Мика Габания сцепил пальцы рук и напряг мускулы, выполняя разминочные упражнения. Бледная кожа задрожала и взбугрилась, когда он напружинил сильные кисти.

Он взглянул вверх, и взгляд его упал на окно с тройными стеклами, за которыми кружился снег.

Почему они привезли нас сюда ? Почему мы находимся в центре американской военной базы ? Что все это значит ?

Он отвернулся от окна и поймал свое отражение в зеркале. Он был одет в штатское — белая футболка обтягивала выпуклую грудь. Густые черные волосы коротко подстрижены. Тонкий рот сжат. Скуластое лицо несло отпечаток восточных генов матери — за этот профиль русские недолюбливали его. Черные глаза уставились на зеркальное изображение.

— А дальше что, Виктор? — он повторил вопрос, который мучил его с тех самых пор, как самолет сбросил их здесь. — Что все это значит?

Он обвел рукой небольшой конференц-зал, соединенный коридором с казармами, в которых их разместили. На сервировочном столике лежали американские журналы. Стулья выглядели раздражающе удобными и уютными. Именно на таких стульях, по его представлению, и должны были сидеть изнеженные американцы. Это место похоже не на военную базу, а скорее на ночной клуб.

— Говорю тебе, не нравится мне все это, Виктор. Это похоже на западню. Это место не для нас. Я ничему этому не верю. Нам следует быть настороже в логове американцев.

— Терпение, Мика. — Стукалов подошел к нему и стал вглядываться в снежную пелену за окном. — Я не знаю, что и сказать.

— Пришельцы? Существа с другой планеты? И они хотят, чтобы мы этому поверили? Что это? Что? Американские враки, купленные в Кремле? Виктор, мне это не нравится. Я не знаю, что все это значит, но мне это не нравится.

— Ты уже говорил. Спокойно, Мика, — Стукалов поднял руку в успокаивающем жесте. — Мы солдаты Советской Армии — лучшей в мире. Мы исполняем свой долг. В данный момент находиться здесь и есть наш долг. Вспомни, сам Генеральный секретарь отдал этот приказ.

Мика вздохнул, ноздри его раздулись.

— Виктор, ты знаешь больше, чем говоришь. Я не спрашиваю о своем долге перед миром. Но солдат имеет право поинтересоваться обстоятельствами. Для меня находиться здесь, на территории американской базы… ну, это тяжко. Я не доверяю американцам. Сколько раз они улыбались, протягивая Советскому Союзу руку, и в то же время вонзали ножи в наши спины. Разве Горбачев этого не знал? Он все время старался улучшить отношения с Западом, а американские “стингеры”, вооружение и амуниция переправлялись к узбекам!

Виктор подошел к Габания и похлопал его по плечу. Его губы кривила улыбка.

— Но мы-то пока еще живы. Кроме того, КГБ тоже здесь. Если тебе от этого легче.

— А если дело будет дрянь?

Глаза Стукалова посуровели.

— Тогда и решим, что делать. Они не дали нам взять с собой оружие, но ножи и мускулы при нас.

Мика посмотрел за окно.

— И сбежать туда?

Стукалов пожал плечами.

— Не волнуйся. Неприятности еще не начались, а ты уже переживаешь. Расслабься и наслаждайся жизнью. Это все-таки лучше, чем Афганистан, старина.

Мика покачал головой и стал расхаживать по комнате, с силой ударяя кулаком о ладонь.

— С чем мы сражаемся здесь? С байками о космических пришельцах? На американской базе? В любой день я справлюсь с афганцами и узбеками. Или в конце концов убегу от них, или убью их до того, как они настигнут меня. А здесь?

На лице Стукалова заходили желваки.

— Просто мы выполняем приказы. На данный момент наша обязанность — подчиняться.

Мика больно ткнул пальцем в грудь Виктора.

— Мы подчинились, когда вышли из Афганистана. Посмотри, во что это вылилось!

Виктор встретился с его злобным взглядом.

— И что это нам дало? Еще один бунт. Узбеки стали свидетелями победы афганцев и наслушались обещаний Горбачева о лучшем будущем! — Сердце Мики сжалось. — Виктор, что случилось с тобой? Последние месяцы, я замечаю, ты замкнулся в себе, ты очень изменился. В твоих глазах упрямство, я это уважал, я думал, что твой гнев направлен против врага. Но теперь я в этом не уверен.

Виктор устало улыбнулся, почесав в затылке, подошел к одному из мягких диванов и опустился на него.

— Мика, разве ты не понимаешь, что произошло с нами? Я был мальчишкой, когда Брежнев вторгся в Афганистан. Юным лейтенантом я с восторгом писал рапорты в ответ на приказы из Кабула. Два года спустя я плакал, когда мы получили приказ о выводе войск. Но от облегчения, Мика, от облегчения. — Его отсутствующий взгляд был устремлен куда-то в тайные закоулки памяти.

— Теперь-то ясно, что вывод войск был ошибкой. — Габания скрестил на груди руки, поглядывая на шрамы, которыми были испещрены предплечья. Следы боевых ранений, такие же, как на груди и ногах, говорили о том, что тема разговора — больная для него.

— Разве? — Стукалов был погружен в свои мысли. — Я был свидетелем того, как лучшую в мире армию разбили наголову в Куше, я видел, как молодых парней разрывало на части гранатами, брошенными мальчишками среди бела дня на улицах Кабула. Я видел целый народ — проклятый, одураченный, голодный, засыпанный бомбами, замученный террором — и все-таки они устояли.

— Мы могли бы победить.

Виктор устало моргнул, потом потер глаза.

— Каким образом? Завоевать Пакистан? Ты думаешь, американцы позволили бы? Или китайцы? Даже Индия отвернулась бы от нас, а уж они ненавидят Пакистан… но я потерял мысль… Мы все еще в Афганистане, вот в чем дело. Там погиб Сухов, его кровью пропитана афганская земля. И Иван Макаренко, и Михаил Ломоносов, и Степан Бахтин, и многие другие, которых мы знали, с которыми смеялись, которых потом мы видели мертвыми. Теперь молодых солдат взрывают гранатами мальчишки на улицах Душанбе, Ташкента и Самарканда. Мы усиливаем давление, вводим пополнение, а они становятся все более преданными своему народу, сопротивление охватывает все южные республики.

— А что бы сделали вы, товарищ майор?

Виктор горько усмехнулся.

— Не знаю, Мика. Честно, не знаю. А как по-твоему, долго мы сможем продолжать действовать в том же духе? Кроме нас с тобой, кто еще остался в живых из тех, с кем мы начинки? Только я и ты. Десять лет войны, включая двухлетнюю передышку в Зоссен-Вунсдорфе, а мы все еще сражаемся, нас жуют и переваривают — сначала афганцы, теперь наши собственные южные республики. Мы мертвецы. Мика, мы только ждем нашего часа. Вот и все.

— Ты говоришь как побежденный, Виктор.

Холодок закрался в душу Мики. Если Виктор на самом деле так думает, что тогда? Что мне делать?

Стукалов покачал головой, невесело усмехаясь.

— Ну что ты, дружище, всего лишь… я всего лишь устал. Меня замучили наши погибшие, во сне их души проходят мимо меня пыльной вереницей в кошмарном парадном строю. Но что с тобой? У тебя всегда такой победный вид. Разве тебя не тревожит, что война с каждым днем набирает силу, что твои шансы на выживание тают, что теперь мы воюем со своим собственным народом?

Мика вздернул подбородок — этому жесту он научился у партийных офицеров.

— Виктор, я выполняю долг перед партией, перед страной, которая дала мне все. Разве мое личное благополучие что-то значит? Как ты можешь задавать такие вопросы? У нас есть великая цель — справедливость, всеобщее братство!

— А мертвых — побоку?

— Нам всегда приходилось платить кровью! Гитлер был остановлен ценой двадцати миллионов человеческих жизней! Дать свободу миру не так легко. Нам постоянно бросают вызов. Мы должны сберечь свою веру, победить ложь и… и…

— Да, да, Мика. я знаю. И не смотри на меня так. Я еще верен партии и государству. — Он рассмеялся и похлопал себя по ноге. — Со мной все в порядке, я не собираюсь верить капиталистической ереси. Моя страна слишком много значит для меня. Я помню свой долг, но я думаю, кто мы такие, куда мы идем. Вот и все.

— Настоящие партийцы не задают вопросов, — прошептал Мика, сузившимися глазами глядя на своего майора. Никогда не задают вопросов! Как хорошо он знал это! Какой ценой досталось это знание!

Виктор поднял голову.

— Я понимаю твои чувства, Мика. Ты искупил вину своих родителей сполна своей…

— Не вспоминай их, Виктор. Я не желаю больше слышать о них. Даже от тебя, хотя я и обязан тебе жизнью. — Горячая кровь застучала в висках Мики. — Они предали партию… предали меня. С того дня, как я… Ну ладно, давай просто забудем, что они жили когда-то.

Я уже заставил себя забыть их.

Ему вспомнилось лицо отца, но он усилием воли отогнал его образ, заслонив его в мыслях другими картинами — лицами друзей по партии, партийными собраниями, сражениями, исполненными ужаса, когда трассирующие пули прорезали ночное небо, когда ракеты взвивались ввысь, а люди кричали и гибли среди скал и песка.

Виктор кивнул:

— Извини. Прости меня. Все это оттого, что я очень устал. — Он стоял, растянув губы в какой-то стариковской улыбке. — И все-таки не волнуйся. Постарайся развлечь себя, забудь, что тебя окружают американцы. Узнай все, что можно, об их базе, об их привычках и манерах. Смотри на все это, как на разведывательную миссию. Что бы это ни значило. Кремль выбрал нас, потому что мы лучшие. И сейчас наш долг — оставаться лучшими и подчиняться приказам, даже если нам прикажут сотрудничать с американцами.

— Никто еще не мог обвинить меня в неисполнении долга.

— Отлично, дружище, — Виктор похлопал его по спине и вышел, оставив Мику наедине с памятью о родителях, которая пряталась где-то в уголках сознания, стоять у окна и смотреть на снег. “Когда весь Советский Союз трещит по швам, я не могу потерять еще и тебя, Виктор, — подумал он, вспоминая выражение глаз Виктора перед началом каждой операции. — А что, если Стукалов уже сломлен? Невозможно!”

Его терзали сомнения.

* * *

Президент Атвуд сделал пять шагов по Овальному кабинету и повернулся к Говарду Милфреду, своему начальнику штаба. Глаза президента выражали тревогу.

Милфред недоумевал. Джон вроде бы был в своем уме… но пришельцы? Министр обороны обрывал телефонные провода, пытаясь выяснить, что произошло с его ракетами.

Все военные базы страны были охвачены смятением, реактивные самолеты патрулировали небо. Вся страна стоит на ушах, почему Джон ведет себя так странно? Какие, к черту, пришельцы?

— Джон, ты уверен, что с тобой все в порядке?

— Говард, мы долгое время были вместе. Я знаю, что все это похоже на бред лунатика. Ты в курсе, что боеголовки выведены из строя. Пентагон тоже в курсе. Конгресс сходит с ума, обстановка накаляется. Это пришельцы.

Милфред сузил глаза. Взявшись за подбородок, он внимательно посмотрел на своего старого друга.

— Послушай, может быть, тебе поговорить с кем-то? Вьетнам проделывает странные штуки со многими людьми.

Атвуд сглотнул.

— Я уже разговаривал — с тобой. Я сообщил тебе, что пришельцы перенесут меня на Вайт-базу. Они называют себя Ахимса. Я должен поставить тебя в известность. Скоро на нас свалится куча дерьма, и я хотел бы, чтобы ты помог мне удержаться у руля.

Какой там руль!

— Джон, может быть, это стресс. Я имею в виду… Ну ладно, где твои пришельцы? Послушай, я не знаю, что сделали русские с ракетами, но эти безумные бредни о маленьких зеленых человечках…

— Они не зеленые, — облизывая губы, Атвуд покачал головой. — Фермен звонил мне. Он говорит, что они круглые, белые… что-то вроде того.

— И тебя телепортируют из Овального кабинета куда-то в Арктику?

— Правильно. — Атвуд посмотрел на настенные часы, циферблат которых был разделен на временные зоны. — Через тридцать секунд.

А что делать, если этого не произойдет? Милфред вздрогнул. Мыдолжны будем отстранить его и поставить вице-президента. Берт Кук — хороший парень. Что будет с нами? Черт побери, нупочему именно сейчас, когда Советы что-то сделали с нашими ракетами?

Пытаясь собраться с мыслями, Милфред на минуту отвернулся взглянуть в окно с пуленепробиваемыми стеклами.

— Послушай, Джон, я…

Он разинул рот и бросился к тому месту, где секунду назад стоял Атвуд. Воздух еще хранил тепло его тела.

— Иисусе! — он пощупал ногой пол, надеясь найти потайной люк.

Потом медленно осмотрел всю комнату.

— Джон, черт побери! Прекрати эти игры! — Он огляделся, безумие искажало его лицо. — Джон? Черт побери! Ты развязываешь мне руки. Мы не можем позволить себе такие вещи. Сейчас не время!

* * *

Джон Атвуд смотрел на взволнованное лицо своего друга. Потом он увидел, что секундная стрелка приближается к двенадцати. Внезапная тошнота послужила ему предупреждением. Голова закружилась. Вокруг него все стало серым, и мир померк.

Он споткнулся, едва не потеряв равновесия, и потряс головой, чтобы туман рассеялся. Он стоял в обшитом деревянными панелями конференц-зале. Светили лампы. Звуконепроницаемый потолок выглядел совсем обычно, так же как и голубой ковер, в котором мягко утопали ноги. Он сощурился и опять почувствовал противную тошноту. Ноги ослабели от страха.

Ну, это уж слишком. Телепортация? Господи! Во что они вляпались? А хуже всего — ничего нельзя сделать! Уступить? Послать всех этих мужчин и женщин — но куда? Три лучшие в мире роты и опытные разведчики занесены в списки какого-то звездного безумца? Бред! Это выше моего понимания. Неудивительно, что Говард смотрел на него так, словно он сошел с ума.

Охваченный дрожью, он подошел к столу с деревянной столешницей и с ножками из хромированной стали и наклонился над ним. Держась за сердце, он перевел дыхание и уставился на голубой ковер. Стены до половины были отделаны под ореховое дерево, а выше покрашены в пепельный цвет до самого потолка. Возле стола вытянулись в линию пластиковые стулья, в углу на возвышении разместился маленький столик с кофеваркой.

Легкое колебание воздуха и приглушенный шум заставили его оглянуться.

В том месте, где он только что стоял, появился Юрий Голованов с серым лицом. Атвуд протянул руку, чтобы удержать его: тот едва не упал.

— Не волнуйтесь, — сказал Атвуд, подводя Генерального секретаря к столу и выдвигая стул. Голованов кивнул и вытащил из кармана носовой платок, чтобы вытереть лицо. Рот его судорожно подергивался. Темно-карие глаза русского со страхом смотрели с пепельного лица. Генеральный секретарь был одет в темный костюм — итальянский, как определил наметанный глаз Атвуда. О том, как этот человек взволнован, красноречиво свидетельствовал цвет его лица, освещенного электричеством. Сквозь редкие седые волосы просвечивал начинающий лысеть череп.

Атвуд подошел к кофейному столику и взял две чашки. Он наполнил их, уселся, тяжело вздохнув, и протянул одну чашку Голованову.

— Я никогда не привыкну к этому, — тяжело дыша, пробормотал Генеральный секретарь. Как и говорил Фермен, слова его тут же волшебным образом были переведены.

Атвуд внимательно осмотрел комнату. Что ж, почему бы и нет? Разве так уж трудно организовать перевод, если они в состоянии перекидывать людей из одного конца земного шара в другой? Забавно. Он поискал взглядом проектор или что-то вроде автоматического переводчика и сказал:

— Мир изменился, господин секретарь. — Атвуд услышал свой голос, слова были русскими. — Ну как, вам получше? Разве кому-нибудь может быть хорошо! Целый мир лопнул! Юрий Голованов набрал в легкие воздуха и кивнул. Глаза его были подернуты пеленой.

— Ничего страшного. Язва желудка — так говорят доктора. Я так понял, что мы находимся на вашей “секретной” арктической базе? — Взгляд секретаря стал отсутствующим, когда он добавил: — До того, как вы вывезли отсюда ваш постоянный персонал, мы держали здесь двух агентов.

Атвуд вскинул бровь.

— Разве теперь это имеет значение?

Голованов взял чашку с кофе и, перед тем как отпить, подул на него.

— Не знаю. Поживем — увидим. Оказалось, господин президент, что освобождение мира от цепей капитализма не является насущной необходимостью. Выживание моей страны… Кто знает, что поставлено на карту?

— Многие вещи, когда о них подумаешь, не кажутся больше такими важными.

Атвуд взглянул на часы, отметил разницу с Вашингтоном во времени и отпил кофе. Он поудобнее устроился на стуле и облокотился о стол, чувствуя, как напряжено все его тело. Такая поза мало подходила президенту, но в данный момент это не заботило его.

— Послушайте, — начал Атвуд. В желудке у него покалывало. — Юрий, нам надо договориться друг с другом. Я полагаю, что мир может расколоться. Вы и я должны крепко держаться друг за друга. Мы теперь на одной стороне. На стороне людей. Я думаю, что, несмотря на всю разницу между нами, мы должны работать сообща.

Глаза Генерального секретаря вяло моргнули — налитые кровью, такие же возбужденные и встревоженные, как и глаза Атвуда. Казалось, он пришел к неожиданному решению.

— Полагаю, господин президент, нам нужно временно забыть о наших разногласиях. Мои люди до сих пор не могут восстановить контроль над ракетами стратегического назначения. Не так важно, каким способом их блокировали, но мы не можем подключить к ним питание. КГБ сообщил мне, что ваши ракеты находятся в аналогичном состоянии.

Атвуд кивнул, он подозревал, что Голованов только что открыл ему строго секретные факты. Американские специалисты ломали головы, пытаясь понять причину неполадок. А как мог он, президент, объяснить им, что виной всему пришельцы? Такая новость быстро бы распространилась. Общественность посходила бы с ума. Довольно и того, что инженеры уже почти превратились хнычущих идиотов, наблюдая за тем, как тысячи вольт, запущенные в один конец кабеля, не появляются на другом конце. Черт побери, электричество не может так просто исчезнуть! Физики, обслуживающие ракеты, прекратили работу.

Заметив его замешательство, Голованов криво усмехнулся.

— Итак, мы вынуждены приказать нашим людям отправиться к звездам. Мой спецназ подчинится приказу. А вот какова будет реакция вашего угнетенного чернокожего героя?

Атвуд стукнул кулаком по столу.

— Черт побери, Юрий! События развиваются так стремительно! Они еще только показали себя, а мы уже прыгаем перед ними на задних лапах! Откуда нам знать, куда мы пошлем наших людей? Вы никогда не спрашивали себя об этом?

— Я думал, господин президент. — Генеральный секретарь махнул рукой. — В отличие от вас, мы часто отдаем приказы, которые не нравятся нам самим. В отличие от Запада, Советский Союз не может себе позволить согласиться с тем, что человеческая жизнь священна. Майор Стукалов возглавит свой отряд, и они выполнят все, что прикажут им Ахимса.

— Но что, если…

Они одновременно подняли глаза и увидели, что в комнату вошла Шейла Данбер. Она остановилась, ее глаза широко раскрылись: она узнала, кто перед ней, пробормотала едва слышное “извините” и бросилась вон.

— А это командир космической ударной армии землян. — Пустыми глазами Атвуд уставился на Голованова. — В самом деле, Юрий, что с нами происходит? Они полностью вырубили нашу оборонную систему. Пять минут назад я стоял в Овальном зале. Догадываюсь, что вы были в Кремле. Они переводят все, что мы говорим, — или это их очередной трюк? Как можем мы… как могли мы…

Голованов поднял руку, словно предупреждая Атвуда.

— Вы не обладаете врожденной осторожностью, господин президент. У нас не принято говорить больше, чем нужно, это кончается плохо.

Атвуд покорно кивнул.

— Догадываюсь, что КГБ и партийные комиссары всячески поддерживают такой стиль поведения.

Черт побери! Разве я должен был говорить это?

— Мы не знаем, враждебны ли эти Ахимса. Может быть, они спасут человечество? — Юрий рассмеялся и подмигнул. — Может быть, один из них шептал на ухо Карлу Марксу, когда тот писал свои труды? Может быть, один из них путешествовал вместе с Лениным в судьбоносном поезде из Швейцарии? Может быть, они истинные коммунисты?

Атвуд смеялся вместе с Головановым, хотя внутреннее напряжение не отпускало.

"Так ли все это будет? Голованов и Советы собираются выполнять любую прихоть этих Ахимса, чтобы заручиться их поддержкой и технологией? Черт побери! Вероломным политиканам не удастся сбить меня с ног! И я не стану волноваться о происках Советов, алчущих превосходства!"

Джон Атвуд пристально посмотрел на своего советского партнера. Нет, еще не все кончено. Запад и Восток по-прежнему находятся по разные стороны баррикад. Никакого доверия быть не может — даже сейчас. Преимущества еще можно достичь. Кто-то из них одержит в этой истории верх. Но кто? Как он сможет объяснить капитану Сэму Даниэлсу значение этой миссии? Поймет ли его этот парень? Знает ли он, что надо делать? И вообще, знает ли это хоть кто-нибудь?

* * *

Полковник Моше Габи улыбнулся при виде своих офицеров, наблюдающих за тем, как кружится, падая, снег за окнами казарм. Он был уверен, что все они видели тонкую шапку снега, покрывающую Голанские высоты, или случайно выпавший и тут же растаявший снег в Иерусалиме, но к такому зрелищу они были совсем не готовы!

Почти вся рота АСАФ находилась в казармах. Люди расположились на банкетках. Кто-то курил, кто-то играл в карты. Комнатный обогреватель поддерживал тепло, привычное для них. Из настенных радиоточек струилась легкая музыка. На спинках стульев здесь и там висели кители и гимнастерки. По телевизору показывали новости. Облаченные в костюмы политические деятели давали интервью. Собравшиеся в кружок мужчины с интересом смотрели, как какой-то наманикюренный вашингтонский денди объяснял, что в распространившихся по Вашингтону слухах о том, что военным нанесен страшный удар, нет ни капли правды. Да, да, с ракетами все в порядке. Нет никакой опасности.

Моше распрямил плечи — сутулость не красит военного — и бросил последний взгляд на свой китель. Пусть у него нет блестящей выправки советского майора, зато Моше всегда остается самим собой — настоящим танкистом. В полевых условиях не до ухода за обмундированием.

— Пришельцы? — повторил Бен Яр, покачивая головой. — А в Библии о них упоминается?

Арий пожал плечами и, слегка прихрамывая, подошел к кофеварке.

— Пророки не предсказывали, что у нас будет кофе, жидкий, как вода. Что тебя заботит? Думай о том, куда нам предстоит отправиться, что мы там увидим! — Высокий, костистый, с редеющими волосами на макушке продолговатого черепа. Арий поражал неуклюжестью. У него были плотоядные черные глаза и крупный крючковатый нос. Не раз танк Ария прикрывал Моше с тыла, оберегая его жизнь.

— А с какой целью все это делается? — спросил Шмулик. На его предплечье, в том месте, куда попал осколок снаряда, белел гипс. Глаза Шмулика вопросительно смотрели на Моше.

— Не знаю, — ответил тот. — Ахимса не сказал. Он только заметил, что мы отправимся к звездам. Но какими бы ни были их требования, будьте уверены, выполнить их будет не так легко. — Его лицо омрачилось. — Думаю, ни для кого из вас не будет новостью, что мы можем не вернуться. Звезды могут стать вторым Ливаном.

Стало тихо. Арий опустил глаза вниз и, уставившись на свои поношенные ботинки, сказал:

— По еврейскому закону, человека нельзя объявить умершим, пока двое свидетелей не увидят его тело.

Моше потуже затянул ремень — как всегда, жесткий язычок выскочил из пряжки, — вздохнул и опустился на мягкий стул.

— Разве в данном случае это имеет какое-нибудь значение? Ахимса пообещал, что до нашего возвращения Израиль будет в безопасности. — Он обвел их взглядом. — Разве наши жизни — это большая плата за такое?

Бен Яр ухмыльнулся.

— И все-таки пришельцы? Да, я видел фотографии и фильм, запечатлевшие вашу встречу. Я не верю этому, Моше. Нет, завтра, или через несколько дней, или на следующей неделе, или когда-то еще мы опять будем вдыхать бензиновые пары у себя дома и совершать набеги на ракетные базы ООП. А это все нереально. Этого не может быть. — Его голос взвился на октаву выше. — И вообще, мне следовало бы стать раввином!

— Нам еще повезет, — поддал жару Арий. — Однажды, в свое время, друзья.

Рот Шмулика задергался.

— Люди взволнованы. У многих есть жены и возлюбленные, которых они не увидят перед отъездом.

Моше тоже думал об этом. Сколько лет прошло с тех пор, как похоронили Анну? Уже пять. Время пролетело так быстро. Он привык к мысли, что придет день, и его кости упокоятся рядом с ее прахом — ракеты, разрывы снарядов и бог позаботятся об этом.

— Ждите. Имейте терпение. Пока мы не можем ответить на все вопросы. Прошла только одна встреча. — Он проверил часы. — Я почти уже опоздал на вторую.

Они смотрели на него настороженно.

— Я посмотрю, что можно сделать. В любом случае, наслаждайтесь видом из окна. — Он направился к двери.

Спускаясь в холл, он услышал, как солдаты поют “Яффа Яркони”, песню, которая стала популярной во время войны 1967 года. Моше на секунду остановился, прислушиваясь к стройному хору мужских голосов. Как много они оставляют в прошлом! А впереди — неизвестность.

* * *

— Мне это не нравится! — прерывисто дыша, ворчал Мэрфи. — Дерьмовое начало! Парни, мы летим на Луну в компании с надувными шарами? И с русскими? Ну-ну, — Мэрфи улегся на банкетку, устроившись головой на полевой сумке.

— Ага, мы видели, как из трубочек выдувается какая-то ерундовина. И эта дрянь, парни, командует парадом. — Мэйсон хихикнул. Он точил острое лезвие своего боевого ножа. — Пришельцы? Иисусе! Голливуд, где ты, я не могу без тебя!

— Остынь! — рявкнул Сэм, затягивая галстук. Он ненавидел форменную одежду. А кроме того, его люди застоялись. Они проводили время в праздности. Сэм знал, что если у его команды нет сложностей, она их создаст сама.

— Смотрите! — сказал он, обернувшись, глядя на них сверху вниз и внушительно тыча пальцем. — Я не знаю, в какое дерьмо мы вляпались, но вы, ослы, пошевелите мозгами! — он шумно выдохнул. — Нас выбрали, потому что мы лучшие! Усекли? Вы, куски дерьма, задумайтесь!

— Ага, ну а как же пришельцы? Парень, они болтают о том, как мы слиняем в космос. А ты видел их корабль? Странно, странно… — возразил Мэрфи, потянувшись заменить кассету в наградном магнитофоне Мэйсона.

Мэйсон поднял руки вверх и затряс головой.

— Ты на службе, тупица! Мы не только полетим, но и вычистим все конюшни, которые надувные шары захотят вычистить. И вернемся героями. Подумай о курочках, парень! Они так и запрыгают вокруг тебя. Фильм о звездах, герои космодесантов и девки!

Мэрфи в такт закивал головой — неистовый голос Мадонны разорвал тишину.

— Не знаю, парень. Мне не улыбается терять время, болтаясь между звездами, ни с этими пучеглазыми монстрами, ни с чертовыми Иванами. — Его железный кулачище грохнул по банкетке. — Мы что, обязаны верить этим ублюдкам?

Сэм придирчиво оглядел себя и натянул на кучерявую голову берет.

— Ну ладно, слушайте, шпана. Я иду на совещание. Остыньте и не вздумайте задирать комми, понятно? Займите чем-нибудь свои мозги и захлопните пасти! Я не желаю никаких рапортов о “несчастных случаях”, слышите, вы? А если кто-то меня огорчит, даю слово, психи, размажу по стенке!

Сэм крутанулся на каблуках и впился взглядом в Мэрфи.

— Слушай. Сейчас мы в заднице. Усек? Никто не понимает, что к чему. Это не обычное задание, придурок. Утри сопли, а то захлебнешься!

— Но, капитан…

— Заткнись, Мэрфи! — заорал Сэм, сверля лейтенанта бешеными глазами. — Я все знаю. Да, мы до сих пор целы, потому что мы лучшие. И здесь мы потому, что мы лучше всех. Задумайся, парень! Сейчас мы не ждем задания, мы уже его выполняем, и дел такого рода у нас никогда не было. И никаких шуточек, понял? Это тебе не с компьютерами играть и не с бабами возиться! Держи себя в руках! Ты веришь, что дерьмо — коричневое и твердое? Поверь мне тогда, что я тебя, осла, вздерну, если что не так! — Он расправил плечи и широко улыбнулся прямо в протрезвевшие глаза Мэрфи, И добавил более мягко: — А кроме того, Мэрфи, это приказ.

Мэрфи хихикнул.

— Да, капитан. Усек. Мы с Мэйсоном попридержим мальчиков. Пока этот модно разодетый спецназовский омлет не поджарится, мы не будем кидать в него тухлые яйца.

— Не теряй веры, бэби, — сказал Сэм, хлопнул в ладоши и шагнул к дверям. Вздрогнул и обернулся назад. На губах Мэрфи играла невинная улыбочка.

Какого черта, к ним нельзя поворачиваться спиной!

Холодными мышиными лапками по его позвоночнику от затылка до ног пробежала противная дрожь.