Опустившись на заросший сорным кустарником склон горы, аггел хотел было, как положено по инструкции, воссиять, но никого, кроме большой любопытной крысы, не узрев, передумал. Он отстегнул оба посадочных крыла, аккуратно сложил их и сунул в заплечную торбу. Продираясь через колючий кустарник к свалке, аггел вдруг увидел босого заросшего смоля ной бородой мужика в тельнике и драных шортах. Он снова хотел приветливо воссиять, но, разглядев то, чем встречный занят, вздохнул, поправил торбу, сделался совершенно невидим и вышел на прогалину между кустами с многочисленными следами костров. Бородатый сидел на гнилом пеньке и пек в угольях ворону. По лысой полянке, смешавшись со смрадом торфяной гари, распространился аромат печеного мяса. Мужик сорвал большой лист лопуха, развалил на нем приготовленную птицу и что было силы завопил:
— Верка-а-а!!!
Никто не отозвался. Он вывернул из вороньей тушки лапу, очистил ее от перьев и пуха, в момент обглодал и повторил вопль. На этот раз из кустов вышла девочка лет восьми.
— Чего орешь? Тут я. Лисички вот нашла. — Она положила рядом с кострищем целлофановый пакете грибами.
— Червивые небось. Садись ешь!
— Хорошие. Мелкие выбирала.
Девочка присела рядом с бородачом и принялась за ворону. Через минуту с птицей было покончено. Мужик тем временем срезал ножом осиновый прутик, очистил, нанизал на него грибы и сунул их в тлеющий огонь костра. Когда грибы скукожились, потемнели и дали дух, он вынул прутик, сжевал один грибок для пробы и передал прутик девочке.
— Ешь.
— А ты?
— Ешь, Тебе расти нужно, а в грибах белок и аминокислоты. Ягоду бы нужно поискать, в ней глюкоза.
— О Господи! — сказала девочка, взяла прутик и принялась зубами стаскивать с него грибы один за другим.
Когда прутик полностью обнажился, аггел проявился, подошел к костру и сел рядом с девочкой.
— Дай-ка его мне.
Девочка протянула аггелу обожженный осиновый прутик, с просила удивленно:
— Ты почему голый?
— Так положено. А ты куда смотришь? Не бери в голову. Муляж это. Реквизит. Как бы по образу и подобию. Поняла?
— Ага, поняла. Ничего я на него не смотрю. Больно надо. А ветка тебе зачем?
— Чудо сейчас сотворю седьмой категории. Бородатый мужик закрыл рот, протер кулаком глаза, содрал с себя тельник и протянул аггелу.
— Надень.
— Вообще-то не положено, — засомневался аггел, потом посмотрел на девочку, вздохнул, снял с плеча торбу и облачился в матросское.
Тельняшка сидела на нем мешком и свисала до колен,
— Все, теперь не мешайте. Буду сосредотачиваться и входить в раж.
Он замер, прикрыл глаза и с полминуты был совершенно неподвижен. Потом ткнул прутик в землю, простер к нему длани и совершил над ним ритуальные мановения. Прутик послушно дрогнул, укоренился, покрылся листвой и начал быстро расти, становясь деревом. Через минуту на нем вызрели крупные янтарные плоды.
— Насыщайтесь, — устало произнес аггел и прилег в тень дерева. — В них, в яблоках этих, всяческой глюкозы и сахарозы навалом. Сиречь изобилие есть. Ни с какой ягодой не сравнить. Ешьте, а я вздремну.
— Дела, — сказал мужик и отодвинул девочку от дерева. — Я вначале. Мало ли чего.
— Чего это, чего? — встрепенулся аггел и в который раз вздохнул.
— Так впервой же, — смутился мужик. — Непривычные мы. Мы же ни сном ни духом, а тут халява.
— Тебя не Фомой ли зовут? — спросил аггел.
— Фома Кузьмич, — обрадовался бородач, — а она дочь моя Верка. Дщерь по-вашему, — поправился мужик и сделал строгое лицо.
— Дела, — согласился с мужиком аггел, засыпая.
Спал он совсем недолго, а когда проснулся, увидал, что девочка собирает внезапно выросшие на обугленной поляне незабудки, а мужик сидит рядом с ним и скребет ногтями густую поросль на груди. Аггел встал и надел на плечо торбу с крылами.
— Жарко, — сказал мужик. Аггел промолчал.
— Пивка бы холодненького, — сказал мужик. — Можешь? Аггел посмотрел на небо, кивнул и начал:
— В одном поселке городского типа жил мытарь. И было у него… — Аггел замолчал, снова взглянул на небо и продолжил: —…сто белых коз с козлятами и сто черных. И были у него еще жены, куры, злато-серебро и иные припасы. И вот однажды…
— Сколько? — удивился мужик.
— Без разницы. И вот однажды…
— Как это без разницы? — возмутился бородач. — Двести коз да еще с козлятами в поселке городского типа? Не верю. Где он там их держал? Думай, что говоришь.
— На скотном дворе, в хлеву, — неуверенно предположил аггел.
— Больше двухсот голов скота? Не верю.
— А ты постарайся поверить, Фома Кузьмич. Я же тебе не от фонаря глаголю, а от…
— Не верю, — отрезал бородач. — Давай разберемся с пивом. Жара, сил нет.
Аггел посмотрел на неверующего Фому, прикрыл глаза, сел на незабудки, сказал тоскливо:
— Посох нужен. Посох и камень большой.
— Для пива?
— Ну, про пиво забудь. Вино могу.
— Кислое? Сухарь?
— Ну, могу кислое.
— Посох, значит. Это дело плевое. А где, же я тебе камень возьму?
— Ладно, — согласился аггел, — можно без камня. Мужик зашел в осинник, срезал ветку потолще, очистил с нее листву, дал аггелу.
— Годится?
— Не так чтобы. Ладно, сойдет.
Аггел ухватил ветку, с силой ударил ее концами землю и стал смотреть, что будет. К ним подошла девочка с большим букетом голубых цветов.
— Что это вы?
— Пить хочешь? — спросил ее отец.
— Ну, — согласилась девочка.
— Место неправильное, — сказал аггел, вытащил из земли ветку, отошел на два шага и повторил удар.
В земле хлюпнуло, в месте удара образовалась крохотная черная лужица, и запахло соляркой. Аггел выдернул ветку, принюхался и долго смотрел в небо.
Фома Кузьмич сунул палец в лужицу, понюхал его и брезгливо вытер палец о порты.
— Нет. Ничего не выйдет. Откуда ему взяться, если экологии нет.
Аггел взглянул на него, покачал головой и так хватил веткой о землю, что от нее отлетели щепки. Из земли тотчас забил фонтан рислинга.
— Ну ты даешь! — изумился неверующий Фома и припал к струе.
Аггел отбросил остатки ветки.
— Не торопись. Видишь же, рыжее еще. Если камень, можно сразу, а так нужно чтобы все промылось.
Спустившись с горы и увидав мусорные холмы, аггел снял с плеча торбу, одернул тельник, взглянул на Фому Кузьмича с дочерью.
— Отойдите на семнадцать саженей.
Фома Кузьмич рыгнул рислингом и сел на пенек.
— Зачем это?
— Так положено. Для вящей безопасности. Мне воссиять требуется по случаю.
— Воссиять? Тебе? По какому такому случаю?
— Народ встречный. Люди кое-какие. Положено.
— Люди? Это которые помойкой пробавляются? Нашел людей. Ну, воссияй.
— Опалить могу ненароком. Отойдите на семнадцать саженей.
— А почему именно на семнадцать? В метрах это сколько?
— В метрах? Отойди вон за березу.
— Трудно с тобой. — Фома Кузьмич уронил голову на руки. — То камень тебе, то палку потолще, то мелешь незнамо что про какого-то мытаря, то вдруг воссиять тебе потребовалось. Не простой ты парень. Нет, не простой. Одна снежи-и-нка еще не снег, еще не снег, — вдруг слезно заголосил он, с укором глядя на аггела. — Одна дождинка еще не дождь.
Аггел с минуту смотрел в небо и беззвучно шевелил губами, потом сказал тихо:
— Отдались Фома за березу.
— Верка-а-а! — заорал Фома Кузьмич.
Девочка положила на землю пакет с плодами чудесного дерева и подошла к отцу.
— Ну, чего тебе, алкаш?
— Не хами отцу. Отойдем вон за березу. Ему, вишь ты, воссиять нужно срочно. Смотри, тельняшку не спали, воссиятель.
— О Господи! — Девочка подошла к аггелу и взяла его за руку. Сам иди за березу, а я с ним останусь.
Аггел взглянул на девочку, одернул тельник, накинул на плечо торбу и зашагал к мусорным отвалам.
Лохматое измученное солнце грузно валилось на горизонт. Аггел стоял у подножия горы, смотрел на кровавый закат и размышлял о суетности мира. Фома Кузьмич нашел продранную раскладушку и дремал на ней. Аборигены грызли принесенные девочкой плоды и обсуждали пришедших.
— Говоришь, прямо на глазах выросла яблоня? — оттопырив нижнюю губу, засомневался Софокл.
— Ага, — подтвердила девочка. — Из ветки, на которой лисички жарили.
— Гипноз, — изобличил аггела литератор. — Жара и гипноз.
— А как же плоды? — спросила высокая худая дама со шрамом на щеке.
— С собой принес в заплечном мешке. Скоро яблочный спас.
— Яблоки? Вы видели в продаже такие яблоки?
— Сколько угодно. Крымский ранет.
— Чушь! Вы говорите чушь, сударь. Никакие это не яблоки. Возможно, это и не фрукты вовсе. Девчонка все выдумала, и это синтетический продукт из клетчатки, патоки и ароматизаторов. — Дама ухватила девочку за плечо. — Ведь выдумала? Да? Сознайся.
Девочка вывернулась и повертела пальцем у виска.
— Чокнутая, что ли? Зачем мне?
— Мало ли, — неопределенно сказала дама со шрамом. — А потом винный фонтан учудил, — сказала девочка.
— Высокий? — зачем-то спросил спившийся литератор.
— Может, простая вода? Гейзер внезапный? Бывает, — сказал не старый еще однорукий бомж Славик.
— Ага, вода Как же. Отец этой водой надрался, как хрюшка. Пока был трезвый, говорил, что рислинг, — сказала девочка.
— Гипноз, — неуверенно повторил литератор. — Или иллюзионист. КИО.
Однорукий бомж мечтательно улыбнулся.
— Фонтан рислинга? Трюк? Пусть повторит на бис.
Аггел подошел к собравшимся, интеллигентно, прикрыв рот рукой, зевнул и сел верхом на мятую молочную флягу. Все почему-то тоже зевнули и уставились на него. Аггел оглядел аборигенов свалки.
— В одном поселке городского типа жили два мытаря. И вот однажды…
— Один, — перебил аггела проснувшийся Фома Кузьмич. — Думай, что говоришь. Это курей и коз у него было некуда девать, а мытарь был один.
— Мытарь? — удивился бомж. — Это кто же такой?
— Комиссар налоговой полиции, — пояснил литератор.
Звонко ударившись ногой о жестяную флягу, аггел встал и ушел в наступившую ночь.
Утром ни свет ни заря аггел разбудил девочку и попросил научить его буквам. Девочка громко в голос зевнула.
— Букварь нужен.
— Вот. — Он показал заляпанную изодранную книжицу с интеллигентным малышом на обложке.
Выучив буквы, аггел прочел недельной давности «Комсомольскую правду», растерзанный томик «Тысячи и одной ночи», глянцевый журнал «Кое-что кое о ком» и снова задумался о суетности мира. В обед к нему подошли три дамы. Две помоложе и дама со шрамом на щеке пригласили его к столу.
— На первое сегодня солянка с каперсами, на второе голубцы. Закуска и десерт по выбору, — сказала дама со шрамом.
Обед был сервирован в стороне от духовитых развалов на длинном столе. Когда все расселись, аггел оглядел сидящих, благословил трапезу и начал:
— Дошло до меня, что в одном поселке городского типа жили Киркоров и Магомаев, — произнес он и посмотрел на Фому Кузьмича.
Фома Кузьмич положил ложку на стол, нахмурился и уставился на аггела.
— И вот однажды, — осторожно сказал аггел, глядя на Фому Кузьмича.
— В разных, — сказал Фома Кузьмич.
— Что в разных? — тоскливо спросил аггел и укоризненно
— Думай, что говоришь. В разных местах эти мужики живут. Один у себя, другой у себя. И, говорят, терпеть друг друга не могут. Так что уж извини, — с издевкой произнес Фома Кузьмич.
— В разных, — подтвердила Мадонна. — Уж я-то знаю. У Филиппа дача на Рублевке, а у Магомаева где-то рядом с Баку.
— Вот, говорят, вы винцо из земли умеете, — сладким голосом сказал однорукий бомж Славик. — Как-то не очень верится.
Аггел встал, выломал ножку из своего стула, выбил ею фонтан кагора рядом со столом и удалился.
А к вечеру к ним приехали на грязном козелке с мигалкой сержант Никодим Петрович и простой мент Федя. Никодим Петрович был сиз лицом и свирепо маялся похмельем. Федя, наоборот, был худ, лупоглаз и затянут в новенький камуфляж. Старуха Извергиль изобразила тихую радость «Наконец-то!», пригласила их в дом и брякнула на стол бутылку хорошей водки. Никодим Петрович опрокинул стакан, дрогнул телом и спросил: «Как дела?» Федя выпил, ничего не спросил и стал смотреть по сторонам.
— Как бы матросик у тебя объявился, — сказал Никодим Петрович, нюхая эклер с марципаном. — Народ смущает. Тут еще или ушел?
— Вот уж не знаю, товарищ лейтенант, — проворковала старуха, — народ тут вольный, гулящий. Нешто за всеми уследишь? Про морячка не ведаю.
— Как это не ведаешь? Сигнал был! — веско произнес сержант, выливая остатки водки в стакан. — Федя, разберись!
Федя молча откозырял и исчез. Никодим Петрович посмотрел ему вслед и прошептал оперным басом:
— Партию контрабанды взяли. Через твою свалку пропущу. Как бы сожгу бесследно на твоем полигоне. Поняла?
— Так точно, товарищ капитан, — отрапортовала старуха Извергиль.
Никодим Петрович успел изрядно откушать семужки и уже перешел к заливной осетрине, когда Федя привел аггела. У аггела был фингал под глазом, и он удивленно озирался по сторонам. Федю мотало в разные стороны, смотрел он в потолок, в руке у него мотался ствол, и он старался держать аггела на мушке.
Никодим Петрович проглотил рыбу, встал, выдернул у Феди оружие, арбузным кулаком двинул ему в зубы, спросил удивленно:
— Ты чего?
Федя вытянулся в шатающуюся струнку, пробормотал:
— Кагор… море разливанное… фонтан…
— Что? Какой фонтан? Почему рукоприкладство? — Оказывал… не желал…
— Кругом!!! — рявкнул сержант. Брысь в машину!
Федя, руки по швам, шагнул в закрытую дверь, распахнул ее лбом, исчез.
Старуха, сидя за столом, напряженно вгляделась в аггела, спросила:
— Есть хочешь, мил-человек? Садись за стол. Аггел посмотрел на старуху, потом на сержанта.
— Не положено.
— Да ты взгляни на стол, матросик. Осетринка заливная с хреном. Где еще доведется?
Аггел потрогал рукой вздувшийся фингал.
— Не положено.
— Не положено, конечно, — согласился Никодим Петрович. — Но я разрешаю. Можешь врезать стакан.
— Не положено.
— Так, — произнес Никодим Петрович с некоторой досадой. — А как тебя звать, матросик? Документ можешь предъявить? Болтают о тебе разное.
— Не матрос я, а пастух, ежели вникнуть, — неопределенно сказал аггел, поглаживая фингал. — Потомственный пастух.
— Так, — произнес Никодим Петрович. — А документ есть? Аггел оглянулся и, не увидев Фомы Кузьмича, начал интимным завлекательным голосом:
— У одного мытаря в поселке городского типа было стадо послушных овец и одна заблудшая. И вот однажды… — Аггел оглянулся и посмотрел на дверь. — …И вот однажды, не досчитавшись ее в стаде, мытарь возроптал, взял посох, оставил стадо свое и пошел на поиски. И сколь велика была радость его, когда отыскал он заблудшую овцу среди козлищ алчущих. И возблагодарил он Господа за милость сию.
Аггел замолчал и проникновенно посмотрел в заплывшие глаза сержанта.
— Так, — произнес Никодим Петрович и понюхал эклер с марципаном. — Стало быть, документа у тебя нет.
— Я вижу, что ты скверно понял меня, добрый человек. И причиной этого является похмельный синдром и иные заботы. Болит голова?
Никодим Петрович дернулся, случайно откусил эклер, брезгливо выплюнул его, растоптал и злобно взглянул на старуху.
— Голова? Чья голова? Моя голова? — Он шевельнул головой и почувствовал, как тяжелые булыжники переместились в ней и ткнулись в виски.
— Болит? — участливо спросил аггел.
— Побаливает, — сознался сержант.
Аггел возложил длань на пылающий лоб Никодима Петровича.
— А теперь?
Сержант тряхнул головой, еще раз тряхнул и удивленно ухмыльнулся.
— Прошла! Ловко! Ведь надо же! В один момент без всякого рассола. Так и запишем: терапевт. Но документик какой-никакой все же нужен. Паспорт или, скажем, книжка; трудовая из поликлиники.
— Трудовая книжка? — Аггел поправил торбу, одернул тельник, таинственно улыбнулся и начал: — Дошло до меня, что однажды в поселке городского типа случился пожар, и все мытари начали спасать золото, жен, скот и иное имущество. Но один из них пал ниц и взмолился Господу. И Всевышний ниспослал на поселок дождь и погасил пожар.
Никодим Петрович осторожно встряхнул головой, глубоко втянул в себя горячий, как в парилке, воздух, выдохнул облако перегара и занюхал его огрызком эклера.
— Ладно, терапевт. Ступай отсюда. Иди куда знаешь. Свободен.
— Стой! — вдруг сказала старуха. — А про какие иные заботы ты сейчас помянул, мил-человек?
Аггел светло улыбнулся. — Да это я так, к слову. Добрый человек осмысливал всуе, как ему половчее имущество присвоить, за которое подать властям не уплачена. — Аггел небрежно махнул рукой и повернулся к двери. — Дело житейское.
— Стоять! — тихо приказал сержант и выхватил ствол. — У тебя тут погреб есть? — спросил он старуху Извергиль.
— Там с прошлого раза консервы и колбасные изделия.
— Поместится. Колбасу своим скормишь.
— Заморозим. В нем холодильный агрегат работает. Отключить?
— Нет, — отрезал сержант.
* * *
Аггел возлежал на бычках в томате и размышлял о суетности и греховности мира, в который он попал. Температуру в погребе он не чувствовал, но его угнетало и раздражало обилие возможных вариантов своего поведения, обилие собственных возможностей. Во всякое время он мог вознестись и заново начать свою миссию, отыскав иную посадочную площадку на планете. Мог избежать злоключений, став невидимым для этих непутевых созданий. Мог, наконец, позволить себе разок воспылать гневом и испепелить к едрене фене этого драчливого балбеса Федю. Опять же мог укрыться в какой-никакой норе, уйти в анабиоз и переждать сотню-другую лет, пока тут все не устаканится. Только вот устаканится ли тут все само без стороннего вмешательства? Аггел горестно вздохнул и скорбно покачал головой, пачкая светлые кудри солидолом с консервных банок. Не внимают, не вникают в суть, не веруют, смотрят, куда не положено, ну это ладно, но к тому же еще и воруют, и податей не платят. Грешат, одним словом. Непрестанно грешат и живут в грехе без покаяния. Нет, уклониться от своего предназначения он не мог. Не мог позволить себе выйти из образа Спасителя, из образа Мессии. Инструкция составлена и подписана самим Верховным Пастырем и завизирована всеми мужами Вселенского Престола. Не может он ее нарушать, не имеет права. Аггел так сжал пальцами консервную банку, что она лопнула, и из нее полезла какая-то рыбная гадость. Положено ему спасать грешников? Положено. Стало быть, нужно спасать. Старуха. Аггел вспомнил седую с крючковатым носом и золотым зубом женщину, по догляду которой тучный злой мытарь сунул его в этот тесный острог с рыбой в липких, впивающихся в бока банках. Разумеется, если бы он смог без помех поговорить с ней наедине, он непременно обратил бы ее на путь истинный. Обратил бы, и покаялась бы, и стала бы жить в любви к Господу. Баба, какая ни есть, всегда остается бабой. Тут проблем нет. Вот мытарь? Да, ментяра та еще сволочь! Но и от него отступиться нельзя. Не положено. На то он и послан сюда Спасителем, чтобы всякую дрянную душонку тут спасать. Мысли о Никодиме Петровиче взволновали аггела, и, чтобы успокоить душу, он придумал и вслух поведал себе притчу о том, как тучный мытарь пошел в лес прятать краденое, провалился там в болото, и его с потрохами сожрали тигры рыкающие. Вообразив зверей, пожирающих жирного аппетитного мента, аггел благостна улыбнулся, вытер липкие руки о тельник и стал думать о самозабвенной любви и вечных ценностях.