— А если пойдет дождь? — спрашивает Тони. — Нам нечем укрыться.

Мы проснулись в своих гамаках довольно поздно с болью в окоченевших от рубцевания и ночной сырости мышцах.

Вуане смотрит на нас отеческим взором.

— Дождя не будет, — говорит он уверенно. — Зэзэ положил Окобюзоги, большую маску Афви, рядом с вами. Пока она здесь, не упадет ни капли дождя.

Мы не хотим ему возражать, хотя наш опыт говорит о другом. Вымазанные зеленкой, мы сидим на корточках вокруг только что принесенных Вуане горшков с рисом. Впервые мы едим, как настоящие тома. Наш консультант решил, что в столовых приборах нет надобности, и мы едим руками. После завтрака Вуане внимательно осматривает наши рубцы. Этим знахарям известно, что наши лекарства помогли многим тома, и они разрешили нам употреблять их взамен местных, чтобы сократить срок нашего пребывания в лесу. Вуане беспощадно надавливает на раны, чтобы проверить, нет ли нагноения. Этот осмотр не очень приятен, но нам так не терпится покинуть лес, что мы стараемся сделать вид, будто не чувствуем ни малейшей боли.

— Все идет очень хорошо, ваши лекарства очень сильные; оставьте их мне, когда уедете. Через несколько дней все подсохнет и вы сможете выйти.

Вуане относится теперь к нам намного более фамильярно. В глазах тома между татуировавшим и татуированным совершенно естественно возникает некая связь. Он теперь для нас не просто проводник, а брат, и без всяких недомолвок рассказывает, как он сам проходил инициацию.

— Когда Зэзэ делал мне это, я много кричал. Вот почему вас увели далеко от деревни.

— Да, — отвечаю я, — но ты был маленьким билакоро.

Вуане, очевидно, ждал этого ответа и ограничивается улыбкой.

Затем он сообщает нам, что Зэзэ был татуирован Вэго, и это дает нам более точное представление о возрасте каждого из них.

Я удивлен тем, что во время церемонии знахари не надели на одного из своих магических украшений; ни одна большая маска не возглавляла церемонии.

— Вам уже известны все тайны, — объясняет Вуане, — вы уже слышали Афви, больше скрывать было нечего. За чертой священного леса мы среди мужчин, маски же выходят только, чтобы наводить страх на женщин и билакоро.

Впрочем, из слов Вуане следует, что мы прошли особую инициацию, аналогичную той, которой подвергаются юноши, покинувшие родину детьми без татуировки и возвратившиеся ужо взрослыми. По возвращении их метят клеймом Великого Духа в священной роще возле их деревин просто для того, чтобы они могли занять свое место в общине.

— А в Согуру тоже так? — спрашиваю я Вуане.

Теперь мы татуированы и имеем право знать церемониал этого празднества коллективной инициации. Мы надеемся если не засиять его, то по крайней мере присутствовать на нем.

— Нет, — говорил Вуане. — В Согуру это очень большой праздник. Это не делается в любое время. К этому готовятся задолго.

Оказывается, обрядовая инициация детей совершается лишь раз в пять-семь лет. В ней участвует несколько деревень. Прежде всего они сообща намечают на своей территории большой участок густого леса; все тропинки, ведущие через этот участок, перегораживаются и отводятся в сторону. У входа в лес сооружаются огромные ворота из мнуги, похожие на ворота в Ниогбозу. Покрытые резьбой и раскрашенные охрой, синькой и каолином, они странным образом напоминают по форме и манере исполнения статуи предков на другом конце света — на Новых Гебридах. После того как ворота поставлены, доступ в лес открыт лишь для посвященных.

Итак, существуют два вида священного леса: один, расположенный близ каждой деревни, в котором отправляют местные фетишистские обряды, и другой, гораздо больших размеров, предназначенный для татуировки и воспитания детей. Его можно было бы назвать лагерем инициации.

Сами празднества требуют многих месяцев подготовки. По всей земле тома бегут гелемлаи, они извещают жителей, что торжество близко и что скоро они начнут уводить детей. Одновременно они собирают пожертвования на проведение праздника, на который зачастую собирается более трех тысяч человек. Каждая деревня должна доставить рис, скот, пальмовое масло и определенную сумму денег. Устрашающий вид белых вестников с их развевающимися ожерельями создает атмосферу тревоги, которая будет теперь окружать детей вплоть до самого посвящения.

Накануне великого дня вестники предупреждают все деревни, знахари укладывают в корзины маски и талисманы, мужчины надевают наряд из банановых листьев, скрывающий их целиком, и в сумерках все покидают деревню. Ночью при колеблющемся свете ламп-молний эти странные процессии тянутся по тропинкам из самых отдаленных уголков земли тома к месту татуировки.

Праздник начинается плясками. Тамтам категорически запрещен, и слышен только множественный голос Афви. Его тайные воплощения — большие черные маски из каждой деревни — принимают участие в ходе всего торжества, так же как и соединившиеся на сей раз Воллолибеи, мужчина и женщина. Знахари вынимают талисманы и поочередно демонстрируют свою магическую силу.

— Вот тогда, — говорит Вуане, — становится известным, кто сильнее всех, и это очень опасно, так как все отравы носятся в воздухе.

На рассвете на площадь, специально расчищенную у входа в священный лес, выводят шестьдесят быков. Всем нм одновременно перерезают горло. Эта ужасная бойня происходит на глазах посвящаемых и женщин.

Затем у жертв отрезаются лучшие куски мяса, которые варятся с местными красными бобами и подаются колдунам на большом деревянном блюде. Колдуны льют на мясо свои самые сильные яды, составленные в большинстве случаев на основе желчи каймана. Первоприсутствующий — в Согуру им должен быть Зэзэ Соховоги — тыкает свой трезубец наудачу в какой-нибудь кусок и ест, приглашая остальных следовать его примеру.

— Много колдунов умирает, — со смехом констатирует Вуане, — Они не знают всех противоядий.

Это испытание подтверждает магическую силу зоги и его неоспоримое превосходство.

Гелемлаи уже давно передали детей «людям-птицам». Прежде чем отвести билакоро к великим духам леса, уэнилегаги награждают их ударами дубинок. Особенно достается их собственным сыновьям: должность уэнилегаги передается по наследству, и «человек-птица», выбрав из сыновей того, кто его заменит, на глазах у всех колет мальчику руку своим трезубцем, прежде чем ввести его в священный лес.

В лесу непосвященными завладевают знахари. Разбив детей на несколько групп, они тут же без всяких околичностей начинают их татуировать.

— Бывает больше двухсот ребят, — поясняет Вуане, — так что приходится резать много спин.

Не все дети одинаково переносят пытку. Некоторые так кричат и отбиваются, что знахари удовлетворяются нанесением двух-трех царапин с каждой стороны; другие, напротив, требуют все новых рубцов, чтобы доказать свою храбрость. Как правило, в день торжества делают не больше трех рядов насечек, а за время стажировки в лесу каждый год прибавляют по одному ряду.

После татуировки дети ложатся на циновки, и зоги, простирая свой вилкообразный жезл, произносит сакраментальные слова: «Отныне вы тома».

Затем вестники объявляют женщинам, что их дети пожраны Великим Духом. Матери встретятся с ними, живыми и здоровыми, когда они будут переварены и извергнуты.

Обряд татуировки не безопасен: один и тот же нож, одни и те же шипы применяются без всякой дезинфекции ко многим детям. Знахари смазывают рубцы лекарством собственного изготовления — из коровьего навоза, и простые порезы часто превращаются в гнойные раны. Обычно сопротивляемость организма тома побеждает инфекцию. На заживление рубцов требуется около месяца, и все это время дети не должны ни купаться, ни заниматься чем-либо утомительным.

Клеймо, или печать Афви, выглядит как линия вертикальных припухлых рубцов, начинающаяся от сосков и поднимающаяся широкой дугой между лопатками к затылку.

Бывает, что новопосвященные умирают в результате татуировки, но это исключительные случаи, и Зэзэ пользуется большим престижем, потому что за семь инициаций, которыми он руководил, не умер ни один ребенок.

Этот внешне варварский обычай можно объяснить образом жизни тома. Первые два года ребенок не покидает спины матери. Он невольный участник всей деревенской жизни — и танцев, и полевых работ. Но стоит ему начать ходить, как он предоставлен самому себе. Он ест и спит, играет с товарищами или гуляет в лесу, когда ему хочется, не страдая от запретов, которым подчиняются маленькие белые. Любопытно отметить, что несчастные случаи в этот период крайне редки.

В глазах племени ребенок как бы беспол и не является еще членом общины. В период полового созревания он должен умереть как ребенок, чтобы возродиться мужчиной, сознающим свои права и обязанности перед другими. Следует признать, что практика инициации, если совлечь с нее мистическую оболочку, соответствует происходящему в действительности превращению. Она заставляет мальчика превозмочь детские страхи и требует от него большой выносливости. Но этого испытания было бы недостаточно, если бы оно не сопровождалось длительным пребыванием в лесу. Ребенок знает уже великие тайны племени, но он еще не способен выполнять свою роль мужчины и выносить тяжелую жизнь в бруссе. Он должен научиться всему, что полезно знать тома.

Прежде всего мальчики строят в испытательном лагере небольшую деревню — позже они сумеют построить хижину для своей семьи. Они корчуют и возделывают участки, сеют и выращивают рис, собирают плоды пальмы для выжимки масла; вскоре они умеют отличать все съедобные плоды в лесу, выслеживать дичь и охотиться с собаками. Они сами ткут полоски хлопчатобумажной ткани для своих бубу и в свободное время изготовляют рабану. Весь излишек произведенного ими поступает к родителям.

Кроме этого чисто практического воспитания, мальчики получают здесь и моральную подготовку. Хранители фетишистского культа открывают им великие традиции племени: имена лесных духов и героев, способы изготовления лекарств и ядов, искусство истолкования воли духов по орехам кола и чтения знамений во время жертвоприношений, запреты и ритуал фетишистских церемоний.

В этой системе обучения важное место занимает искусство взаимного общения при помощи звука. Мы уже знаем, что тома могут передать барабаном или свистком любые вести. Год назад нам довелось убедиться в этом довольно любопытным образом: мы записали танец «людей-птиц» в сопровождении маленького деревянного барабана и воспроизвели запись перед жителями Ниогбозу. Во многих местах они без всякой видимой причины разражались смехом. Подозревая истину, мы повторили опыт. Смех возобновлялся в тех же местах. Вечером я попросил нашего переводчика Проспера Зуманиги объяснить причину этих взрывов веселья.

— Барабаны мололи чепуху. У тома они говорят, как рожок кавалеристов, по звукам которого сразу становится известно, пришла ли пора обедать или командир требует адъютанта.

Дети учатся еще одному важному искусству: заставлять говорить Афви. Исполнение священной музыки подчинено очень строгим правилам. Ни малейшей вольности со стороны исполнителей не допускается. Чтобы достичь полного единообразия, дети упражняются все время своего пребывания в бруссе. Что касается музыки, то создается впечатление, что музыка у тома, священная или светская, составляет монополию нескольких привилегированных лиц. Действительно, существуют небольшие оркестры, вроде того, какой однажды сопровождал нас при переходе, которые странствуют по стране подобно трубадурам, чтобы присутствовать на каждом большом празднестве и сопровождать важных персон в их передвижениях.

Внутри испытательного лагеря уэнилегаги, которые обязаны следить за строгим соблюдением законов племени, подавляют всякое нарушение порядка еще строже, чем в деревне. По выходе из леса подросток должен автоматически, как бы инстинктивно следовать традициям. Он привязан тайной к своему пароду и должен всеми своими действиями способствовать сохранению обычаев предков и благополучию общины. Зато он может требовать ее помощи и перелагать на нее часть своих забот.

Время от времени подросток к лагере подвергается новым физическим испытаниям: он должен, например, оставшись один в лесу, сам обеспечить себе пропитание. Жизнь в испытательном лагере иногда настолько сурова, что некоторые дети не выдерживают.

Испытательный срок длится до семи лет. По его окончании подростки возвращаются в свои семьи. Празднество, устраиваемое по этому поводу, — одно из самых больших у тома. Выход новопосвященных привлекает еще больше зрителей, чем татуировка, поскольку он сопровождается пышными представлениями.

Церемония начинается подобием крещения. Оно совершается за оградой лагеря в присутствии одних только посвященных. Юноша совершает очистительное купание в рукаве реки, ложась в поток головой в сторону истока. Блюститель культа, произнося свои заклинания, сообщает посвящаемому тайное имя, которое дано ему во время инициации; это имя может быть обозначено звуками барабана или свистка. Затем подростка подводят к магической стене, которую он должен на глазах собравшихся старейшин преодолеть одним прыжком. За стеной, среди усеявшей почву листвы, разбросаны семь листьев различных пород, из которых ни один не должен быть задет при прыжке. Разумеется, посвящаемый может рассчитывать только на удачу, но в этом и состоит игра: тома не любят неудачников.

На рассвете того дня, когда посвященные выходят из леса, по деревне пробегает вестник и разбивает горшок перед хижиной той семьи, чей мальчик умер во время испытаний. При этом он произносит: «Твой сын, как этот горшок». Родителям не разрешается выражать свою скорбь до окончания празднества, они должны принимать участие во всех увеселениях. Для отца это уже не новость: он может посещать испытательный лагерь в любое время, но, связанный общей тайной, не имеет права предупредить свою жену.

Во время испытательного срока старший сын Зэзэ упал с пальмы и разбился насмерть, но главный хранитель фетишистского культа ни разу не выказал ни малейшего огорчения.

У входа в лес устроено возвышение вроде театральной сцены. На ней колдуны дают разительные доказательства своей магической власти. Самые опасные растения и звери леса один за другим повинуются их велениям. Раньше нам никак не удавалось получить от Вуане объяснений по этому поводу. «Деревья движутся, — твердил он, — а животные приходят на зов колдунов». Но теперь на наших спинах клеймо Лфви, и Вуане может говорить.

На самом деле только несколько тонких стволов сгибаются под звуки голоса зоги: на каждом мальчик, привязанный к вершине и замаскированный рафией, раскачивает ствол во все стороны. Лесные звери дают о себе знать лишь криком, а самые страшные хищники, пантеры, — это всего лишь посвященные, одетые в их шкуры. Хорошо натренировавшись, они прекрасно имитируют повадки этих животных — так по крайней мере кажется издали.

После выступления колдунов один из старейшин приближается к входу в священный лес и через огромные папоротники обращается к Афви. Он требует отпустить юношей в деревню. Начинается длинный диалог. Афви требует в обмен на детей приношения. Тогда все жители деревни приближаются к входу в священный лес. Вырастает огромная груда даров, и подростки наконец выходят из заточения.

Затем начинаются танцы, в которых участвуют все персонажи священного леса. Праздник заканчивается пиром а ля Гаргантюа, во время которого съедают мясо всех жертвенных животных.

Аналогичная символика имеется во всякой инициации. Любой, желающий стать членом какой-то группы, должен подвергнуться серии психологических и физических испытаний, которые погружают его в подобное смерти состояние, а затем ведут его к сознанию, делают из него нового человека.

Весьма знаменательным в этом отношении представляется различие в обрядах при входе в лес и при выходе из него. Вначале Афви открывается ребенку во всей своей подавляющей мощи. Великий Дух — это порождение единства тома, и в ходе первой церемонии объединенные психические силы всех колдунов и знахарей этой страны придают ему необычайную реальность. Напротив, по окончании испытательного срока юноша, вместо того чтобы быть объектом магических действий, сам принимает в них участие. Привлекая новопосвященного к соучастию в демонстрации могущества Афви, зоги выражают свое доверие к неофиту.

По словам Вуане, соседи тома — киси купили у них по дорогой цене секреты татуировки. Ведь у всех примитивных пародов существуют с небольшими отличиями по форме аналогичные обряды, цель которых — обеспечить устойчивость и преемственность традиции и ее следствия — преобладания общины над индивидом. Жизненная необходимость объединяет людей в борьбе за существование во враждебном человеку лесу. Коллектив должен отбрасывать неспособных или неполноценных членов. Значительная детская смертность уже является естественным отбором: суровый испытательный срок в лесу обеспечивает второй отсев. Спартиаты и афиняне поступали так же, только, может быть, более последовательно, не оставляя никаких шансов на жизнь индивиду, признававшемуся бесполезным.

Как ни странно, обрезание, считающееся у тома обязательным, не играет основной роли в инициации. Оно просто отвечает гигиенической необходимости и не сопровождается никаким специальным обрядом.

— Если вы хотите подвергнуться обрезанию, — сообщает нам Вуане, — это будет стоить барана за всех четверых; вы нам и так уже должны быка за то, что мы резали вам спины. А то вам придется стать гелемлаи.

Мы не рассматривали этот вопрос в его коммерческом аспекте. И тут мы узнаем, что гелемлаи — вестники священного леса — это, как правило, дети или бедных людей, которые не могут оплатить связанные с татуировкой издержки, или таких, у которых, как говорит Вуане, «слишком черствое сердце». Родители посылают их к блюстителям культа за два года до установленного срока общей инициации; они проходят ритуальные испытания и, выбритые наголо, раскрашенные каолином, в ошейниках из рафии, обходят страну, чтобы подготовить инициацию своих товарищей.

— Когда гелемлаи придут в Тувелеу, празднество в Согуру будет уже совсем близко, — говорит Вуане.

Успеют ли зарубцеваться наши порезы? Теперь нас волнует только это.

Мы все еще заточены в лесу и большую часть времени спим или беседуем, лежа в гамаках.

Свет с трудом просачивается сквозь листву огромных деревьев, вокруг нас зеленый полумрак. Иногда серые или коричневые обезьяны прыгают с лианы на лиану и издали наблюдают за нами. Невдалеке ворчит невидимый водопад, но мы даже не можем выкупаться.

Вуане приносит нам еду и уходит, как правило, только ночью. Часто ого сопровождает старый Вэго. Теперь они гораздо разговорчивее, чем до нашего посвящения, и без обиняков отвечают на вопросы. Так, мы узнаем, кто может быть знахарем или колдуном.

Для этого требуется предназначение. Знахарем, ведуном не становятся — им рождаются. При появлении ребенка на свет женщины по известным им одним приметам, которых не знает даже Вуане, определяют, сможет ли новорожденный впоследствии исполнять такие функции. С первых же дней предпринимаются определенные предосторожности, а как только мальчик начинает ходить, его забирают у родителей, уводят из родной деревни и вверяют зоги, который приступает к его воспитанию задолго до татуировки.

Пройдя то же испытания, что и все тома, будущий знахарь под руководством своего наставника продолжает изучать магические обряды. Затем он должен доказать свои способности. По словам Вуане, дополнительным испытаниям подвергаются главным образом интуиция и находчивость, а не физическая сила. И наш проводник рассказывает, как он добился своего звания.

Знахари его деревни, собравшись в священном лесу, положили на каменную плиту посреди полянки девять рисовых хлебцев. Вуане должен был, выйдя на поляну, не раздумывая отыскать предназначенный ему один-единственный хлебец и съесть его: остальные были отравлены.

Знахарь, выдержавший испытание, становится хранителем традиций и всех тайн племени. Вуане часто говорил нам о колдунах, но мы понимаем теперь, что в его устах это пренебрежительный термин, который он применяет ко всем хранителям фетишистского культа — противникам Зэзэ.

У каждого знахаря есть помощники. Любопытный факт: гадатель Вэго, несмотря на звание и почтенный возраст, всего лишь подручный Зэзэ.

— Ля, еще совсем молодой, — говорит нам Вуане, — могу командовать почти всеми стариками в Тувелеу, потому что я сменю Зэзэ после его смерти.

Роль помощника определена довольно точно. Он заменяет зоги во всех действиях, которые запрещены последнему в силу его положения. Так, помощник может взять на себя уничтожение врагов своего шефа.

— При желании, — уверенно отвечает Вуане на наш вопрос, — можно за несколько недель сделать человека сумасшедшим.

Я вспоминаю о наших бессонных ночах, о необъяснимых звуках и голосах, о раздвоении Вуане. Какое воздействие может оказать подобная атмосфера тревоги на человека, с детства погруженного в мистическую среду леса?

* * *

Открываю один глаз. Вуане, склонившись надо мной, трясет гамак:

— Ну, патрон, вставай.

День только занялся. Вуане никак не расстанется с этой привычкой будить нас спозаранку.

С ним пришел Вэго. Он уставился на Топи, который выпрямляется с трудом.

— Старик обмоет вас в реке, — говорит Вуане, — Потом вы можете выйти.

Конечно он принял это решение вчера вместе с Зэзэ после осмотра наших рубцов, но нам ничего не сказал. Уже неделю мы живем пленниками в зеленом колодце и рады вновь обрести свободу.

Мы стоим по пояс в сильной струе потока. Еще не жарко. Взгромоздившись на утес перед нами, Вэго выкрикивает заклинания, теряющиеся в грохоте водопада, и, взяв в руки связку листьев, кропит нас водой. Вуане, скрестив руки, бесстрастно наблюдает за нами с берега.

После этого ритуального крещения мы, дрожа, выходим из воды и кое-как обсушиваемся, делая осторожные движения. Вздувшиеся рубцы еще стягивают кожу на ребрах.

Затем, связав гамаки, мы трогаемся назад, в деревню. В хижине царит непривычный порядок. Это в наше отсутствие хозяйничал Вуане. Он, очевидно, очень тяготится бездействием, если решился проделать такую работу. Мы горячо его благодарим.

Едва мы успеваем расположиться, как приходит какой-то дрожащий старик. Он вынимает из кармана бубу совершенно измятый бланк и протягивает его нам. Он когда-то был пехотинцем и знает несколько слов по-французски, но не умеет читать; в наше отсутствие никто не мог ему объяснить, что означает эта вызывающая беспокойство бумага. Короткого объяснения достаточно, чтобы разогнать страх — старика просто вызывают в Масента, чтобы вручить ему в военном бюро пенсионное свидетельство.

Когда он удаляется, мы видим, что пришел Зэзэ. Он сидит с хмурым видом под навесом хижины. Плохие новости: татуировка в Согуру, которая должна была состояться через несколько дней, отложена. Вытянуть из наших информаторов точные сведения на сей счет невозможно — у них весьма смутные представления о календаре. Подражая соседям — исламизированным малинке, у которых неделя начинается в субботу, — они установили начало своей недели в пятницу. По словам Вуане, некоторые глубокие старики еще помнят, что год тома состоял из десяти месяцев разной продолжительности. Фактически течение времени отмечается в сознании тома только круговоротом времен года и полевых работ.

В результате последовательных уточнений мы наконец выясняем, что обречены еще на месяц ожидания.

Со времени нашего прибытия в страну тома срок праздника беспрестанно переносится. Может быть, знахари — противники Зэзэ хотят взять нас измором?

Сероватые тучи покрывают небо, еще такое голубое утром. На деревню обрушивается потоп.

За все шесть дней нашего пребывания в чаще не упало ни капли воды. На этот раз Вуане оказался прав: Окобюзоги охранял нас, пока у нас не было крыши над головой.

Через несколько часов появляется старый Вуане Бэавоги. Он вернулся из района Согуру и подтверждает информацию Зэзэ. Татуировка назначена на ближайшее новолуние, то есть приблизительно через месяц. Наши пессимистические предположения оказались правильными: знахари из Согуру решили ждать до последнего предела в надежде, что мы уедем раньше.

— Я не стал слушать их россказни, — добавляет старый Вуане, — я все это знаю. Они не могут намного изменить срок татуировки — ее нужно делать до больших дождей, или же духи предков рассердятся, и все умрут.

Отсрочка праздника еще раз опрокидывает патл планы. Сезон дождей уже в самом разгаре, от сырости отснятая пленка может испортиться. Нужно как можно быстрее отвезти ее в Париж. Вирэль сам вызывается выполнить это поручение, хотя по его лицу видно, что ему не хочется уезжать. Завтра мы проводим его до Бофосу.

Вечером блюстители культа приходят разделить с нами трапезу. Кантональный вождь Коли Зуманиги, с которым мы встречались в Масента у Форомо, подтверждает через Вуане приглашение на большой праздник женщин в его деревне. Может быть, нам удастся заснять там тайные обряды. Это делает жертву Вирэля еще более тяжелой. Видя его расстроенное лицо, каждый из наших друзей-знахарей решает сделать ему подарок. Пусть даже во Франции знают, что тома считают его своим братом! Вэго дарит Вирэлю бубу из широких полос, Вуане — копию маски Ангбаи, а Зэзэ — трезубец колдуна.