Мать Тищенко и Славик едут в Минск. Спящая проводница. Славику не нравится минский воздух, но он уговаривает мать посетить метро. Первая встреча с родными после призыва. Как встречаются с родителями и родными курсанты в учебке. Восхитительная домашняя еда. Гришневич заставляет Тищенко докладывать каждый час. После домашней еды Тищенко не нравится армейская пища. Письмо от Жалейко — он попал служить в Печи. Тищенко угощает Черногурова, сослуживцев и сержанта. Почему фильм «Коммунист» кажется Игорю странноватым, а Резняку — туфтой. Проштрафившиеся Лупьяненко и Тищенко сосланы подметать плац. К Лупьяненко приехала мать. Тищенко в одиночку тащит мусор на наташу и едва не задыхается от царящей на ней вони. Почему лучше, чтобы родители приезжали не в один день.
В разгар лета с билетами было тяжело, тем более в южном направлении. Но все же Елене Андреевне удалось взять два балета до Минска, правда, только в общем вагоне. ''Ничего, ехать не долго — только одну ночь нам со Славиком потерпеть, а к утру уже будем на месте. Может, ещё не так много людей будет», — утешала себя Елена Андреевна.
«Ленинград-Брест'' стоял в Городке всего три минуты, а общие вагоны находились в хвосте поезда, и до них еще нужно было добежать. Подбежав к пятнадцатому вагону, Елена Андреевна, и Славик увидели, что никто и не думал открывать двери тамбура. Оставалось меньше минуты, и Елена Андреевна в отчаянии забарабанила в дверь. Некоторое время внутри вагона все оставалось невозмутимо спокойным, затем открылись двери соседнего четырнадцатого. Оттуда выглянула толстая, розовощекая проводница и недовольно спросила:
— Чего надо?
— Как это, «что надо»?! У меня билет, а поезд сейчас отойдет, — возмутилась Елена Андреевна.
— А-а… Подымайтесь.
Елена Андреевна, обремененная двумя тяжелыми сумками, с трудом поднялась в вагон. Следом за ней еще с одной вскарабкался Славик. Проводница помогла ему лишь в самый последний момент. Поезд уже тронулся, и тут Плена Андреевна услышала вопрос:
— А где же ваши билеты?
Елена Андреевна показала.
— Так у вас же пятнадцатый, а это четырнадцатый. Вам нужно перейти в соседний вагон.
— Конечно, перейдем. Хорошо, что вообще сели. Могли бы и на вокзале остаться.
Дверь тамбура была захлопнута настолько туго, что Елена Андреевна не смогла ее открыть без помощи Славика. В пятнадцатом вагоне из купе проводников раздавался спокойный, безмятежней храп. «Спит. Ей плевать, что люди в вагон попасть не могут», — с досадой подумала Елена Андреевна. Между тем проводница спала оттого, что проводила уже почти сутки без смены и вымоталась за это время. Ей и в голову не могло придти, что на какой-то захолустной станции пассажиры будут садиться в половине первого ночи. «А если и будут, то в соседний войдут», — подумала она час назад и, в принципе, оказалась права. В вагоне было всего человек двадцать, и Елена-Андреевна со Славиком без труда отыскали свободные места.
Елена Андреевна пыталась уснуть, откинувшись на жесткую перегородку, но холод и тряска не позволяли ей этого сделать. К тому же, она все время думала об Игоре. Славик тоже не спал, но его занимали совершенно другие мысли. Хотелось быстрее увидеть старшего брата в солдатской форме и расспросить его о такой таинственной и загадочной армии.
В Витебске вошло очень много пассажиров и Елене Андреевне и Славику пришлось до самого Минска ехать в тесноте и жаре, которая вскоре сменила холод.
Минск встретил их неприветливо. Низкое, какое-то не летнее небо было одето в кружева серых, угрюмых туч. Время от времени среди них пробивался голубой лоскут, но тут же исчезал в пасти какой-нибудь огромной тучи. Несмотря на свежесть и сырость, в воздухе отчетливо чувствовался запах большого города — странная смесь выхлопных газов, мазута, бензина и еще неизвестно чего. Славик недовольно потянул носом и заметил:
— Да-а уж, у нас в Городке воздух почище.
— Что же ты, сынок, хочешь? Здесь ведь город — транспорта столько всякого, фабрики, заводы, — ответила Елена Андреевна.
В этот момент Славик увидел букву «М» у входа в метро:
— Мама, давай в метро поедем? Я ведь еще ни разу в жизни не катался! А?
— К Игорю надо ехать. Он ведь ждет нас.
— А мы не долго. Пару станций проедем и назад. И к тому же еще только половина седьмого. К нему, наверное, в такую рань не пустят.
— Может, и в самом деле не пустят? — засомневалась Елена Андреевна.
— Конечно, не пустят, я в этом просто уверен! У них подъем только что был.
Метро все же несколько разочаровало Славика. По телевизору он много раз видел длинные эскалаторы Ленинграда и Москвы, а в Минске было всего две таких станции, да и то с короткими эскалаторами. На остальных станциях были простые бетонные лестницы. Минское метро неглубокое и далеко не такое броское и красивое, как его более знаменитые собратья. Иначе и быть не могло — белорусский метрополитен строился тогда, когда уже в далекое прошлое отошли романтика и волшебство первых железных подземок (достигнутые, впрочем, не романтичным, а весьма прозаичным трудом мобилизованных партией и Сталиным). Вначале у Славика немного захватывало дух и свистело в ушах при движении состава, но затем он освоился и привык к скорости. Славик с интересом рассматривал через окна подземные станции и туннели, одетые в густую паутину проводов и кабелей. Вначале Славик долго не мог понять, каким образом поезда успевают разминуться за небольшие промежутки времени, а потом догадался, что они двигаются наподобие трамваев — каждый по своей стороне…
Подъем в честь воскресенья прокричали всего два раза. Гришневич «милостиво» отпустил взвод почистить сапоги перед завтраком. Сегодня Игорь ожидал приезда родных. Чем больше он думал о встрече с матерью, тем медленнее текло время. Чем медленнее текло время, тем нестерпимее становилось ожидание. Этот замкнутый круг настолько издергал Игоря, что он вздрагивал при каждом звонке телефона на тумбочке дневального и с надеждой прислушивался к ответам. «На тумбочке» стоял таджик Абдухаев из четвертого взвода, и Игорь с раздражением слушал его бестолковые реплики по телефону. «Поставили чурбана на телефон, а он двух слов связать не может. Вдруг позвонят с КПП, а он ничего не поймет? Дурак Миневский — нашел, кого поставить», — все больше нервничал Тищенко.
— Тищэнка, праснись! — рявкнул Шорох.
Игорь вздрогнул и уставился на экран, где шла передача «Служу Советскому Союзу». Окрик сержанта обидел Игоря, ведь он и не думал спать.
— Тыщэнко! На КПП! — прокричал Абдухаев.
«Наконец-то», — обрадовался Игорь и посмотрел на Гришневича.
— Что такое, Тищенко? — спросил сержант.
— Наверное, кто-то ко мне приехал, — подчеркнуто неуверенно сказал Игорь, стараясь не показать сержанту свою радость.
— И кто же это к тебе приехал?
— Я думаю, что мать, товарищ сержант.
— Иди и посмотри, кто приехал. Затем придешь через час и доложишь. А потом будешь приходить и докладывать каждый час. Ясно?
— Так точно. Товарищ сержант, разрешите идти?
— Иди.
Игорь помчался на КПП, словно на крыльях. Когда Тищенко сделал лишь первый шаг на площадку перед клубом, из дверей КПП уже вышли мать и Славик в сопровождении дежурного по части, что-то объяснявшего им по дороге. Игорь почти физически ощутил прилив какой-то странной энергии и широко улыбнулся. В этот момент его увидели Славик и Елена Андреевна. Славик тоже широко улыбнулся в ответ, а вот мать, едва улыбнувшись, беспокойно спросила:
— Здравствуй, сынок. Как твои дела?
— Здравствуй, мама! Привет, Славик!
— Привет, солдат, — поздоровался брат.
Славик с интересом рассматривал форму. Подергав хэбэ со всех сторон, посмотрев пилотку и ремень, он, наконец, обратил внимание и на брата:
— Ну, как ты тут?
— Как, как… Потихоньку. Это тебе, Славик, не санаторий. Что, нравиться форма?
— Нравится. А я вот видел солдата в фуражке на КПП.
— Там всегда в парадной форме дежурят.
— А тебе парадную форму дали?
— Пока не дали, но к присяге обязательно дадут. Ее ведь не каждый день одевают — только при выходах в город, когда отпускают в увольнение или что-нибудь еще в этом роде.
— А тебе можно в увольнение?
— Пока что нельзя.
— А почему?
— Потому, что присягу еще не принял.
— А когда у тебя присяга?
— Я еще точно не знаю. Говорили, что двадцать восьмого июля. В этот день родителям и родственникам можно по всей части ходить. И даже в казарме, говорят. Многих после присяги в увольнение отпускают. Может, и я пойду. Так что обязательно приезжайте. Правда, может все же не двадцать восьмого, а позже будет — где-нибудь в августе. Но я это узнаю и вам точную дату в письме сообщу. На присягу, Славик, я обязательно в парадке буду.
— В какой парадке?
— Парадной форме. Она просто так сокращенно называется.
— А-а…
— Бэ-э-э…
Елена Андреевна улыбнулась: «В сущности, Игорь совсем еще ребенок. Точно так же, как и в детстве, дразнится со Славиком.» Тепло посмотрев на сына, она предложила:
— Я тут тебе поесть кое-чего привезла. Хочешь жареную курицу?
— Угу, — охотно согласился Игорь.
— Может, куда-нибудь отойдем, сынок? А то неудобно посреди площадки стоять.
— Да, конечно. Что это мы и в самом деле здесь стоим?! Давай к клубу отойдем.
Практически во всех войсковых частях встречи с родными проходят либо в «комнате для приезжих» на КПП, либо солдат отпускают в увольнение. В учебке, в которую попал Игорь, в увольнение тоже отпускали, но лишь после присяги и далеко не всех. Зимой, осенью и весной местом свиданий служила «комната для посетителей» (более распространенный вариант названия), а вот летом складывалась совершенно необычная ситуация. Как уже было сказано, эта учебка служила прибежищем для детей минского среднего начальства, не сумевшего (или не хотевшего) уберечь своих чад от армии. Последние лет пять в каждой роте летом было не меньше сорока процентов минчан. Естественно, что родители старались навещать своих детей почаще — в основном, раз в неделю. Родителей приезжало очень много и «комната для посетителей» никак не могла вместить всех желающих. Поэтому и ввели обычай встречаться с родителями на прилежащей к КПП территории части. Со временем родители прочно оккупировали всю площадку перед клубом и даже его первый этаж.
Сегодня родителей было много с самого утра, и Игорь решил не идти внутрь клуба, а расположиться у его ребристой стены. Между каждой парой бетонных ребер были небольшие площадки на уровне метра от земли. На одной из них Елена Андреевна разложила провизию и сама села рядом. Игорь и Славик расположились по обе стороны от провизии и Елены Андреевны. Через каждые четыре-пять ребер сидела какая-нибудь компания. Когда Елена Андреевна вытаскивала из сумки курицу, Игорь машинально взглянул на ее часы, которые показывали десять минут первого.
— Ой, мама, я сейчас вернусь! Только сержанту доложу, что ты приехала. Надо через каждый час докладывать, — испуганно вскочил Игорь.
— Так ты сейчас придешь?
— Да, мама. Только доложу. Я быстро!
Слегка взволнованный небольшой просрочкой времени, Игорь поспешил в казарму. Тищенко быстро отыскал сержанта — тот чистил в кубрике сапоги. Игорь подошел, отдал честь и спросил:
— Товарищ сержант, разрешите обратиться? Курсант Тищенко.
— Слушаю, Тищенко, — не поднимая головы, буркнул Гришневич.
— Разрешите доложить?
— Докладывай.
— Ко мне приехали младший брат и мать.
— Ну и что? — не меняя интонации, спросил сержант.
Тищенко растерянно захлопал глазами. Он не знал, что ответить, поэтому молчал. Гришневич не спеша дочистил сапоги, затем впервые поднял глаза на Игоря и спросил:
— Чего ты молчишь? Я спрашиваю — они что, уехали уже, или еще здесь?
— Так точно, товарищ сержант — еще здесь.
— Так что ты стоишь?
— Разрешите идти к ним? — догадался спросить Игорь.
— Иди и не забывай докладывать через каждый час.
— Есть.
В коридоре Игорь встретил Лупьяненко.
— Что, мать к тебе приехала? — спросил Антон.
— Угу, — кивнул Тищенко.
— Хорошо, что приехала. Ко мне тоже вечером моя должна приехать. Как Гришневич — нормально отпускает?
— Да нормально, только я через каждый час, как дурак, должен взад-вперед бегать.
Увидев курицу, Игорь сразу же выудил ее из целлофанового пакета и вонзил зубы в холодное, но удивительно вкусное мясо. После армейской сечки курятина показалась Игорю восьмым чудом света. Ему представлялось, что чуть солоноватое, восхитительное мясо наполняет организм какой-то необычайной энергией. За первой куриной ногой Игорь съел еще одну, затем оба крыла и половину туловища. Он, наверное, съел бы всю курицу, если бы Елена Андреевна вовремя не переключила его внимание на другие продукты:
— Попробуй колбасы копченой, я ее вчера в Витебске купила. Огурцов поешь.
— Угу, давай, — голос Игоря едва пробился через наполненный едой рот.
Почти все курсанты вокруг, подобно стае зеленой саранчи, двигали челюстями, пережевывая все, что привезли родители. А те, которые не двигали, либо уже пережевали, либо еще только собирались это сделать. Со стороны любому было ясно, что курсанты делали это не от хорошего питания. В столовой действительно кормили прескверно, и курсанты здорово соскучились по нормальной пище, ежедневно получая массу, напоминавшую мелко насеченные отруби, скрепленные клейстером. Все это готовилось из вполне нормальных продуктов, и требовалось немалое мастерство, чтобы вместо супа приготовить бак горячих помоев.
— Ой, совсем забыла — я ведь тебе драчеников испекла! — всплеснула руками мать.
Елена Андреевна всегда говорила по-украински — «драченики», и все в семье привыкли к такому названию. Исконно же белорусское слово «драники» так и не прижилось, хотя так говорили все соседи. '«Драченики» — картофельные оладьи. Картошку предварительно протирают на терке (отсюда и корень слова в обоих языках). Драники являются национальным блюдом белорусов. Вообще же в Белоруссии знают и готовят несколько десятков блюд из одного лишь картофеля. За это белорусы и получили свое второе, народное название — бульбаши. К слову, в армии даже на территории Белоруссии готовят только одно «блюдо» — редкие картофелины, плавающие в крахмальной жиже.
— Давай их быстрее сюда! — обрадовался Игорь.
Пока Игорь поглощал содержимое банки, мать продолжала его расспрашивать о службе:
— Сынок, а зачем тебе опять докладывать идти?
— Зачем? — поддержал мать Славик.
— А кто его знает… Какой-то идиот придумал… Может быть для того, чтобы я с вами домой не сбежал или не напился где-нибудь? А, может, и для того, чтобы не ошивался неизвестно где, когда вы уедете. Черт, скоро опять надо идти.
— Надо, значит надо. Раз такой порядок — нужно выполнять. Это армия. Вон и так мы с тобой разговариваем, а в некоторых частях, говорят, родителей вообще до присяги не пускают, а если и пускают, то не больше, чем на час.
— Врут они, кто тебе такое сказал?! Хотя… Кто его знает? У нас здесь целая куча минчан. Я тут всем говорю, что у меня отец — начальник.
— Не надо так говорить. Какой же он начальник — слишком мелкая рыбешка. Вот ты врешь, а ведь детей начальников не любят.
— Почему это вру? Не такой уж отец и мелкий. А насчет любят — не любят… У нас тут половина роты из Минска, и у всех родители какие-нибудь шишки.
— Неужели половина роты?! А я слышала, что нельзя дома служить.
— Ну, может, и не половина, но треть роты точно наберется. Чем человек солиднее, тем больше ему можно. Вот и я не хочу быть хуже других — пусть думают, что и я попал сюда по блату.
— По какому блату? Мы с отцом за всю нашу жизнь ни одного военного не знали! — возмутилась Елена Андреевна.
Ей была оскорбительна сама мысль о том, что могут подумать, будто она устроила сына — ведь все было совершенно иначе.
— Ну, чего ты обижаешься? Я ведь пошутил. Зато теперь у вас есть знакомый военный — это я.
— Да я не обижаюсь. Просто любишь ты болтать лишнее. Смотри, хоть с командирами не спорь.
Поспорить Тищенко действительно любил. Но сейчас была совершенно иная ситуация, и Игорь улыбнулся, представив, как он спорит с Гришневичем.
— Чего ты улыбаешься? Наверное, уже поспорил? — спросил Славик.
— Да нет, здесь особенно не поспоришь. Здесь надо не спорить, а приказы выполнять.
До обеда Игорь еще раз сходил в казарму и хотел доложить Гришневичу, но того не оказалось на месте. Тогда Игорь доложил Шороху.
Во время обеда Игорь ничего не ел — после жареной курицы сечка вызывала отвращение.
После обеда Игорь вновь пришел к своим. Солнце стояло почти в зените. На тополях за забором пели невидимые глазу птицы. Весь воздух был наполнен каким-то ленивым простором и летним, слегка пыльным оцепенением. На площадке перед клубом не было тени, а асфальт раскалял и без того нагретый воздух.
— Может быть, Игорек, в ваш клуб перейдем? Там все-таки тень и люди почти все домой разъехались. Пойдем? — предложила мать.
— Пошли, — согласился. Игорь.
В клубе и в самом деле было значительно прохладнее, чем на улице. Людей почти не было, лишь в дальнем углу на скамейке сидели мужчина, женщина и солдат. Солдат о чем-то весело рассказывал родителям.
— Смотри, какой веселый! Ему, наверное, здесь нравится, — показал на солдата Славик.
— А кому не нравится, когда родители приезжают? Это — во-первых. А во-вторых, он из бригады, уже на втором году службы — чего ему печалиться?! Скоро домой уедет, — пояснил Игорь.
— А до сколько тебе с нами можно?
— Ты думаешь, Славик, я это знаю?! Может, пока вы здесь будете, а может, и раньше позовут, — неуверенно ответил Игорь и тут же вспомнил: — Да, мама, а вы мне часы привезли?
Если читатель помнит, часов Игорь с собой не брал, опасаясь «экспроприации дедов», но, убедившись в том, что никого не трогают, попросил Елену Андреевну их привезти. Без часов было неудобно — не знаешь, сколько времени осталось до построения, завтрака, отбоя, скоро ли подъем. А так как жизнь в армии расписана буквально по часам, без них приходится плохо.
— Привезли.
— Дедовы?
— Да.
Часы эти достались Игорю от деда, которому, в свою очередь, подарил их один из его многочисленных зятьев.
— Как там дед с бабушкой поживают? — поинтересовался Игорь.
— Недавно письмо от них получили. Все вполне нормально, но вот дышать им летом в Донецке тяжело — жара и сплошной уголь в воздухе.
Игорь явственно вспомнил донецкий «сплошной уголь» и подумал, что сейчас он был бы совсем не против им подышать.
— От Игоря Жалейко писем не было? — спросил Игорь.
— Было, вот оно.
Игорь взял письмо и спрятал его в карман.
— Что же ты не читаешь? — удивилась Елена Андреевна.
— Потом прочту, а пока лучше с вами поговорю.
— Это у тебя пару минут займет. Прочти. Мне тоже интересно.
Игорь пожал плечами и разорвал конверт. Он сразу же узнал мелкий почерк одноклассника:
«Здравствуй, Игорь.Игорь Жалейко. 9 июля 1985 года».
Привет из Печей. Наверное, ты уже слышал про Печи? А если не слышал, то обязательно еще услышишь. Это рядом е Борисовом. Здесь у нас целая куча военных частей. Я попал в учебку связи, так что буду связистом. Пока что тащу службу, освоившись с новой для себя ролью «духа». Сержант у нас из Харькова — хохол. Он — порядочная скотина, но пока придется немного потерпеть. Присягу будем принимать двадцать первого июля. Должна мама приехать. Может и еще кто-нибудь из родственников с ней. Пока «успешно» готовимся к присяге — учим текст, ходим с автоматами. Завтра должны выдать парадку. Времени почти нет. Сейчас я стою на тумбочке в наряде по роте и благодаря этому пишу тебе. Напиши, где ты служишь? Как у тебя дела? Пиши. Жду!
Вкратце пересказав письмо, Игорь отправился на очередной доклад к Гришневичу. Сержант «для порядка» заставил доложить Игоря два раза и с миром отправил назад.
В пять вечера мать и Славик должны были уехать, и Игорь помимо воли время от времени поглядывал на часы.
— Что ты, сынок, все на часы смотришь? Может, тебе идти куда-нибудь надо, а мы тебя задерживаем? — озабоченно спросила Елена Андреевна.
— Что ты, мама — мне никуда не надо! Просто мне с вами хорошо, но скоро вы уедете… А жаль…
— Теперь мы знаем, где ты. Не так уж и далеко — не в последний раз приехали. На присягу к тебе обязательно приедем.
«Когда она будет, та присяга», — подумал Игорь.
Пролетел последний час. Мать начала складывать оставшиеся продукты в пакет.
— Не ложи слишком много, — попросил Игорь.
— Почему не ложить? Мы ведь тебе все это везли.
— Нам просто нельзя в тумбочке ничего из продуктов держать.
— Ничего, сынок, ты все равно все возьми — что сам съешь, чем ребят угостишь.
— Хорошо, ложи, — согласился Игорь.
— Ну, все, сынок. Не болей здесь! Сходи обязательно в ваш медпункт. До свидания. Идем, Славик, — мать поцеловала Игоря и открыла дверь КПП.
— До свидания, солдат! — прокричал Славик на прощание.
— До свиданий, — едва слышно прошептал Тищенко.
После того, как за мамой и Славиком закрылась дверь КПП, Игорь впервые ощутил, что с уходом родных для него людей чужой, враждебней мир почти физически надвинулся на него, грозя раздавить курсанта своей агрессивностью и жесткостью. Тищенко почему-то непреодолимо захотел еще раз увидеть своих и поспешил в казарму. В казарме он вошел в умывальник и посмотрел через окно за забор. Из-за забора торчали головы прохожих, но Елену Андреевну и Славика Игорь так и не увидел.
— Что ты так к окну прилип? — спросил Черногуров.
— Мама и брат приезжали. Хотел посмотреть — прошли они по тротуару или нет, — пояснил Тищенко.
— А… Ясно. А что это у тебя за пакет?
— Продукты, — Игорь раскрыл пакет, достал два яблока и протянул их Черногурову. — На, возьми.
— Спасибо.
Высматривать было больше нечего, и Игорь пошел к себе в кубрик. В кубрике его тотчас же окружила толпа курсантов. Тищенко достал из пакета большую часть его содержимого, разложил на своей кровати и предложил обступившим его товарищам:
— Берите яблоки, конфеты, печенье. Угощайтесь.
— А как же — угостимся, — сказал Резняк и первым запустил руку в небольшую кучку конфет.
Его примеру последовали остальные, и через несколько секунд кровать Тищенко опустела.
— Ты что, все роздал? — спросил Лупьяненко.
— Не дурак, вроде бы. Конфет часть и штук пять яблок оставил. Пока в тумбочку положу, а вечером съедим, — ответил Игорь.
— Я не к тому. Видишь, Гришневич на нас косится?
— Ну?
— Надо и ему что-нибудь отнести.
— Тогда два яблока и конфеты. Может, и Шороху надо?
— Конечно надо — он же твой командир отделения.
— Если я еще и Шороху отнесу, нам на вечер ничего не останется.
— Он все равно после обеда в увольнение ушел, так что перебьется, — радостно вспомнил Лупьяненко.
— Ему вредно много есть, — пошутил Игорь.
Отобрав шоколадных конфет и два самых больших яблока, Игорь подошел к Гришневичу и предложил:
— Угощайтесь, товарищ сержант.
— Спасибо, — Гришневич откусил треть яблока и, проглотив почти не пережеванный кусок, спросил у Игоря: — Тищенко, а конфеты и печенье ты куда высыпал?
— На кровать.
— Больше так же делай — не положено. Понял?
— Так точно. Разрешите идти?
— Иди.
Перед ужином вся рота, как и в прошлое воскресенье, вновь сходила в кино. На этот раз показывали фильм «Коммунист». Фильм, в общем-то, Игорю нравился, но он не мог понять, каким образом человек после десяти пулевых попадании может драться. И вообще, главный герой производил на Игоря впечатление благородного, но какого-то прямолинейного и даже неумного человека. Это был один из пропагандистских фильмов, призванных укрепить коммунистические идеалы в душах и умах солдат. На Игоря фильм подействовал, и он с негодованием подумал о Резняке, который минуту назад пробурчал Тищенко на ухо:
— Показали бы что-нибудь штатовское. А то сплошная мура какая-то! Про эту туфту дома по телеку насмотрелись.
— Почему туфта? Со смыслом фильм! — заспорил Игорь.
— Специально для таких, как ты! — заржал Резняк.
Игорь ухмыльнулся, но ничего не ответил, а про себя подумал: «Что с него возьмешь — только водка и бабы на уме!»
— Рты пазакрывали! — прикрикнул Шорох.
Курсанты испуганно притихли.
— Кто это там шумит? Я не понял! — грозно спросил Гришневич.
Через несколько минут Игорю показалось, что сержант забыл о шуме, но это ему только показалось. После фильма нужно была отправить четырех человек подметать листья на плацу (не ради самих листьев, разумеется, а ради общественно-полезного труда). Тут то Гришневич и припомнил злосчастный фильм. На стадион сержант отправил Резняка и Каменева, а на плац — Тищенко и Лупьяненко. Каменев и Лупьяненко попались на том, что «громко и нецензурно выражались». В то время как взвод получил крупицу свободного времени, четыре курсанта получили у Черногурова метла, целлофановые пакеты и отправились на «труд благородный». Впрочем, подметать оказалось не так уж и неприятно. Солнце висело на западном краю огромной синей чаши и лениво освещало асфальт угасающими вечерними лучами. Жара давно спала. Приятное воздушное щекотание ласковых ветровых струек бодрило и придавало сил. Лупьяненко лениво смахнул несколько листьев метлой, остановился и философски заметил:
— Слушай, Тищенко, а ведь хорошо, что нас с тобой сюда отправили? Тихо. Даже приятно здесь. А то сидели бы сейчас в роте, Гришневич бы к чему-нибудь приколебался и запросто улетели бы очки чистить. И слушали бы вместо шороха листьев бульканье канализации.
— Может и хорошо, но ведь мы могли бы и не попасть на очки…
— Да ладно, чего ты бубнишь?! Перерабатываешься здесь, что ли?
— Нет, конечно.
— Вот и стой, жизни радуйся.
— Я и радуюсь.
Теперь уже Тищенко сделал несколько взмахов и так же быстро остановился, как и начал работать, чуть слышно засмеявшись.
— Чего ты тащишься? — спросил Антон.
— Месяц назад мне бы и в голову не пришло, что можно радоваться тому, что тебя посылают подметать листья в воскресенье, — пояснил Тищенко.
— Ха — сравнил! Это тебе не дома. Кстати, мои скоро должны придти. Хорошо, что сам смогу сбегать — надоело этому козлу про все докладывать.
— А если он придет и спросит, где ты?
— Скажешь ему, что я пошел листья на наташу выносить.
— А если он подождет?
— Чего ты пристал, как лист к жопе?! Подождет… А если… Если подождет, тогда до двух ночи будем плитки вокруг очек чистить. Не бойся, он сюда не попрется — делать ему больше нечего, что ли?
— Как знаешь, — неуверенно согласился Игорь.
Лупьяненко отложил свою метлу в сторону и пошел к КПП. Ждать его пришлось недолго. Антон вернулся и, не доходя десяти метров до Игоря, сообщил:
— Приехала мать. Я с ней минут двадцать побуду, а ты пока помети. Я потом пайку порубать принесу.
Игорь терпеть не мог слова «пайка». «Пайка» — чисто тюремный жаргон, и в армию проник где-то в семидесятые годы, когда стали призывать всех, кого только можно было призвать, в том числе и бывших уголовников. Как и все дурное, слово «пайка» быстро вошло в обиход и прочно закрепилось в армейском сленге. Игорь же не хотел сливаться с чуждой ему средой и слово «пайка» старался произносить пореже. Пока Антон разговаривал с матерью, Игорю больше ничего не оставалось, как добросовестно подметать листья. Неизвестно почему, Игорь вдруг представил, что он не метет, а косит траву. Тищенко улыбнулся, так как косить не умел. Весь его опыт общения с косой сводился к тому, что когда-то в очень далеком детстве Игорь косил в течение часа (вернее, держался за козу) с дедом в маленькой украинской деревушке Ожаровке. Прошло минут сорок. Лупьяненко не возвращался, и Игорь в одиночку подмел весь плац. Делать было нечего, и Тищенко, расстелив целлофан на асфальте, принялся грузить на него листья. Подождав еще немного, Игорь скрутил из всего этого подобие мешка, взвалил его на плечи и отправился к наташе (еще одному образчику армейского сленга). Листья были тяжелыми. Игорь чувствовал, что его руки слабеют при каждом шаге, и мешок постепенно сползает вниз. Чтобы, не уронить листья, Тищенко попытался, было, ускорить шаг, но неожиданно зацепился сапогом за бордюр тротуара и грохнулся вместе с мешком прямо на асфальт. Проклиная все на свете, а в особенности Лупьяненко, Игорь с большим трудом вновь собрал все в одну кучу и пошел дальше. Злость придала курсанту дополнительные силы, и он без особых происшествий добрался до наташи. Наташу кто-то поджег, и она распространяла вокруг себя отвратительный густой запах жженого дерьма и горящих отбросов. Когда Игорь выбрасывал листья в это адское варево, его чуть не стошнило, но он все же сдержался и, стараясь поменьше дышать, поспешил прочь.
Возле брошенных метел его уже поджидал Лупьяненко:
— Ты уже все закончил?!
— Как видишь. Говорил, что через полчаса придешь, а сам больше часа гулял. Знаешь, как паскудно одному листья тащить! И на наташе тоже такая вонь, что я едва же обрыгался — ее кто-то поджег.
— Ладно, не злись. Я принес целый пакет жратвы.
— Лучше бы к нам по раздельности приезжали.
— Это почему?
— Я уже ел сегодня, а вот в прошлое воскресенье кишки марш от голода играли.
— А ты про запас наедайся, — предложил Лупьяненко.
— Что же я — верблюд или свинья какая-нибудь?
— Так ты что — есть не будешь? — разозлился Антон.
— Почему это не буду? Это я просто так сказал.
— Только надо бы какое-нибудь место найти, чтобы не очень светиться.
— Может, за деревья зайдем?
— Пошли.
Курсанты зашли за старую липу, но все равно было еще слишком светло, и площадка перед деревом просматривалась, как на ладони, особенно со стороны противоположного тротуара. Лупьяненко повертел головой и недовольно проворчал:
— Опасно здесь. Надо бы другое место найти.
— Где ты его найдешь?
— Думай.
— Я думаю, только что-то ничего путного не придумывается.
— А, может, за столовую, сходим?
Игорь вспомнил аромат наташи и решительно замотал головой.
— Ну, тогда даже не знаю, куда. Хоть на трибуну! — проворчал Антон.
— Слушай, а это мысль! — обрадовался Тищенко.
— Трибуна слишком хорошо просматривается.
— Так ведь мы не будем там во весь рост стоять, а присядем, и нас никто не заметит.
— Соображаешь. Сколько до ужина осталось?
— Двадцать минут.
— Пошли быстрее. Захвати метла, чтобы зря не валялись.
Обложенная цветной плиткой, бетонная трибуна оказалась надежным укрытием от чужих глаз. Присевшие курсанты были практически незаметны и, ощутив себя в безопасности, они принялись безмятежно опустошать содержимое пакета. Но как ни старались, осталось еще не меньше половины.
— Ничего не поделаешь, придется Гришневича угощать, — театрально вздохнул Лупьяненко.
— Придется, — согласился Игорь.
Выбрав конфеты получше и один оставшийся апельсин, Антон принес все это Гришневичу.
Тот взял, поблагодарил, но тут же подозрительно спросил:
— А откуда это у тебя, Лупьяненко?
— Мать привезла, товарищ сержант.
— А почему не докладывал, что ходил к ней? Тем более что ты был наказан.
— Товарищ сержант, я только на пять минут к забору сбегал.
— Все равно, в следующий раз доложишь.
— Так точно.
— А плац подмели?
— Так точно.
— Хорошо. Иди, готовься к ужину.
«Подготовка к ужину» означала чистку сапог и поясных ремней. Треть роты шла на ужин без всякого аппетита, и остальные вволю поели за счет своих более сытых товарищей.