— Вот какая картина складывается, Василий Антонович, — вздохнул сидевший за внушительным письменным столом человек в роговых очках. — Нам предстоит серьезный и, я бы сказал, тяжелый разговор.
Василий Антонович Сенченко вопросительно посмотрел на майора Власовского. Замечание о характере предстоящего разговора вызвало у него недоумение.
— Сознаюсь, мне очень грустно видеть известного профессора Сенченко в такой роли… Каюсь, я лично сделал все, чтобы ваше имя пока оставалось незапятнанным. Но, — продолжал Власовский, протирая лоскутком желтой замши стекла очков, которые он снял, — как говорится, факты — упрямая вещь. А фактов, к сожалению, накопилось более чем достаточно. Надеюсь, что у вас хватит мужества, чтобы посмотреть правде в глаза.
— Я слушаю, — сдержанно сказал Сенченко.
— Начнем по порядку. Вы все знаете о вашей жене?
— Да… — начал Сенченко, и внезапно поколебался. — Почти… — добавил он.
— Почти? — ухватился Власовский. — А чего же вы все-таки о ней не знаете?
Секунду помедлив, Сенченко рассказал о записке, случайно оброненной Людмилой в машине.
— Но я думаю, что это дело личное и вряд ли может вас заинтересовать, — добавил Василий Антонович.
— Допустим, — заметил Власовский, — и вы не пытались выяснить, от кого эта записка?
— По правде сказать, нет, — ответил Василий Антонович. — Я уже сказал, что дело это только личное, и верю, что рано или поздно жена сама мне об этом расскажет. Наши отношения с женой таковы, что…
— Нас не интересуют ваши супружеские отношения, — чуть приметная улыбка скользнула по губам Власовского. — Гораздо больше нас интересуют ваши отношения к автору этой записки.
— К автору записки? Но я его не знаю! — пожал плечами Сенченко.
— Это еще вопрос… Впрочем, кто при подобных обстоятельствах, — Власовский не без иронии кивнул на стены служебного кабинета, — стал бы гордиться знакомством с участником диверсионно-шпионской шайки!
— Какой шпионской шайки? — голос Сенченко дрогнул.
— Той самой, которую ваша жена снабжала деньгами… — И после паузы, чтобы Сенченко получше прочувствовал эти слова, Власовский продолжал — Скажите, Василий Антонович, ваша жена откровенна с вами последнее время?
И вдруг перед Сенченко с поразительной отчетливостью и совсем в новом свете одно за другим стали проходить события последних дней. Да, этот майор, перед которым он сейчас сидит, прав. Ведь даже о злополучной записке Василий не допытывался именно потому, что сразу же наткнулся на ложь жены. Да, конечно, с некоторых пор Людмила лжет и в большом и в малом…
— Скажите, а не было ли случая, чтобы ваша жена расходовала деньги на какие-то непонятные вам дели? — прервал его молчание Власовский.
Василий задумался. Он никогда не придавал этому значения.
А память услужливо ему подсказала.
— Да, однажды был такой случай…
— В апреле месяце? — уверенно произнес Власовский.
— Совершенно верно, — побледнел Василий.
— А вот вам и объяснение. — Власовский протянул лист бумаги, подписанный знакомым размашистым почерком Людмилы.
Василий Антонович прочитал протокол. Сомнений не было. Его жена созналась в том, что II апреля сего 1951 года она перевела три тысячи рублей неизвестному ей гражданину по имени Александр Капдевилья, который оказался участником шпионско-диверсионной группы.
Так вот какое чудовищное объяснение нашлось всем тем подозрениям, (которые все последнее время так томили его!
— Но это только начало, — невозмутимо продолжал следователь, в полной мере оценивший произведенное на Сенченко впечатление. — Это еще далеко не все, что я должен вам сообщить. Скажите, вы не замечали каких-нибудь странностей в поведении вашего отца?
— Отца?
— Да, Антона Матвеевича Сенченко.
И перед Василием Антоновичем все с той же убийственной отчетливостью возникло осунувшееся, словно больное лицо отца. А ведь еще недавно он был таким бодрым, таким жизнерадостным. Вспомнились и жалобы матери на то, что Антон ничего в рот не берет и не спит по ночам. Да он сам на днях, неожиданно зайдя в комнату стариков, увидел, что отец стоит, прижавшись лбом к оконной раме, а плечи его вздрагивают. «Так, пустое», — словно уличенный, ответил он на заботливый вопрос сына…
— Ну что можно спрашивать со старика под семьдесят лет! — все же сделав над собой усилие возразил Василий Антонович. — Честная трудовая жизнь отца у всех на виду!
— К сожалению, даже у иностранного разведывательного центра, — усмехнулся Власовский, — с которым он связан…
— Это клевета, в это я не верю! — вскочил Сенченко.
— Скажите, к вам в дом приходил некий гражданин Храпчук? — вкрадчиво, почти дружески спросил Власовский.
— Приходил… Мне рассказывал отец.
— А отец не сообщил вам также, что визит его друга имел кое-какие последствия?
— Нет, ничего не говорил…
— Странно, что и на этот раз вы не проявили никакого интереса к делам самых близких вам людей, — скептически прищурился Власовский. — Советую поговорить с ним начистоту. А ваш родитель мог бы рассказать вам интересные вещи. Прежде всего о том, как он помог иностранной разведке выудить данные о вашей научной работе.
— Этого не может быть! Ни одному человеку, даже отцу, я слова лишнего не говорю о своей научной работе!
— Зато об этом достаточно красноречиво говорит фотография вашего рабочего кабинета, отправленная в иностранную разведку, — невозмутимо сказал Власовский. — Надеюсь, ваш папаша объяснит, как это произошло…
— Нет, это какое-то недоразумение, этого не может быть, уверяю вас, — повторил Сенченко.
Но перед ним было благородное лицо непреклонного судьи.
— Вы уверяете? А какие мы, собственно, имеем основания в свете всего происшедшего вам верить?
Виктор Владиславович даже поднялся из-за стола. Казалось, он с трудом сдерживает негодование.
— Разве можно поверить, что такой человек, как вы, все время находился в святом неведении, в то время как ваши деньги шли на шпионаж?.. Наивно, очень наивно, — очки Власовского сверкнули. — Не буду скрывать, что судьба ваших близких — жены и отца — предрешена. Но мы ждали, терпеливо ждали, что вы сами, без нашего приглашения придете к нам с повинной… К сожалению, мы ошиблись… Жестоко ошиблись. — Власовский нервно отхлебнул глоток воды. — Но не только вы, но и мы совершили преступление. Да, преступление перед Родиной, перед нашими советскими людьми! Мы медлили, выжидали, вместо того чтобы мечом правосудия пресечь черную работу ваших близких и — не побоюсь оказать — вас самого, гражданин Сенченко! И как дорого, бесконечно дорого, буквально ценой человеческой жизни мы расплатились за эту мягкотелость… Я имею в виду эту несчастную семью Зубковых… — голос Власовского дрогнул.
— Да! Это ужасная смерть!.. — Живая, острая боль на мгновение заслонила все то, что безысходным мраком сгустилось над Сенченко. — Бедная девочка! Кто бы мог подумать…
— Кто бы мог подумать? — повторил Власовский. — Очевидно, тот, кто довел ее до самоубийства!
Василий Антонович с недоумением взглянул на следователя.
— Перестаньте хотя бы над свежей могилой разыгрывать наивность! — пожал плечами Власовский. — Все материалы — документы, показания свидетелей и, наконец, найденные страницы дневника покойной, которую я, кстати, знал лично, все это говорит об одном…
Выдерживая паузу, Власовский пристально, словно гипнотизируя, смотрел на Василия Антоновича.
— О чем? — спросил Сенченко.
— О том, что ее убийца сейчас передо мной!
— Ну, знаете товарищ майор, можете в чем угодно обвинять меня, но это…
То, что Антон Матвеевич называл в своем сыне «вихрастостью», пробудилось в Василии. И Власовский, со свойственной ему осторожностью, уловил это.
— Вот видите, вы горячитесь, выходите из равновесия, надеясь этим что-то доказать… Впрочем, совершенно точные факты, полагаю, успокоят вас. — Власовский пододвинул к себе лежавшие перед ним бумаги. — Извольте: листочки из дневника… Почерк вашей секретарши, вероятно, вам известен не менее, чем почерк жены? — усмехнулся он. — Посмотрите.
Он протянул Сенченко листок бумаги в клетку, вырванный из школьной тетрадки, очевидно, служившей Зубковой дневником. Василий Антонович сразу же узнал крупный почерк своей секретарши.
Не торопясь, Власовский стал зачитывать выдержки: «Мы с Васильком обязательно заведем инструмент. Ведь у профессора Сенченко должны бывать люди научного мира…»
Власовский взял в руки еще один листочек:
— Или вот: «Зачем ты обманывал свою девочку?.. Сейчас я готова на все».
— Я ничего не понимаю, — это какой-то бред, — поразился Сенченко.
— А вот еще, — продолжал Власовский, — «Профессор Сенченко! Вы не задумались и растоптали мое первое нетронутое чувство».
Василий Антонович молчал. Он действительно не находил слов. Вероятно, это несчастное сумасбродное существо жило в мире каких-то ею самой выдуманных иллюзий… Можно было допустить, что крушение этих иллюзий, действительно, привело девушку к трагическому концу…
Сенченко с болью вспомнил и скромные наивные букетики, регулярно появлявшиеся у него на столе, над которыми он так подтрунивал в кругу семьи, и свойственную Инне манеру чуть задерживаться в его служебном кабинете, и даже то, как однажды секретарша привезла ненужную ему папку на заседание Ученого совета… А эти постоянные попытки повсюду увязываться с ним в машине, которые он нередко бесцеремонно пресекал… Значит, действительно он в какой-то мере оказался причиной гибели Зубковой? С такой больной душой он должен был поступать осторожнее…
— А теперь обратимся к свидетелям, — хладнокровно продолжал Власовский. — Вот показания отца покойной. — Виктор Владиславович поднес к очкам листок бумаги: — «Мы поняли, что дочь скрывает от нас свои близкие отношения с каким-то ученым. В последний вечер перед уходам из дома она прямо заявила, что этот ученый способен возглавить институт». Это подтверждается и свидетельскими показаниями присутствующих при разговоре семьи Зубковых гражданки Шерман С. Я. и ее дочери Шерман З. Таковы же показания матери Зубковой. «Дочь не познакомила нас с ухаживавшим за ней ученым, потому что он, наверное, был женат», — отчетливо читал Власовский. — И, наконец, показание Подскоковой Э. И., из окна квартиры которой выбросилась Зубкова: «Инна Зубкова мне неоднократно говорила, что ее друг — крупный ученый. Я его никогда не видела. Желая скрыть свои отношения, они встречались, когда в квартире никого не было. Для этого я им дала запасной ключ».
— Какой ключ? Какие Подскоковы? Я ничего не знаю…
— Так вот, — перебил его Власовский. — Отдайте мне должное: я заранее предупреждал, что разговор будет тяжелый. Но еще тяжелее другое — ваше запирательство, ваша упорная ложь, — лицо Власовского выразило нечто похожее на брезгливость, — факты неумолимы, и они говорят о том, что вы являетесь укрывателем и даже прямым пособником шпионов. Из-за вас погибла полная сил и энергии молодая советская девушка. Должен ли я говорить, как наша страна карает за подобные злодеяния? — взгляд Власовского прожигал Сенченко. — Тяжело, Василий Антонович, очень тяжело… И, поверьте, тяжело не только вам, но и мне… Молодой советский ученый, можно сказать, будущее нашей страны, а мы вынуждены… Скажу прямо: я уже сейчас не имею права вас отпустить…
Снова наступила длительная пауза. Сенченко, как это бывало с ним в детстве в страшном сне, почувствовал, что он словно парализован, он рвется на волю, под солнечный свет, к живым добрым людям, но онемели ноги, не двигаются руки…
— Но все-таки я не служебная машина, — снова услышал он голос Власовского. — Я хочу быть человечным. Поверьте, я сам рискую многим… Но я делаю это во имя ваших прежних заслуг. У вас остались некоторые дела, и я даю вам возможность их завершить в течение суток, от силы — двух. Больше я оттянуть не смогу… Устройте вашу мать — ведь ей предстоит остаться одной… А сейчас идите, — повелительно сказал Власовский. — И помните, что я делаю это, нарушая свой служебный долг.
Почти машинально взял Василий Антонович подписанный Власовским пропуск.
Он шел вечерними московскими улицами и невольно, как бы прощаясь, старался запомнить каждый дом, каждое деревцо.
Вот он проходит Ильинским сквером, мимо знакомого серого здания. Как всегда, алый стяг реет над ним…
Сколько раз с сердцем, полным надежд, входил он в массивные двери этого строгого здания на Старой площади!
Сколько раз здесь, в Центральном Комитете партии, он отстаивал правоту своих научных достижений! И все правдивое, живое неизменно встречало здесь поддержку и признание.
А ведь бывало, что так называемые факты тоже говорили против него. Но он не сдавался, а бесстрашно вступал в борьбу с подчас более сильным противником.
Возможно, это было у него в крови еще с детства. Весь в синяках, исцарапанный, он вновь и вновь поднимался с земли, чтобы дать сдачи самым прославленным драчунам их улички. Недаром мать вздыхала: «Надо бы говорить не Ванька-Встанька, а Васька-Встанька…»
Но тогда он отстаивал только себя, свою маленькую человеческую личность.
А теперь он обязан бороться за самое для него большое и священное: за право называть себя коммунистом.