Марья настояла на том, чтобы, следуя старинному обычаю, взять фамилию Андриса, и старый Лааксо надулся. Впрочем, обещал прийти. К тому же склочный характер Вересницкого изрядно ему надоел, и он снова вернулся в свой дом, по соседству с избой Рервика.
Ждали еще Года. Он обещал заехать попрощаться перед отлетом на Лех. Остаться на студии Рервика Авсей не захотел, как его ни уговаривали.
Итак, в доме над Ветлугой намечалась небольшая пирушка по поводу: а) бракосочетания Андриса Рервика и Марьи Рервик, в девичестве Лааксо; б) завершения супермультисериала "Судный день", снятого Рервиком, Вуйчичем и Годом на Земле, Лехе и в иных местах по сценарию неизвестного автора, содержащемуся в некогда присланной Андрису книге в старой коже с медными уголками и дополненному эпизодами из трагической истории Леха; в) возвращения Авсея Года на родину, которую, как он говорил, он любил больше всего на свете, потому что, как говорил он же, больше он не любил ничего.
Сейчас утро. Туман еще не поднялся. Зябко. На крыльцо, кутаясь в халат, выходит Марья.
Марья. Эй!
Эхо. Эй-эй-эй.
Марья. Есть тут кто-нибудь?
В е л ь к о (появляясь из-за угла дома, недовольным голосом). Ну есть, спала бы ты, ей-Богу. Чего над ухом орать.
Марья. Ты что делаешь? Андрис где? Который час? Авсей не приехал? Я бы съела что-нибудь, а ты?
В е л ь к о. Пять.
Марья (недоверчиво). Пять?
В е л ь к о. А это шестой. Поэтому остановись.
Марья. Остановилась.
В е л ь к о. Отвечаю по порядку на (подходит к крыльцу и показывает растопыренными пальцами) пять вопросов. Первое; Я насаживаю косу на черенок.
Марья. Зачем?
В е л ь к о. Если ты начнешь новую серию вопросов, никогда не получишь ответы на старые. Итак, второе. Андрис ловит рыбу, чтобы было чем кормить ораву, которая сюда вот-вот заявится.
Марья. Боже мой! Неужели так поздно?
В е л ь к о. Против этого вопроса я не возражаю, потому что он, по существу, совпадает с ранее заданным под номером три. Отвечаю: сейчас восемь часов десять минут. В-четвертых, Авсей не приехал, но, как я сказал, вот-вот явится, образовав ровно половину ожидаемой толпы, вторую половину которой образует твой отец. Наконец, в-пятых, да, да и еще раз да!
Марья. Ты о чем?
В е л ь к о. Женщина! Не ты ли спросила меня, съел бы я чегонибудь? Отвечаю категорически – съел бы. Но пока нечего. Займись настоящим делом, если древний инстинкт, повелевший тебе принять родовое имя мужа, не исчерпал этим свою силу. Выполняй свой долг, корми семью!
Марья, пожав плечами, исчезает в доме. Вуйчич продолжает колдовать над косой.
В е л ь к о. Тьфу ты, кольцо-то лопнуло. (Озабоченно вертит головой.) Эй, Марья!
Ма.рья (из дома). Чего тебе?
В е л ь к о. Кольцо для косы у вас есть?
Марья (по-прежнему из дома). Кольцо? Какое кольцо?
В е л ь к о. Для косы, говорю, кольцо есть?
Марья (появляется на крыльце со скалкой в руке). Не понимаю, о чем ты.
В е л ь к о. Да что с тобой говорить – баба, она и есть баба.
Марья. Посмотри в клети, там у Андриса много хлама, железок всяких. Я подожду блины печь, пока Андрис придет, чтоб горячие. Или невтерпеж? (Уходит в дом.) Открывается правая кулиса: дряхлое крыльцо почерневшего дома, фрагмент ветхого забора. Старуха в грязной зеленой кофте с трудом нагибается и поднимает большой камень. В левой руке у нее кол.
Водянистыми глазами она скользит по фигуре Белька и поворачивается к нему спиной.
В е л ь к о. Бабушка!
Старуха не оборачивается.
Постойте, мамаша.
Старуха. Тьфу, сынок сыскался.
Велько. Ну простите, не знаю вашего имени.
Старуха. А зачем тебе?
Велько. Да просьба у меня.
Старуха. Ну, Полина.
Велько. Полина… А по отчеству?
Полина. Васильевна.
Велько. Полина Васильевна, что-то я вас не встречал здесь.
Недавно, видно, построились. А дом вроде и не новый. Так специально заказывали?
Полина. Куда там! Его еще дед мой ставил, и-и-и когда – колхозов не было еще, во когда.
Велько (озабоченно трясет головой). Да вы веселая женщина, Полина Васильевна. Не найдется ли у вас…
Полина. Ах ты, засранец, куда…
Велько (оишрашенно). Да я только…
Полина. Я те дам в огород, я тебя… Вот сукин сын, вот…
Берет конец веревки, лежащей на земле, и тянет. На сцену выползает, упираясь, большой козел. Веревка привязана к рогам.
Велько (с облегчением). Я говорю, не найдется у вас кольца для косы? Косу мне насадить?
Полина. Кольцо-то… От скотина, чуть что – в огород. Найду, как не найти. Ты подожди, я сейчас – привяжу его и приду.
Полина исчезает за кулисами, слышен стук камня о кол.
Снова появляется.
А сам насадишь? Я вот Юрку прошу, Селиванова. Он насадит, коль не пьян. Ну пошли, кольцо найдем.
Полина и Велько исчезают в доме. Появляется Андрис.
С его плеча свешивается гигантская щука. Хвост касается земли.
Андрис. Марья!
На заднем плане появляется курчавый темноволосый бородач.
Он несет две табуретки, ставит их, уходит.
Марья (выходит на крыльцо). Ого! Но, Андрис, что я с ней буду делать?
Андрис. Вызовем Баккита. Положение действительно серьезное. К тому же ты его не видела… С тех пор как из больницы вышла.
Марья. Сейчас ему позвоню. Зови Велько – я блины пеку.
Бородач снова появляется – на этот раз с пишущей машинкой.
Устанавливает машинку на одной из табуреток. Уходит.
На крыльце дома Полины появляются хозяйка и Велько.
Велько. Спасибо, Полина Васильевна, выручили. Если не получится, я зайду, научите.
Полина. Отбить – покажу, а насаживать к Юрке иди.
Андрис. Велько!
Велько (замечает рыбу). Ух ты!
Андрис (Полине). Здравствуйте.
Полина. Здравствуйте. Отродясь такого не видала. Лавливал мой щук – вот таких (показывает руками). А такое полено…
Андрис. Да, ничего рыбка. Велько, Марья звала блины есть.
Велько. Ага. Полина Васильевна, пойдемте с нами.
Полина. Благодарствуйте, я уже поемши. Да и дел полон рот.
Пойду. (Уходит.) Велько (ей вслед). Хоть на рыбу-то придете? К вечеру, праздник у нас.
Полина (из-за кулис). Вечером, может, зайду.
Андрис. Кто это?
Велько. Не знаю.
Андрис. Когда этот дом-то появился? Чудят. Нет чтоб подальше поставить. И дом уж больно с претензией. Я таких и не встречал.
Велько. Да, интересная старуха. А внутри у нее такой музей!
Ухваты, прялка, телевизор, плоские фотографии. Корову держит, козу, птицу…
Снова выходит бородач. В руках у него папка. Он садится за машинку, заправляет в нее лист бумаги и начинает стучать.
Андрис. Что-то здесь людно становится. Пошли, что ли?
Андрис и Велько скрываются в доме.
Бородач (бормочет, печатая). "…Остаются, конечно, коекакие нерешенные вопросы, например, откуда взялась та книга в коже с медными углами? Имел ли успех снятый Рервиком фильм?
Что станет Андрис делать дальше – вернется в лоно документального кино или продолжит съемки фильмов художественных? Если да, то каких? Снова погрузится в изучение исторических мерзостей или станет снимать историю же, но в светлых ее проявлениях? Скажем, о савельевских Полине и Ереваныче. Вот собрать бы их всех вместе, за одним столом, перезнакомить – глядишь, что-нибудь и вышло бы…"
На сцене материализуется прозрачная кабинка, из нее выходят Б а к к и т и В'А н ь я. Баккит, плотный, коренастый, с засученными рукавами, становится посередине и жестами начинает давать указания. Худой, чуть суетливый экс-экспедитор бегает по сцене, машет руками. Пространство между домами Андриса и Полины наполняется людьми. На специальном помосте идет разделка щуки. Этим занимаются Be ль к о и Юрий Иванович С е Ливанов – он же Ереваныч. Звучит музыка из "Прекрасной Елены" Оффенбаха. Там-сям плотоядные голландские натюрморты. В них, как в поваренную книгу, время от времени заглядывает Том Баккит. Из кабинки появляется Авсей Год. Он включается в общую деятельность. Накрывается длинный стол. Бородач бодро стучит на машинке, изредка поглядывая на происходящее. Полина и Марья расставляют посуду, блюда, кадушки, кувшины, миски, лохани. Всего жутко много. Авсей Год танцует менуэт на фоне раблезианского стола. Тут же бегают дети и собаки, среди последних – рыжий кокер Никси. Очень похожее на кокера существо с длинными, но стоячими ушами, как у осла, и совершенно черное, доверительно обнюхивает Никси. По-видимому, это ушан Нюкта. Бок о бок с Полининой козой пасется пегий ейл. Постепенно все занимают места за столом. В это время на велосипеде подкатывает краснолицый крупный мужчина в белой рубахе и фуражке с синим окелышем. Это Лаакс о.
Л а а к с о (Андрису). Ну, родственничек. Уже за столом, не дождавшись тестя? А я, старый дурак, привез вам подарок. (Прислоняет к дереву велосипед, вешает на руль кожаную почтальонскую сумку и снимает с багажника небольшой продолговатый пакет.) Теперь, как человек женатый, будешь стремиться почаще удрать из дома, а для этого нужен хороший предлог. Вот тебе (развязывает пакет, собирает длиннющий спиннинг) снасть – будем вместе удить. Я тебя научу.
Андрис. Спасибо, тестюшка. Садись пока моей рыбки отведать.
Не на спиннинг, правда, ловил. Да уж чего там, мелочь, конечно.
Том, старина, скоро рыбку-то подашь?
Баккит и В'Анья устанавливают на середину стола блюдо с гигантской щукой. Начинается всеобщий пир, галдеж, тосты, смех, танцы. Бородач время от времени прерывает трескотню на машинке, подходит к столу, опрокидывает рюмку, накладывает на тарелку того-сего и снова возвращается на свою табуретку.
Год (Андрису). Давно хотел спросить, кто дал тебе замысел фильма? Ведь жил ты на этой благополучной Земле, откуда тяга к кровавой истории?
Андрис. Честно говоря, до сих пор не знаю. Вот этот родственник, который ничего не слышит, потому что с ушами зарылся в паштет, и года не прошло…
Год. Меня?
Андрис. Что тебя?
Год. Не прошло.
Андрис. Не понял.
Год. Ты сказал – и Года не прошло.
А н д р и с. А-а-а. Извини. Так вот, сравнительно недавно, не прошло и э-э-э… полного периода обращения Земли вокруг Солнца, Лааксо приехал вот на этом велосипеде… Тесть, ты велосипед не менял?
Лааксо. Нет, почтальонам положен один на два года.
Год. Не понял.
А н д р и с. Чего ты не понял?
Год. Почему надо класть на меня велосипед. Точнее, на одного меня придется положить полвелосипеда, исходя из факта, что целый кладется на двух меня.
Лааксо. А-а-а. Извини. Один велосипед дается на двухлетний период. Так вот…
А н д р и с. Так вот, он привез пакет, в котором… (Продолжает вполголоса.) Лааксо. Слушай, зять, а ты помнишь, какая была жара, когда я привез тебе этот чертов пакет? Именно после этого я решил – баста! Хватит, сказал я себе, хватит крутить педали и развозить почту в любую погоду, в любое время года…
Год. Вы опять! Издевательство какое-то. Я протестую. В любое время меня – что?
Лааксо. Виноват. Пардон. Скузи. Энтшульдиген зи битте. Икскьюз ми. Ана маср лиль таароф бик. Но я совершенно забыл про пакет.
А н д р и с. Да, там был пакет, а в нем книга. Велько, ты помнишь книгу?
Велько. Книгу? Конечно, я помню книгу. Ничто не заставит меня забыть эту книгу. На ней были медные углы, а внутри всякие страсти. Ты жутко заинтересовался. Виду-то не подал, просто сидел, читал, а всей своей позой подчеркивал, что это как бы пустяк…
Год. Не было этого!
Велько. То есть как это не было!
Год. Не подчеркивал я! Я вообще ее не читал!
Велько. Кто про тебя говорит?
Год. Ты только что заявил, что Авсей своей позой подчеркивал. Я протестую.
Велько. Слушай, ты не мог бы называться как-нибудь иначе?
Хоть на время.
А н д р и с. Но кто все это написал, ума не приложу.
Лааксо встает из-за стола, идет к велосипеду.
Год. Тебе теперь нужен сценарий о будущем. Оно не менее страшно, чем прошлое. А снимать, конечно, на Лехе.
А н д р и с. Фантастику? Ты предлагаешь мне снимать фантастику? Все эти фокусы со временем? С разгоном света до семи с, хотя точно доказано, что максимум достижимо шесть. С трансмутацией вши в человека? Хотя известно, что возможна лишь обратная процедура – человека в вошь. Нет, это не для меня.
Лааксо. Вот, голубчик, прими и распишись. (Подает пакет.) А н д р и с. Велько, почерк-то, почерк. Тот же! Или нет? И бумага такая же.
Ереваныч (встает со стаканом в руке). Эй, сосед, ты того. Письма читать потом будешь. Глянь, хозяйка-то совсем притихла. А почему она притихла? А потому, что стыдно. Стыдно ей. Что со стола ни возьмешь – все горько. Горько! Слышь?
Весь савельевский конец стола кричит вразнобой: "Горько!" Марья растерянно смотрит вокруг. На Андриса. Тот пожимает плечами. На Велько. Тот берет в рот кусок рыбы, подозрительно жует.
Велько. Нет, Юрий Иванович, это вы загнули. Рыба отличная. Я знаю, щука горчит, но Том постарался – никакой горечи.
Теперь растерян Юрий Иванович. Всеобщее замешательство.
К Марье подходит бородач. Наклоняется к уху. Она несколько раз кивает. Бородач подходит к Андрису и что-то шепчет ему.
А н д р и с. Вы это точно знаете?
Бородач. Абсолютно.
А ндр и с. Ну, это легко уладить. (Подходит к Марье и нежно целует ее в губы.)
Е р е в а н ы ч. Во, теперь есть можно. (Опрокидывает стакан, закусывает.) А теперь, милый, читай, читай.
Марья. Погоди-ка. (Обхватывает голову Андриса и целует его.) Теперь точно, можешь читать.
А н д р и с (разрывает пакет, достает письмо). "Рервику – привет!" Велько. Начало, насколько я помню, такое же.
А н д р и с. Пока только приветствие. И книги нет. Письмо, правда, длинное. Потом, наверно, прочтем, а?
Велько. Какой ты нелюбознательный, право. Чего тянуть, читай. Вон все гости делом заняты.
Действительно, гости не обращают внимания на Андриса, Марью и Велько. Савелъевцы нажимают на выпивку и закуску, Баккит что-то энергично втолковывает В'Анье – видимо, по кулинарной части. Авсей Год задумчиво гладит собаку. Лааксо, подняв в одной руке стакан, а в другой насаженный на вилку маринованный огурец, понимающе кивает Юрию Ивановичу, который что-то показывает широко разведенными ладонями.
А н д р и с (продолжает читать письмо). "Что, приятель, дал себя охомутать? Так-так. Устал, видно, прыгать с места на место. По планетам шастать, кино снимать про нечисть всякую, кровопийц, изуверов, душегубов. Да, триумф "Судного дня" неоспорим.
Потрясенные зрители вновь и вновь впитывают чудовищные картины давней и близкой истории рода человеческого. Ты заслужил передышку. Ты и твои соратники. Но Андрис! Но Велько! Но Авсей!.."
Год. Я?
Велько. Ты, ты. Мы с тобой к славе приобщились, чуешь?
Год. Вот как?
Он встает, отпускает собаку и подходит ближе к Андрису.
Тот продолжает читать.
Андрис. "Страшная опасность грозит сообществу людей, безмятежно процветающему на ухоженных планетах. В чем она? А вот представьте…" Нет, Велько, удивительно знакомый почерк. Но решительно не могу вспомнить, где я его видел. Совсем недавно… Нет, не помню…
Бородач (хитро посматривает на Андриса, продолжает печатать, бормоча под нос текст). "Важный чиновник из некоего межпланетного ведомства прибывает на планету с говорящим именем Малдеб. Со времени последней инспекции этого края прошло много лет, быть может, несколько поколений. Чиновник бродит по планете, наблюдает, делает пометки и записи, по всей видимости, одобрительно оценивая происходящее. Организованное изъявление чувств, извлеченных из небольшого набора, аккуратная регламентация мотивов и поступков, строгие каноны в искусстве всех родов и жанров, автоматическое выполнение действий – как практически полезных, так и чисто ритуальных,короче, серая возня скучных людей, лишенных воображения и тяги к неожиданным поступкам. Через какое-то время чиновником, однако, начинает овладевать беспокойство. Он что-то ищет, ищет напряженно. Беседует с людьми, роется в подшивках газет, смотрит фильмы, листает учебники истории. Наконец наталкивается на крупный психиатрический лечебный центр и (несложно придумать сюжетный ход) попадает в него, хотя бы в качестве пациента. Малдеб, оказывается, много лет назад был выбран для заселения неизлечимо больными, неспособными жить среди обычных людей. С ними был отправлен немногочисленный медицинский персонал. Волею каких-то катаклизмов связь с Малдебом была прервана, контроль над ним на долгое время утерян. И вот инспектор явился. Что же он нашел?
Поначалу он решил, что обнаруженная на планете ситуация контролируется здоровыми людьми. Поэтому он и оценивал происходящее одобрительно, полагая, будто наблюдаемая им жизнь – гуманно дозволенный расплодившимся сумасшедшим способ существования, отвечающий их понимаю счастья. Пытаясь найти здоровых людей, которые, предположительно, управляли жизнью планеты, инспектор и попадает в сумасшедший дом, где прозревает.
Он начинает догадываться, что произошло. Больные полностью захватили власть, а медицинский персонал упрятали под замок. А может быть, немногочисленные здоровые люди и сами деградировали, поглощенные массой умалишенных. ДРАМАТИЧЕСКИЕ КАРТИНЫ ПОТЕРИ РАЗУМА. Это – для вас, Рервик. Это вам по плечу.
Жизнь на планете потекла по унылым законам недоумков. Сменялись поколения, сумасшедшие воспроизводили себе подобных, тщательно оберегая чистоту генетических линий. Всех, кто отличался от стандартов – неуемностью фантазии, парадоксальностью мнений и вкусов, вольнолюбием,- помещали в изоляцию, в лечебницу, в психушку.
Как должна быть понятна вам, Рервик, здоровому человеку, естественность игры и эксцентрики и болезненность мира предначертанных путей и мумифицированных правил…" Андрис. Велько, здесь написано, что мне это понятно.
Велько. Раз написано – стало быть, понятно.
Андрис. Да, да, конечно. Но все же, как ты думаешь, что они имеют в виду?
Велько. Все очень просто. Если ты, скажем, сбиваешь чертиков с рукава или время от времени упираешь кулак в бок и говоришь: "Я чайник",- значит, ты нормальный, здоровый человек, полный фантазии и творческих исканий. А если утром пьешь кофе, съедаешь бутерброд с сыром и едешь в присутствие, там нажимаешь на клавиши компьютера или перекладываешь листы бумаги из большой кучки в маленькую и обратно, а потом возвращаешься домой, припадаешь к кормушке, делаешь сыну "козу", смотришь по тривизору восьмую серию "Охоты на стехиозавра" и ложишься спать,ты тяжело, неизлечимо болен.
Андрис. Вот оно что. Спасибо, Велько.
Велько. Не стоит благодарности.
Андрис. Теперь я понял.
Велько. Я всегда в тебя верил.
Андрис (протягивая Велько руку). Ты настоящий друг.
Велько (отвечая на рукопожатие). Да уж я такой.
Андрис. Так продолжим?
Велько. Вперед. Осталось совсем немного.
Андрис. Ты не вспомнил почерк?
Велько. Пока нет.
Андрис. Вспоминай. (Читает.) "Итак, инспектор видит, что Малдеб во власти сумасшедших, которые, естественно, считают себя нормальными, а нормальные, душевно здоровые люди – чудаки и фантазеры – сидят взаперти. Что делать?" (Андрис поднимает глаза на Велько.) В самом деле, что делать?
Велько (пожимает плечами). Может быть, там дальше написано? Давай посмотрим.
Андрис. Давай. Так ты еще не вспомнил?
Велько. Вот-вот вспомню.
Андрис (продолжает читать). "…Что делать? Это решать тебе, Рервик!" (Обращается к Велько.) Ты слышишь, Велько: мне решать.
Велько. Так решай, в чем же дело.
А ндр и с. Сейчас решу. Только письмо кончу. (Читает тихотихо, одновременно с ним бормочет текст бородач.) Андрис и Бородач. "Можно устроить переворот, власть захватят нормальные сумасшедшие, которые упрячут сумасшедших нормальных в дурдом. Но при этом…" Бородач задумывается, смотрит в небо. Андрис тоже прерывает чтение, отпивает глоток из бокала. Бородач снова ударяет по клавишам, и оба продолжают бормотать.
"…Но при этом, овладев властью, нормальные сумасшедшие вполне могут постепенно превратиться в сумасшедших нормальных, а брошенные за решетку сумасшедшие нормальные – в нормальных сумасшедших".
Андрис озабоченно смотрит на Велъко, бородач удовлетворенно чмокает губами.
"Можно устроить инспектору побег из больницы, побег с Малдеба, возвращение на всесильную родину, откуда в должное время придет спасение малдебян, и восторжествует розовая справедливость. Все, взявшись за руки, встречают восход. Занавес.
Можно и убить инспектора при попытке к бегству, чем обречь Малдеб на дальнейшее неопределенно долгое существование в привычных рамках…
Можно оставить инспектора в лечебнице навечно, и он обретет счастье…
Можно свести его с ума, то есть сделать нормальным малдебянином, покорным серым человечком, вполне пригодным для благополучного существования на этой планете…
Можно…
Можно…
Можно…" В е л ь к о. Я вспомнил!
Андрис. Что?
В е л ь к о. Ну и баба!
Андрис (заинтересованно). Где?
В е л ь к о. Именно эти каракули я видел на рецепте приготовления фаршированной рыбы, который Том Баккит продиктовал два часа назад Марье Рервик, в девичестве Марье Лааксо.
Андрис. Ты хочешь сказать, что все это…
В е л ь к о. Да.
Андрис. И все то…
В е л ь к о. Да.
Андрис. И книгу…
В е л ь к о. И книгу. Это, черт возьми, ее профессия.
Андрис (поворачивает голову к Марье). Дорогая!
Марья. Да, милый?
А н д р и с. Ах да, кажется, здесь… (Хлопает себя по карманам.) Марья. Что ты ищешь?
Андрис. Записку, что ты написала мне утром. Вернее, оставила вчера с вечера. Ах, вот она, я завернул в нее грузила…
Вынимает из кармана ком бумаги, разворачивает.
В е л ь к о (читает через плечо Андриса). "Андрюсик, сделай себе яичницу с помидорами. Не забудь яйца взболтать со сливками. Целую".
Андрис. Вот видишь. Ты был прав. Это она.
В е л ь к о. Это она.
Андрис. Зачем ты это сделала, Марья?
Марья. Милый, мне казалось, что если я отвлеку тебя от прежних твоих занятий и займу добрым, длинным фильмом, да еще на тему мне близкую, это как-то сблизит и нас… И видишь, я не ошиблась. А продолжай ты снимать свои сумасшедшие репортажи или фильмы о камнях и.насекомых, что бы с нами было?
Андрис. Вот видишь, Велько, видишь, Авсей, как все просто. Это отвечает на твой вопрос, откуда взялся замысел "Судного дня".
Год. Просто-то просто. Но эта женщина разрушает мои планы.
Андрис. Каким образом?
Год. Я думал поехать на Лех, а теперь…
Андрис. А теперь?
Год. Надо снимать. Ты уже решил, кому предложить роль инспектора?
Марья. Авсей, вы вполне сможете хотя бы часть фильма снять на Лехе.
Год. Ты так считаешь?
Марья. Уверена. А ты как думаешь, Андрис?
Андрис. Очень мило с твоей стороны, что ты решила со мной посоветоваться.
Марья. Не обижайся, милый. Год ведь так хочет на Лех. Велько, а ты что скажешь?
Велько (мрачно). Знаешь, я, пожалуй, сначала отвечу на тот, последний твой вопрос.
Марья. Это какой же?
Велько. Ты спрашивала, зачем я насаживал косу на черенок.
Марья. В самом деле?
Велько. Я обещал ответить, и отвечаю. Чтобы косить!
Велько берет косу, прислоненную к стене дома, вскидывает ее на плечо и отправляется за кулисы. Сидящие за столом постепенно расходятся. Остается только курчавый бородач за машинкой.
Бородач (печатает и приговаривает вполголоса). Сидящие за столом постепенно расходятся. У-всех дела, да и вставать завтра рано. Становится темно, я еле различаю клавиши – так и не научился печатать вслепую. Большая луна повисает над трубой дома Андриса. Над всеми трубами домов. Над Волгой и Ветлугой. Над прошлым и будущим. Пора ставить точку – конец главы, конец письма, конец повести. Где-то сказано: "Конец дела лучше начала его". Конец всегда венчает дело – уже другие берега маячат за листа пределом, как многоцветные луга. Смешение времен и красок, тюрбанов, шляпок, шлемов, касок. Литература – карнавал, так этот жанр Бахтин назвал. Но в бутафорского огня игре, в шутих надсадном вое вдруг просквозит лицо живое – нет, нет, приятель, чур меня! Я прочь бегу, я снова рад в беспечный кануть маскарад.
____________________
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 01.03.2004 20:38