Рождение

Принято считать, что Гай Юлий Цезарь родился 13 июля 100 года до P. X. В сохранившихся источниках, в частности у Плутарха и Светония, фрагменты, касающиеся его рождения и детских лет, отсутствуют. Повествование о юных годах великих правителей у многих народов традиционно сопровождалось трогательным описанием знамений, вещих снов и иных предвестников явления на свет личности незаурядной и осененной неземными силами.

О Цезаре такие предания до нас не дошли.

Хотя, нет, одно имеется. Выражение «кесарево сечение» якобы произошло от того, что мать его, Аврелия, умерла во время родов и Гая Юлия извлекли из ее чрева хирургическим путем. Это не соответствует действительности, поскольку из относительно достоверных источников известно, что Аврелия еще долго воспитывала своего сына. Одни историки писали о том, что мать Цезаря сама вскармливала его грудью, что уже тогда в богатых семьях считалось чуть ли не подвигом. Другие, напротив, уверены, что Цезаря в младенчестве, как и было принято в состоятельном доме, вскармливали кормилицы. Так что сведения о смерти Аврелии — скорее всего, аберрация мифов о рождении богов и героев от мертвых родителей, весьма распространенных в Греции, Египте, Индии… К тому же тяжелые роды, как правило, считались плохим знаком, что впоследствии подтвердилось для Нерона, кстати, последнего представителя рода Цезаря.

Мы же будем опираться на высказывание одного из авторитетнейших летописцев своего времени, Корнелия Тацита: «…мать следила не только за тем, как дети учатся и как выполняют другие свои обязанности, но и за их развлечениями и забавами, внося в них благочестие и благопристойность. Мы знаем, что именно так руководили воспитанием и мать Гракхов Корнелия, и мать Цезаря Аврелия, и мать Августа Атия, взрастившие своих детей первыми гражданами Римского государства. И эта строгость и требовательность в обучении приводили к тому, что чистая, целостная и не извращенная никакой порчей природа каждого тотчас же с жадностью усваивала возвышенные науки и, если ее влекло к военному делу, или к законоведению, или к занятиям красноречием, полностью отдавалась лишь избранной ею области знания и исчерпывала ее до дна».

Римляне, серьезно относящиеся к гаданиям и предзнаменованиям, когда дело касалось внутренних или внешних угроз, были в быту чужды мистики и сентиментальности, и тем более по отношению к своим детям. С богами у них были сбалансированные взаимоотношения — жертвы и поклонение взамен покровительства в делах. В этом смысле и ритуалы, и обряды, связанные с рождением ребенка и последующими событиями его жизни, вполне укладываются в систему этих взаимоотношений. Соблюдение этих ритуалов являлось, с одной стороны, своего рода демонстрацией лояльности традициям Рима, а с другой стороны, было частью мироощущения гражданина, не сомневающегося в своей исключительности как римлянина, волею богов поставленного выше всех иных народов. Здесь нет парадокса — общение с богами не было для римлян чудом, а всего лишь обыденностью, бытовой атрибутикой, несколько забюрократизированной, как сейчас сказали бы. Их боги могли проявлять себе через явления природы, наказывая злоключениями или поощряя удачей, давая знать о своих намерениях через полет птиц, внутренности животных или через множество других мантик — гаданий. Жреческое сословия в Риме представляло собой структурированное сообщество, в котором многие чины и обязанности были выборными. Знатные и авторитетные семьи могли влиять на продвижение тех или иных кандидатур. Это в свое время будет учтено молодым Цезарем.

В знатной семье рождение ребенка было делом серьезным, поскольку затрагивались наследственные интересы, как имущественные, так и политические. Во время родов в доме присутствовали заблаговременно приглашенные родственники и друзья дома, чтобы при необходимости засвидетельствовать рождение и официальное признание ребенка. Официальное признание представляло собой ритуал, во время которого новорожденного клали на землю перед отцом, и если он поднимал его, то признавал своим. В случае, если у ребенка были дефекты, его могли и не признать, тогда судьба его была плачевной.

Отец признавал ребенка, и тогда двери дома украшались для всеобщего оповещения венками, а на домашнем алтаре зажигался огонь. Для римлян день рождения был значимой датой и праздновался каждый год. Эта традиция дошла и до нас, хотя в христианском мире настоящим праздником для каждого человека были именины.

На девятый день для мальчиков или на восьмой день для девочек проводили люстрацию, то есть очищение. Предполагалось, что во время родов в ребенка могли проникнуть злые духи, и эта церемония предназначалась для их изгнания. Тогда ребенку и давали имя, а на шею мальчику вешали мешочек, в котором находилась bulla — талисман. Он мог быть из янтаря или из коралла, но самым действенным считался золотой. Золота боятся стриги, злые существа, похожие на птиц, которые могут ночью выпить кровь младенца.

По одним источникам, Аврелия, мать Цезаря, кормила его грудью, что должно было свидетельствовать о ее высоких достоинствах, поскольку в те времена в знатных семьях кормилиц находили среди рабов. Впрочем, другие сомневаются в этом, полагая, что это всего лишь выдумка. Известно лишь, что она весьма серьезно повлияла на воспитание сына и скончалась, когда ему было сорок шесть лет.

Образование ребенок в такой семье получал в домашних условиях. В отличие от греческой государственной системы образования, богатые римляне предпочитали нанимать учителей или покупать ученых рабов, чтобы ребенок воспитывался дома и, самое главное, получал правильное направление своего развития.

Это в первую очередь касалось знаний о римской истории и о том, какую в ней роль играли его предки. Семейные традиции, как мы уже говорили, были неразрывно связаны с историей Рима, и на примере деяний великих мужей ребенку с младых ногтей вбивалось в голову, что такое быть гражданином Рима и какими для этого необходимо обладать качествами.

Качествами этими в первую очередь были dignitas, pietas, virtus.

Dignitas — а именно самоуважение, гордость, честь или достоинство — являлось личной добродетелью, определяющей манеру поведения. Римлянину не пристало быть подобным суетливому греку или буйному галлу, он должен быть хладнокровным, уверенным в себе и тем самым всячески демонстрировать свое право повелевать.

Pietas — это не просто благочестивое отношение к богам, но также уважение к семье, к традициям и законам, то есть к естественному порядку вещей в обществе. Эта добродетель подразумевала также готовность к самопожертвованию во имя Рима.

Virtus — общественная добродетель, качество римлянина, крепкого физически и нравственно, уверенного в себе, готового мужественно подчиняться или повелевать.

По мере того как маленький римлянин будет расти, на исторических примерах в нем будут взращивать также иные качества, такие, например, как aequitas, то есть честные, справедливые отношения между правителями и подданными; genius — понимание единства судеб каждого римлянина в отдельности и всего римского общества в целом, осознание того, что называли «римский дух»; prudentia — мудрость, проницательность, рассудительность, дальновидность, а также многие другие.

У менее богатых, но все же состоятельных римлян мальчики после семи лет шли в платные начальные школы. Сразу отметим, что имущественный ценз в реальности не влиял на мироощущение римлянина. Как отмечали многие историки, патриотизм, гордость за свой народ, чувство своей избранности среди других народов были велики не только у аристократии, но и у беднейших граждан.

Поскольку Цезарь был единственным сыном, то, естественно, на нем сосредоточились все ожидания семьи. Как и любой мальчик из знатного рода, он должен был поддержать добрую славу рода, а еще лучше — возвеличить его своими делами на общественном поприще.

К общественным делам мальчиков из знатных семей приучали с семи лет. Они практически все время проводят со своими отцами, наблюдая, как те беседуют с клиентами или разговаривают с сенаторами, им даже разрешают слушать у открытых дверей, как идут выступления в сенате. Они еще играют в детские игры, но одновременно смотрят, какими играми занимаются их отцы, впитывают в себя, поначалу неосознанно, всю сложную систему взаимоотношений между патронами и клиентами, замечают, с чьим мнением считаются больше, а кем пренебрегают. Когда мальчики подрастут, все это перейдет в новое качество, и молодые люди врастут в механизмы управления государством, обрастут связями и взаимными обязательствами. И не будем забывать, что для них личный успех, политическая карьера были синонимами служения Риму.

При всех возможных недостатках римская система воспитания молодого поколения обеспечивала плавную смену элит, для которых Рим был всем, а весь остальной мир — лишь ареной для демонстрации его превосходства.

 

Годы учебы

Цезарю предстояли годы учебы. Греческой и латинской риторике, как известно, его обучал некто Гнифон. Как ни странно, сведения о нем, по иронии судьбы, сохранились, хотя о самом Цезаре того периода приходится домысливать.

«Марк Аврелий Гнифон родился в Галлии в свободной семье, но был подкинут; вырастивший его отпустил приемыша на волю и дал ему образование; некоторые передают, что было это в Александрии, у Дионисия Скитобрахиона, но я этому не верю, ибо это не согласуется с последовательностью времени. Говорят, что он обладал большим дарованием, а кроме того, душою был добр и мягок, никогда не договаривался о плате, но тем больше получал от щедрости учеников. Преподавал он сперва в доме божественного Юлия, когда тот был еще мальчиком, потом — в своем собственном. Преподавал и риторику, причем уроки красноречия давал ежедневно, а декламировал только раз в неделю. Говорят, что многие известные люди часто бывали у него в школе, в их числе и Марк Цицерон, даже когда он уже был претором».

Подросшие молодые люди, которые должны были постепенно перенимать бремя власти у старшего поколения, начинали серьезно изучать литературу на греческом и латинском языках, заучивать наизусть законы «Двенадцати таблиц» и другие тексты, обязательные для запоминания.

Особое внимание уделялось риторике, причем практической. Ораторское мастерство было наиболее мощным и единственным легальным средством добиться успеха. Разумеется, интриги, подкуп и прямое насилие во времена Цезаря уже расцвели пышным цветом, но без умения воздействовать словом на собеседника или слушателей политическая карьера была невозможна. Особо ценилось умение выступать в суде — без такой практики трудно было начать движение по карьерной лестнице. В школах ученики тренировались выступать в роли защитника или обвинителя на вымышленных судебных процессах, состязались друг с другом, оттачивали мастерство ритора.

Искусный оратор мог манипулировать людьми, эта практика эффективна и поныне.

Аристократия прекрасно понимала, насколько действенным оружием является слово. Возможно, именно поэтому в 92 году до P. X. эдиктом было запрещено преподавание риторики на латыни. Объяснялось это тем, что греческий язык является наиболее достойным для оратора. Ну и конечно, авторы эдикта ссылались на установления предков, которым были бы неугодны новшества. Понятно, что греческий язык плебсу в массе своей был недоступен, а давать ему в руки такое сильное средство политической борьбы, естественно, было бы неразумно. Надо отметить, что использование элитами языка, не доступного большей части населения, практиковалось до недавнего времени.

Ко времени, когда Цезарь уже подрос, латинские риторические школы снова действовали.

Важное место в воспитании молодого римлянина занимало также его физическое развитие. А вот здесь греческая система физической подготовки римлянами не приветствовалась, более того, считалась порочной. Дело в том, что в греческих гимнасиях молодые люди упражнялись голыми. К тому же греки довольно-таки спокойно относились к гомосексуализму. Римляне же его категорически отвергали, гомосексуализм считался преступным пороком.

Упражнения юношей из знатных семей носили, если можно так выразиться, милитаристический характер. Они учились быстро бегать, плавать, владеть мечом и копьем и ездить верхом. Обычно юношей тренировали их отцы или ближайшие родственники. Такие занятия, как правило, проходили на публике: юноши могли наблюдать друг за другом во время тренировок, присматриваться к будущим соперникам, демонстрировать им свои умения.

Известно, что Цезарь не отличался могучим телосложением, но компенсировал это силой воли и решимостью одолеть любые препятствия. «Верховая езда с детства была для него привычным делом. Он умел, отведя руки назад и сложив их за спиной, пустить коня во весь опор».

Патрицианский род Юлиев до Цезаря не был знаменит, несмотря на то что его истоки восходили к богине Венере. Первый Юлий Цезарь, отмеченный в истории, был претором во время Второй Пунической войны. Надо сказать, что система имен у римлян позволяла четко понимать место его носителя в роде или клане. Так, наш герой Гай Юлий Цезарь имел tria nomina, то есть полных три имени, которыми мог обладать римлянин. Первое — Гай — использовалось, как и у нас, для называния члена семьи, второе — Юлий — было родовым именем, называющим тот конгломерат семей, к которому принадлежал Гай, а третье имя — Цезарь — выделяло в этом конгломерате особую группу. Не все, даже весьма знатные и знаменитые, граждане Рима были обладателями tria nomina, впрочем, это никак не влияло на их судьбу.

Как мы помним из учебников, у римлян в обычае было экономное отношение к именам, и наследников называли так же, как отцов и дедов. Так что Цезарь продолжил линию Гаев.

Достоинства юного Цезаря должны были обеспечить ему хороший старт политической карьеры под руководством отца. Но ему еще не исполнилось шестнадцати лет, когда в 84 году до P. X. внезапно умирает его отец.

 

Смутные времена: Тиберий Гракх

Отец Цезаря успел побывать губернатором Азиатской провинции, он был также избран претором. Для нас важен тот факт, что его сестра, Юлия, вышла замуж за Гая Мария. Наличие такого знаменитого дяди и определило судьбу Гая Юлия Цезаря, да и не только его. Марий, великий полководец, семикратный консул, нанес такой сильный удар по основам республиканского строя Рима, что судьба его была предрешена задолго до того, как Цезарь окончательно трансформировал меритократию — власть достойнейших — в имперскую вертикаль управления.

Но бедствия начались гораздо раньше.

За много лет до рождения Цезаря Рим начали сотрясать противостояния популяров — политиков, отстаивающих интересы плебса, и оптиматов — «лучших», то есть патрицианской знати, которой, естественно, это было не по нутру. Целью популяров было добиться поддержки народа при выдвижении своих кандидатур на должность трибуна, и порой такая поддержка могла подвигнуть популяров на рискованные проекты. Наиболее ярким примером такой авантюры является судьба двух представителей знатного плебейского рода Семпрониев — братьев Гракхов, Тиберия и Гая. Они становились народными трибунами, Тиберий Семпроний Гракхв 133 году до P. X., а Гай Семпроний — в 123 году до P. X. Как пишут современные историки, братья Гракхи обострили борьбу за развитие демократических и аграрных реформ. Сами братья, как это признавали и их противники, были личностями безукоризненными, можно сказать — идеалистами. Но мы-то знаем, куда ведет дорога, вымощенная благими намерениями. Недаром Аппиан справедливо полагал их инспираторами гражданских войн, которым суждено было длиться почти полтора века.

Реформы, которые собирались провести братья, были радикальными. Государственную землю они хотели разделить на мелкие наделы и раздать их неимущим. А чтобы у тех не возникло проблем с земледелием, отпускать посевное зерно по фиксированным низким ценам, а не по рыночным. Более того, государство должно было обеспечить одеждой тех солдат, у которых не хватало средств приобрести ее. Крупные землевладельцы благополучно провалили законопроект. Но Тиберий добивается того, что Октавий, трибун, наложивший вето, отстраняется народным собранием от должности. Создан опасный прецедент нарушения закона о неприкосновенности народного трибуна.

Закон проходит, создается полномочная комиссия из братьев и Аппия Клавдия, тестя Тиберия. Все это было весьма несвоевременно — на Сицилии разгоралось мощное восстание рабов, о котором мы еще поговорим позже, идет спор о наследии Пергама… Вот это наследие и сыграло роковую роль в судьбе братьев.

Пергамский царь Аталл III, умирая, завещал всю свою казну и царство в придачу Риму. Сокровища, которые перепадали Республике, были чудовищно велики, Пергам был одним из богатейших царств того времени.

Сенат никак не мог решить, что делать с таким достоянием, возможно опасаясь серьезного расстройства экономики, которой трудно будет переварить огромное количество золота и иного добра. Да и моральный аспект тревожил сенаторов: одно дело — добытые в бою трофеи и положенный победителям грабеж, другое — подарок, похожий на взятку невесть за что. Мы знаем, как «легкие деньги» губили великие империи: так, Испания рухнула под тяжестью «золотых галеонов», в то время как страны, не имеющие доступа к золоту материка за океаном, развивали промышленность и науки. Сенат, еще не отягощенный подобным опытом, пытался действовать исходя из римских традиций, возможно, на уровне коллективного подсознания опасаясь новых «даров данайцев». Последующие события показали справедливость их опасений.

И в это время Тиберий от большого ума предлагает пергамскую казну отдать его полномочной комиссии — триумвирату, а уж он с братом и тестем ее справедливо распределит среди бедняков, которым выделили землю. Но тут сенаторы встают на дыбы. Возможно, они еще не имели представления о том, что такое инфляция, но прекрасно понимали, какую силу обретут братья, если этот законопроект будет принят. Сопротивление Гракхам нарастает, к тому же заканчивается срок пребывания Тиберия на должности трибуна.

Чтобы довести реформы до конца, Тиберий выдвигает свою кандидатуру на второй срок, что вообще-то тоже было вопиющим нарушением закона. Он приводит своих сторонников и пытается силой повлиять на голосование.

Поднимается шум, народ приходит в волнение. Далее описано у Плутарха:

«Те, что находились подальше, недоумевали, и в ответ на их крики Тиберий коснулся рукой головы — он дал понять, что его жизнь в опасности, прибегнув к жесту, раз голоса не было слышно. Но противники, увидевши это, помчались в сенат с известием, что Тиберий требует себе царской диадемы и что тому есть прямое доказательство: он притронулся рукой к голове! Все пришли в смятение. Назика призвал консула защитить государство и свергнуть тирана. Когда же консул сдержанно возразил, что первым к насилию не прибегнет и никого из граждан казнить без суда не будет, но если Тиберий убедит или же принудит народ постановить что-то вопреки законам, то с таким постановлением он считаться не станет, — Назика, вскочив с места, закричал: «Ну что ж, если глава государства — изменник, тогда все, кто готов защищать законы, — за мной!» И с этими словами, накинув край тоги на голову, он двинулся к Капитолию. Каждый из шагающих следом сенаторов обернул тогу вокруг левой руки, а правой расчищал себе путь, и так велико было уважение к этим людям, что никто не смел оказать сопротивления, но все разбегались, топча друг друга. Те, кто их сопровождал, несли захваченные из дому дубины и палки, а сами сенаторы подбирали обломки и ножки скамей, разбитых бежавшей толпой, и шли прямо на Тиберия, разя всех, кто стоял впереди него. Многие испустили дух под ударами, остальные бросились врассыпную. Тиберий тоже бежал, кто-то ухватил его за тогу, он сбросил ее с плеч и пустился дальше в одной тунике, но поскользнулся и рухнул на трупы тех, что пали раньше него. Он пытался привстать, но тут Публий Сатурей, один из его товарищей по должности, первым ударил его по голове ножкой скамьи».

Возможно, все было несколько иначе, и Гракх пал не от предательской руки товарища. Тиберия в суматохе вполне мог пырнуть Корнелий Сципион Назика, верховный понтифик (жрец), которому не полагалось носить тогу с пурпурной каймой, но зато в качестве отличительного знака при нем всегда был железный нож. А если учесть, что Назика первым призвал бить реформатора и спасать Рим, то…

Впрочем, для нас это не важно, поскольку при любом исходе противостояния «перестройщика» Тиберия и оптиматов смута была неизбежна.

 

Смутные времена: Гай Гракх

После гибели брата младший Гай Семпроний весьма разумно отступил в тень, на первых порах не привлекая к себе внимания политических противников реформ. Но его деятельная натура не могла долго пребывать в безвестности. А тут еще и вещий сон…

В трактатах одного выдающегося деятеля, современника Цезаря, есть про него упоминание: «Гай Гракх многим говорил, что видел во сне своего брата Тиберия, который сказал ему: «Рано или поздно ты должен будешь умереть той же смертью, что и я». Это Гай Гракх говорил многим еще до того, как стал народным трибуном».

Не важно, какими были его побудительные причины, да и римлянину отступать перед трудностями было не к лицу. И вот Гай блестяще выступает на судебном слушании, защищая своего друга, причем, как писал Плутарх, «он доставил народу такую радость и вызвал такое неистовое воодушевление, что все прочие ораторы показались по сравнению с ним жалкими мальчишками».

Оптиматы, естественно, насторожились. Вскоре, к их радости, Гаю выпадает жребий уехать на Сардинию, чтобы служить квестором у консула Ореста. Радость была недолгой, Гракх, выяснилось, и на Сардинии оказался Гракхом.

Он быстро добивается благосклонности консула своими воинскими подвигами, исполнительностью и трудолюбием. По всей видимости, именно Гай уговорил Ореста обеспечить римских легионеров в холодное время теплой одеждой за счет городов Сардинии. Городские власти не проявили энтузиазма, мало того, мгновенно пожаловались в сенат. Сенаторы, не желая обострять отношения с Сардинией, велели консулу изыскать другие возможности для зимней экипировки, но к этому времени Гай успел объехать города на острове и своим ораторским мастерством убедить горожан добровольно помочь армии. Оптиматов это привело в волнение — Гракх становился популярным. К тому же в это время из Африки прибывает посольство и сообщает, что царь Мициспа послал хлебные припасы для воинского контингента на Сардинию в знак расположения к Гракху.

Это настолько не понравилось сенаторам, что они, изменив свойственной римлянам выдержке, прогнали послов и тут же постановили немедленно сменить войска на Сардинии. Полагая, что Гракх успел их распропагандировать в свою пользу, они приказали полководцу, то есть консулу Оресту, оставаться на острове и принять под свое командование новые войска. Предполагалось, что квестор Гай останется при консуле, но сенаторы не учли, что, начав действовать, Гракх будет действовать быстро и решительно. И поэтому его появление в Риме стало для них неожиданностью.

Надо сказать, что к этому времени аграрная реформа привела если не к хаосу в вопросах землевладения на италийских территориях, то к чему-то очень похожему на хаос. Судебные процессы нарастали как снежный ком: крупные землевладельцы саботировали работу триумвирата, масса проблем возникала при проверке договорных документов, переселение с одних участков на другие порождало новые трения. Народ роптал, и больше всех выказывали недовольство так называемые италики — население Италии, не имеющее счастье иметь гражданство Рима.

Защитником италиков стал, по их просьбе, Корнелий Сципион, знаменитый разрушитель Карфагена. Отметим, что он был женат на Корнелии Семпронии, сестре Гракхов, и в общем-то не был замечен до того в рядах противников реформ и, скорее всего, был популяром. Но поскольку италийцы помогали Сципиону во время войны, то он счел себя обязанным помочь им. Он выступил в Сенате и, не критикуя действия триумвирата, предложил, чтобы спорные земельные вопросы все же разбирали не те, кто разделял и распределял наделы, а другие лица. Его предложение было принято, и тогдашнему консулу было поручено заняться этим вопросом. После ряда судебных разбирательств консул быстро понял, что надолго увязнет в этом трудоемком, неблагодарном деле, и ушел в поход на Иллирию. Те же, кто распределял землю, уже не могли вмешиваться в споры, и всё надолго пришло в расстройство. Народ опять возроптал, былые заслуги Сципиона были мгновенно забыты, и его противники начали распространять слухи о том, что он собирается вообще отменить земельный закон Тиберия Гракха, а тех, кто будет сопротивляться, перебьют.

Сципион готовится к выступлению в Сенате, чтобы опровергнуть все обвинения в свой адрес, однако утром его находят мертвым на своем ложе без, как сейчас пишут в протоколах, видимых следов насильственной смерти.

Версии странной смерти или убийства были разные. Одни уверяли, что это было самоубийство от отчаяния, другие говорили, что, по показаниям домашних рабов, Сципиона якобы задушили некие иноземцы, проникшие ночью в дом. Аппиан же был уверен, что «это было делом рук Корнелии, матери Гракха, с целью воспрепятствовать отмене проведенного им закона; она действовала в данном случае при помощи своей дочери Корнелии Семпронии, бывшей замужем за Сципионом; она была некрасива и бесплодна и не пользовалась его любовью, да и сама не любила его». При всей правдоподобности аппиановской версии сбрасывать со счетов показания рабов тоже не стоит — кто знает, какие чувства обуревали карфагенян, когда пылал их город? Месть — дело правое.

Итак, Гай Гракх снова в Риме. Его прибытие не только вызывает гнев оптиматов, но и крайнее недоумение народа, который считал Гракхов своими защитниками. Он ждет ответного хода противников и явно к нему подготовился. И когда его вызывают в суд, Гай Гракх, как мы вполне можем предположить, решил, что час его пробил.

Пустив в ход свое высочайшее ораторское мастерство (а ведь он, по свидетельству Плутарха, к тому же обладал «могучим, на редкость звучным голосом»), Гай легко и непринужденно опроверг все обвинения. Оказалось, что закон на его стороне — он прослужил в армии двенадцать лет вместо положенных десяти и был квестором три года вместо положенных двух лет. А затем Гракх выложил, как сейчас сказали бы, козырную карту: он единственный из всех, кого послали служить на Сардинию, взял с собой полный кошелек, а вернулся с пустым. Это был сильный ход, все знали, что в провинции едут налегке, чтобы везти оттуда золото и серебро.

Из обвиняемого он мгновенно становится народным любимцем, поскольку все сразу же увидели несправедливость обвинения. Урок пошел оптиматам не впрок, они снова пытаются засудить его по другому обвинению, еще не понимая, что каждый раз, выступая перед слушателями, Гракх мгновенно обрастает сторонниками, причем не только в Риме, но и по всей Италии. И тогда он выдвигает свою кандидатуру в народные трибуны.

Став в 123 году до P. X. трибуном, он начинает проводить такие реформы, что римская аристократия, наверное, впервые пожалела, что расправилась с Тиберием Гракхом, который на фоне своего младшего брата теперь казался им умеренным и благоразумным политиком.

Поскольку Гай Гракх восстановил судебные полномочия аграрной комиссия и к тому же предложил и далее наделять безземельных граждан наделами, поскольку создавались новые колонии на территории Италии и бывшего Карфагена, то о поддержке «сельской беднотой» он мог не беспокоиться. Но этого было недостаточно для его честолюбивых стремлений. Он продавливает закон о продаже жителям Рима по символическим ценам зерна из государственных хранилищ. Городской плебс приходит в восторге от деятельности трибуна.

Следующий ход позволил ему переманить на свою сторону сословие всадников — весьма богатое и сильное сообщество крупных ростовщиков и некрупных землевладельцев, торговцев и спекулянтов. Он изменил в их пользу систему откупа сбора налогов с новообразованной провинции Азия. Откупщиком до того мог стать любой гражданин, который внес требуемую сумму в казну, а затем мог собирать налоги, причем с большой пользой для себя. Теперь откуп перешел в ведение всадников Рима (патрициям, как мы знаем, запрещалось заниматься торговыми и финансовыми операциями), и поддержка сословия была Гракху обеспечена.

Наособицу стоят военные реформы Гая Гракха. Фактически они послужили основой для создания в недалеком будущем профессиональной армии. Доселе римские войска при начале военных действий набирались в основном из сельских жителей, которые после войны возвращались к своему плугу. То есть в реальности представляли собой ополчение — хороший полководец мог сделать из него дисциплинированное и обученное войско, но к следующей кампании в его распоряжении могла оказаться разношерстая и разболтанная масса. Страдало и земледелие — длительные походы приводили к разорению мелких хозяйств, лишенных главы семейства или рабочих рук его сыновей.

Народный трибун уменьшил как число обязательных походов, в которых должен был принять участие римский гражданин, так и ввел возрастной ценз — призывать могли только граждан старше семнадцати лет и моложе сорока шести. Самым революционным было то, что оружие теперь выдавалось бесплатно и воинам полагалось жалованье, а не только доля в добыче, как практиковалось до сих пор. Впоследствии Марий доведет военную реформу до конца и создаст профессиональную армию. Он же первым использует ее для достижения своих личных целей. Впрочем, у него еще все впереди, и только через четыре года он станет народным трибуном, начав свое восхождение…

 

Участь реформатора

Гракх на волне народной популярности проводит один закон за другим, постепенно ослабляя властные полномочия Сената в пользу народного собрания, а фактически в свою пользу. Самой успешной его операцией было лишение сенаторов полноты контроля над распределением казенных денег, или, говоря современным языком, финансовыми потоками.

Теперь не Сенат, а народный трибун непосредственно управляет аграрной комиссией, контролирует выдачу зерна городской бедноте, распоряжается строительством дорог и созданием новых колоний. Он проводит судебную реформу, и если раньше судьи могли назначаться только из числа трехсот сенаторов, то Гракх добавил к ним еще триста всадников. Его умение владеть настроением слушателей достигает вершин: когда он вносил предложение о судьях, то впервые из всех, когда-либо выступавших в Сенате, встал лицом к народу, а не к сенаторам. Плутарх полагал, что тем самым Гракх как бы изменил государственный строй из аристократического на демократический, поскольку ораторы должны теперь были обращаться к народу, а не к сенаторам. Вряд ли это был сарказм великого жизнеописателя, скорее всего, он сам верил, что «легким поворотом туловища» можно произвести столь радикальный переворот.

Видя, как на их глазах Гракх пытается превратить Рим в некое подобие греческого полиса, аристократия взялась за него всерьез. Опасаясь народных волнений, на сей раз решили действовать осторожнее, и когда Гай в нарушение традиций во второй раз становится народным трибуном, против него не выступают, дожидаясь удобного момента и, как сказали бы сейчас, «накапливая компромат».

Момент настает, когда Гракх пытается провести закон о распространении прав римского гражданина на всех италиков — союзников Рима. За пару лет до этого консул Фульвий Флакк уже пытался это сделать, но закон благополучно провалили, к возмущению жителей Италии. Два города — Аскул и Фрегеллы — даже восстали, но римляне жестоко подавили бунт, и устрашенное население на время притихло.

Не удалось провести законопроект о гражданстве и Гракху. Он вполне мог бы восстановить несколько пошатнувшийся авторитет, но вместо этого соглашается на предложение сената отправиться в Африку на семьдесят дней, чтобы основать там новые колонии. Гай имел право отказаться от этой «командировки», поскольку, по обычаям, народный трибун не должен был выходить за пределы города, но не сделал этого.

А его враги как раз в это время сообразили, как справиться с народным любимцем, и решили, если можно так неблагозвучно выразиться, «перепопулярить популяра». Они делают ставку на другого народного трибуна, Ливия Друза, которому успех его товарища по трибунату встал поперек горла. И вот Друз выдвигает еще более радикальные предложения, чем сам Гракх. Землю — крестьянам! То есть не просто выдавать наделы в пользование, а отдавать в частную собственность. Хочешь — паши, не хочешь — продай. И никаких налогов с продажи! Крупные землевладельцы, да и средние, из всадников, пришли в восторг — это открывало невиданные перспективы для скупки земель за бесценок. Народ же, как всегда, не сообразил, что к чему. Играя на самолюбии горожан, Друз быстро убедил их, что предоставление равных с ним прав невесть кому наносит ущерб чести и достоинству римлянина, и переманил их на свою сторону.

Одним словом, когда Гракх вернулся в Рим, дело было практически сделано, закон о предоставлении гражданства союзникам не прошел. Не прошли и другие законы, которые после своего возвращения пытался провести Гракх. Самым сильным ударом по его самолюбию стал провал на выборах. В третий раз народным трибуном его не избирают. Мало того, консулом избирают его лютого врага Луция Опимия.

Оптиматы начинают подкапываться под реформы, один за другим отменяются законы Гракха, пока еще не самые важные. Опимий провоцирует Гракха на силовое противоборство, но Гай не собирается повторить ошибку Тиберия. Тем не менее группа его сторонников при весьма подозрительных обстоятельствах все же устраивает стычку со сторонниками Опимия. Сам Гай не участвовал в схватке и даже, по преданию, хотел покончить с собой, но друзья отняли у него меч. О гибели Гракха нет единого мнения: по одной версии, враги настигли его у моста и там закололи, по другой — вместе с верным рабом Филократом он добирается до рощи, посвященной фуриям, и там, проклиная римский народ, велит рабу заколоть его. Филократ исполняет приказ, а затем и себя лишает жизни. Почти три тысячи сторонников Гракха были казнены без суда. За голову Гракха было обещано золото — по весу. И будто бы некто Септумулей, чтобы получить побольше, вынул мозги и вместо них залил в череп реформатора расплавленный свинец.

У трибуна Друза альянс с оптиматами закончился скверно — в толпе его кто-то незаметно ударил ножом, Друз еле добрался до дома и умер от потери крови. Он пережил Гракха лишь на десять лет. Это убийство дорого обойдется Риму, поскольку послужит одной из причин так называемой Союзнической войны. Но о ней чуть позже…

Возможно, история о проклятии Гракха, который сулил народу вечное рабство за неблагодарность и измену, всего лишь красивый вымысел. Тем не менее фурии — богини возмездия, мщения — обрушились на головы римлян с новой силой. Их орудием стал Гай Марий.

 

Восхождение Гая Мария

У римской аристократии, что греха таить, были поводы источать злобу на Гракхов — они были плоть от плоти римской знати, а реформы, с точки зрения сенаторов, велись для того, чтобы на волне народного почитания захватить единоличную власть, стать тираном. Как мы уже знаем, боязнь тирании у римлян основывалась на здравом смысле — они предпочитали, чтобы у каждого был шанс в свой черед получить свою долю доходов, почестей, славы. Такая конкурентность позволяла римлянам веками не только противостоять угрозам внешнего мира, но и успешно оттяпывать лакомые куски этого мира и присоединять к себе. Но государственный механизм начал давать сбои — интриганство и грызня сенаторов между собой существенно ухудшили систему принятия решений.

Оптиматы хоть и прижали популяров, но все же остереглись резко свернуть реформы Гракхов. К тому же сословие всадников и римская чернь могли в любой момент прибегнуть к насилию, если бы им показалось, что Сенат собирается лишить первых — преференций, а вторых — подачек.

Гай Марий был, что говорится, человек из народа, выскочка или, как говорили римляне, «новый человек» — homo novus. В отличие от Гракхов — утонченных аристократов при всем их популярстве и принадлежности хоть и к знатному, но плебейскому роду, Марий всегда подчеркивал свою прямоту, граничащую с грубостью, простоту манер и скромность в быту. Известно, что он скептически относился к увлечениям римлян греческой культурой, сам же греческого языка не знал, полагая, что победителям нечему учиться у побежденных.

Точный год его рождения неизвестен, это либо 157 либо 156-й до P. X. Он появился на свет в местечке Цереаты, что недалеко от города Альпино, в бедной семье. Толчком к началу его карьеры якобы послужили слова Сципиона Эмилиана, разрушителя Карфагена, у которого Марий служил во время военных действий в Испании при подавлении восстания иберийских племен. Когда во время пирушки у Сципиона какой-то льстец сказал, что вряд ли у римского народа будет еще один защитник, подобный полководцу, тот ответил: «Будет, и, быть может, даже он», указав при этом на Мария. Скорее всего, Сципион имел в виду что-то вроде скромного «на моем месте может быть любой римлянин» и вряд ли подозревал в тот момент, как слово его отзовется. Марий же воспринял эти слова не только как предзнаменование, глас божества устами воинского начальника, но и как руководство к действию.

Звезда Мария стала восходить во время так называемой Югуртианской войны.

Нумидийский царь, умирая, разделил свое владение между двумя родными сыновьями и Югуртой — усыновленным племянником, весьма многообещающим, талантливым юношей. Таланты его проявились столь быстро, что вскоре один из наследников был убит, а второй успел сбежать в Рим, чтобы пожаловаться Сенату на притеснения. Югурта, зная роль золота в качестве смазки для шестеренек механизма власти, щедро одарил нужных людей, и сенаторы поделили нумидийское царство на двоих, причем Югурте достался самый жирный кусок. Но Югурте этого мало, и он затевает войну со сводным братом. Тот опять жалуется в Рим. Прибывает сенатская комиссия, затем другая, но остановить зарвавшегося царя они не могут, тот захватывает столицу противника, убивает его, а заодно и италийцев, которые имели несчастье служить наемниками или просто вести на африканском побережье торговлю.

Историки полагали, что на самом деле разделение Нумидии на три царства было инспирировано римлянами, не желающими, чтобы у них под боком было хоть и союзническое, но все же независимое государство. По всей видимости, Югурте были известны замыслы римлян, к тому же их ростовщики и торговцы вели себя в Нумидии весьма бесцеремонно.

Впрочем, сенаторы с большим удовольствием закрыли бы глаза на этот инцидент, но гибель италийцев и римлян вызвал большой шум, да и коммерческие интересы крупных торговцев были ущемлены. Не желая распалять жителей итальянских городов, и без того имевших зуб на Рим из-за нежелания предоставить им права гражданства, Сенат объявляет злокозненному Югурте войну.

Это была странная война.

Римская армия в это время находилась в сильном расстройстве. Гай Гракх так и не успел развить военную реформу, обедневшие граждане лишились возможности служить, другие и вовсе не рвались в ряды легионеров, дисциплина расшатывалась на глазах, командиры были озабочены подсиживанием друг друга и личным обогащением. Положение дел ухудшало и поражение в 113 году до P. X. при Норее, которое нанесли римской армии кимвры и тевтоны — германские племена, впервые вторгшиеся на территории, подвластные Риму. Сенат, разумеется, не мог знать, что это вторжение с северных границ — первый камешек, который вызовет лавину, на века определившую новую геополитическую конфигурацию Европы. Пока их больше занимают события в Северной Африке.

Итак, для того, чтобы привести в чувство Югурту, Рим направляет большое и сильное войско. Против него нумидийский царь выставляет свою казну, и — о, диво — командующий римскими войсками неожиданно заключает с Югуртой мир, причем на почетных условиях.

Это было слишком даже для златолюбивых граждан и сенаторов — столь очевидное падение нравов наносило тяжелый урон престижу Республики, ее добродетели попросту вываливались в грязь! Начинается судебное разбирательство, Югурту вызывают в Рим для дачи показаний. Возможно, сенаторы были уверены, что мятежный царь проигнорирует приглашение, а это даст им возможность разобраться в своем кругу с продажными полководцами, а потом снова начать военные действия. Но не тут-то было!

Югурта является в Рим во всеоружии, то есть с большим количество золота. И суд превращается в фарс: подкупленный народный трибун придирается к процедурным вопросам и, пользуясь своим правом вето, запрещает Югурте давать показания против самого себя. Пока день за днем тянется судоговорение, Югурта не теряет времени даром — его люди выслеживают и убивают внука покойного нумидийского царя, который мог стать претендентом на трон. Такого неуважения к себе римляне все же стерпеть не могли, Югурту выгоняют из города, и вскоре снова начинаются военные действия.

И снова золото побеждает — один из двух римский военачальников нагло бездействует, а другой пытается что-то предпринять, возможно, для виду, но тут Югурта наносит удар и в битве при Сутуле в 109 году до P. X. захватывает римский лагерь. Позорная церемония проведения пленников под ярмом и изгнание римлян из Нумидии сделали Югурту в глазах соседей героем-победителем. Мавританский царь обещает ему поддержку, племена гутулов тоже готовы помочь Нумидии.

Рим, наконец, всерьез взялся за африканские дела. Все договоры с Югуртой были разорваны, и командовать армией назначили Цецилия Метелла, неподкупного и талантливого человека. Метелл быстро наводит порядок в войсках и в том же году громит Югурту. Нумидийский царь уходит с остатками войска в пустыню и начинает долго и утомительно беспокоить римлян.

Для нас важен тот факт, что у Метелла служил Гай Марий, к этому времени выросший из простого легионера до легата. Достаточно сказать, что Метелл, направляясь в Африку, взял с собой двух помощников, известных не своей знатностью, а личными качествами, — Мария и Рутилия Руфа, знаменитого своей принципиальностью и бескорыстием. Впоследствии Руфа «съедят» деловые круги и откупщики, которым его неподкупность на посту наместника провинции будет помехой, но это уже другая история.

Известно, что отец Мария был клиентом дома Метелла, но такое знакомство вряд ли могло споспешествовать карьере его сына. С одной стороны, Цецилий Метелл поддержал Мария, когда тот выставил свою кандидатуру на должность народного трибуна в 119 году до P. X. Но когда Марий продавливал закон о подаче голосов, ограничивающий возможность оптиматов покупать голоса, и Метелл выступил против, то народный трибун Марий вызвал ликторов и чуть было не засадил Метелла в тюрьму. Оптиматы решили, что появился новый Гракх, и насторожились. Но вскоре Марий выступил против раздачи хлеба горожанам. Разочарованные популяры и оптиматы поняли, что имеют дело с принципиальным человеком.

Как отмечал Плутарх, «выступив на гражданском поприще, Марий не обладал ни богатством, ни красноречием, с помощью которых люди, пользовавшиеся в то время наибольшим почетом, вели за собой народ. Однако граждане высоко ценили его за постоянные труды, простой образ жизни и даже за его высокомерие, а всеобщее уважение открывало ему дорогу к могуществу…»

С кадрами в Республике незадолго до рождения Юлия Цезаря было настолько сложно, что даже такому солдафону, как Марий, если уж называть вещи своими именами, не составило бы труда стать верховным правителем.

Да он и не скрывал своих намерений. После истечения срока трибуната он претендует на должность эдила — магистрата, занимающегося городскими делами, важная ступень для дальнейшей карьеры. Но безуспешно. И лишь после того, как он женился на тетке Цезаря, и при поддержке семейства Юлиев, а через него и некоторых патрицианских кругов он становится претором. Когда истекает срок на этой должности, то по жребию его направляют в так называемую Внешнюю Испанию, где он успешно расправляется с местными разбойниками.

Но вернемся к Югуртианской войне, во время которой Гай Марий сделал решающий шаг в своей карьере.

 

Спаситель Рима

Военные действия в африканской пустыне затягивались и не сулили честолюбивому выскочке никаких перспектив. Но он не терял времени даром. Прекрасно понимая силу народного мнения, вместе с простыми легионерами копал рвы, ел вместе с ними то, что ели они, и спал на земле на подстилке. Ну и вел при этом с ними разговоры о том о сем. Вскоре он стал любимцем всего войска, а в письмах, которые легионеры отправляли из Африки в Рим, прямым текстом сообщалось, что лучше Мария военачальника они не знают и конца африканской кампании не предвидится. А вот если его избрать консулом, то победа над Югуртой обеспечена. И когда в Риме началась предвыборная суета, он обратился к Метеллу, но тот сказал, что скорее его малолетний сын станет консулом, нежели Марий. Не только Метелл, но и другие влиятельные патриции иронично отнеслись к домогательствам Мария на консульство. Более того, Метелл не собирался отпускать его в Рим и лишь за двадцать дней до выборов дал согласие, очевидно полагая, что за столь короткий срок его помощник если и успеет добраться до Рима, то на агитацию времени у него не останется точно.

Но судьба благоволила Марию. Он быстро добирается до У тики. Там совершает жертвоприношение, и ему предсказывают блестящее, просто невероятное будущее. Впоследствии Марий говорил, что ему было обещано семикратное консульство, но это казалось невероятным даже его ближайшим сторонникам. До поры до времени.

Попутный ветер за четыре дня позволяет ему пересечь Средиземное море. И вот он в Риме. И сразу же выступил перед народом, смешав Метелла с дерьмом и пообещав быстро закончить войну с Югуртой. Народ с упоением слушал грубые слова Мария, поливавшего последними словами знать. На фоне риторических красот, которыми блистали его соперники, это был свежий ветер перемен. И конечно же, Мария избирают консулом.

Сенат оставляет Метелла полководцем, но народное собрание постановляет, чтобы Марий вел боевые действия.

В 107 году до P. X. Марий прибывает в Африку и сразу же проводит несколько успешных операций. Но Югурта пока еще на свободе, и только через два года удается его взять в плен. Да и то в результате предательства союзника — мавританского царя Бокха. С ним вели долгие переговоры, царь колебался: то ли предавать союзника, то ли поддержать его. Особую пикантность ситуации придавал тот факт, что Бокх был тестем Югурты, но, зная вероломный характер своего зятя, он прежде всего считался со своими интересами. В числе переговорщиков был квестор Мария, многообещающий молодой человек, Луций Корнелий Сулла.

Квестор произвел на Бокха большое впечатление, по крайней мере, так заявил царь Марию и добавил, что выдаст Югурту, если к нему придет Сулла один и без охраны. Несмотря на то что Марий не доверял Сулле, он вынужден был согласиться.

В 105 году Югурту, закованного в цепи, вводят в Рим во время триумфа Мария. Война закончена, Югурта при подозрительных обстоятельствах умирает в тюрьме, с независимостью Нумидии покончено. Но триумф Мария был омрачен интригами оптиматов — они во главе с Метеллом начали восхвалять Суллу как пленителя Югурты, да и квестор на всех углах похвалялся своим подвигом. Считается, что с тех пор Марий, простой во всем, в том числе и в эмоциях, возненавидел Суллу, не желая делиться с ним даже толикой славы. Ну и патриции, невзлюбившие Мария, старались всячески уронить его заслуги в глазах народа, а Суллу, напротив, возвысить. Неизвестно, чем кончилась бы эта интрига, если бы не нашествие кимвров.

Кимвры, разгромив при городе Норее в 113 году до P. X. армию консула Папирия Карбона, могли ворваться в Италию, как волки в овчарню. Отметим, что кимвры поначалу не собирались воевать, они лишь просили у римлян места для поселения. И даже когда римляне отказали им, кимвры решили мирно удалиться. Но по приказу Карбона проводники, которые сопровождали их, завели кимвров в засаду, где римляне намеревались их всех перебить. Однако коварство Карбона вышло ему боком.

Несмотря на то что дорога на Италию была открыта, кимвры почему-то решили идти в Галлию. Возможно, потому, что там их ожидало родственное племя тевтонов. В Галлии в 109 году до P. X. они разгромили еще одно римское войско, через пару лет вступившие с кимврами и тевтонами в союз гельветы сами устроили засаду для римлян и перебили армию консула Кассия Лонгина в Аквитании. Вместо того чтобы принять меры по защите северных территорий, Сенат бездействует.

Но в год, когда римляне глумились на Югуртой, бредущим в цепях, в Южной Галлии в битве при Араузионе из-за бездарного командования гибнут, по разным источникам, от восьмидесяти до ста тысяч легионеров.

Это была катастрофа, поскольку Италию можно было брать голыми руками. Но снова римлянам везет. Кимвры по какой-то причине уходят в Испанию. Но римляне в панике, никто не знает, когда они явятся снова.

И наступает звездный час Мария.

Народ призывает его спасти Рим и вторично избирает консулом, хотя после его предыдущего консульства еще не прошел положенный законом срок. При этом Марий находится в это время в Африке, и его избирают заочно, что тоже запрещено.

Пользуясь тем, что с Нумидией покончено, а кимвры ушли, он проводит военную реформу. Все наши современные представления о римском воинстве, нашедшие отражение в фильмах и картинах, все эти орлы с распростертыми крыльями и чеканный шаг когорт — это армия после реформ Мария.

Именно тогда он вместо призыва ввел вербовку и отменил имущественный ценз. Доселе служба в армии считалась почетным правом гражданина, обладающего определенными средствами, и чем богаче был римлянин, тем более высокую должность он получал. Этот принцип, хороший для города-государства, уже не работал для такой державы, как Рим после падения Карфагена.

Марий еще во времена своего первого консульства для успешной войны с Югуртой выбил из Сената разрешение об отмене ценза. И к нему хлынули добровольцы из числа городской черни и разорившихся крестьян. Легионер Мария получал оружие, а не приобретал его за свой счет, более того, ему выплачивалось вознаграждение, и, самое главное, после окончания войны ему полагался земельный надел. Более того, организация военного строя теперь зависела от воли командира, который исходил не из имущественного положения гражданина или его знатности, а из воинского мастерства. Ежедневные упражнения способствовали повышению боевых качеств легионеров, свободного времени у них почти не было, а праздность и бездействие, как известно, могут разложить любую армию.

Изменилась и организация легиона. Как мы помним, легион состоял из тридцати манипул, а каждая манипула из двух центурий по сотне воинов в каждой. Марий объединил три манипулы в когорту, и теперь легион состоял из десяти когорт с командиром во главе каждой. Боеспособность когорты, естественно, позволяла действовать более эффективно, чем манипулы.

Тогда же легионы получили свои значки — серебряных орлов на древках. Когорты же получили знамена, причем у каждой были свои изображения.

Так римляне обзавелись профессиональной армией.

Результаты не замедлили сказаться. В 102 году до P. X. в битве при Аквах Секстиевых были уничтожены все тевтоны, а через год в Северной Италии в битве при Верцеллах Марий истребил племя кимвров, включая женщин, стариков и детей.

Римляне сочли, что пятикратное консульство Мария хоть и было вопиющим нарушением законов, но стоило спасения Рима.

 

Закат

Слава и невиданно долгое пребывание на посту консула не смягчило характер Мария. Напротив, он стал более завистливым и коварным. Это вскоре почувствовали на своей шкуре его союзники, популяры. Судьба Апулея Сатурнина, который избирался народным трибуном в 103 и 100 годах до P. X., в который раз иллюстрирует печально известный тезис, что у политического деятеля, как правило, нет друзей и врагов, а есть лишь свои личные интересы.

Сатурнин и популяры благодаря поддержке Мария, который был консулом уже в шестой раз, продолжили реформы, направленные на ослабление римской олигархии, которая имела мощную поддержку в Сенате. Один из законов касался больших земельных участков. Легионеры, которые прослужили у Мария более семи лет, могли получить такие наделы на карфагенских землях, а также на местах бывших поселений кимвров в Галлии. Колонизация земель в провинциях имела большое значение для демографической, экономической и культурной экспансии Рима. Но еще большее значение имел тот факт, что Марий возглавил руководство колонизацией, и его ветераны, получив землю, считали это заслугой своего полководца, а не государства. В будущем личная преданность армии военачальнику неоднократно будет влиять на исторические события.

Другой закон касался предоставления больших прав всадникам в вопросах, связанных с судебными делами. Всаднические суды теперь получали право рассматривать такие важные дела, как государственная измена. И третий закон — о раздаче хлеба по смехотворной цене, фактически бесплатно — вызвал особое одобрение плебса. Несмотря на то, что, будучи народным трибуном, Марий отклонил похожий закон, сейчас он выступил в поддержку. Его принципиальность имела свою цену.

Несмотря на сильное сопротивление оптиматов, законы все же прошли. Причем роль Мария в их продавливании весьма неблаговидна. Вот как Плутарх описывает эту ситуацию: «Став трибуном, Сатурнин предложил закон о земле и прибавил к нему требование, чтобы сенат поклялся без возражений принять все, что постановит народ. В сенате Марий сделал вид, будто порицает эту часть закона, заявив, что и сам не принесет клятвы и не думает, чтобы это сделал любой здравомыслящий человек: даже если закон и не плох, наглость — заставлять сенат принять его не по доброй воле, а по принуждению. Однако думал он иначе и, говоря так, лишь готовил коварную ловушку Метеллу. Считая ложь неотъемлемым свойством доблестного и разумного человека, Марий не собирался выполнить то, о чем говорил в сенате, и зная стойкость Метелла, уверенного, что — пользуясь выражением Пиндара — «правдивость есть начало добродетели», хотел использовать его отказ принести клятву, чтобы вызвать в народе жестокую ненависть к нему. Так оно и вышло.

Когда Метелл заявил, что присягать не будет, Марий распустил сенат, а через несколько дней Сатурнин созвал членов курии к возвышению для ораторов и стал требовать от них клятвы. При появлении Мария все смолкли, выжидающе глядя на него, а он, пренебрегши всем, о чем пылко говорил в сенате, заявил, что у него не такая толстая шея, чтобы раз и навсегда высказать свое мнение в столь важном деле, и что он даст клятву и будет повиноваться закону, если только это закон. (Этой «мудрой» оговоркой он хотел прикрыть свое бесстыдство.) Народ, узнав, что Марий принес клятву, приветствовал его рукоплесканиями и криками, а среди лучших граждан измена Мария вызвала уныние и ненависть к нему».

На волне успеха Сатурнин в третий раз баллотируется на трибуна, и в 99 году до P. X. его избирают. И вот это становится его ошибкой. Популяры, народные трибуны Сатурнин и Сервилий Главций со своими сторонниками решили, что Марий сделал свое дело и Марий может уходить. Их попытки оттеснить на задний план человека, за которым стояла армия, не остались незамеченными ни Марием, ни Сенатом.

«Лучшие граждане», сиречь оптиматы, решили действовать по принципу «кто нам мешает, тот нам поможет». Они начинают тайные переговоры с Марием, который, соглашаясь с ними в том, что Сатурнин вконец обнаглел, одновременно ведет переговоры с народным трибуном. Причем в буквальном смысле. По словам того же Плутарха, «когда ночью к нему пришли первые люди в государстве и стали убеждать его расправиться с Сатурнином, Марий тайком от них впустил через другую дверь самого Сатурнина и, солгав, что страдает расстройством желудка, под этим предлогом бегал через весь дом то к одним, то к другому, подзадоривая и подстрекая обе стороны друг против друга». Насколько этот анекдотический факт соответствует истине, сказать трудно, но такая вот двойная игра с древнейших времен является инструментом политиков.

Во время выборов народных трибунов сторонники Сатурнина прилюдно убивают его конкурента, некоего Нония. Когда трещина между Марием и трибунами становится достаточно широкой, чтобы вбить в нее клин, Сенат обвиняет Сатурнина в убийстве и требует от Мария, чтобы тот наконец установил законность и порядок в Риме.

В этой ситуации Марий поступает как настоящий политик — он выступает против вчерашних союзников, оттесняет их сторонников к Капитолию и вынуждает сдаться. В общей суматохе Сатурнина, Главция и еще нескольких вожаков прирезали.

Любви оптиматов Марий так и не снискал, а популяры, оскорбленные явным предательством, постарались уронить доверие народа к нему. А тут еще Метелл, с которым злопамятный Марий долго и мстительно сводил счеты, возвращается из изгнания в Рим. Этого Марий вынести не мог и сам покинул город, отплыв в Каппадокию и Галатию якобы для жертвоприношений. Ходили слухи, что он будто бы посетил царя Митридата, чтобы спровоцировать его на войну с Римом, а самому тогда вернуться к тому, что он умеет лучше всего, — воевать и побеждать. И хотя Митридат, по большому счету тоже изрядная гнида, принял его весьма любезно, Марий нахамил царю, предложив ему либо стать сильнее, чем римляне, либо заткнуться и делать то, что они ему велят.

Митридат мог, наверное, казнить грубого гостя, но то ли не хотел пока давать повода к войне, думая, что это хитрая ловушка Сената, то ли действительно решил копить силы, чтобы со временем одолеть римлян. К Митридату мы еще вернемся, а пока Марий возвращается в свое поместье живым и невредимым и ведет частную жизнь, выключенный из жизни общественной. С ним случается худшее, что могло быть с таким прожженным честолюбцем, — его начинают забывать.

Не исключено, что история об этом странном визите родилась позже, во время первой войны с Митридатом, которая началась в тот год, когда Цезарю должно было исполниться шестнадцать лет. А пока маятник качнулся обратно: оптиматы отменяют многие из законов Сатурнина, его реформы пытаются похоронить вместе с ним. Но уже набрал силу человек, равный Марию по честолюбивым устремлениям, а во многом сумевший впоследствии превзойти его.

 

Соперник

Луций Корнелий Сулла, с именем которого наша историческая память накрепко связало слово «проскрипции», начинал свой жизненный путь в иных, если можно так выразиться, «декорациях», нежели его враг — Марий. В отличие от выходца из низов, Сулла родился в 138 году до P. X. в благородной патрицианской семье. После смерти отца оказалось, что юному отпрыску знатного рода жить не на что — семья вконец обнищала. Но если Марий, стиснув зубы, отдал все силы военной карьере, то Сулла, напротив, отдался пороку.

Он погружается на самое дно, становится завсегдатаем злачных мест римских трущоб, водит дружбу с мимами и шутами, актерами и плясунами, пирует с куртизанками. В те времена шоу-бизнес, если можно так выразиться, был занятием презренным, сродни проституции. Римские историки с большим неодобрением упоминали о том, что и в старости Луций Корнелий был верен своим юношеским вкусам. Впрочем, это неудивительно, Сулла, разумеется, знал, что скрывается за внешне благопристойным фасадом уже изрядно прогнившей Республики, и мог порой быть откровенным до неприличия.

Вот как описывает его Гай Саллюстий Крисп, сподвижник Цезаря и свидетель событий тех лет: «Сулла принадлежал к патрицианскому роду, к его ветви, уже почти угасшей ввиду бездеятельности предков. В знании греческой и латинской литературы он не уступал ученейшим людям, отличался огромной выдержкой, был жаден до наслаждений, но еще более до славы. На досуге любил предаваться роскоши, но плотские радости все же никогда не отвлекали его от дел; правда, в семейной жизни он мог бы вести себя более достойно. Он был красноречив, хитер, легко вступал в дружеские связи, в делах умел необычайно тонко притворяться; был щедр на многое, а более всего на деньги >>.

То есть почти полная противоположность Мария, кроме одного — стремления к власти и славе. По логике событий ему предстояло сгинуть в безвестности или быть зарезанным в каком-либо притоне, поскольку бедность не позволяла начать политическую карьеру — единственно достойное занятие для честолюбивого патриция. Но судьба преподносит ему дары.

В Суллу влюбляется богатая проститутка и, завещав ему свое немалое состояние, накопленное многолетним трудом, внезапно умирает. Более того, вдруг умирает и его мачеха, и тоже после того, как завещает ему свое имущество. Теперь Сулла более или менее состоятелен и готов к восхождению на политический олимп, вершиной которого являлось консульство.

Как мы уже знаем, шанс для рывка наверх он получил во время Югуртианской войны, когда был квестором у Мария. Блестяще провернув операцию по захвату Югурты, Сулла становится известным. Его начинают восхвалять оптиматы в пику Марию. До поры военачальника лишь раздражает быстрая карьера своего квестора, но всерьез он его не воспринимает. Более того, во время второго консульства Мария легатом у него все тот же Сулла, а во время третьего он даже становится военным трибуном. Успехи Суллы в сражениях и переговорах идут на пользу Марию, но к этому времени консул уже понимает, что ему в спину дышит соперник, и с тех пор отношения между ними необратимо испортились. Неприязнь могла легко перейти в кровопролитную вражду, но тут началась так называемая Союзническая война, и распри были на время отложены. Но не забыты.

После того как оптиматы резко свернули реформы, в 95 году до P. X. они запретили присваивать своим союзникам из италийских городов римское гражданство. Такая несправедливость вызвала оправданный гнев союзных городов. Не исключено, что и хитрый Митридат постарался подлить масла в огонь — золото на подкуп нужных людей в те годы он не жалел.

И вот в 91 году до P. X. начинается одна из самых позорных и кровопролитных войн времен Республики.

О начале войны Аппиан пишет следующее: «Так как преследования аристократии все более и более росли, народ стал выражать неудовольствие, что ему приходится лишаться сразу стольких лиц, так много потрудившихся на пользу государства. Да и италийцы при вести о печальном конце Друза, о тех поводах, по которым упомянутые выше лица подверглись изгнанию, не считали возможным допустить, чтобы с людьми, действовавшими в их интересах, так поступали. Не усматривая далее никакого средства осуществить свои надежды на получение гражданских прав, италийцы решили открыто отложиться от римлян и повести против них вооруженную войну. Путем тайных переговоров между собою они условились об этом и для скрепления взаимной верности обменялись заложниками. В течение долгого времени римляне не знали о происходящем, так как в городе происходили судебные разбирательства и междоусобные распри. Но когда римлянам все это стало известно, они начали рассылать по италийским городам людей из своей среды, наиболее подходящих, с целью незаметно осведомиться, что такое происходит. Один из них, увидев, как одного мальчика ведут в качестве заложника из Аускула в другой город, донес об этом управляющему этими местами проконсулу Сервилию; по-видимому, в то время и в некоторых местах Италии управляли проконсулы — эту магистратуру много времени спустя снова вызвал к жизни римский император Адриан, но она удержалась лишь короткое время после него. Сервилий со слишком большой горячностью бросился на Аускул в то время, когда жители его справляли праздник, жестоко пригрозил им и был убит, так как они убедились, что замыслы их уже открыты. Вместе с Сервилием был убит и Фонтей, его легат, — так называют римляне тех должностных лиц из числа сенаторов, которые следуют в качестве помощников за правителями провинций. После того как убиты были Сервилий и Фонтей, и остальным римлянам в Аускуле не было уже никакой пощады: на всех римлян, какие находились в Аускуле, жители его напали, перебили, а имущество их разграбили».

Война продлится три года и поставит Рим на грань политического и экономического коллапса.

Город Корфиний возглавит восстание италийских общин и городов. Создается федерация под названием «Италия», на флаге которой изображен бык, уставивший рога на капитолийскую волчицу, символ Рима. Восставшие по образу и подобию своего врага избирают сенат, создают должности консулов, преторов, магистратуры, чеканят свои монеты, а вскоре формируют две армии.

Первоначально римляне терпят поражение за поражением. Марий ведет военные действия на удивление вяло, Сулла более удачлив, его слава растет вместе с его победами.

Римлянам с большим трудом удается одолеть италиков. Мобилизация новых легионеров, призыв даже вольноотпущенников позволили сформировать новые легионы. Римляне принимают закон, по которому союзники, подавшие в течение двух месяцев просьбу о гражданстве, получат его, наконец. Это вносит разлад в федерацию, а к тому же восставшие начинают нести крупные потери и сдавать города. После того как были взяты Корфиний, пала Нола, Эзерния и другие города, Рим одержал победу.

Несмотря на победоносное окончание войны, урок пошел сенаторам впрок, и они проявили здравомыслие, предоставив италикам права римского гражданства. С точки зрения здравого смысла итог войны оказался парадоксальным, поскольку проигравшие получили все, что хотели. Но кто сказал, что в гражданских войнах обязательно должен быть смысл?

Впрочем, отрезвлению римлян во многом споспешествовал еще и тот факт, что после Союзнической войны царь Митридат счел себя достаточно сильным, чтобы вступить в прямое противоборство с Римом.

 

Сын благородного отца

Пергамское царство, ставшее римской провинцией Азия, многие годы, почти сорок лет, было кормушкой для откупщиков. Хотя по закону Гая Фламиния, принятого почти век тому назад, откупщик (publicanus) не мог стать сенатором, а сенатору или его сыновьям не позволялось заниматься торговлей с заморскими провинциями, обходные пути всегда находились, и сращивание олигархата с властью давно уже имело место. Любые попытки борьбы с коррупцией немедленно и жестоко пресекались. Рутилий Руф, в молодости вместе с Марием бывший помощником у Метелла во время Югуртианской войны, стал наместником Азии и собрался несколько умерить алчность сборщиков налогов, чтобы дать продохнуть жителям подведомственной ему провинции. Но не тут-то было! Нашли лжесвидетелей и, цинично обвинив неподкупного Руфа в вымогательстве, отправили его в ссылку.

В Риме на изгнание Руфа не обратили внимания, там назревала Союзническая война, и было не до заморских дел. Провинция оказалась в полной власти мздоимцев. Но им все было мало, и они начали присматриваться к соседям. Самым богатым соседом оказалось Понтийское царство, вблизи Черного моря, которое тогда называлось Понтом Эвксинским.

И вот консул Маний Аквилий для того, чтобы иметь повод начать войну, уговаривает Никомеда IV, царя Вифинии, находящейся в зависимости от Рима, напасть на Понтийское царство. Вообще-то отец Никомеда, Никомед III, и Митридат некоторое время даже были союзниками и провели вместе пару успешных операций по захвату Пафлагонии, но затем не поделили Каппадокию и расторгли союз.

Судьба Никомеда IV некоторым образом связана с юным Цезарем, и определенные слухи будут долго виться вокруг этих двух личностей, одной из которых суждено навеки остаться в истории, другой — стать всего лишь штрихом в биографии и проходной фигурой в большой политической игре.

Итак, Никомед дерзко нападет на соседа и тут же получает от Митридата по зубам. Но дело сделано, Митридат понимает, что в покое его не оставят и пора действовать.

Риму предстояло столкнуться с противником, равным Ганнибалу по ущербу, который он сумел нанести Республике.

Личность Митридата VI Евпатора (Евпатор — с греческого «от благородного отца, благородный») изумляет даже на фоне ярких персонажей того времени. Трудно разобраться, где правда, а где сказочный вымысел, приличествующий царской биографии. Пыль тысячелетий заполняет любые трещины и нестыковки в повествованиях о великих делах.

Он родился в 121 году до P. X. Митридата считали прямым наследником Александра Македонского. Семья придерживалась традиций, свойственных восточным царям. Царица Лаодика, мать Митридата, убивает своего супруга и становится регентшей. Опасаясь будущих притязаний на трон, властолюбивая мамаша пытается извести сына.

Впрочем, Юстин описывает это более живописно: «(1) Будущее величие Митридата предсказывали даже небесные знамения. (2) Ибо и в тот год, когда он родился, и в тот год, как начал царствовать, в течение семидесяти дней была видна комета, которая светила так ярко, что казалось, будто все небо пылает огнем. (3) По величине она занимала четвертую часть неба, а блеском своим затмевала солнечный свет, между восходом ее и заходом проходило четыре часа. (4) Будучи мальчиком, Митридат страдал от коварных замыслов своих опекунов: они сажали Митридата на дикого коня, заставляли его ездить на нем и в то же время метать копье. (5) Когда эти попытки ни к чему не привели, так как Митридат был не по возрасту искусен в верховой езде, то они пытались его отравить. (6) Но Митридат, опасаясь отравы, постоянно принимал противоядия и так надежно сумел предохранить себя от этих покушений при помощи специально подобранных лекарств, что, даже будучи уже стариком, когда решил добровольно прекратить свою жизнь, не мог умереть от яда. (7) Опасаясь, как бы его недруги железом не совершили того, чего не могли сделать ядом, Митридат притворился увлеченным охотой. В течение семи лет он [ни одного дня] не провел под крышей ни в городе, ни в деревне. (8) Он бродил по лесам, ночевал в разных местах на горах, так что никто не знал, где он находится. Он привык быстро убегать от диких зверей или преследовать их, а с некоторыми даже мерился силами. (9) Таким способом он и козней врагов избежал, и тело свое закалил для перенесения доблестных трудов».

Наверное, измывательства прислужников его матери стали для будущего царя неплохой школой верховой езды. Недаром о нем как о наезднике рассказывали невероятные вещи. Он не только мог объездить самых норовистых диких коней, но умудрялся управлять колесницей, в которую были запряжены сразу шестнадцать лошадей. Более того, рассказывали, что во время конных соревнований на острове Хиос он четыре раза одерживал победу.

Годы мужания юного царя остаются в тени. Высказывались предположения, что он жил при дворе царя Перисада V. И будто бы бездетный Перисад завещал свое царство, то ли усыновив Митридата, то ли собираясь усыновить. Перисада убивают заговорщики во главе с Савмаком, именем которого было названо впоследствии одно из самых громких восстаний скифов, населяющих Боспорское царство. Был ли сговор между Митридатом и Савмаком, история умалчивает. После того как Савмака поддерживает скифская беднота, ремесленники и рабы, ситуация могла выйти из-под контроля, и Савмак становится правителем Боспора. И правит им почти год. А потом Митридат при поддержке боспорского военачальника громит армию повстанцев и захватывает Савмака в плен.

Усилившись за счет боспорской армии, Митридат возвращается в родные края и наводит в доме порядок, то есть убивает свою мать, а затем и сестру, поскольку и ее подозревает в умысле на свою персону. А заодно и младшего брата. Воцарившись в Понтийском царстве приблизительно в 117 году до P. X., он быстро присоединяет к нему царство Боспорское, а под видом помощи в борьбе против скифов также греческие города Северного Причерноморья. Но это только разминка. Митридат захватывает Колхиду, а Малая Армения переходит к нему по уже отработанной технологии — по завещанию ее царя Антипатра. Вскоре после этого, как мы уже об этом упоминали, вместе с Никомедом они разделили Пафлагонию.

И наконец, он обратил свой взор на Рим.

 

Марий и Сулла: кровавое противостояние

Почва для нападения была хорошо унавожена. Союзническая война истощила силы Республики. А в провинциях, как лично убедился Митридат во время своего тайного путешествия по Азии, ненависть к грабителям-откупщикам достигла предела. Естественно, что в первую очередь эта ненависть проецировалась на Рим — во все века было свойственно винить во всех бедах «зажравшихся» жителей столицы. В греческих городах Азии стояли малочисленные римские гарнизоны, а их жители уже были обработаны эмиссарами Митридата и готовились покориться ему.

Война началась после того, как, отразив вторжение Никомеда, Митридат убил царя Каппадокии Ариарата VII и посадил на трон своего сына. Сын недолго продержался у власти, потому что его вышибли римляне, посадив на трон Ариобарзана I. Митридат вступает в союз с армянским царем Тиграном II и снова вторгается Каппадокию, лишив Ариобарзана трона. И вот тогда Рим объявляет ему войну. Так в 89 году до P. X. началась Первая Митридатова война.

Собрав около двухсот тысяч пеших войск, десять тысяч конницы и множество боевых кораблей, Митридат быстро захватывает Вифинию, Галатию, Ионию, Карию, Ликаонию, Лидию, Пафлагонию, Фригию, Памфилию и выходит к Эгейскому морю. Население радостно встречает его. Митридат становится владыкой всей Малой Азии в 88 году до P. X. и переносит в Пергам свою столицу. Но этого ему мало, он собирается внушить римлянам страх, а греческое и азиатское население повязать кровью. Он издает тайный приказ, в котором говорится об истреблении всех без исключения римлян, а также италиков — любого пола и возраста, свободных или рабов.

Приказ был исполнен, греки вырезали всех. По приказу Митридата трупы убитых бросили на съедение птицам, а конфискованное имущество делилось поровну между царем и убийцами. По некоторым сведениям, было истреблено восемьдесят тысяч человек, а Плутарх вообще говорит о ста пятидесяти тысячах, но насколько это достоверно — трудно сказать. Вряд ли после резни кто-то подсчитывал трупы. Это в наши дни массовые убийства сопровождаются статистическими выкладками и бухгалтерскими справками. Хотя, если быть объективным, списочное уничтожение врагов вскоре будет введено в обиход именно римлянами.

Маний Аквилий, в некотором роде ставший причиной войны с Митридатом, был схвачен и казнен в Пергаме. Ему залили в глотку расплавленное золото, символически наказывая римлян за жадность.

Саллюстий, приводя письмо Митридата царю Аршаку (скорее всего, написанное самим Саллюстием), приписывает ему такие слова: «Или ты не знаешь, что римляне, после того как Океан преградил им дальнейшее продвижение на запад, обратили оружие в нашу сторону и что с начала их существования все, что у них есть, ими похищено — дом, жены, земли, власть, что они, некогда сброд без родины, без родителей, были созданы на погибель всего мира? Ведь им ни человеческие, ни божественные законы не запрещают ни предавать, ни истреблять союзников, друзей, людей, живущих вдали и вблизи, ни считать враждебным все, ими не порабощенное, а более всего — царства. Ибо если немногие народы желают свободы, то большинство — законных властителей. Нас же они заподозрили в том, что мы их соперники, а со временем станем мстителями».

Саллюстий, ставший моралистом после бурно проведенной молодости и зрелых лет, вкладывает в уста Митридата своего рода обвинительный акт, подводящий итог многовековой истории Республики. Но если вспомнить, что Саллюстий был сподвижником Цезаря, то этот приговор становится понятным.

Римляне наконец спохватились, обнаружив, что получили врага похлеще Ганнибала. Завершить Митридатовские войны предстоит Юлию Цезарю, но до этого пройдет еще много лет. А пока надо было дать отпор дерзкому и удачливому царю, который нанес сокрушительный удар не только благосостоянию Рима, подпитываемому провинциями, но, что гораздо хуже, развеял ореол военного могущества Республики.

Еще большей опасностью стали политические шаги Митридата — он отменил долги по налогам и освободил города от налогов на пять лет, восстанавливал самоуправление и вскоре занял большую часть Балканской Греции и Македонии, а Пирей, порт при городе Афины, стал его морской базой.

И вот в этой ситуации в 88 году до P. X. народный трибун Сульпиций Руф во время борьбы с сенатской олигархией не только проводит свои законы, но и предлагает вернуть всех политических изгнанников. Законы проходят, Сульпиций набирает около трех тысяч сторонников, вооруженных дубинками (по другой версии, число их было не более шестисот), и подавляет малейшие попытки сопротивления со стороны оптиматов.

И вот как описывает Плутарх: «Когда война в Италии близилась к концу и многие в Риме стали искать расположения народа, чтобы получить командование в войне с Митридатом, народный трибун Сульпиций, человек крайне дерзкий, совершенно неожиданно вывел Мария на форум и предложил облечь его консульскими полномочиями и отправить полководцем против Митридата. Народ разделился, одни хотели избрать Мария, другие призывали Суллу, а Мария посылали в Байи горячими ваннами лечить тело, изнуренное, как он сам говорил, старостью и ревматизмом».

Сульпицию удается провести и этот закон, Суллу в народном собрании отстраняют от командования, но тут армия говорит свое слово. Легионеры, уже основательно разогретые Суллой, забивают до смерти двух легатов, которых Марий прислал, чтобы принять войско. А затем Сулла ведет тридцать пять тысяч вооруженных пехотинцев на Рим. В это время Марий устраивает в Риме резню сторонников Суллы, но прекрасно понимает, что справиться с приближающейся армией он не может.

Пересекать с оружием в руках границу города, проведенную еще плугом Ромула, не дозволялось никому. Сулла впервые нарушает ее и входит с армией в город. С этого момента Республика была обречена.

Народ встречает Суллу бранью и черепицей с крыш, легионеры отвечают огненными стрелами. В Риме начинаются пожары, а Сулла между тем занимает ключевые позиции, созывает Сенат и требует расправы со своими врагами. Марий, не сумев организовать сопротивление, спасается бегством и, чудом уцелев, после долгих приключений переправляется в Африку. Сульпиций и его сторонники объявлены вне закона и убиты.

Тем не менее Сулла пытается соблюсти внешние приличия. Все его дела, поясняет он, делаются во имя закона и обычаев Рима. Затем Сулла вводит в Сенат триста своих сторонников и ограничивает права народных трибунов. Отменяет законы Сульпиция, меняет порядок голосования в народном собрании, вернув старую систему, при которой преимущества получили состоятельные граждане. Чтобы несколько успокоить бедноту, он ограничивает ссудный процент и предлагает создать новые колонии. И наконец, в 87 году до P. X. отбывает на войну с Митридатом, который с каждым днем становится все сильнее и опаснее.

Сулла высаживается в Эпире и наносит удар по Афинам. Но силы его не очень велики, и осада длится почти год. Наконец, город взят штурмом и отдан войскам на разграбление. Ситуация в Риме меняется, послана еще одна армия, которой командует консул Флакк. Ему поручено отобрать командование у Суллы.

Однако в это время Митридат переходит в наступление в Греции. Ненадолго. В битве у Херонеи его армия терпит сокрушительное поражение от Суллы. Лишь отсутствие кораблей удерживает последнего от развития успеха и переноса военный действий в Азию.

Армия Флакка вместо того, чтобы принудить Суллу к отставке, начинает массово перебегать к нему. Тогда Флакк, понимая, что лучше не рисковать противостоянием с удачливым и популярным военачальником, переправляется в Азию, чтобы самому добиться успеха в войне с Митридатом. Сулла не препятствует этому. Еще через год Митридат снова терпит поражение и фактически уходит из Европы, а Сулла приступает к строительству кораблей.

Вскоре Лукулл, помощник Суллы, выводит флот в море, и прибрежные города начинают покоряться римлянам. Надо сказать, что Митридат к этому времени проявил себя с худшей стороны. От природы мнительный, он принялся настолько жестко расправляться с врагами действительными, а по большей части воображаемыми, что городское население взвыло и стало вспоминать о римлянах с ностальгией. Поэтому Лукулл не встречал заметного сопротивления. Вообще-то при всех его победах и заслугах перед Римом, а их было немало, в нашей памяти имя Лукулла осталось символом изысканно неумеренного чревоугодия.

В это же время Флакка убивают во время бунта в войсках, и его место занял некто Фимбрий, который, кстати, этот бунт и затеял. Фимбрий оказался более талантливыми и энергичным военачальником и серьезно потрепал войска Митридата, да так, что после одного сражения царю пришлось бежать с поля боя, чтобы уцелеть.

Митридат понял, что наскоком римлян не одолеть, и начал переговоры о мире. Не в обычае римлян было оставлять безнаказанным столь опасного врага, но дела в Риме требовали немедленного присутствия Суллы. Тем более что Митридат возвращает все захваченные территории в Азии. Заключив перемирие, Сулла переправляется в Азию и быстро расправляется с мятежным Фимбрием, войско которого переходит на сторону полководца. На города, покорившиеся Митридату, наложена контрибуция, верные же награждены. Римский порядок в Малой Азии восстановлен.

Сулла понимает, что, оставшись на троне Понтийского царства, Митридат не преминет снова наращивать силы. Да и кровь десятков тысяч убитых римлян и италиков взывала к отмщению. Но Сулла знает, что, затянув войну, он потеряет Рим.

Его противники полагали, что Рим Суллой уже потерян.

 

Сулла и Марий: кровь гражданской войны

Пока шли военные действия, в 87 году до P. X. консул Корнелий Цинна попытался восстановить законы Сульпиция, изменить порядок выборов, установленный Суллой, а заодно и реабилитировать его противников. Сторонники Суллы дают отпор, спор переходит в вооруженную схватку, и, оставив тысячи убитых приверженцев, Цинна бежит из города.

Италики, которые недавно получили гражданские права, почувствовали угрозу своим интересам и поддержали Цинну. А тут и Марий, прослышавший о волнениях в Риме, вернулся из Африки. И вернулся не с голыми руками — по дороге в Рим он собрал армию из рабов, пообещав им свободу. Объединившись с Цинной, Марий идет на Рим и почти без сопротивления захватывает его.

И начинает кровавый террор.

«Многих они убили по приказу или по знаку Мария, а Анхария, сенатора и бывшего претора, повалили на землю и пронзили мечами только потому, что Марий при встрече не ответил на его приветствие. С тех пор это стало служить как бы условным знаком: всех, кому Марий не отвечал на приветствие, убивали прямо на улицах, так что даже друзья, подходившие к Марию, чтобы поздороваться с ним, были полны смятения и страха. Когда множество граждан было перебито, Цинна насытился резней и смягчился, но Марий, с каждым днем все больше распаляясь гневом и жаждой крови, нападал на всех, против кого питал хоть какое-нибудь подозрение».

В 86 году до P. X., в год, когда Сулла берет Афины, пророчество, наконец, сбывается, и Мария в седьмой раз избирают консулом. Но радости ему это уже не доставляет, дядюшка Цезаря болен, его мучают кошмары, и вскоре он умирает, побыв консулом всего пару недель. Историки намекают, что здоровье его было окончательно подорвано оргиями, то есть Марий буквально спился на старости лет.

Серторий, один из сторонников Мария, под предлогом раздачи наград собирает воинство, составленное из рабов, и перебивает их всех. По другой версии, Серторий и его сторонники ночью окружают лагерь, где находились рабы, ставшие соратниками Мария, и убили всех. Порядок в городе восстановлен.

Цинна становится консулом и три года подряд копит силы, зная, что противостоять победоносным войскам Суллы на пороге Рима будет очень трудно. И когда от Суллы приходит сообщение, что он возвращается и будет скорее справедлив, нежели суров, Цинна собирается дать ему бой в Греции. Однако войско не желает погружаться на корабли, вспыхивает бунт, и Цинну убивают.

Часть сенаторов, занимавших нейтральную позицию, рассчитывает на мирное завершение противостояния. Но компромисса не хотят как Сулла, провозгласивший своей целью восстановление Республики, так и марианцы, по-прежнему удерживающие власть в Риме. Сына Мария, двадцатишестилетнего Мария-младшего, избирают консулом и готовятся к войне. Но общественные настроения римской элиты теперь склонились в пользу Суллы. И он начинает «обрастать» людьми, которым впоследствии суждено будет сыграть весьма важную роль в последних днях Республики.

Одним из таких людей был Марк Лициний Красс. Его отец и брат были убиты во время «зачисток» Мария, поместья, находящиеся в Италии, конфискованы.

Надо сказать, что даже по меркам купавшегося в золоте Рима семейство Крассов, одно из самых знатных, было неприлично богатым. Его отец, возглавлявший оппозицию Марию, весьма преуспел в торговых операциях, а будучи наместником в Испании, увеличил состояние семьи. Молодой Красс нашел убежище как раз в Испании и после смерти Цинны сумел вернуть себе часть наследства. Собрав свою личную армию, он двинулся в поход по берегу Средиземного моря, по пути обрастая союзниками. Красс добирается до Греции и вливается со своим воинством в армию Суллы.

А когда Сулла уже вторгся в Италию, его встретила еще одна армия, собранная молодым человеком по имени Гней Помпей.

Будущий Помпей Великий уже в те годы был весьма талантливым и преуспевающим юношей. Наследник огромного состояния, он в общем-то не пострадал от террора марианцев и, как говорили, некоторое время колебался, раздумывая, кого поддержать — Суллу или Цинну. Но гибель Цинны определила его выбор, он двинул свою отлично экипированную армию на соединение с победителем Митридата, по пути разбив войско марианцев, перекрывших дороги, ведущие к Риму.

Одним из многочисленных талантов Помпея было умение эффектно подать себя. Вот как описывает Плутарх первую встречу Суллы и Помпея: «Когда Помпей узнал, что Сулла уже недалеко, он приказал командирам вооружить воинов и выстроить их в боевом порядке для смотра, чтобы они произвели на главнокомандующего самое лучшее, блестящее впечатление. Помпей рассчитывал на великие почести со стороны Суллы, но получил даже больше, чем ожидал. Завидев приближение Помпея с войском, состоявшим из сильных и здоровых людей, гордых своими победами, Сулла соскочил с коня. Как только Помпей приветствовал его по обычаю, назвав императором, Сулла, в свою очередь, назвал его этим же именем, причем никто не ожидал, что Сулла присвоит человеку молодому, еще даже не сенатору тот титул, за который сам он сражался со Сципионами и Мариями. И дальнейшее поведение Суллы вполне соответствовало этим первым проявлениям любезности: так, когда приходил Помпей, Сулла вставал и обнажал голову — почесть, которую он не часто оказывал кому-либо другому, хотя в его окружении было много уважаемых людей».

Напомним, что «императорами» тогда именовали полководцев. Прожженный циник Сулла сразу же выявил, на каких струнах тщеславия можно играть, манипулируя этим полезным и перспективным юношей, внешне чем-то похожим на Александра Македонского. Легкость, с которой он убивал противников, была пугающей даже для видавших виды марианцев. Недаром они его прозвали «юным мясником».

Но о Крассе и Помпее речь еще впереди.

Сулла приближается к Риму, а в это время самниты, идущие на помощь Марию-младшему, внезапно обнаруживают, что Рим некому защищать. Вождь самнитов, вспомнив все давние обиды, приказывает захватить город и разрушить его до основания, чтобы навсегда уничтожить волчье логово. Сулла узнает об этом и успевает чуть ли не в последнюю минуту. Ночное сражение у Коллинских ворот, во время которого Красс спасает Суллу от поражения, решает судьбу города, а заодно и марианцев — им больше неоткуда ждать подмоги. Марий-младший, двоюродный брат Юлия Цезаря, убивает себя.

Сулла снова входит с армией в Рим.

 

Проскрипции

Сдавшихся в плен самнитов, почти шесть тысяч человек, которым Сулла обещал прощение, отвели на Марсово поле и поместили в загон, разделенный перегородками. Здесь проходили выборы, и загоны разделяли голосующих в зависимости от порядка выборов, который мог меняться. Сулла же«…созвал сенаторов на заседание в храм Беллоны. И в то самое время, когда Сулла начал говорить, отряженные им люди принялись за избиение этих шести тысяч. Жертвы, которых было так много и которых резали в страшной тесноте, разумеется, подняли отчаянный крик. Сенаторы были потрясены, но уже державший речь Сулла, нисколько не изменившись в лице, сказал им, что требует внимания к своим словам, а то, что происходит снаружи, их не касается: там-де по его повелению вразумляют кое-кого из негодяев.

Тут уже и самому недогадливому из римлян стало ясно, что произошла смена тиранов, а не падение тирании».

Чтобы его власть выглядела законной, Сулла потребовал у сената диктаторских полномочий и немедленно получил их. Но только не на короткое время, как следовало по закону, а до тех пор, пока он сам не сочтет нужным отказаться от них. Пожизненный диктатор собирается оздоровить Республику, реформировать законы. Но прежде он сведет счеты с врагами.

Тело Мария сжигают и высыпают пепел в реку. Затем начинаются массовые казни. Гай Метелл, сторонник Суллы, спрашивает у него: когда же они закончатся? На что Сулла отвечает, что еще не решил, кого он помилует. И тогда Метелл неосторожно предлагает: «Ну так объяви, кого ты решил покарать». Идея Сулле чрезвычайно понравилась, и он обещает непременно сделать это.

И для начала составляет список (проскрипцию) из восьмидесяти человек. После некоторого раздумья он добавляет в него на следующий день еще двести двадцать имен, а на третий день, войдя во вкус, еще столько же.

Народу же он объясняет, что это пока те, кого он вспомнил, а потом будут названы еще. За головы были объявлены высокие награды, причем не имело значения, если даже раб убьет господина, а сын — отца, что было величайшим преступлением в глазах римлян. «Списки составлялись не в одном Риме, но в каждом городе Италии. И не остались незапятнанными убийством ни храм бога, ни очаг гостеприимца. Ни отчий дом. Мужей резали на глазах жен, детей — на глазах матерей. Павших жертвою гнева и вражды было ничтожно мало по сравнению с теми, кто был убит из-за денег, да и сами каратели, случалось, признавались, что такого-то погубил его большой дом, другого сад, а иногда — теплые воды» — так описывает Плутарх террор Суллы. Имущество казненных конфисковывали.

Красс, умевший делать деньги практически из воздуха, обогатился больше всех. Пользуясь близостью к Сулле, он за гроши скупал конфискованные поместья, вымогал взятки, но попался, когда добавил в списки одного богача, не замеченного ни в каких политических пристрастиях. Сулле это не понравилось, и Красс впал в немилость. Но с теми средствами, которыми он обладал, его уже ничто не пугало — при необходимости он мог нанять такую армию, что мог бы доставить Сулле массу проблем. Да и устранение соратника, которому он был обязан победе над самнитами у Коллинских ворот, могло дурно повлиять на Помпея и других людей, составляющих опору пожизненного диктатора.

Механизм массовых «списочных» репрессий, заработавший при Сулле, не раз и не два будет использован в самых разных странах и самыми разными режимами. Разумеется, тот, кто запускает этот механизм, является главным виновником злодеяний. И причиненное им зло не только в крови жертв, но в развращении многих людей, которые ради мести или наживы превратились в палачей. Правда, не будет забывать и о том, что каждый отвечает за себя, и сваливать всю вину на архизлодея — всего лишь уловка, попытка оправдаться мелких и подлых людишек, исполняющих его волю и, как правило, получающих воздаяние от следующей волны карателей.

Но это, увы, как раз тот хрестоматийных случай, когда история никого ничему не учит.

Сулла бывает и милосерден. Когда один молодой человек не повинуется его приказу и бежит из Рима, за его голову назначают цену. Но мать этого юноши была родом из семейства, к которому принадлежали весьма влиятельные сторонники диктатора. Один раз они уже спасли юношу во время истребления марианцев и теперь снова уговорили Суллу простить его.

Звали этого юношу, как вы уже догадались, Гай Юлий Цезарь.