Хотя первое свидание с Ричардом прошло удачно, а после ужина мы заглянули к нему домой, чтобы пропустить по стаканчику перед сном (я еще не удержалась от поддразнивания, что только старики до сих пор говорят «пропустить по стаканчику»), тем вечером мы даже не поцеловались. И на следующем свидании тоже. Не уверена, в чем причина задержки, во всяком случае, ни один из нас не пытается избежать ненужного риска, равно как и не старается изображать добродетель. И я знаю, что Ричард мне очень нравится, и догадываюсь, что сама нравлюсь ему. И, конечно же, промедление никак не связано с Беном, ведь я нисколько не зацикливаюсь на нем.

Остается единственное объяснение: мы смакуем растущее сексуальное напряжение и интригу. Мне всегда нравилось ходить на работу, но никогда прежде офис не был для меня таким соблазнительным и манящим местом. Я каждое утро прихожу пораньше, снедаемая ожиданием первого за день звонка Ричарда. И каждый вечер работаю допоздна, чтобы компенсировать три часа, потраченные на написание писем мужчине, сидящему через два этажа от меня. Минуя друг друга в коридорах, мы обмениваемся формальными любезностями, а потом возвращаемся в свои кабинеты и пишем друг другу что-то вроде: «Выглядишь очень секси» – «Нет, это ты выглядишь очень секси».

Поэтому, думаю, вполне естественно, что наш первый поцелуй случается на работе.

        * * * * *

Итак, понедельник уже близится к концу – время около десяти, – и я только что отправила Ричарду вопрос об одном из своих авторов. Пока жду отклика, Ричард внезапно появляется на пороге и отвечает мне устно.

Я подпрыгиваю и ахаю:

– Черт, Ричард! Ты меня напугал.

Он одаривает меня своей фирменной улыбкой и отпускает саркастическую реплику о моей нечистой совести.

Улыбаюсь и качаю головой, затем встаю и иду к двери.

– И куда это ты собралась? – он преграждает мне путь.

Мы касаемся друг друга, и по телу бегут мурашки.

– К копиру, – говорю я и снова пытаюсь выйти.

Ричард снова блокирует выход, оттесняет меня обратно в кабинет и закрывает за собой дверь.

– Что это ты задумал такое грандиозное? – недоумеваю я, совершенно точно зная, что у него на уме.

Он приближается ко мне. Склоняю голову вправо – мой любимый угол для поцелуя. Ричард в ту же секунду тоже наклоняет голову вправо и наши губы легко встречаются и сливаются, вначале нежно, а вскоре более страстно. Точь-в-точь кинозвезды, целующиеся в недозволенном месте. Я представляю, как выгляжу со стороны, прильнув к Ричарду, и сознаю, что смотримся мы вместе шикарно. Ричард из тех мужчин, рядом с которыми любая женщина становится красавицей.

Он теснит меня к столу, приподнимает и усаживает на столешницу, мастерски сочетая в своих движениях порыв и неторопливость. Его ладони проскальзывают под мои обнаженные бедра. Как удачно, что сегодня я надела юбку. И – аллилуйя! – кружевное белье в тон. Да, иногда все действительно идет как по маслу, и я мысленно завязываю узелок, чтобы вспомнить это счастливое совпадение в следующий раз, когда буду жаловаться на свою невезучесть – например, сидя в самолете между двумя крупными пассажирами.

Ричард продолжает меня целовать, в основном в губы, но также не обделяя вниманием и шею, и ключицы. Он поистине мастер своего дела, и я не заблуждаюсь относительно того, как он набрался опыта. Вспоминаю Лидию из редакции искусства и думаю о множестве других моих предшественниц. С некоторыми Ричард, наверное, знакомился на работе, с кем-то – в барах, ресторанах, в метро или на свиданиях вслепую. Но мне нет до них дела, как и нет дела до того, встречается ли он с какой-нибудь женщиной в настоящее время. Я просто хочу, чтобы он продолжал трогать меня сейчас, трогать везде, прямо под яркими лампами дневного света.

– Поедешь ко мне? – выдыхает мне в ухо Ричард.

Киваю и шепчу «да», а он продолжает целовать мне шею. Я глажу его спину, которая на ощупь крепче, чем я думала. Пожалуй, сорок восемь – еще не совсем старость. Ричард теснее прижимается ко мне. Нет, совсем не старость.

– Сейчас? – шепчет он.

– Ага, – отвечаю я. – Но сначала ты должен перестать меня целовать.

Еще несколько неудачных попыток остановиться, и мы наконец разъединяемся и, переводя дух, придумываем план: я ловлю такси и жду Ричарда,  пока он забирает из кабинета свои вещи. Мы еще раз целуемся. Потом Ричард открывает дверь. Повезло, что на выходе нас замечает только Джимми, уборщик моего этажа, который кивает мне в знак приветствия. На самом деле, если честно, мне все равно, кто и что о нас узнает. Я даже не прочь выставить наши отношения напоказ, как своего рода почетную медаль – видимый символ моего уравновешенного и пробивного характера. Нет, я не жертва и не озлобленная разведенка, и Ричард тому доказательство.

Такси удается поймать сразу, я усаживаюсь и жду Ричарда. Он запрыгивает в машину минуту спустя и ставит портфель под ноги. Мы не целуемся, но не прекращаем касаться друг друга. Ричард не единожды повторяет, что ему не терпится поскорее добраться домой.

Оказавшись в квартире, мы сразу же идем в спальню. Радуюсь, что Ричард не спрашивает, не хочу ли я чего-нибудь выпить. Потому что я не хочу. И радуюсь, что мы не садимся на диван поболтать, потому что мне не терпится поскорее лечь в кровать Ричарда и трогать его по-настоящему. И через две минуты после того, как за нами закрылась входная дверь, мы уже там и находимся, и я делаю именно то, что хотела.

Все в Ричарде гладко и мягко: его простыни, музыка (Сэм Кук) и даже животное – спесивый сиамский кот по кличке Рекс, который пренебрежительно наблюдает за нами с подоконника. Происходит лишь одна неловкая заминка – весьма предсказуемая, – когда Ричард притормаживает, смотрит на меня и уточняет:

– Мне что-нибудь нужно?

– Ты здоров? – спрашиваю я, снова думая о Лидии и о бактерии, которая рифмуется с её именем.

– О, да, абсолютно, – говорит Ричард и целует внутреннюю сторону моего левого бедра. – Но ты пьешь таблетки?

Я выдыхаю «да».

– Ну, конечно, – улыбается он.

Тут я вспоминаю чадолюбивого Бена и против воли испытываю сожаление. Внушаю себе, что бывший муж, скорее всего, сейчас занимается тем же самым с милашкой Такер. Или с кем-то еще. Приказываю себе не отвлекаться от происходящего. Убеждаю себя, что в эту секунду между близостью с Ричардом и ребенком от Бена я абсолютно точно выбрала бы первое. Это даже не обсуждается.

Несколько секунд спустя мы с Ричардом уже занимаемся сексом.

– Ты такая классная, – шепчет он.

– Ты всем девушкам это говоришь, – шепчу я в ответ.

– Неправда, – отпирается он. – Я говорю только то, что думаю.

Улыбаюсь, потому что верю. Ричард действительно никогда не разбрасывается словами без причины.

Мы оба приходим к финишу с разницей в несколько секунд, но, разъединившись, не жмемся друг к другу. Наверное, Ричард не из тех, кто любит пообниматься сразу после, и меня это устраивает. Когда между людьми присутствует некая связь, физическая или иная, можно обойтись и без телячьих нежностей. А нас с Ричардом многое объединяет.

Сидим рядышком: обложились подушками, головы устроили на кожаном подголовнике. Оба еще раздеты, но прикрылись до пояса темно-серыми простынями. Рука Ричарда лежит на моей, пальцы касаются моего запястья и изредка похлопывают по коже.

Мы говорим о работе – не потому, что нам больше нечего обсудить, а словно играя в «расскажи мне что-нибудь, чего я не знаю». Ричард спрашивает, люблю ли я свое дело, и я отвечаю утвердительно.

– А что тебе больше всего нравится? – интересуется он.

Я перебираю стандартные ответы, которые обычно озвучивают редакторы: любовь к книгам и письменной речи, эскапизм в воображаемые миры. Конечно, все это правда, но в редакторской работе я больше всего люблю не это. Меня увлекает открытие новых талантов.

– Сложно объяснить, – мямлю я, – но порой, когда читаю что-то захватывающее, меня буквально лихорадит. И я думаю: «Вот этот автор действительно умеет писать», и чувствую, что просто должна с ним поработать.

Ричард улыбается и пожимает мне руку, словно говоря: «Продолжай».

Я продолжаю:

– Знаешь, это очень похоже на самодовольство, как у старшеклассников — увлекаешься группой еще до того, как она стала знаменитой, а потом говоришь так небрежно: «О, “Депеш мод”? Да я сто лет их слушаю. Обожаю их старые записи».

Ричард смеется и кивает.

– Так я себя и чувствую, когда открываю нового автора. Словно первой узнала секрет. – Внезапно я смущаюсь, будто рассказала о себе слишком много.

– А ты? – спрашиваю я. – Что тебе больше всего нравится в твоей работе?

– Ну, даже не знаю, – говорит Ричард. – Наверное, мне нравится, что весь пиар держится на людях. И нравится быть причастным к успеху проекта – чертовски приятно, когда все удачно складывается для книги и для автора, и мы получаем целый мешок рецензий. Но иногда так и кажется «все или ничего». Начинаешь дожимать журналистов вопросами вроде: «Эй, а что ты в последнее время писал о моих новинках?». Сама понимаешь.

Я киваю. Действительно, я понимаю.

Он продолжает:

– Частенько бывает, что насчет книги ни черта не пишут. И это жутко обидно, если тебе нравится книга или ее автор.

Я снова киваю. Сердце разрывается, когда книга нравится, а в продажах проваливается. И такое, кажется, как правило, случается с самыми приятными авторами.

– И, кроме того, – продолжает Ричард, – реклама, видимо, порождает определенный тип людей, которые чувствуют потребность приписать себе все лавры и ни на минуту не способны полностью заглушить в себе рекламщика. Людей, которым постоянно неймется посплетничать и которые при любой возможности рвутся на первый план.

– Ты не такой, – говорю я, думая, что Ричард всегда на первом плане, хотя вовсе не лезет из кожи вон, чтобы туда попасть.

– Господи, конечно же, надеюсь, что нет. Потому что, скажу тебе, Парр, ничто так не отвращает меня от моей работы, как поход на какую-нибудь профильную коктейльную вечеринку, где приходится наблюдать, как все эти суперрекламщики преследуют журналистов, чтобы представиться и не мытьем, так катаньем пропихнуть свои проекты, а также срисовывают имена на бейджах. Жесть.

– Срисовывают имена?

– Ну, знаешь, когда кто-то незнакомый вдруг заговаривает с тобой так, словно он твой новый лучший друг. А потом, думая, что ты не смотришь, он быстренько  взглядывает на твой бейдж, чтобы узнать, кто ты. Если покажешься такому типу достаточно полезным и важным контактом, он продолжит с тобой общаться. Точь-в-точь как взгляд украдкой в декольте. И, черт возьми, если на такую тусовку заявляется кто-то из «Таймс» или другой влиятельной газеты, начинается ажиотаж. Не представляю, зачем тамошние парни вообще ходят на такие вечеринки – наверное, для них это самый быстрый и простой способ повысить самооценку.

Я смеюсь и говорю:

– Да, бывает, но ведь никому не нужно читать имя на твоем бейдже, Ричард.

– Это точно, – с притворным самодовольством кивает он.

Звонит его телефон, но Ричард даже не смотрит в ту сторону. А затем уже я игнорирую, когда мой мобильник разражается персональным рингтоном Джесс – «Горько-сладкая симфония» группы «The Verve». Но потом подруга звонит снова. И снова.

– Лучше мне ответить, – вздыхаю я. – Это Джесс, и, похоже, у нее что-то важное.

Ричард в курсе, что Джесс – моя лучшая подруга и соседка. Он наклоняется, целует меня в щеку и подбадривает:

– Давай, перезвони ей.

Нащупываю на полу возле кровати свои трусики, по возможности быстро их натягиваю и делаю пять или шесть шагов к оттоманке, на которой оставила сумочку. Нахожу телефон и перезваниваю Джесс на домашний.

– Ты где? – сразу спрашивает она.

– С Ричардом, – отвечаю я, и мне нравится, как это звучит. Надеюсь, я еще долго буду произносить эти слова. – Что случилось?

– Он меня бросил, – взвывает Джесс срывающимся голосом, будто давно плачет или как раз собирается разрыдаться. – Сказал, что до сих пор любит жену и хочет с ней помириться.

– Скоро буду, – говорю я и захлопываю телефон.

Бросаю на Ричарда извинительный взгляд и заканчиваю одеваться.

– Прости, но я должна ехать.

– Все нормально? – спрашивает он, спуская ноги с кровати и натягивая боксеры.

– Личная драма, – поясняю я.

– Не знаком, – говорит он.

«Повезло тебе», – думаю я.

Ричард провожает меня до двери и целует на прощание. Я на секунду задерживаюсь, перебирая подходящие к случаю слова. Останавливаюсь на «Спасибо за вечер».

Прозвучало несколько суховато, поэтому улыбаюсь и добавляю:

– Мне очень понравилось.

– В любое время, – кивает он. – И я вполне серьезно.

        * * * * *

Добравшись до дома, я нахожу Джесс в полном раздрае. Она сидит по-турецки в углу комнаты, а на полу рядом с ней стоит один из ее белых соусников, в который сейчас воткнута минимум дюжина окурков. Джесс бросила курить несколько лет назад, но возвращается к этой привычке, когда заключает сложную сделку или переживает эмоциональный кризис. Она выглядит хрупкой и сломленной. Увидев ее такой, как сию минуту, вы бы ни за что не поверили, что она способна, не дрогнув, покупать и продавать компании стоимостью в миллиарды долларов.

Я обнимаю Джесс и говорю, что мне жаль. Что я знаю, как отчаянно она хотела, чтобы у них с Треем все получилось. Воздерживаюсь от того, чтобы обозвать его лживым ублюдком. Пока что.

Джесс стонет:

– А я на самом деле ему верила, – и начинает плакать.

Душераздирающее зрелище. Еще одна причина не заводить детей. Мысль о том, что придется наблюдать за страданиями своего ребенка, кажется невыносимой. Но все равно, пока я слушаю, как Джесс патетично романтизирует свою интрижку с Треем, меня не покидает то же ощущение, которое накатывает, когда друзья лишаются животного, а горюют так, будто потеряли близкого человека. Всегда считала, что да, смерть питомца – это грустно, но не так чтобы очень. Да, я знаю, что ты любила симпатягу Флэша, но ради Бога, он же был бассет-хаундом, а не твоим сыном. Но, возможно, со мной так потому, что в детстве у меня никогда не было собаки (у мамы аллергия). И по отношению к предательству Трея я сейчас чувствую то же самое. Сама я никогда не встречалась с женатиком, но хочу сказать Джесс: «Да, он тебе нравился, и у вас был потрясающий секс. Но как ты могла его полюбить? Он же женат на другой, и у них есть дети. Эмоционально он тебе недоступен. Он просто обманщик. Вы никогда, даже в самые знаковые романтические моменты, не были по-настоящему вместе. Поэтому ты, считай, ничего и не потеряла».

Когда-нибудь, возможно, я ей все это выскажу, но сейчас явно не время. И я просто даю подруге выплакаться, помня, как она сделала для меня то же самое. Хотя Бена и Трея вряд ли можно сравнивать.

– Знаю, ты, конечно, этого не поймешь, – всхлипывает Джесс после долгой паузы, – но я думала, что он станет отцом моих детей. Я вложила в него два года. Два года! Чувствую себя слишком старой, чтобы вновь начинать поиски.

– Ничего ты не старая, – возмущаюсь я. – Это нелепо.

– Мне почти тридцать пять, – возражает она. – Мое время на исходе. Срок годности яйцеклеток на исходе.

– У тебя осталось достаточно качественных яйцеклеток, – успокаиваю я. Изо всех сил стараюсь сосредоточиться на дружеской поддержке, но не могу не зацикливаться на начале ее фразы. На ее словах, что я не пойму. Не хочу переводить стрелку на себя, как всегда делает мама, когда у кого-то другого в жизни потрясение, но не сдерживаюсь:

– Почему ты думаешь, что я этого не пойму?

Мы с Джесс никогда не спорим, поэтому она не умеет различать в моем голосе раздраженные нотки. Она никоим образом не способна определить, как сильно я рассержена. И как жалею, что вообще ей перезвонила. Я могла бы до сих пор быть у Ричарда. И хотела бы оказаться именно там. Почти. На самом деле, я не совсем уверена – в какой-то мере даже хорошо, что у меня появился предлог, чтобы уйти. Так гораздо легче, чем решать, оставаться на ночь или нет.

Но одно я знаю точно: такой мерзавец как Трей не должен иметь власти вторгаться в мою личную жизнь. Достаточно того, что он изгадил личную жизнь моей лучшей подруги.

Смотрю на Джесс, ожидая ответа. Она прикуривает очередную сигарету и выдыхает:

– Потому что ты не хочешь детей.

«Ну да, – думаю я про себя. – И это, конечно же, означает, что у меня нет ни воображения, ни сочувствия, ни эмоций. Куда уж мне понять чувства другой женщины, если сама не хочу становиться матерью. В конце концов, ну какая женщина этого не хочет?»