Дейкстра медленно приближался к вулкану, постепенно опускаясь по мере того, как оседала муть, поднятая извержением. Он не шевелил ни руками, ни мантией, его вполне устраивало, куда и с какой скоростью течение влечет его тело. Он плыл в слегка нисходящем, почти горизонтальном потоке, и наблюдал.

Извержение было колоссальным. Ни в одном предании не упоминалось ничего подобного, и Дейкстра знал, почему. Потому что после таких катастроф не остается свидетелей. Он сам – редчайшее исключение, его спасло то, что в момент первого, самого мощного взрыва рыцарская скала прикрыла его от разрушительного удара взрывной волны. Его спасло то, что веревки порвались. Оставайся он на спине Зорьки до конца, сейчас он совершал бы свой последний путь в страну мертвых. Последние секунды перед катастрофой не отложились в памяти Дейкстры, но он твердо помнил, что они поднимались, а значит, первая волна, ударившая их, должна была выбросить акул и наездников из спасительного убежища в тени скалы и швырнуть в пучину буйства стихий, где у них не было никаких шансов. Точнее, один шанс был, но призрачный – резко рвануться вверх и подниматься вертикально с максимально возможной скоростью, чтобы выйти из опасной зоны до того, как две половинки волны, обтекающие скалу с разных сторон, сольются воедино. В момент этого столкновения они взрываются чудовищным хаосом мелких, но очень злых вихрей, каждый из которых обладает достаточной силой, чтобы сломать акулий позвоночник, подобно тому, как плоскобрюхий сом ломает челюстями ветви кустарников, добираясь до сочной мякоти, скрытой под толстой и жесткой оболочкой. Дейкстра смутно припоминал, что перед тем, как веревки не выдержали, Зорька совершила резкий маневр, но куда он был направлен, Дейкстра не понял. К этому времени он был ослеплен, оглушен и ничего не соображал, не понимал даже, где верх, а где низ.

Муть постепенно оседала, и в какой-то момент Дейкстра понял, куда делась рыцарская скала, бывшая его домом всю жизнь, от самого вылупления. Скала была на месте, но она перестала быть скалой. Она разрушилась, превратилась в россыпь обломков, и в первый час после взрыва муть скрывала ее целиком, именно поэтому Дейкстра и не узнал сразу родные воды. Никуда его не отнесло, вулкан, зловеще алеющий под грязевым покровом – это тот самый вулкан, что давал тепло и пропитание бессчетным поколениям рыцарей и травоедов, а потом вдруг решил отобрать все, что дал, и забрал их жизни, оставив старого Дейкстру в одиночестве. В том, что Дейкстра остался один, сомнений уже не оставалось – если бы выжил кто-то еще, они бы давно проявили себя, времени прошло более чем достаточно.

Дейкстра опустился на каменную глыбу, ранее бывшую маленькой частью рыцарской скалы. Та поверхность, на которой он стоял, раньше была стеной какой-то внутренней пещеры, но неумолимая сила вулкана разломала камень, закрутила и вывернула наизнанку. Странно, что одна из декоративных тарелок не отвалилась, а по-прежнему занимает место на бывшей стене, украшая ее непонятно для кого. Дейкстра подплыл к ней и легонько ударил в ее центр концом передней руки. Звук был глухим и хриплым. Тогда Дейкстра стер с тарелки налипшую грязь, ударил еще раз, и на этот раз тарелка отозвалась мелодичным звоном. Дейкстра посмотрел на свою руку и увидел, что она вся в грязи. Посмотрел, обо что ее можно вытереть, не увидел ничего чистого, всплыл повыше, чтобы не испачкаться еще сильнее, и заплакал.

Он не стыдился своих слез. Некого больше стыдиться. Никто не видит его, некому обратиться к прославленному мудрецу с подобающими словами порицания. Никто не скажет с укоризной: "Какой пример ты подаешь подрастающему поколению?" Нет больше подрастающего поколения, да и подросшего поколения тоже нет, из всего племени остался один-единственный жалкий старик, и это тоже ненадолго.

Проплакавшись, Дейкстра опустился ниже, и некоторое время плавал вдоль каменных глыб, разглядывая картину смерти и разрушения. И чем больше он видел, тем яснее он понимал, что Джа не явит чуда, что эта катастрофа не оставила после себя выживших. Если не считать жалкого старика, не стыдящегося собственных слез.

Однажды перед Дейкстрой открылся узкий проход между скалами, он привычным жестом направил антенну к небу, собираясь оценить время до прилива (в час прилива только последний дурак заплывает в узкие проходы) и уткнулся взглядом в багровую точку небесного разлома, который на самом деле не разлом, а нечто непредставимое. Теперь разлом светил куда менее ярко, чем вечность назад, когда Роланд был жив, и они отправлялись в безумное путешествие на пленочных парусах. Тогда он думал, что этот поход войдет в предания, он не знал, что никаких преданий больше не будет, а память о роде человеческом уйдет вместе с последним из людей. Ахо, впрочем, однажды упоминал, что, вроде, когда-то давно какой-то акул однажды встретил другого акула, который сказал, что приплыл из далеких мест, где акулы тоже служат людям, но это совсем другие люди… Дейкстра не верил в это предание, оно выглядело в целом разумным и правдоподобным, кроме одной мелочи, которая, однако, разрушала все правдоподобие подчистую – акулы не настолько хорошо разговаривают. Когда акул начинает излагать нечто сложное, он говорит непонятно, его бессвязную речь можно понимать как угодно. Например, как красивую сказку о других людях, живущих где-то далеко. Очень хочется в нее верить, но незачем себе обманывать, Дейкстра слишком умен для этого. Нет больше людей, Дейкстра – последний.

Он не стал ничего вычислять, отвел взгляд от разлома и вплыл в проход, не думая об опасности. Его жизнь больше не стоит того, чтобы беречь ее. Если Джа будет угодно, чтобы последний человек во вселенной нашел свой конец под камнями, значит, так тому и быть. Это ничем не хуже, чем страна мертвых, Дейкстра побывал в ней и увидел собственной антенной, что в ней нет никакого дворца Импала, нет никаких вечных пиров, а есть одна лишь ледяная пустыня. И страшный небесный разлом.

Интересно, кстати, огненный червь вышел из разлома, и после этого разлом умерил свою яркость. Можно подумать, что сила, источаемая разломом, постоянна, и огненный червь – проводник этой силы. А еще можно подумать, что смысл разлома в том, чтобы огненный червь достиг вулкана, устроил извержение и стер травоедский род с лица земли, и вычистил рыцарский род из каменных пещер. Но так подумать может только несмышленный юнец, а не умудренный опытом рыцарь. Юношам, неспособным в охватить мысленным взглядом все многообразие природных процессов и явлений, всюду мерещатся невидимые и неощутимые разумные сущности. Василиски всякие… Чем, спрашивается, огненный червь, созданный для истребления рода человеческого, лучше рыбы-василиска, созданной для истребления чрезмерно любопытных акулят? И то, и другое – ерунда и детские сказки.

Проход сужался, теперь в нем нельзя плыть, можно только идти, перебирая руками по стенам. Хорошо, что стены здесь почти не испачканы, можно, кстати, обтереть грязную руку. Только осторожно, чтобы не пораниться, стены прохода полны острых граней, еще не сглаженных водными течениями.

Внимание Дейкстры привлек маленький округлый предмет на полу. Дейкстра присел, подцепил предмет двумя присосками, поднес к антенне и понял, что это яйцо. Человеческое яйцо, почти зрелое, рука явственно чувствовала, как под кожистой оболочкой шевелится и толкается уже не личинка-трохофора, а настоящий маленький человечек, которому не хватило считанных дней, чтобы вылупиться. Но он никогда не вылупится, ведь даже если Дейкстра поделится с ним теплом тела, кто даст ему вкусить материнской плоти, когда придет время вылупляться? Лучше тихо и безболезненно угаснуть в яйце от холода, чем биться в мучительных судорогах, не имея возможности оказать собственной матери последнюю почесть.

Дейкстра с силой отбросил яйцо в сторону, оно ударилось в стену, нерожденный младенец жалобно пискнул и стал плакать, тихо и безнадежно. Дейкстра скукожил антенну и обхватил голову руками, чтобы не слышать этого плача. И тоже заплакал.

Он понимал, что прилив приближается, что скалы, окружающие его, лежат неустойчиво, в час прилива они зашевелятся и погребут старого рыцаря, привыкшего называть себя мудрецом, точно так же, как они погребли нерожденного младенца, еще не освоившего разумной речи. Но старику было уже все равно.