«… Беру в руки исторический журнал нашей подводной лодки, — написал мне в одном из очередных писем бывший инженер-механик лодки Яков Спиридонович Коваленко, — читаю лаконичные записи (подробно записывать нам тогда было некогда) и вспоминаю все, что происходило с нами от записи 30 января до второй подобной записи, сделанной через десяток дней… Напряженное это было время. Нужно было прежде всего осмотреться и разобраться с неисправностями…»

— Да, так оно и происходило, — единодушно подтвердили члены экипажа Поспелов и Масенков, Павлятенко и Абалихин, Пихур и Булаевский. — Как только окончательно оторвались от преследования, сразу же всплыли в надводное положение, чтобы подзарядить аккумуляторную батарею и пополнить запасы воздуха высокого давления…

Занимались этим мичман Василий Иванович Поспелов, старшины и матросы Василий Пархоменко, Федор Данилов, другие моряки…

А тем временем в носовом отсеке возле торпедных аппаратов накоротке собрались торпедисты мичман Василий Федорович Осипов и Владимир Курочкин, герои дня — сигнальщик Анатолий Виноградов и гидроакустик Иван Шнапцев, моряки других боевых частей. Разговор зашел о том, как из четырехторпедного залп оказался трехторпедным.

— Дернул я рукоятку, — вспоминал командир отделения торпедистов Владимир Курочкин, чернобородый и черноусый богатырь, несколько лет носивший звание чемпиона Кронштадта по борьбе, — чувствую, вроде бы автомат-коробка сработала. Но ведь торпеда-то из аппарата не вышла! Уж это я как-нибудь понимаю… В чем же дело? В голове тысячи мыслей, а главная одна-единственная: что с кораблем будет, если торпеда торчит из аппарата?! Ведь в этом случае курок откинулся, машины торпеды заработали, вертушка инерционного ударника от встречного потока воды вращается. Еще немного — и ударники освободятся от стопоров. А там достаточно резкого толчка, близкого взрыва глубинки — и боек ударника наколет капсюль. Охнуть не успеешь — рванет торпеда, сдетонируют запасные… Словом, гибель неминуемая. Даже руки вспотели от волнения! Хорошо, что на самом деле автомат-коробка подвела, не сработала. Торпеда из аппарата так и не вышла, воздух к ней не был подан, но напереживался я, да и Василий Федорович с БЧ, основательно! Сдвинься торпеда сантиметров на двадцать — сработал бы курковой зацеп, и все — хана!

— У каждого свои переживания! — подхватил гидроакустик Шнапцев. — Я ведь тоже было труса спраздновал, когда услышал в наушниках, сколько сторожевиков со всех сторон на нас накинулось. Локационные импульсы не только по корпусу лодки, а и по ушам мне молотят. Гул в ушах, а попробуй ошибиться, не обнаружь хотя бы одного из них — я ведь пятнадцать насчитал: и миноносцы, и сторожевики, и тральщики, и транспорты, а еще крейсер! Командир примет неверное решение — лодку прямо в лапы фашистам направит. Вот когда почувствовал я, какая огромная ответственность на мне лежит. Жизнь лодки, жизнь всего экипажа! Так что ошибаться ни в коем случае нельзя! И как же рад я, что сумел точно определить, где они, эти сторожевики да миноносцы!..

Однако переживания переживаниями, а боевой поход продолжался. Надо было восстановить боеготовность лодки. Для этого «тринадцатая» прошла чуточку к северу от Штольпе-Банк и легла на грунт на глубине 80 метров.

Все торпедисты собрались в своем отсеке, чтобы перезарядить аппараты. Сложное и ответственное это дело. С помощью талей надо снять со стеллажей восьмиметровые двухтонные стальные сигары более чем в полметра диаметром, наполненные тротилом, потом вручную загрузить их в торпедные аппараты. В тесноте отсека не развернешься. Здесь даже физической силы такого здоровяка, как Владимир Курочкин, было недостаточно. А большему числу людей негде поместиться. Значит, в такой работе нужны навыки, отличные знания, а еще смекалка и ловкость.

Чтобы установить ручные тали, с помощью которых поднимают торпеды со стеллажей до уровня аппаратов, надо было предварительно убрать из отсека постели, отсоединить и вынести через узкий круглый люк в соседний аккумуляторный отсек все шестнадцать коек. Потом по монорельсу затолкать торпеды в аппараты, по бронзовым направляющим загнав их до упора в переднюю крышку. А потом, после завершения загрузки всех четырех торпед, отсек привести в исходное состояние, сделав тщательную приборку. Все это обычно требует целого дня непрерывной работы.

«Зарядили мы первый аппарат, подходим ко второму, — сообщает в письме торпедист Илья Павлятенко. — Вдруг слышим — хлопнула переборочная дверь между третьим и вторым отсеками, и тут же голос командира:

— Ты куда?

— Да вот, товарищ командир, к торпедистам с горяченьким!

— А-а, это хорошо. Ну и нам с комиссаром налей по стаканчику горяченького…

Через мгновение открывается переборочная дверь в отсек и появляется наш кок Дима Кондратов.

— Разрешите, товарищ капитан-лейтенант, кофейку нашим торпедистам?

— О-о, Кондратов! Пожалуйста.

Все мы переглянулись и с довольными улыбками протянули кружки к чайнику. Как приятна забота товарища! Ведь не только мы, а каждый в экипаже здорово устал, недаром была команда: „Свободным от вахты и работ отдыхать!“ А вот он проявил такую душевность и внимание.

Зарядили мы аппараты, привели их в исходное положение. Командир БЧ пошел докладывать о проделанной работе. Слышим через переборку:

— Ясно. Значит, все хорошо?

— Так точно.

— Комиссар! Ты по отсекам ходил?

— Ходил.

— Люди отдыхают?

— Нет.

— А как ты думаешь, если я дам команде по 75 грамм и хорошую закуску?

— Будет правильно.

— Степаненко! — Это командир нашему доктору и главному провизионщику кричит. — Выдать команде по 75 грамм, ветчины с горячей картошкой, какао и по плитке шоколада! А потом лично проследи, чтобы кому положено отдыхали!»

Приятно читать такие строки — в них, как в зеркале, видны забота и внимание командира к команде и членов экипажа друг к другу. Кстати, именно этими качествами экипаж «С-13» здорово выделялся среди других.

Немало хлопот было с гирокомпасом. От страшной силы гидравлических ударов при бомбежке вышла из строя гиросфера. А резервный компас — магнитный — всегда в лодочных условиях был неточен, поэтому брать его в расчет нельзя. Под водой же без компаса — ходьба вслепую. Положение было безвыходное, и штурманский электрик Юрий Иванов немедленно начал предварительный осмотр гирокомпаса. Вывод был неутешительный: надо менять гиросферу. А это нелегкая работа даже в заводских условиях. Она требует специалистов высочайшей квалификации по штурманским приборам. А где их взять в открытом море? Поэтому Иванов принялся за работу сам. Шесть часов без передышки возился он с тончайшими нитями сотен проводов и проводочков, отыскивая неисправность. Его старания оправдались. Некоторое время спустя ровное гудение умформера наполнило центральный отсек. А еще через несколько часов гирокомпас вошел в меридиан. Лодка могла продолжать поиск!

Низкие лохматые тучи ползли над волнами, порою разражаясь коротким злым снегопадом. Грозно шумело неуспокаивающееся море. Уже наступил февраль — один из самых штормовых месяцев на Балтике. Еще короче стали мглистые ночи, и потому почти до самого рассвета торопливо грохотали лодочные дизели, пополняя запасы воздуха высокого давления и использованной за день электроэнергии.

Подходил к концу месяц пребывания «С-13» в зимнем море. Пожелтели матросские лица, ввалились щеки, неуверенной стала походка, особенно у молодых под водников. Сказывалась большая физическая и нервная усталость. Радость и прилив душевных сил, вызванные удачной атакой крупного фашистского лайнера, уже сгладились в повседневных заботах и тревогах.

Бессонные ночи и напряженные дни изматывали моряков. Порой и командиру казалось: стоит приткнуться где-нибудь в уголке — не разбудят даже пушечным залпом. Хотелось спать, спать, спать. Однако подводники крепились, по-прежнему внимательно несли вахты, мгновенно бросались на боевые посты по тревоге. Чтобы поднять настроение экипажа, при всплытиях для подзарядки аккумуляторных батарей включали радиоприемник и слушали сводки Совинформбюро. Они были радостными — наступление наших войск продолжалось Несколько раз радисты Сергей Булаевский и Михаил Коробейник выходили на волну Берлина, но там звучала только траурная мелодия — похоронный марш Зигфрида, печальные песни «Гибель богов» и «Был у меня товарищ». Германия продолжала траур по «Вильгельму Густлофу» с его пассажирами. И это радовало моряков. Задали они фашистам забот!

Оставаясь в прежнем районе, «тринадцатая» продолжала поиск. Под утро 6 февраля, чуточку спустившись южнее, почти на меридиан маяка Хел, лодка в крейсерском положении легла на курс 290 градусов. Ночь была туманной и штилевой. Вахтенным офицером стоял Лев Петрович Ефременков. Изредка оглядывая горизонт, больше для проформы — что увидишь в тумане! — и полагаясь в основном на уши гидроакустика, он перебрасывался скупыми фразами со штурманом, оставшимся на мостике после смены с вахты. Напрягая слух и зрение, вахтенные сигнальщики то и дело поворачивали головы то вправо, то влево. Туман был так плотен, что, казалось, глушил даже рокот дизелей, работавших на подводный выхлоп.

И вдруг Редкобородов дернул вахтенного за рукав:

— Лева, смотри!

Правее два-три градуса по курсу, кабельтовых в четырех-пяти, вырастало какое-то темное пятно.

— Лево на борт! — молниеносно среагировал старпом. — Право на борт! — бросил он следом. — Срочное погружение!

«Тринадцатая», сделав мгновенный поворот коордонат, буквально в десяти-пятнадцати метрах разошлась с узким и длинным телом стоявшей в дозоре фашистской подлодки. Оказалось, та лежала в дрейфе, потому и не было слышно работы ее двигателей.

Уже разминувшись, подводники услышали, как заклацал затвор автоматической пушки немцев, потом длинная светящаяся трасса хлестнула за кормой «С-13». Но… туман уже скрыл лодки друг от друга. Оказывается, обеспокоенные дерзкой атакой на лайнер гитлеровцы усилили корабельные дозоры, даже послали в море авиацию и подводные лодки, чтобы держать под наблюдением этот важный район.

Когда «тринадцатая» оказалась на глубине, инженер-механик поинтересовался у командира, а почему бы, мол, не атаковать эту лодку.

— Во-первых, — спокойно ответил Александр Иванович, — обстановка для нас невыгодная. Во-вторых, торпеды надо беречь для более крупной цели. Наконец, противник тоже наверняка уклонился — не будет же он ждать нашей атаки. А искать в тумане…

Командир будто предвидел, что предстоит встреча с крупной целью. Три следующих дня осунувшийся, побледневший Александр Иванович все чаще приникал к перископу. Пока стальная труба, поднимаясь к поверхности моря, скользила вверх, по командирскому лицу пробегали зеленоватые, оранжевые, наконец, яркие солнечные блики, проникающие через окуляр. Зимняя Балтика распогодилась, однако оставалась пустынной.

В общем-то это было экипажу на руку, потому что в последние дни появилась в работе газотурбинных наддувочных агрегатов какая-то неисправность. Пришлось мотористам основательно потрудиться: они поочередно один за другим разбирали агрегаты, докапываясь до причины. И только днем 6 февраля, когда лодка еще находилась в подводном положении, мотористы, сняв защитный кожух компенсатора, обнаружили, что он сильно прогорел. Компенсатор — штука сложная, самим изготовить нельзя. Как же быть?

Тогда по предложению моториста Василия Прудникова приготовили асбестовую смесь, обмазали ею компенсатор, поверх наложили асбестовое полотно и стянули все вязальной проволокой.

Трое суток подряд работали мичман Павел Гаврилович Масенков, старшина 1-й статьи Петр Плотников, старшие матросы Василий Прудников, Николай Кот, Алексей Юров, Петр Зубков и Владимир Ревякин, врачуя дизели под водой, а в надводном положении несли вахту. И ни единого звука об усталости!

Выполнили работу они очень вовремя. Именно в этот день, 9 февраля, из штаба была получена радиограмма о том, что наши летчики заметили вышедший из Либавы вспомогательный крейсер в охранении шести эсминцев. Даны были предположительный курс и скорость отряда. Но уже прошло время, за которое отряд мог в любой точке моря отвернуть в сторону, изменить ход. Где его искать?

Однако Александр Иванович уже загорелся целью: найти отряд во что бы то ни стало! Поначалу рискованно часто стал поднимать перископ, а потом, что-то рассчитав, спокойно замер на излюбленном месте — на разножке возле перископа, рядом с вахтенным офицером. Потом незаметно забылся коротким тревожным сном. В тусклом свете отсечного освещения особенно заметны стали сединки, усеявшие виски тридцатидвухлетнего командира, бешено пульсирующая тоненькая жилка на шее и трепещущие порой мускулы лица. Замерли люди в отсеке. Бесшумнее, мягче, осторожнее стали выполнять свои дела, чтобы не потревожить командира. А он спустя некоторое время, будто его кто подтолкнул, открыл глаза, поднес к глазам руку со светящимся циферблатом. 21.00!

— Пора, инженер-механик!

Лодка медленно заскользила вверх.

Море было укрыто сплошной стеной тумана. Стена эта колыхалась буквально в десятке метров от лодки.

Напрасно напрягали зрение вахтенный офицер Николай Яковлевич Редкобородов, наблюдатель-сигнальщик Геннадий Зеленцов да фельдшер лейтенант медслужбы Григорий Андреевич Степаненко, выделенный в помощь им командиром. На глаза в таких условиях надеяться не приходилось. Теперь главным действующим лицом становился гидроакустик.

Иван Шнапцев, надев на голову черные колпаки телефонов, замер над шумопеленгатором. Едва, давая ход лодке, загрохотали дизели, он насторожился, затем обрадованно крикнул в переговорку:

— Пеленг — 50! Шум винтов крупного корабля!

Плотнее прижав наушники руками, акустик внимательно вслушивался в ритмичный говор винтов.

— Товарищ командир, похоже на тот, что потопили!

Слышимость была чрезвычайно слабой — значит, цель очень далека. Однако командир тут же поднялся наверх, чтобы, не прерывая идущую подзарядку аккумуляторных батарей, самому лично удостовериться, что обнаружена та самая цель, о которой предупреждал штаб флота.

Непроницаемая мгла окутывала горизонт — зги не видать. И все это время Иван Шнапцев, гидроакустик, через каждые две-три минуты докладывал о судне. Шло оно с постоянной скоростью и, как предполагал старшина, постоянным курсом. В этом убеждало моряка то, что пеленг изменялся довольно равномерно. Только вот незадача — сколько ни вглядывались вахтенный офицер и сигнальщики-наблюдатели, увидеть судно им не удавалось. То ли на нем светомаскировка была безупречной и силуэт судна терялся во мраке, то ли дистанция все еще не позволяла увидеть его напрямую. Следуя докладам гидроакустика, командир приказал лечь на курс сближения, потом еще и еще раз подвернул. Но что за наваждение: цель пряталась от глаз, хотя, судя по четкости пеленгации, была уже где-то близко.

Пролетело полчаса, час, вот уже полночь миновала. Начались новые сутки — 10 февраля. А цель, как и прежде, была только слышна.

— Огоньки, левый борт — 20! — вскрикнул вдруг сигнальщик Зеленцов. Этому докладу можно было верить, не проверяя.

Геннадий Зеленцов прошел такую школу жизни, что каждое слово тщательно взвешивал. И отвечал за каждое из них. Школа эта — сиротство с трехлетнего возраста. Хотя после смерти матери, а потом и отца, он жил у родной тетки, дом ее родным для малыша не стал. И как следствие — беспризорность, меняющиеся, как в калейдоскопе, детские дома, бегство из них. Потом, уже подростком, работал кочегаром на волжском пароходе «Айтодор». Экстерном сдал экзамены за семилетку. А вот завершить учебу в техникуме не удалось, так как был призван на военную службу. И сразу же — Великая Отечественная война.

Из учебного отряда подводного плавания Зеленцов попадает в бригаду морской пехоты. В ней после боев в Лужском укрепрайоне из шестисот моряков осталось только сорок, в том числе и раненый Геннадий. А потом пошло-поехало: госпиталь, фронт, окружение, по выходе из него — штрафбат. Затем — блокадный Ленинград, спасение сокровищ Эрмитажа. И вот он уже разведчик на Волховском фронте. Только пройдя весь этот «адов круг», попал моряк на подводную лодку «С-13». И вот напряженнейший боевой поход, где в полную меру потребовались его знания и мастерство, наблюдательность и глазомер.

— Цель, пеленг 280 градусов! — подтвердил гидроакустик.

Вглядевшись в указанное сигнальщиком направление, командир и сам заметил два постоянных белых огонька — тусклых, едва приметных. Было похоже на то, что лодка обнаружила тот самый отряд кораблей, о котором говорила радиограмма штаба флота.

— Оба — малый! — приказал Маринеско. Он учитывал, что ночная тьма резко скрадывает расстояние и можно проскочить цель, так и не успев подготовить данных для залпа.

Однако после поворота резко усилилась продольная качка, и лодка еще больше потеряла скорость. Пришлось увеличить ход до среднего… Началась настоящая погоня. Однако — вот незадача — полчаса уже гналась «тринадцатая» за огоньком, а он был по-прежнему далек, то появляясь, то скрываясь у темного горизонта. Лишь спустя минут десять, когда внезапно очистился горизонт, командир кабельтовых в двадцати на фоне темно-серых облаков увидел темные силуэты боевых кораблей. Наконец-то!

— Боевая тревога! Торпедная атака! Носовые и кормовые торпедные аппараты к выстрелу приготовить!

«Но мы в светлой части горизонта. Нас могут обнаружить!» — мелькнула у командира мысль, и как продолжение ее автоматически сорвалось с губ:

— Оба полный вперед! Право на борт!

Штурман, как и положено по боевой тревоге, метнулся с мостика в центральный пост, к штурманскому столу. Фельдшер вслед за ним — во второй отсек. А старпом тут же оказался на мостике, рядом с командиром. Александр Иванович, определяя по ночному прицелу данные для выхода на боевой курс, встал на площадку между тумбами перископов.

Расстояние до цели было малое. Это вызвало у Александра Ивановича серьезное сомнение: как бы фашисты не обнаружили лодку. Поэтому он немедленно перевел ее в позиционное положение, притопив корпус так, что из волн виднелась только рубка да самый краешек палубы. Сложившаяся обстановка требовала от Александра Ивановича не только смелости и решительности, но и быстроты, точности решений, полного хладнокровия. Отряд представлял серьезную силу: главную цель охраняли шесть новейших эсминцев типа «Карл Гальстер» — круговое охранение!

— Видно, что-то ценное. Охрана очень уж солидная, а, Лев Петрович? — обратился командир к старпому. — И все-таки что это такое: боевой корабль или транспорт?

— Издалека напоминает крейсер, — подсказал вызванный наверх штурман. — Видите, две чуть наклоненные трубы, характерные надстройки, похоже — легкий крейсер типа «Эмден»! Как и ориентировали нас…

— Да не все ли равно, кого топить! — откликнулся старпом. — В конце концов, любой мертвый фашист лучше живого!

«Тринадцатая» продолжала медленно сближаться с конвоем. Затем пересекла его курс за кормой, вышла мористее по правому борту. Как и в случае с «Вильгельмом Густлофом», опять приходилось атаковать в надводном положении: скорость конвоя была порядка пятнадцати узлов, а лодка под водой такой скорости дать не могла.

«Значит, только в надводном и на самом полном ходу, иначе не успеем!» — твердо решил командир.

Скрываясь на фоне темных низких облаков, лодка обошла эсминец конвоя с правого борта. Конвой, используя покров ночи, твердо удерживал курс 250 градусов. Было очевидно, что он стремился как можно быстрее пройти опасный район моря.

Догоняя его, невидимая на темном фоне «С-13» вспарывала мрачные волны буквально в десяти — двенадцати кабельтовых от кораблей охранения. Она упорно продолжала идти параллельным курсом. Еще немного — и можно было ложиться на боевой курс. Но вдруг ближний эсминец круто повернул на подводную лодку.

«Неужели обнаружены? Неужели идет на таран? — как в калейдоскопе замелькали мысли командира. — Надо уклониться во что бы то ни стало!»

— Право на борт! На румб — 340 градусов. Старпом, пересчитай на стрельбу кормой! — бросил Маринеско.

Это была удивительная по прозорливости команда. Александр Иванович не отказывался от атаки, а лишь менял тактику!

Известие, что стрелять будут кормовыми торпедными аппаратами, вмиг долетело до седьмого, кормового, отсека.

— Ну вот, и на нашей улице праздник, ребята, — обрадованно пробасил Василий Федорович Осипов, старшина команды торпедистов и командир отсека. — Пора за работу!

Трюмный Георгий Быстров, рулевой Геннадий Зеленцов, комендор Алексей Юров, а прежде всего торпедист Илья Павлятенко вместе с мичманом принялись готовить отсек и торпедные аппараты к залпу.

Описывая дугу циркуляции, подводная лодка скользнула в полумглу уже несколько поредевшего тумана.

— Оба кормовые торпедные аппараты, товсь! — распорядился Ефременков. — Угол растворения — два градуса! Интервал — 14 секунд!

Командир решил атаковать цель на отходе, атаковать кормовыми аппаратами. Конечно, так как их всего два, вероятность попадания уменьшалась. Но командир был уверен не только в правильности своего маневрирования, но и в точности расчетов старпома и в опытности торпедистов кормового отсека.

Тем временем, и это было счастье, с мощным гулом мимо проскочил эсминец. Не заметив низко сидящую в волнах лодку, он на полном ходу помчался в хвост конвоя. И как вовремя это произошло! Спустя несколько секунд, наклонившись над визирной линейкой и увидев в прорезь прицела медленно наползающий силуэт корабля, командир коротко выдохнул:

— Аппараты, пли!

Привычно глянул на часы: 02.50…

Легкий, чуть заметный толчок известил: торпеда вышла! Через четырнадцать секунд — второй.

— Вперед полный!

Торопливо отстукивая свое, летели секунды. Вот промчалось тридцать, пятьдесят. Взрывов все еще нет. Пролетела минута, полторы…

— Ну, старпом, промазали мы! — в сердцах бросил Маринеско. И тут, расколов огненной полосой тьму ночи, громыхнул взрыв. Огромный столб пламени взметнулся в районе мостика корабля. Секунды спустя точно такой же огненный столб взвихрился возле второй дымовой трубы. Высоко в небо взлетели раскаленные обломки и рваные куски металла. И вслед за этим над кораблем взвился огромный шар черного дыма, затем сплошная стена пламени охватила все судно.

Одну минуту, две, три бушевало огненное облако, жадно пожирающее деревянные детали корпуса и надстроек, стремительно слизывающее краску с бортов судна, а корабли охранения, будто их охватило оцепенение, продолжали идти прежним курсом. Потом наконец разом развернулись в разные стороны и только после этого бросились к горящему судну. Но тут неожиданно раздался троекратный оглушительный грохот. Во все стороны от торпедированного судна, словно от гигантского костра, брызнули искры.

— О-о, — удивились подводники, — две торпеды, а взрывов пять?!

Три гидравлических удара обрушились на лодку — видимо, на корабле взорвались котлы или же сдетонировал боезапас. Мгновенно зарево, охватившее судно, исчезло. Зато разом вспыхнуло несколько прожекторных лучей.

Со всех сторон, включив прожекторы, к тонущему судну бросились корабли дозора и дальнего охранения. Над морем повисли гирлянды осветительных ракет. Сухо залаяли автоматические пушки. Однако трассы их шли в разные стороны. Вероятно, на кораблях не знали и не понимали, откуда пришла смерть.

Совершив хитроумный послезалповый маневр, «тринадцатая» на полном ходу оторвалась от дозорных кораблей и незадачливого охранения, так и не обнаруживших ее. А потом, уйдя в темную часть горизонта, спустя почти четыре часа «тринадцатая» ушла на глубину и легла на грунт.

В историческом журнале лодки появилась новая запись: «10 февраля на фарватере в районе Устки в 2 часа 50 минут потоплен военный транспорт водоизмещением 15 тысяч тонн».

Да, это оказался не вспомогательный крейсер типа «Эмден», как поначалу сообщала радиограмма штаба флота, а военный транспорт «Генерал фон Штойбен». Тот самый «Генерал фон Штойбен», который был построен в 1922 году как туристское судно и считался по тем временам одним из самых больших и современных пароходов. Водоизмещение судна было 14 660 тонн, длина — 168 метров, ширина — 20, скорость хода — 16 узлов, экипаж — 356 человек. Комфортабельные каюты парохода рассчитаны были на 1100 пассажиров. Правда, история поведала о том, что при репатриации немецких поселенцев из Латвии в 1937 году, например, во время одного из рейсов он взял на борт 2042 пассажира из Риги.

Оказалось, что и это не рекорд. 1945 год заставил принять на борт уже 3600 человек — личный состав танковой дивизии, перебрасываемой для усиления обороны Берлина. Только теперь путешествие их закончилось смертной морской купелью. Охранявшие его миноносцы и подоспевшие корабли дозора сумели спасти только около 300 человек…

Надо отдать должное штурману: когда он подтвердил, что обнаружен крейсер типа «Эмден», он не так уж грубо ошибся, сбитый с толку штабной радиограммой. Силуэт «Штойбена» на самом деле поразительно напоминал силуэт крейсера. Тем более что на Балтике такой корабль был всего-навсего один. Не ошибиться было трудно.

Как бы то ни было, потопление «Генерала фон Штойбена» оказалось еще одним ощутительнейшим ударом подводной лодки «С-13», которую вел в атаку мужественный и тактически высокограмотный командир.

Любопытнейшее свидетельство о микроклимате в экипаже (как сказали бы нынче), о мире чувств и переживаний команды подводной лодки на заключительном этапе войны нашел я в предоставленных мне записях радиста «С-13» матроса Михаила Коробейника. Написанные бесхитростно, простым языком, не склонным ко всякого рода реверансам и экивокам, они сказали мне, побывавшему, как говорят, в «шкуре» подводника, о жизни, быте, мыслях и переживаниях моряков куда больше, чем тома заумных «научных» рассуждений, в которых подчас и суть теряется, и душа исчезает.

Однако обратимся к дневнику. «Новый, 1945 год встречали на финском пароходике „Полярная звезда“, где жили мы в каютах с 27 декабря. Сначала посмотрели артиллерийский салют, послушали звон церковных колоколов, потом выпили за Новый год, за счастье родных и близких. В таком виде сошел на берег вместе с В. Ревякиным и А. Припутнем. По глупости Алексей попал в полицейское управление. Вызванному туда комдиву он признался, что был в городе не один. Словом, все мы оказались на гауптвахте. Лишь 6 января в связи с подготовкой лодки к новому боевому походу возвратились с „губы“. А тут ходят тревожные слухи то о расформировании экипажа, то об очередном боевом походе. С нетерпением ждем приказа о выходе в море, чтобы оправдать себя за проступки, добиться снова уважения командования. Обидно: десять дней назад за предыдущий боевой поход быть награжденным (кстати, М. Коробейнику за тот поход вручили истинно морскую медаль — медаль Ушакова. — В. Г.), а сегодня получить строгий выговор с предупреждением от комсомольской организации. Словом, утеряно доверие товарищей, знавших меня умелым и дисциплинированным моряком. Надо во что бы то ни стало доказать, что случившееся — случайность…»

Итак, чувства горечи, обиды, разочарования матросов. Подобное, не будем скрывать, испытывал и командир лодки Александр Иванович Маринеско, — мягко говоря, «задержавшийся в гостях» у хозяйки финской гостиницы-ресторана после встречи Нового года. Вольность, допущенная командиром, справедливо бросила тень на его доброе имя.

Так возникло парадоксальное явление: еще вчера в октябрьско-ноябрьском боевом походе героически проявившие себя в море командир и некоторые члены экипажа оказались как бы опальными, так как были повинны в прегрешениях, в нарушении воинской дисциплины. Что было, то было!

Можно без преувеличения сказать: весь экипаж подлодки ждал выхода в боевой поход как возможности реабилитировать свой коллектив делом. Каждый мечтал о больших и звучных победах, которые сразу доказали бы, что моряки «тринадцатой» случайно допустили эту горькую оплошность, споткнулись «на ровном месте».

Психологически можно понять сложившуюся ситуацию. Естественно, человек имеет свои пределы выдержки и стойкости: человек есть человек, — живое существо, не механизм. Недаром даже такой строгий в вопросах дисциплины, субординации и нравственности человек, как начальник Главного политического управления Военно-Морского Флота армейский комиссар 2-го ранга Иван Васильевич Рогов, уже в самом начале войны на совещании политработников заявил: «Снимите с людей, ежечасно глядящих в глаза смерти, лишнюю опеку. Дайте вернувшемуся из похода командиру встряхнуться, пусть он погуляет в свое удовольствие, он этого заслужил. Не шпыняйте его, а лучше создайте ему для этого условия…»

«Иван Грозный», как звали Рогова моряки, прекрасно понимал психологическое состояние людей в условиях боя, особенно же в условиях боя подводного, когда особую трудность составляет неопределенность положения. Невыносимо тяжело из-за невозможности своими глазами посмотреть на опасность, сориентироваться и что-то предпринять. А больше того — из-за невозможности дать сдачи, когда тебя засыпают глубинками или по борту скребут минрепы минного заграждения. Все это до предела напрягает нервы, ведет к психологическим стрессам, а порой и к нервным срывам.

Вероятно, подобные рассуждения имели место, когда комдив с комбригом решали, как поступить с допустившим ошибку командиром и провинившимися его подчиненными. И хорошо, что возобладал при этом здравый смысл: экипаж был отправлен в боевой поход. Как сказано было в напутствии — «кровью смыть позор».

Обрадованные таким исходом дела, воодушевленные тем, что им верят или, по крайней мере, хотят верить, моряки «тринадцатой» шли в море, готовые в любую секунду, встретив врага, нанести ему удар — меткий, стремительный, несущий возмездие. И как мы уже знаем, добились своего. Все пять торпед, выпущенных и из носовых, и из кормовых торпедных аппаратов, попали в цель и нанесли врагу страшнейший урон.

Чья заслуга в этих победах? Разумеется, рулевого-сигнальщика Анатолия Виноградова, обнаружившего в тяжелейших погодных условиях лайнер «Вильгельм Густлоф»; естественно, гидроакустика Ивана Шнапцева, в какофонии подводных шумов и собственных помех лодки определившего точные пеленги на «Густлофа», а затем и на «Генерала фон Штойбена»; само собой разумеется, всех мотористов и электриков во главе с инженер-механиком Яковом Коваленко, в немыслимых обстоятельствах позволивших «тринадцатой» догнать лайнер, выйти в атаку на транспорт; конечно же, торпедистов, руководимых командиром БЧ Константином Василенко, умело подготовивших торпеды, которые дошли до бортов вражеских судов; безусловно, старпома Льва Ефременкова и штурмана Николая Редкобородова, безукоризненно рассчитавших курс лодки на поиске и данные для выхода в атаку; наконец — командира Александра Ивановича Маринеско, сумевшего не только найти тактически грамотные, хотя и весьма рискованные, решения, но и сконцентрировать усилия всех своих подчиненных на обеспечение их выполнения, человека, храбро принявшего на себя все возможные последствия неудачи. Не безрассудно, а глубоко продуманно вел он экипаж на подвиг.

Следует отдать Александру Ивановичу должное еще и в том, что даже в минуту бурной радости всего экипажа он не потерял головы, остался по-прежнему собранным, внутренне мобилизованным. Море есть море. Тем более — военное. Ведь с окончанием атаки не кончается война, справедливо полагал он. Враг может нанести удар в самый неподходящий момент. И практика доказала правильность этих мыслей.

… Наступили третьи сутки подводного перехода «тринадцатой» из заданного района в базу. Через каждые час-два старпом, замполит или сам командир обходили отсеки подлодки, чтобы удостовериться, что везде по-прежнему поддерживается тишина, позволяющая, самим оставаясь неслышимыми, слышать все вокруг; убедиться, что электрики и трюмные, рулевые и гидроакустики, другие специалисты предельно собранны, добросовестно несут вахту. Проходя по отсекам, офицеры накоротке напоминали морякам о суровом законе войны: кто расслабился, успокоился, почил на лаврах одержанной победы, тот рискует, совершенно неоправданно рискует.

— Недаром же говорят: риск — дело благородное. Я и сам не прочь рискнуть, — повторял Александр Иванович. — Только нужно каждый раз разобраться: а нужен ли он, что он дает, такой риск?! В любом случае риск должен быть оправданным, иметь определенную цель. Риска ради бахвальства я не признаю…

Ближе к вечеру, когда подводная лодка, по штурманским расчетам, уже подходила к небольшому островку Готска-Санде, что располагается у северной оконечности острова Гогланд, командир приказал боцману подвсплыть под перископ. Николай Степанович Торопов мгновенно переложил горизонтальные рули на всплытие. Лодка, приподняв нос, заскользила к поверхности. 20 метров, 15 метров глубины… Сейчас уже вполне хватало выдвинутого перископа, чтобы увидеть, что там, над волнами. Маринеско сжал ладонями рубчатую поверхность перископных рукояток, повел их вправо. Перед глазами его побежала рябь зеленоватых волн, за которыми угадывались тяжелые скалистые очертания дальнего островка. Но тут же послышался торопливый доклад младшего гидроакустика матроса Ивана Шевцова:

— Слева 145 градусов — шум винтов подводной лодки!

Никаких ориентировок о выходе наших подлодок в шифрограммах, поступивших из штаба бригады, командир не получал. «Логически рассуждая, — уверял себя Александр Иванович, — командование ни в коем случае не могло построить график выхода и возвращения своих лодок так, чтобы они встретились в подводном положении на одном фарватере!»

Вывод был однозначным: враг, каким-то образом узнав, где пролегают пути наших лодок в базу и из базы, устроил засаду. Была дорога каждая секунда — промедление грозит гибелью.

— Боевая тревога! Боцман, держать глубину 40 метров! — принял решение Маринеско.

Щелкнули манипуляторы горизонтальных рулей. Крохотный воздушный пузырек на рубиновом фоне дифферентометра медленно пополз вправо — один градус, два, три… Лодка, набирая скорость, неслышно пошла на глубину.

«Что же сейчас делает та, которая в засаде? Как угадать ее дальнейшие маневры?»

Началось состязание умов, состязание командирской грамотности, опыта, смекалки, интуиции…

— Лево на борт! Акустик, внимательнее слушать лодку!

«Тринадцатая», послушная рулю, покатилась влево, курсом на вражескую субмарину. Но и на ней, несомненно, был опытный командир.

— Лодка повернула вправо! — доложил акустик Шнапцев, сменивший по боевой тревоге более молодого товарища.

Теперь вражеская подлодка уходила от «тринадцатой», приводя ее на невыгодно острый курсовой угол. Фашистский командир явно не желал подставить борт своей субмарины под торпеды «С-13». Сложная, хитроумная это игра — поиск момента для точного торпедного залпа, когда ни один из противников не видит другого. Только шум винтов — единственная зацепка, единственный ориентир. Если гидроакустик — мастер, если у него тонкий слух и точное знание характерных оттенков изменения звука при поворотах подлодки, есть шанс выйти победителем. Но если на акустической станции недостаточно опытный и умелый специалист, человек, страдающий хотя бы элементарными погрешностями слуха, если он слабо разбирается в едва заметных оттенках звука и не способен отличить, в каком положении субмарина противника, куда она поворачивает, идет на лодку или от нее, — никаких шансов остаться в живых, а не то чтобы одержать победу!

Великое счастье экипажа «тринадцатой» было в том, что Иван Шнапцев обладал поистине феноменальным музыкальным слухом. Акустик ежеминутно четко докладывал командиру о малейших изменениях в движении вражеской лодки. И Александр Иванович как бы зрительно представлял: вот субмарина уходит вправо, затем резко поворачивает влево, устремляется в глубину, потом, увеличив ход до максимального, как бы в крутом вираже выходит на контркурс…

— Лодка выпустила торпеды! — тут же доложил акустик.

— Право на борт!

Теперь все решали мгновения. Успеет ли «тринадцатая» уйти с курса наполненных грузом взрывчатки «сигар», или секунды спустя одновременно с адским грохотом сверкнет перед глазами подводников стремительное красно-желтое пламя, разбрасывая в стороны клочья стальной обшивки, и… все?! Невольно моряки напряглись всем телом, как бы для того, чтобы надавить на палубу, ускорить погружение лодки. «Что сделать, чтобы избежать смертельной опасности? Что?» — билась в висках одна мысль.

— Стоп моторы! Заполнить быструю!..

Это был поистине гроссмейстерский ход, недаром Александр Иванович считался в бригаде неплохим шахматистом. Редкий игрок из экипажа выдерживал сражение с ним за шахматной доской! Если бы командир заполнил быструю на движении, лодка потеряла бы много драгоценных секунд, прежде чем ушла в глубину с пути торпед. А без хода «тринадцатая» тут же выполнила этот маневр, сохранивший ей жизнь.

«С-13» стремительно упала в глубину, и в это мгновение моряки услышали, как над их головами с надрывным воем промчалась торпеда, за нею — вторая…

«А теперь вперед, только вперед! Всплыть на прежнюю глубину и гоняться, гоняться, гоняться!»

«Тринадцатая» развернулась курсом на вражескую субмарину, прибавила ход. Видимо, почувствовав, что назревает ответная атака, фашистский командир отвернул свою лодку, потом лег на обратный курс…

Больше четырех часов продолжался невидимый для глаз напряженный поединок ума, находчивости, мастерства, нервов. Этого состязания гитлеровский «морской волк» не выдержал. Одну за другой он расстрелял все свои девять торпед, так и не сумев выйти на пеленг и дистанцию точного торпедного удара, а затем постыдно бежал…

Поединок этот, неожиданный и потому чрезвычайно опасный, дал экипажу «тринадцатой» основательную встряску. Люди еще раз убедились, как опасно размагничиваться, расслабляться, успокаиваться, находясь в море, в боевом походе. Минутное, даже секундное снижение бдительности может закончиться трагически. Тем более трагично, если случится такое в считанных милях от базы, когда, казалось бы, уже все опасности позади!

Пережив такую встряску, моряки особенно остро почувствовали оторванность от родных берегов, от оставшихся там боевых друзей, товарищей. Быстрее домой, в базу, увидеть их, поделиться с ними переживаниями, испытанными в нелегком этом походе!

В обговоренный радиограммой срок, 14 февраля в 11.00, «тринадцатая» пришла в заранее определенную приказом точку встречи с кораблями обеспечения и сопровождения. Соблюдая все меры предосторожности, всплыла под перископ. На горизонте — никого. Только огромное поле бело-голубых пластинок битого льда. Хотя уверенно подходила к концу зима, морозы еще продолжали держаться. Вдоль берега протянулось огромное поле плотного ледового припая. Самостоятельно пробиться сквозь него вряд ли можно. Нужен ледокол.

Но в чем дело? Почему пуст горизонт? Где обещанные корабли охранения и сопровождения? Можно понять удивление и возмущение командира и вахтенного офицера. Практика не раз уже доказывала, что подходы к базе — район опасный. Здесь вполне могут оказаться вражеские корабли, прежде всего подводные лодки, наконец — просто минные банки, выставленные врагом. Надо всегда иметь в виду эти опасности. И вот надо же! «Тринадцатая» по сути брошена на произвол судьбы.

«Где вы есть?» — полетел в эфир запрос. В ответ — молчание.

Лодка, чтобы соблюсти скрытность, снова ушла на глубину. Некоторое время спустя опять всплыла. Опять радисты запросили, где же долгожданные ледокол и корабли охранения. Тщетно! Никого и ничего.

Что могло помешать выходу кораблей, нарушению обговоренного и строго установленного порядка встречи подводных лодок, возвращающихся из боевого похода?

В конце концов, стоит ли ждать и сколько ждать, — это ведь не прогулочная яхта в мирном море! Минута промедления может оказаться решающей в судьбе корабля и экипажа!

И тогда командир принял решение идти в базу незнакомым фарватером самостоятельно.

Подводная лодка погрузилась на перископную глубину и, опустив перископы, медленно подошла под поле битого льда. Это исключало вероятность встречи с фашистскими подлодками, обычно караулившими у опушки шхер наши возвращающиеся лодки и атаковавшими их, когда те всплывали.

«Ну, если потребуется всплыть среди ледового поля, — рассуждал командир, — это не проблема. Такое уже делал командир „Щ-324“ Анатолий Михайлович Коняев в финскую кампанию, и неплохо!..»

«Тринадцатая» вошла под лед. Конечно же, в принципе Александру Ивановичу были известны подходы к Ханко. В предвоенные годы, командуя «малюткой», он базировался именно на этой военно-морской базе. Правда, с того времени прошло немало — целых четыре года. Что-то подзабылось, какие-то изменения могли произойти в этом районе. Главное же состояло в том, что не знал командир об истинной минной обстановке. Потому-то именно сейчас, в таких вот условиях, ему нужен был лоцман.

И все-таки командир сумел самостоятельно провести «тринадцатую» в шхеры. Затем лодка всплыла и ревунами известила лоцмана. Часа через два он прибыл. Однако вслед поступила радиограмма с приказом следовать в финский порт Турку, куда к тому времени перешла плавбаза дивизиона «Смольный». Новое испытание! Из радиограммы можно было понять, что лодке предстоял послепоходный ремонт именно в Турку.

Час за часом с треском и шорохом ползли льды по корпусу лодки. С трудом пробивалась «тринадцатая» сквозь их нагромождения, пока справлялся нож форштевня с такой нагрузкой. Наконец вынуждена была остановиться и начать зарядку аккумуляторных батарей…

Только после полуночи к «тринадцатой» подошел базовый тральщик «БТЩ-217», с которого сошел командир дивизиона капитан 1-го ранга Александр Евстафьевич Орел. Бегом по льду бросившись к лодке, издалека еще закричал он ожидавшему на мостике Маринеско:

— Я знал, я знал, что ты придешь с победой!

— Получили твои радио о потоплении крупного транспорта и крейсера, — продолжил комдив, поднявшись на мостик лодки. — Молодцы! Данные подтверждаются. Ну, а со встречей, извини, брат, плохо получилось…

Оказалось, что из-за отсутствия опытных лоцманов посланный корабль пришел не в оговоренную точку встречи. После настойчивых требований командования прибыл умелый лоцман. Но время уже было упущено…

Разумеется, причина была уважительная. Но как ни пытался командир, поставив себя на место тех, кто отвечал за организацию встречи лодки, понять, как это могло произойти в отработанном военном организме, никакого оправдания случившемуся не находил. Ведь в принципе такие мероприятия обычно заранее продумываются и строго контролируются. Только халатность, граничащая с преступлением, могла привести к тому, чтобы возвратившаяся из боевого похода подводная лодка с уставшим, измотанным экипажем, без боезапаса на борту оказалась в опасном районе без охранения, по сути обреченной на гибель. И можно понять состояние всех членов экипажа, только что переживших подводную схватку, больше похожую на схватку усталого и безоружного человека с вооруженным до зубов бандитом, — схватку в кромешной тьме. Горечь, обида, непонимание!..

Состояние это еще более ухудшилось, когда моряки узнали от комдива, что в квадрате моря, соседствующем с тем, в котором «тринадцатая» торпедировала два фашистских судна, совсем недавно, буквально на днях, погибла «С-4» — лодка их дивизиона. Значит, погибли знакомые ребята, друзья. Среди них бывшие члены экипажа «тринадцатой» — старпом А. Гусев, моторист М. Ласковый…

Словом, день возвращения в базу особой радости команде «тринадцатой» не принес. Правда, встреча в Турку была торжественной, даже трогательной.

… Конечно, погода не радовала. Гудели напрягшиеся от лютого мороза и свирепого норд-веста провода. По брусчатке улиц мела сухая, колючая поземка. Черепичные крыши домов казались пегими от усыпавшего их снега. Улицы были пустынны, будто вымерли…

А в Угольной гавани, где стояли подводные лодки дивизиона и находилась плавбаза «Смольный», причал был заполнен матросами, старшинами и офицерами.

Едва «С-13» ошвартовалась, боевые товарищи Александра Ивановича Маринеско — командиры «Д-2» Роман Линденберг, «Л-3» — Владимир Коновалов, «Л-21» — Сергей Могилевский, «Лембита» — Алексей Матиясевич, «Щ-407» — Павел Бочаров и комдив «щук» Георгий Алексеевич Гольдберг — окружили героя, а затем, подхватив на руки, вынесли на причал, начали качать. И сразу схлынула у моряков «тринадцатой» обида. Растаял лед неприязни к тем, по чьей вине к боевым испытаниям прибавились испытания невниманием и отсутствием заботы. Боевые друзья отогрели их души неприкрытой и искренней радостью встречи, щедростью сердечного тепла.

Вскоре после швартовки сошедшие на причал матросы, старшины и офицеры экипажа с улыбкой вспоминали перипетии погони за «Густлофом», нюансы торпедной атаки «Штойбена», недавнюю «подводную карусель», так издергавшую их нервы, и, странно, отходило вдаль, в небытие, в глубокое прошлое все то мелкое, наносное, ставшее несущественным теперь. Становилось легче дышать и радостнее смотреть на мир. Знали они, что главное не в тех досадных огрехах и накладках, а в том, что подводная лодка возвратилась из тяжелейшего боевого похода целой и невредимой, нанеся врагу серьезнейший урон.

И убедились в этом еще раз, когда увидели своими глазами финские и шведские газеты последних дней, заполненные снимками лайнера и сообщениями о количестве ушедших на дно гитлеровских генералов и офицеров, партийных бонз, эсэсовцев и гестаповцев, а главное — подводников. Уж они-то знали, как много значили для фашистов подводные силы.

Шведская «Афтонбладет» за 20 февраля сообщала следующее: на борту «Вильгельма Густлофа» находилось 9 тысяч человек, в том числе 22 высокопоставленных партийных чиновника из польских земель и Восточной Пруссии, генералы и старшие офицеры РСХА (ведомства Генриха Гиммлера), батальон вспомогательной службы порта из войск СС численностью 300 человек, а главное — 3700 унтер-офицеров, выпускников школы подводного плавания и 100 командиров подводных лодок, окончивших специальный курс усовершенствования для управления лодками с единым двигателем системы Вальтера.

Здорово «подрубила крылья» рейху гибель 3700 специалистов и 100 командиров субмарин! От сознания этого тепло и радостно было на душе героев. Их ждали заслуженные правительственные награды, знаки внимания и уважения всего советского народа…