Лайл Пойнтер любил называть себя Ликвидатором. При росте метр семьдесят пять он весил восемьдесят килограммов и был вовсе не похож на звероподобных громил, которых в Голливуде приглашают на роли бандитов. Он был умен, красив, обладал чувством юмора — редкость для людей его профессии.

Никто не был более предан мистеру Слейтеру, никто не выполнял его приказов с таким рвением, как Пойнтер, но некоторые все же полагали, что его можно обойти. Однако редко кто пытался сделать это больше одного раза.

Мистер Слейтер умел ценить хорошо сделанную работу и не прощал неудач. Пойнтер не раз слышал, как босс говорил, что каждый заслуживает, чтобы ему дали еще один шанс, но третьего не положено никому. В тот день Лайл Пойнтер был благодарен за то, что получил свой второй шанс.

Он едва сдерживал ярость. Все это дело с Марком Бейли и его племянником вышло из-под контроля. Ему не следовало даже выслушивать план Бейли, не говоря уж о том, чтобы соглашаться с ним. Но план был так прост: большой мужчина, маленький мальчик, запертая комната. Почему же он провалился? Ну да ладно, Пойнтер узнает все через пятнадцать минут. Взглянув на часы, он подумал, что Марк ждет его уже полчаса. Вот и прекрасно — с такими, как Бейли, гораздо легче общаться после того, как заставишь их подождать.

За полчаса до этого Марк Бейли аккуратно припарковал свой «бронко» возле таверны «Деревенщина». Еще в полдень его похмелье было таким сильным, что он не мог даже двигаться, не то что вести машину. В какое-то мгновение Марк решил было развернуться и уехать прочь из штата, а может, и из страны. Но он знал, что это не выход. Лайл Пойнтер — не тот человек, которого можно просто так кинуть.

Таверна «Деревенщина» была из заведений, которые могли существовать только в сельской глуши Виргинии. Здесь обсуждались самые темные дела и заключались самые грязные сделки. Каждый, у кого хватило бы духу войти сюда, мог говорить с кем угодно и о чем угодно с полной гарантией, что об этом разговоре не станет известно посторонним.

Подойдя ко входу, Марк заметил, что в здании не было окон, точнее, вместо стекол в рамы были вставлены листы фанеры. На них даже при дневном свете ярко горели неоновые надписи. Он остановился. Еще не поздно смыться, сказал он себе, хотя знал, что это неправда. Поздно стало уже в тот самый момент, когда он обратился за помощью к Слейтеру.

Сделав глубокий вдох, Марк повернул ручку двери и вошел. Резкий переход от яркого света к почти полному мраку на мгновение ослепил его. Он застыл, ожидая, пока привыкнут глаза.

— Ты кто? — рявкнул из темноты незнакомый голос.

— Меня зовут Бейли, — ответил Марк. — У меня встреча с человеком по имени Пойнтер. Слыхали о таком? — Ответом было молчание: здесь о нем явно слыхали.

Марк закрыл за собой дверь и пробрался к столику в углу. Он заказал пива, надеясь, что оно хоть немного облегчит похмелье. Сев спиной в угол, Марк оглядел помещение. Кроме него и бармена в таверне было еще трое посетителей. О чем они разговаривали, разобрать было трудно из-за невнятного деревенского акцента. Марку оставалось только ждать.

Когда Лайл Пойнтер вошел в таверну «Деревенщина», посетители только взглянули в его сторону и сразу же отвели глаза. Пойнтер подошел к столику Марка и сел рядом, хотя Марк ожидал, что тот сядет напротив. Так садятся на свидании, а не во время деловой встречи.

Сначала Пойнтер просто смотрел на Марка. Потом произнес:

— Ты нарушил обещание. — У него был странный голос — тихий и в то же время злой. Звучал он пугающе. — Говорил, что справишься, а сам все испортил.

У Марка на лбу выступил пот. По пути сюда он заготовил множество извинений и объяснений, надеясь свалить все на Рики, но от страха не мог выдавить из себя ни слова.

— Смотри на меня, Бейли, — тихо сказал Пойнтер. — Сегодня утром я разговаривал с мистером Слейтером. Он был очень недоволен. И знаешь, кем он был недоволен?

— Н-нет, н-не знаю. Мной?

Пойнтер склонился к нему так близко, что Марк почувствовал запах его жвачки.

— Нет, Бейли, ты не прав. Он злился не на тебя. Он злился на меня. За то, что я поверил, будто ты справишься с убийством ребенка в маленькой запертой бетонной камере!

— Слушай, Пойнтер, я могу все объяснить, — попытался перебить его Марк.

Пойнтер оборвал его:

— Я не хочу от тебя никаких объяснений. Тебя там явно не было. Давай-ка я угадаю: вчера ты опять нажрался, верно?

Марк кивнул.

— Так вот, значит, какой благодарности я заслужил, да? Я лезу за тебя в драку, слежу, чтобы тебе не перерезали горло, и все, что ты можешь сделать в ответ, — свалить свою работу на идиота-охранника? Это что, честно, Марк?

Марк ответил «нет». Они оба знали, что Пойнтер полез за него в драку только для того, чтобы спасти двести тысяч долларов, которые Марк обещал ему лично, — грозный мистер Слейтер о них ничего не знал.

— Наконец-то, Марк, мы с тобой хоть в чем-то сошлись. Я тоже думаю, что это нечестно. Но знаешь что? Я снова сделал тебе одолжение. Я сказал мистеру Слейтеру, что на карту поставлено слишком много денег, чтобы просто вот так взять тебя и убить, не дав еще одного шанса. И знаешь, что мне ответил мистер Слайтер? — Пойнтер схватил Марка за подбородок и притянул к себе. — Он сказал мне, что ему плевать на деньги. Он сказал, что теперь на кону его доброе имя и единственное, что сейчас важно, — поскорее убить тебя. — Пойнтер отпустил Марка и откинулся на спинку стула. — Но мне удалось уговорить его попробовать еще раз. И вот как обстоят дела, Марк. Если твой племянничек умрет и мы получим наши деньги, ты будешь жить. Если нет — умрешь ты.

Где-то на горизонте перед Марком замаячил слабенький огонек надежды.

— Прекрасно, Пойнтер. Дай мне еще один шанс.

— Я что, похож на идиота? Я сам прикончу мальчишку. Твое дело — ждать, когда придут бумаги от адвоката.

После этих слов наступила тишина. Марк знал, что Пойнтер еще не закончил, но предпочел помолчать.

— Есть еще один момент, который нам нужно обсудить, даже два. Прежде всего, тебе теперь причитается гораздо меньшая часть наследства. Доля мистера Слейтера выросла до двух миллионов. Накинем еще триста тысяч за твою жизнь, плюс двести тысяч ты должен лично мне. Итого с тебя два с половиной миллиона. Все, что останется, — твое.

Марк Бейли хотел было запротестовать, но вовремя спохватился.

— На жизнь мне хватит, — сказал он и поморщился от неожиданного каламбура.

Пойнтер засмеялся.

— Это уж точно. Теперь последнее.

Откуда-то из недр черной кожаной куртки он медленно достал пистолет и навел его на Марка. Затем Пойнтер встал и отодвинул ногой стул.

— Ты правша или левша? — спросил он.

— Я… я правша, — жалобно захныкал Марк, снова начав заикаться.

— Правую руку на стол, — скомандовал Пойнтер.

Марк положил на стол трясущуюся руку. Он уже рыдал, слезы катились по его щекам. Пойнтер сжал в кулаке его указательный палец. Через несколько мгновений раздался легкий щелчок и кость выскочила из сустава. Еще через мгновение под нажимом Пойнтера палец Марка сломался пополам. Все тело Марка содрогнулось от боли, и он прокусил нижнюю губу. Когда Пойнтер отпустил его, Марк осторожно уложил покалеченную руку на сгиб левого локтя.

— Извини, Марк, — сказал Пойнтер, — но я еще не закончил. Положи руку обратно на стол.

На этот раз Пойнтер сделал все быстро: как только Марк положил руку на стол, он схватил его за мизинец и вывернул палец назад и в сторону. Марк взвыл от боли и сполз со стула на грязный пол. Пойнтер поставил пистолет на предохранитель и спрятал его в карман.

— Приятно иметь с тобой дело, Бейли. Пиши, когда сможешь. Когда ты нам понадобишься, я позвоню тебе.

Так же неторопливо, как и вошел сюда, Лайл Пойнтер направился к выходу. Никто в таверне «Деревенщина» не видел, что произошло.

Натан слизал с пальцев остатки соуса от пиццы и блаженно растянулся на мягком кожаном диване. В картонке из-под пиццы остались только крошки. Он нашел пульт телевизора и принялся наугад нажимать кнопки, пока экран не ожил. Его любимых мультиков не передавали, так что он стал смотреть повтор «Звездного пути».

В перерыве он снова увидел себя в новостях — показывали какую-то размытую видеопленку. Ему начинало нравиться быть знаменитым. Он больше не боялся — по крайней мере не так, как раньше. Но ему по-прежнему был необходим план.

Натан решил, что в первую очередь нужно убраться подальше от ИЦП. Он не знал точно, где находится, но все равно понимал, что не мог убежать дальше двух-трех километров от Центра. В утренних новостях показывали поисковые группы и патрули на дорогах — все они охотились за ним. Один журналист проговорился, что полиция еще не напала на его след. Теперь надо было обдумать следующий шаг.

Если бы только я умел водить машину, подумал он. Одну минуту! Разве он не умеет водить? Ведь все и началось с того, что он сел за руль грузовичка дяди Марка. Год назад Натан проехал больше сорока километров, прежде чем его остановил полицейский. Но это было средь бела дня, когда заметно, что за рулем ребенок. Если он поедет ночью и будет избегать больших дорог, на которых стоят патрули, ему, может быть, и удастся выехать из страны.

Как и все остальное в этом доме-дворце, гараж был огромен. Одно место в нем пустовало — на этой машине уехали хозяева, решил Натан. Посреди гаража, водруженный на прицеп, стоял катер из полупрозрачного пластика. То, что он искал, находилось в самом дальнем конце, под оливковым брезентовым тентом. Натан сдернул его с машины.

— Ого! — вырвалось у него.

Перед ним стоял совершенно новый вишневый кабриолет БМВ, самая крутая и красивая тачка из всех, что он знал. Ключи висели рядом на стене. Дверца была не заперта. Натан открыл ее и скользнул на водительское сиденье. Оно было даже мягче, чем любимое старое кресло отца. Натан погладил мягкую кожу и, взявшись за руль, представил, как помчится на этой машине по шоссе. Он нашел кнопки, регулирующие положение сиденья, и передвинул его до упора вперед. К педалям придется тянуться, но это ничего.

Натан усмехнулся. У него все получится. Ему везло до сих пор и будет везти впредь. Главное, что теперь у него появился план.

Дэниз была довольна. Передача кончилась уже несколько часов назад, а слушатели все продолжали звонить и слать факсы, выражая эмоции по поводу сегодняшнего эфира.

В четыре часа Энрике заглянул к ней в кабинет и сказал, что звонит Рональд Дорфман, президент компании «Омега-радио». Именно «Омеге» принадлежала передача «Ньюсток 990». Дэниз взяла трубку.

— Добрый день, Дэниз. Это Рон Дорфман. Как поживаете?

— Замечательно, Рон. Спасибо, что интересуетесь. Наша передача, кажется, тоже неплохо себя чувствует.

— Это правда, — согласился Дорфман. — Сегодня я даже смог ее послушать. Вы только не обижайтесь, но с моей работой не часто удается выкроить на это время.

— О, конечно, я понимаю. — Дэниз напряглась. Он явно к чему-то клонил.

— Что вы думаете по поводу всей этой заварухи с мальчиком, убившим охранника?

— Думаю, из этого получилась прекрасная передача.

— Я не это имел в виду. Что вы можете сказать о сложившейся ситуации?

— Если вы спрашиваете, верю ли я ему, — да, верю.

— А почему? Очень многие думают по-другому.

— Эти многие на передачу не звонили.

— Ну не знаю. Полицейские, например, с вами не согласны. Теперь все-таки скажите мне, почему вы верите этому молодому человеку.

Ну как ответить на такой вопрос? Как рассказать о своих чувствах и голосе интуиции главе корпорации стоимостью семьсот миллионов долларов? Дэниз помолчала, подыскивая нужные слова, и в конце концов сказала:

— Я верю ему прежде всего потому, что у меня есть дети почти одного с ним возраста и я всегда знаю, когда они врут, а когда говорят правду. Его рассказ был очень уж… настоящим, что ли.

Дэниз услышала, как Рон вздохнул, и подумала, что это еще не все неприятности на сегодняшний день. Ей не пришлось долго ждать подтверждения своей догадки.

— Полчаса назад ко мне зашел полицейский и вручил повестку в суд округа Брэддок — я даже не знаю, где такой находится. Я должен явиться туда завтра после обеда и держать ответ по исковому заявлению некоего Дэниэла Петрелли. Кажется, он хочет, чтобы мы сообщили полиции номер, с которого звонил мальчишка. Что вы на это скажете?

— Мне кажется, это дурно пахнет, Рон. Вы ведь слушали сегодня мою программу. Разговор с полицейским слышали?

Дорфман усмехнулся:

— Слышал. И теперь в ближайшие два года буду ездить очень осторожно — не дай Бог поймают за превышение скорости.

— Так вот, я думаю, что вполне доходчиво изложила ему свою точку зрения.

— Так и есть. Но, Дэниз, вы должны понять — ставки слишком высоки. Наши юристы сказали, что ваши апелляции к Первой поправке будут иметь смысл только в случае, если власти станут принуждать нас назвать номер телефона. Если же мы сообщим его сами, никаких проблем с законом не возникнет. Юристы также говорят, что, если мы откажемся назвать номер и суд подтвердит нашу правоту, возможность привлечения нас к ответственности остается — если мальчишка окажется убийцей и совершит еще что-нибудь подобное. Вот такие дела, — подытожил Дорфман. — С одной стороны, мы должны содействовать полиции. С другой — у нас есть нравственные обязательства перед самими собой и всей радиожурналистикой страны. Я хочу услышать ваше мнение о том, как нам следует поступить.

— Рон, думаю, мы кое о чем забываем, — осторожно начала Дэниз. — Все, что вы сказали, действительно важно. Но, помимо прочего, речь идет еще и о маленьком напуганном ребенке. У меня душа за него болит. Я хотела бы взять его за руку и помочь выбраться из всего этого кошмара. Черт побери, Рон, у него ведь почти нет шансов. Он же просто ребенок, которого обложили со всех сторон. Было бы нечестно выдавать полиции еще и номер телефона, когда у них и так все карты на руках.

Рон усмехнулся:

— Ну ладно, Дэниз, вот как мы поступим. Я поставлю наши с вами карьеры, а также значительную часть имущества компании на то, что мальчик говорит правду. Мы заявим в суде, что информация о телефонных звонках — собственность компании и мы не собираемся ни с кем ею делиться.

Дэниз никак не ожидала такого поворота событий. Не найдя других слов, она сказала просто: «Спасибо».

— Пока рано меня благодарить. Возможно, это самое глупое решение за всю мою жизнь.

— Во всяком случае, одно из самых смелых.

Теперь удивился Дорфман:

— Спасибо, Дэниз. Начальству не часто говорят такие вещи. Надеюсь, сегодня вам удастся выспаться лучше, чем мне.

Он повесил трубку. На лице Дэниз Карпентер сияла счастливая улыбка.

Стоило сержанту Хэкнеру намекнуть, что ужасный поклеп, возведенный на одного из лучших сотрудников ИЦП, может оказаться правдой, Гарольд Джонстон начал рвать и метать:

— Я слышал, что говорил по радио этот убийца-малолетка, и знаю, что каждое его слово — ложь. У Рики Харриса безупречная репутация.

— Мы никого не обвиняем, мистер Джонстон, — сказал Хэкнер. — Мы просто задаем вопросы.

— Так знайте, что ваши вопросы оскорбительны, — огрызнулся Джонстон.

В нем было как минимум тридцать килограммов лишнего веса. Воротник его рубашки не застегивался, а галстук был всегда затянут, насколько позволяла шея.

— Мистер Джонстон, — сказал Джед, — можете оскорбляться сколько хотите, но ваша обязанность — помогать нам. Если, конечно, вам нечего скрывать.

Джонстон поднялся со стула.

— Сержант Хэкнер, как вы смеете обвинять меня…

Хэкнер прервал его коротким жестом руки:

— Сядьте, пожалуйста, мистер Джонстон. Прошу прощения. Сегодняшний день был долгим и трудным. Мы все устали.

— Да, денек выдался нелегкий, — согласился Джонстон, усаживаясь обратно. — И само это дело не из приятных. Натан Бейли убил хорошего воспитателя.

Глаза Хэкнера превратились в щелочки:

— Знаете, ваша оценка Харриса сильно отличается от той, к какой склоняемся мы.

Джонстон нахмурился:

— После вранья, с которым Натан выступил по радио, ваши слова меня не удивляют.

Хэкнер устроился поудобнее.

— Почему Натана отправили в изолятор?

Джонстон смутился:

— Думаю, он плохо себя вел.

— А другие ребята тоже считают, что он плохо себя вел?

Джонстон усмехнулся:

— Сержант Хэкнер, мы в нашем заведении часто используем эвфемизмы, чтобы наша работа казалась менее… скажем, грубой, чем она есть на самом деле. Мы работаем в тюрьме. Здесь плохое поведение — понятие относительное. Я не спрашиваю ребят о том, как себя ведут их приятели. Во-первых, верить им нельзя, а во-вторых, выведать у них что-то — дело практически невозможное.

— Короче говоря, ваши сотрудники всегда правы?

— Можно и так сказать.

— Так вы поощряете безнаказанность, — возмутился Хэкнер. — Ваши люди могут делать все, что им вздумается, и, пока все шито-крыто, вы не вмешиваетесь.

Джонстон ударил кулаком по столу.

— Не надо читать мне нотаций, сержант. Разуйте глаза. Сама система прогнила насквозь. Мы делаем вид, что у этих ребят есть надежда на лучшее будущее, хотя на самом деле это не так. Дети здесь — животные, а мы — сторожа зоопарка. Так вот, считаю ли я, что те, кто здесь сидит, — лгуны? Да, потому что они лгут. Верю ли я своим людям? Да, потому что мне приходится это делать.

— У тех, кого помещают в ваш изолятор, всегда отбирают обувь? — спросил Хэкнер, сменив тему.

— Нет, я бы не сказал, что это обычная практика, — ответил Джонстон. — Но ничего необычного в этом нет.

— А с какой целью это делается?

Джонстон ответил быстро, словно ждал этого вопроса:

— Когда дети поступают сюда, они сдают нам все свои вещи. Мы выдаем им белье, одежду, туалетные принадлежности. Те, кто ведет себя примерно, могут заработать несколько очков на покупку собственного куска мыла или бутылки любимого шампуня. Эти вещи символизируют их статус. Когда они начинают плохо себя вести или их помещают в изолятор, воспитатели могут забрать у них что-нибудь важное.

Своим следующим вопросом Хэкнер выстрелил в него, как из пушки:

— У вас в журнале записано, что в первую же ночь в ИЦП Натан Бейли был изнасилован ручкой от швабры. Это что, входит в программу перевоспитания?

Во взгляде Джонстона загорелась злоба, граничащая с ненавистью:

— Можете думать обо мне что хотите, сержант, — прошипел он сквозь зубы, — но я никогда не попустительствовал насилию. Я просто мирюсь с реальностью. «Бог наградил меня разумом, чтобы я мог принять то, чего не могу изменить» — вот мой девиз, и он мне нравится.

— Ну да. Только мне больше нравится другой: «поступай с другими так, как хотел бы, чтобы поступали с тобой».