Из путевого блокнота:
«5 июля. Вечер.
Закончилась дневная вахта.
Мы с Дмитриевым в казенке.
„Птица счастья“ повернулась к югу и слегка раскачивается.
По курсу Дальние Зеленцы…»
На этом запись обрывается. Но мне, сегодняшнему, достаточно нескольких прыгающих строк из путевого блокнота, чтобы вспомнить и пересказать впечатления тех дней.
Каждый человек живет в своем, особом временном измерении. Счастье, когда неотложные дела захлестывают тебя целиком и держат в постоянном напряжении. Когда кажется, что нет и не может быть важнее именно этой, ближайшей и вполне достижимой цели. И так день за днем, как бьющие в борт волны вечно живого моря.
Вечно живого? Да как сказать…
Итак, Дмитриев с трудом примостился на своей узкой дощатой лежанке-банке и заполняет судовой журнал. Изредка спрашивает — уточняет:
— В котором часу встретили мотоботы мурманского училища?
— К концу ночной вахты, часа в четыре. Две штуки, шли на восток.
— Так… А Семиостровье проходили днем…
— Днем. И течение было встречное, узла четыре.
— Как узнал?
— А помнишь буй у Харлова острова? Стоял как на стремнине, аж кильватерный след тянулся.
— Это точно…
Наш диалог недолог. Виктор прячет журнал и через минуту уже спит, забыв снять свисающий с груди бинокль. Засыпаю, наверное, и я, успев сделать лишь куцую запись в блокноте. И вот сейчас, живя уже в другом временном измерении, который раз прокручиваю в памяти события тех дней. И стены городской квартиры растворяются, клочьями тумана прячутся в распадках сумрачного мурманского побережья. Все реальнее полумрак пропитанной смоляным духом казенки, где над изголовьем рядом с маленьким квадратом оконца свисает на тонкой нити лучинная «птица счастья» — подарок архангельских поморов. Как давно это было? Да всего лишь неделю назад, неделю с суматошно-радостным дождем при выходе из дельты Северной Двины; штормовыми порывами ветра в проходной открытой салме у острова Сосновец; извечным святоносским сувоем; океанской морской зыбью у северо-восточной оконечности Кольского полуострова… Берегом Ломоносова называют эту землю, куда отец будущего гения российской земли Василий Дорофеевич «начал брать его от десяти до шестнадцатилетнего возраста с собою каждое лето и каждую осень на рыбные ловли…»
Каков же он, этот берег, сегодня?
— Вот и опять к моей вотчине подходим, — невесело шутит кок Владимир Вешняков, стоя на палубе и рассматривая в бинокль показавшиеся по курсу Харловы острова. Один из них, действительно, Вешняк, и это уже третий за наш недолгий путь остров с таким названием. Может, просто выдаётся он дальше, выше прочих остальных семи островов архипелага, в море — потому-то и назвали Вешняком? А еще вешняками нарекли бедных крестьян-покрученников, что отправлялись пехом через леса и мерзлые тундры к мурманскому берегу (не в пример промышленникам-летнякам, прибывавшим на рыбные промыслы в июне на лодьях, когда беломорское Горло очищалось ото льда). Или стояли на острове архангельские поморы, ведя весновальный, весенний промысел морского зверя — били тюленя или моржа и подтаскивали снятые шкуры-хоровины к острову? Трудно сейчас судить, как не может и архангелогородец Володя Вешняков сказать' наверняка, были ли избы-становища именно его предков в этих местах, ведь раньше каждый мало-мальски длинный поморский род имел здесь, на краю студеного моря, свои наделы. Теперь же побережье пустынно: редко где рядом с маяком можно заметить жилье. И хотя свежий ветер с каждым вдохом переполняет грудь, а морской простор, казалось бы, заполонил самые укромные уголки души — чувство такое, как будто подходишь ты не к заповедному Семиостровью, а входишь в заброшенный дом, где давно выветрился жилой дух. И белые просоленные бревна полусгнивших срубов на островах как белые обглоданные кости вымерших доисторических чудовищ. Останки фантастической и далекой жизни, изчезнувшей на нашем с вами веку за каких-то несколько поколений, вместивших в себя орудийный выстрел «Авроры» и Соловецкий лагерь особого назначения, красный флаг над Рейхстагом и последнее, 60-х годов укрупнение северных колхозов, ядерные взрывы на Новой Земле и начало промышленной добычи нефти на шельфе арктических морей…
4 Московский писатель Андрей Никитин
Входим в Семиостровье между Вешняком и Зеленцом, где «с моря… чисто, хотя и велика бывает зыбь, но глубоко», как гласит одна из поморских лоций. Кстати, почему Зеленец, если острова архипелага больше похожи на высокие гранитные утесы, чем на среднерусские травяные лукоморья? Вот вам еще одна загадка. И ее вряд ли разрешит тот, кто не знает особенностей поморского зверобойного промысла: по весне вместе со льдом ветра и течения выносят из Белого моря лежки тюленя-утельги с народившимися детенышами. Так вот они-то, детеныши тюленя, и имеют зеленоватый оттенок, который через день-два исчезает, а мех зверя становится пушисто-белым. Таким образом зеленец превращается в белька; белек через десять-двенадцать дней в хохлушу с рыжеватым подшерстком; хохлуша, в свою очередь, в серку… Впрочем, может я и ошибаюсь, так как в те июльские дни остров Зеленец мало походил и на только что народившегося тюленя…
Весь экипаж поднялся на палубу — как раз подоспел долгожданный обед. Располагаемся у грот-мачты, расставив миски на покрытой клеенкой слегка покатой, сделанной под конус крышке трюма. Качки практически нет, так что комфорт обеспечен, если учесть, что это первый за последние два дня обед по полной, как говорится, программе: горячий суп из тушенки с картошкой и сушеной морковью, гречневая каша с банкой пастеризованного молока, чай с пряниками.
Вешняков молодец. Крепится и не подает виду, что болит рука, — обваренная крутым кипятком кожа с его предплечья сползла и мы несколько раз меняли тугую повязку, густо смазав ожог какой-то мазью из судовой аптечки. Я же до сих пор удивляюсь, как вообще на небольшом пятачке у печки-буржуйки, установленной в общем кубрике в самом носу коча, можно пусть даже в слабую болтанку умудриться что-то приготовить.
Каждый, чем может, помогает коку. Поначалу мы приглядывались к Вешнякову, ведь он был единственным новичком в нашей ватаге. Но вскоре непосредственность и спокойствие, тактичность и трудолюбие Володи были оценены по заслугам. А также профессионализм — именно благодаря мастерству кинооператора архангельской студии телевидения Владимира Вешнякова один из сюжетов «Клуба путешественников» был посвящен нашему переходу. Но об этом мы узнаем через полгода, а пока… Пока что входим в Семиостровье, предварительно срубив паруса и заведя буксир на «Грумант», чтобы без лишних хлопот и неожиданностей проплыть между островами. И, поудобнее устроившись на палубе и вооружившись фото- и кинокамерами, запечатлеть знаменитые птичьи базары. Подобная морская прогулка могла бы стать заманчивой целью любого туристического маршрута. Но архипелаг — часть Кандалакшского государственного заповедника, куда запрещен доступ судам. Но что значат все эти запреты для малой части нещадно эксплуатируемого Баренцева моря с его отравленными нефтяными сбросами водами и подорванными рыбными запасами?
…Каменные утесы вертикально спускаются вниз и трудно понять, что там — зеркальное отражение нависших над нами скал или уходящие в глубину основания островов. Вода чистая, как протертое спиртом стекло компаса. В расщелинах, на едва заметных выступах камня примостились черно-белые кайры. Их не пугает слабый стук движка «Груманта» — птичий базар спокоен. Или мы пришли сюда в неурочный час, когда основная купля-продажа уже закончилась? А ведь это шутливое сравнение недалеко от истины, если под часом подразумевать последние несколько лет.
Пока ребята с увлечением щелкают затворами фотоаппаратов, нацеленных на элегантных кайр, доверчивых гагар и яркоклювых тупиков, попробую пересказать то, о чем поведали мне коллеги из кандалакшского клуба «Гандвик», которые за несколько лет до нас побывали в Семиостровье и сделали отличный фильм с грустным названием «Они уходят от нас». На кинокадрах навечно остались погибшие от голода птенцы и взрослые птицы. Иногда большие морские чайки, умерев, сохраняли естественные позы. И казалось странным, почему не взлетает при появлении человека спокойно сидящая птица. А она, оказывается, прислонилась к камню, чтобы тихо умереть…
Помню подводные киносъемки, когда на смену зарослям морской капусты, россыпям морских ежей, щупальцам-отросткам кумарии-голотурии, похожим на веточки кустов, вдруг выплывал мусор, усеявший дно бухты. А на поверхности — радужное пятно солярки. Ближе к берегу — бревна, бочки, ржавый металл, яркий пластик экзотических бутылок. Современная интернациональная свалка, созданная Гольфстримом и нашим бескультурьем.
Здесь, на птичьих базарах Семиостровья, эхом отозвалась экологическая драма всего Баренцевоморья. Сначала люди уничтожили — выловили сельдь, затем мойву, осталась непромысловая песчанка — последняя из стадных рыбешек, служащих основой питания колониальных птиц. Но однажды работникам заповедника потребовалось всего несколько десятков песчанок, чтобы произвести их размерный анализ. Ископав песок на границе отлива, они не нашли ни одной рыбки. Ушли в более сытные дальние воды дельфины. Ушли подальше от родных берегов армады промысловых кораблей. А что остается делать птицам? Как и люди, они или умирают на родине, если не могут бросить обжитых мест, или покидают их. Вот что пишет о баренцевоморской драме член-корреспондент Академии наук СССР А. Яблоков в статье «Сбережем ли среду обитания?» (газета «Правда» от 13 января 1989 года):
«Печальным примером экологической катастрофы в океане является судьба Баренцева моря. В 60-е годы здесь был допущен преступный (иначе не назовешь!) перелов трески и сельди. Затем рыбная промышленность СССР и Норвегии переключилась на сайку и мойву. К 1988 году удалось выловить их практически полностью. Мойва и сайка были ключевыми видами в экологической системе Баренцева моря, основой питания трески и сельди, морских птиц и тюленей. Без достаточной пищи птенцы чаек и кайр несколько лет подряд погибали от истощения, общая численность этих птиц сократилась в несколько раз.
Обитающее в Баренцевом и Белом морях стадо гренландского тюленя, почти полностью истребленное к концу 50-х годов, к середине 80-х было с большим трудом восстановлено. Этот вид до Последнего времени давал высококачественную продукцию поморским хозяйствам. За 1986–1988 годы численность этих тюленей сократилась вдвое. В отчаянных поисках пищи тюлени третий год в массе мигрируют к берегам Северной Норвегии. Здесь только в прошлом году 60 тысяч их погибло в прибрежных сетях норвежских рыбаков. Баренцево море, еще несколько лет назад дававшее миллионы тонн рыбы, теперь на многие десятилетия потеряло былое значение».
…«Птица счастья» отвернулась от меня — вытянув лучинную шею, она стремится вперед, на запад. До полуночи, начала нашей вахты, еще минут сорок. Но Дмитриева в казенке нет. Поднимаюсь и я. Не без труда натянув на ноги непросохшие резиновые сапоги, откидываю крышку люка, выползаю на палубу. На море штиль. Капитан вызывает по рации «Грумант», решает зайти — отстояться в Зеленецкую бухту — надо пополнить запасы солярки, вызвать врача для Володи Вешнякова. На траверзе Большой Олений остров. Где-то здесь, в высоких каменных берегах губы Щербенихи, расположено древнее родовое становище Ломоносовых — Кекурское.
«…От города Архангельска до становища Кекурского всего пути едва на семьсот верст, скорее около оного времени не поспевал как в четыре недели, а один раз в шесть недель», — записал в одном из своих сочинений Михаиле Васильевич, восстанавливая по памяти поездки к местам дедовского промысла. Вот так — четыре-шесть недель, а мы, имея лодью с сорокасильным движком, преодолели за четыре дня! Арифметика для простачков: без «Груманта» на одних парусах крутились бы до сих пор у Сосновца.
В укромную, защищенную от ветров бухту мы вошли ночью, встали «на бочку». Для непосвященных в морскую терминологию поясню: «бочка» она и есть бочка, закрепленная мертвым якорем рядом с берегом. То есть обыкновенный швартовный буй, в качестве которого чаще всего и используют пустую, запаянную со всех сторон железную бочку.
В нескольких десятках метрах редкими огнями светились Дальние Зеленцы — поселок, название которого говорит само за себя. Правда, зелени на берегу нет и в помине, но и дорог — тоже. По иронии судьбы именно здесь находится Мурманский морской биологический институт Кольского центра Академии наук СССР, и добираются ученые мужи к своим лабораториям и письменным столам либо раз в две недели рейсовым катером, либо по тундре на гусеничном ходу. Надо же хоть первую часть названия поселка как-то оправдывать…
Днем встали к причалу, длинные подгнившие доски которого запружинили и застонали под нашими ногами. Кто отправился разыскивать почту, чтобы дать весточку о себе родственникам, кто в магазин — поглазеть, чем же забиты прилавки столь отдаленных мест. Договорились с председателем сельсовета и о баньке, которую нам пообещали организовать на другой день. Что ж, за отсутствием иных развлечений начпрод Володя Панков дал команду перебрать продуктовые запасы. Наверное, и читателю будет небезынтересно узнать, что же находится в трюме коча.
Особая наша забота — бак литров на двести, под завязку наполненный еще в начале пути холодной онежской водицей. НЗ, качество которого проверяется ежедневно. Рядом с ним — несколько канистр с бензином для лодочного мотора и принайтованный к борту объемистый бочонок, в котором плавают два десятикилограммовых куска сливочного масла. На полках, вытянутых вдоль бортов, разместились картонные коробки с сахаром и конфетами, чаем и сухарями, пачками сушеных овощей и пакетами с вермишелью, банками сгущенного и пастеризованного молока, наборами супов, солью, консервами. Кстати, после недолгого совета было решено несколько коробок мясных консервов — нашей единственной «разменной монеты» — обменять в магазинчике на яблочный компот. Что и сделали, получив вдобавок свежий хлеб и мешок картошки. Отведали и сливок с творогом — продукцию подсобного хозяйства академического института. Говорят, местная газета как-то сообщила, что, мол, биологи отстают по надою молока от других хозяйств района. Не знаю, как дальнезеленецкие коровы отреагировали на это серьезное обвинение, но лично меня больше интересовала основная деятельность морских ученых. С этой целью и состоялся визит членов экспедиции в двухэтажное здание института, архитектура которого, как утверждают краеведы, полностью повторяет облик первой биологической станции Санкт-Петербургского общества естествоиспытателей, открытой на Соловках в 1881 году.
Ничего не хочу сказать против конкретных людей, с кем удалось познакомиться и узнать их взгляды на баренцевоморские проблемы. Удручает одно: ученые могут лишь прогнозировать и констатировать возможные последствия, никоим образом не влияя на тактику и стратегию промышленников в лице Минрыбхоза и различных нефтедобывающих ведомств. Оценивая состояние сырьевых запасов моря как кризисное, они подкрепляют свои слова следующими цифрами: если еще недавно мировой вылов рыбы достигал 3–4 миллионов тонн в год, из которых на долю СССР приходилось до полутора миллионов, то за последние три года весь промысел рыбы в Баренцевом море сократился до 600 тысяч тонн. Рыбы просто нету-ти, ведь нашей стране надо было выполнять продовольственную программу, борясь за каждую лишнюю тонну, а норвежцам решать проблему занятости рыбаков. Что ж, вот и выполнили, вот и решили…
5 Председатель клуба «Полярный Одиссей» Виктор Дмитриев
Наутро нам повезло — рядом у причала ошвартовался небольшой крепыш — МРТК из Териберки. МРТК- это малый рыболовный траулер кормового траления для прибрежного промысла, которым руководит потомственный архангельский помор Владимир Петрович Рябинин. И поведал нам капитан, как просчиталось правление колхоза, купив эти суда аж в Ялте и перегнав их на Север. Задумка была хорошая: короткими, одно-двухсуточными рейсами снабжать местный рыбзавод треской да пикшей. Думали, что свои 5–6 тонн всегда наловят. Ан нет — не только людям, чайкам уже стало не хватать.
— Однако современным поморам бочонок свежей рыбки всегда выделим, — сказал капитан на прощание. И сдержал слово. На этом закончился наш натуральный обмен с жителями Дальних Зеленцов. А повеселевший Володя Вешняков, чья рука счастливо заживала, в первый же ужин после выхода в море нажарил отдохнувшей команде две сковороды свежей тресковой печени.
Из путевого блокнота
«8 июля. Вечер.
Ветер крутит — то нагонит дождевые тучи, то вытолкает их с небосвода взашей, освободив место неяркому арктическому солнцу.
По курсу остров Кильдин. Мешает встречное юго-восточное течение, уйти от которого можно лишь в сорока-пятидесяти милях мористее. Но решили пробираться „по кирпичикам“, то есть в максимальном приближении к берегу. Если выдерживать среднюю скорость до пяти узлов, то через неделю будем у острова Медвежий (теоретически). Идем лагом, насколько возможно маневрируем парусами, удерживая курс на запад при северном ветре. Дважды при крупной зыби волны перехлестнули через борт, прокатились по палубе коча.
Утром доели вчерашнюю уху. Слили тузлук из бочки с пересыпанной крупной солью и выпотрошенной треской. Настроение у команды благодушное: как-никак все пока идет нормально».
Не знаю, интересны ли читателю эти сделанные наспех заметки. Но без них мне самому трудно нынче проследить в общем-то однообразные походные будни. К концу первой недели плавания (веду отсчет времени от официального старта экспедиции в Архангельске) все мы пообвыкли в новой для себя роли средневековых мореходов. И стали намного сплоченнее, дружнее, внимательнее друг к другу. Осознав, что никто и ничто не выручит в критическую минуту, если не будет рядом надежной руки товарища.
В каждом маленьком замкнутом коллективе резко проявляются симпатии и антипатии, и ничтожное недоразумение может стать причиной для раздражения и нешуточной ссоры. Чем погасить их, какой огнестойкий раствор способен сцементировать экипаж? Наверное, только чувство ответственности за общее дело. И здесь надо отдавать должное нашему капитану.
Во-первых, Дмитриев сам был поставлен в довольно-таки неловкое положение, ведь значительную часть пути пришлось следовать на буксире за лодьей. И недоразумения в отношениях между капитаном «Груманта» Ростиславом Гайдовским и руководителем экспедиции Виктором Дмитриевым при таком раскладе событий были неизбежны: тот и другой считали себя опытными мореходами, хотя в манере поведения и в практике судовождения резко разнились. Говорун и балагур, Гайдовский при всей своей большей частью напускной лихости был профессиональным штурманом, а в свое время и самым молодым капитаном транспортных судов на Северном бассейне. И удачнее кандидатуры на его сегодняшнюю должность вряд ли кому удалось бы найти. Дмитриев же более прямолинеен, скромен, черты его характера как формального и неформального лидера неброски, а в будничных ситуациях и незаметны. Не имея штурманского диплома, Виктор обладает качествами, по которым и выбирались в досельные времена кормщики: ответственностью не просто за благополучный исход предприятия, но и за жизни товарищей; не поддающейся логике интуицией, основанной как на доскональном знании судоходных свойств построенных своими руками судов, гак и на практическом опыте именно прибрежного плавания и связанных с ним опасностей. Наш капитан прекрасно понимал, что советами и распоряжениями, передаваемыми им по рации на «Грумант», он только нервирует Ростислава. Но можно простить и Виктора, оказавшегося в роли ведомого в выстраданном и организованном им походе.
Во-вторых, Дмитриев смог очень удачно, на мой взгляд, разбить экипаж «Помора» на вахты, руководствуясь при этом весьма тонкими психологическими наблюдениями. Хотя выбор был невелик: три Володи, два Вити, Юра и Саша. Но о каждом по порядку.
Александр Скворцов по судовой роли числился заместителем начальника экспедиции по научной работе. И для него в нашем походе счастливо сочетались непосредственные научные изыскания, связанные с основной деятельностью в НИИ культуры Министерства культуры РСФСР, и увлечение парусным спортом. Высокий, атлетического телосложения москвич, он без лишних слов один ставил и убирал грот-парус, о чем я, канцелярская крыса, не мог и мечтать, путая поначалу шкоты с брасами.
С ним в паре стоял вахту наш «великий коми», как незлобливо прозвали мы рассудительного, всегда подчеркнуто вежливого сыктывкарца Володи Королева. Работая в Печорском пароходстве капитаном тральщика, он по состоянию здоровья осел на берегу, с головой ушел в общественную жизнь края, смело начертав на своей визитной карточке два слова: «краевед и путешественник». Думаю, что в длинные, тягучие часы между склянками им было о чем поговорить, хотя, должен заметить, профессионализм Скворцова и самодеятельные знания Королева не позволяли обоим быт запанибрата. А значит, в случае чего, и брать вину на себя, выручая товарища. Своеобразная дистанция во взаимоотношениях в данном сочетании служила надежным основанием для взаимной ответственности.
Владимир Панков мой земляк. Преподает в Мурманском высшем инженерном морском училище на кафедре физики. Мужик крайне башковитый, себе на уме, с четко выраженными привычками и складом мысли. Сам напросился в одну вахту с Юрием Колышковым — незаметным и незаменимым в экипаже человеком. Легкий, мускулистый, Юра может подняться на руках на мачту или вползти на кончик бушприта, чтобы поправить запутавшиеся снасти и связать концы одному ему известным узлом. Есть такие люди, которые нарочно в общем строю стоят позади остальных. Как бы оберегая чувство собственного достоинства и иронично поглядывая на выскочек. Я говорю о Панкове и Колышкове, мурманчанине и петрозаводчанине, матросе и боцмане коча «Помор».
Наконец, наша с Дмитриевым вахта. О Викторе я уже рассказывал, о себе… Наверное, поставил меня капитан рядом с собой для подстраховки, как самого неумелого в подобных плаваниях человека. Постараюсь хоть этими заметками как-то компенсировать былую беспомощность.
Ну а Володя Вешняков… Вновь как наяву вижу: вот он, мелко семеня, словно танцуя, перебегает по уходящей из-под ног палубе с бака на корму, Держа на вытянутых руках кастрюлю наваристого борща. Что ж, обед — дело святое. Примерно в четыре пополудни, в смену вахт, этот час был для всех нас временем не только физического, но и душевного отдыха. Усевшись поудобнее, травили байки, наливая по второй и третьей кружке чая из ведерного самовара.
Дмитриев нынче жалуется на кошмарные сны, основной причиной которых считает слишком благодушный настрой команды. Мол, привиделось после ночной вахты, что не по морю на парусах, а по берегу волоком тащим мы коч, спотыкаясь о кочки и царапая днище острыми камнями:
— Проснулся в холодном поту, глянул в оконце — нет, плещется, родимое, на сердце отлегло — отпустило. А ведь, ребята, случайностей может быть масса…
Так вот куда клонит капитан, недаром педвуз закончил — каждое слово, даже сон ему в лыко для нравоучительных речей. Кто о чем, а он вновь о бдительности да дисциплине. И зря — не дал пока никто из нас даже повода для серьезной взбучки. Хотя оно, конечно, правильно: знал бы где упасть — соломку подстелил. Вот оборвется буксир, а до берега метров тридцать, разве успеешь весла по бортам вставить, от скал отжаться? О парусе и не говорю, раз противняк дует. Тот же мыс, что у Кильдина в губу вдается, Могильным нарекли не зря. А озеро на берегу Мертвым называется…
Всегда интересно слушать байки Саши Сквор-цова. Нет, пожалуй, в Арктике мало-мальски известного острова, где бы не побывал он с экспедициями. Вот, например, рассказывал нынче о Вайгаче: изо дня в день один и тот же пейзаж — красиво, холодно, величаво, но нет места в нем человеку с его страстями и надеждами… Идешь по тундре — а куда, зачем? Изба, рация, лодка — жизненный круг замкнулся. Шаг в сторону — и безвременье. Какой век, какая эпоха, ау-у!..
Или взять новомодную гипотезу, что человек зародился не где-то в субтропиках, а именно здесь, в высоких широтах. Мол, всякие там биомагнитные и прочие поля, которые испускаем и принимаем мы сами того не ведая, в масштабах планеты естественно сходятся в Заполярье. А чувство сопричастности с космосом, душевное равновесие, приходящее в Арктике, — шуточки? Звуки, запахи, великое однообразие, но подсознательно все время ловишь себя на мысли, что когда-то — когда? — ты уже это все чувствовал, видел, ощущал…
Однако выходим в Кильдинскую салму. Зыби почти нет. Чайки сидят на воде — к перемене ветра или просто ленятся лишний раз подняться? По левому борту проплывают три холма, три брата-богатыря, рожденные сползающим к морю ледником. Решаем встать на якорь, дождаться утра. Оно, как говорится, вечера мудренее.
Из путевого блокнота
«9 июля. 5 часов утра.
Не дождавшись рассвета, — хотя какие рассветы в разгар полярного дня? — снялись с якоря. Не захотел Дмитриев отдохнуть — покемарить во время нашей капитанской вахты с нуля до четырех утра. Что ж, хозяин — барин.
Небо развиднелось. Пошли с отливом — на море почти полный штиль. Парус, как мужик с похмелья: то, надув щеки. пробежит — протянет коч что осталось сил, то обвиснет, отдыхая и цепляясь за грот-мачту. По курсу выплывает ступенчатая громада западной оконечности острова Кильдин с почти отвесной каменной стеной Ножовкой. С ней, помнится, связано какое-то предание — надо будет по возвращении посмотреть в своем архиве.
Ножовка ежеминутно меняет очертания: только что рельефно проглядывал профиль воина-великана с выпяченной верхней губой, а теперь стена похожа на доисторическое чудовище, которое в ужасе пятится от воды и приседает на мощный гофрированный хвост. Бежать некуда — вокруг море…
Сотнями лучей брызнуло в глаза солнце. Даль распахнулась, будто стоишь не на низкой падубе вровень с плещущей о борт волной, а вслед за чайкой поднялся на недосягаемую высоту и купаешься в воздушных потоках. С бьющимся сердцем вглядываюсь в знакомый фарватер Кольского залива, силясь увидеть Мурманск и свой дом, окна нашей квартиры, оставленной без малого месяц назад. Понимаю, что напрасно, но в такие минуты ждешь чуда.
Сегодня воскресенье, День рыбака. Как-то друзья-мурманчане планируют его встретить? Для меня же нет лучше подарка, чем это ощущение непередаваемого словами простора внутри себя и вокруг: по корме вчерашним днем прячутся в береговых распадках былые шторма и разочарования; по курсу виден легендарный полуостров Рыбачий с еще неосознанными тревогами и надеждами; справа бьющее в глаза солнце, на полпути к которому вот так же и сто, и двести лет назад ждал мореходов батюшка Грумант; слева — широкие ворота Кольского залива, над которыми в расступившихся облаках куском махрового полотенца зависла радуга. „Божьим оком“ называли это цветастое чудо поморы.
Что ж, в добрый путь».
6 Сыктывкарец Владимир Королев
Здесь, на Кольском заливе, начинались и заканчивались' пути-дороги бесчисленных морских экспедиций. Уже в XIII столетии вышли на Мурманский берег первые ватаги новгородской вольницы, а пройдя многоверстным фьордом, оседали на наносном мысу у слияния двух рек — Колы и Туломы. Рос и укреплялся на этом месте городок, оказавшийся впоследствии столь твердым орешком, что о него обломали зубы многие джентльмены удачи. Когда в 1556 году английский корабль с красноречивым названием «Ищу наживы» бросил якорь на рейде Колы, увидели иноземцы не менее тридцати русских парусных судов. И по свидетельству Стивена Барроу, все они были «намерены плыть на север для боя моржей и ловли лососевых рыб». Хотя и ошибается, верно, известный путешественник — семги-краснорыбицы и в самой Коле хватало всем вдоволь, а вот моржовый клык, действительно, был в цене и за ним-то отправлялись отважные мореходы и на полночный Грумант, и восточным ходом к матушке Новой Земле.
Западноевропейский письменный источник конца XV века сообщает, что людьми московских князей «под суровой звездой арктического полюса был открыт большой остров». По-видимому, это был именно Шпицберген, и его первооткрывателями оказались жители Колы, ибо другой документ свидетельствует, что«…в лето 7113 (1605) года во граде Самаре был человек поморенин, именем Афанасий, рождение его за Соловками на Усть-Колы. И он сказал про многие дивные чудеса, а про иные слыхал. И ездил он по морю на морских судах 17 лет, и ходил в темную землю, и тамо тьма стоит, что гора темная, издали поверх тьмы тоя видать горы снежные в красный день».
7 Капитан лодьи «Грумант» Ростислав Гайдовский
Западноевропейский письменный источник конца XV века сообщает, что людьми московских князей «под суровой звездой арктического полюса был открыт большой остров». По-видимому, это был именно Шпицберген, и его первооткрывателями оказались жители Колы, ибо другой документ свидетельствует, что«…в лето 7113 (1605) года во граде Самаре был человек поморенин, именем Афанасий, рождение его за Соловками на Усть-Колы. И он сказал про многие дивные чудеса, а про иные слыхал. И ездил он по морю на морских судах 17 лет, и ходил в темную землю, и тамо тьма стоит, что гора темная, издали поверх тьмы тоя видать горы снежные в красный день».
Каждый, кто, помолясь, выходил из Кольского залива, неминуемо бросал взор на черную громаду Кильдина. Так что же за предание сохранилось о каменной стене острова? Говорят, какой-то горе-промышленник от жадности полез на нее за птичьими яйцами, а на половине возвышения пришел в великий ужас, глянув вниз. И не смея спуститься, влез до самого верху по ножу, перетыкая его из одной щели в другую. Отсюда и название — Ножовка…
Много легенд рассказывают о древней мурманской земле, что пустынно раскинулась по стрику коча. Ветер протрезвел, делаем узла три при попутном юго-востоке. Рация постоянно на приеме — береговые службы буквально «пасут» нас, провожая к границе: «Я Восход-Цыпнаволокский, Восход-Цыпнаволокский. Кто следует на запад в шести милях от берега?»
8 Москвич Александр Скворцов
Цып-Наволок. Северо-восточная оконечность полуострова Рыбачий. В укромной бухте этого мыса раньше располагался огромный по тамошним меркам торговый городок на 937 дворов. Хотя кто нынче назовет мне столь же многолюдное село в Беломорье или на Мурмане? Избы, солеварни, амбары, церковь… Городок рос как на дрожжах. Еще бы — здесь для меновой и беспошлинной торговли до середины XVII столетия стояли десятки кораблей из Норвегии и Дании, Северной Германии и Англии. Их трюмы были забиты шерстяными тканями и полотном, медью, чугуном, солью, мукой, серебряной и золотой посудой, водкой, табаком, кофе, сахаром… В обмен брали рыбу, наполняя бочки зубаткой, палтусом, треской, которыми в те годы изобиловали воды Баренцева моря. Не случайно, именно здесь на островке Аникиева сохранился своеобразный каталог высеченных в скале «визитных карточек» именитых купцов. Добрая половина из них принадлежит «фленсбургам» — заморским гостям из маленького княжества Шлезвиг, входившего в ту пору в состав Датского королевства. Сравнительно небольшое число имен норвежских мореплавателей на Аникиевой плите объяснить легко: посещение Рыбачьего было для норвежцев повседневным делом. А кому взбредет в голову высекать свое имя-прозвище рядом с домом? Для русских же людей, изведавших опасности и трудности плавания в далекую «дацкую сторону», благополучное возвращение к родным берегам становилось радостным и торжественным событием. И тут-то, на пути домой, ставили они свои незатейливые надписи, высекая полууставом на голом камне:
Федор Ив. Лузгин стоялъ шолъ в русь 1869 года 29 июля
9 Археолог Вадим Старков
Нет, не смогли мы зайти — посмотреть каменную летопись Аникиева острова — попутный ветер торопил вперед, к новым и, казалось, более заманчивым открытиям. Однако позволю себе еще раз пересказать именитых предшественников и процитировать замечательного русского писателя-этнографа С. В. Максимова, который в книге «Год на Севере» записал столетие назад поморскую легенду о морском разбойнике Аникиеве, чьим именем назван этот остров.
«— А слыхал ли, твоя милость, про Анику? — завершил свой рассказ хозяин.
— Нет, не слыхал.
10 Участник экспедиции Виктор Георги
— Разбойник, вишь, был… Жил он около промыслов на Мурмане и позорил всякого, так что кто что выловил — и неси к нему его часть, без того проходу не даст: либо все отнимет, а не то и шею накостыляет, пожалуй, и на тот свет отправит. Не было тому Анике ни суда, ни расправы. И позорил он этак-то православный люд, почитай, что лет много. Да стрясся же над ним такой грех, что увязался с народом на промысел паренек молодой: из Корелы пришел и никто его до той поры не знавал… А тут и Аника пришел свое дело править: проголодался, знать, по зиме-то. „Давайте, — говорит, — братцы, мое; за тем-де пришел и давно-де я вас поджидаю.“ А парень-то, что приехал впервые, и идет к нему на устречу: „Ну уж это, — говорит, — нонеча оставь ты думать: не видать-де тебе промыслов наших как ушей; не бывать плешивому кудрявым, курице петухом, а бабе мужиком“. Да как свистнет, сказывают, он его, Анику-то, в ухо: у народа и дух захватило! Смотрят, как опомнившись: богатыри-то бороться снялись и пошли козырять по берегу. То на головы станут, то опять угодят на ноги, и все колесом, и все колесом… Кувыркаются они этак-то, все дальше и дальше, и из глаз пропали, словно бы-де в океан ушли. Стоит это народ-от, да Богу молится, а паренек как тут и был: пришел словно ни в чем не бывало, да и вымолвил: „Молись-де, мол, братцы, крепче ворога-то вашего совсем не стало: убил“, — говорит. Да и пропал паренек-то. С тем только его и видели. Аника-то тоже пропал…
— Ты этому веришь, Егор?
— В становище Корабельная Губа, подле Колы, островок экой махонький есть: зовут его Аникиным и кучу камней на нем показывают…
— Что же это такое?
— А, стало быть, Аники-то, мол, этого могила. Так и в народе слывет.»
Что любопытно: по свидетельству смотрителя Цыпнаволокского маяка еще в конце прошлого века действительно на горном кряже в обложенной по кругу камнями могиле были обнаружены останки мужчины огромного роста. Эту же легенду пересказывают датские хроники, подсказывая даже время единоборства — начало XVII столетия. И был разбойник не русским человеком, а иноземцем. Бились они по старонорвежскому обычаю, встав в выложенный из камней круг: поочередно ударяли друг друга в грудь, пока один не оказался за пределами круга. И Аникиев третьим ударом соперника был выброшен за каменную черту и повержен на землю, с которой ему уже не суждено было подняться. Победитель скрылся, но полагают, что это был сосланный на Мурман за какие-то проказы боярский сын. А Аникиев мог быть выходцем из Шотландии, и прозвище, его образовано от имени Аннекин…
