Но если маркиз не сомневался в способности миссис Харрис разыскать пропавшего отца, то сама миссис Харрис начала испытывать некоторое беспокойство. Не удивительно – ведь тот человек, насчет которого она была так уверена, что ринулась к нему через океан, оказался не тем!

Свойственные настоящим кокни ум и сообразительность помогли ей без особого труда найти определенного мистера Джорджа Брауна из Кеноши, Висконсин, упомянутого в газетном объявлении – но увы, он оказался не тем Джорджем Брауном, которого она искала; а найти нужного среди миллионов людей, в стране, размеры которой не сумели уменьшить по-настоящему даже реактивные самолеты, – эта задачка была потруднее. Так, она к своему ужасу обнаружила, что в одном только Манхэттене, если верить телефонной книге, проживало ни много ни мало – тридцать семь Джорджей Браунов, столько же в Бруклине и десятка по два в каждой из остальных трех частей Нью-Йорка. Очевидно, можно было предположить, что примерно такое же число Джорджей Браунов можно найти в Чикаго, Детройте, Лос-Анджелесе, Сан-Франциско, Филадельфии или Новом Орлеане; притом не было никакой гарантии того, что искомый Джордж Браун живет в одном из этих больших городов. Он с равным успехом мог выращивать табак и владеть богатой фермой где-нибудь на Юге, управлять текстильной компанией в Новой Англии или быть хозяином рудников или шахт на Дальнем Западе. Из ВВС на ее письмо ответили, что в архивах хранятся сведения о четырехстах пятидесяти трех Джорджах Браунах – "чтобы мы могли помочь Вам найти сведения об интересующем Вас военнослужащем, просим Вас указать часть, в которой служил мистер Браун, а также его личный номер".

Миссис Харрис впервые осознала грандиозность задачи, которую она себе поставила. Она поняла также, что позволила своей романтической натуре увлечь себя в авантюру, кинулась очертя голову в чужую страну, да еще связав себя заботой о ребенке (по крайней мере, когда она заберет его у маркиза, понадобится прятать мальчика от ее хозяев, хоть они и милые люди).

Ветрянка Генри была в известном смысле удачей – теперь у миссис Харрис было больше времени подготовиться к тому, что придется день и ночь как-то прятать Генри в пентхаусе. Увы, миссис Харрис впервые ощутила холодок вероятной неудачи.

Впрочем, она не позволила себе предаваться унынию, сохраняла свою обычную бодрость духа и выполняла свою работу так же усердно, как всегда. Под ее эгидой дом Шрайберов процветал. Миссис Баттерфильд, которую отсутствие Генри в значительной степени освободило от ее страхов, готовила блюда, достойные стола ангелов; в штат была принята дополнительная прислуга, и миссис Харрис учила новичков тому, что такое по-настоящему чистый дом и как его таким сделать; а миссис Шрайбер, стараниями миссис Харрис избавленная от забот, начала устраивать приемы, которые ожидаются от такого человека, как ее супруг.

В связи с обязательствами, которые налагает роль ведущего лица одной из крупнейших телекинокомпаний Америки и его супруги, Шрайберам пришлось иметь дело со множеством довольно-таки отталкивающих личностей. В эту категорию входили газетные рецензенты, в чьей власти было воспеть или облить грязью продукты шоу-бизнеса, в которые были вложены миллионы и миллионы долларов, исполнители рок-н-ролла и "народных" песен, продажные и хитрые профсоюзные боссы, которых надо было умаслить деньгами и лестью – не то они запросто могли остановить работу на студии, ненормальные телережиссеры, которые в силу своей профессии находятся всего в одном шаге от настоящего помешательства, болезненные нервные авторы, которых надо баловать, чтобы получать с них ежедневный урожай глупостей для помола на студийных мельницах, а также самые разнообразные актеры и актрисы, звезды, шикарные кинодивы и кинокрасавчики.

Раньше миссис Харрис видела многих из них в кино, на телеэкране или в газетах – а теперь они толпились вокруг ломящихся от угощения столов Шрайберов, поглощая приготовленные миссис Баттерфильд сочные ростбифы и йоркширский пудинг, всего на расстоянии вытянутой руки от миссис Харрис.

Не все из них, конечно, были так ужасны, как можно бы предположить, но более или менее приятные люди были среди этой публики в явном меньшинстве.

И вот миссис Харрис в элегантном черном платье с белым передником, которые были куплены для нее миссис Шрайбер, на приемах исполняла роль подавальщицы – она убирала посуду, подавала соуса, подливки и сырные печенья, а временный камердинер и старшая подавальщица занимались подносом собственно еды, которой было уготовано исчезнуть в ненасытных утробах знаменитостей.

Если у миссис Харрис и были какие-то слабости кроме ее романтического духа, так это было ее преклонение перед служителями театра, кинематографа и телевидения. И она любила и лелеяла иллюзии, которые эти люди для нее создавали.

Ада Харрис сама была женщиной, что называется, нравственной – у нее был свой собственный, довольно строгий кодекс поведения. И она не терпела некрасивого или безнравственного поведения других людей. Однако к людям из мира шоу-бизнеса мораль была попросту неприменима – миссис Харрис признавала за ними право жить в собственном мире и иметь свои, отличные от обычных, этические нормы. Поэтому пятничные приемы были для миссис Харрис почти райским блаженством – она никогда не рассчитывала оказаться так близко к Парнасу. Только представьте себе – в четверг она, отпросившись на вечер, видит знаменитого Джеральда Гэйлорда на гигантском, с двухэтажный дом размером, киноэкране в мюзик-холле Радио-Сити, а уже в пятницу любуется этой звездой въяви – знаменитость на расстоянии вытянутой руки от нее поглощает одну за другой шесть порция мартини. Это ли не счастье?

Или вот Бобби Томс – юная звезда рок-н-ролла, красавчик с пышными кудрями. Миссис Харрис готова была закрыть глаза на то, что этот, в сущности, еще мальчик напился пьян в самом начале приема и позволил себе весьма непристойно выражаться при дамах – в тот вечер в ругани его смогла превзойти лишь прелестная инженю Марселла Морелл; впрочем, сия дива была так очаровательна, что даже срывавшиеся с ее восхитительных уст непристойности казались как бы изящными любому, кто относился к миру экрана и сцены так же, как миссис Харрис. Был тут и исполнитель так называемых "ковбойских и народных песен" Кентукки Клейборн – этот заявлялся на прием в заскорузлых от грязи джинсах, лоснящейся черной кожаной куртке и с ногтями цвета национального траура; приходил знаменитый комик, который и в жизни был смешным и веселым человеком; танцоры, герои-резонеры, травести, герои-любовники и комические старухи, молоденькие актрисы в пышных туалетах – словом, подлинный рай для таких ценительниц прекрасного, как миссис Харрис и миссис Баттерфильд (последняя получала от подруги подробнейшие отчеты о всех приемах и о том: кто из знаменитостей на них был, как выглядел, сколько выпил и что отколол).

Впрочем, приходится добавить, что при всей своей терпимости и широте взглядов (в особенности когда речь шла о мире искусства), миссис Харрис вскоре обнаружила в бочке меда изрядную ложку дегтя – и то был вышеупомянутый эстрадный "ковбой", который сумел так себя поставить, что, немного пообщавшись с ним, любой начинал испытывать непреодолимое отвращение, и миссис Харрис не была тут исключением.

Миссис Шрайбер, правда, еще до первого явления Кентукки Клейборна на званый вечер предупредила миссис Харрис, что следует готовиться к худшему – она была уверена, что миссис Харрис не приходилось встречать ничего подобного этому чуду природы в Лондоне, и попыталась как-то подготовить миссис Харрис к возможному потрясению. "Видите ли, – объясняла она, – мистер Клейборн считается чем-то вроде гения. Я имею в виду, что он – идол подростков, и склонен к некоторой… э-ээ… экстравагантности. Однако он очень нужен моему мужу, он хочет подписать с мистером Клейборном контракт, и этот контракт стал бы хорошим пером на шапку Джоэля: заполучить Кентукки Клейборна мечтают многие компании!"

Уже тогда это имя вызвало у миссис Харрис скверные ассоциации, хотя она не сразу поняла, какие именно – покуда не вспомнила вечер, с которого, собственно, и началось это ее приключение, свою маленькую квартирку на Бэттерси и мерзких Гассетов за стенкой, которые использовали завывания "ковбойского исполнителя" Кентукки Клейборна, чтобы заглушить крики и плач маленького Генри.

Благодаря неизвестному закону природы, согласно которому прислуга знает всё, что как-то связано с хозяевами, впитывая информацию не только ушами, но как бы всеми порами кожи, миссис Харрис вскоре выяснила и сообщила миссис Баттерфильд, что этот Кентукки Клейборн, вынырнувший из ниоткуда где-то на Юге США, сделал головокружительную карьеру как исполнитель "ковбойских" песен, потому что ему удалось потрафить вкусам подростков, что повлекло за собой настоящую войну дельцов шоу-бизнеса за право подписать со знаменитостью контракт.

Мистер Шрайбер, за короткое время сделавшийся заправским киномагнатом высокого класса, не боялся рисковать, ставил по крупному и вскоре на два корпуса обошел соперников. Его адвокаты и агент Клейборна, некий мистер Хаймен, как раз сейчас отшлифовывали текст контракта, согласно которому певец должен был получить десять миллионов долларов за пять лет выступлений – сумма настолько огромная, что не только миссис Харрис, но и весь мир шоу-бизнеса были потрясены.

А пока что надо было стараться поддерживать мистера Клейборна в хорошем настроении, что было куда как непросто – даже миссис Харрис при всем ее почтении к служителям муз видела, что какой бы звездой не был Кентукки Клейборн, но как человек он отличался тщеславием, мелочностью, эгоизмом, жадностью, был крикливым хамом, грубияном и занудой, да и умом не блистал. Как сказал мистеру Шрайберу мистер Хаймен, агент Клейборна – "А чего вы, собственно, от него хотите? Он, конечно, ничтожество, но ничтожество с талантом, и сопляки от него в восторге".

И это было правдой – поскольку это, в общем, верно для всех отталкивающих личностей, которым удается пробиться к вершинам мира эстрады и кино. Сейчас ему было лет тридцать пять; это был далеко не красавец – редеющие уже волосы, глубоко посаженные глаза, сизые от щетины слегка одутловатые щеки. На своем Юге Кентукки Клейборн зарабатывал пением под собственный аккомпанемент на гитаре "народных" песен в кабачках и дешевых ночных клубах – и сумел стать национальной сенсацией. Его манера поведения на сцене, его голос, его взгляд рождали воспоминание о пионерах-первопроходцах, одиночках среди глуши Америки далекого прошлого.

Хотя его прошлое не афишировалось, ясно было, что происходит Клейборн из бедняков – а если называть вещи своими именами, из "белого отребья" Юга. В пользу такого предположения говорило, в частности, то, что неожиданная слава, богатство и поклонение публики сделали его еще бoльшим приверженцем крепкой выпивки (бурбона по большей части). В дополнение ко всем уже упомянутым прелестям, Клейборн жевал табак, не считал нужным не только стричь, но и чистить ногти, пренебрегал зубной щеткой и не злоупотреблял ни мытьем, ни стиркой.

Шрайберам приходилось со всем этим мириться, поскольку Клейборн был слишком им нужен; гости терпели его потому что большинство из них хорошо относились к Шрайберам, вдобавок многие сами происходили из низов и, в общем, притерпелись.

Миссис Баттерфильд тоже вскоре начала испытывать к Кентукки Клейборну, мягко говоря, не самые лучшие чувства. Дело в том, что сей последний повадился делать о стряпне миссис Баттерфильд нелестные замечания, которые, когда двери на кухню отворялись для подачи очередной перемены блюд, были отчетливо в кухне слышны; а то, что миссис Баттерфильд почему-либо не слышала, миссис Харрис подробно ей пересказывала.

Когда речь шла о себе, любимом, либо о чем-то, что его интересовало или раздражало, мистер Клейборн бывал громогласен и несдержан. Так, однажды миссис Баттерфильд сготовила действительно великолепное сырное суфле – но эстрадный ковбой, понюхав блюдо, пренебрежительно оттолкнул его, заявив со своим протяжным южным выговором, глотая звуки и растягивая слова:

– Тю-уу! Ну и вонища, прям носки вареные! Не, по мне так ничо нету лучше доброй южной кухни – вот сальца поджарить с ботвой от репы под стаканчик кукурузовки, или цыпленочка по-южному в масле зажарить как следует, и чтоб с картошкой и кукурузой – это я понимаю, это мужская еда. А эту иностранную хреновину я есть не могу, в рот не полезет. Так что вы это дело ешьте, а я покуда подожду, может, дадут мясца с картошкой!

Во время другого приема он произнес спич во славу своих предрассудков:

– Я вам вот чо скажу, я кого не терплю, дак это ниггеров, негролюбов и инострашек всяких. Я вот чо скажу – увезите ниггеров туда, откудова они приехали, и инострашек больше не пускайте. И будет у нас как есть божье царство.

Во время этой речи бедная миссис Шрайбер мучительно покраснела, а многие из гостей выглядели так, словно готовы были вот-вот взорваться. Но поскольку всех предупредили, что в раздражении Кентукки Клейборн может запросто прекратить переговоры о контракте, все смолчали.

Миссис Харрис изложила после этого подруге свое мнение в простых, кратких и живописных словах, бывших в ходу у менее утонченных обитателей Бэттерси, закончив свое описание (которое мы, к сожалению, по некоторым причинам не решаемся воспроизвести здесь) так:

– И когда он говорил так про иностранцев, он пялился прямо на меня. Уж и не знаю, как я сумела удержать язык за зубами!

Когда мистер Шрайбер выразил свой протест агенту Клейборна и попросил его оказать какое-либо цивилизующее воздействие на подопечного, мистер Хаймен меланхолически ответил:

– Что с ним поделаешь – такой уж он от природы. Как говорится, "естественный человек". За это его и обожают миллионы американских ребят. Он такой же, как они. Вымойте его и упакуйте в обезьяний костюмчик – и вы его испортите. Он вам принесет кучу денег – чего вам еще надо?…