Тринадцать лет! Мы так недавно Его приветили, любя. В тринадцать лет он своенравно И дерзко показал себя. Вновь наступает день рожденья… Мальчишка злой! На этот раз Ни празднества, ни поздравленья Не требуй и не жди от нас. И если раньше землю смели Огнем сражений зажигать - Тебе ли, Юному, тебе ли Отцам и дедам подражать? Они — не ты. Ты больше знаешь. Тебе иное суждено. Но в старые меха вливаешь Ты наше новое вино! Ты плачешь, каешься? Ну что же! Мир говорит тебе: «Я жду». Сойди с кровавых бездорожий Хоть на пятнадцатом году!

Я стал жесток, быть может… Черта перейдена. Что скорбь мою умножит, Когда она — полна? В предельности суровой Нет «жаль» и нет «не жаль»… И оскорбляет слово Последнюю печаль. О Бельгии, о Польше, О всех, кто так скорбит,- Не говорите больше! Имейте этот стыд!

Просили мы тогда, чтоб помолчали      Поэты о войне; Чтоб пережить хоть первые печали      Могли мы в тишине. Куда тебе! Набросились зверями:      Война! Войне! Войны! И крик, и клич, и хлопанье дверями…      Не стало тишины. А после, вдруг,— таков у них обычай,-      Военный жар исчез. Изнемогли они от всяких кличей,      От собственных словес. И, юное безвременно состарив,      Текут, бегут назад, Чтобы запеть, в тумане прежних марев,-      На прежний лад.