Глава 13. Менеджеры

Мне понравилось выступать перед публикой и приятно удивило то, что так успешно проходили демонстрации в больших аудиториях. Можно сказать, что из каждых четырех экспериментов три удавались. Зрители как бы помогали мне. Но у меня и в мыслях не было делать такие выступления регулярными. Я думал в то время совершенно о другом. Кончался срок моей военной службы, и мне предстояло решать, как жить дальше.

Джоафа больше не было, и во мне пропало желание работать на секретную службу. Мое сердце не лежало к этому прежде всего из-за того, что тогда, как и сейчас тоже, я был человеком общительным, мне хотелось быть в гуще событий, встречаться с самыми разными людьми. А работу в секретной службе пришлось бы скрывать, резко ограничивать круг общения и как бы замкнуться в себе. Меня же влекло совершенно иное — живая, интересная жизнь, новые встречи и впечатления.

Демобилизовавшись из армии в конце 1968 года, я вернулся домой и как-то раз случайно повстречал друга из части. Его отец был владельцем текстильной фабрики, и в тот момент они как раз искали человека, владеющего английским языком, для того чтобы наладить связи с закупочными организациями в Канаде и Соединенных Штатах Америки, рекламировать продукцию фабрики в этих странах.

Естественно, поначалу нужно было поучиться, освоить непростую систему экспортной политики. Тогда мне все это казалось очень привлекательным, и поэтому я решил взяться за эту работу, тем более что фабрика находилась в двух шагах от дома Шипи и я часто мог заходить к ним. Мы с Ханной были в то время уже очень близкими друзьями, а с Шипи стали чуть ли не братьями. Шипи настолько понравилась моя первая демонстрация, что он организовал еще несколько выступлений в других школах, на частных вечеринках. Несмотря на юный возраст, у него уже тогда были прекрасные задатки профессионального менеджера. Мы зарабатывали, правда, всего по 7 долларов за каждое выступление, но зато они проходили очень здорово и доставляли нам массу радости. Я всерьез к этому, конечно, не относился, меня просто удивляло то, что эти демонстрации почти каждый раз давали такие потрясающие результаты.

Яффа вышла замуж, но мы все еще любили друг друга и по-прежнему встречались несколько раз в месяц. Я знал, что все это безнадежно, и она тоже все понимала. Но мы даже не могли представить себе, что когда-нибудь придется окончательно расстаться. Конечно, я встречался и другими девушками, но ни к одной не испытывал такого же сильного чувства, как к Яффе.

Однажды я сидел в кафе и ждал друга и вдруг заметил очень красивую девушку, сидевшую за соседним столиком. На вид ей казалось лет 19–20, у нее были ясные голубые глаза, каштановые волосы и маленький носик. Кроме того, она была изумительно сложена и выглядела чертовски привлекательно. Мы долго смотрели друг на друга и наконец разговорились. Я не мог удержаться от того, чтобы не сказать ей, какая она красивая. И сам не заметил, как попросил ее о свидании в тот же вечер. Звали ее Айрис Давидеско.

Айрис оказалась тем человеком, которому я мог выложить все свои чувства. В первое же свидание, просидев в кафе много часов, мы переговорили буквально обо всем. Потом, получше узнав друг друга, мы стали придумывать разные игры, например пытались угадать, чем занимаются окружавшие нас люди, определяя в них то миллионера из Техаса, то школьного учителя, то убежденного вегетарианца. Иногда мы даже останавливали людей, чтобы проверить, и, как выяснялось, очень часто угадывали.

Мы стали проводить вместе почти все свободное время. И вдруг я с удивлением узнал, что ей всего-навсего 15 лет. В это невозможно было поверить, потому что выглядела она и держалась так, словно ей уже все 23 — именно столько было мне в то время. От сознания этого мне было как-то не по себе, тем более что я, кажется, начинал в нее влюбляться. По крайней мере, общение с ней для меня очень много значило, я мы, разумеется, продолжали встречаться. Ханна узнала про Айрис, и я видел, что ей это причинило какую-то боль. Но мы с Ханной были близки, скорее, как брат и сестра.

Айрис пару раз побеждала на конкурсах красоты, и рекламное агентство пригласило ее на работу в качестве фотомодели. Однажды она спросила меня, не хотел бы и я сняться с ней для одной рекламы? Почему бы не заработать немного денег в придачу к тем 500 фунтам в месяц, которые я получал в компании по экспорту, и я снялся вместе с Айрис в рекламе пива. Признаюсь, я был наверху блаженства, когда эта реклама вышла.

Без всякого сомнения, я человек со здоровым честолюбием. Реклама только подогрела во мне это чувство, хотя весь парадокс был в том, что сам я пива практически никогда не пил.

Слухи о моих сеансах распространились очень широко. Шипи работал не покладая рук. Количество выступлений увеличивалось с каждой неделей. И теперь мы зарабатывали значительно больше. Вместе с остальными моими заработками и основной зарплатой денег стало довольно много, и наконец-то появилась возможность предложить маме, чтобы она перестала работать. Я сказал ей о том, что всегда ждал этого дня, ведь только благодаря ей я выжил в эти тяжелые годы, благодаря ей был здоров и никогда ни в чем не нуждался. Как прекрасно, что теперь я мог ухаживать за ней. Это был один из самых счастливых дней в моей жизни.

К тому времени уже почти каждая газета в Израиле успела написать о наших выступлениях. Мне все чаще стали звонить менеджеры, предлагая заключить к ними контракт. Шипи, к сожалению, был еще слишком молод и к тому же учился в школе, поэтому не мог работать со мной на постоянной основе. Я было попробовал работать с одним менеджером, не подписывая никаких условий. Но ничего не вышло. У меня не хватало опыта.

В конце концов пришлось подписать договор с довольно известным профессиональным менеджером, толком даже не разобравшись, в чем заключается его предложение. Оказалось, мне предстоит выступать по всему Израилю в крупнейших залах и театрах перед огромной аудиторией. Вскоре я купил подержанную машину «Триумф» и чувствовал себя жутко богатым, несмотря на то что очень большой процент моего дохода уходил менеджеру и на налоги и, в сущности, лишь какие-то крохи оставались у меня.

Сами выступления практически ничем не отличались от того, как мы когда-то выступали в школе с Шипи. У меня никогда не бывало заранее подготовленного плана или сценария. Я импровизировал: демонстрировал телепатию, угадывал, что зрители писали или рисовали на доске; занимался внушением на расстоянии; описывал, во что зрители одеты, не глядя на них; запускал часы, которые уже давно не ходили; гнул ключи и другие металлические предметы, которые они приносили с собой. А потом устраивал что-то типа пресс-конференции, отвечая на бесконечные вопросы. Эксперименты удавались примерно на 75–80 процентов. Вел я себя всегда легко, непринужденно, и зрителям это нравилось.

Однажды ко мне пришел менеджер и сказал, что в целом он доволен, что я прекрасно выступаю и дела идут хорошо, но нужно еще добавить что-то. Выступления, как он считал, должны быть более продолжительными, чтобы зрители чувствовали, что не зря заплатили деньги за билеты. Нужно включить побольше новых фокусов, чтобы выступление, как он выразился, прибавило в весе. Я считал, что все это глупости, потому что в том, что я делаю, нет никакого обмана и зритель принял это и поверил мне. Но он настаивал на своем и даже сам придумал один трюк, предложив, что будет наблюдать за людьми, выходящими из своих машин, записывать автомобильные номера и потом организует все так, чтобы их посадили на определенные места в зале. Перед выступлениями он должен был передавать мне всю информацию, мне же оставалось лишь показывать на этих людей и говорить, какие номера у их машин. Он убеждал меня, что иначе зрители потеряют к моим выступлениям интерес и это сразу же скажется на моих заработках.

А к тому времени я уже бросил работу в текстильной фирме и не занимался больше фоторекламой, потому что выступал почти каждый день. Это была тяжелая изнуряющая работа, я ужасно уставал. Но теперь практически весь Израиль знал обо мне.

Вскоре я был приглашен встретиться с самим Абба Эбаном. Голда Мейер, выступая с новогодним обращением, в ответ на вопрос журналиста о том, что она предсказывает на будущее стране, сказала: «Я не занимаюсь предсказаниями. Спросите лучше Ури Геллера». И хотя я тоже не занимался предсказаниями, это говорило о том, насколько возросла моя популярность.

Когда менеджер потребовал от меня включить в выступления ряд трюков и фокусов, я растерялся. Он настаивал, а я был слишком молод и неопытен, чтобы принять какие-то самостоятельные решения. И поэтому, когда он пригрозил, что все выступление сорвется, если я не послушаюсь его, я подумал: «Будь что будет. Скоро мы охватим выступлениями весь Израиль, и, может быть, на этом все кончится». Я заработаю денег, открою кафе или что-нибудь вроде этого. У меня не было определенной концепции по поводу того дара, который был мне дан. И конечно, я не предполагал, что эта сила, эта неизвестная энергия будет впоследствии так серьезно воспринята научным миром.

В конечном итоге я сдался требованиям менеджера, его давлению. Внутреннее чувство подсказало мне, насколько я не прав, давая свое согласие. Хотя я еще не понимал тогда, какую огромную ошибку допускаю, одну из самых серьезных ошибок в моей жизни. Ведь чем больше меня знали в стране, тем отчаяннее спорили по поводу того, что я делаю, — чудо или обман? По наущению менеджера я добавил фокусы к истинным демонстрациям и теперь ненавидел себя каждый раз, когда выходил на сцену.

Примерно в это время я познакомился и подружился с Амноном Рубинштейном — деканом юридического факультета университета Хеброу. Его многие знали в Израиле. Мы встретились на какой-то вечеринке в Тель-Авиве. Я продемонстрировал ему свои энергетические силы, и он как-то сразу поверил в меня, безоговорочно приняв мою сторону во все ожесточеннее разгоравшемся споре. Чем популярнее я становился, тем больше копий ломалось вокруг моего имени.

Страдая от своей малодушной уступчивости давлению менеджера, я пошел с покаянием к доктору Рубинштейну. Сказал ему, что он может поставить на мне крест — я опустился до применения трюков во время демонстраций и теперь больше, наверное, ни на что не способен. Было очень больно говорить ему об этом, потому что я очень уважал его и дорожил его дружбой. Он спросил: «Что ты имеешь в виду, Ури?» Даже сейчас, когда я вспоминаю об этом, у меня мурашки бегут по телу. Он говорил мне:

— Ты делаешь вещи, которые ни я, ни ты не можем объяснить. Тебе нет никакой необходимости проделывать еще какие-то фокусы, — и добавил: — Я не верю в то, что ты сейчас рассказал.

Пришлось рассказать, как менеджер заставлял меня делать трюк с номерами машин. Но доктор Рубинштейн резко оборвал меня:

— Ну, хорошо — это трюк. Ну, а как же ты делал другие вещи? В частности, как ты согнул мой ключ одним прикосновением руки? Как угадывал рисунки, которые я делал тайком от тебя? Как ты все это сделал?

— Я не знаю.

— Конечно, ты не знаешь. Это неизвестная сила. В этом-то все и дело. Ты должен перестать думать обо всяких глупостях только из-за того, что твой менеджер заставил тебя пойти на обман. Это для тебя конец света. Забудь об этом и никогда больше к этому не возвращайся.

Он буквально кричал на меня, убеждая срочно приступить к научным исследованиям и доказать всему миру, что эти силы существуют. Он по-прежнему верил в меня, и это мне здорово помогло. У него не было ни малейших сомнений о том, что, кроме тех трюков, которые меня заставляли сделать, все остальное было настоящим.

После этого разговора я тотчас же прекратил использовать трюки и фокусы и решил твердо стоять на своем, демонстрируя только то, что действительно происходит, даже если это не будет удовлетворять моих менеджеров. Тогда же я впервые начал серьезно думать по поводу работы с учеными, хотя эта идея поначалу пугала меня. Доктор Рубинштейн был одним из немногих людей, с которыми я мог откровенно и открыто говорить. Кроме него, такими были Яффа, Айрис и Шипи — мои ближайшие друзья, которым, как я чувствовал, можно довериться во всем. Они посоветовали мне найти хорошего юриста, чтобы выяснить, как расторгнуть контракт.

* * *

Закончив действительную военную службу, я был приписан к резервным войскам, и, после того как обрел такую широкую известность в Израиле, меня снова призвали — на этот раз развлекать солдат по всей стране. Конечно, это не имело ничего общего с обычной службой. Я познакомился со многими высокопоставленными офицерами и генералами. Кроме того, мне нравилось проводить демонстрации перед солдатами на их базах. Мне везде вокруг открывались двери. Но я и сам не потерял желания открывать для себя мир. Меня, как и прежде, манили новые приключения.

Однажды Шипи отвез меня в Эйлат, где мне предстояло выступать перед военными моряками. Когда морфлотовцы узнали, что я люблю подводное плавание, они предложили нам свою аквалангическую аппаратуру. И на следующий день мы с Шипи отправились туда, где кончается пустыня и начинается море. Мы нашли прекрасное место на скалистом берегу. Нам показалось, что здесь хорошо будет нырять. Но вскоре мы поняли, что огромный риф помешает нам попасть в глубокие воды. Перелезть через него нам тоже не удалось, потому что поверхность рифа была острой. Наконец минут через десять мы нашли небольшой узкий проем, выходящий прямо в море. Осторожно прошли через него, пытаясь не повредить аппаратуру, которую нам дали. И тут я допустил непоправимую ошибку — забыл отметить то место, где мы входили, чтобы потом можно было через него вернуться обратно на берег.

Казалось, в этом месте вообще никто до нас не нырял. Это нас еще больше раззадорило. Вода была глубокая, голубая — отличное место для ныряния. Мы плыли уже довольно на большом расстоянии от рифа, когда вдруг я увидел огромную голубую акулу прямо под нами. Я тут же подплыл к Шипи и постучал ему по маске, показывая вниз. Акула подходила все ближе, начала кружиться вокруг нас. Было впечатление, что она вот-вот нас атакует. Я вынул изо рта кислородную трубку и сделал так, чтобы поднялись пузыри. Это якобы отпугивает акулу. Но гигантская рыбина на это даже не обратила внимания. Я думал только о том, как скорее вернуться на берег. Пытался сосредоточить все свое внимание на этой ужасной твари, чтобы как-то отогнать ее, но ничего не вышло. Я следил за одним из маленьких глазков сбоку на голове акулы все время, пока она плавала вокруг нас, — жуткое зрелище.

У нас в баллонах оставалось где-то минут на двадцать воздуха, но подниматься наверх мы должны были медленно, и это, конечно, заняло бы слишком много времени и, уж конечно, не спасло бы нас от акулы. Мой внутренний компас подсказал, что мы идем в правильном направлении к рифу, но акула находилась как раз между нами и нашей целью. Она шла все быстрее и быстрее и уже находилась на расстоянии около 15 метров. У нас было с собой подводное оружие, но я не умел им пользоваться. Стало страшно. Я подумал о том, как этот монстр разорвет наши тела в течение нескольких секунд. Я отвечал за Шипи перед его родителями, и от сознания этого стало еще тяжелее. Мысленно я кричал: «Уходи! Уходи! Исчезни!»

До акулы оставалось всего пять метров, и она шла прямо на меня. Я почувствовал себя так, словно стою в дверях самолета перед прыжком без парашюта. Я сделал единственное, что мне оставалось: направил гарпун на акулу и, закрыв от ужаса глаза, нажал на курок. Я подумал, что если меня будет тянуть за гарпуном, который был присоединен кабелем к подводному пистолету, то я его попросту отпущу и, может быть, акула уйдет вместе с ним. Но я ничего не почувствовал. Открыв глаза, я увидел, как гарпун медленно уходит в глубину. Акулы нигде не было видно. Я везде посмотрел. Я ничего не мог понять.

Мы плыли еще несколько минут, и больше она не появлялась. Добрались до рифа, тихо всплыли, стараясь дышать очень осторожно. Лишь поднявшись на поверхность, мы поняли, как нам повезло. И он, и я пережили страшное потрясение. Но теперь у нас была новая проблема. Уже темнело, и мы никак не могли найти то место, через которое пробрались в открытое море. Со всей аппаратурой, которая на нас была одета, было просто невозможно пройти по очень острому коралловому рифу. У нас оставалось совсем мало воздуха, а на улице становилось темно. Нужно было искать то самое место. Я снова сосредоточил все свое внимание, и что-то мне подсказало направиться в правую сторону. Мы нырнули вдоль рифа, потом всплыли и двигались по поверхности воды, пытаясь плыть с кислородными баллонами на спинах. Это было очень тяжело. Окончательно стемнело, и я даже не видел машину, стоявшую на берегу. Пытаясь хвататься за камни, мы очень сильно порезали руки. Вконец обессилев, мы все же нашли эту маленькую лазейку, кое-как добрались до пляжа и еще какое-то время отдыхали на песке. Я лежал, смотрел в небо и благодарил Бога за то, что, во-первых, мы спаслись от акулы и, во-вторых, выбрались в сторону пляжа.

* * *

В Тель-Авиве у меня совсем испортились отношения с менеджером. Я узнал, что мне будет нелегко аннулировать контракт с ним, хотя были факты, подтверждавшие нарушения с его стороны. Пока мой юрист пытался найти возможность с наименьшими потерями для меня расторгнуть соглашение, мне предстояло выступление в Италии, где я должен был проверить, как будут восприняты демонстрации вне моей страны. Я уже выступил перед таким большим количеством израильтян, что скоро попросту могло не остаться ни одного человека, который бы меня не видел.

Выступление в большом клубе в Риме было полным провалом. Переводчик был плохой, его никто не понимал, и вообще никто не понимал, что происходит. У меня-то все получалось, как обычно, но никто мне не верил. Я был в отчаянии и, когда вернулся в Израиль, решил, что пора искать другой способ зарабатывать себе на жизнь. Я подумал: «Ну, Геллер, ты вернулся в Израиль. Это единственное место, где ты можешь работать».

Тем не менее несколько человек в Риме из тех, кто видел меня в тот вечер, остались довольны и заинтересовались мной. Один из них, уже довольно пожилой, хорошо одетый итальянец, неплохо говорил по-английски и сказал мне, что у него есть ко мне важное дело, которое он хотел бы обсудить в спокойной обстановке, скажем во время обеда на следующий день, если, конечно, у меня нет других планов. Он заинтриговал меня, и поэтому я согласился.

На следующий день он сам за мной заехал в гостиницу в шикарном ролс-ройсе «Серебряная нить». Пока мы ехали, он показывал все достопримечательности Рима. А потом во время обеда сказал мне, что может организовать большое количество выступлений в Америке, особенно в Лас-Вегасе, если, конечно, я решусь туда поехать. Он дал мне время подумать, мягко, но настойчиво уговаривая согласиться. Задавал очень много вопросов. Сама по себе идея турне по Америке была очень хорошей, но меня очень смущал этот человек. Не знаю, была ли это моя фантазия или нет, но что-то неуловимо говорило мне о его причастности к мафии. Я решил, что в следующий раз, когда мы с ним встретимся, я извинюсь и откажусь в связи с неотложными делами в Израиле. Ну, может быть, когда-нибудь в будущем, если я снова вернусь в Италию и надумаю ехать в Америку, то я его разыщу. Мне не хотелось связываться с человеком, которого я не знал, особенно в свете тех проблем, которые возникли у меня с менеджером.

На следующий день, когда я уже выходил из гостиницы, чтобы лететь в Израиль, мне сообщили, что внизу меня ждет конверт. Я спустился и, к огромному удивлению, обнаружил внутри конверта все необходимые документы и ключи от машины.

Документы были оформлены на мое имя. Дежурный сказал мне, что машина находится на улице. Я вышел на улицу и посмотрел — там стояла новенькая «Альфа-Ромео-Спайдер». Естественно, эта машина была от того человека, с которым я разговаривал накануне. И я вовсе не хотел подставлять себя каким-то образом. Ни секунды не колеблясь, я вычеркнул свое имя на документах и отдал их дежурному, сказав, чтобы все это было возвращено тому человеку, который их принес. На конверте был записан телефонный номер, и я велел дежурному позвонить и организовать так, чтобы пришли за машиной. Какой-то неприятный осадок после всего этого тем не менее оставался. Мне очень не хотелось оказаться в чем-либо замешанным. Но ни разу после этого я ничего не слышал об этом мужчине.

Я вернулся в Израиль в депрессии, в отвратительном настроении. По условию контракта мне снова пришлось работать со своим менеджером. Юристу удалось узнать, что он меня постоянно обманывал, вписывая во все документы сумму, гораздо меньшую, чем мне причиталось, и присваивал себе остальное. Оставалось только собрать доказательства и можно было начинать судебный процесс по расторжению контракта. А мне тем временем вновь предстояли большие гастроли по Италии. Итальянские менеджеры, видевшие мои выступления, понимали, что главная проблема заключалась в преодолении языкового барьера, и искали хорошего переводчика. Кроме того, было решено до начала моих выступлений организовать встречу с Софи Лорен, которая могла бы сослужить хорошую службу для рекламы предстоящих демонстраций.

Я все еще мечтал стать кинозвездой, и идея встречи с Софи Лорен мне очень понравилась. Я слышал, что она очень редко давала интервью и вообще ее не так-то просто было уговорить на встречу.

Но чем ближе подходило время этой встречи, тем больше препятствий возникало на ее пути. Мисс Лорен недавно вернулась из Нью-Йорка, где был ограблен ее гостиничный номер. Естественно, она была очень расстроена и не хотела никого видеть. Мы говорили с ее мужем, Карлом Понти, который все это объяснил и принес свои извинения. Однако в самом конце разговора он неожиданно сказал, что, может быть, есть смысл съездить к ней на виллу, которая находится в предместье Рима.

Вилла оказалась огромной и красивой. А сама мисс Лорен была просто очаровательной, несмотря на недавние неприятности. Я разговаривал с ней тет-а-тет примерно полчаса. Я пересказал ей, о чем она думает в настоящий момент, и она была поражена точностью. Когда мы присоединились к остальным, нам предложили вместе сфотографироваться, но мисс Лорен сказала, что у нее есть личный фотограф и она доверяет только ему. К сожалению, в тот день его не оказалось поблизости. Мы ее поблагодарили и уехали. Человек, устроивший нашу встречу, был ужасно расстроен. Совместная фотография казалась ему очень важной для будущего, и он переживал, что не удалось ее сделать.

Тем временем я вернулся обратно в Израиль, где меня ждали новые выступления. Я еще не догадывался, что произойдет событие, которое очень серьезно повлияет на мою репутацию и на всю мою карьеру, едва не уничтожив полностью веру людей в меня. А дело было вот в чем. Этот человек, устроитель встречи с мисс Лорен, остался в Риме еще на два дня, после того как я уехал. Я и понятия не имел о том, чем он там занимался. Но не прошло и недели, как я обо всем узнал. Оказывается, он взял одну мою фотографию и один снимок Софи Лорен и договорился с итальянским фотографом, чтобы тот сделал фотомонтаж, соединив два кадра так, словно мисс Лорен и я сфотографированы вместе. Эта фотография появилась во всех крупнейших израильских газетах. Под фотографией была подпись, которая гласила, что Ури Геллер посетил мисс Лорен у нее на вилле в Италии. Это была чистейшая правда, но фотография-то была подделкой. И, разумеется, об этом в скором времени узнали. Теперь уже огромные заголовки по всему Израилю говорили о том, что фотография Ури Геллера с Софи Лорен — дешевая подделка.

По моей репутации был нанесен тяжелейший удар. Я погрузился в глубокую депрессию. Я понял, что именно это прикончит меня. После этого я пошел к менеджеру и сказал, что, если он сейчас же не разорвет наш контракт, я буду вынужден с ним судиться. У меня не было другого выбора. Фальшивая фотография была сделана без моего ведома. Вместе с другими материалами, которые мой юрист собирал против менеджера, этот факт сыграл бы в мою пользу на любом суде. Хоть поддельная фотография доставила мне массу огорчений, она тем не менее резко увеличила посещаемость во время моих выступлений.

Целая серия того, что можно назвать серьезными профессиональными выступлениями, началась в Израиле ранней весной 1970 года. А в июне того же года я выступил перед группой студентов технологического факультета крупного института в Хайфе. Этот институт готовил ученых-исследователей и инженеров для всей страны. Через некоторое время после этого ко мне пришел один довольно широко известный в стране отставной полковник израильской армии. Он сказал, что на его сына произвело огромное впечатление мое выступление в технологическом институте. Полковник, как выяснилось, уже связался с какими-то американскими учеными, заинтересованными в том, что я делаю. Он сообщил мне, что Ицхак Бентов — израильский ученый, работающий в Бостоне, хотел бы всесторонне изучить «эффект Геллера», если, конечно, я дал бы согласие на то, чтобы меня подвергнули научным опытам. С тех пор как Амнон Рубинштейн впервые предложил это, я все чаще и чаще думал о работе с учеными. Честно говоря, у меня были противоречивые чувства по этому поводу. Не потому, что я считал, что у меня есть то, что я должен прятать, а потому, что сама идея подвергаться каким-то тестам и экспериментам внушала мне некоторые опасения. Особенно меня смущало изначально предубежденное отношение многих ученых ко мне и к моим опытам. Еще не в чем не убедившись, они уже публично обвиняли меня в шарлатанстве и обмане. Естественно, это меня очень расстраивало. И кроме того, надо мной довлел мой вечный комплекс неудачи. Я очень боялся, что в присутствии ученых ничего не произойдет.

Полковник же был, по всей видимости, в прекрасном настроении. Хотя мне показалось, что он и сам не знает, верить мне или нет. Он мне сказал: «Посмотри. Я не хочу на тебя давить. Но если ты согнешь вот сейчас в моем присутствии кусочек металла, я могу послать его к своему другу — ученому в Америку, и он сделает квалифицированный анализ в своей лаборатории. Это только для начала». Мне не хотелось гнуть какие-то свои предметы, потому что это могло вызвать подозрение. А единственный кусочек металла, который был у него с собой, — простая булавка. Я сказал ему, что булавка очень тонкая и ее слишком легко согнуть. Но он убедил меня, что в качестве первого теста это вполне подойдет. Тогда я попросил полковника зажать булавку в кулаке, а сам ладонью провел над его сжатой в кулак рукой, не дотрагиваясь до нее. Потом сосредоточился, сконцентрировал все свое внимание на булавке, как я это обычно делаю, говоря себе: «Сгибайся, сгибайся». Когда он раскрыл ладонь, булавка оказалась сломанной пополам. Я, разумеется, к ней даже не прикасался. Это произвело на него сильное впечатление. Он тут же положил оба кусочка в конверт и сказал мне, что отправит их в США. Тогда я не отдавал себе отчета в том, как это может изменить всю мою жизнь.

Я продолжал заниматься своими обычными делами. Выступал в школах, университетах, театрах, дискотеках. Несмотря на поток обвинений в прессе и заметное падение моей репутации после инцидента с Софи Лорен, большинство выступлений проходили успешно и вполне позволяли содержать нас с мамой.

Я проводил все больше времени с Айрис и все меньше и меньше видел Яффу. Несмотря на полную безвыходность ситуации, я все равно любил ее. Я рассказал ей все об Айрис. Но как бы я ни был открыт и откровенен с Айрис, я никогда ничего не рассказывал ей про Яффу. И это меня очень волновало. Во мне происходила какая-то внутренняя борьба. Что-то меня постоянно удерживало. Может быть, я знал, что любовь к Яффе навсегда останется в моем сердце, а может быть, мне просто не хотелось причинить боль Айрис.

Я никак не мог принять окончательного решения по поводу научных экспериментов, пытался преодолеть свой страх. Меня постоянно мучил вопрос: соглашаться ли мне на поездку, если она будет мне предложена? Или, может быть, лучше тихо и незаметно завершить свою карьеру демонстратора и вернуться к обычной работе?

До меня дошло известие, что несколько ученых изучили поломанную булавку, которую послал в США полковник, получив довольно любопытные результаты. Теперь они хотели бы предложить исследования сперва в Израиле, а потом, может быть, в Америке. Для меня открывалась возможность уехать из Израиля в большую страну, и я подумал, что ничего не потеряю, если попробую поработать с учеными. Мне удалось расторгнуть контракт с менеджером, я был теперь снова свободен, и никто не мог указывать мне, что я должен делать.

Начиналась новая страница моей карьеры. Она круто изменила мою жизнь и превратила ее во что-то поистине потрясающее. Мне даже никогда не снилось, что я буду занят тем, чем я сейчас занимаюсь.

 

Глава 14. Голоса

17 августа 1971 года — очень знаменательный день в моей жизни. Из США приехал профессор Андриа Пухарич, Он предварительно написал, что узнал обо мне от своего друга Ицхака Бентова. Бентов и Андриа Пухарич решили приехать в Израиль, познакомиться со мной и проверить, настоящие ли это силы. Мне было известно, что Андриа должен приехать именно в этот день, но я не знал, что он сразу же придет в тот ночной клуб, где я выступал.

Как выяснилось, Андриа был американским физиком, в последние годы активно занимавшимся изучением различных физических феноменов. Кроме того, он читал курс лекций в медицинской школе университета в Тель-Авиве по своей основной специальности — заболевания уха. В клуб он приехал вместе с полковником.

Как только я увидел Андриа, я сразу инстинктивно понял, что смогу с ним работать. Он не был похож на ученого в моем представлении — скорее смахивал на хиппующего Эйнштейна. Он и в самом деле оказался очень приятным человеком, с ним было легко и просто. Теперь я не сомневался, что силы будут работать даже под самым жестким контролем с его стороны.

Увидев их, я пересел за их столик. И первые слова, которые я сказал Андриа, были: «Мне кажется, мы сможем работать вместе. Пускай Вас не смущает и не расстраивает то, что я буду делать на сцене». Я знал, что артист сцены может сразу не понравиться ученому, который слишком серьезно смотрит на все эти проблемы. Я объяснил Андриа, что мои выступления на сцене необходимы мне: во-первых, я получаю от них удовольствие и, во-вторых, мне нужно как-то зарабатывать на жизнь.

В тот вечер я начал так же, как и обычно. Сказал, что с помощью присутствующей публики попытаюсь продемонстрировать простую телепатию и психокинез и надеюсь, что мне это удастся. Демонстрации в ту ночь прошли успешно и удавались примерно на 80 процентов. Через несколько месяцев я спросил Андриа: «Ты действительно поверил в меня с самой первой встречи?» Он ответил: «Нет. Я думал, что все это просто ловкие трюки, потому что любой фокусник может сделать то, что ты делаешь на сцене».

В ноябре 1971 года Андриа снял себе квартиру в высотах Херцлийах и перевез туда несколько ящиков аппаратуры: магнитометры, фотокамеры, магнитофоны, компасы, разные виды минералов, металлов. У него были и какие-то электронные приспособления, которые я видел первый раз в жизни, а также система зеркал, при помощи которых они с Бентовым могли наблюдать за мной с любой точки. Еще в период подготовки к серии экспериментов и тестов я понял, что он мне очень нравится, рядом с ним я чувствовал себя совсем как дома. Точно так же к нему отнеслись и Ханна с Шипи. Андриа был веселый человек, очень открытый, молод душой и очень интеллигентен. А главное для меня — он был не типичный ученый, без всякого высокомерия и амбициозности. Он сказал, что много лет изучал парапсихологический феномен — это о многом говорило, потому что в научном мире сложилось особое, крайне негативное отношение к тем, кто занимался этим направлением.

Его научное прошлое было очень интересным. Он получил медицинское образование в институте Нордвестерн, а также дипломы ряда ведущих американских институтов в области технического знания медицинской электроники. Он был очень педантичен и точен в каждом эксперименте, который проводил со мной. Все записывал, наблюдал, стараясь предусмотреть все возможные варианты, проверить все гипотезы.

Он стремился обнародовать результаты исследований по мере их получения, и я уже предвидел те огромные сложности, которые его ждали. И в самом деле, наверное, тяжело работать, когда на твоих глазах научная фантастика превращается в реальность. И еще труднее доказать это другим. Уверен, что именно из-за этого он вскоре стал настаивать на проведении серии научных экспериментов в лабораторных условиях в Америке. Без лабораторных подтверждений происходившего шансы, что поверят его наблюдениям, были равны нулю. Каждый следующий день приносил какие-то новые результаты, и поэтому необходимо было продолжать исследования. Конечно, они отнимали много времени, сил и нервов. Но я решил — будь что будет, Я уже успел пожить в свое удовольствие, будет и впереди возможность делать то, что хочется. А пока нужно было отрешиться от всего этого, потому что я чувствовал, насколько важными могут оказаться наши усилия.

Мы проводили все новые и новые тесты, и в общем-то я все меньше и меньше волновался. Оба — Андриа и мистер Бентов — относились ко мне с пониманием и не пытались давить на меня слишком сильно. Сперва мы попробовали телепатию. Я сосредоточивался, посылая трехзначные цифры в память Андриа. Это, если можно так сказать, действие совершенно обратное тому, что обычно делают фокусники. Потом я заставил его часы убежать далеко вперед, не прикасаясь к ним. Но особенно он был поражен, когда стрелки лабораторного секундомера продвинулись на тридцать минут, потому что, по его словам, практически невозможно заставить секундную стрелку сделать столько оборотов в считанные мгновения. Весь процесс он заснял на пленку.

Мне удавалось делать почти все, что он меня просил. Различные проявления телепатии, опыты с часами, сгибание металлических предметов в лабораторных условиях, влияние на стрелки компаса и другие вещи.

Он все больше и больше воодушевлялся с каждым экспериментом. Как-то раз он сел и объяснил мне, что все это значит для науки. Он объяснил мне, что невозможно гнуть или двигать металлические тела способами, противоречащими законам физики. Он убедил меня в необходимости многократного повторения одних и тех же опытов, потому что, чем непостижимее феномен, тем больше доказательств требуется для его объяснения. Если все тесты пройдут удачно, сказал он, тогда, возможно, придется полностью пересмотреть некоторые аспекты философии и науки. Теперь я понимаю всю важность нашей работы.

Андриа сказал мне, что планирует отвезти результаты всех этих экспериментов в Америку и, возможно, в Англию. Ему хотелось посмотреть, какую поддержку в этих странах он сможет найти для более глубокого исследования. Для начала он написал по поводу тестов бывшему астронавту капитану Эдгару Митчеллу, который, правда, прочитав письмо, решил, что Андриа, по-видимому, курит какую-то травку и описывает ему свои галлюцинаций.

Но вскоре Митчелл написал мне очень хорошее письмо, которое он передал через Андриа. В нем он писал, что хотел бы обязательно встретиться и поработать вместе со мной над экспериментами, когда я приеду в Америку. И он не сомневался в том, что обязательно найдутся научные лаборатории, которые захотят всесторонне изучить энергетические силы. Мне было очень приятно услышать это от него напрямую. Когда он проводил эксперименты с телепатией во время полета Аполлона-14 на Луну, одна израильская газета назвала его: «Ури Геллер среди астронавтов».

Первая серия тестов в августе 197! года длилась более недели. Андриа вел журнал, куда записывал все очень скрупулезно. Затем он уехал из Израиля, чтобы разработать планы будущего изучения, и его довольно долго не было. Он вернулся лишь к середине ноября 1971 года. На этот раз он привез еще больше аппаратуры, чтобы создать маленькую лабораторию в другой квартире, которую он снял специально для этих целей. Он предупредил меня, что ему понадобится несколько часов ежедневно на протяжении нескольких недель, чтобы провести новые тесты, в которых я должен был принимать участие, находя время между выступлениями, которые я продолжал в Израиле.

Вторая серия испытаний чем-то напоминала первую. Все из раза в раз срабатывало. Я даже начинал уставать. Мне не хватало привычного контакта с людьми. Андриа снова очень внимательно и дотошно все записывал, конспектировал и писал обо всем этом в своей книге, которую назвал «Ури: журнал мистики Ури Геллера». Книга была выпущена в Америке издательством Анкор Пресс Даблдэй. То, что он описал в этой книге, значительно подробнее того, что сохранилось в моей памяти.

Тесты шли очень успешно, и ученые в какой-то момент заинтересовались моим прошлым. Я все им рассказал в мельчайших деталях. Андриа предложил так: он меня попытается загипнотизировать и я, возможно, вспомню вещи, которые не помню в сознательном состоянии. Я и раньше был знаком с гипнотизерами и даже разрешал им пробовать проводить со мной такие вещи. Но никогда ничего из этого не получалось. У Андриа уже был небольшой опыт в гипнозе, и он сказал, что очень хотел бы попробовать его на мне, если я, конечно, не против. Сперва я боялся этой идеи, но потом что-то мне подсказало, что нужно попробовать. Может быть, я таким образом узнаю о себе что-то новое.

Мы решили провести сеанс 1 декабря 1971 года. Я только что закончил выступление перед публикой. Айрис была со мной. Все происходило в квартире Андриа, куда были приглашены Бентов и еще два израильтянина — друзья Андриа, также заинтересованные в результатах экспериментов. Андриа начал сеанс гипноза.

Когда я проснулся, мне сказали, что я находился в гипнотическом состоянии более часа. Они записывали все, что я сказал. Когда они прокрутили запись, я был поражен, услышав и не узнав своего собственного голоса, произносившего слова как-то таинственно и монотонно. Под гипнозом я вернулся на Кипр, вспомнил свою собаку Джокера. Мой голос говорил, как Андриа пишет в своей книге: «Я пришел сюда учиться. И вот сижу в темноте вместе с Джокером. Я учусь и учусь, но не знаю, кто меня учит». Тут на пленке врывается голос Андриа, который спрашивает: «Чему ты обучаешься?» — «Это связано с людьми из космоса. Но мне об этом еще рано говорить».

Снова голос Андриа на пленке: «Это тайна?» — «Да, — отвечает мой голос. — Но когда-нибудь придет день, когда вы все узнаете».

Я знаю, что гипноз может давать очень странные результаты, может преувеличивать, раздувать фантазии. И тем не менее люди в таком состоянии обычно говорят то, в чем они полностью уверены, что считают правдой. Я не знал, как расценивать то, что слышал. Чувствовал я себя как-то неуверенно, опустошенно, и это меня немного пугало. На пленке я вспоминал раннее детство. Я слышал, как вдруг заговорил на иврите, и далекий голос мистера Бентова, задававшего вопросы на том же языке. Потом пленка дошла до того места, где мне три года и я вспоминаю то происшествие в арабском садике, когда яркий свет ударил меня и я потерял сознание. Услышав все это, я весь внутренне напрягся. Тембр моего голоса на пленке внезапно стал очень странным, даже немного жутковатым. И я, услышав такие изменения в голосе, почувствовал какой-то необъяснимый ужас. Я не помню, что случилось после этого. Потом мне рассказали, что я схватил магнитофон, выключил его и резко вынул кассету. Ни слова не говоря, я выскочил из квартиры, и через некоторое время они обнаружили меня в лифте. Пленки нигде не было. Не знаю, почему я так поступил. Айрис отвезла меня домой. Но пленку мы так и не нашли.

Те, кто был тогда в комнате, вспоминали потом, как звучал этот голос — очень ровный, механический, как будто бы компьютерный. Он говорил, что серебристый свет и есть та сила, которая вошла в меня в арабском садике, и с тех пор я призван помогать людям. Голос продолжал, что я не должен помнить то, что произошло тогда. Дальше голос неожиданно переходил на другую тему, касающуюся израильско-египетского конфликта. «Следующие несколько недель, — говорил голос, — будут очень критическими. Человечество стоит на грани новой мировой войны».

Айрис и все остальные подтвердили, что эта странная сцена произошла именно так, но пленки, которая могла бы доказать это, увы, нет. Кто знает, что там может быть сказано под гипнозом, даже если принять во внимание, что вдруг заговорил совершенно другой голос? Известны случаи, когда под гипнозом человек начинал говорить электронным или компьютерным голосом. Сколько раз бывало так, что какие-то удивительные вещи появлялись или исчезали прямо на наших глазах. Но кто в это поверит? Это эксперимент без контроля, без подтверждения. Это ведь даже не телепатия или просто сгибание металла. Как бы потрясающе это ни было — а это действительно было потрясающе, — все это нужно было повторять множество раз, записывать, проверять и перепроверять. И все равно, думаю, люди едва ли поверили бы во все это. И тем более не верят, когда только читают об этом в книге.

К нашему удивлению, после этого в экспериментах началась серия изумительных, совершенно уникальных явлений. Одно явление возникало за другим, как огромный водопад, уносящий куда-то в очень далекое прошлое. По какой-то неизвестной причине тесты Андриа привели их в действие. Я вдруг почувствовал себя более уверенно. Стрелка компаса поворачивалась сразу на 30°, когда я подносил к нему руку, даже не сосредоточиваясь.

Однажды Андриа положил металлическое кольцо в закрытый деревянный ящичек из-под микроскопа посмотреть, смогу ли я согнуть кольцо, не прикасаясь к ящику? Я вдруг сказал: «Послушай, у меня есть предчувствие, что я могу сделать так, что оно вообще исчезнет». Я заставил его заснять на пленку, как он кладет кольцо в коробку, как я начинаю сосредоточиваться. Через несколько секунд во мне возникла уверенность, что кольца уже нет в коробочке, и я велел Бентову и Андриа проверить. Они открыли коробку — она была пуста.

После этого я разрешил Андриа снова себя загипнотизировать, и он с Бентовым записали этот сеанс на магнитофон. Я снова находился под гипнозом примерно около часа. Мне нужно было спешить на выступление перед войсками в тот вечер, поэтому мы не успели послушать пленку. Андриа вез меня на машине, и я попросил его как следует запомнить все, что я говорил под гипнозом, потому что мне показалось, что кассета исчезла из магнитофона. Андриа остановил машину, проверил магнитофон: кассета была на месте. Он нажал на кнопку пуска, чтобы проверить пленку, но воспроизведение не работало. Он снова открыл магнитофон проверить. Пленка исчезла из кассеты. Я понятия не имею, что заставило меня сказать, что пленка исчезнет. Думаю, вы можете себе представить, что испытывает человек после того, как с ним такое происходит? Хочется ущипнуть себя, убедиться, что это не сон. И уж совсем не хочется ни с кем говорить на эту тему, кроме человека, который был с тобой и все видел своими глазами. Зачем говорить, если люди тебе все равно не поверят. Но приходит время, когда ты уже не в состоянии жить, зная, что тебе не верят. Нужно сохранить уверенность в себе, в своем восприятии мира, а когда тебя постоянно подвергают сомнению, это особенно тяжело. И тем не менее чем более поразительные вещи происходили со мной, тем важнее, я считал, их исследовать.

Пока я готовился выступать перед израильскими войсками в Синайской пустыне, Андриа и Бейтов пытались восстановить в памяти все, что было на второй пленке. Под гипнозом я якобы сказал, что вылетаю из своего тела, лечу к широкому плоскому месту, окруженному горами. Потом мой голос снова превратился в ровный механический и начал, как и в тот раз, предупреждать о новых конфликтах между Израилем и арабскими странами. Голос утверждал, что я призван воспользоваться своими энергиями, чтобы помочь миру в этом кризисе. Андриа и Бентов пытались доказать мне, что голос как бы не из меня выходил, а возникал сам по себе. Но я, конечно, понимаю, что это абсурд — голос без тела, который наговаривает сам по себе на кассетный магнитофон «Сони», делая при этом какие-то странные заявления. Позже я и сам слышал этот голос на других пленках, он действительно звучал фантастически, как-то потусторонне. Я спрашивал себя: «Что происходит?» Но потом вспомнил лукавую мысль, которая как-то меня посетила: «Может быть, это какой-то космический клоун, который просто устраивает нам свою большую космическую шутку?» Верить во все это я отказывался, и поэтому приходилось подбадривать себя такими забавными мыслями.

Но чудеса продолжали происходить. Например, пепельница могла исчезнуть со стола прямо перед нашими глазами, а потом вдруг появиться в дальнем углу комнаты. При этом она сама по себе переворачивалась. Я ровным счетом ничего не делал, чтобы так произошло. Я даже и не сосредоточивался на этой дурацкой пепельнице. Это просто само по себе происходило.

А в голос на пленке я по-прежнему не верил. Думал, что это розыгрыш со стороны Андриа и Бентова. Когда после еще одного сеанса мне проиграли пленку, то мое подозрение в обмане было настолько сильным, что я вскрыл магнитофон отверткой и долго копался внутри в поисках каких-то трюковых звуковых эффектов или, скажем, встроенной второй кассеты. Но ничего необычного не нашел.

В третий раз я просто покачал головой. Теперь голос утверждал, что энергии эти исходят из космического корабля, даже назвал этот корабль — «Спектра». Голос продолжал: «Корабль с планеты, которая находится на расстоянии в тысячу световых лет от Земли, и все это делается для мира на земле». Какая-то полная чепуха. Почему, например, такое странное голливудское название? Что со мной вообще происходит? Раньше я знал, что я могу гнуть металл, читать мысли других людей, наконец, чинить часы или останавливать их. Но никогда предметы у меня не летали, никогда так внезапно не пропадали и не появлялись. Металлические предметы никогда до сих пор не ломались, как это сейчас регулярно происходило. И, разумеется, раньше я никогда не слышал потусторонних голосов.

У меня появились какие-то странные потребности, позывы, которые я ничем не мог объяснить. Тогда в Синае, когда исчезла пленка в день моего выступления перед солдатами, я попросил командира разрешить нам с Андриа проехаться по пустыне на джипе. Я никогда особо не думал об НЛО, но мой интерес к ним рос и становился все большим и большим после того, как я услышал голос на пленке. В тот день мне почудилось, что мы, может быть, сможем что-нибудь увидеть необычное, даже этот странный космический корабль. И мы действительно видели яркий красный свет, горевший в форме диска, который, как нам показалось, шел за нами. Удивительно, но солдаты, которые были с нами, ничего не видели. Я же не сомневался в том, что это космический корабль, и был уверен, что если бы мы смогли его сфотографировать, то съемка подтвердила бы мои предположения. Но фотоаппараты и камеры были запрещены в этом районе, и поэтому нам пришлось ждать другого случая, чтобы попробовать заснять это явление.

Странные истории с магнитофоном продолжались. Мы ставили чистую кассету, только что распечатанную. Нам, скажем, нужно было взять интервью или записать эксперимент. Мы только еще собирались нажать на кнопку воспроизведения, как кассета уже начинала звучать, словно невидимая рука нажала на эту кнопку, и мы слышали голос с космического корабля «Спектра». Иногда мы сами нажимали на кнопку, чтобы проверить чистую пленку, и часто происходило то же самое. Единственное, что я могу утверждать с полной ответственностью, — это то, что я сам был свидетелем этого феномена. Я не мог его объяснить и втайне мечтал даже, чтобы ничего подобного не происходило. Одно дело верить в собственноручно согнутые предметы, телепатию, пуск сломанных часов, но контакт с космосом — это совершенно другое дело. Есть предел того, что мы можем принять, с чем можем согласиться.

Даже этих моих воспоминаний достаточно, чтобы кто-нибудь подумал, что я либо отчаянно вру, либо просто сошел с ума. Я могу это понять. Но после всего того, что произошло и продолжает происходить, я считаю, что было бы неправильным не рассказать, не сообщить об этом.

Андриа написал обо всем этом очень подробно, в мельчайших деталях целую книгу. Как ученый, он имел серьезную научную репутацию, которую он тем самым, безусловно, ставил под удар. Но он пошел на это. Его книга, пожалуй, была слишком специальной и сложной для меня. Но он описывал все именно так, как происходило, не преувеличивая, о чем, быть может, подумали, читая его труд, многие люди. Конечно, то, что он описывал, звучит порой как научная фантастика. Но ведь мы с Айрис пережили все это вместе с ним. Мы-то знаем, что все это действительно произошло.

В то же самое время мы проводили тесты, чтобы проверить, может ли происходить исчезновение или появление предметов в условиях жесткого контроля? Андриа записал опознавательные цифры шариковой ручки и баллончика, который находился внутри. После этого положил ручку в деревянную коробку и закрыл ее. Я держал свою руку над коробкой несколько минут, не прикасаясь к ней. И наконец, когда я почувствовал, что что-то произошло, я сказал Бентову и Андриа, чтобы они открыли коробку и посмотрели, исчезла ли ручка. Ручка была на месте, но когда они взяли ее, чтобы изучить, то обнаружили, что баллончик, который был внутри, исчез. Объяснить это мы так и не смогли. Только удивились, что исчез один баллончик, а не вся ручка.

Спустя еще несколько дней я поднял телефонную трубку и услышал компьютерный голос с пленки, который инструктировал меня взять камеру и выехать с ней в определенное место Тель-Авива. Голос утверждал, что там я смогу сфотографировать этот космический корабль «Спектра». Не мешкая ни секунды, мы с Шипи отправились к этому месту, которое находилось на дороге Пета Тиква. Там после недолгого ожидания мы увидели в небе овальный объект прямо над штабом израильской армии. В присутствии нескольких очевидцев я сделал снимок, на котором этот объект виден достаточно четко.

В следующий раз, а было это 7 декабря 1971 года, я сказал Андриа, что нам нужно срочно ехать в пригород к востоку от Тель-Авива, где может произойти еще одна встреча с космическим кораблем. Андриа, Айрис и я поехали в ту ночь в обычный пригородный район, довольно густонаселенный. Возле небольшой открытой площадки мы увидели голубовато-белый пульсирующий свет. Меня так и потянуло к нему. Мы втроем вылезли из машины и услышали какой-то электронный звук, похожий на треск кузнечиков. Свет меня снова потянул к себе. Помнится, я попросил моих спутников остаться сзади, а сам пошел навстречу свету. Чем ближе я подходил, тем больше чувствовал, как ухожу в какой-то транс. Все было как-то очень туманно, замедленно, словно я попал в какую-то другую среду. Не знаю, в чем было дело, но даже атмосфера как-то иначе ощущалась. Мне показалось, что я увидел какое-то сооружение, формы которого не помню — я был как бы в беспамятстве. Из него возникла фигура, темная и бесформенная, и что-то положила мне в руку. Мне стало страшно. Я побежал обратно к Андриа и Айрис. Еще не успев добежать до них, я вдруг понял, что находилось в моих руках. Это был тот самый баллончик от шариковой ручкиу который так таинственно исчез из деревянной коробки. Андриа сверил серийный номер выпуска. Это был тот же самый номер, который он записал во время проведения эксперимента, — N 347299. До этого он не показывал мне номер, так как в этом заключалось одно из контрольных условий эксперимента.

Несколько дней после этого я не мог прийти в себя. Произошло что-то непостижимое, которое наложилось на нечто еще более непостижимое, и объяснить все это я был не в состоянии. Тем не менее все это произошло. И тут я окончательно понял, что, какими бы ни были эти энергетические силы, что бы они из себя ни представляли, исходят они не от меня, а через меня от какого-то высшего разума, подтвердившего еще раз в моем сознании реальность существования Бога.

Мне очень сложно описать свои чувства по отношению к НЛО. Металлические голоса на пленке, появление и исчезновение предметов — во все это сложно поверить, и тем более в то, что энергия исходит от каких-то непонятных существ, от какого-то межпланетного разума. Мне не хотелось бы фантазировать и пытаться облачить эти силы в какую-то реальную одежду. Я никогда не ходил в церковь, в синагогу, но я верю в Бога и высшие цивилизации вне нашей планетной системы — Галактики, и поэтому я в принципе могу принять то, что происходило.

Я абсолютно уверен, что само понятие «научная фантастика» ложно. Потому что все, что придумывает писатель в научной фантастике, или было когда-то очень давно, или будет в далеком будущем. Иначе это никогда бы не появилось в голове писателя. Я вообще убежден, что нет такого понятия, как время. Мне кажется, мы никогда не достигнем полного и абсолютного понимания всех этих загадочных явлений, потому что мы обыкновенные люди и наши умы очень ограниченны. Мой ум явно недостаточен, чтобы постичь законы высших сил, но я верю в то, что все возможно. Мне очень сложно это объяснить, но мне кажется Бог — это как бы горючее нашей души, горючее, которое, воспламеняясь, помогает нам устремляться ввысь. И именно это заставляет нас продолжать искать и двигаться вперед.

Я не могу описать все, что происходило со мной в это время, потому что происходило так много подобных, похожих вещей, что я вынужден был бы повторяться. Моя обычная естественная жизнь шла своим чередом. Я продолжал встречаться с Айрис, но не мог забыть Яффу. Мы с ней теперь почти не виделись, но я по-прежнему глубоко и пылко любил ее. Но, увы, настал тот печальный день, когда она сказала, что больше так не может продолжаться, что будет лучше, если мы прекратим наши встречи. Мое сердце почти разорвалось, когда я понял, что мы больше никогда не увидимся.

Мне вообще не хотелось жить. Неделями я в мыслях видел только ее каждый вечер, когда ложился спать. Она мне снилась ночью. Я видел ее и когда просыпался утром. Я не мог ни о чем думать, кроме того, что ее больше нет. И мне придется смириться с этим, найти утешение в любви к Айрис. Я действительно любил Айрис. Но любовь к Яффе была особой, неповторимой. Две любви вообще не бывают одинаковыми.

После длительной серии тестов и опытов, проведенных с Андриа, мы решили, что нужно ехать в Америку и пройти там эксперименты в крупнейших институтах и университетах. Я все еще немного боялся, что не смогу повторить некоторые вещи, которые делал в Израиле. Сама идея большой лаборатории пугала меня. Мне казалось, что сначала было бы лучше поехать куда-нибудь в Европу и посмотреть, смогу ли я также работать вне Израиля. Может быть, повстречаться с некоторыми учеными в Европе, перед тем как ехать в Америку.

Одна моя хорошая знакомая — израильская певица Эмира Хенн позвонила мне и сказала, что у нее есть приятель в Германии, который слышал про меня и хотел бы быть моим менеджером во время выступлений в этой стране. Она уверяла меня, что ее друг, которого звали Яша Кац, предложит мне очень хороший контракт и вообще очень мне понравится, а главное — что я могу полностью доверять ему.

И я решился поехать в Германию весной 1972 года, отложив отъезд в Америку на более поздний срок. Тем временем Андриа вернулся в Соединенные Штаты, чтобы вместе с Эдгаром Митчеллом и другими учеными разобраться в результатах теоретических исследований, которые, как он надеялся, с научной точки зрения подтвердят то, что происходит на практике. Как он выразился, он сформировал теоретическую группу, которую должен был возглавить Тэд Бастин из Кембриджского университета. Андриа по-прежнему был убежден, что то, что я делаю, не будет воспринято серьезно, до тех пор пока я не пройду через серию длительных и трудоемких экспериментов, которые будут ставить известные и авторитетные ученые в самых лучших институтах.

Шипи отправился со мной в Германию. Мы с ним все больше и больше сближались, стали совсем как братья. Его родители согласились, что для него эта поездка будет полезной и познавательной, а кроме того, немного развлечет его перед призывом в израильскую армию. А мне он был нужен, чтобы помочь в турне, которое организовывал Яша Кац. Я очень хотел взять Айрис, но это, к сожалению, было невозможно. Она проплакала в моих объятьях всю ночь перед отъездом, но мы знали, что скоро снова увидимся, после того, как я, набравшись в Европе опыта, вернусь в Израиль.

Мы с Шипи сели на самолет, улетавший в Германию, и все нас пришли проводить: мои родители, родители Шипи, Ханна, Айрис. Всем было грустно расставаться. Мы попрощались, и самолет взлетел.

Яша встретил нас в аэропорту. Он оказался теплым и сердечным человеком, с очень добрыми и ясными глазами. Он очень многого ждал от нашего приезда в Германию, строил уйму грандиозных планов. Мне он тут же понравился. Начать он хотел с того, чтобы я продемонстрировал корреспондентам разных газет, как эти энергетические силы действуют. После этого, как только они убедятся, что эти силы настоящие и «эффект Геллера» существует, он организует серию таких же лекций-демонстраций, какими я занимался в Израиле, Спор на тему фокусник я или нет с первых же дней начался в немецкой прессе. Нам было уделено очень много внимания, особенно после того, как мюнхенская «Билд-Цайтунг» решила посвятить нам огромную статью в шести номерах газеты. Это, конечно, была чисто рекламная публикация, но Яша сказал, что она необходима для подготовки зрителей к выступлениям. Яша попросил меня подготовить какие-нибудь новые эксперименты, чтобы заинтересовать прессу. Я ему сказал, что, конечно, попробую, но не уверен на сто процентов, что все получится успешно.

Один корреспондент спросил у меня: «Ури, ты можешь сделать что-нибудь потрясающее, ну, например, остановить фуникулерный вагончик прямо в воздухе?» Недалеко от Мюнхена находилась канатная дорога, и она рекламировалась как одна из самых сильных и мощных в мире. Он именно ее и имел в виду. Я засмеялся, когда он это предложил. Потом, подумав, сказал себе: «Подожди, а может, ты и в самом деле сможешь это сделать?» Если я могу сгибать металл, то, может быть, мне удастся согнуть что-то в механизме и кабельный вагончик остановится. Я понимал, что это была бы лучшая реклама и даже своего рода вызов. Перед тем как попробовать, мы предварительно проконсультировались с юристом, потому что даже в случае полной безопасности могли возникнуть неприятности. Юрист не видел в этом ничего предосудительного.

Яша, Шипи, я и несколько корреспондентов сели в один из этих вагончиков. Это, конечно, была сумасшедшая затея. Я пытался сосредоточить все свое внимание на вагончике, чтобы он остановился. Мы путешествовали вверх и вниз несколько раз. Но ничего не получалось. Я сдался и объявил, что пора, наверное, закончить эксперимент. Все были очень расстроены и разочарованы. По пути назад мы с одним корреспондентом обсуждали окрестный вид, как вдруг кабельный вагончик остановился. Все недоумевали. Люди, которые управляли вагончиками, не знали, что случилось. Механик, ехавший вместе с нами в этом вагончике, как-то странно на меня посмотрел и сразу схватил телефон, чтобы позвонить в центр управления. Они были в курсе дела, что я попытаюсь остановить вагончики, но все равно были поражены: отчего все остановилось, почему и как? Наконец центр управления сообщил, что главный рубильник самостоятельно отключился без всякой причины. Затем снова его включили, и мы тронулись вниз. Ничего необычного больше не наблюдалось. Вагончик просто остановился из-за того, что сработал переключатель.

Когда мы наконец спустились, нас ждала толпа возбужденных людей. Операторы телевидения пригласили нас пообедать с ними и все это время, не переставая, говорили только об этом. Корреспондентам хотелось чего-нибудь еще. Они спросили меня, мог бы я остановить эскалатор в большом магазине в Мюнхене. Это был вызов, от которого я не мог отказаться, хотя сама идея была довольно глупой и смешной. Я хотел убедиться в том, что происшедший случай не был просто совпадением. Все западногерманские газеты рассказывали про этот кабельный вагончик.

Мы пошли в большой универсальный магазин в Мюнхене и поднимались и спускались между первым и вторым этажами столько раз, что люди, наверное сочли нас сумасшедшими. До сих пор не до конца уверенный в том, что произошло с фуникулером, я не знал, получится ли что-нибудь с эскалатором. Но примерно на двадцатой поездке вверх эскалатор остановился. И конечно, газетчики тут же раструбили об этой истории по всей Германии.

Что касается поездки в Германию, то, кроме всех этих забав, была и одна серьезная сторона дела. Естественно, немецкая печать хотела знать, есть ли какое-то научное обоснование того, что происходит. Была организована неформальная встреча с профессором Фрейбертом Каргером из Института плазменной физики имени Макса Планка. В присутствии корреспондента, который не отходил от меня уже четыре дня, и фоторепортера из газеты «Бильд» профессор Каргер дал мне одно из колец, которые он держал в руке, а сам очень внимательно, не спуская глаз с кольца, наблюдал за моими действиями. Я слегка прикоснулся к нему и сосредоточился. Кольцо не только согнулось, но и треснуло в двух местах.

Интервью с Каргером, которое появилось в газете на следующий день, гораздо подробнее рассказывает о том, что случилось.

«Бильд». Что случилось на фуникулере, который якобы был заторможен неизвестной силой и приведен к полной остановке?

Профессор Каргер. Известно только то, что это был не электрический эффект, а какое-то механическое изменение, которое до сих пор не нашло объяснения. В присутствии Ури и без чьего-либо прикосновения рубильник самопроизвольно отключился. Как? Мы не знаем.

«Бильд». Наука серьезно относится к подобным инцидентам?

Профессор Каргер. В университетах всего мира сейчас открываются все новые отделения и лаборатории, изучающие этот тип феномена.

В Мюнхене Ури Геллер, применив свой метод воздействия, изменил форму декоративного кольца, принадлежавшего профессору Каргеру. Оно не только погнулось, но и треснуло в двух местах. Тут же после демонстрации корреспондент газеты «Бильд» задал вопрос профессору Каргеру:

— Могло ли кольцо лопнуть в результате применения очень сильного физического давления?

Профессор Каргер. Нет.

«Бильд». Ну а если на него воздействовали лазерным лучом?

Профессор Каргер. Это нонсенс.

«Бильд». У Геллера был хотя бы малейший шанс проделать искусный трюк?

Профессор Каргер. Единственное, что он мог сделать, — это загипнотизировать меня. Но я считаю, что это маловероятно.

В институте имени Макса Планка коллега профессора Картера 27-летний физик-практик Манфред Липа очень внимательно изучил треснутое кольцо.

Липа. Если бы доктор Каргер не рассказал мне, как было дело, я бы предположил, что на кольцо было оказано механическое воздействие каким-то инструментом. Может быть, плоскогубцами или каким-то тяжелым молотком. Хотя при этом в любом случае возле трещины были бы видны следы такого воздействия, которых на кольце нет.

Кроме того, профессор Каргер заверил нас, что он не спускал глаз с кольца и ни на мгновение не выпускал его из рук. Геллер едва прикоснулся к нему. Фотограф газеты «Бильд» Иоахим Войт, в присутствии которого происходила демонстрация, подтвердил этот факт, заявив: «Если бы Ури смог каким-то образом воспользоваться плоскогубцами или другим инструментом, я бы непременно это заметил». Ури Геллер — феномен? Шарлатан? Или великий артист, который своими великолепными элегантными трюками заставляет всех, даже ученых, затаить дыхание? Увы, до сих пор никто не может раскрыть секрет этого непостижимого человека.

Профессор Каргер подвел итог этого происшествия:

«Силы этого человека являются феноменом, который теоретической физикой не может быть объяснен. Наука уже знает подобные примеры. Скажем, атомная наука. Уже в начале века она была известна как реально существующая. Однако в то время никто не мог объяснить ее с точки зрения физики».

Профессор Каргер хотел начать собственную программу исследований — и чем раньше, тем лучше. Он позвонил в Нью-Йорк Андриа. Выяснилось, что программа, намеченная Эдгаром Митчеллом и другими американскими учеными, уже находилась в завершающей стадии подготовки и профессор Каргер согласился присоединиться к теоретической группе Андриа и перенести собственное исследование на более поздний срок.

Я понимал, как сложно будет создать надежные условия контроля моих экспериментов. Предстоящие научные исследования в Америке я ожидал с очень сложными чувствами. Те возможности, которыми я пользовался во время своих лекций и демонстраций, были лишь началом. Но как можно изучать те фантастические и практически неконтролируемые явления, которые с недавних пор заметно активизировались, — я не знал. Только время могло дать ответ. Оставалось ждать, подстраиваться под ученых и продолжать самостоятельно двигаться вперед.

 

Глава 15. Эксперименты

В 1972 году в Западной Германии я как бы открыл глаза на совершенно иной мир. Первые же выступления в гостинице «Хилтон» в Мюнхене привлекли к себе огромное внимание. Нас с Шипи без конца приглашали на различные приемы, вечеринки, и у нас появилось множество новых друзей. Среди них были Ло и Эрнест Сакс, владельцы потрясающего дома под Мюнхеном в местечке Грюнвальд, с большим садом, плавательным бассейном и очень редкими старинными вещами. Они так тепло приняли нас, что мы сразу почувствовали себя как дома. Я впервые в жизни столкнулся с настоящим богатством, увидел поистине роскошный образ жизни. Брат Эрнеста, Гюнтер, известный всему миру миллионер, был женат на Бриджит Бордо. И я, с детства большой поклонник Бриджит Бордо, был восхищен всем, что меня здесь окружало, несмотря на то что это имело весьма относительное отношение к актрисе.

Друзья, с которыми я познакомился в Германии, почти все оказались очень теплыми и сердечными людьми и без предубеждения относились к евреям. Ло Сакс была прекрасной хозяйкой, и мы часто у них бывали. Я заметил, что некоторым из этих сказочно богатых людей, которых мы теперь часто встречали, бывало очень скучно. И я понял, что деньги не дают им полного счастья. Им обязательно еще что-то к этому нужно. Раньше я всегда думал, что деньги могут решить все проблемы, дать человеку полную свободу от забот, от переживаний, и вот Германия научила меня тому, что, даже когда у тебя очень много денег, в жизни может быть пусто и грустно.

Несмотря на постоянное внимание, которое мне уделяла пресса, выступления проходили не с таким огромным успехом, на который надеялся Яша. Иногда у нас возникали сложные ситуации. Однажды мне предстояло выступать в знаменитом театре «Европа» в Гамбурге. Мы прилетели из Мюнхена с небольшим опозданием и из аэропорта поехали прямо в театр. Лишь за кулисами мы узнали, что вся программа была составлена из выступлений фокусников. Это были классические трюковые номера со шляпами, темными плащами и масками. Но нам ни слова не сказали о содержании программы в тот момент, когда мы подписывали контракт. Для меня это было равносильно самоубийству. Нет, не то чтобы я против шоу-бизнеса, но выступления фокусников есть выступления фокусников. Мои же демонстрации внешне выглядят очень просто, их ценность в том, что они настоящие. Если я появляюсь на той же сцене, где и фокусники, меня, естественно, тоже автоматически зачисляют в их разряд. Это могло, во-первых, плохо отразиться на будущих научных экспериментах и, во-вторых, попросту подвергнуть сомнению всю мою репутацию. Мы с Яшей бурно протестовали, но выбора у нас не было. По контракту я обязан был выступать. Конферансье объявил, что мое выступление — это лекция и демонстрация, а вовсе не шоу. Но от этого не стало легче. Телепатия и гнущиеся ключи ни при каких обстоятельствах не могут конкурировать с выступлениями и номерами, в которых разрезают женщин пополам или вынимают зайцев из шляп.

Как ни странно, но сами фокусники — участники шоу-программы понимали, что мне нечего прятать в рукав, и серьезно заинтересовались тем, как работают мои силы. Но для меня сам факт того, что я выступал с ними в одной программе, был губителен. И я это очень хорошо понимал.

Примерно в эти дни я познакомился с Вернером Шмидтом. Это один из самых известных импресарио в Германии, который продюсировал немецкий вариант знаменитых музыкальных шоу «Скрипач на крыше» и «Волосы». Представившись мне после одного из выступлений в театре, он сказал: «Я не знаю, как вам объяснить это, но то, что я увидел сегодня, полностью перевернуло всю мою жизнь. Я давно об этом мечтал».

Я сперва не мог понять, что он имеет в виду. Но на следующий день за обедом он сказал, что пишет мюзикл, в основе которого лежит использование мистических сил. Когда он увидел меня на сцене, то словно воочию представил свой мюзикл. Он не мог в это поверить и теперь мечтает о том, чтобы я участвовал в его мюзикле и как актер, и как певец, и как человек, демонстрирующий самые непостижимые вещи в мире. Я должен признаться, что меня заинтриговала его идея, хотя я и не совсем представлял себе, как он собирается ее осуществить. Я, разумеется, никогда еще не пел перед публикой, но был готов поучиться и попробовать.

Когда я рассказал об этом по телефону Андриа, он моего восторга отнюдь не разделил. Единственное, о чем он все время думал, — это о скорейшем начале научных экспериментов. Он сказал, что ему удалось заинтересовать Станфордский научный институт программой, при помощи которой можно было бы изучать эти силы в очень строгих лабораторных условиях. Андриа возвращался в Европу, чтобы встретиться со мной и окончательно обсудить наши планы.

Шел октябрь 1972 года, и он хотел начать эксперименты в Станфордском институте уже в ноябре. Он предлагал, чтобы я сперва приехал в США познакомиться с теми учеными, которые, как он думал, смогут поддержать идею серьезной работы в лабораториях. Он надеялся, что они смогут оказать поддержку в том случае, если увидят эти энергетические силы в действии и убедятся в их неподдельности.

Когда Андриа приехал в Германию, они с Вернером быстро нашли общий язык и понравились друг другу. Тем более мы заметили, что, когда Вернер находился где-то поблизости, еще чаще стали происходить какие-то непонятные и непредвиденные вещи. Например, лампа вдруг срывалась с места, слегка приподнималась и падала. А в ресторане сами собой начинали гнуться вилки и ложки, хотя я к ним даже не прикасался. Некоторые предметы вдруг просто исчезали, а потом неизвестно откуда падали на пол.

Яша записывал все эти явления, дни и время, когда они происходили, и из его записей вырисовывалась какая-то интересная картина. Быть может, эти явления и не впечатляют вас, когда вы читаете о них. Но когда они неожиданно происходят, — я, как правило, в этот момент о них не думаю, — то волей-неволей удивишься и задумаешься — в чем же дело?

Наши планы пришлось немного изменить. Было решено, что мы с Шипи приедем в США к Аидриа в конце октября. А Яша и Вернер приедут позже. Яша займется организацией целого рада моих выступлений в университетских центрах, а Вернер продолжит подготовку своего мюзикла там, а не в Германии. Конечно, это была фантастическая идея, немножко нереальная, но увлекательная. Самое главное, что все это не должно помешать серьезной научной работе, которую нам предстояло сделать. Турне, лекции принесут какой-то заработок, и я смогу жить достаточно независимо, пока будут продолжаться эксперименты.

Конечно, идея с мюзиклом была немного авантюрной, но и отказываться от нее нам не хотелось, хотя никто не знал, что из этого получится. Андриа собирался вернуться в США немного раньше нас всех, и он попросил меня съездить предварительно в Англию, чтобы встретиться и познакомиться с учеными и с теми людьми, которые могли оказать финансовую поддержку научной работе.

Шипи полетел в Лондон вместе со мной, и мы выполнили почти все поручения Пухарича. Примечательно, что во время нашего обратного путешествия в Германию произошла одна удивительная вещь. Мы с Шипи сидели на левой стороне салона самолета «Люфтганза». Мой фотоаппарат «Никон» лежал под свободным сиденьем. И вдруг он сам поднялся — мой фотоаппарат — и остановился прямо передо мной. Мы с Шипи были потрясены. Я взял его в руки и подумал, что, может быть, это сигнал что-то сделать? Я посмотрел в иллюминатор, но ничего не увидел, кроме голубого неба и белых туч. Тем не менее я решил направить камеру в иллюминатор и сделать несколько снимков. Мне трудно объяснить, почему у меня возникла такая потребность, ведь не было никакого смысла снимать чистое небо. Ну разве что только из-за того, что аппарат сам поднялся, — мне показалось, что это что-то означало. Я сделал несколько снимков, и на пленке еще оставалась пара кадров. После этого убрал фотоаппарат и, приписав происшедшее к целой серии странных случаев, практически забыл о лучившемся. Но, что самое главное, удивление в связи с этим еще ждало меня впереди.

Андриа встретил нас в аэропорту Кеннеди в Нью-Йорке и отвез к себе домой в Оссининг, местечко в пригороде. Дом был большой, красивый, вокруг было много зелени и деревьев. Я до сих пор все еще сомневался в необходимости лабораторных изучений, так как был не в состоянии преодолеть свой страх.

Вспоминая сейчас об этом, я понимаю, что у меня просто не было достаточно уверенности в себе, в том, что мне удастся регулярно и одинаково успешно повторять некоторые эксперименты по многу раз, тем более в незнакомом окружении или, что еще значительно хуже, в присутствии зла, открытого, не прячущегося. Я к этому времени уже начал понимать, что присутствие скептиков даже подстегивает меня, но зато совершенно обезоруживает и обессиливает окружающее недоброжелательство и зло.

В течение последних нескольких месяцев было уже несколько десятков совершенно необъяснимых случаев. Я все больше убеждался в том, что они происходили под контролем каких-то компьютерных разумов. В общем-то другой возможности я и не допускал. Меня только удивляло, почему так капризно иногда действуют эти силы. Почему они заставляют вещи исчезать и появляться без какого-либо намека на то, что это означает? Почему эти силы как бы играли с нами? Происшествия эти были какими-то непонятными символами, которые мы в обычной жизни пропускаем, не видим. Но зачем они тогда проявляются у нас — на нашем низком уровне сознания? Почему подавляющее большинство таких проявлений происходили именно среди определенных людей, а не с другими? Вопросы, вопросы…

Даже несмотря на все переживания и волнения, связанные с пребыванием в Америке, эти проблемы не выходили у меня их головы. Я чувствовал, что эти силы мной манипулируют и я не имею над ними никакого контроля.

Мое первое путешествие в Америку в августе 1972 года было коротким. Я встретился с капитаном Эдгаром Митчеллом, очень симпатичным и уверенным в себе человеком. Мне он понравился. Кроме того, я познакомился с профессором Джеральдом Фейнбергом, профессором физического факультета Колумбийского университета, и с доктором Уилбором Франклином из университета Кент Стейт. Я продемонстрировал им несколько неформальных экспериментов: переводил часы вперед, погнул металлическое кольцо, сосредоточивал все свои усилия на железной игле, которая с треском сломалась. Они оба пришли к выводу, что нужно провести очень серьезные научные исследования.

А главное — капитан Митчелл очень хотел познакомить меня с доктором Вернером фон Брауном — знаменитым ученым, специалистом по ракетным двигателям. Мы встретились в стенах Ферчайлд Индастриз, вице-президентом которого он является. Было заметно, что он не очень-то верит в существование сверхъестественных сил, но настроен очень дружелюбно. Мне ужасно хотелось показать ему все, на что я способен, потому что он был таким мягким, интеллигентным и умным человеком. Ну и, конечно, я не хотел подводить капитана Митчелла.

Я попросил доктора фон Брауна снять с руки тяжелое обручальное кольцо и подержать его в ладони. Я начал сосредоточивать усилия на кольце, положив свою руку рядом с его так, чтобы не дотрагиваться ни до его ладони, ни до кольца. Кольцо медленно сгибалось, меняя форму, и из круглого превратилось в овальное. Доктор фон Браун признался, что был настроен скептически и не хотел верить глазам, когда все это произошло. Позже он сказал корреспонденту: «Геллер согнул мое золотое обручальное кольцо, даже не прикасаясь к нему, оно находилось в ладони моей собственной руки. Как он это проделал — я не имею ни малейшего понятия. Я не могу предложить какого-либо научного объяснения этому. Все, что я знаю, — это то, что сперва мое кольцо было круглым, а теперь оно овальное».

А дальше произошло еще более интересное событие. У него был электронный карманный калькулятор, который не работал. Он считал, что сели батарейки, но его секретарша утверждала, что они в порядке. Я предложил попробовать его починить, и он охотно разрешил мне завести калькулятор. Я зажал прибор между ладонями и направил на него все мысленные усилия. Примерно через минуту панель загорелась, но цифры светились неправильно. Я снова взял его, подержал еще минуту, и на этот раз прибор заработал нормально. Эксперимент для доктора фон Брауна был успешно завершен.

Все демонстрации для доктора Фейнберга, доктора фон Брауна и многих других были важны прежде всего для того, чтобы убедить Станфордский институт в том, что программа исследований, запланированная для меня, стоила свеч.

Тем' временем продолжались мистические голосовые послания как будто бы в замедленной записи, появлявшиеся на магнитофоне. Мне не раз приходилось видеть, как кнопка на магнитофоне сама вдруг нажимается, как будто на нее давит какая-то невидимая рука. А перед этим обычно происходило что-то очень необычное, словно привлекая наше внимание и указывая на то, что магнитофон с чистой пленкой вот-вот включится. Например, пепельница взлетала со стола и падала на пол. Она не скатывалась, она просто прыгала. Или вдруг какая-нибудь маленькая ваза в соседней комнате падала со стола. Самое удивительное, что все эти вещи падали мягко и не разбивались. Но даже падая на мягкие поверхности, они издавали какой-то металлический звон, чтобы обратить на них наше внимание.

Я не знаю, как убедить читателей поверить в такие вещи. Они ведь до сих пор со мной происходят. И я просто описываю все, как было. Я понимаю, что все это звучит очень странно и неправдоподобно, но дело в том, что видел эти вещи не только я, но и люди, меня окружающие. Поэтому либо они действительно происходили, либо мы все сумасшедшие. Однако хочу заметить, что среди очевидцев есть очень известные и авторитетные ученые, чьи оценки, мне кажется, заслуживают доверия.

Голоса на пленках — самое сложное, потому что пленка либо таинственно исчезала в самом магнитофоне, либо вдруг вся размагничивалась, оказываясь стертой, когда мы пытались воспроизвести запись. А это означало, что доказательство уничтожено и мы единственные очевидцы фантастических сеансов связи. Голоса часто давали мне различные инструкции. Они, скажем указывали на то, что дискуссии и неформальные демонстрации моих возможностей ученым — это вполне приемлемо. Но ни в коем случае недопустимо их более глубокое научное изучение.

У меня были весьма неоднозначные чувства по поводу этих инструкций. Я хотел делать как неформальные, так и формальные эксперименты в научных лабораториях. Очень трудно было оставаться рациональным и благоразумным, когда все, что вокруг происходило, было нерациональным и необъяснимым с точки зрения обыкновенного разума.

Мы с Шипи снова вернулись в Европу, где должны были пробыть до ноября 1972 года, если к этому времени все будет обстоять успешно с планами Станфордского института. Почти все время в Европе мы тратили на налаживание связей с людьми, так или иначе связанными с будущей программой исследований.

Среди них была и Мелани Тойофуку, очень милая американка японского происхождения, обладающая прекрасным ярким умом и потрясающими способностями в организационной работе. Она раньше работала в итальянском кино, но в последнее время активно и увлеченно занималась научными экспериментами. Временно присоединилась к нашей группе также Сольвейг Кларк, представительница одной крупной корпорации. Как и Мелани, это была очень милая и симпатичная женщина, умевшая быстро и энергично решать самые сложные проблемы. Обе они очень поддерживали нашу программу научного изучения таинственных сил и присутствовали при многих их уникальных проявлениях.

Шипи, Мелани и я возвратились в Нью-Йорк в первой половине ноября 1972 года. Предстояло очень четко все спланировать, чтобы одновременно сочетать научные исследования с коммерческим турне, лекциями, демонстрациями и, может быть, мюзиклом, который Вернер по-прежнему мечтал поставить. Я снова встретил очень много интересных людей: Боба и Джуди Скатч, глубоко и очень серьезно занимающихся изучением парапсихологических наук, Марию и Байрона Джанис, ставших вскоре моими едва ли не самыми близкими друзьями.

Я уже с первого взгляда понимаю, что с некоторыми людьми у меня завяжется глубокая и длительная дружба. Так случилось с Марией и Байроном, так же было с Мелани и Сольвейг.

Так много странных вещей произошло с тех пор, как мы прилетели в Нью-Йорк, что даже сложно описать все эти явления. Уже на следующий день после нашего приезда в Осси-нинг я заметил, что огромный черный пес Андриа по кличке Веллингтон лежит на полу в кухне и как-то судорожно трясется. Вдруг зазвенел телефон, и Андриа пошел на кухню поднять трубку. По дороге ему нужно было перешагнуть через собаку, но вдруг Веллингтона не стало. Нет, дело вовсе не в том, что он встал и убежал. Просто одну секунду назад он был там, а уже через мгновение его там не было. С ним произошло точно так же, как с другими вещами, которые внезапно появлялись и исчезали, А еще через несколько секунд я увидел, как Веллингтон появился очень далеко на дороге, ведущей к дому. Мы позвали его. Он подбежал, но был как бы не в себе и продолжал неестественно трястись. Мы все были шокированы, никто не мог ничего понять. У Андриа никак не укладывалось в голове, как живой организм может быть так транспортирдаан в пространстве в течение всего нескольких секунд? Ведь для этого нужно было бы разобрать живую ткань атом за атомом, а потом снова собрать, или эти же атомы нужно было ускорить каким-то неизвестным путем. В общем-то все это относится и к любым другим предметам, которые исчезали и возвращались, но здесь была собака — живое существо, и это, конечно, произвело особое впечатление. Только позже мне удалось понять, что означал этот инцидент с Веллингтоном.

Перед самым нашим отъездом в Сан-Франциско, где вот-вот должны были начаться исследования в Станфордском институте, случилась одна очень неприятная для меня вещь. Мы с Андриа сидели у него в гостиной, когда пепельница и ключ неожиданно появились перед нами на столе. Андриа это воспринял как очередной сигнал к тому, что к нам идет какое-то новое послание от компьютерных голосов. Он достал магнитофон, и мы ждали. Андриа оказался прав. Кнопка воспроизведения снова сработала сама, и в динамике возник знакомый уже голос.

Он очень уверенно и четко сказал, что мне можно встречаться с учеными только неформально. Таким образом, ставилась под вопрос вся очень тщательно разработанная программа в Станфордском институте. Я все больше и больше убеждался в том, что должен прислушиваться к этим голосам. Все наблюдения указывали на то, что они программировали энергетические силы, которые проявлялись через меня. Поэтому меня очень взволновало это послание. Занервничал и Андриа. Нам нужно было быть в Сан-Франциско уже через несколько дней. Андриа возбужденно доказывал мне, что отказ от экспериментов в лаборатории будет воспринят и истолкован как страх перед разоблачением. Я понимал это, но и так чувствовал себя не слишком уверенно, а тут еще это таинственное предупреждение, которое только усилило мои сомнения. Андриа убеждал, что необходимо пройти научные испытания, несмотря на это послание на пленке. А я вдруг почувствовал, что не могу идти против этих инструкций. Мы чуть не поссорились — я вдруг с ужасом обнаружил, что против своей воли кидаю в него сахарницу. В довершение всего весь дом как бы затрясся и огромные часы, которые висели в холле, с грохотом рухнули на пол и разбились. Мелани и Шипи были с нами и все это видели.

В конце концов я согласился поехать в Сан-Франциско для того, чтобы объяснить ученым, почему в данный момент не могу заниматься исследовательской программой. А среди ночи в спальне, на втором этаже, где спали мы с Шипи, нас разбудил голос, неизвестно откуда раздававшийся, который произнес только одну фразу: «Андриа должен обо всем этом написать книгу». Такое заявление было, конечно, гораздо приятнее услышать, чем угрозы. Мы решили, что получили таким образом разрешение рассказывать про таинственные голоса, обсуждать это с другими. И это в какой-то мере означало, что предшествующие запреты могут быть ослаблены или даже сняты, хотя я все еще не был в этом уверен. Единственное, что я в тот момент чувствовал, — это то, что с новой силой охватили меня страх и волнение по поводу предстоящих встреч с учеными в Станфордском институте. Не хотелось бы мне вызвать на себя гнев Богов.

В таком нервном, взвинченном состоянии мы вылетели в Сан-Франциско. Страх сковал меня, мне казалось: «О, Боже, меня, небось, положат на огромный операционный стол под светом яркой мощной лампы. Ученые будут наклоняться надо мной, осматривать и ощупывать меня. На их лицах, наверное, будут надеты маски. Они неотступно будут следить за каждым моим движением, подключив ко мне десятки приборов». Это было типичное голливудское представление о лаборатории. Не в силах отрешиться от него, я ощущал какой-то дикий страх, хотя был уверен, что еду лишь для того, чтобы отказаться от участия в глубоком научном исследовании.

Наконец Андриа, Шипи и я приземлились в аэропорту Сан-Франциско. Горизонтальный эскалатор вез нас навстречу капитану Митчеллу и собравшимся вместе с ним ученым. Чем ближе мы подъезжали к ним, тем сильнее я нервничал. И еще этот чертов эскалатор так быстро двигался. Не было никакой возможности сбежать, как-то вырваться отсюда. Было такое чувство, что я снова прыгаю с парашютом.

Я мысленно подготовился к встрече, представлял, как буду пожимать им руки, как скажу, что боюсь этих экспериментов, и вдруг — ба-бах — я уже стою рядом с Эдгаром Митчеллом и он приветливо жмет мне руку, Они все были такие простые люди и такие уверенные в себе, красивые. С Митчеллом было трое ученых: Хал Путхофф и Рассел Тарг из Станфордского института, а также доктор Уилбор Франклин из института Кент Стейт.

Капитан Эдгар Митчелл — потрясающий человек, никогда не теряет головы и прекрасно знает, что ему нужно. Он поговорит с тобой спокойно, объяснит все, даст и тебе шанс высказаться, внимательно выслушает и сделает так, как считает нужным. Доктор Франклин — блондин, небольшого роста, в очках, очень веселый человек, которому не терпится поскорее заняться экспериментами. Хал Путхофф и Рассел Тарг тоже очень приятные уравновешенные люди, совсем не такие, какими я их себе представлял. Мне стало намного спокойнее, после того как я с ними познакомился.

Когда мы ехали из аэропорта в Пало Альто — местечко недалеко от Станфорда, то очень много говорили по поводу моих страхов перед лабораторией. Я им рассказал об очень многих странных вещах, которые происходили в последнее время. Они слушали меня, не перебивая. Я даже сказал что-то насчет пленок, чем вызвал неудовольствие Андриа, который считал, что по поводу этих вещей лучше пока ни с кем не говорить. Они, к моему удивлению, не спорили с тем, что я им говорил. Потом я описал некоторые из неконтролируемых феноменов. Например, ложки, ломающиеся сами по себе, или ключи, которые вдруг появляются из небытия. Высказал даже предположение, что все это как бы сигналы, указывающие, какие нужно принимать решения в тех или иных случаях. А напоследок сказал, что скоро мы увидим, правильно ли расценили эти сигналы, пообещав показать несколько примеров того, что делал во время лекций-демонстраций.

В квартире, которую они для нас сняли в Пало Альто, я предложил им сделать, не показывая мне, пять рисунков и четыре из них угадал. Потом согнул кольцо, которое принес с собой доктор Путхофф, не дотрагиваясь до него. Попытался двигать стрелки часов Рассела Тарга, но у меня ничего не вышло. А кольцо тем временем продолжало скручиваться. Хал Путхофф снял тяжелую массивную цепочку, висевшую у него на запястье. Через минуту он сломался — этот браслет — опять-таки без малейшего прикосновения. А кольцо все продолжало гнуться, пока не приобрело форму восьмерки. Все это как-то успокаивало меня. Но я по-прежнему чувствовал, что эксперименты в лаборатории — это нарушение инструкции.

У меня еще оставалось немного времени на раздумье, потому что следующий день, 12 ноября 1972 года, был воскресеньем. Мы пошли на пляж с Расселом и Халом. Это было очень приятно. Я наконец-то расслабился. Я чувствовал себя подопытной мышкой, которая постепенно привыкала к новому окружению. Вечером мы поужинали в доме Хала, где и познакомились с его семьей, и я еще больше стал чувствовать себя как дома.

На следующий день мы поехали в лабораторию Станфордского института. Атмосфера оказалась совсем не такой, какую я себе представлял. Не было никаких операционных столов, никаких ученых в масках и белых халатах. Все было очень неформально.

Они попросили меня сосредоточить все свое внимание на магнитомер, измеряющий сильные величины магнитного поля, и я не меньше, чем они, удивился, когда стрелка, что называется, зашкалила. Они сказали, что с научной точки зрения это невозможное явление. Но у меня тем не менее оно получалось каждый раз, когда они меня просили повторить. Следовательно, в тот момент, когда я сосредоточиваюсь и усиливаю свое внимание, возникает некое сильное магнитное поле, которое четко фиксировалось на этом приборе. Я становился все более уверен в своих силах.

После этого они решили подвергнуть испытанию металлическое кольцо, находящееся под водой, и при помощи ультразвукового прибора, имеющего выход на небольшой телевизионный экран, пронаблюдать, что происходит. Это приспособление помогло увидеть, что кольцо и под водой сплющивается, а на телевизионном экране в это время появились какие-то искажения и помехи в тот момент, когда я сосредоточивался. Как впоследствии выяснилось, именно в результате этого эксперимента «сошли с ума» компьютеры ВВС в комнате этажом ниже.

Я «разогревался» все сильнее, получая подтверждение, что энергетические силы действуют. У меня было впечатление, что они разыгрались, как маленький ребенок, у которого появилась целая куча новых игрушек. С каждым разом получалось все убедительнее и ярче, и я говорил себе: «Может быть, я все-таки смогу работать в условиях лаборатории?» Я был по-настоящему счастлив, что все так здорово срабатывало. Вспомнился мой первый парашютный прыжок — тогда я тоже очень переживал, а прыгнул — и все прошло отлично.

Ученые завороженно смотрели на стрелку прибора и говорили: «Эй, смотрите, что-то здесь действительно происходит». Они поворачивали какие-то ручки, что-то записывали, рисовали какие-то схемы. Время от времени проверяли меня, мои руки. А я спрашивал: «Неужели я и в самом деле что-то делаю с этой машиной?» Они отвечали: «По крайней мере, приборы так себя еще никогда не вели».

Пока все так хорошо шло, я решил не останавливаться и сразу приступить к экспериментам в лаборатории, продолжая до тех пор, пока силы не остановятся и не исчезнут. Андриа должен был вернуться в Нью-Йорк, а я остался в Станфорде и продолжал работать без него. После многих традиционных экспериментов я согласился принять участие в телепатических сеансах, которые они для меня подготовили.

Во время одного такого эксперимента они посадили меня в полностью изолированную комнату, чем-то похожую на холодильник. Стены в ней были массивные и к тому же цельно-железные. В середине комнаты были две большие металлические двери, их плотно закрыли — сперва одну, потом другую. И настала полная тишина. Было настолько тихо, что я вдруг вспомнил ныряние под водой и свои пещеры на Кипре. Нет, у меня не бывает клаустрофобии. Мне, наоборот, очень нравилась тишина, потому что в таких условиях я действительно могу сконцентрировать энергию по-настоящему. Внутри комнаты была зажженная лампа и, естественно, блокнот и карандаш. Через переговорное устройство они мне передавали свои распоряжения. Кто-то из них рисовал изображение, которое я, разумеется, не мог видеть. Потом они говорили: «Все, рисунок готов». Я концентрировал все свое внимание на своем внутреннем экране и пытался улавливать информацию о тех рисунках, которую мне посылали.

Для других экспериментов, связанных с телепатией, меня сажали в клетку Фарадея. Это двойной экранированный металлический ящик, который отражает любые радиоволны. Кроме всего прочего, сам ящик находился в наглухо закрытой комнате. В таких условиях я уж никак не мог жульничать, даже если бы очень захотел. Результаты экспериментов оказались намного выше, чем они ожидали. Некоторые из них отображены на иллюстрациях в этой книге. По подсчетам Станфордского института, шансы на получение таких результатов равнялись примерно один к миллиону.

Столько разных событий происходило, что я просто забыл про пленку, снятую через окно самолета «Люфтганза» над территорией Германии. А вспомнив, рассказал об этом случае Халу Путхоффу, он сам проявил пленку в надежной лаборатории. На последних кадрах были совершенно отчетливо видны НЛО. Один из этих снимков также напечатан в этой книге. Мне-то не нужно доказывать, что это не поддельные снимки. Но тем не менее мы этот негатив отнесли к профессиональному фотографу, сотруднику Станфордского института. Он измерил размеры иллюминатора самолета и очень долго что-то высчитывал. Заключение было следующим: «Полностью исключена возможность подделки на этом снимке».

По мере того как институт в Станфорде начинал получать все новые доказательства, подтверждающие экспериментальные результаты, спор вокруг программ исследований начинал расти. Все новые и новые слухи распространялись по поводу компьютерной программы ВВС. Но меня несколько насторожило, что ученые в Станфордском институте вдруг вне программы решили проверить действие моих энергий на видеопленку и изображение, записанное на ней, было либо сильно искажено, либо полностью стерто. Поскольку компьютеры хранят свою память также на магнитной пленке, видимо, здесь действительно существовала какая-то связь. Кроме того, тотчас же, как только поползли первые слухи, Агентство передовых исследовательских проектов — организация, занимающаяся исследованиями для ВВС, начала на меня массированные атаки, настаивая на том, что я шарлатан и обманщик, которому удалось обвести вокруг пальца ученых в Станфордском институте. Они даже прислали Рея Хаймана, профессора психологии Орегонского университета, для того чтобы разобраться во всем. Спустя некоторое время он сделал заявление, в котором говорилось: «Ури Геллер делает то же самое, что могут делать и другие фокусники, просто он настолько умен, что сумел обмануть сразу десяток ученых». Но я к тому времени уже обрел такую уверенность, что мог сказать себе: «Они не верят, ну и пусть!»

Первая серия экспериментов закончилась в середине декабря 1972 года. Мы с Шипи вернулись к Андриа в Оссининг. Там узнали, что Агентство передовых исследовательских проектов усиливает кампанию по дискредитации как исследований Станфордского института, так и моего умения демонстрировать неизвестные силы.

Джон Вильхельм, корреспондент «Лос-Анджелес тайме», приехал к нам 18 января 1973 года. Он сказал, что Джордж Лоуренс получил задание поставить под сомнение репутацию Митчелла, Путхоффа и Тарга. А Леон Жаров, научный редактор журнала «Тайм», уже объявил о своем решении написать статью против меня, и уже никто не смог его переубедить. Позже я узнал, что и сам Вильхельм перешел в стан наших противников.

Тем временем Андриа готовил научное заключение по итогам исследований, проведенных в Станфордском институте, где подробно и обстоятельно описал все, что происходило.

Однажды я обедал с капитаном Митчеллом и Расселом Таргом в кафетерии Станфордского института. Мы заговорили о знаменитой прогулке Митчелла по поверхности Луны и о других интересных приключениях, которые с ним происходили. Он посокрушался, что оставил очень хорошую фотокамеру на Луне. Я ничего не сказал вслух, но с этого момента буквально загорелся идеей попытаться вернуть эту камеру на Землю, используя все тот же процесс исчезновения и появления. Мы уже почти заканчивали есть, когда случилась еще одна удивительная вещь. В тот день я был очень голоден и заказал два сладких блюда. Одно из них — ванильное мороженое. Я взял ложку, положил мороженое себе в рот и почувствовал на зубах что-то металлическое. Я выплюнул и увидел миниатюрный наконечник, словно острие игрушечной стрелы. Меня разозлило, что эта железка попала в пищу, в конце концов, я мог сломать зубы. Рассел Тарг посмотрел на наконечник и передал его Эдгарду Митчеллу, Тот взглянул и сказал: «Боже, это мне что-то очень напоминает». Но так и не вспомнил что.

Я попросил официантку выяснить, откуда это мороженое, и предупредить поставщиков о том, что случилось, потому что люди могут пострадать. Она попросила меня отдать эту стрелу ей, но я сказал: «Нет, мне бы хотелось оставить ее себе на память».

Через некоторое время мы уже сидели в лаборатории, разговаривали и вдруг увидели, как что-то упало на ковер. Мы подняли — это была остальная часть стрелы. Вместе эти две частички составляли декоративную заколку, которую, как выяснилось, много лет назад потерял капитан Митчелл, Он узнал эту здколку и был потрясен. И вдруг она сейчас вернулась, сломанная пополам. Но откуда вернулась? Я, конечно, не знал. Но опять подумал: «Может быть, и камера когда-нибудь вернется с Луны?» Это был бы один из самых невероятных сюрпризов, случись такое на самом деле. Это фантазия? Конечно. Но после всего, что происходило, я теперь с трудом могу сказать, что фантазия, а что реальность.

Еще два случая, почти такие же странные, мне запомнились. Один произошел в августе 1972 года, еще во время моей первой поездки в Соединенные Штаты. Андриа пригласил капитана Митчелла и других ученых на прием по случаю окончания разработки плана экспериментов. Ну и кто-то спросил меня, смогу ли я что-нибудь сделать со стручком боба. Я не хотел даже пробовать, потому что предпочитаю не иметь дела с живой материей, и поэтому сказал, что не смогу ничего сделать. Но меня продолжали просить. Тогда я зажал семя в кулаке и начал на нем сосредоточиваться. Когда я раскрыл ладонь, то see увидели, что стручок пророс и стал почти на дюйм длиннее, чем раньше. Это произвело на всех огромное впечатление. Меня стали спрашивать, могу ли я вернуть его в первоначальное состояние. Я снова зажал его в кулак, закрыл глаза и начал усиленно направлять на бобовое зернышко всю свою энергию. И когда раскрыл ладонь, то оно опять приобрело прежние размер и форму. Ученые были в восторге, но меня это здорово испугало, и с тех пор я больше этим не занимаюсь из-за того, что здесь насильственному влиянию подвергается живой организм.

Уже было очевидно, что научные эксперименты, проведенные в Станфорде, подтвердят существование неизвестных энергетических сил. Андриа ликовал и убеждал меня, что это настоящий прорыв в науке. Хал Путхофф и Рассел Тарг приступили к подготовке большой научной работы — статьи, предназначенной для публикации в журнале «Нэйче».

Однако «Тайм» тоже не терял времени даром, пытаясь овладеть результатами экспериментов, которые институт Станфорда не хотел выдавать раньше времени. Журнал давил на Андриа, на меня, вынуждая нас выдать им результаты. Но мы, разумеется, не могли пойти на это. Не получив информации ни от нас, ни от ученых института, редакция журнала «Тайм» не на шутку разозлилась. Леон Жаров даже пригрозил институту Станфорда, что если редакция не получит полкой информации об открытиях и показаниях приборов, то они опубликуют статью, в которой поставят под сомнение как меня, так и репутацию всего исследовательского института. Началась настоящая война между журналом «Тайм» и Станфордом. Чарльз Андерсон, президент Станфордского института, активно вступился за своих людей, и мне это очень понравилось. Он не отступился от своих принципов даже тогда, когда вокруг ходили слухи, будто бы ученые состоят со мной в тайном заговоре. Мне кажется, Андерсон проявил поистине героическую смелость в этой очень непростой ситуации. Казалось, что «Тайм» не пощадит никого, кто хоть косвенно был связан с экспериментами. Нам оставалось только сидеть и ждать все новых и новых ударов.

 

Глава 16. Высшие силы

Результаты экспериментов привели ученых к очень важным заключениям, которые они решили обнародовать на специальном симпозиуме, организованном факультетом Колумбийского университета в марте 1973 года. Станфордский институт готовил подробный отчет к этому симпозиуму. Предполагалось, что в основу сообщения будут положены показания приборов, зафиксировавших весьма удачные результаты экспериментов, показанных в клетке Фарадея, где шансы на успех просчитывались как один к миллиону, и заключение об опытах, демонстрирующих мою способность менять вес одного грамма вещества, оказывая на него свое энергетическое воздействие, — все это также подтверждалось измерениями самых точных приборов лаборатории.

В отчете были и такие слова: «На этой стадии экспериментов Ури Геллеру удалось с успехом продемонстрировать возможность своих паранормальных сил… Мы стали свидетелями проявления определенного феномена, который пока не имеет научного обоснования. Однако не вызывает никаких сомнений необходимость дальнейших изучений. Наша работа находится только в начальной стадии».

Для консервативно настроенных ученых это были весьма настораживающие заявления. Мне казалось, что и журнал «Нэйче» с большой осторожностью отнесется к опубликованию результатов, даже несмотря на презентацию в Колумбийском университете. Но что касается меня, то и в случае, если они вообще ничего не опубликуют, меня вполне устраивала реакция института Станфорда. Теперь я не сомневался, что нужно продолжать работу, и в глубине души был, конечно же, счастлив от того, что у меня все получается даже при строжайшем контроле в присутствии ученых.

Я победил — ученые убедились, что мои энергетические силы существуют. В лаборатории не было химикатов, не было никакого лазерного луча, а получалось много больше, чем просто сгибающиеся ключи, телепатия и ремонт старых часов. Теперь я был убежден, что этот феномен лишь символ, лишь маленький ключ к постижению высших разумов.

Ни Рассел Тарг, ни Хал Путхофф не знали, что думать по поводу фотографий НЛО, которые я сделал на самолете «Люфтганза». Не было у них и каких-то конкретных гипотез по поводу голосов на пленках. Им пока хватило того материала, который был собран в результате повторных экспериментов в лаборатории. Хотя даже если бы они и захотели изучить эти странные голоса, то не смогли бы этого сделать, потому что пленки либо бесследно исчезали, либо каким-то образом стирались.

Я до сих пор с трудом верил в эти голоса, но их, кроме меня, слышали Шипи, Мелани, Сольвейг, Байрон и Мария, Анд-риа — словом, довольно много людей. И готов голову дать на отсечение, что ни один из них не лгун. Мы не воображали себе эти голоса, не выдумывали и не шутили друг над другом. Но почти все мы видели, как пленки исчезали буквально из-под носа после того, как мы их прослушивали, или вдруг оказывались уже стертыми, размагниченными через несколько минут после того, как мы слышали на, них какое-то послание. Ну какой ученый или даже простой человек поверит в это? Я бы, например, ни за что не поверил, если бы мне просто об этом рассказали. Я хотел бы иметь перед собой доказательства. А что стоит одно название корабля — «Спектра» — совсем как в дешевом голливудском научно-фантастическом фильме.

И тем не менее мы четко слышали голоса на пленке! которые произносили свои послания всему миру, звучавшие и в самом деле как научная фантастика. Вот, например, фрагмент одной из пленок, записанной по памяти Андриа в 1973 году:

«Запоминайте — процесс следующий. Давайте примем за основу, что мы здесь и что мы хотим сделать определенные вещи. Мы будем их делать с вашей помощью. Но вам, как и нам, придется за это бороться. Представим, что все необходимые здоровые бмологаческие условия окружают процесс рождения ребенка. На это уйдет около 9 месяцев. Даже великие люди не рождаются в секунду. Все они были рождены в муках, которые испытывает любая мать, рожденная, в свою очередь, так же. Но дело вот в чем: предположим, что сегодня вечером я сяду здесь — что вполне возможно, — я сяду здесь и расскажу тебе, что произойдет в будущем — все до самой последней детали. Ну, например, я скажу тебе, сколько раз ты чихнешь, сколько раз сядешь и встанешь. Это все возможно. Но это неправильный путь, он ни к чему не приведет. То, что ты постепенно делаешь, — это как раз правильно. В борьбе, в постоянных поисках, в ожидании определенного момента для реализации…

Мы должны это рассматривать как длительный контракт между нами. Нам ваше сотрудничество очень нужно. Если мы сможем развить эту технологию, мы сделаем большие шаги, укажем формулу и метод. Но мы понимаем, сколько усилий и терпения на все это уходит. Поэтому наши планы точно рассчитаны. И мы считаем, что вам нужно в это вложить по-настоящему много усилий. Мы будем сотрудничать и дальше, но ваше встречное желание должно быть превыше всего».

Или иногда голос говорил больше какие-то теоретические вещи. Как, например, в тот раз, в 1973 году:

«Силы и на частичном, и на космическом уровне находятся в круговоротном движении. И они получают энергию от центра системы. Есть специальные лучи… где оболочка космических лучей превращается в силу. Компьютерные существа в космосе питаются этой энергией. Энергия ротации может быть использована за пределами Галактики. Но она не существует в форме использования на частичном уровне. Компьютерные существа находятся под контролем управляющего или того, что человек на Земле называет Богом или Богами. В будущем эта генеральная идея будет выражена на автоматическом языке».

Очень сложно читателю поверить в то, что все это мы слышали на магнитофоне, который сам себя запускал. Да, в это трудно поверить. Но это частичка истории, которою нельзя игнорировать. Голоса, я уверен, тоже являются ключом к источнику энергий, проходящих через меня.

Андриа писал все это намного подробнее, чем я, в своей книге под названием «Ури». На многих пленках я находил для себя подтверждения существования Бога, хотя я верю в него независимо от того, существуют эти пленки или нет. Были записи, на которых одни голоса описывают всю грандиозность и бесконечность Вселенной, другие убеждают в важности свободной души человека, третьи рассказывают о бывших открытиях Земли космическими кораблями и предсказывают нам еще один большой космический корабль. Нет, это будет всего-навсего контакт, а не оккупация Земли, Или, например, голоса признавались, что давно уже наблюдают за Землей, потому что вся Вселенная взаимосвязана. И даже самое маленькое событие, которое происходит у нас, может повлиять на все остальное. И якобы они пытаются предостеречь Землю от самоуничтожения.

Я не знаю, что стоит за этими голосами — какие-то существа или космические компьютеры. Мне кажется, это воплощенные в неизвестную форму разумы. Они настолько самостоятельны, что я принимаю все, что они говорят, потому что не раз находил подтверждение их слов, выраженное вполне материально и осязаемо. Все эти проявления, и прежде всего мои собственные ощущения, подталкивали меня идти дальше, проводить научные эксперименты и продолжать демонстрации, чтобы энергетические силы становились известны людям, чтобы им можно было показать хотя бы маленькие символы, вроде согнутого ключа. Мне кажется, что символы необходимы для того, чтобы легче было представить то, что мы находимся на грани больших открытий новых энергий, высших разумов, контактов с другими обитателями Вселенной. И кто знает, быть может, это знание поможет нам воссоединиться, вместо того чтобы разрывать друг друга на части. Все это не так уж и не' логично. Мне кажется, что каждый астроном сегодня теоретически готов согласиться с тем, что во Вселенной — миллионы других планет с большой вероятностью существования на них разумной жизни.

Журнал «Тайм» по-прежнему атаковал нас, требуя информации о проведенных исследованиях. Приближался симпозиум в Колумбийском университете, и мы с Андриа решили, что нам нечего больше скрывать. Словом, мы согласились на интервью, хотя эта идея нам не слишком нравилась, потому что инициатором встречи был Леон Жаров, в чьем негативном отношении ко мне сомневаться не приходилось.

Мы оказались правы. Атмосфера в журнале «Тайм» была неприятная, злая. Никто и не пытался скрыть от нас свою враждебность. Журнал пригласил, кроме нас, несколько известных фокусников, и один их них ехидно напоминал, что и я выступал на одной сцене с ним в Германии. Словом, ситуация была совсем неподходящая для какого-то эксперимента или демонстрации, но те не менее я попробовал, и довольно удачно — согнулись ключ и вилка, которые мне принесли сами журналисты. Андриа, едва выйдя из редакции, сказал, что он почувствовал себя как на товарищеском суде Линча. У меня сильно испортилось настроение, я представил себе, что они теперь напишут.

Вскоре в номере от 12 марта 1973 года появилась и сама статья под названием «Фокусник и „мозговой центр“. Почти в эти же дни Станфордский институт обнародовал свои результаты на симпозиуме в Колумбийском университете. Получилось довольно странное совпадение.

Статья в журнале „Тайм“ была злой, многие факты в ней были искажены или подтасованы. Не дождавшись выводов ученых Станфорда, авторы статьи пытались изобразить ситуацию так, что я будто бы при помощи хитрых трюков сумел ввести в заблуждение целый научный институт. В общем-то это был знакомый прием. Для того чтобы уничтожить меня, им приходилось доказывать, что я умнее, чем целая группа известных ученых. Даже не просто умнее, а на десять голов выше всех. Итак, одновременно появились крайне негативная статья в „Тайме“ и итоговое заключение Стандфордского института, подтверждавшее истинность экспериментов, проведенных под строгим научным контролем. А чуть позже уже журнал „Нью-суик“ откликнулся на симпозиум довольно осторожной, но в целом правдоподобной статьей, в которой было сказано, что „эффект Геллера“ нуждается в серьезном изучении.

Теперь оставалось надеяться, что журнал „Нэйче“ примет к публикации научную статью Тарга и Путхоффа. И надежда эта крепла день ото дня. Реакция на все происходящие события была очень неоднозначной. Статья в „Тайме“ сделала мое имя широко известным, и, возможно, благодаря этому я вскоре стал получать приглашения принять участие в самых популярных телепрограммах США.

Программа Джека Пара была первой из них. Это было мое первое заметное появление на телеэкранах США, И прошло оно триумфально. Все демонстрации были успешными, понравились зрителям, и это, конечно, помогло нам в организации серии выступлений в американских университетах. Этим вплотную занялись Яша и Вернер.

Следующее приглашение меня особенно обрадовало, так как последовало оно от знаменитого Джонни Карсона — властителя дум очень многих американских зрителей. Я очень хотел, чтобы все получилось как можно лучше, и поэтому был непривычно напряжен и взволнован. И, как назло, ничего у меня толком не выходило, хотя ложка и согнулась в руках Рикардо Монтальбана. Я и без того чувствовал себя очень неловко, а тут еще меня все время торопили и торопили. Короче говоря, мало чего я сумел показать в этой программе. Настроение было поганое. Я, наверное, никогда не забуду это ощущение: миллионы людей на тебя смотрят, надо делать вид, что тебе весело, улыбаться, а у самого на душе кошки скребут.

Самое смешное, что после передачи уже за кулисами вдруг что-то действительно началось — медаль исчезла, потом вдруг снова появилась. Разные предметы начали летать по комнате. Те, кто видел, просто обалдели.

А вот на программе Мерва Гриффина, где я был дважды, все происходило просто прекрасно. Ложки без осечки ломались пополам, удавались телепатические эффекты. И в программе Майкла Уоллеса „60 минут“ результаты были отличные, невзирая на его скептицизм. Словом, передача Карсона была единственной неудачей, наверное, потому что мне очень хотелось, чтобы все прошло на „ура“.

Жил я все это время у Андриа, и, честно сказать, мне там было здорово не по себе, хотя слов нет — место прекрасное. Просто я всегда стремился быть активным и ужасно страдал, когда приходилось сидеть в помещении, никуда не выходя. Как под замком. А я жаждал общения, хотел больше встречаться с людьми. Мне очень нравилась вечно заряженная атмосфера Нью-Йорка и вообще хотелось жить в городе.

Яша с Вернером открыли небольшое бюро в своей квартире, и мы с Шипи вскоре переехали туда.

Андриа в то время писал книжку по поводу всего, что с нами происходило. У нас с ним бывали ссоры, разногласия, подчас очень серьезные. Но я всегда любил Андриа. И до сих пор люблю. Он как отец мне. Но приходит время, когда сын вырастает и уходит от отца. Так и случилось с нами. Мы пришли к выводу, что при любых обстоятельствах, которые нас объединяли, я не принадлежу ему, а он — мне. Я хотел теперь работать на себя и думать за себя, хотел вырасти и идти вперед самостоятельно. Все это я выложил Андриа, и он согласился. Мне действительно необходимо было испытать, на что же я способен.

Когда я переехал в Нью-Йорк и стал жить вместе с Яшей и Вернером, то почувствовал полную независимость и даже какое-то облегчение. Я начинал понимать, что, несмотря ни на что, всегда найдутся люди, которые будут выступать против идеи этих сил. И чтобы я им ни говорил, ничего не изменит их мышление. Так будет продолжаться до тех пор, пока ученые не смогут подтвердить реальное существование этих сил и вывести законы их проявления. Но я учился, познавал. Вдруг я понял, что даже самые критичные негативные статьи помогали мне, потому что благодаря им мне уделялось внимание и многие люди могли следить за тем, что происходит, делая свои выводы.

Тем временем у меня началась следующая серия экспериментов в институте Станфорда, а параллельно проходили турне и лекции в лучших американских университетах. Я посетил Йель, Станфорд, Беркли, Кент Стейт, Брулинг Грин, Норе Каролина и другие университетские центры. Зрители — в большинстве своем студенты — реагировали живо, весело, с интересом. Для них главным было яркое, динамичное действие.

Когда я был в Голливуде во время телешоу Джонни Карсо-на, Мария Джанис встретила там своих старых друзей Джимми и Глорию Стюарт и спросила их, не хотят ли они со мной познакомиться. И вот как-то раз я вместе с Марией и Байроном был приглашен к Стюартам в гости на вечерний коктейль. Джимми попросил меня согнуть его ключ, что я и сделал. А потом он повел нас в летний садик, разбитый прямо за домом. Внезапно мы услышали какой-то грохот, шум падения чего-то тяжелого на землю. Мария побежала в ту сторону, откуда послышался звук, и вернулась с каменной статуэткой гиппопотама размером в 5 дюймов. Стюарт сразу же определил, что эта фигурка стояла на полке в их библиотеке. А его две собаки, буквально взбесившись, прыгали и обнюхивали эту статуэтку, продолжая волноваться и скулить даже тогда, когда фигурку положили в ящик на дальнем конце садика. Они все крутились возле этого ящика до тех пор, пока мы все не вернулись домой.

У меня вообще создалось такое впечатление, что какие-то феноменальные явления очень часто происходили в присутствии Марии и Байрона. Они с большим пониманием относились к возможностям жизни в других мирах, на других планетах. Красивые абстрактные рисунки Марии, которые демонстрируются в галереях многих стран, отражают бесконечность Галактики и звезд. С самых первых дней нашего знакомства я почувствовал, что она — ее душа, ум и даже тело — живет в каком-то ином, высшем измерении. Музыка Байрона на меня воздействовала таким же образом. Когда он исполняет на рояле Шопена или Рахманинова, создается впечатление, что он ведет музыку намного дальше, чем это доступно клавишам и даже чем предполагал сам композитор.

Такие же странные вещи постоянно происходили с людьми, которые все это время работали вместе со мной. Шипи, Мела-ни, Сольвейг, Яша, Вернер, мой юрист Лари Лайтер и Трина Уотгер, которые к нам присоединились чуть позже, — ни один из них не интересовался только деловой стороной нашего дела, все они были заинтригованы и захвачены мистикой этих сил.

И почти каждый день кто-нибудь их них становился участником каких-то странных событий, происходивших с течением времени все чаще и чаще. Все они понимали, что имеют дело с явлением, гораздо более широким и всеобщим, чем их конкретная жизнь. Особенно Шипи, который был со мной везде и всегда. Что бы ни случилось, я его никогда не забуду. Быть может, если бы не Шипи, я до сих пор служил бы в экспортной компании. Он был именно тем толчком, тем человеком, который первый сказал мне: „Иди и показывай людям все, что умеешь“.

Да и остальная группа работала так же много, как Шипи, потому что, я думаю, они верили в то, что новые энергии и новые силы — это намного важнее, чем демонстрации на телевизионном экране или во время лекций и чем то, что будет открыто в научных лабораториях.

Что-то необычное происходило почти каждый день в нашем офисе. Попробуйте представить себе свое удивление, если в конце рабочей недели стакан вдруг подпрыгнет со стола в вашем кабинете и ни с того ни с сего свет выключается сам по себе, а потом вдруг маленькая кофейная ложечка возьмет и развалится на две части, когда ты сидишь спокойно за своим столом и размешиваешь в чашке сахар. А часы вдруг в одну секунду прыгнут сразу на несколько часов вперед. И какой-нибудь предмет поднимется с вашего стола, исчезнет, а потом вновь возникнет, словно из воздуха, и покатится по дальнему концу комнаты. Представьте себе, что бесценные ноты Шопена — оригинал — вдруг исчезнут прямо из под вашего носа, как это случилось с Байроном, а потом, к великому счастью, найдутся где-нибудь в старых газетах. Или зажигалка вдруг исчезнет в одной комнате, а появится в другой, хотя все двери между ними закрыты. Это происходит постоянно, день за днем у нас на глазах. Мы давно перестали вести счет всем этим явлениям, мы просто привыкли в ним.

Я пытался анализировать, почему меня всегда что-то подталкивало к общению с людьми. Для меня чем больше людей, тем лучше, причем не важно, на телевидении я или в зале лекций, поддерживаю с ними связь через пластинку, кино или через книжку. Я надеюсь, мой внутренний голос подскажет мне, когда пора остановиться. А пока я чувствую, что должен людям показать и объяснить все, что знаю и умею.

Помимо моего ближайшего окружения, есть, конечно, и другие люди, с которыми я очень близок, иногда настолько, что мы чувствуем себя как бы частичками друг друга. Мы все, конечно, разные. У нас разные религии, разное прошлое, но все мы верим в единого Бога. Мне не нужно постоянно демонстрировать друзьям какие-то чудеса, чтобы убедить их в том, что силы существуют. Но когда я бываю с ними, чаще всего и случаются самые невероятные вещи.

Ну, например, я был в гостях у Луиса Шенкмана, доктора медицины из госпиталя Бельвю, — окна его дома смотрят прямо на Гудзон. Накануне я купил новый фотоаппарат „Поляроид“ и решил его испытать. Я вышел на балкон — ничего примечательного вокруг не было видно, но прекрасен был сам вид Нью-Йорка, его величественных небоскребов. Мне захотелось запечатлеть этот уголок города, и я нажал на кнопку. Через минуту отпечаток проявился — на нем очень четко были видны НЛО, зависшие в небе. Объяснить такие уникальные совпадения практически невозможно.

Шел 1973 год, и буквально день ото дня увеличивалось число научно подтвержденных экспериментов. Во время одной из демонстраций мне удалось так воздействовать на золотое кольцо, что оно треснуло, и Андриа послал его на экспертизу к профессору Уильяму Тимеру из Станфордского университета. Кольцо было подвергнуто тщательному анализу на факультете металлургии. Под мощным микроскопом было рассмотрено место надлома — аналогичных случаев в практике лаборатории этого факультета не было зарегистрировано. Ведущие специалисты в этой области пытались различными способами добиться подобных результатов, но безуспешно. Ни одна известная науке причина не объясняла, почему кольцо не выдержало. Я ведь не оказывал на него никакого физического воздействия, только слегка дотронулся пальцами.

Элдон Берд, физик из лаборатории военно-морских сил США, предложил нам один из самых интересных тестов. Их лаборатория занималась новым металлическим сплавом, который назывался нитинол и имел уникальное качество: скрученный и согнутый руками кусок нитиноловой проволоки в горячей воде снова приобретает первоначальную форму, да так быстро, что создается впечатление, что он выпрыгивает из воды.

Я согнул кусочек, просто слегка погладив его. Он продолжал гнуться и после того, как я убрал от него руку, до тех пор пока не согнулся до прямого угла. Берд уже был удивлен, потому что этот металл обычно сгибается в форме арки. Но самый большой шок ждал его впереди. Он положил согнутый кусочек нитинола в горячую воду. И этот кусочек молниеносно скрутился в тугую спираль, вместо того чтобы принять первоначальную форму. Тест был повторен еще несколько раз, и результаты были полностью идентичны первому опыту. Ученые до сих пор изучают, что произошло и почему.

Продолжались и эксперименты с фотографиями. Я проводил их вместе с ведущими фотографами, и каждый раз, когда я фотографировал себя через закрытый объектив, на пленке был хотя бы один отпечаток с моим изображением.

На кинопленку удалось заснять момент, когда кончик вилки отламывается от моего легкого прикосновения. Факультет физики университета Кент Стейт опубликовал научную работу Уилбора Франклина и Эдгара Митчелла по результатам исследований и экспериментов над металлическими объектами, сделанными под наблюдением при помощи электронного микроскопа. Ученые сошлись на мысли о сложной и необъяснимой пока связи „эффекта Геллера“ с физикой и телепатией. Словом, события развивались стремительно. Газеты и журналы наперебой обсуждали проблемы, связанные с моей работой. К публикациям в „Тайме“ и „Ныосуике“ прибавились статьи в журналах „Бизнесуик“, „Сайнс“, „Пари матч“, „Штерн“, „Дер Шпигель“, Физике тудей», «Хьюмен бихейвиор», «Нью-Йорк тайме мэгэзин» и другие.

Для меня это все было очень важно, потому что благодаря такому вниманию прессы некоторые ученые задумывались над тем, как построить дальнейшее исследование феномена. От многих крупных ученых последовали интересные предложения о продолжении экспериментов. Меня это радовало. Но больше всего меня радовало то, что я наконец-то избавился от чувства страха перед наукой и ее методами контроля.

К осени 1973 года я уже твердо знал, что энергии будут доказаны наукой. Хотя, конечно, пройдет еще немало времени, прежде чем она окончательно примет их. Ученым нужно было быть осторожными, и они не могли сразу и безоговорочно поверить в «эффект Геллера» и поэтому пока принимали его маленькими порциями. Так, скажем, в первой научной работе Станфордского исследовательского института было уделено внимание лишь телепатической стороне явления, несмотря на то что в процессе лабораторных опытов проявлялись самые разные эффекты воздействия на металлы.

Наша планета, мне кажется, стоит сейчас на пороге открытия совершенно новой силы. И сила эта, я надеюсь, будут служить людям в их добрых делах. Быть может, я немного наивен, рассчитывая на то, что она предназначена лишь для позитивного воздействия и ею невозможно воспользоваться в интересах зла, но тех не менее твердо придерживаюсь этого убеждения. И моя собственная практика пока подтверждает это. Вот теперь, пожалуй, пришло время рассказать читателям о событиях 9 ноября 1973 года, пожалуй самых драматичных и загадочных в моей жизни с того дня, когда я совсем еще малышом гулял в арабском садике…

 

Глава 17. Самое невероятное, но правда

Как бы я ни пытался рассказывать эту историю, она все равно имеет какой-то оттенок научной фантастики. И я ничего не могу с этим поделать. Поверьте, мне самому трудно свыкнуться с мыслью, что все это случилось на самом деле. Я очень долго думал, есть ли вообще смысл включать этот эпизод в книгу. Но как бы то ни было, что случилось — случилось. Время и место, о которых пойдет речь в этой истории, настоящие. Беда лишь в физической невозможности того, что произошло. Законы физики в том виде, в котором мы их знаем, отказываются объяснять эти события с точки зрения простого времени и пространства. В конце концов я решил, что, пока есть очевидцы этой истории, которые знают всю правду и могут ее подтвердить, нужно постараться изложить все подробно, в мельчайших деталях, стараясь не упустить из виду ничего существенного.

Итак, в пятницу 9 ноября 1973 года, примерно в 16 часов, я вышел из квартиры, которую снимал на Ист-сайде в Манхэтте-не, чтобы купить бинокль моему другу доктору Луису Шенкману. Я довольно быстро нашел бинокль, который мне понравился, купил его и пошел к Марии и Байрону Джанис, жившим со мной по соседству. У Марии своя мастерская в подвале дома, и там они с Шипи занимались подготовкой ее картин к выставке. Я пришел в мастерскую около половины пятого. Мы втроем немного поболтали, и после этого я с Марией отправился наверх поприветствовать Байрона. Шипи оставался в подвале, он продолжал вставлять картины в рамки. Байрон, Мария и я часто затевали долгие, обстоятельные беседы, вот и сейчас незаметно углубились в какую-то интересную дискуссию, но я вовремя вспомнил, что у меня назначено свидание с девушкой из Израиля, которую я должен был встретить в гостинице «Билтмор» в 18.30. До назначенного времени оставался всего час, а мне еще нужно было зайти в магазин «Блумингдейл», чтобы купить подарок. Потом быстренько забежать домой, принять душ и переодеться перед свиданием.

Я не помнил наверняка, когда закрывается магазин «Блумингдейл», и, попрощавшись с Байроном и Марией, отправился в сторону магазина, который находился на углу 59-й улицы и Лексингтон-авеню, буквально в нескольких кварталах от моей квартиры.

В «Блумингдейле» оказалось слишком много народу, и поэтому я пошел в магазин «Хаммахер-Шлеммер», тоже располагавшийся поблизости. Было это где-то между 17.30 и 18 часами, но точное время я не могу сейчас определить.

Восстанавливая ход событий, я потом попросил всех, кто имеет отношение к этой истории, попытаться вспомнить, что случилось с ними в эти полчаса. Мария сказала, что а вышел от них примерно в 17.00, а они с Байроном продолжали разговаривать. Через некоторое время Мария собиралась позвонить Андриа насчет какой-то книжки, которую она у него брала почитать. Сольвейг Кларк, как выяснилось, вышла с работы из здания «Дженерал моторе» тоже в половине шестого — она спешила на вокзал Гранд сентрал, чтобы не опоздать на поезд до Оссининга, куда он должен был прибывать по расписанию в 19.04. Она ехала, чтобы помочь Андриа в работе над книгой «Ури», которую он писал в то время. Другими словами, в тот момент, когда я направился в «Блумингдейл», Сольвейг была в пути на вокзал. Шипи, закончив с окантовкой картин Марии, поехал к Яше и Вернеру. Они были у себя в бюро и ждали нас с Шипи. Шипи не помнит точно, во сколько он вышел из мастерской, но предполагает, что это было в начале седьмого.

Я разглядывал витрины «Хаммахер-Шлеммера», а потом, взглянув на часы, увидел, что скоро уже шесть. Мне нужно было успеть вернуться домой, переодеться и мчаться в «Билтмор». Мне не хотелось опаздывать, и я легкой трусцой, как я это вообще часто делаю вместо физкультуры, побежал с сторону дома, который находился примерно в квартале от этого места. Часы показывали 18.05.

Андриа в это время был в Оссининге, на расстоянии около 30 миль — или приблизительно часа езды от Манхэттена на поезде или на машине. В часы пик иногда на дорогу уходило и больше времени. Как мы установили позже, он лежал в постели, смотрел вечерние новости по телевизору и собирался ехать на станцию, чтобы встретить Сольвейг, поезд которой прибывал в 19.04.

Итак, в 18.05 я побежал в сторону дома. Андриа смотрел телевизор в Оссининге, находясь на расстоянии часа пути от Нью-Йорка. Сольвейг садилась в поезд на Оссининг, где она должна была объявиться через час. Яша и Вернер ждали нас с Шипи в той части квартиры, которая служила им офисом. Мария и Байрон оставались у себя дома, после того как Шипи, закончив работу в мастерской, ушел.

Я очень четко помню тот момент, когда я подходил к козырьку соседнего с нашим домом здания. Вдруг мне показалось, что я бегу не вперед, а как бы назад. Может быть, так оно и было. А потом я почувствовал, что меня неудержимо тянет куда-то вверх. Я перестал ощущать вес своего тела. Закрыв от неожиданности глаза, я почти тут же снова открыл их и обнаружил, что нахожусь в воздухе, стремительно приближаюсь к окнам какой-то веранды, одно из которых было затянуто сеткой от комаров. Пытаясь избежать столкновения с этой сеткой, я развернулся плечом вперед и прикрыл лицо руками. Пробив сетку насквозь, я пролетел в комнату и грохнулся на круглый столик из толстого стекла. Сперва я ударился об него руками и, проскользнув дальше, упал вниз, задев деревянное основание столика. Он перевернулся, а я приземлился на пол веранды. Я не терял сознания, но был, естественно, потрясен всем этим. У меня здорово болела нога, я даже боялся двигаться, потому что думал, что переломал кости. Но больше всего меня поразило то, что я узнал и веранду, и этот стол, ведь я их так хорошо знал. Сомнений не было — я находился на веранде Андриа в Оссининге. Только что я был в Манхэтте-не, а через несколько коротких мгновений неизвестно каким образом очутился на веранде. Я ничего не чувствовал, кроме боли от удара и бесконечного недоумения. Я закричал, что было сил, звал Андриа, но поначалу мне никто не ответил. Помню, что мне было холодно и очень хотелось пить. Я все еще боялся двигаться.

Андриа позже дополнил мой рассказ. Он успел просмотреть, наверное, половину выпуска новостей и где-то в 18.15 услышал непонятный шум и резкий удар, как будто бы что-то обрушилось на дом. Он тут же выскочил из постели. Его спальня находится на втором этаже с той стороны, где и веранда, и он из окна попытался оглядеть весь дом, Вечер был ветреный, и он решил, что, по всей видимости, ветер вырвал какое-то дерево и оно, падая, зацепило дом. Он бегал из комнаты в комнату по всем трем этажам, но ничего не мог найти. Потом подошел к входной двери, ведущей на веранду, и, хотя ничего не видел в темноте, явно услышал мой крик. Он включил свет и открыл дверь на веранду. Каково же было его изумление, когда он увидел меня, лежащего в куче обломков стола и битого стекла. Посмотрев на окна, он увидел, какая огромная дыра в сетке. Он вспоминает, что почему-то особенно его удивило то, что я держу в руках какую-то коробку, в которой оказался бинокль, купленный мной в тот день в Нью-Йорке.

К этому времени я уже кое-как начал соображать. Андриа быстро меня осмотрел: никаких серьезных ранений, по счастью, не было. И боли я нигде не чувствовал. Только в ноге. Я даже сам встал и немного прошелся, хотя меня малость пошатывало. Тем не менее страха я никакого не чувствовал. Просто ничего не мог понять.

Мария Джанис, как вы помните, была в своей квартире в Нью-Йорке и где-то в 18.15 позвонила Андриа. Телефонный звонок раздался в Оссининге в тот момент, когда я ходил по веранде и пытался понять, что же произошло. Андриа поднял трубку. Но говорить не мог, потому что находился в шоке. Он сказал что-то типа того, что у него тут рядом сидит один приятель, который хочет с ней поговорить. Он передал телефон мне, и я сказал: «Я здесь». Теперь уже Мария была в шоке. Она видела меня в Нью-Йорке меньше часа назад, когда я выходил из ее квартиры в 17.30. Я ей сказал, что и сам не понимаю, как очутился в Оссининге. Андриа, немного оправившись от потрясения, снова взял трубку и описал зрелище на веранде, когда он нашел меня там. Я все еще чувствовал какую-то слабость в теле, но нашел в себе силы позвонить Яше и Вернеру. Они потом сказали, что голос мой непривычно дрожал. Часы в этот момент показывали 18.20. Шипи еще не успел прийти из мастерской Марии. Я сказал Яше, что хочу, чтобы они хорошенько запомнили, что и когда случилось, а я немного приду в себя и перезвоню им. Шипи объявился дома сразу же после моего звонка. Он нашел Яшу и Вернера в каком-то очень испуганном состоянии. Когда они сказали ему, что я только что звонил из Оссининга, он заявил им, что это абсолютно невозможно, потому что он совсем недавно видел, как я выходил из квартиры Марии и Байрона. Спустя какое-то время Шипи сказал: «Когда чудеса только начинаются, здорово пугаешься, а потом привыкаешь».

Конечно, мы с Андриа, придя в себя, тоже так подумали. Да и все остальные тоже. Но это был, безусловно, самый драматический феномен их всех, которые когда-либо со мной случались. Было совершенно очевидно, что никакой транспорт не мог меня доставить с Манхэттена к дому Андриа в Оссининге за те пять минут между 18.10 и 18.15.

Андриа предположил, что, может быть, мы сумеем найти ответ, если попробуем включить магнитофон. И действительно, стоило ему запустить кассету, как знакомый механический голос тут же появился. Он дал нам понять, что это силы перенесли меня из Нью-Йорка в Оссининг. После этого голос обратился к нам с разъяснением планов на будущее для меня и Андриа. Послание было довольно коротким. В нем шла речь о тех сложностях в отношениях, которые возникли между нами, и о том, что мне теперь предстоит действовать в основном в одиночку. Закончилось все довольно абстрактными высказываниями на тему о том. что свободная душа и волеизъявление человека всегда должны доминировать.

Все это время Сольвейг Кларк провела в поезде, который двигался в направлении Оссининга. Вот что она впоследствии написала по этому поводу:

«Я обещала Андриа Пухаричу, что приеду на несколько дней', чтобы помочь ему в работе над книгой. Мы договорились, что я буду добираться в Оссининг на поезде, который прибывает туда в 19.04. Он пообещал встретить меня на станции. Поезд пришел вовремя, но Андриа нигде ни было. Я ждала десять минут, думая, что он вот-вот появится. Но когда осталась одна-одинешенька на всей станции, то пошла к ближайшему телефону и набрала номер Андриа. Каково было мое удивление, когда я услышала голос Ури. Дело в том, что я с ним говорила в тот день, но он мне ничего не сказал о том, что собирается к Андриа. Я сразу почувствовала, что что-то случилось. Мне показалось, что там у них был включен магнитофон. Ури только сказал: „Мы приедем через 15 минут“ — и повесил трубку. Я ждала, готовясь к чему угодно. Они приехали на станцию в „Фольксвагене“ Андриа. Его „Мерседес“ был в это время в ремонте. Я села на заднее сиденье. Как я уже упомянула, Ури вовсе не планировал ехать в Оссининг в ту пятницу. У него было назначено свидание с девушкой.

Когда мы добрались до дома Андриа и он включил свет на веранде, я все увидела. Картина была ужасной. Огромная дыра в сетке от насекомых, натянутой очень высоко. Перевернутый и сломанный столик, повсюду осколки разбитого стекла. Ури к этому времени уже успокоился, преодолел испуг и был только заметно озадачен. Если бы это случилось с кем-нибудь другим, я уверена, что этот человек едва ли сумел бы сохранять самообладание, а то могло бы и сердце не выдержать. Я горжусь Ури, силой его ума и воли, удивляюсь его прекрасной спортивной форме — словом всем, что позволило ему держаться в уравновешенном состоянии. Его еще как-то хватило на шутки и юмор. Создавалось впечатление, что все в порядке, все так и должно было быть».

Я привел здесь слова Сольвейг, потому что у нее очень светлый ум и она очень наблюдательна. Кроме того, ее появление в Оссининге было весьма кстати. Дело в том, что — не знаю почему — я в жизни никогда не был таким голодным, как в тот вечер. Она быстро приготовила нам омлет и салат, пока мы пытались сообразить, что же все-таки случилось. На всякий случай Андриа взял фонарь и пошел посмотреть, нет ли каких-нибудь следов на траве возле веранды. Следов не было. Мы оба все осмотрели, проверили сетку. Никаких сомнений не было — она была прорвана чем-то тяжелым, влетевшим в окно со стороны улицы. Причем дыра располагалась очень высоко, где-то на расстоянии шести или семи футов над землей. Вокруг абсолютно ничего не было. Я постоянно спрашивал себя: как же так? Почему я ничего не чувствовал, никакого ощущения полета. Словно я вообще не был в Нью-Йорке, а просто сразу же возник в воздухе, возле этой злосчастной сетки. Все произошло так быстро: полет через сетку, падение на стол, разбитое стекло. Я вспоминал, как ударил левую ногу, упал на пол, как обнаружил себя с ужасом в 36 милях от Манхэттена. Что происходило с моим телом? Был ли я действительно разорван на молекулы или, быть может, прошел через какое-то неизвестное измерение. Что со мной случилось? Я не знал. Пленки также не вдавались в подробности. И каким образом через все это вместе со мной прошел бинокль? Чем больше я думаю об этом, тем больше вижу, какие мы все маленькие, сколько всего еще не знаем, сколько нам предстоит познать. Если радиоприемник подключить к слишком мощному источнику тока, он перегорит. Точно так же обстоит дело и с нашими мозгами. Если мы вдруг сразу узнаем слишком много, то можем сойти с ума. Поэтому я, может быть, даже не хочу знать об этом все. Пусть лучше все идет своим чередом. Я не хочу брать на себя перегрузку. Хотя люблю работать на всю катушку, что называется.

Мы поужинали тем, что для нас приготовила Сольвейг. Я почувствовал себя значительно лучше и попросил Андриа, чтобы он, если может, отвез меня обратно на Манхэттен. «После того что случилось, я тебя куда угодно отвезу», — сказал он.

Было довольно холодно, а я был очень легко одет. Мы втроем сели в «Фольксваген» и отправились на Манхэттен. По дороге мы с Андриа снова заговорили о том, что услышали на пленке. Кассету мы взяли с собой и решили еще раз попробовать включить ее. К нашему удивлению, запись в этот раз не была стерта и Сольвейг удалось услышать этот странный голос. Она потом сказала, что это произвело на нее огромное впечатление. Сольвейг хорошо владеет несколькими языками и всегда с интересом подмечает различные оттенки и акценты речи. Про голос, который она услышала на пленке, Сольвейг сказала, что ничего особенного в лингвистическом смысле из себя он не представлял, пожалуй, кроме того, что говорил он по-английски очень правильно, как по-написанному, а от обычного человеческого голоса отличался лишь тем, что в нем как бы не было жизни: ни юмора, ни индивидуальных особенностей, ни смысловых ударений. Все произносилось очень плавно и монотонно. Он не показался ей страшным, а скорее волевым, командным.

Наша обратная дорога в Нью-Йорк заняла чуть меньше часа. Только в машине я наконец полностью осознал, что добрался до Оссинйнга, не пользуясь никаким из известных че: ловечеству видов транспорта. Эта мысль вдруг ужаснула меня, причем на сей раз шок был весьма сильным. Долгая утомительная дорога, бесконечный поток машин, огни большого города — все эти обычные приметы нашего возвращения напоминали мне совершенно иной путь, который я проделал только что в Оссининг. Потом я вспомнил о других вещах, которые произошли в последнее время. Подумал о собаке Андриа, о тех предметах, которые то исчезали, то снова появлялись в домах людей и лабораториях известных ученых. Все это указывало на существование совершенно иного измерения времени и пространства, перед которым бессильна пока наука и которое мы, люди, чаще всего называем просто чудом. Я чувствовал, что мне суждено сыграть какую-то особую роль в их сближении — науки и чуда. Чем больше я думал об этом, тем увереннее и спокойнее становился. Мне выпала большая удача и честь стать одним из проводников этих огромных энергий, нуждающихся только в том, чтобы их узнали, открыли и исследовали.

Ощущение это приходило ко мне не только в виде символов, таких, скажем, как сгибание металла или исчезновение предметов. Оно приходило ко мне и через поэтические строки, которые словно лились через меня. Я никогда не сочинял стихи специально — они возникали во мне как бы сами по себе, дополняя то, что мне не удавалось выразить в процессе демонстрации. Быть может, и в них заложен какой-то тайный, неразгаданный пока мной смысл.

Обо всем этом я размышлял, сидя в «Фольксвагене» той холодной ночью, когда мы возвращались в Нью-Йорк. Возвращение из путешествия, которое заняло у меня, быть может, какую-то сотую долю секунды несколько часов назад. Я понимаю, что все это, может быть, выглядит так же дико и немыслимо, как научная фантастика. И тем не менее так оно и было 9 ноября 1973 года где-то после шести часов вечера. И если это произошло тогда, то неизбежно повторится и когда-нибудь в будущем. Чем бы все это ни объяснялось: таинственным «Спектра», каким-то НЛО или магнитофонным голосом — я убежден, что их существование не иллюзия, не плод больного воображения, не шутка природы, а сущая реальность.

Разумеется, не Бог в нашем традиционном представлении, а скорее какая-то великая, разумная, межкосмическая энергия, которая служит нам и служит Богу в одно и то же время.

Когда я пытался для себя это объяснить, ко мне пришли слова, которые совсем не обязательно называть поэзией, но которые я постарался запомнить и записать. Они как вспышки света, озарения, которые проливают свет чуть дальше, чем узкие возможности нашего видения. Вот послушайте:

Я убежден, что тайны Вселенной будут открыты, прорвутся к людям и все эти феноменальные энергии станут ключом к восстановлению гармонии и порядка. И вовсе не в каком-то отдаленном будущем, а совсем скоро.