Тим открыл глаза и ощутил ужас прежде, чем смог вспомнить причину. Он сел на диване. Дрей была на кухне, оттуда раздавался шум.

Он не просто вспомнил, он заново пережил. Несколько минут сидел на диване, парализованный горем и не способный ни на одно движение. Тим сосредоточился на дыхании. Если он сможет три раза вдохнуть, значит, может вдохнуть и еще три раза, и жизнь будет идти отрезками по три вдоха-выдоха.

В конце концов Тим собрал волю в кулак и нашел в себе силы встать. В свете дня смерть дочери стала реальностью. Смерть жила в доме вместе с ними в пыли на полу, в пустоте потолков, в тихих безответных звуках его шагов мимо ее комнаты.

Приняв обжигающий душ, он оделся и пошел на кухню.

Дрей сидела за столом над чашкой кофе. Ее глаза опухли, а волосы сбились в сторону. Перед ней на столе лежала телефонная трубка.

– Только что разговаривала с окружным прокурором. Похоже, вам не удалось испортить дело Кинделла.

– Хорошо. Это хорошо.

Секунду они испытующе смотрели друг на друга. Она протянула руки, как ребенок, который хочет, чтобы его обняли, и Тим ответил на этот жест, порывисто шагнув в ее объятия. Она пристроила голову у него на животе, он зарылся лицом в ее волосы, а затем опустился на стул рядом с ней.

Под глазами у Дрей были черные круги.

– Чертов ублюдочный кусок дерьма, – сказала она.

– Да.

– Кинделл есть у них в картотеке. Он проходил по трем эпизодам растления малолетних: один с младенцем и два с детьми дошкольного возраста. Всем девочкам было меньше десяти лет. Три раза его ловили за руку. Последний раз судья признал его невменяемым. Ему оплатили полтора года пребывания в Пэттоне, стены с мягкой обивкой и горячую еду, – она говорила быстро, стараясь выплеснуть боль.

– А что с нашим делом?

– В полицейском участке он молчал как рыба – не сказал ни слова, как на него ни давили. Но в его лачуге море улик. Они взяли образцы крови с… с ножовки… – Дрей согнулась пополам.

Тим мягко отвел волосы от ее лица, но рвоты не последовало. Она резко выпрямилась на стуле, вытерла губы, судорожно выдохнула воздух и снова заговорила о деле:

– Окружной прокурор работает с ним, записывает все детали и подробности. Завтра ему предъявят обвинение.

– Еще у нас остается сообщник, которого они должны вычислить.

– Кто-то умеет заметать следы лучше, чем Кинделл.

– Они что-то не поделили или кто-то кого-то надул.

– Или – так, кажется, думает окружной прокурор – Кинделл был один в своем фургоне, Джинни шла к Тесс, и все дело в том, что просто, черт его подери, был самый неподходящий момент.

– Он что, вообще не занимается этой версией?

– Она – прокурор женщина – лично меня заверила, что ее люди изучают такую возможность, но, по-моему, ее это не особо вдохновляет.

– Почему?

– Дело легко выстраивается и в том виде, в каком оно сейчас. И я уверена, что Гутьерес и Харрисон не горят желанием рыть носом землю, проверяя то, что тебе подсказывает интуиция.

Тим вспомнил сухие сорняки у дома Кинделла и мягкую грязь, на которой могли остаться следы или отпечатки покрышек еще одной машины. Он подумал обо всех, включая себя и Медведя, кто побывал там до приезда экспертов-криминалистов, затаптывая улики на месте преступления.

Тим налил себе чашку кофе, сосредоточив все свое внимание на стоящей перед ним задаче, и секунду сидел молча.

– Помнишь пикник, когда ей было четыре? – вдруг спросила Дрей.

– Не надо.

– На ней было то желтое клетчатое платье, что прислала твоя тетя. Над нами пролетел самолет, и она спросила, что это. Ты сказал ей, что это самолет и что в нем летят люди.

– Не надо.

– И тогда она посмотрела вверх, измерила его своим крошечным пухленьким пальчиком и… помнишь, что она сказала? «Не может быть. Они ни за что туда бы не поместились».

У Дрей по щеке скатилась слеза.

В дверь позвонили, и Тим поднялся, ощущая благодарность за то, что прервали этот разговор. На крыльце стояли Мак, Фаулер, Гутьерес, Харрисон и еще несколько ребят, которые были в баре вчера вечером. Все они сняли шляпы, как торговцы, изображающие почтение.

– Э-э, Рэк, мы… – Фаулер с усилием прочистил горло. От него пахло кофе и перегаром. Он спохватился: – А Дрей тоже здесь?

Тим почувствовал, как Дрей на цыпочках подошла и положила голову ему на плечо.

Фаулер кивнул:

– Мы все хотим извиниться. За то, что произошло в баре. И до бара тоже. Эта… ночь далась всем нам очень тяжело, – конечно, я понимаю, не так тяжело, как вам, но мы тоже не привыкли к… Как бы там ни было, мы вели себя не самым лучшим образом, когда у вас с Дрей и без нас проблем хватает, и, э-э, ну…

Гутьерес закончил за него:

– Нам стыдно.

– Теперь, – сказал Харрисон, – мы занимаемся делом вплотную.

– Спасибо. Я оценил.

Они еще немного потоптались, потом по одному вышли вперед, чтобы пожать Тиму руку. Это была глупая формальная церемония, но Тим был тронут.

Полицейские прошли обратно по дорожке, а потом патрульные машины увезли их одного за другим. Тим и Дрей наблюдали за процессией, пока последняя машина не исчезла из виду.

Следующие сорок восемь часов были долгими и мучительными. Звонки родственникам и друзьям, попытки вызволить тело Джинни из рук коронера. Новые подробности дела Кинделла, которое окружной прокурор готовился передать в суд…

Кинделл, который по понятным причинам не просил выпустить его под залог, отказался от подготовительного этапа и потребовал быстрее провести предварительное слушание. Дрей узнала, что защитник подал ходатайство, чтобы добиться признания несостоятельности доказательств. Она подняла шум и позвонила в офис окружного прокурора, но ее заверили в полной бесперспективности подобного ходатайства. Дрей объяснили, что защитник постоянно подает ходатайства просто для профилактики, и даже хорошо, что он так основательно взялся за дело: у него репутация крикуна, а последнее, что им нужно, – это чтобы Кинделл после завершения процесса подал жалобу на неэффективные действия предоставленного государством адвоката.

Тим и Дрей пытались утешить друг друга, обнять, скорбеть вместе, но боль одного лишь усиливалась страданиями другого и ощущением собственной бесполезности, неспособности помочь.

Они начали держаться друг от друга на почтительном расстоянии, как квартиранты. Они часто дремали, но всегда отдельно друг от друга, и редко ели, невзирая на массу различных пластиковых емкостей со всевозможными яствами, поставляемых соседями и друзьями. Когда им все-таки случалось разговориться, это были короткие вежливые фразы – пародия на семейную жизнь. Один только вид Дрей вызывал у Тима острые уколы стыда за то, что он не может сделать для нее больше. Он знал, что в его лице Дрей видела отражение собственного опустошения.

В офисе окружного прокурора их уважительно держали в курсе дела, хотя и проявляли осторожность, не раскрывая деталей. Из бесед с коллегами Дрей умудрялась по кусочкам собирать информацию о ходе расследования Гутьереса и Харрисона и узнала достаточно, чтобы понять, что они отбросили версию о сообщнике.

Мысли Тима с навязчивым постоянством возвращались к гаражу Кинделла. Он вновь и вновь прокручивал в голове все, что видел, – каждую деталь, начиная со скользкого, закапанного маслом пола и заканчивая резким запахом растворителя для краски.

«Я не должен был ее убивать».

«Он не…»

Эти восемь слов открывали бездну сомнений. Боль неведения почти сравнялась по силе с болью утраты. Джинни была мертва, но через что ей пришлось пройти и кто нес за это ответственность? Кинделл сказал достаточно, чтобы удовлетворить детективов и окружного прокурора, но Тим знал, что им еще предстояло узнать, какими были на самом деле последние часы жизни его дочери.

В среду вечером они с Дрей поехали прокатиться на машине. Это был их первый совместный выход со дня смерти Джинни. Они сидели и неловко молчали. Когда, по дороге домой, они проезжали бар Маклейна, Дрей вытянула шею, разглядывая машины на темной стоянке.

– Машина Гутьереса, – пробормотала она.

Тим повернул на стоянку. Дрей взглянула на него, скорее с любопытством, чем с удивлением.

Они нашли Гутьереса в баре, он играл в бильярд с Харрисоном. Гутьерес кивнул, приветствуя Дрей и Тима, потом заговорил мягким тоном, которым теперь с ними разговаривали все:

– Ну как вы, ребята? Держитесь?

– Спасибо, все в порядке. Можно вас на минутку?

– Конечно, Рэк. Не вопрос.

Вслед за Тимом и Дрей детективы вышли из бара на стоянку.

– Ходят слухи, что вы прикрыли версию о сообщнике, – сказал Тим.

– Она не подтвердилась.

– Вы проверили эпизоды, по которым привлекался Кинделл? Тогда у него был сообщник?

– Мы плотно сотрудничаем с окружной прокуратурой, но не нашли никаких доказательств того, что там был кто-то еще. Мы отработали все версии. Вы прекрасно знаете, что мы не можем посвящать в дела следствия родителей жертв.

– Поздновато ты об этом вспомнил, – вставила Дрей.

– Вы не можете быть объективны. Не видите перспективы.

– Как вы нашли тело Джинни? – спросил Тим. – Ведь устье реки – достаточно отдаленный уголок, не так ли?

Харрисон резко выдохнул; в холодном воздухе изо рта у него шел пар:

– Анонимный звонок.

– Мужчина или женщина?

– Послушай, мы не обязаны…

– Это был мужской голос или женский?

Гутьерес сложил руки на груди, раздражение в нем начинало перерастать в злость:

– Мужской.

– Вы отследили его? Записали на пленку?

– Нет, звонок был сделан на номер одного из детективов отделения.

– Не на номер 911? Не к диспетчеру? – спросила Дрей. – Кто мог знать личный номер?

– Кто стремился прикрыть свою задницу, – сказал Тим. – Кто-то, кто опасался быть обвиненным в соучастии или боялся, что его вычислят по звонку. Например, сообщник.

Харрисон сделал шаг вперед, вплотную подойдя к Тиму:

– Слушай-ка, Фокс Малдер, ты себе даже не представляешь, сколько анонимных наводок мы получаем. Это не означает, что парень замешан в убийстве. Это мог быть условно-досрочно освобожденный, испуганный ребенок, который не захотел впутываться в мокрое дело, или бомж, нюхавший клей.

– Точно, у всех бомжей-токсикоманов, подсевших на клей, есть личные номера детективов мурпарского полицейского участка, – заметила Дрей.

– Номер есть в справочнике.

– Бомж с телефонным справочником, – сказал Тим.

– Эй, послушай, ты упустил свой шанс разобраться с этим делом. Мы тебе давали этот шанс. И знаешь что? Ты хотел, чтобы все было честно, по закону. Ладно, хорошо. Мы уважаем твое желание. Но это значит, что теперь ты не контролируешь ситуацию. Вы – родители жертвы и не должны и близко подходить к этому делу, иначе мы обвиним вас в воспрепятствовании следствию. Ваша дочь мертва, и мы поймали подонка, который ее убил. Дело закрыто. Возвращайтесь домой и утешайте друг друга.

– Спасибо, – сказала Дрей, – мы обсудим твое предложение.

Они молча вернулись к машине, забрались внутрь и сели.

– Он прав, – голос Тима звучал мягко и надтреснуто – голос побежденного. – Мы не можем вмешиваться. Мы не можем справедливо и объективно оценить ход расследования. Будем надеяться, что Кинделл струхнет и начнет говорить, чтобы можно было просить о смягчении наказания. Или выдохнется и проболтается. Или что его адвокат выдвинет версию о сообщнике в качестве одной из составляющих защиты. Что-нибудь.

– Я чувствую, что абсолютно бессильна, – прошептала Дрей.

Полицейская машина подъехала к бару и припарковалась на другом конце стоянки. Оттуда вышли Мак и Фаулер и, посмеиваясь, направились в бар.

Тим и Дрей сидели, уставившись на приборную доску, ощущая на лицах соленые брызги окатившей их волны чужого смеха.

Когда Тим в четверг утром зашел на кухню, Дрей подняла глаза, оторвавшись от свежей пачки написанных ею ответов на письма с соболезнованиями. Ее взгляд скользнул по пейджеру в его руке и «Смит-энд-Вессону» на поясе:

– Ты идешь на работу? Уже?

– Я нужен Медведю.

Окрашенный желтый свет, пробивающийся сквозь задернутые шторы, падал на ее лицо:

– Ты мне нужен. С Медведем все будет в порядке.

Зазвонил телефон, но она покачала головой:

– Пресса. Все утро. Они хотят видеть рыдающую мать и стойкого отца. Какую роль ты предпочитаешь?

– Один из наших информаторов сегодня утром дал наводку. Мы планируем задержание. Будет жарко. Я должен быть там.

Один из заслуживающих доверие информаторов Тима и Медведя прослышал о готовящейся сделке, от которой за версту пахло Гэри Хайделом. Команда судебных исполнителей, занимающихся поимкой беглых преступников, на протяжении пяти месяцев охотилась на Хайдела, входящего в список пятнадцати самых опасных преступников, бежавших из-под стражи. После того как суд признал его виновным по одному эпизоду убийства первой степени и по двум эпизодам торговли наркотиками, Хайдел бежал. Два сообщника-испанца на пикапе прижали полицейский седан к дереву, застрелили обоих судебных исполнителей и забрали Хайдела.

Тим знал, что Хайделу скоро понадобятся деньги, и он прибегнет к проверенному способу. Дело, которое тот затеял, было довольно громким и весьма примечательным: он приобрел на Чихуахуа разбавленный кокаин и на мулах перевез его через границу в бутылках от вина. Тем легче Тиму и Медведю было шерстить людей на предмет информации по этому делу, беседуя с ними на улицах и выжимая из них необходимые сведения. В конце концов их усердия были вознаграждены. Если информатор дал Медведю верную наводку, сделка в сорок килограммов кокаина должна была состояться сегодня после обеда или вечером.

– Ты уверен, что готов приступить к работе?

– Я не знаю, что еще могу сделать. Я схожу с ума, – пробормотал Тим.

Дрей опустила глаза. Он знал: она чувствует, как он жаждет вырваться из дома.

– Тогда ты должен идти. Наверное, я просто слишком расстроена, потому что я еще не готова.

– Ты уверена, что все в порядке? Я мог бы позвонить Медведю…

Она покачала головой:

– Помнишь, что ты сказал мне в ту первую страшную ночь? – Она выдавила из себя слабую усмешку. – Хоть один из нас должен немного поспать.

Перед тем как уйти, он на секунду задержался в дверях. Дрей склонилась над письмом. В окно лились лучи утреннего солнца, в их свете кончики ее волос казались золотистыми.

– Я помню все, что с ней связано, – сказал Тим. – Особенно, когда она озорничала. Например, когда она разрисовала карандашами новые обои в гостиной…

Лицо Дрей просветлело:

– А потом это отрицала.

– Как будто это мог сделать я. Или ты. Или когда она нагрела градусник о лампочку, чтобы не ходить в школу…

Она тоже улыбнулась:

– Я вернулась в комнату, а ртутный столбик остановился на ста шести.

– Принцесса-тиран.

– Маленькая негодница, – голос Дрей сорвался в хрип, и она прижала кулак ко рту.

Тим чувствовал, как она борется со слезами, и не поднимал глаз.

– Вот почему я не могу… почему я этого избегаю. Когда мы говорим о ней, это слишком… живо… и это…

– Мне нужно говорить о ней. Я должна помнить.

Тим неопределенно махнул рукой, но даже он сам до конца не понимал, что должен означать этот жест. Его в очередной раз поразила собственная неспособность облечь чувства в слова.

– Она часть нашей жизни, Тим.

Его глаза снова затуманили слезы:

– Уже нет.

Дрей пристально посмотрела на него:

– Иди на работу.