Дверной звонок затрезвонил, когда он умывался. Сначала Сергей замер от неожиданности, но затем торопливо вытерся полотенцем и в одних брюках пошел открывать. Дверь не имела глазка, и он прислушался. Тот, кто был по ту сторону двери, очевидно, слышал, как он подошел, потому что мужской голос произнес:

— Мне нужен Сергей Иванович Шепилов.

Не сразу разобравшись с замком, Сергей открыл дверь и увидел перед собой полицейского. На нем была уже знакомая форма без погон. Это был человек среднего роста, лет сорока, коренастый, с густыми черными усами и маленькими, глубоко посаженными, карими глазами.

— Я — Шепилов, — сказал Сергей.

— Я вижу, что вы, — сухо сказал полицейский и предложил: — Пройдемте в помещение.

Они прошли в большую комнату. С минуту полицейский, заложив руки за спину, пристально осматривал убранство, скользнул взглядом по пустой комнате Сергея, не преминул заглянуть на кухню, после чего вернулся в большую комнату и встал перед Сергеем, покусывая ус.

— Так, так… — проговорил он и осмотрел всего Сергея с ног до головы. Понятно.

— Что — понятно? — поинтересовался Сергей вежливо.

Полицейский пропустил его вопрос мимо ушей, снял кепку и вытер рукавом лоб, изборожденный глубокими морщинами. У него была короткая стрижка и седеющие виски. Левый висок рассекал тонкий, но заметный шрам. Он исподлобья уставился на Сергея колючим изучающим взглядом своих маленьких глаз. Казалось, что настроен он далеко не дружелюбно.

— У меня несколько вопросов, — сказал полицейский. Голос у него был низкий.

— Мне показалось, что вчера я ответил на все вопросы, которые могут заинтересовать здешние власти.

— Это вам только так показалось, — холодно заверил полицейский, — И откуда вы можете знать, что интересует власти, а что нет?

Сергею не понравился его тон и то, что, разговаривая, полицейский ни на мгновение не сводил с него взгляда.

— А вы, стало быть, власть? — спросил Сергей сдержанно.

Полицейский хмыкнул.

— Ну, ну, — проговорил он. — Желаете увидеть что-нибудь вроде удостоверения или еще там какую-то бумагу, да? Как у вас снаружи принято… Он сделал небольшую паузу. — Запомните, Шепилов, у нас в резервации нет никаких удостоверений! Они нам ни к чему. Здесь всё на виду. Так что придется поверить на слово, больше ничего предложить не могу. Между прочим, — добавил он недовольно, — я в форме, если вы заметили.

— Почему же, заметил, — сказал Сергей с вздохом, — Но я не знаком с вашими местными нюансами. Может, такая форма у вас в магазине продается. Откуда мне знать?

— Ну, ну, — снова сказал полицейский и сдвинул брови к переносице, Значит так. Моя фамилия Филин. И давайте оставим всякие фантазии и перейдем к делу. У меня не очень много времени.

— Но я действительно уже все рассказал, — сказал Сергей, — И мэру, и начальнику этого… ну какой там у вас отдел?.. Анкету заполнил. И коллеге вашему тоже объяснял.

— Какому коллеге? — прищурился Филин.

— Кириллу, — ответил Сергей. — Так что я не смогу сказать ничего нового.

Филин снова хмыкнул.

— Я в курсе. И анкету вашу читал, — сказал он, — Просто хочу кое-что уточнить. Надеюсь, от вас не убудет?

— Ради бога, — пожал плечами Сергей.

— Итак, зачем же это вы к нам в такую даль приехали? Чем наш городок, так сказать, глянулся?

— Это вопрос не ко мне, — сказал Сергей. — Договоры заключаю не я, а директор.

— А вы ничего не знаете? — опять прищурился Филин. — Ваш директор держит от вас все в тайне?

— Нет, конечно. Кое-что я знаю… Только мне не понятно, какое это имеет отношение к делу?

— И тем не менее… — Тон Филина был настойчивый. — Зачем вы приехали в наш город?

— Ну, значит это выгодно для нашей фирмы, — сказал Сергей. — Стало быть, здесь есть хороший клиент. Это же очень просто. Что тут непонятного?

— А что конкретно ваша фирма здесь устанавливает?

— Различное оборудование. Игральные автоматы, аттракционы, казино и так далее.

— Понятно, — проговорил Филин, покусывая ус. — Вы утверждаете, что не знали о том, что в городе есть резервация. Странно, как вы могли этого не знать.

— Почему странно? — немного удивился Сергей. — Я здесь раньше не был, никого тут не знаю, родственников не имею — что же странного? Бум на резервации давно, кажется, схлынул… И потом, может, я и знал, но просто забыл. Я это допускаю. Вы допускаете, что можно забыть?

— И в компании, где вы вчера были вечером, — не обращая внимания на его вопрос, продолжил Филин, — вам никто ничего не сказал?

— Как видите. Иначе бы сейчас я был не здесь, а в другом месте.

— Вы никого из этой компании не знаете?

— Нет. Это знакомые Бортникова. Моего начальника, то бишь.

— Как вы все-таки объясните, что вас никто не предупредил о резервации?

— Никак, — произнес Сергей, — И зачем сейчас пытаться это объяснить? Это ничего не изменит. Может, они забыли, может, не думали, что я так неожиданно исчезну. Какая разница? В моем появлении вообще много случайных совпадений…

— Вот, вот, — коротко сказал Филин и хрипло кашлянул.

Ну и смотрит, подумал Сергей. Дыру ведь прожжет.

— Многовато случайностей, — медленно протянул Филин. — Никто не предупредил. Знал, но забыл. Исчез из компании неожиданно. На улице случился провал памяти. Заблудился и вышел именно к транспортеру. Дом принял за гостиницу. Многовато, правда?

В голосе его зазвучали нотки подозрительности, и Сергей слегка растерялся.

— Извините, — пробормотал он, — вы говорите так, будто я специально сюда попал. Это действительно роковая цепь случайностей! Вы что, мне не верите?

— Разве я так сказал? — не сразу ответил Филин. — Я говорю: странно все это.

— Согласен, что странно, конечно… Но…

— Почему Кононов не предупредил вас, когда вы залезли на транспортер? продолжил Филин торопливо.

— Вы меня спрашиваете?! — воскликнул Сергей недоуменно. — Это же, так сказать, ваш Кононов — вам и виднее должно быть!

— Вы даже не поинтересовались у него, куда он так поспешно уходит?

— А зачем? — сказал Сергей, — Послушайте, я все-таки не пойму, куда вы клоните… Причем здесь я-то вообще? Ваш транспортерщик элементарно меня подставил, воспользовался случаем, гад… Я, что ли, виноват, что он такая сволочь? А согласно вашему принципу четности, чисто арифметически, так вообще ничего не изменилось. Ну, был Кононов, стал я. Какая половая разница?

— Есть разница, — холодно заявил Филин. — И не половая, Шепилов. Кононов не имел права на выход.

— Не понял, — сказал Сергей настороженно. — Чего не имел?

— Кононов был местный, — проговорил Филин с расстановкой, — и права на выход не имел. Доходит? Право на выход из резервации имеют только неместные. Те, кто находятся на подселении. Разве вы этого не знаете? Вот вы, Шепилов, имеете такое право. Поняли теперь разницу?

— Не совсем… — нахмурился Сергей. — Что такое «право на выход»?

— Это вам надо было у Кравца спрашивать, — отрезал Филин. — Мы сейчас говорим не об этом. Мы говорим о том, что, во-первых, у него не было этого права. Но это само по себе ни о чем не говорит. Гораздо интереснее, что во-вторых.

— И что же «во-вторых»? — сухо осведомился Сергей.

— То, что у Кононова не было видимой причины покидать резервацию, бесстрастно продолжил Филин. — У него здесь квартира, жена и сын. Он живет здесь всю жизнь. Я сегодня специально просмотрел его данные. Так вот, у него нет снаружи других родственников. По крайней мере, по бумаге. Какой смысл было ему все бросать и исчезать?

— Ну. Все-таки, свобода… — начал было Сергей.

— Зачем ему нужна эта свобода? — оборвал его Филин, скривившись. — Вы сами-то подумайте! Свобода…

— Знаете что? — сказал Сергей недовольно. — Мне глубоко наплевать, зачем он это сделал. Мне от этого не легче. Почему вы меня об этом спрашиваете? Вам это нужно — вы и думайте. Если у вас есть другие вопросы, задавайте.

Филин опять несколько раз глухо кашлянул, поморщился, на некоторое время отведя от Сергея пристальный взгляд.

— Ладно, — проговорил он сипло. — Оставим Кононова. Вы кого-нибудь из конторы знаете?

— Да откуда? — пожал плечами Сергей. — Я же сказал, что никого в городе…

— Ну, мало ли, — сказал Филин и добавил туманно: — Контора — есть контора. Значит, никого из конторских не знаете?

— Нет, не знаю.

— Ладно, — опять сказал он. — Еще… Сообщить своим родным, о том, что с вами произошло, вы отказались, так?

— Да, я не хочу их волновать. По крайней мере, до того, как все прояснится.

Филин стрельнул в него подозрительным взглядом. Сергею это уже порядком надоело. У него даже пропало первоначальное желание разузнать от него о чем-нибудь.

— А что должно проясниться? — как-то вкрадчиво поинтересовался Филин.

— Да так… — уклончиво ответил Сергей, — Вообще… — Не хотелось ему больше ничего объяснять этому недоверчивому полицейскому.

— Все-таки поясните подробнее, — проговорил Филин твердо. — Почему вы хотите скрыть этот факт?

Ну, ладно, хватит, решил Сергей. Ты мне надоел, господин хороший.

— Между прочим, это не допрос, — сдержанно напомнил он, — И я вовсе не обязан пояснять или объяснять что-то и давать отчет своим действиям. Особенно, если спрашивают в таком тоне.

— В каком? — хладнокровно спросил Филин в усы.

— Мне кажется, что вы мне не доверяете, — сказал Сергей сухо.

— Я только выясняю обстоятельства, — отрезал Филин. — По долгу службы. Любой новый человек в резервации находится под особым вниманием. У нас своя специфика, Шепилов, — сказал он назидательно. — Советую не забывать об этом.

— О вашей специфике я со вчерашнего утра только и слышу, — произнес Сергей. — Не надо только на специфику списывать слишком многое.

— Ну, ну, — буркнул Филин и после паузы добавил: — Запомните: чем быстрее вы усвоите наши правила, тем для вас же лучше будет.

— Ваши правила игры? — спросил Сергей.

— Наши правила жизни, — произнес Филин. — Для кого-то это, может, и игра, а для нас — жизнь. Понятно?

Маленькие глазки Филина сверлили Сергея насквозь.

— Спасибо за совет, — обронил Сергей.

— Пожалуйста, — сказал Филин, криво ухмыльнувшись, и нахлобучил кепку.

После этого он вынул из нагрудного кармана записную книжку и авторучку, что-то торопливо записал, вернул все обратно. Затем извлек из другого кармана портсигар, достал из него папиросу, смял и сунул ее в рот.

Направившись к выходу, у двери он повернулся к Сергею.

— Еще один совет, — сказал он официальным тоном, и папироса задергалась в углу его рта. — Не затягивайте с работой и с медосмотром. С медосмотром особенно.

В руках у него появилась зажигалка, Филин вышел за порог, прикурил и, пыхнув едким облачком, стал спускаться по лестнице.

После его ухода Сергей почувствовал облегчение. Странный тип, подумал он. Уж слишком недоверчивый. Я, видите ли, должен ему объяснить, почему это засранец Кононов предпочел абстрактную свободу вполне конкретной обустроенной семейной жизни!

В животе у Сергея отчаянно заурчало от голода. Времени было десять минут первого. Ох, и провалялся же я, мелькнула мысль. Что ж, посмотрим на вашу столовую для начала, решил он и стал одеваться.

Видимо, природа вздумала присвоить появлению Сергея в резервации статус исторической вехи и по этому поводу сменила погоду. Сегодня было также сухо и солнечно как вчера. Стало даже заметно теплее, и Сергею пришлось на улице расстегнуть плащ.

Когда он проходил мимо серого здания конторы, то в глаза ему бросилось необычное зрелище. В резервации, очевидно, было время обеденного перерыва. Во дворе конторы толпилось очень много женщин в синих халатах. Некоторые из них были к тому же в белых платках. Сборище интенсивно перекуривало и оживленно болтало. Женский монастырь какой-то, а не конструкторское бюро, удивленно подумал Сергей. Ему пришлось повидать в своей жизни разные отделы разных инженерно-технических контор, но это столпотворение никак не подходило ни под одну из категорий. Что-то было в этой галдящей, одноцветной и однополой массе явно непохожее на то, с чем он привык иметь когда-то дело. Он постарался пройти мимо этой странной массы одинаковых женщин как можно быстрее, поскольку физически ощущал на своей шкуре пристальные, оценивающие взгляды. Даже гомон слегка утих.

На ступенях мэрии на этот раз никого не было. Столовая тоже оказалась почти пуста — для нее, наверное, еще не наступил час пик. Это была самая обычная, довольно опрятная столовая с залом, вмещавшим около двух десятков квадратных столов. В числе немногих посетителей Сергей прошел к раздаче, набрал на поднос тарелок, расплатился в кассе и сел за стол недалеко от выхода. То ли приготовлено было на самом деле неплохо, то ли сильный аппетит заглушал все остальное, но Сергей ел с удовольствием. Краем глаза оглядывая убранство столовой, он вдруг понял, что эта мэрия на самом деле — просто школа. Обыкновенная школа, часть которой отдали под чиновничьи кабинеты. Этим и объяснялось постоянное присутствие здесь множества детей. За едой он стал размышлять о том, куда сейчас следует податься. В повестке дня, по всей видимости, значилось два пункта: медосмотр и трудоустройство. Обо всем остальном он старался пока не думать, чтоб снова не впасть в уныние, которое ему бы только повредило. Сейчас ему нужен был ясный разум, трезвый анализ и сбор информации. Придется, нанести Кравцу еще визит, решил он. Похоже, что за кадром остались многие интересные вещи из жизни обитателей резервации. «Право на выход» какое-то… В общем, местные особенности. Нюансы. Правила игры, так их разэдак…

Он почти уже закончил обедать, когда в столовую вошел Кирилл. Увидев Сергея, он быстрым шагом приблизился к его столу.

— Вот ты где! — бросил он. — Там к тебе твой начальник пришел. Давай беги.

— Где там? — не понял Сергей.

— Да возле транспортера, — ответил Кирилл. — Я сначала к тебе домой пошел… Он минут десять уже там ждет.

— Спасибо, Кирилл, — пробормотал Сергей и торопливо допил чай.

В коридоре Кирилл догнал его.

— Ну, ты как? — спросил он. — Как хозяева?

— Вроде нормально. Там разберемся…

— С работой еще не узнавал? Ходил к Губину?

— Нет еще… Слушай, — сказал Сергей, — Кто такой этот ваш Филин?

— Такой же полицейский, — ответил Кирилл. — Какие-то проблемы, что ли?

— Приходил сейчас домой, допытывался чего-то… Таким тоном, будто я в чем-то виноват.

— А, не обращай ты внимания, Сергей, — улыбнулся Кирилл. — У него просто характер такой, у Филина. Тяжелый, замкнутый… Разговаривать с ним трудновато.

— Так он по собственной инициативе ко мне пришел или его кто-то уполномочил?

— Скорее всего, по собственной. Натура у него такая, понимаешь, дотошная. Любит сам все посмотреть и потрогать. Я говорю — не обращай внимания! Да и потом, у него обязанности такие — он вроде участкового у нас. Если на характер не обращать внимания, так он, по идее, нормальный мужик. Дело знает… Барновский ему очень доверяет. Это шеф наш, — пояснил он. — Большой такой, грузный… Не видел?

— А сколько у вас тут полицейских?

— Трое, вместе с Барновским. Точнее, три с половиной.

— Это как?

— Да Вовка Лобан еще… Наш таможенник, так сказать. Хороший парень. Он прямого отношения к нам не имеет. Но подчиняется тоже Петровичу. Занимается досмотром грузов, частных посылок… Короче, всего, что попадает в резервацию через транспортер. Ему даже оружия не положено. Мы, правда, иногда привлекаем его к нам на помощь. Когда авралы всякие случаются или еще какие-нибудь случаи…

Они вышли из коридора в холл.

— Зачем это у вас нужны досмотры? — поинтересовался Сергей.

Кирилл не успел ответить, потому что его окликнули со второго этажа, и он стремительно умчался по лестнице.

Выйдя из мэрии, Сергей обогнул здание и направился к транспортеру. Еще издали он узнал фигуру Игоря. Тот, ссутулившись, стоял шагах в десяти от транспортера, засунув руки в карманы куртки. Транспортер не работал. Сергей решил ориентироваться по нему. Поравнявшись с его концом, он сбавил темп ходьбы и дальше стал двигаться осторожно. Метров через пять после начала транспортера он почувствовал знакомые ощущения и остановился. Их разделяло около десятка метров.

— Ближе подойти не могу, — сказал Сергей. — Привет.

— Здорово, — проговорил Игорь мрачно.

Сергей еле расслышал его на таком расстоянии. Выражение лица у Игоря было какое-то виноватое и недоуменное. Наверное, у меня вчера было такое же лицо, мелькнула у Сергея мысль.

— Ну, ты даешь… — тихо произнес Игорь.

— Говори громче, — сказал Сергей.

— Я говорю: какого черта, Серега!.. — повысил голос Игорь. — Как же тебя угораздило?!

Сергей молча развел руками. Игорь сплюнул и помотал головой.

— Мне сказали — тут какая-то оболочка… — нахмурившись, сказал он. Зайти можешь, а выйти нет? Что за ерундовина?!

— Такой вот здесь закон, — сказал Сергей. — Система «ниппель». Значит, и ты не знал про резервацию?

— Да почему — не знал!.. — поморщился Игорь и пожал плечами. — Мне говорили раньше. Но я… Мне же и в голову не пришло… Я и сам про эту зону забыл! Слушай, я одного не пойму как ты так?! Ты как сюда залез-то?! Зачем?!

— Видишь транспортер? По нему и залез, — сказал Сергей. — Очень удобно.

— Ты еще в состоянии шутить?! — воскликнул Игорь. — Нет, ну на кой ляд ты поперся… У меня в голове не укладывается! Я тебя вчера около часа прождал, потом думаю: этот, видимо, умотал все-таки в гостиницу. Туда вернулся — нет тебя! Думаю, то ли тебя шлюха какая подцепила, то ли грохнули по дороге. А ты что выкинул?! Ну как так, Серый? Я, когда позвонили сегодня, чуть на пол не сел.

Игорь снова помотал головой и в растерянности стал переминаться с ноги на ногу. Сергей молчал.

— И я, идиот, не предупредил! — продолжал восклицать Игорь. — Но я же не знал, что ты такое отмочишь!.. Один идиот уматывает ночью неизвестно куда, другой идиот его отпускает! Я ведь даже не подумал, что ты в резервацию можешь… Гостиница же совсем в другой стороне! Тебя на фига сюда понесло, а, Серега?! Я вот этого никак не могу понять!

Он всплеснул руками и уставился на землю.

— Ведь тут даже сетка натянута! — после некоторой паузы сказал Игорь, не поднимая взгляда. — Зачем надо было лезть напролом? Почему тебе обязательно надо было заблудиться? Ты что, вырубился, что ли? Ну, что ты все молчишь?! выпалил он отчаянно.

— А что я могу сказать? — ответил Сергей. — Это уже не имеет значения. Перестань лучше причитать. Мне от этого легче не станет.

— А я тебе вчера не говорил?! — выкрикнул Игорь. — Что, не говорил?! Я тебя что, болвана, не предупреждал?! Я говорил тебе: «На кой ляд тебя понесло?!» Да, еще в таком состоянии. Говорил, что ты можешь заблудиться, а?! А ты что?! Уперся ведь, как баран!

— Гоша, не надо на меня наезжать, — попросил Сергей. — Ладно? Не порти мне настроение. Я только-только от вчерашнего немного отошел.

— Не надо на него наезжать… — мрачно заворчал Игорь. — Что ты намерен делать?

— Разбираться буду, — ответил Сергей. — Думать, как отсюда выбраться.

— Разбираться он будет… Так я одного никак не пойму: ты почему не можешь выйти? Барьер какой-то энергетический, что ли?

— Не знаю я, какой это барьер. Энергетический ли, психический ли, еще какой… Только не выйдешь и все! Становится очень плохо. Чем дальше пытаешься пройти, тем хуже.

— А потом что? Смерть?

— Насколько я понял — да.

— Черт бы тебя подрал, Серый!.. — Игорь закатил глаза к небу. — Ну как же так?! Будет он разбираться!.. А если ты не сможешь выбраться отсюда? Если это невозможно в принципе? Они вон, сколько лет тут сидят! Если бы так просто, то, наверное…

— Об этом я бы предпочел думать в самую последнюю очередь, — вздохнул Сергей. — Я еще очень мало знаю. Там поглядим.

— Он бы предпочел… — тоже вздохнул Игорь. — Мне-то что теперь делать? Как я теперь без тебя? Аппаратура уже привезена и вообще… Ну, вот как теперь?

— Гоша, я бы рад помочь, но не могу, — кисло улыбнулся Сергей. — Что же делать, принимай оперативное решение. Ты начальник, не мне тебя учить.

— Ты же понимаешь, — проговорил Игорь, — что мне придется кого-то на твое место искать? Никто же не знает, сколько ты тут проторчишь!

— Понимаю, — сказал Сергей. — Ищи, конечно.

— Ох, Серега, Серега… — покачал головой Игорь. — Ну и заварил ты кашу. А с Еленой как?

— Не говори ей.

— Думаешь, может приехать?

— Трудно сказать. Но мне бы этого не хотелось. И родителям пока не говори. Скажешь им только, если история затянется надолго.

— Мне бы твой оптимизм, — произнес Игорь сокрушенно.

— Просто это единственное, что у меня осталось в сложившейся ситуации.

— А как предкам-то твоим как не говорить? Они же все одно достанут… Начнут звонить, спрашивать. Что я скажу?

— Придумай что-нибудь, Гоша, — попросил Сергей. — Скажи: уехал в длительную командировку, мол, срочные обстоятельства или еще что… Связь, скажи, не работает. Я им потом телеграмму пошлю. Ну, не хочу я их сейчас волновать! Ты же маму знаешь — она все бросит и поедет. Ей же сейчас нельзя, тем более в такую даль! В общем, я тебя очень прошу. Сделаешь?

— Ладно, — буркнул Игорь. — Отмажем как-нибудь… Ну, а мужикам-то сказать?

— Мужикам, конечно, скажи. На то они и мужики. Будет о чем поговорить в ближайшее время за пивом.

— Да ладно тебе, — отмахнулся Игорь уныло. — Кстати, о связи. Мне сказали, что телефоны у вас не работают. Правда, что ли?

— Есть такой факт.

— Дурдом…

Некоторое время оба молчали. Игорь опять засунул руки в карманы куртки и водил взглядом где-то под ногами. Лицо у него было озабоченно-грустное.

— Ладно, Серега, — проговорил он наконец. — Мне уже пора. Дел полно. Отсюда еще на другой конец города добираться.

— Беги, конечно.

— Я завтра, по всей видимости, улечу домой. Вернусь дня через три. Или через четыре. Сразу забегу. Может, чего прихватить тебе?

— Не надо ничего, Гоша. Молитесь там за меня с мужиками по вечерам.

— О чем речь! — сказал Игорь. — Вот черт, и лапу тебе не пожмешь!.. Давай пока, Серый! Ни пуха тебе, ни пера!

— Пошел ты к черту, — ответил Сергей.

Игорь развернулся и, сутулясь, побрел вдоль шоссе. По пути он один раз обернулся и потряс в воздухе сжатым кулаком. Сергей провожал его взглядом до тех пор, пока его фигурка не скрылась за поворотом. Он еще несколько минут неподвижно стоял и отрешенно глядел на этот поворот. Настроение частично понизилось. Главное было — не позволить ему падать дальше.

Итак, твердо сказал он себе, продолжаем решать насущные проблемы. Кто у нас на очереди? На очереди был, очевидно, некто Губин, потому что медосмотр Сергей решил отложить напоследок. Сначала покончим с безработицей, подумал Сергей и решительно направился обратно в мэрию.

Но некоего Губина в мэрии ему застать не удалось. За дверьми с надписью «Кадровый отдел» он обнаружил только немолодую тучную женщину, которая оказалась его заместителем. Она объяснила, что Иосиф Валентинович ушел на гаражи, когда будет — неизвестно, а вы молодой человек, видно, новенький, наверное, насчет работы, ну, что вам сказать… конечно, надо лично с ним говорить, вы лучше туда и идите, чем его здесь ждать… а гаражи недалеко, у нас тут все недалеко, а конкретнее, значит, мимо бара, потом вдоль дома, где больница и к самой железной дороге, там прямо у дороги они и стоят… Сергей поблагодарил женщину и опять оказался в коридоре. Возникла идея зайти к Кравцу, выяснить все остальное. Он поднялся на второй этаж, но кабинет Кравца оказался заперт, и Сергей снова очутился на улице.

В резервации на самом деле все было рядом. Он вышел к гаражам уже минут через пять. Располагались они в северо-восточном углу резервации. Несколько рядов серых бетонных боксов тянулись параллельно сетке, вдоль восточной границы метров на сто и выходили своими подъездами прямо в сторону железнодорожного полотна. За железной дорогой глухой стеной высился лес. С первого взгляда становилось ясно, что эти гаражи давно уже не являются таковыми — их превратили во что-то, напоминавшее мастерские. Здесь стоял непрерывный производственный шум, который являлся смесью металлического стука, звона и грохотания, взвизгивания циркулярных пил, наждачных кругов и сверлильных станков, тарахтения компрессора, гудения сварочного аппарата, пыхтения электрокаров и выкриков рабочих. Дверей на боксах не было; в проходах сновали люди в спецодежде, высились штабели ящиков, баки с металлическим хламом, ручные тележки и прочие аксессуары производства. Пахло бензином, мазутом и гарью. В десятке метров перед входом в гаражи были брошены старые автомобильные покрышки, густо наполненные окурками и пустыми бутылками… Тут же стояли несколько десятков железных ящиков с электродвигателями.

Сергей неторопливо прошелся мимо проходов, высматривая среди рабочих фигуру чиновничьего вида, но никого, похожего на начальника, не заметил. Он собрался было идти в глубины гаражей, как откуда-то из ближайшего бокса появился низкорослый человек в кожаной куртке и кепке, с лицом землистого цвета. Он направился к Сергею, по пути вынимая из кармана сигареты. Ему было лет пятьдесят или больше. Выглядел он усталым.

— Кого-то ищете? — поинтересовался человек.

— Губина, — ответил Сергей.

— Я Губин, — сказал человек и закурил.

— Здравствуйте, — сказал Сергей. — Я, собственно, по вопросу трудоустройства…

— Ты, очевидно, тот парень, который вчера к нам попал? — произнес Губин. Утром на совещании говорили.

Он присел на один из ящиков и сдвинул кепку на макушку.

— Забегался сегодня… — проговорил Губин, смачно затягиваясь и вытирая со лба пот. — Придумали зачем-то совместить производственный и кадровый отдел. Раньше по отдельности были — как было хорошо. Кому это пришла мысль, что раз движения кадров практически нет, то, значит, давай все в кучу! Это только со стороны кажется, что нету! Ага, как же… Нет, вот будет собрание — я вопрос конкретно поставлю… — Он умолк, потом взглянул на Сергея и сказал: — Ну, и что ж ты можешь, расскажи.

Сергей кратко рассказал о себе. Губин некоторое время молчал, затем вздохнул.

— Инженер, инженер… — проговорил он, кивая головой. — М-да… Не знаю, что тебе и сказать. Инженеров у нас полная контора. Если б ты доктор был, это было бы здорово. Знаешь, как нам доктора нужны? Позарез! Вон Уманцев по сути один, случись с ним что-нибудь, да даже заболей он — и все!.. Или, допустим, учитель. То же хорошо бы. Может, попробуешь учителем? Образование — это не страшно… Все-таки, высшее-то есть… Ты молодой, тебе легче. С ребятишками, а? Давай?

— Нет, — пробормотал Сергей. — Что не мое — то не мое. Не получится, я знаю…

— Ну, что ж тебе предложить? — поскреб челюсть Губин. — Видишь, выбор-то у нас невелик. Мужики здесь на гаражах, женщины в пошивочном участке. Ну, контора еще… Хочешь — попробуй с Коганом поговори, потому что со своими кадрами он сам разбирается. Но у них, насколько я знаю, большие трудности сейчас. Заказов к конторе практически нет; Коган, по-моему, только за счет своих старых связей как-то перебивается, но и то, видимо, остались последние месяцы. Что потом делать они будут — ума не приложу… Я чувствую, на нынешнем собрании этот вопрос все-таки поставят. С конторой действительно надо что-то решать. — Он торопливо докурил сигарету, бросил окурок и продолжил: — Так что, смотри. Если хочешь, сходи в контору. Только не на первый этаж — там у нас швейный участок… Женский.

— Честно говоря, — сказал Сергей, — мне не хочется в эту вашу контору. У меня сейчас абсолютно нет никакого желания заниматься такого рода деятельностью.

— Да я понимаю… — протянул Губин. — Хорошо, давай на производство. Собирать движки. Или в штамповочный участок, допустим… Хотя инженеры, прямо скажем, не очень охотно в работяги идут. Все это понятно. Вон из конторы никто не приходит сюда, хотя они получают у себя значительно меньше. — Он немного подумал и спросил: — Швейное оборудование ты, конечно, не знаешь?

— Откуда? — развел руками Сергей.

— Машины что-то в последнее время сыпаться стали, — сказал Губин сокрушенно. — То же вот приходилось самим учиться. В принципе, дело наживное научишься… Вот такой еще вариант. Правда, коллектив сплошь женский. Подумай.

Откуда-то издалека, слева послышался звук приближающегося состава, и через полминуты перед ними возник товарняк и загрохотал, заглушая все звуки. Глядя на мелькающие вагоны, Сергей вдруг заметил, что перед железной дорогой нет ограждающей сетки. После того как стих шум, он спросил об этом Губина.

— Раньше была, — ответил тот. — В первые годы. А потом плюнули. Она же падает постоянно; то ветер сорвет, то проржавеет. Городские власти ее периодически поправляют, заменяют… А здесь не стали — все равно тут никто не ходит. Тут же тайга на много километров. Городские, которые за грибами, да ягодами ходят, так они все знают, а больше здесь никто и не появляется. Ну, плакаты там еще вроде где-то остались… Так и живем. Короче, — Он взглянул на Сергея, — ты думай. До завтра. А сейчас мне пора — день такой сумасшедший…

Губин поднялся и зашагал в сторону гаражей. Он исчез, и Сергей в задумчивости повернулся к лесу. Ну, что будем решать, подумал он невесело. Собирать электродвигатели или ковыряться в швейных машинах? А на что ты рассчитывал, родной, а? В кармане он нащупал вчерашний блокнотный листок, который ему дал Кравец. Хорошо бы разобраться побыстрее со всеми их принципами, правилами и всякими прочими маразмами, подумал он.

В этот момент он увидел, как из леса к путям кто-то вышел. Это оказался молодой парень лет двадцати, не больше, с облезлой клеенчатой сумкой в руке. Одет он был неважно. Поношенные грязные брюки, длинная вязаная кофта в дырах, короткие резиновые сапоги и шапочка «петушок» — таков был его наряд. Парень неторопливо шагал вдоль путей, пиная камушки. Походка у него была очень странная, шатающаяся. Руки висели вдоль тела, словно плети, а взгляд был устремлен под ноги. Засмотревшись на этого непонятного выходца из леса, Сергей не заметил, как позади него возник человек.

— Браток, угости сигареткой, — раздался хриплый голос.

Сергей вполоборота покосился на щуплого мужичонку в спецодежде. Мужичонка улыбался, щурясь на солнце и вытирая руки о полы куртки.

— Я не курю, — обронил Сергей, продолжая наблюдать за парнем на путях.

— А я-то думал, курнем… — с сожалением заметил мужичонка. — Как контора поживает?

Сергей не ответил. Парень по-прежнему шел вдоль железнодорожного полотна.

— Тут слухи ходят, — сказал мужичонка, — что у конторы дела совсем херовые. Поговаривают, без денежек совсем останетесь скоро, да? Че собираетесь делать-то? Пахать ведь придется, не иначе… А что! — рассудительно добавил он. — Продадите свои осциллографы, да кардиографы и тоже чего-нибудь делать начнете! Так ведь? Наш мужик, он к чему хошь приспособится. Так ведь? — снова спросил он. — Слышь, а Когана вашего куды денете? Евреям же пахать нельзя, они же от этого мрут!.. — мужичонка сипло захихикал и добавил: — Слышь, браток, а может вам к бабам податься? Тоже чего-нибудь шить станете… У вас же там рядышком. Будете шить всякие наволочки и тискать баб! Чем не жисть?..

Он опять захихикал, потом закашлялся. Закончив, он поинтересовался:

— Еще говорят, у вас там недавно за наркотики двоих аж на три розыгрыша турнули? Правда, что ли? Слышь, а за что мы тогда полиции бабки платим?

— Я не работаю в конторе, — наконец сказал Сергей. — И в полиции тоже. Ничего не могу сказать. Я в резервации всего второй день.

— А-а… — протянул мужичонка. — Я думал, из конторы… «Заложник» поди?

— Не понимаю, о чем ты говоришь, — произнес Сергей. — Какой еще «заложник»?

— Ну, «временщик», я имею в виду… — удивляясь, сказал мужичонка. — А что? Все так называют…

— Что такое «врем…»

Слово застряло у Сергея в горле, потому что в этот момент парень, шедший вдоль путей, внезапно резко свернул, пересек рельсы и быстро направился вглубь резервации.

— Ты это чего? — удивился мужичонка. Он никак не прореагировал на это событие. — Чего это с тобой, браток?

— Но… — выдохнул Сергей, не сводя взгляда с парня. — Он же зашел…

Парень, как ни в чем не бывало, миновал картофельные участки и теперь двигался в сторону пятиэтажек.

— Так это же Артемка! — сказал мужичонка. — А я думаю, чего это с тобой?

— Ну и что… — непонимающе посмотрел на него Сергей.

— Артемка, — повторил мужичонка. — Он все время по лесу шастает. Не знаю, чего уж он там ищет… Он же у нас чокнутый.

— Как это?..

— Ну как-как?.. Того, — Мужичонка покрутил пальцем у виска. — Сумасшедший. Не понял?

— Ну и что… — снова пробормотал Сергей. — И он может ходить туда-сюда…

— Понятно — может, — заверил мужичонка. — Говорят тебе: псих он.

— А Оболочка?! — ошарашено спросил Сергей.

— Чего — Оболочка? — непонимающе хлопал глазами мужичонка.

— Он, что… не чувствует ее? Для него ее нет?!

— Понятно — нет, — ответил мужичонка. — Была б, так как он тогда ходил то в лес, то в город?

— И после него не остается этой самой дырки? Прохода, в смысле…

— Да нет, конечно, — Мужичонка удивленно пожал плечами. — Ты какой-то чудной! Если б после него Проход оставался, здесь бы давно уже никого не было. Так ведь?

— Да… Пожалуй… — не сразу выговорил Сергей. — Это я не подумал…

— Ты так перепугался, будто я не знаю что… — помотал головой мужичонка.

— Стоп! — вдруг осенило Сергея. — Принцип разумности, да?! Это и есть принцип разумности?!

— Чего?.. — переспросил мужичонка, морща лоб.

Но Сергей уже не обращал на него внимания, он словно завороженный двинулся вслед за удаляющимся парнем. Он даже не понимал, зачем идет за ним — это получилось у него чисто машинально.

— Может, ты все ж куришь? — бросил вдогонку мужичонка. — Жалко…

Между Сергеем и парнем было около пятидесяти метров. Парень, пройдя дворами пятиэтажек, стал сворачивать куда-то в сторону конторы. Сергей не отставал от него и даже стал сокращать разрыв. Когда он проходил через дворы пятиэтажек, его вдруг окликнули по имени.

Возле одного из подъездов стояли Кирилл и Филин.

Сергей подошел к ним. Парень свернул за угол дома и исчез из виду.

— Куда это ты так мчишься? — поинтересовался Кирилл. — Да еще с таким озабоченным видом?

— Да вот… — забормотал Сергей. — Парень этот ваш… Увидел, как он из леса через дорогу…

— Артем, что ли? — сказал Кирилл. — А чего ты так переполошился?

— Ну… не ожидал…

— А что так?

— Значит, это и есть принцип разумности? — спросил Сергей, ловя на себе колючий взгляд Филина.

— Угу, — сказал Кирилл. — В действии. Сумасшедшие у нас не в счет. Артемка даже от медосмотров освобожден. У тебя, кстати, как с медосмотром? Встал на учет?

— Нет пока… Не успел еще. Я к Губину сейчас ходил.

— Может он думает, будто у него богатырское здоровье, — ехидно заметил Филин. — Между прочим, никогда не знаешь, где найдешь — где потеряешь.

— Погоди, Виктор, — сказал Кирилл. — Что тебе Губин сказал?

— Да так… — замялся Сергей. — Не знаю я, в общем. Надо подумать.

— Ну, конечно! — проговорил Филин, мусоля во рту потухшую папиросу. — Там же работать нужно. Ручками. Это конторские только сидят, зады протирают, да делают вид, что своими вонючими мозгами приносят какую-то пользу!

— Да, будет тебе, Виктор! — сказал Кирилл. — Чего ты заводишься? Он у нас жутко конторских не любит, — разъяснил он Сергею.

— Между прочим, — сказал Сергей Филину холодно, — я работы не боюсь.

Филин только хмыкнул, и папироса из одного угла его рта перекочевала в другой.

— Сергей, ты машину водить умеешь? — вдруг спросил Кирилл.

— Умею, — ответил Сергей.

— Поговорю сегодня с Николаичем, — сказал Кирилл задумчиво. — И с Губиным тоже. Что-нибудь придумаем.

— Кончай благотворительностью заниматься, — произнес Филин. — Слышь? Пойдем.

— Подождите, — сказал Сергей торопливо. Он вытащил из кармана плаща листок со списком. — Объясните, в конце концов… А то я не все знаю…

— Это что? — спросил Кирилл и посмотрел в листок. — А-а, это тебе Кравец должен все рассказать. Сходи к нему.

— Ходил я, — пробормотал Сергей. — Закрыто у него.

— Ревизия сегодня в больнице, — сквозь зубы проговорил Филин. — Там они все. Идем, Барновский ждет.

— Точно — ревизия! — Кирилл хлопнул себя по лбу. — Забыл совсем. А это, как водится, на весь день. Сергей, нам правда некогда, — извиняющимся тоном сказал он. — Я только перекусить забежал. Ты вот что сделай. В этом доме с торца находится библиотека. Ты сейчас мимо нее проходил. У библиотекаря фамилия — Ревич. Очень умный мужик, раньше ученым был. Больше чем он, про резервацию, наверное, никто не знает. Иди к нему прямо сейчас. Он тебе на все вопросы и ответит. Кстати, у него у самого тоже судьба — не позавидуешь.

— А как его зовут? — спросил Сергей.

— Рудольф Анатольевич. Зайди, зайди! С ним поговорить можно… Хороший мужик.

— Кирилл, пошли! — нетерпеливо сказал Филин и махнул рукой.

— Ладно, до вечера, — сказал Кирилл.

Они с Филиным размашистыми шагами стали удаляться от дома. Сергей снова остался один с помятым листочком в руках.

Расположившаяся в торце дома библиотека имела крыльцо с облупленными, давно не крашеными каменными перилами, трещины которых густо поросли мхом. Сергей поднялся по крошащимся ступеням, открыл скрипучую дверь и очутился в сумрачном тихом мире. В библиотеке было безлюдно и пахло тем самым запахом, какой бывает только в библиотеках. Господи, подумал Сергей, сколько же лет я не бывал в таких заведениях! Все не до того с этой сумасшедшей жизнью. Он ностальгически вздохнул и прошел внутрь, к столику у окна, огороженному, как и положено, стойкой. На стойке лежало несколько книг, самого же библиотекаря не было видно. Царила полнейшая тишина. Сергей собрался уже было кашлянуть, как вдруг из глубины стеллажей, из самых книжных недр послышалось:

— Кто-то пришел, кажется?

Потом говоривший, очевидно рассмотрев Сергея сквозь просветы стеллажей с книгами, добавил:

— Проходите сюда, молодой человек.

Сергей обнаружил библиотекаря между вторым и третьим стеллажами. Тут оказалось еще одно окно. Под ним уютно расположилось высокое кожаное кресло и квадратный журнальный столик, на котором стояла настольная лампа, электрочайник, сахарница, цветная жестяная коробочка и стакан. Рядом находился стул. Чайник шумел. Библиотекарь сидел в кресле и оказался невысоким, седым, наполовину лысым человеком, явно перевалившим за пятидесятилетний рубеж. Он имел короткие, тоже седые усы, усталые потухшие глаза серого оттенка и мощные очки в роговой оправе, которые делали его похожим на профессора. Одет библиотекарь был в простенький пуловер коричневого цвета.

— Здравствуйте, — сказал Сергей. — Вы — Рудольф Анатольевич?

— В точности так, — кивнул библиотекарь. — Хотите что-нибудь почитать? Я вас раньше не видел.

Голос у него был мягкий и дружелюбный.

— Меня никто здесь раньше не видел, Рудольф Анатольевич, — произнес Сергей. — Я только вчера появился в резервации. И пришел не за книгами, а за консультацией, потому что посоветовали обратиться к вам…

— Вот оно что, — Ревич с интересом глянул на него поверх очков. — Чаю хотите? Не стесняйтесь. За компанию, а? Я люблю, знаете ли, побаловаться…

— Можно и чаю, — согласился Сергей.

— Да вы садитесь, садитесь, — Ревич жестом показал на стул и встал из своего кресла. — Минуточку, я только принесу стакан.

Сергей сел на стул, а Ревич, сутулясь и шаркая, удалился и через минуту появился со вторым стаканом, в котором позвякивала чайная ложка.

— Должен вам сказать, вы подоспели весьма вовремя, — заметил он, усаживаясь обратно в кресло. — Я заварил чай буквально только что. Признаться, я не люблю сидеть там, — он махнул рукой в сторону стойки. — Посетителей в это время дня практически не бывает. Тут, знаете ли, комфортней как-то.

Он умолк и стал разливать горячий чай в стаканы.

— Кладите сахар, молодой человек, — сказал он, закончив. Затем он снял очки, обхватил стакан обеими ладонями и откинулся в кресле. — Так говорите, только вчера… Простите, как ваше имя?

— Извините, не представился. Меня зовут Сергей.

— Вам, наверное, лет тридцать, не больше?

— Тридцать.

— Моему сыну столько же, — негромко изрек Ревич. — Вы позволите называть вас Сережей?

— Конечно, — сказал Сергей, размешивая сахар.

Ревич отхлебнул чаю и посмотрел на Сергея, слегка склонив голову на бок.

— В общем, Рудольф Анатольевич, — начал Сергей, вздохнув, — я попал сюда совершенно случайно. Просто какое-то нелепое, дурацкое стечение обстоятельств… Рок какой-то. Или, если угодно, воля божья…

— Вон оно как, — протянул Ревич, кивая. — Хищница снова заскучала по вкусу крови? В капкан угодила очередная жертва… Вон оно как. — Он снова в задумчивости отхлебнул из стакана.

— Говорят, что таких случаев у вас давно не было? — спросил Сергей.

— Пожалуй, что так… А Проход после вас?

— Им воспользовался один тип.

— Ясно… У вас есть семья, Сережа? — участливо поинтересовался Ревич.

— Бывшая.

— Ну… — вздохнул он, вскинув брови. — Наверное, дети никогда не бывают бывшими, так?

— Что верно, то верно, — ответил Сергей.

Он взял стакан и сделал несколько глотков. Ревич глядел на него, и глаза у него были грустные. Казалось, он думал о чем-то своем. С минуту оба молчали, лишь мелкими глотками пили чай. Затем Ревич устало потер пальцем веки и негромко спросил:

— И что же вы хотите узнать, Сережа? Я охотно вам помогу, если это в моих силах.

— Прежде всего, меня интересуют все эти ваши принципы, — сказал Сергей.

Он выложил на стол листок с перечнем. Ревич поднес очки к глазам и посмотрел на листок.

— Это мне Кравец написал, — пояснил Сергей. — А разъяснить успел только некоторые. Сорвался куда-то и убежал. А сегодня его нет на месте.

— Обычная предвыборная суета, — заметил Ревич и отложил очки. — Ну, про принцип четности вы не можете не знать, так ведь?

— Я знаю про четность и про полупроводимость, — сказал Сергей. — И буквально только что узнал о сумасшедших. Увидел, как парнишка этот… зашел из леса. Даже испугался сначала.

Ревич, улыбаясь, понимающе кивал.

— Принцип разумности, — проговорил Сергей, задумавшись. — Как он, все же, формулируется?

— Так и формулируется, — сказал Ревич. — Оболочка существует только для разумных людей. В формировании ситуации четности или нечетности учитывается количество только разумных людей в резервации.

— Получается, что и животные не должны чувствовать Оболочку?

— Они и не чувствуют, — ответил Ревич. — Или для них ее, очевидно, просто не существует. Тут им можно только позавидовать. Но с этим-то принципом все просто. Какие, вы говорите, еще остались?

— Перпендикулярности и однократности, — сказал Сергей.

Ревич некоторое время молча думал.

— А вы знаете, какие бывают виды нарушения четности? — осведомился он. Вы, вообще, уже в курсе, почему опасно состояние нечетности в резервации? Чем грозит нарушение стабильности, знаете?

— В принципе, да, — ответил Сергей. — Кравец мне растолковал. Если нечетно, то нестабильно. Это влечет чью-либо гибель. Я помню.

— Хорошо, — проговорил Ревич. — Видите ли, чтоб понять принцип перпендикулярности, надо разобраться в типах нечетности. Так вот, — продолжил он после некоторой паузы. — Существует три типа нечетности. То бишь, три вида нарушения четности. Ну, четность и стабильность — это у нас синонимы, если вы уже поняли. Итак, нечетность может возникнуть тремя путями. Первый: в резервации кто-то умер, второй: в резервации кто-то родился и третий: в резервацию кто-то вошел снаружи. Как, скажем, в вашем случае. Согласны со мной? Если не понимаете, сразу говорите.

— Нет, нет, — поспешно сказал Сергей. — Пока все понятно. Только вот что… А если кто-нибудь в резервации сошел с ума? — спросил он. — Это же тоже возмущение! Ведь четность разумных нарушается!

— Вопрос интересный, — крякнул Ревич. — И правомочный. Молодец, Сережа! Я тоже так считаю, но наверняка этого никто не знает. А знаете, почему? По той простой причине, что никто в резервации еще с ума не сходил.

— Минутку! А Артем?

— Он ненормален с самого рождения, так что… В общем, эта тема практически не исследована. И поэтому мы всегда говорим о трех типах. Потому что эти три типа подтверждены практикой. А о сумасшествии… Нет такой статистики.

— Стало быть, ваш принцип разумности выведен лишь на основании одного конкретного случая с Артемом?

— Получается так, — согласился Ревич. — Понимаете, Сережа, здесь многое понято и осознано на основании одного, двух конкретных примеров или фактов. Что поделаешь, мы поставлены в такие условия. Нам не дано возможности производить эксперименты. Мы не можем формулировать законы резервации в лабораторных условиях. Эх, если бы было так… Но нет… Мы узнаем их по ходу жизни. К большому сожалению. Хотя, надо отметить, что все принципы были открыты нами в первые же месяцы существования резервации. В последние годы мы ничего нового о резервации не узнали. Просто накапливаем статистику. Уточняем детали… Но как ученый я должен сказать, что нет никаких оснований думать, будто мы здесь застрахованы от какого-либо подвоха. Понимаете, что я хочу сказать? Конечно, прошли годы, люди привыкли к новым правилам жизни, но утверждать, что эти правила завтра не изменятся нельзя. Это было бы глупо и ненаучно. Вы согласны со мной?

— Вполне, — вставил Сергей.

— Ведь может статься, — продолжал Ревич, — что завтра или послезавтра возникнет или неожиданно откроется новый принцип. Или, допустим, обнаружится, что мы неправильно трактовали какой-нибудь из уже известных нам, или еще что… Вы только представьте! Ведь когда имеешь дело с неизвестным, надо быть готовым ко всему. Даже если в течение нескольких лет все стабильно. А стабильность-то может быть кажущейся, так?

Ревич допил чай и поставил пустой стакан на стол.

— Я вам должен сказать, Сережа, что могу болтать очень долго, — сообщил он, улыбнувшись. — Вы уж простите мне эту слабость. Здесь так редко доводится с кем-нибудь поговорить! Что вы… — Он всплеснул руками. — Это в первое время еще кому-то было интересно… Кто-то еще тогда пытался что-то понять в этом абсурде. Это в первое время поначалу казалось, что резервация ненадолго, что она вот-вот исчезнет… Но прошел год, затем прошел второй, и… — Он вздохнул. — …И ничего не изменилось. Потом люди перестали задавать себе вопросы, на которые они все равно не получали ответов. Люди перестали себя мучить бесполезным ожиданием. Они сделали то, чему научились за тысячелетия более всего. Они привыкли, Сережа! Их нельзя в этом винить — такова людская природа… Вот и вы, — сказал Ревич грустно, — человек новый. Образно выражаясь, птица, сбитая в лет. Вы, очевидно, полны решимости докопаться до истины, все здесь перевернуть, бороться до конца и так далее, да?

— Пока я лишь пытаюсь разобраться в ситуации, — пробормотал Сергей.

— Да, да… — прикрыв глаза, произнес Ревич. — Конечно. Мне все это знакомо, Сережа. Здесь, в резервации многие прошли этот путь, и я в том числе. К сожалению, финал одинаков. Смирение и успокоение, м-да…

— Рудольф Анатольевич, давайте вернемся к нарушениям четности, — мягко попросил Сергей. — Если вы не против. Значит, их три. Сумасшествие мы оставляем за кадром.

— Конечно! Да, — встрепенулся Ревич. — Просто отвлекся немного… — Он на мгновение задумался и взял в руки очки. — Три типа… Рождение, смерть и гость снаружи, — проговорил он медленно. — В любом из этих случаев в резервации возникает ситуация нечетности. В первом и третьем случае такая нечетность называется «плюс-нечетность», во втором — «минус-нечетность». Ну, такая терминология. Не слышали еще?

— Нет. Погодите… А то все перепутается…

— Не мудрено, — Ревич понимающе кивнул. — Ну, давайте снова.

— Значит, в случае рождения человека… — сказал Сергей. — Это называется «плюс-нечетность»?

— Или когда кто-то зашел в резервацию снаружи, — добавил Ревич. — Как вы, допустим. Тоже «плюс-нечетность». В обоих случаях число людей в резервации возрастает. Поэтому и приставка «плюс». Понятно?

— Да, да… — сказал Сергей. — Тогда и с «минусом» ясно…

— Конечно, — сказал Ревич. — На одного человека меньше. Таким образом, пути разные, но приводят-то они к одному, как вы понимаете. К нечетности. И к появлению Прохода, в частности.

— Хорошо, — проговорил Сергей. — Ладно. С этим, вроде, разобрались. Дальше…

— Вот мы и подошли к понятию Прохода, — сказал Ревич. — Что такое Проход, как и Оболочка, никто не знает. Известен лишь его смысл. Это кратковременная дыра в Оболочке. И в соответствии с тем, какая возникла нечетность, они тоже называются «плюс» и «минус-Проходами». Просто для удобства. Вам ведь уже объяснили этот механизм, который резервация запускает в действие в случае возникновения нечетности? — спросил он.

— В общем-то, да. Но лучше повторите…

— Итак, когда возникает ситуация нечетности, в Оболочке образуется Проход. Это понятно. А потом происходит одно из двух: либо кто-то выходит через него наружу, либо кто-то умирает. В любом случае Проход тут же исчезает. Стабильность, разумеется, восстанавливается, поскольку восстанавливается четность. Понимаете?

— Вполне… — сказал Сергей, напряженно размышляя. — Так сколько времени он существует? Проход этот?

— Несколько часов, — сказал Ревич. — Когда как… Это тоже почти неисследованная тема. А теперь возникает вопрос: в каком месте Оболочки возникает Проход в каждом случае?

— И в каком же? — спросил Сергей.

— Так вот мы подобрались к принципу перпендикулярности. Он как раз об этом.

— Ну, когда я вошел, — сказал Сергей, размышляя, — то, как бы, прорвал Оболочку в этом месте? Там где вошел — там и образовался Проход…

— Правильно. А в первом или во втором случае? Когда в резервации кто-то рождается или умирает? В какой точке возникнет Проход, спрашивается?

— А в какой? — спросил Сергей.

— Согласно принципу перпендикулярности, — сказал Ревич, — Проход возникает в ближайшей к месту возникновения нечетности точке Оболочки. Ну, местом возникновения нечетности будем называть географическое место, в котором возникла нечетность.

— Это как?.. Место, где родился или умер человек, что ли?

— Совершенно верно. А что такое минимальное расстояние? Это перпендикуляр, как известно. Согласны со мной? Поэтому этот принцип так и назвали, может быть, не совсем, кстати, удачно… Можно было назвать, допустим: принцип «кратчайшего пути». Но это, в конце концов, неважно. Важно, что если от места возникновения нечетности провести воображаемый перпендикуляр к Оболочке, то точка пересечения как раз и определяет место, где должен образоваться Проход. В случае, когда в резервацию попадает человек снаружи, это самое место нечетности и место образования Прохода, как вы понимаете, просто геометрически совпадают. Только и всего. Ну, как вам этот принцип на вкус, а?

Ревич утих ненадолго, внимательно глядя на Сергея.

— Забавно… — пробормотал Сергей, отхлебнув чаю. — Так, так… А если родится сразу двое, или, наоборот умрет двое? Ну, или любое четное число людей?

— Если это произойдет в течение очень короткого промежутка времени… Скажем час или два… Тогда, конечно, резервация не успеет погасить нечетность самостоятельно. Тогда четность устанавливается, как бы, естественным путем. Никто не пострадает, все будут живы и здоровы. Примерно то же самое, если снаружи сюда одновременно зайдет четное число людей. Понимаете меня? Голова еще кругом не пошла?

— Она у меня со вчерашнего дня кругом…

— Привыкнете, — успокоил Ревич и опять потер указательными пальцами веки. — Наливайте себе еще чайку, не стесняйтесь.

— Спасибо, я больше не хочу.

— А я, знаете ли, частенько… — Он налил себе новый стакан чаю и сделал несколько неторопливых глотков. — У нас там пустяк остался… Есть, значит, еще такая вещь, как принцип однократного пребывания в резервации. В обиходе называется принципом однократности. Тоже, скажу вам, занятная штучка… Но тут все просто. Суть его заключается в том, что человек, вышедший из резервации, уже не сможет в нее попасть обратно. То есть принцип полупроводимости как бы на этого человека уже не действует, и он точно также не может пройти сюда снаружи через Оболочку, как мы отсюда наружу.

— Это еще что за ерунда такая? — непроизвольно хмыкнул Сергей.

— Это не ерунда, — сказал Ревич, качнув головой, — а принцип однократности. Нравится он вам или нет. Человек, который вышел отсюда, становится для резервации словно меченый. Признаться, это не самый плохой принцип, ведь так?

— Меченый. Хм, — повторил Сергей. — Но почему?.. — Он пожал плечами. — Что это значит?..

— Эх, Сережа, — печально улыбнулся Ревич. — На вопросы типа «почему?» да «зачем?» у нас чаще всего бывает ответ: «этого никто не знает». Здесь, в резервации уже давно никто ничего не спрашивает. Эти времена прошли.

— Да это я так… — проронил Сергей, вздыхая. — Я это уже понял. Просто вырвалось. Эмоция…

— Ничего, ничего, — сказал Ревич. — Мне это знакомо, — Он сделал еще несколько глотков и, прижав стакан к груди, откинулся на спинку кресла. — Я хорошо помню, как во мне и во многих других все внутри протестовало против случившегося. И против того, что случившееся не поддавалось никакому объяснению! И знаете, прошло много времени, прежде чем этот протест угас. Вот как… Угас и все. Время, оно, знаете ли, лечит любые раны…

Ревич закрыл глаза и умолк. Казалось, что он погрузился в воспоминания.

— А связь? — спросил Сергей осторожно.

Ревич неторопливо открыл глаза.

— Что вы говорите?

— Ну, разве это не принцип? Телефоны же в резервации не работают! Не просто так ведь?

— А… Есть такое дело, — согласился Ревич. — Но это вроде бы и не принцип. Видите ли, это обстоятельство не имеет прямого отношения ни к принципу четности, ни к другим принципам. Оно не связано ни с четностью, ни с чем подобным. Это своего рода некое дополнительное условие… некое дополнительное ограничение нашего существования. Кстати, не работает не только телефон, но и все другие способы оперативной связи с внешним миром. Телевидение, радиосвязь… Ничего не работает.

— Минутку, — сказал Сергей непонимающе. — Я сам слышал вчера: телевизор работал!..

— Нет, Сережа, — печально улыбнулся Ревич. — Увы, но это была всего лишь запись. По договоренности с городскими властями нам периодически присылают видеозаписи с новостями. А здесь на нашем видеоцентре их крутят. Несколько раз в течение дня. Вот оно как.

— Стало быть, изоляция? — медленно произнес Сергей.

— На то она и резервация, — ответил Ревич грустно.

— А почему бы тогда еще и не выключить воду? — пробормотал Сергей. — Или, скажем, не отменить закон Ома? Или уменьшить силу притяжения… А?

— Пути господни неисповедимы, — проговорил Ревич с вздохом. — У нас еще не самый худший вариант, кстати. Вы понимаете, у каждой резервации ведь свои собственные принципы существования. И люди в них мучаются все по-разному… Вы не слышали раньше о неапольской резервации? Или о мурманской?

— Честно говоря, не помню, — признался Сергей. — Наверное, нет.

— Одну секунду… — Ревич прислушался. Послышался какой-то шорох со стороны входа. — Кто-то пришел. Вы сидите, я ненадолго.

Он поставил стакан на столик, надел свои роговые очки, покряхтывая, поднялся из кресла и поспешил на свое место. Какое-то время Сергей слышал приглушенные голоса через ряды книг. Пришла какая-то женщина. Они несколько минут о чем-то бубнили, потом тонко скрипнула дверь и все стихло. Мелко шаркая, Ревич вернулся.

— Так на чем мы остановились? — спросил он, вновь усаживаясь в кресло и поблескивая линзами очков. — Ах да, неапольская резервация…

— Рудольф Анатольевич, — сказал Сергей. — Бог с ним, с Неаполем. Вы мне лучше вот что скажите. Сегодня я услышал о существовании какого-то права на выход. Что это такое?

— Право на выход? — переспросил Ревич и вскинул брови. — А-а… Тут все очень просто, Сережа, все очень просто. Понимаете, наше общество поделено на две части: имеющие право покинуть резервацию и не имеющие такого права. Не имеют такого права, как правило, местные, то есть те, кто проживал здесь до момента образования резервации.

— Погодите… Но ведь выйти отсюда практически нереально?

— Не забывайте, что есть факторы нарушения четности, так называемые плюс и минус-нечетности, о которых мы говорили. Если искусственно создавать и контролировать такие ситуации, то все же кое-какой шанс появляется. Маленький, правда…

— Как это — создавать искусственно? — удивился Сергей.

— Вам и это не объяснили? — вскинул брови Ревич. — Вы же были у Кравца, странно…

— Так вот вышло, — сказал Сергей.

— Дело в том, Сережа, — сказал Ревич, — что мы здесь по мере возможностей искусственно нарушаем четность. С помощью плюс-нечетностей. Мы сами у себя в резервации создаем ситуации плюс-нечетности. Не знали об этом?

— Нет, — признался Сергей в недоумении. — Это что означает?.. Вы, что, берете сюда людей снаружи? Один заходит, другой выходит? Так, что ли?

— Именно так, Сережа.

— Простите, но какой же дурак пойдет сюда?.. — пробормотал Сергей растерянно. — Да, и какой в этом смысл? Число же людей в резервации не меняется!

— Меняется, меняется… — вздохнул Ревич. — Вы просто не знаете самого главного.

— И что же это?

— А то, что мы берем сюда людей, которые должны умереть.

— Умереть? — переспросил Сергей, нахмурясь. — Почему это — должны? Как это понять, простите?

— Люди, находящиеся при смерти, — пояснил Ревич. — Нам доставляют людей, находящихся при смерти. С их согласия, разумеется. Вот оно как. Как правило, это смертельно больные или умирающие, одинокие старики. В общем, те, которым осталось жить чуть-чуть. А иначе — вы правы — в этом нет смысла.

Наступила тишина. Сергей был обескуражен, он был в очередной раз ошеломлен и сбит с толку.

— Так это… и есть ваш шанс? — тихо вымолвил он, наконец.

— Именно это и есть наш шанс, — грустно подтвердил Ревич. — Единственный наш шанс. Других нет, к сожалению.

— Но… — начал было Сергей и снова озадаченно умолк.

— А поскольку, все эти люди, — продолжил Ревич, — являются стопроцентными добровольцами, то их бывает крайне немного, как вы понимаете. Случаи такие очень редки. Поэтому, если учесть, сколько человек в резервации претендует на возвращение, то шанс для каждого получается ничтожным.

— Хорошо, — выдавил через некоторое время Сергей. — Ничтожным. Ладно… Тогда как же эти шансы распределяются?

— Старым добрым способом, — ответил Ревич, — Жеребьевкой. И каждый раз кому-то из многих везет. Ну, а раз так, то, естественно, этот процесс необходимо организовать. Определить процедуру, ограничить при необходимости число правомочных, назначить ответственных и так далее. Стандартные действия любого сообщества людей, объединенных общим интересом. Этим как раз у нас и занимается отдел особого назначения. Учет и контроль над этим самым ничтожным шансом. Это, конечно, не единственная сфера его деятельности, но, скажем так, основная.

— Так мне для этого присвоили номер? — догадался Сергей.

— В частности и для этого тоже.

— И что мне теперь с этим номером делать?

— Ничего не надо делать, Сережа, — с вздохом сказал Ревич, — Ваш номер это лишь ваш шанс в общем котле во время розыгрыша и не более. Если вам повезет, то повезет. Вы спросите об этом в отделе у Кравца. Вам там официально разъяснят. Про жеребьевку и про остальное… Мне, честно говоря, эти тонкости неизвестны и неинтересны. Очень уж напоминают мышиную возню. Хотите, можете молиться, чтоб жребий пал на ваш номер. Что еще в наших силах? Лично я не молюсь и давно уже ни на что не надеюсь. Слишком редко на нашу долю выпадают эти жеребьевки, чтоб из-за этого не спать по ночам или взывать к божьей милости.

Ревич замолчал, вдруг как-то съежился, шевельнул губами, потом быстро снял очки и стал тереть веки пальцами. Некоторое время они молчали. Сергей обдумывал услышанное и, наблюдая за библиотекарем, заметил, что Ревич несколько помрачнел.

— Вы здесь с самого начала? — поинтересовался Сергей, спустя какое-то время. — Я так понимаю, что вы тоже не местный?

— Да… — тихо вымолвил Ревич и опустил голову. — Я здесь с самого начала. Здесь почти все с самого начала. Немного здесь тех, кто уже позже попал в резервацию. В основном, сегодняшний состав резервации определился в самые первые дни. Знаете, город был так перепуган, что народ обходил эти места за километр! В округе, я помню, перекрыли все движение, расставили по периметру милицию, ГАИ… Мы здесь метались под колпаком резервации, в городе метались вокруг резервации — в общем, паники было предостаточно.

— Когда это хоть случилось? — сказал Сергей. — Я даже этого не знаю, потому что даже не из вашего города…

— Восьмого июля исполняется четыре года, — произнес Ревич и сделал небольшую паузу. — Вот оно как. Уже четыре года длится наша эпопея, четыре года… Понимаете, Сережа? Это ведь своего рода вечность! А с другой стороны мгновение. Я до сих пор прекрасно помню события тех дней. Весь ужас тех дней… М-да…

— Расскажите, Рудольф Анатольевич, — попросил Сергей. — Хотя бы вкратце. Если вас не затруднит.

— Отчего же… — сказал Ревич. — Охотно расскажу. — Он погрузился на несколько мгновений в воспоминания, затем заговорил: — Восьмого июля был тогда понедельник. Точное время возникновения Оболочки установить не удалось известно лишь, что это произошло в ночь с воскресенья на понедельник. По крайней мере, утром, когда люди шли на работу, Оболочка уже функционировала, и резервация, как явление, уже состоялась. А об этом еще никто не подозревал, представляете? Люди выходили утром на работу и скапливались на южной границе перед Магистральной. Они не могли выйти и ничего не понимали!.. Конторские, наоборот, шли на работу сюда, словно в мышеловку. Пока постепенно стало доходить, что надо прекратить всякое передвижение, пока стали отчаянно выкрикивать предупреждения всем подходившим, уже почти половина служащих конторы попала в резервацию… Потом они тоже поняли, ринулись обратно… Ну, и началось. Крики, слезы, истерики… Местные, конторские — все вперемешку… никто ничего не соображает, все лихорадочно бегают вдоль Оболочки. Позже понаехала милиция, городские власти, военные. Они с той стороны толпятся, мы с этой. Что делать, никто не знает. Все кругом оцепили, с Москвой стали связываться и пошло, и поехало!.. Это был просто бред. Это был сплошной кошмар! Неделю или больше люди просто ночевали возле Оболочки, жгли костры, дежурили, все надеялись на что-то… Господи, Сережа, я никому не пожелаю такое пережить…

Ревич тяжело вздохнул, покачал головой, прервавшись на некоторое время. Он был слегка возбужден.

— А ведь нам еще повезло, — продолжил он, — Хоть тут, вообще, неуместно говорить о везении, тем не менее, могло быть значительно хуже. Во-первых, дорога, проходящая через резервацию, была на тот момент закрыта на ремонт. Вы понимаете, что было бы, если бы утром по ней пошли набитые людьми автобусы, а?! Сколько бы их здесь скопилось? Это же ужас… А, во-вторых, повезло в том, что были каникулы, и школа практически пустовала. Ведь сколько могло сюда попасть нездешних детей — это же представить страшно! Столько несчастных детей, боже!.. Скажите, что может быть хуже несчастных детей?!

— А власти? — глухо спросил Сергей. — Они пытались помочь?

Ревич горько усмехнулся и стал покусывать дужку очков.

— Что они могли, господи!.. — произнес он угрюмо. — Ну, как можно помочь, когда не понимаешь с чем ты столкнулся?! Что они могли… — повторил он тихо. — Пожалуй, только то, что и сделали. В первые же дни в срочном порядке протянули заграждение вокруг резервации, наставили в округе предупреждающих плакатов, дали объявления через местные средства массовой информации. Транспортер сразу же установили, стали доставлять продукты. Да, что они еще могли сделать? Уж я-то прекрасно знаю, что здесь были бессильны любые средства. Если даже физическая природа Оболочки осталась тайной за семью печатями! Понимаете? Приборы ничего не зафиксировали: ни полей, ни излучений о чем тут можно говорить? Кого здесь можно в чем-нибудь упрекнуть? А тем более, наша резервация была на тот момент далеко не первой, печальный опыт в этой области уже был. В том числе и в нашей стране. Результаты, как известно, повсюду нулевые. Конечно, первоначально понаехало и ученых, и журналистов, и разных чиновников. Даже военные прибыли. Пару недель ради приличия покрутились, поразводили руками, повыражали сочувствия, а потом все и поутихло. С голоду умереть, дескать, не дадим, а как жить — решать вам! Вот и стали решать, когда поняли, что глупо и бесполезно питать иллюзии. Позднее стали налаживать все наши, так сказать, здешние институты. Создавать наш собственный регламент жизни. Сами понимаете, без этого нельзя! Жить-то как-нибудь надо… Так постепенно и родились и эти жесткие медицинские правила, и регулярные сверки населения, и запрет на рождение детей и все остальные наши прелести… Сначала все это казалось дико, потом привыкли со временем. Вот и живем себе уже четыре года. Сначала дни считали, потом месяцы, а сейчас уже никто ничего не считает. Вот такие дела. Смирение и покой. Даже к жеребьевкам стали без дрожи относиться.

— Ну, хоть какие-то попытки истолковать это явление были? — спросил Сергей. — Все равно должны быть какие-то гипотезы!

— Вы имеете в виду точку зрения науки?

— Да не обязательно… Вообще… Кто-то ведь над этим думал!

— Конечно, конечно, — согласно закивал Ревич. — Над этим думало очень много людей. И ваш покорный слуга был в их числе. Только много ли толку от этих дум? Гипотез было величайшее множество. К сожалению, они так и остались гипотезами. Даже среди ученых и всех, кто занимался этой проблемой, не было единой точки зрения. Ее и быть не могло. Да и как она могла возникнуть при полнейшем отсутствии фактов, при отсутствии каких-либо материальных следов? Мы же потерпели абсолютное фиаско, Сережа! Мы наивно пытались понять то, что изначально нам не было дано понять. Мы просто долгое время стыдились в этом признаться и обманывали самих себя. Я говорю сейчас об официальных позициях, когда еще существовали наши правительственные комиссии. Если вы в то время следили за этим, то должны помнить… Разные тогда комиссии были. И по резервациям, и по цветным излучениям, и другие… Была раньше такая мода на комиссии, пока, наконец, не плюнули на все эти бесплодные попытки что-либо понять. Э-хе-хе… — Ревич сокрушенно покачал головой. — Поэтому не было и, видимо, не будет никакой официальной версии. А для себя каждый может сам придумать ту гипотезу, которая ему больше нравится. Если ему, конечно, от этого полегчает.

— А вы, Рудольф Анатольевич, — осторожно поинтересовался Сергей, — какую для себя выбрали гипотезу?

— Никакой, — вымолвил Ревич. — Мне они не нужны. Я же ученый, понимаете меня? Через мою голову по долгу службы прошло столько гипотез и мнений, что я стал относиться к ним спокойно. А потом, когда я понял, что мы окончательно зашли в глухой тупик, то вообще стал к ним равнодушен. Но это мое личное отношение. В резервации же очень по-разному воспринимают то, что происходит. Каждый решает для себя сам. И вам, Сережа, тоже придется самому выбрать, как относиться ко всему этому. Кто-то пытается привлечь для объяснения все мыслимые человеческие науки, кто-то религию, кто-то даже потусторонние силы… Кто-то вообще никак на этот счет не думает. Смирился, привык и живет себе потихоньку. Я вообще-то не люблю давать советы, но… Знаете, вы обязательно найдите себе тут друзей, обязательно!.. Иначе будет очень тяжело, поверьте мне. Или займитесь каким-нибудь делом. Найдите себе отдушину. Только не скатывайтесь в пьянство… А это здесь элементарно. Даже не заметите.

— Если не секрет, — спросил Сергей, — какую отдушину нашли вы?

— Ну что вы, — вздохнул Ревич. — Признаться, я мало общаюсь с людьми. Все больше с книгами. С ними, знаете ли, проще и лучше. Они мудрее. А кроме того, я пишу свою книгу. Ну, скажем так, пытаюсь. Историю нашей резервации. И предысторию тоже.

— Вот даже как… Интересно.

— Просто однажды я почувствовал, что обязан это сделать. Потому что, если это не сделаю я, то никто не сделает. Здесь же никому нет дела ни до чего, кроме самого себя. Ну, у чиновников из мэрии, кроме того, заботы, которые им по должности положены. И все… Я же не могу себе позволить, чтоб наша жизнь здесь с течением времени ушла в забвение. Я не верю, что потом это никому не будет интересно. Да, честно говоря, я не жду никакой благодарности за свой труд… Не мешают, и на том спасибо… — Он помолчал, а потом тихо добавил: Вот моя отдушина, Сережа, и так или иначе она помогает мне. А больше мне ничего не нужно.

— Значит, со всем остальным вы смирились?

— Смирился, — сказал Ревич. — И давно. А что мне еще делать?.. Борьба — это уже не для меня. Да, и чем бороться? С ветряными мельницами?

— Скажите, а ваша семья далеко? — спросил Сергей и тут же пожалел.

Ревич посмотрел на Сергея, что-то изменилось в его лице, он заморгал и отвернулся к книжному стеллажу.

— Они все в Подмосковье… — хрипло произнес он. — И жена, и дети. Сын такой же, как вы. Антоном зовут. Внучка Настя, ей уже шесть лет… Младшая Леночка, ей уже двадцать пять… Замуж вышла, пока я тут… Сына родила. А я его даже не видел. Внук… Вы понимаете? Не видел! Боже мой!..

Голос его задрожал. Он по-прежнему не поворачивался.

— Я Ольге столько раз говорил, чтоб не ездили сюда, — говорил он полушепотом. — Все равно приезжают. На сердце сразу становится так больно! Я их отговариваю, а сам все равно жду, жду… И больно, и без них еще хуже… Он тяжело вздохнул всем телом. — Иногда я думаю, — вымолвил он, — вдруг когда-нибудь… Ну, вдруг!.. Вот в один прекрасный день Оболочка исчезнет, все кончится, а я не доживу… Понимаете, просто не доживу! Мне уже пятьдесят шесть лет. А сколько нам тут еще куковать? Может быть, это навсегда. Представляете? Навсегда!..

— Ну, что вы, Рудольф Анатольевич… — смущенно пробормотал Сергей. Ему стало страшно неловко оттого, что он завел разговор в такое русло. — Вдруг вам повезет, вдруг этот жребий…

— Мне никогда не везло ни в каких лотереях, — Ревич повернулся к Сергею с поджатыми губами. Глаза его были влажными.

— Мне тоже, — проронил Сергей.

Настроение Ревича заметно упало. Библиотекарь сидел, понуро откинувшись в кресле и слегка прикрыв глаза. Сергею показалось неуместным спрашивать сейчас его о чем-нибудь еще, и он встал.

— Рудольф Анатольевич, спасибо, что уделили мне время, — проговорил Сергей. — Я пойду.

— Да вы не обращайте на меня внимания, — немного оживился Ревич. — Вы же, наверняка, узнали не все, что хотели. Вы спрашивайте, ради бога!

— Нет, нет, я пойду, — торопливо сказал Сергей. — Еще раз спасибо. Я обязательно еще зайду потом. Сейчас мне надо идти.

— А вы заходите ко мне домой, — с готовностью предложил Ревич. — Я вам покажу свою рукопись, если вам это интересно. Чаю попьем. Нет, правда, заходите! Вечерами и по выходным… Я буду только рад. Да и у вас еще будут вопросы, я по себе знаю. Я живу в четырнадцатиэтажке, в шестьдесят первой квартире на восьмом этаже. Запомните?

— Хорошо, я запомнил. Непременно зайду, — пообещал Сергей. — До свидания.

— Спасибо, что зашли, Сережа, — сказал Ревич. — Приятно было познакомиться и поговорить.

Сергей вышел из прохода между книжными стеллажами. Библиотекарь неподвижно сидел в своем кожаном кресле, и взгляд у него был печальный и потухший.

Налет грусти остался в душе Сергея после этого разговора. И зачем я только спросил его о семье, подумал он невесело. Выбил, наверное, человека из колеи на весь день.

Теперь ему предстояло посещение больницы. Сергей справедливо рассудил, что больница не рухнет, если он сначала зайдет домой и примет душ, и с тем решением направился на свою новоиспеченную квартиру.

Дома он обнаружил, что напрочь отсутствует горячая вода. Кран глухо ворчал и дрожал, а затем немного сплюнул в ванну и успокоился. Понадеявшись, что это, все-таки, не происки резервации и что вода, может быть, вот-вот появится, Сергей протопал в свою комнату и бухнулся на раскладушку. Спать не хотелось совершенно. Он полежал несколько минут, прокручивая в голове то, что удалось узнать за сегодняшнее утро. Потом встал и подошел к окну.

В некотором отдалении от дома, перед самой железной дорогой простиралась длинная узкая гряда картофельных участков. За путями высился все тот же бесконечный лес. И мне придется наблюдать этот пейзаж неизвестно сколько лет, мелькнула мысль. Или десятилетий? Нет, нет, об этом лучше не думать! Он даже встряхнул головой, чтоб прогнать эту мысль. Тут взгляд его упал на черную тетрадь, которую Галушко вчера положил на подоконник. Что он там такого про нее наговорил-то? Какая-то робинзонада, да и только… Сергей хмыкнул, взял тетрадь и пролистал. Первые несколько листков содержали какие-то непонятные рисунки, схемы, столбцы цифр. Затем с чистого листа начиналась рукопись. Почерк был мелкий, убористый, но достаточно понятный. В некоторых местах страницы оказались слегка подпорчены влагой. Почитать, что ли, подумал он. Черт с ней, с этой водой и с этим медосмотром! Завтра схожу. Будем полагать, резервация от этого не погибнет.

С тетрадью в руках он снова повалился на раскладушку. Затем нашел начало рукописи и стал читать.

«Я, Манаев Иван Константинович, командир экипажа грузового вертолета МИ-8, бортовой номер НА-32275, сегодня 20 мая 199… года, семнадцать часов пятнадцать минут. Я решил, насколько это у меня получится, описать в этой тетради все, что произошло с нами, начиная со вчерашнего дня. Буду записывать в перерывах на отдых, пока есть силы. Я все время таскал в своей сумке эту тетрадь. Просто привычка иметь запас бумаги на всякий случай. Теперь вот пригодилась. Если мне не суждено будет выбраться из этого злополучного леса и болот то, может, хоть мои записи когда-нибудь попадут к людям. Я понимаю, что шансов на это практически нет, но все равно… Вдруг повезет. Буду надеяться.

Не стану подробно рассказывать о том, что было до полета. Тому есть свидетели — зачем зря тратить силы и время? Если, в двух словах, то сначала меня вызвал Медведев и представил мне этого замкнутого сухощавого человека по фамилии Холодов. Ну, состоялась у нас краткая беседа. Надо — так надо, сказал я тогда. Почему не помочь, тем более раз такое дело. С ребятами я поговорю, слетаем. Правда, Ткачук приболел, да ладно. Можно и без бортмеханика, в конце-то концов. Конечно, в глубине души мне тогда что-то не понравилось в этой затее. Не то скоропалительность, с какой возник этот московский тип и стал просить нас о помощи, не то само время суток, не то еще что… Может, интуиция — не знаю. Я тогда только единственное, что спросил: может, говорю, лучше — с утра? А то, кто знает, сколько кружить придется? Холодов аж обомлел и глазами захлопал: да что вы говорите, мол, такое! Каждый час, каждая минута дорога! До завтрашнего утра, может, говорит, все уж исчезнет. Как вы можете этого не понимать, и все такое, значит. Я только плечами пожал. Это ваше дело, говорю, я ж не отказываюсь, а просто спрашиваю. Почему я должен что-то понимать в ваших загадочных явлениях? Это, дескать, ваша работа — понимать, а наше дело — летать. Хотите лететь прямо сейчас — пожалуйста. Только, говорю, если темнеть начнет, все равно придется возвращаться. Да успеем, замахал руками этот белобрысый. Он даже весь дрожал от нетерпения. Странные они все-таки, люди из этих всяких комиссий. Наверное, от постоянного общения со своими тайнами они такими становятся. Молчаливые, законспирированные все до ужаса. И с военными почему-то предпочитают не связываться. И полномочий, вроде, хватает, о таких полномочиях, если говорить откровенно, другим чиновникам лишь мечтать приходится. А все одно, без нас, простых исполнителей, никуда… Чудно, в общем. Короче, после того переговорил я с ребятами. Медведев, говорю, конечно, не приказывает, а просит. Но помочь-то все равно придется. Всю плешь потом проедят: почему не оказали содействие члену правительственной комиссии? Зачем нам это нужно, правильно? Да и не отстанут все равно… Придется, одним словом, помочь.

В общем, вылетели мы в тринадцать сорок. Пока добирались, потом над тайгой кружили — место засекали это чертово. Часа полтора прошло, пока нашли. Сверху эта ерундовина выглядела как синяя пульсирующая точка. Тогда она еще была синяя, а, может, и фиолетовая. Затем еще минут десять искали, где бы сесть неподалеку. Холодов все это время ерзал, будто на еже сидел, да вниз через стекло пялился. Ну, нашли какую-то полянку почти в километре от объекта. Лес в этом районе — сплошной бурелом и заросли, можно сказать, что нам еще повезло, что мы ее, эту полянку, нашли. Ну, сели, вылезли из вертолета, перекурили да и потопали. Если б мы тогда знали…

По пути все молчали. Да, и не до разговоров было, честно говоря. Приходилось постоянно карабкаться через сгнившие стволы деревьев, продираться сквозь непроходимый кустарник. То и дело по щекам хлестали шершавые и колючие ветви. Холодов держался, хоть и ему было трудно с непривычки. Сразу было видно, что он в тайге новичок. Он шел передо мной, и его узкая спина все время маячила из стороны в сторону у меня перед глазами. Никак не вписывался в интерьер леса его длинный серый плащ, полы которого мешали ему каждый раз, когда он перелезал через очередной завал. Сумка с видеокамерой и еще какими-то приборами постоянно моталась и зацеплялась за ветки. Он терпел, кряхтел, сопел, но не отставал от Березина с Прохоровым, шедших впереди. Одна из неприятностей заключалась в том, что примерно в середине пути дорогу нам преградила небольшая тихая речушка, метра четыре шириной. Пришлось искать брод, и на это мы потратили минут десять. Что и говорить, брод хоть и брод, а приятных ощущений в этом мало. Мы пересекли речку по колено в холодной воде. Потом немного передохнули, перекурили. Тут Березин начал ворчать.

— Куда поперлись? — проговорил он недовольно. — Зачем поперлись? Сидел бы сейчас уже дома, в тепле и уюте. Чай горячий, телевизор…

— Никто тебя силком и те тащил, — заметил Прохоров. — Ждал бы себе в машине.

— Ждал бы… — пробурчал Березин. — У моря погоды, что ли? Сам-то чего пошел?

— Мне, между прочим, интересно, — сказал Прохоров. — Ужасно просто интересно, что это за штуковина такая.

Березин хмыкнул, выпустив клубы дыма, и покачал головой.

— Неужели тебе безразлично, а? — поинтересовался Прохоров у него. — Какой может быть чай? Какой может быть телевизор, когда такое?..

— Да какое — такое? — скривился Березин. — Ты доберись сперва! Потом уже радуйся… И вообще, неизвестно, что там впереди. Ты вон у нашего гостя спроси, что это такое… Сразу, может, весь интерес отшибет.

Холодов при этом шмыгнул носом и давай крутить головой по сторонам.

— Скажите, э-э… забыл, как вас… — начал Прохоров, повернувшись к нему.

— Дмитрий Андреевич, — напомнил я.

— Да, конечно… — сказал Прохоров. — Мы понимаем, с одной стороны, что информация секретная и все такое… Но хоть что-то вы можете сказать? А, Дмитрий Андреевич? А то действительно ползем куда-то и не знаем…

Холодов поежился и сунул руки в карманы плаща. Черта лысого он расколется, подумал я. Знаю я этих сотрудничков.

— Размечтался, — бросил Березин Прохорову. — Он, наверное, и сам не знает. Или знаете? — осведомился он у Холодова.

— Давайте оставим пока разговоры, — сухо попросил Холодов, и я удивился, что он вообще заговорил. — Хотелось бы сначала дойти.

— А потом? — с интересом спросил Прохоров.

— Потом видно будет, — отрезал Холодов и втянул голову в плечи.

— Ладно, пошли, — сказал я, и мы двинулись дальше.

Сразу после брода перед нами встал нешуточный завал, продираться через который было бесполезно. Его проще было обойти. Пришлось нам делать крюк и изменять маршрут, чтобы обогнуть этот завал, что, конечно же, не добавило никому настроения. Но, вроде, пока ребята держались, если не считать недовольного ворчания Березина. Не берусь сказать, что он думал обо всем этом, но Прохоров был явно страшно заинтересован происходящим. Это было написано у него на лице. Может, это молодость виновата? Когда-то и я был такой. Конечно, я не скажу, что мне абсолютно было все равно, но в чем-то в тот момент я был согласен с Березиным. С годами начинаешь не так относиться ко всему новому и странному. Все меньше хочется связываться с тайнами и рисковать. И может быть, даже — меньше знать. Но, если сказать честно, полная неизвестность меня никогда не устраивала. Когда я нахожусь в полной неизвестности, то раздражаюсь. Поэтому я предпринял ненавязчивые попытки хоть что-то выудить из Холодова по дороге.

— Дмитрий Андреевич, — бросил я ему в спину. — Насколько я понимаю, раз вы так торопитесь… Раз не пожелали оттягивать, значит, такие случаи уже были, да?

Поначалу он не ответил, только несколько замедлил темп ходьбы.

— Почему так неожиданно? — спросил я. — Как-то врасплох… Я вот этого не понимаю. Не было и вдруг — раз!.. Что, наши ПВО сбили какой-нибудь летающий объект? Или что?

Он вдруг остановился и обернулся, сдвинув к переносице свои белесые брови.

— Нет, Иван Константинович, — ответил он, тяжело дыша. — Вот что-что, а ПВО тут ни при чем. Это я могу сказать точно. Не было никаких летающих объектов.

— А что же тогда было? — Я тоже остановился.

— Что-то другое, — уклончиво ответил Холодов. — Но информация об этом у военных уже есть. И они тоже будут здесь. Очень скоро.

— А-а… — протянул я. — Вы не хотите, чтоб они опередили вас. Ну, ваше ведомство… Я правильно понимаю?

— Правильно, — произнес он сухо.

— Почему? — поинтересовался я.

— Потому что, если военные наложат лапу на информацию, — ответил он, — то потом ее не выцарапаешь. Уже научены.

— Я не знаю, конечно, взаимоотношений между вашими ведомствами… пробормотал я. — Странно… Ну, да ладно. Так что же это, Дмитрий Андреевич?

— Больше я ничего не могу вам сказать, — сказал он, разворачиваясь и двигаясь дальше.

Остаток пути мы хранили молчание. Минут через десять мы неожиданно вышли к ложбине. Березин, который шел первым, застыл и поднял руку. Мы все остановились на краю ложбины, глядя вниз.

Там, метрах в пятидесяти, в окружении огромных елей и массивных кустов находилось что-то. Оно не издавало ни малейшего звука, оно испускало мягкий и нежный розовый свет, равномерно струившийся сквозь окружающие ветви и листья. Трудно было судить о размере объекта и его форме. В самых общих чертах он напоминал матово-розовый, светящийся шар нескольких метров в диаметре. Но это в самых общих чертах, если смотреть на него боковым зрением, как бы вскользь. Самое интересное было то, что на нем нельзя было сосредоточить взгляд. Это было очень странное чувство. Стоило начать смотреть на этот шар в течение нескольких секунд, и казалось уже что это — не шар, а что-то совсем иное. Казалось, что он начинает менять форму, это был одновременно и многогранник, и яйцо, и призма, и что-то каплевидное, и еще бог знает что. При этом у него не существовало четких границ и контуров. И решительно было непонятно, лежит ли объект на земле или висит в воздухе. Чем дольше на нем задерживался взгляд, тем менее оформленным становилось это свечение. Да и свет, надо сказать, был тоже очень странным. Он ничего не освещал вокруг, хотя и был достаточно сильным.

Зрелище было настолько необычным и завораживающим, что некоторое время мы в полнейшем молчании и оцепенении смотрели на свечение и не в силах были даже пошевелиться. Потом я пришел в себя и глянул на Холодова. У того первый шок тоже начал проходить, и он лихорадочно рылся в своей сумке. Прохоров смотрел на свечение широко открытыми глазами, припав на одно колено и открыв рот, отчего напоминал статую. Высокая массивная фигура Березина замерла между двумя деревьями. Было тихо. Совсем тихо.

Первым нарушил молчание Холодов. Он стал чертыхаться и яростно шипеть от негодования, вертя в руках видеокамеру.

— Она не работает!.. — как-то жалобно и недоуменно выпалил он.

— Что?.. — еле слышно сказал Прохоров, поворачивая к нему бледное лицо и хлопая ресницами.

— Не работает, проклятье!.. — в отчаянии воскликнул Холодов. Он прекратил бесполезные попытки вдохнуть в камеру жизнь и опустил в бессилии руки. — Этого не может быть!.. Я же проверял!..

Он стал нервно бормотать что-то несвязное и снова копаться в сумке. Вынимал какие-то футлярчики, приборчики, вертел их в руках, затем убирал обратно. Прохоров отвернулся и медленно, словно проглотив лом, выпрямился.

— Забавная штучка… — хрипло изрек Березин, не шевелясь. — Ничего подобного не видел. Что скажешь, командир?

Я промолчал. Что я мог сказать? Я наблюдал за Холодовым. Он прекратил возню со своим снаряжением и сел на землю, прислонившись спиной к дереву и слегка прикрыв веки.

— Что это может быть? — проговорил Прохоров тихо. — Оптическое явление?.. Газ? Плазма?..

Он терялся в словах, у него перехватывало дыхание и эмоции разного рода сменяли одна другую на его молодом веснушчатом лице.

— Что я могу сказать точно, — произнес Березин, — так то, что никаких иллюминаторов нет. Сопел тоже нет…

— Да при чем здесь это!.. — бросил, нахмурясь, Холодов. — Какие еще иллюминаторы, господи?

— А почему он цвет изменил? — сказал Прохоров, обращаясь к нему. — Он же какой-то синий с воздуха был!

Холодов, как ни в чем ни бывало, игнорировал его вопрос.

— Может, это шаровая молния? — сказал Березин неуверенно. — Или метеорит…

— Сам ты метеорит, — сказал Прохоров возбужденно. — Ты чего несешь?

— Может, нам Дмитрий Андреевич все-таки объяснит, — сказал я, сверля Холодова взглядом.

Но Холодов, казалось, был совсем непроницаем. Он молчаливо пошмыгал носом, потом все же соблаговолил ответить:

— Не метеорит, конечно же. И не шаровая молния.

— Это и так понятно! — выпалил Прохоров. — А что это тогда? Может, вы сами не знаете?

— Ну, и что дальше-то? — поинтересовался я у Холодова. — Что вы намерены теперь предпринять?

Он опять не ответил. Это уже начинало меня выводить из себя.

— Послушайте, Дмитрий Андреевич! — довольно резко сказал я. — Это ведь тоже надоедает. Может, вы перестанете с нами в кошки-мышки играть? В конце концов, мы же…

— Что-то не то! — вдруг вставил Березин, вращая вокруг головой. — Иван, ты не чувствуешь? Чего-то тут не так… В лесу. Только я не могу понять — чего. Тебе не кажется? — спросил он.

— Не знаю даже… — ответил я, прислушиваясь и озираясь по сторонам.

— Что же мы стоим?.. — произнес Прохоров, оглядывая всех по очереди. Идемте ближе! Это ведь… Что же…

Нелепо размахивая руками и треща сучьями, он начал спускаться по склону в ложбину…»

От чтения его отвлекло лязганье дверного замка. В прихожей завозились и загомонили. Сергей отложил тетрадь и взглянул на часы. Было уже полшестого. Однако эта писанина способна увлечь, подумал он. Забавно… Что же это такое: выдумка или быль? Воспаленный бред заплутавшего в тайге человека или действительно попытка поведать миру о неких диковинных событиях? Если судить по содержанию, то больше походит на беллетристику, если же то, что рассказал Галушко — правда, тем более странно… Значит, это было на самом деле? А, может ли быть и то и другое одновременно? Правда, рассказанная в виде беллетристики? В любом случае рукопись заслуживала того, чтоб быть прочитанной до конца.

В дверном проеме мелькнула Кира Семеновна, молчаливо кивнув ему. Со стороны кухни доносились смачные покряхтывания хозяина семейства, носившие явно алкогольный характер. Потом до слуха Сергея стали доноситься обрывки фраз Галушко, из которых можно было заключить, что хозяин интересуется, дома ли его квартирант, и чем это он, дескать, занимается, и тому подобное. Сергей понял, что повтора вчерашней атаки, наверняка, не избежать. Вот тебе и первый повод пойти сегодня в бар, подумал он. Тем более что на самом деле не грех было бы перекусить.

Он быстро проскользнул в прихожую мимо сидящего за столом растрепанного и почему-то набычившегося Галушко. Взгляд главы семейства был основательно замутнен. Его реакцией на мелькнувшего перед ним Сергея стало некое эмоциональное мычание, отчаянно пытавшееся преобразоваться в слова. Сергей быстро впрыгнул в туфли, накинул, не застегивая, плащ и покинул жилище. Галушко, однако, успел родить напоследок фразу, коряво и запоздало отскочившую от стен прихожей Сергею в спину. Хозяин дома непременно желал узнать у Сереги, не рыбак ли тот.

— Честно говоря, я надеялся вкусить твоих хваленых пирожков, — сказал Сергей. — Помнится, ты вчера упоминал…

— Нет, братец, сегодня у нас не пирожки, — ухмыльнулся в усы Барков. Сегодня у нас шаньги. И хочу заметить: не менее хваленые. Запомни, Серега, что у Баркова каждый день — свое фирменное блюдо! И Барков этого принципа старается придерживаться. Стиль есть стиль. Бывают, конечно, накладки. В основном из-за того, что не привезут тот или иной продукт. А так, в общем, марку держим.

— Тогда я с удовольствием вкушу твоих хваленых шанег, — сказал Сергей смиренно.

— Гут, — кивнул Барков, не переставая звенеть за стойкой стаканами. — Что пьем? Коньяк, водка? Есть джин еще, на любителя… Вина мужикам сам не предлагаю.

— Коньяк, — ответил Сергей, поглядывая по сторонам.

— Иди, садись, — сказал Барков. — Я принесу.

Сквозь гомон и завесы табачного дыма Сергей пробрался к одному из столиков, за которым одиноко восседал немолодой субъект в поношенном засаленном пиджаке, некогда белой рубашке и помятом галстуке, съехавшем на бок. Субъект имел двух-трехдневную щетину, был основательно нагружен и почему-то ассоциировался с бывшим административным работником или начальником сектора НИИ, пребывающем в запое.

— Вы позволите? — поинтересовался Сергей у небритого.

Тот ничего не ответил, возможно, он даже не заметил появления Сергея, так как сидел, тупо глядя на деревянную поверхность стола и отведя в сторону кисть руки с зажженной сигаретой. Перед ним стояла пепельница, полная окурков, почти пустой четырехгранный стакан и тарелка с недоеденной шаньгой. Сергей опустился на стул. Гул в баре стоял отменный. Минуты через две сосед по столику поднял на Сергея замутненный взгляд и хрипло изрек:

— Что?..

— А что? — в свою очередь сказал Сергей.

— Не одобряешь? — пошевелив бровями, сказал небритый.

— Смотря что, — ответил Сергей.

— Да все! — отрезал небритый и неаккуратно затянулся, рассыпая пепел на рукав пиджака.

— Все — нельзя, — заметил Сергей. — Тогда уж лучше повеситься.

Небритый поглядел на него, несколько раз моргнув, и пожевал губами.

— Между прочим, это неплохая мысль… — сказал он, показав сигаретой на Сергея.

— Значит, так плохи дела? — осведомился Сергей.

Небритый сипло хмыкнул, сделал еще несколько затяжек и затушил окурок в пепельнице. При этом он обжег палец и ругнулся.

— Дела… — проговорил он, — Дела — как сажа бела. По-другому не было и не будет, пока этот мир населен людьми. Людишками, — добавил он желчно, — Тварями с короткой памятью… Понятно? — спросил он, набычась.

Затем небритый проглотил остатки содержимого своего стакана, отщипнул кусочек шаньги и стал безразлично его жевать. Возник Барков и поставил перед Сергеем тарелку с шаньгами и, такой же, как у небритого, четырехгранный стакан, наполовину наполненный коньяком.

— Лопай, пока теплые, — сказал Барков, хлопая Сергея по плечу. — А это Михалыч, — сказал он, кивнув в сторону небритого, — Пессимист и волк-одиночка.

Небритый поднял на Баркова тяжелый взгляд.

— Ты, что ли, оптимист? — буркнул он. — Ты мне лучше водки еще принеси…

— Ну, я не официант, — ответил Барков. — У нас здесь самообслуживание. Три года уже, между прочим. Забыл, что ли, Михалыч?

— Не официант он… — пробормотал небритый Михалыч. — Ему вон принес!..

— Это наше с ним личное дело, — сказал Барков, заговорщически подмигивая Сергею. — А тебе и так уже хватит. Экономь деньги, Михалыч. Скоро совсем без зарплаты останетесь. Что делать будешь тогда, а? — шутливо спросил Барков. Пойдешь ко мне в официанты?

— В официанты… Я же, гадство такое, ведущий инженер!.. — выдохнул Михалыч. — Я, между прочим, около тридцати лет…

— Да знаем, знаем, — сказал Барков добродушно. — Так и быть, будешь ведущим официантом…

Они продолжали говорить, а Сергей неторопливо выпил коньяк, внутренне проследив его согревающий путь, и стал есть шаньги. Они и в самом деле оказались вкусными, и он уничтожал их с аппетитом. Поймав попутно взгляд Баркова, Сергей показал ему выставленный вверх большой палец, на что бармен сделал всем телом многозначительный жест, означающий, что, дескать, фирма веников не вяжет или что-то в этом роде.

— Вот ты вспомни, — с трудом ворочая языком, говорил тем временем Михалыч Баркову, — три года назад! Да даже два года… Разве кто-нибудь мог назвать меня паразитом или нахлебником? Или любого другого… Вот разве было такое возможно? Такое и в голову никому не приходило, понимаешь?! Об этом просто даже никто не думал. Мы все были одинаковы, мы все были несчастны. Никто никого не выделял, черт возьми! Никто никого ни в чем не обвинял! — Он умолк, торопливо извлек еще сигарету, но, не прикурив, продолжил, угрюмо насупившись: — Кстати, в первые два года кто приносил доход в резервации больше, ну?! Скажи мне, ну кто?..

— Потому что тогда у вас были заказы, — сказал Барков. — А сейчас нет. Колесо фортуны. Рулетка, братец.

— А сейчас нет! — выпалил Михалыч. — И поэтому, гадство такое, мы стали недочеловеками, да? Поэтому, что ли, нас можно мешать с говном? Раньше мы все были хорошие и несчастные… Теперь, значит, мы нахлебники!.. Ведем, видишь ли, паразитический образ жизни!

— Ну, ну, — Барков похлопал его по плечу, — Не распаляйся, Михалыч. Ты же знаешь, что таковы здесь люди.

— Людишки! — фыркнул Михалыч мрачно. — Да они везде такие… Только здесь они, как под микроскопом. Фу!

— Я же говорю — пессимист, — сказал Барков Сергею. — Хотя он и прав: им сейчас очень несладко.

— Воровать пойду! — вдруг обиженно пробурчал Михалыч. — Грабить. Раз мои мозги уже никому не нужны, то вот… Вынуждают, гадство такое…

— Ба! Да это ты, Михалыч, давеча женщину в подъезде обчистил? — усмехнулся Барков, подмигнув Сергею. — А то вся резервация шумит и гадает… Полиция с ног сбилась.

— Чего?! — чуть не взревел Михалыч. — Ты что несешь-то? Сдурел, что ли?!

Барков захохотал, хлопая ладонями по столу. Михалыч замахал на него руками, затем склонил голову и стал обиженно бубнить себе под нос что-то невнятное. Барков присел на стул возле Сергея.

— Сегодня у тебя вид не такой потерянный, как вчера, — заметил он. Значит, дело идет на поправку. Все будет хорошо, Серега. Через недельку на тебя перестанут коситься. И ты тоже привыкнешь. И все.

— Что — все? — спросил Сергей, невесело усмехнувшись. — Что — все-то?

— Да все. Послушай, тезка, — заговорил Барков поучительно. — Вот тебе мой совет. Отнесись ко всему философски. Измени свой взгляд на жизнь. Я тебе это по собственному опыту советую.

— Извлеки пользу из неприятности, — кивнул головой Сергей. — Найди прекрасное в ужасном… Да?

— Если хочешь, то да, — согласился Барков. — Я не спорю — это очень трудно. Но у тебя получится, это точно. А там глядишь, может ты и не захочешь никуда из резервации дергаться. Как, например, я.

— Ну уж нет, — отрезал Сергей. — Только не это.

— Ну, ну, — сказал Барков, похлопав его по плечу, — Не торопись с выводами, братец. Время подумать у тебя еще будет.

— А тебе, стало быть, здесь нравится? — спросил Сергей.

— Меня здесь все устраивает. Абсолютно… Пойми ты, — заговорил Барков уверенно, — Ничего не происходит просто так. Если ты попал сюда — значит, это кому-то было нужно! Все предрешено, и тебе дано в виде испытания. Вот в таком вот разрезе.

Он снова дружески похлопал Сергея по плечу. Рука у него была тяжелая.

— Найти бы того, кому это было нужно, и задать ему пару вопросов, произнес Сергей.

— Исходи из реальности. С резервацией тягаться бесполезно, на этом поприще уйма народу себе зубы и когти пообломало. Себя изменить проще, братец…

— Проще? — покачал головой Сергей. — Не знаю, не знаю…

— И потом, не забывай, — добавил Барков многозначительно. — Все что ни делается, к лучшему. Не забывай. Ладно, думай, — сказал он и опять подмигнул Сергею. — Мне надо к клиентам. Если что-то надо будет, подходи к стойке.

Барков покинул столик и вернулся к своему рабочему месту. Михалыч уже спал, уронив голову на руку. Вторая рука свисала со стола, между пальцев ее так и осталась торчать нетронутая надломленная сигарета. Сергей доел последнюю шаньгу, потом повертел в руках пустой стакан. Напиться, что ли, подумал он. И уже собрался сходить за коньяком, как возле столика возник Кирилл. Одет он был в гражданскую одежду: джинсы, кофта и легкая куртка. Однако рация, по-прежнему, болталась на поясе.

— Так и знал что ты здесь, — сказал Кирилл, — Пойдем.

— Куда? — спросил Сергей.

— Пойдем, пойдем, — улыбаясь, заговорил Кирилл, — По дороге объясню. Вставай, говорю.

— Хорошо, — пожал плечами Сергей и поднялся. — Я только расплачусь.

— Жду на улице, — сказал Кирилл и ушел.

Сергей протиснулся к стойке и поинтересовался у Баркова, сколько он ему должен.

— Ничего, — ответил Барков, улыбаясь. — Платить начнешь завтра. Сегодня у тебя премьера. Сегодня — за счет заведения. И никаких возражений, — добавил он. — Барков сказал, как отрезал.

— Премного благодарен, — сказал Сергей. — Тогда я пошел. Пока.

— До завтра. Кстати, завтра будут расстегайчики с рыбкой. Если, конечно, машина с рыбой придет. Что-то они в последнее время частенько подводят… Ну давай, счастливо.

Сергей вышел из бара и Кирилл увлек его налево по направлению к южной части резервации, в сторону шоссе.

— Был в промтоварном магазине? — спросил Кирилл, — Вот в тот дом идем. Там у меня два друга живут. Конторские они. Вот и сидим постоянно вместе. Условия у них позволяют. Хочу тебя в нашу компанию включить. А то одному тебе сложно будет. А здесь одному нельзя. Пропадешь на фиг!

— А народ не будет против? — поинтересовался Сергей.

— Да ты что! — воскликнул Кирилл. — Парни мировые.

Они миновали заброшенную автобусную остановку.

— Значит так, — сказал Кирилл деловито, — С работой для тебя я договорился. Зашел сегодня к Мельникову. Это наш начальник транспортного отдела. Короче, работа такая: развозка продуктов, товаров и тому подобное. В основном, по магазинам. Есть у нас для этих целей «Рафик». Сейчас на нем работает один парень, Ромка Агеев… Но он не тот, по идее, человек. Не ответственный, да и за воротник слишком часто закладывает. В резервации, конечно, все часто закладывают с одной-то стороны… В общем, это неважно. Николаич, на него давно косо смотрит, а тут случай удобный. Ромку, на транспортер вместо Кононова, — для него там самое место — а на «Рафика» тебя. Работенка нормальная, Сергей. Хотя бы на первое время, а там видно будет, когда обнюхаешься. Так как, согласен?

— Согласен, — смиренно ответил Сергей. — Как водить машину, я, кажется, еще не забыл. Со швейными, безусловно, сложнее. И электродвигатели сроду не собирал.

— Ну, и хорошо, — сказал Кирилл, — Прямо с утра к Мельникову зайдешь. Медосмотр прошел?

— Нет.

— Завтра обязательно. На работу без заключения тебя никто не допустит. Без этого, понимаешь, ты в резервации не человек. У нас с этим очень строго!

Они нырнули в крайний подъезд дома. На втором этаже Кирилл толкнул дверь квартиры направо, оказавшейся незапертой, и они вошли внутрь.

— А вот и наш коп, — незамедлительно донесся голос из комнаты.

— К тому же не один, — произнес Кирилл отчетливо и сказал Сергею: Раздевайся и проходи.

Это была обычная старая двухкомнатная хрущевка. Дальняя ее комната оказалась закрыта. Вдоль стены, напротив входа, стояла старенькая, вся в царапинах стенка, перед ней располагался еще более старый диван, на который было наброшено видавшее виды покрывало. Перед диваном стоял вытянутый, низкий журнальный столик, торцом упиравшийся в батарею под окном, занавешенным темными массивными шторами. С другой стороны к столику примыкало два кресла, тоже отнюдь не новых. Возле одного из кресел высился зажженный торшер. На столе торчала пара бутылок, рюмки, несколько вскрытых консервных банок, булка хлеба, порезанный сыр, банка растворимого кофе, пакет с соком, сахарница и прочие мелочи немудреного мужского стола. Посреди пейзажа красовалась пепельница, до невозможности заполненная окурками.

Обитателей комнаты, как и сказал Кирилл, было двое. Оба оказались ровесниками Сергея и Кирилла. В кресле восседал небольших размеров, но, тем не менее, крепкий бородач. Он имел кудрявую и пышную шевелюру, а серые глаза его глядели насмешливо и беспечно. Второй был тощий и длинный очкарик, откровенно белобрысый и взъерошенный. Он полулежал на диване и курил в потолок.

— Так, так, так, — произнес бородатый, поглаживая свою бороду и оглядывая Сергея. — Интересно.

— Ну, ты где ходишь-то, в конце концов? — воскликнул очкастый и сел.

— Вставать не надо, — суровым тоном произнес Кирилл. — И вопросы здесь задаю я.

— Допрыгались, кажется, — изрек бородатый. — Коп привел понятого. Васильич, что ты на это можешь сказать?

— Что, что?.. — пожал плечами очкастый и поправил свои очки. — Водки может не хватить — вот что.

Примерно через час все встало на свои места. Сергею было здесь хорошо. Содержание алкоголя в крови неумолимо возрастало, стаскивая с души покров пессимизма и отчаяния. В голове уже изрядно шумело. С течением времени гомон в комнате нарастал. Становилось все жарче, воздух в комнате все более уплотнялся и пропитывался сигаретным дымом. Мужики, действительно оказались неплохие. Оба были инженерами, работали в конторе уже довольно давно, жили в этой квартире, как и все конторские, на подселении. Бородатого крепыша звали Глебом, а белобрысого очкарика — Валерой. Говорили, как водится, о самом разном, и чем дальше, тем чаще тема разговора перескакивала с одной на другую. Поначалу Сергей по большей части молчал и слушал, но постепенно с увеличением количества выпитого язык стал развязываться и у него. После того как Глеб в очередной раз разлил водку по рюмкам и они выпили, Сергей, сопя и хрумкая маринованным огурцом, поинтересовался:

— А кто такие «заложники»? Объясните популярно.

— Ну, брат… — проговорил Кирилл, жуя бутерброд. — «Заложник» — он заложник и есть. Это надо на примере…

— Ну, давай на примере, — сказал Сергей.

— Вот, допустим, поплохело кому-нибудь в резервации не на шутку, да? Надо оперировать, или еще чего… Бывают такие ситуации — ничего не попишешь. В общем, надо человека наружу переправлять, иначе загнется. В этом случае спасает только «заложник». Его сюда, больного туда. Все очень просто.

— Постой-ка, — пробормотал Сергей. — А откуда он возьмется? «Заложник» то?

— Снаружи, разумеется, — вставил Глеб. — Откуда же еще? Можно, конечно, их тут рожать, — усмехнулся он, — только роды у нас запрещены, да и не оперативно это…

— Не пудри человеку мозги, — сказал Валера. — ООН этим занимается.

— Какой еще «ООН»? — не понял Сергей.

— Да отдел особого назначения, — пояснил Кирилл. — Кравцовское ведомство… Находят снаружи кого-нибудь, подмахивают договорчик — и все дела.

— А обратно? — спросил Сергей. — Обратно-то как?

— Естественно, вне очереди, — ответил Кирилл. — Тебе разве не объяснили? Они же подписывают договор на определенное время, не просто так! Еще и бабки за это получают.

— Кстати, Кир, сейчас ведь вообще никого нет, да? — спросил Валера с набитым ртом.

— Это тебе надо у Филина поинтересоваться, — ответил Кирилл. — Он у нас любит всех и вся учитывать. Я точно не знаю, но, по-моему, сейчас никого… Ну, Клима я не считаю. А когда их много было, ты вспомни? Один, два, не больше.

— Нет, как-то было, — погрузился в воспоминания Валера. — Помните, года два назад мужики с гаражей чем-то отравились? Тут «заложников» тогда целая пачка шлялась.

— А-а, — кивнул Глеб. — Было дело, было. Ох, не любили их тогда… Ох, вони было!

— Кого не любили? — спросил Сергей. — Мужиков, которые отравились?

— И тех и других, — махнул рукой Валера. — Одних не любили за то, что они выбрались из резервации, других — за то что они отняли у страждущих несколько будущих нечетностей. Нечетности, между прочим, в резервации — на вес золота.

— Меня тогда знаете, что больше всего поражало? — воскликнул Кирилл. — Те, кто завидовал тем троим несчастным и кричал: «Как ловко, мол, они прогнулись!», почему-то очень быстро забыли, что мужики-то одной ногой были в могиле!

— Может они на это и рассчитывали… — хмыкнул Глеб.

— И забыли почему-то, — продолжал Кирилл возбужденно, — что у них здесь остались семьи. А они, может, и не собирались сроду покидать эту проклятую резервацию! Возбухали, кстати, конторские, не местные, — заметил он. — Ваши возбухали…

— Это-то понятно, что наши, — изрек Глеб. — А вы что хотели, поручик? Это ж гомо сапиенс.

— Ничего я не хотел… — проговорил Кирилл хмуро, — Противно вот и все. Им не повезло — да! Но это не значит, блин, что вокруг не существует ничего, кроме этих долбанных нечетностей!

— Слушай, Кир, — сказал Валера, жуясь. — А интересно, стоимость договора зависит от срока, на который он заключается? А вот на засыпку такой вопрос!

— Не боись, не засыплешь… — пропыхтел Кирилл. — Я такой информацией не располагаю. Я эти договора не составляю, в глаза даже их не видел! Сомневаюсь я, чтоб там были какие-то жесткие сроки.

— Ты, полиция, лучше объясни, — сказал Глеб, — чего это ты сегодня с рацией?

— Он при исполнении, — заявил Валера, облизывая палец. — Служба днем и ночью. А почему без пушки?

— Какая пушка? — изумился Кирилл. — Какое исполнение? Вы что? Я же иду расслабиться! Я что, похож на идиота, который идет расслабиться и берет с собой оружие?

— Нет, — сказал Глеб, — ты похож на идиота, который идет расслабиться, и берет с собой рацию.

— У тебя что, сегодня дежурство? — спросил Валера, облизывая другой палец.

— Да почему, господи?.. — сказал Кирилл. — Стал бы я на дежурстве пить!.. Филин дежурит.

— Тогда рация-то зачем, действительно? — не унимался Валера. — Ты ее раньше не брал, между прочим.

— Отвяжитесь вы с рацией! — проворчал Кирилл. — А то перестреляю всех, на фиг!

— Оружие не взял, — напомнил Глеб.

— Завтра перестреляю! — грозно парировал Кирилл. — А сегодня просто покусаю. Хватит, понимаешь, про рацию!.. Сказано: так надо! И не приставайте к бедным полицейским.

— А… все равно, — произнес Валера, махая рукой. — И вообще, система ваша, между прочим, шаткая.

— Яка така наша система? — спросил Кирилл.

— Обыкновенная, — сказал Валера. — Правоохранительная…

— Я бы даже сказал: правоохренительная, — вставил Глеб.

— Вот именно, — Валера поправил сползающие к носу очки. — Слабовата системка-то. Вот ты тут сидишь, водку хлещешь, Барновский на печи лежит, а твой Филин один несет службу. Получается, что все замкнулось на одном человеке!

— Это ты к чему?.. Чего это замкнулось?

— А зашел твой Филин в «Мирок», да не вышел? А споткнулся, да не встал? А сердце прихватило? И вот вам голая беззащитная резервация. Ненадежно, однако.

— Ну, ты загнул… — проговорил Кирилл и перестал жевать.

— В чем-то этот парень прав, — сказал Глеб, наливая себе сок в стакан. Как известно система, зависящая от человеческой надежности, очень ненадежна. «Заходи, Сара, бери, что хочешь…» Да… — пробурчал он с вздохом, — тут вы, братцы чего-то не того… Тут вы, парни это…

— Да кончайте вы! — отмахнулся Кирилл. — Тоже мне, критики. Да, если хотите знать, Филин понадежнее нас всех будет. И здоровье у него бычье. Не пьет, кстати, совсем.

— Как это возможно? — усомнился Глеб. — В резервации-то да не пить? Сказки, господин омоновец.

— А в баре-то он в последнее время появляется! — сказал Валера многозначительно.

— Филин? В баре? — недоверчиво проговорил Кирилл. — Никогда не видел. Может, он к Баркову по делу ходит…

— Какие это у Филина могут быть дела с Барковым? — сказал Валера.

— Ну, не знаю, — сказал Кирилл и пожал плечами. — Не знаю, зачем и к кому он в бар стал ходить, но он не пьет. Не пьет, и все. Я, по крайней мере, не видел. И не слышал ни от кого… Нет, мужики, за Виктора я спокоен! И Барновский, кстати, ему очень доверяет.

— Ну, это, положим, тоже оплошность, — заметил Глеб. — Доверять в резервации нельзя никому. По определению. За редким, впрочем, исключением.

— Нет можно! — сказал Кирилл рьяно, — Я вот, например, Барновскому доверяю. И буду доверять, что бы мне кто не говорил. А если Петрович Филину доверяет, то почему…

— Ну, вот пошла транзитивная логика, — хохотнул Глеб. — Барновский доверяет Филину, Зеленин доверяет Барновскому, следовательно, Зеленин должен доверять Филину. Как бы боком потом не вышла этакая всеобщая доверчивость.

— Да как же, по-твоему, тут тогда жить? — выпалил Кирилл. — Без доверия-то? Если никому не верить, как тогда?.. Объясни мне — как?

— Это ты мне объясни, — сказал Глеб. — Ты представитель власти — ты и объясни. Как вот мы тут умудряемся существовать?

— Представитель, представитель… — пробормотал Кирилл. — Какая, по идее, разница? А ты мне объясни как не представитель власти!

— Но-но! — воскликнул Валера. — Только не надо, други, ничего друг дружке объяснять! Вы еще недостаточно пьяны, и у вас ничего не получится. На Маевского где сядешь, там и слезешь, это точно.

— А то я не знаю, — буркнул Кирилл и стал ковыряться в тарелке.

— Ага, сдрейфили! — зловеще проговорил Глеб. — И тем не менее, я хочу вот что сказать, коли уж речь зашла о надежности системы. В любом сообществе, господа, замкнутом самом на себя довольно длительное время, рано или поздно начинаются заморочки. Хочет этого полиция или не хочет. Доверяют все друг другу или не доверяют.

— В резервации вся жизнь, понимаешь, — сплошная заморочка, — заметил Кирилл. — Тоже мне… Напугал.

— Минуточку, — Глеб покачал указательным пальцем. — Я говорю не про те заморочки, к которым все давно привыкли… Я про те заморочки, которые у нас еще впереди. Про те самые затаенные и ждущие своего часа! Про которые еще никто и не слыхивал. Которые валятся, словно снег на голову.

— Ты, что, считаешь, нас ожидают какие-то новые пакости? — спросил Кирилл серьезно, и вилка замерла в его руке. — Не думаю… Мне кажется, что наоборот, с течением времени, люди только больше привыкают к обстоятельствам. Помните, как вначале орали, когда всех заставляли проходить ежемесячный медосмотр? Сейчас же ничего — привыкли. С течением времени страсти утихают. Это я давно понял.

— Нет, мой дорогой, это два параллельных процесса, — заявил Глеб. — А может, даже две стороны одной медали, если глянуть философски… Что-то утихает и гаснет, а что-то тихо тлеет и разгорается. И еще, неизвестно, кто может выкинуть заморочку покруче — резервация или ее тихие, смирившиеся жители. — Глеб замолчал, устремил взгляд в потолок и стал покручивать стакан с соком между ладонями. — Сдается мне, господа хорошие, что самое интересное еще впереди, — произнес он, спустя несколько секунд. — Раскрывайте ворота.

— Ладно. Допустим… — сказал Кирилл. — Но что-то ведь можно предсказать? Ничто не берется из ничего. Я так понимаю.

— Предсказать можно, — согласился Глеб. — Будучи хорошим социологом или психологом. Подготовиться нельзя.

— Почему? — спросил Кирилл.

— Потому что предсказывают ученые, а решения принимают политики. Истина стара как кал мамонта.

— Рановато пошла политика-то… — заметил Валера.

— Ну ее в задницу! — воскликнул Кирилл. — Мужики, а покажите Сереге Палыча, а!

— Палыча? — задумчиво поднял бровь Глеб. — Вообще-то, это зрелище для подготовленного человека.

— А может, немного спустя? — сказал Валера. — А то проснется еще… А водки немного, между прочим.

— Кто такой Палыч? — спросил Сергей. — Заинтриговали прямо…

Тут все трое дружно издали какой-то многозначительный протяжный стон.

— Как же ему объяснить? — протянул задумчиво Глеб. — Н-да… Чтобы понять, что такое Палыч, нужно нечто большее, чем слова. Палыч — это, Сергей, явление особого порядка. Ибо зрелище это заставляет не на шутку задуматься о бренности бытия.

— Заморочка резервации? — предположил Сергей.

— Вообще-то, это философский вопрос, — изрек Глеб. — Чтобы понять, что такое Палыч, недостаточно просто его увидеть.

— Значит, можно хотя бы увидеть? — сказал Сергей. — Стало быть, свет он отражает?

— Короче сказать, — произнес весело Кирилл, — Палыч — это их домовой.

— Это точно, — немедленно согласился Валера. — Май, да объясни ты человеку в научных терминах. В конце-то концов.

— Как я могу объяснить то, что еще наукой не изучено, да еще в научных терминах? — сказал Глеб.

— А если еще по одной? — сказал Валера и осмотрел пустую бутылку.

— Тогда можно попытаться, — сказал Глеб. — Неси.

Валера выскочил из комнаты на кухню и через некоторое время вернулся с новой бутылкой. Глеб взял ее у него из рук и с вздохом скривился.

— Ты откуда ее принес? — нахмурившись, спросил он. — Почему не охлажденная, а? В чем дело, дневальный?!

— Ну вот, началось, — пробурчал Валера, бегая глазами по сторонам.

— Водке положено быть охлажденной, — сердито сказал Глеб, поднимая вверх палец, — И теперь Сергей может подумать, будто мы всегда пьем водку в таком неподобающем теплом виде. Нет, Сергей! — решительно заявил он. — Просто Серебряков сегодня облажался. Да, Валерий Васильевич? Облажался ведь? Опять ты спорол?.. Зачем ты не всунул бутылку в холодильник? Вернее, зачем ты ее оттуда высунул?

— Будет, будет… — невозмутимо сказал Валера, подвигая к себе со всего стола банки. — Палыч потчевался вчера, забыл я ее обратно… Бывает. Ты, между прочим, совсем обнаглел. Пепельницу снова не опорожнил, а я уже три дня подряд этим занимаюсь.

— Чем-чем это вы, простите, занимаетесь? — переспросил Глеб, осклабясь.

— Опорожнением. Вместо тебя, между прочим!

— То-то меня два дня подряд в туалет не тянет, — сказал Глеб, наполняясь сарказмом. — Я-то грешным делом думал — запор, думал какие-то проблемы с желудочно-кишечным трактом, а это, оказывается, ты, сердешный, стараешься за меня! Спасибо, конечно, но почему молчком? Почему тайком, Валера? Уж мне-то ты мог сказать? Как другу и как лечащему врачу.

— Пошло-поехало… — закивал головой Валера, криво ухмыльнувшись. — Дай только повод гаду. Да имел я твой желудочно-кишечный тракт! — бросил он. Мусор за собой надо убирать! А то сначала нагадят, а потом начинают требовать. Водку ему, значит, со льдом!.. Виски ему, е-мое, с содовой! Хрен тебе будет с кетчупом!

— Попрошу несопоставимые вещи не сопоставлять!

— Почему это несопоставимые? Очень даже сопоставимые…

— Это у них любимое занятие, — сказал Кирилл Сергею. — Взаимное издевательство. Сколько их знаю… Не обращай внимания на выпившую интеллигенцию.

— Ты разливай, в конце-то концов!.. — недовольно прорычал Валера. — Десять минут уже держишься. Чего вцепился?

Глеб, цокая сокрушенно языком, разлил. Они выпили.

— Кстати, речь шла о Палыче, — напомнил Сергей, намазывая хлеб маслом.

— Май, ты уже созрел? — поинтересовался Валера, сооружая немыслимый по составу и размерам бутерброд. — Объясни человеку эмпирически. Попробуй.

— Ну, эмпирически… — протянул Глеб, слегка задумавшись.

— Эмпириокрититически… — каким-то чудом выговорил Валера с набитым ртом.

— Значит так, — начал Глеб. — Палыч — это такое явление природы, внешне напоминающее существо типа человек. Обитает в стенах этой квартиры, причем абсолютно преимущественно в стенах вон той комнатки, дверь которой сейчас закрыта. Имеет телесную оболочку, хотя по всем параметрам явно тяготеет к духу. Почему так, никто не знает, но факт остается фактом. Оно имеет какие-то свои энергетические каналы, связывающие его с Вселенной, с помощью которых снабжает себя энергией. Иногда оно прибегает к помощи некоторых физических пищевых реалий, из которых наиболее распространенными являются химические соединения типа этилового спирта. Чрезвычайно редко его можно заметить за употреблением более твердых энергосодержащих веществ, повсеместно и регулярно применяемых обыкновенными людьми. Как такая немудреная энергетика функционирует, остается тайной за семью печатями.

Глеб сделал паузу и перевел дух.

— Что водка с человеком делает, — прошептал Валера, качая головой. — Из дерьма, так сказать — оратора!

— Наиболее распространенным состоянием Палыча, — продолжал Глеб, прикрыв глаза, — является глубокая медитация. Внешне это напоминает беспробудный сон, во время которого Палыч, по всей видимости, в качестве астрала пребывает в неких высших реальностях и ничего общего не имеет с физической оболочкой, бесформенно лежащей на кушетке. Будить его в это время крайне нежелательно, ибо — насколько я понимаю в астральных делах — при этом можно легко нарушить тонкую связь между свободно парящим духом и бренным телом. Нарушение этой связи, как показывает практика, чревато последствиями. Внешне это выглядит так, словно бы спугнутый астрал наспех старается вернуться в свою оболочку, минуя, очевидно, некие необходимые промежуточные стадии. При этом тело Палыча в таком состоянии начинает хаотически перемещаться по квартире, иногда замирает в некоторых точках на неопределенное время, из него вырываются звуки, почти не поддающиеся лингвистической расшифровке. Одно слово: аварийный выход из медитации. Плюс ко всему при этом происходит какая-то энергетическая разбалансировка, и Палыч вынужден этот баланс оперативно восстанавливать. При этом бесследно начинают истребляться все спиртосодержащие продукты, а также изредка то, что им сопутствует. После этого, как правило, медитация возобновляется. Ну, пожалуй, и все, что могу сказать, — проговорил Глеб и облизнулся. — В общем, явление малоизученное. Четыре года для кармической медицины, сами понимаете — не срок… Уф-ф! Даже во рту пересохло.

— Ну, выдал, — крякнул Кирилл. — А я даже не записал. Могу поспорить, что после следующей рюмки ты такие слова уже не произнесешь.

— А где он работает? — поинтересовался Сергей. — Если, разумеется…

— Палыч, значит, на пенсии, — ответил Валера, выглядывая что-то внутри одной из банок. — На незаслуженном, я подозреваю, отдыхе.

— Нет, мужики, — сказал Кирилл, — Палыч у вас — класс! Невидим, неслышим, в питании неприхотлив. Что еще надо интеллигенции на поселении?

— Это точно, — согласился Валера. — И все-таки, Кир, не пойму я, зачем тебе рация?

— Все. Зациклился на рации, — сокрушенно констатировал Глеб. — Кир, скажи ты ему, что ты на дежурстве, а то не уймется ведь! Он уж от волнения опять все сожрал! А ну прекрати пихать провиант себе во чрево! — рявкнул он на Валеру. Как потом его оттуда прикажете доставать?

— Да пошел-ка ты… — отмахнулся Валера. — Мне вот просто интересно, на кой ляд ему рация? Тебе не интересно — можешь покинуть помещение.

— А может, это военная тайна, — усмехнулся Глеб.

— Господи, какая военная тайна?.. — поморщился Кирилл. — На всякий случай. Есть проблемы… Барновский сказал «носи», ну, и ношу. Мне не трудно.

— А в чем проблемы-то? — спросил Валера, поправляя очки.

— Обстановка в резервации в последнее время какая-то неспокойная, ответил Кирилл. — Творится что-то непонятное. Не нравится мне все это.

— А это то, что ограбили кого-то две недели назад? — спросил Валера. — Или три ли, не помню…

Кирилл покачал головой и вздохнул.

— Позавчера было новое ограбление, — сухо сказал он. — Из бухгалтерии тетку одну прямо у собственного подъезда обчистили. Поздно вечером. Рядом, естественно, никого не было. Как всегда, блин…

— Она, что, при себе много денег носила? — пожал плечами Валера, — Это же глупо.

— Деньги здесь ни при чем, — ответил Кирилл. — Хотя и их тоже забрали. Фокус-покус в том, что с нее сняли все золото. Серьги с камушками и два кольца… Представляете, а?

— Можно подумать, — заметил Глеб, — будто раньше в резервации не было ограблений.

— Почему же, — сказал Кирилл. — Были. Но не так часто. Два раза в год это еще, куда ни шло… А тут второе за месяц! Странно.

— Может, простое совпадение, — предположил Валера, не переставая усиленно работать челюстями.

— Слишком много совпадений, — хмуро проговорил Кирилл. — Наркотики эти дурацкие еще… Этого только еще не доставало!

— Во-во! — сказал Глеб, поднимая вверх указательный палец. — Я что говорил?

— Что «во-во»! — отмахнулся Кирилл. — Что сразу «во-во»? Ну проблемы, и что?.. Где их не бывает? Да, мне не нравится сегодняшняя ситуация. Но это не значит, что наступает, понимаешь, конец света! Проблемы надо решать и все. Сами по себе они не исчезнут. Что, не так, что ли, скажешь?

— Что с оптимиста взять? — развел руками Глеб. — Меня удивляют в этом скандале с наркотиками только две вещи. Во-первых, удивляет, почему они появились в резервации только сейчас? По моим представлениям это должно было случиться много раньше. Но это мое личное мнение… А второе, что меня удивляет: почему это ваш Барновский решил начать распутывать этот клубок в конторе? Это же смешно! Если пара наших засветилась с порошком, значит надо искать его в конторе? Во, логика! Скажи, Серебро, глупо же искать начало цепочки там, где находится ее конец?

— Это точно, — согласился Валера. — Не там начали. Факт.

— Погодите… — пробормотал Сергей. — Какие… э-э… такие наркотики?.. Вы это о чем, собственно?..

Все уже начинало потихоньку плыть у него перед глазами.

— Я к этому отношения не имею, — сказал Кирилл, пожимая плечами. — Я уже говорил. Барновский со мной не делился соображениями. Думаю, что это все происходит с подачи Филина. А что у вас там стряслось-то, елки-палки? Мне так никто и не рассказывал…

— Короче, ребятишки возомнили себя Интерполом и решили устроить фуррор, заговорил Глеб желчно. — Они полагали, наверное, найти пакеты с порошком в рабочих столах или внутри приборов? Посмотрел бы я на эту комедию, если бы им разрешили обыск. Что ж твои «интерполовцы» собаку снаружи не заказали? Мигом бы нашли залежи кокаина… Валера, а ты видел, какой зеленый от злости бегал по отделам Семкин? Он же аристократ в седьмом колене, туда-сюда, что ты! А его Филин взял и послал. Без разрешения, я бы даже сказал… Просто взял и направил бедного Семкина. Это был номер, доложу я вам.

— Я видел, что у него облицовка потрескалась, — гоготнул Валера. — А по какому поводу его послали? Интересно, однако.

— Господа «интерполовцы» страстно желали осмотреть содержимое сейфов, стал рассказывать Глеб. — Поначалу-то им мягонько намекнули, что, мол, полиция полицией, но не следует нос совать туда, куда нос совать не следует. Ну, по крайней мере, такие вещи должны делаться с письменного разрешения мэра и прочих… Ну, элементарные же вещи! Причем, сам Барновский особо-то не настаивал, видно было, что ему самому все это неприятно, а вот Филин ваш, так тот был непреклонен как монумент. Несгибаем, как член в состоянии эрекции. Дескать, открыть сейфы и живо. Цигель, цигель!.. Ать-два! А Семкин, конечно, тут как тут. За правду и чистоту моральных принципов побороться — это же для него святое дело. Ринулся в атаку; на каких, стало быть, основаниях, кто вам позволил вообще? да в грязных ботинках!.. да, что за солдафонство!.. да, как вы разговариваете!.. ну, и так далее в его стиле. А ваш железный Филин, Кир, некоторое время молча слушал, этак пожевывал папироску, посасывал, а когда Семкин умолк, чтобы набрать в грудь очередную порцию воздуха, взял и послал его в конкретном направлении. Громко так послал, смачно! Не вынимая изо рта папироски. Семкин, безусловно, стал похож на мяч, который проткнули гвоздем, похлопал глазами, похватал ртом воздух, выскочил в коридор… Ну, ситуация, конечно, сразу скомкалась, Барновский чего-то давай бурчать Филину, потом вся толпа вывалила в коридор, там какое-то время шумели, пыхтели, а дальше я не знаю. Говорят, бегали к Когану, но безрезультатно.

— Я ничего про это не слышал, — сказал Кирилл задумчиво. — В конце концов, они работают, как могут… Кто-то же должен работать, правильно? Что поделать, если они не профессионалы? Везде есть, по идее, свои перегибы… На Филина так вообще обижаться не надо. У него патологическая ненависть к конторе и всем конторским.

— А кто на него обижается? Лично я на него и не обижаюсь, — сказал Глеб, поглаживая бороду. — Но если он, положим, мне бы сказал, то, что он сказал Семкину, то я бы дал ему по зубам. И клал я на его патологическую ненависть.

— А вот это интересный вопрос, — произнес Валера. — На засыпку, Кир. Если дать представителю власти по зубам, на сколько розыгрышей могут отстранить? Что на этот счет в правилах сказано? Я что-то не помню.

— Ничего не сказано, — проговорил Кирилл. — Не было таких случаев.

— Скоро, наверное, будут, — заверил Глеб. — А посему неплохо было бы определиться в этом отношении. Поднять этот вопрос на нынешнем собрании…

— Подними, подними… — невесело усмехнулся Кирилл, — На этом собрании еще не такие вопросы поднимут, вот увидишь. И так тошно… Пропажи еще эти дурацкие…

— Какие пропажи? — тут же встрепенулся Валера.

— Да так… — попытался уклониться Кирилл и засопел.

— Ну-ка, ну-ка, Кир, — заинтересованно заговорил Валера и даже прекратил есть. — Ты что имеешь в виду? Про тех пропавших, что год назад исчезли? Или что-то другое?

— Может, замнем, а? — вяло проговорил Кирилл.

— Шиш! — твердо заявил Валера. — Слово не воробей, между прочим.

— Вот вечно вы… — сказал Кирилл недовольным тоном. — Пристанут, понимаешь, и выпытывают служебные тайны. Пользуетесь, гады, моей добротой.

— На то она и доброта, — изрек Глеб, — чтоб ею пользоваться. Что ей, любоваться что ли? Иначе, зачем она тебе? Не так ли, мой комиссар?

— Вы ею злоупотребляете! — сказал Кирилл и стукнул кулаком по столу.

— Минуточку, — сказал Глеб. — Мы не злоупотребляем — мы доброупотребляем! Логично?

— Май, заткнись, а! — нетерпеливо бросил Валера. — А ты, Кир, колись, давай, в конце-то концов! Знаешь ведь прекрасно, что дальше этой комнаты информация не уйдет.

— Да знаю, знаю… — проворчал Кирилл и вздохнул. — Короче, в резервации снова пропал человек. И опять — конторский. Из ваших.

— Да ну! — выпалил Валера.

Глеб ничего не сказал, только хмыкнул и стал теребить ус.

— Вот тебе и ну, — сказал Кирилл хмуро. — Пропали и все.

— И опять без нарушения четности? — спросил Валера, возбуждаясь.

— Опять без нарушения, — ответил Кирилл. — Я не понимаю… Ведь больше года прошло, и снова, блин, то же самое! Петрович теперь с меня точно не слезет. Как пить дать. Ищи, мол, копай… А я, что, их рожу теперь?! воскликнул он. — Или разорвусь на мелкие кусочки. И кражи на меня повесили, и это теперь еще…

— А как фамилия? — сказал Глеб.

— Котельникова, — буркнул Кирилл. — Двадцать пять лет. Инженер-конструктор. Не знали такую, часом?

— А-а, конструктора… — протянул Валера, почесывая в затылке. — Много их там, однако. Я к ним вообще не ходок… Май, ты же с ними якшаешься!..

— Фамилия мне ничего не говорит, — задумчиво произнес Глеб. — А в лицо, может, и узнаю.

— А что, она при таких же странных обстоятельствах исчезла? поинтересовался Валера.

— Похоже на то, — ответил Кирилл. — И вообще, мне об этом Барновский только вчера сказал. Я даже в обстоятельствах дела еще не успел разобраться. Пропажу-то обнаружили на днях, после сверки…

— Ах, точно! — Валера хлопнул себя по лбу. — Сверка же была. Точно, точно… Ну и что?

— Да ничего, господи, — буркнул Кирилл и облокотился на стол. — Ничего я больше пока не знаю и сказать не могу. Но мне это очень и очень не нравится!

Валера забарабанил пальцами по пустому стакану. Глаза его забегали по сторонам.

— Система, однако, вырисовывается, — проговорил он многозначительно.

— Не знаю я, что там вырисовывается, — уныло сказал Кирилл, — только мне проблем на шею прибавилось. И вообще, хватит об этом! — неожиданно твердо заявил он. — Давайте сменим тему. И не будем портить мне настроение. Поговорить, что ли, больше не о чем?

— Погоди, погоди… — затараторил Валера, не на шутку волнуясь. — Чем тебе плоха тема? Очень даже интересно, между прочим…

— Я сказал: сменили тему! — рявкнул Кирилл. — А то открываю прицельный огонь! Чего пристали к бедным полицейским? Май, приказываю наливать!

Глеб беспрекословно налил. Валера заворчал недовольно и стал рассержено выкладывать на кусок хлеба содержимое всех банок подряд.

Они выпили и несколько минут молча закусывали. Сергею уже было совсем хорошо. В груди потеплело, голова постепенно наливалась тяжестью, и окружающее уже совсем не казалось таким мерзким, как вчера и даже сегодня утром. Ему было хорошо здесь, среди этих троих. Даже просто сидеть и молча слушать, и медленно пьянеть, пьянеть… Все равно все будет хорошо, монотонно говорил ему кто-то внутри мягким успокаивающим голосом. Все будет нормально, все образуется. Да, тебе выпало испытание, но ты пройдешь его, обязательно пройдешь… Не забывай, что никакие испытания не длятся вечно, для них тоже есть предел. И тогда возник кто-то второй, там же в глубинах его души и тоже стал говорить. А вдруг этот предел настолько далек, что сливается за горизонтом, усомнился этот второй. Вдруг он не достижим, и это — навсегда? Всем известно, как заканчиваются любые испытания: или ты проходишь их, или проходит время. И если время вышло, а ты не успел, то ты проиграл. Но зачем же сдаваться раньше времени, парировал первый, зачем делать выводы заранее, зачем отступать без боя? Ты же всегда считал себя по натуре борцом, так в чем же дело? Будущее покажет, ведь все еще только начинается… И потом, разве это первое испытание в твоей жизни, разве ты до сих пор не проходил их? Да, это так, согласился второй, но только те испытания не могут сравниться с этим. Там хоть что-то зависело от тебя, а здесь ничего… Правильно, ответил первый, а как же ты думал? Ты взрослеешь и мужаешь, — неужели испытания должны оставаться прежними? Вся жизнь — игра, а чем дольше играешь, тем уровень сложности выше. Разве когда-нибудь было иначе? Постой, но в любой игре тебе известно, чем все должно кончиться, сказал второй. Тебе известен финал, и поэтому ты знаешь, что нужно делать. Но здесь же все не так! А разве тебе не надоело играть в такие игры, насмешливо спросил первый. Эка невидаль — игра с заранее известным финалом!.. И потом, почему ты убедил себя, будто тебе так уж и плохо здесь? Вспомни истину, что жизнь есть лишь то, что мы сами думаем о ней. Разве это не так, ты же сам много раз на своей шкуре убеждался в этом… Но ведь до сих пор не было такой жуткой ситуации, робко заметил второй. Да чем же эта ситуация лучше или хуже других, удивился первый. И, вообще, что такое «лучше», «хуже»?.. Ситуация просто другая, но это же не повод, согласись? Она ведь настолько другая, что в какой-то степени даже интересна тебе, разве нет? Признайся, ты же всегда был отчасти романтиком, ты же никогда не любил однообразие, монотонность и предопределенность. Они же душили тебя, они отравляли тебе жизнь. Да ты просто оказался не готов к резкой перемене в твоей судьбе, но это же не означает, что перемена произошла к худшему? Ведь это лишь перемена, голая и лишенная оценок перемена. Ты сам оцениваешь ее и только ты, не забывай об этом. Сейчас ты находишься всего лишь в нулевой точке, и самое важное еще предстоит. И потом, почему, собственно, ты решил, что от тебя здесь ничего не зависит, а? Второй голос молчал, не отвечал, он то ли исчез совсем, то ли притих на время, и Сергею вдруг очень не захотелось, чтоб он заговорил снова. Ему было лучше с первым, ему было с ним было спокойней. К черту, решительно сказал себе Сергей. Так просто я не сдамся, и мы еще посмотрим… Мы еще посмотрим! От этого внутреннего восклицания он словно бы очнулся, вышел из прострации и опять оказался в комнате.

Видимо, он отключился больше, чем на несколько минут, потому что в комнате вовсю было накурено. Глеб и Кирилл, слегка раскрасневшиеся, о чем-то спорили, размахивая сигаретами. Коренным образом сменить тему разговора, очевидно, не удалось, поскольку спорили о мэрии, принципах власти в резервации, опять же о полиции и выборах, которые уже совсем на носу. Валера молча откинулся на спинку дивана, и сигарета висела в самом уголке его рта. Очки у него, по обыкновению, немного сползли к носу.

— Я уж подумал, не уснул ли ты, — сказал Валера. — Ты так сидел, наклонившись над тарелкой, что было не понятно, спишь — не спишь…

— Да так, — проговорил Сергей. — Задумался слегка.

— Это бывает, — сказал Валера. — Не куришь?

Сергей отрицательно помотал головой.

— Тяжеловато тебе будет, — сообщил Валера. — Лучше кури.

В голове у Сергея уже начал клубиться туман. Голова была тяжелая-тяжелая, и он чувствовал, что если сейчас приляжет или откинется на спинку дивана, то отключится. Плеснув в стакан сока, он залпом его выпил.

— Ну, что набычился? — спросил его Кирилл. — Все в башке перепуталось, да?

— Есть немного, — кивнул Сергей.

— А… Ерунда… — махнул рукой Кирилл. — На самом деле все просто.

— Проще некуда… — мрачно усмехнулся Сергей. — Четность, нечетность… Плюс-Проход, минус-Проход… Запутаешься тут с вашей веселой арифметикой.

— А ты, Сергей, здесь поосторожней с арифметикой, — назидательно сказал Глеб, потрясая указательным пальцем. — Тут у нас, знаете ли, плюсы и минусы имеют очень даже практическое применение. Этого, знаете ли, абстрактной науке даже и не снилось.

— Это я уже понял, — пробормотал Сергей.

— Точно, точно, — сказал Валера. — Очень у нас практическая математика. Даже собственный задний проход начнешь потенциометром измерять. Какой он там: плюсовой или минусовой? Положительный, значит, или отрицательный?

— Твой задний проход, милый, — немедленно отреагировал Глеб, — самый отрицательный из всех проходов во Вселенной. Смотри, как бы к нему не притянуло какого-нибудь положительного героя.

— Это ты себя, что ли, имеешь в виду? — скривился Валера. — Не надейся, старичок.

— Была нужда, — фыркнул Глеб. — С тобой свяжешься — потом плати алименты восемнадцать лет. Или сколько их там платят, господа?

— Эту тему вы наедине обсудите, — сказал Кирилл. — Когда мы уйдем. Ваши задние проходы нас не интересуют. Так ведь, Сергей? Все равно через них отсюда не выйти. Короче, нет от них никакой пользы.

— Погодите вы… с проходами… — проговорил Сергей заплетающимся языком. Вы мне лучше вот что скажите… Стало быть, вы смертников завозите, да?

— Это не мы, между прочим, — тут же сказал Валера. — Мэрия этим заведует, Кравец энд компани. Они и завозят.

— А вот если он жить останется?! — с напором спросил Сергей. — Кто-нибудь из них, а? Что тогда, спрашивается?! Его ввезли, а он не умер! Живет себе и живет. И помирать не собирается…

— Да, бывало и такое… — сказал Валера. — Совершенных систем не существует.

— С точки зрения цинизма, — изрек Глеб, — это плохо. Гроша ломаного не стоит такая плюс-нечетность, которая не влечет за собой минусовую. Две стороны одной медали. Диалектика, так ее разэдак…

— Да, да, конечно… — закивал головой Сергей, вспомнив Кравца. — «И жизнь твоя и смерть твоя принадлежат обществу»… Как же!

— Да, господин вновь прибывший, — сказал Глеб. — На смерти основана вся жизнь в резервации! На смерти!

— А есть еще и человеческий взгляд, Май! — вдруг выпалил Кирилл. — Ну, выжил «смертник» — и слава богу. Все-таки он — сначала человек, блин, а потом уже — халявская нечетность!

— В резервации гуманистические воззрения не пользуются популярностью, заметил Глеб. Здесь популярны законы Ома. Все говорят только о плюсах и минусах. Самому Майклу Фарадею не снилось такое повальное увлечение физикой среди населения.

— Обычно, если Маевский начинает видеть мир в циничном свете, — пропыхтел Кирилл, — это значит, что он доходит до кондиции.

— Э, нет, — заявил Глеб. — Я еще трезв, как стекло. «Чтобы солнышку светить, надо пить и пить и пить — иначе не прожить…» — пропел он и стал разливать по новой.

Кто-то сунул Сергею наполненную рюмку. Может остановиться, мелькнула у него робкая мыслишка, но он тут же прогнал ее. К черту, несколько разозлено подумал он. Напьюсь я сегодня. Пошло оно все к черту!

— Ох, напьюсь… — пробормотал он.

— Справедливое решение, — тут же одобрил Глеб. — Напьюсь-ка я тоже.

— А ты когда, интересно, не напиваешься? — саркастично заметил Валера. Вот скотина, — показав на Глеба пальцем, сокрушенно сказал он. — Пьет как лошадь, а на следующий день — хоть бы хны! Вот скажи, Май, за что это тебе такая привилегия? Где ты взял, собака, такую печень? И вообще, оставьте, между прочим, что-нибудь пожрать…

И они снова выпили. Через некоторое время Сергея неумолимо повело. События стали приобретать какой-то отрывочный характер. Он помнил, что сначала рьяно принялись обсуждать влияние генотипа и внешнего облика на усвоение алкоголя. В частности, было отмечено о существовании бесспорной связи между белобрысостью, близорукостью и степенью тяжести похмельных состояний с последующей морально-физической деградацией. С высокопарным видом было заявлено также, что последние научные изыскания показали: на носу человека имеются особые точки, регулярный массаж которых, с помощью очков, приводит к необратимым изменениям в организме, а также — что надо отметить особо! — к изменениям в психике, после коих человек начинает страдать самодостаточными теоретическими мыслеблужданиями, предназначенными исключительно для внутреннего потребления массажируемого. Как побочный эффект развивается пищевая мания, которая приводит к неконтролируемому поведению за столом и массовому уничтожению продуктов общего пользования. А не отмечено ли в этих научных изысканиях, тут же парировалось в ответ, что, ежели человек длительное время имеет приземистый рост, курчавые волосы и растительность на лице, то со временем в повадках его все более начинают преобладать различные животные начала, и человек начинает, ну… не то чтобы гадить под себя, но, предположим, не убирать за собой окурки. Да и не только, надо заметить, окурки, но частенько и грязные тарелки и банки из-под пива, и при всем при том еще и делается вид, будто так и должно быть… Или он ни с того, ни с сего начинает требовать, там, скажем, джин с тоником, мартини, там, с взбитыми сливками или пиво, допустим, с ананасами. Потом разговор переключился на пиво. Прозвучало единое мнение, что в последние месяцы пиво в резервации сильно сдало. Уж, не настропалились ли снаружи разливать отечественное разливное худших сортов в якобы импортные банки? Все дружно затосковали по родному бутылочному, по-мазохистски перебирая сорта и ностальгически постанывая, потом также дружно согласились, что придется на нынешнем собрании внести предложение о создании в отделе снабжения спецдолжности по обеспечению резервации пивом и алкогольными напитками. И воблой, господа, воблой обязательно!.. Пора уж, пора… Сколько можно маяться? Что же взять с этого снабженческого бабья, ничего не понимающего в истинных ценностях! Устроить, положим, на эту должность жестокий конкурс, женский и пролетарский пол отсекать сразу же, как не способный по определению…

Потом был провал в памяти, и Сергей обнаружил себя уже в ванной комнате. Он ополаскивал лицо холодной водой, затем сидел на краю ванной, упершись в нее широко расставленными руками. Рядом стоял Валера и что-то беспрерывно и возбужденно говорил. Очки его съехали на самый кончик носа, и он уже не поправлял их, волосы его были всклокочены, а глаза под стеклами бегали из стороны в сторону. Валера непрерывно размахивал сигаретой, которая давным-давно потухла. Шумно лилась вода, и Сергей почти не слышал, о чем он говорил. Затем появился Кирилл и, гудя, выволок обоих в коридор. Шатало Сергея здорово, взгляд не фокусировался на предметах, а в голове стоял монотонный гул. То ли в это же время, то ли потом, уже позже, они с Кириллом стояли перед кухней, и Сергей, схватившись за его плечо, осипшим голосом твердил: «Я вырвусь отсюда! Я все равно отсюда вырвусь, Кирилл!..» Рядом, пошатываясь, стоял Глеб и все время бормотал: «Куда это я сунул сигареты?..» Сергей пытался заглянуть Кириллу в глаза, словно хотел увидеть в них подтверждение своим словам. Он тряс его за руку и все повторял, стиснув зубы: «Все равно вырвусь… Ну, скажи, не молчи!.. Ведь вырвусь?!» Но Кирилл почему-то отводил взгляд в сторону, кусал губы и нервно спрашивал Глеба: «Ну, ты дашь мне сигарету, наконец?» А Глеб все моргал, шатался, не переставал себя ощупывать и спрашивать: «Сунул ведь куда-то, трах-тарарах…». «Я не муха, понимаете!..» — отчаянно рычал Сергей. — «Не муха!..» «А-а… — промычал возникший рядом Валера. — Я смотрел. Хороший фильм. Хоть и старый, а все равно…» «Какой фильм? — не понял Кирилл. — Маевский, я сто раз уже тебя просил… Последнее сто первое китайское предупреждение…» «А вот же они, сволочи… — удивленно проговорил Глеб, заметив, наконец, что пачка сигарет зажата у него в руке. Серега, закури, что ли, тоже…» «А, давай…» — буркнул Сергей. Его немного трясло от невесть откуда взявшейся злости. Они закурили, и все по очереди стали ободряюще хлопать его по плечам. «Ты успокойся, — говорил ему Кирилл. Все через это проходят. Привыкнешь». «Это катарсис, — потрясая пальцем, значительно изрек Глеб. — Или катехизис ли… В общем, очищение через потрясение. Во!..» «Иди ты в жопу со своим ках… зах… тьфу! — отмахнулся Кирилл. — Ему просто надо привыкнуть… Слушайте, а чего мы все в предбаннике столпились?..» Потом снова следовал провал в памяти, а за ним — последняя картинка этого дня, которую Сергей помнил.

Он стоял совершенно один на неосвещенной кухне, прижавшись лбом к прохладному оконному стеклу. Компания гомонила за стенкой в комнате. Он понятия не имел о времени, но, по всей видимости, было уже довольно поздно, поскольку на улице царила темень, а горящих окон в домах напротив было немного. Сергей монотонно, словно заведенный, шептал: «Я вырвусь… все равно вырвусь…» и заворожено смотрел на окна. Эти окна, как и эти дома, и уличные фонари, и черные неосвещенные тротуары с мусорными урнами были уже из другого мира. Все расплывалось у него перед глазами, окна медленно теряли свои очертания, постепенно превращаясь в причудливые огни, напоминавшие звезды на ночном безоблачном небе. И словно звезды, дразнящие своей обманчивой близостью, они были так безнадежно и так недоступно далеки, что становились от этого еще более желанными.