Худой мальчик и тощая птица у его колена на темном столбе-постаменте. Мальчик никуда не убежит, а птица никогда не взмахнет крыльями — они будут стоять до тех пор, пока не рассыплется зеленым прахом густая бронзовая плоть.

С утра и до конца дневных занятий Саркис обычно подолгу глядел в окно, рассматривая скульптурную группу. В скучные дни он часто размышлял о ней, прижав нос к стеклу.

Воздух сегодня чист, прозрачен. С большегрузных платформ уже два дня ничего не распыляют. Темная пара на постаменте кажется совсем черной в безоблачном московском небе. Саркис решил, что если этот пацан с цыпленком вдруг исчезнут, то в воздушном пространстве останется невидимый, но повторяющий их объем.

Интересно, подумал Саркис, где находится душа памятников и какая она? Он часто влезал в факультативные программы старших групп, но об этом там не было ни слова. Несколько раз к ним приходил высокий худой старик в черном длинном одеянии с большим крестом на груди. На вопросы отвечал неясно, глядя себе под ноги, словно ожидал подсказки снизу. Был на занятиях и другой, в зеленой чалме. Говорил почти о том же, но другими словами.

Душа человека — тайна. Есть ли подобие души у тех, кто создан по образу и подобию имеющих душу? Ну, может, ток электрический или ржавчина медленная? Те двое рассказывали, что душа человека уходит в рай или в ад. Но куда деваются души вот этих, неживых, после разрушения?

Саркис цеплял мысль к мысли, из раздумий не вывел даже голос учителя, сообщивший ему, что нос не лучший инструмент для резки стекла.

Кто-то хихикнул шутке, но Саркис даже не поднял головы. Сегодняшний учитель был какой-то невзрачный, вялый коротышка, все смотрел на часы, а на вопросы отвечал невпопад.

С фигур Саркис перевел взгляд на двор. Ограда, замыкавшая пространство Лицея, черной каймой тянулась вдоль бывшей улицы. Заборчик так себе: на первый взгляд и не ограда вовсе, а украшение. Покрытые черным лаком прутья, круги, ветви сплетались в плотные стальные заросли. Временами Саркису казалось, что это металлические корни. Там, внизу, под землей, они напились соков такой ядовитой силы, что не выдержали, выперли наружу и сплелись, застыв в смертных судорогах.

Карабкаться по ним удобно. Два раза подтянулся — и можно спрыгнуть на ту сторону. Только и десяти метров не пройти! Пока будешь обходить асфальтовые торосы, бугры и канавы, невесть откуда возникнут сычи, дежурные из старших групп.

И вот тебя ведут сквозь трапезную, хотя не за ухо, и вроде бы ласково руки лежат на твоих плечах, но все все понимают, одни опустили глаза к керамическим плиткам пола, выложенным рыбками, а другие громко смеются, подняв лица к потолку, где лепятся по углам гипсовые птицы.

Опустившие глаза — твои друзья.

Саркис еще не пробовал соскочить. Что зря дергаться! Конечно, если тебя раз или два проводили сквозь трапезную, то меньше трясут сычи, да и свои больше уважают. Но дальше Кольца никто не уходил, а соревноваться, у кого длиннее джамп — скучно.

Перчатка старая, разношенная, средний палец часто заклинивает. Вот и сейчас, Саркис чуть пошевелил пальцами, и блоки на дисплее посыпались рядами, сбивая построение. Усеченная пирамида никак не становилась на призму, чатка на дисплее перемещалась мелкими рывками, пирамида врезалась в ограничительные столбики. С нормальной чаткой Саркису дел на шесть минут, но эти упражнения для тупарей безумно надоели. Когда ему исполнилось четыре года, отец пустил его к своему «вишапу», и с тех пор… Впрочем, это было дома.

Учитель сидел прямо, но время от времени вздрагивал, просыпаясь.

Саркис глянул на стол Ули. Там дела шли полным ходом. Уля воткнулся в игровую пирамиду и быстро орудовал чаткой. За несколько минут выстроил дом, запрудил реку и теперь пытался утопить жильца в пруду. Жилец бегал, увертываясь от зловещей синей кисти руки-чатки, нырнул в окно и исчез в доме. Уля помахал чаткой, зафиксировал картинку и, подмигнув Саркису, откинулся в кресле.

В который раз Саркис вызвал файл лицейской библиотеки и вывел нужную карту на крупный план.

Маршрут до Садового Кольца он знал хорошо. Два месяца назад Герману из соседней группы до Кольца оставалось метров сто, а дальше всех прошел Богдан. Он на год всего старше Саркиса, а теперь уже сыч. Дежурные сычи иногда и платформы водят. Богдан уже перебрался на ту сторону, но тут его патруль и остановил.

Хорошая старая карта со всеми переулками, тупиками и проходами, сетью улиц. Большой город был…

 

1

Саркис попал в Лицей в прошлом году. Отец долго объяснял, почему так надо. Саркис понимал — отец занимает важный пост, все время в разъездах. Они с мамой и его бы возили с собой, но для учебы это не годится. Конечно, здесь, в Базмашене, и друзья, и хороший учитель, но оставить его не с кем. А через несколько лет они его заберут. Пока надо терпеть, тем более — два месяца каникулы, ну там еще что-нибудь придумаем. Ведь всегда можно что-либо придумать, улыбнулся отец, а мать всхлипнула и вышла из комнаты. Ну, ты мужчина, шепотом сказал отец, проводив ее взглядом, понимаешь, в наше беспокойное время есть люди, которые хотели бы повлиять на принимаемые решения, и для них нет ничего святого. Будет спокойнее, если Саркис поучится в Лицее.

Потом он рассказал, как они познакомились с мамой в Москве во время учебы, как весело тогда было в шумном большом городе. Сейчас там осталось полмиллиона человек, но это ничего, через пару лет вернутся жители, и снова город забурлит.

Вошла мать, сморкаясь в старое полотенце. Послушала их разговор. Ты помнишь, спросила она отца, как мы в спешке паковали вещи, когда началась эвакуация, а отец ответил — ну да, а трейлеры так и не пришли, все свалили в вестибюле второго гуманитарного, и чемоданы, и ящик с книгами. Нет, возразила мать, чемоданы мы все-таки прихватили, а ящик был неподъемный, из-под фризера, я его, помнишь, синим шпагатом обвязала, не синим, а коричневым, поправил отец, и вещи не бросили, а сложили аккуратно…

Саркис вполуха слушал родителей и медленно обводил глазами комнату, прощаясь со старым карпетом на полу, с висящим на гвозде плюшевым драконом, с большой хрустальной вазой…

И вот он стоит, окруженный такими же оробевшими шестилетками, а вокруг ходят взрослые ребята, роняя непонятные слова и как бы не замечая малышей. Саркиса тронул за рукав стоявший рядом светловолосый мальчик и сказал, что его зовут Улав, ничего не надо бояться, а если сунутся, то он ка-ак даст по мослам! Саркис приободрился и начал воинственно поглядывать по сторонам. Но никто в большом чистом дворе им не угрожал. Несколько двухэтажных длинных домов, много деревьев, ограда причудливая, но несерьезная. Между домами поблескивает не то большая лужа, не то маленький пруд. Похожая на бочку кирпичная башня этажей пять в высоту.

Начали разводить по группам. Саркис расстроился, увидев, что Улав попал в другую. Впрочем, через несколько минут, когда их вели по тропинке к одному из домов, Уля возник рядом, схватил за лацкан незнакомого мальчика: «Ты что отстал от своих, беги, догоняй группу, вон они, ваши!» Ведущий обернулся на шум, но Уля уже мирно шел рядом с Саркисом.

Они записались в одну комнату. Третьим у них оказался Петро, с ним быстро сдружились. Потом начались занятия, потом Уля стал попадать в самые разнообразные истории и надо было вызволять его. «Комната раздумий» на втором этаже с появлением Ули в Лицее редко пустовала. Он, или еще кто с его подкрута, хоть раз в неделю, да оказывался там. А когда он невесть откуда добыл пакет с магниевым порошком и ночное небо над Лицеем лопнуло жуткой вспышкой — терпение очередного учителя тоже лопнуло и Улю заточили в «комнату раздумий» аж на три дня.

Это было невыносимо. Хотя к Уле, маячившему в круглом окошке «комнаты» не прекращалось уважительное паломничество младших классов, было решено освободить его из узилища. Магниевого порошка осталась щепотка, и ее Саркис пустил на запал, ржавчину Петро соскреб с ограды, а пакетик с алюминиевой пудрой они позаимствовали из набора красок во время занятий по прикладным искусствам.

Все прошло блестяще. Термитная замазка выжгла по периметру не только запоры в металлической двери, но и крепления косяка. И когда Уля пнул дверь, она рухнула вместе с косяком и чуть не придавила освободителей.

Учителя долго осматривали преграду, павшую под соединенным напором ума и силы, и оставили друзей в покое. Тем более что вскоре мальчики стали играть в другие игры…

 

2

Вечером, после гонга отбоя, Саркис пробрался кустами вдоль берега пруда к «бочке». Старая кирпичная кладка башни местами обвалилась, образовались ниши. Дверей в «бочку» нет. Есть прямоугольник, заложенный светлыми кирпичами. Верх башни опоясывали матовые окна. Вечерами там горел свет, двигались тени.

Страшные истории о башне пугали только новичков, но вскоре и они привыкали и не обращали внимания на тени, переходящие из окна в окно.

Учителя объясняли, что там комнаты ночных дежурных. А на вопрос, как же туда попадают, — пожимали плечами.

Два или три сыча хвастались, что бывали там, в башне, но все рассказывали о разном, а значит врали. Или, как предположил Саркис, каждый был в своей башне, но им казалось, что в одной и той же.

Вход в башню искали многие. Подсматривали за учителями, а они менялись через день или два, некоторые дежурили ночью. Учительниц выслеживать было проще, они не казались на одно лицо, но и они, как все, шли через проходную будку.

Учителя Саркису не нравились. В Базмашене домовый учитель жил в большой комнате над домом и не гнал даже случайно забежавших малолеток. Все сидели и лежали на матрасах, а он рассказывал, рисовал на доске; кто постарше, помогал ему… А здесь они словно и не учителя вовсе. Ну приглядывают, чтобы на занятиях не шалили, нужную программу включают, и все. Ну и ладно… Переключиться незаметно с учебного фильма на боевик элементарно, хотя и скучно. После занятий смотри сколько хочешь в комнате, пока не выключат в полночь свет.

На ремеслах веселее, там одни и те же мастера, они неподалеку живут, на Остоженке.

Саркис уперся спиной в прохладный бетон и задумался. Утренняя встреча с Геннадием вызвала мрачные предчувствия. Ядовито улыбаясь, Геннадий пообещал, что скоро они все позеленеют от злости, или, наоборот, покроются мхом зеленым от тоски. То, что он напирал на зелень, не к добру. Значит, компания долговязого и въедливого Бухана разгадала их тайну. Выследили!

Про эту игру рассказал Уля. Саркису она понравилась, и он усложнил ее. Их тайна, большая латунная гайка, была зарыта под зеленой плиткой дорожки у третьего корпуса. Раз в неделю полагалось вынуть тайну, по всем правилам осмотреть ее и зарыть на том же месте. День и час, конечно, держали в секрете, но в этом и смысл игры, чтобы угадать, кто из троих носитель тайны этой недели, в какой день и час тайна будет извлечена. Все время следить друг за другом скучно, но, во-первых, может повезти, а во-вторых, если хорошо поискать, то можно найти. Правда, надо знать, что искать.

Саркис как-то видел Бухана и Геннадия у пруда. Геннадий медленно брел с закрытыми глазами, а Бухан его придерживал за пояс. В вытянутой руке Геннадий держал нитку с камешком на конце.

Ночью Петро выполз к третьему корпусу и под соседними плитами закопал обрезки труб, прихваченные днем из мастерской.

Несколько раз Уля пытался настроиться на Геннадия, но ничего не выходило или брались смутные слова. Если бы повезло, и вдруг появилась картинка, тогда чужую тайну можно было в два счета найти, ну а потом, после ритуального осквернения, утопить в пруду.

Интересно, подумал Саркис, почему разгаданная тайна неожиданно превращается в позор, а ребята из соседней комнаты, Бухан, Геннадий и Зураб, за какие-то два месяца превратились чуть ли не во врагов? Бухан даже перестал звать Петра по имени, как тот велел, а придумал ему кличку. Кличка была необидная, но Петро объяснил Бухану, что он не прав, и с тех пор Бухан ходит с белым шрамом над левой бровью. Все из-за тайны. Может, игра неправильная? И вместо того, чтобы вшестером собраться в одной из комнат и, например, играть в гадалку и высчитывать, когда их поведут в гости в женский Лицей, бегают и прячутся друг от друга… Пока он здесь сидит, может, они с шуточками и прибауточками топят их тайну в пруду?

Нет, решил Саркис, это скучная игра. Ему восьмой год пошел, не маленький. Вот у сычей свои забавы — одни курят, это противно, другие, самые старшие, платформы водят, за беглецами охотятся — если нравится, то пожалуйста. Компания Богдана…

Несколько раз Богдан разговаривал с Саркисом, а однажды вечером даже позвал к себе. Тогда Саркис и узнал его тайну. Он сидел на кровати и смотрел, как Игорь, однокомнатник Богдана, осторожно перелистывал толстые, закатанные в пластик страницы книги.

Потом Богдан рассказал, что подобрал ее у Кольца, в неразобранных руинах. Саркис хотел потрогать, но Игорь, неприязненно щурясь, спросил в пространство, как вообще здесь оказался сырой желток, на что Богдан ответил, что раз он привел, значит, надо. Кому надо, вмешался в разговор третий, имени которого Саркис не знал. Богдан подмигнул Саркису и попросил на минуту выйти из комнаты. Голоса за дверью шумели и бубнили. «Ты пощупай над головой у него», «сам щупай, делать тебе нечего», «сявка ты, от него же книгами тянет», «за сявку сейчас отработаешь», «бросьте, ребята, вдруг желток еще про книгу спикнет», «не спикнет»…

Немного постояв, Саркис вздохнул и пошел себе. Богдан что-то в нем увидел. Мало ли что увидеть можно, если долго глядеть. Те двое недовольны. Понятное дело, книга — всем тайнам тайна. С книгами случилась беда во время Пандемии. Отец жалел свою библиотеку: там, в Базмашене, они законсервированы, а здесь, в Москве, пропали во время эвакуации. Сейчас, когда кончилась Пандемия, может, найдут средство, чтобы книги не раскисали. А пока с ними очень строго. Боятся, чтобы на дерево не кинулось.

Кусты зашуршали, из них выполз Петро, а за ним Уля. Петро был мрачен, от него бледной малиновой радугой исходила слабая тревога, Уля, напротив, весело поглядывал на друзей.

— Ну, давай, — не выдержал он первым и ткнул Саркиса в бок, — что придумал?

— Пока не придумал, — отозвался Саркис.

— Придумал, придумал, — заверил его Уля, — закрут от тебя идет!

Саркис закрыл глаза. Раз Уля почувствовал…

— Что там у меня? — спросил он Улю.

— Не знаю, но такой, понимаешь, густяк, дорога, верх, низ, все ахнут! Богдан.

— Это кто? — ревниво спросил Петро. — Тот, что за Кольцо ходил?

Саркис не вслушивался в их разговор. О чем он думал, пока не появились ребята? Богдан, правильно. Обида? Нет. Джампануть за ограду. О книгах. Все-таки джамп. Карты изучил. Они втроем соскочат и далеко! Тогда Игорь и тот, угрюмый, скажут Богдану, что были неправы, и пусть Саркис ходит в их компанию, читать книгу из старой бумаги.

Петро расшатал кирпич, вынул его из кладки и сдул крошево.

— Ага, — сказал Саркис, — придумал. Бухан от зависти гноем пойдет, а сычи…

Кирпич в руках Петра треснул, Петро засопел.

— Не нравится мне это.

— Что тебе не нравится?

— Все не нравится. Шо у тебя?

— Вот что: надо не одному, а вместе соскочить за Кольцо.

— Картиночка! — чмокнул губами Уля. — Сквозь трапезную втроем пойдем, красота!

— Только далеко не уйдем, — продолжал Саркис, — потому что далеко никто не уходил. Надо идти по-другому…

— Пошли для начала отсюда, — сказал Уля. — В кустах кто-то есть.

Треск и шорох подтвердили его правоту.

— У, змеюки поганые, — крикнул Петро и рванул на шум.

Саркис и Уля переглянулись и полезли за ним.

Встретили Петра они у входа в корпус. Петро ждал их, бурно переводя дыхание.

— Не поймал, — сообщил он.

— Вот что, — подумав, сказал Уля, — пошли в класс.

Редко кто после занятий оставался в больших неуютных комнатах, заставленных рядами столов с дисплеями, стеллажами с коробками программ и сиротливым умывальником в углу — в острую минуту отхожее место малой нужды.

Уля на всякий случай посмотрел под столами. Никого.

— Жаль, все выключено, — сказал Саркис.

— Да? — хитро улыбнулся Уля и пошел к учительскому столу. Достал из кармана короткий цилиндр телескопической антенны, вытянул самый тонкий штырь и осторожно ввел его в щель между столешницей и экраном.

Замок щелкнул, Уля откинул экран, прижал палец к ноздре и дунул на сенсоры.

Выведя карту на дисплей, Саркис уменьшил чатку до сантиметра, включил трассер и прошел по улицам и переулкам. Дал максимальное увеличение желтый пунктир трассы медленно пополз по синим полосам проспектов, проходил через мигающие имена улиц, площадей. На прошлой неделе он составил список улиц, которые наметил пройти, и набрал из учебных фильмов уйму материалов. Смонтировал вместе и вот сейчас, небрежно откинувшись, мазнул по сенсорам.

— Вот.

Минут десять ребята молча смотрели на проносящиеся по экрану бесконечные дома, потоки автомобилей, тротуары просто кишели людьми такого количества людей они никогда не видели. Некоторые фрагменты снимались ночью — цветные надписи над магазинами, мозаика окон, огненные реки улиц, бегущий под мост катерок с вымпелами.

— Э, так то когда было! — протянул Петро.

Со второго этажа донесся звук гонга. Ужин. Ребята переглянулись, Петро махнул рукой. Уля смотрел в окно. Малиновые полосы заката наливались темнотой.

— До Кольца если дойдем, уже густяк, — сказал наконец Уля.

— До Кольца не дойдем, — спокойно ответил Саркис.

— Что же ты придумал? — заморгал Уля. — Верни план.

Он минуту всматривался в перекрестья и извивы полос и линий, потом ткнул пальцем в кружок — один из многих, разбросанных по карте и соединенных разноцветными линиями.

— Вот это — что?

— Попал! — хлопнул Саркис его по плечу.

— Метро! — торжествующе провозгласил Уля, подняв палец.

— Как мы до метро дойдем? — спросил Петро.

— Ногами. Попеременно переставляя левую и правую, — ответил Уля.

— Далеко не уйдешь, переставляя. Тебя за оградой за переставлялку поймают и обратно приведут.

— Значит, всех ловят почти сразу, так? — сказал Саркис.

— Так, — отозвался Петро.

— Богдан за Кольцо прошел, и поймали его не сычи дежурные, а патруль, так?

— Так!

— Богдан по ограде не лез, он на дерево взобрался, по суку прополз и джампанул.

— Откуда знаешь? — в один голос спросили Уля и Петро.

Саркис промолчал. Ему не хотелось говорить о Богдане. Ребята обидятся: один в другую компанию ходил.

— Выходит, — догадался Уля, — следящих камер на «бочке» нет, просто ограда на сигнализации.

— Густяк, — загорелся Петро, — айда на дерево, проверим.

— Не проверим, — сказал Саркис, — тот сук спилили и в ствол какую-то бляху вколотили. Датчик, наверное.

— Что же делать? — озабоченно почесал висок Уля. — Ограда отпадает, ход в башню мы не знаем. Жаль, там платформа на крыше. Через проходную не пойдем. Все двери закрыты.

— Закрытых дверей не бывает, — неожиданно для себя сказал Саркис.

— У-мм, — протянул Уля, склонив голову. — Что это значит?

— Не знаю, — честно признался Саркис. — Пока не знаю.

 

3

К утру он ничего не придумал.

Уля время от времени выжидательно на него поглядывал, но не мешал, а Петро подключился к кому-то из соседнего класса и, забыв про все, играл в «Дракона и свинью».

После занятий Саркис вышел во двор. Высоко в глухой стене старого дома, в который упиралась ограда, нелепой заплаткой темнело единственное заколоченное оконце. Неуместность этого окна радовала Саркиса. Когда в голове был полный затык и совсем не думалось, он приходил к окну, долго смотрел на него. Потом его разбирал смех, он садился прямо на песчаную кучу у ограды, смеялся и думал.

Иногда его смешили мысли о жильце комнаты, одинокое окно которого выходило во двор Лицея. Он представлял, как обросший, грязный и оборванный старик ржавым гвоздем прокручивает дырку в фанере и часами смотрит к ним во двор. Но ничего интересного он, естественно, не увидит: так и прикипит глазом к дырке. Или, воображал Саркис, в этой заколоченной со всех сторон комнате живут и множатся огромные, толщиной с руку, дождевые черви, их все больше и больше, наконец оконце не выдерживает напора, и они плотной розовой массой вываливаются, как из мясорубки, прямо на голову учителям, озабоченно покидающим Лицей.

Сегодня он опять глядел на окно, но смеяться не хотелось.

Наверно, в этом старом доме с осыпавшейся штукатуркой живет от силы человек десять. Когда-то он кишел людьми, дети бегали по лестничным клеткам, шум, крики, музыка играет… Как в фильмах про жизнь до Пандемии. Саркис представил: он живет в таком доме с папой и мамой, и это их оконце, он смотрит во двор, а Лицея тогда, наверно, вовсе не было, и вот болезнь опустошает комнату за комнатой, этаж за этажом, дом глохнет, никто не бегает, не играет, а за теми, кто не умер в первые месяцы, приезжают большие машины с красными крестами и развозят их по деревням. Уже несколько лет, как справились с Пандемией, но многие еще в города не вернулись, боятся.

Он подумал, как трудно, наверно, уезжать, бросив комнату с единственным оконцем, бросив вещи, бросив книги.

Саркиса пробрал озноб. Придумал! Они пойдут на Юго-Западную окраину не просто так, чтобы своим геройством навсегда повергнуть в прах подвиги жалких беглецов через ограду, не ради унижения Бухана с компанией. Нет, они пойдут за книгами его отца, возьмут столько, сколько смогут, и станут обладателями множества тайн. Главные тайны — в старых книгах. Одну или две он, так и быть, подарит Богдану и посмотрит на выражение лица Игоря и того, неприятного. А они пусть помогут залить каждую страницу пластиком.

Ну, а если книги раскисли, рассыпались в прах, то что ж, поход за несуществующими книгами тоже здорово, есть в этом своя тайна.

Подножье стены окаймляли высокие кусты с тонкими серо-зелеными листьями, слабо пахнущими лечебным корпусом Лицея. Время от времени кусты вырубали, сычи обрывали листья, но они снова буйно разрастались.

До окна не добраться — высоко. Влезть нельзя, пройти насквозь нельзя, разрушить нельзя… Хорошо бы вдруг оказаться на той стороне. Не умею, подумал Саркис, и вообще они ломятся там, где нет двери. Надо искать дверь там, где она есть. Для кого-то в любой стене есть дверь. Но никто из них так не умеет. Значит, надо искать дверь, похожую на дверь. А потом можно подумать, что такое дверь, непохожая на дверь.

Следующая мысль была настолько ясна, что Саркис даже не удивился появлению Ули. А за ним и Петро выскочил из-за корпуса с криком: «Вот ты где сховался!»

— Посмотри на него, Петро, — сказал Уля, — сейчас он скажет.

Бросив прощальный взгляд на окно и подмигнув ему, Саркис кивнул, соглашаясь, и пошел к корпусу.

— Когда соскочим? — спросил, догнав, Уля.

— Сейчас.

— Далеко пойдем? — обрадовался Петро. — Давайте быстренько, за Кольцо и обратно?

— Нет, — сказал Саркис. — Мы пойдем на Юго-Западную окраину за книгами моего отца.

Тишина. Уля погладил одну бровь, вторую и молча выставил большой палец. Восторг.

— Мы всем носы утрем! — вскричал Петро и хлопнул Саркиса и Улю так, что они чуть не зарылись по уши в песок.

Через полчаса они стояли у проходной. Идея Саркиса была проста. Никому не приходило в голову просто взять и выйти через дверь, а именно через проходную. Вот учителя и мастера каждое утро и вечер туда-сюда ходят. Без ключей. Значит, внутри или дежурный сидит, или кодовый замок. Если дежурный — ночью горел бы свет. Но не горит. Значит, автомат.

Саркис подошел к двери и потянул на себя. Дверь без скрипа отворилась. Он вошел в проходную, Уля и Петро мгновенно втянулись за ним. В маленькой комнатке никого не было. Саркис испытал разочарование. Все оказалось так легко. На миг он даже испугался, что и вторая дверь откроется просто — хочешь, выходи, а хочешь — нет.

Но на второй двери чернели кнопки кодового замка.

— Вот потеха, — сказал Уля, — код из трех знаков. Задачка. Натрем мелом кнопки и посмотрим, какие останутся чистыми.

— До вечера ждать! — сморщился Петро.

— Тогда сейчас откроем.

— Ну, открой.

Уля отступил на шаг, присел и стал разглядывать кнопки, ловя в них отсвет слабой лампочки в плафоне.

— Шесть, девять и… и… да, четыре! Хорошо блестят. Сколько сочетаний…

— Долго пробовать!

— Нет. Шесть секунд, если не будешь мешать.

Замок щелкнул через три секунды.

 

4

Проплешины асфальта терялись в траве. Остатки бордюра вылезали бетонными столбиками. Тропинка вилась от дома к дому, зелень в центре улицы была раздавлена двумя колеями.

Метров сто ребята пробирались вдоль стен, пригнувшись, чуть не на четвереньках, по голову в зарослях. Потом осмелели и пошли быстрее.

— Ну, хлопцы, — громким шепотом сказал Петро, — так далеко мало кто уходил!

— Это да, — тоже шепотом отозвался Уля. — Правда, в эту сторону никто не шел.

— Фаттах шел, — заметил Саркис. — Только он через ограду. Метров десять прополз.

— Ну, Фаттах, — возвысил голос Петро, — левую с правой спутал, вот сюда и пополз.

— Тихо! — Уля присел, а Саркис и Петро прижались к стене.

Неширокая улица, пересекающая Пречистенку, была завалена аж по второй этаж пустыми коробками из-под сухого молока. Уля осторожно заглянул за угол, отошел на пару шагов и поднял голову — «Чистый переулок» — прочитал вслух на грязной, запыленной доске.

— Похоже, — согласился, хмыкнув, Петро.

Саркис молча смотрел вперед. Дом впереди был очень стар. Когда-то, видимо, он был красивым. Но ветер или люди сняли с него крышу и уронили внутрь здания фасад. Пять колонн толстыми пальцами сиротливо торчали, прикрывали стыдливо внутренности — перекрытия, обвисшие лестницы, коряво изогнутые ржавые балки.

Когда ребята одолели еще с полсотни метров, грохот сзади бросил их в траву. Они заползли за высокое крыльцо и осторожно выглянули.

Одна из колонн рухнула, улица клубилась пылью. Обломки легли безобразной грудой, а пустые коробки из переулка засыпали улицу до середины.

Несколько минут мальчики лежали в своем убежище, посматривая по сторонам. Потом Саркис вскочил и громко сказал:

— Раз никто не выскочил, то и прятаться не надо.

И они пошли по пустой улице, не таясь, мимо пустых домов. Впрочем, подняв голову, Саркис вдруг увидел лицо в окне на втором этаже. Потом Уля заметил колыхнувшуюся занавеску, и только Петро бодро топал, тихо мурлыча что-то себе под нос и не глядя по сторонам.

Когда тропа пошла вниз, над головами раздался громкий шелест, и тень от большой платформы на секунду накрыла улицу.

Оставив за собой быстро оседающий шлейф, платформа исчезла за домами.

Петро зажал нос.

— Сейчас гвоздикой вонять будет! — гнусаво сообщил он. — Ненавижу.

— Пошли скорее, — дернул его за рукав Уля. — Станция где-то рядом.

А когда они вышли к площади с постаментом без памятника, то увидели впереди на возвышении приземистое сооружение.

— Вот и метро, — сказал Саркис. — Бегом!

Перескочив через ручей, протекающий по бывшей улице, они с разбега одолели ступеньки и затормозили только у дверей.

Саркис нахмурился. Этого он не ожидал. Двери и окна входа на станцию были глухо заварены стальными прутьями, а поверху шла мелкоячеистая сетка.

— Зато мы дольше всех… — начал было Уля, но, посмотрев на Саркиса, замолчал. Петро обошел оба входа, соединенные аркой, подергал решетку, плюнул и присел на корточки.

— Должен быть еще вход, — в сомнении произнес Саркис.

Второй вход они нашли, перейдя через улицу. Лестницы, ведущие под землю, были прикрыты балками с той же проклятой ржавой сеткой.

Петро принюхался. Рядом маслянисто блестели большие лужи, из них выпирали бетонные стены, груды каменного хлама, грязь между лужами затвердела и растрескалась. Судя по резкому гвоздичному запаху, здесь не распыляли, а просто сбрасывали всю жидкость против летающих и кровососущих.

— Свалка вонючая! — Петро зажал нос.

— Здесь раньше пруд был, — сказал Уля. — Потом его засыпали. Видишь, сколько накидали. А все равно болото.

— Почему его засыпали? — спросил Саркис.

— Не помню.

Они перешли на другую сторону и сели на высокий бордюр. Здесь было оживленнее. Минут за десять они увидели двух мужчин и женщину. Женщина, проходя мимо, на секунду задержалась около них, ничего не сказав, пошла дальше.

— Что делать будем? — спросил Уля. — Скоро обед.

Саркис пожал плечами. Раздражали миазмы, идущие с болота. Глупое «вот и сходили за книгами» — назойливо вертелось в голове. Метро! Кого возить, когда возить некого!

— Чую! — вдруг сказал Петро.

— Что, — раздраженно спросил Уля, — в животе бурчит?

— Сам ты бурчишь! Земля трясется.

Бетонный брус под ними слабо задрожал.

— У нас по воскресеньям дома трамвай пускали, — мечтательно сказал Петро и зажмурился. — Ось так же земля дрожала.

Замолчал, широко раскрыв глаза. Саркис вскочил на ноги, а Уля выставил перед собой указательные пальцы обеих рук.

— Ну, Петро, два компота за мной, — вскричал Уля.

Петро зарделся.

— Все-таки работает метро, — сказал Саркис.

— Осталась ерунда, попасть внутрь, — добавил Уля.

Очень хотелось есть. Пить тоже. Вот уже час, как ребята сидели в тени козырька у входа. Несколько раз над ними пролетала платформа, потом по улице с надсадным ревом проехал тяжелый самосвал, груженный песком. Заметив какое-либо движение, они на всякий случай прятались в густых зарослях за входом. И не зря — со стороны Остоженки вдруг вышли патрульные в зеленых куртках и с карабинами за плечами. Ребята проводили их опасливыми взглядами и долго не вылезали из кустов. Конечно, стрелять в них патруль не будет, но вот за уши в Лицей точно приведет.

Через несколько минут патрульные вернулись. С ними вместе шел щуплый невысокий человек. Уля первым разглядел, что руки щуплого заведены за спину и связаны. Прошептал: «Поймали кого-то» — и слегка раздвинул кусты, чтобы лучше было видно.

У болота патруль остановился. Щуплый что-то кричал, дергался, но двое крепко держали его. Тут подошли еще патрульные, щуплый завопил, его неожиданно отпустили, и он отпрыгнул в сторону. Со связанными руками далеко он не ускакал, один из патрульных не торопясь догнал его, стянул карабин с плеча. Блеснула полоска штыка, визг щуплого ударил по ушам и оборвался. Хлюпнула лужа.

— Ворюгу поймали, — шепнул Петро. — Видали, как его!

Саркис ничего не ответил. Он подумал, что тело щуплого сейчас медленно погружается в тягучую жижу, все глубже и глубже, ложится на дно и замирает со связанными руками.

Когда Петро в четвертый раз намекнул насчет обеда, терпение Ули лопнуло. Он подскочил к сетке, продел свой штырь в ячейку и рванул. Дзинкнув, сетка слегка отстала от прутьев. Уля с удивлением потрогал места сварки.

— Трухляк, — радостно сказал он. — Давай, Петро!

Петро молча взялся за сетку. С грустным треском сетка отошла.

И вот они встали перед лестницей. Там, внизу, в полумраке, одиноко светила лампочка. Мальчики вдруг поняли, что до сих пор все их поступки были мелкими плюшками. А сейчас они не знали, куда попадут и как будут выбираться обратно.

Слабый свет еле освещал ступеньки. Они шли медленно, держась за стены.

Пустой коридор освещался далеким плафоном. Никого. Тихо. Слабый шелест, и теплый сырой воздух давит в лицо.

Петро ушел вперед и вдруг замер, всматриваясь во мрак. Саркис и Уля подошли к нему.

— Что? — неслышно спросил Уля.

— По-моему, нас там ждут, — прошептал Петро.

Ребята медленно отступили за колонну. Саркис вгляделся: впереди маячили темные фигуры, словно карлики выстроились в цепочку и взялись за руки, никого не пропуская. Вот сейчас они двинутся цепью вперед, раскинув руки, чтобы изловить их и навсегда оставить здесь, в темноте и сырости.

Уля поводил перед собой ладонью и громко сказал:

— Металл.

Вблизи карлики оказались турникетами с растопыренными, вывалившимися из гнезд стопорами. Не страшные. А даже наоборот, былые стражи с погнутыми, ржавыми рычагами стопоров выглядели жалко.

Обойдя турникеты, они вышли к лестнице. Сверху им открылся длинный зал с провалами по краям. Саркис догадался, что это и есть станция метро. По краям — пути, там полагалось быть рельсам, а в зале — людям. В старых фильмах метро сверкало огнями, а сейчас трудно было вообразить, что в этой сырой и душной трубе когда-то бурлила жизнь. Тусклый свет трех плафонов еле освещал ржавые рельсы, темную воду, неслышно струящуюся в желобе между рельсами. Саркис разглядел надписи на длинной облупившейся полосе, к которой были подвешены таблички с названиями.

— Нам туда, — сказал он, наконец, и ткнул пальцем в черный зев тоннеля, рядом с которым в запыленном выгнутом зеркале размытое пятно плафона казалось низко посаженным глазом.

— Ребята, — жалобно сказал Петро, — а крысюки?

— Какие крысюки? — вскинул белесые брови Уля.

— Серые, противные, хвосты голые, тьфу!

— Они что, рельсы жрать будут? Где ты живых крыс видел?

— Ну, — замялся Петро, — в этом, в «Иглоносцах». Помнишь, во второй серии Дун спускается в мясной колодец?

— Ты еще что-нибудь вспомни! — оборвал его Уля.

У входа в тоннель, рядом со стальной дверцей, вделанной в стену, возвышались неуклюжим штабелем разбитые скамейки. Через несколько минут у каждого из путешественников было по паре длинных реек, годных для факелов.

Уля медленно пошел по платформе, вглядываясь под ноги.

— Ты что ищешь? — спросил Петро.

— И ты ищи! — отозвался Уля. — Может, спичку найдешь.

— Ага, — Петро присел, разглядывая грязный пол.

Стоя перед зеркалом, Саркис прикидывал, сколько времени им придется идти по тоннелю. К ужину успеют. А если нет — ничего страшного. Завтра суббота, значит, вечером учителя исчезнут. А к утру они точно вернутся назад.

— Нашел! — Петро поднялся с корточек, а потом разочарованно добавил: — Да она обгорелая.

Подошел Уля, взял у него обгорелую спичку и, бормоча: «Ничего, ничего, она огонь помнит», — принялся отколупывать ногтем стружку. Распрямил ее и осторожно ввел конец в зазор между кончиками большого и указательного пальцев. Стараясь не прикасаться к стружке, сводил их как можно ближе, раздвигал, снова сближал, сопел от натуги. Наконец стружка затлела. Уля резко развел пальцы, пыхнул маленький веселый огонек. Осторожно зажег от него спичку и мотнул головой в сторону скамеек, под которыми валялись щепки, ломаные рейки и другой мусор. Саркис быстро подтащил ворох щепок, и через минуту у зеркала полыхал небольшой костер.

— Я так не могу, — завистливо сказал Петро. — Научил бы!

— Не получится, — подумав, ответил Уля. — Ты сильный, бабушка говорила, сильным это не надо.

— Она к тебе не собирается в гости?

— Нет. В позапрошлом году умерла, в Лапландии.

Саркис шел впереди, держа факел, за ним Петро, а замыкал шествие Уля. Сухое дерево горело хорошо, но быстро. Под ногами хлюпала вода, залившая бетонную пешеходную полосу. Толстые лохматые кабели тянулись вдоль стены, провисая с гнутых кронштейнов. Часто попадались ниши, иногда возникали ходы, пересекающие тоннель.

Трещал факел, шаги глохли в выложенных прямоугольными сотами стенах. Время от времени доносилось слабое постукивание, гул, а когда они вышли к месту, где соседние пути были видны сквозь частые колонны, откуда-то сверху послышались голоса.

Мальчики немного постояли, прислушиваясь, но голоса стихли. Потом Саркис споткнулся и уронил факел в воду. И тут они увидели впереди круглое светлое пятно, а в нем пятнышко поярче, которое медленно вырастало в размерах.

Далекое постукивание превратилось в дробный стук. Уля беспокойно завертел головой, взял друзей за плечи и подтолкнул к колоннам.

Через минуту мимо спрятавшихся ребят прокатило странное сооружение. Небольшая, на четырех колесах, платформа. Подвешенный на шесте фонарь осветил четырех мужчин. Они ритмично дергали поперечный брус, соединенный с рычагом, уходящим вниз. На ящиках сидел пятый.

Платформа канула во тьму. Саркис подумал, что скоро она въедет на покинутую ими станцию, а там тлеет костерок. Вдруг они вернутся выяснить, кто разводил огонь?

— Ну, что, — неуверенно спросил Петро, — вперед?

— Гляди под ноги, — сказал Уля. — И дай сухую палку.

Они медленно переходили от колонны к колонне. Световое пятно, вроде близкое, оказалось на приличном расстоянии. Очень хотелось есть, о цели своей экспедиции они забыли, и даже Саркис думал больше о том, что и как сказать взрослым, чтобы они не сразу переправляли их в Лицей, а прежде накормили. Вскоре их догнал Уля с факелами.

Из щели донесся слабый писк. Петро завертел по сторонам головой и буркнул что-то о крысюках. Мальчики не обратили внимания на его слова и пошли дальше.

Между тем в щели, действительно, была крыса. Она лежала на боку, и лапы ее судорожно дергались, а хвост слабо бил о холодный металл. Издыхающая тварь провожала взглядом огромные фигуры, несущие огонь. Наверно, они казались ей Великими Крысами, что уносят своих младших сородичей в Амбары Покоя. Но темные гиганты, осененные пламенем и дымом, ушли, и последняя крыса остекленевшим взглядом уставилась во мрак, дернулась еще раз и замерла.

Сырой резкий запах стал пронзительным, откуда-то из-за стены доносилось шипение, глухое металлическое бренчание и гул электромоторов.

А потом вдруг отошла невидимая дверь, и мальчики оказались в световом прямоугольнике. От неожиданности и яркого света они замерли, зажмурились и открыли глаза только услышав дребезжащий старческий голос:

— Могу ли чем-нибудь помочь, молодые люди?

 

5

Платформа, доверху набитая ящиками с шампиньонами, медленно ползла, вздрагивая на стыках. Сзади, между бортом и грузом, оставалась щель. Там устроились Уля и Петро. После еды Петра разморило, он привалился спиной к доскам, сквозь которые проглядывали белые кругляши, и сопел, закрыв глаза. Уля опасливо косился на просевшие местами тюбинги, а когда взгляд падал на ящики, отворачивался, прокашливаясь. Очень он налег на грибы со сметаной, половину сковороды одолел, а сковорода — что твой таз. Даже Петро удивился.

Улю слегка мутило. Грибы он ел второй раз в жизни. Дома их не любили и не ели. Кажется, мать в детстве отравилась грибными консервами, вот с тех пор и береглась. И остальных берегла. Во всем. Правда, когда гостила бабушка, мать не очень-то командовала, но за ее спиной шипела что-то непонятное, а однажды Уля расслышал, как она в сердцах буркнула «ведьма лапландская». Уля не понимал, почему бабушка и мать не любят друг друга, и во время совместного с бабушкой похода в город спросил об этом. Бабушка долго объясняла, как он должен слушаться мать и уважать ее, но когда вырастет, пусть не позволяет, чтобы она им командовала и помыкала. И добавила, что иначе его заездят, как отца, ее сына. Уля слабо помнил отца: худой, молчаливый мужчина, приходит вечером, от него кисло пахнет тавотом, а мать ворчит, что поле осталось невспаханным, и трактор некому починить, нет мужчин в округе. Потом отец исчез, приехала бабушка, несколько дней ходила с матерью чуть ли не обнявшись, обе заплаканные. Вскоре опять переругались. Бабушка увезла Улю в город, и там, в каком-то подвальчике, он впервые попробовал грибы, и они ему очень понравились.

Сиденье аккумуляторной тележки было узким и не имело спинки. Саркис держался за поручень, чтобы не свалиться, и вслушивался в монотонное бормотание старика.

— …А я говорю, никому ваше метро не понадобится, пока народ уговорят, да пока начнут возвращаться — сто лет пройдет. Центр весь разваливается, а строить не разрешают, заповедная зона, надо, мол, восстанавливать, как раньше было, реставраторов пригласить, а где их возьмешь, реставраторов? У нас в вэпэдэ и то, что ни день, какой-нибудь панельный дом рухнет, а они — реставрировать! Да-а… вот и решили жилищную проблему. Помню, до мора за каждый метр дрались, пока жилье купишь — поседеешь. А теперь — живи хоть в Кремле, если приперло! Только кому припрет? У нас в вэпэдэ хоть только на первых этажах, но вода есть, а тут ведь все сгнило, и вся нечисть здесь…

— Что такое «вэпэдэ»?

— А? Временно покинутые дома. ВПД. Временно, хм, как же! Сейчас половину домов снеси, все равно жилья выше ноздрей. Вот. И метро долго никому не понадобится. Я им говорю: дайте мне пару станций, да ребят крепких десяток — всю Москву и область грибами обеспечу, а они смеются ничего, говорят, дед, не волнуйся, в случае чего нам Африка грибами поможет. Какая, говорю, к черту Африка, нет вашей Африки, и поможет она разве что гробами, а они смеются: ты, говорят, дед Эжен, еще внукам нужен, а я говорю, какой я вам дед, я, во-первых, вам Евгений Николаевич, во-вторых, доктор экономических наук и лауреат кейнсианской премии, а в-третьих, амикошонства не терплю и требую адекватной реакции, а они все равно смеются, ну, говорят, ты бы, дед Эжен, еще чего-нибудь вспомнил, а то скучно.

Саркис чуть не заснул под убаюкивающее журчание старика, вздрогнул и крепче ухватился за поручень. Дед Эжен ему понравился. Мало того что он накормил их до отвала и напоил чаем, ко всему еще предложил подбросить чуть ли не до Лужников. И на имя короткое не обижается. В Лицее только Уля с коротким именем, он говорит, что все это глупости, и вовсе жизнь не укорачивается, если имя сокращать, но многие верят в это.

Уже в первые минуты знакомства, сидя за столом в маленькой уютной каморке, Саркис решил, что все, что было тайной наверху, перестает быть тайной внизу. Раз там никого нельзя было посвящать в тайну, даже знакомых, то здесь, наоборот, первому же незнакомцу следовало рассказать все. Что он и сделал.

Старик выслушал его, хлопнул по плечу и непонятно обозвал новым Калле Блюмквистом.

Одна стена представляла собой большую дверь, обитую пластиком. В углу на гвозде висели респираторы. Когда старик, откинув засов, скрылся во мраке, оттуда пахнуло знакомым резким запахом сырости. Вскоре он вернулся с коробом грибов.

А после того, как они наелись и помогли ему загрузить ящики на платформу, он велел двоим лезть за ящики, а Саркиса пристроил рядом.

Впереди замигал фонарь. Дед Эжен притормозил, и они подобрали высокого человека с большим мотком проволоки на плече. Он бережно приподнял Саркиса, уселся на его место и посадил мальчика к себе на колени.

— Держи крепче, а то уронишь, — буркнул дед.

Незнакомец спросил о здоровье, о внуках, пообещал на днях заглянуть. Время — как песок между пальцев, пожаловался он, ничего не успеваю.

— Ты давно обещаешь зайти, — сердито ответил старик. — А вот твой брат гостит у меня чуть ли не каждый день! Хороший собеседник. Правда, заносит его…

— Знаю, — попутчик рассмеялся. — На великие дела потянуло братца. Ищет свет истины с завязанными глазами.

— А ты не ищешь?

— Кажется, я уже нашел, — задумчиво протянул незнакомец.

— Э-хе-хе, — вздохнул дед Эжен. — Ладно. Что там сегодня крутят?

Они немного поговорили о новом сериале «Огненные братья против Свинцового Замка». Старик ругал переводчика, но ему, как и Саркису, нравился бой одноглазого Гриффитта с хозяином замка на горящих балках. Немного погодя он ругнул телевидение, которое вперемешку с бодрыми заявлениями о скором возвращении жизни в прежнее русло, крутит в обилии псевдосредневековую муру. «Эскапизм, новые стереотипы», — непонятно бормотал он.

Платформа въехала на станцию и медленно покатила вдоль арочных проходов. Часть проходов была заварена листами гофрированного металла, из щелей пробивался яркий свет, слышались голоса, громкий смех.

Саркис хотел спросить, что там, но дед Эжен прижал палец к губам. Когда они снова нырнули в тоннель, старик вздохнул и сказал, что часть станции днем сдают в аренду какому-то движению, хотя, какие сейчас движения, смерть вымела почти все движения, партии и объединения, остались бледные тени — правда, тени очень шумные и даже агрессивные.

— Все это игрища! — сказал попутчик. — Суета и блекотание.

— Воняет от этих игр, — буркнул дед. — Взрослые же люди!..

— Ну и пусть играют.

— Я бы оставил игры детям. А вообще, даже в самую лихую годину дети будут играть, и даже в самой невинной игре зародыш других игр или отголосок древних. Детям без тайн неинтересно, — здесь старик Эжен назидательно вздел палец, — взрослым их тайны кажутся ерундой, зато им тайна взрослых — сущая труха!

 

6

Так они ползли, ползли и, наконец, доползли до «Спортивной». Попутчик ловко вернул Саркиса на место и спрыгнул на рельсы. Махнул рукой на прощанье и исчез.

Большая толстая женщина в оранжевой куртке без рукавов встретила их сердитым басом: «Долго я вас ждать буду?»

А когда они перегружали ящики на страшно скрипящие ребристые ступеньки бесконечно движущейся ленты, она сварливо осведомилась у деда Эжена, где он подобрал новых внуков?

Уля и Петро с интересом наблюдали, как ступени уносят вверх ящик за ящиком.

Старик ткнул пальцем в движущуюся лестницу:

— Сейчас последние загрузим, и вы за ними. Как сойдете с эскалатора, стойте и ждите меня. Ну, вперед!

Саркис осторожно ступил на ленту, тут же вздыбившуюся ступенями, пошатнулся, хотел ухватиться за желтоватые пластины, но дед Эжен снизу крикнул: «Не хватайся, руку оторвет!»

И тогда Саркис сел прямо на ступеньку. Сверху он видел, как прыгнул на ленту Петро, за ним Уля. Уля уселся на ящик, но тут же вскочил от женского вопля: «Ты мне грибы попередавишь!» Петро стоял, пошатываясь, потом решительно двинулся вперед и дошагал до Саркиса.

Наверху два парня в толстых ватных куртках складывали ящики к стене. Завидев ребят, один из них поднял брови:

— Это что за шампиньоны?

Появился дед Эжен с большой сумкой в руке, слабо дзонкающей при каждом шаге. Кивнув грузчикам, сказал ребятам: «За мной», — и пошел к выходу.

На площадке перед станцией дед осторожно опустил сумку и оглядел мальчиков.

— Вот что, — сказал он, — через мост не проберетесь — патруль. По остову метромоста тем более — все прогнило, вот-вот рухнет. Будем считать, что в воде дракон, и он вас не пропустит. Плыть, я так понимаю, не на чем.

Он внимательно посмотрел на Саркиса, словно ожидал, что тот достанет из-за спины надувной плот. Поскольку Саркис не имел за спиной плота, то дед Эжен продолжал:

— Для начала вы поможете донести сумку. Несите ее так, будто в ней хрупкое стекло. Тем более, что в ней хрупкое стекло. А я проведу вас мимо патруля. Мало того, — с этими словами он посмотрел в темнеющее небо, — у меня есть подозрение, что до ночи вы не успеете. А потому — вам надо где-то переночевать. Конечно, ночью в ВПД безопасно, не то что днем, и все-таки… Словом, пошли ко мне. Внуки будут рады, — добавил он после секундного размышления. — Или нет. Но это неважно.

— Спасибо, — сказал Уля. — Но мы, наверно, вас стесним.

— Эх-хе-хе… — только и ответил старик и медленно пошел по тропинке. Саркис и Петро подхватили тяжелую сумку и двинулись за ним. Уля постоял, понюхал воздух, и поспешил вдогонку.

Саркис помнил, как выглядят эти места на карте. До моста, казалось, было раз-два. Но они все петляли, кружили, огибали груды гнилой трухлявой фанеры, из которой торчали ржавые скрученные балки. Иногда попадались давно выгоревшие проплешины, тогда ускоряли шаги. Откуда-то несся гул, постепенно он нарастал, и когда они выбрались к мосту, гул превратился в рев. Двухпалубные трехсекционные трейлеры шли один за другим. На серебристых корпусах голубела эмблема ООН.

— Лекарства везут, — сказал дед Эжен. — Или увозят.

Колонна тянулась долго, наконец, показалась замыкающая машина, старый потрепанный «Урал» с брезентовым верхом.

— Ну, вперед, — сказал дед.

Патрульная будка была пуста. Проходя, дед Эжен пожал плечами, а Уля приставил два пальца к виску. А когда они взошли на мост, Саркис увидел темную громаду университета.

Старик оглянулся, заметил, что мальчики остановились, и подошел к ним. Минуту или две молча смотрел.

— Да-да, — протянул он, — а ведь я его видел во всей красе. Шпиль тогда был, и блямба такая на шпиле… А башни, башни!

На середине моста у парапета стояли два человека и смотрели вниз. Они покосились на старика и мальчиков, снова уставились в воду.

— Зря ходили, Семен, — сказал невысокий коренастый мужчина. — Я тебя предупреждал.

— Зря, — согласился второй, с проседью в густых волосах. — Политики, рвань, сучки плюгавые.

— Ходу отсюда!

— Да, только время извели. Пошли, Александр.

Саркис оглянулся и увидел, как они вскинули на плечи рюкзаки и медленно двинулись в сторону Центра.

Когда перешли мост, Петро встрепенулся и сказал, что за пятнадцать минут добежит до этой большой хаты. Старик молча взял его голову и развернул лицом к берегу.

— Смотри туда! Видишь?

Мальчики всмотрелись. За деревьями темнела длинная извилистая полоса.

— Это раньше, до оползня, ты мог добежать за пятнадцать минут, сказал дед Эжен, — а сейчас часа два потопаешь, пока трещины обойдешь. Я не говорю уже о завалах, сами увидите!

Через несколько минут ребята убедились, что старик был прав. В стороне от дороги начинался такой железобетонный бурелом, что змея бы проползла, лишь раздевшись догола. Слева мусорный завал казался таким же непроходимым, но дед Эжен бодро взмахнул рукой, отобрал сумку и юркнул под зловеще раскачивающийся на прутике арматуры бетонный обломок.

— Поесть, я так понимаю, пока не хотите? — спросил дед Эжен, пряча сумку в шкаф и задвигая ее одеждой.

Уля замотал головой, а Петро попросил чаю.

Из окна Саркис видел только руины, горы хлама и обвальные осыпи битого кирпича. Здание, что напротив, уцелело наполовину, а на крыше Саркис с удивлением разглядел завалившуюся набок большую птицу, пронзенную веером металлических прутьев. Странное украшение! Он вспомнил птицу у Лицея и подумал, что этой повезло меньше.

Дверь соседней комнаты распахнулась, и в проеме возникла удивительно рыжая девочка с большой кружкой в руке.

— А, ты уже дома, Ксения…

Девочка прошла в комнату, отхлебнула из кружки и оглядела ребят. Она была на голову выше Саркиса и года на три-четыре старше.

Минут через пять они уже пили чай из таких же больших и необычайно уютных кружек. Окна наливались мраком, и дед Эжен закрыл их ставнями, а потом задернул занавески.

Саркис рассказал Ксении о проходе через улицы и тоннели. Петро сосредоточенно хлюпал чаем. Дед Эжен слушал рассеянно, пару раз хмыкнул, а потом сказал:

— Вы тут хозяйничайте, а я приберусь.

И вышел.

Ксения озабоченно посмотрела вслед, а потом спросила, не было ли у деда с собой канистры или фляги какой?

Уля, честно глядя Ксении в глаза, сказал, что ни канистры, ни фляги не видел.

— Что же он тогда сейчас тянет? — И она, подтащив к себе за рукав Улю с табуретом, положила ладонь ему на голову.

— Ага, про сумку я не спросила, а там бутылки звякали. Чего только он не пьет, — скорбно сообщила она. — Хоть бы разочек приболел, может, бросил бы. У меня когда родители умерли, дед к себе взял, так он каждый день пил, потом кричать начинал, плакал, в потолок кулаком грозил. Тогда в деревню многих привезли, еды сначала не хватало, а он менял картошку на бутылку. Потом дед однажды выпил сразу всю бутылку и полез на крышу. Упал и умер.

— Как умер? — ахнул Петро и опасливо скосил глаза на дверь.

— Евгений Николаевич меня в распределителе подобрал, — пояснила Ксения. — Я ему неродная.

Саркис не понял, о каком распределителе идет речь. Неожиданно в кухне объявился веселый дед Эжен. Наливая себе чаю, немного промахнулся, плеснув из огромного эмалированного чудовища с кривым носиком мимо кружки.

Ксения молча следила за ним, а потом негромко сказала:

— Помрешь. Вот завтра и помрешь!

Дед Эжен хитро улыбнулся и высунул язык.

— Врете, сударыня, не помру я завтра. И послезавтра не помру. Когда почуешь мою смерть, так, наоборот, сто лет наобещаешь. Как пил, так и пить буду!

И неожиданно заплакал.

— Первый раз выпил, когда в институте приказ зачитали о расформировании. Со страху спирту ахнул, сутки валялся, а когда домой приполз, моих уже… уже… Всех увезли и закопали! Я только и остался, потому что пьяный был, а надо бы и мне с ними. Вот и пью, а все не сдохну. Они там, а я здесь один…

— Не один, — Ксения погладила его по голове. — Хочешь, я пойду тебе из шкафа еще принесу?

— Вот не надо! — вскинулся дед Эжен. — Что, скоро шарик в лузу хлопнется? Ты ругай меня, ругай!

Старик быстро успокоился, достал из фризера коробку с рыбными палочками и высыпал в вазу.

— Митя спит? — спросил он у Ксении.

— Кто знает, когда он спит! — пожала она плечами.

— Ну, загляните к нему, а я тут посижу.

Из большой комнаты они прошли в соседнюю, заставленную стеллажами с пластиковыми коробками. Широкая кровать у окна была накрыта красным блестящим покрывалом с золотыми драконами.

У двери в смежную комнату Ксения прислушалась. Пожала плечами и осторожно открыла ее.

— Ты не спишь? — негромко спросила она. — У нас гости.

Мальчики вошли в комнату. У Саркиса сперло дыхание от резкого запаха. Петро кашлянул, Уля отшатнулся, но, морща нос, все же стерпел. Пахло одновременно всем! Сладковатые цветочные запахи мешались с противной химией, а исходящие дымом тлеющие палочки в вазе наполняли и без того спертый воздух запахом… Свежего навоза, решил Уля.

Комната казалась пустой. Когда глаза привыкли к дымному полумраку, гости разглядели в углу небольшой ковер, а на ковре сидел, скрестив ноги, худой парень с оттопыренными ушами и стриженой головой. Он был закутан в клетчатый плед. Свободной рукой медленно водил перед собой, выискивая что-то расширенными зрачками, словно ловил комара.

Резкий мах ладони — и Митя торжествующе сжимает кулак. Глаза его заблестели, и он радостно объявил Ксении:

— Поймал! Красную точку поймал, такое один раз в жизни бывает!

Разжал ладонь и удовлетворенно вздохнул.

Петро разочарованно спросил:

— А где же точка?

— А где твои грабли? — отозвался Митя, не отрывая глаз от ладони.

Сердито засопев, Петро оглянулся на друзей. Уля подмигнул ему и покрутил пальцем у виска.

Стены комнаты были оклеены плакатами с яркими цветными пятнами, вместо занавесок висели полосы зеркальной ткани, а на большом столе громоздились банки, пластиковые емкости и высокие мензурки. Столешница вся в темных потеках, выжатый тюбик с клейкими остатками прилип к краю и глупо торчал, не падая.

— Вы химией занимаетесь? — поинтересовался Уля.

Митя поднял глаза и внимательно оглядел его.

— Химией тоже, Великий Мудрец, — ответил он. — Не спрашивай о том, что знаешь сам. Пусть тебе на все ответит Разрушитель. — И он ткнул пальцем в Саркиса.

Саркис хотел спросить — какой смысл в его словах, но тут Митя кряхтя поднялся и подошел к ним.

— Вы тоже путешественники? — спросил он.

Саркис кивнул.

— Где вы сейчас находитесь? — продолжал вопрошать Митя.

— Здесь находимся, — сердито ответил Петро.

— Густяк! — выкатил глаза Митя. — Как это вам удается? Я уже на полпути из квадратного ничто в круглое ничто. Но здесь не нахожусь… — Он уважительно посмотрел на Петра.

Давно, когда Петро еще был маленьким, он видел таких дурных хлопцев. В Харькове их было немало — нажуются чумной резинки и валяются на парапете. Хоть часами слушай — ничего не поймешь. Несколько раз он видел, как на них устраивала облаву санитарная станция. Смешно — их ногами месят, а они глаза закрыли и ползут в разные стороны, а один в воду хепнулся, так его чуть со смеху не утопили.

Вот и Митя, наверно, из этих. Петро выразительно посмотрел на Улю и Саркиса, а потом сказал: «Спокойной ночи» и попятился к двери.

На кухне дед Эжен домывал кружки. Плотно завернул кран, отложил в сторону грязное полотенце и развесил кружки по гвоздям, вбитым в торец навесного шкафчика. Последнюю кружку он пристроил рядом с гвоздем. Кружка упала. Дед нагнулся, поднял, примерился, сощурив глаз, и лихо надел ручку на гвоздь. Гвоздь выпал из гнезда, и кружка снова грохнулась об пол.

Старик погрозил кулаком углам, потянулся за кружкой, но она откатилась под стол.

— Ах, вот как! — грозно сказал он. — Сейчас Ксению позову.

— Что там? — спросила, возникая в дверях Ксения.

В соседней комнате шумели мальчики, укладываясь спать на большом ковре. Ксения прикрыла дверь.

— Опять шалят, — с досадой произнес дед. — Уйми ты их, кружку не могу на место водворить.

Ксения прикрыла глаза и медленно втянула воздух. Выдохнула. Бросила косой взгляд в угол и шепнула: «Протяну нитку через воду…»

Звякнув, кружка выкатилась из-под стола.

 

7

Ночью Петро заворочался во сне и локтем уперся Саркису в бок. Саркис открыл глаза, полежал немного в темноте, соображая, где он. После рыбных палочек хотелось пить.

Дверь на кухню была приоткрыта, там горел свет и негромко разговаривали. Пронзительный голос деда так и сыплет, а другой, глуховатый, говорит медленно.

За кухонным столом сидел дед Эжен в голубой майке и в шортах, напротив — крупный, широкоплечий мужчина в комбинезоне. У него была многодневная щетина, переходящая в бороду, темные глаза и густая черная шевелюра. От него пахло топливом. Он доброжелательно посмотрел на мальчика и спросил:

— Кто ты, ночной гость?

— Я — Саркис.

— Хорошо. А я — Сармат. Тебе воды?

Дед Эжен, не вставая с места, снял кружку, налил воды и протянул Саркису. Выпив, мальчик поблагодарил и пошел обратно. Улегся, отпихнув Петра, на свое место и закрыл глаза.

Не спалось. Он вспоминал, как они шли по улице и как пробирались под землей. Утром надо быстро добраться до громады университета и — назад. Возможно, их еще не хватились. Суббота. Учителей почти нет. Сычи, конечно, рукам волю дают, но с ними можно договориться. Да и Петра сычи не трогают. Никто из Лицея так далеко не уходил, сычи не в счет, они на платформах раскатывают. Он расскажет о хождении, не всем, конечно, а из сычей только Богдану. Если книги уцелели, хоть одна — высокое дело! — тогда две тайны — книга и путешествие — соединятся вместе, возникнет новая, третья тайна, которая не в книге и не в путешествии и которой пока не придумал название.

Голоса из кухни не давали заснуть. Иногда тонко звякало стекло. Ночной гость негромко убеждал деда Эжена переселиться, панельные дома рушатся один за другим, их даже на консервацию не ставят, принято решение вообще все панельные коробки снести, больше трех миллионов все равно в Москву не наберут, а в ответ дед Эжен отвечал, что он хоть сейчас, да только барахла много, если с машиной поможет, то можно и переехать.

— Завтра трейлер подгоню, — сказал гость.

— Спасибо, Алан, только до трассы придется на себе тащить.

— Помогу. Новые внуки помогут.

— Им с утра бежать надо, в Лицее могут хватиться.

— А-а, — протянул гость, — заложники. Бедные дети.

— Ты что-то путаешь… Ладно, бог с ними. Помоги вывезти записи. Хотя кому они сейчас нужны!

— Не расстраивайтесь. Сейчас не нужны, завтра понадобятся. Коллекция забавная, конечно, но…

— Вот именно, что «но», — сердито ответил старик.

Булькнуло, звякнуло. Саркис невольно вслушался в странный разговор. Почему Сармат назвал их заложниками? Слово знакомое, и смысл понятен, но какое оно имеет к ним отношение?

Речь деда Эжена замедлилась, он стал повторяться. Из его густо пересыпанной непонятными словами речи Саркис уяснил, что дед в прошлом был известным ученым, а в свободное время собирал всякие истории, таинственные и загадочные.

Саркис насторожился, когда речь зашла о таинственном, но через минуту разочарованно зевнул и закрыл глаза. Старик говорил о чтении мыслей, о перемещении предметов и прочих знакомых вещах. Словно прочитав его мысли, дед Эжен тут же добавил, что по нынешним временам все эти аномальные явления стали чуть ли не обыденными.

— Но! — громко провозгласил он. — От этого аномальность их отнюдь не исчезла. Я рес… регистрирую только новые. Кто-то еще изучает, институт даже работает в Венгрии. Толку никакого! Объяснить ничего не могут. И не надо. Все эти мелкие чудеса, знаешь, надоели! Раньше на каждый случай полтергейста я и друзья мои скакали, задрав хвост, а сейчас — тьфу! Мне пишут те, кто уцелел. Раньше я все это считал проявлением социальной шиф… шиф… шизофрении. Поэтому я вел картотеку.

— А теперь?

— И теперь так считаю. Но! — снова взрыкнул старик, спохватился и перешел на громкий шепот: — Хорошо, что я успел переписать, в этом районе вся бумага раскисла.

— Э, Евгений Николаевич, я гляжу, и вы чуть-чуть того.

— Что — того?

— Раскисли.

— Самую малость, — согласился старик.

— А скажите, Евгений Николаевич, — осторожно проговорил гость, — вам ничего не известно о нововратниках?

— О ком?

— Ну, знаете, есть такое движение — «Новые врата».

— Ты о плюмберах, что ли? — Звякнуло и булькнуло, и Саркис, засыпая, подумал, что дед Эжен опять глотанул. — Так бы сразу и сказал, а то «Новые врата». Поцтаузенд! Какие же они новые? Некроцапы драные! У них мозги разжижились из-за своих волчков свинцовых, а ты — новые!

— Мне интересно, — ответил гость.

— Ну, тогда поищи на второй полке, в правом углу. Наклейка синяя, вру, желтая. Две желтые полоски, код не помню. И цып… цифровой перчаткой не работай, а то ненароком массивы затрешь. Зря время тратишь. Не получается управлять чудесами этими погаными. Спонтанность. Хотя у детей выходит.

— Кстати, как там моя невестушка поживает?

— Не называй ее так, Ксения сердится, когда так называешь.

— Хорошо, не буду. Вот, подарок ей передайте. Ну, пора идти. На днях загляну, посмотрю записи.

— Загляни. Хороший медвежонок, заводной наверно? Зачем тебе записи?

— Не знаю. Ищу, смотрю. Время, Евгений Николаевич, просто набухло историей. Любое решение, действие, даже слово может стать критическим. Сейчас, как никогда, можно непосредственно творить историю, а не быть статистической молекулой. Я чувствую, как во мне зреет сила направлять историю, но пока не знаю, куда и как направить эту силу.

— Голубчик ты мой неугомонный, — сказал дед Эжен, — так ведь все уже было. И триумф воли был, и ярость масс была, все.

— Дело не в том, что было, а в том — с кем было.

— Ну, это у нас старый разговор. Я тебя не смогу переубедить, да и не вижу предмета спора. Сколько я тебя знаю, ты всегда искал приключений. И это не время набухло историей, а тебя распирают неудовлетворенные страсти. Ты власти хочешь, а ее, как правило, добиваются люди с плохим пищеварением и скверным половым аппаратом.

— Я не жалуюсь на пищеварение, — засмеялся гость. — И не власть мне нужна. Однажды я услышал зов, но слов его понять не смог. Теперь слова медленно проступают в сознании, но клочьями, сумбурно. Я не знаю своего предназначения. Ищу того, кто мне поможет, раскроет глаза. А уж путь я изберу сам.

— Ну и превосходно. А сейчас я катастрофически быстро трезвею. И если не лягу спать, то буду говорить с тобой до утра, слезы уже подступают к глазам…

— Пойду, Евгений Николаевич. Поговорили, спасибо. На днях зайду. Сигнализацию не выключайте, дворники опять шалят.

Саркис давно уже спал и не слышал, как уходил ночной гость, как старик осторожно обошел их, лежавших на ковре, и пристроился на тонко всхлипнувшей раскладушке. Скрип растревожил Улю, он поднял голову, захлопал сонными глазами, а потом снова упал на подушку и заснул.

Скрип внутренним эхом растянулся, обрел форму, и Уле приснился темный тоннель — они идут втроем, а он отбивается от серых скользких чудовищ своим прутком, прут неимоверно вырос, растянулся, превратился в тяжелый посох, и вот Саркис куда-то пропал, а они с Петром ищут его в нишах-пещерах, находят и освобождают от когтистых жутких лап, со всех сторон скалятся клыкастые морды, но ему не страшно, он вдруг поднимается вверх, летит, стены тоннеля рассыпаются, под ним зеленые горы, сверху близкое синее небо, а далеко внизу по тропинке идут Саркис и Петро…

 

8

Утром их разбудила Ксения.

Вчера они были возбуждены и устали. Сегодня же дерзость побега открылась во всей красе. Затаенный восторг сменился опасениями: если до обеда они не вернутся, — такое начнется! Что — они сами не знали, еще не было в Лицее, чтобы сразу трое, так далеко и надолго. Бухан и его компания будут выть. Пусть воют.

— Вот что, — сказала Ксения, накормив их холодным мясом из банки и дав чаю, — я вам покажу, куда идти.

Она набросила на себя куртку. Уля вдруг поднял палец и прислушался. Из комнаты Мити неслись выкрики, он что-то громко и невнятно декламировал: «Во-первых… во-вторых…»

— Что с ним? — спросил Уля. — Может, помочь?

— Не надо, — ответила Ксения, — это он ангелов судит. Пошли.

На лестничной площадке Саркис остановился.

— Слушай, — спросил он, — твой брат…

— Он не мой брат.

— Все равно. Он болен?

— Не знаю.

— Кого он судит?

— Ангелов. Он считает, что ангелы покинули Христа, когда его соблазнял дьявол. Говорит, что дьявол соблазнил Христа, и тогда Христос превратился в свою противоположность, и все пошло не так. А во всем виноваты ангелы. Дьявол — бывший ангел, нашел общий язык с ними, уговорил, отвлек, обманул… Вот Митя их и судит. Если они не оправдаются, он их расточит.

— Как это? — вмешался в разговор Уля.

— Понюхает что-то — и все, исчез ангел.

— А ты видела, как они исчезают?

— Нет, конечно, ведь не я суд устроила, а он. Митя недавно следствие проводил: подозревал, что не Моисей вернулся с горы Синай, а какой-то самозванец. И вся история пошла наперекосяк. Пока ничего не выяснил — не та смесь, говорит.

Историю вероучений должны были проходить через два года, но ребята с большим удовольствием влезали в программы для сычей и пересмотрели почти все фильмы из этой серии. Мало что поняли, но сейчас сообразили, о чем идет речь.

Петро подумал о чумной резинке и скривился. Он помнил, как долго и мучительно болел высокий худой Панас, ходивший в одну с ним домовую школу в Харькове, как у него гноились суставы, и он все время мазал их дегтем.

Саркис смотрел на Ксению. Она явно не разыгрывала их. Митя, наверно, болен. Или, наоборот, больны они, а он здоров. Ни то, ни другое не должно помешать им идти за книгами. Ладно, пусть Ксения покажет дорогу. Вот она стоит, задрав голову, волосы рыжие, коса свернута в узел на затылке, а под левым глазом родинка.

Утром Саркис вышел из туалета и забрел на кухню. Там он увидел игрушку — заводного медвежонка, неуклюже вышагивающего по столу. Ксения внимательно следила за его движениями, держа растопыренные пальцы над головой с маленькими стеклянными глазами. Она что-то шептала. «Сила медведя, войди в меня», — расслышал Саркис.

Он тихо вышел из кухни и, остановившись в коридоре, удивленно помотал головой. Какая может быть сила у механической игрушки? Наверно, ненастоящая.

— Надо повыше забраться, — наконец сказала Ксения. — Я далеко с вами идти не могу, Митю нельзя одного оставлять, а то он всех там расточит. Покажу сверху, как до трещины идти, а там сами сообразите. Ну и немножко поколдую, чтоб вернее дошли.

Поднимались медленно, лестницы были забиты трухлявым хламом, обивка дверей расползлась, вывалив грязную вату, двери выломаны, в темных проемах квартир тихо гулял ветер.

На четвертом этаже Ксения остановилась у мутного, в пыли и паутине окна и прислушалась. Сверху шел нарастающий шорох и треск, словно большой и сильный зверь с хрустом прогрызался сквозь стены и полы дома. Лестничная площадка вздрогнула, осыпалась штукатурка, стекло мелко задрожало. Зверь ушел куда-то вбок и затих.

— Скрип прошел, — сказала Ксения, — идем дальше.

— Что еще за скрип? — озабоченно спросил Уля, успевший в эти секунды достать и вытянуть во всю длину свой прут.

— Не бойся, — улыбнулась Ксения. — Со мной не тронет. Без меня тоже не тронет, — добавила она, подумав. — Правда, днем лучше выше третьего не подниматься. Мало ли что…

Словно подтверждая ее слова, из дверного пролома донесся тяжелый вздох. Ксения замерла на полуслове, прижала палец к губам и осторожно пошла на цыпочках по ступенькам, а ребята за ней. Петро, нахмурившись, вызывающе посмотрел на черную щель и плюнул в нее. Из щели в тот же миг вылетел горшок с высохшим стеблем и, просвистев мимо его уха, врезался в стену и рассыпался сухой землей. И снова тяжелый вздох.

Петро не стал обострять отношения с печальным метателем горшков и быстро догнал друзей.

На восьмом этаже Ксения остановилась. На крышу вела ржавая лесенка, но дверь туда была наглухо заварена, даже замок намертво приварен и весь потек темными слезами окалины. Окно на лестничной клетке было забито фанерой.

Ксения решительно толкнула дверь квартиры, но тут Уля придержал ее за рукав и, выставив вперед ладони, сделал шажок, другой и остановился, как вкопанный на полушаге. Медленно отступил и покачал головой.

Саркис и Петро отошли к стене. Ксения нагнулась к Уле, словно обнюхала его волосы, а потом сердито посмотрела на полуоткрытую дверь, присела, набрала горсть пыли и мелкого мусора, пошептала что-то над ней и метнула ее в проем.

В квартире грохнуло, рассыпалось, ржавая лестница заскрипела, а потом все стихло.

— Ты что увидел? — спросила Ксения деловито.

— Ничего, — честно ответил Уля, — просто не пускало.

В квартире было тихо, разбитая мебель щетинилась во все стороны. Лохмотья драных обоев. Битый фарфор под ногами. Среди этого разгрома дико и нелепо висела сверкающая, чистая, словно новенькая, хрустальная люстра с целыми подвесками. Латунные трубки как будто начистили за минуту до их появления.

Ксения опасливо посмотрела на люстру, схватила табурет без двух ножек и с размаху ахнула по хрустальному великолепию. Саркис на миг зажмурил глаза, ожидая веера осколков по всей комнате, и не увидел, как табурет прошел сквозь люстру. Подвески, трубки, лампочки в матовых чашечках задрожали и растаяли, остались только звенья тяжелой цепи, опущенной почти до пола.

— Куда она делась? — тонким голоском спросил Петро.

— Не знаю, — пожала плечами Ксения, — мираж, что ли. Первый раз вижу.

Вокруг головы Петра закружила большая черная муха. Петро, разглядывавший ворох длинной щепы — все, что осталось от шкафа, махнул рукой, но муха нагло лезла в лицо. Петро прищурился и щелчком попытался ее сбить. Промахнулся.

— Не трогай! — крикнула Ксения.

Муха закружила под потолком. Ксения скосила на нее глаза, перевела дыхание.

— Кажется, ничего…

Муха жужжала все громче и громче, звук нарастал. Ксения попятилась к двери, мальчики, заметив, как она побледнела, подались к ней.

В разбитое окно с гулом влетел большой рой мух и повис в воздухе. А потом темный ком размазался по потолку и принял размытые очертания человека, там, где было что-то вроде головы, круглая проплешина казалась одним большим глазом. Мухи ползали, взлетали и садились, словно фигура двигала руками. Вдруг мухи опять собрались в рой и вылетели наружу.

— Что это? — сипло спросил Уля.

— Это зомбик, — пояснила Ксения. — Если не давить мух, неопасный.

Они подошли к оконному проему и осторожно, чтобы не задеть острые треугольники битого стекла, облокотились на подоконник.

Отсюда хорошо был виден темный холм университета, вырастающий из зеленого буйства деревьев. Саркис посмотрел налево: там, далеко впереди, проблескивала река и радуга почти касалась ее.

— Радуга наелась человечины и теперь пьет воду, — изменившимся голосом пробормотала Ксения.

Распустив рыжим пламенем волосы, она смотрела на радугу сквозь растопыренные пальцы и медленно водила пятерней перед глазами. Однажды Уля видел, как бабушка так же смотрела на блики в воде. Он тоже растопырил пятерню и повел перед глазами. Между пальцами образовалось слабое марево, но сколько он ни вглядывался, разобрать ничего не мог.

Ксения опустила ладонь и повернулась к Саркису.

— Все у вас будет хорошо сейчас, все у вас будет хорошо завтра, но через много лет все кончится очень плохо.

— Что кончится? — спросил Саркис.

— Все. — Потом, словно удивляясь себе, добавила: — Ну, все!

Взгляд Саркиса остановился на крыше здания. Там, где пронзенная птица распластала крылья, появилась еще фигура, но не птичья. К струнам был привязан за руки человек. Видно было, как он мотал головой.

— Арфу не видел? — спросила Ксения, посмотрела туда и охнула.

— Не надо бежать, только не бегите, — вполголоса уговаривала Ксения. Но, незаметно для себя, они убыстряли шаги и последние этажи проскочили бегом, даже ветер загудел в ушах. Потом, отдышавшись, Саркис сообразил, что не так уж и быстро они спускались. Не ветер это гудел.

В квартире Ксения откинула крышку зеленой коробочки на стене в прихожей. Положила палец на красную кнопку.

— Что за шум? — спросил дед Эжен, выходя из кухни.

— Человек на крыше, — ответил Уля, — привязан к арфе.

Старик почесал подбородок, взял кепку.

— Схожу, посмотрю, что он там делает.

— Не пущу. Сейчас патруль вызову! Ты голову себе сломаешь.

— Не сломаю. Я в театре часто бывал до оползня, внуков водил. Пожарная лестница уцелела, а к ней широкая балочка ведет.

— А ты откуда знаешь? — с подозрением спросила Ксения.

— Не тебе же одной по руинам лазать! — засмеялся дед Эжен.

— Мы с вами… — начал Петро, но дед Эжен цыкнул на него.

— Если через полчаса не вернемся, зови патруль.

Он накинул на себя куртку и, виновато глянув на Ксению, ушел на кухню, а через минуту вернулся.

Пока он ходил, Ксения достала чистый, но мятый платок и разодрала на две половинки. Одну повязала на левую кисть, а вторую, после минутного раздумья, протянула Уле. Уля понимающе кивнул и затянул ее у себя на правом запястье.

— Бабушка к нитке хлебный мякиш подвешивала, — сказал он. — Если было плохо, я нитку обрывал, и бабушка мне звонила. А когда она заболела, у меня нитка оборвалась.

Саркис открыл ставень в комнате и посмотрел наверх. Птица, пронзенная арфой, была видна. Приглядевшись, он заметил и руку, все остальное исчезало за кромкой.

Дед Эжен и Ксения пересекли лежащие плашмя бетонные плиты и скрылись в проломе стены.

Часы стояли на полке. Половина десятого. На завтрак они, конечно, не успели, а вот к обеду хорошо бы… Саркис оглядел полки, потрогал квадратную коробку, приподнял крышку — битком набита дискетами. В углу комнаты на маленьком столике с причудливо гнутыми ножками — дисплей, накрытый большой салфеткой. Машинка дряхлее, чем их лицейские развалюхи.

— «Полтергейст», — прочитал Уля наклейку.

На некоторых коробках надписей не было, а на других — «Пирокинез», «Телепатия», «Проскопия». Уля чуть не выронил коробку с наклейкой «Контагиозная магия» — в комнату неслышно вошел Митя и громко спросил:

— Это я вас вижу или вы меня видите?

Петро отскочил от окна и встал в стойку богомола, но увидев Митю, расслабился.

Митя уселся на ковер, свел перед своим носом два пальца и медленно развел их. Захихикал.

— Ты чего? — спросил Уля.

— Смешно! Третий палец с двумя ногтями. Ха!

Уля тоже свел указательные пальцы ногтями к себе и, глядя в угол комнаты, медленно развел. Действительно, между пальцами как бы возник третий, с ногтями по обе стороны. Улыбнувшись, Уля вставил между указательными и средними пальцами карандаш и сказал:

— А теперь покачай ладонями, не разводя их.

Через несколько секунд Митя катался по ковру и визгливо смеялся, держась за живот. Потом успокоился.

— Ну, я откинулся! — заявил он. — Такого захода я не знал.

Снисходительно улыбнувшись, Уля подсел к нему.

— А что ты еще умеешь? — спросил он Митю.

Саркис невнимательно прислушивался к их разговору, ходил по комнате кругами, зашел на кухню, сжевал пару рыбных палочек, вернулся и снова посмотрел на часы.

Петро прикрыл ставень и тоже посмотрел на часы. Все это ему не нравилось. Человека зачем-то на крыше привязали, дед и дивчина зря пошли, могут на дворников напороться. В Лицее рассказывали, что в заброшенных домах дворники по квартирам шарят, старые вещи шукают: картины там, если уцелели, бронзу, фарфор. Их патруль когда ловит, то руки ломает. Говорят, раньше их на месте стреляли, а потом перестали, людей мало, а эти хоть и поганые, но, может, какой прок и будет. С ворюгами, правда, разговор короткий, но так им и надо!

Между тем Митя осведомился, куда делись дед и Ксения, а выслушав Улю, вдруг забеспокоился и со словами: «Пойду поддержу их» — исчез у себя в комнате.

Его ждали минуту или две, но Митя, наверно, ушел не за одеждой, потому что, когда Саркис приоткрыл дверь, из комнаты потянуло дымом и вчерашними запахами.

— Что ты с чумным трешься? — сердито сказал Петро Уле.

Уля, не отвечая, смотрел себе под ноги. Саркис увидел половинку платка.

— У Ксении что-то неладно, — задумался Уля.

— Зову патруль! — Петро двинулся в прихожую.

— Погоди, только пятнадцать минут прошло, — Уля выжидающе посмотрел на Саркиса.

— Значит, так, мы пойдем за ними, а через пятнадцать минут — зови, сказал Саркис и снова посмотрел вверх. Человек по-прежнему был привязан к птице. Может, дед и Ксения уже поговорили с ним и теперь возвращаются?

 

9

Они быстро выбрались из нагромождения камней и разбитых панелей и вышли к уцелевшей части некогда большого красивого здания.

Уля посмотрел вправо, влево, подобрал камешек и с силой ударил оземь. Камень отскочил налево, и Уля решительно ткнул пальцем в сторону двери, болтающейся на одной петле. Саркис с большей охотой пошел бы к остаткам широкой лестницы, ведущей… Никуда она не вела и упиралась в огромную бетонную плиту, когда-то рухнувшую сверху. Вонзившись в ступени, она расколошматила их в пыль, а сама нелепо торчала, этаким каменным, в трещинах, занавесом.

За дверью было сумрачно, но свет из дыр освещал длинный коридор и темные проемы дверей в стенах его.

В конце коридора за поворотом оказался небольшой зал с вздыбившимися остатками деревянного пола, а в углу — винтовая лестница. Уля с сомнением оглядел ее, понюхал воздух, пожал плечами и медленно пошел вперед. Саркис потрогал скользкие перила и, вздохнув, двинулся следом.

В полумраке казалось, что они кружатся на месте, держась за столб и переставляя ноги по неудобным ступеням. Вскоре лестница вывела на площадку. Крыша над этим местом была сорвана, и открылась картина разрушений — половина здания лежала месивом камней, балок и плит, а уцелевшая часть дикой глыбой возвышалась над осыпью.

До крыши еще было далеко. Они осторожно перелезли через толстые трубы, обогнули большой покореженный бак и пошли по узенькому балкончику, прилепившемуся к стене, стараясь не смотреть вниз. Дойдя до середины, Уля насторожился и попятился. Саркис, ничего не спрашивая, тоже повернул.

Рухни сейчас этот железный балкончик, Саркис бы не удивился. Нюх Ули на опасность восхищал его. И не завидно. Если рядом друзья, которые могут все, плевать, что сам не тянешь!

Ничего не происходило минуту, две… Уля стоял, тяжело дыша, потом достал из кармана часть платка Ксении и, закрыв глаза, помял его в ладони. Пошел назад, к баку и трубам, заглянул в проем. Сверху посыпалась пыль, труха. Мальчики переглянулись. И полезли бетонным колодцем вверх по скобам.

А наверху, у самого края колодца на небольшой площадке увидели деда Эжена и Ксению, сидящих спинами друг к другу. В первую секунду они просто удивились их позам, а во вторую обнаружили, что дед и внучка привязаны друг к другу, а лица их замотаны тряпками.

— Чуть не задохнулся, — сказал, наконец, дед Эжен, отдышавшись и отплевываясь. — Вот негодяи!

— Я одного укусила! — гордо сообщила Ксения, а потом сморщила нос: Хорошо, зуб не сломала.

— Куда же они делись? — озабоченно спросил старик, выяснив, что мальчики по пути сюда никого не встретили.

— Они никуда не делись, — сказала Ксения, — они рядом.

Уля выхватил свою трубку и растянул ее во всю длину. Саркис подобрал кусок ржавой арматуры.

— Не бойтесь, — сказала Ксения, — ничего они не сделают. Они испугались, упали вниз и умерли. Их зомбики убили.

Мысль о том, что здесь, на высоте, внезапно могут налететь сонмища мух и ослепить, задушить, была неприятна. Саркис шел за дедом Эженом и Ксенией, перебирался через завалы; полз по балкам, а сам думал о том, как в трещинах роятся мухи и посмей только раздавить хотя бы одну… Почему-то внизу они не опасны, а в пределах Кольца их просто нет.

По широкой балке одолели провал и влезли по небольшой осыпи на крышу.

Вблизи арфа казалась частью огромной клетки, на которой распласталась птица. К прутьям этой клетки был привязан человек. Когда они подобрались к нему, то увидели худого мальчишку, молча глядевшего на них круглыми глазами. Рот его был заклеен липкой лентой.

Всю дорогу назад незнакомый мальчик шел, вцепившись мертвой хваткой в рукав Ксении. Уля пытался с ним заговорить на свету, когда они выбрались из последнего коридора, но без толку. Мальчик дергал головой, молча водил зрачками по сторонам…

У подъезда он успокоился, и, пока Петро приставал с расспросами к деду, Саркису и Уле, деловито осмотрелся и отпустил рукав Ксении.

— Сначала нужно накормить человека, — провозгласил дед Эжен. Вопросы потом.

— А я патруль вызвал, — невпопад сказал Петро.

— Да? — поднял брови дед Эжен. — Ну, что же… Куда?!

Спасенный незнакомец был уже около пролома, когда его догнала Ксения и положила руку на плечо.

Саркис и Уля переглянулись. Появление патруля означало финал их похода. Это было невыносимо! Вон торчит из-за насыпи темная скала университета. Дойти, добежать, а там и патруль не страшен. Можно даже попросить, чтобы до Лицея подвезли.

Ксения и беглец вернулись.

— Нельзя мне патрулю попадаться, — хрипло сказал мальчик.

— Нельзя так нельзя, — согласился дед Эжен. — Как тебя зовут, отрок?

— Виктор.

— М-да, — протянул старик Эжен. — Ты уверен, Виктор, что встреча с патрулем тебе сулит неприятности? Ладно, мы тебя вызволили, мы за тебя и отвечаем. Потом разберемся. Да и вы, юные путешественники, я так понимаю, не рветесь обратно в Лицей? То же самое. Ксения, доведи ребят до трещины, и потом с Виктором возвращайтесь. Ну, а вы, — обратился он к Саркису, захаживайте на обратном пути.

У пролома он догнал их и спросил Виктора:

— Ты не боишься напороться на своих? Странные нынче дворники пошли!

— Это не дворники, — коротко ответил Виктор, — это воры.

— Вот оно что! — только и сказал дед.

Перейдя трещину они круто свернули налево и вышли на асфальтовые проплешины старой дороги. Ксения сказала, что проведет их к большому дому, а потом обратно.

Виктора ни о чем не спрашивали. Он сам, с трудом выдавливая слово за словом, рассказал, что в Омске сгорел распределитель и все разбежались; его подобрали какие-то темные личности, приютили, потом проиграли в карты одному штымпу, а тот оказался вором. Деться было некуда. Виктор не мог никак сбежать, а когда перебрались в Москву, то попытался, но не вышло, его сразу поймали и привязали на крыше. Проветриться, как сказал Боров. В следующий раз обязательно сбежал бы, а если сейчас Боров встретится, загрызет…

Саркис не очень понимал, о чем идет речь. Про дворников он слышал, а воры — это было что-то из жизни до Пандемии, когда у одних было то, чего не было у других, и те, у кого не было, воровали.

— Что они воруют? — спросил он Улю, отстав от Ксении и Виктора.

Уля пожал плечами, а Петро буркнул:

— Детей маленьких!

Петро вспомнил, как у них во дворе поймали трех воров. Они чуть не украли годовалую дочку соседки. Их сильно били, допытываясь, для кого хотели ребенка скрасть, но так и не допытались, а когда примчалась патрульная машина, то воры уже висели рядышком на каштане и языки вывалили. Патрульные все спрашивали, кто их повесил, но так и не узнали, поругали за самосуд, тем дело и кончилось. Потом у них в квартале долго шли разговоры о ворах, которые выкрадывают деток малых и продают бездетным, но богатым людям не то в Африке, не то в Австралии.

Он рассказал об этом Уле и Саркису, но они не все поняли. Одно было ясно — Виктор попал к густым мерзавцам и пытался отпрыгнуть, за что мерзавцы привязали его к арфе. Судя по рассказам Виктора, жизнь его потаскала за волосы и повидал он много такого, чего ребята даже в фильмах не видели. Интересный собеседник, думал Саркис, жалко, что он не в Лицее. Потом мысли его пошли в другом направлении, и он вспомнил ночной разговор на кухне. Странно назвал их ночной гость. Вот Уля. Мать у него крестьянка. У Петро родители в больнице работают. Что же имел в виду бородатый человек?

Асфальтовые пятна тянулись вдоль останков поваленной ограды. Мрачная громада университета медленно росла. Саркис знал, что длинное здание должно быть недалеко от полуразрушенного колосса. Всю дорогу он не сомневался, что найдет книги своего отца, пусть даже раскисшие в прах. Но сейчас вдруг подумал, что здание могло рухнуть и даже праха не осталось. Правда, само путешествие — хорошая большая история на долгие вечера. Только обидно, если все рухнуло!

Но когда они продрались сквозь кусты, Саркис увидел, что угол здания устоял, хотя целых стекол не осталось, а многие плиты упали.

Перед входом трава утоптана, и почти никакого мусора. Все хорошо, если бы не патрульная платформа у колонн перед щитами, перекрывающими вход.

Один из патрульных спал в кресле, а второй ласково посмотрел на них, сказав:

— Ну вот, погуляли, пора и обратно. Ваши обыскались…

И добавил негромко в спикер: «Забирайте киндеров, сами пришли».

Саркис опустил голову. Сейчас за ними прилетит лицейская платформа. Книги его отца здесь рядом. Может, подойти к патрульному, взять его за рукав, пошмыгать носом и объяснить, что они никому не мешают и вреда от них нет? Он поднял голову и увидел пустой и равнодушный взгляд смертельно усталого человека.

Лучше он еще раз вернется сюда. Один.

Патрульный скользнул глазами по одинаковым синим курткам с лицейскими треугольными нашивками и молча посмотрел на Ксению. Она достала из кармана пластиковый квадратик с фотографией и протянула патрульному. Тот махнул рукой, и она спрятала квадратик.

Только сейчас Саркис заметил, что Виктора рядом с ними нет.

Петро завертел головой, хотел что-то спросить, но Уля мигнул ему.

— До свидания, — сказала Ксения. — Приходите в гости.

Чмокнула в лбы всех троих и скрылась в зарослях.

Патрульный в кресле раскрыл глаза и сказал: «Деду привет передавай». Потом достал из ящика под сиденьями желтые коробки, оторвал клапаны разогрева и сунул ребятам в руки.

Саркис медленно тянул горячее сладкое молоко. Глаза его были закрыты, он боялся, что если будет долго смотреть на серые стены дома, где лежат книги, то может заплакать. Все-таки обидно.

Уля, наоборот, крутил головой во все стороны, разглядывал темные полосы пустых окон, кое-где уцелевших на оплывшей громадине университета, загляделся на остов здания по ту сторону асфальтовых торосов — между этажами переплетались толстые и тонкие трубы, видны были останки больших и сложных машин.

Через несколько минут над головами повисла двухвинтовая платформа с синим лицейским треугольником на днище. Машина села, прозрачная крыша отъехала в сторону, на траву выскочили двое сычей и… Бухан!

— Приветик! — сказал Бухан. — Что же вы, дурики, файл не затерли? Я сразу высчитал, куда вы ткнетесь. Вся трасса на плане.

— Ах ты дерьмо сушеное, — сказал Петро и взял Бухана за воротник, дятел поганый, я тебя…

— Ну, килек, спокойно, — вмешался один из старшеклассников, — вы и так герои, столько никто не проходил. Давайте в машину!

Петро отпустил Бухана, а тот, сморщив лицо от зависти, отвернулся.

— Не полечу я с ним, — сказал Петро. — Я ему уши оторву.

— А я из ушей заплатки на штаны сделаю, — добавил Уля.

— Серьезные ребята, — засмеялся патрульный, угостивший их молоком. Вот что, давайте я этих молодцев подброшу, а то передерутся!

Он взял за плечи Петра и Улю и подтолкнул к платформе. Второй патрульный уже сидел на вертушке. Сквозь пластик корпуса Саркис увидел, как Уля составил из пальцев «роги» и пошевелил ими на Бухана. Петро беззвучно засмеялся, махнул рукой, а потом машина раскрыла винты и с фырчанием ушла вверх.

— Ну, пошли, — сказал сыч, и тут Саркис узнал в нем неприятного типа из компании Богдана.

Сыч с интересом посмотрел на здание, оценивающе глянул на Саркиса, снова на здание, прищурился. Все это не понравилось Саркису. Если сыч догадался о его тайне, тогда надо уходить сегодня ночью. А дверь?

Саркис обреченно двинулся к платформе. Вдруг из кустов выскочил Виктор и с криком «я с вами» забрался на платформу.

Бухан шарахнулся в угол, а сычи уставились на него, не понимая, кто к ним залез и откуда.

Саркис перебрался через борт и сел рядом с Виктором.

Угрюмый неприятный сыч проворчал что-то насчет патрулей, но второй пожал плечами и захлопнул кузов. Платформа снялась с места и медленно поднялась над площадкой. Сычи не торопились, все-таки дежурным не каждый день удается полетать. Бухан прилип носом к борту и разглядывал глыбистую махину университета. Пару раз он обернулся, злорадно ухмыляясь.

— Плохо? — тихо спросил Виктор.

— Очень плохо, — грустно ответил Саркис.

К своему ужасу Саркис вдруг обнаружил, что из глаз закапало. Виктор внимательно посмотрел на него и почесал в затылке. Потом снова потянулся к своему затылку, а через секунду вдруг прыгнул и повис на плечах угрюмого.

Второй сыч развернул к ним кресло-вертушку.

— Вы что… — начал он и поперхнулся.

Виктор обхватил ногами угрюмого, одной рукой вцепился в волосы, а второй прижал к его горлу светлую полоску. Угрюмый от неожиданности замычал, но не мог вымолвить ни слова, а Бухан, увидев нож, забился под сиденье.

— Быстро вниз, — негромко сказал Виктор.

Второй судорожно закивал головой, и, пока Саркис пытался сообразить, что происходит, машина села на асфальтовую полянку, рядом с завалившимся набок трамплином.

— Пшли вон!

Бухана как ветром сдуло, сыч медленно перелез через борт и забегал глазами вокруг в поисках палки или камня.

Виктор слез с угрюмого и, покалывая в спину, выпихал его из кабины. Старшеклассники переглянулись, а когда наконец до них дошла унизительность и глупость конфуза — Виктор им чуть не по пояс, — они почти одновременно кинулись вперед, но прозрачный кожух хлопнул, винты качнулись, и платформа, неуклюже заваливаясь, пошла вверх.

— А я не умею водить платформы, — сказал Саркис.

Виктор, не отвечая, судорожно вцепился в мягкий шар управления и осторожно шевелил пальцами. Машина дергалась в такт, но постепенно разворачивалась, и тогда он чуть вдавил полусферу.

Они шли, чуть не касаясь верхушек деревьев, а повернув, едва не задели высокую мачту с пустыми бочонками прожекторов.

Здорово он их напугал, подумал Саркис, со смутным беспокойством понимая, что дела принимают совершенно неожиданный оборот. Вначале это была игра, а сейчас на игру ничуть не похоже. Хорошо это или плохо, он не знал, но догадывался, что теперь «комнатой раздумий» не обойтись. Могут сообщить родителям, а то и вычесть из каникул неделю.

Они опустились на то же место. Виктор откинулся на вертушке и выдохнул воздух.

— Я тоже.

— Что?

— Тоже не умею водить. Видел пару раз и все…

Дома у Саркиса на стене висела большая карточка — у высоких стеклянных дверей стоят молодые мама и папа, а сзади много веселых людей в разноцветных одеждах.

Он узнал эти темные колонны, ступени, только вместо стекла коричневые пластиковые щиты. Некоторые слабо держались на поперечных рейках, и Саркис легко их раздвинул.

— Ну, я пошел.

— Я с тобой, — ответил Виктор.

Они пролезли в щель и задвинули ее щитами. В полумраке идущий сверху из открытых проемов свет высветил, как им показалось, вторую стену. Перебравшись через решетчатое ограждение с уцелевшими в некоторых местах стеклами, обнаружили, что находятся в большом зале, а то, что приняли за стену — ящики, коробки, чемоданы, уложенные друг на друга и кое-где возвышающиеся чуть не до потолка.

На мгновение Саркис растерялся. С ним не было Ули, чтобы найти верный путь в узких темных проходах между вещами, и не было Петра, тот бы помог раскидать все барахло, осыпавшееся из прогнивших ящиков в проходы. Наверно, так нужно — в конце путешествия он сам, без помощи друзей, найдет книги. Хоть бы одна уцелела!

Он протиснулся в узкую щель и двинулся между штабелями вещей, когда-то принадлежавших тем, кто здесь работал или учился. Где-то должен быть ящик, перевязанный синим или коричневым шпагатом. Отец говорил коричневым…

Виктор шел за Саркисом. Он спросил, что искать, но Саркис молчал, и Виктор не стал больше спрашивать. Он немного отстал, свернул в другую сторону и с любопытством разглядывал свернутые кипы одежды, нагроможденные друг на друга столы и шкафы, дверцы некоторых были разбиты, на пол вывалились дискеты, приборы, стекляшки цветные…

Несколько раз, блуждая темными проходами, он сталкивался с Саркисом. Тот осматривал ящик за ящиком, трогал веревки, ремни, их перевязывающие.

Потом Виктор набрел на лестницу, ведущую на широкий балкон. Поднялся наверх. Балкон одной стороной упирался в стену, а другой — уходил в коридор.

Виктор постоял у перил. Сверху он увидел, как Саркис медленно прошел узкой расщелиной и исчез из вида.

Здесь, на широкой галерее, пыль вздымалась от любого движения, но не было такого нагромождения вещей, как там, внизу. Вдоль стен сиротливо притулились разбитые киоски, на одном из них сохранилась даже облупившаяся надпись «Академкнига». Виктор не понял, что это означает. Книг он не видел никогда, а выучился читать в распределителе, застряв в нем на два года. Родителей не помнил.

Смахнув пыль, он уселся на прилавок и стал ждать, пока Саркис не найдет то, что ищет, и не позовет его. Странно, что разные люди и рыжая красивая девочка Ксения помогли ему и даже не прогнали, узнав, что он был у воров. Он помог Саркису избавиться от крючков и увел машину. Это здорово. За такое Боров похвалил бы… Вспомнив Борова, Виктор насупился. Живым лучше к нему в руки не попадаться. Как он тогда с патрульным, угодившим в засаду! Впрочем, Боров тоже пусть близко не возникает — с десяти метров Виктор попадет найфом в любую точку жирного тела.

Слабое шевеление в глубине коридора насторожило его. Нырнул под прилавок и передвинул нож в рукав. Сквозь щели в прилавке увидел, что к нему ползет бесформенная тень. Виктору не было страшно — чертовщина, водящаяся на верхних этажах, вниз к Саркису не пойдет, а сам он на любую плевал, и не такое видел. Если же люди… Смотря кто. Вдруг остро захотелось, чтобы это был Боров или кто угодно из его дружков. У Борова всегда за пазухой два ствола, однако найф быстрее.

В дверном проеме внезапно появился большой темный овал и медленно, беззвучно поплыл вдоль перил. Напротив короба, где затаился Виктор, кокон замедлил движение, с тихим шелестом распался, исчез. На его месте возник невысокий плотный человек в светлом плаще. Капюшон скрывал лицо. В руках у него был предмет, очень похожий на ружье с чудовищно толстым стволом. Он уложил ствол на перила и, припав щекой к коробке с небольшим экранчиком, направил свое оружие в зал и медленно повел им, словно целил в кого-то. Догадка поразила Виктора: он понял, что незнакомец сейчас выпалит вниз. Над прилавком взметнулась рука, и незнакомец, выронив оружие, мягко осел на грязный пол балкона с ножом в шее.

Воздух вдруг загустел, стал вязким. Виктор не мог пошевелить даже пальцем и только мысль «влип», точно передавала его ощущения.

Он застыл, сидя на корточках перед дырой в прилавке. На балконе возникли две фигуры, почти человеческие, только странно вытянутые тела и головы колебались, словно были изображением на зеркальной пленке. Фигуры нависли над поверженным незнакомцем, одна из них повела рукой, и незнакомец исчез, рассыпавшись искрами. На миг Виктору стало жаль пропавшего вместе с телом ножа.

Фигуры встали у перил и, судя по наклону голов, смотрели вниз. Потом Виктор услышал их голоса — звучные, рокочущие голоса медленно проговаривали слова, которые словно сами собой отдавались у него в голове.

«Осквернитель наказан!» — произнес первый голос, а второй ответил: «Истинно так». После небольшой паузы первый снова сказал: «Вот оно, начало времен — только что узрел там, внизу, Великого, бредущего в поиске». «Да, — согласился другой, — все произойдет так, как произошло! Скоро он найдет искомое и начнет обратный путь». «Так и будет, — сказал первый, — и ничто его не остановит». «Ничто и никто! Только мы видели первый миг Новой Истории. Никто более не видел, и никто не знает, как началась самая великая эпоха разума». «Никто не видел, и никто не знает», — эхом отозвался первый, и в тот же миг оба исчезли. Лишь рой искр повис на том месте, искры бледнели, медленно разлетаясь в стороны.

Виктор наконец смог вздохнуть и пошевелиться. Он забился в самый угол разбитой деревянной коробки. Его тряс озноб. Время шло, там, внизу, Саркис бродил в лабиринте вещей, и надо спуститься к нему, но не было сил подняться. Необоримый ужас леденил сердце, сковал ноги. Скоро тот, кто внизу, найдет то, что ищет, и, не дождавшись его, пустится в обратный путь сквозь бесконечно чужой и пустой город.

Искры повисли над ним, в голове защекотало, словно огненные точки заползли в мозг. Виктор дрожащим комком втиснулся в угол, он пытался вспомнить что-то очень страшное и важное, увиденное недавно, но не мог, и, хотя из памяти стирались, исчезали события последних минут, упрямо шептал, не понимая, что означают его слова: «…я видел… я знаю… я видел… я знаю…»