Василий Терентьевич Якуб-Мазепа числил себя анархо-синдикалистом. Политическую платформу этих славных ребят он понимал скверно, а вернее, совсем не понимал и понимать не хотел. Его романтическую душу волновали именно таинственная загадочность этого мудреного слова, пламенный лозунг «Анархия — мать порядка!» и черный с костями стяг батьки Махно.

Из карцера, куда Василий попал за попытку побега, солдат привел его к заму по воспитательной работе капитану Шараповой. В кабинете капитана было тепло и приятно, по-домашнему, пахло туалетным мылом. На столе, за которым сидела заместитель начальника колонии по воспитательной работе, лежала пухлая папка уголовного дела и стоял большой школьный глобус. Внимательно рассмотрев приведенного зэка, капитан перестала вертеть глобус, встала и подошла к зарешеченному окну, за которым простиралась бескрайняя тундра.

— Садитесь, заключенный Мазепа. Хочу с вами побеседовать.

— Якуб-Мазепа, Регина Львовна, — поправил капитана Василий, усаживаясь на вмурованный в бетонный пол табурет. — Отчего же не побеседовать с обаятельной дамой? К вашим услугам. На любую тему. Хотите, я расскажу вам все, что знаю, о похождениях корсара Блада или поведаю краткую биографию князя Кропоткина?

— Книгу «Одиссея капитана Блада» верните в тюремную библиотеку, а про князя мне не интересно. Где вы со своими подельниками взяли гексоген мне тоже не интересно. Это не по моей части. Мне любопытно, как вы намеревались использовать взрывчатку. Хотели убить людей? Кого и за что?

— Кого и за что, — медленно повторил анархо-синдикалист. — Дело мое вы, конечно, читали.

— Прочла, — согласилась капитан. — Очень внимательно прочла.

— И вы в самом деле хотите знать, кого и за что? Или интересуетесь по службе?

— Сын академика, и вдруг бомбы, — задумчиво и с некоторым укором произнесла капитан.

— Отчего же вдруг? Ничуть не вдруг. Анархистом я становился постепенно, и началом этого становления явился поздний визит к отцу какого-то толстого полупьяного мента в чине сержанта.

— Вот как? В деле нет подробностей. Хотите рассказать?

— А вы хотите выслушать исповедь несостоявшегося бомбиста?

— Читала материалы дела, но так и не смогла понять причину, по которой доктор физических наук покушался на солидных уважаемых людей.

— Уважаемых? Вы уважаете генерала Хуциева?

— Хуциева? Не знаю такого.

— Могли бы и знать. Начальник управления Ибрагим Иванович Хуциев.

— Да-да, вспомнила. Именно в его машину вы подложили невзорвавшуюся бомбу. Почему?

Анархист вздохнул и посмотрел на засиженный мухами портрет товарища Дзержинского, висевший на стене кабинета за спиной капитана.

— Причина проста, как самодельный нож из напильника. Пока эта сволочь выдирала у нашей фирмы половину прибыли, мы терпели и кое-как изворачивались. Но потом, когда мы наладили экспорт нашей продукции в Германию и Польшу, генерал пожелал стать единственным собственником фирмы. Отец не согласился, и он убил отца. Банальная история, Регина Львовна.

— Как убил?

— Вызвал в управление для задушевной деловой беседы и убил. Труп отца со следами пыток нашли на свалке в Подмосковье около Николиной Горы.

— В деле об этом ничего нет.

— А вы хотите, чтобы было? Я писал прокурору, но они сказали, что если я не заткнусь, на той же свалке найдут мою невесту. Я заткнулся, стал анархо-синдикалистом, раздобыл гексоген и вот теперь отдыхаю от тяжких деловых будней в вашем уютном кабинете и читаю на нарах о приключениях пирата. Но Ибрагима Ивановича, это я вам сообщаю по секрету, Регина Львовна, я, как говорят ваши подопечные, замочу непременно.

Заместитель начальника колонии строгого режима отошла от окна, села за стол и минуту молча разглядывала голубое пятно океана на глобусе.

— У вас долгий срок, Мазепа.

— Якуб — Мазепа, — снова поправил капитана анархист Василий.

— Я могу определить вас в камеру мошенников. Там не так… не так опасно. Хотите?

— А где бы у вас отбывал наказание милицейский генерал?

— У вас извращенное чувство юмора, Мазепа. Ну, не с уголовниками, конечно.

— Якуб-Мазепа. Постарайтесь запомнить, Регина Львовна. Нет, не хочу. Оставьте меня у простых воров и разбойничков.

— Вам письмо пришло, Василий Терентьевич. Я его прочла, как положено, но ничего в нем не разобрала. Да особенно и не пыталась.

Анархо-синдикалист, не изменившись в лице, взял письмо, мельком глянул на конверт и сунул его за пазуху.

— Я пойду?

— Ступайте, Василий Терентьевич.

— Если не затруднит, Регина Львовна, прикажите выдать свежее бельишко постельное.

— Конечно-конечно, Василий Терентьевич.

Услыхав за спиной лязг захлопнувшейся двери, Василий оглядел камеру и вздохнул. Свободные нары были, но нужно было восстановить статус-кво, существовавший здесь до попытки побега и карцера. Он положил пакете постельным бельем на стол и подошел к своим бывшим нарам у крохотного оконца. На них поверх одеяла валялся крепкого сложения незнакомый мужик в майке с татуировкой на плечах. На одном плече — витиеватый орнамент из якорей, на другом — парусный корабль. Мужик с любопытством рассматривал круглыми медвежьими глазками подошедшего к нему Василия. Обычный треп прекратился, камера замерла.

— Красивый кораблик, — улыбнулся Василий. — Чайный фрегат. На них чай и пряности из Вест-Индии в метрополию возили. Двадцать узлов развивал при хорошем попутном ветре. Недостаток — мертвую зыбь не выдерживал.

Мужик весело ухмыльнулся.

— Не угадал. У фрегата парусное вооружение больше. А это учебный бриг. На нем салаг дрессируют. А ты зачем тут? Если пустой базар, я не расположен.

— Просьба у меня к тебе, морячок. Уступи коечку убежденному анархо-синдикалисту.

Ухмылка медленно сползла с лица морячка, он сел на нары и, удивленно глядя на убежденного анархиста, достал из-под тощего матрасика заточку. Василий покачал головой и проникновенно повторил:

— Уступи.

— Нет вопроса, фраерок, ложись!

Сказав это, морячок молниеносным движением руки ткнул заточку, метясь в подреберье собеседнику. Удара, однако, не получилось. Заточка звякнула, упав на бетонный пол, и хозяин ее, вылупив бессмысленные глаза на Василия, тихо осел на пол рядом с ней. Камера восторженно загудела.

— Пришиб, что ли, до смерти? поинтересовался медвежатник по кличке Гиббон.

— Нет, не сдохнет. Они на Каспии ужас какие живучие, потому как икрой питаются, успокоил уголовников старик Кузя с беспричинным пожизненным сроком. — Но Васятка наш каков? Ловко он матросика определил. Надолго ты его отключил?

— Нет, дядя Кузя. Через пару минут оживет наш упрямый адмирал, — сказал Василий. — Пусть займет нары в углу.

— Не знаю, что там кушают на Каспии, а у нас в Одессе рыбаки жарят бычков, — сдавленно прохрипел адмирал. — Так я и сам переселиться хотел. Сквозняк тут под окном.

Статус-кво был восстановлен, и анархо-синдикалист расположился на нарах под разбитым окном, из которого в камеру сочилась тонкая струйка вольного воздуха. Письмо, однако, он не достал. Ждал ночи.

* * *

Генерал с висящими как у старого пса щеками и с крохотными глазками, спрятанными за черными роговыми очками, перебирал папки с уголовными делами и на перспективных в финансовом смысле ставил галочки жирным красным карандашом. Приоткрылась обитая дерматином дверь, и в кабинет скользнула Ангелина.

— Ибрагим Иванович, к вам дама с птичкой, — едва слышно прошептала она.

— С кем? — изумился начальник управления. Секретарша хотела что-то объяснить, но не успела. Дверь широко распахнулась и в кабинет прошествовала Виолета Макаровна. На ее правом плече уютно расположилась фантомная ворона. В руке дама со шрамом несла целлофановый пакет, на котором был изображен певец Киркоров. Она оглядела кабинет, села в кресло, предназначенное для вызванных «на ковер» подчиненных, отодвинула на столе перед собой папки с галочками и на расчищенное место аккуратно поместила пакет и снятую с головы белую панамку.

— Вы что, гражданка? Ты зачем здесь?

Лицо генерала налилось нездоровым багрянцем.

— Я смотрю, у вас в управлении освободилась вакансия. Увы, все мы смертны. И простые людишки, и значимые. Вот так живешь-живешь, и вдруг — бац! — инфарктик, — грустно, с сочувственным вздохом произнесла посетительница.

— Какая вакансия? Ты чего? Ничего у нас не освободилось.

— Как же не освободилась, когда освободилась, — громко возмутилась ворона. В предбаннике венок с лентами валяется, на стене рожа в черной рамке висит. Ты что же это врешь интеллигентным барышням? Ну-ка убери палец с кнопки! Я те давану, сучий потрох! Мы к нему по-хорошему, с душевным разговором, а он охрану норовит. Убери, сказано, палец с кнопки и сиди смирно.

Багрянец с лица генерала сошел, он побледнел, и в его блеклых глазках за толстыми линзами запрыгал страх.

— Ну да. Третьего дня скончался генерал Дуев Денис Денисович, — пролепетал он. — Завтра похороны.

— А отчего он окочурился? — ехидно спросила черная птица.

— Ну, откуда же я могу знать подробности? — замотал щеками генерал. — Скоропостижно. «Скорая» не успела.

— Опять заливает, — сообщила птица даме. — Вместе с покойничком пили, и так надрались, что про «Скорую» энтот и не вспомнил. Как-то я не в восторге от ентого брехуна. Может, ему бельма повыклевывать? Я энто мигом.

— Нет-нет, это не гуманно, — после некоторого колебания запретила наказание Виолета Макаровна. — Сама подумай, как он слепенький будет управлять коллективом такого важного учреждения?

— Приспособится. Все одно он ни хрена, кроме денег, не видит, а стакан с водкой найдет по запаху.

Ворона спрыгнула с плеча дамы на стол, походила по папкам с уголовными делами, вглядываясь в них желтым глазом и приговаривая: «Ох, люди, люди. Люди, человеки». Потом почти без раздражения сказала хозяину кабинета:

— Это ты, стало быть, отбираешь, которые для шантажа годятся. Никак угомониться не можешь? Жадность душит? Знавала я одного, много круче тебя был и тоже золотишко любил. Все ему было мало. А чем кончилось? Хрясть, и насквозь! Ох, люди, люди. Зачем тебе деньги-то? Сердце чуть трепыхается, печенка дрянь, вся требуха прогнила. Ну и зачем тебе нужен энтот шантаж?

Просверленный глазом черной птицы, генерал прижал пухлую ладонь к орденским планкам на животе, пробормотал:

— Так, не один я.

— Это он на секретаршу намекает. Ангелиной звать, — сказала ворона.

Виолета Макаровна иронически ухмыльнулась и покачала головой.

— Видела я ее у старухи. Приезжала к нам на свалку с этим своим генералом. Бойкая бабенка. Она еще и с сержантом развлекается, когда этому недосуг. Мент наш триумвиратный рассказывал.

— Треугольник, стало быть, у них любовный. Ах, люди, люди. Значит, ты для нее и сержанта подличаешь? — спросила хозяина кабинета ворона.

Начальник управления, совершенно потерявшись, уставился на посетительницу.

— Почему треугольник? Какой еще сержант?

— Сержант? Твой доверенный сержант Но это уж вы без меня. Я к тебе по делу, гражданин начальник. Человека нужно из Сибирской колонии вызволить. Сможешь?

— Ангелина? Чей доверенный? Почему сержант? — бессмысленно забормотал генерал.

— Очнись, Отелло! — прикрикнула на хозяина кабинета ворона. — К тебе пришли не делишки твои амурные обсуждать, а по делу. Понял, нет?

По делу. Мужика из строгой колонии сможешь вытащить?

— Мужика? Какого мужика? Из колонии? Нет! — опасливо глядя на прыгающую по столу птицу, проговорил генерал.

— Нужно, Ибрагим Иванович. Нужно! — веско произнесла Виолета Макаровна.

Генерал снова прижал руку к иконостасу орденов.

— Не властен. Колонии не в моем управлении.

— Сажать властен, а вызволять невластен? — удивилась птица. — Ты уж расстарайся, голубок, если…

Виолета Макаровна сделала вороне знак, и та замолчала,

— Загляните, генерал, в пакетик!

Генерал испуганно вздрогнул и отпрянул от стола.

— Зачем это?

— Загляни, джигит! — приказала ворона.

Генерал вжался в кресло, с ужасом глядя на портрет Киркорова.

Виолета Макаровна вздохнула и вывалила из пакета на стол золотого кота.

— Семнадцатый век. Червонное золото. Больше трех килограммов. Это аванс. У него есть подружка с очень милой мордочкой.

— Мерзкой, — едва слышно проворчала ворона. Ничего более отвратительного, чем кошачья рожа, не видывала.

В кабинете начальника управления наступила тишина. Хозяин кабинета с полминуты неотрывно смотрел на кота, затем схватил его и зубами вцепился ему в лапу.

— Господи! — прошептала дама со шрамом.

— Проверяет золото, — пояснила кинжальный выпад генерала ворона.

— Напишите, гражданка, фамилию осужденного, — хрипло произнес хозяин кабинета.

— Это ты мне? — удивилась птица.

— Фамилию напишите и через неделю приносите кошечку. Ворона схватила лапой красный карандаш и клювом придвинула к себе папку с жирной галочкой.

— А вы и писать сподобились? — гадко залебезил генерал. Золотой кот круто изменил его отношение к нежданным посетителям.

— А как же. Учили. Ластики, буквари, глобусы. Мама мыла раму. Чья мама? Какую, блин, раму? На хрена ее мыть? Ох, люди, люди, — ворчала птица, каллиграфически выводя на чьем-то уголовном деле трудную фамилию анархо-синдикалиста.

Василий Терентьевич Якуб-Мазепа при свете тусклого ночника разглядывал иллюстрацию романа о капитане Бладе. Гравюра завораживала. На ней пираты брали на абордаж испанский галеон. Звенели клинки, гремели залпы пушек и аркебуз, трещали ломающиеся снасти, вопили и стонали сражающиеся, остро пахло пороховой гарью.

— Не спишь? Хочу поговорить.

Анархо-синдикалист с трудом покинул палубу галеона. Рядом с нарами стоял изгнанный из-под окна зэке парусником на плече. Анархист вздохнул и захлопнул книгу.

— Мы почти не знакомы, поэтому меня смущает обращение на «ты». Слушаю вас, адмирал.

— Я к тому, чтобы слинять. Мне сказали, ты… вы пару раз пытались…

— Вас обманули несведущие люди, адмирал. Это была всего лишь рекогносцировка. Впрочем, слушаю вас. Вы предлагаете что-то конкретное?

— Есть мысль, — с некоторым сомнением произнес морячок.

— Ясно. Вероятно, вы предлагаете подкоп. Тут, главное, выбрать верное направление, чтобы не наткнуться на выгребную яму. Можно начать прямо сейчас. Копать будем ложками. Надеюсь, вы уже похитили ее в столовой? Выкопанный грунт придется прятать под нарами. Если усердно работать ночами после отбоя, через двадцать лет мы докопаемся до гаража, а там уже все просто.

— Ты напрасно смеешься. У меня стоящая мысль, — обиделся морячок.

— Изложите, адмирал. Но излагайте в пристойной форме. Фамильярность меня коробит. И раз уж вы решили вступить со мной в дипломатические отношения, представьтесь. Меня можете называть просто гражданин Василий Терентьевич Якуб-Мазепа.

— Георгий. — Адмирал протянул анархисту громадную, как суповая тарелка, руку. — Георгий Гаврилович Пескарев.

— Профессию не спрашиваю. Вероятно, что-то связанное с пассажирами океанских круизов, будем считать, что мы обменялись верительными грамотами. Теперь смело излагайте вашу стоящую мысль.

— Нужно прикинуться жмуриком, и тебя вынесут из зоны на кладбище.

— И все?

— А чего еще? Оттуда до стойбища якутов рукой подать.

— Не очень свежая идея. Ею довольно давно воспользовался один французский моряк. Ноу них покойников хоронили в океане. Парень вынырнул, разбогател и стал графом. А у нас могилы роют в мерзлой тундре, что несколько усложняет процедуру воскрешения. Но это пустяк по сравнению с шаманом.

— С шаманом? С каким шаманом?

— Все шаманы якутских поселений завербованы конторой. У них радиосвязь с областным центром, и они тут же накамлают туда о сбежавших зэках. Поэтому шамана нужно будет убить и съесть. Вы будете есть шамана?

— Якутского попа? А зачем его есть?

— А что будем кушать, гражданин Пескарев, в длинной дороге? Ягель для зэка несъедобен. Это проверенный медицинский факт. Вы умеете охотиться на тюленей? Догадываюсь, что не умеете. Я тоже. А местные попы, как вы изволили выразиться, питательны и калорийны.

— И вы сможете питаться человечиной?

— Я? Я, гражданин Жорик, анархо-синдикалист, а не людоед. Но это же не моя, а ваша стоящая мысль. Это не я, а вы предложили прикинуться жмуриками и линять к якутам. Между прочим, факт превращения зэка в жмурика должен быть подтвержден врачом, который без труда изобличит симулянта.

— В том-то и дело, что старый доктор удрал на материк, нового еще не прислали, а медицинская сестра моя хорошая знакомая. Она, если надо, любой акт подпишет.

— Это любопытный медицинский факт, — задумчиво произнес анархист. — А что значит хорошая?

— То и значит, — оглянувшись на храпящих сокамерников, прошептал гражданин Жорик.

— И это любопытный медицинский факт. Как ее зовут?

— Леночка. Елена Викторовна.

— Елена, — повторил Василий. — Эпическое имя. Она действительно прекрасна?

— Как посмотреть. Она якутка.

— Это третий медицинский факт. Все, адмирал. На сегодня достаточно. Вам пора бай-бай, а я хочу узнать, что оказалось в трюме испанского галеона.

Поскрипывая сапожками, капитан Шарапова ходила по своему кабинету, изредка поглядывая на зэка. Василий сидел на вмурованном табурете и мысленно раздевал заместителя начальника колонии по воспитательной работе. Когда на ней ничего кроме кокетливых сапожек не осталось, анархист облизал пересохшие губы и спросил:

— Вы чем-то огорчены, Регина Львовна?

— Я? С чего вы взяли? Это вы должны огорчаться. Получен приказ. Вас хотят этапировать в Москву для производства следственных действий в связи с вновь открывшимися обстоятельствами. Хотела бы я знать, какие это обстоятельства открылись следствию через год после суда. Не подскажете, гражданин Мазепа?

— Якуб-Мазепа, Регина Львовна. К украинскому гетману, который что-то не поделил с Кочубеем, я не имею никакого отношения. Верьте на слово, Регина Львовна. Мой прадед был польским местечковым евреем. То ли кузнецом, то ли стоматологом, а возможно даже, и корчмарем. Последнее предположение основано на том, что сохранился древний рецепт сливовицы, сливовой водки, с брендом «Мазепа». Но надежного подтверждения этой версии не существует.

— Фамильный рецепт водки? Красиво! А зачем Якуб?

— Это семейная тайна, Регина Львовна. А чей приказ? Кто хочет вернуть меня в Москву?

— Вот поэтому я вас и вызвала, Василий Терентьевич. Случайно узнала, что приказ инициирован генералом Хуциевым.

— Вот как? Забавно. И когда в путь?

— Сейчас я не могу санкционировать этап. Вы больны, и я направляю вас в лазарет. Подлечитесь недельку-другую, наследник фирменного бренда, а там видно будет.

— У вас эротические сапожки, Регина Львовна.

— Какой же вы все-таки балбес, заключенный Якуб-Мазепа! — улыбнулась заместитель начальника колонии строгого режима.

Небольшой барак санчасти был укомплектован настоящими панцирными кроватями, и Василий, несмотря на густой запах карболки, блаженствовал. Дремал, почитывал одиссею корсара, беседовал с умирающим от неведомой болезни соседом и присматривался к медсестре. Елена Викторовна относилась к своим пациентам с сочувствием, руководствуясь правилом «зэк ни зэк, а все же человек». Из лечебных средств в ее распоряжении были карболка, спирт, небольшой запас аспирина и загадочные таблетки с давно просроченным сроком годности. Главным универсальным лекарством Елена Викторовна, конечно, считала спирт, которым частенько поддерживала и свой могучий организм. Она потчевала больных спиртом, скармливала им таблетки, но в душе была убеждена, что всяческая медицинская суета вызывает лишь ироническую улыбку на темном вырезанном из топляка лице грозного бога тундры Угро-Вугро, который один только и распоряжается душами и телами людей на этой трудной грешной земле. Вечером, потрогав твердый горячий живот анархиста, она уверенно поставила диагноз: «Нутряная простуда». Налив пациенту мензурку спирта, сестра достала из кармана халата кулек морошки и таблетку аспирина. Василий проглотил спирт, заел его горькой ягодой, произнес:

— В женщинах меня привлекает интуитивная мудрость прародительницы рода и изобилие форм.

— Поняла тебя, кивнула медсестра, — приду. Подкормлю тебя чуток. Как все уснут, принесу строганину.

Под утро, почти засыпая, он ее спросил: — А кто снабжает полярную мадонну деликатесной треской?

— Отец навещает разок в неделю.

— Проходит в зону?

— Охрана знает его. Отец меняет у них рыбу и тюлений жир на махорку.

— Коммерсант, одобрил Василий, еле ворочая языком. — Ну все, вулкан страстей! Ступай и не буди меня до обеда.

Когда полярная мадонна тоже заснул а в своем закутке барака, к ней снизошел сам Угро-Вугро. Он трогал ледяными пальцами ее горячее тело и улыбался тонкогубым деревянным ртом.

— Нет, — отталкивая его руки, говорила медсестра, — я устала. — Но бог тундры был настойчив, и она уступила. Не ссориться же с богом из-за пустяка.

Потом, отдышавшись, он заговорил с ней тусклым скрипучим голосом:

— Русский парень хочет уйти на материк. Отпусти его, пусть уходит. Ждут его там.

Елена Викторовна, стараясь не смотреть на бога, послушно кивнула.

— Мне с ним идти?

— Останься. Пусть шаман поговорит с духами, чтобы они пропустили его через тундру. — Он опустил ладонь на ее живот и повторил: — Останься.

Шаман бережно, двумя руками принял от анархо-синдикалиста широкую посудину с горящим спиртом. Долго смотрел гноящимися глазами-амбразурами на танцующее пламя, потом поднес плошку ко рту, одним длинным глотком вылил в себя голубой огонь, схватил бубен и бесом завертелся в тесной яранге, визгливо выкрикивая заклинания. Василий с любопытством смотрел на мечущегося по яранге старика. Бубен гудел, ухал голосом древнего жадного божества бескрайней тундры. Старик наконец устал, свалился на выстилавшие пол яранги оленьи шкуры и затих. Камланье завершилось. Василий плеснул из принесенной фляги в ритуальную посудину спирт, выпил, кинул в рот горсть ягод морошки и замер молча. Старика не торопил, жевал горькую ягоду и терпеливо ждал.

— Иди теперь, — сказал шаман и потянулся к фляге. — Приятеля можешь взять. Вдоль ручья пойдете. Девка ружье даст, охотиться будете на мелкого зверя. Не пропадете, однако.

Солнце лениво ползло по горизонту, оставляя за спинами сбежавших зэков длинные тени. Идти по топкому берегу ручья было трудно. Тундра жадно чавкала и чмокала под кирзовыми сапогами, стараясь отодрать от них подошву. Василий расстегнул телогрейку и махал перед собой ладонью, отгоняя мошку. На его плече бесполезным грузом болталась древняя двустволка. Обещанного шаманом мелкого зверя не было. Адмирал тащился сзади, стараясь не отставать. Василий остановился и посмотрел на спутника.

— Кажется, вы притомились, адмирал. Давайте поужинаем, чем бог послал, и вздремнем часок-другой,

— Ничего он нам не послал, гражданин Василий. Жрать нечего.

Лицо анархо-синдикалиста сделалось строгим. — У нас оставались сухарь и две сушеные рыбины.

— Сухарей нет. А рыбина осталась одна.

— Та-а-ак, — протянул анархист, — грех чревоугодия в нашей ситуации карается смертью.

— Стреляйте, Василий Терентьевич. Лучше помереть от пули, чем от голода. Пристрелите меня и съешьте.

— Я уже говорил вам, адмирал, что я не каннибал, а вот пристрелить бы вас, конечно, стоило. Но эта древняя рухлядь рассчитана на мелкого зверя, а дуэльных пистолетов у меня нет, поэтому я вас прощаю. Ладно, давайте мне рыбину. Ее голову я вам презентую. Надеюсь, когда мы отсюда выберемся, вы оцепите мою душевную щедрость.

— У нее нет головы, тяжело вздохнул адмирал.

— Сожрали?! А вы гурман, Георгий Гаврилович! Так и быть, можете оторвать у нее плавники и хвост. В них тоже масса калорий.

Адмирал снял опустевший дорожный мешок и, чуть прижмурившись, взглянул на низкое тусклое солнце.

— В реке, вероятно, есть рыба.

— В ручье? Разумеется. Там в светлых журчащих струях весело резвятся зубастые пираньи, анчоусы и бычки. Бычки в сладком томатном соусе. А знаете ли вы, адмирал, что по калорийности черноморский бычок превосходит исландскую сельдь и норвежскую семгу. Он уступает лишь каспийскому осетру горячего копчения. Вам, как гурману, это должно быть интересно, если у вас будет выбор между томленными в сметане бычками и осетриной.

— Перестаньте! — грустно попросил адмирал.

Прикрывшись от солнца телогрейками, они заснули на сухой вершине невысокого холмика в стороне от ручья. Анархисту снился гастрономический сон. То ли был чей-то юбилей, то ли поминки, но стол ломился от разнообразных яств. Василий ел все подряд и никак не мог насытиться. Когда он проснулся, адмирал еще похрапывал, а рядом с ним стоял совершенно нагой человек, вырезанный из бревна.

— Поешь, однако, — сказал человек и протянул Василию лоснящееся розово-золотистое полено.

Анархист принял полено, понюхал его и прикрыл глаза, — Божественный аромат. Что это? Так может пахнуть только рыба моей мечты.

— Балык это. Ешь давай. Просто будешь есть или спирт тебе надо?

— Спирт? У вас есть спирт?

— Есть мало-мало, — кивнул человек и протянул Василию граненую бутыль зеленого стекла с тисненой надписью «Фактория Хлудова. Пушнина, меха, золото».

Василий прочел надпись, покачал головой и приложился к бутыли. Спирт, настоянный на горьких кореньях, обжег ему желудок. Он вытащил из-за пояса нож, отхватил кусок золотого бревна и бросил его в рот. Кусок истаял и самостоятельно просочился вслед за спиртом. Анархо-синдикалиста охватило неземное блаженство.

— Когда я жил в столице, я был уверен, что вкуснее бараньего шашлыка бывает только шашлык из барашка, — поведал

Василий деревянному человеку интимным тоном. — Представляете, как я ошибался? Теперь, после встречи с вами, мне придется кардинально пересмотреть мои кулинарные пристрастия. Но знаете, я не жалею об этом. Век живи — век учись. Вам не холодно нагишом? Магадан все же не Ялта.

— Ялта далеко, — проскрипел человек. А я тут у поморов. Нужен я им. Без меня не могут. Мех зимой одену. Летом не положено.

Возник низкий утробный гул, и по блеклому с проступившими звездами небу поплыла тучная стрекоза вертолета.

— Ищут, что ли, кого, — следя за вертолетом, сказал беглый зэк.

— Врача в колонию повезли, — успокоил Василия человек. — Совсем молодой парень. Приживется ли? Пора, однако, нам прощаться. Ждут меня. В дороге кормиться рыбой будешь. Много рыбы теперь будет в ручье. Рубахой будешь ловить, Василий Терентьевич.

— Вы меня знаете? — удивился анархист. — Разве мы знакомы? Да-да, теперь мне кажется, что мы где-то встречались. Не могу вспомнить, как вас зовут.

— Угро-Вугро я. Идол местный. В лазарете меня видел и у шамана. Там я в виде чурок деревянных. Из бревен в море найденных они меня вырезают. Темный народ, однако. Язычники. Вспомнил?

— Угро-Вугро, — повторил анархист, отрезая толстый ломоть рыбного полена, — как же, как же, разумеется, вспомнил. Я, признаться, думал, что они вас выдумали.

— Правильно думал, однако. Выдумали для защиты от всяческих напастей. Давно уже выдумали вот такого, какой есть. Ничего более пристойного не могли измыслить. Темный народ, дремучий. Вот вы другое дело. У вас Бог так Бог. Покойников воскрешает. Ну и, конечно, ему храмы, иконы, колокола. — Угро-Вугро завистливо вздохнул. — А ты говоришь, меха надень. Не положено. Идол, он и есть идол. Какие уж тут меха.

— Завидуете? Зависть темное чувство, — сообщил идолу анархист, прожевывая балычок.

— Да не завидую, — махнул рукой темный бог тундры, — кое-что могу и я. Поскромнее, однако. Покойников оживлять не берусь, а так по мелочи. Над рыбкой вот власть имею. А у вас тоже иногда черти-те что творится в храмах. Нет, не завидую, Да что об этом говорить. Ладно, пойду я. А ты поспи еще. Ложись и поспи.

— Но если вас выдумали, и вы на самом деле не существуете, то как же спирт и рыба?

— Как же это я не существую, если меня выдумали? — возмутился Угро-Вугро, сердито скрипнув организмом. — Удивляешь меня, Василий Терентьевич. Интеллигентный человек, сын академика, книги умные читал, а говоришь несусветное. Всякий мир выдуман. Миры всегда кто-то придумывает! И в придуманных мирах всегда найдутся и спирт, и закуска. Чего там только не бывает, если присмотреться. Как же иначе? Тебе ли, убежденному анархо-синдикалисту, не знать об этом. Спи, однако, пойду.

Василий послушно лег и, засыпая, увидел, как темный бог исчез, растворился в туманном воздухе тундры, рассыпав вокруг себя цветные сполохи северного сияния.

Разбудили анархиста вопли спутника. Тот метался по холму, махал руками и что есть силы орал. В небе снова гудел вертолет. Василий схватил ружье и прицелился в адмирала.

— Ошалел? Пристрелю дурака. Ложись!

— Стреляй! Стреляй, Василий Терентьевич в воздух! Пусть заметят нас и подберут. Пропадем иначе. Ни за понюшку пропадем. Нипочем нам не дойти. Подохнем от голода.

Анархист посмотрел на вертолет, который, вероятно, доставив пассажира в колонию, возвращался на базу, отбросил ружье, громко зевнул и помотал головой.

— Сейчас же прекратите истерику. За попытку нарушить план кампании лишаю вас, гражданин Жора, звания адмирала. Будете состоять при мне юнгой-ординарцем и в особых случаях исполнять службу вахтенного боцмана. — Он протянул новоиспеченному юнге зеленую бутыль, балык и нож. — Приказываю вам выпить для просветления мозгов три глотка спирта, закусить и отправляться на ручей за провизией.

Юнга-ординарец перестал орать и изумленно уставился на старую бутыль.

— Что это? Откуда?

— Пока вы спали, я обнаружил схрон сибирского первопроходца Хлудова. Полагаю, горностаевый магнат оставил это для нас. Пейте, гражданин Жора. Обмойте новые боцманские лычки.

— А это? Что это? Рыба?

— Балык от первопроходца. Закусывайте, гражданин Жора. И поторопитесь, нас ждет богатый улов на подведомственном ручье.

— Слушайте, Василий Терентьевич! За кого вы меня держите, чтобы я поверил за копченую рыбу от дореволюционного купца?

— За одессита, — серьезно ответил анархист и повторил с нажимом: — За одессита!