На самом деле миссис Харрис, разумеется, понимала, что для нее путешествие в Америку не более реально, чем полет на Луну. Да, в свое время она пересекла Ла-Манш, а современная авиация превратила Атлантический океан всего лишь в несколько часов полета над водой; но стоимость такого путешествия да еще и проживания в Америке делали его нереальным. Миссис Харрис сумела скопить денег на платье от Диора и поездку в Париж путем двухлетней экономии и тяжкого труда; но то была мечта ее жизни, и к тому же та поездка отняла у миссис Харрис слишком много сил. Сейчас она была старше и не чувствовала себя в силах скопить сумму, необходимую на столь грандиозную экспедицию.

Ее диоровской авантюре положил начало выигрыш сотни фунтов в футбольную лотерею – без этой сотни миссис Харрис вряд ли начала бы копить остальные триста пятьдесят. Она и сейчас продолжала играть в лотерею, но – уже без веры в удачу, которая порой сама по себе эту удачу привлекает. Слишком хорошо было ей известно, что молния не ударяет дважды в одно место.

И все же в тот самый миг, когда маленький Генри на кухне No.7 по Виллис-Гарденс получал, под гнусавые завывания Кентукки Клейборна, очередную порцию колотушек, в тот самый вечер, когда его в очередной раз отправили в постель голодным, судьба уже обратила внимание не только на него, но и на миссис Харрис с миссис Баттерфильд – хотя, конечно, никто из троих об этом не подозревал.

Нет-нет, никакого чуда не произошло. Не случилось ничего более сверхъестественного, чем беседа двух человек, сидевших напротив друг друга за широким столом в одном из офисов гигантской кино- и телекомпании в шести тысячах миль от Виллис-Гарденс, в Голливуде. Двое сидели, беседовали и смотрели друг на друга с тем ядом во взоре, какой доступен только по-настоящему алчным пиратам бизнеса, схлестнувшимся в битве за власть,

Семью часами, ста тремя чашками кофе и сорока двумя гаванскими сигарами позже этот яд все еще сочился из глаз собеседников, но битва была уже закончена и секретарша уже отправила телеграмму, оказавшую впоследствии как прямое, так и косвенное влияние на множество самых разных людей, некоторые из которых и слыхом не слыхали о "Нортамерикан Пикчерс" – Североамериканской Корпорации Кино и Телевидения.

Среди тех клиентов, у кого миссис Харрис убиралась не только регулярно, но и с удовольствием – все мы люди со слабостями, и даже у лондонской уборщицы могут быть любимцы, – была чета Шрайберов, занимавших шестикомнатные апартаменты на верхнем этаже одного из реконструированных зданий на Итон-Сквер. Джоэль и Генриетта Шрайбер были обыкновенными американцами из среднего класса. Последние три года они жили в Лондоне, поскольку мистер Шрайбер был представителем «Нортамерикан Пикчерс» – Североамериканской Корпорации Кино и Телевидения – в Европе.

Именно благодаря любезности Генриетты Шрайбер миссис Харрис смогла в свое время обменять запрещенные к вывозу из Соединенного Королевства фунты на доллары, которыми и заплатила за вожделенное платье от Диора. Ни та, ни другая дама не подозревала, что тем самым они нарушили закон. Миссис Шрайбер понимала так, что в результате произведенного обмена фунты остаются в Британии, а британское правительство того и хочет, верно? Увы, миссис Шрайбер относилась к той категории людей, которые не слишком хорошо разбираются в подобных тонкостях и не представляют, как действуют (или, скажем, должны действовать) законы.

Благодаря ежедневной помощи миссис Харрис, миссис Шрайбер мало-помалу училась вести домашнее хозяйство в Лондоне, делать покупки на Элизабет-Стрит и даже готовить самой – в то время как заботами миссис Харрис ее квартира сохраняла безупречную чистоту. Надо заметить, что первые признаках каких-либо изменений или проблем повергали миссис Шрайбер в трепет. Будучи вынуждена до прибытия в Англию мириться с той прислугой, какая доступна в Нью-Йорке, миссис Шрайбер преклонялась перед миссис Харрис – такой умелой, расторопной, энергичной, не теряющейся ни перед какими трудностями.

Ее супруг, Джоэль Шрайбер, как наполеоновский солдат, носивший в своем ранце маршальский жезл, носил в своем портфеле печать президента корпорации – пока воображаемую. Это был классический трудяга-бизнесмен, поднявшийся по лестнице "Нортамерикан Пикчерс" от места младшего клерка – мальчика на побегушках – до генерального представителя корпорации в Европе. Все это время он занимался исключительно деловой стороной деятельности корпорации, однако втайне лелеял мечту о том, как бы он работал с производством фильмов, стань он вдруг президентом корпорации. Но президентское кресло было от него так далеко, что он не говорил о нем даже с Генриеттой. Увы, тот вид деятельности, каким занимался мистер Шрайбер, не вел в совет директоров, не позволял надеяться когда-нибудь определять творческую политику корпорации, не обещал близкого знакомства со звездами экрана.

И все же телеграмма, отправленная после вышеупомянутой беседы в Голливуде, была адресована никому иному, как мистеру Джоэлю Шрайберу, и содержала указание переехать в Нью-Йорк для принятия на пятилетний срок поста президента корпорации "Нортамерикан Пикчерс". Дело в том, что из двух компаний – крупнейших акционеров корпорации, боровшихся за власть в ней, – ни одна не оказалась достаточно сильна, чтобы посадить в президентское кресло своего человека. Окончательно выбившись из сил в этой борьбе, они сошлись на том, что бразды правления будут переданы, в порядке компромисса, "темной лошадке" – человеку, не принадлежащему ни одному из соперников, и выбор пал на Шрайбера.

За телеграммой, доставленной в офис Шрайбера в Лондоне вечером того же дня, последовала телефонная конференция, во время которой пять человек – один в Лондоне, двое в Калифорнии и двое в Нью-Йорке – беседовали при посредстве пяти телефонных трубок так, словно находились в одной комнате; и когда мистер Шрайбер, невысокий коренастый человек с голубыми глазами, вернулся домой, его распирали удивительные, потрясающие новости. Он не мог сдержать себя и выложил все прямо с порога:

– Генриетта, случилось чудо! У меня поразительные новости – и я не шучу! Я теперь президент "Нортамерикан Пикчерс"! Они переносят штаб-квартиру в Нью-Йорк, и мы должны выехать туда через две недели. Жить будем на Парк-Авеню, корпорация уже нашла там для нас квартиру, это сдвоенный пентхаус. Так что я теперь большая шишка! Ну, как тебе это?

Супруги любили друг друга и поэтому первым делом обнялись на радостях, а потом мистер Шрайбер покружил жену по комнате в восторженном танце, пока она не запыхалась.

– Ты это заслужил, Джоэль! – воскликнула она наконец. – Они должны были сделать это уже давно.

Сказавши это, миссис Шрайбер, чтобы успокоиться и собраться с мыслями, подошла к окну, выходившему на спокойную и зеленую Итон-Сквер – движение на ней уже стихло,. – и со вздохом подумала о том, что уже успела сильно привязаться к этому городу и этому дому – и о том, как она боится возвращения в сумасшедшую суету и круговерть нью-йоркской жизни.

Мистер Шрайбер, вне себя от волнения, бегал по квартире. Новое назначение было слишком неожиданным и волнующим.

– Генриетта, – сказал он вдруг, – а вот был бы у нас сын, он сейчас гордился бы своим стариком, правда?

По правде сказать, это был удар ниже пояса, хотя мистер Шрайбер, конечно, и в мыслях не держал упрекнуть свою жену. Она это понимала – не такой был человек Джоэль, – она знала, что это всего лишь прорвалась его давняя мечта быть не только мужем, но и отцом, и что сегодня, когда в его судьбе произошел неожиданный взлет, это желание усилилось… но слова мужа укололи миссис Шрайбер в самое сердце. Повернувшись к нему, она сказала:

– О Джоэль, я так горжусь тобой!… – но в ее глазах блестели слезы.

Муж сразу понял, что причинил ей боль. Он подошел к ней и, нежно обняв за плечи, проговорил:

– Прости меня, Генриетта – я не хотел тебя обидеть. Подумай лучше о том, что мы все-таки счастливая пара. И о том, как нам повезло. Представь себе, как славно мы заживем в Нью-Йорке. А какие приемы ты будешь устраивать для всех этих звезд и знаменитостей!… Ты будешь "хозяйка лу-учшего в городе дома", как в песне.

– Но, Джоэль, – всплеснула руками миссис Шрайбер, – мы так давно уехали из Америки, я уж и не говорю про Нью-Йорк! Я просто боюсь!

– Пфе, – фыркнул муж, – чего тут бояться? Перемена мест, смена впечатлений – это всегда только на пользу. А с домом ты справишься превосходно, особенно теперь, когда мы богаты и можем нанять сколько угодно прислуги.

Но миссис Шрайбер действительно беспокоилась – и будущая жизнь продолжала тревожить ее и назавтра, когда окрыленный супруг на розовом облаке полетел в свою контору.

Она живо представляла себе бездельников, нерях, неповоротливых неумех, вороватых проныр и дармоедов, съехавшихся в Америку со всех концов света и предлагавших свои услуги в качестве "опытной прислуги с рекомендациями". Перед ее внутренним взором шли вереницы эмигрантов, которые не были никому нужны дома и потому отправились за океан в поисках удачи: словаки, литовцы, боснийцы – работавшие у нее в разное время лакеи и слуги с грязными ногтями, желтыми от дрянных сигарет пальцами (а пепел от этих сигарет они стряхивали где придется, на ковер – так на ковер, на стол – так на стол). Она пыталась нанимать быкообразных шведов и финнов с телячьими глазами, заносчивых до наглости пруссаков, ленивых ирландцев, еще менее трудолюбивых итальянцев и абсолютно непостижимых азиатов… Она перепробовала всех и, по горло сытая иностранцами, перешла на американскую прислугу. Она нанимала и цветных, и белых, и проживающую прислугу (которая прикладывалась к бутылкам в баре и беззастенчиво пользовалась хозяйкиной косметикой), и приходящую (которая приходила поутру, весь день изображала, что трудится, а вечером уходила, унося в сумке или под платьем сувенир из хозяйкиного гардероба, в простоте душевной взятый без ведома владелицы). Они не умели: вытирать пыль, полировать мебель, чистить серебро, мыть посуду, натирать полы. Зато они: шлепали с улицы в комнаты, оставляя грязные следы, часами стояли, как статуи, опершись на щетку, били дорогие блюда, роняли антикварный фарфор, сбрасывали с каминной полки старинные безделушки, рвали обивку мебели и белье, прожигали окурками дыры в коврах, чем наносили урон как дому миссис Шрайбер, так и ее душевному спокойствию. И им было неведомо чувство гордости домом и прекрасными вещами, которое составляет неотъемлемую часть характера хорошей прислуги.

Она припомнила кстати и целую плеяду так называемых кухарок с кислыми физиономиями – старания каждой из них прибавили в свое время седых волос миссис Шрайбер. Одни из этих кухарок умели стряпать, другие нет; но все были дамами, неприятными во всех отношениях, со скверным характером, раздражительными и делавшимися, вне зависимости от срока их службы, тиранами в доме. Некоторые из них были слегка тронутыми, прочих всего один шаг отделял от палаты с пробковой обивкой и смирительной рубашки. Ни одна из них не проявляла ни малейшего внимания к хозяйке и никогда не отступала от тех правил, которые сама же и устанавливала, исходя единственно из соображений собственного удобства…

В двери щелкнул ключ, она распахнулась настежь, и в квартиру торжественно вступила миссис Харрис, по обыкновению оснащенная своей невероятной сумкой, набитой всякой всячиной, одетая в слишком длинное, не первой молодости пальто, пожертвованное кем-то из клиентов, с украшенной цветочками шляпкой на голове – шляпка тоже досталась миссис Харрис от ее клиента (давно покинувшего земную юдоль), и ее можно было бы принять за экспонат музея древностей, если бы не очередной каприз моды, возродивший к жизни подобные диковины.

– С добрым утром, мадам! – бодро приветствовала она миссис Шрайбер. – Я сегодня пораньше пришла – вы вчера сказали, что вечером гостей ждете, так я решила, что надо бы прибраться получше, чтоб вам лицом в грязь не ударить.

Миссис Шрайбер, только что перебиравшей в памяти длинный ряд скверной прислуги, с которой ей когда-либо приходилось мучаться, миссис Харрис представилась настоящим ангелом-хранителем – и прежде чем она успела сообразить, что делает, она бросилась к маленькой уборщице, обняла ее и воскликнула:

– Ох, миссис Харрис, вы не представляете, как я вам рада! Как рада!

И тут она вдруг разразилась слезами. Вероятно, миссис Харрис, в ответ на неожиданно бурное приветствие ласково похлопавшая ее по спине, помогла ей дать выход накопившимся эмоциям. Всхлипывая и вытирая глаза, миссис Шрайбер сбивчиво заговорила:

– О милая миссис Харрис, у моего мужа – чудесные перемены! Его повысили – и мы едем в Нью-Йорк… но я так боюсь! Я просто боюсь!…

Миссис Харрис еще не поняла толком, в чем дело; однако симптомы были налицо, а уж подходящее средство она знала: она поставила свою гигантскую сумку на пол, потрепала миссис Шрайбер по руке и ласково сказала:

– Ну полно, милочка, полно. Не надо так расстраиваться. Все хорошо. Вот сейчас я вам чашечку чайку сооружу, и все будет в порядке.

Миссис Шрайбер сразу почувствовала себя лучше и ответила:

– Спасибо, только вы и себе налейте, – и вскоре обе женщины сидели за кухонным столом, потягивали свежезаваренный чай, и миссис Шрайбер рассказывала сочувственно кивающей уборщице об удаче, неожиданно свалившейся на ее мужа, о предстоящих переменах в их жизни, об ожидающей их в Нью-Йорке огромной двухэтажной квартире в пентхаусе, об отъезде через две недели и, разумеется, о бедах с прислугой. Она с жаром поведала о кошмарах, ожидающих ее по ту сторону океана. Миссис Шрайбер стало полегче оттого, что она излила свою душу, а миссис Харрис почувствовала законную гордость от очевидного превосходства британской нации и в этой области – отчего ее симпатии к американке, честно и охотно признавшей это превосходство, заметно выросли.

Закончив рассказывать, миссис Шрайбер признательно посмотрела на маленькую уборщицу и добавила:

– Ах, если бы в Нью-Йорке нашелся кто-нибудь такой, как вы, кто мог бы помочь мне по дому хотя бы в первое время, пока я не освоюсь!…

Наступило молчание. Генриетта Шрайбер смотрела в глаза Аде Харрис, а Ада Харрис глядела в глаза Генриетты Шрайбер. Нельзя сказать, кому из них эта мысль пришла в голову раньше – скорее всего, обеих осенило одновременно. Но некоторое время обе сидели молча.

Наконец, миссис Харрис встала, прибрала посуду и промолвила:

– Ну, я думаю, пора браться за уборку.

– А я пойду посмотрю, что брать с собой в Нью-Йорк, – ответила миссис Шрайбер, и обе занялись делом. Обыкновенно когда они были вдвоем, они беседовали – точнее, говорила миссис Харрис, а миссис Шрайбер слушала. Но в этот раз обе молчали.

Вечером, когда миссис Харрис и миссис Баттерфильд по обыкновению встретились за чашкой чая, миссис Харрис объявила:

– Ну, Ви. держись за стенку, я тебе кое-что скажу. Мы едем в Америку!

Миссис Баттерфильд вскрикнула так, что в ближайших домах соседи выглянули на улицу, чтобы узнать, что случилось ужасного. Когда миссис Харрис удалось привести подругу в себя, та в страхе воскликнула:

– Ты что, не в себе, Ада?! И – ты сказала, что мы едем в Америку?!

Миссис Харрис самодовольно кивнула.

– Именно. Я ж тебе сказала – держись за стену! Миссис Шрайбер хочет попросить меня поехать с ней в Нью-Йорк, помочь ей там в первое время. Ну так вот, я собираюсь согласиться, но при условии, что она и тебя возьмет – кухаркой. Уж вдвоем-то мы живо отыщем отца малыша Генри!

Тем же вечером, когда мистер Шрайбер пришел с работы, Генриетта Шрайбер с порога встретила его словами:

– Ты только не сердись, Джоэль, но у меня возникла совершенно бредовая идея.

Вряд ли что-то могло рассердить мистера Шрайбера в его восторженном состоянии.

– Да, дорогая, в чем дело? – добродушно спросил он.

– Я хочу попросить миссис Харрис поехать с нами в Нью-Йорк.

Мистер Шрайбер не рассердился – но, по правде сказать, был ошарашен.

– Что?… – изумленно спросил он.

– Ну, только на несколько месяцев, пока мы не устроимся как следует и я не найду хорошую прислугу из местных. Ты просто не представляешь, какая она замечательная и как работает! Она все умеет и знает, что мне нравится. Джоэль, с ней мне так – спокойно!…

– Но – она поедет?

– Не знаю, – отвечала миссис Шрайбер, – но… я почему-то думаю, что да. Я бы ей предложила хорошее жалованье, и она бы согласилась. И потом, я думаю, что я ей нравлюсь и она может согласиться только из-за этого…

Мистер Шрайбер минуту размышлял, потом хмыкнул:

– Лондонская уборщица, кокни* , в пентхаусе на Парк-Авеню?…

Спустя несколько мгновений он, уже более мягко, добавил:

– Если тебе так будет легче, дорогая, пригласи ее. Я хочу, чтобы у тебя было все, чего ты хочешь.