Заседание Совета дважды переносили.

В представительский ярус набились операторы региональных сводок, журналисты, делегаты общественных конгломератов и просто любопытствующие, которым удалось проникнуть в здание.

Мы с Апояном прошли сквозь толчею и поднялись на галерею. Здесь никого не было. Я сел на диван и привалился к мягкой спинке. Саркис сел рядом.

— Экспертная комиссия к единому мнению не пришла, — сказал он. — Теперь подведение итогов вынесут на Совет. Чиф Соколов ругался и предлагал ставить вопрос о компетенции комиссии.

Я вздохнул, но ничего не сказал. Заместители знают все, у них отработанная система личных контактов.

— Матиас хотел встретиться с вами, но я просил не трогать до Совета.

— Что у него?

— Бомар.

— Хорошо, после Совета поговорю с ним. Хотя нет, сначала повидаюсь… Не выяснили, в какой больнице лежит мать Бомара?

— Она скончалась в прошлом году. Инсульт.

Секунду-две я ничего не понимал. Потом дошло.

— И в этом солгал!

— Нет, здесь сложнее. Матиас полагает, что в его деле замешаны фундаменталисты. Кое-кого задержали.

— Даже так!

— Не знаю. В общем, если подтвердится, им на сей раз не отвертеться. Манипулирование сознанием и так далее. Хотели уничтожить диск любой ценой. Фанатики.

— Понятно… Нет, непонятно! Бомар сказал, что пере-|мтрил их, требовал ввести диск при нем.

— Матиас утверждает, что они использовали многоуровневый гипноз. Ему внушили, что программа представляет смертельную опасность для человечества. Второй уровень — его мать больна, и только новое лекарство поможет. Третий — он всех перехитрит. Четвертый — как только диск оказывается в пределах досягаемости, уничтожить любой ценой.

— Сложно, слишком сложно.

— Да, это смущает. Если это фундаменталисты, то что им стоило организовать налет на резиденцию? Несколько человек с глушилками, и все! Матиас не хотел мне говорить, но я догадываюсь, чего он боится. Возможно, кто-то в Совете ведет тонкую игру, возможно, опять корпорациям захотелось больших денег…

— О Господи! Только этого нам не хватало!

— Чего нам всегда хватало, так это честолюбцев, — вздохнул Апоян.

Да, круги по воде идут, а волны мутны. Мог быть и пятый уровень — Пухляш как бы уничтожает диск, а на самом деле вручает его… кому? Вот и подозрительность в гости к нам пожаловала! Но сейчас мне все это было несколько безразлично.

— А как насчет Эдды? — спросил я. — Что-нибудь выяснилось?

Он покачал головой.

— Нет. Никаких следов. Очень странно. Мы задействовали все линии сети, впустую.

— Ладно, Саркис, оставим это. Кстати, спасибо, что зашел ко мне вчера ночью.

— Не за что, чиф. Собственно говоря, меня просила заглянуть к вам Корнелия. Предчувствия… Вас не было. Я взял диск. Потом она связалась снова и опять попросила зайти.

Апоян встал, глянул вниз, в Круглый зал, и качнул головой — пора идти. Члены Совета и представители регионов постепенно заполняли ряды.

Мы спустились вниз. У входа меня перехватил чиф Соколов.

— Ну, ребята, навязали вы узлов, — сказал он сочувственно, а Саркиса даже легонько хлопнул по плечу. — Когда развяжете, приезжайте ко мне на недельку. В баньке попаримся, на охоту сходим, собак у нас двухголовых развелось, ужас.

Соколов говорил весело, но в глазах я видел тревогу. Я хотел ответить ему что-то, но он не стал ждать, кивнул еще раз ободряюще и вошел в зал.

Меня провожали взглядами, не скажу, чтобы это было приятно.

— Вы становитесь популярным, чиф, — вполголоса сказал Апоян, садясь в кресло рядом.

— Твоими заботами, — ответил я.

— Можешь подавать на конкурс постоянного члена Совета, — шепнул он.

— Сейчас, только вот шнурки подвяжу и побегу записываться!

Так мы перебрасывались словечками, наконец табло полыхнуло зеленым «кворум», и Рао дал слово председателю экспертной комиссии.

Я уже был в курсе проблемы. После того как «Медглоуб» проглотил код-рецепт, выяснилось, что переварить его непросто. Обычно на синтез новых препаратов уходит до смешного мало времени, фармацевтические комплексы отрабатывают проверочный цикл по ускоренной программе, и препараты идут в сеть. А сейчас, впервые за многие годы, система заблокировала синтез, и не этические соображения были тому причиной, а голый и сухой экономический расчет.

Председатель экспертной комиссии включил демонстрационный экран.

— Для минимального насыщения препаратом всех больниц требуется полный шестилетний энергоресурс. Для выделения одной единицы препарата необходима переработка коры надпочечников более чем тысячи макак-резусов. Применение клон-мультипликаторов и поэтапный синтез при трехпроцентном выходе условно пригодного сырья…

Он говорил, демонстрировал снимки, графики, сыпал терминами, а я ждал, когда он заговорит о главном. Энергобаланс летит к черту — ну и черт с ним! Сто, двести, триста термоядерных блоков задействуем любой ценой, но чем платить за время?

— …таким образом, — продолжал председатель, — при самой агрессивной стратегии монтажа станций насыщение препаратом возможно через семь-восемь лет. Если лимитировать все сервисные программы и законсервировать проект «Атлантида», то без особого ущерба можно синтезировать пятьсот единиц в первый год, затем столько же каждый месяц второго года и до двухсот единиц в день к концу четвертого года. Для полного излечения в зависимости от состояния больного требуется, по предварительным подсчетам, от ста до ста пятидесяти единиц. Здесь мнения членов комиссии разошлись… — Председатель сделал паузу и выключил экран.

— Принята рекомендация начать производство немедленно. Вариант, при котором синтез препарата предлагалось начать только при создании полной энергетической базы, отклонен. Относительно критериев распределения единогласия достичь не удалось. На рассмотрение Совета выносятся частные суждения, а не согласованные варианты.

Мне показалось, что кто-то сзади удовлетворенно хмыкнул. Председатель подошел к Рао и что-то сказал ему, положив на стол материалы комиссии.

— Пусть меня назовут последним дураком, если не созрел Большой криз, — прошептал я Апояну.

— Да-а, — покачал головой Саркис, — на проблеме распределения спотыкались многие строители единого мира.

— Утешил! И все-таки один криз всегда тянет за собой другой. Как там у вас говорится о множественности несчастных случаев?

— Не у нас, а говорится так: «Беда не приходит одна».

«Да, именно, — подумал я, — не приходит одна. Проблема цепляет проблему, а наши бедные мозги трещат, пытаясь непротиворечиво решить их все сразу. И попробуй не реши, не учти все последствия. Незамеченная мелочь вдруг чудовищно вспухает, и идут от нее новые метастазы проблем и кризисов».

На табло вспыхнуло: «Эксперт Шерпак». С места поднялся коренастый угловатый мужчина с неопрятными волосами.

— Мне кажется, чифдом Эннеси не имел права принимать решение, касающееся всего человечества. Это нарушение прерогатив Совета. Что касается препарата, то на первом этапе производства необходимо установить критерии предпочтительности. Одним из критериев может быть социальная ценность человека — работоспособность, талант, интеллектуальный индекс. Это неприятно, но неизбежно. Лучше спасать немногих, чем никого. Тем же, кто может приобрести лекарство за большие деньги, приоритет, его средства пойдут на ускорение производства.

Он сел. Вскочил чиф Маури.

— Позвольте! — чуть не закричал он. — Вы что же предлагаете: давать жить «лучшим» за счет «худших»? Создавать новую элиту? Нас и так упрекают за программу «Тысяча на миллион»! Мало того что и Эннеси, и Апоян совершили непростительную оплошность, не уничтожив программу, вы еще предлагаете усугубить кризис! Какая, к черту, социальная ценность?! Давать лекарство тем, кто в нем больше всего нуждается сейчас, сию минуту, кому сейчас хуже всех, а не делить людей на ценных или неценных! Так ведь можно договориться до того, чтобы припрятать запасец препарата на всякий случай, вдруг с членом Совета что случится!

Маури отыскал меня взглядом, укоризненно покачал головой и сел. Табло пригласило выступить эксперта Штайнбринка. На противоположной стороне зала кто-то уронил папку, зашелестели бумаги. Поднялся высокий брюнет и негромко заговорил:

— К глубокому сожалению, эксперт Шерпак не одинок, его точку зрения разделяют некоторые члены комиссии. Я представляю иную позицию. Предлагается некоторое время — год-два — вести накопление препарата с одновременным наращиванием энергомощностей. Затем распределение начать с тяжелобольных. В этом варианте острота проблемы будет смягчена. Что же касается предположения чифа Эннеси о возможности роста этического потенциала, то оно представляется некомпетентным.

В зале зашевелились. Обвинение в некомпетентности могло обидеть кого угодно. Только не меня. Пока это все эмоции. Когда Совет вынесет решение, тогда и поговорим.

Слово взял постоянный член Совета Павлюк.

— Эксперт Шерпак не прав. Любой член общества должен быть уверен в том, что по сумме личных качеств он равен остальным. Иначе общество превращается в стадо или в стаю. И еще. Тут сочли должным ругнуть Эннеси и Апояна. Об этом еще скажут много, но я считаю, что им должна быть вынесена благодарность за доблестную ответственность. Не их вина, что все последствия не были учтены.

— Вы их никогда не учтете! — крикнули с места.

Поднялась седовласая женщина.

— Лооз, делегат движения «Новый человек». Что вы тут говорите о последствиях?! Вы их не можете учесть, поскольку любая этическая дилемма неразрешима. Только формирование новой личности, новых этических отношений выведет нас из тупика личной ответственности. Сейчас каждый отвечает за себя. Тогда как принципы Дидаскала…

В зале поднялся шум. Работа Совета вступила во вторую фазу — началась неуправляемая дискуссия. Сталкивались и вышибали искры аппробативные теории, ситуативная этика разбивалась об этику эволюционную, а самое интересное, после того как желающие выговорятся и выкричатся, родится формулировка или рекомендация, удивительно точная и продуманная. Эксперты и советники, колдующие над словами, выяснят мнения всех влиятельных лиц и учтут их. Корпоративный разум — великая вещь! Но как совместить его с личной ответственностью?

Опять заспорили о Дидаскале. Спорили уже десять лет и будут спорить долго. Человек, о котором известно только, он назвал себя Дидаскалом, прибил к дверям Института педагогики знаменитые принципы и облил себя горючей смесью. Самосожжение Дидаскала вызвало большой скандал и привело к отставке чифа Краузе, а Михаэлерплац в Вене стал местом паломничества сторонников немедленно возникшего движения за новую систему воспитания.

Апоян дернул меня за рукав и показал глазами на проход. Я обернулся. В дверях стояла Корнелия и что-то говорила распорядителю. «Я сейчас», — шепнул Саркис и пошел к ней. Ну вот, опять что-то случилось!

Мне стало не по себе. При всей своей экстравагантности Корнелия не прорвалась бы на заседание Совета без особой причины. Она могла вызвать меня к экрану. Но если она вылетела сразу же за нами, значит, дело плохо.

Моя рука оказалась в горячей ладони. Рядом сидела Корнелия, лицо ее было серьезно. Она выпустила мою руку, мотнула головой в сторону двери и пошла к выходу. До перерыва всего полчаса. Неужели так срочно?

Мы вышли на ярус. Корнелия пошла вперед, я следовал за ней. Она вошла в кабину связи. Диспетчера не было — она сама набрала код.

— Здравствуй, Эннеси, — наконец сказала она.

— И ты здравствуй, Корнелия! — ответил я.

— У нас неприятности. Не волнуйся, это не криз, — поспешила добавить она, заметив мое движение к выходу. — Саркис уже вылетел, Матиас… А, вот он!

На экране появился Матиас, осунувшийся, с кругами под глазами. Сегодня утром он разорвал свое прошение об отставке и извинился за срыв.

— Прошу полномочий на силовой контроль.

— Выкладывай сразу, что там у вас?

— У меня, — он потер виски, — у меня ничего. А вот у вас не очень хорошо. Посмотрите…

Возникло изображение площади перед домом, где размещалась моя резиденция. Площадь была заполнена людьми, с соседних улиц подходили еще и еще. Они смотрели на окна верхних этажей, судя по всему, молча. Толпа густела.

— У нас пожар? — спросил я Корнелию.

— Нет, — ответил за нее Матиас. — Они начали собираться с утра. Просто стоят и смотрят на ваши окна. Родственники больных. Мы пытались объяснить, что дело передано в Совет и по вечерней сводке новостей они все узнают, но они стоят, молчат и смотрят.

— Зачем вам контроль?

— В других местах они не стоят и не молчат.

На этот раз камера, судя по всему, находилась на борту платформы, изображение дергалось.

— Фармакологический центр в Эймери, — пояснил Матиас.

Сверху сооружения Центра казались нагромождением шаров и кубов, оплетенных серебристой паутиной. Центр опоясывала неровная шевелящаяся лента. Платформа пошла вниз, стали видны отдельные фигурки, «лента» оказалась скопищем людей. У некоторых в руках я разглядел плакаты со знакомым «Здоровье — сейчас!».

— Если они попадут на территорию комплекса, возможны несчастные случаи. Нужен контроль.

— Хорошо, — сказал я. — Свяжитесь с дежурным. К моему коду добавить сто три.

Матиас отключился. Я повернулся к Корнелии. Лицо ее было спокойным, глаза опущены. Да, опущены! Никогда не видел ее такой.

— Странно, как они узнали все до сводки?

— Слухи распространяются быстрее сводок, Оливер, а еще быстрее — надежда.

Надежда… Если бы они знали, какая идет мучительная переборка вариантов из-за каждой единицы энергоресурсов! Всемирная экономика — тонкий механизм, вывести из равновесия региональные группы интересов легко, а вот восстановить… Но могут ли больные ждать? Плюс сто три — контроль. Вчера звонил Калчев. Неограниченные полномочия — личный код плюс код Совета плюс триста семнадцать.

Я набрал код.

На ярусе мягко зашелестели двери, гул голосов ворвался в кабину. Перерыв.

Меня остановил чиф Баррето.

— Совет выслушает вас на вечернем заседании, — сказал он и подмигнул. — Держитесь, крик будет большой! Молодцы!

Я проводил его взглядом.

— О чем задумался, — дернула меня за рукав Корнелия, — молодец?

— Молодец, — согласился я. — И даже более того…

Я осекся.

— У нас есть пять часов, — сказал я Корнелии, — можем провести их вместе.

«И даже более того, — чуть не сорвалось у меня с языка. — Знала бы ты, — хотел сказать я, — что сделал сейчас «молодец». Воспользовался тем, что за общей суматохой мне оставили неограниченные полномочия, и разблокировал программу, введя только минимальную систему приоритетов. И пока мы сейчас разговариваем, идет большая перестройка «Медглоуба», а потом будут задействованы промышленные системы, и где-то через сутки одна за другой отключатся десятки сервисных программ. Когда поймут, в чем дело, обратного хода не будет. Ничего, обойдемся несколько лет самым необходимым, без деликатесов не умрем, и звезды подождут. Я видел их глаза…» Она крепко взяла меня за локоть.

— Махнем на Шварцхорн, там есть такое местечко! Заодно перекусим. Час туда, час обратно. А вечером получишь все, что тебе причитается! Я имею в виду, от Совета!

Корнелия улыбнулась. Я тоже.

— Ну что же, давай на Шварцхорн.

 

Праздник кончился вчера.

По полю шелестели гонимые ветром обрывки упаковок, бумажные стаканчики, разноцветные ленты. У глиняного осла копошилась детвора. Вырытые столбы лежали на земле, рядом уложены бухты канатов. Разбитые мишени белели на склонах.

Я сидел на камне у обрыва. Рядом, на моей куртке, сидела Корнелия и смотрела на сверкающую льдом вершину Шварцхорна. Мы сидели молча — все, что мог сейчас сказать, будет ложью, а что хотел сказать — пока не мог.

Вечером Совет примет решение. Но до того я все им расскажу. И возможно, в этот же вечер мы увидим, как один за другим гаснут огни промышленных комплексов, увеселительных каскадов и экспериментальных площадок. Так или иначе, дело сделано, и все, что обрушится на мою голову, заслуженно. Личная ответственность — да! Но где ей предел? Может, действительно необходима новая этика, а глобальная экономика требует иной системы воспитания? Почти все ругали нас за ввод программы, отмечая, правда, что на нашем месте, возможно, поступили бы так же. Но ведь и фундаменталисты ополчились на код-рецепт! Ну, у них свои резоны, они бьются против унификации мира, против повсеместного распространения достижений науки. Но если разум и фанатизм приходят в чем-то к согласию, то не здесь ли слабое место разума?

Мне ни о чем не хотелось думать. Сделанное — сделано! Надежда не умрет в глазах людей, пусть даже придется немного затянуть пояса.

Я сидел и смотрел. Рядом со мной — прекрасная женщина, и от нее исходит уютное тепло. Что еще человеку надо?

Дети подложили под глиняную скульптуру доски, палки, подтолкнули и, весело крича, покатили в нашу сторону. Вихрастый мальчишка вскочил на спину осла, радостно заорал и тут же спрыгнул. У края обрыва доски уперлись в камень, от криков зазвенело в ушах…

Дети ухватились за доски, раскачали — глиняный осел медленно перевалил вниз и закувыркался, разваливаясь на куски, дробясь, рассыпаясь…

1986 г.