– Мы как раз заканчиваем обзор прессы, мистер Рэкли, – сказал Рейнер, когда Тим вошел в конференц-зал.

– Если вы еще хоть раз выкинете что-нибудь подобное тому, что выкинули сегодня утром на телевидении, хотя никто вас к этому не уполномачивал, я…

– Вы здесь не главный. Почему я должен вас слушаться?

– Роспуск. Вот почему, – Тим смотрел на Рейнера до тех пор, пока тот не сел в свое кресло. – Больше не делайте чего-то подобного. Если в прессе что-нибудь всплывет, я буду знать, что это ваших рук дело. Перед тем как что-нибудь предпринять, мы все обсуждаем, и все должны быть согласны. Это непреложное правило.

Все были здесь, но без Дюмона чувствовался какой-то дисбаланс. Раньше они были Комитетом; теперь они были просто пятью озлобленными детьми.

Перед каждым из них стояла, как зеркало, фотография в рамке. Уже не в первый раз Тим подумал, каким дешевым трюком были эти фотографии, как и уловки в выступлении Рейнера.

Рейнер сделал глоток воды:

– Теперь я хочу закончить обзор прессы, – он зашелестел бумагой. – Вчера вечером на Си-Эн-Би-Си…

– В тот момент, когда мы поняли, что у Дебуфьера в руках живая жертва, единственной нашей целью стало ее освобождение и спасение ее жизни… – Тим говорил с решительностью и властностью Дюмона, и все остальные замолчали – так же, как когда говорил Дюмон. – Однако для этого вовсе не обязательно было избивать Дебуфьера. Я нанес ему не смертельное ранение…

Роберт заговорил медленно и яростно:

– Я застрелил Дебуфьера, потому что это было самым быстрым способом освободить жертву, – он наконец поднял голову.

– Нет. Ты застрелил его, потому что решил поиграть в героя.

– Мы проголосовали за его казнь, – сказал Митчелл. – И он был казнен.

– Не было никакой нужды его казнить. Он совершал преступление, за которое его можно было посадить за решетку. Мы могли захватить его и передать властям.

– Тогда нам пришлось бы остаться и дать себя поймать, – сказал Роберт.

– Мы не убиваем людей для того, чтобы нас не поймали, – отрезал Тим. – Если спасение собственной задницы – твоя основная забота, тебе здесь не место.

– Да брось, – сказал Митчелл. – Господи Боже, у парня в подвале была жертва, которую он держал в заложниках и пытал. Ты должен быть благодарен за то, что я заранее подготовился. Ты был занят тем, что промывал мне мозги за то, что я принес сумку со взрывчаткой. Без нее мы бы вообще не прошли через ту дверь.

Тим рассмеялся:

– Ты считаешь это хорошо спланированной и выполненной миссией? Ты думаешь, что можешь контролировать ситуацию? Таким образом? – Он повернулся к Рейнеру и Аненберг в поисках поддержки.

– Мы выполнили миссию, – сказал Митчелл.

– Разве цель не оправдывает средства? – Роберт уставился в стол, барабаня пальцами по его поверхности.

– Средства – это и есть цель, – сказал Тим. – Справедливость, порядок, закон, стратегия, тактика, контроль. Если мы упустим это, все пойдет прахом. Результат не отменяет правил.

– Послушай, что было, то было, нет нужды сейчас махать кулаками после драки. Робби немножко вспылил и пострелял…

– Он был непредсказуем, опасен, и не соображал, что делает. – Несмотря на жаркий спор, Тим даже не повысил голоса – сдержанность, которую в нем ненавидела Дрей.

– Иногда люди совершают ошибки, – возбужденно сказал Роберт. – Что ни делай, как ни готовься, операция может выйти из-под контроля. Со всеми это случалось.

– Мы не можем позволять себе эмоции во время операций, – сказал Тим. – Не просчитанный по времени ход в пяти случаях из десяти означает смерть. Мы теряем элемент неожиданности, тактику, стратегию – все.

Митчелл наклонился вперед, его куртка туго натянулась, обозначив бицепсы:

– Я понимаю.

Тим перевел взгляд на Роберта:

– А он – нет.

Роберт приподнялся в своем кресле:

– Какие проблемы, Рэкли, твою мать? Мы убили урода! Вместо того чтобы выговаривать мне за то, что я вошел на две секунды раньше, почему бы тебе не сказать о том, чего мы добились? Подумай об извращенце, который больше не разгуливает по улицам, который никогда больше не будет высматривать на автобусной остановке чью-то сестру, мать, девушку!

Даже через стол Тим чувствовал исходящий от него запах алкоголя:

– Смысл не в том, чтобы просто убить. Ты это понимаешь? – Тим терпеливо ждал, глядя на Роберта.

Тим поймал себя на мысли о том, какой угол он бы выбрал для удара, если бы Роберт бросился на него через стол. Митчелл положил руку брату на плечо и мягко заставил его сесть на место.

Голос Роберта прозвучал так тихо, что его едва можно было расслышать:

– Конечно, я понимаю.

Тим уперся в него взглядом:

– Почему в лицо?

– Что?

– Ты выстрелил ему в лицо. Это выстрел на поражение. Ты должен целиться в основную массу тела. Если пистолет подпрыгнет, ты все равно попадешь в шею. Выстрел в грудь тоже эффективен, особенно в случае с крупным парнем.

Рейнер поднял брови, на его лице застыло то ли отвращение, то ли уважение.

– Ну, я выстрелил ублюдку в лицо. И как ты это прокомментируешь? – Щеки Роберта залил румянец, шея напряглась.

– Ты что, получаешь от этого удовольствие?

Роберт поднялся, но Митчелл снова дернул его вниз.

Он остался сидеть в кресле, гипнотизируя Тима взглядом, но Тим повернулся к Митчеллу:

– А что за редкие провода во взрывном устройстве?

– Чушь собачья. Я использую стандартный провод. По нему меня не смогут вычислить.

– Ну, кто-то в экспертном отделе узнал, что две казни связаны, и слил этот факт СМИ. Как они узнали? Наверняка по взрывчатке?

Митчелл съежился под взглядом Тима.

– Это был не обычный промышленный детонатор, да, Митчелл?

– Я не использую ничего промышленного, особенно для главного компонента. Не доверяю. Делаю все сам.

– В любом случае, кого это волнует? – воскликнул Роберт. – Это ни на что не влияет.

– Это волнует меня, потому что происходит то, чего мы не планировали. У нас нет права на ошибку!

Тим откинулся в кресле под сердитыми взглядами Мастерсонов:

– Митч взорвал дверь. А я первым зашел внутрь и спас твою задницу, когда ты три раза промахнулся и Дебуфьер швырял тебя, как мячик. – Лицо Роберта напряглось.

– Операциями руковожу я, – сказал Тим. – И я устанавливаю правила. Таковы условия. А поскольку ни один из вас и не подумал действовать по правилам, как насчет того, чтобы вы вообще не участвовали? Вас не должно быть на месте, когда будет нанесен удар.

– Давайте это обсудим, – сказал Рейнер. – Вы здесь не единоличный командир.

– Я не собираюсь ничего обсуждать. Либо будет так, либо я уйду.

Губы Рейнера сжались, ноздри дрожали от возмущения. Избалованный принц привык добиваться своего:

– Если вы уйдете, вы никогда не получите дело Кинделла. Вы никогда не узнаете, что случилось с Вирджинией.

Аненберг подняла на него потрясенный взгляд:

– Ради Бога, Уильям.

Тим почувствовал, что у него пылает лицо:

– Если вы полагаете, что я участвую в столь рискованном предприятии ради того, чтобы заглянуть в какую-то папку – пусть даже эта папка поможет разгадать тайну смерти моей дочери, – значит, вы меня недооценили. Я не позволю себя шантажировать.

Но Рейнер уже дал задний ход и снова надел личину изысканного джентльмена.

– Я ничего подобного не имел в виду, мистер Рэкли, прошу прощения за неудачную фразу. Я хотел сказать, что у всех у нас есть цели, которых мы пытаемся достичь. Но давайте сосредоточимся на главном. – Он бросил осторожный взгляд на Мастерсонов. – Скажите, как по-вашему должны проходить операции, чтобы вы чувствовали себя комфортно?

Тим молчал, пока покалывание в щеках не прекратилось. Он встретился взглядом с Митчеллом:

– Ты можешь мне понадобиться. И ты. – Он кивнул Аисту, как будто тому было до этого дело. – Для наблюдения, составления плана действий, поддержки. Но казнь я буду проводить один.

Митчелл взмахнул руками, потом положил их на колени:

– Прекрасно.

Аненберг сказала:

– Роберт?

Роберт тер костяшкой нос, уставившись в стол. Наконец он кивнул, сверкнув на Тима взглядом:

– Есть, сэр.

– Отлично. – Рейнер хлопнул в ладоши и держал их сложенными, как счастливый диккенсовский сирота на Рождество. – Теперь вернемся к обзору прессы.

– К черту обзор прессы, – прорычал Роберт.

Рейнер выглядел как отличник, чьи пробирки только что снес самый отъявленный в классе хулиган:

– Но социологическое воздействие, несомненно, важно для…

– Билл, – сказала Аненберг. – Доставай следующую папку.

Рейнер раздраженно снял со стены портрет своего сына и начал нажимать кнопки на замке сейфа, что-то бормоча себе под нос.

– Подождите, – сказал Митчелл. – Мы что, будем голосовать без Франклина?

– Конечно. Папки не покинут эту комнату.

– Тогда пусть он присоединится к обсуждению по телефону.

– Его могут услышать, – сказала Аненберг. – И мы не знаем, прослушиваются ли эти телефонные линии.

– Он быстро утомляется, – сказал Рейнер. – Не уверен, что у него сейчас достаточно сил, чтобы уделить нашим проблемам должное внимание.

Тим сказал:

– Давайте подождем, пока он не поправится.

Рейнер повернулся к нему, его руки дрожали:

– Я подробно говорил сегодня с его врачом. Его прогноз… Я не уверен, что ждать, пока он поправится, – хорошая идея.

Роберт побледнел:

– О-о.

Митчелл начал сосредоточенно чесать лоб.

Рейнер взял папку и бросил ее на стол:

– Террилл Баурик из «уорреновских стрелков».

30 октября 2002 года трое старшеклассников из школы «Эрл Уоррен Хай», поссорились на перемене с основным составом школьной баскетбольной команды. Они ушли к своим машинам и вернулись с пушками. Пока Террилл Баурик караулил у двери, двое его сообщников вошли в школьный спортзал, где они менее чем за две минуты выпустили девяносто семь пуль, убив одиннадцать школьников и ранив восьмерых.

Пятилетняя дочь тренера Лизи Бауман, которая наблюдала за тренировкой со скамьи для зрителей, словила шальную пулю, попавшую ей в левый глаз. Утром в Хэллоуин американцев ждала на крыльце газета с фотографией ее отца, который стоял на коленях, сжимая ее обмякшее тело. Тим отчетливо помнил джемпер тренера с алой полумаской кровавого отпечатка лица его дочери. Тим положил газету, отвез Джинни в школу, пять минут посидел в машине на стоянке, потом подошел к классу своей дочери, чтобы еще раз увидеть ее через окно, перед тем как уехать.

Двое стрелков – худосочные сводные братья – заявили, что действовали без умысла. Их отец был владельцем сети ломбардов, и они везли оружие из одной торговой точки в другую. У них просто случайно оказались в багажнике два автомата с магазинами в тот момент, когда они потеряли самообладание. В худшем случае это было убийство второй степени, заявил их защитник, может быть даже временное помутнение рассудка. Глупый аргумент, но достаточный для того, чтобы тупые присяжные его проглотили.

Прокурор не смог натравить братьев друг на друга и столкнулся с гневной прессой и общественностью, настаивающей на мести. Тогда он понял, что может заполучить Баурика, пообещав ему иммунитет. Баурик был второгодником, которому только что исполнилось восемнадцать, он сильно трусил и мог показать, что они планировали расправу за несколько недель до этого. Установив таким образом умысел, прокурор сразу же мог перейти к обвинению в убийстве первой степени. Сводные братья по закону тоже считались совершеннолетними.

Прокурор протащил обещание иммунитета Баурику через прессу, указав на то, что он был виновен меньше всех и что его участие было менее вопиющим. Он сообщил об этом своему шефу, не забыв отметить, что Баурик – тоненький хромоногий пацан с больной рукой – мог сыграть на сочувствии присяжных. Дав этому факту независимое подтверждение, Баурик мог решить дело.

После того как Баурик дал показания, братьев осудили и быстренько приговорили к смертной казни. Баурик подал прошение о более мягком наказании – как соучастник после события преступления, – и его осудили досрочно, приговорив к тысяче часов общественных работ, которые он до сих пор так и не отработал.

– Так вот что сегодня бывает за стрельбу в школе.

Митчелл разделял отвращение Тима:

– Примерно такой же приговор, какой получаешь за то, что разрисовал новенький «вольво» своего соседа.

– Давайте не будем забывать, что он был всего лишь помощником и пособником, – заметил Роберт. Судя по его затуманенному взгляду, где-то очень глубоко внутри он чувствовал родство с аутсайдером Бауриком.

– Скорее всего, он не стрелял, потому что не мог держать оружие больной рукой, – предположил Тим.

– Кроме того, как бы там ни было, Роберт, – сказал Рейнер, – помощник и пособник получает такой же приговор, как и те, кто совершил преступление.

Роберт дернул головой, уступая.

Фотография из дела Баурика лежала рядом с Тимом. С золотой цепочки на шее свисал кулон в форме половины монетки с зазубренными краями. Черты его лица были угрюмыми. Он был мрачен, как собака, которую пнули ногой, как ребенок, которого забрали последним, как девушка, чей любовник, лишив ее девственности, поспешно ушел.

Они начали с тщательного прочесывания отчетов об уликах – тех, которые принял суд, и тех, которые не принял.

Когда последний документ обошел всех, Тим засунул его в папку и взглянул на остальных:

– Давайте голосовать.

Виновен. Единогласно. Аненберг, которая последней отдала свой голос, скрестила руки на столе со странно довольным выражением лица.

– Есть одна трудность, – заметил Рейнер. – После того как Баурик свидетельствовал в пользу обвинения, он ушел в подполье. Хорошая новость – то, что он не попал в программу защиты свидетелей. По крайней мере, формально. Но его угрожали убить, а после того, как кто-то поджег его квартиру, он изменил имя и переехал. О том, где он, знает только отвечающий за него офицер по условно-досрочному освобождению.

– Я его найду, – тихо сказал Тим.

– Если он все еще под надзором этого офицера, он сидит где-то в Лос-Анджелесе, – заявил Роберт.

– Я сказал, что найду его, – повторил Тим. – Не разжигая костров. Я сделаю это тихо. А вы все сидите спокойно и держите рот на замке.

Рейнер стоял у сейфа спиной к остальным. Тим не успел подняться, как он повернулся и бросил на стол еще одну черную папку, но Тим смотрел не на нее, а на последнюю папку в сейфе. На папку Кинделла.

Он задал себе вопрос, пыталась ли Аненберг достать ему записи государственного защитника из этой папки.

Рейнер проследил взгляд Тима, коротко улыбнулся и закрыл сейф. Он все еще играл в свои мелкие игры, несмотря на то, что все это понимали.

– Что скажете, если мы рассмотрим еще одно дело, пока наши мозги настроены на нужный лад?

Тим посмотрел на часы. 23:57.

– Я никуда не спешу, – рявкнул Роберт.

Смех Аненберг отразился эхом от обшитых деревом стен:

– Думаю, мы все никуда не спешим. Тим, тебе нужно идти домой?

– У меня нет дома, помнишь?

Усы Роберта приподнялись:

– Точно. Ни у кого из нас нет дома. Так ведь, Митч?

– Ни дома, ни семьи, ни записей в базах данных. Мы призраки.

– Призраки, – Митчелл ухмыльнулся. – Мы просто время от времени выходим из могил, чтобы решить проблемы.

Тим кивнул на папку:

– Что за дело?

Рейнер сложил руки на папке и сделал паузу, как фокусник достающий кролика из шляпы:

– Ритм Джоунс.

Нельзя жить в округе Лос-Анджелес и хотя бы в общих чертах не знать о деле Ритма Джоунса – Долли Эндрюс. Бывший рэппер, Джоунс был мелким наркодилером, питавшим слабость к девушкам. Его назвали так потому, что он все время подпрыгивал, как будто слышал свой собственный ритм. Молва утверждала, что мать нарекла его этим именем еще в колыбели. Когда он повзрослел, то все время широко улыбался и дергал головой. Обычно на нем была рубашка с надписью «Доджерс», которую он расстегивал на груди, чтобы была видна татуировка «Ритм» готическим шрифтом.

Когда ему было лет двадцать с небольшим, он провел несколько уик-эндов с диджеями из Ист-Сайда, но быстро оказался снова в своем родном городе. Через три года он стал сутенером-наркодилером, к которому шли маленькие белые девочки, готовые трахаться за двадцатку или дозу «нирваны». У него были печально известные сексуальные аппетиты: объекты его «любви» приползали в больницу с полотенцем в трусах, чтобы остановить кровотечение.

Его обвиняли по двум эпизодам хранения наркотиков для продажи и одному эпизоду сводничества и сутенерства, но благодаря слепой удаче и запугиванию свидетелей он так и не был осужден.

До Долли Эндрюс.

Эндрюс приехала на автобусе из Огайо и проследовала типичным для Голливуда путем – от актрисы, подрабатывающей официанткой, до проститутки. Но в конце концов она осуществила свою мечту: после того как ее тело нашли размазанным по истрепанному дивану Джоунса со следами семидесяти семи ножевых ранений, модельные фотографии Долли размером восемь на двенадцать попали в руки голодной прессы, и ее коротко остриженные светлые кудри и идеальная ширина бедер высекли ее имя в анналах времени.

За Джоунсом пришли, когда он отсыпался после лошадиной дозы наркоты в соседней комнате. Он утверждал, что вообще ничего не помнит. На его теле, одежде и под ногтями не нашли следов крови Эндрюс, однако эксперт-криминалист обнаружил их в водосточных трубах под душем. Оружие с четкими отпечатками всех десяти пальцев Джоунса обнаружили в мусорном баке на улице. Мотив? Прокурор пытался доказать, что таковым стал отказ в сексуальном контакте. Одна из коллег Эндрюс сняла ее на камеру, когда та говорила, что никогда не будет делать этого с черным мясом.

Большой неудачей для Джоунса была вопиющая некомпетентность адвоката – юнца с прыщавым лицом, только что окончившего учебу. Присяжным понадобилось менее двадцати минут, чтобы приговорить Джоунса.

Этот вердикт вызвал возмущение неких Леонарда Джефрисеса и Джесса Джексона, которые заявили, что Джоунсу не обеспечили честного разбирательства, потому что он был темнокожим, обвиняемым в убийстве белой женщины. Возникшее в результате этого политическое давление привело к тому, что Джоунс подал ходатайство о неэффективной помощи защитника. Его удовлетворили, и вердикт был отменен.

Как раз в это время какой-то урод в хранилище записей по делам положил улики и вещественные доказательства не в ту папку, в результате чего прокурор остался без отчетов экспертов и без фотографий тела.

Новый вердикт гласил: «Невиновен».

Папку с делом нашли на следующий понедельник. Ее ошибочно поместили в хранилище с пометкой «Ритм».

Джоунс исчез из вида, затерялся где-то в лос-анджелесских трущобах, защищенный законом, по которому нельзя вторично привлекать к уголовной ответственности за одно и то же преступление.

Рейнер закончил рассказывать о подробностях дела. Взгляд Тима был прикован к фотографии Джинни, стоявшей перед ним на столе. Он вдруг понял, что дискуссии о мерзких преступлениях были для них своеобразным чистилищем. Вот как он решил почтить свою дочь.

– …разумное сомнение, – говорил Митчелл. – Не бывает однозначных дел без тени сомнения.

Но Аненберг держалась стойко:

– Если бы кто-то хотел его подставить, это был бы идеальный способ. Он известный наркодилер с бесчисленными врагами. Засеки, когда он под кайфом и ничего не соображает, положи тело ему в гостиную – и voila!

– Конечно, – сказал Роберт. – Подделай удары ножом и обмани экспертов. Плевое дело. Особенно семьдесят семь ударов.

Рейнер оторвал взгляд от бумаг:

– Ой, да ладно тебе. Мы все знаем, что факты можно подтасовать. Государственный защитник не смог представить ни одного экспертного заключения в защиту подсудимого.

Роберт положил на стол руки:

– Может быть, не нашлось эксперта, который мог бы представить версию защиты…

– …добросовестно, – закончил Митчелл.

Тим внимательно наблюдал за Робертом. Его возбуждение усиливалось, когда речь заходила об убийце женщин. Тим поразмышлял над тем, почему сам он настолько убежден в виновности Баурика, и понял, что в нем живет та же ярость по отношению к убийцам детей. Ярость, не дающая ране зажить и требующая мести.

– Вердикт был отменен только потому, что улики положили не в ту папку в хранилище и не смогли их представить, – Аист листал отчет судмедэксперта.

– Весьма убедительный факт.

– В первый раз дело развалилось из-за некомпетентного защитника, – сказала Аненберг. – Возможно, были моменты, которые не изучались. Плюс доказательства, которые едва ли можно назвать обличающими, тем более что на нем не нашли никаких следов крови. Семьдесят семь ударов ножом и ни следа крови? Он был под наркотой, загружен по самое не могу. Я сомневаюсь, что у него хватило бы ума на то, чтобы сжечь свою одежду и отскрести себя мочалкой.

Митчелл заговорил медленно, как будто контролируя себя:

– Но есть труп в гостиной, оружие с его отпечатками пальцев и следы крови жертвы в стоке его душа.

– Неопровержимые улики, – сказал Тим.

Аненберг удивленно посмотрела на него, словно он разрушал их негласный альянс.

– Чего, черт возьми, ты хочешь? – спросил Роберт. – Запись убийства в режиме реального времени? Если бы эти чертовы улики не потерялись, парня давно бы уже поджарили! Его поймали на месте преступления, которое оказалось его квартирой. Ты обходишь вниманием этот факт, Аненберг.

– Он ушлый парень, хорошо знающий улицы. А тут такое глупое место преступления… – Аненберг покачала головой. – Доказательства не кажутся мне изобличающими. Они просто удобные.

Они быстро пробежались по формальной процедуре, так как было ясно, что единогласного решения не будет. Голосование дало результат четыре против двух; Рейнер с Аненберг голосовал против остальных.

– Да что с вами, черт возьми, – сказал Роберт. – Вы даете этому подонку соскочить с крючка из-за какой-то либеральной чепухи.

– Это не имеет никакого отношения к политике, – заметил Тим.

Роберт вскинул руки, резко подавшись вперед:

– Этот парень – поганый наркоман!

– Что, когда я в последний раз заглядывала в Кодекс, не каралось смертной казнью. – Аненберг положила руки на стол; вид у нее был очень решительный.

Роберт провел рукой по взъерошенным рыжевато-золотистым волосам и злобно пробормотал:

– Если даже он не делал этого, такой ниггер все равно в чем-нибудь виноват.

Тим наклонился вперед, и кресло под ним скрипнуло. Он хотел только одного: чтобы в его голосе не проявилась ярость:

– Ты действительно так считаешь?

Роберт отвернулся, стиснув зубы.

– Конечно нет, – сказал Митчелл.

– Я говорю не с тобой. Я говорю с твоим братом.

Когда Роберт снова посмотрел на него, Тим заметил, что его глаза покраснели, и розовые нити сосудов разошлись от зрачков.

– Я не это хотел сказать. Просто после случая с Дебуфьером… этот ублюдок держал ее в холодильнике!.. Дюмон мне как отец…

– Тебе нужно отдохнуть, – сказал Рейнер.

– Нет, нет. Давайте работать. Мне нужно работать, – когда Роберт поднял глаза, в них ясно читался страх. – Не поступайте так со мной.

– Ты нам мешаешь, – сказал Тим. – На какое-то время ты вне игры.

Роберт сидел склонившись над столом и выставив вперед плечи; трапециевидные мышцы выступали вокруг шеи. Он поднял голову, как охотничья собака, делающая стойку. Его глаза блестели:

– Ты с самого начала хотел выжить меня и Митча. Ты, который лучше всех должен понимать, что нам необходимо участвовать в этом. Мы не должны сидеть, когда другие что-то делают. Ты говоришь нам такую же чушь, как и твой отец, когда ты пришел к нему за помощью.

Рейнер сердито перебил:

– Хватит, Роберт.

Тим чувствовал, как у него в висках бьется пульс.

– Вы говорили, что слушаете меня со дня похорон Джинни.

Митчелл побарабанил по столу своими коротко подстриженными ногтями:

– Дюмон уже…

– Я был у отца за три дня до этого. – Тим повернулся к Аисту, который наконец обратил внимание на происходящее. – Как вы могли слушать меня у отца?

– Ну да, я ошибся. Я подключился несколькими днями раньше. Залез в дом, когда ты был на работе, а твоя жена пошла в магазин.

Тим внимательно вгляделся в него, потом в Роберта. Он решил им поверить.

– Итак. Мы уже проголосовали за виновность Баурика. Я разберусь с этим один, как я уже сказал раньше. Роберт, тебе надо немного передохнуть – я говорю серьезно – и привести в порядок нервы. Это понятно? Понятно? – он подождал, пока Роберт кивнет.

– Тогда перейдем к Кинделлу, – сказал Рейнер.

– По шагу за раз. Я хочу, чтобы вы все ушли, – бросил Тим.

Усы Рейнера дернулись в усмешке:

– Это мой дом.

– Мне нужно посидеть с делом Баурика. Вы предпочитаете, чтобы я сделал копии и взял их домой? – Тим переводил взгляд с одного на другого, пока они не поднялись и не вышли из комнаты.

Аненберг задержалась. Она закрыла дверь и повернулась к Тиму, сложив руки на груди:

– Поезд начинает катиться под откос.

Тим кивнул:

– Я собираюсь его притормозить. Посмотрю, что смогу найти на Баурика. И как себя будет чувствовать Дюмон. Думаю, что справлюсь с этой операцией. Если мне понадобится Митчелл, займу его наблюдением и уберу, как только запахнет жареным.

– Роберт и Митчелл не успокоятся и не захотят долго быть твоими мальчиками на побегушках. Они одержимые, видят только белое и черное, никаких полутонов.

– Мы должны держать их за пределами операции, чтобы они все время были на боковой линии.

– А если все пойдет не так, как мы хотим?

– Используем поправку о самороспуске и распустим Комитет.

– Ты, наверное, жаждешь добраться до дела Кинделла.

– Ты даже не представляешь себе как.

Аненберг достала из сумочки сложенный втрое документ и подтолкнула его к Тиму.

Записи государственного защитника.

– Рейнер попросил меня сделать в офисе их копию. Я случайно сделала две. Положи ее в карман и не смотри, пока не придешь домой. И не проси меня больше ни о чем.

Тим едва удержался, чтобы сейчас же не перелистать страницы. Как ни трудно ему это было сделать, он засунул листки в задний карман. Когда Тим поднял голову, Аненберг уже ушла.

Неожиданно воцарившаяся тишина терзала его, но он справился с этим. Он не мог рисковать: вдруг Рейнер зайдет и найдет его за изучением похищенных документов? И он не мог встать и уйти после того, как заявил, что собирается просмотреть папку Баурика. Надо действовать взвешенно…

Он уменьшил свет лампы и долго смотрел на недовольное лицо Баурика перед тем, как открыть папку.