Надо сказать, что Женя Горожанкин был одним из самых любимых учеников Рюрикова.
Андрей Владимирович особенно ценил в людях острый ум, широкий кругозор и способность к оригинальным и независимым суждениям. Женя, как мы знаем, в избытке обладал этими качествами. Правда, Рюриков с огорчением замечал все возрастающую склонность Горожанкина к точным наукам, но это не мешало ему относиться к Жене с большой симпатией и в глубине души верить, что в будущем он предпочтет всему остальному историю...
Следя за ходом КВН, Андрей Владимирович, понятно, не топал ногами и не вскакивал, чтобы прокричать что-нибудь вроде «Жми, Горожанкин!.. Давай, Горожанкин!..», но тем не менее он волновался ничуть не меньше, чем сами девятиклассники. И вместе со всем залом о ахнул, когда Женя отказался продолжать соревнование..
Он попытался объяснить странное поведение Горожанкина — и не смог. Он хотел отыскать самого Горожанкина и не нашел в зале ни одного ученика из девятого «Б». Это смутило Андрея Владимировича окончательно, и он немедленно отправился на розыски.
Но Женю, как мы видим, удалось ему найти далеко не сразу, а пока Рюриков ходил по пустым классам, кабинетам и коридорам, он наткнулся на Таню Ларионову.
К ней сейчас же после КВН подошла Нора Гай, которая теперь считалась в редакции специалистом по школе № 13 и собирала материал для серии очерков под рубрикой «В лаборатории педагогической мысли». Нора Гай увела Таню в тихий уголок, чтобы им никто не мешал побеседовать о школьных делах... Но услышав от Андрея Владимировича об исчезновении девятого «Б», Таня тут же извинилась, посоветовала Норе обратиться к сегодняшним победителям, а сама помчалась вдогонку за Рюриковым.
Она догнала его на третьем этаже, вернее, так и не догнала, но заметила, как он, стремительно распахивая по пути двери, вдруг пропал за одной из них.
Когда она вбежала в класс, Рюриков уже утонул, как мелкий камешек в водовороте, в толпе нахлынувших на него учеников.
Его уважали, с его мнением считались, все хотели знать, что он скажет, хотя при этом не давали ему вымолвить ни слова. Девочки обвиняли Горожанкина в беспримерном коварстве и вероломстве, ребята вопили, что, напротив, Горожанкин честный, порядочный человек; и тут поднялся такой ералаш, что Андрей Владимирович повысил голос — чего с ним никогда не случалось — и сказал, что если ему толком не объяснят, что, собственно, здесь происходит, то он сейчас же, сейчас же уйдет!..
Только тогда все затихли и сошлись на том, чтобы все объяснил сам Горожанкин.
Рюриков слушал Женю с замешательством, а под конец и с явной тревогой.
Кое-что ему и раньше было известно по поводу необыкновенных Жениных способностей, но до сих пор Андрей Владимирович относился к этому спокойно. Мальчик, думал он, обладает редкостной фантазией, он придумал себе игру — и пусть играет, мало ли что со временем возникает из таких вот мальчишеских игр...
Но теперь он заподозрил, что Горожанкин как-то уж слишком всерьез относится к этой игре, и не только, впрочем, Горожанкин... Рюриков снял очки, растерянно протер стекла и надел снова, чтобы приглядеться к ребятам.
Между тем, Женя закончил свой рассказ. Он во всех деталях изложил обстоятельства своей дуэли с Эдиком Мшиуриным, и даже самые неистовые из его обвинителей смолкли и признали, что Горожанкин вел себя как честный, справедливый и благородный человек.
При этом слово «честный», конечно, произнесла Маша Лагутина, а «благородный» — Рита Гончарова, точнее не «благородный», а «слишком благородный».
— Слишком, слишком благородный...— вздохнула она.
— Как это — слишком?..— удивился Алик Андромеда.
— А так,— отвечала, Рита.— Ведь всей школе известно, кто такие эти десятиклассники. Растрезвонили, например, про свой турпоход, а сами сели в автобус, доехали до конечной остановки, слопали там свои батоны с маслом и вернулись домой. А Корабельников отхватил на конкурсе первую премию за модель, хотя сам и мизинцем к ней не притронулся: все за него сделал папа, инженер-конструктор...
И она привела еще несколько фактов в таком же роде.
Положим, далеко не каждый из них известен был всей школе, но зато девятый «Б» вспомнил о воскреснике в овощесовхозе! На этом воскреснике копали картошку, то есть девятый «Б» — копал, а десятиклассники носили, а потом все корзины записали себе!
— Наверное, вы кое-что преувеличиваете,— сказал Рюриков, пытаясь утихомирить вновь разбушевавшиеся страсти.— Турпоход в автобусе... Какой в этом смысл? Или та же картошка... К чему обманывать своих товарищей?
— А баллы?— закричали вокруг.— А откуда же у них столько баллов?..
— Вы их еще не знаете, Андрей Владимирович, наивный вы человек!
— Это же такие ловчилы!
— Шакалы!
— Мазурики!..
«Вот она, система...— подумал Андрей Владимирович,— вот он, эксперимент... Вот они — баллы-единицы, электрифицированные стенды, графики поведения!..»
Он пытался придать своему лицу бесстрастное выражение, но все, что чувствовал он в этот момент — все отражалось на его лице. И ребята, видя, каким гневом он пышет, ощущали в Андрее Владимировиче своего союзника, возмущенного, как и они, этими шакалами и мазуриками десятого «А»...
Но не меньше, чем Рюриков, потрясен были Женя Горожанкин.
В сущности, как и все увлеченные серьезным делом люди, он чаще смотрел вдаль, чем себе под ноги, и теперь ему вдруг показалось, что он очутился посреди топкой зловонной лужи...
И пока все гомонили вокруг Андрея Владимировича, а тот, за неимением лучшего, отвечал, что правда в любых обстоятельствах предпочтительней и достойней лжи, Горожанкин думал, думал, думал...
И как случается обычно, когда человек думает, конце концов ему явилась идея...
Вначале она была довольно смутной, эта идея, но это была, тем не менее, идея, и он стал развивать, разматывать, прояснять ее на ходу.
«А что, если...— подумал он,— а что, если... Если все люди научатся читать мысли друг у друга?.. Тогда невозможна будет никакая ложь!..»
Заметим, что Женя никогда не считал себя исключением. Просто ему повезло, думал он, такие же способности существуют у всех или почти у всех людей, но как бы в зачаточном состоянии. Однако путем тренировок и упражнений вполне возможно добиться успеха и тогда...
— И тогда,— сказал Женя,— тогда, сосредоточив на определенном пространстве усилия достаточного числа людей, вполне возможно создать поле, в котором любая мысль любого человека будет прочитана всеми... А если, пропорционально числу людей, мы увеличим размеры поля, то в пределе получим замкнутую сферу в масштабе всей планеты...
Однако тут автор с сожалением признается в собственной некомпетентности, мешающей ему точно передать мысли Жени Горожанкина, нигде ничего не извратив и не напутав: ему не хватает профессиональных знаний, а каждая ошибка может заронить в сердце читателя недоверие к самой идее Жени Горожанкина, чего автор опасается в особенности.
Поэтому мы избежим подробностей, но упомянем, что ребята слушали Женю с пристальным вниманием и, мало того, пониманием и сочувствием. Терминология, которую он употреблял, была им знакома и привычна, они на уроках физики уже изучали различные поля — электрическое, магнитное, гравитационное. А что касается сути, то ведь эти ребята уже считали довольно будничным, заурядным делом — полеты в космос, пересадку сердца и многое другое, что еще недавно относилось к чистой фантастике.
Помимо того, если помнит читатель, в одной из первых глав нашей повести Маша Лагутина уже высказывала — в форме, правда, еще только мечты, а не идеи,— мысль, которую теперь развивал Горожанкин. А это лишний раз подтверждает, что стремление к истине свойственно многим людям, разница же заключается лишь в практических способах ее достижения.
Так что ребята рассматривали способ, предложенный Горожанкиным, как один из возможных, но ничем не хуже других.
Однако Андрей Владимирович... Он смотрел на Женю с испугом, он со страхом прислушивался к тому, как уверенно звучал его голос, его совершенно обескураживала последовательность, с которой Горожанкин нес всю эту околесицу...
Ему стоило невероятных усилий взять себя в руки.
— Женя,— сказал он, стараясь мягкостью выражений искупить резкий смысл своих слов,—Женя, все это весьма и весьма любопытно, и однако ведь известны иные, более испытанные и проверенные средства для борьбы за правду... Я не отрицаю, что когда-нибудь... в дальнейшем... ученые, а среди них, возможно, и Евгений Горожанкин, достигнут эффекта в том направлении, о котором ты говоришь. Но теперь мы обязаны реально смотреть на вещи, если не желаем прослыть праздными фантазерами. Я надеюсь, и ты, и твои друзья — вы согласны со мной?..
Наступила тягостная тишина.
— Вы не верите мне?— произнес Женя с отчаянием.— Не верите, Андрей Владимирович?..
На него больно было смотреть. Рюриков опустил глаза и развел руками.
— Видишь ли,— сказал он, чувствуя себя в чем-то виноватым и перед Женей, и перед ребятами, которые молча, но явно на стороне Горожанкина, наблюдали за событиями,— видишь ли, Женя... Что касается чтения мыслей, то ведь пока не доказано, будто...
Но Женя не дал ему договорить.
— Хорошо,— перебил он Андрея Владимировича; его лицо внезапно вспыхнуло веселым упрямством.— Хорошо, тогда... Тогда задумайте какое-нибудь число!..
— Женя,— поморщился Андрей Владимирович,— нельзя ли обойтись без этих... этих опытов?
— Число!— настаивал Женя.— Любое!—Номер телефона!
— Номер телефона!— заговорили вокруг.— Ну что вам стоит, Андрей Владимирович? — Номер телефона!..
— Ну, что же,— сдался Рюриков,— пожалуйста, я задумаю, хотя боюсь...
— Довольно!— Женя улыбнулся.— Вы задумали: 64-58-69... Верно?..
Рюриков оторопело мигнул.
Но Женя не дал ему опомниться.
— Имя!— потребовал он.— Любое, мужское, женское! Мне все равно! Готово?.. Дмитрий!
Рюриков с опаской отодвинулся от Горожанкина подальше и, так как все ребята улыбались, тоже попробовал улыбнуться, но улыбка получилась бледной, растерянной...
Женя расхохотался.
— Еще! Что хотите! Ну, например, исторический герой... Подумайте о каком-нибудь историческом герое.— Просто — подумайте... Спартак!..
...Андрей Владимирович вышел из класса совершенно ошеломленный. Он больше не стал задерживаться в школе, только завернул в учительскую, рассеянно натянул пальто и на улице вспомнил, что забыл взять портфель, но назад не вернулся.
Однако, шагая по вечернему городу, он постепенно успокоился.
Будем рассуждать здраво,— сказал он себе.— Горожанкин вполне мог знать, что 64-58-69 — это номер домашнего телефона Рюрикова, а Дмитрий — имя его сына. Психологически вполне допустимо, что человек, застигнутый врасплох вопросом, прежде всего вспомнит свой телефонный номер и близкое для него имя... Спартак?.. Но все ребята знают, что это любимейший герой Рюрикова, Спартаку он посвящал значительно больше уроков, чем полагалось по программе... Так что, если исходить из теории вероятности....
В конце пути Андрей Владимирович уже только посмеивался над собой. А Женя... Он, без сомнения, верит в свою игру, отсюда и легкость, с которой он ее ведет, какой-то, пожалуй, артистизм... Надо им заняться, его способности могут заинтересовать...
Но тут мысли его повернули к школе, эксперименту, Эрасту Георгиевичу...
«Мальчик...— подумал он о Жене, вспомнив, с какой запальчивостью, каким жаром излагал он ребятам свой проект.— Мальчик,— с теплом повторил он.— Но я... Я-то уже не мальчик... И все мы — не мальчики и не девочки, Эраст Георгиевич... Но мы должны подумать об этих мальчиках и девочках, должны, должны подумать!..»
Поднимаясь к себе на пятый этаж, он чувствовал, как и место прежних дряблых сомнений в сердце у него рождается упорная, твердая решимость. Довольно, школа должна быть школой, а не...— Он поискал подходящее сравнение, не нашел, но это и не важно: он знал, чем должна быть школа, вот что главное!..
Разумеется, думал он, это не так-то просто, сделать школу такой... Но все возможно... Все, все возможно, если только захотеть... очень захотеть... И всем вместе...
Нажимая на пуговку звонка, он вспомнил, что эти слова произнес Женя Горожанкин.
Между тем, вскоре после ухода Андрея Владимировича ребята спустились вниз, на танцы, а Женя еще долго хохотал, когда они остались с Таней вдвоем. И Таня тоже посмеивалась, глядя то на Горожанкина, то на место, где еще недавно стоял растерявшийся Андрей Владимирович.
Может показаться, что, вспомнив о Тане в начале главы, мы потом нечаянно забыли о ней, увлекшись потоком событий, в котором ведь и она должна была принимать какое-то участие!.. Но в том-то и дело, что — по крайней мере внешне — она оставалась совершенно безучастной ко всему происходившему в классе. Она стояла в сторонке, не произнося ни слова сама и, казалось, не очень прислушиваясь к тому, о чем толковали другие. Во всяком случае, она впервые рассмеялась, когда они остались одни, да и то как-то нехотя, через силу, и при этом взглянула на Женю не то с каким-то неясным для него сожалением, не то — превосходством.
Но Женя не придал этому значения; он, наконец, отхохотался, утих и, отдуваясь, с торжеством посмотрел на Таню.
— Ну, что ты скажешь?
Таня молча скользнула взглядом в сторону и вдруг произнесла с неожиданным вызовом:
— Скажу, что все это пустяки... Все, о чем вы тут говорили!
— А яснее?— удивился и обиделся Женя.
— Можно и яснее,— Таня посмотрела на него в упор:— Все вы твердите: правда, правда... Правда! А кому она нужна?..
— Правда всем нужна!—сказал Женя, еще не оправясь от внезапного напора.
— Всем?.. И тебе?..
— И мне!
— И тебе?.. А помнишь, о чем мы говорили на мосту?
— На мосту?..
— Вот, ты даже не запомнил!.. Я тогда сказала тебе, что, может, я сама все это выдумала — про мальчика и про паровоз?.. Что на самом деле ничего такого, может, и не было?.. А вдруг это правда?.. Но ты и слушать меня не захотел! Ты испугался! Потому что и тебе правда не нужна, и никому не нужна!
— Подожди,— пробормотал Женя, с трудом что-то соображая.— Как же так... Ты что... Ты хочешь сказать, что тогда, на мосту...
— Нет,— Таня тряхнула головой и отрывисто рассмеялась,— теперь я ничего не хочу говорить. Зачем?.. Ты ведь и сам отлично читаешь чужие мысли!.. Но я одно тебе только хочу сказать: выбрось из головы эту свою затею, всю эту ерунду, никому это не нужно и никто тебе не позволит!..
— Кто не позволит?..— нахмурился Женя.
Таня не ответила и отвернулась.
— Посмотрим, кто это мне не позволит,— сказал Женя.— Посмотрим!..
И вдруг дверь приоткрылась, скрипнули половицы, и Горожанкин, оглянувшись, увидел, как вдоль порога метнулась какая-то тень...