

Были также приняты законы о сокращении рабочей недели на два часа, продлении оплачиваемого отпуска по беременности до 112 дней (в 1940 году отпуск по беременности был сокращен до 70 дней).

Гражданское жилищное строительство, начатое в последние годы жизни Сталина, было значительно расширено. Теперь оно было поставлено на промышленную основу с тем, чтобы в течение 10—12 лет «покончить в стране с недостатком в жилищах». Государство начало поощрять организацию жилищных кооперативов на весьма льготных для населения условиях: 15-30% стоимости квартиры единовременно при начале строительства с 15-летней рассрочкой при 0,5% годовых за ссуду. Значительно увеличилось строительство жилых домов, осуществляемое городскими властями, предприятиями и министерствами. О размахе жилищного строительства в десятилетие 1953—1964 года свидетельствуют следующие данные: в 1950 году весь городской жилищный фонд страны составлял 513 млн. кв. метров, в 1955 — 640 млн. кв. метров, в 1960 — 958 млн. кв. метров, в 1964 — 1182 млн. кв. метров. Хотя улучшение жилищных условий коснулось многих тысяч семей, жилищная проблема так и не была решена даже в конце 70-х годов.

Острую жилищную проблему государство использовало как еще один способ давления на граждан. При безупречном поведении можно было получить квартиру быстрее. Всякая критика действий начальства стоила уже поставленному на очередь для получения квартиры довольно дорого: в лучшем случае его очередь отодвигалась, в худшем — и вовсе лишали права на получение жилплощади. Разумеется, всегда подыскивался подходящий предлог.

В 1958 году правительство приняло решение заморозить на 20 лет выплату по государственным займам, которая стала для государства тяжким бременем. Одновременно был прекращен выпуск займов вообще, за исключением внутреннего займа, облигации которого свободно покупались и продавались. Замораживание выплат по займам было встречено населением со смешанным чувством. У миллионов людей скопилось за годы советской власти большое количество облигаций и выигрыши по займам стали как бы дополнительной статьей дохода. С другой стороны, прекращение подписки на заем означало ежегодную постоянную экономию 2—3 недельного заработка. В 1975 году погашение по займам возобновилось.

Рост инфляции привел к новой денежной реформе в 1961 году. Формально произошел обмен старых банкнот на новые при соотношении 10:1 при пропорциональном изменении цен и заработной платы. Постепенно, в связи с развитием инфляционных тенденций, реальная покупательная способность новых денег уменьшилась.

В 1957 году были сокращены индивидуальные налоги для низкооплачиваемых категорий. Еще раньше, в 1954 году, был отменен 6-процентный налог на холостяков, введенный во время войны. Снижение налогов происходило на фоне роста промышленного производства и увеличения государственных доходов за счет налога с оборота, а также роста цен на продукты питания и товары широкого потребления. Рост цен происходил систематически и параллельно росту номинальной заработной платы и оплаты коммунальных услуг. Все же эти платежи занимали незначительное место в бюджете городской семьи, главные статьи расходов составляли питание и одежда. Обычно на питание уходило больше половины заработной платы.

Доходы семьи возросли также с отменой платы за обучение в старших классах школ и институтах, введенной в 1940 году.

Возросли также пособия многодетным семьям, оплаты по временной нетрудоспособности. Минимум заработной платы вырос с 30 новых рублей в месяц до 60. Однако разрыв между низшим уровнем заработной платы и высшим оставался огромным. Наиболее важные для общества работники — учителя, врачи, медицинский персонал — оставались одной из самых низкооплачиваемых категорий.

Несомненно, Хрущев искренне желал, чтобы народ жил лучше, но его представления о том, что хорошо и что плохо, в общем, не выходили за обычные рамки коммунистической идеологии и даже носили некоторые черты уравнительства. Например, в программе партии 1961 года народу было обещано введение к 1980 году бесплатного снабжения рядом товаров и услуг.

Хрущев пытался вести борьбу с расхитителями и взяточниками. Но он вел эту борьбу, сочетая законные и незаконные методы. По его настоянию в законодательство была введена статья, предусматривающая смертную казнь за расхитительство, валютные операции и прочее. Эта статья закона была немедленно применена к преступлению, совершенному до издания этого закона (дело Рокотова), что было грубейшим нарушением одного из основных постулатов правопорядка — закон обратной силы не имеет.

В 1957 году была затеяна кампания против «тунеядцев». Под «тунеядцами» сначала подразумевались спекулянты, алкоголики, хулиганы, которые своими действиями нарушали общественный порядок и покой граждан. Почему-то считалось, что в отдаленных местностях они этого делать не смогут. Однако очень скоро выяснилось, что главной мишенью кампании против тунеядцев оказались люди свободных профессий: художники, артисты, поэты. Многие из них не были членами творческих союзов и потому не имели «социального лица». Очень скоро они стали жертвами морального террора, травли со стороны своих соседей, науськиваемых властями. «Тунеядцев» арестовывали, судили и высылали на жительство в отдаленные местности СССР. Такого рода судебная расправа была учинена в 1964 году над поэтом Иосифом Бродским.

Кампания против тунеядцев стала одной из форм политических репрессий, так же, как кампания против валютчиков и взяточников превратилась в антисемитскую. Подавляющее большинство осужденных по этим обвинениям к смертной казни были лица еврейского происхождения. Хрущев, сам не чуждый антисемитизма, не раз говорил в своих речах о «хороших» и «плохих» евреях, а не о хороших и плохих гражданах. К числу «хороших» евреев он отнес, например, генерала армии Я. Г. Крейзера.

Активное участие в борьбе против «тунеядцев» начали принимать так называемые народные дружины, закон об организации которых был принят Верховным Советом СССР в 1959 году. Они получили право надзора за общественным порядком. Дружинники выделялись предприятиями и учреждениями из среды своих коллективов. В ряде городов дружины начали быстро вырождаться в банды, терроризирующие и шантажирующие граждан. Например, в г. Николаеве на Азовском море дружину одно время возглавлял некто М., принуждавший к сожительству девушек под угрозой объявления их проститутками. Подобные случаи были не единичными. Местные власти использовали часто дружинников для расправы над неугодными им людьми. Позднее дружинников пускали в ход против выставок вольных художников, для запугивания диссидентов и прочего.

Беззастенчиво вторгались в личную жизнь граждан товарищеские суды.

Режим Хрущева, отказавшись в принципе от массового террора, арестов, перешел к общественному контролю над деятельностью и жизнью граждан. В этом смысле можно сказать, что Хрущев пытался установить в советском обществе полное народовластие, наделив сотни тысяч людей частицей власти над себе подобными.

Этой же цели служил массовый рост партии и комсомола. Близилась эра Нового Советского Человека.

 

Сосуществование и экспансия

Уже первые шаги Маленкова в области внешней политики свидетельствовали о намерении коллективного руководства погасить очаги военной опасности и смягчить отношения с капиталистическими странами.

Итоги Второй мировой войны были весьма благоприятны для Советского Союза и могли бы быть еще лучше, если бы не мегаломания Сталина. Политика военных авантюр, политика силы, так ярко проявившаяся в корейской войне и во время берлинского кризиса, фактически провалилась. Мао Цзедун, направив войска в Корею, спас положение для всего коммунистического мира.

В 1953—55 годах Советский Союз осуществлял политику замирения. После ликвидации войны в Корее в 1953 году было достигнуто при поддержке СССР прекращение войны между странами Индокитая и Францией.

В 1955 году был, наконец, подписан мирный договор с Австрией, чему Советский Союз препятствовал в течение многих лет, искусственно связывая заключение договора с уступками западных держав Советскому Союзу по другим вопросам. Позднее вина за это была персонально возложена ЦК КПСС на Молотова, равно как и вина за ухудшение советско-югославских отношений.

В том же году Хрущев появился во главе советской партийно-правительственной делегации в Белграде и принес президенту Югославии и главе Коммунистической партии Югославии Иосипу Броз-Тито официальные извинения за антиюгославскую политику, проводившуюся после Второй мировой войны. Ответственность за нее Хрущев возложил на Берию, но это объяснение было встречено югославскими руководителями иронически. Советской делегации был оказан не слишком теплый прием. Югославы рассчитывали на честное признание советскими руководителями совершенной несправедливости, особенно утверждений, что Югославия является не социалистической, а капиталистической страной. Поэтому в резолюцию XX съезда КПСС была вставлена фраза: «Серьезные достижения в социалистическом строительстве имеются также в Югославии».

Советские делегаты не были подготовлены к встрече психологически, признавал позднее Хрущев. «Мы все еще не были свободны от рабской зависимости от Сталина». Тито был готов улучшить межгосударственные отношения, но отклонил предложение о восстановлении тесных отношений между КПЮ и КПСС, правильно предполагая, что претензии КПСС на руководящую роль среди коммунистических партий мира отнюдь не отброшены. По этой причине КПЮ позднее отказалась принять участие в совещании коммунистических партий в Москве в 1957 и в 1960 годах.

Новое советское руководство довольно реалистически оценило создавшуюся ситуацию. Опыт первых трех лет внешнеполитической активности правительства показал, что в конкретных исторических условиях наиболее выгодным курсом является так называемое мирное сосуществование. На XX съезде КПСС этот тезис был развит довольно подробно. Суть его заключалась в признании факта сосуществования двух различных общественных систем в современном мире: капиталистической и социалистической. Они соревнуются между собой на поприще хозяйственного и культурного строительства. Победа социалистической системы рано или поздно неизбежна, но эта победа будет достигнута не путем «экспорта революции» из социалистического лагеря в капиталистический, а в результате развития в капиталистических странах внутренних противоречий и классовой борьбы. Существует возможность ненасильственного перехода к социализму в ряде капиталистических стран. Поэтому в современных условиях нет фатальной неизбежности войн, и они могут быть предотвращены. Однако полностью опасность новой войны не устранена, так как пока существует империализм, существует почва для возникновения войн.

Такова, коротко говоря, была внешнеполитическая программа, сформулированная на XX съезде КПСС.

Мы уже отметили, что эта программа исходила из неизбежности победы СССР (социалистического лагеря) во всем мире. Выставляя эту программу, КПСС отнюдь не отказывалась от другой части своей политики. Во-первых, от усиления и развития идеологической борьбы против стран капитализма. Понятие «идеологическая борьба» могло трактоваться и широко, и узко в зависимости от потребностей момента. Во-вторых, сохранялся в первозданном виде тезис о невозможности сохранения статус-кво, о неизбежности перемен в мире. В-третьих, советская доктрина продолжала исходить из своего не только права, но и обязанности помогать национально-освободительному движению во всем мире. Способы и формы помощи никак не были очерчены или ограничены. Эти три тезиса фактически формулировали право Советского Союза и других социалистических стран на постоянную экспансию.

Таким образом, советская внешняя политика в послесталинское время основывалась, как охарактеризовал ее американский историк профессор Адам Улам, на экспансии и мирном сосуществовании, но более правильной была бы формула сосуществования путем экспансии.

Принципы внешней политики СССР были грубы и примитивны, но именно этим она и была сильна. Наиболее острые критики внешней политики на Западе определяли внешнюю политику СССР в послесталинское время следующим образом: «То, что наше — это наше, а остальное подлежит переговорам». Но они заблуждались. Более правильной и отвечающей действительности была формула: «То, что наше — это наше, то, что ваше — будет наше».

Советские руководители были правы, утверждая, что советская внешняя политика, в отличие от политики западных держав, последовательна. Это утверждение полностью соответствует действительности. Практика советской внешней политики выражала и выражает сочетание принципа сосуществования и экспансии и использования первого для камуфляжа второго.

После ухода Маленкова с поста председателя Совета министров СССР советская внешняя политика заметно активизировалась. Мотором ее стал Н. С. Хрущев. В 1955 году произошла встреча в Женеве с участием президента Эйзенхауэра. Встреча никак не повлияла на положение дел в Европе, где по-прежнему главным вопросом оставался германский. Однако, после создания Варшавского пакта в 1955 году ситуация в германском вопросе стала более определенной. Ни западные страны, ни Советский Союз не помышляли больше всерьез об объединении Германии, хотя все заявляли о своем горячем желании видеть Германию объединенной. Всевозможные проекты, встречи и обсуждения германской проблемы были скорее данью установившемуся обычаю, общественному мнению, чем намерением решить ее. Да ее и невозможно было решить. Реальность заключалась в том, что существовали две Германии. Одна из них, Федеративная Республика Германии принадлежала к группировке западных держав, другая — к группировке советского блока. На территории ГДР находились советские войска. Все признаки указывали на то, что подавляющее большинство населения Восточной Германии (Германской Демократической Республики) тяготеет к Западу. Отлив населения из восточной Германии в западную был значительным и грозил подорвать в недалеком будущем экономическую и социальную структуру ГДР. Были приняты более радикальные меры. Хрущев во время встречи с президентом Кеннеди в Вене (июнь 1961) не смог добиться от последнего признания ГДР. Тогда СССР попытался снова закрыть доступ западным державам в Западный Берлин. Берлинский кризис продолжался несколько месяцев. Попытки изолировать Западный Берлин провалились. Правительство ГДР решило проблему своеобразным путем. По согласованию с советским правительством в Берлине была воздвигнута в августе 1961 года стена, отделявшая восточную часть Берлина от западной. Подобные сооружения существовали раньше только в концентрационных лагерях. Правда, была еще Великая Китайская стена, которая должна была защитить жителей Поднебесной империи от набегов кочевников. Охрана Берлинской стены стала главной заботой восточногерманских вооруженных сил. Подходы к стене были со временем оснащены специальной электронной аппаратурой, автоматически открывавшей огонь по тем, кто попытался бы перебраться по другую сторону стены. 12 июня 1964 года между СССР и ГДР был заключен договор о дружбе, взаимной помощи и сотрудничестве. Советский Союз формально брал на себя защиту территории ГДР в случае необходимости.

В 50-е годы советская внешняя политика постепенно приобретала все более наступательный характер. Повсюду, где местная ситуация претерпевала изменения, советская политика была довольно активной. Если в 1947—48 годах СССР поддерживал на Ближнем Востоке Израиль, как силу, ослабляющую Британскую империю, то в середине 50-х годов началась переориентация политики в пользу более тесных отношений с арабским миром. Толчком к этому послужила египетская революция 1952 года и растущее убеждение в том, что Израиль является не более как сателлитом США. Отношения между СССР и Израилем были прерваны незадолго до смерти Сталина в связи с антисемитской политикой СССР и восстановлены затем в июле 1953 года. Но теперь государство Израиль рассматривалось как находящееся во враждебном Советскому Союзу лагере.

В июле 1955 года в Египет был послан редактор «Правды» (в будущем секретарь ЦК КПСС) Шепилов. С этого времени советская экспансия на арабском Востоке усилилась. Насера, президента Египта, интересовало оружие, и он очень скоро начал получать его от советского сателлита — Чехословакии. Позднее Советский Союз начал поставлять Египту танки и самолеты — истребители типа МИГ, а также артиллерийские системы.

Конфликт из-за Суэцкого канала в 1956 году и последовавшая затем война Англии, Франции и Израиля против Египта немало способствовали укреплению советско-египетских связей. Шепилов стал с июня 1956 года министром иностранных дел СССР вместо Молотова. В начале ноября 1956 года в Москве и в других городах прокатились «стихийные» массовые демонстрации в защиту Египта под лозунгом «Руки прочь от Египта!» и началась запись добровольцев для участия в войне на стороне Египта. В эти же самые дни советские танки давили в Будапеште венгерских революционеров. Однако никто в СССР не поднял против этого голос протеста и не возгласил: «Руки прочь от Венгрии!» Шум вокруг войны на Ближнем Востоке заглушил стоны гибнувших под гусеницами советских танков венгров.

Советская внешняя политика во времена Хрущева научилась очень быстро заполнять вакуум, вызванный ослаблением позиций западных великих держав путем эксплуатации традиционной неприязни или вражды населения бывших колоний к метрополии. Так было, например, во время кризиса вокруг Сирии летом 1957 года. В 1958 году разразился новый кризис на Ближнем Востоке, затронувший Ливан, Сирию и Иорданию. Советский Союз использовал кризис для улучшения своих собственных позиций в Сирии и Ираке. В 60-е годы Советский Союз значительно укрепил свое влияние в Египте, приняв участие в строительстве Ассуанской плотины и направив своих военных советников и оружие в значительных количествах. В 1962 году Советский Союз поддержал революцию в Йемене, а в 1964 году подписал с Йеменом договор о дружбе. Всем этим государствам Советский Союз оказывал военно-экономическую поддержку и предоставлял техническое сотрудничество.

В Африке, в Азии, в Индийском океане Советский Союз неизменно оказывал поддержку странам, выступавшим против интересов западных держав.

Но везде и повсюду у руководителей Советского Союза проявлялась одна и та же особенность: как только им казалось, что Советский Союз уже довольно твердо укрепился в той или другой стране, он начинал навязывать этим странам свою концепцию международной политики и оказывать грубое давление на их внутреннюю и внешнюю политику. В результате, кажется, не было страны, с которой бы у СССР не возникло конфликтов, начиная с Египта и кончая Индонезией.

Но особенно сложными оказались отношения с «братским» Китаем.

 

Два главных «брата»

Первые годы после образования Китайской Народной Республики (КНР) были временем расцвета советско-китайских отношений, ставших особенно тесными во время корейской войны, когда Советский Союз снабжал китайские дивизии в Корее вооружением.

С 1950 по 1962 год Советский Союз предоставил Китаю долгосрочные кредиты на сумму 1,82 млрд. рублей. Они были использованы Китаем для оплаты закупленного в СССР вооружения и оказания помощи Корее. Советский Союз передал Китаю на 790 млн. рублей имущества, подарков и прочего. Если разделить эти суммы на 12 лет, то окажется, что советская помощь была не столь уж значительной. В 1962 году Китай получил только 13% от всей помощи, оказанной Советским Союзом социалистическим странам и только 8% от суммы всех кредитов, предоставленных СССР другим странам в порядке экономической помощи. «Китайская доля» была абсолютно несоразмерна количеству населения, проживающего на его территории. Согласно официальным советским данным с помощью Советского Союза было построено в Китае 256 предприятий разного рода. СССР оказывал Китаю помощь технической документацией, строительством железных дорог, посылкой экспертов. Все это делалось отнюдь не безвозмездно. За 12 лет в Китае побывало около 11 тысяч советских экспертов, советников и прочего. Им было выплачено около 30 тысяч годовых заработных плат. Китай оплачивал все услуги, оказываемые СССР: фрахт, строительство железных дорог, расходы по обучению и содержанию китайских студентов в Советском Союзе и прочего. Со своей стороны, Китай поставил в СССР до конца 1962 года товаров, продовольствия и сырья на сумму 2,1 млрд. рублей.

В разгар выполнения Китаем экономической программы отношения между СССР и Китаем значительно ухудшились. СССР неожиданно для Китая отозвал в 1962 году 1390 советских экспертов, разорвал 343 контракта на использование советских специалистов в Китае и прекратил работу над 257 проектами научного и технического сотрудничества, поставив китайскую экономическую программу в довольно сложное положение.

Истоки советско-китайского конфликта уходят далеко в прошлое. Они, вероятно, начинаются с политики захватов и неравноправных договоров царской России с Китаем и прослеживаются в политике советского партийного руководства в 20-е и 30-е годы по отношению к Гоминдану и к советским районам в Китае. Сталин не верил в возможность победы китайской коммунистической партии, его политика была ориентирована на сотрудничество с Чан Кайши. После 1949 года Советский Союз осуществлял по отношению к Китаю такую же политику, какую он вел в отношении социалистических стран Европы: подчинения интересов этих стран интересам «старшего брата» — СССР. В экономическом плане сталинская политика выражалась в создании на территории Китая смешанных советско-китайских обществ, добивавшихся эксплуатации ресурсов Китая под руководством и в интересах Советского Союза. Например, в пограничной китайской провинции Синцьзян было учреждено смешанное общество по разработке минеральных богатств. Общество фактически пользовалось правом экстерриториальности. В 1949— 1953 годах Сталин не раз делал предложения Мао Цзедуну об организации советских предприятий на территории Китая, вызывая у китайского лидера чувство унижения и обиды. Опыт многотысячелетней истории научил также и коммунистических лидеров Китая относиться с подозрением к любым предложениям иностранных государств использовать территорию Китая в каких бы то ни было целях. XX съезд КПСС формально осудил практику «смешанных обществ», и они были ликвидированы. Однако, подобно Сталину, его преемники оказались психологически неподготовленными к пониманию образа мыслей китайских лидеров. Так, китайские лидеры были оскорблены заявлением министра обороны СССР и члена Президиума ЦК КПСС маршала Жукова, что в случае нападения империалистов на одну из социалистических стран СССР немедленно придет на помощь этой стране. Они заявили, что Китай не стал бы просить СССР о помощи.

Предложение Хрущева Мао Цзедуну в 1959 году предоставить Советскому Союзу базу для заправки и ремонта его подводных лодок и строительства радиостанции было с негодованием отвергнуто, как и предложение предоставить Китаю аналогичные преимущества в Мурманске. Мао многозначительно напомнил Хрущеву, что в течение своей истории китайцы не раз ассимилировали завоевателей, которые к ним приходили...

Осуждение в СССР культа Сталина вызвало в Китае сначала скрытое, а затем и открытое недовольство. В Китае был свой собственный «культ» — Мао Цзедуна. Иначе и быть не могло, ибо «культ личности» или вождизм является непременной принадлежностью любого тоталитарного режима, будь то социалистический Советский Союз, гитлеровская Германия, маоистский Китай или энверходжевская Албания. К этому времени высказывания Мао, его выступления и статьи были объявлены азиатской формой марксизма-ленинизма. Пока был жив Сталин, Мао как бы оставался в тени. Теперь он стал «величайшим теоретиком» эпохи. Как гласит русская пословица: «Свято место пусто не бывает». Маоистов беспокоило не столько развенчание Сталина, сколько последствия этого для Китая и международного коммунистического движения, на руководство которым КПК претендовало наряду с КПСС. Практическая, а не чисто словесная позиция китайского руководства ярко проявилась в 1956 и 1957 годах, когда КПК поддержала кровавое подавление венгерской революции советскими войсками, а в 1958 году оказалась единственной коммунистической партией в мире, открыто приветствовавшей казнь Имре Надя. Советско-китайские отношения были осложнены общностью идеологии. Взаимные обвинения в уклонении от «истинного» учения — марксизма-ленинизма, а также в ревизионизме, догматизме, левом фразерстве, правом оппортунизме, авантюризме, стремлении к гегемонии, подрывной деятельности, троцкизме, прислужничестве перед американским империализмом, в национализме, капитуляции перед буржуазией, крестьянской идеологии и так далее и тому подобное стали на многие годы как бы фоном советско-китайских отношений и международного коммунистического движения.

Общая идеология рождала претензии на исключительную правоту той или другой стороны, что на деле было оборотной стороной претензии на гегемонию. Политика Китая и СССР, или, вернее, КПСС и КПК по отношению друг к другу отличалась поразительной негибкостью, подозрительностью и враждой, перед которыми отношения тех же стран со странами капиталистического мира представляются идиллическими.

Выступая против линии КПСС, что война перестала быть фатальной неизбежностью, Мао Цзедун не только предрекал всемирную атомную войну, но приветствовал ее как возможность «покончить с империализмом». Он развивал, например, такую мысль в беседе с министром иностранных дел Громыко в 1958 году: в будущей войне Китай, возможно, потеряет 300 млн. человек, но когда запас атомных и водородных бомб будет исчерпан, Китай при помощи обычного оружия ликвидирует остатки капитализма и утвердит социализм во всем мире. В другой беседе Мао Цзедун, назвав атомную бомбу «бумажным тигром», говорил, что даже если в будущей войне погибнет треть человечества (т. е. 900 млн.) или даже половина (1.350 млн.), то другая половина выживет, империализм будет сметен, повсюду воцарится социализм. Через 50—100 лет человечество вырастет вновь больше чем на половину. В одном из сборников, опубликованных в Китае в 1960 году, говорилось: «Победившие народы крайне быстрыми темпами создадут на развалинах погибшего империализма в тысячу раз более высокую цивилизацию, чем при капиталистическом строе, построят свое подлинно прекрасное будущее».

Откровения Мао Цзедуна имели прямо противоположный эффект тому, на что он рассчитывал: подавляющее большинство коммунистических партий поддержали советский тезис об отсутствии фатальной неизбежности войн. Хотя КПСС во многих своих публичных заявлениях и декларациях признавала право каждой страны самой определять свой путь к социализму, наделе советские руководители вели открытую и закулисную борьбу против любых попыток коммунистических партий или стран социалистического типа вести свою, не согласованную или не одобренную Москвой политику. При этом Советский Союз не собирался заниматься филантропией. За все, что он делал для своих «младших братьев», он требовал уплаты в том или ином виде. В начале 1961 года Китай обратился к СССР с просьбой помочь ему хлебом, так как из-за неурожая сложилось тяжелое продовольственное положение. СССР дал Китаю взаймы 500 тыс. тонн сахара, полученного из Кубы. Китайцам ничего другого не оставалось, как закупить 6 млн. тонн пшеницы на мировом капиталистическом рынке. Впрочем, у Советского Союза не было запасов хлеба и для того, чтобы прокормить население собственной страны. Спустя два года СССР вынужден был закупить на Западе 13 млн. тонн зерна.

В 1958—1960 годах и особенно в связи с войной во Вьетнаме Китай усилил поддержку революционных движений на азиатском материке, стараясь подчинить эти движения и использовать их для распространения влияния Китая. Началось столкновение интересов с СССР. Борьба за гегемонию между СССР и Китаем распространилась затем на Африку и на бассейн Индийского океана.

Советско-китайские отношения обострились к 1960 году настолько, что на Бухарестском совещании коммунистических партий произошел резкий обмен репликами между Хрущевым и китайским представителем.

На самом деле идеологические разногласия между КПСС и КПК как бы камуфлировали противоречия в интересах Советского Союза и Китая.

К моменту обострения отношений, к концу 50-х — началу 60-х годов, Китай далеко отставал от Советского Союза в экономическом развитии, в технологии и, наконец, в приобщенности к современному миру. СССР и США были супер-державами. Китай стремился ликвидировать как можно скорее образовавшийся разрыв в уровне развития. Отсюда проистекала китайская политика «большого скачка» внутри страны и агрессивная политика во вне, стремление во что бы то ни стало получить в свое распоряжение атомную, а затем и водородную бомбу, что в наше время считается как бы визитной карточкой великой державы.

Одно время Мао Цзедун надеялся получить атомное оружие от Советского Союза. Не исключено, что в какой-то момент он получил от послесталинского советского руководства нечто вроде полуобещания. Во всяком случае, при консультации Советского Союза и при его помощи в период 1957—1959 годов в Китае был построен атомный реактор мощностью в 5 тыс. квт. Позднее китайские инженеры усовершенствовали его и довели мощность до 10 тыс. квт. Китайские ученые работали в Институте атомной энергии в Дубне вплоть до июня 1965 года.

Стремление Китая стать обладателем атомной бомбы противоречило интересам СССР, а также и Соединенных Штатов, стремившихся ограничить доступ в «атомный клуб». Основания для этого были достаточно веские: чем больше атомных держав на свете, тем больше опасность атомной войны, тем труднее сохранить мир, добиться соглашений об ограничении вооружений. СССР стремился также к ограничению вооружений, поскольку дальнейшая гонка атомных вооружений накладывалась тяжелым бременем на его экономику. Для Китая же заключение любого договора об ограничении ядерного вооружения означало удержание его в рамках второстепенной державы в момент, когда впервые за многие столетия Китай выступил на мировой арене как консолидированное единое государство.

Советский Союз вовсе не желал иметь своим соседом сильный Китай с его быстро растущим населением, насчитывавшим в конце 50-х годов 700 миллионов человек.

Неблагоприятным моментом для советско-китайских отношений в исторический период становления объединенного китайского государства было наличие общей границы протяженностью в 5 тысяч миль. Любое обострение отношений неизбежно должно было вызвать напряжение на границе со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Проблема границы была использована Китаем в его конфликте с СССР. Китай обвинял Советский Союз в империалистической политике, выражающейся, в частности, в том, что СССР придерживается неравноправных договоров, навязанных царской Россией Китаю в период его раздробленности и слабости. Китай предлагал, сохраняя пока статус-кво на границе, вести переговоры о ее пересмотре. Полемика о границе носила с обеих сторон достаточно казуистический характер. СССР, соглашаясь с китайским тезисом о неравноправных договорах, в то же время указывал, что и китайские императоры присоединяли к своей территории земли более слабых соседей. Поэтому лучше всего сохранять исторически сложившиеся границы, не создавать новых источников недоразумений и конфликтов без надежды разрешить территориальные проблемы. Эта разумная точка зрения сопровождалась, однако, демагогическими рассуждениями о том, что как в Китае так и в Советском Союзе у власти находится рабочий класс и «общей целью является строительство коммунизма». При коммунизме же государственные границы потеряют свое былое значение... Логически это означало, что Советский Союз предлагает отложить разговор о границах до пришествия коммунизма. Но китайская сторона не была удовлетворена такой постановкой дела; советские лидеры не могли назвать точной даты наступления светлого будущего всего человечества... В середине 60-х годов на советско-китайской границе начались кровавые столкновения. Поползли слухи о неминуемой войне с Китаем. В советских высших кругах не исключали возможности превентивной войны против Китая.

Вот что говорит по этому поводу Хрущев: «Позднее китайская печать по указанию Мао выступила с претензиями, что Владивосток находился на китайской территории. Это верно: был случай в истории, когда китайцы управляли этой частью Сибири до того, как наши цари распространили свою власть на эту территорию. Мы согласились вести переговоры с китайцами относительно наших границ. Они послали нам свою версию как это должно выглядеть на карте. Мы лишь взглянули на карту и были настолько возмущены, что отбросили ее с отвращением».

Но не только проблема границы и ядерного оружия беспокоила советское руководство. Китай находился в конце 50-х и в начале 60-х годов в той стадии развития, когда сначала подстрекаемые и направляемые лидерами, а затем действующие уже стихийно массы начали так называемую культурную революцию, то есть погром интеллигенции и всех умеренных элементов, объявляя войну бюрократии и распространяя идеологию уравнительства. Но не только идеологию. В Китае повсеместно начали создаваться на сугубо уравнительных началах крестьянские коммуны. На приграничных советских территориях и даже в Сибири появилась китайская литература о борьбе с бюрократизмом и о социальном и имущественном равенстве. Получив сообщение об этом, глава партии и государства Хрущев был встревожен. Он заявил членам Президиума ЦК КПСС: «Это надо немедленно приостановить. Лозунги реформ в Китае очень соблазнительны. Вы ошибаетесь, если думаете, что семена этих идей не падут на благоприятную почву в нашей стране».

Хрущев не ошибался. По всей огромной территории советской страны шло брожение.

Несмотря на грозное бряцанье оружием и возникавшие время от времени кризисы во взаимоотношениях с западными державами, внешняя политика Хрущева в целом была ориентирована на расширение контактов и сотрудничества с западными государствами и, прежде всего, с Соединенными Штатами Америки. Для Хрущева, обуреваемого идеей сравняться с Соединенными Штатами во всем, начиная от производства мяса и кукурузы до передовой технологии, курс на сосуществование с Западом не был лишь пустой фразой. Но, страдая своеобразным марксистско-сталинским комплексом неполноценности, он стремился всегда и повсюду быть пропагандистом социализма, постоянно доказывать превосходство СССР над капиталистическим миром и, что еще хуже, при каждом удобном случае предрекать неминуемую гибель капитализма. В 1959 году Хрущев совершил с большим шумом и пропагандистским эффектом турне по Америке по приглашению президента Эйзенхауэра, но вызвал бурю негодования на одном из дипломатических приемов незадолго до поездки своим заявлением «мы вас похороним» (т. е. Советский Союз похоронит капитализм).

Находясь в США, Хрущев условился с президентом Эйзенхауэром о встрече глав правительств на верхах в следующем, 1960 году, для обсуждения германской проблемы и других вопросов. Хрущев добивался признания западными державами ГДР.

Предстоящая встреча Хрущева и Эйзенхауэра была встречена в Китае с опасением и недовольством. Мао Цзедун боялся, что Хрущев заключит за его спиной сделку с Эйзенхауэром относительно «двух Китаев». Мао с большим подозрением относился к самой идее советско-американского соглашения по вопросу об атомном оружии. Ведь СССР не захотел поделиться с Китаем атомными секретами.

Китай опасался, что советско-американская сделка относительно атомного оружия сделает супердержавы как бы верховными арбитрами над остальным миром. Незадолго до встречи Хрущева и Эйзенхауэра в Париже, китайцы заявили, что они не будут связаны соглашением о разоружении, в котором бы Китай не принимал формального участия. Полезность совещания с Эйзенхауэром становилась проблематичной. Оставалось найти предлог, чтобы от него отказаться. Как раз незадолго до встречи в Париже американский разведывательный самолет У-2 был приземлен советской авиацией. В официальном советском заявлении говорилось, что самолет был сбит, но не сообщалось, что летчик находится в советских руках. Только после того, как было опубликовано официальное довольно путанное американское объяснение, Хрущев выступил с разоблачительным заявлением и сообщил, что летчик, капитан Пауэре, находится в руках советских властей. Хрущев возложил ответственность за разведывательные полеты над территорией СССР на президента США. Он надеялся, вероятно, что президент, шокированный такими разоблачениями, будет более уступчив к требованиям СССР в германском вопросе. Прибыв в Париж, Хрущев разыграл сцену негодования, потребовал извинения Эйзенхауэра и заявил, что не вернется на совещание до тех пор, пока президент не принесет извинений. Президент не извинился, и встреча на верхах была сорвана. Таким образом, Хрущев фактически капитулировал перед китайскими руководителями. Но в то же время ему пришлось отказаться и от обсуждения германской проблемы.

Последние годы пребывания Хрущева у власти не привели ни к каким позитивным сдвигам в отношениях между СССР и США. Хрущев обладал удивительной способностью быстро утрачивать преимущества, завоеванные в борьбе на международной арене. Вместо спокойной взвешенной дипломатии он предпочитал тактику «бури и натиска», рассчитывая на испуг и растерянность своих партнеров-противников. Неудачи заставляли его, однако, не пересматривать тактику, а наоборот, доводить ее до абсурда.

Объективно главной целью внешней политики Хрущева было установление равновесия сил с Соединенными Штатами Америки и ликвидация точек напряженности в отношениях между двумя супердержавами (Западный Берлин, Куба, гонка термоядерных вооружений) на выгодных для СССР условиях путем... полного элиминирования там прав или влияния западных держав. В то время Хрущев, впрочем, как и все другие советские лидеры, был готов использовать благоприятный для Советского Союза политический момент для того, чтобы потеснить «капитализм» в его собственной сфере.

К чему привело нетерпение Хрущева в международных делах видно из следующих фактов:

Осенью 1960 года во время кризиса вокруг Конго Хрущев прибыл в Нью-Йорк для участия в сессии Генеральной Ассамблеи. Он использовал свое пребывание там для того, чтобы поставить под сомнение эффективность ООН и подорвать престиж Организации. Интересно, что ни одно из его предложений не было поддержано представителями афро-азиатских государств, на которых он рассчитывал. Он не получил поддержки ни в осуждении генерального секретаря ООН Дага Хаммершельда, ни в предложении учредить «тройку» вместо поста одного Генерального секретаря. Не был он поддержан и в демонстративно антиамериканском предложении перенести штаб-квартиру ООН в Европу. Свое деланное возмущение Хрущев излил тем, что во время выступления британского премьер-министра Макмиллана снял башмак и начал стучать им о пюпитр на потеху делегатов и журналистов.

По предложению нового президента США Джона Ф. Кеннеди в июне 1961 года Хрущев встретился с ним в Вене. Хрущев принял примирительные попытки Кеннеди за слабость, выставил требования удаления западных держав из Западного Берлина, повторил требование об учреждении «тройки» в ООН. Из встречи, естественно, ничего не получилось. Тогда Советский Союз начал нагнетать напряженность вокруг Берлина, которая окончилась в конце концов не капитуляцией США и других западных держав, как надеялся Хрущев, а поражением СССР и строительством Берлинской стены. Вскоре Советский Союз произвел испытание термоядерной бомбы в воздухе.

Убедившись, что «горлом» взять США не удается, а союзники США в Европе также остаются в общем хладнокровными, Хрущев решил изменить тактику.

Изменение тактики было связано с обострением китайско-советских отношений, открыто проявившемся во время заседаний XXII съезда КПСС. Хоть и не высказанный, но страх перед приобретением Китаем термоядерного оружия доминировал над политикой Хрущева.

Поэтому в своей политике он стремился достичь соглашения с США о нераспространении атомного оружия, об испытаниях и прочем.

Известный американский историк проф. Адам Улам полагает, что это стремление было в основе кубинского ракетного кризиса, возникшего осенью 1962 года.

 

Ракеты на Кубе

В январе 1959 года на Кубе было свергнуто правительство диктатора Батисты и установлена власть революционного правительства во главе с руководителем антибатистовского восстания Фиделем Кастро Рус. Отношения между Кубой и находившимися от нее всего в 180 милях Соединенными Штатами Америки резко обострились. Соединенные Штаты арендовали на Кубе военную базу — Гуэнтенамо. Кубинские власти несколько раз пытались блокировать базу, чтобы вынудить американцев оставить ее.

На территории США, во Флориде, создались группы кубинских эмигрантов, которые производили рейды на территорию Кубы при поддержке специальных американских служб. Обострение политических отношений между Кубой и США привело к почти полному прекращению в 1960 году импорта кубинского сахара в США, от которого зависела экономика Кубы. 2 января 1961 года США разорвали дипломатические и консульские отношения с Кубой.

17 апреля 1961 года кубинские эмигранты предприняли широкую десантную операцию в бухте Кочинос на южном берегу Кубы в районе Плайя-Ларго и Плайя-Хирон.

На Кубе была объявлена всеобщая мобилизация. В течение 72 часов непрерывных боев десант был разгромлен. Было захвачено много пленных, кубинцев, бежавших в свое время с Кубы и значительное количество оружия американского происхождения.

Обострение американо-кубинских отношении привело к быстрому развитию советско-кубинских отношений. В первое время было далеко не все ясно и не все гладко из-за неопределенности идеологической позиции Фиделя Кастро и его натянутых отношений с лидерами коммунистической партии Кубы. Постепенно конфликт был урегулирован: лидер компартии был политически элиминирован и Кастро стал первым секретарем Национального руководства Объединенных революционных организаций.

Теперь, когда произошло идеологическое сближение между Кастро и КПСС, советское руководство предприняло энергичные меры для усиления влияния СССР на Кубе и использования ее территории для создания предмостного укрепления СССР в Западном полушарии. Для советского руководства такая перспектива была слишком заманчива, чтобы от нее отказаться.

Соединенные Штаты Америки своей неуклюжей политикой изоляции Кубы, создания вокруг нее экономического и политического вакуума, военной поддержкой кубинских эмигрантов немало способствовали успеху политики Советского Союза.

В течение 1961 и 1962 годов Советский Союз провел на Кубе серию мероприятий, которые должны были проложить дорогу к заключению военных соглашений. Среди них — присуждение Фиделю Кастро Ленинской премии «За укрепление мира между народами», посещение Юрием Гагариным Кубы в июле 1961 года, обмен правительственными делегациями и подписание ряда соглашений об экономическом сотрудничестве.

С момента избрания Кастро первым секретарем Национального руководства Объединенных революционных организаций — 22 марта 1962 года — наступил новый этап в советско-кубинских отношениях. В июле-августе 1962 года в Москве велись переговоры о поставках советского оружия Кубе, 27 августа в Москве было подписано соответствующее соглашение.

С конца июля 1962 года значительно увеличились советские поставки вооружения Кубе. Из 37 советских торговых судов, прибывших на Кубу в августе 1962 года, 20 были гружены оружием.

Всего же с конца июля и до середины октября на Кубу прибыло до 100 советских кораблей, доставивших вооружение. Разгрузка кораблей производилась в обстановке строгой секретности по ночам. Тем не менее, американской разведке удалось установить, что среди доставленного вооружения были 42 ракетно-баллистических установки среднего радиуса действия — МРБМ с; 12 ракетно-баллистических установок промежуточного типа; 42 бомбардировщика-истребителя типа ИЛ-28; 144 зенитные установки типа земля-воздух (САМ), вооруженные четырьмя ракетами каждая; 42 истребителя МИГ-21; ракеты других типов, вооруженные ракетами патрульные суда. Кроме того, прибыло 22 тысячи советских военнослужащих. В течение сентября Советский Союз несколько раз заверял правительство Соединенных Штатов, что в намерение Советского Союза отнюдь не входит создание угрозы США на Кубе и что ни при каких обстоятельствах наступательные ракеты типа земля-земля не будут туда посланы.

15 октября американский разведывательный самолет У-2, совершивший регулярные полеты над Кубой, доставил фотографии, полностью опровергавшие советские заверения. Они, по словам министра юстиции США Роберта Кеннеди, оказались «гигантской ложью».

На фотографиях были явственно видны советские ракеты с атомными боеголовками типа земля-земля, то есть предназначенные для нападения. Эти ракеты были установлены в районе Сен Кристобаль, в 50 милях юго-западнее Гаваны. Радиус действия этих ракет был 1000 миль, то есть ими можно было обстреливать внутренние районы Соединенных Штатов Америки.

Это открытие было полной неожиданностью для американского правительства.

Дальнейшее исследование фотографий и произведенные расчеты американских экспертов показали, что на Кубе размещена почти половина ракет типа ИСБМ, равная по мощности почти половине ракет этого типа, имевшихся в то время в СССР. Было обнаружено, что ракеты нацелены на определенные американские города и что в течение нескольких минут после открытия огня ракетами погибли бы 80 миллионов американцев. Это же позднее подтвердил также и Хрущев.

Мнения о том, что предпринять, резко разделились. Члены Объединенного Совета начальников штабов настаивали на немедленной военной акции. Другие предлагали ограничиться блокадой Кубы, как мерой предупреждения. Кеннеди был в нерешимости, опасаясь, что события на Кубе немедленно найдут отзвук в ситуации вокруг Берлина и могут вызвать всемирный кризис.

Планируя установку ракет на Кубе, советское руководство исходило из того, что угроза атомной войны непосредственно у территории США удержит последние от попыток свержения режима Кастро. Советское руководство, утверждал позднее Хрущев, хотело не только «сохранить существование Кубы как социалистического государства», но и «как наглядный пример для остальных стран Латинской Америки». С этим Хрущев связывал престиж Советского Союза. Если Куба падет, другие латиноамериканские страны отвергнут СССР. Поэтому советское руководство (Хрущев несколько раз подчеркивал, что все решения в отношении Кубы принимались коллективно всем руководством) искало конфронтации с США. Оно решило сделать это путем тайного установления ракет на Кубе, нацеленных на США. Хрущев полагал, что когда США узнают об этом, то еще дважды подумают, прежде чем ударить по ракетным установкам. «Если бы даже четверть или пусть одна десятая наших ракет пережила бы нападение, даже если бы одна или две только остались — мы могли бы все же ударить по Нью-Йорку, и вряд ли многое уцелело бы от Нью-Йорка...», — отметил Хрущев. Снова и снова он повторяет в своих мемуарах: «Мы не успели доставить оборудование полностью, но мы уже установили достаточно ракет, чтобы уничтожить Нью-Йорк, Чикаго и другие огромные индустриальные города, не говоря уже о такой маленькой деревне, как Вашингтон. Я не думаю, что американцы когда-нибудь сталкивались со столь реальной угрозой уничтожения, как в тот момент». Остается все же неясным, были ли боевые головки уже вмонтированы в ракеты.

Можно поверить Хрущеву, когда он пишет, что советское правительство хотело лишь изменить баланс сил в мире, поставив США перед непосредственной угрозой стать жертвой атомного нападения. Но во всем этом плане преобладал авантюризм, ибо весь план был построен на двух сомнительных предположениях: во-первых, что удастся удержать в секрете установление советских ракет на Кубе, во-вторых, что США испугаются перспективы войны и пойдут на Уступки. Однако не удалось ни сохранить дело в секрете, ни запугать США. Наоборот, Советский Союз сам очутился внезапно перед угрозой собственного уничтожения.

Советское правительство до и во время тринадцатидневного кубинского кризиса старалось ввести в заблуждение американское правительство относительно своих действительных намерений.

Так 18 октября 1962 года советский министр иностранных дел Громыко по поручению Хрущева заверил президента Кеннеди, что единственная помощь, которая оказывается Советским Союзом — это помощь в области сельского хозяйства и освоения земель плюс поставки незначительного количества оборонительного ору. жия. Громыко подчеркнул, что Советский Союз никогда бы не стал снабжать Кубу наступательным оружием.

Громыко не знал, однако, что президент США уже располагает неопровержимыми доказательствами установления советских наступательных ракет на Кубе. Беседа с Громыко еще раз подтверждала, что советское правительство сознательно вводит в заблуждение правительство США. 22 октября Кеннеди выступил по телевидению с обращением к американскому народу, в котором, обрисовав сложившуюся обстановку и назвав заверения Громыко ложью, предупредил, что США не потерпят заведомого введения их в заблуждение. Так же отнесутся они и к угрозе нападения «со стороны любой нации, большой или малой».

Президент объявил карантин в кубинских водах в качестве предварительной меры и отдал приказ о досмотре судов, направляющихся на Кубу. Кеннеди предупредил также, что любая ракета, выпущенная с территории Кубы против любой нации в Западном полушарии, будет рассматриваться как нападение Советского Союза на Соединенные Штаты Америки и вызовет немедленную акцию возмездия. Перечислив ряд других мер военного и дипломатического характера, президент США призвал Хрущева прекратить наращивать провокационную угрозу миру, отказаться от курса на завоевание мирового господства и искать мирного разрешения кризиса. Он предупредил советское правительство об опасности новых попыток прекратить доступ к Западному Берлину.

Приказ Кеннеди о контроле над доставкой оружия на Кубу вошел в силу 24 октября.

Советские суда с вооружением продолжали путь на Кубу. На самой Кубе продолжался монтаж советских ракетных установок.

Президент Кеннеди вел дело очень осторожно и искусно. Первый досмотр был проведен на не-советском судне, для того чтобы продемонстрировать Советскому Союзу, что меры по досмотру будут проводиться, но в то же время давая советским руководителям возможность еще раз поразмыслить над последствиями открытой конфронтации. Одновременно США обратились в ООН.

Брат президента, Роберт Кеннеди, несколько раз встречался с послом Добрыниным, стараясь объяснить ему, что действия СССР ставят мир на грань войны. Вероятно, Добрынин не был полностью осведомлен о планах советского правительства, и не исключено, что его также вводили в заблуждение.

26 октября Хрущев послал президенту Кеннеди длинное письмо. в котором настаивал на заверениях со стороны США, что они не нападут на Кубу. Однако в письме Хрущева не было обязательства демонтировать советские установки земля–земля. В тот же день американский корреспондент телевидения Джон Скали был приглашен на неофициальную беседу сотрудником советского посольства в Вашингтоне А. Фоминым, который сообщил, что ракеты будут удалены, если США дадут обязательства не нападать на Кубу.

Однако, на следующий день, 27 октября, из Москвы пришло второе письмо, подписанное Хрущевым, которое решительно отличалось от первого, полученного 26 октября. В нем довольно резко говорилось, что Советский Союз уберет ракеты с Кубы, если США уберут ракеты из Турции. Советский Союз даст обязательства не вмешиваться во внутренние дела Турции и не нападать на нее, а США примут аналогичное обязательство в отношении Кубы.

Между тем положение осложнилось, так как над Кубой советской ракетой был сбит американский разведывательный самолет У-2, пилот погиб. Военные использовали это, чтобы потребовать немедленного нанесения ответного удара. Мир подошел к грани войны, как никогда прежде.

Президент решил игнорировать второе, более резкое письмо Хрущева и ответить на первое, от 26 октября.

В ответе Кеннеди от 27 октября, составленном в примирительном тоне, говорилось о желании США договориться о постоянном разрешении кубинской проблемы США готовы дать гарантию, что они не собираются нападать на Кубу. Со своей стороны, Советский Союз должен немедленно прекратить всякие попытки создания стартовых ракетных установок на Кубе, предназначенных для нападения.

Роберт Кеннеди дал затем необходимые разъяснения советскому послу Добрынину президент Кеннеди не желает военного конфликта и сделает все возможное, чтобы избежать военного столкновения с Кубой и с Советским Союзом. Но они вынуждают его к этому.

«Советский Союз, — продолжает Р. Кеннеди, — тайно установил ракеты на Кубе, заявляя в то же время частным образом и публично, что это никогда не будет сделано. Мы должны к завтрашнему дню иметь доказательства, что эти установки будут удалены Это не объявление ультиматума, а заявление о происходящем. Посол должен понять, что если они не ликвидируют эти установки, то мы сделаем это сами. Президент Кеннеди питает огромное уважение к стране посла и к мужеству его народа. Может быть, его страна почувствует необходимость предпринять акцию возмездия; но прежде, чем это произойдет, будут не только мертвые американцы, но также и мертвые русские».

На следующий день, 28 октября, пришло сообщение из Москвы, что Хрущев согласился на демонтаж ракетных установок и вывоз их под наблюдением и инспекцией.

...Таким образом, кризис вокруг Кубы разрешился мирно. Но могла произойти и катастрофа.

Об этом пишут, например, авторы советской «Истории внешней политики СССР»: «Кризис, равного которому по остроте не было во все послевоенные годы, который поставил человечество вплотную перед угрозой всемирной термоядерной катастрофы...»

Ответственность за это они возлагают, разумеется, на правительство США.

Оно действительно несет ответственность, но за... предотвращение войны. Надо, однако, отдать справедливость Хрущеву — поставив мир на грань катастрофы, он оказался в конце концов достаточно рассудительным, чтобы схватить протянутую ему президентом Кеннеди руку помощи и тем самым помочь спасти мир, который чуть было не был сброшен в бездну из-за его и «коллективного руководства» авантюризма.

Вывоз советских ракет с Кубы вызвал на некоторое время охлаждение в советско-кубинских отношениях, так как Кастро надеялся на использование ракет в качестве «большой дубинки» против США и для поддержки революционного движения в Латинской Америке.

Спустя год после кубинского кризиса, 5 августа 1963 года, после долгих и нелегких переговоров в Москве был подписан «Договор о запрещении испытаний ядерного оружия в атмосфере, в космическом пространстве и под водой» между правительствами СССР, США и Великобритании. 10 октября того же года Московский договор вступил в силу. Позднее договор был подписан более 100 государствами, но среди них не было Китая. Китай опубликовал в июле-сентябре 1963 года ряд заявлений, осуждающих договор, как сделку империалистов.

 

У истоков духовного возрождения

Мы уже писали о том, что война вынудила Сталина воззвать для спасения своего режима к русскому патриотизму. Призыв к патриотизму, к подвигу, к жертвенности был вместе с тем обращен к угасшему было чувству индивидуальной ответственности, ответственности не перед партией, не перед государством или «народом», а перед собственной совестью.

Это в свою очередь вело к пробуждению коллективной исторической памяти, исковерканной и подавленной режимом. Подобно тому, как «Краткий курс истории ВКП (б)» должен был заменить подлинную историю страны и ее народов, советский патриотизм должен был стать версией исторической памяти.

Чувство гражданской ответственности за судьбу своей страны привело к победам под Сталинградом, Курском и Берлином и к частичному восстановлению коллективной памяти народа.

К концу войны военные трибуналы судили солдат не за самострелы, попытку дезертировать или покинуть поле боя, а за неосторожное, вслух высказанное сравнение жизни в СССР с жизнью в странах, в которых им довелось побывать, за робко высказанную надежду на улучшение жизни (приравнивалось к антисоветской пропаганде) и, наконец, за попытки ухода на Запад. Новая грандиозная чистка, планировавшаяся Сталиным накануне его смерти, была призвана «подчистить корешки», то есть убрать тех, случайно уцелевших из поколений 20-х и 30-х годов, кто еще сохранил обрывки исторической памяти и был потому потенциально опасным для режима. Начатая было чистка: «ленинградское дело», «мингрельское дело», дело «врачей-отравителей» — не разрослась в новое всесоюзное побоище только потому, что Сталин умер.

Смерть Сталина, устранение Берия и реорганизация органов государственной безопасности, первые освобождения политических заключенных и амнистии для некоторых категорий создали благоприятную атмосферу для восстановления более или менее правильного представления о событиях прошлого.

Стремление переосмыслить историю СССР привело буквально через год после смерти Сталина к появлению таких произведений, как статьи В. Померанцева «Об искренности в литературе», «Оттепель» Ильи Эренбурга, «Не хлебом единым» Владимира Дудинцева, пьесы турецкого поэта-революционера Назыма Хикмета «А был ли Иван Иванович?», статей о Февральской и Октябрьской революциях Э. Бурджалова и других авторов в журнале «Вопросы истории».

Сталинисты, сидевшие во всех звеньях партийного и государственного аппарата, присмиревшие после XX съезда и воспрянувшие духом после подавления восстания в Венгрии, использовали каждый повод, чтобы воспрепятствовать развитию более человеческих, более либеральных идей в советском обществе.

* * *

В 1958 году мир стал свидетелем расправы, учиненной над поэтом Борисом Леонидовичем Пастернаком. На протяжении своей жизни Борис Пастернак не единожды подвергался осуждению и травле по разным поводам. В 1955 году он написал роман «Доктор Живаго», книгу о судьбе русской интеллигенции и о революции в России. Роман был передан летом 1956 года нескольким редакциям московских журналов и издательств, а один экземпляр итальянскому издательству прокоммунистического толка Фельтринелли.

После венгерских событий политический климат в СССР значительно посуровел. Руководители Союза советских писателей вели дело к тому, чтобы роман Пастернака не печатать. Пастернака принудили послать телеграмму итальянскому издателю с просьбой вернуть роман для переработки. Все же в ноябре 1957 года «Доктор Живаго» вышел в Италии на двух языках: итальянском и русском. В течение ближайших двух лет роман был переведен на 24 языка. Опубликование «Доктора Живаго» за рубежом, хотя и не составляло никакого официального преступления, было расценено как вызов неписанным канонам советской жизни. Травля писателя возобновилась. В ней приняли участие все «корифеи» советской литературы — К. Федин, К. Симонов, С. С. Смирнов, А. Сурков, В. Катаев и многие другие.

23 октября 1958 года Пастернаку была присуждена Нобелевская премия по литературе.

После этого кампания против Пастернака приняла совершенно разнузданный характер. Против него объединились руководители Союза писателей, комсомола, партийные чиновники на разных уровнях. В Литературном институте им. Горького студенты начали готовить демонстрацию (конечно, по указанию властей) с требованиями выслать Пастернака за границу. Впрочем, демонстрацию из студентов удалось организовать с большим трудом. Из 300 студентов Литературного института в ней приняли участие под большим нажимом всего несколько десятков человек. Демонстранты направились к Дому литераторов с плакатами «Иуда — вон из СССР» и карикатурой: Борис Пастернак скрюченными пальцами тянется к мешку с долларами. Но студенты были лишь марионетками, которыми манипулировали «сверху».

В кампанию немедленно включилась вся советская пресса. Секретарь ЦК ВЛКСМ Семичастный (будущий председатель КГБ, который в 1964 году предаст Хрущева), выступая перед 14-тысячной аудиторией на стадионе в Лужниках, обрушился на поэта с площадной бранью и потребовал высылки Пастернака за границу. Среди присутствующих были Хрущев и другие партийные боссы.

27 октября писатели собрались для осуждения Пастернака. Председательствовал и задавал тон собранию С. С. Смирнов, известный советскому читателю по книге «Брестская крепость». Писатели вели себя неслыханно гнусно. Они просили правительство о лишении Пастернака гражданства.

Затравленный Пастернак, страшась высылки за границу, сначала отказался от Нобелевской премии, а затем обратился с письмом к Н. С. Хрущеву, прося не высылать его. Но и после его обращения к Хрущеву травля продолжалась. «Гнев народа», организованный партией, выглядел глупо и беспомощно: ведь никто «Доктора Живаго» даже не читал! Впрочем, последнее обстоятельство вообще не имело никакого значения. Кое-что, однако, изменилось со времени смерти Сталина. В то время, когда советская печать и собратья-писатели забрасывали поэта грязью, Пастернак получал немало писем сочувствия и поддержки: в СССР зарождалось общественное мнение.

Пастернака все же принудили к покаянному письму в «Правду». Письмо это содержало довольно любопытные строки: «...выходит, будто я поддерживаю в романе следующие ошибочные положения. Я как бы утверждаю, что всякая революция есть явление исторически незаконное, что одним из таких беззаконий является Октябрьская революция, что она принесла России несчастья и привела к гибели русскую преемственную интеллигенцию».

Хотя Пастернак и назвал эти положения ошибочными, вероятно не один читатель «Правды», прочтя эти строки, задумался над ними...

Позднее Пастернак написал стихотворение о Нобелевской премии. В нем были такие строки:

Я пропал, как зверь в загоне. Где-то воля, люди, свет, А за мною шум погони, Мне наружу ходу нет.  . . . . . . . . . . . . . . . . . Что ж посмел я намаракать, Пакостник я и злодей? Я весь мир заставил плакать Над красой земли моей.

Пастернак недолго прожил на свете после перенесенного им потрясения. Если правда, что рак — болезнь печали, то поэт умер от нее. Это случилось 30 мая 1960 года. На похороны Пастернака в Переделкино под Москвой собрались сотни людей. Они пришли проститься с поэтом-страдальцем, замученным властью.

История с Борисом Пастернаком показала, что советский режим, возвращенный к «ленинским нормам», так же свиреп и бездарен, каким он был при Сталине. Но теперь его ярость стала более целеустремленной. Он бил с выбором.

* * *

Дело Пастернака было встречено либеральными кругами в СССР и на Западе с негодованием. Письма сочувствия Пастернаку свидетельствовали об этом.

Впервые за долгие годы диктатуры в Советском Союзе начало зарождаться общественное мнение. Немалую роль в этом сыграли возвратившиеся из лагерей политические заключенные. Некоторые приняли самое активное участие в борьбе за демократизацию общества.

Одним из них был Алексей Владимирович Снегов, в прошлом партийный работник, отсидевший в лагерях 17 лет. Чудом уцелевший Снегов был освобожден вскоре после смерти Сталина и благодаря поддержке А. И. Микояна назначен заместителем начальника политотдела ГУЛага. Не в малой степени благодаря его энергии произошло довольно быстрое освобождение политических заключенных, их реабилитации и возвращение в жизнь. Снегов принял также активное участие в дискуссиях по истории партии, происходивших в те годы. После отставки Хрущева Снегов продолжал борьбу за восстановление исторической правды. Его выступление в Институте марксизма-ленинизма в феврале 1967 года при обсуждении книги историка А. М. Некрича «1941, 22 июня» послужило основанием для официального обвинения в антипартийной деятельности, которое привело к исключению Снегова из КПСС.

Снегов был коммунистом-ленинцем. Он полагал, что возвращение к «ленинским нормам» возродит КПСС. Такое заблуждение было свойственно многим коммунистам старшего поколения. Некоторые из них искренно верили в такую возможность, другие уговаривали себя, что верят, иначе вся их жизнь, отданная коммунистической партии, оказывалась бессмысленной жертвой. Третьи считали, что все было правильно, включая аресты «врагов народа», целью которых будто бы было очищение страны от «пятой колонны». Была совершена лишь одна-единственная ошибка — их собственный арест! Их оценка событий застыла на дне их ареста. КПСС умело использовала часть реабилитированных, назначив их в разного рода совещательные органы при райкомах партии или поручив им вести душеспасительные беседы с подрастающим поколением.

У некоторых старых коммунистов, посвятивших всю свою жизнь строительству социализма, появился своего рода комплекс вины. Теперь они решили посвятить остаток своей жизни борьбе против беззаконий и опасности возвращения к сталинизму. Но на этом пути их ожидали только тернии. Показательным было, например, пело Федора Федоровича Шульца, члена КПСС с 1919 года, арестованного в 1937 году за критику культа личности и пробывшего в общей сложности в лагерях и в ссылке 19 лет. Полностью реабилитированный в 1956 году, он в декабре того же года был вновь арестован за... письмо в газету «Правда»! В этом письме Шульц фактами опровергал заявление Хрущева, будто в СССР нет больше политзаключенных. В частности, он указывал, что в тюрьме гор. Мариинска продолжает находиться в заключении 106-летняя эсерка Преображенская. Шульц был отправлен судом на принудительное лечение в спецпсихбольницу в Ленинграде, где пробыл до апреля 1958 года. Но только в июне 1964 года дело против Шульца было формально прекращено за отсутствием состава преступления.

Защитой несправедливо обиженных народов: чеченцев, ингушей, крымских татар — был славен писатель Алексей Евграфович Костерин (1896—1968), старый большевик с Северного Кавказа, также проведший 17 лет в сталинских застенках. Его открытая и бескомпромиссная позиция по отношению к преступлениям, совершенным советской властью, привела в конце концов к исключению из партии и из Союза советских писателей. Его похороны 14 ноября 1968 года вылились в манифестацию осуждения советского тоталитарного режима.

Были и другие честные и бесстрашные люди старшего поколения, причислявшие себя к марксистам-ленинцам (С. П. Писарев и другие).

В конце 50-х и в начале 60-х годов многое делал для распространения правды о преступлениях сталинского режима Петр Ионович Якир, сын расстрелянного в 1937 году командарма И. Якира. Якир-младший провел свое детство и юность в тюрьмах и лагерях ГУЛага и в ссылке. Историк по образованию, П. Якир выступал с лекциями перед многочисленными слушателями в учреждениях и на заводах До тех пор, пока на его выступления не был наложен властями запрет. Вокруг Якира сформировалась группа молодых интеллигентов, выступившая в защиту конституционных прав. Якир и его товарищи (И. Габай, Ю. Ким и другие) в течение многих лет поддерживали борьбу крымско-татарского народа за его полную реабилитацию и возвращение на историческую родину.

7 сентября 1961 года начальник кафедры Военной академии им М. В. Фрунзе генерал-майор П. Г. Григоренко выступил на партийной конференции Ленинского района гор. Москвы в связи с обсуждением проекта новой программы партии, которую предстояло утвердить XXII съезду КПСС. В своем выступлении П. Г. Григоренко предостерегал от опасности появления нового «культа личности» и предлагал в качестве гарантий против этого ряд мер, среди них ликвидацию высоких окладов должностным лицам партийного и государственного аппарата, а также их широкую сменяемость. Конференция аплодировала Григоренко. На требование перепуганных партаппаратчиков лишить его делегатского мандата делегаты ответили отказом. Но во время перерыва им «промыли мозги» и они так же единодушно изменили свое мнение и осудили выступление Григоренко как «политически незрелое». Григоренко был снят со своего поста в Академии и отправлен служить на Дальний Восток.

Там, 7 ноября 1963 года, в годовщину Октябрьской революции, П. Г. Григоренко основал «Союз борьбы за возрождение ленинизма». Целью его было: «устранение всех извращений ленинского учения, восстановление ленинских норм партийной жизни и возвращение реальной власти Советам депутатов трудящихся». В написанных Григоренко листовках рассказывалось о подавлении народных движений в Темир-Тау, Новочеркасске и других местах в 1959—1963 годах. Одна из листовок называлась «Почему нет хлеба».

Арестованные члены организации после четырехмесячной обработки покаялись и были освобождены. Григоренко же был помещен в специальную психиатрическую больницу на основании заключения подобранной группы медицинских экспертов из Института им. Сербского в Москве. Но до того он был лишен генеральского звания и уволен из армии без пенсии. Так начался путь П. Г. Григоренко на Голгофу. Бурно реагировала на разоблачение Сталина молодежь, чувствовавшая себя обманутой и обокраденной. Она ответила созданием кружков и конспиративных молодежных организаций. Там шли жаркие дискуссии о прошлом и составлялись наивные планы перемен. Из участников этих кружков вышли потом многие будущие диссиденты, участники демократического и правозащитного движения в СССР. Для молодежи то было время бесстрашных поисков истины, мужания и разочарования, неприятия действительности и примирения с ней. В те годы многие молодые люди уезжали на целину, на комсомольские стройки. Другие нанимались на работу в экспедиции: на Урал, в Сибирь, на Дальний Восток.

Свое волнение, неосознанное стремление вырваться из круга привычных прописных истин, обрести свободу самовыражения юноши часто выражали в стихах и песнях, в которых лирика и политика, протест и надежды сочетались самым причудливым образом. Кружки среди молодежи существовали во все времена. Те же, что появились немедленно после смерти Сталина в 1953 году и позднее, ставили своей целью переосмысление истории недавнего прошлого. Одна из таких групп, именовавшая себя «Союзом патриотов России», возникла в Московском государственном университете в 1956 году. Ее возглавлял аспирант кафедры истории КПСС, выпускник исторического факультета МГУ Л. Н. Краснопевцев. Среди членов группы были аспиранты и молодые научные сотрудники МГУ и Академии наук СССР, всего 9 человек, включая самого организатора группы. Они хотели выработать новую идеологию, отличную от идеологии партии, а также добивались распространения своих взглядов в нелегальных молодежных кружках. Важным моментом как для этой группы, так и для других будущих диссидентов был международный молодежный фестиваль в Москве в 1957 году. Здесь завязывались связи, возникали дискуссии. Краснопевцев, например, возглавлял дискуссионный клуб в МГУ. Группа установила связь с польским журналом «Попросту», ответственным редактором которого был Лясота, депутат польского сейма. Группа выпустила и распространила несколько листовок. По неподтвержденным данным, члены организации писали или собирались написать новую историю КПСС, но рукопись никогда не была обнаружена. Вскоре участники группы были арестованы, судимы и осуждены на различные сроки лагерей. Трое: сам Краснопевцев, В. Меньшиков (сотрудник Института востоковедения АН СССР) и Л. Рендель — были осуждены на 10 лет.

В 1956 году в Сибири была создана нелегальная студенческая группа «Свобода слова» и в том же году арестована. Одним из ее участников был Л. И. Бородин, будущий член ВСХСОН (см. сл. главу).

В ноябре 1958 года была арестована еще одна группа студентов МГУ по обвинению в создании антисоветской организации и попытке устройства подпольной типографии. Одна из арестованных, Валентина Ефимовна Машкова, писала в правительственные органы, что ее и других судят за то, что партия, осудив культ личности Сталина и лишив молодежь ее былого идеала, вместе с тем взяла курс «на пресечение всякой самостоятельной переоценки ценностей и всякого духовного поиска».

В Ленинграде была создана группа социал-демократов (Трофимов, Голиков и другие). Они также были арестованы и осуждены.

Летом 1958 года в Москве на площади Маяковского был открыт памятник поэту. Вскоре около памятника начали регулярно собираться любители поэзии, читавшие стихи Маяковского, свои собственные произведения, стихи других поэтов. Руководство комсомолом, которому было поручено надзирать за сходками на площади Маяковского, поначалу радовалось возможности направлять стремления молодежи по привычному руслу коммунистической «романтики». В те годы руководство партии и комсомола прилагало огромные усилия, чтобы сделать комсомол более привлекательным. Чтение стихов на площади Маяковского, молодежные клубы, ансамбли самодеятельности и прочее должны были служить главной цели —сохранению влияния партии на подрастающее поколение, неспокойное и бунтующее. Очень скоро, однако, чтение стихов начало сопровождаться жаркими диспутами и дискуссиями. И стихи начали читать совсем иного содержания, чем то было предусмотрено планами комсомольского руководства. В конце 1958 года Комитет госбезопасности возглавил А. Шелепин, бывший руководитель комсомола. Многие комсомольские руководители были передвинуты в органы государственной безопасности. Шелепин, окончивший в свое время ИФЛИ (Институт философии, литературы и истории) — знаменитое учебное заведение, из стен которого вышли многие поэты, писатели, философы и историки, мог по достоинству оценить значение происходившего на площади Маяковского... Очень скоро против собиравшихся по субботам и воскресеньям на площади Маяковского начали устраиваться облавы, провокации, сопровождавшиеся обысками на дому, изъятием литературы, а в некоторых случаях исключениями из институтов. В поход включилась печать объявив собирающихся на площади Маяковского «тунеядцами» и «бездельниками» и разжигавшая к ним ненависть совмещай. В мае 1961 года во время чтения стихов, посвященного 30-летию со дня самоубийства Владимира Маяковского, КГБ спровоцировало столкновения, сопровождавшиеся избиениями участников чтения. Позднее, накануне XXII съезда партии наиболее активные участники: Владимир Буковский, Эдуард Кузнецов, Илья Бакштейн и В. Осипов — были арестованы Все они были привлечены к суду за «антисоветскую агитацию и пропаганду» и осуждены.

В 1959—61 годах начали появляться рукописные журналы. В Москве, например, распространялся рукописный журнал «Синтаксис». В «Синтаксисе» были напечатаны произведения уже зрелых литераторов: Беллы Ахмадулиной, Н. Глазкова, В. Некрасова, Окуджавы, Бориса Слуцкого. Организатором журнала был будущий диссидент, в то время студент журфака МГУ Александр Гинзбург. Всего вышло три номера журнала. В 1960 году Гинзбург был исключен из университета, а затем осужден на два года лагерей.

В 1961 году бывший студент Историко-архивного института Юрий Галансков издал машинописный журнал «Феникс-61».

Возникли кружки и организации в республиках.

В 1961 году по Украине прокатилась волна арестов в связи с раскрытием во Львове якобы подпольной организации «Украинский союз рабочих и крестьян». Члены группы: Л. Лукьяненко, И. А. Кандыба, С. М. Вирун и другие — отрицали, однако, что их организация секретная. В программном документе кружка политика советского правительства в отношении Украины подвергалась критике с точки зрения ортодоксального ленинизма. Участники организации предполагали отделение Украины от СССР в качестве независимого социалистического государства на основании конституционного права на самоопределение. Руководитель группы Лукьяненко, отвергая обвинения в создании секретной организации, утверждал, что его группа является законным представителем украинского общественного мнения. Все участники группы были судимы в мае 1961 года за антисоветскую деятельность. Лукьяненко и Кандыба были приговорены к расстрелу. Позднее расстрел был заменен 15 годами лишения свободы.

Процесс Лукьяненко показал, что советские лидеры больше всего боятся движения народов за самоопределение и готовы к подавлению такого рода тенденций самым беспощадным образом.

В 1962 году были произведены аресты в Латвии по обвинению в принадлежности к подпольной антисоветской националистической организации «Балтийская Федерация». Среди арестованных был журналист Виктор Янович Калниш, выпускник Московского педагогического института. Его приговорили к 10 годам лагерей.

В 1963 году два ленинградских инженера В. Е. Ронкин и С. Хахаев написали книгу «От диктатуры бюрократии к диктатуре пролетариата», в которой выступили с позиций «чистого марксизма». Вместе с рядом других (С. Машков) они выпустили два номера машинописного журнала «Колокол». Участники группы были арестованы в июне 1965 года и осуждены на разные сроки заключения в лагерях.

В 1964 году была раскрыта организация в Молдавии, называвшаяся «Демократический союз социалистов». Среди арестованных были учитель Н. А. Тарнавский, И. А. Чердынцев, приговоренный к 6 годам заключения в лагере. Другой участник союза Н. Ф. Драгош, напечатавший брошюру «Правда народу», был приговорен к 7 годам лагеря строгого режима.

Власти очень нервозно реагировали на всякое проявление национальных чувств в республиках. Особенно это касалось Украины, где только в начале 50-х годов было подавлено повстанческое движение. Одним из способов борьбы против «национализма» было уничтожение национальных реликвий и архивов. 24 мая 1964 года возник пожар в библиотеке Украинской Академии наук. Согласно официальной версии причиной пожара был поджог, совершенный библиотекарем Погружальским по личным мотивам. Негласное расследование показало однако, что поджог был спланирован КГБ и его целью было уничтожение украинских культурных ценностей: среди сгоревших материалов были архивы Украинской Центральной Рады, произведения фольклора, литературы и истории. За два месяца до этого был удален и уничтожен витраж при входе в Киевский университет, установленный в память 150-летия со дня рождения Тараса Шевченко. В мае того же года был наложен официальный запрет на организацию празднеств в честь этого национального украинского поэта.

Темы поисков свободы, любви к Украине, справедливости нашли свое место в произведениях украинских поэтов Лины Костенко, Ивана Драча, Миколы Вингряновского, Виталия Коротича. Идолом украинской молодежи стал поэт Василь Симоненко (умер в 1963 году в возрасте 28 лет от рака). Симоненко как бы продолжил традицию Шевченко.

* * *

Пастернак, передавший свою рукопись за границу, разрушил табу и создал прецедент. По его стопам пошли и другие литераторы, например, писатель Тарсис, напечатавший на Западе ряд своих произведений, в которых он подверг критике и осмеянию советский образ жизни («Палата № 7»), молодой поэт Евгений Евтушенко, напечатавший во французском журнале «L'Express» свою автобиографию. А вслед за ними начали печататься на Западе под собственными именами целая плеяда авторов, живущих в СССР. С годами публикация за границей как бы узаконилась, несмотря на препоны, репрессии и преследования.

Для советской литературы первое послесталинское десятилетие стало временем возрождения утраченных ценностей. Освобождение от сталинского наследия, попытки доискаться корней несчастливого прошлого народа, стремление осмыслить современное советское общество вызвали к жизни целое направление в литературе. Хрущев постарался использовать антисталинские настроения среди наиболее талантливой части литераторов для борьбы со своими противниками в Президиуме ЦК. Благодаря этому в «Правде» было напечатано известное стихотворение Евгения Евтушенко «Наследники Сталина», в котором он предостерегал от опасности возрождения сталинизма. В эти же годы он написал стихотворение «Бабий Яр», в нем он резко выступил против антисемитизма. В журнал «Новый мир» возвратился поэт А. Т. Твардовский, автор эпоса военного времени «Василий Теркин». В 1963 году «Известия» напечатали поэму Твардовского «Теркин на том свете», явную сатиру на современное советское общество. «Новый мир» стал центром притяжения нонконформистских литераторов. Один за другим журнал публикует романы и повести, в которых красной нитью проходила критика советской действительности. В 1962 году появился роман Ю. Бондарева «Тишина» о судьбе ветерана-фронтовика, вступившего в соприкосновение с советской машиной террора. В том же журнале были напечатаны и мемуары Ильи Эренбурга, в которых он старался восстановить подлинную историю русской литературы. В этих же мемуарах он пытался найти оправдание пройденному пути и действиям самого Сталина.

Но высшим достижением «Нового мира» в те годы было опубликование в 1962 году повести Александра Исаевича Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Эта книга об одном дне советского заключенного, написанная бывшим заключенным, стала как бы вехой не только в истории отечественной литературы, но и в истории России. Повесть была напечатана после напряженной борьбы по личному указанию Н. С. Хрущева. Главный редактор «Нового мира» А. Т. Твардовский представил А. И. Солженицына читающей России. Само появление в открытой советской литературе образа заключенного было поистине революционным действием. Выход в свет «Одного дня Ивана Денисовича» вызвал ликование среди нон-конформистских слоев общества и взрыв ненависти среди сталинистов. Затем в «Новом мире» появились рассказы А. И Солженицына «Случай на станции Кречетовка», «Матренин двор», «Для пользы дела». Выдвижение Солженицына на соискание Ленинской премии по литературе стало рубежом между официальным признанием члена Союза советских писателей Солженицына и официальными гонениями на русского писателя Солженицына, ставшего знаменем возрождающегося русского реализма. Попытки Солженицына опубликовать романы «Раковый корпус» и «В круге первом» натолкнулись на сопротивление партократии, мобилизовавшей для борьбы с великим писателем всю объединенную мощь партии, государства и советского мещанства. Оба романа, как и все последующие произведения Солженицына, были опубликованы лишь за рубежом.

И сталинисты, и их противники отлично сознавали, что литература поставила главный вопрос — вопрос о духовных ценностях и, прежде всего, о свободе во всех ее проявлениях. Возможно ли возрождение в советском обществе понятия человека? Ведь собственно о человеке и об его извечном стремлении к свободе, ненависти к насилию и поработителям и были произведения, написанные в послесталинские годы. И недаром был такой перепуг, а потом и суровое осуждение романа Василия Гроссмана «За правое дело». Вторая часть романа была конфискована органами государственной безопасности в рукописи.

Были сделаны первые робкие попытки изменить театральный репертуар, забитый после погрома космополитов пьесами-однодневками или ставившимися из года в год одними и теми же произведениями русских классиков.

Возникают новые театральные труппы молодых актеров. Появляются театры, не отягощенные грузом сталинистского прошлого и традиций. В Москве основывается театр «Современник», в Ленинграде большую популярность приобретает театр драмы и комедии под управлением Н. Акимова, значительно обновляют свой репертуар другие театры. На сцене появился «А был ли Иван Иванович?» Назыма Хикмета, драматизированный «Теркин на том свете» А. Т. Твардовского — остро сатирические спектакли о современном советском обществе.

В советском псевдоклассическом изобразительном искусстве также пробиваются бреши. На художественной выставке в Манеже появляются картины и скульптуры молодых художников, бросающих вызов советскому парадному классицизму. Среди них скульптура Эрнста Неизвестного. Хрущев и сопровождающая его свита возмущены произведениями абстракционистов, они просто не понимают их. Происходит ожесточенная перепалка между председателем Совета Министров СССР и Неизвестным. Скульптор объясняет ему. что быть премьером недостаточно, чтобы разбираться в искусстве. Разгневанный Хрущев уходит, председатель КГБ, бывший комсомольский вождь Шелепин, говорит зловещим шепотом Неизвестному: «сгноим в лагере...» И все же, несмотря на препятствия, угрозы и преследования, закрытия неофициальных выставок, новые веяния в искусстве пробивают себе дорогу.

В конце 50-х годов родился Самиздат. Так была окрещена литература, ходившая по рукам в виде списков и машинописи. Среди произведений, появившихся сначала в Самиздате, были воспоминания Е. С. Гинзбург «Крутой маршрут» и «Колымские рассказы» В. Шаламова. Эти книги никогда не были напечатаны в Советском Союзе, но получили широкое признание на Западе, где были изданы также и на русском языке. Е. С. Гинзбург и В. Шаламов прошли тернистый путь в советских концлагерях. Они рассказали о нечеловеческих страданиях миллионов людей, ставших жертвами советского террористического режима.

* * *

Сгнаивать в лагерях хотя и становится затруднительно, но все же возможно — ведь сущность режима не изменилась, хотя он стал мягче. Введенный в 1961 году новый Уголовный Кодекс РСФСР, а затем и новые положения об исправительно-трудовых лагерях поставили, несмотря на свою жестокость, некоторые преграды произволу. Хрущев и Ворошилов объявляют всему миру, что в СССР больше нет политических заключенных. В этом нет ничего удивительного: политзаключенные приравнены к уголовникам. Статья 190-1 Уголовного Кодекса РСФСР относит к числу уголовных преступлений «распространение измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй». Под эту статью не так уж трудно подвести инакомыслящих.

Для наиболее строптивых уготовано наказание похуже: заключение в сумасшедший дом — психиатрическую больницу специального (т. е. тюремного) или обычного типа. Практически это означало, что даже за выражение сомнений в правильности того или иного политического решения, а не то что призыв к свержению советской власти, можно упрятать в «психушку» любого на основании экспертизы врачей. Врачами же, всецело находящимися под контролем власти, придумана даже специальная формула болезни, которая, с одной стороны, мало доказуема, но с другой, трудно опровержима. Это так называемая «вялотекущая шизофрения». В других случаях применяется формула «комплекс реформаторства». Заключение в психушку» становится постепенно одним из наиболее распространенных способов борьбы с инакомыслием. Этот способ применялся советской властью во все времена — и Ленина, и Сталина, но никогда не применялся столь широко, как в послесталинское время — Хрущева и Брежнева. Среди отправленных в психушку в годы правления Хрущева были В. Буковский, П. Г. Григоренко, А. С. Есенин-Вольпин, Д. Я. Босс и другие.

Однако, несмотря на репрессии, борьба за гражданские права продолжается повсеместно. Борющихся пока мало: десятки, может быть сотни. Но власть сама каждодневно порождает несогласных.

В 1958 году по указанию ЦК КПСС по всей стране развернулась антирелигиозная кампания. Причиной ее было пробуждение интереса к религии среди молодого поколения. Кампания сопровождалась «разоблачениями» внутренней жизни церковных общин. Однако эффект атеистического похода был для власти неожиданным. Обострилась борьба внутри церквей, приведшая к расколу в 1961 году среди баптистов, к образованию нового общества евангелических христиан-баптистов, а затем и к их массовому преследованию по всей стране, сопровождавшемуся судами, лишениями родительских прав и прочего.

В том же году прошла реорганизация в управлении приходами русской православной церкви. Вместо общего собрания прихожан отныне избирались двадцать граждан («двадцатка») во главе со старостой, которые решали дела церковного прихода. Старосты утверждались местной властью. Таким образом основная масса верующих была от участия в религиозных делах отстранена. Эта реформа шла навстречу стремлению властей ограничить религиозную активность и держать ее полностью под контролем. В церкви начались протесты и брожение, появились открытые письма и обращения ряда священнослужителей. Среди церковных деятелей наибольшую популярность приобрели о. Глеб Якунин, о. Николай Эшлиман, Краснов-Левитин, Талантов.

По указанию патриарха был смещен со своего поста калужский архиепископ Гермоген, поддержавший бунтующих священников (1966—1967) в их протесте против нарушений закона 1929 года о решении церковных дел прихода общим собранием верующих.

В середине 60-х годов религиозные диссиденты все более смыкались с демократическим движением на почве борьбы за демократизацию общества и гражданские права.

К началу 60-х годов зародилось правозащитное движение. Его основателем был Александр Есенин-Вольпин, талантливый математик, сын знаменитого русского поэта. Вольпин выдвинул очень простую мысль: в советском государстве, каким бы оно ни было, существуют законы и существует конституция. Несчастье нашего общества заключается в том, что граждане не верят в закон, не знают законов и поэтому не могут отстаивать свои права, опираясь на законы. Необходимо противопоставить нарушению законности со стороны государственных и партийных чиновников борьбу за соблюдение советских законов, за соблюдение конституции. Постепенно мысли, высказанные Есениным-Вольпиным, а затем В. Н. Чалидзе, начали приобретать все большую поддержку среди нонконформистов и либералов и привели в середине 60-х годов к возникновению правозащитного движения. Таким образом, с самого своего зарождения демократическое движение в Советском Союзе отошло в своей значительной части от законспирированной деятельности и встало на путь открытой защиты советской конституции, содержащей основные права граждан. Речь шла о том, чтобы перенести эти записанные в конституции гражданские права в каждодневную практику советского общества.

В эти годы возрождалось чувство гражданской ответственности за политику советского режима внутри и вовне страны. Ученые, причастные к созданию советского атомного и термоядерного оружия, начинают сознавать возможные катастрофические последствия использования этого оружия.

Их беспокойство принимает различные формы. В 1965 году в Теплотехническом институте (ныне Институт теоретической и экспериментальной физики) выступили с требованием привлечения к персональной ответственности виновников совершенных преступлений физики Юрий Орлов, Гольдин. Обоих исключили из КПСС, Орлова увольняют также с работы.

В 1957 году, через три года после первого испытания водородной бомбы, один из ее создателей, академик А. Д. Сахаров, под влиянием высказываний Альберта Швейцера, Лайнуса Полинга и других начинает борьбу за прекращение испытаний водородной бомбы. В 1958 году Сахаров обратился с несколькими докладными записками с разъяснением опасности термоядерного заражения при продолжающихся испытаниях водородной бомбы. Сахаров попросил руководителя советского атомного проекта академика И. Курчатова вмешаться. Курчатов полетел в Крым к отдыхавшему там Хрущеву. Однако из этого вмешательства ничего не вышло. В октябре 1958 года испытания состоялись. В 1961 году во время встречи ученых-атомщиков с Хрущевым выяснилось, что советские руководители приняли решение подкрепить свой нажим в германском вопросе новой серией испытаний термоядерного оружия. Сахаров послал Хрущеву записку, в которой предостерегал его от этого шага. «Возобновление испытаний после трехлетнего моратория, — писал Сахаров, — подорвет переговоры о прекращении испытаний и разоружений, приведет к новому туру гонки вооружений, в особенности в области межконтинентальных ракет и противоракетной обороны». Ответ Хрущева, высказанный в его публичной речи на том же приеме, был откровенным и циничным. В основе политики, говорил Хрущев, должна лежать сила. «Мы не можем сказать, что мы ведем политику с позиции силы, но это должно быть так», — заявил Хрущев и далее продолжал: «Я был бы слюнтяй, а не председатель Совета Министров, если бы слушался таких, как Сахаров».

В 1962 году министерство среднего машиностроения, исходя из своих ведомственных интересов, приказало провести очередное испытание, бесполезное с технической точки зрения. «Взрыв должен был быть мощным, так что число ожидаемых жертв было колоссально», — свидетельствует Сахаров. Сахаров осознает преступный характер этого плана и пытается приостановить его исполнение, угрожая отставкой. Но это не подействовало. Соединившись по телефону с Хрущевым, Сахаров умолял его приостановить испытание, но напрасно. Что было советской верхушке до жертв, когда нужно было запугать Соединенные Штаты Америки, да и весь остальной мир советской военной мощью...

«Чувство бессилия и ужаса, охватившее меня в этот день, запомнилось на всю жизнь и многое во мне изменило на пути к моему сегодняшнему мировосприятию», — пишет Сахаров.

Поиски свободы, стремление к либерализации общества, возрождение чувства индивидуальной ответственности за судьбы страны и народа послужили истоками начавшегося духовного возрождения. Оно происходило на фоне роста недовольства населения, вызванного продовольственными затруднениями и наступлением на заработную плату.

Самым крупным из выступлений рабочих были волнения в Новочеркасске летом 1962 года.

 

Новочеркасский расстрел (июнь 1962)

Непосредственным поводом к волнениям было опубликование 1 июня 1962 года постановления о повышении цен на мясо на 30% и на масло на 25%. Как полагается в этих случаях, советские газеты сообщили о всенародном одобрении новой «заботы» партии и правительства.

В тот же день по непредвиденному властями совпадению на Новочеркасском электровозостроительном заводе (НЭВЗ) имени С. М. Буденного были понижены рабочие расценки до 30 процентов.

Рабочие кузнечного и металлургического цехов начали с утра горячее обсуждение случившегося...

А случилось вот что: будучи не в состоянии обеспечить рост производительности труда обычными нормальными методами, то есть приведением плана в соответствие с производственными возможностями предприятий и с реальной заработной платой, ЦК партии решил организовать очередную кампанию за сокращение стоимости производства. Особенную ретивость проявил Ростовский обком КПСС. Это было уже не в первый раз. В 1960 году «по инициативе» ростовских врачей началась кампания за работу врачей на общественных началах. Практически это означало, что врачи после утомительного рабочего дня обязывались «добровольно» и бесплатно отработать еще несколько часов. «Инициатива» была одобрена, подхвачена и развита партийными организациями других городов. Если учесть, что врачи были в это время одной из самых низкооплачиваемых категорий в стране, то легко себе представить, в каком отчаянном материальном положении они оказались. Через некоторое время работа врачей «на общественных началах» угасла, на том дело и кончилось. Но сама идея, впрочем, далеко не новая, лечить язвы советской экономики за счет трудового населения страны, получила в Ростове дальнейшее развитие.

В апреле 1962 года рабочие Ростовского завода сельскохозяйственных машин обратились к рабочим других предприятий с призывом уменьшить производственные расходы. Как полагается, немедленно начались положительные отклики на эту инициативу. В числе откликнувшихся были и предприятия г. Новочеркасска. Помимо НЭВЗ участие в соревновании приняли Никольский завод по производству шахтного оборудования, Новочеркасская ГРЭС и ряд других предприятий. Новочеркасский горком партии суммировал затем обязательство следующим образом: «сберечь по 100 рублей на каждого рабочего в течение года».

Практически это означало понижение заработной платы рабочим примерно на 10 процентов. Директор НЭВЗ Курочкин издевательски ответил на вопрос митингующих рабочих: «На что теперь будем жить?» — «Жрали пирожки с мясом — теперь будете с повидлом!» Разъяренные рабочие обратили Курочкина в бегство. Забастовка стала неизбежной и к полудню 11 тысяч рабочих НЭВЗ забастовали. Рабочие других предприятий, несмотря на уговоры делегатов, посланных к ним, забастовки не поддержали.

Затем группа рабочих начала разбирать рельсы проходящей вблизи железной дороги Москва—Ростов и устроила завалы. Женщины сидели на рельсах, чтобы задерживать поезда. На заводском здании появились лозунги: «Долой Хрущева!», «Хрущева на колбасу!»

Вечером 1 июня к заводу и заводскому поселку, расположенным в нескольких километрах от Новочеркасска за рекой Тузлов, начали стягивать войска и милицию. На мосту через р. Тузлов стали танки Движение было запрещено. Ночью арестовали «зачинщиков» — около 30 рабочих.

Утром 2 июня к забастовщикам НЭВЗа примкнули рабочие с других заводов. В Новочеркасске было значительное количество студентов — около 16 тысяч, главным образом Новочеркасского политехнического института. Среди студентов уже давно царило недовольство из-за распределения на работу. Сколько студентов принимало участие в новочеркасских волнениях, сказать трудно. А. И. Солженицын утверждает, например, что студенты были заперты с утра в общежитиях и учебных зданиях и их никуда не выпускали. По сведениям, опубликованным на Западе, студенты также принимали участие в движении.

Перейдя через р. Тузлов, рабочие НЭВЗ, около 300 человек, включая женщин и детей, направились в город. Они несли портреты Ленина. Демонстрация носила исключительно мирный характер. Однако в городе шествие начало быстро обрастать. Возникли массовые стихийные митинги с платформ грузовиков. На Московской улице демонстранты пытались взломать двери городской милиции, рассчитывая освободить арестованных товарищей, но были встречены пистолетными выстрелами и отступили. Таким образом первые выстрелы в Новочеркасске были сделаны милицией. Демонстранты направились к зданию горкома партии, который оказался пуст. С балкона горкома рабочие выступали с речами. Пока все это происходило, прибывшие солдаты заняли почту, банк и радиостанцию. Новочеркасск был окружен войсками, входы и выходы из него перекрыты. В здание горкома вошли солдаты, на улице автоматчики начали оттеснять демонстрантов. Судя по некоторым сообщениям, первая цепь солдат была вскоре заменена, так как командовавший ими капитан предпочел покончить самоубийством перед строем, но не стрелять в народ. Автоматчики открыли огонь сначала поверх голов и убили сидевших на деревьях мальчишек. Затем они перенесли огонь на толпу и стреляли разрывными пулями.

Утверждают, что среди стрелявших было много солдат нерусских национальностей, специально переброшенных в Новочеркасск по приказу командующего Северо-Кавказским военным округом генерала И. Плиева.

Толпа побежала, но убийство продолжалось: солдаты стреляли людям в спину. Площади и улицы опустели. Убитых и раненых начали складывать на грузовики.

Западные источники называют цифру погибших в Новочеркасске — несколько сот человек. А. И. Солженицын делает вывод — 70-80, их них 47 были убиты разрывными пулями, зверство, примененное до того при подавлении восстания заключенных в Кенгире.

Через некоторое время толпа снова нахлынула на площадь и снова была открыта стрельба.

Солдат, стрелявших в толпу в первый и во второй раз, успели заменить свежими солдатами и когда подошедшие к ним новочеркассцы начали стыдить их и проклинать, они отвечали, что их только привезли. Убрать убийц поскорее, скрыть следы преступления — такова была тактика командования — военного и политического. Секретарь горкома КПСС Басов сбежал в Ростов при первых же сведениях о беспорядках. Руководство событиями взяла на себя бригада ЦК КПСС во главе с А. И. Микояном и Ф. Козловым, прилетевшими в Новочеркасск. Толпа требовала, чтобы Микоян прибыл на место расстрела — ведь деревья и скамейки сквера все еще в крови народа, на асфальте лужи крови. «Пусть Микоян приедет сюда! Пусть посмотрит на эту кровь!» Делегации молодых рабочих Микоян и Козлов обещали разобраться и строго наказать виновных, но требовали, чтобы демонстранты разошлись по домам и прекратили беспорядки. Народ не расходился. К вечеру 2 июня для разгона толпы были посланы танки в сопровождении автоматчиков. В воздух полетели трассирующие пули. Тогда толпа постепенно растеклась.

На следующий день, 3 июня, Микоян и Козлов выступили по городскому радио. Теперь зазвучали обычные нотки: события спровоцированы врагами, враги будут наказаны. Разрывные пули советской армией не применяются, ими стреляли «враги». Здесь Микоян не ошибся: приказ стрелять в народ был отдан действительно его врагами — партийно-бюрократической верхушкой в Москве. Был или не был лично причастен к этим событиям Н. С. Хрущев, он, как глава партии и правительства, нес за расстрел в Новочеркасске персональную ответственность. Новочеркассцы были наказаны: никто из раненых и увезенных в госпитали домой не возвратились, а их семьи были высланы в Сибирь. Над участниками событий (их фотографировали сотрудники КГБ во время демонстраций) был устроен ряд закрытых судов и два показательных открытых процесса, на которых 9 мужчин были осуждены к смертной казни и две женщины к 15 годам лагерей. Никто из убийц наказан не был.

В то же время повышение цен на продукты в Новочеркасске было оттянуто на некоторое время. Пустовавшие полки продовольственных магазинов заполнились разнообразными продуктами — обычный прием, к которому прибегают власти в СССР, чтобы успокоить недовольных на время, пока их не выявили и не пересажали. В августе 1962 года на пленум Ростовского обкома КПСС прибыл член Политбюро Кириленко. Бывшие первый и второй секретари Новочеркасского горкома не были избраны в новый состав Ростовского обкома КПСС. На том наказание виновных и закончилось.

Новочеркасск не был единственным городом, где происходили волнения. Они были тем же летом 1962 года в Кемерово. Поводом была нехватка продовольствия. Волнения сопровождались демонстрациями и опустошением продовольственных магазинов.

Руководство не прошло мимо этих событий. Секретное постановление Совета Министров СССР от 10 августа 1962 года требовало большей заботы о рабочих, тактичного отношения к ним. В постановлении обращалось также внимание и на другую причину недовольства рабочих: незаконные отказы со стороны администрации выдать рабочим, пожелавшим уйти с производства, их трудовые книжки, без которых они не могли поступить на работу.

В печати началась очередная кампания за большее внимание к нуждам трудящихся.

В то же время были усилены и предупредительные меры. Во многих республиках МВД были преобразованы в Министерства охраны общественного порядка (МООП) и милиция вооружена. Вновь открыто были введены наказания за политические преступления, именуемые антисоветской пропагандой (ст. 70 Уголовного кодекса СССР). Такого рода процессы прошли в 1963 году во многих городах страны, включая Минск, Омск, Ленинград.

В 1963 году продовольственное положение в стране ухудшилось в связи с засухой. Во многих городах стал ощущаться недостаток хлеба, возникли очереди. В ряде городов произошли забастовки и волнения.

Как это часто бывает, предлогом для волнений было случайное происшествие. В один из дней июня 1963 года в г. Кривой Рог произошло столкновение между милиционером и солдатом, которому милиционер приказал прекратить курение в городском автобусе. Столкновение окончилось тем, что милиционер застрелил солдата. Когда товарищи солдата узнали об этом, они ворвались в город и убили семерых милиционеров. Затем военные власти установили контроль над городом и ввели осадное положение.

Забастовки у рабочего места, митинги и уличные демонстрации происходили в то время в Грозном, Краснодаре, Донецке, Ярославле, Муроме, Горьком и даже в Москве на автомобильном заводе «Москвич».

В Грозном, например, возникли волнения на ряде заводов в связи с нарушением администрацией рабочего законодательства, касающегося сверхурочной работы и перерыва на отдых.

 

Падение Хрущева

Чехарда с реорганизациями, кризис сельскохозяйственной политики, осложнения в отношениях с Китаем и с Соединенными Штатами Америки поддерживали в высших кругах неосталинистские настроения. Почти открыто высказывались мнения, что деятели так называемой «антипартийной группы» Маленкова-Молотова, предостерегавшие от поспешных и необдуманных шагов, были правы.

«Рязанское чудо» и кризис на Кубе основательно подорвали репутацию главы государства. В этих условиях Хрущев решил вернуться к борьбе с последствиями «культа личности», так как именно в этой области у него были крупные козыри против Маленкова, Молотова и Кагановича.

В октябре 1961 года XXII съезд КПСС напомнил не только о преступлениях Сталина, но и о соучастии в них Молотова, Кагановича, Маленкова и Ворошилова. В газетах были опубликованы документы о смертных приговорах не только «врагам народа», но и их женам. На документах стояли подписи Молотова, Кагановича и других. На самом съезде были выступления, развенчивавшие Жданова. По предложению Московской партийной организации тело Сталина было вынесено из Мавзолея и похоронено в отдельной могиле у Кремлевской стены. Для большинства делегатов съезда это было полной неожиданностью. Среди делегатов, принадлежавших к поколению, сделавшему карьеру в 30-е годы во время террора, царило почти открытое недовольство: партийные аппаратчики не знали, каковы планы Хрущева и как далеко он пойдет на этом новом этапе борьбы против сталинизма. В кулуарах XXII съезда было положено начало заговору против Хрущева, охватившего довольно влиятельный слой партийных чиновников. Вдохновителем заговора был секретарь ЦК по идеологическим вопросам М. А. Суслов. Начался фактический саботаж мероприятий по десталинизации.

На XXII съезде Хрущев, памятуя, очевидно, о том, что произошло после XX съезда, решил закрепить организационно так называемое возвращение к ленинским нормам. По его предложению были изменены Устав и Программа партии. Согласно новому уставу на очередных выборах партийных органов нужно было менять их состав на одну треть. Таким образом, Хрущев приобрел оружие, с помощью которого он мог манипулировать партийным аппаратом, избавляясь законным путем от неугодных ему работников.

Хрущев, впрочем, как и большинство советских лидеров, переоценивал значение персонального воздействия на ход дел. Признавая на словах наличие объективных процессов, существующих в обществе, на деле советские лидеры постоянно грубо вторгались в естественный ход дел ради того, чтобы достигнуть однодневного успеха. В результате то в одной, то в другой сфере общества возникало напряжение, которое одними перестановками или созданием новой бюрократической структуры разрешить было нельзя. Однако Хрущев просто не знал и не понимал других методов. Видя, что, несмотря на все реформы, дело в области экономики после некоторого подъема в 1958—1959 годах начало снова ухудшаться, он решил, что необходимо разделить партийные органы на две части: одна для руководства сельским хозяйством, другая — для руководства промышленностью. В конце 1962 года областные и районные партийные организации были разделены по этому принципу. Подобным же образом были разделены областные органы власти.

В районах вместо райкомов были созданы территориальные колхозно-совхозные управления, а их партийные комитеты наделены функциями райкомов партии. На республиканском и на союзном уровне были созданы бюро ЦК по промышленности и по сельскому хозяйству. Фактически Хрущев разделил партию на две части.

Разделением партийных организаций был недоволен партийный аппарат на всех уровнях, возникло соперничество между руководителями областных партийных и советских органов, которое в будущем могло привести к дезинтеграции власти. Секретари обкомов были против этой реформы: они были против реформ вообще. Хрущев с его неугомонным характером и жаждой реформаторства не давал им жить спокойно, а они желали равновесия, устойчивости.

Высшие партийные чиновники кое-как примирились с отменой системы «пакетов», то есть необлагаемых налогом денежных надбавок к жалованью, но они не могли и не хотели примириться с состоянием неустойчивости.

Но не только высшая партийная бюрократия была недовольна политикой Хрущева. Она вызывала чувство протеста и сопротивления в самых различных слоях общества, так или иначе ущемленных реформаторством Хрущева.

Среди них были и рабочие, чьи интересы были затронуты замораживанием выплат по займам и школьной реформой, крестьяне, колхозники, рабочие и служащие небольших городов и поселков: у них были отобраны льготы по приусадебным участкам, позволявшие им улучшить свое материальное положение; офицеры вооруженных сил в связи со значительным сокращением их численности, а также с фактическим снижением им заработной платы. То же относилось и к кадрам государственной безопасности, тем отменили надбавку к жалованью за звание (за «погоны»).

Почти во всех слоях общества царило глубокое недовольство безудержным восхвалением Хрущева как государственного, военного и партийного лидера.

Вокруг Хрущева сгруппировалась своего рода придворная камарилья во главе с его зятем Аджубеем. Он был сделан главным редактором газеты «Известия» и членом ЦК КПСС. В руках группы оказались средства массовой информации и пропаганды. Группа Аджубея претендовала также на руководство в области внешних сношений. Естественно, что эти претензии вызвали не только беспокойство, но и ненависть со стороны министра иностранных дел и аппарата министерства. И они очутились в антихрущевском лагере.

Высшие партийно-бюрократические круги были недовольны и тем, что Хрущев, в погоне за массовостью, поощрял организацию демонстраций — беспорядков около посольств Соединенных Штатов и других государств. Демонстрации сопровождались битьем стекол, обливанием стен посольств чернилами и прочим. Сталин никогда не Допускал ничего подобного, так как боялся развязывания народной инициативы в любом ее проявлении. Все «стихийные» выступления были заранее спланированы.

Интеллигенция, наиболее надежная опора Хрущева во время проведения десталинизации, все больше подвергалась преследованиям и ограничениям. Большим ударом для нее было выступление Хрущева, приуроченное к 10-летию со дня смерти Сталина, в котором Хрущев не поскупился на восхваление усопшего вождя за его непримиримую борьбу против оппозиции и прочего, объясняя ошибки Сталина подозрительностью и манией преследования, развившейся особенно в последние годы его жизни. Однако это его выступление не привело к реабилитации Сталина, да и сам Хрущев того не хотел. Скорее всего, то было попыткой «откупиться» от обвинений в ревизионизме, выдвинутых против него Мао Цзедуном и разделявшееся советскими «китайцами».

Хрущев своими частыми публичными выступлениями, речами, интервью иностранным корреспондентам, даваемыми иногда в подпитии, неуместными заявлениями подрывал в глазах народа не только свой личный престиж, но и авторитет Власти. Над выступлениями Хрущева начали посмеиваться, его перестали воспринимать всерьез.

Все его промахи, ошибки, эскапады тщательно регистрировались сталинистами и искажались. Было похоже на то, что его заслуги, особенно во время войны с Германией, раздуваются специально, чтобы сделать его смешным в глазах народа.

К осени 1964 года психологическая почва для удаления Хрущева была тщательно подготовлена. Партийная иерархия в своем подавляющем большинстве пришла к соглашению о необходимости отставки Хрущева.

Как и во время смещения маршала Г. Жукова, Президиум ЦК собрался в отсутствие Хрущева, когда он отдыхал на Черном море. Была заранее обеспечена поддержка руководителей армии и государственной безопасности. Хрущев был вызван на расширенное заседание Президиума ЦК в Москву, когда все было готово для его смещения. 13 октября на заседании Президиума ЦК с докладом выступил организатор заговора секретарь ЦК М. А. Суслов, предъявивший Хрущеву длинный список обвинений. Сначала Хрущев пытался бороться, но в конце концов, обнаружив, что он находится в изоляции, был вынужден согласиться на уход «по состоянию здоровья». На следующий день открылся Пленум ЦК. Было принято решение не только о смещении Хрущева с постов первого секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета Министров СССР, но и о выводе его из состава ЦК КПСС. Решение было принято без прений. На заседание Пленума не были приглашены те члены и кандидаты ЦК, которые могли бы выступить против смещения Хрущева.

Пленум признал несовместимыми в одном лице посты первого секретаря ЦК и председателя Совета министров.

Памятуя опыт с Хрущевым, члены Президиума ЦК решили избрать на пост первого секретаря наиболее спокойного и уравновешенного человека, как будто не претендовавшего на роль Вождя. Им был Л. И. Брежнев. Председателем Совета Министров стал А. Н. Косыгин.

Годы надежд, связанные с демократизацией советского общества, миновали. Вместе с тем миновали и годы растерянности власти. Наступала эпоха советского конформизма.

* * *

Отстранение Хрущева от власти было концом «славного десятилетия» в истории советского общества. Эти годы были как бы мостом во времени: между сталинской эпохой неограниченного террора и диктатурой советского конформизма.

Было бы ошибочно называть Хрущева «либералом» или «консерватором», «прогрессистом» или «реакционером». В нем были заложены все эти начала. Они то боролись между собой, то «мирно сосуществовали». Хрущев был человеком противоречивым. Впрочем, было противоречиво и время, отпущенное ему для власти. Возможно, Хрущев искренно хотел порвать со сталинистским прошлым, и своим собственным, и советского режима. В Хрущеве каким-то чудом уцелели чисто человеческие чувства и оценки, начисто выметенные или стертые временем у подавляющего большинства соратников Сталина. Не исключено, что немалую роль в сохранении Хрущевым человеческого облика сыграли трагические события террора 30-х годов и голода на Украине в 40-е годы. (Он нес за это прямую ответственность). В годы, проведенные на фронте во время Отечественной войны, ему, вероятно, не раз пришлось размышлять о судьбах человеческих.

Как бы то ни было, но именно на долю Хрущева выпала великая, без преувеличения, миссия раскрытия преступлений сталинского (т. е. советского) режима, освобождения миллионов заключенных в лагерях и посмертная реабилитация других миллионов. В заслугу Хрущеву можно поставить и возвращение сосланных во время войны в Сибирь и Среднюю Азию народов Северного Кавказа. При Хрущеве были отменены антирабочие законы, хотя и не полностью (сохранились трудовые книжки), облегчено налогообложение и улучшена система социального обеспечения, развернуто широкое жилищное строительство, отменены займы. Будет справедливым сказать, что «работали» только те реформы Хрущева, которые прямо не подрывали основ режима. А основы оставались неизменными. К их числу можно отнести удержание в руках партийной бюрократии всей полноты власти, сохранение аппарата государственной безопасности хотя с урезанными полномочиями, и цензуры с теми же задачами «охранительства», какими она была наделена во времена Ленина и Сталина. Реформы в области судебного законодательства, проведенные в годы правления Хрущева, по-прежнему сохраняли в силе возможность преследования по политическим мотивам и за инакомыслие. При Хрущеве начали более широко применяться меры психиатрического воздействия против несогласных.

Те реформы Хрущева, которые имели своей целью улучшить продовольственное положение государства, а заодно и положение наиболее обездоленного слоя советского общества — крестьянства, были конвульсивными и непоследовательными. Они и не могли быть иными, ибо колхозная система была и оставалась непреодолимым препятствием к экономическому оздоровлению, но она же была и одной из основ режима. Попытки децентрализации управления хозяйством страны, которую пытался провести Хрущев, столкнулись с практикой централизованного государства и, естественно, потерпели поражение.

Каждый раз, когда Хрущев пытался провести полезную реформу, она оказывалась в непримиримом противоречии с существующим общественным строем и была прямым вызовом интересам элиты, обретшей чувство безопасности после смерти Сталина. Советским высшим слоям была необходима преемственность власти. Все, что ей угрожало, было опасным вызовом.

Хрущев же своей реформаторской деятельностью не только раздражал партийную бюрократию, но и пугал ее.

Но и сам Хрущев нередко пугался того, что он делал. Он позднее признался, что страшился «оттепели» в 1954 году, опасаясь, что волны ее могут затопить режим; это вылилось в подавление революции в Венгрии, в кровавую расправу над восстанием в Темир-Тау, в Караганде, в Новочеркасске. Хрущев проделал значительную эволюцию во время пребывания у власти. Вынос набальзамированных останков Сталина из Мавзолея в 1961 году не был, в отличие от его секретной речи на XX съезде КПСС в 1956 году, актом высшей справедливости, а лишь средством борьбы с растущей оппозицией против него.

Хрущев прорубил окна в Железном Занавесе, но выстроил Берлинскую стену. Он провозгласил мирное сосуществование, но установкой советских ракет на Кубе чуть было не спровоцировал термоядерную мировую войну.

Как всякий советский лидер, наделенный властью, Хрущев считал своей обязанностью высказывать мнение и давать оценки во всех без исключения сферах общественной и культурной жизни. Его суждения, особенно в области литературы и искусства, были на редкость поверхностными. Он принимал лишь то, что на его взгляд могло быть «полезно народу». Здесь он был верховным судьей. Его социальное чутье подсказывало ему опасность распространения идей, выходящих за привычные рамки партийной идеологии. Все, что не укладывалось в ее узкие рамки и в границы его собственного миропонимания, вызывало в нем эмоциональный взрыв. Только однажды его социальное чутье серьезно изменило ему, когда он разрешил печатать «Один день Ивана Денисовича».

Хрущев был единственным советским лидером, пытавшимся поладить со временем: но он то все время торопился и торопил других, то отступал назад. Как было сказано о нем: Хрущев пытался перепрыгнуть через пропасть двумя последовательными прыжками. Вероятно, поэтому он и был похоронен не у Кремлевской стены, а на Новодевичьем кладбище...

 

Глава одиннадцатая. Эпоха реального социализма (1965—1980)

 

Коллективное руководство

Свержение Хрущева завершило послесталинский период советской истории. Одиннадцать лет, минувших после смерти наследника Ленина, были временем борьбы за «сталинский мундир», годами приспособления советской системы к существованию без Сталина и его диктатуры.

Система продемонстрировала свою устойчивость во время борьбы «на верхах», подавления, часто кровавого и беспощадного, центробежных сил, выявившихся после разоблачения «культа личности» внутри метрополии, но особенно на внешних границах империи — в восточном Берлине, в Венгрии, в Польше. С другой стороны, режим пытался ослабить центробежные силы не только путем репрессий, но и путем «усыновления» реформаторских тенденций, проявившихся в период «растерянности». Иногда его называют «оттепелью».

В новых, значительно более благоприятных для советской системы обстоятельствах, повторились основные черты послеленинского «междуцарствия»: выявление в рядах коллективного руководства вождя, подминающего под себя всех остальных, некоторое ослабление репрессивной системы во всех областях жизни, связанное с отсутствием Вождя. Все перипетии борьбы советского руководства за «сталинизм без Сталина» повторила история Китая после смерти Мао Цзедуна. В Китае цель борьбы — «маоизм без Мао».

Борьба за «сталинский мундир» была испытанием на прочность основы советской системы — борьбой партийного аппарата со всеми, кто претендовал на увеличение своей роли в структуре управления, уникальная особенность советской системы состоит в том, что партия руководит всем, контролирует все, но ни за что не отвечает, ибо осуществляет общее руководство. Она принимает все решения, дает указания, в том числе нигде не зафиксированные устные и телефонные, но за неудачи отвечают государственные органы и руководителя предприятий и учреждений.

Партия всегда права. Она исправляет все ошибки других, она наказывает и милует. Партию — хранительницу Идеологии, то есть хранительницу Истины — Хрущев хотел «приблизить к практике», сделать ответственной за практическое руководство страной. Тем самым он посягнул на форму существования коммунистического государства — уникального в истории человечества.

Разделение партии напугало партийный аппарат, хотя, быть может, не все понимали революционный характер реформы. Вторая реформа привела аппарат в ужас и лишила Хрущева опоры в партии: Первый секретарь ЦК добился введения в Устав партии принципа обязательной ротации: при каждых выборах полагалось менять одну треть числа членов партийных комитетов от Президиума ЦК до районных комитетов. Исключение делалось только для Первого секретаря и кучки «опытных и заслуженных работников». Введен был принцип нестабильности положения партийного работника, с которым партийный аппарат не мог и не хотел согласиться. Партийный аппарат покорно перенес сталинский принцип ротации путем террора, который был лотереей и создавал иллюзию возможности выиграть счастливый номер, но не хотел принять неизбежность ротации «по закону».

После свержения Хрущева принцип ротации был немедленно отменен.

Бунт партийного аппарата против Первого секретаря, олицетворяющего власть партийной машины, был актом самозащиты — защиты своей власти и своих привилегий.

Существует версия, будто, готовя свержение Хрущева, партийные заговорщики хотели передать пост первого секретаря ЦК А. Н. Шелепину, в прошлом секретарю ЦК комсомола, а затем председателю КГБ и члену Президиума ЦК. Об этом упоминает и А. И. Солженицын. Однако Шелепин своей сталинистской радикальностью (утверждают, будто он собирался помириться с Китаем, снова «зажать» экономику и управление и повести решительную борьбу со всеми отклонениями от ортодоксальной идеологии) отпугнул высших партийных иерархов и аппарат. Они предпочитали человека более спокойного, достаточно консервативного и не подверженного крайностям. В аскетизме и пуризме Шелепина было что-то угнетающее. Московские интеллигенты в насмешку и по аналогии с «Железным Феликсом», Дзержинским (оба руководили аппаратом террора — ВЧК и КГБ), прозвали Шелепина «Железным Шуриком». Но аппарат жаждал спокойствия.

Первым секретарем был избран Л. И. Брежнев.

Биография Брежнева — образец жизненного пути партийного работника, взобравшегося на высшую ступень лестницы власти. Образцовость биографии в ее обыденности, в отсутствии «взлетов», в цепкости, с какой Брежнев шаг за шагом шел вверх, приобретая на этом пути покровителей и клиентов. Будущий генеральный секретарь родился в 1906 году в заводском поселке Каменское (переименованном впоследствии в Днепродзержинск), что находится в 35 км от Екатеринослава (переименованного в Днепропетровск). Сын рабочего Леня Брежнев поступил учиться в каменскую классическую гимназию, которую окончил уже в советское время, когда она превратилась в «трудовую школу». Автор единственной сравнительно полной биографии Брежнева, американский журналист Джон Дорнберг, смог собрать свидетельства его одноклассников, но многие детали жизненного пути будущего главы партии и советского государства остаются неясными, необъяснимыми. Закончив после школы землемерный техникум в Курске, Брежнев несколько лет работает в земельных отделах исполкомов в Белоруссии, Курске, Свердловске. Затем внезапно возвращается на родину и меняет профессию: поступает в металлургический институт. И в 25-летнем возрасте вступает в партию. Начинается карьера.

Поворот в жизни Л. И. Брежнева совпадает с поворотом в истории страны, с годами «большого террора». В мае 1937 года он избирается заместителем председателя городского совета Днепродзержинска, в мае 1938 года Брежнев переводится в Днепропетровск в областной комитет партии на должность заведующего отделом агитации и пропаганды. Он входит в систему власти, и происходит это в Днепропетровске, где Брежнев найдет сподвижников, которые будут его сопровождать до Кремля.

Восхождение Брежнева начинается под покровительством нового первого секретаря ЦК украинской компартии Н. Хрущева. Посланный для наведения порядка, Хрущев беспощадно «чистит» республику, начиная с ее партийного аппарата. Сталин совершенно серьезно требовал от партийных руководителей подготовить «по два-три заместителя». Брежнев принадлежал к «третьему гарнитуру» руководителей, шедших на смену двум первым, ликвидированным во время «чисток». Он обнаружил идеальный набор качеств, необходимых для неторопливого и неуклонного восхождения. Без блеска, но надежный работник, он получает поддержку Хрущева в обкоме, а потом в армии, где занимает должности начальника политотдела армии, заместителя, а в конце войны — начальника политуправления фронта, продвинувшись в званиях от подполковника до генерал-майора. Его замечает фаворит Сталина Л. Мехлис.

Брежнев проявляет единственный талант, необходимый партийному руководителю, — умение руководить: давать общие указания по всем вопросам, не будучи специалистом ни по одному из них. На посту секретаря областного комитета в Запорожье и Днепропетровске, он возглавляет восстановление разрушенных во время войны предприятий и городов. Взятый в 1950 году в Москву Хрущевым, которого Сталин назначил секретарем ЦК, Брежнев в июле направляется в Кишинев на должность первого секретаря ЦК молдавской компартии. Он становится руководителем одной из пятнадцати советских республик. Из Днепропетровска в Кишинев он забирает с собой группу друзей, которые составят ядро группы ближайших его сотрудников, будущей «днепропетровской мафии». К этому ядру примкнут «верные люди», которых Брежнев найдет в Кишиневе. В их числе окажется заведующий отделом пропаганды и агитации ЦК молдавской компартии К. Черненко, который станет начальником личного кабинета генерального секретаря, ближайшим его советником, будет введен в Политбюро и займет в 1979 году место «кронпринца».

В 1952 году, на XIX съезде партии, Брежнев стал кандидатом в члены вновь созданного Президиума ЦК. Возможно, что Вождь предвидел для молодого секретаря из Кишинева место, которое должно было освободиться после намечавшейся чистки. При реорганизации органов власти немедленно после смерти Сталина Брежнева назначают начальником политуправления Военно-морского флота. Пост второстепенный, который дает, однако, будущему генеральному секретарю возможность приобрести себе верных друзей среди маршалов и адмиралов.

Усиление позиции Хрущева, ведшего непрекращающуюся борьбу за власть, означает одновременно и продвижение Брежнева по лестнице власти: секретарь ЦК Казахстана, председатель Верховного Совета СССР, секретарь ЦК КПСС. В октябре 1964 года он предает своего покровителя и поднимается на высшую ступень. Но, как обычно после прихода к власти нового руководства — оно коллективное. Пройдет более десяти лет прежде чем станет очевидно, что процесс превращения руководства «коллективного» в единоличное идет при Брежневе точно так же, как он шел при Сталине и Хрущеве, но идет медленно, очень осторожно, почти незаметно. До тех пор, пока не станет очевидным, что кропотливая политика по устранению «чужих» и замещению их «своими» дала результаты. В конце 70-х годов ключевые посты в партии были заняты «брежневцами» в центральном аппарате — в Политбюро и Секретариате — расположились члены «днепропетровской мафии». Их люди заняли посты на нижних ступенях системы.

В конце 70-х годов завершился процесс перехода от «коллективного» к единоличному руководству. После смерти Ленина, после смерти Сталина, после свержения Хрущева система неизменно и неуклонно шла к нему. Осуществлялся важнейший закон социалистического общества, подмеченный Лениным в 1918 г. Неотъемлемым элементом этого процесса было создание очередного «культа» очередной «личности». В числе обвинений, предъявленных Хрущеву, было обвинение в «культе личности». Сменивший Хрущева Брежнев сделал первый шаг на пути к «культу» через полтора года после прихода к власти: на XXIII съезде он предложил переименовать Президиум ЦК в Политбюро, а должность первого секретаря ЦК в должность генерального секретаря ЦК.

Брежневу понадобилось около десяти лет, прежде чем в его руках оказались все атрибуты социалистического Вождя. Брежнев не стал Сталиным. Но он занял место Сталина. «Единоличное руководство» означает, что все решения принимаются узким кругом. Так было при Ленине, так было и при Сталине. Вождь воплощает в своей «личности» мощь партии.

 

Партия жаждет спокойствия

Свержение Хрущева было бунтом жрецов против Верховного жреца, осмелившегося посягнуть на касту служителей культа. Вопрос о том, кому принадлежит власть в советском государстве, первым поставил Ленин. Развивая замечание Ленина о «бюрократическом извращении», Троцкий, потеряв власть, говорил о бюрократии, захватившей власть в СССР. Милован Джилас обновил точку зрения Троцкого, популяризировав выражение «новый класс». Значение книги Джиласа заключалось в том, что он показал — на примере Югославии — идентичность процессов, происходящих во всех странах, в которых власть берет в свои руки коммунистическая партия.

Конституция Советского Союза называет коммунистическую партию руководящей силой советского общества. На XXVI съезде (1981) партия насчитывала 17 480 000 членов и кандидатов, что составляло чуть больше 9% населения. Нельзя, однако, говорить о том, что «Партия» держит власть в стране.

Джордж Орвелл говорил о «внешней» и «внутренней» партии. В 1969 году ленинградцы, преподаватель С. Зорин и инженер Н. Алексеев написали работу, которая получила в «Самиздате» название «Ленинградской программы». Анализируя советское общество конца 60-х годов, С. Зорин и Н. Алексеев констатировали: «Партия и государственный аппарат составляют в нашей стране подлинную и решающую политическую силу. Высший слой этой пирамиды составляет аппарат номенклатурных чиновников, верхушкой которого является ЦК КПСС, Политбюро ЦК, Секретариат и отделы ЦК. К ним присоединяются: генералитет, аппарат Министерства внутренних дел и государственной безопасности, верхний слой государственного аппарата. Авторы «Ленинградской программы» видят в «номенклатуре» подлинный «правящий класс». То, что Орвелл называл «внутренней партией».

«Номенклатура» возникает в первой половине 20-х годов, как перечень должностей, находившихся в ведении отдела кадров ЦК. Быстро этот список включил в себя список всех «руководящих должностей» в партийном, государственном, профсоюзном, армейском, культурном аппарате страны. Возникла стройная иерархическая система, имеются номенклатура ЦК КПСС, номенклатуры ЦК республиканских партий, номенклатуры областных и районных комитетов партий

По переписи населения, проведенной в 1970 году, группа «руководителей», включавшая секретарей первичных партийных организаций и председателей и секретарей сельских советов, насчитывала 405,784 человека, то есть составляла 0,35% населения.

Обладая разной степенью власти, в зависимости от принадлежности к номенклатуре того или иного уровня, «номенклатурные работники» представляют собой олигархию особого типа — группу, объединенную участием в управлении страной.

Аристотель относил «олигархию» к «плохим» формам правления, определяя ее, как власть ради власти. Номенклатура — олигархия, которая скрывает суть своей власти за идеологической ширмой, объявляя себя — властью народа.

Номенклатура воспроизводит сама себя, отбирая в число олигархов людей с необходимыми качествами и щедро их вознаграждая. Андрей Сахаров рассказывает о том, как происходит отбор кадров: Недавно большую группу хороших студентов выпускников различных ВУЗов страны собрали на месяц в Ленинграде... (комсомольцев, конечно)... Их сытно кормили и много поили в лучших ресторанах, всячески развлекали — все бесплатно. В общем, дали «покататься как сыр в масле». А потом спросили — хотите всегда так жить? Поступайте в ВПШ (Высшая партийная школа), самый бездарный станет там, минимум, вторым секретарем райкома».

Номенклатура состоит из взаимоподдерживающих групп, вступающих в союзы или конфликты. Ее можно сравнить с вассально-сюзеренной системой, типичной для феодального общества. Каждый номенклатурный работник имеет своих вассалов, в то же время являясь вассалом вышестоящего руководителя. Больше всего вассалов у генерального секретаря — у него нет сюзерена, но он не может не учитывать желаний своих вассалов.

Программа номенклатуры сводится к трем пунктам: расширение власти, расширение привилегий, возможность спокойно пользоваться властью и привилегиями. Хрущев посягнул на эту программу.

Герой сатирической комедии Маяковского «Баня», символ бюрократа и номенклатурного работника Победоносиков, кричит: «Попрошу меня не будоражить!». Коллективное руководство, избранное октябрьским пленумом ЦК, приступает к успокоению «номенклатуры». В первой большой речи после начала нового правления Л. Брежнев не перестает говорить о «проблемах»: он говорит о «нерешенных проблемах», «новых проблемах», «бесчисленных проблемах», «проблемах, которые следует решить». Совершенно естественно, что он не забывает о многочисленных «недостатках», «нуждах», «требованиях», задачах, «которые следует решить». Брежнев как бы забывает, что он был вторым секретарем при Хрущеве и рисует черное прошлое, когда царили «субъективизм» и «волюнтаризм». Новый первый секретарь предлагает в качестве панацеи: «объективную оценку», «правильное использование», «необходимые меры», «научные методы» и «гармоническое развитие».

Первые действия нового руководства состоят в отмене хрущевских реформ: отменяются деление партии и ротация, ликвидируются совнархозы и восстанавливаются традиционные министерства, восстанавливается традиционная десятилетняя школа, которую Хрущев пытался заменить «политехнической» одиннадцатилеткой. Для успокоения населения восстанавливаются приусадебные участки, прекращается активное преследование церкви и религии. Новое руководство прежде всего желает показать, чего оно не хочет.

Положительная программа была представлена на первом послехрущевском пленуме ЦК в мае 1965 года, посвященном сельскому хозяйству. Как Хрущев после смерти Сталина, так и Брежнев после свержения «царя Никиты» возлагал вину за сельскохозяйственные неудачи на своего предшественника. Новый первый секретарь предлагал меры, которые должны были, наконец, решить сельскохозяйственные проблемы СССР.

С первых послереволюционных дней коммунистическая партия ищет философский камень, который позволил бы совершить чудо — обеспечить страну сельскохозяйственными продуктами. Был ленинский план кооперации, затем была сталинская коллективизация. После коллективизации испытывались самые различные волшебные средства: шарлатанские рецепты Лысенко, фантастические проекты посадки лесов и орошения пустынь, глубокая вспашка и торфяные горшочки, «кукурузация» страны и «освоение целины». Все планы были основаны на принципе экстенсивного развития сельского хозяйства.

Программа Брежнева обещала колхозникам освобождение от «кукурузной» обязанности и перенос внимания с целинных земель на земли в центре страны. Сокращались обязательные поставки и устанавливалась — до конца 1970 года — сравнительно низкая норма обязательных поставок, что должно было повлечь за собой увеличение закупок сельскохозяйственных продуктов государством по повышенным ценам. Программа Брежнева делала упор на значительное расширение мелиоративных работ, строительство каналов, увеличение производства удобрений, сельскохозяйственных машин и предусматривала в связи с этим выделение огромных средств на капиталовложения в сельское хозяйство. В программу были включены давно ожидаемые социальные меры: право колхозников на пенсию и введение минимальной месячной заработной платы для колхозников, которая была значительно ниже не только заработной платы на заводских предприятиях, но и в совхозах.

Особенность «новой программы» состояла в том, что она не была новой: основные ее линии продолжали политику, начатую Хрущевым еще в 1958 году. Политика Хрущева была очищена от рекламных эффектов, безудержного хвастовства и невероятных обещаний и представлена, как «научный план», дающий гарантию «подъема сельского хозяйства».

Инициатором реформ, исправляющих «волюнтаристские ошибки Хрущева в промышленности», выступил председатель Совета министров А. Косыгин. Реформа, предложенная Косыгиным, и утвержденная пленумом ЦК в сентябре 1965 года, а затем XXIII съездом в марте 1966 года, была начата Хрущевым. Главная ее идея была изложена в статье «План, прибыль, премия», опубликованной в «Правде» 9 сентября 1962 года. Автор статьи проф. Харьковского инженерно-экономического института Евсей Либерман предложил сделать критерием оценки деятельности предприятия его рентабельность, то есть прибыльность. Это значило учитывать неизвестные советской экономике принципы — спрос и предложение, используя материальное стимулирование рабочих и предприятий. Необходимым условием осуществления этой реформы было предоставление предприятиям широкой автономии, освобождение их от мелочной опеки со стороны плановых органов и «госконтроля».

Идеи Либермана, статья которого произвела колоссальное впечатление на Западе как свидетельство изменения характера советской системы, не были открытием. В 1956 году польские экономисты, прежде всего проф. Оскар Ланге, предлагали все эти меры. Хрущев в неутомимой жажде изменений пожелал использовать предложения Либермана, поддержанные крупнейшими советскими экономистами Л. В. Канторовичем, В. С. Немчиновым, В. В. Новожиловым. Незадолго до падения, в августе 1964 года, Хрущев согласился на испытание системы Либермана на двух текстильных фабриках: «Большевичка» в Москве и «Маяк» в Горьком. Через два дня после падения Хрущева Косыгин распространяет эксперимент на ряд других предприятий и объявляет о подготовке программы реформ, охватывающих всю промышленность страны.

Программа, принятая пленумом и утвержденная XXIII съездом, была заранее обречена на провал, ибо пыталась сочетать несовместимое: расширение прав предприятий и восстановление центральных министерств, ликвидированных Хрущевым. О подобной попытке решить квадратуру круга писал В. Ключевский, характеризуя реформы Петра I: «Он надеялся грозою власти вызвать самодеятельность в порабощенном обществе... хотел, чтобы раб, оставаясь рабом, действовал сознательно и свободно».

 

Нарушители спокойствия

В 60-е годы на Западе прошли бурные выступления молодежи. Во Франции, США, Западной Германии студенты бунтовали, они были недовольны условиями жизни, ее бесперспективностью. Их вырастило общество потребления, поднявшее впервые в истории материальное благосостояние на небывалый уровень. Однако была утрачена духовность. Молодежь ищет замены. В странах Запада начинаются волнения, демонстрации.

Советская печать, сообщая о беспорядках, расписывая и смакуя их, сравнивала положение молодежи в капиталистическом мире со спокойной уверенностью советской молодежи в завтрашнем дне, с ее стремлением отдать все свои силы делу строительства коммунизма. Однако за фасадом обычного хвастовства скрывалась совсем иная действительность. 60-е годы для советской молодежи также были временем исканий, связанных и с диспутами, и с открытыми проявлениями недовольства режимом и с активными выступлениями против него. Секретарь ЦК ВЛКСМ Г. С. Павлов писал летом 1966 года в журнале «Коммунист» не без беспокойства об усилившейся тяге молодого поколения к истории и теории коммунистического движения. Как и каждое новое поколение, те, кто родились в конце 40-х годов, жаждали узнать правду о своей стране. Снова перед партией встала та же самая задача, что и в прошлом: фальсификация коллективной памяти народа, создание легенд о прошлом. Павлов предлагал собирать молодежь и старых большевиков, свидетелей прошлого, чтобы молодые люди из уст очевидцев событий узнали «правду». Повсеместно начали организовывать встречи с теми, кто случайно уцелел во время террора, или наоборот активно участвовал в нем. И те, и другие рады были рассказать молодежи «правду». В связи с этим по стране пошли гулять анекдотические истории, вроде рассказа ветерана, который, описывая взятие Зимнего дворца в октябре 1917 года, заключает, сокрушенно качая головой: «Да, погорячились мы тогда малость...»

Но молодежь, особенно студенческая, не удовлетворяется встречами с ветеранами. Студенты требуют открытых диспутов, дискуссий, свободного обмена мнениями. Среди студентов, особенно высших учебных заведений, Москвы, Ленинграда, Киева, Горького растет и крепнет настроение покончить с цинизмом, пронизывающим советское общество сверху донизу. Академическое начальство, райкомы комсомолов и партии, местные активисты стремятся ограничить состав и число участников таких диспутов, но это не всегда удается. На дискуссии, организованной студентами физико-математического факультета МГУ на тему «Цинизм и общественные идеалы» (март 1965), прозвучали резкие выступления против дезинформации официальной печати и требования сказать о совершенных преступлениях в годы сталинского террора. Неверие, скептицизм и цинизм, распространяющейся среди молодежи, называют результатом политики партии, скрывающей правду. Один из выступавших предложил переименовать газету «Правда» в «Ложь». Другие студенты требовали привлечь к ответственности соратников Сталина: были названы имена Шверника, Суслова и Микояна. Полтора часа длилось выступление пришедшего на диспут художника Кузнецова, говорившего о преступлениях сталинских времен. Позднее Кузнецов был упрятан властями в «психушку». Переполох, вызванный диспутом, выразился вскоре в «закручивании гаек» в высших учебных заведениях, в усилении преподавания предметов марксизма-ленинизма (научного коммунизма) и установлении правила, по которому неуспевающие по этому предмету не допускаются к сдаче других экзаменов.

Разочарование, недовольство, связанное с крушением старых идеалов и поисками новых охватывает не только студентов, но и часть школьников. В Москве, в школе №16, группа старшеклассников расклеивает по ночам листовки в защиту Синявского и Даниэля. Участники группы разосланы по разным школам. Наказаны директор школы и учительница Бараль. Последней было вменено в вину, что она устроила два вечера в память Тухачевского и Якира, расстрелянных в 1937 году.

По некоторым данным, в стране в 1967 году насчитывалось около 400 различных неофициальных молодежных групп, находившихся фактически в оппозиции к режиму. Участники групп придерживаются самых различных взглядов, от народнических до фашистских. К ним применяют профилактические меры — беседы, уговаривание, посылку на производство для «исправления», раскассирование по различным школам, беседы с родителями, собрания, обсуждения и прочее. Однако к более активным применяются суровые меры: аресты, суд, заключение в лагери и тюрьмы.

Арест в сентябре 1965 года писателей Андрея Синявского и Юлия Даниэля, а затем в феврале 1966 года суд над ними и жестокий приговор (7 лет лагерей Синявскому, 5 лет — Даниэлю), свидетельствовали о решимости нового руководства покончить с наиболее неприятным источником беспокойства — родившимися в хрущевскую эпоху надеждами на либерализацию системы.

Осуждение «культа личности», на XX съезде, освобождение миллионов заключенных, реабилитация некоторых из них, использованная рядом писателей возможность поставить вопросы — о терроре, причинах военных неудач после гитлеровского нападения, структуре советского общества, а главное, поведение Никиты Хрущева, не перестававшего кидаться из крайности в крайность — посеяли надежды на возможность реформ режима, на возможность формирования общественного мнения. Хрущев разрешил опубликовать «Один день Ивана Денисовича» и тем самым позволил родиться феномену Александра Солженицына. Нет сомнения, что даже гений Солженицына не мог дать его повести, а затем его другим книгам и прежде всего «Архипелагу ГУЛаг» силу, потрясшую сознание мира, если бы подлинность описанного не была подтверждена публикацией «Одного дня Ивана Денисовича» в Москве. Подлинность свидетельства была подтверждена палачами. Но, разоблачая некоторые преступления Сталина, давая согласие на издание повести Солженицына, Хрущев не отказывался от репрессий. Первая книга о хрущевских лагерях, получившая широкое распространение в «Самиздате», «Мои показания» Анатолия Марченко — свидетельствовала о том, что, если население советских лагерей сократилось по сравнению со сталинскими временами, их характер остался неизменным.

Репрессивная политика Хрущева, несмотря на ее усиление в 60-е годы, носила случайный характер и не могла прекратить послесталинское бурление в обществе. К тому же репрессии носили «закрытый» характер: суды не были гласными, расстрел рабочих Новочеркасска в 1962 году и подавление выступлений рабочих в других городах долгое время оставались неизвестными.

Суд над Синявским и Даниэлем был первым публичным политическим процессом послесталинского времени. Значение его заключалось прежде всего в том, что на скамью подсудимых были посажены писатели, которых обвиняли в «агитации или пропаганде, проводимой в целях подрыва или ослабления Советской власти», в «распространении в тех же целях клеветнических измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй». Подсудимым было предъявлено обвинение по статье 70 Уголовного кодекса, принятого в хрущевское время. «Агитация или пропаганда», «клеветнические измышления» — были книгами, написанными А. Синявским и Ю. Даниэлем; повестями, рассказами, критическими статьями. Материалом обвинения были литературные произведения: авторов отождествляли с героями произведений. Возможно, что это был первый случай в мировой юридической практике. До сих пор никому не приходило в голову, что Достоевского можно было судить за убийство, ибо Раскольников его совершил — с заранее обдуманным намерением.

Суд над писателями означал формальное завершение послесталинской эпохи «разброда и шатания», конец «оттепели». После смерти Сталина писатели первыми стали задавать вопросы. Статья В. Померанцева «Об искренности в литературе» была первым публичным осуждением лжи, пронизавшей все клетки общества, и первым выражением потребности в искренности, в правде. Писатели — в разной форме и разной степени выражают в печати пробуждение мысли и чувств, казалось бы, навсегда вытоптанных в послереволюционные годы. Рождающаяся мысль, не находя возможностей в Подцензурной литературе, уходит в «Самиздат». Начинается, по выражению Анны Ахматовой, «догутенберговский период» советской литературы: сначала стихи, а затем и проза переписываются и распространяются — без разрешения цензуры. Открываются — в «Самиздате» — вычеркнутые из официальной литературы писатели (Булгаков, Платонов, Цветаева, Мандельштам), появляются новые писатели. Награждение в 1958 году Нобелевской премией Бориса Пастернака за роман «Доктор Живаго» дает могучий импульс «Самиздату». Нецензурованная литература находит путь на Запад: рождается «Тамиздат» — опубликованные на Западе книги возвращаются на родину и распространяются неофициальным путем.

Суд над Синявским и Даниэлем был расправой над обеими формами свободной литературы: обвиняемые не только писали без цензуры, но и посылали свои рукописи на Запад, откуда они возвращались в форме книг в Советский Союз. Что еще хуже, они печатали свои произведения под псевдонимами! Жестокий приговор был предупреждением всем авторам «Самиздата» и «Тамиздата», несомненной победой просталинского крыла партии. Выступления, восхваляющие Сталина, происходят то здесь, то там. Сталинисты активно готовятся дать бой на XXIII съезде КПСС. За неделю до открытия съезда запрещаются представления на сценах московских театров «крамольных» спектаклей: «Живые и павшие» (театр на Таганке), «Теркин на том свете» (театр Сатиры), «Снимается кино» (театр им. Ленинского комсомола) и «Дион» (театр им. Вахтангова). Из плана издательства «Московский рабочий» выбрасывается переиздание книги В. Дудинцева «Не хлебом единым». Из списка кандидатов в делегаты на XXIII съезд от московской партийной организации вычеркивается имя А. Т. Твардовского, редактора «Нового мира». Где-то в Удмуртии делегатом на съезд избирается реакционнейший писатель В. Кочетов, главный редактор журнала «Октябрь».

Угроза официальной реабилитации Сталина сплачивает на короткое время зарождающуюся, пока аморфную, оппозицию среди интеллигенции.

Осуждение Синявского и Даниэля, посеяв разброд и смятение в рядах «прогрессистов», тем не менее находит отпор с их стороны. 63 члена Союза Советских писателей, к которым затем присоединились еще 200 интеллигентов, обратились с письмом в адрес ХХIII съезда и президиумов Верховных советов СССР и РСФСР (последние обладают правом помилования) с призывом выпустить А. Синявского и Ю. Даниэля на поруки.

Академик А. Берг, один из крупнейших ученых в области кибернетики, узнав о возможной реабилитации Сталина на съезде партии, заявляет, что в этом случае он демонстративно выйдет из Академии Наук СССР.

Рождается первое слово, означающее человека, согласного открыто выразить свое отношение к действиям советской власти: «подписант». Оно предшествует последующим определениям: «инакомыслящий», «диссидент». «Подписанты» действуют в строгих рамках советского закона и не требуют ничего иного, кроме соблюдения закона. В письме 63 писателей просьба выпустить осужденных на поруки аргументировалась тем, что «этого требуют интересы нашей страны. Этого требуют интересы мира. Этого требуют интересы мирового коммунистического движения».

Протесты вызывают новые репрессии. В 1966—67 годах политические процессы организуются по всей стране: в Москве и Ленинграде, Киеве и Львове, Горьком и Риге, Ташкенте и Омске. Суд над Синявским и Даниэлем вызывает протесты на Западе, где не хотят верить в неизменность советского строя. «Правда» отвечает четко и ясно: «Оркестрованная на западе с небывалым размахом кампания в защиту двух диверсантов от литературы дезориентировала кое-кого из честных людей. Видимо, не располагая должной информацией и восприняв писания буржуазной прессы, которая, утратив всякий стыд, ставит Синявского и Даниэля в ряд с Гоголем и Достоевским и уверяет, будто на суде шла речь о проблемах литературы и свободе творчества, некоторые прогрессивные деятели встревожились».

Суд над Синявским и Даниэлем был расценен советской интеллигенцией как угроза возвращения к «сталинским временам». Протесты против процесса носят подчеркнуто антиоппозиционный характер: «подписанты» не считают себя оппозицией, ни в коем случае не хотят быть оппозицией. Около 100 человек демонстрируют 5 декабря 1965 года в день Сталинской Конституции на Пушкинской площади, требуя соблюдения конституции. Во всех коллективных протестах подчеркивается их легальность.

Требования соблюдения советского закона рассматриваются руководителями советского государства как явная оппозиция, угрожающая существованию системы. Требование поставить закон между гражданином и государством, сделать закон обязательным и для граждан, и для государства рассматривается как преступление, наказуемое лагерем. Возникает круг: процессы вызывают протесты, протесты влекут за собой аресты и новые процессы. Александр Гинзбург, основатель в 1960 году одного из самых первых «самиздатовских» журналов «Синтаксис», арестованный и осужденный за него в 1962 году, собирает документальный сборник «Белая книга» по делу Синявского и Даниэля. В январе 1967 года его арестовывают и осуждают на 5 лет лагерей. Материалы процесса Гинзбурга и его друга Юрия Галанскова, основателя «самиздатовского» журнала «Феникс» (1966), осужденного на 7 лет лагерей, собираются в книгу «Процесс четырех» Павлом Литвиновым, осужденным в 1968 году на 5 лет ссылки.

Складывающееся после свержения Хрущева общественное движение называет себя Демократическим. Его участник и первый исследователь Андрей Амальрик отмечает, что Демократическое движение включало в себя представителей трех основных идеологий, кристаллизовавшихся в послесталинскую эпоху, как альтернативные программы: «подлинного марксизма-ленинизма», «либерализма» и «христианской идеологии». Первая из альтернативных программ исходила из того, что Сталин исказил марксистско-ленинскую идеологию, а возвращение к ней позволит оздоровить общество; вторая — полагала возможным постепенный переход к демократии западного типа с сохранением принципа общественной и государственной собственности; третья — предлагала в качестве основы общественной жизни христианские нравственные ценности и, следуя традициям славянофилов, подчеркивала особый характер России. В начале 70-х годов, одновременно с обособлением трех оппозиционных течений, произойдет их персонификация. Каждая из программ станет отождествляться с личностью, наиболее ярко ее выражающей: Андрей Сахаров будет восприниматься, как воплощение либерально-демократической оппозиции; Александр Солженицын превратится в символ «христианской идеологии», Рой и Жорес Медведевы становятся наиболее известными глашатаями «подлинного марксизма-ленинизма».

А. Амальрик констатировал в 1969 году, что «число участников Движения в общем столь же неопределенно, как и его цели. Оно насчитывает несколько десятков активных участников и несколько сот сочувствующих Движению и готовых его поддержать». Не имея возможности назвать число участников Демократического движения, Амальрик делает опыт анализа его социального состава. В числе 738 человек, подписавших коллективные и индивидуальные письма протеста против суда над Галансковым и Гинзбургом было 45% ученых, 22% деятелей искусства, 13% инженеров и техников, 9% издательских работников, учителей, врачей, юристов, 6% рабочих, 5% студентов.

Протесты против произвола, против процессов, нарушающих закон, в защиту прав человека воспитывают общественное сознание, пробуждают к жизни гражданские чувства, безжалостно истреблявшиеся долгие десятилетия. Протесты подрывают государственную монополию на тайну и предают гласности репрессивную деятельность государства. Важную роль играет в этом «Хроника текущих событий», начавшая выходить в 1968 г. Строго придерживаясь рамок закона, «Хроника» предает гласности все его нарушения советскими органами. Влияние идеологии «подлинного марксизма-ленинизма» проявляется в распространении убеждения, что главная цель Демократического движения — не допустить возвращения сталинизма, реабилитации Сталина.

Отсутствие глубоких теоретических исследований советского общества, советской системы вело к тому, что замена тотального террора выборочным рассматривалась как прогресс, как завоевание, которое необходимо беречь и защищать. Страх перед возвращением сталинизма вел к тому, что существующий режим казался мягким, либеральным, слабым. А. Амальрик приходит к выводу в 1969 г., что «режим не нападает, а обороняется. Его девиз: не троньте нас, и мы вас не тронем». Но Амальрик ошибался. Оборона была лишь временной.

Во второй половине 50-х и в 60-е годы советская система впервые за долгие десятилетия столкнулась с феноменом оппозиции. Это еще не была подлинная оппозиция — только ее зародыш. Но сам факт появления советских граждан, задающих вопросы о характере функционирования режима, вызывал страх у власти. Лояльное требование соблюдения закона не только казалось, но и в действительности было покушением на основы советского государства, ибо разоблачало фикцию закона, обнажало подлинную реальность, скрывающуюся за иллюзорностью слова.

Репрессии не прекращаются после смерти Сталина. Они лишь приобретают иной характер и сокращаются в масштабе. «Либерал» Хрущев, распустивший сталинские лагеря, очень скоро начал их снова наполнять, добавив к гамме репрессивных мер психиатрические больницы, как место заключения для инакомыслящих. Иллюстрацией к хрущевской политике репрессий могут быть аресты молодых москвичей, выступавших с чтением стихов в центре города — на площади Маяковского. Аресты — в числе арестованных были Ю. Галансков, В. Буковский, Э. Кузнецов — были произведены в октябре 1961 года, за три дня до XXII съезда партии, на котором впервые открыто говорилось о сталинских преступлениях. XXII съезд решил вынести тело Сталина из Мавзолея, но дух его жил в арестах, проводившихся в то же самое время.

Чудовищность сталинских преступлений превосходила воображение и породила убеждение, что террор, жертвами которого падают миллионы, неотъемлемая часть сталинизма. В годы правления Хрущева было доказано, что, не меняя ничего в основах сталинского социалистического государства, можно обойтись без массового тотального террора. Хрущев продемонстрировал возможность делимости террора. Инерция сталинского террора неумолимо захватывала все население — щадился, оставался неприкосновенным только Великий Кормчий. Хрущев остановил террор на пороге ЦК. А. Авторханов пишет: «Уже во время ликвидации «антипартийной группы» Молотова, Маленкова, Кагановича Хрущев допустил роковую при данной системе ошибку, которая предрешила, в конечном счете, его собственную гибель: он оставил на свободе участников этого первого заговора против себя. Если бы он уничтожил участников июньского заговора 1957 года, то октябрьский заговор 1964 года вообще не состоялся бы. Октябрьские заговорщики точно знали, что в случае неуспеха их ждет не пуля, а пенсия».

Террор не ограничивался — он делился. Менялся его характер, неизменной оставалась сущность. Как неизменной оставалась сущность государства. Делимость террора свидетельствовала о стабильности режима, о том, что тотальный террор эпохи Ленина и Сталина сделал свое дело: позволил уничтожить оппозицию, изменить социальный состав общества, создать государство, основанное на страхе. Тотальный террор после смерти Сталина оказался ненужным, опасным для «номенклатуры». Террор эпохи Хрущева, а затем эпохи Брежнева казался мягким, незначительным, либеральным только по сравнению со сталинскими репрессиями. 7 и 5 лет за публикацию литературных произведений за границей для Синявского и Даниэля — наказание, которое вызвало бы возмущение, если бы касалось писателей любой капиталистической страны, казалось проявлением доброты по сравнению со сталинским временем. Лауреат Нобелевской премии Михаил Шолохов с тоской вспоминал на XXIII съезде партии времена, когда «судили, не опираясь на разграниченные статьи уголовного кодекса», а «руководствуясь революционным правосознанием», и когда непременно бы расстреляли «оборотней». Любое наказание казалось мягче расстрела. В результате эпоха Брежнева представлялась несравнимо «мягче» эпохи Сталина. И это было верно, до тех пор, пока сталинский террор продолжал считаться нормой. Он продолжал считаться нормой руководителями страны, полагавшими, что они проявляют мягкость, не расстреливая инакомыслящих. Он продолжал считаться нормой участниками Демократического движения, ждавшими в тревоге реабилитации Сталина и автоматического появления затем нового Сталина.

Владимир Буковский, один из участников и наиболее ярких представителей Демократического движения, делит рождавшуюся оппозицию на «подпольную» и «открытую», видя в этих двух формах выражение двух психологии, «двух способов жить: потаенного, подпольного, раздвоенного — и открытого, апеллирующего к закону, активно отстаивающего гражданские права». Буковский вспоминает, что «все пятидесятые и шестидесятые годы, словно грибы, вырастали организации, союзы, группы и даже партии самых различных оттенков». Часть из них, преимущественно в Ленинграде, конспирировалась, пыталась действовать в подполье.

Подпольные «организации», многие из них насчитывали по несколько членов, пытались, как метко подмечает В. Буковский, «повторить историю КПСС». История «подпольного движения» этого времени прекрасный образец воздействия мифа, созданного коммунистической партией СССР, даже на тех, кто в него перестал верить. «Подпольщики» старались создать организацию, которая, распространяя литературу, собирала бы единомышленников, чтобы затем перейти к осуществлению программы. Миф о том, что именно таким образом совершила революцию партия большевиков, убедил даже самих большевиков. Подпольные организации преследовались особенно жестоко. Причем независимо от программы: была ли это организация подпольных марксистов «Колокол» (процесс в 1965 году) или подпольных социал-христиан (процессы 1967—68 годов). Всероссийский Социал-Христианский Союз Освобождения Народа (ВСХСОН), созданный в феврале 1964 года четырьмя выпускниками Ленинградского университета, просуществовал 3 года. ВСХСОН, насчитывавший 28 членов и 30 кандидатов, готовившихся вступить в Союз, был крупнейшей из раскрытых подпольных организаций. Идеология ВСХСОН питалась прежде всего «русской идеей» Н. Бердяева. Программа отвергала существующий в СССР строй, видя в нем «разновидность государственного монополистического капитализма» с экономической точки зрения, и «крайний тоталитаризм, вырождающийся в деспотию» с политической. Отвергая коммунистическую систему и критикуя пороки капитализма, программа ВСХСОН предлагала государство «теократическое, социальное, представительное и народное».

Члены Союза рассматривали программу, сочетавшую идеи персонализма, корпоративизма и социал-христианства, как перспективную цель. Своей практической задачей Союз ставил рост численности организации и самообразование. Но включение в программу пункта, гласившего: «Освобождение народов от коммунистического ига может быть достигнуто только вооруженной борьбой. Для полной победы народу необходима своя подпольная армия освобождения, которая свергнет диктатуру и разгромит охранные отряды олигархии», дало возможность КГБ представить ВСХСОН террористической организацией.

История Социал-Христианского Союза характерна для «подпольного» типа мышления, вдохновленного большевистской мифологией. ВСХСОН строился как настоящая партия, с «главой организации», «начальником идеологического отдела», «хранителем материалов». Руководитель Союза Игорь Огурцов был осужден на 15 лет заключения, в том числе на 7 лет в печально знаменитой Владимирской тюрьме. Власти, перепуганные подпольной организацией, нераскрытой в течение 3 лет, безжалостно расправились с «террористами», хранившими один заржавленный пистолет.

Подпольный характер Союза, закрытый суд над его членами были причиной того, что его деятельность, его программа оставались долгие годы почти неизвестными.

Значительным событием общественной жизни страны стало письмо А. Солженицына, адресованное IV съезду Союза писателей в мае 1967 года. Ни один из 300 делегатов съезда, получивших письмо, не прочитал его с трибуны. Но 80 писателей (затем к ним присоединилось еще 9) потребовали обсуждения вопросов, затронутых Солженицыным. Автор «Одного дня Ивана Денисовича» выступил против цензуры: «Не предусмотренная конституцией и потому незаконная, нигде публично не называемая, цензура под затуманенным именем „Главлита“ тяготеет над нашей художественной литературой и осуществляет произвол литературно-неграмотных людей над писателями. Пережиток средневековья, цензура доволакивает свои мафусаиловы сроки едва ли не в XXI век!»

Осторожно, в завуалированной форме А. Солженицын высказывает мысль о том, что цензура представляет собой основу советской системы, живущей на лжи, запрещающей правду. Три года спустя в Нобелевской лекции 1970 года по литературе он выразит эту мысль в лапидарной форме: «Одно слово правды весь мир перетянет».

 

Весна в Праге

Непрочитанное на съезде писателей в Москве, письмо Солженицына было прочитано на съезде писателей в Праге и получило поддержку подавляющего большинства чешских и словацких писателей.

«Пражская весна», как принято называть события в Чехословакии 1967—68 годов, многими чертами (несмотря на многие различия) сходна с событиями 1956 г. в Венгрии. Подобный процесс проходил и в Польше — в 1956 г. и в 1968 г. Всюду нараставшее недовольство населения находило выражение прежде всего в кругах интеллигенции: писатели излагали чувства и требования народа; программы реформ находили сторонников не только среди рядовых членов коммунистических партий, но и в руководстве. Появились руководители, обещавшие устранить недостатки коммунизма, сохранив систему, обещавшие «социализм с человеческим лицом».

Смерть Сталина и XX съезд дали толчок к «польскому Октябрю» и революции в Венгрии. Свержение Хрущева и нарастание оппозиционных настроений в Советском Союзе дали импульс «пражской весне» и событиям 1968 г. в Польше.

Рождение оппозиционного движения в СССР в 1964—68 гг., появление зародыша общественного мнения сопровождалось усилением национальных чувств в советских республиках. Политика советского руководства носит присущий ему в это время двусмысленный характер: в 1967 г. завершается многолетняя борьба малых народов, депортированных во время войны на восток, за официальную реабилитацию. Изданы соответствующие указы. Как будто все в порядке, но одновременно крымским татарам не разрешают вернуться на родину — в Крым, месхам (грузинам-мусульманам) не разрешают вернуться в Грузию, немцам Поволжья — в Поволжье.

В середине 60-х годов усиливаются национальные движения на Украине, в Литве, Закавказье.

В 1965 году волна арестов прокатилась по Украине. Удар был нанесен по интеллигенции, преимущественно молодежи. Литературный критик Иван Дзюба направил первому секретарю ЦК Украины П. Шелесту и председателю Совета министров В. Щербицкому длинный меморандум «Интернационализм или русификация», в котором объяснял причины беспокойства украинской интеллигенции. И. Дзюба протестовал против «русификации», в которой видел угрозу существованию украинского народа, обвиняя украинское правительство в нарушении «ленинских принципов национальной политики и национального строительства». В 1966 году известный украинский журналист Вячеслав Чорновил, вызванный в качестве свидетеля по Делу Михаилы Осадчего, арестованного за книгу «Бельмо», описывавшую жизнь в лагере, заявил протест против нарушений советского закона. Затем он обратился к прокурору республики с жалобой на преследования, которым подвергалась украинская интеллигенция. И был арестован. За резкий протест против «русификации» был арестован в 1965 году учитель истории Валентин Мороз.

Судьба этих зачинателей украинского национального движения в середине 60-х годов отражает судьбу движения: после первого ареста их снова сажали в лагерь. В 1980 году В. Чорновил и М. Осадчий отбывали срок. В. Мороз после 13 лет заключения был в 1979 году обменен — вместе с А. Гинзбургом, М. Дымшицем, Э. Кузнецовым и пастором Винсом — на двух советских шпионов, арестованных в США. И. Дзюба, осужденный в 1973 году на пять лет лагеря, раскаялся. Сначала в статье в газете «Лiтературна Украiна», а затем в книге «Грани кристалла» он отказался от своих прежних взглядов, горько сожалея, что они были «подхвачены враждебной, буржуазно-националистической пропагандой за границей».

Оппозиционное движение в Литве неразрывно связано в 60-е годы с преследованиями, которым подвергается католическая церковь. Даже по официальным данным не менее 50% жителей республики — практикующие католики. Во второй половине 60-х годов Верховный Совет Литвы принял специальные указы, имевшие целью окончательно закрыть молодежи путь в церковь. С 1968 года десятки петиций, протестующих против религиозных преследований, адресуются правительственным органам. Суд над двумя священниками, обвиненными в обучении детей катехизису, вызывает демонстрацию протеста.

Вслед за «Хроникой текущих событий» появляется в 1970 году «Украiнски висник», а в 1972 — «Хроника католической церкви Литвы»: рождается самиздатовская печать, ставящая перед собой одну цель — регистрацию репрессий. Тем самым подрывается один из устоев советской системы — тайна террора, дававшая власти полную безнаказанность. Одновременно гласность является необходимым условием существования общественного мнения.

Политический кризис в Чехословакии, вызванный целым рядом экономических, социальных и национальных причин, разрешается заменой на посту первого секретаря ЦК Антонина Новотного Александром Дубчеком. 46-летний словак, выпускник московской Высшей партийной школы, сын коммуниста, приехавшего до войны в СССР строить социализм, — Александр Дубчек, Саша, как называли его советские руководители, казался верной гарантией стабильности в Чехословакии.

Деятельность Дубчека и его сторонников с января по август 1968 года была очередной — после Польши, Венгрии, Советского Союза хрущевского периода — попыткой улучшить систему, реформируя ее, не меняя основы. Как и во всех других случаях, осуществление реформ начиналось после персональных изменений в партийном руководстве. Инерция борьбы за власть, сочетавшаяся с очевидностью кризисных явлений и возможностью возложить вину за все неудачи на предшественника, неизменно вела к тому, что проводимые реформы начинали угрожать основам строя. Никита Хрущев великолепно выразил чувство руководителя коммунистической партии, вынужденного согласиться на некоторые реформы: «...шли на оттепель в руководстве, и шли сознательно, и сознательно побаивались этой оттепели, потому что как бы из этой оттепели не наступило половодье, которое бы захлестнуло и с которым трудно бы было справиться... Боялись тогда, что народ, что руководство не сможет справиться со своими функциями и направлять это по советскому руслу...» Как обычно, Хрущев завершает свою мысль поговоркой: «И хочется, и колется, и мама не велит».

В каждой из социалистических стран, переживавших кризис, граница системы достигалась в разных пунктах. Образование рабочих советов и требование вывода советских войск из Будапешта стали поводом для интервенции. Хрущев обрек себя, разделив партию. В Чехословакии граница допустимых реформ была достигнута после отмены цензуры. На совещании руководителей социалистических партий, созванном в Варшаве 14 июля 1968 года, В. Гомулка, настаивая на прекращении «чехословацкого эксперимента», аргументировал: «Отмена цензуры означает, что партийное руководство отказалось оказывать малейшее влияние на жизнь страны». Для Гомулки, поддержанного всеми собравшимися, отмена цензуры была равносильна отказу от власти. Советская печать объявила отмену цензуры контрреволюцией, которая «состояла в том, чтобы, захватив средства массовой информации, деморализовать население страны, отравить сознание трудящихся ядом антисоциалистических идей».

Переводчик Гомулки, присутствовавший на совещании в Варшаве, рассказал в своих воспоминаниях о чувстве страха перед «ядом антисоциалистических идей», которое звучало в речах всех руководителей коммунистических стран. «Мы имеем дело с контрреволюцией, в которой противник не стреляет, — объяснил Гомулка собравшимся. — Если бы он стрелял, все было бы для нас гораздо проще, ибо тогда мы могли бы реагировать иначе».

Александр Дубчек и его сторонники пытались изо всех сил убедить руководителей «братских стран» в своей способности провести реформы, которые позволили бы ликвидировать кризис, не подрывая основ социализма. Целый ряд встреч между чехословацкими реформаторами и руководителями «братских стран» не дали результатов. А между тем один из вдохновителей «Пражской весны», горячий сторонник «социализма с человеческим лицом» Йозеф Смрковский, в 1968 году член Политбюро и председатель парламента, написал в 1973 году письмо Л. Брежневу, в котором подтверждал, что его «социалистические взгляды не изменились, что он с удовольствием следит за советской политикой разрядки». Через 5 лет после интервенции войск Варшавского пакта И. Смрковский верил, что Л. Брежнев положительно отнесется к его совету «начать переговоры между представителями СССР, политиками 1968 года и сегодняшними политическими руководителями» для того, чтобы сделать Чехословакию «надежным союзником СССР». Умерший в феврале 1974 года И. Смрковский продолжал до конца жизни верить, что «в ближайшие несколько месяцев можно ожидать каких-то конкретных шагов...»

Иллюзию относительно советских намерений, иллюзию относительно борьбы «голубей» и «ястребов» в Политбюро КПСС И. Смрковский сохранил до своей смерти. На этой иллюзии строят свою политику Дубчек и его сторонники летом 1968 года. Как свидетельствуют, ставшие известными, материалы переговоров советских и чехословацких руководителей, материалы совещаний «братских» стран, решение о вмешательстве было принято после публикации в июне обращения к народу, вошедшего в историю как «2 тысячи слов». Манифест, под которым поставили свою подпись десятки тысяч чехословаков, констатировал, что «аппарат власти вышел из-под контроля народа», что компартия Чехословакии «превратилась из политической партии и идейного союза в орган власти и стала притягательной силой для властолюбивых эгоистов, для трусов и людей с грязной совестью».

После публикации манифеста вопрос о вторжении стал проблемой тактической. Среди руководителей социалистических стран были сторонники немедленной интервенции — В. Гомулка, В. Ульбрихт, Т. Живков, были сторонники выжидательной тактики — Я. Кадар. С принципом интервенции были согласны все. И в Политбюро КПСС, как можно судить, дискутировались только сроки. Сосед Чехословакии, первый секретарь компартии Украины П. Шелест настаивал на скорейшей ликвидации «Пражской весны», заражавшей «ядом антисоциалистических идей» украинцев. Брежнев, только еще укреплявший свою власть, готов был выжидать.

Советские руководители, наученные опытом Венгрии, решают осуществить интервенцию в Чехословакии силами всех социалистических государств. И. Тито и Н. Чаушеску заявляют о своей поддержке политики А. Дубчека. Румыния отказывается включить свои войска в экспедиционный корпус.

В ночь с 20 на 21 августа 1968 года советские военные самолеты высаживают парашютистов на аэродроме в Праге. Воинские соединения СССР, ГДР, Польши, Венгрии и Болгарии вступают на территорию Чехословакии (часть этих войск уже находилась там для «маневров»). Арестованных членов Политбюро чехословацкой компартии доставляют в кандалах в Москву. Руководители Чехословакии не выдерживают нажима Политбюро КПСС и подписывают (только Ф. Кригель отказался это сделать) оглашение с СССР о пребывании советских войск на территории Чехословакии. Они обязываются также вновь ввести цензуру и отменить все те реформы, которые придавали «человеческое лицо» социализму.

Ровно за 30 лет до того, в 1938 году в Мюнхене, президент Чехословакии Гаха, плача, подписал навязанное ему Гитлером соглашение, обрекавшее страну на поглощение Третьим рейхом. В 1938 году нацист Гитлер сломал волю демократа Гахи. В 1968 году советские коммунисты ломали чехословацких коммунистов, попытавшихся реформировать систему социализма, нарушивших таким образом обязательную для всех коммунистов дисциплину. «Все, что мы хотим сделать, — заявил чехословацкий лидер, — это создать социализм, не теряющий своего человеческого характера».

Наивный Дубчек! Ведь это и есть самая настоящая крамола, прямое обвинение, брошенное в лицо реальному советскому социализму. Новые руководители Чехословакии приступили к «нормализации» страны: суровыми репрессиями были подавлены все проявления недовольства.

Вторжение в Чехословакию не было случайным актом, который «коршуны» навязали «голубям» в Политбюро КПСС. Это было выражением принципов «пролетарского интернационализма» и советской внешней политики, на которых Ленин начал строить советское государство. Вторжение в Польшу в 1920 году, установление советской власти в Закавказье в 1920—21 годах, организованные Лениным, были первыми проявлениями этих принципов. Эти принципы не соблюдались лишь в тех случаях, когда советское государство было слишком слабо для их реализации.

Ленинские принципы были повторены после вторжения в Чехословакию в статье, опубликованной в «Правде». Автор статьи изложил теоретическое обоснование вторжения в Чехословакию явно и недвусмысленно: «...Каждая коммунистическая партия ответственна не только перед своим народом, но и перед всеми социалистическими странами, перед всем коммунистическим движением... Социалистическое государство, находящиеся в системе других государств, составляющих социалистическое содружество, не может быть свободным от общих интересов этого содружества».

Переходя от общих положений к конкретному случаю Чехословакии, «Правда» констатировала: «Коммунисты братских стран, естественно, не могли допустить, чтобы во имя абстрактно понимаемого суверенитета социалистические государства оставались в бездействии, видя, как страна подвергается антисоциалистическому перерождению».

«Правда» заключала: «Те, кто говорит о „незаконности“ действий союзных социалистических стран в Чехословакии, забывают, что в классовом обществе нет и не может быть неклассового права. Законы и нормы права подчинены законам классовой борьбы, законам общественного развития... Нельзя за формально-юридическими рассуждениями терять классовый подход к делу».

Поскольку в социалистических странах классов нет, рассуждение о «классовом праве», о «классовой морали», о «формальном» праве и «абстрактном» суверенитете могли относиться только к классовой борьбе, понимаемой в масштабе земного шара. «Классовая борьба» — борьба между миром социализма и миром капитализма. Накануне вторжения в Чехословакию братских армий «Правда» торжественно заявила: «Для марксистов-ленинцев не могут быть и никогда не будут безразличными судьба социалистического строительства в других странах, общее дело коммунизма и социализма на земле». Статья называлась «Фронт непримиримой борьбы».

Западные журналисты назвали изложенные в «Правде» принципы — доктриной Брежнева. Это было очередным свидетельством незнания советской истории. 2 сентября 1920 года командующий частями Красной армии, распространявшими советскую власть в Средней Азии, телеграфировал Ленину после штурма Бухары: «Пал последний оплот бухарского мракобесия и черносотенства. Над Регистаном победоносно развевается Красное Знамя мировой революции». В 1968 году командующий союзными войсками, оккупировавшими Чехословакию, мог телеграфировать наследнику Ленина о том, что «Красное Знамя мировой революции» продвинулось далеко на Запад.

Подавление советскими войсками революции в Венгрии было потрясением для многих советских юношей. В. Буковский пишет о трагедии своего поколения: «После того, как краснозвездные танки — мечта и гордость нашего детства — давили на улицах Будапешта наших сверстников, кровавый туман застилал нам глаза. После того, как весь мир предал нас, мы никому не верили. Наши родители оказались доносчиками и провокаторами, наши полководцы — палачами, даже наши детские игры и фантазии были пронизаны обманом». 12 лет спустя значительная часть населения воспринимает вторжение в Чехословакию, как необходимый и справедливый акт. Советская пропаганда использует в качестве основного аргумента, объясняющего необходимость вторжения, угрозу Чехословакии, а следовательно, и всем социалистическим странам, со стороны ФРГ. Советской пропагандистской машине удается осуществить образцовый дезинформационный маневр. Правительство «Большой коалиции», в котором социал-демократ Вилли Брандт занимал пост вице-канцлера и министра иностранных дел, пришедшее незадолго до событий в Чехословакии к власти в ФРГ, изображается как прямой наследник Гитлера. Горькие воспоминания о минувшей войне используются для оправдания советской политики. Используется также чувство, старательно воспитываемое у советских людей, что мир должен быть благодарен Советскому Союзу за жертвы, которые он понес в ходе строительства социализма, во время войны с гитлеровской Германией, за помощь, которую он оказывал, оказывает и будет оказывать. Советские средства массовой информации не перестают твердить о «неблагодарности» чехов и словаков, забывших, кто их освободил в 1945 году. И этот аргумент воспринимается многими советскими гражданами.

Полностью задавить родившееся общественное мнение уже нельзя. Раздаются голоса протеста: на митингах и собраниях, организованных для одобрения вторжения в Чехословакию, в письмах в редакции газет. 25 августа 1968 года студентка Татьяна Баева, филологи Лариса Богораз и Константин Бабицкий, поэт Владимир Делоне, рабочий Владимир Дремлюга, физик Павел Литвинов, поэт Наталья Горбаневская, искусствовед Виктор Файнберг выходят на Красную площадь. На руках у Горбаневской трехмесячный ребенок. Демонстранты разворачивают плакаты с надписями: «Да здравствует свободная и независимая Чехословакия!», «Позор оккупантам!», «Руки прочь от ЧССР!», «За вашу и нашу свободу». Немедленно арестованные агентами КГБ, демонстранты предаются суду и подвергаются суровому наказанию. 95 деятелей советской культуры обращаются в Верховный Совет СССР с письмом протеста.

Летом 1968 года, в дни, когда готовилась ликвидация «Пражской весны», раздался голос Андрея Сахарова. В Самиздате появились «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе». Программа, предложенная Сахаровым, была основана на идее конвергенции: сближения социализма и капитализма, теряющих в процессе свои отрицательные стороны. Сахаров очень быстро убедился, что социалистическая система отвергает идею «конвергенции», как смертельную опасность для себя. Главным направлением его деятельности становится борьба за защиту прав человека. В 1970 году академик Сахаров и физики А. Твердохлебов и В. Чалидзе организуют Комитет защиты гражданских прав. Несмотря на открытый характер Комитета и соблюдение им советского законодательства, он подвергается жестоким преследованиям. Но голос Сахарова не удается заглушить.

А. Солженицын объяснил значение «феномена Сахарова»: «Когда Ленин задумал и основал, а Сталин развил и укрепил гениальную схему тоталитарного государства, все было ими предусмотрено и осуществлено, чтобы эта система могла стоять вечно, меняясь только мановением своих вождей, чтоб не мог раздаться свободный голос и не могло родиться противоречие. Предусмотрено все, кроме одного — чуда, иррационального явления, причин которого нельзя предвидеть, предсказать и перерезать. Таким чудом и было в советском государстве появление Андрея Дмитриевича Сахарова — в сонмище подкупной, продажной, беспринципной технической интеллигенции, да еще в одном из главных, тайных, засыпанных благами гнезд — близ водородной бомбы».

Подобным чудом было и появление Александра Исаевича Солженицына.

После пятидесяти лет существования тоталитарного советского государства, все усилия которого были направлены на создание Нового Человека, Хомо Советикус, появление А. Сахарова, Солженицына, демонстрантов, протестовавших на Красной площади против оккупации Чехословакии, «подписантов», требовавших освобождения Синявского и Даниэля, рождение «Самиздата», создание полулегальных и нелегальных групп и организаций — свидетельствовало о поразительной силе человеческого духа.

За очень редкими исключениями «диссиденты», как станут называть всех тех, кто ставит под сомнение божественную мудрость государства, не были организованной оппозицией с программой и планом действия. «Диссиденты» требовали от государства соблюдения государственных законов и соблюдения прав граждан — в том числе национальных и религиозных. Их было очень немного: это свидетельствовало о том, что сбросить страх, которым дышали советские граждане полвека, — необычайно трудно. Появление «диссидентов» свидетельствовало о том, что это возможно, что государство не всемогуще.

К диссидентам советские граждане относятся по-разному. Одни с ненавистью, другие с опаской, третьи с симпатией. Есть слой образованных людей либерального образа мыслей — у них преобладает чувство неловкости. Оно вызвано раздвоенностью их натуры: с одной стороны, советская действительность угнетает, вызывает раздражение, с другой стороны, материальные условия их жизни совсем неплохие по советским меркам — квартира, устойчивая заработная плата, а у кого есть и автомобили, и дачки. Их немного тревожит будущее, главным образом будущее их детей. Они во многом несогласны с властью, но предпочитают «не связываться». Знают, что могут быть неприятности. Кроме того, их несогласие с властью не принципиальное. Либералы готовы негласно помочь диссидентам деньгами, одеждой для семей заключенных, берут тайком читать самиздатовскую литературу, слушают заграничное радио на русском языке, поругивают радиостанцию «Свобода» и одобряют «Би-Би-Си»: умеренность им больше по душе. Для оправдания своей позиции, большей частью совпадающей с позицией власти (как правило, либералы всегда голосуют «за»), в своих собственных глазах, а особенно чтобы не терять уважение в глазах подрастающих потомков, они придумывают «теорию» — Галилей и Джордано Бруно. Первый отрекся под пытками инквизиции от своих взглядов и сохранил жизнь, второй открыто отстаивал свои взгляды, но потерял жизнь. Галилей воскликнул перед смертью: «А все-таки она вертится!», показав тем самым, что он, публично отрекшись от своих взглядов, лишь подчинился насилию. Либералы предпочитают Галилея, делая вид, что этот выбор они делают также... под пыткой, хотя их еще не пытали, но ведь могут же быть неприятности! И это свое слабодушие они стараются внушить своим детям, превращая их в циников, конформистов и прагматиков.

 

«Разрядка» и «детант»

Вторжение войск Варшавского договора в Чехословакию было встречено Западом, как нормальная мера по наведению порядка в принадлежащей СССР зоне. Президент США Джонсон 10 сентября 1968 года, через три недели после оккупации Чехословакии, заявил: «Мы надеемся, что эта неудача не будет иметь длительных последствий, и мы об этом постараемся». Премьер-министр Франции Мишель Дебре дословно назвал вторжение «неприятным дорожным инцидентом». Министр иностранных дел ФРГ Брандт, встретившись через несколько недель после «инцидента» в Нью-Йорке с министром иностранных дел СССР А. Громыко, заверил его, что начатые переговоры о заключении договора об отказе от применения силы будут продолжены. «Что мы могли сделать? — вздыхает в своих воспоминаниях посол ФРГ в Москве Гельмут Аллард. — В США Ричард Никсон поторопился еще быстрее, чем Жорж Помпиду, забыть об этом эпизоде». Генри Киссинджер, готовивший программу внешней политики США для Никсона, избранного в ноябре 1968 года новым президентом, приводит в своих мемуарах множество объяснений причин поспешности, с какой Запад, забыв о Чехословакии, вернулся к политике «разрядки международной напряженности», получившей в западных странах французское наименование «детант».

Посол ФРГ в Москве ссылался на то, что это Никсон поторопился вернуться к «детанту». Киссинджер говорит о том, что эта западноевропейские страны давили на США, настаивая на соглашении с СССР. В числе других причин Киссинджер называет: надежду на то, что Советский Союз поможет США найти во Вьетнаме выход из войны; нажим деловых кругов, не перестававших надеяться на волшебный «советский рынок»; давление специалистов по Советскому Союзу — бывших послов в СССР А. Гарримана, Д. Кеннана, Л. Томпсона, Ч. Болена, настаивавших на «скорейшем принятии советских предложений, ибо соотношение сил в Кремле может измениться и ястребы начнут более жесткую политику».

Непонимание Западом советской политики красноречиво выразилось в разном наименовании этой политики. В переводе на русский язык «детант» означает «расслабление». «Краткий политический словарь» — энциклопедия партийного агитатора — определяет «разрядку» как результат «неуклонного укрепления позиции стран социализма», как поражение «сил империализма».

«Разрядка международной напряженности» была иным названием политики, основы которой наметил Ленин. Он любил повторять — как только мы будем сильны настолько, чтобы сразить весь капитализм, мы немедленно схватим его за шиворот. Сослагательное наклонение выражало надежду, но и констатировало невозможность в тот момент «схватить капитализм за шиворот». До тех пор пока это невозможно, необходимо — учил Ленин — идти на временные соглашения: «договор есть средство собирания сил». На заре советской власти чрезвычайный VII съезд партии принял решение, оставшееся законом советской внешней политики: «Съезд особо подчеркивает, что ЦК дает полномочие во всякий момент разорвать все мирные договоры с империалистическими и буржуазными государствами, а равно объявить им войну».

Наступивший после смерти Сталина период растерянности, усугубленный раскрытием в ходе борьбы за власть глубокого экономического кризиса, в котором оказалась страна, вынудили новое руководство отказаться от политики «холодной войны». Резолюция XX съезда партии (1956) провозгласила: «Генеральной линией внешней политики Советского Союза был и остается ленинский принцип мирного сосуществования государств с различным социальным строем». После падения Хрущева внешняя политика Советского Союза меняет название своей генеральной линии, но сохраняет ее содержание. На XXIII съезде (1966), на первой послехрущевской ассамблее, Брежнев заявляет: «Советский Союз рассматривает сосуществование государств как форму классовой борьбы между социализмом и капитализмом». На XXIV съезде (1971), в медовые месяцы «детанта», приветствуя победы всемирного коммунистического движения, Брежнев говорит о «неутихающей идеологической борьбе», подчеркивая: «Полное торжество дела социализма во всем мире неизбежно. И за это торжество мы будем бороться, не жалея сил». «Краткий политический словарь», языком, доступным каждому члену партии, объясняет: «В условиях разрядки международной напряженности идеологическая борьба между капитализмом и социализмом не только не затихает, а наоборот, усложняется, приобретает все более многообразные формы. Разрядка напряженности создает благоприятную обстановку для широкого распространения в мире коммунистической идеологии, идейных ценностей социализма, способствует развертыванию наступательной идеологической борьбы в условиях мирного сосуществования государств с различным социальным строем».

«Мирное сосуществование» или «разрядка международной напряженности» это, по любимому выражению Ленина, продолжение войны другими средствами (Ленин любил приводить это изречение Клаузевица). Запад понимал «генеральную линию» советской внешней политики, как «детант», то есть возможность достижения «прочного мира путем урегулирования политических разногласий...» В советском политическом словаре понятие «прочный мир» существует только в том контексте, в каком использовал его Сталин, назвав орган международного коммунистического движения: «За прочный мир, за народную демократию». «Прочный мир» — ступень к народной демократии.

Стремление Запада к «детанту» объяснялось, прежде всего, небывалым экономическим расцветом: «общество потребления» жило стремлением потреблять все больше и больше и страхом потерять благосостояние. Никогда в истории человечества такой высокий жизненный уровень не был уделом таких широких слоев населения. Уступки, необходимые для соглашения с Советским Союзом, казались минимальной платой за «детант», за «прочный мир». Другой причиной стремления Запада к «детанту» было резкое ослабление позиции США в мире, вызванное катастрофической войной во Вьетнаме. Первая в истории война перед телевизионной камерой была одновременно классическим примером попытки выиграть идеологическую войну военными средствами.

Советская политика «разрядки международной напряженности» была прежде всего вызвана необходимостью «передышки». В конце 60-х — начале 70-х годов Советский Союз переживает очередной кризис. Кризис был политическим. «68-й год, — вспоминает В. Буковский, — был кульминацией. Казалось, еще немного — и власти отступят, откажутся от саморазрушительного упрямства... Целые народы грозили прийти в движение, и это ставило под угрозу уже само существование последней колониальной империи». Кризис был экономическим. В конце 60-х годов экономическое развитие страны резко снизилось даже по официальным статистическим данным. Стало очевидным, что экстенсивный период развития, характеризовавшийся обильными резервами рабочей силы, закончился.

Экономическая реформа, торжественно провозглашенная после свержения Хрущева, осталась на бумаге. Оказалось невозможным видоизменить советскую экономическую систему для эффективной замены рабочей силы капиталом и широкого внедрения новой техники и технологии. Экономическая реформа требовала от советских граждан — рабочих, инженеров, технических руководителей — самостоятельности, инициативы, смелых решений. Одновременно подчеркивалось, что все эти качества можно проявлять только по указанию центральных органов и под контролем партии.

Выступая на очередном пленуме ЦК КПСС с очередной критикой недостатков советской экономики, Л. Брежнев спрашивал: «Товарищи! Возникает вопрос, чем объяснить невозможность для нас избавиться от таких узких мест, которые не позволяют нам идти вперед еще быстрее?» Единственный реальный способ исправления всех недочетов, которые мешали «идти вперед еще быстрее», был найден еще Сталиным: «Самым плодотворным временем Сталина были ночи. Недоверчивый мозг его медленно раскрывался с утра. Хмурым утренним мозгом он смещал с должностей, срезал расходы, сливал министерства по два и по три вместе. Гибким же, исхищренным мозгом ночи он придумывал, как министерства дробить, делить, как называть новые...» В правление Брежнева продолжается описанная Солженицыным сталинская игра в укрупнение и разукрупнение, объединение и разъединение, которые оставляют без изменения чудовищную бюрократическую машину советского государства.

Причиной кризиса советской экономики является, однако, не бюрократический аппарат, а идеологический контроль, осуществляемый партией. Партия все направляет и все контролирует: каждая самостоятельная инициатива рассматривается как угроза авторитету партии, как удар по идеологии.

Самой отсталой, хронически отсталой отраслью советской экономики является сельское хозяйство. Отказавшись от волшебных средств, которые Хрущев насильно вливал в горло советскому сельскому хозяйству — от кукурузы, дальнейшего расширения посевов в засушливых районах и тому подобного, администрация Брежнева обратилась к другим волшебным средствам, прежде всего к капиталовложениям и химии. После неурожая 1963 года, который был поставлен в вину Хрущеву, последовали неурожаи 1965, 1967, 1972 и самый серьезный — 1975 года. Для предотвращения неурожаев на сельское хозяйство был пролит золотой дождь: в 1973 году доля капиталовложений в сельское хозяйство составляла 26,5% по сравнению с 23% в конце 60-х годов, в 1975 году доля эта достигла 27%. Капиталовложения пошли в основном на строительство химических предприятий, и с 1970 года Советский Союз опередил США по потреблению удобрений.

Кризис советского сельского хозяйства не был преодолен. Положение в сельском хозяйстве отражало положение в экономике СССР, который в 60-е годы начинают повсеместно называть второй экономической державой мира. В начале 30-х годов Сталин осуществил насильственную коллективизацию, которая должна была доказать преимущество коллективного способа ведения хозяйства по сравнению с индивидуальным. Ценой коллективизации был геноцид крестьянства страны.

Одним из важнейших аргументов в пользу коллективизации была необходимость машинизировать сельское хозяйство, ибо, учил Сталин, машина производительнее ручного труда, а индивидуальный крестьянин не имеет ни возможностей приобрести машины, ни достаточно земли, чтобы использовать их. В 1973 году в Советском Союзе один 70-сильный трактор обрабатывал 114 га пахотной земли, один комбайн — 185 га. В США один трактор обрабатывал в это время 35 га, один комбайн — 58 га. В соответствии с планами понадобится — в случае выполнения планов — от 10 до 30 лет, пока советская промышленность не оснастит сельское хозяйство достаточным парком машин. Наиболее красноречивым показателем эффективности производства является производительность труда. В 1971—1973 годах с одного га в СССР собиралось в среднем 14,7 центнера зерна, то есть столько же, сколько собирали в Греции и Югославии в 1956—59 годах. В 1970 году один работник советского сельского хозяйства собирал 4,5 тонны зерна в год, один американец — 54,7 тонны; соответственно мяса — 320 и 4570 килограммов, молока — 2,8 и 11,8 тонны.

Один работник советского сельского хозяйства обрабатывает в среднем 5,4 га, то есть столько же, сколько обрабатывал русский крестьянин в 1913 году, когда на семью приходилось в среднем по империи 15 га.

Советские руководители давно уже молчаливо признали, что колхозная система является нерентабельной. Слияние маломощных колхозов, начавшееся вскоре после войны, превратилось постепенно в ликвидацию колхозов и организацию вместо них совхозов. Об этом красноречиво свидетельствуют статистические данные. В 1965 году в распоряжении колхозов было 44,7% используемых для сельскохозяйственных нужд земель, в 1970 г. — 34,7%, в 1978 г —24,2%. В то же время доля совхозов выросла с 55,1% в 1956 г. до 65,6% в 1970 г., до 75,2% в 1978 г. На четверть сократилось количество рабочих рук в колхозах, зато в совхозах их стало на 39 процентов больше.

Это может означать ликвидацию колхозной системы в недалеком будущем. Но это означает еще большую централизацию управления сельским хозяйством со всеми вытекающими из этого неблагоприятными последствиями.

В конце 60-х годов разрыв между победными цифрами и реальностью стало трудно скрывать. «В последние тридцать лет СССР развивался быстрее, чем США», — констатировал английский экономист Алек Нов. По статистическим данным оказалось, что с 1928 по 1969 год СССР подготовил в 2,5 раза больше инженеров, чем США. Победные цифры оглушали западных ученых и государственных деятелей, но даже советская статистика должна была признать, что советская экономика в 1979 году производила не более 60% американской продукции.

Можно полагать, что Брежнев, задавая в 1979 году риторический вопрос о причинах невозможности «избавиться от узких мест», догадывался каков ответ, а может быть и знал. Первой причиной была и остается сама советская система. Она и есть самое узкое место. Другая причина — нежелание советских трудящихся «расшибаться» на работе, за которую их так плохо вознаграждают. Знаменитый анекдот: государство делает вид, что платит, рабочие делают вид, что работают — объясняет причину низкой производительности труда. Наконец, препятствует работе экономики система чудовищно гипертрофированного планирования и централизованного управления. Кардинально же реформировать эту систему партия категорически отказывалась.

История «социально-экономического эксперимента» Ивана Худенко продемонстрировала невозможность коренных реформ. 12 ноября 1960 года Совет министров СССР разрешил ответственному сотруднику аппарата Совета министров Ивану Худенко провести эксперимент по организации в совхозе новой системы труда и оплаты. У власти был Хрущев, искавший волшебные средства для лечения советского организма. Худенко предложил распределить все работы между звеньями — небольшими группами рабочих, получающими полную хозяйственную самостоятельность. Единственное требование, которое им ставится: произвести такой-то продукт в такой-то срок. Оплачиваются достигнутые результаты без ограничения заработной платы. Результаты были поразительны. Себестоимость зерна упала в 4 раза, зарплата возросла в 4 раза, а прибыль на одного работающего в 7 раз. Рабочие стали работать — как на себя. Иван Худенко представил расчеты, из которых следовало, что введение его системы по всей стране позволит увеличить производство зерна в 4 раза, сократив число занятых в сельском хозяйстве в 6 раз: вместо 35 — немногим более 5 миллионов.

Советская печать встретила в первые годы эксперимент восторженно, ему был посвящен фильм «Человек на земле». Когда стало очевидно, что «социально-экономический эксперимент» Худенко, в случае его распространения, приведет к коренной реформе советской экономики — расширению самостоятельности и ограничению планирования — эксперимент был «закрыт», Худенко арестован и приговорен к большому лагерному сроку по обвинению в «хищении государственного имущества в крупных размерах». 12 ноября 1974 года Иван Худенко умер в тюрьме.

Неспособность прокормить население собственной страны указывает не только на органические пороки советской системы, но и на ее социальную отсталость. В США, экономическую и социальную систему которых советские пропагандисты не устают поносить по поводу и без оного, в сельском хозяйстве страны занято всего 2,5-3% самодеятельного населения. В Советском Союзе — 25%.

Это факты, а факты, как говорил самый последовательный коммунист мира, И. В. Сталин, «упрямая вещь».

И все же, с трудностями и перебоями, но советская экономика работает. Работает по нескольким причинам. За счет огромных расходов, которые покрываются национальным богатством страны — происходит проедание наследства потомков. На помощь «первой», государственной экономике приходит «вторая» экономика, никакими законами не предусмотренная и никем не спланированная. Это неофициальная система, действующая согласно законам рынка. В Москве и Ленинграде, в Прибалтике, в закавказских республиках, в Средней Азии существуют подпольные фабрики, артели, частные столовые, частные такси, идет бойкая торговля валютой и вещами, привезенными с Запада. Все, в чем отказывает потребителю государственная промышленность, поставляет на рынок «вторая» экономика. В 60-е и 70-е годы по всей стране прошли процессы по обвинению в создании подпольных предприятий, торговле бриллиантами и валютой и прочее. На процессах выяснилось, что производство «второй» экономики тесно связано с государственной распределительной сетью, что подпольные предприятия получали необходимое оборудование по нарядам министерств, или закупали его непосредственно на государственных предприятиях как «вышедшее из употребления». Установлено было, что свою продукцию подпольные предприятия сбывали через государственные торговые точки. Но это лишь одна сторона «второй» экономики. Было немало случаев, когда государственные предприятия выпускали сверхплановую продукцию за счет сырья, не использованного в производстве, производили больше товаров, чем то предусматривалось планом (путем незаметного снижения их качества), а затем сбывали излишки продукции через государственную торговую сеть.

В этих грандиозных по масштабу финансово-торговых операциях, где счет идет на сотни миллионов рублей, принимает участие с немалой для себя выгодой министерская бюрократия. Дельцы находятся под оплаченной ими защитой милиции, органов прокуратуры, районного или областного партийного руководства.

В финансово-валютных махинациях, во взяточничестве оказались замешанными такие высокопоставленные лица, как кандидат в члены Политбюро, первый секретарь КП Грузии Мжаванадзе, как председатель Совета Национальностей Верховного Совета СССР Нассрединова. Они лишились своих постов, но никто из них не был привлечен к уголовной ответственности.

Одной из наиболее распространенных форм коррупции в Советском Союзе является взяточничество, принявшее характер национального бедствия. Взятки берут в высших учебных заведениях при приеме студентов, а иногда и при сдаче ими очередных экзаменов, в медицинских учреждениях за оперирование больных и за уход за ними. Взятки в торговой сети стали регулярной данью, которую платят все, начиная с директора торговой точки и кончая руководителем торга. Круг замыкается обычно где-то в первом эшелоне союзных или республиканских министерств.

Торгуют не только товарами, продается положение в обществе в виде должностей в партийном и государственном аппарате, почетных и научных званий и пр. Партия ограничивается косметикой существующей системы, разрешая «менеджерам» увлекаться — в ограниченных рамках — модными теориями, приходящими с Запада: «система управления», «маркетинг», «системные исследования». Польский сатирик Станислав Ежи Лец предупреждал: «Не рассказывайте снов, к власти могут прийти фрейдисты». Соцреалистическая литература рассказывает сны советских руководителей. Трехтомная сага Михаила Колесникова о сибирском кузнеце Сергее Алтунине, идеальном советском человеке, который становится заместителем министра — в СССР дорога вверх открыта всем! — представляющая собой образец воинствующей графомании, интересна описанием механизма принятия решений на верхних этажах советского руководства. Сергей Алтунин, высококультурный советский человек признается жене: «Рембрандта люблю, ей-богу. И „Лебединое озеро“ обожаю». Он направляется за границу. «Придется посетить лондонскую и манчестерскую школу бизнеса, Британский институт управления... Потом махну в США перенимать опыт гарвардской и слоуновской школ бизнеса... Есть еще Швеция, есть общеевропейские центры...»

Сергей Алтунин делает блистательную карьеру, ибо хорошо знает, что все западные «школы бизнеса» — только украшение. Власть находится в руках партийного комитета: «Партком был здесь деятельным органом. Все время контролировал работу аппарата (министерства). Очень бдительно контролировал». Работники парткома, очень бдительно все контролирующие, не кончали Гарварда и лондонской «школы бизнеса». Они кончили высшую партийную школу и поэтому знали все лучше всех. Ибо владели «марксизмом-ленинизмом» — учением единственно правильным, потому что победоносным, и победоносным, потому что единственно правильным.

В конце 60-х годов брежневское руководство принимает решение использовать Запад для ликвидации «узких мест» советской экономики, для получения «передышки».

Запад восторженно приветствовал советское предложение о «разрядке международной напряженности», увидев в ней политику «детанта». Естественной была радость коммунистических партий мира и левой западной общественности: на конференции европейских коммунистических партий в Карловых Варах в 1967 г. Брежнев не скрывал, что, «последние несколько лет ясно показали, что в условиях Разрядки международной напряженности стрелка политического барометра идет влево».

К детанту побуждал и страх народа перед опасностью термоядерной войны. Проблема обуздания гонки ядерных вооружений, ограничения зоны их распространения находилась в центре внимания международных отношений в 60-е и 70-е годы. Советский Союз ставил своей целью — и довольно успешно реализовал ее — не допустить передачи ядерного вооружения ФРГ. Была найдена соответствующая формула о предотвращении распространения ядерного вооружения. США были также заинтересованы в сохранении хотя бы частичной монополии в своих руках.

Опасность изготовления атомного оружия в зонах постоянного напряжения (Ближний Восток, Юго-Восточная Азия) была слишком явной. Супердержавы, стараясь избежать прямого вовлечения в международные вооруженные конфликты, не могли игнорировать возможность овладения атомным оружием и отдельными террористическими организациями. В 1968 году по инициативе СССР и США был подписан Договор о нераспространении ядерного оружия. В 1970 году был заключен Договор о запрещении размещения на дне морей и океанов всех видов оружия массового уничтожения.

В 70-е годы США и СССР заключают соглашения об ограничении стратегических вооружений. Уже первый договор — ОСВ-1 (1973) подтвердил и зафиксировал тот факт, что СССР достиг паритета в стратегических вооружениях с США. ОСВ-2 (1979) зафиксировал уже некоторое преимущество СССР. Оба соглашения были фактически соглашениями о довооружении. ОСВ-2 было достигнуто после семи лет переговоров в момент, когда обе супердержавы подошли вплотную к проблеме использования лазерных лучей для создания принципиально нового типа оружия.

Термоядерного оружия накоплено СССР и США вполне достаточно, чтобы обратить нашу планету в звездную пыль. Соглашения ОСВ означают лишь незначительный спад непосредственной угрозы, но не могут изменить опасной ситуации, в которой находится мир.

Историки XXI века отметят, наверное (если цензура им разрешит) , как наиболее удивительный парадокс XX века ничем непоколебимое стремление капиталистов помогать коммунистическим государствам, не скрывавшим своей цели: ликвидации капитализма. На протяжении шести десятилетий существования советской власти в СССР капиталисты не переставали бежать за синей птицей: не переставали верить в трансформацию коммунизма, в его превращение в капиталистическое государство высшего типа — с твердой властью, без права забастовок, с неограниченной возможностью получения прибылей.

Известный американский историк Майкл Флоринский в начале 30-х годов был уже твердо уверен: «Бывшие ярые сторонники мировой революции заменили шпагу станком и рассчитывают сегодня больше на результаты своего труда, чем на радикальные действия для обеспечения окончательной победы пролетариата». Война подтвердила все надежды. После Ялтинской конференции ближайший советник Рузвельта Гарри Гопкинс, самый горячий поклонник Сталина в окружении президента США, не имел сомнений: «Русские доказали, что они могут быть рассудительными и осторожными. Ни у президента, ни у кого из нас нет никаких сомнений, что мы можем сожительствовать с ними без всяких проблем сколько угодно времени». Анкета, проведенная журналом «Форчюн» в 1945 году, показала, что из всех групп американского населения больше всех возлагают надежды на послевоенные намерения Советского Союза бизнесмены. Они верили, в частности, что не менее 1/3 американского экспорта пойдет в СССР.

Тот факт, что экспорт в Советский Союз после войны не превысил 1% американского вывоза, не остудил надежд западных бизнесменов и политиков. Пугала их только перспектива смерти Сталина и прихода на его место «настоящего коммуниста».

Гарри Гопкинс предупреждал, что надежды на сотрудничество могут развеяться «если что-либо случится со Сталиным. Мы хорошо знаем, что он может быть рассудительным, здравомыслящим и понимающим...» Американский посол в Москве Чарльз Болен успокоил Вашингтон относительно преемника Сталина Г. Маленкова: «...Маленков произвел на меня впечатление человека с более западно-настроенным умом, чем у других советских руководителей. Во всяком случае, кажется, что он понимает нашу точку зрения, не соглашается с ней, но ее понимает». Болен возлагал серьезные надежды на Маленкова и потому, что тот «выделялся среди советских руководителей этого периода тем, что он не пил». Американский посол заметил, что Маленков не пил, как другие руководители, на дипломатических приемах. Когда Маленкова заменил советский руководитель, который пил даже на приемах, оптимизм американцев продолжал торжествовать. Аверелл Гарриман писал в 1959 году: «Я думаю, что г-н Хрущев проявляет глубокое желание повысить жизненный уровень своих сограждан. На мой взгляд, он рассматривает нынешний семилетний план, как увенчание коммунистической революции и исторический поворот в советской жизни». Излишняя экспансивность Хрущева, его способность творить то, что он думает (неприятно удивило Запад заявление Хрущева: «Мы вас похороним»), его эксцентричность (башмак, которым он бил по столу на Генеральной Ассамблее ООН) объясняют некоторое безразличие, проявленное на Западе к его судьбе и вспышку надежд, связанных с «коллективным руководством», с генеральным секретарем Л. Брежневым.

На этот раз сомнений не было: к власти пришли инженеры. Не имело значения, что большинство из членов Политбюро, получивших в далекие годы юности инженерные дипломы, никогда не работали по специальности, сразу же выбрав профессию партийного работника. Посол ФРГ в Москве не находит слов для выражения своего восхищения «технократами в лучшем смысле этого слова» Косыгиным и Громыко. «Технократы», «менеджеры», консерваторы — так видит Запад администрацию Брежнева.

Цели ее — по мнению Запада — мирные. Подсчитано, что после окончания Второй мировой войны Советский Союз принимал участие в 190 военных акциях. Г. Киссинджер, готовя для вновь избранного президента США внешнеполитическую программу, указывает, что во внешней политике СССР ведут борьбу две линии. Первая —тенденция к примирению с Западом, основанная на страстном желании приобрести потребительские товары и на страхе перед войной. Киссинджер не скрывал, что есть — по его мнению — и вторая линия, основанная на коммунистической идеологии, линия столкновения с США, выражающая подозрительность руководителей, аппарата партии, армии и тех, кто опасается, что разрядка напряженности приведет к ослаблению уз, привязывающих страны-сателлиты к Советскому Союзу. Профессиональный политолог (в течение многих лет профессор Гарварда) и руководитель внешней политики США в администрации Никсона Киссинджер был убежден, как и все другие американские государственные деятели, что Советский Союз руководствуется в своих внешних сношениях двумя линиями: политической и неполитической. Сторонники этих двух линий ведут между собой борьбу, следовательно, необходимо помогать «технократам» против «идеологов». К этому распространенному на Западе взгляду Киссинджер добавил план заключения с СССР многочисленных соглашений о сотрудничестве в разных областях, чтобы связать его паутиной совместных интересов и обуздать таким образом экспансионистские намерения.

В 1978 г., уже потерявший власть Киссинджер, признавая крах своей политики, объяснил ее тем, что «в 1972 г. мы были посреди вьетнамской войны, а в 1974 г. посреди Уотергейта».

Основная причина неудачи политики «детант», ставшей очевидной для Запада в конце 70-х годов, заключалась в непонимании главной черты советского государства, каждое действие которого носит политический характер. Накануне Олимпиады 1980 г. в Москве противники бойкота утверждали, что нельзя смешивать спорт и политику. Деловые круги утверждали, что нельзя смешивать торговлю и политику, но необходимо оказывать всяческую помощь Советскому Союзу. Они резко протестовали против «вмешательства правительства в их дела». Менее чем через год после вторжения в Чехословакию войск Варшавского договора «Нью-Йорк Таймс» предупреждал правительство США, что ограничения торговли с социалистическими странами «обречены на провал». «Если они готовы строить автомобили, станции обслуживания, паркинги, мотели, рестораны, — призывал наиболее красноречивый из представителей деловых кругов, международный адвокат Самюэль Пи cap, — помочь им лежит в наших очевидных интересах». Американский эксперт Теодор Шабад утверждает: необходимо помочь Советскому Союзу разведывать и использовать энергетические резервы. И даже «проблемы ограничения вооружений», по мнению «Вашингтон пост», «являются абсолютно независимыми от политических проблем».

В числе причин, побудивших советских руководителей предложить Западу «разрядку», был конфликт с Китаем. Разрыв с Китаем вменялся, среди прочих обвинений, в вину Хрущеву. После свержения Хрущева новое руководство сделало попытку улучшить отношения с Китаем. Мао Цзедун, ведший ожесточенную борьбу за власть, получившую название «культурная революция», отверг все предложения Москвы. «Культурная революция», поразительно схожая с периодом «большого террора» в СССР (по своим целям: трансформация страны по плану обожествленного Вождя, по своим методам: тотальный, не щадящий никого террор), нуждалась во внешнем враге как факторе объединения народа. Многомиллионные «демонстрации ненависти», подобные тем, какие периодически организовывались и организуются в СССР, сценарий которых с поразительной точностью представил Орвелл в «1984», проходили по всему Китаю против «ревизионистов», «новых царей» и тому подобное. Напряжение нарастало и на советско-китайской границе.

2 марта 1969 года 300 китайских солдат встретили пулеметным огнем советский пограничный патруль, высадившийся на пустынном островке Даманский, расположенном на реке Уссури. Китайцы, называющие остров Чен-бао, считают его частью своей территории, советские карты оспаривают это утверждение. Советские пограничники, потеряв 23 человека убитыми и 14 ранеными, отступили. 15 марта обе стороны, подготовившись, организовали настоящий бой за пустынный, в один квадратный километр остров. Бой длился 9 часов, в нем участвовали танки, артиллерия и ракетное оружие. Обе стороны понесли тяжелые потери. Впервые после венгерских событий 1956 года вооруженный конфликт вспыхнул между двумя коммунистическими государствами.

Обе стороны использовали конфликт во внутриполитических и внешнеполитических целях. В Пекине советское посольство было подвергнуто многонедельной осаде, в Москве китайское посольство стало объектом гнева многотысячной демонстрации, получившей разрешение разбить все окна и облить стены чернилами. Руководители Китая и Советского Союза используют в своей пропаганде националистические мотивы: китайцы обвиняют Москву в продолжении «царской империалистической политики». Е. Евтушенко синтезирует советскую пропаганду в стихотворении «На красном снегу уссурийском», призывая бороться «за Русь и за веру» против «новых батыев».

Советские руководители пытаются в период вооруженных столкновений на китайской границе — после Уссури они вспыхивают в Синьцзяне, на Амуре — получить первые дивиденды политики «разрядки международной напряженности». Главный аргумент Москвы «желтая опасность» грозит Западу. Обозреватель советского агентства печати «Новости» использует предоставленную ему страницу парижской газеты «Ле Монд» для предупреждения европейцев: китайцы угрожают не только России, они грозят Европе. Советский обозреватель утверждал, что территория, отошедшая к России в 1858—60 годах была не китайской, а ничейной и поэтому Пекин не имеет на нее никаких прав. К тому же, добавлял он, Великая китайская стена стоит не на Уссури, и даже не в Маньчжурии. Советский посол в Вашингтоне 11 марта горячо убеждал Киссинджера, что «Китай — общее дело всего мира».

18 августа сотрудник советского посольства в Вашингтоне неожиданно спросил завтракавшего с ним чиновника государственного департамента, как будет реагировать американское правительство, если советские самолеты уничтожат китайские ядерные установки. Через месяц Виктор Луи, единственный советский «независимый журналист», выполняющий различные деликатные задания различных «органов», опубликовал в лондонской газете статью, в которой писал о том, что «теоретики-марксисты» предвидят «советско-китайскую войну», воздушную атаку против китайских ядерных установок в Лоб-Нор, обращение «антимаоистских сил» в Китае за «братской помощью к другим социалистическим странам».

Сценарий (за исключением удара по ядерным установкам) был хорошо знаком: он был использован в 1956 г. в Венгрии, в 1968 г. в Чехословакии и — снова 12 лет спустя — в Афганистане. Его выполнение, однако, всегда требовало согласия Запада. Известно, что оно было дано в 1956 г. Было оно дано и в 1968 г. Член Политбюро чехословацкой компартии в 1968 г. Зденек Млынар рассказал, эмигрировав на Запад: в конце августа 1968 г. Брежнев заявил руководителям «пражской весны», что он получил заверение президента Линдона Джонсона о невмешательстве США в чехословацкие дела.

В 1969 г. США отказались дать свое согласие на превентивную войну. Неясно до сих пор, действительно ли Советский Союз разрабатывал план нападения, или лишь специально распускал слухи о возможности войны, чтобы повлиять и на Китай, и на Запад.

Китайское правительство, приняв советские угрозы всерьез, объявило в 1969 г. о согласии возобновить переговоры с СССР. Осенью 1970 г. послы СССР и Китая, отозванные за несколько лет до того, возвратились на свои посты. Начал расти торговый оборот. После смерти Мао Цзедуна в 1976 г. китайское руководство постепенно отходит от ярко выраженной антисоветской политики. В 1979 г. возобновились переговоры об урегулировании пограничных проблем и демаркации границы. Не исключено, что советско-китайские отношения будут медленно улучшаться.

В то же время Китай предпринял в 70-е годы серьезные шаги для улучшения отношений с США.

Образуется треугольник Москва — Вашингтон — Пекин, который, начиная с 70-х годов, определяет мировые события. Свидетельством нового соотношения сил на земном шаре является тот факт, что два угла треугольника занимают коммунистические державы. Капиталистический мир, прежде всего США, пытается использовать советско-китайское соперничество, поддерживая то одного, то другого противника: результатом является усиление идеологии, ставящей своей конечной целью ликвидацию всех других систем и идеологий

 

На пути к Хельсинки

Первая половина 70-х годов представляет собой замкнутый период: подходит к концу первое десятилетие власти Брежнева, завершается IX пятилетка, сильно уже задетая первыми волнами мирового экономического кризиса, подписывается финальный акт Европейского соглашения в Хельсинки — долгожданный плод «разрядки». В первой половине 70-х годов происходит событие, означающее поворот в мировой политике. Советский Союз достигает в области ядерного вооружения паритета с США в количестве стратегических ракет. Американское превосходство, длившееся весь послевоенный период, пришло к концу. К 1969 году число советских ракет, способных достичь американской территории, сравнялось с числом американских ракет и продолжало неуклонно расти. А. Сахаров в статье о положении в мире и в Советском Союзе, написанной 4 мая 1980 года в ссылке в Горьком, отмечает как важнейший факт «кардинальное переоснащение и расширение вооружений», осуществленное в СССР в 60-е и 70-е годы». На XXIV съезде партии министр обороны СССР маршал Гречко утверждает: «Советский Союз способен на силу ответить превосходящей силой».

По американским и английским данным (достоверных советских данных нет) военный бюджет Советского Союза возрастал в 1965—1977 годах ежегодно не менее чем на 4,5%, составляя не менее 11-13% национального продукта. В это же время США предназначали на военные расходы 6% национального продукта, хотя он вдвое превышает советский.

Характерно, что Советский Союз тратит на нужды личного состава вооруженных сил 16% военного бюджета, США — 56%.

Цифры красноречиво демонстрируют изменившееся соотношение сил. В 1967 году США располагали 1054 межконтинентальными баллистическими ракетами, а Советский Союз 570. В 1979 году США сохранили число этих ракет неизменными, Советский Союз увеличил их до 1409.

Состав американской армии сократился на десятилетие с 3,5 млн. военнослужащих до 2,06 миллионов. Советская армия увеличилась с 3,68 до 4,19 миллионов.

Еще разительнее соотношение сил на так называемом европейском театре между силами НАТО и силами Варшавского пакта: по танкам 1:2; бронетранспортеры — 1:2; противотанковые ракеты 2:1; артиллерийские системы и минометы — 1:2.

Стратегическое преимущество Советского Союза определяется и тем, что союзник Западной Европы США находится далеко за океаном, а основная сила Варшавского договора — советская армия — рядом.

60-е и 70-е годы были временем бурного развития советского военно-морского флота. Один из вдохновителей создания советского океанского флота адмирал Горшков определяет морскую мощь Советского Союза, как «реальную способность государства эффективно использовать Мировой океан в интересах коммунистического строительства». Ссылаясь на Ленина, «уделявшего господству на море... серьезное внимание», командующий советским военно-морским флотом признает, что «завоевание господства на море продолжает сохранять актуальность». Он лишь добавляет, что «советское военно-морское искусство полностью отвергало попытки отождествить понятие «господство на море» с понятием «господство над миром».

Советский военный флот стал важным элементом глобальной советской стратегии, «важным инструментом политики в мирное время, осуществляя защиту интересов Советского Союза и поддержку дружественных стран».

Мечты Ленина, полагавшего, что Красная Армия, вторгшаяся в 1920 году под командованием Тухачевского в Польшу, принесет Европе «счастье и мир», осторожность Сталина, отвергавшего в 30-е годы планы строительства «большого флота», ибо «не у берегов Америки воевать будем», кажутся наивными наследникам создателей советского государства. В середине 70-х годов они имели, наконец, средства для осуществления утопии.

Американский военный министр Гарольд Браун признавался: «Почему Советский Союз так настойчиво стремится увеличить свои стратегические ядерные возможности нам неясно». Советский военный теоретик М. Скирдо дает ответ: «Решающее значение ныне приобретают не потенциальные экономические возможности государства, которые можно привести в ходе войны, а соотношение тех сил и средств, которыми вступившие в борьбу стороны располагали еще до начала военных действий».

Советские руководители стремятся создать колоссальный военный перевес до начала военных действий, ибо они хорошо знают об экономической слабости СССР.

Слабость советской экономики побуждает советское руководство расходовать все больше и больше средств на вооружение и армию, необходимых для осуществления их планов, а эти непомерные расходы не перестают ослаблять советскую экономику.

В конце ноября 1961 года XXII съезд партии принял новую программу, которая, твердо опираясь на самую передовую науку, обещала: «В ближайшее десятилетие (1961—1971 годы) Советский Союз, создавая материально-техническую базу коммунизма, превзойдет по производству продукции на душу населения наиболее мощную и богатую страну капитализма — США; значительно поднимется материальное благосостояние и культурно-технический уровень трудящихся, всем будет обеспечен материальный достаток; все колхозы и совхозы превратятся в высокопроизводительные и высокодоходные хозяйства; в основном будут удовлетворены потребности советских людей в благоустроенных жилищах; исчезнет тяжелый физический труд; СССР станет страной самого короткого рабочего дня».

В январе 1970 года в передовой «Правды» были изложены основные тезисы доклада Брежнева на пленуме ЦК, состоявшемся в декабре 1969 года. Генеральный секретарь констатировал, что обещания Программы не могут быть выполнены, что Золотой Век откладывается: «В ряде республик и областей страны допущено необоснованное сокращение поголовья скота и птицы, производства мяса, молока, яиц, вследствие чего начали появляться трудности в снабжении населения продуктами животноводства, особенно в крупных промышленных центрах...» Кроме того, констатировались: «Отставание темпов развития ряда отраслей промышленности, медленный рост производительности труда, эффективности общественного производства».

IX пятилетка (1970—75) должна была, впервые в советской истории, обеспечить быстрейшее развитие средств потребления (группа Б) по сравнению со средствами производства (группа А). Фантастические обещания Хрущева уступили место невыполнимым обещаниям Брежнева. И прежде всего, было объявлено о переходе в «реальный социализм» — на новую высшую ступень по направлению к Цели.

Прилагательное было выбрано безошибочно: слово «реальный» прикрывало ирреальность экономики, всего советского общества, Цели. План выполнялся, перевыполнялся и слегка недовыполнялся. Центральное статистическое управление публиковало цифры. В то же время за всеми продуктами необходимо было стоять в очередях, и неисправимые сочинители анекдотов говорили, что повышение жизненного уровня советских граждан выражается в том, что очереди стали лучше одеты. К великому празднику — столетию со дня рождения Ленина — гражданам обещали «забросить» в магазины нитки.

Парадоксы советской экономики делают из нее особый феномен, понять который, используя традиционные способы экономического анализа, невозможно. Подводя итоги IX пятилетки, Брежнев говорил на XXV съезде (1976) о замечательных успехах промышленности, об увеличении выпуска товаров. То же самое он повторил и на XXVI съезде (1981). Выступая в Тбилиси накануне XXV съезда КПСС, первый секретарь ЦК грузинской компартии Шеварднадзе, наводивший в то время порядок в республике, приоткрывал реальность: «Каждое четвертое изделие массового потребления — неудовлетворительного качества... На каждые 10 тыс. жителей за 4 года девятой пятилетки в Грузии ежегодно строилось в среднем 50 квартир, на Союз — 91 квартира». Брежнев говорил на съезде об ассигновании в новой пятилетке на сельское хозяйство 172 млрд. рублей, а Шеварднадзе признал: «На каждый рубль, вложенный в наше сельское хозяйство, мы получаем 39 копеек в виде отдачи».

Производительность труда, по данным академика А. Хачатурова, в советской промышленности в два раза ниже, чем в США, в сельском хозяйстве ниже в 4—5 раз. Советская система планирования и учета построена таким образом, что повышение производительности чрезвычайно невыгодно предприятию: чем выше производительность труда, тем меньше число рабочих, что влечет за собой повышение плана и снижение общего фонда заработной платы. «Существует порог производительности труда, признает советский экономист, переходить который не целесообразно, так как может последовать резкое повышение планового задания». В результате «на большинстве отечественных машиностроительных заводов численность работников в 1,3—1,4 раза выше, чем на подобных же предприятиях за рубежом». Использование ненужных рабочих позволяет сохранять полную занятость, но является одной из причин низкой заработной платы.

Подсчет заработной платы в СССР, производимый часто западными экономистами, прекрасный пример ирреальности советской экономики. Лучший знаток советской экономики во Франции проф. Кербле скрупулезнейшим образом подсчитал на основе советских и западных источников среднюю заработную плату в СССР, Франции и США на 1973 год — третий год IX пятилетки. Зарплата нетто в СССР составляла 121,90 руб., во Франции — 1496,61 франка, в США — 606,51 долл. Переведя рубли и франки в доллары по официальному курсу, проф. Кербле получил среднюю зарплату соответственно в 168,14 долл., 361,64 долл. и 606,51 долл. Академик Сахаров в это же время на основании наблюдений внутри страны пришел к выводу, что средняя зарплата в СССР равна 110 руб., что «по покупательной способности... приблизительно соответствует 55 долларов или 275 франкам». Однако и этот подсчет не отражает всей реальности. А. Сахаров принял стоимость доллара, слегка завысив, в 2 рубля, полагая, что такова реальная покупательная способность рубля. Академик Сахаров решил, видимо, не осложнять подсчет анализом стоимости рубля — самой удивительной из монет, существующих в мире.

Стоимость рубля определяется волей партии и правительства: в Советском Союзе существует несколько видов «валютных рублей», позволяющих приобретать в специальных учреждениях товары, которых нет в обыкновенных магазинах. В 30-е годы они назывались сухо и таинственно «торгсин» (торговля с иностранцами), в эпоху реального социализма они называются лирико-поэтически «Березка». В «Березках» — рубль цены не имеет. Это, возможно единственный случай в мире, когда отечественная валюта не принимается магазинами страны. Кроме «Березок» существует разветвленная сеть специальных магазинов для «номенклатуры», в которых цены продуктов варьируются в зависимости от положения покупателя на иерархической лестнице. Наконец, хроническое отсутствие продуктов превращает рубль в иллюзорную монету, на которую нельзя купить товары.

М. Вселенский предлагает ввести наряду с «реальной заработной платой» понятие «эффективная заработная плата», которая определяет «подлинное количество товаров потребления и услуг, которые работающий может получить за свою заработную плату».

Ничтожность «эффективной заработной платы» влечет за собой снижение производительности труда, плохое качество работы, прогулы. В августе 1979 года «Правда» публиковала победные реляции: «Выдающееся достижение советской космонавтики: успешно завершен самый длительный в истории пилотируемый полет в космос продолжительностью в 175 суток». В это же время «Комсомольская правда» напечатала подборку писем читателей, которые жаловались: поезд из Красноярска в Москву прибыл с опозданием на 14 часов, из Новокузнецка в Челябинск с опозданием на 17 часов 30 минут, из Воронежа в Москву — на 4 часа.

Полеты в космос — область военных усилий СССР и успехи в ней несомненны. Военная промышленность занимает в советской экономике особое место не только потому, что ей уделяют особое внимание, но и потому, что это единственная отрасль, работающая в условиях подлинной конкуренции с Западом. Изделия советской военной промышленности должны не уступать по качеству изделиям «передовых в промышленном отношении стран». Это не значит, конечно, что военная промышленность не страдает общими пороками советской экономики, но это значит, что лечению этих пороков уделяется внимание.

В двухтомнике речей и докладов Брежнева, подготовленных в подарок XXV съезду и подытоживших взгляды брежневского руководства после десятилетия пребывания у власти, определялись условия развития страны на стадии «зрелого социализма». Брежнев ясно и открыто говорил: никаких реформ, никакой «научно-технической революции»: «Только партия, вооруженная учением марксизма-ленинизма и опытом политической организации масс, способна определять главные направления общественного развития». Главные качества, которые партия требует от руководителей: «высокая идейность и компетентность». Идейность вначале, компетентность — потом.

Неудача IX пятилетки (советская статистика косвенно признала это, объявив о том, что вопреки обещанию «группа А» развивалась быстрее «группы Б») официально объяснялась двумя плохими урожаями: в 1972 и 1975 годах. Последствия неурожаев, особенно катастрофического в 1975 году, могли бы быть необычайно тяжелыми для страны и для власти, если бы не немедленная помощь Запада, прежде всего США.

Закупки зерна за границей начал Хрущев в 1962 году. С тех пор Советский Союз из года в год покупает зерно в США, Канаде, Австралии, Аргентине и Бразилии. Политические соображения играют не последнюю роль. Нехватка продовольствия ведет к волнениям рабочих. В 60-е и 70-е годы в Советском Союзе вспыхивают забастовки в крупных промышленных центрах. Наиболее крупное волнение произошло после Новочеркасских событий 1962 года на автомобильном заводе в Тольятти в 1980 году. Происходили забастовки на предприятиях центральной России (Ярославль, Муром). Причины одни и те же — нехватка продовольствия, тяжелые материальные условия жизни. Не прекращались волнения в наиболее уязвимой зоне советской империи — в Польше. В 1970 году рабочие волнения заставили сменить на посту первого секретаря партии В. Гомулку Э. Тереком, а спустя 10 лет в 1980 году заменить Терека на том же посту С. Каней. Вывод ясен — экономические трудности чреваты политическими осложнениями. Урок был учтен и закупки зерна и других продовольственных товаров растут. В 1972 году СССР закупил в США 18 млн. метрических тонн зерна. Но этот рекорд был превзойден в 1979 году — СССР закупил 25 млн. тонн зерна и пшеницы в США. Согласно ранее заключенному договору, СССР мог закупать в течение 5 лет ежегодно 15 млн. тонн зерна без специального разрешения американского правительства.

Подписание этого первого в своем роде соглашения было откровенным признанием краха советской аграрной политики.

25% всего самодеятельного населения Советского Союза занято в сельском хозяйстве (в США от 2,5 до 3 процентов). Не помогает ни количество рабочих рук, ни техника, ни химия.

Поразительный факт: почасовая оплата работника сельского хозяйства в СССР составляла 44 копейки (59 центов по официальному советскому курсу), а в США 2 доллара 30 центов. Тонна зерна, закупленного в США, обходится вдвое дешевле произведенного в СССР. Советскому Союзу дешевле покупать зерно за границей, чем производить его у себя. Необходимые средства — в условиях «детанта» — также оказалось возможным получить на Западе.

Вот что говорит по этому поводу сенатор Джексон: «Облегчение контроля над торговлей стратегическими материалами с Советским Союзом является принципом политики детанта». И далее: «Выгодой, которая должна быть достигнута этим, было большее сотрудничество с советской стороны. Но Советский Союз использовал детант для приобретения новейшей технологии Запада для укрепления советского военно-индустриального комплекса».

Была решена трудная дилемма пушек или масла. Разрядка позволила Советскому Союзу посвятить себя производству «пушек», приобретая на благоприятных условиях, в случае особо острой необходимости, «масло» на Западе. Но не только «масло». Продукты потребления уже в конце 20-х годов были зачислены в «группу Б», как предмет второстепенный. Запад оказывает — как оказывал всегда — помощь прежде всего в производстве «пушек»: в период разрядки практически было отменено эмбарго на поставку стратегического оборудования Советскому Союзу. 25 февраля 1976 года государственный департамент признал, что с 1972 года в СССР производятся по американской лицензии миниатюризованные шарикоподшипники, без которых невозможно создать систему управления ракет дальнего действия с разделяющимися ядерными боеголовками. Американские ЭВМ служат основой компьютерной системы, управляющей воздушной обороной стран Варшавского договора. Поставив на 500 миллионов оборудования, без которого строительство гигантского автозавода на Каме (КАМАЗ) было невозможно, американцы «обнаружили», что завод строит моторы для военных машин. Помощь и сотрудничество успешно развивались во всех областях: во время вьетнамской войны США делились опытом с Советским Союзом, посылая военные учебники типа: «Тренировка для операций в джунглях», «Террористическая тактика вьетконга в Южном Вьетнаме», «Система операций Воздух-Земля», «Использование химических и биологических средств» и так далее.

Расследование, проводимое в Сенате США летом 1980 года, обнаружило, что американские и западноевропейские фирмы снабжают СССР химическим оборудованием и обеспечивают экспертизу, которая облегчает Советскому Союзу развитие химического и биологического оружия. 80% советского производства полиэтилена и 75% химических удобрений обеспечено благодаря оборудованию, поставленному Западом.

В распоряжении руководителей Запада имеется достаточно доказательств существования практического сотрудничества между СССР и западными фирмами, изготовляющими оборудование и материалы, которые легко используются в военных целях. Стало известным также, что часть оборудования, имеющего стратегическое значение, была получена Советским Союзом из США через третьи страны.

Сравнение программ научного обмена между США и СССР не оставляет никакого сомнения, что СССР использует научный обмен для улучшения технологии военного производства и наращивания военного потенциала. Советские ученые, приезжающие в Америку по обмену, изучают исследования в области плазмы, металлургии, компьютерного контроля над машинами, ферроэлектрической керамики, фото электрики, полупроводников. Американские ученые приезжают в СССР для исследований в области социологии, истории, литературы, русской поэзии и археологии.

Поставки «масла», помощь в производстве «пушек» являются лишь деталями системы экономических связей между СССР (и другими странами «социалистического лагеря») и Западом. Характер этих связей приобрел в годы «детанта» новое качество. Сотрудничество, без которого советская система не смогла бы выжить, превратилось в партнерство.

«Если вы даете небольшой кредит кому-нибудь, — объяснял директор крупного банка в лондонском Сити, — он становится вашим дебитором. Но если вы даете ему крупный кредит, вы делаете его своим партнером. Несмотря на свою идеологию, советский блок является сегодня нашим очень влиятельным партнером». В 60-е годы социалистический блок почти не пользовался западными кредитами. В 1974 году они составляли уже 13 миллиардов долларов, а в 1978 году достигли 50 миллиардов, продолжая расти. 30% этой суммы дали Советскому Союзу и другим странам СЭВ английские банки, по 20% — немецкие и французские, 13% — американские. В 1975 году западные банкиры считали, что если дебитор выплачивает в качестве процентов 20% своих доходов, ему больше нельзя давать в долг. В 1978 году Советский Союз выплачивал 28% своих доходов за полученные кредиты. Но швейцарский банкир признавался: «Точную сумму долга знает только Кремль. Мы в тумане, поскольку западные банки хранят свои отношения с советским блоком в тайне. В результате мы не знаем в точности ни условий уплаты долгов, ни процента этого нового русского займа».

Предоставив зоне «реального социализма» колоссальные кредиты, которые не перестают расти (западные банки дают новые кредиты для того, чтобы получить проценты за прежние долги), капиталистический мир связал себя с ней бесчисленными нитями экономических интересов. Важнейшей заботой Запада стало сохранение стабильности, а следовательно платежеспособности социалистического мира. Интересы реального социализма стали интересами Запада. Советский Союз не решает всех своих экономических проблем с помощью «масла», «пушек» и кредитов, поставляемых Западом но он решает важнейшие, те, которые в условиях социалистической системы оказываются неразрешенными. Например, внедрение новейшей техники. Одновременно Советский Союз обретает понимание, сотрудничество, помощь со стороны своего врага.

В 1978 году был награжден орденом Дружбы народов один из инициаторов западного сотрудничества с СССР американский бизнесмен Арманд Хаммер. «Я был очень тронут столь высокой наградой и письмом Леонида Ильича Брежнева, — делился своими чувствами владелец „Оксиденшал петролиум“, 26-й среди крупнейших промышленных компаний США. — Это выдающийся лидер и в то же время простой, теплый человек, человек сердца...» Д-р Хаммер, в течение 60 лет служащий образцом для западных бизнесменов, упрочил свое сотрудничество с СССР, начатое при Ленине, подписанием в 1973 году при Брежневе контракта на постройку химического предприятия стоимостью в 20 млрд. долларов. Когда в 1980 году после вторжения советских войск в Афганистан президент Картер наложил эмбарго на вывоз в СССР некоторых химических продуктов, для «Оксиденшал петролиум» было сделано исключение. Новый «дорожный инцидент» не мог порвать прочных нитей, связывающих западный бизнес с Советским Союзом.

Первая половина 70-х годов была временем активной дипломатической деятельности: разрядка и детант способствовали заключению серии договоров, фиксировавших новое соотношение сил в мире. Важнейшими среди них был договор с ФРГ (1970) и договор об ограничении стратегических вооружений — ОСВ-1 (1972—1974) с США.

Договор с ФРГ, «подготовленный в гусарском темпе государственным секретарем при бундесканцлере Эгоном Баром и министром иностранных дел СССР Андреем Громыко и в такой же спешке подписанный в Кремле Брандтом и Косыгиным», признавал гегемонию Советского Союза в социалистическом лагере и границы советской зоны. Договор, констатировал посол ФРГ в Москве, давал Советскому Союзу «ключ для осуществления дальнейших широко задуманных внешне- и внутриполитических планов». В Кремле было подписано и соглашение с США. 23 мая 1972 года все советские газеты поместили на первой странице в центре фотографию: огромный стол с множеством стульев по обеим сторонам, на первом плане — Брежнев и Никсон благожелательно улыбаются друг другу. Они ведут переговоры. Хозяева мира. Больше за столом никого нет. Визит Никсона в Москву подчеркивал смысл подписанных соглашений. США признали паритет Советского Союза и новый характер отношений — отношений двух партнеров. Советские комментаторы прежде всего подчеркивали значение соглашения о научно-техническом сотрудничестве. «В наш век бурного развития научно-технической революции ни одна страна, — писалось в «Известиях», — какой бы могущественной и высокоразвитой она ни была, не может развивать науку и технику без участия в международном сотрудничестве». Смысл комментариев был очевиден: могущественный Советский Союз получит помощь США и сможет, наконец, «догнать и перегнать Америку».

На протяжении всего визита подчеркивалось, что сближение с США — «политика партии». Подчеркивая это, Брежнев подписал важнейшие соглашения в качестве Генерального секретаря ЦК. Удивленным американским журналистам было объяснено, что Верховный Совет СССР имеет право передавать право подписи государственных актов кому пожелает.

Политика «детанта» изменила характер западной дипломатии. «Традиционные отношения между политикой и дипломатией изменились, — замечает французский историк Ален Безансон. — Нормально дипломатия была инструментом на службе политики. Например, визит был средством достижения политического соглашения... Теперь мы поставили политику на службу дипломатии. Мы идем на политическое соглашение, чтобы добиться права на визит». Визит в Москву, встреча «на верхах» с советским руководством становится целью политики. Киссинджер рассказывает, что уже в 1970 году Никсон начинает искать возможности «организовать встречу на верхах».

1 августа 1975 года 32 главы европейских стран, а также главы США и Канады получили возможность участвовать во встрече «на верхах» с Генеральным секретарем ЦК КПСС Брежневым. В этот день в Хельсинки был подписан Заключительный акт Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе. Идея европейской конференции, которая подтвердила бы результаты Второй мировой войны, была выдвинута Хрущевым в начале 60-х годов. В 1975 году конференция в Хельсинки зафиксировала результаты политики «разрядки» и «детанта».

В дни работы конференции — в июле 1975 года — состоялась встреча в космосе советского космического корабля «Союз» и американского — «Аполлон». Встреча была представлена в советской печати, как триумф «разрядки» и передовой советской техники. Этот триумф должен был сгладить поражение в гонке на Луну и подтвердить полное равенство двух партнеров. Американская фирма «Ревлон» выпустила специальные духи «ЭПАС» — «Экспериментальный полет Аполлон-Союз» — стоимость которых составляла в США 10 долларов, в Москве — в пересчете — 50 долларов 70 центов. Возможно, что в такой пропорции рассчитывается и стоимость космического полета для двух сторон.

Советско-американская встреча в космосе определила характер встречи на земле, в Хельсинки. Заключительный акт конференции состоял из соглашений, касавшихся трех проблем, трех «корзин», как назвали их в Хельсинки. Прежде всего — проблема политическая: были подтверждены границы, установленные после Второй мировой войны. Признавались не только границы Советского Союза, который был единственным государством, расширившим свою территорию после войны, признавалась и нерушимой зона «реального социализма» в Европе. Вторая «корзина» — экономическая — была соглашением о расширении экономических связей, то есть обещанием Запада помочь Советскому Союзу и странам, входящим в его зону, модернизировать экономику. Наконец, третья «корзина» выражала надежду Запада, что Советский Союз и другие страны «реального социализма» слегка приподнимут «железный занавес» —будут уважать права граждан, в том числе на свободный «обмен идеями».

Тридцатилетняя война в Европе завершилась Вестфальским мирным договором (1648), который установил принцип, положивший конец войне между католиками и протестантами: cujus regio, ejus religio — чья власть, того и религия. Религия граждан определялась религией князя. Конференция в Хельсинки приняла этот принцип, но только по отношению к одной стороне. Запад обязался признать «религией» Восточной Европы — советскую «религию», Советский Союз отказался признать себя связанным какими бы то ни было обязательствами: поскольку «интересы человечества совпадают с классовым интересом международного рабочего класса, социализма... курс на разрядку... ни в малейшей степени не противоречит революционной стратегии борьбы за освобождение народов от классового и национального гнета, за социальный прогресс».

А. Солженицын, выступая в дни Хельсинкской конференции перед американскими профсоюзными деятелями, спрашивал: «Разрядка — нужна или нет?» И отвечал: «Не только нужна. Она нужна как воздух! Это единственное спасение земли». Но разрядка может быть подлинной лишь при трех условиях. А. Солженицын перечисляет их: разоружиться не только от войны, но и от насилия, ликвидировать не только оружие, которым уничтожают соседей, но и то оружие, которым давят соотечественников; чтобы «вторая сторона» имела над собой контроль общественности, прессы, свободного парламента; отказаться от «человеконенавистнической пропаганды», от того, что в Советском Союзе «гордо называют идеологической войной».

За 30 лет до выступления Солженицына и подписания Хельсинкского соглашения об условиях сосуществования двух систем Артур Кестлер говорил: «Страна, которая сооружает линию Мажино цензуры и ведет из-за нее пропагандный огонь, совершает психологическую агрессию. Западные державы... должны потребовать: 1) свободного доступа иностранных газет, периодических изданий, книг и фильмов в СССР; 2) такого видоизменения советской цензуры (если она должна оставаться), которое позволит свободную циркуляцию информации о внешнем мире на советской территории; 3) свободного доступа аккредитованных журналистов, парламентариев и так далее на оккупированную СССР территорию; 4) отмены ограничений на въезд иностранцев в СССР и выезд советских граждан за границу; 5) активного участия совместно с западными державами в организации „отпусков за границей“ — обмена студентами, учителями, писателями, рабочими и так далее».

А. Кестлер считал, что «требование о свободной циркуляции идей через границы для восстановления задержанного кровообращения в мире» должно ставиться в ООН, Совете Безопасности, на каждой встрече «на верхах». Оно должно быть сделано предварительным условием каждых переговоров Восток—Запад.

В пятую годовщину Хельсинкской конференции Л. Брежнев объявил ее результаты «безусловно положительными». Они и были такими: получив признание своей гегемонии в Европе и экономическую помощь, Советский Союз назвал соглашение «в так называемых «гуманитарных областях», то есть в области развития контактов между людьми, расширения информации, соблюдения прав человека, «вмешательством во внутренние дела социалистических стран». А. Чаковский, придворный писатель Брежнева, посвятил Хельсинки роман-эпопею под названием — «Победа». Изобразив две конференции — 1945 года в Потсдаме и 1975 года в Хельсинки, и двух советских вождей — Сталина и Брежнева, А. Чаковский живописует великую победу СССР: Сталин разбил Гитлера, несмотря на то, что ему мешали по мере их сил Рузвельт, Трумэн и в особенности Черчилль, и заложил в Потсдаме основы мира и нового порядка в мире. Завершил это дело, окончательную Победу одержал Брежнев. Хельсинки зафиксировали ее.

В 1975 году окончился послевоенный период истории Европы и мира. И начался следующий этап истории СССР и мира. Выступая на XXV съезде партии (февраль 1976), Брежнев говорил о планах на будущее, осуществление которых стало возможным после Хельсинки. Генеральный секретарь говорил о победах во Вьетнаме, Лаосе Камбодже, Анголе. «Разрядка, — настаивал он, — ни в коей мере не отменяет и не может отменить или изменить законы классовой борьбы... Мы не скрываем, что видим в разрядке путь к созданию более благоприятных условий мирного социалистического и коммунистического строительства».

 

Обыкновенный социализм

В 1939 году Черчилль, любитель и мастер красного словца, определил Советский Союз, как «секрет, завернутый в тайну, скрывающую в себе загадку». К началу восьмого десятилетия XX века первое в мире социалистическое государство, превратившееся в сильнейшую в мире военную державу, остается для Запада загадкой. Не умея найти средства для понимания нового феномена в истории человечества, западные советологи видят в СССР страну, похожую на все другие и «объективно» оценивают его достижения.

«Направление политики Брежнева» оценивается как «либеральное». 70-е годы характеризуются американским советологом, как время «расширения индивидуальных свобод», «увеличения эгалитаризма», выразившегося в частности в том, что расхождение между заработком высокооплачиваемых и низкооплачиваемых рабочих и служащих сократилось с 3,7% в 1964 году до 3,2% в 1970 году. Другой американский советолог согласен с первым: «Я вижу 60-е и 70-е годы, как чрезвычайно мягкий период в советской истории. Вполне возможно, что будущие историки назовут его величайшим, лучшим периодом в их истории. Это было общество, которое впервые смогло обеспечить и пушки, и масло, повысить жизненный уровень, добиться военного равенства с Западом». В 1975 году член советской и американской Академий наук Андрей Сахаров, констатируя, что «вся мировая пресса полна сообщениями об инфляции, о топливном кризисе, о нарастающей безработице в капиталистических странах», добавлял: «Но мне все же хочется сказать — ведь вы не умираете с голоду, вам есть куда отступать, ведь даже снизив уровень жизни в пять раз, вы все еще будете жить богаче людей самой богатой в мире социалистической страны». Пять лет спустя, из ссылки, он отмечал дальнейшее ухудшение положения: «Страна, живя десятилетия в условиях, когда все средства принадлежат государству, испытывает серьезные экономические и социальные трудности, не может самостоятельно прокормить себя, не может без использования привилегий разрядки — осуществлять научно-технический прогресс на современном уровне».

Андрей Амальрик начал свою статью — одно из первых свободных размышлений о «стране и мире» — надеждой, что для западных советологов она может представлять подобный интерес, какой «для ихтиологов представила бы вдруг заговорившая рыба». Десятилетие, минувшее после публикации статьи Амальрика, было эпохой открытия Советского Союза настежь: книги, статьи, размышления, свидетельства А. Солженицына, А. Сахарова, А. Зиновьева, В. Максимова, А. Синявского, В. Буковского, других писателей, общественных деятелей, свидетелей показали, что представляет собой социалистическое государство, построившее Утопию.

Наименьшее впечатление «заговорившая рыба» произвела на «ихтиологов»: многие западные специалисты-советологи, государственные деятели, бизнесмены, имеющие дело с социалистическим миром, пожелали остаться глухими. Даже шок «Архипелага ГУЛаг» — сильнейшего удара по престижу Советского Союза со времен Октябрьской революции — мало повлиял на тех, кто занимается Советским Союзом. А. Солженицын был со временем зачислен в ряды «реакционеров», что позволяло не считаться с его словами.

Советское «царство мнимости» остается для Запада реальностью, лишь слегка отличающейся от некоммунистических государств. Причем все отличия объясняются русской историей и национальными особенностями русского народа. В остальном все то же: экономика — в том числе могучая промышленность и несколько отстающее сельское хозяйство, которое нуждается только в капиталах, машинах и удобрениях; культура со знаменитым, лучшим в мире балетом; поголовная грамотность; бесплатная медицинская помощь; массовые организации — профсоюзы, комсомол, партия; всеобщие выборы и конституция, дающая гражданам широкие демократические права.

Идеология

Загадочность советской системы в ее исключительной простоте. Отвергнув «устарелую» «модель тоталитаризма», некоторые американские политологи и советологи предпочитают использовать для анализа Советского Союза модель «институционального плюрализма», говорят о «плюралистической системе». А. Сахаров в 1980 году определяет советскую систему, как тоталитаризм: «Тоталитарный строй ведет свою политику, руководя ею из единого центра: дипломатия, служба информации и дезинформации внутри и вне страны, международная торговля, туризм, научно-технический обмен, экономическая и военная помощь освободительным движениям (в некоторых случаях этот термин надо поставить в кавычки), внешняя политика зависимых стран, всевозможные тайные действия — все это координируется из единого центра». Основой тоталитарной системы является — идеология.

Идеология — наиболее загадочный элемент советской системы. Одни отрицают ее значение: «Большинство аналитиков, — считает английский экономист, — будут согласны с тем, что идеология (то есть марксизм-ленинизм) не является влиятельной силой в СССР». Другие считают, что идеология умерла, ибо никто в марксизм-ленинизм не верит. Александр Солженицын, не сомневаясь в живучести идеологии, убеждал «вождей Советского Союза» отбросить ее: «Стяните, стряхните со всех нас эту потную грязную рубашку, на которой уже столько крови, что она не дает дышать живому телу нации...»

А. Солженицын настаивал на необходимости отказаться от идеологии марксизма-ленинизма, ибо это «ложная доктрина», «битая идеология», которой «нечем ответить на возражения, на протесты, кроме оружия и решетки». Логические аргументы, отвергающие доктрину, редко ей вредят. Тем более, что трудно считать «битой» идеологию, которая распространяется по миру со скоростью лесного пожара.

Непонимание сути советской идеологии объясняется, в частности, отношением к ней, как к религии, требующей «веры». Советская идеология еще в сталинскую эпоху истребила всех «верующих» и объявила «веру» опасным уклонением от «генеральной линии» Советские психиатры, познакомившись с взглядами убежденного коммуниста И. Яхимовича, написавшего в 1968 году письмо в ЦК с протестом против вторжения в Чехословакию и процессов диссидентов, которые, по его мнению, наносили серьезный ущерб делу коммунизма во всем мире, нашли его больным. «Он заявляет, — говорится в экспертном заключении, — что никогда и ни при каких условиях не изменит идее борьбы за коммунистический строй, за социализм... На основании вышеизложенного комиссия приходит к заключению, что Яхимович обнаруживает паранойяльное развитие у психопатологической личности. Состояние больного должно быть приравнено к психическому заболеванию, а поэтому в отношении инкриминируемых ему деяний И. А. Яхимовича следует считать невменяемым. Нуждается в прохождении принудительного лечения в больнице специального типа».

Идеология давно перестала быть системой взглядов, философской доктриной. Она давно превратилась в технику обработки человеческого сознания, в технику превращения человека в Советского Человека. А. Солженицын констатировал: «...Штампы принудительного мышления, да не мышления, а диктованного рассуждения, ежедневно выталкиваемые через магнитные глотки радио, размноженные в тысячах газет-близнецов, еженедельно конспектируемые для кружков политучебы — изуродовали всех нас, почти не оставили неповрежденных умов». Герой «Желтого дома» А. Зиновьева, сам работник идеологического фронта, перечисляет формы идеологической работы — Вечерние Университеты Марксизма-Ленинизма, Комсомольские школы, газеты, журналы, школьные уроки, радио, телевидение. И делает вывод: «Не играет роли как люди к этому относятся про себя или в беседах с близкими. Важно тут одно: они постоянно находятся в мощном поле идеологического воздействия, и как бы они к нему ни относились, они так или иначе суть частицы в этом поле, они от него имеют определенный заряд, положение, ориентацию и т. д.»

Идеология не отпускает советского человека от рождения до смерти. «Правда», признав, что «человек занят на производстве треть своего времени», отвергает точку зрения, по которой остальное время — это личное время: «Использование свободного времени, поведение в быту, общественном месте — проблема не только отдельно взятой личности. Как уже не раз говорилось, это вопрос общегосударственный, требующий самого серьезного внимания партийных, советских, профсоюзных и комсомольских организаций».

Идеологическая армия в СССР превышает по численности советскую армию, флот и авиацию. Секретарь ЦК Казахстана с гордостью сообщил на очередном Идеологическом совещании, что в уборке урожая 1979 года участвует вместе с колхозниками «большой отряд идеологических работников — свыше 140 тыс. агитаторов и политинформаторов, лекторов и политдокладчиков, культпросветработников, деятелей литературы и искусства». 140 тыс. человек — это примерно 10 дивизий полного состава. Руководитель идеологического фронта М. Суслов обращаясь ко всем своим солдатам, говорил о «многомиллионной армии идеологических кадров», которая должна охватить своим влиянием всю массу и в то же время дойти до каждого человека». Процесс воспитания, разъяснил секретарь ЦК комсомола, «должен быть непрерывным» и действовать всюду — дома, на работе, на улице.

Идеология регулирует поведение советских людей и с помощью отработанной системы приемов вызывает у них эмоции и рефлексы, необходимые в данный момент партии. От советских граждан не требуется вера. Они должны повторять очередные лозунги, не веря в них, смеясь над ними (про себя), или даже не повторять, а только их слышать. Достаточно участвовать в обряде, и тогда идеология будет проникать в мозг и кровь.

Два столпа, на которых стоит идеология: партия всегда права, ибо она ведет в коммунизм, в светлое будущее; ненависть к врагу неотъемлемое качество советского человека. «Вашей бесплодной атмосферой стала ненависть, ненависть, не уступающая расовой», — писал А. Солженицын. Как бы желая подтвердить слова писателя, подполковник Демин учит солдат: «Справедливая, благородная ненависть к империалистическим агрессорам и сегодня служит ярким выражением любви к Родине». Когда и кого следует ненавидеть определяет партия. И начинает идеологическое воспитание советского человека в раннем детском возрасте.

Детей еще в детском саду воспитывают в любви к партии и ненависти к врагам. Важным элементом идеологического формирования ребенка является военное обучение, которое начинается с 10 лет. В военной игре «Зарница» участвует каждое лето в военных лагерях 16 миллионов юных пионеров (от 10 до 15 лет). Командует военной игрой маршал И. Баграмян. Для юношей и девушек 15-18 лет организуется ежегодно военная игра «Орленок». Маршал Гречко назвал «Зарницу» «одной из наиболее важных форм военно-патриотического воспитания юношества». Высоко оценил подготовку игры «Орленок» генерал авиации Береговой.

Идеология осуществляет важнейшую функцию в советском обществе — инфантилизацию советских граждан. Как строгий отец ленивого и непослушного ребенка, идеология учит, как понимать события окружающего мира, как себя вести, как относиться к членам семьи, соседям и чужим. На идеологическом совещании в 1979 году Суслов поставил перед армией идеологов новую задачу, вызванную экономическим кризисом: «разработать проблему формирования разумных потребностей».

Гегелевская формула: все действительное разумно и все разумное действительно, получает новое содержание: действительно то, что партия считает разумным. Это значит — без идеологии жизнь невозможна. Идеология позволяет превращать фикцию в реальность и кормить словом.

Культ Генсека

Первая половина 70-х годов была временем рождения культа Генерального секретаря. Никакие решения, принятые в горячке после свержения Хрущева, никакие разговоры о «коллективном руководстве» не могли остановить неудержимого восхождения Генсека. Идеология требует Вождя — Жреца, в котором она находит свое внешнее, телесное воплощение.

Карьера Брежнева, повторяющая в главных чертах карьеры его предшественников — Сталина и Хрущева, позволяет сделать вывод о невозможности для государства советского типа обойтись без Вождя. История Китая, после смерти Мао, выполнявшего функции Ленина и Сталина одновременно, подтверждает универсальность системы: обожествленный Мао через несколько месяцев после смерти начинает мешать новым вождям, ведущим ожесточенную борьбу за власть. Они приступают к «демаоизации», выбирают для себя цитаты из его произведений, примеры его деятельности, необходимые им для устранения противников и занятия его места.

Борьба против «реабилитации Сталина», которая была одной из важных задач пробуждавшегося общественного сознания в конце 50-х — первой половине 60-х годов, сыграла значительную воспитательную роль. В то же время она создала иллюзию победы, которой не было.

Реабилитация Сталина произошла, ибо он очищен от обвинения в преступлениях. Отброшены «субъективистские и односторонние суждения» относительно подготовки к войне с Германией и хода войны. Брежнев изрек: «Наша партия предвидела возможность военной схватки с силами империализма, готовила страну и народ к обороне».

Реабилитация Сталина не произошла, ибо его место занято другим. Первый генеральный секретарь включен в небольшой иконостас Вождей, но отодвинут на третье место — после Ленина и Брежнева.

Восхождение Генсека шло в двух направлениях — оба вели к цели. Первое направление — консолидация личной власти. В результате «ползучей чистки» Брежнев к 15-летию занятия им поста первого секретаря избавился от всех своих действительных и потенциальных соперников в Политбюро и Секретариате ЦК. Изменение состава руководящих органов (исключение соперников, замена их пре. данными вассалами продолжалась долго и ограничилась политической, а не физической ликвидацией исключенных) привело к цели. В 1980 году власть сосредоточилась в руках Внутреннего кабинета Брежнева, возглавляемого К. Черненко, введенного в состав Политбюро. Члены «днепропетровской мафии», вассалы Брежнева, только ему обязанные властью, заняли ключевые позиции в центральном аппарате. Первый и второй заместители председателя КГБ — «днепропетровцы» (к ним принадлежит и министр внутренних дел), четыре заместителя председателя Совета министров — также члены «мафии». В 1978 году был принят специальный закон о «коллегиальности в работе Совета министров СССР» оставивший за главой правительства Косыгиным лишь номинальную власть.

15-летие пребывания у власти Л. И. Брежнев встретил на постах генерального секретаря ЦК, председателя Президиума Верховного Совета СССР, председателя Совета обороны, верховного главнокомандующего. Хрущев нарушил решение о несовмещении постов первого секретаря ЦК и председателя Совета министров, принятое после смерти Сталина. Брежнев такое же решение, принятое после свержения Хрущева, не нарушил, а обошел: он совместил посты генерального секретаря и главы государства.

Одновременно с консолидацией власти происходила «культивизация», превращение генерального секретаря в Вождя. Модель Вождя нарисовал преданный сталинист Всеволод Кочетов. После свержения Хрущева, редактор журнала «Октябрь» изобразил портрет не оправдавшего надежды партии вождя и изобразил портрет нужного Вождя. Совершив экскурс в историю, Кочетов сравнивает двух русских царей — Ивана Грозного и Василия Шуйского: «...Чтобы Россией-матушкой управлять, надо на плечах, ой, ой, какую большую голову иметь! Одной наглости маловато для этого, мудрость нужна, неторопливая государственность. И громадное образование. Ну, а Шуйский, что он? Так себе, выскочка. Покуражился, покорчил из себя царя российского, да и слетел с престола без всякой славы...»

По этой модели создается образ Вождя Брежнева: неторопливый, рассудительный, мудрый, с «громадным образованием». Прежде всего, ему дается выдающаяся военная карьера и присуждается звание маршала Советского Союза. В 1979 году на его парадном мундире можно было насчитать 60 орденов, в то время, как крупнейший полководец второй мировой войны маршал Жуков имел 46 орденов. Брежневу приписывается решающая роль в победе над Гитлером. Ему вручается Золотая медаль Карла Маркса за «выдающийся вклад в развитие марксистско-ленинской теории, в научную разработку актуальных проблем развития социализма и всемирно-исторической борьбы за коммунистические идеалы». Он награждается Ленинской премией за сохранение мира. Открывая бронзовый бюст Брежнева, поставленный на его родине, первый секретарь ЦК Украины констатировал: «Мы с полным правом можем сказать: прочный мир, справедливый мир на земле и имя Леонида Ильича Брежнева — неотделимы».

 В 1933 году, отвечая члену партии, который решил послать свой орден Сталину, желая выразить восхищение вождем, генеральный секретарь, известный своей скромностью писал: «Ордена созданы не для тех, которые и так известны, а, главным образом — для таких людей-героев, которые мало известны... Кроме того, должен Вам сказать, что у меня уже есть два ордена. Это больше, чем нужно, — уверяю Вас». В конце жизни Сталин изменил свое отношение к орденам. И не только, видимо, потому, что почувствовал, что два ордена — нищенская награда за то, что он сделал, но и потому что понял магическую силу наград — орденов, медалей, мундиров.

Ритуально-мистическая сторона советской идеологии ждет своего исследователя. Необъяснимые рационально явления воспринимаются партией как естественный феномен. Старая большевичка Лазуркина, многолетняя узница сталинских лагерей, выступила на XXII съезде с рассказом о разговоре, который она имела с Лениным во сне. Ленин просил убрать из мавзолея докучливого преемника. И съезд выполнил волю покойного вождя — убрал Сталина из Мавзолея. Белорусский поэт публикует в минском журнале поэму, в которой пишет о телефонном звонке Ленину: «Имеем право мы: буди! Имеем право мы: звони!»

 2 марта 1973 года все советские газеты сообщили о том, что Брежнев начал очередную чистку в партии — обмен партийных документов, — вручив 1 марта, в присутствии членов Политбюро и секретарей ЦК, партийный билет нового образца за № 00000001 Ленину, Владимиру Ильичу. Билет № 2 получил Брежнев, Леонид Ильич. Мистическая передача символа власти совершилась.

21 апреля 1979 года «по требованию трудящихся» Л. И. Брежневу была присвоена Ленинская премия по литературе. Награды удостоились три брошюры — «Малая земля», «Возрождение», «Целина», рассказывавшие от первого лица о подвигах Брежнева на войне, на индустриальном фронте, на сельскохозяйственном фронте. Генеральный секретарь был объявлен лучшим писателем страны. Сталин, твердо веривший в магическую силу слова, всю жизнь мечтал быть признанным как Поэт. Осуществить мечту удалось Брежневу. Председатель Союза советских писателей Г. Марков объявляет «книги Брежнева» «наукой побеждать», заверяет, что «по популярности, по влиянию на читательские массы, на их созидание книги Леонида Ильича не имеют себе равных». Литература официально была объявлена «партийной пропагандой», Верховный Жрец объявлен Хранителем Слова.

При вручении премии лауреат обещал: «Если выкрою время, если сумею, то записки продолжу».

Культ Брежнева казался невозможным в 1964 году, как невозможным казался культ Хрущева в 1954, а культ Сталина в 1924 году. Исторический опыт свидетельствует о том, что качества, необходимые генеральному секретарю, выявляются лишь в ходе жесточайшей борьбы. К тому времени, когда достигается победа, генеральный секретарь развивает имевшиеся и приобретает недостававщие ему качества. Он обтесывается, пока не принимает необходимую форму, проявив незаурядные способности: хитрость, ловкость, осторожность, беспощадность и полное пренебрежение всякими догмами.

Репрессии

Крупнейший знаток большевизма Борис Суварин объясняет происхождение советского государства так: Ленин был одержим двумя историческими прецедентами — якобинцы потерпели поражение, ибо недостаточно гильотинировали, парижские коммунары потерпели поражение, ибо недостаточно расстреливали. Нужно избежать этих ошибок и террор нарастает кресчендо.

С октября 1917 г. террор становится важнейшим элементом строительства социалистической утопии. Во всех странах, вступающих на путь строительства лучшего мира по советскому образцу, всюду — от Кубы до Камбоджи, от Албании до Эфиопии, от Чехословакии до Китая — сопротивление коммунистам подавляется жесточайшим образом. Террор рассматривается как единственная возможность навязать большинству населения власть меньшинства.

По сравнению со сталинским террором преследования хрущевской эпохи казались предельно мягкими. Они получили название — репрессии.

Советские граждане, и в том числе подвергавшиеся преследованиям и посаженные, и западные наблюдатели настолько привыкли к сталинским размерам террора, что его замену репрессиями сочли изменением режима.

Немецкий психолог Бруно Беттельгейм, побывавший в гитлеровских концлагерях, а затем получивший возможность эмигрировать в США, анализировал поведение эсесовской охраны и заключенных. Б. Беттельгейм отмечает особое значение в процессе психического уничтожения личности безжалостной, бессмысленной, тотальной жестокости по отношению к заключенному сразу же после ареста. Классическое описание этого процесса дает А. Солженицын в сцене ареста Володина в романе «В круге первом». Психологический шок долгих лет сталинского террора, испытанный целым народом, оставил после себя Большой Страх, который замещает Большой террор.

Преемники Ленина и Сталина имеют возможность применять террор выборочно, в тех направлениях, где обнаруживается тенденция к уменьшению Большого Страха.

Репрессии эпохи Хрущева и Брежнева стали реальным отражением происходящих в обществе процессов, разоблачающих фикцию тотального подчинения идеологии. Репрессии вытаптывают прорастающие сквозь выжженную террором почву ростки сопротивления.

Первое направление преследований — диссидентское движение. В 1978 г. «Краткий политический словарь» впервые включил статью «диссиденты». «Диссиденты» — по определению Словаря — «люди, отступающие от учения господствующей церкви (инакомыслящие)». Империалистическая пропаганда, объясняет Словарь, использует этот термин «для обозначения отдельных отщепенцев, оторвавшихся от социалистического общества, лиц, которые активно выступают против социалистического строя, становятся на путь антисоветской деятельности, нарушают законы и, не имея опоры внутри страны, обращаются за поддержкой за границу, к империалистическим подрывным центрам — пропагандистским и разведывательным». Это определение достаточно широко, чтобы охватить всех «отступающих от учения господствующей церкви» — советской идеологии. Статья «диссиденты», звучащая как обвинительное заключение, заканчивается приговором, сформулированным Брежневым: «Наш народ требует, чтобы с такими, с позволения сказать, деятелями обращались как с противниками социализма, людьми, идущими против собственной Родины, пособниками, а то и агентами империализма. Естественно, что мы принимаем и будем принимать в отношении их меры, предусмотренные законом».

Крупнейший специалист по диссидентству — председатель КГБ Андропов, расшифровывая слова генерального секретаря, относит к числу диссидентов людей, «побуждаемых политическими или идейными заблуждениями, религиозным фанатизмом, националистическими вывихами, личными обидами и неудачами... наконец, в ряде случаев психической неустойчивостью». Председатель КГБ напоминает, что «социалистическая демократия носит классовый характер». Следовательно, «все советские граждане, интересы которых совпадают с интересами общества, пользуются высшими демократическими свободами. Совершенно иначе обстоит дело, если эти интересы не совпадают». В этом случае: «Пусть нам не твердят о гуманизме». В 60-ю годовщину революции председатель КГБ торжественно прокламирует закон социалистической демократии, все, кто с нами согласен, совершенно свободны быть с нами согласными.

Начало 70-х годов было кульминацией первого периода диссидентского движения, развивавшегося прежде всего под лозунгом защиты прав граждан, соблюдения закона. Смелость диссидентов, предающих широкой гласности факты нарушения законов и репрессий, поражает мир. А. Солженицын и А. Сахаров дают пресс-конференцию иностранным журналистам. Американский журналист демонстрирует по телевидению выступления Владимира Буковского, Александра Гинзбурга, Андрея Амальрика и Петра Якира, причем Гинзбург присылает пленку с записью своего комментария из лагеря. П. Якир определил новое положение в стране: «При сталинизме всегда был железный занавес, и никто не знал, что здесь творится. Сейчас мы стараемся каждый арест, каждое увольнение с работы предавать гласности, то есть информировать людей о том, что происходит в нашей стране». Основание в 1970 году А. Сахаровым, А. Твердохлебовым, В. Чалидзе Комитета защиты гражданских прав — первой открытой диссидентской группы, награждение А. Солженицына Нобелевской премией в октябре того же года были восприняты, как победа диссидентства и вызов власти. Открытая деятельность диссидентов рассматривалась как проявление слабости власти и уступки Западу, как смена «разрядки». Западное общественное мнение, пораженное смелостью советских диссидентов, выступает в их защиту: «...сила западной гневной реакции была неожиданна для всех и для самого Запада, давно не проявляющего такой массовой настойчивости против страны коммунизма, и тем более для наших властей, от силы этой реакции они просто растерялись».

Арест П. Якира в июне 1972 года показал, что КГБ разработал тактику борьбы с «инакомыслием». Она останется неизменной на протяжении всех 70-х годов. Каждый «инакомыслящий» становится объектом бдительного внимания, окружается тайными и явными агентами. Инкубационный период заканчивается, когда выясняются все друзья, единомышленники, сочувствующие. Затем производится один или несколько арестов, организуется процесс. Шум, вызываемый процессом над ставшим известным диссидентом, концентрирует на себе внимание Запада. Под этот шум производятся аресты неизвестных диссидентов — репрессии, как камень брошенный в воду, расходятся широкими кругами. Страх возвращается.

Суд над Якиром и Красиным, организованный в августе 1973 года, был первым послесталинским политическим процессом, на котором обвиняемые признались и раскаялись. Советские следственные органы вновь используют «раскаяние» как форму борьбы. Большинство диссидентов отказывается «раскаяться» и использует суд, как трибуну для выражения своих взглядов. «Самиздат» распространяет выступления на процессах В. Буковского, А. Амальрика, Ю. Орлова, А. Твердохлебова и других. Советская пропаганда — печать, телевидение — распространяет выступления «покаявшихся диссидентов»: П. Якира, украинца Ивана Дзюбы (1976), грузина 3. Гамсахурдия (1978), священника Дмитрия Дудко (1980).

В 70-е годы КГБ громит правозащитное движение, подвергает арестам членов групп по наблюдению за выполнением Хельсинкских соглашений, созданных в Москве в 1975 году по инициативе Юрия Орлова, а затем на Украине, в Литве, Грузии и Армении (1976—77), инициаторов создания свободных профсоюзов (1978—80), верующих, участников национальных движений. Рапорт Эмнести Интернейшенел «Политические заключенные в СССР: отношение к ним и условия заключения» перечисляет наиболее распространенные виды репрессий: «лагерь, тюрьма, психиатрическая больница, в которой заключенные пользуются меньшими правами, чем их товарищи в лагерях, ссылка и высылка».

Преследования, которым подвергаются диссиденты за «инакомыслие», являются лишь частью репрессивной политики государства. Поскольку «цель коммунизма — всестороннее и гармоническое развитие личности», постольку, утверждают советские философы, «эта цель не может быть достигнута без активной регулирующей и организаторской деятельности государства». Репрессивная политика в СССР объясняется воспитательной необходимостью, борьбой с «пережитками прошлого». Главные пороки в обществе «реального социализма» — это «хищение социалистической собственности, прогулы, злоупотребление спиртными напитками».

Воровство и коррупция приобрели всеобщий характер, позволяющий советскому адвокату сделать вывод о превращении СССР в 60—70-е годы в «клептократическое государство». Алкоголизм приобрел чудовищные размеры. На пленуме Верховного суда СССР приводились результаты исследования, проведенного в одном районе Литовской республики. В 1963 г. на одного жителя приходилось в среднем 8 литров водки, в 1973 г. — 28,5 л. В среднем каждый житель района (Литва — одна из передовых по культуре республик СССР) потратил на водку 230 руб., а на книги — 3 руб.

Одним из последствий алкоголизма является резкое увеличение числа заключенных. Только в 1974 г. к суду было привлечено 600 тыс. шоферов за вождение машины «в нетрезвом виде». Каждое дело заканчивалось осуждением на лагерный срок.

Государство, делая вид, что борется с алкоголизмом, поощряет его, ибо значительная часть бюджета строится на продаже спиртных напитков, и потому что пьянство одурманивает население, отвлекая его от забот трудной жизни. Государство преследует хищения и коррупцию и прикрывает на них глаза, поскольку они служат смазкой, позволяющей социалистической экономике существовать. Разложение общества в результате повального пьянства и всеобщей коррупции усиливает государство: все граждане виновны и государство вольно карать их или миловать. В первом случае оно справедливо, во втором — добро. И всегда — право.

Пьянство назвал серьезной проблемой Брежнев в докладе на XXVI съезде КПСС. По неопубликованным сведениям 40% советского населения страдает алкоголизмом, а 20% неизлечимо. Но алкоголизм далеко не единственная проблема советского общества. С 1975 г. в Советском Союзе прекратилась публикация статистических данных о детской смертности. И совсем не случайно.

Согласно последним данным, опубликованным Центральным Статистическим Управлением, детская смертность в СССР возросла между 1970 г. и 1975 г. более, чем на 1/3. Американские исследователи установили на основании различного рода данных, что власти не включали в статистические данные по крайней мере около 14% всех случаев детской смертности. Согласно их подсчетам детская смертность в Советском Союзе составляла 40 на 1000 родившихся, в то время как в США и в Западной Европе лишь 13 на 1000. Ожидаемость жизни в СССР также понизилась с начала 60-х годов. Сейчас она на 6 лет ниже, чем в других развитых странах. В таком положении не находится ни одна из европейских стран. СССР теперь сравнивают по детской смертности и ожидаемости жизни с развивающимися странами Латинской Америки и Азии (Коста-Рика, Ямайка, Малайзия, Шри Ланка, Мексика). 0бъяснить этот процесс можно лишь частично, отнеся его за счет ухудшения питания населения, роста алкоголизма, заражения окружающей среды, уничтожения природы, увеличения несчастных случаев на производстве, ростом автомобильных аварий, последствиями частых абортов. Но известно также, что смертность увеличилась среди рабочих металлической промышленности в Харькове, женщин средних лет, работающих в колхозах и пр.

В 1975 г. почти каждая возрастная группа в СССР имела более высокую смертность чем в 1960 г. В возрастной группе свыше 50 лет смертность увеличилась почти на 20%, для 40-летних более чем на 40%.

Ожидаемость жизни снизилась для мужчин, начиная с 1965 г., на 4 года.

Одна из причин — ухудшение медицинского обслуживания. Исследователи приходят к выводу, что помимо снижения расходов на здравоохранение (1965 — 6,6% госбюджета, 1978 — 5,2%) средства тратятся не на улучшение медицинского обслуживания, а на расширение его. Между тем лишь грипп убивает ежегодно десятки тысяч детей в младенческом возрасте. Хотя в стране медицинского персонала в два раза больше чем в США, но качество подготовки гораздо хуже. Медицинские работники одна из хуже всех оплачиваемых категорий работников в СССР и профессия медика не является престижной. Плохая подготовка медицинского персонала ведет к резкому росту послеоперационных смертей и осложнений.

В СССР медицинское обслуживание считается бесплатным. Но здесь, также как и в других областях экономики, процветает коррупция. Хочешь хорошего доктора — плати, хороший уход — плати сестре или няне.

Практически в СССР происходит кризис здравоохранения. Но это лишь одно из проявлений перманентного кризисного состояния советской экономики.

В. Буковский пишет о подсчетах, произведенных им и его друзьями в лагере: «По нашим самым аккуратным подсчетам, число заключенных не бывает меньше 2,5 млн., — это 1% населения, каждый сотый». По официальным данным (неофициальным образом, вывезенным на Запад) в 1976 г. было осуждено 976 090 человек. На 1 января 1977 г. в лагерях и тюрьмах СССР отбывало наказание 1 612 378 чел. Кроме того, на «стройках народного хозяйства» отбывало наказание 495 711 чел. Ю. Орлов, осужденный 18 мая 1975 г. за создание Хельсинкского комитета на 7 лет лагеря и 5 лет ссылки, подготовил с друзьями рапорт о числе заключенных в СССР в 1979 г. В конце 70-х годов численность населения тюрем и лагерей составляла, по их подсчетам, не менее 3 млн. человек. К этому числу следует добавить около 2 млн. «малосрочников» (осужденных на срок до 3 лет), отбывающих свой срок «на стройках народного хозяйства», как говорят, «на химии».

Высокий процент преступности поддерживается государством из политико-воспитательных соображений и по экономическим причинам. Закон о борьбе с «тунеядцами» аналогичен знаменитым английским средневековым законам о наказании за бродяжничество. Статья 209 Уголовного кодекса предусматривает «лишение свободы на срок до 2 лет или исправительные работы на срок от 6 месяцев до 1 года» за «систематическое занятие бродяжничеством или попрошайничеством». В связи с постановлением ЦК КПСС «Об улучшении работы по охране правопорядка и усилении борьбы с правонарушителями», принятом в ноябре 1979 г., которое давало сигнал к очередной усиленной волне репрессий, тунеядцем был объявлен каждый, кто «на протяжении длительного времени (а именно 4 месяцев плюс месяц предупреждения) не работает». Статья 209 применяется после постановления и к тем, кто живет дома, не попрошайничает, но физически здоров. Новая армия «химиков» была отправлена на «стройки коммунизма».

Характер государства определяется различными критериями. Число заключенных — один из них. Даже по официальным данным на 8 февраля 1977 года в стране насчитывалось 1,7 млн. заключенных. При 260 миллионах населения в 1979 году — это несомненный прогресс по сравнению с 15 миллионами при 180 миллионах населения в сталинские годы. Но если вспомнить, что в 1979 году в США насчитывалось 263 тысячи заключенных, а если к ним добавить 140 тысяч краткосрочников, находящихся в муниципальных тюрьмах, то всего около 400 тысяч заключенных, что в 1912 году число заключенных в России составляло 183 тысячи при 140 миллионах населения, результаты, достигнутые после шести десятилетий строительства нового мира, покажутся чрезвычайно красноречивыми.

Национальный вопрос

Октябрьская революция торжественно обещала ликвидировать «национальный вопрос» в бывшей российской империи, которая стала социалистическим государством. Сталин объявил о разрешении национального вопроса. В эпоху «реального социализма» была найдена формула, выражающая прошлое, настоящее и будущее проблемы. Прошлое — капитализм — разделяет и отчуждает нации, а социализм «творит новые, высшие формы человеческого общежития»; настоящее — будущее: «развитие советского народа — залог создания в будущем качественно новой общности людей, охватывающей все народы мира, вставшие на путь социализма и коммунизма».

Отмечая 40-летие советской конституции (бывшей Сталинской), председатель Совета национальностей Верховного Совета СССР напомнил, что «и раньше было немало попыток создания обширных империй, начиная от деяний Александра Македонского и кончая гитлеровским «рейхом». Полагая, что многонациональные империи были мечтой человечества, председатель Совета национальностей приходит к выводу, что «лишь с возникновением социалистического государства... вековая мечта человечества нашла реальное воплощение».

Создание «идеальной империи», мечты человечества, углубило национальные конфликты, осложнило национальный вопрос. Он превратился в сложнейшую проблему, включающую национальные проблемы внутри СССР и национальные проблемы народов, составляющих внешний пояс советской империи.

Пробуждение национального сознания народов СССР принимает различные формы. На Украине раздаются призывы к «развертыванию национально-освободительной борьбы и борьбы за демократию». В Армении в 1968 году была создана подпольная Национальная объединенная партия, «цель которой — создание независимого Армянского государства». Лозунги независимости приобретают широкую популярность в Литве, 14 мая 1972 года молодой рабочий Ромас Каланта сжигает себя в центре Каунаса, заявляя: умираю за свободу Литвы. Похороны Каланты становятся поводом для многотысячных демонстраций, разогнанных милицией. Матрос Симон Кудирка, пытавшийся в 1972 году бежать с борта советского корабля в США и выданный американцами советским властям, закончил свою речь на суде словами: «Прошу дать моей Родине Литве независимость». В Грузии, на Украине, в прибалтийских республиках нарастает сопротивление усиленному внедрению русского языка, «русификации» обучения.

Рим никогда не заставлял завоеванные народы изучать латынь. Язык метрополии навязывался сам собой. Тот, кто хотел сделать карьеру в римском мире, должен был знать латынь. Русский язык необходим всем, кто хочет сделать карьеру в советском мире, тем, кто хочет приобщиться к русской культуре, но одновременно он навязывается всем подданным СССР, ибо является важнейшим инструментом советской идеологии.

Особую форму носит русский национализм. Редактор самиздатовского журнала «Вече», «первого органа русского национального направления, выходящего в СССР», Владимир Осипов, предупреждая в 1972 году, что «русская нация может исчезнуть» утверждал: «Нет иного выхода из нравственного и культурного тупика, в котором оказалась Россия, как опора на русское национальное самосознание...» В. Осипов называл проповедуемый им и журналом «Вече» национализм «охранительным», реализацией «инстинкта самосохранения исчезающей нации». Призыв к охране русской нации, господствующей нации в величайшей империи XX века, страх перед исчезновением русской нации, объясняются опасностью советской идеологии, относящейся равно безжалостно к русским национальным ценностям, как и к национальным ценностям других народов.

Советское государство использует разнообразные формы борьбы с национальными движениями, не только не желающими отмирать, но проявляющими тенденцию к неудержимому росту. Первая форма борьбы — старая и испытанная — репрессии. Аресты, лагеря, психиатрические больницы. Чем сильнее национальное движение, тем суровее репрессии — особенно жестоко преследуются националисты на Украине, в Литве, в Армении. 30 января 1979 года ТАСС сообщил о расстреле армянского националиста Степана Затикяна, вместе с ним были казнены Акоп Степанян и Завен Багдасарян. Арестованные в ноябре 1977 года по обвинению в организации взрыва в московском метро 8 января 1977 года, армянские националисты были приговорены к смертной казни закрытым судом и несмотря на то, что алиби обвиняемых было подтверждено многими свидетелями. Расстрел Затикяна, Степаняна и Багдасаряна, первая казнь в политическом процессе в послесталинское время, был недвусмысленным предупреждением националистам.

Важнейшее значение в арсенале методов борьбы с национализмом играет понятие «советского патриотизма», которое представляет собой развитие старой идеи «национал-большевизма». В конце 60-х годов в советских журналах появляются статьи, советские издательства выпускают книги, в которых «национал-большевистские идеи» начинают активно проповедоваться под новым соусом — «неославянофильства». Пропагандируется идея особой миссии России, которая была реализована в социалистической революции. Разрешенный национализм захватывает литературу, изобразительное искусство, другие области культуры. В тех случаях, когда он принимает истерические формы черносотенного русского шовинизма, блюстители советской идеологии включают тормоза. Предупреждая: «Область национальных отношений... в такой многонациональной стране, как наша, — одна из самых сложных в общественной жизни». Излишне подчеркнутый русский национализм может вызвать реакцию в виде «местных национализмов».

Коммунистическая партия использует русский национализм для расширения сферы воздействия советской идеологии. «Раскаяние» священника Дмитрия Дудко составлено в духе «советского патриотизма»: «Я осознаю, что я поддался голосам пропагандистов, стремящихся к подрыву нашего строя... Моя деятельность приобрела еще более антисоветский характер, потому что ее сперва стимулировали, а позднее и направляли из-за границы... Я сожалею, что своей деятельностью причинил вред моей стране, народу, а также Православной церкви».

Священник кается в том, что причинил вред — сначала стране, потом — народу, лишь потом — церкви.

В популярной советской песне говорится: «Забота у нас простая, забота у нас такая — жила бы страна родная, и нету других забот». Единственная забота советских граждан — «страна родная», советская родина. Все остальное не имеет значения. Все остальное служит стране.

Те, кто выражает национальные взгляды, выходящие за рамки дозволенного советской идеологией, подвергается репрессиям. В. Осипов, искренне веривший в русский национализм, смог выпустить с января 1971 года до марта 1974 года 9 номеров журнала «Вече», а затем был арестован и осужден на 7 лет лагерей и 5 лет ссылки. Не поощряются и откровенные последователи нацизма, призывающие к антисемитским погромам и упрекающие партию в излишней мягкости. Советская идеология начала впитывать националистические идеи уже в 20-е годы, приспосабливая их для своих нужд. Но она не может стать националистической — в духе нацизма — ибо потеряет свою сущность, перестанет быть многозначной. Не имея принципов — кроме беспринципности — советская идеология не может по-настоящему принять и принцип национализма.

Наказываются проявления национализма в коммунистических партиях союзных республик. Как правило, это национализм сатрапов, желающих урвать для себя чуть больше власти, стать слегка более независимыми от центра. В 1972 году, например, произошло падение Петра Шелеста, первого секретаря ЦК Украины. Один из вдохновителей интервенции в Чехословакии, сторонник жесточайших мер и репрессий по отношению ко всем проявлениям инакомыслия на Украине, в Советском Союзе и во всех странах Варшавского блока, Шелест показался Политбюро излишне самостоятельным и — карьера его закончилась.

Система управления советскими республиками из Москвы основана на гарантиях административных: второй секретарь ЦК каждой республики — русский. Как правило, русские — председатель КГБ и командующий военным округом. Однако надежнейшей гарантией верности республики Москве является то, что первый секретарь ЦК и другие партийные и государственные руководители — преданно служат советской власти. За некоторыми исключениями, которые быстро обнаруживаются и ликвидируются, «номенклатура» национальных республик предана Москве — ибо там центр их власти. Русские, живущие в Грузии, Латвии, Узбекистане, других республиках, не чувствуют себя представителями расы господ-колонизаторов, как чувствовали себя англичане в Индии. В то же время в Москве, в Политбюро, в конце 70-х годов ключевые позиции находились в руках украинцев. Русские, селящиеся в национальных республиках, приносят туда не русскую, а советскую культуру. Украинцы в Политбюро ведут не украинскую политику, а советскую.

В «Одесских рассказах» Бабеля кавалерист Лева Крик, на упреки раввина, говорящего, что еврей не должен ездить на лошади, отвечает: «Еврей, севший на лошадь, перестает быть евреем».

Украинец, грузин, армянин, казах, став секретарем ЦК, добравшись до вершин власти, теряет свою национальность — становится частью Власти Партии. Каждый удар по этой власти — удар по нему лично. Эта система действует и в отношениях с партиями «братских социалистических стран».

Важнейшую роль в борьбе с национализмом играет официальный антисемитизм. Первая открыто антисемитская книга — «Иудаизм без прикрас» Т. Кичко — была выпущена Украинской академией наук в 1964 году. Брошюра Кичко, ее наглость, ее иллюстрации, взятые из гитлеровского «Штюрмера», вызвали на Западе недоумение и протесты. Хрущев, которому оставалось править менее года, вынужден был дезавуировать книжку и временно изъять ее из обращения. Когда в 70-е годы она будет переиздана, то окажется, что среди новейшей антисемитской литературы ей принадлежит скромное место. Шестидневная война 1967 года открывает новую главу в истории советского антисемитизма. Его перестают стесняться, он приобретает полные права гражданства. «Сионизм» становится очередным объектом ненависти, каким были «бывшие», нэпманы, вредители, кулаки и так далее. Он изображается в книгах, журнальных статьях, выходящих миллионными тиражами, телевизионных передачах, кинофильмах — серьезнейшей опасностью для государства. Создается «Постоянная комиссия при секции общественных наук президиума Академии наук СССР по координации исследований, посвященных разоблачению и критике истории, идеологии и практики сионизма».

Моделью и главным источником для антисемитских публикаций становится книга сотрудника ЦК КПСС Ю. Иванова «Осторожно, сионизм!», вышедшая к концу 70-х годов 400-тысячным тиражом. Появляются антисемитские романы Шевцова, Пикуля, Колесникова. «Борьба с сионизмом» — великолепный пример всесилия советской идеологии. «Антисионизм» представляется, с помощью цитат из Маркса и Ленина, как форма классовой борьбы. К теории Ленина об империализме, как последней стадии капитализма, советские идеологи добавляют новую главу: сионизм, как последняя стадия империализма.

Антисионизм используется внутри Советского Союза для мобилизации народов страны против общего врага — евреев. Одна из величайших побед советской идеологии в 70-е годы была резолюция ООН, объявившая сионизм формой расизма. Расизм был в репертуаре советской пропаганды одним из немногих слов, имевших однозначный смысл. После резолюции он приобрел многозначность, поставившую его в ряд таких слов, как свобода (формальная и реальная), демократия (буржуазная и социалистическая), гуманизм (псевдо и пролетарский). Советским идеологам удалось завершить дело Гитлера: антисионизм=антисемитизм перестал быть делом только правых, реакционеров, фашистов. Он стал марксистской, то есть научно обоснованной формой борьбы за национальное освобождение. «Антисионизм» — стал пролетарским интернационализмом эпохи «реального социализма».

В последней четверти XX века национальный вопрос в СССР приобретает особенно важное значение в связи с демографическими изменениями, происходящими в стране. Перепись 1970 года засвидетельствовала нарастающую регрессию советского населения. Рост населения в 1959—1970 годах (между двумя переписями) был примерно равен росту в 1926—39 годах. Но 30-е годы были эпохой коллективизации, голода и террора, а 60-е — периодом мира и относительного повышения уровня жизни. Демографы ожидали, исходя из результатов переписи 1959 года, 250 миллионов населения. Его оказалось на 10 миллионов меньше. Самой большой неожиданностью переписи 1959 года были цифры, свидетельствовавшие о падении рождаемости русского населения. Одновременно происходит демографический взрыв в среднеазиатских республиках, среди народов, которых по традиции называют мусульманскими, хотя какое количество населения исповедует ислам, остается далеко не ясным. Ислам в СССР главным образом культурная традиция, а не религия.

В 1970 году население РСФСР составляло 53,7% населения страны, население Средней Азии — 13,7%, население Кавказа — 5,1%. В 1980 году эти цифры будут: 52%, 15,9%, 5,5%, а в 2000 году — 47,2%, 23,0%, 6,6%. В абсолютных цифрах это значит, что к началу XXI века СССР будет насчитывать 310-320 миллионов жителей и около 100 миллионов из них будут коренные жители Средней Азии и Кавказа. Особенно важно, что возрастной состав изменится в пользу так называемого мусульманского населения. Если прогноз сбудется, то в конце века 21,8% населения РСФСР будут дети в возрасте 0—15 лет, 21,8% — старики в возрасте свыше 60 лет. В Узбекистане соотношение будет соответственно — 40% и 8%, в Таджикистане —45,6% и 7,4%, в Туркменистане — 39,5% и 7,9%.

Бурный рост коренного населения в Средней Азии в последнее десятилетие опрокидывает все расчеты демографов. Вместо предсказанного к 1980 году 10% роста населения Средней Азии, оно выросло к 1979 году на 27%. Население Казахстана выросло вместо 6% на 13%, а Азербайджан показал еще более стремительный прирост населения по сравнению с предсказанным — вместо 5,5% в 1980 году —18% в 1979.

Численность узбеков и таджиков увеличилась в период между переписями населения 1970 года на 36%, туркменов на 33%, киргизов на 31%, казахов на 24%, азербайджанцев на 25%.

За пределами Средней Азии и Азербайджана так называемые мусульманские народы показали значительно меньший прирост: татарское население увеличилось всего на 6,5%.

Демографический взрыв в Средней Азии объясняется частично традиционным отсутствием импульса к миграции коренного населения, жизнью, особенно в сельских районах, своей семьей — кланом, связанностью традициями. Поведет ли рост численности населения Средней Азии к изменению политического баланса в союзной структуре, к изменению постоянного курса на русификацию нерусских народов Союза, вопрос довольно спорный. Его решение зависит, в частности, от того, как долго может мусульманское сообщество оказывать пассивное, часто инстинктивное сопротивление вторжению в привычный образ жизни. Перепись 1979 года показала, например, что молодое поколение в среднеазиатских республиках все более овладевает русским языком, что является необходимым условием для их будущей карьеры. По сравнению с переписью 1970 года количество узбеков, считающих русский язык своим вторым языком, значительно возросло: с 1,3 миллиона в 1970 году до 6,2 миллиона в 1979 году.

Демография ставит перед советским государством две трудно разрешимые проблемы. Первая — проблема рабочих рук. Она была официально признана таковой на XXVI съезде КПСС. Сокращение рождаемости ведет к иссяканию источников рабочей силы.

Согласно прогнозам, население СССР должно было вырасти с 243 млн. (перепись 1970 г.) до 267 млн. в 1980 г. В 1979 г. население СССР было чуть больше 262 млн. Произошло сокращение рождаемости среди русского и украинского населения. Русское население составляло в 1979 г. 52,4% от всего населения СССР, т. е. сократилось за 10 лет на 1%.

Дефицит рабочей силы начинают испытывать все советские республики за исключением среднеазиатских. Но главные регионы промышленного развития находятся в западных частях страны и в Сибири. Проблема рабочей силы исключительно сложна. Ведь до сих пор в Среднюю Азию продолжают завозить рабочих из Европейской части СССР. Именно они составляют большинство рабочего населения в новых промышленных центрах Узбекистана. Удастся ли использовать Среднюю Азию как резервуар рабочей силы и каким образом — вопрос остается открытым.

Другая проблема, возникающая в будущем в связи с сокращением рождаемости славянских народов — проблема вооруженных сил, их национального состава, особенно среди офицерских кадров.

Религия

На XXV съезде партии (1976) Л. Брежнев определил советское общество, как «общество, где господствует научно-материалистическое мировоззрение». Тем не менее, советские идеологи признают существование «религиозных пережитков при социализме». Социологическое исследование, проведенное городским комитетом партии в Пскове, выявило, что «примерно 12-13% жителей города считают себя верующими». Можно считать, что такова официальная цифра общего числа православных верующих.

Летчик-космонавт О. Макаров, побывавший в космосе и потому считающийся специалистом по философским проблемам, пишет: «Слово „вера“ часто ассоциируется с понятием „религиозная вера“. Но я глубоко убежден, что без веры жить нельзя, вот только вопрос — во что же надо верить?» Космонавт объясняет: «Я, как и миллионы других советских людей, верю в науку — всепроникающую, познающую, верю в высокую нравственную силу разума человеческого». Верующие Пскова искали «универсальное средство нравственного воспитания» — в религии.

Шесть десятилетий атеистической пропаганды не смогли истребить стремления человека к вере в Бога, к религии. Имеются признаки, позволяющие говорить о растущем интересе к религии.

Судить об этом можно прежде всего по усиливающимся волнам репрессий, которые обрушиваются на верующих. Документы, опубликованные Христианским комитетом защиты прав верующих в СССР, основанным в Москве в 1976 году, «Хроникой католической церкви в Литве», начавшей выходить в 1972 году, самиздатовским журналом «Евреи в СССР» и другими самиздатовскими публикациями, приводят многочисленные факты преследований верующих Закрываются церкви: за два года — с 1959 до 1961 года — число православных церквей было сведено с 20 до 7 тысяч. Строго запрещается и сурово наказывается воспитание детей в религиозном духе. Государство бережно хранит свою монополию на воспитание советского человека. Специалист по атеистической пропаганде указывает, что «два прямо противоположных влияния» приводят к «внутренней борьбе, приносящей вред духовному здоровью ребенка... которая истощает нервы и может привести к серьезным заболеваниям».

Преследования верующих — одна из форм борьбы с религией. Вторая форма — контроль над церковью. Он осуществляется Советом по делам церквей, в задачу которого входит постепенная ликвидация религии и использование ее — пока она существует — в интересах государства. Представление о целях и формах контроля дает секретный отчет Совета по делам православной церкви, опубликованный в Париже. Нет оснований сомневаться, что советы по делам всех церквей (католической, мусульманской и других) действуют подобным образом.

Теоретической базой работы Совета по делам церкви, как следует из Отчета, является убеждение, что «религия всегда была и будет стоять на чуждых марксизму позициях», но «в результате постоянной политической работы с архиериями они... все более становятся на патриотические позиции». Контроль над церковью осуществляется в форме контроля над духовенством — от Патриарха до последнего служки. Строго контролируется набор в три духовные семинарии (Московская, Ленинградская, Одесская) и две академии (Московская и Ленинградская). Каждый кандидат отбирается «местными органами власти», то есть комитетами государственной безопасности. Принцип отбора: как можно меньше священников, но чтобы каждый из них не только проявлял «лояльность и патриотичность к социалистическому обществу... но и реально сознавал, что наше государство не заинтересовано в возвышении роли религии и церкви в обществе и, понимая это, не проявлял особенной активности в расширении православия среди населения». В результате непрерывного сокращения числа священников на 1 января 1975 года было зарегистрировано 7062 действующие церкви и 5994 священника. Значительная часть священников и епископов оценивается в Отчете положительно — они «не проявляют религиозной активности». В качестве примера «хорошего пастыря» приводится епископ Иона: «Он не проявляет особого усердия в архиерейских службах... Проповеди произносит регулярно, но очень коротко и не очень выразительно, без подъема. Почти каждую проповедь заканчивает призывом к верующим жить в мире, бороться за мир во всем мире, хорошо работать на производстве...» Положительно оценивается деятельность епископа Викторина, который «воспитывает вверенную ему паству в духе любви к нашей дорогой Родине».

«Хорошие пастыри» готовятся в духовных заведениях. Например, в Одесской семинарии, где читались следующие лекции: «Успехи КПСС и Советского правительства в борьбе за осуществление программы мира, выработанной XXV съездом партии», «В. И. Ленин и культурная революция»; «Ленинское учение о коммунистической морали и основных принципах нравственного воспитания»; «Воспитание нового человека — важнейшая задача коммунистического строительства» и тому подобное.

Отчет с гордостью подчеркивает успехи Совета по делам церкви в деле превращения православной церкви в орудие воспитания советских граждан в духе «советского патриотизма», любви к социалистической родине.

Многолетняя деятельность по контролированию православной церкви, по ее разложению дали основание священнику Дмитрию Дудко, незадолго до ареста и позднейшего «раскаяния», говорить о Церковной иерархии, как «ставленниках от безбожников». На собственный вопрос: «Но хотя бы, верующие они?» он ответить не мог. Дмитрий Дудко хорошо понимал, что «органы» манипулируют Церковью прежде всего, «играя на русскости: ведь вы русский человек, мы тоже русские, надо быть вместе». В «Архипелаге ГУЛаг», великой книге, возвращающей народу память, А. Солженицын вспоминает, что в 1922 году на процессе эсеров, подсудимых уговаривали признаваться, убеждая: «Ведь мы же с вами революционеры!», в 1924 году Б. Савинкова уговаривали на суде: «Ведь мы же с вами — русские!», в 1937 году завораживающая мелодия звучала: «Мы же с вами коммунисты!»

«Укрощенная» религия позволяет советской идеологии расширить свой словарь и сферу воздействия. Альбом «Богоматери Донской» издается с предисловием, объясняющим, что «глубоко эмоциональный образ Донской богоматери воплотил в себе прогрессивные идеи русского народа, формировавшиеся в его борьбе за независимость». Поэт С. Смирнов, воспевая в 60-ю годовщину Октябрьской революции замечательных советских людей, завершает поэму словами: «Да хранит их сам бог плюс Советская власть». Советский поэт пишет «бог» с маленькой буквы, а Советская власть — с большой. Он перефразирует знаменитое высказывание Ленина о коммунизме, как советской власти плюс электрификации. Для С. Смирнова «бог» выполняет роль электрификации на новом этапе, на котором «Советская власть» стала сильнее, чем когда-либо раньше. В апреле 1933 года Гитлер заявил в рейхстаге: или христианин или немец, нельзя быть одновременно и тем и другим. Советский гражданин может быть верующим, если только вера не мешает ему быть, прежде всего, советским патриотом.

Наибольшие трудности советская власть испытывает в Литве, население которой в своем большинстве — католики. Объясняется это тем, что для литовцев религия и национальная принадлежность — неразрывны.

Число католических церквей в Литве не перестает сокращаться, как и число всех других церквей в СССР. В 1974 году насчитывалось в Литве 628 костелов и всего 554 ксендза. Но если учесть, что население республики составляло на 1979 год 2,8 миллиона, то сравнительно число костелов было значительно выше, чем число православных церквей. Русское население страны по переписи 1979 года насчитывало 137397 тысяч человек. Епископат католической церкви в Литве «проявляет тенденцию к подчинению нажиму властей, но не является слепым орудием коммунистических правителей». Пример католической церкви в соседней Польше, избрание кардинала Войтылы папой, укрепляют позицию литовских католиков.

Вторая крупнейшая религия в СССР — ислам. Советский Союз с его 50-миллионным населением является пятой мусульманской державой после Индии, Пакистана, Бангладеша и Индонезии. Отношения между государством и исламом подобны отношениям советской власти со всеми другими религиями: власть стремится его ликвидировать, а в процессе ликвидации использовать в своих интересах.

В 1959 году до хрущевской антирелигиозной кампании насчитывалось примерно 1200 мечетей, в 1977 году их число сократилось до 300. Два мусульманских университета (в Бухаре и Ташкенте) выпускает около 50 духовных лиц в год. Политика по отношению к исламу, намеченная в 30-е годы, предвидела как первую фазу «сближения» мусульманских народов с другими советскими национальностями, а затем «слияние» — биологическое, культурное и языковое со «старшим братом» — русскими. В 60-е и 70-е годы жизнеспособность ислама за пределами СССР не нуждалась в доказательствах. Особенность ислама как религии позволяет духовенству утверждать единство мусульман, независимо от того, являются ли они верующими или неверующими. Мусульманское духовенство нашло новые формы соблюдения обрядов, которые не ведут к конфликту с властью, но позволяют мусульманам ощущать свою связь с миром ислама.

Важным элементом идеологии ислама в СССР является тезис о «мирном сосуществовании» ислама и коммунизма. На съезде советских мусульман в Ташкенте в 1970 году говорилось: «Советские руководители не верят ни в Бога, ни в его Пророка... но тем не менее они осуществляют законы, которые продиктовал Бог и объяснил его Пророк». Или: «Я восхищаюсь гением Пророка, провозгласившего социальные законы социализма. Я счастлив, что большое число социалистических принципов это осуществление заветов Магомета». Мусульманское духовенство активно пропагандирует советскую внешнюю политику за границей. Крупнейший знаток советского ислама А. Беннигсен называет главу духовного управления Средней Азии и Казахстана муфтия Зияутинхана ибн Ишан Бабахана «наиболее эффективным представителем советской номенклатуры в несоветском мусульманском мире». Муфтий разъезжает по мусульманским странам и свидетельствует «о расцвете ислама в СССР и его свободе».

Особенностью советского ислама является существование наряду с религией «официальной», находящейся под контролем Совета по Делам религиозных культов, «параллельного» ислама — тайных суфийских братств — тарикат. Они хорошо организованы, динамичны и враждебны советскому строю. Благодаря им ислам сумел выжить как религия и как «образ жизни».

Сочетание этих двух форм религиозной жизни позволяет «социальному» исламу идти на компромиссы, выполнять пропагандистские задания государства, добиваясь в свою очередь некоторых уступок. Мусульманское духовенство строит свою политику в расчете на вечность, советское государство стремится получить немедленную пользу. В 60-е и 70-е годы в мусульманских республиках не было диссидентов. В западной печати сообщалось, что первая волна советских войск, вошедших в Афганистан, состояла из частей Среднеазиатского военного округа, среди которых было много коренных жителей Средней Азии. После вторжения в Афганистан представители советских мусульман отправились в мусульманские страны мира для поддержки советских действий.

Брежнев откровенно говорил на XXVI съезде КПСС в феврале 1981 г. о готовности поддержать те исламские движения, которые ведут к развертыванию «национально-освободительной борьбы». Брежнев, однако, тут же предупредил, что ислам может быть и знаменем контрреволюции.

Советские лидеры сами будут решать, когда считать исламские движения прогрессивными, а когда реакционными. По этой части у советских руководителей накоплен большой опыт.

Симбиоз ислама с марксизмом, практикуемый в СССР, оставляет будущему ответ на вопрос: что произойдет раньше — исламизация марксизма или марксизация ислама.

Третье направление борьбы с религией — наряду с преследованиями и «адаптацией» — создание новых обрядов. Исходя из убеждения, что людей привлекает к религии не столько вера в Бога, сколько обряды и праздники, представители советского «научного атеизма» стремятся воздействовать не только на разум, но и на эмоции. Состоявшееся в 1979 г. Второе всесоюзное совещание-семинар по социалистической обрядности (первое состоялось в 1964 г.) поставило задачу «погасить в сознании верующих иллюзорное солнце», как Маркс называл религию, и зажечь «советское солнце». На совещании были подведены итоги разработки «теории социалистической обрядности», результаты воздействия на советского человека памятников (главный — мавзолей Ленина), Домов бракосочетаний, «красных суббот» и т. п. Рассматривалась работа существующих в республиках «Комиссий по новым обрядам и праздникам», представляющих собою подобие ватиканской конгрегации обрядов.

Важнейшим обрядом остается «политучеба». В 1978 г. свыше 22 млн. человек (это почти 12% населения, включая грудных детей) «занималось в системе партийной учебы». Отметив этот факт, главный идеолог страны М. Суслов рекомендовал проводить «единые политдни»: в этот день — раз в месяц или в неделю — все население городов или областей, в том числе и такие группы населения, которым зачастую уделяется недостаточное внимание «принимают концентрированную дозу идеологии» — выполняют обряд.

Культура

Советская культура эпохи «зрелого» или «реального» социализма является одновременно продуктом и важнейшим инструментом его формирования. Как и во всех других областях жизни прекратились взрывы сталинского времени и резкие повороты хрущевской эры. Социалистическая культура создана, ее формы устоялись и с чудовищной тяжестью давят на общество, консервируя его в достигнутом состоянии. Из прошлого взято все необходимое. Прежде всего, высоко оценены заслуги А. Жданова. «Его выступления по вопросам науки, литературы и искусства, — говорится в „Правде“, — внесли серьезный вклад в идеологическое воспитание советского народа, в развитие его духовной культуры». Отвергнуто представление о том, что оживление культуры началось после смерти Сталина, после XX съезда: «Начало обновления следует перенести от привычной даты 1956 года вглубь на несколько лет». Историк советской литературы считает, что «обновление» началось при жизни Сталина, что при Сталине началась эпоха Брежнева.

Результаты налицо. Советские социологи, обследовав выпускников средних школ в городе и деревне, пришли к выводу, что «сравнение выпускников 60—70 годов с выпускниками средних школ 20-х годов показало, что в массе своей сегодняшние школьники достигли уровня политической и социальной зрелости, который в те годы был присущ лишь лучшим представителям рабоче-крестьянской молодежи».

Качества, которые требуются от деятелей сегодняшней советской культуры, творцов социалистической культуры, перечислил глава советских писателей: «Верная идейная направленность, партийная страстность, зрелость социалистической мысли, зоркость писательского взгляда» и в самом конце — «большое профессиональное мастерство». Совершенно очевидно, что ни один из великих русских писателей, деятелей искусства, обладавший только «профессиональным мастерством», экзамена на мастера социалистической культуры не выдержал бы.

«Верная идейная направленность», названная первой в числе важнейших критериев, представляет собой основу социалистической культуры и делает ее уникальным феноменом в истории. Один из блюстителей идеологической чистоты советских писателей, признавая, что «правда, как известно, высший критерий художественности в литературе», отвергает традиционное, буржуазное представление о правде. «Все дело в том, для чего нужна правда...» Старейшая советская писательница объяснила преимущество нового общества и его культуры на историческом примере: «Две тысячи лет назад некий римский вельможа Пилат спросил у стоявшего перед ним вожака из простого народа, рыбацкого проповедника: что есть истина? Тот, кто стоял перед ним, не смог ответить. Он молчал... В наше время пришел человек, по-новому организующий общество... Он ответил на вопрос, что есть истина: истина — конкретна».

«Истина — конкретна», следовательно, только партия знает, что есть истина. Следовательно, «верная идейная направленность» — следовать за партией.

Цензура в социалистическом обществе начинается с самоцензуры. Она функционирует в голове писателя, историка, философа. «Истина — конкретна». Поэтому нужно знать, о чем писать можно безбоязненно, а о чем лучше умолчать. Выбирая тему для научного исследования или для романа необходимо выяснить не только «проходимость» или «допустимость», данной темы в данный конкретно-исторический момент, но и предусмотреть возможные возражения идеологических властей. Так начинается цензура. Остальное довершают «компетентные» органы, которым надлежит надзирать за печатью и охранять читателей, а также авторов от уклонения от истин реального социализма. Уклоняющихся же от самоцензуры и от цензуры ожидают крупные неприятности.

Имеются лишь редкие и отрывочные сведения о практике советской цензуры: на Западе опубликовано несколько произведений советских писателей в полном виде. Их можно сравнить с оцензурованными советскими изданиями. Значительно более полное представление о методах и принципах деятельности органа, пропускающего «нужную» и задерживающего «ненужную» правду дает «Черная книга цензуры ПНР».

Документы польской цензуры — «книга запрещений и рекомендаций», инструктажные материалы, цензорские примечания и замечания, — демонстрируют технику обработки человеческого сознания. Есть все основания полагать, что практика советской цензуры служила и служит образцом для польской цензуры.

Смысл цензорской деятельности заключается не в отборе правдивых информации от неправдивых. Цензура вмешивается, запрещает публикацию текстов, передачу их по радио не потому, что они лживы, а потому что есть правда «вредная», а есть «полезная». Цензура стремится закрыть целиком доступ реального мира в информацию. Книги, газеты, журналы, радио и телевидение должны представлять фиктивный мир социализма.

Информационная заметка о материалах, подвергнутых цензуре с 1 по 15 декабря 1974 года, содержит, например, упоминание о запрещении «публиковать материалы, касающиеся снабжения населения (в том числе мясом) и жизненного уровня». Мясо не появится оттого, что о его отсутствии не будут писать. Но отсутствие информации об отсутствии мяса создает иллюзию, что оно есть.

Первым требованием пробудившейся после смерти Сталина литературы была — искренность. Родившаяся иллюзия о возможностях литературы, основанной не «на проповеди, а на исповеди», продолжает жить после отказа опубликовать роман Б. Пастернака «Доктор Живаго», скандала, вызванного его публикацией на Западе и награждением писателя Нобелевской премией по литературе (1958). Публикация повести и рассказов А. Солженицына возрождает надежды на «оттепель», суд над А. Синявским и Ю. Даниэлем наносит им тяжкий удар. Но и 15 лет спустя группа писателей, все еще надеясь, делает неудачную попытку опубликовать в Москве альманах «Метрополь»: «попытку культурного компромисса, попытку улучшить климат, попытку влить какую-то новую кровь в дряхлеющее тело».

История советской литературы эпохи Брежнева (литература здесь может служить моделью культуры) зарегистрировала неизменно повторяющееся явление: появлялся талантливый писатель, публиковал свои первые произведения, но едва он начинал представлять реальность в ее подлинном виде, его переставали печатать. И тогда он либо начинал писать для себя, в надежде опубликовать позже или за границей, либо цензурировал себя сам и становился «подлинным советским» писателем. Первый путь выбрали В. Максимов, В. Войнович, Г. Владимов, Ю. Домбровский, А. Синявский. Делал попытки опубликовать свои романы в Москве А. Солженицын. Второй путь выбрал, например, С. Залыгин, автор «На Иртыше», лучшей книги о коллективизации, написанной в послесталинскую эпоху.

Возникают две литературы, две культуры — разрешенная и неразрешенная. В 1974 году неожиданно оказалось возможным выяснить удельный вес этих литератур. В связи с нехваткой бумаги книготоргующие организации предложили продавать «настоящую» литературу — «Королеву Марго» А. Дюма, «Сказки» Андерсена, Л. Толстого — в обмен на 20 кг. макулатуры. Немедленно выяснилось, что в стране имеется столько макулатуры, что пришлось от обмена отказаться.

С начала 70-х годов ведется генеральная чистка советской культуры — вынуждаются к эмиграции писатели, потерявшие всякую надежду на публикации, художники, которым отказывают в праве демонстрировать свои произведения, музыканты, которым запрещают играть то, что они хотят. Сталин убивал не угодивших ему художников, писателей, музыкантов, чтобы оставшиеся в живых поняли, что «истина конкретна». Для художника изгнание — тяжелый удар, культура, теряющая талантливейших представителей, умирает. 35 лет после войны Германия ощущает потери, понесенные 12-летней эмиграцией выдающихся мастеров немецкой культуры в эпоху Гитлера.

Защищая разрешенную культуру от неразрешенной, агенты КГБ и милиция использовали бульдозеры для разгрома выставки, организованной в Москве на открытом воздухе 5 сентября 1974 года. Большинство участников выставки были вынуждены эмигрировать.

Советская культура — это обязательное десятилетнее образование и это школа, ставящая своей основной задачей «формирование научно-материалистического мировоззрения и коммунистического убеждения учащихся». Это издание миллионов книг, но первое место среди них занимают сочинения В. И. Ленина (в 1980 году их тираж составил 15 миллионов экземпляров) и «замечательные произведения Л. И. Брежнева» — к началу 1980 года их тираж составил 17 миллионов экземпляров, «но цифра продолжает расти, эти книги печатаются почти беспрерывно...»

Число школ, клубов, театров определяет уровень культуры. Но определяет ее и выступление Валентина Катаева — известного писателя, автора многих книг, работающего в литературе около 60 лет. Благодаря от имени интеллигенции автора новой советской конституции, В. Катаев заявил: «Нам всем оказаны величайшая честь и величайшее доверие, и мне хочется от всей души поблагодарить советский народ, Коммунистическую партию, ее Центральный Комитет и Председателя Конституционной Комиссии, нашего дорогого товарища и друга Леонида Ильича Брежнева. Он проделал поистине титаническую работу по созданию новой Советской Конституции. История никогда не забудет его подвига».

Аркадий Белинков назвал искусство «силомером гнусности тиранического режима». В эпоху Брежнева уровень культуры опустился значительно ниже точки, достигнутой в предыдущую эру. Смерть короля «бардов» — А. Галича в 1977 году в изгнании, В. Высоцкого в 1980 году в Москве символизировала наступившее затишье: умолкли «неразрешенные голоса», певшие о реальной жизни.

Эмиграция

Октябрьская революция была причиной первой массовой эмиграции XX века. Вторая волна эмиграции была рождена советско-германской войной. Третья волна поднимается в начале 70-х годов. По своему происхождению она отличается от прежних эмиграции.

После того, как приоткрытая в первые годы НЭПа щель была наглухо запечатана во второй половине 20-х годов, Советский Союз целиком изолировался от мира. Н. Хрущев, размышляя на пенсии о характере государства, которым он руководил 10 лет, удивлялся: «Это невероятно: после пятидесяти лет держать рай под замком». Бывший генеральный секретарь рассуждал логично: «Наш строй, безусловно, самый прогрессивный... на данном этапе развития человечества... значит, наши люди живут и строят социализм в результате своих убеждений, а не в результате принуждения...», следовательно, им следует «дать возможность уехать...»

Логически рассуждать Хрущев начал лишь после свержения. Поворотным пунктом в отношении к эмиграции был процесс группы евреев в 1970 г., арестованных в ленинградском аэропорту и обвиненных в попытке захватить самолет, чтобы бежать из Советского Союза. Необычайно суровый приговор — двое к смертной казни, девять — к длительным лагерным срокам — вызывает возмущение мировой общественности. Негодование тем более велико, что одновременно со смертными приговорами в Ленинграде выносятся в Бургосе смертные приговоры испанским террористам. В декабре 1970 г. даже коммунистические партии Запада вынуждены протестовать против смертных приговоров в социалистическом СССР и во франкистской Испании.

Суровый приговор вызывает не страх, как ожидали власти, а подъем движения советских евреев за право выезда в Израиль. Советское государство решает разрешить эмиграцию. Как и каждое решение советских органов, разрешение на эмиграцию многосмысленно. Это не право советского гражданина выезжать и въезжать к себе на родину, это подарок государства, которое то его дает, то его забирает, то дает снова. Желающие выехать становятся изгоями —их увольняют с работы, шельмуют в печати, избивают на улице, заставляют иногда ждать разрешения годами, заставляют платить выкуп. Одновременно число выезжающих растет: в 1970 г. эмигрировало — 1 тыс. чел., в 1973 — 34 783 чел., затем число падает до 13 222 чел. в 1975 г. и возрастает до 43 тыс. в 1979г. В приоткрытую дверь устремляются немцы Поволжья: с 1970 до 1976 г. — их выехало 30 тыс. Разрешение эмиграции — серьезнейшая уступка власти, сделанная под нажимом массового движения евреев и советских диссидентов, поддержанных мировым общественным мнением. Однако советское государство стремится превратить поражение в победу.

К началу 70-х годов уже имелся некоторый опыт «социалистической эмиграции». Каждая страна, в которой к власти приходила коммунистическая партия, немедленно наглухо закрывала «рай» на замок. При разных обстоятельствах, однако, в разных странах социалистического лагеря возникали возможности выехать. Польша и Чехословакия в 1946—1948 годах разрешили выезд евреев в новое государство Израиль, ибо в тот момент Советский Союз рассчитывал сделать Израиль своим форпостом на Ближнем Востоке. В 1956 году евреи вновь могли выехать из Польши — на волне либерализма, порожденного «польским Октябрем». Венгерские события 1956 года вынудили к бегству сотни тысяч венгров. Чехословаки бежали из страны после ее оккупации в 1968 году. Самой многочисленной была эмиграция из Восточной Германии, ибо, до строительства в 1961 году стены в Берлине, она была самой легкой — достаточно было перейти улицу и оказаться в свободной стране с тем же языком. В 1968 году в Польше впервые эмиграция была организована — евреев вынудили покинуть страну. Правительство Гомулки хотело найти козла отпущения, на которого можно было свалить вину за трудности, переживаемые Польшей, хотело поставить знак равенства между евреями и эмигрантами. Кроме того, с довоенных времен евреи играли важную роль в коммунистической партии Польши, а затем заняли значительные посты в социалистической Польше: их изгнание освобождало многочисленные посты в администрации, квартиры...

Весь этот опыт был использован советскими органами.

Разрешение на эмиграцию, данное евреям, позволило назвать конкретного врага, который стал воплощением всех врагов страны, народа, социализма. Разрешение на эмиграцию выделяло евреев из всех других народов страны, давало им право, которым никто не обладал. Превращало их в потенциальных «предателей», в «пятую колонну». В. Гомулка в 1968 году так их и назвал.

Разрешение на эмиграцию, как и во времена Ленина, позволяет очистить страну от недовольных, высылая их или вынуждая выехать «добровольно». В феврале 1974 года был арестован, посажен в самолет и выслан Александр Солженицын. Это был первый случай высылки за границу после Троцкого в 1929 году. Но изгнание Солженицына произошло в рамках «еврейской эмиграции». И хотя Европа встретила изгнанника как никого другого со времен Гарибальди, в Советском Союзе нетрудно было распространить официальный слух о том, что Солженицын — еврей.

Традиционное русское недоверие к Западу, тщательно воспитуемое социалистическим государством отношение к эмиграции, как к ярому врагу, все это было усилено государственным антисемитизмом. Евреи были приравнены к диссидентам, диссиденты к евреям, все вместе изображены агентами иностранных разведок. Выпущенная в конце 1978 года в Москве «Белая книга», посвященная диссидентам и эмигрантам, предназначенная для пропагандистов, работников КГБ и милиции, официально ставит знак равенства между всеми «врагами СССР». «Белая книга» составлена Ассоциацией советских юристов и снабжена предисловием председателя Верховного суда СССР Л. Смирнова.

Разрешение на эмиграцию преследует и практические цели. В 1977 году В. Буковский был выслан на Запад в обмен на главу чилийских коммунистов Л. Корвалана. В 1979 году пять советских диссидентов были освобождены из лагерей и тюрем и высланы на Запад в обмен на двух советских шпионов, схваченных в США. ГДР превратила торговлю диссидентами, которых социалистическая Германия продает капиталистической Германии за твердую валюту или дефицитные товары, в важный источник дохода. Советский Союз торгует диссидентами пока спорадически.

Не исключено, что эмиграция может использоваться КГБ как виварий для своих агентов.

Третья эмиграция состоит в основном из евреев. Но в ней представлены и многие другие национальности СССР. Главная черта «третьей эмиграции» — она состоит из советских людей, воспитанных и выросших при советской власти, со дня рождения дышавших советским воздухом. Сравнение «первой» и «третьей» эмиграции позволяет увидеть разницу в отношении к миру, действительности, родине, друг другу русских и советских людей.

Эмигранты воспроизводят окружающую среду, покинутую ими. Характерно, например, что русские эмигранты начала 20-х годов, немедленно воспроизвели радугу политических партий, существовавших а России до революции, «третья эмиграция» политических организаций не создала. Единственной политической организацией, действующей в эмиграции, остается НТС, основанный в 30-е годы.

Отсутствие политических организаций не означает отсутствия политических дискуссий. Споры ведутся между представителями трех взглядов, родившихся вместе с диссидентским движением.

Александр Солженицын возлагает надежды на духовное возрождение русского народа, связанное с религиозным возрождением А. Солженицын критикует демократическую форму правления, считая, что она: бессильна перед лицом тоталитаризма; несправедлива и случайна, поскольку заменяет общее согласие законом математического большинства; бессодержательна, ибо лишена всякого трансцендентного начала. «Со скалы леденящего тоталитаризма» А. Солженицын предлагает «медленный плавный спуск через авторитарную систему (неподготовленному народу с той скалы сразу прыгнуть в демократию — значит расшлепаться насмерть в анархическое пятно)». Критики, обрушившиеся на взгляды А. Солженицына, не приняли во внимание оговорок писателя: «авторитарный строй, основанный на человеколюбии», «с твердой реальной законностью», отражающей волю населения, «устойчивый покойный строй, не переходящий в произвол и тиранию», «отказ от негласных судов, от психиатрического насилия, от жестокого мешка лагерей», «допустить все религии без притеснения», «свободное книгопечатание, свободные литература и искусство».

Распространены взгляды, наиболее убедительно излагаемые А. Сахаровым, лауреатом Нобелевской премии мира, подвергающимся преследованиям в Советском Союзе. А. Сахаров верит в будущее «нравственного движения, подготавливающего в сознании людей основы демократических, плюралистических преобразований, необходимых стране, нужных всему человечеству ради мира на Земле» Он убежден, что националистическая идеология опасна и разрушительна даже в ее наиболее гуманных, на первый взгляд, «диссидентских формах».

Наконец, имеются сторонники взглядов историка-марксиста Роя Медведева, пишущего в Москве. Он полагает, что «положение в Москве может быть изменено марксистами недогматического толка, способными создать новый облик социализма». Р. Медведев верит, что приход к власти в партии «разумных и более молодых людей» позволит изменить положение. Он верит, что «может быть, даже Андропов понимает проблемы интеллигенции лучше, чем Суслов и Кириленко».

Ведущую роль в третьей эмиграции играют писатели. Ими созданы журналы, предоставляющие место художественной литературе, политическим и общественным материалам. Редактируемый В. Максимовым «Континент» — по форме традиционный русский «толстый» журнал — стремится создать широкую платформу для объединения всех противников «красного и черного фашизма». Журнал уделяет много места литературе и жизни стран Восточной Европы. Среди других многочисленных периодических изданий можно назвать полемический журнал «Синтаксис», редактируемый А. Синявским и М. Розановой, литературный журнал «Эхо», редактируемый В. Марамзиным и А. Хвостенко. Новые силы влились в старейшее эмигрантское издание, созданный в 1925 году журнал «Вестник русского христианского движения», имеющий читателей в СССР.

Литература, создаваемая в эмиграции, представляет интерес не только сама по себе, но и потому, что она начинает влиять на литературу, создаваемую в стране. Свободная литература становится меркой, которая позволяет судить об уровне того, что пишется в Советском Союзе.

Среди бережно воспитываемых в Советском Союзе мифов видное место принадлежит легенде о невозможности русскому писателю творить вне родной почвы. Миф этот опровергают не только книги, написанные И. Буниным, М. Алдановым, В. Набоковым и другими писателями первой эмиграции, но и книги, написанные писателями третьей эмиграции.

Р. Конквест обнаружил еще один аргумент, разрушающий миф: средний возраст русских писателей, умерших в эмиграции (на 1962 год), был 72 года, средний возраст писателей, умерших на родине — чуть больше 45 лет.

Конституция

В 1961 году, на XXII съезде, принявшем новую программу партии, обещавшую построение коммунизма в ближайшее время и объявившую о создании «общенародного государства», Хрущев заявил о необходимости подготовить новую конституцию. Комиссия была создана в 1962 году. Для написания конституции понадобилось 15 лет. Новая советская конституция, четвертая по счету, была принята в 1977 году.

Основной корпус брежневской конституции, праздник которой отмечается ежегодно 5 октября, взят из сталинской конституции 1936 года, праздник которой отмечался 5 декабря. Изменения, происшедшие в стране за сорок лет, выражены в подчеркнутой роли партии.

Преамбула констатирует: «В СССР построено развитое социалистическое общество». И далее: «Развитое социалистическое общество — закономерный этап на пути к коммунизму. Высшая цель Советского государства — построение бесклассового общества». В первых двух конституциях роль партии в СССР лишь подразумевалась. В сталинской конституции статья 126 говорила, что КПСС является «передовым отрядом трудящихся в их борьбе за построение коммунистического общества» и представляет собой «руководящее ядро всех организаций трудящихся, как общественных, так и государственных». В брежневской конституции партии посвящена статья 6 в 1 главе. Гласит она: «Руководящей и направляющей силой советского общества, ядром его политической системы, всех государственных и общественных организаций является Коммунистическая партия Советского Союза. КПСС существует для народа и служит народу. Вооруженная марксистско-ленинским учением, КПСС определяет генеральную перспективу развития общества, линию внутренней и внешней политики СССР, руководит великой созидательной деятельностью советского народа, придает планомерный, научно обоснованный характер его борьбе за победу коммунизма». Конституция кодифицировала тотальную власть партии в стране.

Конституция предоставляет — как и сталинская — широкие права трудящимся. С оговоркой: «Использование гражданами прав и свобод не должно наносить ущерба интересам общества и государства, правам других граждан» (статья 39). Свобода слова, печати, собраний, митингов, уличных шествий и демонстраций гарантируется в том случае, если они «соответствуют интересам трудящихся и используются в целях укрепления социалистического строя» (статья 50). Свобода научного, технического и художественного творчества гарантируется, но лишь «в соответствии с целями коммунистического строительства» (статья 47). Обеспечивается право на образование, но статья 25 декларирует: «В СССР существует единая система образования, которая служит коммунистическому воспитанию...»

Впервые в советскую конституцию введена глава «Внешняя политика». В первом абзаце статьи 28 говорится: «Советское государство последовательно проводит ленинскую политику мира, выступает за упрочение безопасности народов и широкое международное сотрудничество». Во втором же абзаце объявляется: «Внешняя политика СССР направлена на обеспечение благоприятных международных условий для построения коммунизма в СССР, укрепление позиций мирового социализма, поддержку борьбы народов за национальное освобождение и социальный прогресс...»

Характер изменений, внесенных в новую конституцию по сравнению со старой, хорошо иллюстрируют изменения, внесенные в советский гимн. Сталинский гимн, введенный в 1944 году, вместо «Интернационала», с 1956 года стал песней без слов, ибо в тексте имелось упоминание имени Вождя народов. С 1 сентября 1977 года советский гимн вновь поется. Изменен припев: вместо «Партия Ленина — партия Сталина нас от победы к победе ведет!» поставлены слова: «Партия Ленина — сила народная нас к торжеству коммунизма ведет!»

Изменение заключается в устранении имени Сталина и уточнении Цели. От «победы к победе» — значит к Коммунизму.

 

Хельсинки — Кабул

Пятилетие после победы в Хельсинки было периодом нараставших экономических трудностей. Органические пороки советской системы усугубились экономическим кризисом на Западе. Ослабление главной экономической опоры лагеря социализма немедленно сказалось в СССР не только в снижении процентов роста в статистических таблицах (хотя и это показательно, ибо советская статистика — важный элемент идеологии), но и в резком ухудшении продовольственного снабжения населения, которое и до этого было неудовлетворительным.

Очередная попытка решить продовольственную проблему, то есть обеспечить населению минимум продуктов, необходимых для существования, была очередным подтверждением катастрофического положения советского сельского хозяйства. В 1977 году член Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук В. А. Тихонов признал, что «подсобное хозяйство дает стране, примерно, 28% валовой сельскохозяйственной продукции». Подсобное хозяйство — это приусадебные участки колхозников и горожан. В колхозах и совхозах размер участка — 0,25 га, горожанам выделяется меньше — 0,06-0,09 га. В общей сложности частные участки занимают около 1% обрабатываемой земли. По официальным данным, опубликованным в 1978 году подсобные хозяйства дали по стране: 61% картофеля, 29% овощей, 29% мяса, 29% молока, 34% яиц.

Отношение советского государства к «подсобному хозяйству» было — с эпохи коллективизации — враждебным. Теоретически вражда объяснялась тем, что частное хозяйство порождает буржуазные инстинкты. Практически — тем, что, обеспечивая себя продовольствием, советский гражданин становится хотя бы в одной области менее зависим от государства. В особенно трудные для страны периоды подсобные участки разрешались, затем запрещались, чтобы затем снова получить право на существование. В начале 70-х гг. велась активная борьба с развитием личного сельского хозяйства. В 1978 г. ЦК КПСС и Совет министров СССР издал постановление, разрешающее развитие личных подсобных хозяйств как в деревне, так и в городе. Причем особое внимание уделяется развитию таких хозяйств на предприятиях и в учреждениях: они сами должны кормить рабочих и служащих. Задача самообеспечения продовольствием ставится даже перед армией. В 1980 г. «Правда» ставила в пример воинскую часть, которая производит «все, что идет на солдатский стол».

Отчаянное положение с производством продовольствия, в котором оказался Советский Союз, заставило генерального секретаря ЦК КПСС обратиться на XXVI съезде партии с призывом лучше использовать личные хозяйства граждан и подсобные хозяйства промышленных предприятий.

Пятилетие после Хельсинки было периодом развернутого наступления на диссидентов: все проявления инакомыслия жестоко подавлялись. Некоторые наблюдатели, подводя итоги Хельсинкского совещания, заносили в актив появление Групп по наблюдению за выполнением решений Совещания. К 1980 г. все члены всех Групп по наблюдению были арестованы.

Становятся известными все более и более, несмотря на цензуру, выступления рабочих в различных частях страны в защиту своих экономических прав.

Рабочее движение в СССР получило новый импульс в связи с развернувшейся борьбой польских рабочих за свои права в 1970, 1976 и особенно в 1980—81 годах.

Дважды, в 1970 г. и в 1976 г. польские рабочие в Поморье выступали в защиту своих прав. Эти выступления были подавлены властями, но стачечный комитет продолжал существовать. В 1980 г., в связи с резким ухудшением экономического положения в Польше и попытками власти выйти из кризиса за счет понижения жизненного уровня трудящихся, и без того достаточно низкого, рабочие верфей в Гданьске начали забастовку. Движение перекинулось на другие районы страны. Во главе нового движения стал электрик Лех Валэнса. 10 млн. польских рабочих объединились в свободные профсоюзы «Солидарность». Их примеру последовали крестьяне, потребовавшие признания своего собственного профсоюза. Движение за обновление Польши охватило также и интеллигенцию. Студенты потребовали и частично добились академических свобод. Население различных местностей потребовало смены коррумпированного местного руководства. Католическая церковь оказала движению осторожную поддержку.

Первый секретарь ЦК ПОРП Герек, пришедший к власти на волне рабочего движения в 1970 г. вынужден был уйти в отставку. Его сменил Станислав Каня. В марте 1981 г. главой правительства был назначен министр обороны генерал Ярузельский. То был первый случай в истории Советской империи, когда кадровый генерал стал во главе правительства. Польское правительство вынуждено было признать законность новых профсоюзов и их права на стачку.

Победа «Солидарности» стала поворотным пунктом не только в истории Польши, но и в истории всей советской империи. Руководители СССР выступили с неприкрытыми угрозами по отношению к польскому народу, угрожая вооруженной интервенцией и требуя от нового польского руководства подавления рабочего движения. Рука об руку с «Солидарностью» выступили польские диссиденты, еще ранее отвоевавшие себе право на полулегальное существование. Польские власти по приказу из Москвы начали полицейские преследования руководителей диссидентов Курона и Михника. «Солидарность» немедленно потребовала прекращения преследований диссидентов.

Советские руководители предпочли подавить рабочее движение в Польше польскими же руками. Вооруженное вторжение в страну с 37-миллионным населением, не раз в ходе истории демонстрировавшим свою готовность идти на любые жертвы ради независимости, может иметь непредсказуемые последствия. Вот почему в ход были пущены прежде всего политические методы, цель которых заключалась в том, чтобы изолировать польские свободные профсоюзы от диссидентов, а затем поссорить польских рабочих с другими слоями населения и разбить таким образом оппозиционные силы поодиночке. Когда это не удалось, когда стало очевидным, что реформы, предлагаемые «Солидарностью» могут привести к оздоровлению польской экономики, польского общества, генерал Ярузельский ввел в стране — 13 декабря 1981 г. — военное положение. Были произведены массовые аресты среди членов «Солидарности», среди рабочих, ученых, писателей, артистов. Партия, осознав, что в результате реформ она потеряет свою власть в стране, перестанет быть «руководящей силой», оставаясь лишь политической партией, прибегла к военной силе, объявила войну народу.

Военное положение не решило ни одной из проблем, стоявших перед Польшей. Оно было единственной возможностью для партии сохранить свою власть.

В феврале 1978 г. группа рабочих, собравшихся в Москве, объявила о создании свободного профсоюза трудящихся в СССР. В открытом письме «К мировой общественности» в канун 60-летия СССР инициаторы создания свободных профсоюзов писали: «Мы думаем, что нас десятки тысяч, сотни тысяч... Мы — это многочисленная армия советских безработных выброшенных за ворота предприятий за право на жалобу, за право на критику, за право на свободу слова». Главный инициатор движения Владимир Клебанов был арестован и отправлен в психиатрическую больницу. Вслед за первой попыткой последовала другая. Был создан свободный профсоюз под названием Свободное межпрофессиональное объединение трудящихся (СМОТ). Многие из его членов были арестованы, а один из них, рабочий Владимир Борисов, был выслан в июне 1980 г. за пределы СССР.

Одним из видных деятелей свободных профсоюзов в СССР стал рабочий Алексей Никитин, завоевавший популярность среди шахтеров Донецка выступлениями в защиту их прав. Он родился в 1937 г. в семье крестьянина Брянской области. После средней школы окончил горный техникум, служил в армии, работал на шахте, был активным комсомольцем, после демобилизации вступил в партию, затем окончил Донецкий политехнический институт по специальности «инженер-электромеханик». Начиная с 1969 г. Никитин неоднократно выступал в защиту прав рабочих в конфликтах между администрацией шахты в Бутовке и рабочими. В 1970 г. он был уволен с работы. 22 декабря 1971 г. на шахте, на которой раньше работал Никитин, произошел взрыв, в результате которого 7 человек было убито и более ста ранено. Об опасности взрыва Никитин неоднократно предупреждал администрацию. Вскоре Никитина арестовали и начались его мытарства по тюрьмам и психбольницам.

Никитину удалось организовать в декабре 1980 г. встречи в Донецке местных рабочих с московскими корреспондентами газеты «Файненшл Таймс» Дэвидом Сэттером и газеты «Вашингтон пост» Кевином Клоузом. Рабочие и жители Донецка, опрошенные корреспондентами, откровенно рассказывали о тяжелых условиях их существования. Из разговоров с донецкими трудящимися у журналистов сложилось впечатление, что причины приведшие к рабочим волнениям в Польше, существуют в Советском Союзе еще в большей мере.

В конце 1980 г. и в начале 1981 г. рабочие волнения прокатились на предприятиях Москвы, Киева, Ленинграда, Воронежа, Минска, Петрозаводска, Вильнюса. Рабочие выражали свою солидарность с рабочими Гданьска.

Пятилетие после Хельсинки было временем серьезных успехов советской экспансии. Советский Союз начинает выходить за пределы «ялтинской зоны» в эпоху Хрущева — прежде всего в направлении Ближнего Востока. Приход к власти Кастро расширяет зону советских интересов на другое полушарие. В 50-е и 60-е годы Советский Союз время от времени терпит неудачи: он вынужден убрать ракеты с Кубы, вывести советников из Египта, теряет влияние в Гане и т. д. Но это всегда неудачи далеко за пределами собственно советской зоны: на определенном участке земного шара наступление задерживается, но не прекращается.

Немедленно после подписания в Хельсинки Заключительного акта соглашения, Советский Союз одерживает победу в Анголе. Комментируя установление в Анголе просоветского режима, «Правда» писала: «Всему миру известно, что Советский Союз не ищет в Анголе ни экономической, ни военной, ни иной выгоды. Ни один советский человек не сражается с оружием в руках на ангольской земле». В этой фразе был использован знаменитый рецепт Ленина: по форме правильно, а по существу издевательство. На ангольской земле сражались с советским оружием в руках — кубинцы. Кубинский экспедиционный корпус был затем использован для поддержки просоветского правительства в Эфиопии и других районах, ставших объектом внимания Советского Союза. Кубинцы становятся советским Иностранным легионом.

Отвергая робкие возражения государственного секретаря США, полагавшего, что экспансия СССР и Кубы происходит там, где «ни СССР ни Куба не имеют никаких исторических интересов», «Правда» отвечала: «Насчет экспансии — это неправда. Если же говорить об исторических интересах, то они заключаются не в том аспекте, который имеет в виду государственный секретарь США, а в полной и последовательной поддержке Советским Союзом борьбы народов за свободу и независимость».

В 1977 году обязательство поддерживать «борьбу народов» будет вписано как закон в советскую конституцию. В 1978 году в новое издание «Краткого политического словаря» добавляются статьи «Идеологическая борьба» и «Классовая борьба».

Г. Киссинджер пишет в своих мемуарах, что он не думает, будто у Брежнева под подушкой лежит план установления мирового господства, разработанный во всех подробностях: «Кремленологи имеют часто тенденцию интерпретировать действия советских руководителей, как часть тщательно разработанного плана, каждая деталь которого неумолимо вытекает из предыдущей». Бывший государственный секретарь США — прав. Тщательно разработанного плана — нет. Есть отношение к миру, как объекту экспансии, как к добыче.

Выступая на совещании «идеологических работников» в октябре 1979 года, Б. Пономарев перечислил успехи «борьбы народов»: Вьетнам, Лаос, Кампучия, Ангола, Мозамбик, Гвинея-Бисау, Эфиопия, Афганистан. «Идет, — заявил он, — неумолимый процесс смены отживших реакционных режимов прогрессивными, все чаще с социалистической ориентацией». Б. Пономарев разделил весь мир на 4 зоны, изложив модернизированный вариант «доктрины Ленина-Брежнева». Первая зона — зона развитого социализма, то есть СССР. Вторая — зона «братских стран», мирового социалистического сотрудничества. Третья — «зона прогрессивных режимов», Пономарев отнес к ней, в частности, Иран и Никарагуа. Четвертая зона —капиталистический мир. Три зоны мира являются законной, определенной историческими законами, сферой действия Советского Союза. Давно минуло время, когда первое в мире социалистическое государство считало себя «осажденной крепостью». В конце 70-х годов осажденной крепостью становится капиталистический мир — четвертая зона. «Стоящие перед человечеством глобальные проблемы, как и очевидная необходимость их скорейшего разрешения, выступают в наши дни как один из все более и более весомых аргументов в пользу социализма и коммунизма, в пользу полного социального и национального освобождения всего человечества».

Стратегическая задача поставлена — социализм для всего человечества, как средство решения «глобальных проблем человечества». Тактика выполнения этой задачи — удары по слабым звеньям четвертой зоны.

Вторжение советских войск в Афганистан в декабре 1979 года было практическим осуществлением права, присвоенного себе Советским Союзом: с апреля 1978 года, после переворота, приведшего к власти коммунистическую партию, Афганистан стал частью третьей зоны.

Вторжение в Афганистан было проведено по чехословацкому образцу: «приглашение», захват столичного аэродрома, танковый десант, а затем введение армии.

Первой неожиданностью для Советского Союза оказалась реакция США. После апрельского переворота в Кабуле «Нью-Йорк Таймс» писала: «Администрация Картера остается до сих пор, и совершенно справедливо, совершенно спокойной в связи с переворотом в Афганистане, где лидеры маленькой коммунистической партии захватили власть в Кабуле... Лет десять назад любая коммунистическая победа рассматривалась бы как явное поражение США. Большинство американцев сегодня считают, что мир более сложен». Для советского руководства переход Афганистана после апреля 1978 года из третьей зоны во вторую стал бесспорным основанием для вмешательства, в том числе и военного. Решение президента Картера объявить эмбарго на продажу Советскому Союзу дополнительного зерна (сверх квоты, предусмотренной пятилетним соглашением) и призыв бойкотировать Олимпиаду, было воспринято как враждебный поступок.

Политика Картера подверглась критике со стороны американских сторонников разрядки во что бы то ни стало. Джордж Кеннан поддержал советский тезис о том, что «ввод ограниченного военного контингента в Афганистан явился вынужденной мерой правительства СССР и что это решение было нелегким». Нынешние события в Афганистане, заявил бывший посол США в Москве, «касаются прежде всего двух стран — Советского Союза и Афганистана». Политику Картера отказались поддержать страны Западной Европы (за исключением Великобритании). Сценарий, известный по 1956 и 1968 годам, повторился: после нескольких тревожных опасений и колебаний Франция и ФРГ возобновляют дипломатический диалог с Советским Союзом. Западная Европа начинает забывать о «дорожном инциденте».

Советские стратеги правильно оценили реакцию Запада на вторжение в Афганистан, которую американский комментатор коротко сформулировал: бизнес как всегда. Добавив: «Афганистан не был частью Запада и советская оккупация сама по себе не нарушает мирового стратегического равновесия». Советские стратеги ошиблись в оценке реакции Афганистана.

Первая ошибка состояла в недооценке слабости коммунистической партии, созданной накануне апрельского переворота 1978 года из двух политических групп — «Халк» («Народ») и «Парчам» («Знамя»), тесно связанных с Москвой. Союз между ними продержался недолго: «Халк» монополизировал власть и начал быструю советизацию страны, ликвидируя всех противников, а в том числе и членов «Парчам». Под властью Тараки, а затем Амина в Афганистане установился режим кровавого террора. Как обычно в конфликте между коммунистическими группировками имели значение не идеологические разногласия, а стремление к власти. В Афганистане борьба усугубилась национальной рознью. «Халк» рекрутировал своих сторонников преимущественно из племен пушту, «Парчам» из таджикских племен. Среди советских советников было немало таджиков, говорящих на фарси — одном из языков Афганистана. Несмотря на то, что именно «Халк» старался навязать Афганистану режим советского типа, враждебное отношение к таджикам стало распространяться и на советников из СССР.

Первым актом советских войск, оккупировавших Кабул и привезших с собой нового президента Кармала, члена «Парчам», было убийство президента Амина, главы группы «Халк». В связи с этим мир до сих пор не может понять: советские войска, по официальному объяснению, были приглашены афганским правительством, но первым действием гостей было уничтожение хозяев, пригласивших их.

Придя к власти, Б. Кармал и его сторонники начали преследование членов «Халк». Социальная база и даже численность коммунистической партии были сведены почти на нет.

Главный просчет советских стратегов — недооценка воли афганского народа к независимости. Советская печать изображала вступление советских войск в Афганистан по образцам 1968 г. В стремлении изобразить радость местного населения, газеты не знали удержу. Пальма первенства принадлежит, несомненно, правительственной газете «Известия», рассказавшей о том, как афганский крестьянин, увидев советских солдат, «припал к танку, поцеловал запыленную броню».

Для того чтобы «нормализовать» Чехословакию, население которой оказывало лишь пассивное сопротивление оккупантам, понадобилось 8 месяцев. Через 8 месяцев после вторжения в Афганистан около 1 миллиона жителей страны, насчитывающей 17-18 миллионов населения, покинуло родину — бежало от бомбардировок. Афганская армия развалилась. Борьбу с оккупантами ведут многочисленные отряды партизан, использующих чрезвычайно удобную для сопротивления географию страны. 80-тысячная советская армия с трудом контролирует некоторые крупные города и главные дороги. Использование новейшей техники, позволяющей причинять тяжелые потери партизанам и мирному населению, не спасает советские войска от потерь, которые не перестают расти.

Внешне ситуация напоминает положение американской армии во Вьетнаме: огромная, тяжелая военная машина, оснащенная по последнему слову техники, и противник, свободно маневрирующий на местности, компенсируя слабость своего вооружения. С одной стороны солдаты, присланные в чужую страну, с другой — люди, воюющие дома и за свой дом. Принципиальная разница заключается в том, что американцы вели войну во Вьетнаме перед телевизором — это была первая в истории война, за которой граждане страны могли следить ежедневно и ежечасно. Армия США потерпела поражение во Вьетнаме, ибо американский народ не захотел продолжать войну. Правительство не могло воевать против воли народа. Советская армия ведет войну, о которой советский народ ничего — кроме слухов и похоронных, получаемых семьями погибших в Афганистане советских солдат — не знает. Афганистан закрыт и для иностранных журналистов (за исключением корреспондентов некоторых коммунистических газет).

Как американские, так и советские генералы заинтересованы в продолжении войны, которая позволяет испытывать новые виды вооружения, совершенствовать тактику, обучать солдат и офицеров в боевой обстановке. Но в отличие от США, где правительство ответственно за все, что делает армия, в СССР партия, осуществляя политическое руководство армией, вину за все неудачи возлагает только на военных. Побеждает всегда партия, вину за поражения несут — солдаты.

Трудности, встреченные в Афганистане, побудили Москву обратиться за помощью к Западу, прежде всего к США. «Если бы Соединенные Штаты хотели мира в этом районе (т. е. в районе Афганистана. — М. Г.), — писал ровно через два месяца после вторжения представитель ЦК, — то президенту США достаточно было бы дать команду прекратить вторжения на территорию Афганистана, прекратить поставки оружия, ликвидировать базы наемников, словом прекратить все формы вмешательства, направленные против правительства и народа Афганистана...» Полгода спустя он еще более настойчиво и ясно заявляет: «Ключ к политическому урегулированию ситуации вокруг Афганистана находится в Вашингтоне...» Советское руководство рассчитывает, что Запад, прежде всего США, — примут участие в приемлемом для СССР политическом урегулировании, «афганского вопроса», что на деле означало бы оказание помощи СССР в подавлении сопротивления афганского народа.

Этот же мотив отчетливо прозвучал в докладе Брежнева на XXVI съезде КПСС в феврале 1981 г. Вся вина возложена на США. Вторжение советских войск в Афганистан вынудило правительство США и ряда других западных государств занять временно более твердую позицию по отношению к экспансионистской политике СССР. Соединенные Штаты наложили эмбарго на поставки зерна в СССР, призвали к бойкоту Олимпийских игр в Москве и заморозили намечавшиеся экономические сделки с Советским Союзом. 104 государства проголосовали в ООН за осуждение вооруженного вмешательства иностранного государства в Афганистане. Но едва новый президент США Р. Рейган пришел к власти, он немедленно отменил эмбарго на поставки зерна в СССР. Исторический опыт подсказывает советским руководителям, что они вполне могут рассчитывать на забывчивость и близорукость Запада. Умело эксплуатируя страх народов перед опасностью термоядерной войны. Советский Союз еще не раз подтвердит миру, что разрядка делима.

 

Конец «брежневского времени»

К концу восемнадцатилетнего правления Брежнева все дела пришли в упадок. Партийные верха все чаще подумывают о необходимости «подкрутить гайки», укрепить дисциплину и навести «порядок». Но сначала нужно было найти преемника сходящему со сцены Брежневу.

В 1979 году был уволен в отставку, а спустя год умер, председатель Совета Министров СССР А. Н. Косыгин, с именем которого одно время связывали неоправдавшиеся ожидания экономической реформы. Фактическое отстранение от дел второго секретаря ЦК А. П. Кириленко, смерть главного идеолога партии М. А. Суслова (январь 1982 года), усилили борьбу среди возможных претендентов на пост генерального секретаря. Ведущей фигурой в этом соревновании становится 68-летний Ю. В. Андропов, возвратившийся в секретариат ЦК КПСС из КГБ в мае 1982 года, через год и три месяца после того, как делегаты XXVI съезда КПСС дружно проголосовали за переизбрание генеральным секретарем впадающего в маразм Брежнева. Другим претендентом становится в возрасте 71 года К. У. Черненко, сделавший при помощи своего хозяина Брежнева головокружительную карьеру от начальника секретариата Президиума Верховного Совета СССР (1964) до секретаря ЦК КПСС (1976) и члена Политбюро (1978). Он возглавляет личный секретариат «вождя».

* * *

Такого счастливого времени, какое было при Брежневе, правящий класс еще никогда не знал. Вместе с чувством безопасности и уверенности, которой он был лишен и во времена Сталина и, в меньшей, правда, степени, в хрущевское «славное десятилетие», он обрел чувство устойчивости, а следовательно, и самоуважения. Всевозможные привилегии создавали необычайно высокий уровень жизни. Это касалось всего: условий работы и отдыха, снабжения, жилищ; получения образования, возможности воздействовать на судьбу зависящих от них людей. Все это вместе взятое усиливало врожденные или благоприобретенные чувства зависти, жадности, вседозволенности и пренебрежения к закону, а также возбуждало ненависть ко всем тем, кто мог бы нарушить этот устойчивый благополучный строй жизни: к диссидентам, к враждебным «голосам» из Зарубежья, к фрондирующим писателям и артистам, просто к жалобщикам, «качающим» какие бы то ни было права, и, уж конечно, к евреям.

В те годы для советской элиты были выстроены новые жилища по самым современным западным образцам: с плавательными бассейнами, саунами, подземными гаражами, закрытыми магазинами и даже (о чем и мечтать раньше даже и не приходилось) с двумя туалетами! Установленная в городах общесоюзная санитарная норма — 9 кв. м на человека не применялась, когда дело шло о высокопоставленном чиновнике. Важна была занимаемая должность. Жилье обретает социальную значимость и престижность. В крупных городах, и прежде всего в столичных, для высшей бюрократии выстраиваются дома в изолированных от остальных граждан районах. Центры перепланируются, теперь здесь живет классово-однородное население, правда, сюда допущены также иностранцы. Примером служит, конечно, Москва. Улочки и переулки Арбата перестроены, многие дома снесены, а на их места воздвигнуты другие, именуемые домами «высшей категории». Здесь размещена уже давно Кремлевская больница, а также гостиница ЦК КПСС — для высокопоставленных деятелей мирового коммунистического движения.

Прежние жители Арбата: рабочие, служащие, лица свободных профессий — оттеснены в новые микрорайоны, выстроенные на окраинах столицы.

Высшее чиновничество — гражданское и военное, заполонившее центр города, избавлено таким образом от атмосферы недоброжелательства, возникающей от соседства бедных и богатых.

Эти социальные изменения подметил Булат Окуджава, коренной житель Арбата, поэт, певец, писатель, иногда фрондер:

Я выселен с Арбата, арбатский эмигрант. В Безбожном переулке хиреет мой талант. Кругом чужие лица, враждебные места. Хоть сауна напротив, да фауна не та. . . . . . . . . . . . . . . . . . Хозяйская походка. Надменные уста. Ах, флора там все та же, да фауна не та. Я, эмигрант с Арбата, живу, свой крест неся... Заледенела роза и облетела вся.

На реконструированном Новом Арбате — ночной клуб — для иностранцев. На Краснопресненской набережной для них — представителей враждебного капиталистического мира — выстроен целый комплекс — настоящий сеттлемент лишь с одной поправкой — его жители не пользуются правом экстерриториальности, к тому же постоянно находятся под бдительным оком КГБ. В одном блоке размещены офисы представительств иностранных банков и кампаний. В соседнем — квартиры и гостиница для иностранцев. Внутри комплекса бары, рестораны, ночной клуб. Пускают туда только иностранцев или гостей, приглашаемых ими, правда, сюда также допущены и проститутки высокого класса. Проституция в СССР запрещена законом. Но здесь власти идут на уступки не только для того, чтобы повеселить дорогих иностранных гостей, но и, если удастся, выудить у них полезную информацию. Советская элита ограниченно допускает иностранцев в свою среду. Это не мешает время от времени указывать иностранцам на их место — чуть пониже советского бюрократа.

Корреспондент «Нью-Йорк таймс» в Москве Дэвид Шиплер замечает по этому поводу: «Наиболее обессиливает то, что опасность приходит в значительной степени изнутри, из вашей собственной головы. Завернутый в официальную ложь, окутанный враньем и ироническими усмешками, задыхающийся в теплых и радушных объятиях, вы существуете, зная, что это может обернуться холодом по приказу сверху в любой момент, если государство решит изменить среду, в которой вы находитесь, и оно сделает вашу жизнь постепенно или внезапно неудобной или причинит вам непереносимую боль».

Социальные барьеры укрепились и на ниве образования. Еще в конце 50-х годов в ряде столичных городов были созданы специальные школы, где обучение со второго класса велось на иностранных языках. Постепенно сеть их расширялась соответственно росту правящего класса и его потребностям. Процент детей рабочих в этих школах крайне незначителен. Дети, общаясь между собой, постоянно находятся в атмосфере избранности, чувство привилегий «по праву рождения» проникает в их плоть и кровь, позднее узы избранности скрепляются браками. Создаются своего рода династии. КПСС не против династий. На страницах советских газет то и дело можно прочитать рассказы о рабочих династиях: сталеварах, шахтерах, машинистах, иногда даже пишут о династиях ученых. Государство призывает детей рабочих и колхозников «перенимать эстафету» их дедов и отцов. Но не было случая, чтобы упоминали о династиях политических, тех, кто находится у кормила власти. Наиболее выразительный пример — семейство Брежневых. Сын Брежнева — заместитель министра внешней торговли, дочь Брежнева — жена заместителя министра внутренних дел, сестра жены Брежнева — жена министра внутренних дел. Семья члена Политбюро министра иностранных дел А. А. Громыко: сын — член-корреспондент Академии наук СССР директор Института Африки АН СССР, зять — профессор права в Дипломатической академии. То же и в республиках. Например, семейство Стуруа — глава семьи — ныне покойный председатель Президиума Верховного Совета Грузинской ССР. Один из сыновей — сначала секретарь ЦК компартии Грузии, затем директор Института марксизма-ленинизма в Тбилиси; второй сын — журналист-международник, корреспондент «Известий» в США, Англии, Франции.

Советскому правящему классу присуща особая форма ностальгии — ностальгии по прошлому, он занят поисками знатных предков, рабоче-крестьянское происхождение нужно лишь для анкеты. Борясь на службе за идеологическую чистоту, немало высших партийных чиновников скупают втихомолку картины официально непризнанных или заклейменных художников: абстракционистов, ташистов, примитивистов и др.

Стремление к наслаждению во всех его видах стало как бы образом советской жизни на ее высшем уровне. Охота и рыбная ловля в специально отведенных угодьях, путешествия за границу, оплачиваемые, как правило, либо государством, либо иностранными фирмами, торгующими с СССР и приглашающими нужных им для заключения контрактов людей, снабжение через сеть закрытых магазинов, возможность просматривать заграничные кинофильмы, недоступные широкой киноаудитории, специальные привилегии для приобретения билетов в театры и в концертные залы.

У номенклатуры остро развито социальное чутье — те, кто принадлежат к ней, редко общаются с рабочими или колхозниками даже у себя дома, а о загранице и говорить не приходится. «Пролетарский интернационализм» имеет своеобразную окраску. Находясь за пределами СССР по служебным делам или со специальным визитом, советские представители, делегаты встречаются с людьми высокопоставленными, они-то и есть их братья и сестры по классу. Побывавшая в США в декабре 1983 года делегация Комитета советских женщин во главе с заместителем председателя комитета Елисеевой была принята дамами из нью-йоркского и бостонского «высшего света», жизнь американского рабочего класса их не занимала.

«Сладкую жизнь» ведут номенклатурные работники и в союзных республиках, где чинопочитание ценится еще больше, а цепь зависимости от начальства еще прочнее, и где коррупция является простым фактом обыденной жизни. 

* * *

За 18 лет правления Брежнева ежегодный прирост национального дохода страны снизился с 9 процентов до 2,6, а промышленного производства с 7,3 процента до 2,8, резко сократилась и производительность труда в промышленности. В сельском же хозяйстве она выражалась минусовой цифрой. Несмотря на огромные капиталовложения, достигшие, начиная с 1975 года, гигантской цифры — 27 процентов от всех капиталовложений, сельское хозяйство продолжало деградировать. Земля отказывалась плодоносить из-за истощения почв, колхозники не желали работать из-за низкой компенсации труда. Для того, чтобы поддерживать цены на продовольствие в государственных магазинах на невысоком уровне, государство постоянно прибегает к субсидиям. Население страны вынуждено приспосабливаться к специфическим условиям системы, когда голод предотвращается за счет продуктов, произведенных на карликовых приусадебных участках колхозников, рабочих и служащих, подсобных аграрных цехов на крупных промышленных предприятиях и ввоза сельскохозяйственных продуктов из-за рубежа.

Через семь десятилетий после революции, после одиннадцати пятилеток, создания индустриальной базы, достижений в космосе, успехов в создании термоядерного оружия, строительства могучего военного океанского флота, советская сверхдержава остается отсталой страной, в которой добывающая и топливная промышленность преобладают над обрабатывающей и машиностроительной. Сфера добычи и производства сырья и топлива оттягивают 40 процентов всех фондов и рабочей силы страны. Производство конечного продукта снизилось между 1950 и 1980 годами на 8 процентов. В век стремительного технического прогресса даже в недавних колониальных странах, доля ручного, немеханизированного труда в советской промышленности достигает 40 процентов.

Сократился грузооборот транспорта, не хватает погрузочно-разгрузочных механизмов; транспорт страны находится в состоянии технического и организационного упадка. Председатель Государственного комитета по науке и технике Г. Марчук констатировал: «Немало сегодняшних предприятий нуждается в коренной реконструкции; транспорт и связь отстают от возрастающих потребностей экономики; нуждается в лучшей организации и капитальное строительство».

За несколько месяцев до смерти Брежнева плачевное состояние экономики и причин этого были подвергнуты разбору не кем иным как «Правдой», опубликовавшей статью академика В. Трапезникова, руководителя Института автоматики и процессов управления АН СССР. Трапезников не только отверг официальные причины падения национального дохода, такие как плохие климатические условия, исчерпание некоторых источников сырья и высокие затраты на освоение новых территорий, но и дал, хотя и недостаточное, но более правдоподобное объяснение — несостоятельность жесткой системы централизованного планирования, отсутствие материальных стимулов и подавление инициативы работников, а также отсутствие воздействия результатов руководства на самого руководителя.

В документе, циркулировавшем в виде рукописи в научных кругах в Москве в 1983 году уже во времена Андропова, составленном экономистами, резкой критике подвергалось состояние социальных отношений в СССР и подчеркивалось «исчерпание возможностей централизованно-административного управления хозяйством».

По мнению авторов документа, действующая система производственных отношений «все более превращается в тормоз их поступательного движения», перестройка хозяйства наталкивается на «скрытое сопротивление», «социальный механизм развития экономики... не обеспечивает удовлетворительных результатов...», механизм «настроен... на зажим полезной экономической деятельности населения». Мысль экономистов, чуть завуалированная социологической терминологией, все же достаточно ясна: система экономических отношений, существующая в государстве, ничего, кроме вреда, не приносит. Однако система остается прежней и при Андропове, и при Черненко.

Это и понятно: ни один руководитель не может произвести структурные изменения, не подвергая смертельной опасности саму советскую систему и то условное равновесие между социальными группами, которое исторически существует и искусственно поддерживается ради сохранения в руках верхушки всех без исключения рычагов управления.

Поэтому выбор у нынешних и будущих руководителей невелик: либо ограничить власть партийной олигархии «наверху» (т. е. свою собственную) и партийного аппарата «внизу» и предпринять необратимые меры для оздоровления государства и его экономической системы (в советском государстве, как мы выше уже показали, все проблемы являются политическими), либо не делать ничего, пошуметь немного о необходимости изменений, пригрозить кое-кому «большой дубинкой», чуть-чуть подремонтировать фасад и продолжать держаться в основном прежнего курса, уповая на проверенное десятилетиями долготерпение населения страны, на «авось» и на разработку новых источников сырья и, разумеется, на помощь Запада, заинтересованного в долговременных инвестициях и в сохранении эквилибриума советской системы (сама мысль о возможности распада советской империи внушает Западу ужас).

В недалеком будущем центр тяжести в разведывании, разработке новых источников сырья, энергетических ресурсов переместится в Сибирь. Но это потребует громадных капиталовложений и времени. Естественно поэтому, что преемники Брежнева обращают взоры и на Запад и на Восток, в надежде привлечь западногерманский и японский капитал. Переговоры с Западной Германией о строительстве заводов для переработки залежей лигнита в районе Ачинска-Канска (Южная Сибирь) в искусственную нефть начались еще в конце 70-х годов. В 1981 году была образована советско-германская комиссия по сотрудничеству в области развития источников энергии. Проект, в котором примут участие «Дейче Банк» и крупнейший стальной концерн Маннесман А. Г., рассчитан чуть ли не до конца столетия, стоимость контрактов исчисляется уже сейчас в 16,5 млрд. долларов. Это второй крупнейший проект оказания помощи экономике СССР со стороны Западной Европы. Первый — соглашение об участии западноевропейского капитала в строительстве газопровода из СССР в Западную Европу принесет Советскому Союзу ежегодную прибыль в 5-8 млрд. долларов.

 

Глава двенадцатая. После Брежнева

 

От председателя КГБ к генсеку

Брежнев умер в начале ноября 1982 г.

Механизм перехода власти от умершего генерального секретаря к новому был отлажен и действовал, по-видимому, без особых сбоев.

Впервые в истории КПСС и советского государства сработал принцип преемственности власти. Не было разногласий в выборе пути, как то было после смерти Ленина, ни драматической борьбы внутри правящей верхушки с арестами, казнями, использованием вооруженной силы, как это случилось вскоре после смерти Сталина, ни заговора, устранившего еще живого вождя — Хрущева («бескровный переворот» в октябре 1964 года). «Подковровая борьба» закончилась победой Ю. В. Андропова, избранного генеральным секретарем ЦК КПСС на следующий же день после смерти Брежнева. Его кандидатура была предложена ближайшим соперником К. У. Черненко.

Начало политической карьеры Андропова (1914—1984) относится, как и других руководителей из «промежуточного поколения», к концу 30-х годов, когда на смену уничтожаемым старым партийным кадрам спешно выдвигали комсомольских активистов районного и областного масштаба, помогавших с энтузиазмом находить и разоблачать «врагов народа». Секретарь Ярославского обкома комсомола в конце 30-х годов, руководитель комсомола Карело-Финской ССР после советско-финской войны 1939—1940 гг., принимавший участие в организации партизанского движения во время германо-советской войны, Андропов становится в конце 40-х годов вторым секретарем ЦК компартии КФ ССР. Он быстро выдвигается в годы позднего сталинизма, когда постоянная демонстрация преданности Сталину, а не просто лояльность режиму, была единственным залогом безопасности и, при удаче, успешной карьеры. Андропову повезло, в ходе послевоенной чистки был арестован не он, а первый секретарь ЦК компартии КФ ССР, Андропова же в 1951 году берут на работу в аппарат ЦК КПСС. В 1954—57 годах он посол в Венгрии. Андропов успешно вводит в заблуждение правительство Имре Надя относительно советских намерений в разгар венгерской революции 1956 года. Удачное завершение миссии — подавление революции — было отмечено назначением Андропова заведующим отделом социалистических стран ЦК КПСС. В 1962 году он становится секретарем ЦК, достигает необходимой ступеньки на лестнице, ведущей к высшей власти. В 1967 году Андропов принимает традиционно опасный пост председателя Комитета государственной безопасности и становится 13-м по счету руководителем советской тайной полиции: пятеро из его предшественников были казнены как «враги народа», а трое впали в немилость. Вероятно, в качестве награды за согласие стать «мечом партии» в борьбе против «внешних и внутренних врагов» Андропова в 1967 году делают кандидатом в члены Политбюро, а в ознаменование заслуг по разгрому диссидентского движения он избирается в 1973 году членом Политбюро. Значение КГБ при Андропове усиливается. В 1978 году Комитет получает статус самостоятельного ведомства. Пятнадцать лет пребывания Андропова в КГБ были отмечены «успехом» в разложении и подавлении диссидентского движения внутри страны и существенным усилением советского шпионажа за границей. Пост, который в прежние времена становился как бы моральным препятствием для достижения высшей власти, послужил Андропову трамплином для решающего прыжка. Впрочем, существует исторический прецедент: Жозеф Фуше — всемогущий министр полиции времен Французской революции и эры Наполеона становится, немедленно после поражения Наполеона при Ватерлоо, председателем Директории, он управляет Францией в течение пяти дней. Время Андропова также отмерено — всего пятнадцать месяцев. Приходу Андропова к власти способствовали не только его личные качества или кропотливая работа по внедрению в сознание партийной верхушки чувства безопасности от внутренних потрясений, пока он (Андропов) остается в ее составе, но также и потому, что КГБ вбирает в себя наиболее инициативные кадры комсомольских и молодых партийных работников, становящихся как бы частью истэблишмента.

Реабилитация органов государственной безопасности, начатая еще при Хрущеве (назначение главой КГБ первого секретаря ЦК ВЛКСМ Шелепина в 1958 году), была завершена при Брежневе: КГБ при Совете Министров СССР реорганизован в КГБ СССР, председатель Комитета сделан сначала кандидатом в члены Политбюро, а затем и членом Политбюро. Андропов, а вслед за ним и Черненко, подтвердили место КГБ как одного из краеугольных камней советской системы: в члены Политбюро был избран бывший председатель КГБ Азербайджана Г. Алиев, новый руководитель КГБ Чебриков был сделан Андроповым кандидатом в члены Политбюро, а Черненко произвел его в генералы армии и вручил маршальскую звезду.

Естественно поэтому, что чувство уверенности и особого предназначения у сотрудников КГБ возрастает, они претендуют на представительство в партийном аппарате. В. Красин приводит в своей книге разговор с начальником следственной группы КГБ полковником Володиным. Речь идет о следователе Александровском, ведшем дело Красина и Якира. «Павел Иванович, — говорит Володин, — это государственный ум. Ему даже у нас в центре тесно. Его место в ЦК».

При Андропове КГБ оставался не просто инструментом партии, но стал в какой-то мере и истолкователем ее воли.

Появление Андропова на посту генерального секретаря было как бы завершением работы Системы по созданию синтетического типа руководителя, который бы вполне соответствовал ленинскому принципу — хороший коммунист есть в то же время и хороший чекист. То, чего не удалось достигнуть Берия и Шелепину, добился Андропов. Предрассудок, что глава тайной полиции не может быть генеральным секретарем коммунистической партии, был опровергнут.

Когда Андропов умрет, КГБ опубликует прочувствованный некролог, в котором отметит, что «под его непосредственным руководством была разработана и успешно осуществляется научно обоснованная, выверенная жизнью программа деятельности по обеспечению государственной безопасности страны в условиях развитого социализма».

Если Брежнев был воспринят на Западе в начале своей карьеры генсека как «умеренный», то Андропов был представлен как государственный деятель новой школы еще задолго до того, как он стал лидером. Штаб Андропова — консультанты в Международном отделе ЦК КПСС, в академических кругах, в аппарате КГБ — работал над созданием «образа» будущего генсека многие годы. Не остались в стороне и некоторые диссиденты, от которых пошли легенды о либерализме Андропова. В конце концов вырисовался облик серьезного, энергичного государственного мужа, достаточно твердого, но способного управлять, не впадая в воинственную риторику и в крайности консервативного экстремизма, умело разбирающегося в хитросплетениях международной политики и мирового коммунистического движения, эксперта по психологии Запада и даже ценителя его культуры.

Душителя диссидентского движения и человека, пославшего в Афганистан пыточные команды КГБ, западная медия и признанные эксперты по советским делам пытались представить как радушного хозяина, часами беседующего с диссидентами в своем доме и затем отправляющего их домой на собственной машине. Об этом писала, например, «Вашингтон пост». Ей вторила «Нью-Йорк тайме», распространявшая небылицы о высокообразованном вельможе, великолепно владеющим английским языком и проводящим свой досуг за французским коньяком, чтением американских романов и слушанием «Голоса Америки».

Авторитетные американские советологи предсказывали, что Андропов выведет войска из Афганистана, вызовет из ссылки А. Д. Сахарова и вообще сотворит благо. Профессор Джерри Хоф, благословляя избрание Андропова секретарем ЦК КПСС в мае 1982 года назвал это «одним из наиболее благоприятных событий, происшедших в СССР в последние годы». Правда, не все соглашались видеть в Андропове либерала. Например, лондонский «Экономист» объявил Андропова «просвещенным консерватором»...

Когда же эйфория понемногу спала, выяснилось, что за спиной у «образованного вельможи» Рыбинский техникум водного траспорта, два курса Петрозаводского университета, но зато полный курс Высшей партийной школы при ЦК КПСС, по-английски, однако, не говорит и пластинки Глена Миллера не слушает... Интервенция в Афганистане усилилась. Сахаров не только не был возвращен из ссылки, но изоляция его от внешнего мира еще больше усилилась.

Миф об Андропове, как о «тайно-либеральном аппаратчике в джинсах», быстро рухнул, не выдержав соприкосновения с действительностью.

Андропов вступил в должность генерального секретаря 10 ноября 1982 года, стал затем сравнительно быстро (в июне 1983 года) также и Председателем Президиума Верховного Совета СССР. Он умер 9 февраля 1984 года, пробыв у власти пятнадцать месяцев.

 

Дисциплина — мать порядка

Как и другие советские руководители, Андропов многое позаимствовал у своих предшественников. Главная же цель, как обычно слегка прикрытая разговорами о сохранении мира, осталась прежней уверенность в конечном распространении социалистической системы на весь мир, т. е. советизации его, была подтверждена.

Основная забота партии прежняя — человек, но с существенным изменением. Новый советский человек должен был, наконец, понять, что его главная потребность — труд, а удовлетворение материальных нужд — дело второстепенное. Так была изменена важнейшая программная установка партии о наиболее полном удовлетворении материальных и духовных запросов советского человека. Акцент был переставлен — на первом месте духовные потребности, на втором — материальные. Советский человек был призван к укреплению своей собственной дисциплины, к решительной борьбе против своих собственных потребительских инстинктов. Основной закон общества развитого социализма был подтвержден — прежде всего рассчитайся с государством (в сталинские времена это называлось первой заповедью колхозника).

Меры, предпринятые Андроповым для упорядочения экономики страны, были направлены на выжимание резервов из системы, не затрагивая ее основ: укрепление дисциплины, усиление агропромышленных комплексов, расширение прав руководителей промышленных предприятий, обещание больше учитывать региональные интересы в экономике страны, новые поощрительные меры для реализации Продовольственной программы, принятой при Брежневе. Нового в этом ничего не было. Много раз необходимость подобных мер, включая борьбу с расхитительством и взяточничеством, провозглашалась предшественниками Андропова, а затем постепенно тонула в стоячих водах советской бюрократической системы. Андропов не провел ни одной реформы, он и не собирался этого делать. С самого начала, при вступлении в должность генсека в ноябре 1982 года, Андропов заверил, что не имеет готовых рецептов для разрешения назревших проблем и действовать он будет вместе с Центральным комитетом партии, т. е. ответственность будет общей, подчеркивая тем самым, что реформаторским зудом он не страдает.

Андропов попытался освободиться от тех руководителей, чья неспособность перешагнула всякий допустимый предел и замешанных в коррупции. Само слово «коррупция» не употребляется применительно к советской системе. В «Большой Советской энциклопедии» об этом сказано совершенно определенно: «К. известна всем видам эксплуататорских гос-в, но особенно широкое распространение ее присуще империалиста, гос-ву...» Советское гос-во, как известно, эксплуататорским не является...

В советском лексиконе слово «коррупция» успешно заменено более привычными понятиями, как «взяточничество», «подкуп», «расхитительство» и пр. Гигантские масштабы злоупотреблении во всех сферах советской жизни общеизвестны, коррупция является интегральной частью Системы, в нее вовлечено, в той или иной степени, все советское общество, сверху донизу — разница лишь в масштабах. Поэтому борьба против коррупции в СССР велась и ведется против тех, кто «берет не по чину», т. е. выходит за рамки стихийно установленных и молчаливо признанных норм, нарушая тем самым эквилибриум системы и создавая угрозу для всех.

Андропов, еще будучи председателем КГБ, собрал огромный материал о расхитителях, взяточниках и вымогателях. Укрепляя свою власть, он нанес первый удар по соперничающему с КГБ Министерству внутренних дел СССР, возглавляемому родственником Брежнева Щелоковым, покрывавшему расхитителей и спекулянтов. вероятно, за соответствующую мзду. Предлогом послужила афера со скупкой и спекуляцией драгоценностями, в которой оказалась, якобы, замешанной дочь Брежнева — Галина Брежнева. Раскрытие аферы привело к самоубийству первого заместителя председателя КГБ С. К. Цвигуна, ставленника Брежнева, пытавшегося, по слухам, прикрыть расследование. То был серьезный удар по «днепропетровской мафии».

Среди других поднятых Андроповым громких дел — злоупотребление властью и взяточничество в Краснодарском крае. Местные советские городничие и тамошняя милиция занимались лихоимством в таких масштабах, по сравнению с которыми гоголевские времена кажутся веселым водевилем. Вымогательство происходило на глазах и под покровительством обкома партии. На июньском пленуме ЦК КПСС 1983 года Щелоков и секретарь Краснодарского крайкома Медунов были выведены из состава ЦК. В ряде областей, городов, министерствах руководство было заменено. В органах МВД и милиции была произведена чистка состава и введены политотделы. Туда были назначены работники партийного аппарата и КГБ. Министром внутренних дел стал сменивший Андропова на посту председателя КГБ Федорчук.

В назидание всем были проведены процессы взяточников из разных министерств, в том числе из Министерства внешней торговли, были осуждены несколько начальников главных управлений, пострадали даже несколько заместителей министров. Но одновременно шли аресты инакомыслящих, баптистов, православных, евреев, сторонников свободных профсоюзов: людей, известных только в узком кругу друзей и в «органах». Символом новой волны репрессий, организованной новым генеральным секретарем, может быть арест 28-летней поэтессы Ирины Ратушинской. Она была арестована и приговорена в марте 1983 г. к 7 годам лагеря строгого режима и 5 годам ссылки за несколько лирических стихотворений, посланных за границу. Иосиф Бродский в предисловии к сборнику стихов Ирины Ратушинской, опубликованному на русском, английском и французском языках, пишет: «Осуждение поэта есть преступление не просто уголовное, но, прежде всего, антропологическое, ибо это преступление против языка, против того, чем человек отличается от животного. На исходе второго тысячелетия после Рождества Христова осуждение 28-летней женщины за изготовление и распространение стихотворений неугодного государству содержания производит впечатление дикого неандертальскою вопля — точнее, свидетельствует о степени озверения, достигнутою первым в мире социалистическим государством».

В коротком периоде «андроповского правления» как бы аккумулировались все особенности советской системы, был подведен итог всему, что произошло в стране за 66 лет существования советского режима. Андропов пытался ослабить отрицательные стороны системы. Но ключ к успеху он усмотрел все в той же старой формуле «наведения порядка». Дисциплина во всех ее видах: трудовая, общественная и военная — стала девизом нового генсека. Объявив повсеместный поход зa укрепление Дисциплины, Андропов сразу же использовал привычные методы насилия и принуждения: на улицы, в магазины, в рестораны были посланы патрули проверяющих, по какому праву советские граждане разгуливают или делают покупки в рабочее время. Неунывающий народ немедленно пополнил словарь советско-русскоюго языка новым глаголом «заандpoпить», равнозначным старинному «заарканить».

Меры, примененные к рядовым нарушителям трудовой дисциплины, были не новыми: понижение заработной платы, лишение премий, перестановка на конец очереди при распределении жилья и др., т. е. ухудшение материального положения нарушителя и его семьи. Разрешение на увольнение или изменение места работы предваряет обсуждение вопроса «коллективом». Все это живо напоминает антирабочее законодательство 1940 года с его шкалой наказании за прогулы и опоздания. В 1983 году в законодательство были внесены поправки к правилам применения условного наказания, ставящие условность осуждения в зависимость от мнения «трудового коллектива», которому проштрафившийся передан для исправления. 17 июня 1983 года издается закон «О трудовых коллективах и повышении их роли в управлении предприятиями, учреждениями, организациями», а в августе того же года следует серия постановлений, цель которых усилить контроль и ответственность за нарушение дисциплины на предприятиях.

Проект закона был вынесен на всенародное обсуждение. Согласно официальным данным, его обсуждали 110 млн. советских граждан. На 1230 тыс. собраний выступило 5 млн. человек: было предложено 130 тыс. поправок. Результат: принято 70, т. е. 129 930 поправок, внесенных «простыми советскими людьми», было отвергнуто. Такова советская социалистическая демократия в действии.

Член Политбюро и кадровый офицер КГБ Гейдар Алиев, представляя проект закона Верховному Совету СССР, назвал рабочий коллектив «основной ячейкой советского общества». Но как и все другие «ячейки» рабочий коллектив возглавляется партийной организацией. От имени рабочего коллектива выступает «квартет», составленный из представителей администрации, партбюро, профкома и бюро ВЛКСМ. Главная цель закона — усилить контроль над рабочими.

Формально закон предусматривает участие рабочих в обсуждении производственных планов и других вопросах, фактически при существующей системе управления решение от них не зависит. Рабочим предоставили право высказывать свое мнение по такой жгучей и волнующей проблеме как распределение жилья, где страсти особенно накалены. События в Польше были учтены — отдушина для выражения рабочими своего недовольства была приоткрыта. Неурядицы в Польше рассматривались советским руководством как результат ослабления дисциплины и неоправданных мер по повышению жизненного уровня населения. Регулирование уровня жизни, поддержание его на терпимом, но достаточно низком уровне, становится важнейшей социальной проблемой. В первой и единственной беседе с рабочими (Московского станкостроительного завода им. Серго Орджоникидзе) 31 января 1983 года Андропов дал понять, что цены на товары первой необходимости могут быть повышены. Народ призван больше думать о производстве и удовлетворении духовных потребностей, но время от времени партия не забывала подчеркнуть, что благосостояние народа благодаря ее заботам растет непрерывно: в конце 1983 года снижаются цены на ковры и каракулевые манто. Председатель комитета по ценам заявляет, что это снижение, проведенное, несмотря на происки американского империализма, «убедительное свидетельство экономического могущества СССР».

Поход за укрепление трудовой дисциплины начал выдыхаться уже через несколько месяцев. Он был расценен на местах как очередная кампания. Обеспокоенный генсек обращается с призывом к руководителям: «...главное, не дать угаснуть порыву масс». Но «порыв» все же угасает...

Постепенно выясняется, что падение производства меньше всего связано с прогулами. Исследования, проведенные Центральным статистическим управлением в металлообрабатывающей и машиностроительной промышленности показали, что прогулами было вызвано менее 2 процентов потерь рабочего времени. Снова подтвердилась давно установленная истина: экономика СССР нуждается в серьезных структурных изменениях, ловлей лодырей дела не поправишь.

Путем огромных усилий Андропову удалось чуть-чуть сдвинуть экономику с точки замерзания. Согласно официальным данным в 1983 году национальный доход увеличился на 3,1 процента, на 4 процента выросло промышленное производство и общественное производство в сельском хозяйстве на 6 процентов.

Однако сравнительный анализ среднегодовых темпов роста промышленного производства по ряду отраслей промышленности за три года десятой пятилетки (1976—1978) и одиннадцатой (1981—1983), проведенный экономистом Борисом Румером, свидетельствует о продолжающемся скольжении экономики по наклонной. Приведем некоторые данные: среднегодовые темпы роста производства электроэнергии (в квт. час) составляли в 1976—78 гг. — 5 процентов, а в 1981—83 — 3 процента; нефти, соответственно 5 и 0,8; стали — 2,4 и 1,1; автомобилей — 3,1 и 0,0; цемента — 1,4 и 0,8 и т. д.

«Закон о трудовых коллективах» был вторым законом Андропова. Первым же был закон, изданный 24 ноября 1982 года, немедленно после избрания Андропова генеральным секретарем, «О государственной границе СССР». Он должен был поднять общественную дисциплину, бдительность и нетерпимость. Неприкосновенность и нерушимость границ СССР была подтверждена еще раз.

Пограничным войскам предписывалось предотвращать проникновение в СССР всякого рода печатных работ, фотографий, рукописей, микрофильмов, магнитофонных записей и пр., содержание которых может нанести ущерб экономическим и политическим интересам СССР, его безопасности, общественному порядку, а также духовному здоровью и моральному состоянию населения страны, (ст. 28) Всем же советским гражданам вменялось в обязанность активно участвовать в охране советских границ. Закон служил также напоминанием, что надо опасаться заграницы, что Советскому Союзу постоянно угрожают враги извне. Важно, чтобы всегда было кого и чего опасаться — это один из краеугольных камней Системы — смутьянов ли поляков, коварных китайцев или американских шпионов. Закон вполне укладывался и в основной лозунг андроповского времени — «укреплять дисциплину» и в сталинский завет всегда держать границу «на замке». Прямо по «Борису Годунову» Пушкина:

...чтоб заяц  Не прибежал из Польши к нам; чтоб ворон  Не прилетел из Кракова.

Укреплению «дисциплины и самодисциплины» отвечали дополнения и поправки к уже существующему законодательству, принятые за месяц до смерти Андропова, 11 января 1984 года. Был изменен и дополнен закон «Об уголовной ответственности за государственные преступления» от 25 декабря 1958 года: заключение до 10 лет угрожает гражданам за «действия, совершенные с использованием денежных средств или иных материальных ценностей, полученных от иностранных организаций». Это был как бы решающий удар, нанесенный Андроповым по политическим заключенным и их семьям. В течение полутора десятков лет КГБ старался пресечь деятельность находящихся за рубежом филантропических организаций, таких как «Русский общественный фонд помощи преследуемым и их семьям», где президентом Наталья Солженицына, «Эмнести интернейшнл», «Помощь русским христианам», различных организаций баптистов, международных обществ борьбы за человеческие права, множества частных лиц, оказывающих помощь политзаключенным и их семьям. Распорядители фондов в СССР подвергались преследованиям и арестовывались. На их место вставали другие. Угроза тюрьмы должна запугать политических заключенных и их семьи, и тем самым подорвать самое существование фондов.

В закон 1958 года добавлена также статья, карающая заключением от 2 до 8 лет за передачу «иностранным организациям или их представителям» сведений, составляющих «служебную тайну». Понятие «служебная тайна» не расшифровывается, толкование, как и в других случаях, остается за властями.

В понятие общественной дисциплины включается охрана порядка в городах и селах самими гражданами. Хулиганство и пьянство стали постоянными спутниками советского образа жизни. Дело защиты граждан объявляется делом самих граждан. Государство не может обеспечить покой и безопасность граждан силами многотысячной милиции и внутренних войск. Правда, обязанностью внутренних войск остается подавление народного возмущения, если бы оно где-то возникло. Еще Хрущевым по всей стране были созданы т. н. народные дружины. Теперь они значительно выросли. «Правда» сообщает, что каждый день улицы советских городов патрулируют «сотни тысяч дружинников». В Москве только в одном микрорайоне порядок поддерживается силами 2,5 тыс. дружинников Первого Государственного завода шарикоподшипников. Можно легко себе представить размах хулиганства в стране. Дружинники объявлены носителями общественной дисциплины. Они могут быть использованы и как силы «порядка» в случае необходимости подавления народных волнений.

 

Со школьной скамьи — в Афганистан

Хрущев поставил своих преемников в затруднительное положение, обещав в 1961 году построить, в основном, коммунизм через 20 лет, т. е. к концу 1981 года. За свое легкомысленное заявление расплачиваться Хрущеву не пришлось — он умер на десять лет раньше. Многие поверили Хрущеву: в представлении граждан коммунизм означал бесплатное распределение благ, главным образом коммунальных, таких как жилье и транспорт (Сталин в «Экономических проблемах» говорил и о бесплатной раздаче хлеба: впрочем, будучи человеком осторожным, точной даты не назвал).

Преемники Хрущева ревизовали его необдуманное обещание, заявив, что приход коммунизма откладывается на неопределенный срок, — период развитого социализма; его совершенствование будет продолжаться неопределенно долго. СССР находится лишь в начале этого длительного исторического этапа... «Полное же равенство в смысле одинакового пользования материальными благами, — подтвердил Андропов, — будет возможно лишь при коммунизме». Но движение к цели продолжается. (Когда-то Эдуард Бернштейн, придумавший гениальную формулу: «Цель ничто — движение все», — был заклеймен Лениным как ревизионист и отступник от марксизма.) Подновление идеологии, приспособление ее догматов к потребностям сиюминутной политики, характерная особенность конца 70-х и начала 80-х годов. В обиходную политическую терминологию включается понятие «исторически длительного этапа развитого социализма», но почти исчезает термин «коммунизм», ибо с ним связано понятие наступления эры изобилия, возрождается фактически теория отмирания государства через его усиление — незабываемый вклад в «сокровищницу марксизма-ленинизма» в 30-е годы, теперь в непредсказуемом будущем обещано превращение советской государственности в социалистическое самоуправление (все же, по терминологии, хотя бы ближе к Утопии).

В ходе этого движения происходит формирование «нового человека», на деле полное овладение человеком. Чтобы ни у кого на этот счет не возникло никаких сомнений, министр обороны Д. Ф. Устинов заверил: «К этой цели мы идем широким фронтом, используя все возможности общества развитого социализма, весь арсенал средств — организационных, политических, воспитательных».

Милитаризация школы, милитаризация сознания подрастающего поколения становится главным инструментом партии в послехрущевское время. Конечно, термин «милитаризация» не применим к социалистическому обществу... Его успешно заменяет выражение «военно-патриотическое воспитание».

Военное обучение в школе, введенное при Брежневе, еще более усилилось при Андропове. Газеты, журналы периода Андропова заполнены статьями, выступлениями на тему военно-патриотического воспитания. О нем говорят на всевозможных совещаниях: партийных работников, учителей, ветеранов, на пленумах ЦК КПСС. Начальник Главного Политического управления Советской армии А. А. Епишев, фактически направляющий всю эту деятельность, докладывал на пленуме ЦК КПСС в июне 1983 года: в Московском военном округе 4 тысячи военнослужащих работают внештатными пионервожатыми.

Постановление ЦК КПСС о дополнительных мерах по изучению русского языка в союзных республиках воспринимают однозначно — русский язык необходим для овладения боевой техникой. Тот же Епишев подчеркивает, что «повышение уровня владения русским языком, на котором осуществляется боевое управление войсками и силами флота, современными комплексами оружия, позволит эффективнее осуществлять боевую подготовку». Ему вторит А. А. Воос, первый секретарь ЦК компартии Латвии: перечисляя на июньском 1983 года пленуме ЦК КПСС достижения республики, он не преминул упомянуть, «что все латвийские призывники свободно владеют русским языком», «а это немаловажно... для повышения боеспособности армии и флота». Милитаризация подрастающего поколения идет полным ходом. «Мы делаем все для того, — говорил на встрече в Министерстве обороны СССР с ветеранами директор совхоза „Азовский“ В. И. Головченко, — чтобы приобщить детей к героике, чтобы юноши были хорошо подготовлены к службе в армии».

Министр обороны Устинов требует: «Формирование у молодежи понимания сущности сознательной воинской дисциплины следует начинать с начальной военной подготовки юношей в средних школах».

Задача подготовки хороших солдат выдвигается как одна из главных в школьном обучении. С предельной ясностью она сформулирована центральным партийным органом «Правдой» в июне 1984 года: «Задача состоит в том, чтобы... пробудить стремление стать примерным солдатом, выработать психологическую готовность к соблюдению строжайшей дисциплины и порядка в частях и на кораблях. В общей системе военно-патриотической работы важное значение имеет ориентация оканчивающих средние школы на поступление в военные училища».

Но оказывается не все идет так гладко. Черненко указывает на июньском пленуме на «запоздалое гражданское становление и политическую наивность некоторых молодых людей». Первый секретарь ЦК ВЛКСМ В. М. Мишин с беспокойством отмечает: «К сожалению, еще встречаются и беспечность и элементы пацифистских настроений». Устинов упоминает о политической наивности (отдельных, конечно!) «молодых людей, только что надевших военную форму», и отмечает «элементы благополучия и беспечности в их поведении».

Как с этим бороться? Прежде всего закрыть каждую щелочку, в которую могла бы проскользнуть свободная мысль, сомнение или интерес к прошлому, не утвержденный вышестоящими инстанциями. Епишев призывает «не допускать даже отдельных фактов выпуска на материалах войны книг, фильмов, спектаклей, которые нечетки по своей мысли, отличаются узким видением и мировоззренческой нетребовательностью».

Углубляется концепция воспитательной роли советских вооруженных сил как особого, специфического органа государства. Роль армии поднимается, из орудия государства она превращается в его неотъемлемую часть, на нее возлагается функция воспитания юношества в момент перехода от юности к зрелости. «Армия, —писал в начале 1984 года один из ее политических руководителей, —как бы принимает на определенном этапе „эстафету“ в воспитании человека у семьи, трудовых или учебных коллективов, а затем, после окончания воином действительной службы, уже с более высоким уровнем воспитанности опять передает его этим же или другим коллективам указанного типа». От коллектива к коллективу дисциплина во всех видах, дисциплина прежде всего!

Советская воинская дисциплина провозглашается «одним из видов социалистической государственной дисциплины... Это дисциплина высшего предела». Именно о такой дисциплине — безоговорочного повиновения подчиненных своим начальникам — мечтает партия. Но на пути возникает важное и, вероятно, труднопреодолимое препятствие: сам человек, с непредсказуемостью его поступков. И это больше всего беспокоит партийное руководство.

При Андропове выявлены, наконец, негативные факторы, влияющие на формирование Нового советского человека в юношеском возрасте. Оказывается, это не только привычные «родимые пятна капитализма», но и малый стаж трудовой и общественной деятельности и «ограниченная в связи с этим степень развитости классово-профессиональных черт». Школьная реформа, проект которой был выработан в андроповское время, и ставшая законом в апреле 1984 года, призвана исправить положение — планируется, что до половины оканчивающих среднюю школу так или иначе попадут на производство.

У армии серьезные претензии и к качеству общеобразовательной подготовки в средней школе и к состоянию промышленности и сельского хозяйства. Если не будет наведен порядок в школе и в стране вообще, от армии нельзя ожидать высоких качественных показателей.

Большего внимания военному обучению требует министр, который, казалось бы, должен противодействовать вторжению милитаристского духа в школу. «Нам следует рассмотреть вопросы обеспечения школ опытными военруками», — заявляет М. А. Прокофьев, министр просвещения СССР. Он заверяет ЦК партии, что министерство просвещения работает в тесном контакте с министерством обороны.

Плоды налицо.

Корреспондент «Нью-Йорк таймс» побывал на детском празднике в одной из московских школ. Вот как он описывает празднество: «Сначала вбежали девочки в красных юбках с красными лентами в волосах. Каждая держала в руках красный флажок. Затем вошли мальчики в защитного цвета касках с большими красными звездами на них, речитативом распевая песни о революции, о «празднике, овеянном славой». Другие дети, одетые в голубое и желтое, держали в руках букеты осенних листьев, сделанных из пластика, они распевают: «Слава нашей великой родине, пусть в будущем она будет еще более могущественной и прекрасной». Затем вся группа запела, учитель аккомпанировал на фортепьяно:

Наша родина стоит на страже мира, Победоносна Красная армия, Наша родина могучая, Она охраняет мир.

«Да здравствует Великий Октябрь!» — провозглашает учитель.

«Урра!» — кричат дети тоненькими голосками.

«Да здравствует наша великая Родина!» — восклицает учитель.

«Урра!»

А вот и результат: в Ашхабаде, в школе, где директором Герой Советского Союза Санармет Ходжаев семь выпускников получили награды за участие в войне против афганского народа...

Тревожат военных руководителей изменения в национальном балансе страны. «В Вооруженных силах уже сейчас учитывается возможность негативного воздействия с середины 80-х годов сложной демографической обстановки». Первая проблема — пополнение сержантского и младшего офицерского состава. В национальных республиках не находится много охотников стать кадровыми военными. Перед комсомолом поставлена цель — преодолеть эту негативную тенденцию. «Считаем своей важной задачей, — заявляет Мишин, — повышать престиж профессии советского офицера, особенно среди юношей коренных национальностей республик Средней Азии, Закавказья, Прибалтики». Здесь находятся болевые точки.

Повсеместно наблюдается явление одного и того же порядка: романтика военной службы, овеянная подвигами времен войны против фашистской Германии, постепенно исчезает. Новые поколения все меньше ощущают себя связанными с «боевым прошлым». Цепь преемственности о пережитых совместно страданиях, которая в прежние времена скреплялась памятью, приковывая подрастающие поколения к старшему, ослабевает по мере физического ухода ветеранов войны, изменения интересов и всеобщего негативного отношения к войне.

Аркадий Белинков, замечательный исследователь советской эпохи, писал в своей книге о Юрии Олеше: «Герои, героизм, подвиги, военная слава, прогресс и замечательные успехи безусловно должны заставлять быстрее и радостнее биться наши сердца. Но это только половина дела. Вторая половина заключается в том, чтобы герои, героизм, подвиги и другие удивительные вещи были употреблены в строго ограниченных количествах, чтобы они не превышали средний процент несчастных случаев от автомобильных и железнодорожных катастроф».

Брежнев еще мог сделать себя четырежды Героем Советского Союза и даже взять себе орден «Победы» — он был на войне. Участие его преемника Андропова было эпизодическим, а с приходом Черненко связь с военной героикой будто и вовсе прерывается. Но так ли это? Генсек Черненко в молодые годы (1930—1939) служил добровольцем в пограничной охране ОГПУ. Здесь он вступил в партию и был избран на свою первую партийную должность — секретаря партийной ячейки заставы. «С тех пор, — говорит Черненко, — смыслом и содержанием всей моей жизни стала партийная работа». Он внушает молодым пограничникам: «Главным было и остается огромная ответственность, высочайшая собранность» и, разумеется, «бдительность».

Появление очерка о пограничнике К. У. Черненко с его фотографией в органе Вооруженных сил кладет как бы начало созданию боевой биографии генсека, в которой он отчаянно нуждается. В свое время начало прославлению Брежнева положил журнал «Новое время», опубликовавший очерк молодого тогда журналиста Андронова о «Малой земле». Время предъявляет свои требования к биографиям советских руководителей. Только Ленин не имел воинского звания — тогда их просто не было. Сталин стал маршалом, а затем генералиссимусом во время войны против гитлеровской Германии. Тогда же получили свои генеральские звания Хрущев — генерал-полковника и Брежнев генерал-майора. В конце концов Брежнев сделал себя маршалом. Андропов получил звание генерала армии по должности председателя КГБ СССР.

Но партийное руководство сталкивается с серьезной проблемой: война уходит в прошлое, и один из важнейших компонентов магии власти КПСС постепенно распадается, независимо от того, будет ли генсек Черненко или следующие за ним генсеки иметь звание маршала Советского Союза.

 

Мир — это война

Конец брежневского времени сопровождался серьезными осложнениями для Советского Союза на арене мировой политики. Среди них ухудшение отношений с Соединенными Штатами Америки, затяжная война и политический тупик в Афганистане, обострение положения на Ближнем Востоке, неустойчивая обстановка в Юго-Восточной Азии, осложненная китайско-вьетнамским конфликтом из-за Кампучии. Внутри советского блока острая ситуация возникла в Польше, где 37-миллионный народ психологически отошел от власти, опирающейся на Советский Союз и контролируемой.

Брежнев оставил своим преемникам государство «реального социализма», с постоянно-кризисной экономикой, сверхдержаву, истощенную в гонке вооружений, империю, протянувшую свои щупальца далеко за пределы собственных границ, но неспособную решить ни одной проблемы ни в самой метрополии, ни на ее рубежах. В то же время процесс советизации планеты, начавшийся в 1917 году, продолжался. К началу 80-х годов режимы типа советского или сходного с ним, были установлены в 24 странах Европы, Азии, Африки и Латинской Америки. Их территория занимала 41 млн. кв. км или 27,5 процента от площади всей земной суши, а население насчитывало 1783 млн. чел. (включая Китай — 1035 млн. чел.) или 39,7 процента всего земного населения.

Андропов оказался во главе государства, когда военный баланс между странами НАТО и государствами Варшавского договора изменился в Европе в пользу последних. СССР обладал постоянным перевесом в неядерных силах фактически с конца Второй мировой войны. В середине 70-х годов СССР начал осуществлять новую программу усиления ядерной мощи и в конце концов оснастил свои вооруженные силы более чем 300 ракетами СС-20 с радиусом действия до 5 тыс. км. Военный баланс в Европе изменился решительным образом в пользу СССР. НАТО не оставалось делать ничего другого как предупредить СССР, что он будет вынужден разместить на территории европейских государств — членов НАТО дополнительное ядерное оружие также среднего радиуса действия — баллистические ракеты «Першинг-2» и крылатые ракеты. Таким образом, было произведено выравнивание соотношения ядерной мощи в Европе. Европейские страны меньше всего хотели установления американских ракет на своей территории, но воинственная политика СССР не оставляла иного выбора. Советский Союз был заранее предупрежден о предстоящем размещении новых ракет на территории Западной Германии, Великобритании и других стран. Отказавшись от урегулирования проблемы дипломатическими средствами, Советский Союз начал шумную пропагандистскую войну. Размещение ракет сопровождалось не только острыми дебатами в странах НАТО, включая США, но и многочисленными организованными по всей Европе выступлениями, особенно в Западной Германии, противников размещения американских ракет и сторонников «замораживания» вооружений, угрозами и открытым нажимом Советского Союза. Однако предотвратить и даже задержать размещение американских ракет не удалось усиление ракетного потенциала СССР и особенно ракет среднего радиуса действия, нацеленных на Западную Европу, а в Азии на Японию, было слишком очевидным. Грубый нажим, оказанный Советским Союзом накануне всеобщих выборов в Германии (Министр иностранных дел Громыко, находясь в Западной Германии, откровенно заявил о желании СССР видеть у власти социал-демократическую партию), вызвал неожиданную для СССР реакцию: победили христианские демократы, сформировавшие вместе со своими союзниками — свободной демократической партией — правительство канцлера Коля. Пошли на спад и всевозможные антивоенные и пацифистские движения на Западе, поддержанные СССР и объективно игравшие на руку советской политике. Вторичное угрожающее предупреждение на этот раз самого Андропова Колю в июле 1983 года относительно последствий размещения американских ракет в Западной Германии снова потерпело фиаско. Размещение ракет происходило согласно установленному расписанию. Демонстративный уход советских делегаций с переговоров об ограничении ядерных вооружений в Женеве лишь подчеркнул это промежуточное поражение Советского Союза.

Но в то же время советскому руководству, возможно, удалось убедить западногерманские политические и деловые круги в необходимости культивировать лучшие отношения с СССР. Перспективы развития экономических связей, с одной стороны, спекуляция на страхе перед ядерной войной, с другой, будут оказывать долговременное воздействие на политику ФРГ.

СССР ответил на размещение американских ракет в Западной Европе заявлением о намерении установить собственные ракеты (СС-20, СС-22, СС-23) на территории своих союзников — восточных немцев и чехов.

Заявление, однако, не означало, что оно будет последовательно проведено в жизнь. Один из принципов долговременной политики СССР в странах Варшавского договора заключается в том, чтобы не держать по возможности самого современного оружия на территории стран-сателлитов. Это не означает, конечно, что вообще такого рода планы не существуют, так как в военном планировании учитываются меняющиеся факторы военно-политической обстановки. Однако опасность изменения политики выявилась немедленно в Чехословакии среди учащихся города Брно, близ которого намечалось, по слухам, установить советские ракеты, началась петиционная кампания против их размещения. Кампания приняла такие размеры, что центральный орган чехословацкой компартии «Руде право» был вынужден выступить с успокаивающим разъяснением.

В отношении Польши Андропов, а затем и Черненко, продолжали придерживаться политического курса, принятого еще при Брежневе оказывать постоянное давление на правительство Ярузельского для ликвидации движения «Солидарность» и подавления всякой оппозиции в стране, не прибегая, однако, к прямому вмешательству, которое могло бы лишь воспламенить обстановку.

Переговоры об урегулировании отношений с Китаем, начавшиеся довольно успешно, обернулись затем длительными разговорами, не приведшими ни к каким политическим результатам. Камнем преткновения, как и прежде, была поддержка Советским Союзом противника КНР Вьетнама и конфликт, возникший вокруг Кампучии.

Ухудшились отношения с Японией из-за размещения новых советских ракет в азиатской части СССР и близ Хоккайдо на острове Эторофу и отказа СССР вести переговоры о возвращении Японии суверенитета над четырьмя островами из группы Курильских, отошедших к СССР в результате поражения Японии во Второй мировой войне.

Плохие отношения СССР с внешним несоветским миром приняли неожиданно почти кризисный характер в связи с гибелью в ночь на 1 сентября 1983 года корейского пассажирского самолета КАЛ-007. Авиалайнер, совершавший рейсовый полет из Нью-Йорка в Сеул, отклонился от курса и, пролетая над советской территорией, был сбит советским перехватчиком над Японским морем. Погибли экипаж и 269 пассажиров, находившихся на борту самолета. Сначала советское правительство замолчало самый факт уничтожения самолета, а затем заявило, будто самолет выполнял шпионскую миссию Центрального разведывательного управления США, и был сбит за нарушение «священных советских границ». Расследование, проведенное независимой Международной организацией гражданских пилотов, отвергло советское утверждение о «шпионской миссии» и установило, что отклонение от курса было вызвано неполадками в автоматически действующих приборах.

Советский Союз от фактов отмахнулся. Они его нисколько не смущали. Важно было раз и навсегда показать, что СССР непоколебим, фактами его не проймешь.

Начальник советского генерального штаба маршал Н. Огарков заявил на пресс-конференции в Москве, что охрана «священных, неприкосновенных границ нашей страны и нашей политической системы» ценнее жизни пассажиров самолета. Уничтожение авиалайнера с пассажирами на борту было официально объявлено примером для подражания и поставлено в один ряд со сбитым в 1960 году американским разведывательным самолетом капитана Пауэрса. Однако для СССР границы других государств оказываются не столь уж священными: советские подводные лодки постоянно ведут разведку в территориальных водах Швеции и Норвегии (задержанная в Швеции в 1982 году советская подводная лодка была мирно отпущена, хотя шведские власти могли лодку и конфисковать, и уничтожить), советские боевые самолеты постоянно вторгаются из Афганистана в воздушное пространство Пакистана. Но дело ограничивалось протестами. Такова нормальная процедура в мирное время. Советский Союз показал в инциденте с корейским авиалайнером, что он полон решимости навязать остальному миру свои собственные правила поведения. ООН не смог принять резолюцию, осуждающую уничтожение авиалайнера, так как советский представитель воспользовался правом вето. Международная организация пилотов гражданской авиации призвала к бойкоту Аэрофлота. Некоторые страны запретили приземление советских самолетов, но бойкот продолжался недолго.

Согласно одной из легенд, распространенных об Андропове до его прихода к власти, председатель КГБ возражал против вторжения в Афганистан. Предсказывали, что с приходом Андропова конфликт будет улажен и войска выведены. На деле же война против афганского народа приняла еще более жестокий характер с применением тактики выжженной земли, уничтожением мирных жителей, пытками и убийствами под руководством и наблюдением советских военных инструкторов и пыточных команд КГБ.

Число афганских беженцев, вынужденных покинуть родную землю, достигло в 1983 году 4-х млн., что составляет четвертую часть населения Афганистана. При Андропове политика в Афганистане приняла более целеустремленный и изощренный характер. В СССР было отправлено не менее 10 тыс. афганских юношей и девушек для воспитания их в нужном СССР духе. Подкуп и попытки разложения племенной верхушки, сеяние раздоров между афганскими группами сопротивления стали более настойчивыми. Весьма ограниченная помощь, оказываемая свободным миром сопротивлению афганского народа помогают СССР в его политике. Постоянный нажим, оказывается на Пакистан, который очутился как бы между двумя огнями: СССР и Индией. С последней у СССР существует военный договор. И хотя сопротивление афганцев стало более организованным и начала осуществляться координация боевых действий различных групп, ситуация остается для афганцев крайне тяжелой.

Поддержку освободительной борьбе афганцев оказали советские диссиденты: они развернули разъяснительную работу среди советских солдат, находящихся в Афганистане, о целях агрессии СССР В. Буковский, В. Максимов и другие приняли участие в создании радиостанции «Свободный Кабул»: она обращается непосредственно к советским солдатам, посланным в Афганистан. Была достигнута, по словам Буковского, основная цель: снабжение афганского населения и советских войск свободной, нецензурированной информацией.

Население СССР оставалось безучастным к войне в Афганистане вероятно потому, что советские потери относительно невелики (2000 убитых в год), облегчая тем самым ведение агрессивной несправедливой войны против афганского народа.

В самом Афганистане положение оставалось неопределенным: Советский Союз не может победить афганцев, а афганцы недостаточно сильны, чтобы изгнать советских захватчиков со своей территории и недостаточно политически объединены, чтобы создать подлинно национальное правительство в противовес кабульскому.

В Центральной Америке активизация политики США, направленной на сдерживание попыток советизации ряда стран, принесла свои плоды. Политика СССР в этом регионе отличалась раньше известной осторожностью и склонностью к маневрированию, ибо помимо Кубы СССР не на кого было опереться. Революцию сандинистов в Никарагуа, повстанческое движение в Сан-Сальвадоре, явившееся результатом развития внутренних сил, необходимость и неотвратимость перемен — СССР и Куба пытались использовать в своих интересах. Серьезные просчеты политики США в Центральной Америке и широко распространенный антиамериканизм, помогали им в этом, хотя и ограниченно, так как среди латиноамериканцев распространена подозрительность и по отношению к советским намерениям, особенно в связи с той крайне незначительной помощью, которую оказывает СССР слаборазвитым странам. В то же время на Кубе, в Никарагуа, в Сан-Сальвадоре «левые» охотно копируют советскую технику обработки масс. На острове Гренада в Карибском бассейне Кубе и СССР удалось в начале 80-х годов начать сооружение своего предмостного укрепления. (В 1979 году здесь был установлен марксистский режим Мориса Бишопа.) Очень скоро гренадское правительство заключило секретные военные соглашения с Кубой, СССР и Северной Кореей о поставках оружия, военных материалов, оборудования и об обучении гренадской армии. О возросших надеждах СССР в Центральной Америке доверительно говорил маршал Н. Огарков начальнику штаба гренадской армии Луизону: «Более 20 лет тому назад в Латинской Америке была только одна Куба. Сегодня — Никарагуа, Гренада и серьезная битва идет в Сан-Сальвадоре... Советский Союз будет способствовать повышению боеготовности и боеспособности вооруженных сил Гренады». В 1983 году разгорелась острая межфракционная борьба среди верхушки правящей партии. Как и полагается в марксистско-ленинской партии, руководители начали обвинять друг друга в «правом оппортунизме», «безыдейности», «скатывании» и прочих грехах, совсем как в «больших» коммунистических партиях. И финал был сходный: глава партии и правительства Морис Бишоп был убит своими соперниками (19 октября 1983 года). Кровавые события на острове привели к вооруженному вмешательству США и соседних карибских стран. Подавляющее большинство жителей острова (население — 112 тыс. чел.) приветствовали избавление из-под власти нового диктатора Коарды. На острове были обнаружены большие запасы оружия и амуниции, во много раз превышающие потребности небольшой гренадской армии.

В отношениях с Западом Андропов не показал себя умелым и гибким политиком (не исключено, однако, что большое влияние на иностранные дела продолжал оказывать министр иностранных дел А. А. Громыко, сделанный заместителем председателя Совета министров СССР). Андропов переоценил значение антисоветских и пацифистских движении, политика «с позиции силы» и демонстрация ее во время всеобщих выборов в Германии помогла европейцам лучше понять смысл советских намерений отделения Европы от США, Германии от НАТО, народов от их правительств. Отказ СССР от ведения переговоров об ограничении ядерных вооружений до вывода американских ракет из Европы продемонстрировал растерянность советского политического руководства и никак не был компенсирован затем многочисленными «инициативами» в области внешней политики.

Разочарование постигло Андропова и в другой, более профессиональной сфере его деятельности: массовая засылка советских шпионов на Запад, осуществленная в годы пребывания Андропова на посту председателя КГБ, обернулась их массовой высылкой в месяцы правления генсека Андропова. К концу января 1984 года было изгнано 135 советских шпионов из 21 государства (1981 — 27, 1982 — 49). Весьма вероятно, однако, что применение массовости в засылке советской агентуры на Запад, позволило закамуфлировать внедрение в западную структуру ассов советского шпионажа.

* * *

Попытка создания кубино-советского опорного пункта на Гренаде еще раз подтвердила, что в основе внешней политики СССР по-прежнему остается распространение советизма повсюду, где тому открываются благоприятные обстоятельства. В Москве научились извлекать выгоду из промахов и ошибок своих противников, подогревать и эксплуатировать антиамериканизм, недовольство народов развивающихся или отсталых государств своими социальными условиями.

660 военных кораблей советского океанского флота, бороздящие воды океанов и морей, подтверждают готовность СССР в любой момент протянуть щупальцы своей экспансии.

В начале 80-х годов советские идеологи совершенствуют сообразно с изменившимися условиями и потребностями советской внешней политики, концепцию мирного сосуществования государств с различными социальными системами. Вырабатывается «философия мира», и в соответствии с ней определяются задачи советских вооруженных сил. Западные государственные деятели исходят из предпосылки, что мир состоит из советской зоны, зоны свободного мира и Третьего мира. Советская концепция иная: между советским и капиталистическим миром нет никакого Третьего мира, а есть бывшие колониальные страны, примыкающие к той или другой системе. Каждая система стремится опереться на эти страны. Таким образом, самостоятельная роль этих государств полностью исчезает. Для СССР это своего рода буферная зона, в которой он ведет наступление. Советский Союз за мир, но против «замирения», за мир, поскольку историческая победа социализма уже обеспечена, а социализм — это мир. Но СССР не просто за мир, а за мир «справедливый». Вводится новое понятие: «справедливого» и «несправедливого» мира, раньше марксистская фразеология проводила разделение лишь между «справедливыми» и «несправедливыми» войнами. «Несправедливый мир» — это мир без войны, его советская идеология отвергает, «ибо сохранение такого мира имеет свою цену, которую угнетенные нации и классы вправе отвергнуть». Советский Союз борется, в том числе и военными средствами, за «справедливый мир», т. е. за победу социализма во всем мире. «Мы уверены в том, — заявил один из претендентов на пост генсека и самый молодой из членов Политбюро (ему 52 года) М. С. Горбачев, — что нельзя остановить социальный прогресс, нельзя помешать историческому процессу перехода человечества к социализму. А социализм — это мир». Но «мир», согласно новым установкам партии, это, оказывается, — «война»! Отвергая пока термоядерную войну, как средство достижения глобальных целей Советского Союза, от самих целей СССР отнюдь не отказывается. Как заявил заместитель начальника Главного политического управления армии и флота адмирал А. Сорокин, одна из важнейших задач советских вооруженных сил «защита мира во всем мире», т. е. фактическое узаконение Советским Союзом права на военное вмешательство повсюду, где этого потребуют интересы интерпретируемого по-советски «справедливого мира».

Принцип же мирного сосуществования двух систем создает, по откровенному признанию советских идеологов, «максимально благоприятную обстановку для проведения прогрессивных изменений в мире».

Отсюда вполне логично современная советская военная доктрина определяет наличие для капиталистического мира двух фронтов: внешний фронт, который образует СССР, его союзники и сателлиты, и внутренний фронт, состоящий из участников антивоенных движений. Единство действий обоих фронтов представляется наиболее эффективным для действий против «агрессивных устремлений империализма», т. е. против свободного мира.

 

Последнее каррэ

В тщательно разработанном плане достижения высшей власти, Ю. Андропов не учел лишь один элемент — здоровье. Неизвестно, был ли он смертельно болен в момент избрания или напряжение новой работы ускорило развитие болезни. Известно, что 9 февраля 1984 г., как сообщило на следующий день ТАСС, Юрий Владимирович Андропов, генеральный секретарь ЦК и председатель президиума Верховного Совета СССР скончался после тяжелой болезни.

Можно спорить — 15 месяцев у власти достаточный ли это срок, чтобы проявить индивидуальность, наложить свой отпечаток на формы руководства, если не на характер политики. Неоспоримо, что Юрий Андропов обманул большие ожидания: все, кроме незначительных деталей, осталось без изменений.

13 февраля 1984 г. Константин Черненко на три года старше предшественника был избран новым генеральным секретарем ЦК КПСС. После смерти Андропова имелось три «законных» претендента. Кроме Черненко (рожд. 1911), членами Политбюро и секретарями ЦК были Михаил Горбачев (1931) и Григорий Романов (1923), введенный в Секретариат в июне 1983 г. Вопрос стоял: продлить переходный период или открыть путь к высшей власти новому поколению руководителей? Второе решение имело свои преимущества, с точки зрения интересов государства. Оно имело колоссальный недостаток: выход к власти «молодых» неизбежно лишал власти «немолодых». Кандидатура Черненко на пост генерального секретаря была предложена старейшим членом Политбюро председателем Совета министров Н. Тихоновым (1905). За ним стояли А. Громыко (1909), Д. Устинов (1908), Д. Кунаев (1912), В. Гришин (1914).

Избрание Черненко было логическим результатом тотальной власти партии в стране: если партия управляет всем, то естественно, что те, кто управляют партией, стремятся сохранить свою власть до биологического конца. Совершенно естественно, что в те годы, когда власть партии была молода — в первые послереволюционные десятилетия — ее руководство было молодым. По мере старения власти партии стареют и те, кто держит ее в своих руках.

Брежневская конституция 1977 г., законодательно закрепившая верховную нераздельную власть партии в Советском Союзе, стала основанием для автоматического избрания генерального секретаря председателем Верховного Совета СССР: вождь партии становится и формально главой государства, председателем органа, являющегося коллективным президентом страны. После Брежнева и Андропова был избран — 11 апреля 1984 г. — председателем Верховного Совета К. Черненко. Он стал первым генеральным секретарем, не имеющим никакого другого опыта, кроме опыта партийной работы. Константин Черненко, как гласит официальная биография, родился в сибирской деревне. Несмотря на звучащую по-украински фамилию указывает в паспорте свою национальность — русский. В молодости стал комсомольским работником, затем был переведен в партийный аппарат. Во время войны занимал посты секретарей областных комитетов партии, так и не увидев фронта. В 1950 г. произошла встреча, решившая судьбу Черненко. Работая в аппарате ЦК молдавской компартии, он встретился с Брежневым. К этому времени Черненко окончил высшую школу партийных организаторов при ЦК КПСС, а также получил диплом педагогического института в Кишиневе, где был важным партийным функционером. С 1950 г. Черненко не покидает Брежнева. Когда Брежнев в 1964 г, становится генеральным секретарем, карьера верного соратника идет неудержимо вверх: заведующий отделом ЦК, секретарь ЦК, член Политбюро (с 1978 г.)

Год деятельности на посту генерального секретаря ЦК ознаменован во внутренней жизни страны принятием двух законов. В апреле 1984 г. был утвержден опубликованный в январе, еще при Андропове, проект «реформы общеобразовательной и профессиональной школы». Закон о «школе в условиях развитого социализма», подчеркивает неизменность цели: «Незыблемой основой коммунистического воспитания учащихся является формирование у них марксистско-ленинского мировоззрения». Практические меры, направленные на осуществление цели, предусматривают, снижение возраста поступления в школу с 7 до 6 лет и тем самым усиление идеологической обработки детей; направление — по решению школы — значительной части учащихся в сеть профессионального образования для сокращения числа поступающих в вуз и преодоления таким образом кризиса рабочей силы; улучшение преподавания русского языка. Третья цель реформы школы связана с тем, что как писал маршал Огарков: «В вооруженных силах, как известно, все уставы, наставления, учебные пособия, руководства по боевой технике и оружию изложены на русском языке. Приказы, распоряжения, команды также отдаются на русском языке». Необходимость улучшения обучения языку военной команды — очевидна.

Второй закон связан с хронической советской проблемой — сельским хозяйством. К. Черненко нашел очередной чудодейственный способ ее решения. Выступая на пленуме ЦК в октябре 1984 г., генеральный секретарь прежде всего отметил, что Советскому Союзу «приходится вести сельскохозяйственное производство... в непростых условиях». Он имел в виду, что страна зрелого социализма, раскинувшаяся от Тихого океана до Гиндукуша, расположена в неудачном климатическом поясе. Черненко предложил «подлинно новаторские и творческие подходы»: долговременную программу мелиорации. Программа предусматривает орошение и осушение миллионов гектаров, строительство каналов, переброску «части стока северных и сибирских рек, а также реки Дунай на орошение земель в центральных и южных районах страны, в Зауралье и Западной Сибири...»

К. Черненко, представляя программу мелиорации, гордо подчеркнул: «Раньше мы не могли и мечтать о том, чтобы ставить и решать на селе подобные задачи...» Это утверждение не соответствует полностью истине. 6 ноября 1951 г. Лаврентий Берия на торжественном заседании по случаю 34-й годовщины Октября, предложил еще более грандиозную программу мелиорации. Черненко прав лишь в одном, в сталинские времена нельзя было мечтать об осуществлении проекта переброски северных и сибирских рек Оби, Иртыша, Енисея на юг. Технические возможности появились в результате освоения ядерной энергии. Четверть века идут ожесточенные споры относительно проекта «переброски рек». Осуществление сталинской программы «преобразования природы», включающей строительство гигантских гидростанций, плотин, каналов, а затем хрущевская программа «освоение целины» нанесли страшный удар по природе. Экологические последствия переброски северных рек на юг, что повлечет за собой резкое снижение количества воды, впадающей в Ледовитый океан и повышение его температуры, могут оказаться для планеты более серьезными, чем ядерная война.

Программа новых фараонских работ выполняет ряд функций: она подменяет реформы, создавая видимость «решения сельскохозяйственной проблемы»; она относится к такого типа деятельности, которая идеально соответствует советской модели планового хозяйства, позволяя мобилизовать «энтузиазм» и широко использовать малоквалифицированную рабочую силу, в первую очередь, заключенных. Немалое значение играет желание генерального секретаря соединить свое имя с «великой стройкой коммунизма». Так делал Сталин, так делал Хрущев, так поступил Брежнев, увековечив себя сооружением «стройки века» — Байкало-Амурской магистрали (БАМ), бессмысленной с экономической точки зрения, имеющей возможно ограниченное стратегическое значение.

Первый год правления Черненко мало отличается от предыдущих лет: сохраняется в масс-медиа риторика «борьбы с коррупцией», но она перестала задевать даже средний аппарат, спустившись в «народные массы» — судебные органы выполняют план арестов за «коррупцию», сажая в тюрьмы всех на кого имеется «материал», прежде всего доносы. Резкое ожесточение системы, проявившееся в обострении уголовного кодекса, осуществленном Андроповым, сопровождается озверением тюремно-лагерного начальства. Стали повседневной практикой пытки, бесчеловечные избиения арестованных, специальные «пресс-камеры», куда заключенных бросают в полную власть уголовных преступников. Только за вторую половину 1984 г. в советских лагерях было убито (стало известно об их смерти) или залечено насмерть пять известных диссидентов: один из инициаторов создания свободных профсоюзов в СССР инженер Алексей Никитин, один из основателей украинской Хельсинкской группы учитель Олекса Тихий, публицист и поэт Юрий Литвин, также член этой группы; журналист Валерий Марченко, поэт Валентин Соколов, подписывавшийся Валентин Зэка, ибо он провел в ГУЛаге 34 года.

К. Черненко унаследовал от своего предшественника основную внешнеполитическую задачу: борьбу против американских ракет в Западной Европе и против переизбрания Рейгана. В ноябре 1984 г., обращаясь к руководителям молодежных организаций социалистических стран, Черненко изложил свою позицию: «Если положение в мире вызывает тревогу, то ответственность за это целиком и полностью несет империалистическая реакция во главе с США. Именно США и их союзники задались бредовой целью добиться военного превосходства над социалистическими государствами. Понятно, что мы этого допустить не можем. И мы этого не допустим». Ровно через месяц Черненко принял «видного представителя американских деловых кругов» Арманда Хаммера и «подчеркнул, что Советский Союз последовательно придерживается линии на установление равных, добрых отношений с США... за развитие взаимовыгодных связей во всех областях, включая торгово-экономическую, если будут устранены созданные на этом пути искусственные препятствия».

Можно предположить, что «искусственные препятствия» были устранены, ибо 7 и 8 февраля 1985 г. в Женеве состоялась встреча между министром иностранных дел СССР Громыко и государственным секретарем США Шульцем. Беседы в Женеве закончились договоренностью начать переговоры о разоружении, которые были прерваны Советским Союзом 14 месяцев назад. В то время как в Женеве шли совершенно секретные разговоры, в Москву прибыла — впервые после 1978 г. — правительственная делегация США для ведения переговоров о расширении торговых связей. Одновременно правительство США предполагает предложить Москве совместный космический полет типа миссии Союз-Аполлон, обозначившей в июле 1975 г. высшую точку «детанта».

Минуло пять лет после вторжения советских войск в Афганистан. Но забыты Афганистан, подавление «Солидарности» в Польше, сбитый южно-корейский самолет — начинается новый очередной цикл «детанта».

Гвардия «железных стариков» — руководящее ядро Политбюро решило защищать свою власть до последнего издыхания. Уже К. Черненко несколько отклоняется от модели «ленинско-сталинского» типа. Приходится, например, сочинять совершенно фантастические военные подвиги, совершенные в 1930 г. на забытой Богом и людьми пограничной заставе в Казахстане будущим генеральным секретарем.

К. Черненко заканчивает эпоху второго поколения советских руководителей. Идет неудержимо, ибо даже Политбюро не дает бессмертия, третье поколение. Приходит время генеральных секретарей, родившихся, выросших, пробившихся к высшей власти в советское время. С ними теперь связывают надежды неистребимые оптимисты. На их либерализм, демократизм, технократизм рассчитывают, прежде всего, на Западе. Визит Михаила Горбачева в Великобританию в декабре 1984 г. красноречиво демонстрирует, как легко обворожить Запад. Достаточно было тому, кого называют «№2», привезти с собой жену, внешне мало отличающуюся от западных женщин, как стало очевидно, если у Горбачева не толстая жена, то разговоры о советском тоталитаризме — лживы.

В конце 20-х гг. Бухарин назвал Сталина «Чингиз-хан с телефоном». Советский Союз ушел далеко за минувшие полвека: новые руководители будут пользоваться электронно-вычислительными машинами.

 

Заключение

Приближаясь к своему 70-летию, государство, рожденное в октябре 1917 года, завершает восьмое десятилетие XX века как последняя мировая империя. Над советской зоной — от Кубы до Вьетнама, от Чехословакии до Анголы — никогда не заходит солнце

Семьдесят лет — незначительный отрезок в тысячелетней истории России. Но в эти страшные, кровавые, трудные годы — в ленинское пятилетие, три сталинских десятилетия, одно хрущевское и два брежневских и его преемников — сложилась система, неизвестная человечеству. В первые тридцать лет ее существования, когда в мире было лишь одно социалистическое государство — Советский Союз, многим казалось, что только русская история, география и русский менталитет способны породить советскую утопию.

После Второй мировой войны история поставила чудовищно жестокий опыт: были разрезаны надвое страны и каждая из половинок начала жить в разном мире — в утопии или в реальности. Опыт удался: независимо от исторических традиций, от географии и национальных особенностей во всех странах, где установлена социалистическая система советского типа — результаты одинаковы. Лев Толстой начал «Анну Каренину» психологическим наблюдением: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Все социалистические страны похожи друг на друга наличием единой партии, которая всем руководит и ни за что не отвечает, полицейской системой, пронизывающей все клетки общества, низким жизненным уровнем.

Советский Союз — сердце социалистической системы, является одновременно ее моделью. Страны, входящие (и вовлекаемые) в советскую зону, повторяют, как правило, эволюцию Советского Союза, как человеческий эмбрион повторяет в утробе матери эволюцию человеческого рода. Поэтому история СССР представляет особый интерес.

Почти семь десятилетий истории, в том числе брежневское восемнадцатилетие в условиях «детанта» и благожелательного отношения Запада, окончательно определили характер СССР, выявили все особенности победившей утопии. Значительные внешнеполитические успехи не позволили решить ни одной внутренней проблемы.

Советская система показала себя непригодной для решения экономических, социальных, национальных проблем.

Вторая индустриальная держава мира, как нередко называют СССР, не может прокормить свое население и сохраняет внешнеторговую структуру дореволюционной России: вывозит главным образом сырье и ввозит промышленное оборудование. Государство, объявившее своей целью построение бесклассового общества, создало предельно иерархическое, кастовое общество. Многонациональная империя, управляемая из центра, не решила национального вопроса ни внутри СССР, ни в странах «лагеря» — меняющийся демографический баланс усиливает сложность и напряженность конфликтов.

«Спокойное» брежневское восемнадцатилетие продемонстрировало невозможность выхода из внутриполитического кризиса. Каждое движение в сторону — в сторону реформ или усиленных репрессий нарушало равновесие и начинало грозить фундаменту системы. Стала очевидной полная автоблокировка системы: особенно наглядно проявилось это в области экономики. Каждая реформа оказывалась неосуществимой, ибо децентрализация грозила развалом, излишняя централизация грозила полной остановкой. КГБ удалось нанести тяжкий удар родившейся в годы «разброда и шатаний» после смерти Сталина общественной мысли. Но тотальный террор сталинской эпохи был сменен выборочным ползучим террором брежневской эры. В дополнение к тюрьмам и лагерям стали использоваться психиатрические больницы и эмиграция — мера менее жестокая.

Советское государство боится резких движений внутри страны. Стремится во внутренней жизни к энтропии. Но энтропия — это смерть. И Советский Союз находит необходимую для жизни энергию во внешнеполитических акциях, в экспансии. Экспансия становится единственной формой жизни «зрелого» социализма.

Советские руководители органически враждебны Западу и отказывают ему в праве на существование в его нынешней форме. Запад нужен им, как объект вражды, он нужен — «четвертая зона» — как потенциальная добыча и одновременно он необходим, как единственный источник помощи для преодоления временных хронических трудностей.

Формула Маркса о взаимозависимости базиса и надстройки нашла непредусмотренное осуществление в социалистической утопии, создающей у себя надстройку на базисе, который находится в другом месте — на Западе.

Главная задача, которую поставили перед собой отцы Октябрьской революции заключалась в создании Нового Человека, Гомо Советикус. Л. Брежнев на XXV съезде (1976) назвал «важнейшим итогом прошлого шестидесятилетия» — советского человека. Генеральный секретарь ЦК был совершенно прав. На протяжении шести десятилетий главные усилия партии были направлены на «советизацию» человека. Только на первых порах «советизация» означала принуждение граждан верить в доктрину. Процесс «советизации» заключается в том, что граждан приучали принимать как должное их положение, воспитывать в них убеждение, что каждое изменение может быть только изменением к худшему. «Моральное закабаление населения, — пишет Лешек Колаковски, — происходит не тогда, когда народ или значительная его часть начинает верить в официальную идеологию, а когда он погружается в безнадежность». Академик Сахаров в 1980 году, после вторжения в Афганистан, с горечью писал: «Население страны безропотно принимает все нехватки — мяса, масла, многого другого; терпит вопиющее социальное неравенство элиты и народа, терпит произвол и жестокость властей... Молчит при несправедливых расправах над инакомыслящими (иногда злорадствуют), молчит при любых внешнеполитических акциях». Таков портрет советского человека — итог шестидесятилетия. Люди, потерявшие надежду на лучшее будущее и живущие в страхе перед завтрашним днем, — одна из причин стабильности советской системы.

Создана новая общность людей, каждый из которых не имеет никаких прав и в то же время обладает крупицей власти — может плохо работать, может доносить на соседа, продавец может издеваться над покупателем, чиновник над просителем, можно воровать, давать и получать взятки. Крупица власти, которую государство, прикрыв глаза, оставляет гражданам, это всегда — злоупотребление, обход официального законодательства.

Секретарь ЦК КПСС по идеологии М. А. Суслов, выдвинувшийся на авансцену политической жизни во время Большого террора 30-х годов и управлявший идеологией более 30 лет, перечислил особенности советского образа жизни (разумеется назвав их «враждебными явлениями») в следующем порядке: «...пьянство, хулиганство, тунеядство, стремление урвать побольше от общества, ничего не давая ему, злоупотребление служебным положением, стяжательство и взяточничество, бесхозяйственность и расточительность, бюрократизм и бездушное отношение к людям». Бездушное отношение к людям секретарь ЦК поставил на последнее место.

Причина стабильности режима — новый «общественный договор», неизвестный ранее истории — граждане отдают государству свободу в обмен на контролируемое государством право на злоупотребление. Государство при этом гарантирует минимальные условия существования.

Причина стабильности режима и в том, что в его существовании заинтересована привилегированная часть общества — партийно-государственная бюрократия, генералитет армии, государственная безопасность, коррумпированная верхушка рабочего класса, сановники академического мира и культуры, их семьи и их обслуга. Все они наделены теми или иными привилегиями, но подобно остальным советским гражданам — лишены прав.

Другая причина стабильности системы и ее внешнеполитических успехов состоит в том, что процесс «советизации» идет не только в СССР и странах социалистического лагеря. Распространяется по всему миру «советский» язык. Самые далекие от коммунистов партии создают свои «центральные комитеты» и «политбюро». Советская система видна миру в ее внешнеполитических акциях, в которых она, особенно в последнее десятилетие, выглядит победителем. Победитель пугает и привлекает. Советский менталитет начинает распространяться по земному шару: принимать все что происходит сегодня как должное, ибо завтра может быть только хуже. Настроение пораженчества, уже пустившее глубокие корни в Западной Европе, постепенно перекочевывает и в Азию. Японский экономист проф. Мичио Морисима, размышляя о возможностях советского вторжения в Японию, предложил: «Когда русские придут, встретим их спокойно с белым флагом в одной руке и с красным в другой. Даже под советской властью может быть, без всякого сомнения, создана социалистическая, но жизнеспособная экономика, если только мы достойно встретим поражение».

Наконец, причина стабильности режима — нужда в нем Запада для сохранения в мире равновесия сил, в его западном понимании.

И все же Прошлое, Настоящее и Будущее связано с Человеком.

Будущее Советского Союза и будущее человечества во многом зависит от удачи или неудачи процесса «советизации» человека. Обитатели утопии, изображенной Замятиным в романе «Мы» счастливы, но процесс полной «советизации», окончательного их превращения в винтики государственной машины, завершается после небольшой операции в мозгу.

История Советского Союза — это история общества и государства, порабощенных партией, это история государства, поработившего общество, это история партии, овладевшей государством для создания такого типа человека, который позволил бы ей вечно сохранять Власть, это история Сопротивления Человека.

Успехи системы очевидны. Но история не остановилась. Память о прошлом позволяет сохранить надежду.

1982 г.

 

Книга третья. Седьмой секретарь. Блеск и нищета Михаила Горбачёва

 

Глава тринадцатая. Муж судеб

 

Три Смерти

Явился муж судеб
Александр Пушкин

Большой Брат не может умереть.
Джордж Орвелл

Один за другим умирают три генеральных секретаря: в ноябре 1982 г. — Брежнев, в феврале 1984 г. — Андропов, в марте 1985 г. — Черненко. Невозможно придумать более красноречивого свидетельства глубочайшего кризиса, переживаемого системой. Жизненно необходим был новый Вождь, демонстрирующий, что восковые фигуры умирающих стариков, украшавшие трибуны съездов и телевизионные экраны, не означают конца первого в мире социалистического государства и последней империи XX века Интенсивность ожидания — уже после первой смерти — объясняет прием, оказанный Юрию Андропову. Появление во главе СССР человека, который 15 лет руководил самой могучей тайной полицией в истории, организатора жестоких репрессий, подозреваемого в создании мирового террористического интернационала, вызвало всеобщий восторг, причем особенно горячий на Западе. Редкие голоса предупреждения или критики заглушались могучим хором похвал.

Андропов быстро умер, но надежда продолжала жить. В напряжении оставались чувства, возбужденные предтечей, работала, на холостых оборотах, ожидая сигнала, пропагандистская машина. Приход Спасителя был неизбежен. Он явился.

Первая биография Михаила Горбачева вышла в свет в Нью-Йорке в день его избрания генеральным секретарем ЦК. За ней, с нарастающей быстротой, последовали другие: их писали журналисты (немецкий, индусский, французский), биолог, социолог и т. д. Книги под неизменным заголовком «Горбачев» выходили в Гамбурге, Лондоне, Париже, Дели и других городах мира. Только Александр Зиновьев, задумавшись над феноменом, назвал свое эссе «Горбачевизм, или силы иллюзии». Биографы располагали очень скудными источниками, необычайно бедными данными, обычно теми же самыми, что у всех других. Как правило, тон был благожелательным, естественным для жизнеописания Спасителя.

Удивительная оперативность биографов — результат журналистского подхода к сюжету. Авторы «Горбачева» выделяли, в первую очередь, элементы «новизны»: молодость нового генерального секретаря, а в связи с этим все положительные качества свежего взгляда на мир, первые инициативы, пробуждавшие большие ожидания, коммуникативность и т. п. Журналистский подход определяет, естественно, характер бесчисленных газетных и журнальных статей и комментариев, посвященных Горбачеву. Поставщики «новостей», журналисты сообщают только о том, что произошло сегодня, без учета прошлого, которое нередко меняет смысл сегодняшних событий.

Возможен и другой подход к феномену «Горбачев» — исторический. Меняя точку зрения, он позволяет увидеть минувшие пять лет в ракурсе 70 лет советской истории. К трехлетию горбачевского правления было зарегистрировано 12 его биографий. Первая биография Сталина была написана в 1931 г., через 9 лет после его избрания генеральным секретарем. Разрыв объясняется не тем, что жизнь и деятельность «чудесного грузина», как выражался Ленин, была менее интересной или значительной, чем деятельность и жизнь выпускника юридического факультета МГУ: в 1931 г. Советский Союз интересовал мир бесконечно меньше, чем в 1985.

Михаил Горбачев представляет интерес и сам по себе. Но прежде всего он важен, как — седьмой секретарь. С чисто формальной точки зрения этот порядковый номер может оспариваться: Ленин не был секретарем. В партии он был всего лишь одним из членов Центрального комитета, в котором секретари выполняли канцелярские функции. Создатель партии — Ленин не нуждался в официальном партийном титуле. Сталину, выбранному на новую должность генерального секретаря, принадлежит честь превращения функции, которая, по мысли Ленина, состояла только в надзоре за деятельностью младших секретарей, в символ Вождя партии и государства. Через несколько лет после избрания Сталина остроумец Карл Радек заметил, что история человечества, которая раньше делилась на две стадии, теперь делится на три: матриархат, патриархат, секретариат.

«Секретарелогия» — слово неизящное, но наука эта только рождается (потом ей найдется другое название). Это понятно: за первые 65 лет советской истории — с октября 17-го по ноябрь 82-го — сменилось всего четыре «секретаря». Материал — недостаточный для создания науки. Внезапно наступило ускорение: за два с половиной года в кресле генерального секретаря сменилось три обитателя. К власти пришел — Седьмой.

Пять лет — слишком малый срок для ответа на вопросы, которые задаются архитектору «перестройки», слишком малое время, чтобы судить об успехе или неудаче Михаила Горбачева. Пять лет, однако, — достаточный срок для того, чтобы выявить черты сходства в поведении всех «секретарей», носителей высшей власти в советском государстве, чтобы проследить аналогии и различия в их подходе к кризису, который неизменно ожидал каждого после избрания. Впечатление deja vu не обманывает. Первородный грех советской политической машины, построенной Лениным, — умышленная неясность в определении высшей власти. Первая советская конституция — 1918 г. — говорила одновременно о Всероссийском съезде советов, о местных советах и диктатуре пролетариата. Главный комментатор конституции Ленин подчеркивал необходимость диктатуры партии и единоличной власти, «так или иначе, но беспрекословное подчинение единой воле...».

Для вождя революции не было сомнений относительно того, чьей воле необходимо беспрекословно подчиняться. Он взял себе пост председателя Совета народных комиссаров, т. е. возглавил правительство. Партию же Ленин возглавлял по праву отцовства; он придумал ее, сотворил по своему образу и подобию. И ему не было необходимости занимать в партийной иерархии особое место: он — просто член ЦК, с 1919 г. член Политбюро. Соперников у Ленина не было. Когда Сталин, избранный в 1922 г. генеральным секретарем по предложению Ленина, отвергнувшего другую кандидатуру (И. Н. Смирнова), начал свое «восхождение», понадобилось немало времени, прежде чем он реализовал всю власть, которую потенциально давал этот пост.

Власть генерального секретаря не зафиксирована в конституциях. Впрочем, в первых двух советских конституциях (1918 и 1924) не упоминается даже власть партии. Она — подразумевалась. В конституции 1936 г. ведущая роль партии определялась в статье 126, в действующей (1977) — в значительно расширенной статье 6. (После продолжительной политической борьбы эта статья была отменена.) Тем не менее, даже в конституции 1977 г. ничего не сказано о генеральном секретаре ЦК КПСС. Начиная со Сталина, каждый генсек стремится «легализировать» свою власть. В 1941 г. Сталин становится, сохраняя партийный пост, председателем Совета министров. Хрущев объединяет обе должности после пяти лет борьбы за власть — в 1958 году. Брежнев, обходя решение ЦК (после свержения Хрущева), запрещающее концентрацию функций главы партии и главы правительства в одних руках, избирает себя, оставаясь генеральным секретарем, председателем президиума Верховного совета СССР. Его примеру следуют Андропов и Черненко.

«Легализация» власти генерального секретаря, ее вписывание в конституционные нормы, становится как бы формальным завершением восхождения его на вершину власти. История семи «секретарей» свидетельствует, что главная их забота — овладение властью. Макиавелли заметил, что только вооруженным пророкам удавалось осуществлять свои идеи. Генеральные секретари стремятся к власти, объясняя это необходимостью иметь оружие для проведения реформ. Чем значительнее реформы, тем больше власти нужно. Для осуществления «революции сверху», подобной сталинской в первой половине 30-х гг. или горбачевской во второй половине 80-х гг., нужна тотальная власть. Реформы становятся оправданием власти и средством овладения ею. Возникает законченная формула: власть необходима для реализации реформ, реформы — для реализации власти.

11 марта 1985 г. генеральным секретарем ЦК КПСС был избран Михаил Горбачев. На пороге власти стал Седьмой секретарь.

 

Почему он?

Возьмите силлогизм: я гуманен, следовательно, меня любят. Меня любят, стало быть, чувствуют доверенность.
Ф. Достоевский, «Скверный анекдот»

Категория «любви» вряд ли принималась в расчет членами Политбюро — «великими электорами», решавшими 11 марта 1985 г. кто станет генеральным секретарем после смерти К. У. Черненко. Категория «доверенности», доверия, бесспорно принималась во внимание. Возникал, правда, вопрос: кто доверял кому? Строя политическую машину «нового типа», Ленин не включил в нее механизм наследования. Возможно потому, что был убежден в своем бессмертии: в дни Октябрьского переворота ему было 47 лет и мысль о наследниках в голову не приходила. Она пришла в 1922 г., после второго, тяжелейшего приступа болезни. Ленин диктует знаменитое письмо XII съезду партии, известное как «Завещание». Выделив шесть виднейших руководителей партии, Ленин каждому дает отрицательную характеристику, настаивая, что ни один из них самостоятельно не может заменить Отца-Основателя. Как свидетельствует Хрущев, Сталин хорошо понял смысл ленинского маневра, не раз повторяя: «Вот Ленин написал завещание и перессорил нас всех».

После смерти Сталина выборы генерального секретаря происходили в Политбюро. Слово «выборы» следует понимать в его советском смысле. Не было голосования: «выборщики» договаривались о кандидате, из числа тех, кого в советской номенклатуре называют «старшими секретарями», т. е. секретарей ЦК, которые одновременно являются членами Политбюро. Правило это нигде не записано, но до сих пор строго соблюдалось.

Выборы после смерти Черненко произошли мгновенно. Еще не успел остыть труп покойного генерального секретаря. После смерти Андропова согласование кандидатуры преемника длилось три дня. Известно было, что избрание Андропова состоялось против воли Брежнева, который ничему помешать не мог, ибо уже умер, задолго до кончины, выбрав своим наследником Черненко. В советской печати — газетах, журналах 1988 г. — появлялись письма читателей, задававших вопрос: как можно было выбрать генеральным секретарем такого человека, как Черненко? Вопрос риторический, ответ подразумевается: механизм выборов не годится. Первый раз этот механизм был испытан в 1924 г. После смерти Ленина имелась значительная группа претендентов — шестеро названы в «завещании» — опытных партийных работников, совершивших революцию, победивших в гражданской войне, начавших реконструкцию (так в то время называлась перестройка) страны. Второе испытание состоялось в 1953 г. На этот раз кандидатами на трон Сталина были верные его сподвижники, руководившие коллективизацией, индустриализацией, войной с Германией, уничтожением в процессе строительства социализма десятков миллионов людей. Некоторые из них начали служить партии еще в ленинские времена (Молотов, Микоян), другие шли к власти вместе со Сталиным (Маленков, Берия, Хрущев, Булганин). Третья «война за трон» отличалась от предыдущих прежде всего резким повышением возраста претендентов. В 1917 г. Ленину не было 50 лет, Сталин был избран генеральным секретарем в возрасте 41 года, Хрущев стал первым секретарем в 59 лет, Брежнев — в 58. Власть досталась Андропову в 68 лет, а Черненко — в 73 года.

11 марта 1985 г. претендентов оказалось мало. В принципе, следуя обычаю выбирать только из числа «старших секретарей», «электоры» имели всего лишь двух кандидатов: Михаила Горбачева и Григория Романова. Романов имел скверную репутацию: в Ленинграде, на посту первого секретаря, он был известен не только своей жесткостью и догматизмом, но и страстью к гульбе. Ходили упорные слухи о коррупции. Мастер советской политической интриги, Ю. Андропов взял Романова в Москву, но не разрешил ему, как обычно бывает, выбрать кандидатуру своего преемника. Эта привилегия позволяет уходящему боссу быть уверенным, что скелеты из его шкафа не будут вытащены на белый свет. В архивах ленинградского обкома партии хранилось, несомненно, достаточно материалов, компрометирующих первого секретаря, которые ему не дали ни времени, ни возможности «просеять». На выборы преемника Романова в Ленинград поехал Горбачев: он предложил на освободившийся пост Льва Зайкова, занимавшего лишь шестое место в ленинградской номенклатуре. Зайков был избран. Дальнейшая его карьера пойдет в шлейфе Горбачева.

Кандидатура Романова, окруженная ароматом коррупции и пьяных скандалов, не имела шансов на победу в атмосфере чистки, начатой Андроповым, прерванной Черненко, но не сошедшей с повестки дня. Был, однако, еще один кандидат — первый секретарь московского горкома партии Виктор Гришин. Он не был секретарем ЦК, но с 1967 г. руководил московской парторганизацией, а с 1971 г. был членом Политбюро. Родился Гришин в 1914 г. Его избрание генеральным секретарем гарантировало продолжение брежневско-черненковской линии, но и скорые очередные похороны на Красной площади. В Москве в то время родился анекдот: — Ты опять был на Красной площади на похоронах? — Да, у меня абонемент.

Несмотря на казавшуюся очевидность кандидатуры Горбачева — оставался только он, — выборы не были легкими. Мешала прежде всего «юность» кандидата. Средний возраст членов Политбюро составлял 67 лет, секретарей ЦК, как и членов ЦК — 66 лет. Действовал физический закон однопартийной системы: при отсутствии серьезных внешних или внутренних раздражителей (революций, войн) вожди остаются у власти до биологического конца. Успехи медицины все более отдаляют конец и поэтому руководство социалистических стран было в 1985 г. самым старым в мире. Можно думать, что Юрий Андропов видел в Горбачеве будущего генерального секретаря, но рассчитывал, что созревание продлится — под его руководством — еще 5—10 лет.

В Политбюро выборы Горбачева прошли быстро. В частности и потому, что на заседании отсутствовали три члена Политбюро: первый секретарь Украины Владимир Щербицкий был с делегацией в Сан-Франциско, первый секретарь Казахстана Динмухамед Кунаев не успел прилететь из Алма-Аты, Виталий Воротников был в Югославии. Тем не менее, сообщение о выборе нового генерального секретаря содержало тонкость, на которую обратили внимание все «кремлеведы». Андрей Громыко рассказывает в своих воспоминаниях: «...сразу (после смерти Черненко) встала задача избрать нового Генерального секретаря ЦК КПСС. По этому поводу прежде всего должно было сказать свое слово Политбюро. И оно сказало: единодушно, дружно выдвинуло кандидатуру М. С. Горбачева». Экспертов удивило слово «единодушно». В сообщениях об избрании (решение Политбюро автоматически утверждается ЦК) Андропова и Черненко говорилось, что их кандидатура проходила «единогласно». В случае Горбачева подразумевалось, что все были за него «душой», но все ли реально поддержали юного кандидата?

После смерти Черненко в Политбюро оставалось 10 человек. Трое отсутствовали. Осталось семь. И, как в романе Агаты Кристи, исчезали «негритята», не поддерживавшие Горбачева. В марте 1987 г. драматург Михаил Шатров, автор семи пьес о Ленине, один из вернейших рыцарей перестройки, сообщил финской газете «Суомен Кувалехти», что сначала голоса разделились поровну между Гришиным и Горбачевым. Как могут семь голосов разделиться поровну — неясно. Во всяком случае, по словам Шатрова, Громыко отдал свой голос Горбачеву и перетянул чашу весов. Биографы Горбачева — индусский журналист Дев Мурарка, многолетний корреспондент в Москве, и Жорес Медведев, биолог и историк, живущий в Лондоне, сообщают, что перевесил голос председателя КГБ Виктора Чебрикова. Кандидат в члены Политбюро, он не имел права «голосовать», но зато мог говорить и привести данные, компрометирующие Гришина. Оба биографа согласны, что Чебриков, в частности, объявил членам Политбюро, что сын Гришина был женат (а к тому времени уже разведен) на незаконной дочери Берии.

1 июля 1988 г., выступая на 19-й партконференции, Егор Лигачев дополнил историю выборов Горбачева некоторыми деталями: «Надо сказать всю правду; это были тревожные дни (имеются в виду дни после смерти Черненко. М. Г.) ...Могли быть абсолютно другие решения. Была такая опасность. Хочу вам сказать, что благодаря твердо занятой позиции членов Политбюро, тт. Чебрикова, Соломенцева, Громыко и большой группы первых секретарей обкомов на мартовском пленуме ЦК было принято единственно правильное решение». Как сказано выше, Чебриков не был членом Политбюро. Лигачев подчеркивает, что он выступил в поддержку Горбачева. Он подтверждает, что за юного кандидата были Громыко и Соломенцев. Лигачев выступил не для того, чтобы сообщить известные факты. Он просто счел нужным напомнить Горбачеву, что благодарность является добродетелью. Накануне, 30 июня, делегат конференции В. Мельников потребовал привлечь к персональной ответственности тех, кто «в прежние времена активно проводил политику застоя». По настоянию Горбачева, прервавшего выступление, Мельников назвал «в первую очередь» Соломенцева, затем Громыко, главного редактора «Правды» В. Афанасьева, директора института США и Канады Г. Арбатова. К осени 1989 г. на своем посту из них остался только Г. Арбатов. Горбачев следовал золотому правилу тиранов: не правят вместе с теми, кто помог захватить власть. Поспешно созванный пленум ЦК КПСС утвердил «рекомендацию» Политбюро. Громыко вспоминает: «На мартовском (1985) пленуме ЦК я по поручению Политбюро выступил с предложением избрать Генеральным секретарем Михаила Сергеевича Горбачева и обосновал это предложение. Речь была опубликована в печати...» Вопреки обыкновению, речь Громыко не была опубликована в ежедневных газетах. После двухнедельного перерыва она появилась — как можно судить — в «исправленном» виде в журнале «Коммунист», а потом отдельной брошюрой. Громыко обосновал, как он пишет, предложение выбрать Горбачева. Он не расхваливал деятельность кандидата — хвалить было не за что: сельское хозяйство, которым Горбачев, как секретарь ЦК, руководил в 1978—1983 гг., переживало в эти годы кризис, сравнимый только с катастрофой эпохи коллективизации: от нового голода спасали лишь массивные закупки зерна за границей. Громыко представил кандидата как «выдающегося деятеля», подчеркнул, что он был «поражен способностями» Горбачева. Громыко не скупился на похвалы: кандидат на пост генерального секретаря проявил себя блестяще, председательствуя на заседаниях Политбюро в отсутствие Черненко; всегда умеет найти решение, соответствующее линии партии; ясно, с ленинской прямотой, выражает свое мнение; очень образованный; обладает способностью аналитически подходить к проблемам — разложить проблему на составные элементы и исследовать их, прежде чем прийти к заключению. Самый знаменитый комплимент Горбачеву, сделанный Громыко, не вошел в опубликованный текст его речи. Его повторяют все биографы генерального секретаря, он стал известен в Москве в день избрания Горбачева. «У него милая улыбка, но железные зубы», — якобы заявил Громыко. Как говорят итальянцы: если это не правда, то хорошо придумано.

И еще одну любопытную деталь приводит в мемуарах самый знаменитый дипломат XX в. За три дня до смерти ему позвонил Черненко: «Андрей Андреевич, чувствую себя плохо... Вот думаю, не следует ли мне самому подать в отставку?.. Советуюсь с тобой... Мой ответ был кратким, но определенным: — Не будет ли это форсированием событий, не отвечающим объективному положению? Ведь, насколько я знаю, врачи не настроены так пессимистично. — Значит, не спешить. — Да! Спешить не надо, это было бы неоправданно, — ответил я». Громыко не хотел, чтобы Черненко спешил: еще не все было готово для выборов Горбачева.

Эдуард Шеварднадзе, преемник Громыко, кандидат в члены Политбюро во время выборов, отверг мнение, что «при избрании нового Генерального секретаря ЦК КПСС в марте 1985 г. могли быть абсолютно другие решения». Шеварднадзе категоричен: «Иного выбора просто не могло быть. И это был по существу выбор всей партии».

Ответ на вопрос: почему он? — не оставлял сомнений. Потому, что он — молодой, талантливый, преданный линии партии, умеющий работать с людьми и т. д. и т. д. Через некоторое время, после изгнания Гришина из Политбюро, начнут открыто говорить о глубокой коррумпированности московского партаппарата. Были, следовательно, серьезные причины (кроме оккультной связи с покойным Берия) не сажать его в кресло генерального секретаря. Выборы 1985 г., когда два из трех кандидатов на высший пост в стране были явно замешаны в темных делах, — это красноречивый знак разложения системы. Началось оно сразу же после захвата большевиками власти. В 20-е гг. Христиан Раковский говорил об «автомобильно-гаремном синдроме» высшего слоя советских руководителей. О преступной деятельности в окружении Брежнева стали говорить еще при его жизни. М. Горбачев в этом отношении, казалось, был чист. Необходимость говорить о моральной чистоплотности кандидата на пост генерального секретаря свидетельствовала о длинном пути, проделанном государством, рожденным Октябрьской революцией.

 

Детство и юность героя

Биография нового генерального секретаря, сообщенная советскому народу, была исключительно лаконичной: родился 2 марта 1931 г. в станице Привольная Ставропольского края, в 1950 г. поехал в Москву учиться, окончил юридический факультет МГУ, вернулся в Ставрополь, работал там на комсомольских и партийных должностях, с 1970 по 1978 г. на посту первого секретаря обкома, был вызван в Москву, избран секретарем ЦК, затем (на следующий год) кандидатом в члены Политбюро, а еще через год — членом Политбюро.

Простота, прямолинейность жизненного пути Михаила Горбачева — очевидны. Как очевидно и нежелание официальных биографов вдаваться в подробности, которые могут осветить характер человека, собирающего в своих руках необъятную власть. Встречая Горбачева в Вашингтоне 8 декабря 1987 г., президент Рейган цитировал Эмерсона: «Собственно, истории нет, есть только биография». Президент США имел, очевидно, в виду значение роли личности в истории. В Советском Союзе, где культ генерального секретаря принимает формы обожествления, нет биографий тех, кто является предметом культа. Нет биографии Ленина, биографии Сталина (страдая от ее отсутствия, вождь народов заказал свое «Житие» и лично отредактировал его), биографии Хрущева, Брежнева и т. д. Впрочем, если, как выяснилось официально в 1988 г., в Советском Союзе нет даже истории — был отменен экзамен для выпускников школ — то естественно не иметь биографий.

В жизни Горбачева — до его вознесения на пост генерального секретаря — можно выделить несколько эпизодов, определивших его характер. Начать следует с года и места рождения.

Михаил Горбачев родился 2 марта 1931 г. в селе Привольное, которое по тогдашнему административному делению входило в Северо-Кавказский край. На огромной территории между Волгой, Черным и Азовским морями и предгорьем Кавказа жили украинцы, русские, донские, кубанские и терские казаки, чеченцы, адыгейцы, ингуши, кабардинцы, черкесы и другие кавказские народы. Коллективизация, начавшаяся в конце 1929 г., встретила особенно упорное сопротивление в Северо-Кавказском округе. В этих местах еще свежи были воспоминания гражданской войны, в которой значительная часть казаков сражалась против красных. Кавказские народы помнили не только гражданскую войну, но и длившееся десятилетия завоевание Кавказа русскими в XIX в. Строительство колхозов на этой территории осуществлялось с помощью регулярных воинских частей. Две стрелковые дивизии были направлены еще в конце 1929 г. на Северный Кавказ в поддержку милиции. К весне 1931 г. около 90% крестьян округа «коллективизировали». Дед Горбачева был организатором колхоза в деревне, поэтому можно считать, что Миша родился в колхозной семье. «Мой дед по матери, — рассказал Горбачев, — один из организаторов тозов — товариществ по совместной обработке земли, а затем колхозов, многие годы был председателем колхоза... Отец 40 лет проработал механизатором...». Первая же колхозная осень продемонстрировала пользу объединения крестьян: государство смогло гораздо легче забирать у них хлеб. Волна сопротивления поднимается на Северном Кавказе. Ее подавляют с беспримерной жестокостью. Репрессиями руководит первый секретарь окружного комитета Борис Шеболдаев. Сталин, недовольный недостаточными, по его мнению, размерами террора, посылает на Северный Кавказ специальную комиссию во главе с Кагановичем. В каждый район назначается уполномоченный по борьбе с врагами. Конфискуется все зерно: планомерно и методически организуется голод.

Сегодня есть уже немало описаний голода, наверное, самого большого — по количеству жертв — в истории человечества. Резюмирует Василий Гроссман: «Пошел по селу сплошной мор. Сперва дети, старики, потом средний возраст. Вначале закапывали, потом уже не стали закапывать. Так мертвые и валялись на улицах, во дворах, а последние в избах остались лежать. Тихо стало. Умерла вся деревня. Кто последним умирал, я не знаю. Нас, которые в правлении работали, в город забрали. Власти называли это: „Кладбище суровой школы“».

В 1930 г. население Северо-Кавказского края составляло около 9 млн. человек. От голода в 1932—33 гг. умер 1 млн. человек. Ни в одной из войн нашего времени такой процент потерь не известен.

Михаил Горбачев был слишком мал, чтобы видеть коллективизацию и террор голодом, как называет это время Роберт Конквест. Но он знает о нем от своих родителей. Героиня повести Гроссмана, рассказывающая об умершей деревне, не случайно подчеркивает: умерли все, кроме членов правления: «Нас, которые в правлении работали, в город забрали». Дед Горбачева, как вспоминал внук, был организатором и первым председателем колхоза. Отец — механизатором, работал на тракторе. Это была новая деревенская «знать». Тем более элитарная, что механизаторы не были членами колхоза, даже если и жили в деревне. Они работали на машино-тракторных станциях (МТС), подчиненных государственным органам и созданным для контроля производства в колхозах. Михаил Горбачев родился в знатной сельской семье.

Будущему генеральному секретарю было одиннадцать с половиной лет, когда немецкие армии — летом 1942 г. — прорвали фронт советской обороны и рванулись на Кавказ. Советские войска оставляют в июле Ростов-на-Дону, 5 августа — Ставрополь. Оккупация продолжается 5 месяцев. Немцы не могли держать свои части во всех населенных пунктах и, вполне вероятно, что в Привольное лишь время от времени появлялись патрули. Военный эпизод в жизни Горбачева имел одно, особое значение. Отец его был на фронте, в преданности семьи советской власти нет никаких сомнений. Но во всех анкетах, которые Миша начнет вскоре заполнять во всех случаях жизни, ему придется отвечать утвердительно на зловещий вопрос: находился ли на оккупированной территории? Мало того, сама эта территория, Северный Кавказ, имела плохую славу: немедленно после освобождения Красной армией началась оттуда массовая депортация целых народов в Сибирь, Казахстан, Среднюю Азию. В числе «наказанных народов», как назвал их Александр Некрич, было и население Карачаево-Черкесской автономной области, входившей в Ставропольский край (выделенный из Северо-Кавказского края). Юный Горбачев вряд ли мог видеть депортацию карачаевцев — всех поголовно: детей, стариков, старух, мужчин, женщин. Но, несомненно, он видел их возвращение в 1958—59гг.: к этому времени он уже состоял в комсомольских властях Ставрополя, вернувшись после учебы из Москвы.

Немецкая оккупация задержала нормальный ход школьной жизни: Михаил окончил 10-й класс ставропольской средней школы только в 1950 г. Мало известно о его детских и юношеских годах. Никто из школьных друзей не выступил с воспоминаниями о совместных шалостях, прогулках, рыбной ловле и т. п. Благодаря журналу «Тайм», пользующемуся особой благожелательностью Горбачева, мы знаем фотографию 19-летнего Миши: круглое лицо, твердо сжатые губы, на голове лихо сдвинутая на ухо кубанка, из-под которой выглядывает обязательный казачий чубчик.

В ноябре 1989 г. итальянский журнал «Дженте» опубликовал фотографии из семейного альбома Горбачева, в том числе три, изображающие его в театральных ролях. В юные годы Михаил любил играть в самодеятельном театре. Фотограф запечатлел его в ролях князя Звездича («Маскарад» Лермонтова) и Леля («Снегурочка» Островского). Неожиданное разнообразие репертуара свидетельствует, видимо, об актерском таланте, проявившемся еще в молодости. В свою биографию Сталин, уже будучи гением всех времен и народов, тоже дал юношескую фотографию: на ней он студент духовной семинарии, в подряснике, прямо, но несколько недоверчиво глядящий в мир. Что-то мы хотим сказать, публикуя — по выбору — свои фотографии...

В «кратких биографических данных», составленных после избрания Горбачева в 1979 г. кандидатом в члены Политбюро, в частности сказано: «В 1946—1950 — помощник комбайнера МТС в Ставропольском крае». Известно, однако, что в это время Михаил учился в школе. Он счел нужным подчеркнуть свое трудовое прошлое. Выступая в июне 1988 г. на партконференции и вспоминая о первой послесталинской попытке реформ сельского хозяйства, генеральный секретарь рассказывает: «Я работал в то время механизатором МТС». Известно, однако, что в 1950—55 гг. Горбачев был студентом московского университета. В «Страницах биографии» он поясняет: «В общей сложности в МТС проработал пять лет, совмещая учебу и труд в поле».

Сочиняя биографию, генеральный секретарь не обманывает: он смещает акценты. Он действительно работал в школьные и университетские каникулы, помогая своему отцу-комбайнеру. Уборка урожая в ставропольских степях — тяжелая работа, и Горбачев может с гордостью вспоминать о ней. Тем более, что именно в поле вытянул он счастливый жребий. В 1949 г. в группе передовиков сельского хозяйства Ставропольского края он был награжден орденом Трудового Красного знамени. Для получения такой высокой награды недостаточно было трудиться по-стахановски. Списки награждаемых составлялись в крайкоме партии, где выбирали людей проверенных, верных. В 1988 г., во время поездки по Сибири, Горбачев снова вернулся к «трудному хлебу сорок восьмого года», к воспоминаниям о том, как он с отцом работал на комбайне.

Было два семейных экипажа, два отца и сына: «Намолотили, легко запомнить, 8888 центнеров. Отцы тогда получили ордена Ленина, а сыновья — ордена Красного знамени». В самой организации труда — два семейных экипажа — видна рука мастеров пропаганды, работников райкома партии.

Орден стал счастливым жребием, позволившим Михаилу Горбачеву поехать в столицу и поступить в Московский университет, самое престижное учебное заведение в стране. Жесточайший конкурсный экзамен при поступлении давал очень небольшие шансы обычному выпускнику ставропольской средней школы. Как свидетельствует аттестат зрелости (фотография в «Дженте»), Михаил Горбачев имел отличные отметки по всем предметам, кроме иностранного языка, по которому у него было — 4, и в результате по окончании школы он получил серебряную медаль, а не золотую, что давало бы ему больше шансов: по статуту обладатели медалей принимались тогда в вуз без экзамена. Известно зато с его слов, что он хотел поступить на физический факультет. «Я, например, поступил на юридический факультет, — рассказал Горбачев итальянской газете „Унита“, — но сначала хотел на физический». Физика была в первые послевоенные годы самой модной наукой: совсем недавно в мир явилась атомная энергия и причастность к таинственной ядерной силе была высокой привилегией. Борис Слуцкий написал в то время знаменитые стихи «Физики и лирики», которые начинались словами: «Что-то физики в почете. Что-то лирики в загоне». Можно предположить, что Михаил Горбачев не сумел поступить на физический факультет и получил возможность попасть на юридический.

В одной из самых первых биографий Горбачева Жорес Медведев, размышляя о причинах, побудивших будущего генерального секретаря выбрать юридический факультет, предполагает, что, возможно, толчком послужили жестокие репрессии периода коллективизации, о которых мальчик узнал от своих родителей. Английскому читателю, для которого предназначалась книга Медведева, могла показаться естественной мысль о справедливости, рождающейся в душе впечатлительного ребенка, решающего служить справедливости. Дело в том, однако, что Горбачев поступил на юридический факультет Московского университета в стране, в которой понятия о справедливости носят особый характер. К тому же, еще до поступления в университет, юноша, едва ему исполнилось 18 лет, подал заявление о поступлении в партию. Куда и был сразу же принят в качестве кандидата.

Юридический факультет был самым молодым факультетом МГУ — до войны в университете юристов не готовили. Будущих советских прокуроров, следователей, судей выпускали юридические институты, где курс наук продолжался 4 года. В университете он был 5 лет. Только после войны Сталин решил, что советское правосудие нуждается в юристах со всесторонним университетским образованием. Повышая престижность «закона», Сталин ввел в органах юстиции мундиры и звания (как, впрочем, в большинстве министерств). Впрочем, особой нужды в юристах страна, видимо, не испытывала. В 50-е годы юридические науки изучало 45 тыс. студентов — ничтожный процент от 1,2 млн. советских студентов.

Университетские годы Горбачева известны плохо. Имеется всего лишь несколько свидетельств людей, знавших его в то время. Причем эти свидетели живут на Западе. Годы учения Михаила Горбачева примечательны тем, что сами занятия отодвинуты куда-то на задний план. С первых дней в университете юный студент ищет возможности сделать карьеру в комсомоле. Его выбирают комсоргом группы, потом — секретарем бюро курса. Для этого необходимо было, прежде всего, желание отдавать время общественной деятельности, руководить. В 1952 г. Михаил Горбачев, переведенный из кандидатов в члены партии, избирается секретарем бюро юридического факультета. Для этого понадобилась уже рекомендация университетского комитета ВЛКСМ.

Фридрих Незнанский, учившийся вместе с Горбачевым, а потом работавший в прокуратуре в Ставропольской области, вспоминает своего бывшего сокурсника как честолюбивого оппортуниста. Лев Юдович, также выехавший из Советского Союза, окончил юридический факультет на два года раньше Горбачева. Он помнит его как активного комсомольского организатора, деятельно участвовавшего, например, в антисемитской кампании 1952 г. По свидетельству Незнанского и Юдовича, будущий генеральный секретарь не выделялся из массы активистов ничем, кроме, может быть, особенно развитого честолюбия.

Иначе вспоминает Горбачева Зденек Млинарж, посланный учиться в Москву из Чехословакии. Нет ни одной биографии Горбачева, буквально ни одной, которая не цитировала бы воспоминаний Млинаржа о студенческих годах на юридическом факультете МГУ. Хотя бы поэтому то, что он рассказал, заслуживает внимания. Важно и другое. Вернувшись в Чехословакию, Млинарж начал делать карьеру в своей партии, в то время как его друг и сокурсник Горбачев делал ее у себя на родине. Бесспорно, Зденек делал ее значительно быстрее, чем Михаил. К тому же первый делал карьеру в столице своей страны, а второй — в глубокой провинции, в Ставрополе. В 1968 г. Млинарж — активный деятель пражской «весны», он избирается членом Политбюро ЦК компартии Чехословакии. Разгром «весны», оккупация Чехословакии кладут конец его карьере. В 1970 г. он был исключен из партии, в 1977 г. эмигрировал.

История приобщения Юрия Андропова к лику блаженных у всех в памяти. Не успел многолетний председатель КГБ стать генеральным секретарем ЦК КПСС, как масс-медиа начали распространять «информацию» о любви бывшего шефа всесильной полицейской машины к цыганским танцам и виски, американским полицейским романам и диссидентам, с которыми он проводит ночи напролет у камина, беседуя о душе и либеральных реформах. Источником всех этих достовернейших сведений были два бывших сотрудника КГБ, в свое время выбравших свободу и поселившихся где-то на Западе. Как нельзя более вовремя они вспомнили все, что Запад хотел знать об их шефе.

Зденек Млинарж рассказал о своей дружбе с Горбачевым в студенческие годы в статье, опубликованной сначала в итальянской «Унита», а затем перепечатанной многочисленными журналами на самых разных языках. Прежде всего Млинарж рассказывает, что учился в одно время с Горбачевым — 1950—55 — на юридическом факультете МГУ, затем, что он был близким другом будущего генерального секретаря, жил с ним в одной комнате, в общежитии на Стромынке, был первым иностранцем, которого видел уроженец Привольной.

Воспоминания Млинаржа о друге однозначны: «Студент Горбачев был не только очень способным и интеллигентным, он был человеком открытым, умным, но не самоуверенным, умел и хотел слушать других». Этот человек, хороший во всех отношениях, многое раскрыл своему чешскому другу. Например, при изучении «колхозного права» Миша рассказывал Зденеку, что в колхозах право не имеет никакого значения, что действует — по отношению к колхозникам — только принуждение. Когда друзья смотрели популярный фильм «Кубанские казаки», в котором демонстрировалось колхозное изобилие, столы ломились от еды и питья, Миша, знавший реальность, разоблачал ложь кинофильма, говоря о том, что действительно ставят на стол колхозники. Млинарж отмечает, что, изучая марксистскую философию, Горбачев нашел у Гегеля цитату, которую любил повторять: «Истина всегда конкретна». В отличие от большинства советских студентов, пишет чешский мемуарист, Горбачев не относился к марксизму как к своду правил, которые надо заучить наизусть. При желании можно сказать, что в этом молодой Горбачев следовал за Сталиным, который утверждал: «Марксизм — не догма, а руководство к действию». Но Млинарж настаивает: в студенческие годы Горбачев понимал то, чего не могли или не хотели понять другие; у него были сомнения в непогрешимости Сталина. Самый знаменитый эпизод из воспоминаний Млинаржа связан с разговором, который цитируют в обязательном порядке все биографы генерального секретаря. Однажды, после какого-то занятия по марксизму-ленинизму, где говорилось о врагах партии, ликвидированных, вычеркнутых из истории, Горбачев сказал: «Но ведь Ленин не арестовал Мартова, он разрешил ему эмигрировать». Разговор шел в 1952 г. Млинарж комментирует: «Сегодня такое заявление не показалось бы еретическим даже в СССР. Но в 1952 г. это значило, что студент Горбачев задавал себе вопрос: действительно ли люди делятся на сторонников линии и преступников. Он знал, что могли существовать оппозиционеры, критики и реформисты, которые, тем не менее, не были преступниками, и это относится также к социалистам и коммунистам».

Естественно желание говорить хорошо о друге, ставшем знаменитым. С другой стороны, очень нелегко обнаружить ошибки у мемуаристов, повторяющих разговор, который шел с глазу на глаз, без свидетелей, 33 года назад. Разговор важный, ибо слова Горбачева о добром Ленине, отпустившем своего старого друга и политического противника Мартова за границу, как нельзя лучше свидетельствуют о том, что зерно будущих реформ созревало уже тогда, в далекие сталинские годы.

Рассказ этот, краеугольный камень мифа Горбачева-реформатора с юных лет (открывавшегося только чешскому другу), вызывает серьезные сомнения по нескольким причинам. Первая — история выезда Юлия Мартова в 1920 г. за границу была одним из тех «белых пятен» в советской истории, о которых станут много говорить в эпоху «гласности». Для того, чтобы обнаружить следы этой истории (выезда Мартова) нужен был доступ к старым газетам и книгам, которые были упрятаны в спецхране и выдавались по спецразрешению.

«Дело Мартова» Млинарж не выдумал. Он лишь пристегнул его к другому времени. И все изменилось.

20 апреля 1962 г. газета «Известия» опубликовала рассказ Э. Казакевича «Враги». Рассказ вызвал большой интерес, позднее его экранизировали. Шла «оттепель», и «белые пятна» в истории ликвидировались. Казакевич рассказал, что Ленин летом 1920 г. решил помочь уехать за границу лидеру меньшевиков Мартову. Он посылает курьера к Мартову, который скрывается от ВЧК, с инструкцией, как бежать из советской республики. Ленин предупреждает курьера, что абсолютно никто не должен знать, где Мартов прячется. Даже Совет народных комиссаров. Ибо, как иронически замечает вождь, среди народных комиссаров есть еще более рьяные ленинцы, чем Ленин.

Можно предположить, что Млинарж узнал об этой истории в 1962 г. В это время он был уже в Чехословакии, а с Горбачевым еще раз, последний, увиделся в 1967 г. Говорили ли они тогда о Ленине и Мартове, может быть в связи с фильмом? Неизвестно. Зато известно, что история, рассказанная Казакевичем, — ложь. Вместе с Мартовым летом 1920 г. выехал другой лидер партии меньшевиков Рафаил Абрамович. В 1962 г. он еще был жив. В письме в «Нью-Йорк таймс» Абрамович рассказал, что Мартов в 1920 г. не скрывался и агенты ВЧК часто посещали его. Выезд за границу был разрешен ему и Мартову, ибо они обратились с письмом к II конгрессу Коминтерна, который заседал тогда в Москве. Ленин согласился на отъезд врагов, аргументируя: что мы выиграем, если Мартов мучеником умрет в бутырской тюрьме? Пусть лучше едет за границу.

Стоит добавить, что публикация рассказа Казакевича о добром Ленине, не убивающем своих врагов, появилась в советской печати после XXII съезда партии (октябрь 1961), на котором Хрущев беспощадно громил своих врагов — Молотова, Маленкова, Кагановича. Рассказ Казакевича читался, как обещание: верный ученик Ленина Хрущев своих врагов тоже не ликвидирует. Ни Горбачев, ни Млинарж в 1952 г. не могли знать, что придумает Казакевич в 1962 г.

Воспоминания Зденека Млинаржа «Мой товарищ Михаил Горбачев», написанные в 1985 г., представляют дополнительный интерес, если мы сравним их с его же воспоминаниями, озаглавленными «Холодом веет от Кремля» и написанными в начале 80-х гг. Это может показаться странным, но никто из биографов Горбачева не обратился к этим первым мемуарам, хотя они дают очень живое описание юридического факультета, когда там учились Зденек и Михаил. Возможно, это объясняется тем, что в первых мемуарах Млинарж не вспоминает своего товарища Горбачева.

Легко обнаружить разночтения. Скажем, в 1985 г. Млинарж рассказывает о дерзко-опасных разговорах на политические темы, которые он вел с Горбачевым. В первом варианте он признается, что был «искренним, убежденным сталинистом» и настойчиво это подчеркивал публично. Трудно себе представить советского студента, исповедующегося на груди иностранца (пусть даже из соцстраны) — сталиниста. Нет нужды говорить о том, что общение с иностранцами проходило под бдительным оком «органов», требовавших регулярных рапортов. Андрей Синявский живо и остро рассказал, как это делалось в то время в романе «Спокойной ночи». Впрочем, если бы Млинарж узнал (а, может быть, и знал) о том, что его товарищ пишет рапорты об их разговорах, он счел бы это совершенно естественным. Едва приехав в Москву, он сам посылает письмо-донос на арестованных в Чехословакии партийных руководителей.

Первый вариант мемуаров Млинаржа ценен тем, что верно воссоздает атмосферу юридического факультета МГУ в 1950—55 гг. «Занятия на юридическом факультете Московского университета, — вспоминает Млинарж, — не имели ничего общего с изучением права и его роли в человеческом обществе. Сталинская, как, впрочем, и современная советская юридическая наука признает лишь один критерий правосудия: правосудие — это то, что государство (вернее, государственные органы, формально наделенные соответствующими полномочиями) сочтут правосудием». Млинарж продолжает: «Юридические факультеты советских университетов не учат студентов мыслить в категориях права. Они готовят «специалистов по юриспруденции», которым надлежит запомнить, что предписывается властью в том или ином случае, как в том или ином случае надлежит действовать, а что запрещено».

Приехав летом 1990 г. в Москву, Зденек Млинарж в интервью «Правде» устранил противоречия в своих воспоминаниях, заявив: «Я знаю холод и тепло Кремля».

В 1955 г. Михаил Горбачев заканчивает курс обучения, получает диплом. Как свидетельствует Фридрих Незнанский, он испытывал свои способности и на факультете, где часто можно было услышать «стальной голос факультетского комсомольского секретаря, требующего исключения из комсомола за мельчайшие провинности — от не вовремя рассказанного политического анекдота до недовольства, выраженного по случаю посылки на работу в колхоз».

Окончание Московского университета означало конец учения, начало трудовой жизни. Выбор не принадлежал Горбачеву, как он не принадлежит никому из советских студентов-выпускников. Выбор был: после университета можно остаться в аспирантуре, готовить диссертацию, заняться потом научной работой или преподаванием; можно получить назначение на работу в Москве, в столице, с ее прелестями и соблазнами; либо назначение в провинцию, более близкую или очень далекую — велик Советский Союз и есть много мест, о которых с ужасом думает выпускник университета.

Михаил Горбачев получает назначение в Ставрополь, город, из которого он приехал в Москву. Биографы не знают причин возвращения в родные места. Для поступления в аспирантуру, видимо, у него не было протекции, способностей, а может быть, и желания. Знатоки византийских интриг в «аппарате» предполагают, что Горбачев кому-то не угодил, кому-то не подошел и потерял возможность устроиться в Москве. Он возвращается на родину, приобретя разнообразные знания в области советского права, марксизма-ленинизма, истории КПСС, один семестр он изучал латинский язык. Ему преподавали основы ораторского искусства, необходимого прокурору. Американские биографы считают, что Горбачев — «самый эффективный публичный оратор среди советских вождей после Ленина», Жорес Медведев называет его лучшим из партийных ораторов «после Троцкого». В Москве Горбачев женится. В 1954 г. он вступает в брак с Раисой Титоренко, студенткой философского факультета, выбравшей своей специальностью марксизм-ленинизм. Горбачев рассказывает: «Раиса Максимовна... после окончания школы с золотой медалью поступила в МГУ на философский факультет... Занималась педагогической деятельностью в вузах, написала и защитила кандидатскую диссертацию о жизни колхозного крестьянства, стала доцентом. Она преподавала философию более 20 лет...»

 

Остановка в Ставрополе

Это тоже были значительные и важные годы в нашей жизни.
М. Горбачев

Летом 1955 г. Михаил и Раиса Горбачевы приезжают в Ставрополь. 31 год спустя генеральный секретарь будет с удовольствием вспоминать свою молодость, первую поездку из Ставрополя в Москву в 1950 г.: «Я видел страну в руинах. Но скажу: тогда был боевой, зубастый комсомол. Делал он много, очень много... Комсомольские собрания такие были боевые!» Горбачев с удовольствием вспоминает страшные сумерки сталинской эпохи, комсомольские собрания, «боевые, зубастые», на которых разоблачали «сионистов», «убийц в белых халатах», «агентов ЦРУ» и бесчисленных других врагов. Обратная поездка — из Москвы в Ставрополь в 1955 г. — пока не пробудила у генерального секретаря добрых воспоминаний. Во всяком случае, он еще публично не делился ими. Возможно потому, что в Москву он ехал, полный надежд. Возвращался — с университетским дипломом, молодой и красивой женой, но возвращался в провинциальный город. Выехав из сталинской эпохи, он приехал в послесталинскую, начинавшуюся хрущевскую эру.

Самый примечательный, бесспорно самый важный факт в биографии Михаила Горбачева: никогда, ни одного дня своей сознательной жизни, он не работал нигде, кроме партии. Можно представить себе, что он был предназначен для партийной карьеры. Едва достигнув необходимого 14-летнего возраста, он вступает в комсомол. Это — неудивительно: в школе в комсомол вступают почти автоматически. Едва достигнув 18 лет, он становится кандидатом в члены партии. Это происходит реже, обычно ждут дольше, к тому же нужны рекомендации, согласие партии принять в свои ряды. Поступив в университет, Михаил немедленно включается в комсомольскую деятельность, становится на первую ступеньку карьеры.

Биографы Горбачева и советские публицисты с удовольствием поздравляют себя и советский народ с тем, что его возглавляет, впервые после Ленина, юрист. Как известно, Ленин в течение 4 лет (1891—1895) числился помощником присяжного поверенного. И даже несколько раз выступал в суде как защитник, хотя «Владимир Ильич мало занимался юридической практикой: не она влекла его, а революционная работа...» Михаил Горбачев ни минуты не занимался юридической практикой. Сам он говорит уклончиво: «Так получилось, что по специальности мне пришлось трудиться недолго. Скоро порекомендовали на работу в комсомол». Его официальная биография подчеркивает знаменательный факт: «В 1946—50 — помощник комбайнера МТС в Ставропольском крае. С 1955 — на комсомольской и партийной работе».

Почти каждый выпускник советского высшего учебного заведения получает направление на работу по специальности. Он обязан проработать три года за то, что государство учило его. Но Горбачеву, видимо, удалось получить направление на работу в кадры — в ставропольский городской комитет комсомола. Первый пост — заведующий отделом. Должность была очень небольшая, в особенности для выпускника московского университета.

Взял его на работу тогдашний первый секретарь горкома комсомола Всеволод Мураховский. Позднее, когда Горбачев обгонит своего первого покровителя, он не забудет его. Сегодня Мураховский — первый заместитель председателя Совета министров СССР.

Горбачеву — 24 года. Начинается медленное, но упорное продвижение вверх. Сначала в аппарате комсомола. В 1956 г. — первый секретарь городского комитета комсомола. В 1958 г. — заведующий отделом пропаганды, а затем — второй секретарь краевого комитета комсомола. В 1960 — первый секретарь комсомола Ставропольского края. В это же время первым секретарем краевого комитета партии присылают из Москвы Федора Кулакова. В течение 18 лет карьера Горбачева будет связана с карьерой Кулакова. Советская структура власти больше всего напоминает средневековую сюзеренно-вассальную систему: сюзерен нуждается в вассалах, которые в не меньшей степени нуждаются в нем. Она рождается в первые же годы после революции. В 30-е годы массовость террора объяснялась, в частности, существованием системы: после ареста сюзерена падали все его вассалы — сверху донизу. В брежневскую эпоху сюзеренно-вассальная структура приобрела особые черты: связи на всех уровнях приняли мафиозно-криминальный характер.

Брежневское время получило теперь официальную этикетку — «эпоха застоя». Она, конечно, не была таковой в области внешних отношений: в 70-е годы Советский Союз значительно расширил «третью империю» — в Азии, Африке, Латинской Америке. Не была она такой спокойной для обладателей высшей власти, как ее теперь представляют. Брежнев, обретя власть, «перебирал людишек» в высших органах власти не менее активно, чем Хрущев. С членами Политбюро или секретарями ЦК, потерявшими фавор, падали (отправлялись в далекие страны послами или на пенсию) и все их вассалы. Зато те из руководителей, которые по разным причинам устраивали Брежнева, чувствовали себя в полной безопасности, превращаясь во всесильных сатрапов. Или, как рассказал Владимир Семичастный, председатель КГБ в 1961—1967 гг.: «Брежнев убрал из высшего эшелона власти всех молодых — Шелепина, Полянского, Воронова. Он подбирал себе послушных людей, которые умели подхалимничать, удовлетворять все его запросы и потребности».

«Русская бюрократия, — заметил проницательный наблюдатель, — выносила наверх людей двух основных типов. Одни выплывали потому, что умели плавать, другие — в силу легкости захваченного ими в плавание груза». Советская бюрократия потребовала и другие качества. Иной характер носит «груз», который пловец должен брать с собой. Но умение плавать или бездумная легкость остаются важными условиями успеха. Михаил Горбачев, бесспорно, относится к типу умелых пловцов.

1960 г. — важная дата в биографии Горбачева. Ему 29 лет, он — первый секретарь ставропольского краевого комитета комсомола. И вскоре ему предлагают перейти в краевой комитет партии. Будущий генеральный секретарь на распутье: продолжая комсомольскую карьеру, можно было рассчитывать вернуться в Москву, в ЦК комсомола; была возможность уйти с комсомольской работы в КГБ: Хрущев, ликвидируя сталинский аппарат «органов», решил обновить их за счет «молодежи». Патроном КГБ стал комсомол, точнее, первый секретарь ЦК комсомола Александр Шелепин, позднее назначенный председателем КГБ. Была у Горбачева и третья возможность, видимо та, которая его прельщала больше всего, — перейти в партийный аппарат. Случай представился в 1962 г.

В марте 1962 г. на пленуме ЦК Хрущев выступил с очередным планом решения продовольственной проблемы в СССР. Он предложил для увеличения сельскохозяйственной продукции в стране вновь перестроить систему управления сельским хозяйством. Ведя не прекращавшуюся с марта 1953 г. борьбу за власть, которая позволила бы ему осуществить необходимые реформы, Хрущев не перестает трясти аппараты (политический, экономический), надеясь в процессе «перестройки» создать прочный фундамент для своей власти. На этот раз Хрущев предложил (предложение первого секретаря ЦК было немедленно принято) создать в деревне специализированные колхозно-совхозные управления, охватывающие территорию нескольких районов. Руководить этими управлениями должны были особые инспектора — представители партии с широкими полномочиями. Тем самым ослаблялась власть сельских районных комитетов партии, у них отбирали смысл их существования — руководство сельским хозяйством.

Вся эта схема, как и подавляющее большинство других реорганизационных проектов Хрущева, оказалась бессмысленной, не уменьшающей, но увеличивающей бюрократический аппарат, вводящей еще большую неразбериху в систему руководства. Мы говорим об этом лишь потому, что Горбачев был назначен инспектором одного из управлений Ставропольского края: это была функция в партийном аппарате. В декабре 1962 г. первый секретарь крайкома Ф. Кулаков переводит его с бесперспективной должности инспектора на пост заведующего отделом кадров краевого комитета партии. В его ведении все назначения на посты, находящиеся в номенклатуре крайкома. Первый секретарь не только поднял Горбачева на ступеньку лестницы карьеры, но, сделав это, выразил ему свое доверие. У Горбачева появился сюзерен — важнейшее условие успеха, в случае, конечно, успеха сюзерена.

Федор Кулаков был прислан из Москвы на место первого секретаря Ставропольского краевого комитета партии в июне 1960 г. Для 52-летнего Кулакова Ставрополь был проявлением немилости, изгнанием. С 1959 г. он занимал пост министра хлебопродуктов РСФСР, в 1960 г. Хрущев, недовольный неудовлетворительным состоянием сельского хозяйства, прогнал соответствующих министров, в том числе Кулакова. Агроном по специальности, Кулаков с 1943 г. находится «на руководящей партийной, советской и хозяйственной работе». Жорес Медведев, слышавший его выступления в Тимирязевской сельскохозяйственной академии, говорит о нем: «Типичный партийный босс, жесткий, внушительный, авторитарный». И добавляет: «Очень честолюбивый». Жорес Медведев относится к нему недоброжелательно, видимо, потому, что Кулаков, не забывший обид со стороны босса, участвовал в подготовке заговора против Хрущева. По свидетельству Роя Медведева, в сентябре 1964 г. на территории Ставропольского края собрались по приглашению Кулакова (под предлогом охоты) некоторые члены президиума ЦК. Разговор шел о смещении Хрущева.

В октябре 1964 г. Хрущев был свергнут, и практически сразу же Кулаков поехал в Москву. Сюзерен в Москве — замечательная предпосылка успешной карьеры. В Ставрополь — на пост первого секретаря обкома — присылают из Москвы Леонида Ефремова, опытного партийного функционера, руководившего обкомами в Куйбышеве, Курске, Горьком, призванного затем в Москву. Л. Ефремов в момент падения Хрущева был кандидатом в члены Президиума ЦК (с 1966 г. он вновь стал называться Политбюро), вторым секретарем Бюро ЦК по РСФСР (первым секретарем был сам Хрущев). После избрания Брежнева Л. Ефремов не сумел сохранить свое положение в Москве и был отправлен в провинцию. У Горбачева появился новый шеф.

Жорес Медведев называет Леонида Ефремова человеком «хорошо образованным, либеральным», более «опытным и умным, чем Кулаков», а кроме того, «экспертом по сельскому хозяйству, окончившим воронежский институт сельской механизации». Мишель Татю сообщает, что в Ставрополе вспоминают Л. Ефремова как человека «культурного».

Личность и человеческие качества бывшего первого секретаря Ставропольского обкома не представляли бы особого интереса для историка, если бы Леонид Ефремов не был в течение полутора лет начальником Михаила Горбачева. Нет сомнения, что два человека хорошо «сработались». Горбачев нравился Кулакову, понравился он и Ефремову. Биографы Горбачева проходят мимо «короткой, но исключительно резкой», как выражается публицист Юрий Черниченко, дискуссии о путях развития советского сельского хозяйства. Дискуссия проходила в 1967 г. Одну сторону представлял экономист и публицист Геннадий Лисичкин, другую — Леонид Ефремов. Г. Лисичкин описывал в одной из статей положение, которое он наблюдал в хозяйственной жизни Северного Кавказа, т. е. на территории, где хозяином был и Л. Ефремов: «В одном углу (равном иному европейскому государству), там, где много солнца, чернозема и сравнительный достаток влаги, колхозам было очень выгодно выращивать пшеницу и невыгодно... заниматься овцеводством и молочным скотоводством. В другом углу, там, где много природных пастбищ... наоборот: выгодно было заниматься животноводством и невыгодно пшеницей, хлеб получался слишком дорогой. Так вот, в том углу, где выгодна пшеница, колхозам предписывали раздувать скотоводство... а в том углу, где выгодно скотоводство, — заставляли раздувать зерновое хозяйство...» Это не было глупостью, — объясняет публицист, — это был принцип планирования. Геннадий Лисичкин предложил менять «хозяйственный механизм», развивать товарные отношения и свободные закупки. Леонид Ефремов категорически осудил этот путь, обрушившись на «фетишизацию товарно-денежных отношений». Михаил Горбачев не мог, естественно, спорить со своим непосредственным начальником. Хотел ли он с ним спорить? На этот вопрос может ответить только он сам. Историку остается зарегистрировать, что Ефремов продолжал поддерживать Горбачева. К этому времени Михаил Сергеевич, так же как и его шеф, стал экспертом в области сельского хозяйства. Он заочно окончил Ставропольский сельскохозяйственный институт. Горбачев следовал новой моде. Высшая партийная аристократия начала охоту за дипломами. Секретари областных и республиканских комитетов партии, члены ЦК начали заочно приобретать высшее образование. Как правило, они украшали свою биографию дипломами технических высших учебных заведений. Горбачев, работавший в сельскохозяйственном Ставропольском крае, выбрал сельское хозяйство. Гейдар Алиев, занимавший пост председателя КГБ Азербайджана, — стал дипломированным историком. Нетрудно представить, что Горбачев, например, сдававший экзамены, занимая пост первого секретаря городского комитета партии, получал обычно отличные отметки.

Леонид Ефремов активно продвигает Горбачева: в сентябре 1966 г. он уже первый секретарь городского комитета партии, в августе 1968 г. — второй секретарь краевого комитета партии, в июне 1970 г. — первый секретарь краевого комитета партии. Ефремова отзывают в Москву, и он рекомендует на свое место Горбачева. Одной рекомендации бывшего первого секретаря недостаточно. Необходимо решение Москвы, ибо первый секретарь краевого комитета партии — номенклатура Политбюро.

Край — самая крупная единица административного деления в РСФСР. Это — крупные территории, расположенные на окраинах (отсюда название) Российской федерации. Их всего 6 — Алтайский, Краснодарский, Красноярский, Приморский, Хабаровский и Ставропольский. Секретарь крайкома обладает теми же правами, что и секретарь обкома (область — основная крупная единица административного деления в СССР), но территория, на которой он осуществляет свою власть, значительно больше. Особенность края как административно-территориальной единицы и в том, что в его состав входит автономная область, населенная национальностью слишком малочисленной, чтобы получить право называться автономной республикой. В Ставропольский край входит Карачаево-Черкесская автономная область, населенная кавказскими народами — карачаевцами и черкесами.

Первый секретарь крайкома — пост, дающий место в верхнем эшелоне власти. Первый секретарь крайкома автоматически избирается в Центральный комитет, становится депутатом Верховного Совета РСФСР и СССР. Главное — он обладает колоссальной реальной властью. Ставропольский край занимает территорию в 80 с лишним тысяч кв. километров (что равно территории Бельгии, Швейцарии и трех Люксембургов), на ней проживало (на 1 января 1982 г.) 2622 тыс. человек.

Американский советолог Джерри Хаф, желая найти аналогии советской системе на Западе, называет секретарей обкомов (и крайкомов) префектами. Мишель Татю с этой аналогией согласен и пишет: «Правление префекта Горбачева в Ставрополе продлится восемь лет». Журналисты из «Тайма» пишут в биографии генерального секретаря, что Горбачев, «назначенный первым секретарем Ставропольского края, стал практически губернатором территории, хотя он обладал значительно большей властью, чем губернатор американского штата».

Префект, губернатор, вице-король, сатрап — все эти аналогии дают некоторое представление о функции первого секретаря и одновременно мешают понять специфику его положения. Шутка о «секретариате», явившемся после матриархата и патриархата, лучше всего обнажает скелет советской системы: Генеральный секретарь, первые секретари четырнадцати республиканских компартий, первые секретари сотен областных (краевых) комитетов, первые секретари тысяч районных комитетов. Представители партии, обладающей всей властью в стране, — полные хозяева своих уделов. Каждый местный комитет повторяет структуру Центрального Комитета. Крупный местный комитет (республиканский, краевой) калькирует ее буквально, имея отделы: административных органов, сельского хозяйства, строительства, культуры, транспортный, пропаганды и агитации, партийной работы и т. д.

Первый секретарь занимается всеми вопросами, ему принадлежит последнее слово при решении всех проблем. В связи с этим образование и специальность первого секретаря особого значения не имеют. Только Леонардо да Винчи был специалистом по всем вопросам. Первый секретарь, как выражаются на советском языке, специалист по общим вопросам. Михаил Горбачев занял пост первого секретаря крайкома, имея два диплома. Они давали ему престиж, но были бы недостаточны для решения всех проблем, если бы он не обладал Властью. Первый секретарь недаром звался — Хозяин. Обладая идеологической властью, поскольку партия, «вооруженная марксистско-ленинским учением», придает «планомерный, научно обоснованный характер» борьбе советского народа за коммунизм, первый секретарь располагает и административной властью. На своей территории он, как говорили о Сталине, Отец и Учитель. Москва контролирует деятельность первого секретаря издалека, и если на его территории не происходит никаких особых катастроф, он хозяйствует в зависимости от своих возможностей и вкусов — так, как хочет.

Михаил Горбачев — первый из семи верховных руководителей партии — обладает длительным, почти восьмилетним опытом власти первого секретаря территории среднего размера. Ленин, властвуя в небольших комитетах, перешел прямо к высшей власти в государстве. Сталин, вкусив неограниченную власть военного комиссара в годы гражданской войны, хозяйничал потом через аппарат. Уникальность биографии Горбачева в том, что на протяжении долгого времени он был хозяином примерно 3 млн. человек. От него в очень многом зависела их жизнь. И он мог их видеть и знать, многих непосредственно. Он был настоящим Хозяином — осязаемым и полновластным.

Ставропольский опыт во многом объясняет смысл «реформы нашей политической системы», которую предпринял Горбачев. Он знал, о чем говорил, неожиданно предложив на XIX партконференции объединение функций первого секретаря и председателя совета народных депутатов на всех уровнях. Всемогущество первого секретаря, в результате реформы, приобретет легитимность, станет и формально эманацией государственной, а не только партийной власти. Ставропольский опыт дал бывшему первому секретарю крайкома уверенность Хозяина, убеждение, что сильный руководитель должен и может вести за собой.

В апреле 1970 г. 39-летний Михаил Горбачев занимает пост первого секретаря Ставропольского крайкома. Он покинет его, чтобы переехать в Москву, в ноябре 1978 г. Эти восемь с половиной лет прежде всего привлекают внимание незаметностью Горбачева. Его соседи и конкуренты, первые секретари Краснодарского крайкома (Сергей Медунов) и Ростовского обкома (Иван Бондаренко) выступают на съездах партии, гордятся публично успехами. Секретари обкомов, хозяева на своей территории, любят выделиться чем-нибудь: один покровительствует искусству (социалистического реализма, естественно), другой — театру или опере, третий — выращивает своих писателей. В Ставропольском крае не было ничего, свидетельствующего о вкусах первого секретаря. Занимая пост первого секретаря ставропольского городского комитета, Горбачев подарил Ставрополю цирк. Это была единственная оригинальность.

Ставропольский край — сельскохозяйственный регион. Победы или поражения первого секретаря неразрывно связаны с удачным или неудачным урожаем. Горбачев, как и полагается, уделяет главное внимание сельскому хозяйству. Он много ездит по колхозам и совхозам края, поощряет новую форму организации труда: безнарядное звено. Эта система пытается связать производительность труда колхозников с оплатой, приблизить колхозника к земле, пробудить у него интерес к работе. Она остается косметической операцией, не влияющей на урожай, размеры которого резко меняются каждый год. С 1970 г. Федор Кулаков в качестве секретаря ЦК ведает сельским хозяйством. Высокие урожаи (1973, 1976) он приписывает своему умелому руководству, плохие урожаи (например, катастрофический 1975 г.) объясняет бездарной деятельностью министра сельского хозяйства. Избрание Кулакова (после хорошего урожая) членом Политбюро вводит его в круг претендентов на пост генерального секретаря. Он ищет пути достижения постоянных высоких урожаев, что увеличило бы его шансы в борьбе с конкурентами в Политбюро. И находит «метод». Все рецепты лечения советского сельского хозяйства, смертельно заболевшего после коллективизации, гарантировали быстрое и окончательное выздоровление без изменения системы. Каждое средство было волшебным. Чудесные панацеи предлагал Лысенко, затем были — сталинские лесные полосы, ограждавшие от ветров и обеспечивающие высокие урожаи, кукуруза Хрущева, химизация Брежнева и т. п. Очередным волшебным средством был «метод» Кулакова. Констатировав очевидный и всем известный факт, что примерно 20-30% урожая теряется во время жатвы (положение не изменилось и сегодня), Кулаков потребовал от ученых разработать метод быстрой уборки. Ростовский научно-исследовательский институт механизации и электрификации сельского хозяйства разработал проект. Было предложено создать специальные отряды по уборке, состоящие из 15 комбайнов, 15 грузовиков, обеспеченные бригадами по снабжению бензином, сборке соломы, предварительной подготовке поля и т. д. Каждый специальный отряд получал для идеологической поддержки двух профессиональных агитаторов из партийного комитета, 8 полуштатных агитаторов, 4 политинформаторов и одного лектора. Кроме того, создавались «подвижные партийные организации» и «подвижные комсомольские группы», которые перемещались вместе с хлебоуборочными машинами.

Испытание волшебного средства, хотя рецепт был разработан ростовским институтом, Кулаков поручил первому секретарю Ставропольского крайкома. Для пробы выбран был Ипатовский район: гладкая как стол равнина, засеянная озимой пшеницей, созревающей в одно время. Опыт закончился полным успехом. Впервые имя М. С. Горбачева появляется в «Правде»: газета публикует интервью с ним и одновременно печатается резолюция ЦК, рекомендующая применение «ипатовского метода» во всей стране. В числе других «урожайных новаторов» Михаил Горбачев удостаивается высокой награды — ордена Октябрьской революции. Очень скоро выясняется (открыто об этом будет сказано в 1983 г.), что «ипатовский метод» — очередной трюк, дорогостоящий и ничего не дающий.

Сельскохозяйственные успехи края были необходимым, но недостаточным условием успешной карьеры. Тихая мечта чеховских трех сестер — «в Москву, в Москву, в Москву» — гнездится в душе каждого первого секретаря. Но их сотни. Как обратить на себя внимание? Прежде всего, конечно, — успехами, выдающимся подвигом, перевыполнением плана. Есть и другие возможности. На территории Ставропольского края, например, расположены знаменитые минеральные источники и курорты — Кисловодск, Железноводск. Некоторые советские лидеры регулярно приезжают туда лечиться. Естественно, их встречает Хозяин края, первый секретарь. Завязываются знакомства. Есть и другие места отдыха — Крым и черноморское побережье. Эту зону называют «всесоюзной здравницей» — она расположена на территории Краснодарского края. В 70-е годы в Кисловодск приезжают лечиться Суслов, Косыгин, Андропов, Кулаков. Брежнев предпочитает Кавказ. Его фаворит — первый секретарь Краснодарского крайкома Сергей Медунов. Место отдыха, вкусы, болезни и темпераменты позволяют различить две группы в советском руководстве: одна предпочитает советские субтропики с их винами, другая — Ставрополье с его минеральными водами.

17 июля 1978 г. совершенно неожиданно умирает Федор Кулаков. Самый молодой из членов Политбюро в свои 60 лет, ожидавший осенью 1978 г. невиданный в стране урожай (по американским подсчетам, сделанным в июле, можно было рассчитывать на 240 млн. тонн, рекорд 1976 г. был 223,8 млн. тонн), не болевший, насколько было известно, внезапно покинул сей мир. Загадочное медицинское коммюнике, подписанное личным врачом Брежнева академиком Чазовым, нынешним министром здравоохранения, сообщало, что сердце Кулакова «перестало биться». Он был похоронен со всеми почестями, при отсутствии, однако, на похоронах Брежнева, Косыгина и Суслова. Погребальную речь на Красной площади произнес Михаил Горбачев: впервые советский народ мог увидеть (не подозревая об этом) будущего вождя.

Причины смерти (самоубийство? убийство?) Кулакова остаются пока «белым пятном» советской истории. Исчезновение покровителя открывает новую главу в жизни Горбачева. Умерев, Федор Кулаков как бы оказал последнюю услугу своему фавориту. В 1978 г. Суслов, Косыгин и Андропов приезжают — в августе и сентябре — на минеральные воды в Ставропольский край. В сентябре — по дороге в Баку, остановившись в Краснодаре, Брежнев и Черненко заезжают в Минеральные Воды, где беседуют с Горбачевым. Об этом сообщают на первых страницах газеты (как и о встрече с Медуновым). В октябре в Ставрополь приезжает Андрей Кириленко, член Политбюро и секретарь ЦК, которого в тот момент считали «вторым секретарем».

27 ноября 1978 г. пленум ЦК зарегистрировал перемены в Политбюро и секретариате. Брежнев ввел в Политбюро Черненко, кандидатом был избран 73-летний Тихонов, будущий премьер-министр, секретарем ЦК на место Кулакова стал Михаил Горбачев. Можно предполагать, что Брежнев хотел продвинуть Сергея Медунова. Можно предположить, что его кандидатура была остановлена материалами, которые были обнародованы несколько лет спустя, когда Медунова привлекли к суду по обвинению в коррупции. Были и другие кандидатуры. В Москву приехал Горбачев. Ставропольский период жизни, длившийся почти четверть века, кончился. Он вернулся в столицу, перепрыгнув сразу множество ступеней на лестнице славы.

 

Возвращение в Москву

Всем известно, от Кремля начинается Земля.
В. Маяковский

Впервые возникает вопрос: почему он? В рассказе «Как это делалось в Одессе» Исаак Бабель задает старому мудрому Арье-Лейбу вопрос о причинах победы в борьбе за первое место в одесском уголовном мире Бени Крика. Перечисляя достоинства страшных соперников, Бабель спрашивает: «Почему же один Беня Крик взошел на вершину веревочной лестницы, а все остальные повисли внизу, на шатких ступенях?» Особые качества, по словам Арье-Лейба, были необходимы Бене Крику, иные, но также особые нужны были и Михаилу Горбачеву. Мишель Татю рассказывает, что видел в Ставрополе фотографию Горбачева, окруженного народом. Было это в 1970 г., видимо, после избрания Михаила Сергеевича первым секретарем крайкома. «Я с трудом узнал его, — пишет Мишель Татю. — Гораздо более толстый, чем сегодня, уже наполовину лысый, в плохо скроенном костюме из тяжелого драпа, он совсем не казался молодым и выглядел как типичный сельский аппаратчик».

Был ли он типичным сельским аппаратчиком? Скрывался ли под маской аппаратчика тайный реформатор? Скрывался так тщательно и так долго? Некоторые биографы Горбачева, прежде всего Зденек Млинарж, хотят представить его именно так: все понимал, но таился, ждал своего звездного часа. Примерно как герой поэмы Мицкевича «Конрад Валленрод», рассказывающей о том, как молодой поляк, притворившись немцем, вступает в орден тевтонских рыцарей, делает в нем блестящую карьеру, становится гроссмейстером ордена, чтобы его уничтожить и освободить свою страну. Сегодня, когда среди советских политологов стало модным вспоминать о том, что Сталин видел партию как «своего рода орден меченосцев в государстве», романтический герой Мицкевича оказывается как раз на месте. Никто, конечно, не может ответить на вопросы о мечтах, планах и желаниях ставропольского первого секретаря, если он сам не расскажет об этом в будущих воспоминаниях. Все, что может сделать историк, — это констатировать факты.

С конца 1978 г. Михаил Горбачев, избранный секретарем ЦК, руководит сельским хозяйством. Урожай 1979 г. был катастрофическим. Пришлось импортировать 31 млн. тонн зерна — больше, чем когда-либо в советской истории. Неудача не повредила Горбачеву, как это обычно бывало с советскими руководителями. Она ему помогла: в ноябре 1979 г. его избирают кандидатом в члены Политбюро. В 1980 г. урожай по-прежнему очень низкий.

Ввозится 35 млн. тонн зерна. В конце октября того года Горбачев избирается членом Политбюро. Со времен коллективизации не было таких плохих урожаев, зато никогда не делал такой стремительной карьеры руководитель, ответственный за сельское хозяйство. За два года бывший рядовой сельский аппаратчик входит в святая-святых, в узкий круг руководителей партии и государства, становится «старшим секретарем», сочетая членство в Политбюро и пост секретаря ЦК. Вчерашний (два года назад) первый секретарь Ставропольского крайкома стал одним из вероятных кандидатов на пост генерального секретаря. Он — самый молодой из «старших»: Суслов родился в 1902 г., Брежнев и Кириленко — в 1906, Черненко — в 1911, Горбачев — в 1931.

Нетрудно себе представить аргументы Горбачева, объяснявшего неудачи сельского хозяйства отсутствием в его руках достаточной власти. Для управления сельским хозяйством, которое состояло в координации деятельности 13 министерств и госкомитетов, ведавших различными сельскохозяйственными и связанными с ним отраслями, действительно нужна неограниченная власть. Горбачев получил то, что просил: над ним был только генеральный секретарь. Урожай 1981 г. снова был катастрофой. По американским подсчетам было собрано 155 млн. тонн. Новый пятилетний план, начавшийся как раз в 1981 г., предусматривал ежегодный урожай в среднем 238-243 млн. тонн. За границей закупили 46 млн. тонн зерна. Было решено, не без участия Горбачева, естественно, не публиковать статистических данных о сельскохозяйственной продукции.

В начале 80-х гг. партийное руководство в очередной раз окончательно решает сельскохозяйственную проблему: публикуется «Продовольственная программа СССР». В ее разработке активное участие принимает Михаил Горбачев, отвечающий за сельское хозяйство. Как писал советский публицист: «Продовольственная программа СССР — явление уникальное: ни в нашей стране, ни в мировой практике ничего подобного не встречалось. Обеспечить производство высококачественных продуктов питания в объемах, позволяющих осуществить рациональные, рекомендуемые наукой нормы и структуру питания, — такая цель никогда и никем не ставилась в капиталистическом обществе с его неизбежными контрастами в уровне потребления материальных благ, в том числе продовольствия».

Программа предусматривала «уже в текущем пятилетии», т.е. в 1981—86 гг., удовлетворить спрос населения на хлебобулочные и макаронные изделия, картофель и сахар, крупы, кондитерские изделия, маргарин, яйца, рыбу. Обеспечение мясом, молоком, растительными маслами, овощами и фруктами переносилось на следующую пятилетку: 1986—1990. Для решения «уникальной задачи» — обеспечения населения продовольствием — программа предусматривала ряд изменений в системе управления сельским хозяйством. Главное из них состояло в создании АПК — агропромышленного комплекса (агропрома, как его называют) — сложнейшей бюрократической машины, совмещающей управление сельским хозяйством и руководство всеми отраслями промышленности, имеющими к нему близкое или косвенное отношение: тракторное и сельскохозяйственное машиностроение, изготовление техники и оборудования для животноводства и кормопроизводства, для легкой и пищевой промышленности, мелиорации и дорожного строительства, производство минеральных удобрений... Отрасли, занимающиеся заготовкой, транспортировкой, хранением и переработкой сельскохозяйственной продукции и ее реализацией... А кроме того, связь и информационно-вычислительные пункты, ветеринарное обслуживание и т. д. и т. п. Гораздо легче перечислить то, что не включал в себя Агропром, чем то, что ему было подведомственно.

Продовольственная программа продолжает упоминаться и сегодня, хотя ее полный провал никем уже не отрицается. Она представляет интерес лишь как один из примеров решения сельскохозяйственной проблемы традиционными методами и как документ, несущий на себе печать взглядов Михаила Горбачева в эпоху «блистательного брежневизма».

Почти четверть века партийной работы в провинции дали Горбачеву драгоценный опыт политической деятельности. Но на среднем уровне. По своему положению первого секретаря крайкома и члена ЦК он был знаком с высшим эшелоном власти. Тонкости политической борьбы в Кремле Горбачев начинает осваивать только став секретарем ЦК, а затем и членом Политбюро. «Было бы наивно считать, — пишет Татьяна Заславская, — что борьба за власть (в том числе и личностей), пронизывающая всю историю человечества, при социализме теряет корни и прекращается». Горбачев попадает в Москву, когда эта борьба, никогда не прекращавшаяся, вступает в новую фазу. Болезнь все заметнее подтачивает здоровье генерального секретаря, начинается схватка за кресло генсека. Ситуация напоминает начало 20-х гг.: смертельно больной Ленин, а за стенами дачи, где он лежит парализованный, практически неживой, наследники маневрируют, чтобы прыгнуть в освободившееся кресло. По своему калибру потенциальные наследники 20-х и 80-х гг. мало чем отличались. Хотя сегодня и есть тенденция преувеличивать человеческие качества организаторов революции, создателей советского государства. Различие двух ситуаций — в разном объеме наследства. В 20-е годы — разоренное войнами и революцией государство, в 80-е — ядерная сверхдержава.

Татьяна Заславская, анализируя социальную стратификацию советского общества, выделила в нем 11 групп. Последняя, одиннадцатая, — политические руководители общества. «Главной чертой положения этой группы, — пишет академик Заславская, — является не высокий уровень потребления, а большой объем политической власти над сферами общественной жизни, по сути, неограниченные полномочия по распоряжению национальной собственностью, возможности управления судьбами многих миллионов». В 1918 г. именно это имел в виду Ленин, когда объяснял, что «научное понятие диктатуры означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть». В 1918 г. Ленин только строил систему «ничем не ограниченной власти», в 80-е годы «неограниченные полномочия» по распоряжению национальной собственностью и судьбой населения страны — были реальным фактом. За эту власть шла борьба.

20 июля 1978 г. «Правда» опубликовала на первой полосе фотографию: на Мавзолее стоят советские руководители, прощающиеся с умершим Федором Кулаковым. Это первая фотография Горбачева на Мавзолее. Он стоит последним, пятым, слева от занимающего центральное положение члена Политбюро и секретаря ЦК Андрея Кириленко. В ноябре Горбачев переедет в Москву, чтобы занять место Кулакова, пока же он приглашен, чтобы выступить с траурной речью. Выступает он четвертым, предпоследним, внешне похож на всех остальных — выделяется только своей молодостью.

В сложном переплетении интересов враждебных кланов Горбачев умеет угодить генеральному секретарю (иначе он не мог бы сделать такую молниеносную карьеру) и не потерять поддержки своих «минеральных» покровителей Суслова и Андропова. Очередная неудача сельского хозяйства, очередной катастрофический урожай в 1982 г., после утверждения Продовольственной программы, которая изображалась очередным волшебным средством, могли превратить Горбачева, как мириады других ответственных за советское сельское хозяйство, в очередного козла отпущения. К тому же 25 января 1982 г. умирает Суслов. Потеря эта компенсируется переходом Андропова из КГБ в секретариат ЦК. Судьба поспешила на помощь любимцу: 10 ноября перестало биться сердце генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева. 12 ноября генеральным секретарем избирается Юрий Андропов.

Горбачев поднимается на новую ступень. Он покидает сельское хозяйство и получает в свое ведение самую важную и самую благодарную сферу управления — идеологию. Она важна, ибо без нее нет советской системы, она благодарна, ибо руководство этой сферой измеряется не процентами, тоннами или метрами, а словом руководителя.

Руководство идеологией — отличная школа Вождя, приобретающего в процессе руководства репутацию теоретика марксистско-ленинского учения. Горбачев заканчивает свое «высшее» образование у «профессора» Андропова. Он принимает участие в начавшейся после избрания бывшего председателя КГБ генеральным секретарем чистке кадров. Он знакомится с подлинным положением в стране, с глубиной кризиса, в котором находится Советский Союз. Когда Горбачев говорит в своих выступлениях, в частности на XIX партконференции, что он не знал многого о положении страны, ему можно верить. Со времени Сталина обязанности в Политбюро строго разграничены. Члены высшего органа власти могут быть знакомы с не касающимися их непосредственно проблемами, в общем и целом, подробностей (иногда самых важных) они не знают и не хотят знать. Не принято проявлять интерес к делам «соседа». Все обо всем может знать только генеральный секретарь.

Руководитель идеологии, Горбачев устанавливает связи с миром науки и культуры, которые ему потом очень пригодятся. Живо интересуется экономикой, взглядами сторонников экономической реформы — Т. Заславской, А. Аганбегяна.

9 февраля 1984 г. Юрий Андропов умер. В «комнате №1» имелось три кандидата: М. Горбачев, 52 года, Григорий Романов, 61 год, Константин Черненко, 73 года. Генеральным секретарем избирается Черненко. Горбачев не теряет своих прерогатив. Более того, на фоне старого и больного лидера руководитель советской идеологии выглядит особенно молодым и динамичным.

Сложная политическая игра по вербовке сторонников, нейтрализации противников, имевшая целью кресло генсека, как обычно напоминала «борьбу под одеялом». Были известны протагонисты, их цели, но можно было только угадывать направления ударов, содержание обещаний и т. д. Имеются все основания предполагать, что борьба за власть велась теми же методами, с помощью тех же приемов, что и схватки за высший пост в партии и государстве в прежние годы. Михаил Горбачев вносит в арсенал борьбы лишь один новый прием. Он привлекает на свою сторону Запад.

Горбачев впервые побывал за границей в ставропольские годы. В 1966 г. — в Восточной Германии, в том же году — во Франции, в 1969 г. — в «нормализованной» Чехословакии, в 1972 г. — в Брюсселе, в 1975 — в Западной Германии, в 1976 г. — в Париже. Обо всех этих поездках стало известно после того, как Горбачев стал генеральным секретарем. И это понятно: он ездил в составе делегаций, видел то, что показывали всем, оставался анонимным советским аппаратчиком.

Все меняется весной 1983 г. В составе делегации Верховного совета СССР Горбачев приезжает в Канаду. Как член Политбюро он — наиболее заметная фигура в делегации. На него обращают внимание и потому, что он умеет себя вести: демонстрирует живой интерес к тому, что ему показывают, твердо защищает свои коммунистические взгляды, но слушает собеседников. Обнаруживает незнание местных условий. Во время визита на животноводческую ферму Горбачев просит представить ему рабочих и поражается, что их нет, что все делает сам фермер с семьей. Как свидетельствуют сопровождавшие, советский гость сказал: «У нас так будет лет через 50».

В июне 1984 г. Горбачев, избранный председателем комиссии по иностранным делам Верховного совета СССР, едет в Италию на похороны Энрико Берлингуэра. Он удивляет собеседников открытым признанием некоторых советских недостатков. Глава иностранной секции ЦК итальянской компартии Антонио Рубби, говорящий по-русски, впервые встретил советского деятеля, позволявшего себе критические замечания в адрес своей страны.

Все свои способности «коммуникатора» Горбачев продемонстрировал в декабре 1984 г. во время визита в Великобританию. Английская пресса ожидала обыкновенного советского руководителя, и появление Горбачева было для нее подлинным шоком. «Когда Горбачев и Раиса, — пишут американские биографы, — вышли вместе из самолета, он в хорошо скроенном костюме, с благожелательной улыбкой, она сравнительно блистательная... Флит-стрит не переставал истекать слюной до конца визита». Выступления Горбачева не произвели особого впечатления на английских парламентариев, и он остался бы всего лишь «хорошо одетым и более симпатичным вариантом советского чинуши», если бы не Маргарет Тэтчер. Это она создала репутацию Горбачеву, объявив: «Мне нравится господин Горбачев. Мы можем вместе делать дела».

Собеседники будущего генерального секретаря были, в частности, удивлены его примитивным представлением о США. Он говорил им о «военно-промышленном комплексе» и был уверен, что президент США получает прямые инструкции от фабрикантов оружия. То же самое он говорил и в Канаде. Биографы Горбачева настаивают на значении встречи в Оттаве с советским послом Александром Яковлевым. Едва Горбачев займет пост генерального секретаря, он вызовет Яковлева в Москву и поручит ему руководство идеологией. Позднее Яковлев станет ближайшим соратником архитектора перестройки. В июле 1990 г. английский журналист назовет Яковлева «секретным оружием Горбачева».

Важным элементом визита в Великобританию было присутствие рядом с Горбачевым его супруги. Западногерманский журнал «Шпигель», посвятивший титульную статью Раисе Горбачевой, назвал «тайным оружием Кремля» ее. После Великобритании, Раиса Горбачева неизменно сопровождает генерального секретаря во всех его заграничных поездках и во многих поездках по СССР. Восторг, который присутствие супруги вызывает на Западе, компенсирует, видимо, отрицательное влияние на авторитет генерального секретаря публичного присутствия его жены внутри страны. Это — необычно. Возможно, что это самая необычная черта в облике седьмого секретаря. Надежда Крупская была рядом с Лениным по праву старой большевички, как и по праву жены. Настойчивое присутствие Раисы Горбачевой во время поездок мужа по Советскому Союзу свидетельствует о ее значительной роли в его жизни, а также о его пренебрежении традиционными советскими обычаями.

После переезда из Ставрополя в Москву Раиса Горбачева получила место преподавателя философии в Московском университете. Право на это давала ей степень кандидата наук, которую она получила в 1967 г. в московском педагогическом институте. Она жила в то время в Ставрополе, Михаил Сергеевич был первым секретарем городского комитета партии. Четыре года собирала Раиса материалы, которые позволили ей написать кандидатскую диссертацию, озаглавленную «Появление новых черт в быте колхозного крестьянства». Тот факт, что защита диссертации происходила не в Московском университете, а в педагогическом институте, свидетельствует о ее среднем уровне. Однако немецкий биограф Горбачева, познакомившийся с авторефератом диссертации, оценивает ее очень высоко. Для него очевидно: «Уровень диссертации гораздо выше среднего и свидетельствует о просвещенном мышлении автора и ее супруга, который поддерживал работу жены». Американский исследователь Уильям Шинн, прочитавший работу, изданную в форме книги в Ставрополе, тиражом в 1500 экземпляров, нашел, что «стиль Раисы Максимовны чрезвычайно догматичен и дидактичен. Она хочет доказать, что уровень жизни русского крестьянина непрерывно повышался после 1917 г.». Совершенно очевидно, что сегодня диссертация Раисы Горбачевой остается, как и бесчисленное количество других диссертаций, книг, посвященных советской жизни и истории, в подвалах библиотек, куда станут заглядывать будущие историки в поисках документов эпохи. Сегодня качество этой диссертации не имеет значения, важна лишь близость ее автора к генеральному секретарю и то влияние, которое она на него оказывает. Советский анекдот передает отношение к необычной, демонстративной близости супругов: проезжая по Москве, Горбачев увидел на улице пьяного. Остановив машину, генеральный секретарь начал увещевать пьяницу, говорить ему о перестройке. Обиженный тем, что пьяница даже глаз не открывает, Горбачев крикнул на него: «Ты что же, не видишь, кто с тобой разговаривает?» Тогда лежащий на улице открыл глаза и сказал: «Прости, Миша, без бабы не узнал!»

Работник канадского министерства иностранных дел, сопровождавший Горбачева в его поездке, обратил внимание на легкость, с какой советский гость завязывал контакты с женщинами и детьми. Об отношениях Горбачева с детьми данных у нас нет, но свидетельств особого отношения женщин к нему много. Маргарет Татчер после первой встречи осталась безоговорочной поклонницей генерального секретаря. В интервью для «Тайм» академик Заславская, рассказывая о встречах с Горбачевым на совещаниях, вспоминает: «Мне приходилось сидеть с ним рядом. Невероятно, какую он источает силу и энергию. Он обладает исключительной витальностью, но тем не менее, хотя вы ощущаете это напряжение, он хороший слушатель и ждет пока вы закончите». Француженка, работавшая в Москве, утверждает в советском журнале, что «наши женщины уважают его не только как политика». Впрочем, Михаил Горбачев вызывает восторженные чувства отнюдь не только у женщин и детей. Один из лидеров лейбористской партии Денис Хили описывал своего собеседника пером поэта: «Это человек, обладающий исключительным очарованием, он одарен спокойным чувством юмора, иногда обращаемого против самого себя. По его лицу редкой впечатлительности проходят чувства, как летний бриз на озере. Во время дискуссии он проявил себя откровенным и гибким, сохраняя хладнокровие, выражавшее большую внутреннюю силу».

Представляя Центральному комитету кандидатуру Горбачева на пост генерального секретаря, Громыко подчеркнул важное качество: умение находить общий язык с людьми. «Не всем это дано, — заметил многолетний министр иностранных дел СССР. — Во всяком случае, не всем в одинаковой степени. У него это качество присутствует». 11 марта 1985 г. Михаил Горбачев был избран генеральным секретарем ЦК КПСС. Принимая «сложные и ответственные обязанности», седьмой секретарь обещал «приложить все силы, чтобы верно служить нашей партии, нашему народу, великому ленинскому делу».

Начиналась новая эпоха. В июне 1926 г. Сталин, выступая перед рабочими-железнодорожниками в Тифлисе, рассказал свою биографию. В Тифлисе, в 1898 г., он возглавил кружок рабочих: «Здесь ...я стал тогда учеником от революции». В 1907—1909 гг. в Баку, руководя большими массами рабочих, «я стал подмастерьем от революции». Наконец, в 1917 г., «в России, под руководством Ленина, я стал одним из мастеров от революции». Так, очень, по своему обыкновению, скромно, первый, кто официально назывался генеральным секретарем, изобразил свой путь: ученик (Тифлис), подмастерье (Баку), один из мастеров нашей революции (Петроград). Нынешний генеральный секретарь проделал иной путь «наверх». Советская система знает два основных типа карьеры. Первый из них — линейный: в своем возвышении работник не выходит за пределы данной сферы. Второй — зигзагообразный. Карьера может начаться в партии, затем продолжается в административно-хозяйственной сфере, в дипломатии и т. д. Карьера Ю. Андропова, например, носила зигзагообразный характер: комсомольско-партийная работа, дипломатия, КГБ, снова партийный пост. Карьера Горбачева — идеально линейна. Отметив «огромный опыт партийной работы» Горбачева, Громыко перечислил: «Вначале в масштабе края, а потом здесь, в центре, в Центральном комитете: сначала секретарем, потом членом Политбюро». Секретарь горкома комсомола, секретарь горкома партии, секретарь крайкома партии, генеральный секретарь: идеальный продукт партийной машины, созданной Лениным, усовершенствованной Сталиным, пришел к власти в марте 1985 г., на 68-м году революции.

 

Глава четырнадцатая. Кризис

 

Мы наткнулись на большой — я полагаю, на самый большой — внутренний кризис Советской России.
В. Ленин, 1921

...Обострение внутренней ситуации, которая, прямо говоря, заключала в себе угрозу серьезного социально-экономического и политического кризиса.
М. Горбачев, 1987

Ленин говорил о самом большом внутреннем кризисе советской системы на X съезде, объясняя необходимость перехода к новой экономической политике. Горбачев необходимость перестройки объясняет неминуемой угрозой кризиса. Впрочем, он говорил об «угрозе» в книге, предназначенной для заграницы. В первых выступлениях после избрания генеральным секретарем Горбачев еще представляет положение как «предкризисную ситуацию». Позднее он сам и многие публицисты станут говорить о наличном, глубочайшем, катастрофическом кризисе, причины которого были для нового генерального секретаря непонятны.

Кризис и советская история понятия-синонимы. Кризис — хроническое состояние советской системы не только потому, что она не в состоянии решить важнейшие жизненные проблемы, но и потому, что «осадное положение» — естественная форма существования однопартийного государства. «Волевое руководство» особенно пригодно для действия в условиях кризиса. Хроническая болезнь советской власти прорывается острым воспалением каждый раз, когда происходит смена на посту генерального секретаря. Кризис необходим Вождю для утверждения своей власти. Когда единственный раз в советской истории, во второй половине 20-х годов, положение в стране нормализовалось, Сталин вызвал катастрофу, начал «революцию сверху»: только этим путем он мог обеспечить себе тотальное господство.

Каждый из внутренних кризисов, пережитых страной (не будем касаться войны с Германией), имел свои особенности: 1921 — крестьянская война и вынужденная уступка партии большинству населения; 1929—33 — крестьянский геноцид, ликвидация последнего класса, не полностью зависевшего от государства, полное закрепощение общества; 1953—56 — поиски путей сохранения сталинской системы без Сталина; 1985 — поиски возможностей пустить в ход остановившуюся машину. Каждый из этих кризисов имел ту же самую сверхзадачу: укрепление власти партии.

Очередной кризис, решение которого взял на себя Михаил Горбачев, отличался от всех предыдущих тем, что был результатом самого спокойного в советской истории периода. На протяжении 18 лет Советский Союз не знал никаких внутренних конфликтов, мог спокойно развиваться в направлении к XXI в. Одновременно это был период наиболее активной внешней экспансии в истории России. За полтора десятка лет была создана «Третья империя» — в Азии, Африке, Латинской Америке. Причем только в конце этого периода, когда обезумевшее от успехов руководство решило, что может все, и вторглось в Афганистан, выяснилось, что за экспансию надо платить, до этого она обходилась (для Советского Союза) без человеческих жертв.

Поблагодарив ЦК за избрание на пост генерального секретаря, Горбачев отдал долг К. Черненко, «верному ленинцу, выдающемуся деятелю КПСС и советского государства, международного коммунистического движения, человеку чуткой души и большого организаторского таланта», и обещал продолжение прежней политики. «Стратегическая линия, выработанная на XXVI съезде, последующих пленумах при деятельном участии Ю. В. Андропова и К. У. Черненко, была и остается неизменной». Через несколько недель, на апрельском пленуме ЦК, генеральный секретарь говорит уже о необходимости преодолеть кризис. Возможно, нельзя было собрать пленум раньше апреля. Дата оказалась как нельзя более удачной: вскоре начнут сравнивать апрельскую программу Горбачева с апрельскими тезисами Ленина. Приехав в Россию, Ленин объявил 4 апреля 1917 г.: необходима революция под его руководством. Пройдет некоторое время, прежде чем Горбачев назовет свою программу — революцией.

23 апреля 1985 г., впервые выступая на пленуме ЦК как генеральный секретарь, Михаил Горбачев продемонстрирует важнейшие особенности своего политического дара, основную линию своей политической стратегии. Стиль его доклада очень напоминает стиль выступлений «раннего» Сталина. В 20-е годы Николай Бухарин называл молодого генерального секретаря «великим дозировщиком». Никто, как Сталин, не умел на пути к «необъятной власти» так тонко и точно дозировать угрозы и успокоение. Горбачев верно следует за образцом. Он произносит пугающие слова о необходимости «более активного движения наших руководящих кадров», но тут же добавляет, что «Политбюро считает принципиально важным и дальше проводить линию на обеспечение стабильности партийного руководства, правильное сочетание опытных и молодых работников». Он говорит о дальнейшем развитии «централизованного начала» и рядом о «более смелом движении вперед на пути расширения прав предприятий», о расширении инициативы, но также о том, что «ни одна партийная организация, ни один работник не могут оставаться вне контроля».

Рецепт внутриполитической программы Горбачева советские руководители могли расшифровать как 10% страха и 90% успокоения. Внешнеполитическая программа содержала 90% страха и 10% успокоения. Генеральный секретарь констатировал с удовлетворением замечательный итог брежневской эпохи: историческое завоевание, состоявшее в «достижении братскими странами социализма военно-стратегического равновесия с государствами агрессивного блока НАТО». Он возложил всю ответственность за напряженность в мире на «правящие круги США», на империализм, который «в последние годы усилил подрывную работу и координирует свои действия против социалистических государств». В то же время Горбачев протянул руку, объявив, что «не существует какой-то фатальной неизбежности конфронтации двух стран», т. е. США и СССР.

Народу Михаил Горбачев дал обещание: «Важно, чтобы советские люди уже в ближайшее время ощутили перемены к лучшему». Дал он также первые лозунги новой эпохи. Газеты опубликовали его доклад под заголовком: «Инициатива, организованность, эффективность». В тексте появились стереотипы, которым предстояла великая карьера: «перестройка», «человеческий фактор», «ускорение». Аркадий Шевченко, бывший заместитель генерального секретаря ООН, выбравший свободу в США, пишет в своих воспоминаниях «Разрыв с Москвой», что если бы Макиавелли жил сегодня в советской элите, он был бы студентом, а не профессором. Новый генеральный вполне мог быть профессором.

Постепенно, всегда позволяя опережать себя публицистам и экспертам, Михаил Горбачев раскрывает глубину и всеохватный характер кризиса. Выступая в мае на торжественном собрании по случаю 40-летия победы над Германией, Горбачев еще очень доволен достижениями советского народа. Он приводит цифры, над которыми через несколько месяцев станут смеяться журналисты: «Реальные доходы на душу населения превысили довоенный уровень в 6 раз. Заметно расширилась сеть больниц и поликлиник, детских садов и яслей, учреждений бытового обслуживания... Советское общество сегодня — это общество подлинной демократии, уважения достоинства и прав граждан...» В этом же докладе Горбачев скажет о великих заслугах Сталина в годы Отечественной войны и будет награжден самыми бурными аплодисментами собравшихся в Кремле слушателей.

«Негативные явления», как первоначально называют кризис, были очевидны для всех жителей Советского Союза. Но до тех пор, пока разрешалось говорить только о достижениях, кризис представлялся в каждом случае явлением местным, ограниченным. Его объем и размах обнажились только после снятия табу, после разрешения говорить о глубоких язвах системы. Одной из неожиданных жертв открытого обсуждения «недостатков» стала западная советология. Лишь очень небольшое количество книг, написанных западными специалистами о Советском Союзе, выдержало испытание «гласностью». «Секретный» доклад Хрущева на XX съезде сделал то, чего не могли сделать многочисленные свидетели, — убедил, что в Советском Союзе существовали лагеря, была лагерная империя, и Сталин совершил (правда, как утверждал Хрущев, только с 1934 г.) преступления. Многочисленные факты, цифры, свидетельства, заполняющие, с лета 1985 г., страницы советских газет и журналов, дисквалифицируют труды западных экономистов, использовавших фальшивые официальные цифры; политологов, отвергавших термин «тоталитаризм», которым сегодня оперируют советские ученые, и предпочитавших говорить о «плюралистическом социалистическом» обществе; социологов, настаивавших на бесплатном медицинском обслуживании и других социальных достижениях; историков, сомневавшихся в размерах террора, географов, веривших советским картам, и т. д. и т. д. Американский историк Адам Улам великолепно представил ситуацию: «У каждого из нас, кто изучает Советский Союз, спрятан среди фишек скелет. Чтобы описать этот воображаемый скелет представим себе двух персонажей — X и У. Желая узнать как можно больше о Советском Союзе, X, примерно с 1930 по 1950 г., читал только уважаемых некоммунистических авторов. Он основательно изучал труды супругов Уэбб и Джона Мейнарда Кейнса. Обращаясь к американским ученым, он штудировал работы по советскому государственному и уголовному праву, различным аспектам советского общества, профессоров из университетов Чикаго, Гарварда, Колумбии, Уильямса. Эта серьезная литература дополнялась чтением наиболее объективных неуниверситетских экспертов по России, а также репортажей нескольких объективных журналистов, в особенности тех, кто долго жил в СССР. Его приятель У обладал таким же желанием учиться, но его вкусы лежали в другом направлении, ненаучном и мелодраматическом. Равнодушный к объективности, он искал ключи к советской политике в текстах отъявленных врагов режима, например у бывших меньшевиков. Ему доставляли удовольствие романизированные свидетельства типа Кестлера или Виктора Сержа. Погружаясь еще ниже, он читал дешевые или сенсационные истории вроде «Я был жертвой красного террора». Он вызывал гнев у X, настаивая, что имеются аспекты советской политики, которые легче понять, изучая борьбу между Аль Капоне и Дан Торрио, чем между Лениным и Мартовым или споры о «социализме в одной стране». Кто из этих двух воображаемых персонажей окажется в лучшей позиции, чтобы понять советскую политику при Сталине?» Адам Улам описал давнишнюю ситуацию. Сегодня наблюдение американского историка еще вернее, чем 30 лет назад. Парадоксально, но факт, что из множества книг о советской экономике, написанных в последние десятилетия, выдержала испытание советскими цифрами (почти единственная) «Анатомия призрака» Алена Безансона, не экономиста, отвергшего советскую статистику как источник лживый и непригодный. Многие из выступавших на XIX партконференции, казалось, цитировали недоуменные вопросы Безансона, спрашивали: если у нас все есть (статистически), то почему у нас ничего нет — реально?

Причины, побудившие Михаила Горбачева прибегнуть к «гласности», ключевому слову великих реформ Александра II, будут рассмотрены ниже. Несомненно одно: первым результатом «гласности» было признание наличия кризиса. Он был обнаружен — и признан — во всех областях жизни. В настоящем, будущем и прошлом. Прежде всего — в экономике. 

 

Что делать с народным хозяйством?

...Если не будет крутых перемен, в середине 90-х годов наша экономика развалится со всеми вытекающими отсюда последствиями — социальными, внешнеполитическими, военными и т. д.
Василий Селюнин, 1988

 Признаком начавшегося раскрепощения духа после смерти Сталина, в эпоху первой «оттепели», было возрождение литературы. Плодами этого времени питается и вторая «оттепель», эпоха «гласности». На этот раз знаком начавшегося освобождения стала публицистика, в первую очередь экономическая. Журналисты и ученые, публицисты и профессора обрушили на советский народ цифры, факты, анализы. Постепенно и все быстрее стала обнажаться картина невиданной катастрофы. Поразительнее всего, что кризис, глубоко затронувший все области жизни, был итогом мирной эпохи, продолжавшейся 40 лет. По своему размаху кризис, объявленный Михаилом Горбачевым в 1985 г., был не менее грозным, чем кризис 1921 г., — результат революции, гражданской войны и политики Ленина, пытавшегося перебросить Россию — «большим прыжком» — в коммунизм. Во многих отношениях нынешняя катастрофа — серьезнее положения Советского Союза после победы над Гитлером, оплаченной разрушением страны, чудовищными потерями населения.

Кризис был обнаружен новым генеральным секретарем Михаилом Горбачевым вскоре после избрания. Данное им разрешение говорить о положении в стране стало импульсом, открывшим шлюзы информации, размышлений. Прежде всего Горбачев стал намечать границу: с какого времени ситуация в стране начала ухудшаться. Было для него это не очень ясно, поэтому датирует он начало упадка очень приблизительно. «Известно, — говорил генеральный секретарь через шесть недель после избрания, — что наряду с достигнутыми успехами в экономическом развитии страны, в последние годы усилились неблагоприятные тенденции...» Горбачеву еще неудобно злым словом вспоминать предшественника. Проходит некоторое время, датировка уточняется: «С начала 70-х годов стали ощущаться определенные трудности в экономическом развитии». Затем появляется термин: «на рубеже 70—80-х годов». Подводя итоги 70-летия советской власти, генеральный секретарь считает уже возможным назвать имя предшественника — виновника бед: «В последние годы жизни и деятельности Л. И. Брежнева... усилился разрыв между словом и делом, нарастали негативные процессы в экономике, создавшие по существу предкризисную ситуацию». В «Перестройке» Горбачев начинает с отрицания объяснений причин перестройки «катастрофическим состоянием советской экономики... разочарованием в социализме, кризисом его идей», затем признает, что к 80-м гг. в стране сложилась «непростая ситуация», а «во второй половине 70-х годов... страна начала терять темпы движения, нарастали сбои в работе хозяйства, одна за другой стали накапливаться и обостряться трудности, множиться нерешенные проблемы». Через год после написания «Перестройки», говоря о необходимости «коренной перестройки экономических отношений на селе», Горбачев объявляет: «Мы опоздали с этим делом на десятилетия». Датировка начала кризиса — необходимое условие осознания его причин и путей решения «нерешенных проблем». Горбачев выбирает на первых порах самый простой и легкий выход, традиционное решение всех генеральных секретарей: во всех бедах виноват предшественник. Привлекательность этого решения заключалась в том, что оно содержало зерно истины. Политику Брежнева — легко критиковать, осуждать, отвергать. К тому же так всегда поступал каждый очередной генеральный секретарь. Сталин обвинял соратников Ленина, изменивших вождю. Хрущев обвинял Сталина, установившего «культ личности». Брежнев обвинял Хрущева, правившего «волюнтаристски». Теперь пришла очередь Брежнева, обвиненного в «застое». Осуждение предшественника позволяет не только свалить на него вину за все беды и несчастья, хронически терзающие Страну Советов, но и непосредственно обвинить в плохой, недобросовестной, неправильной работе сподвижников покойного генерального секретаря. В руках преемника осуждение предшественника — могучий инструмент чистки, замены всех, кто остался без хозяина, своими людьми. Эта система имеет одно неудобство. Все преемники долгие годы были верными соратниками осужденных, либо умерших, предшественников. Хрущев десятилетия работал со Сталиным, Брежнев — с Хрущевым, Горбачев — с Брежневым. Но это неудобство — морального порядка. И легко преодолевается. Горбачев, например, смело критикует «экономические отношения на селе», «забыв», что в 1978—1985 гг. он, как секретарь ЦК, ответственный за сельское хозяйство, вполне «отношениями» удовлетворялся.

Хрущев — вполне правдоподобно — объяснял свою преданность Сталину страхом. Не только действие, но и слово критики в адрес сталинской политики кончалось одинаково: лагерем, смертью. Горбачев не объяснил до сих пор своей приверженности политике Брежнева. Об этом говорил на XXVII съезде партии Борис Ельцин, в то время «новый человек» Горбачева, вызванный из Свердловска в Москву. Безжалостно раскритиковав положение в стране и партии, сложившееся в результате руководства Брежнева, Борис Ельцин справедливо заметил: «Делегаты могут меня спросить: почему же об этом не сказал, выступая на XXVI съезде партии?» «Откровенный», как он подчеркнул, ответ Бориса Ельцина звучал: «Видимо, тогда не хватило смелости...» Ответ несомненно искренний. Ельцин, как и Горбачев, боялись Брежнева. Не потому, что критика его политики могла закончиться лагерем и смертью, но она бесспорно закончилась бы потерей места, крушением карьеры.

Датировка начала кризиса, повторяю, — необходимый элемент его понимания. Но — недостаточный. Второй важнейший элемент — понимание того, что же именно произошло. Горбачев перечисляет признаки ситуации, которая, как он выражается, «заключала в себе угрозу серьезного социально-экономического и политического кризиса», говорит о возникновении «застойных явлений», о появлении «механизма торможения социально-экономического явления». И признается, что «произошло на первый взгляд трудно объяснимое». Объяснение, которое он дает со «второго взгляда», т. е. обдумав, продолжает оставаться таинственным: «Мы только думали, что управляем, а на самом деле складывалась ситуация, о которой предупреждал Ленин: машина едет не туда, как думают те, кто сидит у руля». Ссылка на Ленина в данном контексте представляет собой интерес. Горбачев не цитирует своего первого предшественника, но высказывание Ленина найти не трудно, хотя долгие десятилетия о нем не вспоминали. Весной 1922 г., ровно через год после введения новой экономической политики (нэпа), выступая на XI съезде партии, Ленин вдруг обнаружил, что машина советского государства «едет не туда»: «Вырывается машина из рук: как будто бы сидит человек, который ею правит, а машина едет не туда, куда ее направляют, а туда, куда направляет кто-то, не то легальное, не то беззаконное, не то бог знает, откуда взятое... Машина едет не совсем так, а очень часто совсем не так, как воображает тот, кто у руля этой машины сидит». Признание Ленина тем интереснее, что толчком, вызвавшим у вождя революции образ, безумной машины, едущей неизвестно куда, по велению Бог знает чьей «беззаконной» руки, была статья «Трагическое положение», опубликованная в сентябре 1915 г. После публикации статья произвела огромное впечатление и распространялась в многочисленных списках. Нет ничего удивительного, что Ленин вспомнил ее семь лет спустя. Автор «Трагического положения» знаменитый адвокат, один из лидеров партии конституционных демократов, член всех созывов Государственной Думы Василий Маклаков писал: «Вы несетесь на автомобиле по крутой и узкой дороге; один неверный шаг, — и вы безвозвратно погибли... И вдруг вы видите, что ваш шофер править не может; потому ли, что он вообще не владеет машиной на спусках, или он устал и уже не понимает, что делает, но он ведет к гибели и вас, и себя, и если продолжать ехать, как он, перед вами — неизбежная гибель». Василий Маклаков, в разгар войны, в дни тяжелейших поражений русской армии спрашивал: что делать в «трагическом положении», нужно ли пытаться отобрать руль потерявшего способность управлять машиной шофера? Ленин вспомнил образ автомобиля, летящего в пропасть, когда сам сидел за ее рулем и не понимал, почему машина его не слушает, подчиняясь таинственной, «незаконной» руке. Известно, что Ленин пришел к выводу о необходимости превратить «оккультную» руку в явную и законную. На пленуме после XI съезда шофером — генеральным секретарем — был избран Иосиф Сталин. 60 лет спустя очередной генеральный секретарь снова, открыв глаза, увидел, что машина, которой по-прежнему руководит партия, находится на самом краю пропасти.

Маклакову и Ленину «трагическое положение» представлялось в образе потерявшего управление автомобиля. Михаил Горбачев воображает себе катастрофу иначе. «Складывалась довольно странная картина, — писал он в 1987 г. в „Перестройке“. — Крутится огромный маховик могучей машины, а передачи от нее на рабочие места буксуют или очень слабы приводные ремни». Образ маховика, колеса, обеспечивающего равномерность вращения вала машины, преследует Михаила Горбачева. В октябре 1985 г. в Москве становится известно, что, посетив МХАТ, новый тогда еще генеральный секретарь пообещал главному режиссеру Олегу Ефремову: «Вот подождите, раскручу маховик, тогда...» В июле 1986 г., разговаривая с жителями Приморского края, Горбачев объясняет: «Каждый на своем месте должен прибавить дисциплины, ответственности, творчества, производительности. Вот тогда мы свой советский маховик раскрутим». Осенью 1987 г. генеральный секретарь подбадривает жителей Мурманска: «Мы честно говорим, что трудно будет еще какое-то время. Но если мы раскрутим маховик, то я вам скажу: много прибавится в стране хорошего». Примерно в это время Горбачев пишет «Перестройку», в которой называет одну из глав: «Маховик перестройки набирает обороты» — настаивая: «Надо раскручивать и раскручивать маховик перестройки». Весной 1988 г., в годовщину прихода к власти, Горбачев подводит некоторые итоги своей деятельности, беседуя с московскими рабочими. Он доволен: «Почти три года прошло после апрельского пленума. Тяжело было. Но маховик раскручивается, и дело двинулось...»

Настойчивое, обязательное появление образа «маховика» в бесчисленных выступлениях Горбачева позволяет говорить о различном отношении к «трагическому положению» нынешнего генерального секретаря и Ленина в 1922 г. Вождь революции был поражен таинственным поведением автомобиля, которым он правил, не понимая, почему машина ему не подчиняется. За несколько месяцев до фатального удара болезни Ленин усомнился в себе — шофере. Горбачев уверен в своих «шоферских» качествах, его интригует причина, по которой маховик замедлил темпы передачи движения «могучей машине». Мощь машины, ее безграничные возможности не вызывают сомнения у генерального секретаря. Достаточно лишь «раскрутить маховик», толкнуть, «прибавить», как выражается Горбачев, в работе. Ленин выражал сомнение в себе. Горбачев уверен, что виноваты — другие.

Для него, конечно, нет сомнений в трагичности положения. Об этом стали открыто говорить сразу же после (смерти Брежнева. Андропов первым сказал о многочисленных «нерешенных проблемах», накопившихся в годы правления предшественника. Михаил Горбачев идет дальше.

Очень уже немолодой человек рассказал журналисту о «шоковом впечатлении», которое произвело на его поколение заявление Сталина в 1936 году о том, что «социализм у нас в основном построен». Лично я, вспоминает рассказчик, «человек отнюдь не мягкий, плакал навзрыд». — От радости? — спросил журналист. — Что вы! — возразил рассказчик. — «Я тогда только вернулся из своей вятской деревни, заброшенной в глуши лесов, отрезанной бездорожьем от мира. Там в избах грязь, тараканы, из-за отсутствия керосина пришлось вернуться от лампы к лучине. Но я вроде бы ничего этого не замечал — ведь нам впереди светил маяк, светлое будущее, которое мы строим своими руками. Пусть нам придется трудиться с напряжением всех сил еще пять, десять лет, все равно мы своего добьемся! И вдруг оказалось: то, что меня окружает, — это и есть социализм, правда, построенный лишь в основном. Никогда — ни до, ни после — не переживал я такого разочарования, такого горя».

Прошло полвека. Социализм был достроен окончательно. Он стал, по определению экспертов по марксизму-ленинизму, «развитым», «зрелым». В июле 1988 г. Горбачев констатировал, что по сравнению с 1936 г. мало что изменилось в деревне: «По сути дела, нам нужна общенациональная программа строительства на селе жилья, школ, больниц, дорог и объектов коммунально-хозяйственного и бытового обслуживания, связи, торговли — в общем, всего того, без чего не может жить и нормально трудиться современный человек». Но не менее катастрофическим является положение в городе.

Перечень слабостей, бед, недостатков, дефицитов занимает во всех выступлениях Горбачева, начиная с. первой речи в качестве генерального секретаря, все больше и больше места. Он старается уравновесить картину, напоминая об успехах, подлинных (достижение военно-стратегического паритета с США) или иллюзорных (рост процента потребления мяса). Впрочем, сама необходимость «перестройки», которую он проповедует, делает осью своей политики, опровергает разговоры о «равновесии». Историк Юрий Афанасьев резюмирует ситуацию: «Шуточное ли дело — на исходе 70 лет строительства прийти к выводу, что его надо перестраивать в основании».

Синодик бед, перечисляемых генеральным секретарем, бесконечен, охватывает буквально все стороны советской жизни и деятельности. Устарела структура производства: «Известно, например, что мы больше всех производим стали, а металла у нас хронически не хватает... Доля пластмасс, керамики и других прогрессивных неметаллических материалов в их общем объеме пока еще невелика...» Производимая продукция ненадежна, очень плохого качества: «Есть серьезные отставания в смысле надежности и, особенно, в том, что мы называем емким словом „качество“...» Оборудование «уже не соответствует современному уровню потребностей прогресса». В 1988 г. Горбачев объявляет: «И сегодня страна в расчете на единицу национального дохода продолжает расходовать слишком много топлива, электроэнергии, металла». Он настаивает на «и сегодня», поскольку об излишнем расходовании материалов генеральный секретарь говорит уже в самых первых своих выступлениях. Горбачев не перестает повторять список болезней, переходя от экономики, где все плохо, к быту трудящихся, где все еще хуже: «Мы... не смогли реализовать возможности социализма в улучшении жилищных условий, продовольственного снабжения, организации транспорта, медицинского обслуживания, образования, в решении других насущных проблем». Другие «насущные проблемы», не названные в этот раз, перечисляются в других выступлениях: неправедный суд, коррупция, пьянство, «социальная несправедливость», выражающаяся в росте нищеты, в увеличении разрыва между богатыми и бедными.

Экономисты, проталкиваясь в двери, раскрытые для них генеральным секретарем, приносят в печать детали, живописующие состояние советской экономики. Цифры настолько красочные, настолько убедительные, что ЦРУ, базировавшее, видимо, свои анализы и прогнозы на официальной статистике, не хочет им верить. Рапорт ЦРУ, например, настаивает на том, что утверждения Абеля Аганбегяна, одного из консультантов генерального секретаря, будто бы реальный рост советской экономики в 1980—85 гг. был равен нулю, преувеличены. Как говорится в отчете, цифры Аганбегяна носят «политическую окраску», рождены желанием «выделить достоинства Горбачева по сравнению с его предшественниками». Поскольку все, что происходит в СССР, носит «политическую окраску», упоминание о ней тавтологично. В данном случае следует, видимо, говорить о «политической окраске» суждений ЦРУ. Абель Аганбегян видел отставание советской экономики еще в 1965 г., когда его суждения распространялись лишь в узком кругу специалистов. Положение при Горбачеве не улучшилось: прирост национального дохода в 1987 г. составил 2,3% по сравнению с 4,1% в предыдущем году. В первом квартале 1989 г. прирост национального дохода был по официальным данным на 5% выше аналогичного периода 1988 г., во втором квартале рост соответственно составил 2,1 %, в третьем — ноль процентов. Лондонский «Экономист», комментируя эти данные, замечает, что следует учесть традиционное завышение советской статистикой цифр на 2-3%, ибо она не учитывает скрытую инфляцию. Летом 1989 г. «Правда» опубликовала статью, констатировавшую: «Нашей экономической перестройке исполнилось 50 месяцев. Такого отрезка времени хватало для восстановления разрушенных войной стран, преодоления последствий великих кризисов, выхода из смертельных пике кредитно-денежных систем. На нашем дворе экономический кризис, и финансовая система терпит катастрофу». Осенью 1989 г. заместитель премьер-министра, руководитель экономической реформы Леонид Абалкин признавал: «Наше экономическое положение из месяца в месяц продолжает ухудшаться». Итоги первой половины 1990 г. свидетельствуют об усилении экономического кризиса: национальный доход сократился по сравнению с соответствующим периодом 1989 г. на 1%, производительность труда на 1,5% и т. д.

Сегодня экономисты говорят о реальном положении в стране. Николай Шмелев констатирует: советская экономика все еще не принимает научно-технический прогресс. Промышленность сегодня отвергает до 80% новых апробированных технических решений и изобретений. А крупнейший советский физик, академик В. Гинзбург с восторгом рассказывает, что во время пребывания в США его вез профессор чикагского университета, у которого в машине был «телефон, по которому можно разговаривать с любым обладателем обыкновенного телефона в США и Европе». «Сам видел», — добавляет академик, подтверждая чудо своим авторитетом. Советские граждане могли не знать цифр сокращения производства предметов потребления — но результаты они ощущали на своей шкуре. Теперь они получили статистическую информацию: в 1928 г. 60,5% всей продукции составляли предметы потребления. В 1940 г. эта доля упала до 39%. К 1980 г. она уменьшилась до 26,2%. И все еще продолжает сокращаться»

Тяжелобольная советская промышленность может все же похвастаться некоторыми результатами. Скажем, поразительными успехами в космической области, цена которых, правда, и сегодня не названа даже самыми смелыми публицистами. Или, скажем, производством самого большого количества обуви в мире, хотя, как замечает экономист, «купить в магазинах нечего». Смертельно больное сельское хозяйство не может ничем похвастаться. Правда, Михаил Горбачев, празднуя 70-летие Октября, удовлетворенно говорил: «Нам удалось собрать урожай зерна более чем 210 млн. тонн. Это результат огромных усилий нашего народа, партии, поднявшей его на работу по-новому!» Но если вспомнить, что «Продовольственная программа СССР», принятая в 1982 г., предусматривала в одиннадцатой пятилетке довести среднегодовой сбор зерна до 238-243 млн. тонн, а в двенадцатой (1986—1990) до 250-255 млн. тонн, результат «огромных усилий» народа и партии в 1987 г. покажется скромным. В особенности если учесть, что, по словам того же генерального секретаря, потери сельскохозяйственных сборов при транспортировке, хранении и переработке составляют 20-30 %. В результате каждый второй кусок хлеба, съеденный в Советском Союзе, обладающим самым большим пахотным ареалом в мире, выпускающим комбайнов в 16 раз больше, чем США, «привезен из-за рубежа». В июне 1989 г. премьер-министр Рыжков сообщил съезду народных депутатов, что Советский Союз потратит 8 млрд. долларов на закупку 44 млн. тонн зерна и 25 % растительного масла, необходимого стране. Год спустя, в июле 1990 г., Рыжков объявил о грозящей нехватке хлеба, несмотря на отличный урожай. Покупка зерна за границей остается необходимостью.

 

Глава пятнадцатая. Революционная ситуация.

 

Революции не может быть. Потому что наша революция была последней.
Евгений Замятин,  «Мы»

Когда популярный герой русских сказок Иванушка попадал в трудное положение, терпел неудачу, приходивший ему на помощь мудрец говорил, утешая: эта беда еще только полбеды. Катастрофическое положение советской экономики, явно опоздавшей на поезд в XXI век, это лишь «полбеды», внешнее проявление глубочайшего кризиса структуры.

Летом 1986 г. Горбачев, подталкиваемый осложняющейся ситуацией, приравнивает перестройку к революции: «Я бы поставил знак равенства, — говорит он в Хабаровске, — между словами перестройка и революция». Более полувека слово «революция» употреблялось в советском политическом словаре только по отношению к переворотам, организуемым коммунистическими партиями в капиталистическом мире. По отношению к советской системе в последний раз им воспользовался Сталин, говоривший о «великом переломе» — коллективизации крестьянства — как о революции «сверху». Горбачев объявляет «настоящую революцию во всей системе отношений в обществе, в умах и сердцах людей, психологии и понимании современного периода и, прежде всего, задач, порожденных научно-техническим прогрессом». Определение грядущих перемен — слишком общее, порождающее множество вопросов. Видно, что и генеральный секретарь пока еще не знает ясно, что он имеет в виду. После хабаровской речи он как бы идет вспять, говоря о «глубоких качественных, можно сказать, революционных изменениях, идущих в обществе». Можно, следовательно, сказать «революционные» изменения, а можно и как-нибудь иначе. Но теперь почти в каждом выступлении генерального секретаря звучит «музыка революции». Он не устает повторять: «Наша перестройка — это та же революция. Без выстрелов, но глубоко и всерьез»; нам нужны «революционные преобразования»; «наша надежда на революционное очищение и возрождение». Обращаясь к «стране и миру», urbi et orbi, прокламирует: «Перестройка — это революция». Горбачев успокаивает: «самая мирная и демократическая», но — революция.

Генеральный секретарь понимает: слово «революция» пугает советских граждан, давно уже приученных к мысли, что в Советском Союзе не может быть революций, ибо — последняя, победоносная уже была. Пугает даже слово «реформа», ибо до последнего времени слово «реформизм» принадлежало к числу самых бранных в советском политическом лексиконе. Двадцать лет назад «Краткий политический словарь» определял «реформизм», как «враждебное марксизму-ленинизму и коренным интересам пролетариата оппортунистическое, правосоциалистическое течение в рабочем движении...» Всего шесть лет назад «реформизм» был все еще «течением внутри рабочего класса, отрицающим необходимость классовой борьбы... стремящимся... превратить капитализм в общество «всеобщего благосостояния». В 1987 г. Горбачев открыл, что «Ленин не боялся употреблять это слово и даже учил самих большевиков „реформизму“, когда это требовалось для развития дела революции в новых условиях».

Революция, даже без выстрелов, дело серьезное. И причины, которые вызывают ее, всегда очень серьезны. Как правило — это глубокий общественный кризис. В 1984 г., едва К. Черненко был избран генеральным секретарем, журнал «Вопросы истории» опубликовал статью Е. Амбарцумова, в которой анализировались причины кризисов в социалистических странах, а также ситуация в СССР. Автор видел их основную причину — начиная с 1921 г., когда Ленин искал выхода в нэпе, — в кризисе власти, совершающей ошибки или даже сознательно действующей вразрез с интересами трудящихся. Теоретический орган ЦК КПСС гневно опроверг «ошибки» Е. Амбарцумова, объяснив, что все кризисы в социалистических странах — начиная с 1921 г. — были всегда вызваны контрреволюционными происками «правооппортунистических элементов», поддерживаемых обычно «международным капиталом». «Коммунист» отвергал само понятие «кризис при социализме», полагая, что ни в 1921 г. в советской республике, ни в 1956 г. в Венгрии, в 1968 г. в Чехословакии, в 1980 г. в Польше не было кризиса социализма как «целостной общественной системы». Аргументы оказались настолько убедительными, что журнал «Вопросы истории» признал справедливость критики и свои ошибки. Три года спустя Горбачев соглашается с тем, что «социалистическое общество не застраховано от появления и накопления застойных тенденций и даже or серьезных социально-политических кризисов».

Революция, которую Горбачев объявил, необходима, по его словам, для преодоления кризиса. Генеральный секретарь уверен, что он в силах решить все проблемы, организовав «революцию сверху». Николай Шмелев, в статьях которого можно нередко обнаружить мысли, которые будут позднее развиты генеральным секретарем, определил положение в Советском Союзе в начале 1988 г. как значительно более серьезное: «В стране действительно сложилась революционная ситуация. „Верхи“ не могут больше управлять, а „низы“ больше не хотят жить по-старому».

«Революционная ситуация» — один из важнейших терминов ленинской политологии — это совокупность объективных предпосылок, необходимых для социальной революции. Ленин насчитывал три главных признака «революционной ситуации»: «низы не хотят», а «верхи не могут» жить по-старому; нужда и бедствия угнетенных классов резко обостряются; повышается активность масс, привлекаемых к действию как обстановкой кризиса, так и самими «верхами». «Революционная ситуация», замечает Ленин, не ведет автоматически к революции. Необходимы еще субъективные предпосылки, прежде всего способность «низов» к достаточно сильным революционным действиям, которые могут разрушить старую государственную машину. Следовательно, поняв ситуацию, можно революцию предупредить: провести ее «сверху», прежде чем на нее поднимутся «снизу». Вступив в 1855 г. на трон, Александр II объяснял необходимость освобождения крестьян, великих реформ, желанием предупредить революцию «снизу». Михаил Горбачев аргументирует подобным образом. Беседуя в июне 1988 г. с американским историком Джеймсом Биллингтоном, Горбачев назвал Петра I и Александра II, видя в их реформах возможную модель собственной программы.

 

«Верхи не могут»

В новом обществе должна действовать и обновленная, реформированная Коммунистическая партия
М. Горбачев

Первый признак революционной ситуации, сформулированный Лениным, кажется сегодняшним описанием нынешнего положения на советских «верхах»: «Невозможность для господствующих классов сохранить в неизменном виде свое господство, тот или иной кризис «верхов», кризис политики господствующего класса...» Можно употреблять термин «класс» или «номенклатура», как это делают сегодня советские публицисты, точность ленинской формулы очевидна: группа, правящая Советским Союзом, обнаружила, что не может «сохранить свое господство в неизменном виде». Внезапно стал необычайно актуальным вопрос «власти», казалось бы, давно и окончательно решенный в первом в мире социалистическом государстве, где конституция в статье 6-й определяла КПСС как «руководящую и направляющую силу», «ядро его политической системы», которая всем руководит и все контролирует.

Оригинальность кризиса состояла в том, что партия продолжала бесконтрольно властвовать в стране. Никто в 1985 г. не оспаривал ее «руководящей и направляющей роли», ее положения как «ядра политической системы». Выборы генеральным секретарем и очень скоро потом председателем президиума Верховного Совета СССР немощного, распадавшегося на глазах Черненко — вдруг открыли глаза. Оказалось, что вот уже почти десять лет всесильную КПСС возглавляют больные дряхлые старики. Долгие годы советское телевидение, демонстрируя очередного Вождя, иллюстрировало, не подозревая этого, первую часть ленинской формулы: верхи не могут. Больные Брежнев, Андропов, Черненко — могли, в принципе, все, и могли в реальности очень мало. Они могли, когда продолжали управлять остановившимся советским поездом, ничего не меняя в сталинской модели экономики; они могли, когда не встречали сопротивления, раздвигать границы своих — прямых или косвенных — владений на все континенты. Они не могли помешать неуклонному превращению советской супердержавы в малоразвитую страну Третьего мира, оснащенную ракетами.

Горбачев не перестает повторять: наша партия — правящая. Казалось бы, какие могут быть в этом сомнения. Тем более, что советские политологи, получив разрешение говорить, без стеснения, считая это очевидностью, определили догорбачевскую систему как — тоталитарную. Определение, давно отвергнутое подавляющим большинством западных советологов, которые стали говорить о «посттоталитаризме» сразу же после смерти Сталина, во всяком случае, после прихода к власти Брежнева, вошло в политический язык сторонников перестройки. Они иногда употребляют синонимы: «государственный социализм», «авторитарно-бюрократический социализм», «казарменный социализм». Татьяна Заславская говорит о группе политических руководителей, имеющих «большой объем политической власти над сферами общественной жизни, по сути, неограниченные полномочия по распоряжению национальной собственностью, возможности управления судьбами многих миллионов людей». Крупный партийный работник характеризует обстановку элементарней: «У нас при Сталине сформировалась такая всепроникающая система власти, какой не было ни при одной абсолютной монархии». Заместитель генерального директора ТАСС использует аналогию: «Был создан режим, который уничтожил в СССР больше коммунистов, чем уничтожили их в своих странах Гитлер, Муссолини, Франко и Салазар, вместе взятые...» Все чаще употребляется и прямое слово: говорится о партии, имеющей «тотальную функцию», о «тотальном господстве бюрократии». Знаменательно, что говорится это об «эпохе застоя», т. е. о вчерашнем советском дне. О брежневском времени, которое на Западе называли «посттоталитаризмом», а в Москве сегодня оценивается как почти полная реализация проекта «О введении единомыслия в России», предложенного в 60-е годы XIX в. сатирическим писателем Козьмой Прутковым.

Советские авторы подчеркивают, что «сложившаяся политическая система отличается способностью к демократической мимикрии». Как выразился Юрий Афанасьев: «Тоталитаризм мы называли демократией...».

Понятие настолько прочно вошло в словарь, что когда криминолог А. Гуров, специалист по организованной преступности, анализирует характер советской мафии (официально именуемой «организованной преступностью»), он относит ее появление к 50-м годам, ибо считает, что «тоталитарное государство мафии не допустит», поэтому в сталинские годы организованная преступность не могла появиться. Чтобы мысль была ясна, криминолог добавляет: «Как известно, и Гитлер, и Муссолини в своих странах организованную преступность уничтожили».

Можно дискутировать о дате рождения мафии в СССР, можно спорить о существовании или несуществовании организованной преступности в нацистской Германии или фашистской Италии. Важно, что подполковник милиции, специалист по мафии считает естественным сравнение Гитлера и Муссолини со Сталиным, для него нет сомнения в тоталитарном характере сталинского режима. Признаком трансформации режима он считает появление мафии, основной признак которой, по его мнению, — наличие коррупции: «Преступное сообщество становится мафией лишь в условиях коррупции: оно должно быть связано с представителями государственного аппарата, которые состоят на службе у преступников».

Для советских публицистов, анализирующих советскую систему с точки зрения необходимости ее реформирования, сталинское время является, бесспорно, тоталитаризмом, который, однако, с точки зрения некоторых из них, продолжал существовать и в годы правления Брежнева. По мере того, как развивалась дискуссия о характере системы, становясь все более откровенной по мере осознания неудачи «перестройки», понятие «тоталитаризма» распространялось и на постбрежневскую эпоху. Выступая на похоронах академика Сахарова, Гавриил Попов назвал заслугой Андрея Сахарова то, что «он намного раньше всех осознал необходимость решения главной задачи нашего времени — разрушения тоталитарного социализма».

Один из парадоксов нового политического мышления — это возможность употребления термина «тоталитаризм» или его синонимов, при сохранении в реальности принципа единовластия правящей партии. Главный редактор «Правды» объяснил смысл доктрины: «Партия у нас правящая, она отвечает за все: она отвечает за экономику, за политическую систему, за социальную жизнь, за нашу духовную жизнь, за воспитательную работу». Редактор центрального печатного органа ЦК КПСС был в 1989 г. заменен, но Горбачев не перестает повторять: мы — правящая партия.

Партия, которая отвечает за все, осуществляет тоталитарную власть в стране. Продолжающиеся на Западе споры о тоталитаризме вызваны тем, что ведутся они вокруг определения, данного в 40—50-е годы и относившегося к бурной, кровавой юности этой политической концепции. Сегодня, видимо, следует говорить не о посттоталитаризме, но о зрелом тоталитаризме. Один из немногих западных ученых, принимающих концептуальное значение понятия «тоталитаризм», итальянский историк Витторио Страда говорит о «монопартийной и моноидеологической системе, стремящейся поглотить в структурах своей власти любые формы гражданской жизни, подчиняя ее планам радикальной трансформации общества и требуя от нее постоянной массовой мобилизации».

«Партия отвечает за все» — не риторическое пожелание, записанное в конституции. Ответственность, то есть прямое руководство, осуществляется партийными органами всюду и постоянно. Дважды в год, накануне двух государственных праздников — 1 мая и 7 ноября — Центральный комитет КПСС обращается с «призывами» к стране и миру. Это делается более 70 лет. Менялись «призывы», ставились разные задачи, но неизменным остается смысл операции: подтвердить всесущность партии.

Призывы ЦК КПСС носят общий, абстрактный характер, звучат как голос с Синая: «Граждане СССР! Проявляйте повседневную заботу об охране окружающей среды! Рационально используйте природные ресурсы». Конкретное руководство осуществляется Центральным комитетом, «фактически главным партийным парламентом, а учитывая, что партия у нас правящая, вообще главным, решающим парламентом страны».

Сообщения, публикуемые в газетах под заголовками: «Совещание в ЦК» или «В Центральном комитете КПСС», демонстрируют, что «главный, решающий парламент» решает все и обо всем дает указания, директивы, правильные решения. Между пленарными заседаниями ЦК работает Секретариат и Политбюро: источник высшей власти в стране, персонифицируемый руководителями, которые появляются на фотографиях на трибуне Верховного совета. Это — ВЕРХИ. Каждая фотография запечатлела строгую знаковую систему, ключ к ней известен всем кремленоведам: три ряда кресел амфитеатром, по пять кресел с каждой стороны центрального кулуара, делящего сцену. В каждом ряду десять мест, по пять с каждой стороны. Все места соответствуют рангу руководителя. Перемещения в креслах открывают западным экспертам необозримые возможности для рассуждений.

Юрий Андропов возобновил практику публикации коммюнике о заседаниях Политбюро, которое — именно это подчеркивает коммюнике — заботится обо всем, контролирует все, руководит всем. Каждую пятницу советские люди узнают, какие у них проблемы и как следует их решать. Структура ЦК и после реформы, утвержденной пленумом в сентябре 1988 г., отражает тоталитарный характер власти партии. Многочисленные отделы, ведавшие всеми сторонами жизни страны, объединены в семь комиссий: правовую, идеологическую, международную, сельскохозяйственную, экономико-социальную, партийной работы, военной индустрии. Каждый районный комитет партии имеет в своем составе 5 отделов (возможно, и здесь произойдет концентрация в комиссиях): организационный, пропаганды и агитации, промышленно-транспортный, общий и финансово-хозяйственный. На своем — низком — уровне в районе ведает всем его первый секретарь — хозяин района. Обкомы, горкомы, райкомы, а затем первичные партийные организации делают партию «всепроникающей системой власти»,

XXVIII съезд КПСС (июль 1990), который собрался после формального отказа партии от монополии на власть, что выразилось в новой редакции статьи 6-й Конституции, подтвердил фактическое сохранение власти. Например, резолюция «О политике КПСС в области образования, науки и культуры» по-прежнему настаивает: «Интеллектуальное и духовное возрождение страны должно выйти на передний план деятельности партии». Тотальность власти, сопровождаемая страхом потерять хотя бы ее молекулу, обернулась бессилием. Так было изначально: желание обладать абсолютной властью сопровождалось трудностями в ее реализации. Ленин нашел выход: страх. Поскольку воплощением страха была созданная вождем революции политическая полиция — Всероссийская чрезвычайная комиссия (ВЧК), решение всех проблем поручалось чрезвычайным комиссиям. Само имя гарантировало выполнение решений. Для восстановления экономики страны в годы нэпа понадобилось назначить председателем Совета народного хозяйства председателя ВЧК Дзержинского. Хорошо знал это Сталин. Когда во время войны возникли серьезные транспортные трудности, начальник управления военных сообщений предложил на заседании Политбюро создать «всесильную транспортную комиссию», объединяющую все транспортные средства страны. Выслушав предложение, Сталин объявил: «У Ковалева сказано — всесильная? Как это надо понимать? Это надо понимать так: есть предложение избрать председателем транспортного комитета тов. Сталина». Имя Сталина — гарантировало всесильность.

Исчезновение Сталина, снижение интенсивности страха, связанного с отказом от ненужного в условиях построенного тоталитаризма тотального террора, ведет к ослаблению связей между приказодателем и исполнителем. По-прежнему сохраняются сферы, в которых приказ высшей власти исполняется безоговорочно. Прежде всего — во внешней политике. Хрущев лично решает послать ракеты на Кубу. Политбюро под председательством Брежнева бросило советскую армию в Афганистан. Трудности возникали при желании руководить всем. Во время «круглого стола» в «Правде» литовец Кубилюс жаловался: до каких пор какой-то Иван Иванович в 421-м кабинете будет решать, строить ли туалет в таком-то литовском городе, название которого он и произнести не может?

Конфликт между принципом и практикой, приказом и исполнением, центром и периферией усугублялся генетическим пороком советской системы: тотальная власть партии реализуется в жизни общества не прямо — партийными органами, но через посредство администрации — министерств, местных советов. Каждый из исполнителей решений стремится увеличить размеры своей власти, выступая в качестве конкурента главного источника силы — партии. Горбачев, придя к власти, обнаружил могучих конкурентов в лице центральных министерств, а также в лице республиканских компартий, стремившихся ослабить узы, привязывавшие их к центру. Брежнев решал конфликтное противостояние по-своему — не решая его, т. е. ограничиваясь реализацией своих директив там, где считал это жизненно необходимым (во внешней политике) и оставляя значительную свободу действий министерствам и республикам. Брежнев не сомневался, что «застой», как стали потом определять период его правления, гарантирует воспроизводство советской системы без потрясений и конфликтов, угрожающих ее существованию. Министерства блокировали все инициативы, направленные на перемены, даже если они носили только косметический характер. В республиках местные партийные боссы старались увеличить свою независимость от Москвы, но только в сфере личной власти. Шараф Рашидов, первый секретарь компартии Узбекистана, на протяжении четверти века превративший республику в свою вотчину, «крестный отец» могучей мафии, не вызывал никакого неудовольствия в Москве. Ибо никогда он не посягал на главное решение Центра: превращение Узбекистана в гигантское поле монокультуры хлопка. Платя Москве хлопком, а также (в личном порядке) подарками генеральному секретарю и его близким, Рашидов делал у себя то, что хотел. Он — лишь наиболее яркий пример связей нового типа, возникших в тоталитарной системе в период ее зрелости.

Централизация достигла предела, вернее, стала — беспредельной. Даже в сугубо централистской ГДР, — замечает «Правда», — в местном подчинении находится около 35% предприятий, а в Советском Союзе — 5%. Т. е. 95% предприятий подчиняются центру, следовательно находятся в ведении той или иной администрации, следовательно — партийной инстанции. Центральная власть теряла силу, ибо хотела иметь в своей руке — все. Это превышало ее физические возможности, останавливало кровообращение в государственном организме.

Один из горячих сторонников перестройки, принимая как аксиому то, что «советская система существует и будет существовать», причем как система однопартийная, причину «трагического тупика», в котором оказалась страна, видит в отсутствии в реальности «партийного руководства». Как он выражается: «КПСС не стоит у власти». Он резюмирует: в нынешнем состоянии советская система больше существовать не может.

Советские аналитики нынешнего кризиса системы — революционной ситуации — в принципе согласны с горбачевским образом остановившегося «маховика». Или, можно сказать, Горбачев заимствовал у близких ему экономистов и политологов мысль об устарелости механизма управления, советской «машины», которая успешно действовала в условиях экстенсивного развития на первых этапах строительства социализма, но оказалась неэффективной в условиях перехода к интенсивному развитию. Отсюда вывод — исправление, улучшение механизма управления, раскручивание «маховика» даст желанный эффект: машина пойдет, ускоряя темпы, вперед.

Остается вопрос: почему тоталитарная машина действовала эффективно в годы юности, в сталинские годы, которые песня называет «нашей юности полет», и утратила энергию со смертью вождя? Причин, бесспорно, немало. Отсутствие харизматического вождя, который является необходимым элементом тоталитарной системы, растраченная энергия революционного толчка. В числе важнейших причин — неожиданный, превзошедший ожидания успех в процессе формирования «нового» человека.

«Перестройка», планы реформ, имеющих целью преодоление кризиса, внезапно обнаружили этот успех. Очень скоро стало очевидным, хотя об этом и не принято говорить в «перестроечной» публицистике, что в действительности основным противником «перестройки» являются не «бюрократы», «консерваторы», противники генерального секретаря. Главный противник — советский человек, по разным причинам нежелающий тех перемен, которые навязывает ему новая генеральная линия партии. В словаре Горбачева этот противник именуется «человеческий фактор». В первые послереволюционные годы говорили о «человеческом материале», Герцен употреблял выражения «мясо благосостояния», «мясо освобождения» — мясо, которое нужно освободить.

В герценовском термине мы обнаруживаем два элемента: мясо, которое нужно освободить, иначе, народ, «низы», и мясо, которое освобождает, руководители, «верхи», иначе — кадры. После революции освободительницей была партия большевиков, взявшая в России власть, именно с целью освобождения, правда, не «низов» вообще, но — пролетариата. Партия так и называла себя — авангард пролетариата, последнего класса, вышедшего на арену истории, завершающего историю, наследника всего прошлого человечества. На протяжении 70 лет пребывания у власти партия трансформировалась. Прежде всего она четко разделилась на кадры и массу. Одно из ярчайших свидетельств глубокого кризиса, более того — революционной ситуации, является вопрос, который появляется в советской публицистике: что из себя представляет партия, каково ее «истинное назначение в социалистическом обществе», как сохранить ее классовый характер, до каких пределов она должна расти. Для задающих вопрос о партии нет сомнений в том, что она должна оставаться единственной правящей силой, и в том, что существует острая проблема руководства партией.

Сегодня в партии состоит каждый десятый взрослый, каждый девятый работающий гражданин страны, каждый пятый инженер и техник, каждый четвертый специалист сельского хозяйства, почти каждый шестой учитель и врач, более половины писателей, треть композиторов и кинематографистов, две трети журналистов. 71% докторов наук, почти 52% кандидатов наук. В аппарате управления большинство работающих — члены партии. Но это — армия. Ею руководят командные кадры. Сегодня их называют по-разному. Например, олигархи. Модно выражение — «номенклатура». Термин, появившийся в начале 20-х годов и означавший список должностей, назначение на которые утверждается партийными инстанциями, от политбюро до районного комитета, в 70-е годы на Западе приобрел значение правящей группы в СССР. Он заменил введенный в 50-е годы Милованом Джиласом термин «новый класс». Сегодня термин «номенклатура» в западном понимании — употребляется советской публицистикой. Главный социолог Советского Союза Татьяна Заславская говорит о «группе политических руководителей», которые представляют собой «реально правящее ядро КПСС и Советского государства». Михаил Горбачев употребляет выражение «кадровый корпус партии». Ровно за полвека до Горбачева Сталин говорил о «командных кадрах партии», разделяя их на «генералитет нашей партии», «наше партийное офицерство», «наше партийное унтер-офицерство».

В докладе, посвященном «перестройке и кадровой политике партии», Горбачев объяснял «социально-экономическую и политическую ситуацию», сложившуюся на рубеже 70—80 годов, т. е. кризис, который необходимо преодолеть, «состоянием партии и ее кадрового корпуса». Сравнение двух докладов — Сталина, прочитанного 3 марта 1937 г., и Горбачева, сделанного 28 февраля 1987 г., представляет значительный интерес. Оба генеральных секретаря перед лицом кризиса, опасности для партии и государства, анализировали состав своего командного корпуса. И оба пришли к выводу о его непригодности. Нет нужды настаивать на том, что обстоятельства были разными. Поучительно выделить сходства в тактических приемах, использованных для решения возникшей проблемы, почти дословное повторение формулировок.

Доклады носят по сути дела идентичные названия: сталинский «О недостатках партийной работы», горбачевский: «О кадровой политике». Оба говорят о неспособности «верхов» справиться с чрезвычайным положением. В первом случае генеральный секретарь констатирует небывалую опасность, грозящую советскому государству: проникновение «агентов иностранных государств», в том числе троцкистов, во все «наши организации, как хозяйственные, так и административные и партийные». Опасность тем больше, что «вредители, диверсанты, шпионы и убийцы» проникли «на ответственные посты». Во втором случае генеральный секретарь говорит о «застойных и других чуждых социализму явлений», которые «серьезно сказались на экономике, социальной и духовной сферах». Положение тем критичнее, что, по словам Сталина, «наши руководящие товарищи... оказались в данном случае столь наивными и слепыми...» По словам Горбачева: «...ЦК КПСС, руководство страны... не смогли своевременно и в полном объеме оценить необходимость перемен, опасность нарастания кризисных явлений в обществе».

В чем причина? — спрашивают генеральные секретари. Сталин отвечает: «Все эти забывчивость, слепота, беспечность, благодушие» — это оборотная, теневая сторона хозяйственных успехов. В 1930 г. Сталин уже писал о «головокружении от успехов». Семь лет спустя новые достижения еще больше «закружили головы» руководящим кадрам партии. Горбачев также говорит об успехах: «Под руководством партии советский народ построил социализм, одержал победу над фашизмом в Великой Отечественной войне, восстановил и укрепил народное хозяйство, превратил свою родину в могущественную державу». И добавляет: затем появились «субъективные причины», которые помешали понять необходимость перемен.

«Слепота, беспечность, благодушие», как выражается Сталин, «преступная безответственность и расхлябанность», как формулирует Горбачев, прикрывались. У Сталина — «одуряющей атмосферой зазнайства и самодовольства, атмосферой парадных торжеств и взаимных приветствий», у Горбачева — «проведением парадных мероприятий и кампаний, празднованием многочисленных юбилеев в центре и на местах».

Вина лежит на руководстве, из которого, естественно, исключается генеральный секретарь. Сталин говорит о «слепоте и наивности» «наших руководящих товарищей». Горбачев заявляет: «За все это, товарищи, руководящие органы партии и государства несут ответственность». Необходимо принять меры. Перечисляя «наши задачи», Сталин подчеркивает необходимость «поднятия политической работы нашей партии на должную высоту», прежде всего повышения «идеологического уровня и политической закалки командных кадров». Прекрасно понимает значение этого рецепта и Горбачев: «Нам нельзя допускать недооценку политической и теоретической подготовки, идейно-нравственной закалки кадров».

Одной закалки кадров — недостаточно. Оба генеральных секретаря великолепно знают это. Влить в командные кадры «свежие силы, ждущие своего выдвижения, и расширить таким образом состав руководящих кадров — вот задача», — говорит Сталин. И как эхо, через 50 лет откликается Горбачев: необходимо «решать назревшие кадровые вопросы в самом Центральном комитете партии, его Политбюро — прежде всего с точки зрения обеспечения преемственности в руководстве, притоке свежих сил». И еще раз повторяет Михаил Горбачев: необходимо открыть «высшие эшелоны партийного и государственного руководства для притока свежих сил...» Есть разница в темпераменте. Сталин требует от всех партийных руководителей подобрать себе по два заместителя. Горбачев ограничивается замечанием: «...стабильность кадров нужна. Но нельзя доводить ее до крайности, если хотите, до абсурда».

Горбачев заканчивает доклад убеждением, что вскоре и скептики скажут: «Да, большевики все могут». Великий оптимист Сталин выразил эту убежденность в знаменитой формуле: «Her таких крепостей, которых не могли бы взять большевики». Ключ к победе — партия. Ключ к партии командные кадры. Сходство методов и словаря в двух докладах двух генеральных секретарей объясняется не только тем, что составители текста для выступления Горбачева внимательно читали текст, подготовленный для Сталина. Совпадает цель, задача. Каждый из генеральных секретарей, придя к руководству партией, нуждается в преданном ему аппарате, верном ему лично командном корпусе. Но его главная цель — создание верной ему партии, резервуара аппарата. Трудности создания верной партии были очевидны для ее изобретателя и основателя Ленина. Знаменитые бесконечные расколы Ленина, беспощадно отсекавшего всех, кто не шел безоговорочно за ним, были инструментом формирования ленинской партии. Доклад Сталина в марте 1937 г. был сигналом к окончательной ликвидации остатков ленинской партии, что было необходимым условием сотворения партии Сталина. Хрущев до последнею дня у власти воевал с полученной в наследство партией, не останавливаясь перед радикальными мерами, отказавшись лишь от физической ликвидации побежденных. Брежнев нашел оригинальный метод создания своей партии — подкуп аппарата. Он купил его преданность, разрешив грабеж и гарантировав стабильность положения. Несколько таинственных смертей на «верхах» порождают сомнения в абсолютной благодушности Брежнева. Мемуаристы, из числа бывших сподвижников, уволенных Брежневым (члены Политбюро К. Мазуров, П. Шелест, бывший председатель КГБ Б. Семичастный и др.), вспоминают о жестком и беспощадном отношении генерального секретаря ко всем, в ком он видел опасность для себя. Но его девизом в кадровой политике была — стабильность. Эта стабильность, сопутствующие ей замечательные успехи во внешней политике (никогда в своей истории Россия не имела таких ошеломляющих внешнеполитических успехов, приведших к созданию «третьей империи», как в брежневские годы) породили безудержный оптимизм «кадров». Первый секретарь райкома партии в Вологодской области вспоминает о собрании, на котором высокий партийный функционер обещал: «Товарищи! К 2000 году коммунизм победит во всем мире! Вы должны быть готовы занять руководящие посты в Европе, Азии, Африке и Америке!»

Горбачев, как и каждый вновь избранный генеральный секретарь, наталкивается на сопротивление аппарата. Не вообще аппарата, ибо без него партия (и советское государство) не существуют. Он встречает сопротивление командных кадров своего предшественника, знающих, что они обречены, ибо на их места претендуют «свежие силы». Как нельзя кстати цитирует Горбачев в докладе о кадровой политике ленинские слова: «аппарат для политики ...а не политика для аппарата». Новому генеральному секретарю нужен новый «кадровый корпус» партии, с его помощью он сможет — как твердо рассчитывает — преобразить партию, дать ей возможность — снова — управлять. Когда советский политолог констатирует, что «в нынешнем состоянии советская система больше существовать не может», он повторяет ленинскую формулу революционной ситуации — невозможность для господствующих классов сохранить «в неизменном виде свое господство».

Политический вывод: изменить «нынешнее состояние», изменить, в первую очередь, кадровый корпус. Это, по мнению генерального секретаря, первая причина кризиса, того, что «верхи» не могут.

Исторический анализ кризиса «верхов» позволяет сделать и другой вывод. Тоталитарную систему строили революционеры, верившие в проект утопии, о характере которой они ничего не знали, хотя верили, что знают. Система, которую они сооружали, ставила своей целью формирование нового человека. Они верили, что творят человека, который нужен тоталитарной системе. И достигли значительного успеха. Парадокс тоталитаризма заключается в том, что люди, им сформированные, прежде всего «кадры», «верхи», потеряли динамику, энтузиазм строителей и не могут обеспечить жизнеспособность породившей их системы. Генетический механизм тоталитаризма включает в человеке силы, пробуждающие в нем, в свою очередь, чувства, которые Горбачев назвал «социальной коррозией».

Главный персонаж романа Александра Бека «Новое назначение», написанного в 60-е годы, опубликованного в Советском Союзе в эпоху «гласности», — идеальный образец апостола тоталитаризма. Его девиз: «Не рассуждать», его основное правило: «Приказ, и никаких разговоров». Он считает себя — солдатом Сталина. Министр тяжелой промышленности, он выполняет приказы Сталина не рассуждая, как солдат: «Поведение Сталина он воспринимал, как непререкаемый высший закон», «превыше всего дисциплина, верность Сталину, каждому его слову, указанию».

Герой Бека «пришел в Систему со стороны» (т. е. с дореволюционным воспитанием), — замечает Г. Попов, — и «пока в Системе сохранялись эти кадры (с их нормами нравственности), она функционировала». Нравственность «апостолов тоталитаризма» еще помнила мораль «старой религии» и строилась на вере в новую Идею. Ради Идеи они не щадили себя и тем менее не щадили других, выполняя приказы носителя Идеи — Вождя. Их бесчеловечность могла сравниться только с их преданностью Вождю. Из любви к дальним они безжалостно истребляли ближних, строя Новый мир, реализуя Идею.

Прежде чем их ликвидировать, ибо вера апостолов была не нужна Системе, которую они строили, Сталин потребовал, чтобы они сами подыскали себе заместителей. На свое место апостолы искали не верующих, но исполнительных. Апостолы могли еще переживать сомнения, когда нормы «старой морали» приходили в столкновение с приказом. Их заместителям сомнения были совершенно чужды. Апостолы были нередко аскетами и фанатиками. Им на смену пришли заместители, жадно пользующиеся своими привилегиями. Переход тоталитаризма на новую ступень провозгласил Никита Хрущев, объявивший со свойственной ему живописностью: «Идеи Маркса — это, конечно, хорошо, но ежели их смазать свиным салом, то будет еще лучше». Хрущев имел в виду улучшение положения населения страны, но «верхи» всегда улучшали свое положение задолго до того, как повышался уровень жизни народа. Как горько шутили: рабочий класс пьет шампанское устами своих руководителей. Апостолы могли обходиться без сала, оставляя без него и народ. Их заместители обещали народу сало, сами лопаясь от жира.

Признание в необходимости, в желательности смазки салом Идеи знаменовало переход тоталитаризма на новую ступень. Узаконивалось двоемыслие — неизбежный итог столкновения реальности и Идеи, реальности, которая продолжала существовать в реализуемой утопии. «Два мира уживались в нашем сознании, — пишет советский философ. — Мир повседневных реальностей давал практические ориентиры, мир показного благополучия — надежду на улучшения, на более достойную жизнь в будущем... Сочетанием двух миров усугублялось двоемыслие».

Феномен «двоемыслия», как элемента строившегося нового мира, был замечен сразу же некоторыми наиболее проницательными мыслителями. В 1920 г. пишет о «двоемыслии» и «двоеречии» Е. Замятин. В последующие годы этот феномен анализировал Орвелл, некоторые наиболее смелые и независимые наблюдатели коммунизма. Сегодняшнее открытое признание «двоемыслия» как составной части «догматического мышления», т. е. советской идеологии, — важный признак кризиса «верхов». Наличие «дневного» и «ночного» сознания мешает функционированию тоталитаризма в его чистой форме: приказ-выполнение. А. Бек рассказывал, что в сознании его железного героя происходили «сшибки»: столкновения в мозгу двух импульсов — приказа вождя и приказа нравственной нормы. В сознании преемников этих «солдат Сталина» столкновение происходило, пользуясь терминологией Хрущева, между идеей и салом. Личные интересы играют все большую роль в поведении представителей «верхов».

Знаменитый термин Маркса «отчуждение» приобрел сегодня широкую популярность. Публицисты говорят о минувших годах как о времени, когда произошло «отчуждение» крестьян от земли, рабочих — от производства. Но также — аппарата партии от массы членов партии. В дискуссиях о кризисе «верхов» раздавались даже голоса, ставившие под вопрос необходимость номенклатуры: должна ли она существовать в условиях перестройки? Заместитель заведующего Отделом организационно-партийной работы ЦК КПСС Г. К. Крючков отвечает: «Политическое понятие номенклатуры означает, в сущности, то, что партия — ее органы держат в поле зрения какие-то ключевые должности в обществе. И, наверное, партия не уйдет и не может уйти от того, чтобы сознательно направлять этот процесс. Разве есть в мире какие-либо политические организации, которые исключили из арсенала кадровую политику как рычаг проведения своего курса?»

Вывод не оставляет сомнений. Причина кризиса «верхов»: кадры. Рецепт выхода из кризиса: кадры! Смерть Брежнева подвела черту: его преемники получили в наследство больную систему; организм, в котором мозг отдавал приказы, но мускулы выполняли их выборочно, по своему желанию. Горбачев начинает «перестройку», кадровую революцию, с целью заменить линии коммуникации, задерживающие либо искажающие приказы, идущие из «головы». Главная трудность в реализации «революции» заключается в наличии только одного «материала» для замены старых кадров: новые кадры воспроизводятся из того же самого «тоталитарного сырья». Анализ изменений на министерских постах убедительно подтверждает факт. Менее чем за три года было сменено 60 руководителей центральных министерств и ведомств, более 70% общего числа. Средний срок пребывания в должности руководителей этого ранга превышал 18 лет. Теперь они — ушли. Кто же занял их место? Примерно 50% новых назначений приходится на заместителей ушедших министров. Более 25% вновь назначенных занимали руководящие посты в партийных органах. Центральный аппарат — в данном случае хозяйственный, но это целиком относится и к главному, т. е. партийному, — воспроизводит сам себя.

Кризис «верхов» — это кризис системы власти, обнаружившей свою неспособность выполнять функции, которые она считает принадлежащими только ей. Политолог объясняет сегодняшние «сложности» тем, что «основоположники марксизма уделили недостаточное внимание проблемам формирования механизмов политической власти в послереволюционном социалистическом обществе». Историк убежден, что «актуальным для социализма остается вопрос о научно обоснованном и демократическом способе реализации власти». Партийный руководитель считает, что усиление «авангардной роли КПСС» гарантирует «обновление общества». Усиление авангардной роли партии может быть осуществлено лишь усилением власти лидера партии. На этом пути идут поиски преодоления кризиса верхов, поиски новых методов управления старой машиной.

По мере того, как процесс «перестройки» неминуемо вел к углублению кризиса, свидетельствуя о невозможности реформировать нереформируемую систему, становились заметнее трещины на монолите партии. Росло недовольство аппарата изменениями, которые, ничего не давая «кадрам», вели к хаосу и потере партией авторитета. Повышение жалованья работникам аппарата осенью 1988 г. не привело к улучшению «партийно-воспитательной работы», на что рассчитывал Горбачев, и, конечно, не повысило престиж КПСС. Выборы народных депутатов должны были пробудить энтузиазм масс, расширить резервуар новых кадров, осуществить чистку старого аппарата «демократическим путем».

Развал коммунистических партий в странах «социалистического лагеря» вызвал, с одной стороны, защитную реакцию аппарата КПСС, а с другой, толкнул на размышления о судьбах коммунистической партии Советского Союза. Андрей Сахаров на съезде народных депутатов первым заявил на всю страну о необходимости отмены статья 6-й конституции. Его слова вызвали бурю негодования, но очень скоро стали лозунгом, приобретшим такую популярность, что Горбачев согласился на отказ от прежней формулы. Он справедливо заметил, что сама по себе отмена статьи сути не меняет. В первых двух советских конституциях (1918 и 1924 гг.) партия не упоминалась.

Формальный отказ от монопольного положения в стране привел к оживлению политической дискуссии, возникновению множества малочисленных, но нередко громогласных партий — от анархо-синдикалистской (насчитывавшей в мае 1990 г. тысячу членов) до православной конституционно-монархической (число членов неизвестно), к появлению коммунистов-реформаторов, к выходу из партии. XXVIII съезд КПСС отверг все предложения об изменении характера партии (сохранился, например, ленинский принцип демократического централизма).

Кризис «верхов», «верхи не могут» — один из элементов революционной ситуации. Второй элемент — «низы не хотят».

 

«Низы не хотят»

...Кризис политики господствующего класса, в которую прорывается недовольство и возмущение угнетенных классов.
Ленин

Советская история дает достаточно примеров, позволяющих сделать вывод о справедливости ленинского наблюдения относительно очередности событий: сначала кризис «верхов», затем недовольство «низов». К этому выводу можно, видимо, прийти и на основании иного исторического материала. История социалистического лагеря многократно убедительно демонстрирует этот же феномен на сравнительно коротком отрезке исторического времени. Каждый кризис «верхов», связанный до сих пор только со сменой вахты в Кремле, сопровождался разрешением говорить о недостатках. Это неоднократно влекло за собой вспышки недовольства, принимавшие различные формы: от восстаний в лагерях после смерти Сталина до забастовки, расстрелянной властями в Новочеркасске в 1962 г., от рабочих волнений в Восточном Берлине в 1953 г. до пражской весны 1968 г. и польской Солидарности 1980 г.

Недовольство и возмущение «низов» в Советском Союзе необычайно редко принимало острые формы открытых выступлений. Этому препятствовали могучая полицейско-репрессивная система и память о сталинском терроре. Во время разговора со Сталиным леди Астор с американской прямотой спросила его: когда вы перестанете убивать людей? На что Сталин со свойственной ему откровенностью ответил: когда это перестанет быть необходимым. Неизвестно, понимал ли первый генеральный секретарь, что, убивая миллионы советских граждан, он оставляет своим преемникам замечательное наследство: страх, гарантирующий на десятилетия стабильность системы». Мы живем в эпоху великого страха», — говорил в 1931 г. герой пьесы А. Афиногенова «Страх». Герой романа, написанного в 1988 г., не может прийти в себя: «Я бит много раз! В моем роду многие биты. По головам, железными палками!.. И от этого никуда не уйти. Это в подкорке на многие поколения... Социальный страх — я поражен социальным страхом!»

Жители империи страха нашли особые формы выражения своего недовольства и возмущения. Они — перестали работать. В XIX в. социалисты открыли «всеобщую забастовку» как могучее оружие борьбы с капитализмом: рабочие складывают руки на груди — и капиталисты вынуждены пойти на уступки. Мечта о «всеобщей забастовке» осуществилась в первом в мире социалистическом государстве. «Народ перестал верить, народ перестал работать», — охарактеризовал ситуацию делегат XIX партконференции В. Стародубцев. Народ перестал работать! Бесчисленные статьи в газетах и журналах приводят поразительные и перестающие поражать в своей обыденности примеры плохой работы всех и всюду. Взрыв в Чернобыле, дома в Спитаке, сложенные на песке вместо цемента и развалившиеся как карточные домики — были наглядным свидетельством торжества плохой работы.

«Народ перестал работать», — констатировал делегат партконференции. Но кто это — народ? Кого следует отнести к «низам», которые «не хотят» и свое нежелание выражают отказом от работы? Татьяна Заславская предложила «стратегию социального управления перестройкой», исходя из тонкого анализа структуры советского общества. Она выделила одиннадцать социальных групп, представляющих «главные силы перестройки»: 1) передовой в профессионально-квалифицированном и социально-политическом отношениях слой рабочего класса; 2) основной (наиболее многочисленный) слой рабочих средней квалификации; 3) слой рабочих, развращенных длительной практикой получения незаработанного дохода и привыкший давать обществу меньше, чем берет от него; 4) колхозное крестьянство; 5) научно-техническая интеллигенция (специалисты народного хозяйства, ученые естественно-технического профиля); 6) хозяйственные руководители сферы материального производства; 7) ответственные работники торговли и бытового обслуживания населения; 8) мелкие социалистические предприниматели; 9) социальная и гуманитарная интеллигенция (педагоги, врачи, журналисты, писатели, художники, ученые общественного и гуманитарного профиля); 10) ответственные работники аппарата политического управления, т. е. партийных, государственных и общественных органов; 11) политические руководители общества. Социолог добавляет еще, не желая обойти молчанием, «группы организованной преступности», объединяющие коррумпированных работников аппарата управления, дельцов теневой экономики, ответственных работников торговли и бытового обслуживания, а также разложившуюся часть рабочих и служащих. Если отставить в сторону «группы организованной преступности», мафию, как сегодня принято говорить в СССР, все социальные группы недовольны, ибо все они работают плохо. Долгие годы основой исторического оптимизма советской идеологии была знаменитая формула Ленина: «Производительность труда, это, в последнем счете, самое важное, самое главное для победы нового общественного строя... Капитализм может быть окончательно побежден тем, что социализм создаст новую, гораздо более высокую производительность труда...» Летом 1986 г. один из авторов экономической стратегии перестройки Абель Аганбегян констатировал: «Уровень производительности труда у нас почти в два раза ниже, чем в Соединенных Штатах». По более позднему источнику производительность труда в СССР составляет примерно треть от американской, а в сельском хозяйстве — менее 15 % к уровню США.

Поразительно низкая производительность труда. Невероятно низкое качество изделий, породившее удивительное советское словосочетание «борьба за качество» «Что это за продукт без качества?» — спрашивает юморист Михаил Жванецкий. — Что такое сыр низкого качества? Может это уже не сыр? Или еще не сыр?» Не юморист, но газета «Правда» публикует передовую статью, озаглавленную: «Эксперимент на транспорте. Цель — доставить грузы в срок и без потерь». То, что более ста лет является смыслом существования железнодорожного транспорта, представляется в стране зрелого социализма объектом экспериментов. Та же газета, центральный орган КПСС, сообщает, что «качество цветных телевизоров — их ахиллесова пята». В чем их достоинства — газета не говорит. Но информирует, что министерство промышленности средств связи, выпускающее телевизоры, обещало увеличить их надежность к 1985 г. на 300%, а увеличила всего на 1,3 раза. В 1989 г. на выставке достижений советского народного хозяйства, открытой еще в сталинское время, вход на которую стерегут Рабочий и Колхозница — знаменитая скульптура В. Мухиной, быта открыта экспозиция предметов плохого качества. Многочисленные посетители не удивлялись, ибо все это могли видеть ежедневно в магазинах. Некоторое оживление вызывала только мышь в бутылке минеральной воды. Этот экспонат мог бы стать гербом выставки плохой работы. Низкое качество — определение, относящееся к деятельности всех социальных групп: работают медленно и плохо рабочие, колхозники, чиновники, врачи, учителя, писатели, ученые. Читатель пишет в газету «Известия»: «Германию вытоптали танками, Японию рвали атомными бомбами, а мы, страна с передовым общественным строем, с неисчислимыми природными и людскими ресурсами, страна-победительница, живем чуть ли не хуже всех».

Все работают плохо и подавляющее большинство населения живет очень плохо, хуже, чем во всех других социалистических странах, за исключением, возможно, Румынии. Живут плохо, потому что работают плохо? Работают плохо, потому что живут плохо? Ответ на эти вопросы найти проще, чем отгадать знаменитую загадку: что было раньше — курица или яйцо?

Население Советского Союза живет очень плохо. Это утверждение до недавнего времени позволяли себе высказывать лишь те западные специалисты, которые пренебрегали обвинениями в «антисоветизме», «антипрогрессизме», в противодействии «разрядке». Еще в 1980 г., например, один из виднейших американских советологов Северин Бялер подводил итог эпохи Брежнева: «Я вижу 60-е и 70-е годы как очень благоприятный период в советской истории. Вполне возможно, что будущие историки скажут, что это был величайший, лучший период в их истории. Это было общество, которое впервые оказалось способным дать одновременно пушки и масло, слегка повысить жизненный уровень и достичь военного паритета с Западом. У них было много проблем, но ни одна из них не развилась в систематический кризис. Следовательно, это был в целом исключительно успешный период в их истории и это не был короткий период. Брежнев занимал свой пост дольше, чем Рузвельт. Это целая эра».

Американский советолог прав, говоря о достижении в эпоху Брежнева военно-стратегического паритета с США. Он мог бы добавить, что в эту же «эру» Советский Союз создал себе третью империю — в Азии, Африке, Латинской Америке. Все остальное в его заявлении — плод фантазии, питаемой советской статистикой, отвергнутой сегодня как ложь даже советскими статистиками. В числе наиболее фантастических фантазий — утверждение о решении, наконец, вечной проблемы «пушек и масла».

В 1928 г. герой пьесы Николая Эрдмана «Самоубийца» просил у советской власти разрешения говорить: «Нам трудно жить». Он уверял власть, что «нам легче жить, если мы говорим, что нам трудно жить». 60 лет спустя просьба была услышана. Разрешение говорить о трудностях жизни раскрыло шлюзы: на страницы газет и журналов, в радиоэфир, на телеэкраны хлынул поток фактов, Цифр, свидетельств о жизни в СССР. Каждый из фактов, каждая цифра, каждое свидетельство обнажало бесстыдную ложь всего того, что официально утверждалось раньше. Каждое слово, сказанное Борисом Сувариным в 1938 г., было подтверждено полвека спустя: «Пятилетние планы, статистика, итоги: ложь. Тексты и цифры: ложь. Займы, подписки: ложь. Доказательства: ложь. Фотографии: ложь. Свидетели, свидетельства: лживые свидетели, лжесвидетельства...».

Было бы ошибкой считать, что сегодня, в эпоху «гласности», говорится «только правда» и «вся правда». Делается все возможное и все необходимое, чтобы ограничить поток правдивой информации, разбавить ее ложью, приспособить к текущим нуждам. Действенным средством ограничения «разговоров» о трудностях жизни является разрешение на публикации в газетах и журналах, изданиях эфемерных, и преграждение информации на пути в книгу. При публикациях в книгах нередко происходит то, что случилось со статистическим сборником «Население 1987». Впервые за 60 лет появился в печати сборник, трактующий так серьезно демографические проблемы СССР, дающий такое обилие информации о рождаемости, смертности, населении и т. д. Но численность населения страны в 1939 г. указана на основании сфальсифицированной сталинской переписи. В итоге все остальные цифры сборника теряют свой смысл. К тому же отсутствуют данные за 1923—25, 1927—38 и 1941—1949 гг.

Несмотря на ограничения, поток информации, не принося ничего нового по сравнению с тем, что было известно на Западе, подтверждает наличие кризиса. «...В конечном счете, — констатирует экономист, — невозможно примириться с ситуацией, когда страна, самая богатая в мире по природным богатствам, существует в условиях хронического дефицита с одним из самых низких в Европе уровней жизни».

Уровень жизни в СССР не только один из самых низких в Европе, он один из относительно низких во всем мире. По объему потребляемых на душу населения товаров и услуг страна «зрелого социализма» занимает 50-60-е место в мире (в зависимости от набора сравниваемых элементов потребления). Основа социалистической политэкономии была сформулирована, кажется, во всех социалистических странах одновременно: они делают вид, что нам платят, а мы делаем вид, что работаем. Подлинность первого члена этой формулы подтверждает советский экономист. Он приводит данные о доле фонда заработной платы в национальном доходе развитых стран Европы. В США в 1870 г. она составляла 65%, а в 1980 г. — 64%. В России в 1908 г. цифра была сходной — 54,8%, в последний год нэпа, в 1928 г., доля заработной платы поднялась до 58,1 %. А к 1985 г. упала до 36,6 %. Министр финансов СССР Борис Гостев аргументировал свое резко отрицательное отношение к кооперативам, где можно зарабатывать по тысяче рублей в месяц, тем, что обычный советский «рабочий вкалывает по 10 часов и зарабатывает 200 рублей». Министр слегка преувеличил, говоря о десяти часах работы, но был точен, сообщив, что средняя заработная плата в СССР в 1988 г. была 205руб. Летом 1989 г. она составляла уже 236 руб. За это время оплата труда колхозников увеличилась со 153 до 166руб. Машины, печатавшие деньги, работали все быстрее.

Содержание средней заработной платы станет понятным, если принять во внимание, что в начале 80-х годов граница бедности, или «малообеспеченности», как выражаются на советском языке, составляла 70-80 рублей и — по плану — достигнет в ближайшее время 100руб. в месяц на члена семьи. По последним данным «десятки миллионов человек» (точная цифра не дается) имеют средний доход до 75 руб. в месяц. В стране — 58 миллионов пенсионеров. Средняя пенсия у рабочих и служащих — 84руб., у колхозников — 53руб. Следовательно, все они живут в лучшем случае на границе или ниже границы бедности. Минимальная пенсия с 1 октября 1989 г. поднялась с 45руб. до 60руб. По официальным данным в 1989 г. 41 млн. человек имели в Советском Союзе доход ниже прожиточного минимума (78 руб.). В США, где порог бедности — это годовой доход в 11.612 долларов на семью из 4 человек, насчитывалось в 1987 г. 32,5 млн. человек, живших в бедности.

Средние цифры, как обычно, скрывают больше, чем показывают. В СССР имеются семьи, где в месяц на человека приходится 40, 30 и даже 20 рублей.

В свое время смешил анекдот: в Советском Союзе ничего нет, зато все дешево, на Западе все есть, но очень дорого. Публикуемые сегодня цифры свидетельствуют, что в Советском Союзе действительно ничего нет, но зато — все очень дорого. По подсчетам советского экономиста в США семья тратит на питание 15% заработной платы, во Франции — 25%, в Советском Союзе — 71%. К 200-летию французской революции в советский язык уверенно вошло знаменитое слово: дефицит (200 лет назад французскую королеву называли «мадам Дефицит», сегодня с еще большим основанием можно называть Генерального секретаря — «товарищ Дефицит»). Прежде всего — дефицит продовольственных товаров. Причем таинственным образом на протяжении последних пяти лег продовольственный кризис не перестает обостряться. Требования колбасы, обращенные к Горбачеву, во время его визита в Сибирь осенью 1988 г., были достаточно ярким проявлением. Несколько раз в последнее время Горбачев высказывал одно и то же недоумение: «Почему в памяти сохранились впечатления магазинного достатка прошлых лет, а сегодня сплошь и рядом ощущается нехватка продуктов? Я в то время работал вторым секретарем Ставропольского крайкома партии, отвечал, в частности, за пищевую и легкую промышленность. Кто в то время работал на хозяйственной, советской работе помнит, какая проблема стояла: куда девать масло... Так в чем же дело, товарищи?» Естественно было бы обратить вопрос к нему, это он долгие годы руководил всем советским сельским хозяйством, это он 5 лет ведет страну вперед. Генеральный секретарь прежде всего спрашивает «товарищей». Они отвечают по-разному.

Всесоюзный научно-исследовательский институт конъюнктуры и спроса, изучив ситуацию в первую половину 1988 г., констатировал, во-первых, что «фактический уровень потребления продуктов питания значительно отстает от рекомендуемого и еще больше — от уровня потребления в развитых странах... Продолжается рост средних розничных цен на хлеб, мясо, плоды и овощи... Недостаток продуктов питания и разница в их потреблении (по регионам и социальным группам) приобретает все более негативный характер... Наибольший дефицит продуктов питания в государственной торговле наблюдается в малых городах, которые составляют 75% всех городских поселений страны, а наименьший — в крупных и крупнейших (свыше 100 тыс.), которых всего 13%». Население констатирует, что важнейшие продукты — мясо, масло, сахар продаются — более 40 лет после войны — по карточкам, которые официально называют «талоны». В Российской республике мясо продается по талонам в трети областей. А там, где нет талонов, значит, и по ним не было бы мяса. Даже в Москве введены талоны на сахар.

«Верхи» дают на вопрос Горбачева привычные ответы. Секретарь ЦК КПСС Александра Бирюкова, ведающая вопросами продовольствия, сказала в беседе с корреспондентом «Правды», что «ЦК КПСС, Политбюро постоянно заботятся об удовлетворении потребностей населения в товарах». Она подчеркнула: «...мы вплотную взялись за решение этой проблемы». Некоторые специалисты утверждают, что причиной дефицита товаров является отсутствие «инфраструктуры», магазинов, продавцов. Отсюда, в частности, чудовищные очереди. По недавним подсчетам на покупки советские граждане потратили 65 миллиардов человеко-часов в год. Высказывается, в частности Горбачевым, мнение, что советские граждане слишком много едят, поэтому им не хватает еды. Генеральный секретарь объясняет резкое увеличение потребления продуктов повышением покупательной способности населения и тем, что «к потреблению высококачественных продуктов (мясо, молоко, масло) подключились многие миллионы людей, для которых в прошлом они были недоступны». Он приводит цифры: в 1987 г. на душу населения приходилось 64 кг мяса, 341 л молока, 18 кг рыбы, 272 яйца. Директор института конъюнктуры и спроса Андрей Орлов обнажает «среднюю цифру», говоря о колоссальной разнице в потреблении между «богатыми» (доход на душу свыше 200 руб.) и «бедными» (доход до 50 руб.), добавляя: «10 миллионов человек у нас потребляет в месяц всего 200 г масла, 1,7 кг мясопродуктов, 300 г рыбы, 6 штук яиц, всего 5 л молока».

Все эти объяснения содержат в себе рациональное зерно: «инфраструктура» смехотворна, процесс урбанизации позволил новым горожанам увидеть, а иногда и попробовать, продукты, которых в деревнях вообще нет. Но «объективные причины» не объясняют, почему продовольственное положение стало резко ухудшаться в последние годы, становясь хуже и хуже с каждым днем. Накануне нового, 1989 г., советские газеты недоуменно перечисляли: нет сахара, колбасы, картошки, исчезло мыло и стиральный порошок, электрические лампочки и зубная паста... Летом 1990 г. положение еще больше ухудшилось. Исчезли, вдруг, папиросы и в разных городах страны вспыхивали «табачные бунты» под лозунгом: «Партия, дай покурить!»

В числе причин резкого ухудшения продовольственного положения в стране — решения, принимаемые для его улучшения. Плохо подготовленные декреты усилили традиционную советскую административную неразбериху до невообразимых размеров. Недаром самым коротким определением состояния советского аппарата в период «перестройки» стало сравнение с пожаром в публичном доме во время наводнения. Реформы подготовляются и реализуются без убеждения, что они дадут положительные результаты. Получаемые негативные результаты утверждают сомнения в пользе реформ. Понимание всеми экономистами, что только радикальная реформа цен позволит начать необходимые изменения, сочетается со страхом, связанным с неизбежным резким снижением жизненного уровня, прежде всего «малообеспеченных» слоев населения. Кнут и морковка — два главных метода побуждения человека работать. В годы «перестройки» кнут был отложен в сторону, но морковка еще даже не посеяна.

Ухудшение продовольственного положения — наиболее демонстративный знак сопротивления системы перестройке. Философ Вячеслав Карпов справедливо замечает, что «дефицит во всех его проявлениях необходим застойному обществу, так как препятствует расшатыванию его основ раскрепощенным сознанием». В этом верном наблюдении есть лишь один недостаток. Карпов говорит о «застойном обществе», т. е. использует термин, обозначающий брежневскую эпоху. История СССР безапелляционно свидетельствует, что дефицит, за исключением нескольких лет нэпа, является неотъемлемым элементом советской экономики, а в еще большей степени идеологии. По словам польского философа Лешека Колаковского, «нищета — это бессмертная душа коммунизма». Экономика контролируемой нищеты, дефицита, как говорят сегодня, активно сопротивляется горбачевским реформам не потому, что они радикальны, а потому, что они недостаточно радикальны, не затрагивают структуры системы. Слабость реформ оборачивается силой сопротивления. Отказ от дефицита будет означать желание подлинных перемен. «Верхи» не хотят менять систему, которая дает им возможность оставаться «верхами», и не могут осуществить частичного ремонта, ибо ослабла система управления. «Низы» против перемен, ибо боятся дальнейшего ухудшения положения. Анализируя отношение выделенных ею одиннадцати социальных групп к «перестройке», Заславская обнаружила, что социальная база перестройки необычайно узка. Рабочий класс — это, по определению социолога, «ведущая и наиболее массовая группа нашего общества». В целом перестройка отвечает его интересам. Но перемены несут с собой «минусы»: повышение цен, увольнения в результате сокращения неэффективных и ненужных рабочих мест. В итоге выясняется, что только «передовой» слой рабочего класса может поддержать перестройку, ибо «квалифицированным, инициативным, творческим и политически активным рабочим» преобразования грозят меньше, чем другим. Самый многочисленный слой рабочих — средней квалификации, а также те, кто «занят в привилегированных учреждениях и ведомствах» (имеется в виду военная промышленность. — М Г.), кто обладает дефицитной профессией, кто имеет возможность получать «левые» доходы, кто привык плохо работать и т.д. и т.д., — против перестройки, ибо она грозит устоявшейся жизни, предвещает ухудшение положения. Колхозное крестьянство, уверяет Т. Заславская, в целом выигрывает от перестройки. Но «у заметной части колхозников перестройка вызывает серьезные опасения». Нынешние экономические отношения неэффективны, колхозы не имеют никаких прав. Но зато они имеют определенные, пусть ничтожные, социальные гарантии и не несут ответственности за результаты своей работы, не подвергаются экономическому риску. Научно-техническая интеллигенция, знаменитые «технократы», на которых возлагают столько надежд западные эксперты, должны, по мнению Т. Заславской, выиграть от перестройки. Но поскольку общественное сознание этого слоя «сильно заражено скептицизмом», многие специалисты «не верят, что механизм торможения можно сломать». Значительная группа научно-технической интеллигенции «привыкла к теплым местечкам, солидным окладам, фактическому отсутствию какой-либо ответственности за результаты труда».

Группа хозяйственных руководителей, т.е. директора предприятий, производственных объединений, строительных и транспортных организаций, совхозов, колхозов, все те. кто непосредственно руководит экономической жизнью страны, в своем большинстве против перестройки. Заславская приводит результаты опроса. На вопрос, в какой мере оправдываются позитивные ожидания в результате экономической реформы, только 9% ответили «в основном оправдываются», «частично оправдываются» — 49%, «совсем не оправдываются» — 21 %, затруднились ответить — 21%. 82% представителей этой группы считают, что решения о реформе на уровне предприятий проработаны слабо или только в общих чертах. В то же время сегодня хозяйственные руководители получают высокую заработную плату, имеют широкий круг привилегий. Реформы означают изменение привычных методов руководства, требуют 01 руководителя инициативы, способности к риску, связанного с повышенной ответственностью.

Естественно, противниками перестройки являются ответственные работники торговли, общественного питания, бытового обслуживания населения. Это они практически реализуют политику дефицита и широко пользуются возможностями, которые открывает контролируемая нищета, для тех, кто ее контролирует. Группа «мелких социалистических предпринимателей» — плод перестройки, разрешившей кооперативную и «индивидуально-семейную трудовую деятельность». Это — союзники перестройки, — пишет Т. Заславская. Но выделяет в этой группе «крыло, озабоченное быстрейшим самообогащением, нередко без оглядки на право и мораль».

Социально-гуманитарная интеллигенция (педагоги, врачи, работники культуры и искусства, ученые гуманитарно-общественного профиля) — казалось бы, служат важнейшей опорой перестройки. Но Т. Заславская обнаруживает множество связей этой группы с «дореформенной эпохой». Низкая общественная оценка труда врачей и педагогов в «период застоя» обернулась коррумпированием этой группы частной платой за услуги. Возникла «организованная система поборов, взимаемых по определенной таксе и за госпитализацию больных, и за проведение обследований, операций и пр.». Бесплатная советская медицина превратилась в откровенно, хотя и неофициально, платную. «Организованная система поборов» существует и в школе. Гуманитарная интеллигенция не забывает, что принимала активное участие в формировании «сложившейся обстановки в обществе», часть ее не желает ничего менять. Наконец, большинство «ученых-обществоведов и преподавателей идеологических дисциплин внутренне связано своими прежними высказываниями и публикациями». Это, по мнению Т. Заславской, «одно из оснований консерватизма немалой части социально-гуманитарной интеллигенции».

Группа ответственных работников аппарата и управления, те, кого сейчас привычно называют номенклатурой, живет «много лучше большинства населения», имеет «большие материальные, социальные и культурные привилегии». Кроме того, «в период общественного застоя работники аппарата располагали огромной политической властью». Наконец, «ответственные работники аппарата являются, пожалуй, наиболее стойкими носителями идеологических взглядов поры застоя». Совершенно очевидно, что аппарат — против перестройки, которая грозит лишить их части привилегий, а, главное, нарушает привычное спокойствие и угрожает лишением места, на которое давно уже есть претенденты — люди нового Хозяина.

Заключив, что социальные группы советского общества, в своем подавляющем большинстве, не желают изменений, Т. Заславская обращается к последней (или первой?) из них, к группе политических руководителей, к высшим представителям власти, руководителям ее политической жизни. Социолог перечисляет: члены и кандидаты в члены ЦК КПСС, депутаты Верховного Совета СССР, министры, высший генералитет, крупнейшие дипломаты, партийные и советские руководители республик, областей, крупных городов. Это список должностей (номенклатура), назначение на которые производится по решению ЦК и Политбюро. Они — правят страной.

Хотят ли они изменений, нужна ли им «перестройка», которая начата по инициативе «сверху»? Т. Заславская выделяет два компонента, определяющие поведение членов правящей группы: общественный и личный. Общественный интерес заключается в «выведении советского общества из состояния застоя, ускорении его социально-экономического развития, наращивании его могущества и обеспечении надежной обороноспособности». Личный интерес проявляется прежде всего «в стремлении сохранить и укрепить свое служебное положение и власть».

Естественно возникают противоречия между теми, для кого общественный интерес важнее личного, и теми, кто прежде всего защищает свое положение. Иначе, между революционерами и консерваторами. Вспыхивает борьба за власть. В этой борьбе общественные интересы представляют «М. С. Горбачев, его ближайшие помощники, а также некоторые другие лидеры». Они обладают — «по признанию народа» — замечательными качествами: «высочайшими политическими, экономическими и социальными знаниями, огромным гражданским мужеством, несгибаемой волей и глубочайшей убежденностью в исторической необходимости перестройки».

 В начале века Ленин писал: узок круг революционеров. Из анализа Т. Заславской следует, что необычайно узок круг революционеров — инициаторов перестройки и сегодня. Это — вершина «верхов». В числе выдающихся достоинств, которыми обладают они, вернее Он, единственный названный по имени: высочайшие знания, огромное мужество, глубочайшая убежденность и, что необходимо подчеркнуть, «несгибаемая воля». Это качество представляет особый интерес, ибо оно было важнейшим атрибутом другого генерального секретаря. В августе 1934 г. Горький, на первом съезде советских писателей, говорил: «Мы выступаем в стране... где неутомимо и чудодейственно работает железная воля Иосифа Сталина».

Если «М.С. Горбачев, его ближайшие помощники, а также некоторые другие лидеры» составляют вершину советской пирамиды, то, естественно, все другие группы будут ниже, будут «низами». Если перевернуть пирамиду вершиной вниз, то, как свидетельствует анализ Т. Заславской, окажется, что основанием пирамиды является ее вершина, т. е. фундамент перестройки — узкий круг ее инициаторов. Такая картина представляется неверной. Есть все основания полагать, что значительная часть «реально правящего ядра КПСС и советского государства» понимает необходимость изменения методов управления, видит нужду в ослаблении центральной власти. Разногласия вызваны различными представлениями о темпах изменений, которые продиктованы прежде всего борьбой за власть.

В итоге: все общество недовольно. В начале 1988 г. Горбачев признавал: «Кое-кому не нравится наша перестройка. Хотят ей помешать. Стараются посеять в сознании людей сомнения: нужна ли перестройка? Рабочему классу, мол, навязывают хозрасчет, госприемку. Продажу водки ограничили. Интеллигенцию обидели, переведя науку на хозрасчет. Аппарат управления сокращают». Все недовольны, «низы не могут».

Для определения «низов» в Советском Союзе необходимо обратиться к формуле Джорджа Орвелла, несколько ее переиначив: в СССР все «низы», но некоторые гораздо ниже других. Мало стран в мире, где социальная дифференциация носит такой острый характер, где она «усугубляется». В одном из своих самых первых выступлений Горбачев объявил о «необходимости последовательно проводить линию на укрепление социальной справедливости». Советские публицисты начали говорить о «социальной несправедливости». Она выражается прежде всего в гигантском диапазоне заработной платы. Поскольку уровень средней заработной платы упал ниже предела, за которым зарплата перестает быть стимулом труда, важную роль играют привилегии, связанные с положением на социальной иерархической лестнице. Подлинные «низы» — это та часть населения (подавляющее большинство), которая не только получает среднюю, а часто значительно ниже средней, заработную плату, но и вынуждена пользоваться так называемой бесплатной медицинской помощью, жить в коммунальных квартирах, ездить общественным транспортом, приобретать товары потребления только в государственных магазинах.

Бесплатная советская медицина была в течение многих десятилетий одним из убедительнейших свидетельств заботы о человеке в СССР, преимуществ социализма над капитализмом. Землетрясение в Армении позволило всему миру открыть подлинное состояние медицины в СССР. Цифры, факты, признания министра здравоохранения, репортажи, художественная литература демонстрируют, что положение в Армении — советская норма. Главное — как и во всех других областях жизни — было известно. Но, как любила говорить Екатерина II, важнее всего детали. Они страшнее всего, что можно было себе представить. Приняв в апреле 1987 г. пост министра здравоохранения, академик Чазов, долгие годы личный кардиолог Брежнева, дал множество интервью, рассказывая о состоянии советской медицины. Академик рассказывал журналистам «Правды», «Московских новостей», «Литературной газеты», других газет и журналов примерно одно и то же. В больницах на одного больного расходуется 60 коп. в день, в хирургии — рубль. На одну койку в больнице приходится 4,2 кв. м при норме 7 кв. м. Многие больницы в Средней Азии, например, до сих пор не имеют не только горячего водоснабжения, но и элементарной канализации, водопровода. Среднюю Азию министр называет «как пример» — положение примерно аналогично в других республиках. Отсутствует не только «сложная техника», «даже скальпель — и тот хирургу приходится затачивать через две операции на третью». Нет лекарств: население обеспечено ими «на 85%, а сердечно-сосудистыми препаратами и антибиотиками — на 40-60 %». Академик Чазов признает, что до недавнего времени предметом особой гордости советской медицины было огромное количестве врачей: больше, чем в любой другой стране мира. Сегодня министр открывает, что профессиональный уровень советских врачей низкий: «Нередко они не могут принять роды, провести простейшую операцию, разобраться в электрокардиограмме». Беда, однако, не только в этом. Даже самые высококвалифицированные врачи вынуждены выполнять план. Например, план приема пациентов: 8 в час. Следовательно, на каждого приходится — 7,5 мин., причем из этого времени 5 мин. уходит на заполнение формуляров. Если принять во внимание, что немало врачей хочет перевыполнить план, советская медицина бесспорно может быть названа самой быстрой в мире.

Цифры, несмотря на всю их выразительность, не могут еще соперничать с художественным словом. Короткая повесть Александра Великина «Санитар», очень просто, без литературных претензий, рассказывающая о рядовых днях врача московской скорой помощи, дает страшную картину положения советского больного. И нужно помнить, что это — столичный больной. Нет лекарств, простой аппаратуры, не хватает врачей и автомашин. Усталые или недобросовестные врачи, вкалывающие больному увеличенные дозы лекарства, чтобы он побыстрее успокоился. Совершенно беспомощные больные, ибо некуда больше обратиться за помощью. «Кто защитит этих беспомощных стариков от бессовестности, хамства, наглости?» — задает себе вопрос герой повести... Писатель не дает ответа. Он его не знает. Трудно быть здоровым в СССР. Несравненно труднее — быть больным.

Министр здравоохранения видит причину бед советской медицины в отсутствии средств. На здравоохранение выделяется сегодня 4% национального дохода и, добавляет Чазов, доля эта «имеет тенденцию к снижению» В абсолютных цифрах — по советским данным — это выглядит так: в середине 80-х годов в СССР было потрачено на здравоохранение 22 млрд. рублей, а в США — 174,8 млрд. долларов. Неудивительно, что хирургам приходится самим точить скальпели. Неудивительно, что в Советском Союзе только в 2000 г. планируют начать массовое производство игл одноразового пользования. До недавнего времени это не вызывало особого беспокойства. Иглы — кипятились. Но поскольку то вода плохо нагревалась, то санитары торопились, кипячение не всегда давало необходимые результаты.

В результате 13% населения Молдавии (оно составляет 4,2 млн. жителей) больны гепатитом Б. Газета «Советская Молдавия», сообщившая этот факт, добавляет, что для всего Советского Союза число больных составляет 3,8% (т.е. около 10 млн. человек). Проблема игл одноразового пользования стала предметом дискуссий не в связи с гепатитом Б, а после открытия в СССР больных СПИДом. Модная болезнь встревожила советскую медицину гораздо больше, чем хорошо знакомая «желтуха».

В 1978 г. «Уолл-стрит Джорнел» опубликовал статью, подписанную английским экономистом Кристофером Девисом и американским демографом Мюрреем Фешбахом. В ней вычислялась детская смертность в СССР, сведения о которой перестали публиковать с 1972 г. Девис и Фешбах установили, что детская смертность в СССР, составлявшая в 1971 г. 22,9 на тысячу новорожденных, поднялась в 1976 до 31,1 на тысячу. Эти цифры вызвали бурное негодование многих западных экспертов, выражавших свои чувства в статьях, озаглавленных: «Детская смертность в СССР: антисоветизм в США» или «Об использовании дезинформации для возрождения холодной войны: здоровье в СССР». Еще недавно Кристофер Девис сообщал, что «обвинения в антисоветизме продолжаются». Возможно, они прекратятся теперь, после публикации советского статистического сборника «Население СССР 1987». По официальным советским данным, детская смертность в 1976 г. составляла не 31,1 на тысячу новорожденных, как утверждали «антисоветчики» Девис и Фешбах, а — 31,4 на тысячу. Сегодня официально признано, что по уровню детской смертности СССР находится на 50 месте в мире после Маврикия и Барбадоса, по средней продолжительности жизни — на 32 месте. В 1979 г. на каждую тысячу женщин в возрасте деторождения приходилось 102,4 аборта. Соответствующие цифры для ФРГ — 5,9, для Великобритании — 11,4, для США — 27,5. Статистический сборник показывает, что 1979 г. не был пиком: в 1976 г. на 1000 женщин приходилось 107,4 аборта. В 1986 г. число абортов сократилось до 101,2.

Социальная структура советского общества изучается теперь социологами с использованием новейшей научной методологии. Различить «низы» и «верхи» очень просто, взглянув на питание. Борис Ельцин, отказавшийся от привилегий поста министра и члена ЦК, рассказал, что он, после изгнания с «верха», стал есть обычную колбасу, но «зажмурившись». Ее вид (вареная колбаса, продаваемая в Москве, синего цвета) вызывает у него ужас. Можно, анализируя советскую иерархию, использовать также «транспортный метод». Все, кто побывал в Советском Союзе, хорошо знают, с каким трудом удается сесть в трамвай, автобус, метро. Между тем, затраты на содержание 650 тыс. персональных автомашин в 4 раза превышает издержки на общественный транспорт и составляет 4,5 млрд. рублей. Наконец, критерием, позволяющим различить «низы» и «верхи», является медицинское обслуживание. В министерстве здравоохранения имеется 17 управлений, но одно IV управление, в просторечии именуемое «кремлевкой», забирает 50% средств, отпускаемых на все здравоохранение. Евгений Чазов, до его назначения министром здравоохранения, был заведующим IV управлением, поэтому он мог бы добавить, говоря о ничтожном бюджете своего министерства, что его следует поделить пополам: 50% для «верхов», для высшей номенклатуры, остальное — для «низов». В конце 1988 г. в Москве открылась «международная аптека»: иностранные граждане смогут приобрести там на свободно конвертируемую валюту лекарства, которых нет в других аптеках (кроме «кремлевской»). Журналист спросил председателя новой кооперативной аптеки: «Представьте себе, что советскому человеку срочно понадобится редкое лекарство, которое есть только в вашей аптеке». Председатель, советский человек и поэтому хорошо знающий, что вопрос не абстрактный, отвечает: «К сожалению, в этой ситуации ему нельзя помочь». 21 октября 1988 г. в Париже был подписан контракт о создании смешанного франко-советского общества, которое построит к лету 1990 г. в Москве больнично-гостиничный комплекс, рассчитанный на прием ежегодно 4 тысяч больных — иностранных граждан.

Сегодня, кажется, только в самых отсталых странах Третьего мира иностранцы («суперверхи»?) имеют преимущества в получении медицинской помощи по сравнению с туземцами. Нищенская зарплата, острый дефицит продуктов питания, жилищный кризис, катастрофическое медицинское обслуживание. Десятилетия централизованного планового строительства социализма нанесли тяжелейший, с трудом поддающийся учету, удар по окружающей среде. Экологический кризис — один из наиболее тяжело переживаемых в Советском Союзе. Самое краткое определение экологической катастрофы дал министр здравоохранения Чазов: «В 104 городах страны концентрация загрязняющих веществ в десять и более раз превышает установленные гигиенические нормативы». В десять и больше раз — это значит, что в 104 городах смертельно опасно дышать, пить воду, есть местные продукты. Министр не говорит, о каких городах идет речь. В 1987 г, в Советском Союзе насчитывалось 262 города с населением в 50-100 тыс. человек. Крупных городов с населением свыше 100 тысяч чел. — 161. В любом случае, данные Чазова свидетельствуют о катастрофе. Отравлены не только города. Советские газеты и журналы полны писем в редакции, сенсационных репортажей, ученых статей, рассказывающих об уничтожении рек, озер, внутренних морей, лесов, почвы в Средней Азии, Прибалтике, Сибири, Центральной России. «Широка страна моя родная, — пелось в знаменитой „Песне о Родине“, — много в ней лесов, полей и рек...» Сегодня можно добавить: все отравлено — леса, поля, реки. В числе самых страшных проявлений планового уничтожения природы с полным презрением к человеческой жизни — использование бутифоса в Узбекистане. Известно, что американская армия использовала в ограниченных размерах дефолианты во Вьетнаме. Практика эта была, как и следует, осуждена всем цивилизованным миром. Бутифос — дефолиант, аналог американских фолекс и ДЭФ: «высоко токсичный фосфороорганический препарат». Начиная с 1964 г. им опрыскивали с самолетов кусты хлопчатника, чтобы после опадения листьев пустить уборочные машины. У американцев было оправдание — они вели войну. Советские руководители — нуждались в хлопке. Ученые знают: «При воздействии на организм человека бутифос поражает центральную нервную систему, сердце, печень. почки, нарушает иммунологическую реактивность (особенно у детей)... влияет на детородную функцию женщин, давая обильную патологию беременности и родов». Дети и женщины упомянуты здесь не случайно. Хлопок собирают женщины и оторванные от учебных занятий дети. Нередко поля поливались ядовитым препаратом во время уборки, если не все листья опали. В марте 1987 г. министерство здравоохранения СССР запретило использование бутифоса. Заменителя, правда, еще нет, так что вполне законны сомнения.

Борис Ельцин объявил: «Мы дошли до кризиса, дальше — яма». Кризис — это недовольство «низов», которые «не хотят». Особенность «революционной ситуации» в Советском Союзе в 80-е годы в том, что если совершенно очевидно, почему не могут «верхи», сложнее определить чего «не хотят низы». Нет сомнения в их желании жить по-человечески, жить — нормально. В начале последнего десятилетия XX в. еще нет программы изменений, которые позволили бы превратить Советский Союз в нормальную страну. Это связано с многослойностью «низов»: от несчастных пенсионеров, получающих по 20 руб. на душу, до «бюрократов», дрожащих за свое место. Острое недовольство низкой зарплатой, тяжелыми условиями на производстве, продовольственными трудностями, всей советской обыденной жизнью, которая переносится нестерпимее, чем террор, ибо представляется вечной, в первые годы «перестройки» находило выражение в жалобах, которыми заливались редакции газет и журналов, в публикациях, с непривычной откровенностью говоривших о недостатках, в откровенных разговорах и публичных выступлениях на собраниях и митингах.

Всеобщее недовольство положением, жизнью нашло для выражения прежде всего — «национальный» язык. О национальных движениях будет сказано ниже. Формой выражения недовольства стал также и «экологический язык». Этому способствовали успехи защитников Байкала (впрочем, до сих пор еще недостаточно защищенного) и противников поворота северных рек в Среднюю Азию.

Важную роль в пробуждении «экологического сознания» сыграла катастрофа в Чернобыле.

Появление социального движения задерживалось в связи с тем, что советский человек уже очень давно открыл возможность выражать свое недовольство особым образом: плохой работой. Марк Твен шутил: человек не создан для работы и лучшее тому свидетельство — он устает от нее. Отношение к труду в СССР носит совершенно особый характер, не имеющий себе аналогии в развитых странах. Следует, видимо, добавить: в свободном обществе.

Прежде всего, трудящиеся не выходят на работу. Экономист В. Селюнин подсчитал, что ежедневно не выходит на работу 4 млн. чел., по сравнению с 1,8 млн. в США. Речь идет не о забастовках, но о — прогулах. «Правда» констатировала, что в 1987 г. в промышленности было потеряно 24,6 млн. рабочих часов, против 22 млн. в 1986 г. В следующие годы цифра продолжала расти. Выйдя на работу, советские трудящиеся работают медленно. Советская производительность общественного труда равна примерно трети американской, а в сельском хозяйстве — менее 15% к уровню США. Эти данные особенно поучительны, если мы сравним их с цифрами 1929 г. В первый год пятилетки производительность советского и американского рабочего была соответственно: каменный уголь: 240 т и 929 т; цемент — 140 т и 834 т; бумага: 13 т и 85,7 т; обувь— 420 и 1737 пар. В 1936 г. положение улучшилось, но оставалось еще неудовлетворительным: «Производительность труда, — жаловалась газета, — в США еще в два раза выше, чем у нас». Следовательно, полвека назад советская производительность составляла 50% американской, а сегодня — 33%. К этому следует добавить, что в годы пятилеток на заводы и фабрики пришли крестьяне, не умевшие работать, их учили палкой и пулей, а сегодня, судя по недавним заявлениям, советский рабочий — самый грамотный в мире.

Советские трудящиеся не выходят на работу; если выходят, то работают медленно и — упорно и настойчиво — работают плохо. Сегодня можно составить библиотеку из писем читателей, журналистских репортажей, публицистических анализов, касающихся плохого качества советских товаров. Смешанные чувства — смеха, негодования, отвращения, жалости к самим себе — вызывает сегодня у советских граждан вчерашний лозунг: советское — значит отличное! Много лет назад ироничные поляки говорили, что к трем степеням сравнения русского языка — хороший, лучший, самый лучший — прибавлена четвертая: советский. Сегодня во время разговора «за круглым столом» в «Литературной газете» инженер Юрий Бровко сообщает, что, по его подсчетам, от «расхлябанности, безответственности, воровства, плохого качества производственных фондов и других подобных причин» в 1986 г. было потеряно столько же, сколько страна потеряла за 4 года Великой Отечественной войны. Причем 1986 г. не исключение, а правило. Поразительнее всего — цифра не удивила участников разговора. Редактор отдела экономики газеты Владимир Соколов сомневается только: за один год мы теряем столько же, сколько за войну, или за два или три года. Чудовищные размеры потерь представляются ему и всем другим присутствующим (среди них заместители председателей Государственного комитета цен и Государственного комитета статистики) вполне реальными.

Причин особого отношения к труду в СССР много. На первое место следует поставить идеологизацию труда, формирование советского человека в убеждении, что каждый болт, который он нарезает, каждый килограмм угля, который он добывает, каждая бумага, которую он подписывает, — это шаг к Цели. Сегодня советские экономисты подчеркивают две причины. Первая — низкая заработная плата: «...уровень реальной заработной платы... — пал ниже предела, за которым зарплата перестает выполнять свои основные экономические функции: быть стимулятором качества труда и повышения его производительности; служить базой для дифференциации оплаты; быть одной из несущих конструкций трудовой этики».

Потерял силу идеологический стимул, ибо цель, как линия горизонта, отдаляется по мере приближения к ней. Исчез экономический стимул, перестав выполнять свои функции, в частности поддерживать трудовую этику, удовлетворение хорошо сделанной работой, ибо плохая и хорошая работа оплачиваются одинаково — плохо. В одном из первых публичных высказываний о «стратегии перестройки» Т. Заславская назвала важнейшей причиной низкой производительности труда «реальную возможность плохо работать и тем не менее не так уж плохо жить». «Уравниловка», равная (почти равная) оплата квалифицированного и неквалифицированного, качественного или некачественного труда — стала одной из центральных мишеней сторонников перестройки. От Заславской до Горбачева, от писателей до экономистов — все говорят о необходимости ликвидировать «уравниловку». Она отражает один из парадоксов советской экономической модели — идеологический характер труда. Равенство, которое обещала и не дала революция, оказалось возможным подменить псевдоравенством в форме псевдоравной зарплаты. Сталин со свойственной ему смелостью первым заявил, что обещанное революцией равенство — это мелкобуржуазный предрассудок, правильное название которого «уравниловка». Само звучание неологизма было неприятным, убедительно свидетельствовавшим о вреде феномена. Ударники, стахановцы, могучий идеологический хозяйственно-административный аппарат вели ожесточенную борьбу с «уравниловкой». Вводится система вознаграждения, зависящего только от воли власти. После утверждения «Сталинской конституции» автор «Песни о Родине», ставшей неофициальным гимном, добавляет новый куплет»: «За столом никто у нас не лишний, по заслугам каждый награжден...» Зловещий подтекст этих слов, которые советский народ начал радостно петь в 1936 г., когда террор становился всеохватным, был очевиден немногим. Было зато понятно, что все принадлежат государству, которое награждает или наказывает по своей воле. Законом жизни становится не труд, а выполнение государственного плана, не повышение реальной заработной платы, а «вознаграждения», привилегии стахановцам. Бухарин восторженно писал о «всесоюзных совещаниях», «съездах» стахановцев, собиравшихся Центральным комитетом: «Выборы на эти съезды — совсем особые, небывалые: это самоочевидность факта исключительной работы. Выбирают своего депутата тонны, штуки выработанной продукции...» Бухарин констатировал: «Впервые в истории осуществляется настоящая демократия, а не ее буржуазный фальсификат». Сегодня официально признано то, что было известно полвека назад: выдающиеся подвиги героев труда были тщательно подготовлены, сфальсифицированы. А «герои» старательно подобраны и утверждены партийным комитетом.

«Настоящая демократия», извращение труда привели к тому, что советские трудящиеся начали «генеральную забастовку», сделали саботаж трудовой нормой. Сравнение может выглядеть парадоксальным, но имеется сходство между развалом русской экономики в 1918 г. и 70 лет спустя. Аналогия возможна, ибо сразу после Октябрьской революции и десятилетия спустя одной из важнейших причин кризиса было нежелание работать. «По существу, мы сейчас имеем дело с громадным миллионным саботажем, — констатировал на I съезде Советов народного хозяйства в мае 1918 г. Алексей Гастев. — Мне смешно, когда говорят о буржуазном саботаже... Мы имеем саботаж национальный, народный, пролетарский». Нежелание работать — как в 1918, так и в 1990 г. — вызвано в значительной мере потерей деньгами их функции материального стимула. В 1918 г. причиной была инфляция, желание революционной власти вообще покончить с деньгами, как отродьем капитализма. В 1990 г. — дефицит, невозможность купить необходимые продукты даже при наличии денег, а также структура привилегий, подорвавшая «авторитет денег». Как пишет Анатолий Стреляный: «...если один за свои деньги может купить то-то и то-то, а другой за такие же деньги не может, — значит, это не такие же деньги, значит, оплачивается не только труд, а еще что-то». Публицист заключает: «Рубль, не являющийся всеобщим эквивалентом, снижает материальную заинтересованность людей в труде». В результате рождается убеждение: «Лучше получать 150 руб. и не работать, чем работать и получать тысячу». Или, как выразился модный поэт, с нескрываемым презрением передавая психологию советского человека, сравнивающего капитализм и социализм: «Не люблю я истин прописных, лично мне хватило б в самый раз, если б я с зарплатой, как у них, — ничего б не делал! Как у нас».

Всенародный «саботаж» выражает нежелание «низов» принимать социалистическую реальность и одновременно склонность приспосабливаться к жизни в «зрелом социализме». «Низы» не хотят того, что есть, но отвергают «революцию сверху», продолжая «саботаж», ибо не видят возможностей улучшения положения и твердо убеждены в возможностях его ухудшения. Особый характер отношений между «низами» и «верхами» выражается, в частности, существующим до сегодняшнего дня согласием на привилегии номенклатуры. Легкое недовольство этими привилегиями, разоблачаемыми с высоких трибун Борисом Ельциным, не может идти ни в какое сравнение с негодованием, вызванным высокими заработками кооператоров. Жажда равенства, дремавшая в душе советских людей, проснулась с неожиданной силой после разрешения кооперативной деятельности. Министр финансов СССР Борис Гостев (позднее смещенный) объяснил необходимость парализующих налогов (70% и выше с доходов сверх тысячи рублей в месяц) заботой о социалистической справедливости и равенстве: «В обществе образуется прослойка богатеев, что приведет к социальному расслоению и вызовет необратимые последствия». Министр пугал революцией: «Я не поручусь, что рабочие не выйдут на улицы...» Министр, следовательно, предвидел возможность рабочих волнений, вызванных появлением слоя неноменклатурных богатеев. Температура всеобщего недовольства новыми «богачами» подтверждает правоту министра. Она подтверждается и историческим опытом. В 20-е годы, в счастливое время нэпа, частные предприниматели, нэпманы, имели возможность богатеть, но носили клеймо «антисоциалистического элемента», старательно готовились в жертву «народному гневу». Советские профсоюзы, считавшие бессмысленным защиту государственных рабочих в рабочем государстве, активно заботились о положении рабочих на частных предприятиях, организуя там забастовки, если требования пролетариата не удовлетворялись.

Лето 1989 г. взорвалось неожиданным рождением социального движения: шахтеры Западной Сибири, Воркуты, Донбасса организовали массовые забастовки. Выдвигались различные требования — от экономических (в том числе требование увеличения нормы выдаваемого мыла) до политических. Но прежде всего шахтеры требовали закрытия «грабительских» кооперативов. Были созданы стачечные комитеты — по образцу польских периода «Солидарности».

В октябре 1989 г., после второй, осенней, волны забастовок горняков, обнаруживших, что многие летние обещания не были выполнены, Верховный Совет СССР принял Закон о порядке разрешения коллективных трудовых споров. Он не исключает забастовок в случае неурегулирования конфликтов мирным путем, но запрещает их, во-первых, для некоторых категорий рабочих и служащих, а во-вторых, «по мотивам, связанным с выдвижением требований о насильственных свержении и изменении советского государственного и общественного строя...» Такое определение можно дать каждой забастовке с политическими лозунгами. Закон запретил также забастовочные комитеты, которые преобразовались в шахтерских районах в рабочие комитеты.

Василий Селюнин, побывавший в Кузбассе (Западная Сибирь), увидел в них модель альтернативной власти для всей страны. С ним согласен Анатолий Стреляный, много ездивший по далеким от столиц районам: «Народные фронты в Прибалтике, «Карабах» в Армении, потом — забастовочные комитеты. Этот новый аппарат способен действовать, потому что он чувствует, что он в своем праве, что у него есть авторитет».

Нарождающееся рабочее движение используют там, где это возможно, против попыток реформировать советскую модель экономики. Созданный в Ленинграде Объединенный фронт трудящихся начал борьбу с «ориентацией на частную собственность, прибыль, на рынок», ибо она стремительно ведет к «социальному расслоению в обществе...» В программе Фронта — «защита интересов трудящихся». Анатолий Стреляный передает голос «низов», с которыми он общался во время своих поездок по стране летом 1989 г. Этот голос единодушен: задушить кооператора-спекулянта, чтобы все были одинаковы, мы капитализма не хотим.

Одновременно идет процесс политического развития рабочего класса. В декабре 1989 г. Андрей Сахаров в канун II съезда народных депутатов призвал объявить двухчасовую предупредительную политическую забастовку с целью побудить депутатов поставить вопрос об отмене статьи 6-й Конституции. Призыв отклика в стране почти не вызвал. Летом 1990 г. накануне XXVIII съезда КПСС шахтеры в разных районах страны провели политическую забастовку, требуя, в частности, отставки правительства Рыжкова. Идея политической забастовки перестала пугать. В летних забастовках 1989 г. участвовало около 500 тысяч шахтеров. Они создали свои региональные комитеты. В начале 1990 г. эти комитеты приложили немало усилий, чтобы объединиться. Весной (30 апреля — 2 мая) 1990 г. в Новокузнецке собрались представители более 40 независимых рабочих движений, объявивших о создании Конфедерации Труда. Рабочий класс начинает осознавать себя политической силой и вступает в борьбу за свои права. Но у родившегося рабочего движения еще нет ясной программы, многие его требования носят консервативный характер, которые пытается поставить себе на службу партийный аппарат. Очевидно одно: рабочий класс — сила, с которой придется считаться все более и более. В июле 1990 г. собрался 1 съезд шахтеров СССР, объявивший о своей независимости «от любых политических образований». Съезд провозгласил: «Независимые рабочие движения и организации трудящихся подчиняются только воле своих членов».

 

Глава шестнадцатая. Что делать?

 

На вопрос «что делать?» древний мир предложил 288 ответов.
Св. Августин

Вопрос этот не давал покоя русской интеллигенции со дня ее рождения. Николай Чернышевский поставил «Что делать?» в заглавие своего романа, над которым он работал в 1863 г. в Петропавловской крепости. Русский революционный демократ, властитель дум нескольких поколений интеллигенции, дал один-единственный ответ — делать революцию. В 1902 г. Ленин пишет свое «Что делать?» и дает два ответа: строить партию профессиональных революционеров и делать революцию. Михаил Горбачев, подводя итоги своего четырехлетнего руководства Советским Союзом, рассказал, что положение страны в начале 80-х годов беспокоило многих. Тогда, т. е. еще до апрельского (1985) пленума ЦК, утвердившего программу Горбачева, начались поиски ответа на все тот же вопрос. Задолго до пленума «было разработано 110 документов». 110 предложений, заключений академиков, писателей, крупных специалистов, общественных деятелей. 110 ответов на вопрос: что делать? Результаты этих анализов, объяснил Горбачев, — легли в основу программы «перестройки» создали стартовую площадку для «революции сверху».

В поисках объяснений появления Горбачева советская интеллигенция обратилась к реформам 60-х гг. XIX в., обнаружив аналогию между «застоем» России при Николае I и «застоем» брежневского Советского Союза.

Мысль о сходстве российского «старого режима» (который насчитывал 250 лет в начале XIX в. — если иметь в виду лишь династию Романовых), и советского режима, достигшего дряхлости за 70 лет после революции, знаменательна. Поиски аналогии между близящимися к упадку режимами представляют интерес. Герцен, а затем Бакунин определили возможности, стоявшие перед Россией, как выбор между Романовым, Пестелем и Пугачевым (между добрым царем, радикальной офицерской революцией и мужицким бунтом).

Формула Герцена — Бакунина — русская по форме, универсальна по содержанию: на протяжении веков, всюду, где режим исчерпывал свои возможности, он погибал в результате восстания угнетенных либо под ударами армии, если не успевал осуществить необходимых реформ «сверху». В историческом гардеробе советского прошлого не было после гражданской войны ни «Пестеля», ни «Пугачева». Имелись зато модели «Романова». Ленин организовал крутой поворот нэпа в 1921 г. Сталин командовал «великим переломом» 1929—1933 гг. Можно рассматривать в категориях «революции сверху» и брежневскую эпоху: время «застоя» было периодом чудовищной перекачки всех средств в «оборонную» промышленность, создания гигантских вооруженных сил и фантастической экспансии. Историки скажут, наверное, что в эпоху «застоя» советская империя достигла предельных границ, которые потом будут только сокращаться.

Высшая точка экспансии совпала с обнаружением советскими руководителями кризиса. Слабости советской системы стали очевидными после смерти Сталина. Реформы Хрущева дали определенные результаты, которые, во всяком случае, позволили Брежневу возглавить «триумфальное шествие» коммунизма по планете: в Африке, Азии, Латинской Америке к власти приходят адепты «научного социализма», устанавливающие однопартийные режимы по образцу и подобию советского. Отсутствие сопротивления поощряло Москву: ее влияние расплывалось как масло по камню. Шла гонка между советской экспансией и западным осознанием ее опасности. Пройдет время, прежде чем станет ясно, кто и что способствовали остановке: выход США из послевьетнамского шока; сопротивление афганских муджахитдинов; согласие Западной Европы на установку «Першингов»; взрыв «Солидарности», воспринятый в Москве как предупреждение; внутренние пороки советской системы, выявленные перенапряженностью экспансии. Вероятнее всего, действовал комплекс всех этих причин.

Проблему — сталинская система без Сталина — пытался решить Хрущев. «Насыщенный до предела жаждой преобразований», — по выражению биографа, Хрущев преследовал две цели: реализацию всех возможностей, которые давал пост генерального секретаря; пробуждение энтузиазма населения, необходимого для преодоления экономической отсталости, очевидной уже во второй половине 50-х годов. Первая цель была достигнута лишь наполовину: заняв бесспорное первое место среди руководителей, начав строить собственный «культ», Хрущев был свергнут, ибо недооценил своих противников. Заговор против него, как рассказывает Сергей Хрущев, было легко предотвратить, настолько неквалифицированно он готовился. К тому же сведения о заговоре дошли к Хрущеву своевременно. Он не поверил в его опасность. Опыт Хрущева пригодился его преемникам: как строить «культ личности», не прибегая к сталинским мерам, как обезопасить себя от происков друзей и соратников. Вторая цель в значительной мере Хрущеву удалась. Новая программа партии, принятая XXII съездом (1961 г.) обещала построить коммунизм ровно через 20 лет. Программа КПСС, основанная на единственно научном, ибо победоносном и победоносном, ибо единственно научном, учении Маркса — Ленина, заверяла, что в 1980 г. Советский Союз по экономическому развитию, по благосостоянию населения достигнет уровня США, а кое в чем его превзойдет. В это поверили — как это ни кажется странным сегодня. Червь, однако, уже был в яблоке. Неутолимое желание побыстрее прибежать к коммунизму, подгонявший всех план и награды за его выполнение и перевыполнение, породили первые «дела». За 20 лет до раскрытия узбекской «хлопковой аферы» стала известна рязанская «мясная афера». Чтобы перевыполнить план производства мяса и обогнать Америку, секретарь Рязанского обкома партии А. Ларионов приказал забить весь скот в области.

Леонид Брежнев нашел свой вариант сталинской системы без Сталина. Оставалась неизменной цель — реализация потенциальных возможностей генерального секретаря. Помня опыт Хрущева, Брежнев расправлялся со своими противниками и возможными конкурентами без пощады, хотя, может быть, не так демонстративно, как предшественник. Вторая цель — пробуждение энтузиазма — подверглась трансформации. После неудачных, сделанных без особого желания, попыток реформировать экономику, главное внимание было уделено двум задачам. Первая — внешнеполитическая экспансия, которая убедительно свидетельствовала о силе и жизнеспособности Советского Союза, о законности его притязаний на победу социализма в мировом масштабе. Вторая — использование в невиданных еще масштабах средств массовой информации и пропаганды (СМИП), включающей газеты, журналы, радио, телевидение, кино, различные формы прямого устного общения с массовой аудиторией, для создания «имиджа» прогресса и процветания. Пожалуй, еще никогда разрыв между воображаемым миром и реальностью не был так велик. Разрыв был больше, чем в сталинское время, когда «надуманное» еще очень многим казалось достоверным. Как скажет социолог: «Все было брошено на то, чтобы заставить общество поверить в достоверность надуманного». Густота, универсальность лжи, глубина пропасти между выдумкой и фактами в брежневскую эпоху во многом объясняют эффективность лозунга «гласности», радость, эйфорию, вызванные позволением перебросить мост между ложью и действительностью.

Политика «гласности» была первым ответом на вопрос: что делать? Ответ прозвучал традиционно: В начале было слово... Задача заключалась в том, чтобы овладеть «словом», использовать его, как могучее оружие в руках нового генерального секретаря.

 

Гласность

Лежат два кремня рядом — ну и ничего: лежат и безмолвствуют. Идет мимо искусный прохожий: берет один кремень, берет другой, рассматривает их внимательно, осторожно ударяет друг об друга — и вот искра.
Михаил Салтыков-Щедрин

Среди бесспорных благодеяний горбачевской эпохи — новые слова, обогатившие язык всех народов мира. Рядом с «перестройкой» наибольшую карьеру сделала «гласность». Перевод на основные языки был сделан в Москве агентством печати «Новости», и западные масс-медиа стали употреблять слово, споря иногда о его смысле, но неизменно соглашаясь, что «гласность» — это хорошо, что это — заслуга Горбачева, что это вернейший признак радикальных изменений в СССР.

Корень «гласности» — голос. «Толковый словарь русского языка» В. Даля, вышедший первым изданием в 1863—1866 гг., определял значение слова как «известность, общеизвестность». Словарь Даля появился в эпоху реформ Александра II, и «гласность» приобрела в это время смысл политический. Слово стало выражать общественное требование открытости, участия в жизни страны, открытого (гласного) суда. После административной реформы членов дум (городского самоуправления) с правом голоса стали называть «гласными». Салтыков-Щедрин, со свойственной великому сатирику иронией, раскрыл пределы «гласности» — разрешенной свободы: «искусность прохожего», его «внимательность» и «осторожность»: «Что если бы прохожий был не искусен? — спрашивает писатель. — Что если бы он ударил неосторожно? Если бы поблизости оказался навоз или другой удобовоспламеняющий материал? Извлеченная из кремня искра упала бы в сей материал, воспламенила бы его — и вот пожар!»

В 1981 г. стандартный четырехтомный «Словарь русского языка» не дает определения существительного «гласность» и отправляет читателя к прилагательному «гласный», которое означает: «доступный для общественного ознакомления и обсуждения». В этом определении главное: доступный, кем-то сделанный доступным, кем-то разрешенный. «Краткий политический словарь» 1987 г. дает полное, исчерпывающее объяснение смысла слова, определяющего «политическое мышление» Горбачева. В предшествующих трех изданиях Политического словаря «гласности» не было. В издании 1983 г., исключившем цитаты из Брежнева и заменившим их цитатами из Андропова, за «гипотезой» следовало «глобальный». В горбачевском Словаре после «гипотезы» идет «гласность».

«Гласность, — определяет Политический словарь, — один из важнейших демократических принципов, обеспечивающий открытость работы органов управления, доступность для общественного ознакомления с их деятельностью». А затем Словарь раскрывает цель появления нового слова-лозунга: «Гласность — наиболее массовая форма контроля населения за работой органов власти, особенно местных, борьбы против бюрократии». Инструментальный характер суррогата свободы слова подчеркнут направленностью «контроля населения» прежде всего за деятельностью местных органов власти. Статья в Политическом словаре определяет границы: «Гласности не подлежат сведения, содержащие государственную, военную, научно-техническую, производственную, следственную, врачебную и т. п. тайны». В скобках читателя отправляют к статье «Бдительность революционная». В предыдущем издании ее не было. В последний раз «Краткий политический словарь» включал статью «Бдительность революционная» в издании 1969 г. Было в ней одиннадцать строк, не оставлявших сомнения в прочности веры: «Революционная зоркость, умение распознать и обезвредить классового врага. Б. Р. — неотъемлемое качество коммунистов. Особенно необходима в обстановке острой идеологической борьбы, происходящей между социализмом и капитализмом. Б. Р. — патриотический долг, гражданская обязанность каждого советского человека, способствующая укреплению мощи первого в мире социалистического государства, всех стран социалистического содружества, надежное средство защиты дела мира во всем мире». В 1987 г. Словарь возвращается к понятию «бдительность революционная», но статья расширена в три раза — до 37 строк. Для сравнения — в «гласности» 21 строка. Новая редакция «бдительности революционной» сохраняет напоминание о патриотизме, гражданском долге, о цели — борьбе с враждебными социализму силами, мешающими «утверждению передового социального строя». Она ставит требование «бдительности революционной» в контекст нового исторического этапа, когда «даже наиболее агрессивным силам становится понятной невозможность решения исторического спора между социализмом и капитализмом военными средствами». Реакционные круги Запада — извещает статья — решают ослабить социализм, «вызвать его внутреннюю эрозию». Для этого они используют «разведку, методы «психологической войны», проводят идеологические кампании, рассчитанные на подрыв доверия к социалистическому строю, шельмуют социалистический образ жизни, спекулируют на национальных чувствах и т. д.» Сравнивая две редакции статьи «Бдительность революционная», легко убедиться, что в 1987 г. необходимость в «б. р.» подчеркнута значительно сильнее, чем в 1969 г. Авторы настаивают на том, что исчезновение угрозы военного нападения на СССР привело к значительному усилению опасности «внутренней эрозии» социализма под воздействием вражеской идеологии. «Бдительность революционная» — неразлучный спутник «гласности», ее верный страж. 21 строку «гласности» и 37 строк «бдительности» следует читать вместе: только тогда возможности и невозможности «гласности», ее цели и границы, ее принципиальное отличие от «свободы слова» становятся очевидны.

Эксперт в области рекламы Жак Сегеля говорит о парадоксальном правиле коммуникации: «Путь к массе идет через элиту». И констатирует, что Горбачев с первых дней своего правления начал соблазнять элиту. Седьмой секретарь не может претендовать на авторский патент. Техника обольщения мастеров культуры, в первую очередь писателей и кинематографистов, была в деталях разработана Сталиным. Ленин, обладавший властью, действовал через партийный и полицейский аппарат. В 1922 г. он выбросил из страны большую группу философов, писателей, ученых, отравлявших, по его мнению, народ «идеалистической» заразой. До этого, осенью 1921 г., Ленин вынуждает покинуть родину Максима Горького, критиковавшего некоторые аспекты большевистской политики. Во второй половине 20-х годов Сталин, начиная свое восхождение к вершине власти, обращает пристальное внимание на «властителей дум». Он прилагает немалые усилия, чтобы соблазнить Горького вернуться в Советский Союз. Первый приезд знаменитейшего русского писателя из фактической (если не юридической) эмиграции в 1928 г. был триумфом Горького и Сталина. Дом и дача Горького становятся местом встреч писателей со Сталиным, который приезжает в гости к автору романа «Мать». В 1932—1934 гг., когда осуществляется национализация литературы, организуется Союз советских писателей, утверждается единственный правильный творческий метод — социалистический реализм, Сталин непосредственно руководит процессом. Его бывший секретарь, Александр Щербаков, становится секретарем Союза, действующим как рука генерального секретаря. В это время Горький пишет в письме председателю Госиздата А. Халатову: «Как великолепно развертывается Сталин». До конца дней Сталин не спускает глаз с литературы и кино. Премии его имени, присуждаемые по его желанию и выбору, определяли сталинскую, следовательно, единственно верную шкалу ценностей. Жесточайшие репрессии, жертвами которых были вместе со всем населением страны писатели, кинематографисты, музыканты, были особой, сталинской формой управления культурой. Деятели культуры не переставали превозносить Сталина, выражать ему свою безграничную любовь, ибо это была плата за огромную власть, которую он им дал. От имени генерального секретаря, от имени партии они управляли душами народа.

Важную роль в сталинском арсенале воздействия на элиту играли личные встречи (например, с Сергеем Эйзенштейном), телефонные звонки (например, Пастернаку и Булгакову). Американский журналист Энтони Льюис с поразительной самоуверенностью, которую дает только поразительное невежество, предлагая Рейгану брать пример с Горбачева, восторгался: «В контексте советской культуры и истории было удивительно, что Михаил Горбачев лично позвонил г-ну Сахарову в Горький, чтобы сообщить ему новость об освобождении. Когда высокий советский чиновник обращался к известному диссиденту?» Василий Гроссман, автор романа «Жизнь и судьба», не только ответил американскому журналисту, полагавшему, что его вопрос риторический, но и описал телефонный звонок Сталина «диссиденту». Гроссман составил подробнейший сценарий «беседы», которым четверть века спустя почти дословно воспользовался Горбачев. Гроссман ничего не выдумал. Он обобщил множество случаев и слухов о «звонках» Вождя. Один из важных персонажей романа, крупнейший ядерный физик Штрум попал в немилость. Бездарные коллеги нашли его теорию идеалистической, к тому же он — еврей. Его изгоняют из института, его осуждают все коллеги, он ждет неминуемого ареста. Это — год 1944. И вдруг телефонный звонок. Академик Штрум немедленно узнает голос. Величайший гений всех времен и народов объявляет физику: «Мне кажется, что вы работаете в нужном направлении». Все меняется, как в волшебной сказке. Штрум не успел ничего никому сказать. Но его зовут в институт. Коллеги встречают его аплодисментами. Он получает все, что ему нужно в лаборатории. Гроссман пишет: «Ему достаточно было добродушно усмехнуться человеку, и судьба человека менялась — из тьмы, безвестности человек попадал под дождь славы, почета, силы. И десятки могущественных людей склоняли перед счастливцем головы — ведь Сталин улыбнулся ему, пошутил, говоря по телефону».

«Освободительный» телефонный звонок Горбачева Сахарову был блестящим подражанием Сталину и может рассматриваться как модель «гласности». Звонок принес огромные политические дивиденды генеральному секретарю. Звонок был проявлением личной доброты Лидера, ибо осталось неизвестным, ни почему Сахаров был без суда и следствия сослан в Горький, ни почему — по одному звонку — он был освобожден. Освобождение Сахарова есть дар генерального секретаря народу, т. е. элите и Западу.

Есть аналогия даже во времени, которое казалось генеральным секретарям подходящим для «освободительных звонков». 18 апреля 1930 г. Сталин звонит Михаилу Булгакову, все пьесы которого были запрещены, лишенному всяких средств к существованию. Вождь благосклонно разговаривает с писателем, спасает его от гибели. Накануне, 17 апреля состоялись похороны Маяковского, который покончил самоубийством три дня назад. Смерть Маяковского побудила Сталина, кроме того, разрешить выехать на Запад Евгению Замятину. 9 декабря 1986 г. Лариса Богораз, жена Анатолия Марченко, известного правозащитника и узника хрущевских и брежневских лагерей, получила телеграмму, извещавшую, что ее муж умер в Чистопольской тюрьме. 23 декабря, после звонка Горбачева, вернулся из ссылки в Горьком Андрей Сахаров. Сталин мог опасаться, что Булгаков и Замятин последуют примеру Маяковского. Горбачев мог опасаться, что здоровье академика Сахарова не выдержит горьковской ссылки.

Василий Гроссман — тонкий аналитик сталинской «доброты» — показывает, что телефонный звонок, выносивший человека «под дождь славы, почета, силы», одновременно разрушал душу этого человека. Академик Штрум, который перед лицом ареста и смерти отказался осудить свои взгляды, после звонка, не задумываясь, совершает подлость по просьбе своих вчерашних гонителей. Гроссман первым заметил главный результат «звонков» — установление связи между палачом и жертвой, рождение чувства благодарности жертвы к палачу за помилование. Западные психологи, изучавшие психику освобожденных заложников, назвали эти чувства «Стокгольмским синдромом». По отношению к звонкам генеральных секретарей можно, видимо, говорить о «Синдроме Штрума».

«Гласность» была организована как очередная кампания, декретированная сверху, по желанию и решению Высшей Инстанции. Когда поражение в войне с Японией и революционные выступления 1904—1905 гг. побудили Николая II приступить к осуществлению широкой программы реформ, гражданские права, в том числе свобода слова, признанные подданным империи, были регламентированы специальными постановлениями. Свобода слова — стала государственным законом. Предварительная цензура была отменена законом. Только в июне 1990 г. был принят закон о печати, благодеяния которого будут зависеть от комментирующих закон инструкций, подготавливаемых в тиши кабинетов.

Цензура, отмененная формально, сохранилась. Но основную ответственность за направление печатного органа (это относится и к другим средствам массовой информации и пропаганды) несет главный редактор. Главный редактор «Известий» И. Лаптев рассказал, что примерно в 1986 г., на совещании руководителей средств массовой информации, Горбачев сказал, как отрубил: «Дорогие товарищи редакторы, вы являетесь главными запретителями и главными разрешителями...».

Процесс организации «гласности» начался с выбора «маяков» кампании — журналов-моделей и их редакторов. Организованный характер операции проявился, в частности, в том, что ведущими журналами-еженедельниками были назначены «Московские новости» и «Огонек». Можно бы сказать, что они никогда не имели прогрессивных традиций, если бы советский печатный орган и прогрессивные традиции не были взаимоисключающими понятиями. «Московские новости» родились 5 октября 1930 г. как журнал на английском языке — «Москоу ньюс», предназначенный для распространения сталинских идей среди прогрессивного человечества. В журнале работали, рядом с советскими журналистами, иностранные коммунисты. Долгие годы (с 1932 г.) его главным редактором был Михаил Бородин, представитель Коминтерна при Сун Ят-сене, один из проводников советской политики в Китае в 20-е годы. Затем — до 1949 г. «Московские новости» влекли жалкое существование, распространяя на иностранных языках волшебные сказки о «зрелом социализме». В 1956 г. журнал стал органом вновь созданного Агентства печати «Новости», находившегося в ведении КГБ и представлявшего «альтернативу» официальному ТАСС. В 1987 г. главный редактор «Московских новостей» Егор Яковлев объяснял: «Орган наш задуман как специальная газета, предназначенная для западных стран. Там нас называли „оппозиционной“ газетой, теперь относятся иначе: „М. Н.“ — проводник политики Горбачева».

«Огонек» стал выходить в Москве в 1923 г., с конца 20-х годов был единственным массовым иллюстрированным еженедельником. С 1953 г. до начала «гласности», более 30 лет, главным редактором журнала был поэт и драматург Анатолий Сафронов, который считался реакционером даже среди советских главных редакторов.

Для превращения «Московских новостей» и «Огонька» в глашатаев «гласности», «перестройки», «демократизации» было достаточно изменения линии партии и назначения новых главных редакторов. «Огонек» возглавил украинский поэт и журналист Виталий Коротич, «Московские новости» — историк, многолетний работник аппарата ЦК Егор Яковлев. Ни Коротич, ни Яковлев не были известны своими расхождениями с генеральной линией брежневской эпохи либо очень хорошо их скрывали. Зато были известны, например, путевые записки Коротича, посетившего США, озаглавленные — «Лицо ненависти». Со сладострастным удовольствием он обнажил язвы американского империализма, не оставляя в уме читателя сомнений относительно превосходства социализма. В конце 1988 г. Коротич объяснял, что многое в его книгу было вписано «брежневскими» редакторами против его воли.

Несколько новых главных редакторов в литературно-политических ежемесячниках — и был создан авангард «гласности». Введение для органов печати «хозрасчета», самоокупаемости побудило редакторов начать поиски читателей, публикуя сенсационные разоблачения пороков советской жизни, рассказы о таинственном советском прошлом. В конце 1988 г. была сделана попытка ограничить влияние «маяков гласности», лимитируя на них подписку. Протесты помогли, ограничения с подписки были сняты: «Огонек», «Московские новости», «Новый мир», «Знамя» вышли на первое место по числу подписчиков. Одновременно были продемонстрированы хрупкость «гласности» и возможности власти. Достаточно поменять главных редакторов в 5-6 журналах и газетах, ввести строгий лимит на подписку — и «два кремня», если вспомнить определение Салтыкова-Щедрина, останутся лежать рядом, не производя искры.

«Гласность» поразила советских людей, поразила мир, стала синонимом горбачевской весны. Основы политической тактики, которая приобрела известность под именем «гласность», разработал Сталин. 13 мая 1947 г., беседуя с писателями Фадеевым и Симоновым, Сталин изложил концепцию, заранее им, по свидетельству Симонова, продуманную. Генеральный секретарь, который в то время был и председателем Совета министров, предложил изменить характер «Литературной газеты». Она выходила тогда тиражом в 50 тыс. раз в неделю. Сталин предложил увеличить тираж в 10 раз и выпускать газету два раза в неделю. Главное же, он рекомендовал сделать газету не только литературной, но и «политической, большой, массовой». «Все наши газеты, — разъяснял свою идею Сталин, — так или иначе официальные газеты, а „Литературная газета“ — газета Союза писателей, она может ставить вопросы неофициально, в том числе и такие, которые мы не можем или не хотим поставить официально. „Литературная газета“ как неофициальная газета может быть в некоторых вопросах острее, левее нас, может расходиться в остроте постановки вопроса с официально выраженной точкой зрения. Вполне возможно, что мы иногда будем критиковать за это „Литературную газету“, но она не должна бояться этого, она, несмотря на критику, должна продолжать свое дело». Симонов добавляет: «Я очень хорошо помню, как Сталин ухмыльнулся при этих словах». Сталин продолжал: «Вы должны понять, что мы не всегда можем официально высказываться о том, о чем нам хотелось бы сказать, такие случаи бывают в политике, и „Литературная газета“ должна нам помогать в этих случаях. И вообще не должна слишком бояться, слишком оглядываться, не должна консультировать свои статьи по международным вопросам с министерством иностранных дел, министерство иностранных дел не должно читать эти статьи. Министерство иностранных дел занимается своими делами, „Литературная газета“ своими». Наконец, Сталин объявил, что если новая «Литературная газета» получится, то «мы, может быть, предложим вам, чтобы вы создали при „Литературной газете“ свое собственное, неофициальное телеграфное агентство для получения и распространения неофициальной информации».

«Литературная газета» стала, как хотел Сталин, выражением «неофициальных» сталинских взглядов, стала, как говорил ее многолетний главный редактор Александр Чаковский, «советским Гайд-парком». «Неофициальное телеграфное агентство» — Агентство печати «Новости» — было создано после смерти Вождя, но, как сказано выше, при КГБ. Неизменной осталась цель: получение и распространение «неофициальной информации». «Гласность» есть, несомненно, осуществление проекта Сталина о создании — рядом с «официальной» печатью — «неофициальной», которая выражала бы политику генерального секретаря другими средствами. Но это только одна ее сторона. Вторая сторона — использование «гласности» как (инструмента управления, как способа контролировать нижние и средние звенья аппарата, организуя «гнев масс г. В 20-е, в особенности же в 30-е годы «гласность» называлась «критика и самокритика». В 1929 г. Максим Горький предупреждал из Капри Сталина: «Освещение советской действительности эмигрантской и вообще буржуазной прессой основано почти целиком на фактах отрицательного характера, публикуемых нашей прессой в целях педагогических и агитационных — целях самокритики... Мы даем врагам нашим огромное количество материала ...компрометируя самый принцип диктатуры рабочего класса». Сталин отвечал великому гуманисту и защитнику диктатуры, излагая азы политики «гласности»: «Мы не можем без самокритики... Без нее неминуемы застой, загнивание аппарата, рост бюрократизма, подрыв творческого почина рабочего класса... Конечно, самокритика дает материал врагам. В этом Вы совершенно правы. Но она же дает материал (и толчок) для нашего продвижения вперед... Отрицательная сторона покрывается и перекрывается положительной». Почти шесть десятилетий спустя кандидат в народные депутаты СССР объясняет избирателям, как «важна сейчас для партии беспощадная самокритика. Только самокритика и дает партии моральное право идти во главе перестройки».

Канализация недовольства масс против административного аппарата — один из важных инструментов управления в тоталитарной системе. Гнев народа, побуждаемый и контролируемый Вождем, используется им для укрепления личной власти и подчеркивания своей неразрывной связи с трудящимися. Трудно понять период «большого террора» (1935—1938), если не учитывать, что это было время широчайшей «гласности», выражавшейся в форме Доносов — как тайных, так и явных — на собраниях, в письмах в газеты. Террор, касавшийся всех слоев общества, представлялся пропагандой как война против «начальства», которую Отец народа вел в защиту народа. «Культурная революция» Мао Цзе-дуна, изображаемая как удар по «генеральным штабам», была использованием сталинской модели управления страной. Синологи спорят, верно ли переведен был на иностранные языки термин, который употреблял Мао для своей акции. Важно то, что «культурной революцией» называлась в 1928—1931 гг. первая сталинская «гласность».

А характер нынешней «гласности», как инструмента политической власти, особенно очевиден, если сравнить ее с аналогичными эпохами в прошлом. В 1855 г. падение Севастополя и смерть Николая I пробудили, как выразился современник, Россию от летаргического сна. Стали видными всем «гниль правительственной системы, все последствия удушающего принципа». Рождается — гласность, наступает эпоха обличения, «время сатирического негодования, период осмеяния». Возникают сатирические журналы, в газетах появляются разоблачительные статьи. В 1856 г. выходят «Губернские очерки» Салтыкова-Щедрина — зеркало, в котором Россия со смехом и ужасом увидела себя. «Обличительная» печать действует в рамках цензуры, разрешается цензурой. Существует и официальная критика, которая, естественно, недовольна: «Наша обличительная литература принялась вытаскивать на пользу гласности, на публичное осмеяние весь хлам из каждого канцелярского подвала, из каждого грязного закоулка, из каждого бедного угла-жилища нищего чиновника». Обличительная литература будет существовать пока цензура ее терпит, но цензура только запрещает, она не подсказывает, что надо писать, она не указывает, куда сатира должна обратить свой взгляд, какие темы должна разрабатывать. Издатели сатирических журналов, авторы разоблачительных статей действуют в 60-е годы XIX в. — хотя и в цензурных рамках — самостоятельно.

Вторая волна «гласности» поднимается значительно выше первой: в 1905 г. принимаются постановления о печати, которые будут дополнены в 1906 г. Права и обязанности печати определяются законом. В частности, отменяется предварительная цензура. Каждая из многочисленных политических партий, возникающих в России, имеет свои печатные издания. Свобода слова, относительная по сравнению с Англией или Францией, была невообразимой даже по нынешним либеральным нравам горбачевской эпохи. «Оттепель» началась в декабре 1953 г. статьей Владимира Померанцева «Об искренности в литературе» в журнале «Новый мир» и повестью Ильи Эренбурга «Оттепель», опубликованной в апреле 1954 г. Померанцев говорил о дефиците (употребляя модное сегодня слово) правды в литературе и жизни: «Искренности — вот чего, на мой взгляд, не хватает иным книгам и пьесам». Эренбург нарушил другое табу — пишет о любви, болезнях, даже смерти, в то время как даже упоминание дурной погоды в советском романе рассматривалось как неприемлемое вольнодумство. Статья Померанцева, повесть Эренбурга немедленно вызвали осуждение со стороны официальной критики, негодование идеологических властей. Но «оттепель», оружие, которым пользуются в борьбе за власть сталинские наследники, начинает все сильнее отогревать промерзшую почву. Ее границы раздвигаются. Открывается возможность задавать вопросы. Но открывает эту возможность, дает разрешение, первый секретарь ЦК КПСС Хрущев. В «тайном» докладе на XX съезде, который широко популяризировался на «закрытых» и открытых собраниях по всей стране, Хрущев дал список вопросов, которые должны были волновать народ. Список был достаточно широк — история Октябрьской революции и роль в ней Сталина, ошибки, совершенные в период коллективизации, в годы террора, во время Отечественной войны. Перечень «белых пятен», как станут называть 30 лет спустя ложь о советском прошлом, был сделан в 1956 г. В первые 5 лет «гласности» к нему было немало добавлено. Но то, что было добавлено, уже стояло на очереди к разрешению. Хрущев, прочитав в пенсионные годы «Доктора Живаго», нашел роман Пастернака скучным, но пожалел, что не разрешил его опубликовать. «Ничего бы не случилось...» — говорил он. Тем не менее, как свидетельствует Алексей Аджубей, к 1963 г. Хрущева начинает мучить «внутренний цензор»: «Не слишком ли отпущены вожжи, не наступил ли тот самый грозный паводок?» Или, как рассказывает в мемуарах сам первый секретарь: «Мы как бы сдерживали эту оттепель с тем, чтобы эта оттепель не вызвала половодья и не захлестнула».

«Гласность», как и «оттепель», была возвещена литературой. Летом 1985 г. появилась повесть Валентина Распутина «Пожар», в январе 1986 г. повесть Виктора Астафьева «Печальный детектив».

Идут споры о литературных достоинствах повестей. Бесспорно, что в советской подцензурной литературе не слышен был раньше такой крик боли, ужаса, отчаяния. Распутин пишет о деревне, Астафьев — о небольшом провинциальном городке; всюду то же самое: разрушение природы, разложение человека. Советские писатели констатируют: добро повержено, зло торжествует. На журналах, напечатавших повести, на их книжных изданиях стоит гриф цензуры. Разрешается кричать и плакать от боли.

В атмосфере «оттепели» дерево советской литературы внезапно — и неожиданно после страшной сталинской зимы — зазеленело: взрыв поэзии, большая группа молодых писателей, новые имена, а среди них Александр Солженицын. «Самиздат», куда уходит значительная часть написанного в это время и запрещенного цензурой, — свидетельство богатого литературного урожая. Первые пять лет «гласности» носят иной характер. Несколько книг, ставших знаком новых «свобод», привлекали, главным образом, выходом в ранее запрещенные зоны. В «Плахе» Чингиз Айтматов впервые рассказал о наркомании, о поставщиках и потребителях яда, который до недавнего времени считался уделом разложившейся заграницы. В «Белых одеждах» Владимир Дудинцев окончательно рассчитался с Лысенко и лысенкоизмом. «Зубр» Даниила Гранина был портретом выдающегося ученого Тимофеева-Ресовского, эмигранта, жившего и работавшего в Германии, арестованного в 1945 г. в Берлине советскими властями, долго сидевшего в лагере, а затем возвращенного — со значительными ограничениями — в советскую науку. В «Детях Арбата» Анатолий Рыбаков нарисовал портрет Сталина-дьявола, исказившего ленинские принципы социализма. Очень быстро «гласность» выходит за границы литературы, не находящей достаточно силы для участия в «перестройке».

Авангардом «гласности» становится публицистика, в первую очередь экономическая. Поток цифр, одна сенсационнее другой, обрушивается на советский народ. Статистические данные, факты, приводимые в печати, в том числе в газете «Правда», не оставляют сомнения: все очень плохо. Кризис экономический, социальный, экологический, моральный. Мы плохо жили во всех отношениях — кричат публицисты. Единственное спасение: перестройка и Горбачев. Генеральный секретарь явно рассчитывает произвести электрошок в сознании обитателей «зрелого социализма». По дереву и топор, говорит русская пословица. Горбачев видит необходимость сильнейшей встряски, чтобы убедить в необходимости его программы, его личности.

Инструментальность «гласности» подтверждается и самыми яркими ее проявлениями. Особенность горбачевской тактики: опережать желания, требования. Делать подарки. Разрешается публикация ранее запрещенных книг. Часть писателей, те, кто занимали ведущее положение в советской литературе, издавали и переиздавали все, что выливалось у них на бумагу, протестует против «некрофилии», допущения в литературу «мертвецов», отравляющих сознание советских людей и занимающих место на журнальных страницах и в планах издательств. Писатели — сторонники Горбачева горячо одобряют разрешение. Особенно довольны читатели, открывающие новых (старых) великих писателей, новые миры. Рождается выражение: теперь интереснее читать, чем жить. Выданная, как подарок, закрытая раньше литература заменяла то, чего Горбачев сделать в первые 5 лет не мог, — улучшить жизнь.

Одним из самых радикальных решений эпохи «гласности» стало прекращение глушения «голосов», как называют в Советском Союзе западные радиостанции, вещающие на языках СССР. Сначала перестали глушить «Голос Америки», «ББС», «Немецкую волну», а потом самую нелюбимую советской властью — «Свободу». Видимо, некоторую роль сыграла огромная стоимость глушения. Бюджет глушения превышал бюджет вещания всех «голосов». Главное было в другом: советские идеологи поняли пользу, которую они могут извлечь из своего дерзкого либерального решения. Советский человек, питаемый только отечественной информацией, всегда относился к ней недоверчиво — веря ей (другой не было), но интерпретируя по желанию. Информация, поставляемая «голосами», всегда воспринималась как достоверная. Очень скоро после избрания Горбачева западные радиостанции решили поддержать «перестройку». Несмотря на критику отдельных элементов горбачевской политики, в целом она одобряется. Представители советской интеллигенции, приезжающие на Запад, охотно выступают перед микрофонами «Свободы»,» Голоса Америки», «ББС». Известные эмигранты, выезжающим с визитом в Советский Союз, дают интервью там, а вернувшись, дают интервью «голосам», подтверждая через свободную радиостанцию свою поддержку Горбачеву. Польза «голосов» демонстрируется ежедневно. «Правда» публикует письмо читателя: «На днях по „голосу“ услышал будто кто-то из высокопоставленных деятелей НАТО выступал с секретным докладом о перспективах советской экономики на 20 лет. Странно, доклад секретный, а из него приводились какие-то цифры. Что это — западная „липа“?»

«Правда» добросовестно отвечает на вопрос, вчера еще невозможный, ибо слушание «голоса» носило криминальный характер. Центральный орган ЦК КПСС подтверждает наличие доклада, о котором известило Норвежское телеграфное бюро, и сообщает миллионам читателей газеты, что по мнению помощника генерального секретаря НАТО по политическим вопросам «в ближайшие годы возможность значительного экономического роста в СССР» исключается. «Правда» оставляет прогнозы на совести авторов доклада, но извещает: «По мнению западных экспертов (основные предпосылки для экономического роста в Советском Союзе — пребывание в руководстве М. С. Горбачева, продолжение начатых им реформ, увеличение доходов от экспорта, отсутствие волнений на национальной почве, а также благоприятные погодные условия для сельского хозяйства». Только риторическим может быть вопрос: кому больше поверят советские слушатели и читатели: своим пропагандистам или экспертам из НАТО?

Один из великолепнейших успехов «гласности» — освобождение иностранных корреспондентов в СССР от необходимости искать новости. Все «новости», все «сенсации» они получают в готовом виде из советских источников: агентств печати «ТАСС» и «Новости», на «брифингах» в министерствах, в доверенных разговорах с советскими деятелями. Теперь нет нужды в иных, кроме официальных, источниках. Все приходит прямо, как говорят англичане из «пасти лошади». Никогда прежде, в условиях самой строгой цензуры, не удавалось так плотно контролировать иностранную печать. Включение Запада в обработку общественного сознания в СССР — один из главных элементов «гласности», одна из важнейших ее побед.

Когда понадобилось снизить напряжение, вызванное известиями о резне в Тбилиси 9 апреля 1989 г. и создать впечатление, что Горбачев ни в чем не виноват, в министерстве иностранных дел в Москве были собраны иностранные корреспонденты. Им показали видеокассету, зарегистрировавшую разговоры Шеварднадзе с грузинскими интеллектуалами. Западные корреспонденты, которым запретили выезд в Грузию, получили информацию из «достоверного источника». Как резюмирует корреспондент «Ле Монд» Бернард Гетта, знающий о чем он говорит: «Сразу же после публикации статей иностранных корреспондентов они будут обильно цитироваться ежедневно на волнах западных радиостанций, работающих для советских слушателей. Послание дойдет очень быстро и будет тем яснее, что его снабдят комментариями западные журналисты. Кремлю не понадобится объявлять самому, в своей печати, что высокое гражданское или военное начальство, или оба они вместе, умышленно действовали против Горбачева».

Сталин в 1947 г., то есть после победы, когда послевоенные надежды на либерализацию уже совершенно растаяли, объяснял своим соратникам, как формируется у нас общественное мнение. Мысль Сталина сводилась к тому, что «хоть нет у нас и не может быть оппозиционной партии, нельзя забывать о возможности неофициальных взглядов и суждений. Если, считал Сталин, они не находят выхода, значит вынуждены таиться, а знать правду необходимо и полезно, в особенности правящей партии, которая одна выражает интересы всех классов и социальных групп общества, полезно если иметь в виду склонность кадров к спячке, зазнайству, некритичным оценкам». Понимая практическую пользу разрешения на. «выход» неофициальных взглядов и суждений на поверхность, Сталин обращался к этому инструменту неоднократно, но всегда на короткое время, в конкретных обстоятельствах борьбы за власть либо очередного «поворота» генеральной линии. Образцовым примером тактической «либерализации» была кампания, организованная во второй половине 50-х годов Мао под лозунгом: «Пусть расцветают 100 цветов, пусть спорят 100 школ». По исчезновении необходимости «школы» закрывались, диспутантов отправляли в лагеря, «цветы» скашивались начисто.

Горбачев мудрее Сталина на 30 лет. Седьмой секретарь сделал замечательное открытие: деятельность его предшественников по формированию советского человека, экономические, социальные и политические обстоятельства, составляющие советскую систему, дают возможность идти в разрешении на «выход» неофициальных взглядов и суждений значительно дальше, чем это представлялось возможным раньше. Горбачев (так удобно обозначить ту часть руководства, которая принимает эти взгляды) понял, что не были использованы в достаточной степени широкие возможности, которые дает советское воспитание. Советскому человеку — осознал он — можно доверять значительно больше, ибо все равно он не уйдет из «социалистической клетки», из мира, в котором он живет и который живет в нем.

В годы «оттепели» молодые писатели, входившие в литературу после смерти Сталина, удивившие хранителей официальной доктрины языком, одеждой, музыкальными вкусами персонажей, оправдывались тем, что они хотят только показать: молодой человек в джинсах, слушающий джаз, говорящий на сленге, так же предан социализму, как и его отцы и старшие братья. 30 лет назад молодым писателям не поверили. Только сегодня их «мессаж» понят.

Во время разговоров с Горбачевым президент США Рейган не переставал повторять, раздражая собеседника, полюбившуюся ему русскую поговорку: «Доверяй, но проверяй». Эта поговорка очень точно выражает политику «гласности». Советскому человеку доверяют: награждая различными привилегиями — читать бывшие запрещенные книги, слушать бывшие враждебные «голоса», получать информацию о всевозможных бедах и несчастьях, обрушившихся на Советский Союз в годы «культа», «волюнтаризма», «застоя». Но его неустанно проверяют — бдительно контролируя границы «гласности».

Техника «гласности», измерение дозы дозволенности и недозволенности, осваивается в марше. Прежний опыт тщательно учитывается, но принимаются во внимание и новые обстоятельства. В основе концепции — обязательное условие: место встречи выбирает власть. Высшая инстанция, обеспечивающая «гласность», контролирует печать, все средства информации. Через них распространяются все, в том числе и самые «революционные» лозунги, определяющие направление дискуссии, размышлений, недовольства советских граждан. Редактор независимого московского журнала «Референдум» Лев Тимофеев пишет: «Заметьте, каждый раз, говоря о гласности, мы имеем в виду некий волевой акт: разрешили издать, разрешили обнародовать, разрешили приоткрыть».

Важный элемент: опережение. Сверху пришли главные лозунги: демократизация, гласность, борьба против социальной несправедливости. Сверху было спущено имя врага: бюрократия. Читатель М. Руденко написал в «Известия» письмо, в котором говорит, что нынешняя гласность напоминает ему «трюк, придуманный и широко применяемый японскими фирмами: там в каждом цехе есть комната, в которой содержатся резиновые куклы — точные копии цеховых мастеров и вообще фирменного начальства. Принцип их использования таков: не нравится мастер цеха — подойти к его резиновой копии и дай ей по морде». М. Руденко пришел к выводу, что гласность — это «жалкая подделка под японский вариант: дескать, вам, граждане, не нравятся бюрократы, которые чуть было не довели общество до ручки, — кто вам мешает их бичевать, именуя изо дня в день „врагами перестройки“»?

Публикация подобного письма, на первый взгляд дерзкого и смелого, приносит множество дивидендов: свидетельствует об открытости газеты, об отсутствии запрещенных тем, о возможности идти со всеми вопросами в печать, привлекает новых читателей. Советская печать, многие годы терявшая читателя, превратившаяся в объект насмешек, утратившая доверие, обрела с гласностью новую жизнь. Тиражи возросли фантастически. Рядом с журналами и газетами, давно известными читателю, приобрели популярность новые издания. Первое место по тиражу занял еженедельник «Аргументы и факты». Десять лет назад его тираж составлял 10 тыс., в начале 1989 г. он достиг двадцати с половиной миллионов. В начале 1990 г. — превысил 30 млн. экземпляров. В журнале 8 страниц, годовая подписка стоит всего 3 рубля, статьи короткие, много писем читателей. «Аргументы и факты» приносят сенсационные материалы о дочери Сталина, о числе жертв сталинской эпохи, о государственном дефиците. Журнал регулярно публикует статьи о советском прошлом, заменяя для учителей отсутствующие учебники истории. Немногим уступает тиражом орган Центрального совета профсоюзов «Труд» (20 млн.) — это в два раза больше, чем тираж «Правды», которая, впрочем, тоже не может жаловаться на свои 10 миллионов (на 1.1.1989 г. — 9 млн. 664 тыс.). Увеличилось число читателей и других центральных партийных изданий: «Советская Россия» — тираж 4 млн. 221 тыс., «Политическое образование» — 1 млн. 862 тыс., «Агитатор» — 1 млн. 231 тыс., «Коммунист» — 930 тыс., «Партийная жизнь» — 811 тыс.

Значительно повысился интерес и к другим средствам массовой информации. Это несомненный успех политики гласности: советские люди возвращены в поле воздействия контролируемой пропаганды. Возможность создания частных издательств, публикации частных журналов и газет была отвергнута властью. Об отношении к гласности, как оружию партии, может свидетельствовать правительственное постановление, принятое 23 октября 1987 г., о запрещении создания издательских кооперативов. Оно оставалось секретным до тех пор, пока сообщение о нем не появилось в независимом бюллетене «Гласность». Главная цель постановления, как объяснил один из его составителей, «оградить общество от социальной, идеологической и нравственной опасности, которую таят в себе кооперативы».

Процесс «гласности» может казаться неудержимым. На 5-й международной книжной выставке-ярмарке в Москве, состоявшейся в сентябре 1985 г., английским издателям не разрешили выставить «1984» Джорджа Орвелла. В феврале 1989 г. роман Орвелла начал печататься в московском журнале «Новый мир». В 1985 г. председатель Госкомиздата Б. Пастухов настаивал: «Мы по-прежнему решительно защищаем советского читателя от навязывания ему произведений с чуждыми идеологическими, этическими и эстетическими воззрениями...» В 1989 г. М. Горбачев выражал недовольство тем, что «в некоторых дискуссиях выдвигается вопрос о том, что для перестройки рамки социализма якобы тесны. Исподволь подбрасывается мысль о политическом плюрализме, многопартийности и даже частной собственности».

Шок, вызванный «гласностью», понимаемой как разрешение на публикацию прежде запрещенного, на позволение писать о проблемах, совсем недавно еще совершенно «закрытых», был результатом полной неожиданности подарка. В 1967 г. Александр Солженицын писал съезду писателей о необходимости гласности, о гласности вспоминали «диссиденты». Хорошо было известно, чем это кончалось. И вдруг — взрыв: по одному лишь слову Лидера все переменилось. И то, что вчера еще казалось невозможным, потому что было абсолютно несовместимым с господствующей идеологией, стало возможно и перестало удивлять. Печатаются не только А. Платонов, М. Булгаков, Б. Пастернак, но и Артур Кестлер, Джордж Орвелл. Появился том статей Н. Бухарина и, несомненно, появятся тексты Л. Троцкого. Русская пословица настаивает: дареному коню в зубы не смотрят. Дареной «гласности» стоит, однако, заглянуть в «зубы», чтобы убедиться — исчезли они совсем или сохранились. Что делает цензура, если она еще существует? Превратилась ли «гласность» в неуправляемый, стихийный процесс, сдерживаемый только дефицитом бумаги?

Едва «гласность» вспыхнула, был задан вопрос: где ее пределы, есть ли у нее границы? Александр Бовин, политический обозреватель «Известий», констатирует в начале 1989 г.: «Все относительно. По сравнению с 1985 г. — гласность ошеломляющая. По сравнению с общественной потребностью — полугласность с натяжкой». Цензор Владимир Солодин в интервью роттердамской газете «Хандельсблад» признал, что еще имеются, как он назвал, «зоны осторожного подхода». Например, Горбачев. «Конечно, — сказал цензор, — можно критиковать лидера, но необходимо ограждать его от клеветы». Клевета, разъяснил он, это «умышленное искажение фактов. Например, если кто-то скажет, что Горбачев пытается налить старое вино в новые бутылки, что перестройка — это один из методов спасения сталинизма, модернизируя его, — это клевета».

Границы «гласности» очевидны для всех советских граждан. Их могут, при желании, увидеть иностранные наблюдатели. Остаются по-прежнему непроницаемыми основные тайны. Как и до «гласности», все решения Высшей Инстанции, Политбюро, принимаются в глубочайшем секрете. Загадкой остается механизм принятия решений. Американский историк Джозеф Финдер пишет: «Мы знаем, что Политбюро собирается в четверг, но мы не знаем, в какое время. Нам говорят, что решения принимаются единогласно, но мы не знаем, голосуют ли они».

Важнейшая особенность «гласности», скрываемая рассуждениями и дискуссиями о ее рамках, границах, доступных и недоступных зонах, в том, что это строго контролируемый процесс. По-прежнему действует цензура. «Не секрет, — пишет „Комсомольская правда“, — что у нас существует предварительная цензура в лице Главного управления по охране государственных тайн в печати (Главлит СССР). Теперь многое в его деятельности изменилось. Большинство ограничений для печати отменено. Но все же еще бывают случаи, особенно в местной печати, когда снимаются материалы из номера отнюдь не по соображениям государственной тайны». Цензура бдительно вычеркивает из воспоминаний Владимира Набокова «Другие берега» все упоминания о Ленине и «мерзостном ленинском режиме». Рой Медведев рассказывает: «Я сейчас начал публиковать свои статьи и с удивлением вижу, что редактор — не цензор, а еще редактор — решительно вычеркивает самые скромные критические замечания в адрес Ленина... приговаривая: «Не будем задевать Владимира Ильича». По-прежнему смысл слова определяется властью. Не имеет значения, если былое значение устаревает, не поспевая за колебаниями политической линии. В «Словаре иностранных слов», вышедшем в Москве в 1988 г., слово «плюрализм» определяется как «одна из главных идей в современных буржуазных и реформистских теориях... противопоставляется марксистско-ленинскому учению...». Через несколько месяцев после выхода «Словаря иностранных слов» «плюрализм» в сопровождении прилагательного «социалистический» стал употребляться в положительном смысле. Возможно, в очередном издании Словаря слову будет дано новое определение. Сохраняется власть над Словом. Изменилась форма контроля. Рождается понимание того, что подмена омонимов страшнее (и действеннее) всякого запрета.

В интервью для «Юманите» в 1986 г. Горбачев изложил «новую» концепцию: за исключением военных и государственных тайн, а также тех видов пропаганды, которые прямо преследуются советским Уголовным кодексом (порнография, национальная ненависть и т. д.), функции контроля и отбора публикаций передаются редакторам средств массовой коммуникации и издательств. Кавычки для слова «новая» необходимы, ибо концепция «самоцензуры» была заложена в первых актах, регламентировавших советский цензурный аппарат, узаконенный в 1922 г.: «Тогда от всех видов цензуры, кроме военной, были освобождены все издания Коминтерна, вся партийная печать, „Известия ВЦИК“, труды Академии наук и другие издания».

Если в 1922 г. Ленин считал свою партию достаточно сильной, чтобы она могла себе позволить не подвергать цензуре собственную печать, стоит ли удивляться, что полвека спустя Горбачев решил позволить себе роскошь довериться партийным редакторам. Он знает, что может на них положиться. В открытом письме Генеральному секретарю ЦК КПСС, председателю президиума Верховного совета СССР М. С. Горбачеву виднейшие представители либеральной интеллигенции, вернейшие сторонники перестройки — главный редактор журнала «Знамя» Григорий Бакланов, драматург Александр Гельман, писатель Даниил Гранин, председатель Союза кинематографистов Элем Климов, академик Роальд Сагдеев, председатель Союза артистов Михаил Ульянов просили усилить дисциплину. Рассказывая адресату о противниках перестройки, авторы письма напоминают, что раньше «даже обвинение в малейшем отклонении от принятого курса незамедлительно влекло за собой суровую ответственность». Они полностью согласны с тем, что «о возвращении к бытовавшим тогда порядкам речи быть не может». Но настаивают, что «идеологическая и политическая дисциплина, особенно сейчас, в переходный период, обязательна».

Советская «гласность» всегда — в сталинское время, в хрущевскую «оттепель», в эпоху «перестройки» — спущена сверху, организована, строго контролируется. В «Преддверии рая» Александра Зиновьева, книге, вышедшей в 1979 г., существует «комитет гласности», который занимается ею, следуя очередным директивам идеологической комиссии ЦК. Традиционные формы контроля: пленумы ЦК по идеологическим вопросам, когда утверждается «генеральная линия» на определенный отрезок времени; постановления ЦК по вопросам литературы, кинематографии, театра, критики и т. д.; совещания в ЦК, где руководитель идеологии (секретарь ЦК по идеологии, председатель идеологической комиссии — с 1988) дает директивы, отмечает успехи и недостатки в работе, намечает темы и направления идеологической активности.

Важное, недооцененное значение в процессе контроля над «гласностью» имеет техника советского журнализма. Знаток советских «средств массовой информации и пропаганды» Нора Букс обращает внимание на существование могучей армии советских журналистов: около ста тысяч. Она отмечает обновление техники, приемов, позволяющих эффективнее чем раньше контролировать информацию и манипулировать сознанием. В частности, усовершенствованы формы передачи идеологического послания, например, его композиционные приемы. Отсюда, например, обилие «диалога»: рецензии-диалоги, очерки-диалоги, статьи-диалоги. Создается впечатление участия в разговоре, из которого в действительности читатель или зритель устранен. Нора Букс отмечает распределение ролей и взаимодействие в рамках комплекса всех средств массовой информации и пропаганды (СМИП), как официально обозначаются в СССР масс-медиа. Неслыханное обилие информации становится важным элементом ее контроля.

Горбачев дополнил этот арсенал могучим оружием — личными встречами с творцами общественного мнения, или, как они официально именуются, «руководителями средств массовой информации, идеологических учреждений и творческих союзов». С писателями и кинематографистами встречался и Сталин, обычно в узком кругу. Хрущев провел три встречи с писателями, художниками, артистами, оставившими скверные воспоминания, настолько груб был первый секретарь, ведший себя как барин среди лакеев. Брежнев передоверил функцию «встреч-инструкций» Суслову. Горбачев превратил встречи с руководителями массовой информации в особый институт личного, прямого руководства. Каждое важное событие разъясняет редакторам журналов, председателям союзов писателей, журналистов, кинематографистов и т. д. лично генеральный секретарь. От него идут инструкции и импульсы.

В сентябре 1988 г. Горбачев напомнил, что средствам массовой информации «надо занимать четкие позиции», что «и в печати, да и в обществе в целом встречается путаница в анализе и оценках. По некоторым выступлениям, публикациям получается, что перестройка чуть ли не усугубила положение дел в экономике, разбалансировала финансы, ухудшила снабжение продовольственными товарами, обострила жилищные и другие социальные проблемы». Горбачев дает указание: не следует «приписывать перестройке то, что связано с предшествующим периодом». Он предлагает «решительно избавляться «от коллекционирования „пугающих“ случаев» и подчеркивать положительные факты. В 1928 г. ЦК партии, подводя «первые итоги проведения самокритики», требовал: «Усилить освещение положительных фактов нашего строительства... Обратить внимание на тщательный выбор фактов, давая примеры подлинно хорошего». На встрече с руководителями масс-медиа 8 января 1989 г. Горбачев был прям и резок: «Никто у нас в стране вне контроля не стоит... Это относится и к средствам массовой информации. Советская печать — не частная лавочка». Несмотря на призывы развивать кооперативное движение, выражение «частная лавочка» остается в советском словаре чрезвычайно оскорбительным.

Демонстрацией системы контроля, которую можно обозначить словом «гласность», было поведение Михаила Горбачева после выборов народных депутатов. Во вторник, 28 марта 1988 г., едва стали известными предварительные итоги выборов, принесших несколько сюрпризов, генеральный секретарь не собирает Центральный комитет или Политбюро, не обращается к народу. Он вызывает в ЦК руководителей средств массовой информации и дает им инструкцию, как освещать результаты выборов. Характерно и то, что первую информацию о содержании выступления Горбачева получили иностранные корреспонденты от главного редактора «Огонька» В. Коротича, присутствовавшего на совещании. В советской печати выступление Горбачева было опубликовано 31 марта, определяя официальную линию.

После «кровавого воскресенья» в Тбилиси (9 апреля) Горбачев снова собирает (18 апреля) «творцов», снабжая их очередными директивами. В первые 4 месяца 1989 г. генеральный секретарь, считая, видимо, положение сложным, инструктирует руководителей массовой информации три раза: в январе, марте, апреле.

В октябре 1989 г., на очередном совещании, генеральный секретарь остро критиковал печать за «провокационные» материалы, которые приводят к ухудшению политической ситуации. В частности, он объявил, что «Аргументы и факты» опубликовали в №40 ошибочный материал. Узнав, что главный редактор журнала Владислав Старков находится в зале, он обратил все упреки лично ему. Когда после совещания Старков приблизился к генеральному секретарю и спросил: «Михаил Сергеевич, почему вы решили наказать меня? Почему вы хотите меня ликвидировать?» — он ответа не получил. Через несколько дней главный редактор «Аргументов и фактов» был вызван к главному идеологу Вадиму Медведеву и услышал, что журнал ведет «ошибочную линию». Старкову предложили покинуть пост главного редактора, он отказался.

Горбачев не скрывал главной причины недовольства. «Аргументы и факты» опубликовали в №40 результаты опроса читателей об их мнении о народных депутатах. На вопрос журнала ответило 165 тыс. читателей. Было обработано 15 тыс. ответов. Оценена работа 600 депутатов.

Журнал опубликовал оценку деятельности 50 депутатов. На первом месте был А. Сахаров, затем шли Г. Попов, Б. Ельцин, Ю. Афанасьев. М. Горбачева в списке не было. Но он не мог не знать, что в полном списке он занял 599 место, опередив только своего заместителя по Верховному совету СССР — А. Лукьянова. Публикация журнала была воспринята как «оскорбление его величества».

Система «гласности» действует на всех уровнях партийной машины. «Каждый понедельник утром, — рассказывает редактор грузинской газеты „Коммунист“, — первый секретарь ЦК КП Грузии проводит совещание секретарей, заведующих отделами и редакторов партийных газет. Здесь получаем информацию, как говорится, из первых уст». Из писем журналистов, сообщает работник «Правды», — «мы знаем, что с ними регулярно встречаются прямо в редакциях первые секретари Рязанского, Кемеровского обкомов КПСС». Редакторам районных газет дают «информацию» секретари районных комитетов партии. Так было всегда. Разница в том, что система «гласности» расширила права и увеличила ответственность редакторов. Техника управления средствами массовой информации и пропаганды стала более гибкой, усовершенствовалась, обратившись к опыту начала 20-х годов.

Остается наиболее действенным средством контроля — государственная монополия на бумагу. В 1988 г. Советский Союз находился на 68-м месте в мире по потреблению бумаги на душу населения. Процесс идет быстро, ибо всего 10 лет назад СССР был на 24-м месте. Следовательно: дефицит бумаги — острейший. Здесь не место говорить о причинах нехватки бумаги: публикации миллионными тиражами политической литературы, указаний и инструкций и т. д. Достаточно спросить, как это делает журналист: «О какой свободе слова может идти речь, если бумага для выпуска книги и газеты монополизирована? Какая разница, на что надо выпрашивать разрешения — на то, чтобы позволили напечатать то, что хочется (и не запрещено законом), или на то, чтоб бумагу выделили на это? Какая разница: цензура или бумажная монополия?»

«Гласность», подарок Горбачева советскому народу и миру, — величайший успех «перестройки». Возможность вернуться — через 30 лет — к разоблачению преступлений Сталина (к ним дошли за это время — преступления и «ошибки» Брежнева), возможность узнать о некоторых «секретах» прошлого, возможность, наконец, получить подтверждение из официальной печати о кризисном состоянии советской экономики — немалые благодеяния. «Конечно, — пишет философ и многолетний функционер аппарата ЦК А. Ципко, — в России сама возможность судить о руководителе государства, как о простом смертном, сама возможность назвать преступление преступлением, а абсурд абсурдом всегда была величайшим прогрессом». Трудно с ним не согласиться, заметив только, что печать эпохи «гласности» еще далеко не достигла свободы, которой обладала русская печать в 1905—1917 гг. А. Ципко прав, говоря о том, что назвать абсурд абсурдом — это прогресс. В условиях советской системы — это было бы величайшей победой. В связи с этим особое значение имеет разрешение говорить о материальных трудностях, об экономической слабости советского государства, о неверно выбранном пути к Цели.

Советский человек на протяжении 70 лет жил в двух измерениях: реальном — в своей комнате, на своем месте работы, в своей нищете; в ирреальном — на дороге, ведущей в светлое будущее, в рай на земле. Отсутствие всего необходимого, невыносимые трудности советского быта возмещались бытием в ирреальном марше в поющее завтра. Роскошные мраморные залы метро позволяли забыть о жалком жилище, могущество советской супердержавы облегчало бесправную жизнь советского гражданина. «Гласность» перебросила мостик из ирреальности в реальность, из иллюзии в действительность. Советские люди знали, что они живут плохо. Массовая информация и пропаганда заверяла их, что они живут лучше всех. Реальность становилась зыбкой под непрекращающимися ударами ирреальности. С приходом «гласности» советские люди узнали — из официальных источников, — что они живут плохо.

Им стало гораздо хуже, чем было раньше. Даже слегка приподнятая завеса лжи, в которой жил советский народ со дня революции, открыла такую страшную реальность, которая поразила ужасом и тех, кто всю жизнь в ней живет. А завеса всего лишь приоткрыла щелочку в реальность. Философ Игорь Клямкин констатирует: «Около трех лет назад слово „правда“ стало едва ли не главным в нашем словаре. Нетрудно догадаться, почему оно выдвинулось на первые роли, почему оказалось символом и лозунгом перемен: потому и только потому, что раньше мы (или нам), в основном, врали». Клямкин не удивляется тому, что слова «правда» по-прежнему не сходит с газетных полос, звучит в эфире, остается главным лозунгом: «Если я сыт, то не стану требовать хлеба; если уверен, что не буду обманут, то мне и в голову не придет призывать окружающих к правдивости». Философ А. Ципко подтверждает наблюдение И. Клямкина: старую, казалось бы, разоблаченную ложь заменяет новая. И добавляет: развенчание одних, легко разоблачаемых политических мифов ведет «к утверждению и пропаганде иных — более правдоподобных, а потому более опасных».

Неспособность «гласности» разрушить «бастионы лжи», которая вновь «прорастает и на территории, уже, казалось бы, отвоеванной», объясняется тем, что «гласность» не предназначена для борьбы с ложью. Инструмент борьбы за власть, она предназначена для замены обветшавших, ставших ненадежными методов контроля реальности и ирреальности новыми, по последнему слову XXI в., которые должны служить долго, может быть вечно. Игорь Клямкин назвал свою статью — «Почему трудно говорить правду». Он не ставит знака вопроса. Автор знает: правду в Советском Союзе говорить трудно, ибо имеется нетронутый, могучий источник лжи: абсолютная власть партии. Бесспорно, совсем еще недавно подобная мысль, изложенная в «самиздатовском» тексте, могла стоить нескольких лет тюрьмы или психбольницы. Сегодня ее печатает журнал тиражом в 1568 тыс. экземпляров. Даже учитывая, что автор, следуя рецепту Черчилля, считавшего, что во время войны правда так ценна, что ее должны сопровождать телохранители лжи, не излагает своих мыслей совершенно откровенно, не говорит прямо то, что думает, — перемена очевидна. Очевиден и риск, на который идут идеологи «перестройки»: они уверены, что могут контролировать «гласность». Возможно, они ошибаются.

Горбачев пошел на риск «гласности», ибо риск свободы слова несравненно больше. «Гласность» — наименьшее зло в условиях революционной ситуации для лидера, понявшего, что отсидеться в «бастионах лжи» невозможно. Он делает вылазку, рассчитывая разбить противника на подступах к крепости. Эта политика позволила генеральному секретарю нанести тяжелые удары по аппарату, сооруженному в течение двух десятилетий его предшественником. Инструмент чистки, мягкой, «бархатной», она стала орудием единения Лидера с народом, от которого ожидается благодарность за благодеяния, просыпавшиеся на него. «Гласность», наконец, позволила представить миру «новый» Советский Союз, «демократический», во всяком случае твердо идущий, под руководством просвещенного Лидера, к демократии, в семью цивилизованных народов, в «общеевропейский дом».

Было бы ошибкой преуменьшать риск для Горбачева и его партии от феномена «гласности». Но смелость Горбачева — следование традициям предшественников. Смелость еще большая была нужна Ленину, повернувшему руль государства в русло «новой экономической политики». Смелость еще большая нужна была Сталину, решившему в 1934 г. ликвидировать старую партию и завести себе новую. Смелость отчаяния была необходима Хрущеву, поднявшему руку на Идола, уже положенного в Мавзолей, но по-прежнему наводившего ужас. Можно, наконец, вспомнить о неслыханной отваге Мао Цзе-дуна, бросившего на партийный аппарат молодежь, погрузившего на 10 лет в «культурную революцию» народ, страну. «Революция» Мао — была ярчайшим примером демократического единения Лидера и народа. Число ее жертв — десятки миллионов — до сих пор не названо. Смелые, дерзкие акции руководителей компартий всегда диктовались необходимостью борьбы за власть. Стремлением сохранить ее любой ценой.

Благодеяния «гласности» очевидны. Ее обратная сторона видна меньше. В 1956 г. польский писатель Витольд Гомбрович записывал в свой дневник: «Оттепель... Допустим, что она принесет — России и Польше — определенный суррогат свободы и правды. Свободы на 45%, правды на 47%. И что из этого? Если бы я был узником той тюрьмы, я ухватился бы обеими руками за это. Если до сих пор запрещалось выходить из камеры, разве не радость прогулка по садику под бдительным оком надзирателя? Кто сомневается в том, что на практике меньше лжи лучше, чем больше лжи? Освобождение духа на условную свободу, с тем, что он должен регулярно регистрироваться в ближайшем контрольном бюро, не только стерло бы ту четкую и спасительную границу, которая до сих пор делила порабощенную правду от свободной лжи. Мы вошли бы на территорию полуправды, полужизни, неполного творчества, довольствия мнимостью — и что бы с нами стало?..»

«Гласность» ощущается как полуправда, как приоткрытое — по воле власти — окно в подлинную реальность. Даже самые ярые сторонники «перестройки» начали после 5 лет «гласности» говорить о свободе слова. Осторожно, но стали говорить: «На первом этапе демократизации ключевой для нас оказалась проблема гласности... При дальнейшем развитии демократического процесса, — развивает свою мысль литературовед В. Лакшин, — на повестку дня встает социалистическая свобода печати, уничтожение предварительной цензуры и введение цензуры последующей — надзорной и в случае нужды карающей». Независимый журналист Лев Тимофеев говорит прямо: «И не „политика гласности“ — нам нужна СВОБОДА СЛОВА. Гласность лучше безгласности. Но свобода слова еще лучше!.. Ибо только свобода сама по себе необратима».

Страх «обратимости» «демократизации», страх потерять то, что было дано, память о легкости, с какой вместо «оттепели» приходят «заморозки», окрашивают эру «перестройки». Для опасений имеются все основания. Главный парадокс «гласности» в том, что закон о печати, т. е. о пределах «гласности», готовился 5 лет вне гласности, в кабинетах каких-то комиссий ЦК. Корреспондент московского телевидения, интервьюировавший Горбачева в Сибири, вспомнив о готовящемся законе о печати, просил: «Хотелось бы, чтобы он не носил односторонний характер только в сторону давления на журналистов... А то вот уже предлагаются санкции разные, штрафы денежные...» И услышал от генерального секретаря: «Так, хорошо, хорошо». Слова сопровождались веселым смехом. Это следовало понимать как шутку великого человека, который затем пообещал: «Демократично будем решать этот вопрос».

Недоверчивость к «гласности» объясняется также и тем, что «вырисовывается несколько неожиданная угроза: гласность как живительный элемент застоя. То есть встроенная в застойную систему (о, разумеется, систему уже тем самым модернизированную, более гибкую и, следовательно, более прочную и опасную)».

Опасения, выраженные историком Л. Баткиным, подтверждаются законодательными актами, которые, начиная с 1988 г., «встраивают» гласность в горбачевскую систему. Зона «гласности» постепенно, но неудержимо сужается, резко ограничивается, лимитируется. После Закона о митингах и демонстрациях 1988 г., предоставляющего широкие права специальным частям министерства внутренних дел, последовал Указ от 8 апреля 1989 г. Внося изменения в Закон «Об уголовной ответственности за государственные преступления», он практически упредил готовящийся Закон о печати, заранее поставив ему пределы. Указ заменил статью 190-1 Уголовного кодекса, остро критиковавшуюся, как нарушающую права человека. Статья предусматривала наказание за «заведомо ложные измышления», за антисоветскую клевету. Она давала возможность, широко использованную властью, преследовать всех инакомыслящих, была острым оружием в борьбе с «диссидентством». Ныне статью 190-1 заменила статья 11-1. Она предусматривает наказание лишением свободы на срок до 3 лет или штрафом до 2 тысяч рублей за «оскорбление или дискредитацию государственных органов и общественных организаций».

Формулировка статьи поразила многих советских юристов. Она оказалась жестче предыдущей. Если, как указывают юристы, в правовом государстве можно доказать на суде, что в текстах или выступлениях обвиняемого не было «заведомо ложных измышлений», интерпретация отсутствующего в советском праве понятия «дискредитация» оставлена воле судьи. К тому же речь идет о дискредитации «государственных органов и общественных организаций»: под это определение можно подвести любое высказывание. Как это было с пунктом 10 знаменитой 58 статьи, каравшим за «антисоветскую агитацию и пропаганду». Замечательным примером применения 10 пункта было осуждение на 10 лет пастуха, обозвавшего колхозную корову проституткой. Статья 11-1 позволяет, при желании, также наказать разгорячившегося пастуха — правда, на меньший срок. Профессор Наумов, комментируя Указ, настаивал, что «для грамотного правоприменителя здесь нет большой проблемы». А для неграмотного или конъюнктурного? — спросили юриста журналисты. — Нельзя ли подвести «под статью» критику партийных или государственных деятелей? Он ответил: «Надо вопрос ставить так: это в рамках социализма или против него?» Возникает, однако, осложнение. Во время брифинга в прокуратуре Ленинграда 19 декабря 1988 г. журналисты спросили прокурора города Дмитрия Веревкина: «Что вы понимаете под социализмом? Потому что это настолько сегодня неопределенное понятие. Еще недавно социализм — это было директивное планирование, затратные цены, дефицит, монополизм министерств. Сегодня все это рассматривается как сталинщина». Прокурор не нашел ничего лучше, как объяснить, что социализм — это когда «собственность страны должна находиться в наших руках... В руках народа». И услышал: «Так у нас уже 50 лет называлось „в руках народа“, а правил класс, который просто эксплуатировал народ». Вполне возможно, что после публикации Указа подобный разговор можно будет квалифицировать как дискредитацию советской власти, социализма и прокурора Ленинграда...

«Грамотные юристы», которых нашла «Правда», не скрывали задач нового Указа: «Принятие новых уголовных законов означает решимость Советского государства защищать саму демократию и гласность от экстремистских проявлений, оградить перестройку от деструктивных акций авантюристических элементов...» Они отметили причины появления Указа в апреле 1989 г.: «События последнего времени в ряде регионов страны показали, что имеются лица, а порой и группы, стремящиеся использовать демократизацию, расширение гласности для проповеди вседозволенности, беззакония, игнорирования конституционных положений об обязанностях гражданина перед обществом и законом». «Правда» разъясняет: «Националистические выступления все отчетливее приобретают антисоциалистический и антисоветский характер».

Новый Указ убедительно демонстрирует разницу между «гласностью» и свободой слова. В любой момент «гласность», инструмент в политической борьбе, дарованная народу, ибо полезная в данный момент и в данных обстоятельствах, может быть закрыта вообще, сокращена до минимума, превращена в свою противоположность. Статья в «Известиях» о возможностях и границах «гласности» называлась: «О пользе говорить правду». Польза «полезной правды» исчерпывается, когда все ее возможности использованы. Свобода слова — право говорить правду, «гласность» — разрешение говорить «полезную правду».

Новый феномен, с которым придется считаться идеологам «гласности», — появление т. н. альтернативной, неподцензурной печати. До 1987 г. количество неподцензурных изданий не превышало 10-20 названий, в начале 1990 г. независимый журналист Александр Суетнов насчитал их — 780, причем только выходящих на славянских языках. В Литве, например, выходит около 200 независимых изданий только на литовском языке. Всего, по его подсчетам, месячный тираж «самиздата» достигает 100-120 тыс. экземпляров (не учитывая прибалтийских изданий), а это примерно — 400 тыс. читателей.

Лаконично и точно выразил Василий Селюнин смысл важнейшего инструмента горбачевской политики: гласность есть, слышимости нет. Все то, что говорится, остается гласом народа, вопиющего в пустыне реального социализма, гласом, который не принимается во внимание архитекторами «перестройки».

 

Прыжок через пропасть

Через пропасть нельзя перепрыгнуть в два прыжка.
Мудрость эпохи перестройки

В начале было слово. И с этим согласны все. А потом, как заметил польский сатирик Станислав Ежи Лец, был — лозунг. В самом начале — даже три лозунга: Гласность, Перестройка, Ускорение. Шутники сразу же заметили, что первые буквы триады складываются в еще незабытое сокращение — ГПУ, преемника ЧК, предшественника НКВД и КГБ.

Выбор ключевых слов новой эпохи был произведен умело. Каждое из них — достаточно неопределенно и многосмысленно, чтобы вызывать множество необходимых, положительных ассоциаций. Если «гласность» была взята из словаря великих реформ XIX в., то «перестройка» отсылала к началу 30-х годов XX в., к эпохе первых пятилеток. Как отмечают словари, «перестройка» может обозначать и новое строительство, и переделку, внесение изменений в старую систему. Словарь 1953 г. давал в качестве примера выражение: «Необходимо перестроиться для лучшего выполнения задач строительства». Словарь 1983 г. — выражения: «Перестроить производство. Перестроить экономику страны». Знаменитое постановление ЦК партии от 23 апреля 1932 г., объявлявшее о национализации литературы и создании союза советских писателей, называлось: «О перестройке литературно-художественных организаций». Знакомо было и слово «ускорение». Оно, правда, напоминало о сталинском лозунге периода индустриализации — «темпы решают все», но вполне соответствовало привычному ритму советской жизни, как ее изображали в лозунгах и на плакатах: на все парах к коммунизму. «Ускорение» должно было подчеркнуть пороки брежневской эпохи, обозначенной словом — «застой». Из «застоя» следовало выходить решительно и быстро, в темпах «ускорения».

7 мая 1985 г. ЦК КПСС принял постановление «О мерах по преодолению пьянства и алкоголизма». Не прошло еще двух месяцев после избрания Горбачева генеральным секретарем, и постановление было первым конкретным актом нового лидера. Антиалкогольная кампания Михаила Горбачева может служить моделью «перестройки». Прежде всего, что следует подчеркнуть, решение о спасении народа от порока пьянства было принято Центральным комитетом партии — нравственным, так же как и политическим, руководителем советских людей. Во-вторых, решение было принято спешно, без подлинного изучения давней и трудной проблемы. В-третьих, все средства пропаганды были брошены для организации интенсивной кампании, результаты которой — быстрые и радикальные — должны были поднять на небывалую высоту авторитет молодого Вождя. Первое решение Горбачева имеет начало (7 мая 1985 г.) и конец (постановление ЦК КПСС от 25.10.1988 г.).

Алкоголизм давно стал страшнейшей болезнью советского общества. Западные специалисты хорошо знали это, приводя цифры потребления алкоголя, вызванной им смертности и т. д. Американский ученый, профессор Тремль пришел к выводу, что еще в начале 70-х гг. потребление высокопроцентного алкоголя на душу населения в СССР превосходило вдвое уровень США и Швеции. А в последующие годы оно не переставало расти. Голые цифры, сравнивающие количество выпитых бутылок водки или, скажем, виски, еще не говорят ни о чем, если не учесть качество продуктов, употребляемых для закуски. Во время маневров советских войск в Чехословакии — история подлинная — 4 советских воина продали танк за два ящика (24 бутылки) водки. Арестованный чех-покупатель сообщил, что «из любви к советскому народу» он прибавил два кило огурцов и кило селедки.

Антиалкогольная кампания стала первым испытанием «гласности»: в печати появились цифры, факты, свидетельствовавшие о страшных размерах алкоголизма в стране, о вреде, который он наносит здоровью людей, экономике. В этих цифрах и фактах не было ничего неизвестного западным исследователям. Внезапно открытые советским людям, они должны были — и производили — шок. Телевидение, например, показало детей — жертв наследственного алкоголизма. Развернулась интенсивная кампания по борьбе с «зеленым змием».

Характерной особенностью постановления ЦК от 7 мая 1985 г. — это важная черта многих горбачевских «реформ» — было точное копирование методов, использованных во время первой большой антиалкогольной кампании конца 20 — начала 30-х годов. Советская республика получила в наследство «сухой закон», введенный Николаем II в 1914 г. после начала войны. Споры между большевистскими руководителями относительно вреда или пользы продажи водки заканчиваются в январе 1923 г., когда советское государство начинает ее монопольно изготовлять и продавать. Сталин объяснил в 1927 г., что вопрос стоял: «Что лучше: кабала заграничного капитала или введение водки... Ясно, что мы остановились на водке, ибо считали и продолжаем считать, что, если нам, ради победы пролетариата и крестьянства, предстоит чуточку выпачкаться в грязи, — мы можем и на это крайнее дело пойти ради интересов нашего дела».

В это же самое время, в конце 20-х годов, власти принимают меры по ограничению растущего алкоголизма, признанного серьезной опасностью для выполнения пятилетнего плана. 29 января 1929 г. подписывается декрет, все основные статьи которого перешли в постановление 1985 г.: резкое сокращение производства алкогольных напитков и увеличение производства неалкогольных (соков и т. п.); запрещение продажи алкоголя рядом с предприятиями, школами, больницами; предложение использовать «литературу и искусство» для антиалкогольной пропаганды. Были заимствованы даже лозунги. В том числе и самый сегодня популярный: «Трезвость — норма жизни». Этот лозунг выглядел особенно привлекательно на винно-водочных магазинах рядом с афишей: «Норма — две бутылки водки на человека».

Новым в антиалкогольной кампании 1985—1988 гг. была возможность обвинения вражеских сил в спаивании русского народа. Профессор Ф. Углов, ярый сторонник введения «сухого закона», утверждает, что «враги трезвости... это люди — или не знакомые с экономическими законами общества, или чуждые нам и нашему строю, опасные люди». В романе Василия Белова «Все впереди», популярнейшем бестселлере последних лет, читатель узнает, что «еще президент Кеннеди запрещал журналистам писать о нашем пьянстве. Зачем, дескать, мешать? Пусть пьют, скорее развалятся. Выродятся, не надо никакой водородной войны...» Нежелание американского империализма бороться с алкоголизмом в социалистическом лагере было, следовательно, важной причиной его роста.

Антиалкогольная кампания началась под звуки фанфар, потоком заверений, что это не временная кампания, а твердая и решительная политика, направленная на решение важной задачи. «Правда» заверяла: «Партия не отступит от этой важной задачи и сделает все для ее успешного решения». Очень быстро выяснилось, что кавалерийская атака на глубокую и серьезную болезнь не удалась. Резкое сокращение времени продажи спиртных напитков в магазинах привело к появлению чудовищных очередей за водкой. Резкое повышение цены алкоголя, с одной стороны, не сократило число желающих приобрести «опиум для народа», ибо других продуктов в продаже все равно не было, с другой стороны, не возмещало потери бюджета от сокращения продажи.

Постановление ЦК от 25.10.1988 г. признало поражение. Удивительным образом словарь постановления чрезвычайно напоминает лексикон знаменитой статьи Сталина «Головокружение от успехов», опубликованной в «Правде» 2 марта 1930 г. Нельзя, конечно, сравнивать два события: коллективизацию с ее миллионами жертв, самую страшную главу советской истории, одну из наиболее трагических в русской истории, и эпизод горбачевских реформ. Но можно сравнить технику реализации проекта, механизм принятия решения и признания поражения.

Статья Сталина и Постановление начинаются констатацией успеха. Который через словцо «однако» превращается в неудачу. «Однако, — говорит Постановление, — радикальных перемен еще не достигнуто». Причина — «запретительные, волевые методы, перехлесты, забегание вперед. Объявление целых районов и городов «зонами трезвости» без учета мнения общественности...» Этими же причинами объяснял Сталин возникшие трудности с коллективизацией: «Нарушение принципа добровольности», забегание вперед, «чиновничье декретирование».

«Волевое» решение Горбачева избавить советского человека от порока пьянства оказалось, как очень скоро выяснилось, ошибкой экономической, социальной, психологической и, в результате, политической. Трудности с приобретением алкоголя в государственных магазинах и резкое повышение цены вызвало взрыв народной смекалки. Опровергнув утверждения советологов о пассивности и отсутствии инициативы, граждане Советского Союза приступили к изготовлению самогона. В начале 30-х годов герой «Золотого теленка» Остап Бендер, встретив на дороге американских туристов, страдавших от «закона» в США и искавших рецепт самогона в СССР, предложил им 150 способов его производства — картофельного, пшеничного, абрикосового, ячменного, из тутовых ягод, из гречневой каши и даже из обыкновенной табуретки. В 80-е годы советские люди выбрали в качестве предпочтительного сырья для самогона — сахар. Естественно — он исчез из продажи. Ко всем прочим дефицитам прибавилось отсутствие сахара. Советский Союз вышел победителем из войны. 44 года спустя ввели карточки. С 1 мая 1989 г. карточки на сахар ввели в Москве. Как бы специально был выбран не только праздничный, но и юбилейный день. 2 мая 1945 г. советские войска подняли красный флаг на Рейхстаге. По подсчетам экспертов, в 1987 г. для изготовления самогона было истрачено около 1,4 млн. тонн сахара, или годовой бюджет его потребления Украиной, где проживает 50 млн. человек.

В первых победных коммюнике говорилось об исчезновении пьяных с улиц советских городов, о сокращении пьянства на предприятиях, об уменьшении числа преступлений, связанных с алкоголем. Очень скоро стало очевидным, что, уйдя с улицы, пьянство пришло в дома. Министерство внутренних дел СССР констатировало в 1988 г.: «...более двух третей тяжких преступлений на основе пьянства совершено в квартирах и общежитиях...». Преступность по-прежнему возрастала, но, как выражается генерал-лейтенант Милиции А. Логвинов, «переместилась в семейно-бытовую сферу». Он же приводит выразительную статистику «привлечения к уголовной ответственности за самогоноварение»: 1985 г. — более 80 тыс., 1986 — 150 тыс., 1987 — 397 тыс., первые два месяца 1988 г. — более 120 тысяч. По подсчетам академика А. Аганбегяна, ежегодный ущерб государству в результате антиалкогольной кампании составлял 10 млрд. рублей. Побочным результатом роста самогоноварения и возникновения нового источника обогащения стало расширение деятельности советской мафии. Советские специалисты по борьбе с организованной преступностью предупреждают, что «сухой закон» в СССР может дать результаты, подобные тем, какие он дал в США, неслыханно обогатив мафию.

Психологическая ошибка «антиалкогольной кампании» заключалась в том, что необходимая борьба с бичом алкоголизма была воспринята населением как удар власти: ничего не дав населению, Горбачев отнял у него «великого утешителя» — водку.

 

Стахановское движение

Стахановское движение... войдет в историю нашего социалистического строительства как одна из самых славных ее страниц.
Сталин, 17.11.1935

Славной страницей вошло в летопись Страны Советов стахановское движение.
«Правда», 21.11.1985

В ночь с 30 на 31 августа 1935 г. шахтер Алексей Стаханов вырубил за смену 102 тонны угля при норме 7 тонн. 19 сентября он устанавливает новый рекорд — 227 тонн за смену. Рождается движение за увеличение производительности труда и резкое повышение норм. В сентябре 1985 г. Михаил Горбачев выступает с речью о «немеркнущих традициях трудового подвига» на встрече в ЦК с ветеранами — героями труда.

Новый генеральный секретарь еще совсем недавно, лишь несколько месяцев назад, пришел к рулю советского корабля. Он, несмотря на позднейшие заверения, не знает, что делать, как прыгать через пропасть кризиса. Он ищет лозунги. Одно из его первых больших выступлений озаглавлено: «Инициатива, организованность, эффективность». Потом эту триаду заменит: «Гласность, перестройка, ускорение». Он ищет испытанные рецепты. И находит их прежде всего у Сталина. Речь Горбачева о «немеркнущих традициях» широко использует лексику и аргументацию сталинской речи на первом всесоюзном совещании стахановцев 17 ноября 1935 г. Горбачев начинает похвалой движению, «которое воплотило доблесть, честь и геройство рабочего человека». Это буквальное повторение знаменитых сталинских слов: «Труд в СССР есть дело чести, дело славы, доблести и геройства». Эти слова украшали ворота лагерей, которые со дня их рождения в 1918 г. считались «школой труда». Сталин объясняет: «Стахановское движение развилось не в порядке постепенности, а в порядке взрыва, прорвавшего какую-то плотину». Горбачев объясняет: «Стахановское движение отразило то новое отношение к труду, которое Максим Горький назвал огненным взрывом могучей энергии». Максим Горький — в данном случае псевдоним Сталина. Горбачев констатирует: «Стахановец», «по-стахановски» — это символ инициативы, символ борьбы за все передовое, против устаревшего, отжившего». Этим стахановское движение нравилось и Сталину: «Это движение ломает старые взгляды на технику, ломает старые технические нормы...»

Сравнительное цитирование можно продолжать долго. Для Горбачева главное в сталинском рецепте — стахановском движении — была, как ему казалось в 1985 г., возможность пробуждения инициативы и резкого повышения производительности труда. Разве Сталин не говорил, что стахановское движение «представляет собой образец той высокой производительности труда, которую может дать только социализм и чего не может дать капитализм»? Началась кампания. «Литературная газета» печатает стихи Екатерины Шевелевой: «Пришло ваше время — рабочих таких, как Стаханов». Акция быстро захлебывается. Очень скоро становится ясно, что время — не то. «Стахановское движение, — восторженно вспоминает Горбачев, — родилось в незабываемое время. Молодое Советское государство, буквально обгоняя время, стремительными темпами осуществляло индустриализацию». Пройдет несколько лет, прежде чем Горбачев внесет коррективы в оценку «незабываемого времени» и неохотно, сквозь зубы, признает, что «стремительные темпы» были чреваты жертвами. Стахановское движение было феноменом юношеской эпохи становления тоталитарного государства: энтузиазм, нередко подлинный, пробуждался и поддерживался жесточайшим террором. Не было совпадением — «подвиг» Стаханова в августе-сентябре 1935 г. и начало «большого террора» в декабре 1934 г. Горбачев знает, что нужно: «Нужно строго взыскивать с тех, кто работает, как говорится, через пень-колоду, нарушает трудовую и технологическую дисциплину, „гонит“ брак». Он считает справедливым применять «более действенные правовые, материальные, административные и иные меры против тех, кто не хочет добросовестно трудиться». Но меры сталинского типа не входят в стратегию Горбачева. Сталину было просто. «Нам пришлось, — рассказывал он на совещании стахановцев о противниках движения, — дать этим уважаемым людям слегка в зубы...» Горбачев на это не идет, ограничиваясь предупреждениями. Без репрессий, важнейшей составной части стахановского движения, организовать его не удается.

Не хватало и еще одного элемента. Выступая перед стахановцами, Сталин произносит свои знаменитые слова: «Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее». Он добавляет: «А когда весело живется, работа спорится». Если сравнить положение в Советском Союзе в 1935 г. с положением в 1913 или 1928 гг. — нет сомнения: оно ухудшилось. Но по сравнению с началом 30-х оно стало улучшаться, были отменены карточки на хлеб. Казалось, все плохое кончилось. Надежда подняла голову. «Если бы у нас жилось плохо, неприглядно, не весело, — разъяснял генеральный секретарь, — то никакого стахановского движения не было бы у нас». Сталин был прав: в атмосфере неприглядности, безнадежности энтузиазм не рождается. Горбачев, возможно, это понял.

На XXVII съезде партии в феврале-марте 1986 г. некоторые ораторы призывают к возрождению стахановского движения. В октябре 1988 г. «Комсомольская правда» публикует статью, в которой рассказывается то, что давно все знали: «подвиг» Стаханова был мошенничеством. Шахтеру приготовили специальный штрек, а главное, дали двух помощников. Операция была подготовлена секретарем местной партийной организации, сделавшим потом неплохую карьеру. Очередной «святой» советского пантеона потерял свое место. Нужно искать новых героев.

 

 Здесь Родос — здесь прыгай

Мы хотим старый хозяйственный механизм заменить принципиально новым, где и плановое развитие хозяйства (важнейшая закономерность социалистической экономики) и демократический централизм (основополагающий ленинский принцип управления) реализуются другим путем, в других формах.
Абель Аганбегян

В басне Эзопа «Хвастун» человеку, который рассказывал, что он удивительно хорошо прыгал на острове Родос, сказали: вообрази, что ты на Родосе, и покажи, что ты умеешь. Как со свойственным им лаконизмом говорили римляне: здесь Родос — здесь прыгай. На первом после избрания генеральным секретарем пленуме Центрального комитета Горбачев объявил: надо прыгать. Абель Аганбегян, один из главных экономических советников нового лидера на первом этапе перестройки, ясно определил что «мы хотим»: влить новое вино в старые меха.

Предложений, как улучшить сталинскую модель, не выходя за ее «основополагающие принципы», было немало. Более того, в первые годы брежневской эры были проделаны эксперименты — это было время т. н. косыгинских реформ. На нескольких предприятиях испытывались возможности расширения их самостоятельности, стимулирования повышения производительности труда и т. д. Андропов также видел необходимость некоторых изменений в экономике с целью повышения ее эффективности. Он добавил к испробованным мерам (впрочем, вскоре оставленным) форсированное укрепление трудовой дисциплины. Подлинной программой реформ был доклад академика Татьяны Заславской, подготовленный осенью 1982 г., обсуждавшийся на семинаре, собравшем около 50 ученых, опубликованный в «Вашингтон пост» в августе 1983 г. «Новосибирский документ», как именовали доклад Заславской, вызвал огромный интерес на Западе и стал известен на родине автора благодаря «радиоголосам». «Документ» констатировал: «...Действующая система производственных отношений существенно отстала от уровня развития производительных сил. Вместо того, чтобы способствовать их ускоренному развитию, она все более превращается в тормоз их поступательного движения». Это классическое марксистское определение постоянно возникающего в истории человечества кризиса, который — по Марксу — разрешается революцией. Класс, мешающий «поступательному движению», выбрасывается с исторической арены. Так последовательно были сметены рабовладельцы, феодалы, а в социалистических странах — и буржуазия. Пролетариат, пришедший к власти в октябре 1917 г., был — по Марксу и Ленину — последним классом, история заканчивалась. И — наступал рай. Вывод, сделанный Татьяной Заславской, был неожиданным, в тот момент — смелым, хотя отражавшим взгляды, высказываемые лишь в дискуссиях экономистов. Заславская ссылается на авторитет партии: «Насущная необходимость перестройки системы государственного управления экономикой теоретически давно осознана партией». Слово «перестройка» — сказано. Осенью 1982 г. О какой «перестройке» идет речь?

Автор «Новосибирского документа», напоминая, что о ней говорили постановления съездов КПСС начиная с 1971 г., пленумов ЦК в июле 1979, в ноябре 1980, в мае 1982, считает, что структурный кризис (конфликт между производственными отношениями и производительными силами) может быть решен реформой системы управления. Заславская предложила, «регламентируя ключевые аспекты социально-экономической деятельности трудящихся, оставлять им достаточно широкую область свободы личного поведения». Или иначе: отказаться от административных методов управления, используя прежде всего «стимулы, учитывающие экономические и социальные потребности работников и направляющие их интересы в нужную нашему обществу сторону».

Михаил Горбачев подхватывает слово «перестройка», делает его синонимом своего правления, ключом к решению всех проблем, объявляет чудодейственным рецептом спасения. «Перестройка» прежде всего оборачивается «ускорением». Выход из кризиса, улучшение экономического положения страны, «большой прыжок» по ту сторону зла — все решается «ускорением», «интенсификацией» производства. Работать больше, работать быстрее, работать лучше — такова задача. Через месяц после избрания, в апреле 1985 г., Горбачев называет главными вопросами, решение которых неотложно: решительный перевод производства на рельсы интенсификации, ускорение научно-технического прогресса, значительное повышение качества продукции. Два месяца спустя в ЦК КПСС собирается совещание «по вопросам ускорения научно-технического прогресса».

Молодой генеральный секретарь излагает то, что сегодня можно назвать первым вариантом стратегии «перестройки». Это — в главных чертах — стратегия периода сталинской индустриализации: ускорение (или — темпы) «решает все», «машиностроение — магистральное направление нашего развития» или: «тяжелая промышленность — основа экономики». Горбачев добавляет — уверенно и оптимистично: «Главное направление перестройки хозяйственного управления нам в принципе ясно. Оно — в более глубоком и всестороннем использовании преимуществ социалистического хозяйства. Мы должны идти по линии дальнейшего укрепления и развития демократического централизма». Генеральный секретарь упоминает о «широком развитии инициативы масс», но на последнем месте: далеко после «повышения эффективности централизованного начала в управлении и планировании».

В первый год горбачевской эры большую популярность приобретает выражение «поворот на марше». Оно должно означать: не меняя основ, продолжая идти вперед по намеченному пути, повернуть на дорогу, которая еще быстрее приведет к цели. Первые конкретные меры, практические реформы реализовали это «главное направление», эту «генеральную линию». Они могут служить образцом внутренних противоречий, раздиравших лидера «перестройки». В числе первых решений было постановление ЦК и Совета министров «О дальнейшем совершенствовании управления агропромышленным комплексом». Оно должно было раз и навсегда решить продовольственную проблему. Было найдено волшебное средство: объединить 5 сельскохозяйственных министерств и один Государственный комитет (тоже сельскохозяйственный) в гигантское суперминистерство — Государственный агропромышленный комплекс СССР (АГРОПРОМ). О значении, которое Горбачев придавал «реформе», свидетельствовало назначение председателем Агропрома первого заместителя председателя Совета министров СССР, старого приятеля генерального секретаря по Ставрополю, В. Мураховского. Началась решительная чистка аппарата управления экономикой — за первый год было уволено 13 тыс. ответственных работников. В мае 1986 г. принимается постановление о «госприемке». Каждый продукт, производимый заводами и фабриками, принимается независимыми от предприятия контролерами. Эта система существовала издавна на военных предприятиях, обеспечивая качество советского оружия. Лидеры «перестройки» сочли, что только силовым путем можно добиться повышения качества продукции. Принимается «Закон о предприятии», предусматривающий расширение прав предприятий, их переход на финансовую самоокупаемость, на хозрасчет. Вводятся выборы директоров предприятий, руководителей учреждений: обычно выдвигаются две кандидатуры, проверенные партийным комитетом. Постепенно число предприятий, на которых руководитель избирается коллективом, расширяется.

Все постановления, решения, законы радостно встречались печатью, которая бурно приветствовала очередную реформу, двигающую вперед «перестройку». Можно было заметить, что никаких новых методов выхода из кризисного положения Горбачев и его советники не находили. Все уже испытывалось раньше — в годы нэпа, в хрущевское время, в т. н. эпоху застоя. И после нее. Академик Аганбегян в большой статье «Эксперимент и хозрасчет», опубликованной в «Правде» в августе 1984 г. — в расцвете «эры Черненко», — писал о росте производительности труда в первом полугодии по сравнению с 1982 г. более чем в два раза. Он утверждал, что «еще радужнее выглядит динамика этого показателя в сельском хозяйстве и на транспорте». «Перестройке» оставалось лишь продолжать эту «динамику». На самом деле все оказалось несравненно сложнее.

В июне 1985 г. молодой генеральный секретарь утверждал, что главное направление в перестройке — ясно. Прошел год и он признает во время поездки по Сибири: «Ни у кого не только в Хабаровске, но и в Москве, в министерствах, в Госплане, в правительстве и в Политбюро готовых рецептов — как нам обеспечить задачу ускорения — нет». А еще полтора года спустя он объясняет, что первые три — почти — года ушли на «разработку концепции перестройки». Но и это — сомнительно. Каждое из постановлений, решений, каждый новый закон вдруг обнаруживал свое подлинное «нутро»: он оказывался плохо подготовленным, содержащим внутренние противоречия, лишавшие его эффективности, позволявшим сохранять без изменений старую модель.

Госприемка, «кардинальная и жесткая мера, призванная добиться коренного улучшения качества продукции», вступила в силу на трети всех предприятий страны с 1 января 1987 г. В конце 1987 г. не прошло «госприемку», т. е. не выдержало проверки качества, «не менее 15-18 % промышленной продукции... Общая сумма отправленных в брак и на доработку изделий составила 6 млрд. рублей». Год спустя, в январе 1989 г. госприемка не приняла промышленной продукции на 1,4 млрд. рублей. Это 8% общего ее объема. В машиностроении брак составил 13,5 %. Нет нужды объяснять, что госприемку ненавидят рабочие, против нее руководители предприятий. Нет необходимости добавлять, что делается все для «смягчения» души приемщиков. Приведенные выше цифры брака — это минимум того, что должны бы отвергнуть за низкое качество приемщики. Секретарь областного комитета партии республики Коми В. Мельников объявил на пленуме ЦК в апреле 1989 г.: закон о госприемке работает неэффективно. Генеральный директор крупного промышленного комбината В. Кабаидзе дал еще более суровую оценку. «Создали совершенно невозможную, вредную для производительных сил общества систему...» В октябре 1989 г. госприемка была отменена.

Не лучше обстоит дело и с важнейшей из экономических реформ — с законом о государственном предприятии. Вступивший в силу для части предприятий в январе 1988, он был распространен на всю промышленность с начала 1989 г. Сообщение Госкомстата СССР об итогах первого квартала 1989 г. с удовлетворением говорило о переходе на полный хозяйственный расчет и самофинансирование, констатируя одновременно: «В развитии общественного производства не достигнуты необходимый динамизм и эффективность».

Горбачев в марте 1988 г. объявил рабочим московского завода подшипников: «Лишь теперь можно говорить о перестройке как реальности, потому что вступил в действие закон о государственном предприятии». А между тем, закон о предоставлении предприятиям — казалось бы — широкой самостоятельности был чрезвычайно легко обойден. Прежняя плановая зависимость (в значительной степени сохранившаяся) была усилена госзаказом. Практически всю продукцию предприятие изготовляло — как и раньше — по заказам министерства. Председатель совета министров Рыжков признал, что «Госзаказ оказался отданным на откуп министерствам и ведомствам и был превращен ими в новую упаковку традиционных методов адресного директивного планирования». Признак времени — и характерная черта всех законов «перестройки»: сразу же после публикации Закона о государственных предприятиях (подготовленного келейно, в тиши кабинетов) появились статьи, письма, высказывания о необходимости его пересмотра. Кое-какие поправки стали вноситься. Однако общая оценка закона — по-прежнему негативна. П. Бунич, председатель Научного совета Академии наук СССР по проблемам хозрасчета и самофинансирования, главный эксперт по хозрасчету, признает: «...действующая система воспроизводит коренные пороки». Председатель московского городского совета В. Сайкин подтверждал вывод экономиста: «Подлинный хозрасчет, о котором мы так много говорим и на который возлагаем столь большие надежды, на многих предприятиях превращается в очередную формальность и не дает должной отдачи». В сентябре 1989 г., уже после внесения в Закон многочисленных поправок, более 80% предприятий все еще не были им удовлетворены, полагая, «что он не давал возможности работать на условиях хозрасчета».

Не дали в первое 4-летие ожидаемых результатов выборы руководителей предприятий. Партийное руководство рассчитывало, что введение демократии, даже социалистической, побудит рабочих выбирать таких директоров или заведующих, которые будут требовать повышения производительности труда, улучшения качества и т. п. Часто получалось наоборот. Первый секретарь ленинградского областного комитета партии Ю. Соловьев горько жаловался на пленуме ЦК: «Предполагалось, что коллективы будут искать и выдавать мандат доверия компетентным, творческим, требовательным командирам производства. Что же получается? В жизни наоборот. Игнорируя рекомендации партийных и общественных организаций, отдельные предприятия отдают предпочтение удобным, податливым, нетребовательным руководителям, тем, кто вольно или невольно потворствует насаждению синдрома потребительства, рвачества и иждивенчества». Боль Ю. Соловьева легко понять: он, Хозяин ленинградской области, кандидат в члены Политбюро, баллотировавшийся в народные Депутаты без соперника, как единственный кандидат, не был выбран. Его обвинения сводятся к тому, что если раньше не все шло хорошо, то, по крайней мере, был порядок, за соблюдением которого следила партия. Сегодня все идет хуже, чем раньше, несмотря на нововведения, а скорее всего, по мнению Ю. Соловьева, из-за них. Наблюдения ленинградского секретаря подтверждают многочисленные свидетели: журналисты, рабочие, экономисты — выборы на предприятиях положения не изменили, иногда ухудшили.

Заметное место среди мер по «ускорению» занимает наиболее простая реформа чудовищного аппарата управления, который во всех выступлениях Горбачева, во всех острокритических статьях экспертов и публицистов, вдохновленных «гласностью», представлен основным врагом перестройки. Цифры производят внушительное впечатление. В 1987 г. Горбачев свидетельствовал: «В сфере управления у нас сейчас занято около 18 млн. человек, из них 2,5 млн. — аппарат различных органов управления и порядка, 15 млн. человек — управленческий аппарат объединений, предприятий и организаций. Все это составляет 15% трудовых ресурсов страны. На каждые 6-7 человек — управляющий. ...На содержание этого аппарата мы расходуем более 40 млрд. рублей, а приращиваем национальный доход в последние годы в размере около 20 млрд. рублей».

Сергей Андреев дает более детальные сведения: общая численность управленческих служб (на конец 1987 г.) — 17 718 тыс. человек. Из них около 11,5 миллиона работают в системе предприятий и организаций, около 3 млн. образуют инженерный состав; в аппарате министерств и ведомств значится — 1 млн. 604 тыс. человек. Очевидна необходимость сокращения штатов. Она была ясна уже в 1919 г., когда Ленин внезапно обнаружил разрастание бюрократии. Она была ясна в 30-е годы, когда с бюрократами вел беспощадную войну лично товарищ Сталин. С. Андреев напоминает, что в 1956 г., когда существовало 52 союзных министерства, ЦК КПСС настаивал на принятии мер, направленных «на сокращение численности и упрощение административного аппарата». В 1979 г. таких министерств было уже 64, и их число продолжает расти.

С приходом Горбачева и началом «перестройки» была проведена кампания по увольнению «бюрократов». А. Мельников, первый секретарь областного комитета партии в Кемерово, рассказал пленуму ЦК, что было уволено 600 тыс. управленцев и взято на службу 700 тыс. управленцев. Герой романа Ильи Эренбурга «Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца», мудрец и шут, мучившийся в 20-е годы в советской республике, уволенный со службы, немедленно находит другую работу. Писатель комментирует: «Спасла Лазика знаменитая диалектика: если сокращают, значит, набирают. Это закон природы: одного человека выгоняют из комнаты, вместо него сажают другого...» С. Андреев, возможно незнакомый с бурной жизнью Лазика, приводит 60 лет спустя факты, свидетельствующие, что «знаменитая диалектика» по-прежнему действует безотказно.

Причин невозможности прыжка через пропасть, причин прыжков на месте множество. О них говорят государственные и партийные деятели, экономисты, журналисты. И мы к ним вернемся. Пока задержимся на «технике» реформирования. В статье «Правды», посвященной убожеству советской политэкономии, подчеркивается отсутствие представления о путях преодоления кризиса. Автор статьи категоричен: «Не можем вырваться из замкнутого пятиэтапного круга: критика действующего хозмеханизма — выдвижение рецептов по его переделке — принятие решений и эйфория по поводу их эффективности — шок после «открытия» обратного — и снова тотальная критика». В апреле 1989 г., после 4 лет перестройки, Михаил Горбачев делает удивительное признание: «...все мы (он обращается к членам Центрального комитета партии, высшему органу власти) не знали хорошо страну, в которой мы живем». Генеральный секретарь отвергает мысль, что не нужно было «отказываться от активных действий». Он признается только, что «все оказалось гораздо сложнее, чем мы Думали, чем казалось на первом этапе».

«Мы думали», «нам казалось», «мы ошибались» — Горбачев использует покаяние, как цену, которую он платит за право совершать новые эксперименты. Об ошибочности выбранной Горбачевым стратегии было сказано в июне 1988 г. на XIX партконференции. Директор института экономики Академии наук Леонид Абалкин был категоричен: «Важно подчеркнуть со всей определенностью, что радикального перелома в экономике не произошло и из состояния застоя она не вышла». Это констатировалось после трех лет реформ. Академик Абалкин в качестве причин неудачи назвал желание «решать проблемы путем чисто организационных мер и решений, увеличивая, в частности, количество принимаемых решений». Прежде всего, однако, ошибкой была стратегия ускорения. Стремление решить проблему дефицита («кругом дефицит, не хватает того, другого, третьего, четвертого») наращиванием объема продукции только усугубляет экономические трудности. Точка зрения академика Абалкина, говорившего о том, что меры по «демократизации общественной жизни» хотя и важны, не меняют ничего в существующей системе, встретили резкое возражение со стороны Горбачева. Выступая второй раз, генеральный секретарь заявил, что от высказываний Абалкина «отдает экономическим детерминизмом и вообще недооценкой перестройки».

Василий Селюнин, один из самых знающих, а главное, из самых смелых журналистов, занимающихся экономикой, отлично объяснил, что из себя представляет стратегия ускорения. В основу ее концепции лег несложный расчет, опубликованный академиком Аганбегяном и сразу ставший знаменитым. За год мы используем примерно 600 млрд. рублей национального дохода. Три четверти этой суммы идет на потребление, четверть — в накопление. При росте дохода на один процент в год прибавка составит 6 млрд. рублей. Для ощутимого повышения жизненного уровня общий доход страны надо увеличить на 4, а еще лучше на 5% ежегодно. Селюнин демонстрирует пороки этой стратегии. Прежде всего, он подсчитывает, что даже пятипроцентный рост дохода даст ежемесячную прибавку на одного работающего примерно на полтора рубля. Но главное в другом: в советской экономике доля предметов потребления в общем выпуске продукции неуклонно снижается с 1928 г. Следовательно, ускорение темпов производства означает увеличение выпуска металла, тракторов, комбайнов, станков. Плохого качества, ненужных. Ускорение темпов ведет к еще более быстрому чем сейчас истощению ресурсов, в том числе невозобновляемых, например нефти.

Селюнин видит прямую зависимость между стратегией ускорения и перестройкой структуры экономики: ускорение должно подменить кардинальные реформы. «Или ускорение, понимаемое как взвинчивание объемов производства, или перестройка структуры экономики. Третьего не дано, так что выбирать все равно придется».

Подводя итоги трехлетней реформы, Селюнин выражается ясно и просто: «Реформы тут ни при чем — новый механизм не хуже и не лучше старого, он просто старый...» Экономист проф. Попов, избранный в 1990 г. мэром Москвы, введший в обиход термин Административная система (АС), полностью с выводом Селюнина согласен: «Суть прежнего механизма — командное положение министерства, его право административно определять жизнь хозрасчетного звена, по существу не изменилась».

Каковы причины неудачи экономической реформы, которая стала еще более очевидной в 1989 г.? Селюнин говорит, прежде всего, о плане, о том, что сохраняется прежний порядок планирования. В статье 2 того самого Закона о государственном предприятии, который Горбачев назвал «реальностью перестройки», сказано: «Государственный план экономического и социального развития является важнейшим инструментом реализации экономической политики Коммунистической партии и Советского государства». Если план — важнейший инструмент, — спрашивает Селюнин, — то какова роль экономических методов воздействия на производство? А именно замена административных методов экономическими и есть объявленная цель реформы. Но это не все: планирование вступает в противоречие с рынком. До сих пор — и это одно делает все разговоры об экономической реформе несостоятельными — не решена проблема цен. «Единственный надежный способ определения цены — рынок, ничего лучше человечество не изобрело». Экономист Николай Шмелев, ставший известным после статьи «Авансы и долги», о которой Горбачев говорил, что она верна в части критической и неверна в части положительной программы, в 1989 г. определил ситуацию дилеммой: либо сила, либо рубль. В статье под этим заголовком он говорит об основном пороке: «Мы не имеем еще главного, что присуще всякой нормальной экономике, которая развивается не понуканиями, не из-под палки, а сама собой: мы не имеем рынка». Отсутствие рынка связано с отсутствием полноценного рубля, который мог бы стать свободно конвертируемой валютой. Каким он был в годы нэпа. По подсчетам специалистов, сегодня имеется более 2 тыс. курсов рубля: в зависимости от приобретаемых товаров и от покупателей. Шмелев, называя это обилие сумасшедшим домом, вспоминал, что некогда курс рубля был решен лично и свободно товарищем Сталиным (в 1950 г.). Сталину представили расчеты специалистов, по которым 1 доллар стоил 14 тогдашних рублей. Вождь перечеркнул цифру синим карандашом и написал — 4. Добавив, как рассказывают, «и этого им хватит».

Летом 1990 г. официальный курс рубля равнялся 1,6 доллара, туристам давали за доллар 6 рублей, реальная цена, по признанию министра финансов Павлова, составляла 10 руб., на черном рынке давали за доллар 20—25 рублей. Без настоящего рубля не может быть настоящих цен. И не может быть настоящей заработной платы. Ю. Соловьев рассказывал на пленуме ЦК, что рабочие одного из ленинградских заводов спросили его: до каких пор они будут получать свою заработную плату трамвайными талонами, к тому же прокомпостированными? Настоящий рубль, настоящий рынок (рынок всегда прав, утверждает Н. Шмелев) могут возникнуть только в результате ценовой реформы. В феврале 1989 г. Абель Аганбегян, подводя итоги 4 лет реформы, категоричен: «...вопрос о реформе розничных цен на ближайшие 3—4 года надо снять с повестки дня». Учитывая минувший опыт, можно уверенно говорить, в лучшем случае, о «ближайших 5—6 годах». Иными словами, отнести начало серьезной экономической реформы на середину 90-х годов. Страх коснуться цен связан с причинами не только экономическими, но и социальными. Эта реформа откладывалась, откладывается и — можно думать — будет откладываться, ибо неминуемо принесет повышение цен. Даже разговоры на эту тему вызывают страх и недовольство потребителей. Глубокое недоверие к финансовой политике власти питается воспоминаниями о предыдущих денежных реформах — 1947, 1962 гг., — когда население было бесстыдно ограблено.

Изменение цен вопреки воле населения чревато неприятными последствиями. Как выразился Шмелев: «Есть позитивный опыт Венгрии и негативный опыт Польши». Рождение «Солидарности» неразрывно связано с многократными неудачными попытками польских властей декретировать «правду цен». Шмелев напоминает об опыте Китая, где реформа розничных цен была произведена только после того, как за 8—9 лет в корне изменилось положение с насыщением потребительского рынка и «где даже и в этом случае ее проводят не в одночасье, а растягивают на 5 лет».

Предстоящая финансовая реформа совсем недавно обнаружила перед собой новую высочайшую преграду. В октябре 1988 г. впервые было официально объявлено о существовании в СССР бюджетного дефицита. В размере — 58 млрд. долларов. Американская экономистка Джади Шелтон рассказала, что в частных беседах советские эксперты, приезжавшие в Вашингтон, говорили о дефиците, превышавшем в три раза официальную цифру. В январе 1989 г. в Москве поправили статистику. По новым расчетам в 1990 г. советский дефицит составит 162 млрд. долларов, т. е. 11 % национального дохода. Американский дефицит в 1990 г. составит 140 млрд. долларов, или примерно 4% национального дохода.

Кажется далеким 1987 г., когда Татьяна Заславская подчеркивала значение времени, затраченного на период преобразований. «Надо не затягивать их, но в то же время и не гнать чересчур быстро». Отвергая излишнюю спешку, она предупреждала об опасности затягивания перестройки. В отличие от Николая Шмелева, академик Заславская отметила неудачу венгерского опыта. «То обстоятельство, что отдельные изменения вносились там (в Венгрии) в хозмеханизм некомплексно, через большие интервалы времени, не позволило, по мнению ученых, добиться качественного улучшения системы управления экономикой, снизило общую эффективность реформы». Татьяна Заславская заявила о необходимости «комплексного преобразования системы социально-экономических отношений в течение одного-двух, максимум — трех лет».

В январе 1989 г. Василий Селюнин, констатировав, что в 1988 г. не произошла структурная перестройка экономики, предупредил: время упущено, «счет идет уже не на годы, а на месяцы».

В феврале 1989 г. академик Абалкин предполагал, что первые ощутимые положительные результаты перестройки появятся в 1995 г. Сейчас, — добавил он, — «у нас все не в порядке». Летом 1989 г. Леонид Абалкин, которого всего год назад остро критиковал Лидер, был утвержден заместителем премьер-министра, ответственным за проведение экономической реформы. Это значило, что прежняя стратегия отвергнута, ибо, как говорил академик в июле 1989 г., «за 50 месяцев мы не сделали ничего».

В апреле 1989 г. пленум ЦК, собравшийся ровно через 4 года после того, как была принята программа Горбачева (когда был дан сигнал к прыжку), констатировал: в течение 4 лет советская экономика, в лучшем случае, прыгала на месте, на краю пропасти. Партийные боссы, в особенности потерпевшие поражение на выборах в народные депутаты, справедливо чувствовавшие себя жертвами горбачевской «чистки», жаловались на резкое ухудшение материального положения рабочего класса. Первый секретарь краснодарского крайкома партии И. Полозков (сосед бывшей вотчины Горбачева — Ставропольского края, в 1990 г. избранный первым секретарем ЦК Российской компартии), считает, например, нормальным, что «люди понимают» отсутствие масла в Краснодарском крае с плодороднейшим черноземом, который мог бы хлынуть молоком и медом. Он не слишком удивляется, что могучая супердержава на 72-м году после революции не производит достаточно детской обуви и колясок. Он жалуется на дефицит мыла, видя в нем зерно народного недовольства.

Партийные секретари обвиняли на пленуме «перестройку», которая подорвала их авторитет. Посягательство на их власть — в этом они увидели цель экономической реформы. Поражение партработников в Кузбассе А. Мельников назвал поражением «всех рабочих — представителей миллионного рабочего класса».

Сопротивление партийного аппарата внесению элементов рынка в социалистическую экономику — дело не новое. В середине 20-х годов антисталинская оппозиция выступала против новой экономической политики в защиту интересов рабочего класса. У оппозиции были основания. Введение хозрасчета, твердого рубля, принципа рентабельности производства привели к появлению значительного числа безработных. Недовольство рабочего класса дополнительно питалось улучшением положения крестьян, получивших право торговать своими продуктами на рынке, и возникновением группы новых богачей, нэпманов. Сегодняшние аргументы противников ценовой реформы, основы радикальных перемен экономической модели, дословно повторяют аргументы оппозиции 20-х годов. Впрочем, страх перед рынком, который будет определять подлинную цену не только товаров, но и качества работы советских людей, который заменит государственную опеку свободой выбора, мучает не только партийный аппарат. Боятся все, кто не верит в возможность быстрого улучшения положения, не хочет отказаться от права ничего не Делать, взамен за обещание когда-нибудь — через пять-десять-двадцать пять лет — начать жить лучше. Советский народ не поверил, что «здесь Родос», что здесь нужно прыгать. Ибо от него потребовали работать больше и лучше сегодня, обещая награду после-послезавтра.

Новая стратегия экономической реформы, принятая в декабре 1989 г., предполагает преодоление пропасти мелкими шажками в лучшем случае за пятилетку. «Хорошо, — утешал Леонид Абалкин, — если нам удастся снять весь груз накопившихся от прошлого проблем за 5 лет». Пятилетняя программа перехода к «социалистическому рынку» предусматривает целый ряд этапов демонтажа системы центрального планирования, которая, однако, на первом этапе должна усиливаться, поскольку никакой замены ей еще нет. Замедленный темп реформы ее руководитель объясняет, в частности, сопротивлением общественного мнения, которое категорически противится повышению цен, усилению социального расслоения. В связи с этим новая программа откладывает сокращение государственных субсидий на товары первой необходимости, т. е. проведение реформы цен, на следующую пятилетку.

Леонид Абалкин откладывает «светлое будущее» на десятки лет. Он считает, что причиной советского кризиса является «отсутствие социального гумуса», т. е. накопленной десятилетиями культуры труда, быта, общения, бережно передаваемого от поколения к поколению Знания. «Когда нет этого живительного гумуса, — резюмирует академик вице-премьер, — на его месте скапливается и каменеет грязь».

 

Барьер частной собственности

Частная собственность это, как известно, основа эксплуатации человека человеком, и наша революция совершена именно для того, чтобы ее ликвидировать, передать все в собственность народу.
Михаил Горбачев

Генеральный секретарь был чрезвычайно удивлен. «Эстонские товарищи, — сказал он, — преподнесли нам сюрприз». Михаил Горбачев имел в виду решения, принятые Верховным советом Эстонии в конце 1988 г. Решения эти, констатировал Горбачев на заседании президиума Верховного совета СССР, «вошли в противоречие с конституцией СССР» и поэтому «должны быть признаны ошибочными и не имеющими юридической силы». Верховный совет Эстонии попытался расширить права республики. Генеральный секретарь в своей функции председателя президиума Верховного совета критиковал эстонское решение целиком, но «особую озабоченность» вызвало у него то, что эстонцы решили «допустить наряду с другими видами собственности и частную».

«Политический словарь» объясняет: «Известны 2 основные формы собственности: общественная и частная. С частной собственностью связано разделение общества на антагонистические классы, она господствует при рабовладельческом строе, феодализме и капитализме. В результате социалистической революции утверждается общественная собственность на основные средства производства». Михаил Горбачев повторяет словарную мудрость: «Частная собственность это, как известно, основа эксплуатации человека человеком, и наша революция совершилась именно для того, чтобы ее ликвидировать, передать все в собственность народа. Пытаться восстановить ее — значит толкать назад...»

Это — момент истины. Лидер «перестройки» представляет в этом своем выступлении суть экономической реформы, которую он пробует реализовать. Он высказывается без обиняков: «Перестройка экономических отношений как раз призвана раскрыть потенциал, заложенный в различных формах социалистической собственности». Вся двусмысленность программы Горбачева обнажена в этом заявлении: «перестраивать», не касаясь фундамента, значит всего-навсего ремонтировать старое здание.

Трудности, связанные с решением квадратуры круга — реализацией экономической реформы, не выходя за рамки «социалистической собственности», проявились особенно наглядно на пограничной полосе — между социалистической и частной собственностями. На трех китах стоит экономическая «перестройка», на трех законах: о государственном предприятии (вступил в силу 1.1.1988 г.); о кооперации в СССР (подписан 8.6.1988 г., к нему примыкает Закон об индивидуальной трудовой деятельности от 19.11.1986 г.); об аграрной реформе (принципы которой изложены в постановлении пленума ЦК об аграрной политике КПСС в современных условиях от 16.3.1989 г.).

Выше я говорил о трудностях, с которыми борется советское «государственное предприятие», пытаясь реализовать Закон, со дня вступления в силу выхолощенный бесчисленными директивами, циркулярами и указаниями министерств и планирующих органов. По общему признанию экономистов, руководителей предприятий и партийного аппарата результатов изменения системы управления промышленностью пока нет. Однако трудности в реализации «хозрасчета» — это внутренние трудности в сфере «социалистической собственности», ей присущие. Иное дело — два других «закона», рассчитанных на внесение живой крови в умирающее тело социализма.

Как известно (если употребить любимое выражение советских лидеров), социалистическая собственность состоит из двух форм: государственной (общенародной) и колхозно-кооперативной. Первая — достояние всего народа, основная форма социалистической собственности. Вторая — как говорит само название — собственность колхозов и других кооперативных организаций. В исключительной собственности государства — земля, ее недра, воды, леса, основные средства производства в промышленности, строительстве и сельском хозяйстве, средства транспорта и связи, имущество государственных торговых, коммунальных и иных предприятий, основной городской жилищный фонд, «а также другое имущество, необходимое для осуществления задач государства». Колхозы и кооперативы имеют право на собственность, «необходимую им для осуществления уставных задач». Совершенно очевидно, что никакого сравнения быть не может. Но, кроме того, как говорилось еще в 1987 г., «происходит неуклонное сближение государственной и колхозно-кооперативной форм социалистической собственности». Это значит — государство медленно, но неуклонно пожирало все то, что еще ему не принадлежало.

В 1921 г. появление свободного рынка в короткий срок улучшило продовольственное положение в стране. Несмотря на страшный голод, обрушившийся на огромную территорию, в районах, им не затронутых, прежде всего в больших городах, появились продовольственные и промышленные товары, которые, казалось, исчезли навсегда после начала «большого прыжка в коммунизм». Горбачевские экономисты надеялись на повторение чуда. Закон об индивидуальной трудовой деятельности был подписан 18 ноября 1986 г. Он разрешал, «допускал», как сказано в тексте, индивидуальную трудовую деятельность в сфере кустарно-ремесленных промыслов, бытового обслуживания населения, а также другие виды деятельности, «основанные исключительно на личном труде граждан и членов их семей». Но за полгода до этого закона Центральный комитет партии принял постановление, озаглавленное: «О мерах по усилению борьбы с нетрудовыми доходами». Одновременно Совет министров обязал все правительственные органы принять меры по усилению борьбы с нетрудовыми доходами, а президиум Верховного совета издал Указ, предусматривающий ужесточение наказания за нарушение законов и правил, регулирующих индивидуальную трудовую деятельность. Указ вступал в силу 1 июля 1986 г. Когда 1 мая 1987 г. вступил в действие закон об индивидуальной трудовой деятельности — атмосфера была готова: граница между «нетрудовыми доходами» и доходами от совершенно легальной «индивидуальной трудовой деятельности» была различима с большим трудом.

Тацит заметил: чем коррумпированнее государство, тем больше у него законов. Эпоха «перестройки» подтверждает наблюдение римского историка. 1 июля 1988 г. в СССР вступил в силу очередной новый закон — о кооперации. Он предусматривает превращение кооперации «в широко разветвленную систему, органически связанную с государственным сектором экономики и индивидуальной трудовой деятельностью населения». Законодатели, забыв о недавней стратегии «сближения» двух форм собственности, заверяют, что «закон о кооперации в СССР направлен на равноправное взаимодействие государственного и колхозно-кооперативного секторов социалистической экономики...»

Четыре года «индивидуальной» деятельности и два года существования кооперативов не дали результатов, сравнимых с аналогичным периодом нэпа. Чуда — пока? — не произошло. Как и все другие законы, решения, касающиеся прищепления нового органа в организм советской социалистической экономики, были подготовлены наспех, на привычном советском низком уровне. Еще раз подтвердилось, что зрелый социализм перестраивают по традиции, сооружая сначала временные бараки, остающиеся навсегда. Только на этот раз дефекты законов о кооперативном движении кажутся подготовленными умышленно. Ибо на этот раз делается попытка прищепить орган, вообще чужеродный организму.

Авантюрист и мошенник Остап Бендер жаловался: никто меня не любит, кроме уголовного кодекса, который меня тоже не любит. Это как нельзя более точное определение отношения к индивидуальной (ни в коем случае не частной) трудовой деятельности, к кооперативам. «Стоит только заговорить о личной инициативе, — жалуется наблюдатель, — как из глубины общественного сознания возникает карикатурно зловещая фигура кулака-мироеда, лавочника-охотнорядца, красномордого трактирщика, лакейски лебезящего портного — одним словом, идейного врага, объединенного общим понятием «частник».

Трудности «прищепления» кооперативного движения связаны с полной атрофией «личной инициативы». Аналогия с нэпом, о котором много говорят сторонники кооперативов, не существует. В начале 20-х годов частная инициатива уже преследовалась новым режимом, но еще существовала в подпольях человеческих характеров и вырвалась наружу, едва было дано разрешение. Главное же, пролетарская революция преследовала, но еще не уничтожила индивидуального крестьянина, который позволил — едва разрешили ему — создать рынок. Трудности связаны и с тем, что «частник» и «рынок» пугают не только потребителей. В неменьшей степени они пугают руководителей, а следовательно законодателей.

Законы о кооперативах преследовали в первую очередь «государственную» цель: установить контроль над «второй экономикой», над «цветными рынками», как назвали в 70-е годы все те каналы, по которым перераспределялись товары и деньги вне плановой экономики. Улучшение снабжения населения — не было даже второй целью законодателей. Над кооперативами и индивидуальной деятельностью висит, как дамоклов меч, закон о борьбе с нетрудовыми доходами: только добрая воля надзорных органов спасает от обвинения в «спекуляции».

В докладе «О задачах партии по коренной перестройке управления экономикой», наметившем программу экономической реформы, Горбачев отметил роль кооперации в вытеснении «теневой экономики».

В марте 1988 г., за три с половиной месяца до вступления в силу закона о кооперации, был подписан указ о прогрессивном налогообложении кооператоров. О суровости указа свидетельствует сравнение с эпохой нэпа. С 1926 г. началась политика «постепенного вытеснения частника» из социалистической экономики. Для этого прежде всего использовался прогрессивный налог. Инструмент действовал чрезвычайно эффективно. В 1926 г. доля частной торговли составляла 25%, а в 1927 — только 15%. По сравнению с налоговой системой, введенной в 1988 г., налоговая шкала 1926 г. была в пять раз меньше.

Сделано это было вполне сознательно. Тогдашний министр финансов Борис Гостев в интервью для журнала «Огонек» не скрывал своих чувств: «Я не против кооперативов, — заверил он, добавив: — не забывайте, что прежде всего люди пошли туда за деньгами». Для него нет сомнения: в кооперативах деньги зарабатываются нечестно. «Почему вы все время исходите из того, что заработаны эти рубли нечестно?» — спрашивает журналистка. Потому, с великолепной простотой ответил министр, «что на честном труде не разживешься». Убедившись, что налоговая система душит еще не родившуюся кооперацию, законодатели сделали вид, что смягчили прогрессивное обложение, предоставив значительные права местным властям, где вражда к кооперации особенно сильна.

В декабре 1988 г. появилось постановление Совета министров, резко лимитирующее права кооперативов, провозглашенные в законе. Прошло всего лишь 6 месяцев, а партия (Политбюро) и правительство (Совет министров) принимают специальные решения, рожденные страхом перед частной инициативой. Совет министров постановил, что «кооперативы не вправе заниматься видами деятельности согласно Приложению №1». А в приложении перечислены: издательская деятельность, производство кино— и видеопродукции, тиражирование кинофильмов и видеопрограмм, организация общеобразовательных школ, осуществление всех операций с наличной иностранной валютой. Запрещается, кроме того, «деятельность по установлению гигиенических нормативов химических веществ в средах», т. е. запрещается специфическая экологическая деятельность. Политбюро приняло решение о мерах, направленных на контроль цен в кооперативах.

Цены в кооперативах действительно значительно выше государственных. Этим, естественно, недовольно население, привыкшее к ситуации, выраженной шуткой: «У нас ничего нет, зато все дешево». Этим очень недовольно начальство. «Может ли безвестный краснодеревщик, товарищ Страдивари, работающий в глубинке, в райцентре, зарабатывать больше, чем министр?» — задает риторический вопрос экономист Г. Лисичкин.

Высокие цены практически были впланированы в закон о кооперации. Поскольку кооперативы, хотя теоретически они имеют те же права, что и государственные предприятия, лишены доступа к государственной системе снабжения товарами по твердым оптовым ценам, они обращаются в розничную сеть. И выкупают все, что находят в магазинах: от риса и сахара до тканей и строительных материалов. Дефицит, безраздельно царящий на советском «рынке», усугубляется. В результате кооперативы могут продавать свои изделия, предлагать свои услуги по любой цене. По идее кооперация должна была в первую очередь удовлетворить потребности человека со средним заработком. В реальности кооперация ориентируется на потребителя с высокими доходами.

Кооперативы внезапно открыли то, что существовало раньше, но прикрывалось лозунгами, — резкое материальное расслоение общества. Привилегированное положение номенклатуры — правящего слоя — принималось населением хотя и без удовольствия, но и без возмущения. Оно представлялось естественным. Кооперативы обнаружили в социалистическом Советском Союзе, которому не хватало лишь нескольких шагов до коммунизма, богачей, миллионеров. Формула Леонида Абалкина — идеология превратилась в психологию — объясняет острое недовольство подавляющего большинства населения нарушением главного принципа социализма — всеобщего равенства. «Перестройка создала класс спекулянтов и перекупщиков под видом кооперативов. Это кровопийцы на теле народа, — пишет в газету ленинградец Сидоров, 36 лет. — Они калечат души молодежи и отучают людей работать. Это какой-то коммерческий социализм с частнособственническими инстинктами». Ему вторит рабочий С. Полуэктов из Тулы: «Если так дальше пойдет, то от социализма ничего не останется. Если это называется перестройкой и демократизацией, то я категорически против. Все верно: при Сталине ничего своего душе не положено было иметь. При Брежневе думали одно, говорили другое, Делали третье. Но жили-то одинаково, без миллионщиков. Пусть и недостатки были, но это не от неправильной линии, а от отсутствия дисциплины». Среди писем в редакции газет есть и гораздо более решительные. Житель подмосковного поселка Д. Калинычев рассказывает, как «пела душа» у него после того, как он прочел судебный очерк, в котором излагалась история ограбления племянником богатого дяди. Автор письма спрашивает: каким образом в квартире дяди оказалась старинная мебель, картины и прочее? Он радуется, что племянник с товарищами еще до дяди украли автомашину у продавщицы ларька с мясом. С его точки зрения, такой грабеж «имеет воспитательное значение», ибо на зарплату никто автомашину купить не может. Возражая автору судебного очерка О. Чайковской, писавшей — «не твое, не бери», автор письма предлагает «облегчать» от накопленного всех «грабящих» (т. е. торговцев, кооператоров), а также «академиков и профессоров, крупных писателей и поэтов, артистов и режиссеров, директоров и начальников, т. е. всех высокооплачиваемых лиц». У Д. Калинычева — один принцип: грабить нельзя малообеспеченных людей, это — противозаконно.

Идея, овладевшая массами, становится материальной силой — учил Маркс. Его правоту подтверждают, например, действия партийных руководителей Волгоградской области, убежденных, видимо, что богатых надо грабить. Они организовали погром местных жителей, построивших парники для выращивания помидоров, которые потом продавались на рынке. Или действия жителей подмосковного городка, поджегших свиноферму, в знак возмущения появлением в их среде «новых буржуев, нэпманов и кулаков». Кооператор А. Андреев рассказывает, что после очередного ночного погрома в кооперативе он пришел в милицию за помощью. Майор милиции со свойственной его профессии прямотой отрезал: «Твоя частная лавочка, ты и защищай». Институт социологии Академии наук в самом конце 1988 г. провел опрос среди москвичей. «Какие наиболее важные социальные проблемы стоят сейчас перед нашим обществом?» — задали вопрос социологи. Подавляющее большинство назвало «корнем зла», «источником всех бед», «болезнью нашего общества» — нетрудовые доходы. «Решение этой проблемы повлияет на все остальные», — отвечали столичные жители. Они убеждены, что «если убрать жуликов, страна будет процветать».

Цитированный выше А. Андреев пишет, что кооператорам отказывают в защите не потому, что есть на этот счет инструкция. Он объясняет: «Они становятся жертвами уникальной ситуации, когда появилась возможность открытой, публичной, безбоязненной агрессии против собственности. В нашем генном кодексе не отложилось уважение к тому, что называется собственностью. Мы ее презрели когда-то, выкинули на «свалку» истории. Удивительно ли, что теперь она так раздражает, вызывает такой бурный взрыв анархических чувств?»

Принятие нэпа в 1921 г. вызвало взрыв «анархических чувств», появление «нэпманов», богачей, которых совсем еще недавно уничтожали с благословения коммунистической доктрины, вызвало недоумение и отчаяние у многих, поверивших в необходимость построить рай для «чистых», одурманенных Идеей. «Чевенгур» Андрея Платонова — гениальное изображение прыжка в счастье, который неизменно оборачивался прыжком в смерть. В первой половине 20-х годов кроме круга апостолов новой веры жило и население, еще знавшее, что такое собственность. Понадобились десятки лет строительства социализма, чтобы утвердилась уравнительная ментальность: всеобщий образ мышления, основанный на принципе — если у меня ничего нет, то и у соседа не должно быть ничего.

Внимательный, острый наблюдатель Анатолий Стреляный, побывавший летом 1989 г. в «глубинке», беседовавший с «простым народом» — рабочими, колхозниками, служащими, констатирует: «Что сильнее разума? Страсть. Имя этой страсти — зависть. То, что она проделывает сейчас с нашим народом, заставляет все чаще вспоминать конец двадцатых годов... Сталин и его друзья, конечно, постарались натравить народ на торговлю, но могли бы этого и не делать: народ и без подсказки знал своего врага: торговец, продавец, кооператор. Он был готов прикончить нэп голыми руками».

Социалистический лагерь дает возможность изучения изменений отношения к собственности — ибо в странах, построивших социализм в разное время, отношение не однородно: в зависимости от времени обращения в «веру». Эту дифференциацию можно наблюдать и в самом Советском Союзе. Прибалтийские страны, насильственно включенные в СССР, сохранили еще в «генном кодексе» понятия, исчезнувшие на территориях, строивших новый мир с 1917 г.

Официальная идеология, долго утверждавшая преимущества социалистической «организованности» по сравнению с капиталистической рыночной анархией, с трудом поворачивается «лицом» к кооперативу. Беспрестанно цитируемые строчки из нескольких ленинских статей в поддержку кооперации, многомысленны, как обычно, у вождя революции и позволяют противоречивые комментарии. На помощь марксистской идеологии приходят идеи русских консервативных мыслителей XIX в., проклинавших капитализм и надеявшихся, что он обойдет Россию стороной.

Нынешние последователи идей русской исключительности настаивают на нравственном смысле кооперации. Историк Владимир Дмитриенко грустно замечает: «Сегодня интерес кооператива лишь в том, чтобы получить прибыль». С его точки зрения прибыль для кооператива — второстепенна. Главное: «Форма гармонии общенародных и личных интересов». Гармония, одно из любимых слов славянофилов XIX в., часто употребляется Горбачевым. Оно противопоставляется «экономизму», рынку с его погоней за деньгами, а следовательно — безнравственному. «Торгаши губят страну», — заявляет Михаил Антонов, плодовитый автор статей, остро осуждающих «экономизм» и его сторонников Л. Абалкина, Н. Шмелева и др., добавляя, что «грамотные торгаши», и прежде всего ученые-экономисты, делают то же губительное дело успешнее, «во всеоружии знаний». Не деньги, как приманка, не «примитивная философия корыта», развращающая людей, но любовь должна стимулировать труд, — считает М. Антонов.

Трудности кооперативного движения в чуждой среде связаны с двусмысленным отношением к кооперации и Высшей инстанции — Генерального секретаря. Он не перестает говорить о необходимости ее развития, напоминая немедленно, что она поможет ликвидировать «своего рода теневую экономику». Он говорит о необходимости поощрения инициативы трудящихся и видит в этом смысл решений об индивидуальной трудовой деятельности и кооперативах, но предупреждает тех, кто «усмотрел в кооперации и индивидуальной трудовой деятельности чуть ли не возрождение частнохозяйственной практики». В юбилей четырехлетия «перестройки» Горбачев услышал на пленуме ЦК тяжелые обвинения, адресованные кооперативному движению: «Рост нетрудовых доходов, вышедший из-под контроля, ставшая по существу легальной спекуляция...»; «Еще более неудержимо, чем в государственном секторе, растет заработная плата в кооперативах. В основном, по этой причине из промышленных предприятий, со строек и других отраслей народного хозяйства в кооперативы идет массовый отток квалифицированной рабочей силы».

Генеральный секретарь признал «наши» ошибки и дал обещание: «С самого начала нам надо было иметь в виду, что всякое расширение демократии, гуманизация жизни должны идти параллельно с бескомпромиссной борьбой с преступными элементами... Мы должны серьезно поправить положение».

Опыт 20-х годов показал, что кооперативы представляют собой великолепный «объект ненависти», могут послужить козлом отпущения, когда власть ощутит в нем необходимость. Возможность превратить кооперативы в откупительную жертву, которая будет брошена в лапы недовольным потребителям, вписана во все партийно-правительственные акты, регулирующие их деятельность.

Кооперативы вызывают ненависть потребителей, когда завышают цены. Еще большую ненависть вызывают они, когда снижают цены. Тогда они выступают конкурентами государства. Экономист Гавриил Попов делает вывод: «Если цены кооператоров ниже государственных... под угрозой оказывается вся система». Низкие кооперативные цены демонстрируют ненужность аппарата, который контролирует государственную экономику. Г. Попов считает, что аппарат ведет беспощадную борьбу с попытками кооперативов устанавливать низкие цены, способствует «вымыванию» дешевых товаров, и видит в этом одну из главных проблем «перестройки».

Первые результаты партийно-правительственных усилий по развитию кооперации носят все тот же двойственный характер. С одной стороны наблюдается быстрый рост кооперативов. С июля 1987 по июль 1988 г. их число выросло в десять раз: с 3709 до 32561. С другой стороны, иногда этот рост выглядит иллюзорно: 40% кооперативов, зарегистрированных на конец 1988 г., существовали только на бумаге. В большинстве это были кооперативы мелкие, технически отсталые, лишенные финансовых средств и кредитов, притесняемые местными властями и предприятиями, с которыми они связаны. В торговле и общественном питании работало всего лишь 19%, значительная часть кооперативов обслуживает государственный сектор. Тем не менее, на 1 октября 1989 г. их число возросло снова — более чем в 3 раза по сравнению с той же датой годовой давности, численность занятых работников — в 5 раз. Доля выручки от реализации продукции (работ, услуг) в 1988 г. не превышала 1 % в объеме валового национального продукта, в 1989 г. — по официальным данным — эта доля возросла до 5-6%.

Анатолий Стреляный резюмирует спор о кооперативах, цитируя слова одного из своих собеседников: «Решать, пусть и очень демократично, с участием депутатов и профсоюзов, какие кооперативы нам нужны, это то же самое, что решать за молодых супругов, очень демократично решать, с участием общественности и товарищей по работе, какие дети от них нам нужны: пол, характер, цвет глаз и волос и когда».

Постоянный упрек, адресуемый кооперативам: их возникновение породило «новые формы корыстной преступности, такие, которых в „докооперативный“ период у нас не было. Это и мафия, и рэкет, и поджоги, и „отмывание“ преступно нажитого капитала». Нет сомнения — многочисленные статьи, интервью с экспертами это подтверждают, — что кооперативы дали советской организованной преступности новые возможности. Безусловно, преступность существовала и до того, как был дан толчок кооперативному движению. Организационные формы мафии она стала приобретать около трех десятилетий назад. «Гласность» ввела в советский словарь понятия, которые ранее были знакомы только по фильмам, изображавшим разложение капитализма: мафия, рэкет, гангстер. Журналист, обратившийся к ставшей очень популярной теме, констатирует: «Нам, с детства знающим, что гангстерам место лишь в каменных джунглях Чикаго, приходится с трудом осознавать неприятную мысль — наше общество не только не имеет природного иммунитета к мафии, но даже, пожалуй, наоборот». «Наоборот» — значит, что «наше общество», советская система, в которой партия неразрывными нитями связана с экономикой, контролируя ее, руководя ею, особенно легко коррумпируется и превращается в мафию; аппарат управления связывается с организованной преступностью.

В конце 1988 г. существовало, по официальному подсчету, около 30 органов, проверяющих торговлю. Еще больше «органов» проверяет деятельность кооперативов, борется со «спекуляцией» и многочисленными другими «преступлениями», рожденными хроническим дефицитом и советскими законами. С началом 1989 г. профсоюзы ввели в действие еще одно звено «единой системы проверяющих органов» — рабочий контроль. Рабочие контролеры, подведомственные советам профсоюзов, независимые от администрации, в сотрудничестве с министерством внутренних дел, должны гарантировать честность и социальную справедливость. В 20-е годы такой «контроль» осуществляли «отряды легкой кавалерии», состоявшие из комсомольцев и действовавшие по указаниям партии.

Необходимость усиления контроля очевидна. Ленину принадлежит открытие: «Проверять людей и проверять фактическое исполнение дела — в этом, еще раз в этом, только в этом теперь гвоздь всей работы, всей политики». Приводя эту цитату, «Правда» говорит о неотложной необходимости сочетать «гласность и действенность контроля», о необходимости «возвращения к ленинским принципам всенародности контроля».

Весь народ контролирует весь народ. Это — очередной рецепт повышения эффективности советской системы, открытый после 5 лет «перестройки».

 

Аграрная стена

Мы раскрестьянили страну
Михаил Горбачев

 «Раскрестьянили» — слово новое, вошедшее в политический словарь вскоре после начала «перестройки». Оно означает не связанный с развитием цивилизации процесс урбанизации страны. Михаил Горбачев признает, что «мы», имея в виду партию, уничтожили крестьянство как профессию, связанную с особым отношением к земле, с особым пониманием природы.

Признание пришло с великим трудом. Через два года после начала реформ. «Раскрестьянивание» означает превращение крестьян в колхозников — наемных рабочих, имеющих очень мало общего с землепашцами. Михаил Горбачев продолжает, однако, считать коллективизацию исключительно важной и благотворной мерой. Подводя итоги 70-летию советской власти, генеральный секретарь отметил, что «линия на борьбу с кулачеством» была «сама по себе правильной». Ошибка заключалась в том, что линия «трактовалась так широко, что захватила и значительную часть середняков». Тем не менее, оценивая «в целом» значение коллективизации «в деле укрепления социализма в деревне», Горбачев настаивает на том, что «она, в конечном счете, была поворотом принципиального значения. Коллективизация означала коренное изменение всего уклада жизни основной массы населения страны на социалистических основах. Она создала социальную базу для модернизации аграрного сектора и перевода его на рельсы культурного хозяйствования, позволила значительно повысить производительность труда, высвободила значительную часть рабочих рук, необходимых для других сфер социалистического строительства». Более года спустя, уже после принятия очередных новых мер по улучшению положения в советском сельском хозяйстве, Горбачев элегически вспоминает о коллективизации: «Одно время было исторически необходимо, как говорится, подналечь на село, привлечь его ресурсы для создания промышленного потенциала».

Похвала коллективизации, нежелание раз и навсегда осудить не ее эксцессы, а политику партии по ликвидации крестьянства, совмещались у генерального секретаря с пониманием необходимости принятия каких-то мер. В конце 1987 г. он еще мог с удовлетворением говорить: «...нам удалось собрать урожай зерна более чем в 210 миллионов тонн. Это — результат огромных усилий нашего народа, партии, поднявшей его на работу по-новому!» Каждый добавлял от себя: результат нового динамичного руководства. Год спустя даже этого удовлетворения не было: урожай 1988 г. упал до 195 млн. тонн.

Смысл «раскрестьянивания страны» лучше всего передает мнение американца, продающего зерно Советскому Союзу и великолепно знающего колхозно-совхозное сельское хозяйство. На вопрос председателя колхоза, долго ли еще мы будем покупать зерно в США, он ответил весело: «Всегда!» Не желая обидеть собеседника, он разъяснил, что русским выгоднее приобретать то, что у них плохо получается, а заниматься тем, в чем они сильны.

Страна с самым большим пахотным ареалом в мире обречена «всегда» покупать зерно за границей. Каждый второй кусок хлеба, съедаемый в СССР, привезен из-за границы. В марте 1989 г. — через 4 года после прихода к власти — Горбачев констатирует: «Действительность такова, что продукции сельского хозяйства нам не хватает».

В 60-е годы, когда лучшим комментатором положения в стране было «армянское радио», широкую популярность приобрел диалог: «Есть ли выход из безвыходного положения? — На вопросы о сельском хозяйстве не отвечаем». Проблема сама по себе не была сложной. Она, как показала история, была неразрешимой: каким образом сочетать общественные и личные интересы, каким образом закрепощенный колхозник мог кормить государство и не умирать с голоду? Превращение крестьян в колхозников решало первую часть проблемы: государство стало получать столько сельскохозяйственных продуктов, сколько могло отобрать у колхозников. Оставалась вторая часть: сколько выделять на выживание.

В 1935 г. Сталин, объявив о победе, о том, что 90% крестьян уже работает в колхозах, подчеркнул, что необходимо учитывать «кроме общих интересов колхозников, их личные интересы...» Товарищ Сталин выразил свое неудовольствие тем, что «некоторые думают, что корову нельзя давать, другие думают, что свиноматку нельзя давать. И вообще вы хотите зажать колхозника. Это дело не выйдет. Это неправильно». Сталин не позволял «зажимать» колхозников без его прямого, сталинского, указания. Демонстрируя тем самым важнейший принцип советской системы: воля Вождя определяла политику, в том числе и политику аграрную. Никита Хрущев в первые годы своего правления значительно облегчил положение колхозников. Затем, однако, он решил, что поскольку облегчение их положения не побудило колхозников производить гораздо больше, как рассчитывал первый секретарь, Хрущев пришел к выводу, что работе в колхозе мешают личные участки. Те самые коровы, свиньи, которые Сталин разрешал иметь, Хрущев запретил иметь: все силы на работу в колхозе. Брежнев то разрешал, то запрещал.

Каждый из вождей имел свои рецепты решения квадратуры круга сельского хозяйства. Многочисленные высказывания Михаила Горбачева позволяют проследить его взгляды на аграрный вопрос. Они представляют интерес не только потому, что сегодня, став Лидером, он определяет аграрную политику, но и потому, что Горбачев — специалист: почти 9 лет он руководил сельскохозяйственным регионом, Ставропольским краем, затем более 6 лет в качестве секретаря ЦК опекал все сельское хозяйство страны. Мало того, рассказывая о своей жизни читателям журнала «Известия ЦК КПСС», он не забыл напомнить: «Поскольку приходилось очень много заниматься вопросами сельского хозяйства, то я заочно окончил еще и экономический факультет сельскохозяйственного института, что оказалось хорошим дополнением к моему юридическому образованию». Никто из его предшественников не был подготовлен так хорошо для решения аграрного вопроса в СССР.

Тексты речей и статей Михаила Горбачева до его избрания генеральным секретарем ЦК не оставляют сомнений: глубокий знаток сельского хозяйства СССР положением вполне доволен. В апреле 1978 г. он сообщает, что труженики села с глубоким удовлетворением констатируют: «Разработанная партией аграрная политика, особенно начиная с мартовского (1965 года) Пленума ЦК КПСС доказала свою жизненную силу и эффективность». Идут годы, проклинаемый ныне «застой» достигает дна маразма, но секретарь ЦК Горбачев в 1982 г. заверяет, что «колхозы и совхозы обеспечивают необходимые возможности для эффективного использования земли и других средств производства, создают благоприятные условия для труда и быта, духовного развития работников села». Он настаивает: «Жизнь подтвердила эффективность аграрной политики партии».

Михаил Горбачев имеет в своих руках могучий аргумент, свидетельствующий «о достижениях аграрного сектора экономики страны», — статистику. Достаточно сравнить: «Темпы роста сельскохозяйственного производства нашей страны выше, чем в развитых капиталистических странах (в 1976—1980 гг. в сравнении с 1961 —1965 гг. они составили: в СССР — 150%, в США — 131%, в ФРГ — 125%, во Франции — 125%, в Англии 127%)». Снова приходится напоминать, что невиданный рост темпов приходится на эпоху застоя. Цитируемые выше цифры Горбачев привел на семинаре идеологических работников, который собрался в Москве в апреле 1982 г. В статье, опубликованной в журнале «Проблемы мира и социализма» в октябре 1982 г., рассчитанной на иностранных товарищей, он сообщает еще более выразительную статистику: «За последние 15 лет среднегодовые сборы зерна в СССР увеличились на 57%, а темпы прироста производства сельскохозяйственной продукции были в 1,5-2 раза выше, чем в странах «Общего рынка» и в Соединенных Штатах». Неудивительно поэтому, что Горбачев объявил Продовольственную программу СССР, принятую в мае 1982 г., вкладом СССР «в решение мировой продовольственной программы».

Розовым советское сельское хозяйство все еще видится Горбачеву и после его избрания генеральным секретарем. В сентябре 1985 г. он объясняет: «Наш оптимизм исходит из огромных возможностей, заложенных в социалистической системе хозяйства. Она позволяет нам в плановом порядке решать назревшие вопросы экономики, маневрировать ресурсами, концентрировать их на актуальных задачах. Именно так мы действуем в последние годы, осуществляя аграрную политику, и такую линию надо твердо проводить в жизнь и в будущем».

Непробиваемый оптимизм Михаила Горбачева можно, конечно, объяснять тем, что он говорил о себе, о своем руководстве. Это он «маневрировал», «концентрировал» и «решал». Но это — неполное объяснение. Константа всех его выступлений по сельскохозяйственным вопросам — твердая убежденность в возможностях социалистической системы, в возможностях колхозов и совхозов. Он не перестает повторять: все «назревшие вопросы» и проблемы могут быть решены увеличением инвестиций в сельское хозяйство, улучшением планирования, «на строго научной основе», развитием мелиорации и химизации. В записке, адресованной в мае 1978 г. в ЦК и, возможно, окончательно убедившей Брежнева в пригодности ставропольского секретаря на посту секретаря ЦК в Москве, Горбачев изложил программу «некоторых мер последовательного осуществления аграрной политики КПСС на современном этапе». Все они нацелены на «совершенствование» аграрной' политики партии путем «совершенствования» «планирования сельского хозяйства», закупочных цен на сельскохозяйственные продукты, «более рационального использования земли, воды, техники, минеральных удобрений, трудовых и других ресурсов в самих колхозах и совхозах».

В 1980 г., уже с кресла лица, ответственного за сельское хозяйство всей страны, Горбачев удовлетворенно говорит о «расширении химизации сельского хозяйства», об «огромном значении в развитии производительных сил сельского хозяйства», которое имеет «программа мелиорации земель». И в 1985 г. Горбачев стоит на своем: «Мы прошли большой путь, осуществляя грандиозную программу мелиорации в сельском хозяйстве. Масштабы мелиоративных работ и дальше будут расширяться на основе уже разработанных и принятых планов».

Аграрная политика партии, включая предложенные и осуществленные Горбачевым поправки, рассматривается им — в 1982 г. — как «новый этап осуществления ленинского кооперативного плана». Продовольственная программа СССР, подготовленная под руководством Горбачева и принятая в 1982 г., объявляется им в апреле 1983 г. «живым воплощением ленинских идей о надежном продовольственном фонде страны и всестороннем прогрессе села».

В феврале-марте 1986 г. работал XXVII съезд партии, первый на котором новый генеральный секретарь представлял свою программу. Аграрная политика партии, сформулированная в мае 1982 г., верно отраженная в Продовольственной программе, не нуждалась в изменениях. Горбачев предложил лишь несколько новых мер, которые Должны были привести к «решению продовольственной проблемы» в кратчайшие сроки. Прежде всего, съезд решил создать суперминистерство, ведающее сельским хозяйством, объединяющее десяток министерств, имеющих отношение к земледелию, — Государственный агропромышленный комитет СССР (его возглавил упоминавшийся выше старый товарищ Горбачева по работе в Ставрополе В. С. Мураховский). Госагрокомитет должен был позаботиться прежде всего о применении «интенсивных технологий», сокращении «потерь продукции при уборке, транспортировке, хранении и переработке». Было подсчитано, что потери составляют до 20, а по некоторым видам продукции — до 30 процентов. Новым было, как сформулировал в докладе Горбачев, «применение в современных условиях ленинской идеи о продналоге». В 1921 г. Ленин положил в основу нэпа отказ от конфискации сельскохозяйственных продуктов у крестьян, заменив ее налогом. Все то, что оставалось после налога, можно было везти на свободный рынок. Продналог в новых условиях, как его представил генеральный секретарь, означал установление на каждый год пятилетки твердого плана закупок продукции, который не будет меняться. До решения XXVII съезда планы твердых закупок устанавливались в зависимости от урожая: чем выше урожай в колхозе, тем выше план. Теперь все должно было перемениться. Все полученное сверх плана разрешалось использовать по усмотрению колхоза: продавать дополнительно государству, продавать на рынке, распределять среди колхозников. В. Мураховский, выступая на съезде, подчеркнул значение социалистического рынка в увеличении объемов и повышении качества продукции. Он успокоил делегатов: «Бояться этого нечего. Пределы рынка определяются социалистической системой, ключевыми позициями государства в производстве и распределении».

В июне 1987 г. Михаил Горбачев все еще говорит о том, что «у нас есть реальные возможности для того, чтобы в ближайшие два-три года серьезно изменить положение с продовольственным снабжением». К этому времени, однако, начинаются поиски дополнительных мер по лечению сельского хозяйства. Это становится тем более необходимо, что прежние рецепты оказываются при ближайшем рассмотрении — в свете гласности — не просто неэффективными, но вредными. Публицисты рассказывают о непоправимых бедах, нанесенных земле «гигантскими программами мелиорации», колоссальным количеством химикатов. Бессмысленными оказываются призывы к интенсификации механизации, если советская промышленность выпускает в 16 раз больше комбайнов, в 6,4 раза больше тракторов, чем США.

Предшественники Горбачева, начиная со Сталина, полагали, что личные подсобные хозяйства колхозников могут служить дополнительным источником сельскохозяйственных продуктов. Несмотря на переменчивое отношение генеральных секретарей к личным хозяйствам — позволялись, запрещались, снова разрешались и опять ограничивались — они давали значительную часть картофеля, овощей, других продуктов. Горбачев всегда относился к ним неодобрительно. В 1981 г. он признает, что личные хозяйства имеют «определенное значение». Он признает даже, что колхозы и совхозы могут сотрудничать с личными подсобными хозяйствами, ибо в таком сотрудничестве «удачно сочетаются интересы государства и колхозно-совхозного производства с личными интересами колхозников, рабочих и служащих». Это знал уже Сталин, учивший: «Сочетание личных интересов колхозников с общественными интересами колхозов — вот где ключ укрепления колхозов». Признавая значение личных хозяйств, Горбачев подчеркивает их недостатки. «Распространяемые на Западе домыслы и спекуляции о преимуществах личных подсобных хозяйств, — утверждает Горбачев в 1983 г., — разумеется, несостоятельны». И добавляет: производительность труда в них в 2 раза ниже, чем в колхозах, их показатели — результат бесплатного использования колхозной земли, воды и т. д..

В ноябре 1988 г., через два месяца после визита в Сибирь, где население засыпало генерального секретаря жалобами на отсутствие продуктов в магазине, Горбачев поехал в Орел. Вечерняя телевизионная программа «Время» показала его в разговорах с народом на улице. Народ уверял генерального секретаря, что продовольственное положение стало лучше. Недоверчивый Горбачев настаивал: «Честное слово?» Из окружавшей его толпы раздались голоса: «Честное слово. Дела пошли лучше».

Михаил Горбачев знал, что это неправда. Уже готовился пленум по аграрному вопросу. 16 марта 1989 г. пленум Центрального комитета принял резолюцию «Об аграрной политике КПСС в современных условиях». Семь лет назад была утверждена Продовольственная программа СССР, определявшая генеральную линию партии по отношению к сельскому хозяйству. 24 года назад — в марте 1965 г. — начала действовать аграрная политика послехрущевской эпохи. Все эти программы были рождены «великим переломом», цель которого Сталин лаконично сформулировал в декабре 1929 г.: сплошная коллективизация и ликвидация кулака. «Перелом» означал отказ от новой экономической политики, провозглашенной в марте 1921 г., и возвращение к старой — ленинскому «военному коммунизму», начатому сразу же после захвата власти большевиками.

Обилие аграрных политик коммунистической партии — кажущееся. Их было две: в 1921 г. Ленин отказался от первой и сформулировал вторую, Сталин вернулся к первоначальной. Все видоизменения сельскохозяйственной модели, сложившейся в сталинскую эпоху, носили «эстетический» характер, не касались ее основ. Ни реформы Хрущева, ни Брежнева. Докладывая о новой аграрной политике, Горбачев, в поисках ответа на вопрос, «почему все наши меры... не дали желаемых результатов, не обеспечили нужных перемен на селе», излагает краткую историю отношения партии к «крестьянскому вопросу». Безоговорочно восхваляя «новую экономическую политику» Ленина, генеральный секретарь критикует на этот раз коллективизацию, видя в ней возрождение «методов внеэкономического принуждения времен «военного коммунизма». 2 ноября 1987 г. в докладе, посвященном 70-летию Октября, Горбачев, признавая «перегибы в проведении борьбы против кулачества», которая «сама по себе» была правильной, настаивал на том, что «оценивая в целом» коллективизация была — цитирую — «поворотом принципиального значения. Коллективизация означала коренное изменение всего уклада жизни основной массы населения на социалистических основах. Она создала социальною базу для модернизирования аграрного сектора и перевода его на рельсы культурного хозяйствования, позволила значительно повысить производительность труда, высвободила значительную часть рабочих рук, необходимых для других сфер социалистического строительства. Все это имело исторические последствия».

В марте 1989 г. Горбачев несколько меняет оптику: «Оценивая события тех лет, мы обязаны сказать и о человеческой трагедии». И о человеческой трагедии, значит, в дополнение к экономической катастрофе. Не отрицая необходимости борьбы с кулаком, он сожалеет, что «фактически применили насилие по отношению к огромной массе крестьян-середняков и даже бедняков». Тонкое различие отношения к разным сортам людей — кулакам, середнякам, беднякам — сохраняется. Впервые Горбачев называет — примерную — цифру: «Миллионы крестьян с семьями были оторваны от земли, родных мест, бедствовали и погибали в лагерях и ссылках». В ноябре 1987 г. он еще говорил о «многих тысячах членов партии и беспартийных» — жертвах массовых репрессий. Тем не менее, и в марте 1989 г., «констатируя ошибочность подходов к осуществлению коллективизации», Горбачев подчеркивает, что неверно «отрицать необходимость социалистических преобразований села», неправомерно «делать вывод о неэффективности колхозного строя». Михаил Горбачев настаивает: «Нет, в природе коллективного хозяйства заложены огромные потенциальные возможности...»

Поскольку эти возможности не были выявлены при жизни Сталина, после 1953 г. начались попытки их реализации. Принимались «довольно крупные экономические, политические, организационные меры, направленные на укрепление сельского хозяйства». Они не дали результатов. Новая «попытка разработать эффективную аграрную политику была предпринята на мартовском (1965 года) пленуме ЦК». Однако, с недоумением замечает генеральный секретарь, «и решения мартовского Пленума не были выполнены, а определенный им курс впоследствии серьезно деформирован». К 1980 г., констатирует Горбачев, и колхозы, и совхозы в целом были убыточными. Все советское сельское хозяйство давало дефицит. К этому времени он уже два года отвечал — как секретарь ЦК — за аграрный сектор. Принимается решение разработать Продовольственную программу — очередную политику партии в сельском хозяйстве. «Тем самым, — сообщает Горбачев, — как-то удалось приостановить нарастание кризисных явлений и даже несколько улучшить положение в сельском хозяйстве». Генеральный секретарь удачно выбирает выражение: «как-то удалось». Ему не очень ясно — как же именно, какие из директив ЦК дали результат. Он признает, что «решения майского (1982) пленума несли на себе и печать времени, имели компромиссный, половинчатый характер».

В марте 1989 г. Михаил Горбачев представляет новую аграрную политику. Она готовилась уже давно. Первоначально пленум предполагалось собрать в феврале. Он собрался 15 марта. Задача все та же: «Нам надо выработать такую аграрную политику, проведение которой позволило бы снять остроту продовольственной проблемы, а в тринадцатой пятилетке (1991—1995) — обеспечить производство сельскохозяйственных продуктов в количестве и ассортименте, достаточных для устойчивого продовольственного снабжения». Советское государство со дня своего рождения решало «острую продовольственную проблему»: часто это был — голод, всегда — нехватка продуктов, дефицит самого необходимого. Через полгода после захвата власти, т. е. в июле 1918 г., Ленин сформулировал то, что можно назвать основным законом социализма: «Есть два способа борьбы с голодом: капиталистический и социалистический. Первый состоит в том, чтобы допускалась свобода торговли... Мы, власть рабочая, на этот путь пойти не можем. Наш путь, путь хлебной монополии». Закон социализма не в том, что сегодня один способ, завтра — другой. А в том, что «мы, власть», кормим народ, решаем, будет он голодать или нет, сколько хлеба он будет получать. Продовольственная проблема с октября 1917 г. была — и остается — политической проблемой. Партия-государство — распределительница всех благ.

В этом отношении новая аграрная политика Михаила Горбачева ничем не отличалась от прежних. Снова партия решала, какие меры необходимы для удовлетворения насущных жизненных потребностей населения страны. На этот раз генеральный секретарь забыл о своем оптимизме, забыл, что говорил об успехах советского сельского хозяйства, обгонявшего по темпам США и страны «Общего рынка». Отступать некуда, ибо «дефицит продовольствия создает социальную напряженность, вызывает не просто нарекания, а уже недовольство людей. Такая ситуация с продовольственным снабжением сохраняется многие годы».

Новая аграрная политика начинается с признания неудачи первых мер, принятых Горбачевым после прихода к власти: государственный комитет агропрома под председательством Мураховского упразднен. Вместо него создана Государственная комиссия Совета министров по продовольствию и закупкам. Замена комитета комиссией — лишь первый шаг. Ключ к решению продовольственной проблемы, новая генеральная линия — аренда.

Неэффективность советского сельского хозяйства была очевидна Горбачеву давно. Он давно ищет способы, подходы, как он любит говорить, — и как первый секретарь крайкома, и как секретарь ЦК. Это — традиционные, десятилетиями испытанные приемы повышения производительности в колхозах и совхозах путем «совершенствования» управления, дополнительных инвестиций, увеличения выпуска тракторов, комбайнов, развития мелиорации, химизации. Делаются попытки создания видимости у работников сельского хозяйства самостоятельности с помощью безнарядных звеньев и бригад, разрешения подряда. В марте 1983 г. Горбачев категоричен: «Коллективный подряд в бригаде, в звене, на ферме — это наиболее совершенная форма внутрихозяйственных хозрасчетных экономических отношений...» В 1988 г. сомнений нет — найдена панацея: аренда. О ней начали говорить раньше, но не очень решительно. Еще в 1987 г. «Политический словарь» настаивал: «Крестьянская аренда земли представляет собой пережиток феодализма. Здесь земля арендуется для удовлетворения насущных нужд мелкого и среднего крестьянина, его семьи. Все это придает арендным отношениям кабальный характер». 12 октября 1988 г. Горбачев выступает в ЦК перед специалистами сельского хозяйства — практиками и теоретиками. Это — первый вариант его доклада о новой аграрной политике, который он прочитает пять месяцев спустя. Послание генерального секретаря: развивать аренду, перестраивать экономические отношения на селе. Горбачев ушел вперед по сравнению с 1983 г. Тогда наиболее совершенной формой был подряд. Пять лет спустя для него стало очевидно, что «подряд — это крупный шаг, аренда — это тоже вроде бы вид подряда, но уже высший — арендный подряд, когда человек берет на определенное время и землю, и средства производства, и уже только экономические отношения его связывают с хозяйством, с тем, от кого он получил землю».

На этот раз речь шла о реформе. Об изменении экономических отношений в деревне. О замене административного принуждения экономическими связями. Советские публицисты вспомнили Александра II, освободившего крестьян от крепостного рабства, вспомнили Петра Столыпина, который в 1906 г. радикально изменил отношения в русской деревне. Реформа Столыпина, давшая право крестьянам выхода из общины на хутора, казалось бы, вдохновила реформу Горбачева, отпускавшего из колхозов в арендаторы. Многие западные комментаторы объявили о конце колхозного строя в СССР.

Как все другие экономические реформы «перестройки», аграрная — половинчата и двусмысленна.

На совещании в ЦК 12 октября 1988 г. среди большого числа ораторов выделялся один — эстонец М. Сальдре. Представленный собравшимся как арендатор колхоза «Кульдре», М. Сальдре заявил, что он не арендатор, но «натуральный фермер в самом прямом смысле слова». Горбачев успокоил собравшихся: «Ну, ничего. Еще вчера он был секретарем парторганизации. Хороший фермер. Наш». «Наш фермер» объяснил, что он получил землю в вечное пользование, работает на ней, имеет свой скот. Но законен он только в своей республике, союзный закон выделять землю на вечность не разрешает. Михаил Горбачев ответил ему одним словом: «Узаконим».

Указ президиума Верховного совета СССР об аренде и арендных отношениях в СССР, подписанный М. Горбачевым полгода спустя, не узаконил, однако, вечное пользование землей, разрешая только «срочное пользование» «от 5 до 50 лет и на более длительный срок». Вечное или срочное пользование землей — может показаться семантическим спором. Закон о земле, принятый 26 октября 1917 г., передавал землю крестьянам навечно, 12 лет спустя землю у крестьян отобрали, загнав их в колхозы, и «вечное пользование» — кончилось.

Отказ от передачи земли в аренду в вечное пользование, сопровождающийся настойчивой враждой Горбачева к частной собственности, дает основания говорить о половинчатости и двусмысленности аграрной реформы.

Текст Указа об аренде несомненно был компромиссом между сторонниками полной «фермеризации» советского сельского хозяйства и приверженцами сохранения старой системы с незначительными модификациями. Горбачев, как обычно, находится в центре, преследуя две цели. Первая — ликвидировать отчуждение от земли, вновь «окрестьянить» страну, превратить колхозников в крестьян. Дать им «широкие возможности для проявления самостоятельности, предприимчивости и инициативы». Вторая — через аренду «раскрывать потенциал колхозов и совхозов». Горбачев повторяет эту мысль пять месяцев спустя: главный путь — «переход и колхозов и совхозов на внутрихозяйственную аренду». Он считает, что «и в научном, и в практическом смысле» необоснованна точка зрения о необходимости расформирования колхозов и совхозов и передачи их земли и средств производства арендаторам.

Михаил Горбачев логичен. Причину кризиса советского хозяйства он видит не в колхозах, но в плохой работе колхозников, за которую они получают гарантированную зарплату. В октябре 1988 г. Горбачев считает, что «главный вопрос состоит в том, чтобы перестать платить незаработанные деньги в колхозах и совхозах». В марте 1989 г. он возвращается к тем, кто «приспособился получать устойчивые доходы вне зависимости от конечных результатов».

Реформа должна, отобрав у колхозников и совхозных рабочих возможность получать деньги за плохую работу, вынудить их взять землю в аренду, оставаясь связанными с колхозами и совхозами. В 1929 г. Сталин закрепостил крестьян, рассчитывая таким образом подчинить государству последний сравнительно независимый класс и обеспечить необходимое количество сельскохозяйственных продуктов. 60 лет спустя, после того, как выяснилось, что колхозники, вместе со всеми другими трудящимися, объявили генеральную забастовку, оказалось необходимым найти новую форму принуждения. Ею оказалась — аренда.

Наиболее убедительным свидетельством порочности аренды в той форме, которую декретирует Указ от 7.5.1989 г., является нежелание советских людей принять этот подарок «перестройки». «А кому она нужна, ваша земля?» — заявляет коренной мужик в ответ на предложение взять землю в аренду. Именно он, честный труженик, — по свидетельству одного из лучших знатоков советской деревни, публициста Ивана Васильева — отказывается брать землю. Среди 500 специалистов — студентов-заочников курского сельскохозяйственного института только 10% ответили положительно на вопрос: «Вы лично хотели бы взять землю в аренду»? 25% категорически ответили — нет. При опросе 176 председателей колхозов в Курской области только 20% ответили положительно на вопрос: «Верите ли вы в арендные отношения на селе как в реальный и наиболее правильный путь преобразования сельского хозяйства?»

Причин нежелания брать землю в аренду много. Напрашивающееся сравнение с реформой Столыпина позволяет легко обнаружить принципиальные различия. В начале века русский крестьянин выходил из общины в капиталистический мир, естественным элементом которого он становился. Советский «фермер» выходит в социалистический мир, ощущающий его как чужеродный элемент. Крестьянин покупал землю и становился ее собственником, колхозник получает землю из рук государства в срочное пользование. Горбачев может сколько угодно заверять, что «мы должны открыть широкую дорогу самым разнообразным формам хозяйствования — и колхозам, и совхозам, и агрофирмам, и агрокомбинатам, и крестьянским и личным подсобным хозяйствам, и агроцехам промышленных, строительных и других неаграрных предприятий, и подсобным промыслам и т. д.» Каждому советскому человеку ясно, что равенства быть не может, что в нынешних условиях арендатор, «фермер» будет золушкой. Без оптовой торговли, без рынка, пользуясь только арендованной землей, не имея возможности приобрести необходимые машины, удобрения и т. д. и т. п., «частник» будет всегда нуждаться в поддержке колхоза или совхоза. Они всегда будут его поддерживать, как веревка повешенного.

Есть еще причина. Живет недоверие к власти: сегодня дала, завтра забрала. Журналист, удивлявшийся, что в Прибалтике мало желающих начинать семейное фермерство, очень быстро понял: «Крестьянство хранит не только опыт ведения своего хозяйства, но и опыт раскулачивания, еще кровоточат старые раны, не зарубцевались швы». В Прибалтике раны еще свежи, ибо там коллективизация проходила не в 30-е годы как в других республиках, а в конце 40 — начале 50-х годов. Там, где коллективизация прошла железом и кровью полвека назад, остался страшный след. И это, видимо, основная причина неудачи арендного рецепта.

Борис Можаев, известный «деревенский» писатель, автор повести «Живой» о русском мужике, который хотел уйти из колхоза, признает сегодня: «Дело в том, что у нас перевели крестьян. В колхозах и совхозах не крестьяне, а работники. Они ни за что не отвечают, у них нет хозяйского отношения к земле, к технике, скоту... Ко всему! Для них все чужое, казенное». Это — то самое «раскрестьянивание страны», о котором говорит Горбачев. И которое он хочет вылечить арендой.

Борис Можаев знает, что «без возрождения крестьянства, а возродить его могут только аренда и семейные фермы, мы погубим страну». И он знает, что сегодня крестьяне «возрождаться» не хотят, предпочитая знакомую кабалу новой, гораздо более трудной. Сегодня колхозник, не отвечая ни за что, работая, как ему хочется, получает гарантированную зарплату. Он не хочет становиться фермером. Потому, что «новые формы труда... это не капитальные формы. Дело в том, что человек не может трудиться одновременно на двух хозяйствах, в колхозе и в личном». Так пишет колхозник писателю Василию Белову. Многие добавляют к этому, что они не нуждаются в деньгах. Ибо на них нечего купить.

28 февраля 1990 г. Верховный совет СССР одобрил проект нового закона о земле, признав тем самым неудачу прежних псевдореформ. На этот раз закон предусматривает право граждан на получение земельных участков в «пожизненное наследуемое пользование». Земля, однако, не может быть ни продана, ни передана в аренду. Наделять ею будут местные советы — следовательно, качество и количество земли, передаваемой в «пользование», будет зависеть от них. Это очередной, вынуждаемый обстоятельствами, шаг на пути к далекой еще, как горизонт, аграрной реформе. Главная проблема заключается в том, что земля, которая принадлежит государству формально, фактически ему не принадлежит. Она передана в «вечное пользование» колхозам, ею владеют также совхозы. Это от них будет зависеть, захотят ли они передавать свою землю «частникам». Сохранение колхозно-советской системы как основы советского сельского хозяйства обрекает на провал и эту реформу. Нетронутой остается структура отношений между государством и землепользователями разных уровней — колхозы, совхозы, «пожизненные пользователи».

Не было потока желаний взять землю в аренду. Не пробудил энтузиазма и новый закон. Опрос, проведенный газетой «Известия», свидетельствует, что только 12% респондентов объявили, что, может быть, попробуют взять землю в «пожизненное наследственное пользование». Журналист Юрий Черниченко, народный депутат, один из лучших знатоков советского сельского хозяйства, говорил на съезде народных депутатов, что 70% сельских жителей верит в возможность нового раскулачивания, больше трети партгосаппарата не сомневается в повторении мер 30-х гг. «А это значит, — резюмировал он, — что люди считают, что людоедские приемы вождей ВКП (б) генетически наследственно присущими режиму...»

Президентский Указ «О восстановлении всех жертв политических репрессий 20—50-х годов» реабилитирует «советских людей, невинно пострадавших во время насильственной коллективизации», признает «незаконными... репрессии, проводившиеся в отношении крестьян в период коллективизации», но не характеризует коллективизацию как «преступление против человечности», как геноцид. Президент все еще видит в ней — положительные стороны.

Двусмысленность нового закона, свойственное Горбачеву желание получить прежде всего рекламный эффект — обнаруживается и в том, что за скобками оставлен важнейший вопрос: цена сельскохозяйственных продуктов. Опыт Китая продемонстрировал опасность, которой чревато возникновение рынка. Горбачев решил: «Сейчас цены не трогать». И все возвращается в заколдованный круг: без реформы цен не может быть экономической реформы, в первую очередь аграрной реформы; реформа цен откладывается, в надежде, что произойдет чудо — и все наладится — колхозники возьмут землю в аренду или наследуемое пожизненное пользование, станут фермерами и начнут наконец отлично работать; колхозы, не желая отставать от фермеров, подтянутся. И советская экономика выйдет из тупика и быстро пойдет вперед...

 

Мафия: лев прыгнул

Партия, стоящая у власти, не выродилась, не рассыпалась. «Власть развращает», — твердит буржуазный и мелкобуржуазный интеллигент. Тут органическое непонимание существа нашей Советской власти.
А. Воронский, декабрь 1921

Мафия — не красивый образ, мафия — реальность, болезнь, о которой мы раньше беспечно думали, что уж она-то нашему обществу не грозит.
«Литературная газета» , 20.7.1989

Много лет назад молодой милиционер Александр Гуров застрелил в центре Москвы убежавшего из зоопарка льва. Этот случай, попавший во все советские газеты, вспомнил журналист Юрий Щекочихин, интервьюировавший Гурова, ставшего ныне юристом, специалистом по организованной преступности. «Александр Иванович, — спросил журналист, — если сравнить льва с мафией, то все-таки... Лев готовится к прыжку или уже прыгнул?..» — «Лев прыгнул».

«Мафия», «рэкет, «отмытые деньги», «ганги» — слова, недавно относившиеся только к разлагающемуся миру капитализма, получили в эпоху гласности полные права гражданства в советском лексиконе. «Краткий политический словарь» в 1969, 1978, 1983 гг. определял — неизменно — мафию, как «бандитско-террористическую организацию на о. Сицилия (Италия), фактически находящуюся на службе буржуазно-помещичьих кругов...» К определению добавлялось, что мафия установила связи с другими организациями преступного мира, в том числе с гангстерскими организациями в США. В издании 1987 г. «Краткий политический словарь» пополняет сведения о мафии многозначительной фразой: «Мафия стала нарицательным понятием, используемым для обозначения методов оказания незаконного, преступного давления, направленного против отдельных лиц, организаций для достижения политических целей». Еще ничего не сказано прямо о возможности появления мафии в стране социализма, но для советского читателя намек очевиден.

В 1981 г. в Варшаве работала комиссия ЦК партии, расследовавшая деятельность уже свергнутого первого секретаря Эдварда Терека. В своих показаниях Э. Терек заявил, в частности, что в ЦК «возникла целая мафия». Слово это появлялось в показаниях других польских руководителей так часто, что председатель комиссии предложил, опасаясь, что стенограммы тайных заседаний попадут в руки «Солидарности» (что и случилось), вместо «мафия», «банды», «ганги» употреблять выражение «неформальные группы в Политбюро».

Слово, понятие, обвинение, страшная опасность — «мафия» врывается в советскую политику вскоре после начала «перестройки». Слухи, нередко умело муссируемые, ходили и раньше. Они касались преимущественно южных республик. Говорили о коррупции давно. В Азербайджане и Грузии были сняты первые секретари. Их заменили: в Азербайджане бывший председатель КГБ Гейдар Алиев стал в 1969 г. первым секретарем ЦК, в Грузии им стал — в 1972 г. — бывший министр внутренних дел Эдуард Шеварднадзе. С 1981 г. начинается расследование «узбекского» дела. Из Ташкента все более очевидные нити тянутся в Москву, в окружение умирающего Брежнева.

Никого уже не удивляют утверждения журналистов, объясняющих кровавые погромы в долине Ферганы летом 1989 г. происками мафии. Пишут о роли мафии в организации резни армян в Нагорном Карабахе или погромов в Баку. Борьба с мафией становится избирательным лозунгом Тельмана Гдляна и Николая Иванова, следователей, руководивших раскрытием «узбекской мафии». Когда методы их следственной работы подверглись критике за нарушение закона и они были отстранены от расследования с сохранением содержания, вспыхнул политический скандал. Возник комитет в защиту Гдляна и Иванова. Президиум Верховного совета создал специальную комиссию для разбора дела. Министр юстиции СССР выступил в «Правде» с особым «пояснением». Гдлян был триумфально избран в народные депутаты в Москве. Еще больший избирательный успех имел Иванов в Ленинграде, после того, как он заявил 12 мая 1989 г. по телевидению, что нити мафии, которую ему мешают разоблачить, тянутся до самого верха, что в деле «замелькали фигуры членов Политбюро Соломенцева, Лигачева и бывшего председателя Верховного суда СССР Теребилова». Рабочие крупнейших ленинградских заводов голосовали единогласно за следователя Николая Иванова.

«Дело» Гдляна — Иванова демонстрирует место «мафии», реальности и мифа, в сознании современников «перестройки». Известная советская журналистка Ольга Чайковская, десятилетиями писавшая (насколько это было разрешено) о пороках советского правосудия, завоевавшая себе редкий моральный авторитет, собрала огромное досье, свидетельствующее о незаконных методах, применявшихся следователями бригады Гдляна — Иванова, пытавших арестованных, державших их годами (до 7 лет) в тюрьме на следствии. «Следователи типа Гдляна, — пишет Ольга Чайковская, — сложившиеся в условиях безнадзорности, являют собой часть той же административно-командной системы, с которой, судя по их декларациям, борются».

В апреле 1990 г. комиссия съезда народных депутатов представила Верховному совету результаты своей работы. Они подтвердили нарушения Гдляном и Ивановым законов, использование «форм давления» или «методов следствия», которые проще всего назвать пытками. В отчете говорится даже, что «среди форм давления на обвиняемых мы можем найти почти половину тех методов следствия», о которых писал А. Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ». Из отчета следует также, что это были привычные, распространенные методы работы советских следователей, что Гдлян и Иванов пользовались покровительством высших прокурорских властей. А также и то, что следователи, посланные на борьбу с узбекской мафией, были инструментами борьбы за власть, которая шла в Москве. Узбекские руководители были клиентами Брежнева. Удар по ним был ударом по тогдашнему генеральному секретарю.

В очень короткое время удалось превратить «мафию» в главного врага, на которого направляется гнев народа. Жажда справедливости так сильна, экономическое положение в стране так катастрофично, что каждое обещание «чистки», к тому же «на верху», встречает невиданный энтузиазм масс. Ольга Чайковская рассказывает, что разговаривала с молодой женщиной в Ленинграде, которая на избирательном митинге выразила сомнение по поводу кандидатуры Иванова. «Обливаясь кровью от дикого удара в лицо, она стояла перед разъяренной толпой, а ей кричали: „Мало тебе, подавись ты своей кровью“».

Очевидны политические выгоды превращения «мафии» в главного врага. Это оружие в борьбе за власть. Член Политбюро ЦК КПСС, секретарь ЦК Егор Лигачев обратился в прокуратуру СССР, а затем в ЦК КПСС с заявлениями, категорически отвергающими обвинения в причастности «к уголовному делу о взяточничестве в Узбекистане». Долгое время западные эксперты видели в Лигачеве лидера № 2, в Советском Союзе его воспринимали как руководителя «консерваторов». «С моей точки зрения, — оправдывается Е. Лигачев, отвергая все обвинения, — это сказано для дискредитации нынешнего руководства партии и в целях политической карьеры. А также для того, чтобы уйти от ответственности за серьезные обвинения, предъявленные Иванову Н. В. в многочисленных письмах граждан при ведении следственных дел». Вторая половина объяснения не вызывает комментариев, но первая — не очень убедительна. Выражение «дискредитация нынешнего руководства партии» носит слишком общий характер. Удар был направлен, прежде всего, против Лигачева. Н. Иванов обвинил в «связях» и другого члена Политбюро — Михаила Соломенцева. На XIX партконференции в июне 1988 г. один из ораторов, говоривший о том, что в период перестройки не могут работать в центральных органах те, кто «активно проводил политику застоя», назвал, по требованию Горбачева, имена. Первым в списке был М. С. Соломенцев. В апреле 1989 г., после того, как его имя было названо Ивановым, Соломенцев «добровольно», вместе с сотней других «деятелей застоя», подал в отставку. Обвинение в связях с «мафией» стало окончательным приговором.

За мифом «мафии» существует, однако, и реальность. Следователь Гдлян, завершив (многие считают, что дело еще далеко не закончено) расследование узбекской «мафии», организовал в Москве выставку. Ее можно было посетить или увидеть по телевидению: в большом зале столы, а на них горы денег, золото, драгоценности — изъятые у арестованных. Так демонстрировалась наглядность «мафии». Но это был спектакль. В реальности все гораздо страшнее. И сложнее.

Сложность демонстрируется внезапностью прихода слова «мафия» в советский политический словарь. Понадобилось объяснение причин кризиса, возникла нужда в «козле отпущения», враге, на которого легко направить «гнев масс» — появилось слово. Советское телевидение как раз в это время показывало итальянский сериал о проделках мафии в Сицилии.

Пришло слово. Что стояло за ним? Преступный мир существовал в Советском Союзе всегда. Уголовные преступники жили в первом в мире социалистическом государстве примерно по тем же — своим — законам, по каким живут уголовники во всех странах мира. Особенность Советского Союза — в наличии двух видов собственности: социалистической, т. е. государственной, и личной, принадлежащей отдельным гражданам. Преступления против социалистической собственности всегда наказывались значительно строже, ибо их совершали функционеры государства. Это касалось подавляющего большинства населения страны, ибо все советские граждане работают на государство: на государственных предприятиях. Уголовные преступления всегда наказывались мягче, ибо их жертвой была личная собственность, с точки зрения государства менее ценная. В 20—40-е годы уголовники рассматривались как «социально-близкий элемент».

Особенность советского уголовного законодательства была одной из причин, по которой число заключенных в СССР всегда значительно превышало число заключенных во всех других странах. Речь идет не только о жертвах политических репрессий, т. е. об осужденных по статье 58 ленинско-сталинского уголовного кодекса, или по статьям 70 и 190 действующего кодекса. Миллионы заключенных были осуждены (осуждаются и находятся в лагерях и в настоящее время) по т. н. хозяйственным статьям. Очень часто они действительно нарушают советский закон, нацеленный на охрану социалистической собственности.

Хроническое присутствие в стране миллионов заключенных, личное знакомство с тюрьмой и лагерем значительного процента населения — прямой результат криминогенности советского законодательства, советской системы, нуждающейся в заключенных и порождающей преступников в количестве, неизвестном до сих пор в истории. Русская пословица — от сумы и тюрьмы не отказывайся — выражала фаталистическую готовность смириться с судьбой. Победа Октябрьской революции превратила пословицу в обязательную заповедь. Принятая советскими гражданами неизбежность тюрьмы породила презрение к закону, принципиальное неуважение к нему.

Организованная преступность была характерной чертой эпохи новой экономической политики. Сатирический роман Ильфа и Петрова «Золотой теленок» приобрел теперь поразительную актуальность, ибо изобразил ситуацию — время действия конец 20-х годов, — которая сегодня привлекает усиленное внимание журналистов, следователей и пропагандистов. Герой романа, аферист и мошенник Остап Бендер, исходит из логического умозаключения: если по стране ходят денежные знаки, кто-то их собирает. Остап обнаруживает, что их собирает «подпольный миллионер» Корейко. Поскольку Корейко действует за пределами закона, Остап находит возможность безнаказанно грабить его. Корейко «коллекционирует» свои миллионы, умело используя дефицит и то, что сегодня называют «теневой экономикой». Авторы «Золотого теленка» убедительно демонстрируют, что важнейшим элементом, позволяющим Корейко богатеть, является коррупция государственного аппарата.

Александр Гуров, считающий, что «лев прыгнул», относит рождение «организованной преступности», «мафии», к эпохе «застоя». «Могла ли появиться организованная преступность в сталинские годы? — спрашивает он риторически. И отвечает: — Да нет, не могла. Тоталитарное государство не допустит. Как известно, и Гитлер, и Муссолини в своих странах организованную преступность уничтожили». Характеризуя тем самым «сталинские годы» как время существования советского тоталитарного государства, А. Гуров утверждает одновременно, что теперь система изменилась. В частности потому, что организованная преступность расцвела. Советский специалист по мафии ошибается, говоря об отсутствии организованной преступности в нацистской Германии и фашистской Италии. Возможно потому, что никогда этим вопросом не интересовался. Он ошибается, что более удивительно, отрицая существование организованной преступности в сталинские годы. Юрист Геннадий Хохряков считает, что подобные утверждения есть результат «незнания истории» И, в качестве примера, напоминает о существовании в конце войны фиктивной воинской части, о торговцах дефицитными лекарствами во время войны. Можно привести еще множество примеров. Нет никакого сомнения, что организованная преступность существовала в сталинские годы, действуя в знакомых по «Золотому теленку» рамках: дефицит — коррупция — теневая экономика — гигантские доходы. В это время борьба велась с политическими врагами, поэтому экономические преступления хотя и преследовались жесточайшим образом, не были объектом пропаганды.

В 1939 г. был создан отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности министерства внутренних дел СССР, отлично известный советским гражданам под аббревиатурой ОБХСС. Отдел стал потом главным управлением и вот уже полвека занимается борьбой с организованной экономической преступностью.

Экономические преступления становятся важным «фронтом борьбы» в годы «оттепели». В 1961—1962 гг. принимаются законы, резко ужесточающие наказания за экономические преступления. Проводится серия широко рекламируемых крупных процессов, заканчивающихся нередко смертными приговорами — за крупные хищения, взяточничество, валютные операции. Одной из особенностей этой кампании было подчеркивание роли евреев в нарушении советских законов.

Адвокат Евгения Эвельсон описала в своем исследовании 400 процессов по экономическим делам, проведенных в хрущевское время: все они носят черты организованной преступности. Как правило, все дела были связаны с «теневой» экономикой. И, как правило, каждый процесс раскрывал коррупцию государственно-партийного аппарата. «Существование и процветание левой экономики, — пишет Евгения Эвельсон, — оказывается возможным только благодаря противоправной перекачке фондового сырья и оборудования из системы планового хозяйства в левую экономику. Эта перекачка производится всегда нелегально, всегда за деньги, всегда за взятки».

В годы Брежнева «теневая» экономика продолжала успешно развиваться. На этой почве расцветают экономические преступления (нарушения советского закона), коррупция, организованная преступность. О размахе преступлений и коррупции ходят с начала 80-х годов слухи, затем появляются еще робкие упоминания об отдельных случаях в газетах. Подлинные разоблачения приходят после избрания Горбачева. Сигналом стала статья в «Правде» «Кобры над золотом». Начался 1988 г. и впервые официально было сказано: мафия. «Мафия ничем не брезговала, вплоть до молчаливого согласия на активизацию ислама...» Речь шла об узбекской мафии. А потом как бы шлюзы открылись: статьи о мафиях во всех газетах и журналах, в телевидении, по радио.

География болезни расширяется. Это, конечно, юг — «наш Клондайк», как станут говорить. В Узбекистане куплено все руководство республики, включая первого секретаря ЦК. Примерно та же ситуация сложилась в Казахстане. Из городов Украины особенно заражены Киев, Львов, Одесса, Донецк, Днепропетровск. А. Гуров, рисуя географическую карту мафии, добавляет: «Сейчас в преступной среде стало престижным брать под свой контроль маленькие города. В Московской области это Балашиха, Люберцы, Пушкин, Орехово-Зуево». Величина города понятие относительное — в Киеве более 2750 тыс. жителей, в Одессе — более миллиона, в Орехово-Зуеве — около 150 тыс., в Пушкине — около 80 тыс. Но даже Киев — это город не очень большой по сравнению с Москвой. О положении в столице СССР рассказал итальянскому журналу «Коррьере делла сера» московский журналист Михаил Полторанин, занимавший пост главного редактора «Московской правды» десять месяцев, когда Борис Ельцин был первым секретарем московского комитета партии. «Город функционировал, — рассказал М. Полторанин, — потому, что взятки и коррупция процветали всюду. Московская мафия может дать сто очков вперед вашей сицилийской». Можно, конечно, отнести такое утверждение на счет понятной обиды: редактор «Московской правды» потерял свой пост вместе с Ельциным, можно даже себе представить, что в советском журналисте говорила несколько извращенная гордость — совсем недавно еще твердилось: советское — значит отличное. Тем не менее, остается факт. Для определения положения в Москве в десятилетия правления Гришина выбирается новое определение — мафия. Чем объясняется выбор нового понятия? Как оно определяется? В чем отличие мафии от организованной преступности предыдущих эпох? Первые ответы на эти вопросы формулируются как журналистами, так и юристами — теоретиками и практиками. Хотя их и нельзя пока признать исчерпывающими и достаточно глубокими.

Первые исследователи советской мафии согласны с тем, что ее главный признак — «сращивание представителей власти с уголовным элементом». Мнение это единодушно: «Преступное сообщество становится мафией лишь в условиях коррупции: оно должно быть связано с представителями государственного аппарата, которые состоят на службе у преступников». Нет расхождения в суждениях относительно причин появления мафии: «Корни отечественной организованной преступности... питаются тотально-командно-административной системой и присущими ей методами управления». Поскольку, как сегодня признают даже советские лидеры, «командно-административная система» родилась десятилетия назад (дата ее рождения еще не утверждена окончательно), возникает вопрос о причинах рождения мафии в годы брежневского «застоя». Коррупция — условие возникновения мафии — также существует не первый день. В 1927 г. советский юрист констатировал: «С 1918 г. по сей день живет взятка в советских учреждениях». Она, как свидетельствуют бесчисленные процессы, продолжала жить и в последующие десятилетия. С ней вели — и продолжают вести — беспощадную борьбу. В 1926 г. ЦК партии призвал все партийные организации: «Каленым железом выжжем воровство, взятку, беззаконие, произвол». Лозунг не потерял своей жгучей актуальности и сегодня.

Хронический дефицит, этот неотъемлемый элемент советской системы, и порожденная им «теневая» экономика — почва, на которой родилась организованная преступность. Мафия — новое качество феномена, характерного Для государства, созданного после захвата большевиками власти. В 1927 г. юрист констатировал: «Среди привлекавшихся и осужденных за взяточничество в период с 1918 по 1925 год включительно по крупным процессам обвиняемых с высшим, средним и домашним образованием более 70%. По профессии из главных фигур процессов преобладают инженеры, техники, по социальному происхождению — буржуазная интеллигенция». Шесть десятилетий спустя социальное положение «главных фигур процессов» значительно улучшилось, возможно, повысился и образовательный ценз преступников. Достаточно взглянуть на газетные заголовки. В Молдавии арестованы второй секретарь ЦК компартии и заместитель председателя совета министров республики; в Москве прошел процесс руководящих работников министерства легкой промышленности РСФСР, дававших взятки секретарю Брежнева (с 1970 по 1982) Г. Д. Бровину; в Туркмении осужден министр хлопкоочистительной промышленности; в Узбекистане арестованы (в частности) 98% руководителей областных управлений внутренних дел, заместители министра внутренних дел и сам министр. Только самоубийство спасло министра внутренних дел СССР Щелокова от суда. Состоялся «всего лишь» вызвавший множество недоуменных вопросов процесс Чурбанова. На XIX партконференции присутствовало 4 делегата, замешанных в «узбекском деле» и арестованных сразу же после окончания конференции. И так далее, и так далее...

Мнения относительно образования и уровня мышления арестованных и осужденных «опасных преступников» могут расходиться. Можно предполагать, что их социальное происхождение вполне удовлетворяло отделы кадров, ибо иначе трудно было бы сделать карьеру. Одно — совершенно очевидно. Все они были членами партии, все они принадлежали в широком смысле слова — к партийному аппарату, были номенклатурными работниками. Можно рассматривать как символ арест одного из 4 упомянутых на партконференции взяточников — И. И. Смирнова, занимавшего пост заведующего сектором отдела организационно-партийной работы ЦК КПСС. Этот отдел (в ходе «политической реформы» он переименован в комиссию) является мозгом номенклатуры, контролируя все назначения на все важные посты в стране.

История преступности в СССР свидетельствует о том, что наиболее криминогенным сегментом общества является коммунистическая партия, прежде всего ее аппарат. Место партии в жизни страны, присвоенная ею и зафиксированная (до 1990 г.) конституцией «руководящая роль» во всех областях жизни является важнейшим фактором превращения страны в дикое поле, где бесчисленное количество законов порождают необходимость их ломать. Криминогенность аппарата не зависит от его персонального состава. Бесспорно, метод «естественного» подбора гарантирует выживание наиболее приспособленных к обитанию в системе.

Особенность эпохи Брежнева заключалась в захвате коррупцией самой верхушки власти. Ленин, Сталин, Хрущев — лидеры, одержимые жаждой власти, не искали внешних ее атрибутов. К тому же еще доживал век аскетизм эпохи фанатиков идеи. Леонид Ильич Брежнев настоятельно нуждался во внешних атрибутах власти, в пышном богатстве окружающей его среды. Появившийся вскоре после восшествия Брежнева на кресло генерального секретаря анекдот точно передавал признаки нового времени. Показав приехавшей к нему матери свои шикарные аппартаменты, золото и бриллианты, фарфоры и меха, он услышал от старушки: «Леня, а что будет если большевики придут?» Сохранилось множество подлинных историй, которые звучат, как анекдоты. О выпрашивании во время заграничных поездок автомобилей — их коллекционирование было хобби генсека. О том, как Брежнев, увидев на руке одного из советников Киссинджера золотые часы «Роллекс», обменял их на свои стальные советские. Как выражаются воры — дал сменку.

Патологическая страсть к богатству генерального секретаря изменила атмосферу бытия партаппарата. Брежнев не только дал пример, сделал роскошь модной, он сделал обогащение партработников обязательным. Никто не мог выйти «из игры», как не могут безнаказанно уйти из банды преступники, связанные общим «делом». Регулярные обязательные подношения Брежневу драгоценных подарков по случаю дня рождения и других праздников вынуждали секретарей обкомов и крайкомов собирать дань в своих наделах.

Как это происходило — рассказали корреспондентам «Правды» партийные руководители, арестованные в Узбекистане: «Раз-два в год Рашидов с женой объезжали все области республики и, помимо всего прочего, собирали с нас, секретарей обкомов, дань. Считалось это в порядке вещей». Журналисты назвали свою статью-интервью — «Колонна». Они имеют в виду колонну взяток, о которой говорит один из арестованных: «Главное — это вертикальная колонна в партийном или советском аппарате... Я брал лишь от доверенного лица. И секретарь обкома действует так же, не говоря уже о работнике ЦК. И тут важно понять, что колонну можно обрубить, а «система» останется».

В одной лишь области в Казахстане было арестовано 122 руководителя разного ранга. 115 осуждены. Конфисковано свыше 5 млн. рублей. Старший следователь по особо важным делам при генеральном прокуроре СССР Владимир Калиниченко не считает эти — и другие подобные — аресты особым успехом: «Ведь арестовывают уже тех, кто пришел на смену арестованным». По его мнению, аресты многочисленных руководителей ни в Казахстане, ни в Узбекистане «не изменили там криминогенную обстановку».

Включение вождя в пирамиду коррупции завершило создание законченной системы. Личные качества винтика аппарата не имеют больше значения: машина производит отбор, выбрасывая, перемалывая тех, кто ей сопротивляется, кто ей не подчиняется. Участие в коррупции — каждый на своем уровне — становится единственным «нравственным» законом.

Всемогущий и вездесущий партийный аппарат участвует в антизаконной прибыли всюду, где она появляется. Организованная преступность на «гнилом» Западе черпает доходы, поощряя человеческие пороки: контролирует торговлю наркотиками, азартные игры и т. п. Организованная преступность в СССР черпает доходы, пытаясь удовлетворить естественные нужды советских людей. «Теневая» экономика приносит, конечно, прибыль организаторам нелегальных предприятий, производящих дефицитные товары (от трикотажных изделий до пластмассовых мешков), но в то же время питает партаппарат. Источник питания был богатым: по подсчетам экономистов товарооборот в «теневой» экономике составляет 70-90 млрд. рублей.

Неограниченная власть дает неограниченные возможности обогащения. Следователи, работавшие в Узбекистане, превращенном в витрину разложения для удовольствия и в назидание советским гражданам, говорят, что только при заготовке и переработке хлопка-сырца было похищено от полутора до трех миллиардов рублей. Неопределенность суммы хищения говорит о ее размерах. В каждой из республик хозяева, партийные руководители, находят возможности для обогащения, каждая возможность обогащения разлагает их. В годы нефтяного бума Советский Союз заработал на внешнем рынке не менее 170 млрд. долларов. Профессор Владимир Шаститко считает, что бережное использование этой суммы позволило бы решить — неразрешимую сегодня — проблему обратимости рубля. Журналист Константин Логунов, рассказывая о том, как по-варварски, хищнически бралась нефть Западной Сибири, приводит цифры: в 1970 г. Тюмень добывала ежесуточно 100 тыс. тонн, а в 1983 г. — суточная добыча нефти достигла миллиона тонн. И добавляет: ежегодные прибавки тюменской нефти, «развратив верхушку страны, разложили вскоре и нижестоящих».

Организованная преступность в масштабах страны не может существовать если нет соответствующей почвы, если она не является частью системы. Она не может действовать, если ей мешают правозащитные органы. Как свидетельствуют бесчисленные статьи, интервью, процессы, защитники законов — милиция, прокуратура — не только не боролись с преступниками, они им активно помогали, деятельно участвуя в разграблении социалистической, кооперативной и личной собственности. После 5 лет «перестройки» перестала быть сенсацией информация о продажности защитников закона. Не может произвести впечатления сообщение министра внутренних дел Туркмении (новоназначенного) о «бескомпромиссной войне», объявленной им «предателям», людям, запятнавшим милицейский мундир, если уже рассказано о преступлениях бывшего министра внутренних дел всего Союза, а первый заместитель министра оказался на скамье подсудимых.

Особое место среди правозащитных органов Советского Союза занимает «щит и меч» революции, Орган с большой буквы — Комитет государственной безопасности. Со дня своего рождения в декабре 1917 г. политическая полиция Ленина была всемогущей и считала себя всеведущей. Эти два признака делали ВЧК-ОГПУ-НКВД-КГБ могучим оружием в руках партии. Возникают вопросы. Если, как пишет «Правда», «в брежневские времена мафиози внедрились в самые высшие эшелоны власти, в своих целях влияли не только на развитие экономики, но и на законодательство», мог ли Комитет госбезопасности ничего об этом не знать? Следователь по особо важным делам Николай Иванов, соратник Т. Гдляна по расследованию узбекского дела, возвращаясь к началу следствия, вспоминает: «Так вот, в ноябре 1982 г. скончался Брежнев. Генеральным секретарем стал Андропов. Не надо забывать, что многие годы он возглавлял КГБ, а потому был человеком, обладавшим большой информацией по части внутриполитической обстановки в стране, человеком, который не мог не видеть того серьезного положения, которое общество переживает. И естественно, поскольку Андропов был патриотом Родины, ему было больно за Народ и державу. Это сразу нашло отражение в практической политике». Николай Иванов добавляет, что «в семидесятые годы, и в начале восьмидесятых все наиболее значимые дела по организованным группам преступников в основном возбуждал Комитет госбезопасности, а органы МВД не поднимались до крупных разоблачений». Факт бесспорный: «узбекское дело» началось после того, как КГБ Узбекистана обнаружил «ниточку» в Бухаре. Следственная группа Т. Гдляна была создана в сентябре 1983 г., когда Андропов был уже генеральным секретарем. Это была, как утверждают «мафияборцы», — его инициатива. Ольга Чайковская пишет: «Я не знаю, кто организовал Гдляну и Иванову мощную поддержку в масштабах страны...» Это, скорее всего, вопрос риторический. Силовые приемы следствия, желание дать результаты во что бы то ни стало, невзирая на законы, умение возбуждать «гнев народа» против «врагов народа» — традиционные инструменты в арсенале воинов «щита и меча».

Не надо, однако, забывать, пользуясь терминологией следователя Иванова, что Юрий Андропов стал председателем КГБ в 1967 г. — в тот самый момент, с которого начинают отсчет истории советской мафии ее нынешние летописцы. Значит: видел и не препятствовал? Не видел вначале, а потом вдруг очнулся? Видел и собирал материалы для использования в будущем? Участвовал? Об Андропове известно только то, что он хотел, чтобы было известно. В частности — о его неподкупности, аскетизме. В потоке разоблачений всех органов советской власти очень редко попадается информация о коррупции в госбезопасности. Всегда в извинительной форме: «...не удалось узнать на какие деньги бывший работник Одесского областного КГБ Бобовский... уволенный из органов госбезопасности, устраивал пышные застолья с коньяком и икрой прямо в тюремной камере». Автор настаивает: «бывший сотрудник», «уволенный из органов»...

Появление термина «мафия», внезапное, как по сигналу, (несомненно — по сигналу) — свидетельствует о том, что проблема носит характер прежде всего политический. Бесспорно, организованная преступность существует как проблема криминальная. Как существовала долгие десятилетия. Сегодня имеется достаточно доказательств теснейшей связи, сращивания, как говорят эксперты, организованной преступности с аппаратом власти. «Мафия» — умело выбранное слово, не нуждающееся в переводе, богатое кино- и телеассоциациями, обозначающее все, что угодно, для того, кто им пользуется, — не может сравниться по эффективности со скучным термином «организованная преступность». «Мафия» стала инструментом в борьбе за власть, заняв в политическом словаре эпохи Горбачева место рядом с «перестройкой» и «гласностью».

Сказано — мафия. Назван враг. Лидер, сменивший разложившееся руководство эпохи «застоя», выступает в благородной роли ассенизатора авгиевых конюшен брежневского времени. Борец с мафией может рассчитывать на поддержку народа. Выборы в народные депутаты Гдляна и Иванова убедительно подтвердили это. Во время новой процедуры утверждения министров Верховным советом СССР Вадиму Бакатину, кандидату на пост министра внутренних дел, был прежде всего задан вопрос: почему милиция не борется с мафией? Кандидат, быстро утвержденный на пост, который он занимал и прежде, удовлетворенно ответил: «Борется, созданы специализированные подразделения, можно уже назвать ликвидированные очаги». О первых успехах уже сообщено журналистам: в Москве завершилась операция, позволившая захватить целый арсенал оружия, а также товары — на сумму 1 млн. 300 тыс. рублей.

«Борьба с мафией» позволяет разрушать, создаваемые десятилетиями, бастионы местных аппаратов власти, выбрасывая из машины отдельные детали — разложившихся ставленников прежнего руководства, сохраняя структуры. Она дает возможность демонстрировать эффективность борьбы за «социальную справедливость». Когда в Москве открылась вышеупомянутая выставка богатств, захваченных бригадой Гдляна в Узбекистане: столы, на которых были разложены ценности на 8 миллионов рублей, — было очевидно: давят богатых! Восстанавливается справедливость.

В этом контексте становится понятной удивительная эпопея Гдляна — Иванова, следователей, использовавших привычные советские следственные методы и сумевших воспользоваться ситуацией и представить себя Робин Гудами, наказывающими сильных мира сего и мечтающими о разделе богатств среди бедных. Прокуратура СССР обнаружила в их действиях «грубейшие нарушения социалистической законности». Специальная комиссия Верховного совета СССР подтвердила обвинения и рекомендовала лишить бывших следователей парламентской неприкосновенности и передать дело в суд. Верховный совет, однако, отверг рекомендации комиссии, прислушавшись к голосу масс, собравшихся в апреле 1990 г. на Красной площади и восторженно приветствовавших деятельность «Робин Гудов».

«Что касается мафии — здесь верят во все, самым невероятным слухам», — пишет главный редактор «Московских новостей». И это очень полезно: если верят во все, можно распространять любые слухи. Специалисты для этого имеются. Рассказывая о погроме месхов в Ферганской долине летом 1989 г., «Казахстанская правда» вспоминает об их депортации в 1944 г.: «Психологический фон (для депортации. — М. Г.) был создан компетентно, тонко, продуманно — НКВД располагал специалистами любого профиля, способными сконструировать провокацию в несколько этажей. Причем надежную, на уровне слухов, — что при известной ловкости вызывает особое доверие и убеждает гораздо сильнее, чем официальная версия». Нет оснований считать, что КГБ забыл традиции НКВД. Во всяком случае, настойчиво и планомерно ведутся разговоры, распространяются слухи о том, что кооперативы являются мафиозными организациями. На очередном брифинге о состоянии борьбы с преступностью в Москве генерал Богданов сообщает, что среди работников МВД «оказались подлецы», сотрудничающие с преступниками. «Милиция очищается: за первые шесть месяцев 1989 г. уволено из органов 980 милиционеров. До 600 уволенных из органов МВД устроились в кооперативы. Эта цифра Должна встревожить многих». Намек, как нельзя более, прозрачен: коррумпированные защитники порядка, разоблаченные, идут в кооперативы — источник разложения, незаконного обогащения, социальной несправедливости.

Кооперативное движение только начинает возникать, еще нет рынка, о необходимости которого говорят экономисты — сторонники реформ, но советская система уже приготовила оружие для борьбы с будущей опасностью. Между тем, опасность организованной преступности существует в реальности. Уже составлена учеными-криминологами схема структуры организованной преступности, состоящей из трех этажей, говорится о существовании, по крайней мере, 1200 гангов. Родилось даже опасение, что «рано или поздно укрепившиеся „крестные отцы“ включатся, и весьма энергично, в борьбу политическую». Тревога понятна. Мафия — единственная пока «неформальная» группа, которая имеет реальные возможности воздействия на жизнь страны. Коммунисты всегда больше всего боялись секретных организаций. До сих пор, несмотря на усилия правозащитных органов, не обнаружены подлинные «боссы» организованной преступности. Чурбанов или высокие партийные чиновники, обкрадывавшие государство, считаются только «шестерками», занимающими в пирамиде «мафии» в лучшем случае «второй этаж» — где расположены «группа обеспечения», «группа безопасности». Криминологи считают, что возникают связи между городскими и республиканскими гангами, которые могут привести к созданию центральной организации. Имеется, следовательно, угроза возникновения второй мощной партии. Как выразился журналист: «Как бы не начала вытесняться родимая наша, исконная бюрократия бандократией, властью бандитов». Автор добавляет: «Это не такое уж безумное предположение».

Объясняя причины «событий в Фергане» — кровавых погромов, жертвами которых стали жившие в Казахстане турки-месхетинцы, начальник внутренних войск МВД СССР генерал-полковник Шаталин говорил о «несомненном наличии координирующего центра, сильной и хорошо законспирированной преступной организации на территории области». Начальник Ферганского областного управления КГБ сообщил о том, что накануне погромов в Фергану приехали «ряд особо опасных преступников из РСФСР». Хранители порядка признали, что «ни один из главарей банд пока не задержан». Мафию обвиняли в организации резни в Сумгаите, в других районах страны. Как правило говорилось и о связи этих волнений со «старым, скоррумпированным» партийным руководством.

Отношение к проблеме «мафии» может служить моделью «перестройки»: рождение термина, сенсации в печати, разоблачения, имеющие, как правило, персональные последствия. Проблема «мафии» рассматривается, как и все другие, прежде всего, в аспекте политической борьбы. В ее трактовке проявляется важное и характерное качество «перестройки» — умение использовать, как в джиу-джитсу, слабость как силу. Перевернуть — с помощью пропаганды — ситуацию. Характерно и то, что практически все ограничивается разговорами, сенсациями и разоблачениями прошлого. Егор Яковлев признает: «Щупальца мафии и сегодня пронизывают нашу жизнь». Советская жизнь сегодня немыслима без организованной преступности, которая является одним из проявлений этой жизни. Можно сказать, каждая система имеет ту мафию, которую заслуживает. Мафия капиталистического мира живет за счет пороков человека. Советская мафия живет за счет удовлетворения всех человеческих потребностей, которых коммунистическая система удовлетворить не может.

Перефразируя поэта, следует, наверное, сказать: партия и мафия — близнецы-братья. Советская мафия и коммунистическая партия Советского Союза.

 

Глава семнадцатая. Колумбово яйцо политической реформы

 

Александр I охотно даровал бы свободу всему миру, при условии, чтобы все согласились подчиниться единственно его воле.
Адам Чарторижский

Вы призваны обновить дряхлую и завонявшую от застоя партию. [71]
Федор Достоевский, «Бесы»

Спор о том, что было вначале курица или яйцо, кажется, разрешен. Спор относительно первых шагов реформы системы советского типа продолжается. С чего начинать? Михаил Горбачев имел широкий выбор. На его глазах были испытаны различные модели «перестройки». Китайская модель: Дэн Сяо-пин начал с экономики, заслужив репутацию реформатора, либерала, демократа, восхищение государственных и политических деятелей Запада. Польша Терека испробовала средство, популярное в 20-е годы в медицине: пересадку обезьяньих половых желез для возвращения старикам сексуальной потенции. Терек заменил пересадку многомиллиардными кредитами, вспрыснутыми в дряхлую польскую экономику. Преемники Терека использовали элементы политической реформы: соглашение с Солидарностью и подавление Солидарности. Венгрия Кадара ставила на экономическую реформу. Югославия экспериментирует наиболее смело: Тито проводил и экономическую, и политическую реформы. Наконец, как говорят англичане, последняя по счету, но не по важности, — Румыния. Чаушеску испытал рецепт волшебного зеркала, в котором он виделся Западу как независимый государственный деятель, главной заботой которого является суверенность страны.

Михаил Горбачев мог видеть результаты «лабораторных» опытов. 10 декабря 1917 г. Горький писал в «Несвоевременных мыслях»: «Народные комиссары относятся к России как к материалу для опыта, русский народ для них — та лошадь, которой ученые-бактериологи прививают тиф для того, чтобы лошадь выработала в своей крови противотифозную сыворотку. Вот именно такой жестокий и заранее обреченный на неудачу опыт производят комиссары над русским народом, не думая о том, что измученная, полуголодная лошадка может издохнуть». Семь десятилетий спустя роль подопытных животных играет треть человечества. Поле наблюдения стало огромным.

Результаты реформ всюду были обескураживающими. Если экономика начинала двигаться, давать некоторые результаты, вскоре обнаруживалось, что социальные отношения обостряются, что, дойдя до определенных границ, «поезд» вновь останавливается. И тогда приходится прибегать к «пекинскому» методу либо признавать необходимость политической реформы типа польской или венгерской. Можно даже прийти к выводу, что лучше вообще обойтись без реформ, не касаясь идеальной сталинской модели.

Китай в этом отношении — великолепный урок. Дэн Сяо-пин в течение десяти лет был всеобщим любимчиком. Когда после декады экономических реформ возникла — неизбежно — угроза его власти, Китай был одним взмахом руки возвращен — в политическом отношении — в дореформенную эпоху. В первом интервью, данном советской печати после введения в Пекине военного положения, один из руководителей Всекитайской федерации профсоюзов подвел итог: «Наши рабочие теперь ясно представляют, что, во-первых, мы не нуждаемся в демократии по западному образцу, и, во-вторых, демократия нуждается в защите законом».

Прежде всего, однако, Михаил Горбачев мог использовать советский исторический опыт. Черпать в богатейшем источнике рецептов на лечение хронических недомоганий советского государства, искать лекарства, испробованные при врачевании острых кризисов Лениным и Сталиным. Предшественники седьмого генерального секретаря всегда обращались, в первую очередь, к мерам политическим.

Для Горбачева не было сомнения, что необходимо начинать с политической реформы. Прежде всего потому, что это значило начинать с главного — овладения властью. Во-вторых, потому, что в советской системе нет других проблем, кроме политической: политика — это все. И — все — это политика. Наконец, в-третьих, потому, что в представлении нового генерального секретаря и его единомышленников тяжелейший кризис, переживаемый государством, начиная с конца 70-х годов, был кризисом политическим.

Тоталитаризм вступил в стадию зрелости. На Западе большинство советологов отказалось от употребления по отношению Советского Союза термина «тоталитаризм» еще в 60-е годы. В Советском Союзе на этот счет не было сомнений: все знали, что живут в тоталитарном государстве. Когда стало возможным — об этом сказали официально. Руководитель кафедры истории партии Академии общественных наук при ЦК КПСС профессор Маслов согласен с тем, что «исторические параллели между социализмом и фашизмом возможны, причем по целому ряду аспектов». Он сопоставляет гитлеровскую Германию и сталинский СССР. Академик Сахаров пишет, что «афганская авантюра как бы воплотила в себе всю опасность и иррациональность закрытого тоталитарного общества». Достигнуто всеобщее согласие: от Сталина до Брежнева советские люди жили при тоталитаризме.

Классические определения тоталитаризма Ханны Арендт, Карла Фридриха, Збигнева Бжезинского и др. — результат изучения того, что можно назвать «юностью» тоталитарной системы. Годы юности, молодости, когда власть стремится к «полному (тотальному) контролю над всеми сферами жизни», время тотального террора, тотального страха, тотального господства Вождя.

Кризис возник как результат успехов тоталитарной системы. В Москве любят употреблять словцо: заорганизованность. Имеется в виду организованность, которая становится абсурдом. В 1989 г. американские кардиологи открыли, что идеально регулярное сердцебиение не является признаком здоровья. Оно, скорее всего, предвещает внезапную смерть. Ученые обнаружили, что сердце, все другие органы и физиологические системы, включая мозг, частично управляются необходимостью в некотором хаосе. Как выразился доктор Ари Гольдберг: «Здоровое сердце танцует, а умирающий орган всего лишь идет».

Главное противостояние в коммунизме всегда было между стихийностью и сознательностью, между хаосом и организованностью. Советская энциклопедия дает исчерпывающее определение: «Под стихийностью в применении к общественным явлениям понимают такое общественное движение, которое не находится под руководством центра и не подчиняется направляющему действию теории; под сознательностью — руководящее воздействие на движение со стороны классовой теории — теории марксизма для рабочего движения».

Гениальным открытием Ленина была партия нового типа. Он видел в ней руководящий центр, превращающий «стихийную борьбу пролетариата в сознательную». Борьба со «стихийностью» за «организованность» была основным содержанием деятельности Ленина до революции. Октябрьский переворот был одновременно победой организации — партии большевиков, и стихии — мужицкого бунта против власти. Умение большевиков использовать стихию в собственных целях, обуздывать ее, было одним из важнейших залогов их победы в гражданской войне. Сразу же после захвата власти Ленин начинает строить могучее, централизованное государство. Он успевает лишь заложить фундамент будущей системы. В сталинские годы завершается строительство государства, идеально воплощающего организацию и организованность.

Представляя свою политическую реформу, Михаил Горбачев говорил об укоренении с начала 30-х годов «командно-административной системы» (кокетливый синоним тоталитаризма), добавляя, что эта система «не смогла полностью сковать народную энергию», а энергия, вопреки системе, превратила страну «в одно из самых развитых и влиятельных государств мира, позволила одержать победу в тяжелейшей войне, какую только знала мировая история». Генеральный секретарь признает, следовательно, наличие, с одной стороны, «народной энергии», т. е. стихии, а с другой — системы, т. е. организации. Насилуя прошлое, он настаивает на том, что энергия действовала вопреки системе. В реальности было иначе. В сталинские годы система умела подчинять себе энергию, мобилизовать все усилия, не считаясь с жертвами, на гигантские стройки, на войну. Победы были достигнуты благодаря системе. Организация пронизала все клетки государства и общества, вела, куда хотела, заставляла делать все, что считала нужным для создания своей мощи.

В социальной системе, как и в царстве физики, естественная тенденция ведет к энтропии, нарастающему беспорядку. Чем более общество организованно, тем больше социальной энергии необходимо тратить для сохранения порядка и тем больше порядка необходимо для получения этой социальной энергии. В тоталитарной системе каждая клетка, каждая составляющая ее часть стремится воспроизводить всю систему, стремится к тотальной власти. Социальная энергия, расходуемая на организацию порядка в клетке, не доходит до центра. В годы брежневского «застоя» все больше и больше власти приобретают «клетки»: Госплан, министерства, первые секретари республиканских компартий, секретари областных и районных комитетов. Идет одновременно процесс централизации управления и распада на уделы. Брежнев имеет возможность одним взмахом руки послать советские войска в Афганистан, но не имеет достаточной власти, чтобы вынудить местного секретаря или министра выполнить решение Политбюро. Зрелый тоталитаризм обернулся ослаблением центральной власти. Система стала напоминать динозавра: импульсы из центра с трудом двигали могучие органы чудовища.

Тенденция к «динозавризации» была замечена в Москве давно. Судя по некоторым высказываниям, Сталин понимал в конце жизни, что ему не удалось «организовать» все. Возможно, это чувство было одной из причин подготовки им очередного «большого террора». Он знал по опыту, что кровавая баня, в которую погружается общество, порождает вспышку социальной энергии. Понимали это наследники Сталина, искавшие после смерти Вождя формы управления сталинской системой без Сталина. Политолог Федор Бурлацкий вспоминает, что в одном из первых выступлений после смерти Сталина тогдашний председатель Совета министров Маленков потребовал на совещании партийных и государственных работников начать борьбу против бюрократизма, «вплоть до его полного разгрома». Маленков, который короткое время считался наследником Сталина, говорил о «перерождении отдельных звеньев государственного аппарата», «выходе некоторых органов государства из-под партийного контроля», «взяточничестве и разложении морального облика коммуниста». Бурлацкий повествует о поисках новых форм управления, которые велись в ряде отделов ЦК под руководством таких теоретиков, как Отто Куусинен и Юрий Андропов (работал в 1957—1967 гг. в аппарате Центрального комитета). Было, например, решено, что диктатура пролетариата уже свою роль сыграла и родилось «общенародное государство». Андропова, — пишет мемуарист, — «в период обсуждения проекта программы партии больше всего беспокоило обоснование принципа общенародного государства и в особенности практических выводов для развития демократии».

В декабре 1961 г. резидент КГБ в Хельсинки Анатолий Голицын попросил убежище в американском посольстве. Его история вдохновила авторов шпионских романов, послужила материалом для фильма Хичкока «Топаз». Анатолий Голицын захватил с собой ценную информацию об активной деятельности тайных советских агентов на Западе. Был бы он всего лишь еще одним перебежчиком, если бы не рассказал о плане стратегической дезинформации, разработанном в Москве в самом конце 50-х годов. Подготовленный в недрах ЦК и КГБ, представленный Александром Шелепиным, возглавившим госбезопасность в декабре 1958 г., план предусматривал изменение представления об СССР на Западе, используя мнимую «либерализацию». Рассчитан он был на несколько десятилетий.

Идея тайного плана, заговора, с целью захвата мирового господства преследует человечество издавна. Всем известны «заговоры колдуний», действовавших под личным руководством Дьявола, «сионистских мудрецов», масонов, иезуитов и т. д. Говоря о «плане Шелепина», Голицын вспоминает модель — план стратегической дезинформации, разработанный в 1921 г. До 1927 г. ВЧК-ОГПУ руководили созданной ими «антисоветской» организацией, носившей кодовое название «Трест». За 7 лет «игры» советская политическая полиция сумела разложить русскую эмиграцию и создать завесу, закрывшую СССР от западных разведок.

Планирование, план — синонимы советской системы. Не приходится, поэтому, удивляться, что планируются политические программы и провокационные действия. В сентябре 1988 г. советская печать рассказала об успехе операции «Бумеранг» — акции против украинской националистической организации, которая длилась около 20 лет. Убежденность в окончательной победе позволяла не связывать себя определенными, короткими сроками, составлять стратегические планы, рассчитанные на десятилетия. Интерес информации, принесенной Анатолием Голицыным, не в существовании «плана Шелепина», а в идеях, которые его породили. В 1968 г. Голицын написал книгу, которая была опубликована только в 1984 г. Дополнительные главы, анализирующие позднейшие (после 1968 г.) события, лишь укрепили уверенность автора в точности его методологии анализа коммунистической стратегии. Рассказ бывшего офицера КГБ о брожении идей в конце 50-х годов чрезвычайно напоминает то, что вспоминает Федор Бурлацкий, участвовавший в редактировании новой программы КПСС. Вырабатывается концепция «общенародного государства». Никита Хрущев объявляет о прекращении ядерных испытаний. Советское правительство предлагает на заседании генеральной ассамблеи ООН всеобщее и полное разоружение, а также созыв всемирной конференции по торговле. «Красная звезда» пишет, что война «перестала быть обязательным средством в экономической, политической и идеологической борьбе». Декретируется либерализация в культуре — приходит время «оттепели». Органы безопасности все больше делают упор на воспитательную работу, «расширяют профилактическую деятельность».

Очевидны намерения сделать структуру более гибкой, уменьшить степень жестокости организации, чтобы она могла эффективнее бороться со стихией. Идут разговоры о необходимости замены статического, монолитного единства динамической системой взглядов и позиций, которые могут не быть сходными по всем вопросам, базируясь, конечно, в обязательном порядке на принципах марксизма-ленинизма.

Реальность планов проверяется их выполнением. Анатолий Голицын писал до смерти Брежнева: «Интенсификация жесткой политики и методов, примерами которой являются арест Сахарова и оккупация Афганистана, предвещают поворот к «демократизации», которая, возможно, последует за уходом Брежнева с политической арены... Брежневский режим и его неосталинистские акции против «диссидентов» и Афганистана будут осуждены, как в 1968 г. был осужден режим Новотного. В экономической области можно ожидать реформ, с целью приблизить советскую практику к югославской или даже к западным социалистическим моделям. Некоторые экономические министерства будут ликвидированы; контроль децентрализируется; существующие заводы и фабрики могут быть превращены в индивидуальные хозрасчетные предприятия; будет повышена самостоятельность технократов, советов рабочих и профсоюзов; партийный контроль над экономикой будет — внешне — сокращен». Голицын мог уверенно пророчествовать, ибо все перечисленные выше экономические «реформы» базируются на советском опыте 20-х годов и на югославском эксперименте. Предвидел Анатолий Голицын и основные направления политических «реформ»: «Либерализация» будет спектакулярной и впечатляющей. Могут быть сделаны формальные заявления об ограничении роли партии; ее монополия — внешне — уменьшена; может быть введено демонстративное разделение властей — законодательной, исполнительной, судебной. Верховный совет получит мнимую увеличенную власть, а председатель и депутаты — большую мнимую независимость. Посты президента СССР и генерального секретаря могут быть разделены. КГБ будет «реформировано». «Диссиденты» в стране будут амнистированы; эмигранты получат возможность вернуться и кое-кто из них получит руководящий пост. Сахаров может быть в тот или иной способ включен в правительство или получит разрешение преподавать за границей. Научные, культурные и творческие организации, такие, как Союз писателей или Академия наук, приобретут больше независимости, это относится и к профсоюзам. Не члены партии смогут открыть политические клубы. Ведущие диссиденты смогут создать одну или несколько альтернативных политических партий. Цензура будет смягчена; спорные книги, пьесы, фильмы, произведения изобразительного искусства будут напечатаны, выйдут на экраны, появятся на театральных подмостках, в картинных галереях. Многие известные советские артисты, находящиеся на Западе, вернутся в СССР, где продолжат свою карьеру. Будут приняты конституционные поправки, гарантирующие выполнение Хельсинкских соглашений... Советские граждане получат больше возможностей выезжать за границу. Наблюдатели с Запада и из ООН будут приглашены в СССР увидеть воочию реформы в действии».

Западные наблюдатели — государственные, политические деятели, комментаторы не перестают повторять: никто не предвидел размаха горбачевской «перестройки», никому из советологов не могло прийти в голову, что нечто подобное могло произойти, никто нас не предупредил. Программа, изложенная Голицыным, даже в деталях напоминает программу Горбачева. Стоит еще раз подчеркнуть, что книга Анатолия Голицына вышла в самом начале 1984 г. А была — в основном — написана значительно раньше. На последних страницах книги автор, зарегистрировав выбор Андропова генеральным секретарем, пишет: «Нельзя исключить, что на следующем партийном съезде или еще раньше, Андропов будет заменен молодым лидером с еще более либеральным имиджем, который станет продолжать так называемую либерализацию еще более интенсивно». Сегодня имя «молодого лидера» известно всем.

Анатолий Голицын доводит логические последствия существования «Плана» до пределов, которые вызывают желание спорить с ним. Все события минувшего двадцатилетия он включает в План, объясняет им. Но нельзя не удивляться, читая составленную им кратчайшую историю «Солидарности»: «Создание „Солидарности“ и первичный период ее деятельности как профсоюза можно рассматривать как экспериментальную первую фазу польского „обновления“. Назначение Ярузельского, введение военного положения и запрещение „Солидарности“ представляет собой вторую фазу, цель которой установить твердый контроль над движением и обеспечить период политической консолидации. В третий период можно ожидать сформирования коалиционного правительства, включающего представителей компартии, ожившего движения „Солидарности“ и церкви».

Когда Анатолий Голицын писал в 1983 г. о том, что «коммунистические стратеги по-видимому планируют возвращение „Солидарности“ и формирование квазисоциал-демократического правительства в Польше», он не мог знать, что 3 января 1981 г. польский журналист Ежи Урбан направил письмо тогдашнему первому секретарю польской партии Станиславу Кане. Был ли знаком журналист с «планом Шелепина» — неизвестно. Как бы то ни было, Урбан предлагает ответ на мучивший в то время (как всегда) польскую партию вопрос: что делать? Необходимо, говорится в письме, пойти на создание коалиционного правительства, включающего католиков и умеренных руководителей «Солидарности». Ежи Урбан объясняет смысл своего отважного предложения: «Я человек, относящийся чрезвычайно неприязненно к католикам, их программе, представлениям, менталитету, но — это выглядит парадоксом — вижу в коалиционном правительстве самый лучший шанс возрождения значения и силы ПОРП, конечно, ПОРП с модифицированной программой и новым стилем деятельности».

Анатолий Голицын видит в «плане Шелепина» прежде всего программу дезинформации. Ежи Урбан предлагает свой план, как единственное средство спасения страны от хаоса, в который ее ввергла слабость партии. Он видит опасность, но говорит, что в случае смертельной болезни идут на хирургическую операцию, даже если имеется только 15% шансов на удачу. Общим в обеих планах является желание использовать силы «хаоса», стихии для укрепления организации. Генерал Ион Пачепа, многолетний руководитель румынской разведки, подробно описывает «план Чаушеску», красиво названный «Красные горизонты». «Гений Карпат», чрезвычайно умело используя, в частности, эмиграцию, сумел проецировать во внешний мир изображение Румынии, одного из самых репрессивных государств в мире, как гордой, независимой, суверенной державы, в которой правит мудрый, любимый народом вождь.

Наличие даже самого лучшего, хитроумного плана еще не обеспечивает успеха: советская экономика убедительно свидетельствует об этом. Прежде всего, необходим умелый исполнитель. «Нет, — приходит к выводу марксист Федор Бурлацкий, — что бы мы ни говорили, для исторического процесса нужна личность, нужна могучая политическая воля, нужна способность магического воздействия на массы людей. Тогда и только тогда обеспечен успех». Ежи Урбан пишет первому секретарю: «К сожалению, в нынешней драматической ситуации Польше необходим харизматический лидер, ибо нет у нас ни достаточно политической культуры, ни времени, чтобы деперсонализировать сильное руководство и строить более демократическими и благородными методами». Урбан заменяет «магическое воздействие» Бурлацкого термином из словаря Макса Вебера, но говорят они о том же самом. Нужен — Вождь. Для Бурлацкого идеалом был Юрий Андропов, но он легко примирился с очередным генеральным секретарем, ибо, как писал Урбан, харизматическим лидером «может стать каждый первый секретарь». Единственное условие: он должен стать инициатором и исполнителем эффектного перелома и обратиться со своим планом к народу.

Все это знал и великолепно первым изложил Николо Макиавелли. Ленин хорошо знал флорентинца, называя его «умным писателем по государственным вопросам». Постоянно читал его Сталин: впервые опубликованный на русском языке в 1869 г. «Государь» был переиздан в Москве в 1934 г.

Макиавелли говорит о том, что каждый, кто намерен предпринять нечто новое, должен прежде всего решить: рассчитывает ли он на молитвы или на силу. В первом случае дела всегда кончаются плохо и безрезультатно. Если же надеяться лишь на себя и использовать оружие, неудачи случаются редко. Флорентинец формулирует максиму, актуальность которой и сегодня нет нужды доказывать: «Все вооруженные пророки побеждали, все невооруженные терпели поражение».

Выбор оружия для харизматической личности, претендующей на власть в советской системе, трудностей не представляет. На заре XX в. Ленин сделал свое судьбоносное открытие: дайте мне партию профессиональных революционеров, и я переверну Россию. После Октябрьского переворота Ленин поверил, что может перевернуть весь мир. Проблема состояла в превращении партии в послушное орудие в руках Лидера. Ленин упорно ковал свое оружие, когда партия жила в подполье, он не переставал ее чистить и оттачивать после захвата власти. Сталину пришлось начинать сначала. А после него — всем, кто садился в кресло генерального секретаря. Были сделаны попытки переместить центр власти. Использовать другое оружие. Общепризнанный наследник Сталина Георгий Маленков решил занять пост премьер-министра, считая его наиболее важным, оставив секретариат ЦК в руках Никиты Хрущева. Берия попробовал опереться на органы безопасности, видя в них могучее оружие власти. Маршал Жуков, в июне 1957 г., на пленуме ЦК, обсуждавшем предложение сместить Хрущева, бросил на чашу весов армию. Заявив о поддержке армией первого секретаря, маршал добавил: без моего приказа ни один танк не двинется. Благодарный победитель Никита Хрущев немедленно отправил Жукова на пенсию.

В 1953 г. после июньских демонстраций берлинских рабочих правительство ГДР выразило неудовлетворение своим народом. Бертольд Брехт в сатирической эпиграмме посоветовал правительству распустить народ и выбрать себе другой. В советской истории есть немало случаев, когда вождь партии «распускал» КГБ или армию. Еще не было примера роспуска партии, но она жила за счет чисток или кровопускания в собственных рядах.

Михаил Горбачев великолепно понимал это, когда стал генеральным секретарем. Поэтому он вступает на путь политической реформы, на путь, ведущий к абсолютной власти. Это пропасть, которую генсек считает необходимым перепрыгнуть прежде всего. И здесь он не делает ошибок, посвящая главные усилия организации прыжка. Понимая, что остальное приложится. Природа людей изменчива, — объяснил Макиавелли. — Их легко убедить, но тяжело удержать в этом убеждении. Поэтому необходимо создать порядок, который позволил бы, если они перестали верить, заставить их верить силой.

Горбачев говорит на совещании в ЦК 20 ноября 1987 г.: «У нас нет более надежного инструмента, чем партия». Он говорит: «у нас», он имеет в виду: «у меня». Партия — это инструмент, который должен позволить совершить «перестройку», если будет надежным орудием в руках лидера. Летом 1989 г. численность партии определялась примерно в 20 млн. членов. Как и все армии на свете, партия имеет свой командный состав, «кадровый корпус», как любит выражаться Горбачев. Его численность остается тайной, хотя не прекращаются разговоры о необходимости сокращения штатов в партийном аппарате. Неясно также, входит ли «кадровый корпус» партии в армию бюрократов, насчитывающую по официальным данным примерно 18 миллионов чиновников.

Проблема взаимоотношений между партией и ее аппаратом существует со дня возникновения «организации профессиональных революционеров». Эпоха «гласности» стала временем взваливания абсолютно всех грехов на Сталина. Обвиняют его и в том, что «Сталин, утвердив всевластие бюро парткомов и их штатного аппарата, объективно противопоставил аппарат партийной массе». С начала 30-х годов, — пишет работник центрального аппарата партии, Сталин нанес смертельный удар «ленинской идее общественных начал в партийном строительстве», отдав аппарату по существу «все бразды правления». Это утверждение — новый миф, которым заменяется старый: не говорится о том, что Сталин воспользовался практикой и теорией Ленина. Фундамент, на котором Ленин построил партию нового типа — демократический централизм, — дал Сталину все необходимые элементы для установления своей абсолютной власти и сооружения тоталитарного государства. Демократический централизм — одно из наиболее удивительных словосочетаний в политическом словаре XX в. — продолжает оставаться важнейшим принципом «революции» Горбачева.

Необходимо отдать ему должное. В данном случае он не меняет взглядов. В 1975 г. первому секретарю Ставропольского крайкома ясно: «Социалистической демократии присущи порядок и организованность, а также централизованное государственное руководство в общенациональном масштабе, без чего система социалистической демократии не может нормально функционировать». 12 лет спустя, через два года после избрания на пост генерального секретаря, Михаил Горбачев, перечисляя основные признаки перестройки, заявляет: «Перестройка — это... восстановление и развитие в управлении народным хозяйством ленинских принципов демократического централизма...» Он настаивает: «По-новому должна быть осмыслена роль партийных, общественных организаций, хозяйственного управления». А это означает: «углубление демократического централизма, развитие самостоятельности».

 

Кадры

Кадры решают все.
И. Сталин

В начале было слово. И слово было — кадры. «Решение новых задач, — объяснял Михаил Горбачев вскоре после избрания на пост генерального секретаря, — которые встают сейчас перед нами, требует внесения корректив как в содержание, так и в формы и методы партийной и государственной работы, в расстановку кадров в центре и на местах». Ровно четыре года спустя, в июле 1989 г., Горбачев признавал, что сделано в главном — мало: «Мы не можем откладывать решение назревших кадровых вопросов... Нам надо пополнить кадровый корпус творческими силами». Генеральный секретарь формулирует то, что отлично знали все его предшественники: «Аппарат нам нужен. Но аппарат нужен новый... И на протяжении последнего времени формируем такой аппарат».

Политическая реформа Горбачева — это прежде всего процесс формирования нового аппарата. Все казалось просто: персональные изменения на всех ступенях партийной иерархии, начиная с самой верхней, устранение людей прежнего генсека, замена их людьми нового. В феврале 1986 г. на XXVII съезде партии, первом, на котором Горбачев выступал как Генеральный секретарь, раздел, посвященный партии, содержит три небольшие подглавки: «Работать по-новому»; «За чистый и честный облик партийца, за принципиальную кадровую политику»; «Укреплять связь идеологии с жизнью, обогащать духовный мир человека». С партией все в порядке, нужно лишь почистить партийцев, выдвинуть новых руководителей — таков вердикт Горбачева. В июле 1985 г. из Политбюро был выброшен Георгий Романов, претендовавший на пост генерального секретаря, на его место избирается Лев Зайков. На съезде Горбачев меняет состав секретариата, вводит в Политбюро двух новых кандидатов. Западные журналисты будут говорить о «команде для 2000 года». Через 4 года кое-кто из них исчезнет (например, Анатолий Добрынин и Юрий Соловьев), кое-кто потеряет свое прежнее значение (в 1986 г. Зайков считался №3, в 1990 его уходят на пенсию), кое-кто поднимется на самый верх, где дышат разреженным воздухом члены Политбюро, являющиеся одновременно секретарями ЦК (Александр Яковлев, Вадим Медведев). Из Свердловска был вызван в Москву тамошний секретарь обкома Борис Ельцин, выступивший с обратившей на него внимание речью о необходимости отказаться от привилегий: избранный в секретари ЦК, он затем был послан руководить московской партийной организацией (где «не оправдал доверия» Горбачева).

Как ни любопытны зигзаги персональной политики, определяющей состав высшей инстанции, решающее слово всегда принадлежит генеральному секретарю. Все, кто его окружают, занимают свои посты, ибо он дал на это согласие. Ветеран кремлевского «двора» Андрей Громыко заметил со свойственным ему мрачным юмором, что зал, где собирается Политбюро, напоминает ему Бермудский треугольник: человек исчезает и никто не знает, что с ним случилось. Так было при Сталине, так было при Хрущеве и Брежневе. Так продолжается и при Горбачеве. Андрей Громыко, занимавший пост председателя президиума Верховного совета СССР, получил извещение, что он послан на пенсию, в момент, когда готовился к государственному визиту в Монголию.

Через год после съезда, когда стало очевидным, что, несмотря на его решения, на произведенные на нем персональные изменения в верхнем эшелоне власти, положение в стране не поправляется, а наоборот, ухудшается, Горбачев вплотную берется за кадры. 27 и 28 января 1987 г. работает пленум ЦК, на котором генеральный секретарь выступает с докладом «О перестройке и кадровой политике партии». Он начинает с предостережения: «...в обществе, да и в самой партии еще остается определенное недопонимание сложности положения, в котором оказалась наша страна». Два года назад, принимая власть, Горбачев говорил о «предкризисном состоянии». Теперь он обнаруживает «опасность нарастания кризисных явлений в обществе». Звеном, которое, как учил Ленин, позволяет вытянуть цепь, являются, как объясняет генеральный секретарь, партийные кадры. Он категоричен: «Накопившиеся в обществе проблемы в значительной степени связаны с недостатками в деятельности самой партии, в ее кадровой политике».

История любит шутки, как правило, злые. Любит совпадения, которые в неожиданном свете раскрывают события. За полвека до Горбачева, 3 марта 1937 г., с докладом о «недостатках партийной работы» выступил Сталин. Читая доклад Михаила Горбачева, сделанный 27 января 1987 г., нельзя иногда отделаться от мысли, что имеешь дело с палимпсестом: под верхним, явным слоем проступает первоначальный текст. 50 лет назад Сталин также был очень недоволен партийными кадрами. Тогдашний генеральный секретарь считал, что именно партийный билет дает силу вредителям и троцкистам. 50 лет спустя генеральный секретарь главную причину «сложной и противоречивой ситуации» видит в том, что «ЦК КПСС, руководство страны (до него, естественно. — М. Г.) прежде всего в силу субъективных причин не смогли...»

Минуло полвека. Методы изменились. Сталин, который мог себе все позволить, «предложил» всем партийным руководителям «от секретарей ячеек до секретарей областных и республиканских партийных организаций подобрать себе по два человека, по два партийных работника, способных быть их действительными заместителями». Сталин быстро израсходовал гарнитур руководителей, потом их заместителей, и постоянно искал «свежие силы», свежую кровь. Горбачев обращается к выборам как инструменту «обновления» партии: «Можно пойти на то, чтобы секретари, в том числе и первые, избирались тайным голосованием на пленумах соответствующих партийных комитетов». Он перечисляет, где должны проходить тайные выборы: райкомы, окружкомы, горкомы, обкомы, крайкомы, Центральные комитеты союзных республик. На февральско-мартовском пленуме 1937 г., где Сталин объяснял суть кадровой политики, было принято постановление о «безусловном и полном проведении в жизнь начал внутрипартийного демократизма», которое, в частности, предусматривало «при выборах парторганов закрытое (тайное) голосование», указывая, что выборы следует провести во всех парторганизациях, «начиная от парткомитетов первичных парторганизаций и кончая краевыми, областными комитетами и ЦК нацкомпартий». В 1937 г., как и в 1987 г., тайные выборы не предусматривались в ЦК КПСС, Политбюро и Секретариате ЦК.

В конце 1987 г. в докладе, посвященном 70-летию Октября, Горбачев возвращается к своей основной проблеме: «Коренное улучшение деятельности партийных организаций, партийных органов и кадров становится главной задачей сегодняшнего дня». С одной стороны, он объявляет о завершении первого этапа перестройки, а с другой признает, что «в ряде городов, районов и областей и даже в некоторых республиках перестройка по-настоящему еще не развернулась». Виноваты «партийные комитеты и их Руководители».

Импульсы, идущие от «головы», от Генерального секретаря, не передаются нейронами — партийными комитетами: чудовищный организм советского государства остается без движения. В феврале 1988 г. на пленуме ЦК, посвященном идеологии (и выкинувшем Б. Ельцина из кандидатов в члены Политбюро), Горбачев вспоминал, что «партия начала перестройку с себя, со своих кадров». Он сообщил, что в ходе перевыборов партийных руководителей было заменено свыше 89 тыс. членов выборных органов. Все это, однако, проблемы не решало. Очередным этапом политической реформы стала XIX партийная конференция.

Подготовка к ней шла долго, выборы делегатов стали репетицией нового типа выборов: с несколькими кандидатами, «демократическими», но организованными. Борис Ельцин, например, не набравший достаточно голосов в Москве, был в последний день избран в Карелии. Это не могло произойти только по желанию кандидата. За три месяца до конференции газета «Советская Россия» опубликовала «письмо» — огромную статью, подписанную «Нина Андреева». Автор был представлен как «преподаватель ленинградского технологического института: химик». До сих пор все «тайны», связанные со статьей, еще не выяснены. Сначала многие читатели подозревали, что никакой Нины Андреевой нет вообще. Затем, когда выяснилось, что она есть, живет, преподает в ленинградском технологическом институте и чувствует себя хорошо, возникли сомнения другого рода. Как выразился кинорежиссер Алексей Герман: «Простая преподавательница химии не могла написать этот антипартийный манифест». Действительно, при чтении «письма» трудно отделаться от впечатления, что преподавательница химии слишком хорошо знает историю КПСС, читала слишком много книг, хранившихся в спецхранах, к тому же не переведенных на русский язык. Нина Андреева, например, резко осуждая пьесы о Ленине Михаила Шатрова, сообщала, что драматург не оригинален, «что по логике оценок и аргументов он очень близок к мотивам книги Б. Суварина, изданной в 1935 г. в Париже». В последний раз имя Суварина было публично произнесено в Советском Союзе 3 марта 1937 г. лично товарищем Сталиным, объявившим «группу Суварина во Франции» резервом «троцкистов в их шпионско-вредительской деятельности против Советского Союза». Для посвященных параллель была очевидна. В августе 1989 г. американский журналист Дэвид Ремник взял интервью у Нины Андреевой, «51-летней гневной накрахмаленной женщины, напоминающей старшую медсестру». Широких познаний она в разговоре не проявила, но объясняла все несчастья, переживаемые страной, происками евреев.

Появление «письма» было воспринято в Советском Союзе как сигнал, извещающий о конце «перестройки». Знаменитый актер Михаил Ульянов, выступая 29 июня на партконференции, напомнил, что вся страна была готова немедленно вернуться назад. Многие местные газеты («Горьковская правда», «Уральский рабочий», «Ворошиловградская правда», «Вечерний Донецк», «Новгородская правда») перепечатали статью. Через 16 дней, 29 марта ТАСС известил местные газеты, что вопрос о публикации статьи Н. Андреевой «необходимо решать по согласованию с местными партийными органами». Это значило — публикация не носит директивный характер, ее перепечатка не санкционирована. Ситуация оставалась неясной до публикации «Правдой» директивной редакционной статьи 5 апреля, через три недели после появления «письма» Н. Андреевой. Теперь все было ясно. «Правда» писала: статья Н. Андреевой «создает у читателей впечатление, будто им предлагается некая „новая“ политическая платформа». Обвинение — «политическая платформа» — было одним из самых тяжких в большевистском словаре: платформа — зародыш фракции, угроза раскола. «Правда» справедливо поставила слово «новая» в кавычки. Нина Андреева представила без каких-либо изменений идеальную сталинскую модель советской системы, предупреждая об опасности всякого отклонения от нее.

Текст «письма» так хорошо излагал идеи консерваторов-реакционеров, что если бы его не было, следовало бы его придумать. Во всяком случае, польза, принесенная «Ниной Андреевой» Михаилу Горбачеву, была несомненной. Появилась скроенная по мерке программа «антиперестройки», которую до сих пор никто из тех, кого называли противниками Генерального секретаря, не хотел или не решался сформулировать; трехнедельная пауза между двумя публикациями позволила пересчитать кто «за», кто «против»; создать атмосферу опасности, мобилизующую сторонников Горбачева перед конференцией.

От конференции ожидали очень много. 23 мая ЦК одобрил 10 тезисов к XIX партконференции — десять заповедей перестройки. Американский журнал «Тайм», горячий сторонник Горбачева, предвидел, что конференция примет серию резолюций по таким важным проблемам, как правовая реформа, национальный вопрос, политическая стратегия. «Тезисы, — писал „Тайм“, — включают манифест свободы, некий гибрид между американским Биллем о правах и „социализмом с человеческим лицом“ Чехословакии времен Дубчека».

Конференция, как очень скоро выяснилось, не пошла по пути, намеченному журналом «Тайм». Материалы конференции, при чтении, оставляют странное впечатление, делегаты и Горбачев находятся как бы в двух не сообщающихся пространствах. Они говорят о конкретных болезнях, пороках системы, о неудаче всех задуманных реформ, он — только о власти. Только о кадрах.

Проблемам власти посвящены 5-й и 6-й тезисы. Исходная позиция изложена в первом тезисе: «При однопартийной системе, которая исторически сложилась и утвердилась в нашей стране и органически сочетается сегодня с процессами демократизации, — это вопрос жизненного значения». Утвердив неприкосновенность однопартийной системы, легко было перейти в пятом тезисе к роли единственной, правящей партии. Тезис начинает с утверждения: «В свете перестройки по-новому предстает роль КПСС как руководящей и организующей силы в советском обществе». А затем почти буквально цитирует знаменитую статью 6-ю советской конституции: «Партия, основываясь на марксистско-ленинском учении, призвана разрабатывать теорию и стратегию общественного развития, внутреннюю и внешнюю политику, формировать идеологии социалистического обновления, вести политическую и организаторскую работу в массах, воспитание и расстановку кадров». Авторы тезиса №5 не забывают напомнить о необходимости «в полной мере восстановить ленинское понимание демократического централизма, согласно которому должны обеспечиваться свобода дискуссии на стадии обсуждения вопросов и единство действий после принятия решения большинством». Шестой тезис провозглашал необходимость «восстановления в полном объеме роли и полномочий советов народных депутатов, как полновластных органов народного представительства». Как стали потом говорить: вся власть советам! Парадоксальным — это был не первый и не последний парадокс политической реформы Горбачева — казалось не только возвращение к лозунгу 1917 г. после 70 лет «советской власти». Трудно совмещались, на первый взгляд, «полновластность» советов и полновластность (без кавычек) единолично правящей партии.

В основу политической реформы, которую Горбачев называет «ключевым вопросом» перестройки, он кладет четкое разграничение функций партийных и государственных органов «в соответствии с ленинской концепцией роли Коммунистической партии как политического авангарда общества и роли Советского государства как орудия власти народа». В течение нескольких месяцев до начала работы конференции, на которой генеральный секретарь объявил о «ключевом вопросе», тема «разграничения функций» стала необычайно модной. О ней писали статьи политологи, юристы и философы, о ней писали в письмах читатели. Сюжет казался новым, необычным, смелым. Но с таким же азартом, как и в 1988 г., о «разграничении Функций» дебатировали более 60 лет назад. Проблема, можно сказать, родилась вместе с советской властью, которая с первого дня была властью партии. 28 марта 1922 г. Ленин говорил на XI съезде партии: «Все говорили и все согласились и получилось полное единогласие, что аппараты партийный и советский следует размежевать». Горбачев, как видим, верно идет за основателем советского государства. Слова Ленина многократно цитируют: они стали теоретической, научной основой «размежевания». Но Ленин, ровно через год после похвалы «размежеванию», 4 марта 1923 г. в знаменитой статье «Лучше меньше, да лучше», предлагает слить чисто партийный орган Центральную контрольную комиссию, никакими государственными законами не предусмотренную, с Народным комиссариатом рабоче-крестьянской инспекции. Ленин иронизирует, говоря о товарищах, которые сомневаются: «Как можно соединить учреждения партийные с советскими? Нет ли тут чего-либо недопустимого?» Отнюдь, — говорит вождь партии и государства. Обругав сомневающихся «бюрократами», он выдвигает убедительнейший аргумент: «Почему бы, в самом деле, не соединить те и другие (советские и партийные учреждения), если это требуется интересами дела?» В марте 1923 г. «интересами дела» была начавшаяся борьба со Сталиным, занимавшим пост — среди других — наркома рабоче-крестьянской инспекции. В то же время Ленин был убежден, что «гибкое соединение советского с партийным является источником чрезвычайной силы в нашей политике».

Главное было не в окончательном выборе: объединение или разъединение. Источник силы — возможность объединять или разделять по желанию вождя, если того требуют «интересы дела». В 1923 г. один из ближайших соратников Ленина, член Политбюро Л. Каменев потребовал прекратить разговоры относительно отделения советского аппарата от партийного: «...тот, кто говорит против партии, кто требует разделения функций советского аппарата и партии, хочет нам навязать такое же разделение властей, какое есть в других государствах ... Пускай-де советский государственный аппарат государствует, а партия пускай занимается агитацией, пропагандой, углублением коммунистического сознания и пр. Нет, товарищи, это было бы слишком большой радостью для наших врагов». 55 лет спустя Горбачев почти дословно повторяет Каменева: «Все, кто пытается поставить под сомнение роль и значение партии, получают у нас решительный отпор. Кое-кто хочет преподнести это так, дескать, из прошлого следует сделать вывод: надо партию ограничить. Нет, не в этом дело, товарищи! Не в этом. Если бы вдруг у нас вирус этот завелся — недоверие, сомнение относительно предназначения нашей партии, — это был бы самый большой подарок противникам перестройки». Можно, конечно, обвинить помощников Горбачева, писавших ему доклад, в плагиате. Примечательнее другое: на повторяющиеся 70 лет ситуации имеются повторяющиеся ответы. Они могут меняться в зависимости от «пользы дела», но все они уже записаны в памяти партии. Все они имеют единственной целью укрепление власти партии, т. е. ее лидера.

Подготовка к XIX партконференции шла по сценарию мастеров пропаганды: была представлена как битва между «белым голубем» Горбачевым и «черным ястребом» Лигачевым, как психодрама выборов прогрессивных делегатов, которым часто ставил подножки консервативный аппарат. Казалось, лидер партии и сверхмощный организационный отдел ЦК, ведавший выборами, предоставили полную свободу членам партии. Шло горячее обсуждение 10 «Тезисов». Журналисты всего мира с волнением следили за спектаклем, тревожно констатируя, что некоторые вернейшие сторонники генерального секретаря не были выбраны.

Важнейшая деталь политической реформы, сформулированная Горбачевым в докладе на партконференции, не числилась в тезисах. Академик Заславская, выступая после конференции по телевидению в программе «Демократизация общественной жизни», сказала, что, услышав предложение Горбачева, пережила шок. Она добавила, что это же чувство испытали почти все ее знакомые. Горбачев начал с утверждения о необходимости «четко разграничить функции партийных и государственных органов в соответствии с ленинской концепцией роли Коммунистической партии как политического авангарда общества и роли Советского государства как орудия власти народа». А затем — неожиданно для всех — предложил избирать председателями Советов первых секретарей соответствующих партийных комитетов.

Предложение объединить должности для разъединения функций поразило даже выкормленных на диалектике делегатов партконференции, отлично знавших знаменитый рецепт Ленина: прежде чем объединиться и для того, чтобы объединиться, нужно размежеваться. Горбачев аргументировал свой парадокс желанием «поднимать авторитет Совета»: персональная уния — первый секретарь-председатель Совета — должна, с одной стороны, усилить контроль партии над советами, с другой, — освободить партию от выполнения некоторых функций, которые можно передать советам.

Подлинный смысл «парадокса Горбачева» стал очевиден спустя короткое время.

После принятия партконференцией предложения генерального секретаря, спокойно выслушавшего несколько критических замечаний относительно своего «парадокса», Горбачев добился избрания на вновь созданный (быстро были внесены необходимые поправки в конституцию) пост Председателя Верховного Совета СССР. Была оформлена первая персональная уния — Горбачев стал главой государства, оставаясь лидером партии. И сразу же оказалось: нет никакой спешки в распространении этой модели ниже. Выборы первых секретарей председателями Советов разных уровней перестали быть актуальными.

Главная цель «политической реформы» — усиление власти Горбачева до размеров, которых советская история еще не знала. Но есть и другая тенденция. Ослабление власти центра в результате стремления к непосредственному руководству всей жизнью страны стало очевидным некоторым советским руководителям и политологам еще в брежневскую эпоху. В 1987 г. в Записке в ЦК Горбачев, признавая, что «централизованное начало в работе органов управления... позволяет использовать возможности нашей социалистической системы», предлагал подумать над «той мыслью, которая прозвучала на XXV съезде КПСС: «Надо развивать демократические начала, инициативу мест, разгружать верхние эшелоны руководства от мелких дел...» XXV съезд собрался в 1976 г. Это были годы расцвета брежневской эры. Мысль о возможности, если еще не о необходимости, «разгрузить» партийное руководство от «мелких дел», кажется молодому партийному руководителю Горбачеву привлекательной. Он вернется к ней, когда возглавит партию. Он эту мысль разовьет. В 1976 г. речь шла прежде всего о желаемой «разгрузке» верхних эшелонов руководства. Горбачев предлагает освободить от «мелочей» все эшелоны партийной власти. В докладе на конференции он излагает «всю суть» своей политической реконструкции: «Нужно полностью освободить партийный аппарат от административно-хозяйственных функций, сосредоточить его работу на ключевых направлениях внутренней и внешней политики, перенести центр тяжести на политические методы руководства».

Год спустя на совещании в ЦК, посвященном «перестройке работы партии», генеральный секретарь излагает свою программу несколько более подробно и по-прежнему принципиально двусмысленно. Цель та же: разъединение и объединение, размежевание и слияние. Горбачев постулирует: «Партия наша правящая». Он напоминает основы политики: «Партии всегда и везде создавались и действовали как инструмент борьбы за власть». И декретирует «основные функции КПСС: постоянное развитие и, обогащение общественной мысли, разработка на научной марксистско-ленинской основе ...основ внутренней и внешней политики, проведение идеологической и организаторской работы... И, наконец, непременной заботой партии были и остаются кадры». Разрабатывая «на основе... основы» идеологии, внешней и внутренней политики, непременно заботясь о кадрах во всех областях жизни, партия, кроме того, «незаменима, что касается экономики». Ибо она «должна вооружать общество научно обоснованной, социально ориентированной экономической политикой».

Хорошо известно, Михаилу Горбачеву в первую очередь (об этом свидетельствуют, в частности, 6 томов его сочинений), что партия всем вышеперечисленным активно занималась более 70 лет. Она занималась и конкретным управлением всеми областями жизни, что сегодня больше не нужно. Горбачев настаивает на «четком отделении функций политического авангарда общества, с одной стороны, и властвования и управления, которые переходят к Советам, с другой». Необходим, как формулирует генеральный секретарь, «новый механизм взаимодействия партии и Советов... «Четкое отделение функций, но взаимодействие. Правящая партия, но отказ от «прямых директив и указаний». Освобождение от груза мелкой, повседневной конкретной работы, но создание механизма «политического влияния» на жизнь «через всех коммунистов». Партия дает политическую линию, главные ориентиры, а коммунисты действуют, придерживаясь ориентиров, соблюдая линию.

В июле 1988 г., подводя итоги партконференции, Горбачев был полон оптимизма: «Партия как бы расправила плечи, распрямилась, уверенно заговорила полным голосом, новаторски, с чувством огромной ответственности перед народом». Год спустя он вынужден задать вопрос: «Что это — кризис партии?» Горбачев отвечает отрицательно. Нет, не партии, а ее прежних функций, устаревших методов и стиля работы. Он мог бы ответить: кризис партийной машины.

Политолог Андраник Мигранян писал, что сложности, с которыми встречается советская политическая система, «обусловлены тем, что основоположники марксизма уделили недостаточное внимание проблемам формирования механизмов политической власти в, послереволюционном социалистическом обществе». Это верно, если считать «основоположниками» только Маркса и Энгельса. Теоретики-утописты, что могли они знать о «послереволюционном социалистическом обществе»? Они только подкинули «идею». «Сложности», о которых говорит политолог, связаны с тем, что «идея» была реализована. Советский историк описывает рождение советской системы: «На основе выборов в Учредительное собрание (за большевиков голосовало 25% избирателей. — М. Г.), победы Октябрьской революции и опыта гражданской войны В. И. Ленин сделал вывод огромного теоретического и политического значения. Пролетариат не может ставить завоевание им власти в зависимость от того, получит ли она на выборах в буржуазном государстве формальное большинство голосов. «А мы говорим, на основании учения Маркса и опыта русской революции, — писал Ленин, — пролетариат должен сначала низвергнуть буржуазию и завоевать себе государственную власть, а потом эту государственную власть, то есть диктатуру пролетариата, использовать как орудие своего класса в целях приобретения себе сочувствия большинства трудящихся».

Партия взяла на себя тяготы осуществления диктатуры пролетариата в ожидании того времени, когда пролетариат станет достаточно зрелым, чтобы самому управлять собой. Партия — это значит аппарат партии, руководящие кадры. В 1937 г. Сталин объявил о тотальной чистке командного корпуса партии, объясняя ее нуждой в «свежих силах». Впервые заговорил он об этом еще при жизни Ленина в 1923 г.: «То ядро внутри ЦК, которое навострилось в деле руководства, становится старым, ему нужна смена. Вам известно состояние здоровья Владимира Ильича; выясняется, что и остальные члены основного ядра ЦК достаточно поизносились. А новой смены еще нет, — вот в чем беда... Пора подумать о том, чтобы выковать новую смену. Для этого есть одно средство — втянуть в работу ЦК новых, свежих работников и в ходе работы поднять вверх наиболее способных и независимых». Трогательная забота Сталина о «независимых» сохранялась, как известно, до конца жизни вождя: едва он их находил, сразу же уничтожал. Но его наука о необходимости «свежих сил» пошла впрок наследникам.

Через год после XIX партконференции в ЦК собрались первые секретари ЦК республиканских компартий, крайкомов и обкомов — реальные хозяева страны. Обсуждались «некоторые вопросы партийной работы в условиях Перестройки». Доклад генерального секретаря определял генеральную линию: «Перестройка работы партии — важнейшая ключевая задача дня». Михаил Горбачев подводил итоги своей политической реформы, вехами которой были пленум ЦК в январе 1987 г. и XIX партконференция в мае-июне 1988 г. Прошли два с половиной года интенсивной кадровой политики. Кульминацией «бархатной чистки» стали выборы народных депутатов. Гарантировав избрание — без выборов — ста отобранных центральным аппаратом нужных ему людей, Горбачев бросил на растерзание народа остальных аппаратчиков.

Можно рассматривать первые советские выборы — после выборов начала 20-х годов, — в которых имелись элементы выбора, как школу политической жизни, как зарождение парламентаризма, как дар Лидера народу, как — частичную, тем не менее реальную — возможность высказать открыто недовольство условиями жизни. Важным их результатом была безжалостная чистка верхнего эшелона власти. Михаил Горбачев имел основания быть довольным. Съезд народных депутатов избрал его на пост Председателя Верховного совета. Спокойно и уверенно разрешив критические голоса, он провел в Верховный совет тех, кого хотел. Он мог спокойно объявить после съезда в Ленинграде: «Мы уходим от ... смешения и дублирования функций государственных, хозяйственных советских общественных органов». Мы уходим, — мог бы он сказать, — но я остаюсь.

В апреле 1989 г., сразу же после выборов, используя их результаты, Горбачев выбрасывает 110 членов ЦК. Даже Сталин не проглатывал такой порции сразу. Есть, конечно, разница: Сталин, как правило, убивал исключенных, Горбачев отослал исключенных на пенсию, позволил им «сохранить лицо» — просить об отставке, выступить с критикой деятельности генерального секретаря. Ленин любил повторять за Клаузевицем: война — продолжение политики иными средствами. Горбачев продемонстрировал, что выборы могут стать чисткой иными средствами.

Апрельский пленум стал местом бунта первых секретарей. Обреченные на смерть (политическую) секретари бросали в лицо «цезарю» обвинения, которые отражали их отличное знание положения на местах, их твердую убежденность в ошибочности политики Горбачева, их непонимание планов генерального секретаря, вытекающее из их веры в свою незаменимость. Ораторы констатировали полный крах экономической реформы, приводя множество деталей, которые не встречались даже в самых отважных журналистских репортажах.

«То, что наше могучее государство кувыркается в дефиците средств личной гигиены», Егор Лигачев назвал «верхом позора», дав понять, что виноват — не он. Первых секретарей в первую очередь интересовали не экономические проблемы. Они упрекали Горбачева в том, что его политика ослабляет партию, которая «теряет авангардную роль», авторитет, кредит доверия народа, которая «превращается в дискуссионный клуб». Первый секретарь ЦК Азербайджана А. Везиров предупреждал об опасности «идеологического СПИДа», грозящего «лишить нашу партию ее руководящей роли». И. Полозков, первый секретарь Краснодарского обкома, будущий первый секретарь РКП, предпочитавший говорить о реальных вещах, обвинял «неформалов» в том, что они «призывают валить сталинские преступления на всю партию, митингуют по поводу расчленения СССР, по поводу устранения КПСС». На их собраниях «раздаются призывы вешать коммунистов, не выполнять правительственные решения, саботировать советские законы, а на это не реагируют...» «Это значит, — заключил он, — что мы уже кое-куда зашли».

Для первых секретарей было очевидно, что борьба с бюрократизмом, о которой бесконечно много говорят, превратилась в борьбу с партией. Александр Мельников, первый секретарь Кемеровского обкома, потерпевший поражение на выборах, еще не зная, что в его области вспыхнет первая шахтерская забастовка, спрашивал: «Почему главный удар обвинения в бюрократизме обрушился на партию, на ее кадры сверху до самого низу?..» Владимир Мельников, первый секретарь партии в республике Коми, говорил, что «раздаются призывы сломать хребет Партийному аппарату. Под ярлык бюрократа попадает все без разбору». На XIX партконференции В. Мельников отличился, назвав, по просьбе Горбачева, имена 4 «консерваторов», сидящих в верхнем эшелоне власти, на апрельском пленуме он поднял знамя бунта: «Сегодня на совещании секретари горкомов и райкомов заявляют, что они в такой обстановке не пойдут на эти выборы, потому что 100-процентная гарантия, что их не изберут». Выборы, на которые не хотят идти партийные секретари, — это выборы в местные советы. Слова Мельникова вызвали одобрительные голоса из зала: «Правильно...» Это взорвало Горбачева: «Правильно?! Выходит партия должна уклониться от участия в руководстве и в выборах?»

В апреле Горбачев, под нажимом секретарей, объявил о переносе выборов с осени 1989 г. на весну 1990 г. В июле, воспользовавшись забастовками горняков, вина за которые была возложена, в первую очередь, на местные власти, Горбачев возвращается к решению провести выборы как можно быстрее, завершая, наконец, чистку аппарата. На упреки секретарей, обвинявших генерального секретаря в том, что его политика обернулась ударом по партии, Горбачев отвечал: никогда раньше столько коммунистов не было избрано в верховный орган власти. 87,6% членов партии среди народных депутатов давали Горбачеву полное право утверждать: «Да, советские люди проголосовали в массе своей за коммунистов...» Ему остро возразил Николай Рыжков: «Мы переоценили статистику, ссылаясь на то, что 85% (Горбачев дает другую цифру. — М. Г.) избранных депутатов — коммунисты. На самом деле это количественное большинство членов партии еще мало о чем говорит. Многие из них не имеют четкой позиции по главному вопросу, который неоднократно звучит в выступлениях и связан с попытками принизить ведущую роль партии в жизни общества, поставить под сомнение то, что она является его политическим ядром».

Бунт секретарей, повторившийся на Совещании в июле 1989 г., собравшемся после забастовок, вынес на поверхность суть принципиального конфликта между генеральным секретарем и партийными секретарями. Для них политика Горбачева, позволившая, как говорил первый секретарь московского областного комитета В. Месяц, «выпячивать коррумпированность партийного аппарата, его какое-то льготное положение, незнание им обстановки на местах, неумение управлять», была ударом по партии. Свое поражение на выборах они отождествляли с поражением партии. Партия — это мы, — объявили кадры. Партия — это я, — объявил партийный генералиссимус.

Конфликт — традиционный. Каждый генеральный секретарь строит свои кадры для своей политики. В 1923 г., на XII съезде, Сталин, ссылаясь на слова Ленина, говорившего год назад, что «политика наша верна, но аппарат фальшивит, поэтому машина двигается не туда, куда нужно, а сворачивает», опровергал Шляпникова, заметившего, что если машина движется не туда, значит «шоферы не годятся». «Это, конечно, неверно, — заявил Сталин. — Совершенно неверно. Политика верна, шофер великолепен, тип самой машины хорош, он советский, а вот составные части государственной машины, т. е. те или иные работники в государственном аппарате плохи, не наши». Необходим, подытожил генеральный секретарь И. В. Сталин, рычаг «для перестройки всех составных частей машины, для замены старых негодных частей новыми, если мы действительно хотим машину двигать туда, куда ей надлежит двигаться». И заключил: «В этом суть предложения тов. Ленина». Ленин был уже смертельно болен и сам говорить не мог. Сталин точно и правильно, лучше всех понял смысл «перестройки», туманно сформулированной основателем партии. Больше десяти лет понадобится Сталину для реализации идеи Ленина.

«Перестройка» Горбачева — развитие идеи Ленина в новых условиях. Седьмой генеральный секретарь не сомневается в том, что его политика верна. Он твердо убежден, что шофер Горбачев великолепен. Нет у него сомнении и в том, что тип машины хорош, ибо он — советский. «Я верю, — говорит Горбачев, — в безграничные возможности социализма». Мы убеждены, — настаивает он, — «в жизненности марксистско-ленинского учения, научно обосновавшего возможность построения общества социальной справедливости, цивилизации свободных и равноправных людей». Чтобы машина пошла туда, куда направляет ее великолепный шофер, необходимо лишь «заменить старые, негодные части новыми», как выражался товарищ Сталин.

Михаил Горбачев говорит об этом более поэтично: «В обновляющемся обществе партия должна постоянно обновляться». Рычагом обновления должна быть «очень эффективная, интенсивная и адекватная времени кадровая политика». Очередной генеральный секретарь в очередной раз подтверждает правоту сталинской формулы: кадры решают все. Анализируя текст, филологи обращают особое внимание на повторяющиеся слова и выражения. В них содержится основной смысл. В докладе, а затем в заключительном слове на совещании о кадрах в июле 1989 г. Горбачев не перестает повторять: «Сейчас успех перестройки будет достигаться там, где будут правильно решены кадровые вопросы, где будет обеспечиваться приток свежих сил»; «новые кадровые решения не должны происходить за счет перетасовок и перемещений, когда мы вращаемся в кругу одних и тех же людей и не открываем новые возможности для притока свежих сил»; «нам надо пополнить кадровый корпус творческими силами»; «в партию вливаются новые свежие силы»; «кадры нуждаются в обновлении, притоке свежих сил»; «туда, где нужна замена, должны прийти и активно включиться в работу новые люди». И так далее, и так далее. Нужны новые, свежие силы. Они — уверяет оптимист Горбачев — есть. Ждут на пороге партийных кабинетов.

Бунт партийных секретарей вызван, что вполне естественно, в первую очередь, страхом потерять руководящее кресло и связанные с ним блага. Но есть и другая причина. Кадры не понимают политики Горбачева. Или, возможно, понимают ее слишком хорошо, видя, например, в выборах только средство, сталинский «рычаг», чтобы избавиться от старых кадров. Их раздражает двусмысленность политики Горбачева: продолжая настаивать на необходимости сохранения руководящей роли партии, он зовет отказаться от партийного руководства повседневной жизнью.

Семантическая игра Горбачева питает недовольство в кадровом корпусе. Как сочетать «решительное освобождение от несвойственных функций» и необходимость «действовать во всех областях жизни»? Что значит «отделение политического авангарда общества, с одной стороны, властвования и управления, переходящих к Советам, — с другой»? Николай Рыжков констатирует: «Партия, игравшая ведущую роль в административно-командной системе управления, с разрушением этой системы теряет главное — давать прямые указания и вмешиваться, как это было раньше, в вопросы хозяйственной жизни, советское строительство и многое другое». Член Политбюро и премьер-министр, Рыжков — один из ближайших соратников Горбачева. Он, в принципе, согласен, что «давать прямые указания» — «по самой природе политической организации было противоестественно всегда». Он, конечно, лукавит, ибо ленинская партия всегда только на принципе прямого вмешательства во все области жизни стояла. Рыжков, казалось бы, — за «размежевание». Он констатирует лишь, что, во-первых, еще нет политических методов руководства новыми способами; что «свежие силы», на которых рассчитывает Горбачев, так же, как и «несвежие», не могут работать иначе, как давая прямые указания. Фрондирующие первые секретари жалуются и на то, что, с одной стороны, от них требуют отказаться от «справедливо осужденных методов», а с другой обвиняют в том, что они «упустили из рук управленческие вожжи».

«Размежевание», которое Горбачев представляет как ядро своей политической реформы, переживает судьбу всех других «нововведений» перестройки. Партийный аппарат — по крайней мере, на словах — зовут передать часть функций Советам. А Советы еще ждут закона, который определил бы их функции, их власть, их экономику. Как выразился Егор Лигачев: «Сегодня началось разделение функций партии и государства. Однако, как не раз бывало с реформами и нововведениями, у нас не хватает терпения, и мы хотим немедленного результата. Советы еще не наделены необходимыми правами и ресурсами, а в ряде мест партийные комитеты уже заняли позицию невмешательства, нейтралитета, отошли от решения экономических и социальных проблем».

Реализуя свою политическую реформу, Горбачев остается верен себе. «Размежевание» организуется наспех, небрежно, без подготовки. Точно так же, как все другие реформы перестройки. Доводится до конца, упорно и последовательно, только та часть политической реформы, которая касается лично Лидера. Бунт секретарей, набравший силу бури в июле 1989 г., на совещании в ЦК, был направлен против Горбачева. Список предъявленных ему обвинений был значительно серьезнее обвинений, ставших причиной свержения Хрущева. Николай Рыжков говорил о новой ситуации, сложившейся на вершине пирамиды власти, — о треугольнике в системе управления: ЦК партии, Верховный Совет СССР и Совет министров. Рыжков задал логичный вопрос: в условиях постоянно действующего Верховного совета каковы теперь функции пленума ЦК и Политбюро, которые до сих пор вырабатывали концепции экономического развития страны, пятилетних и годовых планов, принимали решения по государственным программам и т. д.? Он констатировал: теперь уже нельзя, как прежде, только по партийной линии доводить прямые рекомендации по вопросам народного хозяйства, экономической реформы, научно-технической политики и другим проблемам.

Функции высшей партийной власти стали, по мнению Рыжкова, «неясными». Для партийных секретарей было совершенно очевидно, что два угла треугольника держит в своих руках Генеральный секретарь и Председатель Верховного совета — един в двух лицах — Михаил Горбачев. Третий угол, Совет министров — это, понятно для всех, самый маленький, вспомогательный. Открытое недовольство кадрового корпуса партии вызвано тем, что сужение сферы власти секретарей происходит одновременно с необычайным расширением сферы власти Лидера. Недовольство было выражено открыто. Первый секретарь Свердловского областного комитета партии Л. Бобыкин, отметив, что «за последнее время ослабла роль Секретариата ЦК», предложил назначить «второго секретаря ЦК, как бы это официально ни называть». Рыжков, обернув против Горбачева призыв освободить партийный аппарат от занятий «мелкими вопросами», объявил: «Мы должны всячески содействовать, чтобы Генеральный секретарь Михаил Сергеевич Горбачев больше внимания уделял своим партийным обязанностям. Нам надо освободить его от мелочных вопросов, которые его захлестывают. Дать возможность сосредоточиться на принципиальных проблемах, от которых зависит настоящее и будущее партии. Он должен непосредственно возглавить важное дело перестройки КПСС».

Михаил Горбачев, как и первые секретари, отлично знает, что власть — не в разработке «принципиальных проблем», а в руководстве деталями, в решении «мелочных вопросов». Поэтому им так обидно, что, посягая на их реальную власть, он концентрирует ее в неограниченных размерах в своих руках.

Лето 1989 г. — завершение первого этапа политической реформы Горбачева. Чудо «совмещения функций» свершилось. Лидер занял оба важнейших поста. Положение его стало достаточно прочным, чтобы рассматривать фронду секретарей как малозначительный эпизод в неудержимом восхождении на вершину власти. Урок заговора против Хрущева не прошел даром.

Предстоит второй этап политической реформы. Необходимо завершить создание полностью подчиненного Лидеру аппарата. Стратегия Горбачева — это, пользуясь терминологией английского военного теоретика Лиддела-Гарта, стратегия непрямых действий. Она требует отказа от прямых столкновений с противником. В ответ на бунт секретарей, утверждающих, что реформа привела к партийному кризису, к возникновению «дефицита народного Доверия к партии», Горбачев добивался принятия решения о досрочном созыве съезда партии в июне 1990 г. Он рассчитывает завершить на нем обновление аппарата. «Аппарат нам нужен, — говорит он. — Но аппарат новый». Это означает смертный приговор аппарату старому, устаревшим винтикам машины, которую каждый очередной Генеральный секретарь пробует сделать эффективнее — затевая ремонт или перестройку.

XXVIII съезд партии завершил второй этап политической реформы, так, как это было задумано Горбачевым. К этому времени он сменил шляпу Председателя Верховного совета СССР на цилиндр Президента СССР, заняв пост, которого советская система не знала. Накануне съезда, как всегда в минувшие годы перед съездами, конференциями, пленумами, вспыхнула тревога, распространяемая западными корреспондентами в Москве, она возвращалась по месту происхождения и вновь шла в мир.

Дав выговориться своим конкурентам и наиболее нетерпеливым делегатам, Михаил Горбачев уверенно и спокойно добился своей цели. Он был избран генеральным секретарем, сохранив пост президента. Он избавился от всех тех, кого считал ненужными. Главное же, снова — еще и еще раз — увеличил свою личную власть. Продолжая считать, что административные переименования отлично заменяют радикальные реформы, он представил вторым этапом политической реформы перемещение центра власти. Единственным реальным результатом XXVIII съезда партии стало изменение функции Политбюро. Долгие десятилетия — оно было Высшей инстанцией. Советская история, однако, свидетельствует, что Политбюро нередко только считалось высшим центром власти. Причем оно имело тем больше власти, чем слабее был генеральный секретарь (обычно в первые годы после его избрания). По мере того, как очередному Лидеру удавалось реализовать возможности, заложенные в его функции, роль и власть ПБ соответственно сокращались.

Политбюро было создано в 1919 г. для руководства работой партии, а следовательно — уже тогда — жизнью страной. В него входило 5 членов: Ленин, Троцкий, Сталин, Каменев, Крестинский и три кандидата — Зиновьев, Калинин, Бухарин. Ленин был одновременно председателем Совнаркома. В 1931 г. Политбюро насчитывало 10 членов — и это был уже полностью сталинский орган, французский советолог Мишель Татю заметил, что Сталину понадобилось для полной очистки ПБ от ленинских последышей 6 лет (Томский был изгнан в декабре 1930 г.). Горбачев затратил на подобную операцию — всего 5 лет (последний брежневский памятник был выброшен в июле 1990 г., Воротников).

Сталинское Политбюро было высшим органом власти — ибо Сталин был его членом. Во время войны он перенес центр управления в Государственный комитет обороны. В 1952 г., готовя очередной «большой террор», «отец народов» влил в ПБ свежую кровь, доведя число членов до 25, и назвал новую Высшую инстанцию — Президиум.

На XXVIII съезде Политбюро изменило свою физиономию: в него вошли 15 первых секретарей республиканских компартий, которых дополняют 7 членов, избранных ЦК, и два руководителя: генеральный секретарь Горбачев и заместитель генерального секретаря Владимир Ивашко. Поскольку вряд ли первые секретари республик будут присутствовать на всех заседаниях, текущую работу будут делать москвичи совместно с неизменным секретариатом ЦК, состоящим из 18 членов. Здесь также есть некоторое нововведение: имеется группа секретарей, которые будут заниматься (как всегда) различными отраслями, и группа декоративных членов секретариата: колхозник, рабочий и т.д.

Особенность нынешнего Политбюро — отсутствие в нем тех, кто ранее считался опорой высшего центра власти: например, А. Яковлева, Э. Шеварднадзе. Выбросив из Политбюро ненужных ему лидеров (Е. Лигачева и др.), Михаил Горбачев забрал своих соратников в президентский совет.

Остался неизменным закон: власть там, где находится Генеральный секретарь. Сегодня, именуясь еще и президентом, он сделал Высшей инстанцией, центром управления — Президентский совет. Только он занимает посты в двух высших органах власти.

Выборы в Центральный комитет показали, что еще никогда в истории КПСС не было такой чистки высших партийных кадров. Мишель Татю приводит цифры. Между 1934 и 1939 гг., в период «большого террора» было вновь избрано в ЦК 22% и не избрано (тогда это означало смерть или, в лучшем случае, лагерь), между 1986 и 1990 гг. — было переизбрано менее 20%, число новых членов составляет примерно 85%.

Михаил Горбачев получил свой новый аппарат. Что он с ним будет делать — это другой вопрос.

 

Глава восемнадцатая. В зените

 

Личная канцелярия

Приход нового Лидера — это всегда новый порядок, даже если структура системы остается неизменной. Горбачев не был новичком в Кремле, когда его избрали Генеральным секретарем. Он не был ветераном кремлевских интриг, но за 7 лет работы секретарем ЦК сумел создать связи, познакомиться с механизмами высшей власти. Склонности «нового генерального секретаря выявляются прежде всего в составе его внутреннего кабинета. Важнейшим инструментом власти Сталина был секретариат Генерального секретаря. В августе 1923 года Оргбюро ЦК принимает постановление о назначении товарища Бажанова «помощником секретаря ЦК т. Сталина». К этому времени у Сталина были уже три помощника, но документы об их назначении хранятся, видимо, в архивах. Во всяком случае, известно, что члены личного кабинета Сталина носили наименование — помощники. Так это и осталось до настоящего времени. Имена и деятельность этих важнейших «винтиков» рулевой машины остаются в тени. В воспоминаниях упоминается помощник Хрущева, Лебедев, передавший Лидеру «Один день Ивана Денисовича», мелькал на фотографиях помощник по внешнеполитическим делам Александров-Агентов, работавший с Хрущевым, Брежневым, Андроповым и Черненко.

Полный состав личного секретариата Горбачева неизвестен. Во время поездки в Югославию генеральный секретарь назвал имя своего помощника, сопровождавшего его, Георгия Шахназарова, известны имена еще двух помощников — Анатолия Черняева и Ивана Фролова. Профессиональный облик их интересен, ибо отражает характер политики Горбачева. Его помощники — «обществоведы»: Черняев — историк, Фролов — философ, Шахназаров — политолог, — многолетние чиновники аппарата ЦК. Они работали в отделе науки, в отделе международной информации.

В конце 1989 г. Михаил Горбачев послал Ивана Фролова на пост главного редактора «Правды», обеспечив ему избрание секретарем ЦК — для укрепления авторитета центрального органа КПСС. В январе 1990 г. в личную канцелярию Горбачева пришел экономист Николай Петраков. Новый помощник, сторонник рыночной экономики, был удивлен своим выбором, ибо не был знаком с Генеральным секретарем. Званием помощника пользуется с конца 1989 г. и Вадим Загладин в течение десятилетий работавший в международном отделе ЦК заместителем Бориса Пономарева, верного проводника сталинской внешней политики, организатора и руководителя международного коммунистического движения.

Георгий Шахназаров — плодовитый автор статей и книг по вопросам «обществоведения». За свои труды избран членом-корреспондентом Академии наук. Занимал посты президента советской ассоциации политических наук и первого вице-президента Международной ассоциации политических наук. Одновременно занимал высокий пост в отделе международной информации ЦК. И писал научно-фантастические романы. Взгляды двух других помощников Генерального секретаря могут быть вычислены на основании текстов, читаемых Горбачевым. Г. Шахназаров в конце 1983 г. выпустил книгу в 767 страниц, включавшую его работы 1978—1981 годов, озаглавленную «Социализм и будущее». Футуролог и политолог заключает книгу обращением к потомкам: «Вполне возможно, те, кто захочет прочитать эту книгу в 2030 году, найдут в ней немало такого, что будет выглядеть забавным для их мудрости. Что-то окажется не совсем так, что-то совсем не так. Но главное должно сбыться. Социализм неизбежен, и он будет постоянно совершенствоваться...» Читатель, заглядывающий в труд Г. Шахназарова не через 50 лет, а всего через 5, находит в ней множество «забавного»: категорическое утверждение, что «в Советском Союзе построено развитое социалистическое общество»; что «вступив на путь социализма», все страны — от Монголии до ГДР, Чехословакии, Польши и Венгрии, «развивались быстрыми темпами, значительно опережающими темпы экономического развития капиталистических государств»; что проделана огромная работа — в веселые брежневские годы — «по развитию системы народовластия и укрепления законности» и т. д. и т. п. Одновременно, есть в этой книге весь жаргон Горбачевского «нового политического мышления». Его нужно только вылущить сегодня из отжившей свое время трухи утверждений относительно обреченности капитализма.

Есть в книге ценное качество, которое, видимо, не могло не привлечь внимания Генерального секретаря. Основной текст был написан в годы расцвета эпохи Брежнева, выходила монография в короткое царствование Андропова. В именном индексе имеется одиннадцать сносок на Андропова и всего четыре — на Брежнева. В большом диалоге писателя А. Адамовича и ученого Г. Шахназарова о «новом мышлении и инерции прогресса», имевшем место летом 1988 года, помощник Горбачева, продолжая настаивать на том, что «социализм... далеко не раскрыл еще всего своего потенциала, но уже внес огромный, неоценимый вклад в прогресс человечества», признал допущенные «просчеты и ошибки в организации и развитии различных общественных аспектов». Главным источником «деформаций» явилось, по его убеждению, «отступление от ленинских принципов партийной и государственной жизни». Через пять лет после публикации брежневско-андроповской теории социализма, Г. Шахназаров дополняет ее призывами к «осмыслению взаимозависимости мира», к «плюрализму социального устройства мира». Плюрализм, в его понимании, означает не сосуществование неизменно капитализма и социализма, а принятие в разных странах своеобразных черт социалистического строя. Скажем, «в Швеции социал-демократы провели уже немалую работу по внедрению в жизнь некоторых социалистических принципов».

В начале 1990 года Михаил Горбачев направил своего помощника Фролова в «Правду» — главным редактором. В свое время так поступил Сталин, поручив центральный орган своему помощнику Льву Мехлису. Александр Зиновьев включил Ивана Фролова в число персонажей «Зияющих высот», — безжалостной сатиры на советское общество. Вспоминая, в интервью о деятельности Фролова на посту главного редактора «Вопросов философии», Александр Зиновьев заметил, что однажды подсчитал число ссылок на Сталина в журнале «Под знаменем марксизма», в расцвет сталинизма, и число ссылок на Брежнева в «Вопросах философии». У Фролова их было в два раза больше.

Выбывшего помощника Фролова заменил в личной канцелярии Горбачева — экономист Николай Петраков.

Создание личной канцелярии — первая, наиболее простая задача, которую решает новый Лидер. Помощники выбираются лично им, в случае недовольства он может легко от них избавиться. Сложнее обстоит дело с кадровым корпусом партии. Прежде всего с центральным аппаратом. Федор Бурлацкий, оценивая итоги четырех лет перестройки, признавал, что успехи были достигнуты только на международной арене. И объясняет это двумя причинами: «Внешняя политика не нуждалась в каких-то дополнительных ресурсах, она требовала лишь нового мышления, активности, смелости и оправданного риска»; «М. С. Горбачев имеет хороших соратников и помощников в этой области».

Подбор «соратников и помощников» в высших эшелонах власти затрудняется прежде всего тем, что они уже имеются. Их подобрали для себя предшественники седьмого секретаря. В многочисленных книгах о Горбачеве и разнообразных аспектах его деятельности подробно описаны бесчисленные увольнения и назначения, сложные перемещения в центральном аппарате: исчезновение старых и появление новых имен в Политбюро, Секретариате. Нет нужды к этому возвращаться, тем более, что, как правило, сами по себе уволенные или вновь назначенные были и будут исполнителями политики Генерального секретаря.

Представляет интерес техника «чистки» старого аппарата и формирования нового. Минувшие годы продемонстрировали, что Генеральный секретарь является полным хозяином своего аппарата. О полной свободе действий Горбачева свидетельствует, между прочим, неожиданное для всех выдвижение им Александра Лукьянова на высокий пост вице-президента Верховного совета, а затем и вице-президента СССР. Избрание Лукьянова, о котором раньше никто не думал, не представило никаких трудностей. Депутаты получили зато возможность до полного удовлетворения допрашивать кандидатов на министерские посты, где личность избранного значения не имеет.

Заняв пост президента СССР, Михаил Горбачев составил себе вторую «канцелярию» — Президентский совет. О его функционировании известно еще меньше, чем о процедуре деятельности Политбюро. После XXVIII съезда КПСС Горбачев перевел в Президентский совет из Политбюро Александра Яковлева, председателя КГБ Владимира Крючкова, председателя Госплана Юрия Маслюкова, председателя Совета министров Рыжкова, бывшего главного идеолога Вадима Медведева, бывших кандидатов в члены Политбюро Евгения Примакова и министра обороны Дмитрия Язова. По должности в Президентский совет входят председатели Верховных советов 15 республик. Бывшие члены ПБ, вошедшие в Совет Горбачева, стали его личными избранниками. В Политбюро формально они были избраны Центральным комитетом партии.

Выведя из ПБ в Президентский совет нужных ему людей, Горбачев обновил Политбюро «новыми» людьми, обязанными своей карьерой только ему. По его настоянию — заместителем генерального секретаря неожиданно для всех был избран Владимир Ивашко, до недавнего времени первый секретарь ЦК компартии Украины.

Точно так же, как в Политбюро имеются «представители трудового народа», в Президентском совете тоже можно их найти: писатели Чингиз Айтматов и Валентин Распутин, академик экономист Станислав Шаталин, рабочий Вениамин Ярин, физик Юрий Осипян. Все бразды правления держит Генеральный секретарь и Президент: един в двух лицах.

 

«Генератор идей»

Знахарь — не человек без теории: у знахаря неверная, чаще всего устаревшая теория.
Виктор Шкловский

Среди «соратников» Генерального секретаря, кажется, только один заслуживает этого названия. Во всяком случае, таким представляется он в Советском Союзе. Биография Александра Яковлева полна зигзагов. Родился в 1923 году и служил в 1941—1943 гг. в армии. Окончил ярославский педагогический институт и семь лет работал в местном областном комитете партии. В 1953 году Яковлева переводят в Москву в аппарат ЦК, где, переступая со ступеньки на ступеньку, он делает карьеру в отделе пропаганды. В начале 1971 года — назначается заведующим отдела. К этому времени Александр Яковлев закончил Академию общественных наук, кузницу партийных кадров, провел несколько месяцев 1959 года — по обмену — как студент в Колумбийском университете. Много писал. За свои труды был избран членом-корреспондентом Академии наук СССР. О содержании и направленности работ А. Яковлева свидетельствуют их названия: «Идейная нищета апологетов „холодной войны“»; «Американская буржуазная литература по вопросам внешней политики правительства США в 1953—1960 годах» (1961); «Призыв убивать. Американские фальсификаторы проблем войны и мира» (1965); «Идеология американской „империи“. Проблемы войны, мира и международных отношений в послевоенной американской буржуазной литературе» (1967); «Пакс Американа. Имперская идеология: истоки, доктрины» (1969). Под его редакцией выходят документы Пентагона: «По ступеням войны и обмана. О чем свидетельствуют секретные документы Пентагона» (1971). Среди печатных работ А. Яковлева особенно известен возглавленный им коллективный труд: «Основы политических знаний. Учебное пособие для политических школ системы партийной учебы» (1972). Первое издание вышло тиражом в 250 тысяч экземпляров. Затем последовали другие издания. Этот основной учебник для партийных кадров был переведен на многие языки, в том числе на бенгальский, хинди, сингалезский.

Карьера Яковлева остановилась в конце 1972 года. В «Литературной газете» появилась статья — занимавшая две полосы — «Против антиисторизма». Она была скромно подписана: А. Яковлев. Доктор исторических наук. Статья, посвященная национальному вопросу в СССР, анализировала, в частности, русофильские тенденции, громко заявлявшие о себе в то время в литературе и публицистике. А. Яковлев указывал на опасность оживления русских «националистических настроений» по двум причинам. Потому, что они подрывают веру в социализм, представляют «социализм и те изменения, которые он за полвека внес в нашу жизнь, социалистическую практику советского общества, формирующую коммунистическую мораль... как искусственно привнесенные нововведения... вряд ли оправдывающие ломку привычного образа жизни». Авторы книг и статей — сообщает А. Яковлев — «чураются таких слов и понятий, как „советское“, „социалистическое“, „колхозное“. Во-вторых, потому, что оживление русского национализма пробуждает национализм других народов, составляющих СССР». Когда нарочито идеализируется прошлое, да еще при нечетких социальных позициях, — подчеркивает Яковлев, — возникает нелепый спор, чей царь лучше...» В ответ на идеализацию русских царей и полководцев грузины начинают писать о «светлой личности царицы Тамар», украинцы — о мифическом киевском князе Богдане Гатило, под чьим именем скрывался вождь гуннов Атилла, узбеки — о Тимуре, казахи — о движении Кенесары Касымова, молдаване — о своих деятелях культуры прошлого века и т. д. и т. д. Мало этого, воспоминания о далеком прошлом, которое, как правило, всегда содержит эпизоды борьбы с Россией, ведут к воспоминаниям о более близких временах. Делаются, — продолжает Яковлев, — «попытки приукрасить, обелить некоторых представителей буржуазного национализма, что обнаружилось в ряде публикаций об украинских буржуазных националистах, о грузинских меньшевиках, социал-федералистах, об армянских дашнаках».

Статья была воспринята, прежде всего, как атака на русский национализм. Она обсуждалась на заседании Политбюро. Главным обвинителем выступил заведующий отделом культуры ЦК Василий Шауро. Белорус, он защищал русскую национальную идею против русского Яковлева. Статья была осуждена. Александр Яковлев выслан послом в Канаду.

Прозорливость и политическая мудрость Александра Яковлева были, возможно, поняты лишь очень немногими в высшем эшелоне власти. «Против антиисторизма» была, прежде всего, страстным предупреждением ортодоксального советского идеолога об опасности игры с национализмом. Об опасности для советской системы вообще, национальной целостности Союза, в частности. Яковлев подчеркивает — и в этом прежде всего пафос его статьи, — что классовый критерий — это единственная база многонационального советского государства. Игра с национализмами, — объясняет он, — неминуемо ведет к признанию существования некоторых надклассовых чувств. Например, вечной морали, нравственного начала. Яковлев приводит неопровержимый аргумент, цитату из Ленина: «Мы в вечную нравственность не верим и обман всяких сказок о нравственности разоблачаем». Опасаясь, что одной цитаты недостаточно, автор статьи «Против антиисторизма» приводит еще одну: из письма Ленина Горькому: «Конкретные политические результаты той или иной проповеди определяются, в конечном счете, не стремлением сказать „доброе и хорошее“, указать на „правду-справедливость“, а объективным социальным содержанием высказанных взглядов, реальными обстоятельствами общественного бытия».

Только советская идеология — принципиально аморальная, «историческая», т. е. учитывающая «реальные обстоятельства бытия», не позволяющая себя привязать к неким вечным, внеклассовым ценностям, мифам, которые «лелеют буржуазные идеологи», — может быть фундаментом советской системы. Таково было послание Александра Яковлева. В 1972 году он не был услышан и сослан — послом в Канаду.

Поворот судьбы случился в мае 1983 года. Канаду посетил секретарь ЦК и член Политбюро Михаил Горбачев. Легенда хочет, чтобы гость и посол СССР в Оттаве проговорили всю ночь и нашли друг друга. В июне Юрий Андропов, тогдашний Генеральный секретарь, вызывает Яковлева в Москву и дает ему заметный, но маловажный пост директора Института мировой экономики и международных отношений. Будущие историки скажут, послал ли Андропов Горбачева к Яковлеву или Горбачев убедил Андропова в ценных качествах посла в Канаде.

Избрание Горбачева открывает Яковлеву дорогу к блистательной карьере. Он секретарь ЦК, затем кандидат, а потом и член Политбюро. Ему поручается руководство идеологией, но вскоре Горбачев передает идеологию Вадиму Медведеву, а Александр Яковлев получает в свои руки внешнюю политику. Михаил Горбачев любит, чтобы компетенции секретарей ЦК и членов Политбюро были очерчены неясно, чтобы несколько человек занимались одними и теми же проблемами. Экономикой, например, ведает половина членов Политбюро, включая премьер-министра. Яковлев руководит внешней политикой, которой занимается также министр иностранных дел и член Политбюро Шеварднадзе. Яковлев разрабатывает стратегические концепции, но не чурается и дипломатической практики — принимает иностранных послов, аккредитованных в Москве.

Основное занятие Александра Яковлевна — подготовка «целостной концепции» «нового мышления». Он — возможно, важнейший генератор идеологических идей, используемых Горбачевым. Генеральный секретарь часто повторяет слова, выражения, идеи, высказанные бывшим послом в Канаде.

Идеи Александра Яковлева претерпевают эволюцию. Более подробное знакомство с ними позволяет прийти к выводу, что прежде всего и главным образом меняется риторика, дискурс. В 1985 году, уже вернувшись в Москву, он пишет в предисловии к своей очередной книге — «На краю пропасти: от Трумэна до Рейгана», — что все восемь президентов США послевоенного периода «использовали те же самые методы, чтобы сеять страх перед внешней опасностью, разжигать разнузданный шовинизм, оправдывать рост милитаризма и агрессии, промывать мозги народу, чтобы он не мог иметь мысли, нежелательные правящим силам», и т. д. и т. п. В конце 1986 г., уже руководя идеологией, Яковлев осуждает «западную массовую культуру» и ее вредное влияние на советский народ.

С 1987 года в словаре Главного идеолога появляются новые термины, выражения: «Мы полнее и точнее видим прошлое, настоящее, реалистичнее будущее». Он идет дальше: «Между апрелем 1985 года и январем текущего (1987) произошло наше коллективное возвращение к правде...» Правда — не открывается, к ней возвращаются, благодаря Апрелю, она была — это правда Ленина. Приходит озарение: «Вопрос о нравственности — это коренной вопрос перестройки. Вне духовности перестройки нет». Отложены в сторону ссылки на Ленина, отвергающего «обман всяких сказок о нравственности», у Вождя обнаружены цитаты о пользе морали.

Духовность, нравственность, мораль включаются в лексикон «нового политического мышления», которое формулируется прежде всего Яковлевым. Он возглавляет работу по созданию «целостной концепции», «рабочих чертежей» перестройки не только на каждом ее участке, но и в ее «единстве, взаимосвязи всех сфер жизнедеятельности общества».

В апреле 1987 года Александр Яковлев выступает с изложением основных тезисов идеологии «перестройки». Он читает доклад в Академии наук на совещании ученых-обществоведов. Изложенный очень сжато в «Правде», коротко в «Коммунисте», доклад был опубликован целиком только в академическом журнале. Как выражаются в Советском Союзе, его предназначили, главным образом, «для служебного пользования», как инструкция историкам, философам и т. п. Первое, что обращает на себя внимание в докладе, — это прямая связь со статьей 1972 года. Яковлев подчеркивает: «Крайне необходимо дальнейшее развитие в обществоведении принципа историзма». Т. е. учета конкретных обстоятельств при анализе реальности. Исходя из аксиомы «Апреля» (он пишет название месяца с большой буквы, как пишут «Октябрь»), как революционной эпохи «крутых перемен», главный идеолог прежде всего сообщает, что «апрельский пленум, XXVII съезд КПСС вооружили партию научно выверенным знанием коренных черт современной эпохи, противоречивого, но и взаимозависимого, во многом целостного мира, пониманием оптимальных путей, средств и методов решения важных для судеб цивилизации вопросов на переломном этапе всемирной истории».

Вооруженный научным знанием мира, путей, средств и методов его перестройки, Александр Яковлев еще твердо стоит в апреле 1987 г. на позициях 1972 года, настаивая на неизбежности классовой борьбы, коренном противоречии двух систем, их противоборстве. Он приводит пример: «...патриотизм Ленина, благороднейшего сына России, и патриотизм, к примеру, Столыпина, видимо, наиболее талантливого чиновника самодержавия, полярно противоположны, — это классовая пропасть и между людьми, и между мирами». Напоминая, что на протяжении длительного времени «мы мыслили... категориями отрицания капитализма и соперничества с ним», Яковлев декретирует: «В разумной мере это верно». Диалектико-материалистическое видение мира в представлении докладчика не приемлет «как отрицания коренной противоположности двух существующих ныне формаций, так и игнорирования сущностного единства современного мира...» Диалектика позволяет ему утверждать, что «необходимость сотрудничества всего человечества ни на йоту не уменьшает проблемы идеологического противоборства социализма и капитализма».

Обширный доклад, в котором нашлось место утверждениям типа «человек представляет для социализма высшую ценность»; «нам предстоит добиться реальной планомерности в развитии производства, реального централизма и реальной демократии»; «должны быть решительно отвергнуты любые попытки изобразить христианство как „матерь“ культуры русской», не выделяется ничем новым в потоке идеологической продукции Александра Яковлева. Он представляет интерес как этап на пути к дальнейшей эволюции идеологической риторики периода перестройки.

Двухсотлетие взятия Бастилии дало Александру Яковлеву случай представить абрис новой концепции революции: от Французской до «перестройки». Прежде всего, он указывает на необходимость «заново переосмыслить допустимость и пределы насилия в истории. Не в прошлой его части, но сегодня и в будущем, где насилию не может быть места». Подвергается ревизии Карл Маркс: «Идея о насилии в качестве повивальной бабки истории исчерпала себя, равно как и идея власти диктатуры, непосредственно опирающейся на насилие». Любые революции, настаивает идеолог «перестройки», «должны быть гуманными, бережливыми к человеку». Он напоминает, что «на каждом рубеже развития цивилизация неизменно выходила на идею ненасильственности»: «От библейского „не убий!“ до безъядерного, ненасильственного мира». Самые чудовищные преступления становились возможными, когда провозглашалась «безнравственность во имя нравственности». Указывая на прогрессивное значение Великой Французской революции, Александр Яковлев в то же время отмечает и слабости и недостатки, в частности, то, что экономисты-физиократы Кенэ и Тюрго «пренебрегли в своих идеях великими заветами предшественников — Аристотеля, Сократа, Платонова, Фомы Аквинского, Адама Смита и многих других, не мысливших экономику вне морали».

Важнейшая особенность «революции» Горбачева в том, что ее совершают партийные деятели, верно служившие предшествующим генеральным секретарям. Пришло новое время, они стали проповедовать новые взгляды. Большую популярность среди них приобрела евангельская история о превращении Савла в святого Павла. Легионы Савлов, бодро маршировавших в коммунизм, сделали поворот «все вдруг» и пошли в нужном новом направлении легионами Павлов. Если сравнить то, что писал Александр Яковлев до чудодейственного преображения, с тем, что он пишет после него, возникает иногда впечатление самокарикатуры. Он утверждал в 1972 году, что «самая „демократическая религия“ в конечном счете реакционна, представляет собой идеологию духовного рабства», и говорил об этом еще в 1987 году, а теперь слова не скажет, чтобы не вспомнить Библию, прогрессивность религии. В числе «интересных дат, отмеченных «в последние годы», он ставит рядом: 1000-летие крещения Руси (об опасности этого юбилея предупреждал в 1987), 200-летие Французской революции, 100-летие Интернационала. Забыв, кстати, 70-летие III Интернационала! Ненавистник Запада, прежде всего цитадели империализма США, четверть века поносивший в книгах и статьях буржуазную идеологию, свято веривший, что «строй частной собственности есть причина антагонистического классового деления общества», он заявляет теперь: «В сущности конечная цель классовой борьбы — в мире и гармонии». Мир, в котором, начиная с Октября 1917 года, царил ленинский закон «кто — кого?», в котором шла ожесточенная война нового мира, обреченного научными законами истории победить, со старым миром, обреченным теми же законами погибнуть, стал внезапно «цельным». Цельность мира, «общий дом», гармония — стали новыми лозунгами советской идеологии, составляемой под руководством Александра Яковлева из кирпичей, хранящихся в, казалось, забытых ее запасниках.

Александр Яковлев цитирует в поддержку своей миротворческой платформы Ленина, как цитировал его раньше, объясняя необходимость беспощадной борьбы. На этот раз вспоминается указание вождя о том, что революционер никогда не должен терять способность «самым хладнокровным и трезвым образом соображать, взвешивать, проверять, в какой момент, при каких обстоятельствах, в какой области действия надо уметь действовать по-революционному и в какой момент действия перейти к действию реформистскому». Если бы Александр Яковлев позволил Ленину говорить дальше, мы бы прочли: «Надо уметь приносить всякие жертвы, преодолевать величайшие препятствия, чтобы систематически, упорно, настойчиво, терпеливо пропагандировать и агитировать как раз в тех учреждениях, обществах, союзах, хотя бы самых что ни на есть реакционных... Надо уметь пойти на все и всякие жертвы, даже — в случае надобности — на всяческие уловки, хитрости, нелегальные приемы, умолчания, сокрытие правды...»

 

Право-лево

Эх, ты, не знаешь, где право, где лево.
Николай Гоголь

Оппозиция не вредит, если она не вредна.
Михаил Салтыков-Щедрин 

Генеральный секретарь — как неопровержимо свидетельствует прошлое — должен всегда занимать центр. Только таким образом он может собрать всю ту власть, которую потенциально дает ему его пост. Центр существует только в том случае, если есть фланги: левый и правый. Наличие отклонений от Центра, который в сталинское время назывался «генеральная линия партии», дает ему возможность проявлять свой гений, вести партию и страну. Отклонения от Центра имели в истории партии разные наименования: уклон, течение, фракция, оппозиция. В 1921 г. Ленин тонко различал: «Уклон не есть еще готовое течение. Уклон это есть то, что можно поправить». На этом же съезде Ленин добился принятия резолюции «О единстве партии», запрещавшей фракции. Когда «уклонов», «фракций», «оппозиций» не было — генеральные секретари их создавали. Советский историк, рассказывающий — неполно и тенденциозно — историю «рабочей оппозиции», пишет, что в 1926 г., когда группа А. Шляпникова — А. Коллонтай давно уже была осуждена, сталинское «большинство» «в целях укрепления собственной власти... нуждалось в оппозициях, пускай даже фиктивных». Величайшим мастером создания фиктивных уклонов, фракций и оппозиций был, как хорошо известно, Сталин. Даже когда возникает сопротивление политике Генерального секретаря, платформу оппозиционной группы создает обычно, после разгрома оппозиции, победитель — Генеральный секретарь. Так было с «антипартийной группой», которую ликвидировал Никита Хрущев, так было с Хрущевым, когда, единственный раз в истории партии, был свергнут первый секретарь и ему предъявили список обвинений, составивший «линию», названную «волюнтаризмом».

Автор первой советской политической биографии Сталина неодобрительно замечает: «Сталин в душе всегда был «центристом»... Он стремился занимать такие позиции, с которых было бы быстро, удобно и безопасно примкнуть к сильнейшей стороне. В архиве Радека, между прочим, содержится любопытный документ — «О центризме в нашей партии», — где Сталин называется его выразителем, а сам центризм — «идейной нищетой политика». Не зная, видимо, такой оценки центризма, советский автор политического портрета Горбачева с восхищением констатирует: «...Горбачев — идеальный центрист, и в этом разгадка его политической тайны. Когда господствует консервативная тенденция, он кажется радикалом. Когда поднимается радикальная волна, он кажется консерватором. Центр — естественное место Горбачева в политическом пространстве, созданном исключительно благодаря его активности».

Обозначение «левого» и «правого» флангов в советском политическом пространстве было всегда очень затруднительно, ибо со второй половины 20-х годов разногласия в партийном руководстве носили только персональный характер. Споры имели место только по вопросам о темпах движения, о деталях. Борьба шла только и исключительно за власть. После окончательной победы Сталина и она прекратилась, вспыхнув после его смерти.

Сразу же после своего избрания Генеральным секретарем, Михаил Горбачев вводит в Политбюро двух секретарей ЦК — Егора Лигачева и Николая Рыжкова, пополняя тем самым высшую руководящую инстанцию — конгрегацию «старших секретарей». Рыжков займет вскоре пост премьер-министра, Лигачев получит под свою руку идеологию. Секретарь ЦК по идеологии, хранитель Догмы, обычно считается №2, хотя формально все секретари — равны. Ближайшее место рядом с Генеральным секретарем опасно не меньше, чем в автомашине место рядом с водителем. Еще не написана история «второго номера»: каждый из генеральных секретарей изводил их в большом количестве. Их перечень — от Бухарина до Кириленко может занять газетную полосу.

Егор Лигачев не избежал рока, нависшего над наследником №2. Ему выпала роль «консерватора», «ястреба», «главного противника №1». Необходимые качества для этой роли у «идеологического секретаря» имелись. Его биография удивительным образом напоминает жизненную историю всех других соратников Горбачева и самого Генерального. Родился в 1920 г., окончил московский авиационный институт, но, вступив в 1944 г. в партию, выбирает партийную карьеру. Начинает ее в Новосибирской области секретарем районного комитета комсомола. В 1946 г. становится первым секретарем областного комитета. И здесь произошел эпизод, остановивший на некоторое время карьеру молодого деятеля. Он был обвинен в «вождизме», снят с поста и отправлен на перевоспитание на заочное отделение Высшей партийной школы при ЦК КПСС. Эту историю рассказал бывший советский журналист А. Асаркан, выехавший на Запад. Неожиданное ее подтверждение можно найти в докладе секретаря ЦК Г. Разумовского по случаю 118-й годовщины со дня рождения Ленина. Ведающий кадрами Г. Разумовский отметил, в частности, что «к сожалению в партийной среде и сейчас есть люди, зараженные вождизмом, исповедующие культ должности...» Для посвященных намек был понятен. После нескольких лет «блуждания в пустыне» — работы в аппарате ЦК в Москве, Лигачев в 1965 г. получает пост первого секретаря Томского областного комитета партии. С 1976 г. он член ЦK. Только в апреле 1983 г. Юрий Андропов, подбирающий себе «кадры», вызывает Лигачева, поручая организационный отдел, т. е. кадры. В конце года Лигачев становится секретарем ЦК. В апреле 1985 г., на первом пленуме после избрания Горбачева Генеральным секретарем, Егор Лигачев вводится в Политбюро. Все комментарии единодушны: это человек нового Генсека. На десять с половиной лет старше Горбачева, Лигачев был моложе по стажу работы секретарем ЦК. Их жизненный путь шел параллельно: работа в партийном аппарате составляла их биографию. Каждый из них долгие годы был полным хозяином большой территории — далеко от Москвы: один на юге, другой в Сибири.

Механизм создания «противника справа» начинает действовать сразу же. Важнейшая роль в операции предназначена западной печати. В декабре 1985 г. корреспондент «Нью-Йорк Таймс» в Москве сообщает: западные дипломаты в столице Советского Союза считают, что влияние Егора Лигачева растет, и кажется, что он сторонник более консервативного подхода к экономике. Журналист добавляет: «Советские политические дебаты редко проходят публично. Ответственные руководители, знающие о расхождениях по политическим вопросам, редко обсуждают их открыто, и взгляды, приписываемые членам Политбюро, носят часто спекулятивный характер. Западные дипломаты оценивают течения, изучая речи и другую открытую информацию». К этому совершенно верному перечислению источников, позволяющих судить о взглядах советских лидеров, необходимо добавить — слухи. Умело подготовленные и распространяемые.

Егор Лигачев, как и все другие члены Политбюро и Секретариата, выступает публично редко. Говорит непрерывно и по всем вопросам только Генеральный секретарь. Его речевая продукция удвоится после избрания председателем Верховного совета СССР, а затем — Президентом. Но и до этого Горбачев говорил в несколько раз больше, чем все другие советские руководители вместе взятые. Выступления Лигачева по стилю и словарю совершенно не отличаются от речей Горбачева. Не было бы ничего удивительного, если бы их писали те же самые референты. «Нам нужно как можно больше социализма, максимум социализма!», — говорит один. «Мы хотим больше социализма и поэтому больше демократии», — заявляет другой. В первом случае — Лигачев, во втором — Горбачев. Можно множить без конца подобные дословные повторения тех же мыслей, идей, клише. Имеются и расхождения. Они вызваны двумя обстоятельствами. По своей должности блюстителя идеологии, Лигачев должен был выражать беспокойство возможными нарушениями границ «гласности». И он выражает его призывом: «Нам нужна не односторонняя правда, нам нужна полная правда». По своему положению «№2» Лигачев не может опережать Генерального секретаря, поэтому он отстает от Лидера на короткую дистанцию, повторяя сегодня то, что Горбачев говорил вчера.

Выступления Лигачева, не составляя программы, которую можно было бы рассматривать как платформу, отражали взгляды сторонника «перестройки», видевшего, что торопливость Генерального секретаря, стремящегося прежде всего консолидировать свою власть, грозит серьезными неприятностями. Возможные разногласия — их следы при желании можно обнаружить в текстах речей — связаны с темпами «перестройки».

Отсутствие у Лигачева программы облегчает работу тем, кто все более интенсивно превращает его в лидера «консерваторов», в главное препятствие на пути «перестройки». Распространяются слухи, что в отсутствие Горбачева заменяющий его Лигачев лихорадочно назначает своих, «консерваторов», на важные посты, отменяет «про-перестроечные» решения, принимает «анти». В ноябре 1987 г. московское телевидение показало пьесу «Разговор начистоту», которая была воспринята, как атака на «консерваторов», т. е. на №2. Американский журналист писал, что в тексте отрицательный персонаж, консерватор, почти дословно цитирует Лигачева. Очерк, послуживший материалом для пьесы, был опубликован Федором Бурлацким в октябре 1986 г. и ставил вопросы, задававшиеся в стране и в партийном аппарате повсеместно. В ноябре 1987 г. противников «перестройки» персонифицирует Егор Лигачев.

Заинтересованное лицо долго как бы не подозревало о ведущейся против него кампании либо делало вид, что не подозревает. Приехав на съезд французской компартии в Париж, Лигачев, по его просьбе, дает интервью газете «Ле Монд». Объявив, что председательствует на заседаниях секретариата ЦК, он производит сенсацию, забыв упомянуть, что так уже бывало иногда, что №1, случалось, не занимался техническими проблемами. Лигачев повторил мысль Горбачева о том, что «невозможно добиться прогресса экономики без демократизации, а демократизации — без «гласности». Добавив, как полагалось по его должности «Главного Идеолога», что все это происходит «в соответствии с нашей марксистско-ленинской теорией». Он повторил, ставшую к этому времени аксиомой, формулу: перестройка — это революция. Лигачев объяснил, что цель «перестройки» — общество «здоровое во всех отношениях». Я думаю, закончил он интервью, «что эта гуманистическая цель заслуживает того, чтобы ее поддержали, в частности, вы».

В марте 1988 г. появилась «платформа» Лигачева. Письмо «Нины Андреевой» было представлено программой «консерваторов», «врагов перестройки». Много говорилось о том, что «письмо» появилось в тот момент, когда Горбачев и Яковлев были за границей. На XIX партконференции Лигачев находился уже на скамье подсудимых, как инициатор антиперестроечной программы.

Наиболее сенсационным эпизодом конференции стало личное столкновение между «правым» и «левым» флангами «перестройки». Борис Ельцин напал в своем выступлении на Егора Лигачева, который ответил тем же. По-товарищески, как коммунист коммуниста, Лигачев учил: «...ты, Борис, не сделал правильных политических выводов... Молчал и выжидал на заседаниях Политбюро... Не получив поддержку партии апеллировал к буржуазной прессе...»

К весне 1990 г. процесс изменений, все более уходивший из-под контроля Горбачева, вынуждал Лигачева все более четко определять свои взгляды. В то время как генсек, ставший президентом, не переставая колебаться, как маятник, уходил, толкаемый соображениями борьбы за власть, в неизвестное, Егор Лигачев, передвинутый из идеологии на пост руководителя советского сельского хозяйства, настаивал на возвращение в хорошо знакомое прошлое. Беседуя с корреспондентом «Аргументов и фактов», Лигачев категорически отверг рецепты реформаторов: «Нельзя модернизировать социализм, лечить болевые точки нашей экономики методами капиталистического хозяйства». Здесь разошлись соратники Горбачев и Лигачев: генсек-президент верит, что можно улучшить социализм капитализмом, Лигачев знает, что это невозможно.

16 марта 1990 г., сильный сознанием, что он стоит на твердой почве, Лигачев, выступая на пленуме ЦК, обвинил Горбачева в ослаблении партии, а также в том, что отказавшись поддержать коммунистические партии в социалистических странах, он способствовал падению там социалистических режимов.

Виталий Третьяков, автор политического портрета «лидера консерваторов», полагает, что у Лигачева может быть политическое будущее, если произойдет раскол коммунистической партии Советского Союза. О характере этого будущего свидетельствует портрет, сопровождающий статью: «главный консерватор» изображен с рукой, поднятой в фашистском салюте. Несправедливость намека очевидна: она свидетельствует о накале политических страстей. Егор Лигачев — не фашист, он — настоящий коммунист, представитель вида, который исчезает на наших глазах. Тореадоры называют «моментом истины» мгновение, когда они наносят удар, убивающий быка. Случается, что зверь уходит от удара и, в свою очередь, атакует противника. Егор Лигачев, речь которого на XXVIII съезде вызвала аплодисменты делегатов, выдвинул свою кандидатуру на пост заместителя генерального секретаря. Он получил 776 голосов за и 3642 — против. Безоговорочно — кандидат Горбачева В. Ивашко. Карьера Егора Лигачева, которого более 5 лет западная печать представляла главной угрозой для Горбачева, кончилась. Он был отправлен на пенсию.

Звезда Бориса Ельцина поднялась стремительно и неожиданно. Вызванный Горбачевым из Свердловска, где он 9 лет занимал пост первого секретаря обкома партии, на пост первого секретаря городского комитета в Москву, Ельцин выступил на XXVII съезде партии с призывом к своим коллегам-руководителям отказаться от привилегий. Призыв нового московского секретаря был выслушан с меньшим энтузиазмом, чем призыв виконта де Ноай 4 августа 1789 г. Делегаты съезда об отказе от привилегий еще не думали. Но дерзость оратора привлекла к нему внимание.

Биография Бориса Ельцина как две капли воды напоминает биографию Горбачева и многих других нынешних руководителей. Он сам рассказывает ее так: «Родился в 1931 г. в крестьянской семье в Свердловской области. Работал на стройке, закончил строительный факультет Уральского политехнического института. Работал на заводе, затем — партработа: зав. отделом, секретарь, первый секретарь Свердловского обкома, затем перевели в Москву...» Излагая свой жизненный путь слушателям Высшей комсомольской школы, Ельцин, несколько кокетничая, говорит: «Перевели в Москву, зачем не знаю...» Опытный партийный работник, он знал, что, вызвав провинциального аппаратчика в Москву, Генеральный секретарь рассчитывает на его полную преданность.

Борис Ельцин начинает «перестройку» в Москве: как Гарун аль-Рашид, он ходит по магазинам, выясняя, почему нет продуктов, ездит в автобусах, знакомясь с катастрофическим положением столичного транспорта. 11 апреля 1986 г. он выступает на собрании пропагандистов Москвы с непривычно откровенным описанием тяжелого во всех отношениях положения в городе и роскошной жизни номенклатурных работников. На записки — их было более 300, причем 90% анонимных, первый секретарь отвечал смело, ясно, возлагая всю вину на бывших руководителей, обещая быстро решить все вопросы. Например, на тревожащий москвичей вопрос о «лимитчиках», приглашаемых на тяжелые работы провинциалов, которым не дают право на постоянное жительство в Москве, но которые в ней остаются, Ельцин ответил: «Надо не ввозить новых людей, а заставлять москвичей работать. Органам милиции будет спущен план по тунеядцам».

Всемирную известность Борис Ельцин приобрел 6 мая 1987 г. В этот день в центре Москвы собралась демонстрация. Подняв лозунги: «Статус историко-патриотическому объединению „Память“», «Долой саботажников перестройки», «Требуем встречи с М. С. Горбачевым и Б. Н. Ельциным», демонстранты двинулись к зданию Московского совета. Явился Ельцин, приглашенные в зал демонстранты встретили его аплодисментами, которые он не принял, объявив: «Вот, опять аплодисменты! Давайте отвыкать от „вождизма“. Вы просили встречи — я приехал, чтобы говорить на равных. Какие у вас вопросы?»

Встреча с первым секретарем московской парторганизации, кандидатом в члены Политбюро дала «Памяти» респектабельность и рекламу. А Ельцину обеспечила репутацию открытого, смелого руководителя, умеющего говорить с народом. Сторонникам «Памяти» он сказал: «Многие из поставленных вопросов обоснованны, а людьми, их задающими, движет чувство патриотизма, любви к Родине. Однако они не во всем правы в своих посылках и выводах».

Значительно резче разговаривал первый секретарь с партийным аппаратом Москвы. В короткий срок он заменил 23 из 33 первых секретарей районных комитетов и предупреждал, что чистка лишь началась. Ельцин оправдывался позднее, после потери своего поста, что «процент замены кадров партработников такого же ранга в целом по стране несколько выше». В Москве «замена» была слишком заметной. Вызывали нарекания и манеры Ельцина, его повадки всесильного хозяина. Он сам считал, что «многие отвыкли от требовательности, ее воспринимали как жестокость». Земляк Ельцина, свердловчанин В. Волков, вызванный как свидетель на XIX партконференцию, разбиравшую «дело Ельцина», благожелательно говоривший о нем, подчеркнувший, что он «завоевал (в Свердловске) высокий авторитет среди простых людей», признал: «Да, Б. Н. Ельцин очень трудный, жесткий человек».

Чистка московского аппарата привела к столкновению Ельцина с Лигачевым: секретари московских райкомов находятся в номенклатуре Секретариата ЦК. Лигачев считал, что Ельцин превысил свои полномочия. Первый секретарь МК считал, что, будучи ставленником Горбачева, он может себе позволить все. И здесь он ошибся. Сторонник «перестройки», которую он видел, прежде всего, как немедленную замену старого аппарата новым, Ельцин полагал, что может стать «локомотивом», который потянет за собой и самого Горбачева, излишне лавировавшего с точки зрения московского секретаря. Горбачев продемонстрировал, что не позволит никому диктовать себе темпы «перестройки». Против Ельцина был организован «бунт секретарей».

Операция заняла несколько месяцев и представляет интерес как модель борьбы за власть, идущей в верхних кремлевских коридорах. 11 августа «Правда» опубликовала заметку, озаглавленную «Больше дела» — отчет о заседании пленума московского комитета партии. Несколько фраз привлекали внимание. Прежде всего, удивляло сообщение о том, что «основной доклад», с которым выступил первый секретарь Ельцин, «с общего согласия участников был прерван острой и деловой дискуссией и продолжился после того, как выступили все, кто счел нужным». В анналах коммунистической партии — факт был уникальным. Доклад Первого — на любом уровне — не прерывается. Бросалась в глаза и цитата из выступления одного из секретарей райкомов, который говорил о необходимости «быстрее избавляться от командного стиля работы... избавляться от металла в голосе».

Обратившись к выступлениям участников, опубликованным в «Московской правде», можно было найти причины конфликта, возникшего между Ельциным и его подчиненными. Первый секретарь предупреждал: чистка только еще начинается. Он провозглашал: «Нужны комиссары и политруки перестройки. Смелее идти на замену тех, кто не способен работать с людьми. Подбор, расстановка и воспитание кадров всегда были и останутся главным содержанием партийной работы». Ему отвечали упреками в использовании старых методов. Приведенная в «Правде» цитата в отчете «Московской правды» звучала резче: «Думается, что мода на „металл в голосе“, умение „вытрясти“ должны уступить место высокому интеллекту и культуре, умению слушать и убеждать, глубоко понимать людей».

Следующим актом «Ельциниады» был — в октябре 1987 г. — пленум ЦК: московский секретарь защищался, атакуя Лигачева, который мешал ему полностью очистить аппарат. Темпераментный Ельцин, завуалированно и достаточно ясно, выразил обиду на не поддержавшего его Генерального секретаря. Пленум признал «выступление т. Ельцина на пленуме ЦК политически ошибочным» и решил снять его с поста первого секретаря МК. Виновник покаялся, в последнем слове признал, что ошибался, подверг себя самокритике.

Несколько месяцев спустя Борис Ельцин объяснял свое поражение в Москве тем, что «недооценил влияние московской мафии на различные сферы жизни». Сообщив, что было арестовано около 2 тыс. работников Совета, КГБ, милиции и торговли, он так оценил положение в столице: «Там такое срастание, как ведро с грязью». Возможно, лучше всего демонстрирует нравы советской «элиты власти» утверждение Ельцина о том, что его самокритика была вызвана специальными лекарствами. Он рассказал слушателям высшей комсомольской школы: «Я был прикован к постели, приказали через полтора часа быть на пленуме, врачи накачали меня лекарствами. Что в меня вливали?.. Говорю врачам: „Вы нарушили клятву Гиппократа“, а они мне: „У нас свой Гиппократ“. Я многое не помню». Самое замечательное в этом эпизоде — убежденность бывшего кандидата в члены Политбюро, первого секретаря партийного комитета столицы, что использование медицины в политической борьбе — вещь вполне реальная.

После Пленума ЦК быстро собрался пленум МК, и Ельцин был снят со своего поста, который занял Лев Зайков, член Политбюро и секретарь ЦК. Увольнение Бориса Ельцина Запад единодушно воспринял как удар по Горбачеву. Лондонский «Таймс» писал: «Потеря Борисом Ельциным поста руководителя московской партийной организации подтверждает самые пессимистические оценки относительно лидерства Горбачева». «Монд» констатировал: «Предупреждение Генеральному секретарю» и «Горбачев выходит ослабленным из дела Ельцина». «Интернейшенл Геральд Трибюн» сообщала, что, по мнению западного дипломата, увольнение Ельцина «означает ослабление влияния Горбачева». И так далее, и так далее. Дальнейшие события показали, что Генеральный секретарь подтвердил свою силу, укрепился, поставив на место Ельцина, вообразившего, что может влиять на Горбачева. Отобрав у Ельцина пост московского секретаря с легкостью необыкновенной. Горбачев оставил своего бывшего протеже в резерве. Ельцин получил должность вице-министра строительства, остался членом ЦК.

В июле 1988 г., на XIX партконференции, происходит рукопашная схватка между опальным Ельциным и членом Политбюро, секретарем ЦК Лигачевым, которого все его считают №2. Обращает внимание, что схватка идет на равных, что столкнулись не программы (оба оппонента за перестройку), а люди. Лигачев в качестве главного аргумента бросает: область, в которой я работал, снабжается продуктами питания целиком и полностью за счет собственного производства, причем по хорошему рациону, а ты, Борис, работал 9 лет секретарем обкома и прочно посадил область на талоны. Ельцин позднее скажет: трибуну XIX партконференции я брал, как Зимний. Тем не менее, он получил голос, выступил, главное же, стал делегатом конференции. Это отнюдь не было очевидным. Сам Ельцин, выступая в Свердловске, говорил, что давление двух больших уральских заводов «испугало некоторых, и в самый последний день, когда оставалась одна организация, которая выдвигает — это Карелия, я был за час до выборов туда выброшен, как десант, и немедленно избран». Рассказ свидетельствует о неплохой организации выборов, которыми занимался секретарь ЦК Разумовский, но не убеждает относительно «испуга некоторых». Скорее можно предполагать, что были сторонники избрания Ельцина делегатом конференции, были противники. Сторонники — на самом высшем уровне — победили.

В марте 1989 г. разыгрывается очередной акт пьесы. Ельцин выступает на пленуме ЦК, посвященном аграрному вопросу, и — неожиданно — становится объектом атаки. Его обвиняют в бюрократизме (он заставляет ждать в приемной своего министерства члена ЦК) и серьезных политических ошибках. Заседания пленума транслировались по телевидению почти целиком. Были выпущены эпизоды, связанные с Ельциным. В том числе великолепный диалог: Горбачев — Ельцин. После обвинений, адресованных бывшему московскому секретарю, его вызвал на трибуну Горбачев. Участник пленума уральский рабочий Н. Бухарин рассказывает об этом в интервью для «Нижнетагильского рабочего»: «Борис Николаевич, честно скажите, вы за многопартийную систему?» В это время Е. К. Лигачев встал, махнул рукой и вышел. А Ельцин ответил: «Я просто за то, чтобы люди высказались по этому вопросу». Тогда Михаил Сергеевич зачитал выдержки из стенограммы предвыборного собрания в Институте марксизма-ленинизма, свидетельствовавшие, что в этом ответе Ельцина нет полной искренности. «Вы какую-то связь имеете с демократическим союзом?» — спросил Горбачев. «Никакой», — ответил Ельцин. «Как же так получилось, что товарищ Тихомиров час ждал вас у вас в приемной?» — «Мне поздно доложили», — ответил Ельцин. «Эти люди, которые поздно доложили, еще работают в Госстрое?» — допытывался Горбачев.

Тон разговора, прокурорская резкость Генерального секретаря и покорность вызванного «на ковер» бывшего московского секретаря отлично иллюстрируют отношения между партийными товарищами на самом «верху» и дают представления о характере протагонистов.

Выдвинутый кандидатом на съезд народных депутатов от множества избирательных округов, Борис Ельцин выбрал — столицу. Он объяснял своим землякам, что «сердцем и душой» он хотел бы баллотироваться в Свердловске, «но политически для меня важнее Москва». Предвыборная кампания Бориса Ельцина поражала размахом, участием в ней радикально противоположных течений («Память» и Демократический союз звали голосовать за бывшего московского секретаря), широким использованием визуальных средств. В условиях полного государственного контроля над типографиями могли вызвать недоумение тысячи плакатов (1м на 1м), украсивших Москву. Не отличающийся красноречием, бледно выглядящий по телевидению, Борис Ельцин одержал триумф на выборах в столице СССР — 92% голосующих отдали ему свои бюллетени.

Чудеса продолжались и на съезде. Популярнейший депутат Москвы не был избран в Верховный совет — новый центр власти. Но никому не известный провинциальный депутат уступил Борису Ельцину свое место. В июле 1989 г., когда сформировалась Межрегиональная группа народных депутатов, объединившая сторонников «перестройки», ратующих за более быструю и последовательную ее реализацию и претендующих на роль лояльной оппозиции, в состав ее коллективного руководства рядом с А. Сахаровым, историком Ю. Афанасьевым, экономистом Г. Поповым, эстонским академиком Э. Палмом избран и Борис Ельцин. Единственный профессиональный политический деятель, бесспорно самый популярный депутат, борец против привилегий номенклатуры, Борис Ельцин имеет все шансы стать «альтернативным лидером». Бесспорный успех на выборах в народные депутаты РСФСР укрепил его позицию.

В Свердловске Ельцин жаловался на то, что начинают «спекулировать: выставлять меня какой-то альтернативной фигурой товарищу Горбачеву». Протестуя против подобных спекуляций, утверждая: «ни в коем случае», популярнейший народный депутат заявил: «В стратегических вопросах, в вопросах внешней политики и внутренней я полностью поддерживаю товарища Горбачева и не собираюсь ни в коем случае противопоставлять себя ему». Хорошо известно, что такого рода заявления делаются только в том случае, если есть желание «противопоставлять себя ему».

Рассказывая о своей роли в «перестройке», бывший московский секретарь замечает: «Мне кажется, если бы у Горбачева не было Ельцина, ему пришлось бы его выдумать». Приехав в апреле 1990 г. в Свердловск, президент Горбачев отвечал на вопросы уральских рабочих об их любимце Борисе Ельцине. Напомнив, что это он вызвал Ельцина в Москву и поддерживал его, президент констатировал, что сегодня «потенциал Ельцина как политического деятеля все же невелик... Программа и выступления его мне известны... Это как старая заигранная пластинка, набор тезисов: руководство доживает свой срок, оно исчерпало себя, оторвалось от народа и так далее и тому подобное». Горбачев подвел итоги: «Борис Николаевич спекулирует на трудностях, на социально-экономической напряженности... Я думаю, Борис Николаевич увлекся и никак не может свернуть с этой деструктивной колеи».

Егор Лигачев и Борис Ельцин — два крайних фланга «перестройки» в аппарате партии, позволявшие Генсеку держаться в центре. Лигачев возражал против отрицания всего советского прошлого против превращения партийных кадров в мишень для критики, считает, что колхозы и совхозы должны остаться основной формой ведения сельского хозяйства в СССР, он против отмены принципа демократического централизма в партии. Борис Ельцин настаивал на необходимости прежде всего удовлетворить материальные нужды населения путем, в частности, экспроприации «богачей». Анатолий Стреляный говорит о «детском социализме Ельцина». Несомненно — это популистский социализм.

29 мая 1990 г. Борис Ельцин был избран председателем Верховного Совета РСФСР. Ход выборов — кандидатура, выдвинутая против Ельцина, была сначала снята, затем вновь представлена — позволяет предполагать закулисные переговоры и сделки. Борис Ельцин, выдвинувший «левую» платформу, обещал включить в свой «кабинет» представителей «консерваторов». Еще раз избрание бывшего московского секретаря произошло в последнюю минуту, возможно, не без согласия главного «противника».

Личная неприязнь между двумя наиболее известными деятелями «перестройки» не мешает их вероятному сотрудничеству. Горбачев сохранил — после выборов Ельцина — возможность лавировать между двумя оформившимися платформами. Он может ссылаться на опасность «слева» (со стороны Ельцина), добиваясь поддержки «правых», и на — опасность «справа», требуя поддержки «левых». Комментаторы, представившие победу Ельцина как поражение Горбачева, настаивали на том, что появилась наконец альтернатива отцу «перестройки». Это — несомненный факт. Но, во-первых, Горбачев обеспечил себе пост президента СССР на ближайшие пять лет. Легальным путем замена Горбачева «русским царем», как окрестили некоторые западные газеты нового председателя Верховного совета РСФСР, представляется в ближайшее время невозможной. Во-вторых, Горбачев построил свою тактику власти на поддержке Запада: популярность на Западе стала важнейшим источником его силы в стране. Ельцин, наоборот, строит свою тактику на популярности в стране. Генеральный секретарь и президент рассчитывает, что популярность за рубежом вернется домой. Его потенциальный конкурент считает, что популярность дома даст ему — затем — авторитет за рубежом.

Визит Бориса Ельцина в США не был удачным. В правительственных кругах о нем говорили: «Легковес, демагог, клоун, болтун». Президент Буш, уделивший визитеру одну минуту, отозвался о нем: «Веселый парень». Этот относительный неуспех Ельцина, несомненно, учитывается Горбачевым. Исторический опыт, однако, показал, что Запад всегда принимает и начинает любить советского лидера, когда он обретает подлинную силу.

Присмотревшись к высказываниям лидеров «правого» и «левого» крыла, нетрудно обнаружить, что они, во-первых, не составляют связной программы, а во-вторых, что они мало чем отличаются от взглядов Горбачева, если их рассматривать на протяжении минувших пяти лет. Генеральный секретарь-президент высказывал их, отказывался, возвращался, снова отказывался и так далее. Противники Горбачева — политические деятели, которые повторяют его взгляды в тот момент, когда он от них ушел. Спор идет между теми, кто считает, что динозавр сталинской эпохи, подтвердивший свое превосходство в годы превращения России в индустриальную державу в годы войны, остается могучей силой сегодня и во веки веков, и теми, кто настаивает на необходимости создания кентавра путем прищепления допотопному зверю элементов рыночной экономики и демократических нравов. Наука свидетельствует: динозавры существовали, были самыми могучими существами на земле и — по неясным причинам — исчезли. Наука свидетельствует, что кентавры существовали только в фантазии, в мифах.

Лавирование между давно исчезнувшими чудовищами и никогда не существовавшими зверями — политика Михаила Горбачева.

 

Щит и меч

Без такого учреждения власть трудящихся существовать не может.
Ленин (23.12.1921)

Вождь советского государства, говоря о «таком учреждении», имел в виду ВЧК, политическую полицию, созданную им через несколько дней после захвата власти. Ленин говорил о необходимости ВЧК в тот момент, когда уже начался самый «либеральный» период советской истории — эпоха нэпа. И предупреждал, что без «учреждения» не обойтись, «пока будут существовать на свете эксплуататоры...»

Все повороты советской политики обязательно находили свое отражение в зеркале «органов». Изменения «генеральной линии» выражались прежде всего переменами наименования. В феврале 1922 г. был принят декрет, «упразднявший» ВЧК и его комитеты. Решение советского правительства было встречено с восторгом, прежде всего на Западе, где его приняли как свидетельство коренного изменения советской системы. Все функции ВЧК были переданы Государственному политическому управлению, ГПУ. Очень скоро эта аббревиатура — ГПУ или ОГПУ — стала вызывать такой же страх, как и прежняя — ЧК, ВЧК. В этом не было ничего удивительного: название изменилось, но все функции сохранились, многие расширились, преемственность подчеркивали неизменный председатель — Дзержинский и эмблема: щит и меч. В 1934 г., когда Сталин начал готовить «большую чистку страны», снова переменилось название — теперь ужас стали вызывать буквы — НКВД, затем — МГБ. После смерти Сталина министерство госбезопасности было превращено в Комитет. Сначала «при» Совете министров, затем, когда страсть к разоблачению «культа личности» Сталина начала проходить — КГБ Совета министров.

В эпоху Брежнева идет процесс сращивания аппаратов ЦК и КГБ. Юрий Андропов из ЦК идет в КГБ, затем возвращается — в новом качестве в ЦК. Тот же путь проделывает Виктор Чебриков. Владимир Крючков, возглавивший КГБ в октябре 1988 г., гордится своей идеальной биографией сегодняшнего советского руководителя: юридическое образование, работа следователем, прокурором, потом дипломатическая школа, в 1956 г. — советское посольство в Будапеште (когда послом был Андропов), затем — аппарат ЦК и переход в КГБ, где он 14 лет возглавлял советскую разведку. Его можно назвать профессиональным полицейским. В действительности он профессиональный партработник.

ВЧК была политической полицией Ленина. Под разными названиями она оставалась такой при Сталине и следующих секретарях. Генеральный секретарь осуществляет личный контроль за деятельностью КГБ. Свержение Хрущева убедительно подтвердило (если в этом была нужда), что ослабление контроля грозит Первому непоправимой катастрофой. Многочисленные свидетельства, появившиеся в печати, разнясь в деталях, говорят одно: заговор против Хрущева был подготовлен его ближайшими соратниками, прежде всего Брежневым, но удался он только потому, что руководство КГБ стало на сторону заговорщиков.

Каждый генеральный секретарь, утверждая свою власть, уделял особое внимание КГБ: тщательно выбирал председателя, вводил или не вводил его, в зависимости от своих политических целей, в Политбюро, усиливал или уменьшал интенсивность пропаганды «органов». Проблема политической полиции осложняется в периоды «либерализации» системы. Так было в годы нэпа, так было в послесталинскую эпоху — в хрущевскую эру. На каждом из «либеральных» поворотов встает вопрос: каким образом сочетать укрепление «органов», жизненно необходимых — по утверждению Ленина — власти, и изображение их внутри и вне страны изменившимися, гуманными защитниками прав и достоинства граждан.

Особенно остро стал этот вопрос в эпоху «гласности». Впервые об этом было сказано публично: как сочетать «гласность», разрешение говорить открыто о важнейших проблемах, и врожденную секретность политической полиции? Ответ был простой: необходимо изменить «имидж» КГБ. Представить Комитет учреждением, которое использует меч только для борьбы с подлинными врагами, главным образом внешними, а щит — только для охраны советских людей от зла, рожденного тлетворным влиянием Запада. «В настоящее время, — подчеркнул тогдашний председатель КГБ Чебриков, выступая по случаю 110-й годовщины святого патрона „органов“ Дзержинского, — органы безопасности видят одну из главных своих задач в том, чтобы способствовать успешному развитию процессов перестройки в нашей стране». Офицеры КГБ объясняли задержанным демонстрантам: «Гласность — поручена нам!»

Изменить образ «органов» мешало прошлое. Разоблачение «сталинизма», ставшее государственной политикой, Дало возможность раскрыть следы некоторых преступлений — их размеры превосходят почти все, что было известно в этом веке. Могилы в лесу под Минском, в Куропатах, где в 1937—1941 гг. было расстреляно 250-300 тыс. человек, могилы в Быковне, под Киевом, в Виннице, захоронения жертв НКВД на Донском, Калитниковском, Рогожском кладбищах в Москве, под городом Колпашевым в Томской области и во множестве других мест, реабилитации узников сталинских лагерей — подтвердили все, что знали и о чем боялись узнать советские люди. Писатель Алесь Адамович удивлялся, что Роберт Конквест, английский историк, исследовавший «Большой террор» и крестьянский геноцид на Украине в начале 30-х годов, «всегда занижает цифры репрессированных». Адамович объясняет это тем, что западный историк (которого западные коллеги всегда упрекали в преувеличении числа жертв) «просто не в состоянии поверить в истинный масштаб этих чудовищных цифр, поверить, что собственное правительство могло так истреблять народ». Писатель гордится: «А мы сегодня называем цифры еще более страшные и делаем это смело, решительно».

Советские историки еще не действуют «смело и решительно». Но открыто многое о преступлениях «органов». Они стараются обелить себя тем, что «около 20 тыс. чекистов» пало жертвой сталинских репрессий (это, действительно, имело место при смене одной группы палачей другой), что славные советские чекисты занимались не только истреблением собственного народа, но вели разведывательную работу на Западе, предохраняя страну от неожиданного нападения врага. Реабилитированы многие советские агенты за границей, погибшие либо дома, после вызова Центра, либо ставшие жертвами знаменитых «летучих отрядов» НКВД, ликвидировавших тех, кто осуждал Сталина. Неожиданно объявлены героями советских «органов» Игнаций Рейс, убитый под Женевой в 1937 г., Вальтер Кривицкий, один из руководителей советской разведки в Западной Европе, убитый в Вашингтоне в 1941 г. Опубликованы их письма, взятые из западных изданий, в которых осуждается Сталин и восхваляется Ленин. Прославляется деятельность Рихарда Зорге, Кима Филби и других советских шпионов, ставших известными в последние десятилетия.

В 1987 г. было издано 235 книг, выпущено на экраны 10 полнометражных художественных и документальных фильмов, 40 короткометражных кино— и телефильмов, опубликовано семь с половиной тысяч статей — «на чекистские темы», как сообщил Виктор Чебриков. Ежегодно наиболее удачным книгам и фильмам вручается «премия КГБ СССР».

При выведении баланса — с одной стороны, «были допущены серьезные нарушения ленинских принципов», с другой стороны, героическая деятельность чекистов за рубежами — тщательно обходится вопрос об ответственности. В одном лишь случае правительственная комиссия расследовала массовые расстрелы советских граждан — в Куропатах. В результате было сильно сокращено число жертв, главное же, было объявлено, что «в архивах министерства юстиции, КГБ, МВД и прокуратуры Белоруссии, союзных органов материалов и документов, относящихся к событиям в Куропатах, не обнаружено». Все выявленные лица, причастные к расстрелам, сообщает Комиссия, были позже расстреляны. И приводится 4 имени. Возможно, и они включены в общее число чекистов — жертв Сталина.

Французский журналист, сотрудник «Юманите», Алэн Гэрэн, беседовавший с работниками КГБ, рассказал: «...наши встречи проходили очень мило, хотя они несколько схематизируют историю. Говорят, что до Ягоды были настоящие чекисты... потом наступил черный период... а вот теперь, начиная с Андропова, мы вновь гордо носим звание чекистов...» От себя французский журналист добавил: «Дзержинский и Андропов — это личности, которые вызывают большую симпатию». Алэн Гэрэн точно передал схему официальной истории «органов»: до начала 30-х годов — все замечательно, затем — «ошибки», «искажения ленинских концепций», а с 1967 г., когда главой КГБ становится Андропов, снова все отлично. В такой хронологии есть некоторое несовпадение с официальной историей страны: Андропов руководил «органами» в осуждаемую эпоху «застоя». Важнее логики — нужда в положительном шефе политической полиции. Андропов, вызывающий такую симпатию французского журналиста, очень подходит для этой роли, ибо ввел новые методы в борьбе с врагами — психиатрические лечебницы для «диссидентов», изгнание из страны. Кроме того — птенцами андроповского гнезда являются и Чебриков, и нынешний председатель КГБ Крючков.

Наследником Андропова-генерального секретаря представляют нынешнего Генерального секретаря. Это обстоятельство, в условиях «гласности» и острой борьбы за власть, становится поводом для разоблачений «симпатичного» Андропова. Владимир Семичастный, руководивший КГБ в 1961—1967 гг., чрезвычайно критически относится к своему преемнику. «Я говорю со знанием дела», — подчеркивает Семичастный, настаивая, что Андропов не мог не знать об узбекской «мафии», об уголовной деятельности министра внутренних дел Щелокова, друга Брежнева. «Если председатель КГБ не смог набраться смелости и прийти к Генеральному секретарю или в Политбюро доложить об остановке, которая складывается, то зачем такой председатель КГБ?» Семичастный справедливо считает, что хотя «Андропов — человек культурный и все прочее... он должен был по-своему отвечать за то, что происходило». Полковник КГБ в отставке Я. Карпович, каясь в «мерзких», по его выражению, делах, вспоминает о разгроме выставки художников-абстракционистов бульдозерами, о преследовании Солженицына, Сахарова и других акциях КГБ, проводимых под началом Андропова. Партийный функционер П. Родионов, признавая, что Андропов на своем посту «много делал для улучшения деятельности КГБ», глубоко сожалеет, что «именно тогда началась в стране «охота на ведьм», усиленно создавался образ врага, применялись непомерно суровые методы борьбы против инакомыслящей интеллигенции».

Одной из главных сенсаций съезда народных депутатов стало выступление писателя, бывшего олимпийского чемпиона по тяжелой атлетике Юрия Власова. Впервые публично было сказано: «КГБ — это не служба, а настоящая подпольная империя, которая еще не выдала свои тайны, разве только открытые могилы. И, несмотря на такое прошлое, эта служба сохраняет свое особое, исключительное положение». Юрий Власов говорит главное: «Она (эта служба. — М. Г.) самая мощная из всех существующих оружий аппарата. И по эффективности, и по безотказности ей нет равных».

Внимание москвичей и гостей столицы не может не привлечь комплекс новых зданий, в которых размещаются бесчисленные службы КГБ, «комплекс зданий, таких необъяснимо монументально громадных, как бы свидетельствующих, кому в действительности принадлежит власть в стране». По закону Паркинсона, учреждение расширяется, чтобы занять все имеющееся пространство. До сих пор для КГБ этим пространством является вся страна и все то, что лежит за ее границами.

Борис Ельцин говорил на съезде о гигантской сети «информаторов» КГБ в стране. Так было всегда, так, следовательно, остается сегодня. Известно, что «органы» старательно опекают церковь. Бывший офицер КГБ, попросивший убежище в США, привел множество подробностей о стандартной технике «органов»: проникновение и контроль. Используются информаторы и офицеры, поступающие по специальной квоте в духовные семинарии и Академию, а затем принимающие сан. Контроль над церковью осуществляется 5-м управлением (идеология) при поддержке 2-го управления (контрразведка), в работе участвует и 1-е управление, занимающееся шпионажем за границей. Слова бывшего чекиста засвидетельствованы К. Харчевым, долгие годы занимавшем пост председателя Совета по делам религии. Выступая перед слушателями Высшей партийной школы, кузницы партийных кадров, он говорил совершенно откровенно. Признав ошибочность Прежней антирелигиозной политики, плодящей бездуховность, К. Харчев задал вопрос: «Что выгоднее партии — бездуховный или искренне верующий человек?» И уверенно ответил: духовный, ибо «бездуховным тяжелее управлять». Для него нет сомнения, что, поскольку «религия всерьез и надолго», то «искренне верующего для партии легче сделать верующим также и в коммунизм». Как обычно в советской системе: все упирается в проблему кадров. «Перед нами встает задача, — говорит Харчев, — воспитание нового типа священников; подбор и расстановка священников — дело партии». К. Харчев говорит прежде всего об успехах в проникновении и контроле русской православной церкви. Не оставлены без внимания и все другие религии. Кардинал Винцентас Сладкявичюс, говоря о положении католической церкви в Литве, констатирует: «Епископат скован. Он скован той организацией, которую называют уполномоченный по делам религии. Мы никогда не знаем их последнего решающего слова, и оно всегда остается за ними». Совет по делам религии проводит политику партии, но выполняет ее руками сотрудников КГБ.

«Ребята с площади Дзержинского», как фамильярно называют их американские журналисты, играют важнейшую роль в экономике страны, добывая новейшую западную технику и технологию. Эпоха «гласности» существенно расширила возможности советской заграничной агентуры: число арестованных, высланных, пойманных с поличным сотрудников КГБ значительно возросло в эпоху Горбачева. Увеличение числа арестов вряд ли говорит о повышении эффективности западных разведок и бесспорно свидетельствует об усилении шпионской деятельности КГБ.

Директор ЦРУ Уильям Вебстер приводит данные об усилении шпионской деятельности КГБ: «Мы видим, что советские агенты стали агрессивнее, сильнее». В частности, возросла вербовка агентов в США и Европе. На КГБ возложена задача обеспечения повышения технического уровня советской экономики.

Новые, широчайшие возможности открылись для еще одной традиционной деятельности КГБ — распространения дезинформации. «Гласность», усовершенствование контроля «другими средствами» над советскими средствами массовой коммуникации, позволяет еще лучше, чем раньше, давать миру «направленную» информацию. КГБ получает и новые функции. Владимир Крючков в интервью, которое впервые председатель КГБ давал в своем кабинете, сообщил, что «в нынешних масштабах борьба с организованной преступностью — новая задача КГБ». Он информировал также об упразднении «пятого управления, боровшегося с идеологическими диверсиями». Владимир Крючков добавил, что «создается принципиально новое подразделение по защите конституционных прав». Видимо, с прежними кадрами.

Наконец, и это тоже выход к новым горизонтам, «мы выступаем инициаторами тех или иных шагов в сфере внешней политики». Крючков не объясняет, в чем выражается внешнеполитическая деятельность «органов», и соглашается с тем, что «законодательницей мод» остается министерство иностранных дел. Тем не менее, обращает на себя внимание, например, встреча председателя КГБ с послом США или неожиданный визит в Варшаву после поручения Тадеушу Мазовецкому составления нового польского правительства.

Не вызывает сомнения факт: в годы «перестройки» КГБ не только не потерял значения, но увеличил его, расширил свои функции и деятельность. Слежка за населением, контроль над духовной информацией и религиозной жизнью, важная роль в экономике страны (борьба с «организованной преступностью» позволит усилить контроль за народным хозяйством), внешнеполитические акции — совершенно очевидно, что нет нигде подобной секретной службы. Юрий Власов совершенно прав, говоря о «подпольной империи».

В годы «перестройки» сотрудники КГБ, по выражению западного наблюдателя, переменили черные шляпы на белые. Это сделали, однако, не все. Важная особенность горбачевской эпохи — феномен, который можно назвать полифонией. Это связано с разрешением высказывать разные мнения, с уменьшением авторитета центральной власти, но также с намеренным использованием многоголосности в политических целях. Модель двуголосности дает КГБ. С одной стороны — либеральные высказывания, нашедшие свое выражение в серии интервью, данных руководителями некоторых республиканских Комитетов, завершенные беседой с Крючковым, в статьях, инспирированных на площади Дзержинского, в критических замечаниях в адрес «щита и меча», появляющихся в печати. С другой стороны — последовательный, неуступчивый, грозный голос Виктора Чебрикова. С поста председателя КГБ он был переведен в Секретариат ЦК, где возглавил правовую комиссию. Член Политбюро, секретарь ЦК, председатель Правовой комиссии, недавний председатель КГБ, до этого заместитель Андропова, а еще раньше — многолетний шеф политической полиции на Украине, прославившийся безжалостными репрессиями, Виктор Чебриков — другой голос «органов». Его значение определялось высоким положением главного «правоведа» страны и постоянным, не меняющимся содержанием речей.

В марте 1986 г., на XXVII съезде партии, Чебриков предупреждал об опасности «идеологической диверсии», оружия, используемого империализмом против социализма. И делал тонкое различие между «идеологической борьбой», которую полагал «допустимой в межгосударственных отношениях», и «идеологической диверсией» — одной из форм «подрывной деятельности империализма», которая ведется «спецслужбами». В ноябре 1987 г. он возвращается к угрозе «идеологической диверсии», призывая помнить, что «у нас есть носители чуждых и даже откровенно враждебных социализму идей и взглядов», что опасны «экстремистские элементы...» Чебриков предупреждал: «Под прицелом империалистических служб находятся все слои населения». В сентябре 1988 г., в обстоятельном интервью для «Правды», Чебриков не может обойти свой любимый сюжет — «идеологическую диверсию», которая направлена на то, чтобы «расшатать социалистическое мировоззрение советских людей... толкнуть их к совершению антисоветских действий». Он подчеркнул, что в данный момент «спецслужбы, подрывные идеологические центры, стремясь осложнить перестройку, пытаются стимулировать организацию в нашей стране нелегальных, полулегальных и даже легальных формирований, которые действовали бы по их указке».

В июне 1989 г., выступая в журнале «Коммунист» уже не как председатель КГБ, а как руководитель правовой реформы, Виктор Чебриков не меняет ни идей, ни словаря. Он отметает предложение отменить смертную казнь, считая, что сторонники отмены «абсолютизируют значение гуманизма по отношению к преступникам», он высказывается против ликвидации внутренних паспортов и прописки, аргументируя тем, что на Западе контроль населения строже, чем в СССР. В США, например, сообщает Чебриков, «уже длительное время существует практика снятия отпечатков ступени новорожденных с целью получения дополнительного идентификационного признака». Возвращаясь к идеологической диверсии, главный правовед говорил об активизации «в последнее время... сил, не скрывающих своей враждебности к социализму, противопоставляющих себя КПСС», и выражал надежду, что Указ, внесший изменения в закон «об уголовной ответственности за государственные преступления», наконец «отрезвит оголтелых экстремистов».

Отправленный в начале 1990 г. в отставку, Чебриков оставил в руководстве КГБ верных единомышленников. В марте 1990 г. группа работников КГБ адресовала драматический призыв Верховному совету СССР и его председателю Михаилу Горбачеву, настаивая на необходимости положить конец диффамации советских вооруженных сил и КГБ и навести порядок в стране. Призыв подписан «участниками совещания представителей управлений центрального аппарата КГБ». В истории «органов» никогда ничего подобного не было. Такое совещание и такое обращение не могло иметь места без согласия коллегии КГБ. Выступая 2 апреля по Центральному телевидению в передаче «На службе отечеству», которая транслировалась из здания КГБ, Владимир Крючков подчеркивал необходимость в сильных органах безопасности.

Он высказал также мнение руководимой им организации по важнейшим вопросам политической жизни. Объявив, что «мы не выступаем против многопартийности» (закон, изменивший формулировку статьи 6-й уже был принят), председатель КГБ сообщил, что в стране действует «в общей сложности от 70 до 80 тысяч различных организаций». И добавил: «Мы считаем, что 98% этих организаций конструктивны по своей сути, ими надо пользоваться, и где-то полтора-два процента организаций, которые, как мне кажется, если они будут развиваться в тех началах, которые они приняли, они могут превратиться в организации, вряд ли полезные для общества».

В разгар литовского кризиса КГБ СССР выступило с Заявлением, в котором резко осудило призыв Верховного совета Литвы от 27.3.90 г. к гражданам Литвы «не содействовать более органам безопасности в выполнении ими своих функций» и выразило «решительный протест в связи с принятием антиконституционного акта, попытками шельмования и морального давления на сотрудников КГБ Литовской ССР...».

Особенностью нового времени стало выдвижение работников КГБ в кандидаты на выборах. Причем, они усиленно подчеркивают род своей деятельности и свои должности в «органах».

Дуэт: голос сирены, успокаивающий, мягкий и соблазнительный председателя КГБ; тревожный, угрожающий голос предшествующего председателя, затем «реформатора» права и его единомышленников. Второй голос определяет границы, которые не может пересечь первый. Юрий Власов публично констатировал: «Демократическое обновление страны не изменило места КГБ в политической системе». Комитет продолжает осуществлять «всеохватный контроль над обществом, над каждым в отдельности».

Грузинский журналист Ираклий Гоциридзе, получивший по ходатайству Шеварднадзе широчайшие возможности для расследования обстоятельств кровавой резни в Тбилиси в ночь с 8 на 9 апреля 1989 г., искал, прежде всего, источник приказа применить все средства для разгона мирной демонстрации. Следствие, проведенное Гоциридзе, приоткрывает завесу над важнейшей тайной советской системы: механизм принятия решений. Генерал-полковник Родионов, командовавший операцией, на вопрос — кто дал приказ? ответил вопросом: «А если я скажу, что Генеральный секретарь?» Журналист отверг такую возможность под смехотворными предлогами: «Где подтверждающий документ? Горбачев лишь накануне вернулся из Англии». И тогда генерал, не споря, заметил: «Зато на месте был член Политбюро, отвечающий за вопросы правопорядка...» Имелся в виду Главный Правовед — Виктор Чебриков. К нему поступали все шифрограммы из Грузии, он направлял их, в частности, министрам обороны и внутренних дел. Отвечая на вопросы Гоциридзе, Чебриков не отрицал своей ответственности, подчеркивая, что ошибку допустили все: руководители Грузии, военные и «неформалы», т. е. население, собравшееся на площади. Жертвы и палачи — по мнению Чебрикова — виноваты одинаково.

Расследование, обеляющее, не слишком убедительно, Горбачева, засвидетельствовало важную роль, которую играл Виктор Чебриков, «отвечающий за вопросы правопорядка», имеющий в своем распоряжении могущественный арсенал репрессий. В том числе, конечно, и КГБ.

Неожиданный спор на пленуме ЦК в феврале 1990 г. подтвердил то, чего не хотели признавать поклонники генерального секретаря. Егор Лигачев, обиженный нападками и желанием представить Чебрикова (его уже отослали на пенсию) главным виновником решения потопить в крови манифестацию в Тбилиси, вступил в спор с Эдуардом Шеварднадзе и раскрыл, что 7 апреля 1989 г. члены Политбюро во главе с Горбачевым постановили навести порядок в столице Грузии. Шеварднадзе смог лишь возразить, что заседание Политбюро было неформальным, ибо собрались вожди на аэродроме, провожая Горбачева в Англию. Генеральный секретарь, таким образом, получил алиби — его не было дома.

Страх, вызываемый аббревиатурой — КГБ — еще далеко не рассеялся. В мае 1989 г. был опубликован результат опроса на тему: как работают различные советские учреждения? В 1988 г. на вопрос — как вы расцениваете работу КГБ? — отказалось ответить 46% респондентов. В 1989 — 53%. Многие из отвечавших после упоминания КГБ отказались давать ответы на другие вопросы анкеты.

Все, что предполагалось, что говорилось о деятельности КГБ в предшествующие годы и в эпоху «перестройки», нашло сенсационное подтверждение в разоблачениях бывшего генерал-майора КГБ Олега Калугина. 23 июня 1990 г. он привел в полное изумление всех присутствовавших на конференции Демократической платформы в КПСС, поделившись некоторыми «секретами» КГБ. Затем он дал интервью «Московским новостям», «Комсомольской правде», стал выступать на политических митингах. 29 ноября указ президента лишил Олега Калугина государственных наград, воинского звания, знака «Почетный сотрудник Госбезопасности». Недовольство власти подтверждало подлинность слов Калугина. В его высказываниях особой сенсации не было: они лишь подтверждали авторитетом человека «изнутри» то, что было известно. «Комитет, — заявил в частности Олег Калугин, — сохранил практически нетронутыми структуру и тот мощный потенциал, которые десятилетиями были главной опорой советских диктаторов. И через пять лет перестройки это — государство в государстве, орган, наделенный колоссальной властью, теоретически способный подмять под себя любое правительство». Рассказав о практике КГБ, в частности о существовании, как он выразился, «некоторое время назад» практики политических убийств, об использовании всех средств для «дискредитации и опорочивания людей, ведущих себя не так, как кому-то бы хотелось», о существовании специального подразделения, распространяющего дезинформацию, Олег Калугин резюмировал: «Единственная организация, которая может давать указания КГБ, — это ЦК партии». Могучие «органы», репрессивная, контролирующая и интегрирующая сила, остается ultima ratio regis, последним доводом Генерального секретаря. Без них, как пророчествовал Ленин, советская власть существовать не может.

 

Армия и «перестройка»

Дипломаты мы не по призванью,
Солдатская песня

Нам милей братишка-автомат,

Четкие команды приказанья

И в кармане парочка гранат.

В статье «Социалистическая армия», как в первом (1983), так и во втором (1986) изданиях «Военного энциклопедического словаря» сказано ясно: «С полной победой социализма социалистическая армия перестает быть необходимой как вооруженная сила внутри страны и выполняет лишь внешнюю функцию». Ясность, однако, кажущаяся: споры о том, что такое «полная» победа социализма, не прекращались никогда. В эпоху «гласности» вспыхнули споры о том, что такое — социализм? Одним из, несомненно побочных, следствий «перестройки» стала необходимость использования «социалистической армии» для выполнения «внутренней функции». Для поддержания порядка в регионах, где национальные конфликты приобретают особенно острую форму, используются наряду с внутренними войсками и части регулярной армии. Действия «спецназа» в Тбилиси — наиболее красноречивый пример.

Внутренняя функция, внешняя функция. И третья — политическая. Как обычно в периоды ломки и перестройки, внутренних реформ и интенсивной борьбы за власть, третья функция вызывает особый интерес. После того, как министр обороны генерал армии Язов был утвержден на своем посту Верховным советом СССР, московский журналист задал ему вопрос: «Вам не приходилось слышать, что на Западе обсуждают возможность военного переворота в нашей стране?» Генерал, шутливо поблагодарив журналиста за то, что тот не спрашивает его, когда переворот произойдет и кто его возглавит, отверг возможность путча. Сам Горбачев счел возможным летом 1989 г. высмеивать разговоры о «перевороте».

В мае 1990 г. на Западе разошлись слухи, что 25 февраля военные — одни источники называют курсантов военной академии, другие — солдат и офицеров Таманской дивизии, устроили манифестацию силы, в тот самый момент, когда 100 тыс. москвичей пришли на Красную площадь требовать демократизации режима. 4 мая Александр Яковлев категорически опроверг слухи, объявив, что не было никакого давления на политическое руководство и нет никаких оснований утверждать, что Горбачев изменил свою политику под давлением.

Периодически рождающиеся слухи о «свержении Горбачева» — один из любопытнейших феноменов «перестройки». Регулярно — после отъезда Генерального секретаря в отпуск, накануне пленумов Центрального комитета — с поразительной быстротой, как лесной пожар, распространяется «информация» о неминуемом падении Отца реформ. «Информация» подхватывается международной печатью, возвращается с усиленной «достоверностью» в Советский Союз, снова уходит в мир. Затем, после очередной победы Горбачева, все успокаивается до новой «военной тревоги». Нечто подобное наблюдалось только в годы гражданской войны, когда иностранная пресса публиковала сенсационные сообщения об аресте Троцкого Лениным или Ленина Троцким.

70 лет назад слухи возникали спонтанно, в частности в результате отсутствия информации о положении в стране. 70 лет спустя они организуются: их постоянный подтекст: необходимо сплотиться вокруг Горбачева, его политики — единственного спасения страны. Называют три кандидата для организации заговора: верхушка партийного аппарата, КГБ и армия. Партия большевиков, захватив власть, долго не могла поверить своей победе. Ленин торжествовал, отметив семьдесят третий день своей власти, ибо он продержался на день больше, чем парижские коммунары в 1871 г.

Зеркалом, в которое неотрывно смотрелись большевики, была Французская революция. Пугающе завораживали их «термидор» и «Бонапарт». Само собой разумеющимся было обвинение в «бонапартизме» вождя Красной армии Троцкого. В свою очередь, Троцкий обвинял Сталина в «термидоре». Это обвинение будет подхвачено советскими историками в годы «гласности» и очередной кампании по разоблачению «культа личности Сталина». В «бонапартизме» и организации военного путча обвинялся Тухачевский. В октябре 1957 г. по обвинению в «бонапартизме» был снят со всех должностей и уволен в отставку Жуков. Нет никаких доказательств того, что Троцкий, Тухачевский или Жуков не то что готовили, а просто думали о военном перевороте. Заявление маршала Жукова на пленуме ЦК в 1957 г. — «без моего приказа танки не двинутся» — возможно, единственный случай, когда армия открыто выразила свое желание играть политическую роль. Жуков выступил в защиту первого секретаря и позволил ему победить. Расправа Хрущева с министром обороны, претендовавшим на участие в политической борьбе за власть, убедительно засвидетельствовала нежелание партийного руководства принимать партнеров извне. Характерно и то, что победа Хрущева над армией была сказочно легкой: достаточно было одного слова, чтобы победитель второй мировой войны ушел на пенсию.

Советская история знает только один случай удачного заговора. Он был организован в Политбюро. В свержении Хрущева участвовал КГБ, была предупреждена армия. Но и КГБ, и армия выполняли техническую роль: переворот совершили ближайшие соратники первого секретаря. Это был типичный дворцовый переворот.

Свержение Хрущева изменило «погоду»: мороз сменил оттепель. Не менее важным результатом прихода новой эры была десакрализация Лидера. Появился прецедент. Тем не менее разговоров о свержении Брежнева никогда не было. В последние годы его власти ходили слухи о добровольном уходе Генерального секретаря в отставку. Но связаны они были с очевидной для всех телезрителей тяжелой болезнью Брежнева и базировались только на благих пожеланиях претендентов на кресло Лидера.

Спекуляции относительно политической роли армии в советской системе — одно из любимых занятий советологов. В действительности, на протяжении всей советской истории армия никогда самостоятельной политической роли не играла, всегда верно служа партии. Это не значит, что она лишена значения. Роль и значение армии определялись и продолжают определяться партийным руководством с учетом актуальных политических целей. 30 мая 1987 г., через два дня после знаменитой посадки самолета Матиаса Руста на Красной площади, коммюнике ТАСС известило о решении Политбюро снять генерала Колдунова и «укрепить руководство министерством обороны СССР». В этот же день появилось сообщение об увольнении министра обороны маршала Соколова. Михаил Горбачев, вопреки своим обычаям, провел чистку высшего военного командования быстро, решительно и радикально. Как правило, он долго готовит решение, еще дольше его реализует. На этот раз события развивались молниеносно. Казалось, если бы Матиаса Руста не было, его следовало бы придумать. Возможность появилась, и Горбачев немедленно ею воспользовался. Легкость операции объясняется полным отсутствием сопротивления как в армии, так и в Политбюро. Убедительнейшим аргументом в руках Горбачева была посадка иностранного самолета в центре Москвы. По договору 1972 г. СССР и США получили право на создание двух зон противоракетной обороны в жизненно важных районах. В 1974 г. количество зон было сокращено до одной. Американцы выбрали базу тяжелых межконтинентальных баллистических ракет Гранд-Форкс, Советский Союз выбрал Москву. Главнокомандующий войсками противовоздушной обороны генерал Третьяк объясняет это тем, что столица СССР — «мировой очаг культуры». Можно, конечно, предположить, что были и другие соображения: централизованное государство, прежде всего, защищает центр власти, где сосредоточен руководящий корпус страны.

«Дело Руста» позволило партии подчеркнуть свою роль хозяина армии. Тогдашний первый секретарь московской партийной организации Борис Ельцин, выступая перед членами партии московского округа противовоздушной обороны, беспощадно критиковал летчиков и зенитчиков, настаивая на увеличении «партийного влияния на кадры».

Горбачев не встретил возражений и против решения сократить численность армии на 500 тыс. человек. Объявленное в Нью-Йорке, на сессии ООН, решение было представлено как еще одно свидетельство советского миролюбия и «нового политического мышления». В 1959 г. Никита Хрущев сократил армию на 1200 тыс. человек, уволив одну третью ее состава (Горбачев — одну десятую). На съезде народных депутатов начальник главного политического управления генерал Лизичев с гордостью сообщил об упразднении 1400 генеральских должностей. Ему ответили на съезде, что в США насчитывается всего 1073 генерала. Советский журналист добавил, что в бундесвере на 500 тыс. солдат и офицеров приходится немногим более 200 генералов и адмиралов. Горбачев легко позволил себе уволить из советской армии больше генералов, чем их имеется в двух сильнейших армиях НАТО. В армии США на одного генерала приходится 3400 военнослужащих, в бундесвере — 2400, в советских вооруженных силах — 700.

Чистка высшего командного состава, сокращение численности вооруженных сил, критика в печати некоторых сторон армейской жизни, разрешение дискуссий о профессиональной армии имеют целью усиление контроля над армией и повышение ее эффективности. Отношения между партийным руководством и армией в период «перестройки» определяются в первую очередь военным поражением в Афганистане. Разговоры о том, как и почему Советский Союз вторгся в декабре 1979 г. в Афганистан, носят типичный для эпохи «гласности» характер: ведется дискуссия, называются имена, но не приводятся документы, не делается никаких окончательных выводов. Сама возможность говорить на запретную ранее тему воспринимается как достаточное удовлетворение.

Военное поражение в войне с «муджахединами» позволило Горбачеву закрыть «время маршалов». Им на смену пришло новое поколение полководцев, среди которых продвигаются все выше и быстрее командиры, получившие генеральские погоны в Афганистане. Советская армия, не слышавшая выстрелов с 1945 по 1979 г. (если не считать карательной экспедиции в Будапешт в 1956 г.), естественно, открывает широкие возможности офицерам, побывавшим под огнем. Поражение дало опыт, показало недостаточную подготовку офицеров, опасавшихся проявлять инициативу, плохую подготовку солдат. Только отлично натренированные соединения парашютистов-десантников и спецназа были достойными противниками афганских Партизан. Война в Афганистане убедительно продемонстрировала роль техники: главным фактором поражения стали «стингеры»: с их помощью афганцы ликвидировали советское преимущество — наличие вертолетов.

Поражение военных подчеркивается тем, что Горбачев сумел обернуть его политической победой, предотвратив дипломатическими маневрами и щедрой помощью военными материалами падение правительства Наджибуллы. Затем Горбачеву удалось привлечь США к поискам выхода Афганистана из положения, в которое ввергла страну интервенция.

Поражения нередко приносили проигравшей армии больше дивидендов, чем победа. Пороки советской армии стали очевидными. В частности разбухшая до бессмысленности численность и продолжительность службы, диктуемая лишь традициями. «Перестройка» в армии направлена на устранение выявленных афганской авантюрой дефектов. Она идет под лозунгом «одностороннего сокращения советских вооруженных сил», разоружения, новой «оборонительной стратегии».

Особенностью «перестройки» является нескрываемый разрыв между словами и делами, пропагандой и реальностью. Глубокий секрет прикрывал все, что касалось советской армии. Сегодня завеса приподнята. Военные министры стран НАТО гостят в СССР, где им показывают — почти — все, западные эксперты совершают экскурсии на ядерные полигоны. Они могут видеть и говорить об увиденном, ибо Горбачев убежден, что «слово» в конечном счете окажется сильнее фактов.

Бывший американский министр обороны Франк Карлуччи, после визита в Москву в августе 1988 г., обнаружил разрыв между «откровенностью» и «отсутствием новой политики»: советские военные расходы по крайней мере в 6 раз выше объявленных в бюджете; через 20 лет после «пражской весны» в одной лишь Чехословакии стояло больше советских дивизий, чем США имели во всей Европе; в ГДР размещено больше советских дивизий, чем их было во всей американской армии; на Кольском полуострове против трех норвежских легких пехотных батальонов выдвинуты три советские дивизии, флот и дивизия морской пехоты. По мнению Франка Карлуччи, советские вооруженные силы по-прежнему организованы и оснащены для ведения мощных наступательных операций с целью захвата и удержания территории. Французский министр обороны Жан-Пьер Шевенеман, ссылаясь на Наполеона, заметил, что «следует судить о потенциальном противнике не по его намерениям, а по его возможностям». Несмотря на углубляющийся экономический кризис, военные возможности не перестают нарастать. Генерал Джон Гавен, главнокомандующий войсками НАТО в Европе, констатировал, что в 1985—1988 гг. советская промышленность произвела больше танков и орудий, чем находится на вооружении во французской и германской армиях вместе взятых. До самого недавнего времени в СССР ежегодно производилось 700 боевых самолетов, каждые 37 дней спускалась на воду атомная подводная лодка. В год строилось 3400 танков Т-80: этого достаточно, чтобы оснащать танковую дивизию в месяц. Если бы все танковые заводы Советского Союза закрылись, а производство танков в странах НАТО возросло трехкратно, Западу понадобилось бы 10 лет, чтобы достигнуть уровня социалистического лагеря. По американским подсчетам, стоимость советских поставок оружия афганскому правительству после вывода «ограниченного контингента» войск составляла в первой половине 1989 г. 200-300 млн. долларов ежемесячно. Это можно объяснить желанием сохранить контроль над Афганистаном «другими средствами». Представитель госдепартамента США назвал «необъяснимой» причину увеличения поставок оружия в Никарагуа странами «восточного блока» в тот момент, когда там ведутся переговоры о прекращении военных действий. В 1989 г. правительство Никарагуа получало больше оружия, чем в разгар войны с «контра». Древние римляне сформулировали закон: хочешь мира, готовь войну. Только этой логикой можно объяснить увеличение советского подводного флота в Северной Атлантике. Экскурсии советских подводных лодок в шведские и норвежские территориальные воды значительно облегчились после того, как они стали, благодаря тайно приобретенной западной технологии, почти бесшумными. Эксперты обратили внимание на то, что в западноевропейских водах увеличилось число советских подлодок старого класса, располагающих ракетами, радиус действия которых недостаточен для удара по США, но вполне достаточен для поражения целей в Западной Европе. Логика этих действий вписывается в доктрину, сформулированную отцом советского океанского флота адмиралом Горшковым: «Советское военно-морское искусство завоевания господства на море всегда считалось не самоцелью, а лишь путем для создания определенных предпосылок, позволяющих силам и средствам флота успешно решать те или иные задачи в определенных районах театра в конкретный период времени».

Среди множества парадоксов «перестройки» самый парадоксальный — неустанное наращивание вооружения. Директор международного института стратегических исследований Франсуа Гейсбург категоричен: «Советские военные возможности, в особенности в области оружия обычного типа никогда еще не были такими устрашающими...» Почему становятся все сильнее советские вооруженные силы, если советская экономика находится в состоянии глубочайшего кризиса, как подчеркивают после пяти лет перестройки все экономисты и советские руководители? Как совместить рост военной мощи и прокламированную политику «глобального мира», «европейского дома» и всеобщего полного разоружения? Как сочетать страхи перед «военным путчем» и усиление армии?

Ответы на парадоксальные вопросы следует искать в принципиально не меняющейся модели советской системы, которая стоит на фундаменте военной мощи, единственном доступном ей атрибуте великой державы. Неизменной остается и власть партии над «ружьем», как говорили раньше, над баллистическими ракетами, как можно дополнить сегодня.

Осенью 1989 г., в последний раз перед съездом партии меняя состав Политбюро, Михаил Горбачев, уверенно преследуя свою цель — собирание власти, ввел в состав высшего центра решений председателя КГБ, оставив за воротами министра обороны. Другим новым членом Политбюро стал Юрий Маслюков, представляющий не армию, но военную мощь страны. Один из руководителей военной промышленности, Юрий Маслюков в 1985—1988 гг. возглавлял военно-промышленный комитет (ВПК), в функции которого входит выполнение заказов военных министерств, нуждающихся в западной технике и технологии, — приобретение необходимого с помощью секретных служб. В феврале 1988 г. председатель ВПК занял пост председателя Госплана и стал первым заместителем председателя Совета министров. Намечаемая «перестройкой» некоторая децентрализация народного хозяйства увеличит возможности планирования централизованной до предела военной промышленности, т. е. концентрации усилий в направлениях, обеспечивающих милитарную мощь Советского Союза.

«Весна народов», пришедшая в «социалистический лагерь» осенью 1989 г., нарушила стройную систему. Советские войска еще остаются в странах, которые недавно назывались «социалистическими», а теперь приобрели официальное наименование — «союзные». Но Чехословакия и Венгрия потребовали их вывода, который растянут на некоторое время под предлогом невозможности немедленного устройства возвращаемых в Советский Союз дивизий. Польша пока не настаивает на выводе советских войск — до выяснения всех обстоятельств, связанных с объединением Германии. Войска остаются в ГДР и, несомненно, будут служить обменной монетой за столом переговоров о судьбе Германии.

Предстоящее исчезновение армии ГДР, изменение характера власти в «союзных» странах нанесло тяжелый удар военным силам Варшавского договора. В январе 1990 г., учитывая новые обстоятельства, директор ЦРУ сообщил конгрессу США, что советская военная угроза уменьшилась. Он добавил, что «мы можем, вероятно», рассчитывать на продолжающееся сокращение, но не исчезновение советской военной угрозы американским интересам». Мнение американской разведки несомненно заслуживает внимания. Но не всегда полного доверия. В апреле 1990 г., выступая на конференции в американском исследовательском институте, советские экономисты бессердечно опровергли выкладки ЦРУ. Олег Богомолов, директор института экономических проблем международной социалистической системы, народный депутат, сообщил, что Советский Союз расходует на военные нужды от 20 до 25% национального дохода. ЦРУ говорило о 16%. Экономист Виктор Белкин объявил, что Советский Союз производит 25% того, что производит США. ЦРУ полагала, что советское производство равно 50% американского.

Логика диктует советскому руководству сократить расходы на вооруженные силы для того, чтобы ликвидировать грознейший экономический кризис. Никогда, однако, до сих пор, советская система не руководствовалась логикой человеческих нужд. Всегда — логикой власти.

 

Глава девятнадцатая. Закат империи?

 

Трещины в стенах

Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки Великая Русь.
Гимн СССР

Национальный вопрос у нас решен.
Михаил Горбачев 2.11.1987

Не дошла до конца первая пятилетка «перестройки», а каждое слово первой строфы советского гимна подверглось пересмотру. Были поставлены под вопрос характер «Союза», его «нерушимость», положение в нем «республик», «вечный» характер объединения, место и роль «первой из равных» — России. Вопросы не могли не возникнуть, ибо, приступив к «перестройке» системы управления, Горбачев неминуемо вынужден был затронуть старые раны, многие из которых гноились десятилетиями.

В числе удивительнейших парадоксов «перестройки» — первоначальная полная слепота по отношению к национальным проблемам. Слепота от самоуверенного нежелания смотреть на реальность, от убеждения, что реальность можно моделировать по желанию и нуждам. «Начиная перестройку в апреле 85-го, могли ли мы допустить даже тень мысли о подобном? Нет и нет, конечно же». Так поражались правдинские журналисты летом 1989 г. Это было время тревожных сводок в газетах, напоминавших время войны: «Сумгаит, Тбилиси, Ферганская долина, Новый Узень...» Это — названия местностей, где вспыхивали кровавые погромы, где жгли, насиловали, убивали советских граждан. В некоторых районах Кавказа столкновения стали принимать характер войны. По официальным данным в 1988—1989 гг. было убито «в ходе межнациональных беспорядков» 292 человека, ранено 5200, сожжено и разграблено тысячи домов. Вынуждены были бросить свои дома и бежать в поисках убежища 360 тыс. армян, азербайджанцев, турок-месхетинцев... 

Советские журналисты, перечисляя названия местностей, ставших полем кровавых конфликтов, называли их «адреса тревоги нашей». Первый «адрес тревоги» появился на карте «нерушимого союза» в декабре 1986 г.: столица Казахстана — Алма-Ата. Все обстоятельства алма-атинских событий не выяснены. Известно, что после того, как пленум ЦК компартии Казахстана решил снять старого друга Брежнева Динмухамеда Кунаева с поста первого секретаря и поставить на его место ставленника Горбачева Геннадия Колбина, в течение двух дней «неопытные, политически неграмотные юнцы» вышли на улицы и площади и два дня — 17 и 18 декабря — «избивали и оскорбляли граждан, опрокидывали и поджигали автомобили, разбивали стекла в магазинах, общежитиях и других общественных местах». Казахский писатель Ануар Алимжанов, описывая случившееся по горячим следам, объяснял все тем, что кто-то «уговорами и обманом» спровоцировал взрыв, несмотря на то, что «решения пленума были приняты подавляющим большинством коммунистов, трудящихся республики, как обоснованные, правомерные». Проходит около трех лет, и преемник Колбина на посту первого секретаря компартии Казахстана Назарбаев, соглашаясь, что «экстремистские выступления были спровоцированы», добавляет, что процедура избрания Колбина первым секретарем, длившаяся всего 18 минут, «возмутила полным пренебрежением к мнению даже партийного актива». Находившийся у власти уже полтора года, Горбачев действовал старыми, испытанными методами: приказал одного первого секретаря снять, другого, присланного из Москвы, выбрать. Ответом были волнения. Еще сравнительно несмелые, негрозные, подавленные за два дня.

Первые сигналы зазвучали еще до Алма-Аты. Писатели, учителя стали открыто говорить об опасности исчезновения национальных языков, в том числе украинского, белорусского. В 1968 г. Иван Дзюба в книге «Интернационализм или русификация?» подвел катастрофические итоги для Украины советской национальной политики. Несмотря на то, что Дзюба исходил из необходимости возвращения к ленинской политике, а его текст расходился только в «самиздате», автор был арестован. С конца 1985 г. голоса в защиту национальных языков появляются в печати. Белорусский литературный еженедельник опубликовал в октябре 1986 г. письма читателей, в которых изображалась ситуация, до недавнего времени представлявшаяся естественной. Группа минских учителей писала, например, что учителей или школьников, говорящих на педагогических советах по-белорусски, обвиняют в национализме. Подобные письма и статьи можно было прочесть в украинской, молдавской, эстонской, узбекской печати, в газетах и журналах других республик.

Сигналы не были услышаны. Проект новой программы КПСС, который Горбачев представил в октябре 1985 г. на пленуме ЦК, утвержденный затем XXVII съездом партии, в разделе «Дальнейший расцвет и сближение социалистических наций и народностей» утверждал категорически: «Итоги пройденного пути убедительно свидетельствуют: национальный вопрос, оставшийся от прошлого, в Советском Союзе успешно решен». Признавая, что «в процессе совместного труда и жизни более ста народов и национальностей» будут появляться новые задачи, программа КПСС предусмотрела «совершенствование национальных отношений». Четыре года спустя, в сентябре 1989 г. на пленуме ЦК, посвященном «национальной политике партии в современных условиях», Горбачев вынужден был признать ситуацию в межнациональных отношениях «весьма сложной». Выступавшие вслед за генеральным секретарем ораторы — первые секретари республиканских или областных компартий — говорили о глубоком кризисе.

Осознание кризисной ситуации шло медленно: пунктирами были взрыв проблемы Нагорного Карабаха, национальное пробуждение Прибалтики, погромы в Ферганской долине, в Новом Узене, грузино-абхазские кровавые столкновения, выступления в Азербайджане, Молдавии, Белоруссии, создание народного движения «Рух» на Украине и т. д. «Мы не сразу пришли к осознанию необходимости всеохватывающих, глубоких преобразований», — каялся Горбачев, формулируя «новую национальную политику». В каждой республике были свои причины, вызывавшие специфическое выражение недовольства. Проблема Нагорного Карабаха, территории с армянским большинством населения, включенная в 1923 г. в состав Азербайджана, из желания угодить Турции, проазербайджанских настроений Горбачева, стала причиной кровавых столкновений между двумя советскими республиками. В прибалтийских республиках недовольство центральной политикой, мешавшей развитию, привело к созданию первых в СССР народных фронтов. Вынужденное признание Москвой преступности пакта Гитлер — Сталин неумолимо влекло за собой необходимость признания незаконности включения в СССР Эстонии, Латвии, Литвы. Горбачев отказался это сделать: была выбрана позиция между двух стульев: пакт преступен, но решения о вступлении в Союз парламентов прибалтийских республик в 1940 г., когда Красная армия уже находилась на их территории, остаются законным основанием для превращения Эстонии, Латвии, Литвы в советские республики. В Прибалтике национальное движение, стимулируемое памятью о независимости, приобрело всенародный размах и позволило в марте—мае 1990 г. Литве, затем Эстонии и Латвии, объявить о своей независимости. В других республиках толчком к росту национального самосознания и взрывам были экологические проблемы, вопросы национального языка, ощущение ущемленности в правах, чувство полной зависимости от центра. Справедливые предвидения некоторых западных ученых, говоривших о хрупкости советской империи, о ее внутренней слабости, оказались неточными в определении основных очагов внутренних толчков. Предполагалось, что распад начнется в Средней Азии, в «мусульманских» республиках. В действительности национальные движения начались прежде всего в развитых, наиболее богатых регионах страны — в Прибалтике и на Кавказе.

Советский Союз, — не устает повторять Михаил Горбачев, — уникальное государственное образование. И с этим можно согласиться. Особенность последней в XX веке империи в том, что со дня своего рождения она представляла собой модель взаимоисключающих противоречий. Задуманный как ядро будущей мировой республики советов, Советский Союз пытался ворваться в будущее, оставаясь в прошлом. «Мы стремимся к полному уничтожению государственных границ», — объявил Ленин, но конституция СССР строго определяла границы республик, областей, районов. Обитатели СССР были советскими гражданами, но в паспортах, введенных в 1932 г., тщательно отмечается национальность: в Советском Союзе — «советские граждане более 100 национальностей». Создаются алфавиты для народностей, не знавших письменности. Но русский язык становится главным. Это — естественно: имперский язык, язык администрации и армии, не может не быть важнее всех других. Нередкое использование административных методов внедрения имперского языка вызывало в СССР сопротивление национальных культур, становилось источником трений и конфликтов. СССР был задуман как государство федеративного типа, но превращен в систему унитарного типа. Перечень взаимоисключающих элементов, составляющих советское государство, бесконечен.

Причины, вызвавшие национальный кризис конца 80-х годов, многообразны: экономические, экологические, межэтническая вражда. Советские руководители много говорят о провокационных действиях экстремистов, о мафии. По мнению Горбачева, «экстремистские сборища» спровоцировали «межнациональные столкновения», «события в Закавказье, Ферганской области, в Новом Узене». Каждая из названных причин подбрасывала хворост в огонь национальных конфликтов, вспыхнувших в разных уголках Советского Союза. Можно даже согласиться с признанием роли «экстремистов», если понимать под этим действия партийных руководителей республик, защищавших свои посты. Не случайно, как любил говорить товарищ Сталин, первые взрывы произошли там, где Горбачев менял республиканских лидеров: в Алма-Ата, в Ереване, в Баку. Имеются свидетельства о провокационных действиях, направляемых из Москвы. В частности, о подготовке волнений в Баку, давших возможность ввести туда в январе 1990 г. войска и «проучить» мятежников.

Глубочайший кризис системы управления стал важнейшим фактором национального кризиса. В 1969 г. Андрей Амальрик в книжке, вызвавшей в момент появления значительный интерес, а затем забытой, спрашивая в заголовке «Просуществует ли Советский Союз до 1984 г.?» — предсказывал будущее: «Экстремистские организации... начнут играть все большую роль. Вместе с тем крайне усилятся националистические тенденции у нерусских народов Советского Союза, прежде всего в Прибалтике, на Кавказе и на Украине, затем в Средней Азии и Поволжье». Он добавлял: «В ряде случаев носителями таких тенденций могут стать национальные партийные кадры, которые будут рассуждать так: пусть русский Иван сам справляется со своими трудностями. Они будут стремиться к национальной обособленности еще и потому, чтобы, избежав надвигающегося всеобщего хаоса, сохранить свое привилегированное положение». Все поразительно точно в этом предвидении, за исключением исходной предпосылки. Амальрик видел причиной кризиса вооруженный конфликт с Китаем: в 1969 г. он многим казался неизбежным. Очевидной была аналогия: обе русские революции XX в. были рождены войнами — с Японией в 1905 г., с Германией — в 1914—1917 гг. В реальности оказалось, что война не понадобилась — в качестве детонатора. Двадцатилетнее внутреннее спокойствие оказало на советскую систему не менее деструктивное влияние. Ослабление центра, благосклонно смотревшего на возникновение в республиках партийно-мафиозных кланов, при сохранении жесткой централизованной системы управления, пустило в ход центробежный механизм. Излюбленный Горбачевым маховик стал раскручиваться, но не в ту сторону, которую имел в виду генеральный секретарь.

Использование национальных конфликтов в качестве инструмента в борьбе за власть, связанные с этим пристрастность и колебания Горбачева усилили кризис.

Начавшийся кризис обнажил основную причину трудностей, вставших перед империей: появились серьезные сомнения в ее легитимности. В 1917 —1918 гг., когда рухнули три континентальные империи (Россия, Германия, Австро-Венгрия), Российская трансформировалась в советскую. Новая идеология послужила легитимизации новой империи, родившейся на обломках революционных разрушений. Идеология обладала достаточной силой, позволившей после второй мировой войны, когда деколонизация завершила историю последних западных империй, создать «социалистический лагерь», а затем — в 70-е годы — третье кольцо «родственных» стран — в Азии, Африке, Латинской Америке.

Улучшение социализма, начатое Горбачевым, нанесло Идее тяжелый удар. Логика горбачевской тактики собирания власти вынуждала генерального секретаря критиковать деятельность предшественника. Как брошенный в воду камень вызывает круги, так кругами стала расходиться критика — от предшественника к предшественнику: от Брежнева к Хрущеву, от Хрущева к Сталину и все настойчивее, несмотря на все заслоны, от Сталина к Ленину. Трагический баланс советского 70-летия поставил под сомнение «научность» марксизма-ленинизма. Сила я слабость советской идеологии — в неразрывной связи с ее успехами: единственно правильная, ибо победоносная, победоносная, ибо единственно правильная. 70 лет советской истории, оказавшиеся 70-ю годами террора, преступлений, экономического краха, стали убедительным доводом «ненаучности» сооруженной системы.

 

Трещины в фундаменте

У него под каждым камнем Аллах, а меня кто, сироту, защитит.
Песня «афганцев»

Советские солдаты в Афганистане не знали, что они там делают. Объяснения, которые они получали, были неубедительными не только потому, что они постоянно менялись, но и потому, что они опровергались реальностью. Главное же, каждое объяснение может быть убедительным, если есть вера. Советские солдаты почувствовали себя сиротами, вера их покинула.

Сиротами почувствовали себя не только солдаты. Споры о «коммунистической вере» шли всегда. Говорят об ее исчезновении, что кажется очевидным если сравнивать скептицизм и цинизм брежневской эпохи с эпохой энтузиазма 20—30-х годов. Говорят о ее присутствии, подчеркивая присущий каждой религии переход от эры апостолов к эре церкви. Сталин, изучавший Историю церкви, хорошо знал разрушительную опасность подлинной веры для системы, которую он сооружал по планам Ленина. И решительно разделался с энтузиастами. Советская идеология уже многие десятилетия не производит апостолов и фанатиков веры. Она прочно держалась на ритуале, на обряде. Ритуал был клеем, соединявшим воедино все части империи.

Логика «перестройки», неумолимые законы борьбы за власть открыли путь к сомнениям не только в канонах веры, но и в ее обрядной части. Безжалостная критика предшественников — Брежнева, Хрущева, Сталина, — разрушение их репутации, уничтожение их памятников, портретов, осуждение задним числом их преступлений не могло не привести к возникновению вопросов о Ленине. Кульминацией «иконоборческой» активности стало предложение, внесенное на съезде народных депутатов, сжечь тело Ленина, закрыть Мавзолей. В 1961 г., когда старая большевичка Лазуркина предложила убрать из Мавзолея тело Сталина, она ссылалась на сон, в котором Ленин пришел к ней и просил избавить его от соседа. Предложение было принято, ибо в хрустальном гробу оставался создатель партии и государства. В 1989 г. предложение депутата Юрия Корякина было отвергнуто как богохульство, ибо без Ленина гроб идеологии остался бы пустым.

Высказанная публично мысль о возможности закрытия Мавзолея напугала, ибо без святых, без иконостаса, без утвержденного десятилетиями порядка митингов, собраний, массовых осуждений и одобрений возникала ужасающая бездна. Скоро, однако, в разных районах страны началось свержение памятников Ленину. Табу — исчезает.

В 1956 г., когда «тайный доклад» Хрущева на XX съезде впервые пошатнул здание социализма, стоял вопрос всего лишь «об отце и гении». Казалось достаточным объявить, как выражается лагерный начальник в песне Галича, что «оказался наш отец не отцом, а сукою», и можно идти дальше, по пути Ленина. Двадцать лет спустя встал вопрос о дороге и о цели. Главная цель «перестройки», объявил ее инициатор, — это «больше социализма». Сразу же выяснилось, что никто точно не знает, что такое «социализм». На пути к Цели было много этапов: первая фаза социализма; окончательно построенный социализм; зрелый; развитой... Знаменитый фильм Абуладзе «Покаяние» вошел в историю «перестройки» последней репликой. В ответ на вопрос неизвестной странницы героиня фильма отвечала: «Эта улица не ведет к храму». И слышала в ответ: «Зачем нужна улица, которая не ведет к храму?»

В фильме была показана улица, которая не вела к храму. Подразумевалось, что такая улица где-то есть. Главная проблема состояла в том, что, как выяснилось, никто не знает, что из себя представляет Храм. «Чем больше идет перестройка, — писал С. Меньшиков, — тем настойчивее звучит вопрос о том, что есть социализм — экономически, в социальном плане, политически». Программа КПСС, утвержденная XXVII съездом, проходившим в 1985 г. под руководством Горбачева, не знала никаких сомнений. В первой же главе прокламировалось: «В СССР было в основном построено социалистическое общество». В числе 9 признаков этого идеального общества, на знамени которого начертано «все во имя человека, все для блага человека», — «господство подлинно гуманистической марксистско-ленинской идеологии». Никаких сомнений не было у Михаила Горбачева, представлявшего в 1985 г. проект Программы КПСС и говорившего о «преимуществе социализма как превосходящей капитализм степени прогресса человечества». Для него не было сомнения, что «основная тенденция мирового развития» это «дальнейшее укрепление позиций реального социализма». В 1987 г. один из главных теоретиков Горбачева директор института Маркса-Ленина академик Г. Смирнов все еще твердо убежден, что «перестройка» ставит своей целью «достройку и совершенствование социализма, превращение советского общества в действительно развитой социализм». Александр Яковлев в это время объявляет, что социализм должен познать самого себя. Проходит два года и обнаруживается «архисрочная» необходимость «выработки современной концепции социализма, которая отвечала бы реалиям конца XX — начала XXI столетий».

Советская концепция социализма всегда определялась от обратного. Ответ «армянского радио» — капитализм это эксплуатация человека человеком, а социализм — наоборот — замечательно выразил стремление идеологов марксизма-ленинизма быть всегда «наоборот», стоять на «высшей ступени». Внезапно все еще раз стало «наоборот»: социализм пошел в сторону демократии, гуманизма, терпимости. Помощник Горбачева философ-академик ныне главный редактор «Правды» и член Политбюро Иван Фролов заявил, что он формулирует «марксизм как реальный гуманизм».

Внезапно, по решению Верховной Инстанции, неожиданно для всех Цель растаяла. Обитателям последней империи предложили потерпеть, подождать, пока им будет подготовлена новая Цель. Ритуальный призыв ЦК КПСС к 1 мая 1989 г. уговаривал советских граждан: «Пусть живет и развивается марксистско-ленинское учение — идейная основа революционного обновления социализма!» Год спустя, в канун Первомая 1990 г. ЦК звал советских людей: «Объединим усилия для создания гуманного, демократического социализма». Формула найдена. Горбачев, предлагая созвать очередной, но досрочный съезд партии, объясняет: «Речь идет о путях обновления социализма...» И в этот же день, в докладе о новой национальной политике партии убеждает: «Революционное обновление советского социалистического общества — главный аргумент в пользу укрепления нашего Союза».

Логика очередной формулы проста: Советский Союз построил социалистическое общество, теперь необходима, используя выражение Иосифа Бродского, остановка в пустыне для того, чтобы произвести ремонт, может быть, даже капитальный ремонт. Иными словами — перестройку. Это, следовательно, очередная фаза развития социализма: обновление. Достаточно устранить «деформации» социализма, допущенные Сталиным, и откроется прямая дорога к «Храму». Программа КПСС не знает сомнений: «Советские коммунисты убеждены, что социализму принадлежит будущее». Очередной, но досрочный XXVIII съезд, не принял новой программы, он утвердил лишь временную, «на ближайшую перспективу», по выражению Горбачева, политическую платформу КПСС. Определив суть политики перестройки как переход «от авторитано-бюрократического строя к обществу гуманного, демократического социализма», документ подтверждает: «Мы рассматриваем коммунистическую перспективу, как естественно-историческую направленность развития человеческой цивилизации». Следовательно, убеждение о будущем, принадлежащем социализму, остается законом для коммунистов. Задача, поставленная общим кризисом коммунизма перед идеологами, — найти новый словарь для выражения неизменного убеждения.

Это случается не первый раз. В 1921 г. Ленин сделал внезапный поворот нэпа, оставив за бортом лозунги немедленного сооружения коммунизма. Сталин на пути к власти безжалостно освобождался от революционного словаря, заменяя его — государственным. В ноябре 1941 г., выступая на Красной площади, когда немецкие танки стояли в 20 км от центра Москвы, Сталин включил в новый иконостас, рядом с Лениным, русских полководцев Александра Невского, Дмитрия Донского, Суворова, Кутузова.

Все идеологические повороты имели своей целью, в первую очередь, обеспечить выживание империи. Николай Устрялов, выражая взгляды тех бывших врагов Октябрьского переворота, которые, движимые русским патриотизмом, проповедовали сотрудничество с большевиками, писал в 1920 г.: «Россия должна остаться великой державой, великим государством... И так как власть революции — и теперь только она одна — способна восстановить русское великодержавие, международный престиж России, — наш долг во имя русской культуры признать ее политический авторитет». Для Устрялова не было сомнения, что «советская власть будет стремиться всеми средствами к воссоединению окраин с центром — во имя мировой революции. Русские патриоты будут бороться за то же — во имя великой и единой России. При всем бесконечном различии идеологий, практический путь един». Но и различие идеологий, в конечном счете, имеет второстепенное значение, ибо, замечает Устрялов, «чтобы спасти советы, Москва жертвует коммунизмом». Новую политику нэпа идеолог «сменовеховства» называет «экономическим Брестом большевизма».

Комментируя высказывания Устрялова и его единомышленников, большевистский публицист Александр Воронский подчеркивал, что они ошибаются в одном: «Они не понимают, что новая экономическая политика только исправляет ошибки прошлого, но не является отказом от прошлого... Они говорят о крахе коммунизма, когда налицо иная тактика коммунизма, иная, но коммунистическая».

Николай Устрялов не знал ответа на вопрос: «Красное ли знамя красит Зимний дворец или, напротив, Зимний дворец красит собой красное знамя?» Он хорошо понимал, что они помогают друг другу сохранить великую державу. Коммунизм и советы, советы и коммунизм. Интернационализм и национализм, национализм и интернационализм. Тонкий расчет пропорций смесей был основной заботой советских руководителей. Увеличить долю одной из составных частей, уменьшить долю другой. На следующем этапе, перед лицом очередного кризиса, сделать обратное, строго следя лишь за тем, чтобы ингредиенты оставались неизменными. Ленин разбавил интернационализм национализмом, Сталин резко увеличил дозу национализма. Устрялов считал, что «большевизм, с его интернациональным влиянием и всюду проникающими связями, становится прекрасным орудием международной политики России...» и единственной возможностью спасения империи. Полвека спустя Андрей Амальрик заметил, что «марксистская доктрина задержала распад Российской империи», добавив: «Но не в силах отвратить его».

Все новое, как известно, хорошо забытое старое. В 1926 г. в сатирической повести Андрея Платонова было замечено, что «воистину в 1917 г. в России впервые отпраздновал свою победу гармонический разум порядка!» А идейный бюрократ, герой повести, сочинял записки на тему «Советизация как начало гармонизации вселенной». Первомайские призывы 1990 г. провозглашают: «Пусть торжествуют общечеловеческие ценности!»

Идеологический клей выдохся, потерял свою связующую способность. Действующая программа КПСС, принятая в 1986 г., еще декларирует: «Итоги пройденного пути убедительно свидетельствуют: национальный вопрос, оставшийся от прошлого, в Советском Союзе успешно решен». Последовавшие события убедительно засвидетельствовали лживость программной декларации. В сентябре 1989 г. Горбачев признал: «Конечно, мы знали о существовании непростых национальных проблем... Но все же весь масштаб назревших здесь изменений проявился позднее...» Более года генеральный секретарь обещал и откладывал, снова обещал пленум ЦК по национальному вопросу, который должен был решить «непростые», по любимому выражению Горбачева, вопросы, отмеченные кровавыми следами на Кавказе, в Средней Азии, в других регионах страны.

Выступления партийных руководителей на пленуме обнажили реальность национального кризиса. Новая национальная политика Горбачева, которую с нетерпением ожидал Союз, оказалась очередной реформой, которая ничего не реформирует. Ключевое слово новой платформы КПСС по национальному вопросу: «наполнить новым содержанием». Отвергнув лозунг «Разрушить до основания», отвергнув требования о «перекройке границей изменении формы национальных образований», платформа КПСС обещает: «наполнение реальным содержанием советского федерализма», «наполнение реальным содержанием права национальных образований». Уже в Евангелии предупреждается о недопустимости вливать новое вино в старые меха. Именно это составляет суть новой национальной политики Горбачева. Первый секретарь компартии Башкирии исчерпывающе резюмировал: платформа «не содержит прорыва из устоявшихся взглядов, сохраняя неприкосновенной иерархическую структуру национально-государственного устройства».

Новая, как ее определяет Горбачев, национальная политика КПСС рассчитывает использовать еще имеющийся, по мнению партии, заряд федеральных возможностей; отсутствие — пока — в большинстве республик сильных движений за выход из Союза; экономические связи и экономическую слабость республик, намертво сцепленных с центром. Национальная практика «перестройки» состояла в приведение в действие многочисленных механизмов сдерживания центробежных стремлений. Используются внутренние национальные противоречия в республиках: создается «синдром старшего брата». Требования абхазцев расширить их права учат грузин, что каждый может оказаться в ситуации «старшего брата». В Эстонии возникла проблема русских, в Молдавии — проблема гагаузов, в Узбекистане — турок-месхов, в Литве — польского меньшинства и т.д. Выступая на пленуме, Горбачев напомнил, что в Советском Союзе имеется более 60 миллионов «мигрантов», граждан, живущих не в «своей» республике. Их естественным защитником является Москва. Движение за независимость родилось и рождается в союзных республиках. Автономные области — Абхазия и Каракалпакия, Южная Осетия, Тува и др. — опасаясь молодого и нового национализма «своей» союзной республики, стремящейся уйти от Союза, видят гаранта безопасности в сильной центральной власти.

Пацификация этнических взрывов проходила всегда по одному и тому же плану: власти позволяют страстям разбушеваться, прежде чем принимают меры для прекращения грабежей, насилия, убийств. Наиболее поразительным проявлением этого плана было допущение на протяжении пяти недель полной блокады Армении по решению Народного фронта Азербайджана. Центр не вмешивался, оставив на произвол судьбы союзную республику, создавая впечатление поддержки Азербайджана против Армении. Затем подобный сценарий был разыгран в Баку: только после многодневного допущенного погрома в город вошли войска.

Советская система всегда лучше всего действовала в условиях кризиса. Она приспособлена к решению проблем волевыми, репрессивными методами. С точки зрения власти национальные взрывы имеют положительную сторону: создавая атмосферу опасности, угрозы, анархии, рождают необходимость в центре, сильном и мудром Отце, который наведет порядок.

В конце горбачевской «пятилетки» вопрос о будущем империи встал во весь рост. Его ставят в двух вариантах: как сохранить империю? Как выйти из империи? Признавая опасность ситуации, ища возможности предотвратить ее, Михаил Горбачев подписал 3 апреля 1990 г. закон «О порядке решения вопросов, связанных с выходом союзной республики из СССР». Процедура сложная и хитрая, дающая Москве различные возможности затормозить выход или даже помешать ему, но признающая существование проблемы. И стремящаяся ее регулировать.

Различные пути «выхода» искали весной 1990 г. прибалтийские республики. Они продемонстрировали, с одной стороны, волю Москвы строго контролировать ситуацию, с другой, поддержку Запада политике Горбачева.

Как экипаж падающего воздушного шара, советские идеологи сбрасывают балласт, чтобы вновь взмыть вверх. Александр Яковлев выбрасывает знаменитое открытие Маркса, замечая, что «идея о насилии в качестве повивальной бабки истории исчерпала себя, равно как и идея власти диктатуры, непосредственно опирающейся на насилие». Он призывает «отбросить высохшие мумии догм, мифов и схоластические схемы». От идеологии остается только одно — Партия. Мы должны консолидировать партию — так формулирует основную задачу Горбачев. Он подчеркивает диалектику новой политики КПСС по национальному вопросу: расширяя политические и экономические права, самостоятельность республик, регионов, вызывая процессы децентрализации, чтобы включить энергию людей, «мы исходим из того, что партия должна в еще большей мере выполнять консолидирующую роль, объединяя все народы вокруг перестройки». Расширять и консолидировать, децентрализовать и объединять — такова роль партии. В 1923 г. на партийном съезде, когда коммунисты из национальных республик критиковали конституцию СССР как возвращение к «единой неделимой России», раздался возглас: «Единая неделимая партия».

КПСС остается основной силой, связывающей «Союз нерушимый». Поэтому новая национальная политика отвергает возможность федерализации партии: существование суверенных коммунистических партий в республиках станет важнейшим фактором распада федерации в ее нынешней форме. В этом вопросе Горбачев стоит на очень прочных позициях: его безоговорочно поддерживает Ленин. Излагая позицию большевизма по национальному вопросу, Троцкий подчеркивал ее «диалектичность»: выступая за право наций на самоопределение, большевики «в рамках партии и вообще рабочих организаций проводили строжайший централизм». Ленин, добавляет ныне реабилитированный Троцкий, «начисто отвергал национально-федеративный принцип построения партии. Революционная организация — не прототип будущего государства, а лишь орудие его создания». Создатель Красной армии чеканит афоризм: «Инструмент должен быть целесообразен для выделки продукции, а вовсе не включать его в себя».

Партия — важнейший, самый могучий инструмент, сильнейшее оружие пророка коммунистической идеи. Он вооружен, когда имеет партию. Она дает ему возможность победить. Естественно, что проблема партии «нового типа», изобретенной Лениным, усовершенствованной Сталиным, — стоит в центре политики Горбачева.

В первые годы «перестройки» Горбачев вел традиционную политику генеральных секретарей, реализующих власть: заменял кадры, строил «свой» аппарат. Постепенно становилась очевидной устарелость концепции «массовой партии». Многие военные эксперты предлагают превратить советскую армию в армию профессионалов. Аналогичная идея овладела умами советников Горбачева. В конце XX в., в условиях, отличающихся от эпохи подготовки «пролетарской революции» и «строительства социализма в одной стране», партия, насчитывающая около 20 млн. членов, — перестала иметь смысл. Опыт бывших социалистических стран продемонстрировал, что массовые партии разваливаются как карточные домики, что многочисленность не гарантирует компартии автоматически силу. Миллионы членов партии в Польше, Чехословакии, Венгрии и т. д. не встали на защиту «своей» власти.

Есть основания считать, что в годы «перестройки» в Москве вырабатывается концепция «партии профессиональных революционеров», как выражался на заре XX в. Ленин. Такая партия может отказаться от статьи 6-й конституции, гарантировавшей ей монополию власти. Она будет иметь власть, поскольку останется наиболее могучей организованной силой в стране.

Концепция «профессиональной партии» объясняет легкость, с какой множество самых различных партий, групп, движений регистрируется в СССР. Более того, создается впечатление, что «оккультные» силы поощряют создание все новых и новых партий и организаций. Как правило, они создаются из нескольких десятков, может быть сотен, иногда двух-трех тысяч человек.

Михаил Горбачев хочет иметь похудевшую, сбросившую жир, мускулистую «свою» партию: обладающую могучими материальными средствами, держащую руку на всех рычагах государственного механизма. В первомайских призывах ЦК 1990 г. цели партии Горбачева обозначены ясно: «Коммунисты! Конкретными делами утверждайте авангардную роль КПСС!» Он сам не перестает настаивать: «...обществу нужна авангардная партия социалистического выбора».

«Новая» партия, партия Горбачева будет создана путем «чистки» нового типа: Сталин физически ликвидировал членов «старой» партии, чтобы очистить место для своих людей, Седьмой секретарь позволяет сделать выбор — остаться с ним или уйти, рискуя потерей власти. «Новая» партия выбрала своей идейной основой «идеологию обновления», использующую набор, казалось бы, навсегда вышедших из употребления догм». «Центральный комитет, — сообщает передовая „Правды“, — твердо высказывается за верность творческому духу материалистического мировоззрения и диалектической методологии Маркса, Энгельса, Ленина». Главный идеолог Вадим Медведев убежден: «Попытки ревизии учения Маркса, Энгельса, Ленина... совершенно неосновательны и непродуктивны». Михаил Горбачев восхищается: «Ленин остается с нами как крупнейший мыслитель XX столетия, который, владея огромным арсеналом современных ему знаний, глубоко проник в тайны общественного бытия».

Истмат, диамат, учение Маркса, Энгельса, Ленина, которое еще совсем недавно называли «единственно правильным, ибо победоносным, и победоносным, ибо единственно правильным», — до боли знакомый словарь, от которого Горбачев не желает отказываться. Ибо, как объяснял он уральским рабочим, «придется многое менять, убирать. Но не до основания».

Значит: менять декорации, второстепенные детали, стремясь сохранить основу, фундамент, т. е. социализм и «Учение»? Диалектика, которая была основой стратегии и тактики Отцов социалистической системы, остается любимым оружием Горбачева. «Марксизм никогда не был для Ленина догмой», — замечает он. И это — совершенно верно. Об этом в свое время точно и афористично сказал Сталин: «Марксизм не догма, но руководство к действию».

«Идеология обновления» — единственное мировоззрение, которое предлагает «перестройка», — очередное воплощение диалектически — знакомой советской идеологии. Как наполеоновская гвардия, она умирает, но не сдается. В отличие от наполеоновской гвардии, знавшей под Ватерлоо, что дни ее сочтены, «идеология обновления» не верит, что умирает.

 

Русский вопрос

Народы нашей страны отдают дань глубокого уважения и признательности великому русскому народу за его бескорыстие, подлинный интернационализм, неоценимый вклад в создание, развитие и укрепление социалистического Союза свободных и равноправных республик.
Михаил Горбачев, 2.11.1987

...А может быть, России выйти из состава Союза, если во всех бедах вы обвиняете ее и если ее слаборазвитость и неуклюжесть отягощают ваши прогрессивные устремления?
Валентин Распутин, 6.6.1989

Примерно полтора года отделяют оптимистическую здравицу Горбачева, почти дословно повторявшую знаменитый тост Сталина «за здоровье русского народа, потому что он является наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза», и отчаянный крик сердца Валентина Распутина на съезде народных депутатов. Горбачев счел необходимым похвалить русский народ от имени всех народов СССР по случаю 70-летней годовщины Октября, «отмечая выдающиеся достижения ленинской национальной политики». Валентин Распутин горько иронизировал по поводу бесстыдной неблагодарности народов, представители которых обвиняли Россию и русских во всех бедах 70-летия.

Появление трещин в стенах империи, сильное оседание фундамента идеологии создает впечатление близящегося краха. Средний век великих империй 300—500 лет, хотя были и более долговечные. Российская империя родилась примерно 300 лет назад. Можно ли говорить о том, что после 70-летнего существования в форме Советского Союза она готова развалиться? Попытки угадать будущее занятие тщетное. Только пророкам или великим поэтам это удается. Адам Мицкевич смог увидеть сквозь даль лет одновременное падение трех империй, деливших Польшу. Кто мог поверить, что так действительно произойдет в 1917—1918 гг.? Никто, ибо никто не мог предвидеть безумия первой мировой войны.

Национальные движения, нарастающие с конца 1986 г., приобрели в конце десятилетия центробежную силу, которая создает угрозу Союзу. В марте 1990 г. Литва провозгласила свою самостоятельность, за ней последовали Эстония и Латвия. В Прибалтике вопрос о выходе из СССР ставился не только как национальный, но и как юридический: три республики, суверенитет которых был конфискован на основании пакта Сталин — Гитлер, решили восстановить статус-кво. Москва резко воспротивилась решению прибалтийских республик. Литва была подвергнута экономической блокаде. Реакция Горбачева была вызвана опасением, что «неорганизованный», не «разрешенный» из центра выход из Союза может вызвать цепную реакцию. И привести к развалу империи. В принципе, однако, прибалтийский регион, включенный в СССР в 1940 г., всегда считался несколько чужеродным. И поэтому возможность расширения автономности прибалтийских республик рассматривалась как очередной шаг к «наполнению Федерации новым содержанием». Рассматривалась также возможность превращения Прибалтики в советскую витрину, советский Гонконг. Неконтролируемое поведение Литвы, а за ней двух других прибалтийских республик вызвало гнев генерального секретаря-президента.

Национальные движения на Кавказе оставляются Москвой без внимания, в расчете на их взаимоуничтожение. Свирепые расправы в Тбилиси и Баку служат предупреждением о возможностях, которыми располагает Центр. Кровопролитная междоусобица, на которую закрывают глаза, служит примером несчастий, вызываемых «анархией». Многонациональный кавказский регион, именно благодаря своей многонациональности, позволяет Горбачеву маневрировать. К тому же волнения на периферии еще не угрожает целостности империи.

Потенциальный очаг сильного центробежного движения — среднеазиатские республики. Но если не считать местных вспышек, нередко очень кровавых (Ферганская долина, Новый Узень, Ошская область), национализм в этом регионе еще не приобрел организационных форм, подобных тем, какие имеются в некоторых других республиках. Национализм выражается, как правило, стихийно. Его источник, нередко социальный, — прежде всего растущая безработица. Сравнительная неразвитость национальных движений в Средней Азии вызвана полной экономической зависимостью от центра, системой коррупции, обеспечивающей стабильность, позицией местных элит, воспитанных советской властью.

Первый секретарь ЦК Казахстана Нурсултан Назарбаев, заменивший в 1989 г. Геннадия Колбина, выступая на пленуме ЦК по национальному вопросу, ясно определил местные требования в адрес центра: полная экономическая самостоятельность в рамках федерации; политическая самостоятельность в четких пределах, недвусмысленно ограниченных конституцией. Он подчеркивает: «Очень важно не перегнуть палку, не довести до децентрализации страны, до критической точки, за которой будет анархия». Он твердо высказывается за неделимость компартии, видя в ее целостности «залог силы нашего многонационального социалистического государства». В то же время Н. Назарбаев видит, что «в Москве сформировалось, по сути дела, мононациональное руководство». Он спрашивает: «Сколько в правительстве среди министров представителей национальных республик? А среди заведующих отделами ЦК вы когда-нибудь видели казаха или узбека, киргиза или таджика? А в руководстве министерства обороны, КГБ, МВД СССР?» Это — справедливые требования, но не выходящие за пределы возможностей советской федеративной системы.

Второй регион, располагающий достаточной критической массой — территорией, людскими ресурсами, природными богатствами, промышленностью, сельским хозяйством, — позволяющий взорвать империю, — это Украина. Только в 1989 г. национальное движение на Украине начинает принимать организованные формы, обретать размах. Москва признала этот факт, устранив из Политбюро Владимира Щербицкого, который подмораживал Украину в эпоху «перестройки». Едва стало очевидно, что его методы начинают утрачивать свою эффективность, Щербицкий потерял место первого секретаря компартии Украины. Пост занял его двойник, лишь слегка моложе.

Характеризуя положение на Украине, секретарь ЦК республики Ю. Ельченко отметил «мощный рост национального самосознания», но полностью согласился с «новой» политикой по национальному вопросу, видя выход из всех трудностей в «восстановлении ленинского принципа национального самоопределения». Он признал, однако, что возникли «самодеятельные движения», ряд из них имеют «явно антисоциалистическую платформу, в основе которой нередко лежит буржуазный национализм». Секретарь украинской компартии подчеркнул, что «деструктивные силы» «явно активизируются» — прежде всего во Львове, Тернополе, Ивано-Франковске, т. е. на Западной Украине, присоединенной к Советскому Союзу после раздела Польши между Сталиным и Гитлером. Но «деструктивные силы» начали действовать и в столице Украины — Киеве, Ю. Ельченко предупредил об опасности — захвате этими «силами» власти после победы на местных выборах. С особым одобрением отозвался он о предложении определить законом условия роспуска и запрета «националистических или шовинистических групп».

В 1989 г. положение на Украине развивалось очень быстро. Возникшее по инициативе партийного комитета киевского отделения Союза писателей Народное движение Украины за перестройку, «Рух», как его стали называть, вскоре превратился в серьезную силу, изменив свой характер. Лидеры «Руха» стали выходить из партии, выдвигать все более радикальные лозунги. На выборах в народные депутаты Украины кандидаты «Руха» провели значительное число своих депутатов, создав сильную оппозицию: 115 мест из 450. Выборы продемонстрировали разнородность Украины. Западная Украина, присоединенная к Советскому Союзу после раздела Польши в 1939 г., голосовала за представителей демократического блока — кандидатов «Руха». Во Львовской области, например, во всех 24 избирательных округах победили кандидаты демократического блока. Иначе, т. е. в основном за партийных кандидатов, голосовала Восточная Украина, наиболее индустриальные районы — Донбасс, Харьковская область.

По мнению одного из руководителей «Руха» Михаилы Горыня, путь украинского национального движения «напоминает путь „Саюдиса“, который также сперва ставил вопрос о нахождении в составе Федерации, а лишь со временем заговорил о полной независимости Литвы».

Весенние выборы 1990 г. в местные советы создали совершенно новую ситуацию: «Рух» победил во Львове, Тернополе и Киеве. После сокрушительной победы во Львове, где известный диссидент, Вячеслав Чорновил, трижды сидевший в лагере за свои убеждения, был избран председателем областного совета, над городской ратушей был поднят украинский желто-голубой флаг, заменивший красное знамя. Коммунистическая власть превратилась, практически, в оппозицию, которая начала искать соглашение с «Рухом».

Новая ситуация знаменуется превращением правозащитного Украинского Хельсинкского союза в партию (апрель 1990), связанную с «Рухом», ростом влияния на Западной Украине Союза независимой украинской молодежи. На Восточной Украине новым является фактический переход местной власти в ряде районов (прежде всего — Донбасс) в руки стачечных комитетов, которые возникли во время забастовки шахтеров летом 1989 г. Секретарь ЦК компартии Украины Леонид Кравчук признал весной 1990 г.: «Все функции — и экономические, и политические — берут в свои руки стачкомы».

Коммунистическая партия стремится использовать региональные, религиозные, национальные разногласия, ищет возможности проникновения в новые структуры, не намереваясь отказаться от власти.

К августу 1990 г. стало очевидно, что отсутствие новой национальной программы, попытки торможения национальных движений, предложения реформ, приходившие всегда слишком поздно и в слишком незначительных дозах, привело к новой ситуации. 13 из 15 республик объявили к этому времени о своей независимости или суверенитете (понятие, определяемое достаточно туманно). В их числе Россия, Украина, Белоруссия, Молдова, закавказские республики. Прибалтика была — первой. Республики требуют широкой экономической независимости, а также части общегосударственных богатств, ставится вопрос о создании собственных армий или милиций, о собственной внешней политике. Развал Союза стал вполне возможным и вероятным. Москва все еще сохраняет много козырей, республиканские программы зачастую неясны, нередко утопичны. Бесспорно одно: Горбачев снова опоздал. Союзный договор, который он предлагает летом 1990 г., был бы, возможно, приемлем два года назад. Сегодня московская программа изменений отношений между центром и республиками (предлагается, например, заменить название Союза — Союз советских суверенных республик, сохраняя аббревиатуру) абсолютна нереальна.

Гвоздем «национального вопроса» в СССР, главной проблемой советской империи является державный, имперский народ — русские. История империй свидетельствует, что если разрушительные движения, толчки, вызывавшие упадок, начинались на периферии, в провинциях, это, как правило, происходило тогда, когда центр слабел.

Юрий Афанасьев, один из сопредседателей Межрегиональной группы народных депутатов, зародыша легальной оппозиции, констатировал в сентябре 1989 г. «паралич центральной власти», который, как он выразился, «страшно сочетается с установкой на пленуме ЦК по национальному вопросу на сильный центр». Об опасности подобной ситуации говорил Василий Шульгин, характеризуя положение России в разгар первой мировой войны: «Самодержавие без Самодержца». Ослабление центральной, «мононациональной» власти сопровождается непрекращающимся десятилетиями ослаблением центра империи — России.

Обнажение размеров катастрофы — результата 70-летнего правления коммунистической партии — не оставляет сомнения: самый тяжелый удар пришелся по державному народу. История империй не знает подобного примера: имперский народ живет хуже очень многих других народов, населяющих страну. Низкий жизненный уровень, сокращение деторождения, алкоголизм, разорение центральных регионов России и Сибири, экологический кризис — писатели и публицисты, экономисты и агрономы представили страшную картину. По официальным данным в РСФСР 37 городов определены как критические для жизни населения.

Разрушение центра, ядра империи, было оглашено в эпоху гласности, но началось с первых дней революции: русский народ нес одновременно главную тяжесть и сооружения нового мира, и сопротивления строительству утопии. В революциях, войнах, чистках уничтожались лучшие силы народа, который компенсировался подаренным ему чувством удовлетворения величием державы. Чувство это возмещало нищету, делало терпимым разорение земли, развращало русских, создавая иллюзию величия. Эпоха «гласности» стала временем пробуждения. Председатель Совета министров РСФСР А. Власов с огорчением открывает, что «многие люди» отождествляют центральную власть, «допускавшую ошибки, искривления политики, репрессивные действия», с Россией, которая «вместе со всеми страдала от той же командно-административной системы». Россия страдала вместе со всеми, нередко больше, чем другие, но как можно было не отождествлять ее с центральной властью, если столицей государства была исконная столица России Москва, если русский язык был естественным государственным языком, если русская история и традиции считались советскими, а остальные — проявлением национализма, если положение «старшего брата», первого среди равных, являлось фундаментом национальной политики?

Рост национального самосознания народов, составляющих Советский Союз, выразился прежде всего в росте антирусских настроений. Выступления против русского языка, против русского засилья, против русской эксплуатации позволяли сравнительно безнаказанно, иногда не совсем осознанно, выражать антисоветские взгляды. Тяжелое положение России, ее нищета, экономическая отсталость усиливали протест против положения «первой среди равных». Русские публицисты начали жаловаться на «падение престижа» России, на «русофобию».

После пяти лет «перестройки» «русский вопрос» занял центральное место в имперской политике. Летом 430 г. до н. э., после очередного поражения Афин на суше, когда афиняне начали думать о заключении мира со Спартой, Перикл предупреждал сограждан: поражение грозит потерей империи и ненавистью по отношению к вам со стороны тех, над кем вы властвовали; вы не можете отказаться от власти, ибо она была тиранией. Великий оратор закончил речь к афинянам формулой: сохранять империю может быть несправедливо, отказаться от нее — опасно.

На очередной вопрос — что делать? — дается несколько ответов. Они укладываются в две категории: ответы центральной власти, ответы имперского народа. Центральная власть ищет возможности совмещения русского национализма, удерживаемого в контролируемых рамках, с национализмами других народов, в границах Советского Союза. Отождествление советской и русской власти не было простой случайностью, связанной с тем, что коммунистическая партия захватила власть в бывшей Российской империи. Это было результатом продуманной национальной политики. Ее выражением было отсутствие русской компартии, в то время как все другие республики имели свои коммунистические партии, отсутствием многих других институтов русской государственности, слитой с советской. В первые годы советской власти целью этой политики было привлечение национальных меньшинств на сторону большевиков. Она вызывалась также опасениями русского национализма, который представлялся опорой контрреволюции. Война с Польшей летом 1920 г. продемонстрировала возможность использования русского национализма для защиты советского режима. В первый период войны, когда польская армия наступала и захватила Киев, мобилизация шла под лозунгом отпора польским панам — извечному врагу русского народа. На втором этапе, когда Красная армия подошла к стенам Варшавы, мобилизация велась под лозунгом мировой революции, которую красные штыки несли Западной Европе.

В 1920 г. Николай Устрялов формулирует концепцию «смены вех», которую будут называть также «национал-большевизмом». Юрист, талантливый политический писатель, участник Белого движения, Устрялов делает выводы из поражения контрреволюции в гражданской войне: мы ошиблись, представляя большевизм как силу, породившую хаос в стране, пробудившую безумную стихию, которая явилась откуда-то извне с целью разрушить Россию. В действительности большевики оказались единственной силой, которая может укротить стихию, рожденную революцией и гражданской войной, только у них есть воля и железная рука, способная усмирить русский народ. Во-вторых, только большевики могут сохранить, пусть даже под другим именем, российскую империю.

Николай Устрялов использует для определения своей концепции термин, позаимствованный в Германии, — национал-большевизм. В 1919 г. группа радикальных немецких националистов пришла к выводу, что потерпевшая поражение Германия разбита физически и морально, но может возродиться как могучее государство, заимствовав опыт русской революции. Сочетание большевизма и национализма в разных пропорциях и вариантах использовалось и в Германии (национал-социализм), и в Советском Союзе. В начале 20-х годов «национал-большевизм» в его «сменовеховской форме» стал могучим средством привлечения русской интеллигенции на сторону коммунистической партии. Во время войны Сталин взял на вооружение социализма русский патриотизм. Как живой водой, опрыскивается «национальной идеей» мертвое тело марксизма-ленинизма в эпоху «перестройки».

Официальным идеологом этого гибрида выступает Александр Яковлев. Его воскрешают из официального небытия писатели и публицисты. Сергей Залыгин в двухтомном романе «После бури» описал счастливый период сотрудничества русских националистов с просвещенными большевиками в Сибири в 20-е годы. Юрий Клямкин в статье «Какая улица ведет к храму?», опубликованной в «Новом мире» (редактор Сергей Залыгин), впервые после десятилетий молчания изложил историю «сменовеховства».

Замечательное достоинство «национал-большевизма» в его «интернационализме». Концепция была изобретена немцами и русскими, мечтавшими о возрождении великих государств, наделенных исторической миссией. Но ее принимали коммунистические лидеры других народов. В первой половине 20-х годов возникает несколько вариантов «национального» коммунизма: Микола Скрыпник защищает идею украинского коммунизма, Султан-Галиев разрабатывает идею «мусульманского социализма». Сталин ликвидировал все «варианты», уничтожив всех, кого он подозревал в «национал-коммунизме», как «уклонистов» и «националистов». Оставив только русский, он же — советский.

В годы «перестройки» стало модным говорить о неиспользованных «альтернативах» сталинской политике, о «решениях, которые выдвигались X. Раковским, Б. Мдивани, Ф. Махарадзе, Н. Скрыпником, М. Султан-Галиевым...» Устрялов объяснял свое отношение к большевизму тем, что «красное знамя зацветает национальными красками». Афганские коммунисты в последней попытке сохранить власть реализовали поэтический образ, нашив на свой красный стяг зеленые полоски, вырезанные в знамени пророка. Знаменитая формула советской культуры — национальная по форме, социалистическая по содержанию — применима в качестве определения сути новой национальной политики Горбачева. Тактика «национал-большевизма» используется как форма удовлетворения требований о расширении прав советских республик, как инструмент обновления отношений между Советским Союзом и другими социалистическими странами. Особое значение эта тактика имеет для решения «русского вопроса». В платформе КПСС, посвященной национальной политике, единственная республика, упомянутая отдельно, специально, — РСФСР. Только по отношению к ней перечислены конкретные меры, намеченные с целью расширения ее суверенитета. К ним относятся создание российской структуры в партии (Бюро ЦК КПСС по РСФСР), профсоюзах, комсомоле, республиканского министерства внутренних дел, информационных органов (радио, телевидения), Российской Академии наук и т. д. Меры эти, совершенно очевидно, носят паллиативный характер, типичный для реформ эпохой «перестройки». Появившиеся предложения о создании российской компартии отвергнуты без обсуждения. В то же время приняты решения о расширении прав автономных образований, входящих в состав РСФСР. Выдвинуто предложение о создании в республике двухпалатного Верховного совета, в котором будут лучше учитываться интересы всех народов, населяющих Россию. Это должно служить противовесом чрезмерному усилению русского влияния. Все предложенные меры должны неизбежно привести к новому гигантскому росту бюрократического аппарата, не меняя по существу имеющихся структур.

Примером мастерского умения соглашаться на изменения, которые ничего не меняют, служит вопрос русского языка. В 1988 г. прибалтийские республики приняли законы, объявляющие их национальные языки государственными языками. За ними последовали некоторые другие республики: по-видимому, национальные языки станут государственными всюду. Центр не препятствовал этим решениям. Но на пленуме по национальному вопросу Горбачев объявил о целесообразности «придать русскому языку статус общегосударственного в масштабе СССР». В каждой республике будет, следовательно, два государственных языка: местный и общесоюзный. Поскольку конституция СССР дает союзным законам преимущество перед республиканскими, позиция русского языка останется в административном смысле неизменной.

Идея Горбачева нашла свое юридическое выражение в законе «О языках народов СССР», подписанном президентом 24 апреля 1990 г. «С учетом исторически сложившихся условий, — говорится в законе, — и в целях обеспечения общесоюзных задач русский язык признается на территории СССР официальным языком СССР и используется как средство межнационального общения».

Необходимость защищать имперский язык законодательным образом — одно из красноречивейших свидетельств кризиса империи. История не знает случая, когда престиж народа мог быть защищен административными мерами.

В 1973 г. Александр Солженицын «обнаженно, но не искаженно», по его выражению, представил определившееся к тому времени течение: «Русский народ по своим качествам благороднейший в мире; его история ни древняя, ни новейшая не запятнана ничем, недопустимо упрекать в чем-либо ни царизм, ни большевизм; не было национальных ошибок и грехов ни до 17-го года, ни после; мы не пережили никакой потери нравственной высоты и потому не испытываем необходимости совершенствоваться; с окраинными республиками нет национальных проблем и сегодня, ленинско-сталинское решение идеально; коммунизм даже не мыслим без патриотизма; перспективы России — СССР сияющие; принадлежность к русским или не русским определяется исключительно кровью, что же касается духа, то здесь допускаются любые направления, и православие — нисколько не более русское, чем марксизм, атеизм, естественно-научное мировоззрение или например индуизм; писать Бог с большой буквы совершенно необязательно, но Правительство надо писать с большой». Александр Солженицын резюмирует: «Все это вместе у них называется русская идея. (Точно назвать такое направление: национал-большевизм»). Важнейшее достоинство этого определения — в демонстрации неразрывного слияния официальных и неформальных, как стали говорить, элементов «идеи».

Минувшие полтора десятилетия подтвердили удивительную точность солженицынского анализа. Отдельные компоненты, включенные автором «Архипелага ГУЛАГ» в «русскую идею», этот синоним национал-большевизма эпохи «перестройки», имели различную судьбу. Некоторые процвели больше, чем другие. Все, однако, нашли свое место в многоцветной радуге рождающегося русского национального движения.

Естественность русского национального самосознания, его законность не могут вызывать никакого сомнения. Но так же очевидна его особенность, его уникальность в Советском Союзе: русский национализм — национализм имперского, государственного народа. Парадоксальность его желаний, как они выражаются русскими писателями, философами, идеологами национализма, в том, что он хочет быть самим собой и сохранить империю. Только Александр Солженицын сказал ясно и недвусмысленно: «По отношению ко всем окраинным и заокраинным народам, насильственно втянутым в нашу орбиту, только тогда чисто окажется наше раскаяние, если мы дадим им подлинную волю самим решать свою судьбу». Солженицын говорит: всем народам, подлинную волю...

Никто из многочисленных авторов, пишущих и говорящих о необходимости русского самосознания, расхватавших по кусочкам мысли Солженицына, не решается пойти за ним в направлении отказа от империи. Рассматривая идеологию русского национального движения, представленного многочисленными группами, организациями, движениями, можно задержаться на различиях между ними. Они имеются: бесконечные споры, которые ведут между собой компоненты «русской идеи», красноречиво свидетельствуют об этом. Можно, и это мне кажется важнее, выделить то общее, что объединяет всех: «Память-I» и «Память-II», «Родину» и «Отечество», «Союз духовного возрождения Отечества», основанный в марте 1989 г., и Народный фронт России, основанный в октябре 1989 г. Несмотря на разноречия, сходны в основном публицисты «Нашего современника», «Молодой гвардии», «Москвы», «Слова», газеты «Советская Россия». Это существенное не перестают гласить писатели Валентин Распутин, Виктор Астафьев, Василий Белов, математик Игорь Шафаревич, публицист Михаил Антонов и многие другие, менее известные, иногда не менее красноречивые.

В основе идеи русского национального возрождения лежит концепция самобытности, особого пути России в мире. Идея — не новая, претерпевшая на протяжении веков ряд видоизменений. Ее рождением считают знаменитую формулу монаха Филофея, провозгласившего в XV в.: Россия — третий Рим. В 30-е годы XIX в. «славянофилы» проповедуют уникальность русского пути, связанного с особой духовностью русского народа. В августе 1917 г. Сталин объявляет: «Не исключена возможность, что именно Россия явится страной, пролагающей путь к социализму». В 1963 г. Иван Ефремов в романе «Лезвие бритвы» говорит о том, что Россия должна и может найти узкий, как лезвие бритвы, путь между материалистическим Западом и духовным Востоком, чтобы сделать первые шаги в направлении идеального общества. В июле 1989 г. Игорь Шафаревич, в статье с не оставляющим сомнения заголовком — «Две дороги к одному обрыву», — заявляет, что предлагаемый некоторыми выбор между дорогой назад, к «командной системе», и вперед — «максимально приближаясь к западному образцу» — «это вообще не выбор». С его точки зрения, «Запад болен всего лишь другой формой болезни, от которой мы хотим излечиться». Для Шафаревича ясно: «Оба пути ведут к одной социально-экологической катастрофе и даже помогают в этом друг другу». Михаил Антонов в сентябре 1989 г. категоричен: «...социалисты и их прямые противники (представители плутократии) бессознательно подают друг другу руку...» Третий путь, самобытная дорога России, это, в первую очередь, отказ от капитализма. Это — нежелание, отвергнув «командную систему», идти в сторону капитализма. Михаил Антонов утверждает, что «индивидуализм изживает себя»; что Запад «только начинает открывать для себя преимущества общинного (или, как его там называют, коммунитаристского) строя жизни, т. е. лишь подходят к тому, что в России от веков было первым устоем общественного устройства»; что «частная собственность на средства производства, свобода предпринимательства в современных условиях, когда экономика приобретает планетарные масштабы, — это анахронизм». Экстравагантное представление идеологов «третьего пути» о Западе позволяет им легко отбросить «анахронизмы» и предложить, как это делает Шафаревич, «мобилизацию опыта всех более органичных форм жизни: раннего капитализма, «третьего мира» и даже примитивных обществ...» Для России «самой близкой и понятной является та крестьянская цивилизация, среди которой еще так недавно протекала жизнь наших предков». Игорь Шафаревич признает, что возвратиться назад к ней нельзя. Но, верит он, «она может стать для нас наиболее ценной моделью органически выросшего уклада жизни, у которого можно многому научиться, и главное, космоцентризму — жизни в состоянии устойчивого социального, экономического и экологического равновесия». Вместо технической, «научной» утопии предлагается утопия крестьянская.

На пути к «равновесию», барьером, преграждающим дорогу к «самобытности», лежат враги: капитализм, город, чужая культура. Все национальные идеологии, мечтавшие о «самобытности», об особом пути, вели войну с этими «врагами». В основе нацистской идеологии лежали родившиеся задолго до прихода гитлеровцев к власти антикапиталистические, антибуржуазные, антизападные представления, убеждение, что немецкий мужик — высшее существо, а город — моральная клоака.

Идеологи «крестьянской утопии» видят мир как поле борьбы между «патриотами» и «космополитами». Или, в текстах, не стесняющихся называть вилы вилами, — между русскими и евреями.

Национальный вопрос в советской империи делится на две примерно равные части. Одна часть — все нерусские народы, составляющие около половины населения страны: для них — русские представляются синонимом империи, национального угнетения. Другая часть — русские, не понимающие почему их отождествляют с империей, в которой они живут хуже других. «Россия оказалась в семье народов СССР на положении Золушки», — писали деятели культуры России XIX партконференции. Для них воплощением Зла являются евреи.

Антисемитизм в эпоху «перестройки» не только достиг интенсивности, неизвестной ранее в Советском Союзе. Он приобрел новое качество: стал массовым официальным движением. До «гласности» антисемитизм жил как бы на двух уровнях: бытовом и «академическом». Евреи испытывали различного рода неприятности в квартире, на улице, на работе; выходили многотысячными тиражами «научные» труды, курируемые специальными институтами Академии наук, занимавшимися организацией «борьбы с сионизмом». После 1985 г. эти два потока объединились: появились «неформальные» объединения, среди которых наибольшую известность приобрела «Память»; несколько журналов («Наш современник», «Молодая гвардия» и др.) превратили борьбу с евреями в ось своей публицистики. Организуются массовые митинги, на которых разоблачается прямая и оккультная деятельность евреев, как слишком ярых сторонников «перестройки» либо как ее «врагов»; как инициаторов революции и как ее противников. Идеологи антисемитизма выступают по телевидению. Евреи изображаются как сила Зла, всегда, испокон веков, вредившая русскому народу. Игорь Шафаревич собрал все обвинения в теоретическом опусе «О русофобии», отнеся начало активной антирусской деятельности евреев к X веку. Некий историк пишет в книге о войне 1812 г., что Наполеон был послан в Россию «гигантским банкирским спрутом Ротшильдов, уже опутавших и закабаливших Европу... и Америку». Только Россия еще «не зависела от космополитического банковского капитала» и поэтому-то был «организован международный заговор против России», чтобы «покорив, поставить ее хозяйство на буржуазный капиталистический лад... уничтожить в народе национальное начало и привить ему космополитическое и безродное...»

Терминология зловещей сталинской кампании против космополитизма, обогащенная нацистским антисемитским словарем, широко используется для объяснения причин морального, экономического, политического кризиса. Игорь Шафаревич использует определение «Малый народ», означающее силу, враждебную «Большому народу». Литературный критик Владимир Бондаренко, призывая снять «табу с откровенного разговора как о русской национальной стихии, так и о еврейской», подчеркивает: «Естественно не избежать разговора и о крови, или, говоря современным языком, о генетический памяти народа».

Валентин Распутин говорит на встрече с читателями о «люциферистах», которые действуют, разлагая душу народа». В беседе с американскими журналистом Биллом Келлером знаменитый писатель, народный депутат, включенный Горбачевым в Президентский совет, делясь своими мыслями о евреях, подчеркнул два главных их греха: «Я думаю, что евреи сегодня должны чувствовать ответственность за грех сделанной ими революции и форму, которую она приняла... Они играли в ней большую роль, и вина их велика. Они виноваты в этом и в убийстве Бога». Валентин Распутин согласен с тем, что убийство Бога — древний грех, и сегодняшних евреев нельзя считать ответственными за распятие Христа. «Но преступления коммунизма нельзя так легко забыть».

Радикальная националистическая публицистика создает впечатление, что «русский вопрос» стал для идеологов крайнего национализма — еврейским вопросом. Обращает внимание, что экстремистские лозунги борьбы с «еврейским засильем», «еврейским злом» не нашли поддержки избирателей. Во время выборов в народные депутаты СССР, республик, местных советов не были избраны наиболее голосистые выразители идей войны с «еврейством». Организациям типа «Памяти» удалось провести лишь ничтожное число своих кандидатов.

Взметнувшаяся до угрожающих высот волна антисемитизма — это не только результат ослабления контроля, отмены ряда барьеров, это, в первую очередь, результат манипулирования силами, которые не в первый раз используются в «государственных интересах». Антисемитизм эпохи «перестройки» занимает особое место в культе иррационального, пышно расцветшего в стране. Великий инквизитор говорил у Достоевского о трех единственных силах, которые могут навеки победить и пленить совесть «слабосильных бунтовщиков» — людей: чудо, тайна, авторитет. Эти силы умело и последовательно использовались коммунистической партией для формирования советского человека. Ослабление «авторитета» в эпоху «гласности» компенсируется усилением роли тайны и чуда как инструментов власти.

Советская идеология, считавшая себя единственно правильной, т. е. обладающей разгадкой тайны мировой истории, всегда оставляла место чудесам, ирреальности, если их удавалось представить «научными» феноменами. «Гласность» стала золотым веком выхода в «астрал». Сеансы психотерапевта Алексея Кашпировского, транслируемые центральным телевидением, — явление, неизвестное нигде на свете. (Американские телепроповедники выступают в частных телевизионных программах. Алексей Кашпировский, а вслед за ним и другие, пока менее известные, выступают в государственном телевидении.) Сеансы центральной программы записываются местными станциями, а затем ретранслируются по всей стране. Алексей Кашпировский, объявляющий, что его смотрит 200 млн. человек, лечит всех от всех болезней. Миллионы советских людей видят чудотворца, который приносит облегчение больным в стране, где нет лекарств, не хватает больниц, врачей. И видят — в зале — чудесно исцеленных, людей в трансе, больных, обнажающих раны. Сеансы Алексея Кашпировского бесспорно доказывают, что для решения всех вопросов не хватает лишь одного — чудотворца.

Официальное агентство печати ТАСС поразило мир, сообщив о появлении пришельцев из космоса в Воронеже. Кажется, еще никогда, после Григория Распутина, не было в стране такой жажды чуда и надежды на него. В этой обстановке объяснение всех зол мира происками таинственных масонов и коварных евреев воспринимается совершенно естественным.

Сто лет назад, как засвидетельствовал Федор Достоевский, верить в черта было ретроградно. На 73-м году советской власти верить в черта стало прогрессивно. Кровь, почва, евреи, масоны, дьявольский рок, люциферисты, мафия, компрадоры — стали новым опиумом для народа. Объяснением катастрофы, ее оправданием, способом ухода от подлинных проблем.

Идеи Александра Солженицына, становятся опорной точкой, вокруг которой кристаллизуется русская национальная программа. «Мы устали от этих всемирных, нам не нужных задач!.. Надо перестать выбегать на улицу на всякую драку, но целомудренно уйти в свой дом, пока мы в таком беспорядке и потерянности», — писал Солженицын в 1973 г. «Нам надо, наконец, заняться собственными делами, приведением в порядок и обихаживанием своего дома...», — пишет в 1989 г. председатель Центрального совета Союза духовного возрождения Отечества Михаил Антонов. Он цитирует меморандум министра иностранных дел Горчакова, объявившего после Крымской войны, что Россия поворачивается к своим домашним, коренным проблемам, перестает интересоваться европейскими делами. «Россия сосредотачивается», — писал Горчаков.

Необходимость «сосредоточения», которое Михаил Антонов, в отличие от Солженицына, видит как временный, тактический шаг, вызвана тем, что «коммунизм, обещанный романтиками революции, оказался призраком, а достойной замены этой светлой мечте не выработано». Отсутствие новой «возвышающей идеи» в условиях устранения «железного занавеса» поставила, по мнению лидера Союза духовного возрождения Отечества, под угрозу духовное здоровье народа. Какое-то время, благодаря «железному занавесу», Советский Союз мог противостоять «космополитическим силам», которые стремятся превратить народ в чернь. А потом «мы устранили «железный занавес», не вооружив народ... возвышающей идеей». И беззащитная Россия осталась лицом к лицу со страшными силами Зла.

«Сосредоточиться», отгородиться от мира, уйти в свой «дом», чтобы вылечиться, заживить раны, — это первое условие программы спасения, духовного возрождения. Второе условие — новая Идея. Как правило, предлагаемые Идеи — синтетичны, складываются из знакомых, по опыту или книгам, элементов. Складываются, прежде всего, из привычных, ставших давно клише, слов и понятий. Один из лидеров «Памяти» Д. Васильев проповедуют борьбу с евреями-сионистами, ссылаясь на цитаты из Ленина. Юрий Афанасьев, исходя из того, что «социалистическая идея может и должна оставаться для нас сегодня путеводной звездой», отвергает ее «русскую, большевистскую, плебейско-революционаристскую сущность». Социалистическую идею он видит так же широко, как бывший секретарь ЦК и член ПБ, а ныне член Президентского совета Александр Яковлев, от «идей Иисуса Христа о братстве и справедливости, через ленинские предсмертные муки, когда он пытался найти ход из кризисного положения, и до самых новейших штудий современной социал-демократии». Михаил Антонов, излагая программу Союза духовного возрождения Отечества, настаивает на необходимости отвергнуть «либерализацию», ибо она ведет «не к свободе вообще, а к свободе для имущих» и в конце концов превратит страну «в колонию транснациональных корпораций», но также на необходимости отвергнуть точку зрения тех, кто видит главную причину всех бед в засилье «инородцев». Программа Союза — строится «на приверженности идеям социализма, но обращенного к реальным нуждам народа». В идеологии это означает обогащение марксизма-ленинизма русской философской традицией. В марксизме-ленинизме недостаточно учитывается «натура» человека», Россия, — по словам М. Антонова, — «на рубеже XIX — XX вв. была единственной из великих держав, располагавшей нравственно и космически обоснованной системой воззрений на философию хозяйства, корни которой уходят в глубь истории — в XVI в. (сочинения Ермолая-Еразма) и далее — к их предшественникам и нашим византийским учителям». Группа деятелей культуры России, в том числе значительная часть иркутских писателей, в письме XIX партконференции настаивала, что «русофобия, умело направляемая силами международной реакции, во главе которой стоят проводники империалистической агрессии — сионисты, обращена прежде всего против России как флагмана коммунизма». Для них нет сомнения, что «на Российскую Федерацию как главную цементирующую силу Советского Союза, а значит и всего социалистического лагеря, возложена высокая историческая миссия — выдержать натиск оголтелой реакции; сохранить физическое и нравственное здоровье народа».

Синтез национализма и социализма был дважды испытан в XX веке. В Советском Союзе и в Германии. В 1934 г. Гитлер объяснял Гансу Йосту, автору знаменитой реплики — «Когда я слышу слово „культура“, то вынимаю револьвер», — что национал-социализм заимствовал у марксистских партий и буржуазии главные идеи, их характеризовавшие: «Национальное сознание — у буржуазной традиции, живой и творческий социализм — у марксистов». Гитлер назвал своей целью создание «фольксгемайншафт» — всенародного государства, общество трудящихся, союз всех интересов, истребление индивидуализма и создание единой и организованной динамической массы».

Страх перед индивидуализмом, перед личностью, выделившейся из массы, коллектива, определяет программы русского национального движения. Их авторы видят в предпочтении коллективизма индивидуализму особенность русского национального характера, главный признак русской «самобытности». Немецкий историк Возрождения Якоб Буркгард говорит, что в средние века «человек осознавал себя только как члена расы, народа, партии, семьи или корпорации — как частицу некой общей категории». Развивая эту мысль, Эрих Фромм называет главной чертой средневекового общества по сравнению с современным — отсутствие личной свободы. Но, подчеркивает психолог, не будучи свободным в современном смысле слова, средневековый человек не был одинок и изолирован, он имел свое определенное место в обществе: был крестьянином, ремесленником, рыцарем. Социальный порядок, воспринимаемый как естественный, давал чувство безопасности и принадлежности. Страх перед свободой, который исследует Фромм, возникает в эпоху выхода из теплого кокона коллектива в продуваемый всеми ветрами мир индивидуальной свободы.

Программы русского национального движения, при всем их разнообразии, проявляют одинаковый страх перед индивидуализмом, перед миром, открытым на все стороны. В поисках безопасности они предлагают «сосредоточиться», уйти в свой «дом» (не определяя, обычно, его границы). И находят на этом пути все тот же национал-большевизм, как бы ни называть его сегодня: сочетание национализма, дающего безопасность группы, нации, народа, и социализма, обещающего безопасность всеобщего равенства.

Великий народ не может уйти из мира, заточить себя в монастырь для лечения души. Время китайской стены безвозвратно миновало. Поэтому программы русского национального движения носят ностальгически утопический характер. Есть в них, однако, элементы, позволяющие видеть в желании «уйти» синдром Брест-Литовска. Уйти, но временно. «Сосредоточиться» и вернуться. С новыми силами, с новыми идеями, с новыми вождями. Будет ли ждать империя?

Программа «суверенитета» России, представленная Борисом Ельциным после его избрания председателем Верховного совета РСФСР, — отражение желаний «сосредоточиться», заняться «своими» только русскими делами. Ее главное достоинство в перехвате руководства национальным русским движением, которое может в значительной степени перейти в руки лидеров «национал-большевистского» толка. Даже если вместо «большевизма» будет говорить, как выражается Ельцин, о «социализме скандинавского типа».

В начале последнего десятилетия XX в. идея русского суверенного государства представляется утопической. Ее реализация — в любой форме — была бы ударом, которого советская империя выдержать не может. Суверенная Россия означала бы появление суверенной Украины, а затем — развал последней империи XX в.

 

Глава двадцатая. Эскиз портрета вождя

 

Достиг я высшей власти.
А. Пушкин,  «Борис Годунов»

Пять лет «перестройки» — время Горбачева. Все инициативы принадлежат ему, последнее слово остается за ним, рядом с его гигантской фигурой все кажутся карликами, его выступления заполняют газетные полосы и телеэкраны. Он — это «перестройка». «Перестройка» — это он. Все согласны: без него все пошло бы иначе. Почти все согласны: без него будет хуже — хаос, распад, возвращение к страшному прошлому. Название сборника статей виднейших сторонников реформ — «Иного не дано» (1988) — можно прочитать как: не дано иного пути, но также: не дано другого Лидера.

Так было всегда. Генеральный секретарь, Вождь накладывал свой отпечаток на время, подчиненное ему. Каждый из предшественников Михаила Горбачева делал это по-своему. Индивидуальность Вождя, его склонности, вкусы, характер, пороки и добродетели (если удастся их обнаружить будущим историкам) в значительной степени определяли характер страны в данный исторический момент, условия жизни ее обитателей.

Пять лет — срок не слишком большой. Сталин держал абсолютную власть более четверти века. Не слишком маленький: Ленин стоял у руля около 5 лет. Пять лет — время, которое — примерно — было необходимо всем преемникам Ленина для концентрации власти, для реализации возможностей, которые дает пост генерального секретаря.

Михаил Горбачев умело использовал время: он достиг высшей власти, пожалуй, быстрее своих предшественников. Через пять лет после своего избрания на пост № 1 в партии он располагает всеми возможностями генерального секретаря, добавив к ним возможности председателя Верховного совета. С марта 1990 г. он избирается Президентом СССР, на пост, которого никогда раньше не было. Формально, юридически, Горбачев обладает большей властью, чем ее имел Сталин. Он — законно — вождь партии и глава государства.

Никогда, после Сталина, ни один советский лидер не был так популярен, как Михаил Горбачев, за границей. В 1989—1990 гг. в странах Запада его предпочитали президенту США. Его имя кричали демонстранты в Праге, Восточном Берлине, Варшаве, выражая желание избавиться от своих коммунистических вождей. И веря, что он — поможет.

Восхождение Горбачева к высшей власти было неудержимым. Он сумел сразу же представить себя как единственную альтернативу «застою» брежневской эпохи, «волюнтаризму» хрущевского времени, как единственно возможного Спасителя, который выведет страну из кризиса. Серьезных противников у архитектора «перестройки» не было. Были соперники и те, кто прохладно относился к идеям генерального секретаря. Они безжалостно выбрасывались из центрального аппарата. «Чистка» носила, по традиции, введенной Хрущевым, бескровный характер: те, кто мешал Горбачеву, отсылались на пенсию. Удары, как правило, наносились неожиданно. Многие намеченные «на выход» должны были долго ждать своей очереди, подвергаясь обстрелу в печати, служа предостережением другим. К осени 1989 г., после «добровольного» ухода из ЦК 110 ненужных лидеру членов партийного «парламента», после увольнения в отставку первого секретаря ЦК Украины Щербицкого, первого секретаря ЦК Молдавии Гроссу, Михаил Горбачев мог сказать себе: главная, важнейшая цель первого этапа «перестройки» — достигнута. Вся власть в его руках.

Имея время, Вождь мог бы оглянуться, разглядывая с вершины власти принадлежащие ему владения. Но времени нет. В апреле 1985 г., когда новый генеральный секретарь впервые изложил свой Проект, речь шла о «предкризисном» состоянии страны, которое, казалось, быстро и легко излечивалось. Нужно было только «раскрутить маховик». Через пять лет ни у кого нет сомнения в глубине кризиса, переживаемого империей, идеологией, на которой она была воздвигнута, ее гражданами. Горбачевское пятилетие отмечено парадоксом: чем выше поднимался вождь по лестнице власти, тем больше ускользала она из его рук, раскрошиваясь в экономических и социальных конфликтах, в кровавых межэтнических столкновениях, в усилиях сдвинуть с места партийный аппарат. И в то же время Горбачев остается, взойдя наверх, единственным Хозяином, если подразумевать под этим понятием человека, принимающего окончательное решение по всем вопросам.

Место Михаила Горбачева в событиях минувшего пятилетия, его роль в них, не могут не привлекать внимания к личности вождя, к его делам и словам. Многочисленные биографии, появившиеся почти сразу же после избрания Горбачева генеральным секретарем, выражали надежды на «хорошего» коммуниста, традиционно питаемые каждый раз верой, что Он должен прийти. Вопросы о новом Вожде, естественно, задавались прежде всего на его родине. Все сравнения с предшественниками были в его пользу: молодой, почти юный рядом с Брежневым, Андроповым, Черненко; обещавший все исправить; объявивший войну алкоголю; привлекший сразу же на свою сторону интеллигенцию. Вскоре, однако, стали возникать вопросы. По мере восхождения Горбачева вопросы становились все многочисленнее и настойчивее.

Вопросы не были связаны только с недовольством, вызванным реформами. Удовлетворение плохим, но гарантированным существованием, страх перед переменами — врожденные качества советского гражданина. Они — в разной степени — присущи всем людям. Тацит начал «Жизнь Агриколы», рассказ о событиях, происходивших в 1 веке н. э., словами: «Слабостью нашей природы объясняется то, что лекарства действуют медленнее, чем болезни, что легче целиком задавить вкус к инициативе, чем его оживить. Бездействие приносит даже некоторую сладость...» Вопросы стали задавать сторонники реформ.

В августе 1987 г. московский сатирик Аркадий Арканов рассказал о некой карликовой планетке, которая находилась под контролем Земли и где одиннадцать очередных наместников не могли справиться. На Земле сконструировали электронного наместника, заложили в его устройство всеобъемлющую мудрость, убийственную логику, способность к глубокому анализу и глобальному синтезу, дали библейское имя «Соломон» и отправили на планету. «Самое главное, решил „Соломон“, пробудить инициативу и самосознание. А для этого нельзя позволять им соглашаться со мной по каждому поводу». А дальше в рассказе повествовалось о том, как «Соломон» пытался заставить жителей планеты быть независимыми и, несмотря на свои электронные качества, потерпел неудачу. Примерно в это же самое время французский писатель Клод Симон, приглашенный в качестве Нобелевского лауреата на так называемый Иссык-Кульский форум, увидел и услышал генерального секретаря. Он показался ему «последним отпрыском династии гангстеров, который получил воспитание в швейцарском колледже (с той разницей, что он не воспитывался в Швейцарии, но сам себя воспитал, своими собственными силами, в самой гуще джунглей, единственным законом которых были хитрость и насилие, что включало серьезную предрасположенность к обращению как с тем, так и с другим) и, вернувшись на родину после учебы в лозаннском университете, где миллиардеры и гангстеры давали образование своим детишкам, взялся за переориентировку семейного бизнеса в деловые отрасли с почтенной репутацией, то есть не такие шаткие, не такие наивно грубые и более рентабельные, чем убийства на выходе из баров или массовая отправка на каторгу...»

Эволюция оценки Горбачева Андреем Сахаровым демонстрирует перемены отношения к Вождю, вызванные его поведением и его действиями. Освобожденный Горбачевым в декабре 1986 г. из ссылки, Сахаров, еще не получив возможности выступать в советской печати, говорил американскому собеседнику, что жизнь стала «несравненно свободнее, несравненно менее контролируемая. Ежедневно мы удивляемся тому, что читаем». В марте 1987 г. академик Сахаров, выступая на московском форуме «За безъядерный мир, за выживание человечества», поддержал предложения о разоружении, отметив, что «несмотря на происходящие в стране прогрессивные процессы демократизации и расширения гласности, положение продолжает оставаться противоречивым и неопределенным...» «Правда», публикуя материалы о Форуме, сообщила об участии в нем Сахарова, но упомянула из его выступления лишь то, что он «отметил несостоятельность позиции сторонников СОИ». В интервью для журнала «Тайм» академик Сахаров говорил о том, что «Горбачев и его сторонники, которые ведут трудную борьбу с окостеневшими догматическими, эгоистическими силами, заинтересованы в разоружении...» А также о том, что Запад и весь мир должны быть заинтересованы в успехе реформ в СССР: «экономически сильный, демократический и открытый Советский Союз будет важным гарантом международной стабильности, хорошим и надежным партнером в общем решении глобальных проблем».

В 1988 г. оценка Андреем Сахаровым процессов, идущих в стране, и роли и характера Горбачева начинают меняться. В июне, выступая на пресс-конференции в здании министерства иностранных дел, Сахаров называет генерального секретаря «выдающимся государственным деятелем», но говорит о том, что «перестройка» не пошла еще достаточно глубоко. В сентябре Сахаров говорит о неудачах «перестройки», в частности о проблеме Нагорного Карабаха, об отказе осудить вторжение в Чехословакию в 1968 г., о препятствиях, которые чинятся газетам и журналам, выступающим с критикой. И называет Е. Лигачева «очень опасной реакционной силой», мешающей идти вперед. В декабре 1988 г., выступая в советском посольстве в Париже, Сахаров впервые говорит: «Горбачев заслуживает нашего доверия. ...Это выдающийся, искренний и незаурядный политик. Но, конечно, некоторые черты его характера меня беспокоят... Например, его тенденции к антидемократическим компромиссам и его притязания на личную власть».

Триумфально избранный народным депутатом академик Сахаров публично столкнулся с генеральным секретарем на заседаниях съезда народных депутатов. Андрей Сахаров отказался голосовать за Горбачева при выборах председателя Верховного совета, убежденный, что президент страны должен избираться всенародным голосованием. Выступая на съезде в последний день его работы, Сахаров предложил исключить из конституции СССР статью 6, предоставляющую партии тотальную власть в стране, и говорил о том, что Михаил Горбачев собрал в своих руках почти неограниченную власть. Председательствовавший Горбачев неоднократно пытался прервать речь депутата Сахарова, который спокойно продолжал говорить. Тогда был выключен микрофон. Страна могла видеть оратора, но не слышать его. В заключительном слове Горбачев счел необходимым «отбросить инсинуации относительно того, что я сосредоточил в своих руках всю власть». Это, заверил генеральный секретарь и председатель Верховного совета, противоречит «моим идеям, моему представлению о мире и даже моему характеру».

В сентябре 1989 г. в интервью для «Ле Монд», на вопрос «Какого вы мнения сегодня о Михаиле Горбачеве?», Сахаров ответил: «С одной стороны, я понимаю, что он — инициатор перестройки, которая была исторической необходимостью. С другой стороны, я вижу, что он ведет себя очень нерешительно... Так что создается впечатление, что единственным реальным изменением был его собственный приход к власти. Это, может быть, некоторая утрировка, но все же это так». В ноябре, разговаривая по телефону с представителем бастующих шахтеров Воркуты, Андрей Сахаров подвел горькие итоги «перестройки»: «Наша экономическая и административно-командная система — это по существу сталинизм в новой, более гуманной форме, но по-прежнему сталинизм, т. е. антинародная система, антинародная структура, и мы должны бороться за удаление этого сталинского наследия».

Критика политики Горбачева «справа», знаменитыми «консерваторами», «ястребами», «реакционерами», представляется, прежде всего западной печати, естественным свидетельством революционности перемен, начатых Горбачевым. Со второй половины 1988 г. его гораздо более активно — и лично — критикуют прежние вернейшие сторонники. Историк Юрий Афанасьев, один из руководителей Межрегиональной группы народных депутатов, говорил о «главе государства, совмещающим все посты, какие только можно представить из мировой практики». И продолжает: «Он, по-моему, единственный на земном шаре — и президент, и главнокомандующий, и спикер парламента, да еще верховный жрец — случай уникальный, конечно». Сахаров — в интервью — приводит другую формулу Афанасьева: Горбачев должен выбирать: быть ли ему лидером перестройки или лидером номенклатуры. Политолог А. Мигранян использует еще одно сравнение: «Горбачев играет две роли: Лютера и папы. С одной стороны он бросает вызов номенклатуре и хочет разрушить или изменить ее. С другой, в глазах общественности он воплощает эту систему».

Желание Горбачева играть все главные роли одновременно объясняет нарастающее всеобщее недовольство его политикой. Со всех сторон генерального секретаря и президента, лидера и главнокомандующего, верховного жреца и спикера обвиняют в нерешительности, слабости, потере контроля. Обвиняют «Нина Андреева», секретари областных комитетов партии, члены ЦК и Политбюро, которых принято называть «консерваторами», но обвиняют и те, кого принято считать «либералами». Юрий Афанасьев летом 1989 г. категоричен: «...политический вакуум налицо. Структура власти обрушилась даже в своем основном звене. Политбюро уже не является властным.

Местная власть парализована страхом перед предстоящими выборами, верховная — утратой перспективы». Андрей Сахаров говорит: я вижу, что он ведет себя очень нерешительно. Философ Игорь Клямкин напоминает о том, что Наполеон «железной рукой создавал условия для согласия, гармонизации». Приобретает популярность среди «либералов» идея выхода из тоталитаризма в демократию с остановкой на этапе авторитарного режима. «Нигде, ни в одной стране, — утверждает А. Мигранян, — не было прямого перехода от тоталитарного режима к демократии. Существовал обязательный промежуточный авторитарный период». В 1973 г. говорил об этом А. Солженицын: «Страшны не авторитарные режимы, но режимы, не отвечающие ни перед кем, ни перед чем».

В борьбе за власть после смерти Сталина острейшим оружием стало разоблачение «культа личности». Затем волна «разоблачений» спала, но «за культом Сталина страна пережила пусть в меньших масштабах, но, тем не менее, все тот же культ Хрущева, а затем Брежнева». Авторы статьи о культе вождя, опубликованной весной 1989 г., не скрывают, что его время еще не истекло. Они видят причину живучести культа и культового сознания в желании «правящего аппарата сохранить такое сознание». В подкрепление они ссылаются на единственный оставшийся авторитет — Ленина, который, якобы, был противником культа. Достаточно обратиться к сборнику статей, речей, высказываний Ленина, озаглавленному «Об авторитете руководителя», чтобы не оставалось сомнения: создатель партии и вождь революции был родоначальником культа вождя. Он не мыслил создаваемого им государства без «строжайшей централизации», без руководителя, обладающего безграничным авторитетом, которому все подчиняются.

На шестом году «перестройки» обнаружилась острая нужда не в культе, но в личности. Обнаружился парадокс: невиданная власть в руках Лидера и невозможность, либо нежелание, ею воспользоваться. Одна из констант поведения Горбачева — повторяемая им угроза: я могу использовать силу. Он обычно добавляет к ней: но не хочу. На XIX партконференции, сославшись на выступление делегата, призвавшего «стукнуть кулаком», Горбачев объявил: «Вообще, можно, товарищи. Если вы с этим согласны, давайте начнем это делать». И вызвал аплодисменты. Но тут же добавил: «Не это нам нужно... Нам надо удержаться от старых методов...» Эти слова также вызвали аплодисменты. В интервью журналу «Тайм» в июне 1990 г. Михаил Горбачев напомнил: «Меня лично критиковали за то, что я слишком мягок или слишком демократичен... Меня также критиковали за нерешительность». Подчеркнув, что его ответ интересен не только американцам, но и советскому народу, он повторил свое кредо: быть в центре, главную опасность представляют экстремисты, «левые» и «правые».

Не прекращаются споры: Горбачев не хочет употреблять силу или не может? Может, но не хочет? Хочет, но не может? Выдвигаются различные аргументы в пользу одного или другого объяснения: от демократических наклонностей Горбачева до малочисленности внутренних войск. Поведение Горбачева на протяжении пяти лет позволяет выделить некоторые черты его характера. «Кто он? — спрашивает журналист Николай Шульгин. — Элегантный лидер европейского типа? Борец за прогресс в стане консерваторов? Добряк? Альенде? Петр Первый?.. Мы знали Горбачева как лидера, призывающего к новой революции. Мы знали Горбачева, голосующего за указы о порядке проведения общественных мероприятий (собраний, митингов и т. п.) и о правах внутренних дел». К этому списку можно многое добавить и впечатление противоречивости усилится. Автор статьи «Кто он?» — знает ответ: Горбачев — лидер-демократ, вводящий механизм, который дает возможность менять кадры снизу; «десять лет Горбачева — и наше политическое процветание гарантировано». Наконец вывод: «Горбачев — идеальный центрист, и в этом разгадка его политической тайны. Когда господствует консервативная тенденция, он кажется радикалом. Когда поднимается радикальная волна, он кажется консерватором. Центр — естественное место Горбачева в политическом пространстве, созданном исключительно благодаря его активности».

Идеальным центристом в середине 20-х годов был — Сталин. Центризм — наиболее удобная политика для лидера в период собирания сил. Но тактика Горбачева многим представляется не столько центристской, сколько колеблющейся, извилистой, решающей вопросы от случая к случаю. Его сторонники говорят, что это — политика гибкая. Можно вспомнить определение Бабеля: «Таинственная кривая ленинской прямой». Кривая прямой, прямая кривой — иначе: марксистско-ленинская диалектика, которую высоко ценит Михаил Горбачев.

Политическое мастерство Горбачева проявляется в его нежелании действовать быстро и решительно. Он предпочитает ждать, медлить, рассчитывать на то, что вопрос созреет, загниет и, может быть, исчезнет. Нередко ожидание позволяет Горбачеву перевернуть ситуацию, казалось бы, для него неблагоприятную. Он ждал 12 дней, прежде чем обратиться к народу после катастрофы в Чернобыле. Но затем сумел представить себя жертвой гонки ядерных вооружений и приобрести сочувствие всего мира. В этом, правда, ему сильно помогли американские специалисты по рекламе, нанятые Кремлем. Письмо «Нины Андреевой», представленное как платформа консервативной оппозиции, ждало ответа 12 дней, посеяв сомнения в умах советских граждан, мгновенно поверивших, что «перестройка» кончена. На последовавшей вскоре XIX партконференции Горбачев без сопротивления получил согласие на свое избрание председателем Верховного совета СССР. Отказавшись от решения конфликта между Арменией и Азербайджаном по поводу Нагорного Карабаха сразу же, когда он приобрел остроту, Горбачев наказал армян, удовлетворил желания азербайджанцев, не обидел мусульман-шиитов, продемонстрировал, что Москва остается гарантом безопасности враждующих братских народов СССР. Изредка Генеральный секретарь действует быстро и решительно: после посадки немецкого самолета на Красной площади он немедленно уволил министра обороны. Слабость советской противовоздушной обороны обернулась политическим выигрышем Горбачева. Медлительное накапливание сил, а затем удар на уничтожение — характерные черты Генерального секретаря, не перестающего чистить центральный аппарат партийной власти. Гюго говорил о Робеспьере — в нем сила прямой линии. Сила Горбачева — линия «ленинская», извилистая, зигзагообразная, «диалектическая».

Важный инструмент в политическом арсенале Михаила Горбачева — страх. Очень скоро после прихода к власти он начал пугать тем, что может ее потерять. Никто из его предшественников не использовал так последовательно этот прием. Он лежал наготове всегда. В 30-е и 40-е годы боялись, что исчезнет Сталин, опасаясь «ястребов», которые могут его заменить. Западные советологи, в первую очередь американские, пугали ужасными последствиями ухода в лучший мир Брежнева. Еще хорошо памятна любовь, которую вызвал повсеместно Юрий Андропов. Эти чувства умело возбуждались соответственными «органами» в стране, у советских граждан, они имели особый успех на Западе. Михаил Горбачев превратил «страхоманию» в профессию. Регулярно, в нужный ему момент, мировая печать поднимает тревогу. Летом 1987 г. он внезапно исчез, что вызвало множество предположений, одно тревожнее другого. Его появление после 52 дней отсутствия успокоило мир. В 1988 г. опасения нарастали и опадали в зависимости от слухов, приходивших из Москвы, и подсчетов сторонников и противников генерального секретаря в Политбюро, производимых на Западе. «Горбачев в опасности», заголовок в «Франкфуртер альгемейне цейтунг», повторяется на всех языках мира. Год спустя — осенью 1989 г. — «Вашингтон пост» публикует статью под неизменным заголовком: «Горбачев в опасности, нуждается в быстрой западной помощи». Не довольствуясь посредничеством мировой печати, Михаил Горбачев говорит об опасностях, окружающих его лично. По московскому телевидению. В телефонном разговоре с президентом Франции Миттераном. Как сообщил французский журналист Стефан Дени, генеральный секретарь предупредил президента: «В день, когда будет объявлено об объединении Германии, сообщение в две строчки известит о том, что в моем кресле сидит советский маршал». В Советском Союзе, правда, есть только один маршал на действительной службе, верный Горбачеву министр обороны Язов, но смысл послания очевиден — берегите меня!

Пять лет «перестройки» дали очевидный для всех итог: неудача экономических реформ, углубление кризиса народного хозяйства, обострение национальных конфликтов, возникновение центробежных стремлений, пробуждение социального недовольства и т. д. и т. д. Внутренняя политика Горбачева обернулась крахом. Все его успехи — внешнеполитические. В советской истории подобного случая не было: лидер гораздо более популярен за рубежами страны, чем дома. При желании можно найти неожиданные аналогии: президент Индонезии Сукарно, президент Ганы Нкрума.

Заграничные успехи Горбачева, выражающиеся в его престиже, в доверии, оказываемом его политике, в горячей поддержке «перестройки», объясняются многими причинами. Прежде всего тем, что основное внимание организаторов культа Горбачева было направлено на Запад. Это было, пользуясь военной терминологией, направление главного удара советских масс-медиа, сумевших великолепно организовать, контролировать и использовать западные средства массовой коммуникации. Во-вторых, издавна имелись разработки различных вариантов советской внешней политики, в том числе и вариант, испробованный под названием «мирное сосуществование», «разрядка» предшественниками Горбачева. Одна из причин невиданного успеха советского лидера за пределами его страны — он скроил себя по образу и подобию того, кого ждали. Именно такого коммунистического вождя западный мир ждет со дня Октябрьской революции: миролюбивого, либерального, демократического, но остающегося верным социалистом. И если бы Горбачев продемонстрировал немного жесткости и жестокости, любовь к нему приняла бы характер необузданной страсти. То, что на родине генерального секретаря представляется политикой извилистой, на Западе видится как мудрая — западного образца — политика компромисса. Западу он дал — разрядку в ранее невиданных масштабах, резкое снижение международной напряженности. Понимание того, что он делает это в собственных интересах, не меняет представления о Горбачеве-миротворце. До сих пор живет миф Сталина — освободителя народов, несмотря на то, что война с Гитлером была для Советского Союза войной за существование, а освобожденные в 1945 г. народы Восточной и Центральной Европы были включены в советскую империю.

Представление о «миротворце-Горбачеве» неизмеримо возросло после того, как осенью 1989 г., которую сравнивали с «весной народов» 1848 г., в социалистических странах Восточной и Центральной Европы произошла смена режимов и компартии потеряли свою «руководящую роль». Репутации генерального секретаря не вредит и то, что постепенно просачивается информация о роли КГБ в «осени народов». Опубликованы свидетельства об участии «органов» в свержении Хоннекера, что стало толчком к развалу ГДР. Английское радио (Би-Би-Си) передало подробности о заговоре, составленном советской и чехословацкой секретными службами с целью заменить во главе компартии Чехословакии «консерваторов» «либералами». С этого началась «бархатная революция», которая, возможно, вышла за пределы плана. Полностью он удался в Румынии, в меньшей степени в Болгарии...

«Дары» Горбачева Западу иногда кажутся чрезмерными: его предложения, проекты, планы опрокидывают прежние представления о советской дипломатии и сеют замешательство. Автор «Загадки Горбачева» говорит, что генеральный секретарь дома, «предлагая новое, чаще всего облекает его в старые, привычные большинству формы». Как бы совершает революцию украдкой, незаметно для участников. Можно сказать, что во внешней политике Горбачев, даже предлагая старое, всегда облекает его в новые формы. И это приносит отличные дивиденды. Киссинджер заметил, что когда западные государственные деятели не понимают происходящих в мире событий, они благодарят Горбачева. Этим объясняется возможность для Горбачева использовать в свою пользу даже отступление, представлять его как победу.

В политическом словаре Горбачева центральное место занимает термин: новое политическое мышление. Это значит, как говорится в «Перестройке», по-новому понять мир, увидеть планету единой. Андрей Грачев, опекающий в ЦК КПСС Францию, говорил по французскому телевидению: социализм — меняет кожу. Это, несомненно, очень точное выражение сути «нового политического мышления». Во внешней политике происходит замена терминов. Важнейшим достижением брежневской эры было, как говорил Горбачев в ноябре 1987 г., «обеспечение военно-стратегического паритета с США». Обратившись к предметному указателю «Избранных речей и статей» генерального секретаря, мы обнаружим во всех 5 томах выражение: «Паритет военно-стратегический, курс США и НАТО на его подрыв и перечень страниц, на которых объясняется необходимость паритета и борьбы с попытками его нарушить». «Этот паритет, — заявлял, например, М. Горбачев вскоре после своего избрания, — надо всемерно беречь ради мира. Он надежно сдерживает агрессивные аппетиты империализма». Автор «Загадки Горбачева» уверяет, что бессмысленно поступают те, кто пытаются найти противоречия в высказываниях генерального секретаря.

Троцкий, определяя в 1933 г. понятие «ленинизма», восхвалял в нем непревзойденную способность к резкой перемене тактики, «к политике крутых поворотов». Соломон Лозовский, председатель Профинтерна, написал в 1924 г., сразу же после смерти Вождя, брошюру «Великий стратег классовой борьбы». Если подойти к Ленину с точки зрения логики, писал Лозовский, то нетрудно обнаружить противоречия. Стоит, однако, подойти к нему с точки зрения диалектики, обнаружится, что никаких противоречий нет. Окажется, что «Ленин применял тактику крутых поворотов». Автор брошюры приводит примеры: «Выступив за немедленный созыв Учредительного собрания в апреле 1917 г., Ленин, захватив власть, немедленно его разгоняет. Сторонник военного коммунизма, он вводит новую экономическую политику. Сторонник революционной войны, он подписывает в 1918 г. Брестский мир с Германией, а в 1920 г. выступает за революционную войну с Польшей. Не кажется ли в связи с этим деятельность Ленина противоречивой? — спрашивает Лозовский. И отвечает: она может показаться такой лишь кабинетным деятелям, лишь сторонникам т. н. логики и рационализма».

26 апреля 1990 г. Михаилу Горбачеву, выступавшему перед рабочими «Уралмаша», прислали записку. В ней говорилось, что, по-видимому, он не принимал участия в составлении «Открытого письма ЦК КПСС о консолидации» (11 апреля), ибо его смысл противоречит тому, что генеральный секретарь и президент говорил в «Слове о Ленине» (20 апреля). Горбачев заявил, что участвовал в составлении Письма, что никакого противоречия нет, а есть — диалектика.

Государственный деятель иногда вынужден менять свои взгляды, приспосабливаясь к меняющейся конъюнктуре. Очевидным остается, что изменения взглядов отражают меняющуюся тактику или стратегию. С 1987 г., сначала рядом с «военно-стратегическим паритетом», а затем вытесняя его все больше и больше, появляется выражение «европейский дом». Наконец «паритет» исчезает из словаря Горбачева совсем, «европейский дом» царствует — безраздельно.

Новая стратегия открыла неожиданные возможности. Нет доказательств существования подробно разработанного плана разложения Европейского сообщества, НАТО — западного союза, который создавался с 1945 г. Можно радоваться «освобождению Восточной и Центральной Европы от коммунизма», появлению коалиционных правительств (по польскому образцу), исключению из конституций статьи о руководящей роли коммунистической партии. Можно — как это будут делать, видимо, все чаще — ставить вопрос о последствиях политики Горбачева. Становятся смешными и бессмысленными все невероятные усилия по созданию Европейского сообщества. Его существование становится ненужным, ибо возможное включение «освободившихся» социалистических стран взорвет Сообщество. Ненужным станет присутствие США в Европе от Адриатики до Тихого океана, ибо квартиру в «Европейском доме» потребует (уже требует) Советский Союз. «Европейский дом» превратится в знакомую советскую коммунальную квартиру.

Концепция «Европейского дома» позволяет полностью компенсировать прежнюю позицию Москвы в бывшем «социалистическом лагере». Нельзя забывать, что не только политические, но и теснейшие экономические узы вяжут «союзные» страны, как их стали называть, с Москвой. Должно пройти очень много времени (и обойдется это очень дорого), прежде чем возникнут новые связи между «освободившимися» странами и Западом. Учитывая это, можно понять почему Михаил Горбачев дал директиву коммунистическим лидерам социалистических стран — не сопротивляться. Пекин продемонстрировал, что подавление народного движения вполне возможно.

Центральное место в стратегии Горбачева принадлежит Германии. Как заметил Сталин: «Исторические параллели всегда рискованны». Тем не менее, определенные константы, связанные с географией и историей, бесспорны. Такой константой являются русско-германские отношения. Если даже не уходить в XIII век, к основанию Ганзы, или в XVIII век, к Петру I, открывшему Немецкую слободу в Москве, и Екатерине II, пригласившей немцев из Мекленбурга на берега Волги (их потомки, выселенные Сталиным в Казахстан, возвращаются через 200 лет на «историческую родину»), можно вспомнить попытки сближения в XIX в., в частности, политику Бисмарка. Октябрьская революция не нарушила константы. Скорее — увеличила ее значение. Два важнейших дипломатических события ленинского времени — заключение, в ожидании мировой революции, договоров с Германией в Брест-Литовске и Рапалло. В 1931 г. Сталин, признавая: «Мы уважаем американскую деловитость во всем — в промышленности, технике, в литературе, в жизни», настаивал: «Но если уж говорить о наших симпатиях к какой-либо нации, или вернее к большинству какой-либо нации, то, конечно, надо говорить о наших симпатиях к немцам. С этими симпатиями не сравнить наших чувств к американцам».

Потом были пакт Сталин — Гитлер и война. Но через 45 лет после войны советская внешняя политика вернулась к ситуации, описанной Сталиным: уважение к американцам, симпатии к немцам. Решившись на рискованную аналогию, можно представить себе возрождение проекта Бисмарка (1872 г.) — «союза трех императоров» — с тем, что один будет именоваться генеральным секретарем и президентом СССР, другой — президентом США, третий — канцлером объединенной Германии.

Американцы говорят: не можешь победить — присоединись. Внешнеполитическая линия Горбачева, исходящая из невозможности в данный момент победить, принесла ему значительные успехи. Президент Горбачев и президент Буш объявили в декабре 1989 г. на Мальте: холодная война закончена, началась новая эра. Встреча Горбачева с Бушем в июне 1990 г. в Вашингтоне объявлена последней «на высшем уровне». Имеется в виду, что последующие встречи будут рядовыми, между «нормальными» государствами.

Встреча Горбачева с Бушем в сентябре 1990 г. перевела отношения между двумя державами на уровень «союза». Можно сказать, что если бы «иракского конфликта» не было — Горбачев бы его выдумал. В июне 1941 г., после нападения Гитлера на Советский Союз, Черчилль выступая в палате общин объявил о поддержке Великобританией советского сопротивления нацистской армии. Английский премьер, воевавший против коммунизма с первого дня Октябрьской революции, объяснил изменение политики необходимостью. Он добавил: если бы дьявол объявил войну Гитлеру, я сказал бы о нем доброе слово в палате общин. В 1990 г. США не находятся в отчаянном положении Великобритании, в одиночку воевавшей с гитлеровской Германией, поэтому восхваление Горбачева представляется чрезмерным и преждевременным.

В июле 1990 г. Горбачев собрал в Кремле группу экономистов — горячих сторонников рыночной экономики. Он объяснил им, в частности, мотивы своей внешней политики: нам нужны западные кредиты; необходимые нам 20 млрд. долларов для американцев, японцев, немцев не представляют огромной суммы. «Дело не в том, что им жалко этих денег, — говорил Горбачев, — а в том, что мы не добились, чтобы они нам доверяли». Встреча с экономистами состоялась после конференции 7 богатейших стран мира в Хьюстоне. Буш был на этой конференции чрезвычайно сдержан по отношению к щедрым планам Западной Европы. Горбачев позвонил ему и пугал: «Мы можем обойтись без вас, но придется подкрутить гайки, замедлить перестройку».

В Хельсинки, куда Горбачев приехал с обещаниями поддержки политики США на Ближнем Востоке, Буш ему окончательно поверил. Золотой дождь должен пролиться на умирающие от финансовой (и не только, конечно) засухи планов «перестройки».

«Перестройка» получила официальное одобрение США. Мы должны поблагодарить Запад, писал автор «Загадки Горбачева», «чутко и терпеливо ожидавший реформ на Востоке, доброжелательно откликнувшийся на первые попытки гласности, заметивший как бы вскользь брошенные слова об общечеловеческих ценностях, разъяснивший нам устами своих лучших людей те достоинства политики Горбачева, которых мы не видели или боялись увидеть». Ставка Михаила Горбачева на Запад принесла дивиденды. Запад выбрал Горбачева, вложил все яйца в одну корзину Доверия его демократическим наклонностям, его желанию изменить Советский Союз. «Весна народов», обрадовавшая мир в конце 1989 г., стала решающим аргументом в пользу советского лидера.

Наблюдатели расходятся в определении политической игры, которую ведет Горбачев. Иногда говорят о покере. Чаще говорят о «национальной русской игре» — шахматах. Если согласиться с этим, то можно сказать, что Генеральный секретарь — шахматный игрок, который не рассчитывает партию на много ходов вперед. Он ограничивается двумя-тремя ходами, сохраняя за собой право смахнуть фигуры с доски и начать новую партию, если та, которую он играет, грозит поражением. В самом начале он выговорил себе «право на ошибку»: «Не страшно, если кто-то ошибается. У нас такая авторитетная партия, такая сильная советская власть, такое огромное к ним доверие народа, что мы сумеем поправить ту или иную ошибку, извлечь из нее уроки на будущее». Так уверенно говорил он в первую годовщину после прихода к власти. И не отказался от «права на ошибку» через пять лет, ссылаясь на неизведанность пути, по которому ведет страну.

На протяжении пяти лет партия, разыгрываемая с Западом, приносила только удачи. Обещанная Горбачеву поддержка в сохранении в неприкосновенности послевоенных границ в Европе, подтверждение наличия двух блоков (с изменением статуса членов Варшавского договора) — это тот успех, который возмещает ему поражения во внутренней политике. Западная поддержка важна и тем, что именно Запад признает Горбачева единственным и незаменимым советским лидером, приносит авторитет и благословение, которых ему начинает не хватать дома.

 

Президент СССР

В марте 1990 г. Михаил Горбачев достиг высшей власти: был избран на никогда ранее не существовавший пост Президента СССР. До этого момента он использовал все возможности советской системы, задуманной Лениным, преодолевая ее бицефальность (партия и государство) традиционным путем. Создание поста Президента — важная реформа политической структуры. Генеральный секретарь перестал быть фактическим, но неконституционным Хозяином государства, даже если он избирался дополнительно премьер-министром или председателем Верховного Совета СССР. Реформа, в частности, устранила органическую слабость советской системы: очередному генеральному секретарю не придется «завоевывать» реальную власть после избрания, ибо, как можно предвидеть, он будет избираться одновременно Президентом, функции которого определены конституцией. Возможно также, что пост генерального секретаря потеряет свое былое значение. Таким образом — Седьмой секретарь будет последним.

Михаил Горбачев, и это можно рассматривать как характерный синоним «перестройки», был избран президентом в нарушение закона, который он сам подписал. В виде исключения выборы происходили не путем всенародного волеизъявления, но на съезде народных депутатов, где генеральный секретарь был единственным кандидатом. Выдвинутым партией.

Президент СССР только начал свою деятельность, сделал только первые шаги. Можно, однако, заметить, что ходит он и действует точно так же, как Генеральный секретарь. В числе самых первых законов — «О защите чести и достоинстве Президента СССР». За публичное оскорбление Президента или клеветы — наказание — до 2 лет лишения свободы или штраф до 3 тыс. руб. Те же действия, но с использованием печати караются 6 годами тюрьмы и 25 тыс. руб. штрафа. Были опубликованы законы о резиденции Президента (Кремль), о его зарплате (2 тыс. руб.), о его даче и т. д.

Более важное значение имеет состав Президентского совета — органа, предусмотренного конституцией, состав которого предоставлен воле Президента. Горбачев подобрал в Совет 16 человек. Из них — 10 членов ЦК (в т. ч. — 7 членов и кандидатов в члены Политбюро), 7 — функционеры партийного и комсомольского аппаратов, 6 — члены правительства (многие из них занимают по нескольку постов), 15 из членов Совета — члены КПСС, 11 — русские. В Совет вошли — трое ученых, два представителя рабочего класса, два писателя — Чингиз Айтматов и Валентин Распутин.

Обращает на себя внимание включение в Президентский совет «горбачевского» ядра Политбюро. Как обычно, Генеральный секретарь, а теперь и Президент, умышленно разделяет функции, поручает их одновременно нескольким исполнителям. Политбюро теряет свое значение, но и Президентский совет его не приобретает. Увеличивает власть лишь тот, кто руководит двумя институтами одновременно.

Значение Президентского совета связано и с тем, что партия согласилась отказаться от монополии на власть, обеспеченную ей прежней редакцией статьи 6-й конституции СССР, но наделила руководящую группу вокруг Президента единственной политической властью в стране. Осуществлена рокировка, перестановка на шахматной доске власти без введения новых фигур.

Горбачев достиг высшей власти. Хорошо знающий его Борис Ельцин рассказывает: «...его все больше захватывал процесс власти, жажда управлять, ему хотелось чувствовать эту власть — ежеминутно, всегда. Чтобы выполнялись только его поручения, только его мнение было последним, окончательным, правильным».

 

Слова, слова, слова

Все великие революции обязаны своим происхождением и успеху устной речи, людям, которые привлекали сторонников ораторским талантом...
Гитлер

Никому не пришло в голову назвать Михаила Горбачева великим оратором. Канцлер Коль обнаружил — в недобрую для себя минуту — параллель между талантами Горбачева и Геббельса: «Не нужно принимать Горбачева за либерала, генеральный секретарь ЦК КПСС — современный коммунистический лидер. Он никогда не был ни в Калифорнии, ни в Голливуде, но он знает толк в социальной психологии „паблик релейшнс“. Геббельс тоже знал в этом толк. Следует называть вещи своими именами». Буря в Москве, вызванная неприятным сравнением, вынудила Гельмута Коля отказаться от своих слов. Но они были произнесены.

Сопоставление двух экспертов в области социальной психологии должно учитывать принципиальную разницу: Горбачев — плохой, скучный оратор. Который, к тому же, говорит очень много, несравненно больше, чем любой другой его предшественник, исключая, может быть, Ленина. Изгибы генеральной линии Горбачева на протяжении пяти лет, противоречия, отказ от одних решений, замена их прямо противоположными — можно рассматривать как временные факторы реализации основной цели — достижения власти. Постоянным фактором остается дискурс Горбачева: форма и неизменно сохраняемые ключевые слова. Американский комментатор А. М. Розенталь удивлялся тому, что хотя Горбачев не перестает повторять, что он не имеет намерения руководить организацией смерти коммунизма в своей стране, ему не верят: «Удивительно, как Запад отказывается поверить ему в одном только пункте». Настаивая на своем, Горбачев в интервью для «Тайм» в июне 1990 г. повторяет: «Я всегда был и остаюсь коммунистом».

Важнейшая особенность риторики Горбачева — ее миротворческий характер. Советские портретисты единодушны: «Он — политический миротворец», «это метод политики терпимости, умиротворения...» Слушая или читая речи Горбачева, нельзя отделаться от впечатления, что он уговаривает своих слушателей, зрителей, читателей. Как нельзя лучше подходит к нему слово, которое в 1917 г. наклеили на Керенского: главноуговаривающий.

Это риторика, нацеленная прежде всего на Запад, привыкший к методам политического компромисса. Она вызывает в Советском Союзе — по непривычности или в связи с тем, что Горбачев злоупотребляет ею или потому, что она представляется неадекватной перед лицом глубинных конфликтов, — раздражение и остается совершенно неэффективной. Генеральный секретарь не отказывается от нее, ибо она дает блестящие результаты за рубежом. И потому, что беспредельно самоуверенный, он рассчитывает на успех. «Я оптимист, — объявил Горбачев, — на основе глубоких знаний». Кроме «глубоких знаний» в основе горбачевской риторики лежит презрение к аудитории. Клод Симон рассказывает, что залитый потоком слов, оргией речей, один из членов делегации, приглашенной на Форум («американец, он был не только вторым мужем самой красивой женщины на свете, но и драматургом, писавшим пьесы, имевшие успех...») прислал ему записку: «Они нас презирают...» Советские руководители всегда презирали своих собеседников. Андрей Сахаров, рассказывая о разговоре с Горбачевым, подчеркивает, что на лице Лидера ни разу не появилась обычная — по отношению к академику — «полублагожелательная-полуснисходительная улыбка». В неприятном разговоре с Сахаровым — с глазу на глаз — Михаил Горбачев не пожелал, видимо, надевать маску.

Случается, что Горбачев, очень обдуманно, перед экранами телевизоров, председательствуя на заседаниях съезда народных депутатов, Верховного совета СССР, не скрывает своего недовольства, презрения, обрывает выступающих, демонстрируя наличие «сильной руки» под бархатной перчаткой. Так можно расценить и взрыв гнева на Красной площади 1 мая 1990 г., выразившийся в уходе с Мавзолея.

Дискурс Горбачева, как Галлия времен Цезаря, делится на три части. Речи; разговоры — прямой диалог с народом; статьи. Речи Михаила Горбачева, как правило, длинные, скучные, без какой-либо внутренней структуры, с нищим словарным запасом, с типичными для партийного языка искажениями стилистики, нередко и грамматики, русского языка. Они лишены стройности сталинских текстов, с их ограниченной, примитивной структурой, но построенных по классическим правилам риторики и катехизиса. Они лишены эмоциональной увлеченности выступлений Хрущева. В речах Горбачева нет, как это было у Сталина и, в меньшей степени, у Хрущева, литературных цитат и реминисценций. Вялость, монотонность, безмускульность речей Горбачева не позволяет выбрать из них броские, яркие фразы, которые можно было бы использовать в качестве цитат или лозунгов. Как советская экономика, для которой основным критерием эффективности остается до сих пор количество, Горбачев подменяет все качества ораторской речи обилием слов. Он часто повторяет буквально те же речи по нескольку раз. Риторика Горбачева — продолжение по нисходящей дискурса брежневской эпохи.

«Разговоры с народом» занимают в тактике Горбачева заметное место. В романах о Сталине, написанных при жизни Отца и Учителя (Петр Павленко, Михаил Бубеннов и др.), любили изображать товарища Сталина, разговаривающего доброжелательно, понимающе, по-отечески с простыми рабочими, солдатами в лазарете. Это была чистая фантазия, потому что Сталин выезжал в последний раз «в народ» в 1928 г. — подгонять сибирских мужиков отдавать хлеб, и это оставило у него неприятные воспоминания. Михаил Горбачев как бы реализует фантазии о сталинском общении с народом. Никита Хрущев любил вступать в разговор с «народом» — в колхозе, на заводе. Горбачев превратил «диалог» в регулярную практику.

Горбачевский «диалог» оформляется либо как интервью: никто из советских лидеров не давал их столько, либо как разговор между «народом» и Вождем. Существует рутина таких разговоров. Если они происходят на улице (как это часто бывает), то на фотографиях, увековечивающих исторический момент, видно: в центре — Он, вокруг, несколько отдаленная, чтобы создать пустое пространство, символизирующее расстояние между Вождем и народом, — масса. Публикация в одном (или — после пяти лет) в нескольких томах только «разговоров» продемонстрировала бы, что независимо от места беседы, от географического пункта, вопросы задаются те же самые. Может — при чтении «разговоров» — возникнуть впечатление инсценировки, присутствия в толпе «вопросчиков», которые сопровождают Генерального секретаря в его поездках. Хорошо знающий советскую «политическую кухню», Борис Ельцин «лично жалеет, что Горбачев не принимает участия в митингах. Для него это было бы более чем полезно. Ему, привыкшему к разговорам со специально подготовленными, отобранными, доставленными на автобусах людьми, изображающими трудящиеся массы...»

Темы вопросов связаны с актуальностью. Мошенник Остап Бендер жаловался, что не любит выступать под видом индусского мага, ибо ему всегда задавали те же самые вопросы: правда ли, что Христос был евреем, и почему нет сливочного масла? Горбачеву не задают вопроса о Христе, хотя в Ленинграде его спросили об отношении к религии, а также: «Вы лично верите в Бога?» Ответ на первый вопрос был легким: «Я стою на позициях нашей Конституции». Ответ на второй категорический: «Нет, конечно! Знаю только, что меня крестили и при крещении сменили имя». Вопросы, как правило, вращаются в кругу проблем, волнующих население: очереди и дефицит продовольственных товаров, жилищный кризис, кооперативы, вызывающие негодование, плохое качество товаров и т. п. Ответы не приносят ничего нового, чего не было бы в речах и статьях. Они создают видимость диалога, разговора по душам между Лидером и Народом. Исследовательница советских масс-медиа Нора Букс отмечает, что прием диалога стал важной особенностью журналистской техники «гласности». Он «подразумевает равноправие участвующих голосов, снимает условие категоричности выносимых решений и оценок, способствует эффекту соучастия... обеспечивает ощущение непосредственного, личностного обращения к реципиенту». Диалог, — замечает Нора Букс, — свидетельствует о преобладании «медиативной функции над информативной».

Прием «диалога» позволяет Горбачеву демонстрировать свою «откровенность», человечность, заботу о людях, быть несколько более раскованным, чем в публичных выступлениях, оставаясь, тем не менее, Отцом, поучающим неразумных детей. Он объясняет колхозникам: «Первоочередная задача — своевременно убрать все, что выращено...» Зайдя в магазин, заботливо спрашивает: «Здесь всегда так много всего?» Мудро изрекает: «Жилье, особенно для молодой семьи, — это очень важно». Позволяет заглянуть в свой личный мир: «Как-то мы с Раисой Максимовной читали Достоевского...» Делится эстетическими взглядами: «Действительно, природа здесь необычная, я бы сказал так: интересная природа».

При каждой встрече с народом Михаил Горбачев неизменно и обязательно задает свой главный вопрос: «Я хочу вас спросить: вы за настоящую перестройку? Или пусть она потихоньку идет?» И неизбежно слышит голоса: «За перестройку». Диалог не прерывается. В Риге — «Горбачев: Есть у вас сомнения относительно нашей политики? Голоса: нет... Горбачев: Поддержка? Голоса: Полная поддержка». В Мурманске: «Голос: У нас перестройку все поддерживают. Горбачев: Да, я вижу. Вижу ваши деда. Сейчас так и надо». В Москве» «Горбачев: Ваше рабочее мнение для нас очень важно. Из ваших слов я понял, что политика перестройки укоренилась в рабочей среде». В Сибири: «Голоса: Хотим, чтобы Вы лично довели до конца перестройку, а мы в нее верим. Горбачев: Общее мнение? Голоса: общее».

Диалог, игра в «прямую демократию» должны повышать популярность Лидера, обеспечивать ему всенародную поддержку, которая сделала бы его совершенно независимым. Вождь партии, глава государства и, в дополнение, любимый народный трибун. Един в трех лицах — таков Седьмой секретарь, таким он хочет быть. Это цель его восхождения к высшей власти.

Анализируя накануне встречи на Мальте словарный запас президента Буша, советский журналист заметил, что самое повторяемое слово: осторожность, осмотрительность (prudent). Словарный запас Михаила Горбачева невелик. Если не считать нескольких «личных» словечек, вроде «маховика», который обещал раскрутить в 1985 г. и возлагает на него надежды пять лет спустя, вроде «прибавить в работе», генеральный секретарь держится за старые испытанные слова. Давно известны и широко использовались даже ключевые лозунги эры «нового политического мышления»: перестройка, гласность. Слова появляются, выходят на авансцену, затем могут быть отправлены за кулисы, а потом вызваны снова. Третье слово триады, обозначившей рождение «перестройки», — ускорение, слиняло после краха стратегии увеличения выпуска продукции, появившись вновь осенью 1989 г. как обещание быстрого улучшения продовольственного положения, но исчезнув опять после неудачной попытки «радикальной реформы» начала 1990 г.

В словарном запасе Горбачева обращают на себя внимание слова, обозначающие его тактику — уклончивую, виляющую, склонную к резким переменам. Он очень любит употреблять слово «подход» во множественном числе — подходы, как синоним путей или методов решения проблемы. Заявляя — «не все как надо», он имеет в виду: «все не как надо». Прямое — «непонимание» — он подменяет осторожным «недопониманием». Стратегию определяют, наряду с «триадой», такие термины, как «новое политическое мышление», человеческий фактор, гуманный социализм, цивилизация. Их достоинства — неопределенность и всеохватность. 

Как и все его предшественники, Горбачев использует важнейший прием советской риторики — прилагательное, меняющее по желанию смысл существительного. После «развитого», «зрелого» социализма эпохи Брежнева пришло время социализма «гуманного». «Мы строим гуманный социализм», — заявляет Генеральный секретарь в директивной теоретической статье, предупреждая, что «общественная мысль в основном и главном не превзошла марксову идею построения «царства свободы...» Но гуманный социализм на основе марксизма-ленинизма, предлагаемый Горбачевым как цель перестройки, был всегдашним стремлением советских руководителей. «Краткий политический словарь» в 1983 г. настаивал на том, что «подлинным гуманизмом является гуманизм социалистический. Его теоретическую основу составляет марксизм-ленинизм».

Необходимый элемент горбачевских текстов — повторение. И здесь он верный ученик ленинско-сталинской школы риторики. С той разницей, что в композиции ленинских речей повторение использовалось для построения квадрата, сосредоточивающего внимание, зажимающего мысль в тесное кольцо единственного выхода. Ленин, например, употребляет глагол во всех трех формах: было, есть и будет. Сталин, следуя за вождем революции, создавал гипнотический, усыпляющий эффект, повторяя без изменения ту же конструкцию. Например: «У нас не было... у нас есть теперь... у нас не было... у нас есть теперь...» Горбачев поступает иначе. Он пытается создать видимость открытости и «плюрализма», повторяя слово в различных комбинациях, которые выражают неизменный смысл. В статье «Социалистическая идея и революционная перестройка» 10 раз употребляется слово «цивилизация»: «...в контексте современного этапа развития человеческой цивилизации»; «Маркс и Энгельс... представили научный социализм, как закономерный продукт прогресса цивилизации и исторического творчества народа»; «в общецивилизованном плане мы остались как бы в прошлой технологической эпохе», «мы являемся частью человеческой цивилизации»; «к числу достижений цивилизации относятся...»; «общецивилизационный механизм»; «вектор классового начала совпадал с направлением прогресса цивилизации по пути к свободе и миру»; «условия жизни, естественные для всякого цивилизованного государства»; «мир социализма движется к общим для всего человечества целям в рамках единой цивилизации, не отказываясь от своих ценностей и приоритетов». Мысль автора понятна: цивилизация для него — принадлежность к человечеству («человечество», «общечеловеческое» многократно употребляется в статье как синоним «цивилизации») социалистической системы, ее нормальность, несмотря на сохранение «своих ценностей и приоритетов»: т. е. марксизма-ленинизма, как «мировоззрения и ценностных установок» и коммунистической партии, как «политического авангарда советского общества», функцией которой остается «осмысливать происходящие процессы, определять и предлагать политику, осуществлять прогностическую деятельность...» Несмотря на нежелание отказываться «от самой идеи обобществления, приоритета общественной собственности», а также от «общеизвестных преимуществ централизма и планирования в больших масштабах».

Избитые истины: стиль — это человек. Или, перефразируя: скажи мне, как ты пишешь, и я скажу — кто ты такой. Серый, плоский, неприметный стиль речей, статей, разговоров Горбачева великолепно служит цели: скрывает мысли и подлинные намерения автора, возможно, неясные до конца ему самому. Стиль Горбачева поворачивается к различной аудитории разными гранями. Американский журналист в Москве, видевший 11 декабря 1989 г. на телевизионном экране Горбачева в роли председателя съезда народных депутатов резко, безжалостно, презрительно трактовавшего Андрея Сахарова, умершего два дня спустя, удивлялся, что это был тот же самый президент Горбачев, которого мир видел на Мальте улыбающимся, милым, доброжелательным ко всему человечеству. Есть в этом стиле нечто актерское, Горбачев надевает и снимает разные маски. Великолепный кинорежиссер Сергей Параджанов, остроумный любитель парадоксов, говорил во время визита во Францию, что когда Михаил Горбачев потеряет свою должность в Кремле, он возьмет его за руку и поведет в театр играть Гамлета. Режиссер нашел отличную роль для нынешнего Генерального секретаря. Принц датский, несмотря на свои колебания, ликвидировал немало персонажей трагедии Шекспира.

Ощущение слова Горбачева как маски, ощущение советского языка как маскировки, прикрывающей реальность, вызвано раздвоением между традиционной речью и миражом радикальных перемен, начинающих новую эру в истории. Увеличилась частотность употребления одних знакомых слов — демократия, перестройка, гласность, сократилась частотность других знакомых слов. Реже поют, например, песню, в которой есть слова: «Москва — самый справедливый город на земле...» Начинают посмеиваться над лозунгами типа: «Слава великому советскому народу — строителю социализма!»; «Советский народ — вечный строитель коммунизма!»; «Принимай, Родина, серную кислоту!»; «Октябрьская революция — главное событие века!» и т. д. Тем не менее, эти лозунги, над которыми безжалостно издевался в своих сатирах Александр Зиновьев, продолжают украшать советские города и веси. Об Октябрьской революции как главном событии века не перестает говорить Горбачев.

Раздвоение между словом и проектом, воспринимаемое как маска, породило знаменитый вопрос: искренен ли Горбачев? Такого вопроса не ставили по отношению к Ленину и его преемникам. Все было очевидно. Сталина, например, считали либо либералом, либо бандитом, либо революционером. Не было сомнений в реформаторстве Хрущева или миролюбии инициатора разрядки Брежнева. Михаил Горбачев — неуловим. Он говорит одно, делает другое, потом заявляет третье. Во время первой поездки во Францию, отвечая на вопросы директора «Юманите», Горбачев поразил откровенным ответом на вопрос: «Есть ли еще очереди?». Он ответил: «Да». Разъяснив: «Особенно за товарами высокого качества, спрос на которые еще не удовлетворяется». Этот ответ может служить моделью горбачевского стиля: мнимая откровенность и реальная ложь. Как рассказывают путешественники, в грузинском городе Боржоми вопрос десталинизации решили в горбачевском стиле. На памятнике Сталину, срезав его имя, написали: «Киров». Сталин исчез, а к тому же были сэкономлены средства.

Как заклинание повторяется в речах генерального секретаря, в статьях и выступлениях всех сторонников «перестройки» слово: необратимость. «...Перестройка, обновление жизни общества на принципах гуманного демократического социализма стали необратимы», — декларировал, например, Горбачев на втором съезде народных депутатов. Эта магическая формула является вариантом наиболее известного лозунга предшествующей эпохи: «Коммунизм неизбежен».

Шесть томов «Избранных речей и статей» Горбачева снабжены предметным указателем. Это — «возвращение к Ленину»: в сочинениях генеральных секретарей — от Сталина до Черненко — предметного указателя не было. Но возвращение не полное — ибо к сочинениям Ленина даны также именные указатели. У Горбачева их нет: его тома — это безлюдная пустыня, в которой бродит тень Владимира Ильича и редко-редко возникает фантом Маркса. Зато предметный указатель полон до слез знакомых выражений, терминов, лозунгов: авангардная роль коммунистов; благосостояние советского народа; воспитание идейно-политическое, трудовое, нравственное; коммунизм, коммунистическое строительство; содружество социалистических государств; управление народным хозяйством, его коренная перестройка; цена, ценообразование, реформа. И т. д. и т. д. Эти выражения, термины, лозунги проходят через все сочинения.

В «Слове о Ленине», выступлении на торжественном заседании по поводу 120-й годовщины рождения Вождя, Горбачев настаивает на бесконечно привычных «основах ленинизма»: без Ленина не обойтись; «отвернуться» от Ленина «означало бы подрубать корень общества и государства, опустошая умы и сердца поколений» и т. д. Последний из наследников Ленина настаивает: «Обществу нужна авангардная партия социалистического выбора»; «в нашем обществе, к которому мы идем через перестройку, должна действовать и обновленная, реформированная Коммунистическая партия». Центральный комитет КПСС, руководимый генеральным секретарем, определяя основные черты «идеологии обновления», идеологии «перестройки», подчеркивает «верность творческому духу материалистического мировоззрения и диалектической методологии Маркса, Энгельса, Ленина».

Нельзя сомневаться в искренности Горбачева, когда он объявляет: «Я был и остаюсь коммунистом», когда говорит о верности «истмату и диамату» основоположникам, Учению. В разговоре с уральскими рабочими Михаил Горбачев выражается просто и понятно: «Придется многое менять, убирать. Но — не до основания».

Семантическое поле горбачевской риторики остается неизменным.

 

Глава двадцать первая. Вместо заключения

В этой стране признание тирании выглядит почти как прогресс.
Кюстин

Цель перестройки — превращение хлева в роскошную трехкомнатную квартиру, не выселяя свиней.
Чешский анекдот

Журналисты жалуются: положение такое неустойчивое, что даже они не поспевают за ним. История на марше — говорили раньше. Сегодня можно сказать: история в беге. Так бывало в прошлом. «Весна народов» в 1848 г.: в январе восстания в итальянских провинциях Австрии, в феврале — массовые демонстрации в Париже вынуждают уйти с престола последнего Бурбона, в марте — волнения в Вене сваливают всесильного Меттерниха, в апреле — Венгрия получает конституцию, в мае — в Берлине под давлением манифестаций из города выводятся прусские войска и назначается либеральное правительство; в Праге подписываются массовые петиции с требованиями национальных прав; германский парламент обсуждает вопрос единства страны, в июле в Австрии входящие в империю народы выбирают парламенты всеобщим голосованием. Книга, которой будет суждена широкая известность, — «Коммунистический манифест» — выходит в это время, начинаясь словами: «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма». А потом приходит контрреволюция — в конце 1849 г. отобраны все либеральные завоевания, — реакция торжествует. Весна 1945 г. снова была временем потрясений, надежд и горьких разочарований. Громя нацистские армии, в Восточную и Центральную Европу, приходила Советская армия, устанавливая коммунистические режимы: в Варшаве, Праге, Берлине, Будапеште, Бухаресте... Призрак коммунизма обретал плоть, из которой десятилетиями будет течь кровь.

Осень 1989 г. соблазнительно сравнить с «весной народов». Народные манифестации в столицах стран социалистического лагеря вынуждают коммунистов отказаться от монополии, поделиться властью с оппозицией, которая одерживает победу еще до своего реального возникновения. В последние дни 1989 г. в Бухаресте демонстранты несут плакат: 10 лет в Польше, 10 месяцев в Венгрии, 10 недель в ГДР, 10 дней в Праге. Считанные дни остаются «гению Карпат» Чаушеску. Соблазнительная аналогия порождает вопросы. Прежде всего, привлекает внимание сходство сценария: в Будапеште, Праге, Берлине, Бухаресте (Польша выглядит исключением) демонстрации сметают без сопротивления казалось вечных вождей местных компартий. Есть все основания полагать, что толчком к переменам было выраженное Москвой решение не поддерживать Живкова, Хоннекера, Якеша и др.

Согласившись на «перестройку» социалистического лагеря, Михаил Горбачев рассчитывает на то, что оппозиция примет на себя тяжесть экономических реформ, на отсутствие у оппозиции программы трансформации обществ после десятилетий коммунистической власти, на разобщенность в рядах оппозиции. Пример Польши, которую Горбачев называет «опытным полем», свидетельствует о том, что у этих расчетов имеются основания. Польский публицист Витольд Харламп писал в конце 1989 г.: «Полуправду всей нашей ситуации очень трудно вынести. В конце концов наши люди идут под руки с тем, кто разрушил эту страну, идут танцевальным шагом, в согласии, которое увеличивается по мере того, как страна разваливается». Расчет Горбачева на то, что восстановление экономики социалистических стран затянется, последствия допущения капиталистических элементов и их влияние на население трудно предсказуемы, а тем временем генеральный секретарь получает дивиденды своего либерализма на Западе. Поддержка Запада все больше становится основным рычагом власти Горбачева.

Джеймс Рестон выразил убеждение, что в политике, как и в любви, приходит время, когда необходимо поцеловать девушку. Во внешней политике, в отношениях с бывшими странами социалистического лагеря Горбачев не перестает «целовать девушку». Нецелованной остается девушка подлинных реформ в Советском Союзе.

В декабре 1989 г. под нажимом Горбачева второй съезд народных депутатов отказался обсуждать важнейшие, неотложные вопросы. В Обращении Андрея Сахарова и четырех других народных депутатов о проведении 11 декабря — накануне съезда — политической предупредительной забастовки говорится, в частности: «Откладывается принятие основных экономических законов — „О собственности“, „О предприятии“ и важнейшего закона „О земле“, который дал бы, наконец, крестьянству право быть хозяином. Верховный Совет СССР долго не включал в повестку дня Съезда вопроса о статье 6-й Конституции СССР». К этому перечню можно добавить уголовное законодательство и закон о печати, ждавшие реформы более пяти лет. Второй съезд советов утвердил 13-й пятилетний план, возвращающий страну, практически, назад, к доперестроечной структуре. Возражая премьер-министру Рыжкову, представившему новые экономические директивы, известный экономист Гавриил Попов заявил: «Мы не нуждаемся в 13-м пятилетнем плане. Нам нужен первый пятилетний план реформ: первый, отвергающий командно-административную реформу, первый, ликвидирующий централизм, первый, дающий независимость предприятиям и республикам».

Андрей Сахаров, добившись личной встречи с Горбачевым после первого съезда народных депутатов летом 1989 г., предупреждал его: «Михаил Сергеевич! Не мне объяснять вам, насколько серьезно положение в стране, как недоволен народ, как все ждут, что положение будет ухудшаться. Возник кризис доверия в стране по отношению к руководству и партии. Ваш личный авторитет и популярность упали до нуля. Народ не может больше ждать, получая только обещания. Средний курс в такой ситуации по существу невозможен». Полгода спустя, за несколько часов до смерти, выступая на собрании Межрегиональной депутатской группы, Сахаров сформулировал основы политической оппозиции, принципы новой политической партии. Эволюция Андрея Сахарова, превращение противника ядерного оружия, защитника прав человека, борца с репрессиями, поверившего на короткое время, что Горбачев воплощает надежды изменения советской системы, в политического деятеля, инициатора создания политической партии — демонстрация неудачи горбачевской «перестройки». Руководство, говорил Сахаров, «ведет страну к катастрофе, затягивая процесс перестройки на много лет... Разочарование в стране уже нарастает. И это разочарование делает невозможным эволюционный путь развития в нашей стране. Единственный путь, единственная возможность эволюционного пути — это радикализация перестройки».

Михаил Горбачев категорически отвергает этот путь. В разговоре с глазу на глаз с Андреем Сахаровым он объявил: «Любые скачки приводят к откатыванию назад. Я не поддамся никакому шантажу, ни справа, ни слева, и буду проводить ту линию, которую считаю нужной, несмотря ни на какое давление». Центризм советского Лидера оборачивается подлинным откатыванием назад. Экономист Василий Селюнин, критикуя экономическую стратегию, изложенную в 13-м пятилетнем плане, исходящую из решения сначала стабилизировать положение, а потом проводить коренные реформы, или, иными словами, заменить реформы чрезвычайными мерами в рамках прежней системы, напомнил об очевидной аналогии. Сталин в 1929—1933 гг. «оздоровлял финансовую систему путем выкачивания денег у населения — повышая цены и строго контролируя зарплату. В 1947 г. Сталин вернулся к этому методу, проведя грабительскую денежную реформу. Знаменитый писатель-фантаст Айзек Азимов, физик по специальности, объясняет, что для понимания вселенной необходимо упростить насколько возможно проблему, включив в анализ только те свойства и характеристики, которые необходимы для понимания. Если вы хотите выяснить, как предмет падает, вас не должно заботить новый он или старый, красный или зеленый, имеет запах или нет... Это упрощение вы можете называть моделью...» Подробно рассмотрев различные стороны деятельности Михаила Горбачева, исходя из того, что он является инициатором «Перестройки» и главным его мотором, стоит в заключение задать вопрос: почему? Почему генеральный секретарь, придя к власти в марте 1985 г., начал политику, которая пять лет спустя дала результаты, вызывающие всеобщее недоумение? В странах бывшего социалистического лагеря сметены старые лидеры. Оппозиция приняла на себя ответственность за жизнь страны, сотрудничая с коммунистами. Нет сомнения, что Москва способствовала разными способами: используя свое влияние и своих людей в органах безопасности, в армии, во всех центрах власти. Ни в коем случае не уменьшая народного гнева, копившегося со дня установления коммунистических режимов, нельзя при анализе событий сбрасывать со счетов роль Москвы. Роль Горбачева. Почему? Можно предположить (до того, как появятся документы), что «доктрина Горбачева», заменившая «доктрину Брежнева», имеет целью сохранение союзных отношений со странами бывшего лагеря на новых основах. Выступление в роли «освободителя» даст Михаилу Горбачеву вечную благодарность Запада, в поддержке которого он жизненно нуждается.

Неудачи преследовали его на протяжении 5 лет в родной стране. Сегодня очевидно: сила советской системы — закостенелость — является ее главной слабостью: события в ГДР, Чехословакии, Румынии показали, как быстро ломается режим. При условии, и это очевидно Горбачеву, отсутствия на вершине пирамиды власти подлинного Вождя.

Горбачев, не раз говоривший, что ищет у Ленина ответы на вопросы, возможно видел заметку, сделанную вождем партии и революции на полях «О войне» Клаузевица: «Хороший вождь и... недоверие к людям».

Хороший вождь? Можно ли так назвать Михаила Горбачева? Он добился абсолютной власти. Не ограничиваясь постами генерального секретаря и председателя Верховного Совета СССР, он, создав Российское бюро ЦК КПСС, и там занял пост председателя. В марте 1990 г. он стал Президентом СССР. Незаурядный талант политика позволил ему полностью приручить главное достижение «политической реформы» — съезд народных депутатов, где он делает то, что хочет. Советский публицист констатирует: «Итак, в лице М.С. Горбачева и во многом благодаря его искусству Съезд народных депутатов СССР сделал то, чего от него меньше всего ожидали, — восстановил единовластие партийно-бюрократического аппарата». Выше немало говорилось о необыкновенной популярности советского Лидера за рубежами его страны, о высочайшей оценке, которую дают ему самые разные политические, государственные, религиозные деятели. Президент Миттеран говорит: «Господин Горбачев, человек, который видит далеко». Глава секты Мун, совсем недавно самый ярый враг коммунизма, в интервью для советского журнала «За рубежом» согласен с такой оценкой: «Президент Горбачев человек большого мужества и убежденности». Одновременно, у себя дома, опрос общественного мнения после первого съезда народных депутатов, дал неожиданные результаты. Журнал «Аргументы и факты» получил 165 тыс. ответов на вопрос, как вы оцениваете деятельность народных депутатов. Было обработано 15 тыс. писем. Читатели высказали свое мнение о 600 депутатах. В опубликованном журналом списке 100 имен. Первое место с большим отрывом от остальных занимает Андрей Сахаров. В полном списке — Горбачев занимает 599-е место. За ним идет — Анатолий Лукьянов — его заместитель в Верховном Совете. Весной 1990 г., после избрания Горбачева в президенты, был проведен опрос. На вопрос «Как Вы считаете, способен ли нынешний президент СССР навести порядок и сохранить единство страны?» были получены следующие ответы: 40% — думаю, что способен; 31 — думаю, что на этом посту нужен более твердый и решительный человек; 11 — думаю, что на этом посту нужен более терпимый и демократичный человек; 18 — затрудняюсь ответить. На выборах на съезд партии Горбачев получил в одном из московских районов — 61% голосов.

Нарастающая слабость Горбачева связана с тем, что номинально обладая абсолютной властью, он с увеличивающимися трудностями реализует ее. Лихорадочная законодательная деятельность, при одновременном нежелании касаться главных проблем, заставляет вспомнить афоризм Тацита: «Чем более коррумпирована империя, тем больше в ней законов». Русский историк Юрий Готье записал в своем дневнике 1 января 1919 г. частушку, увиденную на стене дома в Москве: «Что ни час, то совет, что ни день, то декрет, а хлеба все нет». Этими словами можно описать сегодняшнее положение в Советском Союзе после пяти лет «перестройки».

Игорь Клямкин, подводя итоги «Ста дней президента», напомнил, что в первой речи Горбачев, добившись нового поста, говорил о двух важнейших задачах, стоящих перед ним и страной: радикализация экономической реформы и обновление федерации. В первые сто дней, замечает Клямкин, практически сделано ничего не было. Возможно, полагает он, что Президент понял, наконец, необходимость внесения корректив в свои планы, ибо произошли глубокие перемены в федерации, а экономический кризис углубился. Выступая в августе 1990 г. перед военными, он просил дать ему еще год-полтора на осуществление реформ, «смысл которых — по его словам — остается незыблемым: реализовать социалистическую идею...» Перестройка началась, ибо в конце брежневской эпохи стало очевидным для руководства, что существует кризис власти. Пятилетняя деятельность Горбачева этот кризис усилила. Здание последней империи XX века покрылось трещинами. С присущим ему политическим мастерством генеральный секретарь использует свою слабость. Сценарии катастроф, ожидающих мир, если советская империя рухнет, нарастают как лавина. Вспоминаются бесчисленные войны, превратившие Балканы в пороховой погреб Европы после развала. Оттоманской империи. Их результатом была первая мировая война. Вспоминаются распад Австро-Венгерской империи и Гитлер, воспользовавшийся возникшим вакуумом. Результатом была вторая мировая война. Советники Горбачева во время встречи с Бушем в Вашингтоне в июне 1990 г. стали употреблять выражение «веймарская Россия», напоминая о судьбе Германии после Версальского мира. Говорят об опасности распада советской империи, ибо можно себе представить захват ядерного оружия одним из новых государственных объединений, возникших на развалинах. Все эти сценарии должны убедить в одном: советская империя необходима, она — гарантия мира, гарантия стабильности.

На вопрос: почему перестройка? можно ответить: Михаил Горбачев пошел на гигантский Брест, жертвуя территорией для сохранения власти. Ленин, убеждая своих товарищей согласиться на «похабный мир», объяснял: если бы немцы потребовали свержения советской власти, тогда надо было бы драться. Жертвовать всем, но сохранить власть — таков завет Ленина, которому следовали все его преемники. В «Слове о Ленине» Горбачев возвращается вновь и вновь к «гениальным примерам ленинской политики „крутых поворотов“», вспоминая Брест и нэп, добавляя впервые, что «Ленину приходилось даже идти на конфликт со своими коллегами, ультимативно выступать против мнения большинства. Классический пример — с Брестским миром».

Будущий историк, обратившийся к эпохе Горбачева, когда исчезнет пена актуальности, сможет лучше увидеть главный вклад — невольный и бессознательный, как мне кажется, — Михаила Горбачева в процесс, ведущий к гибели советскую систему. В 1922 г. Борис Пильняк обратил внимание на важнейшую особенность «нового мира», рожденного Октябрьским переворотом: «Россия живет волей хотеть и волей не видеть; эту ложь я считаю глубоко положительным явлением, единственным в мире». Ложь, убеждавшая в возможности реализации утопии, двигала советскими людьми, была не меньшей силой, чем суровейшие репрессии. Горбачев позволил сказать о существовании лжи. Он позволил внести в иррациональную мистическую советскую систему, основанную на гениально простой формуле — один вождь — одна партия — один народ, рациональные элементы, даже если они выражаются только в обновленном лексиконе и просветах во лжи. Симбиоз иррационального и рационального невозможен. Организм либо отбросит чуждое ему тело, либо погибнет.

В разгар наполеоновской славы Меттерних утверждал, что вся наполеоновская система покоится на нездоровом базисе и поэтому не может не рухнуть. Весь вопрос, говорил австрийский государственный деятель, — это только: когда и как?

На вопрос: почему Горбачев затеял перестройку? есть только один ответ: чтобы оттянуть как можно дальше гибель советской системы.

Август 1990 г.

 

Послесловие. Что было потом?

Социализм разовьется во всех фазах своих до крайних последствий, до нелепостей. Тогда снова вырвется из титанической груди революционного меньшинства крик отрицания и снова начнется смертная борьба, в которой социализм займет место нынешнего консерватизма и будет побежден грядущей, неизвестной нам революцией.
Александр Герцен

«Седьмой секретарь» был закончен в августе 1990 г. В конце книги выражалось убеждение в предстоящем крахе системы, ставился только вопрос: когда и как? Ответ не пришлось ждать долго: в августе 1991 г. покончила самоубийством коммунистическая партия Советского Союза. В декабре этого же года, лишившись скелета, рассыпался, как сдутый ветром, СССР. Перестала существовать последняя империя. Седьмой секретарь оказался последним. Стал последним и первый президент Советского Союза. Это было еще одним подтверждением неразрывности партии и государства советского типа; перестав быть генсеком, президент не сумел остаться во главе государства.

Ответ на вопрос: когда? — бесспорен: вторая половина 1991. Как выражались марксисты, это «объективная истина». Сложнее с ответом на вопрос: как? Книга «Седьмой секретарь» анализирует эпоху «перестройки», видя в ней отчаянную попытку спасти систему, реформировать нереформируемое. Но это объяснение — почему неудача горбачевской политики была неизбежной. Вопрос: как? — имеет в виду ход событий, приведших к результату — краху системы, которая казалась могучей, монолитной, непоколебимой.

Краткое изложение фактов, приведших к августу и декабрю 1991 г., следует начать с 1990 г. «Перестройка» не была первой попыткой улучшить сталинскую модель, сделать ее более эффективной, не меняя главного. Хрущевская «оттепель» — наиболее известный пример. «Царь Никита» испробовал все: экономическую реформу, «гласность» (она называлась — «оттепель»), чистку партийного аппарата и ломку партийной структуры. Особенность всех реформ 50—80 гг. — от Хрущева до Андропова — состояла в их легкой обратимости. Как только очередной генеральный секретарь-реформатор (а они все ими были) обнаруживал, что возникает опасность для «основ», он поворачивал назад. Такого рода реформатором был и Михаил Горбачев, начиная с первого дня своего избрания генсеком. О слабостях Горбачева-лидера можно говорить много (об этом немало говорится в книге), можно перечислять его просчеты, ошибки, повороты на 180 градусов. Повторяя политические действия своих предшественников, от Ленина до Черненко, Горбачев лишь в одной области пошел дальше других. Не понимая и, в результате, не придавая никакого значения национальному вопросу, он допустил развитие национальных движений, ставших основной формой выражения недовольства коммунистической властью. Непонимание советскими вождями созданной ими системы подтверждается всей историей первого в мире социалистического государства. Эту слепоту, которую я назвал бы генетической, отлично демонстрирует Александр Зиновьев. В теоретическом труде «Коммунизм как реальность» философ посвятил национальному вопросу меньше полстраницы.

Александр Зиновьев констатирует: «Как показывает опыт Советского Союза, коммунистический строй успешно справляется с национальными проблемами». Он заканчивает пророчеством: «И расчеты на то, что межнациональные конфликты в Советском Союзе послужат причиной гибели советской империи, основаны на полном непонимании фактического состояния страны с этой точки зрения».

Михаил Горбачев отнесся к национальным проблемам, как если бы он читал А. Зиновьева и полностью доверился его анализу. Генеральный секретарь не предпринял ничего для решения спора в Нагорном Карабахе, навязал русского на пост первого секретаря ЦК компартии Казахстана, подавил силой манифестации в Тбилиси, не поверил в серьезность национального движения в Прибалтике и применил там силу и т.д., и т.д. Он пренебрег национальным движением, не поняв наличия прямой связи между демократизацией, которую генсек использовал как инструмент для усиления своей власти, и неудержимым нарастанием воли к автономии, независимости, а потом — к отделению и выходу из Союза.

Оглядываясь на события после того, как они завершились, легче понять причины и последствия. После того, как империя рухнула, стало очевидно, что ударом, потрясшим ее основы, было решение России объявить о своей суверенности. Глава «Русский вопрос» заканчивается выводом: «В начале последнего десятилетия XX в. идея русского суверенного государства представляется утопической. Ее реализация — в любой форме — была бы ударом, которого советская империя выдержать не сможет». Автор «Седьмого секретаря» не мог лишь предвидеть, что развал произойдет так быстро. Ускорение было прежде всего результатом раскола КПСС. Решение российских коммунистов создать свою коммунистическую партию означало смертный приговор системе.

Летом 1990 г. все было готово для последнего акта. Последующие события были развитием и продолжением того, что произошло раньше. Идут параллельно два процесса: Михаил Горбачев продолжает делать все, чтобы расширить объем своей власти, но одновременно все больше и больше теряет реальную власть, т.е. возможность влиять на события. Центробежные силы действуют все сильнее, а центр непрерывно ослабляется, ибо в Москве — в центре! — существуют две власти: советская и российская, тоже советская, но вторая. Двоевластие в Москве — столице тоталитарного по своей сути государства — (внесенный «перестройкой» хаос еще не изменил основ модели) — было оксимороном и знаком неминуемой гибели.

Михаил Горбачев продолжал жить в мире иллюзий, утешая себя химерами, рассчитывая, что политическое лавирование позволит ему сохранить и увеличить власть. Во внутренней политике генсек — президент преследует две цели: реформа в экономике, реформа союзной конституции. Но сверх-задачей остается — как это было с самого начала — личная власть. В июле 1990 г. на XXVIII — и последнем — съезде КПСС Горбачев перетряхивает в очередной раз верхушку партийной машины, меняет структуру высших органов партии, желая гарантировать себя от судьбы Хрущева. В декабре, на съезде народных депутатов СССР, он принуждает выбрать вице-президентом Геннадия Янаева, вытащив его из глубин аппарата, в расчете на его полную преданность. Горбачев полагает, что обезопасил себя и с этой стороны. Укрепившись на двух стульях, он делает крутой поворот вправо. Зигзаги горбачевской «линии» были уже хорошо известны, но в этот раз поворот сильно напугал.

Летом Михаил Горбачев дал согласие на программу экономической реформы, названную «500 дней». Входивший в Президентский совет академик Шаталин, экономический советник Григорий Явлинский, ряд других экономистов-рыночников подготовили план реформы, рассчитанный на 500 дней: в первый день делается это, в 100-й следующее и т.д. На 500-й день — итог: реформа, оздоровление советской экономики. У плана были противники, его критиковали и за чрезмерность реформ, и за их недостаточность. Никто не узнает подлинную ценность «500 дней», ибо Горбачев неожиданно от программы отказался.

Подменой экономической реформы становится проведенное в январе 1991 г. решение конфисковать 7 млрд. рублей, изъяв из обращения 50- и 100-рублевые купюры. Советские граждане восприняли акцию, как грабеж.

Незадолго до «павловского грабежа» (по имени министра финансов Валентина Павлова, проведшего конфискацию), Горбачев сменил министра внутренних дел, дав советским гражданам еще одно предупреждение. Вадим Бакатин, имевший репутацию демократа, был заменен бывшим председателем КГБ Латвии, затем секретарем ЦК КПСС Борисом Пуго. В декабре 1990 г. Валентин Павлов становится премьер-министром, а в январе 1991 г. внутренние войска, подчиненные Борису Пуго, устраивают кровавую резню в Вильнюсе. Горбачев, как и после событий в Тбилиси объявляет, что ничего не знал, ни к чему непричастен.

Реализуя вторую цель внутренней политики, генсек и президент включает так называемый «ново-огаревский процесс». В Ново-Огареве, подмосковном имении Горбачева, он собирает представителей республик для того, чтобы в келейной обстановке обсудить проект договора, определяющего будущие отношения в СССР. На первое совещание, в апреле, собираются представители 9 республик. Главный козырь Горбачева — альянс с Борисом Ельциным на базе формулы: «суверенные государства в рамках нового союза». Участников совещания не смущает противоречивый, взаимоисключающий характер понятий, составляющих формулу. Каждый преследует собственные интересы —Горбачев желает только одного: сохранения Союза в любой форме, которая позволит ему удержать власть.

Политика Горбачева не получает одобрения в стране: ею недовольны все. Неприязнь к отцу «перестройки» — единственное чувство, объединяющее всех советских граждан. Оно объясняется не только неуклонно снижающимся жизненным уровнем, нарастающим экономическим хаосом, пренебрежением важнейшими проблемами, но также туманностью подлинных целей «перестройки», недоверием к лидеру, совершенно оторвавшемуся от реальности. Горбачеву отказывают в поддержке демократы, не простившие ему измены — внезапного поворота «направо».

Горбачеву отказывают в поддержке силы, на которые он твердо рассчитывал: КГБ, армия, внутренние войска. В июне 1991 г. председатель КГБ Владимир Крючков в присутствии маршала Язова и Бориса Пуго делает доклад на закрытом заседании Верховного совета СССР. Крючков обвиняет Горбачева в невыполнении им функций президента, обязанного защищать единство и безопасность СССР. Председатель КГБ говорит о заговоре «иностранных спецслужб, руководимых ЦРУ», констатируя, что горбачевская политика демократизации точно соответствует стратегии американской разведки.

Внешняя политика Михаила Горбачева могла вызывать недоумение. Восхищение Запада, видевшего в Горбачеве государственного деятеля, который остановил «холодную войну», освободил закабаленные страны восточной и центральной Европы, вывел войска из Афганистана, не разделялось согражданами президента-генсека. Одни обвиняли его в том, что он погубил империю, плод пота и крови поколений русских людей. Другие, согласные с необходимостью вернуться в свои границы, «сосредоточиться», упрекали Горбачева в том, что он слишком дешево, а иногда бесплатно, подарил Западу все, что тот хотел. Иногда недоумевали и на Западе. Согласие Горбачева на объединение Германии и ее принадлежность к НАТО было дано во время встречи на высшем уровне в Вашингтоне (31 мая — 2 июня 1990). Оно было полной неожиданностью для Буша, ибо Горбачев до этого категорически возражал против вхождения объединенной Германии в атлантический военный союз. Не меньшим сюрпризом уступка Горбачева была для министра иностранных дел Шеварднадзе и военного советника маршала Ахромеева: они узнали о согласии Горбачева одновременно с президентом США.

Приоритет внешней политики в стратегии горбачевской «перестройки» объяснялся расчетом Горбачева на получение от Запада экономической и моральной поддержки. Изобретатель «нового политического мышления» ожидал, что Запад даст ему не только кредиты и технологию, необходимые для увеличения эффективности советской экономической модели, но также престиж выдающегося государственного деятеля, который он потерял на родине. Значение, которое Горбачев придавал своему «имиджу» за рубежом, сделало необходимым, с его точки зрения, превращение внешней политики в сферу исключительных интересов генсека — президента. Ни Политбюро, ни министерство иностранных дел не посвящаются во внешнеполитические планы Горбачева. Все успехи он записывает на свой счет, во всех неудачах обвиняет своих противников.

С начала 1991 г. целью Горбачева становится приглашение на встречу «Большой Семерки», которая должна собраться в Лондоне в июле. Он рассчитывает получить там все необходимое для продолжения «перестройки», которая находится в полном тупике после того, как была отвергнута программа «500 дней». Его уверенность в благосклонности Запада была основана на, казалось бы, неопровержимой логике: после встречи на Мальте Буш питает личную горячую симпатию к советскому лидеру; поведение СССР во время войны в Заливе, хоть и было иногда двусмысленным, оставалось в главном проамериканским; Гельмут Коль и Маргарет Тэтчер полностью поддерживали убеждение Буша, что есть только одна альтернатива: Горбачев или хаос.

Страхи Запада усилились после 12 июня, когда Борис Ельцин был избран президентом России. В отличие от Горбачева Ельцин был избран всенародным голосованием. Двоевластие в Москве приняло форму прямой конфронтации. Было забыто совсем недавнее прошлое, когда казалось опасным критиковать Горбачева, ибо считалось, что кроме него никого нет.

Как говорилось в то время: иного не дано. Борис Ельцин стал альтернативным лидером. Все более частые манифестации в Москве — после запрещения в марте демонстрации, которая тем не менее состоялась, их разрешали — собирали противников Горбачева и сторонников Ельцина. Михаил Горбачев ведет одновременно две политики. Внутри страны он пробует показать кулак: КГБ получает особые полномочия, дающие право контроля в области экономики, в том числе распределения иностранной помощи. Для Запада он пытается склеить нечто вроде либеральной экономической программы, в надежде представить ее в Лондоне. Противоречивость, неясность тактики Горбачева позволяла расценивать ее одновременно как демократическую и консервативную. Знаменитый крик Эдуарда Шеварднадзе на съезде советов в декабре 1990 г. «Диктатура наступает!» можно было понять по желанию, как предупреждение против потенциальной диктатуры «правых», либо как предупреждение против диктатуры Горбачева.

Первый шаг президента России — поездка в Вашингтон — продемонстрировал желание «первой из равных» вести самостоятельную политику и подтвердил нарастающий хаос в Советском Союзе. Настоятельные просьбы Горбачева увенчались успехом: он был приглашен в Лондон. Не как полноправный участник, но как милый гость. Длинный, туманный, запутанный доклад генсека-президента подтвердил его некомпетентность в экономических вопросах (он говорил например, о необходимости помощи в размере 100 млрд. долларов, не уточняя как, когда и на что), подтвердил отсутствие программы. Президент Буш, начавший менять мнение о своем советском друге и его способности навести порядок в стране, убедил участников встречи в Лондоне отказать Горбачеву в массивной финансовой и экономической помощи.

Михаил Горбачев вернулся в Москву с пустыми руками. Его политика потерпела крах, но он не отдает себе в этом отчета. Тем более, что Джордж Буш, смягчая лондонский отказ, едет в Москву засвидетельствовать неизменность дружбы, поддержать Горбачева морально. Президент США посещает Киев и произносит речь, в которой убеждает украинцев не выходить из Союза, пугая хаосом. 30 июля во время бесед между президентами на даче Горбачева в Ново-Огареве Буш сообщил своему хозяину, что по сведениям ЦРУ в Москве готовится путч. Как сообщают американцы, Горбачев отмахнулся от предупреждения, объяснив, что он прочно держит власть в руках.

Можно говорить, что Михаил Горбачев пренебрег предупреждением, как Сталин в июне 1941 г. Некоторые открывшиеся после «путча» обстоятельства позволяют выдвинуть и другую гипотезу: Горбачев пренебрег предупреждением, ибо не боялся «путча», зная его сокровенный смысл. Весной 1991 г., с благословения генсека, Александр Яковлев, Эдуард Шеварднадзе (уже подавший в отставку) начинают создавать Демократическое движение — организацию, которая, по идее, должна была вобрать в себя «лучшую часть» КПСС. В феврале 1992, уже в отставке, Михаил Горбачев рассказал журналистам, что после XXVIII съезда партии, учитывая сокращение числа ее членов и взносов, началось изучение вопроса «как выжить». А с этой целью «мы... стали вкладывать деньги в коммерческие структуры».

Началось, как стало известно в результате расследований, организованных после запрещения деятельности КПСС, укрытие гигантских партийных фондов — в коммерческих предприятиях в стране и за границей, на секретных счетах в банках Швейцарии, Италии, Люксембурга, Панамы и т.д. Михаил Горбачев готовился к переменам.

6 августа 1991 г., после встреч с Джорджем Бушем, Михаил Горбачев с супругой отбыли, как каждый год, в отпуск — в Крым, где в Форосе у них была президентская дача. Они уезжали на 2 недели: 20 августа Горбачев должен был председательствовать на очередной ново-огаревской встрече представителей республик, которая должна была завершиться подписанием нового союзного договора. Встреча не состоялась.

Договор не был подписан. История сделала неожиданный поворот. На рассвете 19 августа московское радио зачитало обращение Государственного комитета чрезвычайного положения (ГКЧП), извещавшее советских граждан, что в связи с болезнью президента Горбачева вице-президент Янаев исполняет функции главы государства.

Начался «путч». Спектакль был разыгран перед всем миром, который мог следить за московскими событиями по телевизору или радио. Позднее он будет описан в многочисленных мемуарах, в том числе Михаилом Горбачевым. Но продолжает оставаться тайной. Все в нем удивительно. «Путчистами» стали руководители страны. В ГКЧП — орган «переворота» — вошли: вице-президент Янаев, премьер-министр Павлов, министр обороны Язов, министр внутренних дел Борис Пуго, председатель КГБ Крючков, вице-председатель Совета обороны Олег Бакланов. «Народ» представляли председатель Крестьянского союза СССР В.Стародубцев и президент Ассоциации государственных объединений СССР А. Тизяков.

Каждого из них тщательно выбрал и поставил на занимаемое место лично Михаил Горбачев. Это были его ближайшие соратники. История знает дворцовые перевороты, когда изменяли вернейшие из верных. Августовский «путч», хотя Горбачев представляет его как предательство близких, носил иной характер. До последней минуты «заговорщики» убеждали Горбачева возглавить Комитет, начать действовать решительно, чтобы навести порядок в стране. 18 августа вечером в Форос прилетела делегация от будущих «путчистов» упрашивать президента объявить чрезвычайное положение. Арестованные «путчисты» в показаниях следователям единодушно настаивают на том, что Горбачев знал об их намерениях и уехал в Форос с напутствием: делайте, как хотите. Это следовало понимать: удастся — я буду с вами, не удастся — отвечаете вы. «Путчисты» могут лгать, желая облегчить свою участь. Но Эдуард Шеварднадзе, бывший не у дел, в первом интервью иностранным журналистам выразил предположение: а не участвует ли в «путче» президент?

Два объективных факта позволяют видеть в августовском «путче» спектакль. Первый — программа «заговорщиков». Трудно называть «переворотом» ситуацию, оставляющую на месте всю структуру государственной власти, кабинет министров в полном составе, всю партийную иерархию. Отсутствовал только президент. Но с ним шли переговоры. С ним или его сторонниками, которые оставались в своих кремлевских кабинетах по соседству с «путчистами».

Программа, изложенная в Обращении ГКЧП, несколько отличалась от взглядов Горбачева, которые он излагал в августе 1991 г. накануне «путча», но они точно соответствовали его взглядам в январе этого же года. Позволительно сказать, что «путчисты» протестовали против «августовского» Горбачева, защищая Горбачева «январского». «Путч» можно рассматривать, как форму протеста ближайших соратников генсека и президента против очередного поворота его политики.

Второй объективный факт — техника переворота. Курцио Малапарте написал в 1931 г. книгу под этим заголовком, изложив основные приемы захвата власти. Московские «заговорщики» сделали все наоборот, как бы подчеркивая, что они могли бы, но не хотели. Достаточно перечислить несколько «ошибок». Сообщение о «путче» появилось в понедельник, а не в субботу, когда начинаются всегда войны и перевороты. Не были арестованы потенциальные противники. Не была прервана связь между страной, в которой произошел «переворот», и миром: остались открытыми все пути сообщений, сохранялась телефонная связь, в СССР были допущены сотни иностранных журналистов, в том числе радио и телевидения. В Москву пришло несколько случайных воинских соединений, но командиры не имели никаких приказов. Сразу после «путча» появилось множество легенд о «сопротивлении». Много говорили о том, что могучий инструмент КГБ — группа спецназначения «А-7», известная среди романтиков, как группа «Альфа», отказалась выполнить приказ и атаковать центр сопротивления «путчу» — здание Верховного совета России, в котором находился Борис Ельцин. Выяснилось, что в действительности группа «А-7» приказа штурмовать не получила.

Многие свидетели настаивают на том, что «заговорщики» были пьяны и не знали, что делают — отсюда все нелепости и ошибки. Трудно согласиться с тем, что опытнейшие «техники», такие, как Крючков, Пуго, Язов, не знали, что нужно делать для того, чтобы захватить власть, которая находилась у них в руках. Все они были свидетелями, а некоторые (Крючков) участниками образцового путча, осуществленного генералом Ярузельским.

Главной причиной неудачи «путча» был фактор, неучтенный «заговорщиками»: наличие в Москве второго центра власти, который неожиданно, после создания внеконституционного ГКЧП, стал единственной легитимной властью. Первый вопрос, который задает детектив, прибывший на место преступления, известен с древнейших времен: кому это было выгодно?

В данном случае ответ не может вызывать сомнений: «путч» был выгоден Борису Ельцину. Это не значит, что он был его инициатором или организатором. Для подобного утверждения оснований нет. Есть зато основания предполагать, что он знал о заговоре очень многое.

Незадолго до «путча» возникло зерно КГБ России, куда перешло более 300 специалистов из КГБ СССР, где, несомненно, у Ельцина имелись сторонники. Этого, конечно, было недостаточно. Блестящий маневр президента России, сильного своей легитимностью, ибо избранного демократически, заключался в обращении к народу. Борис Ельцин отказался от возможных в его положении парламентских интриг, переговоров и возглавил организованный им народный бунт против заговорщиков, путчистов, в защиту законного президента СССР. После победы демократии стало известно, что административный и партийный аппарат по всей стране поддержал «путч», массовые демонстрации против «заговорщиков» возникли только в Москве и — после некоторого колебания — в Ленинграде.

Китайский пример — расстрел на площади Тьянанминь — свидетельствует, что подавление безоружных манифестаций вооруженной силой не представляет труда. Необходима только решительность обладателей власти. «Заговорщики» — и это была основная причина их неудачи — не имела лидера, рассчитывая, что им станет Горбачев. Слабая и лукавая политика Горбачева выглядела особенно неприглядно на фоне решительного и мужественного поведения Бориса Ельцина. Курцио Малапарте констатирует, что путч, не достигший своих результатов в течение первых 24 часов, неминуемо терпит поражение. Отказ командующего военно-воздушными силами генерала Шапошникова (позднейшего маршала и командующего войсками Содружества независимых государств) и командующего десантными войсками генерала Грачева (позднейшего министра обороны России) подчиняться приказам министра обороны Язова означал конец «путча». Президент СССР Михаил Горбачев был — после трех дней неясности — привезен в Москву.

23 августа 1991 г. на заседании президиума Верховного совета России торжествующий Борис Ельцин подписывает на глазах присутствующего Михаила Горбачева указ о приостановлении деятельности коммунистической партии РСФСР. Пораженный генеральный секретарь ЦК КПСС обратился к Центральному комитету, заявляя о своей отставке. ЦК принимает решение самораспуститься. Коммунистическая партия Советского Союза кончает самоубийством, не пытаясь сопротивляться. Построенная Лениным по образцу армии, партия была послушным инструментом в руках вождя. Прусские капралы требовали, чтобы солдат был послушен приказам, как труп. Этого добивались Ленин, Сталин, их наследники. Смерть партии еще одно подтверждение удачи ленинского плана. Но сила «партии нового типа» обернулась ее слабостью. Когда во главе оказался нерешительный, хитрый и не очень умный лидер, партия превратилась в толпу. Как случается с каждой армией, которая оказывается без командования. Толпа растерявшихся коммунистов подчинилась приказу, ибо это было у них в генах. Повторилась история 1935—38 гг.: партия была без сопротивления уничтожена Сталиным, но предусмотрительный наследник Ленина приготовил замену — другую партию, вернее заполнил опустошенное им пространство новыми членами.

Михаил Горбачев принял отчаянное решение отделаться от партии до того, как подготовил ей «сменку». Он рассчитывал, что сумеет сохранить власть, ибо, сбросив кепку генерального секретаря, он сохранял шляпу президента СССР. Он не понял, что подрубил сук, на котором сидел. КПСС, единственная структура власти в стране, была единственным инструментом Горбачева. Все остальные — КГБ, армия — служили Горбачеву, ибо он был воплощением партии. Советская история — как сказано выше — свидетельствует, что ее лидеры плохо понимали созданную ими систему. Непонимание Горбачева оказалось смертельной ошибкой. Он похоронил свою личную власть, партию и государство.

Все было кончено в августе. Свидетели и участники событий еще не знали, что история СССР завершилась. В сентябре 1991 г., в торопливо изготовленной его советниками книге «Путч» (она выходит сначала по-английски, потом по-французски, и лишь затем по-русски), Михаил Горбачев настаивает: «Советский Союз остается и будет великой державой, без которой не могут решаться мировые проблемы». Это были пустые слова.

Россия продолжала добивать Советский Союз. 19 августа, т.е. когда, казалось бы, «путч» был в разгаре, Борис Ельцин подписывает указ о переходе «всех органов исполнительной власти Союза СССР, включая КГБ СССР, МВД СССР, министерство обороны СССР» в непосредственное подчинение избранного народом Президента России. 20 августа в очередном Указе Борис Ельцин объявляет себя командующим вооруженными силами СССР на территории России. Следующие указы передали в юрисдикцию России предприятия союзного значения, телевидение и радио... Президент России при живом президенте СССР, далеко выходя за пределы своих полномочий, объявлял себя — иначе говоря — Россию — наследником Советского Союза. Спасительница демократии, Россия считала естественным свое притязание быть «первой среди равных» в Союзе, который все еще существовал, хотя подписание нового договора, не состоявшееся 20 августа, было отложено навсегда. Движение за независимость в «окраинных» республиках — Прибалтика, Кавказ — рассматривалось Москвой, как Горбачева, так и Ельцина, неопасным для существования Союза. Иначе обстояло дело с Украиной. По мере ослабления центра, после провозглашения Россией суверенитета, движение за независимость лавинно нарастало на Украине. На 1 декабря были назначены всенародные выборы президента — главным кандидатом стал Леонид Кравчук, бывший второй секретарь ЦК по вопросам идеологии, переменивший прежние взгляды на умеренно националистические. После поражения «путчистов» Леонид Кравчук заявил о выходе из коммунистической партии. Это увеличило его привлекательность в глазах украинских избирателей.

Власть Михаила Горбачева ограничивается после «путча» помещениями, которые он занимает в Кремле. Но и здесь, поскольку Кремль, как известно, находится на территории России, президент СССР подчинен юрисдикции РСФСР. Борис Ельцин выплачивает жалование президенту Союза Советских Социалистических Республик. Горбачев продолжает в пустоте действовать: издает указы, которым никто не подчиняется, рассылает очередной проект союзного договора, который никого не интересует. Он все еще надеется — несмотря на урок лондонской конференции «Большой семерки», — что Запад его поддерживает. 2 сентября 1991 г. Джордж Буш звонит президентам Литвы, Эстонии, Латвии, чтобы сообщить о готовности США немедленно установить с ними дипломатические отношения. До сих пор американская дипломатия настаивала на необходимости сохранения Союза и к независимости прибалтийских республик относилась недоброжелательно. Президент США принимает решение бросить Горбачева, убедившись в его полной беспомощности. Чтобы подсластить пилюлю, президент СССР приглашается в Мадрид на открытие конференции по Ближнему Востоку. После совместной пресс-конференции двух сопредседателей Горбачев наклонился к Бушу и сказал: «Теперь вы — хозяин». Президент СССР констатировал не свою личную слабость, а исчезновение Советского Союза, как супердержавы, делившей с США власть в мире. После возвращения в Вашингтон, Буш перестал звонить Горбачеву, как он это делал регулярно в течение трех лет. В случае необходимости президент США звонил президенту России.

Михаил Горбачев мешал теперь всем, в первую очередь второй московской власти — Борису Ельцину. Решение было найдено после 1 декабря, когда Леонид Кравчук получил большинство на выборах и стал президентом Украины. 8 декабря в глубокой тайне президент России, президент Украины и председатель Верховного совета Белоруссии Станислав Шушкевич собрались в охотничьем домике в Беловежской пуще и приняли решение, во-первых, о «прекращении существования» Союза ССР, во-вторых, о создании Содружества независимых государств (СНГ). На этот раз — путч удался. Главы трех славянских республик не имели законного права прекращать существование СССР. Они это сделали, ибо их главной целью было устранение Горбачева, символизировавшего старый центр, в необходимости устранения Горбачева были убеждены даже генералы, поддержавшие «славянский путч», не понимая, что исчезновение СССР будет означать исчезновение Советской армии. Осознали они это очень скоро, но — поздно.

История любит злые шутки. 6 декабря в Кремле Горбачев принял журналистов французского телевидения и дал им интервью. Передавалось оно 8 декабря вечером. В тот самый момент, когда беловежские путчисты решили его судьбу, ничего не подозревавший президент Горбачев самоуверенно хвалился: «Центр — это я; я не буду участвовать в развале Союза...» В этот момент уже не было и Союза.

Исчезновение Союза означало, в частности, исчезновение за ненадобностью поста президента СССР. Михаил Горбачев отказывался признать реальность и подать в отставку. 16 декабря госсекретарь США Джеймс Бейкер приехал в Москву. Приглашенный в Кремль, он встретился — в зале, в котором ранее его принимал Горбачев, — с Борисом Ельциным. Затем состоялась вторая встреча с президентом несуществующего СССР. Рядом с Ельциным стоял главнокомандующий войсками СНГ маршал Шапошников, Горбачев — был один.

Михаил Горбачев будет цепляться за свое кресло даже после того, как его выселили из Кремля. Он торгуется с Ельциным из-за размеров пенсии, добивается предоставления огромного здания под «Фонд Горбачева», который он решил сделать центром своей будущей деятельности. Наконец, президент СССР, первый и последний, объявляет о сложении с себя своих обязанностей.

25 декабря 1991 г., через 20 минут после заявления Горбачева, в 19 часов 32 минуты с кремлевской башни был спущен красный флаг. В 19 часов 45 минут его место занял русский трехцветный флаг. Иностранные журналисты зарегистрировали, что церемония не вызвала особых эмоций у немногочисленных москвичей, собравшихся на Красной площади. Империя испустила дух в атмосфере презрительного равнодушия.

В августе 1990 г. книга «Седьмой секретарь» кончалась ответом на вопрос, который был главным ее содержанием: почему Горбачев затеял перестройку? Мой ответ был краток: чтобы оттянуть как можно дальше гибель советской системы. События, как мне кажется, подтверждают эту точку зрения. В результате действий Михаила Горбачева советская система развалилась гораздо раньше, чем это кто-либо предвидел. Он этого не хотел, он этому изо всех сил препятствовал. Как оценивать годы его правления? Какое место в истории они займут?

Современники не смогут дать ответ на эти вопросы. Зато они смогут дать свидетельство — еще одно — о роли личности в истории. Два года, прошедшие со дня окончания книги, не принесли ничего нового, что могло бы изменить взгляды автора на личность Седьмого секретаря. Единственное добавление следовало бы дать в главу «Личная канцелярия». После августовского «путча» раскрылась огромная власть Валерия Болдина, руководившего канцелярией генсека и президента. Посредственный советский журналист, агроном по образованию, редактор сельскохозяйственного отдела «Правды» В. Болдин был замечен Горбачевым вскоре после переезда в Москву. Возглавив канцелярию, Валерий Болдин обрел огромную власть: он контролировал всю информацию, поступавшую к Лидеру, был экраном, пропускавшим по своей воле посетителей. Не входя в ГКЧП, Болдин активно в нем работал: как представитель Горбачева, или как предатель, изменивший хозяину? Михаил Горбачев и Раиса Горбачева объявили его предателем, гнусным изменником. Арестованный вместе с членами ГКЧП, Болдин настаивал на своей невиновности и утверждал, что Горбачев был участником «путча». Появление Валерия Болдина, как исторического персонажа, добавляет несколько черточек к портрету Седьмого секретаря.

Слабый и тщеславный, необыкновенно самолюбивый и постоянно колеблющийся, нерешительный и лукавый, великолепный актер и мастер политической интриги, жадный к власти — Михаил Горбачев вряд ли может служить идеальным образцом государственного деятеля. Но, во-первых, он был советским деятелем (на их фоне его выделяет умеренная жестокость), во-вторых — светлые личности чрезвычайно редко в истории приходили к рулю государства. Важнейшим пороком Михаила Горбачева было отсутствие цели, если не считать желание обладать абсолютной властью. Для того, чтобы увидеть подлинного Горбачева, необходимо было видеть его в советском телевидении 12 декабря 1991 г. Он выступал впервые после беловежского сюрприза. Нервный, растерянный, слабый, недоумевающий человек, совсем недавно державший в своих руках судьбу страны и мира — и обнаруживший, что все, неизвестно как, потеряно. Судорожно перебирая в руках карандаши, он несвязно, повторяясь — без бумажки! — говорил о своей обиде, о своем унижении, о своих противниках. Не было в его словах достоинства. Он забыл, что потерял страну, государство.

Михаил Горбачев проиграл. Не сумел отсрочить гибель Советского Союза, советской империи. Под его руководством окончательно развалилась советская экономика. Экономисты подсчитали, что России — подсчеты сделаны весной 1992 г. — нужно будет 30 лет для достижения уровня 1985 г. — последнего года брежневской «застойной» эпохи. Но коммунизму нанесен сокрушительный удар. Страны, страдавшие под советским ярмом, освободились. Кончилась холодная война. И это — во многом — благодаря отрицательным качествам личности Горбачева. Как оценивать Михаила Горбачева? В мае 1992 г. «Комсомольская правда», сообщая о триумфальной поездке Горбачева по США, озаглавила заметку: «„Горбимания“ в Нью-Йорке, „горбифобия“» в Москве». Это точное определение двух сторон облика бывшего президента, седьмого генерального секретаря. Сознательно он делал все, чтобы спасти СССР, спасти социалистическую (как он выражался о советской) систему. Бессознательно — способствовал их краху. Конрад Валленрод поневоле, Седьмой секретарь стал — последним.

7 июня 1992 г.

 

Из прошлого в будущее

«Утопия у власти» заканчивалась словами: «Успехи системы очевидны. Но история не остановилась. Память о прошлом позволяет сохранить надежду». Это был 1982 год. Восемь лет спустя «Седьмой секретарь» заканчивался уверенностью в гибели системы, не зная ответа на вопрос: «когда и как?»

Исчезновение Советского Союза было таким внезапным и мгновенным, что в первый момент раздались голоса: коммунистическая система исчезла, ибо она была слаба, силу ее преувеличивали, это был преходящий феномен, не представляющий сегодня интереса. Ошибочность этих взглядов очевидна. Через три года после развала Советского Союза, после распада социалистического лагеря и громогласного осуждения коммунистического прошлого, в подавляющем большинстве стран экс-Советского Союза и экс-соцстран коммунисты, как правило, поменявшие название партии, самостоятельно или в союзе с другими партиями, сохраняют власть.

Где причины демократического возвращения к власти тех, кто, по всеобщему признанию, привел все экс-социалистические страны в экономический, социальный, культурный и политический тупик? Важно отметить, что ни в одной из бывших социалистических стран коммунистическая партия не вернулась к власти в результате переворота: несколько попыток, прежде всего в России, закончились поражением путчистов. Ответ на вопрос следует искать в прошлом, иначе говоря, в «Утопии у власти» и «Седьмом секретаре».

Есть там проба ответа на еще один вопрос: каково будущее России и Российской империи, которая три четверти века называлась советской? Людям не дано знать будущее. Единственная возможность заглянуть в завтрашний день, если не считать гадания по звездам или на кофейной гуще, это обернутся в прошлое, воспользоваться аналогией. В своей истории Россия переживала не одно «Смутное время» — эпохи развала, потери государственности, исчезновения привычных понятий и норм. Сегодняшнее «Смутное время» напоминает годы поисков в начале 20-х гг. Полной аналогии, конечно, быть не может, но первый советский период позволяет лучше понять первый постсоветский период.

Советская история закончилась. Начинается новое время. Не зная прошлого, невозможно разобраться в сегодняшнем дне и заглянуть в завтрашний.

Август 1994 г.

Ссылки

[1] По подсчетам советских историков численность населения в России в 1917 г . — в границах 1914 г. — составляла 179041,1 тысяч человек.

[2] В. Д. Набоков писал в 1914 году в газете «Речь» : «Можно смело сказать: еще 10—15 лет тому назад такой процесс был бы невозможен». Для депутата Думы от кадетской партии процесс Бейлиса был нарушением норм судопроизводства, недопустимым после судебных реформ 60-х годов 19-го века. Пройдет менее 10 лет после статьи Набокова и процесс Бейлиса покажется образцом юстиции.

[3] В январе 1913 года Ленин пишет Горькому: «Малиновский, Петровский, Бадаев шлют вам горячий привет. Парни хорошие. Особенно первый».

[4] Троцкий вспоминает, что через несколько дней после прихода к власти Ленин «в комическом отчаянии» жаловался на еще существовавшую свободную печать, склонявшую на все лады большевистский лозунг «грабь награбленное». Но кто произнес эти слова? — с деланным удивлением спросил Троцкий. — Это выдумка? — «Нет, — возразил Ленин. — Я действительно однажды сказал «грабь награбленное», но затем сразу же забыл». А буржуазная печать — помнила. Да и народ ни один другой лозунг Ленина не принял с такой охотой.

[5]  Богатый фабрикант Н. П. Шмидт, член партии большевиков, умерший в 1905 году, оставил наследство сестрам. На старшей сестре, выполняя поручение партии, женился большевик В. Таратута, передавший деньги в партийную кассу. На младшей сестре тоже женился большевик. «Тифлисское мокрое дело» — нападение на кассира государственного банка, организованное Сталиным и осуществленное Камо, принесло большевистской кассе 250 тысяч рублей. Правда, деньги были в крупных купюрах и большевики с трудом могли их реализовать за границей.

[6] Американский журналист Гаррисон Солсбери полагает, что Ленин в этот период находился в состоянии возбуждения, свойственного людям, страдающим маниакально-депрессивным психозом. Такое состояние описал в книге «Встречи с Лениным» Н. Валентинов, часто видевшийся с будущим вождем революции в Швейцарии в 1904 году.

[7] В июле 1917 года, когда в печати появляются многочисленные статьи о сотрудничестве большевиков с немцами, Ленин обращается за помощью к «Новой жизни». Он просит их напечатать свое письмо, начинающееся словами: «Позвольте, товарищи, обратиться к вашему гостеприимству...»

[8] Министр юстиции Временного правительства, «режим» его трудно назвать тираническим.

[9] Биографы Ленина не обратили должного внимания на то, что о самых серьезных вещах Ленин всегда говорил «смеясь». Видимо, был он очень веселый человек, хотя и со странным чувством юмора.

[10] Когда начали бастовать рабочие, появились словечки: «волынки», «буза».

[11] В 60-е годы заключенные советских лагерей решили отмечать в этот день память жертв террора и лагерной системы, существующих с первых дней советской власти.

[12] П. Мальков, « Записки коменданта московского Кремля». Автор книги с гордостью заявляет, что «собственноручно» застрелил Ф. Каплан.

[13] Боротьбисты — до 1918 г. левое крыло украинской партии эсеров, захватили затем руководство в партии, впоследствии вошли в РКП.

[14] Расстрел был произведен по прямому приказу Ленина, в январе направившего Склянскому шифрованную записку, в которой предлагал по занятии Иркутска казнить Колчака, но сообщить, что расстрел был произведен местными властями до вступления Красной армии.

[15] Английский историк подсчитал, что французский займ Польше 375 млн. фр. — составлял сумму, которую французская армия в период мировой войны расходовала в течение одного дня.

[16] Мусульманских крестьян, воевавших с советской властью с 1918 по 1927 год, назвали «басмачи» — разбойники. Сами себя восставшие крестьяне называли беклар харекати — движение свободных людей.

[17] Для сравнения, численность белых армий на 15 февраля 1919 г.: Южный фронт — 85 тысяч, Восточный — 140 тыс., Западный — 104 тыс., Северный — 12,5 тыс., Северный Кавказ — 7,5 тыс.

[18] Ему направляет В. И Ленин записку с предложением использовать «бронепоезда, броневики, аэропланы» для борьбы с повстанцами.

[19] В Сибири, по приказу Сибирского ревкома от 12 февраля 1921 года, ответственность за сохранение железнодорожного пути было возложено на окрестное население, из которого брались заложники. При повторном налете на железную дорогу заложники подлежали расстрелу без суда, а их имущество конфисковалось.

[20] Урожайность в дореволюционной России принято было определять в «самах», показывающих соотношение полученного урожая к количеству высеянных семян.

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

[22] Советские историки пришли к выводу, что и дореволюционный русский пролетарий «не являлся „чистым” пролетарием».

[23] Так подписывался священник-расстрига Галкин, до революции один из завсегдатаев Распутина.

[24] Вакуф — в мусульманском праве имущество, переданное государством или отдельным лицом на религиозные или благотворительные цели.

[25] Китайская восточная железная дорога (КВЖД) — часть Сибирской магистрали, длиной в 1481 км. (с веткой от г. Харбина длиной в 240 км.) пересекавшая Манчжурию. Были построена русским правительством в 1903 году.

[26] Л. Кассиль в книге «На злобу дня седьмого» .

[27] Глубокий политический, социологический и психологический анализ показательных процессов дан в « Архипелаге ГУЛаг» А. Солженицына.

[28] А. Солженицын, прошедший по трассе канала в 1967 году, обнаружил, что канал не используется.

[29] Гольды — устарелое название нанайцев.

[30] Сталин вспомнит свою неудачную попытку расстрелять Рютина в 1933 г.

[31] Существуют различные данные о количестве заключенных в СССР в 1939 г. Цифры колеблются от 8 до 17 млн. Мы приводим, вероятно, значительно заниженную цифру, но и эта цифра достаточно красноречива.

[32] Паупер (лат. pauper — бедный, бедняк) — нищий; человек, лишенный всяких средств к существованию.

[33] Текст не подлежащего оглашению « Государственного плана развития народного хозяйства СССР на 1941 год» был захвачен немцами в Смоленске и позднее был напечатан в США.

[34] Мы сознательно расшифровываем здесь термин «рабсила» не как «рабочая сила», а как «рабская сила». Это больше соответствует смыслу этого термина, применительно к заключенным советских лагерей.

[35] В статье, опубликованной в « Нью-Йорк Гералд Трибюн» от 29 октября 1939 года, Кривицкий писал, что после событий 30 июня 1934 года у Сталина не было больше сомнений в том, что «Гитлер представляет организованную власть над нацией, чью организацию Сталин так высоко оценивал. Оставалась лишь проблема — нужно было убедить Гитлера, что Россия является логическим союзником Германии».

[36] Е. Гнедин — сын Парвуса (Гельфанда), многолетний сотрудник иностранного отдела газеты « Известия», а затем Министерства иностранных дел СССР. В течение ряда лет и вплоть до ареста в июле 1939 года Е. Гнедин был заведующим отделом печати МИДа СССР.

[37] Фон Нейрат — Шахту. Берлин, 11 февраля 1937 г. Кривицкий утверждает в своих мемуарах, что в апреле 1937 г. Канделаки в сопровождении представителя ОГПУ в Германии возвратился в Москву и привез «проект соглашения с нацистским правительством. Он был принят Сталиным, который полагал, что он наконец-то достиг желанной цели». Однако это утверждение Кривицкого пока не подтверждается другими источниками и находится в противоречии с установленными фактами.

[38] Форин-офис (англ. Foreign and Commonwealth Office; неофициально: англ. Foreign Office) — Министерство иностранных дел и по делам Содружества наций Великобритании — внешнеполитическое ведомство Соединённого Королевства, один из департаментов британского правительства.

[39] Радек был приговорен к 10 годам заключения. Погиб в лагере вероятно в 1940 г.

[40] Польский коридор (также известный как Данцигский коридор) — термин, использовавшийся для обозначения польской территории, которая отделяла немецкий эксклав Восточная Пруссия от основной немецкой территории, в том числе и ближайшей к ней провинции Померания.

[41] Впервые протокол был опубликован в журнале «Новая и новейшая история» , № 1 за 1993 год.

[42] В Териоках было создано т.н. Народное правительство Финляндской Демократической республики (несуществующей. — А. Н.), с которым правительство СССР подписало договор о взаимопомощи и дружбе.

[43] Обилие работ по истории второго фронта как в СССР, так и на Западе позволяет остановиться в этой работе лишь на основных моментах. Официальная позиция правительств СССР, Великобритании и США изложена в двухтомном сборнике документов МИДа СССР «Переписка председателя Совета Министров СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941 —1945 гг.» , Госполитиэдат, М. 1957, в официальной публикации Госдепартамента США «Foreign Relations» за соответствующие годы, а также в мемуарах W.S. Churchill, «The Second World War» , Vol. II-IV, Boston, 1950. Вопросы стратегии подробно разобраны в официальном многотомном английском издании «Grand Strategy» J. R. M. Butler, John Ehrman and J.M.A. Gwyer. H.M.S.O. London, 1957—1964. Сокращен, пер. этого изд. был опуб. в СССР Воениздатом в 1959-1967 гг.

[44] По подсчетам проф. Ригби среди вступивших в партию во время войны 32,1% могли быть отнесены к категории рабочих, 25,3% — к крестьянам и 42,6% — к служащим.

[45] Проскрипция (лат. proscriptio от proscribere — «письменно обнародовать, оглашать») — в Древнем Риме — список лиц, объявленных вне закона.

[46] Например, государственный план на 1941 г., случайно попавший на Запад, содержал все необходимые данные для установления роли империи ГУЛага.

[47] Доклад Хрущева на закрытом заседании съезда никогда не был опубликован в открытой советской печати. Содержание доклада, однако, сразу стало известно за границей. Полный текст доклада был переведен на все основные языки.

[48] Обсуждение возможности «упреждающего удара» против Китая было также связано с испытаниями атомной бомбы в Китае осенью 1964 г.

[49] Хрущева сопровождала целая «бригада» писателей и журналистов, опубликовавшая в итоге книгу «Лицом к лицу с Америкой» , изданную в СССР большим тиражом. Авторы репортажа были награждены Ленинской премией.

[50] С поразительной силой описано дело Пастернака, последние дни поэта, его смерть и похороны Лидией Корнеевной Чуковской в ее «Записках об Анне Ахматовой» .

[51] Все же роман увидел свет. Он был опубликован швейцарским издательством «L'Age d'Homme» в 1980 г. под названием « Жизнь и судьба». Издание было подготовлено эмигрировавшими на Запад литераторами С. Маркишем и Е. Эткиндом. Он же написал вступительную статью.

[52] Амальрик полагает, что в 1966—69 гг. более тысячи человек подписали различного рода заявления и письма с требованием соблюдения законности.

[53] Недовольство в Польше, подавленное в 1968 г., находит свое продолжение в 1970 г., когда забастовки рабочих вынудили Гомулку передать власть Э. Тереку, а затем в 1976 и 1980 гг.

[54] Александр Солженицын назвал «эффектом Киссинджера» пробуждение государственных деятелей Запада после их ухода с правительственных постов. Внезапно им открываются глаза.

[55] В отличие от Сталина Мао опирался не на органы безопасности, а на фанатизированную молодежь, знаменитых «хунвейбинов». Но и Сталин широко использовал молодежь в борьбе с «врагами народа».

[56] Василий Шуйский занял русский престол в 1606 г. и оставался на нем до 1610 г. Был свергнут и умер в Варшаве в 1612 г.

[57] Система досрочного освобождения или условного освобождения, а затем направления на далекие стройки была введена в начале 60-х годов. В то время главными стройками были новые химические заводы. Отсюда выражения: «химия», «химики».

[58] Инструкция о выкупе, ставшая широко известной на Западе, временно перестала применяться с середины 70-х годов.

[59] Впервые экзамены по истории были отменены на год в 1956 г., после доклада Хрущева о «культе личности» на XX съезде.

[60] В 1921 г., когда Ленин усилил борьбу с «идейными противниками», были арестованы все родственники Мартова: два брата и сестра, двоюродные брат и сестра, юный племянник. Об этом не вспоминает Казакевич. Это осталось неизвестным и Горбачеву с Млинаржем.

[61] Российская республика не имела ни своей партии, ни своего ЦК до лета 1990 г. Это понятно: два ЦК в Москве — потенциальный источник острых конфликтов.

[62] Конституция СССР. Статья 6.

[63] Как сообщил Мишель Татю, в архивах французской компартии нет следов этой поездки, но Горбачев подтвердил журналисту, что был во Франции и проехал по стране 5000 км, сам ведя машину.

[64] Публикация автореферата (краткого изложения основных тезисов) обязательна перед защитой диссертации.

[65] Начальник геодезического и картографического управления Совета министров СССР В. Яшенко признал, что с конца 30-х годов все советские карты были фальсифицированы.

[66] Любимый эвфемизм Горбачева: вместо «сложный», «тяжелый» он говорит — «непростой».

[67] «Краткий политический словарь»  в издании 1983 г. — каждое очередное издание отражает взгляды очередного генерального секретаря — в статье «революционная ситуация» есть фраза относительно «обострения общего кризиса капитализма» и нарастания возможностей «вызревания революционной ситуации в капиталистических странах». В издании 1987 г. эта фраза исчезла.

[68] Обращение подписали также члены Межрегиональной депутатской группы В. Тихонов, Г. Попов, А. Мурашов, Ю. Афанасьев, Ю. Черниченко, поставивший свою подпись, затем снял ее.

[69] Принято несколько законодательных актов, регулирующих аграрную реформу: Постановление Совета министров СССР «Об улучшении продовольственного обеспечения населения страны на основе коренного повышения эффективности и дальнейшего развития агропромышленного производства» от 5.4.1989, Указ президиума Верховного совета СССР «Об аренде и арендных отношениях в СССР», от 10.4.1989.

[70] Слово «фермер» приобрело широкую популярность, заменив «ликвидированное» в 30-е годы слово «единоличник».

[71] В советских изданиях: «Вы призваны обновить дряхлое и завонявшее от застоя дело». С этими словами Верховенский обращается к «нашим» после убийства Шатова.

[72] Палимпсест — рукопись на пергаменте поверх смытого или соскобленного текста.

[73] После публикации в сентябре 1989 г. необычайно резкого по тону Заявления ЦК о положении в Прибалтике понадобилось специальное разъяснение относительно согласия Горбачева на этот текст. Все хотели верить, что Лидер ничего не знал, действовали «консерваторы».

[74] В апреле 1990 г. министр обороны получил звание маршала — первый случай после прихода Горбачева к власти.

[75] Фрагменты показаний В. Павлова, Д. Язова, В. Крючкова были опубликованы в журнале «Дер Шпигель» , купившем секретные материалы в прокуратуре России.

Содержание