Я покинул дом тем же способом, каким вошел: через окно наверху, вниз по стене и через соловьиный этаж. Он спал под моими стопами, но я поклялся, что в следующий раз заставлю его петь. Я не стал перелезать через стену, что выходит на улицу, а тихо пробежал по саду и, невидимый, цепляясь за камни, как паук, пробрался сквозь отверстие, где ручей соединялся с рекой. Забравшись в ближайшую лодку, я отвязал ее, взял весло, которое лежало на корме, и оттолкнулся от берега.

Лодка тихо застонала под моим весом, волны забили о ее борта. К моему ужасу, небо прояснилось. Сильно похолодало, окрестности осветила почти полная луна. На берегу послышался глухой звук шагов, я послал к стене двойника и, сгорбившись, присел на корточки. Акио таким трюком не обманешь. Он спрыгнул со стены, словно в полете. Я снова стал невидимым, хотя и знал, что против Акио это оружие бессильно, и прыгнул в другую лодку, пролетев над поверхностью воды. Быстро развязав веревку, я оттолкнулся веслом. Акио приземлился в первую лодку и сохранил равновесие, снова приготовился к полету, а я раздвоился и наметил прыжок в противоположном направлении. Воздух свистел, когда мы пролетали мимо друг друга. Очутившись в лодке, я схватил весло и принялся грести изо всех сил. Мой двойник растаял, когда его схватил Акио, и противник вновь приготовился к прыжку. Единственным спасением было погрузиться в воду.

Я достал нож, и как только Акио приземлился, попытался ударить его. Он с легкостью увернулся, проявив свою обычную ловкость. Я просчитал каждое движение и успел ударить Акио веслом по голове. Он упал без сознания, а я восстанавливал равновесие на раскачавшейся лодке, чтобы не свалиться за борт. Пришлось бросить весло и вцепиться в деревянную корму. Не хотелось окунаться в ледяную воду, по крайней мере без всякого шанса прихватить с собой Акио. Когда я перебрался на другой конец лодки, Акио пришел в себя. Он взмыл в воздух и приземлился прямо на меня. Мы упали, и он схватил меня за горло.

Невидимый, но беспомощный, я был пригвожден его телом, как карп на дощечке у повара. У меня потемнело в глазах, и Акио слегка разжал пальцы.

– Предатель, – сказал он. – Кенжи предупреждал, что рано или поздно ты решишь вернуться к Отори. Я рад, что так вышло, потому что желал твоей смерти с момента нашей встречи. Теперь ты заплатишь за свою дерзость по отношению к Кикуте, за мою раненую руку. И за Юки.

– Убей меня, – ответил я, – как твоя семья убила моего отца. Тебя всю жизнь будуг преследовать духи наших предков. Ты будешь проклят до конца своих дней. Вы готовы резать братьев своих.

Лодка плыла, подгоняемая течением. Если бы в то мгновение Акио задушил меня или заколол ножом, мне не пришлось бы вспоминать эту историю. Но он не смог удержаться от последней издевательской реплики:

– Твой отпрыск будет принадлежать мне. Я выращу из него настоящего Кикуту. – Акио встряхнул меня изо всех сил. – Покажи лицо, – зарычал он. – Я хочу разглядеть твои глаза. Я заставлю ребенка презирать даже память о тебе. Хочу видеть, как ты умираешь.

Лодка попала на лунную дорожку. Ослепленный отраженным светом, я снова стал видимым и уставился прямо в глаза Акио. В них было именно то, что я ожидал: зависть и ненависть, которые мешали здраво мыслить и делали слабым.

Акио понял, что происходит, и попытался отвести взгляд, однако удар веслом не прошел бесследно: прежней быстроты реакции у него не было. Слишком поздно – он уже терял сознание от всепоглощающего кикутского сна. Акио тяжело опустился на бок, веки безумно дрожали в борьбе со сном. Лодка накренилась и закачалась, а Акио головой вперед соскользнул в реку.

Лодка поплыла быстрей, подгоняемая течением начавшегося прилива. В лунной дорожке я увидел, как мягко покачивается на плаву тело Акио. Я не собирался возвращаться, чтобы добить его. Надеялся, что он захлебнется или замерзнет до смерти, пусть судьба решает. Я взялся за весло и направился к дальнему берегу.

Добравшись до земли, я почувствовал настоящий холод. Кричали первые петухи, луна опустилась низко к горизонту. Трава на берегу хрустела от инея, камни и ветки сияли снежной белизной. Я спугнул спящую цаплю. Может быть, это та самая цапля, что прилетала за рыбой в сад Шигеру. Она вспорхнула с верхних ветвей ивы со знакомым слуху шлепком крыльев.

Силы были на исходе, но я слишком перенервничал и не думал о сне. Во всяком случае, надо было двигаться и попробовать согреться. Быстрым шагом я пошел по узкой горной тропе, ведущей на юго-восток. Луна светила ярко, и я знал дорогу. К рассвету я пересек первый перевал и спустился к деревушке.

В селении царила тишина, лишь одинокая старуха раздувала угли в очаге. Она разогрела мне суп за монету. Я пожаловался на престарелого хозяина, который послал меня, несмотря на непогоду, через горы в далекий храм. Он сам вряд ли переживет зиму, а я там застряну надолго.

Она хихикнула:

– Тогда тебе придется стать монахом!

– Только не мне. Я люблю женщин.

Мои слова позабавили старуху, и она добавила к завтраку маринованные сливы. Увидев пригоршню монет, она предложила мне ночлег и еду. После горячей пищи я почувствовал приближение демона сна. Хотелось немедленно лечь, однако я очень боялся, что меня узнают, и уже пожалел об излишней разговорчивости. Я оставил Акио в реке, но волны часто выбрасывают свои жертвы на берег, как живых, так и мертвых. Я опасался преследования. Гордиться побегом из Племени не стоило. Ведь я поклялся когда-то подчиняться им, и в тусклом утреннем свете начинал осознавать, как сложится теперь моя жизнь. Я принял решение вернуться к Отори, но вместе с этим обрекал себя на постоянный страх смерти. Племя соберет все силы, чтобы наказать изменника за ослушание. Проскользнуть сквозь паутину шпионов будет сложно, нужно передвигаться проворнее любого гонца и добраться до Тераямы до снегов.

Под свинцовым небом к вечеру второго дня пути я дошел до Цувано. Нахлынули воспоминания о первом знакомстве с Каэдэ, о наших занятиях, о тех днях, когда я в нее влюбился. А вдруг имя Каэдэ уже вывели на надгробной плите? Неужели мне придется до конца жизни каждый год зажигать свечи в день поминовения мертвых? Воссоединимся ли мы в другом мире, или нам не суждено встретиться ни здесь, ни на небесах? Меня терзали горе и стыд. Каэдэ чувствовала себя со мной в безопасности, а я бросил ее. Если судьба проявит благосклонность и вернет Каэдэ, я никогда больше ее не оставлю.

Я глубоко сожалел о своем решении уйти с Племенем и не раз перебирал в голове причины столь рискованного выбора. С одной стороны, я заключил договор и посвятил Племени свою жизнь. С другой – винил себя за тщеславие. Я хотел постичь и развить ту часть своей натуры, которая досталась мне от отца, от семьи Кикута, от Племени: темное наследие, дарующее таланты – предмет моей гордости. Я охотно поддался на уговоры, мне не хватило мудрости различить в них лесть, притворство и жестокость, мною попросту манипулировали. Интересно, есть ли у меня шансы спастись от преследования?

От мыслей голова шла кругом. Я шел будто в тумане. Посреди дня я немного поспал в канаве у дороги и проснулся от холода. Сохранить тепло поможет только движение. Я обогнул город и, спускаясь по горе, увидел за рекой дорогу. Течение казалось не очень сильным из-за половодья, вызванного грозами, которые некогда задержали нас в Цувано. Берега выправили, деревянный мост так и остался разрушенным. Я заплатил лодочнику за переправу на другой берег. Так поздно уже никто не путешествовал, я оказался его последним клиентом. Лодочник с любопытством разглядывал меня. Вряд ли он из Племени, но мне было неловко в его присутствии. Я покинул лодку на противоположном берегу и быстро зашагал прочь. Когда я обернулся на повороте дороги, лодочник все еще смотрел вслед. Я кивнул на прощанье – он не ответил.

Стало невыносимо холодно, тело пронизывал влажный ледяной ветер. Я пожалел о том, что не позаботился о ночлеге. Если попаду в буран до следующего селения, то вряд ли выживу. До Ямагаты несколько дней пути. На границе феодов стоят посты, но, несмотря на письмо Ихиро и внешность слуги, мне не хотелось проводить там ночь – слишком много любопытных людей, слишком много стражников. Оставалось только продолжать путь.

Наступила ночь. Даже с моими тренированными глазами было трудно различать дорогу. Дважды я сбился с пути, пришлось возвращаться по своему следу. Один раз я провалился в какую-то канаву с водой, промочил ноги до колен. Завывал ветер, из леса доносились странные звуки, и на ум приходили легенды о чудовищах и оборотнях, появилось такое ощущение, что за мной шагают мертвецы.

К тому времени как на востоке начало розоветь небо, я промерз до костей, меня всего трясло. Я обрадовался рассвету, но он не спас меня от мороза. Зато утро напомнило, насколько я одинок. Впервые закралась мысль, что если на границе феодов встретятся люди Араи, то придется сдаваться. Они отведут меня к Араи, но перед этим наверняка накормят и дадут напиться горячего. Меня посадят у огня и заварят обжигающий чай. Я уже ощущал лицом тепло пара, руками – чашку. Погрузившись в фантазии, я не заметил, как сзади появился человек.

Чье-то присутствие за спиной просто поразило меня, и я резко обернулся. Как мог я не услышать звук шагов по дороге, дыхание? Я опасался окончательной потери слуха. Казалось, путник свалился с неба или пришел по воздуху, как привидение. Тут я понял, что передо мной действительно покойник, если разум мой не помутился от истощения. Это был неприкасаемый, Е-Ан, которого замучили до смерти люди Араи в Ямагате.

От изумления я чуть не упал в обморок. Кровь отлила от головы, и я покачнулся. Е-Ан удержал меня от падения вполне реальными руками, сильными и грубыми, с запахом дубленой кожи. Земля и небо закружились, темные пятна поплыли перед глазами. Е-Ан опустил меня на землю, бережно поддерживая голову. В ушах стоял оглушительный рев. Я сидел, сгорбившись, а он удерживал меня, пока не стих шум и не прояснилось в глазах. Я посмотрел под ноги. Трава покрылась инеем, мелкие осколки грязного льда лежали между камнями. В кедрах завывал ветер. Помимо него, единственным звуком был стук моих зубов.

Е-Ан заговорил. Узнать его голос не составило труда.

– Простите меня, господин. Я напугал вас. Я не хотел вас встревожить.

– Мне сказали, что ты умер. Передо мной живой человек или дух?

– Ну, возможно, я и умер на некоторое время, – прошептал он. – Так решили люди Араи и выкинули мое тело у болота. Но Тайный Бог имел на меня иные виды и послал обратно в этот мир. Моя работа здесь не завершена.

Я осторожно приподнял голову и посмотрел на Е-Ана. У него появился свежий шрам, недавно заживший, от носа до уха, несколько зубов отсутствовали. Я взял его руку, подтянул к себе и увидел изуродованные пальцы без ногтей.

– Я должен просить у тебя прощения, – сказал я, борясь с приступом тошноты.

– На все, что случается с нами, воля Бога, – ответил он.

Я усомнился, что Господь может уготовить человеку истязания, однако промолчал.

– Как ты нашел меня?

– Ко мне пришел лодочник и сказал, что переправлял юношу, похожего на вас. Я ждал добрых вестей. Я знал, что вы вернетесь. – Он поднял котомку с обочины дороги и принялся развязывать ее. – В конце концов пророчество должно сбыться.

– Что за пророчество?

Я вспомнил, как жена Кенжи назвала его умалишенным.

Е-Ан промолчал. Он достал два пирога из проса, помолился и протянул один мне.

– Ты всегда меня кормишь, – сказал я. – Боюсь, я не смогу есть.

– Тогда выпейте.

Е-Ан протянул грубую флягу из бамбука. Я сомневался, что спиртное пойдет на пользу, но нужно было хотя бы согреться. Когда напиток достиг желудка, снова нахлынула ревущая темнота. Подступила тошнота, и я еще долго сотрясался в неистовых приступах.

Е-Ан цокнул языком, словно лошади или быку. Он обладал терпением человека, привыкшего иметь дело с животными, хотя кожевник сталкивается с ними перед самой их смертью и снимает с них шкуру. Когда я пришел в себя, то сказал, что пора продолжать путь.

– Куда вы направляетесь? – спросил он.

– В Тераяму. Я там перезимую.

– Что ж, – произнес он и, как обычно, замолчал. Е-Ан молился, прислушивался к внутренним голосам, о чем-то раздумывал. – Хорошо, – наконец сказал он. – Мы пойдем через горы. Если идти по дороге, вас остановят на границе, к тому же этот путь займет много времени, до Ямагаты не добраться до снегов.

– Через горы?

Я посмотрел на остроконечные вершины, простиравшиеся на северо-востоке. Дорога из Цувано в Ямагату проходила у подножия гор, а Тераяма лежала прямо за ними. Над горной цепью висели низкие серые облака с тусклым влажным сиянием, которое предвещает снега.

– Впереди крутой подъем, – сказал Е-Ан. – Надо немного отдохнуть и набраться сил, чтобы совершить восхождение.

– У меня нет времени, я должен попасть в храм до снегов.

Я попробовал подняться на ноги.

Е-Ан посмотрел на небо и втянул воздух.

– Сегодня слишком холодно для снега, но метель может начаться завтра. Мы попросим Тайного Бога задержать снегопад.

Он встал и помог мне подняться.

– Идти можете? Отсюда недалеко до моего дома. Отдохнете у меня, а затем я отведу вас к человеку, который покажет путь через горы.

Я еле стоял, казалось, мое тело потеряло вес, будто я раздвоился и очутился в двойнике. Я был благодарен Племени: они научили меня находить те запасы сил, о которых большинство людей не подозревает. Постепенно я восстановил дыхание, и ко мне вернулось немного энергии и стойкости. Е-Ан, конечно же, решил, что подействовали молитвы. Он внимательно посмотрел на меня глубоко запавшими глазами, слегка улыбнулся и зашагал по дороге.

Я на секунду задумался, мне так не хотелось возвращаться назад, удлиняя себе путь, который дался с таким трудом, да еще в компании с кожевником. Одно дело разговаривать с ним ночью, наедине, совсем другое – идти рядом, показываться в его обществе. Я напомнил себе, что я пока не господин Отори и уже не член Племени, что Е-Ан предложил мне помощь и укрытие, и все равно по коже шли мурашки оттого, что я следую за неприкасаемым.

После часа пути мы свернули с дороги на тропу, которая проходила вдоль берега узкой реки через убогие деревушки. Дети подбегали клянчить съестное, но, завидев неприкасаемого, спешили обратно.

Во второй деревне ребятам постарше хватило наглости даже бросаться камнями. Мне едва не попали в спину, но я услышал приближение камня и вовремя увернулся. Я собирался проучить сорванцов, однако Е-Ан остановил меня.

Еще издали я почувствовал резкий запах дубленой кожи. Река расширилась и впала в основное русло. У слияния стояли деревянные каркасы, на которых растягивали шкуры. Влага защищала от мороза, но когда он усилится, шкуры уберут на хранение до весны. Мужчины уже работали, все они – неприкасаемые, конечно же, все полуголые, несмотря на холод, и худые, как скелеты, с покорным взглядом забитой собаки. Над рекой висел туман, смешавшийся с дымом костров. Через реку перекинулся подвесной мост из камыша и бамбука, переплетенного веревками. Я вспомнил, как Е-Ан просил меня приходить к мосту неприкасаемых, если понадобится помощь. Теперь меня привела сюда судьба, а он, естественно, решил, что это Тайный Бог.

Там, где заканчивались каркасы, расположились деревянные лачуги. Домишки выглядели такими непрочными, что, казалось, их могло сдуть одним порывом ветра. Я следовал за Е-Аном в ближайшую хижину, люди не отрывались от работы, но я ощущал на себе внимательные взгляды. Каждый смотрел на меня с напряженной мольбой, словно я что-то для них значил, словно я мог им как-то помочь.

Преодолевая брезгливость, я ступил внутрь. К счастью, снимать обувь не пришлось, пол был земляной. В очаге горел тусклый огонь. В воздухе повисло столько дыма, что у меня защипало глаза. В углу кто-то лежал, свернувшись калачиком под кипой шкур.

Я подумал, что это жена Е-Ана, но там оказался мужчина, тот самый, что перевозил меня через реку. Он подполз на коленях и поклонился, упав головой в грязь у моих ног.

– Он шел почти всю ночь, чтобы сообщить мне, что видел вас, – извиняясь, объяснил Е-Ан. – Ему надо отдохнуть перед возвращением.

Я понимал, какая это жертва: не просто одинокая прогулка в кромешной тьме, но и опасность попасться грабителям или патрулю, к тому же, потеря выручки за день.

– Почему он решился на такие трудности?

Лодочник поднялся, искоса посмотрел на меня.

Он ничего не ответил, но во взоре промелькнуло то же самое выражение, что у кожевников – отрешенность и голод. Много месяцев назад я уже видел такой взгляд на лицах встречных, когда мы возвращались из Тераямы в Ямагату. Тогда народ смотрел так на Шигеру. Они ждали некого обещания – справедливости, сострадания, – а теперь эти люди просили того же от меня. Какие бы небылицы Е-Ан ни сочинял обо мне, легенды порождали надежду.

Трудно было не откликнуться. Я вспомнил селян, земледельцев, спрятанные от хозяев поля. С ними обращались как с собаками, били и морили голодом, а я видел в них людей с разумом и сердцем не хуже, чем у любого воина или торговца. Я вырос среди таких людей, меня учили, что для Тайного Бога все равны. Неважно, кем я стал, неважно, какие знания получил от Отори и Племени, я не мог забыть о вере, хотя искренне желал этого.

– Теперь это ваш человек, – сказал Е-Ан. – Как и я, как все мы. Только попросите, и мы сделаем все.

Он улыбнулся, в тусклом свете сверкнули обломки выбитых зубов. Кожевник заварил чай и протянул мне деревянную чашечку. Поднимавшийся пар окутал мое лицо. Чай был заварен из веток, какие мы использовали в Мино.

– Что с вас спросишь? Мне сейчас нужна армия!

Я отпил чая и почувствовал, как по телу распространяется тепло.

– Да, армия, – согласился Е-Ан. – Вам предстоит много сражаться. Так гласит пророчество.

– Чем же вы мне поможете? Вам же запрещено убивать.

– Пусть убивают воины, – ответил Е-Ан. – Существует много не менее важных занятий, недоступных воину. Он сочтет ниже своего достоинства строить, резать скот, хоронить. Вы поймете это, когда мы вам понадобимся.

Чай успокоил измученный желудок. Е-Ан достал два шарика проса, но у меня Fie было аппетита, и я решил отдать свою долю лодочнику. Е-Ан возражать не стал, он просто убрал порцию подальше. Я заметил, как лодочник проследил глазами за шариком, и дал ему несколько монет. Он не хотел брать, но я силой вложил деньги в руку.

Е-Ан пробормотал благословение на дорогу и отодвинул шкуры, чтобы я мог занять место лодочника. Чай согревал тело. Шкуры отвратительно пахли, зато спасали от холода и приглушали звуки. Я подумал, что любой умирающий от голода кожевник выдаст меня за тарелку супа, но выбора не было, оставалось только довериться Е-Ану. Я уступил темноте и погрузился в сон.

Е-Ан разбудил меня через несколько часов. Уже давно минул полдень. Он предложил чаю, который ничем не отличался от пустого кипятка, и извинился, что не может накормить меня.

– Пора отправляться в путь, – сказал он, – если мы хотим добраться до угольщиков засветло.

– До угольщиков? – переспросил я.

Обычно я просыпаюсь мгновенно, но в тот день меня неудержимо тянуло ко сну.

– Они все еще в горах. Угольщики знают лесные тропы и помогут незаметно перейти границу. Они уйдут оттуда с первым снегом. – Е-Ан задумался на минуту и добавил: – Нам надо переговорить кое с кем по дороге.

– С кем именно?

– Это не займет много времени. – Он улыбнулся.

Мы вышли, я опустился на колени у реки и ополоснул лицо ледяной водой. Е-Ан оказался прав, температура упала, воздух стал суше. Снег вряд ли пойдет.

Пока я отряхивал с рук воду, он что-то сказал мужчинам. Взгляды устремились в мою сторону. Когда мы уходили, они прервали работу и встали на колени, опустив головы.

– Они знают, кто я? – тихо спросил я Е-Ана и снова испугался, что меня выдадут люди, которые живут впроголодь.

– Они знают, что вы Отори Такео, – ответил он. – Ангел из Ямагаты, который установит справедливость и мир. Так гласит пророчество.

– Что за пророчество? – еще раз спросил я.

– Скоро сами услышите, – ответил он.

Меня переполняли дурные предчувствия. Что я делаю? Как решаюсь доверить свою жизнь умалишенному? Я чувствовал, как каждая минута промедления сокращает мои шансы добраться до Тераямы до снегов и увеличивает опасность попасть в руки Племени. Лишь Е-Ан может помочь мне перебраться через горы. Я был вынужден следовать за ним.

Мы пересекли речушку через рыбную запруду. Навстречу изредка попадались люди: пара рыбаков и девушки, которые несли еду земледельцам, жгущим рисовые стебли на полях и разбрасывающим навоз. Девушки поднимались вдоль берега, не пересекая нам путь, а один из рыбаков плюнул в нашу сторону. Другой выругался на Е-Ана за то, что тот отравил воду. Я шел с опущенной головой, отвернув лицо, но на меня и так никто не обращал внимания. Рыбаки старались не смотреть на нас, словно один взгляд способен осквернить и принести неудачу.

Е-Ан, по всей видимости, не замечал враждебности, уйдя в себя, словно закутался в темный плащ. Однако когда мы отошли, он сказал:

– Нам не разрешают пользоваться деревянным мостом для перевозки шкур. Поэтому кожевникам пришлось построить собственный. Теперь деревенский мост разрушен, а они не хотят ходить по нашему. – Он покачал головой и прошептал: – Если бы только они познали Тайного Бога.

Мы долго шли по берегу реки, а затем повернули на северо-восток и начали подъем. Клены и березы с голыми ветвями сменились соснами и кедрами. В чаще леса стало совсем темно, тропы поднимались все круче, и вот мы уже карабкались по камням и валунам, передвигаясь на четвереньках по почти вертикальному склону. Сон освежил меня, и я почувствовал прилив сил. Е-Ан взбирался без устали, почти не сбиваясь с дыхания. Я попытался прикинуть его возраст. Нидцета и страдания истощили кожевника, поэтому он выглядел стариком, однако не исключено, что ему не исполнилось и тридцати лет. В нем было нечто неземное, словно он и впрямь вернулся с того света.

В конце концов мы добрались до гребня и очутились на небольшой равнине. Посредине лежал огромный камень, упавший с верхней скалы. Где-то внизу сверкала река, почти такая же далекая, как Цувано. По долине стлался дым с туманом. Облака опустились низко, спрятав горный хребет с противоположной стороны. Подъем разогрел меня, заставил даже пропотеть, и когда мы остановились, изо рта шел пар. Несколько поздних ягод краснели на голых кустах, остальная растительность сливалась с землей. Даже вечнозеленые деревья превратились в черные. Где-то капала вода, на утесе каркали две вороны. Когда они замолчали, я услышал чье-то дыхание.

Звук, размеренный и медленный, доносился прямо от камня. Я замедлил собственное дыхание, коснулся руки Е-Ана и кивнул в сторону валуна.

Он улыбнулся и тихо произнес:

– Все в порядке. Нас ждут.

Вороны снова закаркали, громко, зловеще. Я задрожал от холода, вернулись страхи предыдущей ночи. Убраться бы подальше от странного места. Мне не хотелось ни с кем разговаривать, кто бы ни прятался за камнем. Ровное нечеловеческое дыхание внушало ужас.

– Идем, – сказал Е-Ан, и я побрел за ним мимо камня, стараясь не смотреть вниз.

За валуном скрывалась пещера. С тесных сводов капала вода. За долгие века известковые отложения образовали пики и колонны, а вода выточила в каменистой породе канал, который вел к глубокому озерцу с ровным белым известняковым берегом. Сама вода казалась абсолютно черной.

Покатые своды пещеры повторяли форму горы. Внутри, на сухом месте, виднелся силуэт сидящего человека. Неподвижную фигуру легко было принять за бело-серую известняковую статую, если бы не отчетливо слышное дыхание. Невозможно было определить, мужчина это или женщина. Мне пришло в голову, что я вижу древнего человека, отшельника, монаха или монахиню, существо, утратившее половую принадлежность и приблизившееся к миру иному так близко, что практически превратилось в тень. Волосы спадали белой шалью, лицо и руки были серыми, как старая бумага.

Человек сидел на полу пещеры и медитировал. Перед ним находилось нечто вроде каменного алтаря с поблекшими цветами – осенними лилиями – и жертвоприношениями: два померанца со сморщенной кожурой, небольшой кусок ткани и несколько мелких монет. Ничем не примечательное место поклонения божеству горы, за исключением высеченного на камне знака Потаенных, того самого, что госпожа Маруяма вывела пальцем на моей ладони в Шигаве.

Е-Ан развязал котомку и достал последний пирог из проса. Опустился на колени и осторожно положил подношение на алтарь, затем поклонился до земли. Человек поднял веки и посмотрел на нас, посмотрел, но не увидел. Глаза разъела слепота. На лице появилось выражение, вынудившее меня пасть на колени, – выражение глубочайшей нежности и сострадания, одухотворенное неземным знанием. Я не сомневался, что передо мной священное создание.

– Томасу, – произнесло таинственное существо, и я понял, что слышу женский голос.

Меня так давно никто не называл по имени, которое дала мне мама, что волосы встали дыбом, и я задрожал, уже не от холода.

– Сядь, – велела она. – Мне многое нужно тебе поведать. Ты Томасу из Мино, но ты также и Отори, и Кикута. В тебе перемешаны три крови. Ты рожден среди Потаенных, но жизнь твоя вышла на поверхность и более тебе не принадлежит. Земля выполнит повеление Небес.

Она замолчала. Шло время. Я продрог до костей и уже стал сомневаться, что дождусь продолжения. Сначала я поразился, откуда она обо мне все знает, но потом решил, что проговорился Е-Ан. Если это и есть пророчество, то оно слишком туманно и ничего не объясняет. Меня пугала перспектива замерзнуть до смерти, но от бегства удерживала на месте сила слепых глаз женщины.

Я слышал наше дыхание, звуки горы, грубое карканье ворон, шелест кедров на северо-восточном ветру, журчанье и капанье воды, стоны самой горы от низкой температуры и падающих камней.

– Твои земли будут простираться от моря до моря, – наконец произнесла она. – Но мир дается ценой кровопролитий. Пять битв принесут тебе мир, четыре победы и одно поражение. Многие падут в боях, но ты останешься невредим, если только смерть не придет от руки собственного сына.

Последовала еще одна длительная пауза. С каждой секундой все больше смеркалось, воздух холодел. Взгляд мой блуждал по пещере. Рядом с женщиной стояло молитвенное колесо на деревянной подставке с резными листьями лотоса по бокам. Обстановка немного смутила меня. Я знал, что во многие горные святилища не пускают женщин, и нигде не найдешь такого набора символов, словно Тайный Бог, Просветленный и духи гор обитали здесь все вместе.

Женщина продолжила, будто прочла мои мысли. В голосе звучало нечто вроде смеха, смешанного с удивлением:

– Все едино. Сохрани это в своем сердце. Все едино.

Она коснулась молитвенного колеса, и оно завертелось. Вращение словно прокралось в мои вены, в кровь. Женщина начала тихо напевать слова, которые я раньше никогда не слышал и не понимал. Слова струились над нами, разносились в воздухе, исчезая на ветру. Но вот они прозвучали снова прощальным благословением Потаенных. Женщина протянула нам чаши и велела отпить из озерца.

На поверхности воды уже появилась тонкая корочка льда, зубы свело от холода. Е-Ан, не теряя времени, вывел меня наружу и встревоженно посмотрел на север. Я в последний раз взглянул на женщину из пещеры. Она сидела недвижно и казалась издалека частью скалы. Мне не верилось, что она останется там одна на ночь.

– Как она там живет? – спросил я Е-Ана. – Так же можно умереть от холода.

– Силы поддерживает Бог, – нахмурился он в ответ. – Не так уж важно, мертва она или жива.

– Значит, она как ты?

– Она святая. Когда-то я принимал ее за ангела, но она человек, преображенный силой Бога.

Е-Ану не хотелось разговаривать. Он уловил мое нетерпение. Мы спустились быстрым шагом до небольшого каменного ската, на который пришлось карабкаться. По другую сторону шла узкая тропинка, вытоптанная людьми, которые в одиночку ходили в темный лес. Тропинка поднималась вверх.

Опавшие листья и иголки приглушали шаги. Под покровом деревьев казалось, что уже наступила ночь. Е-Ан двигался быстро. Я немного согрелся, но ноги и ступни начали каменеть, словно я превращался в известняк от выпитой в пещере воды. Сердце тоже застыло от непостижимых слов женщины о моем будущем. Я никогда не принимал участия в войнах: неужели мне действительно предстоит пять битв? Если кровопролитие – цена мира, то в пяти сражениях прольется слишком много крови. Невыносимой печалью наполняла мысль о том, что мой сын, еще не рожденный, должен убить меня.

Я догнал Е-Ана и схватил его за руку:

– Что все это значит?

– То, что ты слышал, – ответил он, замедлив шаг, чтобы восстановить дыхание.

– Она раньше говорила тебе то же самое?

– То же самое.

– Когда?

– После того как я умер и снова вернулся к жизни. Я хотел уйти в горы и вести жизнь отшельника. Надеялся стать ее слугой или учеником. Но она сказала, что моя работа среди людей еще не закончена, и поведала о вас.

– Ты рассказал о том, кто я, о моей жизни и обо всем остальном?

– Нет, – терпеливо ответил он. – Не было необходимости говорить то, что она уже знала. Святая приказала служить вам, потому что только вы способны принести мир.

– Мир? – переспросил я.

Именно это и есть желание Небес? Я не совсем понимал, что такое мир. Сама идея мира напоминала одну из выдумок Потаенных, она из сказки об империи, которую мама нашептывала мне на ночь. Неужели возможно прекратить войну между кланами? Целый класс воинов призван сражаться: их тренируют, воспитывают, они живут ради борьбы. Так уж повелось – кланы хранят традиции, завоевывают земли, заключают и расторгают союзы…

– Мир посредством войны?

– Разве есть другой путь? – спросил Е-Ан. – Предстоят битвы. Четыре победы а одно поражение.

– Именно к этому мы сейчас готовимся. Видели глаза людей на кожевне? Вы для них герой со времен подвига в замке Ямагата, когда был положен конец мучениям истерзанных Потаенных. Затем ваша поддержка господина Шигеру в Инуяме… Даже без пророчества люди готовы сражаться на вашей стороне. Теперь они знают, что с вами Бог.

– В святом месте находится молитвенное колесо, – сказал я. – И в то же время она благословила по обряду, которого придерживается твой народ.

– Наш народ, – поправил он. Я покачал головой:

– Я более не следую учению Потаенных. Я не раз убивал. Ты правда веришь, что ее устами говорит Господь?

Потаенные верят, что Тайный Бог – единственное настоящее божество, а духи, которым поклоняются другие, – обман.

– Я не знаю, почему Бог велит мне слушать ее, – признал он. – Но такова его воля, и мне остается только подчиняться.

Он умалишенный, подумал я, пытки и страх свели его с ума.

– Она сказала: «Все едино». Но ты ведь в это не веришь?

– Я верю учению Потаенных, – прошептал Е-Ан. – Истина знакома мне с детства. Однако мне кажется, что существует место, где не важны учения или слова, где любое суждение может оказаться справедливым. Там все верования истекают из одного источника. Мой брат священник счел бы это ересью. Я пока не был в том месте, но думаю, святая пришла оттуда.

Я молчал, размышляя о том, что он сказал. Я ощущал в себе три элемента, составляющих мою природу. Они свернулись в душе подобно трем змеям, каждая из которых ядовита и несет смерть, если ей позволят жалить. Я не смогу выбрать одну и отвергнуть две другие. Единственный выход – пойти дальше, переступить разделяющие границы и найти способ соединить их.

– И вы тоже, – добавил Е-Ан, читая мои мысли.

– Хотелось бы верить, – признался я. – Однако если для тебя это место глубочайшей духовности, то я смотрю на вещи реально. Мне просто кажется, что в словах прорицательницы есть смысл.

– Значит, вы тот, кто принесет мир.

Не хотелось соглашаться с пророчеством. Совсем не этого я ожидал от своей жизни. Но предсказание проникло в саму мою сущность, и я не мог от него избавиться.

– Кожевники, твои люди, они ведь не станут сражаться?

– Некоторые из них готовы воевать, – ответил Е-Ан.

– Они знают как?

– Людей можно научить. И они многое умеют: строить, перевозить, вести по тайным тропам.

– Таким, как эта?

– Да, дорогу протоптали угольщики. Они заваливают входы камнями и прокладывают пути через горы.

Крестьяне, неприкасаемые, угольщики – никто из них не должен носить оружия и принимать участие в войнах между кланами. Интересно, много ли найдется таких земледельцев, как убитый мной в Мацуэ или как Е-Ан? Сколько мужества и ума пропадает даром. Если бы я смог их вооружить и обучить, хватило бы на целую армию. Но станут ли настоящие воины сражаться с ними бок о бок? Или сочтут меня неприкасаемым?

Я надолго погрузился в мысли, как вдруг почувствовал запах гари, а вскоре услышал отдаленные голоса и знакомые мне звуки: удары топора, треск огня. Е-Ан заметил, как я навострил уши.

– Вы уже слышите угольщиков?

Я кивнул, подсчитывая количество людей. Судя по голосам, четверо и еще один молчаливый, но с особенной походкой, собак нет, что странно.

– Ты же знаешь, я наполовину Кикута, из Племени, и кое-чему научился.

Е-Ан невольно вздрогнул. Для Потаенных эти таланты равносильны колдовству. Мой отец отрекся от всех своих способностей, когда обратился в веру Потаенных: он умер потому, что дал клятву никогда не убивать.

– Я знаю, – сказал Е-Ан.

– Мне необходимы некоторые необычные навыки, чтобы выполнить предначертанное.

– Племя – дети дьявола, – пробормотал он и тотчас добавил: – Но ваш случай иной, мой господин.

Я вдруг понял, на какой риск он идет. Возмездие может последовать не только от людей, но и от сверхъестественных сил. Кровь Племени делала меня опасным в его сознании, как колдуна или духа реки. Меня снова поразила сила убеждений кожевника и степень его доверия.

Запах гари усилился. На одежду и кожу садились крупинки золы, зловеще напоминая о снеге. Земля под ногами стала серой. Тропа вывела на просеку между деревьями, на которой стояло несколько угольных печей, обложенных сырой землей и дерном. Горела только одна из них, в щелях сверкало красное пламя. Трое мужчин разбирали холодные печи и сгребали уголь. Четвертый сидел у костра, над которым висел кипящий чайник. Значит, их четверо, хотя я все же чувствовал присутствие пятого. Вдруг сзади послышались громкие шаги, и кто-то втянул воздух, как перед нападением. Я оттолкнул Е-Ана в сторону и прыжком развернулся, чтобы предстать лицом перед опасностью.

Это был огромный человек, такого гиганта ранее мне видеть не доводилось. Он уже простер руки, чтобы схватить нас. Одна из кистей великана была отрублена. Я не стал калечить его сильнее. Оставив перед противником двойника, я скользнул ему за спину и позвал оттуда, выставив нож и угрожая перерезать горло. Е-Ан закричал:

– Это я, тупица, Е-Ан! Не узнал меня?

Мужчина у огня громко рассмеялся, сбежались все угольщики.

– Пощадите, господин, – заголосили они. – Он не причинит вреда. Вы просто напугали его.

Гигант опустил руки и стоял с виноватым видом.

– Он немой, – сказал Е-Ан. – Даже с одной рукой он силен, как два быка, усердный работник.

Угольщики искренне перепугались, что я накажу их верного помощника. Они бросились в ноги, моля о пощаде. Я велел им подняться и усмирить своего гиганта.

– Я чуть его не убил!

Угольщики поднялись, поприветствовали меня, похлопали Е-Ана по плечу, снова поклонились и пригласили к костру. Один из них налил чай из чайника. Понятия не имею, из чего они его варят. В жизни я не пробовал ничего подобного, но питье было, по крайней мере, горячим. Е-Ан отвел угольщиков в сторону и быстро заговорил шепотом. Впрочем, я расслышал каждое слово.

Е-Ан рассказал им, кто я, что вызвало удивленные восклицания и повторные поклоны. Он добавил, что мне нужно попасть в Тераяму как можно раньше. Угольщики принялись спорить о том, какой путь самый безопасный и отправляться ли сразу же или подождать до утра. Затем они вернулись, сели вокруг костра и уставились на меня сверкающими глазами, отсветы пламени освещали их почерневшие лица. Покрытые сажей и пеплом, практически голые, они не замечали холода, говорили все вместе, думали вместе и чувствовали одно и то же. Я представил, как они живут здесь, в лесу, следуя своим законам, словно дикари, почти как животные.

– Им никогда не приходилось разговаривать с господином, – сказал Е-Ан. – Они приняли вас за героя Есицунэ, вернувшегося с континента. Я ответил, что вы странствуете по горам, как Есицунэ, и тоже скрываетесь, но вам еще предстоит стать великим героем, ведь Есицунэ постигла неудача, а вам успех предначертан свыше.

– Господин позволит рубить деревья, где нам захочется? – спросил пожилой мужчина. Они обращались не напрямую ко мне, а к Е-Ану. – Хозяева запретили заходить на многие участки леса. Если свалить там дерево… – Он провел пальцем у шеи, показывая, что ему отрежут голову.

– За дерево – голова, за ветку – рука, – сказал другой, потянулся к гиганту и поднял его покалеченную руку. Изуродованная конечность затянулась морщинистым синевато-багровым шрамом, от прижженной раны вверх тянулись серые следы. – Это сделали люди клана Тогана пару лет назад. Он ничего не понимал, а руку все равно отрубили.

Гигант с изумленным и скорбным лицом протянул ко мне обрубок.

Я знал, что у клана Отори тоже есть закон, запрещающий беспорядочную валку деревьев, но не думал, что преступников ждут столь суровые наказания. Как можно делать нарушителя калекой? Неужели человеческая жизнь стоит меньше, чем дерево?

– Господин Отори заявит свои права на все эти земли, – сказал Е-Ан. – Он будет править на территории от моря до моря и восстановит справедливость.

Угольщики снова поклонились, дали клятву служить верой и правдой, а я пообещал сделать для них все, что смогу, когда настанет мой день. Затем нас щедро накормили – поймали несколько пташек и зайца. Мне так редко доводилось есть мясо, что я забыл его вкус, если не считать куриного рагу из рациона борцов. Однако то блюдо казалось нежным по сравнению с зайчатиной. Зверек попался в капкан неделю назад, его хранили для последней ночи в горах, прятали от любопытных глаз людей Тогана, которые могли нагрянуть в лагерь. У мяса был привкус земли и крови.

Во время трапезы угольщики обсуждали планы на следующий день. Опытному проводнику поручили показать мне путь к границе. Сами они не смели ее пересекать, но знали, что дорога ведет вниз по пологому склону до самой Тераямы. Мы отправлялись с первым лучом солнца, по расчетам путь должен был занять не более двенадцати часов, если только не помешает внезапный снегопад.

Ветер сменил направление к северу, в воздухе ощущалась неприятная промозглая сырость. Угольщики собирались разобрать вечером последнюю печь, а утром начать спускаться с гор. Е-Ана упросили остаться на ночь и заменить человека, который вызвался сопровождать меня.

– Они не брезгуют работать вместе с тобой? – спросил я наедине Е-Ана.

Угольщики озадачили меня. Они едят мясо, значит, не следуют учению Просветленного, не молятся перед едой, как Потаенные, и, в отличие от селян, делят пищу с неприкасаемым.

– Они тоже неприкасаемые, – ответил он. – Угольщики жгут не только дерево, но и трупы. Однако они не из Потаенных. Эти люди поклоняются демонам леса, в особенности духу огня. Верят, что божество завтра спустится с вершин и будет оберегать их всю зиму, согревая дома. Весной они снова встретятся в горах. – В голосе Е-Ана звучала нотка неодобрения. – Я пытался рассказать о Тайном Боге, но они говорят, что не могут оставить духов предков, потому что тогда некому будет зажигать печи.

– Может быть, все едино, – сказал я, поддразнивая кожевника, поскольку мясо и тепло бога огня подняли мне настроение.

Е-Ан едва улыбнулся в ответ и оставил тему. На лице его проступила усталость. Костер почти погас, и угольщики пригласили нас в свой шалаш, сооруженный из веток и шкур, которые, как я догадался, они выменяли у кожевников на уголь. Мы заползли внутрь и прижались друг к другу, пытаясь согреться. Голова находилась ближе всего к печи, а вот спина заледенела. Когда я перевернулся, то испугался, что веки примерзнут к глазам.

Я почти не спал, лежал и прислушивался к глубокому дыханию людей вокруг, думая о будущем. Раньше я считал, что подписал себе приговор и меня в любой момент настигнет Племя, а теперь пророчица вернула меня к жизни. Мои способности проявились относительно поздно: у некоторых мальчиков, с которыми я тренировался в Мацуэ, таланты обнаружились уже в восемь-девять лет. Когда мой сын станет достаточно ловок, чтобы сразиться со мной?

Сколько лет будет ему? Возможно, около шестнадцати, мне самому немногим больше. Это грубое вычисление подарило мне горькую надежду.

Иногда я верил в пророчества, иногда – нет, и так всю жизнь.

Завтра я буду в Тераяме. Я получу записи Шигеру о Племени и снова возьму в руки Ято. Весной отправлюсь к Араи. Вооруженный тайной информацией о Племени, я попрошу у него поддержки против дядей Шигеру. Очевидно, первое столкновение произойдет именно с ними. Я отомщу за смерть Шигеру, верну себе наследство и захвачу неприступный замок Хаги.

Е-Ан спал беспокойно, вздрагивая и постанывая. Я догадался, что он постоянно испытывает боль, но когда бодрствует, не показывает виду. К рассвету мороз немного отпустил, и я погрузился в глубокий сон. Разбудил меня мягкий вкрадчивый шорох, наполняющий уши, тот звук, которого я так боялся. Я подполз к выходу. В огне костра кружились снежинки, было слышно, как они шипят, опускаясь на угли. Я растолкал Е-Ана и позвал угольщиков. – Снег идет!

Все повскакивали на ноги, зажгли факелы и бросились сворачивать лагерь. Никому не хотелось надолго застрять в горах. Бесценные угли из последней печи завернули во влажные шкуры с крыши шалаша. Угольщики наскоро помолились над догорающими головешками в костре и положили их в чугунный котелок, чтобы взять с собой.

Мелкие снежинки продолжали медленно падать и сразу таяли, коснувшись земли. Однако на рассвете мы увидели зловещее серое небо, затянутое низкими тучами. Ветер набирал силу. Сомнений не оставалось – с минуты на минуту начнется снежный буран.

Не было времени на завтрак, даже на чай. Угольщики быстро собрались и рвались в путь. Е-Ан упал передо мной на колени, но я поднял его и обнял. Тело кожевника показалось мне костлявым и хрупким, как у старика.

– Встретимся весной, – сказал я. – Я дам о себе знать, постараюсь прислать кого-нибудь к мосту неприкасаемых.

Он кивнул, переполненный чувствами, словно не хотел отпускать меня. Один из угольщиков поднял вязанку и взвалил ее себе на плечи. Остальные уже семенили вниз по склону. Е-Ан неуклюже осенил меня крестным знамением в знак то ли прощания, то ли благословения. Затем повернулся и, покачиваясь от веса ноши, пошел вперед.

Я взглянул ему вслед, невольно повторил про себя знакомые слова Потаенных, которые произносят при расставании.

– Идемте, господин, – тревожно позвал меня проводник, и я последовал за ним вверх по горе.

Мы взбирались около трех часов. Угольщик пару раз останавливался, чтобы пригнуть ветки: отмечал путь назад. Снежинки оставались легкими и сухими, но чем выше мы поднимались, тем толще становился слой – тонкая белая пелена покрыла землю и деревья. Быстрый подъем разогрел меня, зато желудок бурчал от голода. Съеденное предыдущим вечером мясо дало ему напрасную надежду. Трудно было определить час. Небо покрылось мглой, почва отражала сбивающий с толку свет заснеженного пейзажа.

Когда проводник остановился, мы были на полпути к вершине горного хребта. Извилистая тропа вдруг стала полого спускаться вниз. Сквозь снежную пелену я увидел долину, массивные ветви побелевших буков и кедров.

– Дальше мне идти нельзя, – сказал он. – Могу только посоветовать вернуться вместе со мной обратно. Скоро начнется буран. До храма почти день пути, даже при хорошей погоде. Если пойдете дальше, то погибнете в снегу.

– Обратного пути нет, – ответил я. – Пройди со мной еще немного. Я хорошо заплачу.

Убедить напарника не удалось, да и не хотелось. Ему было неловко и одиноко без друзей. Я оставил угольщику половину своих монет, а он в благодарность дал мне заячью кость с большим куском мяса.

Проводник описал дорогу, указав на ориентиры в долине, которые удалось рассмотреть, несмотря на тусклый свет. Он сообщил, что внизу течет река, хотя я и сам знал – услышал плеск воды. Вдоль реки пролегала граница между феодами. Неподалеку находился мост, но в одном месте поток становился достаточно узким, чтобы просто перепрыгнуть. Я получил от угольщика еще множество полезных сведений. Из его слов выходило, что в заводях живут духи, а течение быстрое, поэтому нужно быть осторожным и не упасть в реку. В самое удобное для переправы место часто наведывается патруль, хотя в такой день туда вряд ли кто-нибудь сунется.

Когда я окажусь в чужих владениях, мне надо идти на восток, спускаясь к небольшой часовне. Там дорога раздваивается. Мне направо, по нижней тропе. Нельзя сбиться с пути, иначе я попаду на подъем к горному хребту. Ветер дует с северо-востока, значит, должен бить мне в левое плечо. Проводник дважды коснулся моего плеча, всматриваясь в лицо своими узкими глазами. Похоже, он очень беспокоился, как бы я ничего не перепутал.

– Вы не похожи на господина, – сказал он, смущенно улыбнувшись. – Но, в любом случае, удачи вам.

Я поблагодарил проводника и отправился вниз по склону, обгладывая кость и высасывая содержимое. Влажный и густой снег запорошил голову и стал прилипать к одежде. Угольщик прав: я не похож на господина. Волосы не стриглись с тех пор, как Юки подрезала их на актерский манер, а теперь лохматые пряди нависали над ушами, к тому же я давно не брился. Перепачканная одежда пропахла потом. От господина, конечно, такой аромат не исходит. Я попытался вспомнить, когда последний раз мылся – вместе с борцами, в первую ночь после Мацуэ, в огромной бане. Тогда я подслушал разговор между Акио и Хаймэ.

Интересно, где сейчас Юки, знает ли она о моем побеге? Мне становилось плохо при мысли о ребенке. Зная о пророчестве, я испытывал особую боль оттого, что моего сына будут держать взаперти и привьют ему ненависть ко мне.

Река забурлила громче, заглушив все звуки на заснеженной равнине. Даже вороны замолкли. Поток спускался водопадом чуть выше по течению, затем разливался меж крутых скал, перекатывался через валуны, образуя несколько порогов, и наконец впадал в узкое русло, зажатое плоскими каменными берегами. Древние изогнутые сосны чудом удерживались на скалистых склонах – зимний пейзаж словно ждал, когда придет Сэссю, чтобы запечатлеть его на картине.

Я присел у валуна, где мелкая сосна цеплялась корнями за тонкий слой почвы. Она больше походила на куст, чем на дерево, и едва укрыла меня от снега. Тропу припорошило, и все же было достаточно хорошо видно, куда она ведет и где можно перебраться через реку. Я устремил туда взор, внимательно прислушиваясь.

Журчание воды по камням не было равномерным. Иногда оно прерывалось, наводя на жуткие мысли, что я здесь не один. Воображение рисовало духов, которые обитают под водой, замедляют и ускоряют поток, дразнят и раззадоривают людей, приманивая их к берегу.

Мне даже послышалось дыхание. Когда я попытался сосредоточиться на подозрительном звуке, вода снова забурлила. Я с раздражением понял, что напрасно трачу время в поисках враждебных духов, однако не мог избавиться от ощущения, что не так уж далеко от меня находится кто-то еще.

За узким местом для переправы река разливалась, образуя обширные заводи. Там цапля, почти белоснежная, искала рыбу, не замечая непогоды. Белая цапля изображена на гербе клана Отори, встретить ее на границе фамильных владений – добрый знак, словно послание от Шигеру, подтверждающее, что я наконец выбрал верный путь.

Цапля находилась на той же стороне реки, что и я. Она пробиралась по заводи ко мне навстречу. Интересно, как она находит добычу посреди зимы, когда лягушки и жабы прячутся в иле. Птица казалась спокойной и непугливой, уверенной, что ей ничто не угрожает в этом уединенном месте. Я смотрел на нее и тоже начинал ощущать себя в безопасности, думая о том, как подойти к реке и перебраться на другой берег. Вдруг что-то вспугнуло цаплю. Она повернула голову в сторону берега и тотчас вспорхнула. Над водой раздались взмахи крыльев, и вскоре птица исчезла из виду.

Что она увидела? Я весь обратился в слух и направил взор в ту же самую точку. Шум реки на мгновение стих, и я ощутил дыхание. Спустя секунду северо-восточный ветер принес слабый запах человека. Я никого не видел, но знал, что я не один – поблизости кто-то притаился в снегу.

Неизвестный располагался так, чтобы преградить мне путь к переправе. Если ему удается так долго оставаться невидимым, значит, он из Племени и непременно заметит меня. Единственная надежда – застать противника врасплох и переправиться чуть выше по течению, где река немного шире.

Выжидать не было смысла. Я сделал глубокий бесшумный вдох и выбежал из прикрытия на склон. Я не сворачивал с тропы до последнего шага, поскольку не знал, какая почва под снегом. Обернувшись, я заметил, как поднялся мой враг, облаченный в белую одежду. Мне стало немного легче. Я имел дело не с невидимкой – может быть, это просто пограничник в зимнем камуфляже, а вовсе не посланец Племени. Впереди возникло темное ущелье, и я прыгнул.

Река забурлила и затихла. За спиной что-то со свистом рассекало воздух. Приземлившись, я прильнул к склону, из последних сил цепляясь за обледенелую скалу. Летящий предмет промелькнул над головой. Еще чуть-чуть, и он угодил бы мне в затылок. В снегу образовалось углубление в форме звездочки. Только Племя пользуется таким оружием, обычно летит целая череда.

Я перекатился в сторону, пригнулся и стал невидимым. Я знал, что успею в таком состоянии добраться до леса, но понятия не имел, видит ли меня противник, а о следах на снегу я вообще не подумал. К счастью, незнакомец поскользнулся после прыжка. Он казался выше и сильней меня, вероятно, и бегал быстрей, но у меня было преимущество первого рывка.

Под покровом деревьев я раздвоился и послал двойника вверх по склону, а сам помчался вниз к тропе, зная, что не смогу долго удерживать дистанцию. Единственный выход – устроить засаду. Впереди тропа поворачивала за большой камень, над ним висела ветка. Я обогнул препятствие, затоптал следы и прыгнул на ветку. Забравшись наверх, я достал нож, с сожалением вспоминая Ято. Со мной было только то оружие, с помощью которого предполагалось убить Ихиро – гаррота и узкий стилет. Однако против людей Племени глупо применять их излюбленные средства: врага трудно перехитрить, пользуясь его же приемами. Самое надежное – нож. Я восстановил дыхание, стал невидимым, услышал, как преследователь замешкался, погнавшись за моим двойником, затем вернулся.

Я приготовился использовать последний шанс и прыгнул на соперника сверху. Он зашатался под моим весом, я быстро нашел брешь в кольчуге, защищавшей шею, вонзил нож в главную артерию, а затем протащил через дыхательное горло, как учил Кенжи. Раздался стон изумления – подобный вопль я часто слышал от людей Племени, которые никогда не ожидают оказаться в роли жертвы. Незнакомец захрипел, схватился руками за горло, из раны фонтаном била кровь. Затем он застыл, уткнувшись лицом вниз, и снег под неподвижным телом окрасился в бурый цвет.

Я обшарил одежду, достал оставшиеся звездочки и короткий, изумительно заточенный меч. Нашлись и склянки с ядом, которые я тоже позаимствовал. Я понятия не имел, кто он. Сняв перчатки, я осмотрел ладони, но на них не было ни выраженной прямой линии, как у всех Кикута, ни характерных татуировок.

Я оставил тело на растерзание воронам и лисам – звери обрадуются такой щедрой добыче зимой – и поспешил прочь, быстро и бесшумно: не исключено, что кто-то еще затаился у реки. Кровь бурлила по венам, меня согрел бег и короткая схватка, и я искренне, простодушно радовался, что не лежу мертвый на снегу.

Тревожило одно обстоятельство – лазутчики Племени обнаружили меня и вычислили, куда я направляюсь. Неужели тело Акио сразу нашли и послали конного гонца из Хаги в Ямагату? Или он выжил и возглавляет преследование? Я проклинал себя за то, что не потрудился добить Акио. Возможно, последнее столкновение должно стать средством устрашения. Однако меня бесило, что со мной хотят разделаться, как с собакой в лесу, и радовало, что первая попытка провалилась. Убийцам Племени удалось расправиться с отцом, но сам Кенжи признался, что к нему никто не смог бы подступиться, если бы не клятва, запрещающая отнимать чужую жизнь. Я обладал всеми способностями отца, а возможно, и большими. Я не подпущу к себе наемников из Племени. Я продолжу дело Шигеру и сломлю мощь врага.

Противоречивые мысли крутились в голове, пока я пробирался через снежные заносы. Ярость придавала мне сил и наполняла решимостью бороться. Искоренив Племя, я направлю мой гнев против господ Отори, чье вероломство казалось еще более жестоким. Воины превозносят честь и преданность, а между тем изменяют и обманывают ради выгоды, и здесь они ничуть не лучше, чем Племя. Дяди Шигеру послали его на верную гибель, а теперь пытаются лишить меня наследства. Они не знают, что их ждет.

Если бы враги в тот момент видели меня увязающим по колено в сугробах, плохо одетым, почти безоружным, без спутников, без денег, то вряд ли бы потеряли покой и сон.

На отдых не было времени. Либо продолжать путь до самой Тераямы, либо пасть на месте от истощения. То и дело я сходил с дороги и прислушивался, нет ли погони. Ничего подозрительного – лишь мягко падающий снег. Только к вечеру, когда начало смеркаться, я уловил странные звуки.

Меньше всего я ожидал услышать музыку в горах, в заметаемом снегом лесу. Звучала мелодия флейты, одинокая, как ветер средь сосен, неуловимая, как снежинка. Мурашки пробежали по коже: на меня музыка всегда так действовала, но вместе с тем прибавился глубочайший страх. Мне показалось, я настолько приблизился к краю света, что уже слышу духов. Я вспомнил о горных духах, которые заманивают людей и веками держат под землей. Мне хотелось произнести молитву, которой учила меня мама, но губы не двигались от мороза, и я больше не верил в силу молитв.

Музыка заиграла громче. Я шел прямо на звуки мелодии, и не мог остановиться, словно она околдовала меня и притягивала к себе. За поворотом я остановился на развилке тропы. Тотчас вспомнились слова проводника: там действительно оказалась маленькая, едва заметная часовня, перед ней стояли три апельсиновых дерева под шапками снега. За часовней виднелась хижина с деревянными стенами и соломенной крышей. Мои страхи сразу развеялись, и я едва не рассмеялся вслух. Я слышал не голоса призраков, а игру на флейте монаха или отшельника, который ушел в горы, чтобы достичь просветления.

Теперь донесся запах дыма. Меня непреодолимо потянуло к теплу. Я представил себе, как пламя очага согревает онемевшие от холода ноги, чуть ли не ощущал, как накаленный воздух веет в лицо. Дверь хижины была приоткрыта, чтобы пропускать свет и не задерживать дым. Флейтист не заметил моего появления. Он погрузился в печальную неземную музыку.

Я уже слышал эту мелодию, каждую ночь, когда оплакивал смерть Шигеру у могилы. Меня утешал и спасал от горя молодой монах по имени Макото. Сейчас он сидел с закрытыми глазами в позе лотоса. В руках – длинная бамбуковая флейта, флейта поменьше лежала рядом на подушке. У входа дымила жаровня. В глубине хижины возвышалось место для сна. К стене прислонена деревянная палка – единственное оружие в поле зрения. Я вошел внутрь – несмотря на горящий очаг, там было чуть теплей, чем снаружи – и тихо произнес:

– Макото?

Он не открыл глаза, не перестал играть. Я снова назвал его по имени. Он прервал взятую ноту, отнял флейту от губ и устало прошептал:

– Оставь меня. Не мучай более. Мне жаль. Мне жаль.

Макото не поднимал век.

Он снова приблизил ко рту инструмент. Пришлось опуститься рядом на колени и коснуться его плеча. Макото открыл глаза, взглянул на меня и вскочил на ноги, отбросив флейту. Затем попятился назад, схватил палку и угрожающе взмахнул ею. Глаза были наполнены страданием, лицо исхудало, словно после многодневного поста.

– Не подходи ко мне, – сказал он низким, хриплым голосом.

Я тоже поднялся.

– Макото, – спокойно произнес я. – Встречай друга. Это же я, Отори Такео.

Не успел я шагнуть вперед, как он наотмашь ударил меня палкой по плечу. К счастью, в столь ограниченном пространстве он не сумел как следует размахнуться, иначе сломал бы мне ключицу. И все же я упал на землю. Почувствовав отдачу, он выронил палку и изумленно посмотрел на свои руки, затем перевел взгляд на меня.

– Такео? – спросил он. – Ты настоящий? Передо мной не дух?

– Вполне настоящий, если получил такую затрещину, – ответил я, вставая и потирая ушибленное плечо.

Убедившись, что ничего не сломано, я сунул руку под одежду и нащупал нож. Так спокойней.

– Прости, – сказал он. – Я бы никогда не ударил тебя. Просто ко мне часто приходит призрак в твоем образе. – Макото собрался протянуть руку, чтобы потрогать меня, однако передумал. – Не верю своим глазам! Каким ветром тебя занесло сюда в столь поздний час?

– Я иду в Тераяму. Мне дважды предлагали там укрытие. Теперь я вынужден принять это предложение, до весны.

– Неужели это и правда ты? – повторил он. – Ты промок насквозь. Наверное, совсем закоченел? – Он оглядел крошечную хижину. – Не знаю, как тебе помочь. – Повернувшись к лежанке, Макото натолкнулся на палку, поднял ее и прислонил к стене. Затем достал пеньковое одеяло. – Снимай одежду. Мы ее высушим. Закутайся в покрывало.

– Я не могу задерживаться, – ответил я. – Посижу немного у огня и пойду.

– Сегодня тебе до Тераямы не добраться. Через час стемнеет, а туда пять часов пути. Ночуй здесь, завтра спустимся вместе.

– К тому времени буря заметет дорогу, – возразил я. – Я хочу оказаться внутри заваленного снегом храма, а не снаружи.

– Это же первый снег, – успокоил он. – В горах валит сильно, а на склоне не более чем дождь с крупой. – Он улыбнулся и процитировал старое стихотворение: – «Когда ночами льют дожди и воет ветер…» К сожалению, я так же беден, как тот поэт и его семья!

Именно это стихотворение учил меня писать Ихиро, а теперь оно с пронзительной ясностью напомнило об учителе. Меня охватила дрожь. Без движения я действительно замерзал. Пришлось стаскивать с себя промокшую одежду. Макото растянул платье над жаровней, добавил дров и раздул угли.

– Похоже на кровь, – сказал он. – Ты ранен?

– Нет, но кто-то пытался убить меня на границе.

– Так значит, это не твоя кровь?

Я кивнул, не зная, стоит ли вдаваться в подробности, ради его же безопасности, да и своей.

– Тебя преследуют? – спросил он.

– То преследуют, то поджидают в засаде. И так будет всю жизнь.

– Расскажи почему. – Макото зажег от костра свечу и поднес огонек к фитилю масляной лампы. Та затрещала и неохотно загорелась. – Тут не так уж много масла, – извинился он и закрыл внешние ставни.

Наступила ночь.

– Тебе можно доверять? – спросил я. Макото рассмеялся в ответ:

– Я не имею представления, что произошло со времени нашей последней встречи и что теперь привело тебя сюда. А ты ничего не знаешь обо мне, иначе бы не задавал таких вопросов. Потом все узнаешь. А пока можешь мне доверять. Если не на кого больше надеяться, положись на меня.

Макото переполняли чувства. Он отвернулся:

– Я разогрею суп. Извини, у меня нет ни чая, ни вина.

Я вспомнил, как он утешал меня в глубочайшем горе после смерти Шигеру. Макото успокаивал меня, когда я мучался от угрызений совести, поддерживал в скорби, пока она не сменилась вожделением, скрасившим мое существование.

– Я не могу оставаться в Племени, – сказал я. – Я совершил побег, и они будут преследовать меня, пока не расквитаются.

Макото достал из угла горшочек, осторожно поставил его на угли и приготовился внимательно слушать.

– Мне поручили найти секретные записи Шигеру, касающиеся деятельности Племени, – объяснил я. – Послали меня в Хаги. Я должен был убить Ихиро, моего учителя, и выкрасть свитки. Конечно же, рукописей там не оказалось.

Макото улыбнулся, но ничего не сказал.

– Это одна из причин моей поездки в Тераяму. Документы находятся там. Ты ведь знал о них?

– Мы собирались показать тебе свитки, но ты принял решение уйти с Племенем, – ответил он. – Наш долг перед господином Шигеру не позволяет идти на риск. Он доверил нам записи, потому что знал, что наш храм – один из немногих в Трех Странах, куда не внедрились люди Племени.

Макото налил суп в чашу и протянул ее мне:

– У меня только одна чаша. Я не ждал гостей. Тем более тебя!

– Что ты сам-то здесь делаешь? – спросил я. – Ты же не собираешься зимовать в этой дыре?

Я не стал добавлять, что у него нет шансов выжить в горах. Впрочем, возможно, он и не хотел жить. Я отхлебнул супа. Варево оказалось горячим и соленым, больше на вкус ничего не скажешь. Видимо, это единственная пища Макото. Что стало с энергичным молодым человеком, которого я некогда встретил в Тераяме? Какое горе привело его к такой отрешенности, почти к отчаянию?

Я укутался в одеяло и придвинулся к огню. Как всегда, я не переставал прислушиваться. Ветер усилился и свистел сквозь соломенную крышу. Иногда от порыва колыхался огонь в лампе, отбрасывая на стену огромные тени. Мягкое дыхание падающего снега сменилось слякотным шумом.

С закрытыми дверями в лачуге становилось теплей. От моей одежды повалил пар. Я выпил все, что было в чаше, и вернул посуду Макото. Он наполнил чашу снова, сделал глоток и поставил на пол.

– Зима или остаток моей жизни, кто знает, чему раньше придет конец, – произнес он, взглянул на меня и опустил глаза. – Мне трудно говорить, Такео, поскольку многое касается и тебя. Но если Просветленный позволил нам встретиться, то я попытаюсь. Твое присутствие в корне все меняет. Я уже сказал, что твой образ постоянно является мне, приходит во сне. Я пытался побороть наваждение.

Макото усмехнулся:

– С самого детства я стараюсь отрешиться от мира ощущений. Моим единственным желанием было просветление. Я жаждал одиночества. Не стану утверждать, что никогда не испытывал привязанности – ты сам знаешь, как бывает, когда мужчины живут среди женщин. Тераяма не исключение. Но я никогда не влюблялся. Меня никто не мучил… кроме тебя. – На губах Макото вновь появилась улыбка. – Не буду объяснять причин. Это не важно, и в любом случае, я сам не уверен, даже сейчас. После смерти Шигеру ты с ума сходил от горя. Меня так растрогало твое страдание. Я хотел утешить тебя.

– Ты меня и утешил, – подтвердил я тихо.

– Для меня это было больше чем утешение! Я не понимал значения происходящего. Мне нравилось переживать, я благословлял страдания и ненавидел себя. Все мои духовные стремления превратились в пустое притворство. Я пошел к настоятелю и сказал, что должен покинуть храм и вернуться в мир. Он предложил мне уединиться и обдумать свое решение. На западе у меня есть друг детства – Мамору, который умолял меня приехать в гости. Ты знаешь, я немного играю на флейте. Меня пригласили присоединиться к театральной труппе, которая ставила драму «Ацумори».

Он замолк. Ветер стучал в стены дождем со снегом. Лампа почти потухла. Я не догадывался, что дальше скажет Макото, но мое сердце билось неспокойно, а в горле пересохло. Я боялся услышать горькую правду.

– Мой друг живет в доме господина Фудзивары, – продолжил Макото.

Я покачал головой: никогда о таком не слышал.

– Этот титулованный вельможа выслан из столицы. Его земли лежат рядом с Ширакавой.

От одного звучания этого имени я ощутил боль, словно меня ударили в живот.

– Ты видел госпожу Ширакаву?

Он кивнул.

– Мне сказали, что она умирает.

Мое сердце готово было вырваться из груди.

– Она перенесла тяжелую болезнь, но выздоровела. Ей спас жизнь доктор господина Фудзивары.

– Она жива? – Тусклая лампа словно разгорелась, наполнив лачугу светом. – Каэдэ жива?

Макото всмотрелся мне в лицо, и его глаза наполнились болью.

– Да, и я искренне благодарен за это судьбе. Иначе вся вина за ее смерть легла бы на меня.

Я нахмурился, пытаясь разгадать смысл его слов.

– Что случилось?

– В доме господина Фудзивары ее называли госпожой Отори. Там все считали, что господин Шигеру тайно женился на ней в Тераяме, когда приезжал на могилу брата, в тот день, когда мы с тобой познакомились. Я не ожидал увидеть Каэдэ у господина Фудзивары, мне никто не сказал о браке. Я был просто застигнут врасплох. Я подумал, что на ней женился ты и находишься где-то поблизости. Пришлось болтать, что попало. Я не только осознал силу и природу наваждения, от которого якобы освободился, но и вмиг раскрыл обман в присутствии ее отца.

– Но зачем она сказала, что является женой Шигеру?

– Иногда женщины вынуждены прибегать ко лжи. Она чуть не умерла, потому что у нее случился выкидыш.

Я потерял дар речи.

– Отец Каэдэ расспросил меня о браке, – продолжил Макото. – Я знал, что в Тераяме никакой свадьбы не было. Я попытался уклониться от ответа, но он и до меня питал подозрения, а я уже сказал достаточно, чтобы укрепить их. Тогда я еще не знал, как зыбок его разум, как часто он помышляет о самоубийстве. Господин Ширакава вспорол себе живот в присутствии дочери. От потрясения, вероятно, произошел выкидыш.

– Это был мой ребенок. Каэдэ обещала стать моей женой. Она ею станет.

Услышав собственный голос, я осознал весь ужас своего предательства. Сможет ли Каэдэ меня простить?

– Я так и подумал, – сказал Макото. – Когда ты успел? О чем ты думал? Она же девушка из благородной семьи.

– Мы думали о смерти. Это случилось той ночью, когда умер Шигеру и пала Инуяма. Мы не хотели погибать, не испытав…

Я не сумел договорить до конца. Вскоре Макото продолжил:

– Мне не удалось справиться с собой. Страсть погрузила меня в мир страданий, от которого я всегда мечтал отрешиться. Я понимал, что причинил непоправимое зло другому живому созданию, пусть это всего лишь женщина, но в то же время из чувства ревности я желал ее смерти, потому что знал, что ты любишь ее, а она, вероятно, любила тебя. Видишь, я откровенен с тобой. Ты должен знать самое худшее обо мне.

– Я не вправе упрекать тебя. Мое поведение привело к более сокрушительным последствиям.

– Но ты принадлежишь существующему миру, Такео. Ты живешь в нем. Я хотел стать другим. Оказывается, просто из тщеславия. Вернувшись в Тераяму, я попросил у настоятеля разрешения удалиться в горную лачугу, чтобы посвятить себя игре на флейте и служению Просветленному. Я уже не надеюсь, что он дарует недостойному монаху просветление.

– Мы все живем в реальном мире, – сказал я. – Где же еще? – Произнося это, я вспомнил слова Шигеру: «Как река вечно течет за дверью, так и мир всегда остается снаружи. А жить нужно в этом мире».

Макото не отводил от меня глаз, выражение лица стало неожиданно открытым, глаза засияли.

– В твоих словах заключено заветное послание? Оно предназначено мне?

– Я сам не знаю, что меня ждет в жизни, – ответил я. – Не мне предсказывать твою судьбу. Так учил Шигеру. Жить нам в этом мире.

– Тогда примем это от него как приказ, – сказал Макото, и я заметил, как его наполняют силы. Он забыл о приготовлениях к смерти и теперь на глазах возвращался к жизни. – Ты намерен выполнить заветы Шигеру?

– Ихиро призвал отомстить дядям Шигеру и бороться за наследство. Этим я и займусь. Правда, понятия не имею, с чего начать. И еще я должен жениться на госпоже Ширакаве. Так велел Шигеру.

– Каэдэ собирается взять в жены господин Фудзивара, – робко произнес Макото.

Я отмахнулся от этой мысли. Я не верил, что Каэдэ выйдет замуж за кого-либо, кроме меня. Последнее, что она мне сказала: «Я никогда никого не полюблю. Только с тобой я в безопасности». Я знал о поверье, что любой, кто коснется ее, погибает. Я возлег с ней и до сих пор жив. Каэдэ зачала от меня. А я бросил любимую, она едва не умерла, потеряла ребенка – простит ли она меня когда-нибудь?

Макото продолжал:

– Фудзивара предпочитает мужчин, но госпожа Ширакава очаровала его. Он предложил ей фиктивный брак и свою защиту. Думаю, Фудзивара неравнодушен к наследию Каэдэ. Имение Ширакава в жалком состоянии, однако всегда можно рассчитывать на Маруяму.

Я ничего не сказал, и он пробормотал:

– Фудзивара коллекционер. Каэдэ станет одним из экспонатов. Коллекция хозяина поместья не видит дневного света. Ее показывают только особым друзьям.

– Я не допущу такого позора!

– А что остается делать? Каэдэ посчастливилось, что она не потеряла честь. Госпожа Ширакава пережила многих мужчин и стала виновницей их смерти. Есть в ней нечто противоестественное. Говорят, она приказала убить двух вассалов отца за то, что они отказались служить ей. Она читает и пишет, как мужчины. Кроме того, она собирает армию, чтобы весной заявить свои права на Маруяму.

– Похоже, она способна себя защитить, – сказал я.

– Женщина? – презрительно произнес Макото. – Такого не бывает.

Мое сердце наполнилось восхищением. Каким прекрасным она была бы союзником! В случае женитьбы в нашем распоряжении оказалась бы половина территории Сейшу. Во владениях Маруямы достаточно ресурсов для ведения войны против господ Отори. Если разделаться и с ними, то только бывший феод Тогана, который ныне в руках Араи, мог помешать нашим землям раскинуться от моря до моря, как сказано в пророчестве.

Начались снега, и теперь приходилось отложить все до весны. Я был изможден и все же горел от нетерпения. Я боялся, что Каэдэ примет непоправимое решение до того, как я увижусь с ней вновь.

– Ты сказал, что пойдешь со мной в храм?

– Мы начнем спуск с первым лучом света, – кивнул Макото.

– Но если бы я не набрел на тебя, то ты бы остался тут на зиму?

– Я не питаю иллюзий, – ответил он. – Вероятней всего, я бы умер. Возможно, ты спас мне жизнь.

Мы разговаривали допоздна, хотя чаще беседу начинал он, словно присутствие постороннего человека прорвало недели молчания. Макото оказался на четыре года старше меня, родился в семье воинов низшего чина, которые служили Отори до Егахары, а после поражения были вынуждены присягнуть клану Тогана. Макото воспитывали как воина, но он был пятым сыном в большой небогатой семье. С раннего возраста в нем поощряли любовь к учебе и интерес к религии, а когда семья начала нищать, отослали в Тераяму. Тогда ему исполнилось всего одиннадцать лет. Его тринадцатилетний брат тоже должен был стать послушником, но убежал первой же зимой, и с тех пор о нем ничего не слышали. Старшего брата убили на Егахаре, вскоре умер отец. Две сестры вышли замуж за воинов клана Тогана, и от них много лет уже нет вестей. Мать все еще живет на семейной ферме, с двумя выжившими братьями и их семьями. Они более не считают себя воинами. Макото навещает мать один-два раза в год.

Беседа шла непринужденно, будто между старыми друзьями, и я вспомнил, как мне хотелось иметь подобного товарища, когда я шагал по дороге с Акио. Будучи старше и образованней меня, Макото отличался серьезностью и вдумчивостью, которые резко выделялись на фоне моей отчаянной натуры. Позже я узнал, что он к тому же сильный и отважный спутник, и воин из него не хуже, чем монах и ученый.

Он рассказал мне об ужасе и произволе, которые охватили Ямагату и Тераяму после смерти Шигеру:

– Мы были вооружены и готовы к восстанию. Йода уже давно грозил разрушить храм, понимая, что с каждым годом мы становимся все богаче и влиятельней. Он знал, что все оскорблены переходом власти к клану Тогана, и надеялся подавить мятеж в зародыше. Ты сам видел, как люди уважали господина Шигеру. Когда он умер, все искренне горевали над утратой. Никогда не видел ничего подобного. При жизни Шигеру в клане Тогана боялись городских бунтов, а начались они в тот момент, когда дошла весть о его смерти. Восстание никто не планировал: бывшие воины клана Отори, горожане, вооруженные кольями, даже крестьяне с косами и камнями пошли к замку. Мы присоединились к наступлению, когда узнали, что Йода убит, а Араи одержал победу в Инуяме. Силы Тогана отступали, и мы преследовали их до Кушимото.

Мы встретили тебя с головой Йоды по дороге. Тогда каждый узнал о том, как ты спасал господина Шигеру. И люди догадались, кого раньше называли Ангелом Ямагаты.

Макото вздохнул и раздул последние угли. Лампа давно потухла.

– Когда мы вернулись в Тераяму, ты совсем не походил на героя. Ты был растерян и сокрушен горем, как все, и стоял перед сложным выбором. Ты заинтересовал меня при первой встрече, однако тогда показался странным – талантливым, но слабым, обостренный слух – необъяснимым, как у животного. Я считал, что хорошо разбираюсь в людях, и удивился, когда тебя пригласили вернуться в Тераяму. Меня поразило, насколько доверял тебе Шигеру. Я понял, что ты не тот, кем кажешься, оценил твое мужество и чувственность. Я полюбил тебя. Знаешь, со мной ничего подобного не случалось. Я не собирался откровенничать и все же не удержался.

Вскоре он добавил:

– И больше никогда не заговорю об этом снова.

– Не вижу здесь ничего постыдного, – ответил я. – Напротив, дружба нужна мне больше всего на свете.

– Если не считать армии?

– Она подождет до весны.

– Я сделаю все, чтобы помочь тебе.

– А как же призвание, поиски просветления?

– Ты – мое призвание, – сказал он. – Разве Просветленный привел тебя сюда не за тем, чтобы напомнить мне, что мы живем в мире? Между нами существует крепкая связь. И теперь я понял, что нет причины с ней бороться.

Огонь почти погас. Я уже не видел лица Макото. Под тонким одеялом я дрожал от холода и сомневался, что вообще когда-нибудь смогу спать спокойно, перестану прислушиваться, нет ли поблизости наемного убийцы. В таком враждебном мире меня глубоко растрогала преданность Макото. Я взял его руку и пожал ее в знак благодарности.

– Ты не покараулишь, пока я вздремну пару часов?

– Конечно.

– Разбуди меня, чтобы ты сам успел поспать до того, как мы отправимся в путь.

Макото кивнул. Я закутался во второе одеяло и лег. От очага исходило тусклое свечение, тихо потрескивали угли. Снаружи чуть успокоился ветер. С крыши стекала капель, какая-то живность шуршала в соломе. Ухнула сова, и шорох затих. Я погрузился в беспокойный сон, и мне приснились тонущие дети. Я ныряю снова и снова в ледяную черную воду, но не могу их спасти.

Пробудился я от холода. Первые лучи осветили лачугу. Макото сидел в позе медитации. Его дыхание замедлилось и стало едва заметно, но все же я знал, что он начеку. Я наблюдал за Макото несколько минут. Когда он открыл глаза, я отвел взгляд.

– Надо было разбудить меня.

– Я отдохнул. Мне хватает совсем немного времени для сна. Почему ты никогда не смотришь мне в глаза? – с любопытством спросил он.

– Я могу погрузить тебя в сон. Такой талант Племени достался мне в наследство. Вообще-то, я должен управлять им, но часто невольно усыпляю людей. Поэтому я стараюсь никому не смотреть в глаза.

– Так значит, ты обладаешь не только острым слухом? А что ты еще умеешь?

– Могу становиться невидимым. Достаточно долго для того, чтобы сбить с толку противника или проскользнуть мимо охранника. Еще могу уйти и оставить мой образ – как бы находиться в двух местах одновременно. Мы называем это – использовать двойника. – Рассказывая о своих талантах, я незаметно посматривал на Макото: мне была интересна его реакция. Он вздрогнул:

– Больше похоже на дьявола, чем на ангела, – пробормотал он. – Такие фокусы умеет проделывать любой из Племени?

– У каждого свои способности. Я, кажется, унаследовал больше других.

– Ничего раньше не знал о Племени, даже не слышал о них до твоего появления летом. Настоятель рассказал о твоей связи с ними.

– Многие полагают, что наш дар – это колдовство.

– Так и есть?

– Не знаю, даже не знаю, как у меня все получается. Способности сами пришли ко мне, помимо моего желания. Благодаря тренировке они развиваются.

– Думаю, как любые способности, их можно использовать во зло или во благо, – тихо произнес он.

– Племя использует их лишь в своих корыстных целях, – сказал я. – Именно поэтому мне не дадут спокойно жить. Рядом со мной ты окажешься в опасности. Ты готов к этому?

Макото кивнул:

– Да, готов. А у тебя хватит смелости? Многие люди становятся беспомощными от страха.

Я не знал, что ответить. Многие считали меня бесстрашным. Подходящее слово для прирожденного дара. Однако отвага приходила ко мне лишь изредка и требовала сил для поддержания. Я знаком со страхом, как любой человек. Мне не хотелось об этом размышлять, Я встал и начал натягивать одежду. Ткань не до конца высохла, казалась сырой и липкой. Я вышел наружу облегчиться. Воздух был свежий и влажный, но снегопад прекратился, а на земле лежало слякотное месиво. Вокруг лачуги и часовни я обнаружил только свои почти заметенные следы. Тропа уходила вниз по склону. По ней вполне можно пройти. Горы и лес молчали, дул ветер. Вдалеке каркали вороны, чуть ближе печально насвистывала птичка. Я не слышал ни души, ни звука человеческой деятельности: ни удара топора о дерево, ни звона колокола, ни лая деревенской собаки. Тихо журчал родник у часовни. Я умыл лицо и руки в ледяной черной воде и напился.

Вот и весь завтрак. Макото собрал скромные пожитки, засунул за пояс флейты и взял боевую палку – свое единственное оружие. Я дал ему короткий меч, который накануне забрал у убийцы, и Макото закрепил его за поясом рядом с флейтами.

Над головой кружили редкие снежинки, они падали все утро. Тропа была покрыта слоем снега средней толщины, Макото хорошо знал путь. Время от времени я поскальзывался на льду или проваливался по колено в канаву, и вскоре моя одежда вымокла, как предыдущим вечером. Мы молча шли по узкой тропинке друг за другом, довольно быстрым шагом. Макото уже рассказал все, что хотел, а я был слишком занят: вслушивался, не появится ли чужое дыхание, треск ветки, свист стрелы или летящего сюрикена. Я ощущал себя диким зверем, на которого ведется охота.

Жемчужно-серый рассвет поблек, через несколько часов заметно потемнело. Снег повалил сильней, кружил и падал на землю. Около полудня мы остановились попить у мелкого ручья, но быстро стали замерзать и решили не задерживаться.

– Северная река течет мимо храма, – сказал Макото. – Мы идем вдоль нее. Осталось два часа.

Переход оказался настолько проще, чем начало моего пути из Хаги, что я слегка расслабился. До Те-раямы всего лишь два часа дороги. Рядом со мной друг. Мы направляемся в храм, где я буду в безопасности всю зиму.

Журчание воды заглушило все звуки, и я не заметил поджидавших нас людей.

Их было двое, они вышли из леса, точно волки. Они рассчитывали встретить одного меня и удивились присутствию Макото. Преследователи увидели беззащитного монаха и приблизились сначала к нему, думая, что он убежит прочь. Макото нанес первому удар палкой, которая, вероятно, проломила ему череп. Второй выхватил длинный меч. Я отметил про себя, что Племя обычно не пользуется таким оружием. Не успел он замахнуться, как я стал невидимым. Подскочив ближе, я полоснул ножом по руке с мечом, но лезвие скользнуло по перчатке. Я ударил еще раз, и бросил двойника ему под ноги. Второй удар достиг цели, и из правой кисти потекла кровь. Мой двойник растворился, а я, по-прежнему невидимый, прыгнул на противника, торопясь перерезать ему горло. Жаль, не было с собой Ято, чтобы сразиться на равных. Противник не видел меня, но схватил за руки и в ужасе закричал. Я почувствовал, что появляюсь, и враг в то же мгновение заметил это. Он замер, словно увидел привидение, зрачки расширились от страха и помутнели – это Макото сзади ударил его дубинкой по шее. Бедняга свалился, как бык, увлекая меня за собой.

Я выбрался из-под тела и затащил Макото в укрытие из камней на случай, если на склоне есть кто-то еще.

Макото тяжело дышал, глаза сверкали.

– Теперь я понимаю, что у тебя за таланты!

– Спасибо. Ты сам довольно ловок!

– Кто эти люди?

Я подошел к трупам. Первый был Кикута, я определил по руке, а у второго под доспехами оказалась эмблема клана Отори.

– Это воин, – сказал я, разглядывая цаплю. – Ясно, почему у него меч. А вот другой – из Племени. Кикута.

Я не узнал незнакомца, но, судя по линиям на ладони, мы могли оказаться родственниками.

Появление воина из клана Отори встревожило меня. Он приехал из Хаги? Что его связывает с наемником Кикутой? Похоже, уже всем известно, что я направляюсь в Тераяму. Мысли перенеслись к Ихиро. Я надеялся, что эти сведения выпытали не у него. Может быть, меня предал Е-Ан или один из неприкасаемых? А что если эти двое уже побывали в храме, и там нас поджидают другие?

– Ты полностью исчез, – сказал Макото. – Я видел только твои следы на снегу. Невероятно! – Он сиял от радости. Не верилось, что передо мной отчаявшийся флейтист. – Давно я так не сражался. Даже не думал, что игра со смертью делает жизнь столь прекрасной.

Снег будто стал белее, а мороз крепче. Меня терзал невыносимый голод, я мечтал о горячей ванне, кружке вина, в грезах видел обнаженное женское тело.

Мы отправились дальше с удвоенной энергией. Силы нам очень пригодились: за последний час усилился ветер, повалил снег. Росла моя благодарность к Макото, ведь тропы замело, а он ни разу не сбился с пути. Со времен последнего посещения храма кое-что изменилось – вокруг основных строений соорудили деревянную стену, у ворот нас остановили стражники. Макото что-то сказал, и нас тотчас пригласили внутрь. Караульные явно беспокоились за Макото и обрадовались его возвращению.

Когда за нами опустился засов, очередь дошла до меня. Похоже, мой плачевный вид вызвал у стражников подозрения. К счастью, вовремя вмешался Макото:

– Господин Отори Такео просит прибежище на зиму. Сообщите настоятелю, что он здесь.

Один из стражников опрометью бросился через двор. Бежать к монастырю приходилось навстречу ветру, и посыльного замело с ног до головы. Большие крыши главных залов уже покрылись шапками снега, голые ветви вишни и сливы согнулись от цветков зимы.

Стражники пригласили нас к огню. Как и Макото, они были молодыми монахами, которым выдали луки, копья и дубинки. Нас угостили чаем. Ничего вкусней я не пробовал. От чая и одежды шел пар. Лишь теперь я понял, как соскучился по теплу и уюту. Однако расслабляться пока еще было рано.

– Кто-нибудь приходил сюда, спрашивал меня?

– Рано утром на горе появились незнакомцы.

Они обогнули храм и поднялись по склону лесом. Мы не знали, что ищут вас. Мы немного испугались за Макото – вдруг они разбойники, но стояла слишком плохая погода, чтобы выслать подмогу. Господин Отори прибыл вовремя. Путь, по которому вы спустились, полностью занесло. Теперь к храму не подступиться до весны.

– Ваше возвращение – большое событие для нас, – робко сказал один из монахов.

Судя по их взглядам, они хорошо понимали, что означает мое появление.

Через десять минут вернулся посыльный:

– Настоятель приветствует господина Отори и просит его совершить омовение и откушать. Он хотел бы поговорить с вами по окончании вечерних молитв.

Макото допил чай, церемонно поклонился мне и сказал, что должен готовиться к вечерней молитве, словно он весь день провел в храме с остальными монахами, а не пробирался сквозь бурю и не бился насмерть с врагами. Он держался невозмутимо. Я знал, что под холодностью скрывается сердце настоящего друга, но здесь Макото вел себя, как подобает монаху, а мне предстояло вспомнить, что такое быть господином. Над крышами завывал ветер, неумолимо мел снег.

Я в безопасности, в Тераяме. Впереди целая зима, есть время подумать о дальнейшей жизни.

Молодой человек, который передал послание настоятеля, отвел меня в одну из комнат для гостей. Весной и летом эти комнаты полны паломников, а зимой пустуют. Внешние ставни закрыли, и все же было невыносимо холодно. Ветер сквозил через щели в стене, снег набивался внутрь. Монах показал мне, где находится небольшая баня, построенная над горячим источником. Я снял промокшую грязную одежду и тщательно выстирал ее. Затем опустился в горячую воду. Какое наслаждение! Я вспомнил о людях, которые пытались убить меня за последние два дня, и почувствовал небывалую радость оттого, что остался жив. Вокруг бурлила вода, поднимался пар. Я благодарил судьбу: как же хорошо, что источник бьет прямо из горы, омывает мое измученное тело, согревает замерзшие ноги и руки. Я подумал о вулканических горах, которые выбрасывают пепел и лаву, сотрясают землю и разрушают здания, превращая беспомощных людей в жалких букашек, сползающих с горящего бревна. Эта гора могла погубить меня и заморозить до смерти, а она дарует мне теплую воду.

Мои руки были в синяках от хватки воина, а на шее осталась глубокая царапина: видимо, задело мечом. Зато окрепло правое запястье, которое побаливало с тех времен, как Акио в Инуяме повредил мне сухожилия. Я похудел, как никогда, зато находился в хорошей форме даже после трудного пути.

Я услышал шаги в комнате – монах принес еду и сухую одежду. Я вылез из воды с раскрасневшейся кожей, вытерся о тряпки, оставленные в качестве полотенца, и по доскам, не наступая в снег, вернулся в комнату.

Комната была уже пустой, одежда лежала на полу: чистая набедренная повязка, стеганое нижнее белье, шелковое платье, тоже стеганое, и пояс. На облачении цвета темной сливы с вытканным багровым рисунком красовался серебряный герб клана Отори. Я неспешно оделся, наслаждаясь прикосновением шелка. Много времени прошло с тех пор, как я носил одежду такого качества. Интересно, откуда она в храме? Принадлежал ли наряд Шигеру? Казалось, он незримо присутствует здесь. Утром первым делом схожу на его могилу – он подскажет мне, как свершить месть.

Аппетитный запах напомнил, как я изголодался. Пища оказалась самой вкусной за последние несколько дней, и я проглотил угощение за две минуты. Чтобы опять не замерзнуть и не уснуть, я занялся упражнениями, завершив их медитацией.

Сквозь ветер и снег я слышал, как поют монахи в главном зале храма. Снежная ночь, пустынная комната со своими воспоминаниями и духами, торжественные слова древних сутр – все навевало печаль, но не было в этом чувстве горечи. По коже пробежали мурашки. Жаль, что я не способен выразить это в словах, следовало проявить больше терпения, когда Ихиро пытался обучить меня поэзии. Мне так хотелось взять в руки кисть: если не словами, то хотя бы образами запечатлеть мои чувства.

«Возвращайся к нам, – сказал старый священник, – когда все закончится…»

Хорошо бы остаться здесь и провести остаток жизни в покое и созерцании. Но я вспомнил, как часто слышал о планах вступления в войну; теперь монахи вооружены, а храм укреплен. Все далеко еще не закончилось – борьба только начиналась.

Пение прервалось, монахи побрели ужинать, затем полагалось несколько часов поспать, пока колокол не разбудит послушников в полночь. Один из них направился к моей комнате, отворил дверь, поклонился и сказал:

– Господин Отори, вас желает видеть настоятель.

Я встал и последовал за ним.

– Как тебя зовут?

– Норио, господин, – ответил он и шепотом добавил: – Я родом из Хаги.

Он замолчал, правила храма запрещали вступать в разговоры без надобности. Мы обогнули центральный двор, уже заваленный снегом, прошли мимо столовой, где на циновках рядами сидели монахи с чашами еды, мимо главного зала, откуда пахло ладаном и воском горящих свечей, а в полумраке светилась золотая фигура. На третьей стороне квадратного двора располагались служебные помещения. Из дальней комнаты доносились щелчки четок, тихий шепот. Мы остановились у первой двери, и Норио негромко позвал:

– Господин настоятель, гость прибыл.

Я увидел того же старого священника в изношенной одежде, которого встретил, когда впервые приехал в Тераяму. Мне стало немного неловко. Тогда я принял его за простого старика, никак не за настоятеля. Надо же было так погрузиться в собственные проблемы, чтобы даже не понять, с кем имеешь дело. Я опустился на колени и коснулся лбом циновки. Он подошел ко мне, велел подняться и радушно обнял. Затем настоятель сел и внимательно с улыбкой посмотрел на меня. Чувствовалось, что он искренне рад встрече. Я улыбнулся в ответ.

– Господин Отори, – начал он. – Хорошо, что вы вернулись к нам целым и невредимым. Я часто думал о вас. Вы пережили нелегкие времена.

– И трудности еще не закончились. Я прошу у вас убежища на зиму. Меня преследуют, хотелось бы укрыться в безопасном месте и собраться с силами.

– Макото рассказал о ваших невзгодах. Вам всегда здесь рады.

– Я должен сразу посвятить вас в мои планы. Я собираюсь заявить права на наследство и наказать тех, кто повинен в смерти Шигеру. Это может навлечь на храм опасность.

– Мы готовы ко всему, – безмятежно ответил он.

– Я не заслуживаю вашей доброты.

– Вы скоро поймете, что те из нас, кто давно знаком с кланом Отори, считают себя в долгу перед вами, – ответил он. – И, конечно же, мы верим в ваше будущее.

Кажется, больше, чем я. Я слегка покраснел. Подумать только, он хвалит меня после всех моих ошибок. Я чувствовал себя никчемным самозванцем, нацепившим одежды клана Отори, – у меня нет ни денег, ни владений, ни войска.

– Для любого великого начинания нужно сделать первый шаг, – сказал настоятель, словно прочел мои мысли. – Вы правильно поступили, придя сюда.

– Меня послал мой учитель, Ихиро. Он прибудет в монастырь весной. Ихиро посоветовал мне просить защиты у господина Араи. Наверное, следовало поступить так с самого начала.

Настоятель улыбнулся, вокруг глаз появились морщины.

– Нет, Племя не оставило бы вас в живых. Тогда вы были намного уязвимей. Вы не знали своего врага. Теперь у вас есть неплохое представление о силе противника.

– Вам много о них известно?

– Шигеру всегда делился своими знаниями и спрашивал у меня совета. Во время последнего визита он рассказал о вас.

– Я этого не знал.

– Он проявил похвальную осторожность и отвел меня к водопаду. Потом мы перешли в эту комнату.

– Речь шла о войне?

– Шигеру хотел убедиться, что храм и город восстанут, как только умрет Йода. Он сомневался, стоит ли замышлять убийство и посылать вас на верную смерть. В итоге после его собственной гибели вспыхнуло восстание, и мы при всем желании не смогли бы предотвратить волнений. Араи, однако, заключал союз с Шигеру, а не с кланом Отори. Он не откажется от спорных территорий. К лету начнется война.

Настоятель ненадолго замолчал, а затем продолжил:

– Отори намереваются присвоить земли Шигеру и объявить ваше усыновление незаконным. Мало того, что они вступили в заговор против Шигеру, они и теперь оскорбляют память о нем. Поэтому я рад, что вы решили бороться за свое наследство.

– Примут ли меня Отори? – Я протянул руки кверху ладонями. – На мне метка Кикуты.

– Поговорим об этом позже. Вы удивитесь, узнав, сколько народа ждет вашего возвращения. Весной увидите. Верные люди найдут вас.

– Один из воинов Отори уже пытался убить меня, – неуверенно сказал я.

– Макото рассказал мне. Клан на грани раскола, Шигеру предвидел это и не остановился. В этом нет вины Шигеру: семя раздора было посеяно, когда Отори узурпировали власть после гибели его отца.

– Я считаю ближайших родственников Шигеру повинными в его смерти, – заявил я. – Чем больше узнаю, тем больше изумляюсь, как они позволили ему жить столь долго.

– Срок нашей жизни определяет судьба, – ответил настоятель. – Глава клана Отори боится собственного народа. Так сложилось, что земледельцы его феода непостоянны по своей сущности. Они никогда не были полностью зависимы, как крестьяне клана Тогана. Шигеру хорошо знал их и уважал, за что заслужил ответную любовь и почтение. Они защищали его, и преданность людей теперь распространится на вас.

– Возможно, – сказал я, – однако есть другая проблема: Племя приговорило меня к смерти.

Лицо настоятеля цвета слоновой кости осталось спокойным.

– Полагаю, это одна из причин, почему вы здесь. Я думал, что настоятель продолжит, но он замолчал и выжидающе смотрел на меня.

– Господин Шигеру оставил бумаги, – тихо произнес я. – Записи о Племени и его деятельности. Надеюсь, вы разрешите мне их посмотреть.

– Они хранились здесь для вас, – ответил он. – Я пошлю за бумагами. И, конечно, для вас припасено кое-что еще.

– Ято, – догадался я. Он кивнул:

– Меч вам понадобится.

Настоятель позвал Норио, велел ему сходить в хранилище и принести деревянную коробку и меч.

– Шигеру не хотел навязывать вам решения, – сказал он, пока я слушал, как удалялись шаги Но-рио. – Он понимал, что наследие поставит вас перед выбором. Он предполагал, что вы станете Кику-той. В этом случае никто не увидел бы записей, кроме меня. Раз уж зы теперь Отори, то они в вашем распоряжении.

– Я купил себе несколько месяцев жизни, – проговорил я с ноткой презрения к самому себе. – В моем выборе не было расчета, в конце концов я всего лишь выполнял требование Шигеру. От меня ничего не зависело, но теперь мое пребывание в Племени подошло к концу. Что касается принадлежности к клану Отори, то я ведь приемыш, и мне постоянно придется отстаивать свои права.

Лицо настоятеля снова озарилось улыбкой, в глазах – понимание и мудрость.

– Воля Шигеру – немаловажная на то причина. Я чувствовал, что ему известно что-то еще, чем он поделится со мной позже. Тут я услышал шаги. Я невольно напрягся, пока не узнал тяжелую поступь Норио: он нес коробку и меч. Он открыл дверь и опустил ношу на циновку. Я не поворачивал головы, но услышал мягкий удар о пол. Мой пульс участился от радости и страха, что я снова возьму в руки Ято.

Норио закрыл за собой дверь, опустился на колени, поместил драгоценные предметы перед настоятелем, в поле моего зрения. Все было завернуто в старинную ткань. Настоятель развернул Ято и обеими руками протянул его мне. Я принял меч тоже обеими руками, поднял над головой, поклонился, ощущая знакомый холодный вес ножен. Страстно хотелось вынуть клинок, услышать его стальную песню, но я не посмел проявлять нетерпение в присутствии настоятеля. Я благоговейно опустил меч на пол, пока он разворачивал коробку.

Повеяло запахом листьев руты. Я сразу узнал ту самую деревянную коробку, которую нес вверх по холму под надзором Кенжи, думая, что это некий дар храму. Неужели Кенжи и не подозревал, что в ней находится?

Старик поднял крышку – она даже не была заперта, – и запах усилился. Он достал один из свитков и протянул мне.

– Сначала прочтите вступление. Так велел Шигеру. – Настоятель разволновался и добавил: – Не думал, что это когда-нибудь случится.

Я заглянул в его лицо. Глубоко посаженные глаза старика стали яркими и оживленными, как у юноши. Он не отвел взгляда, и я понял, что он никогда не поддастся сну Кикуты. Вдалеке трижды прозвенели колокола, и я представил, как молятся и медитируют монахи. Я ощущал духовную силу этого святого места. Той же силой засветились глаза старика. Как благодарен я ему и его вере Небесам и богам, которые будто взяли меня под опеку, несмотря на мои сомнения в их существовании.

– Прочтите же, – поторопил старик. – Остальное изучите позже, а это прочтите прямо сейчас.

Я развернул свиток, нахмурился, увидев текст. Я узнал почерк Шигеру, мне были знакомы иероглифы, среди них находилось и мое имя, но слова не содержали никакого смысла. Я бегал глазами вверх-вниз по колонкам, разворачивая свиток, и утонул в море имен. Скорей всего, это генеалогическое древо, нечто подобное показывал мне Госабуро в Мацуэ.

Уловив суть, я начал кое-что понимать. Вернулся к вступлению и внимательно перечитал. Затем просмотрел в третий раз и поднял глаза на настоятеля:

– Это правда?

Настоятель усмехнулся:

– Похоже, да. Вы не видите своего лица – вот прямое доказательство. Может быть, у вас руки Кикуты, но лицо – Отори. Мать вашего отца работала по заданию Племени. Ее наняли люди клана Тогана и послали в Хаги, когда отец Шигеру, Шигемори, едва оперился. Возникла любовная связь, очевидно, утаенная от Племени. В результате родился ваш отец. Бабушка обладала достаточной мудростью, чтобы скрыть это от посторонних. Она вышла замуж за двоюродного брата, и ребенка воспитали как Кикуту.

– Шигеру и мой отец были братьями. Так значит, Шигеру приходится мне дядей.

– Глядя на вас, это трудно опровергнуть. Когда Шигеру впервые вас увидел, он поразился, насколько вы похожи на его младшего брата, Такеши, и на него самого. Будь у вас волосы чуть длинней, вы были бы копией Шигеру в молодости.

– Как он узнал обо мне?

– Отчасти из записей семьи. Его отец всегда подозревал, что та женщина зачала ребенка, и перед смертью рассказал об этом Шигеру. Остальное Шигеру выяснил сам. Он выследил вашего отца в Мино и узнал, что после его смерти у него родился сын. Должно быть, вашего отца мучило то же, что и вас. Воспитанный семьей Кикута, наделенный талантами, необыкновенными даже по меркам Племени, он все же пытался сбежать от них. Это само по себе доказывает, что в нем текла смешанная кровь, потому и отсутствовал фанатизм человека Племени. Шигеру начал делать записи о Племени с момента знакомства с Муто Кенжи. Они встретились на Егахаре: Кенжи участвовал в сражении и видел, как умирал Шигемори. – Настоятель опустил глаза на Ято. – Кенжи привез Шигеру меч. Вам, наверное, рассказывали эту историю.

– Кенжи упомянул об этом, – сказал я.

– Кенжи помог Шигеру спастись от солдат Йоды. Тогда оба были молоды и стали друзьями. Их связывала не только дружба; они оказались полезны друг другу. Годами они обменивались сведениями о многих вещах, иногда, надо отметить, делились случайно. Полагаю, даже Кенжи не осознавал, насколько скрытным и хитроумным человеком был господин Шигеру.

Я молчал. Меня поразило это откровение, хотя теперь все прояснилось. Кровь Отори пробудила во мне жажду мести, когда мою семью убили в Мино, та же кровь соединила меня с Шигеру. Я снова загрустил, сожалея, что не знал ничего раньше, и радуясь, что мы с Шигеру родственники. Я принадлежу к клану Отори – теперь это неоспоримо.

– Значит, выбор оказался верным, – наконец произнес я, задыхаясь от волнения. – Но воин из клана Отори должен многому научиться. – Я показал на свитки. – Даже читать я толком не умею!

– Впереди целая зима, – успокоил меня настоятель. – Макото поможет совершенствоваться в чтении и письме. Весной вам следует отправиться к Араи, чтобы постигнуть искусство ведения войны. А пока займитесь теорией и тренировками с мечом.

Он помолчал и снова улыбнулся. Я догадался, что для меня припасен некий сюрприз.

– Постараюсь помочь вам, – сказал настоятель. – До поступления на службу Просветленному я слыл мастером боя. В мире меня звали Мацуда Шинген.

Даже я слышал это имя. Мацуда был одним из самых доблестных воинов Отори предыдущего поколения, героем молодежи в Хаги. Заметив мое изумление, настоятель ухмыльнулся:

– Думаю, зима пройдет с пользой. Физические упражнения не дадут нам замерзнуть. Возьмите ваши вещи, господин Отори. Мы начнем утром. В свободное от занятий время медитируйте с монахами. Макото поднимет вас в час Тигра.

Я почтительно поклонился. Настоятель жестом отпустил меня.

– Мы всего лишь возвращаем долг.

– Нет, – возразил я. – Это я ваш вечный должник. Я сделаю все, что вы пожелаете. Я всецело в вашем распоряжении.

У самой двери он окликнул меня:

– Пожалуй, есть одна просьба.

Я повернулся и пал на колени:

– Все, что угодно.

– Отрастите волосы! – сказал настоятель со смехом.

Следуя за Норио в комнату для гостей, я все еще слышал, как он посмеивается. Норио нес коробку, я держал Ято. Ветер слегка стих, снег стал сырым и тяжелым. Он смягчал звуки, покрывал гору, отрезая храм от всего мира.

В комнате уже разостлали постель. Я поблагодарил Норио и пожелал ему спокойной ночи. Комнату освещали две лампы. Я вытащил Ято из ножен и осмотрел меч, размышляя о пламени, в котором его выковали столь тонким, прочным и смертельно острым. Сталь клинка украшали прекрасные волнистые узоры. Ято достался мне из рук Шигеру, вместе с новым именем и новой жизнью. Я поднял меч двумя руками и повторил древние движения, которым научился в Хаги.

Ято пел мне о крови и войне.