1

У шофёров и строителей, соревновавшихся друг с другом, был общий упорнейший и лютый враг — зима. Она не торопилась с уходом, изо всех сил защищая от непрошеных пришельцев древний сон степи.

По степным просторам с разбойничьим посвистом разгуливали бураны, заметая ненаезженные дороги, сравнивая их с простиравшейся вокруг белой пустыней. Шофёры сбивались в пути, машины застревали в снегу. На помощь приходили бульдозеры и тягачи. Пока они расчищали дорогу, выволакивали из снега грузовики, попусту уходило драгоценное время.

Нужно было искать выхода. Тарас собрал шофёров и обратился к ним с короткой речью:

— Вот что, хлопцы. Дядюшка Ян того гляди оставит нас с носом. Если и бывают у него заминки, то только по нашей вине: не успеваем подвозить ему материалы. Треба что-то придумать.

— А что тут придумаешь? — выкрикнул один из шофёров, маленький, курносый, задиристый. — Буран и бездорожье — шофёру не товарищи! Дайте мне хорошую дорогу, я вам покажу класс!

— Сказал! — присвистнул другой шофёр. — На хорошей дороге и моя бабушка класс покажет!

Тарас внимательно оглядел шофёров.

— Значит, главная беда — бездорожье? Какой же отсюда вывод?

— Крылья к машинам приделать, вот какой вывод, — зло отозвался курносый.

— Шуткуете, хлопцы, — усмехнулся Тарас, — це гарно. Шутка, она дух поднимает. А вывод, значит, следует такой: хватит балакать, хватит панику разводить, надо прокладывать через степь хорошие широкие шляхи. Нам по ним ездить, нам их и строить. Ясно?

— Как дважды два четыре. Только кто будет грузы возить, если мы дорогами займёмся?

— Це наша забота. Шофёрская. И дороги — тоже наша забота. Не управимся сами, попросим строителей, они нам подсобят. Взаимопомощь — перший принцип социалистического соревнования.

— Обойдёмся без помощников! — сказал курносый, и глаза его сверкнули азартом.

И шофёры в свободное время начали прокладывать дорогу.

У строителей поначалу тоже не всё шло гладко. Усилились холода; раствор стал застывать на морозе; у каменщиков начались простои. Су-Ниязов не мог с этим мириться. Он раздобыл в городе книжки по строительному делу и засел за чтение. Чужой опыт — хороший помощник. Мастера-строители, которым тоже доводилось работать в мороз, советовали добавлять в раствор хлористый кальций и поваренную соль. Распускаясь в воде, они выделяли тепло.

Дядюшка Ян поделился своим открытием с бетонщиками — и дело пошло на лад.

Строители подводили под крышу здание ремонтной мастерской. К ним всё чаще наведывался уста Мейрам; он озабоченно прохаживался по строительной площадке, поторапливал каменщиков и, встречаясь с дядюшкой Яном, то начинал расхваливать его бригаду, то со вздохом жаловался:

— Медленно работаете, бригадир!..

— Не возводи напраслины, аксакал, — отзывался дядюшка Ян. — Мастерская будет готова до срока.

Старик недоверчиво качал головой, но на какое-то время успокаивался и принимался помогать строителям.

Захаров, наезжавший иногда в совхоз, чтобы проследить за стройкой производственных помещений, несколько раз заставал уста Мейрама возле мастерской и однажды, не выдержав, резко, раздражённо сказал:

— Опять ты здесь, уста! Только мешаешь людям.

Уста Мейрам опешил, растерянно оглянулся; дядюшка Ян поспешил ему на выручку:

— Мастерская для уста Мейрама. Ему там работать. Вот он и беспокоится…

— Я тоже, как главный инженер, заинтересован в том, чтобы все объекты были сданы мне вовремя. Но я ведь не путаюсь у вас под ногами. Наберись терпения, уста. Выстроят мастерскую, примешь её, тогда хоть ночуй в ней.

Уста Мейрам от обиды и возмущения не мог вымолвить ни слова; он только с горечью подумал: «Многое ты знаешь, сынок, а как со старшими разговаривать, не знаешь. К старику, которому во внуки годишься, обращаешься неуважительно, на «ты». Нос перед ним задираешь, поучаешь, командуешь… Видно, из молодых да ранний».

— Напрасно обижаешь уста Мейрама, товарищ Захаров. Он на стройке не лишний, — хмуро сказал Су-Ниязов.

Захаров старался ни с кем не ссориться. Уловив в голосе дядюшки Яна неодобрение, он смущённо объяснил:

— Да вы меня не поняли, дядюшка Ян!.. Я уста Мейраму только добра желаю. Он немало потрудился на своём веку, так пускай отдохнёт, если есть такая возможность. Пусть побережёт силы для будущего. Кстати, уста Мейрам, сегодня привезли оборудование для мастерской. Если есть желание, сходим на склад, посмотрим.

Старик от радости забыл о недавней обиде.

— Не будем терять времени, дорогой! — воскликнул он. — Пойдём скорее!

По дороге Захаров, косясь на семенившего рядом уста Мейрама, размышлял со снисходительной усмешкой: «Настырный старикашка!.. Жить ему всего ничего, а всё ему не сидится на месте, в чужие дела лезет, а уж о своей мастерской печётся так, словно ему памятник за это поставят. Нет, я правильно сделал, что осадил его: пусть чувствует, кто главный хозяин в совхозе».

А уста Мейрам между тем уже старался оправдать инженера: «Молод он. А должность у него хлопотная. Навалились на него непривычные заботы, вот и растерялся человек, горячится, сердится, хочет показать себя большим начальником… Грех на него обижаться».

На складе они застали, Имангудова. Он важно поздоровался с уста Мейрамом и молча, не скрывая самодовольного торжества, ткнул толстым пальцем в ящики со станками и инструментом. Старик крепко пожал обе руки завхозу.

— Спасибо, дорогой! Утешил старика, — он лукаво взглянул на Имангулова и предложил: — Хочешь, помирю тебя с Шекер-апа?

— Опоздал, опоздал, старый! — ухмыльнулся завхоз. — Всё наладилось!..

Настало время, когда строители, выполняя своё обещание, передали уста Мейраму новую мастерскую. Это было длинное, просторное помещение, разделённое на две части. В одной поместили кузницу, другую отвели под механическую мастерскую. Ребята устанавливали оборудование, налаживали электропроводку. В одном углу соорудили застеклённую будку — кабинет заведующего. Поближе к выходу устроили инструментальную.

В совхоз стала поступать техника из соседних МТС, из города и области. Всё нужно было привести в порядок, отрегулировать, и вскоре мастерская наполнилась стуком, шипеньем, визгом, скрежетом, гуденьем и множеством других разнородных звуков, которые, казалось, спорили друг с другом и в то же время сливались в беспорядочно-дружный гул, в многоголосую песню труда.

Руководить мастерской оказалось делом беспокойным, но это-то и было по душе уста Мейраму. Он словно помолодел, движения его обрели большую живость, морщины на лице разгладились, глаза весело поблёскивали. Когда Соловьёв объявил, что в совхозе открываются курсы трактористов, и попросил Сашу составить списки желающих поступить на эти курсы, то неожиданно для уста Мейрама выяснилось, что записалась чуть ли не вся мастерская!

Старый мастер хорошо понимал ребят: он и сам недавно просился на трактор. Но всё же, просмотрев список, уста Мейрам огорчился:

— Ай, ай! Скоро в мастерской будет совсем пусто!

— Я не всех включил в список, — сказал Саша.

— Не всех, не всех! — сердито передразнил его уста Мейрам. — Лучших включил! Слесарей включил! Кузнецов включил! Все хотят быть трактористами! Кто же будет ремонтником?

— Они и будут! Ребята решили овладеть двумя профессиями. Инициатива хорошая. Комсомольская организация их поддерживает.

Идея эта пришлась по душе и уста Мейраму: он ведь сам был мастером на все руки. И он вызвался преподавать тракторное дело. Теперь по утрам шли занятия на курсах, а после обеда будущие трактористы работали в мастерской, чтобы в дни сра-женин за первый целинный урожай ни одна машина не вышла из строя.

А пора эта приближалась. Все жили напряжённым ожиданием предстоящего наступления на целину. Вагончик Соловьёва напоминал штаб-квартиру армии, изготовившейся к решительному штурму. На столе, который занимал чуть ли не весь директорский «кабинет», была расстелена большая карта совхозных земель. Над ней часто склонялись головы степных командиров, изучавших план наступления, вносивших в него дополнения и поправки. На участки, где должна была развернуться битва за хлеб, легла красная штриховка; земли, отведённые под пастбища, слепили нетронутой белизной.

Наконец карту повесили на стену для всеобщего обозрения.

В палатке, которую в шутку именовали «академией Байтенова», тоже шла кропотливая подготовка к штурму. Памятуя народную казахскую поговорку о том, что плохая земля может и золото превратить в сорняк, агрономы снова и снова исследовали почву на различных степных участках, подбирали семена, пригодные для посева в здешних условиях, проверяли их на всхожесть, выискивали надёжные средства для борьбы с сусликами. Метеорологи промеряли толщину снежного покрова, определяли направление и силу ветра, составляли подробную сводку погоды на ближайшие недели.

2

Воды по-прежнему не хватало. Её брали из Иртыша, за сотню километров от совхоза. Имангулов не ленился лишний раз зайти в столовую, прогуляться по вагончикам и палаткам и строго распечь тех, кто не умел или не хотел беречь воду. Однажды он учинил скандал в бане.

— Так, как вы моетесь, только в Москве можно мыться! — возмущённо кричал он. — Сколько воды на себя льёте! Или вместе с грязью кожу хотите смыть?..

Бывало, пьют ребята воду или умываются возле палатки, поливая друг другу на руки из жестяных кружек, и вдруг кто-нибудь с шутливым испугом воскликнет:

— Берегись, бог воды идёт!

— Ай, чтоб он помер от жажды, — ругались ребята.

Но все понимали, что Имангулов трясётся над каждой кружкой воды не от скупости, и комсомольцы призвали новосёлов к строжайшей экономии воды. Тем, кто не считался с этим, приходилось туго. В молодёжной стенгазете, начавшей выходить сразу же после прибытия целинников, часто появлялись броские, смешные карикатуры с едкими подписями, высмеивающими «расхитителей воды». Досталось как-то раз и Асаду, который ни в чём не любил себе отказывать. Имангулов, узнав в изображённом на карикатуре парне, окатывающем себя водой сразу из нескольких вёдер, смазливого бакинца, довольно потёр руки:

— Так ему, водохлёбу этакому! Он целое озеро может на себя истратить. Это, наверно, Ашраф нарисовал? Ай, молодец, да перейдут на меня все его болезни!

Ребята относились к нехватке воды мужественно, но недостача воды с каждым днём ощущалась всё острей. Руководство совхоза писало в районные организации, в Павлодар, требуя прислать буровое оборудование. Вместо оборудования из Павлодара пришла малоутешительная отписка: «Нами подана в Министерство совхозов заявка; если получим два бурильных агрегата, один из них передадим вашему совхозу…»

В совхозе, однако, трудно было не только с водой.

Движок работал с перебоями, в палатках и вагончиках часто гас свет. Ребята, проклиная электриков, откладывали в сторону книги, недописанные письма; кто поленивей — сворачивался на койке и засыпал. Остальные шли в столовую, выпрашивали у Имангулова свечи, сдвигали к стенам столы, ставя их друг на друга, и под баян Степана устраивали «танцы до упада», прекращавшиеся только тогда, когда Степан, запарившись, с решительным видом поднимался и уходил к себе в палатку или когда в столовой появлялся Имангулов. Он задувал свечи и выпроваживал танцоров:

— Спать надо, скоро утро!

Парни набрасывали пальто на плечи девушек, к которым питали тайную или явную симпатию, дрожа от холода, провожали их до вагончиков и потом во весь дух неслись к своим палаткам.

— Танцы были единственным развлечением совхозной молодёжи. Лишь однажды в совхозе побывала кинопередвижка, и механик прокрутил старый, давно уже всем набивший оскомину фильм. Да как-то раз заезжий лектор скучно поведал целинникам о положении на международном фронте. Ребят, большинство из которых жило прежде в больших городах, эти «культурные мероприятия» никак не устраивали.

По вечерам в посёлке хозяйничала скука.

3

В один из таких вечеров в совхоз приехал Мухтаров, Рабочий день уже окончился. Байтеновская «академия» опустела, в мастерской и на строительных площадках было неуютно тихо, целинники разбрелись по вагончикам и палаткам.

Сквозь бесшумно скользящие облака временами проглядывала луна, освещая заснеженное жильё новосёлов.

«Газик» остановился около директорского вагончика. В окнах было темно. Мухтаров вылез из машины, огляделся и сказал шофёру:

— Я поброжу немного… А ты иди в столовую, подкрепись.

— Темень-то какая, Мухтар Идрисович! Хоть глаз выколи. И снегу по колено. Увязнете.

С лица Мухтарова не сходило озабоченное выражение. Видно, электростанция опять капризничает: свет из палаток, из окон вагончиков сочился слабый, мигающий… Да, несладко приходится молодёжи. Ни воды, ни света. В палатках, наверно, ещё и холодно. Намаются ребята за день, вернутся в остывшие жилища, и им ничего не остаётся, как нырнуть поскорей под пальто и одеяла. Разве же это отдых? Целинники заслуживают большего.

И всё же посёлок разрастается, совхоз обретает зримую реальность. Мухтаров наведывался сюда не так давно, но тогда ещё не было мастерской. И гараж ещё не был достроен. Палатки, вагончики — это всё же черновой набросок совхоза, и ребята стараются как можно быстрей переписать черновую работу набело!.. И хоть не налажен у них быт, но они, судя по всему, не думают хныкать. Из палатки, покрытой, словно белой шапкой, толстым слоем снега, донёсся задумчивый перебор баяна. А в одном из вагончиков девушки затянули бодрую, задорную песню.

— Мухтар Идрисович!

Мухтаров обернулся на голос. В это время лохматое, мрачное облако закрыло луну, и он с трудом узнал в окликнувшем его человеке Су-Ниязова. Тот подошёл ближе.

— Здравствуйте, Мухтар Идрисович. Что это вы разгуливаете в темноте?

— Здравствуйте, дядюшка Ян. Да так… Смотрю, думаю… Дышу свежим воздухом.

— Полезное дело. Только неудачное время выбрали для приезда. Игнат Фёдорович в степи, Байтенов отправился к жане-турмысцам, инженер в городе.

— Кажется, в городе он бывает чаще, чем в совхозе.

— Что правда, то правда. В совхозе, говорит, ему пока делать нечего.

— Так… А я думаю, для того, кто хочет работать, дело всегда найдётся… Так начальства, говоришь, нет? А уста Мейрам на месте?

— Только что отправился в свой вагончик. До позднего вечера в мастерской засиживается.

— Это на него похоже.

— Зайдёте к нам, Мухтар Идрисович?

— Непременно зайду. А что это за свет в мастерской?

— Там, наверно, ребята остались.

— Вот я сначала к ним и загляну. Потолковать надо.

В мастерской бледно светились лишь два угловых окна: ребята, видно, оккупировали «кабинет» уста Мейрама. Оттуда, слышались громкие, сердитые голоса. Мухтаров прошёл через тёмную мастерскую и остановился у приотворённой двери.

Возле стола с телефоном сгрудилось несколько новосёлов. Один из них кричал в трубку:

— Ай, сестрица, что это за работа? Целый час добиваемся, чтобы нас соединили с Иртышом, а вы — ноль внимания. Иртыш дайте нам. Квартиру Мухтарова! Что? Да мы и так уж целый час ждём. Что? Ай, как не стыдно, такой приятный голос и такие слова!..

— Ты, Асад, брось свои комплименты, — одёрнула юношу маленькая, с золотистыми кудряшками девушка и попыталась отнять у него трубку. — Дайка я скажу этой сестрице пару ласковых слов. Ей что!.. Сидит небось в тёплой комнате, разомлела от жары. Сюда бы её, в наш посёлок. Узнала бы, почём фунт лиха!

— Тосенька, говори потише, — шёпотом попросил девушку долговязый, нескладный парень. — Услышит ещё кто. Уста Мейрам может вернуться.

— Струсил? — презрительно бросила Тося. — Ну и парни у нас! С виду медведи, а души заячьи. Если ты, Степан, думаешь, что мы неладное затеяли, можешь отсидеться в палатке…

Перепалка эта заинтересовала Мухтарова. Он широко распахнул дверь и шагнул в комнату.

— Здравствуйте, друзья!.. Я, кажется, как раз вовремя?

Ребята на мгновенье оторопели. Асад так и застыл с телефонной трубкой в руке, потом поспешно, словно обжёгшись, бросил её на рычаг и, растерянно улыбнувшись, проговорил:

— Здравствуйте, товарищ Мухтаров… Право, всё как в сказке… Только мы вам собрались звонить, а вы тут как тут…

Наконец и остальные ребята обрели дар речи, поздоровались с секретарём райкома, придвинули ему стул:

— Садитесь, товарищ Мухтаров!

Мухтаров сел, оглядывая присутствующих:

— Значит, мне звонили? И наверняка хотели на что-то пожаловаться? На что же?

Однако решимость с ребят как рукой сняло. Они смущённо переминались с ноги на ногу, даже самая храбрая, Тося, и та смогла только пролепетать:

— Да мы… Мы не жаловаться…

— Ну вот! — удивился Мухтаров. — У телефонной трубки храбрились, а теперь в кусты? Так не годится. Я ведь по лицам вижу, что вы чем-то недовольны. Вот и выкладывайте, что накипело на душе. Открытый разговор всегда полезен, а тайный сговор, говорят, дружбе помеха. О чём же вы хотели говорить?

Ребята молчали. Мухтаров обвёл их медленным, испытующим взглядом, задумчиво произнёс:

— Я понимаю: живёте вы тут, прямо скажем, не роскошно. Но кое-что сами можете сделать. А за многое ответственность лежит на нас, районных и совхозных руководителях. Вот давайте и разберёмся, поговорим начистоту и будем сообща налаживать жизнь, быт, отдых.

Мухтаров говорил просто; чувствовалось, что он искренне желает, чтобы между ним и ребятами не было никаких недомолвок, что он готов пойти им навстречу. Ребята, осмелев, принялись рассказывать о своих нуждах.

— В районе, видно, забывают, что в совхоз приехала молодёжь, — пробасил Степан, — нам кино хочется поглядеть, посидеть за хорошей книжкой, музыку послушать…

— А нам, старикам, ничего этого, значит, не нужно? — засмеялся Мухтаров.

— Да вы, наверно, уж все книжки перечитали! — с жестокой наивностью возразила Тося и доверчиво пожаловалась: — Правда, товарищ Мухтаров, вечерами просто деваться некуда. С тоски можно помереть. А ведь не в глуши живём. Теперь этот край самый что ни на есть центральный!

— Это ты верно сказала! — согласился Мухтаров. — Очень верно!.. Хоть по географическому положению наши области окраинные, да зато в центре внимания всей страны!

— Товарищ Мухтаров, — горячо сказал Асад, — а я вот не взял с собой тёплой одежды. Думал, тут куплю… А в совхозе не то что магазина, простого ларька нет! И в город некогда съездить. Я южанин, для меня мороз хуже смерти!

Между тем в мастерской собрались новосёлы, прослышавшие о приезде секретаря райкома. Они толпились в дверях и, стараясь не шуметь, прислушивались к беседе. Мухтаров пригласил их зайти в комнату. Ашраф, войдя, подозрительно покосился на Асада: не сболтнул ли он тут лишнего? Тот демонстративно отвернулся и, казалось, весь обратился в слух. Мухтаров как раз отвечал ему и другим «ходатаям»:

— Принимаю, друзья, все ваши претензии. Мы действительно многого не предусмотрели. Постараемся исправить все наши упущения. Кое-какие меры уже приняты: кинопередвижку будем присылать чаще, весной потребуем от столичных артистов, чтобы они на деле осуществляли благородный лозунг: «Искусство — в массы!» Через две недели трактор притащит в посёлок вагон-магазин. За ассортимент, правда, на первых порах не ручаюсь: спросите, к примеру, шапку, а вам предложат мясорубку. От торговых работников всего можно ожидать. Но постепенно всё наладится, как любит говорить ваш завхоз. Всё, всё у вас будет! Вот достроите посёлок, переселитесь в новые дома, обзаведётесь семьями, не пройдёт и года, а вы уж потребуете, чтоб в совхоз завозили больше игрушек. Так ведь?..

— За наших ребят замуж выходить? — капризно воскликнула Тося, которую уже обуял привычный дерзкий задор. — Это мы ещё подумаем. Посмотрим, как они будут работать.

— Не подкачают! — сказал Мухтаров. — Ведь не подкачаете, друзья, правда? А я, со своей стороны, обещаю внимательно относиться ко всем вашим запросам и требованиям. Без стеснения обращайтесь ко мне, к Соловьёву, не бойтесь быть придирчивыми, напористыми. Смирных и равнодушных нам тут не нужно!

Уже когда беседа подходила к концу, в комнату, гремя сапогами, на которые налип снег, вошёл Соловьёв. Ребята переглянулись чуть смущённо и в то же время лукаво-заговорщически. Степан поднялся:

— Пора по домам, други. Засиделись. А вам, товарищ Мухтаров, от всех нас большое спасибо.

— Рано меня благодарить. Может, я насулю золотые горы — и был таков!

— Уж мы разбираемся в людях, — солидно сказал Степан.

А Тося восторженно воскликнула:

— На душе легче стало, товарищ Мухтаров! Вы к нам почаще заезжайте.

Вскоре комната опустела, у стола с телефоном остались только секретарь райкома и директор совхоза.

— С молодёжью беседовали? — насторожённо спросил Соловьёв.

— Беседовал… И, по-моему, с пользой для обеих сторон…

Мухтаров передал содержание разговора, а потом, помолчав, с горечью заговорил:

— Несправедливо получается: те, кто остался в городах, пользуются всеми благами жизни, а на долю наших молодых патриотов выпадают только трудности, трудности и ещё раз трудности! Почему-то считается, что раз они добровольцы, энтузиасты, так и должны всё стерпеть, всем быть довольны. Нет воды? Ничего — они добровольцы, потерпит. Кино нет? Скучно? Обойдутся, не за этим ехали на целину. Свет не горит? Не страшно, они знали, на что шли… Мы стараемся, чтобы народ жил лучше. Так почему же у этих достойнейших детей народа жизнь должна быть такой неуютной, неустроенной? Неправильно это! Трудности и а целине, конечно, неизбежны. Сама работа здесь непривычная, требующая героических усилий. А вот что быт у новосёлов не налажен — это плохо! Лучшая награда человеку — забота о нём. И я, как секретарь райкома, и вы, как директор совхоза, должны дать новосёлам всё, что в наших силах. Только тогда наша совесть будет чиста!

Соловьёв потёр ладонью крепкую худую шею и с сомнением проговорил:

— Надо учитывать и наши возможности.

— Так-то оно так… Правильны ваши слова… Но все ли мы используем? У вас вот была возможность собрать ребят, откровенно поговорить с ними, выяснить, что они сами могут сделать, а что можете сделать для них вы… Поговорили?

— Я, Мухтар Идрисович, не случайно сопротивлялся новому назначению. Моё призвание — земледелие. Руководитель из меня никудышный.

— Не наговаривайте на себя.

— Я не наговариваю… Чтобы руководить людьми, тут особый талант нужен.

— Нет, Игнат Фёдорович. Не талант. Нужна любовь к людям. А разве вы их не любите?

— Видно, не умею ещё доказывать свою любовь делом, — грустно сказал Соловьёв. — И ведь верите ли, Мухтар Идрисович, я давно собирался потолковать с ребятами, узнать, как они живут, чем дышат. Но всё переносил этот разговор на завтра. Полагал, что главное сейчас — производственные вопросы.

— Всегда, в любой обстановке, — отчеканивая каждое слово, проговорил Мухтаров, — главное для нас — люди. Это мы крепко должны усвоить. Конечно, на фоне энтузиазма молодёжи все житейские их неурядицы кажутся порой пустяками. Только нам, руководителям, ни одной мелочи нельзя оставлять без внимания. Для нас нет и не может быть пустяков! Вы много времени проводите в поездках и, конечно, знаете, сколько бед способно натворить, попав под шину, маленькое и, казалось бы, безобидное стёклышко. О многом надо думать и заботиться, дорогой Игнат Фёдорович. О многом…

4

Ашраф и Степан вернулись в палатку раньше Асада и обо всём рассказали ребятам. Когда в палатке появился Асад, Ильхам встретил его язвительным вопросом:

— Ну как? Открыли для тебя магазин? Что ты в нём купил? Духи, пудру, галстук с африканскими пальмами?

Асад хмуро посмотрел на Степана, процедил сквозь зубы:

— Донёс уже?

— Ты! Легче на поворотах! — осадил Степан. — Мне от ребят таить нечего. Мы ничего худого не сделали.

Степан был мрачен. Асад догадался, что ему уже влетело от ребят, и протестующе воскликнул:

— Ну, что вы уставились на меня, как на. преступника? — Он повернулся к Ильхаму. — Ильхам, дорогой, заклинаю тебя могилой твоего отца, не делай из мухи слона. Пожалуйста, не ставь вопрос на принципиальную высоту!.. Разве мы не имели права рассказать Мухтарову о своих нуждах?

— Смотрите, невтерпёж им стало! — гневно проговорил Ильхам. — Жаловаться побежали!

— Да ведь мы… Мы от имени всего коллектива…

— Вот и надо было сначала посоветоваться с коллективом. А не устраивать за нашей спиной заговоры. Нашёлся маменькин сынок! Ему, видите ли, такая жизнь не подходит, в плечах жмёт!.. Подайте ему на блюдечке и клуб, и универмаг, и танцплощадку…

— И джызбызиую! — добавил Ашраф.

Красивое лицо Асада стало красным от обиды, но раскаяния он, как видно, не чувствовал. Пожав плечами, он пренебрежительно бросил:

— Расшумелись!.. А вот товарищ Мухтаров нас выслушал. Обещал принять меры.

Молчавший до сих пор Саша повернулся к Асаду.

— Мухтаров-то из ваших слов что понял? Что приехал сюда народ со слабинкой. Значит, мол, надо создать для них подходящие условия, чтоб они того гляди не разбежались. В общем удружили вы нам, спасибо…

— Мы Мухтарову правду сказали.

— Правду?.. Но ведь мы, когда подались на целину, знали, что комфорта тут не будет! Не на готовенькое ехали! Мы не безрукие, сами можем о себе позаботиться. Вот увидишь, отгрохаем здесь такой посёлок — закачаешься! С клубом, магазином, стадионом, парком — не хуже, чем на Васильевском острове!.. Чего смеётесь?.. Ну, чуть поменьше. И тогда к нам потянутся отовсюду ребята, у которых кишка тонка, которые в голую степь не поехали бы, а в новеньком посёлке — пожалуйста, будут жить да радоваться. А мы будем радоваться вдвойне: и хорошей жизни и тому, что мы её сами наладили для себя и для других! Ты, Асад, хорошую жизнь выпрашиваешь, а мы её будем создавать! Так, ребята?

— Что ж теперь, просить, чтоб вагон-магазин не присылали? — с угрюмой насмешкой сказал Степан.

— Ну, нет! — засмеялся Саша. — Как говорят: дают — бери, бьют — беги. Кто же отказывается от помощи? Но и клянчить её мы не станем!

5

Однажды утром в совхоз к Соловьёву примчался на своём быстром коне Алимджан:

— Игнат Фёдорович, наш колхоз в гости ребят зовёт. Председатель мне наказал: один не возвращайся! Поторопи ребят, директор.

Он произнёс эти слова таким категорическим тоном, словно об отказе не могло быть и речи. Раз колхоз приготовился к приёму гостей — значит, гости должны приехать.

Соловьёв улыбнулся и послал за уста Мейрамом.

— Дело хорошее, — сказал уста Мейрам, узнав о приглашении. — Так и полагается между добрыми соседями: сегодня мы к ним, завтра они к нам. Жалко, мы их пока не можем принять.

— Тогда готовьтесь, аксакал. Возьмите наших лучших комсомольцев, после обеда и поедете. Тарас отвезёт.

— Какой обед! — возмутился Алимджан. — У нас пообедают!

Уста Мейрам проговорил с задумчивой грустью:

— Давненько я не был в «Жане турмысе»… Там обо мне, поди, уж и забыли?

— Не забыли, аксакал! — горячо возразил Алимджан. — Все вас помнят.

Вскоре грузовик, в который набились ребята и девушки, тронулся в путь. Алимджан скакал рядом, порой обгонял машину, и Геярчин, толкая локтем подруг, восхищённо восклицала:

— Какой конь у Алимджана! Как ветер!

Ильхам с завистью смотрел вслед всаднику. Ему хотелось тоже вихрем пронестись на коне мимо машины, вызвав восторженное одобрение Геярчин.

Когда грузовик въехал в аул, из всех домов высыпали дети, старики, застенчивые, весёлые девушки. Алимджан спешился у нового, побелённого дома под черепичной крышей. Тарас остановил машину, которую сразу же окружили жане-турмысцы. Они были празднично одеты, на лицах сияли приветливые улыбки. Каждый спешил пожать руки новосёлам, помогал им выбраться из машины.

Шагая с ребятами к дому, уста Мейрам объяснял:

— Здесь живёт Алимджан. Это дом его деда — старого Масагпая. Это знаменитый дед!.. У него в ауле не меньше двадцати внуков и пятидесяти правнуков. С кем ни встретишься — это или сын Масагпая, или невестка, или правнучек. Большая семья у старика!

Алимджан провёл гостей в просторную комнату, где уже был накрыт длинный стол, ломящийся от разнообразных закусок. Комната выглядела нарядно: стены увешаны коврами, яркими шёлковыми платками, на которых были изображены джейраны и маралы, на одном из ковров красовались ружьё и патронташ Алимджана. Ребята, уже отвыкшие от тепла и уюта, чувствовали себя так, словно попали в сказочный дворец.

Гостей встретили председатель колхоза Жаныбалов и старый Масагпай. У него был острый, проницательный и в то же время радушный взгляд, лицо — всё в морщинах, но с твёрдой, светло-коричневой, как каштан, кожей, продублённой жарой, морозами и ветрами. Узкая, совсем белая, просвечивающая борода делала его похожим на средневекового восточного мудреца или звездочёта.

Он приветливо, с достоинством поздоровался с гостями и, обращаясь к уста Мейраму, подтрунивающе сказал:

— Дай-ка поглядеть на тебя, старый! Ты теперь недоступней луны и солнца, к нам и глаз не кажешь. Или забыл, что родился в этом ауле, ел наш хлеб, пил нашу, воду?

— Работы много, Мас-эке! На сон и то времени не остаётся.

Масагпай хитро прищурился.

— Э, не в этом дело, почтеннейший! Уж признайся, что постарел, жирок нагулял, с места трудно сдвинуться. Я ведь моложе тебя, Мейрам, правда?

Помню, я ещё и ходить не умел, а ты уж волочился за девушками!

— Поладим на том, что тебя тогда совсем не было на свете, — оскорблённо проворчал уста Мейрам. — Теперь твоя душа довольна?

Он обращался к Масагпаю хоть по-дружески шутливо, но с большим уважением, и новосёлы с любопытством смотрели на Алимджанова деда, который был ещё старше годами и ещё крепче духом, чем их почтенный, неутомимый уста Мейрам.

Когда гости расселись, в комнату вошли девушки в цветастых платьях, внучки старого Масагпая. Они поздоровались с новосёлами и принялись разливать чай. Масагпай подозвал Алимджана, сказал:

— Гости проголодались с дороги. Скажи, чтоб подали сначала ас и аталу. Чай от нас не уйдёт.

Услышав незнакомые названия блюд, ребята стали гадать, что же это такое. Ас оказался пловом; девушки принесли его на больших блюдах, над которыми вился тёплый ароматный дымок. Вслед за пловом на столе появились пузатые графины с напитком, напоминающим по цвету лимонад, и маленькие узорные пиалы.

— Это и есть атала, — сказал Алимджан. — Напиток, возбуждающий аппетит. Он из проса.

Жаныбалов и Алимджан разлили аталу по пиалам. Масагпай поднялся, обвёл гостей тёплым взором и заговорил, словно складывая новую песню:

— Дорогие мои, вы здесь у себя дома. Вы приехали в наш далёкий степной край, чтобы пробудить пустынные земли к жизни, вырастить тут хлеб, сады, построить новые аулы… И мы благодарно говорим вам: вы наши дети, дорогие сердцу каждого казаха! Если вы попадёте в беду, мы поспешим вам на помощь. Если вы будете в чём-то нуждаться, мы ничего для вас не пожалеем! Всей душой мы с вами, дети мои!.. И верим, что сбудутся самые заветные ваши мечты. В такое уж мы счастливое время живём… Мы, казахи, веками кочевали по степи, не было у нас ни надёжного угла, ни верного куска хлеба. Только советская власть дала нам свободу, силу, счастье. Она помогла нам обзавестись постоянным жильём, зажгла в домах «лампочки Ильича», научила читать, писать, вывела наших детей на широкую, светлую дорогу — нынче они могут стать и инженерами, и учёными, и агрономами… Теперь судьба наша — в наших руках. Спасибо же советской власти, дорогие!..

Все чокнулись пиалами. Напиток пришёлся гостям по вкусу. А Масагпай незаметно пододвинул свою пиалу уста Мейраму и тихо попросил:

— Выпей за меня, дорогой. Я только чай пью.

Уста Мейрам опустошил подряд обе пиалы с аталой и удовлетворённо сказал:

— Вот ты и выдал себя, аксакал!.. Кто же нас моложе, а?..

Одна из девушек, подойдя к Геярчин и Тосе, спросила, что им ещё принести. Геярчин взяла её за руку и ласково притянула к себе.

— Нам ничего не надо. Посиди с нами. А то нам неловко…

Девушка уселась между ними. Тося поинтересовалась:

— Кем ты работаешь?

— Трактористкой.

— Ой! Неужели трактористкой? — удивилась Геярчин. — Ты такая маленькая…

Ашраф приметил эту девушку ещё тогда, когда она впервые вошла в комнату, и с той минуты не сводил с неё взгляда, в котором уже не осталось обычного лихого лукавства. Девушка была хороша собой. Она была небольшого роста, но удивительно изящная и статная. Миндалевидные глаза светились мягким светом, а тонкие, как тетива, брови казались на узком лице особенно длинными. Чёрные волосы падали на спину многоструйным потоком тугих косичек,

Ильхам, проследив за взглядом Ашрафа, ткнул его в бок.

— Не пяль на неё глаза! Неприлично.

— Отстань! — огрызнулся Ашраф. — Может, я портрет с неё хочу написать. Ясно?

— Куда ясней!

А Тося и Геярчин всё не отпускали от себя девушку.

— Хочешь, мы тебя познакомим с нашими ребятами? Вот это Саша Михайлов, из Ленинграда. Боевой парень!.. Лучший наш комсомолец. А слева от нас — Ашраф, из Баку. Кузнец и художник.

— Художник? — обрадованно воскликнула девушка. — А портреты он рисует?

— Ашраф! — крикнула Геярчин. — Можно тебе заказать портрет?

Ашраф в ответ пробормотал что-то невнятное. Ильхам, ухмыляясь, сказал:

— Не трогайте его, девчата, он болен, у него жар.

Ашраф под столом наступил ему на ногу. А девушки забеспокоились:

— Ты заболел, Ашраф?

— Врёт он всё! — заливаясь краской, буркнул Ашраф.

— Так ты нарисуешь портрет девушки из «Жане турмыса»? — допытывалась Геярчин. Она повернулась к своей новой подруге:

— Ты ещё не сказала, как тебя зовут?

— Тогжан.

— Тогжан?.. Красивое имя. Я где-то его встречала… По-моему, в «Абае» Ауэзова одну из героинь тоже зовут Тогжан. Правда? Я читала этот роман в прошлом году.

— А я так и не успела прочесть, — посетовала Тося. — А надо: ведь это о Казахстане. Геярчин, ни у кого из наших нет этой книги?

Масагпай случайно услышал эти слова и обратился к Тогжан:

— Ты слышишь, доченька, о чём просит гостья?.. У тебя есть книга нашего Мухтара. Дай почитать её девушке.

Когда Тогжан вышла в соседнюю комнату, Масагпай сказал:

— У Тогжан очень много книг. Все свои деньги она тратит на книги. Но она никому не даёт их читать. Отдать книгу в чужие руки — это для неё хуже смерти. Вы поскорей верните ей «Абая», а то она изведётся…

Как только за столом заговорили о Тогжан, Тарас насторожился. Уж не та ли это Тогжан, о которой рассказывал ему молодой охотник? Когда девушка вернулась, Тарас внимательно, с непонятной для себя пристальностью оглядел её и, грустно усмехнувшись, подумал: «Красивая дивчина. Такая кого хочешь присушит… Натерпится ещё Алимджан!..»

В руках у Тогжан была толстая книга в светло-коричневом переплёте. Подавив невольный вздох, она протянула книгу Тосе:

— Прочтёшь сама, дай другим прочитать. Это очень хорошая книга.

А девушки подавали на стол всё новые блюда; гости были уже сыты, но понимали, что, отказавшись от угощения, они обидят хлебосольных хозяев, к тому же им совсем не хотелось вставать из-за стола. В комнате становилось всё шумней, за столом не смолкали дружеские шутки. Масагпай всё поддразнивал уста Мейрама, уплетавшего за обе щеки жирные куски баранины:

— Признавайся-ка, старый, кто лучше готовит, твоя Шекер-апа или мои внучки?

— Погоди, аксакал, дай распробовать, — лукаво щурясь, отвечал уста Мейрам.

Хозяева всё делали, чтобы доставить гостям удовольствие. Когда стук ложек и вилок начал стихать, Масагпай предложил:

— Не послушать ли нам, дорогие, моего внука? Алимджан у нас отменный певец. Спой для гостей, внучек!

Алимджан не стал упрямиться: он уважал законы гостеприимства. Он принёс домру и под её тихий, печальный рокот запел ту песню, которую Тарас слышал на берегу озера. Порой Алимджан бросал тайный, страдающий взгляд на девушку с тонкими, как тетива, бровями, и тогда голос его звучал глубоким, протяжным стоном. Тогжан сидела, опустив голову. Улучив минуту, она поднялась и незаметно выскользнула из комнаты.

Тарас уже не сомневался, что это и есть та девушка, которую безнадёжно любит Алимджан. «И крепко, видно, любит, как я когда-то свою Ганну… Только Тогжан честнее Ганны. Она не водит его вокруг пальца. Прямо сказала, что нет у неё любви в сердце. Так-то лучше… А Ганна притворялась до последнего дня и убежала, как лиса, украдкой… Не стоит она того, чтоб я вспоминал о ней. А как забудешь?»

Все, затаив дыхание, слушали Алимджана. Только Ашраф поглядывал на дверь, за которой скрылась Тогжан. Ему хотелось, чтобы она снова вошла в комнату и села неподалёку от него, а он бы смотрел и смотрел на неё, любуясь её нежной, хрупкой красотой.

Когда Алимджан кончил петь, раздались хлопки.

— Спасибо, Алимджан! — крикнул Саша.

Алимджан застенчиво улыбнулся:

— Вы Абая благодарите. Это его песня.

Песня у каждого с самого дна души подняла тайные мечты, светлые и печальные воспоминания. Каждый задумался о своём. Наступила покойная, ненапряженная тишина. Масагпай поощрительно кивнул Жаныбалову, словно желая сказать: «Начинай, сейчас самое время». Жаныбалов поднялся и, обращаясь к гостям, заговорил:

— Дорогие мои, мне поручено сообщить вам о решении нашей колхозной молодёжи. Масагпай заверил вас, что колхоз никогда не откажет вам в помощи. Так вот, дорогие, мы уже сейчас готовы на это. Алимджан не раз бывал в совхозе, видел, что дел у вас непочатый край, а народу не хватает. Он потолковал с нашими комсомольцами, и они решили поработать в новом совхозе. Мы обсудили этот вопрос на правлении и поддержали комсомольцев. Пусть в совхозе рука об руку трудятся русские, азербайджанцы, казахи, недавние колхозники и недавние рабочие. К вам в совхоз переходят пятнадцать наших тружеников. Как вы на это смотрите, дорогие? Примете их в свою семью?

Саша подошёл к Алимджану, крепко обнял его и, повернувшись к Жаныбалову и Масагпаю, от души воскликнул:

— Как же нам их не принять?.. Теперь наша семья сделается ещё сильней и крепче! Когда ребята думают к нам приехать?

— В конце недели.

— Мы будем ждать их. Хорошие работники нам вот как нужны! — и Саша провёл ребром ладони по горлу.

Время между тем близилось к полуночи. Уста Мейрам посмотрел на часы и покачал головой:

— Ай, как мы загостились!.. Пора и честь знать. Собирайтесь, ребятки, надо трогаться.

— Что ты торопишь их, старый? — с обидой и упрёком сказал Масагпай. — Слава богу, комнат у нас много, постелей на всех хватит. Пусть переночуют в ауле.

— Спасибо, аксакал, — поблагодарил его Саша, — хорошо у вас, но нам никак нельзя остаться. Завтра рано утром — за работу. К тому же боюсь, разнежатся ещё наши ребята.

Все засмеялись. Гости, переговариваясь с новыми друзьями, направились к дверям. Хозяева вместе с ними вышли на улицу, окутанную снежно-голубыми сумерками. Геярчин оглянулась:

— А где же Тогжан?

— Я здесь, Геярчин! — отозвалась Тогжан, и Геярчин почувствовала на своём плече её маленькую руку.

Обернувшись, она увидела рядом с собой лицо Тогжан — бледное, заплаканное.

— Что с тобой?.. Где ты пропадала всё это время?

— Я… я была на кухне.

— Да ты вся дрожишь! Тебе холодно?

— Мне немного нездоровится.

— Ступай скорей домой!

— Нет, нет!.. Я провожу вас.

Она маленьким кулачком стёрла со щеки засохшую слезинку и вместе с Тосей и Геярчин заспешила к машине. Возле грузовика стоял Ашраф и как зачарованный глядел на приближавшуюся Тогжан. На губах у неё уже играла слабая улыбка.

— Тогжан, — срывающимся голосом сказал Ашраф, — вы правда хотите, чтобы я вас нарисовал?

Девушка утвердительно кивнула и зарделась от смущения.

— Тогда я скоро вас навещу! — пообещал Ашраф, а Тогжан тихо ответила:

— Я скоро сама к вам приеду.

Ашраф, всё ещё глядя на Тогжан, поставил ногу на колесо, ловко впрыгнул в кузов, помог подняться Тосе и Геярчин.

— Иди домой, Тогжан, — крикнула Геярчин, — простудишься!

— Правда, не стойте на холоде, — сказал Ашраф, а глаза его просили: «Обожди ещё… Не уходи!..»

Но грузовик дёрнулся и покатил в степную чёрную даль. Тогжан постояла ещё немного и уже повернулась, чтобы уйти, но кто-то осторожно удержал её за руку. Это был Алимджан. Он смотрел на Тогжан просительно и в то же время с какой-то отчаянной решимостью.

— Постой, Тогжан!.. Почему ты всё время прячешься от меня? Мы видимся последние дни. Ведь я уезжаю…

— Я знаю. Но пойдём домой, тут нас могут увидеть…

— Пусть видят!.. Я должен всё тебе сказать… Я всё равно поехал бы в совхоз. Я давно решил там работать. Только знаешь, почему я ещё туда еду?.. Чтобы тебя больше не видеть… Может быть, когда я буду далеко от тебя, мне станет легче, я смогу взять себя в руки. А тут… Когда я слышу твой голос, у меня сердце разрывается на части, когда я гляжу на тебя, я готов…

— Опять ты за своё, Алимджан! — оборвала его девушка, и на её лице отразились боль и досада. — Не надо больше говорить об этом. Прошу тебя… — Она помолчала в какой-то нерешительности, а потом подняла голову и в упор взглянула на Алимджана. — А знаешь… Я ведь тоже буду работать в новом совхозе. МТС посылает туда трёх трактористов.

В глазах Алимджана заметались радость, удивление, растерянность… Как хорошо, что Тогжан и там будет вместе с ним, что он каждый день сможет с ней встречаться!.. Хорошо?.. Но встречи с ней для него пытка! Снова на его преданный взгляд она будет отвечать взглядом равнодушным, жалеющим. Снова суждено ему мучиться и, может быть, даже больше, чем прежде: как знать, не найдётся ли в совхозе парень, к которому потянется сердце Тогжан?

— Если бы ты ехала в совхоз ради меня, Тогжан! — приглушённо, с горечью сказал Алимджан. — Я на всю жизнь был бы счастлив.

— Не говори так… — прошептала девушка. — Твои слова ранят мне сердце. Ты мне не чужой, Алимджан. Мы внуки старого Масагпая… Когда тебе больно, то и мне больно. Но чем я могу тебе помочь?.. Если бы я… если бы даже полюбила тебя, это всё равно не привело бы к добру. Что говорили бы о нас в народе? Как бы мы смотрели в глаза дедушке?.. Ведь мы родня… Я сгорела бы от стыда!..

Алимджан крепко, до боли прикусил губу, лицо его потемнело, плечи ссутулились. Тогжан с сочувствующей лаской тронула его за локоть:

— Алимджан, не надо… Не надо так. А то я чувствую себя виноватой. А в чём моя вина? Сердцу не прикажешь…

В доме скрипнула дверь. Масагпай с крыльца позвал внучку:

— Тогжан! Где ты? Иди домой. Приготовь мне крепкого чая.

Пытаясь заглянуть в глаза Алимджану, Тогжан попросила:

— Обещай, Алимджан, что не будешь больше так со мной говорить.

Алимджан обречённо вздохнул и согласно наклонил голову. Зубы его были по-прежнему крепко стиснуты, лицо сохраняло хмурое, напряжённое выражение.

— Вот и хорошо! — с преувеличенной радостью воскликнула девушка. — Пойдём домой, Алимджан. Дед меня ищет.

— Мне надо проведать коня.

Они расстались. Тогжан легко, как пушинка, взлетела на крыльцо, Алимджан медленно побрёл к конюшне. Конь, узнав хозяина, устремил на него умные глаза. Алимджан обнял его за шею, прижался щекой к шершавой лошадиной морде, зашептал, словно жалуясь:

— Слышишь, друг мой верный?.. Она сказала: сердцу не прикажешь. Она верно сказала! Как я могу приказать своему сердцу, чтобы оно не любило?.. Мне теперь не надо бы ехать в совхоз. Опять будем вместе, опять сердце будет кровью обливаться!.. Только нельзя мне не ехать. Я позвал за собой друзей-комсомольцев, стыдно отступать! Позор бесчестья — горше мук любви… Слышишь, верный мой товарищ!..

6

В совхозе с нетерпением ждали приезда молодых жане-турмысцев. Особенно тепло вспоминали об Алимджане.

— Мы его на трактор посадим, — заявил Саша. — Сделаем из него классного тракториста!

Ашраф все эти дни был сам не свой. Он всё пытался понять, что значили слова Тогжан: «Я скоро сама к вам приеду». Наведается ли она в совхоз, как гостья?.. Или будет здесь работать? Вот было бы славно, если бы она приехала насовсем! Да разве отпустят её из МТС? Там трактористы нужны не меньше, чем в совхозе. Может быть, ему самому перейти в МТС? Нет, нельзя. Не за тем он приехал.

Мысли его путались, работа валилась из рук, порой ему начинало чудиться, что по мастерской мимо него лёгкими, неслышными шагами проходит Тогжан, и он явственно слышал её голос, тихий, как дуновение ветра: «Готов мой портрет, художник?» «Что за чертовщина! — негодующе думал Ашраф. — Горячка у меня, что ли? — И спрашивал себя с изумлением и страхом: — Неужели так бывает: увидишь девушку, и уж дороже её нет никого на свече? Любовь с первого взгляда! В книгах-то и читал об этом… Да не верил. И правильно делал, что не верил! Чепуха всё это. Просто блажь на меня нашла». Ом начинал ещё яростней взмахивать молотом, так что от раскалённого металла ярким фейерверком летели быстрые искры, а сам украдкой поглядывал на окно: не прибыла ли машина с жане-турмысцами?..

Соловьёв поручил уста Мейраму, Саше и Имангулову как следует подготовиться к приезду колхозной молодёжи, устроить достойную встречу, с музыкой, плакатами, праздничным угощением. Однако жане-турмысцы сорвали этот пышный план: они нагрянули в совхоз не через неделю, как обещали, а па два дня раньше. Слух об их неожиданном появлении быстро разнёсся по всему совхозу, и вскоре приехавшие оказались в плотном кольце новосёлов, прибежавших из мастерской, гаража, со строительных площадок. Многие из жане-турмысцев и новосёлов были уже знакомы, приехавшие смешались с встречавшими, отовсюду слышались шутки, радостные возгласы.

Вместе с молодёжью приехал Жаныбалов. Уста Мейрам справился у него о здоровье Масагпая и с огорчением произнёс:

— Я думал, он тоже к нам пожалует.

— Не такие его годы, аксакал, чтобы трястись на машине.

— Ага, председатель! — уста Мейрам уже решил, что поймал Жаныбалова на слове. — Всё-таки одолевают его годы? А хвастался, что моложе меня!

— Нет. Он на машинах не любит ездить. Сказал, как-нибудь приедет, только не на машине, а на коне! — засмеялся Жаныбалов.

Ашраф поздоровался с Алимджаном и тут же отошёл. Ища кого-то глазами, он переходил от одной группы к другой. И вдруг увидел Тогжан. Она стояла рядом с Геярчин; они о чём-то оживлённо разговаривали. Ашраф нерешительно приблизился к ним и хотел было подать руку Тогжан, но рука сделалась вдруг тяжёлой, словно молот. Он не в силах был её поднять, не в силах был выдавить из себя ни слова и так, молча, забыв обо всём на свете, смотрел на девушку, которая казалась ему такой красивой, что трудно было дышать. Тогжан взглянула на Ашрафа, и оживление на её лице сменилось смущением и досадой. «Как он глядит на меня… при всех!.. Не стыдно ему!» Она подчёркнуто резко отвернулась от Ашрафа и, взяв под руку Геярчин, спросила:

— А где Тося?

— Она на стройке. Хотела тоже прийти, да бригадир не отпустил: у них срочная работа. Пойдём к ней. Вот она обрадуется!..

Когда они ушли, Ашраф в сердцах ткнул себя кулаком в бок: «Камень тебе на голову, агдашец!.. Всё испортил, осёл. Чему тебя учили? Скромность украшает человека. А ты? Уставился на неё, Как баран на новые ворота. Идиот!»

Самокритические размышления Ашрафа прервал Саша. Он оглядел его с насмешливым недоумением и тоном приказа проговорил:

— Тебе поручение. Мы с Ильхамом, пройдём по палаткам и вагончикам, посмотрим, кого, куда можно поселить. А ты покажи Алимджану мастерскую. Выполнять!..

Ашраф разыскал в толпе Алимджана. Тот кинулся ему навстречу:

— Пойдём, курдас!

В голосе его слышалось жадное нетерпение, и это пришлось по душе Ашрафу: он считал себя «рабочей косточкой», и в других он ценил любовь к цехам, станкам и машинам. К тому же знал, что молодой казах приходится родственником Тогжан, и решил быть с ним по-дружески внимательным. Они бродили по мастерской; в дымном, тусклом воздухе, как звёзды, вспыхивали и гасли голубые искры. Алимджан восхищённо цокал языком:

— Япрай, япрай!.. Хорошая мастерская! Хорошо здесь работать.

Ребята приветливо оборачивались к гостю.

— Это Алимджан, — коротко объяснял Ашраф.

Об Алимджане все уже были наслышаны, ребята охотно вступали с ним в разговор.

— Хочешь работать в мастерской? Выучим тебя на слесаря.

— Алимджан, иди в трактористы. Степь — самый просторный цех!

— Ты, говорят, мировой охотник? Возьмёшь нас на охоту?

Алимджан не успевал отвечать; сердце его было полно щемящего восторга и благодарности. Когда он осмотрел мастерскую, Ашраф сказал:

— Теперь пошли в нашу палатку. Степан работает в степи, будешь пока жить у нас.

7

Однажды утром в начале апреля Соловьёва вызвали к телефону. Звонил Мухтаров. Голос его с трудом пробивался сквозь хрипы, писк, шорох, заполнившие телефонную трубку.

— Я со станции, Игнат Фёдорович. Со станции!.. Техника прибыла. Вы слышите? Прибыла техника! Скорее приезжайте принимать тракторы. Тут от них так тесно — повернуться нельзя. Скорее, Игнат Фёдорович!..

Соловьёв повесил трубку, медленно вышел из вагончика, постоял возле него, словно не зная, что делать, потом, опомнившись, заспешил в гараж.

Не прошло и получаса, а уж машина, в которой разместились директор совхоза и трактористы, мчалась по направлению к станции.

Асад, не пропускавший ни одной красивой девушки, пристроился возле Тогжан. Он что-то шептал ей на ухо, смеялся, но лицо девушки оставалось строгим. Когда он снова попытался наклониться к ней, она чуть подалась в сторону и, переборов застенчивость, громко сказала:

— Я уж слышала, что ты хороший тракторист.

Но мы спешим на встречу с тракторами! И не жужжи у меня над ухом, пожалуйста. Не мути моей радости…

Асад оглянулся — не слышал ли кто этой отповеди? — и, натолкнувшись на насмешливые взгляды ребят, стал с безразличным видом смотреть на дорогу. Соловьёв, сидевший боком к кабине шофёра, выкинул руку вперёд:

— Вот и станция!..

Ребята повернули головы навстречу ветру. Вдали действительно уже виднелась станция. И совсем далеко крохотной чёрной змейкой вился поезд.

8

Ночью на дороге, ведущей от станции к совхозу, засверкало множество огней — казалось, сама станция стронулась с места и устремилась в степь.

Несмотря на позднее время, в совхозе никто не спал, все сбежались к мастерской встречать тракторную колонну. Огни приближались, их становилось больше. Возле самой мастерской они дрогнули и замерли, осветив заснеженную площадку, на которой толпились новосёлы. С переднего трактора неторопливо слезли Соловьёв и Саша, со второго спрыгнул Асад. Он надменно оглядел собравшихся и, подойдя к директору, встал рядом с ним. Ашраф с иронией подмигнул своему соседу Ильхаму: гляди, мол, какой прыткий!

Третий трактор вела Тогжан. Заметив её, Ильхам толкнул Ашрафа, кивком головы указал на девушку. За рулём трактора Тогжан выглядела ещё красивей, чем обычно. Она выбирала место, где поставить трактор, её лицо то попадало в свет чужих фар, то становилось еле различимым в темноте, и эта игра тени и света делала его далёким и таинственным. Остановив трактор, Тогжан, вглядевшись в толпу, помахала кому-то рукой. «Если бы мне!..» — с тоской подумал Ашраф. Но приветственный жест трактористки не был адресован ни ему, ни Алимджану, который тоже не отрывал от Тогжан пристального, печального взгляда. Кому же она так обрадовалась?.. Ашраф с ревнивой внимательностью оглядел толпу и облегчённо вздохнул, увидев трепещущие платки в поднятых руках Геярчин и Тоси: они отвечали на приветствие подруги.

Колонну замыкал уста Мейрам. Он искусно развернул свой трактор на неширокой площадке, уже забитой машинами, занял место в общем строю стальных богатырей, уставившихся своими огненными глазищами на белую стену мастерской, и, выбравшись из кабины, с гордостью воскликнул:

— К старым тракторам теперь прибавились новые. — Он повернулся лицом к тракторам, за которыми густела непроглядная ночная мгла, и с вызовом закончил: — А ну, степь-матушка, попробуй устоять перед такой силищей!..

9

На другой день состоялось общее комсомольское собрание. В столовой собрались чуть ли не все новосёлы. За столом, покрытым простеньким кумачом, сидели Саша, избранный недавно секретарём комсомольской организации совхоза, его заместитель — Геярчин и председательствующий Ильхам. От «стариков» были приглашены Соловьёв, уста Мейрам и Байтенов. Директор сделал сообщение о первоочередных задачах комсомольцев совхоза, о том, что предстоит им делать в ближайшие дни. Потом начался приём новых комсомольцев. Ильхам зачитал заявление Тогжан.

Девушка вышла к столу, она была взволнована, щёки её раскраснелись. Комсомольцы за недолгое время успели узнать Тогжан и смотрели на неё ободряюще, дружелюбно, но торжественная, серьёзная обстановка собрания обязывала их к строгости, даже придирчивости. На Тогжан отовсюду посыпались вопросы:

— Почему ты до сих пор не вступала в комсомол?

— Может, уже подавала, но тебя не приняли?

— Расскажи, как ты работаешь!..

Ашраф, сидевший в первом ряду, рядом с Алимджаном, беспокойно ёрзал на скамейке. «Да что вы, не знаете её, что ли? Формалисты проклятые!.. Только в краску её вогнали…» Но Тогжан уже взяла себя в руки. Она заговорила медленно, иногда запинаясь, словно не находя нужных слов:

— Я, правда… не решалась подать заявление. Мне всё казалось, что я… что я ещё недостойна быть в комсомоле. Что я делала? Училась, работала в колхозе, потом в МТС. Это же очень мало!.. Вот краснодонцы… Они на пытки, на смерть шли…

Голос её задрожал. Ашраф не выдержал и крикнул с места:

— Всё ясно! Давайте голосовать!..

Но кто-то возмущённо возразил:

— Пусть говорит! Не мешай ей говорить!..

— Так вот… — уже спокойней и твёрже продолжала Тогжан. — До краснодонцев нам, может, и не. дотянуться… Но мы должны на. них равняться. Ведь и в наше время у комсомола много трудных, достойных дел… Целину поднимать… Это же нелегко, правда?.. И я хочу идти в наступление на целину в. общем комсомольском строю. Может быть, я своей скромной жизнью ещё не заслужила звания комсомолки… Но я хочу… я всё готова сделать, чтобы быть достойной этого звания. Я оправдаю ваше доверие…

Когда Тогжан закончила, её стали расспрашивать о прошлом комсомола, о программе и Уставе ВЛКСМ, о международных событиях. Она отвечала на вопросы не спеша, обстоятельно, и по этой усердной обстоятельности было видно, как она старается скрыть так и не унявшееся волнение. Но Ашраф, пожалуй, волновался ещё больше, он снова привстал с места, крикнул звенящим голосом:

— Да всё ясно!..

Саша из-за стола укоризненно покачал головой.

— Если тебе всё ясно, помолчи. Надо, чтоб и другим было ясно.

Ашраф покраснел, стиснул зубы, опустил голову. Так он и просидел до конца собрания и распрямился лишь тогда, когда началось голосование. Он посмотрел в сторону и встретил взгляд Алимджана — внимательный, понимающий, полный какой-то острой грусти.