Когда мы вошли в зал, он был пуст.

Понимаете: пуст.

Не было ни сцены, ни помоста, ни платформы. Ни подиума, ни пюпитра с конспектом, ни кресла. Экранов тоже не было. Все разобрали и убрали.

У дверей не стояли ассистенты. В дальнем конце зала их тоже не было. Не было ни столов для них, ни стульев.

Стулья для курсантов тоже отсутствовали, их аккуратно сложили друг на друга в большой кладовке. Когда мы вошли, дверь в кладовку была приоткрыта. Периодически кто-нибудь подходил, заглядывал внутрь, поворачивался к остальным с озадаченным видом – и возвращался к растущей толпе курсантов, стоящих или прохаживающихся туда-сюда возле входной двери.

Зал выглядел заброшенным, словно модулирующая тренировка и все люди, ответственные за ее проведение, исчезли сегодня ночью.

Мы стояли небольшими группками, ничего не понимая, переглядываясь и гадая, что происходит. Тихо переговаривались. Собирается ли кто-нибудь появиться и взять на себя руководство? Неужели все проспали или забыли, что остался еще один день?

Или случилось нечто более серьезное? Может быть, тренировку срочно отменили? Может быть, произошло что-то непредвиденное? Но если так, то почему нас не предупредили? Мы ничего не понимали.

Какого черта! Что происходит?

Но меня беспокоило еще что-то, и я не мог понять, что именно. Я взглянул на Марисову, но она покачала головой, тоже ничего не понимая. Медленно повернувшись вокруг своей оси, я старался разглядеть то, что не запечатлелось в сознании.

В зале было что-то не так.

Все выглядело как обычно, но по-другому. Я понял: если разобраться, что тут не так, это объяснит все.

Дело было не в пустоте или в отсутствии Формана и его помощников. Не хватало чего-то еще, к чему я привык, а теперь не видел…

И тут я понял: не подметен пол. Он не был грязным, но и чистым его нельзя было назвать – вот это и не давало мне покоя. В этом и заключалась разница. Всего лишь несколько обрывков бумаги – но он казался грязным по сравнению с тем, что мы привыкли здесь видеть.

Раньше в зале все блестело. Даже пулевые дырки в стенах исчезали после первого же перерыва.

Сегодня зал не был готов, поэтому и выглядел заброшенным. Мы привыкли приходить на готовое. Сейчас зал не выглядел вместительным чистым пространством, ожидающим, что его заполнят. Он стал просто большим грязным пространством. Различие – как бездна.

Форман напоминал о чистоте почти каждый день: – На этой планете вы либо хозяева, либо гости. Гости ожидают, что о них позаботятся. Гости мусорят, не задумываясь, кто уберет за ними. Гости ждут, что за них заплатят. Приглашая кого-нибудь в гости, мы получаем удовольствие от их присутствия, а не от того, что за ними приходится убирать. И если цена уборки становится непомерной, гости превращаются во врагов. Запомните это.

Хозяева же берут на себя заботу о других людях. Хозяева – собственники. Хозяева убирают мусор, где бы они его ни увидели. Хозяева поддерживают чистоту в своем доме, чтобы гости чувствовали, что их ждут и о них заботятся.

Вопрос в том, – повторял Форман снова и снова, – гости вы или хозяева на планете Земля? Оставляете ли за собой окурки, конфетные обертки, смятую бумагу, апельсиновые корки, банки из-под лимонада и весь остальной мусор вашей жизни? Даже если ваше отношение к ближним напоминает режим Дахау и вы оставляете за собой дорожку из трупов – никакой разницы нет. Вы всегда ждете, что кто-то за вами уберет. Или вам все равно, будет ли чисто.

Хозяин убирает мусор, где бы он его ни увидел. Он хозяин, и это его ответственность. Он входит в комнату и моет ее, потому что не может стоять и смотреть на грязь. Он заботится о близких, потому что не может видеть их раны, неудовлетворенность, боль. Хозяин заботится о том месте, где он живет. Я живу на Земле, А где живете вы?

Все правильно.

Форман не деликатничал, но и не обещал этого. Он обещал только результаты. Я смеялся, направляясь в кладовку, где были сложены стулья.

Как я и ожидал, в углу стояли метлы и совки.

Я не спросил – спрашивать было некого, – просто взял метлу и начал подметать пол.

Несколько человек уставились на меня, парочка захлопала в ладоши, но вскоре нас было уже четверо – тех, кто подметал пол.

– Зачем вы это делаете? – спросил кто-то.

Я просто посмотрел на него. Как он не понимает?

– Это же не ваша работа, – продолжал настаивать этот большой и толстый парень.

– Наша, – возразил я. – Я здесь больше не гость. Я – хозяин.

– Да? – удивился он. – Теперь вы ведете занятия? Форман умер и назначил вас Всевышним?

Правильным ответом было «да», но он бы не понял.

– Я веду ту часть занятий, за которую несу ответственность, – сказал я. – Отойдите, пожалуйста. Мне надо тут подмести.

Он отошел, нахмурившись. Он расстроился, потому что видел, что чего-то не понимает, – но отошел.

Я не волновался за парня. Он поймет, очень скоро. Мы все поймем.

Подошла женщина с озабоченным выражением лица.

– Вы знаете, что здесь происходит, да?

– Нет.

– Но вы же подметаете.

– Правильно. Я подметаю.

– Почему?

– Потому что здесь надо подмести.

Она обиженно скривилась, покачала головой и отошла. Наверное, решила, что я грубиян, но объяснять ей что-либо было бессмысленно.

Потом меня оставили в покое.

Чтобы подмести весь зал, потребовалось время, несмотря на то что мы работали вчетвером. Мы заключили молчаливый договор о партнерстве и без всяких слов понимали, что делали.

Пока я подметал, пока я был занят какой-то работой, мне не надо было думать. Я стал работой, сконцентрировался на подметании пола до максимально возможной чистоты.

Я действительно не знал, что происходит, но не сомневался, что грязный пол имеет к этому какое-то отношение. Необходимо подмести его, и тогда станет ясной перспектива. Моя уверенность не простиралась дальше.

Тем не менее мне казалось…

… Я даже не могу подобрать для этого точные слова. Меня охватило чувство, но объяснить его я не мог, потому что слова преуменьшили бы его. Так что в тот момент я решил просто чувствовать. Форман говорил, что беспокоиться о выражении уместно на репетиции перед спектаклем, а общение – не спектакль, а передача информации и ощущений.

Но в одном я не сомневался – это часть тренировки.

Нас не бросили.

Каждый день зал обставляли по-разному, а Форман никогда ничего не делал без цели. Мы привыкали к ежедневной смене окружающей обстановки, воспринимая и узнавая парадигму данного зала.

Сегодняшняя ситуация говорила не о внезапном прекращении курса тренировки, а о наступлении следующего ее этапа.

Это просто другой способ подготовки помещения.

Только для чего?

Я чувствовал, что разгадка рядом. Мы закончили подметать.

Теперь можно обставить зал самостоятельно.

Я вытряхнул последнюю порцию мусора и пыли в урну и отнес метлу с совком в кладовку. Посмотрел на остальных. Нас уже оказалось семеро.

Все ухмылялись. Каждый знал.

Мы взялись за стулья…

– Подождите минуту. – Это был жилистый паренек с черными вьющимися волосами, похоже пакистанец. – Как мы расставим их?

Хороший вопрос.

– Сейчас мы решаем сами, – сказал я. – Поэтому должны придумать нечто такое, чтобы стало понятно, что мы сами отвечаем за нашу тренировку.

– Правильно, – согласилась женщина со светлыми волосами. – В этом есть смысл.

– Не должно быть передних и задних рядов. Каждый должен получить хороший обзор.

– Верно. – Это Рэнд, парень с Гавайев. – Все должны быть равны. Или, по крайней мере, стулья.

– Круг, – предложила блондинка. – Расставим их большим кругом.

– Звучит здраво, – заметил Пейрент. – Как ты думаешь?

Все выжидательно посмотрели на меня.

– Э… – Я кое-что понял. – Почему вы спрашиваете меня?

– Ты начал подметать – значит, ты главный.

– Нет. Мы сейчас равны. Не думаю, что нам нужен вождь. Искать вождя – один из путей отказа от личной ответственности. Необходимо нечто такое, что должно представлять всех.

– Поэтому ты и подходишь, – сказала блондинка.

Я собрался огрызнуться, но увидел улыбку на ее лице. Мы рассмеялись.

– О'кей, – согласился я. – Мне нравится круг. Никому не хочется чего-нибудь другого?

Все согласились на круг.

Расставить стулья было недолго – ведь нас уже стало двадцать, а пока мы работали, присоединились и другие.

Я даже не представлял, каким огромным был зал: мы расставили по кругу пятьсот стульев, и еще оставалось место.

Это заставило меня снова задуматься о модулирующей тренировке.

Они знали.

Они должны были знать.

Они должны были обеспечить нас пространством, потому что оно нам понадобится. Они ожидали этого.

Возможно даже, что наши действия были в точности тем самым результатом, которого они добивались.

А это означало, что за нами наблюдают.

Я посмотрел вверх – камеры были на месте, причем одна смотрела прямо на меня. Я бы поставил на то, что она работает. Улыбнувшись, я помахал рукой.

– Вы что-то знаете, да? – Это опять женщина с озабоченным лицом.

Я продолжал улыбаться. Понимал, что она не поверит мне, но все-таки сказал: – Я знаю не больше вашего, честное слово. Просто радуюсь шутке. О'кей?

– Какой шутке? Это не смешно!

– Очень смешно. Все. В целом. Жизнь – это большая шутка, которую мы разыгрываем сами с собой. И сегодня становится ясно, в чем здесь юмор.

Она покачала головой.

– Какой-то вы странный. – И отошла.

Она права. Я странный. Я улыбнулся другой камере, тоже направленной на меня, и помахал рукой, потом стал осматриваться, куда бы сесть.

Большинство мест было занято. Закончив расставлять стулья, люди стали садиться. Что это – привычка? Групповой эффект? Стадное поведение?

Или они начали понимать, в чем соль шутки?

Я не знал.

Единственное, что я знал, – в данный момент мы должны сесть.

Это был очень тщательно спланированный процесс – но процесс, который изобретали мы сами, по ходу дела.

От нас ждали этого. В этом и заключался смысл.

Последние слушатели расселись по местам, смущенные и неуверенные. Но вокруг совершенно явно что-то происходило, поэтому они сели и стали ждать.

То, что происходило, было последним днем тренировки. Только теперь мы проводили ее сами, потому что от нас ждали этого.

Понимаете… Форман говорил: – Вы существуете в модусах. Двигаясь по жизни, вы переходите из одного модуса в другой. Вот вы в модусе родителя, а вот в модусе ребенка. Сексуальном модусе. Модусе агрессии. Каждый из них существует, потому что в какой-то момент вы обнаруживаете, что именно он необходим для вашего выживания. Ваша личность – коллекция стереотипов поведения. Например, сейчас вы "пребываете в модусе скептического студента. Форман говорил: – Наш курс посвящен тому, как выходить за рамки этих маленьких модусов и попадать в больший контекст, где они и создаются. Зовите его источником. Я понимаю, что это звучит почти как жаргон, но не судите строго. То, к чему мы стремимся, – научить компьютер самопрограммироваться. Вы научитесь создавать адекватные модусы по мере необходимости. Таким образом, то, к чему мы стремимся, – это модус нахождения вне модусов, где вы сможете конструировать любые варианты. Форман говорил: – Что вы делаете, когда у вас ничего нет? Созидаете.

Он говорил: – В этом вся штука. До сих пор все ваши модусы возникали по необходимости. Вы создавали их, потому что считали, что они связаны с вашим выживанием. Теперь вы можете создавать модусы, не имеющие с выживанием ничего общего, – и только потому, что вам хочется их создать. Вы выбираете.

И вот сейчас мы выбирали, каким сделать себе последний день тренировки. Просто выбирали, без конкретной цели. Это не касалось ни выживания, ни правоты. Мы выдумывали по ходу дела. Мы изобретали.

В этом и заключался юмор.

Так мы и жили, не зная, что можем сделать жизнь такой, какой нам хочется, Вместо этого мы шли по жизни, делая то, что, казалось, обязаны делать, – и ненавидели себя за то, что не можем разорвать порочный круг. Но здесь тоже существовал выбор; мы сами выбрали такую жизнь.

Но ведь существует другой, лучший выбор.

Например, сидеть в комнате вместе с пятью сотнями людей, которые раньше казались тебе чужими, и смеяться, и улыбаться друг другу.

Наверное, мы выглядели идиотами.

Сторонний наблюдатель решил бы, что мы сошли с ума. Это напоминало сборище в психушке: сесть в кружок, хихикать, смеяться и строить друг другу рожи.

Смех набирал силу. Он прокатывался по залу волнами. Теперь мы все начинали понимать соль шутки. Мы сидели, смотрели друг на друга и радовались самим себе и тому, что все осталось позади. Теперь мы были семьей.

Человеческой семьей.

Посторонних больше не существовало.

Это было замечательное ощущение – окончательно принадлежать к чему-то; и это что-то было всем.

Когда смех замер, возник короткий миг неловкости. Мы стали переглядываться.

Все это хорошо. Но что дальше?

Встала одна женщина. Она была смущена, но лицо ее светилось.

– Я просто хочу сказать спасибо каждому. Вы – прекрасны.

Мы зааплодировали.

На другом конце круга встал мужчина и тоже начал благодарить. А после него другой. Потом еще женщина. Никакой очередности не существовало, и говорить-то было не обязательно. Ты говорил, если был готов к этому. Мы тренировались функционировать в этом режиме – режиме уважения к взаимному общению. Никто никого не перебивал. Мы выслушивали каждого и аплодировали, и хотя, наверное, прошло ужасно много времени, мы оставались на своих местах, пока каждый не получил возможность высказать то, что хотел.

Процесс назывался завершением общения. Форман рассказывал о нем: – Большинство всю жизнь повторяет: «Это я должен сказать». Вы таскаете с собой повсюду ношу незавершенных разговоров и удивляетесь, откуда голоса в вашей голове. Хуже того – при первом удобном случае вы норовите высказать то, что торчит костью в вашем горле. Вы вываливаете весь свой гнев, или разочарование, или страх на первого попавшегося безответного бедолагу, вместо того чтобы обратиться по истинному адресу. А потом еще удивляетесь, почему у вас не складываются отношения с людьми. Вы ходите и сообщаете свои новости тем, кому они не предназначены. Попробуйте сказать человеку то, что ему в данный момент необходимо услышать. Например, «спасибо», «простите меня» или «я люблю вас», и вы увидите, что произойдет…

Моего выступления никто не ждал. Не думаю, что у меня вообще было что сказать. Но в беседе возникла пауза, и на меня смотрели люди. Я встал, огляделся и покраснел.

– Спасибо вам. Простите меня. – И добавил: – Я люблю вас.

Но это были только слова.

Однако появилось и что-то более глубокое. Такое чувство родства, и радости, и единения, которому еще не придумали названия. Ощущение было необычайное. Я не знал, как донести его до всех – и начал аплодировать.

Я медленно поворачивался вокруг, глядя на всех, встречался взглядом с каждым и аплодировал их человечности. Мы такие глупые, такие жалкие, такие гордые и такие храбрые – маленькие голые розовые обезьянки, бросающие вызов Вселенной.

Мы – не пища червей! Мы – боги!

Они начали хлопать мне. Зал взорвался аплодисментами. Все встали. Мы ликовали, вопили и хлопали в ладоши все вместе.

Тренировка подошла к концу! Мы победили! Мы брали на себя ответственность за судьбу всего нашего вида – и тот, кто не хочет присоединиться к нам, пусть остается позади и дает червям сожрать себя. Мы собирались дать кое-кому хорошего пинка в волосатый красный зад!

Я чувствовал себя потрясающе!

Но когда аплодисменты стихли, мы по-прежнему оставались одни в этом зале.

Можно было не сомневаться: те, кто наблюдал за нами, поняли, что мы закончили. Тренировка завершилась.

Что бы сейчас ни произошло, мы ждали.

Мы продолжали ждать.

А через какое-то время настроение начало падать.

Да, душевный настрой мы получили, но процесс не закончился. Должно произойти еще что-то.

Мы переглядывались. Мы нравились себе. Мы все делали правильно: убрались, расставили стулья, придумали тренировку, завершили общение, поздравили себя…

Что же еще?

Я вспомнил, что когда-то говорил мне Форман – казалось, прошли годы.

– Наша тренировка – игра, Джим, но мы играем не ради выигрыша, а для того, чтобы играть. И то, чему мы учимся во время игры – где не бывает наказания за проигрыш, – помогает в тех играх, где мы не можем позволить себе проиграть. Главное – понять, в чем состоит смысл любой игры, и тогда можно ставить на выигрыш.

Смысл данной игры заключается в том…

… чтобы заново изобрести будущее человечества.

И я понял, в чем заключается незавершенность.

Все, что мы делали до сих пор, касалось только нас самих.

Даже стулья мы поставили так, чтобы сесть лицом друг к другу, отгородившись от остального мира.

Но тренировка подразумевала ломку парадигм. Ее цель – избавить нас от того, что есть, чтобы мы могли изобретать то, чего нет; подготовить нас к встрече с остальной Вселенной.

Так вот что неверно: мы были обращены не в ту сторону.

Я встал со стула и развернул его, поставив сиденьем наружу, лицом к миру. Я мог повернуться лицом ко всей Вселенной, потому что доверял людям у себя за спиной.

Позади послышался вздох. Кто-то еще понял суть. Это была женщина с вечно обеспокоенным лицом. Теперь, довольная собой, она встала и тоже развернула стул.

Потом послышался стук и шарканье. И довольно скоро все развернули стулья, улыбаясь или смеясь при этом. Теперь все кругом было шуткой.

Через некоторое время мы все сидели лицом наружу, мы все готовы были встретить Вселенную.

И по-прежнему ничего не происходило.

Завершенности по-прежнему не было.

Черт! Что я упускаю?

О мой Бог!

О, дерьмо!

Джейсон Деландро.

Он предупреждал.

Это и было его местью.

В данный момент, когда мне больше всего нужно было понять нечто, толчком послужили его слова.

Для того чтобы окончательно завершить тренировку, мне придется признать, что кое в чем он был прав.

Насколько он был прав?

Я должен был подумать об этом раньше. Проанализировать. Разложить на составные части и потом брать кусочек за кусочком, фрагмент за фрагментом и смотреть, что же произошло в действительности. Я встал.

– Я знаю, что должно быть дальше. Все повернулись ко мне.

– Слушайте. Когда мы начинаем жить, мы пребываем в модусе ожидания Санта Клауса, очередного чуда. Но в один прекрасный день мы понимаем, что никакого Сайта-Клауса нет. У большинства хватает ума усвоить это еще в школе. Перестав его ждать, мы тут же попадаем в другой модус: ожидания трупного окоченения.

Кто-то рассмеялся.

– Есть третье состояние, – продолжал я, не обращая внимания на смешки. – Но чтобы попасть туда, необходимо отказаться от ожидания.

Они начали аплодировать… Я поднял руку.

– Нет. Время аплодисментов закончилось. – Я был совершенно уверен в себе. – Тренировка завершена.

Мы посмотрели друг на друга – и заулыбались! Мы ликовали! Мы хлопали друг друга по спине. Мы обнимались и целовались – и пошли к выходу, и с треском распахнули двери…

Форман и все его помощники ждали нас снаружи.

И вот тогда действительно начался выпускной бал.

Мы ревели, улюлюкали, топали ногами, свистели, вопили – все разом.

Пусть Земля достается смиренным – мы претендовали на звезды!

Мы бросали вызов Вселенной.

Мы могли бы продолжать так целую вечность, но у меня за спиной проскользнула Лиз и похлопала меня по плечу. Я повернулся, схватил ее и стал целовать, но в ответ она отдала мне бумаги с приказом.

Я разорвал конверт и начал читать. На середине я поднял глаза и посмотрел на нее обеспокоенно и вопросительно.

Она тоже была грустной.

– Вертушка ждет на стоянке. Пошли, нам пора.

Это заняло всего лишь миг. Я освободился от прошлого. От всех сомнений. Теперь у меня была работа.

Я понимал это совершенно отчетливо. В ответ мне ревела Вселенная.

– Правильно, – сказал я. – Пойдем работать.