Где гниет седеющая ива, где был и ныне высох ручеек, девочка, на краю обрыва, плачет, свивая венок. Девочка, кто тебя обидел? скажи мне: и я, как ты, одинок. (Втайне я девочку ненавидел, не понимал, зачем ей венок.) Она испугалась, что я увидел, прошептала странный отрет: меня Сотворивший меня обалдел, я плачу оттого, что меня нет. Плачу, венок мой жалкий сплетая, и не тепел мне солнца свет. Зачем ты подходишь ко мне, зная, что меня не будет — и теперь нет? Я подумал: это святая или безумная. Спасти, спасти! Ту, что плачет, венок сплетая, взять, полюбить и с собой увести… — О, зачем ты меня тревожишь? мне твоего не дано пути. Ты для меня ничего не можешь: того, кого нет,— нельзя спасти. Ты душу за меня положишь,- а я останусь венок свой вить. Ну скажи, что же ты можешь? это Бог не дал мне — быть. Не подходи к обрыву, к краю… Хочешь убить меня, хочешь любить? я ни смерти, ни любви не понимаю, дай мне венок мой, плача, вить. Зачем я плачу — тоже не знаю… высох — но он был, ручеек… Не подходи к страшному краю: мое бытие — плача, вить венок.

Разве, милая, тебя люблю я           как человек           человека? Я людей любить, страдая и ревнуя,           не умею,           не умею. Но как тайную тебя люблю я радость,           простую,           простую… Как нежданную и ведомую сладость           молитвы,           молитвы. Я люблю тебя, как иву ручьевую,           тихую,           тихую, Как полоску в небе заревую,           тонкую,           тонкую. Я люблю тебя, как весть оттуда,           где всё ясное,           ясное. Ты в душе — как обещанье чуда,           верное,           верное. Ты — напоминание чего-то дорогого,           вечного,           вечного. Я люблю тебя, как чье-то слово,           вещее,           вещее.

Царица вечно-ясная, Душа моей души! Зову тебя, прекрасная, Зову тебя, спеши! Но знаю, на свидание Придешь ты не одна: Придет мое страдание, Мой грех, моя вина. И пред тобой, обиженной, Склоняться буду ниц. И слезы пить униженно С опущенных ресниц. Прости мне! Бесконечности В любви я не достиг. Творю тебя не в вечности,- Творю на краткий миг. Приходишь ты, рожденная Лишь волею моей. И, волею зажженная, Погаснешь вместе с ней. Шатаясь, отодвинешься,- Чуть ослабею я… И молча опрокинешься Во мглу небытия.

Еще мы здесь, в юдоли дольней… Как странен звон воздушных струн! То серо-блещущий летун Жужжит над старой колокольней. Его туманные винты, Как две медузы, дымноструйны. И мнится — вот он, юный, буйный, Заденет древние кресты. Но взмыл,— и режет облак пыльный Своим сверкающим ребром. И пар небес, под острием, Растаял, нежный и бессильный. Дрожит волнистая черта, На нем и в нем все что-то дышит… И ласково его колышет, Смиряясь, злая пустота. Нет, мы не здесь, в юдоли дольней, Мы с ним, летим, к завесе туч! И серый луч скользит, колюч, Над удивленной колокольней.

Мы долго ей, царице самозванной,      Курили фимиам. Еще струится дым благоуханный,      Еще мерцает храм. Но крылья острые Времен пронзили,      Разбили тайну тьмы. Мы поняли, прозрев, кому служили,-      И содрогнулись мы. Сладка была нам воля Самозванки,      Пред нею сладко пасть… Мы не царице отдали — служанке      Бессмысленную власть. Довольно! С опозоренного трона      Столкнем ее во прах. Дрожи, закройся складками хитона,      Лежи на ступенях. Лежи, смирись — и будешь между нами,      Мы не отгоним прочь. Лежи на ступенях, служи при храме,      Но храма не порочь. Ты все равно не перейдешь отныне      Заветную черту. Мы, сильные, свергаем власть рабыни,      Свергаем — Красоту.

Ужель прошло — и нет возврата? В морозный день, в заветный час, Они на площади Сената Тогда сошлися в первый раз. Идут навстречу упованью, К ступеням Зимнего Крыльца… Под тонкою мундирной тканью Трепещут жадные сердца. Своею молодой любовью Их подвиг режуще-остер, Но был погашен их же кровью Освободительный костер. Минули годы, годы, годы… А мы всё там, где были вы. Смотрите, первенцы свободы: Мороз на берегах Невы! Мы — ваши дети, ваши внуки… У неоправданных могил Мы корчимся всё в той же муке, И с каждым днем всё меньше сил. И в день декабрьской годовщины Мы тени милые зовем. Сойдите в смертные долины, Дыханьем вашим — оживем. Мы, слабые,— вас не забыли, Мы восемьдесят страшных лет Несли, лелеяли, хранили Ваш ослепительный завет. И вашими пойдем стопами, И ваше будем пить вино… О, если б начатое вами Свершить нам было суждено!