Дженни! – воскликнул Питер. – Мы поедем к мистеру Гримзу? Ох, как хорошо!

Дженни перестала плакать и еще глубже зарылась мордочкой в мех.

– Неужели ты не сердишься?.. – проговорила она.

– Конечно, нет!.. – ответил он. – Мне очень нравится мистер Гримз, а главное – ему без нас плохо.

– Не надо…– перебила его Дженни. – Не говори, мне стыдно. Никогда не забуду, как он стоял в дверях и звал нас, и просил…

– Чего ж ты злилась на него? – удивился Питер.

– Я знала, что ты прав, – ответила Дженни. – Я поступила тогда жестоко, не по-кошачьи. А ты был добрый, и ты был прав… вот я и злилась. Потому я и в Глазго сбежала… Я думала, ты отвлечешься, забудешь… Да что там, я сама надеялась забыть! И не могла!

Дженни вынырнула из меха Питера, перевела дыхание и лизнула себе бок.

– Когда я упала в воду, – продолжала она, – я решила, что это мне за грехи. Я страшно испугалась за тебя, и больше я ничего не помню… Но когда я очнулась, и ты меня лизал, и я все узнала, я решила вернуться к мистеру Гримзу, только не решалась тебе сказать. А когда мы застряли наверху, я дала себе слово: останемся живы – скажу. Люди говорят, у нас, у кошек, девять жизней. Какая чепуха! Спасешься раз, спасешься два, а когда-нибудь и не спасешься. Если бы мы могли добраться до Лондона…

– Да мы можем! – вскричал Питер. – Бежим!

– Куда? – спросила Дженни.

– На корабль! Я его видел сверху. Сегодня утром из трубы валил дым. Он вот-вот отчалит.

Дженни глубоко вздохнула от радости.

– Как хорошо, когда с тобой мужчина! – сказала она. – Бежим.

И они побежали, не по-кошачьи, не перебежками, – а впрямую, понеслись вскачь и подоспели к самому отплытию. Корабль, собственно, уже отчалил, но они взбежали по сходням, меховыми птицами перелетели с разгона несколько ярдов и опустились прямо на грудь судовому плотнику.

– Вот это да! – закричал он, падая навзничь. – Вернулись! – Питер и Дженни кинулись в камбуз. Кок тут же налил им молока, приговаривая: «Успели? Заголодали? А где билеты, крыски-мышки?» – и кормил их и кормил, а потом бросил им кость, в которую они вгрызлись с двух сторон.

До самого Лондона они только и делали, что ели и спали. Работы почти не было. Должно быть, кто-то из уцелевших рассказал, какой террор царил на корабле, и мышиная братия решила воздержаться от плавания в столицу.