Отношения героев книги Честера — Голубя и Феникс — были такими же платоническими, как и отношения необыкновенной четы — графа и графини Рэтленд. В важнейшей «шекспировской» поэме-реквиеме прямо сказано, что Голубь и Феникс не оставили потомства, и причина этого не в их бессилии, а в том, что их брак был «чистым» (платоническим, целомудренным). Бен Джонсон пишет, что Феникс является только по видимости женой Голубя.
Графиня Елизавета Рэтленд была единственным отпрыском боготворимого всей Англией поэта и воина Филипа Сидни, которого часто называли «Фениксом», а его дом, его семью — «Гнездом Феникса». Согласно древней легенде, из пепла сгоревшего Феникса рождался новый Феникс; поэтому никакая другая женщина в Англии не могла тогда быть названа этим именем с большим основанием, чем дочь «Феникса Англии», которая, к тому же, по словам Джонсона, не уступала своему великому отцу в искусстве поэзии. Правда, Фениксом часто называли королеву Елизавету, но она не могла быть героиней Честера — об этом рассказано в «Игре об Уильяме Шекспире».
Как и честеровские герои, Рэтленды умерли почти одновременно — сначала он, потом она. Их смерть, а потом и похороны окружены завесой тайны, странного молчания. Никто из близких к ним поэтов не оплакал публично, как это было принято, уход из жизни дочери боготворимого ими Филипа Сидни и её платонического супруга. Но именно эти «поэты Бельвуарской долины», как назвал их Бен Джонсон, тайно простились потом со своими друзьями и покровителями в книге, якобы переведённой Честером с итальянского, изданной без регистрации и «аллегорически затеняющей правду о любви и жестокой судьбе Феникс и Голубя».
Два важнейших стихотворения Джонсона из честеровского сборника, посвящённые Голубю и Феникс, были потом помещены поэтом в его собрании сочинений (1616 г.) вместе со стихами, обращёнными к членам семейства Сидни, рядом с посланием к Елизавете, графине Рэтленд.
Уход из жизни четы Рэтлендов летом 1612 года совпадает по времени со смертью Джона Солсбэри, которому Честер иронически желает «блаженства небесного и земного» и выражает надежду, что имя Солсбэри помешает непосвящённым проникнуть в смысл книги. То есть имя Солсбэри попало в книгу благодаря такому совпадению.
Таким образом, множество фактов указывает снова и снова, что честеровские Голубь и Феникс — это необыкновенная чета Рэтлендов. Никто из исследователей не смог найти в Англии того времени другой пары, настолько схожей с честеровской (с Голубем и Феникс), хотя в реальном существовании таких прототипов мало кто из исследователей сомневается. Только идентификация честеровских героев с четой Рэтлендов позволяет убедительно решить практически все трудные проблемы, связанные с загадочной книгой.
О датировке. Читатели «Игры об Уильяме Шекспире» уже знают, что издатели Блаунт и Лаунз строго соблюдали правило регистрации книг и других изданий в Компании печатников и честеровский сборник является редчайшим случаем нарушения ими этого правила. Уклонение от обязательной регистрации вместе с другими признаками мистификации свидетельствует о желании влиятельных заказчиков скрыть подлинную дату издания, по которой непосвящённые могли бы узнать прототипов Голубя и Феникс.
Против ничем не подтверждённой даты 1601 год, напечатанной на титульном листе фолджеровского экземпляра, говорит целый ряд фактов: отчаянная вражда между Джонсоном и Марстоном именно в это время, характер поэтического вклада Марстона, верноподданническая аллюзия в тексте в адрес «чужого» тогда для Англии короля Иакова, книга Деккера (1609 г.), где Голубь и Феникс живы, и др.
За датировку честеровского сборника 1612—1613 годами говорят уход из жизни именно летом 1612 года почти одновременно и Джона Солсбэри, и четы Рэтлендов, а также обращённый к Джону Солсбэри эпиграф из Горация, обещающий, что Муза не даст умереть памяти о нём. Не забудем сотрудничество печатников Филда и Оллда в это самое время (1612—1613 гг.) ещё в одной мистификации, особенности вклада Джонсона в связи с его отсутствием в Англии, а также лондонский экземпляр «Ануалс», отпечатанный на той же уникальной бумаге, но с датой 1611 год. Как видим, свод доказательств правильности идентификации честеровских героев с четой Рэтлендов и датировки появления сборника 1612—1613 годами весьма внушителен по количеству фактов и степени их достоверности.
Теперь перейдём к 1606 году. В этом году молодой шотландец долго гостил в Лондоне у своего родича Уильяма Фаулера, бывшего секретарём у самой королевы Анны (и, как сам Драммонд, не чуждого поэзии). Здесь Драммонд познакомился, а позже переписывался с поэтами и писателями, входившими в литературное окружение Пембруков — Рэтлендов — Сидни. Он получил возможность прочитать многие произведения той эпохи, как уже напечатанные, так и ходившие в этом кругу в рукописях и рукописных списках. И наверное, не случайно, что именно в 1606 году Драммонд начал записывать названия прочитанных книг; есть записи до 1614 года, но список за 1606 год самый интересный, там много произведений, вышедших из ставшего теперь ему знакомым круга поэтов и писателей. Есть и несколько шекспировских произведений, и частично шекспировский «Страстный пилигрим»; рядом с «Пилигримом» записана «Жертва Любви». Как мы знаем, и та и другая книги вопреки правилам никогда не регистрировались в Компании печатников.
Купленные в Лондоне, а потом и на континенте книги Драммонд отправлял домой для пополнения своей библиотеки. А в 1611 году он собственноручно составляет опись книг этой библиотеки, но «Жертвы Любви» там нет. Это, конечно, можно объяснять по-разному, но скорей всего такую книгу в Лондоне Драммонд не покупал (вряд ли книга, изданная тайно, без регистрации, могла быть в открытой продаже), а читал у кого-то из новых друзей рукопись или рукописный список (не исключено и микротиражное, для «своих», печатное издание по типу «Страстного пилигрима»). Кстати, «Страстного пилигрима» тоже нет в описи библиотеки Драммонда. Интересно, что на значительно дополненном по содержанию экземпляре «Пилигрима» стоит дата 1612, и Эдмонд Мэлон, а после него целое столетие все английские шекспироведы, издавая «Страстного пилигрима», включали в него и «шекспировскую» поэму-реквием о Голубе и Феникс.
Итак, условно допустим, что Драммонд действительно держал в руках честеровскую книгу о Голубе и Феникс. Что же могла представлять из себя эта книга в 1606 году, какой текст тогда мог читать молодой шотландец?
Учёные, изучавшие текст дошедших до нас трёх экземпляров честеровского сборника, давно отметили (это заметит и любой внимательный читатель), что заключительная часть книги (последовательные сообщения об уходе из жизни сначала Голубя, а потом Феникс и посвящённые им траурные поэмы их друзей-поэтов) почти не связана с основным текстом Честера, она явно добавлена к нему гораздо позднее: «швы» от торопливой пристыковки легко различимы; а в четвёртом экземпляре заключительная траурная часть вообще отсутствует.
Честер рассказывает, как Феникс и «Дама Природа» прибывают на некий «остров Пафос» с бальзамом, который должен «привести Голубя в постель Феникс»! Голубь и Феникс собираются вместе служить покровителю искусств Аполлону; но дальше совершенно неожиданно мы узнаём, что они уже умерли. Первым умирает Голубь, и короткий рассказ Феникс об этом завершается подписью: «Конец. Р. Честер». Потом добавляются два стихотворения, рассказывающие о смерти самой Феникс («смело последовавшей за Голубем»), и опять: «Конец. Р.Ч.». Далее — оставшиеся после Голубя его «песни» с третьей (!) пометкой: «Конец. Р. Честер». И в завершение — предваряемые специальным шмуцтитулом траурные стихотворения на смерть Голубя и Феникс, подписанные именами выдающихся поэтов (все они — «поэты Бельвуарской долины»). На титульном листе сборника прямо указано, что эти новые стихотворения добавлены к «итальянской» (якобы переведённой Честером) поэме.
Видно, что внезапно меняющие всю картину дополнения к честеровскому тексту вносились сразу после того, как автор узнавал об уходе из жизни реальных прототипов своих героев, а потом получал траурные стихотворения от их друзей. Об этом свидетельствуют и три последовательные подписи Честера. Таким образом «прижизненная» — о живых Голубе и Феникс — книга превратилась в посмертный траурный сборник только после смерти их реальных прототипов. К такому обоснованному выводу пришёл ещё 40 лет назад выдающийся исследователь сборника профессор Уильям Мэтчет, считавший прототипом Голубя графа Эссекса. Потрясающие обстоятельства почти одновременного — сначала он, потом она — ухода из жизни и окружённых глубокой тайной похорон бельвуарской четы убедительно объясняют эволюцию честеровской книги. Сначала творение Честера представляло собой лишь «аллегорически затенённый», изобилующий маскирующими отвлечениями рассказ о встрече Феникс и Голубя; друзья Рэтлендов ещё надеялись, что их покровители всё-таки превратят свой платонический брак в нормальный и род боготворимого ими «Феникса Англии» — Филипа Сидни — не пресечётся. И Голубь, и Феникс тогда, разумеется, ещё живы.
Вот такой прижизненный и для обоих героев Честера, и для их бельвуарских прототипов текст мог прочитать у своих новых (близких к Бельвуару и Уилтону) друзей молодой шотландец в 1606 году. Если, конечно, повторю ещё раз, книга, название которой из двух слов Драммонд записал, вообще имела отношение к Голубю и Феникс. В любом случае объяснение, которое даёт драммондовской записи бельвуарская гипотеза, вполне адекватно, так как оно основано на множестве достоверных фактов, приведённых выше и свидетельствующих, что Голубь и Феникс — это необыкновенная платоническая чета Рэтлендов.
Итак, анализ текстов, дошедших до нас под разными названиями экземпляров сборника, показывает, что весь заключительный траурный материал был торопливо и очень заметно добавлен только после смерти прототипов Голубя и Феникс, вместе с ироническими обращениями к имени Джона Солсбэри, умершего в одно время с Рэтлендами.
Все эти важнейшие факты оппонент просто игнорирует, так как почему-то полагает само собой разумеющимся, что честеровский сборник с самого начала включал в себя рассказ о смерти Голубя и Феникс и траурные стихотворения других поэтов, посвящённые их памяти. Однако ни одного доказательства в пользу такого допущения Б.Б. привести не может (их просто нет), и ему остаётся лишь снова и снова повторять один и тот же «аргумент»: «Драммонд читал сборник в 1606 году, а Рэтленды умерли только в 1612 году».
Но бельвуарская гипотеза о смысле честеровского сборника доказывает, опираясь на анализ текста и на данные о Рэтлендах и их поэтическом окружении, что в честеровской поэме (даже если запись Драммонда действительно относится к этому сочинению) в 1606 году не было и не могло быть ни слова о смерти обоих героев, ибо Рэтленды были живы, необыкновенное супружество продолжалось и их друзья думали о том, как помочь обожаемой ими «жертве любви».
Хотя основной упор Б.Б. делает теперь на произвольном толковании двух слов из записи Драммонда, в заметке для английского журнала «Notes and Queries» он пытается подкрепить этот аргумент некоторыми другими, рассчитанными на тех, кто не читал или читал не очень внимательно «Игру об Уильяме Шекспире». Например, в «Игре» сообщается, что фамильное имя Джонсона в честеровском сборнике транскрибировано Johnson, а известно, что он такое написание не любил, и в тех случаях, когда он наблюдал за изданием, типографы считались с его орфографическими амбициями и печатали его фамилию без h — Jonson. Как объяснено в «Игре», в случае с честеровским сборником поправить наборщика было некому, так как Джонсона в 1612—1613 годах не было в Англии и сборник в окончательном виде готовился к печати без него.
Почерпнув из «Игры» факт транскрипции фамилии Джонсона с буквой h, Б.Б. даёт ему другое толкование: Джонсон подписывался так только до 1601—1602 годов, и это, по мнению оппонента, подтверждает датировку сборника 1601 годом. О том, как эта транскрипция объяснена в «Игре», Б.Б. умалчивает и, что ещё важнее, полностью умалчивает о другом связанном с джонсоновским вкладом в сборник факте. Дело в том, что, в отличие от всех других поэтов — участников сборника, Джонсон говорит о Голубе и Феникс как о живых, ни словом не упомянув об их смерти. Об этом удивительном и очень серьёзном факте Б.Б. умалчивает потому, что не может его объяснить. И только «бельвуарская» гипотеза, датировка окончательного текста сборника 1612—1613 годами, когда Джонсона не было в Англии, позволяют убедительно объяснить и этот факт. В отсутствие Джонсона составители или их вдохновители, такие как графиня Люси Бедфорд, решили поместить в сборнике давно бывшие у них стихотворения Бена, написанные (и подписанные) самим поэтом ещё при жизни Голубя и Феникс (Рэтлендов). О том, что джонсоновская «Ода восторженная» была у Люси Бедфорд, читатель уже знает из первой главы «Игры об Уильяме Шекспире».
Таким образом, никакого обещанного оппонентом опровержения «бельвуарской» гипотезы (гипотезы Гилилова о датировке и смысле честеровского сборника) не произошло. Наоборот, эта гипотеза ещё и ещё раз демонстрирует свою научность и перспективность, способность объяснять не только уже известные факты, но и достаточно непростые, ранее не известные или не дискутировавшиеся.
Так же обстоит дело и с другими проблемами. В ходе десятилетней ожесточённой дискуссии ни одно новое открытие, ни одну важную конкретную гипотезу, представленные в «Игре об Уильяме Шекспире», оппоненты — и наши, и иностранные, — не смогли опровергнуть, тем более противопоставить этим открытиям и гипотезам какие-то научно состоятельные, основанные на фактах альтернативы.
Только проникновение научных исследований в круг Рэтлендов — Сидни — Пембруков и близких к ним литераторов вооружает нас надёжным ключом к постижению головокружительных загадок шекспировской эпохи, прежде всего — но не только — связанных с самим феноменом «Потрясающего Копьём». И признание мировой наукой о Шекспире этого очевидного уже сегодня факта — лишь вопрос времени.
А пока завершим наш разговор о нескольких эпизодах непрекращающегося спора вокруг «Игры об Уильяме Шекспире» небольшой цитатой из этой же книги:
«Множество фактов указывает на то, что перед нами — Великая Игра… сценой для которой стало само Время, а роль не только зрителей, но и участников отведена сменяющим друг друга поколениям смертных. И те, кто сегодня, подобно старательным библейским евнухам, охраняют запечатанные входы в святая святых этого Театра Времени, не зная, что скрывается за ними, тоже исполняют предназначенную им роль...
Человечество непременно обретёт истину о Великой Игре, коль скоро у нас хватит сил и ума пробиться к ней через все препятствия и лабиринты, нагромождённые не только всепожирающим Временем, но и гениальным умыслом тех, кто стоит всегда так близко от нас, — мы ощущаем биение их высокой мысли, — однако, невидимые, неузнанные, они словно смеются над нашими трудностями, над попытками соединить разбросанные там и сям обрывки ариадниной нити...
Но час Голубя и Феникс пришёл».