Глава ПЕРВАЯ

I

На следующее утро «Джоржетта» прошла мимо столпов, стоящих как бы на страже Порт-Джексона, и бросила якорь в Сиднейскую бухту. Солнце было ярким и горячим, блики света ослепительно играли на поверхности бухты. Глаза собравшихся на палубе с удовольствием отдыхали на мягких красках прибрежных деревьев, которые раскинули серовато-зеленый пушок своих крон далеко по всем причудливым очертаниям фьордов и бухточек. Во всем этом была какая-то тихая незнакомая красота.

Но само поселение не отличалось привлекательностью. Ссыльные соорудили поселок на побережье Сиднейской бухты из глиняных хат и мазанок, над ними на холме возвышалось некрасивое правительственное здание. Среди глиняных построек было разбросано несколько кирпичных домов, но их жесткие прямые линии усиливали ощущение их неуместности здесь. Казарма, больница, склад и мост над одной из речушек — вот и все новейшее поселение Его Величества. Тут и там были разбросаны огороды, но большинство из них казались, скорее, просто жестами надежды. Попытки обработать и засеять землю не выглядели серьезными, да и почва была бедна. Засуха иссушала урожай, а потом его смывало дождями. Самой насущной заботой была пища, но опаленная солнцем земля не давала и четверти требуемого. Скот был тощ и пасся на редких клочках чахлой растительности.

Эндрю Маклею поселок Порт-Джексон показался жалким. Первое впечатление было удручающим. Поселок был убог в своей нищете, по нему, как тени, бродили уже знакомые фигуры в грязных лохмотьях. Здесь царила постоянная угроза кандалов и кнута — иного закона, кроме голода и наказания, здесь не знают. Изголодавшиеся ссыльные крали пайки друг у друга и врывались в складские помещения — в голодающей колонии кража еды наказывалась смертной казнью. Они были больны, слабы и быстро умирали. Некоторые из них, окончательно отчаявшись, бросались в коварный недружелюбный лес и пропадали в неподдающемся разгадке зеленом лабиринте или приходили обратно, измученные и умирающие от голода. Все они были уверены, что только голый чернокожий, которому принадлежит эта бесплодная страна, способен выжить среди тощих каучуковых деревьев и жесткой редкой листвы.

Металлический звон кандалов преследовал Эндрю, куда бы он ни шел. Он не мог смотреть без содрогания на женщин — изможденные и жалкие, они провожали его с тоскливой надеждой в глазах. Они продавали себя за еду, и пыльные проулки между хижинами кишели их внебрачным потомством. В этих детях была определенная прелесть: они были более подвижными и здоровыми, несмотря на скудный рацион, чем их сверстники в Англии. В общем, мысль о постоянной жизни в этом убогом мире удручала Эндрю.

Через неделю после прибытия он взял лодку и отправился с Джеймсом Райдером вверх по реке ко второму поселку, Парраматте.

Там он обнаружил начатки плановой застройки. Почва была более плодородной, чем в Сиднее, природа вокруг выглядела мягче и добрее, больше напоминая английский ландшафт. Настроение улучшилось, и его охватила лихорадочная жажда деятельности. Он слушал, как Райдер давал тщательную оценку местности: это было готовое место для центрального рынка, который обслуживал бы три крохотных деревни, находящиеся на некотором расстоянии отсюда: Тунгаби, Проспект и Пондс. Парраматта отстоит всего на каких-нибудь шестнадцать миль по реке от Порт-Джексона, а дорога с каждым годом будет все улучшаться. Они вместе наблюдали за суетой на рыночной площади: офицер, солдат, поселенец и ссыльный торговали немногими здешними товарами: рыбой, зерном, скотом и одеждой. Дело шло быстро, пока было что продавать или менять. Правительственный чиновник регистрировал все, принесенное на продажу или обмен, валютой служили расписки, выдаваемые Интендантством. В этом маленьком поселке было ощущение какой-то прочности. Райдер, не теряя времени, все взвесил. Опытным фермерским взглядом он оценил богатство почвы по берегам реки, и ему не терпелось вернуться в Сидней за разрешением на земельный надел.

Но от офицеров и поселенцев, которые были в основном прощенными ссыльными, обрабатывавшими собственные маленькие фермы, Эндрю прослышал еще об одной реке. Эта река, гораздо больше Парраматты, брала исток в горах на западе, делала петлю к северо-востоку и впадала в Броукен-Бей, который располагался на восемь миль выше Порт-Джексона. Сам губернатор Филипп исследовал ее и назвал в честь лорда Хоксбери. Говорили, что там почва богаче, чем в любом другом месте в колонии, и Филипп наметил это место для вольных поселенцев, которые, как он надеялся, приедут из Англии. Картина этой великой реки неотступно жгла воображение Эндрю.

Он без особого интереса выслушивал планы Райдера — точное местоположение его надела, расстояние от реки, которая будет доставлять производимую им продукцию в Парраматту или Сидней. Дни шли, а он подобных планов не строил. Райдер чувствовал, что что-то тревожит Эндрю, и пытался заставить его заговорить. За эти дни они сблизились, связанные необычностью и трудностью окружающего их мира, и Эндрю невольно рассказал о своей рискованной мечте. Он хотел отправиться на ту, другую, реку, увидеть собственными глазами богатую плодородную землю, поросшую густой травой пойму реки, куда паводки наносят плодородный ил. Он мечтал, если возможно, там поселиться. Слушая все это в лагере у реки, Райдер в сомнении качал головой.

— Может быть, тебе и удастся сделать это, Эндрю, но говорят, добираться отсюда до той реки очень трудно. Если ты там поселишься, тебе придется проложить какой-то путь для доставки припасов.

Эндрю поспешил возразить:

— Да, но если почва…

Райдер кивнул и про себя улыбнулся, достав табакерку. С молодежью всегда так: земля, которой они не видели, всегда кажется богаче, река — шире, дичь — лучше. Он подумал о собственном выборе: спокойная река, акры послушной земли, которую нетрудно будет очистить, и обрадовался, что мечта о Хоксбери так его не захватила.

Райдер возвратился в Сидней, а Эндрю остался в Парраматте. Он энергично принялся за подготовку отряда для похода на Хоксбери, и нашел неожиданного помощника в лице младшего офицера Берри — молодого человека, который признался, что умирает от скуки и жаждет исследований, но не имеет возможности эту жажду удовлетворить. Он принадлежал к Корпусу Нового Южного Уэльса — военному подразделению, которое было специально подготовлено в Англии для новой колонии. У Берри были друзья среди руководства, которые сочувственно отнеслись к планам Эндрю и помогли снарядить экспедицию. Они отправились с туземцем в роли проводника — Эндрю, Берри и трое ссыльных, взяв провиант на десять дней. Местность была дикой и экзотической, весеннее тепло окрасило остроконечные листья эвкалиптов в красный цвет, который придавал бушу огненно-фантастический оттенок. Желтые и белые цветы смешивали свой запах с тонкими, неуловимыми ароматами деревьев, наполняя путников ощущением того, что они погружаются в новый безумный мир. Они шли за проводником по тропам, которые были видны только ему. Во всей красоте окружающей природы не было ничего, что бы ее смягчало, не было в ней и щедрости для тех людей или растений, которые не были здесь рождены. Высоченные эвкалипты, кора которых ярко белела на солнце, были бесчисленны и недоступны. Идти было тяжело, но притягательная сила этой природы заставляла их шагать вперед.

Они добрались до самой дальней точки, исследованной Филиппом — Ричмонд Хилл, — в разгар внезапной тропической грозы. Голый чернокожий съежился на земле, лицо его, закрытое густой гривой спутанных волос, было вжато в колени, пока он пытался преодолеть панику. Завеса дождя отрезала маленькую группу на горе, длинные яркие вспышки молний на миг освещали серо-коричневую воду реки под ними. Гроза прекратилась. Тучи быстро пронеслись, и снова засияло солнце. Горная гряда, высившаяся на западе, была, казалось, совсем рядом, воздух был прозрачным и звонким, как стекло. Долины были заполнены серой дымкой и насыщены поднимающимся снизу запахом деревьев и прибитой дождем пыли. Когда снова воцарилась тишина, туземец поднялся и знаком призвал их спуститься под гору на ровную площадку, где можно разбить лагерь.

Эндрю задержался под роняющими влагу деревьями, взгляд его с интересом устремился к равнине, простиравшейся на юго-восток. Именно это решил он описать Саре: эту прекрасную плодородную, обильно поросшую лесом землю, пересеченную великой рекой, которая, извиваясь, струится с гор. Он уже видел несколько высоких участков земли, на которых можно построить дом: их не будет заливать в половодье. Если эту землю расчистить, то пастбища здесь будут богаче тех, что ему доводилось видеть. Так он стоял, медленно поднимая вверх сжатый кулак, потом раскрыл ладонь и посмотрел на землю, которую подобрал у самого края воды. Такая земля родит ему зерно, настолько тяжелое, что колосья будут гнуться под собственной тяжестью. Он снова поднял голову и увидел огороженные поля с урожаем, готовым к сбору. Мир, на который он смотрел, был молчалив и необитаем — загадочный мир, таящий, возможно, нежданные опасности, и все же он знал, что Сара, когда он ей обо всем расскажет, выберет эту зеленую незнакомую долину, а не покоренные акры земли в районе Парраматты.

Он прибыл в Сидней ровно через три недели после высадки и обнаружил, что Райдеры готовы перевезти все свои вещи лодкой в Парраматту: они переселялись во временное жилище на прекрасном участке прямо за поселком. Джулия, как ему сразу бросилось в глаза, уже преодолела свое первоначальное отвращение при виде уродливого поселения в Сиднейской бухте. Со свойственными ей спокойствием и решительностью она уже старалась использовать все возможные преимущества этой страны. Она держалась так, как будто кормить семью солониной было постоянным занятием на протяжении всей ее жизни.

Но самая яркая перемена произошла с Сарой. Она приобрела уверенность от сознания, что вскоре станет женой вольного поселенца. В ней была необычайная живость, которой раньше он не наблюдал. Она хорошо приспособилась к новой обстановке, и сейчас он впервые увидел, как расцветает ее личность на свободе, не ограниченной рамками жизни на «Джоржетте». Ее приветливая улыбка воспламенила в его сердце желание. Он поцеловал ее с такой страстью, как будто они пробыли в разлуке не недели, а годы. Ее ответ был теплым, но затем она отстранила его и потребовала отчета об увиденном в новой стране. Он рассказал ей о долине и глубокой извилистой реке.

Она слушала, не прерывая, и в конце спросила, помедлив:

— Ты именно там хочешь поселиться, Эндрю?

Он горячо воскликнул:

— О да, дорогая! Подожди, когда увидишь это своими глазами! — Он возбужденно рассмеялся. — Там богатая земля, Сара, богатая и зеленая! И она моя! Я смогу выбрать лучшее, пока другие еще ее не видели! — Он помолчал и серьезно спросил: — Ты к этому готова? Там придется быть одной.

Но он знал, даже задавая этот вопрос, что в глазах ее нет страха — ни тени робости перед тем одиночеством, которое, как она знала, ей там предстоит. Ее спокойствие придало ему уверенности.

— А что, если губернатор Филипп пока не хочет заселять ту местность? — спросила она несколько встревоженно. — Может быть, он не даст тебе разрешения.

Он притянул ее к себе, губы его пытались разгладить морщинку озабоченности на ее лбу.

— У Филиппа целый континент, который он может раздавать, — проговорил он. — Он не пожалеет какого-то кусочка на Хоксбери.

— Ты скоро с ним увидишься?

— Завтра — если он меня примет. — Он обнял ее. Тепло ее тела возбуждало его. — Мне от Филиппа нужно две вещи: разрешение на владение землей по берегам Хоксбери и помилование для моей жены. И тогда я им покажу, как нужно жить в Новом Южном Уэльсе!

В голосе его был дерзкий вызов, который подогревался близостью Сары. На миг-другой желание завладело им настолько, что он прижал ее к себе, закрыв глаза. И ее руки, как бы разделяя его чувства, вдруг теснее обвились вокруг него.

— Поскорей бы, Эндрю, — прошептала она. — Если Филипп откажет…

— Не откажет.

Она вдруг взглянула ему в лицо. На лоб снова набежали морщинки.

— Эндрю, — сказала она с настойчивой мольбой, — обещай, что ты женишься на мне как можно скорее, не ожидая, когда построят дом. Я за тобой пойду куда угодно. Я…

— Сара, любимая! — сказал он, прервав ее слова поцелуем. — Я не стану ждать завтрашнего дня. Я постараюсь увидеть губернатора сегодня же.

Эндрю смотрел на губернатора Филиппа, сидевшего напротив за письменным столом, заваленным бумагами, смотрел с чувством некоторого трепета на человека, который вытягивал на себе колонию все эти первые пять лет, что стоило нечеловеческих усилий. Его внешность была достаточно заурядной: крючковатый нос, средний рост, кожа желтоватого оттенка, свидетельствовавшая о нездоровье. Всем в этом убогом поселении было известно, что ему предоставлен отпуск по болезни и что, вероятно, он отправится в Англию на «Атлантике», которая в настоящий момент стоит на якоре в гавани.

Сначала он не высказал никакой поддержки Эндрю в его решении выбрать место на Хоксбери.

— Я знаю, что там превосходная почва, мистер Маклей, но ни помощь, ни защита правительства так далеко распространяться не в состоянии. Вы будете в полном одиночестве, там нет даже дороги, которая соединит вас с Паррамат-той. Там вам грозит опасность от наводнений и туземцев, которые могут оказаться враждебными, а зимой вы не сможете получить ни провианта, ни припасов по суше.

— Я изучил все эти трудности, ваше превосходительство, и мне кажется, я в состоянии их преодолеть.

Филипп задумчиво смотрел на карту, лежащую перед ним на столе.

— Поверьте, мистер Маклей, я очень хочу, чтобы там были поселенцы — там лучшая почва в колонии, и нам бы очень пригодились полученные на них урожаи. Но опасность в том, что вам придется поселиться там в полном одиночестве… если бы кто-нибудь там поселился с вами…

Но он спорил без энтузиазма, и когда Эндрю стал настаивать, он сдался. Как только решение было принято, Филипп повел себя так, как будто препятствий и не было — теперь он почувствовал себя вправе поощрять заселение земель, которые он первым разведал и отметил как подлежащие заселению вольными людьми, которых он хотел видеть в новой колонии. Он был щедр в своих обещаниях помощи. Интендантству не хватало самого насущного, но распоряжения Филиппа давали Эндрю возможность получить то, что было доступно. На бумаге все выглядело великолепно: огромный надел земли, ссыльные батраки, фермерский инвентарь, семена. Но Эндрю достаточно хорошо представлял местные условия, чтобы понять, что ему повезет, если он получит хоть третью часть обещанного. Он положил в карман подписанные распоряжения с тем же чувством, с которым он положил бы фальшивую монету, не зная, имеет ли она какую-нибудь покупательную способность.

Когда карты Хоксбери были отодвинуты в сторону, губернатор сложил свои сухие тонкие руки и, не мигая, стал смотреть на Эндрю. Он сухо известил его, что оставил инструкции своему преемнику в отношении помилования Сары Дейн по выходе ее замуж.

В его тоне совершенно не было и оттенка сердечности, когда он добавил:

— Права, пожалованные мне королем, предусматривают прощение, мистер Маклей. Я позволяю себе воспользоваться этим правом ввиду свидетельства мистера Райдера в отношении этой женщины и ввиду того, что она будет полностью находиться на вашем попечении.

— Спасибо, сэр.

Эндрю было жаль, что в его словах не было тепла, но он не заблуждался в отношении чувств губернатора. Он совершенно определенно не одобрял этого брака. Но его инструкции гласили, что он должен поощрять заселение колонии, а в данном случае это было возможно лишь путем разрешения брака. Он давал свое согласие с безразличным пожатием плеч, характерным для начальства.

Эндрю собрался уходить, прежде чем губернатор указал ему на то, что время истекло. На веранде побеленного правительственного здания он помедлил, подумав, не стоит ли повернуть назад и более горячо вступиться за Сару. Но за время краткого разговора у него сложилось мнение о характере Филиппа, которое подсказало ему, что это было бы бесполезно. Он нахлобучил шляпу, шагнул на солнце, разгоряченный и возмущенный.

II

Эндрю добрался до предназначенного ему участка на Хоксбери после долгого мучительного пути. Он разбил лагерь на берегу — маленький палаточный поселок для двадцати выделенных ему ссыльных, надзирателей, четверых бывших ссыльных, сроки которых были сняты и которые согласились поехать с ним за жалованье, еду и ежедневную порцию рома. С этого момента началась вырубка леса под поля, где он собирался сеять, и под строительство дома. Топоры застучали, деревья валились беспрерывно, но все же не так быстро, как ему хотелось. Его нетерпение не унималось.

В Парраматте качали головами, глядя на его горячность: ему советовали подождать, пока найдутся другие поселенцы, чтобы поехать вместе с ним на Хоксбери. Но Эндрю не внимал этим голосам: он собрал какие-то доступные припасы, выбрал надсмотрщиков и нанял дополнительных батраков. Он подождал, чтобы помочь Райдерам и Саре в переезде вверх по реке из Сиднейской бухты на новый участок в Парраматте, и проследил, как его скот поместили в загоны рядом со скотом Джеймса поблизости от домишки, в котором им предстояло ютиться до переезда в новый дом. Потом он занялся планами подготовки собственного переезда в Хоксбери. Он работал допоздна: это был медленный, вызывающий раздражение труд, который постоянно наталкивался на, казалось, непреодолимые препятствия. В колонии не хватало элементарнейших вещей из тех, что были ему необходимы: обувь и одежда для ссыльных, кухонные принадлежности, плотницкий инструмент, охотничьи ружья, лопаты и топоры для расчистки участка. Он проводил время в нудных торгах и обменах, злясь на каждую задержку.

Следуя подсказке своего друга Берри, он разыскал бывшего ссыльного с земельным наделом, который обменял ему три топора на два галлона рома, и другого, который отдал ему два — всего за один галлон. Он не знал, откуда берутся эти топоры и не спрашивал об этом.

Берри превосходил самого себя в желании помочь: он отыскал какого-то плохонького плотника, человека, срок которого уже истек и который был готов работать на Хоксбери за ежедневную порцию рома. Эндрю понимал, что плотник, каким бы плохим он ни был, — бесценная находка здесь, где практически нет людей, имеющих какую-нибудь профессию. Он охранял свою находку, уже представляя себе в мечтах тот дом, который этот угрюмый беззубый человек построит для Сары. Страх, что кто-то другой может заявить права на этого освобожденного, заставил его действовать решительно: он взял с плотника клятвенное обещание не раскрывать своей профессии и начал сразу же выдавать ему ромовый рацион.

Он обнаружил, что именно такая напористость и нужна, чтобы получить желаемое. Он должен действовать быстро и беспощадно. Постоянная возможность видеть Сару подстегивала его, заставляя принимать решения, которые еще три месяца назад показались бы ему невероятными. Как будто за одну ночь его инстинкты игрока обратились в способности к торговле — иногда он сам улыбался тому, как быстро превратился в делового человека.

Когда наконец провиант и снаряжение были готовы, а изнурительные недели планирования и продумывания закончились, он нанес последний визит Райдерам. Он простился с Сарой, сожалея о расставании, не желая скрывать того нетерпения, которое так явственно сквозило во всех его действиях в эти дни.

Он отправился на Хоксбери первого декабря.

Все долгие жаркие дни он работал как одержимый: он вставал с зарей вместе со ссыльными, а ночью, при свете костра, ему не спалось — в ночной тишине он строил планы. Расчистка шла медленно, растительность отступала неохотно, с трудом уступая каждый акр земли, не знавшей иного движения, кроме беззвучных шагов ее собственного темнокожего народа. Иногда удавалось подстрелить кенгуру или утку, чтобы разнообразить меню из солонины. Он старался воспользоваться дичью, пока возможно, зная, что скоро, под натиском белого человека, она уйдет подальше в лес, как это случилось в других поселениях.

Дни однообразно сменяли друг друга: ему снилось, как валятся серые эвкалипты, снились удивленные лица туземцев, которых он иногда видел на окраине вырубки. Они не были враждебны, но никогда не подходили к лагерю ближе опушек окружающего леса. Ни белые, ни черные не вмешивались в жизнь друг друга: Эндрю приказал не обращать на них внимания и не причинять им никакого вреда.

Он не был совсем один в своих ночных бдениях у костра, найдя компанию в одном из надсмотрщиков, в ирландце Джереми Хогане, которого сослали за то, что он организовал довольно открыто набор рекрутов для Объединенных Ирландцев Тони Вульфа. Он был молод, всего двадцати шести лет, со сложением великана. В его ярких синих глазах все еще мелькала искорка смеха, которую не смог погасить корабль, привезший сюда ссыльных. Эндрю не принимал всерьез политических убеждений Джереми — он подтрунивал над ним, обрадованный подарку судьбы в лице этого человека. Они тихо беседовали в темноте, глаза их были устремлены на незнакомые звезды южного полушария. Шум реки доходил до них постоянно, как звук каких-то голосов. Эндрю практически ничего не удалось узнать из биографии собеседника, однако в нем несомненно наличествовали образование и воспитание. Джереми Хоган легко повествовал ему в тишине ночного лагеря безо всякого смущения о заветных мечтах в отношении земли, на которой они оба трудились.

Каждый день небольшая порция рома выдавалась ссыльным-батракам. За подобную плату эти люди были готовы работать, пока не свалятся с ног: никакая угроза наказания или порки не страшила их так, как обещание не выдавать ром. С невольным интересом Эндрю наблюдал, как они выстраивались в очередь за этим напитком, который служил для них единственным способом забвения. Глаза и руки их жадно стремились увидеть его и почувствовать. Он сознавал, что своим положением он обязан, скорее, тому рому, который привез на «Джоржетте», нежели тем привилегиям, которые обычно давались поселенцам. Ром был необходим, чтобы заставить этих людей работать, ром будет необходим, чтобы доставить Саре те небольшие удобства, которые способны скрасить эту жизнь. Он подсчитал свои запасы и понял, что они быстро тают. Было ясно, что их необходимо каким-то образом пополнить.

Сначала он осторожно нащупывал почву, но как только открылась возможность получить не только ром, но и прочие жизненно необходимые припасы, он ухватился за нее, не колеблясь. Он рискнул деньгами, которые уже вложил, полоской земли у Хоксбери, даже надеждой поскорее жениться на Саре — он поставил на карту все. Он играл холодно, спокойно, вполне осознавая величину ставки. Иногда он проигрывал, но чаще — выигрывал.

Он рассчитывал на офицеров Корпуса Нового Южного Уэльса. Со времени отплытия губернатора Филиппа Корпус стал главной правящей силой. Френсис Гроуз, вице-губернатор, горячий поклонник всего военного, был удивительно податлив в руках своих офицеров, которым по очереди предоставлялось право главенствовать и вести себя, подобно маленьким деспотам. Гражданские суды были упразднены как в Сиднее, так и в Парраматте, а совет присяжных из шести офицеров и военный судья вершили скорый суд как над своими собственными солдатами, над ссыльными, так и над немногими гражданскими лицами. Этот мир внезапно оказался под пятой военной элиты, и Эндрю нашел путь к ее сердцу с помощью колоды карт.

Его приняли прежде всего потому, что он служил в Ост-Индской компании. Хотя большинство из них презирало его за намерение жениться на ссыльной, они все же смотрели на него благосклонно поверх стола, уставленного бокалами и усыпанного картами. Он нашел здесь немало скучающих людей, готовых играть на что угодно: от пяти галлонов рома до талона на получение сковороды в лавке. Как только он удостоверился, что занял прочное место в их среде, он стал совершать частые поездки в Сидней и Парраматту с единственной целью предаться карточной игре в казармах.

«Ему чертовски везет!» — ворчали они, обескураженные, но продолжали играть, надеясь, что счастье может повернуться к ним. Если ему случалось проиграть, он тут же спокойно расплачивался и возвращался на следующий день, чтобы снова сесть за карты.

Играя, он ставил перед собой цель, которую не сразу удалось достичь. Ему не терпелось, но он ждал, пока долги его партнеров значительно вырастут, а затем предложил скостить их в обмен на право получить долги в торговом сообществе, которое они организовали. Эта монопольная система была проста: вице-губернатор позволил им, объединив кредиты, положенные на их счета в Англии, скупать весь груз американских кораблей, которые начали появляться в Порт-Джексоне; им разрешалось нанимать суда для собственных торговых целей и направлять их в Кейп и на Восток, Ни одна трансакция в колонии не совершалась без того, чтобы тот или иной член сообщества людей, одетых в красные мундиры, не получил бы своей выгоды. Бартерные возможности рома были выше всего остального, и он вливался в Новый Южный Уэльс все более мощной струей. Эндрю купил для себя право участвовать в ромовой монополии своей искусной карточной игрой. Его положение среди друзей по Корпусу становилось все прочнее, пока наконец даже высокомерный черноволосый Джон Макартур — глава торгового сообщества и самый честолюбивый и энергичный человек в колонии — не признал за ним право участвовать в разделе драгоценного груза. Как и остальные, Эндрю обменивал ром на услуги ссыльных, на продукты, на обувь, на строительный лес. Все это увозилось в глубь страны по неустроенному тракту, ведущему к Хоксбери; он отправлялся туда вместе с ними, довольный, и работал несколько недель подряд за двоих на расчистке участка. А затем, когда его запасы подходили к концу, он снова отправлялся назад, в казармы Сиднея и Парраматты.

В осенние и первые зимние месяцы стены дома медленно вырастали; лес неохотно уступал место для посевов и пастбищ. От недели к неделе прогресс был едва заметен, но в конце мая Эндрю решил, что дом будет годен для жилья уже до конца июня. Дом был невелик: только четыре комнаты и кухня-пристройка. Дом был побелен, наполовину обставлен, но еще без занавесок — точная копия нового дома Райдеров. Сара, которую интересовала каждая деталь, умоляла его взять ее с собой в Хоксбери, когда он поедет туда в следующий раз. Вспомнив одиночество и тишину, которые ожидают его у великой реки, он был охвачен нетерпением. Взглянув на ее горящее, исполненное ожидания лицо, он вдруг понял, что уже не может быть там без нее.

 

Глава ВТОРАЯ

I

Свадьба состоялась в доме Райдеров, в одно холодное солнечное утро в июне. Накануне вечером все покрылось инеем, и солнцу едва удалось растопить его к тому времени, когда Сара вошла в гостиную, предназначенную для церемонии. В комнате остро пахло листьями эвкалипта, которыми Джулия украсила комнату. Джеймс широко открыл дверь, его рука в перчатке протянулась к ее руке. Она взяла ее, замерла на пороге, осознав, какую реакцию вызвало ее появление: выражение лиц собравшихся доставило ей удовольствие и придало уверенности. На ней было белое шелковое платье, привезенное из Китая и оплаченное ромом, на ногах были вышитые туфли из Калькутты. Она держалась прямо, с виду спокойно, но искала поддержки в глазах Эндрю. Потом, после минутной паузы, она медленно ступила вперед, чтобы сделать реверанс перед вице-губернатором.

Джулия была единственной женщиной среди собравшихся на эту брачную церемонию, которую проводил в своей строгой манере священник Ричард Джонстон. Корпус Нового Южного Уэльса был широко представлен в то утро. Гостями, за исключением Райдеров и Джонстона, были в основном картежные партнеры Эндрю. Среди них был Джон Берри и трое других офицеров из казарм. Джон Макартур, которого Гроуз поставил во главе всех общественных работ в Парраматте, ко всеобщему удивлению тоже принял приглашение; сам Гроуз, прибывший из Сиднея с инспекцией, сопровождал его.

Но три дамы, занимавшие видное положение в колонии, отсутствовали. Жене священника и миссис Макартур были направлены приглашения, но обе отказались, сославшись на незначительные обстоятельства. Миссис Петер-сон, жена заместителя командующего Корпусом, также отклонила приглашение. Сару это не удивило, она ожидала чего-то подобного, заранее зная, как ее воспримут местные дамы. Ее не обескуражили эти щелчки, и она гордо шла мимо красных мундиров, высоко подняв голову.

Церемония была краткой. Джонстон недолюбливал Сару и Эндрю и не тратил лишних эмоций на выполнение той обязанности, ради которой был приглашен. Их поженили как раз перед полуднем, и они уехали: Сара, Эндрю, надсмотрщик Джереми Хоган и второй ссыльный надсмотрщик Тригг, который приехал, чтобы помочь с багажом на обратном пути в Хоксбери. Отъезду предшествовала праздничная трапеза, состоявшая из дикой утки и жареного мяса кенгуру. Вина, привезенного из Кейпа, было достаточно, чтобы развязать языки, и, переодеваясь из свадебного платья в новую амазонку, Сара слышала взрывы смеха, доносившиеся из узкой, просто обставленной гостиной. Она представляла себе с улыбкой, в которой была известная доля горечи, как эти люди будут рассказывать о церемонии, в которой только что участвовали.

Вице-губернатор вышел на веранду, чтобы посмотреть на отъезжающих; остальные гости, разгоряченные вином и хорошим настроением, забыли, что являются свидетелями необычной свадьбы. Сара последний раз сделала реверанс Гроузу, ощущая острый прилив благодарности, что он пришел в это утро; ей было неважно, что его к этому побудило. Его присутствие наложило на этот брак как бы официальную печать одобрения. Ей не по нраву был слабый, неопределенный характер Фрэнсиса Гроуза, но она знала, что всегда будет благодарна ему за то, что он сделал для нее в этот день.

Сара попрощалась с Джулией наедине, прежде чем они вышли из дома, и Джулия нежно поцеловала ее.

— Пожалуйста, пиши мне, Сара. Я буду ждать письма каждый раз, когда Эндрю будет приезжать в Парраматту. Ты обещаешь писать?

Сара кивнула, и губы ее готовились произнести слова, которые как-то застряли у нее в горле. Невозможно поблагодарить Джулию за эти месяцы, проведенные вместе, даже просто за те огромные усилия, которых стоил свадебный завтрак. С первого дня на «Джоржетте» они становились все ближе друг другу. Сара воспринимала удивительный здравый смысл Джулии, который помогал ей обуздать ее собственную порывистую натуру, она училась у нее, во многом ей подражала. Они не выставляли свои отношения напоказ. Они глубоко проникли в мир друг друга, и в обеих была уверенность, что такими их отношения и останутся.

Внезапно Сара крепко обняла Джулию, страстно прижав ее к себе.

— Я не могу выразить всю благодарность — бесполезно даже пытаться. За все, что я от вас получила. Я никогда не любила ни одной женщины, если это хоть что-нибудь для вас значит. — Потом она отстранилась. — Ну… все, хватит, — сказала она, быстро смахнув слезы, появившиеся на ресницах. — Я не хочу устраивать спектакль из наших отношений для этой горстки красных мундиров.

Потом она легким шагом ступила на веранду. Джулия последовала за ней, слегка улыбаясь ее словам. Конечно, она не любила ни одной женщины раньше — и ей было трудно признаться в этом. Мужчины составляли весь ее мир, и она их очень ловко использовала. Она казалась такой взрослой, когда стояла во время церемонии рядом с Эндрю, но во многих отношениях она была еще совершенным ребенком.

Зрители стояли на веранде, пока маленькая группа не исчезла из виду. Повернувшись, чтобы войти в дом, Джулия услыхала, как один из гостей Эндрю сказал:

— Я не думал, что у него хватит духу жениться на ней. Ну что ж — дело сделано. Прекрасный жест, скажу я вам. Давайте надеяться, что у него не будет времени об этом пожалеть.

II

С наступлением сумерек они все еще были в семи милях от Хоксбери. Эндрю приказал разбить лагерь у самого тракта, почти непроезжего, который был их единственной дорогой. Он сошел с лошади и повернулся, чтобы помочь Саре. Она прямо свалилась ему на руки: долгие часы в седле, к которому она все еще не привыкла, утомили ее так, что она не могла даже говорить. Джереми Хоган расстелил для нее на земле одеяло, она с трудом добрела до него и села, не говоря ни слова.

Зимняя ночь быстро опустилась на землю после кратких сумерек. На этой широте свет не задерживается на небе. Резкий холодный ветерок гулял по верхушкам деревьев и щипал щеки Сары. Вышли первые звезды — огромные яркие звезды южного полушария. Она вздрогнула и подсела поближе к костру, который разводил Джереми. Она сидела неподвижно, жадно глядя на огонь и слушая приглушенные мужские голоса.

Они поужинали холодной свининой и хлебом при свете костра. Эндрю открыл вино, которое ему передал Джереми. Странным был этот свадебный пир: вино медленно согревалось в их руках, а вокруг было холодное молчание буша. Свет звезд стал ярче, кора деревьев была белой, делая их похожими на привидения. В ночном буше было что-то печальное и потустороннее, древнее и далекое от них. В ночи в нем не ощущалось страсти — он был лишь таинственен и коварен.

Вскоре после ужина Тригг отошел к своей скатке на другой стороне костра: было решено, что Джереми разбудит его в два часа, чтобы он сменил его на дежурстве. Когда надсмотрщик удалился, трое оставшихся почувствовали близость — ту самую, которую разделяли во время ночных бдений у костра Эндрю и Джереми на берегах Хоксбери.

Усталость Сары почти прошла. Вино и холодный ветер обострили ее чувства, так что когда мужчины начали разговор, она смогла ближе наблюдать Джереми, пытаясь найти ключ к их отношениям в дальнейшем. Она была уже почти готова к тому, чего ей следует ожидать, — едва скрытой наглости под гладкими словами человека из хорошей семьи, перед которым жена хозяина, только накануне получившая прощение. Она чувствовала, что он тоже подвел свой итог в отношении нее. Он не дурак, и в данный момент, кажется, готов ей охотно угождать. В этот первый час, когда она сидела, слушая их беседу, Сара почувствовала, что умом и силой он как-то превосходит Эндрю; и у нее возникло ощущение, что она выключена из этих приятельских отношений между ними. Ей стало обидно и досадно, но она уже поняла, какую ценность представляет Джереми для Эндрю; она не хотела разрушать их близость, скорее, она жаждала быть включенной в их отношения.

Она взглянула на Джереми и решила, что его нужно заставить служить ей ради нее самой, а не потому, что так приказывает Эндрю.

И тогда, словно уловив ее мысли, он поднял глаза и обратился непосредственно к ней.

— Вы уже решили, как назовете свои владения, миссис Маклей? — Ему показалось забавным обращаться к ней таким образом.

— Мой муж, — сказала она, сделав нарочитое ударение на этих словах, — хочет назвать их «Кинтайр». Это шотландское название.

— «Кинтайр»… — он как бы попробовал это слово на вкус. — Не так красиво, как это называют туземцы. Тем не менее… — он пожал плечами и сказал просто: — По крайней мере, это можно написать, а то эти живописные туземные названия просто невозможны.

Он посмотрел на огонь.

— Вы первые на Хоксбери, но за вами придут другие. Через год… через несколько месяцев даже — люди начнут ceлиться прямо на вашем пороге. На такой земле, как ваша, долго в одиночестве не пробудешь. Но сомневаюсь, чтобы кому-нибудь из них удалось компенсировать вашу фору. — Вдруг он рассмеялся. — Вы добились своего благодаря рому!

Эндрю присоединился к его смеху, нисколько не смутившись.

— Благодаря рому, как ты говоришь, и благодаря тому, что офицеры водят Гроуза за нос. Почему я не могу иметь того же, что они? Тот, кто не принадлежит к их кругу, может вообще не рассчитывать на преуспевание в колонии. Как на друзей, на них не всегда можно положиться, но я не собираюсь иметь их в числе своих врагов.

Джереми искоса взглянул на него:

— Вот это речь хитрого шотландца: вы преуспеете на этой земле, мой друг. — Он поднял бокал. — Тост! — объявил он. — Тост за фамилию Маклей… — Затем он поспешно добавил, как бы только что вспомнив о присутствии Сары: — И за хозяйку Кинтайра…

Они торжественно выпили при свете полных ярких звезд.

Сара проснулась в те полчаса, что предшествуют рассвету, когда звезды начинают меркнуть. Полог палатки был откинут, и ей было видно небо, уже, скорее, серое, нежели черное. Буш вокруг палатки был совершенно безмолвен, ветер, казалось, утих. Она пошевелилась в объятиях Эндрю. Он почувствовал ее движение и, не открывая глаз, повернулся на бок и притянул ее к себе. Они лежали под шкурами валлаби, и тепло их тел, равно как чувство отдохновения и покоя, делали нестрашным холодный день, пробуждавшийся снаружи.

В неясном свете она заметила, что глаза его открыты. Голос его был сонным:

— Тебе еще рано просыпаться.

Она улыбнулась ему.

— Но мне хотелось проснуться, просто захотелось лежать вот так и не спать.

— Дурочка! — пробормотал он. — Потом уже не захочется.

Ее голова лежала у него на плече. Он нащупал ее руку и вытащил из-под шкур. Он поцеловал по очереди кончики ее пальцев, а потом начал их слегка покусывать.

— О, женщина… — сказал он нежно. — Ну и помучила ты меня! Ты меня целый год сводила с ума! До сих пор не верю, что ты наконец моя и делишь со мной миа-миа.

— Миа-миа? — слова эти принадлежали к тягучему местному наречию. Она снова повторила их, немного робко, потому что Эндрю произнес их с такой захватывающей дух нежностью. — Миа-миа?

— Так туземцы называют свои лубяные хижины. Они устилают земляные полы этих хижин шкурами кенгуру — и вот готово свадебное ложе — совсем как у нас.

Она потянулась к его губам.

— У нас самое роскошное свадебное ложе в мире, любовь моя. И таким оно и останется.

Они помолчали, а затем он сказал:

— В этот миг я обладаю всем, о чем когда-либо мечтал… Я вижу, как умирают звезды, и я лежу здесь на шкурах, слушая ветер… А в объятиях я держу такую женщину, как ты — не покорную, Сара, а согласную… разделяющую мою любовь так, как будто ты всегда знала, что так оно и будет.

— Я всегда это знала, Эндрю, — прошептала она, приблизив свои губы к его губам. — Всегда. — Она помолчала, потом продолжила: — Я буду для тебя не простой женой. Мне нужно будет так много твоего ума и сердца. — Слова ее вдруг зазвучали яростно: — Я буду требовательна к тебе! Тебе придется быть для меня всем: мужем и возлюбленным, братом и отцом… всем!

Он приблизил свои губы к ее уху.

— Я буду всем, чем хочешь, Сара, пока все будет оставаться так, как сейчас: мне от тебя ничего не нужно, кроме того, чтобы лежать вот так и держать тебя в объятиях.

Потом он поцеловал ее, и голос его исполнился страсти:

— Сара… О, Сара!

Костер погас, а день еще не совсем занялся, когда Джереми проснулся. Он открыл глаза и тихо лежал в мягком тепле шкур кенгуру. Мозг еще был оглушен сном, сознание прояснялось медленно. Он вспомнил, где находится и почему — и тут он бросил взгляд в сторону палатки, где спали Эндрю и его жена. Он увидел открытый полог и подумал о том, что они, наверное, проснулись и шепчутся в своей любовной близости: слова их нежны и предназначены лишь друг для друга. В этот момент он очень хорошо представлял себе мир, который заключен в их объятиях, и почувствовал; как плоть его охватывает желание снова иметь рядом женщину-ту, чьи губы искали бы его губы, исполненные страсти. Ему отчаянно захотелось снова зарыться лицом в душистые женские волосы и слышать нежное сонное дыхание.

Он не пытался остановить воспоминания: небо Ирландии, дымка и озера, разбросанные по всей стране, играющие серебряными и лиловыми красками… Славные лошади, красивые женщины и политика — таковы были его игрушки. Он играл всем этим азартно, часто просто из любви к опасности. К этому черноволосому мужчине, неподвижно лежащему без сна в холодное раннее утро, стекались из прошлого имена его любимых женщин: Дженни… Черный Вереск… Джеральдина… Розали… — лошади и женщины мешались в его мыслях в каком-то прекрасном сне. Он шептал их имена и тихо стонал от тоски по ним.

И тут, извещая о наступлении дня, пронзительный, сводящий с ума крик кукабарры разнесся над лесом. Туземцы называют ее «гургургага». Она уселась на ветку, голова и клюв четко выделялись на фоне светлого небо. Ее насмешливый хохот перебил поток мыслей Джереми. Он не в Ирландии, и ему еще осталось двенадцать лет до окончания срока. Он слуга, прикрепленный к хозяину. Он закреплен за человеком, которому вверено его тело и даже, пожалуй, душа — вот так. Мечты о прекрасных женщинах не для него — вместо того он должен сносить это острое ощущение одиночества в лагере на краю света, посреди буша с его острым запахом каучуковых листьев и с костром, который горит всю ночь напролет. Он должен лежать и терпеливо сносить сознание той близости, которая наполняет палатку; и не думать о той златовласой девушке, которая вчера вышла за Эндрю Маклея и сейчас лежит в его объятиях в тепле шкур валлаби, — о девушке, которая лишь два дня назад была ссыльной.

III

Дом стоял на небольшой возвышенности и был обращен к реке. Сара увидела его впервые в полдень, когда его свежепобеленные стены ослепительно сверкали в ярком зимнем солнце, а незанавешенные окна слепо глядели на горы. Вокруг него было оставлено несколько деревьев, а на расчищенном склоне был заложен фруктовый сад. Строение казалось голым и чересчур новым. Кирпичи для него привозили на повозках с кирпичных заводов Сиднея. Ни одна веточка плюща, ни один кустик не смягчали очертаний дома, и его белизна казалась жесткой на фоне серо-зеленых деревьев.

Этот вид странно тронул сердце Сары. Она долго смотрела на него, не говоря ни слова. В общем, именно этого она и должна была ожидать, судя по рассказам Эндрю: низкий домик в один этаж, некрасивый и неизящный в своем недоделанном виде, вокруг которого шла веранда с простой лестницей в три или четыре ступеньки. Но это был первый дом, построенный на Хоксбери: раньше там иногда стояли только лубяные миа-миа туземцев. Простота этого дома, пожалуй, даже гармонировала с окружающей природой.

Сара смотрела на этот холм со сложным чувством гордого владельца. Как только глаза ее увидели этот дом, он стал ее собственным — чем-то, что следует любить и защищать изо всех сил.

Ничего не говоря и не отводя взгляда от дома, она поманила Эндрю к себе. Он быстро уловил это легкое движение и махнул Джереми, ехавшему позади.

— Ступай вперед, Хоган. Скажи Энни, что мы прибыли. Миссис Маклей понадобится горячая вода для умывания.

Джереми кивнул и пустил лошадь рысью. Тригг последовал за ним. Тишину буша нарушал лишь стук конских копыт.

Эндрю спешился и помог Саре сойти с лошади. Она нетвердо стояла на неровной земле, с удивлением и интересом обводя глазами открывшуюся перед ней картину. Ей был виден весь огромный расчищенный участок, спускающийся к реке; она увидела хижины ссыльных за домом и огороженные загоны для скота. Раны на девственном лесе были свежи и заметны глазу: огромные рваные дыры на территории, принадлежащей чернокожим, выхваченные у природы куски, которые предназначались для урожаев и скота узурпатора. Сара остро ощутила это вторжение здесь, среди нетронутой дикой природы: даже при отсутствии приличной дороги, которая бы соединила его с основным поселением, оно было неоспоримым фактом. Но она увидела все это так, как оно виделось Эндрю: земля, которая ждет, чтобы ее взяли, — плодородная земля, которая лежит без дела, которую тревожат лишь охотничьи празднества туземцев — умелых, упорных людей, которые бесшумно движутся через буш по следам кенгуру. Все инстинкты, воспитанные в ней ее тяжелым детством в лондонских меблирашках, всколыхнул вид неиспользованной хорошей земли. Она научилась кое-какой бережливости и рачительности у фермеров низины Ромни. Она видела, что их благополучие зиждется на богатых пастбищах для овец и пополняется за счет контрабанды. Вид широкой реки и акров нерасчищенной земли, которые ждут своей очереди, зажгли в ней огонь честолюбия. Она в волнении сжала кулаки и почувствовала, как пот выступил на ладонях, затянутых в перчатки. Жилка на шее судорожно забилась от полноты чувства. В Англии земля означала богатство. А здесь, в этой стране, ее давали по одной твоей просьбе. Перед глазами Сары было сказочное богатство, если, конечно, боги будут добры, и если, конечно, дожди придут в положенное время, при этом не слишком скупые и не слишком обильные… и если река не поднимется, чтобы унести весь урожай, и если пожар не пронесется по бушу, чтобы уничтожить его.

Игра при таких высоких ставках возбудила ее безмерно. Она повернулась и ухватила Эндрю за руку повыше локтя, ища поддержки в его глазах.

Она нашла там и поддержку, и гордость, и нетерпение.

— Не смотри на это как на что-то законченное, Сара, — сказал он. — Через несколько лет я выстрою тебе прекрасный дом. Я все наметил: он будет большим и белым, с террасой с колоннами, которая будет выходить на реку. Я его прямо вижу…

Она оборвала его:

— Мне не нужен греческий храм в лесу, Эндрю. Все деньги нужно вкладывать в землю. Дом может оставаться таким, как есть. Мне его вполне достаточно.

Он нежно рассмеялся, привлек ее к себе за плечи. Его худое огрубевшее лицо отражало ее собственные возбуждение и страсть, как будто ее чувства перехлестнули через край и так же сильно захватили его. В это мгновение они поняли, что мыслят одинаково — их союз в браке получил свое завершение. Выражение его лица стало жестче, а объятия — крепче…

— Ты такая же жадная, как и я — ну и чертовка! — сказал он пересохшими губами. — Тебе бы родиться мужчиной, Сара. Тебя это все тоже возбуждает, да? Ты, так же как и я, видишь, что ждет человека с мозгами и желанием работать. — Его руки скользили вниз по ее рукам. — Но хорошо, что ты не мужчина: тебе не удалось бы сдерживаться так, как удается мне. Ты ведь не смогла бы не ввязаться в торговлю ромом, а? Или удержаться от этих темных сделок, которыми занимаются все в этой гнилой дыре? Ты бы была самой крупной торговкой ромом, любовь моя.

— Возможно, — призналась она. — Но я все равно найду тысячу способов помочь тебе, Эндрю. Как только я научусь взбираться на эту проклятую лошадь, не боясь свалиться, ты во мне найдешь лучшего надсмотрщика, я смогу работать за троих. Я изучу каждую пядь своей земли и учту каждый растущий на ней колосок.

— Оставайся такой, как сейчас. О большем я не прошу.

Джереми и Тригг въехали во двор позади дома. Дворняга, которую Эндрю привез во время предыдущей поездки в Сидней, залилась лаем при их приближении и заметалась между ними, бешено радуясь их возвращению. Неустанное квохтанье птицы донеслось до них из загородки под большой мимозой.

Когда Джереми спешился, из кухонной пристройки, которая соединялась с домом небольшим крытым коридором, появилась женщина. Она была маленькой и сморщенной, на ней было убогое одеяние ссыльной, лицо раскраснелось от жара кухонного очага.

Она подошла к мужчинам, вытирая руки тряпкой. Этот жест был таким обычным для нее, что Джереми не обратил на него внимания. Но сейчас она делала это с большим усердием, чем раньше.

Начав отстегивать седельные сумки, Джереми оглянулся через плечо на круглые блестящие глазки и нос пуговкой, на низкий наморщенный лоб, выражавший высшую степень волнения Энни Стоукс.

— Сейчас приедут, — кратко возвестил он. — Все готово?

Маленькие глазки сверкнули вдохновением.

— Конечно. Разве я не работала до смерти все эти недели, чтобы все привести в порядок? На обед утка, и если они не поторопятся, она будет на столе еще до их появления.

Джереми кивнул:

— И смотри, не очень-то прикладывайся к бутылке.

Маленькая фигурка Энни напряглась.

— Я?! — Слово это было исполнено негодования. — Я, которая всю жизнь в тавернах подавала! Которая самим вельможам прислуживала! Да я у лорда Дэлама работала, вот как! А ты думаешь, я не знаю, как с бутылкой вина обращаться!

Тригг тихо рассмеялся:

— Да ты-то знаешь, как с ней обращаться! Видел я тебя в стельку пьяной, Энни, да еще ты молила Господа, которого раньше не признавала, чтобы он тебя из этой проклятой страны вытащил.

Энни тряхнула головой. Она нерешительно шагнула к Джереми и снова принялась вытирать руки о тряпку.

— Ну, какая она? — спросила Энни.

— Она?

— Хозяйка-то?

Джереми выпрямился и посмотрел на нее. Под его пристальным взглядом она съежилась и немного отступила. Он рявкнул в ответ:

— Ты здесь для того, чтобы ухаживать за миссис Маклей, а не задавать вопросы!

Энни повернулась и быстро шмыгнула к кухонной пристройке, похожая на удирающего серого крольчонка. Джереми посмотрел ей вслед, но не успел остановить грубый выкрик Тригга.

— Она редкая красавица, хозяйка-то! И похоже, с характером! Уверен, что потребует порядка, так что теперь держись, Энни!

Громкий хохот Тригга разнесся по двору.

Джереми вдруг сделалось противно. Позже, запирая склад, где они хранили провиант, привезенный из Парра-матты, Тригг снова коснулся этого предмета. Он стоял, уперев руки в бока, и обозревал ряд эвкалиптов, которые обрамляли границу расчищенного участка.

— Туго ей здесь придется, готов побиться об заклад, — сказал он вполголоса, как бы самому себе. — Помилованная она или нет, я не завидую ей, если она будет показывать, что она лучше нас. Да и кто этому поверит?

Джереми не нашелся, что сказать. Он прекрасно знал, что Тригг высказал мысли любого ссыльного на Кинтайре, что об этом говорят в каждом доме и каждой хибарке в колонии и за каждым столом в казарме. «Эндрю Маклею придется страдать из-за репутации жены», — подумал он. Он остановил Тригга нетерпеливым жестом.

— Слышишь? Они подъезжают! Я пойду, возьму лошадей.

Он торопливо обогнул дом и, наблюдая, как подъезжают Маклей, заметил, что Эндрю держит шляпу Сары; солнце сверкнуло на ее волосах, и в этот момент Джереми показалось, что он ненавидит ее, ненавидит это прекрасное тело, подчеркнутое темной амазонкой, ненавидит ее несколько высокомерное выражение. Даже один краткий день замужества, казалось, изменил ее. Она стала более уверенной и держалась свободнее, гордясь Эндрю, как ребенок гордится выигранным призом. Он смотрел на эти два лица, которые приближались к нему, и уловил в них что-то новое, чего не было раньше: их объединяла какая-то страсть, которая, как он чувствовал, не была лишь физической страстью. В них было какое-то отчаянное нетерпение, как будто оба они тянутся к чему-то, только что увиденному. Какова бы ни была эта объединяющая их сила, она была реальной только для них двоих.

Джереми взял лошадь Сары под уздцы. Делая это, он получил возможность рассмотреть ее поближе и пожалел, что она не груба и не вульгарна — тогда он мог бы презирать ее и не обращать на нее внимания. Но он слишком хорошо понимал, что она не принадлежит к тому типу женщин, которых можно не замечать. Он уловил в ней ум и сообразительность — она не из тех, кто позволит собой пренебрегать. Он размышлял над беседами с Эндрю у костра об этой незнакомой девушке и теперь понял, за что Эндрю полюбил ее. Ее зеленые глаза, если в них долго смотреть, опьяняли, а эта улыбка была исполнена очарования и скрытой силы. Игроку в Эндрю, тому в нем, что не терпело ничего прирученного, легко доступного, это должно было чрезвычайно нравиться. Из разговоров с ним Джереми знал, что Сару было нелегко завоевать, что она не была покорна воле любого мужчины. Джереми злился на нее за то, что она держалась такой недотрогой, и был готов поверить, что она сознательно шла к тому, чего сейчас достигла, и торжествует, потому что одержала победу.

Ему вдруг пришло в голову, что он, возможно, ревнует.

Когда Джереми ждал, пока Эндрю спешится и снимет ее с лошади, он почувствовал на себе ее взгляд.

— Добро пожаловать домой, мадам, — сказал он.

— Спасибо, — молвила она, прямо глядя ему в глаза.

Он почувствовал, как кровь прихлынула к лицу, когда понял, что она занимает положение, позволяющее ей относиться к нему свысока, если она того захочет. Но ее глаза уже оставили его. Она повернулась, чтобы улыбнуться Эндрю, и Джереми понял, что забыт.

 

Глава ТРЕТЬЯ

I

За два года, прошедших со дня свадьбы, Сара видела, как долина Хоксбери постепенно заполняется поселенцами. Каждое прибывающее в колонию судно привозило на своем борту семью вольных поселенцев, сроки некоторых ссыльных закончились или были сняты, и они тоже переселялись сюда, получая наделы земли. К 1795 году вдоль реки проживало уже четыреста человек, а их фермы простирались на тридцать миль по обоим берегам. Между Хоксбери и Парраматтой была построена хорошая дорога.

За это время Кинтайр превратился в самую процветающую ферму в округе. Основной причиной этого было нынешнее прочное положение, занятое Эндрю в узком торговом кругу спекулянтов, которые пользовались всеми привилегиями военных, но не менее важным было и само место, выбранное им для своих угодий: на нем меньше всего сказывались половодья, которые повреждали или просто смывали урожаи тех, кто занял низинные участки у реки. Труд был дешев: многие из бывших ссыльных поселенцев, неискушенные в фермерском деле и не имеющие денег, бросали после нескольких месяцев свои хозяйства и были рады наняться на работу. По мере расчистки новых участков появлялись новые пастбища, и Эндрю регулярно отправлялся в Парраматту на распродажу скота. Не более чем за год стада коров и овец в Кинтайре уже трудно было охватить взглядом. Богатые низины давали превосходный урожай, если его успевали убрать до того, как уровень воды поднимался от осенних дождей. Процветание это было пока очень относительным: сараи и конюшни пока еще были очень грубо сколочены, изгороди — недоделаны, но так как цены в колонии всегда учитывали интересы членов торгового сообщества, доходы Эндрю постоянно росли. После первых двух лет он достиг того уровня, когда ему не нужно было постоянно бояться провала.

К дому он пристроил три комнаты под прямым углом к основному зданию, так что теперь вся длинная веранда была обращена к изгибу реки, открывая вид на две стороны. Темно-зеленый плющ вился по стене и тянулся вдоль ограды веранды, смягчая жесткие линии дома и создавая ощущение уюта. Перед домом был разбит небольшой сад, а стройные фруктовые деревья покрывали склон сбоку и, ненадолго расцветая, создавали ощущение хрупкой преходящей английской весны, что резко контрастировало с вечнозелеными зарослями вокруг. Сам дом уже утратил свой вид временного и недостроенного жилища: высокое местоположение позволяло видеть его издалека с новой дороги, он как бы провозглашал статус и положение Маклеев в колонии.

Сара за эти два года испытала чувство необычайного умиротворения: это были самые счастливые годы в ее жизни. Ей пришлось привыкать к ощущению свободы и безопасности, к сознанию, что уже не нужно хитрить и выгадывать, чтобы получить то, что требуется. Постепенно ей удалось привыкнуть к тому, что она является хозяйкой фермы, хозяйкой для Энни Стоукс и двух других женщин, которым вменялось в обязанность помогать ей. Работники в Кинтайре, как вольные, так и ссыльные, притрагивались к своим шапкам, когда она проходила мимо, и ей нужно было сдерживаться, чтобы не выказать своего удовольствия при виде этого почтительного жеста. На окнах появились занавеси, на полах — ковры, появились даже недорогие серебряные вещицы, которые Эндрю удалось купить у нового поселенца. Сара пришла от них в восторг и каждый раз, проходя мимо, потихоньку протирала их уголком фартука. Простые деревянные полы сверкали восковой мастикой, а мягкий свет подвесных ламп придавал известную прелесть даже простой мебели.

С первого же месяца по прибытии в Кинтайр Сара углубилась в изучение искусства управления фермой. Она сама вела счета, составляя их по черновым запискам, которые давал ей Эндрю. Сара быстро училась всему: через некоторое время она уже вела дела легко и споро, и Эндрю, подчиняясь ее желанию, оставлял все больше бухгалтерских дел на ее попечение. Но она не собиралась ограничивать свой интерес к фермерскому делу одними бумагами. Каждый день она верхом сопровождала Эндрю в его поездках по ферме с целью посмотреть, как идут работы над изгородями или как роют глубокие канавы, необходимые для отвода воды в сезон ливней; она начала разбираться в состоянии скота и в том, каким болезням он может быть подвержен, то есть усваивала все то, чему уделяла так мало внимания, когда слушала разговоры фермеров в низине Ромни. Постепенно дела фермы стали занимать ее не меньше домашних дел, и она вслушивалась в разговоры Эндрю с Джереми о скоте и урожаях. Вдоль всей Хоксбери вскоре стали говорить о том, что Эндрю Маклей женился на женщине, которая так же хорошо разбирается в делах, как и он сам.

Мир за пределами Хоксбери был известен ей лишь по сплетням, которые Эндрю привозил из поездок в Сидней или Парраматту, а также из частых писем, которыми она обменивалась с Джулией Райдер. Джеймс хорошо освоился с фермой и занимается ею с удовольствием, писала Джулия, дом ее постепенно обставляется, а сад приходит в порядок. Короче, Джеймс Райдер процветал так, как и следует каждому трудолюбивому фермеру, который начал с собственных капиталовложений или имел положение в торговом сообществе. Это было то время, когда можно было со сказочной быстротой сделать деньги, быстро разбогатеть за счет тех фантастических привилегий, которыми Корпус Нового Южного Уэльса, пользуясь отсутствием губернатора, наделил себя. Если только человек был принят офицерами Корпуса, то что бы он ни делал — все было правомерно: земля была бесплатной, ром — дешевым, ссыльных закрепляли за ним без вопросов, и к тому же он мог беспрепятственно скупать все товары, которые предлагались на продажу в Порт-Джексоне.

Сару трудно было чем-нибудь прельстить в Сиднее или Парраматте. Ничего интересного там не было: все те же хижины ссыльных, несколько домов, бывших там и в момент ее приезда; не к кому было сходить в гости, кроме Джулии Райдер. К некоторым офицерам Корпуса из Англии приехали жены, но вряд ли она могла быть допущена в их маленький тесный круг. Тут ей ничего не оставалось делать, как только пожать плечами: жизнь в Кинтайре устраивала ее, и она ничего другого особенно не желала. В округе Хоксбери женщины были в основном женами мелких поселенцев, многие из которых были в прошлом ссыльными. Она знала, что они завидуют ее благополучию и удобству жизни в Кинтайре; и ее появление на дороге Хоксбери верхом на лошади, которую она закрепила за собой, не смягчало их отношения к ней. Недружелюбные взгляды из-под низко надвинутых шляп пристально следили за ней, когда она проезжала мимо. Ей пока не находилось места в колонии — ни среди этих трудяг-женщин, которые ей завидовали, ни среди офицерских жен, которые не готовы были ее принять. Ей приходилось удовлетворяться довольно одиноким и отстраненным положением в Кинтайре.

Поэтому, узнав, что беременна, она почти сразу подумала о Джулии: сможет ли та вырваться со своей фермы в Кинтайр к тому моменту, когда ребенок должен будет появиться на свет. Воспоминания о том времени, когда отношения между ними были отношениями госпожи и служанки, все еще живы были в ее памяти и не позволяли ей обратиться с подобной просьбой к Джулии. Но прежде чем она взялась за письмо, Эндрю привез из Парраматты после очередного визита туда весть, что Джулия спрашивает, можно ли ей приехать за две недели до рождения ребенка. Когда же пришло время, ее на неделю задержала болезнь Чарльза, и когда она наконец добралась до Кинтайра, ее встретило известие, что накануне у Сары родился сын. Роды длились всего четыре часа. Врач, Дарси Венворт, который приехал с Джулией, был крайне раздосадован, что проделал долгий путь без толку. Казалось, он придерживался мнения, что ни одна достойная леди не может родить первого ребенка так легко.

Ребенка назвали Дэвид. Для шокированных женщин на побережье Хоксбери появление Сары верхом после очень краткого перерыва из-за рождения ребенка казалось просто неприличным. Откуда им было знать, каким толчком для честолюбивых надежд Сары и Эндрю послужило появление первенца. После рождения Дэвида они стали близки как никогда: с рождением наследника работа на ферме приобрела для них новый смысл. У них не бывало гостей, и они жили в простоте, которая в Сиднее вызвала бы уничтожающую критику. Но сами они были довольны: каждый сезон волы распахивали новые поля, из Англии прибывали все более совершенные орудия. Кинтайр приобретал аккуратный вид, типичный для шотландской фермы.

Единственным источником страданий, которые испытала Сара за эти два года, был Джереми Хоган. Между ними все время существовала невидимая взгляду стена враждебности, которая возникла в тот день, когда Эндрю привез ее в Кинтайр в качестве своей молодой жены. Было совершенно очевидно, что Джереми не считал ее и вполовину достойной Эндрю, полагая, что она всего лишь обычная простушка, которую Эндрю почему-то счел привлекательной. Между ними никогда не было открытых ссор, ибо оба понимали, что Эндрю этого не потерпит. Но, в лучшем случае, их вежливость в отношении друг друга была прохладной, в худшем — когда Эндрю не было поблизости — они чуть не доходили до откровенной грубости. Их мнения, кажется, расходились по любому вопросу. Джереми сам был превосходным фермером: он и не скрывал того факта, что они с Эндрю и Триггом могут обходиться без помощи Сары. Она ничего по этому поводу не говорила Эндрю, но просто решила научиться всему, чему можно, от Эндрю, не беспокоя Джереми.

Сара прекрасно понимала причину подобного отношения к себе со стороны Джереми. Ей вспоминались красавицы-ирландки — нежные создания с тихими голосами, покорные своим мужьям во всем. Их мысли никогда не выходили за рамки их любимых лошадей, детей, фасона платья, и они бы ни за что не признались, что способны подсчитать колонку цифр. Именно такие женщины были понятны Джереми, а не такая, которая торгуется, как цыганка, если ей что-то нужно, тащит свои юбки по грязи, чтобы увидеть, как идут дела в поле или в саду, и тем не менее зовется хозяйкой фермы и женой человека, которого он уважает. Она сознавала, что в ней совершенно отсутствует та зависимая беспомощность, которую хотел бы видеть Джереми.

Он никогда не демонстрировал своего раздражения. Оно было скрыто, и единственным способом дать ему выход было не обращать на нее внимания при обсуждении дел с Эндрю. Он стремился указать ей ее место и заставить ее там и оставаться. У нее не было никакой возможности бороться с ним: он был необходим Кинтайру, он работал на их ферме, как на своей собственной, и она готова была терпеть даже оскорбления, только бы удержать его здесь. Как часто мечтала она хоть раз ударить Джереми хлыстом в ответ на его нагловатый взгляд, когда она приезжала посмотреть, как идет работа.

Иногда она предавалась вздорным мечтаниям, пытаясь найти способ убедить его, что практичная несентиментальная жена больше подходит Эндрю в его нынешнем положении, чем любая из его сладкоглазых красавиц. Потом она, бывало, обрывала эти мечтания и смеялась над собой за эти причуды. Мнение Джереми о ней должно быть изменено постепенно, она должна доказать, что он заблуждается в мелочах, но такой путь был ей уж очень не по нраву.

II

Эти годы, лишенные настоящего контроля со стороны правительства, офицеры Корпуса потратили на создание основы для своих поместий — в основном за счет ромового дохода. Сара, наблюдая за этим из Кинтайра, видела, к чему они клонят: они собирались превратить себя в аристократию этой новой страны, и они достигали этого классическими методами захвата всей доступной для них земли, откладывая всякого рода утонченность и изысканность своего уникального положения на потом. Эндрю, хоть он и не носил красного мундира и не получал жалованья от правительства Его Величества, мало чем от них отличался.

С большим опозданием дошла до них новость о казни Людовика XVI, короля Франции. Они также узнали, что англия присоединилась к Пруссии, Австрии, Испании и Пьемонту в объявлении войны Французской республике. Для жителей Нового Южного Уэльса события в мире, который они покинули, были далекими и чуждыми, как доносящаяся издалека неясная мелодия. Они были поглощены собственными делами, и проблемы Европы не трогали их.

 

Глава ЧЕТВЕРТАЯ

I

После недели дождей ранней весной 1795 года вода в Хоксбери неожиданно поднялась. Земли нескольких фермеров, поселившихся у самой реки, оказались под водой, один человек утонул. Три дня крутящийся коричневый поток удерживался на двадцать пять футов выше ординара, а потом вода начала медленно спадать. Она оставила после себя щедрый слой ила и десятки трупов животных, вздувшихся и источавших зловоние. Фермеры возвратились к своим разоренным кукурузным полям, к облепленным грязью развалинам своих домишек. Они горестно подсчитывали урон, понимая, что подобное может повторяться каждую весну и осень. Они обсуждали меж собой перспективы, понимая, что как ни смотри, они все равно мрачны. Некоторые не отчаивались, рассчитывая, что хороший урожай в один год восполнит потери за два; другие решали, что лучше продать фермы.

Кинтайра эта катастрофа практически не коснулась: при первых же признаках подъема воды Эндрю перегнал скот повыше, ближе к дому. Когда вода спала, он не понес никакого убытка, кроме одного участка, засеянного кукурузой. Он даже выгадал от этого наводнения: наблюдая панику, охватившую других поселенцев, он смог купить небольшую ферму, примыкавшую к его собственной, когда началась распродажа; кроме того, он приобрел около девяноста акров земли ниже по реке. Пришлось нанять еще батраков из бывших ссыльных и найти надсмотрщика, который бы распоряжался ими. Джереми занялся подъемом урожайности на новых землях до уровня старых полей Кинтайра.

Весна также привела в Сиднейскую бухту «Релайанс», на борту которой был долгожданный губернатор Джон Хантер. Среди офицеров Корпуса Нового Южного Уэльса ходили слухи, что ему поручено, среди прочего, обуздать торговлю ромом. Одиннадцатого сентября Корпус устроил парад со всей полагающейся помпой, но намерения офицеров противостоять любым распоряжениям короля или парламента в отношении их доходной торговли ромом были очевидны.

II

— Джереми, вы полагаете, что эти счета?..

Сара вдруг осеклась и положила перо, потому что послеполуденную тишину разорвал цокот копыт скачущей лошади. Джереми поднял глаза от бухгалтерских книг, разложенных на столе между ними. От подножия холма до них долетел тяжелый топот несущейся во весь опор лошади. Они обменялись недоуменными взглядами. Потом Джереми вскочил.

— Какие-то вести! — выдохнул он, распахивая дверь из комнаты, которая служила Эндрю кабинетом. — Так не скачут для собственного удовольствия.

— Постойте! — Сара тоже вскочила на ноги. — Я с вами!

Она выскочила из комнаты и понеслась по коридору; входная дверь была распахнута навстречу весеннему солнцу. Сарой овладел какой-то непонятный страх. Никогда раньше не подлетала к ее веранде лошадь на такой скорости — даже когда прибывало долгожданное судно из Англии с письмами. Ее мысли моментально обратились к Эндрю, который за два дня до этого отправился в Сидней, чтобы присутствовать на церемонии оглашения полномочий нового губернатора. Она представила, что он заболел или ранен: стук копыт звучал настойчиво и тревожно. Всадник был уже почти на вершине холма. Она подобрала юбки и пробежала последние ярды до двери.

Джереми сбежал по ступенькам, чтобы ухватить уздечку: мелкие камешки полетели из-под копыт, когда лошадь резко осадили. Сара узнала гнедого, которого их ближайший сосед Чарльз Денвер привез из Англии. Всадником был его надсмотрщик Эванс.

Она замерла на верхней ступеньке.

— В чем дело?

Эванс был растрепан и запыхался. Он несколько секунд смотрел на Сару, пока Джереми пытался успокоить лошадь. Наконец он подался вперед и выкрикнул хрипло, не веря собственным словам:

— Ссыльные, миссис Маклей! Они взбунтовались!

Голос Сары прозвучал напряженно, как у Эванса:

— Что произошло? Чьи ссыльные?

— Наши! Они убили мистера Денвера!

Она ухватилась за столбик веранды. На нее внезапно накатила дурнота, мгновение она не могла думать ни о чем, кроме того, что Кинтайр так близко к соседней ферме. Бунт! Кулаки ее сжались. Это хуже наводнения, хуже стычек с туземцами. Ничего страшнее бунта не могло случиться. Через этот страх она ощутила острую потребность в присутствии Эндрю. Чарльза Денвера убили; возможно, ее собственная жизнь под угрозой. Кроме Джереми ей некому помочь.

Мгновение она обдумывала это, потом заставила себя спокойно сойти по ступенькам и встать рядом с Джереми, державшим лошадь под уздцы.

— Расскажите мне, что случилось, — сказала она.

Эванс глубоко дышал, волосы у него на лбу слиплись от пота. Рубашка его промокла насквозь, вокруг ногтей запеклась кровь. Сару охватил новый приступ страха.

— Я гнал шесть голов скота от Сэма Мэрфи, — проговорил Эванс, пытаясь отдышаться. — Едва завидев дом, я почувствовал, что что-то не так. Что-то было не в порядке, но я никак не мог сообразить, что именно, да я и не успел как следует это обдумать, потому что кто-то начал стрелять в меня из дома. Я спустился к реке так, чтобы в меня не попали, — и там я его и нашел.

— Его? — бросил Джереми. — Мистера Денвера?

Эванс кивнул.

— Да, мистера Денвера. Его череп был размозжен киркой, с затылка.

— Бог мой! — сказал Джереми.

Глаза Сары снова обратились к окровавленным рукам. Она смотрела на них, одновременно с интересом и отвращением.

— Он был, конечно, мертв? — было все, что она сказала.

— Ясно, мертв! Когда я утром уезжал, он присматривал за укреплением берега, на случай, если река опять поднимется. Он, верно, повернулся к ним спиной. Там еще был с ним надсмотрщик, О'Брайен. Бог знает, что с ним случилось. Очень похоже, что он присоединился к бунтовщикам. Они унесут из дома продукты и оружие и переправятся на лодках на тот берег.

— А как же там женщины? — поспешно спросил Джереми.

— Там две ссыльные, — ответил Эванс. — Не знаю, что с ними стало. Может, они все заодно.

— Сколько там мужчин? — спросила Сара.

— Десять, мэм, и О'Брайен, если он жив.

Она облизнула пересохшие губы.

— Сколько ружей?

— У мистера Денвера было четыре.

— Четыре… — повторила Сара. Глаза ее пробежали по напряженному усталому лицу Эванса. — Ты сразу же приехал сюда?

— Да, мэм, сразу после того, как нашел мистера Денвера.

— Они видели, что ты направился сюда?

— Как же им было не увидеть, мэм. И они, наверно, сообразят, что я отправлюсь в лагерь за солдатами.

— Да, конечно, — отозвалась Сара. — Конечно, сообразят.

Джереми взорвался:

— Черт! Они нашли для этого самое подходящее время. Клянусь, сейчас на Хоксбери не больше двух-трех человек из всего подразделения. Их всех послали в Сидней или Парраматту, на смотр перед губернаторским парадом.

Верность этих слов потрясла Сару. Она на миг молча впилась в уздечку, испугавшись, что если отпустит ее, то покачнется и упадет. Хитрость замысла ссыльных Денвера разозлила ее — они же сообразили подождать, когда солдаты, расквартированные в этой округе для защиты от туземцев, будут отозваны, чтобы убивать и грабить. Она взглянула на Джереми, зная, что на его лице найдет ту же тревогу и дурные предчувствия, ибо оба они уже предвидели грозящую опасность.

Она снова обратилась к Эвансу.

— Ты сейчас же отправишься в Парраматту за помощью. Не может быть, чтобы они отправили в Сидней всех солдат. Скажи им, чтобы где-то раздобыли лошадей, потому что если посылать сюда пешие отряды, то на это уйдет не меньше двух дней — быстрее сюда не добраться.

Эванс взглянул на нее в сомнении.

— Дотуда двадцать миль, мэм, а я должен останавливаться возле каждой фермы, чтобы всех предупредить. Если ночь не будет ясной, я не смогу добиться от этого коня резвого бега. Не знаю, когда мне удастся добраться до города.

Сара сказала резко, топнув ногой:

— Черт побери, неужели непонятно, что нужна срочная помощь?! Как бы ни было поздно, они должны сразу же собрать отряд и прислать его сюда. Трое солдат с одним мушкетом на брата не смогут сдержать банду убийц. Скажи им, чтобы послали все оружие, какое только смогут. Нам оно необходимо. — Она резко отпустила уздечку. — А теперь отправляйся как можно скорее.

Но рука Джереми все еще удерживала лошадь.

— Вам тоже нужно ехать, миссис Маклей.

Она взглянула на него в ярости.

— Ехать?! С чего это вдруг? Я остаюсь здесь!

— Вам нужно добраться хотя бы до дома Мэрфи. Они туда попадут нескоро.

Она захлебнулась от злости.

— Я остаюсь здесь, здесь мое место! Я умею стрелять и, думаю, могу убить человека, если понадобится.

Джереми глубоко вздохнул.

— А ребенок? — сказал он тихо.

— И Дэвид останется здесь, — быстро ответила Сара. — В данный момент он здесь в такой же безопасности, как в любом другом месте на Хоксбери. Откуда мы знаем, куда они направляются? Они могут вообще обойти Кинтайр стороной, чтобы сбить солдат со следа. Они могут сразу же переправиться на тот берег, а если это так — мы их вообще больше не увидим. Если я возьму Дэвида с собой в повозку, мы можем встретить их по дороге. Оставаться или уезжать — кто знает, что лучше.

Джереми на этом не успокоился. Он громко сказал:

— Но я несу ответственность…

— С каких это пор вы несете ответственность? — горячо вопросила Сара.

— В отсутствие вашего мужа…

— Это как раз тот случай, когда приказания отдаю я, — парировала она. — Это и тебя касается, Эванс. Отправляйся сейчас же!

С этими словами она отступила от лошади. Но Джереми помедлил несколько мгновений, упрямо держась за поводья и пытаясь обнаружить в ней хоть какой-то признак того, что она готова сдаться. Она холодно смотрела на него, как бы предлагая ему отважиться на новую демонстрацию неподчинения. Затем он взглянул в мрачное побелевшее лицо человека на лошади и жестом, одновременно гневным и безнадежным, отпустил поводья. Эванс вонзил пятки в бока лошади, развернулся и, взрывая землю, понесся вниз по склону.

Саре и Джереми было некогда провожать его взглядом, они тотчас же повернулись друг к другу. Оба лица сверкали гневом, но он растаял, так как они моментально осознали свое одиночество перед лицом опасности, которая вдруг обрушилась на них. Топот конских копыт замер в отдалении. С ним, казалось, исчез и мир, исполненный покоя и надежности. Их глаза на миг встретились, в их взглядах читалось понимание трудности положения. Потом Сара жестом пригласила его последовать в дом.

На ступеньках она оглянулась. Увиденное заставило ее схватить Джереми за руку.

— Смотрите! Они подожгли дом Чарльза Денвера!

Он резко обернулся. Они вместе смотрели в направлении соседней фермы: неясный столб дыма поднимался над деревьями. Он казался просто струйкой, но до него было расстояние в две мили. В любой другой день его можно было принять за дым над сжигаемыми деревьями на месте расчистки, и его бы просто не заметили. Но они оба знали, что горит либо дом, либо склад Чарльза Денвера.

У Сары вырвалось одно лишь слово:

— Быстрее!

Секунду-другую Сара наблюдала, как Джереми большими шагами спускается по склону к тому месту, где работала основная часть ссыльных под присмотром Тригга. Единственной надеждой предотвратить бунт было запереть собственных батраков в их хижинах, прежде чем они успеют понять, что происходит. Это было чертовски трудно, потому что они никогда не находились все в одном месте. В тот момент, например, двое работали на огороде, один — во фруктовом саду и, возможно, еще один — в конюшне. Джереми был один против них, к тому же была опасность, что Тригг может оказаться на стороне бунтовщиков. Она смотрела, как Джереми целеустремленно пробирается через поле, пытаясь как можно незаметнее держать сбоку ружье, взятое в кабинете Эндрю. Она следила за ним, прищурясь, и молила Бога, чтобы он смог совладать с этой сложной ситуацией.

Затем Сара взвела курок заряженного пистолета, который он сунул ей в руку, примериваясь к этому тяжелому оружию, прежде чем повернуться и снова войти в дом. Она отправилась прямо в кухню: дверь была приоткрыта, она распахнула ее и встала на пороге перед тремя женщинами, которые подняли на нее изумленно-испуганные глаза.

Самая молодая издала восклицание на своем ирландском наречии:

— Боже милостивый, да что же это такое?

Она уронила картошку, которую чистила, и вскочила на ноги.

Энни медленно вытащила руки из теста, которое месила, и вытерла их о фартук. Третья, тучное создание с тупыми глазами полоумной, промычала что-то невнятное.

Сара отступила от них, твердой рукой держа пистолет. Ей было страшно, но более всего она боялась, что они заметят ее страх.

— Ни единого слова от вас, понятно?

Женщины промолчали и не двинулись с места. Сара напряглась, почти ожидая, что молодая ирландка бросится вперед и выхватит у нее пистолет. Чтобы удержать их в повиновении, необходимо было запереть их, пока они успеют что-либо сообразить.

Она махнула пистолетом в сторону маленькой кладовки рядом с кухней: это был как бы просторный стенной шкаф с зарешеченным окном высоко под потолком.

— Все туда! — рявкнула она.

Сразу же три пары глаз обратились к кладовке, потом снова к ней. Ни одна не шевельнулась. Сара сердито оглядела их.

— Вы что, не слышали? Быстро!

Энни заломила руки и тихонько завыла. Сара не обратила на это ни малейшего внимания, опасаясь ирландки. Она встревоженно следила за изменениями в ее лице, отметив, как сузились ее глаза, как будто она быстро просчитывала связь между срочным приездом верхового, его поспешным отъездом и появлением хозяйки с пистолетом в руке. Сара поняла, что эта женщина достаточно умна, чтобы сложить два и два и заподозрить, что это связано с волнениями среди ссыльных. Она снова махнула тяжелым пистолетом, но другая женщина тянула время и не поддавалась, бросив с вызовом:

— Почему это?

Рассвирепев, Сара гаркнула на нее:

— На задавай мне вопросов! Делай что говорят!

— Но мне интересно знать…

— Молчать! Ты сделаешь то, что тебе сказано! Давайте, живее!

Ирландка не двинулась с места: она переводила взгляд со сжавшейся в комок Энни на другую свою товарку, которая стояла, как гора, с приоткрытым ртом. Сара понимала, что ей нельзя терять ни минуты на раздумья.

— Ты ведь не хочешь получить пулю в ногу, Мэри? — сказала она спокойно, глядя прямо в непокорное лицо. — А ведь именно это тебя ожидает, если ты не двинешься, когда я сосчитаю до трех. — Она слегка подняла пистолет. — Ведь не зря же я этому училась!

Ирландка шевельнулась, мучимая нерешительностью.

— Раз… два…

Энни испустила отчаянный вопль, отчего, видимо, и дрогнули нервы у второй женщины. С последним вызывающим передергиваньем плеча она подчинилась, первой проследовав в кладовку.

Сара пошла за ними, жилка на шее трепетала от облегчения, а в запястье было такое чувство, как будто кости превратились в воду.

Ощупывая связку ключей, она сурово смотрела на трех своих пленниц, которые выстроились вдоль стены. Глаза ее переходили с одной на другую: у Мэри было выражение мрачной ярости, у Энни — испуганное, у третьей — тупого удивления. Она холодно встретила их взгляды, прекрасно зная, какую потенциальную опасность они таят: секундная растерянность или малейший признак слабости — и они набросятся на нее, как стая волков. Только дай им шанс вырваться на свободу и жить в буше, и они оберут дом, захватив продовольствие и оружие, и исчезнут в минуту.

— Запомните вот что, — сказала она, вставляя ключ в скважину, — если хоть одна из вас попробует удрать, я прослежу самолично за тем, чтобы магистрат приговорил вас к такой порке, которая не оставит ни лоскута кожи на ваших спинах. Запомните это хорошенько, потому что я говорю всерьез.

С этими словами она захлопнула дверь и повернула ключ.

Когда Сара, подобрав юбки, неслась по коридору к детской, где находился Дэвид, она с тревогой думала о том, как не подходит для тюрьмы кладовка. Женщины при желании могли выбраться из нее. Она не была уверена, что ее угрозы заставят их подчиниться. Полагаться же на послушание ссыльных неразумно.

Дэвид проснулся. Он издавал веселые воркующие звуки, энергично размахивая кулачками. Она схватила шаль, завернула ребенка, пытаясь удержать ручки, которые цеплялись за ее волосы.

— Будь умницей, Дэвид! — сказала она мягко, приблизив губы к его ушку. — Ну, будь умницей! Я тебя не оставлю этим негодяям!

Он возбужденно заворковал и крепко ухватился за прядь волос. Когда она поспешно выбегала из комнаты, он начал тянуть эту прядь и тянул все сильнее, в восторге от нового развлечения. У нее на глазах выступили слезы от боли, от страха и тревоги подступила дурнота. Но ей некогда было останавливать его беспокойные руки. Зажав пистолет и придерживая у бедра ребенка, она снова пробежала через кухню. Пересекая ее, она услышала глухие удары из кладовки. Но, держа на руках ребенка, нельзя было обращать на них внимания. Поэтому она, почти не задержавшись в кухне, выбежала через заднюю дверь и направилась через двор к конюшне.

Войдя внутрь, она перевела дыхание. Там было тихо и сумеречно; до нее донесся крепкий запах лошадей и сена — мирный домашний запах, который, казалось, не имел ничего общего с тем миром за стенами, который вдруг перевернулся вверх ногами. Воздействие этой атмосферы расслабило ее: хотелось отдохнуть, отказаться от фантастического плана. Сеновал манил ее своей безопасностью, обещанием укрытия. Она поменяла руку, обнимавшую Дэвида, и осмотрелась.

В тот же миг арабский жеребец Эндрю, которого он только что приобрел у владельца торгового судна, зашевелился и тихо заржал, слегка повернув к ней голову. Это движение прервало колебания Сары. Лошади были ценными: те три, что стоят здесь так тихо, и та, на которой Эндрю поскакал в Сидней, были куплены на доход за три прошедших года, они указывали на положение Эндрю среди элиты колонии. Она сделает все возможное, чтобы этой троицей не воспользовались отчаявшиеся люди для побега в буш, и не съели бы лошадей, когда закончатся награбленные съестные припасы. Она почувствовала прилив гордости за этих животных и ужас при мысли, что их могут у нее отобрать.

— Нет, мои красавчики! — бормотала она, обращаясь к ним. — Я ни за что вас им не отдам.

Она быстро повернулась, вытащила сено из яслей на стене и положила на него Дэвида. Он с недоверием отнесся к тому, что его так бросили на эту хрустящую постель, протестующе вскрикнул и лицо его стало кривиться.

— Не плачь, Дэви, мальчик мой! Только, пожалуйста, не плачь!

Она в отчаянии осмотрелась и затем, выбрав две сухих травинки, вложила их ему в руку. Какой-то миг он недоуменно рассматривал их, потом осторожно засунул в рот. Вкус, казалось, ему понравился, и он начал удовлетворенно их жевать.

Она оставила его, ни слова не сказав, сосредоточив внимание на взнуздывании лошадей. Жеребец всегда ее слушался и позволил надеть на себя уздечку совершенно спокойно. Вторая лошадь была ее собственной. Она мешала ей тем, что начала тереться о ее лицо и шею и пыталась найти в складках ее юбки привычную морковку. Сара нежно разговаривала с ней, стараясь, чтобы руки ее были спокойными и терпеливыми, в то время как мозг ее судорожно пытался предвидеть все, что могло произойти вокруг: возможное приближение восставших ссыльных с фермы Чарльза Денвера, побег женщин из кладовки, одинокие попытки Джереми согнать в кучу их собственных батраков.

Руки ее были непослушны и неловки, пока она возилась со сбруей. Третья лошадь, молодой гнедой мерин, уловив ее тревогу, не подпускал ее, и ей долго пришлось с ним провозиться.

— Ну знаешь, дорогой мой, от тебя проку меньше, чем хлопот, — резко сказала она.

Теперь ей нужно было быстро решать, что делать с Дэвидом. Сара сняла с него шаль, не обращая внимания на протестующие крики мальчика: сено кололось, когда убрали шаль. Сложив ее и связав два угла, она повесила ее через плечо, подняла ребенка и устроила его в этой повязке, поддерживая левой рукой, оставив правую свободной. Ребенку это новое положение не понравилось, и он залился настойчивым громким плачем.

Она мрачно взглянула на него.

— Ничего не могу для тебя больше сделать — придется тебе приспособиться.

Его сморщенное в недовольной гримасе лицо смотрело на нее с возмущением.

Сара нахмурилась.

— Я просто прошу тебя полежать, Дэви, — сказала она в отчаянии. — Почему ты не можешь помолчать?

Его сердитый крик разорвал тишину, и Сара, пожав плечами, решила, что ничего не сможет поделать, чтобы утихомирить его.

Жеребец и ее лошадь Голди пошли за ней с готовностью, как только она взялась за поводья, а гнедой к этому времени был растревожен детским криком настолько, что испуганно замер в стойле и отказался выходить. Она тяжело дышала, не зная, что делать. Держа в поводу двух лошадей и Дэвида на руках, она не могла войти к нему и вывести его из стойла, ждать дальше тоже было нельзя. Единственное, что оставалось, — это не закрывать дверь и надеяться, что он последует за ними.

Сара постаралась получше приспособить Дэвида в его люльке и дернула поводья своей напряженной вспотевшей рукой. Чтобы дойти до края расчищенного участка, потребуется минут десять, подсчитала она. Деревья в буше росли густо и это действовало успокаивающе. Как только они окажутся на опушке, лошадей не будет видно, если только на них случайно не наткнутся. Когда она их там привяжет, они будут невидимы и в безопасности. Безопасность… В ее мозгу это слово отозвалось сомнением. Еще нужно пережить ночь, чтобы удостовериться в безопасности — для ее ребенка, для дома и запасов, для нее самой. Тонкий столб дыма над деревьями напоминал ей о том, чего можно ожидать.

Пересекая двор с лошадьми в поводу, она услышала шум в дверях конюшни. Оглянувшись, она увидела гнедого мерина: он на миг застыл в нерешительности, потом, увидев двух других лошадей, рысцой догнал их и пристроился в конце процессии.

Лицо Сары смягчилось, на нем появилась слабая улыбка, прежде чем она вновь повернулась к бушу.

Сара стояла в дверях кухни и осторожно осматривала ее. Все в ней было точно так же, как когда она ушла за лошадьми. Ложка, которой пользовалась Энни, лежала на полу в луже застывшего жира. Последние лучи вечернего солнца отбрасывали на пол ее тень, длинную и тонкую. Запястье ныло от усталости, когда она подняла пистолет на уровень пояса. Она шагнула внутрь.

Почувствовав себя снова в знакомом тепле дома, Дэвид вздумал возобновить свои жалобы на обиду. Он начал бурно крутиться в своей импровизированной люльке, испуская яростные вопли, голодные и злые одновременно. Сара крепче притиснула его к своему боку левой рукой и попыталась умерить его крики, прижав к груди. Повязка, которая приняла на себя всю его тяжесть, пока она ходила за лошадьми, врезалась в шею, как проволока. Он колотил ее руками, и с каждой его попыткой вырваться твердый узел шали все крепче впивался ей в шею.

Сдерживая слезы усталости и досады, она остановилась, прислушиваясь к бешеному стуку в дверь кладовки, который приветствовал первые крики Дэвида. Стук продолжался, а вопли Дэвида стали пронзительными. Сара прижала его еще крепче и наставила пистолет на дверь, устремив на нее пристальный взгляд.

Через весь этот грохот послышался голос Энни:

— Откройте, мэм! Ой, откройте, ради всего святого! Те две сбежали!

Сара не отвечала: глаза ее сузились от недоверия, она подобралась поближе к большому кухонному столу, чтобы найти опору для Дэвида, что дало ей возможность ловчее взять пистолет.

— Ой, мэм… мэм! Выпустите меня, Бога ради!

В голосе были страх и отчаяние, это были крики женщины, испуганной и оставленной в одиночестве. За два года Сара прекрасно изучила Энни Стоукс: она была проходимкой и интриганкой, но актрисой она не была. Сара почувствовала, что на этот раз та говорит правду. Она положила пистолет на стол и стала искать ключ от кладовки.

Когда дверь была открыта, Энни неверным шагом вышла оттуда.

— Они сбежали! — выдохнула она, ее простецкий голос звучал пронзительно и действовал на нервы. — Через окошко! — добавила она зачем-то.

Не говоря ни слова, Сара осмотрела кладовку. Сообразительная ирландка сумела оценить ситуацию и воспользовалась ею. Не совсем разобравшись в происходящем, она рискнула, в прямом смысле слова, своей шкурой в надежде, что сможет последовать в буш под охраной бунтовщиков. Вторая женщина, которая рабски следовала за Мэри и была слишком глупа, чтобы сообразить, что происходит, тоже, как и следовало ожидать, сбежала.

Они вместе подкатили к окну бочки с патокой, чтобы сделать из них удобную площадку под окном, и совместными усилиями сбили деревянную решетку, используя пустой бочонок. Подумав о чудовищной силе, таящейся в руках этой неуклюжей полоумной, Сара поняла, что побег не был для них проблемой.

Стенка под решеткой была изрядно поцарапана, а на полу валялись древесные обломки. Она безмолвно отвернулась, плечи ее опустились.

Энни стала заламывать руки.

— Я ведь не сбежала, мэм! — завывала она. — Они говорили, я дура… Но я с ними ни за что не пошла бы, миссис Маклей, мэм! Я бы вас разве бросила?

Сара машинально кивала.

— Да, Энни, да… я знаю.

У Энни было еще много что сказать: она изливала целый поток информации, наблюдений и настойчивых уверений в преданности. Сара слушала ее вполуха, выбирая в потоке слов лишь то, что могло оказаться важным. Постепенно у нее сложилась полная картина. Неожиданный приезд Эванса, его возбуждение, столб дыма над деревьями — все это дало им понять, что произошло. То, что их заперли в кладовке под угрозой пистолета, подтвердило их предположения. Стоя на бочонке и прижавшись к щели в стене, Мэри увидела, что трое ссыльных, которых она не узнала, вооруженные ружьем, киркой и мотыгой, тихонько пробрались мимо дома. Они не сделали попытки войти, а прошли прямо к сараям. Именно тогда ирландка и приказала своей подруге помочь ей разбить решетку.

Сара прервала ее:

— Трое незнакомых ссыльных, ты говоришь? Вооруженных?

— Да, мэм.

Сара судорожно стащила через голову шаль с Дэвидом.

— Вот, — задыхаясь, она всунула рассерженного вопящего ребенка в объятия Энни, — возьми его и дай ему чего-нибудь поесть. Попробуй его успокоить.

Прерванная на середине повествования, Энни удивленно посмотрела на Дэвида и ахнула, увидев, что Сара повернулась и бросилась из кухни.

В кабинете Эндрю Сара снова отперла шкаф, вынула одно из трех хранившихся там ружей. Она зарядила его так, как учил ее Эндрю, с благодарностью вспоминая, как он часами заставлял ее практиковаться как раз для таких случаев, как этот. Она зарядила ружье и тщательно проверила патроны, затем повернула назад к кухне.

Но возле стола Эндрю она заколебалась и помедлила. Мгновение поразмыслив, она открыла верхний ящик, рукой порылась среди перьев и запасных свечей и нащупала маленький кривой кинжал итальянской работы, которым они иногда пользовались для разрезания бумаги. Это была изящная, опасная на вид вещица с тонким лезвием. Взяв его в руку, она мрачно задумалась о том, что может произойти, если ссыльные захватят Кинтайр, очень ярко представив себе обагренные кровью руки Эванса и его рассказ о том, как он нашел истерзанное тело Денвера.

Пока она там стояла, раздались первые выстрелы: их было четыре.

Она на несколько секунд опустила ружье на стол, просунула кинжал за корсаж так, чтобы не была видна резная рукоятка. Холодок заостренного лезвия на груди придал ей немного уверенности.

Потом она взяла ружье и направилась на кухню.

При звуке выстрелов Энни начала какое-то своеобразное монотонное завывание — что-то среднее между звериным воем и человеческим воплем. Сара стиснула зубы. Она положит конец этому нечеловеческому звуку, чего бы ей это ни стоило. Если ей суждено умереть, то только не под завывание Энни.

Когда она дошла до кухни, прозвучал еще один выстрел.

Этот одиночный выстрел вдруг заставил Энни замолчать. Она обернулась к Саре с отчаянной мольбой в глазах.

— Все уже с нами кончено, мэм! Нам конец! — всхлипнув, она указала на окно. — Вон Тригг там, раненый, наверное. А Хогана и вовсе не видать.

Сара бросилась мимо нее к окну, страх спазмой сжал все внутри. Она внезапно осознала всю глубину зависимости от нее Энни и Дэвида, свою собственную беспомощность и невозможность защитить их в случае нападения бунтарей на дом. И она подняла ружье и укрепила его на подоконнике, скорее, для поддержания духа, сознавая, что если бунтовщики придут, два ружья ненадолго задержат их продвижение. Она лишь надеялась, что до Энни это не слишком скоро дойдет.

Основные дворовые постройки находились на расстоянии трехсот ярдов от дома. Они образовывали квадрат и были обращены внутрь: два спальных барака для ссыльных, один, поменьше, — для Джереми и Тригга. Были еще два складских помещения, где хранился провиант для батраков и инвентарь, еще один барак Эндрю использовал для дополнительных батраков, которых он нанимал как сезонных рабочих, когда снимали урожай или сеяли, а также в случае срочной расчистки участков. Он расположил эти строения на таком расстоянии, потому что не хотел, чтобы его собственная жизнь протекала в слишком большой близости от ссыльных. Они были необходимы для работ в Кинтайре, но видеть их Эндрю не желал. Теперь Сара пожалела, что расстояние не вдвое больше.

В гаснущем свете дня она напрягала глаза, чтобы видеть происходящее на задней дворе. Между конюшней и амбаром она увидела фигуру Тригга. Он прислонился к стене амбара, как будто ему не хватает дыхания или он сильно ослабел. Он прижимал к себе правую руку, голова его была откинута, и он жадно ловил воздух раскрытым ртом. Он лишь несколько секунд отдохнул под прикрытием стены. Потом опустил голову и побежал, лишь раз мимолетно оглянувшись, по направлению к кухне. Сара напряглась, ожидая увидеть погоню, но никаких признаков ее не было. Раненый и невооруженный, Тригг не представлял в этот момент интереса для бунтовщиков.

Сара опустила ружье, но оставалась у окна, когда Тригг с трудом преодолел две ступеньки до кухни и остановился, тяжело опираясь на дверной косяк.

Он был очень бледен: вся его правая рука, от плеча до запястья, была в крови. На нем не было куртки, и кровь сбегала по пальцам. Он запрокинул голову, пытаясь отдышаться. Он казался вконец измученным, как будто последняя перебежка от сараев до кухни отняла у него все силы.

Энни в ужасе вскрикнула, по кивку Сары положила затихшего Дэвида на стол и бросилась помогать Трипу.

Сара, не двигаясь, смотрела на них. Энни уже доказала свою преданность, но Тригг… Она все еще не доверяла ему. Его рывок в дом мог означать отважную попытку защитить женщин и ребенка — или желание укрыться в доме, чтобы залечивать свою раненую руку. Сара не была готова слишком уж полагаться на него, но он оттолкнул служанку и повернулся к ней.

— Нам с Хоганом уже почти удалось собрать наших батраков и запереть их, когда эти черти явились, мэм, — выдохнул он с трудом. — Они подкрались сзади, из-за конюшни, и начали стрелять. Их там около десятка, и у четверых ружья. Нам своих было не удержать, как только они сообразили, что происходит. Мне попали в руку и пришлось бежать… или нужно было бы остаться там и быть убитым. — Голос его стал еще слабее. Он с трудом выговорил: — Мэри и Бесси убежали с ними. Я слышал, как они кричали. Я знал, что вы с мастером Дэвидом здесь одни. — Он попытался выпрямиться, но ему это не удалось. — От меня мало проку, но, кажется, стрелять я все-таки могу.

Сара кивнула, облизав сухие губы. Как она ошибалась насчет Тригга: теперь ей было стыдно на него смотреть.

— А Хоган? — спросила она тихо.

— Ему попали в спину… дважды. Вряд ли он жив.

III

Теперь оставалось только ждать. В течение последующего получаса Сара не сдвинулась со своего поста у окна, держа ружье наготове. В беспомощной ярости она наблюдала разграбление запасов и наконец то, чего она страшилась и чего ожидала. Первый бледный язык пламени взметнулся над крышами складов. В сумерках поднялся довольно сильный ветер: он раздул огонь, который перебрасывался со строения на строение со скоростью, вселившей ужас в ее сердце. Вскоре все надворные постройки превратились в пылающий квадрат, ярко полыхающий на фоне вечерних сумерек, делая вечер вокруг еще темнее. Ветер подул в сторону дома и донес дикие голоса вырвавшихся на свободу людей. Ром, который они обнаружили среди запасов, усилил возбуждение, вызванное их успешными действиями. Это придало им отваги, которую пока не охладило сознание того, что перед ними пустынный буш, река и громадные неизведанные горы за ней. Они вопили и орали, опьяненные победой. Саре были видны фигуры бунтовщиков на фоне пылающих строений: она наблюдала их неверное продвижение, решимость, с которой они забрасывали на плечи мешки с награбленным продовольствием.

Они не пытались приблизиться к дому. Сара подумала, что их сбила с толку пустая конюшня: они вообразили, что Маклеи сбежали и бросили Кинтайр на произвол судьбы; к тому же они уже награбили столько продовольствия, сколько могли унести. Какое-то время ее страшила мысль, что они могут польститься на оружие и боеприпасы, хранящиеся в доме. А потом ей пришло в голову, что им некогда возиться с домом, и как только они нагрузят всю еду, которую можно унести, они уйдут. Если, как того опасался Эванс, они видели, что он едет в Кинтайр, они не станут медлить, опасаясь появления солдат в любой момент. Вскоре после того, как надворные постройки заполыхали, бунтовщики направились к реке, где были привязаны две лодки.

Сара крепко сжала кулаки, пытаясь не поддаться приступу ярости: ей стало дурно, и слезы выступили у нее на глазах, когда она увидела, как крыша ближайшего барака рухнула, рассыпав искры во все стороны. Никто не знал лучше нее, почему они тратят драгоценные минуты на поджог: таким образом они выражали свой действенный протест против своих хозяев и тюремщиков. Воспоминания о плавучей тюрьме, о кнуте и одной цепи, сковывавшей их, толкали их на путь разрушения. Они окликали друг друга в пьяной браваде, прежде чем пуститься в нехоженый лес, уверенные, что найдут дорогу в этих загадочных голубых горах и что как-нибудь выживут там, где еще никогда не жил белый человек. Конечно, все они знали, что возможность выжить ничтожна: казалось, сознание этого делало их действия еще более отчаянными. Сара все это знала, знала, какие чувства безраздельно владеют бунтовщиками, передаваясь от одного к другому: злость, горькое негодование, которым нужна лишь одна искра, вспыхнувшая в одной горячей голове, чтобы разжечь их ярость.

Когда показалось, что последний бунтовщик отправился вниз к лодкам, Сара подняла Тригга и Энни. Дэвид спал в корзине под столом, поэтому она не стала его тревожить. Рука Тригга была перевязана рваной простыней, ему все еще было очень больно. Он вышел из кухни за Сарой и проследовал за ней по замершему двору, несколько раз споткнувшись по пути к баракам. Сара отдала фонарь Энни и стала поддерживать его, неся ружье в правой руке. От догорающего пожарища ветер доносил до них обжигающий воздух, сажу и горячий пепел, а также запах жареной солонины.

Они нашли Джереми лежащим навзничь посередине площади. Энни помогла Саре перевернуть его на спину. Он был совершенно неподвижен и не издал ни звука, когда его переворачивали. На плече, в волосах и на лице запеклась кровь. Сара не тратила времени на то, чтобы разглядывать его лицо, в котором не было никаких признаков жизни: она разорвала рубашку и послушала сердце.

— Он жив! — сказала она и взглянула на Тригга. — Можешь нести ружье и фонарь?

Он кивнул.

Тогда Сара обратилась к Энни:

— Дай мне твой фартук. Нам придется замотать ему голову, прежде чем мы попытаемся перенести его в дом. Нам нужно не дать ему умереть.

IV

Сара последний раз оглядела стоящих вокруг нее в гостиной, прежде чем взять со стола фонарь. Она поднялась почти бесшумно, только юбки ее зашелестели.

Энни сидела на полу, спина ее безвольно опиралась о стену, рот был приоткрыт, иногда дыхание с присвистом вырывалось сквозь щербины во рту. Дэвид спал около нее в корзине, принесенной из кухни. Джереми и Тригг легли у противоположной стены: Тригг спал тихим недвижным сном вконец измученного и ослабевшего человека, Джереми лишь изредка приходил в себя, остальное время он вертелся и метался в какой-то горячке. В течение ночи он несколько раз просыпался, чтобы попросить воды, глаза его пробегали по лицу Сары, потом он снова погружался в забытье. Сара остановилась возле него, держа лампу прямо у него над головой. Он был не так сильно ранен, как ей сначала показалось — одна пуля задела висок, а другая застряла в плече, — но потерял изрядное количество крови.

Он болезненно скривился и отвернулся. Сара опустила лампу. «Джереми не умрет, — сказала она себе твердо, — по крайней мере, если врач приедет вовремя и извлечет пулю». Она нервно облизнулась, пытаясь угадать, будет ли врач среди первого отряда солдат, который прибудет в Хоксбери. Вероятность этого была невелика.

Она осторожно отодвинула щеколду и вышла в коридор. Это будет ее последний обход за ночь. Немного меньше, чем через час, начнется рассвет, и тогда она разбудит Энни и Тригга, чтобы они сменили ее. Усталость туманила ей глаза, когда она взялась проверять ставни на окнах. Сначала столовая… Она остановилась в дверях, лампа отбрасывала перед ней длинные тени. Ей нужно было просто проверить все три окна с одной стороны, но это казалось таким трудным и долгим делом. Потом она прошла на кухню.

За всю долгую ночь ничто не нарушило тишины в доме. Она просидела с ружьем на коленях, слишком напуганная, чтобы даже просто задремать, прислушиваясь, не пытается ли кто-нибудь забраться в дом. Время шло, и она успокаивалась, чувствуя некоторую безопасность. Сон пытался сморить ее тело, но нервы, натянутые как струна, не позволяли ей расслабиться. Было легче, когда Джереми просил у нее воды, или когда Тригг просыпался, потому что сползла повязка, — у нее появлялось какое-то дело.

Она прошла по коридору на кухню и тихо открыла дверь, надеясь увидеть первые лучи света, проникшего в щели ставен. Но было так же темно, как и в последний обход час назад. Сара стояла неподвижно, думая о бунтарях на той стороне реки, рисуя себе лагерь, который они могли построить, чтобы отоспаться с своем пьяном забытьи. Днем они могут напасть на фермы на той стороне, или, вероятно, как можно быстрее постараются покинуть пределы населенных районов. Она не знала, что они выберут, и в сотый раз за ночь задавала себе этот вопрос, пытаясь на него ответить. Она вздохнула и оперлась усталым телом о косяк.

— Хоть бы было уже светло… — прошептала она, и голос ее тихо прошелестел в темноте. — Пришли бы солдаты…

Проговорив это, она почувствовала дуновение холодного весеннего ветра на щеке. Этот холодок был очень ощутим, он несся с гор, в нем даже был морозец. Эта мысль обожгла ее: холодный ветер в закрытой ставнями комнате?!

Сара выпрямилась и заглянула в комнату, пытаясь перебороть оцепенение, в который усталость погрузила ее мозг. Она подняла лампу, вглядываясь в потемки у кладовой. Дверь была открыта. Сквозь разломанное двумя сбежавшими женщинами окно внутрь врывались порывы холодного ветра.

Глаза ее сузились от страха и недоумения, пока она пыталась припомнить, не забыла ли сама закрыть дверь. Может быть, она сделала это во время последнего обхода? Память ее напрягалась, силясь вспомнить. Но мозг не давал ответа — он был полон дурных предчувствий и подозрений.

Она была уже уверена, что тут что-то не так, и ей показалось более опасным идти будить Тригга, чем оставаться на месте. Она осторожно поставила лампу на пол. Потом взяла ружье наизготовку и двинулась к кладовой. Тяжесть оружия заставила ее почувствовать, как неловко и неумело она обращается с ним, и Сара с тоской подумала о пистолете, который остался лежать в гостиной у ее стула. «Дура!» — сказала она себе, и от возмущения дыханье вырвалось у нее с легким присвистом.

Сара не видела, что творится в кладовке, — дверь в нее была прикрыта. Доска под ее ногами скрипнула так громко, что она стиснула губы, чтобы не вскрикнуть. Лампа отбрасывала перед ней ее длинную тень, увидев которую, Сара замерла. Она стояла как вкопанная, прислушиваясь. Потом, после нескольких мгновений тишины, она шагнула вперед.

Прежде чем она смогла двинуться дальше, из-за двери вдруг возникла мужская фигура. Она вмиг подняла ружье и отступила. Но мужчина был высоченный и двигался с быстротой ястреба. Он выбросил вперед руку, оттолкнув ствол, прежде чем она успела опомниться. Сара машинально выстрелила, но раздался всего лишь глухой звук осечки.

Мужчина был громадного роста и горой возвышался над нею. Он наклонился, чтобы заглянуть ей в лицо. Она попыталась снова сделать шаг назад, но он ухватил ее за запястье, вывернул ей руку, и она слабо застонала от боли. Один за другим ее пальцы соскользнули с курка. Он мог бы выбить ружье у нее из рук сразу же, но, казалось, ждал, чтобы она сама отпустила его. Ружье упало на пол между ними. Сара открыла рот, чтобы позвать Тригга, но грубая рука, пропахшая потом и ромом, зажала ей рот. Она бешено царапала эту руку, но борьба с незнакомцем была напрасной.

— Ни звука, поняла, или шею сломаю! Слышишь?

Огромная рука опустилась вниз и обвила ее шею.

Сара в ужасе смотрела на него. По его сиплому голосу она поняла, что перед ней деревенский житель, набравшийся лондонского акцента. Он был пьян. Его зловонное дыхание вызвало в ней приступ тошноты. Лицо его блестело от пота, глаза были красны. Он качался, вцепившись в нее.

— Сколько здесь мужиков? — спросил он. — Двое?

Она не ответила. Рука его на ее горле угрожающе сжалась.

— Не пытайся меня надуть — я их видел! Оба ранены — уже, наверное, сдохли. — Он пнул ногой ружье. — Где патроны для него? Где?

Она не ответила, просто дернула головой в направлении коридора и остальной части дома.

— Еда?

— Там, — она кивнула на полки вдоль кухонной стены.

Он удовлетворенно хмыкнул.

— Они улизнули без меня, чтоб их! — сказал он. — Я упал и отключился, а эти сволочи взяли мое ружье и бросили меня на берегу. — Он издал какой-то низкий рокочущий звук и тряхнул ее. — Но я не из тех, кто сдается, а теперь мне еще перепало побольше, чем любому из них! У меня и ружье, и еда — и делиться ни с кем не надо. Да еще и ты мне досталась в придачу!

Ее глаза медленно расширились.

Улыбка расплылась на его потном лице.

— Ты меня не помнишь, а? Долго же ты дамочку изображала — так долго, что забыла своих приятелей с «Джоржетты».

Она напряглась и попыталась вырваться.

— Что, не нравится, а? — Он качнулся на пятках. — Я-то за тобой следил — я уж, считай, здесь целый год. Я-то не забыл, как все было: одно тряпье на спине и ноги босы, а теперь нос от нашей вони воротишь, от нас, от тех, кто здесь спину гнет, чтобы тебе в шелка рядиться, а муженьку твоему золото в кошелек бы сыпалось. Ну что ж, ты-то с «Джоржетты» все получила, не так что ли? Ты-то быстро нашла, как к этому дурню в кровать залезть, пока мы все в трюме гнили. Думаешь, я забыл? Каждый раз, как на тебя гляну, все вспоминаю. Ох и хотелось же мне добраться до этой твоей белой шейки и выжать жизнь из тебя… ты, расчетливая сучка!

— Кто ты? — из горла Сары вырвался только шепот, так крепко он сжимал ее шею.

— Как же вам было меня упомнить, миссис Маклей? Разве что помните, как дважды мне шкуру со спины сдирали кнутом за это путешествие, и зовут меня Джонни. Джонни Писарь, так звали меня в Лондоне. И был я известным гражданином, пока не навесили они мне срока в четырнадцать лет. Абыло время, когда я мог подделать подпись губернатора так, что он сам бы не отличил. Теперь-то уж нет. Теперь уж не смогу, и все потому, что лес валил для ваших чертовых костров и потерял два пальца! А мог бы потерять и всю руку, но разве знает об этом миссис Маклей, разве придет и перевяжет руку? Ни за что! Знатная леди разве заглянет в барак, где ссыльные живут?! Но позволь мне сказать тебе, — он придвинулся еще ближе, — ты не увернешься от этого. Сколько бы лет ни прошло, как бы далеко ни осталась «Джоржетта», тебе никогда не дадут ее забыть. Каждый ссыльный тебя держит на примете, каждый вновь прибывший слышит твою историю. Всегда найдется кто-нибудь, чтобы до тебя достать и потянуть вниз, как я сейчас. Понимаешь? Тебе никогда не дадут этого забыть! Ну… — грубо тряхнул он ее, — мне-то на это наплевать. Я свободен, могу теперь не слышать, как ты распоряжаешься, не смотреть, как ты юбки подбираешь, чтобы о кого-нибудь из нас не замараться. Хватит, поняла? Я ухожу за реку, где меня не достанут. И мне наплевать, если я никогда ни одной белой бабы больше не увижу. Мне и туземки сгодятся.

Он сплюнул, скривив рот.

— Лошади, — пробормотал он, — где они?

— Не знаю.

— Не ври, ты, шлюха! Должно быть три лошади. Они исчезли из конюшни, еще когда мы до складов не добрались. Где ты их спрятала?

— Я ничего про лошадей не знаю.

Он хлестнул ее рукой по лицу.

— Сука! Говори!

— Не знаю! — выдохнула Сара. Он тряхнул ее, в глазах его сверкнуло безумие.

— Я тебя заставлю говорить, дрянь подзаборная!

Он снова ударил ее по лицу. Ее отбросило назад. Она отшатнулась, почти вырвавшись из его рук.

Вдруг поведение его изменилось. На его потном лице заиграли новые чувства — отвратительная пьяная похоть, которую пробудили эти побои. Он отвел от нее одну руку и с удивлением посмотрел на нее.

— Сейчас мы посмотрим, кто может, а кто не может тебя трогать. Ты сойдешь и для такого изгоя, как я, Сара Дейн, когда я того захочу. Шлюха… — Он выдохнул это почти нежно. — Ты была рада получить что могла на «Джоржетте», а теперь я спрашивать не стану!

Рука его взметнулась и разорвала лиф ее платья до пояса. Его лицо кривилось усмешкой.

Он на миг ослабил свою хватку, чтобы поцеловать ее; Сара тут же отбросила его руку и стала шарить на груди. Но она не успела ухватить маленький итальянский кинжал. Он упал на пол между ними, тонко звякнув о ружье.

Он взглянул вниз, и этого мгновенного замешательства оказалось достаточно, чтобы она успела нагнуться и схватить кинжал раньше мужчины. Она присела с кинжалом в руке. Разъяренный, он снова замахнулся и ударил ее по лицу. Удар бросил ее на пол: она лежала на боку. Несколько секунд он смотрел на нее, потом упал на колено, пытаясь, пьяный, удержать равновесие, и оперся о пол одной рукой. Из этого положения он начал наклоняться вперед.

Она дала ему наклониться как можно ниже, а затем, как молния, увернулась, перекатилась на левый бок и изо всех сил вонзила заостренный кинжал ему в горло. Рот его раскрылся в тот момент, когда он осознал, что она делает.

Остекленело-изумленное выражение появилось в его глазах — смешанное выражение ужаса и неверия. Он судорожно ухватился за горло, пальцы его наткнулись на кинжал. Он дернул руку Сары, пытаясь разжать ее, но это движение только вогнало кинжал глубже. Хлынула кровь. Кровавый пузырек появился в углу его рта, а рука его безвольно соскользнула. Он медленно упал вперед, и кинжал вошел ему в горло по рукоятку.

Он нелепо навалился на нее, раскинув руки. Он был уже мертв, кровь струей вырывалась из его горла. Сара пыталась выбраться из-под него, наконец это ей удалось. Он лежал на спине, глаза были открыты, кинжал косо торчал из горла. Изящная серебряная рукоятка слабо светилась в ранних утренних лучах.

Сара отстранилась от него и с трудом стала подниматься на колени. Но на миг замерла и передернулась. Кровь этого человека была еще теплой на ее платье, груди и шее. Лицо ее саднило от боли, причиненной его ударами. Она взглянула на свои руки, потом на мертвеца. Ее затошнило.

Пока она стояла так на коленях, до нее донеслись из коридора звуки неверных шагов. Она подняла голову, слишком усталая, чтобы думать о том, кто это мог быть. Она ждала, и наконец фигура Джереми появилась в дверях. Она вздохнула с облегчением. При свете фонаря она заметила пот на его лбу и на верхней губе, но в глазах уже не было лихорадочного блеска. Он неуверенно покачивался, держась за дверной косяк.

— Сара… — сказал он, впервые назвав ее по имени.

— Джереми!

Она поползла к нему по полу.

Джереми пристально смотрел на нее через стол. Они были одни в кабинете. Она налила им обоим еще по бокалу бренди: руки ее дрожали, часть пролилась и потекла по краю стакана. Лампа стояла на полу и отбрасывала тень от стола вверх, на потолок. Лицо Сары искажали темные тени, ее спутанные волосы разметались по спине, кровь засохла на разорванном лифе платья, на груди и руках.

Она поднесла бокал к губам, прикусила стекло, чтобы унять дрожь. Потом она ухватила его обеими руками и осторожно поставила на стол.

— Больше мне нечего тебе сказать, — произнесла она глухо, отведя глаза. — Теперь тебе известно все, что будет передаваться из уст в уста по всей колонии через несколько дней. — Она опустила голову на сложенные руки. — Я это слышу… «Миссис Маклей, владея приемами обращения с ножом, как и подобает бывшей заключенной, убивает одного из собственных батраков». Или еще того хуже: «Одного из своих сообщников на „Джоржетте“. — Голова ее вдавилась в руки еще глубже, и она испустила тихий стон. — Ой, Джереми, как они станут смаковать это, все эти сплетницы! Наконец-то мне удалось оправдать их представление о себе как о шлюхе из придорожной таверны. Он меня так и назвал — шлюха!

— Сара! — Джереми наклонился вперед, при этом у него от боли закружилась голова.

Она подняла на него глаза:

— Тебе ведь тоже все равно. Ты от меня ничего иного не ожидал. Если бы ты посмел, ты бы тоже назвал меня шлюхой.

Он обеими руками ухватился за край стола, попытавшись встать.

— Если бы у меня были силы, я обошел бы вокруг стола и тряхнул тебя за подобные слова.

Она подняла брови.

— Ты хочешь сказать, что так обо мне не думал… с самого дня моей свадьбы? Попробуй сказать, что ты не считал Эндрю безумцем за решение жениться на мне.

После долгого молчания он медленно произнес:

— Я не отрицаю, что так думал когда-то. Но мои взгляды изменились. — Джереми перевел взгляд на мокрые круги, оставленные на столе бокалами. — Мое мнение изменили не последние несколько часов, — сказал он, — хотя, Бог свидетель, я обязан тебе своей жизнью — ни один из тех двоих не рискнул бы притащить меня сюда. — Он стал размазывать один из кругов пальцем. — Нет… перемена произошла раньше. Ни один человек в здравом рассудке не смог бы не восхищаться тобой все это время.

Она издала звук, который можно было истолковать по-разному.

Он быстро поднял на нее глаза.

— Я ревновал тебя, Сара, потому что Эндрю любит тебя. Мужчине, который надолго лишен женского общества, ничего иного не остается, как либо ненавидеть, либо любить ту единственную женщину, которая находится в пределах досягаемости. Я желал тебя, но не признавался в этом даже самому себе. Богу известно, насколько это понятно и естественно. Ты настолько красива, что ни один мужчина не отказался бы владеть тобою. Мы с Эндрю были друзьями до твоего появления. А потом меня разозлило, что ты действительно во всем такая, как он хвастал… деятельна, уравновешенна, умна… Ты никогда не жалуешься на ту жизнь, что приходится вести здесь, в Кинтайре. Ты никогда не говоришь о своем одиночестве. Я видел, как ты вынашивала ребенка вдали от общества других женщин, не подав виду, как тебе, наверное, было страшно. Я видел, как ты всегда была готова соответствовать все возрастающим требованиям Эндрю. И я видел, как все более необходимой для него ты становишься с каждым месяцем. Он был всего лишь мелким азартным игроком, когда покинул борт «Джоржетты». Он стал тем, кем есть сейчас, благодаря тебе.

Она не двигалась, пристально наблюдая за ним.

После краткого молчания он сказал:

— И даже несмотря на все это, я был почти разочарован, что ты не оказалась той шлюхой, которую я надеялся увидеть. Если хочешь откровенности, я был разочарован, что ты не падаешь в мои раскрытые объятия.

Он откинулся назад и убрал руки со стола.

— Моя ревность исчезла, когда я увидел тебя там, — он кивнул в сторону кухни. — Я воочию увидел, что со вчерашнего дня ты сделала то, чего я никогда не ожидал от женщины. Отныне, что бы ты ни сделала, все мне будет казаться правильным.

Он запрокинул голову, закрыл глаза, рука его поднялась к тому месту, где на повязке через плечо запеклась кровь.

— С этого момента, Сара… — он помедлил и открыл глаза. — С этого момента я стану твоим рабом. Можешь истолковать это как тебе угодно. Но ты должна выслушать те мотивы, которыми я движим, и принять их. Это любовь и желание, потому что я сомневаюсь, что Эндрю когда-либо любил тебя или желал больше, чем я сейчас. — Голос его стал жестким, а губы пересохли. — Мне придется забыть об этом разговоре и вести себя так, как будто ничего этого не было, потому что ты принадлежишь Эндрю. Ты — его, но… но я буду служить тебе по мере своих сил всю оставшуюся жизнь.

Она не отвечала, лишь кивая головой. Потом голова ее упала на руки, сложенные на столе. Джереми видел, как плечи ее затряслись: возможно, она рыдала, но он не был в этом уверен. Мягкий свет лампы падал на ее кожу в том месте, где было порвано платье. Всклокоченные волосы создавали ощущение мятежной юности. Он смотрел на нее через стол, и ему хотелось протянуть руку и положить ее ободряюще ей на плечо. Но она не показывала, что он ей нужен; казалось, она уже вообще забыла о его присутствии.

Они долго сидели в молчании, пока дневные лучи не стали ярче, проникнув сквозь щели в ставнях. В течение, наверное, получаса Сара совершенно не двигалась, положив голову на руки, похожая на каменное изваяние, излучающее теплый живой свет. Наконец какой-то звук заставил их обоих одновременно встрепенуться. Сара пошевелилась и подняла голову, прислушиваясь. Затем она поднялась и с трудом сделала несколько шагов в окну.

— Солдаты, — сказала она, откинув ставни, и до Джереми явственно долетел стук копыт. — Шестеро, и с ними лейтенант Грей.

Она медленно повернулась к нему. Лицо было усталым и постаревшим.

— Ты понимаешь, что Эндрю услышит этот рассказ в той версии, которую ему передадут другие, прежде чем я смогу рассказать ему все, как было? — Она резко провела рукой по глазам. — А как они это все преподнесут, Джереми! Мертвец лежит на кухне, а миссис Маклей не удосужилась даже смыть с себя его кровь!

И она рассмеялась: смех был истерическим и фальшивым.

V

Эндрю добрался до Кинтайра на рассвете следующего дня. Сара, лежа без сна в занавешенной спальне, ясно услышала, как стук копыт разорвал тишину. Она села и прислушалась.

Лошадь взлетела на холм во весь опор; голос Эндрю нетерпеливо ответил на вопрос часового. Его тяжелые сапоги простучали по деревянному настилу. Сара зажгла свечу у постели и ждала.

Он распахнул дверь спальни и несколько секунд стоял, глядя на нее. Потом он ногой захлопнул дверь. Она почувствовала, как руки обвивают ее плечи, а лицо прижимается к ее груди.

— Сара! Сара! — Голос его был приглушен, но она уловила в нем облегчение. Тело его дрожало, от одежды пахло конским потом.

Он поднял к ней лицо.

— Я примчался, как только услышал. Я скакал без остановки всю дорогу от Сиднея. Сара, ты не ранена?

Она покачала головой.

— Просто измучена и не в состоянии спать.

— Свиньи! — вскричал он. — Если бы они тебя хоть пальцем тронули…

— Не тронули, Эндрю. Они сожгли все постройки и все унесли… Вот и все.

— А Дэвид?

Она слабо улыбнулась.

— С Дэвидом все в порядке. Он большую часть времени проспал. — Внезапно ее глаза наполнились испугом. — Эндрю, было ужасно. Мне так много нужно тебе сказать. Я…

Он сжал ее плечи.

— Не нужно сейчас ничего рассказывать, Сара. Все об этом уже слышали — в той или иной версии. Я выслушаю тебя, как только ты будешь в состоянии мне рассказать.

Она закрыла глаза, и он прижался к ним губами.

— Любимая, — сказал он, — как только стало об этом известно, сказали сначала, что ты ранена, а потом — что умерла. Я узнал, что ты жива, лишь достигнув Парраматты. — Он снова приник к ее груди, сжав в отчаянном порыве, как будто ее могли у него отнять. — Боже милостивый, Сара… Они ведь могли тебя убить… — Он поднял не нее глаза. — Если бы тебя не стало, я бы тоже не смог жить.

Она провела рукой по его спутанным волосам. Они склеились от грязи и пота.

— Больше я этого не допущу, — сказал он. — Клянусь Господом, не допущу! Больше им нельзя доверять, как я до сих пор это делал. Даже если я стану самым ненавидимым человеком в колонии, ни один ссыльный больше не получит от меня снисхождения. С этого момента я буду до конца использовать их тела, но забуду об их душах. Если у кого из них и есть душа, то настолько мелкая, что не заслуживает внимания.

Он ослабил свои объятия, и она откинулась на подушки. Губы его, пока он говорил, были решительно сжаты — у него был вид человека, страстно сетующего на то, что ему перечат. Сара поняла, что пришел конец какой бы то ни было снисходительности с его стороны в отношении ссыльных. Эндрю никогда не отличался терпением, а теперь и подавно он не станет ни терпеливее, ни снисходительнее.

Наконец он выпрямился, отступил на шаг от кровати и произнес с неохотой:

— Тебе нужен отдых, дорогая, я должен тебя оставить…

Он помедлил.

Она протянула к нему руку:

— Мне кажется, ты что-то хочешь сказать. У тебя на уме что-то помимо ссыльных?..

Он передернул плечами:

— Нет, ничего. Ну… это подождет, пока ты не придешь в себя.

Сара улыбнулась.

— Я не настолько устала, чтобы любопытство не побороло усталость. — Она склонила голову набок. — Эндрю, расскажи мне.

Он широко улыбнулся ей; эта улыбка стерла с его лица усталость. Одним броском он оказался рядом с ней на постели; он лежал рядом и смотрел в потолок.

— И что ты за девушка, моя Сара! Я пропал бы без тебя! — Он протянул руку к ее руке, пальцы их сплелись. Он закрыл глаза.

— Я собираюсь строиться в Сиднее, — сказал он.

При этих словах она села и склонилась над ним, крепко сжимая его пальцы своими.

— Эндрю! Ты хочешь бросить Кинтайр?

Он открыл глаза:

— Не оставить Кинтайр, а продолжать расширять его, как мы и планировали. Несмотря на то, что эти свиньи сделали с запасами, Кинтайр все равно остается самой богатой фермой на Хоксбери.

По его лицу снова расплылась улыбка и сделала его, несмотря на загрубелую, обветренную кожу, похожим на мальчишку. Он притянул ее к себе так близко, что губы их почти соприкоснулись.

— Кинтайр — лишь часть того, что мне нужно, — сказал он заносчиво. — Сара, Сидней приходит в движение. Мир, кажется, начинает ощущать, что на земле есть такое место, а торговые возможности манят туда корабли. Сейчас я больше чем когда-либо уверен, что у колонии впереди большое будущее, а Сидней — порт. По мере того как он будет развиваться, появится необходимость в лавках и складах, и я должен там быть, и владеть землей, чтобы поспевать за его ростом. Возможно, мне удастся завладеть каким-нибудь кораблем и плавать на Восток за товарами. Конечно, тут есть риск… Но если ты мне будешь помогать…

Она слегка отстранилась от него и увидела, как лицо его пылает огнем тщеславия и возбуждения, делая черты его совсем юными. Тишина, за которую она так любила Кинтайр, окружала их. Она представила себе грохот и суету уродливого маленького городка, раскинувшегося вдоль заливов Порт-Джексон а. Эндрю предлагал ей вернуться назад, в мир, наполненный женщинами и предрассудками, от которых она когда-то вырвалась. Она поняла, что ей придется надолго оставаться одной. Кинтайр станет убежищем, которое они будут посещать лишь время от времени, он превратится в место, по которому она будет тосковать среди унылых хибарок Сиднея. На миг ее глаза обратились к окну. Покой, которым веяло от долины Хоксбери, был ощутимым и очень родным в этот рассветный час ранней весны. Ей было трудно поверить, что он хочет, чтобы она уехала отсюда.

Но она снова взглянула на Эндрю; пальцы ее медленно прошлись по его щеке и лбу, а потом вплелись в локон его растрепанных волос.

— Любимый, — сказала она нежно, — расскажи мне, что ты собираешься делать.