Нельзя доверять такому, в сущности, простому механизму, как часы, такую драгоценную вещь, как время.

В. Катаев

Неслучайно советский писатель В. Катаев подверг сомнению пригодность часов для измерения времени в 1934 году. Убеждение, что время принадлежит им, поскольку им принадлежит будущее, было важной составной частью ленинского марксизма. Победа Октябрьской революции была для Ленина убедительнейшим подтверждением его пророческих способностей. Не имея сомнения, что он познал законы истории и видит Цель, вождь революции приступает в первые же месяцы после переворота к национализации времени, поставив ее в разряд обобществляемых средств производства.

Революция превращается в сознании Ленина в машину времени. Он ждет, что искра, брошенная Октябрьским переворотом, зажжет мировой пожар через несколько недель. 12 июля 1919 г. Ленин категоричен: "Мы с уверенностью говорим, что трудности преодолим, что этот июль – последний тяжелый июль, а следующий июль мы встретим победой международной Советской республики, – и эта победа будет полная и неотъемлемая".1 Оседлав машину времени, Ленин подгоняет ее, чтобы быстрее прибыть к цели. В беседе с руководителем американского Красного креста Раймондом Робинсом в первые послереволюционные дни Ленин излагает свою программу: "Я заставлю достаточное количество людей работать с достаточной скоростью, чтобы производить то, в чем нуждается Россия".2 Ключевые слова ленинской программы: заставлю; с достаточной скоростью.

В конце 1921 г. Ленин – уже не в частном разговоре, а публично – объяснил, как он понимал строительство коммунизма в кратчайший срок: "Мы решили, что крестьяне по разверстке дадут нужное нам количество хлеба, а мы разверстаем его по заводам и фабрикам, – и выйдет у нас коммунистическое производство и распределение".3 Мы решили, дадут нам, мы разверстаем – и в результате "у нас", т. е. у нас и у них "выйдет" коммунизм, машина времени прибудет в рай. Отцы приведут – если надо то под конвоем – детей в "лучшее будущее". Рождается знаменитая ленинская формула машины времени: социализм – это учет и контроль.

Форма решения политических, социальных, культурных проблем была давно уже открыта Лениным: партия всем Руководит, все направляет, все контролирует. Весной 1918 г. Ленин находит "ключ", позволяющий решить экономические проблемы, стоящие перед советской республикой, Советская власть, наиболее прогрессивная социальная система, должна использовать "наиболее прогрессивную", по выражению Ленина, экономическую систему – экономику кайзеровской Германии. Советское государство, "зародыш социализма" в политике, и германское хозяйство, полностью централизованное и поставленное на службу государству, "зародыш социализма" в экономике, позволяют решить все без исключения проблемы строительства нового мира. Через полгода Ленин составляет первую магическую формулу: коммунизм – это советская власть плюс кайзеровская строго регламентированная экономика.

А. Планификация

Впервые в истории плановое хозяйство рождается в СССР.

Малая советская энциклопедия, 1930

Подлинное овладение временем начинается после открытия волшебных свойств планирования. В 1919 г. Ленин патентует свое открытие: если бы мы могли дать 100 тысяч первоклассных тракторов, снабдить их горючим и механиками, крестьянин сказал бы: я за коммунию, т. е. за коммунизм,4 Самым поразительным в этом заявлении была не твердокаменная убежденность в том, что "мы" знаем, что "они" думают; не привычная послереволюционная формула: "мы" даем, "мы" берем. Гениальным открытием было установление прямой связи между цифрой и движением к коммунизму, между цифрой и мировоззрением: 100 тысяч тракторов и мужик становится коммунистом; 100 тысяч тракторов и Цель достигнута. В 1919 г. в России было всего несколько тысяч тракторов. Ленин знал, что в США в это время было не менее 200 тысяч тракторов. Этот аргумент для вождя революции значения не имел.

Ленин обнаружил возможность решительного ускорений хода времени. Составляется план: время дробится на короткие отрезки, преодоление каждого из них создает иллюзию быстрого продвижения вперед. Цифра выполнения плана становится знаком приближения к цели. В 1920 г. составляется первый государственный план: план строительства 30 районных электростанций (ГОЭЛРО). Ленин объявляв его "второй программой партии". Магическая формула коммунизма звучит теперь: советская власть плюс электрификация. Она могла бы звучать: плюс тракторизация. Она будет гласить: плюс индустриализация, плюс коллективизация, плюс кукурузация или химизация…

Связь между цифрой и движение к Цели становится аксиомой, основой советской идеологии, как утверждение связи между базисом и надстройкой.

В эпоху НЭПа (1921-1929), в годы передышки, временного замедления гонки в коммунизм, ведутся политические споры между наследниками Ленина относительно дефиниции очередного этапа движения к Цели. Победа сталинской формулы – социализм в одной стране – становится сигналом начала тотальной планификации жизни страны.

Моделью становится первый пятилетний план, утвержденный в апреле-мае 1929 г. Отношение Сталина к плану раскрывало его отношение к цифрам, понимание значения, функции "планового хозяйства". Экономисты готовили "контрольные цифры" первой пятилетки около 3 лет. Они представили два варианта плана: исходный и оптимальный. Экономисты были специалистами старой, дореволюционной школы, считавшими, что цифры должны быть связаны с конкретной реальностью. Они не понимали характера строившейся системы. Первоначально был утвержден оптимальный план. Но очень скоро он был отброшен, как тормозящий стремительное движение вперед. Утверждаются супероптимальные контрольные цифры. Этого, однако, недостаточно. Вводится новое понятие: перевыполнение плана. Любая цифра должна быть превышена. Все те, кто возражает, объявляются "предельщиками", врагами, пытающимися помешать победе социализма. Первая пятилетка "выполняется" в 4 года, некоторые отрасли промышленности рапортуют о ее выполнении в 2 или 2,5 года.

Сталин утверждает закон плановой системы: темпы решают все! Это означало, что цифры решают все. "Пятилетка", определенный отрезок пути в Рай, становится единицей советского времени. Причем в отличие от других единиц времени, мер и весов эталона советского времени нет: оно определяется постановлением ЦК партии. Польский писатель Тадеуш Конвицкий изобразил в одном из своих романов Польшу 70-х годов, как страну, в которой изъяты все календари – единственный оставшийся хранится в сейфе в ЦК партии. В Советском Союзе были изъяты не только календари, но и часы – страна стала жить по времени, которое декретирует ЦК партии. Можно считать символом правило, по которому родственники, приезжающие в лагерь на свидание, должны перед визитом сдавать свои часы.

Споры о достоинствах и недостатках планирования не прекращаются. Пример советской пятилетки оказался заразительным. Гитлер первым понял преимущества планификации и ввел "шестилетку". После второй мировой войны, несмотря на острую критику немногих проницательных умов,5 идея "планируемой экономики" распространяется, завоевывая себе место не только в странах социалистического лагеря, но и в странах свободнорыночной экономики. В социалистических странах, по советской модели, планирование стремится к тотальному захвату жизни, в несоциалистических странах используются "элементы планификации". Количественные различия определяют качественную разницу между странами тотальной и частичной планификации. Широчайшие возможности, которые планификация дает власти, позволяют считать, что элементы планирования как микроб, внесенный в организм, станут причиной болезни – перерождения организма.

Стандартный упрек плановой экономике формулируется экономистами и с экономической точки зрения логичен: народное хозяйство система настолько сложная, что невозможно предусмотреть все ее связи, учесть все ее параметры, предвидеть все результаты. Экономисты справедливо отмечают очевидный факт непрерывного усложнения экономических связей в эпоху научно-технической революции второй половины двадцатого века. Это заметил даже Ленин, обнаруживший через несколько месяцев после революции, что кухарка не сможет одновременно готовить обеды и управлять государством, как он предвидел в августе 1917 г. Советский экономист Игорь Бирман в книге, написанной в эмиграции, указывает: неразрешимо сложно оказалось "выявление экономических целей страны"; невероятно тяжелым "выбор наилучших вариантов на разных уровнях хозяйствования".6

Критиковать советскую систему планирования приятно, ибо легко: низкий уровень жизни в социалистических странах ныне общепризнан. Такая критика по аналогии упускает главное: планирование советского типа не является техникой прогнозирования экономического развития, это могучее средство обработки человеческого сознания.

Создатели и хранители советской тотальной планификации никогда не скрывали функций "социалистического планирования". Наши планы, указывала в 1930 г. Малая советская энциклопедия – "планы продвижения к социализму". Полвека спустя задача остается прежней: "Государственные планы были и остаются огромной организующей и мобилизующей силой…"7

Планирование, власть над временем, соблазняли в эпоху энтузиазма и надежд на скорое прибытие к Цели, давать точные, научно обоснованные даты достижения конечной станции – коммунизма. Утверждение первого пятилетнего плана позволило теоретику-марксисту объявить, что ровно через 15 лет, в 1944 году, "наше поколение сможет увидеть социализм".8 В 1961 г. Хрущев торжественно, в докладе на Семнадцатом съезде, объявил, что коммунизм будет построен ровно через 20 лет – в 1982 году. Юрий Андропов, избранный генеральным секретарем ЦК в тот самый момент, когда очередное пророчество не сбылось, счел необходимым предупредить о задержке, о том, что "страна находится в начале… длительного исторического этапа".9 Но он сохранил за собой полное право определить момент достижения Цели, регулировать движение, власть над временем.

Власть над временем превращает "движение вперед", прогресс – планирование прогресса в этическую категорию. Первый народный комиссар просвещения Луначарский, узнав, что во время захвата власти в Москве в октябре 1917 года были разрушены кремлевские соборы (позднее выяснилось, что это был лишь слух), подал в отставку. Ленин убедил Луначарского взять отставку назад словами: "Как вы можете придавать такое значение тому или другому старому зданию, как бы оно ни было хорошо, когда дело идет об открытии дверей перед таким общественным строем, который способен создать красоту, безмерно превосходящую все, о чем могли только мечтать в прошлом".10

План, единица движения в будущее, становится этической категорией, объясняющей и оправдывающей поведение строителей нового мира. Положительный герой эпохи первой пятилетки категоричен: "Мораль? У меня нет времени, чтобы задуматься над этим словом. Я занят. Я строю социализм. Но, если бы мне пришлось выбирать между моралью и штанами, я бы выбрал штаны. Наша мораль – это мораль сотворения мира".11 Руководитель эпохи зрелого сталинизма объясняет своей супруге: "Мы бежим наперегонки с капиталистическим миром. Сперва надо построить дом, а потом уже вешать картинки". В ответ на упреки в жестоком отношении к людям, к рабочим, он заявляет: "Вот ты говорила о том, что у меня крайности. У того, кто работает на материальный базис, крайностей быть не может. Потому что материя первична".12 Таким образом движение вперед по плану становилось и философской категорией.

Планификация была, конечно, и категорией политической. Логичность идеи планирования, убедительность аргументе в пользу планового развития подтверждались в начале 30-х годов катастрофой мирового экономического кризиса, вызванного, как легко доказывали советские идеологи, капиталистической стихией. В ленинском словаре "стихия" -неуправляемое движение – всегда было словом с отрицательным значением. Партия всегда настаивала на необходимости борьбы со "стихией". Планирование – стало великолепным свидетельством неограниченных возможностей борьбы со злом. "Социализм, – убеждал пропагандист плана в 1934 г. – по своим возможностям более производителен, чем капитализм. Он базируется на плане, а не на анархии рынка. Через три-четыре года или, вернее, через пятнадцать-двадцать лет мы сможем обеспечить для всего населения более высокий уровень жизни, нежели его имеет сейчас рядовой буржуа Америки".13

Среди многообразных функций планирования значительную роль играло стремление к экономической интеграции страны, отвергая, пренебрегая особенностями национальных районов. В 1921 г. организуется Госплан (государственная общеплановая комиссия), поручивший И. Г. Александрову разработать концепцию рационального развития производительных сил. "Наша концепция создания автономных областей, – писал в обоснование плана автор. – базируется на совершенно новом принципе целесообразного разделения государства на основе рационально-экономической, а не на основе пережитков утерянных суверенных прав".14 Эта же концепция лежала в основе Совета экономической взаимопомощи, образованного в начале 1949 г. Интеграция экономических планов стран Восточной Европы, в которых коммунисты пришли к власти, должна была, по мысли Сталина, создать могучий блок, способный присоединить к себе – мирным или военным путем – Западную Европу. Как выразился Сталин – деятельность СЭВ "будет иметь большее значение, чем Коминтерн".15

Политика интеграции стран СЭВ, который значительно расширился после 1949 г., продолжается в 80-е годы. Образование единого монолитного блока, действующего по единому плану, остается неизменной целью.

Планификация – и это одна из главных ее задач – позволяет контролировать все стороны человеческой деятельности, формировать поведение человека. Через несколько лет после революции Виктор Шкловский заметил: искусство должно двигаться естественно, как сердце в груди, а его регулируют как движение поездов. Сплошная Планификация открыла возможности регулирования не только искусства, но всей жизни советских граждан.

План становится законом. Планируется все и план – всюду. Есть – это кажется совершенно естественным – пятилетний, годовой, ежемесячный план экономической деятельности: каждое предприятие, каждое учреждение имеет такой план. Планы получают также учебные заведения (планы успеваемости класса, школы, района, области, республики), больницы, рестораны, кафе, столовые, пожарные команды, милиция, научно-исследовательские институты.

Коллективизация советского крестьянства в 1929-32 гг., т. – е. объединение крестьян в колхозы, велась одновременно с "ликвидацией кулачества как класса".16 Казалось бы простая задача – ликвидация кулачества – осложнялась отсутствием юридического определения понятия "кулак". Планирование геноцида позволило бдительно контролировать "ликвидацию", регулировать ее темпы. Политбюро, например, определило в постановлении от 20 февраля 1930г., что в Средней Азии численность "кулацких и байских семей", подлежащих высылке, "не должна превышать 2-3% "крестьянского населения". В марте 1930 г. ЦК партии отмечал, что "в некоторых районах процент "раскулаченных" доходит до 15…"17 Милиция выполняет план ареста нарушителей закона, следователи – план признания преступников и т. п. Педагоги в школе не имеют возможности ставить ученикам низкие отметки, ибо это "снижает процент выполнения плана успеваемости". В советской печати появилось сообщение о пожарниках небольшого города, поджигавших здания, чтобы потом их гасить и выполнять план,

Советский опыт с успехом использовался и в других социалистических странах. Синолог Симон Лейс сообщает, что Мао, готовя "большую чистку" 50-х годов, заранее запланировал нормы расстрелов: 0,6% арестованных в деревне, 0,8 – в городе. С. Лейс ошибается, полагая, что только Мао действовал обдуманно и расчетливо, а Сталин "примитивно, по-варварски, хаотично".18 Сталин всегда заранее планировал свои действия. И, например, накануне "большого террора", определил норму "ненадежной" части населения в 5%. Несмотря на все достижения Мао Цзе-дуна в деле строительства "зрелого социализма", он, как и другие вожди в других странах "лагеря", шли по стопам Ленина и Сталина.

Система планификации и связанная с ней практика "социалистического соревнования", требующая обязательного перевыполнения плана, тесно увязывает мистическое чувство "движения вперед" и материальную выгоду: перевыполнение плана приносит премию, увеличение заработка. Проникновение плана всюду определяет поведение людей. Капитан траулера В. Лысенко, попросивший политического убежища в Швеции, рассказал, какие иррациональные формы принимает планификация. Советские траулеры должны выполнять план не только сдачи рыбы, но также сдачи металлолома (черного и цветного металлов). Чтобы выполнить первый план, ловятся мальки размером в 35 см, хотя по закону разрешается ловить треску не менее 70-80 см, чтобы выполнить второй план – рыболовы крадут металл на судоремонтном заводе.19 В. Лысенко приводит случаи, когда капитаны не подавали сигнала С.О.С., ибо авария – снижение плановых показателей, что влечет за собой лишение премии.20 Собственный корреспондент газеты Известия Леонид Левицкий, приехав в большой сибирский город Томск, обнаружил, что во всех столовых и кафе города кормят одинаково отвратительно. Расследование выяснило, что комбинат общественного питания, в который входят столовые и кафе, требует выполнения ежедневного плана сдачи пищевых отходов. В результате, сообщает журналист, "молочный суп отдает пригоревшим, рожки в гарнире слепились, являют собой малоаппетитный ком, творожная запеканка – словно из опилок".21 Клиенты не едят умышленно плохо приготовленную еду, но за то план сдачи пищевых отходов на свинофермы комбината выполняется и перевыполняется. Комбинат выращивает свиней, которые пойдут на приготовление несъедобной пищи, позволяющей выполнять план. Движение в социализм превращается в перпетуум мобиле.

Во второй половине двадцатого века социалистическое планирование встретило наиболее серьезного из всех известных ей ранее противников – рождение и поразительно быстрое развитие электронно-вычислительной техники. Компьютер навис страшной угрозой над системой тотальной планификации. Власть над временем оказалась в опасности. Появление компьютеров вызвало тревогу обитателей утопии по многим причинам. Правда сообщала о министерстве строительства Туркменской республики, которое, решив идти в ногу с научно-технической революцией, купило электронно-вычислительную машину "Минск-22". Выяснилось, однако, что для компьютера необходима "отдельная трансформаторная подстанция, линолеум на пол, обитые пластиком стены, лампы дневного дня…" Короче – удобства, примерно такие же, какие даются министру. Машина была отправлена в подвал. Правда заключала статью: "Нужно вывести электронно-вычислительную технику на свет божий".22 Компьютер требовал, однако, не только удобств – ему нужны были правдивые цифры. "Почему вы не устанавливаете электронно-счетные машины? – спрашивает студент-практикант главного инженера в советской повести. – Ведь она за секунду переварит вам тысячи фактов информации и выдаст оптимальное решение. – Бросьте вы мне, – с досадой отмахнулся главный инженер. – Да никакая машина не сможет учесть, предсказать, что Иванов-Петров завтра во время рабочего дня не перелезет через заводскую стену и сбегает в магазин за бутылкой портвейна…"23 Главный инженер объясняет ненужность компьютера непредсказуемостью поведения советских рабочих. И это совершенно верно. Но это лишь часть правды. Большая часть в том, что компьютер разоблачает фиктивность планов с экономической точки зрения. Игорь Бирман, хорошо знающий "секреты" советской экономики категоричен: "Основной секрет – почему почти все отрасли и республики выполняют годовые планы по валовой продукции – заключается в том, что в самом конце года план меняется под ожидаемое выполнение".24

Ненужность электронно-вычислительных машин в советской экономике – очевидна: питаемые фальшивыми цифрами, они будут давать фальшивые результаты, которые легко получить и без них. Но компьютеры не только бесполезны. Они вредны. Советские плановики, – пишет американский экономист Маршалл Гольдман, – "боятся, что использование компьютеров будет означать фактический переход власти принимать решения относительно того, какую и как выпускать продукцию в руки программистов…"25 Внедрение компьютерной техники превратило бы идеологические решения в экономические. Практически сделало бы ненужной партию – означало бы революцию.

Иллюстрацию компьютерной угрозы дает случай, произошедший в 1983 г. на Волжском автомобильном завод в г. Тольятти. Главный конвейер завода, управляемый электронно-вычислительной машиной, остановился: остановились машина, конвейер, завод, на котором работает более ста тысяч человек. Только через 6 часов работа возобновилась. Это была забастовка неизвестного еще в Советском, Союзе типа: программист, недовольный медленным продвижением по службе и зарплатой, совершил умышленную ошибку, остановившую компьютер и завод. Обратив внимание на свои требования, он сам исправил ошибку, и сам в своем поступке признался. Журналист, подробно описавший историю невиданной забастовки, особенно подчеркивает бесконтрольность деятельности программиста: "абсолютная проверка правильности программы другим программистом или невозможна, или требует трудоемкости, близкой к ее написанию". В советской системе появилась невиданная, опаснейшая профессия – индивидуальная и неподконтрольная: "На всем пути /программирования/, – с ужасом пишет журналист, – мы можем положиться лишь на самого специалиста".26 Особенно страшно, что вина программиста была обнаружена лишь потому, что он признался сам.

Компьютерная техника проникает в советскую систему, но только на узких участках, где ее использование способствует укреплению "зрелого социализма": в военной промышленности, в органах репрессии. Сфера действия новейшей техники строго лимитируется, ибо советская экономика превосходно обходится без нее. Отсутствие понятия цены продукта открывает неограниченные возможности, которых нельзя представить, рассматривая советскую систему по аналогии с несоветским миром. Полная власть не только над всеми материальными ресурсами, но и над временем позволяет советскому руководству расходовать безумные с точки зрения рациональной экономики средства для получения необходимых результатов, для производства абсолютно необходимой продукции.

Национализация времени значительно расширяет возможности советской дипломатии. Несвязанная календарем, не зависящая от периодических выборов (президентов, парламентов и т. п.), советская внешняя политика действует в пределах телеологического времени, находящегося целиком во власти тех, кто хранит в сейфе ЦК календарь.

3. Идеологизация: триада великого инквизитора

Есть три силы, единственные три силы, могущие навеки победить и пленить совесть этих слабосильных бунтовщиков, для их счастья, – эти силы: чудо, тайна, авторитет.

Ф. Достоевский

Великий инквизитор, объясняющий в Братьях Карамазовых Христу, каким образом следует дать людям счастье, с поразительной точностью и сжатостью сформулировал принципы советской идеологии. Советские идеологи, начиная с Ленина, так настойчиво и упорно повторяли о "научности" советской идеологии, официально именуемой "марксизм-ленинизм", что им поверили даже противники. Ведутся споры о степени "научности", об ошибках в прогнозах "единсвенной идеологии, дающей подлинно научный анализ действительности…"1 Величайшим успехом советской дезинформации было представление созданной в СССР (и других странах советского типа) системы, как системы "единственно научной", строго рациональной, основанной на точном знании всех "закономерностей" мирового развития.

Фридрих Хайек выразил убеждение, что будет наконец понято, что наиболее распространенные идеи двадцатого века (в т.ч. плановой экономики и справедливого распределения, замены рынка органом принуждения и т.д.) были основаны на предрассудках в прямом смысле этого слова. Век предрассудков, по определению Хайека, это время, когда люди воображают, что знают больше, чем они знают в действительности.2

А. Чудо

Разве это не чудо?

И. Сталин

Таинственный, иррациональный характер происходившего не ускользнул от руководителей Октябрьского переворота, в первую очередь от Ленина. Революция была чудом, – не скрывал Ленин. Выступая на последнем в своей жизни съезде партии (1922), Ленин находит только мистическое объяснение неожиданному для него характеру государства, которое он строил четыре года: "Вырывается машина из рук: как будто бы сидит человек, который ею правит, а машина едет не туда, куда ее направляют, а туда, куда направляет кто-то…"3 Таинственная рука повела советскую государственную машину не туда, куда должен был ее вести Ленин по научным законам, которые, как он верил, раскрыты ему до конца.

Чудо революции, чудо послереволюционного развития… Джордж Орвелл, подчеркивая превосходство романа Замятина Мы над романом Хаксли Новый прекрасный мир, отмечает в первую очередь "интуитивное понимание /русским писателем/ иррациональной стороны тоталитаризма".4 В другом месте Орвелл говорит о могущественнейшем воздействии на умы "мистики революции". Надежда Мандельштам подтверждает наблюдение автора 1984: "Слово "революция" обладало такой грандиозной силой, что в сущности непонятно, зачем властителям понадобились еще тюрьмы и казни".6

Мистическая цель – достижение Рая, повторение в гигантском масштабе эксперимента д-ра Франкенштейна и создание "по законам науки" Нового человека, превосходящего по всем статьям гомо сапиенс, созданного кустарным путем Богом – превратила "марксизм-ленинизм" в учение иррациональное, мистическое.

Цель, помещенная в будущее, непоколебимая убежденность в ее достижении (популярнейший лозунг "Коммунизм неизбежен!"), превращают чудо, перефразируя выражение Энгельса, в осознанную необходимость. Обещание чуда и ожидание чуда, необходимость чуда, становятся оборотной) стороной "научности" марксизма-ленинизма. Власть над материальными благами, власть над временем позволяют утверждать, что можно не только точно предсказать будущее, но и определить скорость прибытия к цели.

История советской системы становится историей обещания и ожидания чуда. Теория Ленина о слабом звене, которое позволяет разорвать цепь, превращается в учение об универсальном волшебном ключе, который открывает дверь в будущее. Октябрьский переворот был первым случаем использования "ключа": революция в России должна была зажечь мировой пожар. Дверь приоткрылась лишь частично. Но это не смутило чародеев.

Открытие Лениным прямой связи между движением к коммунизму и цифрой (100 тысяч тракторов и мужик за коммунизм) дает чуду "научную" базу. Реальность чуда подтверждается цифрой. С начала 30-х годов она будет выражаться в процентах и приобретет магическую власть. Герой Александра Галича – идеальный советский рабочий, убеждая западно-германских туристов в преимуществах социалистического мира, легко доказывает: "И по процентам, как раз, отстаете вы от нас лет на сто!"7

Идеология чуда строилась на двух элементах: спешке и гигантизме. Сталин открывает эру первых пятилеток лозунгом: темпы решают все! Гонку с капиталистическим миром под девизом "догнать и перегнать", вождь объявляет вопросом жизни и смерти: "Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет!"8 Сталин выбирает точное слово "пробежать" и дает ясное указание: 50-100 лет за 10 лет. Спешка одурманивает, не позволяет оглянуться, разобраться в происходящем, оценить средства и цели. Темпы – оправдывают все, становясь мощным психологическим средством принуждения, лишая одновременно воли к сопротивлению надеждой на близкое достижение Цели и передышку. Гигантизм – второй элемент идеологии чуда. Все работы, которые осуществляются в СССР, носят только колоссальные размеры. Во всяком случае так изображает пропаганда. В начале 30-х годов стали сооружаться совхозы-гиганты, получившие во владение десятки тысяч гектаров для производства невиданного количества зерна, мяса и других продуктов. Начинают сооружаться самые большие в мире гидроэлектростанции. Высаживаются лесные полосы, которые должны изменить климат страны. Строятся железные дороги, соединяющие континенты. Газопроводы, пересекающие Азию и Европу. Гигантские размеры работ изображаются, как чудо, возможное только в условиях социализма. Ироническое наблюдение – советские транзисторы самые большие в мире – хорошо выражает идеологическую потребность в гигантомании.

На протяжении семи десятилетий не прекращаются поиски универсального ключа: после мировой революции, тракторизации, электрификации, планификации, были "освоение целинных земель", превратившее миллионы гектаров земли в полупустыню и пустыню, посевы кукурузы на всей территории СССР, "химизация" и т. д. И каждый очередной волшебный ключ обещает решение всех вопросов. В сталинской магической формуле – "темпы решают все", меняется только первое слово: техника решает все, лесные полосы решают все, целина решает все, химия решает все, продовольственная программа (последний ключ Брежнева) решает все. Ю. Андропов начал новую эру старым лозунгом: дисциплина решает все.

Жажда чуда воспитывается во всех странах социалистического лагеря. Всюду ведутся поиски волшебного ключа, всюду магия цифр используется для одурманивания человека. "100 млн. тонн стали", которые потребовал Мао Цзе-дун, должны были "большим прыжком" перенести Китай в будущее; 100 млн. тонн сахара, которые во время "большой зафры" должны были произвести кубинцы в 1976 г., "вторая Польша", которую сооружал на западные кредиты Герек в 70-е годы – должны были открыть двери в рай.

Советский писатель В. Каверин говорит о том, что "ожидание чуда" получило "билет дальнего следования" в конце 20-х годов. В литературе ожидали чудесного появления -"шекспиров", которые не могли не появиться в советской литературе. Ожидание чуда, продолжает писатель, было перенесено "в лингвистику, в медицину, в физиологию. Т. Лысенко позаботился о том, чтобы в биологии оно получило поистине фантастическое развитие".9

Надежда на чудо, необходимость в нем открывали широчайшую возможность для проходимцев и шарлатанов, знавших магические "слова" из идеологического словаря, Всемирную известность приобрела деятельность Т. Лысенко. Биолог Раиса Берг сравнивает деятельность Академии сельскохозяйственных наук, которой руководил Лысенко, с трудами академиков Лапуты, описанных Свифтом. Ученые в Лапуте вырабатывали новые способы повышения урожая. Они ставили своей целью заставить все растения плодоносить в назначенное им время и давать урожай в сто раз превышающий нынешний. Такие же цели ставили академики, работавшие под управлением Лысенко. Ни в Лапуте, ни в Москве результатов не было. Но академики там и тут настаивали на осуществимости проектов. Неудачи они объясняли происками врагов. Последователи Лысенко знали совершенно точно, что генетики, не верившие в чудеса, "блокируются с международной реакционной силой буржуазных апологетов", что те, кто утверждает "неизменность генов", утверждает одновременно "неизбежность капиталистической системы".10

Привлекательность "учения Лысенко" для советских руководителей заключалась не столько в том, что он обещал вырастить сто колосьев там, где с трудом вырастал один, и таким образом подтвердить успех колхозного строительства. Деятельность Лысенко демонстрировала (должна была демонстрировать), что изменения внешней среды приводят к внутренним изменениям организма, которые передаются по наследству. Лысенко давал (обещал дать) главный волшебный ключ, – открывавший возможности переделки человека, создания Нового человека. Один из подручных Лысенко, выступая на знаменитой сессии Всесоюзной сельскохозяйственной академии в августе 1948 г., предлагал использовать этот "ключ" по отношению к врагам, сомневавшимся в справедливости "единственно правильной теории Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина": "Пока мы не усилим наши "внешние воздействия" на умы наших противников и не создадим для них "соответствующие условия среды", нам их, конечно, не переделать".11 Наукоподобные выражения "внешние воздействия", "соответствующие условия среды" означали в данном случае требование ареста и заключения в лагерь биологов-генетиков.

Лысенко – наиболее яркий, принесший больше всего вреда – тип мошенника и проходимца, порождаемого ожиданием чуда. "Чудотворцы" появляются в советской ирреальности – и процветают до поры до времени – всюду. Широкую известность, например, получило "твердое обязательство" секретаря рязанского обкома партии А. Ларионова (в декабре 1959) увеличить за один год в три раза поставки мяса государству. Волшебное средство, найденное Ларионовым, поражало своей простотой: в области был забит весь скот, недостававшее мясо было куплено в соседних областях. Поняв, что на следующий год он не сможет повторить чуда, Ларионов застрелился.12 "Волшебное средство" секретаря рязанского обкома не было его изобретением – подобные методы практиковались в колхозном сельском хозяйстве постоянно. Колхозники Ленинградской области, например, от которых требовали сдачи богатого урожая кукурузы, очень плохо растущей на их почвах, но которая должна была расти, поскольку Хрущев нашел "ключ" кукурузации, ездили с картошкой на Украину, продавали там, покупали кукурузу и выполняли план.13

Подводя итоги первой пятилетки, выполненной "в четыре года", Сталин повторяет как заклинание: "У нас не было черной промышленности… У нас она есть теперь… У нас не было авиационной промышленности. У нас она есть теперь… У нас не было тракторной промышленности. У нас она есть теперь…"14 Вождь представляет все эти достижения как чудо, как рождение на голом месте нового мира: достаточно было вождю махнуть волшебной палочкой. "Как могли произойти эти колоссальные изменения?… Не чудо ли это?"14 задает Сталин вопрос, зная, как всегда, ответ.

Чудом было изображение жизни – как чуда, придание реальности магического характера. Европейские принцы, нанимавшие алхимиков искать философский камень, искали чудесное средство, которое избавило бы их от материальных забот. Советский философский камень был действительно "философским", – от философии марксизма-ленинизма – но включал в сферу своего воздействия все население страны.

Чудом стала жизнь советских граждан. Надежда на завтра, ожидание чуда пронизывает бытие и быт советского человека. Илья Эренбург, на вопрос, почему он уцелел в годы террора, отвечал "не знаю", но добавлял: "Будь я человеком религиозным, я, наверное, сказал бы, что пути Господа Бога неисповедимы". Не будучи религиозным, Эренбург размышляет по-советски: "Я… жил в эпоху, когда судьба человека напоминала не шахматную партию, а лотерею".15 Писатель хочет сказать, что он спасся чудом, ибо выигрышный билет в лотерее – чудо, феномен необъяснимый рационально. Эренбург говорит: пути советской власти неисповедимы. С ним согласна Надежда Мандельштам: "То, что уцелели свидетели той эпохи и кучка рукописей, надо считать чудом".16 С ними совершенно согласен Никита Хрущев: "Вот это я и называю это лотерейным билетом, что я вытащил лотерейный билет, значит. И потому я остался в живых.. "17

Чудом становится спасение от ареста и получение после многочасового стояния в очереди мяса либо туалетной бумаги. Магический мир "реального социализма" отличается от магического мира первобытного человека только тем, что идол, которому все должны молиться, называется Планом, Наукой, познавшей точные законы природы и общества Партией. Чудо становится рациональной частью советской жизни. Слова Эренбурга и Хрущева о судьбе человека, напоминающей лотерею, верны не только для их времени, но и для следующих десятилетий – для советской системы. Особенность магического советского мира в том, что лотерея официально называется "шахматами".

После первых полетов спутников был выпущен антирелигиозный плакат, изображавший космонавта в небе, констатировавшего: "Бога нет'" Наука и техники убедительно опровергли предрассудки, веру в религиозные чудеса! Поощряется в связи с этим вера в "подлинные" научные чудеса, в магию науки и техники.

Вера в "научное чудо", в волшебные способности "партии и правительства", поощряются, как средства, подменяющие веру в Бога. Атмосфера магии и колдовства объясняет поразительную восприимчивость советских людей к наукоподобным чудесам.

В конце 60-х годов приобрела популярность попытка объяснить происхождение христианства на строго научной основе. Филолог В. Зайцев опубликовал в журнале Байкал статью Боги приходят из космоса.16 По его расчетам, около двух тысяч лет назад к западу или северо-западу от Египта приземлился космический корабль, с которого на землю сошел Иисус Христос. Все аргументы В. Зайцев черпал из Библии: Вифлеемская звезда – космический корабль, идущий на посадку; слова Христа: "Я сошел с неба", "царство мое не от мира сего", "царство мое на небесах" – объяснялись буквально: на небе, значит, в космосе.

Официальные идеологи сочли гипотезу Зайцева настолько опасной, что поручили ее опровержение сначала специалисту-астрофизику, который доказывал, что нет оснований предполагать будто Землю посетил космический корабль,19 а затем специалисту-пропагандисту, который обозвал В. Зайцева "объективным союзником богословов".

Необычайную популярность приобрела в СССР парапсихология. Советский писатель рассказывает о сеансе парапсихологии, организованном в театре: "И он вспомнил, где видел такие лица, – в церкви. И он понял, что эти люди собрались тут не познавать, а веровать".20 Жажда веры находит свое выражение в вере в "научное чудо": наука становится легитимацией веры. Посещение церкви может иметь неприятные последствия, посещение "научных" сеансов, где показываются чудеса, поощряется, как свидетельство прогрессивного мировоззрения. Легенды о чудесных способностях грузинской целительницы Джуны приобрели характер научных законов, когда стало известно, что Джуна лечила руководителей партии и правительства – жрецов Единственной и Самой Передовой Науки. И даже – Самого – Верховного Жреца.

В журнале Союза белорусских писателей публикуется стихотворение, в котором поэт утверждает право советского человека звонить Ленину: "Имеем право мы: Буди! Имеем право мы: Звони!… Не стерпишь ты, я не смолчу. Мы все позвоним Ильичу!"21 Телефонный звонок в мавзолей Ленину с точки зрения советского поэта совершенно реален, в нем нет ничего мистического, ибо со всех стен глядят на советских граждан слова партийной заповеди №1: Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить; Ленин – вечно живой. Телефонный звонок Ленину – одновременно обращение к мифу за помощью22 и твердая уверенность в возможности чуда. В замечательном рассказе Верую Василий Шукшин представляет трагическое состояние советского человека, у которого ампутирована душа, который физически страдает от метафизической пустоты. Пьяный герой рассказа вместе с пьяным священником кричат, убеждая себя: "Верую! В авиацию, в механизацию сельского хозяйства, в научную революцию! В космос и невесомость! Ибо это объективно!.. Верую!…"23

Мистицизм, непоколебимая вера в чудеса, в Чудо, неотделимы от "единственно верной" идеологии. Невозможность достижения обещанного рая, невозможность – повседневная – выполнения плана, невозможность удовлетворения бытовых нужд населения неизбежно ведет к мистическим объяснениям неудач и мистическим обещаниям Чуда. Неудачи на пути к неизбежной цели – результат препятствий, которые можно преодолеть "волевым усилием". Вожди, которых, как правило, и справедливо, обвиняют в цинизме, одновременно искренне верят в возможность чуда, устранения всех препятствий и сокращения дороги. Ален Безансон говорил, что они верят, что знают. Можно добавить: они твердо верят, что знают о неизбежности явления чуда.

В научно-фантастическом рассказе под выразительным заглавием Волевое усилие изложена – в сатирическом тоне – суть советской "научной мистики" или "мистической науки": пришелец из будущего, явившись в сегодняшнее советское конструкторское бюро, обнаруживает, что порядки, вернее, беспорядки в бюро таковы, что нужные ему детали в срок, по плану, сделаны быть не могут. Поскольку детали ему совершенно необходимы, он прибегает к "волевому усилию", к способу, освоенному в будущем – и чудесным образом выполняет план, обеспечивая всех сотрудников бюро квартальной премией.24 В рассказе осуществляется мечта каждого советского человека: мечта о чуде, которое помогло выполнить план.

Вера в чудо объединяет руководителей и руководимых, создает между ними мистическую связь, исключающую иностранцев, чужеземцев. Мистическая вера в чудо – и есть основа советской идеологии. Советская идеология научна, ибо – недоказуема. Верна – ибо чудо, которое не пришло сегодня, может прийти завтра. Она не требует "веры" в марксизм-ленинизм, в коммунизм, какую нередко требуют от советского человека на Западе. В рассказе Верую пьяный герой прямо спрашивает священника, проповедующего пантеизм: "В коммунизм веришь?" И слышит в ответ: "Мне не положено".25 Этот уклончивый ответ выражает кредо советских идеологов. Советским людям, новому Советскому Человеку "не положено" верить в коммунизм, в теорию, вызывающую, как все теории, споры, дискуссии, нуждающуюся в проверке. Советскому человеку "положено" верить в Чудо, ждать Чуда. Как говорит персонаж пьесы А. Арбузова Воспоминания, с успехом шедшей в 1982 г. на советских сценах: "Пока мы есть, мы ждем чудес…"

Необходимо только одно: соблюдение ритуала, использование ритуального языка, отказ от других верований.

Роль ожидания чуда, надежды на чудо в формировании менталитета была испытана в экстремальной ситуации – в лагере. Варлам Шаламов, принесший свидетельство о поведении человека перед лицом смерти на Колыме, в девятом кругу ада, категоричен: "Надежда для арестанта – всегда кандалы. Надежда – всегда несвобода. Человек, надеющийся на что-то, меняет свое поведение, чаще кривит душой, чем человек, не имеющий надежды".26 Тадеуш Боровский, переживший Освенцим, принес подобное свидетельство: "Никогда в истории человечества надежда не была такой сильной, но никогда она не причинила столько зла, сколько в этой войне, в этом лагере. Нас не научили отказываться от надежды и поэтому мы погибаем в газовых крематориях".27

Александр Солженицын подтверждает наблюдения Шаламова и Боровского. Заключенный инженер Бобынин, осужденный на 25 лет, вызванный к министру государственной безопасности Абакумову, заявляет, что его нельзя заставить работать, ибо у него нет ничего: "Вообще, поймите и передайте там, кому надо выше, что вы сильны лишь постольку, поскольку отбираете у людей все. Но человек у которого вы отобрали все – уже не подвластен вам, он снова свободен".28

Ожидание чуда, которое воспитывают в советском человеке, становится опиумом, позволяющим ему довольствоваться своим положением.

Б. Тайна

Советский Союз это тайна, обернутая в загадку и спрятанная в секрет.

Уинстон Черчилль

Фея, присутствовавшая при рождении партии большевиков, положила в колыбель подарок: разгадку тайны мировой истории. Марксизм был воспринят Лениным, как волшебный ключ, открывающий дверь в будущее. Хранитель ключа – Ленин – становится хранителем тайны, Верховным жрецом. Он немедленно устанавливает иерархию в зависимости от степени допуска к тайне.

Ленин начинает с начала: "Дайте нам организацию революционеров – и мы перевернем Россию".29 Загадочна эта знаменитая формула: к кому он обращается? кто должен дать организацию революционеров? кому "нам" следует эту организацию дать? Послереволюционная история коммунистической партии и созданного ею государства отвечает на эти вопросы. Для Ленина уже в 1902 г., когда он писал важнейшую из своих работ Что делать?, не было сомнений: есть руководители, те, кто знает тайну; они должны создать партию, "высшую форму организации", действующую под руководством тех, кто "знает"; партия должна вносить "социалистическое сознание в стихийное рабочее движение". Строится пирамида: руководители; партия, рабочий класс. Говоря "революция – это чудо", Ленин хотел сказать: я знал, что чудо осуществимо, я знал тайну чуда, я сделал чудо. Победа революции вносит совершенно новый элемент в концепцию Ленина: хранители тайны становятся обладателями власти. Степень посвящения в тайну одновременно определяет место в иерархии власти.

Революция означала не только переход власти в руки партии большевиков, она была переворотом, сместившим социальные слои, перемешавшим социальные группы. В соответствии с марксистской теорией пролетариат должен был составлять основу новой власти. Анализируя первую советскую конституцию (РСФСР, 1918), Ленин решительно отбрасывает "свободу и равенство вообще". Риторически вопросив: "Свобода, – но для какого класса и для какого употребления? Равенство, – но кого с кем?"30 – он утверждает новую форму государства: диктатура рабочих и беднейшего крестьянства для подавления буржуазии. В этом определении названы – друзья и враги. Ленин декларирует основу советской иерархии – разделение на друзей и врагов, на посвященных (разных степеней) и нечистых. Он подчеркивает первый парадокс революции: совершенная для блага большинства, революция получила поддержку очень немногих. "Новый диктатор, – признает редактор первой истории ВЧК, – явившийся на смену помещикам и буржуазии, принявшись за новое строительство, в первый момент оказался в блестящем одиночестве".31

Возникает проблема распознания своих, отделения чистых от нечистых, одевающих нередко маску. Первой задачей становится охрана тайны и раскрытие тех, кто пытается в нее проникнуть. Главный отдел ВЧК, "политической полиции Ленина",32 созданной 7/20 декабря 1917 г., получил название "секретно-оперативного". Бдительность – объявляется долгом всех и каждого. Двойником бдительности становится обязательная подозрительность. Метафизическая тайна оборачивается повседневным секретом. Тайна и секрет пронизывают все области советской жизни, выполняя воспитательную функцию, формируя менталитет советского человека.

Орвелл знал, что без тайны не может быть тоталитарного государства. Герой 1984 мучается невозможностью раскрыть тайну: "я понимаю как, но не понимаю зачем?"33 Стремление узнать то, что не положено рядовому обитателю Океании, приводит Уинстона Смита в министерство любви, в страшную 101 комнату. Советские граждане отделены от тайны множеством физических барьеров: анкетами, пропусками, строго дозированной – в зависимости от степени посвящения – информацией, статьями Уголовного кодекса. Они отделены от тайны психическими барьерами. Удвоить бдительность! – звали Ленин и Дзержинский в 1918 г., "Вредительская и диверсионно-шпионская работа агентов иностранных государств… задела… все или почти все наши организации, как хозяйственные, так и административные и партийные",34 утверждал Сталин в 1937 г. В начальной школе дети узнают, что герой чехословацкого народа Юлиус Фучик, уходя на казнь, завещал: "Будьте бдительны!" В 1981 г. первый заместитель председателя КГБ предупреждает о "происках империалистических разведок", которые пытаются выведать советские секреты".35

В Советском Союзе секретно все – от планов военного завода до личной жизни партийных вождей, от численности армии или числа заключенных до прошлогодней Правды и книг А. Солженицына. Пропуск необходим для входа во все учреждения и специальный "допуск" нужен для получения книг в библиотеке, хранящихся в "закрытом фонде" (в т. ч. сочинения Н. С. Хрущева). В 1981 г. на 4 года лагеря был осужден историк Арсений Рогинский по обвинению в "незаконном" проникновении в ленинградскую научную библиотеку.36 Члены партии собираются на "закрытые партийные собрания", ЦК партии извещает рядовых членов о важнейших линиях политической деятельности в "закрытых письмах". Не имеет значения, что никаких "секретов" не узнают члены партии ни на собраниях, ни в "письмах ЦК". Важен – ритуал секретности, его воспитательное значение.

Герб КГБ – щит и меч. "Органы" прикрывают щитом тайну и добывают мечом вражеские секреты. Плотнейшая паутина "спец-отделов" покрывает страну: глаза и уши КГБ охраняют тайну и ловят ее нарушителей во всех учреждениях, в научных институтах, в армии и на заводах. Первый закон, принятый Верховным Советом СССР после избрания Андропова, потребовал усиления охраны государственной границы СССР. В числе мер – "активное участие всех советских граждан" в охране границы.

Щит КГБ защищает тайну от тех, кто вольно или невольно выдает ее. Предателями родины были объявлены советские солдаты, попавшие в плен, пусть даже на несколько часов – они подозревались в выдаче тайны. В этом же подозревались миллионы советских граждан, оказавшихся на оккупированной территории.

Меч в гербе КГБ символизирует стремление к добыванию чужих тайн. Все разведки собирают информацию из двух источников – легального (военные и научные журналы, пресса, стенограммы парламентских дебатов и т. п.) и нелегального (тайные агенты). Советская разведка, – по свидетельству одного из ее руководителей в Западной Европе в 30-е годы – "рассматривает как подлинную разведку только информацию, полученную от тайных агентов в нарушение закона страны, в которой они действуют".37

Только тайное, добытое незаконным путем, вырванное мечом, представляется ценным. Советский разведчик изображается как идеал советского человека. Ибо это – как названа книга о Рихарде Зорге – "человек, для которого не было тайн".38

Атмосфера тотальной тайны, в которой рождаются, растут и умирают советские люди, стала важнейшим фактором идеологического воспитания. Присутствие тайны, стремление приблизиться к ней, отталкивание от нее – включают в магический круг советской системы. Один из выразительнейших примеров воздействия "фактора тайны" на советского человека дан в романе Чингиза Айтматова Буранный полустанок, награжденного Государственной премией в 1983 г. Роман Айтматова имел успех у официальной критики, но также у читателей. В одном из эпизодов Буранного полустанка рассказывается о встрече земного космического корабля, высланного совместно Советским Союзом и США, с иноземной цивилизацией. Где-то далеко-далеко от Земли есть еще один мир, обитаемый существами, внешне очень похожими на людей. Внеземная цивилизация, далеко опередившая Землю в своем развитии, предлагает помощь и сотрудничество. Советско-американская комиссия после недолгих размышлений принимает решение, которое советскому писателю кажется единственно возможным: объявить обитателям другой планеты "об отказе вступать с ними в какие бы то ни было виды контактов". Мало того, комиссия принимает другое единственно возможное для советского писателя решение: окружить Землю непроницаемым барьером из "боевых роботов-лазеров, рассчитанных на уничтожение ядерно-лазерным излучением любых предметов, приблизившихся в космосе к земному шару".39 Советский писатель реагирует на сигнал от иной цивилизации созданием космической "берлинской стены". Для советского писателя совершенно очевидно, что так должны реагировать все обитатели Земли: поэтому решение о строительстве "берлинской стены" в космосе принимает паритетная советско-американская комиссия.

Убежденность в наличии тайны, чувство сопричастности к тайне вызывает у советского человека ощущение своей особенности, своего превосходства. Эмиграция из Советского Союза в 70-е годы продемонстрировала эту особенность советского человека: независимо от его отношения к системе, он ощущал себя носителем тайны и ключа к ней. Степень воздействия идеологии проявляется не в степени "веры" либо "неверия" в "марксизм-ленинизм", но в степени убежденности в знании "тайны", в принадлежности к магическому кругу посвященных.

Виктор Шкловский через несколько лет после революции вспомнил известную легенду об ученике чародея. Чародей совершил чудо: разрезал старика на куски, бросил его в котел с кипящей водой – из котла вышел молодой человек. Ученик чародея проделал все по рецепту учителя: разрезал старика, бросил в кипяток. Чудо не удалось: убитый старик остался трупом.

Тайна, которая связывает советских людей в магический круг посвященных, которая питает чувство превосходства у советского человека, – это секрет неудавшегося чуда и неистребимая, как жизнь, надежда на его исполнение. Самая опасная антисоветская книга – сказка Андерсена Голый король.

В. Авторитет

Это настоящий вождь… одновременно хозяин и товарищ, родной брат, который действительно обнимает всех.

Анри Барбюс, Сталин

Трудно считать случайностью, что первую верноподданническую биографию Сталина, обожествлявшую Вождя – благодетеля, написал француз – картезианец и атеист, представитель свободного народа. Как нельзя считать случайностью и то, что другой француз – Борис Суварин – почти в то же время написал первую подлинную биографию Сталина. Последующие десятилетии стали свидетелями рождения и угасания культа коммунистического вождя в самых разных районах земного шара – в Китае и на Кубе, в Албании и Эфиопии… Любовь к Вождю-батюшке оказалась чувством, свойственным не только русскому народу, якобы предназначенному для рабства своей историей. Послеоктябрьская история мира засвидетельствовала, что коммунистическая система выделяет культ вождя, как змея яд. "Авторитет" вождя, воплощающего мудрость партии, знающей тайну истории и дорогу в рай, является неизбежным и необходимым элементом системы. Структура, основанная на "авторитете" генерального секретаря, воспроизводится и в коммунистических партиях, которые еще не пришли к власти: генеральный секретарь ЦК всегда значительно "равнее" других членов ЦК и Политбюро.

Проблема "авторитета" – проблема легитимности власти. Через две недели после Октябрьского переворота Горький констатировал: "Ленин, Троцкий и сопутствующие им уже отравились гнилым ядом власти, о чем свидетельствует их позорное отношение к свободе слова, личности и ко всей сумме тех прав, за торжество которых боролась демократия".40 Для Горького легитимацией революции было установление демократии. Ленин совершил революцию для установления диктатуры, которая дала бы ему власть. Власть, дающая возможность построить утопию, была для Ленина легитимацией революции. Горький хорошо знал вождя Октября: "…человек талантливый, он обладает всеми свойствами "вождя", а также и необходимым для этой роли отсутствием морали и чисто барским, безжалостным отношением к жизни народных масс".41 Ленин обладал качеством еще более необходимым "вождю": верой в то, что он знает отгадку "тайны", обладает магическим рецептом, позволяющим совершить чудо. В марте 1919 г. Ленин излагает свою философию власти: "В эпоху резкой борьбы… надо выдвигать принцип личного авторитета, морального авторитета отдельного человека, решениям которого все подчиняются без долгих обсуждений".42

История создания "культа личности" Сталина известна во многих деталях. Все те, кто осуждал или легко критиковал за неумеренность "культ Сталина", противопоставляли ему "скромность" Ленина, его стремление к "коллективному руководству". Факты свидетельствуют о том, что "культ вождя" рождается сразу же после захвата власти партией большевиков и является осуществлением ленинского "принципа личного авторитета".

Культ вождя революции необходимо было строить с самого начала – никто в России (кроме горстки революционеров и полицейских) Ленина не знал. Но строительство не начиналось на голом месте – в России верили в Бога. Начинается деификация Вождя. Религиозные ассоциации, символы, атрибуты используются для представления Ленина стране, в которой он захватил власть. Демьян Бедный пишет к первомайскому празднику (1918) стихотворение Вождю: "Ты был в далекой стране, но дух твой был всегда с нами. Страница за страницей росла Святая Библия Труда"43 6 сентября 1918 г. Зиновьев выступает с длинным докладом, который публикуется фантастическим для того времени тиражом в 200 тыс. экземпляров. Это первая официальная биография Ленина – и как все последующие – фальсифицированная.44 Эпитеты и образы, выбранные Зиновьевым – не оставляют сомнений в модели, которую он использовал: Ленин – апостол мирового коммунизма; Что делать? – евангелие; в тяжелые годы эмиграции (Зиновьев настаивает на аскетизме Ленина, его полуголодном существовании в Париже и Швейцарии)45 он не переставал верить в грядущую революцию и точно предсказал ее. "Он действительно избранный из миллионов. Он вождь божьей милостью. Это подлинная фигура вождя, какие рождаются раз в 500 лет".46

Ранение Ленина дает могучий толчок культу Вождя: он изображается мучеником, а его выздоровление – объявляется чудом. 50-летие Ленина (22 апреля 1920) празднуется с невиданным еще размахом. Троцкий изображает Ленина воплощением старой и новой России, подлинным национальным вождем, вооруженным "последним словом научной мысли".47 Зиновьев и Каменев изображают Ленина создателем и движущей силой коммунистической партии. Зиновьеву принадлежит формула – "говорить о Ленине, значит говорить о партии",48 – которая сделает карьеру в интерпретации Маяковского: "Мы говорим Ленин – подразумеваем партия, мы говорим партия – подразумеваем Ленин".49

Культ вождя строится в присутствии вождя и с его согласия. Возможно, Ленин не очень любил гиперболизированные похвалы, которыми засыпали его соратники, но соглашался на них, ибо считал – полезными. А. Луначарский подтверждает: "Я думаю, что Ленин, который не мог терпеть культа личности, который отвергал его всеми способами, в последние годы понял и простил нас".50

Спартанцы, получив предложение высказаться о желании Александра объявить себя богом, ответили со свойственной им лаконичностью: если Александр хочет быть богом – пусть им будет. Ленин на настоятельные пожелания своих соратников ответил: если партии надо, чтобы я стал богом – я согласен.

Смерть Ленина позволила завершить процедуру обожествления вождя, превращение его авторитета в феномен трансцендентный. В обращении К партии. Ко всем трудящимся ЦК не скрывал, что смерть Ленина не имеет ничего общего с исчезновением обыкновенного смертного: "Ленин живет в душе каждого члена нашей партии. Каждый член нашей партии частица Ленина… Ленин живет в сердце каждого честного рабочего. Ленин живет в сердце каждого бедного крестьянина".51 Маяковский сформулирует первую заповедь нового мира: "Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить". Через четверть века Орвелл только повторит заклинание: "Старший Брат умереть не может".

Физическим выражением бессмертия Вождя стал мавзолей, в который поместили забальзамированное тело Ленина. Историки обычно называют инициатором превращения организатора Октябрьского переворота в "мощи" Сталина. Он действительно горячо поддержал идею строительства мавзолея, но инициатором бальзамирования Ленина был один из старейших большевиков, народный комиссар внешней торговли, потом дипломат Л. Красин. Связанный с популярным среди русских социал-демократов в десятые годы двадцатого века движением "богостроительства", Л. Красин был последователем идей Николая Федорова. Удивительная философия "общего дела" Н. Федорова, сочетавшая горячую веру в Бога и убеждение в беспредельных возможностях науки, утверждала возможность – в результате объединения всего человечества – физического воскрешения умерших.52 На похоронах видного партийного деятеля и инженера Льва Карпова Красин изложил суть философии Федорова: "Я убежден, что придет время, когда наука станет всемогущей, что она сможет воспроизвести умерший организм. Я убежден, что придет время, когда можно будет использовать элементы индивидуальной жизни, чтобы воспроизвести физическую личность. И я убежден, что придет время, когда освобожденное человечество… будет способно воскрешать великие исторические фигуры…"53 Л. Красин в 1924 г. был назначен членом исполнительной тройки комиссии по похоронам В. И. Ленина. Американский историк Нина Тумаркин справедливо указывает на влияние, которое могло оказать на решение построить мавзолей и забальзамировать тело Ленина открытие в 1922 г. гроба Тутанхамона.54

Мавзолей был построен в виде пирамиды, в основании которой лежали три куба – как в египетских пирамидах. Казимир Малевич, составивший проект "культа Ленина" с церемониями, включающими музыку и пение, видел в кубе предмет "символизирующий точку зрения, что смерть Ленина это не смерть, что он жив и вечен". Малевич предлагал, чтобы каждый ленинец хранил у себя дома куб, как "напоминание о вечном уроке ленинизма".55

Важнейшим элементом культа Ленина стал "ленинизм" – высшая ступень марксизма, "творческое развитие марксизма", фундамент авторитета, легитимирующего власть партии. В феврале 1924 г. агитпроп ЦК собирает совещание, посвященное "пропаганде и изучению ленинизма". Ленинизм объявляется универсальной наукой, отвечающей на все вопросы: "Мы должны широко использовать труды Ленина при изучении всех проблем (независимо от "темы") для выработки нашей точки зрения".56 Ленинизм становится "единственно правильным" учением, получив свою противоположность, свое отрицание – антиленинизм – в форме "троцкизма". Наличие кривды и зла должно было подтверждать существование правды и добра.

Сталину понадобилось несколько лет и немало усилий для утверждения своего Авторитета. Но шел он по дороге, проторенной Лениным. Борьба за власть в 20-е годы была междоусобицей за "кафтан Ленина".57 Характер этой борьбы также определил Ленин: строжайшее запрещение фракций на Десятом съезде (1921) свело столкновения между партийными лидерами к персональной схватке.

Захватив наследство, Сталин значительно его увеличил. На базе "ленинского авторитета" была создана совершенная система тоталитарной власти. Особенность сталинской модели состояла не столько в существовании Вождя, обладающего неограниченной властью, сколько в репродуцировании схемы: абсолютная власть – абсолютное подчинение на всех ступенях аппарата. Каждый из партийных секретарей (в республике – области – районе) был мини-Сталиным в подчиненной ему зоне. Каждому из них Сталин делегировал частицу своего Авторитета, требуя взамен полного подчинения.

Достигнув вершины власти, Сталин точно и лаконично представил усовершенствованную им систему: "В составе нашей партии, если иметь в виду ее руководящие слои, имеется около 3-4 тысяч высших руководителей. Это, я бы сказал, – генералитет нашей партии. Далее идут 30-40 тыс. средних руководителей. Это наше партийное офицерство. Дальше идут около 100-150 тыс. низшего партийного комсостава. Это, так сказать, наше унтер-офицерство". Примерно 200 тысяч партийных генералов, офицеров и унтер-офицеров обладали полной властью в стране, но – по воле Сталина. Подчеркивая всевластие и бессилие носителей авторитета Сталина, вождь потребовал от них "подготовить двух партработников, способных быть действительными заместителями".58 В разгар террора это требование носило совершенно недвусмысленный характер и было встречено с восторгом будущими жертвами.

Создание института "мини-вождей" на всех ступенях партийного аппарата было лишь одной стороной сталинской модели. Другой стороной было создание "носителей авторитета" Сталина во всех областях советской жизни -прежде всего в науке и культуре. Неподчинение авторитету Константина Станиславского в театре, Максима Горького в литературе, Трофима Лысенко в биологии – становилось государственным преступлением, посягательством на Авторитет Сталина.

Обожествление Ленина завершается после его смерти. Обожествление Сталина происходит при его жизни. Только смерть Сталина позволяет советским людям осознать значение его жизни. В 1955 г. Борис Слуцкий в стихотворении Бог констатирует: "Мы все ходили под богом, У бога под самым боком. Он жил не в небесной дали. Его иногда видали Живого на мавзолее".59 Александр Твардовский в конце 50-х годов очень точно определил положение Сталина в советской системе: "И было попросту привычно. Что он сквозь трубочный дымок Все в мире видел самолично И всем заведовал как бог…"60 Было привычно, все привыкли – сознательно и бессознательно, что страной руководит всемогущий, всевидящий, всезнающий – бог.

После недолгого периода "разоблачения культа" попытка "свержения бога" была оставлена. Преемники Сталина быстро поняли, что разрушение "авторитета" Вождя-бога подрывает "авторитет" их собственный и партии. Дискуссия о роли и значении Сталина в советской системе идет, не прекращаясь. В то время, как роль Ленина определилась и потеряла интерес, Сталин не перестает возбуждать страсти. Спор о Сталине ведется прежде всего в литературе. Советские идеологи еще раз подтвердили свою неспособность произвести даже примитивный анализ места Сталина в советской истории. Еще раз обнаружилось, что они не имеют инструментов для подобного анализа. Единственный теоретический вклад "марксистов-ленинистов" – введение понятия "культ личности Сталина" для обозначения периода "ошибок", начавшегося в 1934 году.

В литературе сталинский период, личность Сталина вызывают живейший интерес, как у представителей официальной литературы, так и у писателей, свободно выражающих свои взгляды. На волне, вызванной "тайным" докладом Хрущева, советские писатели получают разрешение говорить об ошибках Сталина – полководца в годы войны, об истреблении им армейских кадров, одной из причин поражений первых лет войны (романы К. Симонова и Ю. Бондарева). Исчезновение из партийного языка понятия "культ личности" означало изменение политики по отношению к Сталину. Это нашло немедленный отклик в официальной литературе. Стало модой возвращение к периоду коллективизации и объяснение ее "излишеств" происками "левых"-троцкистов, поголовно изображаемых как евреи (М. Шолохов, П. Проскурин, А. Иванов, В. Белов). Троцкисты же, – по утверждению официальных литераторов, – организовали террор 30-х годов. В романе Вечный зов раскрывается "стратегический план" троцкистов, действующих в союзе с гестапо: "Будем физически уничтожать наиболее преданных большевистской идеологии людей".67 И только Сталин проникает в этот ужасный замысел! Стало модой изображение поражений первых лет войны, как гениальный стратегический маневр, обеспечивший победу в 1945 г. (А. Чаковский, И. Стаднюк, Ю. Бондарев).

Сталин изображается в современной советской литературе не столько как гениальный организатор строитель Светского государства, как гениальный полководец и дипломат, но – как и при жизни Вождя – божество, существо мифологическое. "Личность этого человека, – думает герой Романа Имя твое, – сосредоточившего в себе почти безграничные силы и возможности целой страны, будет долго, очень долго волновать умы, обрастет самыми невероятными, фантастическими подробностями и легендами…" И не может быть иначе, ибо был он "неустанен в решении сложнейших, подчас неразрешимых вопросов, и эта способность не уставать, когда другие, казалось, падали от усталости, сообщала его личности в глазах окружающих почти мистическую силу".63 Поэт С. Смирнов отвергает словцо "почти", выражающее некоторое сомнение в божественности Вождя. В 1970 г. он рисует портрет божества: "Это он в годину испытаний Не сходил с командного поста. Это мы, по-своему законно, чтили в нем могущество свое. Из живого делали икону И молились, глядя на него. А когда от смертного удара Он упал, вершинно-одинок, Нам, признаться, чудилось недаром. Что уходит почва из-под ног".

Нет ни одного крупного "неофициального" писателя, который не обращался бы к Сталину с целью раскрыть его "подлинный" облик. Александр Солженицын (В круге первом), Василий Гроссман (Жизнь и судьба), Юрий Домбровский (Факультет ненужных вещей), Владимир Максимов (Ковчег для незванных), Фазиль Искандер (Сандро из Чегема), Александр Бек (Новое назначение) – каждый по-своему стараются проникнуть в Сталина, понять способ его мышления, импульсы его поступков. Все они стремятся разрушить миф, свалить идола с пьедестала. Часто используется сатира во всех ее вариантах – от беспощадной насмешки у Солженицына, тонкой иронии у Домбровского и Искандера, юмора у Максимова до грубого издевательства у Юза Алешковского (Кенгуру). Смех должен принести освобождение от невыносимой тяжести поклонения "авторитету" вождя.

Несмотря на все усилия талантливейших писателей, "разоблачение" мифа средствами логики, разума, доказательством преступлений, перечнем жертв – не удалось до конца. Миф еще раз продемонстрировал свое могущество. Свидетельством непобедимости мифа стала книга Александра Зиновьева Нашей юности полет; философ, покинувший Советский Союз, утверждает необходимость и величие Сталина, "воплощения "Мы"."64 А. Зиновьев берет на себя "защиту эпохи"65 потому, что, по его мнению, не бывает "преступных эпох",66 потому, что Сталин "персонифицировал народную волю",67 потому наконец, что это было время "нашей юности": "Пусть мы творили злодейство. Но это была юность злодейства, а юность – это прекрасно".68 Александр Зиновьев обогатил сталинскую мифологию, превратив Вождя в символ молодости. Отличным эпиграфом для книги Зиновьева могли бы служить слова из фашистского гимна: "Молодость, молодость, сила, красота…"

Необъятность сталинской власти, созданный вокруг нее миф божественного авторитета Вождя – замечательное наследство, оставленное преемникам Сталина. "Авторитет" Сталина, размеры его власти – точка отсчета для последующих генеральных секретарей. Сталинская эпоха дает им возможность маневра в границах сталинской модели: нет необходимости возвращения к универсальному террору – он уже был и сделал свое дело: оставил неизгладимую печать в сознании советского человека; ретушь фасада может изображаться капитальным ремонтом. Юрий Андропов, придя к власти, немедленно сигнализировал возможность возвращения к некоторым мерам сталинского времени, пустив в оборот некоторые из лозунгов минувшей эры, наградив государственной премией старые романы о Сталине. Таким образом, он объявил о том, что помазание сталинским елеем свершилось – Авторитет Сталина должен теперь служить ему.

И он служил: смертельно больной генеральный секретарь, даже став человеком-невидимкой, продолжал управлять страной. Немощный старик Константин Черненко, избранный на магический пост после смерти Андропова, держит верховную власть в своих руках, ибо облачен мантией Авторитета.

Еще раз подтвердилась правота Орвелла: Старший Брат умереть не может, ибо власть партии – вечна. К этому можно добавить: пока власть партии вечна – Старший Брат будет жить, независимо от тела, в которое он воплощен. Авторитет Вождя излучает магическую силу, на которую опирается партия, источник силы Вождя. Взаимодействуя, они не могут обойтись друг без друга. Перипетии культа Мао в Китае повторили синусоиду культа Сталина после его смерти: инстинктивный рефлекс преемников уничтожить память о всемогущем предшественнике, а затем – Сталин и Мао возвращаются в пантеон вождей, без которых невозможна прямая связь очередного генсека с "божеством", законами истории.

Авторитет Вождя это авторитет партии, авторитет партии это авторитет Вождя. Власть генерального секретаря, оставаясь совершенно реальной, приобретает одновременно ритуальный характер. "Голос с Синая" – выступления генерального секретаря либо "постановления ЦК" – принимают характер магических заклинаний. Заклинания носят постоянную ритуальную форму: первая часть – констатация положения, сопровождаемая всегда перечислением достигнутых успехов; вторая – указания на имеющиеся (несмотря на успехи) недостатки (результат происков врагов, плохой работы предыдущего руководства или низших звенья аппарата, рабочих, колхозников, интеллигенции; третья – меры по улучшению, повышению, укреплению и развитию. Заклинания всегда – последнее окончательное слово по данному вопросу. Они объясняют, учат, поощряют, но прежде всего – исцеляют.

Достаточно Вождю назвать Зло, подписать постановление ЦК, в котором названы пути устранения, как Зло исчезает. Стоит Сталину через 12 дней после начала войны сказать, что Гитлер "нас обманул", как исчезают преступления Вождя, его вина в развязывании второй мировой войны, его слепая вера в фюрера. Стоит Брежневу объявить причиной глубочайшего кризиса советского сельского хозяйства плохое климат и недостаточно хорошую работу некоторых руководителей, подписывается Продовольственная программа, существование которой должно удовлетворить все нужды советского населения. Стоит Андропову назвать Зло – "слабая дисциплина", цифры производительности труда, выполнения производственных планов неудержимо идут вверх.

Вера в магическое действие слова Вождя находит красноречивое выражение в легендах, которыми обросли телефонные звонки Сталина некоторым писателям. Очевидно, что неограниченная власть генерального секретаря, от которой зависела жизнь или смерть, превращала его телефонный звонок в событие исключительной важности. Но современники и мемуаристы трактуют разговор с Вождем, как магический акт. В 1930 г. Сталин позвонил Булгакову, жаловавшемуся на преследования властей. Вождь ограничился предоставлением великому писателю право работать в должности помощника режиссера в театре. Десять лет спустя, когда автор Мастера и Маргариты умирал, трое его друзей написали письмо личному секретарю Сталина Поскребышеву, умоляя его попросить Вождя вновь позвонить писателю: "Только сильное радостное потрясение… может дать надежду на спасение".69 Друзья Булгакова хорошо знали, что первый звонок Сталина не принес ничего, кроме разрешения жить, но тем не менее они обращаются к Вождю за Чудом. Они верят, что голос генерального секретаря может исцелить умирающего. Биограф Булгакова, цитирующий письмо к Сталину, называет просьбу о чуде "кощунством, продиктованным сочувствием, сумасшествием, которое отражало состояние общественного сознания". Есть все основания называть кощунством обращение к массовому убийству за чудом милосердия. Нельзя, однако, называть веру советских людей во всемогущество Авторитета Вождя, в его способность совершать чудеса сумасшествием, как нельзя называть сумасшедшими тех, кто верит в магические способности шамана. К шаману обращаются, ибо он заявляет о наличии у него прямой связи с божеством. Прямая связь Вождя – Партии с божеством доказана "научным образом". Юрий Андропов или Константин Черненко могли спокойно исчезнуть из Кремля: послания, которые они подписывали, читаемые по радио и в телевидении, публикуемые в печати, делали их присутствие излишним. Оракул в Дельфах был невидим, но это не мешало верить его пророчествам.

Воспитание веры в чудо и авторитет, благоговения перед тайной – магические средства идеологического руководства. Идеологическое воспитание советского человека, "идеологическое воздействие", как его называют специалисты, осуществляется как форма силового воздействия армией агитаторов и пропагандистов. Приказ по идеологической армии формулирует задачу очень точно: "Идеологическая работа призвана способствовать превращению знаний в целостное научное мировоззрение, в основную потребность каждого мыслить и действовать по-коммунистически".70 Идеологическое воздействие направлено не на пропаганду идей, взглядов, а на воспитание поведения. Задача – создать систему безусловных рефлексов, которые будут вызывать у советского человека "потребность мыслить и действовать по-коммунистически", т. е. так, как требует это сегодня Вождь.

Для выполнения этой нелегкой задачи используется многомиллионная армия "идеологических кадров", превышающая численностью советскую армию. Солдаты идеологической армии – исполнители воли Верховного Жреца -тщательно готовятся "системой политической учебы". Эта система включает школы основ марксизма-ленинизма, состоящие из начальных политшкол и "высшего звена партийного образования". В 1975 г. в стране действовало 325 университетов марксизма-ленинизма и около 3 тысяч городских и районных школ партийного актива.71 Названия учебников, используемых в системе "партийной учебы" свидетельствуют о целях и объеме идеологической подготовки: марксистско-ленинской философии; политической экономии; научного коммунизма; научного атеизма; партийного строительства; основ марксизма-ленинизма; экономической политики КПСС; социальной политики КПСС; партийной учебы.72

"Идеологические кадры", подготовленные с помощью перечисленных выше учебников, для осуществления "идеологического воздействия" на массы имеют в своем распоряжении "политическую и социально-экономическую литературу", издаваемую гигантскими тиражами. Задача этой литературы "помогать воспитывать советских людей в духе высокой идейности и преданности своей родине".73 В 1980 г. тираж политической и социально-экономической литературы составлял 220 миллионов экземпляров. Это было больше, чем тираж естественнонаучной (50,9 млн.) и технической (160,7 млн.) литератур вместе взятых.74 Следует кроме того учесть, что как бюджет советской армии состоит не только из средств, названных в графе "военные расходы", но скрывается во многих других рубриках, так "политическая литература" содержится во всех книгах и журналах, издаваемых в СССР.

Идеологическое давление самой своей тяжестью, своей неизбежностью должно формировать нового человека, как кузнечный молот штамповать необходимое поведение. Создавать клетку мышления и действия по утвержденным идеологией образцам. Отпадает необходимость верить, если устранена возможность инакомыслия, вычеркнута из сознания способность критического отношения к миру. Авторитет, подкрепленный "наукой", становится – должен стать – непреодолимой силой.

В связи с тем, что отсутствуют исследования воздействия идеологического пресса на советских людей, сделанные психологами, психиатрами, социологами, задачу взяли на себя писатели. Те немногие из советских писателей, которые нашли в себе мужество, необходимое для правдивого рассказа о себе и окружающем мире, представили человека раздавленного тяжестью воздуха, которым он дышит. Василий Гроссман нашел точное слово для определения состояния советского человека, подвергнутого интенсивной идеологической обработке: околдован. Героиня Все течет… вспоминает коллективизацию, аресты крестьян: "… Одного ГПУ не хватало, актив мобилизовали, все свои же, люди знакомые, но они какие-то обалделые стали, как околдованные… А тут и на собрании, и специальный инструктаж, и по радио передают, и в кино показывают, и писатели пишут, и сам Сталин, все в одну точку: кулаки паразиты, хлеб жгут, детей убивают. И прямо объявили: поднимать ярость масс против них… И я стала околдовываться…"75 Юрий Домбровский, изображая город, охваченный ужасом, как во время чумы, также показывает околдованных людей: "Лекции читались о том, что органами наркомвнудела было обнаружено гигантское вредительство… Арестована масса ответственных работников, и с каждым днем арестованных становилось все больше и больше… Приговоры выносились самые суровые…" "Мы собирались после конца занятий, чтобы требовать расстрела… Как почти все, и я верил в очень многое".76 Пастернак говорит о политическом мистицизме русской интеллигенции, заболевшей "болезнью века – революционным помешательством". Юрий Живаго, обращаясь к своему другу, вернувшемуся из ссылки, упрекает: "Мне тяжело было слышать твой рассказ о ссылке, о том, как ты вырос в ней, как она тебя перевоспитала. Это как если бы лошадь рассказывала, как она сама себя объезжает в манеже".77

Эффект "околдованности", согласие "объезжать самого себя", а тем более – других, достигаются с помощью натуго затянутого идеологического корсета. Чем туже корсет затянут, чем радикальнее устранены возможности другой точки зрения, иных мыслей, тем его действие эффективнее. Идеал – тотальная власть над человеком.