Утро выдалось, на счастье, прохладным и ветреным. Работать в такую погоду в саду было одно удовольствие. Фрэнсис подрезала слишком пышно разросшиеся кусты роз, залезла на стремянку и обломала засохшие нижние сучья деревьев. Мысль о том, что она потеряла работу, свербила ее, но не так чтобы очень. Она привыкла к тому, что по собственной глупости что-то важное теряла в жизни – например, расторгла помолвку с Пьетро.

Сэм приблизился неслышно и незаметно, как индеец из романов Фенимора Купера. Он держал в руках кувшин со свежевыжатым апельсиновым соком, и голубой хлопчатобумажный свитер, что был на нем, очень шел ему.

– Ты отлично выглядишь, – сказал он вместо приветствия.

Они оба поочередно отхлебнули холодного сока.

– Я лишилась работы, – поведала ему Фрэнсис.

Сэм молча пожал плечами, потом неторопливо расставил шезлонги. Они некоторое время просидели в молчании, потом Фрэнсис заговорила.

Она пересказала ему свою нервную беседу с Малкольмом и приступила к сути дела:

– Для меня эта прошедшая ночь был трудной, но и для моего шефа, я полагаю, тоже. Он считает, что мое вмешательство в расследование придаст делу скандальную окраску. Малкольм давно дружит с моим отцом. Но тут, по-моему, замешано еще кое-что. Скорее всего, связанное с убийством, но прямого касательства к нему не имеющее.

– Для меня это слишком сложно. Объясни попроще, – попросил Сэм.

– Он с кем-то говорил, но я не знаю с кем. Только не с Умником, иначе я была бы в курсе… надеюсь. Малкольм не стал вдаваться в детали. Он, впрочем, никогда этого не делает. Ему, конечно, нужен результат, но он хочет им манипулировать по своему усмотрению: кормить журналистов с ложечки, или выдавать полную порцию, или загнать все в тупик – словом, чувствовать себя хозяином. А я не та, кому можно заткнуть рот. В общем, Малкольм ведет себя странно, но удивляться тут нечему. Такой уж он человек и такое место занимает.

– А может, полицейские уже все раскрыли, но пока помалкивают?

– Может, и так. А может, я тоже кого-то подозреваю и помалкиваю.

– А что сейчас тебе мешает раскрыть рот, ты же уволена? – вполне резонно заметил Сэм. – Кстати, ты уже свыклась со своим новым положением?

– Да, почти, проведя бессонную ночь в размышлениях.

– И какие у тебя перспективы?

– Стать адвокатом. Защищать тех, кого раньше старалась упрятать за решетку, – усмехнулась Фрэнсис.

– А серьезно? Такая смена позиций нелегкий шаг?

– Конечно. За моей спиной было государство. Обвинение – это мощная машина, оплачиваемая из бюджета, а на защиту в основном клиент тратит свои средства.

– А что тебе больше по душе – защищать или обвинять?

Вопрос, простодушно заданный Сэмом, был для Фрэнсис не так уж прост. Это отразилось на ее лице, и Сэм тут же пожалел, что попал в болевую точку.

Телефонный звонок прозвучал не вовремя. Сэм еще несколько секунд держал ее руку в своей, передавая Фрэнсис через прикосновение свое тепло и сочувствие, потом отпустил.

– Это скорее всего Умник. Только ему придет в голову звонить мне спозаранку.

Фрэнсис не очень торопилась возвращаться в дом к телефону. Интуиция ее не подвела. Умник обрушился на нее прежде, чем она успела поздороваться.

– Ты как – совсем рехнулась или это временное помешательство?

– Новости распространяются со скоростью света, – усмехнулась Фрэнсис.

– Что ты там бормочешь? Звони быстрее Малкольму… Покайся, скажи, что у тебя был нервный срыв. Или придумай что-нибудь еще. Не корчи из себя идиотку.

– Нет! – со внезапной решимостью заявила Фрэнсис. – Ничего такого я делать не буду.

– Какого черта?.. Ты ведешь себя как ребенок.

– Хватит! Теперь ты меня послушай. Мне хотелось бы знать, что ты откопал в отцовском кабинете? Кстати, у тебя был ордер на обыск? На каком основании, хотела бы я знать?

– Не гони лошадей, Фрэнсис. Я как раз собирался тебе все рассказать.

– Пока попридержи информацию. Расскажешь при встрече.

Она повесила трубку. Ей было неприятно, что прокуратура, отстранив ее, принялась рыться в финансовых бумагах отца, не имеющих отношения к трагедии в его семье. И Малкольм, и Умник могли бы проявить больше такта и сочувствия к ее отцу.

Новый телефонный звонок заставил Фрэнсис вздрогнуть. Если это опять Умник, она без разговоров пошлет его сразу к черту.

Но в трубке зазвенел голосок Блэр:

– Фанни, как ты?

– Все нормально. А почему ты спрашиваешь?

– Ты обычно не снимаешь сама трубку. Я привыкла оставлять тебе послания на автоответчике.

– Да, но ты прежде не звонила так рано, – заметила Фрэнсис.

– Я тебя разбудила?

– Нет.

– И все-таки ты в порядке? Твой голос звучит как-то странно.

Фрэнсис не знала, что ей на это ответить. Она не могла собраться с духом и выложить сестре новость о своем увольнении. У нее было не то настроение, чтобы выслушивать охи и ахи Блэр, расспросы и возмущение по поводу допущенной к ней несправедливости.

К тому же Блэр непременно сообщит эту новость матери, а за этим последуют еще звонки – взволнованные и испуганные. Мать расстроится при мысли, что ее дочь уже никогда не станет судьей, как она втайне надеялась, а иногда говорила об этом вслух. Даже Блэр, которая не понимала, почему люди выбирают себе скучное поприще служителей закона, начнет критиковать необдуманный поступок Фрэнсис, лишающий ее твердого заработка.

– У меня все хорошо. – Другого ответа Фрэнсис не придумала.

– Ладно. Тогда я хочу пригласить тебя на вечер. На этот раз будет другая компания. Джейк приведет к нам клиента, который, возможно, заинтересуется работами Марко и приобретет его работы для своей коллекции. Клиент захотел лично познакомиться с Марко. Он одинок.

– Кто? – не удержалась от колкости Фрэнсис. – Марко или клиент?

– Очень смешно! – немного обиделась Блэр. – Клиента я предоставлю тебе.

– Нет уж, благодарю.

– Почему ты сразу отказываешься? Я тебе ничего еще о нем не рассказала. Ему за сорок, он разведен, имеет дочь десяти лет, которая живет со своей матерью в Аризоне, так что он видится с ней лишь пару раз в году. Он удачлив в делах, у него собственная компания, что-то связанное с компьютерами. Он в хорошей форме, лазает по горам или по скалам, не помню точно, но, в общем, куда-то лазает… и внешне очень даже симпатичный.

– Спасибо за информацию, но меня это не заинтересовало.

– Подъезжай, Фанни. Развейся немного, последние дни были такие тяжелые. Чем ты так занята сегодня вечером, что отказываешься от приглашения?

Фрэнсис, не отнимая трубку от уха, взглянула в окошко на Сэма. Стоя на коленях, он старательно выпалывал грядку.

– Мы ужинаем сегодня вдвоем.

– Так приводи ее с собой, – настаивала Блэр.

– Это не она, а он. – Фрэнсис была довольна тем, что раздразнила любопытство сестры.

Личные вещи, которые Фрэнсис держала в своем кабинете, уместились в небольшую картонную коробку. За долгие годы она, оказывается, совсем не «обросла хозяйством» и могла теперь уйти из кабинета налегке. Конечно, это не касалось газет – некоторые из них многолетней давности – и прочей бумажной макулатуры, заполонившей ящики стола.

Тут требовалась тщательная сортировка, чтобы случайно не отправить в уже переполненную мусорную корзину что-нибудь важное. У Фрэнсис от такой работы заболели глаза, а пальцы устали перебирать и рвать бумаги.

В приоткрытую дверь всунулась голова Перри Когсуэлла. Не дожидаясь приглашения, он проследовал к столу и остановился, широко расставив ноги и не вынимая руки из карманов.

– Мы все огорчены твоим уходом. Не выдержала напряжения? Да?

Фрэнсис сделала вид, что не замечает его присутствия в комнате.

– Ты тяжело переживаешь это расследование? Убийство – вообще штука невеселая. И не очень вяжется с твоей специализацией. Плюс еще дело касается твоей семьи.

Фрэнсис едва поборола искушение перескочить через стол и засадить ему коленом в живот.

– Что ж, все-таки я рад, что ты в конце концов приняла то, о чем я твердил тебе постоянно. Это работа не по тебе.

– Если ты зашел попрощаться, то большое спасибо. До свидания. Вот мы и простились. Теперь закрой дверь с той стороны.

– Я надеюсь, что ты вспомнишь обо мне, если тебе понадобится профессиональная рекомендация для какой-нибудь юридической фирмы на Уолл-стрит. Буду рад тебе услужить.

Фрэнсис изобразила на лице кривую улыбку и вернулась к разбору бумаг, отделяя «зерна от плевел». Но ее почти тут же опять прервали.

– Я узнал, что ты здесь, – сказал Малкольм Моррис.

– У тебя отличная разведка.

– Фанни, ты делаешь громадную ошибку. Не порть себе карьеру, не вреди себе. Давай все это перечеркнем и забудем.

– Все, что мне нужно знать, – это кто меня заменит. Если ты еще никого не назначил, то мне незачем торопиться разбирать свои файлы. Пусть пока полежат в общей куче.

– Я это и предлагаю. – Тон Малкольма сразу смягчился. – Я разговаривал с Умником. Возможно, я ошибся и мне не стоило исключать тебя из игры. Я думал, что проявляю деликатность, оставляя семью жертвы в стороне, но следовало, наверное, привлекать тебя к работе. Умник хочет, чтобы ты ему помогала.

Он изучающе посмотрел на Фрэнсис, но та опустила глаза, обратив взгляд на разложенные перед ней на столе стопки бумаг.

– Послушай, даже если ты зла на меня, то все равно ты не можешь вот так просто бросить свой отдел. Люди из твоей команды полагаются на тебя. Они у тебя учатся. Кимберли с утра прибежала ко мне чуть ли не в слезах. Завтра слушается ее первое дело. Она твоя подопечная, и ты должна присутствовать в суде. Кимберли теперь не знает, как ей быть. А Марк проговорился, что у него возникла проблема со свидетельскими показаниями и ты согласилась ему помочь. Ты не имеешь права сбежать, оставив свой корабль на мели.

– Не дави на меня. И не пробуждай во мне чувство вины. В прокуратуре достаточно опытных работников, они справятся и без меня.

Малкольм вздохнул и сменил тактику:

– Фанни! Если тебе требуется больше времени посвящать своему отцу, то оно у тебя будет. Ведь ты же сама не хочешь уходить. Что ты почувствуешь завтра, когда проснешься и вспомнишь, что тебе некуда спешить?

Тут он рассчитал точно. На то он и был прожженный политик и хороший психолог, знающий, на какие клавиши нажимать.

Фрэнсис демонстративно поглядела на часы. Еще не было десяти.

– Впереди длинный день. Есть время поразмыслить. И спешить вроде бы некуда.

Генри Льюис несколько опешил, когда, откликнувшись на звонок, открыл входную дверь и увидел на пороге Фрэнсис.

«Опять вы!» – было написано на его лице, хотя он тут же оправился от удивления.

– Чем могу помочь, Фрэнсис?

– Можно войти?

После некоторого колебания он отступил на шаг и впустил ее в дом. Сегодня вид у него был не такой лощеный, как во время их последней встречи. Рубашка небрежно заправлена в брюки цвета хаки. Задний карман брюк почему-то свисал, оторванный. Генри был бос, и Фрэнсис заметила, что один ноготь на его ноге налился пурпурным цветом.

Генри провел ее в гостиную, Фрэнсис молча следовала за ним. Когда они уселись в кресла, он, как бы предупреждая ее вопрос, объяснил, что Луиза повезла девочек на пляж искупаться перед ленчем.

– А у меня не было настроения, – добавил он, словно его пребывание дома в одиночестве нуждалось в оправданиях.

– Сегодня не лучшая погода для купания, – поддержала разговор Фрэнсис. – Предсказывали сильное волнение…

Генри пренебрег шансом завязать светскую беседу.

– Как проходит ваше расследование? – спросил он холодно.

– Я больше не служу в окружной прокуратуре.

На лице Генри появилось странное выражение. Он откинулся в кресле и скрестил руки на груди. Зная о его близости с районным прокурором на политической почве, Фрэнсис пыталась теперь угадать – доволен ли он собой и своими действиями, приведшими к ее отставке, или чувствует какую-то вину.

– Ваш разговор с Малкольмом по поводу моего недавнего визита к вам не имеет к этому отношения, – на всякий случай предупредила Фрэнсис, желая посмотреть, какова будет его реакция.

Никакой реакции не последовало.

– Чем могу служить? – повторил Генри бесцветным голосом.

– Я не знала, что вы влиятельная фигура в политических кругах Лонг-Айленда.

Генри вдруг впился в нее взглядом и проговорил тихо:

– Мои политические взгляды вас не касаются. Почему бы вам не сказать прямо, что вы от меня хотите?

Фрэнсис была не готова к такому проявлению враждебности, но пока беседа не вылилась в откровенное столкновение, ей нужно было задать главный вопрос, ради которого она сюда пришла.

– Вы не помните, как примерно восемь месяцев назад ваш тесть обратился к вам с просьбой порекомендовать какого-нибудь хорошего психиатра?

Генри молча кивнул.

– Кого вы порекомендовали?

– Доктора Фритца Прескотта.

– Как вы о нем узнали?

– Я не узнал о нем, – сухо поправил ее Генри. – Я его знаю.

– Откуда?

– Мы вместе учились, делили одну комнату в общежитии. Фритц компетентный врач и чуткий человек.

– А знали вы в то время, что его возможным пациентом будет Клио Пратт?

– Догадывался, но не больше. Маршалл Банкрофт сказал, что его знакомая нуждается в помощи психиатра, и описал некоторые симптомы – навязчивые страхи, неуверенность в себе… и прочее. Мне стало очевидно, что Клио Пратт и есть та самая знакомая.

– Вам было известно, что Клио начала посещать доктора Прескотта?

– Да. – Генри отвечал на вопросы четко, без колебаний.

– Откуда?

– Я сталкивался с ней не раз в вестибюле больницы.

– И она вам сама сказала? – Что-то это было не похоже на Клио.

– Сначала она притворилась, что мы незнакомы. Я не удивился. К большому сожалению, люди еще не понимают, что обращение к психиатру со своими проблемами не кладет на них пятно позора. Это такая же форма медицинской помощи, как и всякая другая.

– Если она вам ничего не сказала, то как вы все-таки узнали, что Клио посещала именно доктора Прескотта?

– При второй нашей случайной встрече она вела себя совсем иначе. Мы поздоровались. Она была очень вежлива и даже дружески расположена. Она поблагодарила меня и сказала, что ей нравится доктор Прескотт.

– А что-нибудь еще она говорила?

– Не помню, – пожал плечами Льюис. – Разговор был коротким.

– А она не сказала, что доктор Прескотт посадил ее на какие-нибудь препараты.

– Нет.

– А он сам? Тоже не говорил?

– Мой единственный разговор с ним состоялся, когда я позвонил ему, чтобы удостовериться, может ли он уделить внимание новому пациенту. Я не хотел бы рекомендовать Маршаллу кого-то, кто слишком занят и не в состоянии оказать помощь. Получив согласие Фритца, я тут же передал это тестю. На этом мои функции закончились.

– И вы ни разу не спросили доктора Прескотта, как у него складываются дела с Клио?

В ответе Генри явно сквозило презрение к человеку, задавшему столь нелепый вопрос.

– Это было бы неуместным вмешательством с моей стороны. В высшей степени неэтично поступили бы мы оба – я, расспрашивая его, а он – что-либо мне раскрывая.

– А когда Клио сообщила, что этот человек очень ей помог, вы не спросили, каким образом?

– Она сказала, что с ним приятно общаться. Я был доволен тем, что моя рекомендация сработала. Вот и все. Правда, позже мне стало ясно, что Клио пожалела, что вообще затронула в разговоре со мной эту тему.

– Почему у вас сложилось такое впечатление? Генри на секунду задумался.

– Точно не могу сказать. Знаю лишь одно – после той короткой беседы, буквально на ходу, Клио стала избегать нас с Луизой. Когда мы затеяли всю эту дурацкую возню с приемом в клуб и начали посещать все эти вечеринки для членов клуба, Клио притворялась, что незнакома со мной, и позволяла хозяевам представлять меня ей заново. Она не могла проделывать то же самое с Луизой, так как Ричард давний друг Маршалла, но и с ней общалась предельно формально.

– Что вы можете еще сказать про Фритца Прескотта?

– Ничего другого, кроме того, что вы уже от меня слышали. Он отличный специалист и порядочный человек. Фритц холост и живет в Ривердейлс. После университета наши пути редко скрещивались, но он бывал у нас и подружился с Луизой и девочками. Иногда он мне звонит, в основном чтобы поговорить о некоторых новых медицинских препаратах. Он очень увлечен психофармакологией.

– Что это такое?

– Лечение душевных заболеваний с применением лекарств.

– А почему он обращается к вам?

– Потому что большинство, если не все современные лекарственные препараты применяются в самых разных областях медицины, взаимодействуют, дают побочные эффекты. Мы изучаем их влияние на какую-то одну определенную болезнь, но это знание можно использовать и в другой, казалось бы, совсем иной области. Фритц советовался со мной как с кардиологом. Многие препараты, воздействующие на сердце, затрагивают и мозг.

– И вы консультировали его на предмет применения лекарств?

– Я не давал ему никаких советов, – уточнил Генри. – Мы обсуждали возможность риска в некоторых случаях. Фритц, помимо меня, обращался еще и к другим специалистам разного профиля.

Фрэнсис встрепенулась:

– Могу я задать вам весьма доверительный вопрос?

– Можете задавать любые вопросы, но я имею право на них не отвечать, – спокойно сказал Генри. – Полагаться на ваше обещание сохранить мои ответы в тайне было бы с моей стороны глупо.

– Вы правы. Играем по-честному. – Фрэнсис поняла, что собеседника не пробьешь ничем. Но хотя разговор тек по неприятному ему руслу, он от него не уклонялся. – В теле Клио нашли следы сразу двух лекарственных препаратов – амфетамина и фенилзина. Следователь решил, что амфетамин жертва принимала как средство для похудания, но с большим превышением дозы. И еще фенилзин, прописанный ей доктором Прескоттом.

– В сочетании эти два препарата – убийцы. – В Генри сразу пробудился профессиональный интерес. Он понял, что вопрос задан Фрэнсис не из простого любопытства. – Любой человек, принимающий таблетки для похудания, должен быть предупрежден своим врачом, что психотропное средство, содержащее фенилзин, ему категорически воспрещено.

У Фрэнсис тотчас же всплыли в памяти публикации в не столь уж давних газетах о скоропостижной кончине нескольких богачей, сгоняющих вес и одновременно лечившихся у психиатров.

– Но фенилзин не слишком распространенное лекарство, – продолжал Генри. – В общедоступных справочниках о нем упоминаний нет, и рядовые практикующие врачи его своим пациентам не прописывают.

Интересно, как их общие мысли совпали, словно образовав грозовое облако в замкнутом пространстве гостиной. Фрэнсис, приходя сюда, хотела до конца опровергнуть версию Умника. Теперь же она получила доказательство, что убийца, обладая необходимыми знаниями, мог выбрать удобный момент, чтобы, организовав убийство Клио, исчезнуть с места преступления и заиметь твердое алиби. Все это указывало именно на Генри как на подозреваемого, помимо волосков с «черными» генами.

– А кто в «Фейр-Лаун» мог бы еще об этом знать? Можете назвать кого-нибудь? – бросила Генри палочку-выручалочку Фрэнсис. – И еще я могу вас кое о чем спросить?

– Спрашивайте.

– Как вы познакомились с моей матерью?

– Это тоже относится к вашему расследованию?

– Нет, мне просто любопытно.

– Это произошло несколько лет назад. У нее возникли кардиологические проблемы – не такие уж серьезные, как выяснилось. Но знакомство наше имело продолжение. Мне нравится ее живопись. И Луизе тоже.

– Что у нее было с сердцем? – Фрэнсис впервые слышала об этом.

– Обычная аритмия. Ничего страшного. Я предполагал, что вы в курсе.

– Да, конечно. Как я могла забыть? – солгала Фрэнсис. – Это случилось так давно.

Ей почему-то стало неловко, и она поднялась с кресла.

– Извините, что отняла у вас столько времени.

По пути к отцовскому дому она попробовала соединиться по мобильному телефону с кабинетом Прескотта на Манхэттене. Приятный голос автоответчика попросил ее оставить для доктора сообщение. Фрэнсис назвала себя, пояснила, что она падчерица недавно убитой его пациентки, и продиктовала номер своего мобильника. Не успев проехать и одной мили, она уже услышала в телефонной трубке голос Фритца Прескотта.

– Я ждал, что кто-нибудь обратится ко мне, – заявил доктор с места в карьер, даже не представившись. Голос его обволакивал и был полон шарма. Так, во всяком случае, показалось Фрэнсис. – Я узнал о смерти Клио из газет.

– Вы говорили с кем-нибудь из полиции?

– Нет. Вообще-то я думал, что мистер Пратт упомянет мое имя в беседе с полицейскими, но они пока меня не потревожили. Вы первая.

– У вас найдется сегодня для разговора со мной свободное время? – Фрэнсис взглянула на часы. Встретиться с отцом было необходимо, но этот визит, как она надеялась, будет коротким. – Я могла бы быть в городе не позже трех.

– Я принимаю пациентов до пяти. На углу Бродвея и 168-й есть кофейня, как раз напротив входа в больницу, где я работаю. Там большая неоновая вывеска и освещенная красным витрина с пирожными. Я буду ждать внутри.

– Как я вас узнаю? – спросила Фрэнсис.

– Я сам узнаю вас. Я видел ваше фото.

Каждый раз в течение последних дней, когда она подъезжала к отцовскому дому и ее машина взбиралась по чуть заметному уклону к парадному крыльцу, у Фрэнсис возникала горькая мысль: как же отец будет теперь жить без Клио? Как он будет ездить на своем инвалидном кресле, спускаясь и поднимаясь по сделанным по ее заказу пандусам, тормозить у дверей, прислушиваясь, не раздастся ли где-то в доме ее голос или стук ее каблучков? Никаких смен декораций и никого, кроме Лили, в качестве собеседника, за исключением тех, кто из вежливости нанесет ему визит и пробудет совсем недолго, украдкой поглядывая на часы.

Фрэнсис припарковалась, но осталась сидеть в машине, выключив двигатель и вслушиваясь в тишину, нарушаемую неназойливым чириканьем птиц. Небо серело, обещая дождь. Близился полдень, а казалось, что уже наступил вечер.

Они с Пьетро впервые приехали вместе в Саутгемптон в разгар «Бешеного Боба» – урагана 1991 года, обрушившегося на Лонг-Айленд и на большую часть северо-восточного побережья. По телевизору показывали то, что они, и Ричард с ними, видели здесь воочию – поваленные деревья, дома с сорванными крышами, затопленные автомобили, полицейских и журналистов в разноцветных пластиковых накидках, крупные дождевые капли, ударяющие в объективы телекамер, – пестрый, чем-то даже забавный, но и тревожный балаган.

Ричард попыхивал всегдашней сигарой. Пьетро курил одну за одной сигареты и постоянно вскакивал со стула, бегая к окну и сравнивая картинку на телеэкране с тем, что происходило за стенами дома. Они отпивали по глотку из высоких, щедро налитых доверху стаканов, великолепный дорогой коньяк и рассуждали о мировых проблемах, о спорте и о том, что никакой ураган не сметет с лица земли Соединенные Штаты, ибо фундамент этой страны, в отличие от какого-нибудь Таиланда или России, заложен в гранит под зданиями Уолл-стрит, где собрано все богатство мира. Пьетро, в отличие от Фрэнсис, чувствовал себя комфортно в компании с Ричардом и Клио.

Лили слегка постучала ногтем по стеклу, возвращая Фрэнсис в настоящее.

Лили выглядела неважно. Вероятно, она совсем не спала в эту ночь.

– Он только что уснул, – сообщила Лили шепотом, как будто ее голос мог проникнуть сквозь стены внутрь дома. – Я не хотела, чтобы вы звонили в дверь. Это его могло разбудить. Ему надо отдохнуть. Он очень слаб.

Фрэнсис хотелось бы откровенно поговорить с сиделкой, узнать, насколько тревожно состояние отца, но услышать правду из уст Лили она не надеялась. Да и не желала ее знать. Лучше тешить себя иллюзиями.

– А кто-нибудь осматривал вещи Клио? – спросила она, резко меняя тему разговора.

– Полиция была здесь в понедельник. Они хотели просмотреть всю ее переписку, счета, записные книжки с телефонами и адресами. Блэр что-то им предоставила, но ваш отец разозлился и прогнал их…

Фрэнсис вспомнила, что одновременно Умник навестил и офис «Пратт Кэпитал».

– А вчера, – продолжала Лили, – они явились опять уже с ордером.

– Они что-нибудь забрали?

– Да. Список изъятого они оставили вашему отцу, но он швырнул его им в лицо. И крикнул: «Стыдно заниматься чепухой!» Он был очень недоволен их действиями…

– И что?

– На этом все кончилось. Больше я ничего не знаю.

Они обе вошли в дом. Лили удалилась на кухню, предупредив, что явится по первому зову, а Фрэнсис направилась к отцу.

Значит, дневник Клио не попал еще в руки полиции. Ее пометка: «Среда 15.00 – Ф.П. в КПБ», означающая визит к Фритцу Прескотту в Колумбийскую Пресвитерианскую больницу, была бы легко расшифрована. А вот что скрывалось за другой записью: «10.00 – Р.Ц.» – мог расшифровать только Ричард.

Фрэнсис прошлась по комнатам, где она уже давно чувствовала себя чужой, где Клио установила свой порядок. Твердые подошвы ее сандалий постукивали по паркету, и одно это могло вызволить мачеху из могилы, чтобы обрушиться на уже взрослую женщину с упреками.

Ощутив за спиной чье-то присутствие, Фрэнсис вздрогнула, словно действительно испугалась появления здесь Клио, восставшей из мертвых.

Но это была всего лишь Лили.

– Ваш отец проснулся. Можете зайти к нему.

Ричард полулежал, обложенный подушками, на огромной кровати, которую когда-то, до своей болезни, делил с Клио. Голубое шелковое покрывало было откинуто, и под тонким одеялом проступали очертания его исхудавшего тела. Сквозь задернутые занавески извне не пробивалось достаточно света, поэтому на ночном столике горела лампа, освещая целую армию бутылочек с лекарствами и несколько фотографий, выстроенных полукругом, – смеющаяся Клио, Джастин, сооружающий песчаный замок на пляже, свадебное фото Блэр с Джейком, Фрэнсис на церемонии вручения ей диплома юриста. Эту фотографию она раньше никогда не видела. Собственное изображение смутило ее. Она не ожидала, что попадет в эту коллекцию.

Ричард оставил без внимания ее появление в спальне.

– Папа… – позвала она тихо, потом, подойдя ближе, встала прямо перед ним. – Как ты себя чувствуешь?

Он поднял на нее безжизненные, словно стеклянные, глаза, но ничего не ответил.

– Мне нужно задать тебе один вопрос. Это по поводу Клио.

Опять никакой реакции. Фрэнсис повернулась в сторону двери, где на пороге переминалась с ноги на ногу Лили. По ее отсутствующему выражению лица нельзя было определить, следует ли Фрэнсис продолжать свои попытки или лучше ей сейчас удалиться.

Фрэнсис решилась на первое.

– Что означает Р.Ц.? – спросила она прямо.

– У Ричарда дернулась нижняя челюсть. Можно было догадаться, что он произнес: «Где?»

– В ежедневнике Клио. Там есть запись: «Каждую пятницу в 10.00 – Р.Ц.» Ты знаешь, что это такое?

– Где… был… ежедневник? – Паузы, разделяющие слова, были мучительно долгими.

– В ящике ее письменного стола. Я обнаружила его в день похорон, хотя теперь предполагаю, что он уже у полицейских. Лили сказала, что они приходили с ордером.

Ричард кивнул.

– Там еще были отмечены посещения психиатра, о котором ты мне говорил. 15.00, среда, доктор Прескотт. А что у нее было по пятницам утром?

– Ты… не должна… была… рыться… в ее… вещах…

– Папа, я ведь хочу только докопаться до причины того, что случилось, – защищалась Фрэнсис.

– Сокровенность… – Ричард поперхнулся, закашлялся. Тощее горло его заходило ходуном. На это нельзя было смотреть без жалости. – Она… хотела… сокровенности… оберегала…

Он принялся хватать руками подушки, подпирая ими себя, чтобы выше приподняться в постели. Лили подскочила, желая помочь, но он остановил ее неожиданно громким возгласом: «Нет!» Затем он снова обратил свой взгляд на дочь.

– Ты не должна… копать… там… где нельзя…

Он откинулся на спину, почти утонув в подушках.

Фрэнсис смотрела на отца и гадала, что они с Клио скрывали вместе, а теперь хранит в тайне он один. Что-то очень важное, касающееся их обоих или одной Клио. Такое, что предпочтительнее будет оставить убийцу гулять на свободе, чем вытащить это на свет. Фрэнсис вспомнила их недавнее обсуждение слова «стыд». Возможно, гордость не позволяет отцу раскрыть нечто постыдное, связанное с Клио. Даже смерть ничто по сравнению с социальным остракизмом, который ждет ее, уже мертвую. Неужели такое может быть?.. Воображения у Фрэнсис не хватало даже на самые безумные предположения.

– Прости. Я не думала, что так огорчу тебя. Я сожалею.

Ричард громко, с хрипами, втягивал в себя воздух и с трудом выдыхал его из легких. И все-таки он произносил слова, которые можно было разобрать, пока Лили суетилась вокруг него.

– Оставь… память… о ней… без пятен… А потом еще:

– Зачем… ты так… поступаешь?..

– Я… я… – Последний вопрос отца поверг Фрэнсис в изумление.

Неужели она ошиблась, считая, что ему надо знать, кто виновен в смерти его любимой супруги? Неужели она своими поисками только усугубляет его горе, его душевную боль?

– Я лишь хотела, чтобы все стало на свои места, – оправдывалась Фрэнсис. – Ради тебя, ради Клио… надо знать правду.

– Это не вернет… ее мне… И ничто не вернет…

Колокольчики, подвешенные на двери, прозвенели нечто приветственное и ласкающее слух, когда Фрэнсис вошла в уютную кофейню. Это было явно гостеприимное и приятное место. Дым от дорогих сигарет и запах жаренных на хорошем масле пончиков не раздражал обоняние.

Несколько мужчин, сидевших у стойки, не обернулись на вошедшую женщину. Некоторые были облачены в форму больничного зеленого цвета и, несмотря на поздний час, видимо, завтракали, лишь недавно освободившись от дежурства.

Фрэнсис обвела взглядом помещение, и тут же из-за одного из угловых столиков поднялся мужчина средних лет и приятной внешности. Они сделали по шагу навстречу друг другу.

– Доктор Прескотт?

Мужчина кивнул. После приветственного рукопожатия они уселись на мягкие банкетки за стол.

– Я уже заказал себе кофе. А что будете вы?

– От кофе не откажусь. – Фрэнсис почувствовала себя легко и свободно. Ей здесь понравилось, несмотря на следы майонеза и горчицы, оставленные предыдущими посетителями на еще не вытертом официанткой столике.

– Не воротите особо нос, раз уж вас сюда заманили, – пошутил Фритц Прескотт. – Это не самое безукоризненное в санитарно-гигиеническом отношении заведение на Манхэттене, но кофе здесь сносное, открыто оно круглые сутки, и на нас, медиках, хозяева делают хороший бизнес.

– Спасибо, что согласились встретиться со мной, – начала Фрэнсис и вдруг забыла все заранее подготовленные вопросы. Она их долго обдумывала по дороге сюда, зная, что будет ступать по зыбкой почве, а теперь они вылетели у нее из головы. Оттягивая переход к сути дела, она спросила: – Вы дружите с Генри Льюисом?

– Со студенческих лет, – последовал лаконичный ответ.

– И консультировались с ним?

Доктор Прескотт взглянул на нее с подозрением.

– Не вмешивайте сюда Генри. Наши контакты на сугубо профессиональной почве… Почему вас это интересует?

– Он рекомендовал вас одной своей знакомой?

– Да. Клио Пратт. Вы о ней спрашиваете?

– Именно о ней. Когда вы начали встречаться с этой пациенткой?

– В декабре прошлого года.

– Она сказала, почему обратилась к вам?

– Поймите меня, миссис Пратт. Я готов к сотрудничеству с вами, но существует врачебная этика…

– Доктор Прескотт…

– Зовите меня Фритц, – прервал он ее.

– Хорошо, пусть будет Фритц. Мы оба знаем, что вы имеете право не раскрывать ничего, сказанного вам или вашими пациентами, на основании 501-й статьи федерального кодекса, законодательного положения штата Нью-Йорк и решения Верховного суда США от 1996 года по поводу дела Джаффи против Реймонда.

Похвала доктора Прескотта прозвучала тускло:

– За свое домашнее задание вы заслужили пятерку.

Он был прав. По пути в город Фрэнсис заехала в специальную юридическую библиотеку графства Суффолк и как следует порылась там. Она поняла из просмотренного ею материала, какие трудности ждут ее в беседе с психиатром. Идти напролом было нельзя, предстояло искать лазейки.

– Хотя тайна общения психиатра с пациентом охраняется законом, но в случае смерти пациента по неизвестной причине закон допускает возможность следствию опросить врача и получить от него, с его согласия, конечно, некоторые показания, помогающие раскрытию этих причин.

– От такой лекции я проголодаюсь и, пожалуй, не обойдусь одним кофе, – ерничал Фритц Прескотт. – Не заказать ли нам что-то еще… вроде фирменных пончиков?

– Расследуется убийство первой степени, и его необходимо раскрыть. Пока я обращаюсь к вам только за добровольной помощью, но в случае отказа готова поспорить на большие деньги, что суд официально вызовет вас для дачи показаний, и тут уж вы не отвертитесь.

Фрэнсис не собиралась ему угрожать, но так получилось, хотя этот человек был ей симпатичен неизвестно почему.

Он оставался непроницаем.

– Что вам от меня нужно?

– Совсем немногое. Какие-то детали… ваши впечатления от бесед с Клио Пратт, которые могли бы пролить свет на мотивы и на личность ее убийцы. Учтите, все это не для протокола… Я в данное время не служу в прокуратуре, а выступаю как частное лицо, как родственница покойной…

Доктор Прескотт молчал.

– Я не спрашиваю о симптомах болезни Клио, о ее проблемах. От своего отца я узнала, что у нее были проблемы. Я только хочу отыскать мостик, перекинутый через провал, за которым ее поджидал убийца. Разве это так непонятно? Что-то ведь есть?

– Что, например? – вопросом на вопрос ответил Прескотт.

– Боялась ли Клио кого-нибудь?

Он вздохнул:

– Конкретно, нет. Не надейтесь, что я вам прямо укажу на подозреваемого.

Наступил перерыв в разговоре, пока официантка принесла кофе, приводила в порядок столик и расставляла посуду.

Фритц Прескотт надорвал пакетик сахарозаменителя, принесенного с собой, и всыпал в свою чашку.

– Вы встречались с Клио раз в неделю? Он не ответил.

– Судя по ежедневнику миссис Пратт, это так, – невозмутимо продолжала Фрэнсис. – У нее отмечено, что вы встречаетесь по средам здесь, в больнице.

– Сначала мы встречались дважды в неделю, – уточнил Фритц Прескотт.

– Почему она сократила свои визиты?

– Пациенты вольны сами решать этот вопрос. Тут много причин. Некоторые считают, что они уже почти выздоровели, у других появились финансовые затруднения, третьи во мне разуверились. Такое тоже бывает.

– А вы как считаете? У Клио наметился прогресс?

– На этот вопрос я вам не отвечу.

– Но ведь не затруднения с оплатой по вашим счетам стали тому причиной?

Он опять промолчал.

– Вы пользуетесь медикаментами в вашей частной практике?

– Я верю в применение психотропных средств. И не только я один. Определенные лекарства прописывают своим пациентам почти все психиатры.

– Вы не согласились бы поговорить на эту тему подробнее?

– С вами?.. Это будет слишком научный разговор. Не уверен, что вы насколько хорошо знакомы с предметом.

– Какое лечение вы применяли к Клио?

– У меня свои методы.

– Подвергали ли вы ее гипнозу?

– Зачем? Это слишком сильное средство.

– О чем вы говорите? Ради чего она тогда посещала вас регулярно, если это были какие-то пустяки?

– Вы не так меня поняли. – Прескотт вдруг заговорил серьезно: – Смешно думать, что я занимался с миссис Пратт лишь для того, чтобы тянуть с нее деньги. Чтобы помочь ей, надо было проникнуть в то, что она сама в себе до конца не понимала. Психоанализ не делается за неделю и даже за месяцы регулярных сеансов. Мне жаль, что моя работа с Клио оборвалась, и так трагически…

Фрэнсис, как свой решающий аргумент, достала из кармана пластиковый флакон с рецептурной наклейкой.

– Тут ваша фамилия. Вы прописали фенилзин Клио?

– Да.

– С какой целью?

– Нардил или, иначе, фенилзин, – лекарство от депрессии.

– Ее недуг вы назвали депрессией? – искренне удивилась Фрэнсис.

– Мисс Пратт, мне не хочется послать вас к черту, но, по-моему, наш разговор идет именно к этому. Вы не дождетесь, что я поведаю вам – даже, судя по вашим словам, не для протокола – диагнозы, которые я ставлю своим пациентам.

К его словам Фрэнсис отнеслась спокойно. Смена тональности в его речи, наоборот, доказывала, что он почувствовал какую-то угрозу с ее стороны.

– Отец в разговоре упомянул, что Клио вдруг начала очень беспокоиться о своем здоровье. Ею овладела навязчивая идея, что она умрет раньше мужа. Назовете ли вы такое психическое состояние депрессией?

– Если оно не основано на реальных фактах, то…

– Мой отец утверждает, что Клио была совершенно здорова… физически, я имею в виду.

– Я тоже не заметил никаких симптомов физического недомогания, – согласился доктор Прескотт.

– Фенилзин – это из рода успокаивающих нервную систему средств?

– Абсолютно верно. И находится в противоречии с возбуждающими средствами, например, с алкоголем, острой пищей и со многими сердечными препаратами.

– А Клио была знакома с условиями приема фенилзина?

– Разумеется. Да она и сама была явно не склонна к алкоголю и чрезмерному обжорству. Клио, по ее словам, постоянно сидела на диете.

– А о средствах для похудания, несовместимых с приемом фенилзина, вы ее не предупреждали?

– У нас просто не заходила речь о том, какие еще таблетки и от чего она глотает. – Смущение доктора Прескотта к этому моменту разговора ясно отразилось на его лице. Он осознал слабое место в своих оборонительных порядках.

– В теле Клио обнаружили пятьсот миллиграммов декседрина.

Доктор Прескотт был в шоке. Дрожащей рукой он опустил чашку с кофе, которую только что поднес ко рту.

– Тут даже с ничтожной дозой фенилзина неизбежен летальный исход!

– Я так и поняла! – Фрэнсис постаралась скрыть свое торжество. – По вашему мнению, Клио сама отправила себя на тот свет? У нее были к этому позывы?

– Я бы исключил эту версию. Я редко встречался с личностью, которая так бы обожала и ценила себя. Временами она хандрила, чего-то опасалась, но строила определенные планы на будущее.

– Какие?

– Я не очень в них разобрался, да мы и не имеем права их обсуждать.

– Но хотя бы расскажите в общих чертах о ее настроении, – попросила Фрэнсис.

– Клио была полна оптимизма. За исключением состояния здоровья вашего отца. Только поймите меня правильно. Она отзывалась о нем с большой любовью, но трезво смотрела на вещи. В ее планы входило после его кончины избавиться от всей собственности здесь и навсегда переехать в Европу. Впрочем, ничего конкретного. Лишь фантазии, доверенные психиатру в минуты расслабления на сеансе.

Удивительно. Неужели Клио мечтала покинуть Саутгемптон, где она была в центре внимания и крутилась в вихре светской жизни, что и составляло главный смысл ее существования после потери сына?

Вероятно, Клио была более сложной натурой, чем она представлялась Фрэнсис. Она мысленно провела параллель между мачехой и собой. Когда они с Пьетро расторгли помолвку, Фрэнсис была не в состоянии дальше жить в Нью-Йорке. Город для нее опустел. В нем не осталось ничего, кроме воспоминаний об их совместной жизни, и она переехала в Ориент-Пойнт, задавшись целью начать все заново.

Очевидно, Клио готовилась проделать то же самое. Фрэнсис вспомнила слова отца, что они с Клио схожи… Обе оберегали свою личность, свое сокровенное нутро от чужого вторжения. И обе желали убежать от причиняющих боль воспоминаний.

– Когда же она собиралась покинуть Америку?

– Конечно, не раньше, чем не станет вашего отца, – уверенно заявил доктор Прескотт.

Фрэнсис выглядела даже не разочарованной, а скорее потерянной. Это не укрылось от наметанного глаза психиатра.

– Простите, но я не знаю, чем еще могу вам помочь. Фрэнсис поспешила собраться с мыслями.

– Беверли Уинтерс тоже ваша пациентка?

– Как принято отвечать в вашем ведомстве газетчикам: «Без комментариев».

– И вы не можете сказать ни «да», ни «нет»?

– Не могу.

– А вам ничуть не любопытно, кто убил Клио?

– Я не склонен потворствовать в себе такому вредному пороку, как любопытство.

Фрэнсис собралась уходить. Хоть это было и странно, но доктор Прескотт не вызывал в ней чувство неприятия – ни ответами на ее вопросы, ни своим поведением. По многолетнему опыту она знала, что закон выковывает для подобных специалистов надежную броню и те привыкли ею пользоваться. Даже когда это не так уж необходимо. Им доставляет удовольствие утаивать правду или часть правды, ощущая свою защищенность. Она и не ожидала, что доктор Прескотт выложит сразу все, что знает о своей убитой пациентке.

Она встала с банкетки и положила на стол долларовую купюру.

– Кстати, – произнесла она, как бы только что вспомнив, – где и когда вы видели мою фотографию?

Он молчал.

– Вы сказали по телефону, что видели мое фото в газете. Однако оно нигде не публиковалось. Я проверила.

– В последнюю нашу встречу Клио показывала мне ваше фото и вашей сестры.

Такое Фрэнсис никогда не могло прийти в голову. Чтобы Клио утруждала себя рассказом о своих падчерицах лечащему ее врачу, да еще приносила с собой на сеанс их фотографии! Да еще теперь, когда столь раздражающие ее девочки стали взрослыми и вышли из поля ее зрения. Чем же Фрэнсис и Блэр вновь привлекли ее внимание? Какими своими поступками? Этот факт требовал тщательного анализа.

Она посмотрела на доктора Прескотта, который был непроницаем. Знает ли он, какая сейчас работа происходит в мозгу Фрэнсис? Как профессионал, он должен был догадываться.

На обратном пути из Нью-Йорка на Лонг-Айленд усиливающийся боковой ветер словно бы подталкивал ее джип к обочине. Фрэнсис глянула на счетчик километража. Ей пришлось прилично поездить в последнюю неделю, намотать сотни миль туда и обратно из конца в конец Лонг-Айленда плюс две поездки на Манхэттен.

Несмотря на ломоту в спине, онемевшие от усталости ноги и уже поздний час, она все же решилась продлить свое путешествие и снова завернуть в Саутгемптон, чтобы поговорить с женщиной, которая лечилась у того же врача, что и Клио. Беверли Уинтерс, несомненно, что-то скрывает. Надо узнать – что именно.

В нижнем этаже дома светилось несколько окошек. Фрэнсис позвонила и подготовилась к длительному ожиданию.

У нее хватило терпения дождаться наконец, когда Беверли соизволит откликнуться на звонок. На лице хозяйки дома читалось явное недовольство, когда она увидела нежданную визитершу.

В одной руке Беверли держала бокал, в котором позвякивали кубики льда и плескалась темно-коричневая жидкость, в другой, как обычно, дымящаяся сигарета. Бокал, судя по всему, был не первым за сегодняшний день.

– Что вам угодно? – Налитые кровью глаза безуспешно пытались сфокусироваться.

– Я хочу поговорить с вами о докторе Прескотте.

То, что фамилия ей знакома, Беверли не стала отрицать, но и высказала решительное нежелание затевать разговор.

– У меня нет времени. Я занята.

– Простите, что отрываю вас от дел, но… Вы пациентка Фритца Прескотта. Клио Пратт тоже была ею… до того, как умерла. Я хочу знать, были ли вы в курсе подобного совпадения?

Беверли не удержалась и отпила из бокала. Но промолчала.

– Клио знала, что вы посещаете того же врача, что и она? – настойчиво переспросила Фрэнсис.

– А какая разница – знала я или нет? – Беверли отогнала движением верхней губы кусочек льда и отхлебнула еще.

Фрэнсис могла бы ответить, но не захотела. Очень важно было понять, насколько Клио тревожилась за свою «сокровенность» и как способна была прореагировать, узнав, что делит своего исповедника с другой, причем хорошо знакомой ей женщиной.

– А вы знали, что Клио посещает его?

– Нет, пока вы сюда не нагрянули как гром среди ясного неба и не просветили меня. Зачем вы повадились сюда? Приезжаете, когда вам взбредет в голову… Думаете, что я приложила руку к смерти Клио? Это вам надо?..

Беверли покачнулась, прислонилась плечом к дверному косяку. Ее рука так сильно дрожала, что лед в бокале опять стал позванивать.

– Все-таки разрешите мне войти, – попросила Фрэнсис. – Я отниму у вас немного времени.

Беверли посмотрела на бокал, где оставалось больше льда, чем напитка.

– Все равно надо пополнить запас освежительного. – Она криво усмехнулась. – От вас ведь не отделаешься, а зачем болтать стоя, когда можно сидя…

Помещение, куда они прошли, было тускло освещено люстрой, где все лампочки, кроме одной, отсутствовали. Обивка дивана, кресел и стульев из дорогой ткани и выбранная, бесспорно, со вкусом, выцвела и потерлась, кое-где вылезли пружины. На передвижном столике громоздились во множестве бутылки, многие из них уже пустые.

– Что вам предложить? – Беверли подняла к люстре бутыль из темного стекла, проверяя ее содержимое. – Тут еще полно джина.

Она щедро подлила себе в остаток виски джин.

– Если б у вас была водка, я бы выпила глоток, – сказала Фрэнсис.

Беверли исследовала взглядом бутылочную батарею.

– Кажется, этого тут нет. А чем ее можно заменить?

– Тогда я лучше воздержусь, – сказала Фрэнсис, хотя соблазн был велик. Ей предстоял еще час за рулем, прежде чем она окажется в своем доме.

– Вообще-то стыдно пить в одиночку, – призналась Беверли и, беспомощно разведя руками, опустилась на диван.

Фрэнсис устроилась в кресле, и они провели в молчании несколько минут.

– И что вам надо знать обо мне? По-моему, вам и так все известно.

Беверли смотрела в потолок, на свою ущербную люстру и улыбалась бессмысленной пьяной улыбкой.

– Какая кошка пробежала между вами и Клио?

– Вот уж этого вопроса я не ожидала. Что мне на него ответить? В стиле, принятом в Саутгемптоне, – коротко и уклончиво или правдиво? Вам же нужна истина, пусть и уродливая. Ведь так?

Фрэнсис поняла, что ее спрашивают лишь риторически, и молча ждала дальнейших признаний.

– Мой супруг Дадли и ваш папаша очень… очень дружили. Вы, может, этого не знаете, но Дадли был бухгалтером Ричарда до того, как тот свалился от инсульта. Личным бухгалтером, заметьте. И бухгалтером «Пратт Кэпитал». Таким образом, они знали всю подноготную друг о друге, но предавать друг дружку не собирались. А такое крепкое товарищество – великая вещь. Молодому человеку вроде вас вникнуть в это трудно.

Фрэнсис после этих слов стало грустно. Кого из своих знакомых или коллег она могла причислить к узкому кругу «товарищей» – разве что Умника и Сэма. Всех друзей молодости она оставила на Манхэттене, оборвав и с городом, и с ними все связи.

– Ваш отец ни разу не заикался о разводе с вашей матерью. Даже не известил нас, ближайших друзей. Получилось так, что вот вроде бы ваша мать здесь, а вот ее уже нет и в помине. Это трудно понять, но ваш отец предпочитал все интимное…

– Сокровенное? – уточнила Фрэнсис.

– Можно сказать и так… сокровенное держать в себе. Он человек закрытый. И ваша мать исчезла… пропала… растворилась в воздухе, и вы, две девочки, вместе с нею…

Беверли устроилась поудобнее, сбросила домашние туфли, и они со стуком упали на вытертый ковер, застилающий пол.

Беверли, входя во вкус, продолжала монолог, который редко кто соглашался выслушивать:

– Когда мы с Дадли первыми поселились здесь, Саутгемптона как такового вообще не существовало. Никаких дворцов, никакой вооруженной охраны. Такое тихое, консервативное местечко. Все были женаты, одиночек тут не наблюдалось. Правда, треть жен не перешагнула еще за тридцать, а мужья уже за шестьдесят, но молодое поколение вырастало здоровым и благополучно спаривалось, рожая новое потомство. Развод ваших родителей был для всех чрезвычайным событием.

Фрэнсис охотно с ней согласилась. В школе, которую она посещала, кроме нее, других детей с разведенными родителями не было.

– Когда ваш отец женился вновь, здешняя публика поначалу не приняла Клио. Она была чужой, и, может быть, я единственная раскрыла ей объятия. Люди знали вашу мать и ту, что сменила ее, встретили… не то чтобы сурово… я бы выбрала словечко погрубее. Ну а мы с Дадли радовались, что Ричард опять счастлив и что счастье принесла ему Клио. В первые годы их брака мы часто общались. Даже вчетвером однажды мотались на Бермуды на турнир по гольфу…

Беверли заглянула на дно бокала, словно увидела, как оттуда всплывают картины прошлого.

– Я помню, как однажды вечером Ричард и Клио опоздали к ужину. Они спустились раскрасневшиеся, а Клио вообще еле дышала. Они занимались любовью, да так, что забыли обо всем на свете. В тот вечер на Клио было бледно-розовое платье, узкое и короткое… Явно выбрала его второпях, но оно так ей шло… именно после пары часов любви… Даже годы спустя, когда все супруги изрядно поднадоедают друг другу, такого с Ричардом и Клио не случилось. Они оставались самой счастливой влюбленной парочкой на свете.

Обсуждение интимных сторон жизни отца во втором браке не входило в планы Фрэнсис. Она увела разговор в прежнее русло:

– Когда же вы с Клио поссорились?

– А да!.. Меня что-то занесло не туда. Со мной такое бывает… – Беверли опять залилась хриплым смехом. – Дело в том, что у нас с Дадли все покатилось под откос. Сперва из-за нашей дочурки Дейдры, которая почему-то окрысилась на меня, хотя именно Дадли решил ее отправить в закрытую школу. А его ужасная энфизема совсем ухудшила положение. Хотя вроде бы болезнь должна была нас сплотить. Доктора, уход… все такое. Я стала больше ценить его, поняла, что могу его потерять. Я делала все, что могла, но трещина в наших отношениях, появившаяся раньше, не зарубцевалась. Дадли дошел до такой точки, когда ему уже требовалась только сиделка, а не жена. Я к тому моменту уже ни на ту, ни на другую роль не годилась.

Вот и возникла мысль, что нам лучше расстаться.

– У кого? У вас или у него?

– Я сказала Дадли, что хочу развестись. Он изобразил удивление, будто не догадывался, что нас уже ничто не соединяет. Он умолял меня не покидать его. Он выглядел так жалко.

Беверли прикрыла ладонью глаза, вспоминая ту давнюю сцену.

– Он сидел в своем инвалидном кресле. Мы разговаривали в библиотеке, здесь, где мы с вами сейчас. Он был такой исхудавший, бледный. Он плакал… спрашивал, зачем мне уходить, когда он и так скоро умрет. Он сказал, что не вынесет того, что последним значительным событием его жизни станет развод.

Я хотела уступить и остаться, но он был так жалок, что все во мне восстало наперекор… Я не могла пожертвовать собой, своей жизнью ради него… – Беверли вдруг приподнялась и посмотрела на Фрэнсис почти отрезвевшими глазами. – Мне не следовало бы вам рассказывать все это… Мы обе устали. И, вероятно, я чересчур перебрала сегодня…

Фрэнсис ничего не сказала, но и не выказала желания уйти. Женщины несколько минут провели в молчании.

– Что за дьявольщина? – вскипела вдруг Беверли. – Я не знаю вас, вы – меня. Чем же вы меня задели, что я так распустила язык? Ну так слушайте дальше. У Дадли был страховой полис. И на крупную сумму. Когда все его увещевания не сработали, он пригрозил, что перепишет завещание в пользу Дейдры, если я оставлю его. Я не рассчитывала, что Дадли додумается до такого аргумента. Ведь деньги маячили очень большие. Вероятно, после развода я могла бы все равно отсудить большую их часть, но мысль о том, что я буду нищенствовать, пока будет тянуться процесс, меня ужаснула.

Я согласилась остаться. Он ночевал в комнате для гостей. Мы спали по-прежнему раздельно, но считались супругами. Я не очень гордилась тем, что пошла у него на поводу. Девять суток спустя он пристегнул себя накрепко к своему креслу и скатился прямиком в бассейн…

Фрэнсис с содроганием представила себе эту ужасную картину.

– Я сожалею… – Но любые слова здесь были лишними.

– Я нашла его утром. Его поступок… вернее, его решимость и сила воли… подействовали на меня сильнее, чем что-то другое. Он был так слаб, с трудом принимал пищу и все-таки смог так крепко привязать себя. Тяжесть кресла утянула его на дно.

– Когда это произошло?

– Два года одиннадцать месяцев и двенадцать дней тому назад. Я еще могу сказать, сколько часов и минут… если вы скажете, сколько сейчас времени.

Пьяная женщина была абсолютно точна в одном…

– Вы обсуждали с Ричардом и Клио его кончину?

– Большинство знакомых мне сочувствовали. В их представлении я была несчастной женой, посвятившей себя заботам о смертельно больном муже и потерявшей его в результате страшного самоубийства. Но Клио и Ричард знали истину. Дадли, очевидно, рассказал Ричарду о моем желании развестись и о нашем соглашении… Что я останусь ради страховки. Об этом он намекнул мне в прощальном письме… если так можно назвать эту бумажку…

Подонок! – Беверли яростно тряхнула головой. – Его самоубийство означало, что его страховой полис пропал. Я не только не получила трех миллионов, но вообще пшик из-за его неуплаты по страховке. Он там наверняка, на том свете, до сих пор хохочет надо мною. Шуточку он напоследок отмочил изрядную.

Получив изрядный запас энергии, Беверли вскочила с места, прошлепала к шкафчику в углу комнаты и достала из нижнего ящика листок. На обратном пути она небрежно швырнула его Фрэнсис на колени, а сама проследовала к столику с напитками.

«Моей жене!

Наши попытки наладить совместную жизнь ни к чему не приводят. Ты думаешь и говоришь одно, я думаю и говорю другое. Между нами подушка, в которой гаснут наши слова. Надеюсь, что, когда ты обнаружишь меня там, где я буду, ты хоть что-то поймешь, и это останется с тобой навсегда. А со мной, вплоть до самой смерти, останется то, что ты сказала мне при нашей последней беседе. Никто, кроме Ричарда, не знает о том, что произошло между нами. Он обещал держать это в секрете не из уважения к тебе, а из уважения ко мне. Я люблю свою дочь и рассчитываю, что в будущем вы с ней найдете общий язык. Она замечательная, и я горжусь ею. Передай ей мою любовь и восхищение ее жизненными успехами. Хотел бы, да не могу того же сказать тебе. Мы провели вместе неплохие годы, но они давно позади».

Фрэнсис несколько раз перечитала предсмертную записку Дадли. Ей не приходилось никогда раньше держать в руках подобный документ. Она удивлялась, почему Беверли не уничтожила его, а позволяла, чтобы он, как кошмар, нависал на нею постоянно все эти просчитанные ею дни, месяцы и годы.

– Вы показывали когда-нибудь письмо моему отцу или Клио?

Беверли отрицательно покачала головой.

– Зачем? Какие слова я могла от них услышать? Они и так знали мою мрачную тайну. Они возненавидели меня после той трагедии, и я не вправе за это их винить. Я была не в состоянии объяснить им, что в нашей истории с Дадли замешаны две стороны. Так всегда бывает. Но люди склонны искать везде белое или черное, кого-то стыдить, а кого-то считать правым. В любом браке, длящемся много лет, есть хорошее и плохое, бывают светлые периоды, бывают темные. Клио и Ричард восприняли Дадли как святого мученика, а меня как расчетливую, корыстную, бездушную дрянь, покинувшую мужа, когда ему как раз и нужен был рядом близкий человек.

– Но раз вы с ними не говорили, как же вы узнали об их отношении к вам?

– Сначала я ощутила холодок. Обычно меня приглашали на все приемы, даже если Дадли по болезни не мог сопровождать меня. Не возникало никаких вопросов. Я была другом дома. До его смерти они специально приглашали какого-нибудь мужчину без спутницы, чтобы он составлял мне пару за столом. Мне эта дерьмовая вежливость была ни к чему, но все же внимание мне оказывалось. А затем… затем Клио обрубила все наши контакты.

Если я приглашала их к себе, то они отказывались каждый раз под каким-либо формальным предлогом. А после того, как Ричарда постиг удар, все еще более усугубилось. Клио принялась говорить всем и каждому, что я убила Дадли, не в прямом смысле, конечно, но ускорила его кончину, превратив своим поведением последние месяцы его земного существования в сущий ад, что это я ответственна за его гибель. Не знаю, приводила ли она в доказательство историю со страховкой, но, вероятнее всего, да. И в результате меня стали приглашать все реже. Только на самые большие приемы, куда приглашали абсолютно всех. А это означало, что хозяева не хотят тебя видеть, а просто выполняют светские обязательства.

Однажды, прошлым летом, я затеяла званый ужин, на сорок персон. Отпечатала и разослала приглашения, заказала в прокате скатерти, приборы, наняла прислугу, все честь по чести, как полагается. Один только человек, вернее, одна пара подтвердила, что явятся. Все остальные ответили отказом. А я послала приглашения по почте за шесть недель. Это чуть не вогнало меня в гроб. Второго такого унижения я бы не пережила.

Но почти подобное случилось на коктейле у Ван Фюрстов. Я слышала там, как Клио распространяет обо мне какие-то новые сплетни. Тогда я решила поговорить с ней начистоту. Я проследила за ней однажды, кажется, в начале июня, по пути из «Фейр-Лаун» к ее дому, и поставила свою машину поперек на подъездной дорожке. Как она удивилась, увидев меня! У нее просто глаза на лоб вылезли. Я уж подумала, что напугала ее до смерти, но она быстренько взяла себя в руки. Даже пригласила в дом. Она была со мной откровенна. Я с ней тоже.

Она обвинила меня в эгоизме. Сказала, что не может понять, как я могла повести себя столь подло в отношении такого хорошего человека, как Дадли. У нее, конечно, была на уме болезнь собственного мужа. Разговор у нас вышел неприятный. Она была ко мне несправедлива, я тоже многого чего наговорила ей со злости. Она была такой ядовитой, ну вы-то знаете, какой она может быть. В конце концов мы пришли к согласию, установили некий мораторий… если я правильно выразилась. Она больше про меня болтать не будет, а за прошлое я на нее не в обиде. Четвертого июля мы с ней впервые встретились после той беседы, сыграли в теннис. Потом на веранде обменялись парой слов. Больше я ее не видела.

Фрэнсис выслушала этот монолог Беверли с двойственным чувством – недоверия и печали. Что же это за общество, где смысл жизни сводится к банкетам и коктейлям, пустой болтовне, сплетням и партиям в теннис?

Жизнь Фрэнсис в Ориент-Пойнт отличалась от здешней. Это был один остров, но разделенный на два мира. Фрэнсис когда-то решилась переступить черту. Беверли этого сделать не смогла. И вот теперь ей оставалось только сидеть в опустевшем доме и вертеть в пальцах с уже облезшим маникюром ножку бокала с джином или виски.

Фрэнсис оглядела комнату. Фотографий Дадли здесь не было, как и самой Беверли. Только портрет элегантной девушки в бальном платье, наверное, их дочери Дейдры.

Внезапный и неприятный звук заставил Фрэнсис резко обернуться. Беверли громко храпела, приоткрыв рот.

Фрэнсис вынула бокал из ослабевающих пальцев и поставила на столик. Ей пора было уходить. Сперва она хотела оставить записку с извинениями, но передумала.

Еще тридцать миль пути по свободным от интенсивного движения сумеречным дачным дорогам, и какое наслаждение ощутить, что ты наконец дома.

У Фрэнсис был соблазн просто ступить босиком на шелковистую траву своего газона, свалиться на землю и лежать так лицом к небу до рассвета. Но она нашла в себе силы сперва проделать необходимые процедуры – загнать машину в гараж, включить в саду полив, а уж потом вступить на крыльцо дома. Там ее ожидал огромный букет из бледно-розового душистого горошка, белой фрезии и едва распустившихся роз. Как будто кто-то принес и положил к ее ногам все богатство цветущего сада. Сэм? Только он, конечно.

Она совсем забыла, что ей предстоял ужин с ним, что лосось на гриле с молодым картофелем и пирог со свежей клубникой был обещан и стол должен быть накрыт во дворе за домом.

Слишком усердно она занялась проблемами своей мачехи, которая того не заслуживала, как сама Фрэнсис не заслуживала доброты и заботы, проявляемой Сэмом, а Сэм не заслуживал такого невнимательного отношения с ее стороны.

Она безнадежно опоздала на ужин. Лишь со вкусом подобранный букет остался ей в утешение.

Не снимая одежды, Фрэнсис растянулась на кровати поверх покрывала. Ни преодоленное ею за сегодня расстояние, ни тягостные разговоры не добавили ничего в копилку, куда складывались сведения о мертвой Клио. День был потрачен фактически впустую.

Единственное, в чем она убедилась, так это в том, что за блестящим фасадом жизни ее отца в Саутгемптоне скрывалось много неприглядного. Но такое открытие не стоило усилий, ею на него затраченных.

Ее мысли охотно перенеслись совсем в другую область. Она стала думать о Сэме. Прикосновение его руки, его присутствие рядом, его всегда ровное настроение и спокойная рассудительность казались ей благом, которого она недостойна. После пренебрежения, какое она допустила по отношении к нему сегодня, он будет полным дураком, если не решит держаться от нее подальше.

И, подумав об этом, Фрэнсис расплакалась. Она воздвигла вокруг себя столько заборов, столько колючих оград, что перебрала через край. Теперь уж ей самой очень нелегко было выкарабкаться через них обратно в живой мир. А одиночество заодно с независимостью, которыми она так тешилась и гордилась, стали невыносимыми. Она нуждалась, чтобы кто-то протянул ей руку с той стороны ограды… добрую, крепкую, надежную руку.

А почему бы ей первой не протянуть свою руку навстречу?