Мои отношения с директором после разоблачения злоупотреблений Зильберга заметно ухудшились. Некоторое время он ещё пытался создавать видимость прежнего согласия, но со временем всё более становилось ясно, что о прежней дружбе следует забыть и вряд ли удастся сохранить даже приличные официальные отношения, необходимые для совместной работы.

Изменения в отношениях двух руководителей не могли остаться незамеченными подчинёнными и, ещё недавно сплочённый коллектив, стал понемногу терять единство. К моему удивлению большинство инженерно-технических работников стали проявлять ко мне всё больше симпатии, что, естественно, вызывало недовольство Синицына.

Некоторое время наш негласный конфликт ещё не отражался на производственных показателях работы. В первом и втором кварталах 1957-го года комбинат вновь выходил победителем в республиканском соревновании и авторитет его руководителей (в первую очередь директора) в партийных и советских органах всё возрастал.

Однако, напряжение в коллективе нарастало и я всё больше приходил к выводу, что без откровенного выяснения отношений с Синицыным мне не обойтись. Я не сомневался в том, что причиной его недовольства явилось моё вмешательство в работу скотобазы, которой он до этого занимался непосредственно и единолично. Со временем его гнев стал нарастать по причине вынужденного прекращения приёмки скота от райконтор “Заготскот” Черниговской области, что, наверное, обеспечивало ему ранее стабильный и достаточный “приработок”. Возможно также, что напуганный Зильберг прекратил или резко сократил сделки со сдатчиками скота и перестал давать Синицыну “на жизнь”. Как бы там ни было, но я явно чувствовал, что гнев директора со временем перерастает в злобу, которая неизбежно приведёт нас к открытому конфликту.

Воспользовавшись необходимостью рассмотрения вопросов капитального строительства, я договорился о встрече с ним после работы и, когда обсуждение служебных дел закончилось, предложил выяснить наши отношения. Я намеревался убедить его в отсутствии каких-либо злых намерений с моей стороны и желании восстановить, если не прежние дружественные, то хотя бы нормальные служебные отношения, необходимые для успешной работы.

Однако, направить разговор в такое русло мне не удалось. Синицын заявил, что выяснять ему со мной нечего, так как давно ясно, что вместе мы работать не сможем. По его словам я нарушил договорённость о соблюдении принципа единоначалия и поэтому нам не по пути. Делить власть он ни с кем не собирается, а посему мне лучше по хорошему уйти.

Мои доводы о том, что махинации Зильберга могли бы привести к опасным последствиям для нас обоих, Синицын отверг, заявив, что на такого специалиста, как Зильберг, молиться надо и, что он спокойно работал с ним до меня и будет работать впредь после моего ухода. Он упрекнул меня в желании показаться честным и на этом заработать себе авторитет, а его в этом убедить невозможно, так как ему уже за сорок и он не дурак. Вместо того, чтобы дружно работать и достойно жить, я пошёл на поводу у девчонки, пожелавшей отличиться на разоблачении расхитителей соцсобственности.

В заключении Николай Александрович заявил, что очень сожалеет, что ошибся во мне. Он искренне хотел помочь мне, научить уму-разуму , а я, хоть и обладаю знаниями и способностями, не дорос ещё до понимания законов жизни и потому не гожусь ему в попутчики. Синицын посоветовал мне вообще уйти с хозяйственной на управленческую или научную работу, где может быть и можно работать честно, и не бояться ответственности за злоупотребление служебным положением. В промышленности же такое невозможно.

Разговор вёл один Синицын и я в нём почти не участвовал. После всего, что мне пришлось выслушать, не было смысла в его продолжении, и я только спросил, как он мыслит мой уход с предприятия. Николай Александрович посоветовал подать заявление об освобождении от должности под любым удобным для меня предлогом.