Фрэнсис Пратт, стоя на коленях, пропалывала свою клумбу. Пот заливал ее лицо, и она утирала его рукавом рубашки, закатанным до локтя. Ей нравился запах почвы и опрыскивателя, которым она щедро одаряла свои любимые розовые кусты. В этот год ее розы цвели так пышно, как никогда.

Немного утомившись, Фрэнсис откинулась назад и помассировала ноющую поясницу. Осторожно, чтобы не испачкать лицо, она отвела упавшие на потный лоб пряди волос. Собаки могли наблюдать за ее работой с двух сторон, возлежа на травке в полусонном состоянии.

Фрэнсис услышала, что в доме звонит телефон. Собаки вскинули уши, но не собирались двигаться с места, пока их хозяйка не предпримет каких-либо действий. Они расслабились на солнышке и не очень-то желали бежать куда-то за ней.

Фрэнсис считала звонки. После четвертого должен был включиться автоответчик. Если звонивший повторно наберет номер, значит, это что-то важное.

Ей не хотелось ни с кем сейчас говорить. Ее летние субботы целиком посвящались возне с цветами в саду, и праздник Четвертого июля не мог быть исключением.

Звонки упорно продолжались. Тот, кто хотел ей дозвониться, несомненно, знал, что она редко берет трубку в эти часы и не желает, чтобы ее отрывали от возни в саду. Знали об этом и сестренка Блэр, и мать, и даже ее давний приятель Роберт Берк, ушедший на пенсию бывший агент ФБР, а теперь ее коллега по службе в конторе окружного прокурора. Только Сэм, которому она не докладывала о своем распорядке, мог вдруг позвонить по телефону, но он мог бы просто перейти через улицу и высказать у калитки все, что ему хочется.

Фрэнсис пришлось снять испачканные перчатки, проследовать в прихожую и взять трубку.

– Алло?

– Ты чего не откликаешься? Черт тебя подери, Фэнни! Фрэнсис не сразу узнала голос Блэр, настолько он вдруг стал по-птичьи пискляв и прерывался какими-то звуками, похожими на рыдания.

– Что случилось?

– Клио… Ты не поверишь… – Опять те же истерические всхлипы в трубке.

– Откуда ты звонишь?

Пауза затянулась. В трубке слышались какие-то шумы, но их заглушали рыдания Блэр.

– Я звоню из клуба. Я нашла ее… Здесь, в кабинке туалета… Мертвой! Это ужасно, Фэнни!

– И что дальше?

– Не знаю. Она мертва.

– Ты уверена?

– Еще как!

– Что произошло? Есть какие-нибудь следы насилия?

На ней кровь? – Фрэнсис задавала вопросы почти автоматически, как ее учили вести допросы свидетелей.

«Господи, мы говорим сейчас о Клио, о жене нашего отца, о родственнице, а не каком-то очередном трупе!» – подумала Фрэнсис, но никакого потрясения и жалости не испытала.

– Кто рядом с тобой?

– Все! Здесь полно людей!

«Ну, конечно, – подумала Фрэнсис. – Это же Четвертое июля, день открытия главного теннисного турнира. Там уже, должно быть, собралась целая толпа».

– Приезжай скорее! – умоляла Блэр. – Я не справлюсь без тебя… Пожалуйста, поторопись.

– А где Джейк? – поинтересовалась Фрэнсис.

– Он в Огайо. Улетел на праздник к родителям. Ничего удивительного. В момент любого кризиса Джейк по той или иной причине обязательно отсутствует. Когда шесть лет назад у Блэр прорвался аппендикс и потребовалась срочная операция, Джейк встречался где-то со своим банкиром, вымаливая кредиты, и даже его пейджер не отвечал. Когда Ричарда хватил удар, Джейк предпочел остаться в Гонконге, нежели сопровождать жену в долгом перелете домой к больному отцу. Он обладал редкой способностью избегать неприятных ситуаций, и сегодняшняя не была исключением.

– Папа уже знает?

– Это только что случилось! Сию минуту! – вскричала Блэр.

– Ты вызвала полицию?

– Я – нет, но кто-то вызвал. Я так думаю… Все вокруг носятся как безумные, бегают, суетятся… Настоящее столпотворение. Они, кажется, остановили игры на всех кортах… – Блэр дышала часто-часто, словно ей не хватало воздуха. – Ты должна быть здесь, Фэнни. Ты должна известить папу. Я сама не смогу… Ведь это убьет его.

Фрэнсис понадобилось лишь несколько секунд, чтобы взять себя в руки. Она холодно произнесла:

– Слушай меня внимательно, Блэр. Оставайся там, где ты сейчас. Когда прибудет полиция, говори им все, что ты знаешь, что видела, не утаивая ничего. Предупреди, что наш папа болен и с ним надо быть поосторожней. Я сейчас выезжаю.

– Скорей!

– Я потороплюсь.

Фрэнсис набрала номер домашнего телефона Роберта Берка. Его имя первым всплыло у нее в уме, когда она узнала о случившемся. В пятьдесят пять лет он уволился из ФБР, стал уважаемым пенсионером, но продолжал работать на правительство. И, как ни странно, с охотой и без всякой корысти курировал подающих надежды молодых сотрудников прокуратуры Лонг-Айленда, а к Фрэнсис Пратт, как она надеялась, относился с особой благосклонностью. Он явно способствовал продвижению ее карьеры и часто сглаживал углы, которые неизменно мешают делать свою работу помощнику окружного прокурора. Работая в ФБР, он как бы обозревал курортный округ с высоты птичьего полета. Общаясь с Фрэнсис, Роберт получал информацию изнутри, которую она давала ему неосознанно, просто потому, что родилась и росла в этой среде.

При первом знакомстве с нею Роберт Берк, который среди своих знакомых носил прозвище Умник, предупредил ее о том, что о его биографии и личной жизни она знать не должна, а любая попытка что-либо раскопать окончится для нее плачевно. Фрэнсис приняла эти правила игры вполне серьезно.

Роберт безотказно встречался с ней по ее просьбе, хотя день, час и место встречи назначал сам. Он выслушивал ее внимательно и указывал весьма точно на некоторые факты, которые помогли бы ей продвинуться в ее расследовании. За семь лет в дюжине случаев он ни разу не ошибся. Фрэнсис чувствовала, что он относится к ней с уважением, как к серьезному и прилежному прокурорскому работнику, и выделяет ее среди коллег.

Свою личную жизнь Умник огородил непроницаемой стеной. Она знала, что он женился на Кэрол, когда ему было двадцать, а ей шестнадцать. Это произошло сорок лет назад. Их единственная дочь неоднократно и безуспешно лечилась от алкоголизма. Они с Кэрол вынуждены были обратиться в суд, чтобы забрать к себе внучку, рожденную этой пропащей особой неизвестно от кого. Теперь в их доме был под запретом любой алкоголь. Еще Фрэнсис знала, что Умник болеет за «Нью-Йорк Янкиз», охотится на глубоководную рыбу и любит на десерт меренги.

В обмен на эти откровения с его стороны Фрэнсис поведала, что однажды была обручена, но разорвала помолвку и что все ее родные проживают на Лонг-Айленде. На этом она закончила свою очень краткую автобиографию, и Умник не стал допытываться от нее большего. За семь лет сотрудничества они оба не продвинулись ни на дюйм глубже.

Кэрол Берк, супруга Умника и его же бессменная секретарша, сняла трубку после второго звонка.

– Это Фрэнсис. Умник поблизости?

Сорок лет замужества за человеком из ФБР приучили Кэрол не задавать лишних вопросов и чутко улавливать, насколько напряжена ситуация. К своему облегчению, Фрэнсис услышала после невнятного, но добродушного обмена репликами между супругами всегда бодрый голос Умника.

– Ты мне нужен, – сказала Фрэнсис. – Клио, вторая жена моего отца, мертва.

Фрэнсис быстро описала ему картину, которую обрисовала ей Блэр в сумбурном телефонном разговоре. Никаких подробностей и фактов – одни эмоции. Но то, что здесь пахло большим скандалом и последующими неприятностями, было ясно.

– Я уже еду, – сказал Берк.

У него была «Корона Виктория» с мигалками на крыше, но при перегруженном в праздничный день движении на дорогах Лонг-Айленда он никак бы не смог добраться до нее меньше чем через час. Но он все-таки будет. И это снимало часть груза с души Фрэнсис.

Она стала приводить себя в порядок и продумывать, какие меры предпринять на случай, если ее отсутствие затянется. Принять душ, переодеться, оставить воду и корм в мисках для собак, предварительно зазвав их в дом.

– Давайте, ребята! Только не лопайте все сразу. И ведите себя хорошо.

Ожидая появления Умника, Фрэнсис нервно прохаживалась вдоль живой изгороди и чувствовала, что вот-вот расплачется. Она представила, как воспримет смерть Клио одинокий калека, прикованный к своему креслу, и вмиг лишившийся, как он считал, своей единственной опоры. Ей было жалко отца, а вовсе не Клио. Судя по истеричному тону Блэр, дело тут нечисто, и возможен скандал, но это Фрэнсис не касалось. Лишь бы это не касалось отца…

Постепенно Фрэнсис овладело профессиональное любопытство. Каким образом вполне энергичная, здоровая женщина, тщательно следившая за собой, вдруг распрощалась с жизнью в дамском туалете престижного клуба среди бела дня, в разгар праздничных мероприятий?

Умник воспользовался своей мигалкой и полицейской сиреной, чтобы пробиться сквозь скопление машин на подъезде к клубу «Фейр-Лаун». Здесь в этот прекрасный июльский день творилось что-то невообразимое. Все стремились сюда, гудели и подталкивали едущих впереди бамперами. Однако и Умнику пришлось задержаться и показать свой значок золотоволосому, как викинг, юноше, восседавшему на складном стуле возле опущенного шлагбаума.

Юный охранник недовольно поморщился, когда на его лицо упал зайчик от ярко блеснувшей на солнце бляшки, не вставая со стула, приподнял шлагбаум, а потом вновь отключился, слушая свою музыку в наушниках и похрустывая чипсы из пакета.

– Куда это мы попали? Не думал, что такое место есть на свете! – изумлялся Умник, пока они на медленной скорости проезжали по серой асфальтовой ленте, пересекающей десятки акров свободного пространства нежно-зеленого цвета с белыми разделяющими полосами и натянутыми сетками. – Что это, черт побери?

– Травяные теннисные корты, – рассеянно откликнулась Фрэнсис. Для нее это зрелище было привычным.

– В том месте, где я вырос, теннис – это пара мальчишек на цементной площадке в глухом дворе. А здесь будто бы каждую травинку обхаживают отдельно.

Они миновали еще с дюжину кортов, футбольное поле и аккуратные ряды припаркованных «Мерседесов», «БМВ» и «Ягуаров».

– Впечатляет. Очень впечатляет, – хмыкнул Умник. – Если продать половину того, что здесь стоит, можно кормить всю страну целый год.

– Сюда, – указала Фрэнсис на двухскатную крышу главного здания клуба.

Потемневшая от времени дранка, освещенная сейчас солнцем, придавала кровле вид благородный и исполненный достоинства.

У входа припарковались три полицейские машины и две – «Скорой помощи». Умник смог втиснуться между ними.

Фрэнсис сжала его руку, прежде чем он открыл дверцу.

– Окажи мне одну услугу, Умник!

– Выкладывай.

– Не представляй меня никому по фамилии. Позволь мне присутствовать анонимно. Просто как помощница окружного прокурора, выделенная для наблюдения.

– Это же твоя мачеха.

– Да, но я хочу сперва узнать, какие ветры здесь дуют, послушать, что говорят копы.

– Тебе вообще необязательно участвовать в расследовании.

– У меня есть свои соображения… Помоги мне, прошу.

– Как пожелаешь, так и будет.

Его ответное рукопожатие было крепким и обнадеживающим. То, что он пошел ей навстречу, уже было для Фрэнсис большим облегчением. Ей хотелось проникнуть сквозь профессиональные защитные доспехи, которые полицейские всегда надевают на себя, когда общаются с убитыми горем родственниками и утаивают от них крупицы правды.

Пространство у парадного входа было заполнено людьми. Большинство из них были в теннисной форме с ракетками фирм «Принс» или «Уилсон» в руках. Пожилой мужчина в ярко-зеленой толстовке на ближайшем корте собирал с судейского стульчика и укладывал в спортивную сумку свои пожитки. На нескольких кортах чуть далее еще продолжалась игра.

Несмотря на обилие народа, обстановка была на удивление спокойной. Люди разговаривали на пониженных тонах, лишь несколько женщин, присевших на складные стулья, вытирали слезы. Проходя мимо них, Фрэнсис опустила глаза, не желая быть узнанной. Минуло почти десять лет с тех пор, как она посещала территорию клуба «Фейр-Лаун», но она боялась, что ее внешность не настолько изменилась, чтобы обеспечить ей инкогнито. Она оглянулась и увидела, что Умник следует за ней. Подошвы его кроссовок решительно ступали по мраморному полу.

Каким странным, должно быть, кажется ему это место и вся атмосфера, царящая здесь, в закрытом теннисном клубе, выхоленном, подобно призовому скакуну, заполненном людьми всех возрастов, от малышей до старцев, одетых во все ослепительно белое. Ход времени тут не замечался. Во всяком случае, Фрэнсис пока не обнаружила никаких особых перемен. С детства Фрэнсис регулярно посещала клуб, в тринадцать лет даже выиграла очень престижный турнир, финал которого всегда приходился на этот праздничный день июля. И впечатление было такое, что она на миг вернулась в свое прошлое. У ее отца хранится небольшая серебряная чаша с выгравированной надписью: «Фрэнсис Тейлор Пратт. 1973 год».

Для Умника этот мир чужой, ему нелегко будет в нем сориентироваться. Ей и самой придется заново к нему привыкать, хотя раньше он был важной составляющей ее жизни. Впрочем, вдвоем справляться всегда легче. Она рассчитывала на поддержку Умника, на силу, излучаемую им. Если эмоции чересчур захлестнут Фрэнсис, он ее одернет и сможет вовремя под благовидным предлогом отстранить от расследования.

Внутренние помещения клуба были ограждены желтой полицейской лентой. Умник и Фрэнсис остановились перед этим барьером. По ту сторону заграждения взлохмаченный мужчина в очках с металлической оправой курил сигарету, небрежно роняя пепел на шикарный палевый ковер.

– Хэнк! – обратился к нему Берк.

– Умник! Каким ветром тебя сюда занесло?

Не называя фамилии, Умник представил Фрэнсис, сказав лишь, что она из конторы окружного прокурора, и познакомил ее с детективом Хэнком Келли.

– Что скажешь, Хэнк?

– Женщина. Лет за пятьдесят. Возможно, сердечный приступ. – Он затянулся сигаретой. – Имя – Клио Пратт. Ее здесь хорошо знают.

– Где она сейчас? – спросил Умник.

– В туалете.

– Можем мы на нее взглянуть?

– Милости прошу, – усмехнулся детектив, приподнял ленту и препроводил Умника и Фрэнсис к двери с позолоченной табличкой: «Дамская комната».

Они вошли в небольшое, без окон, помещение с нежно-зелеными стенами, зеркалом во всю стену в золоченой раме, двумя мраморными умывальниками и набором роскошных полотенец, все с монограммой «Ф.Л.». Воздух был свеж, прохладен и напоен приятными ароматами.

– Сюда.

Детектив Келли указал на следующую комнату размером чуть больше, выдержанную в том же стиле. Запах гардений, живых цветов, а не аэрозоля ощущался здесь еще сильнее. Вдоль стены располагалось несколько кабинок с розовыми унитазами. Фрэнсис увидела пару кроссовок и загорелые худые ноги, высовывающиеся из средней кабинки.

– Нам нужно осмотреться, – громко объявил Келли, и двое полицейских вышли из кабинки и, не снимая с рук резиновых перчаток, удалились в соседнюю комнату.

Фрэнсис шагнула на их место. Тело Клио распростерлось на полу, упираясь затылком в унитаз. Ее короткая теннисная юбка была задрана до талии и открывала взгляду нетронутый загаром участок кожи и треугольник черных волос между ног, просвечивающий сквозь тонкие трусики. Руки Клио бессильно раскинулись в стороны, ногти с безукоризненным маникюром, казалось, пытались царапать пол. Подбородок был задран вверх, и кончик конского хвоста свисал в унитаз.

Фрэнсис поднесла руку ко рту. Она достаточно насмотрелась в офисе снимков с мест преступлений – трупов, ножевых и огнестрельных ран, всех жутких деталей различных преступлений, качественно запечатленных в цвете, но она почему-то была не готова лицезреть картину этой, на первый взгляд ненасильственной смерти. Рулон туалетной бумаги вывалился из позолоченного держателя, как будто Клио ухватилась за него в последний момент, соскальзывая на пол. В остальном в кабинке не наблюдалось никакого беспорядка.

Фрэнсис стояла напротив распахнутой двери кабинки и смотрела. Она пыталась определить для себя, что, кроме нелепой позы мертвой Клио, вызывало в ней какое-то неприятное чувство неловкости. Была ли это бледность кожи лица, всегда смуглого от загара, и беззащитность умершей, выставленной в унизительной позе на обозрение чужим глазам? Если бы Клио узнала, в каком виде она предстанет перед этими посторонними людьми, то наверняка умерла бы на месте.

Фрэнсис хотелось бы проникнуться жалостью к жене своего отца, к женщине, которую он любил на протяжении стольких лет, но это было явно ей не по силам.

Умник тронул ее за плечо и спросил шепотом:

– Ты в порядке?

– Вполне.

– Покойницу обнаружила ее падчерица Блэр Девлин, – сообщил детектив Келли, сверившись со своим блокнотом. – Я наскоро переговорил с ней, но ее тут же забрали медики и увезли в больницу в Саутгемптоне. Бедная женщина была в истерике. Садясь в «Скорую помощь», она передала мне ключи от своей машины. Просила, чтобы я держал их у себя. Зачем – не понимаю, но я не стал спорить. – Он пожал плечами и перелистнул страничку в блокноте. – Мы приняли вызов в одиннадцать тридцать. Звонил некто по имени Джек Ван Фюрст. Сказал, что смотрел игру с веранды – состязались мужские пары – и услышал крики. Ван Фюрст сказал, что бросился на крик, вбежал внутрь и нашел здесь, в этом помещении, кричащую Блэр. Другой тип, Джордж Уэлч, появился здесь почти одновременно с ним. Он занимался с какими-то документами за стойкой в холле, когда услышал вопли. В туалете никого больше в тот момент не было. Ван Фюрст знал покойницу. Заявил, что они были близкими друзьями. «Близкими» – он это даже подчеркнул.

– Никто не пытался оказать ей первую помощь? Применить искусственное дыхание, массаж или что-нибудь в этом роде? – спросила Фрэнсис.

– Ван Фюрст сказал, что они пощупали запястье и шею миссис Пратт, но пульса не было. Они поступили благоразумно, не передвигая тело. Затем Ван Фюрст отправился набирать 911, а Уэлч остался у тела. Ван Фюрст сказал, что он пробудет здесь столько, сколько нам будет нужно.

– А с Уэлчем вы уже беседовали? – Умник и Фрэнсис задали этот вопрос в унисон.

– Да. Он не добавил ничего существенного.

– Судебные медики собираются что-то делать здесь, на месте?

– Как видите, пока мы не допускали их к телу. Мы пытаемся связаться с лейтенантом Батшелдером и выяснить, что он хочет от нас. Он до сих пор не откликнулся на мой вызов на пейджер. Вероятно, играет в гольф с вашим боссом. – Келли кивнул на Фрэнсис. – Если же кто-то интересуется моим личным мнением, то я скажу, что медицинской бригаде надо приступать к работе немедленно.

– Есть ли причины полагать, что это преступление?

– Я не из тех, кто любит мутить воду зазря, и не хочу, чтобы на меня потом навешивали всех собак. Уж слишком здесь капризный народ, а фантазировать каждый может сколько угодно.

– И все же?

– И все же… – как эхо повторил за ним Келли. – Если меня спросят, то я отвечу, что она выглядит как отменно здоровая женщина. Не могу взять в толк, что с ней такое приключилось.

– Сообщили о происшедшем мистеру Пратту? – спросила Фрэнсис.

– Ее супругу? Нет еще… Говорят, что состояние его самого оставляет желать лучшего.

– Я бы предпочла сама известить его.

– Вы? – Келли безмерно удивился.

– Мне следовало бы сказать это раньше, – продолжила Фрэнсис. – Я действительно помощник окружного прокурора, как меня представил Умник, но я также…

Фрэнсис запнулась, словно выискивая подходящее определение.

– Клио Пратт – моя мачеха. Моя сестра, обнаружившая тело, позвонила мне домой. Вот почему Умник и я здесь.

Детектив Келли потупился.

– Искренне сочувствую вашей потере.

– Благодарю. – Вспомнив о том, что ранее сообщил детектив, Фрэнсис добавила: – Если нет особых возражений, я воспользуюсь машиной сестры. Я сама отыщу ее на стоянке. Мне нужно срочно увидеться с отцом.

– Конечно. Пожалуйста. Келли вручил ей связку ключей.

– Тебя проводить? – спросил Умник.

– Нет. Я в порядке. Дайте мне знать, если будут какие-то новости. Вечером вы застанете меня дома. Кстати… – Тут она обратилась специально к Келли: – Мы желаем, чтобы было произведено вскрытие. Если вам требуется наше заверенное согласие, вы его получите.

Фрэнсис оставила Келли и Умника наедине с мертвым телом.

Толпа на крыльце и веранде понемногу редела. Фрэнсис видела, как люди группами или по одному тянулись к своим машинам. Интересно, куда они подадутся и какое занятие найдут себе в этот прекрасный праздничный день, когда события приняли такой печальный оборот и все расписание клубных мероприятий нарушилось? Клио была их общей знакомой, а для многих действительно близкой приятельницей и даже другом семьи. Вероятно, они направятся на побережье, в «Пляжный клуб». Большинство членов «Фейр-Лаун» состояли также и в этом клубе.

Фрэнсис отыскала «Мазду» Блэр, припаркованную возле разросшихся кустов бирючины, скрывающих тренировочную площадку для поклонников баскетбола. Дверца была не заперта. Фрэнсис опустилась на мягкое кожаное сиденье и подвинула его вперед на несколько дюймов, так как была немного ниже Блэр. На соседнем сиденье лежала пухлая распавшаяся пачка бумаг.

Машинально Фрэнсис взяла пачку в руки и пробежала глазами выбившиеся из нее страницы. Это были какие-то финансовые расчеты, обращения в банки за кредитом и несколько архитектурных набросков. Судя по тексту одного из документов, галерея Девлинов планировала арендовать десять тысяч квадратных метров торговой площади с оплатой в один миллион долларов в год. Фрэнсис, не веря себе, еще раз взглянула на итоговую цифру. Она не представляла, что дела у сестры идут так хорошо. Удивлению сопутствовал легкий укол ревности, за который Фрэнсис тут же себя пристыдила. Впрочем, она вообще не имела права на любопытство по поводу бизнеса сестры, особенно в такой момент. Фрэнсис поторопилась покинуть пределы «Фейр-Лаун», чтобы исполнить нелегкий долг.

Управлять открытой машиной в такой день было одно удовольствие, но ни бесшумный ход, ни обдувающий лицо ласковый ветерок, наполненный запахами цветов и нагретой солнцем травы, не снимали тяжести с души Фрэнсис.

В воображении Фрэнсис, отвлекая ее от зрелища мчащейся навстречу гладкой дорожной ленты, поминутно возникало лицо отца, его печальные карие глаза, почему-то кажущиеся сейчас огромными, его искривленный болезнью рот. Он догадается, как только она появится, что произошло нечто ужасное, что к его бедам прибавилась еще одна. Она навещала отца по пятницам, и никогда по субботам, и в характеры обоих была заложена одинаковая приверженность раз и навсегда установленному порядку. В этом было их сходство, которым Фрэнсис даже немного гордилась. Тут и возникала проблема. Незыблемое расписание могло быть нарушено лишь в случае очень плохих новостей.

Фрэнсис не было рядом с отцом в тот трагический день, когда погиб его сын Джастин. Однако эта дата, восьмое сентября, навсегда запечатлелась в ее памяти. Было странно, что про день рождения Джастина она частенько забывала, но годовщину его смерти отмечала мысленно каждый раз. Джастину, единственному ребенку Ричарда и Клио, было всего четырнадцать, когда он трагически и нелепо ушел из жизни.

В тот ветреный день его парусная лодка опрокинулась. Вероятно, резко развернувшийся тик стукнул мальчика по голове. Он потерял сознание и утонул. Трагедии могло и не случиться, если бы кто-то был рядом с ним или с берега кто-либо увидел, как опрокинулась лодка. Но Джастина, не замеченного никем, поглотила черная вода озера Агавам. О его исчезновении стало известно лишь спустя несколько часов, когда он не явился домой к ужину, а его тело нашли только на следующее утро. Причины несчастного случая, столь чудовищного по своим последствиям, были налицо – неопытность Джастина в управлении парусным судном, коварство погоды на этом озере, обилие там скрытых под поверхностью мелей и относительно низкая температура воды.

«В него словно ударила молния» – так вроде бы высказался медицинский эксперт, вероятно намекая но то, что смерть мальчика была почти мгновенной, и надеясь этим как-то утешить несчастных родителей. Но Фрэнсис не знала ни одного случая, чтобы человека убило молнией.

Отец сообщил Фрэнсис о смерти Джастина по телефону с опозданием на целые сутки. Разговор был предельно кратким. Голос его звучал как-то бесцветно. Ричард сухо изложил суть события, оговорившись, что это все, что он пока знает, затем попросил ее не приезжать ни сейчас, ни позже, вплоть до заупокойной службы, назначенной на конец недели. Он и Клио оплакивали своего сына одни, за закрытыми дверями, и Фрэнсис никогда не узнает, как они вели себя и что говорили друг другу в эти скорбные дни.

Когда она увидела их в церкви, они выглядели спокойными и смирившимися с потерей. На глазах у собравшихся родители Джастина не уронили ни слезинки.

Теперь Фрэнсис предстояло сказать Ричарду, что Клио мертва.

Фрэнсис затормозила у парадного крыльца резиденции Праттов и несколько секунд просидела в «Мазде» с выключенным двигателем. В доме царила тишина. Она слышала пение птиц, заметила кролика, жующего на лужайке свежескошенную траву, парочку крупных шмелей, кружащихся с жужжанием возле розовых гераней в каменных вазонах в начале подъездной дорожки. Никто еще не знает о том, что произошло непоправимое.

– Фрэнсис! Какой сюрприз! – Сверху по пандусу к «Мазде» спускалась, покуривая сигарету, Лили, сиделка Ричарда. – Я увидела машину и подумала, что это Блэр.

– Я воспользовалась ее машиной, – объяснила Фрэнсис, догадываясь, что Лили разочарована. Блэр и Лили были дружны между собой.

– Твой отец очень обрадуется, я уверена. Но сейчас он спит. Ночь была для него тяжелой.

– Мне необходимо поговорить с папой, – сказала Фрэнсис.

В этот момент ей хотелось, чтобы ее младшая сестра тоже была здесь. Кто-то должен был помочь ей справиться с ситуацией, чреватой непредсказуемыми последствиями.

– Что-то случилось? – спросила Лили, погасив в вазоне недокуренную сигарету.

– Клио мертва, – других, более обтекаемых слов Фрэнсис в этот момент не пришло в голову.

Лили ахнула и вдруг начала мелко вздрагивать. Она обхватила себя руками, словно пыталась таким образом остановить дрожь. На ее глазах выступили слезы.

– Как это ужасно! Какая жалость! Я просто не знаю, что сказать. Бедный ваш отец… – забормотала Лили.

Фрэнсис обошла ее, застывшую на месте, и вошла в дом. Лили была профессиональной сиделкой, именно ей была доверена забота о пациенте. Если она впала в истерику, то чего ждать от отца.

– Пожалуйста, разбуди отца прямо сейчас. – Фрэнсис повысила голос, стараясь показать, что берет себе право власти.

Лили вытерла вспотевшие руки о крахмальную белую униформу и отправилась будить Ричарда.

Фрэнсис в ожидании прохаживалась по гостиной, задерживаясь у встроенных в стену книжных полок. На фоне плотных рядов переплетенных в кожу томов располагались многочисленные фотографии в бело-голубых рамках, победные трофеи, напоминающие об успехах Ричарда в гольфе, почетные значки и памятные медали, врученные ему благодарными инвесторами в годы расцвета «Пратт Кэпитал».

Больше всего здесь было изображений Ричарда и Клио, улыбающихся, держащихся за руки, обнимающихся, пьющих шампанское на каких-то приемах в изысканных интерьерах, на палубах яхт и на пикниках. «Все это работа Клио, след ее кипучей деятельности», – подумала Фрэнсис. Клио подарила Ричарду счастливые годы, а теперь оставила его в окружении радостных воспоминаний.

Услышав шорох резины по деревянному полу, Фрэнсис обернулась. Лили катила кресло отца прямо на нее. Ричард в упор смотрел на дочь. На нем был халат в полоску, под которым виднелась пижама. Лили не позаботилась переодеть своего подопечного.

– Что-то с Блэр? – выдохнул Ричард отрывисто, как будто передвижение в кресле стоило ему неимоверных физических усилий.

Лили закрепила тормоза, чтобы кресло не покатилось дальше, отступила на шаг, всхлипнула и промокнула глаза платочком.

– Нет, папа. С Блэр все в порядке, – сказала Фрэнсис. – Это Клио… Она… она скончалась, папа.

Хотя Фрэнсис говорила негромко, в обширном пространстве гостиной стены отрезонировали на ее слова.

Ричард наклонил голову. Его худой торс подался вперед так, что Фрэнсис испугалась, не упадет ли он с кресла на пол, к ее ногам. Этого не произошло, но тело отца так немыслимо скорчилось, приняло такую неестественную позу, что это выглядело страшнее, чем падение.

Ей хотелось дотронуться до него и этим прикосновением выразить свое сопереживание, но она не решилась.

– Ее нашли в «Фейр-Лаун». Причину смерти пока определенно не установили, но, по всей видимости, это сердечный приступ. – Фрэнсис поторопилась выложить все то немногое, что ей было известно. – Я сказала полиции, чтобы было проведено вскрытие. Я посчитала, что так будет лучше.

Ричард молчал. Он лишь сглотнул слюну, накопившуюся во рту, и кадык заходил у него на горле.

Фрэнсис почувствовала, что не знает, как дальше себя вести, что делать, что говорить. У нее даже ступни вспотели. И неприятно заскользили в кожаных мокасинах, обутых на босу ногу. Она бросила взгляд на Лили, которая, стоя за креслом, принялась тихонько массировать Ричарду спину. Фрэнсис следила за осторожными круговыми движениями ее рук. Сперва Джастин, потом инсульт, теперь Клио – удары судьбы наносились Ричарду хотя и через значительные промежутки времени, но с неумолимой жестокостью и точностью. Об этом сейчас подумала Фрэнсис. Выдержать такое мало кому под силу. В глазах и горле Фрэнсис засвербило. Ей надо было срочно покинуть этот дом, пока у нее самой окончательно не сдали нервы. Но она сочла своей обязанностью остаться.

– Не позвонить ли мне доктору Фарли? – спросила она, намереваясь попросить отцовского врача выписать снотворное для него и, возможно, какие-нибудь таблетки для себя. Как отцу, так и дочери было бы сейчас спасительно погрузиться в успокоительный сон в надежде, что с пробуждением события сегодняшнего дня окажутся лишь ночным кошмаром.

– Если он нужен, я могу немедленно связаться с ним, – откликнулась Лили.

– Мне следует самой что-то предпринять, – произнесла Фрэнсис скорее для себя, нежели чем для отца и его сиделки. – Чем я могу помочь?

Ответа не последовало ни от Ричарда, ни от Лили. Фрэнсис сама знала, что срочно звонить кому-либо необходимости нет. У Клио не было близких родственников, а многочисленных знакомых, тех, кто еще пребывал в неведении, вполне можно оповестить попозже.

– Ты хочешь остаться один? – обратилась она к отцу.

– Может быть, ему нужно передохнуть, – мягко, но настойчиво произнесла Лили. – Я сообщу, если твоему отцу что-то понадобится.

– А я позвоню, как только узнаю результаты вскрытия. Если ты, конечно, захочешь их знать, – добавила Фрэнсис без всякой уверенности, что отец заинтересуется точным диагнозом.

Фрэнсис на мгновение прикрыла глаза, пытаясь вызвать в себе сочувствие к Клио и найти какие-то утешительные слова о том, что Клио очень любила его, и ради памяти о ее любви и доброте отец должен поддерживать свои силы, но почему-то в ее воображении все заслоняла картинка из далекого прошлого. Ей было восемь лет, и ее морская свинка вдруг сдохла. Это было первое живое существо, которое она увидела мертвым. Она принесла в сложенных чашечкой ладонях крохотное, шелковистое, но уже окоченевшее тельце к отцу в комнату, показала ему и, рыдая, прижалась щекой к его колену, желая, чтобы он объяснил ей, почему случилась такая ужасная несправедливость.

Она смогла бы найти в этом какое-то утешение, но Ричард лишь тронул пальцем маленький трупик и сказал: «Я ничем не могу облегчить твое горе. Мы всегда теряем тех, кого любим. Это вечная проблема, и разрешить ее невозможно. Никакие слова и никакие слезы не заполнят пустоту, которая возникает после потери любимого существа. Кто-то может сказать, что время залечивает раны, а пустоту прикрывает плотной крышкой, но под крышкой все равно остается пустота. Ты ее всегда ощущаешь в себе. Может быть, она в чем-то со временем заполнится, может, и нет – все зависит от тебя, от того, как ты будешь жить дальше. А жить надо. Таково наше предназначение. Если бы я не любил тебя так сильно, Фрэнсис, то придумал бы что-нибудь глупое в утешение. Но я сказал тебе правду на этот раз, и дай бог, чтобы нам реже в жизни выпадали подобные случаи».

Когда такое говорит отец восьмилетнему ребенку в достаточно трагический для того момент, то это западет в память навсегда. И, возвратившись из длившегося не более секунды путешествия в прошлое, Фрэнсис решила вести себя соответственно. Каждому предназначено нести свою ношу. У отца она – самая тяжелая.

Впрочем, ее ноша с каждой милей, отделяющей ее от дома скорби, не становилась легче. Ни удобная машина, которую она вела по прекрасной дороге, обнимающая любого, кто садился за руль, как ласковый любовник, ни чарующие пейзажи вокруг не снимали ее внутреннего напряжения.

К четырем часам Фрэнсис добралась до цели и свернула на плохо ухоженную подъездную дорожку, ведущую к дому Блэр и Джейка. Коттедж с двумя флигелями, похожими на увеличенные собачьи будки, и мансардой с крохотными окошечками втиснулся между двумя дюнами, защищающими от ветров. За ним простирался дикий пляж. Кто-то не очень старательный заменил кое-какие прогнившие доски в ставнях и небрежно выкрасил стены, не соскоблив прежнюю краску.

Фрэнсис отметила это машинально, благодаря наблюдательности, выработанной за годы работы в судебных органах. Дом казался вымершим. Отмахиваясь от насекомых, Фрэнсис прошла мимо вьющихся, непомерно разросшихся цветущих кустов, обогнула дом и обнаружила в закутке, отгороженном от ветров пластмассовыми щитами, Блэр, греющуюся на солнце в шезлонге. Волосы ее были еще влажны, вероятно, после недавно принятого душа, халатик, надетый на голое тело, был небрежно распахнут, а глаза прикрыты шелковой косынкой.

– Блэр, это я, – за несколько шагов подала голос Фрэнсис, чтобы не испугать сестру своим неожиданным появлением.

– Ой, как я рада, что ты здесь. – Блэр убрала косынку с глаз и поудобнее устроилась в шезлонге. – Я бы дождалась тебя в «Фейр-Лаун», но врачи отправили меня в больницу. Должна сказать, что они правильно поступили. Какая чудесная штука – опиум.

Блэр улыбнулась заискивающе, чувствуя себя немного виноватой.

– Я рада, что тебе уже лучше, – сказала Фрэнсис.

– Что от меня требуется, я все сделаю. – Блэр потянулась за высоким бокалом с красным вином, установленным на складном столике как раз на расстоянии вытянутой руки. В портативном переносном холодильнике, лежавшем под шезлонгом, был ее запас спиртного.

– А может, ты хочешь белого? Или предпочтешь пиво?

– Нет, спасибо.

Фрэнсис выбрала из груды пляжной мебели, сложенной рядом, кресло поудобней и уселась, надеясь насладиться покоем.

– Ты говорила с папой?

– А как же. Конечно, говорила.

– И как он?

Что ей ответить? Что он опечалился или разрыдался? Что он был… никакой, как ей показалось? Просто уродливый, бесчувственный паралитик, жалкий, конечно…

– Только не говори мне, что ты, из-за своей черствости, брякнула ему сразу – мол, его жена отправилась на тот свет. Неужели ты его никак не подготовила? – Блэр уже готова упрекнуть сестру в бесчувственном поступке.

– Он спал, когда я приехала. – Фрэнсис, в свою очередь, постаралась сдержаться и не вспылить.

– И?.. – Блэр нарочно накачивала себя. Глоток вина ей в этом помог.

– И я рассказала ему то, что знаю о происшествии. Он отреагировал достаточно спокойно.

– О чем ты говоришь?! Он наш отец. Мы обе должны оплакивать кончину вместе с ним.

Вот уж чего Фрэнсис не могла стерпеть, так это упреков сестры. И, главное, в чем? В равнодушии?

– Я заглянула к тебе узнать, как ты себя чувствуешь, но, видимо, зря беспокоилась. У тебя достаточно сил, чтобы затеять ссору, а я, наоборот, слишком устала.

Фрэнсис поднялась с кресла.

– Не уходи!

– Что ты от меня хочешь? Ты просила, чтобы я сообщила отцу о смерти нашей мачехи. Я это сделала. И произнесла те слова, какие сочла нужным. Сделала это, как сумела. Такая у тебя сестра, Блэр, – черствая, как сухарь.

– Прости, Фэнни! Ты права. Я звонила туда недавно, но Лили сказала, что его лучше не тревожить. Я бы сама отправилась, но чувствую себя такой слабой… Ты не можешь вообразить, что это такое – зайти в туалет и увидеть там торчащие из кабины ноги трупа!

– А до этого ты сегодня видела Клио?

– Мельком. Я только поздоровалась с нею. Мы все были на веранде и смотрели мужские парные состязания. Потом мне захотелось в уборную, и…

– Дверь в кабинку была закрыта?

– Слегка приоткрыта. За ней что-то виднелось, и поэтому я ее чуть приоткрыла – вдруг кому-то стало плохо, и я смогу помочь… И я увидела, что это Клио…

– И что потом?

– Не помню. Кажется, я закричала. Вбежали люди. А я позвонила тебе.

– С кем ты говорила о происшедшем?

– С полицейскими. Очень коротко. Тут из толпы высунулся кто-то в белом халате, и меня всунули в машину… и отвезли в больницу. Разве это все так важно?

– Нет. Я сама не знаю, зачем я тебя спрашиваю. Москиты вдруг стали одолевать ее, и Фрэнсис успела уже нескольких прихлопнуть. Как их нападения выдерживала полуголая Блэр? Наверное, ей помогало выпитое вино.

– Завтра я примусь за дело, – пообещала ей сестрица. – Дел куча. Надо избавить папу от всех хлопот. Кто-то должен взять на себя заботу об этом чудовищном доме, о штате обслуги, разобраться, что делать с этим хозяйством дальше. Кое-что в этой истории может послужить нам на пользу.

Фрэнсис надеялась, что мысли Блэр, только что ею высказанные, лишь результат действия лекарства, вколотого врачами, и выпитой бутылки вина. Подобные моменты, хоть они и возникали, к счастью, изредка, наталкивали ее на мысль, что сестра – абсолютно чужой ей человек, хоть у них и общие гены, и общие детские переживания. Материальные последствия смерти Клио ни разу не стали предметом ее размышлений в отличие от Блэр.

– Я не очень переживаю эту потерю. Знаю, что говорю страшные вещи, и не следует так отзываться о мертвых, но она была гадкая, как жаба.

– Папа любил ее, – вот единственное, что могла возразить Фрэнсис.

– А нашу с тобой жизнь она методично превращала в ад. А папа ей потворствовал.

– Не примешивай к этому папу! – воскликнула Фрэнсис и тут же пожалела, что ввязалась в спор, который был сейчас так неуместен.

– Ты помнишь, как она не пускала меня в дом? – настаивала Блэр. – Помнишь?

Фрэнсис, конечно, помнила, но предпочла промолчать.

– В то лето я закончила шестой класс, значит, мне было одиннадцать. Не помню, где тогда был папа, в деловой поездке, наверное, во всяком случае, он отсутствовал в ту июльскую субботу, такую же, как сегодня. – Блэр прикрыла глаза, как бы прокручивая в памяти события тех дней. – Для меня выдалась неудачная неделя. Я проиграла полуфинал в турнире девочек до двенадцати Хильде Маклеод и вдобавок подвела Бобби Картера во встрече смешанных пар. Из-за меня мы не прошли в следующий круг, и он со мной разругался. А еще Филис Финлей не позвала меня на свою вечеринку…

Блэр засмеялась:

– Боже мой! Это все так живо в памяти, как будто случилось вчера. Столько огорчений подряд! Я не выдержала, позвонила маме и стала упрашивать ее встретиться со мной где-нибудь в городе. Помню, как я шептала в телефонную трубку на кухне, чтобы, не дай бог, Клио не услышала. Мне пришлось соврать Клио, что я приглашена к подружке провести у нее день, чтобы Клио не догадалась, что я встречаюсь с матерью в то время, которое мне положено отбывать в доме отца. Вся ирония тогдашней ситуации была в том, что папа постоянно улетал туда-сюда по делам или ночевал в городе и мы его почти не видели.

Блэр подбодрила себя еще глотком вина и прикончила бутылку.

– Конечно, мама откликнулась на мою мольбу. Мы с ней прекрасно провели время, вместе закусили в какой-то забегаловке, я поплакалась у нее на плече, она выслушала все, что я ей наболтала о своих несчастьях, о том, что я влюблена в Бобби и не переживу нашего разрыва… А она убедила меня, что с таким подонком нечего связываться и что моя любовь нечто вроде насморка, который скоро пройдет и забудется. И что мне повезло, раз я избавилась от этой заразы вовремя, а не слишком поздно. – Блэр рассмеялась. – Такие премудрости можно услышать только от матери. А еще мы устроили поход по магазинам и купили для меня летнее платьице от Лили Пулитцер, такое розовенькое с рюшечками, ты должна его помнить.

К вечеру мама должна была возвращаться домой. Она высадила меня у ворот папиного поместья, чтобы Клио, не дай бог, ее не засекла, и уехала. Я подошла к дому, – уже стемнело, – дверь была заперта. Я звонила, но никто не отзывался. Я обошла вокруг дома, кричала и стучала во все окна, везде было, как нарочно, закрыто наглухо. Как будто дом был покинут всеми. Представь, как мне стало страшно. Вдруг я увидела Китти – помнишь эту ирландскую няньку с родинкой на носу? Она прошла мимо меня по двору, не заметив, как будто я превратилась в человека-невидимку. Темнота сгущалась. Я так трезвонила в дверной звонок, что и мертвый мог бы проснуться, рыдала, вопила, и все без толку.

Я бы разбила чем-нибудь стекло, но боялась, что Клио меня за это убьет. В конце концов, я легла на веранде, свернулась калачиком и уснула. Китти нашла меня там на рассвете и разбудила. Я спросила ее, неужели она меня не заметила, когда я так бегала вокруг дома и кричала. Клио так приказала всей прислуге – считать меня невидимкой. Вроде бы как розыгрыш, поучительный для лживой девчонки. Такой был преподан мне урок.

– Он сослужил пользу? – спросила Фрэнсис. Блэр еще больше развеселилась:

– А ты как думаешь?

– Клио хоть как-то объяснилась с тобой потом? Что-то сказала по этому поводу?

– Ни слова.

– А папа?

– Тоже молчал как рыба. А где ты была тогда, Фрэнсис?

– Я? Не помню. – Фрэнсис порылась в памяти. – Может, меня отпустили переночевать у какой-нибудь подружки. Я же была старше и не нуждалась в столь бдительной опеке.

Свет, излучаемый заходящим солнцем, изменился. Теперь он стал нежно-розовым, как и небо, и сестрица Блэр выглядела в этих лучах гораздо моложе своих лет и гораздо легкомысленнее. Как будто кончина мачехи сбросила с ее души огромную тяжесть. Она легко вскочила с шезлонга, пропорхала, словно бабочка, к дому, несмотря на выпитое вино, и вернулась оттуда, распахнув толчком ноги стеклянные двери, вновь с запотевшей бутылкой белого вина. Она тут же поспешила налить себе полный бокал.

– А когда возвращается Джейк? – поинтересовалась Фрэнсис так, на всякий случай.

– Скорее, чем я рассчитывала, – ответила Блэр, не скрывая иронии. – Он позвонил и сказал, что прибудет завтра чуть ли не на рассвете.

– А что у него за дела в Огайо?

– Кажется, в Огайо он так и не побывал. Судя по его невнятному лепету, он не покидал пределов Манхэттена.

– Что-то я не пойму тебя.

– Джейк большую часть времени тратит на то, чтобы спасти галерею от полного краха. Он рассчитывал на то, что Клио нас выручит, но она показала нам фигу. Я не знаю, какие меры он предпринимает, – может, самые отчаянные. Джейк испуган и взбешен. Наши дорожки с ним разделились, каждый идет по своей. Решили, что сойдемся опять, когда что-нибудь выгорит или у него, или у меня.

Несмотря на то что Фрэнсис кое-что узнала из документов, небрежно оставленных Блэр на сиденье ее «Мазды», она решила не допытываться подробностей у сестры. Из многолетнего опыта работы в прокуратуре она извлекла урок – любой вопрос похож на камень, брошенный на гладкую поверхность заросшего ряской пруда. Всколыхните ее, и неизвестно, какие выплывут из глубины чудовища.

– А маме ты сообщила? – Фрэнсис увела разговор в сторону.

– Ну да… конечно. Сразу, как я поговорила с тобой из «Фейр-Лаун», а потом еще раз позвонила ей отсюда, из дому. Она предложила немедленно приехать, но я сказала, что со мной все о'кей.

– Ну и как она прореагировала?

– Наверное, это ее потрясло. Хотя ей-то что за дело до Клио?

Сестры в молчании дождались мгновения, когда сумерки начали сгущаться. Бутылка белого вина уже почти опустела. Фрэнсис поднялась первой.

– Мне пора домой. Надеюсь поймать рейсовый автобус до Ориент-Пойнт.

– Воспользуйся моей машиной, – предложила Блэр.

– Я выпила.

– До автобусной остановки ты доберешься, а там оставь машину. Я заберу ее позже или завтра с утра.

– Спасибо. А можно ли тебя оставить здесь одну?

– Почему бы нет? Я в полном порядке. К тому же у меня дружок неподалеку. – Блэр присвистнула, взглянув на свои золотые часики. – О! Он, должно быть, уже выехал.

Фрэнсис решила не задавать младшей сестре больше никаких вопросов.

Дом Фрэнсис был темен, за исключением слабой лампочки над крыльцом, которая горела круглые сутки. Отпирая дверь, она услышала шлепанье лап по полу, постукивание когтей и ощутила ласковое приветствие двух мохнатых существ, безумно обрадованных ее появлением. Она потрепала обеих собак за шелковистые уши, счастливая тем, что оказалась у себя дома.

Торжественной процессией – она и сопровождающие ее собаки – проследовали на кухню. Едва Фрэнсис зажгла там свет, как увидела записку, подсунутую на столе под простенький стакан с полевыми цветами.

«Соскучился по твоей улыбке. Куда ты подевалась? Долго ходил вокруг и испугался, что тебя похитили. Позволил себе вольность накормить твоих собачек досыта и выгулять их».

Подписи не было, но Фрэнсис узнала уверенный почерк Сэма.

Проверив содержимое своего холодильника, Фрэнсис нашла только засохший сыр, съела его, разрезав на мелкие кусочки, потому что была адски голодна, запила остатками вина в початой бутылке, несмотря на изрядную дозу, принятую за компанию у Блэр, и взялась за телефон.

Стоило ей только произнести «алло», как ее босс, окружной прокурор Малкольм Моррис, знакомый ей с детства, партнер ее отца по парным играм в теннисном клубе, постоянный гость на приемах, устраиваемых Ричардом и Клио, узнал ее голос и разразился целой речью:

– Позволь выразить свои глубокие соболезнования по случаю кончины Клио. Я желаю твоему отцу держаться мужественно, переживая такое горе.

Моррис сам всегда держался мужественно, даже когда, напившись, исполнял танец живота на некоторых приемах и подвергался допросу «желтых» репортеров: не трансвестит ли он? После его гавайских танцев Фрэнсис не могла без иронии выслушивать его строгие поучения. Но сейчас он был суров, как никогда прежде.

– Однако предупреждаю тебя, что никакое твое участие, официальное или неофициальное, в следствии по делу о кончине Клио недопустимо. Я узнал, что ты побывала в «Фейр-Лаун» вместе с Умником, и это он виноват, что приволок тебя туда с собой сегодня, но на этом конец.

– Не он приволок, а я его позвала, получив сообщение о смерти Клио от сестры, – встала на защиту старого друга Фрэнсис. – Я его попросила меня сопровождать – и кругом виновата. А разве заведено дело?

– Какое может быть дело, когда смерть наступила по естественным причинам? – удивился Малкольм. – Ординарный случай – сердечный приступ.

– Я рада это слышать… Конечно, не рада, – моментально поправилась она, – но все же так спокойнее. Значит, порядок? Вскрытие это подтвердило?

– Что?

– Инфаркт.

– Результатов вскрытия я еще не знаю. Новости я тебе сообщу. А пока сиди дома и не высовывайся. Нечего тебе лезть в чужие дела.

– Она все-таки была супругой моего отца, которого я очень люблю.

Прокурор на том конце провода некоторое время молчал, но затем он нашел в своем мозгу подходящие к случаю слова:

– Поверь, что я больше всего беспокоюсь о тебе. Я не хочу, чтобы твое Лицо мелькало перед камерами телевизионщиков. Прошу прислушаться к моим советам.

Он повесил трубку. Фрэнсис тоже. Звонок Малкольма встревожил ее, вместо того чтобы успокоить. Значит, существовали какие-то сомнения в естественной смерти Клио? Он был не из тех, кто будет зазря произносить хоть единое словечко, даже в подпитии, даже развлекая публику непристойными телодвижениями. У него во всем был свой расчет. А раз он опустил перед нею железный занавес, значит, на то были причины.

Собеседование с Малкольмом при поступлении на работу было одним из самых тяжких испытаний, выпавших в жизни на долю Фрэнсис. Он не спрашивал, почему молодая, одинокая, образованная и достаточно привлекательная женщина захотела окунуться в грязь, которая отвратительно пузырилась и издавала дурной аромат под внешней засохшей коркой и прикрытием ухоженных газонов. Он не интересовался ее прошлым опытом работы в окружной прокуратуре Манхэттена. Ей дали там хорошую характеристику, и Малкольму этого было достаточно. Он не спросил, почему Фрэнсис, будучи вполне кредитоспособной, приобрела лишь тесный домишко с крошечным участком среди фермерских хозяйств Лонг-Айленда.

Он догадался, что Фрэнсис хотела сохранить видимость полной независимости и ощущать, что отец, которого она глубоко и нежно любила, живет рядом, всего лишь в часе езды по свободному от пробок шоссе. Он, окружной прокурор, был понятлив и разбирался в глубинах психологии своих сотрудников лучше любого высокооплачиваемого специалиста.

Как только Малкольм распознал во Фрэнсис ее настоящую сущность, он тотчас же бросил ее на самый трудный участок работы – финансовые преступления, где приходится иметь дело с богатой нечистью, на страже которой была свора высокооплачиваемых адвокатов. И Фрэнсис его ни разу не подвела. А он в ответ особо не вмешивался в ее работу. Зачем ему понадобилось тревожить ее ночным звонком? Как это повлияет на ее дальнейшую карьеру?

Плевать на них всех она хотела! Фрэнсис решила заснуть и так и сделала, но…