— Нет, — сказал я. — Черному я ничего не сделаю. Я ведь один раз его уже убил.

Дина заметно дернулась. Ну, хорошо, это для меня — заметно. Кто другой, пожалуй, и не заметил бы ничего. Зато Боб медленно повернул голову — словно боевое орудие проворачивал — и уставился на меня жерлами глаз. Ну, что смотришь, пес? Погоня в горячей крови… Я, в отличие от всех вас, знаю, что это такое — убить человека силой желания. И больше никогда такого не сделаю.

— Стокрылого, — продолжал я, — тоже убивать не буду.

Тут уж не выдержала Саша. Закрыла глаза и неслышно вздохнула. На ее месте я был бы посдержаннее.

— Предлагаю вот что, — сказал я. — Сейчас мы, все вместе, садимся в машину Боба… ты ведь на машине, да?

Боб кивнул.

— Замечательно. В дороге друг друга подкачиваем, кто как может. Дело серьезное, сами понимаете. Без перехода на личности (Тотем пушистый, что за чушь я несу? Как это можно — подкачивать без перехода на личности? Ну да ладно. Разберемся). Прибываем на место как можно раньше и ждем. Ждем Стокрылого и… Черного. Потом я попытаюсь уговорить Черного, а вы все вместе бьете Стокрылого.

— В каком смысле… бьете? — спросила Дина. Саша стояла, опустив глаза. Ох, и не нравилось мне это. Похоже, с ней что-то происходило, и это что-то было вовсе не тем, что должно происходить с благовоспитанной домашней кошкой.

— В прямом! — я подумал и кивнул. — Физически. Нападаете вместе и бьете. Он должен быть обезврежен. Не знаю, что у него за дар такой, но думаю, что дар нехилый. Вон он что с… нами делает (Хотел сказать — с Сашей, но пожалел). А без сознания он много не сумеет.

— Что за место-то? — глухо спросил Боб.

— Восьмая точка, — сказал я, улыбаясь, как тридцать лет назад: выставив клыки и прижав уши. — Саша покажет.

Мы двинулись вон из квартиры — вниз, вниз, вниз, в промозглый дождливый холод. 'Уазик' был тут же — преданно мок под ливнем, дожидаясь Боба. Говорят, собаки похожи на хозяев. То же верно и для машин.

— Куда? — спросил Боб с деланным равнодушием. Саша — она забралась вперед — наклонилась к его уху, что-то шепнула. Боб посмотрел на нее со странным выражением. 'Уазик' скрежетнул передачей. Далекий удар грома отметил начало нашего пути.

За всю дорогу никто не сказал ни слова. Дина в самом начале взяла меня за руку и больше не отпускала. Только сжимала сильнее, когда громыхало все ближе и ближе. Она боялась молний. Говорила, что в детстве видела, как ударила молния совсем рядом с ней. Тогда Дина была на пляже с родителями. Дело происходило на юге. Они укрылись от летней, мгновенной грозы под раскидистым тентом, и взрослые пили вино, а тринадцатилетняя Дина сидела на песке, завернувшись в оделяло, и дрожала от холода и страха. Неподалеку была спасательная вышка, Дина смотрела на эту вышку, не отводя глаз. Потом вдруг на весь мир полыхнуло голубым светом, и Дина ослепла, а через мгновение еще и оглохла — с такой силой взорвался гром. В первую минуту ей казалось, что наступил конец света, что раскололось небо. С ней тогда случилась истерика…

Зарокотало. Я посмотрел на Дину. Она сидела, закрыв глаза, и сжимала мои пальцы. Губы ее шевелились. Я прислушался. '…Словно ветер, легки, словно вода, непреклонны… станем быстрыми, словно жаркое пламя…' — вот что я расслышал. Наверное, одна из молитв Потока, подумал я. Дина вдруг обняла меня.

— Великое чудо грядет… — пробормотала она чуть слышно, — великое чудо…

— Ты о чем? — спросил я, но она лишь помотала головой.

В это время Боб затормозил. Я огляделся. Не может быть…

— Сашка, — сказал я, — ты уверена, что это и есть — восьмая точка?

Она кивнула, не поднимая головы. 'Уазик' стоял около строительного забора — одинаковых бетонных блоков с незатейливым рельефным узором. Здесь и там блоки покосились, и сквозь дыры в заборе виднелось гигантское кирпичное здание. Неимоверно длинное, страшное, оно скалилось кирпичной щербатой кладкой, смердело тухлятиной из дверных проемов, таращило лопнувшие бельма окон. Когда-то здесь находилось трамвайное депо, или завод, или еще что-нибудь; когда-то этот каменный динозавр каждое утро пожирал тысячи простецов с тем, чтобы к вечеру ими же испражниться. Сейчас же это была груда строительного мусора, даже не притворявшаяся, что сохраняет форму дома.

Это было то самое место, где несколько месяцев тому назад встретились в битве мы с Черным.

Но, если в прошлый раз этот дом выглядел просто-напросто жутким и заброшенным, то теперь он смотрел живым остовом, кирпичным зомби, готовым наброситься на всякого, и сожрать его, и перемолоть все кости, и похоронить в себе… как это случилось с Черным.

Стоп-стоп-стоп. Но ведь на самом деле этого не случилось — верно, а, Саша?

— Ошибки нет, — сказала Саша тихонько. — Это — восьмая точка. Мы уже здесь пару раз собирались

— Еж твою мать, — сказал Боб. — Ну и местечко. Почему здесь-то, а?

Саша пожала плечами.

— Никто не контролирует, — предположила она. — Никому не видно, если специально через забор не заглядывать. А если и заглянуть — как бы, что такого, сидят себе люди и сидят. Может, съезд будущих арендаторов проводят. Или домовладельцев.

— Н-да, — сказал Боб. — Что-то в этом есть. Но все-таки прежде всего вижу я в этом банальный вороний выпендреж, — и он с вызовом на меня посмотрел. Я поднял брови. Несладко ему приходилось. Но и мне не легче.

— Лекция на полдень назначена, — сказала Саша, — уже народу прилично должно собраться.

— Ты о чем? — спросил Боб. Неприятно спросил, жестко.

— Если мы придем… а там никого нет… — Саша помолчала, потом закончила, — значит, это подстава.

Боб фыркнул.

— Поэтому пойду только я, — продолжала Саша. — Если все будет в порядке, я вам позвоню, и вы…

— Ну уж нет, — сказал Боб. Саша повернула голову — медленно-медленно — и поглядела на него. Так, наверное, пес смотрит в лицо хозяину. Старый, беззубый, оглохший пес, который цапнул сослепу хозяйского внучка. Смотрит — в хозяйские глаза, прищуренные поверх ружейных стволов.

Боб сказал:

— Пойдем вместе. Так?

— Так, — сказал я. Все обернулись на меня, а я объяснил:

— Там будет Черный. Если все, что вы тут говорили — правда, то он не знает, что я жив. Поэтому, когда Черный меня увидит, это будет… эффект внезапности, так ведь говорят?

Боб кивнул, не сводя с меня глаз.

— Вот, — сказал я. — Эффект внезапности… Дальше я буду с ним разговаривать. А вы отвлекайте Стокрылого.

— И о чем ты собрался с ним говорить? — насмешливо спросил Боб.

Я вспомнил, как давным-давно на этом самом месте Саша делила накачку со мной и Бобом. Вспомнил, как решил тогда: если смогу когда-нибудь отплатить им — отплачу сполна. Люди часто дают себе такие клятвы. И, к несчастью, им иногда представляется возможность выполнить обещанное.

А Черный…

Я знал, что скажу Черному.

— Думаю, у меня все получится, — сказал я.

Дина сжала мою руку еще сильнее — так, что стало больно. Но я не стал отнимать ладонь.

— А если не получится? — спросил Боб.

Я пожал плечами.

— Тогда не получится вообще ни у кого.

Мы молчали с минуту. Потом Саша негромко сказала:

— Пойдемте, что ли…

Мы вышли из машины и двинулись гуськом к пролому в кирпичной стене — впереди Саша, за ней Боб, Дина и я. Честно говоря, мне было страшно. Голос в голове вопил от ужаса, ноги превратились в желе. Вся надежда на благополучный исход была в том, что злость Черного ко мне прошла, так же, как и моя — к нему. Но это была очень слабая надежда. Фактически, я шел на смерть и понимал это. Это очень тяжело, идти на смерть, ребята. Нормальный человек на моем месте не смог бы сделать и шагу вперед. Да и мой Тотем — самый храбрый на свете кот — в любой момент развернулся бы на сто восемьдесят и рванул бы от того места так, что только пятки бы засверкали. Но меня кое-что держало.

Во-первых, Боб и Саша, которым я все-таки поклялся отплатить.

Во-вторых, тот боров-мафиози и его бедняга-охранник.

А, в-третьих, Черный. Не тот Черный, который ждал меня, сам того не зная, по ту сторону кирпичного забора — живой, здоровый палач, машина смерти, любовник моей жены — а стонущий, изломанный человек, которого я бросил умирать здесь же, три месяца назад, под грудой кирпича и бетона.

И за них всех я был в ответе, ребята.

А, значит, готов был умереть.

Или должен был готов умереть.

Или хотя бы думал, что должен был готов…

Голос в голове понял, что истерика бесполезна, и заткнулся — как я надеялся, надолго.

Мы шли, оскальзываясь на мокром щебне, подворачивая ноги на предательских горках кирпича, перешагивая через непонятного происхождения ямы, доверху наполненные черной водой. Мы взбирались на холмы, созданные разрушением, и спускались в долины, которые разрушение пощадило. Мы старались держаться подальше от шатающихся стен, мы перепрыгивали зияющие дыры в трухлявых полах, мы шли, и шли, и шли в поисках места, где под проливным дождем будет читать свою лекцию пернатый фанатик. А рядом, как живой дьявол, будет сидеть чудовище, в которое превратился мой старый друг. И все это время сверху лил дождь — 'проклятый, вечный, грузный, ледяной', какой и не снился Данте, хотя бы потому что Данте не слышал этот тревожный, угрожающий грохот, приближавшийся к нам со стороны Петергофа — и не видел ярких, на полнеба зарниц.

— Если что, — шепнула вдруг Дина, — я вместе с тобой буду его заговаривать.

Я хмыкнул.

— Что? — спросила она растерянно.

— Черный чувствует, когда врут, — объяснил я. — У тебя все по глазам видно.

Мы взошли на гигантский холм битого кирпича и увидели место, где должна была пройти лекция. Это был естественный амфитеатр, образовавшийся на месте огромного кругового оползня. Хинко сидели на кирпичах, на земле, на кучах строительного мусора, прямо под проливным дождем, не замечая льющихся с неба потоков воды — спокойные, веселые — и некоторые вполголоса переговаривались, и некоторые (по парочкам) целовались. По-видимому, все неплохо себя чувствовали и очень ждали лекцию. Я бегло их пересчитал: похоже, здесь было как раз полсотни человек. Преданная, однако, паства у Стокрылого. При такой погоде явка сто процентов. В центре сборища было свободное место, там кто-то положил несколько широких досок, так что образовалась импровизированная эстрада. На эстраде, чуть слева, стояло огромное кресло, все в лохмотьях обивки, но все еще величественное, почти трон — на подобных тронах восседали в своих кабинетах начальники глав-торг-снаб-сбыт-потреб-и-прочая-и-прочая-отделов. Я сразу понял, для кого это кресло.

Все было готово.

Кажется, мы успели вовремя.

Мне стало окончательно страшно.

— Охранник-то где? — пробормотал я, чтобы что-то сказать. — Что же, никто это все не охраняет? Стройка же… Режимный объект…

Боб усмехнулся.

— Охраняет, — сказал он. — Дали ему, небось, штуку-другую, так он уже второй час в ближайшем пивняке сидит и охраняет. Наивный ты, Тимоха.

— Я не наивный, — резко возразил я. Ближайшие к нам хинко обернулись и принялись нас вяло разглядывать. Похоже, они чувствовали себя в полной безопасности, даже присутствие здоровяка-пса в милицейской форме не могло их смутить. С нами была Саша — значит, мы свои. — Я не наивный, — повторил я.

— А какой же ты? — спросил Боб с легкой злостью.

— Он — великолепный, — сказала Дина. Совершенно серьезно. А потом привстала на цыпочки и поцеловала меня в щеку.

Боб ничего не сказал.

Дождь лил, как будто над нами в небе кто-то провертел дыру. Молнии били все чаще, гром бухал и бабахал, почти не переставая. 'Как пить дать воспаление легких все схватим, — подумал я. — Если доживем, конечно'.

— Ну, — произнесла через минуту Саша, — вот-вот появятся.

Она прерывисто вздохнула.

— Ждем, — предложил Боб. — Можно поближе туда подобраться…

— Не надо, — возразил я. — Вдруг у вороны пистолет есть.

— Он ворон, — сказал Боб: по-видимому, машинально.

— На вкус… — начал я, поглядел на Сашу и осекся. Она сделала вид, что не слышала — а может, и впрямь не слышала. Саша сидела на корточках и раскачивалась, мерно, медленно, глядя в пустоту.

Прошло пять минут.

Блеснула молния. Громыхнуло — совсем близко, раздельно. Дина вздрогнула. В толпе хинко кто-то одобрительно засвистел. Гром стальной телегой прокатился по небу, затих вдалеке. Мы стояли на вершине амфитеатра из битых кирпичей, а внизу были люди: ровно пятьдесят один человек. У меня хватило времени их пересчитать — раз, и второй, и даже третий, и все время получалось не пятьдесят два, а пятьдесят один. Я думал, что ошибаюсь от волнения, но потом понял: пятьдесят второй сидит у моих ног и раскачивается. Все верно. Пятьдесят два.

— Никого нет, — сказала Саша хрипло.

— Подождем, — сказал Боб. Полыхнуло; ахнуло — раскатисто, страшно, с десятикратным эхом.

— Может, они как-то узнали? — спросила Дина.

— Да нет, — сказал я со смешком, — разве что нас вот тут увидели.

— Ну, тогда нам бы сразу конец пришел, — сказала Дина.

— А ведь ты права, — сказала Саша прерывающимся голосом. — Может, спрячемся?

Я порылся в кармане, отыскал монетку и подбросил ее. Поймать не смог: дунул ветер, и монетка, коротко блеснув, упала в грязь. 'Решка, — подумал я, нагибаясь. — Пусть это будет решка…'

— По-моему… — начала Дина, но Боб поднял палец. Мы прислушались. Да… да, точно. К нам приближалась машина. Непростая это была машина: ее двигатель ревел, как турбина самолета, покрышки визжали, как шлюхи в преисподней, и все это становилось все громче и ближе, и, наконец, когда мы готовы были уже кубарем скатиться с кирпичной груды в поисках укрытия — автомобиль со скрежетом затормозил и затих.

Хлопнули дверцы.

Хинко, которые тоже прислушивались к этим звукам, обрадовано загомонили.

— Есть, — шепнул Боб и потянул из-за пазухи пистолет. Дина прижалась ко мне и задрожала, то ли от дождя, то ли от всего остального. Я выпрямился, чтобы Черному лучше было меня видно, когда он выйдет на эстраду — хотя больше всего мне хотелось превратиться в маленькую кошку, как это было когда-то, и сигануть в дыру между ближайшими кирпичами. А еще сильнее мне хотелось выпить — Тотем, великий Тотем, как же мучительно, невыносимо мне хотелось выпить, хоть рюмку водки, хоть глоток коньяку, хоть полбанки пива… но ничего этого здесь не было, а была только беда — я чувствовал ее, как чувствует любая кошка. Ну, где они там…

В этот миг все началось.

Саша вдруг застонала, громко, с рыданием. Села на землю и поползла назад, опираясь на руки. За ней по щебенке тянулась широкая кровавая полоса. Видно было, что кровь течет прямо из-под юбки форменного покроя; течет быстро, хлещет ручьем, так что даже не успевает размыть ее ливень. Боб вскрикнул невнятно, наклонился, подхватил Сашу подмышки — а та запрокинула лицо, и попыталась как-то неловко подтянуться к нему, словно хотела поцеловать. Она даже открыла рот, но тут же кашлянула, как ребенок — тоненько, тихо — и ее вытошнило кровью прямо на подбородок.

Дина дернула меня за локоть.

— Бежим! — закричала она. — Скорее!

И она побежала — вниз, вниз по кирпичам и щебенке, а я рванул следом, то перебирая ногами, то съезжая на заднице, и единственной мыслью у меня было: 'Надо остановить. Хватит. Как-нибудь остановить'. Так прошло несколько секунд — или минут, я потерял счет времени — а потом Дина передо мной встала, как вкопанная, и я налетел не на нее, едва не сшибив. Я увидел впереди — метрах в десяти, не больше —

Спортивную машину у огромной прорехи в заборе;

Человека в очках и плаще, стоявшего рядом с машиной — Стокрылого;

Другого человека, опустившегося перед ним на колени и закрывшего лицо руками — это был Черный.

В тот момент, когда я их увидел, Стокрылый шагнул к Черному и нагнулся. Одной рукой Стокрылый с силой отвел ладони Черного от лица, а другой дал ему пощечину.

Черный смотрел на Стокрылого — долго, целую секунду, а может, и того больше. Затем Черный улыбнулся. Черный поднялся на ноги и воздел руки к небу. Черный закричал, как разъяренная кошка — я никогда не слышал, чтобы так кричали люди — и бросился на Стокрылого.

А потом прямо в них ударила молния. Ослепительно-голубая пустота расколола мир пополам: выжгла мозг, тысячевольтным током прошла по каждому нерву. Взорвался гром — то был отец всех громов, великий, страшный и беспощадный. Вселенная лопнула перед самым моим лицом, грохот скомкал меня, перемешал внутренности, раздробил каждую косточку в истерзанном теле и швырнул меня на землю.

И все кончилось.

Остался только дождь, проклятый, вечный, грузный, ледяной. Я лежал на спине с открытым ртом, и пил этот дождь, и не мог напиться. 'Дина! — позвал я, не слыша собственного голоса. — Ди-на…' Надо мной возникла Дина. Это был, наверное, самый счастливый момент в жизни. Она сказала что-то, беззвучно двигая губами. 'Что?' — заорал я. Она, исказившись, прокричала слово в самое ухо, и на этот раз я услышал: '…лния'. Дина подала руку, и я кое-как встал. У Дины был такой вид, будто она полдня валялась в известке, а потом упала со скалистого обрыва, причем приземлилась опять-таки на кучу известки. У меня вид был не лучше. Ливень омывал нас, оставляя на одежде белесые потеки. Дина посмотрела туда, где до катастрофы был автомобиль, Стокрылый — и Черный. Ахнула и побежала. Я поплелся следом.

Автомобиль стоял, как стоял раньше. Во всяком случае, повреждений на нем заметно не было. Подле него лежало дымящееся черное бревно. Очки чудом не расплавились и тускло блестели на обугленном лице — то был Стокрылый. Рядом лежал Черный, почти голый, в лохмотьях джинсов, с багровыми полосами через всю грудь. Дина упала рядом с ним, обняла, прижалась. Черный застонал и стал махать в воздухе руками. Он что-то пытался сказать — косноязычно, непонятно. Я встал над ним, хотел поймать его за обожженную руку, но он задергался, глядя куда-то вверх, и я понял, что он ничего не видит. Потом он опять застонал. Дина гладила его по голове, не давала вставать, успокаивала.

— Что стоишь, — бросила она мне, — 'Скорую' вызывай!

Дождь превратился в сплошную стену воды. Я начал хлопать по карманам, понимая уже, что потерял телефон. Вокруг меня собирались прихожане Стокрылого, живые, здоровые, ничего не понимающие. Кто-то заплакал, бросился к обгорелому мертвецу; кто-то принялся громко молиться на латыни. 'Телефон, — сказал я громко, — Дайте телефон, в 'Скорую' позвонить!' Мне протянули сразу несколько трубок, но это было уже не нужно, потому что я услышал совсем рядом завывания сирены и увидел синие всполохи проблескового маячка. Прихожане медленно собирались вокруг трупа Стокрылого. Дина лежала на земле рядом с Черным. Тот успокоился, только водил лицом, словно искал кого-то, и о чем-то тихо спрашивал Дину. Дина так же тихо отвечала, обнимая его, прижимая руки. Черного то и дело сотрясала дрожь. Я снял куртку, встал на колени и укрыл его. Надо было пойти встретить 'Скорую' и показать водителю, куда ехать. Надо было посмотреть, как там Саша. Надо было…

— Кто это? — спросил Черный, глядя невидящими глазами в мою сторону.

— Это Тим, — сказала Дина. Она обвила его ноги своими, держала за плечи — и все равно Черного били сильные судороги.

— Тим, — сказал Черный и взмахнул рукой. — Не вижу ничего… Тим?

— Привет, — произнес я. Честно говоря, это было все, что я готовился ему сказать.

— Привет, — сказал он. — Дай руку…

Я поймал его ладонь и сжал. От запястья до самого плеча по руке змеились красные линии, похожие на водоросли. Знаки молнии — вот как это называется. Знаки молнии.

— Живой, — сказал Черный и улыбнулся. Я хотел спросить, о ком он говорит — о себе или обо мне, но тут он перестал улыбаться и запрокинул голову. Я сказал: 'Черный', - но меня отодвинули в сторону, и кто-то в синей врачебной форме наклонился над Черным, а кто-то другой в синей врачебной форме стал копаться в своем чемоданчике, а кто-то третий в синей врачебной форме подкатил носилки. Черного подняли и положили на эти носилки, а я все звал: 'Черный, Черный' — и продолжал повторять его имя, когда помогал затащить носилки в машину, и потом, сидя в машине, все звал и звал его — пока не понял, наконец, что Черный меня не слышит.