Глава ПЕРВАЯ

I

Три недели после смерти мужа Сидней не видел Сару Маклей. Джереми Хоган, возвратившийся на Хоксбери, ничего не сообщил о ее планах на будущее, а из самого Гленбарра никаких известий не поступало. Все, что могли сообщить слуги, это что их хозяйка проводит время с детьми, гуляя с ними по Саутхедской дороге или внизу, на меленьком пляже; иногда она давала им уроки вместо их учителя Майкла Сэлливана — молодого человека, который ежедневно приходил в Гленбарр из снимаемых им комнат в городе. Но от Майкла Сэлливана невозможно было ничего добиться. Ричард Барвелл, кажется, тоже ничего не знал. От Энни Стоукс стало известно, что Сара проводит все вечера в кабинете Эндрю, где он занимался делами. Она распорядилась, чтобы там топили каждый вечер, и Энни, всегда внимательный наблюдатель, знала, что частенько ее хозяйка поднималась к себе в спальню глубокой ночью.

Сара прожила эти недели в каком-то тумане — это было время, которое она потратила не на забвение Эндрю, а на открытие для себя того, как он мыслил; она следила за тем, как созревал каждый его план, каждая его мечта, которые зародились в нем за время их супружества. В одиночестве, в этой маленькой, пустой комнатке она снимала с полок тяжелые конторские книги, которые зарегистрировали все его деловые контракты, все сделки, заключенные им со времени получения надела на Хоксбери. Лавка, фермы Тунгабби, Приста… первый «Чертополох», потом новый, приобретенный в Англии, покупка «Ястреба» и «Дрозда»… все финансовые отчеты были здесь, в этих книгах, здесь же были распоряжения Эндрю его лондонским агентам. Часы, проведенные в кабинете, явились не только школой для нее, но возможностью общаться с самим Эндрю. Записи, коряво сделанные на бумаге, составили основу жизни, которую они построили для себя вместе.

Лавка начала торговлю. На память ей пришел тот день, трудный, полный толпящихся людей, когда они впервые открыли магазин.

Покупка фермы на Тунгабби. Эти слова означали возвращение Эндрю из Англии с новым «Чертополохом» — время, когда строился Гленбарр. Каждая строчка, написанная им, могла быть дополнена сотнями разных деталей: они были просто регистрацией планов и устремлений Эндрю, его верой в будущее колонии. Это было похоже на прочтение интимного дневника их совместной жизни. Она нежно касалась страниц, и ей чудился его голос, горячо объясняющий возможности какого-то нового проекта, который завладел его умом. Эндрю не обладал душой поэта: он не оставил ей писем, над которыми можно было бы рыдать — но эти тщательные записи были ощутимым свидетельством его любви.

Прочитав и изучив последнюю книгу, Сара написала Луи. Письмо было длинным. Оно содержало описание восстания ссыльных в Касл Хилл и гибели Эндрю. В нем она также писала о намерении продолжать его дела в том виде, как он их оставил, и тут же делала предложение Луи о приобретении полного права на владение «Дроздом» и «Ястребом», так как она предпочитала рисковать собственными деньгами и не хотела заставлять его передавать управление делами в женские руки. И она приготовилась терпеливо ждать его ответа.

II

Однажды утром, меньше чем через месяц после гибели Эндрю, Дэвид сбежал по лестнице, чтобы сообщить Саре, что из окна классной комнаты они заметили «Ястреб», бросивший якорь в Сиднейской бухте. Сара приняла новость с большой опаской: она не чувствовала себя пока готовой к проблемам, которые ждут ее в отношении груза «Ястреба», но немедленно написала записку капитану Сэму Торну с просьбой прибыть в Гленбарр.

На следующий день капитан Торн ждал ее в маленькой комнатке, которую он помнил как кабинет Эндрю Маклея. Он заранее знал исход этого разговора: ни за какие деньги на земле он не останется на службе у женщины-хозяйки. Он, Сэм Торн, не привык получать вежливые записочки, в которых указан час, когда он может прийти для разговора о грузе на борту его судна. В его практике случалось, что у владельцев были агенты, или они вели дела непосредственно, то есть прямо на борту судна. Сделки совершались как следует, за графинчиком рома в его каюте, а не в гостиной за чашечкой чая!

Следующие два часа значительно просветили его. Он тотчас же почувствовал, что женщина, сидящая через стол от него, не совсем уверена в себе, но как только он пытался превысить свои полномочия, она как-то ловко ставила его на место. Она ничего не приняла на веру, изучая одну за другой все покупки и счета на продажу, причем таким образом, что, будь она мужчиной, он счел бы это совершенно оскорбительным. Она нервничала — это он понял очень хорошо, но в то же время не допускала ошибок, которые дали бы ему право утверждать, что она не может из-за этой конторки и из этого дома управлять судьбами трех кораблей, бороздящих океаны.

Месяц спустя «Ястреб» отбыл из Порт-Джексона и взял курс на Лондон. За это время Сара и Сэм Торн достигли взаимопонимания. Он по-прежнему не доверял владельцамженщинам и все еще считал, что она знает гораздо меньше о коммерческих делах, чем делает вид. Но в то же самое время она и не так мало осведомлена, как можно было ожидать. И хоть она торгуется за каждую копейку, она справедлива и честна в ведении дел. Они провели сражение, Сара и капитан Торн, но победа не досталась никому.

«Ястреб» отплыл после полудня, и перед этим капитан Торн зашел в Гленбарр попрощаться с женщиной, под чьей командой ему, возможно, предстояло плавать еще много лет.

Она проводила его до лестницы, ведущей с веранды.

— Ну, капитан, — сказала она, повернувшись к нему, — я надеюсь, что ваше плаванье будет удачным, и да поможет Господь вам поскорей вернуться!

— Благодарю вас, мэм. Можете положиться на то, что я для вас постараюсь. Я посмотрю, чтобы эти лондонские агенты вас не надули.

— Да, я на вас полагаюсь, — сказала она спокойно, затем улыбнулась и протянула ему руку.

Он спускался, думая, что, может быть, Эндрю оставил свое дело женщине, голова которой была не глупее, чем его собственная.

В самом городе разгорелось любопытство, когда было замечено, что первое публичное появление Сары после смерти Эндрю было визитом в сопровождении одной только Энни Стоукс на «Ястреб». Потом, после ее третьего визита, поселением начала овладевать мысль, что у нее нет намерения отдавать распоряжение лондонским агентам о продаже всех трех кораблей. Люди качали головами, говоря друг другу, как ужасно, что Сара Маклей не способна понять, что заходит слишком далеко.

III

Гибель Эндрю положила конец трехлетней ссоре между Ричардом и Сарой. Хотя Ричард заезжал в Гленбарр несколько раз в последующие несколько недель, его не приняли. Потом он приехал однажды, когда капитан Торн стал распространять новость, что готов продолжить плаванье под командованием Сары, и его на этот раз не встретили заявлением, что миссис Маклей не принимает, но и не провели в гостиную. Вместо этого Беннет провел его в комнатку, где они с Эндрю столько раз вели деловые разговоры. Сара встала из-за стола, чтобы пожать его протянутую руку. Он принял ее предложение сесть и стал внимательно изучать ее: гордую посадку головы над высоким черным воротником, красиво очерченное бледное лицо и гладко зачесанные назад волосы. Прошло три года с тех пор, как он в последний раз был с ней наедине, как сейчас, — достаточно долгий срок, чтобы пожалеть о словах, сказанных ей и Джереми на дороге в Кинтайр и чтобы обдумать те черты, которых он раньше или не заметил, или не оценил. Он ощущал бесконечное уважение к женщине, которая сидела перед ним, к этому человеку, в котором, казалось, так мало общего с девочкой, которую он знал в Брэмфильде. За три года разлуки он узнал ее гордость и силу духа, несгибаемую решимость, которую ему уже не поколебать просто улыбкой или легкомысленным капризом. У него уже не было в отношении к ней той необоснованной уверенности, которую он испытывал в первый год пребывания в колонии. Со смертью Эндрю она как бы достигла полноты своего величия: он сразу признал это и подошел к ней робко и униженно, почти со страхом.

Он не знал, как заговорить об Эндрю, и начал неуклюже и теряясь:

— Кажется странным… видеть тебя здесь, Сара… Эндрю всегда…

Она сделала неопределенный жест: он не понял, было ли это нетерпением, хотела ли она, чтобы он сразу перешел к делу, или ей было больно говорить об Эндрю.

— Я знаю, — сказала она. — Но что еще мне делать? Я не создана для того, чтобы целый день сидеть за рукоделием. — Она развела руками над бумагами, которыми был завален стол. — Здесь хватит на три головы…

Когда она это говорила, руки ее нервно перебирали бумаги, и Ричард не пропустил сверкнувшие в глазах слезы. Она говорила быстро, отрывисто; он видел, что, несмотря на всю свою показную спокойную деловитость, она боится того, что на себя взвалила. Он подумал о судне в гавани, капитан которого привык получать приказы от мужчин. Ричард признавал, что среди женщин Сара может быть выдающейся, но сейчас она вступала в мужской мир, в котором она сможет выжить лишь при наличии более острого, чем у мужчин, ума, более насущной потребности в успехе и более тонкой интуиции. Правительство в нижних юбках — нелепость: ей понадобится вся ее проницательность, вся отвага, которой Эндрю научил ее, чтобы преуспеть в затеянном. Ричард снова взглянул на ее руки, нервно мелькающие над бумагами, и испугался.

Он прямо взглянул на нее:

— То, за чем я пришел сюда, касается Эндрю… Я пришел насчет денег, которые я ему должен.

Сара не ответила, лишь подняла брови.

— Я пришел, чтобы заверить тебя, что они будут возвращены, Сара.

— Возвращены? — повторила она тихо. — Эндрю не настаивал на уплате. И я сейчас не намерена на этом настаивать.

— Ты не понимаешь меня. Существует огромная разница между тем, чтобы быть должным Эндрю и… — голос его понизился, — и быть должным тебе.

Она перевела взгляд с его лица на стол, на письменные принадлежности. В их расположении был действующий на нервы порядок, наведенный заботливыми руками Энни.

— Как ты намерен собрать эти деньги, Ричард? — неожиданно спросила Сара, подняв голову. — Ты ведь не собираешься продавать ферму?

— Нет, не собираюсь. Я сохраню Хайд, чего бы мне это ни стоило. Леди Линтон одолжит мне денег, если я напишу ей, как обстоят дела.

Она отчаянно затрясла головой и подняла руку, призывая его к молчанию. Ему на миг показалось, что в лице ее мелькнул гнев — явное раздражение при упоминании имени леди Линтон.

— Я не хочу, чтобы ты просил у нее подаяния. Мне не к спеху.

Он оборвал ее, задетый выбором слов. «Отцовская гордыня и высокомерие все еще тут, когда ей нужно, — подумал он. — Может быть, она и научилась благоразумию с брэм-фильдских дней, но смиренной она так и не стала». Он увидел, как она усаживается, исполненная уверенности в себе, в то самое кресло, в котором всегда сидел ее муж; посмотрел, как она кладет на стол руки и готовится отказаться от денег женщины, которая находится за тысячи миль, женщины, которая давным-давно забыла о самом существовании Сары Дейн.

— Я не собирался обращаться к леди Линтон, — сказал он спокойно, — если ты не торопишь с уплатой. Если ты дашь мне время, я сам найду деньги.

— Как? — спросила она, уже мягче.

— Я сделаю то, что следовало сделать с самого начала. Нужно каким-то образом сократить расходы. Должны же быть какие-то пути заставить ферму Хайд приносить большие доходы. Нам с Элисон следует жить скромнее, чем сейчас. Эндрю все время ссужал нам деньги, сколько нам было нужно. Было легко — слишком легко продолжать брать у него. Но сейчас этому следует положить конец.

Сара жадно слушала, когда он начал излагать ей планы того, как он сократит расходы, как наладит дела на ферме, говорил о каких-то сделках, которыми он раньше не интересовался. Он твердо решил больше не упускать возможностей. Он все говорил и говорил, и она его не останавливала. Она прекрасно знала, что он строит всего лишь воздушные замки, что он видит себя человеком энергичным и проницательным, которым никогда не сможет стать. Но, слыша эти рассказы, она мысленно возвращалась к первым неделям его пребывания в колонии и к первым месяцам после покупки фермы; представляла себе, что не было никакой ссоры, три года почти полного безмолвия были забыты, как будто их вовсе не было. Кивками и вопросами, которые она задавала время от времени, она поощряла его. Если бы Ричард сделал хотя бы половину того, что собирается, он бы превзошел достижения всей своей жизни. Ей особенно не были нужны его деньги, а уплата долга полностью гарантировалась наследством, которое Элисон предстояло получить от леди Линтон, но она не останавливала его. Его гордость была задета, и он выказывал больше воодушевления, чем когда-либо в ее присутствии. Ему не повредит узнать наконец, как делаются деньги, проследить, как расходуется каждая копейка. Он скоро привыкнет носить прошлогодний сюртук и выбирать вина с оглядкой на цену. Слишком долго Ричарду не нужно было учитывать такие существенные детали. Теперь он быстро, пусть и болезненно, этому научится, но ему же это пойдет на пользу.

Настал полдень, и он поднялся, чтобы уйти. Они постояли молча несколько мгновений, потом он нагнулся и поцеловал ее в губы.

— До свидания, Сара. Невозможно будет часто видеть тебя так, наедине. Но теперь не будет и того ада, через который я прошел за эти три года, — никогда больше.

Она прекрасно поняла, что он имел в виду. Казалось, Ричард наконец научился тому благоразумию, к которому она старалась приучить его с самого начала. Он осознал теперь, насколько малочисленно то общество, к которому они принадлежат, и власть над ними слухов и сплетен. Набравшись мудрости, которой он был лишен по прибытии, теперь он был готов подчиниться неизбежности.

Она улыбнулась ему.

— Мы глупы, если до сих пор не поняли, что нам не удастся по-настоящему поссориться. Мы с тобой не созданы для ссор.

Все еще улыбаясь, она покачала головой, когда он снова попытался ее поцеловать. Вместо этого она взяла его руку и крепко сжала ее.

IV

На протяжении следующих нескольких месяцев Джереми пристально наблюдал за Сарой, встревоженный тем, что на ее лицо вернулось выражение, с которым она прибыла в колонию. Глаза ее были холодны, даже колючи; голос ее был каким-то ломким, а фразы — отрывистыми. Она казалась ему испуганной, несчастной и даже как будто мучимой каким-то недугом. Она похудела, черты ее прекрасного лица заострились и трогали душу.

Не в силах удержать ее, он видел, как она истязает себя, пытаясь справиться с делами, которые под силу лишь троим. Клепмор был переведен из-за конторки в лавке в комнату по соседству с комнатой Сары. Он писал под ее диктовку, трудился над длинными столбцами цифр, готовил письма лондонским агентам и вообще был ее связным со всеми, с кем она вела дела. Колония была вынуждена признать бесполезной задачу исключить Сару из коммерческих дел, в которых она вознамерилась участвовать. Они в конце концов достаточно добродушно отнеслись к ее участию в самых важных деловых предприятиях, но все же постоянно, сознательно или бессознательно, ждали, что она совершит роковую ошибку или сделает тот неверный шаг, который приведет к гибели всего сооружения.

Когда кончился срок ссылки Джереми, Сара отметила это событие, сделав ему подарок в виде наличных денег и кредитных бумаг через своих агентов. Сумма была так велика, что потрясла его, и он тут же возвратил ее дар, причем сделал это довольно нелюбезно. Она приняла его, пожав плечами.

— Ты глупец, Джереми Хоган! Ты теперь свободен, и тебе нужны деньги, но если хочешь быть упрямым как мул — дело твое.

Но он сберег в душе воспоминания о том обеде, который она дала в его честь в Гленбарре в день его освобождения. Дэвиду позволили не ложиться спать дольше обычного, чтобы он мог пообедать вместе с ними. Окна столовой были раскрыты и пропускали мягкий весенний воздух, вино было охлаждено, свечи мягко освещали лица Сары и ее сына. Они смеялись, и напряжение, которое стало привычным для Сары, оставило ее.

Вдруг Сара подняла бокал, улыбаясь ему через весь стол.

— За будущее, Джереми!

Он услышал двусмысленность в этих словах, отнес ее на счет присутствия Дэвида и с радостью подхватил свой стакан, чтобы выпить за свою свободу. Четырнадцать лет ушли из его жизни, четырнадцать лет с тех пор, как он видел свой дом и все, что составляло его мир: хорошенькие женщины, прекрасные манеры, отличные лошади, на которых скачешь с гончими упоительным морозным утром. Все это кончилось, равно как и годы служения другим людям. Он не может вернуться к тому, что когда-то знавал, но жизнь здесь, в колонии, может быть приспособлена к его желаниям. Теперь он сам себе господин… Нет… он не господин себе, пока Саре угодно, чтобы он выполнял ее волю.

Воспоминаний о том, как вела себя с ним Сара в тот вечер, должно было хватить ему на будущее. Он напрасно ждал, что она вернется к жизни так, как это было в тот вечер. Не то чтобы она была с ним чужой, думал он, но она уходила в себя, была постоянно занята своими мыслями — склады валось впечатление, что, разговаривая с ним, она уже уносится мыслями к своим следующим обязанностям. Он прекрасно знал, что она по-прежнему полагается на него, обращаясь к нему за советами и даже порой следуя им. Но ему казалось, что бесполезно пытаться приблизиться к ней. Он постоянно напоминал себе, что Эндрю не умер — его корабли бороздят моря, его урожаи созревают на богатых полях, и Сара живет памятью о нем с наглухо замкнутым сердцем.

Свобода принесла очень мало перемен в жизни Джереми. Он делил свое время между тремя фермами Маклеев: вставал на заре и был в поле вместе с батраками, пока не угасал дневной свет. Часто по ночам, сидя над конторскими книгами на ферме Кинтайр или Приста, он думал о Саре, которая, возможно, занималась тем же самым в Гленбарре, и клял ее за кабалу, в которой она его держит. Иногда он ездил в Паррамапу или Сидней, чтобы найти себе женщину — одну из тех легких ночных бабочек, которые разлетались по улицам после наступления темноты, разодетые в пух и прах за счет денег, полученных от солдат Корпуса или от какого-нибудь фермера, который вырвался на кутеж из окрестных поселений.

Но это приносило ему мало радости из-за неотвязных мыслей о Саре, которая в это время сидит взаперти в Гленбарре и принимает его только в присутствии Клепмора или Энни, шагающей взад-вперед по коридору. Иногда он просыпался ночью, взмокший от сновидений, в которых она ему являлась, сновидений, в которых ее светлые волосы, обвившись вокруг его шеи, душат его. Он страдал и стонал под се игом, но никак не мог от него освободиться.

Месяцы проходили, и ее экипаж все чаще видели на дороге между тремя фермами; в любую погоду можно было наблюдать, как се строгая фигура в черной амазонке проносится по полям. Она постоянно поворачивалась к скачущему рядом Джереми, делая замечания, иногда — похвальные, на похвалу она всегда была еще скупее Эндрю. «Она боится похвалить, — говорил он себе, — она все время боится, что взяла на себя непосильную ношу».

V

Для Сары единственным избавлением от чувства тоски по Эндрю было погружение в дела — погружение настолько глубокое, чтобы уставать до полного изнеможения, чтобы не дать овладеть душой сомнениям, что ей не удастся осуществить свои планы. В ней все время назревало неприятное ощущение, что сложность работы день ото дня увеличивается. Справедливости ради надо сказать, что колония примирилась с ее решимостью продолжать дела Эндрю и что она все более умело справлялась с их разнообразием. Недавно «Дрозд» и «Чертополох» одновременно прибыли в гавань, и их капитаны довольно охотно приняли ее распоряжения; она могла быть удовлетворена достигнутым, но начала ощущать вокруг нарастающую холодность, большее напряжение со стороны тех людей, что потакали ей ради Эндрю. В течение нескольких недель после гибели Эндрю она не поощряла визитов людей, которые раньше бывали в Гленбарре, и не знала, вернутся ли они теперь, по прошествии нескольких месяцев. Где, спрашивала она себя, те женщины, которые знакомились с нею, следуя примеру Элисон Барвелл? Ставят ли они ей в вину то, что теперь она уже не жена выдающегося вольного поселенца, а всего лишь выдающаяся бывшая ссыльная? Она встречала их по утрам в воскресенье, когда отводила детей на службу, которую проводил преподобный Сэмюэль Марсден во временной церквушке рядом с местом, где строилось каменное здание. Раньше каждое воскресенье, бывая в Сиднее, они с Эндрю непременно присутствовали здесь на службе, а по пути домой останавливались поговорить с многочисленными знакомыми. Теперь Сара ходила в церковь с Дэвидом и Дунканом, и ее знакомые, торопившиеся, чтобы не опоздать на службу, проходили мимо, казалось, не замечая ее. Они сидели на твердых деревянных скамьях, слушая проповеди мистера Марсдена; ссыльные покорно толпились позади, и все пели гимны, довольно фальшиво, так как органа в церквушке не было. После службы все они растекались по грубо сколоченному строению, как это было принято в настоящей английской церкви, с одной только разницей, что здесь прихожане напрасно ждали звука колокола. Никто не уходил, пока губернатор Кинг и его жена не покинут церкви: были поклоны и реверансы, и часто раньше Эндрю и Сара оказывались среди тех, кого губернатор удостаивал беседы. Теперь же Сара стояла с мальчиками в толпе, наблюдающей, как уходит губернатор, они также видели, как Элисон Барвелл проходит мимо, слегка кивнув в ее сторону. Она заметила, что кивки остальных женщин становятся все более сдержанными. Ей достаточно ясно давали понять, что думают о женщине, которая не проводит первый год вдовства, тихо сидя в своей гостиной.

Время шло, и в ней не оставалось сомнения, что, когда она ездит осматривать фермы или посещает лавку и корабли в гавани, ее действия не остаются незамеченными и подвергаются осуждению. С беспомощным отчаянием она наблюдала, как ее положение возвращается к тому состоянию, в котором она была, впервые вернувшись с Хоксбери.

Единственным утешением в тот одинокий и тоскливый год была перемена в Ричарде. Как они с Сарой и договорились, их свидания ограничивались случайными встречами на улицах Сиднея или в магазине. Но между ними возникла несомненная близость, хрупкой основой для которой были редкие письма Ричарда к ней и краткие беседы, когда он приходил раз в квартал, чтобы внести деньги в счет уплаты долга.

Ричард теперь почти не принимал участия в карточных играх в казарме: как только у него выдавалось время, он отправлялся на ферму, больше не было разговоров о его пьянстве. Элисон больше не давала вечеров, и хотя по-прежнему была шикарно одета, на ней были прошлогодние туалеты, и было заметно, что уже прекратились завистливые разговоры о том, чего миссис Барвелл ожидает от прибытия очередного корабля из Лондона. Ричард даже делал робкие попытки заняться самостоятельной торговлей. Но ему не слишком везло — у него не хватало пороху на ежедневную борьбу за доход от ромовой торговли. Искра честолюбия зажглась в Ричарде слишком поздно: одной энергии было недостаточно, чтобы восполнить недостаток проницательности или хитрости, которых в нем никогда не было. Сара, пристально за ним наблюдая и видя, что он работает так, как никогда раньше, знала, как мало вознаграждаются его усилия. Деньги, которые он выплачивал ей каждые три месяца, были результатом суровой экономии, а не его растущих доходов. Но его гордость была бы слишком глубоко задета, если бы она дала ему понять, что это ей известно; теперь он был гораздо скромнее в одежде, и она слышала, что он продал свою породистую кобылу. Но она ни за что не упомянула бы этого в разговоре.

Она радовалась его редким визитам в Гленбарр, когда они могли побыть наедине. Она жадно слушала его рассказы об усовершенствованиях на ферме и поощряла его стремление расширить ее, зная, что делает это больше для удовольствия послушать, как он плетет паутину своих мечтаний, чем ради будущего процветания фермы. Она знала, что уже слишком поздно для него стремиться достичь и половины того, чего она бы для него желала. Но она заметила, как через его новый взгляд на жизнь и новые устремления проглядывает личность, гораздо менее себялюбивая и эгоцентричная.

Изредка он писал ей письма — это были странные послания, в которых смешивалось деловое и личное; Сара читала эти письма и, сама не зная зачем, держала их под замком в ящике письменного стола.

Время текло медленно, дни были так похожи один на другой, что Сара приходила в отчаяние, когда задумывалась об этом. В редкие минуты отдыха она находила, что мысли — плохие компаньоны. Джереми был далеко — на Тунгабби, в Кинтайре или на ферме Приста. Ричард — в добровольном изгнании. Дети ее были еще малы. Майкл Сэлливан — слишком застенчив, чтобы с ним можно было говорить так, как ей хотелось. Даже все многообразие занятий не давало полного выхода ее энергии. И с каждой почтой она все с большим нетерпением ждала письма от Луи.

 

Глава ВТОРАЯ

I

— Мы скоро приедем, мама?

Сара взглянула на Дункана, которая сидел напротив нее в карете. Вокруг рта у него был липкий круг от только что съеденного пирожного, он говорил довольно оживленно, но выглядел усталым, одежда его был пыльной и мятой. Рядом с Сарой на сиденье спал Себастьян, которого она поддерживала одной рукой, другой опираясь на раму окна, чтобы не стукаться о стенки во время дорожной тряски. Энни, сидя рядом с Дунканом, сонно клевала носом. Из всех пятерых только у Дэвида, казалось, хватало сил смотреть на дорогу, бегущую вдоль реки.

— Да, дорогой мой, уже недалеко — всего около мили.

При этих слова Дэвид взглянул на нее со своего места напротив.

— Мы ведь здесь раньше бывали, правда, мама? Еще до смерти папы?

По его тону было видно, какими далекими представляются ему события полуторагодичной давности. Он лишь смутно мог вспомнить Банон.

— Да, — промолвила Сара. — Ты разве не помнишь, Дэвид, и ты, Дункан, тот белый дом над Непеаном? И вольер… птиц-то вы наверняка помните.

— Да… я помню, — неуверенно подтвердил Дункан. Он не особенно любил оказываться в непривычных местах. — А когда мы вернемся назад, в Кинтайр, мама? Мне там больше всего нравится.

— Может быть, недельку побудем в Баноне, а потом поедем в Кинтайр.

— А зачем мы едем в Банон? Там ведь месье де Бурже не будет — он же все еще в Англии. — Дэвид недовольно качнул ногой. Он разделял неприязнь Дункана к незнакомым местам. Они любили Кинтайр, который даже больше, чем Гленбарр, олицетворял для них дом. Дэвиду, по-видимому, не нравилось, что Банон не даст им вкусить удовольствий, которые сулит ферма на Хоксбери.

— Видишь ли… — На несколько секунд Сара почувствовала замешательство. — Видишь ли, еще когда папа был жив, он обещал месье де Бурже, что мы время от времени будет навещать Банон, чтобы посмотреть, все ли там в порядке в его отсутствие. Папа смог съездить только один раз, и уже больше года никто не бывал ни на ферме, ни в доме. А папа был деловым партнером месье де Бурже, и я подумала, что должна туда съездить.

Дэвид, по-видимому, был удовлетворен. Он снова отвернулся к окну.

Это было в конце марта 1805 года — год спустя после гибели Эндрю. Осень мягко завладевала окружающей природой. В Сиднее это было почти незаметно, а здесь, в более высокой местности, по ночам уже бывали заморозки. Уже неделю не бьшо дождей, и пыль летела из-под конских копыт. Вокруг природа, казалось, затаилась в тиши и безмолвии. Сару удивили изменения, происшедшие в этих местах с того времени, как она была здесь последний раз: появилось больше признаков заселения этого края — вправо и влево шли грубые колеи к домам, скрытым за деревьями; большие наделы земли были расчищены под сельскохозяйственные угодья, на огороженных пастбищах пасся скот. Они уже приближались к району государственных пастбищ — богатой земле на другом берегу реки, где множились стада, принадлежавшие государству. Они паслись здесь со времен губернатора Филиппа, и никому без специального разрешения не позволялось появляться в этих местах, но никакой действенной охраны не было, и как только поселенцам хотелось свежего мяса, они охотились там. Эта часть страны была все еще тем местом, куда рука властей толком пока не дотянулась.

Для Сары эта удаленность Банона теперь казалась благословенной. Она смотрела на него как на убежище, как на самый далекий из всех заселенных мест уголок, где она могла найти отдохновение. Она бежала из Сиднея почти в панике, поспешно запихнув в карету детей и поклажу, отчаянно цепляясь за обещание Эндрю, данное Луи, как за предлог для того, чтобы укрыться в тишине Непеана. Она жаждала уединения и покоя, непривычности дома Луи. Здесь, в одиночестве и без помех, она сможет обдумать ситуацию, которая стала такой напряженной, что ее уже невозможно не замечать. Три дня назад она стала такой грозной, что Сара до неприличия поспешно бросилась в Банон. Она сознавала, что в течение ближайшей недели ей следует принять какое-то решение в отношении будущего, ее собственного и ее детей; она хотела принять его в обстановке, никак не ассоциирующейся с Эндрю, с воспоминаниями прошлого, которые могли бы повлиять на се решение. И мысль о Баноне принесла успокоение. Дэвид вдруг замер у окна. Он изогнул шею, вглядываясь, затем встал на сиденье коленями, чтобы лучше видеть. Энни попыталась удержать его, но он оттолкнул ее руку.

— Вон дом, мама! Я его теперь вспомнил! Смотри, Дункан!

Сара тоже наклонилась вперед, обрадованная видом белых колонн и террасы. Она слегка отодвинула навалившегося на нее Себастьяна. Несколько раньше в тот же день они послали вперед гонца, который должен был сообщить об их прибытии мадам Бальве, и она, по всей видимости, отправила кого-то из прислуги следить за дорогой, потому что, как только карета стала подниматься по холму к дому, в портике появилась одетая в черное фигура домоправительницы. Свободной рукой Сара поправила шляпку и попыталась отряхнуть пыль с платья. Когда карета остановилась, экономка Луи спустилась по ступеням и, несмотря на стоящего тут же слугу, собственноручно распахнула дверцу.

— Добро пожаловать в Банон, мадам!

Ее приветствие прозвучало тепло, и она протянула руки, чтобы принять от Сары спящего Себастьяна.

II

Следующие два дня Сара неустанно работала, препоручив детей Энни и погрузившись в дела Банона. Эти занятия не позволяли ей предаться обдумыванию проблемы, которая заставила ее бежать из Сиднея: она была полностью занята делами. Сначала она обследовала каждый уголок хозяйства верхом на одной из лошадей Луи: она отмечала состояние урожая, скота, выслушала несколько нервный рассказ и объяснения двух управляющих — она слушала и реагировала на все с той же долей сдержанности, какую продемонстрировал бы Эндрю, да и Джереми тоже. Затем она заперлась с ними в конторе на целый день, и они вместе просматривали конторские книги. Оба были честными ровно настолько, насколько могут быть честными люди, предоставленные сами себе на целый год. Ее опытный глаз человека, привыкшего иметь дело с цифрами, показал, что никаких больших сомнительных сумм израсходовано не было, но не стоит ожидать, что эти двое не воспользовались бы отсутствием хозяина, чтобы немного не поживиться. Еще до отъезда Луи прекрасно знал, что ему предстоят дополнительные расходы, если он хочет воспользоваться услугами людей, опытных в вопросах сельского хозяйства. И Сара поняла, что ей следует принять их отчеты без лишних разговоров. В конце этого длинного, проведенного вместе дня, мужчины ушли, козырнув ей и с ясно выраженным облегчением на лицах.

На третье утро за ней пришла мадам Бальве, которая настояла, чтобы Сара проверила дом. Без особого желания Сара сопровождала ее в этом осмотре. Ей и в голову не приходило сомневаться в том, как превосходно француженка руководит хозяйством: ей было неловко стоять и смотреть, как пересчитывают белье и проверяют его по списку. Отчеты по расходованию продовольственных запасов были в безукоризненном порядке: каждый фунт муки, каждый кусок сала был записан и в каждом ей отчитались. Постепенно Сара поняла, что мадам Бальве отнюдь не сетовала на необходимость показывать кладовые, где хранились продукты, бельевые шкафы, кухонную утварь, напротив — она находила в этом удовольствие. Это было своего рода хвастовством, желанием продемонстрировать отличную работу. Осмотр начался с гостиной, с ее хрупкими фарфоровыми украшениями и мебелью, которая до приезда Сары хранилась в чехлах, и закончился в безукоризненно чистой спальне судомойки, причем мадам Бальве везде отодвигала занавески, открывала ящики и не упускала случая указать, как отлично навощены полы. Она поворачивалась к Саре в ожидании услышать похвалу, которую та воздавала несколько удивленно, но непрестанно. Француженка, кажется, была удовлетворена: на лице ее было выражение гордости и удовольствия.

Когда с осмотром было покончено, причем в довольно церемонной манере, они пили чай в комнате экономки в задней части дома. Сара наблюдала, как ловко эта женщина управляется с серебряным чайником и со спиртовкой. Руки ее делали все аккуратно и легко.

Она приняла чашку и задумчиво помешала чай.

— Вам здесь не слишком одиноко, мадам Бальве? Так далеко от Сиднея…

Француженка пожала плечами.

— Знаете, я ведь занята. Нет времени скучать. Здесь всегда так много дел. Месье де Бурже увидит, что я не ленилась в его отсутствие.

Наблюдая за ее лицом, пока та возилась с чашками, Сара с удивлением отметила на нем выражение, которое невольно показало ей, насколько полно, даже на таком огромном расстоянии, Луи владеет этой женщиной.

III

Сидя перед камином в своем свободном шелковом пеньюаре и держа в руках лист бумаги, Сара прочла те строки, что ей удалось написать.

«Дорогой Луи…»

Она тихонько постукивала пальцами по краю бюро. Ей хотелось написать ему полный отчет об увиденном и услышанном в Баноне за прошедшие три дня, пока все еще свежо в памяти, но даже у этих нескольких строк было какое-то усталое звучание, они были лишены интереса. Она снова макнула перо в чернила, добавила еще несколько слов и снова отложила письмо.

Ей хотелось писать совсем не о Баноне.

Последнюю неделю ее не оставляла одна мысль. Загнанная вглубь, пока Сара занималась отчетами, теперь она снова заняла главное место и требовала внимания. Мысль эта впервые пришла ей в голову одновременно с совершенно очевидными доказательствами ослабления ее положения в колонии со смертью Эндрю. Люди с положением выказали ей подобающее в таких случаях сочувствие, и теперь были готовы забыть о ней, а вместе с ней — и о ее детях.

Дэвида и Дункана, которым было одиннадцать и девять лет, уже невозможно было оградить от того факта, что каждому из бывших ссыльных приходится бороться против пятна, которое лежит на нем. Даже политические заключенные, вроде Джереми Хогана, не были исключением. Вольные поселенцы познатнее и офицеры Корпуса образовали тесный маленький кружок, проникнуть в который не смел надеяться ни один из тех, кто прибыл в Ботани-Бей за преступление. Благодаря своему замужеству и дружбе с Элисон Барвелл Сара была туда допущена. Но со смертью Эндрю все это кончилось, и теперь ее совершенно ясно и намеренно толкали к другому лагерю — к освобожденным, которые громко требовали для себя определенного места в колониальной общине, но которых правящий кружок упорно игнорировал.

Этот факт был абсолютно четко доведен до ее сознания неделю назад. Были разосланы приглашения на день рождения к старшему сыну капитана Тейлора из Корпуса. Эндрю многое сделал для него в свое время в Лондоне, и Дэвид и Дункан всегда были в числе почетных гостей на предыдущих днях рождения юного Тейлора. В этом году приглашения не было, и Сара знала, что они его и не получат. Дэвид это тоже знал. Он лишь раз коснулся этой темы, и то вскользь, с наигранным безразличием пожав плечами. Но Сара заметила, прежде чем он успел отвернуться, что в глазах его мелькнула слеза, а перед ней он ни за что бы не заплакал. Ей было больно за него — еще такой маленький, а уже понимает, что прошлое его матери не простят ни ей, ни ему, ни его братьям.

— Мне все равно, — сказал он. — Да и вообще-то я всегда терпеть не мог этого Джона Тейлора. А тебя я люблю, мамочка.

Потом придет очередь Дункана, подумала она, если только он еще не понял, хотя бы смутно, что чем-то его мать не похожа на прочих женщин. Она вспомнила день, когда они вместе вернулись из города: грязные, в разорванных курточках, Дэвид пытался вытереть запекшуюся кровь со ссадины на лбу. Они оба отказались назвать причину драки, хотя Дункан выглядел растерянным и все посматривал на старшего брата, ища указаний. Дэвид поспешно увел его из комнаты, прежде чем тот что-то попытался рассказать. Сара, провожая их взглядом, была обуреваема мрачными мыслями.

В ту ночь она шагала по кабинету Эндрю, с тоской вспоминая весь этот пустой и одинокий год. Ее положение в колонии было двусмысленным. Ей не присылали приглашений ни на один вечер или прием, которые проводились за это время, и ей пришлось признаться себе самой, что она все еще отчаянно надеялась, что это происходит из деликатного отношения к ее трауру. Но никаких намеков на возможность приглашений в будущем не было. Еще год без признания со стороны госпожи губернаторши будет означать конец тому положению, которое Эндрю завоевал для нее в колонии.

Осознание этого и заставило ее на следующее утро написать мадам Бальве письмо, в котором говорилось о ее намерении приехать с визитом в Банон. Но теперь осмотр фермы и дома закончен, и ей придется рассмотреть стоящую перед ней проблему.

Она нерешительно повертела плотный лист бумаги, лежащий на столе. Если она примет ситуацию такой, как она есть, — это значит, ее сыновьям придется расти в жалких обстоятельствах, промежуточных между помилованными и офицерской кликой. А на ком они смогут жениться? На дочерях бывших ссыльных? Им придется со временем вести ту же борьбу, что вел Эндрю, и как бы ни пытались они отстранить от себя эту мысль, подсознательно они будут возлагать вину за это на мать. А Сара не допустит, чтобы ее жалели собственные сыновья.

Во внезапном порыве она разорвала листок пополам, скомкала его и бросила в огонь.

«Дорогой Луи», — написала она второй раз.

Если бы только Луи вернулся — вот в чем ее спасение. Луи вернется в Банон, без жены и с маленькой дочерью, которая требует заботы. Ни один мужчина не может долго оставаться в подобном положении. Ей следует заставить его на себе жениться. Если она снова станет женой свободного человека, Дэвиду не нужно будет притворяться, что он ненавидит своих друзей, чтобы щадить ее чувства, ему не нужно будет учить Дункана тому, чего нельзя говорить в присутствии матери. Луи все это может сделать для нее, если только захочет.

Она мрачно нахмурилась. Этот год ожидания пока не принес ни единого письма от Луи. Вполне возможно, что он снова женился в Англии, вполне возможно, что он вообще больше не захочет жить в Новом Южном Уэльсе. Многое возможно, и нельзя недооценивать власть мадам Бальве. Эта идея возникла у нее всего неделю назад, но уже полностью завладела ею. Луи должен вернуться, и его нужно каким-то образом заставить на себе жениться.

— Луи! Луи!.. — шептала она. — Почему ты не возвращаешься?

Она в беспомощной ярости думала о расстоянии, их разделявшем, — о расстоянии и о времени. Она с тревогой сознавала, какое количество самых разных влияний может воздействовать на него: другие женщины могут счесть его привлекательным, польстившись на него самого или на его состояние, его может прельстить роскошь и легкость жизни в Лондоне, он может не решиться привезти юную дочь в уединенный Банон. Десятки различных причин могут удержать его вдали от нее. Она со злостью взглянула на листок перед собой. Для того чтобы он достиг Луи, потребуется полгода, а за это время у того может совершенно исчезнуть интерес к Банону.

Ее приводило в ярость осознание собственной беспомощности. Она резко оттолкнула стул и начала ходить взад и вперед по комнате. Как повлиять на человека, который находится на расстоянии тринадцати тысяч миль? Каким образом женщине, которая живет скучной, исполненной тяжкого труда жизнью в колонии, соперничать с блеском лондонского общества? Луи, наверное, вспоминает ее как мать троих детей, которые постоянно цепляются за подол ее старомодных платьев. В ее беседе нет салонного блеска, в ней отсутствует даже таинственная привлекательность мадам Бальве. Шагая по комнате, она крепко сжимала руки. Что делать? Просто написать Луи, что его ферма подвергается скрупулезному осмотру — такому, как ее учил Эндрю? Она замерла. А что, если это не то, что Луи ищет в женщине? Возможно, очаровательная растерянность, а совсем не деловитость способна привлечь его?

Она задержалась перед камином, крепко сжав руки.

— Эндрю бы знал, что делать, — произнесла она вслух. — Он бы знал, как справиться с Луи.

Ей совсем не показалась нелепой мысль, что Эндрю смог бы обдумать проблему, связанную с Луи. Брак с французом, если его можно добиться, был бы просто деловым предложением — действием, которое одобрил бы сам Эндрю. Этот брак был бы шагом, который совершился бы в интересах его сыновей, способствовал бы сохранности всего, что ему удалось создать, и позволил бы им получить все это в целости и сохранности по достижении ими зрелого возраста. Эндрю нелегко было бы забыть свою собственную борьбу против ее положения бывшей ссыльной и то, как это может отразиться на судьбе его детей. Он бы решился даже на подобный шаг, чтобы обеспечить их интересы. Она подумала о Луи, о его смуглом тонком лице, об умудренности в делах света, которую оно источало. Сравнивая его с Эндрю, она думала о том, смогут ли они когда-нибудь полюбить друг друга по-настоящему. Она подумала, что Луи знает в любви страсть, но не нежность: его знание женщин, должно быть, обширно, но поверхностно. Вероятно, многие интересовали его какое-то время, но она сомневалась, что какой-нибудь женщине удалось полностью завладеть им, зажечь всепоглощающей страстью. Луи никогда не усядется у ног женщины, чтобы выполнять ее приказания. Он индивидуалист, и он непредсказуем: на его чувства невозможно полагаться, даже в браке. Ему невозможно указывать, в нем нельзя быть уверенной — и все же она должна каким-то образом вернуть его в Новый Южный Уэльс.

Она внезапно опустилась на краешек низенького кресла перед камином и протянула руки к пламени. Жар обжигал ей лицо, но она наслаждалась этим теплом, которое растопило ее страхи и сомнения в отношении будущего.

Потом она опустила подбородок на ладони. Как поведет себя Джереми, если она выйдет замуж за Луи? Джереми любит ее, он трудится за троих из-за любви к ней и к Эндрю. За этот год она много раз думала о Джереми — думала с огорчением о том, что его положение ничем не лучше ее собственного. Он, может быть, и любит ее глубоко и преданно, но он ничего не в силах дать ее детям. Джереми, которым, после Эндрю, она дорожила больше всех, был таким же бывшим ссыльным. Думает ли он когда-либо о том, чтобы сделать ей предложение? Этого она совсем не знала. Ему, казалось, известна любая ее мысль, он понимает все ее поступки: ему известны все ее жестокие и грубые поступки так, как их не знал даже Эндрю. Именно Джереми всегда указывал ей на ее промахи, заставляя ее соответствовать тому идеалу жены, который он представлял себе для Эндрю. Не строя никаких иллюзий на ее счет, он любил ее.

Сара медленно покачала головой при этой мысли. Из их любви ничего не может получиться. Помилованный и помилованная… Если снова выходить замуж, так чтобы приподняться над этим уровнем, вернуть то, что для нее было завоевано Эндрю. Брак с Джереми означал бы отказ от этого и переход в совершенно противоположный лагерь: об этом нельзя было даже думать. Через десять лет ее сыновья не должны сожалеть о глупостях, совершенных их матерью.

Но она знала, что у Джереми есть такие качества, которых она никогда не найдет в Луи. Джереми бы предан и лоялен, и порой в его голосе, когда он обращался к ней, сквозила такая невыразимая нежность. Ради нее он работал до полусмерти на трех фермах, которые никогда не будут принадлежать ему. Все эти годы он создавал богатство, которое преумножает славу другого человека. Она понимала, что полюбила Джереми иной любовью, чем Эндрю или Ричарда, с той самой ночи, когда ссыльные напали на Кинтайр. А может быть, все это началось и раньше, но ревность и подозрительность скрывали от нее самой ее собственные чувства. Если бы это было возможно… Она резко остановила себя. Джереми бывший ссыльный.

Она поднялась и вернулась к бюро. Чистый лист с двумя словами наверху слепо смотрел на нее. Она вдруг почувствовала невыразимую усталость и презрение к себе за то, что она сделает с Джереми и со своими собственными чувствами. Сейчас она должна сесть и написать Луи, как старательно она действует в его интересах, и внушить ему между строк, какой старательной она будет в своих заботах о его ребенке. Она прекрасно знала, что совершенно не стремится стать матерью для этой незнакомой девочки, но это все было частью сделки, которую она заключила сама с собой.

Она снова присела и взяла перо. Проблема состояла в том, что эта сделка существовала пока лишь в ее собственной голове. Луи в тысячах миль от нее, недосягаем и недоступен ее влиянию. Она кротко вздохнула и начала писать.

Она писала более часа и вдруг услышала цокот копыт и шум колес экипажа на дорожке, ведущей к дому. Она взглянула на часы: было десять минут одиннадцатого; никто в такое время без крайней нужды не ездил по Непеанской дороге. Озадаченная, она подошла к окну и отодвинула занавеску. Карета остановилась на некотором расстоянии: началась суета, шум, слуги кричали что-то друг другу, один из них забрался на крышу экипажа и стал отвязывать короба. И вдруг в свете расставленных повсюду фонарей она узнала фигуру человека, который разговаривал с мадам Бальве. Он повернулся, нагнулся к карете и когда снова оказался на свету, в объятиях его был ребенок, сильно укутанный от холода мартовской ночи.

Луи вернулся в Банон!

Сара задержалась ровно настолько, чтобы убедиться, что из кареты не выходит какая-нибудь женщина, и опустила занавеску.

Она промчалась по комнате, подняв ветер, который разметал листки ее письма, и они с легким шелестом опустились на ковер. Задержав ладонь на ручке двери, она помедлила и вернулась. Она направилась к туалетному столику, наклонилась и тщательно рассмотрела свое лицо. Увидит ли Луи в ней перемену? Постарела ла она с момента его отъезда? На ее собственный взгляд, она выглядела по-прежнему, но какой он увидит ее в сравнении с бледными томными лондонскими красавицами? Она достала из ящичка пудру и пробежалась пуховкой по лицу, посмотрев на полученный эффект. Волосы ее были уже распущены и расчесаны на ночь: они рассыпались по плечам, отливая теми же светлыми красками, которые он должен помнить. Она посмотрела на них с удовлетворением, как и на стройность фигуры, которую подчеркивал пеньюар. Потом она направилась к шкафу и достала оттуда другой — цвета морской волны, про который Эндрю говорил, что он цвета ее глаз.

Прежде чем выйти из комнаты, она разорвала исписанные страницы, и они весело запылали в камине. Она следила за ними со вспыхнувшими щеками: можно было вообще не писать письмо. Луи вернулся, и вернулся один.

Все свечи в вестибюле были поспешно зажжены. Главная дверь открыта, чтобы слуга смог внести багаж. Ветер с гор врывался прямо в дом, и Сара вздрогнула от холода, когда остановилась, чтобы рассмотреть эту сцену. Луи и мадам Бальве стояли рядом, оживленно разговаривая по-французски, ребенок был почти невиден в глубоком кресле. Капюшон сполз с головы девочки, обнажив черные волосы и восковую бледность кожи. Глаза ее были закрыты, и она не замечала всей царящей вокруг суеты. Сара двинулась вперед.

Луи обернулся на звук ее шагов и тут же направился к ней, протягивая обе руки.

— Сара!

Он совсем не изменился. Его смуглая кожа по-прежнему туго обтягивала высокие скулы, походка была такой же стремительной и легкой. Он улыбался, почти смеялся.

— Ну же, Сара! Неужели ни слова приветствия?

Она крепко сжала его руки в своих. На миг ей стало трудно говорить: у нее было такое чувство, как будто где-то в глубине накипают слезы, в горле пересохло. Сара растерялась; она никак не предполагала, что приезд Луи может так взволновать ее. Полтора года отсутствия сделали его почти незнакомцем. И сейчас она почувствовала необычайное облегчение, найдя в нем того же самого Луи, которого знала до отъезда из колонии. Но еще кое-что сделало это ощущение близости сильнее. Когда она шла навстречу ему через вестибюль, ей на миг показалось, что она идет к своему отцу: то же смуглое тонкое лицо, та же худоба и стройность фигуры. Себастьян Дейн мог бы точно так же смеяться.

— Луи! — воскликнула она своим грудным голосом. — Конечно, я рада тебе! Больше, чем кто-нибудь! Но это так неожиданно…

Он передернул плечами.

— Что же мне, болтаться в Сиднее в ожидании твоего разрешения приехать в мой собственный дом? Мы приехали два дня назад, и мне сказали в Гленбарре, что ты уехала в Банон. Я сказал себе: «Луи, она там и, конечно, завладела всем, как всегда. Она там правит, как деспот, а ты прохлаждаешься в Сиднее. Поезжай и захвати ее врасплох! Изгони ее!»

Он наклонился и поцеловал ей руку.

— И вот я здесь!

Она улыбнулась восторженно.

— Никогда еще поражение не принимали с большей радостью. Я удалюсь как можно быстрее и деликатнее.

— О нет, Сара! Мне нужно несколько дней, чтобы привыкнуть лицезреть тебя, прежде чем я вас отпущу.

Брови ее взметнулись вверх.

— Несколько дней!.. Я не могу так долго оставаться здесь одна.

— Да пусть сплетники болтают о твоем пребывании здесь, — сказал он сердито. — Разве ты не мой деловой партнер? И разве ты не… Но довольно об этом! — Он, смеясь, потянул ее за руку. — Мы слишком заболтались, пойдем, я тебя познакомлю с дочерью.

Ее подвели к креслу. Пожилая женщина, очевидно няня, почтительно стояла рядом, ожидая распоряжений. Мадам Бальве опередила их и коснулась плеча девочки, чтобы разбудить ее. Темные сонные глаза открылись и недоуменно воззрились на Сару.

— Элизабет, — тихо сказал Луи, — это миссис Маклей. Помнишь, я рассказывал тебе о трех мальчиках миссис Маклей, с которыми ты сможешь играть?

Несколько секунд ребенок непонимающе смотрел перед собой. Потом она с усилием собралась с мыслями и начала приподниматься в глубоком кресле. Она встала на ноги и попробовала присесть в реверансе. Сара остановила ее.

— Я рада познакомиться с тобой, Элизабет, — сказала она мягко.

Девочка не ответила, а лишь перевела взгляд на пол. Ее личико казалось усталым и замерзшим, она смущенно теребила свой плащ.

Сара слегка повернулась.

— Луи?..

Он кивнул и сделал знак домоправительнице:

— Она так устала, моя малышка! Ей столько пришлось путешествовать, столько волнений после всех этих месяцев на море. Подождем до утра.

Мадам Бальве наклонилась и взяла Элизабет на руки. С этой новой высоты она оглядела их всех серьезным взглядом.

— Утром, — сказала Сара, — ты познакомишься с тремя мальчиками, один из которых как раз твой ровесник.

На миг показалось, что Элизабет улыбнется. Но она лишь быстро кивнула головкой и склонила ее на плечо мадам Бальве. Сара и Луи наблюдали, как они удалялись.

— Я никак не могу в ней разобраться, — сказал Луи тихо. — Она все еще стесняется меня, несмотря на то, что мы столько времени провели вместе. В некоторых отношениях она развита не по летам, мне кажется, да и я тут добавил тем, что нещадно баловал ее в Лондоне. Я уверен, что она не была счастлива в этой казарме в Глостершире, но, мне кажется, она и вдали от него не более счастлива. Может быть, здесь ей будет лучше. Она, конечно же, ездит верхом, как будто рождена на лошади — да это почти так и было.

— Она похожа на свою мать?

Он улыбнулся.

— Это как раз то материнское наследие, на которое я очень надеялся, и Элизабет его получила в избытке. Она будет красавицей.

Затем он нежно коснулся ее плеча.

— Но что же мы здесь стоим, Сара? Пойдем в столовую — мадам Бальве пришлет туда ужин.

Сара сидела с ним, пока он ужинал. Пальцы ее обвивались вокруг бокала с вином, который он наполнил. Мадам Бальве настояла, чтобы самолично прислуживать ему. Она приносила и уносила подносы, причем на ее щеках непривычно горели два розовых пятна.

Луи быстро разговаривал за едой: передавал разные новости, перемежая их вопросами к Саре.

— Англия у ног Нельсона, но большинству не нравится Эмма… Великая Армия Бонапарта расположилась на скалах Булони.

— Вторжение? — спросила Сара.

Он пожал плечами.

— Нельсон, во всяком случае, там. — Потом он ткнул в ее сторону куриной ногой. — Но стоит добрым англичанам испугаться вторжения, как тут же их отвлекут сплетни об эскападах принца Уэльского. Мой Бог! Как этот человек тратит деньги! Он живет в той обстановке, что принято считать семейным блаженством, с Фитцерберт, которая, к счастью, имеет санкцию Папы на объявление миру, что она действительно обвенчана с его королевским высочеством. Бедная принцесса Каролина вечно имеет какие-то неприятности, и все, кто ненавидит принца, собираются вокруг нее. — Он преувеличенно передернул плечами. — Какой жуткий у нее вкус! Мне кажется, она могла бы его удержать возле себя, если бы кто-нибудь взял на себя труд научить ее одеваться.

Он допил вино и пододвинул пустой бокал к мадам Бальве, чтобы она его наполнила.

— Я познакомился с леди Линтон, — сказал он. — Она все еще время от времени принимает принца. Она невероятно толста. Почему-то всегда в алом. Лицо ее цветом напоминает оранжевую луну.

Сара улыбнулась, услышав это сравнение.

Он кончил есть и повернулся к экономке.

— Тот ящичек, что я вам показал, мадам, — тот маленький, я бы хотел, чтобы его принесли сюда.

Мадам Бальве кивнула и вышла.

Луи снова обернулся к Саре.

— Я видел Джона Макартура несколько раз, когда был в Лондоне. Он жаждет вернуться сюда. Мне кажется, ему это вскоре удастся. Суд, конечно, оказался на его стороне, и наш губернатор выглядит в этом деле не очень хорошо. У Макар-тура убедительная манера говорить, но образцы шерсти мериносов, которые он там показал, оказались красноречивее слов и завоевали ему симпатии. Он возвращается с разрешением на надел в Государственных пастбищах.

— Шерсть… — пробормотала Сара.

— Что ты сказала?

— Я сказала «шерсть»… Шерсть для этой страны станет важнее всего прочего. Сельское хозяйство не выйдет за пределы обеспечения наших собственных нужд, но шерсть составит нам состояние за границей.

— Всегда деловая женщина в тебе берет верх, Сара! Ты совсем не изменилась, моя дорогая!

Сара подняла голову, щеки ее вспыхнули ярче.

— А почему я должна меняться? Что еще может меня здесь занять? Я не знаю сплетен из придворной жизни или о любовнице Нельсона, которыми я могла бы тебя развлечь. Не будь ко мне слишком строг, Луи!

— Тогда расскажи мне о своих делах!

Ее глаза потемнели.

— Я писала тебе письмо, когда ты приехал сегодня. В основном это были новости Банона… Но все это может подождать до завтра. Есть, однако, одно, что может тебя заинтересовать. Говорят, что у губернатора есть сведения о Мэтью Флиндерсе. Ты его помнишь, Луи, — молодого лейтенанта, который плавал на «Исследователе», чтобы составить карту для Адмиралтейства?

Он кивнул.

— Ну конечно! Что с ним?

— Он отправился в Англию на «Камберленде» маршрутом, который пролегает через Торрес в Кейп. Он остановился в Иль-де-Франс для ремонтных работ, и, говорят, тамошний губернатор генерал Декаен держит его как военнопленного.

— Он с ума сошел! — воскликнул Луи хрипло. — У Флиндерса же паспорт на научные исследования от самого французского морского министра. Боже мой, ничего себе благодарность за то гостеприимство, что губернатор Кинг оказал французской экспедиции Бодэна! Здесь что-то не так, Сара!

— Карты, морские и сухопутные карты Флиндерса, — сказала она, — они все там, на Иль-де-Франс. Ты знаешь, что это значит, Луи. Если его там продержат достаточно долго, Бодэн опубликует результаты своих изысканий и исследований, которые он сделал для Франции. А открытия Флиндерса будут дискредитированы.

Луи медленно покачал головой.

— Так бессмысленно… Так глупо… Он женат?

— Да, он женился за три месяца до того, как покинул Англию, в 1801 году. Он, видимо, собирался взять с собой жену, но в последний миг ей не позволили отплыть на «Исследователе». А теперь она должна ждать, когда Декаен выпустит его.

Луи вращал в пальцах бокал, наблюдая, как покачивается вино.

— Эти ученые! Какие жертвы они приносят своей науке! Вот юный Флиндерс со своими записями и картами, которые являются славными образцами искусства и терпения, сидит взаперти на Иль-де-Франс, а молодая жена ждет не дождется его в Англии! Которую же из них, интересно, он любит больше? От которой из них смог бы он отречься?..

Луи поднял голову. Постучавшись, в комнату вошла мадам Бальве, за которой с кованым сундучком на плече вошел слуга.

— Спасибо, — сказал Луи. — Поставьте его там, у камина.

Он обратился к экономке:

— Как Элизабет? Она уже в постели?

Француженка кивнула.

— Няня занялась ею. Думаю, она уже спит.

— Прекрасно! Утром она будет чувствовать себя лучше. Бедняжка — она так устала.

Мадам Бальве убрала со стола остатки ужина. Она нерешительно остановилась перед вином и бокалами. Луи покачал головой.

— Не надо. Оставьте это.

Экономка не ответила и не подняла глаз ни на Луи, ни на Сару, пока составляла посуду на поднос. Она передала его слуге, задержавшись еще на минуту-другую. Без видимой цели, как заметила Сара. Затем она вышла, бесшумно закрыв за собой дверь.

Луи наклонился, чтобы наполнить бокал Сары. Движения его были умышленно неторопливы.

— Ну, Сара, наконец-то нас оставили в покое. Странник вернулся к родному очагу, и шум Европы смолк позади. Я рад, что вернулся: какие-нибудь пять лет назад я бы даже не поверил, что такое возможно. — Он помедлил. — А ты, моя дорогая?.. Как для тебя прошел этот последний год?

Сара заколебалась, искоса глядя на огонь и нервно крутя бокал. Вино было темным, она посмотрела на игру огня сквозь него, пытаясь найти нужные слова для разговора с Луи. Он молча сидел напротив. Она бы предпочла его игривую легкую беседу. Никакого ощущения покоя здесь не было, несмотря на то, что он сказал. Она вдруг резко отодвинула стул и полуобернулась к огню. От ее движения стол дрогнул, и немного вина расплескалось.

— Этот последний год, с момента смерти Эндрю, был проклятым, — произнесла она. — Да ты, наверное, представляешь, как все было. Я вся в делах и заботах с раннего утра и до позднего вечера и при этом такое ощущение, что все напрасно. Какой смысл в жизни женщины, которая живет, как я сейчас? Особенно, когда вспоминаешь, как все было. — Голос ее упал, и она отвернулась от него. — Я успешно справляюсь с делами, у меня трое детей, но несмотря на все это, я одинока. Я езжу осматривать фермы и бываю довольна увиденным, но с кем я могу поделиться своей радостью? Я покупаю новое платье, но оно черное, и никому нет дела до того, как я в нем выгляжу.

Она резко повернулась к нему и страстно продолжила:

— Это не жизнь для женщины, Луи! Это всего лишь существование! Я теряю человеческий облик и ухожу в себя. Я сама это чувствую, но мне с этим не справиться. — Она снова откинулась на спинку стула. — Убийцу Эндрю повесили, как и остальных бунтарей, но справедливость так мало утешает меня. Она не может вернуть мне того, что делало меня довольной, счастливой в моей работе. Сейчас я занята делами своих сыновей, но я уже не могу вложить в это своего сердца…

Он кивнул, руки его спокойно лежали на подлокотниках.

— Все это так, и я не могу предложить тебе ничего в утешение. Я часто думал о тебе, Сара, с тех пор как получил твое письмо. Смерть Эндрю привела меня сюда раньше, чем я планировал, сразу же, как мне удалось найти корабль, который бы меня взял. Я страдал за тебя, но мне все же казалось, что я предвидел это давно. Вы с Эндрю слишком подходили друг другу, вы оба были слишком удачливы. Вам принадлежало все, и не было в одном из вас мысли, которая тут же не нашла бы себе отклика в другом. Даже небеса могли бы позавидовать подобной гармонии. Боже милостивый, как же вам должны были завидовать другие, как я вам завидовал! — Он выразительно воздел вверх руки. — Ну что ж, все прошло. Не плачь о том, чего уж не вернешь, Сара. Ты очень жадная женщина, если не можешь довольствоваться тем, что имела.

Она беспокойно заерзала и нахмурилась.

— Этого недостаточно, чтобы я перестала желать возвращения того, что было… Разве у тебя нет сердца, Луи?

Он слегка усмехнулся.

— Сердце у меня есть, но его не переполняет жалость к тебе. Тебе везло, моя милая, а везение не может быть вечным. Я скорблю и по Эндрю: я знаю, как мне его будет не хватать. Мне он был очень дорог как друг, больше, чем любой другой человек, которого я в жизни встретил. Но он умер, и когда-то должен наступить конец любой скорби. Радуйся же тому, что было в твоей жизни, Сара, и забудь эту жалость к себе самой.

На ее лице появилось выражение, в котором было и удивление, и раздражение.

— Жалость к себе?.. Но никто никогда не говорил…

— Нет. Никто такого тебе не говорил, потому что все тебя слишком боятся. Только я тебя не боюсь, да еще, возможно, твой управляющий, этот Джереми Хоган. Хотя даже он, думаю, не решится тебе высказать подобное. О, я прекрасно знал, как ты выстроишь схему своего вдовства. Я так часто о тебе думал и полагал, что знаю тебя достаточно хорошо, чтобы представить, как все это будет. И боюсь, что оказался прав.

Она уже робко сказала:

— Ну и как?

Он начал не спеша.

— Я знал, что ты погрузишься в дела Эндрю и будешь работать до полного изнурения, говоря себе, что делаешь это во имя будущего своих сыновей. Тебе следовало оградить Гленбарр от остального мира, и в то же время показать ему образцовую вдову, изображать, что сердце твое погребено с Эндрю, сдерживая и пряча от глаз свою живую натуру и мятежный дух, который тебе никогда не удастся обуздать. Ты можешь утратить весь окружающий мир, Сара, и все равно остаться самой собой. Скажи мне, разве я не прав? Разве ты вела себя не так?

Она ответила ему задумчиво, не глядя на него:

— Возможно, ты и прав. Но я так на это не смотрела.

— Тогда пора тебе это сделать. Уже прошел год со дня смерти Эндрю, а ты не такая уж робкая женщина, чтобы не научиться жить без него и сделать это гораздо успешнее, чем до сих пор. Я ожидал от тебя большего — хотя в то же время я знал, что ты будешь играть роль, соответствующую твоим понятиям о респектабельности. Боже мой, Сара, ты же не такая, как другие изнеженные и хлюпающие женщины, которые должны сидеть в своих гостиных с вязанием. Ты приехала сюда в числе ссыльных. Ты уже получила более жестокие уроки, чем им когда-либо придется испытать в своей жизни: хуже того, что ты пережила, уже быть не может. Зачем же пытаться изображать, что смерть Эндрю для тебя удар, от которого ты никогда не сможешь оправиться? Зачем же так себя обманывать — это неправильно!

— Хватит, Луи! — вырвалось у нее. — Ты уже довольно наговорил! Я не собираюсь больше слушать!

— Ну что ж: хватит так хватит! — Глаза его искрились хитрой насмешкой. — Ты так покорно все это выслушивала, что я уж было подумал, что ты и вправду изменилась со времени моего отъезда.

Она тоже невольно улыбнулась, все еще раздраженная и озадаченная услышанным. Но она не могла не поддаться его настроению. Она почувствовала, что он смеется над всеми ее представлениями о подобающем поведении, и ей было неприятно, что он высмеял то, как она заточила себя в Гленбарре. Но в его замечаниях была резкая правда. Никто за последние годы не решился напомнить ей о ее прошлом или провести такое резкое сравнение между ней и остальными респектабельными женщинами колонии. Он был прав, говоря, что ей уже никогда не придется пережить то, что она пережила в тюрьме и на борту «Джоржетты». Только он решился рассуждать подобным образом, проследить то влияние и те последствия, которые это имело для всей ее дальнейшей жизни, и только он мог вынести суждение о ее нынешнем поведении. Она подумала обо всем этом и вынуждена была признать, что он прав и в том, что она изменяет себе, пытаясь соблюдать все принятые условности вдовства: юная Сара с «Джоржетты» с неодобрением посмотрела бы на подобное поведение и высмеяла бы взрослую Сару за попытки притворяться перед Луи.

Она широко улыбнулась ему и подумала о том, как десять лет назад она бросилась бы преобразовывать свою жизнь по своему усмотрению после кончины Эндрю. И она уж точно не стала бы выставлять себя перед Луи в том свете, в каком выставляла последние полчаса. Долгие годы спокойной, обеспеченной жизни притупили ее ум. Осознав это, она вдруг полностью расслабилась, рассмеялась, и с ее лица исчезла напряженность.

Он снова наклонился вперед.

— Ну вот, так-то лучше. Ты вернула мне надежду, — сказал он. — А я, было, подумал, что момент для преподнесения моего подарка никогда не наступит.

— Твоего подарка?..

Он порылся в карманах и достал связку ключей.

— Я воображал, как ты увядаешь в своих черных одеждах, Сара, — и за то короткое время, что было у нас перед отплытием, я, мне кажется, нашел то, что заставит тебя против них восстать.

С этими словами он поднялся и, вручив ей ключ, который выбрал из связки, указал на маленький сундучок.

— Мне бы хотелось, чтобы ты на это взглянула, — сказал он.

Сара опустилась на колени перед сундучком, и пальцы ее слегка дрожали, пока она возилась с замком. Он был хорошо смазан и легко открылся. Она сгорала от нетерпения.

За ее спиной Луи сказал:

— Он причинял мне необычайное неудобство, но я все же держал его у себя в каюте. Я твердо решил, что уж его-то я не дам испортить морской воде.

Она вытащила огромное количество упаковочной бумаги, разбросала ее по полу, потом добралась до коленкора, мягко обертывавшего нечто, и под ним уловила блеск атласа. Это было бальное платье глубокого синего цвета, складки которого были расшиты гроздьями жемчуга — от этого платья у нее захватило дух. Сара опустилась на пятки, не в силах оторвать глаз от платья.

Она так долго молчала, что Луи был принужден заговорить.

— Я позволил себе выбрать это для тебя, рассчитывая на нашу дружбу. Это, конечно, очень личный подарок, даже интимный, можно сказать. Вероятно, собрание книг для библиотеки Гленбарра было бы более подходящим. Но если ты это примешь, ты докажешь, что ты та женщина, за которую я тебя принимаю, что ты…

— Постой, Луи! — голос ее прозвучал несколько жестко.

Поспешно, суетливыми пальцами она развернула платье и приложила к себе. Глаза ее упивались богатством цвета и роскошью всего туалета — они бросали вызов. Сара вспомнила час, проведенный перед приездом Луи в мучительном составлении письма, в отчаянии, которое пробуждала в ней мысль о невозможности заполучить его. Он так нужен ей для осуществления ее планов, для достижения цели! Может быть, сейчас воспользоваться настроением, в которое его привели эти полтора часа, проведенные ими наедине? В подобной ситуации сам Эндрю не колебался бы, да и она десять лет назад не стала бы раздумывать. Она кляла себя за осторожность и добропорядочность, приобретенные за последние годы. Почему же не протянуть руку и не ухватить то, что находится в пределах досягаемости, ухватить надежно, прежде чем вступят в действие посторонние силы? Он что, дразнит ее интимностью подобного подарка? С него станет дразнить ее подобным образом еще много месяцев, в то время как мадам Бальве все будет маячить позади? Если она наберется смелости, она сможет покончить с сомнениями прямо здесь… и за несколько минут.

— Луи…

— Я слушаю тебя, — сказал он тихо.

Все еще не поднявшись с колен и прижимая к себе платье, она повернулась так, чтобы видеть его лицо.

— Луи… — она медленно повторила его имя, не решаясь произнести то, что за этим последует.

Потом она прямо взглянула на него.

— Ты хочешь взять меня в жены, Луи?

Он упал на колени возле нее, мягко отнял у нее платье и бросил его на стул. Он положил руки ей на плечи и заглянул в глаза.

— Ты понимаешь, что ты сказала, Сара? Ты знаешь, что ты сделала?

— Я полагаю…

— Здесь нечего полагать! — сказал он твердо. — Ты же сделала мне предложение.

Он обнял ее и прижал к себе. Когда он поцеловал ее, то в этом ощущался какой-то расчет, как будто он заранее знал, как это будет. И в то же время она почувствовала, что он не испытал большого удовлетворения. Его поцелуй не был ответом на ее вопрос — это могла быть очередная провокация. Она попыталась отстраниться от него.

Он, вопреки ожиданиям, не отпустил ее. Он более минуты испытующе смотрел ей в лицо. На лбу у него были небольшие морщинки, а в глазах — вопрос. Постепенно вопросительное выражение сменилось улыбкой: уголки губ дрогнули, но тут же замерли, как бы боясь, что она заметит это. Придерживая ее левой рукой, он протянул правую за ее спину и достал две подушки с кресла, стоявшего перед камином. Они мягко и глухо шлепнулись на пол. Он осторожно поднял ее на руки и опустил головой на подушки, как ребенка. Она попыталась приподняться, и ее губы встретились с его губами. На этот раз в его поцелуе было больше чувства и меньше рассудка, да она и не стала предаваться размышлениям: он дал ей изумительное ощущение тепла и жизни; и нарастающее чувство неудовлетворенности, которое так долго подавляло ее, рассеилось. В комнате стояла мертвая тишина, и звук их смешанного дыхания вызвал в ней острое ощущение удовольствия. Ее рука нежно и ласково касалась острых линий его лица, и Сара говорила себе, что той пустоты, которая окружала ее и давила на нее все эти последние месяцы, больше нет.

Наконец он отстранился от нее. Она повернула лицо на подушках так, чтобы видеть его. Он растянулся на ковре возле нее, опершись на локоть и положив подбородок на руку.

— Я думал, что потребуется много-много месяцев, прежде чем ты мне скажешь что-нибудь подобное. В Сиднее мне рассказали, как ты вела себя — заперлась в Гленбарре и выезжала только по делам. Я знал, что бесполезно предлагать тебе замужество, пока ты продолжаешь в том же духе. Я был исполнен решимости заставить тебя захотеть меня. Я хотел заставить тебя признаться, что тебе до смерти надоело жить одной, добиться, чтобы твоя собственная страсть заставила тебя обратиться ко мне с подобным предложением. Я поклялся, да, поклялся, что никогда не женюсь на женщине, которая будет демонстрировать нежелание, пусть даже из стремления соблюсти приличие. И я не собираюсь мириться с твоим притворством. Ты выйдешь за меня потому, что ты сама этого хочешь, и без всяких проволочек, которые предполагают ухаживания. Все должно свершиться быстро, чтобы не давать повода сплетникам говорить что-либо, кроме того, что мы хотим друг друга, а не исходим из взаимного удобства. Через месяц, возможно… да, я отошлю тебя из Банона завтра, а через месяц мы поженимся.

— Через месяц?

— Это не слишком скоро, Сара, мы ведь нужны друг другу.

Он склонился над ней, коснулся губами ее волос, рассыпанных по подушке.

— Ты так хороша в этом огненном освещении, — сказал он. — У тебя такая теплая кожа, сильные, властные руки, Сара, и все эти месяцы я представлял себе, как они касаются меня. Меня душит желание поцеловать твою шею, но я сдерживаюсь ради того, чтобы просто любоваться ею. О, моя красавица… — голос его перешел в едва слышный шепот.

Он опустил голову на подушку рядом с ней, и губы его почти касались ее щеки. Он замер всего на какое-то мгновение, потом придвинулся ближе и крепко заключил ее в объятия.

 

Глава ТРЕТЬЯ

I

Через пять дней после того, как сообщение о предстоящем бракосочетании Сары и Луи де Бурже появилось в «Сиднейской газете», Джереми появился в Гленбарре. Он вошел без доклада в кабинет, где она работала, и заполнил собой весь дверной проем, стоя безмолвно, пока она не обернулась, чтобы узнать, кто вошел.

Ее пораженный взгляд уловил беспорядок в его одежде и маячившую за ним в вестибюле Энни Стоукс, привычно заламывающую руки.

Джереми с шумом захлопнул дверь и шагнул к Саре, протягивая ей скомканный экземпляр газеты.

— Я получил это вчера, — сказал он. — Это правда?

Она холодно взглянула на него.

— Если ты имеешь в виду сообщение о моей свадьбе — да, это правда.

Во внезапном порыве ярости он смял газету.

— Боже праведный, Сара! Ты что, с ума сошла? Ты не можешь всерьез сделать этого!

— Я совершенно серьезна. А что в этом такого?

— Но ты не можешь выйти за него замуж! Не за де Бурже, во всяком случае!

— А какие у тебя на его счет возражения?

— Никаких, но только не в качестве твоего мужа. Никогда еще не было двоих людей, которые бы так мало подходили друг другу. Подумай об этом, Сара! Я умоляю тебя, обдумай все, пока еще не поздно.

Его тон смягчился, и она уже смотрела на него более доброжелательно. Его одежда и обувь были покрыты толстым слоем дорожной пыли, его черные волосы, свисавшие на лоб, были мокры от пота. Далеко же ему, подумала она в этот миг, до элегантности Луи, но тем не менее все это было таким знакомым и даже родным для нее. Она никогда не могла, глядя на Джереми, не вспомнить первые годы в Кинтайре — счастливейшие во всей ее жизни.

— Скажи мне, Джереми, — произнесла она мягко, — скажи, почему ты считаешь, что мне не следует выходить за Луи де Бурже?

После этих слов напряжение Джереми как-то спало; рука, в которой он держал скомканную газету, опустилась. Он на миг показался обескураженным. Он медленно приблизился к ее письменному столу, оперся на него и наклонился к Саре.

— Разве можно содержать в одной клетке двух животных разного вида? Разве можно пытаться сделать счастливым брак людей, у которых совершенно разные характеры, цели и мысли? У Луи де Бурже и мышление, и взгляды европейца. Для тебя эта колония — родной дом, и эта жизнь, какой бы неустроенной и грубой она ни казалась, обещает тебе более светлые времена впереди. Для де Бурже колония — всего лишь убежище от того, что он не приемлет в старом мире. Может быть, он сам этого так не видит, но здешние ссыльные — это те же французские крестьяне. От земли можно добиться больших богатств ценой их труда. Это как новорожденная Франция — вот как он ее видит. Это страна, где превалирует закон привилегий и богатства, где вся власть принадлежит немногочисленной группке, и где существуют люди, на социальной лестнице находящиеся ниже даже французского крестьянина.

— Поостерегись, Джереми! — сказала она. — Не за подобные ли чувства ты получил бесплатный проезд в Ботани-Бей?

Он сердито отмахнулся от ее слов.

— Не будем говорить о моих политических симпатиях! Послушай меня, Сара! Как можешь ты выходить за де Бурже, которому неизвестна и тысячная доля того, что тебе пришлось здесь испытать? Как может он знать, какой ты когда-то была? Он не знаком с той девушкой, которую Эндрю привез в Кинтайр. И разве ты смеешь, ради его положения и его представлений о том, как должна себя вести его жена, бросить все, что вы создавали вместе с Эндрю? Ты готова продать лавку, фермы, корабли? Разве ты будешь счастлива, если просидишь целый день за вышиванием? Ибо, насколько я себе представляю Луи де Бурже, это именно то, чего он будет от тебя ожидать!

— Как же ты слеп! — ответила Сара сердито. — Ведь именно для того, чтобы сохранить лавку, фермы и все прочее, что у меня есть, я на это и иду! Ты об этом подумал, Джереми Хоган? Ты уже не помнишь, как тяжело женщине одной тащить все это? Каждый раз, когда я отдаю приказ или заключаю сделку, это вызывает неприятие, потому что за моей спиной нет авторитета моего мужа.

Она набрала в грудь побольше воздуха, потому что чувствовала, как краска бросилась ей в лицо. Ее гнев по силе уже не уступал его.

— Мои дети. Что с ними будет? Ты же знаешь проблемы помилованных не хуже меня. Со смертью Эндрю я превратилась в бывшую ссыльную. С моими сыновьями обращались соответственно. Что же, я должна поставить их перед лицом этих проблем, объявив им, что они не смеют общаться с теми людьми, с которыми им хочется?

— Твои сыновья — это и сыновья Эндрю, — сказал Джереми твердо. — Ни один из троих не будет слабаком, который не смог бы постоять за себя. Они добьются своего, и никакое препятствие их не остановит. Дай им самим найти свою дорогу, не навязывай им худшей ноши в лице отчима, который не вписывается в окружение, который будет насмехаться над торговлей и коммерцией, на которую Эндрю их приучил смотреть как на их собственный мир. Ты дашь им породистых лошадей и изнеженные ручки, ты позволишь им вырасти не способными отличить лопату от плуга?

— Моим сыновья нужен отец, — сказала она подавленно. — А мне… мне нужен муж.

У него на лбу выступил пот, руки, ухватившиеся за конторку, слегка дрожали.

— Если тебе нужен муж, Сара, выходи за меня! Уж я-то, конечно, больше подхожу для этой роли, чем де Бурже.

Она раскрыла рот от удивления, лицо ее снова быстро залилось краской, и щеки превратились в два красных пятна.

— Ты! — она поперхнулась.

Он несколько минут твердо смотрел на нее, глаза его сузились. На лбу выступили капли пота, он поднял руку и нетерпеливо смахнул их, не сводя с нее глаз. Потом внезапно нагнулся к ней, так что лицо его оказалось совсем рядом.

— Нет! Это ведь тебе не подойдет, Сара? Я ведь тоже из ссыльных. Выйдя за меня, ты потеряешь все свои шансы на признание в обществе и шансы своих детей тоже. Так ты лучше выйдешь замуж за этого француза, не считаясь с тем, любит он тебя или нет — или с тем, любишь ли его сама. Если ты обыщешь весь мир, вряд ли ты найдешь человека, менее похожего на Эндрю во всех смыслах, и тем не менее — именно с этим человеком ты готова провести всю остальную жизнь. Этим браком ты намерена купить себе доступ на все помпезные приемы в правительственной резиденции? Ты предпочитаешь, чтобы твои сыновья купались в улыбках губернатора тому, чтобы они стали людьми, похожими на Эндрю? — Он хлопнул ладонью по конторке. — Черт побери твою меркантильную душонку, Сара! Ты не заслуживаешь уважения!

Он отшатнулся с мрачным и грозным выражением на лице.

— Ну что ж, давай, выходи за своего француза, но учти, что управляющего ты потеряла! Будь я проклят, если стану надрывать кишки, чтобы у мадам де Бурже было в чем ходить на приемы в резиденцию! Дальше уже сама обрабатывай свою землю! Делай с ней что хочешь — мне теперь наплевать. В тот день, когда ты выйдешь за де Бурже, можешь мне уже не присылать распоряжений — их некому будет выполнять.

— Джереми! — сказала она обескураженно. — Ты ведь не уйдешь! Что же ты будешь делать?.. Куда ты подашься?..

— Я найду чем заняться, — сказал он резко. — Хватит тебе пользоваться моей жизнью — с этого времени она будет принадлежать мне самому.

Она вскочила. Бумаги на столе взметнулись.

— Подожди! — сказала она хрипло. — Подожди, Джереми! Ты не можешь меня так просто бросить!

Он отступил от конторки. Скомканная газета упала на пол.

— Пора бы уже осознать, что ты не можешь больше командовать мною и ждать повиновения. Ты, кажется, забыла, что я свободен. Я теперь делаю то, что я хочу. Между нами все кончено. Я подобью счета и перешлю их в Гленбарр. И нам больше не нужно будет встречаться.

Он повернулся и зашагал к двери, открыл ее и замешкался на пороге, отпустив ручку. Он повернулся к ней, шаря в кармане.

— Я забыл… Я по дороге заехал на ферму Райдеров. Миссис Райдер просила меня передать тебе записку.

Он пересек комнату и положил письмо на стол. Больше он не обращал внимания на Сару и даже не хлопнул дверью, уходя. Она услышала, как он попросил у Энни свою шляпу. Вслушиваясь, она уловила четкий цокот копыт на дорожке.

Только тогда она потянулась за письмом Джулии. Она пыталась совладать со своим гневом, ломая сургучную печать.

Моя дорогая Сара, Я полагаю, что со временем ты сможешь простить мне, что я сейчас пишу. Поверь, я пишу это лишь в надежде, что ты сможешь остановиться и снова все обдумать, прежде чем решиться на брак с Луи де Бурже.

Моя дорогая, может ли в этом быть действительно истинное счастье для тебя или для него? Готова ли ты пожертвовать всем, что вы с Эндрю создали с самого начала основания колонии, чтобы уединиться в Баноне ? Или Луи де Бурже готов отказаться от Банона, чтобы угодить тебе? Я искренне надеюсь, что ты не собираешься добиваться компромисса между этими двумя образами жизни — ибо результат мне представляется как хаос и несчастье…

Еле сдерживая гнев, Сара дочитала до конца. Все письмо состояло из повторения сказанного Джереми, но в более мягкой форме. Дойдя до подписи Джулии, она смяла письмо в тугой бумажный шар и уронила на стол. Ну их всех к черту! — подумала она. Им всем кажется, что они знают, что для нее лучше — они бы хотели, чтобы она продолжала жить так же, как жила этот последний год, и что она покорно будет делать что ей говорят. Они усиленно пытаются увидеть в натуре Луи то, что будет резко противоречить ее характеру: разницу в жизненных целях, которая не позволит им мирно сосуществовать.

Сара с вызовом сжала кулаки. Она и в мыслях не держала-и полагала, что Луи тоже, — чтобы продать лавку или фермы. Он знает, что они принадлежат не ей одной, но также ее сыновьям. Когда они обсуждали все с Луи, он предложил выписать из Англии опытного управляющего, который занялся бы лавкой и, может быть, две семьи фермеров, в помощь Джереми. Естественно, что после женитьбы Луи будет ожидать от нее больше внимания и времени, чем она может уделять ему, пока ее лондонские агенты подбирают нужных ей людей.

Внезапно, к ее страшному огорчению, по щекам побежали слезы. Она смахнула их тыльной стороной ладони, но не могла остановить их потока. Как они неправы, Джулия и Джереми, и все те, кто думает подобным образом. Она им покажет, на что они с Луи готовы друг для друга. Они же не дети, которые не знают жизни: они многое могут дать друг Другу, многое вложить в этот брак. Луи известно, что она хочет полностью сохранить собственность Эндрю, и он согласился на брак, имея это в виду.

Но слез все равно было не удержать. Ей приходится смотреть фактам в лицо и принимать уход Джереми как реальность. Он ушел к той свободе, которой не знал пятнадцать лет. Она предпочитала не вспоминать, что он хотел на ней жениться. Он наконец освободился от нее, он может делать абсолютно все, что хочет. Но будущее без Джереми казалось пустым и каким-то пугающим. Она стала медленно расправлять и разглаживать письмо Джулии. Очень трудно читать, когда слезы застилают глаза.

II

До самого дня свадьбы, чуть больше месяца спустя после приезда Луи, Сара ожидала какого-нибудь послания или визита от Ричарда, но не было ни того, ни другого. Сначала она ждала с нетерпением, а потом смирилась с фактом, что он тоже ждет катастрофы от ее брака или слишком мучается ревностью, чтобы признать правоту предпринимаемого ею шага. Обдумав положение дел, она смогла отмести все эти мысли одним пожатием плеч, решив, что иного от Ричарда нельзя и ожидать.

Они с Луи обвенчались апрельским утром в присутствии Райдеров, троих сыновей Сары и Элизабет де Бурже. Дэвид, Дункан и Себастьян вели себя очень тихо, но в целом, как показалось Саре, были довольны. Они помнили Луи и его постоянные визиты при жизни Эндрю, и для них он был другом, которого они любили и которому доверяли. Но в Элизабет были совершенно очевидны напряжение и неуверенность. Время от времени Джулия, которая намеренно встала рядом с маленькой дочерью Луи, успокаивающе гладила ее руку. Девочка была совершенно явственно озадачена всей этой ситуацией и рада вниманию Джулии.

В тот вечер Гленбарр сверкал огнями. Комнаты были исполнены красок и ароматов цветов; в столовой столы ломились от яств: французский повар Луи прибыл из Банона, чтобы приготовить ужин, и он был достоин того, чтобы его потом обсуждали неделями. Блестело начищенное серебро, на столах гостей ожидало вино. Слуги в белых перчатках, прибывшие из Банона, сновали по комнатам, зажигая последние свечи. Беннет в великолепной ливрее, фасон которой придумал сам, стоял в вестибюле, распоряжаясь своими помощниками. Впервые за долгий срок к дому прибывали многочисленные экипажи.

Сара стояла возле Луи, принимая гостей. На ней было то синее атласное платье, что он привез ей из Лондона, на голове — замысловатая прическа, загорелая кожа была слегка припудрена. Это платье можно было надеть на княжеский прием: оно было слишком великолепным для такого места, как Сидней, но ей доставляло удовольствие носить его и чувствовать на себе взгляд Луи. Он слегка постукивал носком ботинка, поджидая гостей: его галльское происхождение было еще более заметно среди множества английских лиц, благодаря парчовому камзолу и напудренному парику. Люди тянулись нескончаемым потоком. Взгляды были любопытны, глаза готовы замечать и критиковать. Пришли Эбботы, Макартуры, Пайперы… Улыбаясь, Сара милостиво здоровалась за руку с каждым из них. Паттерсоны, Джонстоны, Кэмпбеллы, Пальмеры — все были здесь. Многие из этих людей раньше часто бывали в Гленбарре, но со смерти Эндрю не появлялись здесь. Сара знала, что многие из них ничуть не больше одобряли ее сейчас, чем раньше, но в качестве жены Луи де Бурже они вынуждены были снова принять ее в свой круг. Посреди всего этого веселья она обратилась мыслью к скромной свадебной церемонии в доме Райдеров двенадцать лет назад, где единственным ярким пятном были не шелка и атласы женщин, как сегодня, а алые мундиры нескольких офицеров Корпуса, которых они с Эндрю были счастливы видеть среди гостей. Ей вспомнился весь труд и любовь, которые были вложены в постройку их дома на Хоксбери, который выглядел грубо сколоченным и незаконченным, но в котором она была так бесконечно счастлива. А потом она представила себе Банон, белоснежный, элегантный и прохладный… Она снова будет счастлива, она была в этом уверена. Все они заблуждаются, считая, что этот брак закончится катастрофой. Сара подумала о Джереми, который сегодня должен забрать свои последние пожитки из Кинтайра. Ее губы беззвучно произнесли его имя. Лица проплывали перед ее глазами размытыми пятнами: скучное доброе лицо Уильяма Купера, озабоченные потерянные глаза Джулии, молодое лицо смеющейся девушки, которую она не узнала. Сара отвернулась и, постаравшись избавиться от своих тревожных мыслей, присела в глубоком реверансе, приветствуя губернатора и миссис Кинг.

Наконец объявили капитана и миссис Барвелл. На Элисон было платье из парчи персикового цвета, но несмотря на всю свою красоту, она казалась хрупкой, как стеклянная статуэтка. Ричард, великолепный в своей парадной форме, был надутым и нелюбезным. Он склонился над рукой Сары, поцеловал ее, но, выпрямляясь, не взглянул ей в глаза.

Позже о Ричарде Барвелле говорили, что он опозорил себя и свою жену в тот вечер, заметно напившись.

III

Сара и Луи отправились в Банон сразу после свадьбы. Природа казалась притихшей в своем пожухшем коричневатом убранстве. Дом над речной долиной выглядел так, как будто он здесь стоял всегда. Он уже не казался неуместным белым пятном на фоне окружающей зелени, а как-то укрылся в ней, уютно прижавшись к горе. Осень была золотой, дни — солнечными; по вечерам они допоздна жгли костры, и Сара заставляла Луи рассказывать ей о времени, проведенном в Англии. Европа была далекой, как сон. Рассказы о лондонских балах и игре в фараон, которая продолжалась ночи напролет, могли бы увлечь ее воображение, но ее собственные дела целиком поглощали ее. Почти четыре недели она жила, испытывая лишь праздное удовольствие.

Мадам Бальве уже здесь не было, и она не мешала наслаждаться прелестью Банона. Ее сменила тихая ирландка, которая почтительно выслушивала указания Сары. Мадам Бальве пребывала в Мельбурне в ожидании первой возможности вернуться в Англию. Истинное положение француженки в Баноне никогда не уточнялось и не обсуждалось: миссис Фаган утвердилась в роли домоправительницы так незаметно и прочно, как будто никакой смены не произошло.

Под конец месячной идиллии Сары в Баноне стали прибывать первые тревожные новости. Клепмор заболел, а новый управляющий, нанятый на ферму Тунгабби, был убит упавшим деревом, когда его рабочие расширяли землю под дополнительные пастбища. Луи тщетно пытался унять ее тревогу и наконец довольно неохотно согласился сопровождать ее в Сидней. Она заметила, что в пути он был непривычно молчалив.

Сара поняла, что этот месяц, проведенный в обществе Луи, следует рассматривать как образец их семейной жизни. Он совершенно ясно дал ей понять, что она нужна ему в Баноне. Она старалась приезжать в Банон из Сиднея, как только могла это устроить, учитывая режим детей и необходимость для слуг сопровождать их. Но она всегда уезжала из Сиднея с оглядкой на массу недоделанных дел как в лавке, так и на фермах. Клепмор поправился, удалось найти нового управляющего для Тунгабби, но даже эти двое совместными усилиями не в состоянии были снять с Сары груз забот. Клепмор, при всей своей добросовестности, не имел того авторитета, который был необходим для решения вопросов, требующих ее участия; управляющий, помилованный ссыльный, слишком много пил и слишком вольничал с рабочими. Очень ощущалось отсутствие Джереми Хогана.

Но Сара пыталась скрыть свое упадническое настроение и по мере возможности посещала Банон, и тогда к Луи возвращалось его хорошее расположение духа. Они проводили там неделю-другую, причем Луи забавлялся фермерством и снисходительно улыбался, наблюдая, как Сара тут же берет под свой контроль управляющих и рабочих. Он с интересом относился к детям, и ему, казалось, доставляло удовольствие замещать на уроках Майкла Сэлливана. Сара часто останавливалась у дверей огромной светлой комнаты в конце портика, чтобы послушать, как голос Луи повторяет латинские глаголы: вскоре она заметила, что ее сыновья перестали говорить по-французски с ирландским акцентом. До нее постоянно доносился их смех, к которому присоединялся Луи.

Она обнаружила, что требуется немало времени и терпения, чтобы приспособиться к супружеской жизни с Луи. Им не так легко было командовать, как Эндрю, и ему не так легко было угодить. Он ожидал от женщины очень многого: когда-то он вдохнул жаркий воздух изысканных парижских салонов, и взгляд, который он с тех пор обращал на женщину, навсегда был окрашен тонами тех лет. Сара старалась угодить Луи на тысячу ладов: ее одежда должна быть безупречна и соответствовать случаю с раннего утра до того момента, как они отправятся спать. Она заказывала самые дорогие платья, которых было слишком много и которые были слишком роскошны для колониального общества. Но Луи всегда обедал, даже в отсутствие компании, с полным соблюдением элегантного обеденного ритуала, и ее туалет должен был соответствовать обстановке. У нее вошло в привычку говорить с ним по-французски, и она усвоила, что ее беседа никогда не должна касаться, разве только вскользь, торговли или урожая. Эти темы не казались ему ни увлекательными, ни интересными и уж конечно не могли служить предметом разговора за обеденным столом или в гостиной. Луи вел беседу так, как когда-то ее отец Себастьян, — внося в неизбежную монотонность всех собраний, которые они посещали, элемент обширных познаний и культуры. Ей приходилось туго в попытках не отстать от него.

Он бросал ей вызов, и это возбуждало ее. Физически и интеллектуально он опустошал и одновременно стимулировал ее, причем порой накал был невыносимо высок: он мог вызвать в ней прилив страсти, просто изменив выражение лица или интонации голоса. Она была так поглощена им, он так зачаровывал ее, что она начала опасаться, что может проиграть в борьбе за сохранение собственной личности. Он был способен на большую страсть и большую нежность; она иногда с тревогой думала, что ее увлечение им сможет заставить ее забыть о будущем своих сыновей. Меж ними шла борьба умов и воли: они играли в нее, как было свойственно Луи, умно и тонко, но в то же время все это было чрезвычайно серьезно.

Их пребывание в Баноне всегда было кратким. Саре постоянно приходили известия о каких-нибудь трудностях на ферме или в лавке, и в этих случаях она сгорала от нетерпения отправиться в путь и заняться решением возникших вопросов. Один за другим в Сидней вернулись «Дрозд», «Чертополох» и «Ястреб», и невозможно было разобраться с их грузами из Банона, который был так далеко от порта. И опять в Гленбарр направилась процессия из экипажа и багажа, и опять выражение лица Луи стало мрачным.

Как обычно, капитан Торн явился к ней в дом.

— Поздравляю вас со вступлением в брак, мэм, — пробормотал он, склоняясь над ее рукой. — Без сомнения, брак идет женщине на пользу, но если вы собираетесь успешно управлять вашими судами, мне сдается, вам бы лучше связать свою судьбу с конторкой. Мне помнится, месье де Бурже был партнером вашего покойного мужа в свое время. Он, конечно, и вам пособит?

Луи без обиняков отказался иметь хоть какое-нибудь касательство к делам Сары.

— Не имею никакого намерения превращаться в раба, — ответил он твердо. — И тебе бы следовало осознать, Сара, что именно это с тобой происходит.

Они расходились во мнениях постоянно, но эти стычки не носили серьезного характера, пока Луи не узнал, что Сара ожидает ребенка. Он хотел отвезти ее в Банон и заставить жить там до его появления на свет. Сара это предвидела и боялась. Она умоляла его остаться в Гленбарре. Они вели отчаянную борьбу вокруг этой проблемы на протяжении двух недель, пока Луи не уступил. Сара совершенно отчетливо понимала, что, отказывая ей в помощи, Луи сможет заставить ее расстаться хотя бы с частью собственности, нажитой Эндрю.

— Продай это, Сара! — настаивал он. — Продай! Нет на свете женщины, которой удалось бы справиться со всем, с чем ты пытаешься справиться, и одновременно уделять должное внимание детям. Ты себя доведешь до могилы и разобьешь мое сердце.

— Я не могу ничего продать — это все не мое, — был ее единственный ответ. — Если я предоставлю фермам и лавке самим управляться с делами, все развалится. Владельцы судов будут вести торговлю, исходя из собственных склонностей. И тогда чего же будут стоить вклады моих сыновей?

— O-o-o!.. — Этот поворот в разговоре всегда вызывал в нем бурю негодования. — Ты говоришь, как торговка!

— Я ею и являюсь, — парировала Сара.

В разгар этих ссор ее мысли постоянно обращались к Джереми. Если бы только он был рядом, чтобы поручить ему все это: его познаниям в фермерском деле не было равных в колонии, его проницательный взгляд мог в какие-нибудь считанные часы проверить все отчеты в лавке. Но Джереми уже окончательно покинул их. Говорили, что он купил ферму на Хоксбери, и до нее дошли слухи, что молоденькая хорошенькая ссыльная, назначенная ему в экономки, совершенно очевидно живет с ним вполне счастливо в качестве наложницы. В очень давние времена, когда у них был еще первый «Чертополох», Эндрю, в знак благодарности Джереми, вложил небольшую сумму в груз корабля на его имя, и с каждым рейсом прибыль росла, и к тому времени, как Сара вышла за Луи, он скопил достаточно денег, чтобы выкупить ферму Теодора Вудворта в четырех милях от Кинтайра. Теперь он живет там с шестнадцатью работниками и с молодой ссыльной, которую молва описывает по-разному: одним она кажется красавицей, другим — наоборот. Сара пожала плечами, выслушав это, и попыталась остаться равнодушной.

От Ричарда она не получала никаких сообщений, кроме ежеквартальных взносов в счет уплаты долга, которые он теперь вручал Клепмору. Время от времени она встречала их с Элисон в различных сиднейских гостиных, а дважды он присутствовал на приемах в Гленбарре. Но лицо его, когда он склонялся над ее рукой, выражало не более, чем лицо нудного Уильяма Купера. Если он и появлялся в лавке, то лишь в то время, когда мог быть совершенно уверенным, что ее там нет. Однажды, когда она отправилась с Дэвидом пешком из лавки в Гленбарр, она увидела его прямо перед собой в толпе, шагавшей по пыльной улице. Она с ужасом поняла, что, заметив ее, он намеренно свернул в переулок.

Элизабет де Бурже нельзя было рассматривать как еще одну трудность, омрачавшую первый год замужества. Трое мальчиков были в восторге от своей сводной сестренки: в ней было много кокетства, она была капризна, непостоянна и очаровательна. Первые недели она казалась застенчивой и озадаченной требованиями, которые эта новая страна, ее мачеха и сводные братья предъявляли к ней, но она стала вести себя увереннее, когда осознала прочность своего положения и когда ее стали баловать и ей стали потакать. Она ездила верхом, как и предвидел Луи, как будто была рождена в седле. Ей доставляло огромное удовольствие показать свое умение, и она проделывала такие трюки, на которые не решался даже Дэвид. Казалось, она ничего не имеет против Сары: сам Луи был для нее почти так же нов, и она как-то не улавливала никакой связи между ними и своей матерью. Через несколько месяцев она не более братьев стеснялась потребовать внимания и любви от Сары, для которой это было большим облегчением и удовлетворением.

В конце февраля 1806 года процессия из экипажей и грузовых телег снова двинулась из Гленбарра. Сара наконец уступила уговорам Луи и согласилась, что ей необходим покой и отдых перед появлением на свет ребенка. Банон, возражала она, слишком далеко, и предложила поехать на ферму Приста. Луи возразил на это, что дом там слишком мал для них самих, четверых детей, их воспитателя и прислуги. Его негласным аргументом было то, что ферма находится слишком близко к центру деловой активности Сары и не позволит ей как следует отдохнуть перед предстоящим событием. В конце концов они сошлись на Кинтайре — почти таком же далеком, как Банон, но связанным дорогами с Парраматтой. Луи прислушался к ее уверениям, что в случае, если понадобится врач или акушерка, здесь они смогут быстрее их позвать, и уступил.

Последней уступкой, которой ей удалось от него добиться, было согласие заехать по дороге на фермы Приста и Тунгабби. Ее сердце согрел вид преуспевающих хозяйств, имевших на себе признаки заботы Джереми. Она возбужденно указала Дэвиду и Дункану на выросшие стада мериносов. При последнем подсчете их оказалось более двадцати тысяч в колонии, и триумф мериносов Макартура начал обращать взоры фермеров к заокеанскому рынку.

— В Англии нужна шерсть, Дэвид, — объясняла Сара, стоя с ним, Дунканом и Элизабет у забора, огораживавшего пастбища, где паслись мериносы фермы Приста. — У Англии нет уверенности, что она сможет получить всю необходимую шерсть в Испании. И качество шерсти, получаемой из Испании, не всегда так высоко, как у нас.

Она заслонила глаза от солнца и посмотрела на загоны, сухие и потемневшие за долгое лето.

— Здешний климат и пастбища подходят мериносам. Через несколько лет мы начнем производить такую шерсть, за которую в Лондоне будут платить больше, чем за испанскую.

Элизабет вскарабкалась на нижнюю перекладину ограды, чтобы получше рассмотреть эти создания, на чьих спинах в буквальном смысле слова растут деньги. Они казались огромными по сравнению с их английскими собратьями, которых она видела раньше.

— Но если стада будут так бурно расти, мама, — сказал Дэвид, положив руку на плечо Элизабет, чтобы она не свалилась со своей шаткой опоры, — где же они станут пастись? Я слышал, что Макартур говорил о нехватке земли.

Сара сбоку взглянула на него: ему было всего двенадцать, а он уже не смотрел на фермерство как на что-то само собой разумеющееся и не достойное особого интереса. Она часто видела у него книги по ботанике и сельскому хозяйству и, что необычайно забавляло Луи, он начал задавать вопросы относительно цен на пшеницу и шерсть.

Сара задумчиво сказала:

— Нам нужны еще люди с таким же предпринимательским духом, как у Мэттью Флиндерса, Дэви. Нам нужен человек, который сумеет найти путь через горы. Там, за ними, есть места, пригодные для овец. Когда мы переберемся через горы, земли будет достаточно.

 

Глава ЧЕТВЕРТАЯ

I

Когда на Хоксбери спустились сумерки, разбухшая от паводка река, которая с самого начала марта дюйм за дюймом поднималась, образуя водовороты и накатываясь на берега, поднялась на сорок футов над ординаром и стала пугающе темной. Сара задержалась у окна столовой, глядя на пустынное пространство, заполненное водой, на то, что было до этого низинными угодьями Кинтайра. Она смотрела на водовороты, которые, очевидно, указывали на затопленные деревья, обрамлявшие противоположный берег.

Паводок соответствовал времени года, но на этот раз он не обрушился на долину стеной воды, которую приносят выпавшие в горах дожди. Он надвигался постепенно, но неумолимо. Целый месяц здешние фермеры просыпались, под стук дождя по крыше, и день ото дня Хоксбери взбирался все выше. Была кратковременная остановка, и вода даже спала немного, но затем продолжила свое наступление. Скот был переведен в другие места, дома покинуты, их жители перебрались в дома соседей, которые стояли повыше. Но вода все поднималась. В некоторых местах люди задержались слишком долго, и их пришлось спасать с чердаков и крыш на лодках. Работа спасателей проходила бессистемно, и ею никто не руководил; поступали сведения об утонувших. Саре довелось побеседовать с промокшими насквозь, удрученными фермерами, которые рассказывали одно и то же: скот утонул или разбежался, дома оказались под водой, запасенное сено унесено паводком.

Из окон Кинтайра было видно в середине стремнины опасное течение, которое, казалось, следует естественному руслу реки. За последние три дня они смогли по нему читать историю разрушений. Иногда в нем барахталась лошадь, тщетно пытаясь выбраться на берег; проплывали трупы овец; веселыми всадниками, оседлавшими его, казались стога сена, пока их не стягивало в водовороты; плыла домашняя утварь: кресла-качалки, картины, дубовые столы. Дождь шел непрестанно; признаков улучшения погоды не наблюдалось. Над рекой витал дух разложения: в воде разлагались трупы животных, застрявшие в зарослях немногочисленных оставшихся над водой деревьев, поток то выбрасывал на берег, то снова уносил с собой змей и безобразных огромных ящериц. В воздухе стоял кислый запах мокрой грязи и гниющего урожая.

Сара устало отвернулась от окна и вернулась к своему занятию: она разбирала одежду, которая была свалена на длинном столе. Кинтайр не избежал потерь от наводнения, хотя она знала почти наверняка, что сам дом находится в безопасности — Эндрю поставил его гораздо выше следов предыдущих наводнений. Но вода унесла стога сена и часть скота, потери еще не были подсчитаны. Надворные постройки, которые находились по склону, исчезли под водой пять дней назад. Наверху не было пастбищ, и овец, так же как и остальной скот, стоявший в загонах, приходилось кормить вручную. Они неприкаянно мокли под дождем и жалобно взывали к небу, с которого лился неумолимый поток. Застоявшиеся лошади в конюшнях вели себя беспокойно. Сара рассортировала вещи: во всей колонии будет ощущаться необходимость в одежде и одеялах для семей, пострадавших от наводнения. Кинтайр уже принял свою долю беженцев к тому времени, как три дня назад вода вдруг снова резко поднялась, и четыре фермера, живших ниже усадьбы Маклея, привели своих жен и детей в поисках укрытия. Сами мужчины тут же вернулись к работе по спасению скота и какой-то домашней утвари. Две женщины, оставив детей на попечение Сары и невнятно рассказав о своих потерях, отправились помогать мужьям. Двое других, оставшихся в доме, — Сьюзан Мэтьюз и Эмили Бейнс — оккупировали гостиную и проводили время в жалобах на свои несчастья и в не слишком деликатной критике предложенного им Сарой гостеприимства. Дети из четырех семейств, семеро общим числом, размещались на веранде вместе с Элизабет и мальчиками. Им запрещалось покидать дом, и они выражали недовольство ограничением своей свободы. Они играли, ссорились, часто дрались: их вопли и хохот были непременным элементом в жизни дома на протяжении последних трех дней. Сара раздраженно думала, что стало бы легче, если бы одна из женщин прибрала их к рукам — но надежда на это была крайне слаба. Шестеро служанок из числа ссыльных, которых эти семьи привели с собой, явно настроились на то, чтобы насладиться неожиданным бездействием: набившись в малую гостиную, они предались нескончаемым сплетням и не делали ни малейшей попытки помочь Энни Стоукс или Бесс и Кейт — двум другим служанкам Сары, а их хозяйки никаких распоряжений на этот счет не давали. Казалось, у беженцев была одна задача — создавать как можно больше проблем: Сара догадывалась, что за годы, полные борьбы, которые они провели на реке, они постоянно завидовали удаче владельцев Кинтайра, и теперь, воцарившись здесь, они недвусмысленно давали им почувствовать свое присутствие. В доме был сущий бедлам: было холодно, повсюду валялись вещи, на полу лежали матрацы, на коврах остались следы грязных ботинок, все стены были захватаны грязными детскими руками, и надо всем этим слышался постоянный шум дождя, который напрягал нервы обитателей дома до предела.

Сара вышла из столовой и направилась темным коридором на кухню. Много раз за последнее время ее мысли обращались к Джереми, она думала о том, как он переживает этот трудный период. Ему повезло в том, что приобретенный им участок находился так же высоко, как Кинтайр. Его предшественник, старик Теодор Вудворт, был одним из первых поселенцев на Хоксбери и, последовав разумному примеру Эндрю, он смог выбрать место повыше. Она предполагала, что урожай Джереми пострадал, как и их, но что ему удалось спасти скот. Она хотела бы знать, как у него дела, хотела бы, чтобы он приехал узнать, как дела в Кинтайре. Но это было маловероятно: его дом, должно быть, тоже забит народом, как и ее собственный. Она почувствовала приступ раздражения при мысли, что его молодая экономка изображает хозяйку дома перед толпой беженцев.

Войдя на кухню, она направилась к длинному столу для детей, чтобы зажечь лампы. Бесс и Кейт мыли посуду за перегородкой и сплетничали. Энни закрыла дверцу духовки почерневшей тряпкой и повернулась, чтобы поговорить с хозяйкой.

— Эти, — сказала она, кивнув в сторону гостиной, — жрут в два горла, да еще в полном удобстве при этом! Я уже второй раз пеку за эти три дня. Если дождь скоро не кончится, нам их и кормить-то нечем будет.

Потом она отложила тряпку и подошла поближе к Саре.

— Господи, мэм, да вы белее простыни! — На худом морщинистом лице появилась тревога. — Да вы переработали — вот в чем дело! Ох, нужно бы хозяину здесь быть, чтобы вас отдохнуть заставить, а то ведь и срок уже подходит!

— Да, Энни, — сказала Сара успокоительно, склонившись над лампами. Не проходило и часа, чтобы она не воздавала хвалу Господу, что Луи нет в Кинтайре. Он уехал в Сидней десять дней назад, когда пришло известие от Кленмора, что «Ястреб» прибыл из Индии. Пожав плечами, Луи приготовился встретиться с капитаном Торном вместо своей жены, добродушно пошучивая, что он запросит большие комиссионные. В Кинтайре без него было одиноко, и Сара ждала его приезда не позже, чем через две недели, но по мере подъема воды в реке и наплыва в дом женщин и детей из затопленных домов она стала надеяться, что его приезд будет отсрочен на неопределенное время. Невозможно было себе представить Луи посреди этого хаоса или предположить, что он согласится разделить общую трапезу. Представить себе, что Луи заточен в Кинтайре из-за наводнения было само по себе ужасно, но представить себе, что он заточен здесь с болтливыми скандальными женщинами и с одиннадцатью детьми было просто невыносимо!

— Может быть, и хорошо, что его нет, Энни, — добавила Сара. — Со всем этим… — Она не закончила, но жест ее был весьма красноречив.

— А может быть, вы и правы, мэм, — Энни бросила на Сару проницательный взгляд. — Но не тревожьтесь: мы их всех скоро выпроводим, и тогда вы сможете отдохнуть, как оно положено.

Говоря так, Энни обвела глазами накрытый стол.

— Пора уже звать этих негодников, да поскорее покончить с кормежкой. — Потом она в ужасе закрыла рот ладонью. — Ой, прошу прощения, мэм, я не имела в виду мисс Элизабет или ваших сыновей.

— Все это неважно, Энни. Сейчас уже трудно разобрать, где кто. Пойди и позови их. Может быть, они будут потише, когда поедят.

Энни повернулась и крикнула:

— Бесс! Веди детей. И смотри, чтобы они были потише! У меня уже уши лопаются от их крика.

Бесс появилась в дверях, вытирая руки.

— Я думала, хоть одна из этих бездельниц может порядок навести. Дом в цирк превратился, как они здесь появились. Это несправедливо… — продолжала она ворчать, идя по коридору.

Сара притворилась, что не слышит. Она не могла винить Бесс или кого-нибудь другого за то раздражение, которое они испытывали. Эти люди налетели, как саранча: принимают пищу и кров без единого слова благодарности, используют Кинтайр как придорожную таверну. Сара вспыхнула при мысли об их неблагодарности. Перегнать овец и скот было сложной и трудоемкой задачей: нужно было соорудить заграждения, и каждый работал за троих, чтобы удержать скот на новом месте. Даже Майкл Сэлливан оставил своих учеников и работал вместе с батраками все светлое время суток. Но в доме весь день сидели восемь женщин, ничего не делая, даже не пытаясь помочь по кухне. Сара не решалась высказать протест: эта история будет в искаженном виде передаваться из уст в уста; на протяжении многих лет станут рассказывать, как она поскупилась на гостеприимство в то время, когда каждый дом, не тронутый водой, рассматривался как естественное убежище. Она могла лишь надеяться так же, как Энни, что эти люди скоро освободят их от своего присутствия.

Сара взяла буханку с бокового стола и начала ее резать. Она взглянула через стол на Энни, которая раскладывала по тарелкам мясо и овощи, и позавидовала скорости и ловкости ее движений. Ее собственное тело казалось тяжелым и медлительным: она взглянула на него с неудовольствием и попыталась поправить шаль, накинув ее так, чтобы выглядеть привлекательнее. Семь недель, оставшиеся до рождения ребенка, показались ей бесконечными. Эта беременность оказалась гораздо более тяжелой, чем прежние: время шло медленно, она пыталась заниматься делами и одновременно выполнять требования Луи в отношении отдыха. Луи терпеливо ждал рождения ребенка. Он был с ней нежен, внимателен и тих — он не много говорил о ребенке, но она знала, что то повышенное внимание, которое он уделяет Банону, вызвано мыслью о том, что его унаследует сын. Она снова взглянула на свое бесформенное тело и ради Луи вознесла молитву небесам, чтобы родился сын.

Дети явились толпой, потолкались в дверях и жадно смотрели на стол. Элизабет была в центре: на ее разгоряченном лице было какое-то диковатое выражение, подол платья был оторван. Сара не могла сдержать улыбки, глядя на нее: строгие манеры Элизабет заметно изменились, она уже без обиняков потребовала свое место, причем всем своим видом она ясно давала понять остальным, что обширная кухня Кинтайра принадлежит прежде всего ей и ее сводным братьям. Жесты ее, несомненно, повторяли жесты отца.

Хрупкий рыжеволосый сын Сэма Мерфи улыбнулся Саре, когда она поставила перед ним тарелку.

— Мы поймали змею, мадам де Бурже. И убили, конечно! Она вот такущая была… — Он широко развел руки.

Сара с отвращением сморщила нос.

— Ужасные твари! Я рада, что вы ее быстро прикончили. Они… — Она замолчала, вдруг посерьезнев. — Но где вы ее нашли, Тимми? Не могла же она заползти на веранду?

Он повесил голову, искоса взглянув на Дэвида, призывая его на помощь.

Сара повернулась к старшему сыну.

— Вы не уходили с веранды, Дэвид?

— Видишь ли, — сказал он виновато. — Она была совсем близко к веранде, мама, и мы боялись, что она может заползти в дом ночью.

Сара вспыхнула. Страх заставил ее быть резкой.

— Но я же не разрешаю вам вообще подходить к змеям. Она же могла быть смертельно ядовитой. Кроме того, вы обещали, что никто из вас не уйдет с веранды.

Она отвернулась от него и взглянула на Энни, которая усаживала последнего ребенка — семилетнюю сестренку Тима Мэрфи.

— Энни, а где Себастьян?

Старуха вскинула голову. Ее глаза быстро обежали два ряда детей и вернулись к Саре.

— Как же это?.. — Энни облизнула губы. — Его вроде нет…

Сара спросила Дэвида:

— Он был с вами, когда вы убивали змею?

Он наморщил лоб, силясь вспомнить.

— Да… Кажется, был.

— Когда это было?

Дэвид закусил нижнюю губу.

— Я не уверен, мама. Незадолго до прихода Бесс.

Энни встревоженно позвала служанок:

— Бесс! Кейт! Вы не видели мастера Себастьяна?

Женщины вошли в кухню и серьезно покачали головами. Себастьян был любимчиком обеих, и на лицах их отразилось искреннее беспокойство.

— Господи, мэм, да я не видела мастера Себастьяна с самого полудня, — начала Кейт. — Одна из тех, — она кивнула в сторону гостиной, — должна была, так мы считали, присматривать за детьми.

Сара дико огляделась.

— Но он же должен где-то быть! Кейт, беги, позови его. Возьми лампу. Энни, мы с тобой осмотрим комнаты. Может быть, он в гостиной с остальными… Быстро…

Через десять минут все они снова были в кухне. Сьюзан Мэтью и Эмили Бейнс были с ними на этот раз, и остальные ссыльные стояли рядом тесной группкой. Сара и Энни отказались от бесполезного осмотра комнат: Себастьяна в доме не было. Они с надеждой обернулись к Бесс и Кейт, которые осматривали дом снаружи.

— Ну?.. — спросила Сара.

Она нервно теребила руки. Дети перестали есть и тоже повернулись к Бесс и Кейт. Во время последовавшей краткой паузы, когда все в ней напряглось в ожидании их ответа, Сара рассеянно заметила, как если бы часть ее мозга работала совершенно отдельно, невзирая на отчаяние, что один из мальчиков, который был не старше Себастьяна и чьего имени она не могла вспомнить, не получил еще ужина. Он не обращал внимания на происходящее, а грустно смотрел на полные тарелки остальных детей.

Кейт заговорила:

— Это бесполезно, мэм. Мы все звали и звали, а его нигде возле дома нет.

Сара охнула.

Энни потрогала ее за рукав.

— Ну-ну!.. Не надо так, мэм. Он где-нибудь с мужчинами — да, так оно и есть. Возьму-ка я фонарь и сбегаю в конюшню. А Бесс и Кейт пробегутся до хижин батраков — он, конечно, там торчит, особенно если сказали, чтоб он к ним и близко не подходил, а работники, мэм, всегда его зазывают. Где-нибудь там он найдется. Небось за руку мистера Сэлливана держит. А если его не видно, так мистер Сэлливан и Тригг организуют людей с фонарями на поиски. Да вот увидите, он сразу и найдется.

Рассуждая таким образом, Энни достала свою шаль и фонарь. Бесс и Кейт приготовились следовать за ней. К этому времени короткие сумерки сменились ночной мглой. В угасающем свете дня все работы, кроме, может быть, каких-то дел в конюшнях, уже должны были закончиться. Хижины ссыльных находились прямо за домом, тоже на высоком месте, недоступном для паводка. На всякий случай между ними были возведены дамбы.

Сара проводила Энни до дверей. Им был виден тусклый свет в конюшне, но завеса дождя заслоняла все остальное. Сара почувствовала дурноту, с ужасом вглядываясь в это пустое черное пространство. Скот беспокойно и невидимо двигался в темноте, она слышала топот ног и движение тел. Свет, струившийся из дверей конюшни, казался дружелюбным, но ниже по склону вода все прибывала. Она не могла не думать о любопытстве Себастьяна, который неустанно расспрашивал ее о предыдущих наводнениях на Хоксбери и умолял дозволить ему спуститься к тому месту, до которого дошла вода. Ему было всего лишь шесть лет, и для него наводнение было огромным событием, но опасности он в нем не чувствовал.

Сара вздрогнула от дурного предчувствия.

— Быстрее, Энни! Бесс, Кейт, быстрее!..

Когда подпрыгивающие фонари исчезли в темноте, Сара вернулась в кухню, совершенно упав духом. Она подошла к столу и стала заниматься детьми. Ей передали тарелку для добавки, она налила молоко в две кружки. Как ни странно, Сьюзан Мэтью и Эмили Бейнс тоже вдруг приняли участие в кормлении детей. У обеих было испуганное выражение лиц, и они ходили как бы на цыпочках, как будто не решались производить неуместный шум. Вертящиеся и кивающие головы детей казались Саре размытыми пятнами, она не слышала, о чем они говорят. Смуглое личико Себастьяна, его живой голосок, казалось, все время были рядом. Хлеб, нарезанный ею, уже кончился, и она снова взялась за нож, но мыслями она была с Энни, с Кейт и Бесс, которые направлялись к хижинам. А если они там не найдут Себастьяна?.. В глубине души она не верила, что они его обнаружат. Уйдя с веранды, он направился не к задней стороне дома, как они предполагали, а вниз, к воде, которая уже целую неделю очень интересовала его. Сара думала о мальчике: он был высоким для своих шести лет, но тело его было худеньким и жилистым, и энергия вырывалась из него приступами. А вдруг он упал и ушибся, и никто в доме его не услышал… Она с шумом бросила нож: поняла, что не может более вынести бездействия.

— Дэвид, я хочу, чтобы ты пошел со мной, — сказала она. — Я еще раз хочу обойти вокруг дома.

Дэвид кивнул и соскочил со стула.

Сьюзан Мэтью бросила на Сару испуганный взгляд:

— Боже праведный, мадам Бурже! Вы и думать не должны выходить из дома! Да мужчины сейчас придут и все кругом обыщут и найдут его. Не мог он далеко уйти.

Сара твердой рукой зажгла еще один фонарь.

— Ничего со мной не случится, миссис Мэтью. Я всего на несколько ярдов отойду от дома. Когда мистер Сэлливан появится, пошлите его ко мне.

— Да… но… — Сьюзан Мэтью щелкнула языком в знак отчаяния. — Мне кажется, вам не стоит выходить. Ваш муж бы это не одобрил — да вы в таком состоянии…

Сара не стала слушать.

— Пошли, Дэвид, мы выйдем через переднюю дверь. Ты мне покажешь, где вы убили змею.

Когда она направилась к двери, ее остановил Дункан.

— Мама…

— Да?

— Можно мне с тобой? Я знаю, где мы змею оставили.

Она отрицательно покачала головой и улыбнулась ему:

— Нет, милый, останься с Элизабет.

Потом она взяла Дэвида под руку. Они вместе вышли из кухни и направились по коридору к двери. Шум дождя показался им еще сильнее, чем раньше, когда они открыли дверь: этот яростный, монотонный звук почти не прекращался всю прошлую неделю. В свете фонаря лицо Дэвида было серьезно. Он вглядывался в темень перед собой с озабоченным и испуганным видом.

Сара вдруг наклонилась и пристально вгляделась в его лицо.

— Что с тобой, родной?

У него дрогнули губы, но он сдержался.

— Себастьян… Он самый младший, и ты всегда говорила, что я должен за ним смотреть. Он же еще совсем маленький… и если он пропал, то это моя вина.

Она поставила фонарь и присела перед ним на корточки, неуклюжая из-за беременности. Она положила руки ему на плечи и посмотрела в глаза.

— Милый, тут нет ничьей вины. Одна из служанок миссис Мэтью должна была присматривать за вами на веранде. Если бы она послушалась, ничего бы не случилось. Никто не ждал, что ты… Ой, Дэви, не надо так… Мы его найдем, голубчик!

Она наклонилась к нему и коснулась его щеки губами, потом встала, снова взяла фонарь и натянула капюшон. На верху лестницы она взяла Дэвида за руку.

Земля превратилась в вязкую грязь. Она несла фонарь низко и осторожно ставила ноги, чувствуя как они увязают все глубже с каждым шагом. Ночь была непроницаемо темной, лучи фонаря освещали только бесконечные лужи, покрывающие землю, слишком напитавшуюся водой, чтобы поглощать новые потоки дождя. Дальше по дороге им был слышен рев взбухшей реки.

Дэвид потянул ее за руку.

— Сюда, мама!

Они нашли змею, наполовину погрузившуюся в грязь. Несколько мгновений Сара смотрела на нее, потом беспомощно оглянулась. Огни Кинтайра за завесой дождя позволили ей сориентироваться. Отсюда дорога, по которой к дому подъезжали экипажи, круто спускалась по склону и сливалась с дорогой, соединявшей Кинтайр с соседними фермами. Она заколебалась, вспомнив, как близко подошла вода к дороге, когда она смотрела на нее последний раз. Она плотнее укуталась в плащ и крепче ухватилась за Дэвида.

— Мы пройдет немного дальше. Может быть, он совсем рядом. Может быть, он упал и ушибся.

Она вдруг резко подняла фонарь, осветив намокшую землю.

— Себастьян! Себастьян!

Голос ее был очень слаб на фоне бурлящей воды и дождя. Она продвигалась вперед так быстро, как позволяла мягкая грязь под ногами, петляла по дорожной колее, размахивая фонарем, чтобы увидеть все, что могли осветить его лучи.

— Ему меня ни за что не услышать! — крикнула она в отчаянии. — Зови вместе со мной, Дэвид, — ну, вместе! Себастьян!..

Сара ощущала, как сухость схватывает ей горло, как трудно становится кричать. Порывы ветра бросали дождь им в лица, и фонарь отчаянно мигал. Ощущая полную безнадежность, Сара заметила, с какой силой дует ветер. Он увеличит силу течения, и деревья, которые выстояли в других наводнениях, теперь будут вырваны с корнем, если так будет продолжаться, а дома будут снесены с фундаментов. Мысль об этом бурно несущемся потоке, полном обломков, привела ее в отчаяние. Она крепче ухватилась за руку Дэвида для поддержки.

— Ой, Дэви!.. Мы должны его найти!

Они дошли до границы Кинтайра — до того места, где начиналась большая дорога. Сара всматривалась в темноту, но ничего не видела. Здесь вода бурлила необычайно громко и близко. Она с опаской помедлила, потом сделала несколько шагов по воде, высоко подняв фонарь.

Вдруг Дэвид остановился и потянул Сару за руку.

— Осторожно, мама! Вода… Она покрыла дорогу!

Она сделала еще шаг, и Дэвид тоже двинулся вперед, чтобы поспеть за ней. Качающийся фонарь осветил край воды — зловещую линию, которая змеилась и плескалась у самых их ног — это неустанное движение указывало на силу течения. Сара растерянно остановилась. С обеих сторон в этой точке дорога опускалась ниже; часть ее шла через группу валунов, которая образовалась от взрыва при прокладывании дороги. За ними начиналась возвышенность, на которой стоял Кинтайр. Дорога вилась у ее основания, и там, она знала, глубина воды составит несколько футов. Это сильно испугало ее. Никогда еще вода не достигала такого уровня: впервые она испугалась угрозы самому дому.

— Еще немного вперед, Дэвид, а там вернемся. Может быть, в доме о нем что-то уже знают. — Ей пришлось напрячь голос, чтобы перекрыть шум ветра.

Они осторожно ступали по краю воды, ноги их нащупывали ненадежную опору. Так они прошли около сотни ярдов, пока не дошли до камней, которые лежали перед валунами. Они взобрались чуть выше, и шум воды, пробивающей путь меж валунов, стал еще громче. Наконец Сара остановилась.

— Нужно поворачивать назад, — сказала она. — Нужно им сказать, что вода еще поднялась. Нужно быть готовыми покинуть дом.

Когда она повернулась, свет фонаря упал на какой-то белый предмет, ярко выделявшийся на темном фоне и лежавший у камня. Они оба увидели его одновременно и бросились к нему. Дэвид нагнулся и поднял его.

— Это деревянная лошадка Себастьяна! — крикнул он.

Он отдал ее матери. Она взяла ее со смешанным чувством страха и облегчения. Это была любимая игрушка Себастьяна — деревянная лошадка, белая с черными пятнами на боках. Ее вырезал один из ссыльных батраков в Кинтай-ре. Обтрепанная тесемка служила уздечкой, придавая игрушке веселый и лихой вид, так привлекавший Себастьяна.

Прижав к себе лошадку, Сара снова подняла фонарь.

— Он должен быть где-то здесь! Мы не можем так уйти… Если мы повернем назад, а вода еще поднимется… Себастьян! Себастьян!

Голос Дэвида вторил ей:

— Себастьян!

Он бросился вперед, с яростной энергией перепрыгивая с валуна на валун, шаря в кустах, росших между ними. Сара пыталась не отставать, чтобы не потерять его из виду. Они пробирались наверх. Сара скоро совсем запыхалась: она делала глубокие вдохи, пытаясь найти опору на круглых камнях.

— Себастьян!

Когда они начали спускаться по другой стороне насыпи, Сара ощутила первый приступ боли. Она пронзила ее тело огненной стрелой и исчезла. Она сделала еще несколько шагов, прежде чем осознала, что происходит: она содрогнулась от страха при мысли об этом. У нее начались схватки — за целых семь недель до срока. Сдавленный крик вырвался у нее, и она споткнулась о камень.

— Дэвид, постой. Я не могу идти дальше, — задыхаясь, сказала она.

Он вернулся к ней.

— Мне нужно домой.

— А Себастьян?..

Она покачала головой.

— Я не могу больше искать. Придется это сделать другим. Дай мне опереться на твое плечо, Дэвид.

Смутное понимание снизошло на него. Он взял лампу у нее из рук, поднял ее повыше и вгляделся в ее лицо.

— Мама, тебе плохо? Мама!..

— Да, милый, но все будет хорошо. Теперь мы должны идти назад.

Он подошел к ней поближе и обхватил ее за талию, прижавшись к ней так, чтобы поддерживать ее погрузневшее тело.

— Налегай на меня покрепче, мама! Ты совсем не опираешься на меня!

Они направились по пути, которым пришли, но Сара теперь ступала менее уверенно. Она сознавала, как отчаянно нужно торопиться, но тело ее полностью обессилело. Она решительно прижимала к себе деревянную лошадку, как талисман. Внезапно она остановилась, потому что ее пронзила новая волна боли. Она с тоской подумала об уюте Кинтайра, и в то же время ее раздирало отчаяние при мысли, что Себастьян может быть где-то поблизости и нуждается в помощи. Но боль и слабость начали заслонять все другие чувства: она заставляла себя сосредоточиться на том, чтобы аккуратно переставлять ноги. Она вся взмокла от пота, промокший плащ холодил ее. Она начала все больше наваливаться на Дэвида, хотя понимала, что ребенок долго не сможет удерживать ее тяжесть. Потом наконец разум ее затмил очередной приступ боли, и она поскользнулась на неустойчивом камне. Дэвид отчаянно попытался схватить ее, когда она падала вперед, но не смог удержать. Она тяжело стукнулась о валун, который не дал ей упасть — ей удалось удержаться на ногах, но у нее перехватило дыхание, и воля, которая не давала ей поддаться усиливающейся боли, покинула ее. Она приникла к валуну и разразилась бурными рыданиями.

Руки Дэвида заставили ее очнуться, он настойчиво тащил ее за плащ.

— Шагай, мама!.. Я вижу свет. Это, должно быть, мистер Сэлливан. Пожалуйста, постарайся идти!

Он помахал фонарем над головой, чтобы привлечь внимание. Они услышали сквозь шум дождя слабый крик. Сара приоткрыла глаза, только чтобы заметить, что мигающий огонь движется в их направлении, и снова с благодарностью прижалась к камню.

Дэвид снова теребил ее за плащ.

— Все в порядке теперь, мама! Их двое! Это мистер Сэлливан… — Он отчаянно дернул ее. — Мама, посмотри! Это мистер Хоган!

Сара с усилием повернула голову.

— Джереми? Джереми, сюда!..

Она почувствовала, что Джереми поднимает ее на руки, и потеряла сознание.

II

На рассвете усталая Энни вошла в кухню. Вместе с Бесс и Кейт она начала готовить завтрак для мужчин, которые во главе с Джереми и Майклом Сэлливаном провели большую часть ночи в поисках Себастьяна. Женщины почти не разговаривали, двигаясь почти бесшумно, стараясь не греметь тарелками и кастрюлями. Блеклое солнце осторожно светило в окна, нежно касаясь морщинистого, расстроенного лица Энни. Время от времени она останавливалась, чтобы вытереть фартуком глаза и всхлипнуть на всю кухню. За ночь паводок достиг небывалого уровня, но к рассвету ветер утих и дождь прекратился. Пол в кухне для батраков был на шесть дюймов покрыт водой; с минуты на минуту усталые голодные люди должны были прийти на завтрак. Впервые Энни не подумала о той грязи, которую они принесут на кухню на своих сапогах.

Она замерла, заметив в дверях фигуры. Обернувшись, она увидела, что это Тригг и Джексон, второй управляющий.

— Ну как? — спросила она с надеждой.

Но Тригг покачал головой.

— Уже последние вернулись — нет и следа мастера Себастьяна. Я поговорил с мистером Хоганом и мистером Сэлливаном, и они сказали, что мы должны несколько часов отдохнуть, а потом начать снова. Вода к этому времени немного спадет. — Его голос замолк на печальной ноте.

— Боже милостивый! — воскликнула Энни, и слезы снова навернулись у нее на глаза. — И надежды-то почти не осталось для нашего маленького барашка… а он у нас такой умненький и веселенький. — Она снова поднесла к глазам край фартука.

Джексон кивнул.

— Да уж, это точно — такой парнишка. Все его так любили! Никогда не видел, чтобы работники так охотно брались за дело, как они пошли на поиски прошлой ночью. Да-а-а…

Потом он перевел взгляд на накрытый стол, и Энни бросила вытирать глаза и заспешила к плите.

— Я сейчас… Минута — и готово…

Тригг с Джексоном уселись. Их движения были тяжелыми — сказывалось утомление ночи, проведенной под дождем.

Вдруг Тригг обернулся к Энни.

— Ну что там у хозяйки?

Она подняла голову.

— Господи, Боже мой, конечно! Я так занята была мыслями о мастере Себастьяне, что забыла вам сказать. Четыре часа назад родилась девочка. Крошечная, но, вроде, сил у нее достаточно, и похоже — будет жить. Волоски у нее черненькие — вся в отца.

— А хозяйка? — спросил Джексон.

Энни в сомнении нахмурилась.

— Ой, даже не знаю… Ей здорово досталось, бедняжке. Эта шла не так, как те, другие. Она еще не пришла в себя. И не спит — лежит с открытыми глазами и все спрашивает о мастере Себастьяне. Боже! Скорее бы приехал хозяин! Кто знает, когда ему удастся вернуться, раз вода так поднялась.

Энни поставила перед мужчинами тарелки, и в залитой солнцем кухне снова наступила тишина.

— Вы бы хоть как-то ее расшевелили, мистер Хоган, — говорила встревоженная Эмили Бейнс. — Ей, кажется, и ребенок не нужен, и она вообще ничего вокруг не замечает, знаете…

Джереми кивнул, заканчивая тихий разговор, который они вели у комнаты Сары. Он осторожно открыл дверь.

Большая комната была залита светом: занавески слабо колыхались перед раскрытыми окнами. Сара лежала на простой кровати, под белым балдахином, глаза ее были широко открыты и устремлены в безоблачное небо. В ее позе была пугающая неподвижность, которая рождала ощущение ожидания. Лицо и губы ее были бескровны, волосы, туго заплетенные в косы, лежали на подушке. На груди виднелось кружево кремового цвета, на плечах лежала пушистая голубая шаль. Комната была безукоризненно чиста: ничто в ней не напоминало о хаосе, царившем здесь ночью.

— Сара! — сказал Джереми, тихо закрывая за собой дверь.

Она, слегка приподнявшись, повернула к нему голову, а потом уронила ее снова на подушку.

— О! — Надежда, вдруг вспыхнувшая в ее глазах, так же быстро угасла.

Он подошел к кровати.

— Сара… Сара! Не нужно так! Еще есть надежда. Сейчас, при дневном свете…

— Дневной свет, да. Но вы его не найдете.

Говоря это, она повернулась к окну. Лицо ее выглядело измученным. На него вернулось выражение неподвижного отчаяния. Джереми смотрел на нее и прекрасно сознавал, что не в состоянии пробудить в ней интерес к жизни, расшевелить ее. Она была холодна как лед и неподвижна. Он бесшумно перешел к изножью кровати. Теперь она была ему хорошо видна, и он заметил, что она прижимает к себе белую деревянную лошадку с оборванной красной уздечкой. Она так же прижимала ее накануне вечером и ни за что не рассталась с лошадкой.

— Сара, — произнес он нежно.

Ресницы ее дрогнули, но она не ответила.

— Сара, ты же еще не видела свою малышку, свою дочь.

Она пошевелилась, чтобы взглянуть на него.

— Дочь? Но я потеряла Себастьяна. Он ведь тоже еще малыш. Смотри, Джереми, он взял с собой игрушку, когда ушел, — вот насколько он еще дитя. — И она погладила пальцами шершавый бок лошадки.

Внезапно она провела рукой по глазам.

— Джереми! — вскрикнула она. — Подойди… Подойди сюда скорее!

Он подошел к кровати сбоку и наклонился над ней. Ее пальцы нащупали его руку и судорожно сжали ее.

Он упал возле нее на колени.

— Сара!.. — выдохнул он.

— Я не поверила, когда ты появился, — сказала она почти шепотом. — Я помню, как я думала, что ты мне очень нужен, но что ты за много миль от нас.

Его губы коснулись ее пальцев, сжимающих его руку.

— Я пришел, когда узнал, что вода поднимается, — пробормотал он. — Я слышал, что Луи в Сиднее, и подумал, что тебе может понадобиться помощь.

Он прижался щекой к их переплетенным рукам, и они оба молчали. Он слышал ее тихое дыхание у самого своего уха. Его привело в ужас то, как холодна ее рука, он притянул ее к себе и попытался согреть. Глаза ее были закрыты, и он испытал панический страх, подумав, что она потеряла сознание. Но она вдруг широко их раскрыла и посмотрела прямо на него.

— Я так рада, что ты приехал, — сказала она слабым голосом. — Не думаю, что Себастьян может быть жив. Но твое присутствие помогает мне это перенести. Побудь немного в Кинтайре. Мне так одиноко среди всех этих людей. Ты ведь побудешь, правда, Джереми?

Он наклонился и тихо поцеловал ее в губы.

— Я не оставлю тебя, Сара, — сказал он.

III

Малышке Генриетте, исполнилось три дня, когда Джереми наконец решил, что ему пора покинуть Кинтайр и возвратиться на свою ферму. Он беспокоился о своем скоте, который, хоть и содержался в наскоро сколоченных загонах на высоком месте, все же нуждался в его заботе. И его сильно тревожила мысль, что при таком высоком уровне воды его кладовые могут сильно пострадать. Когда вода спадет, у всех будет уйма дел: уборка обломков, расчистка завалов, захоронение трупов животных, перевод застоявшегося скота на пастбища. Но всему Хоксбери предстоит проделать огромную работу, чтобы уничтожить последствия бедствия, и каждому следует заняться своей собственностью. Ему неловко было уезжать и оставлять все на Майкла Сэлливана. Этот молодой учитель из Корка, подумал Джереми, неплохой парень, но ему проще справиться с учебником истории, чем с последствиями наводнения. Он надеялся, что Тригг и Джексон приложат все усилия; и впервые за эти три дня он пожалел, что они ждут возвращения не Эндрю Маклея, а Луи де Бурже.

Себастьяна не нашли. Поиски продолжались, но уже без особого старания, потому что была потеряна всякая надежда, что он может быть жив. Сара тосковала по своему малышу, но, казалось, наконец стала находить утешение в Генриетте. Она лежала в своей белоснежной постели, малышка спала рядом, и казалось, ей совершенно безразлично, что происходит за пределами ее комнаты. Она ела мало, говорила мало, только постоянно спрашивала о Себастьяне.

Дэвид и Дункан были грустны и подавлены, Элизабет отчаянно требовала ото всех ответа на вопрос, где Себастьян и почему его не могут найти. Но после трех дней поисков даже Элизабет замолчала.

К концу третьего дня вода настолько спала, что Джереми смог отправиться на свою ферму верхом. Он приготовился уезжать и, стоя на ступеньках лестницы, отдавал последние распоряжения Триггу, когда услышал всадников на дороге внизу. Он следил, как они скачут вверх по склону — Луи де Бурже и врач Вентворт.

Тригг принял уздечки взмыленных лошадей, и Джереми направился к прибывшим с приветствием.

Он пристально посмотрел на Луи: сорочка того была грязна, рюши повисли, сапоги были забрызганы грязью многодневного пути, сюртук, казалось, неоднократно промокал. Джереми сделал вывод, что наводнение застало его в каком-то месте на берегу реки, и ему, как каждому мужчине в этой ситуации, пришлось помогать перегонять скот на более высокие места. Он выглядел усталым и встревоженным. К этому времени он, должно быть, уже знал о рождении дочери и исчезновении Себастьяна: приблизительно полчаса назад Джексон отправился на одной из подвод, груженной детьми и припасами, а также одеждой. Их перевозили к Тэлботам — ближайшим соседям, избежавшим наводнения. Предложение разместить их пришло сразу после известия о положении дел в Кинтайре. Если Луи не узнал о случившемся раньше, он, конечно, услышал все от Джексона по дороге.

У Джереми было несколько мгновений, чтобы подумать, как его примет Луи. Он не разговаривал с ним и вообще только раз видел его мельком на улице в Сиднее с самого возвращения Луи из Англии. Не было никакой возможности узнать, что рассказала Сара мужу об их последней встрече или как она объяснила ему отказ Джереми управлять тремя фермами Маклеев. Луи, веселый и очаровательный, но с темпераментом и идеями французского аристократа, может рассматривать его пребывание здесь, как великую наглость. Он может пройти мимо, даже не взглянув на него, и войти в дом без единого слова.

Но Луи направился к нему, протягивая руку. Он был небрит и выглядел таким же измученным, как все они в эту последнюю неделю.

— Я вздохнул с облегчением, когда Джексон сказал мне, что вы здесь, Хоган, — сказал он. — Моей жене с вами было несомненно спокойнее.

Джереми тепло пожал ему руку.

— Мне ничего пока не удалось добиться. Себастьян все еще…

Луи перебил его:

— У меня есть известия о Себастьяне — мне сообщили сегодня утром.

— Что же? — нетерпеливо спросил Джереми.

— Нашли его тело — примерно шесть миль вниз по течению. Оно застряло в ветвях дерева на ферме Саттонов: его нашли, когда вода спала. Они его, конечно, узнали, и Марк Саттон передал его капитану Пирсу, который послал за мной нарочного. Я велел Джексону отправляться к Сатгонам, когда он отвезет детей. Я сказал, что приеду туда, когда повидаюсь с женой.

Они твердо взглянули друг на друга: они имели одинаковое отношение к Себастьяну. Он был сыном Эндрю Маклея и, как они оба подозревали, самым любимым ребенком Сары. Будучи младшим, он был ближе Луи, чем его братья; Элизабет очень полюбила его. Джереми догадывался, что если бы родился сын, смерть Себастьяна не так сильно потрясла бы Луи. Несмотря на деловитый тон, в его голосе слышалась растерянность, и Джереми впервые почувствовал симпатию к Луи.

— Не мог бы я… — Он неловко переминался с ноги на ногу, не зная, как далеко он может зайти на правах старого друга Маклеев. Он внимательно посмотрел в глаза Луи. — Я бы сразу мог поехать к Саттонам, если хотите.

Глаза Луи потеплели.

— Вы очень добры, но у вас же собственная ферма, а там сейчас столько дел… — Он закончил, приподняв плечи: — Никому из нас не удалось избежать потерь.

Джереми сразу же стушевался. Затем все же сказал:

— Я знал всех детей Маклеев с самого их рождения. Я был бы благодарен, если бы вы мне позволили…

Луи кивнул.

— Разумеется. Поезжайте, я вас догоню, как только смогу. — И добавил едва слышно: — Себастьяна домой должны принести его друзья.

К этому времени Вентворт отстегнул свои седельные сумки. Тригг все еще держал лошадей, а Энни и Бесс вышли на веранду. Обе женщины выжидательно смотрели на Луи, как бы зная, что есть новости. Он взглянул на них: на этот раз его не встречали радостные лица, хотя ему и предстояло впервые увидеть свою дочь.

— А теперь, Хоган, — сказал он, — мне предстоит сказать жене, что Себастьяна нашли.

Его взгляд медленно обвел веранду и остановился на окнах спальни. У него был испуганный вид. Энни и Бесс молча расступились, давая ему дорогу.

 

Глава ПЯТАЯ

I

Сентябрьским утром 1806 года экипаж де Бурже долго стоял перед открытой дверью правительственной резиденции. Эдварде восседал на козлах, щурясь от яркого солнца, время от времени поднимая голову и вдыхая свежий острый запах диких цветов, который уже неделю потихоньку, ненавязчиво доносился до города, объявляя о приходе весны. Старик с наслаждением вытянул ноги, радуясь тому, что яркое солнце хоть ненадолго облегчит его ревматизм, но все же испытывая какое-то неясное раздражение от того, что видел вокруг. Он тосковал по английской весне, по неожиданному появлению зеленых листочков на деревьях и живых изгородях после долгой зимы. Он про себя считал, что в этом краю вечнозеленых растений вообще не бывает весны.

Глаза его оживились, когда он решил, что сможет поболтать с человеком, который медленно вышел из-за угла дома с ведром и метлой. Кучер довольно неловко сполз с козел, мягко взялся за уздечку ближайшей к нему лошади и застыл в ожидании. Он и этот вновь прибывший Саймон Брэнд уже распили не один кувшин эля в таверне Кастелло, пока вокруг обсуждались новости из резиденции; но они довольно давно не виделись, и Эдварде жаждал последних известий.

— Доброго утра тебе, друг Саймон!

— Доброго, Том! Неплохой у нас денек сегодня.

— Это уж точно, Саймон.

Брэнд бегло оглядел экипаж, подметив и новую краску, и богатую новую обивку внутри.

— У француза дела с губернатором? — спросил он как бы между прочим.

Эдварде отрицательно покачал головой.

— Я с хозяйкой. — Он подмигнул и умехнулся. — К его превосходительству только при всем параде, потому и заказан лучший хозяйский экипаж.

Брэнд сплюнул в аккуратно подстриженные кусты, обрамлявшие подъезд.

— Знаешь… скажу я тебе, что роскошная карета не заставит «Щедрого Блая» думать о ней лучше: не любит он богачей в этой колонии, потому что знает, как эти деньги добыты — через ром. Скажу я тебе, Том, что поднимет он бучу в наших местах, прежде чем уйдет с поста. Честный он человек, Том, но резкий… Слушай, что я тебе скажу…

Он подошел поближе, достал кисет и предложил Эдвардсу табакерку, в то же время осторожно поглядывая на окна губернаторского кабинета. Потом, наклонившись друг к другу, эти двое начали тихую беседу.

Последние полтора месяца имя нового губернатора Нового Южного Уэльса не сходило с уст большинства его граждан. Когда Кинг попросил освободить его от должности, Министерство по делам колоний назначило еще одного бывшего моряка — капитана Уильяма Блая, чье имя шестнадцать лет назад прогремело в морских кругах и за их пределами из-за истории с восстанием на «Щедром даре». С тех пор его называли «Щедрый Блай». Его имя символизировало подвиг отваги и искусство мореплавания, равного которому дотоле не было в морских анналах. Вместе с восемнадцатью другими членами экипажа «Дара» он проплыл почти четыре тысячи миль в открытой лодке и проделал это плавание за какие-то сорок с небольшим дней через малоисследованные моря, которых не было на морских картах. Блай был смелым, справедливым и осмотрительным капитаном, но он был человеком жестким и лишенным воображения, что неизбежно толкнуло на бунт и неповиновение матросов, которые провели полгода в тихоокеанской идиллии в Отахейте и которых затем заставили покинуть своих туземных наложниц и плыть с Блаем и его грузом из плодов хлебного дерева в Вест-Индию. Но он благополучно доставил свою лодку в Тимор и теперь стал известен миру не только как превосходный мореплаватель, но и благодаря бунту под предводительством Флетчера Кристиана.

Позже он был, к несчастью, снова вовлечен в подавление бунта в Норе, и рассказы о его жестокости разошлись повсюду. Он блестяще сражался под командованием Дункана при Кампердауне и Нельсона — под Копенгагеном. Он доказал свою отвагу, изобретательность, способности моряка… но легенда о его жестокости по отношению к матросам «Дара» никак не хотела умирать. Он оказался жертвой собственной страсти к совершенству: несмотря на то, что он был так же требователен к себе, как и к другим, его воспринимали как человека без юмора и высокомерного. Люди не принимали в расчет целостности его натуры, не учитывали его нежного отношения к собственной семье. Шестнадцать лет спустя о нем все еще судили по тому злополучному походу на «Щедром даре». Этот призрак повсюду следовал за ним. Маленькая колония Нового Южного Уэльса с опаской ждала его прибытия: если только характер «Щедрого Блая» не смягчился, он вряд ли ограничится жалкими протестами со стороны тех, кто игнорирует указы правительственной резиденции.

— Для него весь мир — как палуба собственного корабля, — рассказывал Брэнд. — Он на ногах с самого рассвета, всеми командует, распоряжается. И как только на минутку расслабишься, думая, что он сидит за столом в кабинете, он тут как тут и вопрошает, почему дорожка не метена. — Он на миг задумался и неторопливо закончил: — Но сдается мне, что, несмотря ни на что, он мне по душе…

Потом взор его снова обратился к экипажу. Он проговорил задумчиво:

— А что за дело, как ты думаешь, у мадам де Бурже к старине Блаю? Она ведь редко появляется на людях последнее время…

Эдварде строго взглянул на своего приятеля.

— Сдается мне, что какое бы ни было у хозяйки дело к губернатору, Саймон, — это ее дело. Но ты прав, что она не выезжает теперь. Полгода прошло с тех пор, как наш малыш Себастьян утонул во время разлива Хоксбери, но она, кажется, и на минуту о том забыть не может. Бедняга: не успела снять траур по мистеру Маклею, как снова надела его по младшему хозяину. Нигде она не бывает, разве что по делу в лавке или на ферме. Мне сдается, что и месье де Бурже это не нравится. Говорят, они иногда ссорятся из-за того, что она так себя изводит. Хозяин-то не таков, чтобы ему нравилось, как она половину своего внимания отдает кому-то другому. Но ему нужно было это знать, когда женился. Она не из тех, кто меняется в угоду мужчине, каким бы он ни был. Выражение лица Саймона было ободряющим, и кучер набрал в грудь воздуха, чтобы продолжить рассуждения на тему семьи де Бурже.

Из почтения к полу посетительницы, губернатор не предложил Саре жестом руки сесть на стул по другую сторону стола, а вместо этого указал на высокий стул с подлокотниками, стоявший перед камином. Она села, слегка расправила платье и предоставила ему достаточно времени, чтобы принять, очевидно, привычную для него позу — спиной к камину.

Подняв голову, она обнаружила, что «Щедрый Блай» смотрит на нее, причем его острый взгляд выражает несомненный интерес. В его черных волосах мелькает седина, фигура его погрузнела с наступлением преклонного возраста. Но в нем как-то не ощущается той помпезности, которую могло придать ему положение. В несколько высокомерной складке его рта Сара узнала что-то от своего характера. Она напомнила себе, что этому человеку потребовалась не только отвага, но и властность, и высокомерие, чтобы перевезти восемнадцать человек в открытой лодке через четыре тысячи миль по морю.

Они обменялись положенными любезностями, когда Сара только вошла в комнату, и теперь Блай переминался с ноги на ногу, ожидая, когда она объявит о цели своего визита. Он приступил к исполнению обязанностей всего несколько недель назад, но подробности истории Сары де Бурже были ему уже известны. Он внимательно рассматривал ее, желая выяснить, только ли беспощадное тщеславие обеспечило ей нынешнее положение в колонии. О ней говорили, что она превосходная мать, а Блай, сам отец шестерых дочерей, питал уважение к женщинам, которые добросовестно выполняли свои материнские обязанности. Она была для него загадкой, так как не подпадала ни под одну из категорий колониального общества. Ему было известно, что на первых порах ее первый муж достаточно активно участвовал в торговле ромом, но покончил с этим примерно в то время, когда колонию возглавил Кинг. Она сама была из помилованных, однако вышла замуж за человека, который, как было известно, никаких дел с помилованными не имел, — за француза, джентльмена, который занимался фермерством просто от нечего делать, и руки его не были замараны никакой торговлей вообще. Это было загадкой, которая занимала Блая: союз деловой женщины и элегантного дилетанта.

Он отметил ее черное платье и отсутствие украшений, вспомнив, что Кинг рассказал ему о гибели одного из ее детей во время наводнения полгода назад. Он не мог вспомнить, чтобы видел ее на каком-либо из приемов, на которых сам присутствовал, разве только во время того утреннего визита, когда они с мужем принесли ему официальные приветствия по приезде. Руки ее были сложены на коленях: инстинкт подсказывал ему, что у женщины такого типа они должны лежать спокойно, но у нее они все время нервно двигались.

Он наконец вынужден был заговорить, понимая, что молчание между ними не может больше длиться.

— Могу ли я оказать вам какую-нибудь услугу, мадам? Какое-то дело…

Это заявление было глупым, он это понимал: оно открывало ей путь к прямому изложению просьбы. Чем больше денег у подобных людей, тем, кажется, больших привилегий они ждут от правительства. Он приехал в страну не для того, чтобы угождать подобным мадам де Бурже, а чтобы ограничить их власть.

Она ответила ему твердо:

— Я не прошу у вас ничего, ваше превосходительство, кроме того, чтобы это осталось между нами.

— Осталось между нами, мадам? Но я не понимаю…

Он нахмурился, подозревая, о чем она скажет дальше. Никто не приходит в правительственную резиденцию, чтобы ни о чем не просить, а эта женщина совершенно не похожа на пустую болтушку. Судьба предшественников научила его опасаться всего непонятного в этой колонии. Если француз надумал послать свою жену, чтобы разжалобить его этим трауром и что-то из него выудить, то оба они ошибаются! Он выпрямился во весь свой не слишком командирский рост и подождал, когда его посетительница продолжит.

— Я пришла к вам насчет зерна, которое я сохранила с самого урожая на своих фермах — Тунгабби и Касл Хилл.

— Так что же?

В голосе Блая появились строгие нотки, которые, он надеялся, будут достаточно красноречивы. Он предчувствовал, о чем она будет говорить, и решил, что оценивает ее трезво. Ей известно, как и всем в колонии, как не хватает зерна из-за наводнения на Хоксбери. Пытаясь помочь положению, губернатор Кинг направил корабли в Индию за провиантом, но пока ни один из них еще не возвратился в Порт-Джексон. За истекший срок запасы зерна катастрофически уменьшились, и впервые за много лет вернулись времена голода и распределения продовольствия. По мере опустошения складов цены на зерно со стороны тех, кто его имел, увеличивались. Блай посмотрел на Сару, и рот его скривился. Так вот чего она хочет: она предлагает большие запасы зерна, которые у нее имеются, по его сведениям, за более высокую цену, чем запрошена другими фермерами. Она подождала, пока фермеры Хоксбери не ощутят всерьез хватку настоящего голода, пока никакой губернатор, кроме разве совершенно бессердечного, не сможет уже оставаться глухим к их отчаянию, прежде чем выбросить свой товар на рынок. К тому же еще у нее хватает наглости просить не выдавать ее тайну! Он ощутил приступ ярости от такого хладнокровного цинизма. И она, эта женщина, спокойно сидит перед ним и готова торговаться за доход, который получит от наводнения, унесшего жизнь ее собственного ребенка.

— К счастью, урожай был очень высок в этом году на фермах.

Он холодно прервал ее:

— Смею вам напомнить, мадам, что вы должны были бы. обратиться к интенданту со своим предложением зерна. И осмелюсь вам напомнить, что он не смеет давать цены выше тех, что я назначил.

Сара резко вскочила на ноги, на щеках вспыхнул румянец.

— Вы ошибаетесь, ваше превосходительство, я пришла отдать зерно, а не продавать его.

Он пристально посмотрел на нее. Тихое тиканье каминных часов вдруг стало оглушительно громким в последовавшей тишине.

— Отдать его, мадам? — произнес он медленно.

— Отдать его, ваше превосходительство, — повторила она. Лицо ее все еще горело, но она говорила ровным голосом: — Я недавно вернулась со своей фермы на Хоксбери… и я видела собственными глазами это отчаянное положение: большинству семей не по карману цена муки, а их собственные урожаи погибли. Дети… — Здесь она остановилась, не пытаясь живописать подробности.

Он кивнул. Он сжал за спиной руки, и взгляд, который он обратил на нее, был задумчивым и одновременно вопрошающим.

— Можете мне не рассказывать, мадам, — произнес он тихо.

Он зашагал по ковру перед камином, потом снова обратился к ней, раскинув руки в жесте, исполненном тревоги и огорчения.

— Я только что сам вернулся из поездки по Хоксбери и видел собственными глазами нужду мелких фермеров. Судьба детей растопила бы самое холодное сердце. Но, — добавил он, — в колонии есть люди, которые слишком хорошо знают, что наличие сердца не способствует развитию их деловых интересов.

Он передернул плечами, как бы пытаясь избавиться от этой мысли. Затем спросил ее напрямик:

— Почему вы это делаете? Зачем вы отдаете зерно, когда другие с каждым днем заламывают цену все выше?

Она облизнула губы.

— Мне кажется, я уже объяснила, ваше превосходительство. То отчаяние…

Он фыркнул.

— Моя дорогая леди, возможно, я еще очень недолго пробыл в колонии, но мне уже хорошо известны истории жизни самых видных ее граждан — ваша, вашего покойного мужа. Не обижайтесь, если я рискну утверждать, что ваши прошлые деловые предприятия не вяжутся с этим предложением.

Сара нахмурилась и, казалось, с усилием справлялась со своим голосом.

— Ваше превосходительство, позвольте мне напомнить вам, что мои прежние деловые предприятия не имеют отношения к тому факту, что мой младший сын утонул в том самом потоке, который повинен в нынешней беде. Приняв решение об этом предложении, я впервые действую не как деловая женщина. Именно поэтому я прошу вашего молчания. Мне совершенно не нужно, чтобы об этом сплетничали по всей колонии — я предпочитаю, чтобы на меня и дальше смотрели как на деловую женщину.

Он слегка поклонился.

— Разумеется, мадам. Я отдам соответствующие распоряжения…

— В таком случае, — сказала она, — я сообщу вам все необходимые детали и скажу, когда зерно смогут доставить. Может быть, вы все это передадите интендантству…

Блай посмотрел на нее в упор. На него произвели сильное впечатление ее простота и достоинство; более того, он был поражен ее выдержкой — тем, как она умела сдерживать себя в том случае, когда другая женщина расплакалась бы. Даже «Щедрому Блаю» она показалась женщиной потрясающей, и где-то в глубине души у него теплилось не только облегчение, оттого что это зерно на какое-то время заткнет дыру, но и удивительно приятное ощущение, что там, где он ожидал найти врага, он нашел друга. Вот перед ним человек, подумал он, из того круга, который контролирует торговлю, но который, по крайней мере, не действует непосредственно против него. Он знал, что она может себе позволить сделать такой жест, но все же тот факт, что она его сделала, был драгоценным бальзамом для его души.

Пока он обдумывал этот ее поступок, она отошла от него на несколько шагов и, казалось, готова была уйти. Он поднял руку, жестом останавливая ее.

— Пожалуйста, сядьте снова, мадам. Я бы хотел очень многое обсудить с вами…

Но она уже присела в глубоком реверансе.

— Если ваше превосходительство позволит… в другой раз.

Она поднялась, повернулась и поспешила к дверям. Она исчезла, не успел он пройти и нескольких шагов. Только тогда он понял, что она мало чем отличается от других женщин: когда она делала реверанс, он заметил слезы в ее глазах.

II

На следующий день после визита Сары к губернатору весенняя погода вдруг сделалась дождливой. В классной комнате в Гленбарре Сара удобно вытянула ноги на маленькой скамеечке перед огнем и повернула пяльцы, чтобы уловить свет, падавший из окна. Дункан сидел за маленьким столиком возле нее, язык его был слегка высунут: он старательно пытался соорудить карточный домик. Время от времени он раздраженно вздыхал, если какая-нибудь карта падала и все сооружение рушилось. Дэвид сидел напротив нее с книгой.

Сара достала новую нитку из рабочей корзинки и взглянула на Элизабет, которая смотрела на работу через ее плечо.

Дверь классной комнаты отворилась, и вошел Луи. Дэвид поднял голову от книги и улыбнулся, Дункан издал тихий стон, потому что домик обрушился из-за сквозняка.

Луи изобразил на лице трагическую гримасу:

— Обещаю постараться построить его снова, Дункан.

Он наклонился, поцеловал руку Сары и подставил щеку Элизабет. Он шутливо дернул дочь за один из локонов.

— Я надеюсь, что ты внимательна на уроках рукоделия, — сказал он. — Я пообещал твоему деду, что ты овладеешь всеми женскими премудростями.

Сара кивнула в сторону Элизабет.

— Она делает очень хорошие успехи, Луи. На днях я слышала, как Энни сказала, что у нее пальцы ловкие, как у обезьянки. Не сомневаюсь, что это был комплимент…

Но она не договорила и вопросительно подняла бровь, когда он снова нагнулся и вручил ей запечатанный конверт, который достал из кармана. Она взяла его и повернула, чтобы прочесть надпись.

— Что это? — озадаченно спросила она.

Он передернул плечами.

— Открой, любовь моя. Когда я поднимался наверх, посыльный прибыл с этим из правительственной резиденции. Письма от губернатора никогда не стоит игнорировать, а если их направляет такой нетерпеливый человек, как Блай, они несомненно требуют незамедлительного внимания.

Сара быстро пробежала глазами написанное.

«Спешу уведомить вас о получении информации в отношении зерна, которое вы предлагаете…»

За этим следовали дополнительные подробности о том, как им распорядиться и как Саре нужно его доставить. Деловая часть была краткой, и дальше тон письма изменился. Она стала читать медленнее.

«…Те фермерские семьи, которые воспользуются Вашим даром, мадам, так и не смогут узнать о Вашем щедром жесте и никогда не смогут получить возможность выразить Вам свою благодарность. Меня чрезвычайно трогает их настоящее бедственное положение, и я один изо всей колонии могу, очевидно, отблагодарить Вас. Посему я надеюсь, что Вы примете жалуемый Вам надел земли, который расположен рядом с усадьбой Вашего мужа на реке Непеан и примыкает к Государственным пастбищам. Эта земля жалуется Вам и Вашим детям…»

Слезы застилали Саре глаза, когда она попыталась дочитать письмо до конца. Блай писал, что ему известен ее интерес и достигнутые ею успехи в разведении мериносов, и он понимает, что эта местность как раз подходит для пастбища. Это было прямой ссылкой на тот факт, что Джон Макартур, к крайнему негодованию губернатора, выбрал для себя надел в пять тысяч акров непосредственно на государственных пастбищах. В кратких, довольно сухих фразах сквозил дух доброжелательства и человечности. Сара прониклась теплым чувством к этому вспыльчивому прагматичному человеку, который был настолько тронут печальной участью поселенцев Хоксбери, что счел необходимым, совершенно не стремясь завоевать публичное одобрение, сделать этот великодушный жест — отблагодарить ее за то, что она облегчила участь пострадавших, хоть немного помогла ему накормить этих людей. Более тонкий человек сумел бы найти менее очевидный способ продемонстрировать свою благодарность или подождал бы несколько месяцев, прежде чем выйти со своим предложением. Но Блай был моряком и не отличался особым тактом. Этот надел был крупнейшим, если не считать того, который Министерство по делам колоний пожаловало Макартуру, насколько ей помнилось. Та легенда, которая сделала из «Щедрого Блая» тирана, способного вызвать восстание, была явно надуманна, но, возможно, мелким поселенцам так и не доведется узнать об этом.

Сара разгладила бумаги и передала их Луи.

— Губернатор Блай оказался более чем щедрым, — промолвила она.

Выражение его лица, по мере того как он читал письмо, становилось мягким и задумчивым. Затем он взглянул на нее с легкой улыбкой на губах.

— Это заслуженный дар, любовь моя, — сказал он, сложив письмо и возвращая его.

Дункан слез со стула, обошел стол и встал сбоку от Луи.

— Губернатор Блай придет к нам, мама?

— Вряд ли, дорогой. Он чрезвычайно занят.

Дункан разочарованно надул губы.

— Очень жаль. А я хотел, чтобы он рассказал про бунт.

Сара покачала головой.

— Думаю, лучше его об этом не спрашивать, Дункан. Может быть, ему об этом совсем не хочется говорить.

Дэвид отложил книгу.

— Лучше всего рассказ о путешествии из Отахейта. Об этом он бы нам рассказал, правда, мама? Лейтенант Флиндерс сказал, что это самое замечательное плавание, которое ему известно.

Голубые глаза Дэвида были исполнены мечтательности: перед ними был мальчик, влюбленный в ореол, окружавший приключения.

— Мама, ты знаешь, что лейтенант Флиндерс когда-то плавал с капитаном Блаем? Это было, конечно, уже после бунта.

Сара вздохнула.

— Бедняга… Бунт никогда не будет забыт, мне кажется. Он всплывает каждый раз, как упоминается его имя.

Элизабет повернулась к отцу и потянула его за рукав.

— Расскажи мне снова про бунт, папа! Мне нравится то, как…

— Нет! — крикнул Дункан. — Расскажи нам про путешествие на лодке! Я хочу еще про это послушать! — Он уселся на скамеечку рядом с Элизабет, поерзав, чтобы освободить себе место.

Луи рассмеялся, глядя на их поднятые мордашки.

— Вам следует, справедливости ради, помнить, что губернатор сделал в жизни и многое другое, а не только пережил мятеж и долгое путешествие по морю. Он плавал с капитаном Куком и был вторым по значению после Нельсона при Кампердауне. После сражения Нельсон пригласил его на борт «Элефанта», чтобы поблагодарить.

Пока они говорили, Сара, кивнув Луи, встала и тихо вышла из комнаты. Его ровный монотонный голос сопровождал ее всю дорогу вниз по лестнице. Беннет, проходя через вестибюль, увидел, как она идет в свой кабинет. Струи дождя все еще бились в окна, небо потемнело от туч. В кабинете огонь не был разведен, хотя дрова были подготовлены. Она немного вздрогнула от прохлады, царившей здесь, потом зажгла свечу на столе.

Расправив письмо Блая, она перечла его. Здесь, в этом клочке бумаги, было право на землю, ради которой Эндрю планировал поездку в Лондон. Это то, о чем он мечтал — пастбища на этой плодородной земле. Как изумил бы его этот парадокс в виде подобного дара от Блая, который известен как защитник интересов мелких фермеров и который вдруг добровольно увеличивал владения одного из крупных землевладельцев, потому что его сердце тронуто. Она снова задумалась над гуманностью этого человека из легенды о «Щедром даре».

Она открыла верхний ящик стола, чтобы достать карту территории Непеана и правительственных пастбищ. Но тут она замерла, ее рука невольно потянулась к нижнему ящику. Он оказался заперт, и несколько мгновений она нетерпеливо дергала его, потом отыскала ключ в связке, которую носила с собой, и повернула его в замке. В ящике не было ничего, кроме предмета, завернутого в кусок гладкого белого сатина. Она осторожно вынула его и развернула на столе. На белой деревянной лошадке Себастьяна были все еще видны следы грязи с той ночи, когда она нашла ее. Она поставила лошадку и откинулась на спинку кресла, чтобы посмотреть на нее. Красный шнурок-уздечка беспомощно болтался, но сама лошадка по-прежнему выглядела лихо, как и было задумано кинтайрским батраком, выпилившим ее.

Она нежно коснулась потрепанной уздечки, а затем ее взгляд обратился к письму Блая. Ее непослушные губы начали беззвучно произносить слова:

— Себастьян, он никогда не видел тебя, мой родной, но благодаря тебе он дал нам то, о чем мечтал Эндрю. Что бы ни случилось, я никогда не расстанусь с этой землей…

Она быстро достала карту и нашла приблизительно то место, что имел в виду Блай. Она обвела его пальцем, отметив, как близко оно расположено к Банону, и подумала о том, когда и каким образом ей удастся получить участок, лежащий между ними. Там было несколько мелких ферм, но со временем, возможно, удастся их уговорить… Она мысленно унеслась в будущее.

— Я назову это фермой Дейнов — в память о Себастьяне и моем отце.

 

Глава ШЕСТАЯ

I

Правление Блая в Новом Южном Уэльсе закончилось внезапно, в конце января 1808 года, когда отмечалась двадцатая годовщина основания колонии. Прошел год и пять месяцев со времени его назначения на должность губернатора.

Он явился в колонию с твердым намерением честно выполнять свои обязанности, но ему не удалось совладать с тем фактором, о который спотыкались все его предшественники, — с армией. Он не мог иметь никакой власти, если не имел контроля над Корпусом: все его дела и начинания сводились на нет офицерами. Без их поддержки все указы, издававшиеся в правительственной резиденции, были пустым звуком. Раздоры между губернатором и Корпусом становились все серьезнее и острее с каждым месяцем, но именно Макартур, который стал к этому времени частным лицом, подхлестнул события. В знак протеста против неправомерного, с их точки зрения, тюремного заключения Макартура за мелкую провинность, офицеры, находившиеся в то время в Сиднее, под предводительством полковника Джонстона, подошли строем к резиденции с целью арестовать губернатора. С ними пришли триста членов Корпуса и оркестр, игравший «Британских гренадеров». Половина населения Сиднея шла следом, как мальчишки за цирком.

Конечно, этому происшествию было далеко до бунта в Отахейте, но когда Блай при параде и с медалью за Кампердаун готовился встретить их, он знал, что этот бунт не менее серьезен. Его посадили под домашний арест, и на сиднейских улицах в ту ночь открыто раздавались здравицы в честь Макартура и Джонстона. Другие же менее открыто обдумывали возможность победы Блая. «Ромовый Корпус» пережил свой час восстания, и отдельные его члены начали с опаской ждать дня окончательной расплаты.

II

— Это измена, Сара! Весь полк открыто восстал! Они арестовали и унизили Блая — наместника короля! Боже мой, как же эти дураки рассчитывают избежать последствий?

В темноте вечера на веранде Гленбарра Сара едва могла различить лицо Луи. Теплый летний вечер звенел пением цикад: что-то в их интимном пульсирующем ритме всегда ее возбуждало, но сегодня она отдала все внимание Луи. Он шагал по веранде, поворачивая голову к огням города. Затем он подошел к ней и остановился рядом.

— Блай так легко этого не простит, — размышлял он. — Когда придет время военно-полевого суда, никому не дано будет забыть, что они восстали против представителя короля. Дважды в его жизни это случалось — только его тупоголовость способна дважды спровоцировать мятеж.

Он снова взглянул вниз на город, где побывал в тот день среди толпы, наблюдавшей поход Джонстона на резиденцию. Он возвратился в Гленбарр, кипя от возмущения, презирая тот неуклюжий способ, которым Макартур собирался расправиться со своим врагом. Его французский ум восставал против примитивности планов, против победы, которая давала Макартуру лишь краткую передышку, чтобы подготовить защиту своих действий. Так легко взять власть силой; но взять ее силой, как это сделал Макартур, и при этом попытаться оправдать эти действия как законные, было просто смехотворно. Уайтхолл, возможно, и в шести месяцах пути, но решение его рано или поздно станет известно, и оно будет не в пользу Макартура.

Он протянул руку и слегка коснулся плеча Сары.

— Макартур попытается найти себе оправдание, моя дорогая — и он, и Джонстон.

Сара пошевелилась и придвинулась к нему. Белое кружево у него на шее ярко выделялось в темноте. Всегда, когда ей не видно было его лица, голос его имел магическое действие: она больше прислушивалась к его звуку, нежели к словам.

— Они начнут собирать вокруг себя друзей, Сара. Они начнут рассылать документы, которые мы, по их предположениям, должны будем подписывать, — документы, выражающие нашу сердечную благодарность за избавление колонии от тирана. Нас здесь быть не должно, когда их начнут подписывать! Блай, возможно, и конченый человек, но правительство остается — и не следует подписываться под документом об измене!

— Куда… — проговорила она медленно. — Куда нам ехать?

— Как можно дальше от Макартура. Поедем в Банон. И мы должны сделать это вполне дипломатично. Нам придется быть дружелюбными с этим джентльменом, потому что, пока не назначили нового губернатора, нетрудно догадаться, кто будет здесь главным. Это такое время, моя дорогая, когда мы должны оба придерживаться середины, а это лучше всего сделать, находясь в далеком Баноне.

— И насколько?

Он пожал плечами.

— Кто знает? И так ли это важно?..

Он обнял ее за плечи. Звезды посылали слабый свет, и она смогла различить улыбку на его лице. Луи знал власть своей улыбки, а чары его голоса придали поездке в Банон прелесть приключения, которое суждено разделить только им двоим. Он умел создать атмосферу радостного волнения гам, где его не было.

— Тебя ничто здесь не держит, Сара. Теперь у тебя на фермах превосходные управляющие, и нет необходимости регулярно бывать там. Клепмор справится с лавкой даже с закрытыми глазами, к тому же он собирается жениться, и с твоей стороны было бы красивым жестом предоставить ему комнаты наверху. Ты не ждешь кораблей раньше, чем через шесть или даже девять месяцев. Почему не насладиться покоем Банон а, пока есть возможность?

Сара беспокойно задвигалась: ей не хотелось уезжать. Неприглядный городишко под названием Сидней сегодня поднялся в ее глазах за счет своего акта неповиновения: он вдруг наполнился бурной жизнью, пусть и неправильной, но все равно волнующей. Ей отчаянно хотелось остаться и самой следить за перипетиями борьбы, хотя и нельзя было сбрасывать со счетов проницательного предсказания Луи. Впереди будут еще бурные события, и ей придется делать выбор, объявляя себя сторонницей или противницей Макартура. Глаза ее обратились к огням города и к гавани, где свет звезд делал воду прохладно-серебристой. Экзотическое великолепие Банона не могло сравниться с этим миром, в котором соседствовали красота и уродства. Банон был прекрасен и далек от этого мира в своей речной долине, но сердце ее стремилось остаться здесь, среди этой суеты, интриг и бурлящей людской жизни.

— И ты будешь на месте, когда прибудут первые стада мериносов, Сара. Ты же все время говоришь, что хочешь быть на ферме Дейнов во время первого окота…

Он замолчал, когда до них донесся цокот лошадиных копыт с дорожки, ведущей к дому. Они оба всмотрелись в темноту, но не могли разглядеть ничего, кроме неясной фигуры всадника, который осадил лошадь у переднего крыльца.

— Эгей!.. — крикнул Луи.

Человек повернулся, глядя в их сторону, затем направил лошадь шагом через лужайку, очевидно, не заботясь о том, как взроют газон ее копыта. Он остановился перед клумбой у веранды.

— Ричард! — вырвалось у Сары.

Ее руки нервно вцепились в перила. Ричард не проявлял желания появляться в Гленбарре со времени ее нового замужества. Он написал ей, узнав о гибели Себастьяна, письмо, которое не было пустой формальностью: его слова шли от сердца и были предназначены ей одной. Кроме этого, единственным связующим звеном между ними были его ежеквартальные визиты для возвращения долга. Но сам Ричард, с его мыслями, планами и идеями, совсем исчез из ее жизни, как и после его ссоры с Джереми. Нет, это неожиданное появление из мрака было похоже на возвращение из мертвых.

— Должен извиниться за подобное вторжение… — начал Ричард. Голос его звучал по-мальчишески: в нем были нотки какого-то радостного отчаяния.

Луи отозвался довольно холодно:

— Мы, конечно, в восторге. Я сожалею только о том, что мы не можем разместить вашу лошадь у нас в гостиной, иначе мы пригласили бы вас в дом.

— Я только что из Парраматты, — продолжил Ричард, не обращая внимания на колкость Луи. — Я примчался, как только мы получили известие о восстании.

— Как вы внимательны, однако, — ответил Луи. — Но нам ничто не угрожает, уверяю вас. Губернатор Блай, пожалуй, единственный, кому нужна сегодня ваша поддержка.

— У меня нет времени на перебранку с вами, де Бурже!» — взорвался Ричард. — Я приехал ради Сары!

— В чем дело, Ричард? — спросила она тихо.

Он склонился в ее сторону, и тон его разговора стал негромким и серьезным.

— Я направляюсь в казармы и хочу поговорить с тобой, прежде чем втягиваться во всю эту заваруху. В Корпусе есть люди, которые рады, что мы избавились от Блая, а есть и такие, что думают иначе. Но в одном все согласны, что, хотя Джонстон и взял вроде бы власть, распоряжаться будет Макартур. Он будету руля, пока не пришлют кого-нибудь из aнглии, чтобы его арестовать. Может быть, у него будет год, возможно — больше. Но время его ограничено, и ему придется максимально его использовать. И можешь мне поверить, что он сумеет это сделать!

Луи заговорил, спокойно перебивая его:

— Но какое отношение это все имеет к моей жене, Барвелл?

— Лишь то, что Макартур попытается втянуть в свое предприятие как можно больше выдающихся граждан колонии. Ему будет необходима поддержка, когда его призовут к ответу. Но пока те, кто выступает на стороне Блая, не будут в фаворе у Макартура и Джонстона. Это сложная ситуация.

— Так что же?..

Ричард обратился непосредственно к Саре:

— Все это достаточно неудачно для тех, кто помимо воли должен быть втянут в эту историю, подобно мне. Но для тебя… это необязательно… если ты уедешь из Сиднея. Я приехал в надежде уговорить тебя уехать хоть на несколько месяцев.

Сара сказала с нежностью:

— Спасибо, Ричард. Это так мило с твоей стороны.

— Тут дело не в благодарности! — ответил он горячо. — Я приехал потому, что все гораздо серьезнее, чем может показаться. Это может отразиться на твоем будущем положении в колонии, Сара, — при новом губернаторе или при том же Блае, если ему вернут его пост. Джонстон может обещать блага таким сторонникам, как ты. Я надеюсь, тебя не соблазняет…

— Я запомню то, что ты сказал, Ричард, — ответила она. — Я искренне благодарна тебе за предупреждение.

Он кивнул.

— Ну что ж, тогда… спокойной ночи вам обоим. Меня ждут в казармах.

Он козырнул, повернул коня и поскакал галопом прямо к низкой изгороди, которая обрамляла лужайку. Комья земли вылетали из-под копыт, когда конь взвился над изгородью. Они вслушивались в топот, который постепенно замер в отдалении.

Луи прервал наступившее молчание.

— Боюсь, уже поздно учить Барвелла манерам, а может быть, ему нравится тот драматический образ, в котором он предстает, топча чужую лужайку.

— Я не думаю, что он это заметил, — проговорила Сара успокоительно. — Он сильнее обеспокоен происходящим, чем я ожидала…

Ее голос недоуменно умолк, Луи повернулся к ней, нежно провел рукой по ее щеке и приподнял ее голову за подбородок, так что ей пришлось в упор посмотреть на него.

— Любовь к тебе, моя Сара, превращает его в пылающего страстью юнца. Он или весь пламенная страсть, или абсолютная холодность. Он отстраняется как можно дальше, чтобы продемонстрировать наигранное безразличие, но когда он думает, что может помочь, — он тут как тут, подобно рыцарю перед своей дамой сердца. Он так молод и так глуп — и таким он останется всегда.

Сара высвободила голову из его руки.

— Ты полагаешь, что Ричард любит меня? Откуда такая уверенность?

— Потому, моя милая, что каждый дурак мог увидеть это много лет назад, а я никогда особенным дураком не был. — Он властно обнял ее за плечи и наклонился к ней, так что почти коснулся ее щеки своей. — А теперь, любовь моя, я надеюсь, ты вдвойне убеждена, что нам пора вернуться в Банон.

Она мгновение поколебалась, потом кивнула. Их губы встретились, он крепко прижал ее к себе. Она закрыла глаза и постаралась забыть о том смятении, в которое привел ее сердце звук голоса Ричарда.

III

Семья де Бурже провела в Баноне почти два года. За это время мятежная власть переходила из рук в руки: от Джонстона она перешла к подполковнику Фово, а затем и к полковнику Петерсону. Макартур и Джонстон отправились в Англию в марте 1809 года, чтобы ответить на предъявленные обвинения. В том же месяце Блай был освобожден, и ему было позволено отплыть на «Дельфине». Он дал обещание немедленно возвратиться в Англию, но так как он рассматривал любое обещание, данное мятежному правительству, как недействительное, он отправился к реке Дервент на Земле Ван Димана и ожидал там помощи, которая должна была последовать из Министерства по делам колоний.

Поочередно «Ястреб», «Чертополох» и «Дрозд» побывали в Порт-Джексоне, и на несколько дней Сара и Луи приезжали в Сидней на встречу с их капитанами. Как только они появлялись в городе, на них обрушивалась лавина сплетен: если можно было верить тому, о чем говорилось в гостиных Сиднея, каждый член мятежной администрации был занят гонкой за накоплением большего богатства в тот ограниченный период времени, что власть находилась в их руках. Было распродано семьдесят тысяч акров земли, и у Комиссариата ничего не осталось. Но эти услуги оплачивались подписями на документах, поддерживавших восстание. Торговля в колонии была подобна переспелому плоду, готовому упасть. Не нужны были уговоры Луи, чтобы Сара осознала, что лучше быть подальше от Сиднея, пока там не восстановлена законная власть.

Сару беспокоило состояние дел в лавке и на фермах. Клепмор пытался изо всех сил справиться с отчаянным положением в торговых делах: он выходил из положения за счет поставляемых кораблями де Бурже грузов. Но Сара строго-настрого запретила ему покупку товаров у кого бы то ни было внутри колонии, даже если полки месяцами останутся пустыми.

— Не платите им того, что они запрашивают, — говорила она Клепмору. — Лучше закрыть лавку, если придется.

Клепмор боролся изо всех сил, вынужденный самостоятельно принимать решения. Сара беспокоилась на его счет, но не осмеливалась оставаться в Сиднее надолго.

Во время своих кратких визитов на фермы Приста и Тунгабби она убеждалась, что ее долгое отсутствие дает себя знать. И тут и там ей пришлось распорядиться насчет ремонта домов и служебных построек, но она не могла следить, как они выполняются.

Она не беспокоилась насчет Кинтайра. Со времени наводнения ферма была почти целиком под надзором Джереми Хогана. Он возобновил посещение Кинтайра на предмет присмотра за скотом и урожаем и обсуждения проблем с Триггом, как это было раньше, с самого рождения Генриетты, когда Сара была еще слишком слаба и нездорова, чтобы перенести долгое путешествие в Сидней. Теперь это стало заведенным порядком, и Луи настоял, чтобы Джереми выплачивали соответствующие комиссионные как ее агенту. Каждые несколько недель от Джереми в Банон приходило письмо, извещавшее ее о положении дел. В то время как ее беспокоили две другие фермы, эти письма позволяли ей увидеть, что кинтайрские акры так же плодородны и ухожены, как если бы Эндрю был жив и сам занимался ими.

Но она находила, что Банон действительно является тем убежищем от проблем колонии, которым его представлял Луи. Долины и ущелья имели чарующую, завораживающую красоту. Всего через несколько миль от дома можно было оказаться вдали от любого поселения, а за рекой бродили принадлежавшие государству стада диких животных. С гор обрушивались грозовые ливни, но бывали и долгие дни, полные солнечного света и тишины, когда Сара казалась себе растворенной в этом затишье. Она полностью погружалась в покой этих месяцев, в покой, который накрывал ее с головой, подобно одеялу, и заглушал все остальные мысли.

Луи казался чрезвычайно довольным. Он каждый день катался верхом с детьми или вдвоем с Сарой, и она все больше ощущала, что привязанность к Банону становится все более важным фактором в его жизни. Ему, казалось, больше ничего не нужно — только жить здесь, ни о чем не тревожась. Под его руководством сады приобрели изысканную, вдохновенную красоту. Иногда вместе с двумя-тремя работниками он отправлялся в экспедицию к подножию гор и привозил оттуда цветущие деревца, чтобы посадить их среди эвкалиптов и норфолкских сосен, которые окружали дом. Он пристроил библиотеку, чтобы разместить книги, которые прибывали на каждом корабле.

Для Элизабет была выписана гувернантка, мисс Парри. Это была несколько чопорная молодая женщина с тихим голосом, которую Луи отчаянно передразнивал. Элизабет продолжала уроки с отцом и Майклом Сэлливаном, и неохотно отправлялась на занятия с мисс Парри, обучавшей ее музыке, рукоделию и рисованию. Каждое утро из гостиной слышались мелодии Моцарта и Генделя, которые исполнялись достаточно четко, но деревянно. Самой большой страстью Элизабет по-прежнему был ее пони, а в последнее время сводная сестренка, Генриетта, стала вызывать в ней интерес. Генриетта была до удивления ребенком Луи — в ней было уверенное очарование, которое, она уже знала это, позволит ей добиться почти всего, чего она захочет. Для Сары все еще удивительным было видеть, как Луи обращается со своей маленькой дочерью: он обожал ее, нещадно баловал, восторгался тем, как она смело лепечет по-французски. Памятуя о трагической смерти Себастьяна, Луи нанял няньку специально для Генриетты: этой женщине была дана инструкция ни на миг не выпускать девочку из поля зрения. Сара сожалела, что не смеет вмешаться и покончить с тем доминирующим положением, которое занимает в семье Генриетта, но ей мешала мысль о том, что Генриетта заняла место того сына, на появление которого надеялся Луи, и что ей следует смириться с тем, что он ее портит.

С каждым месяцем Дункан и Дэвид все больше сживались с укладом жизни в Баноне. Дэвид вступал в юношеский возраст, становился застенчивым и замкнутым, с излишним, по мнению Сары, увлечением книгами: он перерыл всю библиотеку Луи. Порой он отправлялся верхом в буш, совсем один. Он, казалось, готов был подчиняться Дункану, который болтал за двоих, который обладал способностью Эндрю ухватиться за всякий удобный случай и до безумия любил веселье. Но в увлечении фермерским делом и познаниях в нем они были равны: оба знали, что ферма Дейнов, расположенная возле государственных пастбищ, когда-нибудь будет принадлежать им, и с интересом следили за ходом дел. Два-три раза в неделю они ездили туда с Сарой, чтобы понаблюдать за расчисткой и огораживанием, они знали о выращивании мериносов не меньше собственной матери, им были известны цены на овец и скот на всех распродажах в Сиднее и Парраматте. И Сара видела, как с каждой неделей они все дальше уходят от детства, и подумывала о направлении их на учебу в Англию… и каждую неделю она откладывала решение. Они поедут на будущий год… на будущий год, обещала она себе.

В конце декабря 1809 года, почти два года спустя после восстания против Блая, до них дошло известие, что подполковник Лаклан Меквори, вновь назначенный губернатор колонии, прибыл в Порт-Джексон на «Индостане». Вместе с ним на судне, а также на сопровождавшем его грузовом корабле «Дромадер» прибыли солдаты семьдесят третьего полка, посланные на смену бунтарскому «Ромовому корпусу». Назначая командира полка губернатором, Министерство по делам колоний ясно давало понять, что более не станет терпеть постоянные ссоры между губернатором и военными, тянувшиеся со времени Хантера.

С этим новым губернатором в колонии появилась надежда на мир и покой, однако Сара паковала вещи для поездки в Сидней со странной неохотой. Эти два года были для нее годами такой спокойной жизни, которой она никогда ранее не знала и которой даже не ждала. Она почти страшилась возвращения.

 

Глава СЕДЬМАЯ

I

Клубы пыли поднимались в раскаленный воздух над парадным плацем в первый день 1810 года. Жители Сиднея надели праздничную одежду и в приподнятом настроении собрались, чтобы послушать речь губернатора. Рядом с блестящей формой семьдесят третьего полка, мундиры членов Корпуса поблекли и выглядели довольно жалкими, хотя Корпус продемонстрировал мастерство владения оружием не хуже своих собратьев. Орудия батареи грохотали, и эхо отражалось от холмов на Северном берегу. Истекающий потом военный оркестр играл Национальный гимн.

Сара, сидя в экипаже с Элизабет и Генриеттой, отметила с усмешкой, которую старательно прятала, как почтительно толпа обнажила головы, когда ей продемонстрировали большую королевскую печать на верительной грамоте. Цилиндры и кепки слетели с одинаковой готовностью: ничто не указывало на то, что эта же самая толпа приветствовала свержение королевского наместника всего два года назад.

«Георг Третий: нашему доверенному и пользующемуся нашей особой благосклонностью Лаклану Меквори…»

В тесноте кареты Элизабет возилась со своей шляпкой, как догадывалась Сара, чтобы уберечь свое лицо от появления веснушек, а Генриетта, которой было почти четыре года, вела себя необычайно тихо и сосредоточенно смотрела куда-то. Она была зачарована развернувшимся перед ней зрелищем: никогда за свою короткую жизнь она не видела ничего, подобного этому великолепию красно-золотых мундиров, не слышала грохота барабанов, а залпы орудий батареи вызывали в ней почтительный трепет. Она, казалось, забыла о неудобстве многочисленных нижних юбок под ее платьем из индийского муслина. Сару забавляло, что Элизабет, которая абсолютно не обращала никакого внимания на церемонию, тем не менее получала огромное удовольствие от того, как прелестно она выглядит в своем платье, надетом лишь второй раз.

Выражение лица Луи, который стоял возле кареты, было скучающим, говорившим, сознательно или бессознательно, что эта жалкая демонстрация величия со стороны королевского наместника совершенно не производит на него должного впечатления. Он переложил шляпу в другую руку, слушая, как монотонно гудит голос военного прокурора. Стояла невыносимая полуденная жара, толпа яростно отмахивалась от мух, пытавшихся усесться на лица и обнаженные руки. Около Луи Дункан постоянно подталкивал своего брата и, поднимаясь на цыпочки, что-то нашептывал ему на ухо. Саре пришлось наклониться и тронуть его за плечо кончиком зонтика. Он обернулся, хитро улыбнулся ей и вопросительно поднял бровь по поводу недовольного лица Элизабет.

Губернатор закончил свое обращение, и снова прозвучал оружейный салют батареи и корабельных пушек. Снова прогрохотали барабаны и оркестр снова заиграл Гимн. Напряжение толпы спало.

Луи нетерпеливо распахнул дверцу экипажа.

— Боже! Как они обожают эти свои церемонии!

Он не сказал, кого имеет в виду: свиту губернатора Меквори или жадную до зрелищ, глазеющую толпу.

Уже занеся ногу на ступеньку, Луи вдруг остановился, повернув голову вбок и вглядываясь в толпу, которая уже разделялась на группы и медленно расходилась.

— Вон Джереми Хоган! — сказал он.

Сара наклонилась вперед: Джереми направлялся к ним, улыбаясь и все еще держа шляпу в руке.

— Джереми! — воскликнула она обрадованно. — Какими судьбами? Я никак не думала, что подобное событие может оторвать тебя от Хоксбери, даже если бы сам король…

Ее слова потонули в потоке радостных приветствий, которыми его встретили мальчики. Даже Элизабет утратила свой скучающий вид и очаровательно заулыбалась.

— Иногда на меня находит приступ ирландской общительности, — сказал Джереми, пожимая руку Луи. — Я вдруг замечаю, что стал скучным и заржавевшим в своем захолустье, и понимаю, что пора отправляться глотнуть цивилизации и набраться привычек нашей великой метрополии. Мне стало известно к тому же, что будет фейерверк — и тут я не в силах был устоять.

Луи настойчиво призывал его занять место в экипаже.

— Тогда вам не устоять против посещения Гленбарра. Пообедаем вместе, и, быть может, нам удастся уговорить вас побыть у нас. Сегодня вечером у нас будет большой костер и собственный фейерверк в честь прибытия Божьего помазанника.

При этих словах Сара заметила широкую улыбку, сразу появившуюся на лице Дункана.

— Ты очень непочтителен, Луи…

— Чепуха, дорогая моя! — рассмеялся он. — Я слышу проповедь, которую нам готовится прочесть преподобный Каупер: «Восстань и помажь его, ибо вот он пришел!»

Говоря подобным образом, он усаживался в экипаж вслед за Джереми, не обращая никакого внимания на протестующие возгласы Элизабет, которая вдруг поняла, что произойдет с ее муслиновыми воланами, если в карете станет еще теснее. Прежде чем захлопнуть дверцу, Луи обратился к мальчикам:

— Дэвид, вы сами доберетесь домой, ладно? Тут уже нет места.

Дэвид охотно кивнул:

— Конечно.

Дункан, как только услыхал слова Луи, весело помахал рукой и бросился через толпу туда, где все еще играл военный оркестр. Дэвид повернул и последовал за ним.

Луи с улыбкой смотрел им вслед.

— Думаю, теперь мы не скоро увидим эту парочку — пока они не проголодаются или не устанут до смерти.

Он сел и откинулся на спинку, и экипаж покатил. Он двигался медленно из-за вереницы карет и легких экипажей впереди. Сара обмахивалась веером и смотрела на пешеходов, которые перекрикивались друг с другом. Солдат распустили, и они смешались с толпой, их красная униформа выделялась яркими пятнами на фоне легких ситцевых и муслиновых платьев женщин. Хорошенькая девушка, повиснув на руке капрала семьдесят третьего полка, смотрела с легкой завистью на экипаж де Бурже, но тут ее спутник наклонился и сказал ей что-то, что заставило ее рассмеяться и забыть шелка и бархатную обивку, которые вызвали на минуту ее зависть. Было воскресенье, но вокруг как-то не было воскресной атмосферы: ноги людских толп поднимали клубы пыли, жара и шум вызвали у Сары головную боль, и она жаждала оказаться в прохладе Гленбарра.

Джереми довольно зло пародировал проповедь, которую, по его представлению, должен был вскоре произнести преподобный мистер Каупер в церкви св. Филиппа, приветствуя нового губернатора как спасителя колонии. Луи, выведенный из своего скучающего состояния, сильно веселился и откидывался на спинку, посмеиваясь. Он, что было совершенно в его характере, отказался присоединиться к той небольшой шеренге людей, которые рвались вперед, стараясь быть немедленно представленными Меквори. Они с Сарой были приглашены на прием в резиденцию позже на неделе, и ему претило стоять в очереди, ожидая под жарким солнцем возможности быть представленным новому губернатору на глазах у любопытных жителей Сиднея.

Пока мужчины вели беседу, Сара получила возможность как следует рассмотреть Джереми. Она отметила происшедшие в нем за последние годы перемены. Он уже привык к своей свободе: раскованность его поведения, речи и юмора уже была иной, чем в то время, когда он был ссыльным-управляющим Эндрю. Его камзол был прекрасно скроен, белье — безупречно бело, на нем лежала печать процветания фермы на Хоксбери. Она также заметила с некоторой тревогой седые пряди в его черных волосах и осознала, что, в конце концов, ему уже сорок два или сорок три, а годы, проведенные им в колонии, кроме последнего, были тяжелыми и изнуряющими. На лице у него был темный загар, а кожа загрубела от пребывания на открытом воздухе. Но в нем была уверенность человека, который живет в мире с окружающими; она сомневалась, что он часто обращается мыслями к Ирландии. Четырнадцать лет рабства отделили его полностью от того человека, которым он был там — юношей, увлеченным женщинами и лошадьми. Он был уверен в своем будущем и мог просто пожимать плечами, вспоминая о приговоре, вынесенном за агитацию против правительства. Это не испортило его репутации: здесь, в колонии, он волен подняться на любую высоту. Глядя на него, Сара заметила, что она думает о той ссыльной, которая живет с ним, и ей было интересно, женится ли он когда-нибудь на ней.

В этот вечер все в доме де Бурже — гости, дети и слуги — стояли вокруг огромного костра, за которым следили Эдварде и Тэд О'Малей. У небольшого костра Бесс и Кейт по очереди поворачивали свинью на вертеле. Воздух был насыщен ароматом жареного мяса.

Элизабет, стоя рядом с отцом, громко взвизгнула, когда в воздух взвилась ракета и рассыпалась дождем розовых звезд. Во всем городе сверкали точки костров, горевших в честь губернатора Меквори. Из дюжины мест, которые Сара могла рассмотреть и распознать, вылетали, расцвечивая ночное небо, фейерверки. Сидней никогда еще не был так красив: темнота скрывала его убогие домишки, а в небе сиял молодой месяц, рассыпая серебро по воде залива. Двадцать костров горели этой теплой летней ночью.

Сара, захваченная окружающей ее красотой, вздрогнула от легкого прикосновения к рукаву. Около нее стоял Джереми. Он заговорил так тихо, что она едва смогла расслышать его за треском поленьев.

— Я целый вечер пытаюсь поговорить с тобой наедине, Сара.

Она улыбнулась, глядя на него.

— Что-нибудь важное, Джереми?

Потом ее взгляд быстро перешел на Дункана, отскочившего от выстрела хлопушки, которую Эдварде взорвал прямо у него под ногами.

— Думаю, важное для тебя, — тихо произнес Джереми.

Она повернулась к нему. Улыбка увяла на его лице.

— Что же?

— Я не знаю, слышала ли ты уже новость о Ричарде Барвелле.

— Какую новость? — спросила она резко. — Что ты имеешь в виду?

— На «Индостане» доставлено письмо о том, что леди Линтон умерла. Она оставила Элисон все состояние. Я слышал утром, что Ричард наводит справки о кораблях в Англию.

— Они оба едут? — Сара пыталась не выказать паники.

— Да, Сара, оба.

— Что ж… спасибо, что сказал мне, Джереми. Хорошо, что ты успел мне сказать это раньше других.

Губы ее дрожали, и нежданные слезы застлали глаза. И эти костры, и детские голоса — все это принадлежит другому миру. Сиднейские холмы, усеянные огоньками, поплыли перед ее взором. Коснувшись руки Джереми, она отступила на несколько шагов от костра, радуясь темноте, скрывшей ее лицо.

II

У Гленбарра был сонный вид, когда Сара взглянула на него поверх лужайки. Была середина дня, и в большинстве комнат были закрыты ставни, чтобы уберечь их от прямых солнечных лучей. Яркий свет лился со стороны гавани, и Сара, изредка обращая взор на залив, должна была защищать глаза рукой. В доме ничто не шевелилось. Дэвид, Дункан и Элизабет занимались с Майклом Сэлливаном, Луи отправился в город проследить за разгрузкой каких-то картин, присланных из Англии в Банон. Рядом с Сарой сидела на качелях Генриетта, ее раскачивала сонная няня. Голубое платье малышки развевалось, когда она взлетала в воздух. Со стороны конюшни доносился звон ведер. Ни малейшего ветерка не долетало с воды, и сосны, под которыми они сидели, были совершенно неподвижны.

Время от времени Генриетта что-то лепетала, и Сара рассеянно отвечала ей, но жара погружала обеих в летаргическое состояние. Рукоделие лежало в корзинке у ног Сары, и она даже не делала попытки взяться за работу. Прошло уже шесть дней со времени оглашения полномочий Меквори, и хотя поселение все еще продолжало праздновать, жара, которая усиливалась день ото дня, лишала жителей Сиднея как энергии, так и хорошего настроения. Сара прислонилась к стволу дерева, прислушиваясь к жужжанию насекомых вокруг и глядя на лужайку, которая пожелтела за эти засушливые недели, и на дорогу, ведущую к дому, напряженно пытаясь уловить звук копыт, которого ожидала.

Но первой Ричарда увидела Генриетта. В тот миг внимание Сары отвлекло появление рыбацкой лодки на заливе, прямо под их садом. Голос Генриетты заставил ее вздрогнуть.

— Вон кто-то едет, мама!

Сара быстро обернулась. Она узнала алую униформу Корпуса, но Ричард явился пешком: от медленно шагал по дорожке, и даже на этом расстоянии она заметила, что у него какой-то потерянный вид; это странно тронуло ее. Подойдя ближе, он остановился и посмотрел на группу под темными деревьями, защищая рукой глаза от солнца. Дымка, исходившая от нагретой земли, отделяла их друг от друга прозрачным колеблющимся занавесом.

Сара поднялась.

— Можно мне тоже пойти, мама?

Сара отрицательно покачала головой:

— Нет, Генриетта, тебе пора идти наверх и отдохнуть. Еще десять минут, и ее можно забрать, Фанни.

— Хорошо, мэм, — сказала Фанни обрадованно.

Сара покинула древесную сень и пошла через лужайку навстречу Ричарду.

Два дня назад Ричард прислал Саре записку, спрашивая разрешения повидать ее в Гленбарре. Записка положила конец сомнениям и вопросам, которые мучили ее с того момента, когда Джереми сообщил ей о смерти леди Линтон и о планах Барвеллов вернуться в Англию. Она ответила, написав, чтобы он пришел в такое время, когда Луи точно не будет дома. И затем она приготовилась ждать, мозг ее был на редкость спокоен и ясен. Она знала, что Ричард скажет ей, знала даже, какие слова он выберет. Это будет неудачным окончанием отношений, которые сложились между ними с того самого дня, когда они разговаривали наедине на маленьком пляже в конце сада. Десять лет их жизни шли параллельным курсом — временами они были очень близки, полны любви и нежности; временами они ссорились и становились чужими друг другу. Все было иначе, чем в Брэмфильде, когда они по-детски думали о любви; это чувство привело Ричарда с другого конца света, чтобы быть рядом с ней, и дало ему десять горьких лет, исполненных разочарования.

Идя ему навстречу через лужайку, она знала, что всему этому пришел конец. Она подошла близко и протянула ему руку.

— Я рада, что ты пришел, Ричард, — сказала она.

Он кивнул, но не ответил.

Она ухватила его за рукав мундира, направляя к веранде. Он поднялся за ней по ступеням и направился к стеклянной двери, ведущей в гостиную. Входя в комнаты, Сара увидела, как мелькает голубое платьице Генриетты, подобно голубому цветку под величественными соснами.

Ставни на всех окнах, кроме одного, были закрыты от солнца, и в комнате царил полумрак. Навощенный пол в промежутках между коврами выглядел прохладным, прохладу излучали и белые стены. Но срезанные цветы, которые еще утром были совсем свежими, уже увядали от жары. В этой комнате многое изменилось с тех пор, как она вышла замуж за Луи, но все же ощущение было точно таким, как в тот вечер, когда Ричард и Элисон пришли сюда впервые. Он внимательно осмотрелся, войдя, и Сара догадалась, что у него те же мысли.

Он остановился у камина, опершись о него одной рукой, устремив на нее пристальный взгляд. Она села на диван рядом. Глаза его были печально-задумчивы, когда он следил за ее движениями.

— Ты, наверно, слышала мои новости, Сара? — сказал он.

Она кивнула.

Он заговорил нерешительно:

— Тогда… ты не против того, что я пришел… так просто? Уже пять лет прошло с тех пор, как я виделся с тобой здесь наедине… пять лет, Сара!

Она внезапно потеряла власть над собой: губы ее нервно задергались, она протянула к нему руку.

— О, Ричард, Ричард! Если бы ты не пришел, я не знаю, что бы со мной было! Я бы этого не вынесла!

Вмиг он оказался возле, присев на скамеечку у ее ног, сжав обе ее руки в своих.

— Моя драгоценная Сара! Я тебя не отпущу! Нам не нужно больше расставаться! Я как-нибудь уговорю Элисон остаться здесь… Она должна остаться, если я этого хочу!

Она наклонилась, коснувшись его лба, ее губы нежно коснулись его щеки.

— О, молчи, Ричард! Молчи! Не нужно этого больше! Мы это уже говорили десять лет назад, и ничего хорошего из этого не вышло.

Он прислонился щекой к ее плечу.

— Боже! — воскликнул он. — Что же я натворил! Как я все испортил! Не нужно мне говорить, что я поступаю как ребенок — я это знаю, Сара! И в то же время я ничего с собой не могу поделать. Я не в силах разлюбить тебя, точно так же, как не в силах не дышать. Но все эти годы мы только мучили друг друга — и все.

Она нежно гладила его волосы.

— Не вини себя, любимый! Нет вины…

Вдруг он вскинул голову и посмотрел ей прямо в лицо.

— Вина есть! По глупости я испортил жизнь Элисон и свою собственную. Она несчастлива, она не была ни минуты счастлива с того момента…

— Но Элисон любит тебя! — возразила Сара. — Ты для нее весь мир, она не видит ничего, кроме тебя.

— Да, именно так она заставляет думать окружающих, — сказал он. — Это то, чему она даже меня заставила поверить. О… она любит меня, конечно. И любит меня так, как я того не заслуживаю, — в ее сердце больше ничему нет места. Но она также знает и понимает меня гораздо лучше, чем я предполагал.

Сара нахмурилась.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что моя любящая, обожающая жена знала о моих чувствах к тебе с самого первого вечера, когда встретилась с тобой.

— Ричард…

— Это так! Когда пришло письмо с сообщением о смерти леди Линтон, я сказал Элисон, что хочу остаться в колонии, я пытался убедить ее, что при наличии денег я смогу разбогатеть, как Эндрю. И тогда она мне сказала.

— Что она тебе сказала?

— Она сказала, что с нее хватит колонии. Что она умирала от тоски с того самого момента, как ступила на эту землю, что она устала от скучных глупых приемов, где вынуждена каждый раз видеть все одних и тех же людей, слышать все те же разговоры. И с каждым годом, представляешь, все становилось хуже и хуже. А потом…

— Ну?..

Он расстроенно провел рукой по лицу.

— А потом она заговорила о тебе, Сара. Она напомнила мне о том вечере, когда мы впервые пришли сюда, а потом о каждой нашей встрече, при которой она присутствовала. Она помнит, как каждый из нас вел себя и что говорил. Она описала мне все это шаг за шагом: она заставила меня увидеть, что я сделал с ее жизнью и с твоей. Я не сделал для тебя ничего хорошего — она мне на это указала: с моей стороны было бы гораздо лучше и добрее, если бы я оставил тебя в покое.

— И Элисон, — сказала Сара медленно, — она молчала все это время… и оставалась с тобою, хотя все это было ей известно? Но почему?

— Я уже сказал, что она меня любит гораздо больше, чем я того заслуживаю. Я не гожусь ни для Элисон, ни для тебя, Сара. Но она все равно любит меня. Мне стыдно думать о том, как я с ней обошелся, и с тобой.

Сара задумчиво сказала:

— Еще давно, когда я впервые услышала, что вы с Элисон приехали в Сидней, я заметила в разговоре с Джулией Райдер, что наконец-то у колонии появится настоящая леди, вокруг которой можно будет суетиться. Говоря так в то время, я делала это совсем не из благородства, а потому что мне претила сама мысль об Элисон. Теперь, когда я думаю о том, как, зная о нашей любви все эти годы, она молчала, — мне тоже становится стыдно. Она гораздо более леди, чем я предполагала.

Он крепче сжал ей руку.

— Было так странно видеть жену, которая всегда мне во всем подчинялась, вдруг ставшую надо мной. Она не плакала, она не лила слез над моей любовью, которую я так тщетно расточал и которой она сама так жаждала. Но тогда я еще не знал худшего.

— Худшего? — спросила она встревоженно. — Ричард, что?..

— Несколько месяцев назад доктор Вентворт сообщил, что ей осталось жить не более года — может быть больше, если она предпримет морское путешествие. Она мне об этом ничего не говорила, потому что знала, что невозможно покинуть колонию, пока жива ее тетка. Но теперь у нее есть деньги, и она уезжает. У нее больные легкие. Ты сама видела ее, Сара: она как тень…

Он снова уткнулся ей в плечо.

— Вот… так что, хочу я того или нет, я должен отправиться с ней в Англию. Если я до сих пор вел себя так гнусно, так по крайней мере я должен подарить ей этот последний год.

Он отпустил ее руки и обнял за плечи.

— О, Сара! Сара! Что же мне без тебя делать? Но я не могу остаться.

Она прижала его голову к своей груди, руки ее крепко обняли его.

— Родной мой, тебе нужно ехать с Элисон. Ты найдешь спокойствие вдали от меня. Мы ничего хорошего не можем дать друг другу — мы мучаем и разрушаем, и ты и я. У меня есть Луи и дети, и я буду здесь счастлива. А ты будешь счастлив в Лондоне, теперь, когда у тебя есть деньги, ты там найдешь себе развлечения. Это твой мир, Ричард, там твое место.

— Разве есть мне место на земле вдали от тебя, Сара? Мы же с самого детства…

Он не успел договорить: Сара вдруг наклонилась к нему и поцеловала его в губы.

— Больше ничего не стоит говорить, родной мой. Я тебя люблю и буду любить. Поцелуй меня, Ричард, и пусть это будет нашим прощанием.

Он медленно поднялся на ноги, поднял ее и крепко обнял.

— Сара! Сара! Как же мне быть без тебя?

Она обвила его шею руками, и когда они целовались, она почувствовала на своей щеке горячие слезы. И в ней уже тогда возникло чувство, что он далек и недосягаем для нее.

III

Ричард и Элисон отплыли из Порт-Джексона на «Индостане» в начале мая 1810 года с остальными членами расформированного Корпуса Нового Южного Уэльса. Саре этот период ожидания показался бесконечным. «Индостан» и «Дромадер» должны были пройти путь до Англии вместе, но сначала их следовало отремонтировать и снабдить всем необходимым. Потянулась нескончаемая череда прощальных вечеров, и время шло очень медленно.

Блай, вернувшийся в Сидней на протекающем старом «Дельфине», должен был также отплыть на «Индостане». Его вынужденное пребывание в Порт-Дарлимпле отразилось на его характере, и задержки с отправлением кораблей доставляли ему какое-то извращенное удовольствие.

Они с Меквори невзлюбили друг друга с первого взгляда: присутствие Блая в Сиднее служило источником постоянного раздражения для губернатора. В конце апреля он дал бал в честь своего предшественника, в стремлении ускорить отъезд того из колонии.

Сара нервничала и не находила себе места, пока оба судна оставались в гавани и пока она знала, что Ричард еще не на борту. Она предложила Луи вернуться в Банон, и он, понимая ее состояние, отдал распоряжение о немедленных сборах и отъезде на Непеан.

В мае, когда Сара была в Баноне, поступило известие об отплытии обоих судов.

Сознание того, что Ричард в конце концов уехал, вселило в нее спокойствие, которое смягчило ощущение покинутости и одиночества. Теперь не оставалось никого, с кем можно было делиться воспоминаниями о долине Ромни, никого, кто помнил бы ее отца. Ричард увез с собой образ юной Сары Дейн.

IV

Губернатору Меквори не нравилось то состояние, в котором пребывала колония в момент его приезда. Он точно представлял себе, во что он должен превратить тот маленький мир, которым ему дано править, и принялся за дело решительно и энергично. Убожество сиднейских зданий раздражало его — он мысленно видел, как их сменят прочные каменные здания, он хотел иметь более удобные дороги, и он добился их постройки за счет введения платного проезда. Было начато строительство новой больницы, достроена и освящена церковь св. Филиппа. Меквори приложил свою энергию ко всему и она ощущалась повсюду.

Общественная жизнь колонии процветала: было модно отправляться на пикник по новой Южной дороге и превращать воскресное посещение церкви в торжественное мероприятие. По вечерам в Гайд-Парке установился ритуал прогулок для публики под музыку полкового оркестра, на протяжении всей недели давались балы и вечера, на которых всегда присутствовали многочисленные представители семьдесят третьего полка. В Гайд-Парке отвели место для конных состязаний, и ежегодная неделя скачек, проводимая в октябре, стала самым главным событием года. С другой стороны, в городе продолжала существовать и непристойная, грубая мрачная жизнь, которую Меквори удалось за три года ограничить пределами района под названием «Скалы», в котором, в основном, теснились бараки ссыльных. Он стремился к тому, чтобы в обществе возобладали светский лоск и утонченные манеры, и общество, по мере сил и возможностей, старалось соответствовать его требованиям и обрести элегантность.

Но в характере губернатора была одна странность, к которой колониальная элита относилась с гораздо меньшим одобрением: он был на удивление неравнодушен к помилованным. Он везде, где возможно, отдавал им предпочтение и поощрял их участие в разного рода общественных увеселениях. Но он не мог изжить традицию держать помилованных на расстоянии. Он мог просить их отобедать в правительственной резиденции и назначить их членами комитетов, но был не в состоянии силой заталкивать их в гостиные офицерства или купеческой братии. Когда его превосходительство указывал, какого высокого признания удалось добиться Саре де Бурже, ему резонно отвечали, что остальным помилованным не повезло вступить в брак с людьми слишком влиятельными, слишком высокородными или слишком богатыми, чтобы их невозможно было щелкнуть по носу.

Для Сары эти три года с момента приезда Меквори были, на первый взгляд, спокойными. Но ей постепенно пришлось привыкнуть к тому факту, что Ричарда нет, и прятать ощущение потери за внешним спокойствием. Он в общем-то составлял незначительную часть ее повседневной жизни с момента ее замужества, но в то же время она много узнавала о нем из разговоров и сплетен, часто видела его на разного рода сборищах и порой могла перемолвиться с ним словечком. Но с его отъездом все это ушло: никто о нем больше не говорил, и упоминание его имени было бы неуместно. Ферма Хайд дважды сменила владельцев, так что даже там он не оставил существенного следа. Ричард никогда не входил в ядро колониального общества, и колония быстро его забыла.

К этому времени Луи смирился с необходимостью делить жизнь между Баноном и Гленбарром. Сара уже не посещала лавку, а просто просматривала финансовые отчеты, когда Клепмор приносил их в Гленбарр. Она не так часто ездила в Кинтайр, на фермы Приста или Тунгабби: Джереми Хоган по-прежнему брал на себя большую часть управления Кинтайром, а управляющие двух других ферм были достаточно умелыми в своем деле. Она уже поняла, что за мирные отношения с Луи приходится расплачиваться более низкими доходами от обеих ферм. Ее не слишком беспокоили эти потери: она просто смотрела на этот период как на промежуток времени, когда Дэвид и Дункан подрастают, чтобы взять управление фермами в свои руки; тогда их честолюбие сделает ненужными ее собственные усилия. С каждым годом все новые акры прибавлялись к уже расчищенным на ферме Дейнов, и стада мериносов все росли. «Ястреб», «Чертополох» и «Дрозд» совершали рейсы с солидным грузом шерсти в Лондон. Иногда Луи называл ее «лавочницей», но ее забавляло, что он уже не вкладывал в это слово первоначального презрения.

Единственное письмо от Ричарда пришло только в начале 1812 года. Он просто и кратко сообщал ей о смерти Элисон в доме леди Линтон в Девоне. Саре стало грустно от этого известия. Бедная Элисон! — подумала она. Как напрасна была ее любовь! Ричард был недостоин такой любви, и в то же время Сара знала, что это чувство было так же естественно, как потребность дышать. Она подумала о том, чем же он может теперь заняться, и ей рисовалось, что его окружает веселая лондонская жизнь, к которой он всегда стремился, а теперь у него были для этого средства, которых Элисон не успела истратить. Ей хотелось думать, что теперь Ричард будет счастлив.

 

Глава ВОСЬМАЯ

I

Весь Гленбарр был наполнен огнями и суетой, когда Сара поднималась по лестнице к себе в спальню в последнюю ночь 1812 года. Снизу до нее доносились голоса прислуги, болтающей по пути из вестибюля на кухню, и здесь, за этими закрытыми дверями спален, ей чудилось возбуждение и старание, с которым наряжаются к празднику его участники. Гленбарр был полон веселья и праздничной приподнятости. Сара помедлила на верху лестницы и огляделась: балюстрада была украшена гирляндами — делом рук Элизабет, вокруг была масса диких цветов, расставленных в вазах. В столовой были накрыты праздничные столы, в гостиной стояли столы для карточной игры, а вдоль стен — диваны для тех, кто захочет просто поболтать.

Вдруг это возбуждение захватило и Сару, она подобрала юбки и почти бегом пустилась к окну в конце лестничной площадки. Из этого окна был виден сад, расположенный сбоку от дома. Там стоял шатер для танцев: в нем горел яркий свет, две его стороны были открыты летней теплой ночи и виду на гавань. Небо было ясно, позже появится луна. Сара стояла и слушала: даже сквозь говор мужчин, добавляющих последние штрихи к оформлению, и повизгивание скрипки, которую настраивал одинокий оркестрант, сидя на деревянном ящике у входа в шатер, ей был слышен тихий ласковый плеск волн о прибрежные камни внизу. Послышалась мелодия — скрипач заиграл для себя и двух садовников одну из прекрасных сентиментальных баллад Томми Мура, и Сара тихонько подпевала, стоя у окна. Потом настроение изменилось: зазвучала зажигательная ирландская джига, в которой слышался веселый смех. Она не могла узнать человека, чей силуэт вырисовывался на фоне огней, но знала, что слышит крик сердца изгнанника. Садовники ушли, и вскоре не стало слышно ничего, кроме шепота волн и слабого аккомпанемента скрипки.

Она обернулась на звук шагов возле нее. Дэвид вышел из спальни и с улыбкой направлялся к ней.

— Ты еще не одета, мама?

Она покачала головой.

— У меня это отнимает меньше времени, чем у Элизабет. Я не готовлюсь в царицы бала, кроме того, я гораздо дольше, чем она, занимаюсь этим в своей жизни.

— Элизабет все равно тебя не затмить! — сказал он и, неожиданно наклонившись, поцеловал ее в щеку. — Ты все равно самая красивая женщина в колонии, и больше того — ты это прекрасно знаешь.

Сара рассмеялась и попыталась взъерошить ему волосы, но опустила руку.

— Мне даже этого нельзя. Ты так безупречно выглядишь, Дэвид!

— Таким я и намерен оставаться!

Она посмотрела на него с удовлетворением. Ему было девятнадцать лет, он был даже выше Луи. Он был очень хорош, со своими светлыми волосами над голубым камзолом. Он вырос в задумчивого немногословного молодого человека. И Сара чувствовала, что ей крайне редко удается проникнуть в его мысли или понять, каковы его убеждения. Он любил ее и был ей предан, но не поверял своих тайных помыслов. Дэвид был, пожалуй, перфекционистом: он не брался ни за что, в успешном окончании чего не был уверен. Он уже перестал заниматься с Майклом Сэлливаном и готовился взять на себя управление фермой Приста. Казалось, он вполне этим удовлетворен и доволен. Но она опасалась, что он не вкладывает душу в это дело: просто занимается фермой за неимением другого дела. Он хорошо стрелял и ездил верхом, был вежлив, очарователен, готов угодить, и все же у него постоянно был какой-то отстраненный вид. Он с готовностью принимал участие во всех семейных делах, но, казалось, всегда испытывал облегчение, когда приходило время совершать одинокие поездки на ту или иную ферму. Сара прекрасно знала, что Дэвид любит ее, но он никогда не отдавал ей всего своего сердца. Когда она испытующе смотрела на него, то всегда замечала в нем какое-то неясное беспокойство. Это особенно было заметно сейчас, когда он стоял перед ней: красивый, на вид старше своих девятнадцати лет. В нем не было страстности, такой характерной для Эндрю и которой с избытком было в Дункане.

Сара стряхнула с себя эти ощущения, улыбнувшись и потрепав его по щеке.

— Не волнуйся, я не испорчу твою прическу. Хотя я представляю, как затрепещут сердца…

Она не докончила, потому что в коридоре снова с шумом распахнулась дверь, и появился Дункан с широкой улыбкой на лице.

— Как я выгляжу, мама? Все в порядке?

— Ты великолепен, Дункан, неотразим!

Он слегка зарделся от удовольствия. Его вид растрогал Сару. Камзол был немного ярковат — Луи вряд ли одобрил бы такой ослепительный красный цвет, но это был собственный выбор Дункана, и он казался в нем счастливым. Он обладал каким-то неуклюжим и небрежным очарованием, и уверенностью, которая не позволяла отступать перед трудностями. Весь дом обожал его и угождал ему. Он ездил верхом и управлял своим крошечным парусником в заливе с отчаянной и подкупающей лихостью. Он с удовольствием болтал со всеми и во всех слоях сиднейского общества имел кучу друзей. В нем не было ничего от замкнутости брата.

Сара механически протянула руку, чтобы расправить рюши на его груди.

— Мама, ты можешь оставить мне танец? — спросил он. — Я практиковался с Элизабет, но она сказала мне, чтобы я ни за что не танцевал ни с кем, кроме нее и тебя, — иначе я всех опозорю.

— Я буду польщена потанцевать с тобой, мой милый.

Внизу в вестибюле начали бить часы, и Сара с тревогой взглянула на сыновей.

— Мне нужно идти, а то я вообще не успею одеться, чтобы хоть с кем-нибудь потанцевать.

Она подхватила юбки и поспешила к своей комнате. Дэвид с нежностью посмотрел ей вслед, а Дункан был занят своим камзолом.

II

Сара почти закончила свой туалет, когда в спальню вошел Луи. Он медленно пересек комнату и остановился возле жены, рассматривая ее отражение в зеркале. Затем наклонился к туалетному столику и достал из шкатулки сапфировое ожерелье, которое подарил ей два года назад. Когда он застегнул его, цвет ее парчового платья оттенка слоновой кости вдруг оживился. Он улыбнулся, коснулся губами ее плеча и отошел к окну.

— Сад выглядит привлекательно, — произнес он.

Она кивнула, вспомнив, как только что стояла у окна на лестничной площадке. Маленькие разноцветные фонарики окружали лужайку и дорожку, ведущую к дому: их уже зажгли, и они мягко мерцали в темноте. Сад и дом погрузились в ожидание: скоро грянет музыка, зазвучит смех, голоса парочек, которые будут под руку прогуливаться по лужайке.

— Но комары замучают любого, кто решится выйти на улицу, — добавил Луи.

Сара взглянула на него через плечо, но он все еще стоял, глядя в окно, заложив руки за спину. По тому, как он говорил, она понимала, что его голова занята чем-то другим. И она ждала, зная, что он сам скажет ей, когда сочтет нужным, в чем дело. Она снова взглянула в зеркало и поправила локоны.

— Завтра к полудню жара будет невыносимой, — заметил он, взглянув на безоблачное небо и на луну, появившуюся над заливом. — Как раз подходящая погода, чтобы испортить всем настроение перед скачками. И у меня возникает неприятная уверенность, что мне не удастся побить Дэвида в борьбе за Приз магистрата.

— Это будет жаль, — сказала она медленно. — Возможно, для Дэвида было полезно хоть в чем-то потерпеть поражение. Мне кажется, он побаивается скачек, потому что не уверен, что ему удастся добиться желаемого. Он слишком удачлив во всем. Это плохо…

— Ну, скачки… — сказал он, пожав плечами. — Мне кажется, чтобы встряхнуть Дэвида, нужно нечто большее.

Какой-то намек на раздражение в его голосе заставил Сару быстро обернуться. Кулаки Луи, стоявшего к ней спиной, сжимались и разжимались.

— Что ты имеешь в виду, Луи?

Он повернулся.

— Я не только о Дэвиде говорю. Это касается всех детей… Дункана, Элизабет и даже Генриетты.

Она озадаченно нахмурилась.

— Боюсь, что я тебя не понимаю. Что с ними не так?

Он взмахнул руками — жест его выражал неуверенность.

— Я не знаю точно. Но у меня возникло сожаление, что ничто не в состоянии их встряхнуть здесь время от времени. Они ничего в жизни не видели… Вот, например, сегодняшний вечер… Они, очевидно, считают, что это верх элегантности и моды. Они живут, так сказать, на вершине своего мира и склонны забывать, что он очень мал.

Сара повернула к зеркалу нахмуренное лицо.

— Ты, конечно, прав, — сказала она, встретившись в зеркале с ним глазами. — Но что же делать? Как только я начинаю говорить с Дэвидом об отъезде в Англию, он постоянно отвечает, что предпочитает остаться здесь, и вообще уже поздно куда-то посылать его учиться.

— Учиться! Он должен узнать настоящую жизнь Англии! Дэвид как раз в подходящем возрасте для Лондона. Он достаточно взрослый, чтобы получить от него удовольствие, и достаточно молодой, чтобы впитать его дух.

Сара заметила, что руки ее слегка дрожат, когда протянула их за своими длинными перчатками.

— А остальные?.. Что насчет них?

— Им это нужно не меньше, чем Дэвиду. Элизабет семнадцать, Сара. Она здесь влюбится в какого-нибудь поручика из полка, даже не поняв, что есть и другие мужчины.

Сара подняла брови.

— Боюсь, ты забываешь, Луи, что в Англии браки для девушек не устраиваются родителями так, как это делается во Франции. Элизабет должно быть предоставлено право выбрать самой. И если она хочет остаться здесь и выйти замуж…

Он воздел руки к потолку.

— Мой Бог, Сара! Я не говорю об устройстве брака для нее! Я надеюсь, и даже уверен в этом, что она вернется в колонию, чтобы здесь поселиться. Потому что здесь она была счастлива как нигде. Но ей следует знать — пока она еще достаточно молода, чтобы сделать окончательный выбор, — что собой представляет остальной мир.

Сара неловко пыталась застегнуть браслет поверх перчатки.

— Значит, ты предлагаешь, чтобы поехали все трое?

Она наблюдала в зеркале, как он направляется к ней через комнату. Он встал позади ее стула, нежно положив руки ей на плечи.

— Давайте все поедем, Сара.

Ее рука испуганно взметнулась к горлу.

— Мы все?! Ты и я тоже?..

— На год-два, не больше.

— Но… бросить Гленбарр… Банон… Мне, пожалуй, не хочется, Луи.

— Но почему? Ты что, должна быть постоянно прикована здесь цепями? Я прихожу к выводу, что тебе, не менее чем детям, нужно взглянуть на мир.

Она не отвечала. Голова ее склонилась над веером, из которого она начала выщипывать перья. Пальцы Луи на ее плечах слегка сжались.

— Сара, любовь моя! Что с тобой?

Она резко подняла голову, и глаза их встретились в зеркале.

— Мне страшно! — воскликнула она. — Вот что со мной! Я пробыла в этой колонии двадцать лет, и я боюсь выезжать за ее пределы. Здесь все знают обо мне и уже перестали шептаться на мой счет. У меня здесь свое место, а ты призываешь меня его покинуть и отправиться навстречу лондонским сплетням. Ты хочешь, чтобы я слышала, как копаются в моем прошлом, выискивая самые лакомые кусочки? Когда-то, Луи, ты напомнил мне, что, прибыв сюда с заключенными, я уже перенесла самые худшие испытания в своей жизни и никогда не испытаю больше ничего подобного. Есть, однако, возможность заставить меня страдать еще сильнее. Если ты…

Его густые брови сошлись на переносице.

— Успокойся, Сара! Ты позволяешь своему воображению заходить слишком далеко. Кто там в Лондоне может заставить тебя страдать? Ты, моя милая, просто смотришь на это все сиднейскими глазами. Скажи, пожалуйста, кто, глядя на твою прошлую жизнь, может сказать, что ты заслуживаешь позора? Лондон давно уже признал то, что Сидней признать боится: было так много искажений в сфере правосудия, когда решался вопрос о ссылке! Для тех, кто знает твою историю, речь идет не более чем о детской шалости. Разве ты забыла, как многоопытен и циничен Лондон? У тебя есть положение, деньги, и Лондону до остального нет дела. Для Англии было бы неплохо, если бы лица королевской крови были окружены такими же невинными людьми, как ты. Разве ты этого не понимаешь?

— Но это не все! — сказала она, покачав головой, как бы отбрасывая его попытки разубедить ее. — Сами дети!.. Почему ты так уверен, что они захотят уехать? Если Дэвид откажется, я не смогу его заставить. Будет вполне объяснимо, если он захочет остаться здесь теперь, когда он берет в руки ведение хозяйства. Не думаю, что он охотно все бросит.

— Ах, Сара… дети никогда не бывают такими, какими бы мы хотели их видеть. Вы с Эндрю нажили свое состояние, начав с примитивной хижины на Хоксбери, но ты не можешь ожидать, что детям все это будет так же дорого, как тебе. Им не нужно трудиться для достижения всего этого, и у них есть лишь смутные воспоминания о том времени, когда их отец не стал еще видным гражданином колонии. Тебе бы хотелось, чтобы в их сердцах билась любовь к Кинтайру и чтобы они не могли с ним расстаться на год-другой. Но ты заблуждаешься. Для них это все является лишь фактом жизни — чем-то, что они всегда имели и к чему они всегда смогут вернуться. Когда возникает возможность увидеть другую жизнь, неестественно было бы для них отказываться.

Она нервно тронута сапфиры, ощутила жесткость парчи на своем теле.

— Луи, почему ты так во всем уверен? Откуда ты знаешь, что они обо всем этом думают?

Он притянул ее к себе.

— Я знаю, потому что я спросил их, Сара.

— Ты?.. Не спросив сначала меня?

— Не сердись, любовь моя. Я прекрасно знал, что ты испугаешься, и мне хотелось иметь все возможные аргументы. Я спросил их, потому что мне нужно было знать их мнение заранее. Сара, им необходимо выбраться отсюда, чтобы с радостью вернуться сюда. Как могут они оценить все, что имели всегда, как могут они понять то спокойствие, которое мы с тобой здесь обрели, если не узнают ничего иного? Именно ради них я готов предпринять эту поездку в Англию. И им нужно, чтобы ты была с ними.

Она в отчаянии сжала руки.

— Все будет далеко не так просто, как ты говоришь! Как только они ощутят прелесть Лондона, они начнут презирать здешнюю жизнь. Они не захотят вернуться, и весь труд этих лет окажется напрасным. Я изо всех сил старалась поддерживать и фермы, и лавку в порядке, чтобы они смогли принять их от меня. Дай им год веселой жизни в Лондоне, и они захотят продать все это. Луи, разве ты этого не понимаешь?

— Неужели у тебя так мало веры в их привязанность к этим местам? Я хочу, чтобы они, сравнив, поняли, какой полноценной была их жизнь здесь. Не можешь же ты надеяться, что им никогда не захочется совершить этого путешествия. Пусть поедут сейчас.

Его прервал звук поспешных шагов в коридоре. Раздался стук в дверь. Он отпустил плечи Сары и немного отступил назад.

— Войдите!

Дверь распахнулась тотчас же, и вошла Элизабет. На ней было платье из мягкого белого шелка, которое, казалось, сливается с белизной ее кожи. Это было ее первое бальное платье, и отец заявил, что оно должно быть совершенно простым, без всякой вычурной отделки, которую она любила. Сара посмотрела на нее и улыбнулась. Выбор Луи был безупречен: в этом наряде Элизабет сияла красотой.

— Ты выглядишь великолепно, Элизабет! — сказала она с восхищением. — Ты прямо как с картины!

— Да… — Элизабет возбужденно рассмеялась. — Дэвид и Дункан только что сказали то же самое, хотя Генриетта, кажется, считает, что платье слишком простое. Я заходила в детскую показаться ей. Она этого не сказала, но, мне кажется, она бы предпочла что-нибудь ярко-красное. Дункан побывал у нее до меня, и наш маленький деспот был от него в восторге.

Она шагнула вперед и покрутилась перед ними.

— Папа, тебе нравится?

— Да, конечно, моя дорогая, я тобой очень горжусь!

Вдруг рука Элизабет встревоженно метнулась к губам.

— Боже! Я же забыла сказать вам, зачем пришла! Первые гости уже здесь. Правда, это всего лишь старый мистер Брайди. Он направился прямиком к столу и, кажется, даже не обратил внимания на то, что вы еще не спустились. Он пожаловал пешком — вот почему вы не слышали кареты. — По ее тону было понятно, что она не представляет, как можно идти, когда есть возможность ехать.

Она повернулась, чтобы уйти, но замешкалась и бросила через плечо взгляд на отца.

— Папа… вы уже об этом поговорили? — спросила она нерешительно. — То есть… ты обещал поговорить с мамой сегодня.

— Да, Элизабет, мы это обсудили.

Лицо девушки озарилось.

— Значит — решено? Мы едем?

— Не все решено окончательно, — сказал Луи. — Пока еще.

Элизабет вдруг бросилась к Саре.

— Ну, мамочка, скажи, что мы поедем! Я так мечтаю увидеть Лондон, и всю страну тоже. Если бы я хоть разок могла поохотиться со сворой гончих, я была бы счастлива. Представляешь, как ужасно состариться и растолстеть, так ни разу и не узнав охоты с гончими! — Она чмокнула Сару в щеку. — Прошу тебя — подумай и разреши!

Сара встала, разгладила свои длинные перчатки и развернула веер из страусовых перьев.

— Похоже, — сказала она, взглянув на Луи, — что решение принято за меня, и вполне твердо.

Медленная улыбка расплылась по его лицу. Склонившись к ней, он нежно коснулся губами ее виска.

— Я всегда надеялся, что смогу тобой похвастать в Лондоне, любовь моя.

Он предложил ей руку, и они вместе вышли из комнаты.

III

Чувство растерянности и разочарования сопровождало Сару на протяжении всего вечера. Прибывали гости, и Сара с улыбкой приветствовала их, но каждый раз радовалась, когда они отходили от нее и ей не нужно было занимать их разговором. Комнаты наполнялись голосами и смехом, из шатра доносилась музыка. Там, как всегда, было с избытком мужчин, и юные поручики не столько из вежливости, сколько из желания потанцевать, приглашали бабушек, втрое старших по возрасту. Женщин окружали группы поклонников, и Элизабет, которая должна была получить полное удовольствие от сегодняшнего праздника, настояла на том, чтобы ее танцы были разбиты пополам, иначе она не могла потанцевать со всеми желающими. Она была подлинной кокеткой, без тени смущения или возбужденного румянца на щеках. Дэвид, который подошел к ней, чтобы пригласить на танец, получил отказ, сопровождаемый смехом. Однако, когда подошел губернатор, она изобразила застенчивость и сделала глубокий реверанс. Ей и в голову не пришло разделить этот танец пополам!

Наконец, когда прибыли уже все, кроме, возможно, нескольких запоздавших гостей, Дэвид подошел к Саре, стоявшей с Луи в вестибюле, и предложил ей руку.

— Маме уже, наверное, это надоело, как вы полагаете, сэр? — сказал он, взглянув на Луи. — Если люди так опаздывают, они недостойны приветствия. Я предлагаю маме пройти в столовую и выпить чего-нибудь. А потом она, возможно, согласится потанцевать со мной.

Луи кивнул и огляделся вокруг.

— А я должен пойти и разыскать миссис Меквори… Дэвид, как ты считаешь, мне следует встать в очередь за господами офицерами, жаждущими потанцевать с госпожой губернаторшей?

Он отправился в гостиную, осматривая каждый диван и карточный стол и поправляя свои перчатки.

В столовой Дэвид усадил Сару и принес ей бокал шампанского. Оно было холодным, и она с благодарностью выпила его. Он болтал с ней, посмеиваясь над самыми напыщенными гостями, описывая с изрядным преувеличением забавные детали туалета жены одного из наиболее видных деятелей колонии:

— Алое, мама, — с огромными желтыми бантами! Честное слово, даже у туземцев больше вкуса!

Потом он поспешил за стулом для Джулии Райдер, которая только что вошла под руку с Уильямом Купером. Он велел Беннету принести еще шампанского, а сам пошел посмотреть, как подаются закуски.

— Ты можешь гордиться Дэвидом, Сара, — отметила Джулия Райдер, кивнув в его сторону.

— И правда, мадам де Бурже, ваш сын известен в колонии как молодой человек, обладающий превосходными манерами! — Уильям Купер сказал это с известной долей лести.

Джулия перебила его:

— Я надеюсь, что этот слух о вашей поездке в Англию достоверен. Всем детям это необходимо, Сара. Они не должны вырасти в этой колонии, не зная остального мира. Поездка пойдет им на пользу — всем без исключения. И ты сама заслуживаешь нескольких лет отдыха, как и Луи. Ты не можешь ожидать, что французу не захочется снова вкусить той жизни, которую он когда-то знал.

Сара улыбнулась, сделав какое-то незначительное замечание, и обрадовалась, когда Дэвид вернулся и настоял, чтобы она пошла с ним в шатер потанцевать.

— По-видимому, я самой последней узнаю об этой поездке в Англию, — сказала она ему, когда они вышли на веранду. — Все вокруг, очевидно, считают, что мы уже уложили вещи и почти отбыли. А я не имела ни малейшего подозрения об этом и услышала впервые лишь несколько часов назад!

— Ну, это Элизабет разболтала, — сказал Дэвид. — Она так взволнована этим.

Они прошли по траве в молчании. Помедлив у входа в шатер, они смотрели, как яркая униформа военных мешается с более спокойной одеждой штатских и с мягкими красками женских туалетов.

— Как мы все веселы сейчас! — сказала Сара. — Двадцать лет назад во всей колонии не было ни куска шелка, который мог бы сравниться с самым простым из сегодняшних платьев. — Она говорила рассеянно, как будто эти воспоминания даже отдаленно не могли затронуть Дэвида. Потом она придвинулась к нему и спросила совсем иным голосом: — Насколько сильно тебе хочется поехать в Англию, Дэвид? Луи сказал, что говорил с тобой об этом. И я должна быть абсолютно уверена, что ты это делаешь не для того, чтобы просто угодить ему.

Он повернулся и взглянул на нее.

— Я хочу поехать, мама, очень. И я не хочу угодить никому, кроме себя самого.

И он повел ее в круг танцующих.

Сара услышала то же самое и от Дункана, когда задала ему этот вопрос. Она несколько минут поговорила с ним после танца. Стало почти невыносимо жарко, и они направились к краю лужайки, где горели разноцветные фонарики.

— Я столько всего хочу сделать в Лондоне, мама, — сказал он возбужденно. — Я бы хотел научиться фехтовать и поучиться верховой езде. И там еще есть театр. И говорят, если кататься в Гайд-Парке, то увидишь всех самых шикарных…

Она улыбнулась и похлопала его по руке.

— Конечно, дорогой. А эти самые шикарные — они для тебя очень важны, Дункан?

Он нахмурился.

— Не очень. Но мне все равно хотелось бы их увидеть.

Часы тянулись для Сары очень медленно, пока наконец последние пары нехотя не покинули шатра, пока не опустели карточные столы и диваны. Они выпили за новый год в полночь, когда полковой волынщик торжественно обошел лужайку, неземные звуки его музыки поплыли через сад к примолкшим гостям. Двое туземцев, рыбачивших на заливе, услыхали волынку и решили, что это завывает злой дух. Они ускользнули в своем каноэ, подобно теням.

Губернатор и его свита отбыли в два часа, но общий исход начался только на рассвете. Слуги гасили свечи и фонари, убирали столы.

Элизабет и Дэвид под руку поднимались по лестнице, смеясь над чем-то, сказанным Дунканом. Темные глаза Элизабет были осоловелыми от усталости, но ноги ее двигались так же легко, как и в начале вечера.

— Мы едем в Англию!.. В Англию… В Англию!.. — напевала она, преодолевая последние ступени. Слова эти, произнесенные ее приятным высоким голосом, ранили сердце Сары.

IV

Она аккуратно уложила сапфиры в шкатулку и сидела, глядя на них. Она уже перестала бороться со своим страхом и разочарованием. Они все едут в Англию — это уже точно. С момента разговора с Луи она все ждала, что дети опровергнут его утверждения, по крайней мере, Дэвид. Она надеялась, что энтузиазм, с которым он работал на ферме, окажется достаточно сильным, чтобы перевесить прелести Лондона. Глядя на безупречную фигуру Дэвида в этот вечер, трудно было поверить, что он всего лишь юноша. Луи прав, устало подумала она. Она слишком многого ждала от своих сыновей: она ожидала, что им известно, как будто они тоже прошли через это, каковы были первые годы на Хоксбери. Со временем, говорила она себе, они тоже узнают, какую цену приходится платить за обладание собственностью, но это будут иные уроки, чем были у них с Эндрю. Возможно, поездка в Англию необходима, чтобы они осознали ценность своих здешних владений.

Она вздохнула, закрыв шкатулку с сапфирами. Так или иначе, ей придется ехать. Сбрасывая туфли, она почувствовала, что подул слабый ветерок. Но он, возможно, уляжется к тому моменту, когда она проснется, и солнце будет снова нещадно палить. Потом она вспомнила, что днем ей придется стоять среди толпы в Гайд-Парке, следя, как Луи и Дэвид состязаются за приз на скачках. Она сняла чулки, пошевелила пальцами, наслаждаясь мягким ковром под ногами. Как бы ей хотелось оказаться в Кинтайре или в Баноне, чтобы не нужно было стоять в пыли под палящим солнцем, наблюдая за скачками, всего через несколько часов.

Она сидела в кровати, попивая холодное молоко, которое ей принесла Энни, когда Луи открыл дверь ее спальни и тихо вошел. На нем был длинный темно-красный халат поверх ночной рубашки. Он довольно медленно подошел к кровати.

— Боже мой! Каким старым и слабым я становлюсь, должно быть, если меня так утомляют несколько часов танцев! — Он бросился на кровать и вытянулся на спине, подложив руку под голову. — И подумать только, что я был таким дураком и пообещал завтра соревноваться с такими молодыми людьми, как Дэвид.

— Сегодня, — напомнила она.

— Сегодня — и в самом деле! Да мне на лошадь будет не взобраться, не то что проскакать. — Вдруг он перекатился на бок, подпер голову рукой и посмотрел на Сару. — Я знаю, Сара! Мы придумаем какую-нибудь серьезную болезнь — лихорадку, которая свалит меня в постель, а тебе придется сидеть со мной. Я буду лежать в затемненной комнате весь день, вдали от пыли и жары и криков этих дураков. Я…

Вдруг по его лицу скользнула улыбка.

— Ну что? — спросила она.

— Я просто подумал… что будет очень приятно, если ты будешь лежать рядом.

Они оба рассмеялись, и она дернула его за волосы, точно так же, как дергала сыновей. Он отстранился и ухватил ее за запястье.

— Придется вас призвать к повиновению, мадам! Вы забываетесь и становитесь непочтительной! Вообще-то, я думаю, мы неплохо провели бы время…

Сара быстро поставила стакан и зажала ему рот ладонью.

— Хватит! Я требую почтения!..

— Почтения, да? Вот в этом-то и беда с тобой! Ты всегда слишком много его требовала. Я вспоминаю…

— Вспоминаешь что?

— Вспоминаю, как первый раз тебя увидел, в домишке славной Нелл Финниган, которая, между прочим, страшно растолстела. Никогда не толстей, Сара! Это так некрасиво! — Он придвинулся к ней. — Когда я впервые увидел тебя, я себе сказал: «Ага, вот страстная женщина!». Твой вид меня действительно потряс. Но, мой Бог, ты так была окутана своей респектабельностью! Когда ты уехала, я так сокрушался, что цивилизация еще не достигла Нового Южного Уэльса.

— Как это?

— Очень просто! Если бы дело было в Париже или Лондоне, то после кратковременного ухаживания появилась бы прекрасная возможность для тебя стать моей любовницей. Но, увы, то был Новый Южный Уэльс — и что я мог поделать? Только ждать, когда будет можно на тебе жениться!

Он вдруг приподнялся и, взяв ее за плечи, стянул с подушек.

— Стоило, однако, жениться, чтобы ты была только моей, — нашептывал он, целуя ее. — И уж женившись, я был очень рад, что цивилизация еще не дошла до этой колонии. У меня совершенно нецивилизованное желание ни с кем тебя не делить!

V

Сара стояла у ограды рядом с Элизабет и толпой молодых офицеров, наблюдая последний заезд на Приз магистрата, и ясно видела, как все произошло. Она увидела, как из толпы внезапно выскочила собака, как она рванула на беговую дорожку, когда первые лошади галопом неслись по ней. Луи был четвертым с краю и оказался прямо над собакой, прежде чем заметил ее. Его лошадь испугалась, метнулась в сторону и упала. Луи был сброшен на землю, и следующие три всадника, не в состоянии остановиться, проскакали прямо по ним обоим. Еще одна лошадь упала в общей давке, но всадник тотчас же вскочил и захромал к Луи.

Как только лошади пронеслись, визжащая от ужаса толпа ринулась, опрокидывая барьеры, на дорожку. Сара крепко зажмурилась и отвернулась. Она оперлась на ограждение, чтобы не упасть.

Позже ей сказали, что Луи сломал шею в падении. Хирург сказал, что он, вероятно, был мертв еще до того, как его настигли остальные лошади.

 

Глава ДЕВЯТАЯ

I

Гроза разразилась около семи часов, в конце убийственно жаркого, душного дня. Два часа беспрерывно лил дождь — дождь, который хлестал в стены домов и превращал улицы в жидкую грязь. На востоке все еще мелькали молнии, за которыми следовали раскаты грома, но самое страшное уже миновало. На море не унимался шторм: в нем была дьявольская ярость, волны бешено наскакивали на мысы у входа в гавань. Город был пуст: его странные неряшливые дома, казалось, жались друг к другу под натиском ливня. Они то погружались в темноту, то вдруг озарялись колдовским голубоватым пламенем молний. Тут и там светились бледные фонари, а в тавернах теснился народ, но улицы были пусты. У Сиднея был вид игрушечного, ненастоящего города: дома, как грибы, вдруг вырастали там, где им вздумается на кривых улочках, суда болтались в гавани, как детские кораблики, а море ярилось у самого порога.

В одной из комнат над лавкой, которая все еще носила имя Эндрю Маклея, Сара наблюдала, как Клепмор снимает с полок штуки материй. Она смотрела на него безразлично, чувствуя себя необычайно усталой, как будто долгий знойный день вычерпал всю ее энергию, а пронесшаяся гроза не сумела придать ей новых сил. Она уехала из Гленбарра, как только гроза немного ослабела, и одна прибыла в лавку. Она поднялась сразу в эту комнату, оставив Эдвардса на крыльце, так как он отказался войти в дом. Юный конюх держал лошадей, дрожа, как она понимала, от страха перед молнией и от дождя, который уже, наверно, промочил его насквозь. Решение приехать сюда в такой час было вызвано тем, что прошло только два дня после гибели Луи, и она не могла среди бела дня выйти из дома и показаться на людях. В темной лавке Клепмор осторожно приоткрыл дверь на стук Эдвардса, но, узнав экипаж и пассажирку, сразу же отодвинул засовы. Его рыжеволосая жена вышла из задней комнаты и, сделав реверанс, пробормотала положенные слова соболезнования, затем снова исчезла. Клепмор, как только Сара сказала ему о цели визита, поспешил, освещая ей путь лампой, наверх в кладовую.

— Я бы все сам вам привез, если б только знал, мэм, — поспешил он заверить ее.

— Конечно, Клепмор, я знаю, но так много всего нужно было сделать за день, что я не успела никого послать с этим поручением. А когда началась гроза, я почувствовала такое беспокойство, не могла сидеть дома. Я подумала, что есть возможность…

Он кивнул, поставив лампу, пошел к полкам и снял чехлы с рулонов. Он проработал у Сары уже почти пятнадцать лет и никогда не сомневался в правомерности ее действий: он скорее мог бы усомниться в смене времен года, нежели в ее действиях. Если бы ей пришло в голову посетить лавку в полночь, он бы принял ее, зная, что для того есть у нее веские причины.

Он принес рулоны и положил их на середину большого стола. В свете фонаря черные ткани тускло блестели. Сара щупала их: черный шелк, черный атлас, черный бомбазин. Все черное, как задрапированные окна Гленбарра, как ее платье и шляпка. Клепмор раскладывал все новые и новые ткани, и у нее возникло чувство, что весь Сидней мог бы завернуться в них в знак скорби по Луи де Бурже. Из этого нужно сшить платья себе и Элизабет, шали, плащи… Ей вдруг все это стало невыносимо. Она повернулась и быстро прошла к окну, и Клепмор посмотрел на нее.

— Но, мэм…

Она молчала. Вцепившись в подоконник, она смотрела на опустевшую пристань, на которую выходили окна лавки. За ней, в темноте, бурлили беспокойные воды гавани. Из-за ливня ей не были даже видны сигнальные огни кораблей. Несколько мгновений она отдавалась этой картине опустошения и потерянности. Ей было безразлично, что думает о ней Клепмор. Эти два дня после гибели Луи она не могла дать волю своим чувствам: нужно было помнить о Элизабет и Генриетте. Она решила, что не должна усугублять их печали проявлением собственного горя. Но здесь ее не беспокоило присутствие Клепмора: он был сейчас не более одушевленным для нее, чем окружающие предметы. Ей было неважно, что он увидит ее слезы. Он знает ее с первых лет в колонии, он знал и ее жизнь с Эндрю, и жизнь с Луи, и он не был так глух к ее чувствам, чтобы не догадаться о ее боли и отчаянии. Она была оглушена смертью Луи, не верила, что его больше нет. Луи владел ее телом и душой: ему почти удалось отобрать ее у того, от чего она, казалось, не откажется никогда — от ферм, кораблей и лавки. Последние два года ей не терпелось передать сыновьям управление собственностью, чтобы посвятить все свое время Луи. Он был человеком требовательным, придирчивым и эгоистичным, но он был сильнее ее: он сумел подчинить ее своей воле, чего до тех пор никому не удавалось.

Она ощущала, как терпеливо ждет ее Клепмор, стоя у стола со всеми этими мрачными рулонами. Как хорошо, подумала она, что он не женщина, которая тут же полезла бы со своим женским состраданием, положив ей на плечо свою вялую руку и произнося истасканные слова утешения. Мужчины всегда лучше понимают подобное состояние. Если она хочет поплакать у окна наедине с собой, это ее дело, и ему об этом лучше не знать. Как ей нужен Луи! Она чувствовала, что Клепмор знал это: ей нужны его беседы, его привычка с юмором относиться к тем мелочам, которые весь мир воспринимал всерьез. Она хотела вернуть его элегантность, очарование и страстность. Он в каждый день привносил какую-то остроту волнения и удовольствия, и теперь ей придется привыкнуть не ждать этого больше.

Она отчаянно надеялась, что слезы ее не перейдут в те неудержимые рыдания, которые сотрясали ее накануне вечером, потому что даже от Клепмора нельзя ожидать, что он будет стоять здесь и не попытается помочь. Она не хотела быть с ним грубой.

За шумом дождя она не расслышала голосов внизу, где ждали Эдварде и молодой конюх, поэтому стук молотка в дверь показался необычайно громким и неожиданным. Клепмор испуганно повернулся, как бы ожидая, что этот внезапный посетитель прямо поднимется по лестнице. Он будто прирос к месту.

— Наверно, лучше открыть, мне кажется, — сказала она тихо. — Но не надо говорить, кто бы это ни был, что я здесь.

— О нет, мэм… конечно нет. — Он взял вторую лампу и спустился.

Сара поспешно вытерла глаза. Она поправила шляпку и прошла тихонько — так, чтобы ее не слышали внизу, — на площадку.

Она услышала, как отодвинули щеколду, потом раскаты грома в отдалении не дали ей расслышать первые слова, которыми обменялись Клепмор и посетитель. Она перевесилась через перила, чтобы послушать разговор.

До нее долетел возбужденный голос Клепмора:

— Мадам де Бурже здесь нет, говорю вам! Вы ошиблись, мистер Хоган.

— Черт побери, ты меня за дурака принимаешь, что ли? Я был в Гленбарре, и ее сын сказал мне, что она отправилась сюда. У ворот стоит ее экипаж, и Эдвардс…

— Джереми! — закричала Сара. — Джереми, я здесь! — Она начала спускаться. — Постойте, Клепмор! Я иду!

Они оба прошли через лавку и смотрели на нее. Лицо Джереми, поднятое ей навстречу, было сердитым, лицо же Клепмора — обиженным.

— Я только выполнял указания мадам де Бурже, мистер Хоган. Извините, если…

Голос его оборвался. Бросив на него быстрый взгляд, Сара поняла, что ему, который прибыл в колонию вольным человеком, было, вероятно, противно извиняться перед бывшим ссыльным Джереми Хоганом.

— Спасибо, Клепмор, — сказала она, сойдя вниз. — Я позову вас, когда буду готова, и вы сможете принести рулоны сюда.

— Хорошо, мэм, — сказал он, удаляясь.

Сара подождала, пока за ним закроется дверь, ведущая в его квартиру, и жестом пригласила Джереми за собой в большую комнату.

Полчаса спустя они все еще смотрели друг на друга, между ними метались тени от колеблющегося пламени единственной свечи. На улице все еще продолжал глухо греметь гром, время от времени сверкала молния. Сара стояла прямо, комкая носовой платок в руках. Джереми облокотился на длинный прилавок и снял свое насквозь промокшее пальто. Дождь барабанил в окна, как будто кто-то беспрерывно стучал пальцами по стеклу, иногда они слышали, как переступают с ноги на ногу лошади или как тяжелые сапоги Эдвардса топают по крыльцу лавки. Его тень, которую отбрасывал свет из окон напротив, иногда мелькала между ними. Она падала на бочонки и бочки, на головки сыра и на весы, она темным пятном ложилась на рулоны сатинов и ситцев, на свиные окорока, на груды ящиков. Она качалась между ними, подобно маятнику.

— Значит, вот как обстоят дела, Сара, — сказал Джереми, нарушив долгое молчание.

— Да, — сказала она, вспыхнув от раздражения. — Вот так обстоят дела!

Лицо его было хмурым.

— Мне трудно в это поверить, — сказал он. — Не могу поверить, чтобы ты была настолько безумной, чтобы бросить все здесь ради какой-то прихоти.

— Я уже сказала тебе, и я устала повторять, что это не сумасшедшая прихоть. Луи хотел этого, и я возражала, спорила с ним, пока он не убедил меня, насколько это необходимо детям. А что касается того, что я все бросаю — это чепуха! Год-два — и я вернусь. Надеюсь, что Дэвид и Дункан с радостью вернутся со мной, потому что поймут к этому времени, что наша жизнь здесь может дать им нечто более важное, чем то, что может им дать Англия.

— А ты, Сара, — ты сама? Что даст Англия тебе? — в голосе Джереми звучала жесткая нотка, хотя он и сдерживался.

— Мне? Думаю, очень мало, Джереми. Я должна, конечно, быть возле Элизабет, а потом…

— Что потом?

— Я хочу быть рядом, чтобы подтолкнуть к возвращению Дэвида и Дункана, как только они начнут о нем подумывать. Они так быстро забывают… Они увлекутся, и воспоминания о Кинтайре, Баноне и ферме Дейнов могут стать очень смутными, если меня не будет рядом, чтобы возрождать их.

Джереми снова молча взглянул на нее, затем отвел глаза. На улице тихо поскрипывала вывеска с именем Маклея. Пламя свечи заметалось от сквозняка, вызванного сильным порывом ветра.

Наконец Джереми заговорил, повернувшись к ней лицом.

— Почему ты не говоришь правды?

Она напряглась.

— Что ты имеешь в виду?

С громким смачным звуком он врезал кулак одной руки в открытую ладонь другой.

— А, черт возьми! Ты думаешь провести меня своими сентиментальными россказнями о том, что едешь в Англию, чтобы побыть с детьми? Ты частенько заставляла меня делать то, чего я не хотел, Сара, но тебе никогда не удавалось провести меня!

Она сердито шагнула к нему.

— Скажи мне прямо, что ты имеешь в виду и хватит громких слов!

Он тяжело дышал.

— Ты едешь в Англию из-за этого болвана Ричарда Барвелла! Разве не так? Ты всегда его хотела заполучить, и теперь он почти твой.

Она сжалась от его слов.

— Как смеешь ты мне это говорить?! Как смеешь ты говорить это, когда Луи умер всего два дня назад?

Он вздернул пальто на плечи.

— Думаю, я все тебе могу сказать теперь, когда мне ясна твоя лживая душонка! Боже, подумать только: я все пытался поверить, что ты не такая! Я все искал тебе оправданий. Я себе говорил, что ты так поступаешь, наученная тяжкой жизнью, что прежде всего нужно заботиться о себе. Когда ты впервые приехала в Кинтайр, я надеялся, что любовь Эндрю и то, как он трудился, чтобы дать тебе все, чего ты хотела, сколет эту корку твоей любви к себе самой. Ты внешне по-мягчела, но на самом деле не изменилась — ни за что! Годами я притворялся перед самим собой, говоря, что ты изменилась, но это не так. Вот ты снова нацелилась получить того, обладать кем стремилась всю жизнь!

— Не читай мне проповедей, Джереми Хоган! — вскричала Сара страстно. — Не пытайся выставить себя моей совестью! Да и вообще, что тебе известно о таких женщинах, как я? Ты же мне всегда говорил, что рос среди женщин, у которых были нежные голоса и которые спали в мягких постелях. И ты приходишь сюда, как священник, который дважды в год сообщает мне, что я должна и что не должна делать! Тебе кажется, ты видишь меня насквозь — ты всегда так считал, а я тебе скажу, что ты даже и не начал понимать, какая я есть. Тебе известны только два типа: одни играют на фортепианах в гостиной твоей матушки, другие — потаскушки из ссыльных, с одной из которых ты сейчас живешь! А я представляю собой нечто иное… И мне до смерти надоело, как ты мною помыкаешь, надоели твои нравоучения и проповеди! С самого начала знакомства я только и слышу: «Сара, ты должна сделать то-то и то-то!» или «Сара, Эндрю ждет, что ты сделаешь то-то и то-то!» А все это время тебя просто снедала ревность, потому что я не бросилась в твои объятия, как ты того хотел. Давным-давно, в Кинтайре, ты мне в этом сам признался… и я этого никогда не забывала.

— Молчи! — рявкнул он. — Ты говоришь, как уличная девка!

— Ты думаешь этим меня смутить? Послушай меня, Джереми: я не собираюсь испрашивать чьего бы то ни было разрешения на то, что мне сказать или как поступить. Ты это понимаешь? — Она взметнула руки. — О, конечно, мне есть за что быть тебе признательной, и я об этом не забываю тоже. Но моя благодарность не дает тебе права указывать, как мне жить. Что ж, я жила не так, как тебе того хотелось, но жизнь моя не обернулась той катастрофой, которую ты предрекал. Жизнь моя была полна до краев, но если бы я жила по-твоему, то все еще кисла бы над рукоделием, оплакивая Эндрю. Луи знал, какая жизнь мне нужна, и потому на мне женился. Теперь ты понял?

— Да, конечно, понял, очень ясно понял.

— Ну? — спросила она.

Он подошел к ней совсем близко и вперил в нее взор.

— Я понял это настолько ясно, что ухожу отсюда и женюсь на первой же приличной женщине, которую встречу. Единственное мое требование к ней — отсутствие честолюбия и никаких интересов, выходящих за рамки домашнего очага. Я хочу, чтобы она была робкой и покорной. Она будет, по сути дела, наибольшей противоположностью тебе, Сара. Так как если я тебе надоел до смерти, то могу тебе сказать, что я тобой сыт по горло. И я надеюсь, что никогда не увижу ни тебя, ни тебе подобных!

Тут он повернулся и большими шагами вышел из комнаты, на ходу нахлобучивая шляпу. Он распахнул дверь, отчего Эдвардс, который к ней прислонился, влетел в комнату и ухватился за огромную бочку, чтобы не упасть. Дверь захлопнулась с таким грохотом, что многочисленные сковородки, подвешенные к потолку, закачались и зазвенели. Эдвардс стоял с раскрытым ртом и оглушенно смотрел на них.

— Мистер Хоган ушел, Эдвардс, — сказала Сара, хотя это было очевидно. — Пойди скажи Клепмору, что он может прийти сюда.