Часть III. Фасад.. «Камни его родины»

Трой сидела на мощеном дворике за красным дощатым домом, которьщ они арендовали в Тоунтоне. На ней были синие рабочие штаны, синяя шерстяная кофточка и теннисные туфли. Из украшений – только жемчужные сережки. Помешивая одной рукой холодный кофе в чашечке и держа сигарету в другой, Трой читала разложенную перед ней газету.

В это утро, пятого сентября, она, как обычно, отвезла Винсента на станцию и уселась читать передовицы в «Тайме» и «Трибьюн». Кроме того, она всегда просматривала «Нью-Йоркер» или «Атлантик», стараясь, по возможности, быть в курсе всех событий.

Дочитав статью Артура Крока, она притушила окурок сигареты и посмотрела на небо: его сентябрьская голубизна обещала ясный день. Трой порадовалась за Вернона Остина: она знала, как он следит за прогнозами погоды, как ему хочется, чтобы в этот день не было дождя и ничто не омрачало торжественного события – закладки нового здания.

Она отпила холодный кофе и тут же вспомнила, сколько грязной посуды скопилось у нее в кухне – в этой убогой кухоньке убогого дома, который стоял у самого обрыва над широкой рекой. Винсент утверждал, что в доме нет ни одной хотя бы приблизительно отвесной стены, ни одного горизонтального потолка или пола. В восемнадцатом веке в этом здании была мельница, потом в нем расположился винокуренный завод, потом еще что-то. Разные владельцы по-разному перестраивали его, и в конце концов дом стал настоящим архитектурным ублюдком. Теперь он уже совсем обветшал, но в одной из комнат до сих пор сохранился старинный камин, и вообще Трой очень его любила.

Она снова погрузилась в чтение – на этот раз взялась за «Трибьюн». Трой старалась так распределить свой пень, чтобы ничто не вторгалось в эти ее утренние занятия, хотя Винс иногда прямо бесился из-за того, ЦТО в доме форменный ералаш. «Но, – думала Трой, – возня с домом, или садом, или даже с младенцем ужасно засасывает: не успеешь оглянуться, как превратишься в самую обыкновенную наседку».

Младенец. Она вспомнила про лекарство, побежала в кухню, проглотила пилюлю (железо и кальций), снова вернулась во двор и вскоре забыла обо всем на свете, взволнованная трениями и растущим недоверием между США и СССР, а также новым воззванием Ассоциации содействия прогрессу цветного населения.

Часов в одиннадцать она собрала газеты и журналы (днем нужно было встретить Винсента на станции), вымыла посуду, приняла душ и оделась. Надевая черный полотняный костюм, она заметила, что юбка обтягивает ей живот. «Срок приближается», – подумала она, беззаботно улыбаясь своему отражению в зеркале.

– Ты замечательно выглядишь, – сказал Винсент, когда в половине первого она приехала за ним. – Почему ты не... – Он замолчал, сел в машину и включил зажигание.

– Что «почему я»? – спросила Трой.

– Я хотел только спросить, почему ты не всегда так одеваешься? – ответил он, выруливая со стоянки.

– Но ведь мы живем за городом – во всяком случае, так считается.

– Знаю. Но разве при этом обязательно распускаться и ходить замарашкой? Ты и без того скоро не сможешь носить ничего приличного. Мне хочется всегда видеть тебя такой, как сегодня, – поспешно прибавил он. – Ты выглядишь замечательно, дорогая.

– Было бы глупо слоняться по дому в кружевном платье и длинных перчатках, – весело сказала Трой. – Ты не находишь?

Винсент не ответил, а Трой задумалась над тем, почему это он уделяет столько внимания пустякам и почему в последнее время его так волнует вопрос о том, как она одевается.

– Какие-нибудь неприятности в городе? – спросила она – Почему ты в плохом настроении?

– Я в отличном настроении. А сказал я это потому, что Мне неприятно, когда ты себя уродуешь. В котором часу нам надо там быть?

– В час. – Речь шла о завтраке, который Вернон давал в Тоунтон-клубе в честь двух приезжих представителей банка.

– На твоем месте я постарался бы поменьше пить сегодня, дорогая, – сказал Винсент. Он сбавил скорость, чтобы влиться в поток машин на Мэйн-стрит.

– Слушаюсь, мой повелитель.

– Серьезно, Трой.

Она посмотрела на него, на его красивый строгий профиль, на белоснежную рубашку с полосатым галстуком, изящные руки, наманикюренные ногти.

– Милый, ты очень красивый. Только почему ты иногда становишься таким занудой?

Винсент слегка улыбнулся и, наклонившись, поцеловал ее. Слишком короткий поцелуй, слишком благопристойный. Да, если уж быть честной до конца, то нужно признаться, что Винсент становится настоящим снобом.

С того дня, как они поженились, он очень изменился. Теряет чувство юмора и так изводит ее из-за денег, что прямо сил нет.

Трой понимала его. Она считала, что обязана понимать. «Разумнее всего, – думала она, – делать все по-своему и при этом помалкивать». Порою, чтобы рассеять его тревогу, она шутила: «Подожди, Винсент, ты еще будешь ссужать деньгами моего отца».

– Я думаю, все дело в доме, – заговорил Винсент. – Он у нас такой облезлый, что и ты решила ходить неряхой. Выдерживаешь стиль.

– Винсент, ты отлично знаешь, что я не хожу неряхой, – ответила она.

– Ну, я не хотел сказать «неряхой», я только...

– Ладно, дорогой, оставим это, – прервала его Трой. – Ты сегодня не в своей тарелке. В чем дело? Ты же сам как-то говорил мне, что почти все архитекторы жили в трущобах.

– Но не твой покорный слуга.

– Зря ты ездил сегодня на работу. – Она все еще старалась говорить беззаботным тоном. – Мы провели бы все утро в нашей скрипучей кроватке.

– Я сцепился в конторе с Ральфом Гэвином, – вдруг сказал Винсент.

– Ох, милый, прости меня. Почему ты сразу не сказал? А из-за чего? Что-нибудь серьезное?

– К счастью, мне удалось все уладить. Но настроение он мне испортил. Пронюхал, что я работаю на стороне, и считает, видите ли, что это не пристало архитектору фирмы «Гэвин и Мур».

– Но ведь ты, кажется, передал несколько заказов раффу? – спросила Трой.

– Да.

– По-моему, ты вообще должен отказаться от дополнительной работы. В конце концов ты заболеешь.

– Хочешь не хочешь, а придется отказаться.

– Вот и хорошо. Я тут развела страшную экономию, и мы отлично проживем. – Она быстро переменила тему разговора. – Удалось тебе дозвониться к Раффу?

– У меня не было ни одной свободной минуты. Но он все равно не смог бы приехать.

– А ему так хотелось. Какое это все-таки безобразие!

– Да. – Винсент снизил скорость: они уже ехали вдоль тоунтонского сквера.

«Форменное безобразие, что сегодня не будет Раф-фа», – думала она. Узнав, что он не сможет приехать, Трой была разочарована не меньше, чем Эб. Если бы Рафф присутствовал при закладке здания, все это было бы куда более празднично. Его громогласный энтузиазм, вся его манера держаться словно заряжали ее электричеством. А иногда ей даже становилось жалко его. И всегда было обидно, что с самого начала он относился к ней как к какой-то прокаженной.

– Не слишком налегай на мартини, – снова предостерег Винсент, когда они вылезали из машины. Он взял ее под руку. – В твоем положении это вредно.

– Ты, кажется, считаешь, что стоит женщине забеременеть, как для нее уже все кончено, – сказала Трой. – Хотела бы я знать, почему? Какие-нибудь детские впечатления? А может быть, и не такие уж детские?

Винс рассмеялся:

– С удовольствием выпью сегодня.

Последние полквартала до Тоунтон-клуба они прошли пешком, потом поднялись на второй этаж. Нина и Эбби, вместе с Верноном и двумя представителями банка, уже пили за длинной стойкой из светлого дерева. Трой заметила, что когда Винсента познакомили с банкирами и они обменялись приветствиями, его сварливость как рукой сняло. Он очень оживился и начал пробовать свои чары на седовласых джентльменах, мистере Эйлсворте и мистере Кэвено из правления Тринити-банка. Пользы от этого Винсенту не было никакой – для него они были Посторонними людьми, а не клиентами, – но он не жалел УСИЛИЙ, чтобы занять гостей и помочь Эбби и Вернону.

У Винсента уйма недостатков, но, странное дело, стоит вам решить, будто вы окончательно раскусили его, как он неожиданно выкидывает что-нибудь такое, от чего все ваши теории идут прахом. Например, этим летом он неоднократно отпускал пренебрежительные и ядовитые замечания в адрес Раффа, а затем выяснилось, что как раз в это время он ценою больших хлопот добился для того же Раффа двух выгодных заказов.

– Трудно поверить, что все это реально, – сказал Эбби, протягивая Трой бокал.

– Да, – согласилась она, отпивая гибсон.

– Утром в конторе был настоящий аврал – ведь мы еще не кончили с рабочими чертежами. – Эбби помолчал, и, глядя на его серьезное лицо, Трой увидела, что в уголках глаз и рта у него залегли морщинки – результат усталости или тревоги. Потом он опять улыбнулся. – Ужасно жаль, что мама и папа не смогли приехать. – Она сразу поняла его: он гордится сегодняшним событием. Это был экзамен, демонстрация того, чем в конце концов стал хрупкий, костлявый бостонский мальчишка, выросший в тени успехов невозмутимо-самодовольного отца и блестящей, властной матери. – Конечно, – добавил Эбби, – в основном это показ работы Вернона. Так оно и должно быть.

– Это показ работы Остинов, – упрямо сказала Трой.

Эбби усмехнулся и взглянул на нее с благодарной нежностью.

– Без выдумки Винса нам ни за что не удалось бы добиться заказа, – заметил он с легким вздохом. – Но как бы там ни было, и мы кое-что сделали, правда?

– Это главное, – сказала Трой и допила коктейль.

– Великий день для него, – Эбби кивком показал на Вернона.

– Еще бы! Эб, пожалуйста, раздобудь твоей беременной сестре еще одну порцию этого божественного напитка.

Когда Эбби отошел к бармену, Трой внимательно посмотрела на Вернона: обычной его воздержанности как не бывало. Он выпил куда больше двойных коктейлей, чем следовало. Его длинное узкое лицо побагровело, а красивые голубые глаза в сетке морщин сверкали от возбуждения.

Вернон что-то говорил Нине, сжимая обеими руками ее руку. Он был без ума от нее. Впрочем, его поклонение носило чисто эстетический характер. Таков уж был Вернон Остин: он всегда подавлял свои желания, сублимируя их в виде чистого восхищения тем, что казалось ему прекрасным.

– Пей, маленькая мама, – сказал Эб, передавая Трой бокал.

Поднося его к губам, она встретила предостерегающий взгляд Винса. Трой весело подмигнула ему и сделала глоток. Винсент все время следит за ней так, словно она бог весть какая пьянчужка. Он совсем заменил Эба на посту блюстителя нравственности. Стоит ей при посторонних отпустить рискованную шуточку, он прямо на стенку лезет. Бедняге Винсенту до чертиков хочется быть респектабельным.

Подошел метрдотель и сказал, что столик готов. Трой захватила с собой недопитый коктейль, но, когда они толпой подходили к столику, Винсент ловким маневром отобрал у нее бокал, поднял его, как только все расселись, и провозгласил:

– За «Остина и Остина» и за Тринити-банк! Пожелаем счастья новобрачным.

Тост был так мил и уместен, что Трой простила мужу похищение бокала и одобрительно улыбнулась. Как он похож на античного героя! И вдруг из глубин ее памяти возникли те же слова, только произнес их Ральф Гэвин, и было это в июле, на обеде в честь членов строительного комитета новой средней школы Ферфилдского округа.

Церемония закладки здания началась в два тридцать. Толпа горожан, на редкость многочисленная для Тоунтона, обступила огороженный веревками угол строительной площадки. На дощатой, наспех сколоченной эстраде, украшенной пучками американских флагов, был установлен микрофон и стояли складные стулья для Вернона, Эбби, Нины, Эйлсворта, Кэвено, а также для председателя и секретаря городского самоуправления, нотариуса, президентов обоих тоунтонских клубов – «Львов» и «Ротари», руководителя Общества ветеранов войны и еще для нескольких человек, которые совсем недавно, весной, яростно протестовали против такого модернистского проекта.

На церемонии присутствовали также фоторепортеры различных газет и основных архитектурно-строительных журналов.

Неподалеку в металлическом седле громадного черно-красного экскаватора сидел коренастый машинист и ждал, Когда же наконец кончится вся эта канитель.

Трой и Винсент стояли у самой веревки, стиснутые со всех сторон зрителями. Мальчишки то и дело подлезали под веревку и со всех ног мчались к гигантскому экскавато-РУ; Бенсон, старший полисмен Тоунтона (Трой прозвала его «Муссолини» за не знающую износа форму и непробиваемое чванство) вынужден был все время гоняться за ними и выдворять их за ограждение.

– Эбби на этом не прогадает, – заметил Винсент. –. Тут репортеры от «Аркитекчерел форум», и от «Рекорд» и от «Прогрессив аркитекчер».

– Да, – сказала Трой, – но не думаешь же ты что все эти журналы поместят снимки церемонии?

– Обычно они этого не делают, – ответил Винсент, – но ведь история Верна – настоящая сенсация.

– Кстати, твой тост за завтраком страшно понравился банкирам. – Не удержавшись, Трой прибавила: – Когда это ты успел придумать его, Винсент?

– Когда? А я не придумал, а просто украл у Ральфа Гэвина.

– Украл? – Его честность привела ее в такой восторг, что она сказала: – Все равно у тебя это здорово получилось.

– Ш-ш-ш! – прошептал он, потому что мистер Джен-нингс, председатель городского самоуправления, подошел к микрофону и поднял руку с узловатыми суставами, прося тишины.

– Друзья! – заговорил мистер Дженнингс, открывая церемонию.

Речи были невыразимо скучны. Последним выступил мистер Эйлсворт, представитель Тринити-банка, и страшно долго излагал историю банка за целое столетие, начиная с тех времен, когда банк еще помещался в непрезентабельном, убогом домишке, и кончая нынешним днем, «когда закладывается это великолепное здание – железобетонное свидетельство мощи свободного американского предпринимательства...»

Однако, слушая эти тирады, Трой испытывала огромную гордость и волнение.

Когда аплодисменты зрителей умолкли, Эйлсворт и Вер-нон спустились с эстрады. Производитель работ приветствовал их и протянул им плотные белые рабочие рукавицы и новенькие сверкающие лопаты.

Фоторепортеры подошли ближе.

У Трой забилось сердце. Она смотрела, как Вернон натягивает грубые рукавицы. На нем был стального цвета костюм и фуляровый галстук, пристегнутый тонкой золотой булавкой, из бокового кармашка торчал уголок носового платка, не менее белого, чем его прямые редкие волосы. Да, невзирая на неуклюжие рукавицы и лопату, Вернон, как всегда, сдержанно элегантен.

Он наклонился, воткнул в землю лопату и нажал на нее ногой. Должно быть, никогда в жизни он еще не испытывал такого глубокого удовлетворения.

В толпе кто-то засмеялся.

Возможно, лопата Вернона наткнулась на камень, потому что он вытащил ее и как будто заколебался, не зная, что делать дальше. Трой не могла понять, почему это он не отбрасывает землю в сторону.

А он выпрямился, провел по лбу рукавицей, и внезапно лицо его стало странным, даже смешным; он зашатался, словно почва уходила у него из-под ног.

Трой в страхе повернулась к Винсенту:

– Что это с ним?

Крик из толпы заглушил ее голос, и тут она увидела, что Вернон валится лицом вперед. Он упал на колени, потом набок, поперек новенькой, сверкающей лопаты.

Трой тщетно пыталась справиться с мучительной судорогой в горле. Тело покрылось испариной, тысячи горячих иголок вонзились в затылок. Винсент нырнул под веревку, и лицо его расплылось в массе чужих лиц. Затем она увидела, как Эбби соскочил с эстрады.

Трой начала пробиваться вперед; ноги у нее были ватные, и судорога по-прежнему сжимала горло.

Как это непохоже на нее – в критический момент потерять голову от страха. Совсем непохоже.

Кто-то – должно быть, полисмен – попытался остановить ее. Тут она наконец овладела собой, собралась с силами, оттолкнула полисмена и побежала к Вернону.

Но было поздно. Врач уже что-то делал с Верноном. Она никогда не думала, что человеческое лицо может быть такого цвета, как лицо ее дяди.

Эбби схватил ее за руку, и, подняв на него глаза, она увидела, что челюсти его дрожат мелкой дрожью, с которой он никак не может справиться.

Подбежал Винсент и сказал, что попросил кого-то вызвать карету скорой помощи. Сердечный припадок, объяснил он.

Почувствовав дурноту, Трой отвернула голову, но тут же снова повернулась к Эбби и Винсенту: ей было тяжело смотреть, как со всех сторон сбегаются любопытные. От их возбужденных возгласов у нее звенело в ушах.

Вернон так и не пришел в сознание. Около пяти часов того же дня он умер в тоунтонской городской больнице.

Трой и Эбби были единственными, кого допустили в палату. Когда они молча возвращались домой, им снова пришлось проехать мимо строительного участка на Мэйн-стрит. Экскаватор уже вырыл глубокую яму. Выемка котлована для фундамента будущего здания началась.

Трой и Винсент ждали на платформе, пока Эбби хлопотал о том, чтобы гроб погрузили в багажный вагон бостонского поезда, который должен был прибыть через десять минут.

– Не напускай на себя такую мрачность, дорогой, – попросила Трой. На ней был все тот же черный полотняный костюм. Щелкнув зажигалкой, она закурила.

Винс кивнул. Еще бы ему не быть мрачным! Ральф Гэвин будет ждать его завтра в Нью-Хейвене; значит, ехать вместе с Трой и Эбби на похороны Вернона в Бостон никак невозможно. А ведь там он познакомился бы еще кое с кем из клана Остинов, не говоря уже обо всем прочем.

– Ты как-нибудь обойдешься без меня эти дни, правда? – сказала Трой. – В холодильнике куча всякой еды. – Она выпустила струйку дыма. – Завтра вы с Раф-фом, кажется, обедаете у Нины?

Он снова кивнул.

– Постараюсь не задерживаться в Нью-Хейвене, – заговорил он наконец. – Как только вернусь – зайду в контору к Эбби, посмотрю, чем ему можно помочь.

– Ну, там сейчас Рафф, – напомнила Трой.

– Ты же знаешь Раффа: перепутает все числа и забудет про добрую половину самых срочных дел, – возразил Винс. По просьбе Эбби Рафф приехал из Нью-Йорка и помогал заканчивать рабочие чертежи здания.

– Это будет очень мило с твоей стороны, – сказала Трой.

Винс покачал головой.

– Знаешь... Я как раз думал...

– О чем? – Трой оглянулась на контору начальника станции.

– Помнишь тот вечер в Нью-Хейвене? Это было, кажется, в нашем вудмонтском коттедже. Ты тогда была сильно на взводе и все требовала, чтобы мы с Эбби сразу после окончания стали компаньонами.

– Помню.

Он пристально смотрел на нее. Что означает выражение ее расширившихся глаз? Понимает ли она, что у него на уме?

– И никто тогда не слушал тебя, – напомнил он ей.

– Все были не в духе. – Она принужденно улыбнулась.

– Говоря по совести, я сам был не в восторге от этой идеи. Но кто мог тогда предвидеть, что случится такое? – Он кивнул в сторону конторы начальника станции, где был в эту минуту Эбби. – Эбу придется сейчас очень туго. Не будь я так связан, я засучил бы рукава и помог ему выкарабкаться.

Трой еще шире раскрыла глаза.

– Постараюсь разделаться с нью-хейвенской чепухой за один день. – Винсент озабоченно нахмурился.

– Хотела бы я, чтобы все это уже было позади и я очутилась дома.

– Я тоже.

– Доктор не в восторге от моей поездки, – заметила она, но сразу же весело прибавила: – Надеюсь, Винсент, пока я буду в Бостоне, ты не станешь водить под кустики всех здешних девственниц.

– Не всех: десяток, не больше, – ответил он и раздраженно подумал, что она, по-видимому, уже забыла о его намеке на сотрудничество с Эбом.

– Стоит нам с тобой прийти на вокзал, – говорила тем временем Трой, – как я сразу вспоминаю, каким ты был, когда мы познакомились на вокзале в Нью-Хейвене. Такой энергичный, и красивый, и тащил целый рулон чертежей, и рука у тебя была горячая...

«И что там у нее в голове? – угрюмо думал он. – Форменный калейдоскоп, черт бы его побрал. А Эбби уже возвращается».

– Тебе лучше пройти в тот конец, Трой, – сказал Эбби сестре. – Я должен побыть здесь, присмотреть за всем. – Он старался держаться так же спокойно, как Трой, но вид у него был ужасный: должно быть, вдобавок ко всему еще поссорился с Ниной. Он был в темном костюме, черном вязаном галстуке, и, хотя погода была ясная и очень теплая, через руку у него было перекинуто пальто.

Зазвонил колокол, и сразу вслед за ним раздался пронзительный, жалобный вопль дизель-локомотива, предупреждающего о своем приближении.

Винс попрощался с Эбби и отвел Трой на ее место в салон-вагоне. Ему вдруг стало стыдно, что даже в такую минуту он думает только о своих делах.

– Ты взяла достаточно сигарет, дорогая? – виновато спросил он.

– Да. – Трой села в кресло, открыла сумочку и достала пачку «Парламентских».

– Я позвоню тебе завтра вечером из Нью-Хейвена.

– Правда позвонишь?

– Непременно. Часов в девять, хорошо?

Он стоял перед ней в проходе салон-вагона и старался придумать, чем бы ее утешить.

Она взглянула на него и улыбнулась, но, несмотря на улыбку, глаза у нее были бесконечно грустные.

– Если уж это было неизбежно, то почему он хотя бы не дожил до конца постройки!

– Да, – сказал Винс, не попадая ей в тон, потому что она впервые открыто проявила свое горе.

– По вагонам! – донесся с платформы крик кондуктора.

Винс наклонился и поцеловал Трой. Кондуктор продолжал монотонно выкрикивать:

– Хартфорд, Провиденс, Бек-Бей.

– До свиданья, дорогой! – Трой стиснула ему руку.

– Позвоню завтра вечером. – Винс выскочил на платформу.

Он смотрел, как тронулся с места сверкающий состав. Невольно проводил взглядом идущий в голове поезда багажный вагон, такой обыкновенный, такой прозаичный.

Вернон Остин едет на закладку своего последнего дома.

Утром Винс сидел в вестибюле нью-хейвенского отеля и поджидал Ральфа Гэвина. Он пришел слишком рано, взвинченный, беспокойный, с удивительным ощущением полной свободы. Потому, может быть, что Трой в Бостоне, а ему давно уже не приходилось бывать где-нибудь без нее.

Чем дальше, тем приятнее было это ощущение. Внезапно он подумал: а почему бы не остановиться в отеле, вместо того чтобы идти вечером к Рут? С годами она делается все более чудаковатой. И он отнюдь не жаждет встречи со своим дурацким братцем. Особенно сегодня. Эдди был произведен в сержанты, еще больше раздобрел и женился – разумеется, на дочери полисмена. Винс знаком с нею: костлявая блондинка, на плоской груди неизменно болтается золотой крестик. Она заставляет Эдди учить катехизис, чтобы он мог потом принять католичество. Что ж, это пойдет ему на пользу. Если он займется самоусовершенствованием, дел у него будет по горло.

Винс взглянул на часы, подошел к стойке портье, записался в книгу приезжих и, вслед за рассыльным, поднялся к себе в номер на пятый этаж.

Рассыльный ушел, и Винс, оставшись один в большой, затененной комнате, стал размышлять, как лучше провести время. Он собирался заглянуть в Уэйр-Холл и повидать кое-кого из товарищей или, быть может, повести Рут на репетицию новой пьесы в театр Шуберта, но теперь эти планы не привлекали его.

Он вспомнил о Бланш Ормонд. Винс ни разу не встречал ее после окончания университета. Присев на край кровати, он нашел в телефонной книге номер телефона фирмы, в которой она работала.

По тону Бланш Винс понял, как она удивлена и обрадована тем, что он ее разыскал. Впрочем, она сразу же сказала:

– А я думала, вы женились.

– Я действительно женился.

Короткое молчание.

– Я помолвлена, Винс. Свадьба будет за неделю до рождества.

– Ах так? – огорченно протянул он. – Что ж, поздравляю, Бланш. Кто избранник?

– Я... я расскажу вам об этом потом.

– Отлично! Отложим исповедь до обеда. Встретимся в отеле около семи.

Он встал. Приятное тепло разлилось по телу. Подойдя к большому зеркалу в ванной, он окинул себя взглядом и легко провел рукой по волнистым каштановым волосам. Он был доволен тем, что увидел.

С Ральфом Гэвином Винс встретился в вестибюле. Гэвин, который окончил архитектурный факультет Прин-стонского университета в 1919 году, приветствовал его с отеческой сердечностью. Ему перевалило за пятьдесят, он был общителен, энергичен, неизменно носил коричневый пиджак в белую клеточку, серые брюки из тонкой шерсти, белую рубашку и строгий полосатый галстук; для служащих фирмы он был образцом элегантности. Знания и память у него были феноменальные: он, не задумываясь, мог сообщить все факты и цифры, касающиеся любых просветительных учреждений – и старинных однокомнатных школ, и новейших библиотек при колледжах, и окружных средних школ в восточных штатах Америки. За все Двадцать лет практики ему ни разу не случалось взять в руки чертежный карандаш.

– У нас сегодня тьма работы, Винсент. Пошли! – сказал он, и они отправились по делам.

Начали они с конторы Армстеда Звери, архитектора, который в сотрудничестве с фирмой «Гэвин и Мур» строил пригородную начальную школу в Вест-Ганновере. Звери привел их в чертежную к ведущему инженеру проекта, которому Гэвин в порядке технической помощи, предусмотренной договором, передал пачку чертежей; это были нормали, взятые из нью-йоркского архива фирмы, стандартные детали канализации, водопровода и освещения, классные доски, стенные шкафы и т. д.

Потом они начали рассматривать предварительные. чертежи, и тут Армстед Звери, робкий, нерешительный человечек с вечно испуганным лицом, стал жаловаться, что никак не может решить одну проблему.

– Вот план классной комнаты, – сказал он, разложив перед ними чертежи. – Если поднять все полы на два фута это очень удорожит работы. Подрядчик вчера заявил мне что в сметах он...

– А почему бы не углубиться на два фута? – перебил его Винс: самые остроумные идеи обычно приходили к нему неожиданно, когда его подстегивала необходимость. – Зачем поднимать все здание?

– Как, как? – заинтересовался ведущий инженер.

Мгновенно прикинув в уме возможные варианты, Винс взялся за карандаш. Инженер встал, уступил ему свое место, и Винс молча набросал два эскиза классной комнаты: план и поперечный разрез.

– Другими словами, – объяснил он, кончив чертить, – попытаемся опустить эффективную площадь класса ниже, сделать своего рода амфитеатр и только на периферии выйти на уровень ваших полов... – Он подождал, не будет ли возражений, потом снова заговорил: – Это даст вам широкий коридор для прогулок, в который можно поставить передвижные стенды и всякие витрины с наглядными пособиями. Дети быстро устают, начинают скучать (как часто слышал он жалобы на это от своей сестры!), а такое устройство полов даст им пищу для глаз. К тому же уменьшится толкотня в коридорах.

Армстед Звери немедленно оробел и спросил, не приведет ли такое устройство к несчастным случаям.

– Два фута? – спросил Винс.

– Да, это не опасно, – согласился инженер.

– Что ж... – Звери беспокойно погладил подбородок.

Винс почувствовал на своем плече руку Гэвина и понял, что вопрос решен. ОВернувшись, он увидел, что его патрон улыбается.

– То самое. Прямо находка, – весело сказал Гэвин. – Винсент, вы попали в самую точку. – Глядя на бледное, растерянное лицо Звери, он добавил: – Армстед, это находка.

– Думаете? – спросил тот.

– Давайте-ка провернем это, пока мы все в сборе, – отмахнулся от него Гэвин. С обычной своей энергией и расторопностью он позвонил председателю строительного комитета, видному нью-хейвенскому адвокату, и уговорил его немедленно прийти в контору.

В тот же день новое устройство классных комнат было одобрено и принято.

О своем обещании позвонить Трой Винс вспомнил только после того, как у него в номере задребезжал телефон и Бланш Ормонд сказала, что ждет его внизу, в вестибюле. Он попросил ее подняться к нему. Начисто забыл обо всем! Ладно, в Бостон можно позвонить попозже, когда Бланш уйдет.

Винс включил торшер у письменного стола и приспустил шторы – на улице все еще светило солнце.

Он был весь наэлектризован: Бланш уже поднимается к нему в лифте.

Легкий стук, потом дверь открылась, и Бланш Ормонд вошла в комнату.

– Привет, привет! – воскликнула она. Ее вульгарная интонация покоробила Винса.

Он смотрел на нее, и разочарование его росло, хотя она была все та же: крепкая красивая девушка с густыми золотистыми волосами.

– Как поживаете, Бланш? – Винс постарался подавить неприятное чувство, но тем не менее он невольно выпрямился во весь рост и протянул руку за пачкой «Парламентских». Бланш показалась ему совсем не такой соблазнительной, как в тот вечер, когда Рафф подцепил ее У «М. и М.». «Третий сорт!» – сказала бы Трой. Ему стало не по себе. Не стоило связываться!

– Не возражаете, если мы пообедаем в номере? Я жду телефонного звонка. – Винс вдруг испугался, что их увидят вместе.

– Ну что ж... – Ярко-красные губы надулись.

– Садитесь, Бланш, – нетерпеливо сказал он.

Она продолжала стоять.

– По-моему, вы изменились. Не такой, как были.

– Все мы изменились.

– Вы, вроде, и разговариваете по-другому, – сказала и поспешно добавила: – Но мне и так нравится, на одного вице-президента нашей компании. Сам-0 он из Бостона и, когда говорит...

– Да садитесь же, Бланш! – повторил он почти грубо.

К концу обеда она так надоела ему, что он мечтал об одном – поскорее от нее избавиться. Он очень быстро завершил вечер.

Провожая ее до лифта, он с трудом заставил себя быть вежливым и внимательным: отвращение к ней нисколько не уменьшилось. Ее дешевый костюм из магазина готового платья, ее глупая болтовня – все раздражало Винса, и он с нетерпением ждал возможности позвонить в Бостон и услышать прелестный, мягкий голос Трой.

Обсуждая с Эбби и Винсом условия совместной работы, Рафф Блум никак не мог подавить тревогу. С одной стороны, он боялся этого сотрудничества; с другой – считал чуть ли не фатальным то обстоятельство, что работу у «П. и П.» он потерял в день смерти Вернона Остина.

Тем временем Винс Коул мысленно поздравлял себя с победой, хотя в ней, как почти во всякой победе, содержался элемент нежелательного компромисса, имя которому – Рафф Блум. Впрочем, может быть, удастся справиться и с этим. Важно другое: они действительно вот-вот организуют фирму. Эта идея исходила от Трой, и Эбби, вернувшись из Бостона, сразу начал переговоры с будущими компаньонами.

Теперь Эбби сидел за столом и просматривал свои заметки в записной книжке.

– Если каждый из нас внесет по полторы тысячи долларов или эквивалент этой суммы, я считаю, дело можно начать.

Винс кивнул.

– Послушай, Эбби, – сказал Рафф, который стоял, прислонившись к маленькой чертежной доске, – что касается меня, то ни о каких чеках на полторы тысячи и речи быть не может.

– Пожалуйста, Рафф, оставь свои возражения при себе, – усмехнулся Эбби. – Ты можешь внести эквивалентный вклад: например, получать только половину своего жалованья, а вторую половину оставлять на счету фирмы. Не будем застревать на дурацких мелочах, – добавил он великодушно.

– Есть тут еще одно обстоятельство, – нерешительно продолжал Рафф.

Винс с надеждой смотрел на него.

– Заранее знаю, что ты скажешь, – сказал Эбби. – Ты умеешь работать только в одиночку, поэтому желаешь сидеть на утесе, как Торо, и ждать, чтобы мир...

– Брось! – Рафф засмеялся. – Просто я хотел сказать, что не знаю, споемся ли мы втроем...

– Пожалуй, этот вопрос следует тщательно обдумать, – быстро вставил Винс. – Три точки зрения и...

– Чепуха! – заявил Эбби. – Как раз это и позволит нам заниматься самыми разнообразными объектами.

– И все-таки в словах Раффа есть здравое зерщно, – сделал еще одну попытку Винс и посмотрел на Эбби.

– Добраться бы до реки, а брод найдется. – Эбби был непреклонен.

– Но на одном я настаиваю: если у Раффа есть хоть какие-то сомнения, мы не должны тащить его насильно.

– А я вовсе и не тащу его, – возразил Эбби.

– Мне лично, – продолжал Винс, стараясь разжечь спор, – всегда будет казаться, что Рафф связался с нами только во имя «дружбы прежних дней».

– Что ж, – согласился Рафф, – отчасти так оно и есть.

Эбби взглянул на своих друзей.

– Ну как, есть у вас в запасе еще какие-нибудь возражения?

«Еще бы, – подумал Винс. – Целая куча. Пока на дверной дощечке будет красоваться это третье имя, не видать фирме тех заказов, о которых он так мечтает».

– В таком случае, – заключил Эбби, – единственное, в чем мы еще нуждаемся, – это клиенты. – Он повернулся к Раффу. – А поскольку с нами Винс Непобедимый, я и на этот счет спокоен.

«Да, клиенты», – с тревогой думал Рафф.

Винс ждал, продолжая надеяться, что Рафф заговорит, выскажет еще какие-нибудь сомнения. Но Рафф молчал.

– У меня кое-что наклевывается, – сказал наконец Винс. Он покосился на Раффа. – Я счел бы невозможным Для себя вступить в фирму, если бы не был уверен, что эскоре смогу предложить вам выгодную работу.

Рафф знал, что это правда: Винс никогда не ушел бы от «Гэвина и Мура», не подготовив почвы в Тоунтоне и окрестностях.

– Я говорю о ньюхиллской начальной школе, – продолжал Винс. – Мне случайно удалось выяснить, что Ральф Гэвин старается заполучить этот заказ и подсунуть им свое обычное старье. Но у меня там есть неплохой шанс.

– Вот будет здорово, если мы с места в карьер отхватим такой проект! – воскликнул Эбби.

– Это будет чудо, – констатировал Винс. – Где слыхано, чтобы новая фирма получила заказ на школу? Впрочем, там будет видно. Пока мне нужно только одно: чтобы строительный комитет согласился меня выслушать. А у тебя, Рафф, есть какие-нибудь заказы на примете?

Заказы? Да, один заказ есть, но о нем и упоминать неохота. Винсу вот-вот поручат большую школу, Эбби строит банк, а у него...

– Слышали вы когда-нибудь, – выдавил он из себя, – о коктейль-баре Коркорана?

– Коктейль-бар? – переспросил Винс.

– В общем, это обыкновенный кабак на Бостон Пост-роуд, – сказал Рафф. – Там отличное пиво и отменные свиные ножки. Коркоран – мой приятель. Он хочет перестроить помещение. – Рафф принужденно засмеялся. – Чертовски соблазнительный заказ, а?

Винс воздержался от комментариев, но внутренне весь ощерился: ничего другого и нельзя было ожидать от Раффа Блума!

– Какая разница! – сказал Эбби. – Не в таком мы положении, чтобы капризничать. А как насчет церкви, Рафф? Помнишь, ты рассказывал о встрече со священником.

– А ведь правда! – обрадовался Рафф. – Хорошо, что ты мне напомнил. Он удивительный парень. Я позвоню ему.

Винсу пришлось отказаться от последней надежды, и они с Эбби заговорили на другие темы. Они решили оставить у себя Лема Херши, старого чертежника, работавшего над проектом Тринити-банка: пусть по-прежнему ведет все дела с подрядчиками. Если заказов будет достаточно, они пригласят еще Бинка Нетлтона: Бинк живет один, Эйлин бросила его и уехала в Алабаму. Обсудили они также текст рекламных проспектов и фирменных бланков. Что касается секретаря, работа которого будет сводиться главным образом к составлению спецификаций, то тут инициативу проявила Нина. Она договорилась со своей бывшей соученицей по тоунтонской средней школе Сью Коллинз, которая несколько лет служила в хартфордской страховой компании. У Сью был трехлетний сынишка, а ее муж, офицер резерва военно-воздушных сил, погиб в январе прошлого года во время маневров.

– Итак, – сказал под конец Эбби, – по-моему, мы договорились.

– Согласен, – подтвердил Винс и украдкой бросил взгляд на Раффа.

Рафф все еще колебался: он никак не мог подавить в себе какое-то внутреннее сопротивление.

– А ты как полагаешь, Рафф? – умоляюще спросил Эбби.

Винс с раздражением подумал, не притащить ли сюда духовой оркестр и красную дорожку, чтобы Рафф Блум соизволил согласиться.

– Не знаю... – начал Рафф, и Винс еще раз воспрянул духом.

– Но, Рафф, подумай только, какой получится огромный потенциал, если мы трое соединим наши способности! – воскликнул Эбби с необычной для него самоуверенностью. – Мне так этого хочется! Не представляю себе, чтобы мы...

Внезапно по комнате раскатился смех Раффа.

– Эбби, ах ты йог проклятый, если ты действительно так думаешь, я немедленно вхожу в фирму: с меня довольно и того, что, когда ты говоришь об этом, у тебя лицо светится, как эта чертова неоновая реклама на Сколлей-сквер.

И тогда Эбби вскочил и начал трясти руку Раффу, а потом пожал руку Винсу, и фирма была основана.

В десять часов утра матовое стекло входной двери, ведущей в контору, уже украсилось надписью, выведенной мелкими золотыми буквами:

ОСТИН, КОУЛ И БЛУМ

АРХИТЕКТОРЫ

В тот самый день, когда новая фирма начала свою деятельность, Нина поехала в город. Лимузин она решила оставить в гараже неподалеку от Мэйн-стрит. Взглянув на себя в зеркало заднего вида, она потуже стянула черной лентой свои светлые волосы, взяла новую черную кожаную сумочку и, открыв дверцу, велела гаражному рабочему заправить и вымыть машину.

Она медленно шла по Мэйн-стрит вдоль аккуратных бело-розовых кирпичных зданий, сплошь занятых отделениями больших нью-йоркских универсальных магазинов; тут торговали главным образом одеждой и всякой галантереей для загородного обихода. Когда Нина девчонкой Играла на улице возле унылой конторы своей матери, этих магазинов еще не было. Они появились позже, и она с Удовлетворением вспоминала, как часами простаивала у витрин, умирая от желания купить выставленные там платья; она никак не могла понять тогда, почему мама отказывает ей в этом, хотя Элен и объясняла ей, что, если она хочет изучать искусство в действительно первоклассном колледже, им нужно экономить каждый цент.

Какое счастье, что Элен настояла на своем!

Но теперь, думала Нина, пришло время отблагодарить маму. И с процентами. Через несколько месяцев к их дому будет пристроено крыло, и матери в ее преклонные годы не придется унижаться, навязывая покупателям земельные участки, разрекламированные в этих гнусных проспектах.

В прежние дни, продолжала она вспоминать, проходя мимо кондитерской Хейдмена, в прежние дни какой это был праздник для нее и Элен – позавтракать в длинной темной кондитерской, где под потолком вращались огромные деревянные лопасти вентиляторов! Сэндвич с яичным салатом и чашка горячего шоколада с горкой взбитых сливок. Тридцать пять центов.

А сегодня она поведет маму завтракать в тоунтонский загородный клуб: они будут сидеть на террасе под зонтом и закажут грудку цыпленка со спаржей по-голландски, а потом Нина просто подпишет счет. И мужчины, возвращаясь с площадки для гольфа, будут мимоходом обольщать ее пристальными, липкими, грязными взглядами – до чего же противные, гнусные типы, и вдобавок все до единого женатые!

Нина знала, что Трой собирается торжественно отметить сегодняшний день; поэтому она решила зайти в цветочный магазин Хьюниджера. Хьюниджер немного похож на длинную белобрысую резиновую куклу, но зато ужасно забавен, и у него прекрасный вкус и масса выдумки. Нина объяснила ему, что ей нужно.

Хьюниджер, прямой и тонкий, как палка, задумчиво выпятил губы и прислонился к витрине.

– Дорогая, – сказал он (у него все женщины – «дорогие»), – а что, если я сделаю букет в форме рейсшины?.. Нет, это будет чересчур, правда? Цветы должны быть в честь всех троих, так ведь? Бог-отец, бог-сын и святой дух. Почему бы вам не присесть, дорогая, – он указал на складной стул, – и не выкурить сигарету, пока я буду составлять букет?

Букет получился красивый и – для Хьюниджера – довольно простой.

– Очаровательно, Поль, – сказала Нина и вдруг почувствовала, что остро ненавидит эти цветы.

Она сама отнесла их Эбби в контору. Вполне можно было бы отправить букет с посыльным, но Нине хотелось увидеть Сью Коллинз, вернее – хотелось, чтобы Сью Коллинз увидела ее.

– Привет, – сказала Нина, кладя цветы на кресло. – Я вижу, ты тут совсем обжилась.

– Привет, Нина. – Сью весело улыбнулась. – Да, вроде бы обжилась. – Она окинула взглядом маленькую квадратную приемную. – Уверена, что мне здесь будет хорошо. Так мило с твоей стороны...

– Не стоит благодарности, – ответила Нина (обаятельная миссис Остин). – Если тебе что-нибудь понадобится, Сью, или...

– Спасибо, мне ничего не нужно, – ответила Сью и тут же воскликнула с искренним восхищением: – Ох, Нина, какой у тебя шикарный вид! И какая прическа!

– К лицу мне? Ужасно надоело все время что-то вытворять с волосами: так гораздо проще. – «Да, проще, – подумала она, – и куда благороднее». А какой контраст между сегодняшней Ниной и той тоунтонской девушкой, которая пришла на весенний школьный бал в перекроенном и перешитом платье из белой кисеи! Не меньший контраст, чем между Эбби Остином и Филом Коллинзом. В те времена он был настоящей звездой среди старшеклассников, а потом стал продавцом автомобилей и летчиком. – Великий человек занят? – спросила она. – Я принесла ему цветочков на счастье.

Когда Нина вошла с цветами в кабинет Эбби и увидела, как он улыбнулся и как сразу оттаяло его усталое, озабоченное и словно замороженное лицо, она неожиданно почувствовала прилив нежности к мужу и упрекнула себя за то, что не слишком часто балует его даже такими знаками внимания. А это смягчило бы его и помогло бы ему забыть о своих обидах.

Право, не так уж трудно быть милой в мелочах. Легче, чем вести гнусные сражения по ночам, и, во всяком случае, легче, чем согласиться родить ему ребенка.

Трой считала, что первый день существования фирмы необходимо отпраздновать. Надевая новый костюм фасона «Для беременных» («господи, как Винсент будет его ненавидеть!»), она решила к концу рабочего дня заехать в контору и привезти с собой шампанское.

Она застегнула широкую юбку, накинула свободный Жакет с воротничком из белого пике, вдела в уши жемчужные серьги и в одиннадцать часов вышла из своей старой мельницы.

Направляясь к машине, стоявшей под навесом, Трой вдруг заметила на берегу речки светловолосого, краснолицего человека, окруженного детворой.

Он тоже заметил ее, помахал рукой и, когда она подошла к нему, спросил с неуловимым иностранным акцентом:

– Ничего, что я забрел сюда? Хочу показать этим сорванцам, что такое мускусная крыса, какая она есть из себя. Пусть запомнят, что от животных зла не бывает.

– Ну, Пит, пойдем же! – Один из мальчуганов потянул его за штанину.

– А я и не знала, что здесь водятся мускусные крысы, – улыбнулась Трой краснолицему.

– Еще как водятся. Я сколько времени следил за одной. Вот такой крошечный крысенок.

– Это они строят плотины? – Трой была по-настоящему заинтересована.

– Нет, то бобры.

«Пит, – размышляла Трой. – Настоящее имя, должно быть, Пьетро». Что-то в его лице выдавало в нем итальянца. На нем были белые штаны, узкие и грязные, и старый коричневый свитер. Ноги были босые.

– Неужели все это ваши дети?

– Нет, – засмеялся он. – Мои – дома, с хозяйкой. А это соседские. Мы славно проводим время, когда я свободен.

– Вот оно что!

– Я живу тут рядом. – Он показал пальцем на жалкий домишко наверху, у самой дороги. Трой часто проходила мимо этой лачуги. Она заметила, что итальянец прищурился и с дружелюбным интересом разглядывает ее фигуру.

– Видать, скоро у меня будет еще один дружок. Когда же – в декабре? или в январе?

– В январе, – ответила Трой, стараясь скрыть удивление.

– Вот и хорошо. На досуге буду нянчить его.

– Правда? Это будет дивно! Мне понадобится помощник.

Какой милый! А жизнь у него, наверно, была ужасная, и уж ему-то не раз приходилось сталкиваться со всяческими предрассудками, особенно в этой части Коннектикута. И как это его угораздило обосноваться в Тоунтоне?

– Вы только дайте мне знать, – продолжал Пит. – Я за всем присмотрю. Я ребенка одной рукой могу перепеленать, если понадобится.

Сидя за рулем, Трой не переставала думать о Пите. Она проехала мимо его дома – да, вид вызывающе непочтенный. Она заметила во дворе несколько старых ящиков с проволочной сеткой – видимо, самодельные курятники, лохматую черную собаку и белую кошку.

Необходимо помочь ему. А как он, бедняга, одет! Должно быть, перебивается с хлеба на воду. Нянчить ребенка... Такой мужчина, подумать только! Видимо, был очень красив в свое время.

Как ей повезло, что она набрела на него!

В Нью-Хейвене Трой побывала у доктора Хатчинза, приятеля Эба, и прошла ежемесячный осмотр. Заодно попросила доктора послушать, бьется ли сердце у младенца; тот снисходительно послушал. Трой была без ума от Хатчинза. Необыкновенный врач! Осматривая ее, он без умолку болтал о последнем детективном романе Сименона и доказывал, что этот Сименон куда более талантлив, чем принято считать.

Вернувшись в Тоунтон, она поехала в центр и, наскоро позавтракав, помчалась в ратушу на собрание Лиги женщин-избирательниц.

Сперва она посещала эти собрания из чувства долга, но потом начала усматривать в этом некий политический вызов: дело в том, что Трой и еще одна молодая женщина по имени Пэт Милвин были единственными демократками в этой якобы беспартийной организации.

После собрания Трой отправилась на Мэйн-стрит в винную лавку Джексона, носившую претенциозное название «Шипучий источник», купила шесть бутылок хорошего американского шампанского, ведерко со льдом и бумажные стаканчики и тут же отправила все с рассыльным в контору. Потом зашла в «Вандомскую гастрономию» за икрой и крекерами.

Обнаружив, что у нее в запасе есть еще немного времени, Трой поехала в дом Вернона и расплатилась с садовником за прошлые месяцы. Они с Эббом так и не решили, что делать с этой старой берлогой, но обоим не хотелось продавать ее. Во всяком случае, сейчас.

В контору она попала около пяти. Эб познакомил ее со Сью Коллинз, и они вместе расставили шампанское, икру и крекеры на одном из пустых столов в чертежной. Усевшись вокруг него, Трой, Эб и Лем Херши стали ждать Винсента и Раффа Блума, которые вот-вот должны были вернуться.

Эбби внимательно смотрел на сестру и расспрашивал, что ей сказал доктор Хатчинз, и не чересчур ли она полнеет, и можно ли заранее определить, кто родится – мальчик или девочка. Эб куда больше интересовался всем этим, чем Винсент.

Трой чувствовала себя отлично. С приятным собственническим чувством она оглядела чертежную: деловой союз, на который она так настойчиво подбивала трех друзей, стал наконец реальностью.

В это время Винс, возвращаясь из Ньюхилла, подводил итог событиям дня. Возможно, думал он, тактика, благодаря которой он добился согласия Джошуа Ханта на свое выступление перед строительным комитетом школы, не совсем безупречна; возможно, она даже не слишком этична. Но, если на то пошло, разве Ральф Гэвин всегда так уж строго придерживался требований этики?

Винс держал себя с Хантом, председателем школьного совета, очень независимо – не настолько, однако, чтобы испортить дело. Стараясь добиться своей цели, он пустил в ход имя Уйды Реннинг. Когда летом он был с визитом у этой родственницы Трой, ему удалось выяснить, что год назад она и Джошуа Хант были выбраны делегатами в какую-то комиссию и вместе заседали в Хартфорде. Винс не замедлил воспользоваться этим козырем.

Итак, первая встреча с Хантом прошла удачно. Джошуа Хант, седовласый, седоусый и суровый янки старого образца, был человек осторожный и в общем консервативный. Свое состояние он частично унаследовал, частично приобрел, занимаясь продажей земельных участков. Он был старостой конгрегациональной церкви, президентом ньюхиллского Кладбищенского общества и президентом местного отделения Новоанглийского общества охраны природы и памятников старины. К современной архитектуре он был равнодушен, но и не отвергал ее, понимая, что в конечном счете она экономичнее старой.

– О чем вы хотели поговорить со мной, мистер Коул? – спросил Хант. после того как они поболтали об Уйде Реннинг.

– О проекте начальной школы.

– Вы знаете, а может, и не знаете, что пригласить архитектора для переговоров может только строительный комитет. Так что лично я ничем не могу быть вам полезен, – сказал Хант и с нежностью взглянул на маленькую модель фрегата на столе.

– Я это знаю, сэр, – ответил Винс. – Но я как раз затем и пришел к вам, чтобы поговорить насчет приглашения. – Он сделал паузу. – Видите ли, мы сами молоды, и фирма у нас новая. Вот мне и захотелось познакомить вас с нашими принципами, чтобы вы могли решить, будет ли интересно комитету выслушать нас.

Хант кивнул.

– Должен сказать, что архитекторы нас просто одолевают. Не стану скрывать, что мы ищем архитектора с большим опытом, такого, который не только уложится в смету, но еще и сэкономит. А вы, молодежь, этому вряд ли обучены.

Винс внимательно слушал и в то же время украдкой оглядывал комнату. Увидев на стенах всевозможные кустарные тарелки, документы, грамоты, он немедленно сделал вывод, что подлинная страсть (или слабость) Ханта – это история Новой Англии, история ее материальной культуры, ее пионеров и их семейств.

– В общем, сэр, – снова заговорил Винс, – это зависит от точки зрения. Не думаю, чтобы, скажем, Тринити-банк доверил строительство своего тоунтонского отделения архитектору, который...

– Тринити?

– Да. Это отделение строим мы. Один из моих компаньонов, Эббот Остин...

– Вы хотите сказать, старый Вер...

– Нет, его племянник, – поправил Винс.

– Племянник... Ах да, конечно.

– Молодой Эб – тоже очень одаренный парень, – сказал Винс и усмехнулся. – Впрочем, вы вполне можете мне возразить, что все Остины были незаурядными людьми – и верховные судьи и капитаны клипперов. – Винс остановился, чувствуя, что зашел достаточно далеко и, может быть, даже слишком далеко. Он беспокойно задвигался в жестком виндзорском кресле, но Хант сидел, чуть подавшись вперед, и, видимо, ждал продолжения. – Да, – закончил Винс, – замечательный клан. – Он снова усмехнулся и наградил собеседника доверчивым взглядом. – Мне ли этого не знать? Ведь моя жена тоже Остин!

– Вот как? – Твердокаменное лицо Ханта смягчилось, стало добродушным, отечески-ласковым. Потом он вдруг спросил прежним резким голосом: – А кто третий? Забыл его имя...

– Рафферти Блум, – скороговоркой произнес Винс и прибавил уже медленнее и как бы между прочим: – Человек редких способностей – даже в Йеле таких не много.

– Так, так, – сказал Джошуа Хант.

И тут Винс наконец облегченно вздохнул. Он открыл портфель и достал перспективный вид вест-ганноверской начальной школы, выполненный цветными карандашами.

– Вот один из проектов, в которых я принимал участие, когда работал у «Гэвина и Мура».

– Вот как? – Надев очки без оправы, Хант погрузился в чертеж.

Потом Винс показал ему цветные фотографии школьных зданий, которые он проектировал для «Г. и М.».

– Отличная фирма, – великодушно заявил он.

– Да, – согласился Хант, – отличная.

– И я прекрасно понимаю те строительные комитеты, которые прибегают к услугам этой фирмы, – добавил Винс. – Конечно, если нам будет предоставлена возможность выступить перед вашим строительным комитетом, мистер Хант... Знаете, всякая новая фирма вроде нашей согласна поступиться частью гонорара, чтобы получить такой заманчивый заказ, как ньюхиллская школа.

– Гм, – сказал Хант и кивнул. – А вы знаете, что одним из первых губернаторов Коннектикута тоже был Остин?

Винс собрался уходить, и Хант проводил его до самых дверей.

– Почему бы вам не выступить перед нами в будущий понедельник? Я не сомневаюсь, что комитету будет интересно познакомиться с вашими соображениями.

– Очень признателен вам, сэр, – сказал Винс и добавил, словно это только что пришло ему в голову: – Я хотел бы обсудить мое выступление с Эбом Остином. У вас случайно нет под рукой цифр?

Вот он и получил то, что хотел, что так пригодится ему, когда члены комитета начнут его допрашивать: количество учащихся, перспективы дальнейшего расширения школы, численность автобусного парка и топографический план участка.

Винс возвращался в отличном настроении: результаты обнадеживают, есть чем похвастать в конторе. На Эба это, конечно, произведет впечатление., Если дело выгорит, гонорар будет внушительный.

Но придется разделить его на три части.

Вот в чем неудобство такого делового союза. Ведь это вопиющая несправедливость. Человек, который единолична добился такого заказа – предположим, заказ уже получен, – положит в карман только треть гонорара! Одну треть. Винс быстро подсчитал в уме. Скажем, здание обойдется в пятьсот тысяч долларов – это по самой скромной оценке. И, скажем, гонорар составит пять процентов от этой суммы, то есть двадцать пять тысяч. Но если разделить эти двадцать пять тысяч на три, получится только восемь тысяч с небольшим.

Против дележа с Эбом, разумеется, ничего нельзя возразить. Это дело особое, вроде вклада в солидное предприятие.

Винсент внезапно притормозил и свернул на Хай Брукроуд; ему почему-то захотелось еще раз как следует посмотреть на старый дом Вернона Остина. Проехав с милю, он остановил машину на подъездной дорожке, вылез и долго глядел на здание, которое скоро перейдет по наследству к Эбби и Трой.

Он обнаружил, что смотрит на дом совсем другими глазами, чем прежде. Это уже не дощатый музей, не мышеловка, которая мгновенно захлопнется в случае пожара, а старинный домашний очаг одного из Остинов. Почтенная перечница с огромной дымовой трубой в центре и чудесно отделанной входной дверью. Правда, до сегодняшнего дня Винс считал, что по горло сыт такими особняками – их в Нью-Хейвене и окрестностях полным-полно. А все-таки у этого дома есть индивидуальность. Разумеется, не такая, чтобы импонировать современному архитектору. Но именно поэтому все заговорят о Винсе, если он все-таки поселится в этом доме.

Винс закурил. Нужно как-то развить свою индивидуальность, сделать ее богаче. Он становится слишком шаблонным – настоящей копией, слепком Эба Остина. Это никуда не годится. Пусть люди говорят о нем. Взять хотя бы Раффа Блума – сколько о нем разговоров. А он, Винс, не привлекает к себе внимания, и это главный его просчет. Так продолжаться не может.

Перечница старого Вернона Остина. Теперь Винс уже хотел заполучить ее. Ему давно не терпелось спроектировать и построить себе дом, но он ни за что на свете не прикоснулся бы к деньгам Трой. Берлога Вернона одним махом решала и проблему собственного дома и проблему собственной индивидуальности.

Сигарета догорела до мундштука. Винс размахнулся, собираясь бросить ее в траву, но передумал, вышел на дорожку и тщательно затоптал окурок в гравий. Жаль портить такой великолепный газон.

Когда он разворачивал машину, налетел ветер, и на него остро пахнуло запахом свежескошенной травы.

Винс чихнул раз, другой. Ему стало не по себе: отчего он чихает – оттого, что так сильно пахнет сеном, или оттого, что заразился насморком от Бланш Ормонд?

Позже всех вернулся в контору Рафф Блум. Увидев стол, уставленный бутылками шампанского, и всех, кто сидел за этим столом, а главное, встретив настороженный взгляд Винса Коула, Рафф почувствовал стыд и вместе с тем гордость: карманы его были набиты старыми накладными и счетами, на обороте которых пестрели цифры, заметки, наброски будущего коктейль-бара Коркорана на Пост-роуд.

Сперва он ничего не сказал о своих переговорах с Коркораном. Трой протянула ему бумажный стаканчик с шампанским, и он выпил вместе со всеми. Впервые ему бросилось в глаза, как округлилась стройная фигурка Трой, как мягко светятся ее глаза. У беременных женщин часто бывают такие глаза, но у Трой они особенно привлекали внимание: глядя в них, никто не усомнился бы, что ребенок – это счастье.

Рафф внимательно слушал Винса, который сдержанным, размеренным голосом рассказывал о том, как ему удалось добиться приглашения выступить в будущий понедельник перед строительным комитетом ньюхиллской школы. Экое все-таки спокойствие, экая небрежность – начиная с коротких завитков каштановых волос и кончая манерой снимать пиджак и словно машинально расстегивать клетчатый вязаный жилет! Можно подумать, что этот жилет – часть его обычного рабочего костюма! Несмотря ни на что, Рафф бесконечно восхищался Винсом и понимал, как необходим новой фирме такой вот человек, способный поехать на несколько часов в Ньюхилл и, вернувшись, как ни в чем не бывало доложить, что у них наклевывается важный и выгодный заказ!

Потом настал черед Эбби, и он так мучился, сообщая о фиаско, постигшем его в Бриджпорте, что Раффу даже захотелось скрыть свою собственную маленькую удачу с перестройкой бара.

– Мне ужасно неприятно, – начал Эбби, наклонив узкое лицо и глядя исподлобья виноватыми улыбающимися глазами, – но у меня абсолютно ничего не вышло. – Эбби замолчал, и Рафф понял, что он ждет вопросов Винса. Но Винс воздержался от реплики, и Эбби заговорил снова. – Должно быть, я погорячился, но тут было от чего взорваться. – Он беспокойно поерзал на стуле. – Им, изволите ли видеть, нужен обычный романский фасад, только слегка модернизированный и смягченный. Банк есть банк, он должен выглядеть традиционно – на этом Этвуд уперся, и ни в какую! Нам, говорит, не подойдут архитекторы, которые не понимают разницы между банком и заводским корпусом: к этому сводились его возражения. Я прямо из себя выходил, доказывая, что он не прав. Потом я почувствовал, что все равно его не переубедишь, и сделал попытку как-нибудь договориться. Я ведь отлично понимаю, что такой заказ нельзя упускать. Во всяком случае, в теперешнем нашем положении. Но было уже поздно. Этвуд разозлился и ничего не захотел слушать. – Эбби посмотрел на Винса с некоторым вызовом. – Возможно, я не нашел правильного подхода к нему.

– По-моему, ты был абсолютно прав, – дипломатично сказал Винс.

– А ты как думаешь, Рафф? – Реплика Винса немного приободрила Эбби. – Ты... ты, наверно, считаешь, что я – мешугенер?

– Что думает Рафф, это ясно, – поспешно вставил Винс. – Он думает, что ты должен был наставлять старика до тех пор, пока он не обратится на путь истинный.

Винс угадал. Рафф считал, что архитектор не смеет поворачиваться к невежественному клиенту своим эстетским задом; такого клиента надо просветить или хотя бы дать ему возможность привыкнуть к идеям, которые сам архитектор усваивал на протяжении многих лет. Но Раффу так хотелось избавить Эбби от ощущения вины и неуверенности в себе, что он сказал:

– Что за вздор, Эбби! Тебе виднее, что тут можно было сделать. Судя по твоим рассказам, если бы ты пошел на уступки, нам пришлось бы строить Гадвилл.

Эбби просиял.

– Ну, раз мы единодушны, значит, все в порядке. В общем, этот заказ так или иначе был обречен на провал.

– Ты сделал все, что мог, миленький, – заметила Трой. Она встала и снова налила всем шампанское. Лем Херши пустил по кругу тарелки с икрой и крекерами.

– А что слышно у тебя, Рафф? – спросил Винс. – Удалось тебе?.. – Не договорив, он поспешно вытащил из кармана бумажную салфетку и чихнул. – Прошу прощения.

Рафф дожевал второй крекер. Из-за неудачи Эба ем все еще не хотелось рассказывать о своем успехе. Он решил отшутиться.

– Si monumentum requires, circumspice, – с пафосом продекламировал он.

– Что это значит? – потребовал объяснения Винс теребя бронзовые пуговицы жилета.

– Эпитафия Кристофера Рена, – сказал Рафф и тут же перевел: – Если хочешь увидеть его творения, погляди вокруг.

– Какая прелесть! – воскликнула Трой.

– Кажется, эта эпитафия подойдет и для меня. Первым моим творением, очевидно, будет питейное заведение Коркорана.

– Но это же отлично, Рафф! – Эбби искренне обрадовался. Он потянулся через стол и пожал Раффу руку.

– Поздравляю! – в тон Эбби сказал и Винс, но тут же добавил: – Слушай, Рафф, а это действительно стоящее дело? Есть у этих субъектов деньги? Или мы наживем кучу хлопот, а потом...

– Не думаю, – сказал Рафф. – По-моему, из этого может получиться первоклассная работа. – Он порылся в карманах, вытащил кучу каких-то бумажек и разложил их на доске. – Корки – Джозеф Коркоран – замечательный парень. Другого такого клиента не сыщешь. Меня он слушал так, точно я произносил нагорную проповедь. – Рафф продолжал, имитируя шепелявый выговор Коркорана: – «Рафферти, я собаку съел на салунах, а вы – на чертежах. В вас течет хорошая ирландская кровь, и желудок у вас тоже ирландский». – Рафф сделал паузу. – Означает сие только то, что он не смог меня перепить. – Рафф уже снова был полон энтузиазма. Он вытащил фотографию бара – каркасного здания, выстроенного году в тринадцатом. Эбби и остальные подошли и стали рассматривать ее и наброски Раффа. – Эту высокую крышу мы снесем. Здание нужно сплющить – тогда оно будет лучше гармонировать с плоской местностью и прямыми линиями автострады. И еще я придумал, – он указал на другой эскиз, – обшить фасад вертикально поставленными досками красного дерева.

– Красного дерева? – изумился Винс. – Где ты возьмешь красное дерево?

– Разберу сушилку для табака, которая стоит там на задах. Она вся из красного дерева, – ответил Рафф. – Эта сушилка совсем уже разваливается, но доски отлично сохранились. Если мы обошьем этими досками существующие стены с достаточным зазором, получится прекрасная теплоизоляция. И никаких окон на шоссе: бар должен быть уютный и отгороженный от мира. Поэтому снаружи он будет мягкого сероватого тона, а дверь... дверь мы глубоко утопим и выкрасим в теплый красный или желтый цвет. – Рафф положил на доску небрежный набросок. – Заднюю стену сделаем целиком из стекла, потому что с той стороны открывается красивый вид. В хорошую погоду можно будет выносить столики в сад – там растут клены и рябина. Пожалуй, задней ограде нужно придать такую форму, чтобы она плавно огибала деревья...

– А как обстоит дело с уборными? – Винс указал на план. – Где их разместить, чтобы не переделывать старую канализацию?

– Примерно там же, где и сейчас. Между женской и мужской уборными устроим кладовую, и тогда можно будет ограничиться одной новой канализационной трубой.

– А эти люди представляют себе, во что им обойдется такая перестройка? – не унимался Винс.

– Я... – начал было Рафф и запнулся, потому что забыл цифры. Он вытащил из заднего кармана еще одну бумажку. – Ага, вот она. Корки говорит, что если общая сумма не превысит двадцати восьми тысяч, то шестьдесят процентов ему ссудит банк. Остальное он внесет наличными. Я забыл сказать, что в прошлом году он недурно заработал на ирландском тотализаторе.

– А точной сметы ты ему не представил?

– Нет. По правде говоря, я и сам понятия не имею, во что это обойдется. Я полагал, что, когда будут готовы предварительные чертежи, мы вызовем одного или двух подрядчиков, и они подсчитают на месте.

– Только не делай чертежи бесплатно, – предупредил Винс. – Мы не обязаны возиться с ними задаром. Сказал ты ему об этом?

– Нет, Винс, как-то к слову не пришлось, но...

– Это первое условие, – перебил Винс. – Пока не Договоришься об этом, не вздумай браться за карандаш. Есть в этом деле еще одна страшная морока – строительное законодательство. Перестройка общественных зданий – дело очень кляузное.

– Н-да, – сказал Рафф и украдкой взглянул на Лема Херши. Тот с похоронным видом кивнул.

Все сидели молча. Потом Трой звонко щелкнула зажигалкой.

– И все-таки это дивно, – заявила она. – У «Остина Коула и Блума» уже есть заказ.

– Я согласен с Трой. Это великолепно, Рафф, – поддержал ее Эбби.

У Раффа немного отлегло от души. Он раздобыл заказ. Не бог весть какой, но все-таки это компенсация за то, что он не может вложить капитал. К тому же Рафф твердо верил: он сделает эту работу так, что никому не придется краснеть за нее.

– Какой ты назначил гонорар? – спросил Винс.

– Гонорар? – Рафф покачал головой. – Черт побери Винс, я все время собирался поговорить об этом с Корки, да так и забыл.

– Ну ничего, мы напишем ему об этом. – Винс повернулся к Эбби. – Кстати, Эб, когда должны принести из типографии бланки и проспекты?

– Завтра, во второй половине дня.

– Нам нужно приготовить список адресов, чтобы Сью разослала проспекты.

Список адресов. Рафф еще не принимался за него. Впрочем, на это не потребуется много времени. Он пошлет проспекты Гомеру Джепсону, Солу Вейнтроубу, Чилдерсу и Ейтсу. Пошлет и Мэрион Мак-Брайд. Хотя предпочел бы передать лично. Следовало бы послать и в «Сосны». Следовало бы. Но он не пошлет. Стоит этим сукиным детям получить такую штуку, как они немедленно прицепят к ней очередной бессовестный счет.

– Кажется... – Винс дважды чихнул и высморкался. – Кажется, кто-то вошел в переднюю.

– Это Нина. – Эбби встал и пошел навстречу жене. Когда они вдвоем появились в чертежной, Трой налила Нине шампанского, а Эбби как-то чересчур поспешно стал рассказывать ей о событиях этого дня.

– Что ж, Остин, – сказала Нина, – выходит, только у тебя одного нет заказов. А я-то думала, ты достанешь фирме заказ по крайней мере на новый Капитолий для нашего штата.

Рафф заметил, как заходили желваки на скулах у Эбби.

– Впрочем, – добавила Нина, – не отчаивайся. – Обращаясь уже не столько к Эбби, сколько к Трой, она продолжала: – Сегодня мы с мамой встретили в клубе мистера Данбара, знаете – Джека Данбара. Он просто помирает, так ему хочется построить себе дом вроде нашего. – Она отпила шампанское. – Ох, Трой, какое чудесное!

– Данбар? – Лицо у Эбби сразу стало замкнутым и холодным. – Не помню, чтобы я когда-нибудь встречался с ним.

– А ты и не мог. – Нина положила ногу на ногу и подчеркнуто одернула подол платья. – У него была язва желудка, и он только что выписался из нью-йоркской больницы. Мы с мамой повезли его к нам – показать наш дом.

«Она выкладывает это сейчас, – думал Рафф, – чтобы продемонстрировать Трой, какая она хорошая жена. Впрочем, главная цель тут – избежать семейной сцены и упреков в интриганстве: она отлично понимает, что при посторонних Эбби ничего не скажет». Рафф, конечно, знал, какие напряженные отношения у Эбби с Ниной. Он жил у них, и ему было так не по себе, что он решил снять где-нибудь комнату. Его присутствие, видимо, подливает масла в огонь. Сегодня вечером нужно заняться поисками жилья.

– Господи, – сказала Трой, – и почему это, Винсент, я не способна быть такой вот маленькой помощницей тебе? А может, ты и сам предпочитаешь, чтобы все мои чары были обращены на друга-супруга?

Винс рассмеялся, но тут же повернулся к Нине.

– Джек Данбар? О нем была статья в «Форчен».

– Вот как, в «Форчен»? Скажите на милость!..

– Да, Винс, тот самый. Вот уж настоящий джентльмен! Эб, я пригласила его к нам сегодня вечером...

– Сегодня вечером?

– Да.

– А не кажется тебе, Нина, что это смахивает на навязчивость? – негромко спросил он.

Нина сделала движение губами, словно ей хотелось незаметно облизать их.

– В общем, это была его идея, Эб. – Она запнулась. – Конечно, мы можем и отложить. Но ты так волнуешься из-за отсутствия клиентов, что я подумала...

– Согласен, мне не слишком везет, – сказал Эбби.

Рафф увидел, как сморщилось от огорчения лицо Трой. «Долго ли еще Эбби будет терпеть это?» – снова подумал он.

– Если ты не возражаешь, Нина, – сказал Эбби, – я предпочел бы отложить эту встречу.

– Мне-то что? – Нина повернулась к Трой. – Как-нибудь, когда мы с вами останемся вдвоем, объясните мне, пожалуйста, что за человек ваш братец. Он всегда был такой?

Большие серые глаза Трой стали похожи на колючки, но через секунду она посмотрела на Нину спокойно и даже весело.

– Эб старомоден, Нина. Думаю, дело в этом. Он, как и его отец, относится к тем чудакам, которые предпочитают заниматься своими делами без посторонней помощи.

В Нинином взгляде что-то дрогнуло, она вся напряглась.

– Меня интересует Эб, а не его... Я хочу сказать...

– Черт! – взорвался Эбби. – К чему эти разговоры? Мы как будто собрались здесь, чтобы отпраздновать создание нашей фирмы. – И вдруг, к полному недоумению Раффа, добавил: – Знаешь, Нина, я передумал: пожалуй, действительно будет лучше, если мы встретимся с Данбаром сегодня.

Нина, видимо, тоже удивилась и даже растерялась. В глазах у нее мелькнуло недоверие, потом она изобразила особенно любезную улыбку.

– Ты, я вижу, соблаговолил простить мне попытку раздобыть тебе клиента. – Заметив, как изменилась в лице Трой, она поспешно добавила: – Ты молодчина, Остин.

Лем Херши оправил рукава рубашки и буркнул, что уже поздно и ему пора домой.

Все, – встали. Взяв Трой под руку и направляясь с ней к двери, Винс сказал, словно желая поскорее перевести разговор на менее опасную тему:

– Между прочим, дорогая, я случайно проезжал сегодня мимо дома Верна и подумал... Не знаю, какие у вас с Эббом планы, но, по-моему, это просто преступление, что такой чудесный старинный особняк пустует.

Трой застыла на пороге, глядя на мужа.

– А мне казалось, Винсент, что ты терпеть не можешь старые дома в колониальном стиле.

– Ты права, – ответил Винс, когда они уже проходили через приемную. – Но ведь дом Верна – это своего рода достопримечательность.

Вернувшись в чертежную, Рафф обнаружил, что Эбби собирает бумажные стаканчики, выбрасывает окурки из пепельниц – словом, наводит чистоту и делает это так сосредоточенно, словно пытается привести в порядок свой вконец разладившийся мир. Эбби, у которого есть жена – спутница жизни, есть и стеклянный дворец. И при этом – сознание, что он совершенно одинок.

Так размышлял Рафф, с тоской ощущая собственное давно опостылевшее одиночество.

Выйдя на улицу, уже одетую вечерним сумраком, и с особой остротой чувствуя неловкость своего положения, Рафф подошел к блестящему лимузину и сказал Эбби и Нине, что не вернется с ними, а отправится на поиски

Эбби сразу начал возражать, ему вторила и Нина, но ее вежливый протест звучал равнодушно, как эхо. Потом Эбби сказал, что у него кончились сигареты, вылез из машины и попросил Раффа проводить его до табачного магазина на углу. По дороге он продолжал уговаривать Раффа, и тот понял, что Эбби просто боится остаться в доме наедине с Ниной.

– Какая бессмыслица, Рафф! Ведь эта комната специально предназначена для тебя, она твоя. Ты часть дома, – тут он улыбнулся, – такая же неотъемлемая, как пресловутая секвойя Блума.

– Спасибо, Эбби, но должен же я когда-нибудь обзавестись собственным жильем!

– Постой-ка, – сказал Эбби. – А как насчет старой верновской берлоги? Там... – Он запнулся, потому что, как и Рафф, слышал слова Винса Коула, его заявку на дом Вернона Остина. – В общем, не можешь ты переехать от нас. Куда ты денешься?

– В газетах полно объявлений.

Они молча дошли до табачного магазина. На обратном пути Эбби внезапно спросил:

– Ты чем-нибудь недоволен, Рафф?

– Вот еще! Чем я могу быть недоволен?

– М-м-м... Рафф, я-то ведь знаю, какие у тебя расходы на больницу и все прочее... Ты не станешь просто так швыряться деньгами. Значит, ты недоволен. Зачем тебе тратиться на квартирную плату?

– О господи, Эбби, – решил сымпровизировать Рафф, – у меня куча всяких идиотских привычек, и вообще лишний человек в доме – это всегда лишние хлопоты. Мне просто жалко Нину.

– Но она абсолютно ничего не имеет против, – возразил Эбби. – Нет, тут что-то другое. В чем дело, Рафф? Пожалуйста, не виляй.

Чтобы выиграть время, Рафф стал закуривать.

– Я знаю, Нина тебе не очень-то по душе, – вдруг сказал Эбби.

– Эбби, давай не будем... – смущенно начал Рафф. Какого он дурака свалял: надо было сперва снять комнату, а уж потом говорить об этом.

– Знаю, что ты ее не любишь, всегда знал. – В голосе Эбби звучала горечь. – И Трой, конечно, тоже настроена против нее. А у Нины просто не было возможности...

Промолчать в ответ на этот горестный упрек Рафф не мог.

– Слушай, Эбби, но ведь если бы ты сам считал, что у вас с Ниной все в порядке, тебе было бы наплевать на остальных!

Эбби уставился на него, приоткрыв рот. Потом плотно сжал губы.

– Даже если у меня с ней не все хорошо, я уж как-нибудь сам справлюсь с этим. Без посторонней помощи.

Рафф не нашел, что ответить. Никогда раньше Эбби не смотрел на него с таким воинственным озлоблением.

Эбби круто повернулся и пошел к лимузину, а Рафф стоял и печально смотрел ему вслед. Внезапно Эбби еще раз повернулся, и Рафф увидел, что его худое розовое лицо стало совсем серым.

– Прости, Рафф. Не следовало мне вымещать это на тебе.

Рафф направился было к «виллису», который он недавно купил у Эбби, но вдруг передумал и свернул за угол; он зашел в итальянскую лавчонку, выбрал кисть винограда и кусок неаполитанского сыра, прихватил у газетчика номер тоунтонской газеты, потом вернулся на Мэйн-стрит, где стоял «виллис», и поехал к морю. Там он уселся на краю заброшенного волнореза – поужинать и просмотреть объявления. Он все время убеждал себя, что это неизбежно; больше нельзя жить в доме Эбби и делать вид, что не замечаешь, до какой степени накалена там атмосфера. Так даже лучше: быть может, этот разговор поможет Эбби прозреть – если только он уже хочет прозреть...

Но как больно вспоминать изможденное и озлобленное лицо Эбби и его гневные глаза! И понимать, что в их дружбе появилась маленькая, совсем незаметная, но все-таки трещина.

Он скользнул взглядом по первому объявлению, потом, заинтересовавшись, прочел его внимательнее. «Большая изолированная комната с правом пользования кухней. Ванна совместно с маленькой семьей. Шестьдесят долларов в месяц. Справки по телефону 783, Сирз».

Рафф прикончил сыр, съел почти весь виноград. Вернувшись в город, он из первой попавшейся табачной лавки позвонил по номеру, указанному в газете.

– Я звоню по поводу вашего объявления, – сказал он, когда тот снял трубку.

– Да, да, я вас слушаю. – Голос заметно повеселел.

– Комната еще не сдана? Я хотел бы сейчас приехать и посмотреть ее.

– Пожалуйста. Будьте любезны, назовите вашу фамилию.

– Мистер Блум. Я...

– Блум? – Продолжительная пауза. – Подождите минутку, пожалуйста. – На этот раз трубку взяла женщина. – Говорит миссис Сирз. Мой муж только что вернулся, поэтому он не знал, что комната уже сдана.

– Сдана?

Но женщина повесила трубку.

Рафф медленно открыл дверь кабины. Интересно, повторится ли такая же история и со следующей комнатой? Помнится, были какие-то разговоры о том, что тоунтонские джунгли кишат такими вот Сирзами.

Рафф весь кипел от гнева. У него вдруг лопнуло терпение. Дело не только в Сирзах, но и в нем самом, в этой бродячей жизни, которой не видно конца, в растущей тревоге, в жажде оседлости, гавани. То же самое было и до войны: кочевье, смена мест, смена замкнутых мирков. Конечно, премиальное путешествие было необычайно интересно, но ведь и это было бродяжничество. Ничто не изменилось ни в Нью-Йорке, ни здесь. Даже самая скромная цель – и та нисколько не приблизилась.

А то, о чем он наивно мечтал в юности, все удаляется. Или все-таки приближается?

Если не вдаваться в суть дела, то, конечно, приближается. Ему повезло: он стал компаньоном фирмы.

Присев на скамеечку в тесной кабине, Рафф опять развернул газету. Его ноги торчали наружу. Он еще раз прочел колонку объявлений.

Вот это тоже подходит, хотя и дороже. «Изолированная комната-студия. 336, Фримонт».

Женский голос, на этот раз благожелательный. Ему сообщили адрес. Он поехал и по дороге смотрел на чудесное цветение осенней земли, на сверкающие в сумеречном свете краски, на аметистовые и багряные верхушки деревьев. И надежда вернулась к нему и подняла его над всем, чем он жил сегодня.

В американских городках все собрания обычно происходят по понедельникам, в вечерние часы. Тоунтон не был исключением: в понедельник там заседали Ассоциация педагогов и родителей, Ассоциация тоунтонских предпринимателей, Клуб юных республиканцев и Тоунтонское общество городского благоустройства.

Эбби Остин, сам того не замечая, стал деятельнейшим членом последнего. Началось это, разумеется, с подписки на крупную сумму; потом он начал отдавать этому обществу все больше и больше времени и наконец был выбран председателем комитета, который изучал возможности перепланировки города и помогал советами в проектировании и строительстве новых зданий.

То, что Эбби взялся за это дело, было и естественно и неизбежно. Он понимал механику сбора денег (и сам щедро жертвовал), а кроме того, живо интересовался общественной жизнью Тоунтона. Как многие бостонцы, он всегда искренне и добросовестно стремился благоустроить город, в котором жил в данный момент, расширить его культурные возможности, добиться того, чтобы самые разнообразные виды искусства стали достоянием широкой публики и радовали как можно больше людей.

В этот понедельник Эбби должен был обратиться с речью к многочисленному собранию граждан и ознакомить их с планом сбора средств на постройку тоунтонского Дворца искусств и ремесел. Эбби предлагал для начала организовать в городском сквере летний фестиваль искусств и развесить на стендах картины художников – не только местных, но и со всего штата. Плата за вход – один доллар. Если к сумме, которую они, таким образом, соберут, прибавить частные пожертвования, у них образуется достаточный фонд.

Поэтому почти все утро Эбби занимался в конторе подготовкой к вечернему выступлению. Рафф в это время заканчивал предварительные чертежи бара Коркорана на Построуд. Лем Херши разрабатывал детали Тринити-банка; кроме того, на него было возложено наблюдение за ходом строительных работ. Отсутствовал только Винс Коул. Во время упаковки вещей и переезда в дом Верна его простуда превратилась в настоящий бронхит, и он совсем расхворался.

В половине шестого позвонила Трой.

– Эб, похоже на то, что Винсент плотно улегся в постельку. Потерял голос, и его до отказу накачали стрептомицином. Он говорит, придется тебе поехать вечером в Ньюхилл и выступить вместо него перед школьным советом.

– Сегодня вечером? – Эбби нахмурился. – Трой, сегодня я никак не...

– Но Винсент говорит, что это необходимо.

– И надо же, чтобы это случилось именно сегодня! Я сегодня делаю доклад...

– Ох, боже мой, я совсем забыла! Я ведь тоже собиралась пойти, но теперь, конечно, не смогу оставить Винсента. А как Рафф? Тоже занят?

– Придется ехать Раффу, – сказал Эбби. – Мы не можем упустить такой шанс.

– Винсент говорит, что все данные у него на столе и что этот Хант...

– Знаю, – перебил ее Эбби. – Вот уж не повезло!

– Ничего не поделаешь, дорогой.

– Передай Винсу, пусть не беспокоится, – сказал Эбби.

– Нина тоже идет на собрание?

– М-м-м... Думаю, что да.

– Чудесно. – Трой замолчала, потом снова заговорила: – Винсент спрашивает, договорился ли ты уже с Джеком Данбаром насчет дома?

– Нет... Пока еще нет.

– Нет? Зачем же было Нине играть с ним в гольф вчера, да еще в такую жарищу?

– В гольф? Ах да, вчера!.. – Щеки Эбби вспыхнули: Нина ни словом не обмолвилась ему о том, что видела вчера Данбара. – Ну, знаешь, – уклонился он, – такие вещи сразу не делаются.

– И то правда.

Короткое молчание. Потом Эбби спросил:

– А маленькая мама здорова? Ты не слишком суетись там вокруг Винса.

– Я в порядке. Мой благословенный Пьетро согласился помогать мне, пока Винсент болен. – Она рассмеялась. – Винсент не переваривает его.

После разговора с Трой Эбби увел Раффа из чертежной в кабинет Винса и коротко сообщил ему все данные для выступления в Ньюхилле.

– Ох, Эбби, было бы куда спокойнее, если бы поехал ты, – сказал Рафф, укладывая заметки в портфель Винса.

– Ты отлично знаешь, что я не могу сегодня.

Рафф кивнул.

– На эту работу для Корки придется поднажать. Если делать, так делать быстро, пока не похолодало. – Рафф остановился на пороге. – Боюсь я сегодняшнего школьного совета. Ведь это специальность Винса, а я могу все испортить.

– Не испортишь. И вообще пора тебе привыкать к публичным выступлениям, – сказал Эбби. – Об одном прошу тебя: не останавливайся у Корки по дороге в Ньюхилл. – Он улыбнулся. – Я вдруг вспомнил о твоей блистательной речи на нашем балу. Нет, Рафф, серьезно. Будь самим собой. Вот увидишь, школьный совет влюбится в тебя. Сейчас наши акции там очень высоки, а если мы получим этот заказ...

Рафф снова кивнул, но Эбби видел, что он боится.

Эбби объяснил ему, как добраться до места.

– Собрание назначено на восемь. Постарайся не заблудиться. Ровно в восемь.

– Слушаю, папочка. – Рафф сунул за ухо карандаш. – Найдется у тебя свободная минутка, Эбби? Я хочу, чтобы ты посмотрел, как у меня получается этот бар. – Он открыл дверь.

– К сожалению, у меня слишком много свободных минут, – заметил Эбби. – Пока что я единственный в этой фирме не нуждаюсь в чертежной доске.

Сказано это было шутливо, но Рафф мгновенно вскинул на него глаза.

– Ты будешь занят по горло, как только начнешь пристраивать крыло к дому Нининой матери.

– А я не уверен, что начну, – неожиданно для самого себя сказал Эбби. – Возможно, я и отложу.

– Я думал, чертежи уже у подрядчика.

– Да. Но боюсь, что это окажется слишком дорого. Тогда я отложу. – Эбби говорил так непринужденно, словно решил это не только что, а давным-давно.

– Нина, кажется, спит и видит эту пристройку?

– Да. Но только сейчас очень неподходящее время. Как я могу потратить такую уйму денег, когда мы только-только организовали фирму? Будь у меня хотя бы заказы...

– Ты из-за этого так изводишься, Эбби? Но ведь пока что никто из нас не получил заказа, о котором стоило бы...

– Все-таки я предпочел бы, чтобы моим первым клиентом был кто-нибудь другой, а не я сам, – сказал Эбби; он ухватился за возможность дать Раффу понять, что его не очень-то привлекает заказ, сделанный самому себе.

– По-моему, этот, как его... Данбар, да, Джек Данбар. хотел заказать тебе...

– Да. Нина проявила чудеса ловкости и уговорила его. («Такие же чудеса, как тогда с Уоллесом Гришэмом».) Он как будто хочет построить дом вроде моего.

– Так в чем же дело?

– Я не так уж уверен, что мой дом стоит копировать, – сказал Эбби, хотя дело было явно не в этом.

Рафф прислонился к дверному косяку.

– Ты просто сегодня не в духе, Эбби. До сих пор ты считал этот дом лучшей своей работой.

– А теперь я сомневаюсь в этом.

– А как считает Данбар?

– Не знаю. То есть я не убежден, что ему действительно нравятся современные дома. Он-то говорит, что нравятся... А Нина просто ручается за это.

– Тогда в чем же...

– Один из его родственников – нью-йоркский архитектор. С чего бы это Данбару обращаться к нам? – спросил Эбби. Было очевидно, что этот вопрос он задает не в первый раз.

– Может, его родственник – плохой архитектор, – возразил Рафф.

– Конечно, это вполне возможно, – с готовностью согласился Эбби.

Вслед за Раффом он направился в чертежную, к доске, стоявшей в углу у окна, но мысли его были заняты все тем же: поисками правильного решения.

Чем упорнее он думал, тем яснее ему становилось, что с пристройкой следует повременить. Это будет неприятно. Один бог знает, как неприятно. Но ведь это едва ли не единственный способ воздействовать на Нину.

Вечером, вернувшись домой и увидев ее на террасе, он снова заколебался. Она стояла, держа в руках охапку осенних листьев, и заходящее солнце озаряло ее русые волосы, нежный овал лица с глубокими ямочками на щеках, голубую юбку, мягко облегавшую стройные бедра. Как хороша! Она нравилась ему не только эстетически, но и волновала его. Он желал ее.

Эбби только и смог, что подойти к ней, обнять и поцеловать ее, молча последовать за ней в гостиную и, стоя у кофейного столика, смотреть, как она сосредоточенно ставит в йенсеновскую вазу красные и желтые листья.

– Ау-у! – Из кухни, отделенной от гостиной только сервантом с напитками, донесся хриплый, девически-кокетливый оклик Нининой матери. – Эбби, дорогой, выдержите вы еще раз общество вашей ужасной тещи?

Стоило ему увидеть Элен Уистер, ее крепкую фигуру в плотном шерстяном костюме, ее туфли на низких каблуках, нарумяненные увядшие щеки и сощуренные в улыбке серые глаза, как вся его добрая воля мгновенно исчезла, а сам он сжался и ощетинился.

– Здравствуйте, Элен, – сказал он, когда миссис Уистер подошла к нему.

Они уселись за стол, и он стал мрачно подсчитывать, сколько раз в этом месяце Элен обедала с ними. Она почти все время торчит у них. Прежде он восхищался Нининой привязанностью к матери, а теперь считал, что эта привязанность подчиняет ее дурному влиянию Элен. Не говоря уже о том, как больно ему было сознавать, что Нина способна так сильно любить кого-то другого.

Нина подала ломтики замороженной дыни, а потом подошла к светлому полированному комоду и достала из ящика несколько лоскутков ткани.

– Знаешь, маме хочется ковер во всю комнату, – сказала она.

– Ты уж лучше не трогай Эбби, детка, – сказала миссис Уистер. – Пусть он сам решает, как лучше.

Нина протянула лоскутки серой, темно-коричневой и синей ковровой ткани. Эбби подержал их, потом положил на стол, глядя на них невидящими глазами.

Нет, решение правильное. Он вспомнил слова Раффа, сказанные на улице в тот вечер, когда они чуть не поссорились: «Будь у вас все в порядке, тебе было бы плевать на остальных!» Разве Рафф сказал бы это, если бы у него не было веских оснований? А Трой? Разве стала бы она просто так, без серьезных причин, делать осторожные намеки? Да и сам он разве утратил бы спокойствие и равновесие, если бы Нина не давала ему все больше поводов для подозрений?..

– Я тут раздумывал... – с трудом заговорил он наконец. – Боюсь, что придется повременить с этой пристройкой.

Он увидел, как сморщились сухие красновато-оранжевые губы Элен, как застыла над дыней ее рука, сжимавшая ложечку.

Потом он услышал голос Нины:

– Повременить? Ты что, совсем спятил, Остин? – Она смотрела на него и даже улыбалась, настолько невероятными показались ей слова Эба.

Другого выхода нет. – Он не отрывал взгляда от глаза ее прищурились, потом широко открылись.

– Нет, ты, наверно, шутишь. Ведь мама все свои планы построила в расчете на это.

– Это неважно, – медленно проговорила Элен Уистер. – В конце концов Эбби виднее, чем нам с тобой.

– Эб Остин, ты не сделаешь такой гадости! Не сделаешь, слышишь? – Нина резко отодвинула дыню и схватила сигарету из серебряной коробочки.

– Время очень неподходящее, Нина, – сказал Эбби. – фирма еще не стала на ноги, и мы все...

– Господи боже мой, да какое отношение это имеет к нам? Ты не сделаешь этого! Ведь у тебя все чертежи уже готовы... Эб Остин, если ты и впрямь так поступишь, я больше никогда не стану разговаривать с тобой!

Он был готов к сцене. Но не к тому, что прочел в ее глазах.

И он отлично понимал смысл ее слов. К несчастью, было совсем не трудно догадаться, что именно стоит за ее угрозой никогда больше не разговаривать с ним.

У Эбби пересохло в горле и сжалось сердце, когда он увидел, как исказилось от злобы и гнева ее неотразимо прелестное лицо.

Он потянулся за сигаретой.

Нина старалась овладеть собой. Она туже стянула ленту на затылке, и в ее голосе снова послышались недоверчивые нотки:

– Могу я узнать, что за муха тебя вдруг укусила? В чем дело? На работе что-нибудь не в порядке, или... или это Рафф Блум не желает, чтобы ты строил дом для мамы?

– Ни то, ни другое.

– А может, это совет Трой?

– Послушай, детка... – начала Элен Уистер, потом закурила и закашлялась. Струя дыма заволокла ее красивое, но в эту минуту очень жалкое лицо. – Не нападай так на бедного Эбби. У него своих забот достаточно. Ты ведь не представляешь, как могут извести человека на работе эти мерзкие типы...

– Но к нам-то какое это имеет отношение? – Нина окончательно потеряла власть над собой. – В чем дело? Что за нелепая выдумка! Раньше ты и не заикался об этом! В чем дело? Не в том ли, что, по-твоему, ты до сих пор не Добился каких-то потрясающих успехов? Убейте меня, но я ничего не понимаю. Ведь должна же такая гадость прийти в голову! Во всяком случае, приношу тебе мою глубокую благодарность. И это как раз в тот момент, когда я раздобыла такого клиента, как Джек Данбар, привела его, можно сказать, прямо к тебе в контору! Да тебе вовсе и не нужны клиенты! Тебе нужно одно – жалеть себя, а потом отыгрываться на мне или на маме...

– Детка! – предостерегающе сказала миссис Уистер.

Взглянув – в который раз – на этих двух женщин, Эбби особенно остро почувствовал, что он приперт к стене, загнан в угол.

Он встал из-за стола.

– По-моему, ты могла бы попытаться понять меня, а не устраивать сцену. – Он отвернулся. – Мне пора на собрание. Ты пойдешь со мной?

– Нет.

– Как знаешь.

В тишине слышно было, как шаркает ногами по полу миссис Уистер.

– Пожалуй, я тоже пойду, детка.

Когда Эбби вернулся из кабинета, держа в руке портфель, Элен Уистер уже не было. Нина все еще сидела за столом, глядя в пространство. В пепельнице дымилась сигарета.

– Мама ушла, – сказала Нина без всякого выражения.

– Перестань, Нина, – сказал Эбби. – Уверяю тебя, твоя мать отлично умеет устраивать свои дела. А тебе следовало бы хоть немного поинтересоваться, что происходит со мной.

– Что это значит?

– Нина, вечером у меня доклад. Пойми хотя бы...

– Нет, не понимаю! – крикнула Нина. – Единственное, что я обещала маме! Единственное!

Он увидел, как вздрогнули ее плечи, увидел слезы в ее глазах.

– Послушай, – начал он примирительно, – я же сказал только, что придется немного отложить...

– На сколько? – Веки ее были плотно сжаты.

– Пока еще трудно сказать. Поверь мне, Нина, мы действительно не можем позволить себе...

– О-о-о! – застонала она вне себя.

Эбби подошел к столу.

– Нина...

– Пожалуйста, иди на свое собрание! – Она враждебно отстранилась.

– Что ты будешь делать весь вечер? – спросил Эбби. – Зачем тебе сидеть здесь одной? – Он подождал секунду. – По-моему, будет не совсем удобно, если ты не пойдешь. Тебе надо там быть.

– Нет, спасибо. Лучше уж я буду сидеть дома, и вымою посуду, и погашу везде свет, и тогда, может быть, У нас хватит денег на еду в этом месяце.

– Нина! – Он положил руку на ее мягкие волосы ??? стоял, глядя на нее сверху вниз, и даже в эту минуту ему хотелось прикоснуться к ее нежной щеке и шее.

– Ты опоздаешь! – Она сбросила его руку, встала и пошла на кухню.

Глубоко оскорбленный, Эбби тоже резко повернулся, вышел из дому, не закрыв за собой дверь, и направился было к машине.

Но тут в доме зазвонил телефон. Эбби сделал несколько шагов назад. Когда он был уже на пороге, Нина сняла трубку.

– О, привет, привет! – Она говорила так оживленно, что Эбби точно прирос к месту. – Нет, ушел на очередное собрание. Я? Ну нет, я не из числа благотворительниц! – Смех. – Обещайте выпить не больше одного стаканчика, тогда я, может быть, позволю вам прийти. Ах да, верно, вы все еще пьете только молочко... Что? – Нежно, призывно: – Да, я не прочь немножко поразвлечься.

Рука Эбби, сжимавшая портфель, стала влажной, страшная боль стиснула сердце, он ощутил где-то внутри тошнотворную пустоту от сознания, что любовь его растоптана, а сам он неполноценен. Никому не нужен, безжалостно связан по рукам и ногам, раздавлен...

Он не хотел, чтобы Нина увидела или услышала его. Круто повернувшись, он бросился к машине, отпустил ручной тормоз и бесшумно выехал по покатой дорожке на шоссе. Вместо того, чтобы войти в дом и поговорить с ней начистоту.

Нет. Это невозможно. Даже сейчас он помнил о том, что его ждут на собрании. Но разве он в состоянии выдавить из себя хоть слово?

И одновременно в нем – в каком-то темном и ему самому неведомом до сих пор уголке мозга – зрело безрадостное решение: он постарается уйти с собрания как можно скорее, сразу после доклада, не дожидаясь конца бесконечных прений, и вернется домой часа на два раньше обычного.

На какие гнусные уловки приходится идти!

Эбби вдруг заметил, что едет слишком быстро. Он снизил скорость, но незаметно для себя снова дал полный Газ, и машина с ревом рванулась вперед.

В девять часов зал заседаний тоунтонской ратуши – колониальный стиль, серые стены, белые колонны – был полон. Разложив перед собой заметки, Эбби начал доклад Руки его почти не дрожали.

Когда он мчался назад вдоль темных полей, ему был уже ясно: как он ни рвется, как ни спешит домой, сегодня он узнал правду о своей семейной жизни, и этого никаким силами не изменить.

Все же он оставил машину на шоссе и по длинной дорожке взобрался на холм, где стоял его дом, такой строгий, такой бессмысленно-великолепный.

У подъезда чернела открытая машина Данбара. «Да, – думал Эбби, – Данбару и в голову не приходит прятаться а он, Эбби, должен подкрадываться в темноте, неуклюже разыгрывая какую-то нелепую мелодраму.

Но пусть он ведет себя низко или даже глупо, по-мальчишески – иначе сейчас нельзя.

Окна гостиной были тускло освещены.

Стараясь найти наблюдательный пункт поудобнее, Эбби бестолково переходил от куста к кусту, и сердце у него стучало часто и громко. Он хотел все увидеть и все узнать, в то же время надеясь, что ничего не увидит и ничего не узнает.

И вдруг в гостиной ярко вспыхнуло электричество. В просвете между занавесями он увидел ее, увидел Джека Данбара, который шел к дверям.

Эбби отпрянул от окна и поспешно присел на корточки за пышным кустом рододендронов в конце стеклянной стены.

Данбар уже стоял на пороге. Его широкоплечая, узкобедрая фигура, освещенная со стороны комнаты, четким силуэтом рисовалась в проеме дверей. За ним стояла Нина и пыталась схватить его за руку.

А Данбар отталкивал ее.

– Не уходите, Джек! – В голосе Нины какие-то незнакомые интонации. – Я ведь не нарочно.

– Не нарочно? – Данбар поправил галстук, туже затянул узел. – Простая случайность, а? В такую минуту взять и зажечь свет! Устроить иллюминацию!

– Я... я просто хотела увидеть ваше лицо. – Нет, таких интонаций Эбби никогда не слышал у Нины, даже в прежние времена. Судорога свела ему ноги. Во рту пересохло. Пытаясь сохранить равновесие, он осторожно оперся руками о землю.

– Увидеть мое лицо? – удивился Данбар. – И для этого вы направили на меня свет? Что это, выставка уродов или...

– Джек, прошу вас, не надо! – Она снова потянулась к его руке.

Данбар повернулся на каблуках и зашагал к машине. Нина шла рядом.

Во рту у Эбби было так сухо, что он уже не мог глотнуть.

– Еще рано, Джек, не уходите. Я не хочу, чтобы вы ушли такой сердитый.

– Слушайте, Нина...

Эбби увидел, что Нина прижалась к Данбару, обхватила его руками и подняла к нему лицо.

– Вернитесь, Джек...

– Ну, нет! – Данбар вырвался из ее объятий. – Больше я не намерен терпеть.

– Что терпеть, Джек?

– Слушайте, Нина, я неподходящий объект для ваших штучек. Не желаю, чтобы меня доводили до такого состояния, а потом отталкивали, зажигали свет и выясняли, достаточно ли у меня идиотский вид! Зачем вам это нужно? Чего вы добиваетесь?

– Джек!.. – Голос Нины странно вздрагивал. – Вы никогда не позволяли мне посмотреть на вас. – Она протянула руку к его лицу. – Вы никогда...

Данбар отскочил от нее и размахнулся. Эбби услышал звук пощечины и хриплый возглас:

– Ах ты, сука этакая!

И еще он услышал рыдание Нины и увидел, как она покачнулась, не сгибаясь, и прижала руки к щекам. А разъяренный Данбар влез в машину и громко хлопнул дверцей.

Эбби долго сидел в машине, все еще стоявшей на шоссе. Сидел, собираясь с силами. Потом въехал на холм и отвел машину в гараж. Дышал он тяжело, с присвистом. Наконец вошел в дом.

– Эб? – голос Нины.

– Да. – Он свернул в уборную, налил себе стакан воды и принял пиробензамин. До сих пор у него еще ни разу не было приступов астмы в это время года.

Когда он вошел в гостиную, Нина сидела на длинной кушетке у камина. На коленях у нее лежал журнал. Эбби отвернулся. Не мог заставить себя посмотреть ей в глаза. Он сел, закурил, но тут же положил сигарету в пепельницу почувствовал, что сразу начнет задыхаться.

– Как прошло собрание? – спросила Нина и, Не дожидаясь ответа, добавила: – Мне жаль, что все так получилось, Эб. Я понимаю, что была не права, но...

– Это неважно, – сказал Эбби. Он по-прежнему не глядел на нее.

– Лучше бы я пошла с тобой. Я должна была пойти, – через секунду сказала она.

Он кивнул. Если бы можно было убежать из дому! Потом он услышал собственный безразличный голос.

– Что ты делала? Кто-нибудь заходил?

– М-м... Да, заходил.

Эбби оторвал глаза от пола. По непонятному ходу ассоциаций он подумал о Раффе Блуме. Вспомнил, что собирался позвонить ему и спросить, как прошло выступление перед строительным комитетом ньюхиллской школы.

– Позвонил Джек Данбар, – сказала Нина. – Он был чем-то расстроен и заехал выпить со мной. Молоко, разумеется.

– Да? – Эбби наконец взглянул на нее. Она листала журнал, низко опустив голову. Хотя фигура ее тонула в тени, чувствовалось, как она напряжена.

– Он меня просто извел, – сказала Нина. – Вел себя как какой-то паршивый подросток. Представляешь, полез ко мне с нежностями... Мне пришлось просто драться с ним... В конце концов я его выставила.

Эбби стало так трудно дышать, что он всем телом подался вперед.

– Эб... что-нибудь случилось?

Он заставил себя встать.

– Я приехал раньше, – сказал он, глядя ей в глаза. – Спрятался... да, спрятался у дома... и видел, как он дал тебе пощечину.

Журнал застыл в ее руках, потом упал на пол. Она смертельно побледнела.

– Ты... – Голос ее пресекся. Она тоже встала. – Что ты городишь? Что это значит? Ты, верно, встретил Джека Данбара в городе? Если это он так гнусно оболгал...

– Я видел его здесь, Нина. Видел, как ты цеплялась за него. Слышал, что он тебе сказал. Видел... – Эбби замолчал. В тишине комнаты его свистящее дыхание казалось особенно громким. – Напрасно я позволил Данбару опередить себя. Я сам должен был это сделать.

– Эб!

У него больше не было сил смотреть на нее. Он отвернулся и пошел к дверям.

– Куда ты, Эб? Выслушай меня! Эб! Не уходи!.. Куда ты идешь?

Эбби торопливо дошел до двери, открыл ее и бросился к гаражу. Гравий скрипел под его тяжелыми шагами.

Постепенно ему стало легче дышать. Незаметно для себя он снова очутился в Тоунтоне. Остановив машину на пустынной улице перед строительной площадкой Тринити-банка, он сидел и тупо смотрел на котлован, откуда уже поднимались бетонные опоры будущего стального каркаса.

Здание, заложенное в день смерти Верна.

И теперь он смотрит на него и думает о том, что сейчас умирает еще что-то.

Смотрит и видит только Нину, и как она тянется к Данбару, и как Данбар со всего размаху дает ей пощечину, и как потом она стоит в полутьме, словно парализованная.

Вот до чего дошло. Он ждал и боялся чего угодно, только не этого. Это ему и в голову не приходило.

Увидеть, как чужой мужчина бьет по лицу твою жену! И понимать, из-за чего.

Вот почему исчез Уолли Гришэм (правда, в тот раз дело обошлось без побоев). Вот что мог и должен был сделать он сам.

И после этого вернуться домой и выслушивать ее лживые объяснения, и запирательство, и бог весть что!.. И снова смотреть ей в лицо и себе в душу!.. Эбби неподвижно сидел за рулем, без сил и без воли, уставившись на непреклонную симметрию стальных балок.

Идти некуда. Не гордость, нет – нечто большее, чем гордость, запрещало ему пойти к Трой или Раффу.

Немыслимо даже представить себе, что всего лишь час назад он делал доклад в ратуше и агитировал за создание фонда на постройку Дворца искусств!..

Или что совсем недавно волновался из-за того, удачно ли прошло выступление Раффа и удалось ли ему получить заказ!..

А теперь – вот это...

Но Эбби и сейчас пытался добросовестно восстановить в памяти прошлое, уяснить себе, не он ли виноват в том, что Нина стала такой. Нет, положа руку на сердце, он может сказать, что не чувствует за собою никакой вины. Он любил ее и поэтому всегда старался уважать ее желания, ни в чем ей не отказывать – даже в самых неразумных и ребячливых прихотях. И разве не обуздывал он свое мучительное влечение к ней, чтобы у нее не было повода обвинить его в «приставании»? Он надеялся, что его самоотверженная любовь растопит когда-нибудь то, что он принимал за холодность...

О господи, какая это была глупость, какая ложь, какое лицемерие перед самим собой – цепляться за веру в нее, хотя он знал, что никто ей не верит.

Что даже Винс относится к ней с пренебрежительным равнодушием.

И все-таки, по примеру всех любящих, он продолжал наделять ее бесчисленными достоинствами и придумывал для всех ее поступков бесчисленные оправдания.

Эбби вздрогнул, пальцы его крепче сжали руль.

Он слегка повернул голову: ему показалось... да, это действительно проехал бывший его «виллис», это Рафф Блум возвращается из Ньюхилла. Слава богу, Рафф его не заметил.

Эбби порывисто включил зажигание. Пора возвращаться.

И вот машина снова мчится по той же дороге. Не вернуться нельзя, и все-таки чем ближе к дому, тем сильнее это уже испытанное мучительное чувство омерзения.

В гостиной по-прежнему ярко горел свет. Нины там не было. И вдруг он услышал ее голос. Не слова, а приглушенные всхлипывания.

Эбби переступил порог и тут же остановился. Откинув голову, он дважды втянул в себя воздух. Отвратительно пахло горелым. Запах шел из спальни.

Эбби в ужасе бросился туда: он хорошо знал Нинину манеру курить в постели, знал, что она...

В спальне ее тоже не было. Постель была аккуратно застлана. Из дверей большой ванной комнаты валил густой дым. Дрожащей рукой Эбби повернул ручку и вошел.

Нина в одной рубашке стояла у зеркала. В первый момент Эбби почувствовал огромное облегчение. Потом он увидел ее странный взгляд, ее вздрагивающие плечи, услышал судорожные рыдания.

Но тут ему предстало другое зрелище: в ванне, полной воды, была беспорядочно свалена груда полуобгорелой, почерневшей одежды. Он сразу узнал обшлага своих шерстяных брюк, замшевую заплату на твидовом пиджаке. Да, это был погребальный костер из его вещей, мокрых и обугленных; от них все еще поднимались струйки едкого дыма, а на белом потолке появился слой копоти.

Эбби наклонился и повернул кран; полилась холодная вода. В тот же миг он услышал пронзительный вопль.

Не успел он повернуться, как Нина набросилась на него и продолжая выть и кричать, стала ногтями царапать ему нос и щеки. Ему с трудом удалось схватить ее за руки. Он крепко держал ее, не давая ей пошевелиться.

Это было так грубо и дико, казалось ему таким нереальным, что все в нем оцепенело. Он чувствовал, как дрожат мелкой дрожью его руки, охватившие Нину, слышал, как странно прозвучал голос, когда он попытался что-то сказать ей, заглушить эти невнятные вопли, звучавшие у самого его уха.

Наконец она как будто успокоилась, и тогда он немного разжал руки. Но она тут же вырвалась и убежала в спальню.

– Нина! Нина! Ради бога!..

Он бросился за ней, но не успел добежать, как она рухнула без чувств возле кровати, раскинув руки, прижавшись щекой к темно-серому коврику.

Эбби стоял над ней, не в силах двинуться, чувствуя стеснение в груди, ловя ртом воздух, задыхаясь от удушливого дыма, наполнявшего комнату.

Все-таки он стряхнул с себя оцепенение, подошел к ночному столику и вызвал по телефону доктора Хорей-шио Ли, жившего неподалеку. Когда он набирал номер, ему казалось, что пальцы у него деревянные.

Он был раздавлен. Не только тем, что произошло, но и тем, что за этим стояло. Как же она его ненавидела!

Она.

Нина. Эбби судорожно глотнул, на секунду зажмурил глаза, но тут прозвенел звонок, и он пошел к дверям встречать доктора. Он еще раз глотнул. Пусть не будет в его голосе ни ужаса, ни горя, когда ему придется давать объяснения врачу.

В тот же вечер в одном из нижних залов ньюхиллской ратуши заседал строительный комитет городской начальной школы.

Рядом в широком коридоре на кленовых скамьях (дешевая подделка под Виндзор) сидело десятка полтора архитекторов, ожидая своей очереди предстать перед комитетом.

Рафф ни разу еще так не волновался с того дня, когда семнадцатилетним юношей впервые вошел в чертежную архитектора у себя в Сэгино. Даже стычки с Мансоном Керком казались теперь приятным времяпрепровождением по сравнению с тем, что ему предстояло. В обычных обстоятельствах он отнесся бы к своему выступлению с достаточным хладнокровием. Но он должен выступать вместо Винса Коула, он представляет новую фирму а поручение свалилось на него в самую последнюю минуту. Поэтому он так остро чувствовал свою ответственность.

Он сидел, пытаясь сосредоточиться и обдумать данные, тщательно собранные Винсом. Заглянул он и в свои собственные заметки – наспех записанные мысли о школьной архитектуре; в большинстве своем они были результатом его наблюдений и раздумий во время поездки по стране.

Архитектору, выступающему на таких заседаниях, предупреждал его Винс, следует зарубить себе на носу: нечего и пытаться заранее представить себе, о чем его спросят и какие предъявят требования. Каждый из сидящих здесь архитекторов должен быть готов ответить на тысячу вопросов.

Один за другим его коллеги входили в зал и выходили оттуда с такими измученными, устало-удивленными и потными физиономиями, что, глядя на них, Рафф все больше волновался.

– Пожалуйста, мистер Блум. – Кто-то поманил его из приоткрытой двери в конце коридора.

Рафф вскочил, и все бумажки Винса разлетелись по полу. Кое-как подобрав их, он зашагал к двери, вошел в зал и был представлен комитету, заседавшему под председательством седовласого крепыша, Джошуа Ханта. К этому времени в голове у Раффа осталась какая-то каша из разрозненных, полузабытых фактов.

Он стоял в своем мешковатом сером костюме «в елочку», белой рубашке и грубошерстном галстуке, прижимал к груди папку с чертежами и смотрел на членов комитета, в котором, помимо мистера Ханта, было четверо мужчин и две женщины.

Он смутно услышал слова Ханта о том, что Винсент Коул заболел и вместо него от фирмы «Остин, Коул и Блум» явился мистер Блум.

– Какие школы построила ваша фирма? – спросил один из членов комитета.

На это вместо Раффа ответил сам Хант:

– Никаких.

Долгое молчание. Члены комитета углубились в лежавшие перед ними большие желтые блокноты.

Первым поднял глаза на Раффа длиннолицый бледный человек.

– Мистер Блум... – Он указал на план участка, прикрепленный к классной доске на правой стене зала. – При наличии такого вот участка, расположенного на пересеченной местности, как вы ориентировали бы здание по отношению к шоссе?

Вопрос был удачный: Рафф все-таки успел изучить фотокопию плана, раздобытую Винсом. Но ответил он не так, как на его месте ответил бы Винс, а по-своему:

– Говоря по совести, – тут он спохватился и добавил «сэр», – я не считаю, что эта школа должна помещаться в одном здании. На таком неровном участке лучше разместить несколько небольших строений. – Это предложение было полной неожиданностью для него самого. – Прелесть такой планировки в том, что в ансамбль можно включить все деревья, и они будут не только давать тень, но и объединят здание с ландшафтом, который...

– Минуточку, мистер Блум, – перебил Джошуа Хант. – Я хотел бы уточнить. Сколько именно зданий?

– Я думаю, четыре, – нерешительно сказал Рафф.

Хант подергал густые серебряные усы.

– А не приведет ли это к тому, что стоимость кладки по меньшей мере удвоится?

– Мы не намерены входить в лишние расходы, – добавил длиннолицый. – Нам кажется, что самое экономичное сооружение – это одно здание с четырьмя стенами.

– Было бы очень желательно, чтобы мистер Блум подробнее изложил свои соображения, – вмешалась молодая женщина в очках.

– В общем, – благодарно повернулся к ней Рафф, – школа представляется мне в виде нескольких небольших зданий, соединенных крытыми переходами. Детям это Должно понравиться – они любят разнообразие. Помню, в. детстве я ненавидел большое школьное здание – в нем было что-то слишком... педагогическое. – Морщина на лбу Длиннолицего заставила его замолчать. Но возражений не было, и он продолжал: – Я хочу сказать, что в наших школах слишком много «школьного», а ребенку нужно дать ощущение дома – маленькое здание или несколько непохожих друг на друга зданий... может быть, выкрашенных в разные цвета... так, чтобы они напоминали кубики.

– Мистер Блум, – ровным голосом сказал Хант, – не кажется ли вам, что вы упускаете одну мелочь: бюджет? Нам нужно удобное, недорогое здание, в котором могло бы учиться двести двадцать детей. Не следует также забывать, что через десять лет число учеников удвоится. Мы не можем позволить себе эксперименты с... кубиками.

– Джош, – обратилась к нему молодая женщина в очках, – по-моему, выслушаем мистера Блума до конца. В том, что он говорит, много правильного. Вот мои малыши постоянно жалуются, что наша теперешняя школа похожа на большую старую тюрьму.

Член комитета с темно-рыжими щетинистыми волосами и светло-рыжими бровями сказал:

– Я охотно согласился бы с вами, Лойс, только вряд ли нам по карману... как бы это сказать... забавляться кубиками, когда департамент просвещения...

– Я так ничего и не понял, мистер Блум, – перебил его Джошуа Хант. – Не можете ли вы объяснить нагляднее? – И он указал на доску.

– Попытаюсь. – Рафф подошел к доске. Детские кубики! И какого черта он употребил это дурацкое выражение! Но, когда он взял в руки мел и повернулся к слушателям спиной, уверенность вернулась к нему. – Давайте подойдем к проблеме так, – говоря это, он набрасывал план. – Сгруппируем помещения вокруг открытой площадки для игр и большого зала, приспособленного для самых разнообразных целей. Расположим их несимметрично. Пусть в каждом здании будет по две классные комнаты с уборными и умывальными. Перегородки между классами поставим передвижные. – Он соединил домики между собой, и теперь даже по этому черновому наброску можно было судить, как будет выглядеть такая школа, похожая на летний лагерь. Он поискал глазами и, обнаружив цветные мелки, раскрасил здания в красный, зеленый, желтый и синий цвета. – Такие жесткие краски не годятся, – заметил он. – Нужны более мягкие оттенки, гармонирующие с окружающим пейзажем.

– Как было бы чудесно! – услышал он голос молодой женщины. – Они действительно выглядят как кубики.

Рафф повернулся к слушателям:

– Конечно, я сделал только самый общий набросок, но...

Другой член комитета раздраженно прогнусавил:

– А я-то думал, что современные архитекторы стоят за плоские крыши. Сколько их тут выступило и все настаивали на плоских крышах, потому что они экономичнее. А вы вон какие коньки насажали.

– Видите ли, – сразу ответил Рафф, потому что этот вопрос был для него животрепещущим, – я лично не считаю, что плоские крыши хороши во всех случаях жизни... сэр. Мне это пришло в голову в прошлом году, когда я ездил по стране. Из-за этих плоских крыш все дома выглядят на одно лицо; через несколько лет кругом будет такое однообразие – сплошные горизонтальные линии. Мне кажется, что невысокие двускатные крыши теснее связывают дом с небом...

Он запнулся, почти физически ощутив нетерпение слушателей.

– Мы говорили о сравнительной стоимости, – сказал гнусавый. – У ваших... кубиков покатые крыши. Насколько они дороже плоских?

– И скажите еще, коли на то пошло, – вставил рыжий, – на сколько процентов удорожатся малярные работы из-за этой сногсшибательной раскраски?

Если бы члены комитета не так набросились на него, если бы они не оборвали его на полуслове, а дали ему собраться с мыслями, он мог бы приблизительно ответить на эти вопросы. Но сейчас он молчал, чувствуя нестерпимое раздражение и полное свое бессилие. У него даже вспотел затылок. О господи, ну как втолковать этим господам, что для детишек школа, в которой они учатся, не менее важна, чем для их папаш и мамаш дома, в которых они живут! А дети заслуживают, во всяком случае, такого же внимания, как строительные контракты!

Конечно, стоимость – вещь немаловажная; бюджет у строительного комитета очень жесткий. И все-таки в первую очередь нужно думать о том, чтобы получше устроить школу, а уже потом изобретать способы, как уложиться в бюджет. Какой смысл заранее отрезать себе все пути!

Когда он наконец заговорил, голос его звучал слишком громко:

– Я не могу подсчитать вам сию минуту на логарифмической линейке, насколько дороже обойдется окраска. (Если бы Винс слышал это!) Может быть, даже и ненамного. Дело ведь не в этом. Сейчас я пытаюсь разрешить основную проблему: какой должна, быть школа, чтобы она пришлась малышам по душе и чтобы они охотно в нее ходили. Не станут дети весело и с пользой учиться, если вместо школы вы дадите им просто столько-то квадратных Футов по сходной цене. Это можно устроить в два счета: таких архитекторов, с логарифмической линейкой вместо мозгов, сколько угодно. А вот чудесных школ для чудесных детишек очень мало.

Ну, выложил им все. Конечно, они не в восторге –. это сразу видно. Но что сказано, то сказано, и провалиться ему на этом месте, если он не подпишется под каждым своим словом.

Члены комитета снова зашевелились, зашуршали листами желтых блокнотов.

– Мы очень благодарны вам, мистер Блум, – заговорил Джошуа Хант. – О результатах дадим вам знать. Передайте, пожалуйста, мистеру Коулу привет от меня.

В коридоре Рафф подошел к умывальнику, наклонился над краном и с жадностью глотнул воды.

– Мистер Блум! – окликнул его кто-то. Он выпрямился и увидел молодую женщину из комитета. – Меня зовут Лойс Вертенсон. – Высокая, темноволосая, с длинной талией, она смотрела на него прямо и серьезно, держа очки в руках. – Мне только хотелось сказать вам, что, по-моему, ваш замысел очень интересен. Замечательный замысел. – Она теребила очки в черепаховой оправе. – Я... Мне просто хотелось сказать вам это.

– Благодарю вас, – сказал Рафф так, словно она вручила ему золотую медаль Американского института архитекторов.

– Пожалуйста, не теряйте надежды, – продолжала она, – пока еще не теряйте. У нас нелегкое положение, но не думайте, что остальные члены комитета так уж безнадежны, как вам могло показаться. Они... в общем, вы немного ошеломили их.

Рафф кивнул, глубоко тронутый.

– Если бы мне дали больше времени, я объяснил бы им, как я все это вижу... Но ведь в первую очередь нужно было изложить общую концепцию...

– Да, – согласилась она. – Как бы там ни было, мне хотелось сказать вам, что я сделаю все возможное, чтобы вас вызвали еще раз. – Лойс Вертенсон улыбнулась; ее карие глаза светились решимостью.

– Благодарю вас, – снова сказал Рафф.

В среду рано утром в доме Винса Коула зазвонил телефон. Винс в это время принимал душ. Трой вошла в ванную, когда он одевался.

Вечно она так. В этом идиотском доме двери и окна всегда настежь. Полезно для здоровья, видите ли!

– Звонил Эб. – Трой стояла на пороге босиком, в темно-синем халатике. «Была бы недурна, – подумал Винс, – если бы ее живот не занимал половину ванной».

– Эб? – По выражению ее лица Винс понял: случилось что-то серьезное. – Насчет школы? – тревожно спросил он.

– У Нины нервное расстройство, – сказала Трой. – Она в Нью-Йорке, в психиатрической больнице. Эб только что оттуда.

А из школы ни слова. И Джошуа Хант тоже молчит. Если Рафф Блум провалил это дело...

– Нервное расстройство? Да что там у них стряслось? – раздраженно спросил он.

– Понятия не имею. Знаю только, что это случилось в понедельник вечером. Больше Эб ничего не сказал. Просил меня приехать.

Винс обмотал вокруг бедер мохнатое полотенце. Ему было неловко под спокойным взглядом Трой. До чего ее разнесло! Брр, даже мурашки побежали.

– Странная вещь, Винсент, – сказала Трой, когда они сели завтракать в старинной кухне, – мне почему-то не верится, что у Нины нервное расстройство. Она для этого слишком холодна, слишком уверена в себе. И с чего это вдруг?

– Она вообще настоящий рефрижератор, – заявил Винс.

– Бедный Эб. У него был такой убитый голос. – Не притронувшись к яичнице, она закурила. Вечно она так. Слава богу, его бронхит прошел. Еще один день такого домашнего ареста – и он совсем спятит.

– Спроси его, не могу ли я чем-нибудь помочь. Завтра я уже пойду в контору, – сказал Винс, доедая яичницу.

После завтрака он отправился в столовую, снял со стены портрет Ханны Трой и принялся реставрировать облупившуюся старую раму. Он любил такие занятия. Помогает убить время. Господи Иисусе, как надоело, как опостылело сидеть в этом логове!

Вошла Трой, уже совсем одетая.

– Пожалуйста, купи еще банку позолоты; тогда я сегодня кончу раму. – Он начал счищать наждачной бумагой растрескавшуюся позолоту.

– Рама получится прямо роскошная. Только не возись с ней так много, милый. Тебе сейчас нужно побольше отдыхать.

– Хочу к воскресенью кончить ее и высушить.

– Ей-богу, Винсент, нашим гостям совершенно безразлично, будет старуха Ханна висеть на стене или нет.

– Хочу к воскресенью закончить.

– Сидение дома не улучшило твоего настроения, да милый? Ты колючий, как еж. Я чем-нибудь провинилась?

– Конечно нет. Чем ты могла провиниться? – Провинилась не Трой, а Бланш Ормонд. Теперь его к ней силой не подтащить. Шуточка сказать, пропустил из-за нее заседание в Ньюхилле!

Стоя перед ним, Трой перебирала содержимое своей сумочки. Все беременные женщины такие. Вечно возятся со всякими пустяками. К тому же Трой не способна посмотреть на себя со стороны. Абсолютно не способна. Порхает себе по дому, занимается общественными делами, носится с какими-то проектами, реформами, собирает подписи под петициями, пишет письма в газеты – словом, черт знает что. И воображает, что она соблазнительна как никогда. Какой уж там соблазн!

– Когда придет Пьетро, – заговорила Трой, – попроси его сгрести листья с подъездной дорожки и подмести двор. Только, пожалуйста, будь полюбезнее.

– Я с удовольствием попросил бы его побриться, – буркнул Винс.

– Ох, Винсент, пожалуйста, не придирайся к бедняге. Ты даже не представляешь себе, как ему трудно живется. Поверь мне.

– Но бриться время от времени он все-таки может. – Винс продолжал с остервенением зачищать раму. И какого дьявола Трой так носится с этим итальяшкой в грязных штанах и с грязными коричневыми ногами? Подумать только, на прошлой неделе он в белой куртке, как положено лакею, разносил вино перед обедом и вдруг уселся – наглец этакий! – и пустился в разговоры с гостями! Трой видит в нем представителя всех угнетенных и обездоленных крестьян старухи Италии, а он, наверно, самый прожженный негодяй в этом городишке. И к тому же пьянчуга.

– Знаешь, Винсент, рядом с тобой даже мой папаша покажется закоренелым, воинствующим коммунистом.

Винс застонал.

– Послушай, Трой, я обожаю всех итальянцев, и всех евреев, и всех католиков, и всех арабов. Но все-таки он может побриться.

– Ну ладно, миленький. – Трой наклонилась и поцеловала его в губы. Уже стоя в дверях, она вдруг вспомнила. – Да, Винсент, если до моего возвращения зайдет Пэт Милвин, отдай ей все передовицы и «Нью Рипаблик». Они на телефонном столике. – Она снова вернулась в столовую. – Мне так жаль, Винсент, что я не умею тебя развлечь. Тебе очень тошно дома, правда? – тихо сказала она.

– Что за вздор, Трой! – Он старательно тер наждачной бумагой раму.

– Знаю, что тошно.

Он не ответил. Что тут ответишь?

– Господи, я бы с радостью полезла в мясорубку или куда угодно, лишь бы снова стать тоненькой, как тростинка, и чтобы ты, как прежде, все время обнимал меня...

– Да разве я хоть раз заикнулся... – угрюмо начал Винс.

– Нет, дорогой, не заикался. Просто я...

– Что – просто ты? – выдавил он из себя.

– Нет, ничего. Мне действительно пора бежать. – Она снова поцеловала его и сделала несколько шагов к двери. – Ох, как я боюсь встречи с беднягой Эбом! Все это так ужасно. – Из передней она крикнула: – Постараюсь вернуться к ленчу.

Входная дверь захлопнулась.

Винс встал и прислонил портрет к боковой стенке камина. Вне себя от раздражения, он крепче стянул поясом полосатый халат и начал бродить по комнатам.

Приходится поминутно напоминать себе, какой это почтенный, можно сказать – исторический дом. Иначе с ума сойдешь от всех этих закоулков, и ступенек, и сквозняков, и пыльных плинтусов, и скрипучих половиц. Достопримечательность, ничего не попишешь.

Пэт Милвин.

Может быть, она придет.

Пэт Милвин.

Он прошел в переднюю и посмотрел на телефонный столик, где Трой оставила для Пэт пачку газетных вырезок и журнал.

На всякий случай он решил побриться. Поймал себя на том, что все время прислушивается, не шуршат ли шины на подъездной дорожке.

А почему бы не позвонить ей? Почему не напомнить, что Трой оставила для нее всю эту ерунду? Почему не проявить учтивость?

Милвины жили в нескольких минутах езды от них – вернее, не Милвины, а Пэт Милвин. Флойд, ее муж, почти все время был в разъездах.

Они – потенциальные клиенты, это несомненно. Флойд Милвин получил недавно большое наследство и все лето только и говорил за коктейлями о своем земельном участке вблизи Стэмфорда. Участок был большой, и Флойд в компании со своими друзьями надумал построить там поселок в тридцать домов.

Винс вспомнил первое появление Пэт в их доме. Как только они поселились в старой мельнице, она пришла к ним в белых перчатках с официальным визитом. Благосклонность Трой к Милвинам объяснялась вначале тем, что Флойд заведовал торговым отделом крупной фабрики резиновых изделий и среди прочих товаров продавал противозачаточные средства. Трой это забавляло. Но Милвины ужасно не любили говорить на эту тему.

С точки зрения Винса, единственным недостатком Пэт было неумеренное обожание, с которым она относилась к Трой. Она восхищалась ею просто до глупости. Трой покровительствовала Пэт, приобщила ее к политике и общественной работе, внушила ей любовь к современному искусству и, как она выражалась, превратила неодушевленный предмет под названием Hausfrau в живую женщину.

Естественно, Винсу было нелегко завязать с Пэт сколько-нибудь личные отношения. «А сложись обстоятельства иначе, – думал он, – это не представляло бы труда». Однажды он танцевал с ней на благотворительном вечере, устроенном тоунтонской Лигой женщин-избирательниц. Когда танцуешь с женщиной, сразу чувствуешь...

Побрившись, он набрал номер телефона Милвинов.

– Здравствуйте, Пэт, говорит Винсент. Считаю своим долгом доложить, что Трой оставила для вас кучу передовиц. Я боялся, что вы приедете, когда никого не будет.

– Огромное спасибо, Винс, – сказала она. – Голос у вас гораздо лучше. Просто преобразился.

– Как и его хозяин. – Затем небрежным тоном, чтобы она, при желании, могла превратить все в шутку: – Почему бы вам не приехать за ними сейчас? Пока преображенный человек еще сидит дома? Или вы заняты?

– Какое там! Бездельничаю самым постыдным образом и ужасно хочу прочесть эти статьи. Хотя, конечно, я понимаю, что до Трой мне не дотянуться. Вы действительно не возражаете против того, чтобы я заехала?

– Если вы не знали до сих пор, так знайте: никто не возражает против лишней встречи с Пэт Милвин. – Некоторое преувеличение, конечно, но ведь иначе она не приедет.

– Я не одета, – сказала она.

– Я тоже, – ответил он, осмелев. Вот и все. Понимай как хочешь.

Повесив трубку, он подумал, что важнее сохранить дружеские отношения с Милвинами, чем добиться благосклонности Пэт. Нельзя рисковать почти верным заказом на проектирование поселка, о котором говорил Флойд.

Может быть, разумнее держаться сегодня в границах? Так сказать, пустить пробный шар, но далеко не заходить.

Чтобы укрепиться в этом мудром решении, он постарался сосредоточиться на делах: позвонил в контору и спросил Сью Коллинз, какие сегодня получены письма и нет ли вестей от Джошуа Ханта?

Нет.

А Рафф Блум в конторе? Нет, он ушел в бар к мистеру Коркорану – там у него назначена встреча с подрядчиком.

В конторе нет никого, кроме агента фирмы, поставляющей кровельные материалы.

Винс вернулся в столовую. Посмотрел на часы. Только половина десятого.

Он снова взялся за раму, но работа не клеилась. Он перешел в гостиную, сел на кушетку и уткнулся в последний номер «Аркитекчерел рекорд».

Услышав, что к дому подъехала машина, он вскочил.

На Пэт Милвин были темные клетчатые брюки. Она была на удивление узкобедрая. На удивление – потому, что Пэт ела за троих, могла влить в себя сколько угодно вина и джина и все-таки никогда не толстела. «Штучки внутренней секреции», – любил говорить Флойд Милвин.

Примечательно в ней, разумеется, не лицо, а тело. Лицо слишком мясистое, нос слишком бесформенный, лоб слишком высокий, несмотря на темную челку. Но, танцуя с ней, ощущая прикосновение этих твердых грудей, кто стал бы думать о ее лице?

Она взяла со столика пачку вырезок.

– Я скоро стану таким синим чулком, что самой страшно. А где Трой? Как она ухитряется быть такой умной? Под влиянием своего мужа, Винс?

– Безусловно, – подтвердил Винс. Пэт направилась к дверям. – Куда вы так спешите, Пэт?

– Мне пора.

– Ну, хоть выпейте со мной кофе! – попросил Винс.

Она заколебалась.

– Объясните мне, как это Трой может? Она ведь выдувает по утрам половину кофейника. Я сама видела, теперь она и меня приучает к кофе.

– Вот и хорошо. – Далась же ей Трой!

– Ну ладно, но только одну чашечку.

Он пропустил ее вперед, и они прошли в кухню.

Согрев кофе и разлив его по чашкам, Винс спросил:

– Флойд давно уехал?

Пэт положила на стол возле чашки пачку сигарет.

– Больше трех недель, почти четыре.

– Ах вы бедняжка! – Винс внимательно наблюдал за ней.

– А что, я похожа на оголодавшую вдову?

– Да. А я похож на оголодавшего вдовца?

Пэт посмотрела на него и, улыбнувшись, забавно сморщила нос.

– Вы?

– Вдовец по беременности, – сказал он. – Да будет вам известно, это не так уж весело.

– Вероятно... Но Трой держится просто изумительно.

Винс кивнул. Потом уставился на блузку под ее вязаной кофточкой.

– Пожалуй, мне не слишком полезно засматриваться на милвиновские сокровища. – Он усмехнулся и покачал головой. – Безнадежный случай.

Она рассмеялась, но Винс заметил, как вспыхнули ее щеки:

– Продолжайте в том же духе, Винс. Зарядите меня на весь день. – Однако, не успел он открыть рот, как она опередила его: – По-моему, Трой выглядит не такой уж беременной.

– Вы думаете? – Винс отхлебнул кофе. Как трудно найти к ней подход! – По-видимому, я чувствительнее к проявлениям беременности, чем большинство мужчин. Обычно мужей нисколько не трогает, когда их жены...

– У нас никогда не было детей, и мы оба жалеем об этом. – Она тут же рассмеялась. – Флойд любит подшучивать на этот счет: он говорит, что это отлично рекомендует продукцию фирмы, но, по существу...

– Да. – Винс довольно грубо оборвал ее: больно уж неподходящая тема. Протягивая Пэт закуренную сигарету, он коснулся ее руки.

– Мне очень приятно с вами. Жаль, что нет Трой.

– Она поехала к Эбу, – сказал Винс. – Вернется только к концу дня.

– Я чувствую себя ужасно неловко, прямо как преступница, оттого что вот так сижу с вами. – Пэт сняла с языка табачную крошку.

– Не надо, Пэт! – Винс положил ладонь на спинку ее кресла. – Вы совершили настоящее благодеяние! Я был болен домашней скукой в тяжелой форме.

– Вам, должно быть, до смерти хочется в контору?

– Завтра обязательно пойду. – Его рука окончательно перебралась на спинку кресла. – Поэтому я так рад, что вы пришли. Неужели я не заслуживаю, чтобы меня иногда побаловали? – Он коснулся ее затылка. – Не заслуживаю? – Голос его звучал приглушенно.

Она встала.

– Вы удивительный, Винс. Клиентки будут сходить по вас с ума.

– Надеюсь, вы будете первая, – сказал он, тоже вставая. Теперь можно взять ее под руку. – Пойдемте, я покажу вам мою рабочую комнату – прежде там был кабинет Верна.

– О, с удовольствием! Я у вас такая частая гостья, но ни разу не была наверху, а ведь это удивительный старый дом, правда?

– Осторожнее, не споткнитесь, – предупредил " Винс, когда они поднимались по узкой, крутой лестнице восемнадцатого века.

– А это ваша спальня? – Она заглянула в большую комнату направо от площадки и секунду внимательно смотрела на огромную кровать. – Правда, противно, когда кровать называют рабочим местом?

Винс расхохотался; но у него вдруг обмякли ноги. В непроветренной спальне воздух был пропитан духами Трой, и от этого запаха и от теплого аромата Пэт Милвин голова у него совсем закружилась. Сердце нестерпимо стучало.

Они вернулись на площадку, и Винс открыл дверь в кабинет.

– Вот здесь прежде работал Верн, а теперь работаю я. – Голос его звучал так хрипло, что ему пришлось откашляться.

Пэт вошла в старинную, отделанную панелями комнату и сразу направилась к наклонно поставленной чертежной доске.

– Как бы мне хотелось, чтобы Остин, Коул и Блум выстроили новый дом для меня!

– Что ж, об этом можно подумать, – многозначительно сказал Винс. – Только вам придется дать мне взятку.

Она засмеялась и снова сморщила нос.

– Винс, вы чудо!..

Но он почувствовал, как дрогнула ее рука. Время для него перестало существовать.

– Все-таки в этих старых берлогах есть что-то очень уютное.

– Еще бы! – Пэт повернулась к нему. – И Трой права: как это характерно для современного архитектора – поселиться в такой старой перечнице... – Она вдруг замолчала и чуть заметно придвинулась к Винсу, словно и ей было уже невмоготу бороться со слабостью, рожденной запахом спальни и этой, похожей на кокон, комнатой со сводчатым потолком. – Но я думаю...

Винс осторожно обнял ее за талию.

– О чем вы думаете?

– Винс! – Она задохнулась.

– Тсс! – Он привлек ее к себе. •

– Винс, не надо... Если Трой... Трой мой друг... Она для меня самая...

– Тсс! – повторил он.

– Винс! – Голос совсем изменил ей. – Я не могу... Мы с Трой...

Он заставил ее замолчать, прижавшись губами к ее губам.

Дрожала уже не только ее рука, дрожало все ее тело. Так они стояли, покачиваясь, и она тщетно пыталась отвести его руку, а потом сдалась, и они опустились на мягкую, обитую темно-красной материей кушетку.

Потом они лежали рядом, и Винс думал, что, пожалуй, теперь у него еще больше шансов получить заказ от Флойда. Уж он заставит Пэт поработать на него! Винс представил себе чертежную в их конторе: на досках приколоты чертежи ньюхиллской школы и милвиновского поселка, и оба заказа раздобыл Винс Коул. Какое это было бы блистательное начало для фирмы! А вся заслуга будет принадлежать ему, Винсу Коулу, и тогда...

На улице раздался какой-то шум. Винс вскочил.

– Боже мой! – вскрикнула Пэт. – Что это?..

Винс подбежал к окну. Сердце билось у него где-то в горле. Его даже затошнило – так он боялся увидеть сейчас Трой.

Он осторожно выглянул на улицу.

Старый «фордик» Пьетро.

Винс повернулся к Пэт, которая лихорадочно одевалась. С трудом отдышавшись, он сказал ей, что это не Трой. Но она продолжала торопливо натягивать свои одежки.

Винс поднял с пола полосатый халат, вынул из кармана пачку сигарет и протянул Пэт. Она отказалась.

Он посмотрел на часы. Все в порядке. Еще нет одиннадцати.

Потом он помог ей надеть шерстяную кофточку. Все это молча, без единого слова.

Только спустившись вниз и немного успокоившись, она сказала:

– Что с нами случилось? – Шепотом, словно самой себе. – Что случилось, Винс? Я, конечно, думаю и о Флойде... Но у меня так мерзко на душе не из-за Флойда... а из-за Трой... Как я посмотрю ей в глаза? Почему я такая? Как люди могут?..

Винс терпеть не мог запоздалых сожалений. Все же ему хотелось ответить ей и найти оправдание – хотя бы себе. Но оправдания не было. Трой ни в чем не повинна. Разве только в том, что слишком беременна. Но ведь он сам добивался этого. И добился. И тогда она вышла за него замуж. А теперь случилось вот это. Хуже, бесчестнее не придумаешь. Он должен как-то загладить свою вину. Должен.

Усадив Пэт в лимузин, Винс оделся: его пошатывало от слабости, но он твердо решил пойти в контору. Так бывало уже не раз: ответа на все вопросы, оправдания всех поступков он искал в работе, как в некоей облагораживающей, возвышающей силе.

Он вышел из дому. Пьетро все в тех же узких грязных штанах сидел на корточках под огромным кленом и кормил белку.

– Пьетро! – позвал Винс. Белка испуганно взметнулась на дерево.

– Здравствуйте, Винс.

Винс!

Он сказал Пьетро насчет листьев.

– А когда миссис Коул вернется, скажите ей, что мне пришлось поехать в контору.

– Ладно. Скажу ей сразу, как приедет. Только слишком уж много она мотается.

Винс пошел в гараж. Он ездил на машине Верна.

Наконец-то! Обошлось.

Теперь ему нужна только работа. Самое лучшее лекарство. Очистительное. Пальцы его стосковались по карандашу и рейсшине, перед глазами стоял белый лист чертежной бумаги. Ничего больше не нужно.

Сегодня он будет помогать Лему Херши или Раффу Блуму.

В конторе он радостно поздоровался со Сью Коллинз и через маленькую приемную вошел в свой маленький кабинет.

На столе лежала пачка бумаг – его заметки о ньюхиллской школе, которые Рафф Блум брал с собой в понедельник.

Может быть, позвонить Джошуа Ханту? Может быть у Ханта уже есть приватные и обнадеживающие сведения насчет заказа?

Нет. Лучше подождать. Но выдержки у него хватило ненадолго. Через час он позвонил в контору Ханта. Секретарша сказала, что Хант на весь день уехал в Нью-Йорк.

«Надо взять себя в руки», – решил Винс и отправился в чертежную. Херши ушел завтракать. Винс просмотрел чертежи на его доске. Взглянул на доску Раффа: она была пуста. Должно быть, Рафф чертит в баре Корки.

Винс вернулся в кабинет, предварительно попросив Сью Коллинз купить ему взбитых сливок и сэндвич.

Какая тишина! Поскорей бы приняться за дело. Не может он сидеть так, сложа руки. Тем более что Рафф, конечно, пьянствует в этом баре и уже не знает, на каком он свете, а Эбби вынужден сидеть в Нью-Йорке у Нины.

Винс откинулся на спинку стула, взглянул на фотографию Трой в серебряной рамке и вдруг вспомнил: в воскресенье Флойд и Пэт Милвин приглашены к ним на обед.

Вот и случай. Взяться за Флойда, не теряя ни минуты! Добиться от него заказа. Винс встал, снял пиджак, засучил рукава белой рубашки и уселся за чертежную доску.

Планы Флойда были ему известны. Флойд не раз заводил разговор об этом, но не делал никаких конкретных предложений, ожидая подходящей финансовой ситуации.

Так вот, почему бы не обдумать проект заранее? Сию минуту? Почему бы не подготовить кое-какие материалы?

Каждый дом обойдется тысяч в тридцать – – сорок, не считая стоимости участка. Следовательно, типовой проект тут не годится. Люди, которые селятся в таких домах, любят пустить пыль в глаза. Большая столовая и такая же гостиная – это прежде всего. Может быть, очаг снаружи, под стать камину внутри, где-нибудь неподалеку от кухни. А может быть, окаймленный разноцветными плитками оригинальный цветник между гостиной и террасой?

Впрочем, нет. Таких людей, как Флойд Милвин, интересует только, во что обойдется квадратный фут.

Нужно то, что Флойд назвал бы «разными штучками, фиглями-миглями».

Винс начал рыться в толстых томах суитсовского каталога. Он решил, что экономнее будет принять для всех домов один и тот же модуль в три фута. Это уменьшит затраты на рабочую силу. Трехфутовый модуль дает большой простор для различных вариаций. Принимая стандартную дверь шириной в два фута восемь дюймов четырехдюймовые стойки, мы получим между осями стоек ровно три фута. Для обычных полов и кровель трехфутовый шаг балок вполне подходит. Раздвижные окна шириной в три фута также имеются. А можно принять модуль и в четыре фута. Главное – установить основной принцип: создать видимость и ощущение нестандартного дома, применяя, в сущности, типовой проект, только гибкий, легко изменяемый. И конечно, искусно распланировать участки, расположить все дома по-разному. И применять различную окраску, различные материалы, чередовать каменную кладку с деревянной обшивкой, пологие крыши с островерхими. Все это в сочетании с модульной системой уменьшит стоимость строительства и, следовательно, увеличит прибыли строителей.

Винс заточил карандаши, раскатал лист чистой кальки и начал было чертить.

Но вдруг рука его застыла в воздухе.

Ему пришла в голову неожиданная мысль. Он резко повернулся на стуле, лоб у него покрылся испариной. Не оставил ли он, не оставила ли Пэт Милвин каких-либо улик там, наверху? Не забыли ли они чего-либо в спешке?

Винс закрыл глаза. Он напряженно пытался вспомнить, воссоздать, нервничая и злясь на себя за то, что его память, обычно такая острая, на этот раз отказалась повиноваться.

По дороге к Эбби, думая только о том, как помочь ему и вдохнуть в него бодрость, Трой совершенно выбросила из головы собственные тревоги и огорчения. Она словно заперла на замок воспоминание о том, как нехорош был с ней Винсент сегодня утром, да и вообще в дни своего выздоровления. Тут виновата ее беременность, утешала себя она; когда родится ребенок, отвращение Винсента пройдет, и все будет по-прежнему. Она не позволяла себе Углубляться в вопрос, устраивает ли ее такая перспектива.

Но жестокие сомнения вновь овладели ею, как только Ч она увидела поджидавшего ее Эба, увидела его усталые тусклые глаза и молодое, но уже изможденное лицо, на котором особенно резко выделялись горбатый нос и тяжелый подбородок. Точно так же выглядел ее отец в конце тяжелого, изнурительного дня. И Верн.

Эбби не сразу рассказал ей о происшедшем. Они вместе упаковали Нинины вещи в чемодан и привели все в порядок, потом он вручил ей чеки и банковские документы для передачи Сью Коллинз.

– Сью знает номер телефона больницы и добавочный номер, по которому меня можно вызвать, – сказал он, вынося Нинин чемодан в гостиную. – Я буду там все время. Только в два часа отлучусь на примерку к Бруксу. Пришлось заказать новый костюм – у меня остался только тот, что на мне. Остальное она сожгла.

Трой уставилась на него.

– Что?!

– Она сожгла все мои вещи. В ванне.

– Боже мой! – Трой продолжала смотреть на него.

– Там я ее и нашел, когда вернулся. После того как Данбар... – Эб устало сел на край кушетки.

Трой села рядом с ним:

– Эб, значит, она... совсем больна?

Он сразу ощетинился:

– А ты что, сомневаешься в этом?

Увидев, что он опять занял прежнюю оборонительную позицию, Трой поспешно сказала:

– Миленький, если тебе не хочется, не рассказывай мне.

– Видимо, от меня ждут признания, что ничего этого не было бы, если бы в Нью-Хейвене я послушался советов своей сестрицы, – все еще враждебно сказал он.

– Эб, разве я об этом...

– Все это яснее ясного, и я не собираюсь...

– Эб, пожалуйста, не надо так! – взмолилась Трой. – Да, Нина мне всегда была не по душе, но я... – И вдруг она сказала то, что вовсе не собиралась говорить, сказала для того, чтобы Эбби не чувствовал себя таким одиноким, таким затравленным, загнанным в угол: – Эб, если посмотреть правде в глаза, так ведь нам обоим не повезло...

– Обоим? – Эбби даже заморгал от удивления.

Она покачала головой.

– Неважно. Ты расскажи мне, что стряслось.

Он долго смотрел на нее. Потом его словно прорвало:

– Это случилось в понедельник вечером. – Невольно он бросил взгляд в сторону спальни. – Началось-то все много раньше. Но вылезло наружу в понедельник. Когда я сказал, что пристройку Элен придется отложить. И потом, когда Данбар...

Трой не выразила никакого удивления.

– Миленький, неужели для тебя это было новостью? Если бы ты видел ее в воскресенье в клубе!

– Это не все. Тут есть и другое. Еще более страшное. – Эбби встал, подошел к стеклянной стене, снова вернулся и начал рассказывать. Подробно, почти ни о чем не умалчивая. О Данбаре, о пощечине, о своей сожженной в ванне одежде, о том, как потом Нина потеряла сознание и как он отвез ее в Нью-Йорк и поместил в психиатрическую клинику «Пэйзон-Мемориал». – Мне пришлось дать знать Элен, ну и, разумеется, она сразу примчалась в Нью-Йорк. Она совершенно потеряла голову и никак не может взять в толк, «почему ее детку нельзя положить в обыкновенную больницу». – Эбби мрачно усмехнулся. – Ну, вот и все.

– Миленький! – Трой встала и подошла к нему. – Как это ужасно, как немыслимо страшно. Почему ты не вызвал меня сразу, как только...

– Не мог: сейчас не время взваливать на тебя такую тяжесть.

– А как ты себя чувствуешь? – спросила Трой.

– Никак. То есть лучше. В понедельник вечером астма так скрутила меня, что доктору пришлось впрыснуть мне адреналин. – Он помолчал. – Однако я знаю твердо: все дурное между нами было не потому, что я в чем-то провинился или недосмотрел.

«Единственное его утешение», – подумала Трой.

– А ты понимаешь, Эбби, что с ней? Что ей нужно? Ее отношение к тебе всегда казалось мне не совсем искренним. Но я все-таки не понимаю, что ей нужно. Просто ли она распутная баба или...

– Нет, – отрезал Эбби. – Ничего похожего.

Он так сказал это, что Трой наконец все поняла.

– Значит, Винсент был прав, – сказала она. – Он всегда говорил, что Нина – настоящий холодильник.

Эбби уныло кивнул.

– Пора на вокзал. – Он поднял с пола Нинин чемодан.

– Да. – Трой шла рядом с ним и молчала, чувствуя, что он больше не в состоянии говорить об этом. Ей хотелось обнять его, сказать ему какие-то теплые, прочувствованные слова. Как она любила его в эту минуту и как бранила себя и грызла за то, что своим поведением заставляла его все время держаться начеку, защищать Нину, таить свое горе и никого к себе не подпускать!

Когда они уже ехали на вокзал, Трой спросила:

– Что ты теперь собираешься предпринять, Эб? Начнешь дело о разводе? Не откладывай этого в долгий ящик. – Она погладила его по руке. – Имей в виду, рано или поздно какая-нибудь девушка все равно подцепит тебя на крючок.

Он улыбнулся и тут же ошеломил ее вопросом:

– Трой, что ты сказала мне раньше... еще дома... насчет того, что нам обоим не повезло? У тебя нелады с Винсом?

– Да нет, я просто... – Она начала доставать из сумочки сигареты и зажигалку. Надо же было сморозить такую глупость! Как раз сегодня, когда у Эба и без того все так ужасно!

Но ведь дело тут не в оговорке и не в попытке утешить Эба. Эта фраза сама собою слетела у нее с языка, потому что явная катастрофа в семейной жизни Эба позволила ей признаться самой себе в том, что и в ее жизни немало разочарований.

Но сейчас надо как-то выпутываться.

– Что и говорить, мы оба не пылаем. Но, в общем, у нас это прочно. – Она отвернулась, довольная, что некогда входить в подробности: звонок, предупреждающий о приближении поезда, звонил не переставая, и по широкой дуге рельсов уже катились серебристые вагоны.

Поднявшись по лестнице и взглянув на дверь конторы, Трой почувствовала теплую волну радости; так бывало всякий раз, когда она видела эту золоченую надпись на матовом стекле: «Остин, Коул и Блум».

Она вошла в маленькую приемную. Взяв у нее чеки и документы, Сью Коллинз сказала:

– Какой ужас, правда? А я ничего не знала, пока мистер Остин не сказал сегодня утром.

– Да. Никто не знал.

– Но такие вещи в конце концов непременно выплывают наружу, – сказала Сью.

– Мистер Блум в конторе? – спросила Трой.

– Нет. Ему пришлось уйти по делу. Он совсем недавно выбрался – и, конечно, опаздывал. Как всегда.

– Он знает?

– О Нине? Да. Мистер Остин сказал ему утром. Он был страшно расстроен – я имею в виду мистера Блума.

Трой представила себе, как Рафф бегает по конторе неистово проклинает все на свете. Он способен огорчаться За Эба не меньше, чем сам Эб. Если не больше.

Она уже совсем собралась уходить, как вдруг с великим удивлением увидела в дверях чертежной Винсента:

– Винсент! Что... – начала она.

Он тоже увидел ее и замер на месте. Вид у него был удивленный и даже сконфуженный.

– Я передумал, – пробормотал он, когда Трой подошла к нему.

– Помнится, когда я уходила, ты сидел в халате перед камином и наводил лоск на Ханну, – заметила Трой.

Они зашли в его кабинет.

– Пришлось пойти. Нельзя больше лодырничать, – сказал Винс. – Слишком много работы. – Он говорил быстрее, чем обычно. Показав на доску, он добавил: – Пытаюсь кое-что придумать для поселка Флойда Милвина.

– Ясно, – сказала Трой. – А насчет школы слышно что-нибудь?

– Абсолютно ничего. Звонил Ханту, но мне сказали, что он в Нью-Йорке. – Винсент был какой-то беспокойный. – Я решил в конце недели припереть Флойда Милвина к стене. Поэтому я и пошел в контору.

– Отличная мысль, дорогой. – Трой пристально посмотрела на него. – А ты действительно хорошо себя чувствуешь? Какой-то ты весь серый.

– Серый? – Он нахмурился.

– Да. Но по-прежнему красивый. – Она с откровенным восхищением смотрела на его тонко вырезанный профиль, на загнутые длинные ресницы.

Засмеявшись, он оглянулся на чертежную доску.

– Ухожу, ухожу, – заторопилась Трой.

Он поцеловал ее – почтительная дань беременности, – и сказал:

– Да, кстати, приходила Пэт. Я отдал ей ту пачку, которую ты оставила для нее.

– Чудно.

– Мы выпили по чашке кофе, и она удрала со своими передовицами.

– А Пэт не потеряла голову, когда увидела тебя в полосатом халате? – Трой сказала это только потому, что, видимо, Винсент чувствовал себя неловко, словно в совместном питье кофе было что-то неприличное. Положительно, он становится ханжой.

Винсент даже не улыбнулся.

– Ей нужно было только одно: получить передовицы, – сказал он. – Она хочет стать синим чулком. Вроде тебя.

Он снова поцеловал ее, и этот поцелуй напомнил ей прежние времена.

Домой она приехала к полудню. Пьетро работал во дворе. Она передала ему список поручений, оставленный Эбби, и попросила присмотреть за домом брата, пока тот в Нью-Йорке.

Открыв входную дверь, она сразу заметила, что на телефонном столике по-прежнему лежит пачка передовиц, приколотых к «Нью Рипаблик». Значит, Пэт все-таки забыла их взять.

Нет. Ведь Винсент сказал... И так подчеркивал это...

Трой сняла перчатки. Она улыбалась: очевидно, Пэт была до того потрясена видом Винсента в полосатом халате, что передовицы тут же вылетели у нее из головы. А у какой женщины не вылетели бы?

Спустя немного она позвонила Пэт.

– Пэт, дорогая, вы не взяли подборку, которую я приготовила для вас. Но она цела и...

– Ах, да!.. Передовицы... Совершенно забыла о них... Должно быть, оставила их на чертежной... то есть внизу...

– В общем, я их сохраню для вас. В следующий раз, когда вы... – начала Трой и осеклась. На чертежной доске... Наверху, в кабинете Винсента... На секунду ею овладело странное чувство.

– Пожалуй, заберу их в воскресенье, – говорила Пэт.

– Конечно. – Нелепость. Нелепая подозрительность. У беременных женщин это бывает.

– Чем-нибудь помочь вам, Трой? Я имею в виду воскресный обед.

– Нет, дорогая, ничего не нужно. Я не собираюсь особенно баловать вас. К тому же готовить будет сам Винсент. Его светлость стал настоящим гурманом и мастером по части кулинарии. – Трой совершенно успокоилась; странное чувство исчезло. Ну, разумеется, все в порядке.

– Да, я знаю. Он... он необыкновенный, правда? Ну, до свиданья, – сказала Пэт.

Повесив трубку, Трой пошла на кухню. Она вымыла посуду, оставшуюся после завтрака, и кофейные чашки Пэт и Винсента. Потом поднялась по крутой лестнице на второй этаж. Обычно она пренебрегала предписанием врача – обязательно спать днем, но сегодня ей действительно хотелось вздремнуть. «Эб уже в Нью-Йорке», – подумала она. Наверно, в эту самую минуту расспрашивает психиатра о Нине. Поздно. Как бы ни называлась болезнь Нины, как бы успешно ни лечили ее – все это слишком поздно. Утешительно одно: Эбу волей-неволей придется развестись с Ниной, и...

Трой направилась было в спальню, но что-то заставило ее остановиться и повернуть голову. Что-то знакомое. Запах. Знакомый и вместе с тем чужой.

Она секунду постояла на площадке. Потом вошла в кабинет Винсента.

И сразу узнала эту странную смесь запахов. «Как все-таки беременность обостряет чутье», – подумала она. Она медленно подошла к чертежной доске под нависшим потолком и увидела смятые подушки низкой кушетки и рядом, на полу, оловянную пепельницу.

Все поплыло у нее перед глазами.

Письмо строительного комитета ньюхиллской школы пришло в пятницу. В этот день траурно-лиловое октябрьское небо низко висело над землей; в жилых кварталах города ветер собирал листья с лужаек и гнал их по Мэйн-стрит к деловому центру. Рафф невольно прислушивался к их легкому постукиванию по стеклам чертежной.

Рафф, Винс и Эбби работали в оконном фонаре – совсем как в былые времена, когда они готовили дипломы в средневековом Уэйр-Холле.

С того дня, как Эбби вернулся из Нью-Йорка, все трое трудились не покладая рук. Эбби и Винс усердно помогали Раффу в перестройке коркорановского бара: Винс занимался общими планами, Эбби – разрезами, Рафф – спецификациями и внутренней отделкой.

В чертежной было тихо. Слышно было, как в приемной приглушенно стрекочет машинка Сью Коллинз. Никаких совещаний. Никакой погони за клиентами. Никаких непредвиденных дел. Только работа – и она шла хорошо.

– Рафф!

Рафф повернулся к Эбби, который работал позади него.

– Какой материал ты берешь для наличников под окнами на фасаде, выходящем в сад?

– Алюминий. Как и для остальных окон. Только учти, что под ними пройдут балки четыре на четыре.

– Ладно.

Рафф внимательно посмотрел на него. Что и говорить, Эбби сильно изменился. Глаза больше не улыбаются, у рта залегли морщинки, лицо кажется особенно худым из-за коротко подстриженных пепельных волос. А работает он как одержимый. Готов кирпичи таскать, только бы не думать о том, что стряслось с Ниной и с ним самим.

Рафф снова склонился над чертежом, но не успел сосредоточиться, как вошла Сью Коллинз с дневной почтой. На его доску она положила три письма.

Он не стал вскрывать знакомый длинный конверт с зеленой надписью «Частная больница и санаторий „Сосны"». Зато сразу потянулся к письму Мэрион Мак-Брайд: «М. Э. Мак-Брайд. Норт-стрит 9919. Гринвич. Конн.». Но тут он увидел третье письмо – из Ньюхилла. Он повернулся на вращающемся стуле.

– Пришло, – сказал он.

Винс оторвался от чертежа.

– От Ханта? – спросил он.

– Да.

Эбби поднял глаза, отложил карандаш.

– Ну, давай, Рафф, читай вслух, – торопил Винс.

Рафф вскрыл конверт. Он облокотился и начал читать:

– «Мне очень жаль, но должен сообщить вам...»

– Господи! – воскликнул Винс.

Рафф держал письмо, уже не видя его, не желая видеть. Все ясно. А ведь он втайне не расставался с бессмысленной надеждой на то, что горячая поддержка Лойс Вертенсон поможет ему добиться разрешения вторично выступить перед комитетом.

Он почувствовал, словно пощечину, гневный взгляд Винса.

Услышал спокойный голос Эбби:

– Плохо дело...

– Господи! – повторил Винс. – Ну, что же ты? Дочитывай.

Среди угрюмого молчания, которое Рафф ощущал всей кожей, он дочитал письмо:

– «... Хотя некоторые члены комитета нашли вашу идею построить ряд небольших, соединенных между собой зданий необычной и не лишенной достоинств, большинство сочло ее чересчур рискованной в экономическом отношении. Предпочтение было отдано первоначальному проекту построить одно большое здание, которое, не считая всего прочего, будет выглядеть внушительнее со стороны улицы и, следовательно, даст налогоплательщикам уверенность, что они не зря потратили свои деньги. Комитет поручил постройку школы нью-йоркской фирме «Гэвин и Мур».

– Гэвину? – Винс отшвырнул карандаш и уставился на Раффа. – Да откуда ты выкопал этот проект с отдельными постройками? Я же с самого начала говорил тебе, что они будут настаивать на одном здании! Объясни, ради бога, что ты там наплел?

Что он наплел? Как объяснить это Винсу, который смотрит на него в упор и орет, словно это не он так старался усвоить надменный тон и сдержанные манеры.

– Если ты помнишь, Винс, я настаивал на том, чтобы отложить выступление. Мне не хотелось выступать наспех, без всякой подготовки. Но раз уж я взялся выступить перед этой бандой, то сделал это так, как считал правильным, – сказал Рафф. – Чем больше я думал, тем больше убеждался, что весь первоначальный замысел неверен, вся концепция ошибочна. Мне очень жаль, Винс, но я сказал то, что считал единственно разумным.

– Ты считал? – повысил голос Винс. – А как насчет того, что все мои старания пошли прахом? Я обработал Ханта. Добился его согласия. И я, конечно, оттер бы Гэвина, как пить дать! Почему ты не взял за основу мой проект? Ты не имел права портить все дело своими дурацкими выдумками!

– Знаю, что не имел, – согласился Рафф. – Возможно, я действительно испортил дело. Но, Винс, если бы нам удалось построить эту школу так, как ее вижу я, мы создали бы замечательный ансамбль, и детишки...

– Мы работаем не для детишек, а для строительного комитета! – заорал Винс. Он побагровел и закашлялся.

– Послушай, Винс, я... – начал было Рафф.

– Я тоже думаю, – вмешался Эбби, – что тебе не следовало заходить так далеко, особенно сейчас, когда мы нуждаемся в заказах.

– Как по-твоему, часто бывает такой шанс у новой фирмы? – спросил Винс.

– Будут у нас еще шансы, – ответил Рафф. Он не поднимал глаз от письма.

– Но уж от Ханта нам ждать нечего, – возразил Винс.

– Да, неудача серьезная, – заметил Эбби. – И что это на тебя нашло, Рафф?

– Ничего на меня не нашло. Просто все делалось в такой идиотской спешке... К тому же комитет даже не пожелал выслушать меня до конца. Если бы они дослушали... Но они не хотели, их интересует только Удешевленная архитектура, только выставка для налогоплательщиков – словом, все, что угодно, кроме существа Дела! – Помедлив, он добавил: – Неужели ты думаешь, Эб, что мне хотелось провалить это?

– Разумеется, нет, но...

– Пойду, позвоню Ханту. – Винс встал, сверкнув глазами на Раффа. – Хотя надеяться уже не на что.

Вернувшись, он сказал:

– Я дозвонился. По его словам, комитет решил, что Рафф рехнулся. Он напугал их до полусмерти. – Винс схватил рейсшину и хлопнул ею по доске. – Что ты наделал, Рафф? Почему не использовал материалы, которые я тебе дал? Ты хотя бы посмотрел мои заметки? Сказал о школах, которые я построил у «Гэвина и Мура»? Ты, что же, рассказывал им, что думал о школьном строительстве знаменитый коммерсант Моррис Блум? Конечно, у них затряслись поджилки! И что это за галиматья насчет детских кубиков?

Рафф растерянно молчал.

– Успокойся, Винс, не кипятись, – заговорил Эбби. – Конечно, очень жаль, что это дело лопнуло. Но ведь теперь горю не поможешь.

Чертежная снова погрузилась в молчание.

Потом заговорил Винс – на этот раз куда сдержаннее:

– Я должен высказать свою точку зрения, Эб. Прежде чем мы упустим еще какой-нибудь заказ. Я считаю, что Рафф не может выступать в качестве представителя фирмы. Во всяком случае, таково мое мнение. И я думаю, Рафф сам согласится, что эта сторона дела – переговоры с клиентами – ему не по зубам.

Секунду Рафф сидел, глядя на доску, не зная, что сказать и сделать. Что правда, то правда. И Винс бесится с полным основанием. Но Рафф знал и другое: нельзя молча снести такой выпад. Он повернулся к Винсу.

– Я могу признать только одно: что упустил этот проклятый заказ. – Начав говорить, он вдруг почувствовал, что задыхается от гнева. – Да, упустил, и в ответе за это я один. Но случись мне вторично выступать перед этим комитетом, я слово в слово повторил бы все, что сказал тогда. Еще громче, чем тогда. Во что мы собираемся превратить фирму? Куда спешим вписать наши имена? В список беспринципных деляг? А потом что? Побежим занимать первые места среди строителей Гадвиллов? Попробуем побить рекорд по части выколачивания заказов? Или мы действительно собираемся заниматься архитектурой?

– Если ты берешь на себя арендную плату, и все расходы, и все наши... – начал Винс.

– Хватит, – перебил Эбби. – Не ссориться же нам всякий раз, как нам «улыбнется» какая-нибудь работа. Не лучше ли закончить тот заказ, который у нас уже есть? – Он указал на доску.

– На безрыбье и рак рыба? – съязвил Винс.

Рафф отвернулся и швырнул письмо Ханта в корзину для бумаг.

– Мне кажется, что, со своей точки зрения, Винс прав. Заказ действительно был великолепный. А нам он был нужен прямо до зарезу. Но и Рафф по-своему прав: получить работу, конечно, важно, но есть вещи поважнее. – Эбби в упор смотрел на Винса. – И, стараясь пробить себе дорогу, не будем забывать, что единственный заказ, который у нас пока что есть, раздобыт именно Раффом.

– Я говорю о потере двадцати пяти тысяч, Эбби, – холодно заметил Винс. Потом он кивнул на Раффа. – А не о получении пятисот долларов.

– А я говорю об архитектуре! – рявкнул Рафф. – Об архитектуре, будь оно все проклято!

– Довольно, Рафф, – мягко сказал Эбби. – Давайте возьмем себя в руки.

– Ты прав, – внезапно сказал Рафф. – Постараюсь держать свой дурацкий рот на замке. – Он повернулся к Винсу. – Мне чертовски жаль, Винс, что так вышло. Я ведь тоже хотел, чтобы мы получили этот заказ.

Винс мельком взглянул на него, кивнул и буркнул:

– Ладно. – Но глаза его по-прежнему смотрели враждебно.

Придвинув стул, Рафф начал работать. Но карандаш уже не повиновался ему.

В конце дня Рафф поехал к Коркорану – показать ему эскизы. Покончив с этим, он уселся один в дальнем конце бара и заказал виски. И вдруг вспомнил, что в кармане У него все еще лежат два нераспечатанных письма. Сперва он прочел письмо из «Сосен». Отложил его. Выпил виски. Перечитал. День дурных вестей. Черный день и для него и Для Джулии.

Звонить туда в такой поздний час бессмысленно. Но завтра с утра он закажет разговор с главным врачом – с этим сладкоречивым мозгляком, заправляющим «Соснами».

Чем порадует третье письмо? Он вскрыл конверт (М.Э. Мак-Брайд, архитектор). «Приезжайте на коктейль, будут гости, простите за такое запоздалое приглашение, не могла найти ваш адрес».

Виски согрело его. Но еще больше согрел образ Мэрион.

Только в Гринвич он не поедет. Не такой уж он болван чтобы сносить высокомерные выходки и насмешливый ядовитый антисемитизм этой женщины, которую он заставил начать новую жизнь и открыть людям свою красоту и талант.

Рафф сунул письмо в задний карман, сел в «виллис» и поехал в Вестпорт, где в маленьком ресторанчике на побережье подавали отличных, варенных на пару ракушек

Он съел два десятка ракушек, половину кисло-сладкого итальянского хлебца и запил все двумя кружками пива

Куда все-таки девать этот пустой осенний вечер?

Поехать в Гринвич. Он нуждается в Мэрион, хочет ее. Несмотря ни на что.

Дорога в Гринвич разочаровала его. Похоже на окрестности Тоунтона. Кругом аккуратно распланированные поселки и не менее аккуратно распланированные поместья. Все изысканно, все прилизано, все выглядит подделкой под сельские красоты.

И все-таки это лучше, чем город. А жители этих мест, обыкновенные горожане, служащие крупных фирм, обладатели лимузинов, синих бумажных штанов, пестрых рубашек, нарядных тракторов и неописуемо разукрашенных коровников, – они, конечно, отличная мишень для насмешек, но, если подумать, эти люди внушают даже некоторое уважение: по крайней мере они стремятся к чему-то лучшему и даже возвышенному.

Когда Рафф приехал к Мэрион – она жила при конторе, – гости уже расходились. Мэрион разговаривала с какими-то людьми, окружавшими ее, но, завидев Раффа, немедленно пошла к нему навстречу. Ее походка была так изящна, а комната так элегантна, что Рафф сразу почувствовал себя оборванцем.

Ну и фасад у Мэрион (теперь ее уже никто не называет «Мак»)! Корона белокурых волос и матово-черное платье! Конечно, свела с ума весь город, а может быть, и весь Ферфилдский округ. Вот они, люди, которые толпятся у нее если не в сердце, то, во всяком случае, в конторе (или все-таки в сердце?) – тесный кружок «интеллектуалов», и «художников», и рекламистов, и жаждущих рекламы владельцев местных предприятий – лощеные, загорелые, глядящие в оба.

Когда за последним гостем закрылась дверь, Мэрион подошла к Раффу, который стоял у окна ее ослепительно белой конторы, и прижалась губами к его губам.

Верна себе: не теряет ни минуты.

Она сразу увела его в глубь дома, в спальню, где две стены были выкрашены в желтовато-зеленый цвет, а две – бутылочно-зеленый; напротив кровати висело большое прямоугольное зеркало, прикрепленное серебряными скобками.

– Как хорошо, что вы все-таки явились, приятель, – сказала она, внимательно оглядывая его. – Вид у вас такой же, как всегда: приятно-непочтенный. Я наняла двух новых чертежников. Оба тупицы. Прежние так смотрели на меня, что пришлось их уволить. Я слишком занята и слишком благопристойна. Иначе гринвичские матроны выжили бы меня из города. А сейчас они приглашают меня в гости. Но это все ерунда. Я строю три огромных дома, и один из них – для... – Она вдруг осеклась. Потом хвастливо продолжала: – Фотография первого дома будет опубликована в «Лайф» – отличный особняк в четыре тысячи пятьсот квадратных футов. Может быть, вы все же переедете сюда, Рафф?

К этому времени он уже был целиком во власти ее обаяния. Впрочем, так бывало всякий раз. Вместо того чтобы стукнуть ее или просто уйти, он безвольно стоял, глядя на Мэрион и желая ее всем своим существом. Комната тонула в зеленоватом сумраке.

На следующее утро Рафф приехал в контору раньше всех и заказал междугородный разговор с главным врачом «Сосен», доктором Шиндлером.

Ожидая вызова, он сел за стол Сью Коллинз в пустой приемной. Воспоминания ночи, проведенной с Мэрион, обступили его. Он, конечно, ни о чем не жалел: разве можно жалеть о такой ночи? Но все же он упрекал и пилил себя за то, что у него не хватило мужества уйти. Оправдать такое поведение нельзя, но оно блестяще иллюстрирует, на что может пойти мужчина, который так и не встретил настоящей любви.

Есть и другое утешение: в общем, эта история не так уж важна. Принципы нужно беречь, лелеять, но пускать их в ход только тогда, когда дело стоит того.

– Алло! – сказал он, услышав на другом конце провода голос. К телефону подошел Шиндлер. – Я вчера получил ваше письмо, доктор. Можно тут что-нибудь предпринять?

– Ваша мать – трудная пациентка, мистер Блум. – Гнусавый, елейный голос. – Мы понятия не имели, что У нее воспалительный процесс на ноге, пока...

– Но как это могло случиться? Гангрена... такая инфекция... Я полагал, что вы...

– Она не позволяла сестрам впрыскивать себе инсулин, – объяснил Шиндлер. – Вот в чем беда. Да еще в том, что она ухитрялась доставать виски. Она очень хитра – обычная история с такими больными, но...

Да. Все это Рафф знал не хуже, чем Шиндлер. Но почему в таком случае его заставляли оплачивать дополнительные счета?

– Вы посылали мне счета за инсулин, тогда как моя мать... – начал он.

– Ваша мать, – перебил Шиндлер, – обычно выхватывает у сестры шприц и бросает его на пол. Таким образом, инсулин расходуется зря. – Пауза. – Мистер Блум, если вы желаете поместить вашу мать в другую больницу...

Прикидывается, сукин сын! Отлично знает, что Джулия отказывается переезжать, что ее расстроенное воображение принимает «Сосны» за желтый кирпичный дом, что она все время ждет возвращения Морриса из очередной поездки.

– Нет, – нехотя сказал он. – Прошу прощения. Я не могу ее увезти. Она не позволит, сами знаете. Но неужели ничего нельзя предпринять? Что можно сделать с ее ногой? Меня это дьявольски тревожит.

– Мы тоже этим очень встревожены, уверяю вас.

И тут Раффа осенило.

– Доктор Шиндлер, не будете ли вы так любезны вызвать из Детройта доктора Майера, Рудольфа Майера. Я с ним лично знаком и очень хотел бы, чтобы он посмотрел ее. Расходы беру на себя.

К концу разговора лоб и шея Раффа покрылись липким потом.

Он открыл ящик, вынул бланк, написал письмо доктору Майеру и пометил на конверте «авиа». Выписал санаторию чек в погашение сентябрьских расходов.

Затем он побрел в чертежную и опустил жалюзи на окне, выходящем на восток. Проходя мимо доски Винса Коула, он выругал себя за то, что так напустился на него накануне. Конечно, Винс вышел из себя, когда узнал, что сорвался такой важный заказ. Можно ли его за это упрекать? Разумеется, нельзя. Даже его недоброжелательство, заметное, в общем, уже давно, нельзя считать достаточным основанием для безобразной сцены, разыгравшейся вчера в конторе.

И еще одно следует помнить: именно Винс, вопреки своим правилам, добывал летом работу для Раффа. Не будь этой работы, нечем было бы оплатить сейчас не только консультацию такого врача, как Рудольф Майер, но и непрерывно растущие расходы на содержание Джулии.

Рафф снял пиджак и повесил его в большом чулане, где складывали образчики строительных материалов. Закатав рукава рубашки, он подошел к своей доске в углу комнаты, все еще размышляя о вчерашней ссоре, о провале переговоров в Ньюхилле и о том, как возместить утрату, за которую в ответе он один.

Вдруг, под влиянием какого-то импульса, он снял телефонную трубку и попросил соединить его с домом преподобного Кеннета Стрингера в Смитсбери. Он совсем позабыл о Стрингерах, забыл и о проекте церкви, не вспоминал об этом с того самого августовского уик-энда, когда впервые побывал в Смитсбери.

– Алло! Можно попросить к телефону мистера... преподобного Стрингера?

– Его нет дома. Говорит миссис Стрингер. А кто...

– Молли? Это Рафф Блум. Не узнал вашего голоса, Молли.

– Я так орала на своих драгоценных отпрысков, что совсем охрипла. Откуда вы, Рафф?

В голосе Молли Стрингер было столько приветливой теплоты, что Рафф немного успокоился.

– Из Тоунтона. У меня сегодня свободный вечер, – он сказал это так, словно остальные вечера были заняты, – вот я и подумал, что если вы с Кеном дома, я бы заехал к вам.

– Кен с утра уехал в Стонингтон. Решил на зиму пересыпать яхту нафталином. Но он вернется после ленча. Приезжайте, Рафф! Мы уже отчаялись увидеть вас... Минуточку... Джоан, тише!.. Мама разговаривает по телефону. Простите, Рафф. Папочкина любимица сведет меня сегодня с ума. О чем это мы говорили? Ах да, итак, мы ждем вас к концу дня. У Кена какое-то собрание, очередные бойскауты, но к вашему приезду мы уже расправимся с ними.

– Отлично, Молли! – воскликнул Рафф.

Как только Винс и Эбби пришли в контору, Рафф рассказал им о своем плане поехать в Смитсбери и повидать Стрингера. После этого у него даже исправилось настроение. Временно, во всяком случае. Так или иначе, все-таки ему удалось кое-как заделать вчерашнюю очень неприятную трещину в отношениях. Эбби всячески подбадривал его, и даже Винс благосклонно поделился с ним сведениями о проблемах церковного строительства, о попечительских советах, о строительных комитетах и прочее. И откуда Винс все это знает!

Прежде чем взяться за работу, Рафф спросил:

– Как твоя вчерашняя поездка? Как Нина?

– Спасибо. Хуже быть не может. Врачи говорят потребуется немало времени, чтобы поставить диагноз. Видимо, ей придется пробыть там месяца два-три.

– Эб, мы собираемся завтра напоить тебя до потери сознания. – Винс принялся точить карандаши.

– Это будет нетрудно. – Эбби наколол на доску лист кальки.

Жужжание точилки прекратилось. Винс повернулся к Эбби:

– Вчера я кончил подготовку материалов для Милвина. Завтра возьмусь за него всерьез. Хорошо бы договориться. Правда, у него есть еще два компаньона – с ними будет труднее. – Винс задумался. – Такой поселок обойдется тысяч в шестьсот. Если не дороже. Эскизы у меня в кабинете. После завтрака, когда мы закроем контору, давайте посмотрим их.

Эбби сказал, что это недурная идея, а Рафф заметил с юмором висельника:

– Может, поручишь мне обработать Милвина? Сам знаешь, для клиентов Блум неотразим.

– Да, – бесстрастно ответил Винс.

В половине десятого в чертежной стало тихо: все снова взялись за проект коркорановского бара.

Около двенадцати в чертежную вошла Сью Коллинз. Она прикрыла за собою дверь.

– Мистер Блум, вас там спрашивают. Я сказала, что не знаю...

– Кто? – Рафф повернулся на стуле.

– Миссис Вертенсон. Она пришла со своей родственницей.

– Вертенсон? А, Лойс Вертенсон! – Он отложил угольник. – Сейчас выйду к ней. – Он зашагал к двери, на ходу объясняя Винсу и Эбби: – Я говорил вам о ней – она из ньюхиллского комитета.

– Рафф, – остановил его Эбби, – ты без пиджака.

Рафф бросился в чулан и надел пиджак. В приемной он увидел двух женщин, которые рассматривали чертежи Тринити-банка и фотографии дома Эбби.

Заметив Раффа, Лойс Вертенсон сняла очки и протянула ему руку.

– Я пришла узнать, не нужен ли вам новый клиент. Это я. – Лойс Вертенсон улыбнулась своей сдержанной улыбкой. Повернувшись к девушке, стоявшей рядом, она воскликнула: – Ох, простите! Это моя кузина – мисс Данн. Мистер Блум.

Феби Данн вежливо поздоровалась с Раффом. Он пристально посмотрел на нее.

– Вы, наверно, уже получили письмо от Джоша Ханта? – спросила Лойс Вертенсон.

– Да, – живо откликнулся Рафф. – Да. Вчера.

Миссис Вертенсон покачала головой.

– Не думайте, что я не старалась их уговорить.

– Вы были изумительны, – с жаром сказал Рафф.

– А сейчас я хотела бы поговорить с вами о доме. Мы – мой муж и я – с июля только и делаем, что пытаемся раздобыть архитектора, и нам это до смерти надоело, и у меня чувство, что вы – тот самый человек, которого мы ищем. Я и решила заехать к вам в контору: если вы свободны сегодня, я показала бы вам участок. Нужно будет решить кучу вопросов...

У Раффа даже сердце сжалось от волнения. Дом.

И тут он вспомнил, что Молли и Кеннет Стрингеры из-за его звонка перестроили все свои планы.

– Сегодня не могу, но завтра... – огорченно сказал он.

– Завтра ничего не выйдет. Мой муж улетает в Дирборн, и я должна отвезти его в нью-йоркский аэропорт. Значит, я была права, Феби, когда говорила тебе, что вряд ли нам удастся заполучить его в последнюю минуту, – обратилась она к спутнице.

Феби Данн кивнула и улыбнулась. Рафф снова задержался на ней взглядом: бледное лицо, прямые черные волосы, челка, гладкое черное платье с белыми пуговицами. О таких девушках говорят, что они «интересные»: что-то в ней есть артистичное. Девушки с такой внешностью обычно встречаются в районе Одиннадцатой улицы в Нью-Йорке. Притом в ней чувствуется настоящая сердечность. Проницательный взгляд, волевой подбородок, крупный рот и стройные ноги. Как ни странно, чем-то напоминает Трой. Нельзя сказать, чтобы красивая, но сердечная и стоящая, а не великолепное чудовище вроде Мэрион Мак-Брайд.

А ведь он может позвонить Стрингерам и отложить поездку. Может.

Вот он, его шанс. Дом. Шанс построить дом.

Ничего не решив и опасаясь, что они распрощаются и уйдут, Рафф сказал:

– Раз уж вы здесь, не хотите ли посмотреть нашу чертежную?..

– Ты не возражаешь, Феби? – спросила миссис Вертенсон.

Рафф улыбнулся девушке, изо всех сил стараясь сделать эту улыбку неотразимой. Она ответила ему прямым взглядом. Не таким, на который он надеялся сейчас, о котором мечтал всю жизнь, но все же она сказала, что с удовольствием посмотрит чертежную и он видел, что ей это действительно интересно.

– А это – мои компаньоны, – сказал Рафф, открывая дверь в чертежную. Он представил дамам Винса и Эба и ему было очень приятно, что Лойс Вертенсон немедленно рассказала, в каком она была восторге от его выступления перед ньюхиллским комитетом.

Феби Данн распечатала пачку сигарет, и Винс подскочив к ней, щелкнул серебряной зажигалкой. Увидев, с каким жадным любопытством она оглядывает длинную комнату, он начал водить ее от доски к доске, показывая рабочие чертежи.

– Сразу после этого совета, – говорила миссис Вертенсон, – я сказала мужу, что хочу поговорить с мистером Блумом насчет нашего дома. Хотя я никогда не видела ни одного построенного им здания, все равно – я его поклонница.

– Мы все его поклонники, – с обычным своим тактом сказал Эб. Рафф заметил, что во время разговора он то и дело украдкой посматривал на Феби Данн.

– Беда в том, – поспешно сказал Рафф, – что мне надо ехать в СмитсВерн, а у миссис Вертенсон сегодня единственный свободный день.

И тут Феби отошла от чертежной доски Винса и сказала:

– Лойс, а может быть, с нами согласится поехать мистер Остин?

И Рафф понял, что исключен из игры. Он видел, с каким выражением Феби Данн взглянула на Эба, как нежно зарумянились ее бледные щеки, как заблестели глаза. Все было ясно. Словно она что-то просигналила флагом, и усталые глаза Эба расширились и смягчились. Он принял сигнал. Принял мгновенно.

Когда двое людей обмениваются подобными сигналами, это значит, что между ними произошло замыкание. Рафф всю жизнь мечтал о таком замыкании, ждал его, но произошло оно между Феби Данн и Эбом. Мгновенное. Молниеносное.

– Отличная идея, – сказала миссис Вертенсон. – Если, конечно, мистер Остин не возражает. – Потом она обратилась к Раффу: – Ведь фирма-то одна. – Но было ясно, что вести переговоры она хочет только с Раффом.

Рафф провел ее в кабинет Эбби и усадил на кованый железный стул.

– Я даже не спросила вас о гонораре, – сразу сказала она.

– Об этом мы успеем договориться. – Из чертежной до него доносился голос мисс Данн. И голос Эбби.

Вот ведь собачья ерунда! Пришла в контору неизвестная девушка с интересным лицом, он засмотрелся на нее, слишком много вообразил и, так как она ему не ответила, почувствовал себя задетым! Что с ним происходит? Конечно, он в неважной форме – мало спал ночью у Мэрион, много волновался утром, когда звонил в «Сосны», но это не объясняет щемящей тоски, овладевшей им только потому, что девушка не обратила на него внимания. Он так упрямо искал большого, полноценного чувства – никакое другое его не удовлетворяло, – с такой надеждой всматривался в каждое новое женское лицо, так верил в счастливое завершение своих поисков, что под конец даже такой заносчивой твари, как Мэрион Мак-Брайд, удалось скрутить его.

Он сунул в рот сигарету и облокотился на маленькую чертежную доску Эба. Во рту было горько: ночью курил до одури.

И все-таки он справился с этой внезапной вспышкой чувства, и на душе у него стало легче. Он понимал, что должен благодарить за это Лойс Вертенсон: она отыскала его, пришла к нему, она хочет, чтобы он построил ей дом. Это его шанс.

– Говоря по совести, мы с Роджером в полной растерянности и даже не знаем, что мы, собственно, хотим. Нам не повезло с другими архитекторами, и, кроме того, мы пересмотрели слишком много эскизов, слишком много планов.

– Могу я заехать к вам на будущей неделе? – спросил наконец Рафф. – Мне хотелось бы посмотреть, что и как, и задать вам кучу вопросов.

– Кучу вопросов? – Она прищурила близорукие глаза; во взгляде появилось откровенное удивление.

– Понимаете, – сказал Рафф, – мне нужно побольше Узнать о вас.

– Хотите устроить нам допрос?

Рафф покачал головой. Хорош, нечего сказать: уже Успел напугать ее.

– Нет, конечно, но подумайте сами, как можно проектировать дом, ничего не зная о его хозяевах?

– Ах вот как! – Она улыбнулась. – А что вы хотели бы знать?

Он заколебался, чувствуя, что его слова могут показаться нелепыми.

– Ну, например... Сами ли вы делаете всю домашнюю работу или вам кто-нибудь помогает, и есть ли у вас какие-нибудь маленькие пристрастия, и что вы предпочитаете – ходить в гости, или принимать у себя, или вообще вести замкнутую жизнь, и какой у вас муж, и что ваши дети...

Она покатилась со смеху, и он замолчал:

– Простите, – сказала она.

– Я только... – начал было Рафф.

– Я засмеялась потому, что вспомнила о последнем архитекторе, с которым мы вели переговоры, – оправдывалась миссис Вертенсон. – Не буду называть имя. Он тоже забросал нас вопросами, но совсем в другом роде: какую сумму мы можем вложить в строительство, и какой заплатим ему гонорар, и понимаем ли, что все изменения, какие мы захотим внести в проект, будут увеличивать стоимость дома.

– Ну что ж, эти вопросы тоже придется задать, – признал Рафф. – Но они не имеют прямого отношения к сути дела.

– А в чем суть? – спросила она с глубоким, неподдельным интересом.

Воспрянув духом, Рафф немедленно оседлал своего конька:

– В вас, в Вертенсонах. И в участке. Дом должен быть похож на вас и, следовательно, неповторим. Такова по крайней мере моя точка зрения.

– Ох, я уже не могу дождаться! – с еще большим энтузиазмом воскликнула миссис Вертенсон. – Пожалуйста, продолжайте.

– Например, если ваш муж болезненно застенчив и замкнут, было бы идиотизмом с моей стороны злоупотреблять стеклянными стенами, так ведь?

Она улыбнулась.

– Нет. Роджер не застенчив. Но, разумеется, у него бывают приступы дурного настроения. Мистер Блум, я просто не знаю, как мне дождаться дня, когда вы приедете к нам. Устраивает вас вторник?

– Приезжайте к обеду. И привезите с собою миссис Блум.

– Миссис Блум не существует в природе.

– Да ну? – Лойс Вертенсон смущенно улыбнулась. – А я-то сказала Феби, что вы, безусловно, женаты и у вас по меньшей мере трое детей. Наверно, я так решила из-за вашего проекта школы. Чтобы придумать такой проект, нужно быть не только архитектором, но и любящим папашей. – Пауза. – Значит, во вторник?

Рафф сказал, что вторник его вполне устраивает.

– К этому времени и Роджер уже вернется из Дирборна, – заметила она. – Он сейчас иллюстрирует рекламную брошюру компании Форда и занят по горло. д когда Роджер работает, у меня одна забота: не подпускать детей к его мастерской.

– Сколько лет вашим детям?

– Три и семь.

– Если можно, я приеду пораньше. Мне бы хотелось посмотреть на них.

– Крис, мой старший, калека. – Она произнесла это быстро и бесстрастно, но ее открытое лицо как-то неуловимо изменилось.

– Так. – Рафф притушил сигарету о край пепельницы на доске.

– Полиомиелит. Это одна из главных трудностей – я говорю о проекте дома. – Голос ее стал живее. Она вынула очки из сумочки. – Крисси очень трудно передвигаться, а он, разумеется, самолюбив. Когда вы приедете к нам, мы сможем... – Она не договорила. – Вот наши координаты. Мы живем в Южном Ньюхилле. А новый участок расположен на вершине Ньюхилл-Коув, как раз над морем.

Они обо всем договорились, и Рафф проводил миссис Вертенсон в чертежную, где ее ждала Феби Данн. И тогда Эб взглянул на часы, повернулся к мисс Данн и спросил, нельзя ли ему пригласить ее, пригласить всех позавтракать в Тоунтон-клубе?

Вскоре после ленча Рафф сел в «виллис» и помчался на северо-запад, в Смитсбери, к преподобному Стрингеру. И вот уже остались позади прилизанные поместья, крокетные площадки и оживленные дороги окрестностей Тоунтона. Через Реддинг, Ньютон, Брукфилд, вниз по петляющему шоссе, по старинному металлическому, непрочному на вид мосту через Хаузэтоник, за которым начинается Личфилдский округ, вдоль каменистого речного русла и густо заросшей вечнозелеными растениями лощины, и еще дальше, через уютное селение Бриджуотер, где две церквушки и всего одна лавка, а потом прямо на север, с холма на холм по беркшайрским предгорьям.

По дороге он не расставался с волнующей мыслью о том, что будет строить дом Вертенсонов. Наконец-то реальная перспектива, а не проблематический шанс! От этого сознания его путешествие в Смитсбери приобретало особенную прелесть.

Строить среди такой нетронутой природы – одно удовольствие. В этой местности ему все по душе, как было бы по душе Моррису Блуму, который во время своих поездок устраивал бы здесь пикники и удил рыбу.

Да, природа здесь почти девственная: ее волнистые контуры ничем не стеснены, а на холмах и в долинах переливаются и багрянец осенней листвы, и желтизна златоцвета и орешника, и блестящая зелень лавров, и алые пятна ягод на кустах сумаха.

И при этом она полна дружелюбной мягкости и словно приглашает строить дома и поселки, которые слились бы с ней естественно и органично1.

Рафф не отрывал глаз от дороги – и тем не менее видел все, что простиралось за ее пределами, почти ничего не упуская; подобно большинству архитекторов, он обладал как бы дополнительным зрением, помогавшим ему схватывать все особенности, все примечательные детали ландшафта.

Он впервые проезжал по этой местности, и она глубоко восхищала его, поражая своеобразной красотой: серо-зеленые оттенки мхов и лишайников на невысоких каменных оградах вдоль пастбищ; рыжие, белые и черные пятна коров на фоне когда-то красных, но давно облупившихся сараев; крикливо-яркие петухи-флюгеры; зеленые конические сосны, достигающие в Корнуолле огромной высоты; речки и ручьи, их неизменный блеск и журчание; Хаузэто-ник, который то сужается, то расширяется; отмели и пересохшие русла, усеянные сизыми камнями, и сверкающие голыши на дне черных заводей – прибежище множества форелей.

Поворот на восток. Скоро Смитсбери.

Он с самого начала должен был приехать в эти места, в этот нетронутый уголок Коннектикута, где мечтал поселиться еще в сорок третьем году, когда впервые попал сюда вместе с воинской частью, и потом, в годы студенчества, когда приезжал из Нью-Хейвена на топографические съемки в Корнуолл, Ханаан и Шерман...

Для архитектора нет места более подходящего, чем этот край – суровый и неподатливый, хмурый, выматывающий душу, вросший корнями в традицию и именно поэтому достойный самых лучших образцов современной архитектуры.

Смитсбери. В центре города, у северного конца сквера, стоит конгрегациональная церковь. Рафф видел ее вторич-НО. Община организована в 1731 году. Церковь воздвигнута в 1809 году. Снаружи – характерная обшивка некрашеным гонтом, восьмиугольная башня, увенчанная изящной пирамидальной крышей. Изнутри – гниль, жучок, термиты.

Стрингеры жили тут же, за углом, в просторном, слегка обветшалом доме, принадлежащем церкви. Дом был в колониальном стиле. Рафф свернул на узкую подъездную дорожку и сразу увидел Кеннета Стрингера. Священник, в свитере и старых флотских брюках, сидел на корточках посреди усыпанной облетевшими листьями лужайки и чинил игрушечный кораблик. За его работой следила маленькая девочка. Высокая веснушчатая бронзоволосая Молли стояла на заднем крыльце с двухлетней Джоан.

– Привет! – крикнул преподобный Кеннет Стрингер.

Рафф затормозил, вылез и помахал рукой. Несколько секунд он неподвижно смотрел на эту маленькую семейную группу, потом вздохнул с откровенной завистью.

Стрингер подошел и пожал ему руку. Священник выглядел еще моложе и спортивнее, чем летом. Лицо у него почернело от загара, светлые волось! совсем выгорели.

– Блудный архитектор вернулся, – сказал он спешившей к ним Молли, за которой ковыляла Джоан.

– Рафф, мы уже хотели послать вам официальное приглашение, – начала Молли.

– Да, – перебил Кен, – хотели... – Его мальчишеское лицо омрачилось. – Все шло отлично, но, можно сказать, в последнюю минуту произошли всякие события, и, к великому моему сожалению, ничего утешительного насчет новой церкви я вам сообщить не могу.

Трой отнюдь не собиралась отменять воскресный обед. Наоборот. Когда на душе скребут кошки, а в голову лезут невеселые мысли, незачем забиваться в укромный уголок и проливать слезы от жалости к себе. Лучше позвать гостей.

Правда, горечи ничем не заглушить – ни приятным сознанием того, что вечер удался, ни бесчисленными коктейлями. И все-таки лучше болтать с гостями – а их Уже собралось двенадцать человек, – чем сидеть наедине с Винсентом и все время ощущать ноющую боль в сердце оттого, что тайное стало явным. Теперь, когда игра проиграна или почти проиграна, не следует забывать, что такая возможность не была исключена с самого начала. К тому же через три месяца на свет появится ребенок Значит, хочешь не хочешь, а держись.

Словно для того, чтобы надежнее скрыть от посторонних глаз душевную тревогу, Трой надела длинный китайский жакет-кимоно. Он прелестно выглядит с узкими черными брючками – в былые дни это говорил даже Винсент с его noblesse oblige.

Порою Трой начинала думать, что она ошиблась и напрасно заподозрила Винсента и Пэт Милвин. Просто болезненная фантазия или грязное воображение. Но Пэт избегала встреч с нею. Слишком уж явно избегала. А с приходом Флойда Милвина у Трой не осталось сомнений. Он пришел один.

– Где же Пэт? – немедленно спросила Трой.

– Моя супруга изволила рассыпаться на составные части. Ни на что не годна. Дамские штучки – мигрень.

– Да что вы? – сказала Трой, не подавая виду, какой это для нее удар.

Флойд кивнул. Ему было всего тридцать два года, но он уже изрядно растолстел, и сшитый на заказ коричневый твидовый пиджак с косыми карманами и разрезами по бокам был ему узковат. Лицо у него обрюзгло, черные глазки казались еще меньше и чернее из-за набрякших под ними мешков, маленький рот, утонувший между пухлыми щеками, превратился в розовый капризно надутый кружок.

– Вы просто великолепны в этой восточной штуковине, – сказал он Трой.

Все ясно. Это совсем непохоже на Пэт – раскиснуть от пустячной простуды или головной боли. Нервы у нее крепкие, просто на зависть. Впрочем, Нина тоже отлично владела собой и не была склонна к преувеличенным эмоциям, а потом вдруг взяла и сожгла все костюмы Эба.

– Кто у вас сегодня? – выпятив маленький рот, спросил Флойд – видимо, в шутку: он смотрел направо, хотя дверь в маленькую гостиную, где сидели почти все гости, была распахнута.

Не успела Трой ответить, как к ним подошел Винсент, ослепительно красивый и стройный, в темно-сером костюме из тонкой шерсти и в черно-белом полосатом вязаном жилете.

– А где вторая половина Милвинов? – Выслушав объяснения Флойда, он сказал: – Да ну? Какая жалость! Ну, пойдемте, старина, подкрепите ваши слабеющие силы чем-нибудь горячительным.

Снова звонок. Трой открыла дверь: пришли Лавринги, Анджела и Том.

Здороваясь с ними, она продолжала думать. Итак, флойд явился один. Вот и решающее доказательство.

Пэт Милвин, ее соседка и подружка, ее горячая почитательница, Пэт, которая жадно ловила каждое ее слово, восхищенно слушала рассказы о работе избирательной комиссии и ужасалась, когда Трой говорила, что гражданским свободам американцев грозит опасность и поэтому все должны быть на страже, Пэт, которая подчинялась и подражала ей и хотела позаимствовать у нее все, что можно. Даже Винсента. Но тут уж инициатива принадлежала не Пэт. Можно не сомневаться.

– Знаете, Трой, – окликнул ее Пьетро, расплывшийся в веселой и пьяноватой улыбке, – вермут на исходе.

– Что? Ага, дошло. Ну что ж, если мы все вылакаем, пустите в ход шерри. К тому времени нам уже будет все равно.

– Есть такое дело. – Увидев, что Анджела Лавринг вынула сигарету, он поспешно поставил поднос с коктейлями на ступеньку лестницы, зажег спичку и галантно поднес ее Анджеле.

– Какая дивная перечница! – оглядываясь по сторонам, воскликнула Анджела, школьная подруга Трой. – Том, не стукнись лбом, – предупредила она своего долговязого, всегда серьезного мужа.

– Сейчас я вам все покажу. Платите двадцать пять центов! – Трой улыбнулась своей самой беззаботной улыбкой и повела их по комнатам.

Когда она вернулась в гостиную, Эбби отвел ее в сторону.

– Как ты думаешь, Трой, не позвонить ли Раффу? Он страшно опаздывает. Обещал заехать за Феби Данн в пять, а сейчас уже седьмой час.

– Выпей еще стаканчик, миленький. Они, наверно, где-нибудь остановились и пошли на травку.

– Трой, побойся бога! – Эб то и дело подходил к окошку у двери и тревожно смотрел на улицу.

Трой внимательно поглядела на него и ласково сказала:

– Я все понимаю, миленький. По-моему, это чудесно. Ты обязательно попался бы кому-нибудь в сети, если бы не встретился с нею.

– Как ты думаешь, куда запропастился Рафф?

– Почему ты не заехал за ней сам? – спросила Трой. Найдя взглядом Пьетро, она поманила его, взяла с подноса бокал мартини и протянула Эбу.

– Не могу я ставить ее в такое двусмысленное положение! – сказал Эб, сделав большой глоток.

Трой кивнула.

– А я связан по рукам и ногам. Ужасно! – добавил он.

– Миленький, но ведь ты же не можешь из-за Нины отречься от мира и пойти в монахи.

– Не могу, но тем не менее я женат и...

– А ты уже советовался с Элсвортом?

Эбби кивнул.

– Он говорит, что, пока Нину пытаются лечить, ничего предпринять нельзя. Более того – если ей станет хуже и придется оставить ее в больнице, я не получу развода, разве что... – Он снова бросил взгляд в окно, на подъездную дорогу. – Ты заметила, что Раффу очень нравится Феби? Он так и просиял, когда я попросил его заехать за ней. Куда они могли деваться? Неужели Рафф опять что-нибудь напутал?

Хотя в эту минуту у Трой было так же тяжело на душе, как у Эбби, она улыбнулась ему и сказала:

– По-моему, тебе нужно сейчас вести переговоры не с Элсвортом, а с Элен.

– Да. Пожалуй, ты права. – Он уставился на свой бокал. – Мне пришлось снять ей комнату в гостинице рядом с больницей. Она ничегошеньки не понимает и, когда мы с ней встречаемся, смотрит на меня так, точно это я виноват во всем, что случилось с ее «деткой».

– Ну, а тем временем, – не сдавалась Трой, – ты имеешь полное право обзавестись подружкой.

– Такая девушка, как Феби... Феби... – Эб не договорил и от смущения даже покраснел.

К ним подошел Винсент.

– Займись гостями, дорогая. Мне надо пойти на кухню – приготовить кэрри. Последи, чтобы Флойд не скучал, хорошо? А где Рафф? – обратился он к Эбу.

– Должен приехать с минуты на минуту. – Эб нахмурился и отошел к окну.

– Хочется поскорее узнать, что там у него с церковью, – сказал Винсент. Он озабоченно расстегнул пиджак и начал теребить бронзовые, тускло поблескивающие пуговки черно-белого полосатого жилета. – Похоже на то, что мы все-таки заполучим Флой да и его компаньонов. Я их почти обработал. – Он взглянул на Трой и, наклонившись, неожиданно поцеловал ее в уголок рта. – Последи, чтобы Флойд не скучал, дорогая.

– Хорошо, – ответила Трой, судорожно глотнула и пошла к гостям.

В этот день Винс исполнял свои хозяйские обязанности подъемом и удовольствием. Все его страхи рассеялись: Трой ни о чем не догадывается, ей и в голову ничего не приходит. Уж в этом-то он уверен. А в какую панику он тогда ударился, как дрожали у него поджилки всю среду – и днем, в конторе, и вечером, дома! И совершенно зря. Слава богу, удалось выйти сухим из воды.

Проходя по столовой, он увидел Лаврингов и помахал им рукой. Анджела Лавринг, женщина очень высокого роста, сильно сутулилась. В апреле она получила наследство – около четверти миллиона долларов. Том, ее муж, ученый-химик; когда они поженились, он еще учился в Массачусетсом технологическом институте. Теперь Том работает в Бриджпорте, и они мечтают о собственном доме с настоящей химической лабораторией. Пока все это еще в стадии разговоров: планы Лаврингов зависят от того, переведут ли Тома на Средний Запад.

Винс подошел к камину и отвесил величественный поклон портрету Ханны Трой, который уже висел на стене в отремонтированной, заново позолоченной раме.

– Ханна явно хочет есть, – объявил он.

Все невольно взглянули на мрачное старушечье лицо.

– Слушайте, Том, – обратился Винс к Лаврингу, – когда же все-таки они спровадят вас в пустыню?

Том пожал плечами.

– Я поставила ультиматум Тому и фирме: Нью-Ханаан или что угодно, но пусть решают, – сказала Анджела.

– Если вы останетесь, – ввернул Винс, – надеюсь, вы понимаете, что вам следует предпринять? Я говорю о доме. Следует найти первоклассного архитектора, живущего в этих местах...

– Да, но где его взять? – сказала Анджела, и все засмеялись.

– Сложная проблема, – ничего не скажешь, – весело подхватил Винс. В эту минуту из гостиной в столовую вошел Флойд Милвин. Один, с пустым бокалом в руке. – Пьетро! – позвал Винс. Итальянец, подозрительно раскрасневшись, разглагольствовал, стоя у буфета с кем-то из гостей. – Слушайте, Пьетро, как насчет вермута для мистера Милвина?

– Ладно, Винс.

Ну, порядки в доме! Это все Трой: ее школа.

– Побыстрей, Пьетро, – резко сказал он. – А потом тащите из кухни все, что нужно для салата. Не забудьте поднос с травами.

Когда бокал Флойда был наполнен, Винс подвел гостя к Лаврингам. До него донесся голос Трой, которая здоровалась с Раффом Блумом и Феби Данн. Скорей бы поговорить с Раффом, узнать, как обстоят дела в Смитсбе-ри. Но сейчас никак нельзя уйти из столовой. Пора готовить салат.

Пьетро расставил на буфете все необходимые ингредиенты. Винс снял пиджак и приступил к делу. Флойд Анджела с Томом и еще одна супружеская пара столпились вокруг него.

Вот теперь все в порядке.

Пусть смотрят. Иначе зачем вся эта затея с салатом?

– А на вкус он будет так же хорош, как на вид? – спросила Анджела.

– Еще бы! – засмеялся Винс. – Каждую травинку отбирал собственноручно.

Он засучил рукава и расстегнул жилет. Движения его были отработаны до предела. Не переставая улыбаться, он положил в деревянную ступку сперва лист майорана, потом понемногу базилика и эстрагона и принялся тщательно растирать их пестиком.

Вот теперь все в порядке.

Наконец-то и у него есть свое лицо! Он больше не тень Эбби Остина, не молчаливый зритель кулинарного фиглярства Рафферти Блума. Давным-давно, еще во времена вудмонтского коттеджа, став однажды свидетелем того, как Рафф импровизирует салат, он твердо решил, что научится стряпать. Но не как Рафф, а по-настоящему, с драматическими ухватками заправского гурмана. Винс прилежно учился кулинарному искусству, ничего не упускал, записывал рецепты, покупал самые изысканные книги по этой части. Его подопытным кроликом была Трой.

Он стал неплохим поваром, но суть не в этом. Нужно умело подготовить гостей, придумать утонченный, забавный ритуал – и тогда они начнут глотать слюнки задолго до того, как попробуют его стряпню.

Теперь почти все гости толпились вокруг него. Подошла и Трой вместе с Раффом, Эбом и Феби Данн.

– Его светлость колдует над салатом, – сказала Трой.

– Его светлость феноменален, – подтвердила Анджела.

Винс развивал бешеную деятельность: его локти и пальцы чертили сложный орнамент над огромной деревянной салатницей, ступкой и пестиком; он все время дегустировал, застывал на месте, потом добавлял то немножко ангостуры, то несколько граммов имбиря.

– Тосканини, да и только – сказал Марк Холиен, судья в отставке, бывший сподвижник Рузвельта. Трой познакомилась с ним в Тоунтоне, и его рассказы о ф. Д. Р. восхищали ее не меньше, чем восхищают юнца, только что поступившего в архитектурный колледж, легенды о Фрэнке Ллойде Райте.

Когда сложный ритуал создания салата подошел к концу, Винс включил медную электрическую кастрюлю и принес из кухни приготовленный им кэрри с крабами.

К половине десятого гости вылакали столько спиртного и так проголодались, что, пока он готовил салат, у них сосало под ложечкой и текли слюнки. Винс был уверен, что они объявят его кулинарным гением задолго до того, как поднесут вилки ко рту.

Так оно и вышло: Винс сидел в столовой у камина под портретом Ханны Трой и с удивительно скромным, даже слегка критическим видом ел свой салат, а вокруг раздавались восхищенные возгласы.

– Какая ты счастливица, Трой! – сказала Анджела Лавринг. – Когда я была беременна, моему супругу не приходило в голову избавить меня от стряпни.

– О, с тех пор как я беременна, у Винсента появились совсем новые пристрастия, – ответила Трой.

Это было сказано таким тоном и с таким ударением, что Винс сразу поднял глаза от тарелки и посмотрел на жену. Она скинула туфли и сидела на полу, скрестив ноги и прислонившись к стене, в обществе Марка Холиена, Раффа, Эба и Феби Данн.

В ответ на взгляд Винсента Трой улыбнулась, и он улыбнулся и подмигнул ей, хотя видел, что глаза ее совсем не улыбаются.

А может, это в нем говорит нечистая совесть?

Скорее всего.

Трой ничего не знает. Не может знать.

Но у него пропал аппетит, и он отставил тарелку. Захотелось встать, двигаться. Быть хозяином. Он подходил то к одному гостю, то к другому, заглянул в гостиную, потом вернулся и положил Флойду Милвину вторую порцию салата с кэрри.

Как только опоздавший Рафф вошел с Феби Данн в дом, он почувствовал, что обидел Эба. Достаточно было увидеть его глаза и взволнованное лицо. И жест, которым он взял Феби за руку – словно боялся, что она вот-вот растает. Да, глупо, непростительно глупо было задерживаться в пути и заставлять Эба так долго ждать ее.

– Должно быть, вы ехали через Филадельфию, – буркнул Эб.

– Мы осматривали участок Вертенсонов, – начал было Рафф, но осекся: сейчас не стоит объяснять, что, бродя по участку, он потерял представление о времени. А участок идеальный – всего четыре акра, но высоко расположенный, холмистый, и какой оттуда открывается вид на море! Рафф излазил там каждый уголок, сделал кучу записей и даже отметил колышками, где поставить дом, чтобы он органически слился с местностью. Рафф решил повернуть его углом к морю, фасадом на юг. Потеряв голову от восторга, он ходил и ходил по участку, и Феби не отставала от него, задавая вопросы и сравнивая его ответы с ответами Эба.

Рафф так ничего и не рассказал об этом Эбби. Но, когда они остались одни, заметил:

– Она удивительная девушка. Все понимает с первого слова и подает отличные идеи.

Эб молча уставился на него.

Перед самым обедом Феби, веселая и возбужденная после многочисленных коктейлей, отыскала Раффа, утащила его в холл и крепко поцеловала на глазах у потрясенного Эба.

– Знаете, Эбби, я вдруг сообразила, – сказала она, – что мы с вами встретились только благодаря Раффу Блуму.

– Вот как?.. – Лицо его смягчилось.

– Как вы не понимаете, Эбби, – настаивала она. – Лойс хотела, чтобы я познакомилась с Раффом, а Рафф познакомил меня с вами, а вы... – Откровенно счастливый вздох. – Словом, я вознеслась. Мы оба в раю. Почти.

То есть, перевел про себя Рафф, все хорошо, за исключением того, что Эбби женат.

Все-таки Феби чем-то очень напоминает Трой. Только у нее нет пристрастия к нелепым непристойностям и либеральным словопрениям.

В дверях появились Трой и Винс. Винс остановился.

– Пойдемте на минуту на кухню. Я хочу знать, что и как. Нет, лучше удерем наверх и там поболтаем.

Эб нерешительно взглянул на Феби.

– Я постерегу ее, – сказала Трой.

Рафф стал подниматься по крутой лестнице, пригнувшись, чтобы не стукнуться головой о балку. Снизу до него донесся голос Феби:

– Трой, нет ли у вас белых искусственных цветов?

– Наверно, есть. А для чего вам?

– Мне пришла в голову чудная идея, – сказала Феби.

Винс привел Раффа и Эбби к себе в кабинет. Когда они посмотрели наброски милвиновского поселка, Винс спросил:

– А как там с церковью, Рафф? Есть какие-нибудь шансы?

– Думаю, что есть. Но как раз теперь... В общем, там произошла неприятность.

– Так, – сказал Винс. Он положил на доску эскизы, выполненные в крупном масштабе. – Знаешь, Рафф, когда дело доходит до строительных комитетов, ты можешь сглазить любой заказ.

Рафф выпил достаточно коктейлей, чтобы не смолчать:

– А не кажется ли тебе, Винс, что пора уже похоронить мое фиаско с ньюхиллской школой?

– Слушай, Рафф...

– Ты хочешь или не хочешь знать, что там произошло?

– Хочу, – сказал Винс.

– Случилось то, что главный жертвователь, человек, который обещал им солидный куш, вдруг заболел несварением желудка и лег в клинику Мэйо. Пока он не выздоровеет и не вернется в Смитсбери, ничего сделать нельзя.

– А что, если в следующий раз мы поедем туда все вместе? – спросил Винс. – Как по-твоему?..

– Нет, – возразил Эб. – Это будет выглядеть слишком уж демонстративно, даже навязчиво.

– Понимаете ли, – настаивал Винс, – я это говорю потому, что Рафф... Кто-нибудь из комитета может стать на дыбы, а если мы все... так сказать, представители разных религий...

Рафф застыл на месте.

– Пожалуй, в рассуждении Винса есть здравое зерно, – сказал Эб.

– Что? – Рафф смерил его взглядом. Нет, лучше промолчать. В Эбби все еще жива сегодняшняя обида, иначе он никогда не сказал бы так.

– Пойми, Рафф... – начал Винс.

Но Раффа прорвало.

– Как вы думаете, кто построил первую синагогу в Америке? Ту, которая в Ньюпорте? Еврей? Нет, черт меня побери, ее построил Питер Харрисон. В тысяча семьсо, шестьдесят третьем году! – Рафф внезапно остыл и расхохотался. – А теперь будет наоборот. Это называется услуга за услугу.

Тем не менее привкус горечи остался. Не исчез он и после обеда. Все то же тайное недовольство друг другом которое с самого основания фирмы то и дело прорывается наружу.

Бывают в жизни такие периоды, когда вдруг проникаешься запоздалой мудростью и начинаешь понимать, что работать нужно за свой страх и риск.

Правда, радужной перспективой постройки дома Вер-тенсонов он обязан фирме, но и эту радость могут омрачить, даже запятнать всякие посторонние соображения, навязанные ему сотрудничеством с Эбби и Винсом. Нет, он не смеет забывать: не будь этого сотрудничества, он не встретился бы с Лойс Вертенсон.

Рафф уныло бродил по старому дому. В укромных уголках сидели пары, которые оживленно беседовали о чем-то своем, кое-кто танцевал, а в гостиной у большого камина стояла совсем круглая и все же миниатюрная Трой. На ней были белые сережки из искусственных цветов, которые перед обедом смастерила Феби Данн. Трой разглагольствовала перед кружком друзей, взывала к общественной совести, развивала свои взгляды, защищала хромых, слепых и убогих, черных и белых, ратовала за них, спорила – словом, демонстрировала высшую школу политической грамотности, доказывая, что родиться с серебряной ложкой во рту еще не значит стать бесчувственной к чужим страданиям.

И как только ей не надоест эта игра!

Рафф снова стал одиноко бродить по комнатам. Поэтому, когда Винс окликнул его из холла, он с благодарностью отозвался, и они вместе с Эбби поднялись наверх в кабинет, чтобы поговорить с Флойдом Милвином. Флойда там не оказалось, и, подождав немного, Винс сказал:

– Должно быть, он захотел еще выпить и спустился вниз. Пойду-ка я притащу его.

Не успел он дойти до двери, как с площадки раздался голос Трой:

– Винсент, я веду на буксире твоего клиента. – Она вошла в комнату вместе с Милвином, который держал в руках стакан виски.

– Отлично! – воскликнул Винс. – Я только что собирался идти за вами, Флойд. Вся фирма в сборе, больных опоздавших не оказалось.

– Куда я попал? – Флойд Милвин надул розовый отик и сунул руку в косо прорезанный карман твидового пиджака. – Не покидайте меня на произвол судьбы, Трой. Это нечестно – втроем нападать на одного. Дайте мне по крайней мере время подтянуть силы в лице моих собственных компаньонов.

– Ладно, останусь, – согласилась Трой, и тут же пОобещала: – Я буду сидеть тихо-тихо. Как мышка.

– Я тоже буду как мышка, – живо подхватил Рафф и сел вместе с ней на темно-красный диванчик в другом конце комнаты: лучше не вмешиваться в дела Винса. Вдруг его затея сорвется, и потом иди доказывай, что это не ты сглазил все дело.

– Вы видели фотоальбом Верна? – спросила Трой.

– Нет.

– Хотите взглянуть?

– Конечно. – Рафф смотрел на нее, оживленную, нарядную, независимую, смотрел, как она в своих узких черных брючках изящной, легкой походкой идет к полкам, тесно уставленным книгами, слушал шуршание шелкового жакета, бряканье старинных украшений и вдруг устыдился придирчивой резкости, с которой всегда осуждал ее.

Да, приходится признать, что Трой уже не похожа на ту девушку, с которой он впервые встретился на ньюхейвен-ском вокзале. Она стала мягче. Семейная жизнь как будто надломила ее, хотя она ни за что не призналась бы в этом.

– Рафф... – Трой снова села рядом с ним на диванчик. – Знаете, я уже тысячу лет не сидела в такой приятной близости к вам. Впрочем, вы, может быть, как и Винс, считаете, что неприлично тискаться с беременной женщиной?

– Я как раз думал о том, что вы, кажется, изменились. Но я ошибся, – сказал Рафф. Он немного отодвинулся и бросил взгляд на Винса, который энергично атаковал Флойда Милвина и, видимо, вполне успешно, так как тот внимательно слушал, кивал головой, рассматривал эскизы, а иногда и записывал цифры. Да, Милвин заинтересован: его молодое одутловатое лицо сосредоточенно, он вполне тРезв, деловит и погружен в расчеты.

– Послушайте, Трой! – позвал Флойд Милвин.

Винс, Эб и Милвин отошли от чертежной доски.

– Видели вы эти картинки? – спросил Флойд. – Кто бы мог подумать, что ваш муж такой искусник?

– Да уж, – Трой закрыла альбом, – работа дивная ничего не скажешь.

Тут Эбби сдержанно попросил извинить его и торопливо вышел. Флойд Милвин вернулся к маленькой круто наклоненной доске и снова начал просматривать чертежи.

– Скажите, Трой, захотелось бы вам жить в таком доме, если бы вы решили обосноваться в районе Дарьена?

Трой отложила альбом и встала.

Не успела она ответить, как он добавил:

– Впрочем, довольно глупо задавать такой вопрос жене архитектора. – Он усмехнулся.

– А я уже спрашивал ее, – сказал Винс. – Иначе как бы я мог выяснить женскую точку зрения?

На лице Трой появилось недоуменное выражение, и Рафф понял, что Винс и не думал говорить с ней об этом.

– Если вы не возражаете, я захвачу эти чертежи с собой. Покажу их Пэт, – сказал Милвин. – Завтра к полудню буду в городе – у меня там назначено свидание с Джорджем и Тедом. По-моему, Винс, вы попали в самую точку. Трюк с модулем просто великолепен.

Винс улыбнулся и бросил на Милвина такой взгляд, что Раффу стало ясно: сейчас Винс пустит в ход свои чары. В такие минуты наблюдать за ним – истинное наслаждение.

– Только вот что, Флойд, – сказал Винс тоном проникновенным и в то же время слегка шутливым, – чтобы нашей прекрасной дружбе * не пришел конец, давайте внесем ясность: тут потребуется уйма работы, а работа стоит денег.

– Ну еще бы, еще бы, – сказал Милвин. – Знаете, Винс, что придется предпринять? В этом поселке должна жить избранная публика – иначе у нас ничего не получится. Поэтому не станем стесняться и сразу введем ограничения. – Флойд воодушевился. – Дело известное: чтобы назначать высокие цены, нужно ввести ограничения и строго соблюдать их. Без этого нельзя. Иначе напорешься на неприятность. Знаете, как это бывает: какой-нибудь жид или итальяшка покупает дом через подставное лицо, а потом поселяется в нем и воняет на весь поселок.

Рафф взял альбом и открыл его. Но он не смотрел на фотографии. Потом забренчали браслеты, щелкнула зажигалка, и раздался голос Трой.

– Флойд, это что – шутка?

Милвин громко рассмеялся.

– Я так и знал, что вы взовьетесь, Трой.

– Без осечки, – усмехнулся Винс. – Слушайте, пойдемте вниз, посмотрим, нет ли чего-нибудь выпить.

Рафф оторвал глаза от альбома. Надо уйти отсюда. Его присутствие всех стесняет. К тому же он не желает принимать в этом участие. Слишком часто он сталкивался с такими вещами. Сталкивался и уклонялся.

Так часто, что при одном упоминании о них его пробирала дрожь. И даже одолевала скука. (Но не с Мэрион Мак-Брайд. Нет. Там он все принимал.)

В нем сразу рождалось желание съежиться, растаять, исчезнуть. В горле застревал горячий комок, в груди что-то сжималось. Он вздрагивал от боли, на кого бы ни нападали: на католиков, на ирландцев или на евреев – особенно на евреев. Потому что Моррис Блум был еврей, и Раффу, знавшему, какой он был человек, хотелось, чтобы это знали все, и любили Морриса, и понимали его значительность. Как человека, как человеческого существа.

И вот опять удар по Моррису.

А он остается в стороне. И молча следит – вот уж ирония судьбы! – как Трой, эта поборница справедливости, бренча, звякая, закуривая на ходу сигарету, выходит на середину комнаты и останавливается, широко расставив стройные ноги.

– Слушайте, Флойд, я просто не верю, что вы способны на такую дикость.

– Дорогуша, а вы представляете себе, какой капитал придется вложить в это предприятие? – добродушно спросил Флойд. – Около трех четвертей миллиона чистоганом.

– Знаю, Флойд.

– Перестань, Трой, – вмешался Винс. Он был встревожен и раздражен. – Можешь написать письмо в «Тайме». Нас это совершенно не касается.

– Нет, касается, – настаивала Трой.

– Минуточку, дорогуша, – снова заговорил Флойд Милвин. – Вы, наверно, не так меня поняли. Мы совсем не собираемся вешать объявления. Если какой-нибудь свежеиспеченный миллионер с Седьмой авеню попытается купить Дом, мы не станем поднимать крик. Есть другие способы. И все будет шито-крыто.

– Флойд, мне в голову не приходило... я понятия не имела, что вы способны на подобный поступок, – спокойно и раздельно сказала Трой. – Флойд, я не желаю слушать такие разговоры.

– Трой! – Слегка отвернувшись от Милвина, Винс смотрел на жену. Он старался говорить небрежно, но на глазах у него появилось просительное выражение. – Пойми ты наконец, что это все-таки дело Флойда. Никому не доставляет удовольствия – а Флойду меньше всех –. вводить в своем поселке ограничения. Но когда человек вкладывает в дело без малого миллион, он должен быть на страже...

– На страже – это вы хорошо сказали, – подхватил Флойд. – Не выпить ли нам? Поставим точку, Трой. Хватит и того, что вы стараетесь сделать такую непримиримую либералку из Пэт. Но со мной этот номер не пройдет. Ничего не получится, дорогуша. – Флойд засмеялся и двинулся к двери.

– Флойд, если вы действительно собираетесь это сделать, мне с вами больше не о чем разговаривать! – сказала Трой.

Рафф впервые уловил дрожь в ее голосе. Он пошевелился, и альбом Верна упал на пол.

– Моя жена – известная чудачка, – сказал Винс. – Вы ведь знаете, Флойд.

– Еще бы не знать!

Винс и Флойд сделали несколько шагов к двери. Трой пошла за ними.

– Винсент, ты не примешь в этом участия. Не можешь принять.

Рафф снова заерзал.

– Трой! – Предостерегающий голос Винса.

– А я говорю, что не можешь! Карандаша не возьмешь в руки, пальцем о палец не ударишь для такого гнусного дела. – Она повернулась к Милвину. Какая она маленькая – в три раза меньше Милвина, подумал Рафф. И как у нее дрожит подбородок! – И вы тоже, Флойд, не должны участвовать в этом. Никто, никто не имеет на это права!

– Трой, дорогая! – Ласкательный эпитет прозвучал у Винса как угроза.

– Неужели вы способны сознательно пойти на это? – Она сделала шаг к Флойду. – Никто не смеет вводить такие правила. Подумайте только, к чему это может привести! – Казалось, она вот-вот собьется и замолчит. – Предположим... вы только представьте себе, что в Тоунтоне вдруг запретили бы жить людям, которые торгуют противозачаточными средствами!

С румяного лица Милвина сползла улыбка, губы злобно сжались.

– Не болтайте глупостей, Трой!

Подталкивая Милвина к двери, Винс просил:

– Не обращайте на нее внимания, Флойд! Вы знаете, какая она неугомонная!

– Винсент! – воскликнула Трой, и в ее мягком голосе прозвучали резкие нотки. Подняв руку, она тоже направилась к дверям. Пестро расшитый шелковый жакет-кимоно и белые серьги из искусственных цветов выглядели особенно празднично и безобидно на их разбушевавшейся хозяйке. – Винсент, я не желаю, чтобы Флойд переступал порог нашего дома, и если ты хотя бы прикоснешься к этому проекту...

– Выпьем, Флойд! – Винс наконец вытолкнул Флойда на площадку.

– Винсент!

Она бросилась за ними, но Винс с силой захлопнул дверь, и Трой ударилась о косяк.

Рафф вскочил: от его благоразумия и выдержки не осталось и следа, так же как и от дурацкого предубеждения против Трой. Он подбежал к ней, увидел, что она невредима, и распахнул дверь. Понимая, что Трой уже все сказала за него, что он опоздал, Рафф все-таки крикнул:

– Послушай, Винс!

Винс остановился на ступеньке.

– Наша фирма не может взяться за этот проект, – сказал Рафф.

– Как не может? – Винс перевел глаза с Трой на Раффа. – Рафф... – Теперь в его голосе звучала ярость. – Мы с тобой, кажется, архитекторы и поэтому отвечаем за архитектуру, а не за мораль, или этику, или политику...

– Это вещи связанные. Особенно в данном случае, – ответил Рафф. – И я не допущу, чтобы такой гнусный проект красовался на чертежных досках в той самой конторе, где работаю я.

– Я ухожу, Винс, – сказал Милвин, открывая наружную дверь.

– Флойд, – сказал Винс, – все это... Послушайте, Флойд, ведь к вам лично это не относится... Мало ли что люди наговорят!.. Они ведь никого персонально не имеют в виду. Я уверен, что и Трой и Рафф...

Оттолкнув Раффа, Трой выбежала на площадку.

– Нет, я имела в виду, именно Флойда имела в виду. – Лицо у нее судорожно подергивалось. – И если вы, Флойд, не откажетесь от этой мысли, я предпочитаю больше никогда с вами не встречаться!

В это время Винс торопливо выпроваживал Милвина.

Не успел Рафф опомниться, как Трой схватила его за РУку и уткнулась лицом в его плечо. Он услышал заглушенное рыдание, она еще крепче вцепилась в его руку, потом утихла.

– Трой... – Он неловко погладил ее по голове.

Она отошла в сторону, затем подняла на него влажные потемневшие от гнева глаза:

– Ох, какая я дура! Спасибо, Рафф.

Она быстро прошла мимо него в спальню. Дверь тихо закрылась.

Рафф стоял, глядя ей вслед. Он думал не о последствиях того, что случилось несколько минут назад, а о Трой о ее неожиданной, страстной отповеди Милвину и Винсу, отповеди, которая поднялась над светской болтовней и превратилась в действие.

Он неподвижно стоял у перил. Да, Трой честна и непосредственна. Рафф был ошеломлен и пристыжен этой простой истиной.

В понедельник утром Рафф, Эбби и Лем Херши встретились на втором этаже Тринити-банка с Джозефом Саллочини – производителем работ. Они медленно прохаживались по грубым бетонным плитам перекрытия, окруженные сложным переплетом стальных колонн и балок, из которых постепенно складывался остов будущего здания. Октябрь подходил к концу, и дул резкий ветер – первый предвестник зимы. У Раффа под пиджаком был надет кирпичного цвета свитер, Эбби пришел в сером пальто. Винса еще не было в конторе, когда Саллочини (или попросту «Салли») вызвал их по телефону: необходимо было решить вопрос об изменении толщины перекрытия во втором этаже. Строительный комитет банка в последнюю минуту отказался от материала, запроектированного для покрытия полов, новый же материал был неоднороден по толщине. Поэтому требовалось кое-где нарастить слой на уже уложенные плиты, а кое-где снять, иначе полы вышли бы неровные.

Четверо мужчин ходили взад и вперед, обсуждая этот вопрос. Временами им приходилось кричать, так как с третьего этажа доносился страшный грохот: там собирали и устанавливали на место армированные колонны и стальную опалубку для бетонного перекрытия. Когда решение было принято, Лем Херши помчался в контору, а Саллочини отправился отдавать распоряжения десятникам: плотнику и сварщику.

Джозеф Саллочини, человек посторонний, конечно не заметил никаких следов вчерашней размолвки между

Раффом и Эбби. Но как только Рафф начал спускаться по лестнице, Эбби сказал:

– Мне хотелось бы поговорить с тобой, прежде чем мы вернемся в контору.

А Рафф ответил:

– Мне хотелось бы поговорить с тобой, Эбби, прежде чем мы вернемся в контору.

Внизу они зашли в наскоро сколоченную дощатую будку, служившую Саллочини конторой и судебной палатой. Синьки, развешенные на нештукатуренных стенах, керосиновая печка, накладные на гвоздиках и обычная коллекция рекламных календарей с голыми розовыми красотками.

– Я звонил тебе всю ночь, – прикрыв дверь, сразу начал Эбби. – Но тебя не было ни в два, ни в три, ни в начале пятого.

Рафф потер воспаленные после бессонной ночи глаза: ему пришлось отвозить Феби Данн в Нью-Йорк, потому что они прозевали последний поезд. Сам виноват, конечно: засиделся с ней в придорожном ресторанчике, попивая кофе и беседуя. Хотя Эб, совершенно утративший равновесие, вряд ли поверил бы этому, говорили они главным образом о нем.

Рафф так отупел от усталости, что заявил:

– Я готов отчитаться перед тобой во всех подробностях, когда у нас будет больше времени. А сейчас, Эбби, я хочу знать, как мы поступим с Винсом. С проектом Милвина.

Но Эбби был непреклонен.

– Я предпочел бы, чтобы ты не проявлял такой сверхъестественной заботы о Феби. – Он вопросительно посмотрел на Раффа. – Сколько времени ты провел там? У нее?

Рафф подошел к печке и стал греть руки.

– Сколько времени? – повторил Эбби.

– Я спал с ней, – с бессмысленной жестокостью сказал Рафф. – А потом мы завтракали в ее постели, укрывшись леопардовой шкурой, и я вовсе не вернулся сегодня в Тоунтон, а Феби не пошла на работу, и ее УВОЛИЛИ. Господи боже мой, возьмешь ты наконец себя в руки? Нам нужно выяснить нашу точку зрения на...

– Почему ты не позвонил мне с вокзала? – перебил Эбби. – Я сам отвез бы ее.

– Как же, отвез бы! Ты ведь у нас джентльмен. Ты, чего доброго, испугался бы, что скомпрометируешь ее. Слушай, Эбби, я очень устал, нам нужно поскорее вернуться в контору и кончить чертежи бара. Так что давай решать, как быть с этим грязным милвиновским делом. – Он старался избежать разговора о Феби только потому что Эб слишком уж уверен в его особом интересе к ней; любые объяснения и оправдания только укрепят эту уверенность. Ревность совершенно ослепила Эба.

– Что она сказала? – спросил Эбби, бросая на Раффа пристальный, недобрый взгляд.

– Что? – Рафф раздраженно потер глаза: он спал всего три часа, потому что рано утром необходимо было дозвониться в Детройт, к доктору Рудольфу Майеру, который не подавал никаких признаков жизни. Ему ответили по телефону, что Майер все еще на какой-то врачебной конференции в Чикаго. В восемь Рафф был уже в конторе – он очень торопился с перестройкой бара Корки. А сейчас следовало определить позицию по отношению – к Винсу. После вчерашней злобной стычки и взаимных обвинений в их отношениях образовалась такая брешь, которую нелегко заделать. Когда Саллочини позвонил насчет полов, Рафф с радостью ухватился за возможность уйти из конторы, где царила томительная атмосфера враждебности, к тому же тщательно скрываемой из-за присутствия Лема Херши и Сью Коллинз.

– Так как же, Эбби, попытаемся мы что-нибудь решить насчет милвиновского проекта?

– Не понимаю, что тут решать? – Эбби обращался к приземистой коричневой печке.

Рафф в упор посмотрел на него.

– А тебе известно, что произошло?

– В основном да.

– Ну?

– Если бы ты не узнал о планах Милвина, тебе не из-за чего было бы поднимать шум, – сказал Эбби. – Во всяком случае, это не наше дело.

– Но мы уже знаем, так что теперь это наше дело. Когда это ты успел так перестроиться, что согласен марать руки в дерьме?

– Мне нет дела до его планов.

– Не выводи меня из себя, Эбби. Конечно, можно закрыть глаза на что угодно, но давай посмотрим фактам в лицо. Что мы знаем, то знаем. А зная, можем сделать только одно: держаться подальше от этого проекта.

– Чего ты добиваешься от Феби? – мрачно спросил Эб.

– Но ведь мы, кажется, говорили о...

– Тут не о чем говорить. Нас это не касается, – перебил Эбби.

– Нет, касается.

– А тебе не кажется, что хватит нам упускать заказы? Как, по-твоему, долго я смогу сводить концы с концами, да еще при моих обстоятельствах, при том, что...

– Ты понимаешь, что ты несешь? – резко спросил Рафф. – Что с тобой творится? Выходит, стоит тебя немножко прижать, и ты возвращаешься в первобытное состояние? Так, что ли? Становишься обыкновенным паршивым снобом? Или ты совсем одурел от этой девушки?

– Я больше не желаю проигрывать! – воскликнул Эбби с непривычной для него горячностью. – Хватит с меня! Я не хочу потерять Феби и не хочу терять заказы! Если мы откажемся от этой работы, ее подхватит другой архитектор. Чего мы этим добьемся? Если Милвин отказывается допускать в свой поселок нежелательных людей, мы не можем утверждать, что таких людей нет на свете. Мне, во всяком случае, на это наплевать, понимаешь, наплевать. И, пожалуйста, не вымещай на других свои неудачи и мировую скорбь.

Холодная, горькая обида сжала горло Раффу. Он отвернулся и распахнул дверь.

И сейчас же почувствовал на своем плече руку Эбби.

– Рафф... – Эбби старался удержать его.

– Оставь меня, – не поворачиваясь, сказал Рафф.

Эбби еще крепче сжал его плечо, еще сильнее потянул назад.

– Рафф... выслушай меня, Рафф... Ты ведь в лучшем положении, чем я. Тебе-то что!.. Ты не женат, не связан пс рукам и ногам. Кто знает, когда я выпутаюсь из этой петлр и выпутаюсь ли вообще? А ты свободен.

Рафф закрыл дверь и посмотрел на Эбби.

– Так вот в чем дело? Это и грызет тебя? Ты связан а я нет, и ты боишься, что Феби не станет ждать тебя и...

– Я потеряю ее. – Голос Эбби звучал хрипло. – Прежде я не боялся потерь, не придавал им значения. Н ( ведь я знаю, как она относится к тебе... и вообще к такш людям, как ты... Если она не захочет ждать, если вдруг...

Что ему ответить? Не может же он сказать: «Слушай Эбби, у меня ведь тоже было немало потерь, и всякий ра: это давалось нелегко. Быть свободным и неженатым еще № значит быть счастливым. Скорее это значит быть одиноким И бесприютным. Как я. Почему же ты думаешь, что это легко? Легко ничего не дается».

Он ответил совсем другое.

– Она по уши влюблена в тебя. Что тебе еще нужно?

Эбби смотрел на Раффа, и глаза его, казалось старались достать, схватить эти слова.

Рафф понимал, что озлобление Эба мгновенно улетучилось, но сам он все еще ощущал острую боль разочарования. Пусть поведение Эба было вызвано отчаянной любовью к Феби. Все равно в нем обнаружился скрытый изъян, который ослабит их дружбу, словно невидимый дефект в каркасе здания.

– Пожалуйста, не смотри на меня так, – сказал Эб. –. Мне бы только выбраться из петли, а все остальное для меня просто не существует. Наплевать мне на милвинов-скую работу! Откажемся от нее, и точка.

– Какое благородство! – с горечью произнес Рафф.

– Нет, я совсем не то хотел сказать... Рафф! – Тот ничего не ответил, и Эбби продолжал: – Просто теперь я... все неважно, кроме... Ты меня не понял, Рафф! Я вовсе не хотел обидеть тебя...

Дверь распахнулась, и вошел Винс Коул. Несмотря на ледяной ветер, он был без пальто. Захлопнув за собой дверь, Винс сказал:

– Мне сейчас звонил Флойд. Его компаньоны согласны. Они хотели бы встретиться с нами.

Рафф молчал.

– Флойд сказал, что все мы просто слишком нагрузились вчера вечером. А за ночь проспались, и теперь все в порядке, – добавил Винс.

– Для меня не в порядке, – сказал Рафф. Он выпрямился, готовый к финальному раунду.

– А ты что скажешь? – обратился Винс к Эбби.

– Ну... по-моему, мы должны забыть об этом, – рассеянно сказал Эбби. – Я... что ты ответил Милвину?

В наступившее молчание ворвался шум, и лязг, и грохот \ строительных работ, которые велись снаружи.

Винс смущенно кашлянул.

– Я решил отказаться.

– Отказаться? – Рафф и не пытался скрыть своего изумления.

– Безусловно, – сказал Винс. – Я много думал об этом. У нас должны быть чистые руки. Независимо ни от чего.

Рафф продолжал смотреть на него, и его уважение к Винсу росло с каждой секундой. Он восхищался им. Конечно, Винс принял это решение не без нажима Трой, но довольно и того, что он его все-таки принял.

Они вышли из будки и поехали в контору по Мэйн-стрит, мимо свежеокрашенных двухэтажных деловых потемневших особняков времен гражданской ойны, чистеньких георгианских домиков и банальных модернистских коробок.

Все как будто пришло в порядок. Но решающее слово сказал не Эбби, а Винс Коул, и от этого удара Рафф никак не мог прийти в себя.

В чертежной они молча сели каждый за свою доску.

Рафф закатал рукава, очинил два карандаша.

Внезапно перед его глазами возник образ Трой, искаженный беременностью и все-таки прекрасный, Трой, маленькой воительницы, которая храбро бросилась в атаку, а потом повернулась к нему, припала к его плечу и сейчас же отошла в сторону.

Рафф закрыл глаза, затем снова открыл и посмотрел в угловое окно. Ветер утих.

Зима на этот раз не принесла с собой ни мороза, ни колючего ветра, ни слякоти: как добродушная старушка, она разбрасывала хлопья снега, окутывая белым покровом черные ветви деревьев, подоконники, крыши и шиферные трубы.

Календарь, висевший в простенке между занесенными снегом окнами чертежной, худел с каждым днем; он показывал уже: «Вторник, 9 декабря». К этому времени у молодой фирмы появилось столько заказов, что в лихорадке работы исчезла или, во всяком случае, временно ослабела напряженность в отношениях между компаньонами. Рабочая атмосфера в конторе, как пелена снега за окнами, смягчила, приглушила режущие диссонансы минувшей осени.

В чертежной было тепло и накурено. Рафф Блум с головой ушел в рабочие чертежи дома Вертенсонов; Винс Коул и Бинк Нетлтон заканчивали эскизный проект Дневной загородной школы сестер Татл в Дарьене – заказ, которого Винс ловко добился, заручившись поддержкой приятельницы Трой, Анджелы Лавринг; Эбби с помощью Лема Херши тоже занимался новым заказом, который он получил, вернее – надеялся получить: это был проект задуманного в Тоунтоне Дворца искусств и ремесел. Комитет по сбору средств решил, что лучший способ Раздобыть деньги на постройку – это продемонстрировать публике, как будет выглядеть здание. Тоунтонское общест-во благоустройства города выделило тысячу долларов на оплату предварительных чертежей и поручило эту работу Эбби.

Постепенно капитал фирмы рос. Общая стоимость объектов, проектируемых компаньонами, достигла 221 000 долларов. Зима обещала быть удачной.

Так, во всяком случае, казалось Винсу Коулу. Неторопливо затачивая карандаш, он думал о том, что рождество уже на носу и по этому случаю следовало бы преподнести Трой какой-нибудь сногсшибательный пода-рок. Да, как только предварительные чертежи школы будут готовы, придется поехать в Нью-Йорк и что-нибудь купить. Эбу тоже нужно сделать подарок. И Раффу. И Рут. Пожалуй, можно назначить поездку на четверг, благо этого требуют и дела фирмы.

Но подарок Трой важнее всего.

Ведь холодок между ними до сих пор не рассеялся.

До сих пор у Винса мурашки по спине пробегали, стоило ему вспомнить о событиях того вечера, когда Трой и Рафф прикончили милвиновский проект. Едва Винс вернулся в спальню, как Трой, все еще не овладевшая собой, заявила:

– С Флойдом Милвином покончено. Пусть он даже близко не подходит к нашему дому.

– Ладно, – сказал Винс, – не будем ссориться. Я считаю, что архитектор несет ответственность только перед...

Задыхаясь от гнева, она перебила его:

– С Милвинами покончено. С обоими.

Он не сообразил тогда, что к чему, и начал ее урезонивать:

– Постой, постой. Не можем же мы вдруг взять и рассориться с такими друзьями, как Милвины. Когда мы приехали сюда, Пэт и Флойд из кожи вон лезли...

Она снова не дала ему договорить.

– Мы больше не будем с ними встречаться. Во всяком случае, я.

Все еще ничего не понимая, он нетерпеливо возразил:

– Послушай, Трой, неужели ты думаешь, что мне нравится эта идея насчет ограничений? Я так же против нее, как и ты, и Рафф, и все остальные. Конечно, это нехорошо. Но пойми, это не имеет никакого отношения к архитектуре. Что мне за дело до взглядов моего клиента? Если мы перестанем встречаться с Флойдом и Пэт...

– А мы уже перестали, – сказала Трой. Она стояла у кровати босиком, в одной пижаме. Голос ее, обычно такой мягкий и чистый, звучал хрипло от подавленного волнения. – Во всяком случае, я перестала. А если ты намерен продолжать, то предупреждай меня заранее, чтобы я могла вовремя уйти до того, как сюда явится Пэт.

– Да успокойся ты, Трой. Предположим, ты зла на Флойда, но нет никакой причины злиться на такую милую женщину, как Пэт...

– Ах вот как!

– Она просто обожает тебя, – сказал Винс.

– Прекрати, Винс. Сейчас же прекрати!.

– Что прекратить?

– Зачем вы это сделали? – спросила Трой.

– Что сделали? – У него было такое ощущение, словно ему в желудок налили свинца.

– Ты и Пэт?

С трудом оправившись, он попытался все отрицать. Даже рискнул рассмеяться, а когда это не подействовало, выдвинул в качестве заслона удивление и негодование.

Но Трой положила его на обе лопатки.

– Я не собиралась выяснять это с тобой – во всяком случае, до рождения ребенка. – Она заговорила спокойнее, даже слишком спокойно, в своей самой непреклонной, самой сдержанной и властной манере. – Давай не будем играть в прятки, Винсент. Я знаю, что Пэт была здесь, что она была с тобой наверху. Это очевидно. Я, можно сказать, прямо наткнулась на это и сразу все поняла. Но даже если бы у меня и были сомнения, Пэт так держалась со мной эту неделю, что выдала себя. Целиком и полностью. Я пыталась проглотить это, быть благоразумной. Ведь я знаю тебя и отлично вижу, что тебе мало радости со мной в постели. И понимаю, как... – Она отвернулась, не договорив.

Он бросился к ней, стараясь поскорее заполнить эту паузу, эту пропасть между ними, а главное – не дать ей закончить фразу.

– По-моему, Винсент, – сказала она, не двигаясь, – нам нужно расстаться, разойтись. После рождения ребенка, разумеется. Все это так отвратительно, что я просто не в силах продолжать... Ведь это не в последний раз, такие истории будут повторяться, и кончится тем, что я тоже лягу в постель с первым встречным, чтобы отплатить тебе или что-то доказать себе самой... Нет, не стану я жить в такой грязи!

Она не кричала, не устраивала истерик – вот что особенно напугало Винса. Судя по ее ровному, размеренному тону, она уже несколько дней обдумывала и репетировала свою обвинительную речь. Хотя Винс видел, что Трс, ( глубоко оскорблена, только угроза ее ухода заставила его вдруг, словно по какому-то наитию, честно признаться во всем и смиренно покаяться. Но и тут он сделал попытку незаметно переложить вину на Пэт Милвин, которая будто бы воспользовалась уязвимостью его положения холостяка поневоле.

Чтобы замолить грех, он отказался от милвиновского проекта. Это был единственный способ показать Трой, как он хочет сохранить их отношения.

С Милвинами было покончено.

Но весь следующий день Винса терзала мысль о том, что эта огромная работа перейдет к другому архитектору и треть весьма солидного гонорара уплывет безвозвратно. К вечеру он пришел в невменяемое состояние.

Справиться с собой он не мог. Пытался. Искренне пытался устоять, но, даже боясь разрыва с Трой и отлично понимая в глубине души, что принять заказ Милвина постыдно, он не мог примириться с его потерей. В конце концов Винс убедил себя, что полностью отказаться от этой работы было бы неслыханной глупостью.

Он поехал в Нью-Йорк к «Гэвину и Муру». Ральф Гэвин провел его в свой роскошный кабинет, и там Винс изложил суть дела, показал свои эскизы и откровенно объяснил, почему он сам не может взяться за проект.

Гэвин со своей обычной энергией и жадностью ухватился за это предложение. Они не заключали письменных сделок и ограничились джентльменским соглашением. Таким образом, Винс получил – и должен был получать в дальнейшем – два процента от всех денег, которые «Гэвин и Мур» заработали на поселке Милвина.

В общем, все эти маневры сошли отлично. Они облегчили совесть Винса и польстили его тщеславию: Рафф Блум и Эбби начали относиться к нему с большим уважением, Трой тоже была довольна, и ее отношение к нему явно улучшилось.

С тех пор он только дважды встречался с Пэт Милвин. Оба раза в ноябре, на Пятьдесят Седьмой улице в Ист-Сайде: там жила сестра Пэт, которая как раз в это время уехала на Виргинские острова. После этого Винс сознательно воздерживался от свиданий с Пэт. Не станет он с ней встречаться. Вот разве что в будущий четверг. Да и то, может быть, ничего не выйдет, поскольку ему нужно быть Нью-Йорке на специальной выставке новой автоматической системы отопления и кондиционирования воздуха, с которой он должен был ознакомиться по поручению сестер Татл.

К четвергу не осталось и следа от снегопада, одевшего толстым покровом Тоунтон и его окрестности. Снегоочистители со всего штата начисто выскребли дороги, и лишь на лесистых северных склонах холмов еще белели пятна сугробов.

Эбби оторвался от чертежа и взглянул в окно: безоблачное небо сверкало такой ясной голубизной, какая бывает только в погожий зимний день. Вот бы такая погода была и завтра, когда он поедет в Нью-Йорк. Он хотел ехать сегодня, но не смог: сегодня у Винса Коула дела в Нью-Йорке.

Эбби раскатал чистый лист кальки, приколол его поверх наброска тоунтонского Дворца искусств и ремесел и снова начал чертить.

Пожалуй, Эбби никогда еще не относился к своей работе и вообще к жизни так оптимистично, как в эту минуту. Конечно, он понимал, что это ощущение может оказаться недолговечным. Неважно. Его теперешнее настроение, если изобразить его графически, имело бы вид пика, вздымающегося над равниной той ночи, когда у Нины был припадок, когда он вбежал в ванную и остановился, потрясенный видом своей тлеющей, окутанной вонючим дымом одежды.

Да, сегодня он чувствовал себя как человек, добравшийся до вершины. Возросшая близость между компаньонами, их ежедневные завтраки, во время которых они подолгу обсуждали свои проекты, их беседы после работы, когда они изучали и критиковали чертежи друг друга, задавали вопросы, делились соображениями (даже Рафф, показывая чертежи дома Вертенсонов, прислушивался к их советам и принял одно предложение Винса), – словом, все это – и отношения компаньонов и дела фирмы, идущие в гору, – было для Эбби источником горделивой радости.

С основанием или без основания, свои удачи он приписывал Феби Данн; действительно, ее появление в его жизни как бы знаменовало новый расцвет всех его надежд. Стоило ему избавиться от страха, что Рафф Блум отобьет у него эту девушку, как в нем воскресла уверенность в своих силах.

В то же время Эб отлично понимал, что без поддержки Феби и постоянной придирчивой критики Раф-фа ему никогда не удалось бы найти свой путь в архитектуре.

Он открыл этот путь в воскресный вечер, несколько недель назад, сразу после того, как Рафф согласился снова переехать к нему. Эб настаивал на этом не только потому, что знал, как плохи денежные дела Раффа из-за расходов на Джулию: он хотел все время быть с Раффом, хотел вернуть их дружбе прежнюю теплоту и остановить медленно нарастающее отчуждение, вызванное тем, что, по мнению Раффа, он превратился в малодушного сноба, набитого предрассудками, которые вдруг выплыли наружу во время милвиновской истории. Эбби считал, что, только добившись возвращения Раффа, он сможет доказать ему, что действовал и говорил тогда под влиянием страха, недоверия и ревности...

Эб хорошо помнил то воскресенье, когда началась новая эра в его жизни. Они провели весь вечер втроем, пили, ничем не закусывая, а потом Рафф и Феби обрушились на него.

Был уже одиннадцатый час. Они сидели в кабинете Эба, рядом со спальней. Эб разлил по бокалам остаток мартини, в котором уже растаял лед, и сказал, что будущей весной, видимо, продаст дом.

– Если только, – обратился он к Феби, – вы не собираетесь поселиться здесь со временем.

– Упаси меня бог! – с нарочитым ужасом воскликнула Феби. Она курила, откинувшись на спинку кушетки. На ней было самодельное бирюзовое ожерелье из камней причудливой формы, цвет которых создавал, по мнению Эба, поистине драматический контраст с ее бледным лицом и блестящими черными волосами. – Я бы, кажется, предпочла самый стандартный дом в колониальном стиле.

– Разве вы не знаете, что Эбби согласен на любой стиль, даже Миса ван дер Джонсона, только бы это не был стиль Остина?

– А мне требуется только Остин и только в чистом виде! – засмеялась Феби.

– Хотел бы я знать, что это такое – Остин в чистом виде? – сказал Эб, вставая и направляясь к чертежной доске. Он принес альбом для эскизов и обстоятельно, смакуя каждую деталь, принялся обсуждать с Феби, каким будет их будущий дом. Рафф молча наблюдал за ними. Набросав план дома, Эб снова подошел к доске.

– Дом получается волшебный! – услышал он, как шепнула Феби Раффу.

Положив кальку на план, Эбби легко, без размышлений и даже посмеиваясь над собой, небрежными штрихами начертил дом в виде опрокинутой буквы Г. У левого крыла крыша была крутая, двухскатная, с фронтоном; стену гармонично делили белые четырехдюймовые деревянные брусья, пространство между которыми было застеклено. Правое крыло, длинное, низкое, с односкатной кровлей, делилось на четыре огромные стеклянные секции такими же белыми стойками. На пересечении коньков обеих крыш высилась кирпичная труба.

По существу это была адаптация типичных новоанглийских архитектурных форм – здание, совмещающее жилой дом с амбаром и сараем. Эбби отошел на шаг и, качая головой, смотрел на чертеж, в котором сочетались такие привычные, традиционные элементы.

– Провалиться мне на месте, Эбби! – пьяно забасил за его спиной Рафф. – Вот это дом, самый что ни на есть твой, остиновский, точно такой, в каком тебе положено жить! Такого ты нигде и никогда еще не строил!

Внимательно посмотрев на чертеж, Феби взволнованно провела рукой по челке.

– Оно самое, Эб! Чудесно! В самую точку!

Эб все еще пренебрежительно глядел на свое произведение, в котором архитектурные элементы колониальной эры так откровенно сливались с элементами эры стекла.

Но когда рано утром он снова вошел в кабинет и остановился перед доской, на которой лежал вчерашний чертеж, лицо его непроизвольно расплылось в самодовольной улыбке. Потом явился Рафф и тоже подошел к доске и долго, не говоря ни слова, изучал чертеж.

– Знаешь, Эбби, – сказал он наконец, – мне кажется, такой вот способ архитектурного мышления, или ощущения, если хочешь, для тебя самый перспективный. Должно быть, Феби именно это имела в виду, когда сказала: «Остин в чистом виде». И она права.

– Но ведь это просто сплав, – запротестовал Эбби. – Вульгарнейший сплав двух архитектурных стандартов и... – Он остановился, веонее – его остановило выражение, которое появилось на лице у Раффа. – Неужели ты действительно так думаешь?

– Прежде всего, – сказал Рафф, все еще не отрывая глаз от чертежа, – это вовсе не штамп уже по композиции по тому, как ты организуешь пространство. Скажу одно: этот дом хорош, по-настоящему хорош, и в нем есть классическая соразмерность и красота. Естественная и современная классика, а не подделка под нее. В нем есть ты.

Эбби переводил глаза с Раффа на чертеж. Потом его залила волна огромной благодарности, теплоты и гордости.

– А я-то думал, ты скажешь, что это дом для Гадвилла, – пробормотал он.

– Нет, не скажу.

– Но ведь романтизм из него так и прет, – возобновил разговор Эбби, когда они ехали в контору. Тон у него по-прежнему был виноватый.

– Ну и на здоровье, – воинственно отрезал Рафф. – А что постыдного в романтизме, скажи на милость?

– Ничего, конечно: я не так выразился. Я... Видишь ли, твой проект дома Вертенсонов абсолютно романтичен, и все же он не стандартен и не сентиментален. Он необычайно сильный и, как бы сказать... – Эбби замолчал, не находя нужного слова.

– Основательный, что ли?

– Да.

– Послушай, Эбби, я ведь не собираюсь ничего тебе навязывать. Только, по-моему, ты сейчас на правильном пути, и будет страшно обидно, если ты начнешь мудрить и опять собьешься... – Рафф вдруг расхохотался. – До чего же мы все умные, когда объясняем другим, что у них не в порядке, и как нужно строить дома, и как жить. Врачу: исцелися сам...

Прошло три недели – и Тоунтонское общество городского благоустройства, собравшись в понедельник, решило поручить фирме «Остин, Коул и Блум» постройку Дворца искусств и ремесел. Эбби, получив этот заказ без всякой борьбы, чувствовал себя как-то даже неловко, но в конце концов решил – и не без основания, – что это просто справедливая компенсация за щедрые пожертвования и время, потраченное им на организацию всего дела.

Едва он начал серьезно обдумывать проект здания, как обнаружил, что охладел к своей первоначальной концепции, в значительной степени навеянной барселонским павильоном Миса ван дер РОЭ.

Он взялся за переработку замысла и только после многих бессонных ночей рискнул показать чертежи Раффу и Винсу. При этом он все еще не был уверен в правильности своего решения и знал только одно: что это решение целиком вытекает из наброска дома, который так понравился Раффу.

Дворец был спроектирован в форме буквы Т. Главный выставочный зал помещался в основном корпусе, перпендикулярном улице; весь из стекла, с крутой крышей и фронтоном, он резко контрастировал с боковыми крыльями, стены которых были обшиты гонтом.

Эбби отнес чертежи к себе в кабинет и, когда рабочий день окончился, попросил Винса и Раффа посмотреть их и сделать замечания. Он укрепил эскизы на круто поднятой чертежной доске, Винс стал по одну сторону от него, Рафф – по другую, и оба погрузились в изучение эскизов. А Эбби в это время волновался так, словно защищал проект перед строительным комитетом.

– Совсем непохоже на тебя, Эб! – сказал наконец Винс.

– Новый стиль, Винс. Austinus purus, – отозвался Рафф.

– Тебе не нравится? – спросил Эбби.

– Определенно нравится, – сказал Винс. – Но я как-то не могу связать эту штуку с тобой. – Он снова принялся рассматривать эскизы. – Слушай, а не следует ли подбавить перца в решение входа?

Эбби был немного разочарован: Винс всегда так легко все схватывал и понимал, вернее – так легко приспосабливался к чужому образу мышления, а тут он то ли не оценил, то ли просто не понял того, что хотел сказать автор проекта.

– Мне пришла в голову одна идея. – Винс все еще изучал чертежи.

– Какая?

Винс показал на плане двор, или патио, здания.

– Все твои летние выставки пойдут прахом, если вдруг испортится погода и польет дождь... – Винс взял карандаш, оторвал листок кальки и, положив его на то место плана, о котором шла речь, стал чертить, не прекращая объяснений. – Почему бы тебе не расширить крышу, скажем, Футов на семь? Получится крытая лоджия или галерея; зрители смогут и в дождь смотреть экспонаты, которые можно будет расположить снаружи, вдоль стен.

Эбби кивнул.

– Разумно.

– Великолепная идея, Винс, – сказал Рафф.

– Может получиться, – ответил Винс.

– Безусловно. – Эбби посмотрел на него. Да, Винс всегда раскопает слабое место или просчет в любом проекте, но, если автор начнет возражать, он не будет настаивать. А критику в свой адрес он выслушивает куда добродушнее, чем Эбби или Рафф. Более того – он принимает их предложения, не проявляя ни мелочного самолюбия, ни ложной щепетильности. Вместо того чтобы обижаться и страдать, как Эбби, или стучать кулаком по столу, отстаивая каждую деталь, как Рафф, Винс весело поблагодарит, сядет за доску и постарается разумно использовать предложения товарищей.

Эбби снова повернулся к доске, а потом нерешительно взглянул на Раффа, который до сих пор, в общем, ничего не сказал. Тревожный симптом: обычно Рафф выражал свои архитектурные мнения и пристрастия немедленно и весьма энергично.

– А ты что думаешь, Рафф? – не выдержал Эбби. – Гадвилл?

– Что? – рассеянно спросил Рафф, рассматривая чертежи. – Нет. Просто я пытаюсь понять, почему это не рассыпается на составные части, а держится и нравится. – Он задумался. – У тебя получилась такая штука, которая очень трудно поддается определению. Если на свете существует так называемая новоанглийская традиция...

Эбби так помрачнел, что Рафф осекся. Потом он ухмыльнулся.

– Прошу прощения. Нет, конечно, не традиция, а преемственность, эмоциональная преемственность, то, что связывает прошлое с настоящим.

– Правда? – пробормотал Эбби с недоверчивой радостью в голосе.

– Да, правда, – передразнил его интонацию и манеру произносить слова Рафф.

И тут Эб дал волю распиравшей его гордости:

– А знаешь, когда это прорезалось во мне? В тот вечер, когда вы с Феби...

Но стоило Эбу с помощью Раффа и Феби найти для себя новыйхпуть в архитектуре, как ему особенно остро и настойчиво захотелось восстановить равновесие и во всем остальном, освободиться от неуверенности, от юридических сложностей, которые опутали его после истории с Ниной. Ее все еще усиленно лечили психотерапией, и разговоры Эбби с доктором Риттерменом из «Пэйзон-Мемориал» до сих пор были малоутешительны. Но в тот самый вторник, когда в Тоунтоне был первый большой снегопад, Эбби получил письмо из клиники. Со своей обычной, раздражающей небрежностью Риттермен просил его приехать. Это был первый проблеск надежды.

В четверг, накануне поездки в Нью-Йорк, вместо того чтобы прилежно трудиться над проектом Дворца искусств, он то и дело смотрел на часы: как всегда в таких случаях, время вдруг перестало двигаться.

Поэтому он так обрадовался, когда Рафф, оторвавшись в полдень от чертежей, предложил вместе поехать в бар Коркорана – посмотреть, как идут работы по перестройке.

– Скоро начнут обшивать стену, и я хочу сам подобрать доски красного дерева, – сказал Рафф.

Эбби улыбнулся: Рафф поскачет за сто миль, чтобы самому выбрать кирпичик, или доску, или дверную ручку.

Они уехали в половине первого.

На обратном пути, когда они проезжали мимо тоунтон-ской ратуши, Рафф воззрился на часы.

– Что это приключилось с часами? Я назначил Лойс Вертенсон свидание в конторе.

– В котором часу?

– Кажется, она сказала в два.

– Ну что ж, ты опаздываешь всего на полчаса. Для тебя – это предел точности. Если бы ты предупредил меня, я наложил бы вето на некоторые дополнительные развлечения.

– Сегодня буду работать весь вечер. – Снизив скорость, Рафф стал искать, где бы ему поставить машину на Мэйн-стрит.

– Зачем такая спешка? – сказал Эбби. Он знал, что Вертенсоны – на редкость доброжелательные и покладистые клиенты.

– Боюсь, что мне придется поехать в Мичиган... – Рафф затормозил, потом быстро дал задний ход и поставил машину на освободившееся место.

– Когда?

– Точно еще не знаю. Возможно, на рождество.

– А как там сейчас дела?

Рафф не ответил.

– Как ты думаешь, узнает она тебя? – спросил Эбби.

– Не уверен. – Рафф продолжал неподвижно сидеть в машине. – Майер говорит, если ее придется оперировать и состояние ухудшится... возможен шок... Словом, в это время я хочу быть там.

– Понятно.

Рафф открыл дверцу. По дороге в контору он, запинаясь, сказал:

– Я вот о чем думал... Мне бы надо кое-что купить до отъезда... В общем, рождественские подарки. – Помолчав, он добавил: – Ты не помог бы мне в этом деле? Для Сью Коллинз и Лема Херши...

– Что за вопрос, – сказал Эбби. – С удовольствием.

– И я хочу что-нибудь подарить Трой.

– Трой? – изумленно повторил Эбби.

– Почему тебя это удивляет?

– Что же ты хочешь ей подарить? Флакончик яду? Рафф улыбнулся.

– Нет, я думал – серьги. А может быть, лучше книги?.. Чтобы ей не скучать в больнице, когда ребенок уже...

– Какая муха тебя укусила? – Эбби даже не дал ему договорить.

– А что?

– Откуда такая забота о Трой?

Рафф поднял голову и взглянул на окна их конторы во втором этаже.

– Не знаю. – Потом равнодушным тоном заметил: – Меня всю жизнь трогали мамаши с грудными младенцами.

Эбби посмотрел на него и засмеялся, стараясь скрыть недоумение.

Массивное здание нью-йоркской клиники «Пэйзон-Мемориал» находилось в Ист-Сайде на Шестьдесят какой-то улице. Его известняковый фасад, увенчанный куполом, был щедро разукрашен ионическими пилястрами и огромным центральным фронтоном.

Эбби вошел в круглый вестибюль, где пол, выложенный черными и белыми мраморными плитами, напоминал шахматную доску. Было еще рано, и Эбби отправился в контору платить по счету. Месячный счет был, как всегда, чудовищный. Эбби подписал чек, спрятал квитанцию и снова вышел в вестибюль. Подойдя к одному из черных кожаных кресел, он снял пальто и, чтобы отвлечься от тревожных мыслей, начал оглядывать помещение. Какая бессмысленная трата материалов и денег – этот круг ионических непропорциональных колонн, весь этот храм эклектической архитектуры, так не вязавшийся с веком Мак-Кима, Мида и Уайта...

– Эбби...

К нему быстрыми шагами шла мать Нины, Элен Уистер, чье бдение все эти месяцы у Нининой постели было столь же преданным и неусыпным, сколько глупым и бесполезным.

Он встал.

– Эбби, дорогой! – Как-то просительно сжав его руку, она стояла перед ним в своем твидовом костюме цвета сливы. Отделанное мехом пальто было перекинуто через руку.

– Здравствуйте, Элен. Как Нина? – Обычный вопрос при каждой их встрече.

– Ох, Эбби! – Накрашенное поблекшее лицо засияло, смягчилось. – Кажется, мы скоро выберемся из этого гнусного логова. Я всегда говорила, что детке здесь не место. Ее просто надо было увезти куда-нибудь. И вчера доктор Риттермен посоветовал мне, то есть нам, то же самое. Увезти ее куда-нибудь во Флориду, или Аризону, или... В общем, полностью изменить обстановку. Значит, ей стало гораздо лучше. Сегодня она даже спросила меня, придете ли вы...

– Да? – Надежда, кажется, становится реальностью.

– Да.

– У меня в три назначена встреча с Риттерменом, – помедлив, сказал Эбби.

– Вас не пробирает дрожь от него? Эбби, пожалуйста, скажите ему, что мы хотим взять детку из этого жуткого места. До наступления рождества, во всяком случае...

– Элен, нам с вами надо поговорить.

– Конечно, Эбби. В любую минуту.

Он повел ее за угол в ресторан Шрафта. Морщась от дурных предчувствий и горя, но тем не менее энергично уплетая вязкую сдобную булочку с орехами и прихлебывая чай, Элен говорила:

– Я хочу знать, что он вам скажет сегодня, разрешит ли взять детку отсюда. Вы не представляете, Эбби, как это ужасно для меня – жить в этой захудалой гостинице и целые дни бегать в больницу и обратно...

Больше нельзя ждать ни минуты.

– Элен, я хотел поговорить с вами о разводе.

– О разводе? – охнула она.

Эбби уставился на пепельницу, положил сигарету.

– Элен, – с усилием продолжал он, – с вашей стороны не очень добросовестно делать вид, будто я впервые заговорил с вами об этом.

– Но, Эбби, дорогой, тогда вы были расстроены, потому что бедняжка Нина...

– Бедняжка Нина, и Джек Данбар, и Уолли Гри-шэм – давайте продолжим список, – вскипел Эбби. Ему было омерзительно ворошить эту грязь.

– Но, Эбби, вы же сами говорили, что это одно из проявлений Нининой болезни. Бедная детка...

– Элен, нам нужно поговорить о разводе.

Наконец она подняла на него глаза, вздохнула и неохотно кивнула в знак согласия.

– Мне бы очень хотелось, Элен, чтобы мы с вами больше не пререкались по пустякам.

– Вы с Ниной всегда были такой чудесной парой...

– Нина слушается вас, – снова начал он. – И если вы...

– Вы оба еще так молоды, Эбби. Она немного попутешествует, и, может быть... Ей надо вырваться из этой гнусной атмосферы. Если бы вы только знали, Эбби...

– Вы ведь понимаете, Элен, я сделаю все, что могу, – осторожно сказал Эбби. – Увезите ее в Неваду.

– В Неваду?

Он заговорил очень быстро, словно надеясь прикрыть этой торопливостью грубость того, что ему предстояло сказать.

– Конечно, я возьму на себя все Нинины... и ваши расходы. И, разумеется, все судебные издержки. Но мне нужна ваша помощь, Элен.

Она заморгала, задергалась, глаза ее наполнились слезами, и она вытерла их салфеткой.

– Простите, Элен. – Он смущенно посмотрел на стенные часы. – Мне пора.

Она опустила салфетку, и при взгляде на ее побелевшее, скорбное лицо Эбби почувствовал, что вот-вот не выдержит. Он встал, помог встать ей и сказал:

– Значит, я могу рассчитывать на вас?

– Да, – с трудом прошептала она, и ее костлявые руки стали шарить по столу, нащупывая сигареты и сумочку.

Вечером, торопясь к Феби на Девятую улицу, поднимаясь на третий этаж по серой лестнице, он торжественно нес ей эту добрую весть, эту надежду на свое освобождение. Войдя к ней и крепко обняв ее, он сразу же стал рассказывать – не о Нининой болезни и не о своем разговоре с врачом, а о надежде, о перспективе в конце зимы или в начале весны стать свободным человеком.

Феби стояла, крепко обняв его, касаясь губами его рта, щедро, откровенно и радостно (в отличие от Нины) отдавая ему свою любовь. Наконец, разжав руки, она сказала счастливым голосом:

– Значит, все хорошо? Мы в раю?

И Эбби ответил ей уже более сдержанно:

– Только смотри, как бы твой будущий муж не оказался бедняком. Когда я потом снова разговаривал с Элен, она уже успела все обдумать и дала мне понять, что если она согласится увезти «свою детку» на Запад и присматривать там за ней, ей потребуется уйма денег.

– Я буду работать, – сказала Феби. – Положись на меня. Если потребуется, я буду содержать тебя.

Эб улыбнулся и ничего не сказал ей о менее приятной перспективе: обратиться к отцу с щекотливой просьбой позаимствовать для него некоторую сумму из неприкосновенного капитала фирмы.

– Вот погоди, – сказал он, – продам эту стеклянную клетку в Тоунтоне... Все-таки мы построим себе дом.

– В стиле Austinus purus, – с улыбкой повторила Феби слова Раффа.

Потом появился графинчик с ледяным мартини, и они уселись на кушетке, обитой черным твидом. Гостиная Феби – комната с высоким потолком – была заставлена предметами, необходимыми при ее многочисленных талантах: там был и ткацкий станок, на котором она соткала всю обивку для своей мебели, а также зимний шарф для Эба; и козлы, на которых обрабатывала сейчас сыромятный ремень для того же Эба; и манекен, на котором кроила и примеряла свои всегда оригинальные платья; и верстак с тисками и маленькой наковальней для ювелирных работ.

Только после обеда Эб рассказал, вернее – попытался рассказать Феби о своем долгом разговоре с Риттерменом, о фактах и обстоятельствах, связанных с тяжелым потрясением, которое пережила Нина, когда была еще девочкой.

Под конец Эбби почувствовал, что воскресшее прошлое сомкнулось вокруг него, словно стальная клетка. В начале одиннадцатого он оборвал свою повесть, сказав, что пора возвращаться в Коннектикут. Когда он почувствовал обжигающую свежесть ночного зимнего воздуха, ему стало легче и спокойнее на душе; он заметил, что просветлело и лицо Феби, которая так любила его, что не побоялась разделить с ним грязь и горечь его жизни, запутавшейся с того злосчастного дня, когда он впервые увидел Нину.

Поэтому он охотно принял предложение Феби поехать на Вторую авеню, как они делали уже не раз, и поглазеть на роскошные, сверкающие декадентским шиком витрины мебельных и всяких других магазинов, которые составляли такой резкий контраст с прокопченными домами этой части Ист-Сайда.

Оставив машину неподалеку от Пятьдесят третьей улицы, они начали бродить от витрины к витрине, разглядывая образцы новой мебели, тканей, ламп. Феби указала Эбу на оригинальное бра, импортированное из Швеции. Для них это было не только развлечение: они уже сейчас обдумывали обстановку своего будущего дома, и у Феби в блокноте был уже длинный перечень предметов, поразивших ее воображение.

Они только завернули за угол Пятьдесят седьмой улицы, как вдруг Эб застыл на месте, потом поспешно, ни слова не говоря, потянул Феби назад, на Вторую авеню.

Тут не могло быть ошибки: это Винс Коул, который утром позвонил в контору и сказал, что ему придется еще на один день застрять в Нью-Йорке по делам школы сестер Татл. Винс и Пэт Милвин. Они вошли в многоэтажный жилой дом из белого кирпича.

– Что с тобой? – спросила Феби.

– Ничего, – ответил он и тут же сымпровизировал: – Знакомые, которых я терпеть не могу. Чуть не наскочил на них.

Не в том дело, что Винс и Пэт шли вместе, а в том, как шли: их окружала та атмосфера властного притяжения друг к другу, по которой влюбленных всегда можно отличить от посторонних или не очень близких людей. (Точно такая же атмосфера, подумал Эб, окружает нас с Феби.) А Флойд Милвин сейчас далеко, где-то на юго-востоке, в одном из своих длительных торговых турне...

Эбби, до глупости гордившийся сестрой, так был подавлен, так болезненно уязвлен, что скрыл все даже от Феби. Он думал о Трой, которая бродит сейчас одна по своему тоунтонскому дому. И он ничего не может ей сказать. И ничем не может помочь. Пока что, во всяком случае.

Схватив Феби за руку, он быстро пошел к машине, выехал из города на Вест-сайдское шоссе и помчался в Коннектикут к Вертенсонам, у которых Феби собиралась провести уик-энд. Он не думал ни о погоде, ни о ледяном дожде, который тут же намерзал на ветровое стекло, ни даже – о Винсенте Коуле. Он думал только о Трой, и в нем рождалось какое-то странное чувство, словно он и сам провинился перед ней: ему все-таки повезло в жизни, он третил Феби, а Трой, еще не зная об этом, уже потерпела крушение...

Проектируя для Вертенсонов такой необычный дом, РафФ совсем не гнался за новизной; он руководствовался прежде всего особенностями участка и самой семьи.

Даже своеобразный материал для кровли – плоские треугольные четырехфутовые плиты из зеленовато-синего глазурованного фарфора он выбрал только потому, что хотел вписать дом в пейзаж, слить его с водой и небом.

Рафф вез одну такую плиту в Бриджпорт, показать Лойс и Роджеру Вертенсонам. Он запаздывал, так как Винс и Эбби уехали в Нью-Йорк, а работы в конторе было невпроворот. Он гнал машину изо всех сил, но, подъезжая к Ньюхиллу, все же заметил, как потемнело беззвездное декабрьское небо. Вот-вот начнется дождь.

Добравшись до выдержанного в древнегреческом стиле особняка Вертенсонов, где он проводил все свои свободные часы с тех пор, как начал делать предварительные, а потом и рабочие чертежи, Рафф выгрузил плиту, внес ее в кабинет Роджера и прислонил к длинному столу, на котором стоял большой картонный макет будущего дома, сделанный им неделю назад.

Пока Лойс и Роджер, отступив от стола, разглядывали плиту, Рафф молча ждал. Что и говорить, материал очень дорогой, его можно купить, лишь заручившись согласием Вертенсонов. Но ждать пришлось недолго. Замечательные люди. Не надо быть ясновидящим, чтобы заранее предсказать, что вряд ли ему еще хоть раз посчастливится встретить таких сговорчивых клиентов, понимающих все с полуслова. Тут можно не опасаться недоразумений из-за Денег, которые так часто приводят к разрыву между архитектором и заказчиком.

– Цвет совсем такой, как у моря, правда? – сказал Роджер Вертенсон.

– Поэтому я и выбрал их, – сказал Рафф. – Впервые я Увидел такие плиты в Северной Калифорнии. В наших естах они редко попадаются. – Тут ему пришлось открыть арты: – Они чертовски дорого стоят, Роджи...

– Да?

– Зато, – поспешно добавил Рафф, – они большие, по четыре фута каждая, так что крыть ими будет нетрудно и мы сэкономим на рабочей силе.

– Очень здорово получается! – сказал Роджер, пол. тянутый сорокалетний мужчина с совершенно седой головой. Контраст между его серебряными волосами и румяным мальчишеским лицом был разительный. Человек несокрушимой жизнерадостности и энергии, он все делал с азартом: работал (Роджер был художником-рекламистом автомобилей, самолетов, поездов и пароходов), занимался своим любимым парусным спортом и коллекционировал старые машины. Их у него было три: «стенли-стимер» «роллс-ройс» семнадцатого года и «крейн-симплекс».

– Рафф, – повторил он, дергая себя за ворот белого свитера, – это здорово! А как по-твоему, Лойс? – обратился он к жене.

– Цвет замечательный, – сказала Лойс, отступая еще на шаг и внимательно глядя на плиты сквозь очки в роговой оправе. – Сколько же это будет стоить, Рафф?

Рафф нерешительно повторил цифру, названную Джозефом Келли, подрядчиком, строившим бар Коркорана.

– Ух ты! – воскликнул Роджер, а Лойс только головой покачала.

– Придется загнать «ролле»? – как бы между прочим спросил Рафф. Ему было не по себе.

– Вроде того. Но очень уж здорово! Покупаем.

Лойс сняла очки и взглянула на мужа.

– Знаешь, Роджи, мне хочется, чтобы этот цвет был еще где-нибудь. Давай сделаем и ванную комнату такой. Вот будет красиво! И...

Роджер замотал головой.

– Не согласен. По-моему, это никуда не годится. Ванная должна быть... – Вдруг он хитро улыбнулся. – Ладно, Лойс. Идет. Если ты согласишься на беличью клетку, я не стану возвражать против ванной. По рукам?

– Как, ты все еще носишься с этой дикой идеей? Но ведь это нелепость! Рафф, втолкуйте ему, ради бога, что это нелепость.

– Ну-ка, Рафф! – подзадорил Роджер.

– Лойс, – начал Рафф, – я должен сделать ужасное признание. Беличья клетка... Это моя идея.

– Не верю, – сказала Лойс. – Вы неспособны на такое.

– Я обязательно сделаю для вас маленький макет, – продолжал он. – Может быть, когда вы увидите его... – Эта идея пришла ему в голову потому, что осенью к Вертенсонам забрался через трубу целый выводок летающих белок. Роджеру они так понравились, что он стал кормить и возиться с ними. И тогда Рафф подумал: а почему белкам не стать членами вертенсоновского семейства? Он спроектировал обыкновенную клетку больших размеров из выкрашенной в черный цвет проволоки и собирался подвесить ее к внешней боковой стене с тудии Роджера, пропустив через дно изящно изогнутый сук каштана (он уже присмотрел и этот каштан).

Сочетание прямых углов черной клетки и естественных мягких изгибов серого дерева должно было, по его мнению, создать дополнительный эффект в студии.

– Рафф, я ненавижу вас за это, – сказала Лойс и поколебавшись, добавила: – Впрочем, бог с вами. Согласна. Человеку, который придумал комнату Криса и холл, все грехи отпущены заранее.

Конечно, ничто в проекте нового дома не могло так расположить Лойс в пользу Раффа, как его предусмотрительная забота о благополучии ее первенца, семилетнего. Криса.

Подружившись с Крисом, Рафф начал наблюдать за ним. Он видел, что самолюбивый мальчик старается ходить, ни на что не опираясь и ни за что не держась, но дается ему это с большим трудом. И тут Раффа осенило: он придумал отделать стены в холле и спальне Криса горизонтальными рейками, образующими как бы карнизы шириной в дюйм. На верхней грани этих реек были простроганы желобки. Рейки создавали интересную игру светотеней и вместе с тем служили естественными и не бросающимися в глаза перилами для Криса.

Лойс взглянула на часы.

– Роджи, уже половина девятого. Пожалуй, больше не стоит ждать Феби и Эба. Я думала, что они приедут рано...

После обеда и кофе в гостиной Роджер подошел к окну и сказал:

– Если они действительно собираются приехать, то лучше бы им поторопиться.

Рафф встал и тоже подошел к окну. Капли дождя, еще недавно падавшие с глухим шелестом, теперь звонко барабанили по стеклам.

– Подмерзает, – сказал Роджер. – Не миновать ледяной крупы. Оставайтесь ночевать, – предложил он Раффу.

Рафф согласился. Он Отправился в кабинет, к столу, где Роджер в который раз любовно рассматривал картонный Макет дома.

– Налью-ка я на всякий случай керосин в лампы сказала Лойс и ушла в кухню.

Глядя на макет, Роджер заметил:

– Хорошо бы смотреть сегодня на снежную бурю и нового дома. Вот было бы роскошно.

– Да, – сказал Рафф и, наклонившись, снял крышу с макета. Комнаты были обставлены мебелью, выполненной в том же масштабе, что и дом.

И сразу Рафф представил себе, какое великолепное зрелище откроется из пятистенкой гостиной, когда над заливом будет бушевать буря. Четыре счены были стеклянные, у пятой стоял гигантский камин из местного камня Гостиная выступала углом, словно нос корабля, устремленного к заливу. Угол обзора из этой комнаты превышал двести двадцать градусов.

Стены были остеклены не до пола, а до спинки дивана который огибал всю комнату; они образовывали три нависающих друг над другом уступа, причем горизонтальные участки между уступами открывались, так что комна можно было проветривать в любую погоду, не опасая пронзительного ветра, несущего водяную пыль с залш Низкая крыша с широкими свесами защищала дом от жа|: и прямых лучей солнца.

– Рафф!

Он с трудом оторвал глаза от макета.

– Рафф! – звала Лойс из холла, где стоял телефон. – Звонит Трой. Она думала, что Эбби здесь... Просит вас подойти.

Бросив взгляд на макет, он неохотно поплелся в холл

– Рафф! – Голос Трой сквозь непрерывный тре1 в трубке. – Вы не знаете случайно, где Эб? Я думала

– Видимо, где-то в пути из Нью-Йорка сюда. Вмес с Феби. Ни при такой погоде...

– Понятно. Я пыталась дозвониться Винсенту в Йель-клуб, но его там нет. И я подумала, что если Эб... – Молчание. В трубке что-то прерывисто потрескивало. – Ужасно неприятно беспокоить вас, но в такую собачью погоду было бы глупо ехать в Нью-Хейвен одной...

– В Нью-Хейвен? Вы не?..

– Я да, – нервно засмеялась она. – Я позвонила доктору Хатчинзу, и он сказал, чтобы я не мешкала и скорее тащила свое брюшко в больницу. По расчетам, это должно было произойти только через две недели, и...

– В больницу? – крикнул Рафф. – Господи, Трой, что же вы сразу не сказали! Я сейчас!

– Пожалуйста, Рафф, только не волнуйтесь. Вы же знаете, это всегда случается в самое неподходящее время. Очень, очень мило с вашей стороны...

– Я выезжаю! – нетерпеливо крикнул он и повесил пубку. Он сорвал пальто с вешалки, а когда Роджер Кеотенсон предложил отвезти Трой на своей машине, буркнул: – Ну уж, нет! Я знаю, как вы ездите!

– Она же должна была родить недели через три, – донесся до него голос Лойс. – Как только Эб приедет, я скажу ему. А где Винс?

– Не знаю. – Рафф открыл дверь и выскочил на улицу.

Выехав на шоссе, он сразу понял, что о быстрой езде и речи быть не может. До Тоунтона он добрался только через полчаса. Не заглушив двигатель и не выключив стеклоочистители, он вбежал в холл.

– Трой! – крикнул он, стоя у лестницы.

– Сейчас спущусь. Я вымыла голову...

– Вымыли голову? – возмущенно заорал он.

– Я не глухая, миленький, – ответила она. – Конечно, вымыла. Это ведь мой последний шанс. Мне вовсе не улыбается приехать в больницу растрепанной, как ведьма. – Она появилась на площадке, а он взбежал наверх и выхватил у нее из рук чемоданчик. – Я испортила вам вечер, Рафф?

Он открыл входную дверь.

– Хотел бы я, чтобы эта чертова буря улеглась!

– До чего дивная ночь! И как это все драматично, правда?

Он помог ей сесть на переднее сиденье, сунул чемоданчик назад и, обежав машину, влез на водительское место. Они тронулись в путь.

Движение на Меррит-Паркуэй почти застопорилось. Всюду были видны застрявшие или отстаивающиеся на обочинах машины. Чтобы хоть что-нибудь видеть, Рафф вплотную пригнулся к ветровому стеклу.

А Трой, как всегда спокойная и веселая, сидела рядом в своем коротком меховом жакете, маленькой шапочке и черных перчатках. В ушах поблескивали золотые серьги. Она даже закурила.

– Вы уверены, – спросил он, – что это?..

– Уверена, – сказала она. – Я засекла время. Они повторяются каждые двадцать минут. Пожалуйста, Рафф, Миленький, возьмите себя в руки. Я в полном порядке. И это совсем не так страшно, как я думала. Хотите си... – Трой замолчала так внезапно, что он бросил на нее взгляд: она вся напряглась, потом медленно приняла прежнюю позу. – …Сигарету? – договорила она.

Он покачал головой, продолжая вглядываться в дорогу Ледяная крупа по-прежнему сыпалась сверху, кружилась и звонко барабанила по крыше.

Рафф прибавил скорость, довел ее до двадцати миль-вцепившись обеими руками в руль, он старался хоть что-нибудь рассмотреть в мутном свете фар.

Немного погодя Трой сказала:

– Нам еще повезло. Если бы ребенок был ваш, мы вообще не доехали бы.

Рафф принужденно засмеялся и тут же выругал себя: какого черта он не может взять себя в руки? Волнуется, словно какой-то идиотский папаша из водевиля.

– Доедем! – сказал он чересчур громко и нажал на педаль газа. Машину тотчас же занесло влево, она ударилась о бордюр разделительной полосы и остановилась. Рафф снова выругался – на этот раз вслух.

Ему пришлось вылезти, чтобы ориентироваться. Потом, дождавшись разрыва в цепи медленно двигавшихся машин, он вывел «виллис» на середину шоссе и дальше уже полз вместе со всем этим стадом улиток, застигнутых бурей.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он тревожно.

– Отлично. Пожалуйста, Рафф, успокойтесь.

Рафф вспомнил, как он выступал вместо Винса Коула перед строительным комитетом ньюхиллской школы, и мрачно сказал:

– В тот раз, когда мне пришлось заменять Винса, я такого натворил!

Она засмеялась.

– И подумать только, что именно сегодня Винсент оказался вне пределов досягаемости!

– А вы действительно в порядке?

– В полном. – Пауза. – Хотя, честно говоря, мне случалось бывать в лучшей форме. Поговорим о чем-нибудь другом. – Он почувствовал, что она снова зашевелилась на сиденье, услышал, как пресеклось ее дыхание. Потом она спросила: – Хорошо было у Вертенсонов?

– Да. – Он протер ладонью стекло.

– Просто золото, а не люди, – сказала Трой. Он заметил, что она не курит сигарету – третью по счету, – – а только сжимает ее в руке. Не глядя, он вынул ее из пальцев Трой и швырнул за окно.

– Спасибо. Какое счастье, что Эб встретился с такой девушкой, как Феби Данн, правда?

– Он заслуживает счастья.

– А разве все мы не заслуживаем? – с непонятной горечью сказала она и сразу же изменила тон: – В какую панику пришел бы Винсент, если бы узнал, что у меня уже началось! Он, бедняжка, суетится сейчас в Нью-Йорке, и понятия не имеет о том, что здесь происходит. По-моему, он слишком много работает – я имею в виду последнее время, после того, как ему пришлось отказаться от милвиновского проекта. Теперь-то он уже примирился этим, но вначале вел себя как разобиженный мальчишка...

– Здорово вы тогда отбрили Милвина. Вы были в тот вечер просто изумительны, Трой.

– Господи, Рафф, вот уж не ожидала... То есть, я хочу сказать, вы впервые в жизни говорите мне что-то приятное. – Секунда молчания. – Ну как, двигаемся понемногу?

Ему было не до разговоров. Они приближались к светофору на перекрестке за йельским стадионом, и Рафф напряженно всматривался в зеркало заднего вида, пытаясь разобрать сквозь заиндевевшее заднее окно, не слишком ли наседают на него машины. Только этого не хватает, чтобы сейчас, когда они у самой больницы, какой-нибудь сукин сын врезался в них и Трой свалилась с сиденья!

По поперечной улице проехал огромный снегоочиститель, и, как только загорелся зеленый сигнал, Рафф свернул вправо. Его немедленно занесло, но он удачно выровнял машину, поехал за снегоочистителем до следующего перекрестка и свернул влево, к кладбищу.

Был уже второй час ночи, когда он добрался до нью-хейвенской больницы. Обогнув главный подъезд, он подрулил к боковому входу, снял наконец руки с руля и расслабил сведенные мышцы.

– Подождите меня! – бросил он Трой и бегом пустился к зданию больницы. Он бесконечно долго ждал в вестибюле, пока сестра за столиком разыскивала имя Трой в своей книге и звонила на четвертый этаж. Потом вместе с нею он направился к машине.

Трой уже шла им навстречу. Она слегка пошатывалась.

В вестибюле сестра предложила ей сесть в кресло на колесиках, но она наотрез отказалась и, улыбаясь, кивнула на Раффа:

– Ему оно нужнее, чем мне.

– Мистер Коул, – сказала сестра, – пройдите, пожалуйста, в контору, а я отвезу миссис Коул наверх...

– Мистер Коул... то есть мистер Блум не мой муж. Дело в том... – начала Трой, рассмеялась и вдруг оперлась о дверцу лифта.

Сестра метнула удивленный взгляд на Раффа, потом на Трой

– Рафф, принесите мне, пожалуйста, чемоданчик из машины, – попросила Трой.

Он посмотрел на нее и увидел при свете лампочки горевшей в лифте, как побледнело под слоем косметики её покрытое испариной лицо, как сузились глаза, подернуты дымкой не то усталости, не то страха.

– Чемоданчик? – тупо повторил он, потом выскочил на улицу, перегнал машину на стоянку и вернулся в больницу с чемоданчиком в руке.

К тому времени, когда он поднялся на четвертый этад и получил разрешение войти в палату к Трой, она прощла осмотр и теперь, раздетая, уже лежала в постели. Она подмазала губы и причесала свои темные волосы, но лицо ее над накрахмаленным больничным халатом еще больще побледнело, а щеки втянулись. И раза два Рафф замечал какое-то движение под одеялом.

– Озноб, – сказала она, кивая на свои дрожащие ноги. – Сестра говорит, обычная вещь.

Сестра, высокая, тонкая блондинка по имени мисс Ноултон, попросила Раффа выйти на несколько минут. Бродя взад и вперед по коридору, он вспомнил, что собирался подарить Трой книги на рождество. Хотел, чтобы у нее было что читать в больнице. Потом Рафф подумал о Винсе Коуле и решил позвонить ему.

Он зашел в приемную четвертого этажа. Кроме двух сестер, там был еще интерн, который курил, развалившись в кресле. Рафф дозвонился в Йель-клуб, узнал, что Винса все еще нет, и попросил передать, чтобы тот, как только вернется, немедленно позвонил в больницу.

– Можете зайти в палату, – весело сказала мисс Ноултон, когда он поравнялся с нею в коридоре.

Рафф вдруг остановился и посмотрел на нее.

– Мисс Ноултон...

– Да?

– Моя знакомая... Вы знаете Лиз Карр? Она работает здесь сестрой...

– Лиз? Конечно, знаю.

– Вы не скажете мне, она сегодня дежурит?

– Господи, конечно нет. Лиз уволилась, по-моему, еще в сентябре. Вышла замуж за доктора Уэллса.

– Вышла замуж? – с глупым видом переспросил Рафф.

– За Стюарта Уэллса. Он ортопед.

– Ах так! Благодарю вас. – Рафф на мгновение отвел глаза. Горестное сожаление сжало ему сердце. Но все-таки он был искренне рад, словно это было возмездием за его пренебрежение к Лиз. Вот и она нашла кого-то или кто-то нашел ее. – А когда... У миссис Коул все идет нормально? Долго ей еще?

– Порядочно, – устало ответила мисс Ноултон.

Он вошел в палату, и Трой сразу сказала:

– Сядьте, Рафф. Поближе ко мне. Вы, должно быть, совсем уходились.

Он придвинул стул вплотную к кровати.

– Я звонил Винсу.

– Застали его?

– Попросил сообщить ему, когда он вернется.

Она нахмурилась, потом заметила:

– Мой повелитель, видно, в каком-то злачном месте. Вы не столкнулись в коридоре с доктором Хатчинзом? Он уже был у меня, а теперь, наверно, прячется где-нибудь с новым детективом Сименона. Умолял меня проявить человечность и подождать, пока он закончит. – Она улыбнулась и взяла Раффа за руку. – Вы не возражаете? – Потом сжала губы, стиснула его пальцы и не выпускала их, пока не прошла схватка.

Рафф увидел, что лоб ее покрылся каплями пота. Ему вдруг стало жарко.

– Позвать мисс?..

– Нет... Лучше держите меня за руку. Хорошо, Рафф?

– Конечно.

– Мы можем разговаривать.

– Да. – Он лихорадочно старался придумать что-нибудь веселое, развлекательное, но так ничего и не придумал.

– Который час? – спросила Трой.

– Около двух. – Откуда-то донесся протяжный женский стон. Чтобы заглушить его, Рафф поспешно сказал:

– Я уже не надеялся, что мы доберемся сегодня до больницы.

– Честно говоря, я тоже.

– Когда мы в последний раз виделись в Нью-Хейвене... – Он запнулся, начисто забыв, что, собственно, собирался сказать. – Да, с тех пор случилось много всякого, – изрек он наконец.

– Да.

И опять ночную тишину больницы нарушил долгий, мучительный стон, и опять Рафф попытался отвлечь Трой.

– Как вы решили назвать его?.. Ее?..

– Если будет девочка, – а я надеюсь на девочку, хотя, в общем, это неважно, – назовем ее Деборой, как мою маму. А если мальчик – Винсентом. Мой повелитель неравнодушен к имени Винсент Остин Коул, – беспечным тоном сказала она.

Вопли, доносившиеся из какой-то палаты, становились все громче; игнорировать их уже было невозможно. Рафф нервно закурил, но, взглянув на Трой, тут же притушил сигарету и взял ее за руку. Она крепко держалась за него и он чувствовал, как напряглось ее тело, а потом медленно распрямилось.

– У вас усталый вид, миленький, – сказала она. Снова молчание, особенно тягостное из-за воплей роженицы. – Почему бы вам не вздремнуть?

– Не могу, – сказал он и в который уже раз сегодня обругал себя за то, что хуже владеет собой, чем она, и неспособен взять себя в руки; ведь он просто случайный свидетель, друг и, так сказать, заместитель Винса.

Куда, к черту, все-таки девался сам Винс?

В начале четвертого в палату вошел доктор Хатчинз. На груди у него поверх белой рубашки болтался стетоскоп. Хатчинз волочил ноги и сутулился, втягивал голову в плечи. Лицо у него было землистое, но глаза весело блестели. Он подошел к кровати Трой, кивнул, когда она представила ему Раффа, обронил между прочим несколько слов о необыкновенном глубокомыслии Сименона и так же между прочим попросил Раффа выйти.

Рафф побрел по коридору, где все еще глухо отдавались стоны рожающей женщины. В конце коридора было окно. Он подошел к нему. Буря почти улеглась.

«Уэйр-д-Холл», – подумал он. В нескольких кварталах отсюда Уэйр-д-Холл, и, должно быть, там уже горит электричество, и ребята совсем запарились, потому что рождественские каникулы на носу, и, может быть, кто-нибудь работает над проектом дома для конкурса Ассоциации инженеров-строителей, и, когда настанет весна и все будут полны надежд...

– Успокойтесь. Потуги еще не начались, – раздался за его спиной голос Хатчинза.

– Что? – Рафф круто повернулся.

– Если вам срочно потребуется медицинская помощь, я буду там, – добродушно сказал он, кивая на двери врачебных кабинетов. – Может, успею прочесть еще одну главу.

И он, волоча ноги, побрел по коридору. Стетоскоп болтался у него на груди.

Рафф закурил, стараясь не слышать стонов. Несколько минут он нервно затягивался, мрачно думая о тех звуках, которые, вероятно, раздаются по ночам в «Соснах».

Сигарета, докуренная до мундштука, обожгла ему пальцы, он уронил ее на пол, затоптал, потом поднял бросил в наполненную песком урну у лифта.

Вернувшись, он сел возле Трой и взял ее протянутую ку-Всякий раз, когда ее пальцы сжимались от боли, РафФ напускал на себя бодрый, безмятежный вид – так по крайней мере ему казалось. В действительности же стоило еМу почувствовать это судорожное пожатие, как он сам непроизвольно сгибался.

Дверь снова открылась. На этот раз вошел Эб. Вместе с ним приехала и Феби, но ее попросили подождать в коридоре.

– Миленький, – сказала Трой, и Эбби подошел к её кровати: на узком лице – напряженная улыбка, пальто застегнуто на все пуговицы, бежевый шарф ручной работы аккуратно повязан. Рафф встал и отодвинул стул.

– Миленький, тебе вовсе не надо было приезжать в такую...

– Я приехал бы раньше, – Эб наклонился и поцеловал ее, – но решил сперва позвонить домой. Я их всех там переполошил.

– Напрасно. – Трой улыбнулась и провела рукой по влажному лбу. – Ведь мама придет в панику и...

– Уже пришла. Она будет здесь с первым утренним поездом. – Взглянув на Раффа, он улыбнулся взволнованно и благодарно. – Первый случай в твоей жизни, когда ты не опоздал!

– Это мой маленький рыцарь без страха и упрека. Пожалуйста, Эб, не приставай к нему. Он не в форме. – Трой говорила с трудом.

Эбби расстегнул пальто и снял шарф.

– Эб, не знаешь ли ты, куда запропастился Винсент?

– Что? – Эбби мельком взглянул на нее. Он ответил не сразу, и Рафф обратил внимание на то, как нервно мнут шарф его руки. – Нет. Я... видимо, он застрял где-нибудь в пути из-за погоды.

Трой кивнула, но бледная улыбка, вызванная появлением Эба, сползла с ее губ. Теперь ее лицо выражало не то боль, не то страх. Она отвернула голову и зажмурилась, словно ей в глаза бил слишком яркий свет.

Потом она снова посмотрела на Эба и Раффа.

– Прошу вас, сядьте. – И продолжала, стараясь придать голосу беззаботность: – Вы знаете, я ведь вызвала Пьетро и попросила его отвезти меня, но он, бедняга очевидно, уже вылакал целую бутылку мускателя и...

Тут появилась мисс Ноултон и сказала, что лучше бы им сидеть возле миссис Коул по очереди. И Рафф вышел.

Вышел, но очень неохотно. Он не замечал, что глаза у него горят после бессонной ночи, а спина ноет от усталости. Чувствовал только, что хочет остаться. И не понимал, почему это ему так неприятно думать, что в поисках поддержки она схватит за руку не его, а кого-то другого – пусть даже собственного брата.

Снежная буря постепенно начала стихать и к рассвету сменилась проливным дождем. Многослойные, рыхлые тучи низко нависли над землей, и на улицах клубился влажный, белый, как пар, туман.

Рафф, Феби и Эб до утра поочередно сидели с Трой. Никто из них не сомкнул глаз. А в девять доктор Хатчинз, дочитавший своего Сименона, объявил, что теперь Трой предпочитает остаться одна. И Рафф понял, что родовые муки достигли апогея.

Напротив больницы в белом кирпичном домике помещалась закусочная под названием «Тодл-бар». Они выпили там кофе и поели. Вернувшись, они увидели в коридоре возле палаты Трой Винсента Коула, который озабоченно беседовал с Хатчинзом. Затем Винс вошел в палату, но пробыл там всего несколько минут.

В коридоре он сразу бросился к ним. Вид у него был почти такой же усталый, как у Раффа и Эбби, на подбородке и щеках темнела щетина, серый костюм из тонкой шерсти измялся в поезде. Только коротко остриженные каштановые волосы, как всегда, лежали аккуратными завитками на его красивой голове.

Прежде всего он взволнованно и как-то даже торжественно пожал руку Эбби со словами:

– Надеюсь, все будет хорошо – она держится молодцом!

Потом он протянул руку Раффу, который тут же спросил:

– Где это черти носили папашу?

Винс покачал головой и заговорил – быстро и как-то вкрадчиво:

– Бывает же так! Подумайте только, именно сегодня я загулял! Спешу в И ель-клуб за пожитками и вдруг натыкаюсь на Ральфа Гэвина, а он только что с вокзала Грэнд-Сентрал, и без выпивки от него не отвертеться. Начали мы в «Билтморе», потом пошли в «Плазу», потом... – Он снова покрутил головой и вздохнул. – Тоже, нашел время пьянствовать!.. – Взгляд в сторону палаты. – Чувствую себя форменной скотиной – оставил бедную девочку одну. – Тут он улыбнулся Раффу. – Какое счастье, что ты доставил ее сюда и все прочее. Огромное спасибо, Рафф.

Винс перебросил пальто с одной руки на другую, закурил, сделал несколько шагов по направлению к палате, снова вернулся.

– Слушай, Рафф, не позвонишь ли ты в контору? Надо сказать Сью Коллинз, что мы все здесь.

Когда, позвонив Сью, Рафф снова появился в коридоре, Винс говорил:

– Очень мило, Феби, что и вы приехали. Как я выгляжу? Похож на традиционного папашу, который ожидает великого события? Во всяком случае, чувствую я себя именно так. Я ведь не представлял себе, как это трудно, пока не взглянул сейчас на Трой.

– Теперь можно ждать с минуты на минуту, – сказала Феби.

Эб все время как-то странно молчал.

Доктор Хатчинз в сопровождении интерна и сестры вошел в палату. Другая сестра вкатила узкую тележку и сразу же выкатила ее назад, и Рафф увидел на тележке Трой, укрытую одеялом по самый подбородок. Ее куда-то повезли, и Винс тревожно бросился к Хатчинзу.

– Успокойтесь. Рентген, – буркнул тот.

Они продолжали ждать. Трой привезли обратно.

К половине одиннадцатого только Феби Данн еще владела собой. Она даже силилась поддержать какой-то разговор, но кончилось это тем, что Винс Коул, который с каждой минутой становился все беспокойнее, ушел курить в вестибюль. Эб взял Феби за руку, а Рафф побрел по коридору, словно какая-то сила притягивала его к палате Трой.

Дверь была приоткрыта. Он прошел, не повернув головы.

Но, проходя мимо палаты вторично, он не выдержал и заглянул. Это была непростительная ошибка.

Ошибка – потому, что в этот краткий миг он увидел лицо Трой, увидел внезапно, как при вспышке молнии, зрелище физического страдания, безмолвного, но нестерпимого и душераздирающего. Глаза ее были зажмурены, щеки посерели, рот искривился в удивленной гримасе, словно она не могла поверить, что на свете существуют такие муки; лоб, все лицо, шея, покрытые испариной, тускло, безжизненно поблескивали, а изжелта-белые руки впились в края неподатливой кровати...

Ошибка – потому, что в горле у него появился комок вкусом напоминающий уголь, и этот комок не исчез, даже когда он отвернулся; наоборот, боль распространилась сжала грудь, заволокла глаза жгучим туманом. Не в том дело, что прежде Рафф и вообразить не мог ничего подобного, а в том, что, увидев, как страдает Трой, он сам начал страдать, по-другому, конечно, но так же мучительно. Потрясенный силой и остротой этого чувства, остротой ответной боли в собственном сердце, сентиментальным туманом в глазах и безмерной жалостью, возмущенный животной мукой и животным ритуалом, который предшествует и сопутствует рождению человека, полный гнева на свое бессилие, на невозможность облегчить хотя бы отчасти ее муки, Рафф не сразу понял: случилось то, о чем он так давно мечтал, пришел конец его долгим поискам...

Ошибка – потому, что после рождения ребенка – девочки – это чувство стало даже сильнее, и уже тут расшифровать его было нетрудно.

Но, понимая, что совершил ошибку, Рафф все же испытывал робкий, тревожный восторг: теперь он знал, что долгожданная любовь наконец пришла.

К тому времени, когда Деборе Остин Коул исполнилось восемь недель, Винс и думать позабыл о разочаровании, которое почувствовал, узнав, что родился не мальчик. Оно утонуло в огромной и неожиданной радости отцовства.

Не будничного, не прозаического отцовства. Ибо Винс был счастливым папашей ребенка, с самого младенчества носившего на себе печать семейства Остинов. Никто и не подозревал, какие страхи одолевали Винса в ту мерзкую ночь, когда, сидя в нью-хейвенской больнице, он вдруг начинал думать: а что, если ребенок окажется похож на его братца? Поэтому он испытал огромное, ошеломляющее счастье, впервые подойдя к пластмассовой кроватке и увидев Дебору, хохолок ее светлых волос (как у Эбби и мистера Остина), ее глаза, и овал лица, и нос (совсем как У Трой).

Счастье его возросло, когда, с разрешения врача, он надел стерильный больничный халат и неловко, боязливо взял девочку на руки.

Вначале эта радость проявлялась во всем, что он делал: и в том, как он смотрел на Трой, и в нежном, заботливом обращении с нею, и в откровенном признании того, что он понил себя в ее глазах малопочтенной интрижкой с Пэт Мялвин. Он искренне старался показать Трой, что глубоко раскаивается, убедить ее, что все это было следствием его дурацкой незрелости.

Целый месяц после рождения дочери, пока Трой вь13доравливала, он долгие часы корпел в конторе над чертежной доской и в середине января кончил вместе с Бинком Нетлтоном рабочие чертежи загородной дневной школы сестер Татл.

Это был кульминационный момент в жизни Винса. Появление ребенка укрепило его решимость смыть с себя пятно, стать достойным своей жены, своей семьи.

Он даже купил на имя Деборы государственную облигацию, истратив на это весь свой секретный фонд – девятьсот с лишним долларов, которые он негласно, в два приема, получил от «Гэвина и Мура» за то, что передал им заказ Милвина. Винс намеревался сразу же преподнести эту облигацию Трой; видя, с какой радостью она отдавалась уходу за ребенком, он воспрянул духом и уже не сомневался, что она верит в искренность его раскаяния; теперь можно не опасаться напоминаний об их прежних размолвках.

Но она напомнила. Произошло это вечером.

В шесть часов он решил приготовить себе и Трой по коктейлю, пока она наверху давала Деборе очередную бутылочку молока. Вскоре она спустилась вниз. Поглядев на ее длинный расшитый жакет-кимоно, Винс с некоторым беспокойством подумал, что в вечер схватки с Милвином она была в этом самом жакете. Когда они выпили по бокалу, Трой вдруг заявила:

– По-моему, нам больше ни к чему притворяться.

– Притворяться? – Он поставил бокал. – В чем?

– Ты отлично меня понимаешь, Винсент. – Она спокойно села перед большим камином.

От неожиданности он сперва даже разозлился.

– Боже мой, не собираешься же ты снова выкапывать все это старье?

– Собираюсь. – Она закурила. – Именно этим я и собираюсь заняться. Давно уже собиралась. Но я была еще не в форме, да и мама жила здесь...

Он не дал ей договорить.

– Но я считал, что мы покончили с этим. Я прямо охрип, объясняя тебе...

– Винсент...

– Разве это не так? – спросил он сердитым, оскорбленным тоном. – Ты ведь отлично знаешь, что я с ней больше не встречаюсь. Хожу кружным путем, только бы не столкнуться с ней! Чего ты еще хочешь от меня? Господи Трой, с каких это пор ты стала такой строгой моралисткой?

– Тут дело не в морали, – прервала она.

– Тогда в чем же?

– Я так чувствую, вот и все.

– Просто ты в дурном настроении. Ты сама говорила, что женщины после родов вечно плачут.

– Я больше не могу тебе доверять и не могу жить с этим ужасным ощущением недоверия, – сказала она обычным своим спокойным, но в то же время проникновенным тоном.

– Так что же, ты до конца моих дней будешь тыкать мне этим в глаза? – совсем разъярился Винс.

– Дело ведь не в самом факте, а в том, как это случилось, – задумчиво сказала Трой. – Я ненавижу, когда люди лгут, хитрят, изворачиваются. Во всяком случае, когда это делаешь ты, Винсент.

– Господи, Трой... Послушай, ведь я...

– Винсент, а разве кричать обязательно? Ты иначе не можешь? Дебора спит.

– Господи! – повторил он. – Сколько же раз я должен просить прощения? Один бог знает, как мне тошно вспоминать об этом. – Он в растерянности посмотрел на ее печальное лицо. – И теперь, когда у нас Дебора... От этого мне еще хуже... гораздо хуже. Я только об этом и думаю... И сегодня, когда я получил этот чек, я тоже думал только о ней, о Дебби! Наверно, я был дурак, когда полагал, что смогу искупить свой грех этой облигацией для Деборы.

– Какой облигацией?

– Такой! – сказал он с вызовом, с какой-то злобной радостью.

– Не понимаю, о чем ты говоришь.

Испытывая тайное удовлетворение и снова начиная на что-то надеяться, он вытащил из кармана пиджака тысяче долларовую государственную облигацию и, подойдя к кушетке, бросил на колени Трой. Он ждал, глядя, как она разворачивает облигацию и читает имя Деборы. Ждал, не говоря ни слова, и тогда, когда она начала медленно складывать ее.

– Очень мило с твоей стороны, Винсент.

Он не совсем понимал, что означают эти слова, чего в них больше – пустой вежливости или готовности к примирению?

– Мило! Ерунда какая! – горестно сказал он. – Я просто стараюсь хоть немного оправдаться в собственных глазах.

– Не так громко, Винсент.

Да, подумал он, слишком громко. Почему это, когда кипятишься или волнуешься, сразу перестаешь владеть коим голосом? Вот Эбби или Трой, как ни обидь их, как ни разозли, никогда не станут кричать.

– Что за чудеса, Винсент? – спросила она, постукивая пальцем по билету. – Ты нашел клад, или с неба свалилась целая куча гонораров?

Но к этому вопросу он подготовился. Тихо, ласково, со скромной улыбочкой он сказал:

– А я уже девять месяцев откладываю каждый свободный пенни.

Она невольно улыбнулась:

– Что ты, Винсент, зачем было взваливать себе на плечи такой крест? – Она повторила уже более мягко: – Это очень мило с твоей стороны, Винсент. Очень.

Чтобы не утратить своего минутного преимущества, он быстро сел рядом, привлек ее к себе и поцеловал долгим, крепким поцелуем.

На мгновение она потянулась к нему. Он почувствовал это, хотя она тут же высвободилась из его объятий и сказала:

– Пожалуйста, не старайся подействовать на мои низменные инстинкты, Винсент.

Но он расслышал в ее сдержанном тоне былые веселые нотки и почувствовал себя увереннее.

– Я готов на что угодно, – сказал он со всей искренностью, на какую только был способен. Не спуская с нее глаз, он взял ее руки в свои. – Позволь мне доказать, что я исправился! Хотя бы ради Деборы!

Промах! Слишком сентиментально. Может показаться, что он заговаривает ей зубы. Но сейчас все средства хороши. Он вглядывался в ее лицо, пытался прочесть мысли. Потом, стараясь укрепить свои довольно шаткие позиции, переложил облигацию с ее колен на кофейный столик. И снова стал ждать.

– Ох, Винсент... Иногда мне так хочется поверить тебе, – прошептала она еле слышно.

– Мне ведь только это и нужно, – с глубокой убежденностью сказал он и, пользуясь этим перемирием или подобием перемирия, воскликнул: – Дорогая, ты восхитительно выглядишь в этом жакете! Я с самого начала собирался тебе это сказать. – Он порывисто встал, закурил, подошел к окну с мелкими переплетами, посмотрел на улицу, потом снова вернулся и взял со столика облига цию. – Завтра я положу ее в банк.

Она налила себе коктейль. Более того – налила и ему

– У нас сегодня к обеду гость, – сказала она.

– Да? – Он был доволен: семейная буря тем временем уляжется.

– Должен прийти Рафф.

– Ах так! – Потом с неожиданной брюзгливостью: – Вот почему ты надела этот жакет. – Он посмотрел на белый, затканный узором шелк, на узкие черные брюки и черные туфельки, на агатовые серьги.

Трой пропустила это замечание мимо ушей, хотя ему показалось, что оно попало в цель.

– Должен же он хоть изредка навещать свою крестницу, – сказала она.

– Конечно! – буркнул Винс, стараясь улыбкой скрыть раздражение: он все еще не мог примириться с тем, что, по настоянию Трой, Рафф Блум стал крестным отцом Деборы. Всегда он тут как тут. Доставил Трой в больницу, держал ее за руку... Винс был так раздосадован, что, вопреки всякой логике, заявил: – Если Рафф так жаждет повидать малышку, почему он никогда носу к нам не кажет? Он уже дважды не являлся на обед – непременно откажется в последнюю минуту. Даже не сказал мне, что ты пригласила его сегодня.

– Ты же знаешь Раффа.

– Да.

Ему стало немного легче, а спустя несколько минут, когда зазвонил телефон и в трубке раздался голос Раффа, он совсем успокоился.

– Винс, – сказал Рафф в трубку, – мне чертовски жаль, но я не смогу прийти сегодня вечером. Передай мои извинения Трой. Я вылетаю в Детройт...

Настал конец января и, как нередко бывает на юге Новой Англии, в Тоунтоне наступила благословенная и обманчивая оттепель. Солнце светило не часто и не ярко, но снега не было и шоферы дорожных снегоочистителей получили заслуженный отдых.

А в чертежной фирмы «Остин, Коул и Блум» за неделю, пока Рафф отсутствовал, совсем выветрился характерный зимний запах радиаторов парового отопления.

Эбби, который вместе с тощим и вечно погруженным в уныние Лемом Херши заканчивал чертежи тоунтонского ттяорЦа искусств и ремесел, все утро невольно при-сЛуШивался к доносившемуся из приемной голосу Винса, диктовавшего Сью Коллинз спецификации для школы сестер Татл. Контора была полна привычных звуков, и все они были приятны Эбби. Не считая этого голоса.

Даже манеры Винса уже не казались Эбби на зависть привлекательными или забавными. Впрочем, думал он? едва ли это справедливо: просто он видит теперь Винса в превратном свете. Винс не сделал ничего страшного: почти все мужчины время от времени сходят с рельс и изменяют женам. Но в данном случае жертвой была Трой. Это было так непереносимо больно, что меняло все дело.

Эбби, разумеется, ни словом не обмолвился ей о своем открытии. Он просто не мог. Винсу он тоже ничего не сказал. Когда люди связаны деловыми отношениями, они не должны давать волю личным обидам друг на друга.

Винс перестал диктовать; дверь была приоткрыта, и Эбби увидел, что он направляется в чертежную. Взглянув на Винса, он снова попытался взять себя в руки и не выдать своей неприязни. Но он вполне отдавал себе отчет, что уже никогда не будет относиться к сотрудничеству с Винсом так, как относился раньше.

К трем часам Эбби уже закончил общий вид выходящего на запад дворцового фасада в одну сорок восьмую натуральной величины. Он передал лист Лему Херши, чтобы тот вычертил в более крупном масштабе детали окон, а сам прошел через большую прямоугольную чертежную и маленький коридор в свой кабинет.

Он надел пиджак и начал приводить все в порядок для первого совещания с Хьюниджером по поводу нового цветочного магазина.

Винс Коул вышел из своего кабинета напротив и остановился у дверей Эбби.

– Кто-нибудь должен на будущей неделе зайти к Хьюниджеру и сделать обмерные чертежи старого помещения. Ты сможешь отпустить Лема?

Эбби в это время выбрасывал окурки из пепельницы, стоявшей на столе.

– Едва ли. – Он не смотрел на Винса. – Может быть, ты сделаешь их сам?

– Что ж, постараюсь, – недовольно сказал Винс.

– Лем нужен мне для проекта Дворца, – объяснил Эбби. Он все-таки поднял глаза на Винса. – В чем дело Винс? Боишься испачкать свой жилет?

– При чем тут жилет? Просто это противная работа. – Винс говорил ворчливо и высокомерно. – А гонорар будет грошовый...

– Дело не в гонораре, – раздраженно ответил Эбби. – Дело в том, что это магазин на главной улице города, и если мы сделаем его хорошо, то получим заказы на другие магазины. Значит, у нас есть шанс придать этой улице какую-то индивидуальность. – Он ни за что не хотел признаться, что для него сейчас важен даже самый маленький гонорар.

– Да я ведь и не возражаю. К слову сказать, Эб, кажется, как раз я и раздобыл эту работу...

– Знаю, – сказал Эбби, которому эти частые напоминания начали надоедать. Потом враждебный тон Винса дошел до его сознания, и он про себя удивился. – Завтрак в клубе прошел хорошо? – спросил он, стараясь сохранить хотя бы видимость дружелюбия.

– Нет, – сказал Винс, – жена Берта Викфорда трещала у меня над ухом без умолку. Я только выпил, а позавтракать решил дома.

«Вот уж непохоже на Винса, – подумал Эбби. – Впрочем, это даже понятно, когда у тебя в доме есть такая малышка, такая чудесная девчурка. А может быть, Винс все еще старается загладить свое отсутствие в ту ночь, когда пришлось везти Трой в Нью-Хейвен? Как ему, должно быть, стыдно перед самим собою, не говоря уже о Трой или о ребенке...»

Вошла Сью Коллинз и сказала, что пришел мистер Хьюниджер. Можно ли ему войти? Вслед за этим на пороге появилась высокая и чересчур гибкая фигура владельца цветочного магазина.

– Сказать не могу, как я волнуюсь! – сразу заявил Хьюниджер, и Эбби улыбнулся, тронутый его откровенной и искренней радостью. Несмотря на всякие толки и недобрые сплетни, которые ходили в городе о Поле Хьюнидже-ре, Эбби считал его приятным, великодушным человеком и хорошим гражданином. Он никогда не отказывался от благотворительных подписок, которые были в большом ходу у тоунтонцев. Многие его хулители, к сожалению, не могли похвастаться тем же.

Эбби и Винс углубились в деловую беседу, и постепенно недоброжелательная атмосфера начала рассеиваться. Разговор шел главным образом о расположении помещений, витринах, водопроводе, освещении, холодильной системе. И, конечно, о заветных мечтах Поля Хьюниджера касательно внутренней архитектуры и отделки магазина.

В пять совещание кончилось. Было решено, что, как только*. Винс закончит основные рабочие чертежи школы сестер Татл, он сразу же займется предварительными эскизами цветочного магазина и представит их на одобрение Хьюниджеру. Тут же было подписано соглашение.

Видимо, это улучшило настроение Винса, потому что он сказал:

– Слушай, Эб, если у тебя нет других планов, почему бы тебе не заглянуть к нам? Посмотришь на племянницу. Выпьем с тобой и выбросим хоть ненадолго из головы эту хьюниджеровскую проблему.

– В пять пятьдесят пять приезжает Феби, – ответил Эб.

– А! – Винс пошел к двери, потом остановился. – Может, придешь вместе с ней попозже? Я попробую на вас замечательный новый рецепт телячьих отбивных.

– Спасибо, Винс. Только мы не успеем. Я ведь должен еще попасть на совещание противоракового комитета.

Винс кивнул. На его красивом лице снова появилось угрюмое, высокомерное выражение. Он, очевидно, считал, что Эбби избегает его. В действительности дело обстояло еще хуже.

Эбби вымыл в уборной руки, поправил галстук и, надев пальто, помчался на вокзал встречать Феби: она собиралась провести этот уик-энд у Вертенсонов.

Он увидел ее в толпе прибывших пассажиров: она шла навстречу, отыскивая его глазами, освещая мглистые сумерки спокойным сиянием своей открытой улыбки. Она была без шляпы; короткие черные волосы и челка, обрамляющая очень белый лоб, придавали всему ее облику, – в глазах Эбби, во всяком случае, – редкое благородство. Он обратил внимание на пальто из блестящей черной ткани, которое она сама сшила на прошлой неделе.

Они наскоро пообедали в ресторане Хейдмена на Мэйн-стрит и вместе отправились в муниципалитет на заседание Комитета. Эбби был председателем комиссии по сбору пожертвований.

Потом, когда он собрался ехать с ней к Вертенсонам в Ньюхилл, она спросила:

– Рафф еще не вернулся?

– Нет. – За все это время от Раффа пришла только открытка, посланная авиапочтой, в которой он сообщал, что рассчитывает вернуться в воскресенье.

– Чудесно, – сказала Феби. – Значит, мы в раю: в нашем распоряжении.

Как только они вошли в дом (сегодня в полдень Берт Викфорд внес его в список предназначенных для продажи), Эб нервно занялся коктейлями; Феби стояла возле него у кофейного столика, заложив руки в карманы темно-зеленого джемпера, и задумчиво рассматривала огромную комнату со стеклянными стенами и сделанной на заказ мебелью. Как безупречны пропорции этой белой комнаты с выложенным пробкой полом, как изящно и разумно расставлена в ней мебель – и все-таки она ничего не дала Эбби. Если, конечно, не считать вот этой минуты, когда они стоят здесь рядом.

– В поезде я думала о том, каких баснословных денег это стоило – дом и Нина. Я просто вне себя, Эбби. Ты влез в такую петлю, а взамен не получил ничего, даже вот такого крошечного удовольствия. – Она взглянула на него. – По-моему, мы можем хотя бы... – Договаривать ей было не нужно.

– Да, – сказал Эбби.

Он никогда не рассказывал Феби – да никогда и не расскажет – о последней своей встрече с Элен перед тем, как она уехала с Ниной в Неваду.

В тот день Элен навсегда закрывала свою контору, и Эбби зашел к ней проститься и передать чек.

Дымя сигаретой в неизменном мундштуке слоновой кости, кашляя и суетясь вокруг письменного стола, Элен Уистер тараторила:

– Вы даже не представляете себе, Эбби, как это тяжко для меня – закрыть после стольких лет контору, зная, что этот гнусный Берт Викфорд, у которого контора в доме напротив, получит всю мою клиентуру.

Эбби неловко положил чек на стол, надеясь, что сразу после этого сможет уйти. Но она взяла чек, посмотрела на него, а потом с горестным и осуждающим выражением подняла глаза на Эбби.

– Я надеюсь, вы не думаете, что это может в какой-то мере вознаградить меня за все, от чего я отказываюсь?..

– Элен, мы ведь договорились у юриста, что...

– Все это так, – сказала Элен. – Но когда мы подписывали соглашение, я еще не знала...

– Чего не знали? – тревожно переспросил Эбби, недоумевая и в то же время догадываясь. – Что это еще за новости?

– А такие новости, что вы все время дурачили Нину. Бедная моя детка! И напрасно вы думаете, что никто в городе не знает об этом.

– На что вы...

– Вы не хуже меня понимаете, о чем речь!

– Элен, да объясните же...

– Господи, как только я вернулась вчера, – разразилась Элен, кривя бледно-оранжевый рот и щеки, – все наперебой начали рассказывать мне о вас и об этой девице, которую вы всюду таскали за собой и с которой все вас видели, в то время как моя бедная детка лежала в этой гнусной больнице!

– Погодите минутку, Элен, – начал Эбби, не зная, что сказать.

– Я ведь с самого начала не могла понять, – взволнованно продолжала миссис Уистер, размахивая мундштуком из слоновой кости и роняя пепел на пол, – ну, просто не могла понять, как это у вас хватило духу хладнокровно сунуть мою детку в такое место. Ну, конечно, я тогда не знала, что у вас уже интрижка с этой...

– Элен! – крикнул Эбби, а потом с глубоким отвращением сказал: – – Прежде чем начать свою обвинительную речь, вы бы выслушали кое-какие не слишком приятные факты насчет «вашей детки». Во-первых...

– Вы меня не запугаете! – взвизгнула Элен и сразу же закашлялась. – Я отказываюсь вступать в эти грязные препирательства. И мне просто стыдно смотреть, как вы стараетесь обмишурить нас на деньгах! Я так и сказала адвокату. И когда он узнал о вашем поведении, он согласился, что у нас есть все основания передать дело в суд...

После этого Эбби прекратил разговор. Он хотел одного: уйти, раньше чем окончательно потеряет самообладание, а он уже еле-еле сдерживался.

Но через час после того, как он вернулся в контору, позвонил его поверенный, Линкольн Элсворт, и сказал, что только что разговаривал с юристом Элен и, если Эбби не хочет навязать себе на шею очень неприятный судебный процесс, он должен подписать новое соглашение...

Кончилось тем, что Эбби пришлось поехать в Бостон, в старинную контору на Стейт-стрит, и там, глядя в надменные и осуждающие глаза отца, попросить на экстренные расходы еще двенадцать с половиной тысяч Долларов...

И вот Феби рядом с ним. Он поставил на столик стаканы и привлек ее к себе.

– Что с тобой? – спросила она.

– Ничего, – ответил он, все еще прижимая ее к себе Потом сказал уже более внятно: – Кажется, я все еще не могу привыкнуть к этому... к нам с тобой. – Он покачал головой. – Понимаешь, это была такая мука с Ниной... Она довела меня до того, что я боялся подойти к ней... а теперь... то есть...

– А я наоборот?

– Пожалуй...

Она улыбнулась ему, и он понял, как старается она избавить его в эту ночь от всяких сложностей.

– Я тебе уже рассказывала, Эб, что новая администрация все-таки взяла верх?

Эбби внезапно пошевелился, сел на кровати, прислушался. Его разбудил какой-то шум. Он напряженно ждал. Слышалось только ровное дыхание Феби. Он посмотрел на светящийся циферблат электрических часов на ночном столике. Полночь.

Потом снова раздался шум: стукнула наружная дверь. Он прикоснулся к руке Феби, потряс ее за плечо. Она проснулась и мгновенно села.

– Что случилось? – шепотом спросила она.

Эбби зажег настольную лампу. В доме кто-то ходил. Эбби вскочил и бросился к шкафу за халатом.

Это не мог быть Рафф. Рафф должен был приехать не раньше... Эбби снова прислушался, услышал осторожные, негромкие шаги в гостиной, но, прежде чем он дошел до двери, кто-то – да, конечно, это Рафф, – спросил:

– Ты еще не спишь, Эбби?

Рафф стоял на пороге, держась за ручку двери, и в недоумении смотрел на Эба и Феби.

Потом он отскочил, пробормотал что-то невнятное и захлопнул дверь.

– Прости, дорогая, – сказал Эб.

Феби накинула халат и вышла из комнаты. Эбби пошел за ней и видел, как она догнала Раффа в дальнем конце гостиной.

– Рафф, – сказала она и рассмеялась, – я хотела доложить вам, что этот человек все-таки собирается когда-нибудь сделать меня порядочной женщиной. Так что не смущайтесь... И в общем, мы ждали вас только в воскресенье, негодяй вы этакий.

После чего Рафф тоже засмеялся, хотя и не слишком весело, и Феби спросила, не голоден ли он, и когда он сознался, что голоден, она сказала:

– Сейчас сварю кофе. – Направляясь к серванту, отделявшему гостиную от кухни, она говорила:

– Хорошо, что я умею готовить. Я-то надеялась, что выхожу за миллионера, а он, оказывается, почти такой же нищий, как я.

К тому времени, когда все уселись за длинный стол и принялись за кофе и бутерброды с холодной курятиной, их замешательство совсем прошло. Теперь Эбби тревожило другое. Он вдруг заметил, как плохо выглядит Рафф: пережитое испытание отпечаталось на его небритом лице, щеки еще больше впали, темно-синие глаза помутнели от усталости.

Эбби положил сэндвич на стол.

– Я понял по отсутствию писем и звонков, что там неладно.

Рафф смотрел то на него, то на Феби.

– Завтра расскажу. Теперь не время.

– Операция прошла неудачно? – спросила Феби.

Рафф помешивал кофе и ответил не сразу.

– Не знаю, – сказал он глухо и неохотно. – Она умерла раньше, чем это выяснилось.

То, что происходит сейчас у тебя на глазах, – это не смерть. Для тебя Джулия умерла в то лето, когда ты отвез ее в «Сосны».

Так что теперь ты неуязвим.

И тем не менее, когда, подготовленный к самому худшему, ты вошел в крошечную белую палату матери за несколько часов до операции, ты был потрясен. Джулия выглядела совершенно нормальной: маленькое личико чуть порозовело, и хотя ее живые глаза подернулись пленкой, а их ирландская синева потускнела, они все-таки подмигнули тебе. Джулия приподнялась с белой подушки, и ее руки, узловатые, с набухшими венами, потянулись к тебе, и ты улыбнулся, делая вид, что ты просто хороший, добрый сын, приехавший навестить свою мать.

Но тут она сказала:

– Моррис! Ты, конечно, опоздал!

– Да, – ответил ты, стараясь не смотреть на доктора Рудольфа Майера, который стоял тут же, у кровати.

– Сними галоши, Моррис! Как хорошо, что ты приехал! Мне было худо ночью. Ни единой звезды, и я все вРемя видела какие-то тени, очень страшные, одна была совсем как крокодил, и я думала – господи, Моррис так неосторожно водит машину! Подойди сюда, что это ты прячешь за спиной?

И ты вспомнил, как, вернувшись домой после долгих поездок, Моррис поспешно снимал галоши, выкладывал измазанные кровью пакеты с ростбифами, и свининой и кровяной колбасой на сверкающий стол красного дерева в гостиной, и стоял возле него, улыбаясь и пряча за спиной еще один пакет, а потом вытаскивал блестящую побрякушку, или сумочку, или новинку для домашнего обихода, или четки с янтарным крестом, или замысловатый флакон духов, туалетной воды или эссенции.

Он протягивал Джулии подарок, и наклонялся к ней, и заключал ее в свои медвежьи объятия.

И Джулия говорила суровым, но счастливым голосом: «Тебе надо побриться. Если бы Джон Рафферти увидел меня сейчас, он перевернулся бы в гробу. Господи, упокой его душу!»

А теперь вот стой и смотри то на нее, то на врача, и проклинай себя за то, что не лез из кожи вон, чтобы чаще приезжать к ней – к этой женщине, которая ничего не понимала в архитектуре и только недоверчиво улыбалась, когда Моррис начинал говорить о том, какие они счастливцы и как должны гордиться сыном: ведь он хочет стать архитектором и когда-нибудь построит замечательные здания...

Ты стараешься смотреть только на ее лицо и не думать о зараженной, гниющей ноге и как за соломинку цепляешься за ободряющую, спокойную улыбку врача.

Потом Майер кивает на дверь, и ты уходишь, но на пороге вдруг вспоминаешь, и возвращаешься, и целуешь Джулию, а она касается рукой твоей щеки, смеется и говорит: «Тебе надо побриться, Моррис».

Когда после многих часов ожидания и мыслей о том, что она может не выжить, Майер наконец выходит к тебе, и ты видишь его лицо, прежде спокойное, улыбающееся и уверенное, а теперь напряженно-непроницаемое, ты уже знаешь, что он скажет тебе.

Знаешь. И чувствуешь облегчение.

Но ненадолго. Потом на улицах Сэгино и в барах Сэгино все это возвращается к тебе и стискивает тебе сердце и не отпускает, и вот твое хваленое хладнокровие и напускное спокойствие соскакивают с тебя, и ты остаешься во власти того, чего никогда не представить себе заранее: неизбежного и все-таки внезапного, опустошающего горя.

Потом ты начинаешь думать: странно, ведь я не так уж любил ее. Не ей, а Моррису я был предан всем сердцем, но, когда он умер, я не чувствовал ничего подобного. Или просто боюсь вспомнить, что я тогда чувствовал?..

Тебе становится легче, но горе обрушивается на тебя с новой силой в день похорон – сырой, хотя и солнечный пень, когда разыгрывается этот никому не нужный спектакль, и ты, стоя под навесом, отбываешь мучительную повинность. Еще хорошо, что Джулия, вопреки желанию Морриса, давно уже выбрала и купила себе место на кладбище, не принадлежащем никакой церкви, хотя и знала, что там не будет священника и над ее могилой не прозвучат латинские слова заупокойной молитвы.

И вот ты механически выписываешь чеки санаторию «Сосны», и доктору Майеру, и гробовщику, совсем не думая о том, что твой счет в тоунтонском банке едва-едва покроет эти расходы. Последний чек – ломбарду, и просьба продать, если удастся, старую мебель, единственное имущество, которое ты перевез из желтого кирпичного дома на Сентри-стрит в то послевоенное лето.

От Детройта до Нью-Йорка самолет летит два часа.

Недолго. Впрочем, достаточно долго, чтобы обстоятельно побеседовать с самим собой. В результате Рафф принял твердое решение: теперь, когда он в ответе только за себя, он должен во что бы то ни стало открыть собственную контору.

Сейчас у него есть дом Вертенсонов – его радость, к которой он возвращается, – и есть еще фирма, которая с самого начала была для него обузой, а теперь станет совсем невыносимой.

Невыносимо все: бесплодные прения в конторе, размолвки, проволочки, мучительное чувство ответственности, когда чертишь что-то по чужим проектам. До сих пор время было для Раффа абстракцией, о которой он почти не думал; теперь оно стало предъявлять свои права.

В дополнение ко всему, его еще угнетала мысль о расходах на содержание конторы. И страх, что он не окупает себя.

Для одинокого человека единственной компенсацией за одиночество служит сознание, что он может делать то, что хочет.

Рафф понимал, конечно, что он связан. Связан с Эбби. Ну, и с Винсом. Они работают не жалея сил, чтобы поставить фирму на ноги. Поэтому нельзя пойти и просто стереть свое имя с двери, не говоря уже о том, что у него Нет денег не только на контору, но даже на вывеску.

Он ехал домой с тоунтонского вокзала и думал, что нужно хотя бы откровенно поговорить обо всем этом с Эбби.

Но случилось так, что он вломился к нему в спальню и испортил ему – или, во всяком случае, омрачил – своим рассказом о Джулии блаженную ночь с Феби.

В конце концов, Рафф прошел в свою комнату на другом конце дома и закрыл дверь.

Он лег, но уснуть не мог: слишком устал. Потянувшись к столу, он взял толстый номер журнала «Аркитекчер» и начал его листать.

Почти сразу взгляд его привлекли две страницы великолепно исполненных чертежей здания исследовательского института «Юнайтед кемикл» в Нью-Джерси.

Крепко сжав журнал, он сел на постели и стал рассматривать чертежи с чувством, в. котором смешались изумление, гордость и бешенство.

Все в точности. Добавлена только надпись: «Пирс и Пендер, архитекторы. Мансон Керк, главный инженер проекта».

Его проект, его концепция, его вариант размещения зданий – невысокий, широко раскинувшийся административный корпус, и на этом постаменте башня лабораторий: полосы стекла, разделенные ажурными перемычками. Даже форма башни не прямоугольная, а слегка пирамидальная...

Единственно, что не было использовано из проекта Раффа, – это скругленные углы башни.

Но все остальное сохранено. Даже улучшено. Керк доработал его замысел, сделал его совершеннее, закон-ченней.

И внутреннее расположение помещений, расположение лабораторий по этажам, и план нижнего этажа, и отличное размещение лифтов – все было блестяще продумано.

Рафф распечатал пачку сигарет – третью за сутки.

Он по-прежнему недоверчиво смотрел на этот явный, бесстыдный плагиат. С возрастающей яростью прочел все пояснения, параграф за параграфом.

В статье говорилось о том, что здание Химического института в Нью-Джерси «открывает новые горизонты перед современной индустриальной архитектурой». Дальше шли рассуждения о Мансоне Керке, о том, что он – архитектор, «который не удовлетворяется однажды найденным решением», а идет дальше и «не боится по-новому ставить вопрос об использовании пространства». Этим проектом Керк доказал своим коллегам и всему миру «необходимость гуманизировать здания наших заводов и исследовательских институтов».

Рафф отложил журнал и, попыхивая сигаретой, стал вспоминать грубые, похожие на пощечины, оскорбления, которыми осыпал его Мансон Керк в кошмарные месяцы работы у «Пирса и Пендера». Он снова пережил свое унижение, перебрал одно за другим нестерпимо скучные, элементарные задания, воскресил в памяти последнюю обиду, нанесенную ему Керком.

Вспомнил он и ту минуту, когда Керк аккуратно сложил его эскизы и бросил их в мусорную корзину, и свое возвращение за ними в контору после конца работы, и корзину, в которой уже не было ни клочка бумаги...

Эта обшарпанная, дряхлая контора, при всей ее скучной деловитости, никогда не оприходует того, что Рафф заработал для нее, для Мансона Керка.

Сколько бы там ни было бухгалтерских книг и счетных машин, нигде не останется и намека на взнос, который он неожиданно сделал в пользу «П. и П.» и мистера Мансона Керка, слишком талантливого, чтобы ему можно было простить такую низость.

Лавры уже присуждены. И Рафф знал, что Керк получит огромную премию.

Была глухая ночь, но он готов был вскочить с постели и помчаться в Нью-Йорк к Керку. Он трясся от гнева, чувствовал этот гнев в своих кулаках и в суставах пальцев, томился от желания ударить и понимал, что не ударит, не сможет...

Он был одержим злобой, она стучала у него в висках, опустошая его и ничего не давая взамен – разве что на короткие минуты отодвигая в глубину сознания память о Сэгино.

Прошли недели, и Рафф начал успокаиваться. Сперва он хотел было написать Солу Вейнтроубу, но передумал: Сол не в таком положении, чтобы вступать в конфликт с Керком по столь щекотливому вопросу. Да и что теперь можно сделать или доказать? Ровно ничего. И пытаться незачем.

Остается помалкивать и тешить свое тщеславие, уговаривая себя, что если тебе подражают, если тебя копируют – это уже своего рода награда.

К тому же сейчас есть заботы поважнее: с каждым днем работа в конторе «Остин, Коул и Блум», да и вообще жизнь в Тоунтоне все сильнее тяготила его, особенно из-за сложности его отношений к Трой: он хотел и в то же время не хотел видеть ее, ни на минуту не забывал, что она всегда рада ему, что он – крестный отец Деборы и все прочее.

Ежедневно приходилось выслушивать в чертежной рассказы Винса Коула о его счастливой семейной жизни о том, как много дало ему рождение ребенка, о том, как Пьетро (которого Винс сперва недолюбливал) стал теперь прямо-таки ниспосланной богами нянькой.

... И говорить с ней по телефону, слышать ее голос, потому что, узнав о смерти его матери, она, конечно, немедленно позвонила ему.

... И придумывать глупые отговорки, вроде того, что ему хочется некоторое время побыть одному: этакий плаксивый, безутешный сын!..

Но все это длилось недолго. Спустя две недели после возвращения Раффа из Детройта Винс пригласил его пообедать у них в субботу, и он принял приглашение, главным образом потому, что хотел предоставить дом в распоряжение Эба и Феби.

Сидя у Винса, Рафф весь вечер старался не смотреть на Трой и при этом держаться естественно; а если не смотреть было нельзя, он старался вспомнить те времена, когда каждое ее слово и движение приводили его в бешенство.

Но это не помогало.

Она пустилась в рассуждения о новых президентских выборах, потом прочла вслух абзац из «Нью Рипаблик» с преждевременными восторгами по адресу Эдлая Стивенсона, и Рафф опять попытался отнестись к этому как к наигранному либерализму слишком самоуверенной и слишком эмансипированной девчонки из консервативной бостонской семьи.

Но и это не помогло. Он видел только полные энтузиазма большие серые глаза, и стройные ноги в желтых туфельках от Капезио, и линию бедер, обтянутых узкими черными вельветовыми брюками; он слышал только живую, мягкую, проникновенную мелодию ее голоса.

И думал он только о том, как могло случиться, что он, неутомимый искатель великой любви, упустил ее; да, тогда, в Нью-Хейвене, он был так слеп и высокомерен, что упустил ее, оттолкнул, оскорбил своими выходками.

В этот вечер Рафф был самим собой только в детской; он стоял у кроватки Деборы и старался позабавить ее, и действительно позабавил, потому что интерес его к ней был настоящий, почти собственнический, как будто роль, которую он случайно сыграл в ту ненастную ночь, когда она роодилась, дала ему не только особые права и привилегии, но и некую магическую власть привлекать внимание ребенка...

По крайней мере так говорил Винс – шутливо, но с оттенком досады. В десять вечера, когда настало время дать Деборе очередную бутылочку, Винс даже вызвался самолично заняться этим.

– А мы пока перехватим по стаканчику, Рафф, – сказала Трой и направилась в гостиную.

Рафф бросил взгляд на кресло в холле, где лежало его пальто. Это не помешало ему безвольно пойти за Трой.

– Мне пора, – сказал он каким-то чужим голосом.

– По одному, Рафф. – Трой подошла к столику красного дерева и принялась разливать по стаканам виски, добавляя в него лед и воду.

– Я должен пораньше попасть домой, – повторил он.

Она подала ему стакан. Глаза ее были спокойны и насмешливы.

– Вы ведь не жаждете снова помешать Эбу и Феби? Вы же сами сказали – кстати, это было так любезно с вашей стороны, – что хотите дать Эбу возможность хоть немного побыть наедине с любимой, только поэтому вы и пришли к нам.

Да, он так сказал.

– Мне нужно еще заглянуть в контору, – неловко начал он, замолчал и отвернулся к огромному камину.

Стараясь не думать, стараясь отвлечься от щемящей тоски, от ощущения, что все рушится, он наклонился и подбросил в огонь несколько поленьев.

И при этом чувствовал, что Трой наблюдает за ним.

Смотрит, как он старается раздуть угасшее пламя.

Все же лучше, чем идти домой.

Железной кочергой он перевернул головню той стороной, где она еще слабо тлела, потом разбил ее и устроил над ней пирамиду из трех поленьев.

Отойдя в сторону, он смотрел, как заработала мощная тяга старинного дымохода, как воздух вдохнул новую жизнь в головешки, как потянулись вверх языки пламени и загорелись новые поленья.

– Здорово! – сказала Трой и стала рядом с ним, спиной к огню. – Кроме Пьетро, только вы один и умеете по-настоящему разводить огонь.

Ему было не по себе. Она стояла слишком близко; он отступил на шаг и уставился в огромную кирпичную пасть, сосредоточенно рассматривая суживающийся кверху ствол Дымохода и крепления старых кирпичных стен.

– Честно говоря, камин Вертенсонов я просто скопировал с этого, – сказал он, только чтобы прервать молчание.

– Правда? А почему, Рафф?

– Я насмотрелся на камины, от которых нет никакого толка, – ответил он. Потом залпом выпил виски.

Она засмеялась.

– От камина Эбби тоже не много тепла, только я никогда не решусь сказать ему об этом.

– А я сказал, – заметил Рафф. Надо в конце концов взять себя в руки и уйти. – Ладно. Мне пора...

– Нет, пожалуйста, не уходите! – прервала его Трой. – Побудьте еще немного. Неужели вам до такой степени скучно со мной? Держу пари, если бы не малышка, вы вообще не приходили бы к нам.

Вместо ответа Рафф полез в карман за сигаретами.

– Прошу вас, Рафф, не уходите, – сказала она со смешинкой в голосе. – Мы можем пойти на кухню и сыграть в вестпорт.

– Во что?

– Вы не знаете? Есть такая игра: тискать и лапать чужую жену у раковины, – объяснила Трой.

– А! – Его нисколько не возмутила эта выходка, такая характерная для Трой; а ведь год назад он просто полез бы на стену от злости.

Она засмеялась.

– Рафф, ответьте мне на один вопрос: вам ведь, наверно, до смерти надоело бродяжничать? Короче говоря – не собираетесь ли вы жениться?

– Мне и так хорошо. – Гордо, неприступно и... фальшиво.

– Неправда. И вы сами знаете, что неправда, – сказала она, и снова раздался знакомый, теперь уже ничуть не раздражающий перезвон старинных браслетов: Трой приступила к обычному ритуалу закуривания. – Мне ужасно стыдно, что я до сих пор не откопала для вас какой-нибудь милой и уютной девушки. Честное слово, Рафф. Но я обязательно найду. А как обстоят дела с этой девицей – ну, архитекторшей из Гринвича, о которой вы рассказывали Эбу? Вы что, больше с ней не встречаетесь?

– Мэрион Мак-Брайд, – сказал Рафф. – Почти не встречаюсь.

– Почему?

– Она чудовище.

– Но, кажется, она сногсшибательно красива?

– Да.

– Так в чем же дело?

– Она чудовище, – повторил Рафф. Он рассказал Трой Мэрион.

– О боже! – Трой состроила гримасу. – Как вы могли иметь с ней дело?

Что ответить на это? Нельзя же сказать, что у него не стало воли не иметь с ней дела? Рафф пожал плечами.

– Подождите, миленький, я отыщу вам по-настоящему «мпатичную девушку. – Трой помолчала. – Только вот беда: все симпатичные девушки замужем.

На этот раз он действительно встал, поставил стакан на кофейный столик и направился в холл за пальто. Но тут на лестнице показался Винс; в руках у него была пустая бутылочка.

– Уже уходишь? – спросил Винс и, увидев Трой, добавил: – Дочка выдула полных восемь унций.

Трой благосклонно улыбнулась.

– Леди из нее не выйдет. Вот увидите, она будет предаваться плотским забавам.

Рафф сказал «спокойной ночи» и посмотрел на нее. Он позволил себе посмотреть на нее долгим взглядом, зная, что уходит и вернется не скоро.

– Спокойной ночи, миленький, – сказала Трой.

– Я рад, что тебе удалось вырваться сегодня, – сказал Винс.

Рафф открыл дверь.

– Что с вами будет, Рафф? – спросила Трой, но не в шутку, а всерьез, потому что, хотя губы ее улыбались, глаза были грустны.

– Наверно, кончу монахом и дам обет молчания. – Ему вдруг стало нестерпимо тяжело при мысли о том, что надо уходить. – Спокойной ночи.

Он медленно ехал к спартанскому дворцу Эбби мимо сумрачных, геометрически четко очерченных полей. Огонь, который он разжег, теперь, наверно, пылает вовсю. Мистер и миссис Винсент Коул сядут перед камином и выпьют еще по стаканчику, а потом поднимутся в спальню...

Пока не началось строительство дома Вертенсонов, то есть до конца марта, Раффу более или менее удавалось Держаться в стороне от Трой, от домашнего очага семейства Коулов.

Более или менее. Но все-таки недостаточно.

Лучше бы она вообще оказалась вне пределов досягаемости.

Он все время был начеку, потому что чувствовал ее присутствие, даже когда ее не было рядом, даже когда он сосредоточенно чертил, склонившись над доской, или ощипывая неизменную ветку винограда, следил за бурением артезианской скважины на участке Вертенсонов, или совещался с подрядчиком. Ее образ мучил его, терзал, ни на минуту не оставляя в покое. Он неотступно преследовал Раффа и сводил его с ума, как непрерывный зуд между лопаток, куда не дотянуться рукой, как чернильное пятно которого никак не смыть.

А об отъезде из Тоунтона и думать было нечего, даже если бы он мог позволить себе такую роскошь.

Со дня на день можно было ожидать кризиса.

Нет, человеку его склада лучше обходиться без компаньонов. Конечно, с трудностями приходится сталкиваться каждому архитектору, но когда вас трое, то и трудностей втрое больше.

Проблемы каждого из компаньонов становятся проблемами для всех троих.

А когда фирма только начинает свою деятельность, проблемам нет конца.

Например.

Один из членов строительного комитета тоунтонского Дворца искусств и ремесел вступает в долгие пререкания, считая, что нужно пересмотреть проект отделки комнаты попечительского совета на втором этаже, придать ей солидный и старомодный вид, обшить ореховыми панелями и соорудить поддельный камин...

Поль Хьюниджер в сотый раз меняет свое решение и хочет теперь так переделать схему водопровода, чтобы можно было присоединить к нему стеклянный бак фантастической формы для каких-то водорослей и создать, так сказать, морской пейзаж.

Джозеф Келли, подрядчик, который строит дом Вертенсонов, сообщает буквально накануне начала работ, что его старший плотник Хенк Гриндлер попал в автомобильную катастрофу где-то возле Уайт-Плейнз и на несколько дней вышел из строя (хотя всем отлично известно, что Гриндлер просто запил...).

Сестры Татл, владелицы загородной дневной школы, обвиняют фирму в том, что счета подрядчиков все до единого превышают сметную стоимость! Что тут делать? От чего отказаться? От ярко раскрашенных часов на белом фасаде здания? Но сестры уже влюблены в эти часы: дети будут от них в восторге! В таком случае, сэкономим на бетонном навесе над входом? Ах, ах, что же делать в дурную погоду, не высаживать же детишек из автобусов под дождь! А нельзя ли сделать потолки пониже или изъять две уборные? Да, но ведь это нарушение строительного Законодательства, не так ли?..

В контору влетает Джозеф Келли. Ему удалось сэкономить на другом объекте три грузовика камня. Обойдется дешево. Не съездит ли кто-нибудь в Ньюхилл – посмотреть и принять камень? Рафф едет. И приходит в ярость. Все это пиленый камень, гладкий песчаник. Не годится, совершенно не годится. Было ясно сказано: нужен местный камень, грубой фактуры и неправильной формы, камень, которого сколько угодно здесь, на любом участке.

Бочком входит некий клерк из ближайшего городка, Комповилла, выдающий всякого рода лицензии и разрешения на строительство: он говорит, что бар Коркорана на Пост-роуд не может быть открыт для посетителей. Почему? Неправильно устроена спринклерная система пожаротушения. Это неправда. Но если вы хотите и дальше строить что-нибудь в этом районе, не возражайте. Вручите клерку пятьдесят долларов и успокойте его тревогу за общественное благополучие.

Проблемы внутренние, проблемы внешние и снова проблемы...

Фирма «Шерлок, Мегз и Браун» из Стэмфорда предложила Лему Херши двадцать процентов прибавки, если он перейдет к ним. «Остин, Коул и Блум» держат совет. Они сами дадут Лему прибавку. Он стоит того.

Миссис Эплтон, уборщица, в своем чрезмерном усердии выбросила в мусорный ящик упавший на пол лист с крупно вычерченными деталями отделки дома Вертенсонов. Рафф снова берется за эту кропотливую работу и чертит чуть ли не всю ночь напролет.

Ожесточенные дебаты по поводу самого незначительного из проектов, находящихся в работе: магазина Хьюнид-жера. Рафф не соглашается с решением Винса (фасад, претенциозно разделенный, словно шахматная доска: кирпичные прямоугольники перемежаются со стеклянными витринами для цветов). У Эбби другое предложение, У Раффа третье. Целый день они пререкаются. Наконец Удается договориться. Но тут является Хьюниджер, бракует их решение, и все начинается сначала.

Винсент Коул на свой страх и риск передает пачку эскизов школы сестер Татл одному их крупнейших архитектурных журналов в надежде, что там поместят эти эскизы. Эбби недоволен – и совершенно справедливо. Почему было не послать эскизы Дворца искусств и ремесел. Публикации в печати должны предварительно обсуждаться всеми. Рафф тоже обижен: Роджер Вертенсон просил его послать проект их нового дома именно в этот журнал.

И неслыханный взрыв ярости после того, как Рафф узнал, что Винс Коул на каком-то вечере спросил Роджера Вертенсона, считает ли подрядчик горизонтальные откидные створки, придуманные Раффом для ступенчатых окон в гостиной, действительно водонепроницаемыми? Роджеп после этого позвонил Раффу и попросил сделать модель такой створки и проверить, не потечет ли она.

Неприятности громоздились одна на другую. Их было втрое больше, чем обычно, так как источников в лучшем случае тоже было три. Для Раффа это было бесцельной тратой времени.

Потеря времени. А время вдруг приобрело громадное значение. Его попросту не хватало.

Но еще сильнее Раффа угнетало другое: боязнь через год-два утратить основу основ – свою индивидуальность. Она начнет стираться, тускнеть, и то особое, необычное, единственное, что составляло силу Рафферти Блума, станет простым, безликим символом фирмы «Остин, Коул и Блум».

Для него это отнюдь не было вопросом тщеславия или даже самолюбия. Речь шла о чем-то самом главном: одно дело – чувствовать, что твоя работа органически связана с твоей личностью, и совсем другое – добросовестно корпеть над чертежами, отсчитывать часы и понимать, что даже успех не принесет того, о чем ты мечтал, к чему стремился.

И все-таки при том положении, в котором находилась фирма, Рафф не мог заставить себя начать разговор с Эбби, не мог собственными руками разрушить все, что было создано с таким трудом.

В это сырое и ветреное мартовское утро, направляясь в Ньюхилл, чтобы вместе с Вертенсонами взволнованно смотреть, как начнут рыть котлован для фундамента, Рафф, раздираемый все новыми противоречиями и сомнениями, не переставал тревожиться: а вдруг что-нибудь помешает ему полностью насладиться этим долгожданным событием.

Такой знаменательный день для него. Да и для любого архитектора! Его первый дом...

Когда он въехал на гребень холма и увидел широкий полукруг Лонг-Айлендского пролива, все его дурные предчувствия как рукой сняло.

По крайней мере сейчас, в начале дня, еще не зная, что его ждёт, он ощутил полностью и до самого конца эту радость, этот тихий восторг.

Он вышел из машины и зашагал, щурясь, потому что ветер дул в лицо. Навстречу ему шли Лойс и Роджер Вертенсоны; лица их светились ожиданием, руки были потянуты к нему. А вот и Джозеф Келли, подрядчик, быкоподобная туша с румяным, как яблоко, лицом; он тоит в открытых дверях наскоро сколоченной будки разговаривает по временно установленному телефону. В землю на равных расстояниях вбиты колья, между ними аккуратно и туго натянут белый шнур, отмечающий контуры будущего котлована; потом Рафф увидел плотников в белых кепи с большими козырьками и в грязных фартуках, из-под которых выглядывали рваные свитеры; увидел каменщика с двумя помощниками, и огненно-красный бульдозер, и механика, который, сидя в стальном седле, прогревал двигатель; увидел двух землекопов, сидящих рядом прямо на земле, положив возле себя лопаты, и свежие, бледно-желтые бревна, и огромную бетономешалку, и шланг, соединявший ее с новым артезианским колодцем.

Он услышал чудесную громкую музыку молотков: то плотники сколачивали опалубку для бетонных плит будущего фундамента, и эти звуки напомнили ему далекий весенний день, когда он был мальчишкой. И еще он услышал ритмичное жужжание пил, распиливающих доски для опалубки.

А там, вдалеке, ветер гнал волны и вплетал в эту строительную музыку свою вагнеровскую мелодию.

Джозеф Келли, тяжело, по-медвежьи шагая, направился к Раффу. Он был без пальто, пиджак полосатого коричневого костюма расстегнут, карманы жилета раздулись от разноцветных карандашей, авторучек, бумажек, счетов, сигар.

– Не ругайтесь, что не начали вовремя! – добродушно заревел он, уже заранее обороняясь от упреков в бесчисленных неполадках, за которые всегда и везде ругают подрядчиков. – Мы готовы. – Он подтолкнул Раффа жирным локтем. – А если подзадержались, так это потому, что ждали их сиятельства архитехтура. – Он нарочно переврал это слово, зная по долгому опыту, как морщатся и кривятся архитекторы, когда искажают название их профессии.

– Я готов, Джозеф. Начинайте.

– И поскорей! – добавил Роджер Вертенсон.,.

– Я хотела принести шампанское и спрыснуть этот Ульдозер, или как там он называется, – сказала Лойс, и голос ее немного дрожал. – Но Роджи сказал, что рабочим это не очень-то понравится.

– Давай, Стив! – крикнул Келли механику.

Рафф, Роджер и Лойс увидели и услышали, как механическое чудовище зарычало, загрохотало, вздрогнуло зашевелилось и двинулось вперед, неумолимо вспарывая землю огромным ножом, выворачивая и отбрасывая вбок пласты срезанного грунта...

И Рафф успокоился. Все в порядке. Его дом, его первенец, рождался на свет.

Эта радость все нарастала и усиливалась, как нарастал и усиливался колючий ветер пасмурного мартовского дня. Часы шли, но Рафф и Вертенсоны никак не могли заставить себя уйти, хотя понимали, что их присутствие стесняет рабочих.

А к середине дня вдруг появилась Трой. И восторг, владевший Раффом, сразу улетучился.

Она приехала на машине; сзади сидел Пьетро с малышкой на руках. Эба и Винса, которые заглянули на участок в полдень, уже не было. Поставив машину, Трой быстро и легко пошла по изрытому полю. На ней было короткое, простеганное снаружи, ярко-красное спортивное пальто и серые кожаные перчатки. И серебряные серьги. Рабочие смотрели ей вслед.

– Я не выдержала! – воскликнула она, подходя к будке, где стояли Вертенсоны и Рафф. – Мне так хотелось приехать утром – это было, наверно, ужасно увлекательно, да? Но Пьетро должен был отнести больного кролика к ветеринару. Ох, Рафф! – Большие серые глаза скользили по участку. – Я так горда за вас. – Потом к Лойс Вертен-сон: – Было очень интересно, Лойс?

– Почти как родить ребенка, – серьезно ответила та.

– Можно мне осмотреть все? – спросила Трой у Раф-фа. Он не ответил, но она тут же взяла его под руку и повела туда, где шли работы. Ее голова касалась его плеча, короткие темные волосы растрепались на ветру; она говорила негромко, но так спокойно, уверенно и отчетливо, что ни рев бульдозера, ни стук молотков, ни вой ветра не заглушали ее слов. – Надеюсь, вы понимаете, что без меня ничего этого не было бы. Я всему причина – косвенная, конечно. Ведь это я свела всех со всеми. Не поселись вы в Тоунтоне, не встретили бы Вертенсонов. – Помолчав, она продолжала: – Связь довольно отдаленная, я понимаю. Но мне так приятно думать, что и я имею к этому какое-то отношение.

– Да, – сказал Рафф.

– Награда паразита, – заметила Трой.

Он освободил руку. Вертенсоны явно наблюдают за ними. Что ж, нужно играть свою роль. Он повернул Трой лицом к котловану.

– Вот эта каменная гряда ведет прямо к дому, – заговорил он уже серьезно. – Я старался использовать особенности участка так, чтобы природа слилась с домом. – Он указал на серо-зеленый скалистый гребень, который, мягко изгибаясь, доходил до самого котлована и продолжался за ним. – И не просто слилась, а как бы толкала вас войти в него. Крыльцо – оно будет вон там, – должно стать естественным продолжением гребня.

Она кивнула, глядя на скалистую гряду, которая описывала в этом месте плавную кривую. А Рафф в это время рассказывал, что котлован роют глубже линии промерзания и весь дом будет покоиться на бетонном массиве, в котором оставлено лишь одно углубление для отопительного котла. Потом он описал ей будущую гостиную – огромную пятистенную комнату с гигантским камином, сложенным из местного камня. Она будет выходить окнами на террасу, напоминающую нос каменного корабля, плывущего к морю...

– Насколько это интереснее, чем рассматривать макет! – сказала Трой и взглянула на море. – Какой удивительный вид отсюда! – Она снова взяла Раффа под руку. – Ей-богу, после этого просто не хочется возвращаться домой. – Она задумалась. – Знаете, утром я как-то даже боялась ехать сюда и смотреть на рытье котлована и прочее. Мне все вспоминался тот день, когда Верн...

– Да, – сказал Рафф.

Они обошли весь участок и вернулись к машине. Там стояли Роджер и Лойс: они заглядывали внутрь, на заднее сиденье, где в белой корзине лежала укутанная в одеяло Дебора. Возле корзины сидел Пьетро, тощий и веселый, и играл с девочкой, помахивая перед ней высушенной сероватой змеиной кожей. Дебора таращила на нее глаза, гукая и размахивая кулачками перед своим розовым личиком.

Рафф, не задумываясь, открыл дверцу, всунул голову и начал перебирать прелестные крошечные пальчики, греть и, болтать всякий вздор; но, погрузившись в эту игру и стараясь изо всех сил не думать о Трой, он не мог не слышать, как она говорила Лойс:

– Вы не находите, что она слишком самоуверенная для девчонки, которая еще не научилась проситься? – Потом: – Пьетро, пожалуйста, зажгите спиртовку.

Тут Рафф заметил на полу машины большую кастрюлю и спиртовку, и корзину для провизии, и еще корзинку поменьше с белыми китайскими чашками.

– Я же понимала, что вы продрогли здесь до мозга костей, – объяснила Трой. – И потом, нужно ведь было отметить сегодняшний день. Вот я и решила намешать всякой дряни и сварить горячий ром; во всяком случае, я надеюсь, что через минуту он будет горячим.

«Дрянь» оказалась смесью из дымящегося черного рома, масла, лимона, корицы и ванили.

Роджер Вертенсон взял чашку и облизнулся.

– Трой, я готов расцеловать вас.

– Идея блестящая, что и говорить, – подтвердила Лойс. – К сожалению, мы успеем выпить только по одной: к четырем нужно заехать за детьми.

Роджер покосился на нее.

– Да, ты права. – Когда Трой разлила ром по чашкам, он сказал: – Что ж, нам остается только провозгласить тост за «их сиятельство архитехтура».

Усмехнувшись, Рафф наклонил чашку в знак благодарности и медленно выпил, смакуя нежный, пряный, вкусный, с удивительным искусством приготовленный напиток; только Трой с ее необыкновенным, прирожденным умением украсить любое событие могла приготовить этот ром, привезти его, согреть, подать. Ему хотелось сказать ей об этом. Но он не мог.

– За всех! – крикнул Пьетро из машины, покачива чашкой перед Деборой.

Около четырех Вертенсоны уехали. Они были в припое нятом настроении и объявили, что устраивают сегодня импровизированный вечер и приглашают на него весь белый свет с чадами и домочадцами.

Как только они распрощались, Трой шепнула:

– Теперь пригласим рабочих! – и с видом заговорщицы направилась к котловану.

Открыв дверь машины, Рафф достал еще несколько чашек, наполнил их и выпрямился: Трой – маленькая фигурка в красном пальто – возвращалась, ведя на буксире рабочих.

Он знал, что они предпочли бы пиво, и был удивлен, когда все с удовольствием и благодарностью выпили, а Эли Кармин, молодой застенчивый каменщик, даже пробормотал несколько слов насчет того, что, мол, в самый раз пришлось; остальные молчали, но по тому, как они смотрели на Трой, было видно, что для них она стала самой почетной посетительницей. Королевой.

– Тут есть еще, – объявила она. Потом к Раффу: – я была уверена, что перебью половину чашек – они верновской замечательной коллекции небьющейся посуды.

Сегодня Рафф обнаружил в Трой еще одно свойство: умение обходиться с рабочими. Вернее, она никак с ними не обходилась и не пыталась говорить «на их языке». Она была такая же, как всегда, как со всеми. И рабочие, чувствительные к малейшему оттенку снисходительности в голосе, моментально улавливающие его, сразу поняли, что этого за ней не водится.

Ну, какого черта он только и делает, что пересматривает свои прежние суждения о ней? Пора бы перестать. Но ведь он так недавно по-настоящему понял, как был слеп и несправедлив.

Однако ром дает себя знать. Отвернувшись от Трой, Рафф обратился к каменщику:

– Еще, Эли?

Тот смущенно улыбнулся и покачал головой.

В глазах Раффа Эли Кармин был самым большим козырем Джозефа Келли: именно из-за этого каменщика Рафф посоветовал Вертенсонам поручить постройку Келли. Эли Кармин, бывший солдат, необыкновенно робкий и простодушный парень, коренастый, с редкими рябинами на лице и торчащими в разные стороны вихрами лимонно-желтых волос, был своего рода гений по части камня, кирпича и алебастра. Рафф хорошо знал это и особо выделял его из числа рабочих Келли.

– Мистер Блум, мне бы вам два слова сказать, – протяжно заговорил Эли, когда все стали расходиться: было уже половина пятого, конец рабочего дня.

– Слушаю.

– Это насчет камина. Тут через два участка я нашел старую ограду, и в ней есть камень для камина – в аккурат такой, как вы говорили. Хотелось бы показать вам, если У вас найдется минутка.

– Давайте! – Рафф был очень доволен. – Только мне не хотелось бы задерживать вас после работы.

– Насчет этого не беспокойтесь, – сказал Эли.

Какое уж там беспокойство! Рафф был просто в вос-орге от того, что есть предлог улизнуть.

Ну что ж... – Он взглянул на Трой, собираясь поблагодарить ее и попрощаться.

– А я увяжусь за вами. Не возражаете? – спросила у него Трой, глядя при этом на каменщика.

Эли кивнул, застенчивая улыбка тронула уголки его губ.

Рафф попытался сделать вид, что ему это безразлично, но не смог и нахмурился.

Трой быстро наполнила кружки Эли и Раффа. Открыла дверцу машины.

– Пьетро, налейте себе, – сказала она, потом влезла в машину, стала на колени, поцеловала Дебору и плотнее подоткнула одеяльце. – Ты не будешь сердиться, маленькая? Мама скоро вернется.

– Так ведь я тут. Она знает, что Пит с ней, – заметил Пьетро, уже немного навеселе.

Они двинулись по участку – Рафф, и каменщик и Трой, которая шла между ними, чуть-чуть впереди сжимая обеими руками белую чашку. «Словно мальчик со святыми дарами», – восхищенно и слегка насмешливо подумал Рафф. Только мальчик в штанах из грубой ткани, теннисных туфлях, красном спортивном пальто и с серебряными серьгами в ушах...

«Думай о камнях, а не о женских тряпках», – одернул себя Рафф, удивляясь, как это он мог хоть на минуту отвлечься от мыслей о благородном коннектикутском камне.

– Я тоже приметил тут одну ограду, Эли, – сказал он каменщику. – Думаю, это она и есть.

Они обошли котлован справа, добрались до следующего участка, потом перелезли через низкую каменную ограду и по диагонали пересекли второй участок.

– Да, она самая, – сказал Рафф. Он приметил эту ограду еще когда в первый раз осматривал участок.

– А почему именно эти камни? – спросила Трой, когда они подошли к низкой растрескавшейся каменной ограде. – Какие красивые, правда? Но все-таки чем они лучше других?

– Формой. – Рафф оценивающим взглядом смотрел на ограду.

Эли Карминггоставил чашку на землю.

– Они все примерно одной толщины. Работать с ними будет легко. – Он вытащил несколько камней из кладки, положил один на свою загрубевшую ладонь и стал ловко поворачивать его, поглаживая пальцами с какой-то чувственной нежностью. И Рафф снова вспомнил старого профессора, который, читая лекцию по истории архитектуры, гладил и ласкал обломок орнамента, подобранный им возле Парфенона.

– Вот здесь, – сказал Рафф. Он тоже поставил на землю свою чашку и начал разбирать верхнюю часть ограды, где камни лежали плашмя. – Да, Эли, это как раз то, что нам нужно; их надо сложить отдельно, они пойдут на нижний ряд, над самым сводом. Внутрь можно положить все, что угодно, любой булыжник, но вот облицовка... Господи, посмотрите, какая расцветка! – Он выбрал крупный камень и поднял его так, чтобы зеленые, серые, коричневые пятна заиграли на свету.

– Постараюсь завтра перетащить их, – пообещал оли. – Я вот еще что хотел спросить у вас, мистер Блум, – продолжал он после короткого раздумья. – Там, в середине над сводом, вроде нет настоящего замкового камня. Сколько я ни искал в ваших синьках...

– Верно. Его нет. Понимаете, я не хочу ставить обычный замковый камень. Камни на чертеже расположены так, чтобы создать определенное впечатление. Если только удастся найти то, что мне нужно... – Рафф оглянулся, поднял сломанную ветку и начал чертить на земле. – Что-нибудь в этом роде. – Он изобразил большой камень ассиметричной формы. – Не обязательно точно такой. Но примерно в таком духе. Очень большой, и чтобы форма была интересная.

Эли опять кивнул.

– Придется еще порыскать. Я все время копаюсь на чужих участках, но пока еще не нашел, – сказал Рафф.

– Поищем, мистер Блум.

Трой подняла с земли чашки и подошла к ним.

– Ром остыл, – сказала она.

Они молча выпили и пошли назад.

– Послушайте, Рафф, объясните мне одну вещь, – заговорила Трой. – Что бы вы делали, если бы вам пришлось одновременно строить четыре, пять, десять домов? Неужели стали бы и тогда тратить столько времени на каждый?

– Иначе я не умею, – сказал Рафф,

– Знаю. Но большинство архитекторов и подрядчиков просто снимают трубку и заказывают тонну кирпичей, так ведь?

– Только не я. Потому что главное... – Рафф посмотрел на Трой, сразу забыл, что он собирался сказать, что-то промычал, совсем смутился и перевел глаза на каменщика. – Я из каменщиков кишки выматываю, прав-Да, Эли?

– Я не жалуюсь. – Эли улыбнулся и добавил с расставкой: – Лучше уж так, чем строить из нового кирпича. Новый кирпич всегда один и тот же. С ним скучно работать

– Вот это по-моему! – в полном восторге воскликнул Рафф. С этим человеком он мог говорить, не чувствуя, что у него язык прилипает к гортани. – Знаете, Эли, все владельцы кирпичных заводов будут люто ненавидеть меня Когда я умру, они, наверно, устроят по этому случаю бал

Эли рассмеялся. Они перелезли через ограду, и тут каменщик поблагодарил их за ром и прочее. А теперь ему пора домой: он хочет до обеда посмотреть с детишками телевизионную передачу. И тогда Трой стала расспрашивать, сколько их у него, и сколько им лет, и хочет ли он чтобы старший его сын тоже стал когда-нибудь каменщиком, а Эли отвечал, что не знает, и хочет только, чтобы не было больше войны и чтобы его сыну не пришлось так туго как ему самому на Тихом океане.

Каменщик уехал на своем пикапе, и Трой сказала:

– Видите, Рафф, я вам нисколько не помешала. – Теперь они шли по полю, и она взяла его под руку. – Не воображайте, что я не видела, как вы грозно нахмурились, когда я напросилась идти с вами.

Рафф понимал, что она дразнит его, но огрызнуться, как бывало, не смог. В эту минуту он не смог бы вспомнить даже собственное имя.

Неподалеку от второй ограды Трой сказала:

– Вы ведь не женоненавистник. Но стоит вам побыть со мной, как вы начинаете ненавидеть женщин. Впрочем, это нечестно с моей стороны: когда я сцепилась с Флойдом Милвином, вы были моим верным союзником.

Он пробормотал «да» и тут же рассердился на себя за то, что ее мнение о нем так важно для него. И вдруг он подхватил Трой на руки, перешагнул вместе с нею через невысокую каменную ограду и даже немного помедлил, прежде чем опустить эту легкую ношу на землю. Но как только Трой стала на ноги, он страшно смутился – прежде он ведь никогда не был с ней так галантен – и, чтобы отвлечь ее внимание от своего глупого, необдуманного порыва, сказал:

– Люблю этого каменщика. Отличный парень. Иметь с ним дело – одно удовольствие.

– Не сомневаюсь, – весело ответила Трой; в отличие от Раффа, она отнеслась к его поступку спокойно и просто, как к чему-то вполне естественному. – Да, он удивительный. – Она приостановилась, потом повернула в другую сторону. – Пойдемте, посидим в гостиной. Оттуда такой чудесный вид и так приятно побыть на ветру.

Рафф оглянулся на машину.

А как же Дебби?

– Ничего ей не сделается. Она знает, что я её люблю, – спокойно сказала Трой. – Дети не обижаются, если знают, что их действительно любят. – Она направилась к котловану. – Хорошо бы взять туда с собой горячего ма но я уверена, что Пьетро уже все вылакал... Вы идете, Рафф?

Он все еще не двигался с места и смотрел на нее, cмотрел, как ветер раздувает красное пальто, как светятся радостью жизни большие глаза; слова о том, что ей пора домой, где Винс Коул, поджидая ее, вероятно, уже готовит коктейли, застряли у него в горле.

– Почему вы хотите остаться? – выдавил он из себя наконец.

– Знаете, Рафф, я еще ни разу не проводила так дивно время с тех пор, как вышла из больницы.

– Почему? – Он подошел к ней.

– Почему? Сама не знаю. Может быть, потому, что я своими глазами увидела, какой вы становитесь, когда начинаете строить дом... Я хочу сказать... – Она молча обошла бульдозер и только потом продолжала: – Об этом ведь никогда не думаешь. Смотришь на чертежи или на макет, слушаешь разговоры – ваши, Винса, Эбби... Но когда я все увидела сама... Дело не только в том, что я вдруг поняла, как это сложно и трудно... или что я впервые присутствовала при начале работы... а в том, как все волновались... Вертенсоны, и вы, и каменщик... Волновались и верили. Я думаю, Рафф, вы всех заражаете вашим... ну тем, как вы относитесь к своему проекту. Вы похожи на влюбленного. – Она тихонько засмеялась и пошла вдоль котлована к еще несуществующему фасаду дома, к тому месту, где будет гостиная, к земляному выступу, отведенному под террасу и напоминавшему нос корабля; этот выступ обрывался, превращаясь в крутой откос, спускающийся к воде. – Знаете ли вы, что, несмотря на всю вашу мрачность и суровость, вы просто излучаете любовь. – Усевшись на краю откоса, она вытащила сигареты и зажигалку.

– Это мой первый дом, – сконфуженно и неуверенно буркнул он, стоя над ней и глядя на море. – И сегодня первый день...

Она подняла на него глаза и похлопала ладонью по земле, рядом с собою.

– Вот и незачем напускать на себя такую мрачность. Сядьте, Рафф. Нам с вами так редко случается быть наедине и разговаривать. А в последнее время и вовсе не случается. Хотя именно теперь вы стали хотя бы вежливы Я уверена, что если вам снова придется отвозить меня в нью-хейвенский родильный дом, вы даже будете нежны со мной.

Он сел в нескольких футах от нее.

– Вы хотите еще детей? – горестно спросил он.

– Его сиятельство хочет.

– А!

– Он человек семейственный.

– Еще бы! – Семейственный человек, думал Рафф, Не заботясь уже о том, суровое у него лицо или нет. Словом, из Тоунтона пора убираться. Но куда? А почему бы не поселиться где-нибудь возле Смитсбери? Чудесный край, настоящая природа... Если бы удалось найти там клиентов и заняться архитектурой. Подальше от Тоунтона!..

Трой закурила, защищая руками огонек от ветра. Рафф тоже вытащил пачку.

– Возьмите. – Она протянула ему свою сигарету, а сама закурила новую.

– Спасибо. – И снова напряженное молчание. И ветер.

Он отвел глаза от воды и неба и посмотрел вниз. Слишком сильно затянулся, слишком скосил глаза на крутой, изрытый спуск к заливу. Несмотря на ветер, Раффу казалось, что кругом – безвоздушное пространство.

Что за дурацкое, нелепое сидение тут с ней, словно он...

Рафф вдруг прищурился и стал пристально всматриваться в глыбы земли на обрыве под выступом, напоминавшем нос корабля.

– Я давно уже хочу спросить вас, Рафф... – услышал он голос Трой.

Он молча смотрел вниз.

Потом пошевелился, встал на ноги, не отрывая глаз от какого-то предмета. Господи Иисусе, все время смотрел и не видел!

Он начал спускаться боком, скользя, вдавливая каблуки в почву, чтобы не сорваться.

– Что там такое? – Трой стояла на краю откоса, глядя на Раффа.

Он продолжал спускаться.

Добравшись до места, на которое он смотрел сверху, Рафф стал на колени, потом лег ничком – на такой крутизне иначе не удержишься.

Камень так глубоко ушел в грунт, что судить о его форме было невозможно. Рафф начал рыть поросшую травой землю и отбрасывать ее в сторону, пока не увидел камень целиком.

Тогда он отполз на несколько шагов и, упираясь одной кой в землю, сел боком, чтобы не скатиться. Он зглядывал огромный камень. Да, то самое, что он искал. Такой камень не придумать, не обтесать намеренно.

– Что там такое? – Голос Трой прозвучал близко, над его головой.

Он смотрел, как она спускается, легко, даже грациозно, „а более ловко, чем он. Она смеялась и повторяла:

– Что там такое, Рафф? У вас такой вид, как будто вы нашли уран. – Трой поскользнулась, но устояла на ногах и медленно подобралась к тому месту, где лежал Рафф. – Ох! – Она с трудом перевела дух. Осторожно присев и повернувшись, она легла на живот и стала рассматривать камень. – Какой красавец! – воскликнула она через секунду. – Ваш замковый камень!

Он кивнул, продолжая рассматривать камень, представляя его среди других, меньших камней, в самом центре над очагом. Но он не будет казаться слишком симметричным, потому что одна сторона у него выше другой и сильно скошена – огромный, срезанный с одной стороны прямоугольник.

– Какой красавец! – повторила Трой. – И как удобно лежит! – добавила она и рассмеялась. – Прямо под носом, буквально. – Она снова тихонько рассмеялась. – Я начинаю понимать людей, которые предпочитают заказывать кирпич или камень по телефону.

– Интересно, глубоко ли он сидит в земле? – Рафф сказал это, размышляя вслух, и вдруг почувствовал прикосновение красного пальто и запах ее духов. Ветер упрямо налетал на них, толкал друг к другу мощными, укрывающими от мира крыльями, и у Раффа перехватило дыхание, словно он вдруг очутился в безвоздушном пространстве. – Что вы сказали? – чужим, хриплым голосом спросил он.

– Я только...

Ее лицо было так близко, что расплывалось перед глазами. Стараясь не поддаться головокружению, он с трудом удерживался на крутом откосе, где рядом с ним лежала она...

Потом непроизвольно и бессильно, словно уступая напору ветра, он потянулся к ней, и губы его неловко, наощупь отыскали ее рот, прижались к нему, впились в него.

Он не сознавал, что левой рукой прижимает ее к себе, не чувствовал острой боли в правом локте, упиравшемся в промерзшую, неподатливую землю. Если он и сознавал что-нибудь, то лишь одно: желание пробиться, во что бы то ни стало пробиться сквозь неведомую пустоту, приблизиться к Трой, ощутить ее...

Он понимал, что это больше, чем просто ощущение больше, чем физическое прикосновение, – эта минута была и кульминацией, и конечной целью, и вершиной, и свершением; в ней заключалось все. И все сразу.

Поэтому, когда, отодвинувшись и взглянув на него одурманенными, изумленными глазами, она оборвала это долгое мгновение, он с ужасом понял, что настало время все объяснить; с ужасом – потому, что придется лгать а он не представлял себе как.

– Рафф, – услышал он ее голос, – почему вы хотя бы не предупредили меня? – Она приподнялась, пытаясь улыбнуться. – Я так до сих пор и не понимаю... что это на меня обрушилось...

Не зная, что сказать, он стал по-детски оправдываться. Когда он заговорил, голос у него предательски дрожал.

– Вы сами захотели прийти сюда, захотели все осмотреть, я вас не просил. Если бы вы... – Он отвернулся: ему была противна эта ложь. У него начал болеть локоть, и он переменил позу.

– Но, Рафф... – Она не сводила с него широко открытых серых глаз, не гневных – нет, он видел это, а только бесконечно удивленных.

– Простите... Это получилось нечаянно.

– Что получилось нечаянно? – настойчиво спросила она. – То, что вы сказали, или то, что сделали?

– То, что я... – Он был приперт к стене. – Дайте я помогу вам встать. – Больше он ничего не смог придумать, медленно поднялся с земли, взял ее за руку и не отпускал, пока она тоже не встала; не отпускал и потом, когда они лезли наверх.

Добравшись до ровного места, до террасы, они еле переводили дух. Но уже через минуту Трой – все еще взбудораженная, ошеломленная, хотя и не в такой степени, как он, – спросила:

– Что же все-таки случилось, Рафф, как по-вашему?

– Не знаю, – солгал он. – Не сердитесь.

Уже более сдержанно она сказала:

– Да я нисколько не сержусь, право, Рафф, нисколько. Немного ошарашена – вот и все. – Она опустила глаза и начала счищать с красного пальто комочки приставшей грязи. – Но вы последний человек, от которого я могла ожидать... – Она запнулась, потом продолжала игривым тоном: – Рафф, мы ведь с вами никогда не пойдем на травку, правда?

– Замолчите, Трой! – крикнул он, уязвленный до души этой развязностью.

– Рафф!

– Забудем об этом.

Вот именно. Забудем о Винсенте Коуле, о Деборе о втором ребенке, которым Винс, по-видимому, уже наградил ее...

– Рафф, что же это такое?

– Что?

– Ведь это несерьезно? Скажите, что несерьезно! – Она немного отвернула голову, потом снова посмотрела на него и сказала, уже совсем теряя выдержку: – Рафф, неужели теперь?.. После стольких лет?..

Это внезапное выражение страха, понимания, изумления на ее лице, в ее широко раскрытых глазах потрясло его сильнее всего; да, если сейчас же не разубедить Трой, то все пропало. И он сказал:

– Что за чушь вы несете, Трой! Разве я похож на человека, который станет делать из этой мухи слона?

– Но я... – пробормотала она.

Он понимал, как это было нечестно, как он сбил ее с толку и запутал своим упрямым, наглым запирательством. И все-таки решил нанести последний бессовестный, но необходимый удар:

– И когда только вы повзрослеете, Трой?

– Я... я ведь... Рафф, ради бога!

Подействовало. Даже слишком. Она совсем утратила самообладание. Почти так же, как он сам.

– Трой! – раздался голос Пьетро, и оба, вздрогнув, оВернулись. Пьетро шел им навстречу в своем вылинявшем коричневом свитере и грязных штанах. Его кирпично-красная физиономия выражала полное блаженство. Подойдя к ним, он начал пританцовывать.

– Я весь застыл, как старый краб. Пора везти малышку домой. – Он добродушно загоготал и весело подмигнул Раффу. От него несло ромом. Потом он обвел взглядом участок и начал энергично потирать руки. – Ух, а здесь и вовсе собачий холод. Поехали, Трой?

– Да. – Вслед за Пьетро они бок о бок зашагали по Участку. Бок о бок. Ее волосы снова касались его плеча.

– Надеюсь, я увижу вас сегодня вечером у Вертенсо-нов. – вполне любезно спросила она.

– Разумеется.

Что же это было, Рафф? – Ее слова звучали мягко, относительно. – Просто я подвернулась вам под руку? Вы сегда нападаете вот так... точно медведь?.. – Теперь она говорила уже спокойнее, с привычной развязностью. – Нужно поскорее найти для вас симпатичную девущку. Может быть, Анджела Лавринг сможет...

– Не трудитесь, Трой. – Он безуспешно пытался подделаться под ее тон.

– Ах так? – Пауза. – Отлично.

Пьетро влез в машину.

– Поедем сейчас к нам, – предложила Трой, – а потом вместе отправимся к Вертенсонам.

– Спасибо. Нет.

Уже стоя у машины, она с запинкой спросила:

– Что же, будем считать, что мы поссорились?

– Нет. – Он смотрел, как она влезает в машину, как заводит мотор.

– Рафф!.. – Она знаком показала, чтобы он подошел с другой стороны. Он покорно подошел. Она приспустила стекло. – Рафф...

– Что? – учтиво спросил он, с горькой радостью думая о том, что его ложь достигла цели.

Она прижалась носом к стеклу.

– Почему вы не сделали этого тогда, в Нью-Хейвене?..

Стекло поднялось, машина двинулась задним ходом, развернулась и запрыгала по кочкам к бегущему вниз разбитому шоссе.

Рафф снова взглянул на холмистый участок, где сегодня утром он почувствовал, что сполна получил свою порцию радости. Но, стоя лицом к ветру и глядя на то место, где вскоре вырастет дом, он знал, что теперь ему мало даже этого...

Вечер в честь закладки нового дома, устроенный Вертенсонами в просторных комнатах древнегреческого особняка и задуманный как импровизированное сборище самых близких друзей, оказался таким многолюдным, что обе стороны широкой подъездной дорожки и даже обочины шоссе были заставлены машинами гостей.

Первым из компаньонов фирмы «Остин, Коул и Блум» явился Эбби. Винсент Коул запаздывал. Рафф приехал только в половине девятого. Судя по всему, вечер должен был затянуться допоздна.

Рафф приехал не один. С ним была Мэрион Мак-Брайд.

До этого он заглянул к Коркорану и выпил немало коктейлей – во всяком случае, достаточно, чтобы повонить Мэрион в Гринвич и пригласить ее к Вертенсонам.

– С чего это вдруг? – спросила она.

Он так накачался и так хотел ее близости, что ответил:

– С того же, с чего я всегда хочу вас видеть.

– Сразу бы так. Ладно. Сегодня я случайно свободна. К тому же от моей размеренной жизни можно рехнуться. В котором часу?

– Сию минуту, – сказал он, стараясь не думать, чем это может кончиться. Он хотел Мэрион. И еще он хотел убедить Трой, что она ему действительно безразлична.

Мэрион ждала его перед конторой, сидя за рулем своей новой машины – спортивного автомобиля английской марки. Она, разумеется, не пожелала ехать в «виллисе», и Раффу пришлось оставить его на Мэйн-стрит. Мэрион была в черном костюме и черных перчатках; легкий серый шарф стягивал белокурые волосы. Ее цветущая красота, подчеркнутая строгим туалетом, не вязалась с блестевшей лаком, похожей на жука заграничной машиной.

Они тронулись в путь, и ветер, бивший им в лица, быстро отрезвил Раффа.

– Как вам нравится эта штучка? – спросила Мэрион.

– Зубоврачебное кресло на колесах. Где вы его раздобыли?

– Подарок клиента. Только не думайте, что взамен гонорара. Вдобавок к гонорару. Он торгует импортными машинами. Я строю ему дом.

Раффу хотелось сказать, что он провел целый день в Ньюхилл-Коув, на постройке своего первого жилого дома. Но он промолчал.

– А вы знаете, что я звонила вам в канун рождества? Вам передавали?

– Да. Передавали. Но я уезжал.

– Ах, верно! Секретарша сказала мне что-то в этом роде. Ваша мать или...

– Да. – Рафф рассказал ей о Джулии и услышал, как и ожидал, равнодушные слова соболезнования.

Они подъехали к дому Вертенсонов. Машину пришлось оставить на обочине шоссе. Асфальтированная дорожка вела к белому портику с маленьким тяжеловесным фронтоном и двумя дорическими колоннами.

Гости толпились в холле, сидели на ступеньках внутренней лестницы, стояли тесными кружками в столовой и гостиной. Здороваясь с Лойс Вертенсон, которая ради Такого случая надела платье кораллового цвета и сняла очки, Рафф сказал:

– Знаете, Лойс, я, кажется, дал маху: будущий дОм слишком мал для вас. Вам нужен по меньшей мере Колизей.

– Сама не понимаю, как это получилось, Рафф. Пришли все на свете. Люди, которых я никогда в глаза не видела

– Это мисс Мак-Брайд, – представил Рафф и заметил как Лойс посмотрела на Мэрион. Впрочем, все вокруг откровенно глазели на нее.

– Очень рада, – сказала Лойс. – Если вы ухитритесь протиснуться в гостиную, Роджер даст вам чего-нибудь выпить. – Потом к Раффу: – Рафф, где вы до сих пор прятали эту женщину?

Он искал глазами Трой.

– Что? А! Как ни странно, она архитектор.

Трой нигде не видно.

– Да ну! – с неподдельным удивлением воскликнула Лойс, все еще не отрывая глаз от этой бывшей архитектурной подвижницы, еще недавно щеголявшей в дурно сшитом костюме и туфлях на низких каблуках и подавленной комплексом неполноценности, от статуи, в которую Рафферти Блум-Пигмалион вдохнул жизнь. Вдруг Лойс рассмеялась. – У нас сегодня архитекторов хоть завались.

Рафф провел Мэрион через толпу гостей. Кое-кого он знал – юриста Роджера Вертенсона, его агента, художников из отделов рекламы и журналистов в ослепительно ярких рубашках, микроскопическую молодую женщину – президента Общества педагогов и родителей, девицу вызывающего вида с короткими тициановскими волосами, рассказы которой время от времени печатались в «Партизан ревью», мужчину с жизнерадостным лицом – изобретателя новой разновидности кроссворда. Встретил он и двух архитекторов, с которыми познакомился на выставке в Нью-Ханаане. Издали ему помахали рукой Феби Данн и Эб.

Только эти двое и обратили внимание на Раффа. Зато Мэрион заметили все. Люди смотрели ей вслед, и лица у них были такие же ошеломленные, как и лицо Лойс.

Да, она ошеломляет всех, производит настоящий фурор. Но где же Трой?

Когда в последнюю минуту выяснилось, что Пьетро совсем раскис и Дебору не с кем оставить, Трой внесла предложение: первую половину вечера дома будет сидеть Яинс, а она поедет к Вертенсонам; потом она вернется, и поедет он.

«Как это она по-дурацки все устраивает», – думал Винс, пока они переодевались в спальне. И ведь уже не в первый раз получается такая ерунда! Он весь нь корпел за чертежной доской, и ему не терпелось поразвлечься. Вечер у Вертенсонов пришелся очень кстати. Неудивительно, что теперь, когда все полетело вверх тормашками, он разозлился.

– И ничего этого не было бы, если бы ты не оставила ром в машине, – ворчал он, бесцельно слоняясь по спальне.

Трой сидела у зеркала в одной рубашке и расчесывала волосы. Она ничего не ответила, и он продолжал:

– И вообще непонятно, зачем ты все это затеяла? Добро бы этот дом строил я. Но ведь я не имею к нему никакого отношения!

– Ох, Винсент, ну что толку говорить теперь об этом? К тому же проект не только Раффа – фирма как-никак тоже к нему причастна.

– А кому это будет известно? – ответил Винс. Он низко наклонился над ней и, глядя в зеркало, завязал узкий полосатый галстук-бабочку.

– Всем понравилась моя затея, – сказала Трой. – Рабочие были прямо в восторге.

– Но, господи помилуй, Трой, разве так уж обязательно было сидеть там дотемна? Когда вы вернулись, Пьетро был в лоск пьян. А в результате я должен торчать дома.

– Это называется быть счастливым отцом, Винсент, – попробовала она отшутиться.

– Вот именно. А кроме того, это еще называется твоим дурацким представлением об экономии. Почему мы не можем нанять опытную няньку, которая будет при ребенке неотлучно?

– Главным образом потому, что я не хочу, чтобы она болталась у меня под ногами. Экономия тут ни при чем. – Трой встала, вынула из шкафа белое шерстяное платье и надела его. – Будь добр, застегни мне сзади молнию. – Она повернулась к нему спиной и, пока он возился с молнией, сказала: – Я вернусь не позже одиннадцати.

Он взглянул на ее отражение в зеркале.

– Нельзя сказать, чтобы у этого платья был академический вырез.

– Ты считаешь, оно слишком открытое? – Трой вдела серьги в уши. – Как же мне одеваться, по-твоему? Напяливать на себя черные мешки по примеру кузины Уйды?

– Все просматривается до самого пупка, – с непонятным раздражением настаивал он.

– Во всяком случае, я рада, что ты хоть соизволил заметить это, – улыбнулась Трой и тут же добавила: – Знаешь, Винсент, в твоей биографии есть такие пикантные подробности, что не стоит тебе разыгрывать из себя пуританина.

И она ушла, предоставив Винсу допивать в одиночестве виски и обдумывать этот многозначительный намек. Он залпом проглотил то, что было в стакане, потом долго бродил по старинному дому, который давно опостылел ему – не столько своей древностью, сколько способностью наводить тоску. Остановившись перед монументальным камином в столовой, Винс начал рассматривать примитивно написанный портрет Ханны Трой.

Этот портрет почему-то уже не давал ему прежнего, очень приятного ощущения спокойной уверенности в себе.

Отчасти потому, наверно, что старуха Ханна все больше напоминает ему Трой – не теперешнюю, а такую, какой она, надо думать, станет с годами: слишком узкие, детские плечи, слишком большая голова, упрямый подбородок... Правда, художник в простоте душевной слегка исказил черты своей модели, но все равно, примитив или не примитив – Ханна отвратительна!

Винс поднялся в кабинет, раскрыл номер «Аркитекчерел форум», но тут перед ним всплыло лицо Пэт Милвин... Окончательно взбешенный, он швырнул журнал через всю комнату и вскочил с кресла. Пойти вниз, выпить...

На площадке он вдруг остановился и угрюмо прислушался.

Так оно и есть. Видно, он разбудил ее. Винс снова прислушался.

Определенно проснулась. Уже не хнычет, а ревет.

И почему так получается: когда Трой дома, Дебору пушками не разбудить, но стоит ему принять вахту...

Винсент побрел в детскую. Вынув плачущую девочку из кроватки, он отнес ее в ванную комнату, положил в резиновую ванночку и начал распеленывать.

– Нет, Дебби, не может этого быть! – приговаривал он, повторяя слова Трой и стараясь подражать ее веселому, спокойному тону. – Никогда не поверю, что ты опять так неприлично набезобразничала в пеленки!

Но, очевидно, в его голосе не было необходимых магических свойств, и Дебора продолжала реветь.

Он что-то без конца развязывал и распутывал, и наконец У удалось распеленать Дебби. Это всегда было для него: Дебора так сучила ножками и пищала, что он терял голову.

Меняя грязные пеленки, он чертыхался про себя, думал о своей неловкости и о том, что человек, у которого богатая жена, не должен был бы возиться с такой гадостью.

И ведь сколько раз он намекал Трой, что не худо бы нанять если уж не настоящую няню, то хотя бы какую-нибудь простую женщину, которая умеет обращаться с детьми и будет при Деборе день и ночь.

К тому времени, когда Винс перепеленал дочку, напоил ее в кухне молоком из бутылочки, убаюкал и снова уложил в кроватку, уровень его отцовской нежности катастрофически понизился.

Спустившись в маленькую гостиную, он налил себе двойную порцию виски. Обида и злость прямо бушевали в нем, он давал себе клятвы подыскать вместо Пьетро человека, на которого можно будет положиться.

Плохо, когда в фирме несколько компаньонов. Тут уж о крупных кушах и речи быть не может. Получаешь какие-то крохи, которые расходятся неизвестно куда. Во всяком случае, так обстоит дело сейчас. «Скоро ли настанет время, – раздраженно думал он, – когда фирма развернет работу по-настоящему и начнет давать приличный доход?»

А пока что, несмотря на все труды, и старания, и престиж имени Остина, приходится довольствоваться жалкими грошами. Да, по его масштабу это гроши. Впрочем, можно было бы примириться даже с этим, если бы его отношения с Эбби не приняли такого...

Винс встрепенулся: на подъездной дорожке зашуршали шины. Он смял только что закуренную сигарету и бросился к входной двери. Должно быть, Трой ушла с вечера раньше, чем предполагала. Почувствовала, до чего ему сейчас тошно, и поспешила вернуться. Как это внимательно с ее стороны, как мило! Вот она войдет в дом, и он сразу поблагодарит ее и...

Выглянув в окно, он обнаружил, что на дорожке Действительно стоит машина, но чужая: огромный черный «кадиллак», сделанный явно по специальному заказу. Винс Распахнул дверь.

– Сэр, близко тут до Помройского шоссе? – спросил шофер.

– До Помройского шоссе? Нет, пожалуй, не очень.

Задняя дверца открылась, из машины вылез мужчина и быстро зашагал к Винсу.

– Простите за беспокойство... – Выговор протяжный, должно быть, южанин, хотя и не с крайнего юга. – Мы то сбились с дороги. Можно воспользоваться телефоном? Буду очень обязан.

– Пожалуйста. – Винс был в восторге: что угодно, кто угодно, только бы рассеять скуку этого вечера.

Он пропустил гостя вперед. Крупный человек с большими торчащими ушами и жесткой шевелюрой. Лицо добродушное, хотя, может быть, эта открытая улыбка обманчива. Судя по живым карим глазам, безусловно проницателен. Незнакомец назвался: Бенсон Чарни. Имя что-то говорило Винсу, но он никак не мог вспомнить, что именно.

– Помройское шоссе... Если вы подождете секунду, я принесу сверху карту.

– Премного обязан.

– Располагайтесь, мистер Чарни. – Винс указал на большую гостиную справа от холла. – Сию минуту вернусь. – Он стрелой взбежал по лестнице и подошел к большой, вставленной в раму карте, которая принадлежала Вернону Остину и до сих пор все еще висела над чертежной доской. На карте были обозначены все шоссе, дороги, ручьи и речки вокруг Тоунтона. Винс нашел Помрой, оторвал кусок кальки и перечертил на нее дорогу.

Вернувшись, он увидел, что Бенсон Чарни бродит по комнате и внимательно разглядывает горчично-желтые стенные панели, искусную резьбу камина и строгую мебель восемнадцатого века.

– Черт знает что такое! – воскликнул Чарни со своей обаятельной улыбкой. – Стоит мне приехать в эти места, как я немедленно сбиваюсь с дороги. Зато в Западной Виргинии я знаю каждую тропку, каждое болото. Всюду с закрытыми глазами проеду...

Едва он назвал Западную Виргинию, как точная память Винса сработала и восстановила цепь ассоциаций. Из толщи журнальных статей – из «Лайф» или какого-то другого коммерческого журнала – вынырнула фамилия Чарни. Теперь Винс вспомнил. Пластмассы. Крупный воротила. Перед его глазами возникли фотографии заводов, товарных поездов, рабочих поселков...

– Здесь светлее, – пригласил он гостя в маленькую гостиную. – Посмотрите, я начертил вашу дорогу.

Чарни пошел за ним и немедленно начал осматриваться: продолговатая комната, стены из толстых сосновых бревен, огромный камин – все это подчеркнуто контрастировало с элегантностью большой гостиной.

– Дом что надо, – заметил он. – Видно, древность порядочная?

– Тысяча семьсот шестьдесят первый год, – сказал Винс. Он расправил кальку на кофейном столике. – Вот ваш чертежик: думаю, с ним вы не заблудитесь.

– Вы очень любезны, – сказал гость.

Винс вынул карандаш и обвел дорогу на Помрой.

Бенсон взял эту самодельную карту, внимательно поглядел на нее, потом спросил:

– Архитектор или инженер?

– Архитектор. Но почему?.. Откуда вы?..

– У меня глаз наметанный, – опять усмехнулся Бен-сон. – Перевидал на своем веку чертову уйму синек. Не меньше, чем вы. – Он хмыкнул ~и опять окинул взглядом комнату. – А я-то полагал до сих пор, что все молодые архитекторы строят себе дома на манер стеклянных скворечников.

– По правде говоря, – тут Винс с нежностью посмотрел на бревенчатые стены, – это дом моей жены, старинная семейная резиденция, и живем мы здесь потому, что нам жаль продать его или сдать внаем. К тому же я нежно люблю его. А с точки зрения архитектуры, тут есть чему поучиться любому архитектору.

– Дельно. Сейчас мало кто так рассуждает, – сказал Чарни. Он взглянул на камин. – Я и сам не отказался бы от такого дома. – Он сделал паузу. – Наверно, его не так уж трудно воспроизвести?

– Конечно. Только, по-моему, он вас не устроит. То есть, я хочу сказать, если вы действительно хотите взять его за образец. Для своего времени такие дома были очень удобны, но в наши дни нужно что-нибудь поинтереснее.

– Что верно, то верно. – Чарни засунул руки в карманы брюк. – Я-то строю совсем другие здания. Прежде всего быстрота и дешевизна. Так что чем современнее, тем лучше.

Винс решил было предложить ему виски, но потом передумал: это будет слишком прямо, слишком назойливо. «Однако, – продолжал он размышлять, – Чарни, наверно, из тех людей, которым прямота и умение идти напролом скорее импонируют...» Винс прошел в другой конец комнаты, к серванту красного дерева.

– Перед вашим приездом я как раз собирался выпить. Не хотите ли присоединиться?

– С удовольствием. Спасибо, – сказал Чарни и посмотрел на часы. – По замыслу я уже должен был быть У Тернеров – собирался заночевать у них. Но я люблю беседовать с новыми людьми, особенно когда у них есть здравый смысл и... – Он прищурился на поднос с бутылками –... и запас отличного виски.

– С водой или содой? – спросил Винс.

– Со льдом. А какая у вас практика, мистер Коул?

Винс начал разливать виски по стаканам. Он не спешил с ответом. Поставил свой стакан на стол, разжег дрова, приготовленные в камине. Потом снова взялся за стакан.

– Практика? Самая разнообразная. Но моя специальность – главным образом школы и... – разве это такой уж грех – приврать? – и промышленные предприятия. Впрочем, тут я еще новичок. – Он рассказал Чар ни об их фирме.

Тот стоял у камина, медленно поворачивая в руке стакан.

– Больно вы молоды, чтобы строить школы.

– По-моему, архитектор не может быть слишком молодым, – возразил Винс. – Я-то знаю. Немало поработал на стариков.

Чарни усмехнулся и посмотрел на него откровенно оценивающим взглядом.

– Жаль, жаль, что вы работаете не в наших краях. Впрочем, судя по всему, добрая половина Новой Англии скоро переберется в Западную Виргинию. Может быть, кое-кто из вашего брата молодых архитекторов в ближайшее время тоже двинет к нам.

Винс сказал, что, по его впечатлению, промышленность Новой Англии действительно хлынула в южные штаты настоящим потоком.

– Потоком? – воскликнул Чарни. – Не потоком, сынок, а лавиной. – Он отхлебнул виски и с явным удовольствием заявил: – Я уже перетащил в Западную Виргинию кучу ваших предприятий. Миллионов на шестьдесят. И в ближайшие два года перетащу вдвое больше. – Он ухмыльнулся. – Лучше не позволяйте мне заводить эту пластинку, не то я войду в раж, как болельщик на стадионе.

Винсу не приходилось изображать интерес: он действительно был вне себя от восхищения. Бенсон Чарни с его открытыми, жизнерадостными манерами олицетворял собой честолюбие и удачливость. Вот у кого нужно учиться делать дела! И какой заразительный энтузиазм! Он говорил о Западной Виргинии так, что она представлялась настоящей промышленной Шангри-ла. Слушая его, кто усомнился бы в правдивости саги о человеке, который чуть ли не единолично превратил Западную Виргинию в промышленный штат? Стоило какому-нибудь промышленнику в Массачусетсе пожаловаться на профсоюзы или на непомерные накладные расходы, как Бенсон Чарни был тут как тут, словно по мановению волшебной палочки, и, если ему удавалось уговорить того съездить в Западную Виргинию, дело было в шляпе...

– Могу я спросить у вас, – сказал Винс, совершенно завороженный, – что вы можете им там предложить?

– Как что? – Чарни так воодушевился, словно перед ним сидел не Винс Коул, а промышленный туз. – Да все что угодно! Удобные гавани! Подъездные пути! Никаких профсоюзов! Дешевые тарифы! И когда я обещаю им построить завод, или административный корпус, или рабочие бараки, или школы быстрее и дешевле, чем любой другой подрядчик, то будьте спокойны: я или сдержу свое слово, или не возьму с них ни цента.

Винс с восхищением помотал головой.

– Славное дело, – сказал он. – Дело на славу. – Он подошел к Чарни со стаканом в руке. – За такое дело надо выпить. Позвольте мне налить вам.

– Спасибо, – сказал тот. – Сынок, ты умеешь быть гостеприимным.

– Ваша беда, мистер Чарни, в том, – заметил Винс, – что вы ее недолюбливаете, эту вашу Западную Виргинию.

– Терпеть не могу! – довольно рассмеялся Чарни.

Винс поставил перед ним виски.

– Можно, я задам вам еще один вопрос? Вот вы говорили о поселке, на который у вас контракт с компанией «Весли пластике». За какой срок вы рассчитываете построить эту большую клинику?

– Не задавай мне таких вопросов, сынок, – усмехнулся Чарни. – А не то я и через час не выберусь отсюда. – Он опять взглянул на часы. – Так вот, отвечаю. Моим мальчикам дано задание довести клинику до боевой готовности в сто восемьдесят дней.

– Нелегкая задача. Если только... – Винс замолчал.

– Что «если»? – немедленно спросил Чарни.

– Я думаю, сколько вы сэкономили бы времени, применив метод подъема плит... – начал Винс.

– С чем это едят? – перебил Чарни.

– Это новый метод, можно сказать – самоновейший. Я изучил его досконально и собираюсь воспользоваться им на постройке дарьенской школы.

Чарни в третий раз взглянул на часы.

– Хватит вам пяти минут, чтобы рассказать, в чем тут соль?

Винс кратко изложил метод, состоящий в том, чт\ бетонные плиты для перекрытий отливают прямо на земле а затем с помощью гидравлических устройств поднимают на второй этаж и устанавливают на место. На втором этаже отливают плиты для третьего и так далее.

Чарни слушал с напряженным вниманием.

Винс повел его наверх, в свой кабинет, взял номер одного из архитектурно-промышленных журналов и прочел вслух данные о сравнительной стоимости и сроках постройки трех зданий на Западном побережье. Он ухитрился показать гостю и дома фирмы «Гэвин и Мур», в проектировании которых принимал участие, фотографии каркасов Тринити-банка и загородной школы сестер Татл, а также эскизы поселка Милвина.

Свобода, с которой Винс разбирался в технических и финансовых вопросах, произвела большое впечатление на Чарни; со своей стороны, он неожиданно проявил интерес к эстетической стороне дела. «У него, несомненно, есть вкус к современной архитектуре, – подумал Винс. – Его никак не назовешь тупым воротилой, который считает, что красота нужна разве что птицам».

Прощаясь с Винсом у дверей, Чарни протянул ему визитную карточку. На ней было только четыре слова: «Бенсон Чарни, Западная Виргиния».

– У меня к тебе есть просьба, сынок, – сказал Чарни. – Через месяц я буду в Нью-Йорке. Позвони мне. – Он взял карточку из рук Винса и написал на ней, когда и по какому телефону звонить. – Случалось бывать в Западной Виргинии?

– Нет, – ответил Винс. Подумать только, что именно сегодня он стремился уйти из дому!

– Как насчет того, чтобы слетать со мной туда? В общем, позвони мне. К этому времени, надо думать, мой новый самолет будет готов. А не будет – им же хуже. Со мной шутки плохи.

Когда «кадиллак» скрылся из виду, Винс был способен думать только об одном: как он подойдет к Эбби и скажет, что фирма «Остин, Коул и Блум», кажется, приобрела нового клиента.

«Какого клиента?» – спросит Эб.

«Возможно, ты слышал о нем. Бенсон Чарни».

«Связан он с какими-нибудь архитекторами?»

«Ну, еще бы! На него постоянно работают две фирмы. Но ему этого мало. Он хочет заполучить самых лучших (и молодых) архитекторов. Это пахнет большой конторой на месте».

«А какого рода работа?»

«Школы, клиники, дома для рабочих, больницы, даже церкви, даже целые заводские поселки».

Винс бродил по комнатам, ничего не видя вокруг себя. Он был пьян от радости. Какие только невероятные вещи не случаются с людьми!

Вы строите планы, разрабатываете их до мелочей, не спите по ночам, стараясь все предусмотреть, не веря в удачу, в везенье или даже в обыкновенную случайность. Вы полагаетесь только на тщательно продуманную схему.

И вдруг некто сбивается с дороги и просит у вас разрешения позвонить по телефону – и самый главный шанс в вашей жизни оказывается у вас в руках!

И совершенно незнакомый человек – Винс потрогал визитную карточку в кармане и любовно погладил ее – приглашает вас лететь с ним на его личном самолете в Западную Виргинию!

Скорей бы рассказать об этом Трой!

И Эбби!

И Блуму!

Винс начал приходить в себя. Овладев собой, он поднялся в кабинет. Нужно, не теряя ни минуты, заняться сбором информации. Кое-что придется, очевидно, раздобывать в Нью-Йорке, но пока что можно пересмотреть все книги и журналы, в которых хотя бы вскользь упоминается Западная Виргиния или Бенсон Чарни.

Пусть теперь Дебора пищит сколько влезет. Он не будет сердиться. Пусть себе орет. Дай ей бог здоровья.

Винс принялся рыться в книгах, брошюрах и журналах, вкладывая в это занятие столько темперамента (ни дать ни взять – Бенсон Чарни), что не слышал, как в дом вошла Трой.

Было пять минут двенадцатого.

Он сбежал по крутым ступеням, чуть не лопаясь от желания рассказать ей, как удивительно повернулись события. И вдруг резко замедлил шаги.

Какое-то чувство подсказало ему, что лучше промолчать, придержать новость. Быть может, опасение или даже страх, что слишком это все хорошо, что он радуется преждевременно.

Да. Так будет лучше. Новость нужно припрятать, сохранить в тайне, замуровать в стене.

Вначале Рафф считал, что этот вечер даст ему возможность совершить диверсию, обойти противника с фланга. Он понимал, что привлекает к себе всеобщее внимание. Мэрион Мак-Брайд действовала на собравшихся как неотразимый магнит, но макет нового дома на длинном столе в центре гостиной производил не меньшее впечатление. Такое сочетание обеспечило бы успех любому архитектору.

Так почему бы не воспользоваться этим успехом, не извлечь из него пользы? Почему не насладиться им сполна?

Нет, ничего не выйдет.

Не до того сейчас.

Он поймал себя на том, что то и дело воровато поглядывает в сторону холла, на входную дверь, ожидая, когда же она откроется и войдет Трой.

Внешне он ничем не выдавал себя; стоял с Мэрион в центре комнаты у стола, у своего макета, окруженный толпой людей, среди которых были Эб, и Феби, и двое архитекторов из Нью-Ханаана – коротко остриженные молодые люди в одинаковых полосатых галстучках бабочкой.

Они внимательно рассматривали макет, не скупились на комплименты и задавали кучу вопросов. Как он будет крепить на крыше синевато-зеленые плиты? Кому заказал двери и окна – в частности, ступенчатое окно гостиной? Рафф отвечал, стараясь не показывать, что думает о другом, и отгоняя воспоминание о дневных часах, проведенных на участке...

– Кстати, – обратилась к нему Мэрион Мак-Брайд, – видели вы тот номер «Аркитекчер» с чертежами Химического института?

– Что? – Рафф взглянул на нее. – Да, да, видел.

– Здорово расписали, правда? Мансон как-то вечером притащил этот номер ко мне.

– Кажется, ты что-то делал для этого проекта, когда работал там? – спросил Эб.

– Так, мелочи, – поколебавшись, сказал Рафф.

– По-моему, это лучшая работа Керка, – заметила Мэрион.

– Несомненно, – согласился один из молодых архитекторов.

– Новый этап для «Пирса и Пендера», – добавил второй.

– Керк, наверно, получит золотую медаль А. И. А., – продолжала Мэрион.

Рафф кивнул. Ему вдруг представилось, как Мансон Керк, волоча ноги, совершает обход проектного отдела «П. и П.», как, сутулясь, плетется в большой зал, где всегда проходят совещания хозяев фирмы, как принимает наградной чек от своих патронов и, вздыхая, говорит: «Ну, раз уж кто-то должен получить эту медаль, я рад, что они прикололи ее «П. и П.»...

Им внезапно овладело искушение – глупое, тщеславное, почти непреодолимое – дать себе волю и хлестнуть Мэрион (вернее, Керка) каким-нибудь замечанием вроде: «Хотел бы я знать, не вытащил ли Мансон Керк свой вдохновенный проект Химического института из мусорной корзины Рафферти Блума?» Искушение было так сильно, что секунду он даже колебался: может быть, все-таки поддаться ему?

Разумеется, он ничего не сказал.

В столовой кто-то поставил модную джазовую пластинку.

Рафф попытался заставить себя слушать профессиональный разговор архитекторов. И вдруг он словно оглох. Входная дверь еще раз открылась. На этот раз вошла она. Без Винса. В белом платье, на которое он тут же мысленно накинул красное пальто.

Нет, не притупилась острота чувств, не уменьшилась боль в сердце, ничего не изменилось, и по-прежнему она была одна в орбите его искаженного любовью мира, и по-прежнему требовали особенного, единственного, несравненного отношения к ней ее глаза, устремленные на него, когда она пробиралась к нему сквозь толпу теснившихся в гостиной людей, – эти широко открытые, вопросительные, сумрачные и все же блестящие от нервного возбуждения серые глаза.

Вырез ее платья был чересчур глубок, и все равно она уже не казалась ему отвратительной кокеткой, как когда-то в Нью-Хейвене, когда он кончал университет; она была цельным, абсолютно индивидуальным существом, непосредственным и глубоко искренним.

Теперь-то он знает: не его любовь наделила ее этими качествами. Они действительно присущи ей, только он не сразу разглядел их. Они раскрывались ему постепенно, месяц за месяцем, день за днем в мелких и крупных жизненных событиях.

Все это так. Но нельзя выдавать себя. А он чуть не выдал в ту секунду, когда красное пальто неожиданно коснулось его руки.

Поэтому нужно довести до конца всю эту хитроумную затею с Мэрион Мак-Брайд и доказать Трой, что сегодняшний его поступок вызван случайным порывом, а не отчаянием одинокого и раненного любовью человека.

Он познакомил ее с Мэрион Мак-Брайд.

– Рафф, вы не имели права так обходиться со мной! – воскликнула Трой. – Я-то проливала над вами горячие слезы, и держала вас за ручку, и ломала себе голову, где бы мне раскопать вам симпатичную подружку, а вы являетесь сюда с такой!.. – Она восхищенно указала на Мэрион.

Вот, не угодно ли? Хитришь, маневрируешь, а она, как ни в чем не бывало, смотрит на Мэрион Мак-Брайд с откровенным восторгом. Если бы в ее тоне проскользнула хоть малейшая враждебность – как много это значило бы для него! Но ничего подобного не было. Казалось бы, нужно радоваться. Но он не радовался...

– Здравствуй, миленький! – обратилась она к Эбу. Потом поцеловала Феби.

– Где Винс? – спросил Эб.

– С девяти до одиннадцати стоит на вахте: сторожит дочку, – ответила она, вынимая из сумочки пачку сигарет и серебряную зажигалку; звон старинных браслетов, словно пение горна, оповестил Раффа, что сейчас начнется знакомый ритуал закуривания. – Пьетро немного увлекся ромом, а так поздно уже никого не найдешь. Когда я уходила, бедняга Винсент чуть не кусался от злости.

Она выпустила тонкую струйку дыма и взглянула в сторону столовой, откуда доносились ритмические всхлипывания тромбона. Несколько пар уже танцевали, вернее – медленно покачивались, томно откинувшись или тесно прижавшись друг к другу в такт записанным на пластинки чудесным старинным блюзам.

– Потанцуем, Рафф, окажите мне такую честь. По-моему, мы с вами не танцевали с того вечера, когда по вашей милости нас всех выгнали из Тафт-отеля. Вы не возражаете? – обратилась она к Мэрион.

– Нисколько, – уронила та.

Рафф хотел было отказаться, но Трой взяла его под руку и повела в столовую.

Внезапно она отпустила его и, круто повернувшись, пошла обратно. Мэрион в эту минуту пробивалась сквозь толпу, направляясь в холл. Трой нагнала ее на пороге.

– Я только сейчас сообразила, – сказала она. – Вы ведь архитектор, не так ли?

– Как будто, да, – ответила Мэрион и через голову Трой взглянула на Раффа.

– Как же это я забыла, – продолжала Трой.

– Благодарю вас, – улыбнулась Мэрион. – Очевидно, я должна считать себя польщенной, – бросила она Раффу.

Но Трой перебила ее:

– Вы та самая женщина, которая не прочь бы подмешивать в бетон еврейских младенцев?

На секунду Мэрион онемела от изумления, уставилась Раффа, потом опять улыбнулась и опустила глаза на Трой.

– Это какой-то апокриф, – сказала она.

– Надеюсь, что так. – Лицо Трой немного смягчилось.

– По-моему, я только раз высказала Раффу эту идею: на показалась мне такой мрачно-юмористической!

– Юмористической? – быстро переспросила Трой недоверчиво прибавила: – У вас в самом деле такое представление о юморе?

Только теперь Рафф понял, какого дурака он свалял, приведя с собой Мэрион Мак-Брайд.

– Рафф, вы в конце концов испортите мне репутацию, – говорила в это время Мэрион. – Вы не должны направо и налево повторять все, что я вам выбалтываю. – Ее голос вибрировал от злобного удовольствия. – Так ведь можно и обидеть кого-нибудь ненароком. – Она оглядела битком набитую комнату. – А здесь, я вижу, витает звезда Давида.

На секунду даже Трой не нашлась, что сказать. Потом с гневным негодованием она посмотрела на Раффа.

– Ну, это уж чересчур. Ваша правда, Рафф, она чудовище. Не понимаю только, как вы – именно вы – посмели оскорбить Лойс, и Роджера, и всех нас, приведя с собой эту женщину?

– Чушь какая, миссис Коул! – весело отрезала Мэрион, но Рафф заметил, что глаза ее сощурились и потемнели. Негромко, с той же элегантной сдержанностью, с какой были причесаны ее белокурые волосы и сшит черный костюм, она сказала: – Незачем поднимать такой шум, миссис Коул. Впрочем, если аристократическая форма вашего носа – только результат удачной пластической операции, мне, по-видимому, придется принести извинения...

Раффа бросило в жар. Он стоял между ними – между невысокой темноволосой женщиной в смело вырезанном белом платье, у которой гневно горели глаза на побледневшем лице, и другой, одетой в черное, рослой и белокурой, отвечавшей с холодным и самодовольным вызовом на взгляд противницы.

Скованный бешенством – не на Мэрион, а на себя, – Рафф молчал. Потом с трудом выговорил:

– Мы сию секунду уйдем...

Трой сделала шаг к Мэрион, и тут Рафф увидел, что к ним направляется Эбби. Эбби сумеет незаметно разрядить атмосферу...

– Собираетесь что-то сказать? – спросила Мэрион у Трой.

Трой смотрела на нее, подбоченившись.

Но, к удивлению Раффа, она ничего не сказала. Маленькая, дрожащая, бесстрашная крестоносица которая однажды одержала победу над Флойдом Милвином и Винсом, теперь стояла перед Мэрион как-то растерянно смотрела на нее, и глаза ее были затуманены страхом, недоверием, бессильным гневом.

Когда Эб подошел к ним, Трой перевела глаза на Раффа, руки ее опустились, и тут Рафф понял, что она побеждена и раздавлена не противницей, не Мэрион, а разочарованием в нем.

Она повернулась на каблуках и вместе с Эбби пошла в набитую людьми гостиную.

Рафф схватил Мэрион Мак-Брайд за руку.

– Идемте, – сказал он с ненавистью. Не к ней, к себе.

Мэрион вырвала руку.

– Да, приятель, самое время.

Он зашагал вслед за ней к выходу. У него не хватило мужества оглянуться на Трой.

– Рафф! Подождите, Рафф! – Лойс Вертенсон удержала его сзади за плечо. – Неужели вы уже удираете? – С ней были какие-то люди – мужчина и женщина. – Позвольте познакомить вас с мистером и миссис Тикнор – они спешат и очень хотели бы перед уходом побеседовать с вами насчет...

Не дав ей договорить, Рафф буркнул, что Мэрион надо пораньше попасть в Гринвич. Тикноры обменялись удивленным взглядом, а Мэрион сказала:

– Очень приятный вечер. – И они ушли.

В молчании дошли они до шоссе, где стояла спортивная машина Мэрион.

– Предлагаю, – заговорила она наконец, стягивая волосы серым шарфом, – не заниматься пережевыванием дурацкого эпизода с миссис Коул.

Рафф протянул ноги и уперся носками в наклонный пол: он полулежал – иначе никак не устроишься в этой заграничной игрушке. Мэрион одним взмахом зачеркнула вечер. «Дурацкий эпизод с миссис Коул!» Легко зачеркнула то, что в конечном счете он сам навлек на себя: потерю уважения Трой.

Когда они подъезжали к Тоунтону, Мэрион снизила скорость. Потом она подрулила к обочине. Ветер стих совсем. Мэрион сняла шарф.

– Ну, что будем делать? – спросила она.

– Высадите меня где-нибудь в Тоунтоне.

– Какой смысл дуться? Вы как будто хотели меня видеть?

– Хотел.

– Ну, и что же?

– Это ни к чему.

– Ясно. – Фары встречной машины на мгновение осветили красивые, мягкие очертания ее лица, зажгли золотом волосы, а потом свет угас, и она снова стала темным силуэтом. – Зачем портить остаток вечера? Послушайте, мой друг, давайте вспомним, сколько нам лет.

– Если вы довезете меня до Тоунтона, Мэрион...

– Ничего лучшего вы не можете предложить?

– Нет.

– А я могу. – Из ее голоса исчезла резкость, в нем слышались другие, знакомые Раффу интонации. – Давайте двинем подальше, остановимся в какой-нибудь нелепой ветхой гостинице, где полы рассохлись, а стены оклеены розовыми английскими обоями. Может получиться забавно.

Рафф решительно помотал головой.

– Терпеть не могу вот так, попусту, тратить время. – Она снова выехала на шоссе. – Вы сами вытащили меня. Если я сейчас вернусь в Гринвич, то не смогу уснуть, буду без толку слоняться по чертежной и в конце концов займусь работой, за которую плачу своим чертежникам. – Она ехала теперь по Тоунтону: мимо вокзала, мимо почти законченного здания Тринити-банка, мимо узкого сквера на той пустынной улице, где стоял «виллис» Раффа. – У вас по-прежнему нет ни своего дома, ни квартиры? Все еще ютитесь у этого вашего бостонского приятеля? Кстати, он мне понравился. – Она затормозила.

Рафф взялся за ручку дверцы.

– Почему вы не хотите? – Другой голос Мэрион, размягченный и такой знакомый. – Почему бы нам не остановиться в первой попавшейся придорожной гостинице?

Он открыл дверцу, но Мэрион протянула руку и захлопнула ее.

Рафф снова открыл, не говоря ни слова.

Тогда ее рука, теперь уже без перчатки, коснулась его, опять раздался знакомый голос, в котором появились хрипловатые нотки:

– Рафф, мы так давно не виделись. – Прохладная, ищущая рука.

– Мэрион, – сказал он.

Смешок.

– Мы можем остановиться где придется, где окажете свободная комната, и зарегистрироваться как мистер и миссис Смит, – нет, это не пойдет. Все регистрируются под такими именами, правда? – Она снова засмеялась и надела перчатку. – Давайте надуем хозяев, назовемся... ну, хотя бы мистером и миссис Левин.

Этого Рафф не ожидал. Он был в таком мучительном смятении, что смысл ее слов не сразу дошел до него. К тому времени, когда он понял, Мэрион уже осадила машину и отъехала от тротуара.

Он распахнул дверцу, выскочил, и в тот же момент машина рванулась вперед, а он потерял равновесие споткнулся и упал, протянув руки, чтобы как-то смягчить удар. Ладони его шлепнули по заднему крылу «виллиса».

Он встал, с трудом переводя дыхание. Спортивный жук уже выехал на середину улицы Рафф видел, как оглянулась Мэрион, потом жук словно прыгнул, рванулся вперед: Рафф представил себе, с какой злобой, с какой яростью нажимала Мэрион педаль газа.

Он медленно влез в «виллис», не чувствуя ни облегчения, ни злорадства; ему просто было очень грустно. И поехал он не к Эбби, а назад, к Вертенсонам. К ней.

Когда он вошел, вечер был в полном разгаре, в апогее шумного успеха. Казалось, в гостиной теснится еще больше народу, чем раньше. У длинного стола стоял Роджер, окруженный гостями. Он показывал макет нового дома, время от времени поднимая крышу, чтобы все могли рассмотреть пятистенную гостиную и как она расположена по отношению к другим комнатам.

Рафф ждал чего-то.

– Где Трой? – спросил он наконец.

– Трой? – Роджер взглянул на него. – Она ушла минут пять назад.

– Ушла? – Рафф уставился на макет. Потом пересек гостиную и подошел к Эбу и Феби, которые почти весь вечер не расставались.

– Пожалуй, я пойду, – сказал он. Вид у него был поникший, пришибленный.

– Да вы только что пришли! – заметила Феби.

– Видите ли... – Рафф не знал, что сказать. – Я ушел в такой спешке... Думал, что нужно вернуться... Хотел повидать Трой...

– Но она-то не хочет тебя видеть, – возразил Эбби

– Знаю.

Что-то в его голосе заставило Эбби пристальнее взглянуть на него.

Но ТУТ вмешалась Феби:

– Рафф, а вам известно, что Тикноры просто с ума сошли от вашего дома? Они...

– Да, Роджер только что говорил мне. Но я должен был убрать отсюда Мэрион. Что о ней сказала Трой?

– Ничего особенного, – ответила Феби. – Что-то вроде того, что Мэрион Мак-Брайд похожа на старый Капитолий в Бостоне: такая же златоглавая и такая же бесполезная для общества.

Рафф даже не улыбнулся.

– Что она сказала? – обратился он к Эбу.

– Что ты предатель, – добросовестно ответил Эб и увидел, как опять потемнели глаза Раффа.

Эбби был удивлен. Он давно уже обратил внимание на повышенный интерес Раффа к Трой. Началось это с той ночи, когда родилась Дебора, или немного позже, после возвращения Раффа из Мичигана, и особенно бросалось в глаза потому, что прежде Рафф совершенно не реагировал на слова и поступки Трой. Доведись ему услышать, что Трой только что полетела вверх тормашками с банкерхиллского памятника, он только зевнул бы в ответ.

– Замечательно удачный вечер, – подойдя к ним, сказал Винс.

– Да, – согласилась Феби.

Винс раскраснелся, на лбу у него выступили капли пота. Он расстегнул серый пиджак, под которым был надет пестрый вязаный жилет, вытащил пачку «Парламентских» и данхилловскую зажигалку.

– Ив Викфорд только что сказала мне, что у Берта наклевывается покупатель для твоего дома.

– Знаю. Берт сегодня водил его осматривать дом, – равнодушно отозвался Эбби. Он не позволял себе надеяться на удачу. Пусть раньше Берт Викфорд принесет ему задаток. Слишком уж много было этих покупателей.

Винс закурил.

– Досадно, что Трой пришлось уехать домой.

Рафф сделал резкое движение.

– Спокойной ночи, – сказал он вдруг и зашагал к Роджеру и Лойс.

– Что это гложет мистера Блума? – спросил Винс. – Впрочем, насколько мне известно, мы сегодня упустили клиента.

– Не понимаю, – сказал Эбби, хотя отлично понял

– И не кого-нибудь, а Тикнора. Ты знаешь, кто он такой?

– Что-то не припоминаю.

– Ничего особенного он собой не представляет, –. поспешно отступил Винс. – Во всяком случае, с точки зрения человека, который не жаждет быть причисленным к сливкам торрингтонского общества. А я, безусловно, не жажду. – Винс выждал секунду, потом закончил: – Но все же он – президент шарикоподшипниковой фирмы «Тикнор».

– У вас, должно быть, на всех заведены карточки, – с невинным видом сказала Феби.

– Нет, – засмеялся Винс. – Но у Берта Викфорда заведены. Он-то и сказал мне. Родж Вертенсон рисовал для Тикнора рекламы. Отсюда и знакомство. Они проезжали мимо и решили заглянуть к Вертенсонам. Но, как я понял, Рафф торопился и не соизволил...

– Он действительно очень спешил, Винс. Так ведь с кем угодно бывает, – сказал Эб. Он не был склонен оправдывать Раффа, но каждое слово Винса раздражало его.

Винс начал переходить от группы к группе, потом заглянул в буфетную и наконец снова присоединился к Эбу, который вместе с другими архитекторами стоял у длинного стола посреди столовой, обсуждая будущий фестиваль искусств Новой Англии – самое значительное в году событие для всех архитекторов восточных штатов.

– Кто знает, кого в этом году прочат в члены жюри?

– Я знаю, – сказал Эб. – Джорджа Хау, Уоллеса Харрисона, Марселя Брейера и Мэтью Пирса.

– Команда хоть куда! – заметил кто-то.

– А кому-нибудь здесь известно, оправдал ли себя этот феноменальный метод подъема плит? – спросил Винс.

Один из ньюханаанских архитекторов, молодой человек с песочными волосами, сказал, что прошлым летом работал для строительной компании на Западном побережье и что там этот метод дал семнадцать процентов экономии на двухэтажном здании.

Винс засыпал его вопросами, объяснив Эбби, что хочет испытать этот метод на постройке школы Татл.

– Думаю, вы найдете все подробности в отчетах американского института бетона, – сказал светловолосый

Винс немедленно вынул маленькую записную книжку и сделал пометку. Потом заговорили о чем-то другом, и он отошел. Эбби отлично понимал, что Винс провел вечер с большей пользой, чем он или Рафф. Он решил послушаться Феби и подальше спрятать свою неприязнь к Винсу.

Он уже прощался в холле с Феби и Вертенсонами, когда зазвонил телефон. Трубку сняла Лойс.

– Да, Рафф, он еще здесь. Собирается уходить. – Она протянула трубку Эбу. – Судя по голосу Раффа, что-то экстраординарное.

Эб неохотно, с какой-то опаской взял трубку.

– Алло, Рафф, в чем дело?

– Эбби, ты теперь свободный человек.

– Что?

– Я принял телеграмму для тебя. Только что передали из Бриджпорта. Славное дело, Эбби, дело на славу. Ты свободен. Это официально.

Эб крепче сжал трубку, бросил взгляд на Феби и глубоко вздохнул.

– Пожалуйста, Рафф, прочти вслух. Нет, не надо, я еду домой. Сейчас выезжаю. – Потом все-таки спросил: – Чья там подпись – Нины?

– Нет, Элен.

Эбби повесил трубку и негромко сказал:

– Хорошо бы выпить еще по стаканчику.

Феби нервно провела рукой по челке.

– То самое, Эб?

Эбби только кивнул.

– Ох, Эбби! – Она подошла и обняла его. И Вертенсоны, которые тоже поняли, что произошло, двинулись в столовую, и Роджер сказал, что, пожалуй, самое время распить бутылочку перцовки.

В памятном календаре Эбби Остина, всегда лежавшем У него на столе в конторе, конец апреля и начало мая были Расписаны следующим образом:

29 апреля

Приготовить синьки проекта Дворца иск. и рем.

Заседание комитета Тоунтонского общ. гор. благ. 8 вечера. Пов. дня: арх. выставка.

5 мая

Церемония открытия Тринити-банка. 10 утра.

7 мая

Конференция в Бриджпорте – Атлантический банк. (Захватить фото Тринити-банк)

8 мая

Совещание попечит. совета доусонской частной школы, Фарингтон, Коннект. 2-30.

(Захватить фото школы Татл, эскизы Дворца иск. и т. д.

11 мая

Совещание в конторе. 9 утра.

17 мая

Свадьба. Вертенсоны. В полдень. (Чек Хьюниджеру за свадебный букет.)

Встретить бостонский поезд в 11-40.

(Напомнить Раффу Блуму о времени, месте, костюме, бутоньерке).

Однако за это время произошли три события, которое затрагивали не столько Эбби, сколько Рафферти Блум» и Винсента Коула, но тем не менее оказались более важными для него, чем все дела, отмеченные в календаре если, конечно, не считать свадьбы с Феби. И началось это всё в субботу, на следующий день после вечера у Вертенсонов.

В этот субботний полдень Рафф ушел из конторы с уже принятым решением. «Стоит только решиться на что-нибудь, как сразу становится легче на душе», – думал он, усаживаясь в «виллис», чтобы ехать в Смитсбери. Из кулька, лежавшего рядом с ним на сиденье, он вытащил кисть винограда без косточек, потом выбрался на Тоунтонское шоссе и помчался на север; миновав цепочку городков – Истон, Ньютаун, Брукфилд, Бриджуотер, Нью-Милфорд, Кент и Корнуолл, – он свернул на восток к Смитсбери.

Хотя решение выйти из фирмы зрело в нем давно и сегодня он собирался перейти к действию, никто даже не догадывался о его намерениях: у него не хватало духу заговорить об этом с Эбби или Винсом. Особенно с Эбби. Эбби попал в такой переплет, так мучительно ищет свой путь в архитектуре, так дорожит их фирмой, их сотрудничеством...

Впрочем, в последнее время жизнь Эбби стала налаживаться. Еще немного – и все войдет в колею: развод с Ниной уже получен, до свадьбы с Феби остается меньше двух недель. Впервые Эб так твердо становится на ноги. Пожалуй, тверже, чем он сам.

Было еще одно обстоятельство, которое помогло Раффу прийти к окончательному решению. Это случилось сегодня. Нечто совершенно непредвиденное. Утром Сью Коллинз принесла почту в чертежную и одно письмо положила на доску Раффа. Оно было от Мансона Керка – удивительное, потрясающее письмо.

«Дорогой Рафф Блум!

Прилагаемый чек на полторы тысячи долларов составляет половину маленького вознаграждения, полученного мною от «П. и П.» за отличный, как считают некоторые, проект Химического исследовательского института.

Считайте этот чек компенсацией за кое-какие ваши идеи, которые я использовал в проекте после вашего ухода.

Но главным образом это повод, чтобы предложить вам вернуться к нам на выгодных условиях. Надеюсь, при первой возможности вы мне ответите.

Мансон Керк.

P.S. Хотелось бы, чтобы вы не откладывали этого в долгий ящик».

Рафф читал и перечитывал письмо, недоумевая, стараясь понять, что могло подвигнуть Керка на такой шаг. Так ничего толком и не поняв, он позвонил в контору «П. и П.» и вызвал к телефону Сола Вейнтроуба.

Вейнтроуб сразу все объяснил. Мансону Керку недавно оперировали почку. Ему не сказали, что у него рак, но он достаточно умный человек и, конечно, догадывается. Он продолжает ходить в контору, но работает плохо. Ему осталось жить считанные месяцы. Сол сказал, что Керк ведет себя с сотрудниками все так же странно и неприятно, но при этом теперь прямо говорит о том, как ему нужен талантливый архитектор и, попадись ему такой, как охотно он стал бы работать с ним бок о бок.

Вот и все. Просто и грустно.

Рафф мгновенно забыл о своей неприязни к Керку. Не в деньгах дело и даже не в болезни – это ведь не оправдание для его поступка, – а в том, что трудно ненавидеть человека, который стал так уязвим.

Но какая ирония, что этим чеком, лежащим в его бумажнике, этим неожиданно свалившимся на голову подарком судьбы, который даст ему возможность открыть в подходящий момент собственную контору, он обязан мучительному лету, проведенному за чертежной доской в нью-йоркской конторе «Пирса и Пендера»! Ужасному лету, которое преподнесло ему Мэрион Мак-Брайд!

В два тридцать он подъехал к дому Стрингеров, Одержанному в колониальном стиле. Сидя в гостиной, где, как всегда, все было вверх дном, Рафф рассказал хозяевам о своем решении, объяснил, почему он его принял. Он перечислил все мотивы, умолчав только о последнем и самом главном: о Трой.

– Рафф, я разрываюсь между желанием ускорить ваш переезд и страхом перед ответственностью, – сказал Кеннет Стрингер. Все в тех же поношенных грязно-оливковых флотских брюках и свитере защитного цвета, он в старинном сосновом кресле с высокой решетчатой спинкой. Это кресло было неотделимо от дома, и сколько священников, должно быть, уже сидело в нем!

– Минуточку! – воскликнула Молли Стрингер и бросилась на кухню разнимать подравшихся ребятишек. Вернувшись, она снова уселась на тахту. – Теперь продолжайте. – Коричневая юбка из плотного сукна и красновато-коричневый свитер, почти в тон волосам, округляли ее худую, долговязую фигуру.

– Дело не только в новой церкви, – объяснил Стрингер. – Я с самого начала говорил вам: на попутный ветер не рассчитывайте. Я имею в виду вообще работу в Смитсбери.

– Нечего со мной деликатничать, Кен, – заметил Рафф. – Говорите прямо: я ведь не барышня.

Стрингер рассмеялся.

– Ну что ж, можно изложить это и по-другому. Я живу здесь несколько лет и, кажется, неплохо знаю город и окрестности. – Он взглянул на Молли. – Сделаем вот что: я. просто приведу вам все «за» и «против». Начнем с «за». Смитсбери растет. После войны население его почти удвоилось – этого, как ни грустно, нельзя сказать о числе моих прихожан. Развивается и промышленность. Видимо, это результат общей децентрализации. В окрестностях появились небольшие машиностроительные заводы, изготовляющие детали станков. Ну, и не надо забывать, что в радиусе пятидесяти миль находятся Винстед, Торрингтон, Хартфорд, Нью-Бритен и так далее. Среди населения стали преобладать люди относительно молодые. Как правило, это ветераны войны с женами и детьми. В основном – квалифицированные рабочие, служащие, инженеры, химики.

– И, насколько нам известно, ни одного архитектора, – вставила Молли. Она усмехнулась, и россыпь мелких веснушек у нее на скулах стала заметнее.

– Не считая мистера Хоули, разумеется, – поправил ее Кен. – Джорджа Синглтона Хоули. Но он уже старик. Джордж – джентльмен до мозга костей. Не пропускает ни одного собрания гарвардских выпускников.

Рафф кивнул.

– А в сущности, как вы и сами видите, Смитсбери просто провинциальный городишко. Но для вас, думается мне, важнее то, что происходит вокруг Смитсбери. А там настоящая строительная горячка.

Рафф, сидевший на кушетке, весь подался вперед. У него засосало под ложечкой от радостного волнения, от перспектив, которые сулил его весьма рискованный план. Ему даже показалось, что он без труда расстанется с Тоунтоном.

– Теперь перейдем к «против», – сказала Молли.

– Мы считаем Смитсбери чудесным городом, – грустной улыбкой сказал Кен. – Но будем смотреть правде в глаза, Рафф: его старая гвардия, его, так сказать, сердцевина именно такова, какой вы ее представляете. Тут столкнетесь и с традициями, и с предрассудками, и с непробиваемой ограниченностью. Но ведь с этим вы столкнетесь везде. Мне очень стыдно, Рафф, но я должен предупредить вас, что, будь ваша фамилия Рэндол, или Смит, или Хоули, или Брустер, у вас было бы больше шансов.

– Пусть вам не будет стыдно, – ответил Рафф. – Когда-нибудь я расскажу вам о моих встречах с весьма густопсовыми типами из этой породы, которые бегают у нас на свободе.

– В Смитсбери положение несколько другое, – заметил Стрингер. – Они здесь не бегают на свободе, а сидят в своих старинных укреплениях. Это опаснее.

– Пожалуй, – согласился Рафф.

– Ну а остальное вам известно. Что касается современной архитектуры, то сейчас положение лучше, чем было, но все же... – Он провел рукой по коротким светлым волосам. – Вы знаете, с чем я воюю в нашем строительном комитете. В каком-то смысле с тем же самым придется воевать в Смитсбери и вам. Но...

– Но вы все же не сбежали отсюда, – сказал Рафф. Для него это было очень важно. Кеннет Стрингер живет в Смитсбери, а уж он-то не из числа угодливых и мягкостелющих священников, он не станет играть роль этакого добродушного простачка, не станет подслащивать свои убеждения. Он дипломатичен, верно, но в его положении иначе и нельзя. И все-таки, при всей его молодости, он не боится говорить о религии в терминах, свойственных его времени и его поколению.

– Да, – сказал Стрингер, – я не сбежал. Остается обсудить последний вопрос: очень ли вы хотите перебраться сюда?

– Очень, – не колеблясь, ответил Рафф и тут же спросил: – Кен, когда состоится следующее заседание комитета? Вы мне писали, но я забыл.

– Через две недели с небольшим. В понедельник.

– Приеду во что бы то ни стало. И черт меня подери, если... – Он запнулся.

Стрингер усмехнулся.

– Я служил на флоте, – заметил он и жестом попросил Раффа продолжать.

– В общем, я хотел сказать, что на этот раз постараюсь быть во всеоружии. – Он вспомнил свой позорный провал в Ньюхилле.

– Отлично! – Стрингер снова взглянул на жену и потом сказал: – Послушайте, Рафф, а вы уверены, что это не будет опрометчиво? Насколько я могу судить, у вас там в Тоунтоне, вполне налаженное дело. И что скажут ваши компаньоны?

– Пока еще не знаю.

– Поймите, я просто не могу допустить, чтобы вы поступили неблагоразумно с точки зрения... – начал Стрингер.

– Благоразумно или неблагоразумно, но я этого хочу, – сказал Рафф. Помолчав, он добавил: – Рано или поздно наступает момент, когда человек должен поставить точку на всем, что делал по обязанности, и взяться за то к чему у него лежит душа.

– Мало кому представляется такая возможность, – возразил Стрингер.

– Иной раз приходится самому ее создавать, – сказал Рафф с какой-то непонятной грустью.

Молли Стрингер встала.

– С чего это все вдруг повесили носы? – Она заглянула в кухню, потом вернулась. – Пообедайте с нами, Рафф, – попросила она и сразу же таинственно зашептала: – Когда дети улягутся спать, мы угостим вас сами знаете чем. Можно бы и сейчас, но ведь эти сорванцы все выбалтывают. Не успеешь оглянуться, как об этом будет знать каждая собака в Смитсбери.

– Да, –. подхватил шутку Стрингер, – а как только в Смитсбери начнут сплетничать о том, что Стрингеры угощают коктейлями, нас моментально вытурят отсюда и переведут в какой-нибудь большущий город с большущим приходом и солидным окладом.

– Значит, остаетесь? – настаивала Молли.

Рафф сказал, что с удовольствием останется, если это не нарушит ничьих планов.

– Сегодня в восемь заседание Клуба молодоженов, – бросил, как бы между прочим, Кен. – А что, если и вы поедете с нами? Вот было бы хорошо!

– Но я не молодожен, – запротестовал Рафф принужденно-беспечным тоном.

Молли засмеялась, но тут же согласилась с Кеном который заявил, что, пожалуй, это лучший способ познакомиться хотя бы частично с молодежью Смитсбери.

– Кстати, по поводу «за» и «против», – сказала вдруг Молли. – Смитсбери – невеселое место для холостяка. У нас кругом одни женатые пары. А как по-твоему, Кен?

«Что ж, – думал Рафф, – к этому не привыкать. Понемногу свыкаешься с тем, что приходится все время бывать среди женатых людей, входить в их жизнь и незаметно уходить из нее; свыкаешься с неустроенностью, с одинокой постелью». Он вспомнил вызывающе-покровительственный вопрос Мэрион Мак-Брайд: «У вас по-прежнему нет своего дома, своего угла?»

Кен Стрингер сел работать – ему нужно было закончить проповедь к завтрашнему дню, – а Рафф решил до обеда побродить по городу. Он еще раз осмотрел церковь конгрегационалистов, потом направился к участку за городским сквером, отведенному под новую церковь, и сделал кое-какие заметки. Возвращаясь, он зашел в какую-то лавчонку и купил сластей для стрингеровских ребятишек и для Деборы.

Члены Клуба молодоженов собирались раз в месяц в приходском доме, примыкающем к церкви. Рафф приготовился к худшему. Он представлял себе это собрание как нечто среднее между спевкой в ХАМЛ и заседанием Общества Восточной Звезды.

Но благодаря стараниям Молли и Кена Стрингера вечер прошел удивительно приятно и непринужденно. Людям искренне хотелось поближе познакомиться друг с другом, даже Рафф не чувствовал себя чужаком. Программа таких вечеров обычно состояла из выступлений членов клуба. На этот раз, например, молодой инженер показал снятый им во время отпуска цветной фильм о Гаити, сопровождая его веселыми комментариями, а молодой врач сделал сообщение о том, как некоторым муниципалитетам Удалось организовать в своих городах образцовые родильные дома.

После этого желающие приступили к закуске. Рафф – зритель и гость – налил себе сидра. Вдруг до него Донеслись слова Кена, обращенные к сидящим за карточным столом парам:

– Если нам удастся упросить Раффа выступить как-нибудь с рассказом о современной архитектуре, по-моему, Это будет очень здорово.

– Что? – воскликнул Рафф и стал лихорадочно придумывать, как бы отвертеться, но Кен ловким маневром втянул его в оживленную беседу, и отвертеться не удалое

И тут Рафф начал понимать, что этот белокурый священник с такой мальчишеской, заурядной, благодушной внешностью – человек несокрушимой энергии, который все время что-то придумывает, организует, устраивает и спокойно гнет свою линию, добиваясь того, что считает необходимым для своей церкви и своего города. Он собирал комитеты, устраивал вечера, составлял списки лиц, которые могли бы преподавать в воскресной школе, или распространять билеты, или помогать ему на воскресных вечерних собраниях Общества пилигримов, давал людям задания заставлял их говорить «да» вместо «нет», выуживал у Рафферти Блума согласие выступить с речью перед членами Клуба молодоженов...

Да, это было одно из тех собраний, от которых люди сперва открещиваются, а потом, вспоминая, радуются, что приняли в них участие.

Возвращаясь холодной коннектикутской ночью в Тоунтон, Рафф вдруг понял, что преподобный Кеннет Стрингер за один-единственный день изловчился незаметно вовлечь его в жизнь Смитсбери, познакомил по крайней мере с десятком супружеских пар, договорился о выступлении в конце мая, полностью инструктировал насчет того, как следует держаться перед церковным строительным комитетом, и начал подыскивать ему жилье.

Раффа даже в дрожь бросило: ведь пока еще он не только не порвал со своей тоунтонской жизнью, но даже не заикнулся ни о чем своим компаньонам.

В воскресенье утром он проснулся на рассвете, разбуженный нечистой совестью и страхом перед наступающим днем. Он вышел в кухню, потом пил кофе у серванта, стоявшего в дальнем углу огромной стеклянной гостиной. Ожидая, пока появится Эбби, выкурил полпачки сигарет.

Когда Эбби, торопливо глотая апельсиновый сок, сказал, что очень спешит к Вертенсонам – у него там назначено свидание с Феби, – Рафф облегченно вздохнул. Эб и Феби завтракали сегодня у Трой.

– Если у тебя найдется свободная минута, Рафф, – говорил Эб, ополаскивая свой стакан, тщательно вытирая его и ставя на место в шкаф, – загляни, пожалуйста, к Хьюниджеру. Там будет Винс. Они уже начали ломать магазин и...

– Хорошо, – сказал Рафф, радуясь, что объяснение откладывается.

Он поехал не к Хьюниджеру. Он поехал к Трой. Винса не будет дома, и это, может быть, последний шанс увидеть Трой наедине. Рафф захватил с собой подарок для Деборы – разноцветного картонного паяца, которого можно будет укрепить на спинке кровати.

День выдался теплый и пасмурный, на земле и прошлогодней траве в полях еще лежал снег. Деревья стояли голые, но Рафф заметил, что они окутаны прозрачной зеленоватой дымкой: так бывает всегда перед тем, как распустятся почки. Время цветения было не за горами.

Подъехав к «старой перечнице», Рафф обогнул дом, подошел к черному ходу и постучал в толстую дощатую дверь. Ответа не было. Он открыл дверь и заглянул в маленькую гостиную. Пусто. Он переступил порог, и тут из кухни появилась Трой с ребенком на руках.

Он неловко протянул ей пакет.

Трой молча показала на бутылочку, которую держала в руке, вышла из комнаты и стала подниматься по лестнице в детскую.

Он ждал, тихонько прохаживаясь взад и вперед. В столовой на овальном столе времен королевы Анны стояло четыре прибора: серебро и китайский фарфор, вынутые для праздничного завтрака. Из кухни доносился запах жареной ветчины. На серванте поблескивали четыре бокала для мартини (для двух супружеских пар).

Трой вернулась через пятнадцать минут. Она была уже не в синих брюках и теннисных туфлях, а в серой шерстяной юбке, бледно-желтом свитере и желтых мальчиковых туфлях. На шее – тонкая нить жемчуга, в ушах – крошечные жемчужные сережки.

Глядя на нее, чувствуя горячую волну в груди, он думал: «Я еще могу остаться, могу не выходить из фирмы, не делать этого шага...»

– А это что, Рафф? – Ее голос и глаза были серьезны. Она подошла к кофейному столику, открыла серебряную коробку, вынула сигарету, закурила от настольной серебряной зажигалки.

Рафф неуклюже подошел к кушетке, отдал Трой пакет и буркнул:

– Предложение мира.

Потом он ждал, стараясь не показать, как отчаянно нужно ему, чтобы она улыбнулась или чтобы ее суровые глаза хотя бы потеплели.

– Это для Деборы, – добавил он, не дождавшись ни того, ни другого.

– Благодарю вас, – ответила она, не открывая пакета откладывая его на кофейный столик. – Зачем вы притащили это, Рафф? Вы и так совсем задарили Она села на обитую выцветшим ситцем тахту. – А с чего это вдруг вам понадобилось идти ко мне с повинной?

Единственный возможный ответ был под запретом.

Все, что угодно, только бы обелить себя, только бы все осталось по-старому!

– А я не собираюсь ни в чем виниться. Ничего и не было бы, если б вы не прижали ее к стенке. Ведь это вы полезли в бутылку!

– Ну и черт с ней! – вспылила Трой. – Это дело прошлое. Но я очень рада, что полезла. Я не могла иначе. И мне наплевать, что она положила меня на обе лопатки а я отпустила ее, не дав сдачи!

– Она...

Трой посмотрела на него.

– Не в ней дело. Дело в том, что я не могу уважать человека, который знает, что она такое, и все-таки появляется с ней на людях. Не говоря уже о том, что лезет к ней в постель, а вы, судя по всему, так и закончили этот вечер.

– Нет, я... – Он был в бешенстве от того, что позволил ей напасть и теперь вынужден защищаться.

– Бросьте, Рафф, не стоит копаться в этом.

Теперь она, конечно, подумает, что он оправдывается. Вне себя от злости, он разразился:

– Какое это имеет значение? Я не спал с ней, а сдуру выскочил из ее машины и чуть не сломал себе шею. Но даже если бы я поехал к ней, это не ваше дело. Я говорил вам, что она чудовище, и, если я хочу спать с чудовищем, это касается только меня. И совсем не значит, что я соглашаюсь с ней или одобряю ее.

– По-моему, значит! – спокойно, не повышая голоса, сказала Трой. – Она бесстыжая интеллектуальная шлюха, и нужно быть таким же бесстыжим и низкопробным, как она, чтобы...

– Я не претендую на высокую пробу!

– Потому что не можете претендовать, – отрезала она.

Он метнул на нее свирепый взгляд, отвернулся и полез в карман за сигаретами.

– А я-то считала вас последовательным, – продолжала она свой обвинительный акт. – Я находила оправдание для всех ваших поступков и думала, что вы не только верите в какие-то идеалы, но и умеете не изменять им. Мне и в голову не приходило, что вы готовы пуститься во все тяжкие, как только у вас засвербит в штанах!..

Рафф круто повернулся к ней; теперь он хотел одного – ранить ее, ранить во что бы то ни стало.

– Вы правы, я легко пускаюсь во все тяжкие и доказал когда мы... – Он запнулся, в ужасе от того, куда завела его вспышка гнева.

– Кто здесь пускается во все тяжкие? – раздалось другого конца комнаты.

На пороге стояла Феби Данн. Из-за ее плеча выглядывал Эб.

– Воскресная идиллия! – с наигранной шутливостью сказал Эб, подходя к ним. – Трой, ты все еще пилишь моего бесценного компаньона? А ведь он будет моим шафером.

– Я думала, мы давным-давно поставили крест на Мэрион Мак-Брайд, – заметила Феби.

– Нет, не поставили. Отнюдь. – Трой подошла к Феби и поцеловала ее. – Простите, Феби.

И тут Рафф неожиданно для самого себя выпалил:

– Эбби, твой бесценный компаньон выходит из дела.

Эбби застыл, пораженный этим внезапным и враждебным заявлением. Воскресный день начался тихо, безоблачно, счастливо – и вдруг словно гром с ясного неба!..

Если бы такое заявление сделал Винс Коул, Эбби принял бы его.

Но Рафф!

Нет, это невозможно ни принять, ни понять. Более того – в это невозможно поверить.

– Рафф, а ты не пьян? – задал он бессмысленный вопрос, когда угрюмое, давящее молчание стало невыносимо. Потом обратился к Трой: – Он хватил лишнего, Трой?

Трой не ответила. Она продолжала смотреть на Раффа. Рафф ответил, но не сразу:

– Будем считать этот вопрос решенным, Эбби. – Он неуверенно двинулся к выходу.

– Простите меня, – бросил Эбби в сторону Феби и Трой; вслед за Раффом он вышел из дому и остановился. У машины Раффа. – Ты ведь это не серьезно, Рафф, правда? – каким-то деланным тоном спросил он. – Нельзя *е так внезапно...

– Это не внезапно. – Рафф стоял у дверцы «виллиса» и не сводил глаз с дома. – Ведь я с самого начала считал, что Фирма – для меня дело малоподходящее. Я согласился стать компаньоном, чтобы помочь тебе после смерти Верна. А мне самому это всегда было не по душе...

– Знаю, – сказал Эбби. – Но теперь, когда мы наконец завоевали... Впрочем, это несущественно. Важно другое: я отказываюсь верить, что ты способен так поступить. Во всяком случае, со мной.

Рафф дернулся, темно-синие глаза стали почти черны ми. Он поднес руку к щеке, дотронулся до своей сплющен ной переносицы.

– Мне и самому чертовски тяжело, Эбби, сам пони маешь. Но дело не в тебе и не в Винсе. Дело во мне. Эбби горестно покачал головой.

– Не понимаю. Честно говорю тебе, Рафф, я ничего не понимаю. Объясни мне, чем ты недоволен?

– Я всем доволен, Эбби. – Рафф снова оглянулся на дом.

– Это правда?

– Да.

– Но ты не можешь уйти... не... – Эбби начал заикаться от мучительного недоумения. – Ты ни слова не говорил об этом раньше. Как же ты вот так вдруг...

– Мне и сейчас было очень трудно начать этот разговор. – Рафф с ожесточением дергал ручку дверцы.

– Но ведь должна быть какая-то причина! – уже теряя надежду, умолял Эбби. – Объясни мне.

– Я уже объяснил. Эта причина существовала всегда.

– Я знаю, Рафф, ты не хотел быть компаньоном в фирме, тебе неприятна организационная сторона дела, но ведь тебя никто не стеснял и... – Эбби оборвал фразу. Потом грустно спросил: – Что же ты собираешься предпринять?

– Думаю обосноваться в Смитсбери. В том городке, где я был вчера. Мне нравится та местность. Попробую открыть контору...

– Это слишком глухой угол, – не успокаивался Эбби.

– Мне вот о чем нужно поговорить с тобой, – продолжал Рафф. – Там у меня маячит одна перспектива – постройка церкви. Разговоры об этом начались давно, и тогда мы еще были компаньонами. Если из этого что-нибудь выйдет, вы с Винсом имеете право на... Словом, мы поделим на тех же основаниях, что и...

– Ради бога, Рафф, прекрати! Как же ты начнешь дело? Ты-то ведь знаешь, какой капитал нам пришлось вложить...

– На меня свалились полторы тысячи долларов.

И тут Эбби впервые узнал об истории с Химическим исследовательским институтом и о чеке, полученном от Мансона Керка. С бесконечным восхищением он посмотрел на Раффа, который до сих пор ни разу не упомянул об этом случае.

– Но даже если так, Рафф, – сделал он еще одну пытку, – этих денег хватит ненадолго... – Он запнулся: ему хотелось во что бы то ни стало удержать Раффа, но претило пускать в ход недозволенные приемы. пошел он напрямик, – я просто не могу обойтись без тебя...

Рафф на секунду отвел глаза.

– Я ни за что не ушел бы, Эбби, если бы ты не стоял ногах так прочно. Ты никогда еще не был в такой хорошей форме.

– От этого я не стану стоять прочнее, – возразил Эбби.

– Слушай, Эбби, – Рафф с видимым трудом подбирал слова, – твоя свадьба уже на носу. Ты женишься на чудесной девушке. А что касается конторы... Видишь ли, лучше мне уйти сейчас, когда у тебя в перспективе реальные заказы. Ты будешь проектировать Атлантический банк, так ведь? И актовый зал доусонской школы...

– Ну, школа – это журавль в небе. Пока что мне никто этого проекта не предлагал.

– Твоя кузина или тетка завещала деньги этой школе, – напомнил Рафф. – Значит, проект останется за тобой. Я ни за что не вышел бы из игры, если бы не видел, что у тебя все на мази...

– А как же тогда с домом Вертенсонов?..

– Я буду приезжать сюда и наблюдать за работами, но...

– Подожди хотя бы, пока он будет окончен. Ты сам понимаешь, что получится, если там начнутся какие-нибудь неполадки. – Эбби цеплялся за любой аргумент.

– Приходится идти на риск, – ответил Рафф. – Но, кажется, я так вымуштровал Келли, что он не станет мудрить, не посоветовавшись со мной.

– Это из-за Винса? – уже без обиняков спросил Эбби.

– Нет.

– Ты говоришь правду?

– Как тебе сказать, – уже спокойнее ответил Рафф. – Бывает, что Винс доводит меня до бешенства, но, в общем, он отличный архитектор и...

– В чем же тогда дело? Какая еще может быть причина? – настаивал Эбби. – Смитсбери расположен прекрасной местности, я не сомневаюсь в этом. И дай тебе волю, ты, несомненно, забился бы в какой-нибудь Уолден-Понд... Но ведь этого недостаточно! Есть еще что-то...

– Нет, – сказал Рафф, на этот раз жестко и вызывающе.

Подозрение, которое было совсем смутным, когда Эб побежал за Раффом, окрепло.

– Прошу тебя, скажи мне всю правду!

– Господи помилуй, Эбби, какого дьявола тебе еще нужно? – зарычал Рафф.

Эбби напряженно старался связать воедино свои давнишние надежды с недавними наблюдениями, сегодняшнее происшествие с полуинстинктивным, полусознательным пониманием того, что какое-то событие (или цепь событий) по-новому, не слишком явно и все-таки ощутимо, окрасило отношения Раффа и Трой.

Нет, это была не просто стычка из-за Мэрион Мак-Брайд. Теперь ему почти все понятно – в том числе и сцена, которую они с Феби наблюдали десять минут назад.

Ему больше нечего сказать. Все уже сказано. Кроме одного.

В полном смятении Эбби вдруг решился:

– Из-за Трой?

– Что?

Он увидел мгновенно потемневшие глаза Раффа.

– Я только спросил: причина в Трой? – повторил он.

Весь передернувшись, Рафф крикнул:

– Ты что, совсем спятил? – Он рывком открыл дверцу и влез в машину. – Я опаздываю, – буркнул он, не объясняя куда.

Секунду спустя Эбби побрел к дому. Это воскресное утро так недавно казалось ему безоблачным...

Название книги

Камни его родины

Гилберт Эдвин

Часть III. Фасад.