– Почему только я одна имею мужество сказать вслух то, что вы думаете, но предпочитаете скрывать?

Клио Пратт внезапно повысила голос, и всем показалось, что даже двухсотлетние дубовые потолочные балки завибрировали от силы звука, словно хлипкие алюминиевые перекрытия в ангарах, где молодежь беснуется на рок-концертах.

Комната была заполнена солнечным светом, льющимся сквозь полупрозрачные занавеси, и полуденной жарой, которую не в силах был умерить вентилятор, лениво вращающийся под потолком на месте убранной за ненадобностью старинной люстры. Пятеро мужчин и две женщины явно испытывали дискомфорт от излишне яркого света и духоты, но дело есть дело.

Клио Пратт оперлась локтями о стол и, медленно поворачивая голову, принялась сверлить взглядом лица тех, кто был вынужден, хотя и не хотел, присутствовать здесь, а тем более затевать с ней перепалку.

– Генри Льюис – не наш человек, – закончила Клио уже более спокойно.

Гейл Дэвис, платиновая блондинка средних лет с волосами, уложенными в аккуратную, волосок к волоску, прическу, постаралась избежать встречи с пронизывающим взглядом Клио. Она сняла серебряную клипсу и принялась бесцельно вертеть ее в пальцах. Казалось, все ее внимание сосредоточено на том, что происходит за окнами, где как раз абсолютно ничего не происходило. Там лишь вращающиеся поливальные установки орошали живительной влагой зеленую траву на ухоженных теннисных кортах.

Неприлично громкий возглас Клио резанул слух Гейл. За столом заседаний правления теннисного клуба, занимающего территорию в двадцать шесть акров дорогостоящей земли на южной оконечности Лонг-Айленда в пригороде Нью-Йорка Саутгемптоне, – за этим столом, представлявшим собой антикварную ценность, не принято было повышать голос.

Клубу, помимо престижной репутации, принадлежали оранжереи и плантации уникальных сортов роз, тридцать шесть кортов с травяным покрытием, недавно оборудованный оздоровительный комплекс, готовый в летний период принять почти пять сотен семей членов клуба, с баром, где любые напитки от самых изысканных до самых крепких (для менее увлеченных спортом клиентов) подаются не за наличные, а стоимость их вносится в специальную клубную карту.

В эту памятную среду совет собрался на последнее перед летними каникулами заседание для решения вопросов скучных, рутинных, главным образом о приеме в клуб новых членов.

У Гейл Дэвис уже были сложены в аккуратную стопочку анкеты, заявления и досье на тех, чьи притязания не вызывали никаких возражений, или, наоборот, были единодушно отвергнуты. Именно ей придется сегодня вечером и завтра с утра выслушивать вежливые упреки в некомпетентности совета, давать туманные обещания на будущее и охлаждать разгоряченное неудачей самолюбие тех, чьи рекомендации не были приняты во внимание.

Целую зиму кандидаты заручались благожелательными отзывами и отчетами о своем материальном положении от людей, с которыми, возможно, давно уже не поддерживали постоянных отношений, но все-таки унижались, просили, даже требовали. Если заглянуть в любую из этих папок, то проницательному человеку не составит труда домыслить остальное и понять, с кем тебе придется в дальнейшем иметь дело.

А Гейл была как раз человеком в высшей степени проницательным. Сложилось так, что пост секретаря правления, разумеется, без права голоса, занимала особа женского пола. Только женщина с данной ей свыше способностью вносить умиротворение в мужские разборки могла приводить в порядок протоколы заседаний, избавляя их от чересчур крепких выражений, и складывать аккуратно бумаги, в пылу дебатов разбросанные в беспорядке по столу. Гейл идеально подходила для подобной ответственной должности, а ей эта не очень обременительная работа была по душе и льстила ее самолюбию.

Гейл имела собственный процветающий дизайнерский бизнес. Она оформила чуть ли не половину самых богатых домов в Саутгемптоне. Везде были ее этажерки, горшочки с цветами и прочие «милые ненужности». Не она гонялась за клиентами, а клиенты ловили ее. Она могла разговаривать на равных с членами совета, но обычно помалкивала, зато ее молчание, как золото, всегда было в цене.

– Генри – человек, достойный уважения. Он и Луиза представили нам прекрасные рекомендации, – негромко заговорил вице-председатель правления Джордж Уэлч, не без ехидства добавив: – С моей стороны, может быть, будет бестактно напоминать, но родители Луизы более давние члены нашего клуба, чем ты, Клио.

Высказавшись, Уэлч откинулся на спинку плетеного кресла-качалки, которое никто не смел занимать, кроме него, дав этим понять, что высказал свое мнение. Медленно вращающийся вентилятор под потолком бесполезно пожирал электроэнергию. У всех, кто сидел за столом, выступила испарина. Хотелось поскорее разделаться со всей этой процедурой и покинуть зал заседаний.

– Я готов согласиться с Джорджем.

Уоллес Лавджой даже в такой короткой фразе умудрялся подчеркнуть свой британский акцент. Он с нарочитым вниманием перелистал досье, врученное ему Гейл, и выдержал, опять же специально, долгую паузу, чтобы сконцентрировать на себе всеобщее внимание.

– Вы только взгляните. Генри можно только позавидовать. У него полностью оплаченный дом здесь и еще восьмикомнатная квартира на Манхэттене. Его дочери учатся в престижной школе. А почему это случилось? Потому, что он режет наши сердца, как первоклассный мясник. Генри Льюис – самый известный кардиохирург в Штатах. А разве вы не помните, как Луиза, еще маленькая, бегала по корту и каждый упущенный мячик орошала слезами?

Лавджой ударился в лирику:

– А почему, интересно знать, вы с Мэгги перестали приглашать ее на свои сборища с тех пор, как она вышла замуж за кардиохирурга? Если я не ошибаюсь, вы давно не включали их в список гостей. – Клио знала, куда метить.

Лавджой был демократичен в выборе компании, но до определенной степени. Он мог общаться с художниками, наркоманами и русскими эмигрантами, заполонившими Нью-Йорк, обтягивать свою задницу в джинсы цвета хаки и хлопать по плечу пакистанского таксиста, но все-таки в его жилах текла голубая кровь.

– Состав списка приглашенных на вечеринки и на семейные празднества не имеет отношения к рассматриваемому нами вопросу, – высказался, выручая Лавджоя, Джордж.

Тот, ощутив поддержку, решил перейти в наступление:

– Никому нет дела, ходили мы друг к другу в гости или нет, но за профессиональную компетентность Генри я ручаюсь.

– Понятно, – откликнулась Клио ледяным тоном, способным сразу же заморозить всех присутствующих, но Лавджой не сдавался:

– Думаю, что в это лето все изменится и супружеская пара Льюис будет принята в клуб.

Тут следовало бы вмешаться секретарю, и она это сделала.

– Почему бы вам просто не проголосовать? – спросила Гейл. – Со всей документацией и рекомендациями вы ознакомлены. У каждого из вас уже сложилось мнение.

– Да, конечно, – кивнула Клио. – Но каким бы очаровательным, богатым и умным ни был Генри Льюис, он не наш человек. Он не вписывается в наш круг.

– Почему? – в один голос запротестовали Джордж и Уоллес.

– Потому что он – черный! – Клио надоело кружить вокруг да около, и она решила назвать вещи своими именами.

– Как можно?! При чем тут это? Совсем сошла с ума! Здравомыслящие члены совета были готовы чуть ли не линчевать ее, а она над ними явно насмехалась.

– Почему вы голосуете за членство Генри Льюиса в клубе? – остановила она их порыв.

– Потому, что он достойный человек, зарабатывающий деньги честным трудом и платящий налоги.

– А я не выношу негров, и везде, где только возможно, я избегаю общества черномазых.

От ее грубого высказывания члены заседания взорвались, словно праздничные шутихи, и так же быстро угасли, украдкой посматривая на Гейл, насколько точно она запечатлеет в протоколе его неосторожно оброненные слова.

Гейл в этой ситуации чувствовала себя хозяйкой положения и вся обратилась в слух.

– Не могу поверить, что слышу подобное в этих стенах. – Джордж опустил голову и спрятал лицо в ладонях.

Клио вскинула голову, и ее длинная черная грива взметнулась.

– Ради бога, не изображайте возмущение. Вы все не меньше, чем я, не желаете, чтобы черномазый стал членом нашего клуба.

– Расовая принадлежность Генри вполне может вызвать некоторый дискомфорт, – признал Джек Ван Фюрст, председатель приемной комиссии, охлаждая страсти.

От этого пожилого человека с тронутой благородной сединой пышной шевелюрой исходили флюиды шарма, он был невозмутим и хладнокровен, как истинный дипломат. Несмотря на изнуряющую жару, Джек выглядел на удивление свежим, и даже стрелки на его льняных брюках были безупречны.

– Но я не думаю, – продолжил он, – что кто-либо из нас хочет затевать здесь неуместную и бесполезную дискуссию.

– Неуместную? Вы так это называете? – вскинулся Джордж. – С более постыдными предрассудками я еще не сталкивался. Возможно, для вас это будет откровением, но не все состоятельные люди обязательно принадлежат к белой расе и вдобавок протестантского вероисповедания. Давно уже назрела необходимость расширить рамки нашего клуба.

– Давайте не отвлекаться на глобальные проблемы, – остановил его председатель. – У нас лишь один вопрос, который требует обсуждения, – прием Генри и Луизы Льюис в клуб. Все остальное вне компетенции нашей комиссии.

– Конфликт по поводу Генри – лишь пример того, до чего мы докатились с нашим глупым, высокомерным изоляционизмом. Мы отвергаем всех, кто хоть сколько-нибудь не похож на нас. Мы тупо не признаем существования иных миров, хотя их, между прочим, создал тот же господь, что и нас.

Выслушав эту тираду Джорджа, Уоллес согласно кивнул. Даже Гейл, которая сознательно сторонилась всякой политики, понимала, насколько узок круг тех, чей социальный статус позволял им удостоиться чести быть принятыми в клуб «Фейр-Лаун», и как это неперспективно для будущего клуба. Редко, но случалось, что она испытывала угрызения совести, когда отказывали в приеме людям, лично ей симпатичным и весьма, с ее точки зрения, достойным.

А все лишь якобы из-за того, что они заняты в индустрии развлечения, что, как она знала, служило фиговым листком, прикрывающим ради приличия истинную причину отказа, а именно тот факт, что эти люди были евреями. Впрочем, Гейл искренне старалась убедить себя, что какие-то перемены все-таки происходят в последнее десятилетие. Несколько отпрысков католиков во втором поколении посещали занятия в детской теннисной школе. Одну азиатку, бывшую фотомодель, вышедшую замуж за члена клуба, тоже допустили в святая святых. Разве это не прогресс?

Совесть Гейл успокаивало еще и то, что список членов клуба вполне соответствовал демографическому состоянию данного района. Саутгемптон, расположенный в девяноста милях от Нью-Йорка, давно стал резиденцией воротил с Уолл-стрит и их семей. Большей частью они селились на территории, окружающей клуб на пространстве в несколько квадратных миль между южным отрезком шоссе Монтаук и Атлантическим побережьем.

Гейл обставляла и декорировала эти дома, которые непременно имели романтические названия – «На взморье», «Жемчужный прибой», «Край земли», «Семь кленов». В каждом из домов было не менее двенадцати спален, мраморные портики и колоннады, вырастающие прямо из идеально ровного, будто подвергнутого маникюру, газона. Это были люди, которые предпочитали называть комнаты в своих домах «большими» и «малыми» залами, «верхними» и «нижними» гостиными, «буфетными», «солярием» и т. д. По внутреннему телефону поддерживалась связь с гостевыми домиками, с бассейнами, с отдельным крылом дома, предназначенным для младшего поколения. Редко кто из этих «хозяев жизни» сам готовил себе еду, и уж никто никогда не убирал за собой. Они же и составляли в основном контингент клуба «Фейр-Лаун». Клубные автостоянки, как и подъездные дорожки к особнякам, были заставлены исключительно машинами престижнейших марок.

– Родители Луизы Льюис являются главными спонсорами нашего традиционного турнира в честь Дня независимости. Они лично пригласили нескольких знаменитых профессионалов. Четвертого июля они будут открывать турнир, – обратился с очередным доводом к собравшимся Джордж.

– Турнир? Да-да… Не Луиза ли выиграла его однажды? – очнулся Питер Паркс и пошевелился, изменив позу в удобном кресле у окна.

Багроволицый, с округлым животиком, он походил на изрядно постаревшего Шалтая-Болтая из детского стишка. Гейл, как и другие, знавшие его издавна, помнила, как он покорял всех десять лет назад жизнерадостным юмором и темпераментом. Однако постоянное пьянство сделало его тихим и пассивным. Он почти никогда не высказывал своего мнения насчет какой-либо кандидатуры и голосовал неизменно вслед за большинством. Упоминание о летнем праздничном турнире пробудило в нем интерес, так как по этому случаю коктейли подавались публике с более раннего, чем обычно, часа. Он уже предвкушал, как это будет происходить и какое приятное времяпрепровождение его ждет.

– У нее еще был отличный партнер, парень из Пайлиг-Рок. Не припомню его фамилию…

– Генри – зять Банкрофтов. О нем мы и толкуем. Неужто ты забыл? – Джордж, надеясь получить от Питера поддержку, несколько воспрял духом. – Луиза попала в списки, едва ей исполнилось двадцать пять, всем на радость, и, как я помню, никто не проголосовал против.

– То было до того, как она выбрала себе муженька, – пробормотал себе под нос Питер.

Устав предусматривал, что дети членов клуба, достигнув двадцати пяти лет, автоматически становились младшими членами и обладателями всех прав и привилегий. Когда же младший член клуба сочетался браком, то новая семейная пара должна была обратиться с прошением в приемную комиссию.

– Ни одного младшего члена мы до сих пор не завернули, кого бы они себе ни выбрали в спутники жизни, не так ли, Гейл? Как там обстоит дело со статистикой?

Уоллес старался сделать так, чтобы обмен мнениями не привел к ссоре.

Протоколы Гейл подобного случая не зафиксировали, но она вспомнила, как однажды комиссия отказала наследнику некогда могущественной династии, который дважды арестовывался за употребление наркотиков.

– Я загляну в наш архив, но на моей памяти подобных случаев не было. Если это так важно, то я попытаюсь сделать как можно скорее…

Джордж неожиданно стукнул кулаком по столу, оборвав ее речь:

– Уолли не нужны твои архивные изыскания, Гейл. Он уже принял решение надеть на нас колпаки куклуксклановцев, повесить Льюиса и разжечь под его задницей костер.

– Это было бы неплохо, – ехидно заметила Клио. – Пеплом мы бы удобрили лужайки, а его черным собратьям было бы неповадно соваться к нам.

Гейл решила не заносить подобное высказывание в протокол, да и все присутствующие сделали вид, что в этот момент оглохли. Клио сама поняла, что перегнула палку, и заговорила более спокойно:

– Допустив Генри в члены клуба, мы уже на этом не остановимся. И не сможем помешать ему приводить своих гостей.

– А если как-то ограничить это его право?.. – неуверенно предложил Джек.

– У нас такое предусмотрено в уставе, – тут же вмешалась Гейл. – Один и тот же гость допускается лишь дважды в течение месяца или трижды за сезон, чтобы не загружать корты. Это относится ко всем членам клуба без Исключения.

– А у Генри куча дружков. Он популярен среди людей своей расы. Что ж, давайте откроем шлюзы и посмотрим, какого цвета вода сюда потечет, – не унималась Клио.

– У него есть все законные права вступить в клуб, а у нас нет формального довода, чтобы отказать ему. Да, он не такой, как мы, но это не причина, чтобы отгородиться от него, – продолжал рассуждать Джек. – Мы не вправе и не в силах изолировать его от общества.

– Генри и Луиза не окажутся в изоляции, как бы мы этого ни хотели, – не преминул заметить Джордж. – А вот мы – да, причем в скором времени. Если мы будем отгораживаться колючей проволокой, то попадем в устроенный нами самими для себя концлагерь.

– Можно еще раз проштудировать наши протоколы и отыскать некоторые прецеденты, – вставила свое слово Гейл.

Ее прервал Джек:

– Генри не вписывается в мое представление о том, каким должен быть член нашего клуба. Он слишком напористый.

Джордж вскочил с места, не в силах сдерживать свои эмоции.

– А каким он должен быть, если со всех сторон дураки и расисты пинают его, заталкивая обратно на хлопковые плантации?

– Сядь, Джордж, – воззвал к нему председатель. – Предмет дискуссии – вовсе не его принадлежность к черной расе.

– А в чем же? В том, что у него мозгов в голове побольше, чем у вас всех, вместе взятых, и что у него руки не дрожат с похмелья, когда он вскрывает грудную клетку пациента?

– Давайте закончим на этом дискуссию о расовой проблеме. Сядь на место и остынь, если это возможно при такой жаре. – Председатель невольно стал повторяться, как заевшая пластинка. – Лучше последуем совету, который высказала наша уважаемая Гейл. Давайте просто решим этот вопрос голосованием. Клио тут же заявила:

– Зачем голосовать? Я уже бросила «черный шар». Гейл едва не задохнулась от изумления. «Черный шар»

означал, что любые итоги голосования аннулируются, а кандидату запрещено подавать в будущем заявления о приеме в члены клуба. Хотя официально члену приемной комиссии раз в год разрешалось выкинуть «черный шар», на памяти Гейл такого еще не случалось. Даже кандидат, который был выпущен из тюрьмы под огромный залог и явно догуливал последние дни на свободе, прежде чем окончательно надолго засесть в камеру за махинации с налогами, не удостоился «черного шара».

Мысли Гейл из-за нервного потрясения пришли в такой беспорядок, что она не могла сейчас вспомнить, подавал ли тот мошенник заявление повторно после того, как отбыл положенный срок в тюрьме, и ставился ли его вопрос на голосование.

– Это уже переходит все рамки! Ты даже не член нашей комиссии! – У Джорджа от возмущения кровь прилила к лицу. Оно стало багровым, и казалось, что вот-вот капилляры лопнут и все станут свидетелями кровавой драмы. – Ричард никогда себе такого не позволял! – выкрикнул он наконец.

Напоминание о супруге Клио сразу же заставило всех проглотить язык и подавить в себе желание участвовать в споре. Ричард Пратт был председателем приемной комиссий на протяжении более двух десятилетий. Гейл, заставшая его в последние дни пребывания на этом посту, восхищалась умением пожилого джентльмена сглаживать острые углы, быть приятным для всех и во всех отношениях, мудрым, справедливым, жестким, но не жестоким, и потому она преданно служила ему. Пусть частенько установленные им правила и законы воспринимались некоторыми как драконовские, она подобное мнение категорически не разделяла.

Гейл окинула взглядом сидевших за столом, затем повнимательней всмотрелась в лицо Джека. Опухшее от пьянства лицо, лишенное всякого выражения. А ведь она помнила жаркие дискуссии Ричарда с ним на расовую тему и то, как Ричард постепенно смягчал свою позицию под давлением тогда еще красноречивого Джека, и соглашался, что цвет кожи не есть непреодолимое препятствие для вступления в клуб. Соглашался Ричард Пратт нехотя, потому что в глубине души, – а Гейл считала, что ей удалось разгадать, что там пряталось на дне, – он предпочитал замкнутость во всем и новых для него людей воспринимал с большим усилием, но предпочитал не раскрывать свою истинную сущность.

На десятках званых обедов, вечеринок, коктейлей и пикников, где они встречались, он никогда не касался своих личных проблем. Никто не знал, почему его брак с Аурелией, родившей ему двух дочерей, потерпел крушение. Ричард ни разу не произнес слов укора в адрес бывшей супруги, и, по слухам, финансовая помощь, выделенная им, превысила сумму, которую она могла получить по суду.

Несколько лет Ричард пребывал на положении холостяка, что весьма вредно для мужчин его возраста и такого богатства, пока не повстречал Клио, ставшую его второй супругой, с которой он прожил в крепчайшем, как монолит, без единой трещинки, браке уже почти тридцать лет.

Его преданность Клио, его увлечение этой женщиной стало очевидным с момента их первой встречи на вечеринке, устроенной тогда еще не пьяницей, а нормальным парнем Джеком и его супругой Констанс. Стоило лишь заглянуть в лицо Ричарда, заметить, как бережно и одновременно по-хозяйски его рука обнимает талию Клио, чтобы уверенно вынести вердикт – срок ему грозит долгий, и вряд ли он будет выпущен на свободу вплоть до своей кончины.

Гейл не видела Ричарда с тех пор, как его года полтора назад хватил удар. Она слышала, что он в параличе, что общаться с ним трудно, что он стал непредсказуем в своих распоряжениях и утерял связь с реальностью. Из-за его болезненного состояния Клио замещала супруга на всех заседаниях комиссий и правления клуба, оглашала якобы его мнение по различным вопросам и вела себя достаточно скромно, оставаясь в тени. Это воспринималось всеми с пониманием и было данью уважения ветерану, с пользой послужившему клубу.

– Я обсуждала с Ричардом утром этот вопрос. Я просто озвучиваю его решение, – пояснила Клио с улыбкой, достойной телеведущей новостей.

Мог ли Ричард Пратт так распорядиться и был ли он в этот момент в здравом уме? Если так, то осознавал ли он последствия подобного поступка? Ответы на эти вопросы Гейл пыталась найти, вглядываясь в лица сидевших за столом умников, ловкачей и беззаботных интеллектуалов, всех одинаково богатых, с безупречным прошлым и родословной, которых она привыкла уважать и в чью среду она, как надеялась, проникла. Она взглянула на свои безумно дорогие швейцарские часики на золотом браслете.

– Не пора ли нам сформулировать решение комиссии для протокола? – позволила она себе напомнить о своих обязанностях секретаря.

Опять кулак Джорджа опустился на непоколебимую дубовую столешницу, и Гейл очень не понравилось такое неуважительное отношение к антикварной мебели.

– Я недооценивал тебя раньше и теперь раскаиваюсь, – заявил Джордж, глядя в глаза Клио. – Только не думай, что я тебе льщу. Наоборот, ты оказалась глупее, чем мне казалось. С твоими птичьими мозгами ты можешь втянуть нас в большие неприятности, вплоть до судебной тяжбы. Генри не тот человек, что оставит без последствий подобное унижение.

– Пусть он обращается в любые суды, но на сегодня вопрос закрыт, – беспечно пожала плечами Клио. – А в будущем году, если он осмелится проявить наглость и снова подать заявление, мы ему напомним о «черном шаре».

Улыбка, с которой Клио произнесла свой ответ Джорджу, была торжествующей и, возможно, заранее отрепетированной.

– Через год от тебя в этой комнате и духу не останется! Мы ее как следует проветрим.

– Кто знает, когда и чей наступит черед, – засмеялась Клио. – Все в руках всевышнего.

Гейл вмешалась, снова напомнив о себе:

– Могу ли я внести в протокол, что просьба Генри и Луизы Льюис о приеме в члены клуба отклонена без голосования?

Все промолчали, лишь стулья под ними скрипнули в наступившей напряженной тишине. Наконец председательствующий процедил, не разжимая губ:

– Да.

Никто ему не возразил.

Гейл вздохнула с облегчением, как положено нормальному секретарю, когда решение принято, хотя облегчения на самом деле не ощущала.

– Переходим к обсуждению следующей пары. Брюс и Нэнси Салливан.

Джордж и Клио, занимавшие места за столом как раз напротив друг друга, почти синхронно откинулись на спинки стульев, и их взгляды встретились. Обоюдная ненависть заключила их в единое силовое поле. Клио Пратт торжествовала, он же был уверен, что в скором времени она горько расплатится за свою победу. Джордж считал, что Клио грубо ошибается, думая, что ее поступок забудется и останется без последствий.

Он первым поднялся, когда председатель объявил об окончании заседания, но к Клио проявил предельную вежливость:

– Желаю удачи, Клио. Всегда рад тебя видеть. Генри Льюис, надеюсь, тоже с удовольствием встретится с тобой при случае.

Клио обнажила в улыбке безупречные зубы, раздвинув чувственные губы, чуть тронутые неяркой помадой.

– Я ничего против Генри не имею. Думаю, что мы с ним подружимся.

Неужели она в это верила?

Пол Мэрфи толкнул вращающуюся дверь – дань современности – и очутился в баре, недавно открытом на территории клуба. Хозяин явно пытался угодить всем, выкрасив стены в бледно-зеленые тона с едва заметным абстрактным рисунком, расставив столики на металлических ножках и поместив напротив стойки настоящий английский камин, в котором пылали дрова и отчаянно при этом дымили.

Три знакомые Мэрфи дамы сидели за одним из столиков и составляли, по всей видимости, сплоченную компанию.

– Привет, Пол, – сказала тридцатилетняя худышка с веснушчатым лицом и рыжим конским хвостом, качающимся в такт движениям ее головы.

– Привет! – откликнулся он.

Было бы неплохо вспомнить, как ее зовут. Прошлым летом Пол занимался на корте с ней и ее тремя малышами, по разу в неделю десять недель подряд. На поданный и подписанный ею чек на шестьдесят тысяч он получил ответ из банка, что на счету у клиентки всего триста двадцать семь долларов.

– Когда ты вновь начинаешь курс для леди? – поинтересовалась ученица.

– Как только у тебя взыграет желание взяться за ракетку. – Как тренер, он не мог позволить себе выяснять с ней отношения на людях, а тем более касаться финансовых проблем. Он обязан был светиться профессиональной улыбкой, как бы трудно это ему ни давалось.

– Конец июля для меня самое подходящее время. Разумеется. Как раз в это время женушки уолл-стритовских воротил покидают душный Нью-Йорк со своими чадами и переселяются в благословенный Саутгемптон, в дворцы, построенные их мужьями на миллионы, заработанные на бирже, дышат морским воздухом, резвятся на кортах, сбавляя вес, а мужчины ради этого пребывают в сплошном стрессе и меняют пропотевшие рубашки по нескольку раз в день… и ласкают в редких паузах секретарш. А по выходным превращаются в благопристойных отцов семейств и любуются спортивными достижениями своих супруг и детишек на кортах.

– Нам бы хотелось, чтобы ты, Пол, заставил нас по-настоящему работать, – подала голос вторая из троицы. – Нас незачем щадить.

Он с большим удовольствием не пощадил бы ни одну из них, распластал бы прямо на траве, отхлестал ракеткой по заднице, а кого-то и трахнул. Пол вспомнил, как зовут эту потенциальную мазохистку – Шелби Мейлер. И не потому, что она была так уж хороша на корте, а из-за ее кольца с желтым алмазом в четыре карата на пальце и почти невидимых трусиков под теннисной юбочкой. Он мог бы сделать ей замечание, ссылаясь на правила, установленные в клубе, но в какое положение он бы тогда поставил и себя, и ее?

Несмотря на то, что душа Пола активно протестовала, он понимал, что в его интересах потакать всем капризам Шелби – гонять ее в хвост и в гриву. В прошлом году он заработал дуриком двадцать тысяч, когда ее супруг, Фрэнк Мейлер, сорокалетний основатель Интернет-компании, вручил ему в качестве чаевых за особое внимание, проявленное Полом к Шелби на корте, пакет стремительно растущих вверх акций своей компании.

«Я слышал от Шелби, что ты молодец, парень, и мог бы заработать сотню миллионов, играя, как профессионал, а вот тратишь на нас свое драгоценное время, – произнес, пожимая руку Полу, Фрэнк Мейлер, лысеющий блондин в очках с сильными линзами и животиком, угрожающе нависающим над его украшенными личной монограммой теннисными трусами. – Надеюсь, что у тебя найдется время погонять меня по корту как следует… – без особой уверенности добавил Фрэнк и, намекнув на только что переданный конверт, улыбнулся стандартной американской улыбкой. – Для старта там вполне достаточно».

Пол убедился в этом очень быстро. Акции к октябрю взлетели на сотни пунктов, и он смог позволить себе перелет на другой континент и участие в турнире «Австралия-опен», где ничего не выиграл, но все-таки засветился.

– Правда, на самом деле, сделай так, чтобы нас прошиб пот, – многозначительно протянула та, что с рыжим конским хвостом.

Ее подруги хихикнули в унисон и тут же поднялись с мест.

– До скорого! – пропел очаровательный женский хор. Пол вздохнул. Еще одно лето в Саутгемптоне!

Он пересел на высокий табурет у стойки бара и машинально принялся массировать бедренные мышцы. Большую часть дня он провел на корточках, распаковывая коробки с теннисным оборудованием и спортивной формой с эмблемой клуба, специально заказанными к празднику Четвертого июля и доставленными неоднократно доказавшей свою солидность фирмой. Однако все равно груз необходимо было скрупулезно проверить.

Артур, бармен, вопросительно посмотрел на него. Тратить слова на постоянного клиента и друга, понимающего его с полувзгляда, было бессмысленно.

– Смешай «Трансфузию».

Это был экзотический коктейль, который заказывал только Пол, причем будучи в плохом настроении. Никто не рискнул бы пить водку с добавлением крепкого эля и грейпфрутового сока. Сок служил маскировкой на тот случай, если кто-то из правления заглянет в бар. Не дай бог, он увидит, что тренер хлещет спиртное.

Дверь распахнулась слишком резко и так же резко захлопнулась, и, прежде чем Пол успел оглянуться на вошедшего после очередного глотка дьявольской смеси, Джордж Уэлч уже сидел за одним из пустующих столиков. Много лет они были знакомы и в каком-то смысле даже дружны. Джордж показывал неплохие результаты на корте и вообще был спортивен. Пол его не тренировал, но иногда играл с ним в паре. На этот раз Джордж словно бы не узнал Пола, скользнул мимо него взглядом и выкрикнул, обращаясь к бармену, несколько громче, чем нужно было в тихом помещении:

– Водки, и безо всякого льда!

Джордж расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке под галстуком, будто страдал от удушья.

– Заседание окончилось? – вежливо осведомился Артур, отвинчивая пробку бутылки «Столичной».

– Оно только начинается и продлится до бесконечности, пока нас всех не унесут на кладбище, – как-то туманно ответил Джордж. – И всем нам придется расхлебывать заваренную кашу.

Он принял из рук Артура высокий стакан, сделал порядочный глоток и надолго замолк.

Пол покончил со своим коктейлем, утер губы и из приличия, прежде чем покинуть бар, поинтересовался:

– Никаких изменений в мероприятиях клуба не предвидится?

– А тебе какого черта нужно это знать?! – вдруг взорвался Джордж.

Артур тут же вылил масло на бушующие воды:

– С экономической стороны, мне тоже интересно… Как вы думаете…

– То, что я думаю, дерьмо! Со всех точек зрения. Тебе, Артур, как умному человеку, незачем его глотать. Слушай лучше людей, которые теперь нами правят.

Ни Пол, ни Артур не понимали, в чем причина такого взрыва эмоций, и, естественно, сгорали от любопытства.

– Кто-нибудь на кого-нибудь наехал по пьянке и опять полиция будет шастать в клубе? – предположил Артур.

Пол постарался подобраться к проблеме как можно деликатнее, как ему казалось после выпитого коктейля.

– Какой-нибудь из наших жирных спонсоров потерял состояние, а с каким-нибудь десятком миллионов на банковском счету он уже не человек? Со всем сочувствием отношусь к таким утратам…

Джордж глянул на него с холодной ненавистью, с какой, может быть, глядит только волк на собак, загнавших его в тупик.

– Как прошла зима, ребята? Что новенького?

Артур первым, и очень поспешно, подхватил новую тему разговора.

– Барри Эдвардс ушел от нас. Его вдова оплатила сооружение мраморного фонтана в память о нем в Розовом саду. Открытие состоится в июне… – Артур осекся, выискивая в памяти информацию, которая могла бы заинтересовать Джорджа.

Впрочем, задав вопрос, Джордж явно не был расположен слушать ответ, занятый разглядыванием своего стакана, а Артуру не хотелось засорять слух клиента мелкими сплетнями. Но молчать было еще хуже.

– Дэйв Флик приобрел желтую «Ламборджини» и пару раз прокатился на ней по округе. Впрочем, этого никто еще не видел.

– Кроме тебя, – вставил Пол.

– Как ты догадлив! – Артур достал лимоны из холодильника, вымыл их и начал тонко нарезать. – Пока все по-старому, Джордж. Старое колесо скрипит, но крутится. Согласись, так гораздо лучше?

Джордж не поддался на сантименты и спросил прямо:

– А как Ричард Пратт? Артур пожал плечами:

– Оттуда новостей не поступает. – Теперь он принялся протирать полотенцем абсолютно сухую мраморную стойку. – Миссис Пратт появляется теперь всюду. В полдень она сюда заглядывала. Милая женщина…

– Не то слово, – многозначительно произнес Джордж. – Милее не бывает. И не вздумай никому говорить, что ты придерживаешься иного мнения.

Пол был озадачен. С миссис Клио Пратт он почти не сталкивался. Она не брала у него уроки и не посещала «женскую теннисную академию», что служило прикрытием для флирта немолодых богатых дам с мускулистыми тренерами. Но пару раз он видел ее на кортах, а выходя оттуда и направляясь в душевую, она непременно улыбалась всем присутствующим. Милая женщина, но не более того. Чем она могла так задеть Джорджа?

В баре воцарилось молчание, которое почему-то показалось всем тягостным. Кому-то первому предстояло его нарушить. Джордж, как клиент, не был обязан развлекать беседой бармена с его приятелем-тренером. А тем и подавно не стоило навязываться клиенту, который и так излучал раздражение.

Фрэнсис Пратт услышала три призывных автомобильных гудка за окном своей спальни. Она мельком посмотрелась в зеркало, пригладила рукой пышные каштановые волосы и поспешно схватила с кровати уже приготовленный для сегодняшнего дня шерстяной кардиган цвета морской волны. Склонившись к мембране домофона, она сообщила Сэму Гаффу, ждущему на улице в голубом джипе «Чероки», что она спускается.

Ключи… деньги… не забыть выключить свет. Плюс еще налить воду для собак. По пути она вспомнила о золотых сережках, всегда приносящих ей удачу. Без них сегодня выходить никак нельзя. Она вернулась и достала их из маленькой шкатулки, где хранились ее немногочисленные драгоценности.

– Пока, ребятки, – обратилась Фрэнсис к Фелониусу и мисс Демсанур, двум своим черным дворняжкам, и не удержалась, чтобы не почесать их перед расставанием за ушами.

Тут же она заметила, что морда у Фелониуса подернута сединой. Бедняга стареет, а именно этого ей так не хотелось признавать. Она взяла обеих собак из приемника ветеринарной службы четырехнедельными щенками и выкармливала их из бутылочек с сосками целый месяц. В приемнике Фрэнсис сказали, что мамашу двух щенков буквально превратил в лепешку подкованными ботинками какой-то юный варвар. Он объяснил это тем, что ему требуется воспитывать в себе твердый мужской характер. Взрослея, щенки облагородились в повадках и внешне, и гены возможного их отца, лабрадора-ретривера, проявились в полной мере. И теперь Фрэнсис не представляла себе жизнь без этих двух по-настоящему верных ей друзей. Впрочем, Сэма Гаффа она тоже могла считать другом.

– Как ты себя чувствуешь? Полна надежд? – спросил он, когда она уселась рядом с ним на переднее сиденье джипа.

Фрэнсис в ответ только улыбнулась.

Пэтси Клайн вкрадчиво мурлыкала что-то по радио на всем отрезке пути в три мили от жилища Фрэнсис до центра городка Ориент-Пойнт, примечательного, пожалуй, только тем, что оттуда ходил паром в Коннектикут. Фрэнсис нравилось, что здесь было относительно тихо и обитатели преимущественно вели скромный образ жизни.

«У них те же заботы, что и у меня. Это обычные люди. Они сами стирают свое белье и сами покупают себе еду».

Фрэнсис помнила, с какой патетической речью обратилась она к младшей сестре, оправдывая свое решение поселиться за пределами города в фермерском доме среди картофельных полей и виноградников.

«Ориент-Пойнт – замечательное место. Уйма пустого пространства, кинотеатр, билеты в котором стоят четыре доллара, праздник урожая клубники и супермаркет. Что мне еще надо?»

Впрочем, главный свой довод от своей сестрицы Блэр она скрыла. Ей хотелось дистанцироваться от семьи. Сорок пять миль отделяло Ориент-Пойнт от Саутгемптона. Вполне достаточное расстояние, чтобы ощущать себя самостоятельной, дышать свободно, оставаясь, однако, в пределах досягаемости.

Когда Сэм свернул на цементированную дорогу, ведущую к польскому католическому храму Пресвятой Девы, Фрэнсис заметила большее, чем обычно, скопление машин и народа на автостоянке. С приближением лета росла популярность еженедельных ночных сеансов игры в лото. Фрэнсис сверилась с часами. До начала первого тура оставалось еще десять минут.

Последние семь лет, как раз с того момента, как она перебралась в Ориент-Пойнт, Фрэнсис не пропустила ни одной среды, ни одного сборища игроков в «Бинго» на цокольном этаже храма. Она избегала любых богослужений и вообще зданий, хоть как-то связанных с религиозным культом, но противостоять искушению сыграть в лото не могла. Храм вполне вписывался в архитектурный облик окружающего его пространства – квадратное кирпичное строение с белыми колоннами и мраморной статуей Мадонны в нише над главным входом. Фрэнсис обратила внимание на то, что с прошлой среды герань в каменных вазонах расцвела так пышно, что образовался сплошной цветочный покров.

– Должно быть, Дева Мария обожает все розовое, – иронически заметил Сэм, проходя мимо.

– Потише, пожалуйста, – прошептала Фрэнсис, опасаясь, что его слова могут задеть чувства кого-то из прихожан. Местные жители очень гордились своим храмом. Более двухсот семей числилось за приходом.

Они вместе с другими искателями удачи вошли внутрь, выстояли в очереди, чтобы уплатить пять долларов за участие и приобрести карточки ценой в доллар за каждую, и заняли место за одним из складных столиков, расставленных рядами по всему цокольному помещению. Фрэнсис изучила цифры на своих четырех карточках. Слишком много повторяющихся цифр, и вообще карточки почти дублировали друг друга. Она посмотрела на Сэма – не столкнулся ли он с такой же проблемой?

– Я не буду меняться, – не поднимая глаз, буркнул Сэм.

– А я и не прошу.

– Но собиралась попросить. Ведь так? – Он хитро усмехнулся.

Фрэнсис повстречалась с Сэмом, сорокатрехлетним холостяком, в первый же вечер, когда пришла сюда играть. Сидя рядом с ним, она невольно поглядывала в его сторону. Внешность соседа – карие глаза, резко очерченные скулы, густые волнистые волосы – почему-то пробудила в ней интерес. А еще ее так и тянуло взглянуть на его левую руку, на которой не хватало двух пальцев – среднего и безымянного, когда он ладонью раскатывал фишки по столу. Во время короткого перерыва перед финальным туром она представилась ему, и он охотно откликнулся.

«Сэм Гафф», – сказал он, глядя ей прямо в глаза и добродушно улыбаясь. Так совпало, что они оказались и соседями. Он жил напротив, чуть наискосок от нее.

В следующую среду Сэм предложил подвезти ее на игру, а далее это вошло у них в привычку, стало обыденным ритуалом. Теперь Фрэнсис с нетерпением, хотя и не признаваясь себе в этом, ждала очередной среды, предвкушая пусть короткую, но приятную поездку на его машине и вечер, проведенный совместно за лото.

– Всем приготовиться, – провозгласил с подиума распорядитель игры.

Сегодня номера должна была объявлять Эбби Флэнеган, пожилая дама в очках с толстыми стеклами, с родинкой на щеке, настолько крупной, что ее было видно даже из дальнего конца зала, облаченная в открытое платье без рукавов из набивной ткани и обутая в белые парусиновые туфли.

– Цель первого тура – образовать квадрат, заполнив колонки Б, Г, верх и низ карточки.

Фрэнсис пристально наблюдала за рукой Эбби, когда та раскручивала колесо. Зал затих.

– Б-19! Н-43!

Сэм поместил фишку на свою карту. С ускорившимся сердцебиением Фрэнсис следила, как крутятся в прозрачном пластиковом колесе деревянные нумерованные шары. Она не могла сказать, почему ей так нравится лото, но считала, что такое времяпрепровождение, во всяком случае, снимает нервное напряжение, накопленное за неделю.

– Б-7.

Ричард Пратт познакомил дочерей с этой игрой тридцать лет назад, когда привел их на воскресную игру в клубе «Фейр-Лаун». Это было одним из многочисленных семейных развлечений, предлагаемых клубом своим членам в летние месяцы. Главная гостиная здания клуба освобождалась от диванов и кресел и заставлялась круглыми столиками, накрытыми белыми скатертями с вышитыми забавными рисунками. Дети в возрасте от пяти до пятнадцати лет (самые младшие вместе с родителями) поедали жареных цыплят с гарниром из сладкого картофеля и разваренных кукурузных зерен, пирожки с овощной начинкой и, набивая через силу желудки, ждали с вожделением, когда официанты наконец очистят столы, разнесут всем вазочки с мороженым, а затем и карточки для лото.

В тот первый раз Фрэнсис выиграла и до сих пор не могла забыть, как шла через весь зал к подиуму, потом с дрожью и слабостью в ногах ждала, пока ведущий сверит номера на ее карточке с теми, которые выкликались. Она знала, что взгляды всех устремлены на нее, что каждый ребенок в зале затаил надежду на ее ошибку и на то, что ее после проверки с позором возвратят на место, а игра продолжится. Но она тогда не ошиблась. Приз – купон на бесплатное приобретение любой вещи в «Белой лилии», единственном в Саутгемптоне магазине игрушек – был вручен ей.

– Фрэнсис, проснись! – Сэм наклонился к ней. – Выкликнули Г-84. У тебя это есть на двух карточках.

Фрэнсис сконцентрировалась на игре.

– Выиграл! Он выиграл! – послышался женский голос из дальнего конца зала.

Чернокожая матрона в зеленом платье с белым кружевным воротником, лавируя между столами, выкатила на всеобщее обозрение инвалидное кресло с восседающим на нем старичком в теплом фланелевом халате. Старичок радостно улыбался, демонстрируя свои искусственные зубы, и держал в трясущихся руках карточку.

«Май, двадцатое число», – внезапно вспомнила Фрэнсис.

– Фрэнсис, это Клио.

Голос мачехи на другом конце телефонного провода показался ей тогда далеким, словно из иной вселенной. Было три часа утра. Звонок разбудил ее.

– Твой отец в больнице. У него инсульт.

Все два часа по ночной, окутанной туманом дороге до Нью-йоркского университетского медицинского центра она ни о чем не думала, только следила, как «дворники» ритмично очищают ветровое стекло машины от влаги.

Клио встретила ее в приемной реанимационного отделения. Пластиковый стаканчик с давно остывшим кофе из автомата хрустнул в ее пальцах, и первое, что сделала Фрэнсис, это забрала его из ее пальцев и кинула в мусорный контейнер.

Потом она спросила:

– Как он?

– Не знаю. – Голос мачехи звучал глухо, будто через подушку. – И врачи ничего не знают.

– Ты его видела?

– Издали… через спины медиков. Их там много суетится…

– Он в сознании?

– Не уверена. Но он знает, что я рядом.

– Я должна известить Блэр, – сказала Фрэнсис и тут же вспомнила, что мачеха только недавно посоветовала отцу отослать младшую дочь вместе с мужем в Японию на переговоры о продаже произведений искусства для офиса компании «Хонда».

– Я уже говорила с ней, – сказала Клио. – Она вылетит первым же рейсом.

Клио, казалось, читала мысли Фрэнсис. Еще и по этой причине с ней было трудно общаться.

Фрэнсис не знала, о чем еще ее спросить и что сказать. Она села напротив мачехи на жесткую скамью и стала рассеянно перелистывать оставленный здесь кем-то потрепанный номер журнала «Пипл». Статьи о звездах кино, рок-певцах и знаменитых фотомоделях были уныло однообразны, а их натужно бодрый слог в этих стенах вызывал лишь раздражение. Клио молча смотрела куда-то в пространство и шевелилась только тогда, когда чьи-то голоса звучали в коридоре. Время текло нестерпимо медленно.

– Один победитель у нас уже есть, – провозгласила миссис Флэнеган.

Присутствующие вежливо, но без энтузиазма похлопали и тут же убрали расставленные фишки со своих карточек, готовясь к следующему туру.

– С тобой все в порядке? – спросил Сэм.

– Да. А что? Почему ты спрашиваешь?

– Просто поинтересовался. Мне показалось, что ты отключилась, ушла в себя.

– По-моему, здесь не место для болтовни, а серьезные соревнования, – отшутилась Фрэнсис. – Борьба не на жизнь, а на смерть.

Но Сэма она не убедила. Он догадывался, что у нее какая-то тяжесть на душе.

Ожидание в унылой приемной длилось много часов. Только ближе к полудню доктор Хендли соизволил явиться с информацией. Он снял очки и потер усталые глаза.

– У Ричарда кровоизлияние в левом полушарии мозга. Он еще находится в хирургии.

Долго, очень долго Ричард Пратт боролся за жизнь. Точнее, за его жизнь боролись люди, знающие, с каким богатым человеком имеют дело. Он же не шевелился и ничего не произносил, лишь изредка на секунду открывал глаза и вновь уходил в небытие, доверив себя полностью заботливым эскулапам.

Клио постоянно дежурила у его ложа, иногда наклоняясь и массируя его руки, протирая его лицо смоченным в теплой воде полотенцем, нежно касаясь его щек, шепча ему на ухо слова, которые Фрэнсис не могла разобрать. Клио покидала госпиталь только на короткое время, чтобы принять душ, переодеться, а потом снова занять свой пост.

Фрэнсис, не выдерживая зрелища столь показной самоотверженности, часто уходила на прогулку по близлежащим кварталам, покупала сандвичи с рыбой и маринованными зелеными помидорами, завернутые в промасленную бумагу, и звонила к себе на службу в контору окружного прокурора, чтобы узнать, нет ли для нее срочных поручений. Ей отвечали, что нет, ее щадили, и она была за это благодарна своему начальству.

Затем женщины вновь встречались в больничной палате. Фрэнсис усаживалась на смертельно надоевший ей пластмассовый стул у подоконника и смотрела бесконечный спектакль, разыгрываемый мачехой. Напевая себе под нос что-либо из репертуара Фрэнка Синатры (в основном «Улетим со мной»), та суетилась, перекладывала и взбивала подушки чаще, чем требовалось, массировала Ричарду ступни и щиколотки. Такая забота иногда трогала Фрэнсис, но она же заставляла ее и сестру Блэр, заявившуюся на следующий день, ощущать себя лишними у одра больного в ограниченном пространстве, почти целиком занятом Клио.

Отец вряд ли понимал, кто ухаживает за ним и кто здесь присутствует. Клио не могла рассчитывать на его благодарность в будущем за свои хлопоты и заботы, но она очень беспокоилась, чтобы дочери не проникли внутрь невидимого кокона, в который она закутала лежащего в полной беспомощности Ричарда. Только когда она отлучалась в туалет или выпить чашку чая в буфете, дочерям предоставлялась возможность приблизиться к кровати больного. Фрэнсис вглядывалась в его осунувшееся лицо, покрытое седой щетиной, клала ладони на его плечи и шептала ему на ухо признания в своей дочерней любви. Какие бы черные кошки ни пробегали между ними раньше, она по-прежнему любила отца. А сейчас, когда он тяжело болен, только это и имело значение.

Через неделю три женщины собрались в кабинете доктора Хендли, чтобы услышать вынесенный больному приговор. Врач ничем их не порадовал, но пообещал, что пациент будет жить, хотя и останется ограниченным в движениях, речи и умственной деятельности.

– Есть ли надежда на улучшение? – тотчас задала вопрос Фрэнсис.

– Только время это покажет, – последовал уклончивый ответ доктора.

– Фэнни… Фэнни… ты выиграла! – Сэм тряс ее за плечо.

Фрэнсис посмотрела на свою карточку, на которую она ставила фишки, машинально повинуясь голосу ведущей. Радости она не испытывала, но смогла выдавить на лице улыбку.

– Сделай мне одолжение, – попросила она Сэма.

– Какое?

– Забери вместо меня мой выигрыш. Сэм растерялся:

– Пожалуйста.

Фрэнсис не собиралась объяснять ему, почему ей не хочется выходить на публику в годовщину постигшей ее отца болезни. Была также и другая причина, связанная с ее профессиональной деятельностью. Помощник окружного прокурора, выигрывающий в лото у местных жителей, в основном эмигрантов среднего достатка, – это выглядело немного неуместно. Может, в другой раз она бы торжествовала победу, но сейчас ее желанием было укрыться в толпе разочарованных проигравших.

– Как хочешь, – пожал плечами Сэм. – Одно только скажу: у тебя впереди удачное лето.

«Спасибо тебе, Сэм, за столь оптимистичный прогноз», – подумала она.

Блэр Девлин вытянула свои длинные ноги, полюбовалась гладкой загорелой кожей. Откинувшись в шезлонге на голубые в белую полоску подушки, она спросила мужа:

– И о чем ты собирался мне рассказать?

Она при этом зевнула и принялась накручивать на мизинец прядь белокурых волос.

Джейк, прежде чем открыть рот, отвел взгляд в сторону. У него в руках была пачка бумаг, свидетельствующих, что он на грани разорения, но в разговоре с женой они уже казались жалкой никчемной макулатурой. Никакими документами он не смог бы в чем-либо убедить Блэр, если она занимала свою излюбленную позу в шезлонге. Ему оставалось надеяться только на чудо.

Десять лет своей жизни Джейк потратил на создание и поддержание на плаву престижной галереи современного искусства в самом центре Манхэттена и все время барахтался на тоненьком волоске. От падения в пропасть его в последние мгновения спасали связи и энергия супруги. Он одновременно и ненавидел ее, и гордился ею. Она в угоду своему тщеславию и капризам вовлекла его в этот шаткий, малопонятный ему бизнес, но, несомненно, обладала чутьем на новые имена и веяния. Вот, к примеру, ее последнее открытие. Джейк не пустил бы эту дамочку, называвшую себя художницей, дальше порога, но сморщенный сухой лист на фаянсовой тарелке мрачного цвета, нарисованный ею, купили сразу за бешеные деньги.

Выставляя это полотно, Джейк добивался от Блэр ответа, в чем его смысл.

– Не знаю, и знать не хочу. Возможно, это понимание смерти как таковой. Она преподносится нам на блюдечке. Прочти «Нью-Йоркер», там все тебе растолкуют.

Блэр умела опустошать кошельки коллекционеров, очаровывая их и забивая им головы словесной ватой, лихо торговалась и обкручивала вокруг пальца наивных художников. Джейк ревновал ее и чувствовал себя униженным, будучи лишь ширмой для ее махинаций. Но когда бизнес разросся и конкуренты показали, какие у них когти, а милого воркования Блэр уже стало недостаточно для заманивания в ловушку обнаглевших гениев, Джейк осознал, что роскошный образ жизни и беспечные траты им уже не по силам. Но лавину нельзя было остановить.

Сейчас Блэр заигрывала с Джейком, запуская пальчики к нему в промежность, затянутую в джинсы, выпячивая соблазнительные губы, но он уже полгода не хотел ее, зная, с кем она трахается.

Его куда больше беспокоил их общий банковский счет. Если ей взбредет в голову развестись с ним, он окажется на мели. А этот момент близок. Джейк чувствовал, что его пустоголовая супруга готова раскинуть на простыне не только свое соблазнительное тело, раздвинуть широко ноги, но и предложить любовнику раскручивать его хилый, в отличие от члена, скульпторский талант. Во сколько ей… и ему это обойдется? Даст ли это какую-либо прибыль?

Хотя документы, собранные в папку, которую Джейк сейчас сжимал в потных ладонях, ясно доказывали, что их совместному бизнесу грозит крах, он еще лелеял какие-то надежды. Ведь они заработали на перепродаже дурацких композиций из капель расплавленной пластмассы кучу денег, но куда эти деньги испарились? С Блэр невозможно было вести бухгалтерию и бессмысленно просить ее как-то ограничивать расходы. Ответ на все его намеки и открытые воззвания к разуму был всегда одинаков: «Если ты не можешь добыть то, что мне нужно, катись к черту».

Джейк, собираясь с духом, опустил голову, побыл с минуту в позе роденовского мыслителя, а затем осмелился поднять взгляд.

Красота принадлежавшей ему по закону женщины, как всегда, ударила ему по нервам. Все, что с щедростью дала ей природа, было ловко подчеркнуто стилистом и парикмахером. Он чуть не задохнулся от похоти, но знал, что его всплеск страсти будет встречен презрительной улыбкой, означающей сомнение в его мужских способностях.

Блэр сверлила его взглядом голубых глаз, словно просвечивала рентгеном. Что она думает о нем? Какое место в ее шкале ценностей он занимает? Джейк ждал от нее слов, означающих, что она готова к деловому разговору.

У него уже довольно давно созрел в голове рискованный и дорогостоящий замысел устроить филиал художественной галереи в курортных местах Лонг-Айленда, где-нибудь посреди посещаемых скучающими богачами фешенебельных питейных заведений и клубов со стриптизом. Идея приобщить эту публику к новаторской живописи и скульптуре была слишком рискованна. Поначалу надо было вложить в покупку земельного участка и в возведение здания немыслимые суммы. Однако, хоть и в кредит, землю они приобрели и галерею построили. Что дальше? У них нет ни цента даже на прокорм, а проценты по долгу множатся.

– Если ты хочешь что-то сказать мне, говори. Не тяни время понапрасну, – пропел ее голосок, мелодичный, как флейта. – Тем более что у меня тоже есть тема для разговора с тобой. А именно о Марко. Он наконец согласился выставиться у нас.

Марко, аргентинский скульптор, стал очередным фаворитом Блэр. Она прослышала о нем еще до опубликования в «Чикаго трибюн» восторженной рецензии на его бронзовые статуи обнаженных женщин в натуральную величину, но искаженных, как подобает в современном искусстве, до такой степени, что их женственность теряет сексуальность и становится «символом для извержения межпланетного семени».

Блэр вбила себе в голову, что этот художник принесет им богатство, а его новое творение создаст шумиху вокруг их новой галереи. Кстати, скульптура, теперь создаваемая им, возможно, займет всю площадь открываемого в ближайшее время для посетителей нового здания.

– Что хочет Марко? – Джейк нашел в себе мужество поинтересоваться у жены.

– Сто тысяч долларов аванса за право устроить презентацию его скульптуры, – прощебетала Блэр. – Я сказала ему, что с этим не будет никакой проблемы. Но нам придется еще платить по две тысячи за каждый квадратный фут при аренде помещения, если мы сразу не расплатимся со строителями.

– Какая там площадь? – спросил Джейк, уже прикидывая в уме сумму.

– Скульптура Марко настолько велика, что займет весь главный зал. Это будет нечто потрясающее. – Блэр будто нарочно дразнила мужа, повышая его кровяное давление до максимума.

– И ты надеешься это дерьмо продать?

– Он еще неизвестен, но будет раскручен благодаря нам.

– За сколько?

– Кто-нибудь выложит восемьдесят тысяч.

– Ты свихнулась. Мы же потеряем по меньшей мере двадцать тысяч.

– Ты не творец, тебе этого не понять. Встреться с ним сегодня, поговори. Может, эти двадцать тысяч ты у него и отторгуешь.

– Сегодня я улетаю и не хочу его видеть.

– Куда? Куда ты собрался?

– Тебе обязательно надо это знать?

– А тебе незачем знать, где я встречусь с Марко и что я ему скажу.

– Милый разговор между мужем и женой…

– Зато мы расстаемся… на дружеской ноте. Чао, Джейк!

– Пока, Блэр.

Он успел сделать лишь пару шагов, как что-то заставило его оглянуться, словно Блэр потянула за невидимый поводок. Теперь она встала с шезлонга и как бы невзначай оглаживала ладонью великолепное бронзовое от загара бедро.

– Разве деньги для нас важнее всего, Джейк? – Вопрос был задан тоном избалованной малышки, которой отказывают в лишней порции мороженого. – Почему любой наш разговор переходит в денежную свару и мы швыряемся цифрами, как кусками дерьма?

– Потому, что у нас на счету и дерьма не осталось. Она небрежно махнула рукой:

– Ты зря паникуешь…

– Послушай. Сядь и выслушай меня внимательно. – Нечто в его тоне заставило ее повиноваться. – Мы абсолютно на мели, и это очень серьезно. Поверь, я не преувеличиваю и не пугаю тебя без повода.

Ее рот от удивления раскрылся, но она не издала ни звука. То, что она молчала, а такое было не в ее правилах, даже растрогало Джейка.

– Не знаю, как лучше тебе объяснить ситуацию… Я бы хотел подобрать слова помягче, но не могу. Пора тебе узнать, что прибыль от галереи ничтожна в сравнении с расходами на нее и что мы давно живем не по средствам.

– Чушь!

Ее высокомерный тон взбесил его. Но раз он уже начал, то был вынужден держать себя в руках и продолжать:

– Нам необходимы весьма существенные денежные вливания, и немедленно. Мы задолжали за аренду, за страховку, превысили кредит, не уплатили налоги, а у меня в столе скопилась куча неоплаченных счетов. Между прочим, твоих… Ладно, наших счетов, – поспешно поправился он и сделал паузу, чтобы перевести дух.

Выговорившись, он испытал странное чувство – смесь эйфории и глухого отчаяния.

– Извини, – развел он руками.

– Устрой так, чтобы нам одолжили еще, – пожала плечами Блэр.

– Не получится. Поверь, я пытался. Банки отказывают в дополнительных займах. И у нас нет ничего в обеспечение ссуды, что бы уже не было заложено.

– Это смешно, – прервала она его. – У нас в доме полно ценностей. Их можно перезаложить. Это не запрещено, и, кстати, вторичный заклад не облагается налогом.

Блэр говорила с ним, как с идиотом, не сумевшим найти решения элементарнейшей проблемы.

Джейк чувствовал, как его рубашка пропитывается потом.

– Я уже это сделал, – произнес он едва слышно, почти шепотом.

– Что ты сделал?!

Джейк задохнулся, словно рыба, вытащенная из воды.

– Я уже это сделал, – повторил он.

– Как ты посмел?

– Прости, Блэр, но я обязан был так поступить. До конца прошлого года нам требовалось расквитаться с налогами.

– Эй, послушай… Я же собственница нашего дома и всего, что в нем. Как мог банк взять его в обеспечение займа без моего согласия?

– Я подписался за тебя в договоре.

– Ты подделал мою подпись?!

– Я рассчитывал, что мы погасим задолженность в короткий срок и договор тотчас будет аннулирован. Я не хотел тебя беспокоить. Я и не подумал, что это как-то тебя коснется. Я оберегал тебя, Блэр.

Джейк так хотел, чтобы она обняла его в знак прощения, и он бы насладился прикосновением к ее гладкой коже. Но вместо того чтобы упасть в его объятия, Блэр отпрянула в ярости.

– Ты распорядился моим приданым, тем, что принадлежит лично мне! Лично мне и больше никому!

– Блэр, пожалуйста, не сердись…

– Что еще ты скрывал от меня? Джейк молчал.

– Ну, мой мистер Финансист! Раз ты дошел до точки, когда тебе нечего мне сказать, буду говорить я. Хоть я и не люблю ораторствовать, как ты. – Тут она скорчила гримасу, очень точно и талантливо изобразив, с какой миной на лице он обычно выступает, открывая очередную выставку в галерее. – Все твои идеи сводятся к тому, что мы вот-вот потеряем наше жилье и профукаем наш бизнес. Есть у тебя в мозгу иное решение проблемы или мне надо паковать вещи?

– Я подумал… что тебе стоит поговорить с твоим отцом.

Он увидел, как ее грудь высоко поднялась и опала, так глубоко она вздохнула и выдохнула. Даже после потребовавшейся на это паузы Блэр не смогла вернуться к прежнему наступательному тону. Существование галереи супругов Девлин основывалось на репутации Ричарда Пратта, мультимиллионера и щедрого спонсора. После того, как Блэр и Джейк поженились, «Пратт Кэпитал» – дочернее предприятие, отпочковавшееся от главного денежного древа, взращенного семейством Пратт, перевело на счет галереи сто семьдесят тысяч долларов на покрытие расходов первого, заведомо неприбыльного года.

Это был долгосрочный беспроцентный кредит, фактически свадебный подарок. Шесть месяцев спустя Джейку одолжили еще пять миллионов для закупки произведений искусства, иначе отремонтированное и свежеокрашенное помещение, арендованное за бешеные деньги, озадачивало бы забредших туда чудаков девственной пустотой. Два года спустя Блэр попросила у отца немного денег. Пратт выделил семьсот пятьдесят тысяч долларов на уплату налогов, замену паркетных полов на мраморные и сантехники в туалетах и установки буфетной стойки со всем необходимым оборудованием. Сладкой парочке удалось путем невероятных усилий поместить фоторазворот в «Архитектор дайджест» о новой галерее современного искусства и о том, насколько очаровательны ее молодые владельцы, рискнувшие поставить свое богатство на кон не в вертепах Лас-Вегаса, а служа культурному просвещению нации.

Ричард никогда не учил Джейка, как жить, ни разу не спрашивал, как он ведет дела, и не требовал отчета о финансовых тратах. Он подписывал чеки, не задавая вопросов, как будто зная, что эти суммы обречены провалиться в черную дыру.

– Пусть это будет не кредит и не подарок… – Джейк мучительно искал правильные слова, хотя им неоткуда было взяться. – Мы можем просить о небольшой инвестиции капитала в наш бизнес. И обещать солидную прибыль, когда ты раскрутишь своего Марко.

– Конкретно, сколько ты хочешь? Джейк молчал.

– Или ты хочешь, чтобы я сначала переговорила с Майлзом?

Майлз Адлер был давнишним служащим и советником Ричарда Пратта, выкупившим сорок три процента акций «Пратт Кэпитал» год назад, когда босса постиг инсульт.

– Но я почти не знаю Майлза…

– Лучше бы обратиться напрямую к отцу.

– Мой отец уже больше ничего не решает, как тебе известно.

Блэр была права. Как только Ричард заболел, – а так щадяще было сказано в местной прессе, – все финансы в свои руки заграбастала Клио. Кроме тех вложений и продаж, что свершились до того удачного для нее события. Теперь любые, даже скромные расходы подвергались ее внимательному изучению.

– Но ты же можешь прорваться к нему и дать понять, в какой луже мы оказались. Вряд ли он не уловит смысл ситуации – или потерять все целиком, или выкарабкаться с надеждой на возмещение убытков. Он же все равно бизнесмен, хотя и паралитик. Он сможет вправить мозги Клио. Ну и, в конце концов, поговори с Клио. Она же не совсем дура. Пусть они одолжат нам свои личные деньги, минуя «Пратт Кэпитал».

– Попробую и то, и другое, – неопределенно пообещала Блэр, сомкнув веки и погрузившись в странное состояние, весьма похожее на транс.

Она воображала, как начнет разговаривать с отцом, а потом валяться в ногах у мачехи. Обе картины были омерзительны, но вторая гораздо в большей степени, чем первая.

– Если бы он не женился на этой ведьме! – вырвалось у нее.

Джейку была известна история этого давнего, ушедшего корнями в прошлое брака. Ему это рассказывали в разных вариантах. Блэр было тогда пять, ее сестре Фрэнсис – восемь. У Блэр, как у хищницы из семейства кошачьих – рыси или тигрицы, – каждый раз загорались глаза, когда она начинала вспоминать об этом событии. И сейчас у нее вспыхнул в глазах тот же опасный огонек. Джейк догадался, о чем она думает, – каким способом ей вымолить у мачехи очередной заем.

– Если бы он не женился тогда на этой ведьме… – зажмурившись и словно впав в транс, произнесла Блэр.

Джейк выслушивал от нее историю о скоропалительном бракосочетании Ричарда Пратта и Клио многократно, как и описание того, как элегантно, но и печально выглядел тогда отец в облачении жениха в день торжественной церемонии.

– Мама нарядила меня и Фэнни в длинные, до полу платья из розовой тафты. Ума не приложу, что подтолкнуло ее на такую экстравагантную выходку, учитывая, что наш папаша женится на другой женщине. Но даже Клио признала, что выглядели мы великолепно. Мама собственноручно выкрасила две плетеные корзинки белой краской и наполнила их лепестками роз. Мы разбрасывали их в проходе между рядами в церкви… – В этом месте своего рассказа Блэр всегда как-то двусмысленно улыбалась, вспоминая себя в роли цветочницы, похожей на маленькую фею. – Это была сказочная свадьба, – тут она закатывала глаза и начинала описывать белый с золотым шитьем тент, белоснежные лилии и темно-розовые пионы, украшавшие накрытые под ним столы, многоярусный свадебный торт с марципановой начинкой.

Рассказ повторялся во всех деталях и подробностях столько раз, что Джейку уже давно казалось, будто он сам там побывал.

Во время торжества Ричард поднял Блэр на руки, провальсировал с ней и шепнул на ушко, что здесь нет никого красивее и милее, чем его маленькая дочурка. Если верить Блэр, то этот день, озаренный исходящим от отца сиянием, был самым счастливым в ее детстве. Она не предполагала и не предчувствовала, что будет потом.

– Ты считаешь, что он любит ее больше, чем меня? – задумчиво спросила Блэр, глядя куда-то в сторону.

Джейк вздохнул. Ее вечное копание в семейных взаимоотношениях, стремление выстроить некую иерархию чувств порой раздражали его.

– Твой отец любит тебя, как свою дочь. А ее – как свою жену.

При этом он ощущал себя нянькой, поучающей несмышленого малыша.

– Но ведь она вторая жена. Это важно. Я бы никогда не согласилась быть второй.

Ему надо было бы промолчать, но он брякнул, не подумав:

– Клио наверняка сделает все, что будет приятно твоему отцу. – Джейк тут же пожалел о сказанном.

Его слова могли быть восприняты как защита Клио. Но так или иначе любым способом он должен был убедить Блэр обратиться к мачехе.

– Возможно. Полмиллиона для нее мелочь.

– Конечно. – Джейк приободрился. – И потом, вспомни: твой отец непременно нам бы помог. Прежде он всегда был щедр. Он верит в нас и в то, что мы делаем. Почему бы ей не последовать его примеру?

Блэр, однако, уже не слушала его. Она принялась раздраженно массировать затылок своими длинными пальцами и морщить лоб.

– Я когда-нибудь рассказывала тебе о том, что она сделала с моими котятами?

– Не припомню. – Джейк постарался скрыть свое неудовольствие, вызванное тем, что разговор отклонился от нужного направления.

– У меня была потрясающая кошечка. Персидская, с длинной рыжей шерстью. Обычно возникали сложности, когда мы собирались навестить папу и Клио. Мне не всегда разрешали брать кошку с собой. Помню, как я каждый раз упрашивала папу, объясняла ему, что Кора – мой лучший друг и я не могу расстаться с ней, но у Клио была аллергия на кошек, по крайней мере, она так утверждала.

Она не любила никаких домашних животных и не желала иметь их в доме.

Блэр сделала короткую паузу, погрузившись в воспоминания.

– В ноябре, когда мне было двенадцать лет, Кора забеременела. Ветеринар сказал, что она должна разродиться в конце декабря. Значит, могло случиться так, что котята появятся на свет, когда я и Фэнни предположительно будем справлять Рождество у папы. Я не имела права покинуть Кору в такой момент и не пережила бы, если бы меня не было с ней рядом при рождении котят. Папа в конце концов пошел мне навстречу и разрешил взять кошку с собой, только я должна была пообещать не выпускать Кору из своей комнаты, пока та будет беременна, и перенести ее в гараж перед родами.

Целый месяц я прожила в ожидании появления котят. Я ни о чем другом не могли думать и, разумеется, не предугадывала, что произойдет дальше. Фэнни тоже очень волновалась. Мы соорудили из большой коробки уютное жилище для будущих котят и, приехав к отцу в Саутгемптон, поместили его в углу гаража. Спустя два дня после праздника Кора вдруг начала рожать среди ночи прямо у меня под кроватью. Уже не было времени переносить ее в гараж.

Слушая Блэр, Джейк не мог не подивиться цепкости ее памяти. Она не забыла ни одной мельчайшей детали из того, что происходило почти два десятилетия назад, и повествовала об этом так живо и образно, будто это случилось накануне.

– Я ударилась в панику, зная, что Клио страшно обозлится. Но Кора была так аккуратна и оставила лишь небольшое пятнышко на коврике, который все равно лежал под кроватью и был почти не виден. Она родила четырех крошечных котят. Их глазки были закрыты, и они едва шевелились. Но мы все-таки уловили их тихое мяуканье, вернее, слабый писк, и от этого звука мы с Фэнни прослезились. Мы всю ночь стояли на коленях, рассматривая их.

А утром я пригласила Клио в комнату, чтобы она полюбовалась котятами. Конечно, я поступила глупо, но мне и в голову не приходило, что она вовсе не найдет их очаровательными. Наоборот, она пришла в ярость, обвинила меня в безответственности, в неуважении к ее дому и к установленным в нем правилам. Она требовала, чтобы котята были перенесены в гараж немедленно. Я помню, как захлебывалась плачем, потому что раньше прочла в книге, что новорожденных котят нельзя трогать. Если от них будет исходить человеческий запах, то мать-кошка их отвергнет.

Я пыталась объяснить это Клио, но та мне не поверила, назвала мои слова абсурдом, полнейшей чепухой и все в таком роде. Она сказала, что Кора проявит себя хорошей, разумной матерью и позаботится, как положено, о своих детенышах и после того, как их перенесут в гараж. Я умоляла ее оставить их в комнате. Разве они помешают кому-либо здесь, у меня под кроватью? Они такие маленькие и такие тихие. Фэнни даже предложила уплатить за последующую чистку коврика деньгами, которые заработала, нанимаясь иногда к соседям ухаживать за детишками. Клио была непреклонна и слушать нас не стала. Она приказала горничной убрать из дома котят. Я до сих пор с дрожью вспоминаю эту ужасную женщину. Звали ее Марион. У нее были толстые пальцы и опухшие лодыжки, и она носила ортопедическую обувь. Я пыталась загородить от нее котят, но Марион грубо схватила меня за руку и отшвырнула прочь.

Блэр потерла запястье, будто вновь испытывала ту самую боль.

– А что Фэнни? – спросил Джейк.

– Она забилась в угол, скорчилась там и не шевелилась, словно была в шоке. Она не кричала, не плакала. У нее было такое отсутствующее лицо… безо всякого выражения, каменное, абсолютно пустое. Кора не шипела, но, очевидно, очень испугалась. Марион залезла под кровать, собрала котят в коробку и промаршировала в коридор.

Блэр тяжко вздохнула:

– Это был сущий кошмар.

– А что было дальше?

– Нас с Фэнни наказали, запретили покидать комнату. И в гараж, естественно, не пустили. В тот вечер Клио не вышла к ужину. Отец сказал, что она плохо себя чувствует. Он выразил свое разочарование нами. Мы якобы проявили эгоизм, небрежно отнеслись к тому факту, что Клио страдает аллергией. Нам следует помнить, что, кроме нас, в доме живут еще и другие люди. Вот что он нам выговаривал, хотя и очень типично. Он всегда вставал на сторону Клио.

Но я оказалась права. На следующее утро я спустилась в гараж проведать котят, но все четверо были мертвы. Думаю, что Кора действительно избегала их. Они, должно быть, замерзли. Плюс их не кормили. Они прожили всего двадцать четыре часа. Я чувствовала себя ужасно и так жалела котяток и Кору также. Кора не была плохой матерью. Так поступают все кошки, если их детенышей касаются люди. Это инстинкт. Клио убила их. – Голос Блэр дрогнул, и она прижала ладонь к глазам. – Не знаю, почему я вспомнила обо всем этом сейчас.

Они долго молчали. Джейк перекладывал из одной руки в другую кейс со злополучными документами и думал, как бы побудить Блэр вновь вернуться к финансовым проблемам.

– А в довершение этой истории я преподнесу как бы на десерт еще вот такой пустячок, – произнесла Блэр с кривой улыбкой на устах. – Года через три Джастин получил в подарок котенка, беленького, симпатичного, и никто не возразил, когда тот стал шнырять по дому.

Теперь Джейк понял, зачем ему была рассказана страшноватенькая история из области воспоминаний о якобы лучезарном детстве его жены. Финальный эпизод объяснял все. Сводный брат Блэр – Джастин, единственный общий ребенок Клио и Ричарда – пользовался особым благорасположением обоих родителей. Ему разрешалось делать и иметь все то, что двум дочерям Ричарда воспрещалось.

Джейк наклонился к жене и легонько сжал ее руку в своей.

– Таким образом, ты можешь принять деньги, которые Ричард и Клио дадут нам в качестве возмещения.

– За Кориных малышей? – понимающе усмехнулась Блэр. – Что ж, я подумаю, как обставить эту процедуру.

Джейк воспрял духом. Вполне возможно, что из этого кризиса они выкарабкаются целыми и даже без царапин.