Собаки обладают субъектностью. У них есть разум. Но каким образом их разум представляет себе окружающий мир? Подчиняется ли он тем же принципам, что и разум человека? Если мы наблюдаем какое-либо явление — например, когда идет дождь или кто-нибудь поднимает руку на собрании, — мы непременно видим связь происходящего с причинами, следствиями или намерениями. Имеет ли реальность собаки такую же архитектуру, построенную по тем же принципам и основанную на тех же интерпретативных подходах?

Чтобы ответить на этот вопрос, рассмотрим четыре аспекта склада ума собаки: ее отношение к физическому миру, к объектам, к причинности — иными словами, способность понимать взаимосвязь событий — и, наконец, отношение к разуму других, особенно к разуму других собак и человека.

 

Физический мир собаки

Если говорить о «разуме» собаки, то он, как и у большинства животных, в первую очередь должен решать две основные задачи: определять положение животного в пространстве и отслеживать его передвижение. Чтобы ориентироваться в пространстве, нужны точки отсчета, к которым можно привязать информацию, полученную органами чувств из окружающей среды. Эта операция позволяет оценить расположение вещей и расстояние до них. В точности то же самое делает физик, когда определяет реперную точку, принимаемую за начало координат, относительно которой от-считываются координаты других точек пространства. В качестве начала координат всем имеющимся в распоряжении живых существ реперным точкам собака, похоже, предпочитает собственное тело. Хотя иногда она ориентируется еще и на пару объектов из окружающей среды, между которыми устанавливает прямую связь. В этом плане способ собаки ориентироваться в пространстве можно назвать скорее эгоцентричным, чем аллоцентричным.

Кроме того, собаки унаследовали от своих хищных предков способность преследовать добычу, ориентируясь не только по запаху, но и по объектам, замеченным по дороге и позволяющим засечь цель. Ориентиры могут быть связаны с целью напрямую — как кроличья нора, например, — или опосредованно, как, скажем, дерево, мимо которого пробегала жертва, перед тем как скрылась. Во втором случае несколько ориентиров позволяют сопоставить расстояния между целью, ориентирами и самой собакой. Иногда подобные вычисления могут быть довольно сложными.

Насколько развита у собак способность собирать и обрабатывать такого рода информацию, можно продемонстрировать на следующем примере. Группа ученых провела эксперимент, в ходе которого собакам предлагалось найти лакомство, спрятанное на поле площадью 3 гектара. На заросшем кустарником поле было лишь несколько объектов, способных служить ориентирами. С одной и той же точки на краю поля собак на поводке подводили к одному из пунктов, где было спрятано лакомство, и возвращали обратно к исходной точке. Потом подводили к следующему пункту и снова возвращали на старт. Наконец собак спускали с поводка и наблюдали, какой маршрут они выберут для поиска лакомства. Большая часть собак сразу направлялась к ближайшему пункту, а от него — к следующему, не возвращаясь к месту старта.

Этот результат мог бы показаться не слишком впечатляющим, если бы речь шла о человеке. Однако решение такого рода задач предполагает анализ очень сложной информации: пока собак подводили на поводке к тайникам с лакомством, они должны были собрать пространственную информацию и рассчитать оптимальный маршрут для достижения цели — найти угощение. Кроме того, исследователи наблюдали, что от первого пункта до второго собаки двигались не по прямой линии. На самом деле их маршрут слегка отклонялся в сторону точки старта. Такая стратегия также способствует оптимизации поисков: собака укорачивает расстояние до цели по сравнению с маршрутом, который она уже проходила в сопровождении инструктора, однако, отклоняясь от прямой линии, она увеличивает шансы пересечься со вторым маршрутом, который ей уже немного знаком (Chapuis et Varlet, 1987).

Собаки способны решать и другие комплексные пространственные задачи, такие, например, как выбор обходного пути до цели. Если собаке показать, что за плотной широкой ширмой, выполняющей роль барьера, спрятано угощение, чаще всего она обойдет ее по самому короткому пути, даже если контуры такого барьера будут сложными и извилистыми. Однако для поиска одного, самого важного маршрута — пути домой — собаке необходимо хранить пространственную информацию в своей памяти. Опыты по изучению этого аспекта пространственной ориентации собак показали, что вопреки распространенному мнению они не могут найти дорогу к дому, если раньше никогда этим путем не проходили.

 

Объекты

Разного рода физические объекты, естественные или искусственные, играют главную роль в окружающем мире человека. В нашей повседневной жизни они выполняют множество самых разных функций. Можно говорить об эстетической, символической или же о чисто утилитарной функции предметов — так, антропологи постоянно подчеркивают важность орудий труда в человеческой культуре. В мире собаки физические объекты находят гораздо более ограниченное и стереотипное применение. Отчасти это объясняется анатомическими различиями между нами и собаками, а следовательно, и глубокой разницей в отношении к вещам: в отличие от собак у нас есть руки. Рука дает возможность ощущать объект при помощи осязания, чувства, которое имеет очень большое значение в нашем отношении к предметам. Собака же не может предмет «потрогать». Ощущения собак, связанные с тактильным восприятием, значительно беднее, и, соответственно, их отношение к предметам намного проще и однообразнее, чем у нас. Во всяком случае, они относятся к вещам совсем иначе. Собака не может прикоснуться к предмету, подержать в руке или что-то из него сделать, поэтому он представляет для нее интерес лишь постольку, поскольку его можно взять в зубы, чтобы съесть или поиграть.

Однако научные наблюдения свидетельствуют о том, что собаки могут обрабатывать большой объем разнообразной информации о физических объектах и решать задачи, предполагающие сложную мыслительную деятельность. Во всяком случае, она не сводится к простой фиксации ощущений и механической реакции, лишенной избирательности и не требующей расчета. Особенно наглядно это демонстрируют опыты с собаками, преследующими цель — например, лакомство, — которая находится вне поля их восприятия. Собака продолжает искать объект, осознавая причинно-следственные связи в отношении объекта и руководствуясь представлениями о нем. То есть она оперирует данными, полученными в результате сложных мыслительных операций, даже когда для нее объект физически уже отсутствует. Так, например, известно, что собаки, так же как и волки, продолжают преследовать добычу, когда она скрывается из поля зрения. Они рассчитывают место, где она может находиться, с учетом начальной траектории ее движения. Или же если экспериментатор, показав предмет собаке, положит его на некотором расстоянии за плотную ширму, собака успешно его найдет. В этом опыте обонятельный сигнал, на который могла бы ориентироваться собака, отсутствует. Поэтому можно заключить, что ее поведение продиктовано не прямой информацией, поступившей от органов чувств, а мыслительным представлением, которое обеспечивает сохранение в уме идентичного образа объекта (Gagnon et Doré, 1992). Нетрудно догадаться, что для хищника, который преследует ускользающую добычу, такая способность была исключительно важна и могла успешно пройти естественный отбор.

По-видимому, собаки способны решать и более сложные задачи, предполагающие комплексные мыслительные операции. Часто, хотя и не всегда им удавалось добиться успеха в следующем эксперименте. На глазах у собаки исследователь помещал в ящик целевой объект — мячик или лакомство. После этого ящик передвигали позади двух или трех плотных экранов, так что он показывался то с одной, то с другой стороны. Пока ящик находился за одним из экранов, экспериментатор вынимал из него объект без ведома собаки, и на финише тот оказывался пустым. Чтобы понять, что объект остался за экраном, нужно произвести сложную мыслительную работу и сделать правильный вывод исходя из непрямой информации об объекте — его отсутствия в ящике. И, по словам авторов эксперимента, довольно большая часть собак, участвовавших в опыте, с успехом прошла испытание, направившись прямо к экрану, за которым был спрятан целевой объект (Gagnon et Doré, 1993).

 

Они суеверны

Способность собак делать выводы и простейшие умозаключения заставляют задуматься о том, каким образом они обрабатывают более сложную информацию, в особенности такую, которая касается не только определенных событий и положения вещей, но и связи между ними. Другими словами, могут ли они понимать причинно-следственные связи подобно тому, как это делаем мы? Способны ли они осознавать существование неких скрытых сил, которые связывают предшествующие и последующие события, видеть причину того или иного явления? Проведенные эксперименты доказывают, что это не так: мысль о том, что явления окружающего мира определяются действием опосредующих сил, видимо, не свойственна разуму собаки. Вероятно, то же касается и их собственных действий. Они не рассматривают их в качестве средства для осуществления намерений.

Это вовсе не означает, что они не способны установить связь между событиями, совсем наоборот: они, можно сказать, самые настоящие специалисты в этом вопросе. Собаки способны связать предшествующие события с их последствиями, антецедент с консеквентом. Пример с колпачком ручки Колетт доказывает это со всей очевидностью. Собаки улавливают малейшие знаки, предвещающие события, которых они ждут или опасаются. Они без устали выискивают связи между явлениями, которые их окружают, — они замечают знаки, означающие скорую прогулку, еду или наказание; за этим забором живет такая-то собака; и т. д. Как настоящие знатоки своего дела, среди бесконечного множества данных они замечают и выбирают именно те, на которые можно с наибольшей уверенностью опираться, предсказывая дальнейшие события — наши машинальные жесты, подчас незаметные для нас самих, наши интонации и привычные движения. То есть не будет преувеличением сказать, что собаки одержимы знаками: они, совсем как суеверные люди, повсюду с удовольствием замечают и собирают символы и знаковые события; подобно статистикам, они с азартом регистрируют все корреляции, которые могут представлять для них интерес. Но эта неудержимая страсть, заставляющая собак замечать соответствия и связи между предшествующими событиями и их последствиями, не вписывается в когнитивную схему установления причинно-следственных связей, свойственную человеку. Для этого необходимо понимание причин и скрытых механизмов, объясняющих возникновение таких связей. Философ и приматолог Майкл Томаселло, занимавшийся в том числе и изучением собак, говорит об этом так:

Вероятно, понимание всего этого — особенность человеческого рода.

Michael Tomasello, 2004, p. 26–27.

Для человека именно тяжесть камня «заставляет» бревно расколоться; желание найти пищу «заставляет» индивида заглянуть под бревно. Важно понять, что в обоих случаях разные антецеденты приводят к одинаковым результатам, как только вступает в действие одна и та же опосредующая сила. Главное в том, что определяющим элементом здесь выступает не сама природа антецедента (как, например, в случае ассоциативного обучения), а лежащие в его основе факторы причинности или намерения. Поэтому к одним и тем же результатам могут приводить самые разные предшествующие события.

 

Разум, ты ли это?

Приведенное в цитате упоминание «желания» и «намерения» в качестве действующей «силы» наводит на мысль, что представления живого существа о причинности тесно связаны с его восприятием другого существа и его разума. Действительно, если пониманию животного, в частности собаки, недоступны такие категории, как причина и следствие, могут ли они увидеть в других способность производить какие-либо действия, то есть воспринимать другое существо в качестве субъекта, обладающего силой для достижения целей и имеющего намерения? Иными словами, наполнен ли мир собаки, подобно нашему, разумными существами с собственными желаниями, убеждениями, чувствами, настроением? Понимает ли она, что у них есть свои стратегии поведения, что они хотят разгадать наши мысли или изменить наше мнение, обмануть или помочь, думают о том, что мы думаем о том, что они думают о тех или иных вещах, и т. д.? Сами мы постоянно ссылаемся на намерения или настроения не только других людей, но и животных, а многие из нас даже обращаются к тайным сущностям — высшим силам, богам, духам предметов и т. д. Воспринимает ли собака мир так же? Видит ли она в других собаках или их хозяевах разум, индивидуальность и источник намерений? Есть ли в ее багаже нечто подобное нашей теории разума, то есть представление о разуме другого, своего рода набор психологических инструментов, при помощи которого она может интерпретировать поведение окружающих исходя из ситуации, учитывая их желания и убеждения?

Возможно, многие читатели будут разочарованы — или даже категорически со мной не согласны, — но я вынужден констатировать, что ученые больше склоняются к отрицательному ответу на этот вопрос. Вероятнее всего, собаки не воспринимают окружающих в качестве субъектов, наделенных разумом, иными словами, не видят в них источник некой силы, преследующей определенные цели, которые придают смысл их действиям или объясняют ответную реакцию. Конечно, у собак есть собственные намерения: выражение типа «Собака преследует кролика, потому что хочет его поймать» вовсе не будет антропоморфической метафорой. Мы уже говорили, что у собак есть чувства, представления, насыщенная психологическая жизнь. Далее мы сможем убедиться, насколько тонко и сложно организована их социальная жизнь. Этому вопросу будет посвящена следующая глава. Они различают между собой людей и других собак, знают их положение в иерархии, беспрестанно улаживают отношения. Короче говоря, ваша собака вас узнаёт, она знает, кто вы есть, знает ваши индивидуальные особенности, она проживает вместе с вами одну общую жизнь с ее тысячами маленьких ритуалов, известных только вам двоим.

С учетом вышесказанного можно заключить, что у собаки есть разум, больше того, у нее сложная и интенсивная психологическая жизнь. Иными словами, у нее есть мысли, в широком смысле, и они индивидуальны. Просто у собак нет мыслей по поводу мыслей, ни своих, ни чужих. У них нет убеждений по поводу своих убеждений, выраженных в форме убеждений. У собак нет мнения относительно своих желаний, они ничего не думают о своих чувствах, равно как и о чувствах других. Просто-напросто, в отличие от людей, в их репертуаре нет таких понятий, как разум, мысли, убеждения или намерения. Они считывают сигналы этого мира иначе. Здесь кроется основное различие между нами и собаками: нужно иметь разум, чтобы их понять; для нас мир наполнен разумом, для них это слово лишено смысла, мир разума для них пуст.

Конечно, когда собака гонится за котом, она имеет представление о своей жертве; за мгновения она должна точно рассчитать свои действия исходя из ожиданий, траектории движения жертвы и своего прежнего опыта погони за котами. В этом смысле собака действительно думает, что кот убегает, а сама она хочет его догнать. И в зависимости от исхода собака испытает удовольствие или чувство неудовлетворенности… Но у нее не будет никаких мыслей по поводу всей этой ситуации. Например, она не сможет вдруг заподозрить, что могла ошибиться, случайно приняв за настоящего кота искусственную приманку, сделанную человеком. Она не задумывается о том, что кот хочет убежать. Для нее он просто убегает, и все. Собаку не может раздражать поведение других, поскольку это чувство предполагает, что другое существо рассматривается в качестве субъекта, способного изменить свое поведение, если того захочет. Если собака проявляет агрессивность, это вовсе не значит, что она по своему желанию может успокоиться, иметь свое мнение по поводу существа, которое спровоцировало ее на агрессию, осознавать необходимость это мнение изменить или же остаться при своем. Она может чего-то хотеть, но не в состоянии оценить возможность осуществления своего желания. Она может подумать, что кот забрался на дерево, но, если, например, он исчезнет из поля зрения, собака не сможет усомниться в своем мнении и предположить, что ошиблась. Она видит животных на экране телевизора и идентифицирует их, но, когда замечает, что у них нет запаха, или же когда те исчезнут с экрана, она никогда не подумает, что «заблуждалась». И дело здесь вовсе не в том, что она всегда уверена в своем мнении. Просто-напросто оценивать свое первое впечатление от увиденного на экране как «верное» или «ошибочное» означало бы иметь мысли по поводу мыслей.

Кроме того, чтобы иметь мнение относительно собственных мыслей, нужно осознавать свой разум. Собака же не только не видит в окружающих живых существах индивидов со своими намерениями, она и саму себя не воспринимает в качестве субъекта, имеющего собственное мнение и желания. Это чисто человеческая манера восприятия мира, поскольку само определение «заблуждения» предполагает наше отношение к представлению о реальных вещах, то есть выражение мыслей относительно мыслей. По похожим причинам собака не может испытывать чувство вины, даже если и проявляет поведение, которое, как мы видели, в функциональном и адаптивном плане действительно является демонстрацией виновности. Весьма сомнительно, что собака осознает саму себя подобно тому, как это делаем мы. Наше самосознание находится в той области, где объекты и мысли равнозначны и сама мысль становится объектом.

Короче говоря, даже если бы собаки умели разговаривать, вряд ли бы мы стали понимать их лучше, чем сейчас. Сами же они были бы очень удивлены нашей непомерной страстью к разного рода спорам и сплетням, от серьезных дискуссий до пустой болтовни. Собаки сочли бы эти разговоры странными и бессмысленными, хотя в нашей социальной жизни они играют такую важную роль. И вряд ли кто-либо из наших любимцев согласился бы платить психоаналитику… если только не ради того, чтобы доставить удовольствие своему хозяину или же самому неплохо провести время растянувшись на кушетке.

 

Desperate housedogs?

[55]

Возможно, некоторым читателям подобное откровение придется не по душе и они придут к выводу, что наука только на то и способна, что разрушать их привычные представления о мире, уничтожая все то, что им так нравилось в собаке, что придавало их взаимоотношениям с четвероногим другом столько теплоты и нежности. Возможно, они будут разочарованы, узнав, что их собаки не видят в них людей, наделенных разумом, что они глубоко ошибались, когда считали таким выразительным взгляд своего верного друга. И тем не менее вряд ли эта новость способна изменить наше мнение о собаке или наше к ней отношение. Сама природа человека и его культурные традиции настолько сильны, что никакие разумные доводы не могут противостоять нашей склонности видеть в собаке существо, обладающее теорией разума. И самое главное: могут ли эти научные заключения в полной мере убедить нас в том, что мы заблуждались, ошибочно трактуя процессы, которые «на самом деле» происходят в голове у собаки? Посмотрим на ситуацию с другой стороны. Не будет ли подобная реакция на выводы науки несправедливой по отношению к животному? Не означает ли она очередное проявление чистой воды антропоморфизма? В конце концов, вопрос о разумности другого существа может быть настолько важен только для тех, кто одержим идеей знать, что у другого «на уме». Для всех прочих этот вопрос вообще не имеет смысла. И если именно в этом знании и состоит основное стремление человека, нас, несомненно, должна радовать возможность приблизиться к пониманию разума, настолько отличному от нашего. Для нас это редкая удача, поскольку одной из особенностей нашей собственной психики является неудержимое стремление познать другие формы разумного существования…

В конечном счете эти открытия могут многое сказать не только об окружающих нас существах, но и о нас самих. Они дают возможность понять, что в нашем мире существуют и другие формы бытия, другая жизнь, не менее богатая в социальном и эмоциональном плане, чем наша, жизнь, которая течет вне зоны действия наших идей. Сожаление о том, что собака не имеет мыслей по поводу мыслей, равноценно попытке воспринимать отсутствие представлений о разуме не иначе как недостаток, упущение или свидетельство исконной неполноценности. На самом деле это качество представляет собой не более чем — а можно сказать, что и прежде всего, — иное субъектное отношение к миру, отличное от нашего собственного. Суть наших недавних открытий состоит именно в том, что они позволяют сделать вывод о существовании совершенно других способов восприятия вещей и окружающих живых существ. А еще точнее, что существует целая гамма невидимых человеческому глазу взаимоотношений, чувств и мыслей, которые переживают не только другие существа вокруг нас, но и мы сами. Они существуют незаметно, скрытые от сознания нашей неуемной страстью к поискам интенционально ориентированного разума. Наука вовсе не обязательно должна нас разочаровывать, доказывая, что окружающий мир заселен существами, наделенными разумом, не похожим на наш. В некотором смысле это знание только добавляет миру очарования, открывая для нас совсем иные способы быть.

Изучение собак дает нам возможность со всей очевидностью понять, насколько представления о разуме завладели человеческим воображением. Конечно, такой образ жизни сам по себе весьма привлекателен и добавляет ей разнообразия. Кроме того, он дает адаптивные преимущества. Но кто сказал, что жизнь собаки всего этого лишена? Во всяком случае, эти животные умеют очаровывать своей удивительной непохожестью на нас. По словам Стефана Будянски, и человек, и собака представляют собой исключительно социальные виды; только нас интересует то, о чем другие думают, а собак — то, что они делают.

Все это еще раз доказывает, что изучение собак способно не только обогатить наши знания об этих животных, во многих отношениях столь близких человеку; оно может представлять интерес с точки зрения антропологии и психологии самого человека. Прежде всего, оно дает нам возможность проникнуть в действительно иной мир, имеющий гораздо больше отличий от нашего, чем можно себе представить, изучая различные собственно человеческие культуры. Изучение собаки открывает новые неожиданные подходы к проблеме, относящейся скорее к компетенции социологии: каким образом можно смоделировать взаимодействие и режимы коммуникации, если речь идет об общении между индивидами, владеющими представлениями о разуме, и теми, у кого подобных представлений нет? Кроме того, оно привлекает внимание к глубинным пластам нашей ментальности, доступ к которым перекрыт из-за неосознанной интенциональности восприятия и нашего сложного языка. Стоило бы попытаться извлечь эти пласты на поверхность и присмотреться к ним повнимательнее. И, наконец, изучение собак могло бы способствовать пониманию психической и социальной жизни некоторых категорий людей. Речь идет о людях, которые по каким-либо параметрам (ну, скажем, возрастным — если речь идет о младенцах) не подпадают под определение человека как существа, владеющего языком, сознанием и разумом. Отгородившись от остального Мироздания непреодолимыми границами и продолжая приписывать интенциональность всему и вся, мы не сможем понять психологию таких людей. Изучение природных пластов психики человека, а не только ее гуманитарной составляющей способно значительно обогатить наши знания о нас самих.